автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Античность в русской поэзии второй половины XIX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Античность в русской поэзии второй половины XIX века"

На правах рукописи

УСПЕНСКАЯ Анна Викторовна

АНТИЧНОСТЬ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

Специальность 10.01.01 — русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Санкт-Петербург 2005

Работа выполнена на кафедре литературы и русского языка Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов.

Защита состоится «_6_» июня 2005 года в 14 часов на заседании диссертационного совета Д002.208.01 при Институте русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук по адресу: 199034 Санкт-Петербург, наб. Макарова, д. 4.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института русской литературы (Пушкинский Дом).

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

Н.П.Генералова

доктор филологических наук, профессор В.А.КЬшелев

доктор филологических наук, профессор Т.Г.Мальчукова

Ведущая организация:

Санкт-Петербургский государственный университет

|» апреля 2005

г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук

С.А-Семячко

№$2

Л06Ы61г

Общая характеристика работы

Изучение русской классической литературы в свете основополагающих для европейской культуры античных традиций имеет важный смысл и в историко-литературном и в теоретическом плане.

С одной стороны, выявление роли античности в русском литературном процессе, а также способов усвоения античных традиций способствует уяснению своеобразия русской литературы, одной из важнейших черт которой, по словам Е.Г.Эткинда, было то, что она «на протяжении двух столетий впитывала все лучшее, что создавалось в иноязычных поэзиях»1. С другой стороны, небезынтересно проследить, как под воздействием античной культуры постепенно складывался феномен «русской античности», которая, по словам Г.С.Кна-бе, представляла собой не столько привычную совокупность «более или менее очевидных реминисценций из мифологии, литературы, истории», сколько те стороны античного наследия, «что были усвоены национальной культурой в соответствии с внутренними ее потребностями и стали ее органической составной частью»2.

На Запад античность оказывала мощное, постоянное влияние, давшее жизнь западноевропейской культуре и самой цивилизации, подпитывавшее ее на протяжении многих столетий. В России этот процесс начался позже, и до XVIII века не образовывал постоянно действующего фактора: «Здесь не было ни лингвистической или археологической преемственности по отношению к Римской империи, ни ощущения принадлежности своей цивилизации к тому же единому историческому континууму, что и цивилизация классической античности»3. Однако, по крайней мере, с петровской эпохи античное влияние проявляется резко и сильно, достигая полного расцвета в творчестве Пушкина, а затем — поэтов 1840—1850-х годов. В 1870—80-е годы под влиянием идеалов «гражданской поэзии», пропагандируемых радикально -демократической критикой, увлечение античностью в поэзии, по крайней мере внешне, ослабевает, но с наступлением Серебряного века возобновляется с не меньшей интенсивностью.

Осмыслению роли античности в истории русской литературы посвящено немало работ. Монографии С.А.Кибальника, Л.И.Савельевой, М.Кажокниекс, Д.Шенк рассматривают целые этапы освоения античного наследия русской культурой XVIII — первой трети XIX веков. Монографическое исследование Г.С.Кна-бе посвящено краткому обзору «русской античности» от Сергия Радонежского до Ф.И.Тютчева и И.С.Тургенева. Проблему «русской античности» затрагивают работы Б.Гаспарова и А.В.Михайлова. Существуют монографии, рассматривающие судьбу отдельных античных писателей в России — В.Буша о Горации и А.Н.Егу-нова о Гомере в русских переводах, есть и работы, посвященные отдельным авто-

1 Эткинд Е. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. — Л., 1973 — С. 3.

2 Кнабе Г.С Русская античность: Содержание, роль и судьба античного наследия в культуре Рос-

сии.—М., 2000 — С 9

3 Там же. — С. 12.

РОС Н«»ч^К*ЛЬИАЯ

Ьнг!.»«!.'1 СКА X Пекине Ш^РА_

рам, писавшим в антологическом жанре' Г Р. Державину, Н И Дмитриеву, В А Жуковскому, К.Н.Батюшкову, М Ю.Лермонтову.

Особенно тщательно исследованы пушкинские связи с античностью — как античные мотивы в его творчестве в целом, так и отдельные переводы, и собственно антологические стихотворения.

1840-е годы были отмечены новой вспышкой интереса к античности В первую очередь это связано с именами А. А Фета и А Н Майкова, несколько позже — Н.Ф Щербины и Л.А.Мея. Отзвуки антологического жанра выявляются в творчестве ЯП Полонского и А К.Толстого. Античной теме отдавали дань и А.Н Стругов-щигов, помимо переводов «Римских элегий» Гете создавший ряд антологических стихотворений — в основном, вольных переводов и подражаний Гете и Шиллеру, Н.Греков, АПальм, С.Дуров, переводившие антологические стихотворения А.Шенье, М.Л.Михайлов, достаточно вольно переводивший антологические стихотворения Гете, Шенье, а также ряд эпиграмм Греческой Антологии; из поэтов следующего поколения— С. А.Андреевский, А.А.Голенищев-Кутузов, Д.П.Шесгаков, наконец, ДС.Мережковский, помимо переводов греческой трагедии конца 1880-х — начала 1990-х годов использовавший античные мотивы и в оригинальном творчестве В этом смысле представляются не вполне справедливыми идеи Г.С.Кнабе об «исчерпании античного компонента национальной культуры»4, произошедшем, по его мнению, к середине XIX века. Эти идеи вытекают из достаточно авторитетной теории «антитрадиционализма» европейской культуры XIX—XX веков Согласно этой теории, в европейской литературе к рубежу XVIII—XIX веков происходит исчерпание традиционалистской установки как таковой5. После периода ученичества классические традиции утрачивают актуальность, в искусстве утверждается установка на индивидуальное самопознание и самовыражение, на новизну и оригинальность взгляда. Думается, однако, применительно к русской литературе второй половины XIX века это не совсем точно. В то время как поэты «второго» и «третьего» ряда демонстрируют «исчерпанность» антологической поэзии, их эпигонские попытки продолжить линию вольных переводов Жуковского, переложений и подражаний Батюшкова и Пушкина уже не вносят в эти жанры ничего нового, ведущие поэты этой эпохи от вольных переводов и подражаний конкретным образцам переходят к следующему этапу освоения античности

Если говорить о переводах — закономерно возникает стремление к историзму, переводческой точности, утверждается направление, заданное еще раньше работами Н.Гнедича и А.Востокова, получившее в середине XIX века не совсем удачное название «буквализм». Если же речь идет о творческом использовании античности, то она утрачивает функцию эстетизации текста, роль классицистической эмблематики. Пронизывая мировоззрение поэтов, она уходит в подтекст, сообщая ему глубину и универсальность. Становится возможным травестирова-

4 Кнабе ГС. Указ соч. — С 154—182.

5 Аверинцев С.С. Древнегреческая поэтика и мировая литература // Поэтика древнегреческой литерату-

ры. — М., 1981. — С. 7; Аверинцев С.С, Андреев М.Л, Гаспаров М.Л.. Гринцер П А., Михайлов А В. Категория поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика- Литературные эпохи и типы художественного сознания — М, 1994 — С. 33—34

ние, снижение высоких античных образов и тем (Козьма Прутков) В то же время обыденное, соприкоснувшись с универсальным, пройдя сквозь призму античных ассоциаций, возвышается до бытийного, чему пример — воплощение античной тематики и образности в поэзии Тютчева и Фета.

В то время как вопрос о влиянии античности на русскую литературу XVIII — первой половины XIX века освещен достаточно подробно, то следующий период, 1840—90-е годы, остается, по сути, малоисследованным

Причин этому несколько' начиная с Лермонтова и Гоголя, поэзия стала постепенно уступать главенствующее место прозе — соответственно, к середине 1850-х в сторону прозы начал смещаться и интерес критики. В самой поэзии резко выделились и идейно размежевались два направления — «чистое искусство» и «гражданская поэзия» Интерес к античному наследию в основном проявляли представители первого направления, критика же радикально-демократического толка в ХЗХ веке, как впоследствии и литературоведение советского периода, считая эстетические взгляды сторонников «чистого иоусства» малоценными и ошибочными, часто подвергала поэтов несправедливым гонениям Это не только препятствовало объективной оценке их деятельности, тем более в такой далекой от «злобы дня» области, как антологическая поэзия или переводы греческих и римских писателей, но существенно искажало объективную картину историко-литературного процесса Вот почему, в частности, до сих пор практически не существует исследований, дающих представление о роли античности в русской поэзии второй половины XIX века.

Античная составляющая оригинальной поэзии Фета долгое время рассматривалась только в общем контексте его творчества. Но если критика 1850-х годов, представленная статьями В.П Боткина, А.В.Дружинина, Ап.Григорьева. считала антологическую линию наиболее значительной частью его творчества, то критика конца ХЗХ века (как, например, работы Б.А.Садовского, В.С.Федины, Д.Н.Цер-телева, Н.В.Недоброво) сосредоточивала внимание на новаторских, импрессионистических тенденциях в творчестве Фета. В монографических исследованиях XX века — Б.Я.Бухштаба, Д. Д.Благого, П.П.Громоварассмотрению антологической линии в творчестве Фета было отведено весьма скромное место, практически обойден вопрос о возможных греческих и латинских источниках его лирики. Антологическая поэзия представлялась исследователями ученической данью традиции, опытами, находящимися в стороне от магистрального направления его поэзии.

В еще меньшей степени изучены античные влияния в творчестве современников Фета. Антологические стихотворения А Н Майкова получили в начале 1840-х годов высокую оценку В.Г.Белинского, затем были подробно рассмотрены в известных статьях Ф.Ф Зелинского и Д.С.Мережковского; о «Греческих стихотворениях» Н Щербины восторженно отзывался A.B.Дружинин. Однако в последующую эпоху античность Майкова, как и А. К Толстого, Я П Полонского, Л А Мея не входила в круг интересов литературоведения, исследователи лишь ограничивались рассмотрением антологии в общем контексте творчества поэтов. Исключение составляет лишь давняя работа РГМагиной об антологической поэзии Н Щербины и Б Я Бухпггаба — о Козьме Пруткове Что же касается Мережковс-

кого, писателя, стоящего на границе двух литературных эпох — золотого и серебряного века, в чьем творчестве классические традиции соединялись с новым видением искусства, то и его занятия античностью, и творчество в целом почти на столетие оказались вне поля зрения не только критики, но и читателей' само имя писателя в течение почти семидесяти лет было запрещено к печатному упоминанию.

Переводческая наука в XX веке, как правило, не выделяла античные переводы XIX века в отдельную область изучения; исключение составляют монографии о русских переводах Гомера и Горация. В целом же история русских переводов XIX века, и в частности история античных переводов, исследована весьма фрагментарно. Только в последнее время стали привлекать внимание как античные, так и иные переводы А. А.Фета. Однако вопрос о Фете — переводчике латинских поэтов — еще требует дальнейшего изучения, тем более важно проследить теоретические взгляды поэта, серьезно пока не изучавшиеся. Не рассматривались до сих пор и его неопубликованные греческие переводы

Фетовские переводы почти всего корпуса латинских поэтов по времени (1880-е — начало 1890-хгодов) совпали с началом деятельности поэта более младшего поколения — Д.С.Мережковского. Его переводы шести трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида практически открыли новую страницу освоения греческой трагической поэзии. Однако в XX веке кроме нескольких кратких упоминаний до самого последнего времени они практически не изучались.

Все вышесказанное позволяет сформулировать цель настоящей работы- рассмотреть наиболее значительные явления русской поэзии второй половины XIX века, связанные с восприятием, усвоением и творческим использованием античной культуры. Достижению цели соответствуют и выдвинутые задачи:

— Рассмотреть жанрово-стилевые формы русской антологической поэзии второй половины XIX века, специфику ее художественных методов и спектр проблематики.

— Проследить возможности взаимообогащения антологической и современной линий в творчестве поэтов указанного периода.

— Выявить способы усвоения и использования восходящих к античности мотивов, сюжетов, образности и символики в оригинальной неантологической поэзии.

— Проанализировать переводы с латыни и греческого языка крупнейших и в то же время наименее изученных поэтов-переводчиков этого периода — Фета и Мережковского.

— Выявить своеобразие, а также определить научную и эстетическую ценность этих трудов на фоне истории переводов в России ХУШ—XIX веков конкретных античных авторов — из римских поэтов прежде всего Горация — и истории переводов древнегреческой трагедии

— Рассмотреть теоретические представления этих поэтов-переводчиков в свете общей концепции восприятия античности русской культурой второй половины XIX века.

Сформулированные выше задачи обусловили предмет исследования.

В настоящей работе рассматриваются античные интенции наиболее известных поэтов 1840—1890-х годов. Выделена античная составляющая творчества А Н.Майкова, Л.А.Мея, Н.Ф.Щербины, Я.П.Полонского, А.К.Толстого и братьев Жемчужниюовых.

Из произведений А. А.Фета рассмотрен круг антологических и близких к ним стихотворений, распределенных, в основном, по соответствующим разделам его сборников В творчестве Тютчева помимо переводов из Горация особое внимание уделено циклу стихотворений «весенней» тематики, а также рассмотрен ряд других стихотворений, содержащих скрытые античные реминисценции.

Переводческая теория и практика Фета рассматриваются на материале переводов Горация 1839—83 годов, а также переводов других римских классиков, сделанных в 1880-х годах. Привлечены также только что найденные тексты шести неизвестных ранее переводов Анакреонта.

Деятельность Мережковского-переводчика рассмотрена на материале трагедий «Скованный Прометей» Эсхила, «Царь Эдип», «Антигона» и «Эдип в Колоне» Софокла, «Медея» и «Ипполит» Еврипида.

При решении поставленных задач использованы историко-литературный и структурно-типологический методы исследования.

Актуальность и научная новизна исследования определяются как недостаточной изученностью самой темы, так и важностью выводов, сделанных в работе. Некоторые аспекты этой темы были затронуты в исследованиях предшественников Однако комплексное рассмотрение антологической линии творчества ряда поэтов «чистого искусства» 1840—1860-хгодов, изучение творчества Фета и Тютчева в свете античных влияний, оценка поэтической практики и теоретических взглядов крупнейших поэтов — переводчиков греческой и римской поэзии, связь их переводческих пршщипов и отношения к античности, — все эти проблемы в указанном объеме ставятся и решаются впервые.

Практическая значимость работы. Материалы и результаты исследования могут быть использованы в преподавании общих и специальных курсов по истории и теории литературы, в руководстве курсовыми и дипломными работами студентов и диссертационными работами аспирантов, в организации спецкурсов и спецсеминаров по исследованию античных рецепций в русской литературе, по переводческой теории и практике, анализу поэтического текста. Выводы исследования могут быть использованы также при составлении комментариев к собраниям сочинений.

Апробация работы. Основные положения и различные аспекты темы были изложены в докладах на межвузовских и международных конференциях в Санкт-Петербурге (СПбЩ ИРЛИ, СПбГУК, НИЯК, СПбГУП), Москве (МГУ), Курске (КГУ). Результаты исследования публиковались в статьях, посвященных античным традициям в русской поэзии, интерпретации лирических произведений, творчеству отдельных поэтов; они были использованы в качестве комментария к Собранию стихотворений A.A.Фета (СПб., Малая серия Новой Библиотеки поэта, 2000, 1,5 п.л.), к Собранию сочинений А. А.Фета в 20 томах (СПб, 2004, том 2—3,5 п.л.,), во вступительных статьях и комментариях к Собранию стихотворений ДС.Мережков-

сиого (СПб , 2000,6 п л.) и к изданию его переводов древнегреческой трагедии (СПб , 2005, 6 п. л.) Основное содержание и итоги исследования опубликованы в монографиях «Антологическая поэзия А. А Фета» (СПб., 1997,7 п.л.) и «Античность в русской поэзии второй половины XIX века» (СПб., 2005, 20 п.л.).

Характер исследуемого материала определил структуру настоящей работы. Она состоит из «Введения», пяти глав и «Заключения».

Основное содержание работы

Во Бведении дается методологическое обоснование темы и проблематики исследования, определяются его цели, задачи и принципы, освещается новизна и актуальность работы в контексте современного литературоведения.

Глава I. «Антологическая поэзия 1840—1860-х годов». В первой главе рассматриваются обращения к античности поэтов послепушкинского поколения — А.Н.Майкова, А. А.Фета, Я.П.Полонского, несколько позже — Л.А.Мея, Н.Ф.Щер-бины, А.К.Толстого Примечательно, что свой литературный путь все они в той или иной степени начинают с обращения к античности. Новый «взрыв» увлечения античностью был обусловлен несколькими причинами. С одной стороны, вспышка поэзии в «антологическом роде» в начале 1840-х явилась реакцией на литературную ситуацию второй половины 1830-х годов, ковда в противовес пушкинской ясности поэзия начала искать обновления на путях усиления философской нагрузки (любомудры) и, с другой стороны, — реставрации уже преодоленного и развенчанного Пушкиным романтизма (Бенедиктов). С другой стороны, сама эпоха все более ощущалась как безвременье, на первый план явственно выходили черты дисгармоничные, давление на личность принимало угрожающие размеры и формы. Всеобщая унификация, обезличивание, цензурные притеснения, сама удушливая общественно-политическая атмосфера 1840-х—• начала 1850-х — все это побуждало литераторов самых различных направлений к поискам неких вневременных, устойчивых нравственных и эстетических ориентиров. В античной культуре образованная часть общества искала идеал, способный внутренне противостоять официозной триаде «самодержавия, православия, народности», понимаемых узко и начетнически. Однако и позже, после поражения в Крымской войне, в период начинающихся кардинальных реформ увлечение античностью не расходится с основным направлением нравственно-философских исканий времени. В античности видят уникальное сочетание высочайшей культуры и свежести и непосредственности восприятия мира, оптимизм, широту взглядов, отсутствие схоластических догм, наконец, ту внутреннюю свободу, без которой невозможна полноценная жизнь ни человека, ни общества.

Важное значение имело и то, что это поколение получило образование нового типа. Выпускники классических гимназий и словесных отделений университета, знакомые с латынью и греческим языком, молодые поэты не нуждались для переводов во французском или немецком подстрочнике. Это поколение уже само было в состоянии идти по пути, проложенному западноевропейскими поэтами, и, минуя посредников, напрямую обратилось к античным авторам.

Важной задачей, стоявшей перед поэзией 40-х, было не только углубление и обновление содержания, но и обновление поэтических форм. Античная поэзия, сама, казалось бы, построенная на строгой жанровой системе, давала русской поэзии возможность противостоять жанровой ограниченности, унаследованной от классицизма — преодолеть ставшие узкими рамки оды, послания, элегии и т д. Уже в творчестве Пушкина обозначился характерный в целом для его эпохи кризис литературных жанров Представляется очевидным, что разрушению жанровой специфики лирики Пушкина и современной ему лирики в целом определенным образом способствовало обращение к жанру «антологического стихотворения», вобравшего в себя характерные черты различных поэтических жанров, существовавших в античности Вопрос этот еще недостаточно исследован, но, думается, формирование «антологического стихотворения», лишенного специфически-конкретных жанровых черт, предуготовило саму возможность внежанрового бытия не только антологической, но и лирики в целом

Таким образом, античность действительно явилась школой, необходимой поэзии 1840—1850-х годов, но не столько школой «изящного», как полагал Белинский. После Жуковского, Пушкина, Вяземского, Дельвига, Баратынского, Лермонтова русская поэзия уже не нуждалась в учителях «изящной словесности» Но единству формы и содержания, простоте, равной истине, объективности взгляда на жизнь, духовной свободе, преодолению классицистических норм уже явственно сковывавших литературу, в не меньшей мере и штампов эпигонского романтизма — всему этому русская поэзия еще должна была учиться. Без этого не могла быть решена важнейшая литературная задача — вернуть литературе отчасти утраченные с уходом Пушкина и Лермонтова позиции. Новая литературная эпоха требовала от поэзии, так же как и от прозы, углубления контекста, овладения тонким психологизмом Поэзии становится необходима многозначность, игра иерархически разнородных семантических пластов и соответствующая этому свобода, сложность и разнообразие форм, ибо литература должна обладать не менее сложной структурой, чем сама жизнь.

Что представляла собой антологическая поэзия в начале 1840-х? Мы понимаем под этим термином не только непосредственно подражания поэзии Греческой Антологии, но и то, что Пушкин называл «во вкусе древних».

Пушкинские вольные переводы и подражания служили образцом для поэтов 1840—1850-х гг. Но они развивали одну сторону пушкинского отношения к античности. При всем восхищении античным миром Пушкин не считал его идеалом, тем более идеалом, который может и должен еще раз осуществиться на земле. Майков, Мей, Щербина современному миру, осознаваемому как дисгармоничный, романтически противопоставляли Золотой век, время якобы осуществившегося этического и эстетического идеала' время Гесиода, которое сам греческий поэт считал «железным веком», Майков, например, называет «золотым» (стихотворение «Гесиод») Поэтому сам термин «неоклассицизм», иногда применяющийся по отношению к увлекавшимся античностью поэтам 40-х—50-х гг. должен пониматься с существенными коррективами. Новая волна увлечения классической древностью демонстрировала уже не поиски в античности эмблем

для общечеловеческих, вневременных явлений, а, напротив, стремление к бегству от дисгармонии и безвыходных противоречий современности в иной мир, представленный ярко и зримо Применительно к творчеству Майкова, Мея, Щербины речь может идти, скорее, о позднеромантических тенденциях.

Одним из первых и достаточно ярких примеров обращения нового поколения русских поэтов 1840-х годов к античности явились антологические стихотворения А.Н. Майкова.

Майков окончил Петербургский университет, знал латынь и был знаком с древнегреческим языком. Известность и даже поэтическую славу принесли ему первые же стихотворения, написанные в «антологическом роде». Разумеется, после поэтов 1820-30-х гг., а особенно после антологических стихотворений Пушкина читатели не могли не ощутить вторичности майковской антологии. Однако критика отозвалась на первые же стихотворения весьма доброжелательно, именно «вто-ричность» лирики Майкова отнюдь не смущала Белинского, он находил в его антологических стихотворениях и «целомудренную красоту», и «грациозность образов». Очевидно, для того, чтобы явление осознавалось эпигонством, нужно, чтобы уже начал изживать себя сам объект подражания. В начале 1840-х античность еще представляла собой для русской культуры недостаточно освоенное пространство — и не только ее трагическая, дионнсийская сторона, которая в полной мере будет осмыслена поэтами Серебряного века, но и сторона светлая, гармоническая, аполлоновская. Именно эта линия отождествлялась с пушкинской линией творчества Следование ей воспринималось как возвращение к утраченной литературой конца тридцатых годов пушкинского чувства меры и гармонии.

Важно отметить и то, что в творчестве Майкова именно «аполлоновское» начало развилось до своего предела, но поэтический мир оказался не способен принять то новое, что уже проявлялось в поэзии 40-х годов Его стихотворения — ясные картины, не знакомые еще с импрессионистическим видением мира, смутной рефлексией, жаждой «уловления неуловимого» в природе и в человеческой душе. Эти черты новой поэтики были свойственны прежде всего современнику Майкова — Фету и у последнего проявлялись не только в современной, но и в антологической лирике.

Антологическая поэзия Майкова развивалась по нескольким направлениям. При этом трудно было бы провести явную границу между разделами, самим поэтом в собрании сочинений озаглавленными «Подражания древним», «В антологическом роде», «Камеи». Есть стихотворения, относящиеся к «антологическому роду» и в других разделах.

Римская тема представлена у Майкова циклами «Очерки Рима» и «Неаполитанский альбом». Эпиграмматический жанр также привлекал Майкова Уже в конце жизни, в 1882—1883 гг, Майков пишет «Наброски» — двустрочные эпиграммыв античном духе. В 1877—1893 гг. составлялся цикл «Из Аполлодора Гностика» — остроумная мистификация, когда Майков выдуманному автору приписал собственные подражания античным гномам Это стихотворения, сохраняя связь с античными эпиграммами по форме, проникнуты христианским мировоззрением, обращены к современности.

Стихотворения раздела «Подражание древним» представляют собой вариации на темы, заданные конкретными произведениями античных поэтов. Это нечто среднее между вольными переводами (причем по степени вольности они превосходят переводы Жуковского) и переложениями. Гораздо важнее точного воспроизведения исторических деталей было для Майкова воскресить некий общий, может быть даже несколько неопределенный «идеал античности», который поэт видел, подобно Винкельману, в благородной простоте и кротком спокойствии античного искусства.

В стихотворениях этого рода очень заметно, что он был не только поэтом, но и художником. Получив в детстве и гуманитарное и художественное образование, он на всю жизнь сохранил интерес к занятиям живописью Переводы, собранные в разделе «Подражания древним», наглядно показывают, что отвлеченное становится конкретным, описательное — наглядным, Майков делает попытку красочно, живописно, «современной» кистью изобразить античные сюжеты.

Следует заметить, что мастерство пришло не сразу, в этих вольных переводах Майкову не всегда удавалось избежать определенных опасностей на пути «оживления» античности.

Пытаясь, например, приблизить Горация к современности, Майков не только стремится усилить изобразительный ряд, но и эмоционально усиливает звучание, наполняя перевод оды I, 5 восклицаниями. Стараясь осовременить подлинник, Майков делает Горация более чувствительным, сентиментальным. В то же время застывшая пластика, свойственная Греческой Антологии, которую воспроизводит римский поэт, претерпевает у Майкова разрушение. Майков наполняет сцену внешней динамикой и сосредоточивает внимание только на юноше, подплывающем к утесу, привязывающем лодку и т.д

В то же время другая ода Горация — I, 23 («Легче лани юной ты. .») переведена ближе к подлиннику. Размер заимствован не у Горация, а напоминает анакреонтические песни — и это не случайно: первоисточником этой оды Горация послужил один из фрагментов Анакреонта. В целом же «античное» впечатление нигде не нарушено.

Из римских поэтов самым близким Майкову является Овидий. Майков обращается к его творчеству в стихотворении «Овидий» (1841) («В антологическом роде») и в «Послании с Понта» («Подражания древним»). Оба они написаны не элегическим дистихом, как «Тристии» Овидия, а шестистопным ямбом. При этом подражание звучит более оптимистично, поэту нового времени уже трудно понять всю меру одиночества Овидия, оставшегося не просто без родины и друзей, но вне родной языковой стихии. Важная часть проблематики римского поэта у Майкова остается за пределами стихотворения, заменяется привычными мотивами дружеского послания. «Послание с Понта» первоначально печаталось как оригинальное Примечательно, что сам Майков определил его жанр в первом Собрании сочинений (1858) как «Вольное подражание», хотя, в отличие от первого стихотворения, скорее, это все-таки вольный перевод Здесь Майков использует прием контаминации, соединяя мотивы двух посланий — IV, 9 и IV, 13 «Писем с Понта».

Герой стихотворения Майкова, написав поэму на местном варварском языке, радостно провозглашает диалог двух культур' «Я сам стал полускиф Поверишь ли, я ныне // Их диким языком владею как своим'» Так мог написать только поэт нового времени, усвоивший идеалы эпохи Просвещения. Более того, поэту важно отметить культурное влияние римлянина Овидия на полудиких скифов, считавшихся в эпоху Майкова предками славян — в этом он видит символическую связь древней и новой культуры. Овидий же с трудом привыкает к самой идее слияния двух культур, успех у варваров вызвает у него в лучшем случае мягкую иронию Таким образом, в соревновании с конкретными произведениями римских поэтов Майков, несмотря на все искусство стиха и знание подлинника, все-таки проигрывает в силе, выразительности, непосредственности, упускает он и важные детали В 40-х годах, когда этап первого знакомства с античностью был пройден, I читатель нуждался либо в более точном представлении о подлиннике, либо в более тонкой, личностной его интерпретации.

Именно такой путь избирает Майков в другом типе стихотворений, который 1 можно назвать «переложениями», представляющими собой нечто среднее между переводом и подражанием ( циклы «Подражания древним». «В антологическом роде», «Страны и народы») Видимо, греческая поэзия была Майкову ближе по духу. Отталкиваясь от двух-трех строчек греческого автора, Майков создает новое стихотворение в границах античного сюжета Таковы стихотворения «Зачем венком из листьев лавра...», «Звезда божественной Киприды .», а также «Сидели старцы Илиона .» — переложение соответствующего места из III песни «Илиады» и «Он — юный полубог, и он — у ног твоих!. »

В цикле «В антологическом роде» особенно выделяется стихотворение «На мысе сем диком, увенчанном бедной осокой...» — его отдаленным первоисточником является эпитафия Сафо (АР VII, 505) В данном случае Майков отходит значительно дальше от подлинника, чем в «Подражаниях древним». Он не только привносит отсутствующие в эпиграмме детали пейзажа или облика персонажей, но не воспроизводит и количества строк Меняется и сам жанр: вместо двустрочной эпитафии, как у Сафо, Майков расширяет стихотворение до 10 строк. Отталкиваясь от застывшей статики эпиграмы, Майков здесь тяготеет к динамичному и незавершенному по своей сути «антологическому отрывку»

Творческое следование пушкинской антологической линии принесло в данном случае несомненную удачу. Отступления от оригинала помогают выявить и представить читателю нового времени глубинный смысл, заложенный в подлиннике. Мережковский в очерке «Майков» писал: «Любовь бедного, темного человека, его безропотное горе переданы Майковым с великим, спокойным чувством, до которого возвышались только редкие народные поэты». Антологическая поэзия Майкова, поэта, далекого от всяческой злобы дня, справедливо представлялась Мережковскому народной именно в том же смысле, в каком может бьггь названа народной и поэзия его антагониста Некрасова, адепта «гражданской поэзии»: «Некрасов и Майков — можно ли найти два более противоположных темперамента? Но на одно мгновение всех объединяющая поэзия сблизила их в участии к простому горю людей».

В разделе «В антологическом роде» также видна ориентация на тот тип стихотворений, что Пушкин называл «Во вкусе древних», где происходит попытка воспроизведения уже не буквы, а духа античной поэзии, исполненного наивной Простоты и гармонии Один из лучших примеров такого рода стихотворений — замечательная эпитафия «Здесь, в долине скорби...».

Майков сумел постигнуть не только античное отношение к смерти, но и ее смех и юмор Таково стихотворение «Претор» Майков воскрешает в нем традиции инвективной поэзии, знаменитые «ямбы» Катулла, правда, в гораздо более смягченном виде Античным юмором проникнуты и такие стихотворения как «Пусть полудикие скифы с глазами, налитыми кровью .», «Юношам», «Алкиви-ад», «Барельеф».

Иногда стремление оживить и осовременить антологическую элегию побуждает Майкова к экспериментам, уже пройденным русской литературой — античный элемент соединяется с реалистическим российским пейзажем Если элементы не слишком разнородны, это выглядит естественно- в стихотворениях «Сон», «Приапу», «Я знаю, отчего у этих берегов. .» пейзаж не имеет явного местного колорита. В других случаях соединение античности и русской природы происходит более искусственно В стихотворении «Эхо и молчание», например, довольно сиротливо выглядят нимфы-вакханки среди замерзающего ноябрьского леса.

К антологической поэзии сам Майков относил картины природы — то, что в более поздней литературе воспринималось как пейзажная лирика, ничем, казалось бы, с античностью не связанная. Но, судя по соответствующим разделам поэтических сборников Майкова и Фета, поэты 1840—50-х годов еще ощущали в данном случае определенную связь с античностью В стихотворениях «Сон», «Картина вечера», «Зимнее утро», «Все думу тайную в душе моей питает...» наиболее очевидна вторичность поэзии Майкова — он пытается ориентироваться на пушкинскую объективность взгляда, внимание к мелочам, отсутствие деления на «низкое» и «высокое». Однако здесь нет ни поэтической новизны пушкинских пейзажей, ни точности пространственно-временных деталей, ни многозначности контекста, зато в изобилии присутствует «высокая» лексика, заимствованная из арсенала романтической элегии. Достигая антологической «ясности и гармонии», природные стихотворения Майкова уступают и исполненным символики и психологизма пейзажам Тютчева и Фета.

