автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.13
диссертация на тему: Язык и знак в прагматизме

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата философских наук Кирющенко, Виталий Владимирович

Введение

0.1. Семиотика и философия языка

0.2 Цели, -задачи, методология и источники исследования

ГЛАВА 1. НАЧЛЛА ПРАГМАТИЗМА

1.1 Четыре неспособности

1.2 Что такое знак

1.2.1 Семиотика и семиология

1.2.2 Семиотика и глоссематика

1.2.3 йнак как форма и условие языка.

К семиотической интерпретации проблемы воображения

1.2.4 Форма и история

1.2.5 Прагматизм и феноменология

ГЛАВА 2. О НОВОМ СПИСКЕ КАТЕГОРИЙ

2.1 Категории

2.1.1 Некоторые факты предыстории

2.1.2 Общий предварительный отчет

2.1.3 Классификация знаков

2.2 Качество

2.2.1 Повторять

2.2.2 Повторение и непрерывность

2.2.3 Метафора

2.3 Отношение

2.3.1 Указывать. Пространственно-временной • смысл существования

2.3.2 Существование в языке

2.3.3 Язык, интерпретация и конвенция

2.3.4 Понятие языка и теория интенциональности Д. Серля

2.3.5 Указательность и проблема автора

2.4 Репрезентация

2.4.1 Интерпретировать

2.4.2 Бремя интерпретации

2.4.3 Познание и реальность

2.4.4 Человек-знак

ГЛАВА 3. ПРЛГМЛТИЦИЗМ

3.1 Максима прагматизма

3.1.1 Понятие практических следствий

3.1.2 К проблеме соотношения этики и логики в прагматизме

3.1.3 К проблеме прагматической эстетики художественного текста

3.2 Прагматизм и пост-аналитика

3.3 Язык и знак 155 Заключение 159 Библиография

Введение

0.1 Семиотика и философия языка

Говорят, что «семиотика есть наука о знаках и, следовательно, о языке». Говоря это, однако, всего лишь хотят отделаться от вопроса, поскольку тем самым в уравнение с двумя неизвестными добавляют еще и третье. Подобного рода эзотерическая алгебра используется, как правило, лишь для того, чтобы скрыть неспособность сколько-нибудь точно определить предмет за миной «ученого незнания» или выдать ее за очередное свидетельство в пользу объективной невозможности дать исчерпывающее решение. — Говоря о семиотике как о «науке о языке», мы просто делаем указательный жест, т. е. не говорим ровным счетом ничего, опуская еще одну пустую меру в хранилище нечто, относительно чего существует невесомое и молчаливое согласие всех, которое, еще со времен Витгенштейна, привыкли называть «очевидностью».

Однако, ограничиваясь в определении простым указанием, мы отказываем очевидности в глубине. И даже если, устав, наконец, скользить по поверхности, мы решаемся создать иерархию и говорим теперь уже о мысли в языке, это неизбежно наталкивает нас на тот факт, что «вложив» в язык — в то, что мы здесь и сейчас согласились называть языком — некоторую предметность, мы получаем всегда уже готовую картину, всегда уже размеченное поле знания. Более того, оказывается, что эта размеченность определяет саму нашу способность мыслить и наблюдать, и всякое сомнение, всякая попытка ее редукции или вопроса, выносящего ее «за скобки», оборачивается —- не иначе как по ошибке — ничем иным, как новым «поворотом к языку».

На протяжении всего XX века философия обнаруживала неослабевающий интерес к вопросу о языке. Обращаясь к проблеме языка, Витгенштейн отводит философии роль универсального «терапевта», герменевтика настоятельно предписывает не забывать о некоей «сути дела», а теория коммуникации требует учитывать намерения собеседника. Но правила пользования естественным языком могут получить достойное объяснение лишь в результате успешного полевого исследования, универсум человеческих намерений оказывается несоизмеримо богаче любой возможной классификации, соответствие сообщения некоторому положению дел вообще врад ли возможно удостоверить, а согласие участвующих в разговоре требует особого соразмерения теории значения и теории субъективности. Существенным, кроме прочих, оказывается и то обстоятельство, что любое подобное теоретизирование имеет своеобразное представление о собственном предмете, который, таким образом, никак не может быть осмыслен как некий общий предмет. Но неопределенность предмета означает его «несоизмеримость», т. е. превращает его из предмета метафизики в предмет терминологической эквилибристики — и это простое правило нельзя не учитывать. Б противном случае само понятие языка оказывается избыточным, а любое исходящее из него мнение превращается в непримиримую позицию. Как следствие, всякое философствование по поводу языка всегда готово высказать серьезный упрек любому другому, так что их (исторически) совместная «теоретическая жизнь» постоянно находится под угрозой. Высказываемые взаимные упреки зачастую бывают достаточно болезненны для противной стороны. Представляется, например, действительно не вполне лишенным оснований, что если сообщающий ради достижения истины отказывается от привилегий собственной точки зрения, вместе с тем он снимает с себя и ответственность за последствия, даже если и полагает, что не делает этого. Как отмечает Ю. Хабермас,1 в подобным образом трактуемой герменевтике «метод» выступает чем-то противоположным «истине»; так что возникает необходимость в теории, которая могла бы предложить менее конфликтные отношения между ними. Утверждение самоочевидности события понимания, к которому можно подвести разговор как бы изнутри, пренебрегая при этом разницей в словарях и убеладениях — утверждение по меньшей мере рискованное. Ведь это равнозначно тому, чтобы сказать, что Абсолют очевиден уже просто потому, что абсолютен.

