автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины XVIII века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины XVIII века"

На правах рукописи

ЗВЕРЕВА ТАТЬЯНА ВЯЧЕСЛАВОВНА

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ СЛОВА И ПРОСТРАНСТВА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Ижевск - 2007

00315В331

Работа выполнена в ГОУВПО «Удмуртский государственный университет»

Официальные оппоненты. доктор филологических наук, профессор

Елена Константиновна Созина (ГОУВПО «Уральский государственный университет»)

доктор филологических наук, доцент Татьяна Ивановна Печерская (ГОУВПО «Новосибирский государственный педагогический университет»)

доктор филологических наук, доцент Татьяна Анатольевна Ложкова (ГОУВПО «Уральский государственный педагогический университет»)

Ведущая организация ГОУВПО «Воронежский государственный

университет»

Защита состоится 30 октября 2007 года в 10 часов на заседании

диссертационного совета ДМ 212 275 06 в ГОУВПО «Удмуртский

государственный университет» по адресу 426034, г Ижевск, ул Университетская, 1, корп. 2, ауд 204.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУВПО «Удмуртский государственный университет»

Автореферат разослан ^ сентября 2007 г

Ученый секретарь,

кандидат филологических наук,

доцент

НИ Чиркова

Актуальность темы. В последнее десятилетия в отечественном литературоведении наблюдается возрастание интереса к феномену ХУШ столетия. Переизданы и вновь изданы образцовые труды Г.А.Гуковского, Л.В.Пумпянского, Ю.Н.Тынянова, Б.М.Эйхенбаума и др, в которых заложена основа изучения русского классицизма. Эта традиция русского литературоведения в осмыслении истории литературы ХУШ века была продолжена КХМЛотманом, Б.А.Успенским, В.М.Живовым, В.Н.Топоровым, И.З.Серманом, В.Э.Вацуро, Н-Д.Кочетковой, Т.Е.Автухович, Н.Ю.Алексеевой, МЛ Одесским, С Л .Николаевым, Е.А.Погосян, Л.Н.Киселевой, А.Л.Зориным, П.Е.Бухаркиным, О М.Гончаровой и др. В последние годы появилось множество новых исследований, в которых представлен нетрадиционный взгляд на наследие ХУШ века (В.Ю.Проскурина, Т.ИСмолярова, А.Шенле, К А. Осповат и др ).

Вместе с тем история русской литературы эпохи Просвещения по-прежнему не завершена. Настоящее диссертационное исследование нацелено на выявление фундаментальных законов, лежащих в основании литературного развития эпохи Просвещения. В отечественной филологии сложилась блестящая школа культурно-типологических исследований: идея исторической обусловленности художественной формы в разной степени развивалась в трудах ММЛахтина, АЛ. Гуревича, Д.С Лихачева, А.В.Михайлова, Ю.М-Лотмана, С.С.Аверинцева и др. Однако вне зависимости от оснований, положенных в систему различений, почти все исследователи сходятся на идее «культурного взрыва». В результате классицизм стал восприниматься в качестве изолированной художественной системы, с одной стороны, противостоящей каноническим формам культуры средневековья, с другой -романтической эстетике, отвергающей рациональные формы постижения мира

На сегодняшний день настала необходимость осознать целостность классицизма, его живую связь с предшествующим и последующим культурным опытом. Осознание целостности литературного процесса, который не ограничен историей эстетических направлений (барокко, классицизм, сентиментализм, предромантизм, романтизм и т.д.) позволит по-новому взглянуть на историю русской литературы ХУШ века. Многое из того, что впоследствии стало характеризовать романтическую эстетику, зарождалось в условиях классицизма. При этом речь идет не о «чужеродных» элементах, в значительной мере «опередивших» развитие словесности, а об элементах, органично вызревающих в ней. Так, например, открытие эстетической незавершенности произведения принадлежит отнюдь не романтикам. Парадоксально, но важнейшие работы Р .Декарта («Правила для руководства ума», «Разыскание истины» и др.) не завершены, при этом их незавершенность носит принципиальный характер.1 Декарт, высказывания которого являлись программными для Нового времени, часто провозглашал принципы,

1 См об этом Мамардашвшш, М К. Картезианские размышления / М К Мамардашвшш -М. Издат груши «Прогресс», 2001 -С 9-10

противоречащие традиционным представлениям о просветительской философии: «...не искать никакой науки кроме той, какую можно найти в себе самом или громадной книге света. »2. Даже этих примеров достаточно для того, чтобы увидеть в философии Декарта не только обоснование рационализма, но и истоки романтической метафизики.

Вместе с тем художественное сознание эпохи Просвещения во многом определялось эстетикой классицизма, которая в силу своей нормативности существенно сужала диапазон потенциальных исследований. Однако сама нормативная эстетика является порождением более сложного культурного механизма, до сих пор не до конца изученного. Едва ли не первоочередной задачей, стоящей перед современными исследователями, являются поиски глубинных оснований культуры, по отношению к которым нормативность искусства ХУШ века оказывается только одним из возможных вариантов «обустройства бытия» За стремлением к упорядоченности, преодолению всякого рода случайности следует видеть все то же смятенное состояние человеческого духа, в очередной раз пытающегося «приручить» мир.

В настоящей работе мы исходим из общего принципа, в соответствии с которым всякая смена эстетических воззрений обусловлена глубинными переживаниями, связанными со Словом, Пространством и Временем -первичными категориями человеческого бытия. Речь в данном случае идет о понятиях особого рода. Это некие универсалии культуры, положенные в ее основание. История русской литературы ХУШ века до сих пор не приведена в соответствие с этими основаниями. Нас интересует взаимодействие языка и пространства, их сосуществование в пределах того или иного культурного периода. Каждая культурно-историческая эпоха ставит свои водоразделы между текстом и миром. Однако вне зависимости от установленного тем или иным историческим временем типа отношений (тождество, подобие или различие) слово и мир находятся в непрерывном встречном движении В истории человеческой культуры эпохи безраздельного господства Слова сменяются другими, в которых определяющим оказывается язык пространства.

Объектом исследования является русская литература второй половины ХУШ века Наше внимание сосредоточено на осмыслении творчества крупнейших писателей столетия- В.К.Тредиаковского, М.В Ломоносова, Д И.Фонвизина, Г.Р.Державина, Н.М.Карамзина, А.Н.Радищева И.А.Крылова Сосредоточившись на описании динамики литературного процесса, мы выбрали наиболее репрезентативные тексты, позволяющие наглядно представить вектор эволюции. Основной материал рассматривается в широком культурно-историческом и литературном контексте ХУШ века Для уяснения действия основных смыслопорождающих механизмов потребовалось обращение к последующей романтической эпохе.

Предмет исследования - слово и пространство в русской литературе второй половины ХУШ века

2 Декарт, Р Избранные произведения- цер сфр /Р Декарт -М Госполтиздат, 1950 - С 265

Цель настоящего исследования - показать, как в художественной практике русской литературы второй половины XVIII века реализует себя механизм смены «языков»: каким образом слово и пространство обретали, а затем утрачивали смысло- и текстопорождающие функции, какую роль при этом сыграла категория времени.

Поставленной целью определяются и основные задачи исследования:

1) обозначить формативную функцию слова в системе русской культуры 1750 - 1770-х гг. XVIII века, обосновал, ритуальность ведущих классицистских жанров - торжественной оды и надписи на «иллуминацию»;

2) определил, и охарактеризовать тексты, в которых обнаруживается присутствие до-словесных структур, обладающих собственной логикой и не подчиненных пространству языка;

3) показать становление новой пространственной перспективы, объяснить перестройку системы субъектно-объектных отношений в тексте;

4) дать обоснование живописного кода русской культуры второй половины XVIII века; выявил, ведущую роль пространственных представлений;

5) обнажить механизм возникновения «руинного текста» в русской литературе 1770 - 1800-х гг. и очертить его параметры.

Методологическую основу работы составляет сочетание историко-литературного подхода с методами типологического и историко-культурного анализа. В работе также применены культурологический, структурно-семантический подходы, учитывается сфера гуманитарного междисциплинарного знания. Методологической базой исследования являются труды П.А.Флоренского, М.М.Бахтина, В. фон Гумбольдта, Э.Гуссерля, ММерло-Понти, ЭЛанофского, ГБашляра, МФуко, Л.В Пумпянского, С.С.Аверинцева, Д.СЛихачева, Ю.М.Лотмана, А .В Михайлова, Б.ОКормана, Б.А.Успенского, В.НЛопорова, В.М Живова, ВПодороги, М.БЛмпольского, МН.Виролайнен. Применение различных подходов определяется характером материала и конкретными задачами, стоящими перед автором исследования.

Постановка цепей и задач, в комплексном виде еще не исследованных на материале русской литературы второй половины ХУШ века, определяют научную новизну диссертационного исследования. В работе представлены теоретические и методологические обоснования изучения истории русской литературы ХУШ века с точки зрения специфики взаимодействия слова и пространства, показана взаимообусловленность и взаимообращенностъ данных категорий, предложен ряд новых интерпретаций как отдельных литературных феноменов, так и феномена литературы в цепом; выявлены механизмы смысло-и текстопорождения. Новизна исследования обусловлена также тем, что в работе дана нетрадиционная целостная концепция литературного процесса второй половины ХУШ столетия

Теоретическая значимость работы заключается в том, что в ней установлены теоретические основания новой концепции литературного развития; обозначены фундаментальные принципы становления и развития литературного процесса второй половины XVIII века, значительным образом меняющие представления об историческом функционировании нормативной эстетики, намечены новые подходы к изучению и интерпретации литературы XVIII века, а также перспективы изучения последующего этапа литературного развитая с точки зрения выявленного механизма культуры.

Достоверность научных результатов обеспечивается обширностью исследовательского материала, внутренней непротиворечивостью результатов работы и их соответствием теоретическим положениям литературоведения, культурологии и философии.

Практическая значимость работы состоит в том, что материалы исследования могут быть использованы при чтении лекций по истории русской литературы XVIII века в практике вузовского преподавания, а также при разработке спецкурсов и спецсеминаров.

Апробация работы. Материалы и результаты диссертационного исследования использовались при составлении программ учебных курсов и дисциплин, при чтении лекций и спецкурсов на филологическом факультете Удмуртского госуниверситета и Института переподготовки и повышения квалификации учителей (г. Ижевск). Основные положения диссертации в виде докладов были представлены на научных конференциях различного уровня: «Кормановские чтения» (Ижевск, 2000, 2002, 2005, 2006), «Текст - 2000: Теория и практика. Междисциплинарные подходы» (Ижевск, 2000), «Филологический класс: наука - вуз — школа» (Екатеринбург, 2002), «Дергачевские чтения» (Екатеринбург, 2004, 2006), «Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе. Проблемы теоретической и исторической поэтики» (Гродно, 2005), «Восток-Запад: Пространство русской литературы и фольклора» (Волгоград, 2004, 2006), «Грехневские чтения 2006» (Нижний Новгород, 2006), «Проблемы современной филологии в вузовском образованию) (Ижевск, 2006). Результаты исследования представлены в монографии «Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины ХУШ века» (Ижевск, 2007) и 25 научных и учебно-методических публикациях.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Развитие литературного процесса второй половины XVIII века обусловлено перераспределением функций между категориями Языка и Пространства.

2 Русская культура первой половины ХЛПП века характеризуется ведущей функцией слова, которое не только являлось отражением идеологии Власти, но и само оказывало существенное воздействие на мир, определяло своеобразие восприятия окружающего пространства Сокровенной целью литературы 1740-1760-х гг. явилось создание образа идеального мира, лишенного параметров времени.

3. В 1740-1760-е гг. словесность смыкается с ритуально-обрядовыми формами Ведущая роль жанров торжественной оды и «надписи на иллуминацию» может быть объяснена их особыми функциями в составе государственного церемониала.

4. Середина столетия отмечена появлением текстов, в которых слово обнаруживает стою вторичную природу по отношению к миру («Ода, выбранная из Иова» М.В.Ломоносова). Русская культура впервые сталкивается с реальностью, подчиненной собственной логике, а не логике языка

5. Во второй половине ХУШ века осуществляется переход от вне-телесного восприятия мира к телесному, что приводит к перестройке всей системы субъектно-объектных отношений в поэтическом тексте Результатом этого процесса явилось открытие «близкого» пространства, ранее располагавшегося в «сфере слепоты».

6. В 1780-1790-е гг. происходит становление «живописного кода» русской культуры. Дли того чтобы быть уведенным, мир должен быть переведен в статус живописного полотна В конце ХУШ века пространство обнаруживает свою иллюзорную (живописную) природу Именно эти первичные пространственные «импульсы» обеспечили глобальный кризис риторической культуры. «Обретенное зрение» - это зрение Художника, уже не заговаривающего мир, а пытающегося сделать изменчивую реальность подвластной описанию. Подобные тенденции нашли свое наиболее полное воплощение в творчестве Н.М.Карамзина.

7. Язык пространства становится ведущим в условиях русской культуры конца столетия. Мир окончательно вырывается из-под власти слова и обнажает свою временную сущность. Именно конец столетия отмечен формированием «руинного текста». Итог столетия - «Подщипа» И.А.Крылова, текст, в котором процесс распада затрагивает само слово.

Структура диссертации определена целями и задачами исследования. Работа состоит из Введения, пяти глав, Заключения и Библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во «Введении» обосновывается актуальность темы, формулируются цель и задачи работы, уточняются терминологический аппарат и методологические принципы исследования.

Глава первая «Проблема слова в эпоху Просвещения» состоит из трех разделов, в которых последовательно осмысляется функция слова в русской культуре первой половины ХУШ века. Логоцентризм - характерная черта русской культуры в целом. Существо философии языка заключается в утверждении факта бытийственной причастности языка не только человеческому сознанию, но и самой реальности. В русской философии подобное понимание слова связано с «имясловской традицией», которая сформирована в трудах П А.Флоренского, С Н Булгакова, В.Ф.Эрна, А.Ф.Лосева. Несмотря на то, что в основании всей русской культуры лежат «зримо-вещественные представления» о слове, в некоторые периоды

исторического развития роль слова оказывается особенно значимой. Задача первой главы - выявить формативную функцию слова в русской поэзии 1740 — 1760-х годов

В первом параграфе «Об основополагающих функциях слова в эпоху Просвещения» мы обратились к общим принципам, к которым восходит новое понимание слова В целом ориентированная на западно-европейскую культуру, русская литература эпохи Просвещения, с одной стороны, неразрывно связана с христианскими традициями, с другой - тяготеет к языческим корням, к чувственно-материальной стихии языкового бытия Слово и Текст реализуют магическую функцию языка, стремясь к прямому и непосредственному воздействию на окружающую реальность.

Ориентация поэтов-классицистов на языческие представления о слове, казалось бы, расходится с устоявшимся мнением о «прозрачности» языка Нового времени3. Развернувшаяся в середине ХУЩ столетия борьба за неизменность и однозначность слова есть скрытая борьба стихотворца со временем Термин - ловушка для времени, невластного над «застывшим» смыслом. Слово, обращенное в Термин, и Термин, неожиданно для себя ставший Словом, — основная антиномия русской литературы этого периода.

Следует обратить внимание на неоднозначность понятия «термин». Апеллируя к этимологии, П А.Флоренский обнаружил связь данного слова с индоевропейским корнем ¡ег, означающим: «перешагивать, достигать цели, которая по ту сторону». С точки зрения философа, «1епшпи8» неразрывно связан с «границей», некоей священной полосой, которая символически разграничивает пространство и не может быть нарушена «. .термин есть хранитель границы культуры, он противостоит нерасчлененному Хаосу и, не допуская всеобщего смешения, тем самым, стесняя жизнь, освобождает ее к дальнейшему творчеству»4. В таком аспекте русская литература, которая в силу исторических причин оказалась вне традиции, представляется магическим обрядом установления незыблемых и священных границ Стремление к идеальной упорядоченности пространства, неотъемлемое от эпохи, обеспечило ведущую роль принципа разграничения, который уже к началу ХУШ столетия становится все более и более универсальным и начинает постепенно охватывать все области как социофизического, так и духовного бытия. «Поэтики» Ф Прокоповича и А.П Сумарокова, регламент о чинах Петра I, нормативные государственные акты, застройка и архитектура Петербурга - все это мучительные поиски предела/границы, все это бегство от открывшейся

3« язык становится невидимым или почти невидимым Во всяком случае, он стал настолько прозрачен для представления, что его собственное быте перестает быть проблемой < > До предела заостряя мысль, можно сказать, что классического языка не существует, но что он функционирует все его существование выражается в его роли в выражении представлений, оно ею точно ограничивается и в конце концов исчерпывается» (Фуко, М Слова н вещи Археология гуманитарных наук" пер с фр /МФуко -СПб A-cad,1994 -C 112)

4 Флоренский, П А Имена Сочинения / П А.Флоренский - М ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, Харьков Изд-во Фолио, 1998 - С 147

пустоты и беспредельности мира. Жанр в ХУШ в. есть та неприкосновенная межа, за пределы которой не должен переступать поэт, чтобы не столкнуться с Иным - изменчивым бытием, в котором отсутствуют какие бы то ни было границы.

Принцип границы является ведущим эстетическим принципом в классицизме и реализуется на всех уровнях художественной структуры: окончательное закрепление функции «автор», разграничивающей литературное пространство по субъектному принципу; стилистическое (жанровое) сознание, исходащее из абсолютности иерархических границ, которые оно конституирует, принцип единства места, времени и действия, исходная функция которого - установить пределы события текста; незыблемость этических полюсов, их принципиальная несводимость друг к другу и т.д.

Таким образом, словесность этого времени решает уникальнейшую по своей сути задачу отвергнув прошлое и оказавшись перед пугающей пустотой, она определяет свою собственную структуру и свои пределы Классицистская литература очерчивает некий священный крут, отделяя себя от до-культуры -той кромешной тьмы, какой представляется теперь допетровская эпоха. Именно в очерчивании известных пределов и заключается исходная функция русского классицизма

Во втором пара1рафе мы переходим к рассмотрению ритуальных аспектов торжественной оды М.ВЛомоносова.

Торжественная ода — один из самых репрезентативных жанров в русском классицизме. Смыкаясь по своим функциям с гимном, ода была песнопением Нового времени. Именно по этому «сакральному» Тексту и должно развернуться будущее России в его идеальной перспективе. Поэзия вершила судьбу России. Уникальность историко-культурной ситуации эпохи Просвещения определяется именно этой призванностъю поэта государством, декларируемой нерасторжимостью поэзии и истории.

Ориентация на структуру и семантику обряда - одна из отличительных особенностей одических текстов. Наряду с аграрной и календарной магиями необходимо выделять государственную магию, призванную определить структуру зарождающейся империи Обрядовая сфера светского церемониала по своим функциям смыкалась с литургическим действом. Самые ранние варианты русской оды примыкали к религиозному корпусу текстов. В Петровскую эпоху получают развитие так называемые панегирические канты, которые, с одной стороны, восходили к литургическому пешпо, с другой — включали в себя стандартные «официозы»: «Орле российский, пусти свои стрелы'», «Радуйся, Россие, радости сказую'», «Виват, Россия, именем преславна!». «Сопряжение» церковнославянского и официозного стиля характерная черта переходной эпохи.

Важной становится сама регулярность написания одических текстов, благодаря чему социальные события приобретали характер ритмических явлений жизни Тем самым зарождался ритм новой истории, который пытался осознать и обозначить в своих одах поэт. При этом ритуально-религиозное действо не только обнажало исходную связь ритма государственной жизни с

ритмом космогонического бытия, но и являлось необходимым условием сохранения порядка Космоса, в первую очередь - космоса Российской империи. Существенно, что историческое время в одах Ломоносова прерывает свое линейное движение и оказывается соотнесенным с циклическим временем природной жизни. Именно это отождествление истории и природы составляет отличительную особенность творчества Ломоносова. Являясь органичной частью праздников годового цикла, государственные праздники осуществляли ритуальное воспроизведение «раннего времени» - прецедента сотворения мира Возвращение к «началу» не только определяло струетуру настоящего, но и являлось источником сохранения «златого века».

«Златой век» связывается Ломоносовым с эпохой Петра Первого. Нет ни одной (!) оды Ломоносова, где не было бы упомянуто имя Петра I. По отношению к оде ХУШ века уместно говорить о магической функции первоимени. Поэтическое слово «возвращает» миру имя, воскрешает не только «златое время», но и самого Творца, текст становится ежегодным торжественным напоминанием о воскресении Петра как центральном событии и догмате новой государственной религии. Сотворение мифа о «возвращении» Петра Великого - одна из характерных особенностей русской культуры ХУШ века

Торжественная ода Ломоносова оказывается также изофункциональна магическому обряду, направленному на укрепление государственных территорий.

Очерчивание пространства - одна из основных функций всякого одического текста. Художественная реальность оды оказывается уподобленной «ландкарте», географическому атласу. Поэтику Ломоносова отличает тяга к двумерности, устремленность к миру, лишенному перспективы Умопостигаемая реальность - плоскость точек и линий: географических названий, бесконечных перечислений стран, городов, рек, морей. На поэтической «карте» Ломоносова значим только один вид ориентации в пространстве - широта («пространность»). Ода лишена объемного видения предметов, сокровенной осязаемости вещей, ее мир находится за пределами чувственного постижения. Ломоносовская поэзия - это поэзия дальнего плана, недоступная ничему, кроме взгляда. Здесь поэт максимально отдаляется от классической (античной) традиции, ориентированной на чувственно-материальное постижение Космоса. Классицизм, напротив, дематериализует видимое Отсюда его недоверие к тому, что стоит за пределами видимого очами, - слуху, осязанию, обонянию. «Планиметрический ландшафт» — это в первую очередь торжество взгляда, абсолютная победа субъекта над пространством Панорамные изображения, ставшие отличительным жанровым признаком, продиктованы желанием визуально подчинить себе низлежащий объект, охватить его взором, сделать реальность оче-видной «Сие ясно показывает География, которая всея вселенныя обширность единому взгляду подвергает», - писал Ломоносов в «Слове похвальном Ея Величеству Государыне Императрице Елисавете Петровне, Самодержице Всероссийской,

говоренном ноября 26 дня 1749 года», очевидно, осознавая эту основополагающую функцию всякого «географического написания».

Похвальные оды Ломоносова, с одной стороны, конституировали настоящие границы Российской империи, с другой - являлись своеобразными набросками планов, в которых был намечен захват чужих территорий. «Одическая» карта предшествовала реальному геополитическому расчленению мира. Обращает на себя внимание и наличие «египетского комплекса» в составе данного жанра' «пирамиды», «Египет», «брега Нила» и т.д. В похвальных одах Ломоносова Россия не раз отождествляется с Египтом, который в свою очередь является символом вечности.

Покорение пространства - внешняя цель эпохи Просвещения. Ее внутренней сокровенной мыслью была мысль о покорении времени, его окончательном преодолении Египет - символ вечности, воплощенный в камне; здесь происходит победа пространства над временем. Идеальное государство для Ломоносова - мир социума, находящийся не только за пределами исторического времени, но и времени как такового. Таким образом, поэт вычерчивает магическую карту, руководствуясь которой, Россия может обрести искомое пространство вечности.

В свете ритуальных аспектов уточняется и специфика словесной организации оды. Слово Ломоносова носит молитвенный характер, заклинание мира и мольба о его преображении - ведущие линии государственной оды. Молитва оказывается не только органичной частью поэтического текста, но и определяет его структуру: «Да движутся светила стройно / В предписанных себе кругах, / И реки да текут спокойно / В Тебе послушных берегах»

Важнейшим средством «ритуализации языка» можно считать используемую Ломоносовым синтаксическую инверсию, приводящую к «лирическому беспорядку» и глобальной бессвязности синтаксиса. Отказ от синтаксически организованного слова, уход от логических связей в предложении приводит к возрастанию магической силы слов Подлинный сюжет оды рождается из звукового и ритмического состава оды. Закономерно, что в «Риторике» Ломоносов акцентирует семантический ореол звука и метра.

Наиболее важными в обозначенном аспекте оказываются просодические элементы оды. Необходимо учитывать наличие реально-звукового комплекса (живая интонация, тембр, дыхание, мимика), на сегодняшний день, к сожалению, безнадежно утраченного. Воздействие ритмико-интонационного фона и составляет важнейшую жанровую характеристику текста. Ода была не Словом, но живым Голосом, который жаждал быть услышанным Голос пиита/жреца звучал в небывалой атмосфере праздника, сливался с великолепным зрелищем, уподобленным чуду Именно в этой высшей соотнесенности Слова, Голоса и Жеста и зарождалась магия оды

Предметом изучения в третьем параграфе «Иллуминационный текст» в системе русской культуры XVIII века» является один из самых «непрочитанных» жанров - «надпись на идлуминацию».

«Фееричные театры», пользовавшиеся в России огромной популярностью, были частью грандиозного «театра власти». Фейерверки демонстрировали не только победу человека над огненной стихией, но и представляли идею власти как таковой. «Восшествия», в честь которых и устраивались главным образом фейерверки, получают свой смысл от литургических религиозных процессий. В них не только воплощалась идея движения души к Боту, феерия сохраняла и другой магический элемент — она создавала «освященное» (засгат) пространство власти, как бы очищенное ритуальным огнем. Жанр «надписи» в обозначенном контексте восходит к идее «огненного текста» - письмен, выводимых рукой Бога. В предшествующий ХУЛ век огненно-световые зрелища в русской культуре были напрямую связаны с церковью: фееричный огонь использовался в мистериалышх театрализованных постановках «пещного действа» - сюжетов из «Страшного суда». Разворачивающаяся на глазах «светофония» напоминала архаические мистерии.

Сакральный характер фееричных представлений подтверждается и тем, что во время их проведения устанавливалась традиция раздачи «хлеба» и «вина» «Преломление» хлебов и вкушение вина восходят не только к имперскому дискурсу (Д.Зелов)5, но и к евхаристии. В составе фееричных празднеств символика разделения хлеба получает новую интерпретацию: «тело Господне» подменяется «телом Государства». Причащение «хлебу» и «вину», таким образом, знаменует собой акт причащения «телу Власти», в результате чего и осуществляется «теологическое» единство части и целого

Фейерверки ХУШ столетия проецируются на множество текстов («надпись на иллуминацию», «проекты иллуминаций», «описания иллуминаций», специальные пояснительные брошюры, в которых была представлена вся эмблематика фейерверка, тексты технического характера, обеспечивающие реализацию зрелищного проекта, газетные сообщения о ходе фееричного праздника и т.д). Ограниченный временем сгорания, праздник стремится увековечить себя во множестве вторичных «текстов».

Первичная функция всякой «надписи» - пояснение, комментарий к огненным сюжетам. Однако если первоначально «надпись» являлась текстовым эквивалентом «зрелища», то после завершения праздничного действа она утрачивала свой исходный статус. Приуроченность «надписи» к времени «иллуминаций» делает ее одним из самых эфемерных словесных жанров в истории культуры Уникальность подобных текстов как раз и заключается в том, что они разделяют «судьбу» фейерверка.

В дальнейшем жанр «надписи на иллуминацию» функционирует в пределах совершенно иного контекста и начинает восприниматься в качестве редуцированного варианта оды. Соответственно, оказывается полностью утраченной первичная функция данного жанра. После завершения праздника

5 См Зедов, Д Д Официальные светские праздники как явление русской культуры конца XVII - первой половины XVIII века (история триумфов и фейерверков от Петра Великого до его дочери Екатерины) / Д Д Зелов -М Едиториал УРСС, 2002 -С 117

«надпись» обретает иную - мнемоническую функцию она уже не является воспроизведением Текста в его феноменологической полноте, она - всего лишь знак, метонимически этот Текст замещающий. Вторичная функция данного жанра - напоминание об иллюминации.

Словесный план в «надписях» является сопровождением плана огненного. В этом случае можно говорить об изоморфности Слова и Света (=Огня). Категория света - одна из важнейших в системе русской культуры XVIII века. Само терминологическое обозначение эпохи (Просвещение) было напрямую связано с концептом 'свет'. В данном аспекте иллюминации становятся буквальным воплощением Просвещения - идеи Света, преображающего мир Существенно, что понятие \llumnatio было введено Августином. Речь в данном случае, однако, шла не о внешнем огне, а о внутреннем свете Этот внутренний свет имеет ту же основу, что и божественный, но пребывает не в универсуме, а в душе XVIII век явился возрождением ослепляющих огненных пророчеств.

По своей внутренней сути «иллуминационное» слово оказывается ближе всего к так называемому «онтологическому» звучанию Слова. Ода светоносна в метафорическом смысле, «иллуминация» - в буквальном. Запечатленное «надписью» слово —это слово, не утратившее связи с породившим его Светом. Слово в «надписи» обнаруживает свою исконную свето-звуковую природу. Именно в пределах данного жанра нашла свое отражение взаимообусловленность 'сияния', 'блеска', 'света', 'яркого звука' и 'мысли' -тот синкретический характер Слова, о котором впоследствии мечтали романтики и символисты. Подобная нерасчлененность (синкретичность) как нельзя лучше характеризует раннюю стадию формирования нового искусства

Изоморфной фейерверку является не только поэтическая надпись, но и гравюра. Воспроизведенный на гравюре «фееричный текст» обретал право на дальнейшее существование, как бы преодолевал присущую ему эфемерность. На гравюре, как правило, изображался не только сам фейерверк, но и окружающий его антураж - пирамиды, статуи, вензеля, надписи и т.д. Визуально фейерверк существовал в двуедином пространстве - в идеальном пространстве гравюры и в реальном пространстве, отмеченном движением времени.

На первый взгляд, гравюрный вариант иллюминации вторичен по отношению к «живому» действу. Однако существуют достаточные основания д ля того, чтобы признать гравюру в качестве ведущего «жанра». Мы полагаем, что именно гравюры воплощают присущие XVIII столетию представления об идеальном пространстве. Действительные иллюминации в силу самого разного рода причин (технических, погодных) уклонялись от первоначального сценария. В гравюрах же получал непосредственное отражение идеальный план фейерверка. Именно здесь с наибольшей отчетливостью очерчивались параметры идеального пространства, статичность, симметрия, соразмерность.

Таким образом, и торжественная ода, и надписи на «иллюминацию» восходят к особому типу слова, ориентированного на постижение эйдетической (идеальной) сущности явлений, преображение существующего

порадка вещей. Язык русской поэзии ХУШ века - это язык власти. Дело не только в том, что государственный пафос объемлет поэзию этого времени и литература становится сферой приложения официальной идеологии. Здесь, прежде всего, сказывается установка на овладение пространством и подчинение его языку. Как показала Р.Лахманн, уже Феофан Прокопович стремился к построению такого пространства, в котором «общественное, частное, религиозное коммуникативное поведение предстает как управляемое, как подвластное управлению риторикой»6. Мир всецело оказывается во власти словесной стихии.

Образ пространства в человеческой культуре связан с определенной системой представлений, которую вырабатывает та или иная историческая эпоха. Человеческое зрение исключает из сферы видения то, что располагается за границей культурного космоса. Задача классицизма сводилась не только к созданию образа вневременного неподвижного пространства, демонстрирующего окончательную победу космоса над хаосом. Эпоха Просвещения формирует и «сферу слепоты»' недоступными описанию оказываются прогоревшие иллюминации и разрушительные наводнения; поэтические тексты ХУШ века не несут «следов» лиссабонского землетрясения7 и знаменитых петербургских пожаров. Именно природные катаклизмы обнажали пространство, над которым не властны ни империя, ни поэтическое слово.

Во второй половине ХУШ столетия все более становится очевидным, что у мира есть свой собственный голос. Мы имеем в виду наличие реальности, обладающей своей собственной логикой, которая принципиально несводима к языку. Если в первой половине столетия обнаруживается господство языка над пространством, то с 1770-х гг само пространство оказывает существенное воздействие на поэтический текст. Оно вырывается из-под власти языка, обретая самостоятельный онтологический статус

Во второй главе диссертационного исследования «Образ пространства в одах М.ВЛомоносова» поставлен вопрос о «первичных» пространственных ощущениях, не зависящих от официального языка эпохи. В истории всякой культуры неизбежно наступает момент, когда «пространственные интуиции» начинают «улавливаться» языковыми формами, несмотря на то, что само пространство детерминировано языком.