Тему античного мира Майков продолжает в цикле «Очерки Рима», написанном под непосредственным впечатлением посещения Рима в 1842—1843 гг. и представляющем собой что-то вроде лирического дневника Однако собственно античная тема, там, где она возникает, раскрывается вполне традиционно, в духе романтической элегии. Еще меньше интереса вызвал у читателей «Неаполитанский альбом», представлявший собой путевые очерки в духе натуральной школы, написанные под явным влиянием Гейне. Критика отмечала, что величавая античная муза, одетая в костюм европейской дамы, выглядит смешно и неуклюже. Гораздо удачнее смотрится обратный прием — облечение нового содержания в античные формы Чтение современной газеты, например, дает Майкову повод написать изящную идиллию во вкусе Феокрита. Такова и «Рыбная

ловля» (1855), названная Мережковским «лучшей из современных поэм» Еще нигде не упоминалось, что сюжет ее, возможно, подсказан «Наукой рыболовства» Овидия.

Но и возможности более свободной интерпретации античности вскоре обозначили свои границы. К началу 1850-х годов узость камерного, изящного мира антологической поэзии стала для Майкова ощутимой: трагическая тема не вмещалась в границы лирического. Именно начало 50-х знаменовало для майковской античности переход от лирического к эпическому: появляется поэма «Три смерти», затем ее вариант — «Смерть Люция», и, наконец, поэтическая драма «Два мира», рассматривающая противостояние римского языческого мира и нарождающегося христианства. Но если в лучших образцах антологической лирики Майков достигает высокого уровня тех образцов, на которые ориентируется, то эпические и драматические произведения в античном духе ему, несмотря на формальный блеск, не слишком удавались. Лишенные подлинного драматизма и оригинальности, эти произведения остались в стороне от магистрального пути русской поэзии.

Среди продолжателей майковской линии первым следует назвать Л.А.Мея Прекрасный переводчик, в том числе и с древнегреческого, он и в оригинальных стихотворениях разрабатывал античную тематику. Однако типичный для антологической поэзии образ «гармонической» Греции Мея почти не привлекал. Стихотворений греческой тематики немного и они собраны в разделе «Из античного мира» — это «Фринэ», «Муза», «Галатея» Главная их тема — великая сила красоты и искусства, которое поднимает смертного над обыденностью и приближает его к божествам. При всем мастерстве эти стихотворения производят впечатление вторичности — им свойственна пышная экзотика, многословность, эти античные темы и сюжеты уже много раз разрабатывались в литературе, и они уступают антологической, действительно выполненной «во вкусе древних» поэзии Батюшкова, Пушкина, Фета и Майкова.

В то же время, отталкиваясь от традиций античной поэзии, Мей вел любопытные поиски в области ритмики. Если «Муза» написана обычным гекзаметром, то во «Фринэ» уже видим рифмованные гекзаметры, а «Галатея» написана оригинальным размером, сочетающим 5-, 6- и 3-х стопные рифмованные дактили. Обращает на себя внимание и смелое экспериментирование со словом, необычное словообразование («кудрились пряди косы», «опрозрачила ткань паутинная», «окорнилась летучая нога»).

Римской теме Мей уделяет больше внимания, чем греческой. В стихотворении «Плясунья» органически совмещается древность и взгляд современного человека- помпеянка с фрески все еще полна жизни, ее танец способен заворожить современного зрителя. Встреча античного и христианского миров происходит в маленькой поэме «Видение». В цикле «Камеи» дана история императорского Рима в портретах, изображенных на камеях Неаполитанского музея Хотя здесь разрабатывается римская тема, но сам прием — изображение застывшего мгновения, краткость и афористичность стиля, смысловая насыщенность — приближает эти стихотворения к греческой эпиграмме.

Таким образом, «гармоническая» линия антологической поэзии Майкова почти не нашла отражения в поэзии Мея — видимо, сама эпоха второй половины 50-х не располагала к гармонии, и Мею был ближе Древний Рим с его болезненными противоречиями и драматизмом Но Майков, безусловно, воздействовал на его восприятие римской темы — ив драме «Сервилия», и в маленькой поэме «Цветы», произведшей гораздо большее впечатление на читателей и критиков По мнению Ап. Григорьева, это «красота, пока исключительно только Мею принадлежащая». Мей действительно обозначил новую тему, которая со временем, в поэзии Серебряного века, станет одной из главных — не угнетение и невинное страдание, не знаменитый стоический римский героизм, а медленное, эстетизированное увядание античного мира — грешного, развращенного, жестокого, но прекрасного

В значительно меньшей степени влияние античности заметно в лирике Я.П. Полонского. Отчасти в этом сказалось недостаточно глубокое знакомство с древними языками. Окончив гимназию в Рязани, он поступил в Московский университет, но, несмотря на явный интерес к литературе, — на юридический факультет: «Я не мог поступить на филологический факультет — на изучение иностранных языков у меня не хватало памяти» Мережковский отмечал в таланте Полонского «что-то близкое к музыке, неуловимое и неопределенное», называя его «поэтом-мистиком». Эти особенности дарования сказались в почти полном отсутствии собственно антологических стихотворений, то есть написанных в подражание Греческой Антологии, которой, в силу жанровой специфики, противопоказано все смутное и недосказанное. Но, разумеется, это вовсе не означает отсутствие в поэзии Полонского образов и сюжетов, навеянных античностью.

При этом у Полонского гораздо заметнее, чем у Майкова и Мея стремление как-то соединить классический мир с современностью — и это связано с представлениями о роли поэзии. Несмотря на близость к поэтам лагеря «чистого искусства», Полонский считал, что поэзия не может полностью отгораживаться от современных проблем.

Начинал Полонский со стихотворений в духе традиционной «гармонической» антологической поэзии («Жницы»). Но в дальнейшем в его поэзии проявляется стремление к осовремениванию античности, причем два мира связаны иногда тематически, а иногда и интонационно Так, стихотворение «У Аспазии» (1855), несмотря на свой греческий колорит, принимает облик русского городского любовного романса. К античным представлениям о поэте и поэзии восходит стихотворение «Пчела» (1855), написанное размером, вызывающим античные ассоциации — александрийским стихом. Есть в нем и явственный античный мотив: поэт, пишущий стихи, сравнивается в соответствии с горациансной традицией с пчелой, собирающей мед (ода IV, 2) Но этот мотив переплетается с христианским (упоминается «господня нива») и претерпевает усложнение и видоизменение уже в духе нового времени. Возникает мысль о невостребованность поэтических откровений, самого таланта в современном мире, культурный пейзаж которого являет запустение При этом современная мысль воплощена в афористически-краткой, почти эпиграмматической форме.

«Морская тема» представлена у Полонского рядом стихотворений в которых также присутствуют отзвуки античности В стихотворении «Первые шаги» использована известная античная аллегория, представляющая путешествие по жизни как плавание на корабле. Несмотря на привязанность к «рощам сверим» и «шумящим ручьям», человек, входящий в жизнь, должен выйти к морю и пуститься в путь Эта проблематика уже прочно вошла в русскую поэзию после знакомства со стихотворением эллинистического поэта Мосха «Земля и Море» Стихотворение «На корабле» навеяно знаменитой одой Горация I, 14 Образ корабля, терпящего бедствие, в данном случае явственно символичен. С одной стороны, это вполне реальная картина бури, с другой — это легко прочитываемая аллегория- корабль-государство, потерпевший поражение в недавней Крымской войне, вступающий в трудную эпоху перемен Но, в отличие от оды Горация, судьба корабля не безнадежна. В конце стихотворения происходит свободное соединение античных и христианских мотивов: «И дальше в путь пойдем, и дружно песню грянем: // Господь, благослови грядущий день».

Античная тема не исчезает из творчества Полонского и в 1870—80-е годы В стихотворении «В прилив» (1875) против рассудочной философии позитивизма выступает именно античная наяда, как олицетворение живого мира природы, красоты. В то же время более серьезные «Письма к музе» (1877), особенно «Второе письмо», впрямую ставит вопрос о судьбах античности в России Русская муза как считает поэт, не имеет ничего общего с античной богиней Родная природа, народная жизнь, героическое прошлое Руси, наконец, вера «в Божий суд» — вот источники, ее питавшие. Казалось бы, вопрос разрешен — античность и ее культура уже не могут иметь прежнего влияния на судьбы России. Но конкретная поэтическая практика Полонского вступала в противоречие с этим тезисом В 1880-е гг перекличка с античными сюжетами и образами снова просматривается в стихотворениях «С колыбели мы как дети. .» (1884), «Томит предчувствием болезненный покой...», «Гипотеза» (1885)

В творчестве Полонского отчетливее, чем у Майкова и Мея, античность противопоставляется настоящему, ощущается невозможность и ненужность побега в счастливую античную «Аркадию» от бед и противоречий современности Однако полностью изжить античные интенции не удается Актуальные, важные для себя мысли Полонский находит возможным выразить, используя античную образность, прибегая к легко расшифровываемым аллюзиям на известные сюжеты античной литературы.

К началу 1850-х тема Золотого века приобретает болезненный оттенок Тревожному. раздираемому противоречиями времени настойчиво противопоставляется некий вымышленный мир гармонии и покоя, свободный от злобы дня и всяческой тенденциозности. Но сама антологическая поэзия, призванная стать над схваткой, отвернуться от низменных политических нужд текущего момента, ради вечных, всеобщих идеалов гармонии и красоты парадоксальным образом становится тенденциозной. Читатель не мог не чувствовать, что напряженное провозглашение идей «чистого искусства» также являлось тенденцией Но для чистого искусства выполнять некую утилитарную функцию неприемлемо — ив результате антологический жанр стал испытывать несвойственные ему перегрузки

Яркий пример этому — антологическая лирика Н.Ф.Щербины. Поэтический мир Щербины разделен надвое' стихам современной темы свойственен резкий тон. всяческого рода диссонансы, болезненное ощущение несовершенства жизни. Другая, антологическая сторона творчества старается представить мир идеальный, где этический идеал сливался бы с эстетическим — мир Древней Греции, на который с тоской и обожанием смотрит современный, издерганный и изверившийся человек

В таком подходе явственно сказывается поэтика романтизма, уже преодолеваемая литературой В соответствии с романтическим каноном поэт предпринимает попытку ухода в прошлое, стремится воплотить, по его собственному выражению, «мысли и чувства, которые может внушить греческий мир человеку нашего времени» Но и сам античный мир выглядит выдуманным, эстетизированным, ибо в нем царствует только искусство, любовь, красота и свобода.

Темперамент полемиста и сатирика провоцировал Щербину не просто скрываться в идеальном мире Древней Греции, но и предъявить этот мир читателю как антитезу современному безобразию Но такая задача лишала античные стихотворения Щербины тона «объективного спокойствия». Именно поэтому поиск красоты у него иногда принимает форму напряженной декларации, «болезненной мечты»

Поэт, вовсе не чуждый остросовременной тематики, (достаточно вспомнить его злые и остроумные эпиграммы) чувствовал ограниченность и несовременность «чистой» антологической поэзии, но преодолеть эту ограниченность старыми средствами романтизма не смог Яркий, хотя и небольшой талант Щербины оказался сразу же замечен читателями и критикой, но вскоре декларативность, шумная риторика, многословие, а главное — приверженность его «античных» стихотворений устаревающей на глазах поэтике эпигонского романтизма — стали вызывать уже не восхищение, а пародии

В 1840-х годах уход поэтов в мир античных сюжетов и образов воспринимался как попытка дистанцироваться от малопривлекательной официозной идеологии, противопоставить тусклой действительности яркий мир красоты и духовной свободы Но к началу 1850-х антологическая поэзия в глазах все большего количества читателей начинает выглядеть анахронизмом, причем не без призвука официозности.

Сама обстановка 1850-х способствовала охлаждению интереса к классической древности. Вызванная падением в 1849 году уваровской системы классического образования замена части гимназий реальными училищами в 1850-х выглядела мерой долгожданной и справедливой Классика начинает восприниматься как удел ретроградов Именно поэтому в начале 50-х реакция на античные интенции Майкова, Мея и в особенности на напряженно-патетические «Греческие стихотворения» Щербины не заставила себя долго ждать. В роли насмешника и пародиста выступил писатель, сам являвшийся плодом писательской выдумки — знаменитый Козьма Прутков.

Исследователи отмечали, что окончательно определить круг стихотворений, написанных только А К Толстым, не представляется возможным: будучи самым ярким из создателей Козьмы Пруткова, Толстой в качестве автора или советчика

участвовал практически во всех его трудах, поэтому поэзию Козьмы Пруткова имеет смысл рассматривать в контексте творчества Толстого

А.К.Толстой получил домашнее классическое образование Однако в поэме «Портрет» поэт вспоминает о занятиях с немцем-латинистом с большой иронией: «Горация он знал до тошноты» Такие занятия часто превращались в мертвую букву Возможно, эти впечатления детства также во многом явились причиной блестящих насмешек, расточаемых Толстым вместе с братьями Жемчужниковыми по адресу любителей классической древности Но присутствовало и объективное ощущение неуместности бесконечных подражаний античности. Важно, однако, определить точный адрес этих насмешек. Сама по себе античная культура их, разумеется, в глазах Толстого не заслуживала. Мало того, он, как и многие его современники, считал, что ум и память можно развивать в первую очередь с помощью латыни и греческого, и хотя для сугубо практических специальностей древние языки не нужны, для получения широкого, фундаментального образования классика необходима. Насмешка же была обращена к адептам «чистого искусства», которым часто не хватало именно меры (а подчас и вкуса) в обращении к античной культуре.

Стихотворение «Честолюбие» представляет собой яркую характеристику псевдопоэта — полуобразованного, самодовольного, напыщенного Конкретного адресата, пожалуй, здесь нет, пародируется сам литературный прием насыщения античными реалиями текста, в них совершенно не нуждающегося. Обильное наполнение возвышенно-патетическими образами текста ассоциировалось у авторов Пруткова не в последнюю очередь с Бенедиктовым, хотя этот поэт как раз не злоупотреблял античными красотами Однако «Поездка в Кронштадт», посвященная Бенедиктову, заканчивается на античный лад: «Ах, ужель я тоже в Лете // Утону когда-нибудь1'!» Комический эффект достигается несвязанностью с предыдущим содержанием, неожиданно-патетической риторикой финала. Смелость словоупотребления Бенедиктова, часто непривычную, неожиданную, в «Аквилоне» Прутков имитирует, пользуясь нагромождением псевдогомеровских эпитетов' «То был плаватель могучий, // Крутобедрый гений вод, // Трехмачтовый град плавучий, // Стосаженный скороход. (Курсив наш —А. У.)

Однако сам А К.Толстой в других стихотворениях Козьмы Пруткова находит более точный адрес для античных пародий: «Письмо из Коринфа (Древнее греческое)» посвящено Щербине и действительно представляет собой пародию на его «Письмо» («Я теперь не в Афинах, мой друг. »). В пародии блестяще схвачен сам лениво-созерцательный тон Щербины, но у Козьмы Пруткова стихотворение получилось гораздо более «древнее греческое». Возникает впечатление, что античность увлекла автора и он, помимо воли, стал подражать уже не Щербине, а самим древним.

«Древний пластический грек» и «Философ в бане» уже откровенно пародируют явления, характерные для второстепенной, подражательной русской антологической поэзии 1840—1850 гг В одноактной пьесе «Спор древних греческих философов об изящном» (авторство принадлежит братьям Жемчужниковым) присутствует весь комплекс античных представлений и переживаний, свойственных

типическому представителю «чистого искусства» Это любование набившим оскомину пейзажем с обязательным Акрополем, восторженное объяснение в любви всему античному, даже доходящее до совершенной нелепости- «Свесть не могу очарованных глаз // С формы изящной котурна». Все в пьесе выглядит ненастоящим — герои носят псевдогреческие имена, имитирующие греческое звучание Иллюзорен и сам спор — каждый, не слушая другого, торжественно предъявляет свой набор штампов.

Любопытны источники стихотворения «Древней греческой старухе, если б она домогалась моей любви». В подзаголовке стоит «Подражание Катуллу» — но это сознательная мистификация: у Катулла подобного стихотворения нет, хотя инвективы в адрес женщин встречаются. Образы похотливых старух встречаются у Горация, например, в оде I, 25. Однако мотива преследования героя в этих случаях нет Зато подобная история, изобилующая красочными и устрашающими подробностями, приводится в романе Апулея «Золотой осел». Несмотря на утрированно-пародийный характер обработки античного сюжета, авторы были всерьез знакомы с античностью и продемонстрировали хорошее знание предмета' в стихотворении проглядывают несколько известных античных сюжетов.

У самого А К Толстого есть и юмористические стихотворения, не включенные в собрание сочинений Пруткова: «Исполнен вечным идеалом...» — пародийная молитва Фебу-Аполлону, покровителю поэзии; «Весенние чувства необузданного древнего» — пародия на стихотворение Фета «Весна», не содержащее явных античных реминисценций. Однако жизнерадостный и откровенный эротизм пародии вполне соотносится с «весенней» темой у Фета (например, стихотворение «Пропаду от тоски я и лени . »), а сравнение влюбленного с быком имеет прямой источник в поэзии Горация, оды которого только что полностью перевел и издал Фет (ода II, 5).

В конце 60-х Толстой включился в жаркую дискуссию о пользе изучения в школах классической древности Будучи сторонником классического образования, он, однако, считал недопустимым сам тон споров, когда оба лагеря переходили на личности, и высказывал в письмах и стихотворениях этого времени свое возмущение.

При всей немногочисленности случаев серьезного обращения к античности в лирике самого А.К Толстого — они безусловно имеют место. Примечательно, что эти элегии и эпиграммы, ориентирующиеся на античность, появляются в самые острые, переломные моменты жизни поэта. Одно из первых стихотворений, посвященных будущей жене поэта, С.А.Миллер, «Слушая повесть твою, полюбил я тебя, моя радость...», облечено в форму безукоризненных гекзаметров. Если по содержанию это любовная элегия, то размер придает ей определенную рассудочность, аналитичность Платоновские идеи звучат в стихотворении, явственно обращенном к античности «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель' », где Толстой декларирует непрерывность и единство античной и новой культуры — в одном ряду стоят Фидий, Гете, Бетховен и Гомер. Помимо Платона стихотворение вызывает ассоциации и с «Ars poética» Горация, дидактичес-

кий тон этого поэтического манифеста А.К.Толстого перекликается со знаменитым посланием.

Стихотворение «Двух станов не боец, но только гость случайный...» (1858), написанное шестистопным ямбом, также появляется, когда Толстой ощущает, что пришло время эстетического самоопределения. Уже в конце жизни, подводя ее итоги, Толстой вновь обращается к античным образам — это стихотворение «Про подвиг слышал я Кротонского бойца » (1871), также написанное александрийским стихом. Построено оно в соответствии с принципами античного ораторского искусства.

В литературе об А.К.Толстом мало внимания уделялось «Крымским очеркам» (1856—1858), между тем в них проявилось, пожалуй, наибольшее влияние античности. В русской культуре Крым воспринимался именно как Таврида — осколок некогда существовавшего Золотого века, мира Древней Греции с ее удивительной природой и мифологией. В Тавриде, в этой Русской Греции, земные, обыденные образы и сцены воспринимались в мифологическом контексте, здесь наиболее естественно происходила встреча русской и античной культуры.

Известно, что А. К.Толстой порицал даже самого Пушкина за пристрастие к устаревшему и, как казалось, неуместному классицистическому антуражу: «Пятьсот рублей я наложил бы пени // За урну, лень и миртовы леса». Но «Крымские очерки», этот поэтический дневник, даже ориентированный на реалистическую передачу дорожных впечатлений, не смог устоять против вторжения античной символики. В начале возникает тютчевский мотив оппозиции Севера и Юга. Юг, связанный с образами античной Греции и подразумеваемого Золотого века, противопоставлен скрывшейся за горами России — царству тьмы, холода, смерти. Толстой создает новый мифологический образ в античном духе: «...там, враг веселья, // Седой зимы сердитый бог // Играет вьюгой и метелью...». Когда же упоминается лавр, который «Дианою храним» — это уже не дань классицизму, но и знаковый элемент античности (с богатьм семантическим спектром) и реальная деталь крымского антуража. Диана также упомянута не случайно — ее появление обусловлено известным античным сюжетом: в Тавриде, в дубовой роще на берегу моря находилось знаменитое святилище Артемиды-Дианы, куда богиня, по мифу, перенесла дочь Агамемнона Ифигению, обреченную на жертвоприношение. Античные сюжеты, сплетаясь с реалиями Крыма, становятся органичнее, их появление выглядит совершенно оправданно Постепенно на фоне античного антуража проявляется вторая после любви главная тема «Крымских очерков» — трагические события Крымской войны. Вместо условных античных развалин, вызывавших такую же условную печаль у поэтов-романтиков, здесь воспроизведено реально увиденное — следы недавней опустошительной войны. Но само гармоничное спокойствие, мужественное приятие жизни, умение принимать мир с его красотой и несовершенством напоминает о самой сути античного миросозерцания. Крымские очерки демонстрируют усвоение лучших традиций античной поэзии, где чувственная предметность соединяется с философскими обобщениями. В этих очерках А.К.Толстой, как представляется, до-

бился органичного соединения двух культур, двух эпох, и античность становится у него составной частью русской поэзии.

Глава II. «Ф.И.Тютчев и античность». Если рассматривать достижения в антологическом роде поэтов второго ряда, становится очевидным, что всплеск античной тематики 1840-х годов, давший русской поэзии достаточно мощный толчок, во многом предохранивший ее от увязания в дебрях эпигонского романтизма, к 1860-м годам иссякает Но в творчестве двух «первостепенных» поэтов послепушкинской эпохи, Тютчева и Фета, влияние античной литературы и философии сказалось гораздо глубже и совпали с основными, глубинными устремлениями их творчества.

Необходимо отметить, что творчество Тютчева выходит за пределы хронологических рамок, указанных в данной работе Сформировавшись как поэт в начале 1820-х годов, он долгое время жил за границей и практически не был известен русскому читателю В 1836—1837 годах Пушкин напечатал в «Современнике» цикл из 28 стихотворений под инициалами «Ф Т », в 1838—1840 годах в «Современнике» вышло еще 11 стихотворений. В течение 1840-х годов Тютчев не печатался и оказался практически «забытым поэтом» Лишь в 1850 году в обновленном «Современнике» вышла статья Н.А Некрасова «Русские второстепенные поэты», где были перепечатаны 24 стихотворения и впервые была дана высокая оценка творчеству Тютчева Таким образом, ярким явлением русской литературной жизни поэзия Тютчева становится именно во второй половине XIX века, но оценка его творчества в целом, как и содержащихся в ней античных реминисценций. невозможна без обращения к его творчеству заграничного периода 1822— 1844 годов.

К проблеме поиска античных рецепций в поэзии Ф И. Тютчева исследователи обращались неоднократно О том, насколько глубоко ощущалось античное начало в творчестве поэта, свидетельствуют высказывания Д С Мережковского, А.Бе-лого, А Блока, С.Франка, В Ф.Саводника, С М Соловьева. Затрагивались эти вопросы и в монографических исследованиях К В.Пигарева, Б.Я.Бухштаба, Д Д.Благого, Л.В.Пумпянского, Н.Я.Берковского. посвященных творчеству поэта в целом В последние десятилетия вышли работы Л А Фрейберг, Б.М.Козырева, ГС Кнабе, К ГПустовойта, К А.Афанасьевой и др. Однако вопрос о влиянии, которое античная литература и философия оказали на мировоззрение и поэтическую систему Тютчева, далеко не исчерпан До сих пор за пределами внимания исследователей остаются даже очевидные текстуальные переклички, не говоря уже о более сложных интертекстуальных связях.

Первым в ряду античных поэтов, повлиявших на Тютчева, должен быть, без сомнения, назван Гораций Знакомиться с латинским языком и литературой Тютчев начал еще в 1813 году Его учителем был С Е Раич, отличный знаток классической древности. Знания, полученные Тютчевым в отрочестве, еще во время подготовки в университет, были таковы, что он свободно, для удовольствия читал в подлиннике латинских поэтов В переписке более поздних лет Тютчев не злоупотреблял латинским цитированием, однако строки из римских классиков свидетель-

ствуюг о том, что тексты, запомнившиеся с ранних лет, прочно сидели в памяти. По свидетельству близких, даже в предсмертной болезни, разбитому параличом, ему случалось приводить на память целые строки из римских историков

Таким образом, важно отметить, что античность, и прежде всего латинские поэты, оказала самое прямое и непосредственное влияние на Тютчева, причем еще именно в том возрасте, когда он формировался как поэт и как человек. Поэтому, думается, надо достаточно осторожно относиться к утверждениям о том, что единственной основой его философских воззрений является философия Шеллинга и поэзия Гете и Шиллера. Другим же фактором, проявившимся даже ранее в творческой судьбе Тютчева, можно считать философскую поэзию Горация Элементы горацианства единодушно отмечались исследователями в раннем творчестве Тютчева (до мюнхенского периода), но в более поздней лирике они почти не привлекали внимания.

Впрямую к творчеству Горация Тютчев обратился лишь дважды. Тринадцатилетний поэт написал стихотворение «На новый 1816 год», содержащее целый ряд заимствований из Горация: оды II, 3, И, 10, II, 14, II, 16, II, 18, III, 1 и IV, 7. Через год, 8 марта 1819, в Обществе было прочитано еще одно стихотворение, «Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду» — это уже перевод, хотя и достаточно вольный, оды Горация III, 29 Оба стихотворения заслужили похвалы, однако в дальнейшем Тютчев к переводам из римской классики не обращался. То, что Тютчев остановился на первом же удачном переводе, возможно, означает, что в Горации не все было ему близко, что влияние, безусловно, имело место, но выражалось оно в достаточно сложных формах и притяжения и отталкивания.

Художественные системы Тютчева и Горация сближает некоторая декларативность, стремление к прямому обобщению, строго-логическое построение лирического стихотворения, антитетичность Как и у Горация, лирическое движение в стихотворениях Тютчева часто идет от частного к общему, от конкретной картины природы — к глубокому философскому обобщению. Сближает обоих поэтов и умеренная консервативность позиции, и прославление величия государства, империи, призванной примирить и соединить народы, и отношение к монарху, охраняющему мир и спокойствие (он таков или, по крайней мере, должен быть таким). Рискнем высказать предположение, что политические стихотворения Тютчева имеют отдаленный образец, на который поэт в той или иной степени ориентировался - оды Горация.

Стихотворения и 30-х, и 50—60-х годов обнаруживают прямые переклички с Горацием на уровне мотивов, образов, проблематики Написанное в июле 1850 года стихотворение «Не рассуждай, не хлопочи...», возможно, испытало на себе прямое влияние оды Горация I, 11 — «К Левконое».

Стихотворения Горация и Тютчева — маленькие речи с явно выраженной дидактической направленностью. Вне определенных литературных ассоциаций, на которые, несомненно, рассчитывал Тютчев, афористическая краткость строк «Не рассуждай, не хлопочи' Безумство ищет, глупость судит...» затрудняет точную интерпретацию (чего ищет безумство9 о чем или кого судит глупость'7) Но если

обратиться к Горацию, то у него в первой строке также двойной запрет: «не домогайся, не дело (грех) узнавать, какой мне, какой тебе боги конец пошлют» — то есть «не рассуждай о предопределении, не хлопочи об устройстве судьбы, ибо лишь безумство пытается исследовать будущее, глупость — выносит о нем суждение» Строки «А завтра быть чему, то будет // Живя, умей все пережить. .» соотносятся с 4-й строкой Горация: «ведь лучше все, что бы ни случилось, претерпеть» Тютчев конкретизирует это «все, что бы ни случилось»: «печаль, и радость, и тревогу», причем анафора должна усилить эту мысль.

Но есть и существенные различия в мировоззрении обоих поэтов. Гораций советует «меньше верь грядущему», а отсюда закономерный вывод, «carpe diem», «лови день» — будь довольна каждым мгновением У Тютчева отрицание касается и прошлого, и будущего. «Чего желать? О чем тужить1?». Если Горация страшит «надменное время», и он хочет задержать мгновение как можно дольше, ставит акцент на ощущении важности, полнокровности настоящего, то для Тютчева важно умение «все пережить», «день пережить» — достойно пройти жизнь как испытание. Настоящее же отнюдь не обладает такой ценностью, значимостью: «день пережиг — и слава Богу!»

Впрочем, если в стихотворении Тютчева добровольный отказ от всяческих попыток «хлопотать» о знании грядущего не расходится с призывом Горация верить только настоящему, положиться на судьбу, хотя и предстает в более пессимистической окраске, то в стихотворении «Увы, что нашего незнанья...» (1855) звучат противоположные настроения Если в мужественном претерпевании настоящего и в добровольном отказе от надежды познать судьбу Тютчеву виделась победа над Роком, по крайней мере, в границах одного дня. то в данном случае, в границах «двух или трех дней» всякая иллюзия власти над судьбой рассеивается, судьба предстает хаосом, бездной, готовой поглотить человека, ощущающего свою беспомощность и одиночество

В этом столкновении полярных мнений можно усмотреть один из примеров тютчевской полифонии, многоголосия, коща поэт возвращается по несколько раз к одной и той же заинтересовавшей его теме, но в каждом стихотворении рассматривает ситуацию по-разному.

Есть у Тютчева целый ряд стихотворений, где античные ассоциации открыто почти не явлены, но при внимательном чтении они возникают. Это стихотворения «природного» цикла (один — тематически связан с весной, другой — с жарким летним полднем.) Исследователями уже неоднократно отмечалось, что при внешней ацикличности лирика Тютчева тяготеет к циклизации Его стихотворение, как правило,— «отрывок», совмещающий в себе черты разных жанров.

Сама тема «весны» задает некое философское направление, служит внутренним организующим началом И хотя любое из этих стихотворений может восприниматься вне контекста, истинный смысл каждого из них, являющегося в определенном смысле фрагментом, может быть прояснен лишь в сопоставлении с целым радом близких по теме, духу, форме стихотворений.

Между стихотворениями такого цикла существуют глубокие внутренние связи, сложные ассоциативные отношения Именно при рассмотрении таких циклов ста-

новится очевидно, как действует уже упомянутый эффект полифонии, важный для поэтики Тютчева в целом, который проявляется как в пределах «циклов», так иногда и на пространстве отдельного стихотворения Можно даже предположить, что в этих сталкивающихся мнениях также проявился еще один аспект духовной связи с античностью — близость мировоззрению Тютчева греческого атонального начала.

Именно такое многоголосье, связи с античностью, выражающиеся в притяжении и отталкивании, демонстрирует своеобразный цикл стихотворений, формальным объединяющим началом которого служит тема «весны»' «Весна» («Любовь земли и прелесть года...»), «Весенняя гроза», «Весенние воды», «Нет, моего к тебе пристрастья ..», «Зима недаром злится...», «Яркий снег сиял в ^ долине...», «Еще земли печален вид...», «Весна» («Как ни гнетет рука судьби- \ ны...»), и, наконец, «Смотри, как на речном просторе ». Сама возможность подобной циклизации обсуждалась в работах о Тютчеве, однако связь «весенних стихотворений» с античностью в целом и с творчеством Горация еще не 1 прослеживалась.