Превратившись в одну из основных тем современной философии, «язык» становится главным поставщиком очевидности, тем самым властно указывая исследователю его место. Вместе с тем, представая в качестве предмета исследования, он всякий раз обнаруживает некий не редуцируемый остаток, который принимает на себя роль «продуктивной тавтологии», «внутренней формы», или берет на себя роль трансцендентального условия.

1 Хабермас Ю. Реконструктивные и понимающие науки об обществе. //

Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб. 2000. С. 34-38.

И правда, в том, что мы привычно именуем «этикой», «политикой» или «антропологией», уже присутствует некоторая понятность. Но подобная понятность, ясность как нечто, формирующее тематическое поле любого возможного высказывания, уже не отсылает ни к трансцендентальному синтезу, ни к идеям. Мы собираем действительность как некую головоломку при помощи высказываний, теорий, подсчета фактов или знаков ее — действительности — присутствия. Мы также всегда вынуждены учесть, что для «нормального» хода наших мыслей необходимо, чтобы разные по форме фрагменты головоломки были частями целого; чтобы существовала некая высшая риторика, а еще вернее — подлежащая как мысли, так и языку указательность, размечающая и стягивающая части общей картины; при этом мы сталкиваемся с тем, что вопрос о форме этих частей оборачивается вопросом о мотивах слов и поступков, а вопрос об их материи становится вопросом о воспроизведенном в естественном языке чувственном восприятии самого собирающего. Б этом случае, вопрос «из каких частей состоят наши чувства и наши мысли?» — это уже вопрос не об идеях, но о том, что принято называть убеждениями, желаниями, намерениями, воспоминаниями. Мы получаем новую предметность, которая задает всякую другую просто потому, что, обретаясь в качестве предмета исследования, одновременно является всеобщей средой. Именно благодаря этой предуготованности или размеченности путь, который мы проделываем, задаваясь вопросом о языке, — это путь по очень знакомой местности, это тропа, с которой невозможно сбиться, что, с одной стороны, есть повод для лени, а с другой — для известного удивления.

Стараниями постструктурализма — после выхода основных работ М. Фуко, Р. Барта, Ж. Бодрийяра и др. — референциальная функция естественного языка как предмет исследования окончательно утеряла былую значимость, уступив место функции дискурсивной. Восприятием и суждением управляет дискурс, в свою очередь подчиненный анонимной Истории. Восприятие и суладение по-прежнему руководствуются, помимо прочего, некоторой аналогией вещей и понятий, но принцип всякой аналогии при подобном положении дел устанавливается уже не на основании родо-видовой диалектики, а исходя из некоторых внутренних правил, благодаря трансформации наивной эмпирической достоверности («это так выглядит») в достоверность коннотативную, или идеологическую.

В одной из своих программных статей Луи Ельмслев писал, что язык в полной мере проявляет себя лишь там и тогда, где и когда «разум вступает в борьбу с жизнью».1 Б этом смысле, вполне следуя духу данной статьи, можно сказать, что философия не только не изучает, но также и совершенно не пользуется языком, или, точнее, то, чем она пользуется, представляет собой вовсе не язык, а нечто совершенно дру- : roe. Б той же работе Ельмслев дает достаточно точное определение проблемы: язык, даже если он является объектом научного изучения, оказывается не целью, а средством: средством познания, основной объект которого лежит вне самого языка, хотя, возможно, этот объект полностью достижим только через язык; причем само исследование строится на основе иных предпосылок, чем те, которые требуются языком. Язык становится средством трансцендентного познания (в собственном и этимологическом смысле слова трансцендентный), а не целью имманентного знания. Так, физическое и физиологическое описание звуков речи легко вырождается в чистую физику или чистую физиологию, а психологическое и логическое описание знаков (слов и предложений) — в чистую психологию, логику и онтологию, в результате чего исходный лингвистический пункт выпадает ' из поля зрения.

Однако выпадение упомянутого «исходного лингвистического пункта» представляется нам не досадным недоразумением, требующим исправления, и не некоторой непонятной «загадкой», а явлением вполне естественным и на первых шагах даже полезным. За вычетом понятия знака, которое, чтобы законным образом выйти за пределы лингвистики и математической теории связи, должно претерпеть достаточно существенную трансформацию, данное определение, точнее, вводное замечание Ельмслева, приобретающее для нас силу определения, вплотную приближает нас к сквозному тезису данной работы. Суть последнего в том, что с точки зрения собственно семиотики «язык» — в том смысле, который она вкладывает в это понятие, — вопреки самым разным теори- * ям, и в том числе известной гипотезе Сепира-Уорфа, обнаруживает себя как нечто, выступающее в отношении феномена коммуникации только

1 Ельмслев П. Пролегомены к теории языка. // Зарубежная лингвистика. М. 1999. Вып. 1. С. 131.

2 Там же. С. 132. вторым, не вполне самостоятельным определяющим. Под языком здесь подразумевается инструмент, который следует лишь иметь в виду или особым образом учитывать. — Инструмент этот существует и распределяет сущее не самостоятельно и лишь отчасти по доверенности мысли и может всего лишь обналичить некоторую повторяемость опыта, «указа-тельность» мысли и «привычность» среды, которые на деле обеспечиваются фундаментальным событием знака.