Данная глава состоит из трех параграфов, первый из которых (Архитектоника ломоносовской оды) обращен к «официальному» образу пространства, а второй (Пространство «зыби»: мотив воды в творчестве М.В.Ломоносова) и третий (О принципиальной двухчастиости «Оды, выбранной из Иова» М. В.Ломоносо вя) - к тому «тайному» языку пространства, который подготавливает грядущие изменения культурной парадигмы. В задачи настоящей части работы входит описание переходной

6 Лахманв, Р Демонтаж красноречия Риторическая традиция и понятие поэтического / Р.Лахманн -СПб Академический проект, 2001.-С 169

7 За исключением «Поэмы на разрушение Лиссабона» И Богдановича.

стадии культуры, когда поэтическое сознание еще не направлено на темпоральные объекты, поскольку эти объекты еще не существуют, они представлены «первичными ощущениями», которые только впоследствии найдут свое завершение в слове

В первом параграфе торжественная ода М.В Ломоносова рассмотрена с точки зрения ее «взаимодействия» с архитектурой Петербурга. Сама постановка вопроса о соотношении пространственных и словесных видов искусства оказывается актуальной для эпохи классицизма, проникнутой духом пространства.

Ориентация культуры на пространственную парадишу сказалась не только в строительстве Петербурга, города, который был изначально задуман как воплощение идеальной пространственной структуры Господство архитектуры оказало влияние на различные виды искусств, в том числе и словесное. Для человека эпохи Просвещения статусом подлинной реальности обладает лишь явленное, то, что находит свое непосредственное во-площение в пространстве Здания, храмы, монументы - суть те «столпы», на которых зиждется классицизм. Это зримые и весомые доказательства того, что данный мир есть и что он может быть развернут в пространстве.

В системе ломоносовского творчества возникает изофункциональность оды и здания. Ода выстроена в соответствии со строгими законами архитектонического целого. Мы показали, что в основании архитектурных ансамблей и литературных текстов лежат единые принципы, восходящие в свою очередь к мировидению эпохи. Пространство ориентировано на воплощение идеи вечности и неизменности. Внутренние механизмы, лежащие в основе архитектонической организации текста, восходят, в конечном счете, к скрытой конфигурации мира За очерченными, предельно выверенными формами пространства усматривается та «воля к порядку», которая предопределила специфику века Просвещения. Архитектура противостоит порождаемой временем энтропии. Однако всегда следует помнить, что, чем сильнее устремленность к форме, тем трагичнее лежащее в основе этого стремления осознание того, что мир лишен твердых начертаний

Образы пространства, культивируемые той или иной эпохой, как правило, не совпадают с подлинной реальностью. Более того, сам текст является не чем иным, как формой преодоления этой данности -неоформленного и стихийного мира, стоящего за пределами поэтической реальности. За строгими формами ломоносовской оды скрывалась темнота первозданного мира. «Здание» оды покоилось на крайне неустойчивом фундаменте. Твердь возводимого Петербурга противостояла зыбким и дрожащим очертаниям Невы, постоянно напоминавшим об истинных истоках Нового времени

Во втором параграфе описана «деконструкция» одического пространства.

Л £ Пумпянским был отмечен следующий любопытный факт, тексты ХУШ века в силу не совсем ясных причин не несут в себе памяти о

петербургских наводнениях.8 Строительство первого русского флота, «начертание во влаге Петрова града», поиски новых морских путей и «проходов», водные каналы, знаменитые фонтаны - всё это не что иное, как отражение борьбы человека с водной стихией, которая не только была «изнанкой» каменного Петербурга, но и олицетворяла «изнанку» мира как такового, напоминала о первичном Хаосе. Одним из первых поэтических текстов, посвященных покорению водной стихии, является «надпись» ФЛрокоповича «На Ладожский канал».

Мотив преодоления водной стихии становится одним из ведущих мотивов в поэзии М.В.Ломоносова. Показательно, что победы русского флота в его одах описываются не только как военные Флот, созданный гением Петра, сокрушает не столько близлежащие морские державы, сколько саму морскую стихию.

Покорение воды всегда сопряжено в творчестве Ломоносова с преодолением хляби как некоей изначальной неустойчивости бытия. Оппозиция хлябь/твердь не только определяет ценностные параметры поэтической реальности, но и отделяет прошлое от настоящего. При этом «влага», «зыбь», «пучина», «бездна», как правило, соотнесены с прошлым России, уже окончательно преодоленным. Как только речь в тексте заходит о настоящем (=идеальном) моменте, так тотчас же исчезают мотивы текучести и изменчивости, неизменно сопровождающие водную тему. «Ясные» и «тихие» воды ломоносовской поэзии были олицетворением подлинной Натуры.

Экзистенциальное беспокойство субъекта перед текучестью и вечной изменчивостью окружающего его бытия нашло свое отражение в желании приостановить движение временного потока Противостояние воде - это противостояние Времени, под знаком которого проходил век Просвещения. В поэзии Ломоносова рождались идеи, в целом созвучные просветительскому пафосу эпохи Природа должна быть пересоздана, лишь в этом случае она обретает свойства подлинности. Вода наполняется позитивным смыслом, только будучи покоренной, чудесным образом изменившей свое природное течение. «О полны чудесами веки! / О новость непонятных дел1 / Текут из моря в землю реки, / Натуры нарушив предел!», «"Великой в похвалу Богине / Я воды обращу к вершине: I Речет - и к небу устремлю"» Изменение течения реки - это в первую очередь попытка изменить однонаправленный ход времени, преодолеть его линейность

Борьба со временем - основная составляющая всякой абсолютистской культуры, ее исходная онтологическая функция. Воля к власти, неотделимая от форм монархического правления, отнюдь не сводится к покорению пространства. Всякая Империя претендует на высшую власть - власть над временем. Значимо, что в творчестве поэтов-классицистов проблема времени

* См ■ Пумпянский, Л В Классическая традиция Собрание трудов по истории русской литературы/ Л В Пумпянский. -М Языки русской культуры, 2000 -С 175

всегда опосредована. Эпоха Просвещения «уклоняется» от описания «временных» параметров пространства

Таким образом, в системе русской культуры ХУШ века обнаруживаются особые темы, не получившие своего воплощения непосредственно в слове Постановка данного вопроса адекватна по отношению к литературе ХУШ века. Невысказанное - такая же равноправная часть культуры, как и то, что сказано и сделано ею. Здесь следует говорить не об отсутствии языка, а о его «тайном» присутствии, его тесной связи с тем, что высказывается

В третьем параграфе (О принципиальной двухчастности «Оды, выбранной из Иова» МЛЛомоносова) поставлена проблема «до-словесных» структур.

Уникальность данного ломоносовского текста заключается в его «выбранноспш» Ода состоит из двух частей: текстовой и зотекстовой, при этом вторая, безусловно, является не менее важной С точки зрения поэтической структуры, это один из самых новаторских по своей природе текстов, а все значение «выбранной» формы станет видимым только в условиях последующей - романтической - культуры.

В за-текстовом пространстве ломоносовской «Оды» осталась едва ли не самая важная в смысловом отношении часть - вопрошание Иова, его «дикие слова», разрушающие структуру ветхозаветного космоса. Сфера вопрошания -это сфера неупорядоченного мира, ибо всякий вопрос на мгновение выводит мир из состояния равновесия. Ответ - отсечение альтернативной реальности и возвращение мира к его исходному состоянию. «Невыбранное» указывает на наличие иной, иррациональной логики, в сфере которой обнаруживается бессилие рационализма. В открытии этого запредельного (дословесного) мира и заключался важнейший смысл «Оды».

Вместе с тем классицизм живет верой в то, что Сущее способно обрести себя в Слове. Данный тезис связан с эпохальным пониманием пространства как непреложного устойчивого порядка вещей. Мыслимое как статическое пространство находит свое воплощение в таком же статическом неподвижном слове. Результатом подобного понимания 'слова' и 'вещи' становится то, что в 40 - 60-е гг. ХУШ века в условиях русской культуры устанавливается известное равновесие между реальностью и текстом: в мире нет ничего, чего бы не было в языке, и, напротив, в языке нет ничего, чего бы не было в мире. Эта принципиальная «переводимость» 'языков' — свойство «классической» эпохи, ориентированной на словесное выражение смысла. Русская словесность верит в свою возможность быть «местом», в котором пространство обретает свои вечные очертания.

Именно с этим связано стремление про-говорить и до-говорить, характерное для ХУШ столетия в целом. Вплоть до второй половины ХУШ века в русской поэзии царствует это проговариваемое слово. Откровенность отрицательных персонажей может видеться чрезмерной и искусственной читателю, принадлежащему иной эстетической системе. Весьма показательна в данном аспекте трагедия АЛСумарокова «Димитрий Самозванец». По меткому замечанию И З.Сермана, злодеи Сумарокова знают, что они злодеи.

Саморазоблачение зла - необходимое условие всякой классицистской трагедии Как нам кажется, дело здесь в свойственной веку инерции языка, всегда стремящегося выговориться до конца. И Димитрий Самозванец АИСумарокова, и Тарас Скотинин с госпожой Простаковой Д И Фонвизина не в состоянии молчать, поскольку всецело погружены в стихию проговариваемых смыслов. Очевидно, что для классицистской эстетики вполне приемлемо следующее правило: если явление действительно существует, то непременно существует и слово, это явление обозначающее Нет и не может быть реальности «по ту сторону» текста В соответствии с этой исходной эстетической посылкой сокровенное становится откровенным, внутреннее -внешним.

Вместе с тем в истории всякой культуры неминуемо наступает время, когда происходит встреча с иным Словом — Словом, которое недоговаривает, умалчивает, а говоря или высказывая, указывает на присутствие каких-то иных, непроговариваемых смыслов С точки зрения последующего (романтического) этапа литературного развития, реальность непереводима на язык поэтического текста. Сущее всегда избыточно по отношению к Слову. Вещь утрачивает свою «место», а между миром и словом образуются скорее отношения изоморфности, нежели эквивалентности. В «Выбранной оде» М.ВЛомоносова впервые намечен отказ от проговаривания Именно здесь возникают условия для разрушения формативной функции слова. Недоговоренность оды разрушает риторику как таковую, всегда ориентированную на словесное выражение смысла. Подлинная история Иова располагается за пределами текста

Обнаружение реальности, стоящей по ту сторону слова, было важнейшим итогом «ломоносовского периода» русской литературы. Но для того, чтобы эта реальность стала непосредственным объектом поэтической рефлексии, потребовалась перестройка всей системы субъектно-объектных отношений.

Третья глава (Телесный код русского классицизма) посвящена онтологии тела в классицистеком дискурсе. Постановка данной проблемы обусловлена тем, что «язык тела» относится к сокровенному языку любой эпохи Подлинность времени всего более раскрывается в подлинности телесных жестов. История культуры - это не в последнюю очередь история различных объективаций тела. В силу самого разного рода причин русская культура не знала той космизации тела и отелесивания космоса, о которых писал в своих работах М.М.Бахтин. ХУШ век характеризуется внешним отсутствием телесного символизма, «табуированностыо» тела. Парадокс, однако, заключается в том, что эпоха Просвещения, тем не менее, замкнута на проблеме тела: культура данного периода обнажает свою телесность тем, что тщательно скрывает ее Условием «тайного» присутствия тела является фигура умолчания. Мы посчитали необходимым выявить те причины, вследствие которых тело оказывается исключенным из зоны видения.

Русская культура второй половины ХУШ века осуществила переход от внетелесного восприятия мира к телесному, в результате чего была не только преодолена абсолютная дистанция между человеком и миром, но и определена

новая перспектива взгляда. Данная проблема рассматривается в первом параграфе «Чувство телесности в творчестве поэтов-классицистов (В.К.Тредиаковский, М.ВЛомоносов, Г.Р.Державин)».

Классицизм лишен античной веры в пластически-телесное оформление мира. За волей к форме скрывается трагическое неверие эпохи в способность бытия (в том числе и телесного) быть. Петербург, явившийся символом эпохи, - всегда лишь усилие формы по направлению к бытию, но никогда не само бытие. Изначальная неустойчивость Петербурга в пространстве, его пребывание вне места и составляют суть новой мифологии. Классицизм есть отражение безграничной веры в возможность формы, но за этой безграничной верой таится и величайшее сомнение в возможности ее существования. «Воля к форме» является, таким образом, оборотной стороной страха перед изначальной бесформенностью мира.

Телесные аффекта находятся за пределами изображения в произведениях писателей-классицистов Тело погружено во тьму Близкого, неразличимого на данном этапе историко-культурного развития.

Присутствующие в поэзии М.В.Ломоносова жесты менее всего соотносятся с реальной пластикой образа. Более того, они вообще не принадлежат области телесного в привычном понимании. «Авторское тело» исчезает во Взгляде В результате подобной «регрессии» предлежащая реальность оказывается принципиально недоступной для непосредственного чувственного восприятия: автор как бы не обладает опытом телесной жизни в тексте. Не случайно предметом изображения в торжественной оде всегда является предельно удаленный мир: «Воззри на света шар пространный, / Воззри на понт, Тебе подстланный, / Воззри в безмерный круг небес».

Соответственно можно говорить об особом, принципиально не телесном, характере зрения, представленного в оде. Несмотря на то, что слова «взирать», «воззри», «взор», «око» являются едва ли не самыми употребительными в поэтическом словаре Ломоносова, речь здесь, однако, не идет о привычных для современного читателя формах телесного зрения. Речь скорее идет об особом активном зрении, основная функция которого — воздействовать на окружающую реальность. Ода Ломоносова - исключительное господство Взгляда, который не столько видит, сколько овладевает пространством В этом очерчивании пространства усматривается архаическая функция взгляда, неизбежно присваивающего себе обо-зримое

Несмотря на то, что в оде постоянно декларируется открытость пространства взгляду, оно никогда не приближено к воспринимающему его субъекту. Специфика ломоносовского зрения заключается в том, что оно не столько приближает, сколько удаляет читателя от чувственно-осязаемой реальности Объект созерцания всякий раз задан, но никогда не дан в опыте телесного познания. Даже в том случае, когда Ломоносов подключает «близкое зрение» и абстрактные картины сменяются предметным и более детальным изображением, близкое пространство по-прежнему остается недоступным для пластического восприятия Принцип панорамного изображения, занимающий исключительное место в ломоносовском творчестве и являющийся

отличительным признаком одического жанра, - это экспансия зрения, наименее чувственного из всех органов чувств В то же время в оде почти отсутствуют слуховые впечатления, и, конечно, в ней совсем нет места для впечатлений осязательных и обонятельных «Зона касания» - это terra incognita, та сфера, пересечение 1раниц которой знаменует собой кризис классицизма. Важно, что из пространства классических текстов навсегда изгоняются чувства обоняния и осязания, которые в силу своей ментальной природы открывают возможности для самого интимного диалога между человеком и миром

Вместе с тем в торжественной оде иногда встречаются описания близкого пространства. Однако, во-первых, подобные описания не занимают существенного места в составе данного жанра, их присутствие - скорее исключение, которое является подтверждением более общей закономерности. Во-вторых, картинам «близкого» свойственна совершенно иная функциональность. Как правило, эти картины являются воплощением образа преходящего мира, находящегося во власти времени.

Принципиальная бестелесность мира есть необходимейшее условие его вечности. Мир ставшего (явленного, материально воплощенного) - это мир, подверженный неминуемому телесному распаду, обреченный быть знаком все разрушающего хода времени. Только неявленное, лишенное какой бы то ни было телесной оболочки, обладает, с точки зрения человека рационалистической эпохи, подлинным онтологическим статусом.

Итак, Ломоносов лишен материального воображения в силу эпохального страха перед тьмой и бесформенностью первородной материи Напротив, поэзия Г Р. Державина, казалось бы, всецело основана на материальных фантазиях Именно Державин возвращает русской словесности всю полноту чувственно-материального бытия, его исходную онтологическую тяжесть. Взгляд "сквозь" и "по ту сторону" вещи, характерный для ломоносовской оды, сменяется взглядом, как бы наталкивающимся на плотность окружающей среды. Именно тектоническая напряженность видимого отличает Державина от предшествующих поэтов.

Следует, прежде всего, указать на осуществленное изменение пространственной перспективы изображаемый Державиным мир располагается теперь в непосредственной близости от воспринимающего его субъекта. О-предмеченный, вещественно-оформленный Космос, доступный, наконец, не только Взору, но и Руке, касанием удостоверяющейся в наличности бытия, - это мир, которого доселе не знала русская литература. В послании «К Н. А Львову» возникает поразительное сравнение мира с вышитым полотном, природный ландшафт как бы замыкается в круге, очерченном пяльцами: «Целуя раскрасневши щеки, / На пяльца посмотреть велит, / Где по соломе разной шерстью / Луга, вдеты, пруды и рощи / Градской своей подруге шьет». Неизмеримый Космос обретает здесь иной модус существования, он «сворачивается» в точку, «стягивается» до «пространства стежка», выверенного теплом человеческой руки Этот же рукотворный характер мироздания будет запечатлен и в одном из последних «посланий» Державина -

«Евгению Жизнь Званская»: «В которой к госпоже, для похвалы гостей, / Приносят разные полотна, сукна, ткани, / Узорны образцы салфеток, скатертей, / Ковров и кружев, и вязаний».

Близкий мир, в который оказалось помещенным «тело автора», востребовал всю полноту телесно-чувственных реакций. Видение Державина не могло по-прежнему опираться лишь на абстрагированные зрительные формы. Поэтому следует говорить о возникновении новых телесных практик, которые были принципиально невозможными в творчестве предшествующих авторов Первоочередная задача Державина — очертить и установить границы чувственного опыта В его поэзии зрение утрачивает свою ведущую роль, предоставляя место слуху, обонянию и осязанию

В этой связи оказывается объясненной и приверженность поэта к «вкусовым» метафорам. Мир-стол замер в ожидании званых гостей, которым еще только предстоит приобщиться к жизни, сполна вкусить ее радость и горечь. «Сладкое», «вязкое», «густое» - онтологические категории в поэтике Державина. Все это атрибуты живой материи, являющейся главным предметом изображения в державинской лирике. «Удовольствие от бытия» определяет эмоциональный тон державинской лирики. Мир застывает в мгновении своего осуществления-овеществления: «О, коль прекрасен мир!».

Вместе с тем поэзия Державина пронизана мечтой о преодолении исходной тяжести земного мира. Не случайно наиболее важной стихией для державинской лирики является стихия воздуха Уже названия стихотворений Державина формируют особый «воздушный контекст»: «Облако», «Буря», «Соловей», «Снигирь», «Ласточка», «Павлин», «Соловей во сне», «На птичку» и др К этому же ряду смыслов может быть отнесен и мотив вознесения, характеризующий главным образом позднюю лирику Державина («Облако», «Лебедь»).

Таким образом, вопреки общепринятой точке зрения, в державинской поэзии угадывается все то же движение к раз-воплощению как изображаемого мира, так и воспринимающего этот мир субъекта. Несмотря на ряд существенных отличий, разделяющих поэзию Ломоносова и Державина, их творчество определяется единым механизмом регрессии телесного, который был характерен для культуры ХУШ века

Идея «Блаженного порядка», которой пыталась жить эпоха Просвещения, имела лишь одно уязвимое место - Время. Именно этой причиной обусловлено то, что в рамках классицизма пространственный код становится определяющим. Универсальный принцип «проархитеюуриосга», за которым таились усилия эпохи «удержать» явленную однажды форму, привел к тому, что время на каком-то этапе историко-культурного развития стало «невидимым» и «неразличимым». Параллельно этому шел процесс, который с некоторой долей условности можно обозначить как процесс «опространивания тела». С начала ХУШ в. тело в системе русской культуры становится элементом декоративного, геометрически выверенного пространства. Эта исключительно пространственная репрезентация человеческого тела — неотъемлемое свойство просветительской эпохи, всеми силами

противостоящей энтропии. Между Телом и Временем вставало пространство, культивируемое как вечное и неизменное. Не случайно ведущей идеей эпохи оказывается памятник, который как раз и явился во-площенной мечтой о нетленном теле Тело-камень, навсегда обретшее «место» в пространстве мира, и есть тот конечный идеал, к которому стремился человек Просвещения:

Во втором параграфе (Страх перед телом и мысль о бессмертии в комедии ДЖФонвюина "Недоросль") дан анализ комедии как текста, поэтика которого определяется механизмом регрессии телесного.

Творчество Д.И.Фонвизина запечатлело характерный для человека просветительской эпохи «страх перед бытием». В основе всякого «исправления нравов», искоренения тех или иных устоявшихся форм жизни неизбежно лежит чувство недоверия к миру, боязнь законов, определенных Творцом Одним из непреложных законов существования является закон энтропии В одной из поздних по времени написания заметок («Политическое рассуждение о числе жителей у некоторых древних народов») Фонвизин с горечью отмечает: «Ни разум, ни искусство не подают нимало основания, откуда можно было заключить, что свет есть вечен и неразрушим». Идея «неразрушимости света», верой в которую пыталась жить просветительская эпоха, поставлена здесь под сомнение. «Ни разум», «ни искусство» не в состоянии дать ответ на вопрос о конечной цели Творения Исходный для человеческой культуры в целом и для эпохи Просвещения особенно, «страх перед бытием» чаще всего проявляет себя в «страхе перед Телом», поскольку именно Тело подвержено воздействию времени.

Тема телесности -одна из определяющих для фонвизинского текста. Уже в начале комедии тело властно заявляет о себе, сосредотачивая внимание читателя/зрителя и становясь едва ли не ее единственным подлинным героем. Знаменитый «Тришкин кафтан» «жмет до смерти», раз-облачает плоть, делает ее предельно зримой Митрофанунпсин живот не вмещает в себя съеденного, также становясь в буквальном смысле «тесным» и «узким» В первой редакции пьесы физиология обнажена еще более откровенно. Плоть здесь «выворачивает» себя, предельно обнажая «изнанку» бытия. Само название комедии содержит в себе некоторый оттенок «физиологичности», точнее -указание на ее ущербность («недоросль» - не-доросшее тело).

Все первые сцены «Недоросля» - своеобразная манифестация телесности, комический калейдоскоп положений Тела в пространстве. В то время как положительные персонажи упражняются в красноречии, низкие герои комедии продолжают демонстрировать нелепость «телесно-животного» бытия

Фонвизинская комедия запечатлела ужас становящейся культуры перед стихией материального бытия. Речь идет скорее об инстинктивном отталкивании, нежели о сознательной установке автора. За внешним отрицанием идеологии опустившихся дворян скрывается отрицание тварного мира, неизбежно связанного с распадом и смертью Смерть таится и ждет своего часа в мире Скотинина и Простаковой. Пьеса обнажает прямую связь между сферой смерти и сферой материального бытия. «Крепколобость» скотининского рода обеспечивает ему определенную живучесть, но не

избавляет от смерти Даже Вавил Фалелеич, о крепкой «головушке» которого с гордостью рассказывает Тарас Скотинин, уже почил вечным сном Биологическая форма существования, которую олицетворяют отрицательные персонажи, обнажается Фонвизиным

Единственное спасение от мира, обреченно ждущего своей гибели, — уход в область вечных бесплотных идей. Этим и обусловлена феноменологическая легкость положительных персонажей «Недоросля», их принципиальная бесплотность. (В дальнейшем эти качества сформируют тип бес-почвенного героя.) Неукорененность героев в бытии делает их совершенно нечувствительными для законов физического мира, в том числе и для всеобщего закона времени. Не обладая необходимой дня жизни «тяжестью», персонажи высокого мира несут на себе отблеск бессмертия Стародум в буквальном смысле возвращается из мира мертвых, репрезентируя идею бессмертия

И Стародум, и Правдин, и Милон - герои-идеи, «бессмертие» которых обеспечено их изначальной непринадлежностью жизни, своего рода ино-бытийностью. Сферой их истинного существования является не земной мир, а мир вечных идей - София. Эта «бесплотность» и «бескровность» идеальных героев чрезвычайно привлекательна для автора, поддавшегося иллюзии «жизни вечной». С точки зрения Фонвизина, Софьи(=Софии) достойны лишь те персонажи пьесы, духовное начало которых полностью вытеснило начало телесное. При этом триада «дух - душа - тело», характерная для предшествующего (средневекового) этапа культуры, «сворачивается» в классицизме в диаду «дух - тело». В результате подобной редукции из художественной реальности текста исчезает необходимое промежуточное звено - «душа», связующая «дольний» и «горний» миры. Оппозиция «дух-тело» обретает в русском классицизме абсолютный характер: без-духовность отрицательных персонажей в системе фонвизинского текста уравновешена бесплотностью положительных героев Интересно при этом отметить, что телесная «тяжесть» Простаковой и Скотинина обеспечена удивительной «легкостью» и «прозрачностью» их языка, напротив, персонажи софийного мира (Милон, Правдин, Стародум) «утяжеляются» речью. Неслучайно последним принадлежат большие по объему высказывания, которые в будущем развернутся в блестящие, но бесконечные монологи Чацкого Здесь происходит зарождение героев, чья субъекгность будет обеспечена исключительно речевым планом

В четвертой главе диссертационной работы (Живописный код русской культуры второй половины XVIII века) речь идет о формировании в культуре второй половины ХУШ века особого взгляда - взгляда Художника. Привлеченная метафора живописи не случайна. Чувство пространства всего более находит свое выражение в изобразительном искусстве Кроме того, культура классицизма выстроена по законам зрительного пространства. Она всецело ориентирована на создание прямой перспективы, которая устанавливает порядок, но сам этот порядок принадлежит исключительно визуальным эффектам.

Проблема взаимосвязи поэзии и живописи - одна из ведущих в русской культуре конца ХУШ - начала XIX века. На рубеже столетий культ архитектуры сменяется культом живописи. Подобный переход обусловлен глубинными причинами, связанными со сменой представлений о сущности пространства. Гегель определяет скульптуру как «самостоятельное бытие», или «для-себя-бытие». Действительно, архитектура и скульптура связаны с трехмерностью изображения и обладают собственной пластической протяженностью. Монументальные здания становятся частью пространства, порождающего бытие человека. Как известно, Гегель оценивал «видимость» живописи как очередную степень дематериализации духа, освобождения его от уз материальности - степень переходную от скульптуры к музыке, т.е от одухотворенной телесности скульптуры к стихии внутреннего чувства. Согласно концепции Гегеля, в живописи внешнее еще не есть простой условный знак внутреннего (музыка), но уже и не есть само по себе нечто материальное (скульптура). Таким образом, живопись становится воплощением сферы чистой видимости, иллюзией материи, но никогда не самой материей. В «Философии искусства» Ф.Шеллинг также пытается наметить иерархию изобразительных искусств. Сопоставляя скульптуру с живописью, он отдает пальму первенства последней. Дематериализация мира, его пластическое развенчание - одна из характернейших особенностей европейской литературы рубежа ХУШ - XIX столетий.

В первом параграфе «"Письма русского путешественника" Н.М.Карамзина: визуальные аспекты повествования» структура карамзинского романа рассмотрена с точки зрения ведущей роли живописного сюжета.

В «Письмах русского путешественника» имеет места авторская рефлексия над поэтическим словом, средства которого чрезвычайно бледны по сравнению с кистью художника. Только живописное полотно способно дать подлинный образ реальности, в полной мере запечатлеть уходящее мгновение Тоска путешественника — это почти романтическая тоска, связанная с ограниченными возможностями слова, с принципиальной недовоплощенностью словесных образов. Впоследствии В.АЖуковский попытается дать свой программный вариант словесного выражения «невыразимого» Мучительное противостояние «логоса» и «иконы» в русском романтизме завершится победой слова. Однако для Карамзина, как представителя предшествующего -классицистского - периода русской литературы, важнее «икона», слово оказывается всецело подчиненным визуальному ряду. «Представление слова воочию» - главная цель карамзинского путешествия, описание которого уподобляется экскурсии по залам грандиозной художественной галереи

Действительно, все в «Путешествии» готово обернуться живописным шедевром, все таит в себе скрытую возможность стать картиной. Именно с этой особенностью текста связано беспрецедентное по своей частоте употребление слова «картина», ставшего не только своеобразной сигнатурой карамзинского стиля, но и образовавшего вполне самостоятельную сюжетную линию. Мы выделяем следующие варианты «картинного» сюжета:

1) взору путешественника открываются великолепные картины,

2) путешественник занят пристальным рассматриванием живописных картин;

3) в памяти рассказчика всплывают образы известных картин;

4) воображение путешественника рисует фантасмагорические картины.

В конечном итоге именно картинный сюжет формирует

пространственность самого текста Это пространство, по удачной формулировке Ж.Женетта, «не пассивно, не подчинено времени последовательною чтения, но, вырастая из этого времени и осуществляясь в нем», «его постоянно искривляет и обращает вспять, а значит, в известном смысле и отменяет»9. Речь при этом идет об иллюзорной отмене времени, о его локализации.

Визуализация текста достигается также благодаря тому, что взгляд путешественника обладает завидной способностью к мгновенному преображению окружающей реальности в «картинку»1 «Карикатура за карикатурою приходила в трактир, и всякая карикатура требовала пива и трубки», «Од ним словом, нас можно было в эту минуту изобразить на одном из тех эстампов, которым украшаются модные романы!», «Я с примечанием смотрел на портрет твой, любезный Вейсе ..» и т. д Любопытно заметить, что Карамзин не только обращается . к живописи, но дает ее жанровую дифференциацию («карикатура», «эстамп», «портрет» и тд.). Завершаются «Письма русского путешественника» следующими размышлениями' «Может быть, и другие найдут нечто приятное в моих эскизах. .». Окружающий мир сам начинает напоминать поверхность живописного полотна.

Окончательной целью путешествия являлась поэтически преображенная реальность, максимально приближенная к поверхности живописного полотна. Подобное преображение пространства - важнейшая составляющая авторского замысла. Восприятие объективной действительности почти всегда носит у Карамзина опосредованный характер. Мир обретает ценность только в том случае, если несет в себе память культурного знака.

Вследствие избранного автором принципа изображения границы, отделяющие искусство от жизни, становятся призрачными' картина оказывается входом в иное пространство, тогда как окружающая путешественника реальность обращается в лаковую поверхность живописного полотна.

Автор совершал свое путешествие по «дряхлеющей Вселенной» Руины, гробницы, памятники становились знаками мира, обреченного на гибель. В условиях тотального кризиса Просвещения «Письма» Карамзина — попытка словом «остановить» уходящую эпоху. Карамзин прекрасно осознавал, что живет в преддверии «железного» века На рубеже XVIII - XIX вв. русская культура прощается со своей мечтой об Аркадии Прежде чем окончательно расстаться с прошлым, Карамзин запечатлевает его в картинах, несущих, по его

9Женетт,Ж Фигуры в2т /Ж-Женегг -М Изд-воим Сабашниковых, 1998 -Т1 -С 281

мнению, подлинный отпечаток времени. Не случайно сюжет рассматривания картин занимает в структуре текста ведущее значение. Всматривание путешественника - это стремление прорвать завесу настоящего, на мгновение воскресить прошлое. В свою очередь «Письма русского путешественника» также стали грандиозным художественным полотном, всматриваясь в которое, читатель мог увидеть картины прошлого. «Письма русского путешественника» - одно из последних произведений русской литературы, в котором сохраняется ренессансная вера в тождество 'картины' и 'жизни'. В конечном итоге диалектика карамзинского текста основана на противоречии между хронологичностью текста, его движением во времени и пространством-картиною, тормозящим движение.