Первые пять стихотворений, написанные в период с 1821 по 1836 годы, строятся на одной эмоции — это радостное приятие жизни, исполненное чувства «любви, восторга и весны». О том, что весенняя тема провоцировала у поэта какие-то античные ассоциации, свидетельствует сам Тютчев: стихотворение «Весенняя гроза» он, на первый взгляд неожиданно, завершает античной мифологической картиной, причем последняя строфа, введенная в стихотворение оборотом «Ты скажешь ..», изменяет субъект высказывания. Стихотворения Тютчева изобилуют подобными риторическими фигурами, но в данном случае она имеет особый интерес. Возможна или же обязательна эта античная ассоциация, воплощенная в «чужом слове» и кому она принадлежит? Любимой женщине (возможен и такой вариант прочтения текста) или кому-то, уже шедшему этим путем — писавшему о весне античному поэту?

Между тем античный поэт, прославившийся своими «весенними» стихотворениями, — это Гораций. Достаточно вспомнить его знаменитые оды I, 4, II, 11, ' IV, 7 и IV, 12. У Горация схема такой оды математически точна, в начале дается картина прекрасной, оживающей от зимнего сна природы, далее в свои права вступает мифология, призванная не просто украсить картину, но придать ей масштабность и значение — природа полна божественного начала, одухотворена и гармонична. Затем тон стихотворения меняется: радостное весеннее чувство неожиданно для современного сознания провоцирует размышления о круговороте времен года, о судьбе человеческой, о скоротечности жизни, о неизбежности смерти.

Но ясное осознание пугающих, гибельных крайностей не приводит Горация к мировоззренческому отчаянию (только в оде II, 14 доминирует настроение полной безнадежности; любопытно, что весенние мотивы в ней отсутствуют). Само движение времен года от весны к лету, а затем к новой зиме познается как некий закон вселенной, которому неизбежно подчиняется все в мире — в том числе и человек — и это несет ему, быть может, парадоксальное, но все-таки утешение: он не пасынок природы, как это часто представляется тютчевскому лирическому

герою «И мы, в борьбе, природой целой // Покинуты на нас самих» («Бессонница», 1829) Завершает такие оды Гораций философским выводом о необходимости отказаться от неистовых крайностей, о мудрой умеренности, призывом «carpe diem» —наслаждайся каждым мгновением именно потому, что жизнь коротка

Названные пять тютчевских стихотворений роднит с первой частью од Горация не только тема прихода весны, они перекликаются не только по тону, эмоционально-приподнятому, радостному Есть и более конкретные переклички Строку «Мы молодой весны гонцы» можно соотнести с выражением «veris comités» — «спутники весны» («Уж спутники весны, смиряющие море, с востока ветерки вздымают паруса. » — IV, 12) Образ злой зимы («Зима не даром злится...»), и сам поединок с изгоняющей ее Весной, мог бьггь навеян строками «solvitur acris hiems I grata vice veris» (I, 4) — «прогнана злая зима радостным возвращением весны», а также «diffugere raves. . mutât terra vices» (IV, 7) — «обращен в бегство снег, земля изменяет вид» (IV, 7) «Майских дней//румяныйсветлый хоровод» явственно 1 напоминает хороводы граций и нимф из од I, 4 и IV, 7 — неотъемлемый атрибут наступающего пробуждения природы Эти скрытые античные реминисценции хорошо чувствовал в весенних стихотворениях Тютчева Вяч.Иванов. В насыщенное античной символикой стихотворение «Персефона» из книги «Прозрачность» он вводит почти прямую тютчевскую цитату «хоровод весенних дней».

Обращение к божественному началу, ощущение одухотворенности природы проявляется и у Тютчева. В стихотворении «Весна» упоминаются «Гармонии сыны», в «Весенней грозе» — Геба. В стихотворениях «Весенние воды» и «Зима не даром злится .» эти божественные силы, не проявляясь прямо, выступают в облике персонифицированных Зимы и Весны, выстраивается новая мифология, символизирующая переход от жизни земной, сиюминутной к небесному и всеобщему.

Очевидно, что философская проблематика стихотворений этого цикла начинает демонстрировать не столько переклички с творчеством Горация, сколько полемическое противостояние В стихотворении «Весна» («Как ни гнетет рука судь-" бины ..») параллелизм природного и душевного рядов еще несомненен, но смысл сопоставления кардинальным образом меняется. Первая строфа еще может быть соотнесена с одами Горация (гармоничная красота природы может смягчить телесные и душевные страдания. Но строфы 2,3,4 рисуют образ природы «блаженно-равнодушной», не осознающей ни прошлого, ни будущего, ни саму себя, она даже смерти не страшится, не зная ее — и она невероятно далека от страдающего мира людей. (Эта природа уже не обожествлена, а демонизирована: весна «светла, блаженно-равнодушна, как подобает божествам», но напоминают они, скорее, равнодушных богов из трагедий Еврипида ) Это возражение философской системе Горация, причем очень серьезное' природа не способна нести нам утешение, ибо избавиться от горестей мы можем, лишь став по ее примеру «блаженно-равнодушными». Тютчев все-таки пытается призвать раствориться в этом безмыслии «хотя на миг», но, в сущности, осознает, что человек — «игра и жертва жизни частной» — не в состоянии последовать этому призыву, оставаясь мыслящим существом.

В более позднем стихотворении «Смотри, как на речном просторе » (1851) также можно усмотреть переклички с несколькими одами Горация Строки о последнем, смертном плавании и «больших» и «малых» — соотносятся с одами I, 4, II, 3 и особенно II, 14.

Таким образом, горацианская философия золотой середины оказывается Тютчеву небезызвестной, но, в то же время, глубоко чуждой Поэзии Тютчева так же свойственно погружение в крайности, но то, что у античного поэта составляло две одинаково важные стороны мировоззрения, у Тютчева сталкивается не в пределах одного стихотворения, как у Горация, а в пределах цикла Человек не может ни до конца слиться с природой, отвергнув жизнь сознания, ни мучительно осознав природные законы, — смириться перед ними.

Полемика с Горацием и его философией примирения крайностей парадоксальным образом проявляется и в стихотворении, которое также не являет прямых отсылок к античности — «В небе тают облака » (1868), несколько ключевых образов которого были использованы Тютчевым ранее

В стихотворении «Снежные горы» (1829) водная гладь сравнивается со стальным зеркалом, но еще нет такой однозначной, серо-стальной цветовой гаммы' «синеют озера струи», «с лазурью неба огневой». Ноту дисгармонии, однако, вносит эпитет" «над издыхающей землей», который уничтожает всякую возможность гармонии сфер, примирения «небесного и дольнего» В стихотворении того же года «Полдень» антологические мотивы звучат гораздо определеннее' описание природы статично, она почти лишена движения, но она живая, а не «издыхающая», в ней ощущается не недостаток, а переполненность, избыток жизненных сил. Небеса все-таки скрыто противопоставлены земле, окутанной «мглой», но во второй строфе противопоставление снимается, не став трагически-острым. Великий Пан, дремлющий в пещере нимф, — величественный символ живой, одухотворенной природы, не противостоящей ни небесам, ни человек В стихотворению! «Над виноград-нымихолмами .», написанном в начале 1830-х гг, снова встречаем оппозицию неба и земли, «златых облаков» и «померкшей реки», но спасение уже не в языческом единении человека с природой: «взор, поднимаясь из долины», видит «круглооб-разный светлый храм», и там, в «горнем, неземном жилище» душа только и может искать спасения В 1844 году, по возвращении в Россию после многих лет жизни за границей, Тютчев в стихотворении «Глядел я, стоя над Невой » снова вернулся к этой оппозиции, но смысл ее меняется И облака, и река объединены, небо и земля не противостоят друг другу, но теперь это символы мрачного, «мертвенного покоя» Севера И «купол золотой» Исаакиевского собора так же, как и весь город, тонет «во мгле морозного тумана», не обещая спасения.

В стихотворении «В небе тают облака...» (1868) использовано несколько образов, уже знакомых по этим более ранним стихотворениям' «тают облака», небу противостоит «река, словно зеркало стальное», важен и сам образ природы, застывшей на знойном полдне. На первый взгляд стихотворение выдержано в духе «чистой» пейзажной лирики и не содержит явного параллелизма природного и душевного, прямое же философское обобщение в финале касается лишь природного мира. Сам способ изображения вполне можно соотнести с антологической

лирикой, как ее понимали многие в 1840—1850-е годы, когда близость к стихотворениям Греческой Антологии виделась в самой ясности, объективности гармоничной картины, не осложненной душевными метаниями.

Но в данном стихотворении «антологического» ощущения гармонии, полного слияния с блаженной, обожествленной природой не возникает. Параллелизм природного и душевного ряда присутствует скрыто — ив этом особенная сила стихотворения: семантика умолчания действует порой сильнее, чем семантика слова «Чудный день' Пройдут века, II Так же будут (курс, мой — А. У.) в вечном строе // Течь и искриться река // И поля дышать на зное». Восходящая интонация как будто провоцирует некую антитезу: природа будет жить вечно, а кто «не будет»? Конечно же, человек, смертная природа которого так безнадежно отделяет его от остальной вселенной, и к которому эта гармоничная вселенная так бесконечно равнодушна.

Наивысшего ощущения гармонии жизни Гораций достигает именно в «летних» стихотворениях Так, например, ода I, 17, рисующая жаркий полдень, отсутствие природных и душевных бурь, — все это напоминает утраченный некогда Золотой век, который хотя бы на время можно обрести вновь именно на лоне природы. Такого рода летние гимны удавались Фету, например, в стихотворении «Пропаду от тоски я и лени » изображено это мучительно-радостное и в то же время гармоничное чувство летней истомы. У Тютчева момент ощущения наивысшей природной гармонии соединен с горчайшими прозрениями, и скрытая полемика направлена против горацианской мудрости.

Прозвучала в творчестве Тютчева и тема поэтического бессмертия, неизбежно так или иначе связанная с проблематикой «Памятника» Горация. Итог размышлениям о месте человека в природе Тютчев подводил несколько раз. «Через ливонские я проезжал поля. » (1831), «Природа — сфинкс. И тем она верней...» (1869); «Брат, столько лет сопутствовавший мне » (1870) и, наконец, «От жизни той, что бушевала здесь. .» (1871). Исследователи уже пытались соотносить их с «Памятником» Пушкина, но с самой одой Горация параллели не проводились.

Тютчев, обращаясь к этой теме, как представляется, вступает в спор с устойчивой литературной традицией, начало которой положено Горацием. Само понимание назначения поэта, характерное как для Горация, так и для Пушкина, — пророческое, мессианское — Тютчев подверг когда-то сомнению: кажется весьма правдоподобным мнение ряда исследователей, что стихотворение 1830 года «Безумие» написано как ответ на пушкинского «Пророка». Но если поэтический дар, пришедший свыше, — мнимость, откровения, полученные с его помощью — иллюзия — то после смерти от человека, в том числе и от поэта, действительно не останется ничего К этой мысли Тютчев шел постепенно. В стихотворении «Через ливонские я проезжал поля. .» (1830) человеческую историю все-таки можно восстановить в поэтическом сознании, природа, при всем ее равнодушии, предстает все-таки чувствующей, помнящей историческое прошлое. В стихотворении «От жизни той, что бушевала здесь...» ситуация совершенно иная. От людей и событий не остается даже тени воспоминания, поэтическое слово бессильно восстановить картины прошлого Обращаясь к М.П Погодину («Стихов моих вот спи-

сок безобразный. .», 1868), Тютчев уже прямо говорит о своем творчестве: «В наш век стихи живут два-три мгновенья, // Родились утром, к вечеру умрут» Именно этой зловещей пустотой оборачивается загадка Сфинкса («Природа — Сфинкс И тем она верней...»). У природы, которая «знать не знает» о былом — о человеке, о самой себе — нет никаких тайн, во всяком случае, все они уже известны, и пророческий дар для их постижения совершенно не нужен Жизнь, не только поэта, но и всякого человека — «подвиг бесполезный», она проходит мгновенно, не оставляя не только памятника, который «выше пирамид», но и вообще какого-либо материального следа.

Представляется весьма вероятным, что именно с таким пониманием поэтического «памятника» полемизировал Фет в стихотворении, посвященном выходу в свет сборника стихов Тютчева «Вот наш патент на благородство.. ». Ткпгчев, по мнению Фета, также должен удостоиться похвалы Музы — Мельпомены, увенчавшей когда-то дельфийским лавром Горация. Но этого мало' поэт обеспечивает и «патент на благородство» стране, породившей его Гораций писал, что только муза, то есть поэтический гений способен задержать в памяти поколений деяния и имена героев. Фет, в сущности, продолжает эту мысль: именно Муза дает и смысл, и оправдание, и бессмертие не только самому поэту, но и почве, на которой произросла эта поэзия. Фет, следуя традиции Горация, Ломоносова, Державина, Пушкина, также строит памятник, но — примечательное явление — не себе, а своему собрату по литературе.

В работе рассматривается еще одна сторона творчества Тютчева, связанная с античностью — тяготение к ораторским приемам. То, что признаки ораторской речи можно увидеть и в лирике любовной, где, казалось бы, должна торжествовать не рационально-логически выстроенная мысль, а непосредственное чувство, ставит под сомнение саму дихотомию, обозначенную еще Б.М.Эйхенбаумом, — в целом ряде стихотворений довольно затруднительно провести грань между «певцом» и «оратором». В работе рассматривается и стихотворение любовной тематики «Люблю глаза твои, мой друг...» (1836), использующее риторические приемы и при этом имеющее отдаленный античный первоисточник — это эпиграмма греческого поэта VI века Павла Силенциария (Antología Palatina, V, 258). Вряд ли Тютчев читал эту эпиграмму по-гречески, тем более что близость к подлиннику на первый взгляд неочевидна, разве что само противопоставление двух типов женской красоты — цветущей и увядающей, «весенней» и «осенней» Зато более серьезную роль тут мог сыграть перевод К Н.Батюшкова, напечатанный в 1820 г. в брошюре «О греческой Антологии».

Можно назвать еще несколько стихотворений, демонстрирующих перекличку с Греческой Антологией: «Душа хотела б быть звездой » (1830) напоминает эпиграмму Платона, посвященную Астеру (АР, VII, 669); «Тихой ночью, поздним летом...» (1849) и связанное с ним размером, интонацией и общим колоритом стихотворение «Кончен бал, умолкли хоры...» (1850) эпическим спокойствием и в то же время обстоятельной конкретностью напоминает элегию Ксенофана Ко-лофонского, переведенную Пушкиным в 1833 году («Чистый лоснится пол...») Стихотворение «Еще томлюсь тоской желанья ..» (1848) можно соотнести с эпи-

граммой Платона, о душе любимого человека, после смерти превратившейся в звезду (АР, VII, 670).

Связь с греческой литературой и мифологией этими примерами не исчерпывается. А Блок и С Соловьев были совершенно правы, усматривая прямые переклички поэзии Тютчева с греческой трагедией. Современные исследователи находят реминисценции из трагедий Эсхила Однако важнее другое — поэзия Тютчева воспроизводит саму модель трагического конфликта «Я и мир»: слабый, смертный человек, наделенный мыслью и чувством, перед лицом бесконечной и непознаваемой вселенной. Наибольшей остроты и концентрированности вьфа-жения эта тема достигает в «Двух голосах».

Одной из самых значимых и в то же время наиболее тесно связанных с греческой мифологической традицией тем тютчевского творчества является тема «Дня и Ночи» в их противостоянии. Именно «ночные» стихотворения насыщены античными ассоциациями. В работах некоторых исследователей эта тема предстает как дихотомия хаоса и космоса, причем день связан с ясностью, порядком в мироздании, то есть космосом, ночь же — с древним хаосом. Но в стихотворениях «Проблеск», «Летний вечер», «Видение», «Сны», «Сон на море», «Как птичка, с раннею зарей.,.», «Тени сизые смесились...» звучит вовсе не страх ночи, душа слышит голос родственной вселенской стихии и готова откликнуться на него. Слияние с ночным космосом порождает расширение сознания, готового теперь вместить небывалый, неземной, экстатический опыт. В античной культуре такого рода переживания прежде всего относились к сфере культа Диониса.

В работе подчеркивается, что яснее всего дионисийская, оргиастическая природа переживаемых ощущений представлена в стихотворении «Сон на море», до сих пор представляющем для исследователей трудность в истолковании. Между тем, кажется очевидным, что хаос, царящий на море, напоминает буйство не просто стихийное — это дионисийское торжество природы. Именно при торжественном появлении Диониса слышится звук кимвалов, все стихии славят могучего бога (Гораций, ода И, 19). У Тютчева природа так же ликует: «как кимвалы звучали скалы, окликалися ветры и пели валы». Сон, в который впадает душа, в забвении устремляющаяся вверх, также сродни дионисийскому экстазу. Думается, Н.Я. Берковский не вполне прав, когда видит тут воплощение иронических мыслей о миражах цивилизации. Видения, открывшиеся лирическому герою, даны отнюдь не в ироническом контексте. В греческих мифах именно вдохновленные Дионисом видят, как все вокруг внезапно покрывается зеленью, человеческое жилище или корабль превращается в зеленый лабиринт, загораются огни, появляются невиданные существа, слуги Диониса. Само чередование поэтических размеров напоминает у Тютчева структуру древних хоров.

Таким образом, «ночь» для Тютчева далеко не всегда соответствует понятию «хаоса». Поэзия Тютчева знает два образа ночи, имеющих весьма существенные отличия. Первый — близок образу Ночи из Греческой Антологии — это «священное» время, когда явственно выступают космические, упорядоченные, гармоничные черты вселенной, ассоциирующееся с античным космосом — порядком, гармонией, идеальным воплощением которого является ночное звездное небо.

Но помимо «верхней бездны» есть в ночных стихотворениях Тютчева и «нижняя бездна», связанная с земными стихиями — и природными, и человеческими, где извращено небесное, где человеческая душа, отягощенная злом, рвется не только к небу, но и в пропасть, к самоуничтожению

Иногда соблазн отказа от сознания, утраты человеческой личности почти непреодолим («Тени сизые смесились .») В описании этой земной бездны присутствует и античная образность, причем во всей ее многозначности «мотылька полет незримый» символизирует саму хрупкость жизни людей — мотыльков-однодневок, и в то же время трепет души (символом Психеи в античной культуре также являлся мотылек), осознающей конечность, призрачность существования особенно остро, испытывающей «час тоски невыразимой», когда внешняя, дневная жизнь замирает. В то же время, мотылек — один из символов любви, в общем контексте стихотворения воспринимаемой как любовь несбывшаяся — а оттого «тоска невыразимая». Философская лирика Тютчева часто строится на переплетении подобных разнородных семантических пластов.

Человека страшит не столько хаос земных стихий, но собственная душа, также подверженная темной силе этого земного хаоса, узнающая и приветствующая «родной» голос. Насколько этот хаос соотносится с античными образами? Б.Козырев высказывал мнение, что «Беспредельное» или «Хаос» у Тютчева есть именно «Беспредельное» Анаксимандра, «как попытка понятийного осмысления Гесио-дова мифологического образа Хаоса» Однако образа Хаоса как такового нет в античности, но существует образ Ночи с ее «страхами и мглами» — и он представлен уже у Гесиода в «Теогонии» — это область Тартара, подземной бездны Хаос Тютчева напоминает не изначальный хаос, существовавший в начале времен, а именно область Ночи, бездну Тартара, обитель смерти. Любопытно, что День по Гесиоду — дитя Ночи и Эреба (Мрака), то есть вторичен по отношению к Ночи, и Тютчев проявляет тонкое чувство античности, когда называет день «покровом, накинутым над бездной».

В творчестве Тютчева совершились важные процессы. Он отказывается от попыток возрождения античного идеала в современности. Античность уже не представляется ему вечной и неизменной нормой, как это было характерно для классицистической эстетики и позднеромантических интенций Майкова, Мея, Щербины. Она не является спасением для современной, раздробленной, дисгармоничной человеческой личности — потому, возможно, Тютчев и не стремится, подобно Фету или Мережковскому, перенести в мир современный в нетронутом виде элементы античной культуры. В этом заключается и вероятная причина того, что мы не видим в его творчестве увлечения античными переводами

С другой стороны, уроки античности в творчестве Тютчева усвоены настолько, что на нее уже не нужно ссылаться. Элементы античной культуры уходят с поверхности в подтекст, насыщают собой мироощущение. Античность превращается у Тютчева из вечной и неизменной нормы, равняющейся идеалу, в семя, из которого должны появиться новые культурные ростки, и таким образом мир классической древности окончательно становится органичным элементом русской культуры, уже не вычленяемым из общего культурного пространства, источником

не только образов, но и идей, которым не только можно следовать, но с которыми можно спорить на равных Наличие богатого античного подтекста во многом образует то наложение и столкновение различных смыслов, которое и обеспечивает полифоничность поэтических текстов Тютчева, создавая Саму возможность существования философской лирики.

Глава III. «Антологические стихотворения А.А. Фета». Расцвет антологического жанра в творчестве Фета пришелся на 1840—1850-е гг К этому времени антологическая поэзия уже воспринималась как единый жанр, что не отменяло значительного разнообразия форм ориентирования на античность, в каждой из которых жила своя, особая «память жанра» — черты элегии, эпиграммы, идиллии. Очевидно, что Фет пробовал разные грани жанра' экспериментируя, избирая объектом своего внимания (и подражания) то отточенную, изящную поэзию Греческой Антологии, то оды Горация, то элегии Тибулла, Проперция или Овидия, Фет в 1840-е годы как бы играл с жанром антологического стихотворения, испытывая его возможности.

Тенденция «игры с жанром» просматривается в творчестве Фета уже в юношеском сборнике «Лирический пантеон» Стихи эти еще в определенной мере подражательные, в них видны разнородные влияния: «Вакханка» восходит к «Вакханке» Батюшкова, стихотворение «Когда петух. .», копируя стиль Гете периода «Бури и натиска», содержит вполне традиционные антологические мотивы Лучшее стихотворение сборника — «Греция» — также развивает известный комплекс идей и настроений' медитации на античных развалинах.

В 1842 году появляется группа элегий «Вечера и ночи», распределенная впоследствии по разделам «Элегии и думы» и «Вечера и ночи». Жанр элегии был в русской поэзии к 1840-м годам настолько традиционным, что сказать в нем новое слово было непросто Поэтический канон, сложившийся еще в элегиях Жуковского и А.Тургенева, бесконечно варьировался впоследствии' налег тихой печали и разочарования считался ее неотъемлемой чертой Если же элегия ориентировалась на античные образцы, она также обращалась к темам разлуки и любовного разочарования Таковы, например, тяготевшие к элегическим формам переводы Батюшкова из Греческой Антологии и Тибулла. Радостные любовные элегии Катулла или Овидия привлекали гораздо меньше внимания, чем изгнаннические «Тристии» и «Письма с Понта». К сороковым годам обозначилась исчерпанность традиции печальной элегии, о чем свидетельствует раннее творчество Майкова, Огарева, И.С.Тургенева. Фет также отдал дань этому направлению, переведя две элегии Ламаргина, но в оригинальном творчестве избрал другой путь' обратился к античной элегии, воспринятой отчасти через посредничество «Римских элегий» Гете

В стихотворениях «Право, от полной души...», «Скучно мне вечно болтать .», «Друг мой — бессильны слова . », «Рад я дождю . » и более поздних- «Лозы мои за окном ..», «Странное чувство какое-то .», Целый заставила день .»отмечены реминисценции из V, VI, IX, XIII элегий Гете, но не менее важно и непосредственное влияние римской элегии Основной тон этих стихотворений Фета — радостное приятие жизни, отсутствуют печальные медитации, нет и романтической раз-

двоенности Сама природа пронизана радостью, в ней совершенно нет «мрачности». Душевный мир лирического героя так же ясен, как и мир природный Важно и то, что в этих элегиях господствует гармоническое спокойствие, созерцательное отношение к миру, статичность жизненных сцен, холодноватая рассудочность описаний, ясная, рациональная композиция Им не свойственен углубленный психологизм, который мог бы все это осложнить или нарушить Своей тональностью эти стихотворения напоминают прежде всего любовные элегии Овидия С другой стороны, статичность жизненных сцен, стремление красиво расположить живописные детали вызывают ассоциации с Греческой Антологией

В стихотворениях этого типа Фет существенно расширяет спектр настроений современной ему элегии, он пытается обновить этот жанр, преодолеть его романтическую односторонность На фоне нарастающего тяготения русской лирики к внежанровым формам это можно расценить как попытку сохранения жанра ценой его преобразования.

Группа ноктюрнов 1842—1847 гг. «Долго еще прогорит Веспера скромная лампа », «Каждое чувство бывает понятней мне ночью и каждый .», «Я люблю многое, близкое сердцу . », «Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках...» также демонстрирует близость к антологической лирике Комната, освещенная лампадой, ночное одиночество, спокойные, неторопливые медитации, Венера — «Веспера скромная лампа», луна — «Девы изменчивый лик» — все эти детали «ночных элегий» Фета несомненно имеют своим первоисточником Греческую Антологию В ночном пейзаже отсутствует ощущение печали — «месяц смеется в окно» Элегии проникнуты чувством полноты жизни, душа лирического героя открыта всем впечатлениям бытия В то же время само время суток, ночь, углубляет импрессионистические тенденции Фета, здесь явственно проступают черты той художественной системы, которая главенствует в цикле «Мелодию).

Один из самых традиционных способов обращения к античности, и в то же время достаточно далекий от античной поэзии — размышления «на античных развалинах», являвшиеся распространенной темой романтической поэзии Основное ее устремление — запечатлеть некий нездешний мир, находящийся в глубине веков. Стихотворения Фета такого рода во многом традиционны Так, например, «Греция» (1840) содержит обычные мотивы: живописные развалины, увитые плющом, сиротливые нимфы и грации, печаль о нынешнем упадке великого народа Вместе с тем можно отметить и реминисценции из оды Горация I, 4 или IV, 7, где грации и нимфы весной водят хороводы и красота южной природы навевает неожиданные мысли о неумолимом, быстротечном времени К стихотворениям этого типа Фет вернулся спустя полтора десятилетия, под непосредственным впечатлением от посещения Италии. В них традиционная тема приобретает уже более своеобразное звучание, что особенно явственно проявляется при сопоставлении с «итальянскими» стихотворениями Майкова В истории Рима Майков ищет мотивы, созвучные собственным романтическим устремлениям — жажде героических характеров и сильных страстей В стихотворениях Фета «Италия» и «На развалинах цезарских палат» романтическая мечта, столкнувшись с реальностью прошлого, обнаруживает свою несостоятельность- идеала нет ни в прошедшем, ни в

настоящем Последнее стихотворение демонстрирует неприятие не просто жестокости римских императоров, но и всего комплекса идей и настроений, связанного с Римом Размышления о его исторических судьбах не были для Фета чисто умозрительными. Образ Рима в эти годы невольно ассоциировался у Фета с современной ему западной цивилизацией в целом, представлявшейся враждебной после поражения России в Крымской войне В этом убеждает и написанное в 1856 году стихотворение «Даки», в котором на фоне живописной красоты Рима возникает образ пленных славян-гладиаторов, прямо связанный с настоящим.

Гораздо ближе по духу Фету была Древняя Греция. Осмыслению этического и эстетического идеала, который она дала миру, посвящено стихотворение «Золотой век» (1856). Однако очевидно, что образ Золотого века — не просто дань широко распространенному в новоевропейской культуре представлению об античной Греции как о земном рае. Фет ориентируется и на саму античную легенду о Золотом веке, на Гесиода и Овидия. Если в культуре нового времени Золотым веком представлялась сама Древняя Греция, то античные предания отодвигали это время в еще более далекое, уже почти не различимое прошлое Согласно легенде, Золотой век сменился Серебряным, Медным и, наконец, настал Железный век, отличающийся жестокостью, раздорами и повсеместной порчей нравов. В целом, легенда о Золотом веке имеет явный эсхатологический оттенок. Отголоски этой мифологической традиции пронизывают стихотворение Фета.

В работе выделена еще одна группа стихотворений, которые традиционно не было принято относить к антологической поэзии. Фет не включил их в раздел «Антологические стихотворения», и сам размер их, александрийский стих, был уже достаточно усвоен русской поэзией, чтобы не вызывать прямых ассоциаций с античностью. Однако в них чувствуется влияние античной поэзии, причем не опосредованное позднейшими подражаниями Так, например, в стихотворении «Я знаю, гордая, ты любишь самовластье...» явственно звучат мотивы од Горация 1,5 и I, 8: доверчивый юноша и коварная красавица, переменчивая, как море. Фетовский образ «берега, манящие соблазном» расшифровывается лишь в этой условной системе: берег с его подводными скалами сулит гибель для корабля, для юноши же, охваченного страстью, гибель знаменует любовь, заставляющая отклониться от намеченного пути. Стихотворение «Ее не знает свет— она еще ребенок...» можно соотнести с одой Горация II, 5, а также с греческой эпиграммой Филодема (АРУ, 124). Стихотворение «Помедли... люди спят... медлительной царицей...» антитеза Земли и Моря, имеющая богатые литературные традиции, позволяет соотнести его с 5-й идиллией Мосха. Сопоставление с этой идиллией обнаруживает второй план стихотворения: за реалистической картиной ночного покоя суши и бури на море встает картина более отвлеченная и более универсальная — сущность мироздания, парадоксы мировосприятия, наконец, история человеческой души.

Своеобразное преломление этой темы встречается и в более поздней, казалось бы, далекой от антологии лирике. Так, в стихотворении «На корабле» море — «стихия чуждая», причем чуждая изначально, несмотря на то, что предстает на этот раз в своей мирной, «светлой» ипостаси. Душа, оказавшись во власти этой

стихии, острее чувствует ненадежность, неверность, а главное — недолговечность земного существования.

Античная система образов органично соединяется с современным мирови-дением, дополняя друг друга в близких к ним по духу стихотворениях 1850-х — начала 1860-х годов Античное влияние уходит здесь в подтекст, скрывается в композиции и стиле, растворяется в образном строе стихотворения, иногда оставляя на поверхности лишь намек на подобную возможность, как, например, в стихотворении- «Не говори, мой друг- "Она меня забудет "», в других случаях — более явственно Так, в стихотворении «Пропаду от тоски я и лени.. », не случайно названном А В Дружининым «весенним дифирамбом», сам способ изображения любовного томления («сердце ноет, слабеют колени», «уголь в груди», звон в ушах) напоминает знаменитую «вторую оду» Сафо.

Динамика лирического мировосприятия Фета такова, что наибольший расцвет антологического жанра в его творчестве пришелся на 1840—50-е годы. С начала 60-х Фет, фактически отошедший от литературы, написал лишь несколько стихотворений, в которых ощущается античная тематика и образность: отзвуки античности можно уловить в стихотворениях «Мотылек мальчику» (1860), «И С Тургеневу» («Из мачт и паруса — как честно он служил.. ») (1864), «Купальщица» (1865), идиллия «Лизиас и Вакхида», «Муза», «Хотя по-прежнему зеваю » (1869), «Крез» (1872), («Ты хочешь проклинать, рыдая и стеня...» (1883), «Вечный хмель мне не ограда » (1887) Два стихотворения вызывают ассоциации с поэзией Греческой Антологии — «В тиши и мраке таинственной ночи...» ( 1864) и «Ты отстрадала, я еще страдаю.. » (1878) Впервом — образ умершей возлюбленной, которая смотрит на землю глазами звезд, можно соотнести с эпиграммами Платона, во второй можно уловить отголоски античных эпитафий, противопоставлявших земные страдания посмертному освобождению В последнее десятилетие античные интенции в оригинальном творчестве почти не просматриваются. Это, возможно, связано с тем, что к 1880-м годам основной интерес Фета к античности сосредоточился в области переводов из римской классики.