Цель работы, таким образом, в значительной степени состоит в попытке семиотической рефлексии над проблемой языка как проблемой места, вдруг оставшегося незанятым, места, долгое время составлявшего своего рода «мертвый угол», который, впрочем, образовался не ввиду какого-то изначального дефекта оптических средств философии, а скорее по причине ее, так сказать, терминологической неустроенности.

Мы попытаемся избавиться от этой неустроенности, предприняв краткое рассмотрение некоторых семиотических концепций современности, предлагаемых теоретической лингвистикой, аналитической философией и — что в нашем случае наиболее важно, — прагматизмом. Бзяв за основание нашей интерпретации исходный и, вместе с тем, наиболее радикальный вариант последнего, мы проследим, как semiosis, пропитывая собой естественный язык, захватывая всю сферу человеческого опыта, превращая в знак даже самого человека, создает нечто совершенно новое. Действуя как тотальный механизм, он, вместе с тем, отнюдь не выступает как некая унифицирующая машина. Его тотальность не репрессивна; скорее, она в чем-то напоминает принцип складки, разворачивающейся и сворачивающейся в бесконечность. Раскрывая подлинный смысл интерсубъективности, прагматическая семиотика открывает перед человеком возможность еще раз критически переосмыслить себя и отказаться от многих преследовавших его предрассудков.

0.2 Цепи, задачи, методология и источники исследования

В свете вышеизложенного общая цель исследования определяется как развернутая экспозиция прагматизма в его исходном варианте, а также изложение его теоретических предпосылок и основных фактов ? истории его развития с 1857 по 1903 г. Данная цель предполагает решение следующих задач.

1. Краткий анализ некоторых проблем философии языка, семиотики культуры и теоретической лингвистики с позиций прагматической семиотики. Общая формулировка понятия знака в прагматизме, семиологии, формализме, глоссематике.

2. Краткое изложение содержания и подробный историко-философский анализ наиболее известных статей самого Ч. Пирса, а также некоторых издательских компиляций более позднего времени.

3. Развернутая интерпретация трех семиотических Категорий.

4. Прояснение основных понятий прагматизма и подробный анализ понятий коммуникации и конвенции в прагматизме.

5. Экспозиция прагматизма как учения, пытающегося определить стратегии понимания в рамках методологии естественных наук и, тем самым, формулирующего оригинальный метод исследования культуры.

Методологической основой исследования является ретроспективный анализ проблем философии культуры, философии науки и семиотики, который позволяет реконструировать прагматизм как систему. Б диссертации использовался опыт попыток подобной реконструкции в таких работах, как Feibleman J. К An Introduction to Peirce's philosophy interpreted as a system. London, I960; Murphey M. G. The Development of Peirce's Philosophy. Cambridge, 1961; Wiener P. Evolution and the Founders of Pragmatism. Cambridge, 1949 и др.

Источниками автору служат осуществленные им совместно с коллегами переводы на русский язык ряда работ Пирса, собранные в 4-х томах, а также наиболее известные из монографий российских и зарубежных авторов. Со времени выхода в свет первых томов наиболее авторитетного на сегодняшний день кембриджского собрания сочинений Чарльза Пирса Collected Papers появилось достаточно большое количество монографий американских и европейских исследователей, предлагающих самые разные версии истории развития прагматизма и его теоретических предпосылок. Помимо чисто исследовательских работ известно большое количество оригинальных интерпретаций. Некоторые, как, например, К.-О. Апель, рассматривают прагматизм как семиотическую интерпретацию трансцендентальной философии И. Канта;1 другие видят в его основателе последовательного эмпирициста;2 третьи пыта

1 См.: Apel К, -О. Toward a Transformation of Philosophy, London, 1980.

2 См., например, Buchler J. Charles Peirce's Empiricism, flew York, 1966. ются использовать его идеи в текстологии и теории коммуникации.1 Семиотические идеи Пирса находят широкое применение в современной лингвистике;2 прагматизм, безусловно, также является важной вехой в развитии философии науки.

1 См.: Eco U, The Limits of Interpretation, Indianapolis, 1990.

2 См., например, Jacobson R. Quest for the Essence of Language, in: Selected writings, II, World and Language. The Hague, 1971; Morris Ch. Foundations of theory of signs. Chicago, 1938; Sapiro M. The Sense of Grammar: Language as Semeiotic. Indianapolis, 1983.

3 См., например, Popper К. Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Oxford, 1972.

ГЛАВА 1. НАЧАЛА ПРАГМАТИЗМА 1.1 Четыре неспособности

Исследования Чарльза Пирса наряду с работами Уильяма Джеймса и Джона Дьюи знаменуют собой целую эпоху философской истории. Эпоха эта, с одной стороны, в значительной степени воплощает в себе духовное наследие американского трансцендентализма, а с другой — исторически предшествует началу «философской эмиграции » из Европы в Америку. Данный период без преувеличения можно назвать «осевым временем» развития собственно американской мысли. Однако в той части ее, которая касается философии Чарльза Пирса, составляющей, вне всяких сомнений, ее исходный, «родовой» момент, она по сей день остается малоизученным наследством, лишь от случая к случаю востребуе-мым в философии науки и аналитической традиции. Работы Джеймса, Шиллера, Пирса и еще нескольких авторов часто объединяют под общим титулом «прагматизм» — несмотря на то, что сам Пирс всегда предпочитал оставаться в одиночестве.