Общепринятым считается тезис о том, что описание живописных картин «подчиняется либо нарративной, либо топической, но не живописной логике»10. Однако данный тезис применим не ко всем стадиям литературного развития. Русская культура ХУШ в. эмблематична, соответственно тексты столетия также ориентированы на воспроизведение «эмблемы». Нарративная практика оказывается в значительной степени подчинена «практике живописной» Основополагающая функция подобного рода текстов - очерчивание настоящих или будущих картин (М.В .Ломоносов «Идеи для живописных картин из российской истории», «Описание мозаичных украшений для монумента Петру Ь>, корпус текстов, составляющих описание «иллуминаций», и тд). Эта тенденция просуществовала вплоть до конца столетия. Даже Н.М.Карамзин отдал ей своеобразную дань в работе «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств». В «Письмах русского путешественника» нарративный план является определяющим. Отныне «картина» входит в систему поэтического текста, порождая самостоятельные сюжеты.

Один из частных эпизодов в структуре «живописного сюжета» рассмотрен во втором параграфе работы «Карамзин перед картиной Лебрюна: об одном живописном аспекте "Писем русского путешественника"».

«Описание» картины Лебрюна занимает совершенно особое мало в художественном пространстве «Писем». Во-первых, путешественник неоднократно возвращается к «Магдалине». Названное Карамзиным число возвращений («шесть») символично. В системе человеческой культуры данное число связано в первую очередь с «Книгой Бытия», с сотворением мира Возвращаясь и вспоминая, путешественник в прямом смысле слова воскрешает реальность. Во-вторых, уникальность лебрюновской «Магдалины» связана еще и с тем, что это единственное полотно, к которому путешественник не только возвращается, но которым он желал бы обладать. Именно эта картина противопоставлена множеству других, и именно ей атрибутировано свойство

10 Геллер, Л На подступах к жанру экфрасиса. Русский фон для нерусских картин (и наоборот) /Л Геллер //\Viener 81а\¥геП8Ьег АМапасЬ -1997 -В&44 -С 9

единичности. Что же привлекло Карамзина в лебрюновском замысле? Почему полотна почитаемого Рафаэля или Микель-Анджело не повлекли за собой столь бурной чувственной реакции, не послужили причиной авторской экзальтации*7 «Тайная прелесть» картины, по словам самого Карамзина, заключается в том, что в ней соединены два великих сюжета, вошедших в историю человеческой культуры: Марии Магдалины и Луизы де Лавальер.

В «Письмах русского путешественника» утверждалось новое понимание искусства. Следует обратить особое внимание на типологическое сходство «Фантазий об искусстве» В.-Г. Вакенродера и «Писем русского путешественника» Н.М,Карамзина. В «Фантазиях» Вакенродера, оказавших сильнейшее влияние на европейскую мысль, говорилось о правах на субъективное восприятие искусства Проблема видения является основополагающей и в «Сердечных излияниях отшельника - любителя искусств» и в «Фантазиях об искусстве для друзей искусства». Прекрасное, с точки зрения Вакенродера, не существует объективно, а целиком подчинено воспринимающему его субъекту. Соответственно зритель становится непосредственным участником создания произведения, и именно его взгляд «завершает» поэтическое творение.

Вакенродер создает один из самых действенных мифов в истории европейской культуры-миф о Рафаэле. Несмотря на то, что видение Рафаэля, о котором рассказывается в «Сердечных излияниях отшельника», является всего лишь блестящей авторской выдумкой, именно данной легенде суждено было занять ведущее место в романтической литературе. В «рафаэлевском» фрагменте творчество напрямую связывается с идеей откровения При этом важно, что и восприятие художественных творений также соотносится Вакенродером с актом прозрения. Религиозная идея поклонения определяет специфику идейного содержания «фантазий» Вакенродера

В период написания «Писем» Карамзин не мог знать произведений Вакенродера, поскольку они не были опубликованы. Тем более удивительно, что Карамзин почти вплотную подходит к пониманию искусства, отраженному в «Фантазиях» Русский путешественник в буквальном смысле следует за «рекомендациями» немецкого «любителя искусств», закрывая свои «телесные очи» для того, чтобы видеть «духовным взором»

Таким образом, в «Письмах русского путешественника» вырабатываются совершенно новые принципы понимания искусства. Предшествующая риторическая эпоха диктовала не только правила создания художественных творений, но и законы их восприятия. Процесс восприятия был обусловлен сложнейшими механизмами, выработанными на протяжении столетий Путешественник пытается, прежде всего, освободиться от той иерархии ценностей, которая уже утвердилась в культуре. В системе карамзинского текста малоизвестная картина Лебрюна занимает едва ли не высшую ступень в иерархии художественных ценностей. Путешественник остается наедине с картиной еще и в том смысле, что его восприятие не опосредовано предшествующим культурным опытом. Одиночество перед картиной схоже с одиночеством перед иконой. Созерцание требует усилий и

предельной душевной сосредоточенности, только в этом случае открывается перспектива обретения смысла.

Следует также указать на то, что идея душевного очищения является ведущей в «Письма»). Смысл пред-стоящей жизни может быть обретен душой только в той мере, в какой она преображается, воспринимая мир. «Письма русского путешественника», в определенном аспекте, — это поиски мест, в которых душа обретает Бога. Отождествление культурного или природного пространства с пространством религиозным - путь, которым пойдет русская романтическая литература.

Впоследствии эта вакенродеровская традиция, усвоенная русской культурой не 6« косвенного участия Карамзина, найдет свое воплощение в творчестве русских романтиков Один из самых ярких примеров - «Рафаэлева Мадонна» В.А.Жуковского. То, что «Рафаэлева Мадонна» Жуковского напрямую соотносится с «Видением Рафаэля» Вакенродера, не требует доказательств Несомненно, "что Жуковскому было прекрасно известно это сочинение. Однако «Мадонна» Жуковского имеет, на наш взгляд, и более близкий литературный источник: рассматриваемый нами эпизод из «Писем русского путешественника». Несмотря на то, что в литературоведении имеется ряд исследований, посвященных сопоставлению текстов Жуковского и Карамзина, на сходство данных эпизодов еще, кажется, не было обращено должного внимания

«Письма русского путешественника» явились первым произведением в русской литературе, где были обозначены новые принципы восприятия искусства. Примечательно в данной связи, что в самом начале своего эпистолярного романа Карамзин подробно описывает встречу с «великим Боннетом» (Ш.Бонне). Путешественник обнаруживает весьма основательное знакомство с трудами швейцарского философа. Упоминание «Созерцаний природы» не случайно, именно в данном сочинении говорится о сознании человека как зеркале, отражающем «вкратце внешний мир». При этом разнообразие «зеркал» зависит от творческой индивидуальности всматривающегося в мир субъекта Мир на пересечении «зеркал» (сознаний) -новая тема искусства, которая получит свое разрешение в творчестве А.СЛушкина, М.Ю.Лермонтова, Н.ВРоголя. В предваряющих данную эпохальную тему «Письмах» в центре внимания оказывается сам акт восприятия художественных творений, всякий раз субъектно обусловленный. Сокровенный смысл «Магдалины» рождается в игре трех зеркал - автора, путешественника и Лебрюна.

В третьем параграфе «Картины времени в повести Н.М.Карамзина «Бедная Лиза» мы обратились к иконическому аспекту повести, который до сих пор оставался за пределами исследовательского внимания

«Плачевная судьба» Лизы оказывается в одном ряду с возникшими прежде образами картин. В результате избранной автором повествовательной стратегии история Лизы предстает не только как драматическая смена картин, но и как картина, в которую всматривается рассказчик С этим связано преобладание «зрительной» лексики в системе карамзинской повести.

Несмотря на то, что, по условию текста, рассказчик слышит историю от Эраста, события даны как «увиденные» рассказчиком. Память воскрешает серию визуальных образов, возникших в момент слушания.

Формируемый автором «картинный сюжет» не случаен, поскольку 'идиллия' и есть 'картина'. В переводе с греческого «идиллия» - это «вид», «картинка», «картина». Соотнесение 'картины' и 'идиллии' в системе карамзинского текста, безусловно, связано с переживанием времени. Картина -символ запечатленного времени, как бы остановленного кистью художника. Любые движения и связанные с ними изменения здесь не реальны, а лишь потенциальны И картина, и идиллия соприкасаются с пространством, внутри которого возможны «временные сюжеты», но при этом оно само абсолютно безразлично к внешнему времени, находящемуся за пределами «рамки».

В повести Карамзина обнаруживаются контуры самой знаменитой пусееновой картины - "Et in Arcadia ego". О знакомстве Карамзина с картинами Н-Пуссена говорит частое упоминание имени художника в «Письмах русского путешественника». "Et in Arcadia ego" хранится в Лувре, который, как известно, посещал Карамзин во время своего европейского путешествия. Показательно и обращение Карамзина к переводу «Аркадского памятника» Х.Ф.Вейсе, восходящего в свою очередь к картине Пуссена «Аркадские пастухи». В «Письмах русского путешественника» также имеются и прямые отсылки к «аркадскому сюжету».

Мы указываем на типологическое сходство карамзинской повести и пуссеновой картины, восходящих к единой теме - «могила в Аркадии». Такое прочтение меняет смысл карамзинской повести. «Могила в Аркадии» призвана напомнить о том, что, несмотря на весь трагизм существования, сама земная жизнь, несомненно, и есть та единственная Аркадия, которая дана человеку и мимо которой он проходит.

Итак, в конце XVIII века пространство впервые обнаруживает свою иллюзорную (живописную) природу. Именно эти первичные пространственные «импульсы» обеспечили глобальный кризис риторической культуры. Если ранее теория подражания была ориентирована на живописность репрезентации, и это гарантировало непрерывность присутствия объекта созерцания,11 то теперь «живописность» становится выражением иллюзорности мира, его онтологической неподлинности.

«Обретенное зрение» - это зрение Художника, уже не заговаривающего мир, а пытающегося сделать изменчивую реальность подвластной описанию. Отныне смысл произведения связан с ускользанием мира от кисти художника

Новый взгляд обнаружил ветхость классических декораций. Открытие подлинного пространства, как правило, совпадает с открытием времени. Думается, что классицизм, культивирующий неподвижное статичное

11 "Моделью для этой идеи репрезентации является нарисованный образ, представляющий объект взгляду таким образом, славно он непосредственно присутствует здесь и сейчас, и тем самым гарантирующий непрерывность его присутствия" (De Man Р The Rhetoric of Blindness Jacques Derruía's Reading of Rousseau // De Man P Blindness and Insight Esseys in the Rhetoric of Contemporary Criticism -NY Oxford University Press, 1971 -P 123)

пространство, был едва ли не самым существенным вызовом времени в истории человеческой культуры. Однако неминуемо наступает период, когда Слово вынуждено признать свое временное поражение. Мир освобождается от поэтических заклинаний, обнажая свою неидеальную сущность Конец столетия ознаменован кризисом статичного пространства и как следствие -кризисом времени. Именно в этот период начинает формироваться «руинный текст» русской культуры, выявлению которого посвящена завершающая часть исследования. В последние годы появилось множество исследований, обращенных к «руинной» проблематике. Однако русская литература второй половины XVIII века в данном аспекте еще не рассматривалась. Задача заключительной части работы «"Руинный текст" русской культуры второй половины XVIII века» состоит в описании параметров «руинного текста» русской культуры конца ХУШ — начала XIX века.

В первом параграфе ("Развалины" Г.Р.Державина в контексте русской культуры конца ХУШ - начала XIX века) прослежены зарождение и развитие «руинной темы» в русской литературе, обозначена связь «руин» с кризисом пространственных представлений.

Центральное внимание отведено творчеству Г Р. Державина, которое рассматривается в широком историко-культурном контексте (И.И.Дмитриев, Н.М.Карамзин, АН Радищев и др.). Мы отмечаем, что для поэтической системы Державина 1780-х гг характерна тенденция к «кристаллизации» мира. Данная тенденция прослеживается вплоть до конца 1790-х гг., после чего заметно ослабевает. Зато в значительной мере усиливается тенденция к раз-воплощению пространственных образов. Дематериализация реальности связана в первую очередь с тем, что мир в конце ХУШ столетия лишается своей устойчивой структуры, его сохранность более не обеспечена неизменностью Камня. В поздней поэзии Державина суждено поблекнуть сиянию выкристаллизованного мира. Миф о камне блестяще завершает себя в таких поэтических шедеврах, как «Прогулка в Сарском Селе», «Водопад», «Павлин», после чего 'алмазы' окончательно уступают место 'руинам'. «Дряхлеющая Вселенная» обнаруживает свою почти детскую хрупкость. Центральным в выявленном контексте является стихотворение «Развалины». Данный текст отражает кризис пространственного мировосприятия, характерный для заключительного этапа поэтического творчества «Развалины» полемичны не только по отношению к предшествующей поэзии, но и по отношению к классическому видению мира в целом Не случайно первые строфы демонстрируют строгое следование традиции: в начале текста дается едва ли не полный перечень всех архитектурных образов, имеющихся в арсенале одической поэтики: «Вот здесь, на острове Киприды, / Великолепный храм стоял / Столпы, подзоры, пирамиды / И купол золотом сиял». Державин как бы намеренно идет по пути автоцитации, обнажая «общие места» собственной поэтической системы Нарочитая чрезмерность описаний входит в художественную задачу автора. Данная избыточность необходима для того, чтобы в дальнейшем можно было сильнее оттенить исчерпанность пространственных образов, составляющих суть классицистской поэтики.

Последующий текст являет собой «обломки» наиболее устойчивых элементов оды. Обращает на себя внимание осуществленная Державиным инверсия «базовой» конструкции, на которой покоилось «здание» классической оды. Сложившаяся главным образом в системе ломоносовского творчества синтаксическая формула «НЕ БЫЛО - ЕСТЬ» преобразуется Державиным в противоположную синтаксическую конструкцию «БЫЛО - НЕТ»: «Но здесь ее уж ныне нет, / Померк красот волшебных свет, / Все тьмой покрылось, запустело; / Все в прах упало, помертвело»

Космогоническая мифология, лежащая в основе эпохи Просвещения, сменяется мифологией эсхатологической, которая в дальнейшем будет предопределять особенности романтической поэтики. Творение уже не начинается в Камне, а свершается и завершается в нем. Не случайно в «Развалинах» возникает мотив тьмы, явно тяготеющий к библейской «кромешной тьме». Свершающееся действо на сей раз разворачивается вне света, а следовательно, и вне спасения.

В системе эпохи Просвещения руины оказываются «негативным двойником монумента» (ВПодорога). «Руинный текст» воплощает идею окончательной победы Природы над Культурой, Времени над Пространством Однако на рубеже XVIII - XIX вв семантика руин претерпевает значительные трансформации. В условиях романтической культуры руины являют собой «след во времени», позволяющий не только заново воссоздать прошлое, но и творчески пересоздать его. Культ «обломков», «мертвых следов», «стертых надписей» - это в то же время и культ Истории (личной, родовой, всечеловеческой), каждый раз творимой заново и всецело зависящей от воли творящего ее субъекта. «История государства Российского» Карамзина - одна из самых ярких страниц творческого пересоздания «руин» русской истории.

Таким образом, можно говорить о наличии «монументальной» и «руинной» тенденций в истории русской культуры. Монументы воспроизводят смысл, вложенный в них конкретно-историческим временем Их первичной и непосредственной функцией является функция напоминания. Несмотря на то, что последующие времена могут открывать новые смыслы в той или иной монументальной форме, все эти смыслы потенциально присутствуют в ней уже в момент создания. Руины не обладают ни заданностью формы, ни заданностыо смысла Они - всего лишь отсылка к иному времени. Событие, породившее былую форму, оказывается стертым, «не прочитываемым» с точки зрения других времен. Именно поэтому руины так притягательны для культурного сознания, которое, наконец, освобождается от реальной истории и погружается в «исторические грезы» С этой точки зрения, русский классицизм - последний период в русской культуре, пытающийся не только остановить время, но и создать особые формы пространства, способные воскрешать «реальный» ход времени

Во втором параграфе «Версаль & руины в "Письмах русского путешественника" Н.М.Карамзина» анализируется частный эпизод -посещение Версальского сада. Это пространство рассматривается как место, в котором власть обнаруживает свою «руинную» природу.

Обращение писателя к «версальской теме», неизменно связанной с идеей абсолютизма, конечно же, не случайно. («Письма русского путешественника» предшествовали «Истории Государства Российского», книге, всецело посвященной природе человеческой власти.) При описании Версальского сада речь идет не столько о пространстве как таковом, сколько о пространстве Власти. Карамзин разрушил характерные для просветительской эпохи представления об идеальном пространстве, санкционируемом государством. Идеальное пространство в системе классицистской культуры -это место, в котором наиболее вероятно вечное пребывание вещей. В сознании человека ХУЛ - ХУШ вв. Версаль был не просто прекрасным архитектурным ансамблем, он был символом окончательной победы пространства над временем.

Тема времени предвосхищает звучание версальской темы. Не случайно посещению Версаля предшествует посещение аббатства св. Виктора. Здесь путешественник читает надгробные надписи и предается воспоминаниям об ушедших. Именно в данном фрагменте текста впервые упоминается имя создателя Версальского сада: «Тут и гроб Ленотра, творца великолепных садов, перед которыми древние сады гесперидские не что иное, как сельские огороды». Список далее приводимых гробниц завершается воспроизведением надписи, вырезанной над темным коридором кладбища церкви св. Северина: «Прохожий' Не полагаешь ли ты, что тебе придется перейти этот порог, через который я в размышлении переступил? Если ты об этом не думаешь, прохожий, это не умно, так как, даже не помышляя об этом, ты поймешь, что переходишь через этот порог». Следует обратить особое внимание на подспудно возникающее в «Письмах» отождествление 'путешественника' с 'прохожим'. ПУТЕ-ШЕСТВИЕ, связанное в большей степени с пространственной перспективой, оборачивается ПРО-ХОЖДЕНИЕМ, соотносимым в первую очередь с временной осью. В своем смысловом пределе описываемый автором путь - это путь, конец которого отмечен не возвращением на родину, а «переступанием» известного порога. Еще более важно подчеркнуть, что в композиционном плане Версаль «располагается» за этим порогом.

Временной план проявлен в «версальском тексте» по-разному. Время обнаруживает себя, прежде всего, в системе исторических и культурных реминисценций. Развернутые экскурсы в историю человеческой цивилизации образуют своеобразный «туннель времени» Значимым во временном аспекте является и описание часов, увиденных русским путешественником в Версальском дворце. Нарочитая подробность изображения часовых механизмов позволяет говорить о присутствии в тексте символического плана. Наконец, версальская тема неизменно связывается Карамзиным с темой руин.

Как известно, Версаль являлся наиболее полным выражением пространственной концепции Нового времени. В карамзинском описании отсутствуют традиционные характеристики Версаля. То, что вначале так восхищало современников (симметрия, стройность, ясность), а немного позднее раздражало их, вообще осталось за пределами текста. В первую очередь

Карамзин отказался от излюбленного им принципа панорамного описания, в то время как именно данный принцип наиболее адекватен при изображении садов эпохи абсолютизма. Действительно, орнаментальный узор Версалии может быть увиден только в том случае, если созерцатель займет привилегированную точку зрения в пространстве Великий замысел Короля-солнца раскрывался лишь с «высоты птичьего полета» Безусловно, сам Карамзин был знаком с чертежами Ленотра и тем самым «посвящен» в «авторский текст», но это знакомство никак не обнаруживает себя в «Письмах» Напротив, повествование выстраивается таким образом, что русский путешественник почти сразу же оказывается ПОСРЕДИ версальского великолепия, его взгляд теряется в бесконечности предметов, заполняющих собой пространство «Партеры, цветники, пруды, фонтаны, бассейны, лесочки и между ними бесчисленное множество статуй, групп, ваз, одна другой лучше, не привлекают, а развлекают внимание, так что вы не знаете, на что смотреть». Ситуация «потери зрения» здесь чрезвычайно значима глаз оказывается не в состоянии охватить целостность замысла, выявить тот сокровенный порядок, который предназначался для Божественного ока.

Присутствие времени изменяет структуру пространства, руины уравнивают бесконечность мира, отнимая у пространства право на вечные, неизменные формы. Отныне в мире более не существует места, отмеченного неприкосновенностью Хроноса. Сквозь великолепие дворцов и пышность садов у Карамзина просвечивают будущие руины. Соответственно, возникают новые представления о пространстве как однородном и непрерывном. Добавим также, что тотальной властью Времени над пространством отмечены, как правило, кризисные ситуации в истории культуры. Отмена пространственной иерархии: не может быть продолжительной, ибо всякая однородность и бесконечность пространства сродни Хаосу.

Обозначившийся кризис повлек за собой изменения самой структуры «классического» пространства, его внутренней организации Именно этому аспекту проблемы и посвящен третий параграф ("Кривая пространства": "Остров Борногольм" Н.М.Карамзина как тексг-лабиринт)

Повесть Н.М.Карамзина - одно из самых «загадочных» произведений в русской литературе, где утверждался принципиально новый взгляд на пространство. В «Острове» происходит искажение линейного пространства и его трансформация в нелинейную структуру - лабиринт

В соответствии с древнейшими архаическими представлениями лабиринт есть пространство, главная функция которого определяется охраной «центра», скрывающего от глаза непосвященного Тайну. В карамзинском «Острове» возникает образ предельно затрудненного пути, ведущего к «святилищу» Маршрут путешественника - это путь 1) опасный («Он говорил об опасности, о подводных камнях. .»); 2) почти непроницаемый для взора наблюдателя (« .висела лампада и едва-едва изливала бледный свет», «Я вступил в темную аллею, под кров шумящих дубов и с некоторым благоговением углублялся во мрак ее»); 3) труднопроходимый (« через обширный двор, заросший кустарником, крапивою и полынью, пришли мы к огромному дому», «...повел

меня через длинные узкие переходы»). Конечным пунктом описанного в повести путешествия является «пещера». Символика «пещеры» в истории человеческой культуры столь богата и разнопланова, что требует отдельного исследования, тем более что в художественном творчестве Карамзина различного рода «отверстия», «пропасти», «зияния» имеют самостоятельное значение и образуют отдельный смысловой пласт. В обозначенном же нами контексте образ «пещеры» эквивалентен образу сакрального центра.

Одна из важнейших категорий поэтики Карамзина - категория пути -претерпевала значительные трансформации на протяжении всего творчества писателя. Смысл предпринятого путешествия по Европе («Письма русского путешественника») с самого начала был ориентирован на возвращение (=возвратное движение), то есть в пределах данного текста маршрут, которым следовал герой, имел очертания замкнутой линии. Очевидно, что здесь мы имеем дело с формами пространства, неизменно тяготеющими к фигуре круга.12 В «Острове» усматривается принципиально иной образ пути - это потенциально разомкнутый путь, не гарантирующий возвращения Интенция путешественника направлена на прйобщение к миру Тайны: «мне казалось, что я приближаюсь к тому святилищу, где хранятся все таинства и все ужасы их богослужения». Это движение к «сакральному» центру острова безвозвратно в том смысле, что герой на какое-то время «забывает» о необходимости возвращения на корабль

Новое знание о мире, полученное рассказчиком, разрушает его представления не только об естественном порядке вещей (инцест), но и о Порядке как таковом. Не случайно в финале повести взор путешественника обращен к небу («наконец я взглянул на небо»), а все внутренние монологи содержат в себе воззвания к Творцу. Лабиринт в данном случае являет себя как традиционное пространство инициации, в котором происходит утрата ш<1е!йу. Путь в «Острове» связан не с обретением, а с потерей «Я».

Финальное возвращение героя на корабль не предполагает возвращения читателя, обреченного на бесконечное разгадывание смысла Пространство текста не подчинено времени последовательного чтения, оно его постоянно «искривляет» и обращает вспять. Читатель, лишенный спасительной нити

12 Интуиция круга, как показал А ФЛосев, характерна для классических форм культуры «В античных философских текстах очень часто фигурирует интуиция круга или шара. О шаровидности космоса Ксенофан говорит прямо и буквально У Аристотеля его главный онтологический трактат вовсе не только «Метафизика», а скорее трактат- «О небе» И Аристотель исходит здесь из представления тоже о шаровидном и пространственно-конечном космосе < > античная абсолютизация круга или шара становится понятной сама собой Ведь все идеальное и все материальное существует, с античной точки зрения, не само по себе, но еще и вечно движется, а тк чувственно-материальному космосу невозможно двигаться куда-нибудь за пределы космоса (ничего такого за-космического для античности вообще не существует, то ясно, что космические движения вечно возвращаются сами к себе же, а потому круг и является единственно возможной идеальной формой всякого движения» (Лосев, А Ф Типы античного мышления / А.Ф Лосев //Античность как тип культуры - М Наука, 1988 -С 86)

Ариадны, должен вернуться к началу и еще раз пройти по «длинным узким переходам» сюжета

Путешественник Карамзина - последний персонаж русской литературы, благополучно возвратившийся на палубу корабля В этом возвращении еще сказывается инерция предшествующего столетия, наивно верящего в то, что человек может «дважды войта в одну и ту же реку» Впоследствии «сюжет возвращения» предстанет в своем пародийном аспекте- «вернувшийся» обречен на осмеяние, ибо «лабиринт» не предполагает обратного движения Романтизму чужд эклектический круг классицизма. Фигура возвращения здесь - фарсовая фигура И Чацкий, и Онегин, и Печорин терпят поражение, поскольку для человека романтической эпохи возможен только один путь, и этот путь разомкнут в абсолютную даль или абсолютное будущее. Повествование Карамзина внезапно обрывается, поскольку приблизившийся к Тайне герой обречен на вечное «изгнание». Не желая гибели своему герою, автор выбирает «конец» Текста

Повествовательная стратегия, разработанная Н.М.Карамзиным в «Острове Борнгольм», оказалась необычайно популярной для последующей — романтической - прозы. Во-первых, подобная форма тяготела к «фрагменту», смысловой потенциал которого был осознан русскими романтиками. Во-вторых, мнимая незавершенность текста разрушала линейность повествования. «Игра» в незавершенность становится одним из непременных атрибутов эпохи романтизма от «Очерков Швеции» В.А.Жуковского до «Евгения Онегина» А.С Пушкина.

Четвертый параграф «Руины слова» в шутотрагедии И.А.Крылова "Подщипа" ("Трумф")» посвящен словесному аспекту «руинной темы». Процессы энтропии захватывают не только пространство мира, но и пространство самого языка

В художественном пространстве «Подщипы» первичной и основополагающей проблемой является сам акт говорения. Язык прочно соединен с телом героя, процесс проговаривания связан не только с тем, что герой желает сказать, но и с тем, насколько собственное тело позволяет герою высказаться. Все главные герои «Подщипы» испытывают серьезные трудности с артикуляцией. Проговаривание оказывается здесь, прежде всего, физиологической проблемой.

Обращает на себя внимание тотальность указанного приема, последовательное применение которого приводит к разрушению коммуникативной функции языка. Речь Трумфа и Слюняя не просто трансформирует исходный речевой фон, она располагается на грани распада смысла При этом трудности «узнавания» связаны в большей степени не с звуковой, а с графической стороной текста - именно «графическая оболочка» слова становится серьезным препятствием на пути постижения смысла. Смысл прочтения в этом случае сводится к восстановлению привычного облика начертания. Можно сказать, что в пространстве крыловской пьесы русская речь как бы обретает "шёеШу", а катарсис связан с процессом опознавания слов. По-видимому, в художественные задачи Крылова входило проведение

«лингвистического» эксперимента по установлению границ допустимого разрушения языка

Итак, в условиях крыловской пьесы сама речь впервые становится проблемной При этом проблематичность речи связана не в последнюю очередь с телом персонажа. Высокий склад, характерный для жанра трагедии, разрушен языком как органом речи — тем «языком-телом», который не позволяет героям высказаться в соответствии с орфоэпическими нормами. С этой точки зрения, речь Слюняя - своеобразная манифестация телесности языка. В «Подтипе» слово как бы вспоминает о своем низком происхождении, о своей унизительной зависимости от тела говорящего. Как известно, риторическая культура демонстрирует уход от человека-тела к человеку-языку Понятая как «пред-человеческое состояние» телесность непременно выводилась за рамки классицизма. В этих условиях язык оказывался дважды невидимым: во-первых, он прозрачен, во-вторых, он физически не ощущаем самим говорящим. Крылов разрушает ясность классицистской речи, комически «затемняет» ее, обнаруживая в ней «тленный телесный состав»

За «шуткой» Крылова, первоначально предназначенной для интимного круга зрителей, стояло новое осмысление законов поэтической речи. Чтобы понять все значение крыловской пьесы для последующего этапа развития русской литературы, необходимо обратиться к еще одному аспекту проблемы. Как известно, состояние речи - первичное состояние человеческого субъекта в классицистском дискурсе: субъект не только выявляет себя в языке, он всецело владеет и обладает им. В рамках данного типа культуры Герой всецело отождествляется с фигурой Говорящего. (Логическим пределом подобного типа отношения к слову является комедия А.С.Грибоедова «Горе от ума». Чацкий -высшая форма существования языка и, следовательно, человеческой личности. Для Грибоедова, воспитанного в рамках просветительской культуры, по-прежнему остается действенным отождествление «мыслящего» героя с героем «говорящим». Вместе с тем, комедия обнаруживает и кризис Ритора, слово которого не в состоянии изменить наличную реальность. Бесконечные риторические «упражнения» Чацкого обнаруживают свою фарсовую основу, а единственным действенным монологом становятся заключительные слова героя, которые если и не преображают фамусовский мир, то хотя бы приводят к трансформации комедийного сюжета, обращая его в сюжет драматический.)

В «Подщипе» впервые происходит разрушение установленного классицизмом равновесия между Героем и Языком. Речь здесь идет о первичности словесного плана, его тотальной неподчиненности субъекту. Действительно, в абсурдном театре Крылова в первую очередь разыгрывается не игра актеров, а игра слов. Персонажи «Подщипы» как бы находятся в плену языка. Язык беспощадно играет героями, в результате чего проговаривается и выговаривается «непреднамеренное».

В пространстве пьесы обнаруживается самостоятельное бытие языка, подчас отличное от «бытия» героев. Внешний «военный» сюжет о «завоевании» и «плене» отражен в словесной ткани произведения. Подлинные битвы и подлинные сражения свершаются на языковом поле Язык

«завоевывает» пространство пьесы, он без остатка подчиняет себе героев, минуя их волю и устанавливая собственные законы порождения смысла.

В заключение мы указываем на наличие еще одного важного для понимания «Подщипы» сюжета, связанного с осмыслением смерти. Данная тема относится к разряду экзистенциальных, и именно ее решение определяет специфику того или иного этапа культурного развития Классицизм почти не знает сложной диалектики жизни и смерти Смерть, с его точки зрения, потустороння по отношению к жизни, это некое мыслимое пространство, в которое нет реального доступа «существующему». Рубеж между жизнью и смертью строго очерчен и не может быть преодолен в условиях классической культуры. Классицизм демонстрирует уход от осмысления данной темы, отдавая предпочтение изображению видимых сфер.

Произведение Крылова - одно из немногих в русской литературе XVIII в., где происходит осмеяние смерти. 'Смех' и 'смерть' находятся в известной близости по отношению друг к другу В устах Слюняя само слово «смерть» оказывается похожим на «смех»: «Виноват, а смейти я боюсь'», «Ой, смейпоська моя'» При этом Крылов выстраивает такое пространство, в котором событие смерти оказывается принципиально невозможным. Движимый «волей к смерти» трагический сюжет аннулируется за счет смеха*

Подщипа

Готов ли вместе ты со мною умереть?

Слюняй

Позяюй!

Подщипа Вместе нам приятна будет смерть.

Пойдем же, бросимся сейчас стремглав в окошко

И сломим головы.

(Тащит его за руку) Слюняй Постой, постой немносько! Отсей вить высоко. Позяюй, бьёсюсь я, Но тойко, знаесь сто: из низнего зийя.

Комический эффект усиливается за счет того, что Крылов обыгрывает, кажется, весь возможный «реестр смертей», который мог быть представлен в условиях классицистской трагедии-

Дурдуран

Царь все предвидел то и, страхом отчим движим, Велел ей пузыри носить наместо фижем, Чтоб, если кинется в реку, наверх ей всплыть; А за столом велел лишь жеваным кормить, Да чтоб, спустя чулки, ходила без подвязок...

