автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: А.А. Фет и русская поэзия первой трети XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "А.А. Фет и русская поэзия первой трети XX века"

804614936

На правах рукописи

ПЕТРОВА Галина Валентиновна

А.А.ФЕТ И РУССКАЯ ПОЭЗИЯ ПЕРВОЙ ТРЕТИ XX ВЕКА

Специальность J0.0I.0I - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Великий Новгород 2010

ЛЕН 2010

004614936

Работа выполнена на кафедре русской литературы Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор, В.А. Кошелев Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор, Ю.Б. Орлицкий доктор филологических наук, профессор, Е.М. Таборисская доктор филологических наук, профессор, Е.В. Душечкина

Ведущая организация:

Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена.

Защита состоится » декабря 2010 г. в 10.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.168.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Новгородском государственном университете имени Ярослава Мудрого по адресу: 173014, Великий Новгород, Антоново, университет, ауд. № 1221.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке НовГУ им. Ярослава Мудрого.

4,

Автореферат разослан «\7. » ноября 2010 г.

Ученый секретарь диссертационног доктор филологических наук

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Десять лет назад завершился XX век, а с ним и очередной календарный период развития русской истории и культуры, где одну из ведущих ролей играла русская литература, в частности, поэзия.

Судьба русской поэзии в XX веке складывалась не просто, а процессы, ее определяющие и характеризующие, не всегда протекали согласно историческому календарю.

Известно, что еще в начале XX столетия русская поэзия выдвинулась в авангард литературного движения и в полной мере ощутила на себе требования и вызовы Истории. Поэзия и сама стремилась превратиться в «большую форму», соперничающую с романом и драмой по универсальности воплощения художественной картины мира. В начале XX века изменяется и взгляд на Поэта, который предстает не только избранным, небожителем, владеющим сверхзнанием и словом, его осуществляющим, но становится фигурой исторически значимой и исторически ответственной.

Как уже отмечали исследователи, в этом процессе не последнюю роль играли художественные традиции XIX века, по точному определению В.В. Мусатова, ставшие орудием совершенно иной культуры (В.В. Мусатов «Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века»).

Однако, даже предельно соприкасаясь с Историей, русская поэзия, прежде всего, оставалась Лирикой. Вопрос о существе и специфике лиризма русской поэзии XX века неисчерпаем и остается до сих пор открытым и актуальным, как и вопрос о месте в этом процессе «лирика из лириков», «исключительно лирика» Афанасия Фета.

Единой, общепризнанной и универсальной периодизации развития русской поэзии XX века пока не существует. Между тем, устойчиво выделяется в качестве отдельного, вполне самостоятельного и завершенного периода эпоха творчества русских поэтов, которых О.Э. Мандельштам назвал «выходцами девятнадцатого века», «волею судеб заброшенных на новый

исторический материк» (О.Э. Мандельштам «Девятнадцатый век», 1922). Хронологически этот период может быть обозначен как первая треть XX века. Между тем, отсчет его следует вести с конца 1880 - 1890-х гг., а фактическое завершение условно ограничивать рубежом 1930 - 1940-х гг.

В настоящее время в литературоведении обозначился период капитального освоения поэтических открытий русской лирики первой трети XX века. Выходят «новые» собрания сочинений A.A. Блока, О.Э. Мандельштама, A.A. Ахматовой, Б.Л. Пастернака, появляются фундаментальные монографические исследования отдельных явлений поэтического процесса, творческих биографий поэтов этой эпохи, их поэтических систем.

Достаточно явная историческая дистанция между исследователями и лирикой первой трети XX века позволяет более критично, объективно и детально рассматривать проблему преломления художественных традиций XIX века в русской поэзии избранного периода, которая сама по себе неоднократно поднималась исследователями. Все разнообразие ученых наблюдений и выводов по данной проблеме трудно подвергнуть строгой систематизации и описанию. Между тем, можно назвать ряд поэтических имен XIX века, которые особенно популярны в этом контексте — это A.C. Пушкин, Ф.И. Тютчев, Е.А. Баратынский, М.Ю. Лермонтов. Имя Фета в этот список не входит, хотя о проявлениях фетовского начала в лирике первой трети XX века сказано немало в работах В.М. Жирмунского, Б.М. Эйхенбаума, Л.Я. Гинзбург, Б.Я. Бухштаба, Д.Д. Благого, Л.М. Лотман, Аврил Пайман, Жоржа Нивы, М.Л. Гаспарова, В.В. Мусатова, А. Ханзен-Леве, Г.П. Козубовской и др.

В настоящее время не вызывает возражений тезис о том, что поэзия Фета в первой трети XX столетия была востребована, но, одновременно, считается, что в русской лирике этого периода импульсы, идущие от его творчества, не были главными и определяющими. Историко-литературное

значение Фета традиционно умаляется. Как правило, исследователями, за редким исключением, лирика Фета вообще не выделяется в качестве самостоятельной поэтической величины. Традиционно о Фете принято говорить, как о представителе романтической плеяды, в ряду с В.Л. Жуковским, Ф.И. Тютчевым, A.A. Григорьевым, А.Н. Майковым, Я.П. Полонским. В истории литературы даже закрепилось представление о единой тютчевско-фетовской традиции (или линии) русской лирики. Поэзию Фета до сих пор рассматривали, прежде всего, как лирику природы, наполненную философским смыслом.

На этом пути было сделано немало важных и точных наблюдений, но, отталкиваясь от представления о поэзии Фета как исключительно лирики природы, основанной на идее гармонической связи природного человека и природного мира, ученые приходили к выводу о вторичности, «провинциальности» этой традиции для русской поэзии первой трети XX века. Сам путь русских романтиков, куда безоговорочно был отнесен Фет, еще в 1920 - 1930-е гг. был осознан как боковой, периферийный путь русской литературы. По мнению большинства исследователей, на этом «запасном» пути русская поэзия «постояла» (имеется в виду эпоха символизма-неоромантизма), но не пошла. Более того, даже в рамках этого «запасного» пути фетовский путь осознается как «малозаметная тропинка» на большой дороге русской литературы XX века (Б. Кац «Музыкальные ключи к русской поэзии») и по преимуществу с этой позиции исследуется, концентрируясь на вычленении цитат, реминисценций, аллюзий - «частных случаев», связывающих стихи Фета с поэзией первой трети XX века, и ограничиваясь сопоставительным мотивно-тематическим анализом.

В настоящее время по инициативе коллектива ученых ИРЛИ (Пушкинского Дома) РАН, Новгородского государственного университета, Курского государственного педагогического университета и др. вузов и научных учреждений начало выходить собрание сочинений и писем Фета в

20-ти томах, которое во многом способствует изменению общераспространенных представлений о масштабе творческой личности Фета и его художественной концепции. Кроме того, и дифференциация поэтов по принадлежности тому или иному литературному направлению: классицизму, романтизму, реализму и т. д., - которая в свое время была весьма продуктивна в литературоведении XX века, по большому счету себя исчерпала. Гораздо более значимым оказывается разговор «поименный».

Научная новизна настоящего исследования, проводящегося с опорой на обновленное понимание поэтической концепции и эстетической позиции Фета, состоит в системном изучении связи его лирики с творчеством русских поэтов первой трети XX века: Бальмонта, Брюсова, Блока, Анненского, Мандельштама, Ахматовой, Пастернака.

Основным материалом диссертационного исследования стало творческое наследие вышеназванных поэтов. При этом в работе осваивается обширный материал газетных и журнальных публикаций 1880 - 1910-х гг., не получивших ранее достаточно широкого распространения и оценки, а так же ряд архивных материалов рукописных фондов и собраний ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, РГБ, РНБ, РГАЛИ, которые до сих пор полноценно не введены в научный оборот. Обследованы личные фонды A.A. Фета, В.П. Буренина, И.Е. Репина, И.Ф. Анненского, Вл. В. Гиппиуса, И.И. Коневского (Ореуса), A.A. Блока, Б.В. Асафьева, Л.П. Гроссмана, собрание Д.Я. Дашкова.

Предметом исследования являются «личные» и творческие связи русских поэтов первой трети XX века: Бальмонта, Брюсова, Блока, Анненского, Мандельштама, Ахматовой, Пастернака с Фетом и его поэзией.

Исследовательская цель диссертации - показать Фета как самостоятельную поэтическую величину, сыгравшую важную роль в развитии русской поэзии первой трети XX века, и сформировать представление об особенностях индивидуальных поэтических систем русских

поэтов этого периода, определившихся под непосредственным влиянием Фета или в ходе творческого диалога с ним.

Задачи исследования:

- выявить художественные открытия Фета, оказавшиеся наиболее востребованными и актуальными для поэтов первой трети XX века;

- продолжить работу, начатую современными исследователями, в частности, В.А. Кошелевым в книге «Афанасий Фет. Преодоление мифов», по деконструкции мифов о творческой судьбе Фета, сложившихся в XX веке;

- обозначить пути проникновения «мысли» о Фете и его поэзии в художественное сознание русских поэтов первой трети XX века;

- выявить основные этапы рецепции поэзии Фета русскими поэтами первой трети XX века;

- проанализировать круг творческих полемик и диалогов русских поэтов первой трети XX века с Фетом;

- определить место поэзии Фета в жизни русской лирики первой трети XX века и в развитии поэтических систем Брюсова, Бальмонта, Блока, Анненского, Мандельштама, Ахматовой, Пастернака.

Теоретическая и практическая значимость. Материалы и результаты исследования могут быть использованы при написании обобщающих работ по истории русской литературы первой трети XX века, при разработке учебных и учебно-методических пособий, обращенных к изучению русской поэзии, лекционных курсов, практических занятий, спецкурсов по проблемам литературного творчества избранного периода; при подготовке к изданию и публикации материалов, освещающих особенности поэтического процесса первой трети XX века и связанных с творческим наследием Бальмонта, Брюсова, Блока, Анненского, Мандельштама, Ахматовой, Пастернака.

Апробация работы. Основные положения диссертации были представлены к обсуждению в виде докладов и сообщений на традиционных «Фетовских чтениях» (Курск, 2000, 2001, 2005), на ежегодном акте Отдела

Рукописей Российской Национальной Библиотеки - «Депо манускриптов» (Санкт-Петербург, 2007), на международных и всероссийских научных конференциях и семинарах: «Художественный текст и культура» (Владимир, 1993, 1999), «Русская литературная критика серебряного века» (Великий Новгород, 1996), «Александр Блок и мировая культура» (Великий Новгород, 2000), «Феномен заглавия. Посвящение как часть заголовочного комплекса» (Москва, РГГУ, 2003), «Иннокентий Федорович Анненский (1855 - 1909). !50 лет со дня рождения» (Москва, Литинститут им. A.M. Горького, 2005), «Печать и слово Санкт-Петербурга» (2006, 2007, 2008, 2009, 2010); «К.И. и JI.K. Чуковские: двойной юбилей» (Москва, ИМЛИ РАН, ГЛМ, 2007), «"Писатель в маске". Формы автопрезентации в литературе XX века» (Санкт-Петербург, ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, 2007); «Духовно-нравственные основы русской литературы» (Кострома, 2009), «Анна Ахматова: XXI век: Творчество и судьба» (Санкт-Петербург, РНБ, Музей A.A. Ахматовой (Фонтанный Дом), 2009), «Мусатовские чтения» (Великий Новгород, 2007, 2009), «Феномен заглавия как объект изучения различных гуманитарных наук» (Посвященной памяти Г.В. Иванченко) (Москва, РГГУ, 2010).

Основные положения диссертационного исследования использовались автором при чтении лекций по истории русской литературы конца XIX - XX вв. и спецкурсов в Новгородском государственном университете им. Ярослава Мудрого, в Ленинградском государственном университете им. A.C. Пушкина.

Материалы диссертации отражены в более чем 30-ти публикациях, общим объемом около 40 п. л.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, в каждой из которых выделяется 4 параграфа, заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во Введение диссертации обосновывается актуальность исследования, оговариваются его хронологические рамки, формируется корпус исследовательских целей и задач. Между тем, главный вопрос Введения -специфика художественной концепции Фета, точнее тех ее элементов, которые оказались развиты русской лирикой первой трети XX века.

В диссертации с опорой на критические наблюдения современников Фета и научные выводы исследователей его творчества, утверждается, что главную роль в освоении русской поэзией первой трети XX века лирики Фета сыграл пафос его поэзии, отмеченной особой душевностью. Фет-поэт действительно сосредоточен на изображении тонких, почти неуловимых душевных движений, состояний, впечатлений человека.

В поэзии Фета реализуется представления о человеке как явлении, в том смысле, что в его душевных переживаниях, в движении его чувств, эмоций, страстей, осуществляется, т. е. оказывается явленной, высшая правда, идея, красота, идеал, гармония.

Фет очень тонко прочувствовал и болезненно отреагировал на «недовоплощенность» современного мира и человека. Своим творчеством он отстаивал право художника эту «недовоплощенность» преодолеть, отсюда поиски новых источников творческой силы человека, которые поэт связывал с «жизнью сердца», миром человеческих чувств и памяти. При этом в поэзии Фета нет индивидуальной души как системы совершенно обособленных интимных переживаний личности. В его лирическом творчестве открывается «общая жизнь», «душевное бытие», слагающееся из эмоций и страстей, из культурных переживаний, из религиозного и нравственного чувства. Эта «душевная жизнь», по Фету, и становится единственным надежным оплотом человека в хаосе его существования. Лирика Фета исследует «душевного человека» как сверхиндивидуальную целостность во всех ее внутренних и внешних противоречиях и связях. Для русских поэтов первой трети XX века

«душевный человек» Фета стал художественной проблемой, требующей своего разрешения.

В Первой главе «"Фетишизм" как явление рубежа XIX - XX вв.» раскрывается специфика путей проникновения и интеграции поэтических открытий Фета в художественное сознание первой трети XX века.

В 1880 - 1890-х гг. произошло «возвеличивание» Фета-поэта. Этот период рассматривается в качестве первоначального этапа освоения его художественной концепции.

В первом параграфе «"Вечерние огни": к истории критического восприятия лирики A.A. Фета» освещается последний период творческой биографии Фета, главным событием которого становится выход в свет четырех выпусков «Вечерних огней» соответственно в 1883-м, в 1885-м, в 1888-м и в 1890-м гг.

«Вечерним огням» суждено было сыграть особую роль в рецепции Фета первой третью XX века. Поэзия «Вечерних огней» непосредственно повлияла на формирование «школы Фета», куда могут быть отнесены A.A. Голенищев-Кутузов, А.Н. Апухтин и более молодые K.M. Фофанов, М.А. Лохвицкая и другие поэты конца XIX в.

С появлением первых выпусков «Вечерних огней» внимание и интерес к Фету растет в широких кругах творческой интеллигенции. Лирика Фета влияет на формирование массового читательского сознания. Не случайно писатели-беллетристы используют поэтические аллюзии на Фета в характеристике «нового» типа современного человека (напр., повесть П.Д. Боборыкина «Изменник», 1889).

Изменяется и позиция критики по отношению к Фету. Даже либеральные журналы («Русская мысль», «Вестник Европы») теперь вынуждены считаться с поэтом и признавать «Вечерние огни».

Рельефнее всего восприятие Фета и его лирического творчества в 1880 - 1890-е гг. проявляется в истории его отношений с нововременским критиком В.П. Бурениным.

За Фетом, как и за В.П. Бурениным закрепились устойчивые репутации: с одной стороны, поэта - эстета и созерцателя, с другой - циничного и бесцеремонного критика, представлявшего позицию правого политического лагеря. От этих характеристик оказалось напрямую зависимо фетоведение, в котором сложилось ошибочное представление о том, что Фет периода «Вечерних огней» стал одной из «жертв» реакционного критика Буренина. На самом деле, для В.П. Буренина поэзия Фета в 1880 - начале 1890-х гг. становится предметом не только критических разборов, но и собственной творческой рефлексии, обнаруживающейся в поэтическом сборнике «Голубые звуки и белые поэмы» (1895).

Положительный отклик Буренина на «Вечерние огни» Фета являлся выражением настроения, характерного для определенной части читательской аудитории, и закреплял новое отношение к Фету-лирику. Кроме того, буренинские критические разборы «Вечерних огней» по-своему подготавливали ту почву, на которой в 1890-е гг. вырастет культ Фета.

Можно сказать, что лирика Фета откликнулась на миросозерцании русской интеллигенции 1880-х гг., представителям которой суждено было стать «родителями» поколения поэтов, составивших «серебряный век» русской поэзии. И хотя известно, что с пристрастиями и вкусами своих «отцов», как в целом с их образом жизни и мысли, будут в ряде случаев отчаянно «бороться» поэты конца XIX - начала XX века, они генетически и наследуют им, а, следовательно, вынуждены сознательно или опосредованно реагировать на «фетышизм» как явление индивидуальной и общественной психологии конца XIX в., переросшее рамки эстетики.

Уже первые историки русской литературы начала XX века, С.А. Венгеров, Е.В. Аничков писали о том, что «триумф» «Вечерних огней» Фета

стал значимым событием литературной жизни последних десятилетий XIX века, во многом усилив позиции русской лирики, расширив рамки «литературного горизонта» и подготовив эпоху «переоценки ценностей».

Второй параграф «A.A. Фет в 1890-е гг.: pro et contra» посвящен исследованию зарождения и формирования культа Фета, который возник в 1890-е гг., фактически сразу после смерти поэта.

Кончина Фета в 1892 г. вызвала целую компанию в официальной печати, закреплявшую образ Фета как идеального поэта, противостоящего смутным и темным временам настоящего. Особенно здесь отличилась петербургская газета-журнал со «сложной» репутацией «Гражданин», в которой публиковался ряд поэтических некрологов, посвященных Фету, где поэт представал в образе героя и провидца, «мощного старца», страдающего и жертвующего собой во имя искусства, чародея, магически воздействующего на мир и человека. Пафос большинства стихотворных некрологов Фету был связан с выражением той эмоции восторга и удивления, которые вызвали «Вечерние огни», воспринятые как откровение. Именно образность «Вечерних огней» преломляется в явно несамостоятельной поэтической структуре некрологов Фету.

Стремлением к идеализации и героизации, воспеванию автора «Вечерних огней» как Учителя отмечено множество журнальных и газетных публикаций 1890-х гг. Эта гиперболизация весьма характерна и свидетельствует о том, что Фет оказался в ряде случаев в роли кумира, поэтического идола, поэтического божества. На волне приятия и признания творческой исключительности Фета делается ряд важных наблюдений и глубоких выводов о художественном новаторстве поэзии Фета. Здесь обращают на себя внимание работы Ю. Елагин (Ю.Н. Говорухи-Отрока), P.A. Дистерло. Новизна и специфика фетовского взгляда на человека уже в это время связывалась со способностью поэта показывать «действительную жизнь души» и уповать на нее, как на источник силы, позволяющей

противостоять косности бытия и его деструктивным началам. Критикой этого периода фетовский пафос душевности осмыслялся и как явление выходящее за пределы индивидуализма и субъективизма.

Однако складывающийся культ Фета не замедлил вызвать противостояние «либеральной жандармерии», как позже назовет ее Блок в юношеском дневнике. Распространению антифетовских лозунгов в 1890-е гг. способствовали и итоговые публикации народнических сочинений (напр., второго издания «Истории новейшей русской литературы» A.M. Скабического, 1893; собрания сочинений Н.К. Михайловского, 1897), закреплявшие представление о тенденции в литературе и поэзии как норме.

Фигура Фета-поэта, пережившая и героизацию, и уничижение, в 1890-е гг. в определенной степени заслонила его поэзию, а начавшееся было глубокое освоение оригинальной фетовской поэтической концепции было прервано, и, как ни парадоксально, не последнюю роль здесь сыграли сами «фетышисты».

В третьем параграфе «Первые посмертные издания лирики A.A. Фета» речь идет о тех публикациях лирики Фета, которые непосредственно влияли на восприятие его поэзии в первой трети XX века. Первое посмертное собрание поэзии Фета («Лирические стихотворения» в 2 частях, 1894 г.), «авторами» которого являлись К. Р. и H.H. Страхов, а также полное собрание сочинений Фета, вышедшее в 1901 г. под редакцией Б.В. Никольского, сыграли двойственную роль в освоении фетовской традиции. Именно «Лирические стихотворения» Фета легли в основу восприятия его поэзии поколением старших символистов. Здесь уместно вспомнить Брюсова, который признавался, что зачитывался двухтомником Фета и знал его чуть ли не наизусть. Однако это издание способствовало появлению и уничижительной характеристики музы Фета, данной «Северным вестником» (1893. № 7). Критикам-современникам было понятно, что признать издание «Лирических стихотворений», воплощающим творческую волю Фета,

оказывается категорически невозможно. К. Р. и H.H. Страхова обвинили в формальном подходе к структуре собрания Фета и неоправданном произволе распределения стихотворений по разделам. В собрании 1894 г. ранняя лирика Фета и поэзия «Вечерних огней» оказались не дифференцированы. Фет был представлен здесь как мастер стихотворной формы, виртуозный импрессионист и эстет-созерцатель. По преимуществу в «Лирических стихотворениях» внимание читателя концентрировалось на пейзажной лирике поэта. Этот «отредактированный» К. Р. и H.H. Страховым образ лирики Фета крепко обосновался не только в художественном, но и в литературоведческом сознании XX века.

В свою очередь представления о Фете как поэте-философе получили распространение благодаря усилиям «фетышистов» П.П. Перцова и Б.В. Никольского. По-своему решающую роль в деле посредничества между Фетом-поэтом и поэзией первой трети XX века сыграло издание, вышедшее по инициативе П.П. Перцова - «Философские течения русской поэзии» (1896). В этом издании Фет впервые был представлен как автор избранных поэтических шедевров, проникнутых философских духом. Более последовательным в формировании представления о Фете-философе оказался Б.В. Никольский, на рубеже XIX - XX вв. выступивший в роли чуть ли не главного популяризатора и распространителя «мысли» о Фете и его лирике. К 10-летней годовщине смерти поэта он издаст первое полное собрание лирики Фета в 3 томах. Главной задачей Б.В. Никольского, так же как для К. Р. и H.H. Страхова, было не столько представить художественную концепцию Фета-поэта в ее развитии, сколько показать тематическое многообразие его лирики и «изумить» ее пафосом. Структура издания и распределение стихов по разделам, которое критика назвала «фантастическим», в издании Б.В. Никольского оказались еще более произвольными, чем в «Лирических стихотворениях» 1894 г.