Мы начнем наше исследование с предварительного прояснения некоторых методологических оснований прагматизма, введя рад используемых в нем основополагающих понятий — таких, как подобие, переживание, знак, убеждение, привычка и др., — более подробная интерпретация которых будет дана в следующих разделах. Основываясь на данном проясняющем введении, мы в дальнейшем предпримем попытку рассмотрения прагматической семиотики в свете некоторых понятий современной лингвистики, чтобы затем перейти к подробному разбору предложенного Пирсом списка Категорий.

1 Поскольку термин «прагматизм» после 1903 г. все больше стал ассоциироваться с именами Джеймса, Дьюи, Шиллера и Папини, Пирс решил его изменить. Особенно Пирсу не понравилась популяризация прагматизма Джеймсом, так что он придумал новое название для своих идей — прагматицизм. Он говорил, что это название звучит достаточно безобразно, чтобы ни у кого уже не могло возникнуть желания его присвоить. (СР 5.414). Надо сказать, что еще раньше, одновременно с Пирсом некоторые собственные идеи называл «прагматизмом» также французский философ Морис Блондель.

Итак, указанная эпоха представляет собой классический период американской философии (вторая половина XIX — начало XX вв.), который формально характеризуется, прежде всего, ревизией базовых методологических принципов европейского рационализма. Последняя, в форме уже прямого отречения, является отправной точкой гносеологии Пирса.

Хорошо известно, что идеи, популярно изложенные Пирсом в ряде статей на страницах таких изданий, как Journal of Spéculative Philosophy и Popular Science Monthly, во многом перекликались с положениями, которых придерживались самые разные мыслители начиная уже с середины XIX в., но именно Пирс впервые придал им четкий и законченный вид, сформулировав в результате оригинальную теорию познания, ставшую идейным фундаментом его прагматической семиотики.1 Первая из этих статей, «Закрепление убеждении» (Fixation of Belief)2, послужила, по мнению исследователей, отправной точкой сформулированной Пирсом в более поздний период «теории исследования» (theory of inquiry). В принципе данную работу принято рассматривать в качестве попытки примирения конфликтующих друг с другом постулатов религии и положений естественной науки, — в особенности учитывая то, как эти постулаты и положения сосуществуют в эволюционной теории Ч. Дарвина. При этом, однако, нельзя не учитывать два момента. Во-первых, центральное для упомянутой работы понятие убещдения — как установки, в опоре на которую человек обнаруживает готовность совершить то или иное действие, — Пирс, как полагают, позаимствовал у психолога Александра Бена (по другим источникам — у Т. Рида);3 во-вторых. Пирс понимал

1 Наиболее адекватный, на наш взгляд, отчет об основных разногласиях между прагматизмом и философией картезианского направления представлен в Scheffler I. Four Pragmatists: A Critical Introduction to Peirce, James, Mead and Dewey. New York, 1974.

2 Popular Science Monthly, vol. 12, 1877. «Закрепление убеждения», исходный французский вариант которой был напечатан в Revue Philosophique (Но. 6-7, 1877), является первой из шести статей, позже объединенных под общим названием «Пояснения к логике науки» (Illustrations of the Logic of Science).

3 Подробнее об этом см.: Skagestad P. The road of Inquiry: Charles Peirce's Pragmatic Realism. Hew York, 1981. P. 30-46; Murphey M. G. Kant's Children: The Cambridge Pragmatists, in: Transactions of the Charles S. Peirce Society, 4. Cambridge, 1968; Fish M, Alexander Bain and the Qenealogy of Pragmatism, in: Journal of the History of Ideas, 15. ïïew York, 1954; Wiener P. Evolution and the Founders of Pragmatism. Cambridge, 1949. эволюционизм вообще как направление, которое должно вновь восстановить утверждавшуюся, по его мнению, еще в метафизике Аристотеля и позднее в ее схоластических интерпретациях у Фомы Аквинского и Дунса Скота идею закона как «энергетически присутствующей» (епещ/'г-тф в мире разумности. Бее основные теории органической эволюции, как он полагал, имеют свои параллели и в других областях эволюционного процесса; в этом смысле к некоторым моментам развития научного знания вообще, и к идее научного закона в частности он считал при-ложимой в равной степени как теорию Дарвина, так и теорию Тамарка. Кроме того, в качестве иллюстрации эволюционного понятия закона Пирс также рассматривал и философию Гассенди. Такое принятие эволюционизма не столько в качестве отдельной теории, сколько как в целом верного направления мысли тесно связано с излюбленным Пирсом представлением об исторической непрерывности и, в то же время, объективной реальности общих идей. Попытка интерпретации схоластического реализма Дунса Скота при помощи фундаментального для эволюционизма понятия непрерывности нашла свое наиболее отчетливое выражение в так называемой «максиме прагматизма», рассмотрение которой будет предпринято нами позже в главе «Прагматицизм».1 Здесь остается лишь добавить, что знаменателен и тот факт, что, пожалуй, наиболее радикальный и последовательный приверженец цдей прагматизма, Карл Поппер, разворачивая свою эпистемологию объективного знания, применяет к цдее научного прогресса именно эволюционную теорию Чарльза Дарвина.

Так или иначе, в корпусе работ, в настоящее время известном как «теория познания 1868 г.», Пирс выдвигает ряд критических положений, направленных против картезианского «фуцдаментального сомнения», а также цдеи Декарта о непосредственном, или интуитивном знании, суть которой, как известно, в том, что человеку дарована способность ясного и отчетливого умозрения, интуиции — такого положения мысли, при котором интеллекту доступно ясное, ничем не опосредованное знание необходимой связи вещей.