Трагедия есть, прежде всего, место репрезентации смерти. Невозможность смерти аннулирует трагедию как жанр. По-видимому,

шутотрагедия Крылова отразила некоторые общие тенденции, характерные для русской литературы 1770 - 1790-х гг. Одним из первых русских поэтов, «осмеявших» возможность гибели главных героев, был И. Ф.Богданович. В «Душеньке» обнаруживается все то же осмеяние смерти, которое мы впоследствии видим в «Подтипе».

Практически все, кто когда-либо обращался к изучению «Подщипы», писали о комической стороне пьесы (Г.А.Гуковский, М.А.Гордин и Я.А.Гордин, И.З.Серман, В П.Скобелев, С.А Фомичев, О.М.Гончарова и др.). Между тем Крылов обозначил жанр своей пьесы как щю-трагедию За комической темнотой словесного плана скрывается пространство истинной трагедии. Это трагедия классического слова, утратившего свою прозрачность. Язык, располагающийся за пределами власти субъекта, обнаруживает свое темное стихийное начало. Порядок слов и, соответственно, порядок мира катастрофически рушатся. На рубеже столетий русская литература в лице Крылова впервые осознала трагическую избыточность слова, вырывающегося за собственные пределы и устанавливающего собственные законы порождения смысла.

Таким образом, к 1800 году «руинный текст» начинает охватывать собой все области бытия, в том числе и словесного. Кризис Просвещения не в последнюю очередь связан с кризисом Слова, которое более не в состоянии «удерживать» идеальные формы пространства Руины становятся воплощением сущности пространства, в результате чего и мир, и человек оказываются под «онтологической угрозой». Романтическая культура поставлена перед необходимостью поиска нового слова, способного противостоять тотальному распаду пространства.

В Заключении представлены итоговые обобщения и выводы, полученные в ходе исследования, намечены пути выхода рассматриваемой проблематики в более широкий историко-культурный контекст.

Русский классицизм, ставший объектом литературоведческого внимания в диссертационной работе, описан как динамичная художественная система, эволюция которой определяется внешними по отношению к нормативной поэтике и внутренними факторами. Анализ наиболее репрезентативных текстов позволил сделать вывода об открытости классицистского метода по отношению к предшествующей и последующей традиции. Мы проследили, какую роль в формировании эстетических принципов классицизма играют категории Слова, Пространства и Времени, их взаимосвязь в реальной художественной практике.

Представленный опыт описания истории классицизма в динамических проявлениях его поэтики может послужить моделью для исследования типологически сходных художественных структур.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНО В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ-

1. Зверева, ТВ. Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины XVIII века / Т.В Зверева. - Ижевск1 Изд-во У дм. ун-та, 2007.-328 с.

2 Зверева, Т.В Литература ХУШ века, программа лекционного курса / Т В Зверева. - Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 2000 - 32 с.

3. Зверева, ТВ История русской литературы ХУШ века* учебно-методическое пособие / Т.В Зверева - Ижевск: Изд-во Удм ун-та, 2003. -38 с.

4. Зверева, Т.В. О специфике Слова в эпоху Просвещения / ТВ Зверева // Вестник Удмуртского госуниверситета Филология. - Ижевск- Изд-во Удм ун-та,2000 -С. 115-120.

5. Зверева, ТВ. Архитектоника ломоносовской оды / Т.В.Зверева // Проблемы литературного образования. Материалы ХУШ всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы филологического образования' наука — вуз — школа» - Екатеринбург: Урал. гос. пед ун-т, 2002 -Ч. 1. С.364-366.

6 Зверева, Т.В Пространство ломоносовской оды / Т.В.Зверева // Кормановские чтения - Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 2002 - Вып 4 -С.5-19

7. Зверева ТВ Ритуальные аспекты торжественной оды МВ Ломоносова// Проблема автора в художественной литературе - Ижевск Изд-во Удм ун-та, 2003. -Вып. 5. - С. 16-33.

8. Зверева, ТВ «Я воды обращу к вершине...» (к семантике воды в творчестве М.В .Ломоносова) / ТВ Зверева // Вестник Удмуртского госуниверситета. Филология. - Ижевск. Изд-во Удм ун-та, 2003. - С. 318

9 Зверева, ТВ. Мотив воды в творчестве М ВЛомоносова /ТВ Зверева // Филолог.-Пермь,2003 -Вып 3 -С 12-19.

Ш.Зверева, Т.В К семантике художественного видения в поэтическом творчестве М В Ломоносова / Т.В.Зверева И Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе. Проблемы теоретической и исторической поэтики: материалы X междунар науч конф, 19-21 сент. 2004, г Гродно- в 2 ч. Ч. 1 - Гродно: ГрГУ, 2005. - С. 377-382

11 Зверева, Т.В География оды (об одной особенности поэтического мира М.В.Ломоносова) / ТВ.Зверева // Восток - Запад- пространство русской литературы: Материалы международной научной конференции (заочной). Волгоград, 25 ноября 2004 г — Волгоград: Волгоград, науч. изд-во, 2005. - С 7-14.

12.3верева, ТВ. Метаморфозы телесного зрения в творчестве поэтов-классицистов (МВЛомоносов, Г.Р.Державин) / Т.В.Зверева // Известия Уральского государственного университета Гуманитарные науки -Екатеринбург. Изд-во Урал ун-та, 2004 -Вып. 8. - С. 61-74

13.3верева, ТВ «Развалины» Г.Р.Державина в контексте русской культуры конца ХУШ - начала XIX века / ТВ.Зверева // Кормановские чтения. -Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 2005. - С 16-33

14.3верева, Т.В. «Слово похвальное Петру Великому» как тексг-заклинание / Т.В.Зверева, Л.А.Самарова // Подходы к изучению текста. - Ижевск Изд-во Удм. ун-та, 2005. - С. 15-20.

15.3верева, Т.В. «Жалею, что я не живописец»: картины времени в повести Н.М.Карамзина «Бедная Лиза» / Т.В.Зверева // Вестник Удмуртского госуниверситета. Филологические науки. - Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 2006.- №5.- С. 3-10

1б.3верева, Т.В.Мир как лабиринт в повести Н.М.Карамзина «Остров Борншльм» / Т.В.Зверева // Филологические записки - Воронеж: Воронеж, ун-т, 2006. - Вып. 24. - С.103-113.

17.3верева, Т.В. Страх перед смертью и мысль о бессмертии в комедии Д.И.Фонвизина «Недоросль» / Т.В.Зверева // Филологический класс. -Екатеринбург. Урал гос. пед. ун-т, 2006.-№12 - С. 18-25.

18.3верева, ТВЛегенда об ожившей статуе в «Сиерре-Морене» - H М.Карамзина / Т.В.Зверева // Кормановские чтения. - Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 2006. - Вып. 6. - С. 73-82.

19 Зверева, Т.В. Образ Версаля в «Письмах русского путешественника» H M Карамзина / Т.В.Зверева // Восток - Запад- пространство русской литературы и фольклора. - Волгоград: Волгоград науч. изд-во, 2006. - С. 9-16.

20.3верева, ТВ. «Каменный гость» в повести Н-МДСарамзина «Сиерра-Морена» / Т.В Зверева // Проблемы современной филологии в вузовском образовании: Материалы междунар. научн.-практ. конф. - Ижевск" Изд-во Удм. ун-та, 2006. - С. 211-220.

21.3верева, Т.В. Версаль & руины в «Письмах русского путешественника Карамзина» / TJ3 .Зверева // Вестник Томского университета. - Томск-Изд-во Томского ун-та, 2006. - № 8. - С. 5-10.

22.3верева, TJB Метаморфозы телесного зрения в творчестве поэтов-классицистов (М.В Ломоносов, Г Р Державин) / Т.В .Зверева // Вопросы культурологии- М., 2006. - № 3. - С. 92-97.

23.Зверева, Т.В. «Трагическое смятенье» слова в шутотрагедии И.А.Крылова «Подщипа» / Т.В.Зверева И Электронный вестник ЦППК. - СПб., 2007. -№ 4. - Режим доступа: htpp-//evcppk.ru./index4 php

24.3верева, Т.В. «Руинный текст» русской культуры рубежа XVIII-XIX веков / Т.В Зверева // Дергачевские чтения - 2004: Русская литература, национальное развитие и региональные особенности. Материалы междунар. науч. конференции. - Екатеринбург. Изд-во Урал ун-та, 2006. -С 41-48.

25 .Зверева, Т.В. «Письма русского путешественника» Н.М.Карамзина: визуальные аспекты повествования / Т.В.Зверева // Сибирский филологический журнал. - Новосибирск. НГУ, 2007. - № 1. - С. 24-36.

26.3верева, Т.В. О чем молчит «Ода, выбранная из Иова» М.В Ломоносова, или еще раз об «умении прочитать оду» / Т.В.Зверева // Филологический класс. - Екатеринбург: Урал, гос пед. ун-т, 2007. - С. 35-41.

Отпечатано с оригинал-макета заказчика

Подписано в печать 15 08 2007 Формат 60x84 1/16 Тираж 100 экз Заказ № 1327

Типография ГОУВПО «Удмуртский государственный университет» 426034, Ижевск, ул Университетская, 1, корп 4

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Зверева, Татьяна Вячеславовна

ВВЕДЕНИЕ.С. 4-29.

ГЛАВА 1. ПРОБЛЕМА СЛОВА В ЭПОХУ ПРОСВЕЩЕНИЯ.С. 30-105.

§ 1. О функциях слова в эпоху Просвещения.С. 32-44.

§ 2. Ритуальные аспекты торжественной оды М.В.Ломоносова.С. 44-86.

§3 «Иллуминационный текст» в системе русской культуры.С. 86-105.

ГЛАВА 2 ОБРАЗ ПРОСТРАНСТВА В ОДАХ

М.В.ЛОМОНОСОВА.С. 106-170.

§ 1. Архитектоника торжественной оды М.В.Ломоносова.С. 107-127.

§ 2. Пространство «зыби»: мотив воды в творчестве

М.В.Ломоносова.С. 127-155.

§ 3. О принципиальной двухчастности «Оды, выбранной из Иова» М.В.Ломоносова.С. 155-170.

ГЛАВА 3 ТЕЛЕСНЫЙ КОД РУССКОГО КЛАССИЦИЗМА.С. 171-208.

§1. Чувство телесности в творчестве поэтов-классицистов (В.К.Тредиаковский,

М.В.Ломоносов, Г.Р.Державин).С. 172-198.

§2. Страх перед телом и мысль о бессмертии в комедии Д.И.Фонвизина «Недоросль».С. 198-208.

ГЛАВА 4 ЖИВОПИСНЫЙ КОД РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ ВТОРОЙ

ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА.С. 209-255.

§ 1. «Письма русского путешественника» Н.М.Карамзина: визуальные аспекты повествования.С. 210-231.

§ 2. Карамзин перед Лебрюном: об одном живописном аспекте «Писем русского путешественника».С. 231-243.

§ 3. Картины времени в повести Н.М.Карамзина «Бедная Лиза»

С. 243-255.

ГЛАВА 5 «РУИННЫЙ ТЕКСТ» РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ ВТОРОЙ

ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА.С. 256-320.

§ 1. «Развалины» Г.Р.Державина в контексте русской культуры конца 18начала 19 веков.С. 256-282.

§ 2. Версаль & руины в «Письмах русского путешественника»

Н.М.Карамзина.С. 283-295.

§ 3. "Кривая" пространства: «Остров Борнгольм» Н.М.Карамзина как текстлабиринт.С. 295-305.

§ 4. «Руины» слова в шутотрагедии И.А.Крылова «Подщипа»

Трумф»).С. 306-320.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Зверева, Татьяна Вячеславовна

История XVIII века уже давно сделалась своеобразным полигоном, на котором испытываются те или иные вооружения, включаемые исторической наукой в свой арсенал»1. Вслед за Ю.М.Лотманом можно сказать, что и история русской литературы XVIII века в силу своего мощного семантического заряда продолжает порождать многочисленные и разнообразные концепции. Не ставя своей задачей проследить историю изучения русского классицизма, все же отметим основные этапы его осмысления.

В качестве объекта изучения классицизм впервые предстал в романтическую эпоху. Борьба «архаистов» и «новаторов» закончилась победой последних, несмотря на то, что значение классицизма не было положительно определено в условиях романтической эстетики.2 Вынесенный В.Г.Белинским вердикт о подражательном, ученическом характере русского классицизма подвел черту в предшествующей полемике, после чего живой интерес к данному периоду окончательно сходит на «нет». Преобладание оценок над аналитическим описанием - характерная черта зарождающейся науки о литературе. Закономерно, что обозначение «ложноклассицизм» зародилось в условиях XIX века.

Первым научным описанием русской литературы XVIII века является «Опыт краткой истории русской литературы» Н.И.Греча, изданный в 1822

1 Лотман Ю.М. Очерки по истории русской культуры XVIII - начала XIX века // Из истории русской культуры. Т. IV. - М.: Языки русской культуры, 2000. - С. 13.

В предисловии к «Бахчисарайскому фонтану» П.А.Вяземский с горечью констатировал: «Да и позвольте спросить у себя и у старейшин ваших, определено ли в точности, что такое романтический род и какие он имеет отношения и противоположности с классическим? Признаюсь, по крайней мере за себя, что еще не случалось мне отыскать ни в книгах, ни в уме своем, сколько о том ни читал, сколько о том ни думал, полного, математического, удовлетворительного решения этой задачи. Многие веруют в классический род потому, что так им велено.» (Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. - М.: Искусство, 1984. - С. 50).

См., напр.: Соболевский А.И. Когда начался у нас ложноклассицизм? // Библиограф. - 1890. -№1.-С. 1-6. году.4 В исследованиях А.П.Милюкова5, А.Н.Пыпина6, П.П.Пекарского,7 о п

П.Н.Полевого, Л.Н.Майкова и др. происходит формирование научных посылок для изучения поэтики классицизма. Вполне закономерно, что в перечисленных исследованиях описание еще носит предварительный характер, поскольку важнейшей задачей, стоящей на данном этапе перед отечественной наукой, была систематизация огромного историко-литературного материала. Только в работах В.В.Сиповского10 угадывается тот подлинный интерес к феномену русского классицизма, который будет характеризовать более поздний этап литературной науки.

Возрождение классицизма происходит в поэзии начала XX века: классическое наследие XVIII века начинает восприниматься как актуальное, не утратившее своего эстетического очарования:

Есть ценностей незыблемая скала Над скучными ошибками веков. Неправильно наложена опала На автора возвышенных стихов11.

О.Э.Мандельштам, Вяч. Иванов, М.А.Кузмин и др. в своей поэтической практике возвращаются к «правильной» поэзии классицизма.12

4 Греч Н.И. Опыт краткой истории русской литературы. - СПб., 1822. Историографическая оценка этому исследованию дана В.Н.Перетц (Перетц В.Н. К 100-летию «истории» русской литературы // Изв. Отд. рус. яз. и словесн. - 1924. - Т. XXVIII. - С. 200-213).

5 Милюков А.П. Очерк истории русской поэзии. - СПб., 1847.

6 Пыпин А.Н. История русской литературы: в 4 т. - СПб., 1898-1899.

7 Пекарский П.П. Наука и литература при Петре Великом: в 2 ч. - СПб., 1862. 0

Полевой П.Н. История русской словесности с древнейших времен до наших дней: в 2 ч. -СПб., 1900.

9 Майков JI.H. Очерки из истории русской литературы XVII - XVIII столетия. - СПб., 1889.

10 См. исследования В.В.Сиповского: Русские повести XVII - XVIII вв. - СПб., 1905; История русской словесности. - СПб., 1906. - Ч. II.; Н.М.Карамзин, автор «Писем русского путешественника». СПб., 1899; Из истории русского романа и повести (Материалы по библиографии, истории и теории русского романа). Ч. 1. XVIII век. - СПб., 1903; Русская лирика. XVIII век. (Из лекций читанных на Петроградских женских курсах). - Пг., 1914 и др.

11 Мандельштам О.Э. Собр. соч.: в 4 т. - М.: «TERRA»-«TERRA», 1991. - Т. 1. - С. 39.

1 0

О рецепции литературы классицизма в русской культуре XX века см.: Митрошкин В.Ю. К проблеме отражения русской культуры XVIII века в «новом искусстве» начала XX столетия // М.В.Ломоносов и русская культура. - Тарту, 1986. - С. 59-62; Митрошкин В.Ю. Традиции русской культуры XVIII в. и «новое искусство» (к внутримодернистским полемикам в

Поэтические интерпретации не только воскресили забытый аромат «классической» эпохи, но и в значительной степени опередили собственно научные прочтения.

Поэзия классицизма становится объектом пристального внимания у представителей формальной школы (Ю.Н.Тынянов, Б.М.Эйхенбаум). Подобный интерес, по-видимому, был обусловлен, прежде всего, типологической общностью процессов, происходящих в России в начале XVIII и XX веков. Разрыв с прошлым, становление новой реальности, мечта о преображенном состоянии мира - все это возвращало к тому сценарию истории, который складывался в эпоху Просвещения. Немаловажное значение для формалистов имела и «сконструированность» классицистских текстов. Почти вся словесность XVIII столетия так или иначе может быть приложима к

1 л знаменитой формуле Б.М.Эйхенбаума - «как сделана "Шинель" Гоголя».

В блестящей плеяде исследователей 20-40-х гг. XX века (Б.В. Томашевский, В.А.Десницкий, П.Н.Берков, А.В.Западов, Е.Я.Данько, А.А.Морозов, С.Ф.Елеонский и др.) следует особо выделить имена Г.А.Гуковского и Л.В.Пумпянского. Именно в трудах этих ученых были очерчены те пути изучения русской литературы XVIII века, которыми до сих пор идет отечественная филология.

Мало кто интересуется поэзией XVIII века: никто не читает поэтов этой отдаленной эпохи. <.> XVIII век представляется унылой пустыней журнале «Мир искусства») // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. - Тарту, 1987. - С. 83-98.

13

Интерес к XVIII веку не в последнюю очередь обусловлен и «комплексом противостояния», о котором в связи с Г.А.Гуковским писала ЛЯ.Гинзбург: «У Гуковского в ранней молодости (мы тогда как раз познакомились) был особый комплекс противостояния. Туда входила разная архаика, вкус к дворянскому укладу жизни. Эта наивная, задиристая позиция принесла, как ни странно, отличные плоды - открытие русской литературы XVIII века» (Гинзбург Л.Я. Человек за письменным столом. - М.: Советский писатель, 1989. - С. 328). Начиная с 20-30-х гг. XVIII век стал пристанищем для исследователей, не мирившихся с теми процессами, которые происходили в современном обществе. О специфике русского формализма см. плодотворное исследование И.Ю.Светликовой: Светликова И.Ю. Истоки русского формализма. Традиция психологизма и формальная школа. - М.: Новое литературное обозрение, 2005. классицизма или, еще хуже, «ложноклассицизма», где все поэтические произведения неоригинальны, неиндивидуальны, похожи друг на друга, безнадежно устарели. Так ли это? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо более беспристрастно и более пристально взглянуть на самые факты, необходимо узнать XVIII век, увидеть его»14, - писал в предисловии к сборнику «Русская поэзия XVIII века» Г.А.Гуковский. Итогом «пристального вглядывания» стала не только принципиально новая интерпретация литературного процесса XVIII века. В работах ученого русский классицизм впервые предстал в качестве самостоятельного эстетического феномена. Поэтика русской литературы XVIII века была осознана в свете категорий «мироотношения» и «мировосприятия», в результате чего прежде разрозненные эстетические принципы получили необходимое обоснование и предстали как целостная система}5 Следует также отметить, что благодаря изысканиям Г.А.Гуковского в научный оборот было введено множество новых имен и историко-литературных фактов. Корпус имен и текстов, сложившийся в трудах исследователя, остался практически неизменным до настоящего момента.

14 Гуковский Г.А. Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века. - М.: Языки русской культуры, 2001. -С. 37.

15 В ранних работах Г.А.Гуковского, посвященных русской поэзии XVIII века, понятие системности по отношению к литературе еще только начинает оформляться. В дальнейшем ученый пойдет по пути изучения поэтического творчества как системы. Окончательные теоретические выводы будут сформулированы Гуковским в его последней книге «Реализм Гоголя». Система определяется здесь следующим образом: «Это — внутренне и глубоко идейное единство истории, воплощенное в сумме произведений, объективно превратившейся - в общественном своем бытии и функционировании - и в систему произведений, в некое новое и грандиозное произведение искусства, объемлющее все частные, отдельные и вполне завершенные произведения поэта» (Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. - М.; Л.: Гослитиздат, 1959. - С. 21). То, что сказано исследователем в связи с творчеством Гоголя, имеет самое прямое отношение к более широкому контексту - литературной эпохе в целом. И еще одно важное замечание. В своих трудах Гуковский связывает становление системности с пушкинской эпохой, отделяя романтизм от более раннего классицистского периода. Думается, что подобный теоретический вывод все-таки не лишен той оценочности, которая была свойственна советской науке. Несомненно, что понятие системы распространяется и на литературу классицизма, необходимо лишь поставить вопрос о специфике этой системы.

В работах Л.В.Пумпянского общее просвечивает как потенция и как направляющий смысл»16, - отмечал А.В.Михайлов в связи с осмыслением «классического наследия» выдающегося ученого. Действительно, в исследованиях Л.В.Пумпянского важным оказывается само направление парадоксально движущейся мысли. В отличие от еще распространенной в 2030-е годы мысли о «ложном» или «мнимом» характере русского классицизма, ученый не только указывает на его несомненную подлинность, но и говорит XVIII столетии как «территории законченного по чистоте классицизма,

17 объяснимого только античным» . Пумпянский впервые устанавливает связь между русским Просвещением и Ренессансом: «Отказ от дурного прошлого -дело Петра - есть то же, что их [западный - Т.З.] Ренессанс. Однажды свершив, Россия ничуть не меньше других и на одинаковых правах (бывшей у всех ошибки - бывшего у всех прозрения) принадлежит миру реставрированной античности. Это приравнивание Петра западному Ренессансу есть одна из самых глубоких идей XVIII века; потом почти забытая и ныне мало кому

1Я привычная.» . За этим и другими высказываниями ученого стоит мысль о принципиальной непрерывности классической традиции и, следовательно, — мысль о непрерывности исторического процесса.19 Сама постановка данной

16 Михайлов A.B. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры: (очерки из истории филологической науки). - М.: Наука, 1989. - С. 55.

17 Пумпянский Л.В. К истории русского классицизма // Пумпянский Л.В. Классическая традиция: собрание трудов по истории русской литературы. - М.: Языки русской культуры, 2000. - С. 60.

18 Там же.-С. 60-61.

19 Следует обратить внимание на то, что Л.В.Пумпянский движется в русле своего времени. Сходные идеи высказываются ведущими философами и писателями начала XX века. Так, например, мысль о том, что русская культура всецело обусловлена эллинской античностью, последовательно проводится П.А.Флоренским. В своей известной статье «Троице-Сергиева лавра и Россия» философ писал: «Лавра и есть осуществление или явление русской идеи -энтелехия, скажем с Аристотелем. Вот откуда это неизъяснимое притяжение к Лавре! Ведь только тут, у ноуменального центра России, живешь в столице русской культуры, тогда как все остальное - провинция и окраина. <.> Я почти подхожу к тому слову о местности, пронизанной духовной энергией преподобного Сергия, к тому слову, которому все еще никак не удается найти себе выражение. Это слово - античность» (Флоренский П.А. Троице-Сергиева лавра в России // Жизнь и житие Сергия Радонежского. - М.: Сов. Россия, 1991. - С. 275). Укажем также на идею Третьего Возрождения, развиваемую Ф.Ф.Зелинским, Вяч. Ивановым и др. (см. об этом: Хоружий С.С. Трансформация проблемы была важна не только по отношению к литературному процессу XVIII века, но и по отношению к современности, в очередной раз разрывающей с традицией.

Итак, заслуга Г.А.Гуковского и Л.В.Пумпянского заключалась в том, что в их работах окончательно оформилась мысль о классицизме XVIII века как самоценной эстетической системе, была очерчена генеалогия ведущих жанров, наметился круг проблем, актуальных для будущего изучения литературы данного периода. Можно с уверенностью сказать о том, что филологическая мысль XX века сложилось под знаком идей, впервые высказанных в исследованиях двух великих ученых.

Эта традиция русского литературоведения в осмыслении истории литературы XVIII века была продолжена Ю.М.Лотманом, Б.А.Успенским,

B.М.Живовым, В.Н.Топоровым, И.З.Серманом, Г.В.Москвичевой, В.Э.Вацуро, Н.Д.Кочетковой, Т.Е.Автухович, Н.Ю.Алексеевой, М.Ф.Гришаковой,

C.И.Николаевым, Е.А.Погосян, Л.Н.Киселевой, А.Л.Зориным, П.Е.Бухаркиным, О.М.Гончаровой и др. В последние десятилетия в отечественном литературоведении наблюдается возрастание интереса к феномену XVIII столетия. Появилось множество исследований, в которых представлен новый взгляд на наследие XVIII века (В.Ю.Проскурина, Т.И.Смолярова, А.Шенле, К.А. Осповат, Л.Ф.Луцевич и др.).

Вместе с тем история русской литературы XVIII века по-прежнему «не завершена». Как и всякая другая история, история литературы может существовать только в пространстве актуального чтения и «переписывания». Существование разнообразных концепций, подчас противоречащих друг другу, не должно смущать современного исследователя. Данный процесс имеет объективную природу, поскольку он порожден исходной противоречивостью славянофильской идеи в XX веке // Вопросы философии. - 1994. - № 11. - С. 52-62). За литературоведческими штудиями Л.В.Пумпянского, таким образом, стоят собственно философские поиски. Здесь, конечно же, сказывается близость ученого к кругу М.М.Бахтина (П.Н.Медведев, В.Н.Волошинов, М.И.Каган и др.). любой культурно-исторической эпохи. Кроме того, различные точки зрения приближают нас к реальности текста. Об этом писал Д.С.Лихачев, подводя итоги своим размышлениям об истории древнерусского искусства: «Реальность не может быть схвачена с одной точки зрения. Она нуждается в круговом обзоре. На нее нужны разные точки зрения. Нужны мнения многих. Нужны указания на источники. Чем различнее точки зрения, тем вернее приближение к действительности. Относительность есть форма приближения к абсолютному. Движение - форма, в которой пребывает вечное. Реальное обладает независимым существованием на перекрестке различных точек зрения на нее»20.

Настоящее исследование нацелено на выявление фундаментальных законов, лежащих в основании литературного развития эпохи Просвещения.

Следует заострить внимание на том, что именно в этот период впервые в истории русской литературы происходит формирование «предъявленной» 21 поэтики. Классицизм не только исходит из «вечных образцов» (античное искусство), но и настаивает на вневременном характере собственных правил. XVIII век лишен чувства истории в том смысле, что он не обладает знанием об относительном и преходящем характере собственных установлений.

Впервые в отечественной науке теоретическая проблема «эволюции поэтического сознания и его форм» была поставлена А.Н.Веселовским в его основополагающей работе («Из введения в историческую поэтику») . Концепция А.Н.Веселовского не только открыла пути к становлению подлинной «истории литературы», она отменила риторическую установку на

20

Лихачев Д.С. В поисках выражения реального // Вопросы литературы. - 1971. - № 11. - С.

182.

21

Закономерно, что именно в XVIII веке закладываются основы для будущей литературной науки. Само слово «критик» впервые возникает в 1739 г. в сочинениях А.Кантемира. В примечаниях к седьмой сатире («О воспитании») поэт употребляет слово 'critique'. Однако только спустя десятилетие это слово уже в русском написании появится у В.К.Тредиаковского (см. об этом: Кулешов В.И. У истоков русской литературной критики // Русская литературная критика XVIII века. Сборник текстов. - М.: Сов. Россия, 1978. - С. 524).

22 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. - М.: Высш. шк., 1989. возможное единство описания этой истории. Точка зрения исследователя не может быть внеположной миру эстетических феноменов, она определяется той культурной парадигмой, к которой он оказывается причастен. В «Исторической поэтике» были даны и важнейшие обоснования исторической обусловленности формы.

В дальнейшем в отечественной филологии сложилась блестящая школа культурно-типологических исследований: идея исторической обусловленности художественной формы в разной степени развивалась в трудах М.М.Бахтина, А .Я. Гуревича, С.С.Аверинцева, Д.С.Лихачева, А.В.Михайлова, Ю.М.Лотмана и др.

Ю.М.Лотман одним из первых поставил вопрос о предпосылках функционирования культуры: «Никакое мыслящее устройство не может быть одноструктурным и одноязычным: оно обязательно должно включать в себя разноязычные и взаимопереводимые семиотические образования.»23. Иными словами, существование культуры предполагает наличие нескольких языков, в ней должны присутствовать как минимум два противопоставленных кода, в противном случае культура теряет способность к дальнейшему функционированию. Своеобразие русской культурно-исторической ситуации исследователь видит в том, что определяющими в ней оказываются «дуальные модели»: «Основные культурные ценности (идеологические, политические, религиозные) <.> располагаются в двуполюсном ценностном поле, разделенном резкой чертой и лишенном нейтральной аксиологической зоны»24. В сложившихся условиях динамический процесс приобретает «эсхатологический» характер: всякое «.изменение протекает как радикальное отталкивание от предыдущего этапа. <.> Возможность поступательного развития при таком последовательном и циклически повторяющемся «отрицании отрицания» определяется тем, что на каждом новом этапе <.>

23 Лотман Ю.М. Избранные статьи: в 3 т. - Таллинн: Александра, 1992. - Т. 1. - С. 36.

24 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) // Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. - М.: Гнозис, 1994. - С. 220. приобретается новая перспектива культурного развития, актуализирующая тот или иной семантический параметр. В результате одни и те же понятия могут наполняться на каждом новом этапе новым содержанием в зависимости от того, какова исходная точка развития»25.

Дуализм» - сущностная черта русской культуры в целом.26 Действительно, культура петровской эпохи стремилась не оглядываться на многовековое прошлое, русские поэты начала XVIII века демонстрировали свою непричастность к духовной литературе. В своих полемических высказываниях романтики также подчеркивали свою противоположность предшествующим «архаическим» формам культуры. В результате классицизм стал восприниматься в качестве изолированной художественной системы, с одной стороны, противостоящей каноническим формам культуры средневековья, с другой — романтической эстетике, отвергающей рациональные формы постижения мира.27 Последующее развитие литературной науки о XVIII веке оказалось в плену «дуальных систем», несмотря на то, что в исследованиях Ю.М.Лотмана, Б.А.Успенского, В.М.Живова, В.Э.Вацуро и др. постоянно проводилась мысль о сложности и неоднозначности русского

Просвещения. Само движение классицизма не было ни всеохватывающим, ни

28 однолинейным.

25 Там же.-С. 221.

См. работы с характерным названием: Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) // Успенский Б.А. Избранные труды: в 2 т. - М.: Гнозис, 1994. - Т. 1. - С. 219-254; Успенский Б.А. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хожения за три моря» Афанасия Никитина) // Успенский Б.А. Указ. соч. - С. 254-297) и т.д.

27 В отношении к культурному наследию XVIII века подобное положение вещей усугубилось тем, что основные представления о русском классицизме сложились в 20 - 30-е гг. XX века (работы Ю.Н.Тынянова, Г.А.Гуковского, Л.В.Пумпянского, Б.М.Эйхенбаума и др.). Это было время, когда даже на лучшие образцы советской науки была наложена печать «дуализма».

Только в последние годы начинает активизироваться интерес к духовной литературе XVIII столетия, которая на протяжении длительного времени была почти исключена из сферы научного изучения. Поэтические сочинения Гавриила Бужинского, Георгия Кописского, Гедеона Криновского, Димитрия Сеченова, Платона Левшина, Анастасия Братановского и др. располагались «по ту сторону» русской словесности, несмотря на то, что классицизм как новое поэтическое направление формировался именно в этой духовной среде. Отдельным

В последнее время появилось множество исследований, в которых акцентируется связь литературы Нового времени с предшествующей традицией.29 Вместе с тем работ, нацеленных на выявление связей между классицистской и романтической эстетикой, гораздо меньше. Точнее, большинство исследований по-прежнему ориентировано на перечисление «обратных» принципов. Классицизм и романтизм рассматриваются как две противоположные эстетические системы, при этом рациональное противопоставляется иррациональному, рассудочное - чувственному, нормативное - стихийно-творческому.