Рассматривая поэзию как «прикладную философию», Б.В. Никольский и в лирике Фета находит выражения философского начала, определяя его как эстетический пантеизм. При этом, как и П.П. Перцов, в одном из писем Д.П. Шестакову сравнивший Фета с «евангелистом», Б.В. Никольский склонен утверждать, что Фет привнес в русскую поэзию новое понимание поэта-жреца. Эта мысль подтолкнула «фетышистов» к мифологизации биографии поэта. Биографический миф о Фете как идеальном поэте, созданный «фетышистами», сравнение его с жрецом, евангелистом, волшебником, чародеем, представление о том, что Фет воплотил в лирике принцип «вечного человека», «полного человека», «дочувствывающегося» до истины, своеобразно отозвался на символистском поиске идеала поэта.

Весьма небесспорная деятельность «фетышистов» создавала тот контекст и ту благодатную почву, на которой удерживался интерес к Фету и его лирике.

В заключительном параграфе Первой главы «A.A. Фет и Вл. Соловьев: о зодчестве "Вечерних огней"» речь идет о творческих отношениях Фета и Вл. Соловьева, результатом которых стал процесс переноса ценностей Фета-поэта на почву другой эпохи.

В этом разделе диссертации сделана попытка восстановить основные этапы истории отношений Фета и Вл. Соловьева, обозначить круг их творческих диалогов; здесь же приводится ряд аргументов и свидетельств, убеждающих, что дату знакомства Фета с Вл. Соловьевым следует возводить не к концу 1870-х гг., а к еще более раннему периоду, что интерес их друг к другу был обоюдоострым и весьма продуктивным в творческом плане для обоих.

Известно, что в жизни Фета очень остро стояла проблема наследственности, преемства. В реальной жизни поэт решал ее через активное участие в судьбе своих племянников. Отчасти эта ситуация проецируется и на творческий путь Фета, последние десятилетия жизни которого отмечены появлени-

ем в его окружении целого ряда «литературных племянников», к которым отчасти может быть отнесен и Вл. Соловьев.

Самому Вл. Соловьеву художественное сознание Фета «открылось» как почва для произрастания новых философско-эстетических и религиозных побегов мысли. В истории творческих отношений Фета и Вл. Соловьева обнаруживается множество полемических моментов, «капитальных разногласий», по выражению самого Фета. При этом Фет никогда не протестовал, против излюбленного соловьевского приема иллюстрировать свои религиозно-философские и эстетические рассуждения его стихами. И дело здесь, конечно, не только в том, что стареющему поэту льстило внимание со стороны такого молодого и талантливого мыслителя, как Вл. Соловьев. В своих работах Вл. Соловьев подготовил почву для символистской интерпретации поэтической образности Фета и заложил основы восприятия его поэзии как еще не религиозной, но метафизической по существу. Под влиянием лирического опыта Фета, чья поэзия основывалась на изображении множественности и сложности «душевной жизни», в которой все, вплоть до минутного порыва, имеет значение, оформлялась соловьевская идея «прекрасного богочеловеческого мира».

«Пристрастие» Вл. Соловьева к Фету-поэту и глубокий интерес последнего к духовным поискам своего молодого друга нашли преломление в «зодческих» принципах «Вечерних огней». По всей видимости, общение с Вл. Соловьевым, помогло Фету определиться в главном «задушевном мотиве» своей поздней лирики, и осознать возможности его «высказывания» в рамках поэтической книги как целостного организма. Не последнюю роль в архитектонике «Вечерних Огней» сыграл соловьевский пафос возвышения и освобождения «внутренней» человеческой личности.

В контексте соловьевских идей, с разной степенью глубины, и будет воспринята художественная концепция Фета поэтами рубежа XIX - XX вв.

Вторая глава «A.A. Фет и русские символисты» посвящена одному из самых, на первый взгляд, исследованных вопросов: рецепции Фета русскими символистами, в первую очередь Бальмонтом, Брюсовым, Блоком.

В первом параграфе «Фет-мистик и русские символисты» ставится проблема восприятия русскими символистами лирики Фета как поэзии метафизической и мистической по преимуществу.

Нельзя не считаться с тем, что русский символизм был групповой художественной идеологией, а в «коллективном творчестве» (А. Пайман «История русского символизма») поэтов-символистов Фет играл одну из ведущих ролей. В литературоведении, с подачи самих символистов, закрепилось представление: «Фет - предтеча русского символизма», «символист до символизма», и исследователи по-разному развивали и доказывали это положение. Здесь выделяются работы К.В. Мочульского, В.М. Жирмунского, А. Пайман, З.Г. Минц, А.П. Авраменко, А. Ханзен-Леве. Неоднократно говорилось о том, что близость Фета к деятелям нового искусства обнаруживается в области философско-эстетических установок, в сфере миропонимания и мироощущения и особенно заметно в области поэтической техники и образного строя. Обращаясь к поэтическому опыту своих предшественников, все движение русской поэзии символисты выстраивали и представляли как процесс постепенного проникновения человеческого духа в бездну, к вечному, к «главным неизвестностям бытия» (И. Коневской «О мистическом чувстве»), как путь постепенного завоевания творцом «более чем земного» мира (Вл. Гиппиус «Золотой век»), Фет в представлении символистов выступал как поэт, максимально приблизившийся к тайной бездне, услышавший «зов задушевный». В символистских манифестах однозначно заявлялось, что Фет воспринимает мир почти как поэт-символист, т. е. как «голубую тюрьму» и запечатлевает в поэзии мгновения интуитивного прозрения в мир запредельный, мир сущностей. В восприятии символистов Фет действительно оказался поэтом,

стоящим на грани реального и ирреального. Символисты растиражировали фетовские образы «голубой тюрьмы», «ночных цветов», «цветущего сердца», «шепчущих трав», «огненных роз», «солнца мира» в качестве метафизических и мистических символов. Постепенно сложился мифологизированный образ Фета как поэта-метафизика, а «душевный человек» Фета развился до человека, «в смысле утверждения, как начала мистического» (Г. Чулков «О мистическом анархизме»).

Между тем, парадоксальным образом это возвышение Фета, метафизика и мистика, обернулось умалением его литературного значения. Мистицизм - явление, восходящее к многовековой традиции (философской, религиозной, практической, художественной), и символисты, ориентированные на культурное завоевание предшествующих веков, эти традиции весьма активно использовали. В этой же многовековой системе мистических представлений мистика Фета - явление действительно весьма производное, вторичное и даже «провинциальное».

Находясь под влиянием поэтической философии и мистики Фета, символисты переживали потрясенность силой его лиризма, тем предельно расширенным диапазоном душевных переживаний и «чутьевого проникновения» в мир, в человеческую душу, которые нашли воплощение в его поэзии. Они прославляли Фета не только как метафизика и мистика, но и может быть, в первую очередь, как поэта-освободителя.

Символизм пришел с утверждением, что он открывает совершенно новую художественную эпоху. Главной своей целью поэт-символист видел выражение нового чувственного опыта, рожденного новыми условиями человеческого бытия. Стремление Фета, «отважившегося», «осмелившегося заглянуть в глубь (sic!) души» (В. Брюсов «Истины (начала и намеки)», 1901) и стало предметом творческого диалога поэтов символистов со своим «близким» предшественником.

Фет, пользуясь определением Н.В. Недоброво, оказался не только предметом «соборного» освоения, но и в ряде случаев выступил для символистов в качестве «особенной духовной величины» (Н.В. Недоброво «Времеборец», 1910).

Во втором параграфе «A.A. Фет и идея "внутреннего слуха" К.Д. Бальмонта» развивается представление о Бальмонте как прямом продолжателе «дела» Фета. Сам Бальмонт влияние Фета не только не отрицал, но в трактате «Поэзия как волшебство» (1915) особенным образом выделял и подчеркивал.

Уже в ранней лирике («Под северным небом. Элегии, стансы, сонеты», 1894, «В безбрежности», 1895, «Тишина. Лирические поэмы», 1898) рельефно обозначилось внимание Бальмонта к музыкальной стороне стиха. Современные исследователи единодушно говорят, что именно этот аспект сближает поэзию Бальмонта с Фетом.

Между тем, обращает на себя внимание, что жизнь природы и человека интересуют Бальмонта с точки зрения их созидательного потенциала, т. е. возможности превращения мира в «пышный сад». По мнению Бальмонта, это обращение требует полного преображения от самого творца: обнажения и воплощения его «души неземной».

Наиболее отчетливо преображающая и преображающаяся поэтическая душа Бальмонта проявится в книге стихов «Горящие здания» (1900), где она найдет воплощение в образе воина-часового, во тьме услышавшего приближение врага («Крик часового»), «кочующего скифа», находящего счастье в войне («Скифы»), «зловещего скорпиона» («Скорпион») и т. п. Этот ряд бальмонтовских образов вызвал неоднозначное толкование и, конечно, он представал очень далеким от лирики Фета. В поэзии Бальмонта увидели не только болезненную запутанность современной души, надуманные претензии и «рисовки», ной разрыв с традицией.

Однако, как нам представляется, в генезисе лирического героя Бальмонта как «существа фантастического, происхождения небесного» (В .А. Дмитриев «Серебряный гость») немаловажную роль играет и «душевный человек» Фета, которого в свое время Я.П. Полонский также описывал как особое существо, окруженное сиянием, с глазами из лазури и звезд и окрыленное (см. письмо Я.П. Полонского Фету от 25 октября 1890 г.).

В особом ракурсе связь Бальмонта с Фетом обнаруживается в книге стихов «Будем как Солнце. Книга символов» (1902). Ключом к пониманию лиризма и образности этой книги Бальмонта может послужить ряд его собственных признаний в письмах и статьях, где он рассуждает о поэзии, которая становится выразительницей душевного переживания, возникшего под воздействием на человека «световых волн» и лучей, идущих от мира. Интересно, что именно этот процесс сам Бальмонт усматривал и в лирике Фета. И Фет, и Бальмонт по-своему приблизились к пониманию мира и человеческой души как единой энергетической системы. Однако чтобы проникнуться этими энергетическими «волнами», «лучами», ощутить действие «неизвестных сил» природы, душа должна быть не просто напряжена с точки зрения всех чувств, лежащих в основе восприятия мира, она должна обладать чем-то еще более чутким. На первое место в художественном мире Бальмонта выступает то, что И. Коневской называл «внутренним слухом», ставящим человека на рубеже «новой душевной области». Кроме того, чтобы передать момент соприкосновения души с миром, «живой хоровод» бытия и «световую волну» впечатления, требовался особый язык - «осиянные слова», по определению самого Бальмонта. Как точно было замечено уже современниками поэта, Бальмонт повел «упорную борьбу» с мертвым механизмом языка, борьбу, на которую, преодолевая все препятствия в виде жесточайшей критики своих друзей и оппонентов, вывел русскую поэзию во второй половине XIX в. Фет.

Третий параграф Второй главы «A.A. Фет и поэтическое кредо В.Я. Брюсова» посвящен исследованию творческой связи Брюсова и Фета.

Исследователи неоднократно писали о влиянии Фета на раннюю лирику Брюсова. Однако отметим, что многообразие фетовских вкраплений в ранних стихотворениях Брюсова само по себе еще не есть свидетельство следования художественной традиции поэта-предшественника. Как теоретик символизма, как «вождь» нового движения в искусстве Брюсов, подчиняясь требованиям направления и, видимо, оценивая популярность Фета в символистских, и шире, литературных кругах 1890-х гг., писал о нем как явлении, предвосхищающем идеологию и эстетику символизма, его мировоззренческую систему. Однако на протяжении всей творческой биографии Брюсов воспринимал Фета и глубоко личностно. Доказательством этой мысли является вполне неожиданное «следование» Брюсова за Фетом в заглавии небольшого стихотворения 1896 г. «СОФИИ С., подарившей мне лепесток розы», восходящего к фетовской традиции заглавия, напр., в стихотворениях «Е.С. X - й (при получении от нее пышного букета цветной капусты)»; «Графине Александре Андреевне Олсуфьевой при получении от нее гиацинтов», «Ек. Серг. X - ой (приславшей мне цветы)».

Главной задачей лирики по Брюсову является стремление адекватно передать динамику «.душевной жизни» современного человека: именно об этом идет речь в его предисловиях к поэтическим сборникам «CHEFS D'OEUVRE. Сборник стихотворений. (Осень 1894 - весна 1895) (1895), «TERTIA VIGILIA. Книга новых стихов. 1897-1900» (1900). В этом контексте и проявляется его связь с Фетом. Интересен сам механизм использования Брюсовым фетовских образов. Анализ поэтической структуры стихотворений «Кончено! кончено! Я побежден...» (1895), «Туман» (1896), «Я бы умер с тайной радостью...» (1898 — 1899) убеждает в том, что Брюсов не столько обращается к определенным фетовским мотивам и темам, сколько разрабатывает ту или иную образную ситуацию, уже возникавшую в стихах

Фета. Брюсов учился у Фета не только созерцать собственные душевные движения, но и изображать их. Фетовское обнажение «нервов и психических процессов» может быть поставлено в непосредственную связь с устремленностью Брюсова к изображению физиологических процессов. Таким образом, «душевный человек» Фета и «физиологический» Брюсова оказываются последовательно связаны.

В раннем творчестве Брюсова фетовская художественная концепция «душевного человека» романтизирована и фактически сведена к идее противоречивого и драматического столкновения идеальных устремлений и стихийной природы человека. Итоговая ранняя книга Брюсова «Me Eum Esse. Новая книга стихов» (1897) была построена на переживании конфликта между страстным, земным желанием и бесстрастным небом, холодной мечтой.

Между тем, для Брюсова, стремящегося к максимально полному изображению душевных движений современного человека, оказывалось невозможным фетовское «исключение» из лирического мира всего, что могло быть связано с понятием «прозы жизни». Земное, будничное, повседневное, «городское» (уже в ранних сборниках Брюсова появляются характерные разделы: «Будни», «Повседневность»), - все это и есть те новые условия существования человека, которые определяют новый душевный опыт, требующий своего воплощения. О Брюсове необходимо говорить, как о поэте, идущем путем «завоевания» этой «прозы жизни», привнесения ее в лирику. В связи с этим сложилось вполне устойчивое представление, что к началу 1900-х гг. Брюсов совершенно отходит от каких-либо попыток использования фетовской поэтики. Внешне, тематически это действительно так. В лирике Брюсова рубежа веков даже тенденция к цитированию Фета сходит почти на нет. Лирика Брюсова концентрируется по преимуществу вокруг городской тематики и расширяется в сферу овладения социальной, культурной, исторической образностью. А между тем именно в 1899 - 1900-х

гг. обозначился «новый» и весьма напряженный интерес Брюсова к Фету-поэту, о чем свидетельствуют его письма и дневниковые записи.

Известно, что в конце 1890-х гг. Брюсов пережил определенный душевный переворот, повлекший выработку нового творческого кредо, которое весьма полноценно изложено им в статье «Истины (начала и намеки) (1901). Свое новое «credo» Брюсов так же непосредственно связывал с Фетом, функционально осмыслив импрессионизм последнего. Дифференцируя в составе душевной жизни человека чувства поверхностные (внешние), яркие эмоции и страсти, и «глубинные чувства», приближающие человека к сокровенной сущности бытия, Брюсов представляет теперь Фета не столько поэтом романтических противоречий земного и идеального, сколько певцом этих «проникновенных» глубинных чувств. По мысли Брюсова, они в обычной жизни редко бывают ощутимы и «открываются только в мгновениях». Кроме того, им нет исхода в слове, они «безмолвны». Поэту остается только фиксировать многообразные душевные движения, как великую ценность, содержащую истину.

В лирике Брюсова рубежа веков, представленной книгами «TERTIA VIGILIA. Книга новых стихов. 1897 - 1900» (1900); «URBI ET ORBI. Стихи 1900 — 1903» (1903), «EicqKivoq. Венок. Стихи 1903 — 1905 года» фетовское начало заявляет о себе на уровне общего пафоса, представления об искусстве как «самоудовлетворении и самопостижении», искусстве, ориентированном на закрепление всего многообразия мгновенных переживаний и воплощений человека.

Таким образом, отклик «тревожной души» Фета на «воздушные очертания» и полет бабочки («Бабочка», 1884), на ужас пробуждения «ангела бездны земной» Аваддона («Аваддон», 1883) вполне может быть поставлен в связь с «перевоплощениями» лирического героя Брюсова то в мотылька («Я -мотылек ночной. Послушно...», 1900), то в царя Ассаргадона («Ассаргадон», 1897).

Гораздо позже в статье 1924 г. «Синтетика поэзии» Брюсов признается, что Фет для него оказался поэтом, который приблизился к пониманию совершенства природы человека.

В четвертом параграфе «A.A. Фет и A.A. Блок: проблема опыта и памяти» сделана попытка найти новые подходы к пониманию творческого диалога Блока с Фетом.

В истории литературы давно сложилась традиция в разговоре о творчестве Блока, особенно раннего периода, говорить о связи поэта с Фетом. Практически ни один исследователь творчества Блока не обходится без указания на эту связь, которая внешне исследована достаточно масштабно, особенно с точки зрения близости лирических мотивов двух поэтов.

Между тем, поскольку сама мысль о Фете в восприятии Блока, по свидетельству Л.Д. Менделеевой, «была громадна», эта «громадность» еще далека от своего окончательного даже описания. И дело здесь не только в изменяющемся в настоящий момент понимании Блока, но и в необходимом изменении основных представлений о лирике Фета.

Важно так же отметить, что связь Блока с Фетом осуществлялась и в контексте религиозно-философских поисков эпохи рубежа XIX - XX вв., и шла через бытовой опыт, семейные традиции. Огромную роль в раскрытии Фета для Блока сыграла атмосфера, в которой он рос: усадебная культура, литературоцентризм Бекетовского дома, традиции домашнего музицирования и т. д. Этот опыт в сопряжении с религиозно-мистическими интуициями станет той основой, на которой утвердится глубокая, порой отмеченная парадоксальностью и противоречивостью, личная связь поэта с Фетом.

Влияние Фета на Блока носит системный характер, а внутренняя связь поэта с Фетом проявляется на протяжении всего творческого пути, весьма рельефно заявляя о себе и в его поэзии, и особенным образом в эпистолярном наследии. Так, в письмах Блока к Андрею Белому 1903 г. цитаты из Фета участвуют в решении важнейших вопросов символистской эстетики и

мировосприятия. В период «Стихов о Прекрасной Даме» Фет для Блока оказывается поэтом, прочно философски осмыслившим проблему Вечной Женственности, и предвосхитившим эпоху поэтического апостольства. Об этом свидетельствуют наброски к статье Блока о русской поэзии, сделанные им в 1902 г.

Однако Блок, как и Фет, не воспринимал искусства поэзии вне осуществляющегося в нем эмоционального душевного опыта. В письмах Блока 1903 - 1905 гг. фетовские цитаты часто становятся заместителями собственных переживаний, смутных душевных движений, наполненных частным смыслом. Отталкиваясь от наблюдений Т.В. Игошевой, по мнению которой Блок интересуется лирикой Фета с точки зрения закрепленного в ней представления о человеческой душе, заметим, что кроме «метафизичности» Фета Блока волновал фетовский драматизм в понимании человеческой сущности и особенно сущности поэта, творца.

Уже в представлении Фета, человек, с одной стороны, носитель души как платоновской идеи, с другой - души-воли, т. е. активного мужественного начала. Отсюда в его лирике возникал образ души, скорбящей и «измученной годами», но хранящей «блаженную память», «неприступный чистый храм».

В ранней лирике Блока, особенно в «Стихах о Прекрасной Даме», душа так же неизменна, вольна, чиста, полна проникновений к иным мирам, и одновременно, она активна и действенна, мужественна, чем и определяется напряженность лирического переживания. Таким образом, в связь с Фетом должна быть поставлена не только устремленность души блоковского героя к «далеким мирам», но и ее «мужественность» и «тревожность», наполненность «избытком жизненных тревог» («И я стремлюсь душой тревожной...»), ее раздвоенность и «двуликость».

Кроме того, оставленные Блоком пометы на 4-х выпусках «Вечерних огней» непосредственно свидетельствуют об особом внимании поэта к

стихам Фета, написанным на основе воспоминаний или ставящим тему творческой памяти, противостоящей разрушительному времени.

В отличие от раннего творчества Фета, которое, кстати, Блок любил и понимал, по собственным признаниям, меньше, чем «Вечерние огни», «душевный человек» в поздней лирике Фета — это человек, обремененный опытом и памятью. Этот аспект лирики Фета оказался предельно важен Блоку, и он же выступил в качестве водораздела между поэтами.

Исследователи чаще всего рассматривают проблему памяти в ранней лирике Блока в контексте его увлечения на рубеже веков античной философией и особенно учением Платона, о чем писали Б.И. Соловьев, Д.М. Магомедова, В.Н. Быстрое, А. Пайман. Между тем, память у Блока не только сверхзнание поэта о «вечноженственном», но и прорыв сквозь сумерки времен в пространство «вечного», средство спасения от «тяжелого бремени лет». Однако если Фету, не признающему власти действительности, «прозы жизни», ее прав над творчеством, для того, чтобы прямо смотреть «из времени в вечность», для победы над годами, достаточно было зафиксировать нетленным словом каждый миг своего существования, реализовать личную память и опыт в творчестве, то Блоку, поэту иного типа творческого сознания, стремящегося к прорыву в действительность, к реальному преображению и пресуществлению бытия, этого было мало. «Цветущее сердце» диктовало и обещало Блоку реализацию мистических предчувствий в реальности, а опыт реальной жизни оказывался, наоборот, противостоящим и противополагающимся «сверхзнанию», раскрывающемуся в мистических озарениях.

Принято считать, что художественный путь Блока второй половины 1900 - 1910-х гг. проходит далеко от Фета, а отношение его к поэту-предшественнику кардинально меняется вместе с изменением миропонимания и мировосприятия. У Блока действительно заметна убывающая тенденция к цитации из Фета. Однако этот количественный

показатель еще не может стать решительным аргументом в пользу того, что Блок в «самоотрицании» отказывается и от Фета.