1 См. также вводную ремарку и разделы III-IV писем Пирса Сэмуэлю П. Лэнгди в Пирс Ч. Логические основания теории знаков. СПб. 2000 (в дальнейшем — 73). С. 224-228, 251-256.

2 См.: Popper К. Objective Knowledge: An Evolutionary Approach. Oxford, 1972.

Сомнение, по Пирсу, всегда уже имеет для сознания своей отправной точкой некую очевидность; оно лишено познавательной действенности в том смысле, в котором ею наделен всякий метод познания.1 Напротив, оно представляет собой неизбежное препятствие, преодолеваемое на пути обретения устойчивого мотива, или, в терминологии Пирса, «состояния убеледения» (state of belief) — состояния, характеризующегося устойчивой референцией к какому-либо действию или типу действия. Под очевидностью же подразумевается только освобожденность от актуального сомнения, — своего рода контекст определенного действия или мысли, вневременная (не переживаемая как нечто временное) установка определяемого убеждением сознания.

Пирс не приравнивает убеждение к знанию истины. Скорее первое — при соблюдении определенных условий — является единственно возможной формой расположенности (disposition)2 ко второй.

Ввиду особой природы, которой обладает убеждение, здесь также необходимо сказать о различении понятий истинного и реального, которое в упрощенном виде дается У. Джеймсом: убеждение есть (или бывает) истиной о реальности. При этом истинность идеи с точки зрения прагматиста вовсе не является поводом для того, чтобы утверждать ее соответствие реальности ввиду невозможности определить в чем, собственно, состоит это соответствие. Убеждение есть истинный проводник или некоторого рода усилие на пути к реальному, причем истинный «не только для нас одних».

Еще более популярно эта идея, на которую, несмотря на ее очевидную простоту и столь же очевидную справедливость, так мало еще обращает внимание как философия, так и политика, сформулирована в книге американского исследователя Д. Смита «Дух американской философии»:

1 Journal of Speculative Philosophy, vol. 2, 1868; Ч. Пирс. Начала прагматизма. СПб. 2000 (в дальнейшем — ЯЛ). С. 10-50.

2 Термин «диспозиция», кроме того, что он означает расположение, раз-мещенность в определенном порядке, способность свободно располагать собой и т. д., как и некоторые другие термины, Пирс использует в его юридическом значении, имея в виду нечто, являющееся выражением права участников договора в оговоренных ситуациях действовать по своему усмотрению.

3 См.: Джеймс У. Прагматистский взгляд на истину и его неверные толкования. // Боля к вере. М. 1997. С. 347-351.

Поскольку все мы обладаем способностью вводить в заблуждение — самих себя с тем же успехом, что и тех, кто нас окружает, — убеждение должно иметь при себе некоторые абсолютно открытые (overt) публичные знаки; всегда должна существовать возможность подвергнуть его проверке. Его существование не может быть ограничено внутренними или приватными тайниками сознания. Нам необходимо обладание некоторого рода общедоступным способом выяснения на предмет того, действительно ли мы убеждены в данной идее или доктрине».

Определенный порядок мысли всегда указывает на невозможность существования абсолютно изолированных фактов (в том числе, и фактов, которые, как говорит Джеймс, суть «только для нас одних»), так что если мы не можем утверладать ложность пропозиции, мы говорим, что пропозиция возможна. Убеждение, допускающее такую возможность, опирается в этом допущении на идею существования обладающих общей природой реальных объектов, которые могут быть либо модусами детерминации частного, либо «реальными смутными» (real vagues1), и которые в случае непринятия пропозиции должны быть приведены в со-ответсшующий порадок, эту возможность исключающий.

Пирс приводит следующий пример. Некий алмаз выкристаллизовался на ватной подушечке ювелира, но успел сгореть до того, как достаточно прочное острие смогло сделать на нем надрез. И если мы должны решить, был алмаз реально твердым или нет, то вопрос не в том, что случилось на самом деле (did happen), но в том, было бы или нет это применимо к тому или иному типу поведения, результативность которого должна зависеть от того, сопротивлялась бы или нет поверхность алмаза попытке нанести надрез; или вели бы или нет все другие логические средства определения того, как результат должен быть классифицирован, к выводу, который <.> представлял бы собой убеждение, единственно способное быть результатом исследования, продолжавшегося достаточно долго>.

Кроме того, в данном случае убеждение опирается на то, что существ вуют другие свойства алмаза, связанные с твердостью, так как, подобно

1 Smith J. Е. The Spirit of American Philosophy. Albany, 1983. P. 18.

2 Пояснения к данному понятию, с которым мы еще столкнемся в главе «Прагматицизм», см.: CP 5.453 слл., а также дополнение к статье «Вопросы прагматицизма» в НП С. 210-219 (CP 5.505-8, 511-16, 523-5).

3 CP 5.453. твердости, свидетельствуют, например, о высокой степени полимеризации молекулы, что позволяет говорить также о некотором реальном отношении между алмазами вообще.

Далее. Различение убеждения и знания истины с необходимостью следует из данного Пирсом определения знакового процесса. Б соответствии с его знаковой теорией, хотя знак и обладает некоторой постоянной «диспозитивной» характеристикой, содержание, или смысл (purport) знака, тем не менее, представляет собой динамический объект — то, посредством чего всегда происходит репрезентация другого смысла. Отсюда, знаковый процесс является процессом бесконечной цепи интерпретаций, где смысл — диалектический момент этой цепи и, следовательно, не может служить выражением непосредственного знания, знания истины: не существует наличной действительной мысли (которая есть не более чем чистое переживание), имеющей какое бы то ни было значение, какую бы то ни было интеллектуальную ценность; ибо таковая заключена не в том, что есть мысль в действительности, но в том, с чем эта мысль может быть согласована в репрезентации мыслей за ней сле,дующ,их; таким образом, значение какой-либо мысли есть нечто всецело виртуальное.