Феномен «культурного взрыва» рубежа XVIII - начала XIX вв. неизменно привлекал к себе внимание исследовательской мысли в ее лучших образцах. Культурный перелом, происшедший на границе XVIII и XIX веков, Ю.М.Лотман обозначил как смену «эстетики тождества» «эстетикой противопоставления» . Изменение смыслопорождающих механизмов было объектом изучения является масонская литература. К этому же ряду явлений следует отнести и существование народной (низовой) культуры XVIII века, до настоящего времени не систематизированной и не описанной.

90

См., напр., ряд последних исследований: Ромодановская Е.К. Русская литература на пороге нового времени. Пути формирования русской беллетристики переходного периода. -Новосибирск: Наука, 1994; Бухаркин П.Е. Православная Церковь и русская литература в XVIII - XIX вв.: проблемы культурного диалога. - СПб.: С.-Петерб. гос. ун-т, 1996; Кагарлицкий Ю. Сакрализация как прием: ресурсы убедительности и влиятельности имперского дискурса в России XVIII века // Новое литературное обозрение. - 1999. - № 38.

- С. 66-77; Луцевич Л.Ф. Псалтырь в русской поэзии. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2002; Буранок О.М. Псалтырные мотивы в лирике Феофана Прокоповича // Вестник Самарского государственного университета. - Самара: Изд-во «Самарский университет», 2004. - С. 2431; Одесский М.П. Поэтика русской драмы: вторая половина XVII - первая треть XVIII века.

- М.: РГГУ, 2004 и др. Проблема взаимодействия литературы Нового времени с древнерусской словесностью продолжает оставаться актуальной в отечественном литературоведении на протяжении всех последних десятилетий.

-2А

В истории мирового искусства, если брать всю его историческую толщу, художественные системы, связывающие эстетическое достоинство с оригинальностью, скорее составляют исключение, чем правило. Фольклор всех народов мира, средневековое искусство, которое представляет собой неизбежный всемирно-исторический этап, комедия дель арте, классицизм — таков неполный список художественных систем, измерявших достоинство произведения не нарушением, а соблюдением определенных правил <.> В основе художественных систем этого типа лежит сумма принципов, которую можно определить как эстетику тождества. Она основывается на полном отождествлении изображаемых явлений жизни с уже известными аудитории и вошедшими в систему «правил» моделями-штампами <.> Гносеологическая природа эстетики тождества состоит в том, что по-разному осмыслено в отечественной филологии и культурологии. Для А.В.Михайлова это переход от «готового слова» к «слову

31 непосредственному», Б.О.Корман видит смену культурной парадигмы в сущностных изменениях субъектно-объектных отношений в тексте , В.С.Билер говорит о смене «эпохи причащения» «эпохой разумения»33, М.Н.Виролайнен разнообразные явления жизни познаются путем приравнивания их определенным логическим моделям» (Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. - М.: Гнозис, 1994. - С. 223). Данной форме культуры противопоставлены структуры, разрушающие формы читательского ожидания: «Другой класс структур, если рассматривать их на этом уровне, будут составлять системы, кодовая природа которых неизвестна аудитории до начала художественного восприятия. Это

- эстетика не отождествления, а противопоставления» (Там же. - С. 226).

31 Готовое слово - это слово, которое «заранее дано поэту (или ученому, или оратору, и т.д.),

- слово, данное как готовый смысл. Не нормативное правило задано, а именно готовый, уже готовый смысл, форма понимания и обобщения всего, что есть» (Михайлов A.B. Античность как идеал и культурная реальность XVIII - XIX вв. // Античность как тип культуры. - М.: Наука, 1988. - С. 310). Удачная формулировка А.В.Михайлова, без учета которой стали почти невозможными дальнейшие типологические исследования, возникла не на пустом месте. Законы словоупотребления значительно ранее были исследованы в трудах В.В.Виноградова. См., напр., следующее заключение: «В раннем творчестве Пушкина, как и у большинства писателей карамзинской школы, паутина «поэтических» слов и образов облекает действительность, «стилизуя» ее под заданные литературные нормы и каноны. Слово оторвано от реального предмета. Вовлеченные в систему литературных стилей, слова здесь подбирались и группировались в образы, в фразеологические серии, которые застывали, шаблонизировались и становились условными символами тех или иных явлений или характеров, тех или иных идей или представлений» (Виноградов В.В. Стиль Пушкина. -М.: Худож. лит., 1941. - С. 8-9).

32

В трудах Б.О.Кормана поставлена «задача выявления и характеристики закономерностей историко-литературного развития на субъектном уровне» (Корман Б.О. Творческий метод и субъектная организация произведения // Корман Б.О. Избранные труды. Теория литературы.

- Ижевск: Институт компьютерных исследований, 2006. - С. 251). Результатом подобного описания, с точки зрения ученого, должно явиться построение целостной историко-литературной концепции. Изучение переходного этапа от дореалистических методов к реализму позволило сформулировать важный для уточнения типологии культуры вывод: «Для дореалистической литературы характерна тенденция к преобладанию формально-субъектной организации над содержательно-субъектной: количество субъектов речи, то есть тех, кому принадлежит текст, либо превосходит количество субъектов сознания, то есть тех, чье сознание выражено в тексте (типичный случай), либо равно ему. Для реалистической литературы характерна тенденция к преобладанию содержательно-субъектной организации над формально-субъектной: количество субъектов сознания либо равно количеству субъектов речи, либо (типичный случай) превосходит его» (Там же. - С. 251). Несмотря на то, что речь в данном случае идет о более позднем этапе литературного развития, концепция Б.О.Кормана восходит все к той же идее «противопоставленности» культурных периодов.

33 Выстраивая логику культуры, В.С.Библер говорит о смене парадигм культурного сознания, при этом каждая очередная «смена» обусловлена ситуацией «разрыва», замыкающей ту или иную эпоху на самой себе: «Идея причастия лежала в основе средневековой концепции человека. Для концепции Нового времени характерна идея «непричастности» (Библер B.C. предлагает концепцию, в соответствии с которой на рубеже столетий «уровень парадигмы» сменяется «уровнем слова»34 и т.д. Нетрудно заметить, что вне зависимости от оснований, положенных в систему различений, почти все исследователи сходятся на идее изначальной противоположности двух систем.

На сегодняшний день назрела необходимость осознать целостность классицизма, его живую связь с предшествующим и последующим культурным опытом. Осознание целостности литературного процесса, который не ограничен историей эстетических направлений (барокко, классицизм, сентиментализм, предромантизм, романтизм и т.д.), позволит увидеть историю литературы в новом свете. Необходимо учитывать, что многое из того, что впоследствии стало характеризовать романтическую эстетику, зарождалось в условиях классицизма. При этом речь идет не о чужеродных элементах, в значительной мере «опередивших» развитие словесности, а об элементах, органично вызревающих в ней. Так, например, открытие эстетической незавершенности произведения принадлежит отнюдь не романтикам. Парадоксально, но важнейшие работы Р.Декарта («Правила для руководства ума», «Разыскание истины» и др.) не завершены, при этом их незавершенность носит принципиальный характер.35 Декарт, высказывания которого являются программными для Нового времени, часто провозглашает принципы, идущие

От наукоучения - к логике культуры: два философских введения в двадцать первый век. -М.: Политиздат, 1990. - С. 178).

34 Удивительно стройная и доказательная концепция «структуры культурного космоса русской истории» выглядит следующим образом. М.Н.Виролайнен вводит систему различений, выделяя следующие формообразующие начала: уровень канона, уровень парадигмы, уровень слова, уровень непосредственного бытия. С точки зрения исследовательницы, каждая культурная эпоха актуально содержит в себе все уровни, но «именно наличием или отсутствием тех или иных уровней, а также их соотнесенностью между собой культурные эпохи и отличаются друг от друга» (Виролайнен М.Н. Структура культурного космоса русской истории // Виролайнен М.Н. Речь и молчание: сюжеты и мифы русской словесности. - СПб.: Амфора, 2003. - С. 22). В соответствии с предложенной концепцией эпоха парадигмальной культуры, «представленная уровнями непосредственного бытия, словесно-мыслительным и парадигмальным (она начинает складываться в конце XVII века и завершает свое развитие к началу Х1Х-го)» сменяется «эпохой двухуровневой, представленной словесно-мыслительным уровнем и уровнем непосредственного бытия (это период от 10-х годов XIX века примерно до наших дней» (Там же. - С. 22).

35 См. об этом: Мамардашвили М. Картезианские размышления. - М.: Издат. гр. «Прогресс», 2001.-С. 9-10. вразрез с традиционными представлениями о просветительской философии: «.не искать никакой науки кроме той, какую можно найти в себе самом или

36 громадной книге света.» . Даже этих изолированных примеров достаточно для того, чтобы увидеть в философии Декарта не только обоснование рационализма, но и истоки романтической метафизики. Любое явление мысли неразрывно связано не только с породившей его эпохой, оно одновременно является результатом мысли предшествующей и зародышем будущего.

Вместе с тем художественное сознание эпохи Просвещения во многом определялось эстетикой классицизма, которая в силу своей нормативности существенно сужала диапазон потенциальных исследований. Однако сама нормативная эстетика является порождением более сложного культурного механизма, до сих пор изученного не до конца. Едва ли не первоочередной задачей, стоящей перед современными исследователями, являются поиски глубинных оснований культуры, по отношению к которым нормативность искусства оказывается только одним из возможных вариантов «обустройства бытия». За стремлением к упорядоченности, преодолению всякого рода

Декарт Р. Избранные произведения. - М.: Госполитиздат, 1950. - С. 265. Следует добавить, что философия западноевропейского Просвещения была сформирована на основании полемики с «картезианством». Так, например, Г.В.Лейбниц, воззрения которого оказали большое влияние на русских мыслителей, постоянно говорит о «среднем пути» (об этом: Антисери Д., Реале Д. Западная философия от истоков до наших дней. - СПб.: Петрополис, 1996. - Т. 3 - С. 294). Сущность идеи, в направлении которой шли поиски европейской, а впоследствии и русской философии, Х.Ортега-и-Гассет определил следующим образом: поиски классической философии связаны "не с открытием новых разумных оснований, а с постижением его границ, его пограничья с бесконечным пространством иррационального" (Ортега-и-Гассет X. Что такое философия? - М.: Наука, 1991. - С. 28). Одним из первых визитов, который совершил Н.М.Карамзин во время своего путешествия по «разваливающейся» Европе, был, как известно, визит к И.Канту, размышлявшему над вопросом, что такое Просвещение. Выводящая из состояния «несовершеннолетия» «дерзость знать», о которой говорится в философском трактате Канта, в конечном счете приводила к обретению особого рода знания - знания, сомневающегося в собственных возможностях: «.говоря о нашем определении, о жизни будущей и проч., предполагаем уже бытие Всевечного Творческого разума, все для чего-нибудь, и все благо творящего. Что? Как?. Но здесь первый мудрец признается в своем невежестве. Здесь разум погашает светильник свой, и мы во тьме остаемся.» (Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Повести. -М.: Правда, 1980. - С.48). случайности следует видеть все то же смятенное состояние человеческого духа, в очередной раз пытающегося «приручить» и «заговорить» мир.37

В настоящей диссертационной работе мы исходим из общего принципа, в соответствии с которым всякая смена эстетических воззрений обусловлена глубинными переживаниями, связанными со Словом, Пространством и Временем - первичными категориями человеческого бытия. Речь в данном случае идет о понятиях особого рода. Это некие универсалии культуры, положенные в ее основание и относящиеся к «разумеющимся» вещам. На сегодняшний день в литературоведении отсутствуют работы, в которых было бы дано описание динамики русской литературы второй половины XVIII века как процесса, обусловленного перераспределением функций между Языком и Пространством.

Вопрос о первичности языка или пространства относится к так называемому «основному вопросу философии», и, конечно, не может быть решен в силу своей исходной диалектичности. Нас будет интересовать другой аспект проблемы - взаимодействие языка и пространства, их сосуществование в пределах русской культуры второй половины XVIII века. Каждая культурно-историческая эпоха ставит свои водоразделы между текстом и миром. Однако вне зависимости от установленного тем или иным историческим временем типа отношений (тождество, подобие или различие) слово и мир находятся в непрерывном встречном движении. При этом мы имеем в виду не столько о принципы соотношения «слова» и «вещи», сколько сферы их воздействия и способы взаимовлияния. В истории человеческой культуры эпохи безраздельного господства Слова сменяются другими, в которых определяющим оказывается язык пространства. Иными словами, историю

37

Изучение русской литературы XVIII века в данном направлении осложняется тем, что до сих пор не решен вопрос о соотношении словесности с философией Просвещения. Настоятельного решения требует вопрос о «склонении» западноевропейской философии на «русские нравы». Если при этом учитывать чрезвычайно сложную и противоречивую картину философской мысли, сложившуюся в Европе к середине XVIII столетия, то становится очевидным, что русский классицизм - это по-прежнему «белое пятно» на карте отечественного литературоведения. русской литературы можно увидеть как историю противостояния Слова и Пространства.38

Обозначенный подход позволит нам дать новую интерпретацию не только отдельным произведениям, но и литературной эпохе второй половины XVIII века в целом. Именно в этот период происходит окончательное формирование принципов классицизма (1750 - 1760-е гг.) и становление сентиментализма (1770 - 1790-е гг.). В настоящем исследовании мы не ограничиваемся пониманием «метода», принимая во внимание тот факт, что реальная поэтическая практика часто не только не совпадает с провозглашаемыми теоретическими принципами, но и отвергает их, творчество любого подлинного поэта выходит за рамки какой-либо определенной эстетической системы. В пределах одного и того же текста часто вызревают едва ли не противоположные тенденции. Если по отношению к литературе XIX и XX вв. подобный взгляд представляется разумеющимся, то по отношению к нормативному XVIII веку он еще не совсем утвердился.

Сказанное объясняет принципы отбора материала для исследования. В диссертационной работе мы обращаемся к наиболее значимым для литературного процесса текстам, в которых, по словам М.В.Ломоносова, происходит «сопряжение далековатых идей».40 В таком ракурсе текст

•2 0

В реальной истории культуры всегда найдется множество фактов, которые противоречат логическим схемам и разрушают их. Гегель создал безупречную логическую систему, однако все попытки приложить эту столь совершенную систему к реальной истории завершились неудачей. Вместе с тем путь к осмыслению неминуемо связан с теми или иными формальнологическими построениями, посредством которых исследователь приближается к «моменту истины».

39

В некоторых исследованиях выделяется понятие предромантизма. Обозначение ведущего направления в данном случае не носит для нас принципиального характера. Более важным представляется другое - наличие «культурного сдвига», который хорошо осознавался как современной критикой, так и критикой последующих направлений.

40 Не случайно именно вокруг творчества М.В.Ломоносова развернулась полемика о «методе» - классицизм или барокко? Несмотря на внешнюю противоположность, «.эти два стиля, эти два способа художественного мышления, все же каким-то образом соприкасаются и, видимо, друг другу необходимы. Барокко, если идти к нему от классицизма, - это как бы его постоянный внутренний ограничитель, смягчающий суровую отвлеченность априорных истин и сдерживающий самоупоение дедукции <. .> Классицизм, если смотреть на него с точки зрения его антипода, - это как бы крайний барочный стиль, предстает как динамичное пространство, где разрешается не только борьба идей, но, прежде всего, - вечное противоборство слова и мира. Следует вспомнить известное высказывание М.М.Бахтина о принципиальной пограничности всякого культурного акта: «Внутренней территории у культурной области нет, она вся расположена на границах, границы проходят повсюду, через каждый элемент ее <. .> Каждый культурный акт существенно живет на границах: в этом его серьезность и значительность; отвлеченный от границ, он теряет почву, становится пустым, заносчивым, вырождается и умирает»41. Вследствие обозначенного подхода одни и те же тексты будут рассмотрены нами в разных перспективах, что не означает ни эклектичности этих текстов, ни эклектичности исследовательской мысли. Кроме того, отбор материала обусловлен целями и задачами исследования. Преимущественное внимание уделено тем произведениям русской литературы XVIII века, которые наиболее репрезентативны в свете обозначенной проблематики (взаимодействие слова и пространства).

Бесспорно, что методологическими для диссертационной работы являются исследования французского философа и культуролога М.Фуко, вновь поставившего вопрос: «Что такое Просвещение?». В одноименном исследовании философ говорит об актуальности Просвещения как «особого философского этоса, как способа критического вопрошания о нас самих -существах, исторически детерминированных Просвещением, и об окружающем нас мире».42 Просвещение, таким образом, предстает не как преодоленный построенный на предельной самоорганизации и самоопределении, это окультуривание хаотических стихийных сил, их укрощение <.> принципиальный предел барокко» (Аверинцев С.С., Андреев M.JL, Гаспаров M.JL, Гринцер П.А., Михайлов A.B. Категории поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М.: Наследие, 1994. - С. 24). Представляется важной не только идея взаимоперехода художественных систем, но и идея их непротиворечивого сосуществования в пределах одного текста.

41 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М.: Худож. лит., 1975. - С. 25.

42 Фуко М. Что такое Просвещение: пер. с фр. и комментарий к тексту Н.Пахсарьян // Вестник Московского университета. Филология. - 1999. -№ 2. - С. 132-149. См. краткое, но чрезвычайно емкое определение современной философии, данное М.Фуко: «Современная этап культурно-исторического развития, но как постоянная составляющая культуры. Однажды возникнув, оно определяет судьбы современной цивилизации.

В работе «Слова и вещи» поставлен вопрос не о внешней истории, а о том, благодаря чему сама история становится возможной. Глубинный, фундаментальный уровень, который делает возможным познание и способ бытия, Фуко обозначает термином «эпистема», используя также такие понятия, как «историческое априори», «пространство знания», «порядок», «эпистемологическая диспозиция» и т.д. Эпистемы представляют собой «фундаментальные коды культуры», определяющие конкретные формы мышления, знания и наук; они не только упорядочивают сами вещи и предметы, но и создают необходимые условия для их познания. В результате история предстает не в качестве поступательного движения человеческого разума, а как смена способов бытия вещи и порядка. Следует особо отметить, что эпистемы Фуко находятся в сфере бессознательного и остаются недоступными для эпох, чье мышление они определяют.

Обращаясь к теме «слов» и «вещей», мы, однако, уходим от интерпретации знака, предложенной М.Фуко.43 Актуальным для нас представляется другой аспект проблемы. В задачи нашей работы входит описание переходной стадии культуры, когда поэтическое сознание еще не направлено на темпоральные объекты, поскольку эти объекты еще «не существуют», они представлены «первичными ощущениями», которые только впоследствии найдут свое завершение в слове. На данный момент в литературоведении почти не разработан язык описания скрытого механизма, лежащего в основе перехода мира из дословесного состояния в состояние словесное. Каким образом происходит «артикуляция» невысказанного? Какими путями идет культура, перед которой стоит задача преодолеть философия - та, что пытается ответить на вопрос, так неосторожно заданный два века тому назад - «Что такое Просвещение?» (Там же. - С. 133).

43 В классической эпистеме язык теряет свое непосредственное сходство с миром вещей, его основная функция - представлять и анализировать мышление. опосредованность собственного видения? «Язык сплетается из пространства», -заметил в одной из своих работ В. фон Гумбольдт. Первоэлементы пространства предопределяют движения языка, но где располагается та невидимая грань, за которой происходит встреча пространства и слова?

Важным для логики наших размышлений оказывается понятие «непосредственного». Это тот первичный язык пространства, который дан вне языкового опыта и который предопределяет восприятие мира. Проблема «непосредственного» представлена в феноменологии Г.Гуссерля44. Гуссерль выделяет «первичные ощущения «гиле» (Ьу1е - материя) и говорит о них как о материале, из которого возникают объекты сознания. Через все исследования философа проходит вопрос о реальности, предлежащей сознанию: «.действительно ли существует <.> воспринятый ландшафт, или же, как обнаруживает дальнейший опыт, он оказывается иллюзией. И в иллюзии является иллюзорный ландшафт, с той лишь разницей, что, когда мы убеждаемся в его иллюзорности, он является уже в измененном модусе веры, и поэтому он, хотя и являясь для нас как тот же самый, имеет значение не простой действительности, но недействительности, действительности, подвергнутой негации»45. Поиски «первичных ощущений», идущих от окружающего человека пространства, составляют суть феноменологических изысканий не только Г.Гуссерля, но и М.Хайдеггера, Ф.Брентано, Г.Г.Шпета и других. Категории «первичный», «лежащий в основе», «изначальный», ставшие своеобразной сигнатурой феноменологической философии, понимаются как то, что предшествует всем другим видам опыта.

Поскольку русская культура XVIII века выстроена по законам зрительного пространства, то возникает необходимость говорить и о специфических способах восприятия этого живописного пространства. Закономерным оказывается обращение к философским исследованиям М.Мерло-Понти, поскольку при разработке своей феноменологической теории

44 Гуссерль Э. Избранные работы. - М.: Изд. дом «Территория будущего», 2005.

45 Там же. - С. 308. философ обращался к «живописным метафорам»46. Живопись не только имеет дело с топологическими структурами, но и сама является ею. В своих работах Мерло-Понти сосредотачивает внимание на почти неуловимой диалектике «видящего» и «видимого». Мир в состоянии зарождения - главная тема последней книги французского философа («Око и дух»). Предметом размышлений философа становятся «.пространственность и временность, устойчивость и подвижность, универсальность и конкретность видимого, само образование этих категорий в динамическом слиянии видящего и видимого, субъективного и объективного. <.> Вновь ставится та же парадоксальная задача - увидеть виденное, осмыслить смыслообразование, представить само представление.»47. Опыт осмысления культуры через категории живописи представляется нам значимым именно в отношении русской литературы второй половины XVIII столетия.

По сути, во всех обозначенных работах речь идет о преодолении опосредованного сознанием (словом) видения и выходе к «чистому бытию». В этом сказывается исходная противоречивость человеческой культуры, с одной стороны, устремленной к «непосредственному», с другой, - пытающейся упорядочить и «приручить «непосредственное бытие», открывающееся в интуитивном опыте. Несомненно, что русская культура XVIII века является воплощением второй тенденции. Эпоха Просвещения продемонстрировала едва л о ли не весь арсенал возможных способов противостояния бытию.

46 Мерло-Понти М. Феноменология восприятия: пер. с фр. - СПб.: «Ювента» «Наука», 1999.

47 Густырь А. Коротко об авторе // Мерло-Понти М. Указ.соч. - С. 6.

48

Уход от реального» обусловлен не только установкой культуры XVIII века на преодоление мира, но и структурой парадигмального Космоса, который, как показала М.Н.Виролайнен, «оберегает свои границы и блюдет свое совершенство, не допуская смешения с неупорядоченным. Парадигмальный космос стремится к абсолюту - именно эта его претензия превращает его в псевдокосмос. <.> Целиком построенный на принципе воплощенности, явленности и оформленности, не признающий потаенного и неоформленного, он рано или поздно обнаруживает свою несостоятельность перед лицом хаоса. Именно поэтому в парадигмальной культуре «антитекст» занимает широчайшее поле реальности, на фоне которой «текст» выглядит крошечным островком» (Виролайнен М.Н. Указ. соч. - С. 38 - 39).

Проблема восприятия пространства неизбежно связана с проблемой «точки зрения», поскольку сама возможность или невозможность восприятия пространственных объектов обусловлена положением «видящего». Принципы видения всегда ограничены тем культурным пространством, в которое помещен видящий. Проблема принципиальной опосредованности бытия во всей полноте предстала еще перед Р.Декартом. Выход к «подлинной» реальности, с точки зрения философа, допустим только в случае возможности «видения собственного видения»: «мы осознаем лишь те предметы, относительно которых мы одновременно сознаем тот способ, каким они нам даются»49. В данном случае оказывается важной сама мысль об условном характере человеческого зрения.

Картезианская эпоха, противопоставившая субъект и объект, сделала центральной проблему воспринимающего это бытие субъекта. Пространство может быть узнано или не узнано с определенной точки зрения. «Зрительные метафоры» становятся определяющими в системе человеческой культуры XVII - XVIII вв. Изменение пространственных образов неизменно связано с изменением человеческого зрения. В данной связи существенным представляется не вопрос о «перевороте зрения», а вопрос о причинах подобного переворота, приводящего к существенной перестройке всей системы субъектно-объектных отношений в тексте и, как следствие, - к обретению нового образа мира.

Методологическими в данном направлении являются труды М.Б.Ямпольского. Две книги ученого («Наблюдатель»50 и «О близком»51) составляют своеобразную дилогию, предметом рассмотрения которой является фундаментальная для культуры Нового времени «дистанцированность наблюдателя от объекта». Если первое исследование призвано еще раз выявить обозначенную Декартом оппозицию субъекта и объекта, то во второй работе

49 Мамардашвили М.К. Указ.соч. - С. 164.

50 Ямпольский М.Б. Наблюдатель. Очерки истории видения. - М.: Ас! Ма^тет, 2000.

51 Ямпольский М.Б. О близком (Очерки немиметического зрения). - М.: Новое литературное обозрение, 2001.

Ямпольский обращается к рассмотрению принципиально иных ситуаций, в которых обнаруживается «недистанцированность зрения». «Близкое - это такая зона, куда доступ крайне затруднен»52. В основе главнейших различений, на которых базируется концепция Ямпольского, лежит различение 'видения' и 'зрения': «Видение включает в себя помимо зрения весь комплекс явлений, связанных с психологией восприятия, к тому же оно обогащено культурой и социальным опытом. Зрение относится скорее к области физиологии и со оптики» . Исторические формы зрения («Наблюдатель») рассматриваются ученым преимущественно на материале западноевропейской культуры XVII -XIX веков. В «Очерках немиметического зрения» основные положения теории «близкого» проиллюстрированы самыми разнообразными «текстами», относящимися к различным сферам культуры (философия, литература, живопись, кинематограф и т.д.). Думается, что настала необходимость в подобного рода исследовании и по отношению к русской культуре XVIII века. «История видения» - одна из самых актуальных проблем в современном литературоведении.

В одном из своих исследований И.О.Шайтанов заметил, что «.по отношению к XVIII столетию, к его художественному мышлению у нас особый долг - непонятости, неоцененности»54. Предлагаемое диссертационное исследование - еще одно приближение к «непонятной» и «трудной» литературе эпохи Просвещения.

Объектом исследования является русская литература второй половины XVIII века. Наше внимание сосредоточено на осмыслении творчества крупнейших писателей столетия: В.К.Тредиаковского, М.В.Ломоносова, Д.И.Фонвизина, Г.Р.Державина, Н.М.Карамзина, А.Н.Радищева, И.А.Крылова. Сосредоточившись на описании динамики литературного процесса, мы выбрали наиболее репрезентативные тексты, позволяющие наглядно

52 Там же. - С. 6.

53 Там же. - С. 14.

54 Шайтанов И.О. Мыслящая муза. - М.: Прометей, 1989. - С. 3. представить вектор эволюции. Основной материал рассматривается в широком культурно-историческом и литературном контексте XVIII века. Для уяснения действия основных смыслопорождающих механизмов потребовалось обращение к последующей романтической эпохе.

Предмет исследования - слово и пространство в русской литературе второй половины XVIII века.

Цель настоящего исследования - показать, как в художественной практике русской литературы второй половины XVIII века реализует себя механизм смены «языков»: каким образом слово и пространство обретали, а затем утрачивали смысло- и текстопорождающие функции, какую роль при этом сыграла категория времени.

Поставленной целью определяются и основные задачи исследования:

1) обозначить формативную функцию слова в системе русской культуры 1750 - 1770-х гг. XVIII века, обосновать ритуальность ведущих классицистских жанров - торжественной оды и надписи на «иллуминацию»;

2) определить и охарактеризовать тексты, в которых обнаруживается присутствие до-словесных структур, обладающих собственной логикой и не подчиненных пространству языка;

3) показать становление новой пространственной перспективы, объяснить перестройку системы субъектно-объектных отношений в тексте;

4) дать обоснование живописного кода русской культуры второй половины XVIII века; выявить ведущую роль пространственных представлений;

5) обнажить механизм возникновения «руинного текста» в русской литературе 1770 - 1800-х гг. и очертить его параметры.

Методологическую основу работы составляет сочетание историко-литературного подхода с методами типологического и историко-культурного анализа. В работе также применены культурологический, структурно-семантический подходы, учитывается сфера гуманитарного междисциплинарного знания. Методологической базой исследования являются труды П.А.Флоренского, М.М.Бахтина, В. фон Гумбольдта, Э.Гуссерля, М.Мерло-Понти, Э.Панофского, Г.Башляра, М.Фуко, Л.В.Пумпянского, С.С.Аверинцева, Д.С.Лихачева, Ю.М.Лотмана,

A.В.Михайлова, Б.О.Кормана, Б.А.Успенского, В.Н.Топорова, В.М.Живова,

B.По дороги, М.Б.Ямпольского, М.Н.Виролайнен. Применение различных подходов обусловлено характером материала и конкретными задачами, стоящими перед автором исследования.

Постановка целей и задач, в комплексном виде еще не разработанных на материале русской литературы второй половины XVIII века, определяют научную новизну диссертационного сочинения. В работе представлены теоретические и методологические обоснования изучения истории русской литературы XVIII века с точки зрения специфики взаимодействия слова и пространства, показана взаимообусловленность и взаимообращенность данных категорий, предложен ряд новых интерпретаций как отдельных литературных феноменов, так и феномена литературы в целом; выявлены механизмы смысло-и текстопорождения. Новизна исследования обусловлена также тем, что в работе дана нетрадиционная целостная концепция литературного процесса второй половины XVIII столетия.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что в ней установлены теоретические основания новой концепции литературного развития; обозначены фундаментальные принципы становления и развития литературного процесса второй половины XVIII века, значительным образом меняющие представления об историческом функционировании нормативной эстетики, намечены новые подходы к изучению и интерпретации литературы XVIII века, а также перспективы изучения последующего этапа литературного развития с точки зрения выявленного механизма культуры.

Достоверность научных результатов обеспечивается обширностью исследовательского материала, внутренней непротиворечивостью результатов работы и их соответствием теоретическим положениям литературоведения, культурологии и философии.

Практическая значимость работы состоит в том, что материалы исследования могут быть использованы при чтении лекций по истории русской литературы XVIII века в практике вузовского преподавания, а также при разработке спецкурсов и спецсеминаров.

Апробация работы. Материалы и результаты диссертационного исследования использовались при составлении программ учебных курсов и дисциплин, при чтении лекций и спецкурсов на филологическом факультете Удмуртского госуниверситета и Института переподготовки и повышения квалификации учителей (г. Ижевск). Основные положения диссертации в виде докладов были представлены на научных конференциях различного уровня: «Кормановские чтения» (Ижевск, 2000, 2002, 2005, 2006), «Текст - 2000: Теория и практика. Междисциплинарные подходы» (Ижевск, 2000), «Филологический класс: наука - вуз - школа» (Екатеринбург, 2002), «Дергачевские чтения» (Екатеринбург, 2004, 2006), «Взаимодействие литератур в мировом литературном процессе. Проблемы теоретической и исторической поэтики» (Гродно, 2005), «Восток-Запад: Пространство русской литературы и фольклора» (Волгоград, 2004, 2006), «Грехневские чтения 2006» (Нижний Новгород, 2006), «Проблемы современной филологии в вузовском образовании» (Ижевск, 2006). Результаты исследования представлены в монографии «Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины XVIII века» (Ижевск, 2007) и 25 научных и учебно-методических публикациях.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Развитие литературного процесса второй половины XVIII века обусловлено перераспределением функций между категориями Языка и Пространства.

2. Русская культура первой половины XVIII века характеризуется ведущей функцией слова, которое не только являлось отражением идеологии Власти, но и само оказывало существенное воздействие на мир, определяло своеобразие восприятия окружающего пространства. Сокровенной целью литературы 1740-1760-х гг. явилось создание образа идеального мира, лишенного параметров времени.