Фетовская гармония, понятая не только как песнь радости и красоты, но может быть, прежде всего, как связь, соединение «времени и вечности», оставалась для Блока манящей проблемой и недостижимой вершиной. Он и сам продолжает вести поиски этой связи, о чем свидетельствуют его дневниковые записи. И надо сказать, что тот путь, на который встает Блок после «Стихов о Прекрасной Даме», после отбрасывания «соловьевских костылей», после пережитых личных и исторических катастроф не в последнюю очередь продолжает связываться им с Фетом. Интересен в данном случае тот факт, что, работая с изданиями стихотворений Фета, Блок отмечает у него случаи проявления слуховой активности, возбуждающей душевное переживание поэта.

Для зрелого Блока оказывается значим фетовский идеал поэта-певца, в песнопениях которого претворяется живой душевный опыт в нечто сверхзначимое. Еще в 1854 году A.B. Дружинин заметил, что оригинальное дарование Фета «приближается к дару импровизаторов или еще вернее древних труверов» (Библиотека для чтения. 1856. Т. 137.) Можно предположить, что Блок по-своему прочувствовал идею поэта-трувера и развил ее в лирике «второго тома». При этом, следует, конечно, заметить, что в данном случае влияние Фета, скорее всего, было опосредовано поэтическим опытом Брюсова, по определению JI.B. Пумпянского, гомерида, человека, возглашающего славы, кХеа 'avSprnv» (J1.B. Пумпянский. Классическая традиция. М., 2000). Свое непосредственное преемство эстетической позиции Фета Блок обозначит в предисловии к третьей книге стихов «Земля в снегу» (1908).

Самым противоречивым в отношении к Фету оказывается у Блока последнее десятилетие жизни. Поэт не утратил интереса ни к лирике Фета, ни к его творческой судьбе. Однако уже на рубеже 1900 - 1910-х гг. Блок стоял на пути, проникновения в дух времени, в исторический мир, тот мир, который,

по мнению Фета, не должен и не может становиться предметом «песнопений».

Известно так же, что начало пути по осмыслению логики истории не в последнюю очередь было связано у Блока с попыткой понять судьбу своего отца и его поколения, о «фетышизме» которого мы уже писали. В связи с этим следует выделить работу Блока над поэмой «Возмездие» с центральной темой возмездия истории культурному декадансу рубежа веков, частью которого был и названный «фетышизм», проповедующий спасительную концепцию творчества. По мнению Блока, игнорирование истории во имя сохранения и спасения человеческой души обрекает ее на существование в «тюрьме сладких гармоний». Таким образом, не собственно Фет, а «фетышизм» был осмыслен Блоком как бессмысленное погружение в чувствительность и бесплодную идеализацию.

В третьем томе лирики Блока, охватывающем период 1908 - 1916 гг., особенно это касается циклов «Страшный мир», «Возмездие», «Итальянские стихи», вновь проявится тенденция к цитированию Фета. Блок переживет еще один этап творческого диалога с поэтом-предшественником, поставившим проблему душевной гибели человека, утрату души, которую по-своему решал Блок в 1910-х гг. В мысли Фета о том, что лирическое преображение и постижение мира требуют «горения сердца» и способны обернуться для поэта гибелью («Когда читала ты мучительные строки...», 1887), Блок увидел предсказание того, что произошло с ним самим. Однако стоит отметить, что фетовский образ гибельного «пыла сердца» у Блока преобразуется в «пожар жизни» («Как тяжело ходить среди людей...», 1910 - 1914). Блок уже не мог, подобно Фету, самоустраняться из жизни, и не хотел - из истории, и потому «душевный человек» Фета в определенный момент становится для него только дорогим воспоминанием.

Третья глава диссертации «A.A. Фет и поэты постсимволистского поколения» посвящена исследованию процесса адаптации поэтических

открытий Фета, его творческих и мировоззренческих установок в 1910 -1930-е гг.

В первом параграфе Третьей главы «A.A. Фет и И.Ф. Аннснский: импрессионист и наблюдатель» речь идет о глубокой творческой полемике с Фетом Иннокентия Анненского, поэта, на творческий опыт которого во многом было ориентировано постсимволистское поколение, в том числе Мандельштам, Ахматова, Пастернак.

Отношение Анненского к Фету было отмечено определенной двойственностью. Анненский высоко ценил «деятельность Фета» как переводчика, наделенного «несомненной поэтической интуицией», лирика открывшего «новую свободно-музыкальную форму монологов». Однако это не помешало ему вписать имя Фета во второй ряд русской поэзии, в ряд «меньших по значению» - di minores, и подобно своему современнику и даже оппоненту Д.С. Мережковскому, упрекнуть Фета в провинционализме.

Анненский крайне скупо высказывал свое непосредственное отношение к Фету, несмотря на то, что он филолог, критик, писавший обо всех «ближайших» Фету поэтах, его соратниках: Майкове, Полонском, А.К. Толстом. Известно, что еще в 1880-е гг. Анненский вынашивал планы написания статьи, посвященной Фету, но они так и остались не реализованы.

Не последнюю роль в противоречивом отношении Анненского к Фету сыграл и факт его взросления в народнической среде, в семье старшего брата Н.Ф. Анненского, известного общественного деятеля народнического толка.

Анненский не мог принять Фета, которым проникалось массовое сознание, видевшее в нем «певца чувств», уводящего от бренной жизни, эстета и романтика. Поэтический кризис последних десятилетий XIX в. он непосредственно связывал с «уходом» творчества в «теплицу чувствительного сердца» и настаивал на преодолении «болезненной чувствительности», воспитанной, в том числе, и на лирике Фета.

При этом анализ «фетовских параллелей» Анненского: микроцикла «Параллели», «фортепьянных сонетов» (из книги стихов «Тихие песни»), «Трилистника вагонного» (из «Кипарисового ларца»), убеждает, что и мировоззренчески, и эстетически Фет был близок Анненскому.

Важнейшим фактором, повлиявшим на формирование мировосприятия Анненского, стал утвердившийся на русской почве в 1870 - 1880-е гг. нравственно-психологический комплекс, сформированный быстрым усвоением на русской почве «философии пессимизма», непосредственным проводником которой был Фет, осуществивший перевод главного философского труда А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление».

При этом, так же как и Фет, Анненский в любой деятельности, будь то оригинальное поэтическое творчество, критика или перевод, всегда ценил момент психологической правды, той правды, на основе которой формировался и феномен «душевного человека» Фета.

Анненский акцентировал внимание именно на драматическом элементе лирики Фета. Идя вслед поэту-предшественнику, он создал свой мир принципиально страдающей красоты. Если лирика Фета была сосредоточена на выявлении в жизни «часа спасенья» («После бури»), «часа блаженного» («Роза»), а творчество мыслилось им, как сила, исцеляющая от муки бытия, то в случае Анненского возникает ситуация, когда творчество непосредственно проникается мукой.

Однако с фетовскими представлениями об иерархии душевных ипостасей Анненский никак не мог согласиться. По его мнению, если творчество ведет к утрате равновесия между двумя составляющими человеческой природы (разумом и чувством), то оно может стать разрушающей силой. Его всегда страшил даже временный паралич критических способностей ума и воли.

Водораздел между Анненским и Фетом лежит не только на уровне идеи гармонизации и эстетизации мира и жизни, глубоко осмысленной в работах

B.B. Мусатова, но проходит и по другим основаниям творческих позиций двух поэтов. Если Фет призывал освободить поэзию от «сплетни рефлексии», то для Анненского «поэтическая рефлексия» и есть главная пружина творческого процесса. Лирика «Тихих песен» предстает перед читателем как пространство постепенно раскрывающейся не просто «души автора», а «странствующей» мысли творческой личности. Таким образом, Анненский воплощал представление о поэзии как процессе «бесстрашного», «правдивого и тонкого самоанализа поэта» (И. Анненский «Что такое поэзия?»).

Полемизировал Анненский с Фетом и по вопросу об идеальной природе творчества. По Анненскому, идеал - это не нечто предуготованное и данное человеку свыше, а то, что вырабатывается «невидимой работой» человечества и каждым человеком в отдельности.

Между тем, сама «сокровищница» Фета, и сохраненный ею лирический опыт, участвует, по Анненскому, в общем движении культурной эволюции. В определенном смысле опыт Фета - это важная составляющая того, что сам Анненский назвал «нашим я», творческим я, лирическим я, которое, как об этом было заявлено в статье «Бальмонт-лирик» (1905), «не личное и не собирательное, а, прежде всего, наше я, только сознанное и выраженное» художником. Лирическое пространство главной поэтической книги Анненского «Кипарисовый ларец», в составе которой поэтические аллюзии на Фета многообразны и разноплановы, принципиально выстроено на идеи «коллективного мыслестрадания».

В этой связи интересен литературный генезис «Трилистника вагонного», кульминационное стихотворение которого развивает лирическую ситуацию, заданную стихотворением Фета «На железной дороге» (конец 1859 - 1860). Обратим внимание на то, что названное стихотворение Фета открыто ориентировано на Пушкина и отсылает нас к целому ряду «зимних» пушкинских текстов: «Зимнему вечеру» (1825), «Зимней дороге» (1926), «Зимнему утру» (1929). У Пушкина Фет заимствует и композиционную

структуру, и метрическое решение - 4-х стопный ямб. Связь с пушкинским «Зимним утром» подчеркнута и зачином первой строки: «Мороз и <....>», а так же образным рядом: «старушка», «печка», луна, льющая свой свет, берег. Обращает на себя внимание и строфическая игра, к которой прибегает Фет. Так, если первые 6 строф у Фета написаны четверостишием, то последняя представляет собой пятистишие, непосредственно обращающее нас к строфике «Зимнего утра» Пушкина.

Фет не просто апеллирует к Пушкину, пушкинскую лирическую ситуацию он помещает в иное пространство: ночной железной дороги. По Фету, меняются формы жизни, условия существования человека, но сама внутренняя жизнь его, где главное место занимают любовь и красота, обращающие даже пространство вагона в «уютный и теплый мир», «волшебную сказку», героями которой оказываются он и она, летящие на «огненном змее», который позже преобразуется в стихотворении Анненского «Зимний поезд» в образ «огнедышащего дракона», остается неизменна.

К фетовской лирической ситуации Анненский обращается в стихотворении «В вагоне», где, по существу, опровергается вера в неизменность идеала и его претворения. В стихотворении «В вагоне», как и у Фета, возникает любовная коллизия случайной встречи с красующейся женщиной. Однако если Фетом любовная игра осмыслялась как часть гармоничного и прекрасного мира волшебной сказки, а отзвук «боли» появлялся лишь при воспоминании о потерянном, утраченном счастье, то у Анненского отношения между мужчиной и женщиной превращаются в непостижимую борьбу, венчающуюся охлаждением и опустошением. Для героя «Трилистника вагонного» любовь-красота - только испытание, которое преодолевается интеллектуально волевым усилием.

Вместе с тем, «фетовские параллели» Анненского убеждают в важности для него лирического опыта поэта-предшественника, как определенного этапа в становлении поэзии, способной «не расширять личность» и преображать ее,

а «усовершенствовать тип человека». Именно эту задачу Анненский поставил перед молодыми поэтами в 1909 г., выступая в Обществе ревнителей художественного слова с критикой символистских проповедей, и тем, внося свою лепту в становление поэтического сознания постсимволистского периода развития русской лирики.

Второй параграф «A.A. Фет и "органическая поэтика" О.Э. Мандельштама» расширяет представления о роли, сыгранной Фетом в развитии поэтической мысли Мандельштама.

В настоящий момент в целом ряде авторитетных исследовательских работ (M.JI. Гаспарова, О. Ронена, В.В. Мусатова, Е.П. Сошкина) выявлены следы обращения Мандельштама в лирике 1930-х гг. к поэзии и судьбе Фета, который становится одним из «героев» знаменитого стихотворения «Дайте Тютчеву стрекозу...» (1932), входящего в тот корпус его поэзии, который получил название «стихи о стихах». По отношению же к лирике Мандельштама 1910-х и 1920-х гг. сделаны только отдельные наблюдения, фиксирующие присутствие в ней фетовских реминисценций и аллюзий, пока не получивших глубокого и системного осмысления, потому и мысль Мандельштама о Фете 1930-х гг. выглядит несколько неожиданной, и получает противоречивую интерпретацию.

Следует отметить, что Мандельштам приходит в литературу в тот период, когда интерес к Фету как поэту отходит на задний план. Ярким доказательством является составленный К. Говоровым (К.П. Медведским) и опубликованный в 1905 г. уже третьим изданием в серийном издании «Маленькая хрестоматия» (Вып. 17-й) - «Русские поэты. Книга для чтения в семье и школе» сборник: «Севастиан-мученик. Стихотворения K.P. и некоторые другие стихотворения его и A.A. Фета». Здесь небольшой подборке стихотворений Фета предшествовала биографическая справка о поэте, текст которой иначе как курьезный случай, отражающий искаженное общераспространенное представление о судьбе поэта, квалифицировать

невозможно. В биографической справке, составленной К. Говоровым, допущено такое множество ошибок, которое высвечивает не только непрофессионализм ее составителя, но и демонстрирует факт отсутствия у «исторического читателя» (по выражению Р.Д. Тименчика) точных знаний и представлений о творческой судьбе Фета. Эта атмосфера «нечувстия» широких читательских кругов Фета во многом могла стать провоцирующим фактором для появления манделыптамовского замечания о том, что интерес к Тютчеву и Фету оказывается «в стороне», становится уделом избранных, или в его терминологии «высокомерных» (О.Э. Мандельштам «Шум времени», 1923). Сам Мандельштам к числу «высокомерных» себя не причислял. Однако из процесса формирования Мандельштама нельзя исключать символистских поисков и открытий, т. е. открытий тех «высокомерных», которые исповедовали культ Фета - поэта освобожденной душевности. О том, что русский символизм для Мандельштама не в последнюю очередь сопрягался с именем Фета, показывает его стихотворение, написанное на смерть Андрея Белого «Голубые глаза и горячая лобная кость...» (10 - 11 января 1934; 1935), фетовский подтекст которого вычленен и проанализирован Е.П. Сошкиным.

Так же как для символистов, поэтическая рефлексия Мандельштама была обращена не только к поэзии Фета и ее открытиям, но и к творческой судьбе этого поэта. В связи с этим невозможно обойти вниманием известный, но до сих пор не осмысленный в полном объеме, факт влияния на Мандельштама одного из первых декадентов, позже преподавателя словесности Тенишевского училища, воспитанником которого был Мандельштам, Вл. Гиппиуса. Во многом благодаря Вл. Гиппиусу, мысль о Фете проникает во внутренний мир Мандельштама и становится одной из «основ» его поэтического «хозяйства». «Фетомания» Вл. Гиппиуса откликнулась на напряженном первоначальном интересе Мандельштама к Фету.

Неожиданно фетовским присутствием оказывается отмечено одно из самых на первый взгляд «нефетовских» стихотворений раннего Мандельштама «Адмиралтейство» (1913), пафос которого связан не только с прославлением человеческого гения, разрывающего «трех измерений узы», но и отмечен скрытой психологической напряженностью, проявляющейся в риторике третьей строфы, в «томлении тополя». «Пыльный тополь» Мандельштама имеет литературное происхождение и связан с тополями Фета: темно-зелеиым тополем из стихотворения «Тополь» (1859) и «стройным тополем» из стихотворения «Чем тоске и не знаю помочь...» (1862). Появление в тексте стихотворения «Адмиралтейство» фетовской поэтической реалии заставляет предполагать, что для Мандельштама важна была не только проблема организации бытия, но и его одушевления. Стихи Мандельштама обращены не только к поиску силы, способной противостоять костным началам бытия, его «болезненности и странности», пустоты, но и к человеческому дыханию, человеческому теплу («Дано мне тело, что мне делать с ним...», 1909).

Фетовский «душевный человек» Мандельштамом осознавался как внутренне сложный «организм». Поэтическая же душа в его ранней лирике представлена как самостоятельное физиологически организованное существо, обладающее своими органами восприятия: свои слухом («Слух чуткий -парус напрягает...», 1910), своим зрением, своей мечтой, но главное - своим органом репродуцирования - звуком («Отчего душа - так певуча...», 1911). Звучание души, ее певучесть, по Мандельштаму, и есть то, что делает ее «событием», то, что заполняет собой пустоту пространства, и то, что лежит в основе творчества, в том числе и поэзии, обращая ее в силу, «избывающую бремя времени». Позже эти представления о поэтической душе, восходящие к Фету, у Мандельштама лягут в основу разрабатываемой им концепции «органической поэтики».

Предельно остро проблема одушевленности мировой жизни стояла перед Мандельштамом в 1920-е гг., когда поэту пришлось столкнуться с неумолимой и жуткой логикой истории, которой не могли противостоять ни культурные претензии человеческого духа, ни мир культурных снов. Однако если историческое время не поддавалось одухотворению, то оставалась надежда на его одушевление, согревание поэтическим дыханием. Фет для Мандельштама значим тем, что предупредил выход на литературную арену поколения поэтов-колонизаторов, «гуманизирующих», одушевляющих действительность. В сознании зрелого Мандельштама Фет-поэт предстает одним из героев русской культуры, «работником», «непосредственно участвующим в великом обмирщвлении языка», членом сообщничества русских поэтов «в заговоре против пустоты и небытия».

Третий параграф главы носит название «A.A. Фет и генетический парадокс лирики A.A. Ахматовой». Творческая биография Ахматовой исчисляется десятилетиями — 1910-е, 1920-е, 1930-е, 1940-е, 1950-е, первая половина 1960-х гг. В рамках каждого из этих десятилетий по-разному осмыслялась как лирика Фета, так и фигура этого поэта, разнилось и отношение Ахматовой к поэтической традиции XIX столетия, в том числе и к Фету.

Органическому и осознанному восприятию Фета постсимволистким поколением поэтов, к которому принадлежала Ахматова, отчасти мешали символистские клейма, поставленные на поэте-Фете как философе-мистике. Чуть позже, когда начнут закладываться основы научных литературоведческих школ в России, Фет будет зачислен в романтики, а позже - в эстеты-созерцатели и импрессионисты, но ни то, ни другое не могло привлечь Ахматову, по самой сущности поэтического дара стремящейся, прежде всего, к воплощению смысла.

Лирику Ахматовой всегда отличал глубокий аналитизм, который принципиально «отчуждал» ее от Фета. Что же касается отдельных

«похожестей» на Фета в ее раннем творчестве, то, как и отмечают исследователи, они возникали через посредничество частью Анненского, частью Блока и др.

В ранней поэзии Ахматовой можно обнаружить даже прямые аллюзии на Фета в стихотворениях «Читая "Гамлета"» (1909), «Музе» (1911), «Мурка не ходи - там сыч...» (1914), «Царскосельская статуя» (1916), «Все расхищено, предано, продано ...» (1921) и др. Однако логика их появления весьма точно определена Л.М. Лотман, которая писала о бессознательном использовании фетовских элементов в лирике поэтов XX в.

Только в 1930-х гг. Фет на какое-то время станет фигурой значимой для Ахматовой. Во многом это произойдет под влиянием Мандельштама, которое не замедлит откликнуться в ее поэзии. Анализ генетической природы цикла Ахматовой «Смерть» (1942 - 1944 гг.) убеждает в том, что основная поэтическая идея цикла может быть непосредственно возведена к лирике Фета, а лирический сюжет центрального стихотворения цикла - связан со стихотворением Фета «На корабле» (1856 - 1857).

Ахматова и в 1930-е, и в начале 1940-х гг. стояла перед необходимостью оправдать неотвратимую и «страшную» логику бытия, «бега времени», в том числе и смерти. Это оправдание во многом и осуществляется через фетовскую мысль об участии души во «всемирном бессмертии», как ее определил еще Б.В. Никольский.

В финальном стихотворении цикла Ахматовой «Смерть» особое внимание обращает на себя образ «главного» и «самодержавного» тополя, который одновременно восходит к тополям, борцам со смертью, Фета и реализует мандельштамовскую рифму из стихотворения «Адмиралтейство»: «тополь - акрополь», утверждающую единичное существование живой души в качестве главной ценности, цитадели и святилища культурного пространства. При этом, в отличие от Мандельштама, «прорыв» во

«всемирные моря», преодоление «трех измерений» у Ахматовой связаны не столько с творческой стихией, сколько со стихией любви.

Думается, и для Фета, и тем более для Ахматовой были важны те древние представления, согласно которым дерево рассматривается как символ воскрешения и воплощения, потому что оно переживает только кажущуюся смерть и вновь расцветает каждую весну.

Фетовское начало в цикле Ахматовой «Смерть» становится и своеобразным посредником в формировании его структуры. Стихотворение Фета «На корабле» было построено на странном сопряжении высокой лексики, используемой для создания морского пейзажа: «стопою», «вскипая белою грядою», «стихия чуждая дрожит», — и образности, непосредственно восходящей к традиционной русской народной лирике: «дрожит и сердце, грудь заныла». «Ноющее сердце» - один из самых распространенных и устойчивых образов в фольклорной песне. В структуре ахматовского цикла наблюдается подобное соединение классицистической сюжетно-тематической модели (державинской по преимуществу) с русской фольклорной песней. Поэтическая структура цикла Ахматовой внутренне сопряжена с формулой русской народной лирики, которую Г.И. Мальцев обозначил как «девушка у окна». Обращаясь через Фета к формульности фольклорной традиции, Ахматова достигала высокого уровня обобщения, типизации своих переживаний.

Цикл «Смерть» явное доказательство тому, что генезис зрелой лирики Ахматовой не просто сложен, или, пользуясь определением Р.Д. Тименчика, многосоставен, но и в определенном смысле парадоксален. Эта парадоксальность во многом результат того глубоко противоречивого душевного опыта человека XX века, который пришлось поэтически осмыслять Ахматовой. Эта же парадоксальность определяет и исключительное место ее лирики в поэтическом процессе XX века.