Вопрос о соотношении в творчестве Фета двух основных направлений — антологического и «мелодического» (по названию раздела «Мелодии») — имеет под собой определенную основу. На первый взгляд антологическая линия с ее объективностью, статичностью изображения и мелодическая, во многом сопоставимая с поэтикой импрессионизма, существуют обособленно Между тем взаимопроникновение этих направлений можно проследить на достаточном количестве примеров. Само обращение к античности в лирике 1840—1850-х гг. было порождено внутренними устремлениями фетовской поэтики То, что одна сторона творчества демонстрировала отрывочный, фрагментарный характер стихов, требовало какого-то обобщающего начала. В поисках такого обобщения Фет обращался к античности как к вечному идеалу, способному житейское, сиюминутное возвести к универсальному, устойчивому типу С другой стороны, сам жанр антологической пьесы испытывал серьезные смысловые перегрузки, порождавшие стремление выйти за пределы, традиционно для него установленные. Начавшись как «игра с жанром», стремление опробовать все его грани переросло в нечто большее' в ан-

тологических стихотворениях яснее, чем в стихах современной темы, отразилось фетовское миропонимание Исполненный объективного спокойствия и гармонии антологический жанр поворачивался к современности, а это неизбежно влекло за собой и новые способы отражения действительности, давая простор новаторским, нетрадиционным художественным формам.

Анализ таких стихотворений, как «Вакханка», «Питомец радости, покорный наслажденью. », «Многим богам в тишине я фимиам воскуряю...», «К Цирцее» позволяет сделать следующий вывод: характерное для цикла «Мелодии» изображение неуловимых, смутных, порой иррациональных душевных движений проявилось и в этих антологических стихотворениях, принимая форму экстатического, безоглядного забвения «в дыму и чаду приношений», «в сладостном дыму», отражая интерес Фета не только к аполлоническому, но и к вакхическому, диони-сийскому началу античности. Свойственный поэтике Фета в целом импрессионистический способ изображения неясных, таинственных состояний природы и человеческой души органично соединяется с античным колоритом, с древним мифом, насыщенным жестоким и трагическим.

Одна из важнейших особенностей поэтики неантологической лирики Фета — изображение жизни природы (как, впрочем, и человеческой души) в непрестанном движении, в смене ракурсов и планов, под субъективным углом зрения. Однако эти же тенденции вплетаются в ткань антологической поэзии, о чем свидетельствует, например, стихотворение «Влажное ложе покинувши, Феб златокудрый направил.. » В нем использован прием «набегающего кадра», характеризующийся мгновенной сменой четко фиксируемых тончайших, неуловимых состояний природы, оригинальными, неожиданно сопоставляемыми ракурсами.

Субъективность авторского взгляда проявляется у Фета и в таких, казалось бы, устойчивых жанровых формах, как описания картин или статуй. Это отчетливо видно на примере стихотворений «Кусок мрамора», «Диана», «Венера Милос-ская» Именно то, что вместо ясного, объективного, статичного описания здесь присутствует взгляд глубоко субъективный, эмоционально-напряженный, обеспечивает значительную трансформацию древнего жанра, что помогает ему обрести остросовременное звучание. Так, например, в антологической «Диане» отразились мотивы природного и душевного «трепета», неуловимой изменчивости жизни, проявляющейся в соотношении предмета и его отражения. Вместо живой, трепещущей красоты, которая бы гармонировала с окружающей природой, перед нами холодный, «непостижимый» мрамор, которому не дано воскреснуть. Идеал, казалось бы найденный в античности, оказывается иллюзией — не жизнью, а ее искусным воспроизведением Если у Пушкина в «Царскосельской статуе» нет сомнений в творческой способности искусства, запечатлевшего обычное мгновение в облике «вечной» статуи, то у Фета в «Диане» мудрое приятие бытия сменяют мучительные сомнения, жажда идеала соединяется с жестоким скепсисом и разочарованием в творческой, преображающей способности человеческого духа.

Особенности «мелодической» поэтики Фета не менее явственно выступают и в написанной десять лет спустя «Венере Милосской». Объективное антологи-

ческое описание заменяется субъективным впечатлением Исследователи отмечали, что в «Венере» ведется спор с утилитарно-нигилистическим толкованием красоты, но присутствует здесь и скрытая полемика с самой «Дианой» В «Диане» вопрос об актуальности античного искусства, о самой возможности воскрешения идеала прошедших веков решался достаточно пессимистически В «Венере» вопрос о значимости искусства решается по-другому В красоте заключен вечный источник вдохновения, ее «всепобедная власть» такова, что и пройдя сквозь тысячелетия, она обладает все той же творческой, преображающей силой Античной статуе не нужно воскресать, потому что она не умирала' неподвижный мрамор выглядит дышащим, трепещущим телом, он «цветет» «сияя», «вея», «млея» Объективное антологическое описание заменяется субъективным впечатлением, и это явственно сближает стихотворение с импрессионистическими «Мелодиями»

Елгава IV. «А.А.Фет — переводчик античных поэтов». Русская литература — видимо, последняя из великих литератур, которая смогла отозваться на культурный феномен европейского Возрождения. Исторически сложилось так, что достижения европейской культуры Нового времени она, по крайней мере с петровских времен, воспринимала сквозь призму античности' приобщиться к античной культуре означало для России понять и принять культуру европейскую и наоборот — общение с западноевропейской культурой неизбежно оборачивалось многосторонними контактами с миром классической древности Сам факт приобщения к новым пластам культуры определил то, что в истории российского стихосложения оригинальное творчество все время шло рука об руку с переводным Известно, что практически все русские поэты, начиная с Тредиаковского и Ломоносова, выступали и как переводчики, в том числе античных авторов.

Исследования последних полутора десятилетий отчетливо показывают, что деятельность Фета-переводчика является важной частью не только его творчества, и самой истории русской переводной литературы Переводы римских классиков по объему намного превышают его оригинальное творчество' весь Гораций (1839—1883), сатиры Ювенала (1885), стихотворения Катулла (1886), элегии Ти-булла (1886), «Энеида» Вергилия (1888), элегии Проперция (1888), сатиры Персия (1889), почти все эпиграммы Марциала (1891), главы из поэмы Лукреция «О природе вещей» (1891, не закончено), комедия Плавта «Горшок» (1891), «Метаморфозы», «Любовные элегии» (1887) и «Тристии» (1892) Овидия. За перевод Горация Фет в 1884 г получил Полную Пушкинскую премию, а за переводы римских классиков в целом — звание члена-корреспондента Академии Наук (1886)

Среди огромного корпуса переводов римских классиков наибольший интерес представляют переводы из Горация, ставшие, по сути, делом всей жизни Фета. В работе сделана попытка проследить, какое влияние оказали эти занятия переводами на творческий путь Фета в целом По сути, свое поэтическое поприще Фет начал в 1839 г. со студенческих переводов Горация. Возможно и тот факт, что как поэт Фет созрел необычайно быстро, объясняется его настойчивой работой над этими переводами В 1840—1850-х тесное знакомство с Горацием безусловно отразилось в ряде оригинальных стихотворений, сказалось и в самом понимании

поэзии Активная работа над четырьмя книгами од в 1853 г., когда поэт переживал творческий кризис, во многом способствовала его возвращению в литературу, послужив толчком, разбудившим поэтическое вдохновение Сама философия золотой середины, модель «горацианской» жизни повлияла на модель жизнеустройства, избранную Фетом в минуту крутого перелома судьбы, в 1860 г, когда фактически изгнанный из литературы, поэт начал трудную жизнь «фермера». Новый подъем творческой активности начался в 1880-е гг И вновь возвращение в литературу ознаменовалось обращением к переводам' в 1881 г. Фет выпустил Шопенгауэра, затем — «Фауста» Гете, а к 1882 г. завершил полный перевод Горация. Именно после этого, в 1883 г. вышел сборник «Вечерние огни» и Фет вернулся в литературу В этом тесном творческом «содружестве» Фета и Горация отразилось тенденция, принципиально важная для русской культуры XIX века — ощущение какой-то личной близости как судеб, так и творчества поэтов античной эпохи.

Постоянное обращение к миру классической древности соответствовало глубинным душевным устремлениям, особенностям личности поэта. Черты гораци-анского идеала — скромное сельское уединение, маленький круг друзей, чувство духовной избранности поэта, презрение к «толпе бесчинной» — Фет наметил в стихотворном послании «Тургеневу» (1864). Возможно, «Послания» Горация подсказали Фету также и форму его деревенских очерков. Так, послание I, 16 представляет любопытную смесь житейски-расчетливых соображений и возвышенных философских размышлений.

Фет не являлся первооткрывателем Горация В XVIII веке римского поэта переводили, подражали ему, заимствовали те или иные его мотивы Тредиаковс-кий, Ломоносов, Кантемир, Сумароков, Капнист, Поповский, Барков и другие. В начале XIX в. некоторые оды Горация размером, приближавшимся к подлиннику перевел А.Х Востоков. Непосредственными предшественниками фетовских переводов были труды А.Ф. Мерзлякова, М.А. Дмитриева, В.И. Орлова; чуть позже, в 1862 г вышли переводы И. П. Крешева. Рассмотрение этих переводов показывает, что, при всех их достоинствах, в России к 1840-м гг. не только не было адекватного перевода Горация — не было и перевода полного.

В работе подчеркивается, что Фет был не просто переводчиком, но и литературным критиком и теоретиком. Многочисленные предисловия и комментарии, которыми Фет снабжал свои переводы Катулла, Вергилия, Овидия и других римских поэтов, привлекали не слишком большое внимание исследователей, находивших в них прежде всего подтверждение фетовского «буквализма» Между тем совершенно очевидно, что они изобилуют признаниями и наблюдениями, имеющими как общеэстетическое, так и практическое значение.

В споре со сторонниками «вольного» перевода Фет безоговорочно встал на сторону «точности». И дело тут не только в стремлении подойти к иностранному тексту «исторически». «Буквализм» Фета как переводческий метод сформировался достаточно рано — его демонстрируют уже первые переводы из Горация, а потому можно смело утверждать, что он был определенным образом связан и с его отношением к античности. Для Фета античный мир был, скорее, не объектом беспристрастного «изучения», но объектом жреческого служения — и это про-

явилось и в переводческой деятельности, и в оригинальной поэзии По отношению к античному миру Фет ощущал двоякий долг: сохранить святыню, этот locus sacer, в первозданном виде, не допуская искажений — и в то же время дать возможность непосвященным «войти в храм» — в высокий, идеальный мир литературы древних, который, собственно, и воспринимался им как реально существовавший некогда Золотой век, к которому культуре предстоит возвращаться снова и снова — Фет писал об этом в «Ответе на статью "Русского вестника" об "Одах" Горация» В предисловии к переводам Овидия Фет высказал и принципиально важную мысль о тщетности формального, внешнего знакомства с античностью-без глубокого постижения литературы древних любая попытка такого знакомства не будет принципиально отличаться от действий вандала, разглядывающего и оценивающего античную статую. В то же время, в отличие от сторонников вольного перевода, Фет никогда не считал, что иноязычное произведение должно стать частью русской литературы — переводчик, ощущая многовековую дистанцию, должен всеми силами избегать упрощения, осовременивания, украшения, переложения на русские нравы.

Стремление к точности побуждало Фета и к новаторской работе над языком-для его переводов характерны эксперименты, игра со словом, подчас рискованная -— смелое сочетание архаизмов и придуманных самим Фетом неологизмов, неожиданный, несвойственный русскому языку порядок слов во фразе. Сущность своего переводческого метода Фет объяснял сложно, образно, не столько аналитически, сколько импульсивно, а потому его идеи долгое время не привлекали внимания теоретиков перевода, либо вызывали раздражение и насмешки. Только в конце XX века стало приходить понимание ценности этого аспекта его трудов, например, в работах A.B. Михайлова.

Важным представляется и вопрос о размерах и рифме, отсутствующей у Горация и привнесенной Фетом. При всей внешней очевидности, он не так прост, как кажется. Разумеется, Фету было по силам перевести Горация без рифм. Об этом свидетельствуют оды I, 28 («К Архите-Тарентинцу»), II, 8 («К Барине»), IV, 7 («К Манлию Торквату»), сложный размер которых (соответственно вторая архи-лохова, первая сапфическая и первая архилохова строфы) он блестяще воспроизвел. Но поэтическое чутье побудило Фета в переводе од обратиться к рифме. Страшась отойти от подлинника, он, тем не менее, чувствовал некую границу, которую не захотел переступать: «опошлять буквальным переводом, заставив русский язык хромать по несвойственным ему асклепиадеям, архилохам, пифиямбикам и т.д., я не мог решиться» Отстаивал Фет и необходимость рифмы: «песнь, как стрела, требует быть оперенной. В наших условиях это достижимо только при помощи рифмы». В работе отмечено, что достижения последующих переводчиков, отказавшихся от рифмы, старавшихся воспроизводить горацианские размеры, — выглядят далеко не бесспорными: переводы Н И. Шатерникова, которые по точности в целом не уступают фетовским, выглядят рядом с ними суховатыми и непоэтическими, переводы А.П.Семенова-Тян-Шанского, Г.Ф.Церетели, Н.С.Гинцбурга, широко представленные в современных изданиях, как правило, значительно уступают Фету в точности.

Вернувшись к переводам в начале 1880-х годов, Фет еще более решительно стал отстаивать необходимость буквальности, соглашаясь скорее пожертвовать привычной гладкостью родного языка, чем верностью оригиналу. К счастью, поэтическое чутье Фета, как правило, предохраняло его от подобных языковых неловкостей на практике. Но и его теоретические размышления показывают, насколько несправедлив применительно к нему ярлык «буквалиста». Он видел мастерство перевода не в безликом калькировании, а в адекватном отборе слов.

В работе рассматриваются и критические отзывы о переводах Фета, в том числе статьи С П Шестакова, вызвавшие достаточно резкий, но справедливый ответ Фета, выступившего против примитивных оценок поэзии, против антиисторизма, оценивающего римского поэта сквозь призму сиюминутной проблематики, наконец, против карикатурных крайностей и искажений, допускавшихся идеологами «чистого искусства».

К концу 50-х годов у переводов Фета появился более серьезный враг — утилитарный подход к литературе и, в частности, к переводной поэзии, провозглашенный радикально-демократической критикой — Н.Г.Чернышевским, а позднее Д. Л.Михаловским. Негативная оценка определялась прежде всего не художественными достоинствами перевода, а явственно обозначившимися идеологическими разногласиями, а также и расхождением в переводческих принципах.

В 1880-х гг. рецензии филологов-классиков И.В.Помяловского и А.В.Олсуфьева были хвалебными, но ряд критиков (М. Петропавловский, В.Л<азур>ский) признают переводы Горация, Ювенала, Тибулла, Катулла «неудовлетворительными» В работе показано, что в этих рецензиях, как и в отзывах конца 1850-х гг., торжествует антиисторический подход к переводам: они должны не столько знакомить с подлинником во всем его своеобразии, сколько развивать некие абстрактные «вкусы читающего общества», а по сути — прививать вкус к усредненной, безликой языковой норме, когда Гораций не отличался бы от Гейне, а Овидий — от Гете.

Между тем, в свете последующего опыта развития русской поэзии, и прежде всего — поэзии Серебряного века, эти оценки не кажутся справедливыми. В определенной мере Фетом были предугаданы пути развития русской поэзии — и даже не столько переводной, сколько оригинальной — в сторону расширения стилистического и лексического диапазона, смешения стилей, смелого введения неологизмов, обилия инверсий и других экспериментов со стихом. Над переводами еще долго тяготели схоластические догмы теоретиков и практиков «вольного перевода». Трудно сказать, насколько собственная переводческая практика Фета непосредственно повлияла на поэтов последующего поколения (известно, что ее внимательно изучал В.Брюсов), но, думается, переводы даже в большей степени, чем оригинальное творчество, указывали тот путь, по которому пошла поэзия XX века.

При всей одиозности отзывов радикальных демократов, они создавали стойкое неприятие переводческой деятельности Фета, представляя его принципы нелепой прихотью, явлением случайным и кризисным. Эта точка зрения стала главенствующей среди историков и теоретиков перевода в XX веке, о чем свидетельствует ряд отзывов, приведенных в работе.

В работе на примере анализа четырех книг од Горация рассматриваются принципы и приемы Фета-переводчика. Доказывается, что Фет, оставляя реалии, знакомые читателю, смело избавляется от экзотически звучащих названий и имен В пропусках или замене географических названий и некоторых имен собственных Фет видел наиболее доступный переводчику ресурс — так он реализует неизбежные отступления от подлинника, вызванные несовпадением языковых конструкций, требованиями ритма и рифмы, но не несущие существенных искажений смысла.

Случаи расширения перевода за счет комментариев, внесенных прямо в текст, встречаются достаточно редко Фет для объяснений широко использовал подстрочный комментарий. Основные случаи расширения подлинника, там, где это не вызвано требованиями размера и рифмы, призваны несколько усилить эмоциональное впечатление, производимое оригиналом. Фет, скорее невольно, ибо его теория этого не позволяла, старается приблизить древнюю поэзию к нормам XIX века, добиваясь произведения на читателя того же впечатления, что получали читатели два тысячелетия назад Таким образом, при всем «буквализме», понимаемом как стремление к точности, для Фета была все-таки характерна некоторая модернизация переводов, насыщение поэтизмами, более экспрессивной, эмоционально окрашенной лексикой, не свойственной подлиннику.

Рассматриваются и примеры фетовского «буквализма». Если воспринимать этот термин в первоначальном, отрицательном значении, то имеется в виду именно неправильно понятая точность, буквальная, дословная передача подлинника там, где необходим переносный смысл К чести Фета-переводчика таких случаев набирается очень немного, причем они далеко не всегда могут быть названы неудачными Приведены примеры, когда «буквализм» дает положительные результаты Должен быть развеян и миф недоброжелательных критиков о непонимании Фетом текста. Откровенных ошибок ничтожно мало. Их не заметили даже филологи-классики, проверявшие вместе с Фетом его работу или рецензировавшие ее

Таким образом, в работе делается вывод, что фетовские переводы не были в прямом смысле ни эквиметрическими, ни буквальными Но они не были и вольными, не только как у Курочкина и Михаловского, но и у Жуковского, Пушкина, Майкова, Мея В нашем современном понимании «точность» — это идеал, к которому стремится каждый переводчик. Если же рассматривать не отвлеченный идеал, а реальность, то гораздо правомернее было бы по отношению к переводам применять термин «адекватность». Среди поэтов-переводчиков XIX века Фет выделяется именно тем, что, может быть, первым отчетливо осознал всю сложность самой проблемы адекватного перевода — соединяющего формальную близость к подлиннику с воссозданием художественного мира поэта в целом, то есть изобретающего такой сплав формы и содержания, который давал бы адекватное представление о поэте, отделенном от читателя веками и тысячелетиями

Общая картина деятельности Фета — переводчика с древних языков выглядела бы неполной без его переводов с греческого В литературе о Фете укоренилось мнение, что греческим языком он владел в гораздо меньшей степени, чем

латынью, а потому переводами греческих поэтов не занимался Исключение составляют два перевода — из Анакреонта и Адриана Между тем в Отделе рукописей РГБ находятся шесть неизвестных ранее переводов из Анакреонта, датируемые нами примерно 1879 г.

Впервые вводя этот материал в научный обиход, автор диссертации показывает, что переводы делались именно с греческого языка сравнение с подлинником показывает, что они очень точные, почти дословные, сохраняется и распределение слов по строкам, насколько это позволяет строй русского языка Фет показывает хорошее понимание подлинника. Он не только старается следовать за оригиналом из строки в строку, но и в некоторых случаях явно пытается воспроизвести звучание стихотворения, используя аллитерации и ассонансы. Фет избегает ошибок своих предшественников: в его переводах нет «высокой» лексики, высокопарных и тяжелых оборотов, так несвойственных греческому поэту Язык перевода сохраняет впечатление простоты, наивности и того высокого лиризма, благодаря которым анакреонтика и заслужила всемирную славу

Глава V. «Греческая трагедия в переводах Д.С.Мережковского». Н Н.Страхов писал Фету 20 апреля (2 марта) 1891 года, поздравляя его с выходом переводов Марциала и оценивая общий уровень переводов с латинского и греческого, принадлежащих так называемым профессиональным переводчикам' «Вы, Олсуфьев и немногие другие (может быть, кроме Мережковского некого больше и назвать) составляете яркое исключение». Это примечательное сближение двух поэтов разных поколений, разумеется, не оговорка. Мережковский, уже будучи достаточно известным поэтом, только начинал свою переводческую деятельность — уже был опубликован «Скованный Прометей» Эсхила. Исключительность переводов Фета и Мережковского, по мнению Страхова, состояла прежде всего в том, что посредниками между античной литературой и русским читателем выступили крупные поэты — и одновременно филологи, стремившиеся к переводческой точности. Но этих поэтов сближал даже не просто научный интерес к античной поэзии, но и само отношение к античности и ее культуре.

Как и у многих современников, у Мережковского еще в детстве сложилось представление об античности как идеале свободной и гармоничной жизни. В годы обучения в 3-й петербургской гимназии он основательно познакомился с латынью и древнегреческим. Гимназические годы его пришлись на конец 1870-х — начало 1880-х, самый разгар школьного классицизма, введенного реформами Д. А. Толстого и И Д Делянова, при этом 3-я гимназия являлась «наиболее классической» в Петербурге. Впрочем, обучение было безрадостным. Позднее, в автобиографической поэме «Старинные октавы» Мережковский с грустью вспоминал, как их учили древним языкам — начетнически, подменяя живое общение с великими классиками унылым изучением грамматических форм. Мережковский по греческому часто получал тройки, однако тройка в такой гимназии много значила. На историко-филологическом факультете Петербургского университета греческий язык также входил в число обязательных предметов, и Мережковский, если и не

стал владеть им свободно, как выпускник отделения классической филологии, то хорошие навыки перевода и комментирования безусловно получил

В 1890 г был переведен «Скованный Прометей» Эсхила Сразу же после возвращения из Италии, осенью 1891 г, Мережковский начинает перевод «Антигоны» Софокла, в июне — августе 1892 г переводит «Ипполита» Еврипида, к осени 1893 г. был закончен перевод трагедии Софокла «Эдип-царь», в середине 1890-х гг переведены «Медея» Еврипида и «Эдип в Колоне» Софокла. Судя по письму к М Н.Ермоловой, Мережковский собирался перевести еще «Электру» Софокла а также «Электру», «Алкестиду», «Ифигению в Авлиде» и «Ифигению в Тавриде» Еврипида Таким образом, как и у Фета, поставившего задачей перевести всю римскую поэзию, Мережковский составил себе целую переводческую программу; полностью осуществить ее не удалось, но и того, что было сделано, достаточно, чтобы он с полным правом мог считаться одним из крупнейших поэтов-переводчиков XIX века.

Мир древнегреческой культуры (но. конечно, не историческая эпоха) виделся Мережковскому идеалом, приобщение к которому спасет и возродит культуру современную Эсхил, Софокл и Еврипид были выбраны для переводов сознательно- идеи греческой трагедии представлялись не просто важными в философском плане, но созвучными трагическому мироощущению современного человека

Отказавшись как от идеи вольного перевода, так и от «буквализма» как от крайностей, переводческая наука к юнцу 1880-х гг выдвинула идею «точности» — во всех смыслах, т е полной адекватности Хороший перевод должен был, как считалось, воспроизводить и букву, и дух подлинника, при этом избегая погрешностей со стороны языка, то есть заменять подлинник. Сложность, однако, заключалась в том, что перевод, полностью соответствовавший этим требованиям, явился бы идеальным, к чему в действительности можно только стремиться В начале 1890-х годов требования «точности» уже считались весьма актуальными При этом перевод становился весьма уязвимым для недоброжелательной критики

Переводы Мережковского в полной мере испытали эту участь. Их с удовольствием читали, многократно переиздавали. Критика же резко разделилась на два лагеря. Доброжелательно относившиеся к творчеству Мережковского в целом Н Чубаров и А.Волынский одобрили перевод «Скованного Прометея», в то же время литературные недоброжелатели не стеснялись в выражениях Суровыми критиками явились И. Анненский и И Холодняк, рассматривавшие в основном переводы из Еврипида. Анненский даже считал, что Мережковский, переводя, не имел перед собой греческого текста «В общем же впечатлении от текста, — писал Анненский, — Еврипид у г. Мережковского выходит безусловно скучным и банальным. Происходит это главным образом от двух причин- от непонимания текста и от небрежного к нему отношения». В том же духе выдержана и статья И.Анненского и И.Холодняка 1908 года Эти и подобные замечания специалистов-филологов создали переводам Мережковского определенную репутацию в научных кругах. Несмотря на явную читательскую любовь, стало хорошим тоном говорить о них пренебрежительно, ставя в один ряд с дилетантскими поделками, или же обходить молчащем.

Пожалуй, единственный благожелательный (и, на наш взгляд, наиболее справедливый) отзыв о Еврипиде в переводах Мережковского принадлежал его другу Д С Философову Но случилось так, что точка зрения Анненского, а затем и его собственная переводческая практика заслонили более чем на сто лет достоинства переводов его невольного конкурента (Анненский сам в 1890-х годах начал работу над полным собранием сочинений Еврипида)

Проведенный в диссертации анализ конкретных замечаний критиков и, в особенности, сопоставительный анализ переводов Мережковского и Анненского, позволил сделать вывод о том, что большая часть претензий имеет весьма субъективный характер и никак не свидетельствует о низком качестве переводов Мережковского. В то же время рассмотрение переводов самого Анненского показывает, что его переводы часто далеки от подлинника: переводчик по своему усмотрению усиливает звучание, вводит отсутствующие у Еврипида образы и реалии, прибегает к русификации. Недаром Ф Зелинский, издавая эти переводы уже после смерти Анненского, вынужден был подвергнуть их весьма существенной редактуре. Мережковский не захотел втягиваться в публичную полемику, но, по всей вероятности, эти уничижительные отзывы произвели на него тяжелое впечатление. Во всяком случае, он прекратил планировавшуюся работу над остальными переводами.

В работе последовательно рассмотрены большинство случаев усиления или распространения словесного образа подлинника, а также его сокращения или упрощения Как правило, эти небольшие изменения не нарушали общего значения фразы.

На основании подробного анализа перевода шести трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида в работе сделан вывод о том, что буквальной точности Мережковский достигал не всегда, хотя безусловно к ней стремился. Отмечен ряд существенных достоинств, позволяющих высоко оценить труды Мережковского на фоне предыдущих и последующих переводов. Одно из главных достоинств, которому придавал большое значение еще Фет: Мережковский не мыслит себя соперником великих писателей, он нигде не стремится «превзойти» их. Проявляется это и в тщательном воспроизведении смысла, и в том, что язык переводчика «не заметен» — собственный поэтический стиль не проявлен, он не мешает восприятию подлинника — и при этом является легким, звучным, в полном смысле слова литературным.

Для того чтобы картина античных интенций Мережковского была более полной, в работе рассмотрен и вопрос о присутствии античной компоненты в оригинальном творчестве. В ранних стихотворениях такого рода темы и мотивы находятся на периферии творчества, однако постоянно возникают наряду со стихотворениями, проникнутыми народническими идеями, а также мотивами разочарования в общественной деятельности и горечи безверия.

Еще вступая в литературу, Мережковский обращается к легенде, изложенной в «Метаморфозах» Овидия, причем едва ли случайно избирается сюжет о Нарциссе, изнеженном, страдающем и самовлюбленном («Нарцисс», 1881). Как и поэты предыдущих поколений, в поисках возможности преодоления душевного

надлома он обращается к античным традициям, но попытки прямого возвращения к антологическому жанру обнаруживают свою исчерпанность Стихотворения «Эрот» (1883) и «Мрамор» (1884). сами по себе достаточно эпигонские, демонстрируют еще и разрушение жанра с точки зрения формы — в первом не выдержана форма элегического дистиха, во втором, испытавшем определенное влияние «Венеры Милосской» Фета — избрана чуждая античности форма сонета По пути явного и неявного насыщения текста античной образностью Мережковский идет в стихотворении «В темных росистых ветвях встрепенулись веселые птицы...», «Южная ночь». Есть случаи более явных реминисценций: стихотворение «О, дитя, живое сердце // Ты за мячик приняла...» (1886) явно содержит анакреонтические мотивы, в «Изображениях на щите Ахиллеса» (1885) Мережковский прямо обращается к XVIII книге «Илиады». Более интересно стихотворение «Кораллы» (1884), в котором античность уходит в подтекст, за традиционной гражданской риторикой угадывается второй, символический смысл, отсылающий к мифу о Золотом веке, земном рае, достижимом лишь бесконечной чередой жертвенных усилий людских поколений, причем коралловый остров чем-то напоминает гесиодовские «Острова блаженных».

В 80-е годы античный материал являлся для Мережковского самым традиционным, но далеко не единственным, происходило постоянное обращение к экзотическим сюжетам, переосмысление духовного опыта разных времен и культур «Сакья-Муни», «Будда», «Аллах и Демон», «Пророк Иеремия», «Франческа Ри-мини».

Римская тема поначалу была представлена очень традиционно — в стихотворении «На Тарпейской скале» звучат перепевы известных мотивов мужественного тираноборства Но под влиянием поездки в Италию в начале 1890-х возникает ряд более значительных стихотворений, объединенных римской тематикой, вошедших во второй поэтический сборник — «Символы» (1892). В начале поэмы «Смерть», также опубликованной в сборнике, Мережковский еще отдает дань общепринятому, идущему от Винкельмана взгляду на античность как на Золотой век, полный безмятежности Но в стихотворениях римского цикла отношение к классическому миру более сложное. В стихотворениях «Пантеон», «Колизей», «Термы Каракаллы» «Помпея», «Тибур», «Рим» звучит тоска по великому миру, ушедшему навсегда, пусть грешному, порой развратному и жестокому, но яркому и полному жизни. Возникает важная для всего творчества Мережковского дихотомия античного упоения жизнью и христианской аскезы: любовь к языческому миру и его богам противопоставляется любви к страдающему распятому богу, принявшему смерть за людей В вечном единоборстве находятся мир земли — и неба, язычество и христианство, мир духа и плоти, кротость распятого Христа и богоборческая гордость человека («Везувий») Помирить же эти крайности должно явление нового, «Неведомого Бога», который соединит христианский дух и языческую плоть, объединит все племена и народы и создаст новую духовную общность людей («Будущий Рим»),

Постепенно античные мотивы начинают соединиться у Мережковского со все более ясно обозначавшимися декадентскими настро'ениями и идеями, близкими к

ницшеанству Перед феноменом красоты привычные категории Добра и Правды отступают на второй план, вместо оппозиции «добро — зло», «страдание — счастье», «правда — ложь» определяющим становится противопоставление красоты и безобразия, гармонии и хаоса.

Мережковский воспевает красоту самоценную, безразличную к добру и злу, красоту жизненных сил, земного, полнокровного бытия Его привлекают античные образы дерзких богоборцев — титанов, бунтующих против олимпийских богов («Титаны», «Как негодуют эти волны .»), и в то же время победный смех олимпийцев над слабыми смертными («Смех богов»), дионисийский экстаз вакханок («Песня вакханок»), Киприда, «мир победившая, непобежденная» («Гимн красоте»). Классический миф о Леде, ставшей супругой лебедя-Зевса дает повод для болезненно-яркой, осмысленной в духе декаданса натуралистической любовной сцены. В стихотворении «Успокоенные» (1894), традиционному сопоставлению природного и душевного ряда («успокоенные тучи» — «успокоенные думы») предпослана еще и мифопоэтическая вариация: тени Аида, «те, что любящими были», и это придает картине угрюмого, мертвенного успокоения вселенский характер. Стихи более поздних периодов, достаточно малочисленные, почти не содержат обращений к античности Но в эмиграции, подводя итоги собственной судьбы, размышляя о пророческом даре интеллигенции, оказавшемся бессильным предотвратить катастрофу, Мережковский снова обратился к античной символике в стихотворении «Кассандра» (1921).