Понятие виртуального (virtual) в том смысле, который придавал ему Пирс, требует некоторого пояснения. «Виртуальное» следует отличать от его мнимых эквивалентов (вроде «предположительного», «потенциального», «возможного» и т. д.), так как они представляют собой варианты того неверного понимания данного схоластического термина, против которого Пирс не раз выступал. Определение этого понятия, данное им в Болдуиновском «Словаре Философии и Психологии», выгладит следующим образом: (1) Виртуальное X (где X— имя нарицательное) есть нечто, что не есть X но что обладает действенностью (virtus) X. Таково собственное значение этого слова, однако (2) его всерьез путают с «потенциальным», значение которого «виртуальному» почти противоположно. Ибо потенциальное X обладает природой X, но лишено актуальной действенности X. Так, виртуальная скорость есть нечто — не скорость, но перемещение, — эквива

1 CP 5.289. О понятии переживания (feeling) у Пирса см. компиляцию «Принципы феноменологии» (Principles of Phenomenology): Philosophical Writings of Peirce. Hew York, 1955. P. 74-98. лентное скорости в формуле: «что приобретается в скорости, то теряется в силе».

Итак, знак есть динамическая и виртуальная единица. Но значение репрезентирующего смысл знака в то же время само является знаком (thought-sign), в который первый должен быть переведен.1 Познание, таким образом, представляется постижением знаковой действительности, особенность которого в том, что в познающем уме ни в какой момент времени нет относительно этой действительности ни знания, ни представления, но и знание и представление есть в отношениях между состояниями познающего ее ума в различные моменты времени.2 Б силу этого, устойчивое состояние, позиция или установка, от имени которой выговаривает себя некое знание, основана не на знании истины в «естественном свете разума», а на убеждении. Прагматическим выражением убеждения выступает «привычка» (habit) — комплекс устойчивых мотиваций, через которые убеладение обращено к сознательному действию и которые не ориентированы на некое последнее основание. По Пирсу, нет никакого знания, непосредственно определенного трансцендентным объектом, ибо цепь опосредований не может быть сведена к окончательной причине, о которой ничего не известно.

Результирующие положения теории познания Пирса изложены им в статье «Некоторые последствия четырех неспособностей» (Some Consequences of Four Incapacities). Они таковы:

1) У нас нет такой способности, как Интроспекция, всякое же познание внутреннего мира выводится при помощи гипотетического рассуждения, основанного на нашем знании внешних фактов.

2) У нас нет такой способности, как Интуиция, так что всякое знание логически детерминировано предыдущими знаниями.

3) У нас нет способности мыслить без посредства знаков.

4) У нас нет понятия абсолютно непознаваемого.

1 Ibid. 4.132. Так, различая в своей общей семиотической теории материальное качество знака, его репрезентативную функцию, его объект и смысл, Пирс, вместе с тем, первым указал и на место знака в самой мыслительной деятельности. Положение о «мысли-знаке», служит одним из оснований его теории бесконечного семиозиса.

2 Ibid. 5.289.

3 Ibid. 5.265; НП С. 12-13.

Следует отметить, что первая из неспособностей — неспособность к интроспекции — вовсе не означает полную невозможность самопознания, но лишь ставит условие, в соответствии с которым, если самопознание все же имеет место, оно не может носить ни прямой, ни окончательный характер.

Вторая неспособность говорит о том, что разум не обладает интеллектуальной интуицией или «естественным светом», в котором является непосредственное знание, так как позиция убеждения уэ. знания прагматически и семантически относительна:

Вещь внешнего мира несомненна, когда реальная вещь внешнего мира предстает как объект мысли. Но, так или иначе, поскольку таковая мысль определена предыдущей мыслью о том же самом объекте, она лишь от~ сылает к вещи через посредство денотации этой предыдущей мысли.

Отношение мысли-знака к объекту всегда есть отношение этой мысли к другой мысли об этом объекте. Другими словами, Пирс пытается показать невозможность существования первых посылок умозаключения, которые были бы даны интуитивно. Но в результате его рассмотрения получается, что ясного аргумента против существования первых посылок нет,- поэтому одна из задач прагматической семиотики состоит в том, чтобы показать, что первые посылки негарантированны, и что знание, так или иначе, может обходиться без них.2 Пирс также отмечает, что ошибку Декарта разделяют и его критики — эмпирицисты, для которых роль первых посылок исполняют не рациональные интуиции, а непосредственные чувственные переживания. По Пирсу, никакое ощущение не является первым впечатлением чувств, поскольку сами наши восприятия уже суть результаты когнитивной деятельности».

1 11)1(1. 5.283.

2 Решение этой задачи, как нам представляется, в наиболее ясном виде дано Пирсом в статье «О новом списке Категорий», логическим результатом которой является сформулированное Пирсом определение интерпре-танта. См.: СР 1.545-559; Пирс Ч. Принципы философии. СПб. 2001. (в дальнейшем — ПФ) Т. II. С. 186-201. Общий разбор упомянутой статьи см. в настоящем исследовании гл. «Категории», раздел «Краткий предварительный отчет».

3 СР 5.416.