В заключительном четвертом параграфе Третьей главы «A.A. Фет и "Второе рождение" Б.Л. Пастернака» ставится вопрос о связи Пастернака с Фетом, рельефно обнаруживающейся не только в книге «Сестра моя — жизнь» (1922), но и в лирике 1930-х гг.

По-своему исключительное происхождение Пастернака позволяет говорить о том, что Фет для него всегда был частью большой традиции русской литературы XIX века, связь с которой выступала важнейшим фактором его творческого самоопределения. Исследователями отмечено, что Пастернак уже в начале своего пути заявляет о своем преемстве фетовской концепции творчества как органической силы восприятия (В.В. Мусатов «К проблеме генезиса лирики Бориса Пастернака»), Лирика книги «Сестра моя -жизнь», действительно, представала перед читателем как поток «индивидуально ощутительных образов», во многом восходящих к Фету.

«Фетовская тяга» определенным образом довлела над Пастернаком и во второй половине 1920-х - начале 1930-х гг., периода работы над поэмами и романом в стихах «Спекторский». Так, современники отмечали, что метрически в «Спекторском» Пастернак зависим от поэм Фета, а сам поэт признавался, что, работая над «Спекторским», он преодолевал «фетову трагедию» с поэмами.

Между тем, Пастернаку не просто пришлось осуществлять фетовскую «память сердца», сосредоточенную в системе органических восприятий, на его долю выпала задача пронести «чувство одушевленной вселенной» (В.Н. Альфонсов «Поэзия Бориса Пастернака») сквозь исторические противоречия своего века. Поэтому уже в лирике Пастернака 1930-х гг. Фет выступал не только источником, но и проблемой, требующей актуального решения. Как размышление над судьбой фетовской традиции прочитывается стихотворение Пастернака «Опять Шопен не ищет выгод...», написанное в Киеве в июле 1931 г. и входящее в состав сборника «Второе рождение» (1934). В этот период Пастернак задумывается об ответственности искусства перед

действительностью, а чуть позже им будет сформулирована мысль о деле художника, которое есть «крест и предопределение».

При этом Пастернак осознает, что ситуация, в которой он оказался, для истории русской поэзии далеко не нова и в чем-то даже универсальна: не было эпохи, которая не требовала бы от художника усилий по отстаиванию своей «крылатой» (творческой) правоты.

В стихотворении Пастернака «Опять Шопен не ищет выгод...» «названными» и «угадываемыми» оказываются аллюзии на стихотворение Фета «Сияла ночь. Луной был полон сад...» (1877).

Однако эти аллюзии первоначально задают пространство творческой полемики Пастернака с Фетом. Наиболее отчетливо различия между двумя поэтами обнаруживаются в разработке музыкальной темы. Сравнение пастернаковского восприятия музыки Шопена и фетовского, обозначенного в стихотворении «Шопену» (1882), убеждает именно в этом.

Музыку Шопена Пастернак воспринимает не через песню или романс, как это было у Фета, а через этюд и сонатное творчество, мелодика которых, по его мнению, является «представительницей действительности». Музыка Шопена для Пастернака - образец «сотрудничества» с действительной жизнью, которому он намерен следовать и сам. Но как это ни парадоксально, мысль о творчестве как «летописи» жизни оказывается у него органично вписанной в рамки фетовской модели творческой идеализации действительности. Три центральных мотива, составляющих поэтическую структуру стихотворения Пастернака: мотив музыки, любви и ночи, неизбежно указывают нам «опять» на Фета.

Думается, Пастернак, теряя Фета-романтика, Фета «символистского», одновременно обретал другого Фета и апеллировал к его же эстетике и поэтической системе. Взгляд Пастернака на действительность сквозь призму «фетовского стиха» обнажал трагическую суть положения поэта в современной ему действительности.

Частный поэтический опыт Фета, его творческая судьба, таким образом, представлялись Пастернаку, с одной стороны, как часть общей большой «сквозной ткани» творческого существованья. С другой, Пастернак, осмысляя поэтический опыт Фета, выступает с мыслью о возможных путях примирения душевного бытия и истории.

В поздней лирике Пастернака произойдет сопряжение «памяти сердца» с эпохой, а лирическое пространство книги «Когда разгуляется» (1956 - 1959) окажется наполненным уже не впечатлениями и восприятиями, а фактами, конкретными деталями и обстоятельствами жизни поэта.

Если в книге «Сестра моя - жизнь» душа героя соотносилась с «губкой», «вбирающей» в себя ощущения, чувства, эмоции, которые образовывали «залежи» «природной», чувственной памяти, то лирическое пространство книги «Когда разгуляется», подобно последним поэтическим сборникам Фета «Вечерние огни», раскрывается перед нами как личная память поэта. Поэтическая душа названа теперь Пастернаком «печальницей» и «скудельницей» («Душа») и сравнивается им с мельницей, «перемалывающей» «все виденное здесь», «все бывшее» «в смесь» - в разные стихи. Таким образом, обеспечивается то, о чем мечтал Фет и что нашло свое поэтическое воплощение в строках финального стихотворения книги Пастернака «Единственные дни»:

И дольше века длиться день, И не кончается объятье...

Творческая эволюция Пастернака в новом веке как будто повторила логику развития поэтической системы Фета, обеспечив ей второе дыхание, «второе рождение».

В Заключении подводятся итоги исследования.

Лирика Фета осваивается русскими поэтами первой трети XX века разнопланово и многообразно. При этом в русской поэзии этого периода развивается самостоятельный «фетовский сюжет», вступающий в сложные

отношения с действительностью этого периода, с ее культурной и практической жизнью, философией и эстетикой, идеологией и этикой.

Судьба Фета в первой трети XX века складывалась парадоксально: с одной стороны, Фет постепенно превращался в фигуру маргинальную, «забытую», с другой - бережно хранимую в каких-то невидимых для невооруженного глаза глубинах творческой памяти.

Действуя изнутри отдельных поэтических систем, фетовская традиция складывалась в серьезную поэтическую силу. Через Фета осуществлялись многие открытия, сделанные русскими поэтами первой трети XX века в области поэтики и стихотворного мастерства. Его лирика выступала, может быть, и не главной, но важной эстетической ценностью и большой мировоззренческой проблемой, решение которой способствовало развитию эпохальной поэтической мысли. Осознанная или невольная апелляция к Фету и его поэзии стала для русской лирики первой трети XX века определенным внутренним резервом в деле противостояния безжалостному «цепу истории».

Русская поэзия первой трети XX века осваивала поэтический опыт Фета в двух направлениях. С одной стороны, «душевный человек» Фета был поставлен русскими символистами как проблема онтологическая и мировоззренческая. Символисты в определенном смысле абсолютизировали глубину «душевного человека» Фета, выведя ее за пределы психологического опыта. Поэты постсимволистского поколения осваивали Фета как явление культурно-историческое. Для Анненского, Мандельштама, Ахматовой «.душевный человек» Фета, прежде всего, культурный феномен. Два Фета, один, как говорил Б.М. Эйхенбаум, давший нам Бальмонта, Брюсова, Блока, другой - Анненского, Мандельштама, Ахматову (Книжный угол. 1921. № 7), сольются, соединятся в творческом опыте Пастернака.

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ АВТОРА

Статьи н публикации в изданиях, рекомендованных ВАК:

1. К некоторым проблемам поэтики И.Ф. Анненского // Вестник НовГУ. Сер. «Гуманитарные науки». 1998. № 9. С. 56-63. (0,5 п. л.)

2. «Я - слабый сын больного поколенья» (К проблеме «Анненский и Ницше») // Вестник НовГУ. Сер. «Гуманитарные науки». 2000. № 15. С. 66 - 72. (0,4 п. л.)

3. Из неопубликованных материалов архива И.Ф. Анненского (предсмертные публичные выступления) // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 68. 2009. № 4. Июль-Август. С. 50-58. (1 пл.)

4. «Нам нужно более легкое бремя, данное "бедным в дар и слабым без труда"» (об одной цитате в письмах А. Блока) / Русская литература. 2009. № 3. С. 137 - 147. (1 п. л.)

5. Цикл A.A. Ахматовой «Смерть»: проблема генезиса // Филологические науки. 2010. №4. С. 3-14. (0,6 п. л.)

6. Фетовские «Параллели» Иннокентия Анненского // Вестник НовГУ. Сер. «Филология» Спец. вып. «Мусатовские чтения-2009». 2010. № 56. С. 53-57. (0,5 п. л.)

7. Владимир Васильевич Мусатов (1949 - 2003). Памяти ученого // Вестник НовГУ. Сер. «Филология» Спец. выпуск «Мусатовские чтения - 2009». 2010. № 56. С. 5 - 7. (В соавторстве с О С. Бердяевой). (0,3 п. л.)

8. A.A. Фет и В.П. Буренин: к истории критического восприятия «Вечерних огней» // Русская литература. 2010. № 4. С. 210 -217. (0,6 п. л.)

Монография:

9. A.A. Фет и русские поэты конца XIX - первой трети XX века. СПб., 2010.-196 с. (12,5 п. л.)

Публикации в составе собрания сочинений и писем A.A. Фета в 20 т.:

10. Фет A.A. Собрание сочинений и писем. Стихотворения и поэмы 1839 - 1863 г. / ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН; КГУ. СПб., 2002. (Подг. текста и комментарии к поэмам А. А. Фета «Талисман», «Сон», «Сабина», «Две липки»), (1 п. л.)

11. Фет A.A. Собрание сочинений и писем. В 20 т. / ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН; КГУ. Т. 5. М.; СПб., 2010. (Подг. текста и комментарии к «Вечерним Огням», вып. 3,4). (4 п. л.)

Учебные и учебно-методические издания:

12. Творчество Иннокентия Анненского. Великий Новгород, 2002. - 128 с. (7 п. л.)

13. История русской поэзии. «Серебряный век». Лекционное приложение к мультимедийному курсу. Великий Новгород, 2002. - 148 с. (В соавторстве с ТВ Игошевой и В В. Мусатовым). (4 п. л.)

14. История отечественной журналистики конца XIX - начала XX века (1890 - 1917 гг.). Методические рекомендации и материалы. Великий Новгород, 2002. - 78 с. (4 п. л.)

Справочные издания:

15. Журнал «Весы» (1904 - 1909 гг.). Указатель содержания. Великий Новгород, 2002. — 117 с. (В соавторстве с Т.В. Игошевой). (7 п. л.)

Другие работы и публикации:

16. Книга о пушкинской традиции (рецензия) // Russian Studies. 1995. I. № 3. С. 452 -453.(0,2 п. л.)

17. К изучению проблематики книги стихов И.Ф. Анненского «Тихие песни» (анализ двух «фортепьянных сонетов») II Методика преподавания гуманитарных дисциплин. Великий Новгород, 2000. С. 83 - 92. (0,5 п. л.)

18. «Я хочу вспомнить забытое...» (тема памяти в «Стихах о Прекрасной Даме» А. Блока) II Александр Блок и мировая культура. Великий Новгород, 2000. С. 18 - 24. (0,5 п. л.)

19. Фетовские мотивы в стихотворении Б. Пастернака «Опять Шопен не ищет выгод...» ИК.К. Фет и русская литература. Курск - Орел, 2000. С. 281 -291. (0,5 пл.)

20. К проблеме интерпретации «Трилистника вагонного» И.Ф. Анненского // Время и текст. Историко-литературный сборник. СПб., 2002. С. 265 - 276. (0,5 п. л.)

21. Хомяковские реминисценции в статье И.Ф. Анненского «Драма настроения. Три сестры» // А С. Хомяков. Проблемы биографии и творчества. Хмелитский сборник. Вып. 5. Смоленск, 2002. С. 135 - 144. (0,5 п. л.)

22. О «ранних годах жизни» А. Фета (из архива В.И. Анненского-Кривича) // XVI Фетовские чтения. А. А. Фет и русская литература. Курск, 2002. С. 127 - 132. (0,4 п. л.)

23. Иннокентий Анненский: пафос творчества // Литература. Еженедельное приложение к газете «Первое сентября». 2004. 23 - 30 сентября. № 36 (555). С. 2. (0,5 п. л.)

24. И.Ф. Анненский - Ф.Ф. Зелинскому: стихотворение «Буддийская месса в Париже»» // «Свет мой канет в бездну. Я вам оставлю луч...». Сборник публ., стат. и материалов, посвященных памяти В В. Мусатова. Великий Новгород, 2005. С. 98 - 109. (0,5 п. л.)

25. И.Ф. Анненский и «Весы», к постановке проблемы // Из истории символистской журналистики: «Весы». М., 2007. С. 127- 138. (0,5 п. л.)

26. «Мои воспоминания» Фета в XX веке: о несостоявшемся издательском проекте К.И. Чуковского // Афанасий Фет и русская литература. XXII Фетовские чтения. Курск, 2008. С. 120- 135. (1 п. л.)

27. От «трилистников» И.Ф. Алненского к «Триптиху» A.A. Ахматовой // Печать и слово Санкт-Петербурга. (Петербургские чтения — 2008): В 2 ч. Ч. 2.: Литературоведение: сб. научи, тр. СПб., 2009 С. 103 — 113. (0,5 п. л.)

28. И.Ф. Анненский-. «Проблема Ницше» // Иннокентий Федорович Анненский. 1855- 1909. Материалы и исследования. М., 2009. С. 7-31. (1 п. л.)

29. Еще один автограф A.A. Фета // A.A. Фет. Исследования и материалы / ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН. Вып. 1. М ; СПб., 2010. С. 80-84. (0,1 п. л.)

30. A.A. Фет в переписке Александра Блока и Андрея Белого // A.A. Фет. Исследования и материалы / ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН. Вып. 1. М.; СПб., 2010. С. 66 -79. (0,7 п. л.)

Подписано в печать 10.09.2010. Формат 60x90/16 Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 3 Тираж 100 экз. Заказ 477

Отпечатано в типографии ООО «Адмирал»

199048, Санкт-Петербург, В. О., 6-я линия, д. 59 корп. 1, оф. 40Н

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Петрова, Галина Валентиновна

Введение

Глава 1. «Фетышизм» как явление рубежа XIX - XX вв.

§ 1. «Вечерние огни»: к истории критического восприятия 20 лирики A.A. Фета

§ 2. A.A. Фет в 1890-е годы: pro et contra

§ 3. Первые посмертные издания лирики A.A. Фета

§ 4. A.A. Фет и Вл. Соловьев: о зодчестве «Вечерних огней»

Глава 2. A.A. Фет и русские символисты

§ 1. Фет-мистик и русские символисты

§ 2. A.A. Фет и идея «внутреннего слуха» К.Д. Бальмонта

§ 3. A.A. Фет и поэтическое кредо В.Я. Брюсова

§ 4. A.A. Фет и A.A. Блок: проблема опыта и памяти

Глава 3. A.A. Фет и поэты постсимволистского поколения

§ 1. A.A. Фет и И.Ф. Анненский: импрессионист и 184 наблюдатель

§ 2. A.A. Фет и «органическая поэтика» О.Э. Мандельштама

§ 3. A.A. Фет и генетический парадокс лирики A.A. 253 Ахматовой

§ 4. A.A. Фет и «Второе рождение» Б.Л. Пастернака

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Петрова, Галина Валентиновна

Десять лет назад завершился XX век, а с ним и очередной календарный период развития русской истории и культуры, где одну из ведущих ролей играла русская литература, в частности, поэзия. Судьба русской поэзии в XX веке складывалась не просто, а процессы, ее определяющие и характеризующие, не всегда протекали согласно историческому календарю.

Еще в начале XX столетия русская поэзия выдвинулась в авангард литературного движения и в полной мере ощутила на себе требования и вызовы Истории. Поэзия не могла уже оставаться только свидетельницей и выразительницей происходящего, а неизбежно становилась его соучастницей, что отразилось на ее статусе. Русская лирика начала XX века, оставаясь способом выражения индивидуального переживания, превратилась в «большую форму», соперничающую с романом и драмой по универсальности воплощения художественной картины мира. Изменился и взгляд на Поэта, который теперь представлял не только «избранную расу» небожителей, владеющих сверхзнанием и словом, его осуществляющим, но и становился фигурой исторически значимой и исторически ответственной. Трагедийное чувство, выросшее на этой почве и проникающее лирику начала XX века, предопределило процесс драматизации лирического пространства, о чем неоднократно по-разному писали и говорили исследователи. Не последнюю роль в этом процессе играли художественные традиции XIX века, по точному определению В.В. Мусатова, ставшие «орудием совершенно иной культуры».1 В связи с этим исследователи чаще всего говорят о

1 Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. М., 1998. С. 14. преломлении в русской лирике начала XX века пушкинской традиции и концепции «исторического человека». Однако даже предельно соприкасаясь с Историей, русская поэзия прежде всего оставалась Лирикой.

Б.М. Эйхенбаум еще в 1921 году писал: «Назрела потребность в научном освещении вопроса о природе лирического стиха и формах лирической композиции», и связывал решение этого вопроса с исследованием традиций Тютчева и Фета.1 Между тем вопрос о существе и специфике лиризма русской поэзии начала XX века неисчерпаем и остается до сих пор открытым и актуальным, как и вопрос о месте в этом процессе «лирика из лириков», «исключительно лирика» Афанасия Фета.

Ситуация в данном случае отмечена определенной парадоксальностью. В XX веке Фет, как замечает В.А. Кошелев, с одной стороны, оказался поэтом «забытым», с другой — он был «органической частью художественного сознания весьма широкой публики», о чем в свое время писала Л.М. Лотман.2 Этот факт еще в 1892 году в некрологе Фету был отмечен П.А. Гайдебуровым, который писал: «Большинство русских интеллигентных людей, ныне живущих, начали себя помнить при звуках: "Назаре ты ее не буди" <.>. Распеваемые старшими сестрами, нянями, гувернантками, эти стихотворения перенялись с колыбельными песнями, заучивались вместе с первыми молитвами, провожая ребенка по хрестоматиям и школьным тетрадям, - они сделались семейными домашними воспоминаниями, звуковыми грезами роскошного сна юности. Сколько профессоров, почтенных ученых и сановников могли бы где

1 Эйхенбаум Б.М. «Мой временник». Художественная проза и избранные статьи. СПб., 2001. С. 540.

2 Лотман Л.М. К вопросу об адаптации поэзии Фета художественным сознанием конца XIX - начала XX вв. // Классическое наследие и современность. Л., 1981. С. 181. нибудь на чердаке родной усадьбы отыскать полуистлевшую тетрадку, где детскими каракулями написаны, под диктовку или из книги, как "в дымке-невидимке выплыл месяц вешний", как "спать пора, свеча сгорела" и т. п. Кажется, нет высшего торжества писателя, как это необозримое море детских каракуль <.>. Писатель вроде Фета становится частью души читателя, перевоплощается в чувство и сознание тысяч и миллионов душ».'

Определенная часть лирического наследия Фета в XX веке была широко растиражирована. Его лирика не была изъята из школьного курса литературы, представляя в нем небольшой, но все же отдельный параграф. В читательское сознание она внедрялась огромным количеством популярных изданий: тематических сборников и антологий, изданиями для детей и т. д. Освоению Фета-поэта способствовала и музыкальная культура, в первую очередь, традиции русского романса, в становлении которых его поэзия сыграла важную роль.3

В XX веке не было десятилетия, в котором о Фете не вспоминали бы вовсе. Однако историко-литературное значение этого поэта традиционно умаляется. Мы до сих пор плохо представляем масштаб творческой деятельности Фета не только поэта, но и прозаика, критика, мемуариста, публициста. Мы продолжаем находиться под влиянием тех многочисленных мифов, которыми окружена его творческая биография и дскон

1 Гайдебуров П. А. А. Фет и его судьба// Книжки «Недели». 1892. Декабрь. С. 227. ~ Эта традиция начала складываться еще в первой трети XX века. См. издания: Граф А.К. Толстой, Ф.И. Тютчев и A.A. Фет. Биографии и избранные стихотворения / Под ред. Д.И. Тихомирова. М., ред. Журн. «Юная Россия», 1909. (Б-ка для семьи и школы) (2-е изд. - в 1915); Ф.И. Тютчев, A.A. Фег и А.Н. Апухтин. Избранные стихотворения. М., 1913. (Б-ка «Семьи и школы»); Фет A.A. Избранные стихотворения / Под ред. JI.M. Сухотина. Берлин, Книгоиздательство С. Ефрон,

1922]; Фет А. Стихотворения / Рисунки Вл. Коношевича. Пб., «Аквилон», 1922; А. Фет. Ф. Тютчев. Избранные стихи и отрывки / Рисунки и обложка Д. Кардовского. М.; Л., Государственное издательство, 1930. (Для детей младшего возраста) и др.

3 См.: Русская поэзия в отечественной музыке. М., 1966. С. 363 - 372; Грамолина H.H., Киселева Т.Е. Библиография музыкальных произведений на слова A.A. Фета // Фег A.A. Вечерние Огни. М., 1981. С. 772 - 781. (Литературные памятники). струкции которых посвящена книга В:А. Кошелева «Афанасий Фет. Преодоление мифов».

В настоящее время не вызывает возражений тезис о том, что «<. .> он [Фет - Г.П.] сумел продемонстрировать те потенциальные возможности своего поэтического пути, которые сделали его "чистую" лирику востребованной в XX столетии, а его поэтические открытия - развитыми и генетически продолженными в творческих исканиях последующих художественных эпох».1 Но одновременно считается, что в поэзии «импульсы, идущие от творчества Фета к писателям последующих поколений, <.> не были главными и определяющими <.>» и при всей разносторонности воспринимались «с большим сопротивлением и более замедленно <.>».2 Следует сказать, что в ряде случаев исследователи вообще не выделяют Фета в качестве самостоятельной фигуры поэтического процесса. О нем принято говорить как о представителе романтической плеяды, в ряду с В.А. Жуковским, Ф.И. Тютчевым, A.A. Григорьевым, А.Н. Майковым, Я.П. Полонским и др. Хотя еще в 1920-е годы J1.B. Пумпянский поставил вопрос о связи лирики Фета с классицистической поэзией и прежде всего с Г.Р. Державиным,3 а Л.Я. Гинзбург в 1960-е

1 Кошелев В.Л. Афанасий Фег. Преодоление мифов. Курск, 2006. С. 124.