Интерес к античности порой принимал у Мережковского археологические формы — ему было необходимо личное соприкосновение с древним миром. Результатом поездок по Италии и Греции явилось не только увлечение переводами и стихи, но и повести из римской жизни; вышел сборник критических статей «Вечные спутники» (1897), выдержавший несколько изданий. Впоследствии Мережковский перенес это название на целый цикл литературных портретов русских и западноевропейских писателей, в том числе античных: Лонга, Марка Аврелия, Плиния Младшего. Статью, посвященную творчеству А.Н.Майкова, Мережковский превратил в эссе, наполненное размышлениями о судьбах русской античности Два очерка в этом цикле были посвящены знаменитым античным памятникам — Акрополю и Парфенону.

Античный мир явился и материалом двух исторических романов: «Юлиан Отступник» (1895) посвящен позднеримской античности, времени окончательного установления христианства; в «Тутанкамоне на Крите», напротив, осмысляется самый ранний период античности — крито-минойская эпоха Оба романа наполнены множеством точных деталей, почерпнутых из различных научных источников.

В работе сделан вывод о том, что как и у Фета, в творчестве Мережковского занятия переводами шли параллельно с насыщением античной образностью собственной лирики. Мережковский прошел тот же путь, что и его старшие собратья по перу от традиционных подражаний антологии (причем не самой Греческой Антологии, а ее позднейшим переложениям) он шел к оригинальным стихотворениям, использующим античную образность и идеи для универсализации пробле-

матики, для решения философских проблем, важных в контексте творчества в целом Мировоззренчески-важная проблематика, и прежде всего оппозиция античность — христианство, осмысленная во всей ее многогранности сначала в поэзии римской тематики, переходит затем и в прозу писателя.

Стремление осмыслить роль античности в современном мире провоцировало и потребность в прямых публицистических выступлениях- даже статьи Мережковского по конкретному поводу (будь то греческая трагедия или творчество Майкова) принимали вид эссе с широкими философскими обобщениями, выходившими за рамки узко обозначенной темы.

В Заключении излагаются важнейшие концептуальные выводы, к которым привело исследование.

В области оригинальной поэзии в 1840—1850-е годы поэты послепушкинс-кого поколения проявили особый интерес к антологической поэзии, понятой и как непосредственное подражание поэтам Греческой Антологии, и в более широком смысле — как подражание малым формам греческой и римской поэзии. Исследование показало, каким образом в творчестве Тютчева, Фета, Майкова, Мея, Щербины, Полонского, А. К Толстого проявляются эти различные типы интертекстуальных связей и взаимодействий, тем самым проясняя вопрос о немаловажном месте и значении античной составляющей в творчестве этих поэтов Вместе с тем рассмотрение античных элементов формы и содержания позволило дать уточненную, а в некоторых случаях и новую интерпретацию целому ряду стихотворений названных поэтов.

Анализ поэзии 1840—1850-х годов показал, что обращение к античности в формах вольного перевода и, в особенности, переложения и подражания способствовало углублению и обновлению содержания, преодолению штампов эпигонского романтизма. В то же время обращение к малым формам античной поэзии давало возможность противостоять канонам и формам, унаследованным от классицизма. Представляется очевидным, что этому разрушению отжившей жанровой специфики и становлению новых поэтических форм определенным образом способствовало творческое общение с античной литературой В то же время в работе констатируется, что ко второй половине 1850-х становится очевидна ограниченность методов подражания и переложения, при всем их мастерстве уступающих античным образцам. Аксиологический смысл обращения к античности начинает видеться уже не в достоверном и красочном изображении классического мира «в духе древних», а в том, чтобы ответить на вопрос — что дает этот мир современному человеку, какие ощущения и идеи способен он пробудить От несколько наивных попыток механистически «осовременить» античность поэзия 1840—50-х двигается к более сложным формам взаимодействия двух культур, более органичным способам существования античных элементов в русской поэзии.

Исследование творчества Тютчева, охватывающее период с 1820-х по начало 1870-х гг. показало, что Тютчев шел от классицистического использования од Горация к созданию сложных текстов, изобилующих скрытыми реминисценциями

и перекличками более общего плана, уже внешне с античностью мало связанных. Эта внутренне усложненная, в том числе и за счет античного компонента, структура отдельного стихотворения, по форме близкого к фрагменту, в свою очередь, давала возможность стихотворениям-фрагментам соединяться в циклы, обладающие общим скрытым подтекстом, в которых каждое стихотворение занимало определенное место и начинало нести новую семантическую нагрузку.

В работе отмечено, что отношение Тютчева к античности представляет большой интерес и в онтологическом аспекте Тютчев отходит от мифологизации бытия, в позднем творчестве он уже «не верит» в античную легенду о Золотом Веке, воплощенном для него одно время в Италии. И сам античный идеал пластики, гармонии и меры уже не представляется спасением для современной человеческой личности, дисгармоничной, познавшей крайности и ради них отказавшейся от горацианской «золотой середины».

Исследование позволило сделать вывод, что для Фета, при всем его восхищении античным миром, античность также не являлась материалом для построения идеала в настоящем. Фет возродил характерное для античности восприятие отдаленности и невозвратимости первозданной гармонии; античность, понятая исторически, как и современность, предстает временем противоречий и тоски по идеалу.

Обращение к античным традициям много дало Фету и в жанровом отношении. Граница между антологическим и современным, часто определяемым как «мелодическое», направлениями в его поэзии начинает размываться, происходит взаимовлияние этих столь разных на первый взгляд линий Процесс психологизации и появление импрессионистических тенденций в антологической лирике шел параллельно с усилением объективной, предметной конкретности в стихотворениях «мелодических». Скрещение этих тенденций образует тот поэтический синтез, который обусловил многие важнейшие черты поэтики зрелого творчества Фета: гармоническое равновесие пластики и мелодики, объективный психологизм и уловление неуловимого в природе и человеческой душе, соединение яркого, предметного видения мира и смелого мифотворчества.

И для Тютчева и для Фета выявляет свою ограниченность сам концепт античности, понятый в соответствии с классическим идеалом Винкельмана как «благородная простота и спокойное величие». Античный мир воспринимается этими поэтами уже не только как гармоничное алоллоническое начало, но, еще задолго до философских построений Ф Ницше, — как носитель дионисийской стихии, могучих и непознаваемых сил, действующих во Вселенной и в человеческой душе,

Лирика Тютчева и Фета, так или иначе использующая элементы античности, начинает выражать мировосприятие более сложное, чем антологическая поэзия предшествующей и современной им эпохи Ощущение желанной и даже возможной гармонии природы и человека и шире — человека и Вселенной — соединялось в поэзии Тютчева и Фета с острейшим ощущением трагизма человеческого бытия, изначальной невозможности снять или разрешить мучительные противоречия. Лирика «в антологическом роде» в широком понимании этого термина теперь начинает способствовать не умиротворению и гармонизации сознания лич-

ности, а укреплению ее позиций в драматических коллизиях жизни, впервые открывшихся поэзии В конечном итоге переплетение мифологизма, импрессионистических тенденций и углубленного психологизма явилось основой нового поэтического языка, новых форм лирической гармонии, способных выдержать конкуренцию не только реалистической поэзии школы Некрасова, но и философско-психологической прозы Толстого и Достоевского.

В работе проведен также анализ фетовских переводов Горация и переводов древнегреческой трагедии, выполненных Мережковским на достаточно широком фоне деятельности поэтов-переводчиков второго и третьего ряда, что позволило выявить художественные особенности изучаемых переводов

Переводы Фета из римских классиков, и прежде всего Горация, рассмотренные в единстве с теоретическими высказываниями поэта о переводе, дают возможность сделать вывод об их высоком качестве и оригинальных решениях, предложенных Фетом. Сделаны также выводы о тенденциозной направленности большинства критических отзывов о теоретических воззрениях и поэтической практике Фета-переводчика. Рассмотрению переводов Мережковского также предшествует экскурс в историю переводов греческой трагедии в России, что позволяет сделать вывод о высокой ценности переводов шести наиболее знаменитых трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида Анализ переводов показывает, что Мережковский, уделявший немалое место античным интенциям в собственной поэзии, прозе и публицистике, проявил в переводах глубокое знание и тонкое чувство античности В работе сделан вывод, что несмотря на содержащиеся в ряде критических статей упреки в неточности. Мережковский внимательно относился к подлиннику, передавая его легким и звучным стихом, не злоупотребляя, подобно предшественникам и современникам, старославянизмами и всякого рода просторечными оборотами

Сама переводческая точность, сторонниками которой выступали Фет и Мережковский, не являлась для них каким-то случайным и внешним требованием. Она была обусловлена не просто историческим подходом к античности, характерным уже для литературы романтизма, но и самим отношением к античной культуре Если античный мир уже не мог являться идеалом, пригодным для воплощения в жизнь, то литература античности продолжала видеться вневременной ценностью, той основой культуры, постоянное возвращение к которой должно обеспечить процветание литературе следующих эпох

Таким образом, во второй половине XIX века античность, пройда стадии знакомства, ученического подражания, усвоения, даже иронически-отстраненной переоценки и травестирования, наконец органично вписывается в контекст русской литературы, становится ее неотъемлемой частью, одним из немаловажных компонентов Все это не позволяет согласиться с мнением ряда исследователей о том, что античная компонента русской культуры исчерпывает себя уже к 1850—1860-м годам. Рассматриваемый нами период — вторая половина XIX века — явился временем серьезнейшего изучения и творческого использования античного наследия. крупных переводческих открытий, и, в конечном итоге, важным этапом того самого «славянского Возрождения», которое, как считал Ф.Ф Зелинский, должно последовать за Возрождением западноевропейским.

»

По теме диссертации имеются следующие публикации

Антологическая поэзия А.А.Фета. СПб.' Изд-во БАН РАН, 1997 96 с (7 а л.) Античность в русской поэзии второй половины XIX века. СПб ' Изд-во БАН РАН, 2005. (20 а. л.)

Мережковский Д С Собрание стихотворений СПб : Изд-во БАН РАН, 2000. Предисловие: С. 6—44 (3 а. л.). Примечания' С. 619—710 (6 а. л.) Фет А Стихотворения СПб , 2001 (Новая Библиотека поэта Малая сер.) Составление — 20 а л Примечания: С.359—389 (1,5 а. л.) Фет А А Сочинения и письма' В 20 т Т 2 Переводы 1839—1863 СПб : ИРЛИ (Пушкинскийдом), Фолио-пресс, 2004 Составление: С 6—137 (7 а л) Комментарии: С. 551—601 (3,5 а. л.)

Греческая трагедия в переводах Д.С.Мережковского. СПб , 2005 Вступительная статья: С. 6—42 (3 а л.). Составление — 35 а. л. Примечания' С. 402— 500 (6 а. л.)

***

7 Фет в новом издании «Библиотеки поэта» // Русская литература 1987. №. 4. С. 219—222 (0,4 а л.)

8 Место античности в творчестве А. А Фета // Русская литература 1988 № 2. С. 142 —149 (0,7 а. л.)

9 Антологическая поэзия А А.Фета' Автореф канд. дисс СПб , 1994 20 с. (1 а л.)

10 Иосиф Бродский и античность // Гумилевские чтения' Материалы меэдунар. конф. филологов-славистов. СПб., 1996. С 83—90 (0,5 а. л)

11 Античность в творчестве А. А Фета // Время Личность. Культура: Сб науч. трудов СПбГАК. Т. 148. СПб, 1997. С. 155—184 (1,7 а. л )

12 Античные мотивы в раннем творчестве Лескова: Материалы междунар. науч. конф // Взаимосвязи и взаимовлияние русской и европейской литератур. СПб., 1998. Соавтор — Столярова И.В. (0,5 а. л.)

13 Классическая культура в системе современного гуманитарного образования // Тезисы научно-методической межвузовской конф «Проблемы и перспективы высшего гуманитарного образования в эпоху социальных реформ». СПб., 1998. С 199—201 (0,2 а л.)

14 Импрессионистические мотивы в антологической лирике А А.Фета // Ученые записки факультета культуры СПбГУП Вып 1. Актуальные проблемы гуманитарной культуры. СПб, 1999. С. 58—62 (0,7 а. л.)

15 О первом, неопубликованном сборнике И Бродского // Иосиф Бродский и мир: метафизика, античность, современность. СПб , Изд-во журнала «Звезда», 2000. С. 330—335 (0,5 а. л.)

16. Мережковский и Набоков // Литературоведческий журнал. № 15. M , 2001.

С. 108—123 (0,8 а. л.) 17 Фет и Тургенев: к творческой истории «Отцов и детей» // А. А.Фет Жизнь и творчество- Сб. науч трудов. Курск, 2002. С. 152—161 (0,6 а. л )

1

2

3

4

5

*

6

18 Анакреонт в переводах А А.Фета // Санкт-Петербург — полиэтнический мегаполис- Материалы междунар. науч -пракг конф., посвященной 300-летию Санкт-Петербурга СПб., 2003. С. 86—89 (0,2 а л.)

19 Греческие переводы Фета // А А Фет и русская литература- Материалы Всероссийской науч. конф Курск, 2003. С 160—166 (0,4 а. л.)

20. О латинском источнике стихотворения Тютчева «Не рассуждай, не хлопочи...» // Герменевтика в гуманитарном знании- Материалы междунар. науч -практ. конф. СПб., 2004. С 88—91 (0,3 а л)

21. Из истории перевода и публикации греческой трагедии в России (XIX век) // Петербургская библиотечная школа. 2004 №. 1. С 12—19 (0,8 а. л.)

22. Переводы А. А.Фета в оценке С.П Шестакова // А А Фет и русская литература: XIX Фетовские чтения. Курск, 2005. (0,4 а. л.)

23. Тютчев и Гораций- //Тютчев: поэт, дипломат, мыслитель: Материалы междунар. науч. конф. СПб, 2005. (0,5 а л.)

24 Еврипид в переводах Д. С Мережковского Федоровские чтения: Материалы междунар. науч. конф. по переводоведению Сб 6. СПб., 2005. (0,7 а. л.)

Формат 60 х 84 1/16. Бумага офсетная. Подписано в печать 14.03.2005. Гарнитура Тайме. Печать Riso. Усл. печ. л. 2,6. Тираж 70 экз. Заказ

Типография ЦСИ 190020, С.-Петербург, ул. Циолковского, 11.

РНБ Русский фонд

2005-4 47639

4' • Ï

M m 2005

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Успенская, Анна Викторовна

Введение. 3 —

Глава I. Антологическая поэзия 1840-1860-х годов.22

Глава 11. Ф.И.Тютчев и античность.103

Глава III. Антологические стихотворения А.А.Фета. 172

Глава I V. А.А.Фет - переводчик античных поэтов. 253

Глава V. Греческая трагедия в переводах Д.С.Мережковского . 343

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Успенская, Анна Викторовна

Изучение русской классической литературы в свете основополагающих для европейской культуры античных традиций имеет важный смысл и в историко-литературном и в теоретическом плане. История взаимодействия двух литератур, возникших в разные исторические эпохи, на разных географических широтах способна пролить свет на важные особенности и общие закономерности существования русской литературы в контексте мирового литературного процесса.

С одной стороны, выявление роли античности в русском литературном процессе, а также способов усвоения античных традиций, способствует уяснению своеобразия русской литературы, одной из важнейших черт которой, по словам Е.Г.Эткинда, было то, что она «на протяжении двух столетий впитывала все лучшее, что создавалось в иноязычных поэзиях»1. С другой стороны, небезынтересно проследить, как под воздействием античной культуры постепенно складывался феномен «русской античности», которая, по словам Г.С.Кнабе, представляла собой не столько привычную совокупность «более или менее очевидных реминисценций из мифологии, литературы, истории Древней Греции и Древнего Рима в изобразительном искусстве или в поэзии», сколько те стороны античного наследия, «что были усвоены национальной культурой в соответствии с внутренними ее потребностями и стали ее органической составной частью»2.

Сама возможность подобного возрождения идеалов античности на русской почве, сравнимого с западноевропейским Ренессансом, иногда подвергалась сомнению даже теми, кто непосредственно в этом процессе участвовал. Так, Фет, около пятидесяти лет отдавший переводам римских классиков, сомневался в возможности полноценного существования

1 Эткинд Е. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л., 1973. С. 3.

2 Кнабе Г.С. Русская античность: Содержание, роль и судьба античного наследия в культуре России. М., 2000. С. 9. культурного феномена «русской античности»: «В сыртах не встретишь Геликона, на льдинах лавр не расцветет», - писал он в 1883 году, приветствуя У вышедший сборник стихотворений Тютчева . Однако далее он по* горациански обращается к античной Музе, которая, «правду соблюдая», должна признать заслуги русских поэтов, в том числе Тютчева, давших России «патент на благородство»4. Быть может, откликаясь на эти размышления, Ф.Ф.Зелинский писал об античности как о постоянном «подводном течении», которое переносит «живительную теплоту античного юга к дальним широтам современного северного человечества», и благодаря ему культурное пространство России «покрывается роскошной зеленью, не южною, разумеется, а тою, которая способна вынести производимое нашим северным небом охлаждение. <.> Не будь постоянного воздействия этого Гольфстрима античности - то не дубы и ели, а мхи и лишайники были бы показателем уровня современной культуры»5.

Время показало, что и Фет и Зелинский даже несколько недооценили силу этого «Гольфстрима», достигшего России. Действительно, на Запад античность оказывала более мощное, постоянное влияние, давшее жизнь западноевропейской культуре и самой цивилизации, подпитывавшее ее на протяжении многих столетий. В России этот процесс начался позже, и до XVIII века не образовывал постоянно действующего фактора: «Здесь не было ни лингвистической или археологической преемственности по отношению к

Римской империи, ни ощущения принадлежности своей цивилизации к тому же единому историческому континууму, что и цивилизация классической античности»6. Однако, по крайней мере, с петровской эпохи - античное влияние проявляется резко и сильно, достигая полного расцвета в творчестве Пушкина, а затем - поэтов 1840-1850-х годов. В 1870-80-е годы под

3 Фет A.A. Стихотворения и поэмы. Л., 1986. С. 331. (Б-ка поэта. Большая сер. Изд. 3-е.) В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.

4 Там же.

5 Зелинский Ф.Ф. Древний мир в поэзии А.Н.Майкова // Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. СПб., 1908. С. 231.

6 Киабе Г.С. Русская античность. С. 12. влиянием идеалов «гражданской поэзии», пропагандируемых радикально-демократической критикой, увлечение античностью в поэзии, по крайней мере внешне, ослабевает, но с наступлением Серебряного века % возобновляется с не меньшей интенсивностью.

Осмыслению роли античности в истории русской литературы посвящено немало работ. Монографии С.А.Кибальника, Л.И.Савельевой, М.Кажокниекс, Д.Шенк рассматривают целые этапы освоения античного наследия русской культурой XVIII - первой трети XIX веков7. Монографическое исследование Г.С.Кнабе посвящено краткому обзору «русской античности» от Сергия . о

Радонежского до Тютчева и Тургенева . Проблему «русской античности» затрагивают работы Б.Гаспарова9 и А.В.Михайлова10. Есть и монографии, рассматривающие судьбу отдельных античных писателей в России - В.Буша о Горации, А.Н.Егунова о Гомере и Е.В.Свиясова о Сафо в русских переводах11. Существуют работы, посвященные отдельным авторам, писавшим в антологическом жанре: Г.Р.Державину, Н.И.Дмитриеву, ф 12 В.А.Жуковскому, К.Н.Батюшкову, М.Ю.Лермонтову .

7 Савельева Л.И. 1) Античность в русской поэзии конца XVIII - начала XIX века. Казань, 1980; 2) Античность в русской романтической поэзии. (Поэты пушкинского круга). Казань, 1986; Кибальник С.А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX в. JL, 1990; Мальчукова Т.Г. Античные традиции в русской поэзии: Учеб. пособие по спецкурсу. Петрозаводск, 1990; Kazoknieks М. Studien zur Rezeption der Antike bei Russischen Dichtern zu Beginn des XIX Jahrhunderts: Slavistische Beiträge. Bd. 35. München, 1968; Schenk D. Studien zur anakreontischen Ode in der russischen Literatur der Klassizismus und der Empfindsamkeit. Frankfurt а. M., 1972.

8 Кнабе Г.С. Русская античность.

9 Гаспаров Б. Русская Греция, русский Рим // Christianity and the Eastern Slavs. Berkley; Los Angeles; London, 1994. Vol. II Russian Culture in Modern Times. P. 245-287.

10 Михайлов A.B. Идеал античности и изменчивость культуры // Быт и история в античности. М., 1988. С. 219-270.

11 ЕгуповА.Н. Гомер в русских переводах XVIII-XIX веков. М.; J1., 1964; Busch W. Horaz in Russland: Studien und Materialien. München, 1964; Свиясов E.B. Сафо и русская любовная поэзия XV111 - начала XX веков. СПб., 2003.

12 Алексеев М.П. Державин и сонеты Шекспира // XVIII век: Сб. 10. J1., 1975. С. 226-235; Ионии Г.Н. Анакреонтические стихи Карамзина и Державина // XVIII век: Сб. 8. Л., 1969. С 162-178; Макогонеико Г.П. Анакреонтика Державина и ее место в поэзии начала XIX века II Державин Г.Р. Анакреонтические песни. М., 1986. С. 251-295; Тахо-Годи A.A. Античные мотивы в поэзии Г.Р.Державина // Писатель и жизнь: Сб. ист.-лит., теор. и критич. статей. М., 1978. С. 117-132; Грибушин И.И. 1) Из истории русской антологической эпиграммы // Проблемы литературных жанров. Томск, 1975. С. 45-48; 2)

Особенно тщательно исследованы пушкинские связи с античностью - как античные мотивы в его творчестве в целом, так и отдельные переводы, и

11 собственно антологические стихотворения . 4

Антологические эпиграммы И.И.Дмитриева // Проблемы метода и жанра. Вып. 5. Томск, 1977. С. 16-20; Реморова Н.Б. Художественные произведения Гердера в чтении и переводах Жуковского в Томске. Ч. 1. Томск, 1978. С. 168-208; Фридман Н.В. Поэзия Батюшкова. М., 1971; Фридлеидер Г.М. Батюшков и античность // Русская литература. 1988. № 1. С. 44—49; Ботвинник Н.М. О стихотворении Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем.» // Временник Пушкинской комиссии. 1976. JL, 1979. С. 147— 156; Сандомирская В.Б. Из истории пушкинского цикла «Подражания древним»: (Пушкин и Батюшков) // Временник Пушкинской комиссии. 1975. JL, 1979. С. 15-30; Краков А.Я. Лермонтов и античность // Сб. статей в честь В.П.Бузескула. Харьков, 1914. С. 792-815; Вацуро В.Э. Ранняя лирика Лермонтова и поэтическая традиция 20-х годов // Русская литература. 1964. № 3. С 46-50.

13 См., например: Любомудров С. 1) Античный мир в поэзии Пушкина. М., 1899; 2) Античные мотивы в поэзии Пушкина. 2-е изд. СПб., 1901; Черняев П.Н. А.С.Пушкин как любитель античного мира и переводчик древнеклассических поэтов. Казань, 1899; Малеин А.И. Пушкин и античный мир в лицейский период // Гермес. 1912. Т. 9. -№ 17. С. 437; № 18. С. 467- 471; Толстой И.И. Пушкин и античность // Ученые зап. Ленингр. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Т. 14. Л., 1938. С. 71-85; Покровский М.М. Пушкин и античность //

Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 4-5. Л., 1939. С. 27-56; Якубович Д.П. Античность в творчестве Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 6. М.; Л., 1941. С. 92-159; Суздальский Ю.П. 1) Античный мир в изображении А.С.Пушкина // Страницы русской литературы середины XIX века: Сб. науч. трудов. Л., 1974. С. 3-33; 2) А.С.Пушкин и античность. Автореф. канд. дис. Л., 1960; Тахо-Годи A.A. 1) Эстетическо-жизненный смысл античной символики Пушкина// Писатель и жизнь. Вып. 5. М., 1968. С. 102-120; 2) Жанрово-стилевые типы пушкинской античности // Писатель и жизнь. Вып. 6. М., 1971. С. 180—200; Гельд Г. Пушкин и Афиней // Пушкин и его современники. Вып. 31-32. Л., 1927. С. 15-18; Морозов П.О. Эпиграмма Пушкина на перевод Илиады // Пушкин и его современники. Вып. 13. СПб., 1910. С. 13-17; Алексеев М.П. К источникам «Подражаний древним» // Алексеев М.П. Пушкин: сравнительно-исторические исследования. Л., 1984. С. 403- 410; Боиди С.М. Пушкин и русский гекзаметр // Бонди С.М. О Пушкине: Статьи и исследования. М., 1978. С. 310-372; Грехнев В.А. 1) Анфологические эпиграммы А.С.Пушкина // Грехнев В.А. Болдинская лирика Пушкина. Горький, 1979. С. 101-122; 2) В мире антологической пьесы // Грехнев В.А. Лирика Пушкина. О поэтике жанров. Горький, 1985. С. 87-133; Григорьева А.Д. Язык лирики Пушкина 30-х годов // Григорьева АД. , Иванова H.H. Язык лирики XIX в.: Пушкин. Некрасов. М., 1981. С. 120-171; Мурьянов М.Ф. 1) Пушкин и «Песнь песней» // Временник Пушкинской комиссии. 1972. Л., 1974. С. 47-65; 2) «В крови горит огонь желанья» (опыт интерпретации антологической лирики) // Анализ литературного произведения. М.; Л., 1977. С. 173-211; Сандомирская В.Б. 1) Первый перевод из Андре Шенье // Пушкин.

Исследования и материалы. Т. 7. Л., 1974. С. 167-184; 2) Переводы и переложения Пушкина из Андре Шенье // Там же. Т. 8. Л., 1978. С. 90-106; 3) «Отрывок» в поэзии Пушкина двадцатых годов // Там же. Т. 9. Л., 1979. С. 69-82; Гаспаров M.JI. «Из Ксенофана Колофонского» Пушкина (поэтика перевода) // Гаспаров М.Л. О стихе, о стихах, о поэтах. М., 1995. С. 159-169; Мальчукова Т.Г. Античные и христианские традиции в поэзии А.С.Пушкина: Ч. I и II. Петрозаводск, 1997-1998 и др.

1840-е годы были отмечены новой вспышкой интереса к античности. В первую очередь это связано с именами А.А.Фета и А.Н.Майкова, несколько позже — Н.Ф.Щербины и Л.А.Мея. Отзвуки антологического жанра выявляются в творчестве Я.П.Полонского и А.К.Толстого. Античной теме отдавали дань и А.Н.Струговщиков, помимо переводов «Римских элегий» Гете создавший ряд антологических стихотворений - в основном, вольных переводов и подражаний Гете и Шиллеру, Н.Греков, А.Пальм, С.Дуров, переводившие антологические стихотворения А.Шенье, М.Л.Михайлов, достаточно вольно переводивший антологические стихотворения Гете, Шенье, а также ряд эпиграмм Греческой Антологии; из поэтов следующего поколения — С.А.Андреевский, А.А.Голенищев-Кутузов, Д.П.Шестаков, наконец, Д.С.Мережковский, помимо переводов греческой трагедии конца 1880-х - начала 1990-х годов использовавший античные мотивы и в оригинальном творчестве. В этом смысле представляются не вполне справедливыми идеи Г.С.Кнабе об «исчерпании античного компонента национальной культуры»14, произошедшем, по его мнению, к середине XIX века. Эти идеи вытекают из достаточно авторитетной теории «антитрадиционализма» европейской культуры Х1Х-ХХ веков. Согласно этой теории, в европейской литературе к рубежу ХУШ-Х1Х веков происходит исчерпание традиционалистской установки как таковой15. После периода ученичества классические традиции утрачивают актуальность, в искусстве утверждается установка на индивидуальное самопознание и самовыражение, на новизну и оригинальность взгляда. Думается, однако, применительно к русской литературе второй половины XIX века это не совсем точно. В то время как поэты «второго» и «третьего» ряда

14 Кнабе Г.С. Русская античность. С. 154—182.

Х5Аверинцев С.С. Древнегреческая поэтика и мировая литература // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981. С. 7; Аверинцев С.С., Андреев М.Л., Гаспаров M.JI., Гринцер П.А., Михайлов A.B. Категория поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. С. 33-34. демонстрируют «исчерпанность» антологической поэзии, их эпигонские попытки продолжить линию вольных переводов Жуковского, переложений и подражаний Батюшкова и Пушкина уже не вносят в эти жанры ничего 4* нового, ведущие поэты этой эпохи от вольных переводов и подражаний конкретным образцам переходят к следующему этапу освоения античности.

Если идет речь о переводах — закономерно возникает стремление к историзму, переводческой точности, утверждается направление, заданное еще раньше работами Н.Гнедича и А.Востокова, получившее в середине XIX века не совсем удачное название «буквализм». Если же речь идет о ^ творческом использовании античности, то она утрачивает функцию эстетизации текста, роль классицистической эмблематики. Пронизывая мировоззрение поэтов, она не исчезает, но уходит в подтекст, сообщая ему глубину и универсальность. Становится возможным травестирование, снижение высоких античных образов и тем (как это происходит в пародиях К.Пруткова), и в то же время обыденное, соприкоснувшись с универсальным, пройдя сквозь призму античных ассоциаций, возвышается до бытийного, чему пример - воплощение античной тематики и образности в поэзии Тютчева и Фета.

Если вопрос о влиянии античности на русскую литературу XVIII — первой половины XIX века освещен достаточно подробно, то следующий период, 40-90-е годы, остается, по сути, малоисследованным.

7 Причин этому несколько: начиная с Лермонтова и Гоголя, поэзия стала постепенно уступать главенствующее место прозе - соответственно, к середине 1850-х в сторону прозы начал смещаться и интерес критики. В самой поэзии резко выделились и идейно размежевались два направления -«чистое искусство» и «гражданская поэзия». Интерес к античному наследию в основном проявляли представители первого направления, критика же, как ц радикально-демократического толка в XIX веке, так впоследствии и литературоведение советского периода, считая эстетические взгляды сторонников «чистого искусства» малоценными и ошибочными, часто подвергала поэтов несправедливым гонениям, что препятствовало объективной оценке их деятельности, тем более в такой далекой от «злобы дня» области, как антологическая поэзия или переводы греческих и римских * писателей. В этом заключается причина того, что до сих пор практически не существует исследований, дающих общее представление о роли античности в поэзии второй половины XIX века, нет и работ, прослеживающих общие закономерности антологической поэзии 1840- 1850-х годов.

В этом аспекте практически не рассматривалась поэзия Ф.И.Тютчева, за исключением ранних переводов из Горация и некоторых стихотворений ^ 1830-х годов, прямо использующих античную символику.

Античная составляющая оригинальной поэзии А.А.Фета долгое время рассматривалась только в общем контексте его творчества. Но если критика 1850-х годов, представленная работами В.П.Боткина, А.В.Дружинина, Ап.Григорьева16, считала антологическую линию наиболее значительной частью его творчества, то критика конца XIX века (как, например, работы

17

Б.А.Садовского, В.С.Федины, Д.Н.Цертелева, Н.В.Недоброво ) сосредотачивала внимание на новаторских, импрессионистических тенденциях в творчестве Фета, оставляя в стороне антологическую поэзию.