3. В 1740-1760-е гг. словесность смыкается с ритуально-обрядовыми формами. Ведущая роль жанров торжественной оды и «надписи на иллуминацию» может быть объяснена их особыми функциями в составе государственного церемониала.

4. Середина столетия отмечена появлением текстов, в которых слово обнаруживает свою вторичную природу по отношению к миру («Ода, выбранная из Иова» М.В.Ломоносова). Русская культура впервые сталкивается с реальностью, подчиненной собственной логике, а не логике языка.

5. Во второй половине XVIII века осуществляется переход от вне-телесного восприятия мира к телесному, что приводит к перестройке всей системы субъектно-объектных отношений в поэтическом тексте. Результатом этого процесса явилось открытие «близкого» пространства, ранее располагавшегося в «сфере слепоты».

6. В 1780-1790-е гг. происходит становление «живописного кода» русской культуры. Для того чтобы быть увиденным, мир должен быть переведен в статус живописного полотна. В конце XVIII века пространство обнаруживает свою иллюзорную (живописную) природу. Именно эти первичные пространственные «импульсы» обеспечили глобальный кризис риторической культуры. «Обретенное зрение» - это зрение Художника, уже не заговаривающего мир, а пытающегося сделать изменчивую реальность подвластной описанию. Подобные тенденции нашли свое воплощение наиболее полно в творчестве Н.М.Карамзина.

7. Язык пространства становится ведущим в условиях русской культуры конца столетия. Мир окончательно вырывается из-под власти слова и обнажает свою временную сущность. Именно конец столетия отмечен формированием «руинного текста». Итог столетия - «Подщипа» И.А.Крылова, текст, в котором процесс распада затрагивает само слово.

Структура диссертации определена целями и задачами исследования. Работа состоит из Введения, пяти глав, Заключения и Библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Взаимодействие слова и пространства в русской литературе второй половины XVIII века"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В проделанном исследовании мы выявили внутреннюю логику развития русской литературы второй половины XVIII века, обусловленную взаимодействием категорий языка и пространства. Рассмотрение литературного процесса с данной точки зрения позволило прийти к следующим заключениям.

На формирование пространственного мышления Нового времени оказало поэтическое слово, которое было призвано не только выявить высший порядок мира, но и одновременно утвердить его. Поэзия М.В.Ломоносова, В.К.Тредиаковского, А.П.Сумарокова, В.И.Майкова, В.В.Капниста и др. менее всего соотносима с непосредственной исторической данностью. В соответствии с философией Просвещения, реальное пространство истории - это всегда отклонение от провиденциального пути. Следовательно, задача поэта состоит в том, чтобы выйти за пределы искаженной временем реальной истории к некоей сверхреальности. Именно с этим связано становление «энаргийной эстетики» (А.В.Михайлов) в системе русской культуры. «Пророчески-восторженный бред», о котором в связи с ломоносовской одой писал Л.В.Пумпянский, находит свое воплощение в мотиве видений, организующем тематический состав оды.

Установка слова на преображение реальности характерна для наиболее репрезентативных для классицистской литературы жанров - торжественной оды и «надписи на иллуминацию». Ритуальный характер указанных жанров на сегодняшний день не вызывает сомнения. Есть все основания полагать, что торжественная ода изоморфна охранительным ритуалам, направленным на сохранение ритма государственной жизни. Анализ ломоносовского творчества позволил сделать вывод о следующих первичных функциях одического жанра: 1) возвращение к прецеденту сотворения мира (Петровская эпоха); 2) космическое ограждение» императора; 3) сохранение и расширение границ Российской империи.

Вопрос о генеалогии одического слова по-прежнему остается открытым. Жанр оды включает в свой состав ряд «сакральных» словесных формул, берущих свое происхождение, с одной стороны, в церковной традиции (книги Священного Писания, молитвы, тропари и т.д.), с другой, - в фольклорной традиции охранительных заговоров к власти, но в каком соотношении находятся заговор и молитва в составе ломоносовской оды, остается не ясным. Европейская традиция жанра изучена, благодаря трудам Л.В.Пумпянского и Г.А.Гуковского, в которых была поставлена и отчасти решена проблема взаимодействия русской оды с одой западноевропейской. Настала необходимость поставить вопрос о собственно русских корнях торжественной оды.

Связанный с одой жанр «надписи на иллуминацию» также неотделим от ритуального действа. Фейерверки были призваны воочию продемонстрировать идею грядущего преображения в Свете. В соответствии с обозначенным аспектом мы уточнили специфику запечатленного «надписью» слова. По своей внутренней сути оно оказывается ближе всего к так называемому «онтологическому» звучанию. Ода светоносна в метафорическом смысле, «иллуминация» - в буквальном. «Фееричное» слово не утратило связи с породившим его Светом. Именно в пределах данного жанра находит свое отражение взаимообусловленность 'сияния', 'блеска', 'света', 'яркого звука' и 'мысли' - синкретический характер Слова, о котором впоследствии мечтали романтики и символисты. Подобная нерасчлененность как нельзя лучше характеризует раннюю стадию формирования искусства Нового времени.

Таким образом, оказывая воздействие на реальность, ода и «надпись» сближаются по своим функциям с мистическим дискурсом. Выражаясь лингвистическим языком, данные жанры не дескриптивны, а перформативны: они не описывают, а обращают читателя (зрителя) в сферу чистого действия. Обычно подобные поэтические практики связывались исследователями либо с более ранними периодами русской культуры, либо, напротив, - с ее более поздними стадиями. Вывод об особом характере слова в классицизме позволяет еще раз убедиться в непрерывности «логоцентрической» традиции. За словом-термином, декларируемым классицистской эстетикой, скрывалось «живое слово», к которому пыталась прийти вся последующая русская литература.

Поэтическое слово формировало не столько образ самого мира, сколько параметры его восприятия. Мир, изображаемый в оде, - это мир ставшего, окончательно свершившегося. Несмотря на избыточную декоративность и кажущуюся динамичность поэтической «отделки», «здание оды» (Т.И.Смолярова) остается неподвижным. Противостояние времени обнаруживает себя на разных уровнях художественной структуры: 1) первичность композиционного плана при вторичности сюжета; 2) вторичность собственно-повествовательных элементов, ответственных за формирование исторического времени; 3) возобновляемый характер оды и т.д. Результатом подобной поэтической практики явилось «сотворение» мира, лишенного знаков времени.

Однако по мере развития данного жанра мы можем наблюдать, как постепенно происходило выхолащивание его первоначального смысла. В последних одах М.В.Ломоносова выявляется ограниченность слова. Оно по-прежнему стремится «заговорить» и «заклясть» мир, привести его к идеальному состоянию, но при этом обнаруживается условная природа всякого поэтического слова. Ломоносовская ода 1760-х гг. соотносится не столько с «высшей реальностью», сколько с художественной реальностью предшествующих текстов. Бесконечно «повторяя» и «возобновляя» себя, данный жанр неизбежно утрачивал силу своего воздействия.

Чем сильнее устремленность культуры к Порядку, тем «темнее» тот мир, от которого она отталкивается и который стремится преодолеть. Вплоть до

1770-х гг. бесформенная (доформенная) реальность пребывает вне культурного опыта, вне словесного воплощения. Литература классицизма всецело обращена к «свету» - к высшему просвещенному состоянию мира и человеческой души; «тьма кромешная» неизменно оказывается за пределами изображения. «Первозданные воды» подспудно напоминают о себе, но к 17501760-м гг. их первичность еще не осознана. Уход от иррациональной, недоступной человеческому разуму логики всего ярче сказался в «Оде, выбранной из Иова» М.В.Ломоносова. Вопрошание Иова, его «дикие слова» вытеснены за пределы текста и шире - за пределы просветительского космоса. Слово поэта надежно удерживает границы Космоса, не допуская смешения с Хаосом. Однако сама «выбранность» ломоносовского текста указывает на наличие «не выбранной» сферы - дословесной реальности.

Проблема соотношения словесного с до-словесным - одна из самых актуальных в современном литературоведении. В отечественной науке она была поставлена представителями авангарда 20 - 30-х годов XX века -Ю.Н.Тыняновым и С.М.Эйзенштейном. Ю.Н.Тынянов ввел понятие «звукового эквивалента», отнеся его к немым строфам, заряженных энергией ритма и обладающих самостоятельной семантикой. В работах ученого были впервые разведены понятия «эквивалента» и «паузы»: «пауза - гомогенный элемент речи, ничьего места, кроме своего, не заступающий, между тем как в эквиваленте мы имеем дело с элементом гетерогенным, отличающимся по самым своим функциям от элементов, в которые он внедрен»1. «Звуковые эквиваленты», по Тынянову, имеют самое прямое отношение к «непосредственному» - пространству, еще не опосредованному словом. «Ода, выбранная из Иова» впервые открывает этот тревожный и безумный мир, располагающийся за пределами поэтической практики.

В системе человеческой культуры проблема 'словесного' и 'дословесного смыкается с проблемой видимого и невидимого. Формирование «социальной

1 Тынянов Ю.Н. Литературный факт. - М.: Высш. шк., 1993. - С. 37. оптики» всецело обусловлено конкретными формами исторической действительности. Человеческое зрение, как правило, исключает из сферы видения то, что располагается за границами культурного космоса. Первозадача русского классицизма сводилась не только к созданию образа вневременного неподвижного пространства, демонстрирующего окончательную победу космоса над хаосом. Культура данного периода формирует «сферу слепоты»: невидимыми и недоступными описанию в 1750 - 1770-е гг. оказываются прогоревшие иллюминации и разрушительные наводнения; поэтические тексты этого периода не запечатлевают «следы» лиссабонского землетрясения и знаменитых петербургских пожаров. Невысказанное - такая же равноправная часть культуры, как и то, что сказано и сделано ею. Здесь следует говорить не об отсутствии языка, а о его «тайном» присутствии, его тесной связи с тем, что высказывается. Еще не создана «апофатическая» история литературы, которая смогла бы многое объяснить и стать дополнением к академическим описаниям. По нашему глубокому убеждению, классицизм не столько открывает многие поэтические темы, сколько «прикрывает» их.

Эпоха Просвещения продемонстрировала едва ли не все возможные формы противостояния первичной реальности. Уход от непосредственного, как правило, связан в первую очередь с уходом от Времени.

Исходный для человеческой культуры в целом и для эпохи Просвещения в частности «страх перед бытием» обнаруживает себя в «страхе перед телом». Анализ художественной практики М.В.Ломоносова, Г.Р.Державина, Д.И.Фонвизина, А.Н.Радищева показал, что поэтика классицизма всецело обусловлена механизмом регрессии телесного. Во-первых, тело не предстает в качестве объекта описания в наиболее репрезентативных для русского классицизма жанрах - оде и трагедии; изображение же тела в системе низких жанров неизменно сопровождается негативной оценкой. Но наибольшее значение имеет то, что отказ от телесности проявляется на уровне субъектной организации текста. Авторские стратегии не связаны с телесным постижением бытия, более того, автор всякий раз освобождается от собственной телесности, демонстрируя абсолютное торжество духа. Декларируемая классицизмом Вечность не в последнюю очередь обеспечивается особым характером зрения -абсолютной удаленностью субъекта от мира. Отсюда преобладание видения над зрением, характерное для русской литературы второй половины XVIII века в целом. Близлежащая реальность оказывается исключенной из поля зрения.

Мы показали, что в своем становлении пространство проходит незаметную для внешнего восприятия стадию: оно постепенно изменяет структуру текста, формируя тем самым условия для обретения нового взгляда. Безусловно, что подобные изменения касаются главным образом субъектно-объектного строя. В системе человеческой культуры погружение человека в стихию времени связано с обретением близкого плана, так как дальнее неизменно ассоциируется с идеей вечности. В истории русской поэзии данная линия связана с поэтическим творчеством Г.Р.Державина. Именно в художественной практике Державина осуществляется расширение границ чувственного опыта и локализация субъекта в близком пространстве. Трагическое мироотношение поэта, с наивысшей силой воплотившееся в последнем стихотворении, - результат открытия близлежащего мира, испещренного знаками времени.

Изменение пространственной перспективы, осуществленное в поэзии Г.Р.Державина, - итог внутренних поисков культуры XVIII века. В основании осуществленного на рубеже столетий эстетического переворота лежит «переворот» зрения. В терминах М.Б.Ямпольского, эпоха Просвещения осуществляет переход от видения к зрению.

На определенном этапе историко-культурного развития образ идеального пространства, культивируемый поэтическим словом, вступает в известные противоречия с первичным состоянием мира, доселе пребывающем в дословесном состоянии. Время, расположенное в «подсознании культуры», все чаще и чаще напоминает о своем существовании, требуя словесной материализации». Механизм осуществляемого культурой таинственного перехода мира из дословесной стадии в стадию словесную должен стать предметом самостоятельного теоретического исследования. Речь в данном случае идет об условиях человеческого зрения. Невидимое отделено от видимого кратким мигом ирозрения, но данный «переворот зрения» осуществляется в результате действия сложнейших механизмов культуры. К концу XVIII столетия «руины» обрели всю возможную полноту поэтического переживания, но много прежде, чем взгляд обнаружил их существование, они сами готовили почву для того, чтобы быть увиденными.

В 1780-1790-ые гг. в русской литературе актуализируется метафора прозрения. Чрезвычайно важно, что именно в этот период культура начинает осознавать собственную условность. «Оптический переворот» порождает две линии в истории русской литературы - «радищевскую» и «карамзинскую».

В «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н.Радищев ставит вопрос о подлинности и мнимости человеческого зрения. Вслед за Прямовзорой автор снимает «завесу с очей», разоблачая условные формы «социальной оптики». Кульминация романа совпадает с прозрением героя. «Путешествие» А.Н.Радищева - это «очищение зрения», все то же движение к подлинной реальности, в поисках которой находилась русская словесность 1780-1790-х гг. Повествовательная стратегия Н.М.Карамзина носит принципиально иной характер. Писатель с самого начала подчеркивает условность воссоздаваемой художником реальности. Живописные метафоры, лежащие в основании «Писем русского путешественника», призваны продемонстрировать иллюзорность и субъективность зрительного мировосприятия. Чрезвычайно важно, что в двух наиболее известных русских романах конца XVIII столетия мир, мыслимый прежде в качестве подлинного и вечного, обнаружил свою иллюзорную природу. Вечность, о которой грезил век Просвещения, оказалась театральной декорацией.

Переходные стадии культуры характеризуются «онтологической угрозой» (М.Хайдеггер), исходящей от Времени. «Развалины», «гробницы», «стершиеся надписи» и «пожелтевшие листы» становятся знаками обретенной реальности, перед которой оказывается бессильным даже поэтическое слово. На рубеже XVIII - начала XIX вв. пространство как место репрезентации Власти сменяется пространством как местом репрезентации Времени. История русской литературы XVIII века, таким образом, может быть представлена как история спасиализации времени.

Руинный текст» русской культуры находит свое логическое завершение в «Подщипе» И.А.Крылова - пьесе, которая демонстрирует предельный распад словесной реальности. Слово не в состоянии противостоять энтропии, более того, оно само становится источником порождения абсурда. Шутотрагедия И.А.Крылова завершает собой XVIII столетие. Разворачивающийся в «царских покоях» сюжет пьесы, выявляет кризис Власти, не способной более править словом и миром.

В последующей романтической культуре слово обнаруживает всю возможную степень призрачности. Сквозь его оболочку мерцает множество смыслов, отныне оно открывает путь к истине, но не является самой истиной. «Театр полуслова», о котором писал в своем стихотворении О.Э.Мандельштам, - это призрачный театр теней, где слова лишь напоминают о былом величии и всемогуществе вещного и вещего Слова:

Что делать вам в театре полуслова И полумаск, герои и цари? И для меня явленье Озерова -Последний луч трагической зари.

Итак, русский классицизм, ставший объектом литературоведческого внимания в диссертационной работе, описан как динамичная художественная система, эволюция которой определяется внешними по отношению к нормативной поэтике и внутренними факторами. Анализ наиболее репрезентативных текстов позволяет сделать выводы об открытости классицистского метода по отношению к предшествующей и последующей традиции. Мы проследили, какую роль в формировании эстетических принципов классицизма играют категории Слова, Пространства и Времени, их взаимосвязь в реальной художественной практике.

Представленный опыт описания истории классицизма в динамических проявлениях его поэтики может послужить моделью для исследования типологически сходных художественных структур.

Список научной литературыЗверева, Татьяна Вячеславовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев, С.С. Классическая греческая философия как явление историко-литературного ряда / С.С.Аверинцев // Новое в современной классической филологии. -М.: Наука, 1979. - С.41-81.

2. Аверинцев, С.С. Образ античности / С.С.Аверинцев. СПб.: Азбука-классика, 2004. - 477 с.

3. Аверинцев, С.С. Образ античности в западноевропейской культуре XX в. Некоторые замечания / С.С.Аверинцев // Новое в современной классической филологии. М.: Наука, 1979. - С. 5-40.

4. Аверинцев, С.С. Поэтика ранневизантийской литературы / С.С.Аверинцев. -M.: Coda, 1997.-343 с.

5. Аверинцев, С.С. Поэты / С.С.Аверинцев. М.: Языки русской культуры, 1996.-364 с.

6. Аверинцев, С.С. Римский этап античной литературы / С.С.Аверинцев // Поэтика древнеримской литературы: жанр и стиль. М.: Наука, 1989. - С. 521.

7. Аверинцев, С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции / С.С.Аверинцев. М.: Языки русской культуры, 1996. - 448 с.

8. Аверинцев, С.С. Риторика как подход к обобщению действительности / С.С.Аверинцев//Поэтика древнегреческой литературы. М.: Наука, 1981. -С. 15-47.

9. Автухович, Т.Е. Риторика и русский роман XVIII века / Т.Е.Автухович. -Гродно: ГрГУ, 1995.- 186 с.

10. Ю.Александрова, И.Б. Творчество Державина в литературно-философском контексте эпохи / И.Б.Александрова // Филологические науки. 2003. - № 2.-С. 3-14.

11. П.Алексеев, М.П. Русская культура и романский мир / М.П.Алексеев. Л.: Наука, 1985.-539 с.

12. Алексеева, М.А. Гравюра петровского времени / М.А.Алексеева. Л.: Искусство, 1990. - 206 с.

13. И.Алексеева, М.А. Фейерверки в России в XVIII веке / М.А.Алексеева // Театральное пространство. Материалы научной конференции. -М., 1978.

14. Н.Алексеева, Н.Ю. Два стиха из «Энеиды» в переводе Ломоносова (надпись на гравюре 1742 г.) / Н.Ю.Алексеева // XVIII век. СПб.: Наука, 1999. - Сб. 21. -С. 81-88.

15. Алексеева, Н.Ю. Державинские оды 1775 года: (к вопросу о реформе оды) / Н.Ю.Алексеева // XVIII век.- СПб.: Наука, 1993. Сб. 18. - С. 75-92.

16. Алексеева, Н.Ю. Петербургский немецкий поэт Г.В.Фр.Юнкер / Н.Ю.Алексеева // XVIII век. СПб.: Наука, 2002. - Сб. 22. - С. 8-27.

17. П.Алексеева, Н.Ю. Русская ода: развитие одической формы в XVII XVIII веках / Н.Ю.Алексеева. - СПб.: Наука, 2005. - 368 с.

18. Анисимов, Е.В. Время петровских реформ XVIII в., 1-ая четверть / Е.В.Анисимов. Л.: Лениздат, 1989. - 495 с.

19. Анисимов, Е.В. Юный град: Петербург времен Петра Великого / Е.В. Анисимов. СПб: Дмитрий Буланин, 2003. - 363 с.

20. Антисери, Д. Западная философия от истоков до наших дней: в 4 т. / Д.Антисери, Д.Реале. СПб.: Петрополис, 1997.

21. Античная лирика. Греческие поэты / Сост., вст. ст. и прим. В. Витковского. -М.: Рипол Классик, 2001. 960 с.

22. Антонов, С.А. «Остров Борнгольм» Н.М.Карамзина: структура повествования и особенности композиции / С.А.Антонов // Русский текст. -СПб., 1995. Вып. 3. - С. 60-73.

23. Аристотель. Метафизика // Аристотель. Сочинения: в 4 т. М.: Мысль, 1976. -Т.1.-550 с.

24. Аркин, Д.Е. Образы архитектуры и образы скульптуры / Д.Е.Аркин. М.: Искусство, 1990. - 399 с.

25. Артемьева, T.B. История метафизики в России XVIII века / Т.В.Артемьева. -СПб.: Алетейя, 1996. 318 с.

26. Арутюнова, Н.Д. Язык и мир человека / Н.Д.Арутюнова. М.: Языки русской культуры, 1999. - 896 с.

27. Архипов, Н.И. Бартоломео Карло Растрелли. 1675 1744 / Н.И.Архипов, А.Г.Раскин. - JL; М.: Искусство, 1964. - 109 с.

28. Архипова, A.B. О русском предромантизме / А.В.Архипова // Русская литература. 1978. -№ 1. - С. 14-25.

29. Арьес, Ф. Человек перед лицом смерти: пер. с фр. / Ф.Арьес. М.: Изд. гр. «Прогресс». «Прогресс - Академия», 1992. - 528 с.

30. Байбурин, А.К. Ритуал в системе знаковых средств культуры / А.К.Байбурин // Этнознаковые функции культуры. М.: Наука, 1991. - С. 23-42.

31. Баран деев, A.B. Статус географической терминологии в русском литературном языке XVI XVII вв. / А.В.Барандеев // Филологические науки.-1991.-№5.-С. 54-61.

32. Батюшков, К.Н. Избранная проза / К.Н.Батюшков. М.: Сов. Россия, 1988. -528 с.

33. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М.Бахтин. М.: Худож. лит., 1975.-504 с.

34. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М.Бахтин. М.: Худож. лит., 1965. - 527 с.

35. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М.Бахтин. — М.: Искусство, 1979. 423 с.

36. Башляр, Г. Вода и грезы. Опыт о воображении материи: пер. с фр. / Г.Башляр. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1998. - 268 с.

37. Башляр, Г. Земля и грезы о покое: пер. с фр. / Г.Башляр. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 2001. - 320 с.

38. Башляр, Г. Избранное: Поэтика пространства: пер. с фр. / Г.Башляр. М.: РОССПЭН, 2004.-373 с.

39. Башляр, Г. Психоанализ огня: пер. с фр. / Г.Башляр. М.: Прогресс, 1993. -176 с.

40. Белинский, В.Г. Собр. соч: в 9 т. / В.Г.Белинский. -М.: Худож. лит., 1981.

41. Белый, А. Мастерство Гоголя / А.Белый. М.: МАЛП, 1996. - 351 с.

42. Бенуа, А.Н. История русской живописи в XIX веке / А.Н.Бенуа. М.: Республика, 1998. - 448 с.

43. Берков, П.Н. Введение в изучение истории русской литературы XVIII века. Ч. I: Очерк литературной историографии XVIII века / П.Н.Берков. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1964. - 262 с.

44. Берков, П.Н. История русской комедии XVIII века / П.Н.Берков. Л.: Наука, 1977.-391 с.

45. Берков, П.Н. Пушкинская концепция истории и русской литературы XVIII века / П.Н.Берков // Пушкин. Материалы и исследования. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1962. - С. 75-93.

46. Берсон, Я. Субъект и семантика в классицистическом дискурсе / Я.Берсон // Русская филология. Тарту: Tartu Ulikooli Kirjastus, 1988. - Вып. 9. - С. 1322.

47. Беспятых, Ю.Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях / Ю.Н.Беспятых. СПб.: БЛИЦ, 1997. - 492 с.

48. Беспятых, Ю.Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях / Ю.Н.Беспятых. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1991. - 278 с.

49. Бибихин, В.В. Слово и событие / В.В.Бибихин. М.: Эдиториал УРСС, 2001. -280 с.

50. Библер, B.C. От наукоучения к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый век / В.С.Библер. - М.: Политиздат, 1990. - 413 с.51 .Библиотека В.А.Жуковского в Томске. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1978. -Ч. 1.-529 с.

51. Бирюков, С. «Дерзайте, ныне ободрены.»: четыре подступа к поэзии М.В.Ломоносова / С.Бирюков // Литературная учеба. 1986. - № 5. - С. 189-199.

52. Бобышев, Д.В. Медный сидень / Д.В.Бобышев // Метафизика Петербурга. Вып. 1.-СП6., 1993.-С. 309-315.

53. Богданович, И.Ф. Стихотворения и поэмы / И.Ф.Богданович. Л.: Сов. писатель, 1957. -257 с.

54. Бородай, Т.Ю. Семантика слова хора у Платона / Т.Ю.Бородай // Вопросы классической филологии. М.: Наука, 1984. - Вып. VIII. - С. 68-74.

55. Брагинская, Н.В. Экфрасис как тип текста (к проблеме структурной классификации) / Н.В.Брагинская // Славянское и балканское языкознание: карпато-восточнославянские параллели. Структура балканского текста. М.: Наука, 1977.-С. 259-283.

56. Бродский, И. Стихотворения / И.Бродский. Таллинн: Александра, 1991. -258 с.

57. Брук, Я.В. У истоков русского жанра. XVIII век / Я.В.Брук. М.: Искусство, 1990.-264 с.

58. Булгаков, С.Н. Первообраз и образ: в 2 т. / С.Н.Булгаков. М.: Искусство, СПб: Инапресс, 1999. - Т. 2. - 439 с.

59. Буранок, О.М. Псалтырные мотивы в лирике Феофана Прокоповича / О.М.Буранок // Вестник Самарского государственного университета. -Самара: Изд-во «Самарский университет», 2004. С. 24-31.

60. Буслаев, Ф.И. Преподавание отечественного языка / Ф.И.Буслаев. М.: Просвещение, 1992. - 512 с.

61. Бухаркин, П.Е. Православная Церковь и русская литература в XVIII XIX вв.: проблемы культурного диалога / П.Е.Бухаркин. - СПб.: С-Петерб. гос. ун-т, 1996.-170 с.

62. Быкова, Т.А. Книгоиздательская деятельность Ильи Копиевского и Яна Тесинга / Т.А.Быкова // Описание изданий, напечатанных кириллицей. 1669- январь 1725. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958.

63. Былинин, В.К. «Лабиринт мира» в интерпретации русского поэта первой половины XVII в. / В.К.Былинин // Развитие барокко и зарождение классицизма в России XVII начала XVIII в. - М.: Наука, 1989. - С. 42-49.

64. Бычков, В.В. Русская средневековая эстетика XI XVII веков / В.В.Бычков.- М.: Мысль, 1995. 637 с.

65. Бычков, В.В. Эстетика в России XVIII века / В.В.Бычков. М.: Знание, 1989. - 63 с.

66. Вагеманс, Э. Литературно-философская интерпретация лиссабонского землетрясения: португало-франко-русская теодицея / Э.Вагеманс // XVIII век. СПб.: Наука, 2002. - Вып. 22. - С. 111-121.

67. Вагеманс, Э. Русская литература от Петра Великого до наших дней: пер. с нидерл. / Э.Вагеманс. М.: РГГУ, 2002 - 554 с.

68. Вайнштейн, О.Б. Зрительные игры XIX века: оптика английских денди / О.Б.Вайнштейн // Новое литературное обозрение. 2004. - № 70. - С. 169191.

69. Вайскопф, М.Я. Имперская мифология и отрицательный ландшафт в «Мертвых душах» / М.Я.Вайскопф // Русский текст. СПб., 1995. - Вып. 3. -С. 88-99.

70. Вакенродер, В.-Г. Фантазии об искусстве: пер. с нем. / В.-Г.Вакенродер. -М.: Искусство, 1977. 263 с.

71. Валицкая, Л.П. Русская эстетика XVIII века: историко-проблемный очерк просветительской мысли / Л.П.Валицкая. М.: Искусство, 1983. - 238 с.

72. Васильев, В.Б. Старинные фейерверки (XVII первая четверть XVIII в.) / В.Б.Васильев. - Л.: Изд-во гос. Эрмитажа, 1960. - 92 с.

73. Васильев, H.JI. Г.Р.Державин и Н.Е.Струйский (об одном из возможных источников предсмертного стихотворения Державина) / Н.Л.Васильев // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2002. - т. 61. - № 2. - С. 44-50.

74. Вацуро, В.Э. Готический роман в России / В.Э.Вацуро. М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 542 с.

75. Вацуро, В.Э. Литературно-философская проблематика повести Н.М.Карамзина «Остров Борнгольм» / В.Э.Вацуро // XVIII век. Л.: Наука: Ленингр. отд-ние, 1969. - Сб. 8. -С. 190-209.

76. Вацуро, В.Э. Лирика пушкинской поры: «элегическая школа» / В.Э.Вацуро. СПб.: Наука. Санкт-Петерб. изд. фирма, 1993. - 238 с.

77. Вацуро, В.Э. «Сиерра-Морена» Н.М.Карамзина и литературная традиция / В.Э.Вацуро // XVIII век. СПб.: Наука, 1999. - Сб. 21. - С. 327-346.

78. Вейль, Г. Симметрия: пер. с англ. / Г.Вейль. М.: Наука, 1968. - 191 с.

79. Вёльфлин, Г. Ренессанс и барокко: исследование сущности и становления стиля барокко в Италии: пер. с нем. / Г. Вёльфлин. СПб.: Азбука-классика, 2004. - 288 с.

80. Веневитинов, Д.В. Стихотворения. Проза / Д.В.Веневитинов. М.: Наука, 1980.-608 с.

81. Веселова, А. Роман и парк в интерпретации А.Т.Болотова: единство организации эстетического объекта / А.Веселова // Русская филология. -Тарту: Tartu Ulikooli Kirjastus, 1999. Вып. 10. - С. 36-43.

82. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика / А.Н.Веселовский. М.: Высш. шк., 1989.-406 с.

83. Взгляд сквозь столетия. (Русская фантастика XVIII и первой половины XIX вв.). М.: Молодая гвардия, 1977. - 336 с.

84. Виды Петербурга и его окрестностей середины XVIII века. Гравюры по рисункам М.Махаева. Л.: Сов. художник, 1968. - 95 с.

85. Виноградов, В.В. Избранные труды: поэтика русской литературы / В.В.Виноградов. М.: Наука, 1976. - 511 с.

86. Виноградов, B.B. Очерки по истории русского литературного языка XVII -XVIII веков / В.В.Виноградов. М. Высш. шк., 1982. - 528 с.

87. Виноградов, В.В. Стиль Пушкина / В.В.Виноградов. М.: Гослитиздат, 1941.-620 с.

88. Винокур, Г.О. Доклад о Ломоносове / Г.О.Винокур // Вопросы литературы. -1997. Вып. 3.- С. 314-325.

89. Винокур, Г.О. О языке художественной литературы / Г.О.Винокур. М.: Высш. школа, 1991. - 447 с.

90. Виппер, Б.Р. Статьи об искусстве / Б.Р.Виппер. М.: Искусство, 1970. - 591 с.

91. Виролайнен, М.Н. Исторические метаморфозы русской словесности. СПб.: Амфора, 2006. - 495 с.

92. Виролайнен, М.Н. Речь и молчание: сюжеты и мифы русской словесности / М.Н.Виролайнен. СПб.: Амфора, 2003. - 503 с.

93. Волков, С. История Санкт-Петербурга с основания до наших дней / С.Волков. М.: Независимая газета, 2001. - 542 с.

94. Вомперский, В.П. Риторики в России XVII XVIII вв. / В.П.Вомперский. -М.: Наука, 1988.- 180 с.

95. Вомперский, В.П. Стилистическое учение М.В.Ломоносова и теория трех стилей / В.П.Вомперский. М.: Изд. Моск. ун-та, 1970. - 210 с.

96. Вяземский, П.А. Стихотворения / П.А.Вяземский. Л.: Сов. писатель, 1958. - 506 с.

97. Вяземский, П.А. Эстетика и литературная критика / П.А.Вяземский. М.: Искусство, 1984. - 464 с.