2 Лотман Л.М. Указ. соч. С. 183 - 184.

3 Пумпянский Л.В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы. М., 2000. С. 96 - 248. Тема «Фет и классицизм», так или иначе, поднималась в отдельных работах конца XIX - начала XX в. В статье, посвященной выходу в свет первого выпуска «Вечерних огней», В.П. Буренин, анализируя стихотворение Фета «Купальщица», замечал, что оно далеко «не клубничное», а проникнуто «чисто классической строгостью» (Новое время. 1883. 25 марга. № 2540. С. 2). Андрей Белый в статье «Венец лавровый» (1906) писал: «Русская поэзия ознаменовала свое освобождение от ложного классицизма резкой антиномией между классицизмом Пушкина и романтизмом Лермонтова. Последующее развитие поэзии не углубило этой антиномии, а, наоборот, — сгладило. Классический и романтический принцип не соединились, а неопределенно смешались. От Некрасова и Тютчева, через Фета, Полонского, Майкова приняли мы смешанные традиции» (Белый Андрей. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 395). В воспоминаниях о Л.Н. Толстом В.Ф. Лазурского, увидевших свет в 1911 г., прозвучало свидетельство особенного увлечения Фета классицизмом. В. Лазурский вспоминал: «В рассказах Льва Николаевича о Фете всегда звучала юмористическая нота. Он годы писала о том, что лирика Фета воплотила переживание вовсе не романтического разрыва с действительностью.1

Традиции русских романтиков, к которым безоговорочно был отнесен Фет, до сих пор по преимуществу осознаются как боковой, периферийный, «обходной» путь русской литературы." Более того, даже в рамках этого «запасного» пути на фетовскую традицию указывают как на «малозаметную тропинку» на большой дороге русской поэзии3 и с этой позиции исследуют, ограничиваясь сопоставительным мотивно-тематическим анализом и концентрируясь на вычленении цитат, реминисценций, аллюзий - «частных случаев», связывающих стихи Фета с поэзией XX века. Между тем в свое время весьма продуктивная в литературоведении XX века дифференциация поэтов по принадлежности тому или иному литературному направлению: классицизму, романтизму, реализму и т. д., - по большому счету себя исчерпала. Гораздо более значимым оказывается разговор «поименный».

Литературный XX век, как любой другой большой период, - это не одна художественная эпоха. Общепризнанной и универсальной периодизации развития русской поэзии XX века пока не существует. При этом устойчиво выделяется в качестве отдельного, вполне самостоятельного и завершенного периода эпоха творчества русских поэтов, которых О.Э. Мандельштам назвал «выходцами девятнадцатого века», «волею судеб заброшенных на новый исторический материк».4 Хронологически этот период может быть обозначен как первая треть XX века, подсмеивался над его увлечением классицизмом. Фет совсем не знал греческого языка, но так как у немцев - классицизм, то и он толковал о необходимости греческого языка в гимназиях» (Лазурский В. Воспоминания о Л.Н. Толстом. М., 1911. С. 94).

1 Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 1997. С. 184.

2 См. напр.: Эйхенбаум Б.М. Указ. соч. С. 544 - 545.

3 Кац Б. Музыкальные ключи к русской поэзии. Исследовательские очерки и комментарии. СПб., 1997. С. 130.

4 Мандельштам О. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 201. Далее по тексту Мандельштам, с указанием тома и страницы. хотя отсчет ее следует вести с конца 1880 - 1890-х годов,.а фактическое завершение условно ограничивать рубежом 1930 - 1940-х годов.

В настоящее время в литературоведении обозначился период капитального освоения художественных открытий русских поэтов этого периода. Выходят новые собрания сочинений A.A. Блока, О.Э. Мандельштама, A.A. Ахматовой, Б.Л. Пастернака и др., появляются фундаментальные монографические исследования отдельных явлений поэтического процесса первой трети XX века, творческих биографий поэтов этого периода, их поэтических систем. Историческая дистанция, установившаяся между исследователями и лирикой первой трети XX века, позволяет более критично, объективно и детально рассматривать проблему преломления в ней художественных традиций предыдущего столетия, которая сама по себе уже неоднократно поднималась исследователями. Все разнообразие ученых наблюдений и выводов по данной проблеме трудно подвергнуть строгой систематизации и описанию, но можно назвать ряд поэтических имен XIX века, которые особенно значительны в этом контексте — это A.C. Пушкин, Ф.И. Тютчев, Е.А. Баратынский, М.Ю. Лермонтов. Имя A.A. Фета в этот список не вошло, хотя о проявлениях фетовского начала в лирике первой трети XX века сказано немало.

Подобно пушкинскому, лермонтовскому, тютчевскому типу содержательности русская поэзия первой трети XX века по-своему апеллировала и к фетовскому «сюжету», вступающему в сложные отношения с действрггельностью этого времени: культурной и практической жизнью, философией и эстетикой, идеологией и этикой.

Оригинальность художественной концепции Фета наиболее рельефно проявляется в сопоставлении ее с открытиями поэтов-предшественников и современников и прежде всего с Пушкиным. Сознательно или нет, но процесс поэтического самоопределения поколения, к которому принадлежал Фет, назовем здесь имена Полонского, Григорьева, Майкова, Ал. Толстого, Некрасова, был связан не только с усвоением пушкинского опыта, но и с поиском противовеса его художественному авторитету. Это хорошо видно на примере творческой истории поэм Фета «Талисман» (1842), «Сон» (1856), «Две липки» (1857), «Сабина» (1859). Само обращение Фета к жанру поэмы вполне органично для литературной эпохи 1840 - 1850-х годов. В период, когда традиционная лирическая жанровая система начинает разрушаться, поэма, обогащенная опытом пушкинских поэм, открывающим новые перспективы развития жанра, оказалась одним из самых устойчивых жанровых образований и потому пользовалась огромной популярностью среди поэтов. Но обращает на себя внимание сюжетика поэм Фета, которые ориентированы не столько на социально-историческую действительность, сколько на очень широкий литературный контекст середины XIX века. Они, условно говоря, «литературоцентричны», и в качестве их первичной особенности необходимо назвать цитатность (реминисцентность).1 Поэмы Фета в определенном смысле оказываются фактом скрытой литературной полемики поэта со своей поэтической эпохой и шире, с традицией." Избранная же автором форма «пушкинской» октавы с ее изначальным «ироническим» отношением к предмету изображения как нельзя лучше соответствовала скрытому, в чем-то пародийному, замыслу Фета. Творческая полемика Фета охватывает основные направления развития жанра поэмы середины XIX века, заданные Пушкиным: собственно романтическую поэму с принципиальной идеализацией предмета

1 Кашина II.П. Поэмы A.A. Фета в контексте эпических традиции H.A. Некрасова и русской поэзии XIX - начала XX века // H.A. Некрасов и русская шпсратура XIX -начала XX веков. Вып. 71. Ярославль, 1984. С. 34.

2 Более подробно об этом см.: Фет A.A. Стихотворения и поэмы. 1839 — 1863 / Тексты и коммент. подг.: Н.П. Генералова, В.А. Кошелев, Г.В. Петрова. СПб., 2002. С. 504-515. изображения, историческую поэму, основанную на принципе героизации изображаемого, и «повесть в стихах».

Поиски своего места на поэтическом Олимпе у Фета действительно шли в полемическом диалоге с боготворимым им, по свидетельству Вл. Соловьева, Пушкиным.1 Заострялась же эта полемика на уровне проблемы понимания человека в его сложных взаимоотношениях с миром. Если Пушкина волновала личность, как существо историческое, то генеральная линия Фета генетически опиралась на иную проблематику и традицию. Фет был абсолютно лишен того, что называется историческим чувством. Известно, что история представлялась ему нагромождением лиц и событий, лишенных какой-либо связи. По этому поводу он писал: «Не одаренный исторической памятью, я никогда не любил историю, в которой, по неправильному отношению первоначального моего преподавания эпохи, события и действующие лица представляли для меня мешок живых раков, которые и по тщательному подбору и ранжиру их немедля приходили в прежнее хаотическое состояние, как только я отнимал от них усталую руку».2 Дело, конечно, не в том, чтобы Фет, получивший университетское образование, прошедший сквозь испытания военной службы, блестящий публицист, активно участвующий в полемиках своего времени, хозяйственник, практически столкнувшийся с логикой исторических реформ и преобразований второй половины XIX века, писатель, чья проза и эпистолярное наследие пестрят интересными и точными историческими наблюдениями действительно не понимал, что такое история. Но историческая проблематика почти не становилась предметом его поэтической рефлексии,3 в чем необходимо усматривать

1 Соловьев В. Стихотворения. СПб., 1900. С. 5.

2 Фет А. Воспоминания. В 3 т. М„ 1992. Т. 3. С. 233.

Исключение составляет небольшой ряд стихотворений: «;1 марта 1881 года», связанное с событиями убийства императора Александра II, «15 мая 1883 года», не историческую инфантильность, а сознательный выбор, творческую установку, не требующую оправдания. По этому поводу сам Фет писал: «С неустановившимися историческими образами беда самому первоклассному поэту. Положим, что силою волшебного жезла он остановил движущийся образ и воссоздал изящную его сторону; завтра же по законам движения все прелестные линии изломались и вызывают всеобщее недоверие к добросовестности художника».1 Объяснение позиции Фета в этом вопросе содержится в самом сравнении истории с хаотическим состоянием «мешка живых раков», не поддающимся никакой устойчивой организации. Иными словами, Фет, не чувствуя одухотворенности исторического процесса, переводил историю в ранг «прозы жизни».

Фетовская поэзия вырастает, пользуясь выражением самого поэта, из чувства «тайного сродства природы и духа или даже их тождества» (Фет-20: 3, 181). Долгое время Фета и рассматривали исключительно как лирика природы и поэта-философа. На этом пути сделано немало интересных наблюдений и глубоких выводов. Достаточно указать на работы В.М. Жирмунского, Б.М. Эйхенбаума, Л.Я. Гинзбург, Б .Я. Бухшта-ба, Д.Д. Благого, Аврил Пайман, Жоржа Нивы, M.JI. Гаспарова, В.В. Мусатова, А. Ханзен-Леве и мн. др. Но, отталкиваясь от представления о поэзии Фета как лирики природы, основанной на идее гармонической связи природного человека и природного мира, ученые как раз и приходили к выводу о вторичности, «провинциальности» этой традиции для русской поэзии первой трети XX века.

Сам Фет еще в статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» (1859) писал, что эмпирический мир сам по себе, в том числе и мир природный — это «пустынный воздух», который только «зоркий поэт» наполняет слапосвященное коронации Александра III, «Севастопольское братское кладбище» (1887). Фег A.A. Сочинения и письма. В 20 т. Т. 3. СПб., 2006. С. 192. Далее по тексту Фет-20 с указанием тома и страницы. достными звуками (Фет-20: 3, 178). По мнению Фета, «<.> внешний, предметный элемент поэтического творчества безразличен» и «воспроизведение самого предмета было бы не только ненужным, но и невозможным его повторением» (Фет-20: 3, 177). Лирика Фета не пренебрегает безразличной действительностью, но сила ее не в воспроизведении.

В последнее время стали появляться исследования, в которых заметна тенденция по-новому осмыслить поэтическую концепцию Фета. Так, В.А. Кошелев, исходя из представления об абсолютной исключительности и неповторимости его художественной позиции, утверждает, что неожиданными предшественниками поэта являются представители усадебной поэзии первой половины XIX века, а также допушкинский — батюшковский поэтический опыт.1 Особое место в фетоведении последних лет занимает и фундаментальное исследование Г.П. Козубовской, которая, отталкиваясь от мысли H.H. Скатова о том, что поэзия Фета сосредоточена на изображении «природного человека», человека как такового, органического, чувствующего прежде всего, человека естественного2, представила Фета как поэта, заложившего основы мифотворчества XX века. В отдельных работах ученых ставится проблема связи поэтического сознания Фета с религиозной идеей.4

Вместе с тем продолжает актуально звучать пафос, обозначенный в предисловии к последнему «фетовскому» сборнику (2008), где М.В. Строганов, не скрывая сожаления, пишет: «Содержательная сторона лирики Фета остается за пределами внимания исследователей. Признавая

1 Кошелев В.А. Указ. соч. С. 229 - 268. Скатов H.H. Лирика Афанасия Фета (Истоки, метод, эволюция) // Он же, Далекое и близкое. М., 1981. С. 124- 125.

3 См.: Козубовская Г.П. A.A. Фет и проблема мифологизма в русской поэзии XIX -началаXX века. Дисс. д. филол. н. СПб, 1994.

4 См. напр.: Зырянов О.В. Лики Божества в поэзии A.A. Фета (к проблеме религиозной природы лирики) // Новые идеи в философии науки и научном познании. Екатеринбург, 2002. С. 190-214; Азарова Е.В. Христианские образы и мотивы в «Вечерних Огнях» A.A. Фета // Художественный текст: варианты интерпретации. Ч. 1. Бийск, 2006. С. 5 - 15 и др.

Фета великим лириком, исследователи не ответили на вопрос, почему они признают его таковым. Можно сказать, что смысл того нового художественного понимания человека, которое совершилось в творчестве Фета, еще не освоен наукой, а ведь именно это и должно было стать предметом тщательного изучения <.>. Нам понятно, что сделал в литературе Л. Толстой, когда еще в своих дневниках 1840-х гг. открыл "диалектику души" человека. Нам понятно, что сделал в литературе Достоевский, выявив в человеке его "незавершенность", невозможность его "овнешнения". Но что же такого сделал Фет уже в 1840-е гг., если его ранние стихи оказались такими близкими поэтам рубежа XIX - XX вв.?»1

Надо сказать, что уже отдельные наблюдения современников Фета точно определяли некоторые особенности его художественной концепции. Прижизненная критика говорила, что лирика Фета отмечена особой душевностью, что поэт сосредоточен на изображении тонких, почти неуловимых душевных движений, состояний, впечатлений человека." Позже эта особенность Фета-лирика будет критически названа проявлением предельного субъективизма и идеалистичности. В то же время оппоненты Фета представляли его убежденным мизантропом/ Но дело

1 Строганов М. Новый этап, или.? Вместо предисловия // XXII Феювские чтения: Афанасий Фет и русская литература. Курск, 2008. С. 4. Ср.: «Сила Фета в том, что поэг наш, руководимый своим вдохновением, умеет забираться в сокровеннейшие тайники души человеческой. Область его не велика, но в ней он - полный властелин, неспособный бояться никакого совместничества. <.> Поэт уясняет нам мимолетные порывы собственных сердец наших <.>» ([Б. п.] [Дружинин A.B.] Стихотворения A.A. Фета. СПб. 1856 г. // Библиотека для чтения. 1856. Т. 137. С. 6 - 8); «Несмотря на тысячелетия, пережитые человечеством, и на видимое однообразие человеческих страстей и чувств, - выражение личной, задушевной жизни человека всегда имеет для нас привлекательную, чарующую силу. Внутренняя личность каждого человека, несмотря на свою внешнюю одинаковость, - есть своего рода разнообразнейший и самобытный мир <.>. В этом отношении особенно замечательны произведения г. Фета» (Боткин В.П. Стихотворения A.A. Фета. СПб. 1856 // Современник. 1857. T. LXI. С. 23).

3 Расхожим стало высказывание М.Е. Салтыкова-Щедрина: «<.> на досуге он [Фет - Г.П.] отчасти пишет романсы, отчасти человеконенавистничает; сперва напишет думается и не в субъективизме, и не в человеконенавистничестве Фета, а в том, что «душевный человек» в его лирике - явление совершенно особое. Фет очень тонко прочувствовал и болезненно отреагировал на «не-довоплощенность» современного мира и человека. Своим творчеством он отстаивал право художника эту «недовоплощенность» преодолевать. Отсюда поиски новых источников творческой силы человека, которые Фет связал с «жизнью сердца», миром человеческих чувств и памяти.

В свое время Л .Я. Гинзбург утверждала, что главная особенность Фета-поэта заключается в том, что он «лирик без лирического героя», а его поэтический ¿мир определяется лишь «единством лирической тональности».' «<.> для понимания лирического субъекта поэзии Фета термин лирический герой является просто лишним: он ничего не прибавляет, не объясняет, — писала исследовательница. - И это потому, что в поэзии Фета личность существует как призма авторского сознания, в которой преломляются темы любви, природы, но не существует в качестве самостоятельной темы».2 По-своему эту мысль Л.Я. Гинзбург осмыслил и развил В.В. Мусатов, заметивший, что в лирике Тютчева и Фета «не случайно отсутствовал лирический герой, ибо человек выступал здесь в некоем обобщенно-родовом качестве».3

Неповторимую содержательность творчеству Фета как целостному художественному феномену и уникальность его места в истории русской литературы определяет особый взгляд на человека. Понять Фета-лирика во многом помогает та часть творческого наследия поэта, которая почти столетие находилась под спудом забвения. Речь идет о прозе Фета, представленной художественными рассказами, критическими и романс, потом почеловеконенавистничает, потом опять напишет романс <.>» (Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч. В 20 т. Т. 6. М., 1968. С. 59 - 60).

1 Гинзбург Л.Я. Указ. соч. С. 196. Там же. С. 149- 150

3 Мусатов В.В. Указ. соч. С. 17. публицистическими очерками, мемуарами. Долгое время господствовало представление о творческой несостоятельности этой части наследия Фета. В настоящий момент оно убедительно оспорено в книге Л.И. Черемисиновой «Проза A.A. Фета». По мнению исследовательницы, «прозу Фета допустимо рассматривать как своеобразное жизнеописание автора, высвечивающее ранее неведомые грани его личности»,1 и одновременно Л.И. Черемисинова отмечает: «Желание прозаика [Фета - Г.П.] писать не столько о самом себе, сколько о других предопределило появление произведений, в которых нет "внутренней биографии" автора, не показан процесс становления его мировоззрения <.> Такая же особенность обусловила фактологический характер фетовских мемуаров: они в большей степени ориентированы на документальную точность повествования, чем на воссоздание "истории души"».2 Автобиографизм Фета особого рода. Не случайно А.Е. Тархов для определения его сущности использует формулу - «обнаженная автобиографичность».3 Таким образом, в автобиографической прозе Фета так же, как в его лирике - нет героя Фета, зато здесь во всем многообразии представлена «целая жизнь, в ее хитросплетениях». В автобиографических мемуарах «Ранние годы моей жизни» Фет отмечал, описывая свою жизнь в доме родителей Аполлона Григорьева: «Казалось, трудно было бы так близко свести на долгие годы две такие противоположные личности, как моя и Григорьева. Между тем нас соединяло самое живое чувство общего бытия и врожденных интересов»4 [курсив наш - Г.П.]. Вспоминая частную жизнь пансионера, студента, кирасира, гвардейца, помещика, начинающего поэта,

1 Черемисинова Л.И. Проза A.A. Фета. Саратов, 2008. С. 6 — 1.

2 Там же. С. 370.

3 Тархов А.Е. Проза Фега-Шеншина // Фет A.A. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1982. С.ЗбЗ.

4 Фег А. Воспоминания. Т. 3. С. 150. мемуарист • добивался ощущения почти документального воспроизведения эпохи. Чего больше мы узнаем из этого жизнеописания - становление и развитие личности Фета или эпохальную общую жизнь в ее разных сферах: образовательной, культурной, национальной, военной, хозяйственной, - сказать очень трудно, потому что частную жизнь Фета не вычленить из «общей жизни», представленной нагромождением лиц, мелочей жизни, мозаикой событий и культурных явлений.

Ни в мемуарах, ни в художественной прозе Фета нет собственно концентрации внимания на личностном преломлении события, так же как в поэзии Фета нет индивидуальной души как системы совершенно обособленных интимных переживаний. Я.П. Полонский в письме к Фету от 27 декабря 1890 года замечал: «По твоим стихам невозможно написать твоей биографии, - или даже намекать на события из твоей жизни, как нельзя по трагедиям Шекспира понять ~ как он жил, как развивался и проч., и проч.

Увы!. По моим стихам можно проследить всю жизнь мою».'

Здесь уместно вспомнить и утверждение Г.П. Блока: «В поэзии Фета нет вымыслов, в ней только действительно пережитое. Созидательной работы воображения он не знал. За исключением стихотворений отвлеченных, все остальные продиктованы "памятью сердца". Эта память властвовала над временем и властью своей пользовалась широко. <.> По хронологическому указателю стихотворений Фета нельзя восстановить хронологическую канву его жизни — память пренебрегала датами и перемешивала их порядок. Но если лирика его не связана с жиз

1 Литературное наследство. Т. 103. A.A. Фет и его литературное окружение. Кн. 1. М., 2008. С. 869. Далее по тексту ЛН-103 с указанием страницы. нью во времени, то в содержании своем она никогда от жизни не отходит - она неизменна, педантически правдива».1

Сам Фет замечал, что сила поэта и вековечность его созданий определяется степенью отрешенности творца от окружающего мира, его объективностью: «Пусть предметом песни будут личные впечатления: ненависть, грусть, любовь и пр., но чем дальше поэт отодвинет их от себя как объект, чем с большей зоркостью провидит он оттенки собственного чувства, тем чище выступит его идеал» (Фет-20: 3, 179). По мнению Фета, лирик, «воссоздатель собственных чувств», должен «совладеть с ними как с предметами, вне его находящимися», тогда сами эти чувства становятся «окошечком», через которое открывается «общая жизнь», «душевное бытие», слагающееся из прямых эмоций и страстей, из культурных переживаний, из религиозного и нравственного чувства. Все это, по Фету, и становится единственным надежным оплотом человека в хаосе его существования.

Лирика Фета исследует «душевного человека» как сверхиндивидуальную целостность, во всех ее внутренних и внешних противоречиях и связях. «Душевный человек» Фета по-своему оказывается противопоставлен не только истории как истории бесконечных жалких заблуждений рефлектирующего ума человечества, но и природе, которая подчинена «безупречной логике инстинкта». Фет писал: «Природа вообще, а человеческая в частности, действует по известным законам, большей частью непостижимым умом, а что всего страннее, что действия, которые, очевидно, должны бы опираться на умств<енные> соображения, оказываются на деле тем совершеннее, чем далее отстоят от рефлектирующего ума. История человека — непрерывная цепь самых жалких заблуждений, история зверей — чистейшее зеркало безупречной логики инстинк

1 Блок Г.П. Фет и Бржеская (Посвящается Б.А. Садовскому) // Начала. № 2. Г1б., 1922. С. 106-107. та» (Фет-20: 3, 308). Это противопоставление держится на вере и представлении Фета о человеке как явлении, в том смысле, что в его душевных переживаниях, в движении человеческих чувств, эмоций, страстей, осуществляется, т. е. оказывается явленной высшая правда, идея, красота, идеал, гармония.