В монографических исследованиях XX века - Б.Я.Бухштаба, Д.Д.Благого, П.П.Громова18 рассмотрению антологической линии в творчестве Фета было отведено весьма скромное место, практически обойден вопрос о возможных

16 Боткин В.П. Стихотворения А.А.Фета. СПб., 1856 // Боткин В.П. Литературная критика; Публицистика; Письма. М., 1984. С 192-234; Дружинин A.B. Стихотворения А.А.Фета. СПб., 1956 // Дружинин A.B. Литературная критика. М., 1983. С. 84-99; Григорьев А. Стихотворения А.Фета// Отечественные записки. 1850. № 2. С. 49-72. Статья Ап. Григорьева, напечатанная впервые в «Москвитянине» (1852), вошла в 1-й том его Полного собр. соч. и писем, под ред. В. Спиридонова: Пг., 1918. С. 181.

17 ДарскийД Радость земли: исследование лирики Фета. М., 1916;Дистерло Р. О поэзии Фета: Критический очерк // Русское обозрение. 1893. № 4. С. 235-245; Садовской Б. Ледоход: (Статьи и заметки). Пг., 1916; Недоброво Н.В. Времеборец (Фет) // Вестник Европы. 1910. № 4. С. 235-245; Федина B.C. А.А.Фет (Шеншин): Материалы к характеристике. Пг., 1915.

18 Бухштаб Б.Я. А.А.Фет: Очерк жизни и творчества. 2-е изд. Л., 1990; Благой Д.Д. Мир как красота. М., 1975; Громов U.U. А.А.Фет // Фет A.A. Стихотворения. М.; Л. 1963. С. 588. (Б-ка поэта. Малая сер. 3-е изд.) греческих и латинских источниках лирики Фета. Антологическая поэзия представлялась исследователями ученической данью традиции, опытами, находящимися в стороне от магистрального направления его поэзии. Так, Б.Я.Бухштаб, например, полагал, что «творческое своеобразие Фета - не в этих произведениях», «эти стихи <.> возникали на периферии творчества Фета, не были порождены основными устремлениями его творческой индивидуальности»19. Практически не рассматривалась антологическая поэзия и в работах А.Е.Тархова, считающего Фета мифотворцем нового времени, «первым жителем рая», рассказывающим о «первозданном человеческом естестве», о вечных «радостях земли» - и тем самым создающим новую мифопоэтическую реальность. В таком аспекте соотнесение с античностью каких-то конкретных текстов утрачивает свою актуальность20.

В еще меньшей степени изучены античные влияния в творчестве современников Фета. Антологические стихотворения А.Н.Майкова получили

Л 1 в начале 1840-х годов высокую оценку В.Г.Белинского , затем были подробно рассмотрены в известных статьях Ф.Ф.Зелинского22 и Д.С.Мережковского23; о «Греческих стихотворениях» Н.Щербины восторженно отзывался А.В.Дружинин24. Однако в последующую эпоху античность Майкова, как и А.К.Толстого, Я.П.Полонского, Л.А.Мея не входила в круг интересов литературоведения, исследователи лишь ограничивались рассмотрением антологии в общем контексте творчества

19 Бухштаб Б.Я. Указ. соч. С. 74, 71. лл

Тархов А. Е. 1) «Музыка груди»: (О жизни и поэзии Афанасия Фета) // Фет A.A. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1982. С. 5-38; 2) «Человек со вздохом» // Фет A.A. Стихотворения; Проза; Письма. М., 1988. С. 5-22; 3) «Дать жизни вздох.» // Фет A.A. Стихотворения, поэмы; Современники о Фете. М., 1988. С. 5-16.

21 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953-1959. Т. 6. С. 7-30.

22 Зелинский Ф.Ф. Указ. соч. С. 230-251.

23

Мережковский Д.С. Вечные спутники: Достоевский. Гончаров. Майков. СПб., 1908. С. 65-86.

24 Дружинин A.B. Греческие стихотворения Н.Щербины // Дружинин A.B. Собр. соч. СПб., 1866. Т. 7. С. 7-30.

1 г поэтов . Исключение составляет лишь давняя работа Р.Г.Магиной об антологической поэзии Н.Щербины26 и Б.Я.Бухштаба — о Козьме Пруткове27. Что же касается Д.С.Мережковского, писателя, стоящего на границе двух литературных эпох - золотого и серебряного века, в чьем творчестве классические традиции соединялись с новым видением искусства, то и его занятия античностью, и творчество в целом почти на столетие оказались вне поля зрения не только критики, но и читателей: само имя этого писателя в течение семидесяти лет было запрещено к печатному упоминанию.

Ситуация начала меняться только в конце XX века, когда, на волне вновь вспыхнувшего интереса к античности появился ряд работ, рассматривающих тему «античности и русской литературы второй половины XIX века» как в плане переводов отдельных античных авторов, так и в плане влияния на

28 оригинальную поэзию . Особую сторону общения с античностью составляют переводы. В XIX веке новые переводы с латыни и древнегреческого сразу же находили отклик в журнальной критике, но ценность этих рецензии несколько ограничивается тем, что они то и дело подчинялись сиюминутным пристрастиям или были продиктованы личностными или идейными антипатиями. Таковы, как мы покажем в дальнейшем, большинство отзывов на переводы Фета и Мережковского.

25 См., напр.: Прийма Ф.Я. Поэзия А.Н.Майкова // Майков А.Н. Избранные произведения.

Л., 1977. С. 5-44. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.); Бухмейер К.К. Л.А.Мей // Мей JI.A. Избранные произведения. Л., 1972. С.5-45. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.); Гликман И.Д. Н.Ф. Щербина// Щербина Н.Ф. Избранные произведения. Л., 1970. С. 10-17. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.); Ямпольский И.Г. А.К.Толстой // Ямпольский И.Г. Середина века: Очерки о русской поэзии 1840-1870-х гг. Л., 1974; Берков П.Н. Козьма Прутков (Литературная биография) // Прутков Козьма. Полн. собр. соч. М.; Л., 1933. С. 8-44.

26 Магина Р.Г. Поэзия Н.Ф.Щербины: Автореф. канд. дисс. М., 1966.

27 Бухштаб Б.Я. Эстетизм в поэзии 40-50-х годов и пародии Козьмы Пруткова // Труды Отдела новой рус. лит. 1948. Т. I. С. 144-146, 154-157.

28 Успенская A.B. 1) Место античности в творчестве А.А.Фета // Русская литература. 1988. ^ № 2. С. 142-149; 2) Античность в творчестве А.А.Фета // Время. Личность. Культура: Сб. науч. трудов СПбГАК. Т. 148. СПб., 1997. С. 155-184; 3) Антологическая поэзия А.А.Фета. СПб., 1997; Кузнецов И.С. Об интерпретации одной темы в лирике Андре Шенье в лирике А.А.Фета // Проблемы изучения жизни и творчества А.А.Фета: Межвуз. сб. науч. трудов. Курск, 1990. С. 78-82; Халфина H.H. «Диана» А.А.Фета и «Нимфы» И.С.Тургенева // Там же. С. 74-78.

Переводческая наука в XX веке, как правило, не выделяла античные переводы XIX века в отдельную область изучения; исключение составляют монографии о русских переводах Гомера и Горация . Изучению общих * принципов перевода, эволюции переводческого мастерства посвящены работы К.И.Чуковского, Ю.Д.Левина, А.В.Федорова, Е.Г.Эткинда, М.Л.Гаспарова, Г.Р. Гачечиладзе, Д.С. Гоциридзе и Г.Т.Хухуни, В.Е.Шора, П.И.Копанева, О.Е.Семенца и А.И.Панасьева, Л.Л.Нелюбина, П.М.Топера, А.Н.Гиривенко и др30. Серьезный вклад в теорию и историю перевода внесли сборники «Мастерство перевода», «Тетради переводчика» и четыре сборника статей, опубликованных по материалам Федоровских чтений. Однако следует согласиться с Ю.Д.Левиным, что «создание последовательной истории отечественной переводной литературы является актуальной задачей нашего литературоведения»31 - в целом история русских переводов XIX века, и в

29 ЕгуновА.Н. Указ. соч.; Busch W. Указ. соч.

30 Чуковский K.K 1) Искусство перевода. М.; JL, 1936; 2) Высокое искусство. М., 1988;

Левин Ю.Д 1) Об исторической эволюции принципов перевода // Международные связи русской литературы. M.-JL, 1963. С. 41-78; 2) Пушкинская пора. Русский романтизм. На путях к реалистическому истолкованию Шекспира. Шестидесятые годы // Шекспир и русская культура / Под ред. М.П.Алексеева. M.-JI., 1965. С. 129-543; 3) Русские переводчики XIX века. М., 1985; 4) Шекспир и русская литература XIX века. JL, 1988; Федоров A.B. 1) О художественном переводе. JI., 1941; 2) Введение в теорию перевода. М., 1953; 3) Очерки общей и сопоставительной стилистики. М., 1971; 4) Основы общей теории перевода. М., 1968; 5) Искусство перевода и жизнь литературы: Очерки. JL, 1983; Шор В.Е. Как писать историю перевода? // Мастерство перевода. Сб. 9. М., 1973; Гаспаров M.JI. 1) Стилистическая перспектива в переводах художественной литературы // Взаимообогащение национальных советских литератур и художественный перевод. Фрунзе, 1987. С. 3-14; 2) Брюсов и буквализм // Поэтика перевода. М., 1988. С. 29-62; 3) Точные методы и проблема перевода // Литература и перевод: проблемы теории. М., 1996. С. 156-163; Эткинд Е.Г. 1) Поэзия и перевод. M.-JL, 1963; 2) Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л., 1973; Гачечиладзе Г.Р. К истории художественного перевода в России // Гачечиладзе Г. Введение в теорию художественного перевода. -Тбилиси, 1970; Гоциридзе Д.3., Хухуни Г.Т. Очерки по истории западноевропейского и русского перевода. Тбилиси, 1988; Копанев П.И. Вопросы истории и теории художественного перевода. Минск, 1972; Нелюбин Л.Л., Хухуни Г.Т. История и теория перевода в России. М., 1999; Семенец O.E., Панасьев А.И. История перевода. - Киев, 1989;

4' Гиривенко А.Н. 1) Русский поэтический перевод в культурном контексте эпохи • романтизма. М., 2000; 2) Из истории художественного перевода первой половины XIX века. М., 2002; Топер U.M. Перевод в системе сравнительного литературоведения. М., 2001.

31 История русской переводной художественной литературы. Древняя Русь. XVIII век: В 2 тт. СПб., 1995. Т. 1.С. 7. частности история античных переводов, исследована весьма фрагментарно. Достаточно подробно изучены переводы Пушкина, Батюшкова, Жуковского, в несколько меньшей степени — Тютчева, Лермонтова. Что касается второй половины XIX века, то переводы античных авторов обычно оставались за рамками исследования. Если переводческая деятельность М.П.Вронченко, Э.И.Губера, А.Н.Струговщикова, И.И.Введенского, А.В.Дружинина, Н.В.Гербеля, М.Л.Михайлова, Д.Е.Мина, Д.Л.Михаловского, П.И.Вейнбнрга освещена в ряде работ, прежде всего в указанных выше работах Ю.Д.Левина, то переводы А.Н.Майкова, А.А.Григорьева, Л.А.Мея практически не изучались вовсе, только в последнее время стали привлекать внимание как

Х'У античные, так и иные переводы А.А.Фета . Однако вопрос о Фете -переводчике латинских поэтов, поставленный в нескольких работах, еще требует дальнейшего изучения, тем более важно проследить теоретические взгляды Фета, серьезно пока не изучавшиеся. Не рассматривались до сих пор и его неопубликованные греческие переводы.

Фетовские переводы основного корпуса латинских поэтов по времени (1880-е - начало 1890-х годов) совпали с началом деятельности поэта более младшего поколения - Д.С.Мережковского. Его переводы шести трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида практически открыли новую страницу освоения греческой трагической поэзии. Однако, в XX веке кроме нескольких кратких упоминаний, до самого последнего времени они практически не изучались33.

32 Гаспаров M.JI. Брюсов и буквализм // Указ. изд. С. 29-62; Асланова Г Д. Афанасий Фет -переводчик латинских поэтов // Проблемы изучения жизни и творчества А.А.Фета: Межвуз. сб. науч. трудов. Курск, 1990. С. 49-55; Успенская A.B. 1) Антологическая поэзия А.А.Фета. СПб., 1997. С. 3-28; 2) Греческие переводы Фета // А.А.Фет и русская литература: Материалы всероссийск. науч. конф. Курск, 2003. С. 160-166; Коковина Н.З. Фет в работе над поэзией Горация // А.А.Фет и русская литература: XVI фетовские чтения. Курск, 2002. С. 57-66; Ратников КВ. Фетовские переводы од Горация в оценке Шевырева // Там же. С. 67-71; Генералова Н.П. О Фете-переводчике // А.А.Фет и русская литература: Материалы всероссийск. науч. конф. Курск, 2003. С. 141-160.

33 Ярхо В.Н. Ф.Ф.Зелинский - переводчик Софокла // Софокл. Драмы / В пер. Ф.Ф.Зелинского. М., 1990. С. 509-541. (Лит. памятники); Коренева М.Ю. Д.С.Мережковский и немецкая культура (Ницше и Гете: Притяжение и отталкивание) // На рубеже XIX и XX веков. Из истории литературных связей русской литературы: сб. науч. трудов. Л., 1991. С. 56 - 59; Успенская A.B. Из истории перевода и публикации

Все вышесказанное позволяет сформулировать цель настоящей работы: рассмотреть наиболее значительные явления русской поэзии второй половины XIX века, связанные с восприятием, усвоением и творческим использованием античной культуры. Достижению цели соответствуют и выдвинутые задачи:

Рассмотреть жанрово-стилевые формы русской антологической поэзии второй половины 19 века, специфику ее художественных методов и спектр проблематики.

Проследить возможности взаимообогащения антологической и современной линий в творчестве поэтов указанного периода.

Выявить способы усвоения и использования восходящих к античности мотивов, сюжетов, образности и символики в оригинальной неантологической поэзии.

Проанализировать переводы с латыни и греческого языка крупнейших и в то же время наименее изученных поэтов-переводчиков этого периода - Фета и Мережковского.

Выявить своеобразие а также определить научную и эстетическую ценность этих трудов на фоне истории переводов в России XVIII -XIX веков конкретных античных авторов - из римских поэтов прежде всего Горация — и истории переводов древнегреческой трагедии.

Рассмотреть теоретические представления этих поэтов-переводчиков в свете общей концепции восприятия античности русской культурой.

Актуальность и научная новизна исследования определяются как недостаточной изученностью самой темы, так и важностью выводов, сделанных в работе. Некоторые аспекты этой темы были затронуты в предыдущих исследованиях, но комплексное рассмотрение антологической линии творчества ряда поэтов «чистого искусства» 1840-1860-х годов, греческой трагедии в России (XIX век) // Петербургская библиотечная школа. 2004. № 1. С.12-19. исследование творчества Фета и Тютчева в свете античных влияний, оценка поэтической практики и теоретических взглядов крупнейших поэтов -переводчиков греческой и римской поэзии, связь их переводческих принципов и отношения к античности, — все эти проблемы в таком объеме ставятся и решаются впервые.

Сформулированные выше задачи обусловили предмет исследования.

В настоящей работе рассматриваются античные интенции наиболее известных поэтов 1840 - 1890-х годов, имевшие весьма широкий спектр: от переводов, стремившихся к максимально точному воспроизведению подлинника, до переложений, трактующих античный текст весьма вольно, от подражаний, ориентирующихся на конкретные произведения - до творческого использования отдельных античных сюжетов, мотивов, деталей в целях расширения семантических возможностей и эмоционального обогащения текста.

Выделена античная составляющая творчества А.Н.Майкова, Л.А.Мея, Н.Ф.Щербины, Я.П.Полонского, А.К.Толстого и братьев Жемчужниковых.

Из произведений А.А.Фета рассмотрен круг антологических и близких к ним стихотворений, распределенных, в основном, по разделам «Антологические стихотворения», «Элегии и думы», «Вечера и ночи». В некоторых случаях, для уяснения дальнейшего развития какой-либо тенденции, привлечен более широкий поэтический контекст. В творчестве Тютчева помимо переводов из Горация особое внимание уделено циклу стихотворений «весенней» тематики, а также рассмотрен ряд других стихотворений, содержащих скрытые античные реминисценции.

Переводческая теория и практика Фета рассматриваются на материале переводов Горация 1839-1883 годов, а также переводов других римских классиков, сделанных в 1880-х годах. Привлечены также только что найденные тексты шести неизвестных ранее переводов Анакреонта.

Деятельность Мережковского-переводчика рассмотрена на материале трагедий «Скованный Прометей» Эсхила, «Царь Эдип», «Антигона» и «Эдип в Колоне» Софокла, «Медея» и «Ипполит» Еврипида, а также отрывков из драмы Еврипида «Электра».

Характер исследуемого материала определил структуру настоящей работы. Она состоит из «Введения», пяти глав и «Заключения».

Первые три главы посвящены антологической и близкой к ней поэзии второй половины XIX века. В первой главе рассматривается поэзия «второго ряда» — стихотворения Майкова, Мея, Полонского, Щербины, А.К.Толстого, так или иначе использовавшие античную тематику. Рассмотрена и поэзия К.Пруткова, возникшая как коллективный отклик на крайности и смешные стороны направления «чистого искусства». На примере различных способов обращения к античности можно сделать выводы как о разнообразии форм и возможностей, так и об ограничениях, накладываемых самой спецификой жанра антологической поэзии.

Во второй главе сквозь призму античных влияний рассматривается поэзия Ф.И. Тютчева. Внешне его творчество дальше, чем поэзия Майкова и Фета, отходит от античности. Однако анализ текстов показывает, что, несмотря на почти полное отсутствие античных переводов и подражаний (за исключением ранних опытов), а также собственно антологических стихотворений, античность воздействовала на разные стороны поэзии Тютчева, причем проявляясь как в форме генетической близости, так и типологического сходства не только мотивов и образов, но и самого поэтического мировидения. Это в свою очередь указывает на успешное усвоение русской поэзией середины XIX века античного «чужого слова». Связи поэзии Тютчева с образами древнегреческой трагедии уже рассматривались исследователями, в то же время дихотомия Космоса и Хаоса, Дня и Ночи, дионисийские мотивы ряда стихотворений, приемы античной ораторской прозы, характерные не только для политической, но и для любовной лирики поэта, еще требуют изучения. Особенно важной представляется связь поэта с творчеством Горация: композиция, образный строй и сама философская проблематика ряда стихотворений демонстрирует не только прекрасное знакомство и прямые переклички с поэзией Горация, но и полемическое противостояние. Эти до сих пор не отмеченные исследователями связи Тютчева и античности нуждаются в выявлении и осмыслении.

Третья глава посвящена античности в творчестве Фета. Учитывая, какую значительную роль в его судьбе занимали переводы римских классиков, трудно представить, что в его оригинальном творчестве влияние античности проявлялось лишь где-то на периферии. Поэзия Фета испытала разные формы этого влияния. Связи с античной литературой предопределили и возможности обновления жанра любовной элегии, проявились и в углублении проблематики, и в обретении дополнительных смыслов, обогащающих контекст. Изучение античного слоя образов, мотивов, ассоциаций, содержащихся в его поэзии важно и в герменевтическом аспекте - как дающее возможность проникновения в иерархию смыслов, где глубинный слой, связанный с античной культурой, выводит к обобщениям универсального характера.

В то же время интересно было проследить, насколько обособленно существует антологическая линия в творчестве Фета, и может ли вообще античная тема существовать в поэзии обособленно, как связана она с другой, «мелодической» линией его творчества. В свете взаимовлияния классической, антологической - и современной, импрессионистической линий творчества поэта рассматривается вопрос о врастании античности в русский литературный текст. Традиционный жанр антологической поэзии, казалось бы, исчерпавший себя к середине XIX столетия, скомпрометированный творчеством ряда третьестепенных поэтов и насмешками пародистов, обретает в столкновении с импрессионистическими тенденциями совершенно новые возможности. С другой стороны, вследствие этого скрещения, современная тематика также получает новые способы самовыражения - избегая прямой дидактики, проповедничества, она выражает мировоззренчески-важное в форме притчи, опираясь на универсальные, укорененные в культуре символы.

Вторая часть работы посвящена переводной поэзии. Перевод - самый естественный способ близкого знакомства и творческого общения поэтов с античным подлинником. При этом важно отметить, что речь идет именно о больших поэтах, переводивших других поэтов, а, следовательно, их выбором руководили не столько соображения утилитарного порядка - популярности у читателя, рыночной стоимости перевода и т.д., сколько внутренняя логика творческой судьбы самого поэта, идейная и эстетическая близость переводчика и автора, стремление средствами перевода донести до читателя представление об античности как определенной эпохе — и в то же время об античной культуре - как о вневременном идеале.

Огромный объем переводов греческих и латинских поэтов 1840-1890-х гг. не дает возможности подробно рассматривать все эти труды в рамках данной работы. Общее представление об античных переводах этой поры можно получить в библиографических указателях и справочниках П.Прозорова34, А.И.Воронкова35. Переводам античной поэзии на русский язык посвящен л/ указатель Е.В.Свиясова . Кроме того, чтобы разрешить поставленную задачу — определить смысл и значение обращений к античности в русской поэзии этого периода - имеет смысл рассматривать наиболее яркие, выдающиеся и в то же время наименее изученные образцы переводов с латинского и греческого языков. Без сомнения, это прежде всего латинские переводы Фета 1839-1892 годов, включающие в себя почти всю римскую поэзию. В этой же главе впервые рассматриваются только что найденные в архиве, не печатавшиеся ни в одном собрании сочинений фетовские переводы из

34 Систематический указатель книг и статей по греческой филологии, напечатанных в России с XVIII столетия по 1892 год на рус. и иностр. языках с прибавл. за 1893, 1894 и 1895 гг. / Сост. П.Прозоров. СПб., 1898.

35 Воронков А.И. Древняя Греция и Древний Рим: Библиографический указатель изданий, вышедших в СССР (1895-1959 гг.). М., 1961.

36 Свиясов Е.В. Античная поэзия в русских переводах ХУШ-ХХ вв.: Библиографический указатель. СПб., 1998.

Анакреонта конца 1870-х - начала 1880-х годов, само существование которых опровергает известный тезис о незнании Фетом древнегреческого языка. Часть главы посвящена анализу этих переводов и соотнесению их с I* переводческими принципами Фета.

Вторым явлением, заслуживающим внимания, представляются греческие переводы Д.С.Мережковского, переведшего в 1890-х годах шесть самых знаменитых трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Работы других известных поэтов, отдававших дань античной классике, как, например, Л.Мея, переводившего Анакреонта и Феокрита, по объему несравненно % меньше и их влияние на общий ход литературного процесса менее значительно, при этом вклад поэта в историю перевода определен, сами переводы занимают известное место в литературе и значение их, по крайней мере, никогда не оспаривалось критикой. Другие известные поэты-переводчики с древних языков - такие, как Майков, придерживались методов вольного перевода, освященных именами Жуковского, Батюшкова и

Пушкина, к тому же объем собственно античных переводов в его творчестве невелик. В то же время мы будем обращаться к ним, а также к работам менее известных поэтов, выступавших как профессиональные переводчики, чтобы прояснить общую ситуацию с переводами древнегреческой поэзии в России.

Обращение и Фета и Мережковского к античным авторам было продиктовано не внешними причинами, а глубоко осознанными творческими * и идеологическими потребностями обоих поэтов. Античный мир, и прежде всего его литература для обоих — объект восхищенного внимания, некий идеал, Золотой век, с которым они чувствовали необходимость восстановить духовную связь, достижения которого должны быть освоены русской культурой.

Важно и другое - если переводы Фета (прежде всего перевод Горация ч*

1840-50-х годов) знаменуют начало целого периода развития переводческой культуры, то труд Мережковского в определенном смысле завершает этот этап. Главная черта фетовского переводческого направления — это, вопервых, исторический подход, стремление перевести как можно точнее, сохраняя не только дух, но и букву подлинника. В этом смысле Фет действовал вразрез с господствовавшими правилами, со сложившимися литературными вкусами, противясь соблазну украшательства, осовременивания, упрощения и русификации. Во-вторых, воссоздаваемое произведение, с точки зрения Фета, несмотря на близость к подлиннику, не должно при этом походить на прозаический подстрочник - стихи должны оставаться стихами. Несмотря на то, что недоброжелательная критика постоянно укоряла Фета в «буквализме», то есть буквальном следовании ¥ подлиннику, допускающем искажения русского языка, - его переводы часто поднимаются до высот настоящей поэзии, что для поэтических переводов, особенно таких сложных авторов, как Катулл и Гораций, является необходимым, но достаточно трудноисполнимым условием.

Мережковский заслужил меньше упреков в языковых вольностях, плавный и звучный язык его переводов отмечали даже недоброжелатели, но зато он не избежал упреков в неточности, и даже непонимании текстов, хотя, без сомнения, ориентировался именно на точное следование греческому подлиннику.

Не менее важной особенностью, отличающей работы Фета и Мережковского, является то, что в их переводах происходит подчинение подлиннику собственной творческой манеры. Фет провозглашал и азартно отстаивал этот принцип в статьях и предисловиях к своим переводам, заявляя, что смотрит на себя «как на ковер, по которому въезжает триумфальная колесница оригинала». Мережковский, не вдаваясь в публичную полемику, стремился следовать этим принципам на практике. Следующий этап в истории перевода, связанный уже с литературой Серебряного века, выдвинул таких ярких поэтов, как Иннокентий Анненский и Вячеслав Иванов, создававших «своего Еврипида» и «своего Эсхила». Им уже казались чуждыми и ограниченными принципы переводчиков предыдущего периода, предписывавшие даже самому яркому поэту скромно оставаться «рабом оригинала» - и тем самым не посягать на художественные особенности подлинника, стараясь, по мере сил, воспроизводить их на языке другой культуры. В то же время и тенденция к «буквальности», усилившись, привела в эту эпоху к парадоксальным результатам - В.Брюсов, например, безусловно знакомый с идеями и переводческой практикой Фета, довел стремление к буквальности в переводе «Энеиды» Вергилия до логического предела - когда точное воспроизведение формы оригинала, количества строк, порядка слов в нем начинает затемнять смысл, делая перевод неудобопонятным и нехудожественным. В этом смысле труды Фета и Мережковского достаточно резко отличаются по творческой манере от переводов начала XX века, демонстрируя трудные, но небезуспешные попытки найти надежный путь между переводческой Сциллой и Харибдой.

Немаловажно и то, что во многом схожей оказалась и судьба обоих поэтов-переводчиков: их труды, доброжелательно встреченные первыми рецензентами и читателями, не раз переиздававшиеся в конце XIX - начале XX вв., уже в 1880-90-е годы подверглись жестокой и уничижительной критике и впоследствии оказались вычеркнутыми из истории перевода и практически полностью забытыми на столетие. Между тем без этих фундаментальных трудов история «русской античности», русской переводной литературы в целом и сама история русской поэзии не может быть полной.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Античность в русской поэзии второй половины XIX века"

Заключение

Исследование проблемы влияния античности на русскую поэзию второй половины XIX века позволило сделать следующие выводы.

В области оригинальной поэзии в 1840-1850-е годы поэты послепушкинского поколения проявили особый интерес к антологической поэзии, понятой и как непосредственное подражание поэтам Греческой антологии, и в более широком смысле - как подражание малым формам греческой и римской поэзии. Фактически творчество большинства поэтов, пришедших в литературу в начале 1840-х, начиналось именно с античных переводов, переложений и подражаний. Исследование показало, каким образом в творчестве Тютчева, Фета, Майкова, Мея, Щербины, Полонского, А.К.Толстого проявляются эти различные типы интертекстуальных связей и взаимодействий, тем самым проясняя вопрос о немаловажном месте и значении античной составляющей в творчестве этих поэтов. Вместе с тем рассмотрение античных элементов формы и содержания позволило дать уточненную, а в некоторых случаях и новую интерпретацию целому ряду стихотворений названных поэтов.

Анализ поэзии 1840-1850-х годов показал, что обращение к античности в формах вольного перевода и, в особенности, переложения и подражания способствовало углублению и обновлению содержания, преодолению штампов эпигонского романтизма. В то же время обращение к малым формам античной поэзии давало возможность противостоять канонам и формам, унаследованным от классицизма. Тенденции к размыванию четких жанровых границ, прослеживавшиеся уже в поэзии Пушкина, теперь становятся еще более явственными. Представляется очевидным, что этому разрушению отжившей жанровой специфики и становлению новых поэтических форм «отрывка», «фрагмента», обладающих при этом стилистической и семантической завершенностью, определенным образом способствовало творческое общение с античной литературой. Важно отметить и то, что в лучших стихотворениях античной тематики поэты добивались замечательных успехов, но в то же время уже ко второй половине 1850-х становится очевидна ограниченность методов подражания и переложения, при всем их мастерстве уступающих античным образцам. Аксиологический смысл обращения к античности начинает видеться уже не в достоверном и красочном изображении классического мира «в духе древних», а в том, чтобы ответить на вопрос - что дает этот мир современному человеку, какие ощущения и идеи способен он пробудить. От несколько наивных попыток «осовременить» античность, от мифологизации реального пейзажа, механистического совмещения античных и современных реалий или художественных систем, от попытки придать черты современного романтика античным персонажам поэзия 1840-50-х двигается к более сложным формам взаимодействия двух культур, более органичным способам существования античных элементов в русской поэзии.

Исследование творчества Тютчева, охватывающее период с 1820-х по начало 1870-х годов, показало, что античные веяния проявились в самой разнообразной форме. Тютчев шел от классицистического использования од Горация, как материала для построения новой одической поэзии, к созданию сложных текстов, изобилующих скрытыми реминисценциями и перекличками более общего плана, уже внешне с античностью мало связанных. Эта внутренне усложненная, в том числе и за счет античного компонента, структура отдельного стихотворения, по форме близкого к фрагменту, в свою очередь, давала возможность стихотворениям-фрагментам соединяться в циклы, обладающие общим скрытым подтекстом, в которых каждое стихотворение занимало определенное место и начинало нести новую семантическую нагрузку. Именно так построены циклы стихотворений, условно объединенные «весенней» и «летней» тематикой, темами Дня и Ночи, Хаоса и Космоса.

Отношение Тютчева к античности представляет большой интерес и в онтологическом аспекте. Тютчев отходит от мифологизации бытия, в позднем творчестве он уже «не верит» в античную легенду о Золотом Веке, воплощенном для него одно время в Италии. И сам античный идеал пластики, гармонии и меры уже не представляется спасением для современной человеческой личности, дисгармоничной, познавшей крайности и ради них отказавшейся от горацианской «золотой середины». Тем самым античность постепенно превращается у Тютчева из вечной и неизменной нормы, равняющейся идеалу, в плодоносное семя, из которого в творчестве поэта нового времени должны появится новые культурные ростки.

Исследование позволило сделать вывод, что для Фета, при всем его восхищении античным миром, античность также не являлась материалом для построения идеала в настоящем. Фет испытывал глубокий и постоянный интерес к классической древности, как писательский, так и филологический, о чем свидетельствуют и его антологическая поэзия, и многолетние занятия латинскими переводами. Но если для его современников сама античность часто виделась идеальным Золотым веком, то Фет возродил характерное для античности восприятие отдаленности и невозвратимости первозданной гармонии; античность, понятая исторически, как и современность предстает временем противоречий и тоски по идеалу.