98. Габричевский, А.Г. Морфология искусства / А.Г.Габричевский. М.: Аграф, 2002. - 864 с.

99. Габричевский, А.Г. Пространство и время / А.Г.Габричевский // Вопросы философии. 1994. - № 3. - С. 134-148.

100. Гаспаров, Б. Русская Греция, русский Рим / Б.Гаспаров // Christianiti and the Eastern Slavs. Berkley, Los Angeles; London, 1994. - Vol. II: Russian Culture in Modern Times. - P. 245 - 287.

101. Гаспаров, M.JI. Поэзия Пиндара / M.JI.Гаспаров // Вестник древней истории. 1973. -№ 2. - С. 211-217.

102. Геллер, Л. На подступах к жанру экфрасиса. Русский фон для нерусских картин (и наоборот) / Л.Геллер // Wiener Slawistisher Almanach. 1997. - Bd. 44.

103. Гийом, Г. Принципы теоретической лингвистики: пер. с фр. / Г.Гийом. -М.: Эдиториал, 2004. 224 с.

104. Гиндин, С.И. Изобретение в «Риториках» М.В.Ломоносова как прикладная система построения целых трактатов / С.И.Гиндин // М.В.Ломоносов и русская культура. Тарту, 1986. - С. 88-91.

105. Гинзбург, Л.Я. О лирике / Л.Я.Гинзбург. М.: Интрада, 1997. - 408 с.

106. Гинзбург, Л.Я. Человек за письменным столом / Л.Я.Гинзбург. М.: Сов. писатель, 1989. - 607 с.

107. Гоголь, Н.В. Собр. соч.: в 7 т. / Н.В.Гоголь. М.: Худож. лит., 1986.

108. Гончарова, О.М. Греция/Византия как «текст» и «контекст» русской культуры XVIII века / О.М.Гончарова // Литературоведение XXI века. -СПб.-Мюнхен, 2001. -С.8-31.

109. Гончарова, О.М. Национальная традиция и «новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века / О.М.Гончарова. -СПб.: Изд-во Рус. Христиан. Гуманит. ин-та, 2004. 381 с.

110. Гордин, М.А. Екатерининский век: панорама столичной жизни. Кн. 1. / М.А.Гордин. СПб.: Изд-во «Пушкинского фонда», 2004. - 309 с.

111. Гордин, М.А. Жизнь Ивана Крылова / М.А.Гордин. М.: Книга, 1985. -283 с.

112. Гордин, М.А. Театр Ивана Крылова / М.А.Гордин, Я.А.Гордин. Л.: Искусство. Ленингр. отд-ние, 1983. - 174 с.

113. Грассгоф, X. О перспективе в повестях Карамзина / Х.Грассгоф // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти академика Виктора Владимировича Виноградова. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1971. - С. 95101.

114. Гребенюк, В.П. Эволюция поэтических символов российского абсолютизма (от Симеона Полоцкого до М.В.Ломоносова) / В.П.Гребенюк // Развитие барокко и зарождение классицизма в России XVII начала XVIII в. -М.: Наука, 1989.-С. 188-201.

115. Грибоедов, A.C. Горе от ума, письма и записки / А.С.Грибоедов. Баку: Маариф, 1989.-401 с.

116. Гришакова, М.Ф. Древняя Греция как утопия / М.Ф.Гришакова // Лотмановский сборник. М.: О.Г.И.; РГГУ, 1995. - Вып. 1. - С. 692-698.

117. Гришакова, М.Ф. Семантика отражения в поэзии Г.Р.Державина / М.Ф.Гришакова // Труды по знаковым системам. Тарту, 1989. - Вып. 23. -С. 139-144.

118. Гусейнов, Г. Карта нашей Родины: идеологема между словом и телом / Г.Гусейнов. Helsinki: Institute for Russian and East European Studies, 2000. — 266 c.

119. Гуковский, Г.А. Заметки о Крылове / Г.А.Гуковский // XVIII век. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940. - Вып. 2. - С. 142-165.

120. Гуковский, Г.А. Очерки по истории русской литературы XVIII века: Дворянская фронда в литературе 1750 -1760-х годов / Г.А.Гуковский. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1936. - 239 с.

121. Гуковский, Г.А. Ранние работы по истории русской поэзии XVIII века / Г.А.Гуковский. М.: Языки русской культуры, 2001. - 352 с.

122. Гуковский, Г.А. Реализм Гоголя / Г.А.Гуковский. М.; Л.: Худож. лит., 1959.-531 с.

123. Гуковский, Г.А. Русская литература XVIII века. Учебник для вузов / Г.А.Гуковский. М.: Аспект Пресс, 1999. - 453 с.

124. Гумбольдт, В. фон Избранные труды по языкознанию: пер. с нем. / В. фон Гумбольдт. М.: Прогресс, 1984. - 398 с.

125. Гумбольдт, В. фон Язык и философия культуры: пер. с нем. / В. фон Гумбольдт. М.: Прогресс, 1985. - 451 с.

126. Гуревич, А .Я. Категории средневековой культуры / А.Я.Гуревич. М.: Искусство, 1984. - 289 с.

127. Гуссерль, Э. Избранные работы: пер. с нем. / Э.Гуссерль. — М.: Издат. дом «Территория будущего», 2005. 464 с.

128. Гутнов, А.Э. Мир архитектуры: (лицо города) / А.Э.Гутнов,

129. B.Л.Глазычев. М.: Мол. гвардия, 1990. - 350 с.

130. Даль, И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / И.Даль. -М.: А/О Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1994.

131. Данилова, И.Е. Проблема жанров в европейской живописи: человек и вещь. Портрет и натюрморт / И.Е.Данилова. М.: РГГУ, 1998. - 100 с.

132. Данилова, И.Е. Слово и зримый образ в европейской живописи от Средних веков до XX века / И.Е.Данилова. М.: РГГУ, 2002. - 64 с.

133. Данилова, И.Е. Судьба картины в европейской живописи / И.Е.Данилова. СПб.: Искусство - СПб., 2005. - 291 с.

134. Данилова, И. Е. Тема лестницы в итальянском искусстве кватроченто / И.Е.Данилова // Arbor mundi = Мировое древо. М.: РГГУ, 1995. - Вып. 4.1. C.63-75.

135. Данько, Е.Я. Изобразительное искусство в поэзии Державина / Е.Я.Данько // XVIII век. М; Л.: Изд-во АН СССР, 1940. - Сб. 2. - С. 166247.

136. Декарт, Р. Избранные произведения / Р.Декарт. М.: Госполитиздат, 1950.-712 с.

137. Делиль, Ж. Сады: пер. с фр. / Ж.Делиль. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1987. -228 с.

138. Державин, Г.Р. Стихотворения / Г.Р.Державин. Л.: Советский писатель, 1957.-472 с.

139. Державина, O.A. Панегирическая литература петровского времени / О.А.Державина. М.: Наука, 1979. - 312 с.

140. Деринг-Смирнова, И.Р. Очерки по исторической типологии культуры / И.Р. Деринг-Смирнова, И.П.Смирнов. Salzburg, 1982. - 167 с.

141. Деррида, Жак. О грамматологии: пер. с фр. / Ж.Деррида. М.: Ad Marginem, 2000. - 511 с.

142. Дмитриева, Е. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай / Е.Дмитриева, О. Купцова. М.: ОГИ, 2003. - 528 с.

143. Дмитриева, H.A. Изображение и слово / Н.А.Дмитриева. М.: Искусство, 1962.-314 с.

144. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. / Ф.М.Достоевский. Л.: Наука, 1972- 1990.

145. Дунаев, М.М. Православие и русская литература: в 6 ч. / М.М.Дунаев. -М.: Храм Святой мученицы Татианы при МГУ, 2001. Ч. 1. - 512 с.

146. Душечкина, Е.С. «От Москвы до самых до окраин.» (формула протяжения России) / Е.С.Душечкина // Риторическая традиция и русская литература. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2003. - С. 108-124.

147. Дюбо, Ж.-Б. Критические размышления о поэзии и живописи: пер. с фр. / Ж.-Б.Дюбо. М.: Искусство, 1976. - 768 с.

148. Евангулова, О.С. Изобразительное искусство в России первой четверти XVIII века: проблема становления художественных принципов Нового времени / О.С.Евангулова. М.: Изд-во МГУ, 1987. - 294 с.

149. Евангулова, О.С. Портретная живопись в России второй половины XVIII века / О.С.Евангулова. М.: Изд-во МГУ, 1994. - 196 с.

150. Евзлин, М. Космогония и ритуал / М.Евзлин. М.: Радикс, 1993. - 337 с.

151. Евсина, H.A. Архитектурная теория в России XVIII века / Н.А.Евсина. -М.: Наука, 1975.-256 с.

152. Елеонская, A.C. Человек и Вселенная в ораторской прозе Епифания Славннецкого / А.С.Елеонская // Развитие барокко и зарождение классицизма в России XVII начала XVIII в. - М.: Наука, 1989. - С. 201-220.

153. Женетт, Ж. Фигуры: в 2 т.: пер. с фр. / Ж.Женетт. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998.

154. Живов, В.М. Государственный миф в эпоху Просвещения и его разрушение в России конца XVIII века / В.М.Живов // Из истории русской культуры: (XVII начало XIX века). - М.: Языки русской культуры, 1996. -Т. 4.-С. 657-685.

155. Живов, В.М. Первые русские литературные биографии как литературное явление: Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков / В.М.Живов // Новое литературное обозрение. 1997. - № 25. - С. 24-28.

156. Живов, В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры / В.М.Живов. М.: Языки славянской культуры, 2002. - 758 с.

157. Живов, В.М. Язык и культура в России XVIII в. / В.М.Живов. М.: Языки русской культуры, 1996. - 555 с.

158. Жигульский, К. Праздник и культура. Праздники старые и новые. Размышления социолога: пер. с польск. / К.Жигульский. М.: Прогресс, 1985.-336 с.

159. Жизнь и житие Сергия Радонежского / Сост., поел, и коммент. В.В.Колесова. М.: Сов. Россия, 1991. - 368 с.

160. Жирмунский, В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика / В.М.Жирмунский. Л.: Наука, 1977. - 406 с.

161. Жреческие коллегии в Раннем Риме. К вопросу о становлении римского сакрального и публичного права. М.: Наука, 2001. - 326 с.

162. Жуковский, В.А. Проза поэта / В.А.Жуковский. М.: Варгинус, 2001. -302 с.

163. Жуковский, В.А. Стихотворения / В.А.Жуковский. Л.: Сов. писатель, 1956.-846 с.

164. Жуковский, В.А. Собр. соч.: в 4 т. М.; JL: Гослитиздат, 1959. - Т. 4. -783 с.

165. Заговорный текст: генезис и структура. М.: Индрик, 2005. - 519 с.

166. Замятин, Д.Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов / Д.Н.Замятин. М.: Знак, 2006. - 488 с.

167. Замятин, Д.Н. Феноменология географических образов / Д.Н.Замятин // Новое литературное обозрение. М., 2000. - № 46. - С. 255-275.

168. Западов, A.B. В глубине строки. О мастерстве читателя / А.В.Западов. -М.: Сов. писатель, 1972. 279 с.

169. Западов, A.B. Мастерство Державина / А.В.Западов. М.: Сов. писатель, 1958.-259 с.

170. Захарова, О.Ю. Светские церемониалы в России XVIII начала XX в. / О.Ю.Захарова. - М.: ЗАО Центрполиграф, 2003. - 329 с.

171. Зелов, Д.Д. Официальные светские праздники как явление русской культуры конца XVII первой половины XVIII века (история триумфов и фейерверков от Петра Великого до его дочери Екатерины) / Д.Д.Зелов. - М.: Едиториал УРСС, 2002. - 304 с.

172. Зенкин, С.Н. Из новейшей истории руин / С.Н.Зенкин // Arbor тшкН=Мировое древо. -М.: РГГУ, 2000.-Вып. 7. С. 61-66.

173. Зенкин, С.Н. Французская готика: в сумерках наступающей эпохи / С.Н.Зенкин // Infernaliana: Французская готическая проза XVIII XIX веков. -М.: Ладомир, 1999. - С. 18-22.

174. Зенкин, С.Н. Французский романтизм и идея культуры (аспекты проблемы) / С.Н.Зенкин. М.: РГГУ, 2001. - 144 с.

175. Зиммель, Г. Руина // Зиммель Г. Избранное: в 2 т. М.: Юрист, 1996. - Т. 2. -С. 227-233.

176. Зорин, АЛ. Парадоксы чувственности / А.Л.Зорин, А.С.Немзер // «Столетья не сотрут.»: русские классики и их читатели. М.: Книга, 1989. -С. 7-54.

177. Зорин, A.JI. Кормя двуглавого орла: литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII первой трети XIX века / А.Л.Зорин. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 414 с.

178. Иваницкий, А.И. Гоголь. Морфология земли и власти / А.И.Иваницкий.- М.: РГГУ, 2000. -188 с.

179. Иванов, Вяч. Стихотворения / Вяч. Иванов. Л.: Сов. писатель, 1978. -378 с.

180. Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века: в 2 т. М.: Гослитиздат, 1952. - Т. 2. - 712 с.

181. Исупов, К.Г. Русская эстетика истории / К.Г.Исупов. СПб.: Изд-во Высших Гуманитарных курсов, 1992. - 156 с.

182. Каганов, Г.З. Санкт-Петербург: образы пространства / Г.З.Каганов. М.: Индрик, 1995.-223 с.

183. Кагарлицкий, Ю. Сакрализация как прием: ресурсы убедительности и влиятельности имперского дискурса в России XVIII века / Ю.Кагарлицкий // Новое литературное обозрение. 1999. - № 38. - С. 66-77.

184. Каждан, А.П. «Корабль в бурном море»: к вопросу о соотношении образной системы и исторических взглядов двух византийских писателей / А.П.Каждан // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М.: Наука, 1976. - С. 26-39.

185. Казаков, Р.Б. Заметка Н.М.Карамзина «О московском землетрясении 1802 года»: источниковедческий комментарий / Р.Б.Казаков // XVIII век.- СПб.: Наука, 2002. Сб. 22. - С. 296-309.

186. Каменский, А.Б. «Под сению Екатерины». Вторая половина XVIII в. / А.Б.Каменский. СПб., 1992. - 448 с.

187. Каменский, А.Б. От Петра I до Павла I: реформы в России XVIII века (опыт целостного анализа) / А.Б.Каменский. М.: РГГУ, 2001. - 575 с.

188. Капнист, В.В. Избранные произведения / В.В.Капнист. Л.: Сов. писатель, 1973. - 615 с.

189. Карамзин, Н.М. Избранные стихотворения / Н.М.Карамзин, И.И.Дмитриев. Л.: Сов. писатель, 1953. - 522 с.

190. Карамзин, Н.М. Письма русского путешественника. Повести / Н.М.Карамзин. М.: Правда, 1980. - 608 с.

191. Карамзин, Н.М. Полн. собр. стихотворений / Н.М.Карамзин. М.; Л.: Сов. писатель, 1966. - 412 с.

192. Карамзин, Н.М. Сочинения: в 2 т. / Н.М.Карамзин. Л.: Худож. лит., 1983.

193. Категории поэтики в смене литературных эпох / С.С.Аверинцев, М.Л.Андреев, М.Л. Гаспаров, П.А.Гринцер, А.В.Михайлов // Историческая поэтика: литературные эпохи и типы художественного сознания. М: Наследие, 1994. - С. 3-38.

194. Катенин, П.А. Размышления и разборы / П.А.Катенин. М.: Искусство, 1981.-374 с.

195. Керлот, Х.Э. Словарь символов / Х.Э.Керлот. M.: REFL-book, 1994. -601 с.

196. Киселева, Л.Н. «Домашние» пьесы И.А.Крылова / Л.Н.Киселева // Сборник статей к 70-летию Ю.М.Лотмана. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 1992.-С. 155-162.

197. Киселева, Л.Н. Некоторые особенности поэтики Крылова-драматурга (взаимоотношения с литературной традицией) / Л.Н.Киселева // Классицизм и модернизм. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 1994. - С. 55-83.

198. Киселева, Л.Н. «Очерки Швеции» Жуковского и карамзинская традиция / Л.Киселева // Труды по русской и славянской филологии.

199. Литературоведение. Тарту: Tartu Ulikooli Kirjastus, 2001. - Вып. 4. - С. 156-168.

200. Кларк, К. Пейзаж в искусстве: пер. с англ. / К.Кларк. СПб.: Азбука-классика, 2004. - 304 с.

201. Клейн, Й. Религия и Просвещение в XVIII веке. Ода Державина «Бог» / Й.Клейн // XVIII век. СПб.: Наука, 2004. - Сб. 23. - С. 126-133.

202. Ключевский, В.О. Недоросль Фонвизина (Опыт исторического объяснения учебной пьесы) // Ключевский В.О. Литературные портреты / В.О.Ключевский. -М.: Современник, 1991. С. 78-100.

203. Кнабе, Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима / Г.С.Кнабе. М.: Индрик, 1993. - 527 с.

204. Кнабе, Г.С. Понятие энтелехии и история культуры / Г.С.Кнабе // Вопросы философии. 1993. - № 5. - С. 64-74.

205. Кнабе, Г.С. Русская античность / Г.С.Кнабе. М.: РГГУ, 2000. - 240 с.

206. Колесов, В.В. К истории риторического мышления / В.В.Колесов // Риторическая традиция и русская литература. СПб.: Изд-во С.-Петерб. унта, 2003.-С. 8-27.

207. Комарда, Т.Г. Архитектурные метафоры в литературной поэтике конца XVIII начала XIX в. / Т.Г.Комарда // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. - 2001. - № 4. - С. 94-100.

208. Комелова, Г.Н. «Панорама Петербурга» гравюра работы А.Ф.Зубова / Г.Н.Комелова // Культура и искусство Петровского времени. - Л.: Аврора, 1977.-С. 111-143.

209. Корман, Б.О. Избранные труды. Теория литературы / Б.О.Корман. -Ижевск: Институт компьютерных исследований, 2006. 552 с.

210. Коровин, В.И. Пометы П.А.Вяземского на собрании сочинений М.В.Ломоносова / В.И.Коровин // Новое литературное обозрение. 1993. -№ 3. - С. 181-192.

211. Королев, С. Поглощение пространства. Геополитическая утопия как жанр исторического действия / С.Королев // Дружба народов. — 1997. № 12. -С.126-139.

212. Коростин, А.Ф. Русская гравюра XVIII века / А.Ф.Коростин, Е.И.Смирнова. М.: Гос. Третьяковская галерея, 1952. - 41 с.

213. Коростин, А.Ф. Русский рисунок XVIII века / А.Ф.Коростин. М.: Гос. Третьяковская галерея, 1952. - 46 с.

214. Коцингер, С. Возвышенное у Гоголя: власть риторики и возвышенное искусство / С.Коцингер // Традиции и новаторство в русской классической литературе (Гоголь. Достоевский.). СПб.: Образование, 1992. - С. 3-24.

215. Кочеткова, Н.Д. Герой русского сентиментализма. 1. Чтение в жизни «чувствительного» героя / Н.Д.Кочеткова // XVIII век. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1983.-Сб. 14.-С. 121-143.

216. Кочеткова, Н.Д. Герой русского сентиментализма. 2. Портрет и пейзаж в литературе сентиментализма / Н.Д.Кочеткова // XVIII век. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1986. - Сб. 18. - С.70-97.

217. Кочеткова, Н.Д. Литература русского сентиментализма (Эстетические и художественные искания) / Н.Д.Кочеткова. СПб.: Наука, 1994. - 280 с.

218. Крашенинников, А.Ф. Некоторые особенности переломного периода между барокко и классицизмом в русской архитектуре / А.Ф.Крашенинников // Русское искусство XVIII века. М.: Наука, 1973. - С. 63-74.

219. Криницын, А.Б. О специфике визуального мира у Достоевского и семантике «видений» в романе «Идиот» / А.Б.Криницын // Роман Ф.М.Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения. М.: Наследие, 2000. - С. 163-205.

220. Кросс, А. Разновидности идиллии в творчестве Н.М.Карамзина / А.Кросс // XVIII век. Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1969. - Сб. 8. - С. 210-228.

221. Круткин, В.JI. Онтология человеческой телесности (философские очерки) / В.Л.Круткин. Ижевск: Изд-во Удм. ун-та, 1993. - 172 с.

222. Крылов, И.А. Сочинения: в 2 т. / И.А.Крылов. М.: Правда, 1984.

223. Кубанов, И. Аффект и индивидуализация / И.Кубанов // Логос. 1999. - №2.

224. Кубанов, И. Пейзажи чувственности. Вариации и импровизации / И.Кубанов. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. - 192 с.

225. Кузнецова, Т.И. Техника повествования в ораторском искусстве / Т.И.Кузнецова // Поэтика древнеримской литературы: жанр и стиль. М.: Наука, 1989.-С. 157-185.

226. Кузнецова, Э.В. Беседы о русском искусстве XVIII начала XIX века / Э.В.Кузнецова. -М.: Просвещение, 1972. - 182 с.

227. Кузьмин, А.И. К изучению поэтики батализма у Ломоносова / А.И.Кузьмин // Поэтика и стилистика русской литературы. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1971. - С.52-59.

228. Кукушкина, Е.Д. Текст и изображение в конклюзии петровского времени (на примере портрета царевны Наталии Алексеевны) / Е.Д.Кукушкина // XIII век. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1986. - Сб. 18. - С. 21-36.

229. Кулешов, В.И. У истоков русской литературной критики / В.И.Кулешов // Русская литературная критика XVIII века. Сборник текстов. М.: Сов. Россия, 1978.-С. 5-24.

230. Культурология. XX век: Энциклопедия: в 2 т. / Гл. ред., сост. и авт. проекта С.Я. Левит. СПб.: Унив. кн., 1998.

231. Лавренова, O.A. Географическое пространство в русской поэзии XVII -начала XX вв. (Геокультурный аспект) / О.А.Лавренова. М.: Институт Наследия, 1998.-95 с.

232. Лаппо-Данилевский, К.Ю. Об источниках художественной аксиологии H.A.Львова / К.Ю.Лаппо-Данилевский // XVIII век. СПб.: Наука, 1999. -Сб. 21.-С. 282-295.

233. Jlanno-Данилевский, К.Ю. Последнее стихотворение Г.Р.Державина / К.Ю.Лаппо-Данилевский // Русская литература. 2000. - № 2. - С. 146-158.

234. Лахманн, Р. Демонтаж красноречия: Риторическая традиция и понятие поэтического / Р.Лахманн. СПб.: Академический проект, 2001. - 368 с.

235. Лебедев, E.H. «Огонь его родитель» / Е.Н.Лебедев. - М.: Современник, 1976.-216 с.

236. Лебедева, О.Б. История русской литературы XVIII века / О.Б.Лебедева. -М.: Высш. шк., 2003. 415 с.

237. Левицкий A.A. Образ воды у Державина и образ поэта / А.А.Левицкий // XVIII век. СПб.: Наука, 1996. - Сб. 20. - С. 68-71.

238. Левкиевская, Е.Е. Славянский оберег: семантика и структура / Е.Е.Левкиевская. М.: Индрик, 2002. - 336 с.

239. Лекомцева, М.И. О роли признака симметричности в определении искусства / М.И.Лекомцева // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам I (5) Тарту, 1974. - С. 143-144.

240. Ливанова, Т.Н. Русская музыкальная культура XVIII века в ее связях с литературой, театром и бытом / Т.Н.Ливанова. М.: Музгиз, 1952. - Т. 1. -535 с.

241. Лиманская, Л.Ю. Теория искусства в аспекте культурно-исторического опыта / Л.Ю.Лиманская. М.: РГТУ, 2004. - 223 с.

242. Литературные манифесты западноевропейских классицистов. М.: МГУ, 1980.-617 с.

243. Лихачев, Д.С. Внутренний мир художественного произведения / Д.С.Лихачев // Вопросы литературы. 1968. - № 8. - С. 74-87.

244. Лихачев, Д.С. Очерки по философии художественного творчества / Д.С.Лихачев. СПб.: Рус. - Балтийск, информ. центр, 1999. - 190 с.

245. Лихачев, Д.С. Поэзия садов: к семантике садово-парковых стилей. Сад как текст / Д.С.Лихачев. СПб.: Искусство-СПб, 1991. - 370 с.

246. Лихачев, Д.С. Прошлое будущему / Д.С.Лихачев. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1985. - 575 с.

247. Лихачев, Д.С. Раздумья / Д.С.Лихачев. М.: Дет. лит., 1991. - 318 с.

248. Логический анализ языка. Космос и хаос: концептуальные поля порядка и беспорядка. М.: Индрик, 2003. - 640 с.

249. Логический анализ языка. Язык и время. М.: Индрик, 1997. - 351 с.

250. Логический анализ языка. Языки пространства. М.: Языки русской культуры, 2000. - 448 с.

251. Ложкова, Т.А. Русская литература XVIII века / Т.А.Ложкова // Русская литература XVIII века: Ломоносов М.В., Державин Г.Р., Фонвизин Д.И., Карамзин Н.М., Радищев А.Н. Екатеринбург: Урал-Фактория, 2002. - С. 371-421.

252. Ложкова, Т.А. Система жанров в лирике декабристов / Т.А.Ложкова. -Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 2005. 415 с.

253. Ломоносов, М.В. Избранная проза / М.В.Ломоносов. М.: Сов. Россия, 1986.-544 с.

254. Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч.: в 11 т. / М.В.Ломоносов. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959. - Т. 8. - 1279 с.

255. Ломоносов М.В. Стихотворения. Письма / М.В.Ломоносов, А.П. Сумароков, В.К.Тредиаковский. М.: Олимп; ООО «Фирма «Издательство ACT», 1999.-544 с.

256. Лосев, А.Ф. Бытие имя - космос / А.Ф.Лосев. - М.: Мысль, 1993. - 958 с.

257. Лосев, А.Ф. Проблема вариативного функционирования живописной образности в художественной литературе / А.Ф.Лосев // Литература и живопись. Л.: Наука, 1982. - С. 31-65.

258. Лосев, А.Ф. Типы античного мышления / А.Ф.Лосев // Античность как тип культуры. М.: Наука, 1988. - С. 78-104.

259. Лосев, А.Ф. Эстетика природы / А.Ф.Лосев, М.А.Тахо-Годи. М.: Наука, 2006.-419 с.

260. Лотман, Ю.М. Беседы о русской культуре: быт и традиции русского дворянства (XVIII начало XIX в.) / Ю.М.Лотман. - СПб.: Искусство -СПб, 1996.-398 с.

261. Лотман, Ю.М. Избранные статьи: в 3 т. / Ю.М.Лотман. Таллинн: Александра, 1993.

262. Лотман, Ю.М. Карамзин / Ю.М.Лотман. СПб.: Искусство - СПБ, 1997. -832 с.

263. Лотман, Ю.М. Культура и взрыв / Ю.М.Лотман.-М.: Гнозис, 1992.-271 с.

264. Лотман, Ю.М. Неизвестный читатель XVIII в. о «Путешествии из Петербурга в Москву» // Труды по русской и славянской филологии. -Тарту, 1962. Вып. 6. - С. 335-338.

265. Лотман, Ю.М. Об «Оде, выбранной из Иова» Ломоносова / Ю.М.Лотман // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1983. - т. 42. - № 3. - С. 253-262.

266. Лотман, Ю.М. Семиосфера / Ю.М.Лотман. СПб.: Искусство-СПб. - 704 с.

267. Лотман, Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города / Ю.М.Лотман // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. - Вып. 18. - С. 30-45.

268. Лотман, Ю.М. Художественная структура «Евгения Онегина» / Ю.М.Лотман // Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1966. -Вып. 9. - С. 5-32.

269. Ю.М.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М.: Гнозис, 1994.-560 с.

270. Луцевич, Л.Ф. Псалтырь в русской поэзии / Л.Ф.Луцевич. СПб.: Дмитрий Буланин, 2002. - 608 с.

271. Луцевич, Л.Ф. Sacrum/profanum в русской псалтырной поэзии XVIII в. / Л.Ф.Луцевич // Историко-литературный сборник. СПб., 2003.

272. Майков, А.Н. Избранные произведения / А.Н.Майков. Л.: Сов. писатель, 1957. -502 с.

273. Майков, В.И. Избранные произведения / В.И.Майков. Л.: Сов. писатель, 1966.-504 с.

274. Мамардашвили, М.К. Картезианские размышления / М.К.Мамардашвили. М.: Изд. гр. «Прогресс», 2001. - 352 с.

275. Мандельштам, О.Э. Собрание сочинений: в 4 т. / О.Э.Мандельштам. М.: «ТЕРРА»-«ТЕРРА», 1991.

276. Манн, П. де Слепота и прозрение: Статьи о риторике современной критики: пер. с англ. / П. де Манн. СПб.: Гуманитарная академия, 2002. - 256 с.

277. Манн, Ю.В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма / Ю.В.Манн.-М.: РГГУ, 2007. 518 с.

278. Матхаузерова, С. Древнерусские теории искусства слова / С.Матхаузерова. Прага: Bohemia, 1976. - 356 с.

279. Мейер, A.A. Слово-символ / А.А.Мейер // Минувшее: исторический альманах. Вып. 6. -М.: Прогресс; Феникс, 1992. С. 213-238.

280. Мелетинский, Е.М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов / Е.М.Мелетинский // Мировое древо=АгЬог mundi. -M.: РГГУ, 1993. Вып. 2. - С. 9-62.

281. Мелетинский, Е.М. Поэтическое слово в архаике / Е.М.Мелетинский // Историко-этнографические исследования по фольклору. М.: Издат. фирма «Восточ. лит.» РАН, 1994. - С. 86-110.

282. Мельникова, Л.В. Пейзаж как средство воплощения эстетического идеала в поэзии М.Ломоносова / Л.В.Мельникова // Пейзаж как развивающаяся форма воплощения авторской концепции. М.: Наука, 1984. - С. 3-18.

283. Мерлин, B.B. Функции звуковой организации в поэзии М.В.Ломоносова (Ода и сатира классицизма) / В.В.Мерлин // Проблемы изучения русской литературы XVIII века. Л.: Наука, 1983. - С. 22-31.

284. Мерло-Понти, М. Око и дух: пер. с фр. / М.Мерло-Понти. М.: Искусство, 1992. - 63 с.

285. Мерло-Понти, М. Феноменология восприятия: пер. с фр. / М.Мерло-Понти. СПб.: «Ювента» «Наука», 1999. - 605 с.

286. Миллер, Т.А. Образы моря в письмах капподокийцев и Иоанна Златоуста: (Опыт сопоставительного анализа) / Т.А.Миллер // Античность и современность: К 80-летию Федора Александровича Петровского. М.: Наука, 1972.

287. Мильтон, Дж. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон борец / Дж.Мильтон. М.: Худож. лит., 1976. - 573 с.

288. Митрошкин, В.Ю. К проблеме отражения русской культуры XVIII века в «новом искусстве» начала XX столетия / В.Ю.Митрошкин // М.В.Ломоносов и русская культура. Тарту, 1986. - С. 59-62.

289. Митрошкин, В.Ю. Традиции русской культуры XVIII в. и «новое искусство» (к внутримодернистским полемикам в журнале «Мир искусства») / В.Ю.Митрошкин // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. Тарту, 1987. - С. 83-98.

290. Мифы народов мира: в 2-х т. / Гл. ред. С.А.Токарев. М.: Сов. энциклопедия, 1991.

291. Михайлов, A.B. Античность как идеал и культурная реальность XVIII -XIX вв. / А.В.Михайлов // Античность как тип культуры. М.: Наука, 1988. -С. 308-323.

292. Михайлов, A.B. Диалектика литературной эпохи / А.В.Михайлов // Контекст 1982. - М.: Наука, 1983. - С. 99-135.

293. Михайлов, A.B. Обратный перевод: (русская и западно-европейская культура: проблемы взаимосвязи) / А.В.Михайлов. М.: Языки русской культуры, 2000. - 852 с.

294. Михайлов, A.B. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры: очерки по истории филологической науки / А.В.Михайлов. М.: Наука, 1989. - 230 с.