Философское обоснование своих представлений на разных этапах жизненного пути Фет обнаруживал в учениях Шеллинга и Гегеля, позже, в период «Вечерних огней» - в философии воли Шопенгауэра. Но единство и целостность мировоззренческой системы и творческой психологии Фета должны быть связаны в первую очередь с философией Платона, которую он кратко изложил в предисловии к переводу «Фауста» Гете. Неслучайно, Вл. Соловьев назвал Фета - Русским Платоном и именно ему посвятил свой перевод трудов этого древнегреческого философа.1 А главный литературный советчик Фета последнего периода его творческой деятельности H.H. Страхов писал в связи с лирикой Фета: «Душа наша, как говорит Платон, родилась в царстве вечных форм, вечных образцов существующего, и она ищет на земле их подобия. Все временное, неполное, случайное, неясное, следовательно, вся наша жизнь со всеми ее событиями и чувствами не может удовлетворить нас. Нам нужна неизменная мысль, содержащаяся в бегущих явлениях; нужны незыблемые образы, краски, формы, которые мы могли бы созерцать; нужен определенный строй звуков, который воплощал бы для нас сущность нашего мятущегося чувства. Хоть на короткие сроки, но мы вырываемся из потока жизни и с великою отрадою чувствуем себя в положении вечных существ, которые не живут, а только видят самую глубину всего живущего, смысл всякого чувства, всякого мгновения».2 Эти рас

1 В предисловии к переводу сочинений Платона Вл. Соловьев писал: «В начале этого труда я ставлю имя Аф.Аф. Фета, как его первого внушителя» (Творения Платона / Пер. с греческого Владимира Соловьева. Т. I. М , 1899. С. I). ~ Страхов Н. Несколько слов памяти Фета// Новое время. 1892. № 6029. С. 2. суждения H.H. Страхова в определенной степени могут лечь в основу понимания существа фетовской традиции в русской поэзии первой трети XX века.

Научная новизна настоящего исследования, проводящегося с опорой на обновленное понимание поэтической концепции и эстетической позиции Фета, состоит в системном изучении связи его лирики с творчеством русских поэтов первой трети XX века: Брюсова, Бальмонта, Блока, Анненского, Мандельштама, Ахматовой, Пастернака.

Основная исследовательская цель - показать Фета как самостоятельную поэтическую величину, сыгравшую важную роль в развитии русской поэзии первой трети XX века, и сформировать представление об особенностях индивидуальных поэтических систем русских поэтов этого периода, определившихся под непосредственным влиянием Фета или в ходе творческого диалога с ним. В связи с этим определяется и ряд конкретных исследовательских задач:

- обозначить пути проникновения «мысли» о Фете и его поэзии в художественное сознание русских поэтов первой трети XX века;

- выявить основные этапы рецепции поэзии Фета русскими поэтами первой трети XX века;

- продолжить работу, начатую современными исследователями, по деконструкции тенденциозных мифов о творческой судьбе Фета, сложившихся в XX веке;

- выявить художественные открытия Фета, оказавшиеся наиболее востребованными и актуальными для поэтов первой трети XX века;

- проанализировать круг творческих полемик и диалогов русских поэтов первой трети XX века с Фетом;

- определить место поэзии Фета в жизни русской лирики первой трети XX века и в развитии поэтических систем Брюсова, Бальмонта, Блока, Анненского, Мандельштама, Ахматовой, Пастернака.

Заключение научной работыдиссертация на тему "А.А. Фет и русская поэзия первой трети XX века"

Заключение

Русская поэзия первой трети XX века не случайно так активно осваивается современной филологической наукой. Заслуги ее перед русской культурой имеют непреходящее значение, и может быть главная из них - это процесс «переноса духовных ценностей русской классики в новое измерение».1

Русская лирика первой трети XX века развивалась в сложных культурно-исторических условиях, осваивая которые, она вступала в творческий диалог с поэтической традицией как источником представлений о жизни и человеке. Одновременно русская поэзия первой трети XX века и претворяла опыт предшественников, открывая новые пути развития поэтического искусства.

В 1991 г. в одном из интервью поэт И. Бродский так сказал о творческом контакте с традицией: «Это дух соревнования. <.> То есть ты сражаешься со всей русской поэзией; может быть не столько сражаешься - просто там, где они кончили, ты начинаешь».2 Осмысляя эту формулу Бродского, Д. Макдафьен замечает: «Бродский говорит об одновременном соревновании и продолжении традиции. Авангардный претендент выступает против статус-кво и принуждает это статус-кво измениться. Продолжение традиции - продление какого-то прежнего состояния и статуса в будущее. В формуле Бродского такое продолжение традиции осуществляется неожиданным образом: авангардный писатель сохраняет прошлое, чтобы его "омолодить". Новатор совершенствует художественную манеру "консерватора",

Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. С. 15.

2 Цит по: Макдафьен Д. Подготовительная работа И.А. Бродского над поэтической перепиской с Ахматовой в 1962 году // «Я всем прощение дарую.» Ахматовский сборник. М.; СПб, 2006. С. 475. чтобы оживить "консерватизм", оглядывается, чтобы сделать шаг вперед. <.> Следовательно, можно подвести к заключительной' аналогии: новый или молодой поэт существует и творит в системе пределов, созданных традицией или прошлым, а каждое "новое слово", успешно выраженное в таких пределах, расширяет человеческий опыт и дает этой (словесной) традиции вновь созданный, необычный и обогащенный смысл в настоящем <. .>».'

То, что сказано Д. Макдафьеным по поводу «авангардного претендента» Бродского, вполне применимо вообще к ситуации работы поэта с традицией, поскольку каждый новый поэт в определенном смысле выступает как «новатор», а по отношению к нему, каждый поэт-предшественник может рассматриваться как «консерватор». Таким «консерватором» в метафорическом смысле для русских поэтов первой трети XX века был и Афанасий Фет.

Как известно, вопрос о преломления традиций в русской лирике первой трети XX века всегда привлекал к себе особенное внимание и критики, и исследователей. Может быть, повторяясь, скажем, что, несмотря на отсутствие разработанной теории традиции, с точки зрения историко-литературной широкий контекст поэтических традиций, преломившихся в поэзии этого периода, выявлен достаточно полноценно. В определенной степени это касается и проблемы адаптации поэтического опыта Фета. Но на каждом этапе развития историко-литературного знания меняются предшествующие представления. В настоящий момент со всей очевидностью становится ясным, что сложившиеся исследовательские подходы к решению вопроса о «фетовском сюжете» русской лирики были слишком зависимы от той неоднозначной репутации, которую получил Фет в XX веке. С развенчанием многих мифов о творчестве и судьбе Фета, предпринимаемым современными исследователями, эта

Там же. С. 475-477. репутация выявила свою несостоятельность, а потому традиционная в целом тема «A.A. Фет и русская поэзия первой трети XX века» получает новые импульсы развития.

Проведенное нами исследование убеждает, что Фет был одной из безусловных духовных величин, влияющих на развитие русской поэзии первой трети XX века. Лирика Фета осваивалась русскими поэтами этого периода достаточно масштабно и не только на рубеже XIX - XX веков, о чем в первую очередь всегда говорили исследователи, но и в 1910-е, 1920-е, 1930-е гг. Через Фета осуществлялись многие художественные открытия как в области поэтики и стихотворного мастерства, так и в плане поэтической философии. Действуя изнутри отдельных поэтических систем, фетовская традиция складывалась в серьезную поэтическую силу. Его лирика выступала, может быть, и не главной, но важной эстетической ценностью и большой мировоззренческой проблемой, решение которой способствовало развитию эпохальной поэтической мысли. Осознанная или невольная, прямая или опосредованная апелляция к Фету и его поэзии стала для русской лирики первой трети XX века определенным внутренним резервом в деле противостояния безжалостному «цепу истории».

Рецепция Фета поэзией первой трети XX века получила разные формы. Художественная концепция Фета имела и своих прямых наследников, и оппонентов, которые ее активно пересматривали. Но как нельзя изъять из лирики ее существа - душевного переживания, так нельзя изъять Фета из истории развития русской лирики первой трети XX века. «Писатель вроде Фета становится частью души читателя, перевоплощается в чувство и сознание тысяч и миллионов душ», — сказал еще в год смерти Фета П.А. Гайдебуров.1

1 Гайдебуров П.А. Указ. соч. С. 227.

Если у Пушкина, как писал В.В. Мусатов, русская поэзия черпала веру в объективную ценность исторического бытия, то с Фетом были связаны поиски объективной ценности и веры в самого человека. Основой «фетовского сюжета» в русской поэзии первой трети XX века, так сказать главным «событием» его становится сама фетовская душевность.

Парадокс Фета заключался в том, что его поэтический опыт изначально отмечен капитальным противоречием. Не случайно, по верному замечанию В.В. Мусатова, русской поэзии первой трети XX века было свойственно «ощущение Фета как драматической фигуры»} Мироощущение и мировосприятие Фета, нашедшее воплощение в его лирике, как и взгляд его на природу человека, принципиально дуалистичны. Фет не просто воплощает в поэзии представление о «двойном бытии», он и в человеке открывает двойственность и многоплановую непримиримую противоречивость. С одной стороны, человек у него носитель «непосредственного света красоты», хранитель «прирожденной идеи прекрасного», с другой - он «раб эмпирической У воли», «муж желаний»." По поводу противоречий самой природы человека Фет писал в объяснениях к одам Горация: «<.> в отличие от животного, руководящегося главным образом непосредственным чувством, человек требует от своего разума общих оснований, которых не могут дать непосредственные чувства или чувство. Разум со своими вечными законами у всех людей один, тогда как чувство, вкус индивидуальны, изменчивы как Протей. Разум не в состоянии ничего творить; он только различает, указывает, тогда как чувство заставляет различать и действовать, вынуждая нередко разум прибегать к софизмам, в угоду известным наклонностям, так сказать, обезумливая

1 Мусатов В.В. Фет и проблема традиций в советской поэзии // Советская поэзия 20 -30-х годов. Республиканский сб. Вып. 5. Челябинск, 1977. С. 143.

2 Фауст. Трагедия Гете. С. XXX, ХП, ХЬУН, Ы. его. А как все люди исполнены сами врожденных стремлений (страстей), то стоики совершенно правы, считая их всех людьми помешанными, т.е. видящими вещи не в нормальном их освещении, а через призму страсти».1 Человек у Фета - «прежде всего лицо», личность, но жизнь и деятельность этой личности постоянно стремятся к принижению, уничтожению личности.2 Круг этих противоречий и составлял сложный феномен «душевного человека» Фета.

При этом собственно эстетические представления Фета, его взгляд на предназначение поэта, на задачи и смысл творчества выходили за пределы этого, по сути платоновского, дуализма и корреспондировали скорее с системой христианского знания. По Фету, поэт существо трагическое, так как его путь имеет жертвенный и гибельный характер. В пределах этого жертвенного творчества, по его мнению, лежит путь духовного совершенствования человека и осуществляется его высшее предназначение, его духовная свобода. Не случайно в 1886 году он писал С.А. Толстой: «<.> наша будничная жизнь есть приготовление к высоким моментам <.>»,3 а в письме к H.H. Страхову от 5 (17) фквраля1880 года признавался: «<.> жизни я отрицать не стану, я слишком люблю прекрасную природу; но смерти, небытия не боюсь. Хоть сейчас, ибо знаю, что я не более как явление и что время у меня в мозгу, с потуханием которого тухнет время».

Русская поэзия первой трети XX века осваивала поэтический опыт Фета в двух направлениях. С одной стороны, «душевный человек» Фета был поставлен русскими символистами как проблема онтологическая и мировоззренческая. Символисты в определенном смысле абсолютизировали глубину «душевного человека» Фета, выведя ее за пределы психологического опыта. Они же подхватили мысль Фета,

1 Горации Флакк. С. XXII-XXIII.

2 Фауст. Трагедия Гете. С. LVI-LVII.

3 Цит. по: Пузин Н.П. Архангельская Т.Н. Вокруг Толстого. Тула, 1988. С. 23. высказанную в предисловии к переводу «Фауста» Гете: «Для личности самое дорогое личность. А мы видели, что на всех жизненных путях: желать, искать, стремиться значит ущерблять личность.

Одно мистически-религиозное чувство представляет исключение. Только на этом пути всецелая личность отдается всецелому стремлению.

Вот причина его постоянного верховенства в развитии человеческого духа; вот причина завершения Фауста средневековой мистерией. Как в первой части Гретхен вызывает лучшую часть личного Фауста, так она как представительница женственно-нежного возносит за собой бессмертное человечество. Драма окончена. Фауст из мрака выведен на свет блестящий»} Поэзия русских символистов непосредственно была обращена к мистико-религиозному переживанию жизни. По их замыслу такая поэзия должна вывести «бессмертное человечество» из мрака к свету.

Поэты постсимволистского поколения осваивали Фета как явление культурно-историческое. Для Анненского, Мандельштама, Ахматовой «душевный человек» Фета прежде всего культурный феномен.

Два Фета: один, как говорил Б.М. Эйхенбаум, давший нам Бальмонта, Брюсова, Блока, другой - Анненского, Мандельштама, Ахматову, сольются, соединятся в творческом опыте Пастернака.

Таким образом, в русской поэзии первой трети XX века, отмеченной определенным духом «соревнования» с Фетом, произошло и «омоложение» его традиции.

В заключение остается сказать, что, безусловно, многие аспекты темы «A.A. Фет и русская поэзия первой трети XX века» остались за пределами нашего исследования. Мы сконцентрировали свое внимание на «вершинах» той линии развития русской поэзии первой трети XX века, которая связана с именем Фета, только пунктирно обозначив те

1 Фауст. Трагедия Гете. С. LX. звенья, которые связывают эти вершины между собой. Не везде в равной степени удалось нам проникнуть и в ту «толщу» литературного движения, в пределах которых реализует себя поэтическая традиция, по замечанию В.В. Мусатова, «всегда опосредованная литературным процессом».1 Рамки диссертационного исследования не позволили нам охватить многие события, связанные с посмертной судьбой наследия Фета, и отдельные поэтические имена избранного периода: Ф.К. Сологуба, Вяч. Иванова, М. Кузмина, В. Ходасевича и др. За пределами работы остался большой пласт поэзии русского авангарда, зародившейся в 1910-е годы и не чуждавшийся мысли о Фете, а также творчество поэтов первой волны русской эмиграции 1920 - 1930-х годов. Анализ пропущенных «звеньев» фетовской линии развития русской поэзии XX века впереди и, конечно, здесь еще будут сделаны важные открытия.

1 Мусатов В.В. Фет и проблема традиций в советской поэзии. С. 141.

Список научной литературыПетрова, Галина Валентиновна, диссертация по теме "Русская литература"

1. «Жажда поэтического дыхания». Статьи и письма О. Мандельштама / Публ. и примеч. П. Нерлера // Литературное обозрение. 1986. № 9. С. 104-112.2. 17 апреля 1862 17 апреля 1912. Шестой гимназии её ученики. Стихотворения. СПб., 1912.

2. А. Фет. Ф. Тютчев. Избранные стихи и отрывки / Рисунки и обложка Д. Кардовского. М.; Л., 1930.

3. Андрей Белый и Александр Блок, Переписка. 1903 1919 / Публ., предисл. и коммент. A.B. Лаврова. М., 2001. - 608 с.

4. Анненский И. «Вакханки» Еврипида // Вакханки. Трагедия Еврипида. СПб., 1894. С. 157- 172.

5. Анненский И. Книги отражений / Изд. подг. Н.Т. Ашимбаева, И.И. Подольская, A.B. Федоров. М., 1979. 679 с. (Литературные памятники).

6. Анненский И. Разбор стихотворного перевода лирических стихотворений Горация П.Ф. Порфирова. СПб., 1904.

7. Анненский И. Стихотворения и трагедии / Вступ. ст., сост., подг. текста и примеч. A.B. Федорова. Л., 1990. 640 с. (Б-ка поэта. Большая серия).

8. Анненский И.Ф. «Илиада» Гомера в переводе Н. Минского // Филологическое обозрение. 1896. Том. XI. Кн. 2. С. 58 66.

9. Анненский И.Ф. Письма / Сост., предисл., коммент. и указ. А.И. Червякова. В 2 т. СПб., 2007 2009. (Русский эпистолярный архив. Вып.1.

10. Н.Ахматова A.A. Победа над Судьбой. / Сост., подгот. текстов, предисл., примеч. Н. Крайневой. В 2 т. М., 2005.

11. Ахматова Анна. Сочинения. В 6 т. / Сост., подгот. текста, коммент., вст. ст. Н.В. Королевой. М., 1998 2002.

12. Бальмонт К. Белая невеста // Современные записки. 1921. Кн. 7. С. 119.

13. Бальмонт К. В безбрежности. М., 1895.

14. Бальмонт К. В странах Солнца. Из писем к частному лицу // Весы. 1905. №8. С. 17-30.

15. Бальмонт К. Под северным небом. СПб., 1894.

16. Бальмонт К. Поэзия как волшебство. М., 1916.

17. Бальмонт К. Поэзия стихий // Весы. 1905. № 1. С. 1 22.

18. Бальмонт К.Д. Горные вершины. Сборник статей. Кн. 1. М., 1904.

19. Бальмонт Константин. Стихотворения. М., 1989. 553 с. (Из литературного наследия).

20. Блок А. Дневник / Подг. текста, вступ. ст. и примеч. A.JI. Гришунина. М., 1989. 512 с.

21. Блок А. Записные книжки. 1901 1920 / Сост., подгот. текста, предисл. и примеч. Вл. Орлова. М., 1965. - 663 с.

22. Блок А. Земля в снегу. Третий сборник стихов. М., 1908.

23. Блок А. Поли. собр. соч. и писем. В 20 т. Т. 1 7. М.; СПб., 1997 -2003.

24. Блок А. Собр. соч. В 8 т. / Под общ. ред. В.Н. Орлова, A.A. Суркова, К.И. Чуковского. М.; Л., 1962 1963.

25. БлокА. Собр. стих. Кн. 1-З.М., 1911-1912.

26. Блок А. Стихи о Прекрасной Даме. М., 1904.

27. Блок A.A. Письма к Конст. Эрбергу (К.А. Сюннербергу) / Публикация С.С. Гречишкина и A.B. Лаврова // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1977. Л., 1979. С. 147 158.

28. Блок Александр. Письма. Л., 1925.

29. Боборыкин П.Д. Собрание романов, повестей и рассказов. В 12 т. СПб., 1897.

30. Брюсов В. CHEFS D'OEUVRE. Сборник стихотворений. (Осень 1894 -весна 1895). М., 1895.

31. Брюсов В.Я. Собр. соч. В 7 т. / Под общ. ред. П.Г. Антокольского, A.C. Мысникова, С.С. Наровчатова, Н.С. Тихонова М., 1973 1975.

32. Брюсов Валерий. TERTIA VIGILIA. Книга новых стихов. 1897 -1900. М., 1900.

33. Брюсов Валерий. Дневники. 1891 — 1910 / Приготовила к печати И.М. Брюсова. Примеч. Н.С. Ашукина. М., 1927.

34. Брюсов Валерий. Письма к П.П. Перцову // Русский современник. 1924. №4. С. 227-235.

35. Буренин В.П. Граф Алексис Жасминов. Голубые звуки и белые поэмы. СПб., 1895.

36. Волошин М. Собр. соч. / Под общей ред. В.П. Купченко и A.B. Лаврова. Т. 6 8. М., 2007 - 2009.

37. Гиппиус В. Бестужев Вл. . Ночь в звездах. Стихотворения. Пг., 1915.

38. Гиппиус В. Лик человеческий. Поэма. Берлин; Пб., 1922.

39. Гиппиус В.В. Бестужев Вл. Возвращение. Из книги «Завет» (1896 -1906). СПб., 1912.

40. Гиппиус В.В. Нелединский Вл. Томленье духа. Вольные сонеты. Пг., 1916.

41. Гиппиус Василий. 4 стихотворения: «Протянулась с надеждой безнадежной.», «Ветер не сумрачен и не страшен.», «Ревность», «Чем нежнее мои созвучья.». // Гиперборей. 1912. № 1. С. 7 9.

42. Гиппиус Вл. Душа реакции // Речь. 1913. 3 (16) марта. № 60. С. 3.

43. Гиппиус В л.В. Отчаявшиеся и Очарованные // Вячеслав Иванов. Исследования и материалы. Вып. 1. СПб., 2010. С. 551 561.

44. Гиппиус Владимир. О самом себе / Подг. текста, публ., послесл. Е. Биневича // Петрополь. Литературная панорама. 1993 1996. СПб., 1996. С. 119-132.

45. Гиппиус Владимир. Песни. СПб., 1897.

46. Гораций Флакк / В пер. и с объяснениями A.A. Фета. М., 1883.

47. Граф А.К. Толстой, Ф.И. Тютчев и A.A. Фет. Биографии и избранные стихотворения / Под ред. Д.И. Тихомирова. М., 1909. (Б-ка для семьи и школы).

48. Добролюбов Александр. Natura Naturans. Natura Naturata. Тетрадь 1. СПб., 1895.

49. Иванов Вячеслав. Собр. соч. В 4 т. / С введен, и примеч. О. Дешарт. Брюссель, 1971 1987.

50. Из неопубликованных материалов архива И.Ф. Анненского (предсмертные публичные выступления) // Известия РАН. Серия литературы и языка. Т. 68. 2009. № 4. Июль Август. С. 50 - 58.

51. Иннокентий Федорович Анненский. 1855 1909. Материалы и исследования. М., 2009. — 672 с.