Обращение к античным традициям много дало Фету и в жанровом отношении. Граница между антологическим и современным, часто определяемым как «мелодическое», направлениями в поэзии Фета начинает размываться, начинается взаимовлияние этих столь разных на первый взгляд линий. Процесс психологизации и появление импрессионистических тенденций в антологической лирике шел параллельно с усилением объективной, предметной конкретности в стихотворениях «мелодических». Скрещение этих тенденций образует тот поэтический синтез, который обусловил многие важнейшие черты поэтики зрелого творчества Фета: гармоническое равновесие пластики и мелодики, объективный психологизм и уловление неуловимого в природе и человеческой душе, соединение яркого, предметного видения мира и смелого мифотворчества.

И для Тютчева и для Фета выявляет свою ограниченность сам концепт античности, понятый в соответствии с классическим идеалом Винкельмана как «благородная простота и спокойное величие». Античный мир воспринимается уже не только как гармоничное аполлоническое начало, но, еще задолго до философских построений Ф.Ницше, - как носитель дионисийской стихии, могучих и непознаваемых сил, действующих во Вселенной и в человеческой душе, способных и возвысить смертного до ощущения богоравности («По высям творенья как бог я шагал.», «Но я иду по шаткой пене моря отважною, нетонущей ногой.»)1, но и ввергнуть в губительный хаос, разрушающий душу.

Лирика Тютчева и Фета, так или иначе использующая элементы античности, начинает выражать мировосприятие более сложное, чем антологическая поэзия предшествующей и современной им эпохи. Русская поэзия начинает говорить с миром античности «на равных», создавая условия диалога культур. Ощущение желанной и даже возможной гармонии природы и человека и шире - человека и Вселенной — соединялось в поэзии Тютчева и Фета с острейшим ощущением трагизма человеческого бытия, изначальной невозможности снять или разрешить мучительные противоречия. Лирика «в антологическом роде» в широком понимании этого термина теперь начинает способствовать не умиротворению и гармонизации сознания личности, а укреплению ее позиций в драматических коллизиях жизни, впервые открывшихся поэзии. В конечном итоге переплетение мифологизма, импрессионистических тенденций и углубленного психологизма явилось основой нового поэтического языка, новых форм лирической гармонии, способных выдержать конкуренцию не только реалистической поэзии школы Некрасова, но и философско-психологической прозы Толстого и Достоевского.

1 Стихотворения Ф.И.Тютчева «Сон на море» и А.А.Фета «Томительно-призывно и напрасно.».

Картина взаимоотношений русской поэзии с античным миром была бы далеко не полной без изучения переводческой деятельности крупнейших поэтов этого периода. Анализ фетовских переводов Горация и Анакреонта и древнегреческой трагедии, выполненных Мережковским, проведен на достаточно широком фоне деятельности поэтов-переводчиков второго и третьего ряда, что позволило выявить художественные особенности изучаемых переводов.

Переводы Фета из римских классиков, и прежде всего Горация, рассмотренные в единстве с теоретическими высказываниями поэта о переводе, дают возможность сделать вывод об их высоком качестве и оригинальных решениях, предложенных Фетом. Сделаны также выводы о несправедливости и тенденциозной направленности большинства критических отзывов о теоретических воззрениях и поэтической практике Фета-переводчика. Таким образом, представляется возможным после столетнего забвения ввести в оборот целый пласт переводной поэзии, долгое время существовавший за пределами читательского внимания.

Возможность проанализировать параллельно творческий путь Фета-лирика и Фета - переводчика Горация позволила сделать вывод и о важной роли римского поэта в судьбе Фета: близкое общение с античными подлинниками насыщало материалом и художественными средствами оригинальную поэзию, а в определенные периоды поддерживало, стимулировало поэтическое вдохновение.

Рассмотрению переводов Мережковского также предшествует экскурс в историю переводов греческой трагедии в России, что позволяет сделать вывод о высокой ценности переводов шести наиболее знаменитых трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида. Анализ переводов показывает, что Мережковский, уделявший немалое место античным интенциям в собственной поэзии, прозе и публицистике, проявил в в переводах глубокое знание и тонкое чувство античности. В работе сделан вывод, что несмотря на содержащиеся в ряде критических статей упреки в неточности,

Мережковский внимательно относился к подлиннику, передавая его легким и звучным стихом, не злоупотребляя, подобно предшественникам и современникам, старославянизмами, руссицизмами, и всякого рода просторечными оборотами.

Сама переводческая точность, сторонниками которой выступали Фет и Мережковский, не являлась для них каким-то случайным и внешним требованием. Она была обусловлена не просто историческим подходом к античности, характерным уже для литературы романтизма, но и самим отношением к античной культуре. Если античный мир уже не мог являться идеалом, пригодным для воплощения в жизнь, то литература античности продолжала видеться вневременной ценностью, той основой культуры, постоянное возвращение к которой должно обеспечить процветание литературе следующих эпох.

Таким образом, во второй половине XIX века античность, пройдя стадии знакомства, ученического подражания, усвоения, даже иронически-отстраненной переоценки и травестирования, как это происходит под пером Козьмы Пруткова, наконец органично вписывается в контекст русской литературы, становится ее неотъемлемой частью, одним из немаловажных компонентов.

Соглашаясь с распространенной точкой зрения о том, что ориентация на «чужое слово» в целом сменяется в постклассицистической литературе XIX века установкой на оригинальность, новизну взгляда, необходимо отметить и другую тенденцию. Литература модернизма — русского «Серебряного века» -откровенно ориентируется на античные традиции, видимо, уже перестающие ощущаться чужеродными, и именно на этих путях обретает новое, оригинальное звучание. Об этом свидетельствует и вспыхнувший в 1890-е годы острый интерес к греческой драматургии, начало которому во многом положили переводы и статьи Мережковского, и вышедшие в начале XX века переводы трагедий Эсхила, Софокла и Еврипида, выполненные И.Анненским, Вяч.Ивановым и Ф.Зелинским, и ряд оригинальных трагедий в древнегреческом и римском духе: «Меланиппа-философ», «Фамира-кифарэд» И.Анненского, «Прометей» Вяч.Иванова, «Отравленная туника» Н.Гумилева, «Федра» М.Цветаевой. Возрождается жанр мифологической поэмы, роман, использующий античный сюжет. Оперировала античной символикой и образностью лирика Вяч.Иванова, М.Цветаевой, А.Ахматовой, Н.Гумилева, О.Мандельштама, А.Блока и многих других поэтов XX века.

Все это не позволяет согласиться с мнением ряда исследователей о том, что античная компонента русской культуры исчерпывает себя уже к 18501860-м годам2. Рассматриваемый нами период - вторая половина XIX века -явился временем серьезнейшего изучения и творческого использования античного наследия, крупных переводческих открытий, и, в конечном итоге, важным этапом того самого «славянского Возрождения», которое, как считал Ф.Ф.Зелинский, должно последовать за Возрождением западноевропейским3.

Ровно сто лет назад, подводя итоги XIX столетия и пытаясь предугадать будущее русско-античных связей, Зелинский писал: «По отношению к античности <.> общество усвоило мнение, что она играет в нем ничтожную роль, будучи давным-давно превзойдена успехами новейшей мысли; знаток же дела вам скажет, что мы в своей умственной и нравственной культуре никогда еще не стояли так близко к античности, никогда так в ней не нуждались, но и так не были приспособлены понимать и воспринимать ее, как именно теперь»4. Сто лет спустя, на фоне возобновившегося интереса к античной культуре, эти слова вновь становятся актуальными.

2 См., например: Кнабе Г.С. Русская античность. М., 2000. С. 161, 169, 174; Его же: Тургенев, античное наследие и истина либерализма // Вопросы литературы. 2005. № 1-2. С. 86-87.

3 С Ф.Ф.Зелинским соглашается и современный исследователь: Альбрехт М. История римской литературы от Андроника до Боэция и ее влияния на позднейшие эпохи / Пер. с нем. А.И.Любжина. М., 2002. С. 14.

4 Зелинский Ф. Древний мир и мы // Из жизни идей: Научно-популярные статьи - СПб., 1905 С. 76.

Список научной литературыУспенская, Анна Викторовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аверинцев С.С. Образ античности в западноевропейской культуре XX в. // Новое в современной классической филологии. М.: Наука, 1979. С. 5-40.

2. Аверинцев С.С. Древнегреческая поэтика и мировая литература // Поэтика древнегреческой литературы: Сб. ст. М.: Наука, 1981. С. 3-14.

3. Аверинцев С.С., Андреев M.JI., Гаспаров M.JI., Гринцер П.А., Михайлов A.B. Категория поэтики в смене литературных эпох // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М.: Наследие, 1994. С. 3-38.

4. Алексеев В.А. Произведения Еврипида в переводе Е.Ф.Шнейдера. // Филол. записки. 1891. Вып. 4/5. С. 1-5.

5. Алексеев М.П. История перевода в России // Литературная энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1934. Т. 8. Стб. 521-526.

6. Алексеев М.П. Державин и сонеты Шекспира // XVIII век: Сб. 10. Л.: Наука, 1975. С. 226-235.

7. Алексеев М.П. К источникам «Подражаний древним» // Алексеев М.П. Пушкин: сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1984. С. 403-410.

8. Альбрехт М.Г. К стихотворению Пушкина «Кто из богов мне возвратил.» // Временник Пушкинской комиссии. 1977. Л.: Наука, 1980. С. 58-68.

9. Альбрехт М. Античные реминисценции и проблемы индивидуализации в творчестве Тургенева. Тбилиси: Логос, 1998.

10. Анакреонт. Первое полное собрание его сочинений в переводах русских писателей / Сост., предисл. А.П.Тамбовского. СПб.: Изд-во книжн. магазина М.МЛедерле, 1896. 152 с.

11. Анненский И. «Ипполит», трагедия Еврипида в переводе Д.Мережковского // Филологическое обозрение. 1892. Т. 4. С. 183-192.

12. Анненский И., Холодняк И. Переводы Д.С.Мережковского. // Журн. Мин-ва народного просвещения. 1908. Новая сер. Ч. 18. № 12. С. 236-239.

13. Апостолов Н. Толстой и его спутники. М.: Тип.-лит. Красный печатник Гостехиздата, 1928. 259 с.

14. Асланова Г.Д. Афанасий Фет — переводчик латинских поэтов // Проблемы изучения жизни и творчества А.А.Фета: Межвуз. сб. науч. трудов. Курск: Изд-во КГПИ, 1990. С.49-55.

15. Афанасьева К.А. «Одизм или трагизм»? Размышления на тему «Тютчев и Державин» // Тютчев сегодня: материалы IV тютчевских чтений. М.: Изд. Лит. ин-та, 1995. С. 80-97.

16. Ачкасов A.B. Шекспир в переводе Фета в контексте русской переводческой школы середины XIX века // У.Шекспир. Антоний и Клеопатра / Пер. А.А.Фета. Курск: Изд-во Курского гос. ун-та, 2003. С. 160-199.

17. Ачкасов A.B. Лирика Гейне в русских переводах 1840-1860-х годов. Курск: Изд-во Курского гос. ун-та, 2003. 199 с.

18. Баратынский Е.А. Поли. собр. стихотворений / Л.: Сов. писатель, 1989. (Б-ка поэта. Большая сер. 3-е изд.). 412 с.

19. Баратынский Е.А. Поли. собр. соч. / Вступ. ст. Е.В.Невзглядовой, Л.Г.Фризмана. Сост., подг. текста и примеч. Л.Г.Фризмана. СПб.: Академич. проект, 2000. (Новая Б-ка поэта). 526 с.

20. Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М.: Наука, 1977. (Лит. памятники). 607 с.

21. Без подписи. Периодические издания. // Русская мысль. 1891. Кн. 2. С. 109-110.

22. Без подписи. Русские переводы Эсхила. // Книжки «Недели». 1891. № 2. С. 175— 182.

23. Белинский В.Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. М.: Изд-во АН СССР, 1953-1956.

24. Белый А. Апокалипсис русской поэзии // Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2 т. Т. 1. М.: Искусство, 1994. С. 375-390.

25. Вельская Л.Л. «Море» и «Думы» у Тютчева и Фета // Романтизм: Открытия и традиция. Калинин: КГУ, 1988. С.112-119.

26. Берков П.Н. Козьма Прутков (Литературная биография) // Прутков Козьма. Поли. собр. соч. Дополненное и сверенное с рукописями / Вступит, ст., редакция и примеч. П.Н.Беркова. М.; Л.: Academia, 1933. С. 8^14.

27. Берков П.Н. Ранние русские переводчики Горация // Изв. АН СССР. Отд. общественных наук. Сер. истории и философии. 1935. № 10. С. 1039-1055.

28. Берковский Н.Я. О романтизме и его первоосновах // Проблемы романтизма. Сб. 2. М.: Искусство, 1971. С. 5-18.

29. Благой Д.Д. Жизнь и творчество Тютчева // Тютчев Ф.И. Полн. собр. стихотворений. 1933. С. 1-66.

30. Благой Д.Д. Литература и действительность. Вопросы теории и истории литературы. М.: Гослитиздат, 1959. 515 с.

31. Благой Д.Д. Мир как красота. О «Вечерних огнях» А.Фета. М.: Худож. литература, 1975.111 с.

32. Благовещенский Н.М. Гораций и его время. СПб.: Тип. Имп. Акад. Наук, 1864. 223 с.

33. Блок A.A. Собр. соч.: В 8 т. / Ред. В.Н.Орлова. М.; Л.: Гослитиздат, 1960-1963.

34. Блок Г. П. Рождение поэта: Повесть о молодости Фета: (По неопубликованным материалам). Л.: Время, 1924. 112 с.

35. Бонди С.М. Пушкин и русский гекзаметр // Бонди С.М. О Пушкине: Статьи и исследования. М.: Худож. литература, 1978. С. 310-372.

36. Ботвинник Н.М. О стихотворении Пушкина «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем.» //Временник Пушкинской комиссии. 1976. Л.: Наука, 1979. С. 147—156.

37. Боткин В.П. Стихотворения А.А.Фета. СПб., 1856 // Боткин В.П. Литературная критика; Публицистика; Письма. М.: Сов. Россия, 1984. С. 192-234.

38. Брюсов В.Я. Ф.И.Тютчев. Критико-биографический очерк // Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. / Под ред. П.В.Быкова. СПб.: Изд. Т-ва А.Ф.Маркс, 1913. С. 5-37. ,

39. Брюсов В. Вступительная статья к неосуществившемуся изданию «Энеиды» Вергилия (1920) // Мастерство перевода. Сб. 8. М.: Сов. писатель, 1971. С. 122-123.

40. Брюсов В.Я. Сочинения: В 2 т. / Вступ. ст. А.А.Козловского, Д.Е.Максимова. М.: Худож. литература, 1987.

41. Буланин Д.М. Античные традиции в древнерусской литературе XI-XVI вв. München: Sagner, 1991.456 с.

42. Бухштаб Б.Я. Эстетизм в поэзии 40-50-х годов и пародии Козьмы Пруткова // Труды Отдела новой рус. лит. 1948. T. I. С. 144-146, 154-157.

43. Бухштаб Б.Я. Ф.И.Тютчев // Тютчев Ф.И. Поли. собр. стихотворений / Подг. текста и примеч. К.В.Пигарева. JL: Сов. писатель, 1957. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.). 422 с.

44. Бухштаб Б.Я. А.А.Фет: Очерк жизни и творчества. 2-е изд. JL: Наука, 1990. 137 с.

45. Вахрос Игорь. Поэзия Тютчева: В 2 т. Хельсинки, 1966.

46. Варнеке Б. Театр Еврипида. СПб., 1907 // Журн. М-ва народного просвещения. 1907. № 5. С. 226-237.

47. Вацуро В.Э. Ранняя лирика Лермонтова и поэтическая традиция 20-х годов // Русская литература. 1964. № 3. С 46-50.

48. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб.: Наука, 1994. 240 с.

49. Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. В 6 т. СПб., 1891.

50. Вергилий Публий Марон. Энеида / Пер. В.Брюсова и С.Соловьева. Ред., вступит, ст. и коммент. Н.Ф.Дератани. М.-Л.: Academia, 1933. 379 с.

51. Веселовский А.А. Кантемир — переводчик Горация: (Классический мир в представлении русского писателя первой половины XVIII века) // Известия отделения рус. яз. и словесности. СПб., 1914. Кн. I. С. 242-254.

52. Водовозов В.И. Переводы в стихах и оригинальные стихотворения. СПб.: Тип. Ф.С.Сущинского, 1888. 512 с.

53. Волынский А. Символы (песни и поэмы) Д.Мережковского // Северный вестник. 1892. №4. С. 62-67.

54. Воронков А.И. Древняя Греция и Древний Рим: Библиографический указатель изданий, вышедших в СССР (1895-1959 гг.). М„ 1961.

55. Востоков А. Опыты лирические и другие сочинения в стихах. Ч. 1-Й. СПб.: В Морской тип., 1805-1806. 233 с.

56. Востоков А.Х. Стихотворения / Ред., вступит, ст. и примеч. Вл. Орлова. Л.: Сов. писатель, 1935. (Б-ка поэта). 465 с.

57. Вулих Н. А.А.Фет переводчик од Горация // Русская литература. 2001. № 2. С. 117122.

58. Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика / Составление, подготовка текстов, вступит, ст. и комментарий JL В. Дерюгиной. М.: Искусство, 1984. 463 с.

59. Гаспаров Б. Русская Греция, русский Рим // Christianity and the Eastern Slavs. Berkley; Los Angeles; London, 1994. - Vol. II Russian Culture in Modern Times. - P. 245-287.

60. Гаспаров M.JI. Брюсов и буквализм (По неизданным материалам к переводу «Энеиды») // Мастерство перевода. 1971. Сб. 8. М.: Сов. писатель, 1971. С. 90-113.

61. Гаспаров M.JI. Стилистическая перспектива в переводах художественной литературы // Взаимообогащение национальных советских литератур и художественный перевод: Сб. науч. ст. Фрунзе: Изд. КГУ, 1987. С. 3-14.

62. Гаспаров M.JI. Фет безглагольный // Ново-Басманная, 19. М.: Худож. литература, 1990. С. 515-529.

63. Гаспаров M.JI. «Из Ксенофана Колофонского» Пушкина (поэтика перевода) // Гаспаров M.JI. О стихе, о стихах, о поэтах. М.: Новое литературное обозрение, 1995. С.159-169.

64. Гаспаров M.JI. Точные методы и проблема перевода // Литература и перевод: проблемы теории. М., 1996. С. 156-163.

65. Гачечиладзе Г.Р. К истории художественного перевода в России // Гачечиладзе Г. Введение в теорию художественного перевода. Тбилиси: Изд. Тбилисского ун-та, 1970. С. 26-42.

66. Гачечиладзе Г.Р. Художественный перевод и литературные взаимосвязи. 2-е изд. М.: Сов. писатель, 1980.255 с.

67. Гельд Г. Пушкин и Афиней // Пушкин и его современники: Материалы и исследования. Вып. 31-32. Л., 1927. С. 15-18.

68. Генералова Н.П. О Фете-переводчике // А.А.Фет и русская литература: Материалы всероссийской науч. конф., посвященной изучению жизни и творчества А.А.Фета / Ред. В.А.Кошелева. Курск: Изд-во Курского гос. ун-та, 2003. С. 141-160.

69. Генералова Н.П. О Фете-переводчике // Фет A.A. Сочинения и письма: В 20 т. Т. 2. СПб.: ИРЛИ, Фолио-пресс, 2004. С. 519-550.

70. Генералова Н.П. И.С.Тургенев: Россия и Европа. Из истории русско-европейских литературных и общественных отношений. СПб.: РХГИ, 2003. 584 с.

71. Гете И.-В. Собрание сочинений: В Ют. / Под общей ред. А.Аникста и Н.Вильмонта. М.: Худож. литература, 1975-1980.

72. Гинзбург Л. О лирике. Изд. 2-е. Л.: Сов. писатель, 1974. 407 с.

73. Гиппиус В.В. Ф.И.Тютчев // Тютчев Ф.И. Полн. собр. стихотворений. Л., Сов.писатель, 1939. (Б-ка поэта. Большая сер.). С. 5-23.

74. Гиппиус 3. Дмитрий Мережковский // Гиппиус 3. Живые лица: Воспоминания. В 2 кн. / Сост., предисл. и коммент. Е.Я.Курганова. Тбилиси: Мерани, 1991. 382 с.

75. Гиривенко А.Н. Русский поэтический перевод в культурном контексте эпохи романтизма. М.: Изд-во УРАО, 2000.236 с.

76. Гиривенко А.Н. Из истории художественного перевода первой половины XIX века. — М.: Флинта; Наука, 2002. 280 с.

77. Гиршман М., Кормачев В. «День и ночь» Тютчева // Известия АН СССР. Сер. «Лит. и язык». Т. XXXII. Вып. 6. 1973. С. 494-502.

78. Гиршман М.М., Сенчина Л.Т. Лирический сюжет стихотворения М.Ю.Лермонтова «Парус» // Сюжетосложение в русской литературе: Сб. статей. Даугавпилс: Даугавп и л сски й ГПИ, 1980. С. 117-118.

79. Гликман И.Д. Н.Ф. Щербина // Щербина Н.Ф. Избранные произведения. Л.: Сов. писатель, 1970. С. 5-64. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.).

80. Гораций К. Флакк / В переводе и с объяснениями А.Фета. М.: Тип. М.П.Щепкина, 1883. 485 с. 2-е изд.: СПб.: А.Ф.Маркс, 1898.487 с.

81. Гораций Квинт Флакк. Оды / Перевел размерами подлинника Н.И.Шатерников. М.: Худож. литература, 1935. 199 с.

82. Гораций Квинт Флакк. Оды. Эподы. Сатиры. Послания / Пер. с латин. Вступит, ст. и коммент. М.Гаспарова. М.: Худож. литература, 1970.479 с.

83. Гораций. Собрание сочинений. СПб.: Биографический ин-т; Студиа биографика, 1993.448 с.

84. Горбунов А.Н. Могучий цезарь во прахе // Шекспир У. Юлий Цезарь. М.: ОАО Изд-во «Радуга», 1998. С. 5-17.

85. Горнфельд А. На пороге двойного бытия // Журнал для всех. 1903. № 6. Стб. 648.

86. Гоциридзе Д.З., Хухуни Г.Т. Очерки по истории западноевропейского и русского перевода. Тбилиси: Изд-во Тбилисского ун-та, 1988. 252 с.

87. Грехнев В.А. Анфологические эпиграммы А.С.Пушкина // Грехнев В.А. Болдинская лирика Пушкина: 1830 год. Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1980. С. 101-122.

88. Грехнев В.А. В мире антологической пьесы // Грехнев В.А. Лирика Пушкина. О поэтике жанров. Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1985. С. 87-133.

89. Греческая эпиграмма / Пер. с древнегреч. под ред. Ф.Петровского. Сост., примеч., и указатель Ф.Петровского и Ю.Шульца. М.: Гослитиздат, 1960.488 с.

90. Грибушин И.И. Из истории русской антологической эпиграммы // Проблемы литературных жанров: Материалы научн. межвуз. конф. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1975. С. 45—48.

91. Грибушин И.И. Антологические эпиграммы И.И.Дмитриева // Проблемы метода и жанра. Вып. 5. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1977. С. 16-20.

92. Григорьев А. Стихотворения А.Фета. Москва, 1849 // Отеч. записки. 1850. № 2. С. 49-72.

93. Григорьев Ап. Библиотека для чтения. Январь и февраль // Москвитянин. 1855. № 3. С.119-132.

94. Григорьев A.A. Литературная критика / Сост., вступит, ст. и примеч. Б.Ф.Егорова. М.: Худож. литература, 1967. 631 с.

95. Григорьева А.Д. Слово в поэзии Тютчева. М.: Наука, 1980.248 с.

96. Григорьева А.Д. Язык лирики Пушкина 30-х годов // Григорьева А.Д., Иванова H.H. Язык лирики XIX в.: Пушкин. Некрасов. М.: Наука, 1981. С. 120-171.

97. Громов П.П. А.А.Фет // Фет A.A. Стихотворения. М.; Л.: Сов. писатель, 1963. С. 588. (Б-ка поэта. Малая сер. 3-е изд.)

98. Грот Я.К. Отчет о первом присуждении премий А.С.Пушкина // Сб. Отд. рус. яз. и словесности Имп. Акад. наук. Т. 31. СПб., 1882. С. 1-49.

99. Грот Я.К. Отчет о присуждении Пушкинской премии в 1884 году // Журн. М-ва народного просвещения. 1884. Ноябрь. Отд. 4. С. 67- 82.

100. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М.: Худож. литература, 1965. 355 с.

101. Дарский Д. Радость земли: исследование лирики Фета. М.: Ф.К.Некрасов, 1916. 208 с.

102. Дельвиг A.A. Поли. собр. стихотворений. JL: Сов. писатель, 1959. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.) 370 с.

103. Дистерло Р. О поэзии Фета: Критический очерк // Русское обозрение. 1893. № 4. С. 942-965.

104. Достоевский Ф.М. Г-н бов и вопрос об искусстве // Достоевский Ф.'М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 18. Л.: Наука, 1978. С. 70-103.

105. Дружинин A.B. Греческие стихотворения Н.Щербины // Дружинин A.B. Собр. соч.: В8 т. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1865-1867. Т. 7. С. 7-30.

106. Дружинин A.B. Стихотворения А.Н.Майкова // Дружинин A.B. Собрание соч.: В 8 т. СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1865-1867. Т. 7. С. 487-514.

107. Дружинин A.B. Стихотворения А.А.Фета. СПб., 1956 // Дружинин A.B. Литературная критика. М.: Сов. Россия, 1983. С. 84-99.

108. Поли. собр. соч.: В 17 т. Т. 14. СПб.: Изд. Т-ва М.О.Вольф, 1912. С. 267-327;

109. Еврипид. Трагедии В 2 т. / Пер. И.Анненского. Изд. подгот. М.Л.Гаспаров и # В.НЛрхо. М.: Науч.-изд. центр «Ладомир»; Наука, 1999. Т. 1 644 с. Т. 2 - 703 с.

110. Егунов А.Н. Гомер в русских переводах ХУШ-Х1Х веков. М.; Л.: Наука, 1964. 439 с.

111. Жирмунский В.М. Гете в русской литературе. Л.: Наука, 1982. 559 с.

112. Зайцев А.И. Культурный переворот в Древней Греции УШ-У вв. до н.э. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985.208 с.

113. Заметки к трагедиям Софокла и к схолиям на них Ф.Ф.Зелинского. СПб.: Тип. % В.С.Балашева, 1892. 62 с.

114. Зелинский Ф. Древний мир и мы // Из жизни идей: Научно-популярные статьи. Изд. 2-е. СПб.: Тип. М.М.Стасюлевича, 1905. 340 с.

115. Зелинский Ф.Ф. Древний мир в поэзии А.Н.Майкова // Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. СПб.: Тип. М.М.Стасюлевича, 1908. С. 230-251.

116. Зоргенфрей Г. Отдельные издания переводов г. Мережковского. // Лит. вестник. 1902. Т.З.Кн. 4. С. 414-417.

117. Зунделович Я.О. Этюды о лирике Тютчева. Самарканд: Изд-во Узбек. Ун-та, 1971. 167 с.

118. Иванов В.И. Прозрачность: Вторая книга лирики. М.: Скорпион, 1904. 171 с.

119. Иванов Вяч. О нисхождении. Возвышенное, прекрасное, хаотическое — триада эстетических начал // Весы. 1905. № 5. С 26-36.

120. Иванов В.И. Стихотворения. Поэмы. Трагедия: В 2 т. / Вступ. ст. А.Е.Барзаха, сост., подгот. Текста и примеч. Р.Е.Помирчего. СПб.: Академический проект, 1995. Т. 1. 432 с.

121. Т. 2. 480 с. (Новая б-ка поэта. Большая сер.)

122. Иванов В.И. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. 428 с.

123. Ионин Г.Н. Анакреонтические стихи Карамзина и Державина // XVIII век: Сб. 8. JI.: Наука, 1969. С. 162-178.

124. История русской переводной художественной литературы. Древняя Русь. XVIII век: В 2 т. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин»; изд-во Böhlau 1995. - Т. 1. Проза. 316 с. Т. 2 Драматургия, поэзия. 268 с.

125. Кагаров Е. Л.А.Мей как переводчик Феокрита // Рус. филологич. вестник. 1917. № 3-4. С. 48-52.

126. Кантемир А. Песни Анакреона Тиэнца, переложенные в стихи без рифм. 1736. // ГПБ. Собр. Погодина. № 2023.154. <Катулл> Стихотворения Катулла / В переводе и с объяснениями А.А.Фета. СПб.: Тип. В.С.Балашева, 1886. Переизд.: СПб.: А.Ф.Маркс, 1899.170 с.

127. Катулл. Книга стихотворений / Пер. С.В.Шервинского. Изд. подг. С.В.Шервинский, МЛ.Гаспаров. М.: Наука, 1987. (Лит. памятники) 301 с.

128. Кашкин И.А. В борьбе за реалистический перевод // Вопросы художественного перевода: Сб. науч. статей. М.: Сов. писатель, 1955. С. 58-94.

129. Кибальник С.А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX в. Л.: Наука, 1990. 270 с.

130. Кнабе Г.С. Римская тема в русской культуре и в творчестве Тютчева // Тютчевский сборник: Статьи о жизни и творчестве Ф.И.Тютчева. Таллинн: Ээсти раамат, 1990. С. 252285.

131. Кнабе Г.С. Русская античность. Содержание, роль и судьба античного наследия в культуре России: Программа-конспект лекционного курса. М.: Российск. гос. гуманитарный ун-т, 2000. 240 с.

132. Кнабе Г.С. Тургенев, античное наследие и истина либерализма // Вопросы литературы. 2005. № 1-2. С.84-110.

133. Книги, принадлежавшие Тютчеву / Предисл. и аннот. описание Н.П. Белевцевой // Ф.И.Тютчев: В 2 кн. М.: Наука, 1988. (Лит. памятники). Кн. 2. С. 631-649.

134. Кожинов В. Фет и эстетство // Вопросы литературы. 1975. № 9. С. 122-141.

135. Кожинов В. Книга о русской лирической поэзии XIX века: Развитие стиля и жанра. М.: Современник, 1978.303 с.

136. Козырев Б. М. Письма о Тютчеве // Ф.И. Тютчев: В 2-х кн. Кн. 1. М., 1988. С. 70-131. (Лит. наследство. Т. 97)

137. Коковина Н.З. Фет в работе над поэзией Горация // А.А.Фет и русская литература: XVI фетовские чтения. Материалы Всероссийской науч. конф., поев, изучению жизни и творчества А.А.Фета. Курск, 2002. С. 57-66.

138. Копанев П.И. Вопросы истории и теории художественного перевода. Минск, 1972. 312 с.

139. Коренева М.Ю. Д.С.Мережковский и немецкая культура (Ницше и Гете: Притяжение и отталкивание) // На рубеже XIX и XX веков. Из истории международных связей русской литературы: Сб. науч. трудов. JL: Наука, 1991. С. 56-59.

140. Корифей или Ключ литературы. Кн. 1-2. М., 1803.

141. Кошанскнй Н. Цветы греческой поэзии. М.: В Университет, тип., 1811. 366 с.

142. Краков А.Я. Лермонтов и античность // Сб. статей в честь В.П.Бузескула. Харьков: Тип. «Печатное дело», 1914. С. 792-815.

143. Кудрявцев П.Н. «Лирический пантеон» А.Ф. // Отеч. записки. 1840. № 12. С. 40—42.