Всякому ощущению, впечатлению и восприятию уже предшествует определенный интеллектуальный опыт, знание. Всякое ощущение, как и всякая мысль — всегда уже результат опосредования, или знак некоторой другой мысли. Ощущение неотделимо от мышления, в каладом ощущении содержится элемент мысли, и в каждой мысли есть элемент ощущения.

Третий тезис Пирса сводится к тому, что любая возможная репрезентация не может быть наделена никаким смыслом, если она не способна к тому, чтобы быть интерпретируемой в качестве знака, замещающего некоторый объект, каковой объект также может быть представлен в качестве некоторой репрезентации, и т. д. Нетрудно заметить, что этот тезис является не чем иным, как обобщением первых двух в определении знака, к разбору которого мы приступим в следующей главе: знание есть последовательность выводов, косвенно сообщающих нечто об объектах, репрезентируемых посредством замещающих эти объекты знаков. При этом мы не можем предоставить ясный аргумент против возможности полного совпадения объекта и его репрезентации, но сама идея этого совпадения не может быть осмыслена в терминах субъективности, т. е. не может стать в полном смысле очевидным событием, и доступна разуму лишь как регулятивная гипотеза, в основании которой лежит представление о некотором коммуникативном сообществе. Иными словами, нечто не может быть рассмотрено в качестве знака, если это нечто не может стать объектом интерсубъективной интерпретации.

Четвертая неспособность является логическим следствием первых трех; она указывает на то, что понятие об объекте возможно лишь как понятие о возможном объекте знания. Понять, действительно ли нечто необъяснимо, можно только на основании рассуждения посредством знаков, или некоторого опосредования. Непознаваемое же, т. е. не доступное для объяснения, является результатом опосредования, но при этом само опосредованию не подлежит, т. е. не познается. Поэтому любое приложенное к непознаваемой вещи понятие является избыточным,

1 Исследователи высказывают предположение о том, что именно этому положению, впервые получившему логическое обоснование у Пирса, обязаны некоторые выводы позднего Витгенштейна относительно цдеи так называемого «приватного языка». Сам Витгенштейн, вероятно, не был знаком с оригиналом, но мог воспринять некоторые из высказанных в нем идей в пересказе своего друга П. Ф. Рамсея, известного почитателя философии Ч. Пирса (см.: Skagestad P. Op. cit. Р. 24). и как таковая эта вещь не существует. Иными словами, нет никакого смысла в том, чтобы определять вещь как непознаваемую. Данный тезис, в свою очередь, как мы еще сможем в этом убедиться, имеет в прагматизме своим непременным следствием тот факт, что вещь, которую мы не можем сделать возможным объектом знания, является нереальной.

1.2 Что такое знак

1.2.1 Семиотика и семиология

История современной мысли знает два фундаментальных семиотических проекта. Один из них, наиболее известный, принадлежит швейцарскому лингвисту Фердинанду де Соссюру, автором другого является американский логик Чарльз Сандерс Пирс. Б соответствии с концепцией первого условием возможности коммуникации выступает идеальная и недоступная для прямого наблюдения система знаков, которую де Сос-сюр называет «языком». Знак, как следует из данного им определения, представляет собой условную единицу, системообразующий сегмент, соединяющий «план смутных понятий» и «неопределенный план звучаний».1 Б точном смысле наличие этого сегмента дает о себе знать только в нашей способности различать отдельные понятия (означаемые) и ассоциативно связанные с ними «акустические образы» (означающие). Знак является посредником между первыми и вторыми: с одной стороны, он учреладает между ними лишенную какой бы то ни было мотивации внутреннюю ассоциативную связь, а с другой — устанавливает внешнюю систему различий между скрепленными ассоциацией целыми элементами. Такая структура позволяет де Соссюру заключить, что язык невозможно свести к простому перечню строго фиксированных названий. Изначальной «данностью» структуры является аморфная и двойственная (смутные понятия/неопределенные звучания) психическая материя, которая, посредством двух перечисленных выше взаимосвязанных операций — внутренней ассоциации и внешнего различения — трансформируется в совокупность знаков. Эта трансформация создает «область членораздельности»,2 которая характеризуется одним важным свойством, а именно: языковые единицы, составляющие данную область, как раз в силу взаимосвязанности указанных операций, оказываются таковы, что отличительные свойства <каждой> единицы сливаются с самой единицей, откуда следует, что

1 См.: де Соссюр Ф. Курс общей лингвистики. Екатеринбург, 1999. 1, IV.

2 Там же. С. 113. б языке, как и во всякой семиологической системе, то, что отличает один знак от других, и есть все то, что его составляет. Различие создает отличительное свойство, оно же создает значимость и единицу.

Иными словами, знак есть нечто, учреждающее язык как систему, но при этом существо знака — само учреждающее действие — не может быть адекватно описано.

Учитывая сказанное выше, знак у де Соссюра, а равно, как будет видно в дальнейшем, и у Пирса есть элемент синтеза, т. е. подступ к чувственному. Однако семиотика Пирса носит более радикальный характер. Здесь этот подступ может быть описан как некий живой механизм, доступный для наблюдения в большинстве деталей, в то время как у де Соссюра он представляется «таинственным явлением», так что нам остается лишь описывать и классифицировать события, являющиеся результатами его действия, в которых мы всегда сталкиваемся с фактом уже «готового языка». Здесь, с точки зрения семиотики — несмотря на то, что основной интенцией «Курса» является лишь точное определение языка в качестве объекта исследования, — как представляется, впервые и проявляет себя некоторая прочно закрепившаяся в современной философии необязательность в отношении употребления термина «язык». Или, скорее, в данном пункте возникает возможность для таковой необязательности, представляющей опасность собственно лишь для философии, ибо часто забывают, что предметом «Курса» является главным образом и прежде всего лингвистика.