295. Михайлов, A.B. Языки культуры / А.В.Михайлов. М.: Языки русской культуры, 1997. - 909 с.

296. Мозговая, Е.Б. Идеи И.И.Винкельмана и Петербургская академия художеств в XVIII столетии / Е.Б.Мозговая, К.Ю.Лаппо-Данилевский // XVIII век. СПб.: Наука, 2002. - Сб. 22. - С. 155-179.

297. Моисеева, Г.Н. Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России XVIII века. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1980.- 263 с.

298. Моисеева, Г.Н. Ломоносов и древнерусская литература / Г.Н.Моисеева. -Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1971. 284 с.

299. Моисеева, Г.Н. М.В.Ломоносов и живопись (о документальных источниках изобразительного искусства М. В. Ломоносова) / Г.Н.Моисеева // Русская литература и изобразительное искусство XVIII начала XX в. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1988. - С. 5-35.

300. Мольер, Ж.Б. Комедии. Всемирная библиотека поэзии / Ж.Б.Мольер. -Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. 535 с.

301. Морозов, A.A. М.В.Ломоносов / А.А.Морозов // Ломоносов М.В. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1954. - С. 5-62.

302. Морозов, A.A. Ломоносов и барокко / А.А.Морозов // Русская литература.- 1965.-№8.-С. 70-96.

303. Морозов, A.A. Проблема барокко в русской литературе / А.А.Морозов // Русская литература. 1962. - № 3. - С. 3-38.

304. Морозов, A.A. Судьбы русского классицизма / А.А.Морозов // Русская литература. М., 1974. - № 1. - С.3-27.

305. Мочульский, К. Классицизм в русской поэзии / К.Мочульский // Современные записки. 1922. - № 11. - С. 368-379.

306. Муравьев, М.Н. Стихотворения / М.Н.Муравьев. JL: Сов. писатель, 1967.-386 с.

307. Мурина, Е.Б. Проблема синтеза пространственных искусств / Е.Б.Мурина.- М.: Искусство, 1982. 192 с.

308. Мысли о душе. Русская метафизика XVIII века. СПб.: Наука, 1996. -314 с.

309. Нанси, Ж.-Л. Corpus / Ж.-Л. Нанси. M.: Ad Marginem, 1999. - 255 с.

310. Недзвецкий, В.А. Русская литературная критика XVIII XIX вв. Курс лекций / В.А.Недзвецкий. - М.: Изд-во Моск. гос. ун-та, 1994. — 181 с.

311. Неретина, С.С. Слово и текст в средневековой культуре. История, миф, время, загадка / С.С.Неретина. М.: Гнозис, 1994. - 208 с.

312. Неретина, С.С. Слово и текст в средневековой культуре: концептуализм Абеляра / С.С.Неретина. М.: Гнозис, 1994. - 216 с.

313. Никанорова, Е.К. Буря на море, или буран в степи (к вопросу о типологии мотивов). Статья первая / Е.К.Никанорова // Материалы к словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Новосибирск, 2002. - Вып. 5. - С. 3-36.

314. Никитина, С.Е. Внутриконфессиональные различия и устная традиция // Skupiska staroobrdowcw Europie, Azji I Ameryce. Ich miejsce I tratycje we wspczesnym wiecie. Warszawa, 1994. - P. 172-194.

315. Николаев, С.И. Имя на дереве (из истории идиллического мотива) / С.И.Николаев // XVIII век. СПб.: Наука, 2002. - Сб. 22. - С. 46-65.

316. Николаев, С.И. Литературная культура Петровской эпохи / С.И.Николаев.- СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. 152 с.

317. Николаев, С.И. Оригинальность, подражание и плагиат в представлениях русских писателей XVIII века. (Очерк проблематики) / С.И.Николаев // XVIII век. СПб.: Наука, 2004. - Сб. 23. - С. 3-19.

318. Николев, Н.П. Пополнительные примечания на «Лиро-дидактическое послание» / Н.П.Никол ев // Русская литературная критика XVIII века. М.: Сов. Россия, 1978. - С. 327-340.

319. Одесский, М.П. Поэтика русской драмы: вторая половина XVII первая треть XVIII века / М.П.Одесский. - М.: РГГУ, 2004. - 352 с.

320. Одоевский, В.Ф. Сочинения: в 2 т. / В.Ф.Одоевский. М.: Худож. лит, 1981.

321. Ортега-и-Гассет, X. Что такое философия? / X. Ортега-и-Гассет. М.: Наука, 1991.-408 с.

322. Ортега-и-Гассет, X. «Дегуманизация искусства» и другие работы. Эссе о литературе и искусстве: пер. с исп. / X. Ортега-и-Гассет. М.: Радуга, 1991. - 639 с.

323. Осповат, К.А. О «лирическом беспорядке» Ломоносова: (к постановке проблемы) / К.Осповат // Лотмановский сборник. М.: ОГУ: МГУ, 2004. -Вып. 3.

324. Осповат, К.A. «Sublime misanthrope»: Ломоносов в 1760—1761 годах / К.Осповат // Новое литературное обозрение. 2004. - № 69. - С. 144-179.

325. Остин, Дж. Избранное: пер. с англ./ Дж.Остин. М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999. - 332 с.

326. Очерки русской культуры XVIII века: в 2 ч. М. Изд-во Моск. ун-та, 1987.-Ч. 2.-407 с.

327. Павлова, Г.Е. Проекты иллюминаций Ломоносова / Г.Е.Павлова // Ломоносов: сб. статей и материалов. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. - Вып. 4.

328. Панофский, Э. "Et in Arcadia ego": Пуссен и элегическая традиция / Э.Панофский // Новое литературное обозрение. № 33. - 1998. - С. 30-50.

329. Панофский, Э. Перспектива как «символическая форма». Готическая архитектура и схоластика / Э.Панофский. СПб.: Азбука-классика. - 336 с.

330. Панченко, A.M. Два этапа русского барокко / А.М.Панченко // ТОДРЛ. -Л.: Наука, 1977. Т. ХХХП. - С. 100-106.

331. Панченко, A.M. О русской истории и культуре / А.М.Панченко. СПб.: Азбука, 2000. - 462 с.

332. Панченко, A.M. «Потемкинские деревни» как культурный миф / А.М.Панченко // Из истории русской культуры. (XVIII начало XIX века). - М.: Языки русской культуры, 2000. - Т. 4. - С. 685-701.

333. Панченко, A.M. Русская культура в канун петровских реформ / А.М.Панченко. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1984. - 205 с.

334. Петербург в русской поэзии XVIII начала XX века. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1988-382 с.

335. Петров, В. Сочинения: в 3 т. СПб., 1811.

336. Пигарев, К. Русская литература и изобразительное искусство (XVIII -первая четверть XIX века) / К.Пигарев. М.: Наука, 1966. - 292 с.

337. Пигин, A.B. Видение потустороннего мира в рукописной традиции XVIII- XX в. / A.B.Пигин // ТОДРЛ. СПб.: Наука, 1996. - С. 551-557.

338. Платон. Государство. Законы. Политик / Платон. М.: Мысль, 1998. -798 с.

339. Плюханова, М.Б. О некоторых чертах народной эсхатологии в России XVII XVIII веков: (Статья вторая) / М.Б.Плюханова // Проблемы типологии литературы: труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. — Тарту, 1985. - С. 54-70.

340. Погосян, Е.А. Восторг русской оды и решение темы поэта в русском панегирике 1730 1762 г. / Е.Погосян. - Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 1997.- 158 с.

341. Погосян, Е.А. «Да не молчаливы будем. Радость не терпит в нас молчания» (к семантике триумфа в петровскую эпоху) / Е.А.Погосян //

342. Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 1996. - Вып. 2. - С. 51-67.

343. Погосян, Е.А. Петр I архитектор российской истории / Е.А.Погосян. -СПб.: Искусство - СПБ, 2002. - 424 с.

344. Погосян, Е.А. Сад как политический символ у Ломоносова / Е.А.Погосян // Труды по знаковым системам. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 1992. -Вып. 24.-С. 44-57.

345. Погосян, Е.А. «Я деву в солнце зрю стоящу»: апокалиптический сюжет и формы исторической рефлексии: 1695 1742 / Е.А.Погосян, М.Сморжевских // Studia russica helsingiensia et tartuensia. - Tartu: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2002. - Т. VIII. - C. 9-36.

346. Подорога, B.A. Выражение и смысл / В.А.Подорога. М: Ad Marginem, 1995.-426 с.

347. Подорога, B.A. Феноменология тела: введение в философскую антропологию / В.А.Подорога. М.: Ad Marginum, 1995. - 339 с.

348. Поздеев, А.В. Русская панегирическая песня в первой четверти XVIII века / А.В .Поздеев // Исследования и материалы по древнерусской литературе. -М.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 338-358.

349. Померанц, Г.С. Медный всадник / Г.С.Померанц // Октябрь. 1994. - № 8.-С. 134-162.

350. Померанц, Г.С. Праздник и культура / Г.С.Померанц // Декоративное искусство. 1968. -№ 10. - С. 36-45.

351. Потапов, Ю.П. О переводе М.В.Ломоносовым предисловия к «Морской науке» Л.Эйлера / Ю.П. Потапов // Ломоносов: сборник статей и материалов. Л.: Наука, 1983. - Вып. 8. - С. 18-26.

352. Поэты XVIII века: в 2 т. Л.: Сов. писатель, 1972.

353. Поэты тютчевской плеяды. — М.: Сов. Россия, 1982. — 400 с.

354. Поэты-радищевцы Л.: Сов. писатель, 1979. - 588 с.

355. Поэты-радищевцы. Л.: Сов. писатель, 1961. - 438 с.

356. Проективный философский словарь: новые термины и понятия. СПб.: Алетейя, 2003. - 512 с.

357. Прокопович, Ф. Сочинения / Ф.Прокопович. М.; JL: Изд-во АН СССР, 1961.-502 с.

358. Проскурина, В.Ю. Мифы империи. Литература и власть в эпоху Екатерины II / В.Ю.Проскурина. — М.: Новое литературное обозрение, 2006. -332 с.

359. Проскурина, В.Ю. Петербургский миф и политика монументов: Петр Первый Екатерине Второй / В.Ю.Проскурина // Новое литературное обозрение. 2005. - № 72. - С. 103-132.

360. Пумпянский, Л.В. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы / Л.В.Пумпянский. М.: Языки русской культуры, 2000. - 864 с.

361. Пушкин, A.C. Собр. соч.: в 10 т. / А.С.Пушкин. М.: Правда, 1981.

362. Рабинович, В.И. Вслед Радищеву.: (Ф.В.Каржавин и его окружение) / В.И.Рабинович. -М.: Мысль, 1986.-223 с.

363. Рабинович, Е.Г. От Атлантики до Урала (К предыстории вопроса) / Е.Г.Рабинович // Новое литературное обозрение. 2001. - № 52. - С. 64-72.

364. Радищев, А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву / А.Н.Радищев. Л.: Сов. писатель, 1984.

365. Развлекательная культура России XVIII XIX вв.: очерки истории и теории. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2001. - 520 с.

366. Рапацкая, Л.А. Русское искусство XVIII века: («Рассвет на Неве») / Л.А.Рапацкая М.: Просвещение, Владос, 1995. - 191 с.

367. Рейтблат, А.И. Как Пушкин вышел в гении. Историко-социологические очерки о книжной культуре пушкинской эпохи / А.И.Рейтблат. М. Новое литературное обозрение, 2001. - 329 с.

368. Речь Леклерка на заседании Академического собрания, посвященная кончине Ломоносова 15 апреля 1765 года // Записки императорской Академии наук. СПб., 1867. - Т. 10.

369. Ровинский, Д.А. Обозрение иконописания в России до конца XVII века. Описание фейерверков и иллюминаций 1674 1891 гг. / Д.А.Ровинский. -СПб., 1903.

370. Ромодановская, Е.К. Русская литература на пороге нового времени. Пути формирования русской беллетристики переходного периода / Е.К.Ромодановская. Новосибирск: Наука, 1994. -231 с.

371. Рорти, Р. Философия и зеркало природы: пер. с англ. / Р.Рорти. -Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997. 320 с.

372. Роте, X. "Избрал он совсем особый путь" (Державин с 1774 по 1795 г.) / Х.Роте // XVIII век. СПб.: Наука, 1999. - Сб. 21. - С. 246-259.

373. Рубине, М. Пластическая радость красоты: экфрасис в творчестве акмеистов и европейская традиция / М.Рубинс. СПб.: Академический проект, 2003. - 354 с.

374. Русская литература век XVIII. Лирика. - М.: Худож. лит., 1990. - 735 с.

375. Русская мысль в век Просвещения. М.: Наука, 1991. - 280 с.

376. Русская силлабическая поэзия XVII XVIII вв. - Л.: Сов. писатель, 1970. -422 с.

377. Русские поэты: в 6 т. М.: Дет. лит., 1989.

378. Руссо, Ж.-Ж. Юлия, или новая Элоиза / Ж.-Ж. Руссо. М.: Худож. лит., 1968.-774 с.

379. Рыклин, М. Террорологики / М.Рыклин. Тарту; М.: Эйдос, 1992. -221 с.

380. Рыклин, М. Пространства ликования. Тоталитаризм и различие / М.Рыклин. М.: Логос, 2002. - 274 с.

381. Сазонова, JI.И. О драматургическом компоненте в одах Ломоносова / Л.И.Сазонова // Литература и искусство в системе культуры. М.: Наука, 1988.- С. 368-374.

382. Сазонова, Л.И. От русского панегирика XVII века к оде Ломоносова / Л.И.Сазонова // Ломоносов и русская литература. М.: Наука, 1987. - С. 103-126.

383. Сазонова, Л.И. Поэзия русского барокко / Л.И.Сазонова. М.: Наука, 1991.-261 с.

384. Санкт-Петербург. Петроград. Ленинград: энциклопедический справочник / под ред. Л.Н.Белова, Г.Н.Булдакова и др. М.: «Большая Российская Энциклопедия», 1992. - 687 с.

385. Светликова, И.Ю. Истоки русского формализма. Традиция психологизма и формальная школа / И.Ю.Светликова. М.: Новое литературное обозрение, 2005. - 163 с.

386. Семь веков французской поэзии в русских переводах /Сост. Е.В.Витковский. СПб.: Евразия, 1999. - 756 с.

387. Серман, И.З. Молодой Крылов и театр / И.З.Серман // Иван Андреевич Крылов. Проблемы творчества. Л.: Наука, 1975. - С. 5-52.

388. Серман, И.З. Поэтический стиль Ломоносова / И.З.Серман. М.; Л.: Наука, 1966. - 259 с.

389. Серман, И.З. Русский классицизм. Поэзия. Драма. Сатира / И.З.Серман. -Л.: Наука, 1973.-284 с.

390. Скобелев, В.П. Литературное пародирование в сюжетном контексте комедии И.А.Крылова «Подщипа» («Трумф») / В.П.Скобелев // XVII век: между трагедией и утопией. Сборник научных трудов. Вып. 1. М., 2004. -С. 249-262.

391. Смирнов, И.П. На пути к теории литературы / И.П.Смирнов. Amsterdam, 1987. - 128 pp.

392. Смирнов, И.П. О древнерусской культуре, русской национальной специфике и логике истории / И.П.Смирнов // Wiener Slawistisher Almanah. -Sonderband 28. Wien, 1991. - 296 pp.

393. Смирнов, И.П. Психодиахронологика: психоистория русской литературы от романтизма до наших дней / И.П.Смирнов. М.: Новое литературное обозрение, 1994.-351 с.

394. Смирнов, И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем / И.П.Смирнов. М.: Наука, 1977. - 203 с.

395. Смолярова, Т.И. Аллегорическая метеорология в поэзии Державина (вокруг стихотворения «Радуга» 1806.) / Т.И.Смолярова // Новое литературное обозрение. 2004. - № 66. - С. 139-180.

396. Смолярова, Т.И. Ода в контексте праздника / Т.И.Смолярова // Arbor mundi = Мировое древо. М.: РГГУ, 1988. - Вып. 6. - С. 212-229.

397. Смолярова, Т.И. Ода как здание: (Топика и композиция од Ломоносова) / Т.И.Смолярова // Русская филология. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 1996. -№7-С. 46-57.

398. Смолярова, Т.И. Париж 1928. Ода возвращается в театр / Т.И.Смолярова. -М.: РГГУ, 1999.-132 с.

399. Смолярова, Т.И. "Явись! И бысть". Оптика истории в поздней лирике Державина (History and Narration) / Т.И.Смолярова. Helsinki, 2004.

400. Соколов, Б.М. Руина как граница культурных миров / Б.М. Соколов // Тема руин в культуре и искусстве. Царицынский научный вестник. М., 2003.-Вып. 6.-С. 7-38.

401. Соловьев, B.C. Русская идея / В.С.Соловьев // Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев. СПб.: Наука, 1991. - 311 -340.

402. Соловьев, С.М. История России: в 15т./ С.М.Соловьев. М.: Изд-во АН СССР, 1962-1966.

403. Стенник, Ю.В. Эстетическая мысль в России XVIII века / Ю.В.Стенник // XVIII век. Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1986. - Сб. 15. - С. 37-51.

404. Степанов, В.П. Полемика вокруг Д.И.Фонвизина в период создания «Недоросля» / В.П.Степанов // XVIII век. JL: Наука, Ленингр. отд-ние, 1986.-Сб. 15.-С. 204-229.

405. Стихотворения графа Д.И.Хвостова. СПб., 1834. - Т. 7.

406. Струйский, Н.Е. Еротоиды. Анакреонтические оды / Н.Е.Струйский. -М.: Редакция альманаха «Российский архив», 2003. 175 с.

407. Сумароков, А.П. Избранные произведения / А.П.Сумароков. Л.: Сов. писатель, 1957. - 607 с.

408. Сумароков, А.П. Стихотворения / А.П.Сумароков. Л.: Сов. писатель, 1953.-342 с.

409. Таруашвили, Л.И. Тектоника визуального образа в поэзии античности и христианской Европы: к вопросу о культурно-исторических предпосылках ордерного зодчества / Л.И.Таруашвили. М.: Языки русской культуры, 1998.-376 с.

410. Тименчик, Р.Д. «Медный всадник» в литературном сознании начала XX века / Р.Д.Тименчик // Проблемы пушкиноведения. Рига, 1983. - С.82-102.

411. Томашевский, Б.В. Пушкин: работы разных лет / Б.В.Томашевский. М.: Книга, 1990. - 672 с.

412. Топорков, A.B. Заговоры в русской рукописной традиции XV XIX вв.: история, символика, поэтика / А.Л.Топорков. - М.: Индрик, 2006. - 480 с.

413. Топоров, В.Н. «Бедная Лиза» Карамзина. Опыт прочтения: к двухсотлетию со дня выхода в свет / В.Н.Топоров. М.: Изд. центр РГТУ, 1995.-512 с.

414. Топоров, В.Н. Два «Размышления» Ломоносова в контексте русской поэзии XVIII века / В.Н.Топоров // Поэтика. Стихосложение. Лингвистика. -М.: Азбуковник, 2003. С. 4-18.

415. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное / В.Н.Топоров. М.: Изд. гр. «Прогресс» — «Культура», 1995. - 621 с.

416. Топоров, В.Н. О динамическом контексте трехмерных произведений изобразительного искусства (семиотический аспект). Фальконетовский памятник Петру I / В.Н.Топоров // Лотмановский сборник. М.: О.Г.И.; РГГУ, 1995. - Вып. 1. - С. 420-462.

417. Топоров, В.Н. О ритуале. Введение в проблематику / В.Н.Топоров // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М.: Наука, 1988.-С. 7-61.

418. Топоров, В.Н. Об индоевропейской заговорной традиции (избранные главы) / В.Н.Топоров // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. М.: Наука, 1993. - С.3-103.

419. Топоров, В.Н. Об одном из парадоксов движения. Несколько замечаний о сверх-эмпирическом смысле глагола «стоять», преимущественно в специализированных текстах / В.Н.Топоров // Концепт движения в языке и культуре. М.: Индрик, 1996. - С. 7-89.

420. Топоров, В.Н. Первобытные представления о мире (глава «Царь, первосвященник, поэт. Основной миф») / В.Н.Топоров // Очерки истории естественнонаучных знаний в древности. М.: Наука, 1982. - С. 8-40.

421. Топоров, В.Н. Петербургский текст русской литературы: избранные труды / В.Н.Топоров. СПб.: Искусство, 2003. - 612 с.

422. Тредиаковский, В.К. Стихотворения / В.К.Тредиаковский. Л.: Сов. писатель, 1935. -487 с.

423. Троицкий, В.А. Романтизм в русской литературе 30-х годов XIX века. Проза / В.А.Троицкий // История романтизма в русской литературе: романтизм в русской литературе 20-30-х годов XIX в. (1825 1840). - М.: Наука, 1979.-С. 108-173.

424. Тынянов, Ю.Н. Архаисты и новаторы / Ю.Н.Тынянов. Л.: Прибой, 1929. - 596 с.

425. Тынянов, Ю.Н. Литературный факт / Ю.Н.Тынянов. М.: Высш. шк., 1993.-319 с.

426. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н.Тынянов. -М.: Наука, 1977. С. 227-253.

427. Тютчев, Ф.И. Полное собр.стихотворений: в 2 т./ Ф.И.Тютчев. М. «TERRA» - «TERRA», 1994.

428. Уортман, Р. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии от Петра Велкого до смерти Николая I: пер. с англ. / Р.Уортман. М.: ОГИ, 2002. - 608 с.

429. Успенский, Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI XIX вв.) / Б.А.Успенский. - М.: Гнозис, 1994. - 240 с.

430. Успенский, Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей / Б.А.Успенский. М.: МГУ, 1982. - 245 с.

431. Успенский, Б.А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монарших титулов / Б.А.Успенский. М.: Языки русской культуры, 2000. -140 с.

432. Успенский, Б.А. Царь и патриарх: Харизма власти в России: (Византийская модель и ее русское переосмысление) / Б.А.Успенский. М.: Языки русской культуры, 1998. - 676 с.

433. Успенский, Б.А. Этюды о русской истории / Б.А.Успенский. СПб.: Азбука, 2002. - 473 с.

434. Фарыно, Е. Семиотические аспекты поэзии о живописи / Е.Фарыно // Russian Literature. 1979. - Vol. VII. - P. 65-94.

435. Фаустов, A.A. Авторское поведение в русской литературе: середина XIX в. и на подступах к ней / А.А.Фаустов. Воронеж: Изд-во Воронеж, пед. унта, 1997. - 108 с.

436. Фаустов, A.A. Очерки по характерологии русской литературы: середина XIX века / А.А.Фаустов, С.В.Савинков. Воронеж: Изд-во Воронеж, пед. унта, 1998. - 156 с.

437. Фаустов, A.A. Язык переживания русской литературы: на пути к середине XIX в. / А.А.Фаустов. Воронеж: Изд-во Воронеж, пед. ун-та, 1998. - 125 с.

438. Фейерверки и иллюминации в графике XVIII в. Каталог выставки. Л.: ГРМ, 1978.-96 с.

439. Феноменология искусства. М.: ИФ РАН, 1996. - 236 с.

440. Фигурт, Р. Дискурс о возвышенном в русском сентиментализме: А.Радищев и Н.Карамзин / Р.Фигурт // Русский текст. СПб., 1995. - Вып. 3. -С. 47-59.

441. Флоренский, П.А. Имена: Сочинения / П.А.Флоренский. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 1998. - 912 с.

442. Флоренский, П.А. Общечеловеческие корни идеализма / П.А.Флоренский // Богословский сборник. 1909. - № 3. - С. 409-425.

443. Фомичев, С.А. Драматургия Крылова начала XIX века / С.А.Фомичев // Иван Андреевич Крылов. Проблемы творчества. Л.: Наука, 1975. - С. 130153.

444. Фонвизин, Д.И. Собр. соч.: в 2 т. / Д.И.Фонвизин. Л.: Худож. лит., 1959.

445. Франк-Каменецкий, И.Г. Вода и огонь в библейской поэзии / И.Г.Франк-Каменецкий // Яфетический сборник. III. М.-Л., 1925.

446. Франк-Каменецкий, И.Г. К генезису легенды о Ромео и Юлии / И.Г.Франк-Каменецкий // Русский текст. СПб., 1995. - № 3 - С. 158-177.

447. Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности / О.М.Фрейденберг. -М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 1998. 800 с.

448. Фуко, М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности: пер. с фр. / М.Фуко. М.: Магистериум. Касталь, 1996. - 446 с.

449. Фуко, М. История безумия в классическую эпоху: пер. с фр. / М.Фуко. -СПб.: Университет, книга, 1997. 547 с.

450. Фуко, М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук: пер. с фр. / М.Фуко. СПб.: А - cad, 1994. - 406 с.

451. Фуко, М. Что такое Просвещение: пер. с фр. / М.Фуко // Вестник Московского университета. Филология. 1999. - № 2. - С. 132-149.

452. Фуко, М. Это не трубка: пер. с фр. / М.Фуко. М.: Худож. журн., 1999. -143 с.

453. Хайдеггер, М. Бытие и время / М.Хайдеггер. М.: Ad Marginem, 1997. -452 с.

454. Халле, М. О незамеченном акростихе Державина / М.Халле // International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. 1959. - P. 232-236.

455. Хачатуров, C.C. «Готический вкус» в русской художественной культуре XVIII века / С.С.Хачатуров. М.: Прогресс-Традиция, 1999. - 183 с.

456. Хейзинга, Й. Homo ludens; В тени завтрашнего дня: пер. с нидерл. / И.Хейзинга. М.: Изд. гр. «Прогресс», «Прогресс-Академия», 1992. - 458 с.

457. Херасков, М.М. Эпические творения Михайла Хераскова: Ч. I II. М., 1787.

458. Хогарт, У. Анализ красоты: пер. с англ. / У.Хогарт. Д.: Искусство. Ленингр. отд-ние, 1987. -252 с.

459. Хомяков, A.C. Стихотворения и драмы / А.С.Хомяков. Л.: Сов. писатель, 1969. - 595 с.

460. Хоркаймер, М. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты: пер. с нем. / М.Хоркаймер, А.Адорно. -М.; СПб.: Медиум. Ювента, 1997.

461. Хоружий, С.С. Трансформация славянофильской идеи в XX веке / С.С.Хоружий // Вопросы философии. 1994. - № 11. - С. 52-62.

462. Цивьян, Т.В. Путешествие Одиссея движение по лабиринту / Т.В.Цивьян // Концепт движения в языке и культуре. - М.: Индрик, 1996. -С. 306-324.

463. Чаадаев, П.Я. Сочинения / П.Я.Чаадаев. М.: Правда, 1989. - 655 с.

464. Черная, Л.А. Русская культура переходного времени от средневековья к Новому времени / Л.А.Черная. М.: Языки русской культуры, 1999. - 228 с.

465. Чечот, И.Б. Корабль и флот в портретах Петра I: риторическая культура и особенности эстетики русского корабля первой четверти XVIII в. / И.Б.Чечот

466. Вопросы отечественного и зарубежного искусства. JL: Искусство, 1986. -Вып. 3.

467. Чистов, К.В. Фольклор в русской литературе XVIII века / К.В.Чистов // Русская литература. 1993.- № 1.- С. 149-154.

468. Шайтанов, И.О. Мыслящая муза / И.О.Шайтанов. М.: Прометей, 1989. - 260 с.

469. Шевырев, С.П. Взгляд русского на современное образование Европы / С.П.Шевырев // Москвитянин. 1841. Ч. 1.

470. Шеина, Ю.В. Из истории буколических мотивов в русской литературе / Ю.В.Шеина // Филологические науки. 2001. - № 1. - С. 29-34.

471. Шеллинг, Ф. Философия искусства / Ф.Шеллинг. М.: Мысль, 1999. -607 с.

472. Шенк, Беньямин Ф. Ментальные карты: конструирование географического пространства в Европе от эпохи Просвещения до наших дней / Беньямин Ф.Шенк // Новое литературное обозрение. 2001. - № 52. -С. 42-46.

473. Шенле, А. Между «древней» и «новой» Россией: руины у раннего Карамзина как место "modernity" / А.Шенле // Новое литературное обозрение. 2003. - № 59. - С. 125-141.

474. Шенле, А. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий. 1740-1840 / А.Шенле СПб.: Академический проект, 2004.-272 с.

475. Шервинский, Е.В. Проблема освоения наследия садово-парковой архитектуры / Е.В.Шервинский // Проблемы садово-парковой архитектуры. -М., 1936.

476. Штелин, Я. Записки Якоба Штелина об изящных искусствах в России / Я.Штелин. М.: Искусство, 1990. - Т. 1. - 447 с.

477. Эйхенбаум, Б.М. О прозе. О поэзии / Б.М.Эйхенбаум. Л.: Худ. лит., 1986.-456 с.

478. Экфрасис в русской литературе: сб. трудов Лозаннского симпозиума. -М.:МИК, 2002.-215 с.

479. Экштут, С.А. На службе российскому Левиафану / С.А.Экштут. М.: Прогресс-Традиция, 1998. - 328 с.

480. Элиаде, М. Аспекты мифа: пер. с фр. / М.Элиаде. М.: Королев: Парадигма, Акад. Проект, 2005. - 222 с.

481. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость: пер. с фр. / М.Элиаде. СПб.: Алетейя, 1998. - 249 с.

482. Эльзон, М.Д. О пользе чтения стихов по горизонтали (к истолкованию последнего стихотворения Г.Р.Державина) / М.Д.Эльзон // Русская литература. 2000. - № 3. - С. 81-83.

483. Эпштейн, М.Н. О творческом потенциале русского языка. Грамматика переходности и транзитивное общество / М.Н.Эпштейн // Знамя. 2007. - № З.-С. 193-208.

484. Эпштейн, М.Н. Слово и молчание в русской культуре / М.Н.Эпштейн // Звезда. 2005. - № 10. - С. 202-223.

485. Эпштейн, М.Н. Тело на перекрестке времен. К философии осязания / М.Н.Эпштейн // Вопросы философии. 2005. - № 8. - С. 66-82.

486. Эрн, В.Ф. Сочинения / В.Ф.Эрн. М.: Правда, 1991. - 576 с.

487. Эфрос, A.M. Два века русского искусства / А.М.Эфрос. М.: Искусство, 1969.-304 с.

488. Юнг, К.Г. Ответ Иову / К.Г.Юнг. М.: ACT: Канон, 1995.-352 с.

489. Яковлева, Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени и восприятия) / Е.С.Яковлева. М.: Гнозис, 1994. -334 с.

490. Ямпольский, М.Б. Демон и лабиринт (Диаграммы, деформации, мимесис) / М.Б.Ямпольский. -М.: Новое литературное обозрение, 1996. 335 с.

491. Ямпольский, М.Б. Наблюдатель. Очерки истории видения / М.Б.Ямпольский. М.: Ad Marginem, 2000. - 287 с.

492. Ямпольский, М.Б. О близком (Очерки немиметического зрения) / М.Б.Ямпольский. М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 240 с.

493. Ямпольский, М.Б. Триумф и изгнание / М.Б.Ямпольский // Наука и религия.-2001.- № 12. С.19-21.

494. Ямпольский, М.Б. Физиология символического. Книга 1. Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима / М.Б.Ямпольский. М.: Новое литературное обозрение, 2004. — 807 с.

495. Ямпольский, М.Б. «Я не увижу знаменитой Федры.»: заметки о репрезентации смерти в барочной трагедии / М.Б.Ямпольский // Новое литературное обозрение. 2000. - № 4. - С. 5-42.

496. Kjetsaa, Y. Lomonosov's Sound Characteristics // Scando-Slavica. -Copenhagen, 1974. Т. XX. - P. 26-42.

497. Man, de P. The Rhetoric of Blindness: Jacques Derrida's Reading of Rousseau // Man de P. Blindness and Insight. Esseys in the Rhetoric of Contemporary Criticism. -N.Y.: Oxford University Press, 1971.

498. Mitchell, W. Thomas Picture Theory: Essays on Verbal and Visual Representation. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1994.