144. Кузнецов И.С. Об интерпретации одной темы Андре Шенье в лирике А.А.Фета // Проблемы изучения жизни и творчества А.А.Фета: Межвуз. сб. науч. трудов. Курск, 1990. С. 78-82.

145. Кузьменко O.A. Семантическая организация стихотворения Ф.И.Тютчева // Проблемы структурной лингвистики. М.: Наука, 1988. С. 256-262.

146. Кушнер A.C. Волна и камень: Стихи и проза. СПб.: Logos, 2003. 767 с.

147. Кюхельбекер В. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // Мнемозина. 1824. Ч. 2. С. 37-38.

148. Лавренский М. <Михаловский Д.Л.> Шекспир в переводе г.Фета. Юлий Цезарь, Трагедия Вильяма Шекспира, перев. А.Фета. «Библиот. для Чт.», март 1859 г. // Современник. 1859. № 6. Отд. III. С. 255-288.

149. Л<азурс>кий В. А.А.Фет (Шеншин) как поэт, переводчик и мыслитель // Рус. мысль. 1894. № 2. Отд. II. С. 28^10.

150. Левин Ю.Д. Об исторической эволюции принципов перевода // Международные связи русской литературы. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1963. С. 41-78.

151. Левин Ю.Д. Об историзме в подходе к истории перевода // Мастерство перевода. М.: Сов. писатель, 1963. С 373-392.

152. Левин Ю.Д. Пушкинская пора. Русский романтизм. На путях к реалистическому истолкованию Шекспира. Шестидесятые годы // Шекспир и русская культура / Под ред. М.П.Алексеева М.; Л.: Наука, 1965. С. 129-543.

153. Левин Ю.Д. Русские переводчики XIX века и развитие художественного перевода. Л.: Наука, 1985.299 с.

154. Левин Ю.Д. Шекспир и русская литература XIX века. Л.: Наука, 1988. 326 с.

155. Левый И. Искусство перевода. М.: Прогресс, 1974. 397 с.

156. Либерман A.C. Автопортрет молодого поэта в пустыне (Стихотворение Тютчева «Безумие») // Филология: Междунар. сб. науч. трудов. К семидесятилетию А.Б. Пеньковского. Владимир: ВГПУ, 1998. С.127-135.

157. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Структура стиха: Пособие для студентов. Л., «Просвещение», 1972. 272 с.

158. Лотман Ю.М. Поэтический мир Тютчева // Тютчевский сборник. Таллинн: Ээсти раамат, 1990. С. 108-142.

159. Любомудров С. Античный мир в поэзии Пушкина. М.: Универс. тип., 1899. 64 с. Переизд.: Любомудров С. Античные мотивы в поэзии Пушкина. 2-е изд. СПб., 1901.

160. Магина Р.Г. Поэзия Н.Ф.Щербины. Автореф. канд. дис. М.: Московский гос. пед. ин-т, 1966.23 с.

161. Майков А.Н. Избранные произведения / Вступ. ст. ФЛ.Приймы; Сост., подготовка текста и примеч. Л.С.Гейро. Л.: Сов. писатель, 1977. 912 с. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.)

162. Макогоненко Г.П. Анакреонтика Державина и ее место в поэзии начала XIX века // Державин Г.Р. Анакреонтические песни. М.: Наука, 1986. (Лит. памятники) С. 251-295.

163. Малеин А.И. Пушкин и античный мир в лицейский период // Гермес. 1912. Т. 9. № 17. С. 437; № 18. С. 467-471.

164. Мальчукова Т.Г. Жанр послания в лирике А.С.Пушкина. Петрозаводск: ПГУ, 1987. 91 с.

165. Мальчукова Т.Г. Античное наследие и современная литература: Текст лекций. Петрозаводск: ПГУ, 1988. 63 с.

166. Мальчукова Т.Г. Античные традиции в русской поэзии: Учеб. пособие по спецкурсу. Петрозаводск: ПГУ, 1990. 103 с.

167. Мальчукова Т.Г. Античные и христианские традиции в поэзии А.С.Пушкина: Ч. I и II. Петрозаводск: ПетрГУ, 1997-1998. Ч. 3. Петрозаводск, 2003.

168. Мальчукова Т.Г. Античные и христианские традиции в поэзии А.С.Пушкина. Автореф. докт. дисс. Новгород, 1999. 68 с.

169. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М.: Наука, 1976.375 с.

170. Маркович В.М. Стихотворение М.Ю.Лермонтова «Парус» // Анализ одного стихотворения. Л.: Изд. Лен. гос. ун-та, 1985. С.122-132.

171. Л.А.Мей и его поэзия / Ред. и статья Вл. Пяста. К столетию рождения Мея (1822— 1922). СПб., 1922.

172. Мей Л.А. Избранные произведения / Вступ. ст., подгот. текста и примеч. К.К.Бухмейер. Л.: Сов. писатель, 1972. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.). 678 с.

173. Мережковский Д.С. Вечные спутники: Достоевский. Гончаров. Майков. СПб.: М.В.Пирожков, 1908. 86 с.

174. Мережковский Д.С. Поли. собр. соч.: В 24-х тт. М.: Тип. Т-ва И.Д.Сытина, 1914.

175. Мережковский Д.С. Эстетика и критика: В 2-х тт. / Вст. ст., сост. и примеч. Е.А.Андрущенко и Л.Г.Фризмана. Т. I. М.; Харьков: Искусство, СП «Фолио», 1994. 672 с.

176. Мережковский Д.С. Собрание стихотворений / Вступит, ст. А.В.Успенской, сост. и примеч. Г.Г.Мартынова и А.В.Успенской. СПб.: изд-во БАН РАН; Фолио-пресс, 2000. 734 с.

177. Мережковский Д.С. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст., сост. и примеч. К.А.Кумпан. СПб.: Академический проект, 2000. (Новая б-ка поэта.) 929 с.

178. Мерзляков A.B. Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев. Ч. 1-2. М.: Унив. тип., 1825-1826. Т. 1 233 с. Т. 2 - 362 с.

179. М.И.Г. Константин Николаевич Батюшков // Русская старина. 1887. № И. С. 557566.

180. Микушевич В.Б. Поэтический мотив и контекст // Вопросы теории художественного перевода. М.: Худож. литература, 1971. С. 6-79.

181. Миллер Л. Литературный очерк о жизни и сочинениях Горация. СПб.: К.Риккер, 1880. 82 с.

182. Минц З.Г., Лотман Ю.М. Образы природных стихий в русской литературе: (Пушкин Достоевский — Блок) // Типология литературных взаимодействий. Тарту, 1983. (Учен, зап. Тартусского гос. ун-та. Вып. 620). С. 35-41.

183. Михайлов A.B. Идеал античности и изменчивость культуры // Быт и история в античности: Сб. статей. М.: Наука, 1988. С. 219-270.

184. Михайлов A.B. Обратный перевод / Сост., подгот. Текста и комм Д.Р.Петрова и С.Ю.Хрумова. М.: Языки русской культуры, 2000. 856 с.

185. Михайлов M.JT. Сочинения: В. 3 т. / Под общей ред. Б.П.Козьмина. М.: Гослитиздат, 1958.

186. Михайловский Н.К. Из литературных и журнальных заметок 1874 г. // Михайловский Н.К. Литературно-критические статьи / Подг. текста, вступит, ст. и примеч. Г.А.Бялого. М.: Гослитиздат, 1957. С. 45-58.

187. Морозов П.О. Эпиграмма Пушкина на перевод Илиады // Пушкин и его современники. Вып. 13. СПб., 1910. С. 13-17.

188. Мурьянов М.Ф. Пушкин и «Песнь песней» // Временник Пушкинской комиссии. 1972. Л.: Наука, 1974. С. 47-65.

189. Мурьянов М.Ф. «В крови горит огонь желанья» (опыт интерпретации антологической лирики) // Анализ литературного произведения. Л.: Наука, 1976. С. 173— 211.

190. Недоброво Н.В. Времеборец (Фет) // Вестник Европы. 1910. № 4. С. 235-245.

191. Некрасов H.A. Русские второстепенные поэты // Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Т. 11 (2) / Л.: Наука, 1990. С. 32-61.

192. Нелюбин Л.Л., Хухуни Г.Т. История и теория перевода в России. М.: Народный учитель, 1999. 139 с.

193. Непомнящий И.Б. О возможном источнике стихотворения Ф.И.Тютчева «Безумие» // 50 комментариев к стихотворениям Ф.Тютчева: Хрестоматия для словесника. Изд. 2-е, испр. и доп. Брянск: Изд-во БГУ, 2003. С. 66-70.

194. Неусыхин А.И. Тютчев и Гёльдерлин // Ф.И.Тютчев: В 2 кн. Кн. 2. М., Наука, 1989. С. 542-547. (Лит. наследство. Т. 97)

195. Никитенко A.B. Два мира. Лирическая драма А.Н.Майкова // Журнал М-ва нар. просвещения. 1874. Т. 172. №. 4. С. 389-409.

196. Овидий Публий Назон. Скорбные элегии. Письма с Понта. М.: Наука, 1978. (Лит. памятники.) 272 с.

197. Овидий Публий Назон. Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии / Пер. с лат. С.В.Шервинского. М.: Худож. литература, 1983. 512 с.

198. Олсуфьев A.B. Ювенал в переводе г. Фета: Извлечение из Журн. М-ва народного просвещения. СПб.: Тип. В.С.Балашева, 1886. 126 с.

199. Орлов В. Опыт перевода Горациевых од. СПб.: Тип. Экспедиции заготовл. гос. бумаг, 1830. 178 с.

200. Орлов О.В. Поэзия Тютчева: Пособие для студентов-заочников филол. ф-тов гос. унтов. М.: Изд-во МГУ, 1981. 149 с.

201. Отрадин М.В. «Пришла, и тает все вокруг.» АЛ.Фета // Анализ одного стихотворения. Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. С. 171-181.

202. Отчет о присуждении Пушкинской премии в 1884 году с прилож. рецензии проф. И.В.Помяловского // Сб. Отделения русского яз. и словесности Императорской Академии Наук. СПб., 1885. Т. 36. С. 1-62.

203. Павлова К. Полное собрание стихотворений. М.; Л.: Сов. писатель, 1964. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.) 616 с.

204. Петербургская Б.Третья гимназия, ныне 13-я советская трудовая школа. За сто лет. Воспоминания, статьи и материалы. Пг., 1923.

205. Петрова И.В. Мир, общество, человек в лирике Тютчева // Ф.И.Тютчев: В 2 кн. М.: Наука, 1988. (Лит. наследство. Т. 97.) С. 13-69.

206. Петропавловский М. Римские поэты в переводе А.Фета // Филологические записки. Воронеж. 1886. Вып. 4. С. 7-11.

207. Пигарев К. В. Ф.И.Тютчев и его время. М.: Современник, 1978. 333 с.

208. Пинчук А.Л. Гораций в творчестве Г.Р.Державина // Ученые зап. Томского гос. ун-та. 1955. №24. С. 71-86.

209. Покровский М.М. Пушкин и античность // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 4-5. Л.: Наука, 1939. С. 27-56.

210. Полонский Я. Стихотворения Мея // Русск. слово. 1859. № 1. Отд. II. С. 66-81.

211. Полонский Я.П. Л.А.Мей как человек и писатель. (Из литературных воспоминаний) // Рус. вестник. 1896. № 9. С. 105-119.

212. Полонский Я. П. Лирика / Вступ. ст. и примеч. Е.В.Ермиловой. М.: Современник, 1990.287 с.

213. Прутков Козьма. Полн. собр. соч. / Вст. статья, ред. и примеч. П.Н.Беркова. М.; Л.: Academia, 1933.

214. Прутков Козьма. Сочинения / Вступ. ст. В.Сквозникова; Примеч. А. Бабореко. М.: Худож. литература, 1976. 381 с.

215. Пруцков Н.И. Две концепции образа Венеры Милосской (Глеб Успенский и Фет) // Русская литература. 1971. №4. С.111-124.

216. Пумпянский Л.В. Поэзия Ф.И.Тютчева // Урания. Тютчевский альманах. 1803-1928 / Под ред. Е.П.Казанович. Л.: Прибой, 1928. 314 с.

217. Пустовойт К.Г. Образы римских поэтов у Тютчева // Тютчев сегодня: Материалы IV тютчевских чтений. М.: Изд. Лит. ин-та, 1995. С. 69-79.

218. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: АН СССР, 1937-1949.

219. Ратников К.В. Фетовские переводы од Горация в оценке Шевырева // А.А.Фет и русская литература: XVI фетовские чтения: Материалы Всероссийск. науч. конф., поев, изуч. Жизни и творч. А.А.Фета. Курск: Изд-во КГПУ, 2002. С. 67-71.

220. Реморова Н.Б. Художественные произведения Гердера в чтении и переводах Жуковского // Библиотека В.А.Жуковского в Томске. Томск: Изд-во ТГУ, 1978. Ч. 1. С. 168-208.

221. Русские писатели о переводе. XVIII-XX вв.: Сб. статей. / Под ред. Ю.Д.Левина и А.В.Федорова. Л.: Сов. писатель, 1960. 696 с.

222. Савельева Л.И. Античность в русской поэзии конца XVIII начала XIX века. Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1980. 120 с.

223. Савельева Л.И. Античность в русской романтической поэзии. (Поэты пушкинского круга). Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1986. 77 с.

224. Саводник В. Л.А.Мей: Критический очерк // Русский вестник. 1901. № 3. С. 157-172.

225. Саводник В.Ф. Чувство природы в поэзии Пушкина, Лермонтова и Тютчева. М.: Т-во «Печатня С.П.Яковлева, 1911.211 с.

226. Садовской Б. Поэзия Л.А.Мея // Русск. мысль. 1908. № 7. С. 145-155.

227. Садовской Б. Ледоход: (Статьи и заметки). Пг.: Изд. автора, 1916. 206 с.

228. Сандомирская В.Б. Первый перевод из Андре Шенье // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 7. Л.: Наука, 1974. С. 167-184.

229. Сандомирская В.Б. Из истории пушкинского цикла «Подражания древним»: (Пушкин и Батюшков) // Временник Пушкинской комиссии. 1975. Л. Наука, 1979. С. 15-30.

230. Сандомирская В.Б. Переводы и переложения Пушкина из Андре Шенье // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 8. Л.: Наука, 1978. С. 90-106.

231. Сандомирская В.Б. «Отрывок» в поэзии Пушкина двадцатых годов // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 9. Л. Наука, 1979. С. 69-82.

232. Свиясов Е.В. Античная поэзия в русских переводах XVIII-XX вв.: Библиографический указатель. СПб., 1998.

233. Свиясов Е.В. Сафо и русская любовная поэзия XVIII начала XIX веков. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2003.401 с.

234. Семенец O.E., Панасьев А.И. История перевода. Киев, 1989. 257 с.

235. Сенковский О.И. Собр. соч.: В 9 т. Т. VIII. СПб.: Тип. Акад. наук., 1859. С. 183-199.

236. Систематический указатель книг и статей по греческой филологии, напечатанных в России с XVII столетия по 1892 год на рус. и иностр. языках. С прибавл. за 1893, 1894 и 1895 гг. / Сост. П.Прозоров. СПб.: Акад. наук, 1898. 375 с.

237. Софокл. Царь Эдип. / Пер. О.Вейсс; Предисл. В.А.Грингмута. М.: Изд. женск. классич. гимназии, 1893. 105 с.

238. Софокл. Эдип в Колоне: Трагедия / С греч. пер. В.Алексеев. С введ. и примеч. СПб.: Изд. А.С.Суворина, 1895. (Дешевая б-ка; № 192). 107 с.

239. Софокл. Трагедии / Пер. с древнегреч. С.Шервинского; вступ. ст. В.Ярхо; коммент. Ф.Петровского и В.Ярхо. М.: Худож. литература, 1979.495 с.

240. Софокл. Драмы / В пер. Ф.Ф.Зелинского. М.: Наука, 1990. (Лит. памятники). 605 с.

241. Софокл. Антигона // Греческая трагедия / Сост. Т.А.Мирошниченко; Предисл. Н.В.Алексеевой. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. С. 205-264. (Всемирная б-ка поэзии).

242. Стасюлевич М.М. Послесловие редактора к статье С.Соловьева «Наблюдения над исторической жизнью народов». // Вестник Европы. 1869. № 12. С. 540.

243. Страхов H.H. Заметки о Пушкине и других поэтах. СПб.: Тип. бр. Пантелеевых, 1888. 247 с.

244. Страхов H.H. Письма. Архив ИРЛИ. № 199.

245. Строганов М.В. Стихотворение Пушкина «Пророк» // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 27. СПб.: Наука, 1996. С. 11-17.

246. Суздальский Ю.П. А.С.Пушкин и античность. Автореф. канд. дис. Л., 1960.

247. Суздальский Ю.П. Античный мир в изображении А.С.Пушкина // Страницы русской литературы середины XIX века: Сб. науч. трудов. JI.: ЛГПИ. 1974. С. 3-33.

248. Сумцов Н.Ф. Исследования о поэзии А.С.Пушкина // Харьковский университетский сборник в память А.С.Пушкина. (1799-1899). Харьков, 1900.

249. Сухих И.Н. «От жизни той, что бушевала здесь.» Ф.И.Тютчева // Анализ одного стихотворения: Межвузовский сб. Л.: Изд. ЛГУ, 1985. С. 187-198.

250. Сухова Н.П. Фет как наследник антологической традиции // Вопросы литературы. 1981. №7. С. 174-176.

251. Тархов А.Е. «Человек со вздохом» // Фет A.A. Стихотворения; Проза; Письма. М.: Сов. Россия, 1988. С. 5-22.

252. Тархов А.Е. «Дать жизни вздох.» // Фет A.A. Стихотворения, поэмы; Современники о Фете / Сост. и примеч. Г.Д.Аслановой, А.Е.Тархова. М.: Правда, 1988. С. 5-16.

253. Тахо-Годи A.A. Эстетическо-жизненный смысл античной символики Пушкина // Писатель и жизнь: Вып. 5. М.: Изд-во МГУ, 1968. С. 102-120.

254. Тахо-Годи A.A. Жанрово-стилевые типы пушкинской античности // Писатель и жизнь: Вып. 6. М.: Изд-во МГУ, 1971. С. 180-200.

255. Тахо-Годи A.A. Античные мотивы в поэзии Г.Р.Державина // Писатель и жизнь: Сб. ист.-лит., теор. и критич. статей. М.: Изд-во МГУ, 1978. С. 117-132.

256. Толстой А.К. Полн. собр. соч.: В 4 т. / Под ред. П.В.Быкова. СПб.: А.Ф.Маркс, 1907— 1908.

257. Толстой А.К. Собр. соч.: В 4 т. / Подгот. текста и примеч. ИЛмпольского. М.: Худож. литература, 1963-1964.

258. Толстой А.К. Полное собрание стихотворений: В 2 т. / Вступ. ст. Л.И.Емельянова; сост., подготовка текста и примечания Е.И.Прохорова. Л.: Сов. писатель, 1984. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.) 640 с.

259. Толстой И.И. Пушкин и античность // Ученые зап. Ленингр. пед. ин-та им. А.И.Герцена. Т. 14. Л., 1938. С. 71-85.

260. Толстой Л. Н. Переписка с русскими писателями: В 2-х т. М.: Худож. литература, 1978.

261. Топер П.М. Традиции реализма // Вопросы художественного перевода. М.: Сов. писатель, 1955. С. 67-98.

262. Топер П.М. Перевод в системе сравнительного литературоведения. М.: Наследие, 2001.254 с.

263. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. М.; Л.: АН СССР, 1960-1968.

264. Тургеневский сборник: Материалы к Полн. собр. соч. и писем И.С.Тургенева. Вып. III. Л.: Наука, 1967.

265. Тынянов Ю. Архаисты и новаторы. Л.: Прибой, 1929. 506 с.

266. Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма / Вступит, ст., подг. текста и примеч. К.В.Пигарева. М.: Гослитиздат, 1957. 627 с.

267. Успенский Г.И. «Выпрямила» // Успенский Г.И. Полн. собр. соч.: В т. T. X. Кн.1. Л., 1953. С. 246-272.

268. Федина B.C. А.А.Фет (Шеншин): Материалы к характеристике. Пг.: Тип. акц. о-ва типогр. Дела в Петрограде, 1915. 146 с.

269. Федоров A.B. О художественном переводе. Л.: Сов. писатель, 1941. 157 с.

270. Федоров A.B. Введение в теорию перевода. М., 1953.

271. Федоров A.B. Основы общей теории перевода. М.: Высшая школа, 1968. 396 с.

272. Федоров A.B. Очерки общей и сопоставительной стилистики. М.: Высшая школа, 1971. 194 с.

273. Федоров A.B. Искусство перевода и жизнь литературы: Очерки. Л.: Сов. писатель, 1983. 352 с.

274. Фет А. Ответ на статью «Русского вестника» об «Одах Горация» // Отеч. записки. 1856. № 6 (июнь). Отд. II. С. 27^14.

275. Фет A.A. По поводу статуи г. Иванова на выставке Общества любителей художеств// Художественный сборник. М.: Изд. Московского О-ва любителей художеств. Т. 1. 1866. С. 75-92.

276. Фет A.A. Два письма о значении древних языков в нашем воспитании // Лит. библиотека. 1867. T. V. С. 48-69.

277. Фет A.A. Полн. собр. стихотворений / Вступ. ст., ред. и примеч. Б.Я.Бухштаба. Л.: Советский писатель, 1937. 818 с. (Б-ка поэта. Большая сер.)

278. Фет A.A. Сочинения: В 2-х т. / Сост., вступ. ст., коммент. А.Е.Тархова. М.: Худож. литература, 1982. Т. 1 575 с.Т. 2 - 461 с.

279. Фет A.A. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1986. (Б-ка поэта. Большая сер. Изд. 3-е.)

280. Фет А. Стихотворения. Проза. Письма. М.: Сов. Россия, 1988.

281. Фет А. Воспоминания: В 3 т. Репринтное изд. 1890-1893 гг. Пушкино: Издат. объединение «Культура», 1992. Т. 1- 452 с. Т. 2 403 с. Т. 3 - 554 с.

282. Фет А. Жизнь Степановки или Лирическое хозяйство / Вст. статья, подгот. текста, коммент. В.А.Кошелева. М.: Новое лит. обозр., 2001.

283. Фет A.A. Сочинения и письма: В 20 т. Т. 2. Переводы 1839-1863 / Сост., подг. текста и комм. А.В.Ачкасова, Н.П.Генераловой, В.А.Лукиной, А.В.Успенской. СПб.: ИРЛИ, «Фолио-пресс», 2004. 702 с.

284. Философов Д.С. Первое представление Ипполита (14 окт. 1902 г.) // Мир искусства. 1902. № 9/10. С. 5-13.

285. Фшкель О. Теор1я й практика перекладу. Харюв, 1929. 97 с.

286. Франк С. Космическое чувство в поэзии Тютчева // Русская мысль. 1913. № 11. Отд. X. С. 1-31.

287. Французская элегия XVIII XIX вв. в переводах поэтов пушкинской поры / Сост. В.Э.Вацуро. М.: Радуга, 1989.

288. Фрейберг Л.А. Тютчев и античность // // Античность и современность. К 80-летию Ф.А.Петровского. М.: Наука, 1972. С. 444-456.

289. Фридлендер Г.М. Батюшков и античность // Русская литература. 1988. № 1. С. 44-49.

290. Фридман Н.В. Поэзия Батюшкова. М.: Наука, 1971. 383 с.

291. Фризман Л.Г. Два века русской элегии // Русская элегия XVIII начала XX века. Л., 1991. (Б-ка поэта. Большая сер. 3-е изд.) С. 5-48.

292. Халфина H.H. «Диана» А.А.Фета и «Нимфы» И.С.Тургенева // Проблемы изучения жизни и творчества А.А.Фета: Межвуз. сб. науч. тр. Курск: изд-во КГПИ, 1990. С. 74-78.

293. Холодняк И.И. Театр Еврипида И.Ф.Анненского // Журн. М-ва народного просвещения. 1909. № 7. С. 86-89.

294. Цертелев Д.Н. Отношение гр. А.К.Толстого к Пушкину // Санкт-Петербургские ведомости. 1913. 15 авг.

295. Чернышевский Н.Г. Поли. собр. соч.: В 15 т. / Под ред. В.Я.Кирпотина и др. М.: 1947- 1953.

296. Черняев П.Н. А.С.Пушкин как любитель античного мира и переводчик древнеклассических поэтов. Казань: Бр. Башмаковы, 1899. 85 с.

297. Чубаров Н.Д. Мережковский. Символы (песни и поэмы). // Русское обозрение. 1892. №7. С. 345-353.

298. Чуковский К.И. Искусство перевода. М.; Jl.: Academia, 1936. 228 с. щ, 356. Чуковский К.И. Высокое искусство. М.: Сов. писатель, 1988. 352 с.

299. Шевырев С.П. О возможности ввести италианскую октаву в русское стихосложение // Телескоп. 1831. № 11. С. 263-299; № 12. С. 466-491.

300. Шевырев С.П. Перевод из Горация А.Фета // Москвитянин. 1844. Ч. 1. № 1. С. 27-28.

301. Шестаков С. Оды Горация в переводе г. Фета // Рус. вестник. 1856. Кн. 1. Февраль. С. 562-578.

302. Шестаков С. Еще несколько слов о русском переводе Горациевых од // Рус. вестник.1856. Т. 6. Декабрь. Кн. 2. С. 620-646.

303. Щербина Н. Греческие стихотворения. Одесса: Тип. Л.Нитче, 1850.100 с.

304. Щербина Н.Ф. Избранные произведения / Вступ. ст. И.Д.Гликмана, сост., подг. текста и примечания Г.Я.Галаган. Л: Сов. писатель, 1970. (Б-ка поэта. Большая сер. 2-е изд.) 648 с.

305. Шор В.Е. Как писать историю перевода? // Мастерство перевода. Сб. 9. М.: Сов. писатель, 1973. С. 277-295.

306. Эйхенбаум Б. Я.П.Полонский // Полонский Я.П. Стихотворения. Л.: Сов. писатель, 1957. (Б-ка поэта. Малая сер.) С. 5-43.

307. Эйхенбаум Б. О поэзии. Л.: Сов. писатель, 1969. 552 с.

308. Эйхенбаум Б. Лев Толстой: Семидесятые годы. Л.: Худож. литература, 1974. 359 с.

309. Эсхил. Скованный Прометей / Вст. ст., ред. и примеч. Ал.Дейча. М., 1931. (Б-ка «Огонек»; № 626). 40 с.

310. Эсхил. Трагедии / В пер. В.Иванова. М.: Наука, 1989. (Лит. памятники) 589 с.

311. Эткинд Е.Г. Поэзия и перевод. М.; Л.: Сов. писатель, 1963. 431 с.

312. Эткинд Е. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л.: Наука, 1973.247 с.

313. Якубович Д.П. Античность в творчестве Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. Вып. 6. М.; Л.: Наука, 1941. С. 92-159.

314. Ямпольский И.Г. Середина века: Очерки о русской поэзии 1840-1870-х гг. Л.: Худож. литература, 1974. 350 с.

315. Ярхо В.Н. Ф.Ф.Зелинский — переводчик Софокла // Софокл. Драмы / В пер. Ф.Ф.Зелинского. М.: Наука, 1990. (Лит. памятники). С. 509-541.

316. Aeschyli tragoediae / edidit A. Kirchhof. Berlin, 1880.

317. Bucolicorum graecorum Theocriti Bionis Moschi reliquiae accedentibus incertorum idylliis /

318. Ed. H.L. Ahrens. Vol.l. Lipsiae, 1855. P. 208-209.

319. Busch W. Horaz in Russland: Studien und Materialien. München: Eidos, 1964. 386 S.

320. Buttman Ph. Muthologus oder Gesammelte Abhandlungen über die Sagen des Alterthums. Berlin, 1828-1829.

321. Cyzevskyj D. Tioutcev und die deutsche Romantik // Zeitschr. fiir slav. Philologie. Bd. IV. Dopp. Hft. 3-4. Leipzig, 1927.

322. Eisenschmidt H. Erinnerungen aus der Krummerschen Anstalt und aus des Verfassers eigner Schulzeit. Dorpat, 1860.

323. Euripides. Tragoediae / ex recensione Augusti Nauckii. Ed. tertia. 3 vol. Lipsiae, 1869— 1871.

324. Euripides Werke / Griechisch mit metrischer Uebersetzung von J.A.Hartung: 19 Bd. Leipzig, 1848-1878.

325. Ausgewählte Tragödien des Euripides. Für den Schulgebrauch erklärt von N. Wecklein: 8 Bd. Leipzig und Berlin. B.G.Teubner. 1874-1888.

326. Gregg A. Fedor Tiutcshev. The evolution of the poet. N.Y., 1965.

327. Horatii satirae selectae / Объяснил для гимназий Д. И. Нагуевский. Воронеж. 1879.

328. Horatius Q. F. Opera / Iliustravit Christ. Guil. Mitscherlich. Reutlingae, 1814.

329. Horatius Q. Flaccus. Oden und Epoden / Für den Schulgebrauch erklärt von Thdr. Obbarius. Herausg. von L.S. Obbarius. Jena, 1848.

330. Horatius Q. Flaccus. Opera omnia / Gaspar Orellius et Georgius Baiterus. Ed. tertia, emendata et aucta. Vol. I. Turici. 1850.

331. Horatius Q. Flaccus. Opera omnia. Ad optimorum librorum fidem edita / Ausg. von Th. Obbarius. Berlin, 1856.

332. Horatius Q. Flaccus. Opera / Recogn. et comment in usum scholarum instruxit Guil. Dillenburger. Ed. I. 1843.

333. Horatius Q. Flaccus. Opera / Mit vorzugsweiser Rücksicht die unechten Stellen und Gedichte herausg. von K. Leers. Leipzig, 1869.

334. Horatius Q. Flaccus. Carmina / Lucianus Mueller recognovit. Lipsiae, 1874.

335. Horatius Q. Flaccus. Opera / Ed. F. Klingner. Leipzig, 1982.

336. Kazoknieks M. Studien zur Rezeption der Antike bei Russischen Dichtern zu Beginn des XIX Jahrhunderts: Slavistische Beiträge. Bd. 35. München, 1968.

337. Kirchner C. «Quaestiones Horatianae», 1829.

338. Kouré F. La philosophie et la problème national en Russie. Paris, 1929.

339. Marquardt J. Das Privatleben der Romer. Leipzig, 1879.

340. Poetae lyrici Graeci / ed. T. Bergk. Ed. IV. Lipsiae, 1882. T. III.

341. Schenk D. Studien zur anakreontischen Ode in der russischen Literatur der Klassizismus und der Empfindsamkeit. Frankfurt a. M., 1972.

342. Setschkareff W. Schellings Einfluß in der russischen Literatur der 20-er und 30-er Jahre des XIX Jahrhunderts. Berlin, 1939. S. 99-106.

343. Sophoclis Werke / Griechisch mit metrischer Uebersetzung und prüfenden und erklärenden Anmerkungen von J.A.Hartung. Leipzig, 1850-1851.

344. Sophokles / Erklärt von F.W.Schneidewin und A.Nauck: 7 Bd. Berlin, 1849-1878.

345. Sophokles. Ausgewählte Tragödien zum Schulgebrauche / mit erklärenden Anmerkungen versehen von N. Wecklein: Bd. 1-3. München, 1874-1877.

346. Stremooukhoff D. La poésie et idéologie de Tiouttchev. Paris, 1937;

347. Weber E. W. Horatius Q.F. als Mensch und Dichter. Jena, 1844.