Соссюр настаивает на том, что означающее произвольно, или не мотивировано по отношению к означаемому,2 т. е., иными словами, что меладу ними отсутствует какая-либо естественная связь, намеренно оставляя ассоциацию «пустой». Пирс утверждает обратное, вводя понятие

1 Там же. С. 121.

1 О необходимости понимания «произвольности» именно как отсутствия мотивации см. там же, ч. I, гл. 1,

§2. Вместе с тем, в других разделах «Курса» де Соссюр говорит о том, что существуют разные степени произвольности, т. е. что большинство знаков все же некоторым образом внутренне мотивированы. Однако наличие этой мотивации объясняется только конкретной естественно-языковой привычкой. При этом абсолютная произвольность остается единственно правильным условием существования лингвистического знака. качественного основания (ground) знака, т. е. «наполняет» ассоциативную связь. Здесь мы сталкиваемся с введенными Пирсом понятиями иконы (подобия или бцсжбрата Аристотеля), квалисигнума и ремы (слова), о которых будет сказано ниже.1 Сообразно концепции де Соссюра, именно отсутствие внутренней мотивации означающего означаемым обуславливает тот факт, что знаковая система может быть создана только социальной жизнью. Мотивация приходит извне — не при связи понятия и акустического образа, но при связи меладу связующими их отношениями (или знаками) друг с другом, что, в конечном счете, как раз и позволяет ему говорить о знаке как о различии. Проблема двойственного временного характера языкового знака2 и желание избежать «номенклатурного» понимания самого термина «язык» вынуждает де Соссюра ввести дополнительную теоретическую конструкцию, чтобы показать различение между формальным значением знака (определяемым связью между понятием и акустическим образом, т. е. внутренней связью между означаемым и означающим) и значимостью знака (определяемой внешней связью между «целыми» знаками). Именно в этом смысле собственно язык предстает как система значпмостей, а не значений. Пирс же, как представляется, социальное i1роисхождение естественного языка объясняет, напротив, именно наличием внутренней мотивации. Иными словами, он утверждает, что внутреннее сходство между знаком и его объектом имеет реальное основание. Наличие у сходства реального основания означает, что оно создает определенную общую для всего сообщества или, по крайней мере, для некоторых его членов топографию, внутри которой имеют место точки полного совпадения знака и объекта, т. е. что определенные области имеют экзистенциальную значимость для неопределенного количества или всех участников коммуникации. Подобная внутренняя уверенность, однако, требует серьезных гарантий, поэтому к ее содержанию прилагается особая форма — гипотеза интерсубъективного априори, которая, вместе с тем, никогда не может получить основанное на опыте доказательство. Именно совмещение двух указанных

1 Б связи с этим см. в особенности статью «Пролегомены к апологии прагматицизма» (CP 4. 530-572; НП С. 219-287); а также раздел «Спекулятивная грамматика» вообще и п. 243-253 в частности (CP 2. 219-444; ТЗ

С. 40-223).

2 См. ч. 2., гл. III «Курса». позиций, по Пирсу, провоцирует отдельного субъекта иметь то или иное убеладение, истинность которого, вместе с тем, никогда не может быть доказана или же может быть доказана в конечном счете {in the long run, т. е. в результате исследования, которое, в терминах Пирса, «продолжалось бы достаточно долго>).

Несколько опережая рассмотрение предложенного Пирсом списка Категорий, можно отметить, что он говорит об общем для всех принимающих участие в разговоре качественном элементе, на полагании которого собственно держится сам разговор, но который, вместе с тем, имеет неочевидный характер и только проявляет себя (appears to be) как таковой качественный элемент, т. е. как элемент реальности. Обращенная в будущее и несводимая к определенному факту внешняя связь оказывается узаконенной1 в форме необходимой гипотезы. Закон, определяющий представление (re-presentation, «дважды наличное»), вводит некоторые общие качественные характеристики по аналогии с внутренней связью, которая, в свою очередь, позволяет говорить лишь о простом наличии (mere presence), а внутренняя связь ссылается на закон. Б результате получается, что как внутренняя связь, образующая суждение восприятия, так и внешняя связь, формирующая моральное суждение, оказываются предельными случаями необходимой гипотезы, которая представляет собой один из видов абдуктивного вывода.

Таким образом, сообразно Пирсу, знак как учреждающее действие может быть описан «изнутри», так что само рассмотрение и классификация событий, являющихся результатами этого действия, получают жесткий онтологический ориентир и должны отныне соблюдать определенные обязательства. При этом, конечно, прежде чем возводить семиотику в статус онтологии, требуется предпринять тщательное соотносительное рассмотрение Категорий Пирса, а равно и таких понятий его семиотики, как «знак» и «объект», которые существенным образом отличаются и даже более того, практически «несоизмеримы» с понятиями «означающее» и «означаемое» де Соссюра.

1 Пирс предлагает собственное определение закона, несколько отличающееся от обычного. В соответствии с этим определением, «никакое собрание фактов не может конституировать закон, ибо закон существует помимо совершившихся фактов и определяет, как факты, которые могли бы, но все из которых никогда не будут иметь место, должны быть охарактеризованы». (СР 1.420; ПФ Т. II. С. 116).