52. Иннокентий Федорович Анненский. Материалы и исследования / Под ред. А.И. Червякова. Вып. 1 4. Иваново, 2000 - 2002.

53. К. Р. Избранная переписка / Состав. Л.И. Кузьмина. СПб., 1999. 528 с.

54. Коневской Иван. Ореус И.И. Мечты и думы. Мельком: I-V. Умозрения странствий. Живопись Беклина (Лирическая характеристика). Мельком: VI. 1896- 1899. СПб, 1900.

55. Ксенофонт. Воспоминания о Сократе / Объяснил И.Ф. Анненский. СПб., 1896.

56. Литературное наследство. Т. 103. A.A. Фет и его литературное окружение. Кн. 1. М., 2008. 992 с.

57. Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976. 854 с.

58. Литературное наследство. Т. 89. Александр Блок. Письма к жене. М., 1978.-414 с.

59. Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. В 4 кн. М., 1980 1993.

60. Литературное наследство. Т. 98. В 2 кн. Валерий Брюсов и его корреспонденты. М., 1991 1994.

61. Мандельштам О. Полн. собр. соч. и писем. / Составл., подг. текста и коммент. А.Г. Меца; вступ. ст. Вяч. Вс. Иванова. В 3 т. Т. 1. М., 2009. -808 с.

62. Мандельштам О. Сочинения / Сост. П.М. Нерлера; подг. текста и примеч. А.Д. Михайлова и П.М. Нерлера; вст. ст. С.С. Аверинцева. В 2 т. М., 1990.

63. Мандельштам Осип. Камень / Изд. подгот. Л.Я. Гинзбург, А.Г. Мец, C.B. Василенко, ЮЛ. Фрейдин. Л., 1990. 400 с. (Литературные памятники).

64. Пастернак Б. Полн. собр. соч. с приложениями. В 11 т. / Сост. и коммент. Е.В. Пастернак и М.А. Рашковской. М., 2003 2005.

65. Пастернак Борис. Собрание сочинений. В 5 т. / Сост. и коммент. Е.В. Пастернак, K.M. Поливанова, В.М. Борисова. М., 1989 1992.

66. Пастернак Борис. Стихотворения и поэмы. В 2 т. / Вступ. ст. В.Н. Альфонсова. Сост., подг. текста и примеч. B.C. Баевского и Е.Б. Пастернака. Л., 1990. (Б-ка поэта. Большая серия. 3-е изд.)

67. Писатели символистского круга: Новые материалы. СПб., 2003. 508 с.

68. Полная русская хрестоматия, или образцы красноречия и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей / Состав. А. Галахов. Ч. II. Поэзия. М., 1843.

69. Соловьев В. Письма. В 4 т. / Под ред. ЭЛ. Радлова. СПб., 1908 -1923.

70. Соловьев В. С. Собр. соч. В 8 т. СПб., 1901. 1907.

71. Соловьев В. Стихотворения. СПб., 1900.

72. Соловьев Вл. О лирической поэзии (по поводу последних стихотворений Фета и Полонского) // Русское обозрение. 1890. Декабрь. С. 626 654.

73. Соловьев Владимир. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика / Сост., статья и коммент. Н.В. Котлярева. М., 1990. 574 с. (Из литературного наследия).

74. Стихотворения Аполлона Григорьева. Собрал и примеч. снабдил А. Блок / Послесл. и примеч. Б.Ф. Егорова. М., 2003. 736 с. (Репринт, воспроизв. изд. 1915 г.)

75. Творения Платона / Пер. с греческого Владимира Соловьева. Т. Т. М., 1899.

76. Театр Еврипида. Т. 1. СПб., 1906.

77. Три письма А. Фета к молодому поэту // Северные Цветы на 1901 г. С. 144 — 145.

78. Ф.И. Тютчев, A.A. Фет и А.Н. Апухтин. Избранные стихотворения. М., 1913.

79. Фауст. Трагедия Гете. В 2 ч. / Перевод, предисл. и примеч. А. Фета. М., 1883.

80. Фет А. Воспоминания. В 3 т. М., 1992. (Репринт, изд. 1890 г.)

81. Фет А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство / Вступ. ст., сост., подгот. текста, коммент. В. А. Кошелева М., 2001. 472 с.

82. Фет А. Стихотворения / Рисунки Вл. Коношевича. Пб., 1922

83. Фет А. Стихотворения. Проза. Письма / Вступ. ст. А.Е. Тархова; сост. и примеч. Г.Д. Аслановой. М., 1988. 459 с.

84. Фет A.A. Вечерние огни / Изд. подг. Д.Д. Благой, М.А. Соколова. 2-е изд. М., 1981. 816 с. (Литературные памятники)

85. Фет A.A. Избранные стихотворения / Под ред. JI.M, Сухотина. Берлин, Книгоиздательство С. Ефрон, 1922.

86. Фет A.A. Полн. собр. стих. / Вст. ст, подг. текста и примеч. Б.Я. Бухштаба. JL, 1959. 898 с. (Б-ка поэта. Большая серия. 2-е изд.)

87. Фет A.A. Полн. собр. стих. / Вступ. ст., ред. и примеч. Б.Я. Бухштаба. JL, 1937.-818 с. (Б-ка поэта. Большая сер.)

88. Фет A.A. Полн. собр. стих. В 3 т. / Под ред. Б.В. Никольского. СПб., 1901.

89. Фет A.A. Сочинения / Сост., вступ. ст. и коммент. А.Е. Тархова. В 2 т. М., 1982.

90. Фет A.A. Сочинения и письма. В 20 т. Т. 1 4. СПб., 2000 - 2007.

91. Фет A.A. Стихотворения и поэмы / Вст. ст., сост. и примеч. Б.Я. Бухштаба. Л., 1986. 752 с. (Б-ка поэта. Большая серия. 3-е изд.)1. Критика и исследования

92. Althaus-Schonbucher S. Konstantin D. Balmont, Parallelen zu Afanasij A. Fet. Simbolismus und Impressionismus. Diss. Dr. Slavica.-Helvetica, Bd. 5. Frankfurt / M.Peter Lang, 1975.

93. Venclova Tomas. A.A. Фет «Моего тот безумства желал.» // Russian Literature. XVII II. 15 February 1985. North-Holland - Amsterdam. P. 87 -110.

94. A.A. Ахматова: pro et contra / Сост. С. Коваленко. В 2 т. СПб., 2001 -2005.

95. A.A. Фет. Поэт и мыслитель. К 175-летию со дня рождения A.A. Фета. М., 1999.-308 с.

96. Авраменко А.П. А. Блок и русские поэты XIX века. М., 1990. 246 с.

97. Азарова Е.В. Христианские образы и мотивы в «Вечерних Огнях» A.A. Фета // Художественный текст: варианты интерпретации. Ч. 1. Бийск, 2006. С. 5- 15

98. Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. В 2 т. / Предисл. В. Крейда. М., 1998.

99. Алексеева О.Я. Рецепция лирики А.А.Фета в творчестве русских символистов (В.Я. Брюсов, A.A. Блок, Андрей Белый). Диссер. к. филол. н. М., 2003. 172 с.

100. Алексеева Э.М. Поэтические сборники А. Фета и К. Бальмонта 1880 1890-х гг. // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Иваново, 1993. С. 43 - 52.

101. Альтман М.С. Разговоры с Вячеславом Ивановым. СПб., 1995.

102. Альфонсов В. Поэзия Бориса Пастернака. Изд. 2-е. СПб., 2001. -384 с.

103. Анисова А.Н. А. Фет и Б. Пастернак. Особенности художественного пространства // Традиции в контексте русской культуры. Череповец, 1995. С. 120- 125.

104. Анненков П.В. Литературные воспоминания / Вступит, статья В.И. Кулешова; коммент. A.M. Долотовой, Г.Г. Елизаветиной, Ю.В. Манна, И.Б. Павловой. М., 1983. 694 с.

105. Аполлон Григорьев. Воспоминания. М.;Л.: Academia, 1930.

106. АрсеньевК.К. Новый литературный юбилей// Вестник Европы. 1889. Т. 136. №3. С. 258-264.

107. Архиппов Е. Библиография Иннокентия Анненского. М., 1914.

108. Архиппов Евгений. Миртовый венец. М., 1915.

109. Астафьев П. Урок эстетики (Памяти Фета) // Русское обозрение. 1893. №2. С. 593-619.

110. Аторина О.Г. A.A. Фет и русский символизм: К.Д. Бальмонт, В.Я. Брюсов, A.A. Блок, А. Белый. Диссер. к. филол. н. Смоленск, 2005. -225 с.

111. Балтрушайтис Ю. О внутреннем пути К. Бальмонта // Заветы. 1914. №6. Июнь. С. 62-68.

112. Бартенев Ю.П . Ю.Б. Памяти Фета // Русский архив. 1893. № 1. С. 182.

113. Белый Андрей. Воспоминания об Александре Александровиче Блоке // Записки мечтателей. 1922. № 6. С. 5 122.

114. Белый Андрей. К.Д. Бальмонт // Весы. 1904. № 3. С. 9 12.

115. Белый Андрей. На рубеже двух столетий / Вступ. ст., подгот. текста и коммент. A.B. Лаврова М., 1989. 542 с. (Серия литературных мемуаров).

116. Белый Андрей. Символизм как миропонимание / Сост., вступ. Ст. и прим. Л.А. Сугай. М., 1994. 528 с. (Мыслители XX вв.).

117. Белый Андрей. Символизм. Кн. ст. М., 1910.

118. Библиотека A.A. Блока. Описание / Сост. О.В. Миллер, Н.А.Колобова, С.Я. Бовина. По ред. К.П. Лукирской. В 3 кн. Л., 1984 -1986.

119. Благой Д. Мир как красота. О «Вечерних огнях» А. Фета. М., 1975.

120. Блок Г. Герои «Возмездия» // Русский современник. М.; JL, 1924.1. Кн. З.С. 172-186.

121. Блок Г.П. Фет и Бржеская (Посвящается Б.А. Садовскому) // Начала. № 2. Пб., 1922. С. 106 123.

122. Бобров Сергей. Иннокентий Анненский. Посмертные стихи. С портретом и двумя факсимиле. Под ред. Валентина Кривича. К-во «Картонный Домик». СПб. 1923. // Печать и революция. 1923. Кн. 3. Апрель май. С. 262 - 263.

123. Богомолов H.A. Университетские годы Валерия Брюсова: студенчество (1893 1899). М., 2005. - 82 с.

124. Бондаренко М.А. Одно стихотворение Фета и книга стихов Д. Цертелева // А.А.Фет. Проблемы изучения жизни и творчества. Курс, 1998. С. 79-88.

125. Боткин В .П. Стихотворения A.A. Фета. СПб., 1856 // Современник. 1857. Т. LXI. Отд. III. С. 1 42.

126. Брюсов В.Я. Москвитянин. Фетовский вечер и фетовский скандал // Новый путь. 1903. № 2. С. 188 190.

127. Буренин В. Критические очерки // Новое время. 1890. 7 (19) декабря. С. 2.

128. Буренин В. Новые стихотворения A.A. Фета // Новое время. 1883. 25 марта. № 2540. С. 2.

129. Буренин В. Сатиры Ювенала в переводе Фета // Новое время. 1885. 15 (27 февраля). № 3221. С. 2.

130. Буренин В.П. Монументов В. Взбаламученные свиньи. Сельские драматические сцены // Искра. 1864. 30 июня. № 24. С.

131. Бухштаб Б. Фет и другие. Избранные работы. / Сост., вступ. ст., подгот. текста М.Д. Эльзона. СПб., 2000. 555 с.

132. Быстров В.Н. Раннее творчество А. Блока и античная философия // Александр Блок. Исследования и материалы. СПб., 1998. С. 5 39.

133. Бэр И. Афанасий Фет и Валерий Брюсов. Метафизическое pi лирическое сходство // Ученые записки. Trasactions. New York, 1992 -93. XXV.

134. B.C. Памяти A.A. Шеншина некролог. // Московские ведомости. 1892. № 324. 22 ноября. С. 2.

135. Волынский А. Борьба за идеализм. Критические статьи. СПб., 1900.

136. Волынский А.Л. Б. п. Лирические стихотворения А. Фета. В двух частях. С.-Петербург, 1894 г. // Северный вестник. 1894. № 7. С. 37 38.

137. Воспоминания о серебряном веке / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. М., 1993.-558 с.

138. Воспоминания об Анне Ахматовой / Сост. В .Я. Виленкин, В.А. Черных; коммент. A.B. Курт, K.M. Поливанова. М., 1991. 718 с.

139. Встречи с прошлым. Вып. 8. М., 1996. 496 с.

140. Вьялицына Н.В. Традиции русской классической поэзии в дореволюционном творчестве А. Ахматовой. Автореф. диссер. К. филол. н. Л., 1982. 23 с.

141. Гайдебуров П.А. Фет и его судьба // Книжки «Недели» 1892. Декабрь. С. 227 230.

142. Галерея русских писателей. М., 1901.

143. Гаспаров Б. Севооборот поэтического дыхания: Мандельштам в Воронеже, 1934- 1937 // Новое литературное обозрение. 2003. № 63. С. 24-38.

144. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературе XX века. М., 1994. 304 с.

145. Гиндин С.И. Программа поэтики нового века (О теоретических поисках В .Я. Брюсова в 1890-е годы) // Серебряный век в России. М., 1993. С. 87-116.

146. Гинзбург Л.Я. О лирике / Предисл. A.C. Кушнера; подгот. текста C.B. Путилова. Изд. 3-е. М., 1997. 415 с.

147. Глаголева Т. Раб, эллин, жрец. Бенедиктов, Щербина, Фет // Русская мысль. 1917. Кн. 2. С. 26 39.

148. Глушкова М.А. Символ в поэзии Аф. Фета и Вл. Соловьева // Грехневские чтения. Нижний Новгород, 2006. Вып. 3. С. 184 188

149. Говоров К. Медведский К.П. Вечерние Огни г. Фета // День. 1888. № 20. 14 (26) февраля. С. 2.

150. Говоруха-Отрок Ю.Н. Елагин Ю. Литературно-критические очерки. IX. Поэзия Фета//Русский вестник. 1893. Май. С. 306- 326.

151. Голенищев-Кутузов А. Вечерние Огни (Стихотворения A.A. Фета. 2 части, издание К. Солдатенкова. Москва 1863 г. «Вечерние огни». Собрание неизданных стихотворений A.A. Фета. 3 выпуска 1883, 1885, 1888 г.) // Русский вестник. 1888. № 3. С. 378 387.

152. Голенищев-Кутузов A.A. Б. п. Мысли русских читателей // Гражданин. 1888. 31 января. № 31. С. 4.

153. Гольцев A.B. Т. Литература и жизнь. (Критические заметки) // Русская мысль. 1889. Кн. 1. С. 141 144.

154. Гончарова О.М. «Наследница» (А. Ахматова и Г. Державин) // Гумилевские чтения: материалы межд. научн. конф. СПб., 2006. С. 159 — 164.

155. Городецкий С. Формотворчество // Золотое Руно. 1909. № 10. С. 52 -58.

156. Гриневич П.Ф. О Фете // Русское богатство. 1902. Июль. № 7. С. 1 18.

157. Грякалова Н.Ю. К генезису образности ранней лирики Блока (Я. Полонский и Вл. Соловьев) // Александр Блок. Исследования и материалы. Л., 1991. С. 49 63.

158. Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. / Сост., вступ. ст. Г.М. Фридлендера; коммент. и подгот. текста Р.Д. Тименчика. М., 1990. 383 с. (Из литературного наследия)

159. Гутьяр Н. И.С.Тургенев и А.А.Фет // Вестник Европы. 1899. № 12. С. 314 336.

160. Дарский Д. «Радость земли». Исследование лирики Фета. М., 1916.

161. Дистерло Р. О поэзии Фета. Критический очерк // Русское обозрение. 1893. Апрель. С. 942-965.

162. Дмитриев Виктор. Серебряный гость. О лирическом герое Бальмонта. Эрмитаж., 1990. 186 с.

163. Дружинин A.B. Стихотворения A.A. Фета. СПб., 1856 II Библиотека для чтения. 1856. Т. 137. Отд. V. С. 1 19.

164. Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама: Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. Воронеж, 1990. 544 с.

165. Жирмунский В. Георгий Адамович. «Облака». Стихи. «Гиперборей». Петроград. 1916 // Биржевые ведомости. 1916. № 15861. 14 октября. Утр. вып. С. 5.

166. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977.-407 с.

167. Зырянов O.B. Лики Божества в поэзии A.A. Фета (к проблеме религиозной природы лирики) // Новые идеи в философии науки и научном познании. Екатеринбург, 2002. С. 190 214.

168. Иванов Вяч. Родное и вселенское / Сост., вступ. ст. и примеч. В.М. Толмачева. М., 1994. 427 с. (Мыслители XX в.)

169. Иванов-Разумник. «Три богатыря» // Летопись Дома литераторов. 1922. № 3 (7).

170. Игошева Т.В. «Стихи о Прекрасной Даме» Блока: поэтика религиозного символизма. Великий Новгород, 2003. 126 с.

171. Игошева Т.В. Ранняя лирика А. А. Блока (1898 1904): религиозный аспект. Диссерт. д. фил. наук. Великий Новгород, 2006. -450 с.

172. Игошева Т.В. Религиозное преображение в контексте «Стихов о Прекрасной Даме» А. Блока // Известия АН. Серия литературы и языка. 2004. Т. 63. №4. С. 54-61.

173. Игошева Т.В., Мусатов В.В., Петрова Г.В. История русской поэзии: «Серебряный век». Лекционное приложение к мультимедийному курсу. Великий Новгород, 2002. 148 с.

174. Из наследия П.А. Флоренского. К истории отношений с Андреем Белым//Контекст 1991. М., 1991. С. 3 - 92.

175. Из переписки И.С. Тургенева с семьею Аксаковых. Сорок лет тому назад: 1852 1857 // Вестник Европы. 1894. № 1. С. 329 - 344; № 2. С. 469 - 499.

176. Измайлов А. Пестрые знамена. Литературные портреты безвременья. (Мережковский Бальмонт - Блок - Арцыбашев -Амфитеатров - Бунин - Будищев - Вячеслав Иванов - Гиппиус -Чириков - Ремизов — Вересаев). М., 1913.

177. Илья Репин, Корней Чуковский. Переписка. 1906 1929 / Подгот. текста и публ. Е.Ц. Чуковская и Г.С. Чурак; вступ. ст. Г.С. Чурак; коммент. Е.Г. Левенфиш и Г.С. Чурак. М., 2006. - 351 с.

178. Кац Б. Музыкальные ключи к русской поэзии. Исследовательские очерки и комментарии. СПб., 1997. 272 с.

179. Кашина Н.К. Целостность художественного мира А.А.Фета (Проблема эпического в лирических циклах, поэмах, прозе). Иваново, 1993.- 123 с.

180. Кирносова Е. Музыкальное воплощение поэтических образов Фета // Проблемы изучения жизни и творчества A.A. Фета. Сб. научн. трудов. Курск, 1992. С. 268-269.

181. Кирпотин В. Полемический подтекст «Соловьиного сада» // Вопросы литературы. 1959. № 6. С. 178-181.

182. Козубовская Г.П. Афанасий Фет и Вячеслав Иванов (проблема мифологизма русской поэзии) // A.A. Фет. Проблемы изучения жизни и творчества. Курск, 1998. С. 59 66.

183. Козубовская Г.П. Миф в поэтическом мире А. Фета и А. Ахматовой // A.A. Фет. Проблемы изучения жизни и творчества. Сб. научн. тр. Курск, 1994. С. 50-73.

184. Козубовская Г.П. Поэзия А.Фета и мифология. Барнаул, М., 1991 — 218 с.

185. Козубовская Г.П. Проблема мифологизма в русской поэзии конца XIX начала XX веков. Самара, Барнаул, 1995. - 160 с.

186. Коковина Н.З. Категория памяти в русской литературе XIX века. Курск, 2003.-237 с.

187. Колпакова Н.П. Из истории фетовского текста // Поэтика. Кн. 3. Временник Ин-та истории искусства. M.;JI., 1927.

188. Коробка Н. Поэзия Фета // Образование. 1901. № 7 8. С. 8 - 24.

189. Корона В.В. Поэзия Анны Ахматовой: поэтика автовариаций. Екатеринбург, 1999. 263 с.

190. Кошелев B.Ä. Афанасий Фет. Преодоление мифов. Курск, 2006. -336 с.

191. Краснов Пл. К. Пл. Поэзия Фета // Книжки «Недели». 1893. № 1. С. 161 180.

192. Краснов Пл. Поэзия человечности // Книжки «Недели». 1898. Ноябрь. С. 175- 189.

193. Краснов Пл. Поэт мировой жизни // Книжки «Недели». 1895. Май. С. 153 173.

194. Краснов Пл. Русский неоромантик (Характеристика К.Д. Бальмонта) // Литературные вчера «Нового мира». 1903. № 9. Сентябрь. С. 541 -547.

195. Крючков Д. Критик-интуист. (Иннокентий Анненский) // Очарованный странник. Альманах интуитивной критики и поэзии. 1914. Вып. III. С. 12-14.

196. Кузин Борис. Воспоминания. Произведения. Переписка. Мандельштам Н.Я. 192 письма к B.C. Кузину// Составл., предисл., подг. текста, примеч. и коммент. Н.И. Крайневой и Е.А. Пережогиной. СПб., 1999.-778 с.

197. Куприяновский П.В. «Оглядываюсь на прошлое.». Журнал «Северный вестник» 1890-х годов и его литературная позиция. Воронеж, 2009. 200 с.

198. Куприяновский П.В., Молчанова H.A. Поэт Константин Бальмонт. Биография. Творчество. Судьба. Иваново, 2001. -472 с.

199. Лавров A.B. Андрей Белый в 1900-е годы. М., 1995. 335 с.

200. Лавров A.B. Русские символисты. Этюды и разыскания. М., 2007. 629 с.

201. Лавров A.B., Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1981. Л., 1983. С. 61-146.

202. Лагунов А.И. А. Фет и А. Блок: мифопоэтический аспект // A.A. Фет и русская литература. XV Фетовские чтения. Курск, Орел, 2000. С. 272-281.

203. Лагунов А.И. Адаптация поэзии А. Фета в софийной лирике Вл. Соловьева // Фетовские чтения XXI: Афанасий Фет и русская литература. Курск, Орел, 2007. С. 272-281.

204. Лазурский В. Воспоминания о Л.Н. Толстом. М., 1911.

205. Лазурский В.Ф. В. Л ий. A.A. Фет (Шеншин) как поэт, переводчик и мыслитель // Русская мысль. 1894. № 2. Февраль. С. 28 -40.

206. Лекманов O.A. Жизнь Осипа Мандльштама. Документальное повествование. СПб., 2003. 240 с.

207. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития. В 2 кн. М., 1992.

208. Лотман Л.М. К вопросу об адаптации поэзии Фета художественным сознанием конца XIX начала XX вв. // Классическое наследие и современность. Л., 1981. С. 181-193.

209. Лукницкий П.Н. ACUMIANA. Встречи с Анной Ахматовой. В 2 т. Paris, 1991 1997.

210. Лукьянов С.М. О Вл.С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы к биографии. Кн. 2 и 3. Вып. 1. М., 1990.

211. Магомедова Д.М. Вяч. Иванов и A.A. Фет // Studia Slavica Academiae scientiarum hungaricae. V. 41. Budapest, 1996. P. 167 174.

212. Магомедова Д.М. Концепция «музыки» в раннем творчестве А. Блока//Филологические науки. 1975. № 4. С. 13-23.

213. Майков J1. Историко-литературные очерки. Крылов — Жуковский Батюшков - Пушкин; Плетнев - Погодин - Фет. СПб., 1895.

214. Макаркина Ю.В. Особенности концептуального содержания писем A.A. Фета и Б.Л. Пастернака // A.A. Фет и русская литература. XV Фетовские чтения. Курск, Орел, 2000. С. 291 -294.

215. Макашина В.Г. «Страсть к волосам»: Фет Лохвицкая - Цветаева // A.A. Фет. Проблемы изучения жизни и творчества. Курск, 1998. С. 75 -79.

216. Маковский С. «Душа реакции» и «святое беспокойство» (Ответ критику) // Аполлон. 1913. № 6. С. 44 47.

217. Мандельштам Н. Воспоминания. В 2 кн. М., 2006.

218. Медведский К.П. Письма о литературе. В поисках нового. I III // Русский вестник. 1896. Сентябрь. С. 226 - 242.

219. Медынцева Г.Л. Переписка A.A. Фета с С.Я. Полонским // Новые материалы по истории русской литературы. М., 1994. С. 49 91.

220. Мережковский Д.С. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы. СПб., 1893.

221. Минц З.Г. Блок и русский символизм. Избранные труды. В 3 кн. СПб., 1999-2004.

222. Минц З.Г. Блок и Фет («Фетовский пласт» в «Стихах о Прекрасной Даме») // А. Блок и литература народов Советского Союза. Ереван, 1991. С. 107-120.

223. Минц З.Г. К генезису комического у Блока (Вл. Соловьев и А. Блок) // Труды по русской и славянской филологии. XVIII Литературоведение Тарту, 1971. Ученые записки. Вып. 266. С. 124 194.

224. Мочульский К. А. Блок. А. Белый. В. Брюсов / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейда. М., 1997. 479 с.

225. Мочульский К. Владимир Соловьев, жизнь и учение. Париж, 1951.

226. Мусатов В. Мандельштам и Тютчев // Творчество писателя и литературный процесс. Иваново, 1981. С. 189-205.

227. Мусатов В.В. «В то время я гостила на земле.». Лирика Анны Ахматовой. М., 2007. 496 с.

228. Мусатов В.В. К проблеме генезиса лирики Бориса Пастернака // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. 1990. Т. 49. № 5. С. 403 -413.

229. Мусатов В.В. Лирика Осипа Мандельштама. Киев, 2000. 560 с.

230. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины XX века. М., 1998. 484 с.

231. Мусатов В.В. Фет и проблема традиций в советской поэзии // Советская поэзия 20 30-х годов. Республ. Сб. Вып. 5. Челябинск, 1977. С. 140-151.

232. Недоброво Н.В. Времеборец (Фет) // Вестник Европы. 1910. №'4. С. 235-245.

233. Николаев Ю. Говоруха-Отрок Ю.Н.. Старое недоразумение // Московские ведомости. 1894. №61.3 марта. С. 3.

234. Никольский Б. Поэт философов. Лирические стихотворения A.A. Фета. СПб., 1894. // Русское обозрение. 1894. Декабрь. С. 1107 1114.

235. Никольский Б.В. Новое издание стихотворений Фета // Исторический вестник. 1900. №9. С. 991 1003.

236. Об Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания, письма / Сост. М.М. Кралин. Л., 1990. 574 с.

237. Пайман Аврил. Ангел и Камень. Жизнь Александра Блока. В 2 кн. М., 2005.

238. Пайман Аврил. История русского символизма. М., 2000. 415 с.

239. Пастернак Е. Борис Пастернак. Биография. М., 1997. 728 с.

240. Переписка Л.Н. Толстого с H.H. Страховым. 1870 1894. С предисловием и примечаниями Б.Л. Модзалевского. Толстовский музей. Том II. СПб., 1914.

241. Перцов П. Литературные воспоминания. 1890 1902 гг. М.; Л., ACADEMIA, 1933.

242. Перцов П. Напраслина на Фета (заметка) // Новое время. 1911. 23 января (5 февраля). № 12525. С. 6.

243. Перцов П. Письма о поэзии. «Волжский вестник» 1893 1894 гг. СПб., 1895.

244. Перцов П. Ранний Блок. М., 1922.

245. Петрова Г.В. «Нам нужно более легкое бремя, данное «бедным в дар и слабым без труда"» (об одной цитате в письмах А. Блока) // Русская литература. 2009. № 3. С. 137 — 147.

246. Петрова Г.В. «Я хочу вспомнить забытое.» (тема памяти в «Стихах о Прекрасной Даме» А. Блока) // Александр Блок и мировая культура. Великий Новгород, 2000. С. 18 24.

247. Петрова Г.В. A.A. Фет в переписке Александра Блока и Андрея Белого // A.A. Фет. Исследования и материалы / ИР ЛИ (Пушкинский Дом) РАН. Вып. 1. М.; СПб., 2010. С. 66 79. (0,7 п. л.)

248. Петрова Г.В. A.A. Фет и В.П. Буренин: к истории критического восприятия «Вечерних огней» // Русская литература. 2010. № 4. С. 210 -217.

249. Петрова Г.В. A.A. Фет и русские поэты конца XIX первой трети XX века. СПб., 2010.- 196 с.

250. Петрова Г.В. Еще один автограф A.A. Фета // A.A. Фет. Исследования и материалы / ИР ЛИ (Пушкинский Дом) РАН. Вып. 1. М.; СПб., 2010. С. 80-84.

251. Петрова Г.В. К изучению проблематики книги стихов И.Ф. Анненского «Тихие песни» (анализ двух «фортепьянных сонетов») // Методика преподавания гуманитарных дисциплин. Великий Новгород, 2000. С. 83 -92.

252. Петрова Г.В. К проблеме интерпретации «Трилистника вагонного» И.Ф. Анненского // Время и текст. Историко-литературный сборник. СПб., 2002. С. 265-276.

253. Петрова Г.В. О «ранних годах жизни» А. Фета (из архива В.И. Анненского-Кривича) // XVI Фетовские чтения. A.A. Фет и русская литература. Курск, 2002. С. 127 132

254. Петрова Г.В. Творчество Иннокентия Анненского. Великий Новгород, 2002. 128 с.

255. Петрова Г.В. Фетовские «Параллели» Иннокентия Анненского // Вестник НовГУ. Сер. «Филология» Спец. вып. «Мусатовские чтения -2009». 2010. №56. С. 53 -57.

256. Петрова Г.В. Фетовские мотивы в стихотворении Б. Пастернака «Опять Шопен не ищет выгод.» // A.A. Фет и русская литература. Курск Орел, 2000. С. 281 - 291.

257. Пильд Л. Поэзия Фета как тема в структуре сборника Ф. Сологуба "Пламенный круг" // Русская литература. 2010. № 2. С. 41 47.

258. Потебня A.A. Из записок по теории словесности. Харьков, 1905.

259. Поярков Ник. Поэты наших дней. (Критические этюды). М., 1907.

260. Пузин Н.П. Архангельская Т.Н. Вокруг Толстого. Тула, 1988.

261. Пумпянский Л.В. Классическая традиция. Собрание трудов по истории русской литературы / Сост. Е.М.Иссерлин, Н.И. Николаев ; Отв.ред. А.П. Чудаков; Вступ. ст., подгот. текста и примеч. Н.И. Николаев. М., 2000. 864 с.

262. Розанов В.В. Критические этюды. I. Декаденты. СПб., 1904.

263. Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. СПб., 2002. 240 с.

264. Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел. М., 2000. 152 с.

265. Русская литература XX века. 1890 1910 / Под ред. С.А. Венгерова. В 2 кн. М., 2000.

266. Русская поэзия XIX века. Сборник статей. / Под ред. и с предисл. Б.М. Эйхенбаума и Ю.Н. Тынянова. JI, 1929.

267. Рында И.Ф. Черты из жизни Ивана Сергеевича Тургенева. С портретом и рисунками. СПб., 1903.

268. Саводник В.Ф. Современная русская лирика // Русский вестник. 1901. Август. С. 461-477.

269. Садовской Б. Ледоход. Статьи и заметки. Пг., 1916.

270. Садовской Б. Ледоход: Статьи и заметки. Пг., 1916.

271. Северные Цветы. 1901. 1902. 1903. Альманах книгоиздательства «Скорпион». М., 1901 1903.

272. Семенкович В.Н. По поводу статьи г. Н. Гутьяра «И.С. Тургенев и A.A. Фет». Письмо в редакцию // Вестник Европы. 1900. Апрель. С. 843 -864.

273. Силакова Д.В. ".твое благословение на этот путь заранее со мной." (К вопросу о взаимоотношениях B.C. Соловьева и A.A. Фета) // A.A. Фет. Проблемы изучения жизни и творчества. Курск, 1998. С. 52 -59.

274. Скабический A.M. История новейшей русской литературы. 1848 -1892. СПб., 1893.

275. Скатов H.H. Далекое и близкое. М., 1981. 352 с.

276. Сорочан А.Ю. История и поэзия: лирика Фета в русской исторической беллетристике XIX века // Афанасий Фет и русская литература: XXII Фетовские чтения. Курск, 2008. С. 142 147.

277. Сошкин Е. К пониманию стихотворения Мандельштама «Дайте Тютчеву стрекозу.» // Textonly. № 21. Электронный ресурс режим доступа.: http://textonly.ru/authors/?author=EBreHHfi Coimcmi&issue^ 1

278. Сошкин Е. Между могилой и тюрьмой: «Голубые глаза и горячая лобная кость.» на стыке поэтических кодов». Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/document/542513.html.

279. Стечькин Н.Я. Памяти А.А.Фета (1892 21 Ноября - 1902). (Сообщение, читанное в «Русском собрании» действительным членом собрания Николаем Яковлевичем Стечькиным 22 ноября 1902 г.). СПб., 1903.

280. Столпянский П. Полное собрание стихотворений A.A. Фета под ред. Б.В. Никольского. 3 тома. Издание А.Ф. Маркса. Ц. 5 р. // Самарская газета. 1901. № 81. 15 апреля. С. 2.

281. Страхов Н. Несколько слов памяти Фета // Новое время. 1892. № 6029. С. 2.

282. Строганов М. Новый этап, или.? Вместо предисловия // XXII Фетовские чтения: Афанасий Фет и русская литература. Курск, 2008. С. 3-7.

283. Сухих И.Н. Шеншин и Фет: Жизнь и стихи. СПб., 1997. 29 с:

284. Тарановский К. Звукопись в "Северовостоке" М.Волошина // Orbis Scriptus Dmitrij Tschizevskij zum 70. Geburstag. Herausgegeben von D.erhardt. W.Weintraub, H-J Winkel. München. Wilhelm Fink Verlag.

285. Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. Москва, Toronto, 2005. -782 с.

286. Тименчик Р. Что вдруг. Статьи о русской литературе прошлого века. Иерусалим; М., 2008. 684 с.

287. Тименчик Р.Д. Ахматова и Державин (заметки к теме). Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.akhmatova.org/articles/timenchikl7.htm,

288. Толстой Илья. Мои воспоминания. М., 1914.

289. Толстой JI.H. Переписка с русскими писателями. В 2 т. / Составл., вст. ст. и примеч. С.А. Розановой. 2-е изд. М., 1978.

290. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. -574 с.

291. Тынянов Ю.Н. Архаисты и новаторы. JL, 1929.

292. Успенская A.B. Античность в русской поэзии второй половины XIX века. СПб., 2005. 363 с.

293. Успенский Ф. Молоток Некрасова и карандаш Фета. О гражданских стихах О. Э. Мандельштама 1933 года. Электронный ресурс: режим доступа.: http://www.utoronto.ca/tsq/28/uspensky28.shtm 1

294. Федина B.C. A.A. Фет (Шеншин). Материалы к характеристике. Пг., 1915.

295. Федоров А. Русский Гейне (40-ые 60-ые годы) // Русская поэзия XIX века. Д., 1929. С. 248 - 298.

296. Федоров A.B. Иннокентий Анненский. Личность и творчество. Л.,1984. 255 с.

297. Фет А. Послесловие к переводу А. Шопенгауэра // Русское обозрение. 1901. Вып. 1. С. 274-280.

298. Философские течения русской поэзии. Избранные стихотворения и критич. статьи С.А. Андреевского, Д.С. Мережковского, Б.В. Никольского и др. / Сост. П. Перцов. СПб., 1896.

299. Флейшман Л. Борис Пастернак в двадцатые годы. СПб., 2003. 461 с.

300. Флейшман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. СПб., 2005.-655 с.

301. Ханзен-Лёве А. Русский символизм. СПб., 1999. 508 с.

302. Ховии В. Футуризм и война // Очарованный странник. Альманах зимний. 1915. №6. С. 5-9.

303. Цертелев Д.Н. A.A. Фет как человек и как художник // Русский вестник. 1899. № 3. Март. С. 217-240.

304. Цикл A.A. Ахматовой «Смерть»: проблема генезиса // Филологические науки. 2010. № 4. С. 3 14.

305. Черемисинова Л.И. Проза A.A. Фета. Саратов, 2008. 772 с.

306. Черных В.А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. 1889 1966. М., 2008.-767 с.

307. Чудакова М.О. Новые автографы Б.Л. Пастернака // Записки Отдела Рукописей (ГБЛ). Вып. 32. М., 1971. С. 208 214.

308. Чуковская Лидия. Записки об Анне Ахматовой. В 3 т. 5-е изд. испр. и доп. М., 1997.

309. Чуковский К. Дневник. 1901 1969. В 2 т. М., 2003. (Серия "Эпохи и судьбы")

310. Чуковский К. От Чехова до наших дней. Литературные портреты. Характеристики. Изд. 3-е испр. и доп. СПб.; М., 1908.

311. Чулков Георгий. О мистическом анархизме. Со вступ. ст. Вячеслава Иванова «О неприятии мира». СПб., 1906.

312. Шеншина Вероника. A.A. Фет-Шеншин. Поэтическое миросозерцание. М., 2003. —222 с.

313. Шестаков Д. Памяти Вл. Соловьева // Мир искусства. 1900. № 15 -16. С. 38-39.

314. Шкловский Виктор. Поиски оптимизма. М., 1931.

315. Эйхенбаум Б. Рецензия на сборники Вс. Рождественского «Лето. Деревенские ямбы». Пб., 1921; Е. Полонской «Знаменья». Пб., 1921. // Книжный угол. 1921. № 7. С. 37 — 42

316. Эйхенбаум Б. К. Бальмонт. Поэзия как волшебство. К-во «Скорпион». М., 1916 гг. //Русская мысль. 1916. Март. С.

317. Эйхенбаум Б. О поэзии / Вступ. ст. В. Орлова. JL, 1969. 552 с.

318. Эйхенбаум Б.М. «Мой временник». Художественная проза и избранные статьи 20 30 гг. / Вступ. ст. В. Шубинского. СПб., 2001. -650 с.

319. Эллис. Русские символисты. Константин Бальмонт. Валерий Брюсов. Андрей Белый. Томск, 1996. 287 с.

320. Южный М. Зельманов М.Г. Несколько слов о Фете // Гражданин. № 332. 1892. 1 декабря. С. 3.

321. Ясенский С.Ю. Роль и значение реминисценций и аллюзий в поэме «Ночная фиалка» // Александр Блок. Исследования и материалы. Л, 1991. С. 64-78.1. Архивы

322. ОР РГБ Ф. 315. Фет-Шеншин A.A. Картон 5. Ед. хр. 71. Блок А. «A.A. Фету (28 января 1889 г.)». 1 л.

323. ОР РНБ. Ф. 326. Казанович Е.П. Ед. хр. 118. Письмо в книгоиздательство писателей в Ленинграде о переиздании воспоминаний A.A. Фета. 2 варианта. 1933. 4 лл.

324. ОР РНБ. Ф. 709. Собрание автографов советских писателей. Ед. хр. 76. «Воспоминания» Фета. Предложение К.И. Чуковского в Издательство писателей в Ленинграде. 2 лл.

325. РГАЛИ Ф. 3105. Жданов B.B. Оп. 1. Ед. хр. 33. «Поэзия Фета» и др. статьи. 1930 1940-е гг.. 40 лл.

326. РГАЛИ. Репин И.Е. Оп. 1. Ед. хр. 6. «Случайные впечатления т Владимира Сергеевича Соловьева». Черновая рукопись. 19 лл.

327. РГАЛИ. Ф. 1386. Гроссман Л.П. Оп. 2. Ед. хр. 123. «Алексей Толстой», «Кольцов», «Тютчев», Фет. [Лекции] Л. 98 144.

328. РГАЛИ. Ф. 1647. Стражев В.И. Оп. 1. Ед. 89. Выписки о Фете для доклада в ГЛМ. Автограф. 1944. 32 лл.

329. РГАЛИ. Ф. 2. Александров A.A. Оп. 1. Ед. хр. 763. Письмо A.A. Фета. 2 лл.

330. РГАЛИ. Ф. 2579. Федоров В.В. Оп. 1. Ед. хр. 2141. Программа Литературно-музыкального вечера, посвященного памяти A.A. Фета и В.И. Сурикова. 2 лл.

331. РГАЛИ. Ф. 259. Коневской (Ореус) И.И. Оп. 3. Ед. хр. 11. «Самые общие начала понимания поэзии А. Толстого», «Баллады Толстого», «Поэзия А. Толстого», «К параллели между Тютчевым, Фетом и А. Толстым» и др. статьи. 43 лл.

332. РГАЛИ. Ф. 2658. Асафьев Б.В. Оп. 1. Ед. хр. 215. «Фет в слуховом восприятии мира» Статья. Автограф. 1914-1917. 41 лл.

333. РГАЛИ. Ф. 2821. Нейман Б. Вл. Оп.1. Ед. хр. 5. Лекция по курсу Истории русской литературы. Фет, Гончаров. 19 декабря 1937. 33 лл.

334. РГАЛИ. Ф. 2852. Брик О.М. Оп. 1. Ед. хр. 23. Таблицы результатов ритмического анализа стихотворений В.А. Жуковского, H.A. Некрасова, А.С.Пушкина, A.A. Фета и др. 1915 1917. Л. 74-90.

335. РГАЛИ. Ф. 6. Анненский И.Ф. Оп. 1. Ед. хр. 14. Записная книжка (1898). 133 лл.

336. РГАЛИ. Ф. 6. Анненский И.Ф. Оп. 1. Ед. хр. 173. Об искусстве. Начало статьи и отдельные разрозненные записи. 78 лл.

337. РГАЛИ. Ф. 6. Анненский И.Ф. Оп. 1. Ед. хр. 185. «Звуки и ритмы в Пушкинской драме», выписки текстов к работе на эту тему. 14 лл.

338. РО ИР ЛИ. 14167. Тетрадь стихотворений Фета. В зеленом кожаном переплете, альбомного формата. 138 лл.

339. РО ИР ЛИ. Ф. 36. Буренина В.1Т. Оп. 2. № 503. Шеншин (Фет) A.A. Письмо его к Буренину В.П. 2 лл.

340. РО ИР ЛИ. Ф. 47. Гиппиус Вас.В. Оп. 1. Ед.хр. 411. Лекции по поэтике, истории русской литературы и языка. В записи В.В. Верпаховской. В пяти тетрадях. 1927-1928. 264 лл.

341. РО ИР ЛИ. Ф. 47. Гиппиус Вас.В. Оп. 1. № 292. «Поэтический синтаксис». Заметки к характеристике русских поэтов. 27 лл.

342. РО ИР ЛИ. Ф. 47. Гиппиус Вас.В. Оп. 1. № 361. «Фет». Тезисы лекций. 9 лл.

343. РО ИРЛИ. Ф. 654. Блок A.A. Оп. 3. Ед. хр. 73. Фет (Шеншин) A.A. Его стих. «Ты мелькнула, ты предстала.», переписанное для Вл.С. Соловьева. На обложке примеч. A.A. Блока. 3 лл.

344. РО ИРЛИ. Ф. 77. Гиппиус Вл.В. № 130. «Суесловие о бренности добродетели. Два слова в защиту анатомии. Сочинение юродивого иноземца Вольдемара Гиппиуса» и др. рассказы. (1895). 22 лл.

345. РО ИРЛИ. Ф. 77. Гиппиус Вл.В. № 155. «Золотой век. Из писем к иностранцу». Статья-обзор русской поэзии XIX века Черновая рукопись. 1896. 23 лл.

346. РО ИРЛИ. Ф. 77. Гиппиус Вл.В. № 217. Коневской Иван. Письма (10) Гиппиусу В.В. 1898 1900. 29 лл.

347. РО ИРЛИ. Ф. 77. Гиппиус Вл.В. № 159. «Тоска по жизни». Статья о современной поэзии (конец XIX начало XX веков. Черновая рукопись. 1910?. 30 лл.U