автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Антологическая поэзия А.А. Фета

Полный текст автореферата диссертации по теме "Антологическая поэзия А.А. Фета"

р Г Б ОД

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

УСПЕНСКАЯ Анна Викторовна

АНТОЛОГИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ А.А.ФЕТА

Специальность 10.01.01 —русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 1994

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета.

Научный руководитель — доктор филологических наук, профессор

В. М. Маркович

Официальные оппоненты — доктор филологических наук

О. В. Сливицкая кандидат филологических наук А. К- Гаврилов

Ведущая организация — Институт русской литературы РАН

(Пушкинский дом)

Защита состоится «А6 » 5994 года в часов

на заседании специализированного совета К 063.57.42 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук в Санкт-Петербургском государственном университете (199164, Санкт-Петербург, Университетская наб., 11).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке имени А. М. Горького СПбГУ.

Автореферат разослан Л4» 1994 года.

Ученый секретарь специализированного совета кандидат филологических наук ] А. И. Владимирова

(/

Творчеству Фета посвящен достаточно широкий круг работ, но антологическая линия его лирики еще не может считаться полностью изученной. Среди. критических статей XIX века наибольший интерес представляют в этом смысле сочинения В. П. Боткина, А. В. Дружинина и Ап. Григорьева. Критики считали антологическую поэзию высшим достижением Фета, в их статьях встречаются тонкие замечания по поводу отдельных стихотворений, есть в них н немало денных соображений более общего характера. Однако в дальнейшем критика стала отводить антологической поэзии более скромную роль в творчестве Фета. Многочисленные статьи, появившиеся уже после смерти поэта, сосредоточивали внимание на новаторских, прежде всего импрессионистических тенденциях в творчестве Фета, оставляя, как правило, в стороне его антологические .стихотворения. . ......

В современных монографических исследованиях Б. Я. Бух-штаба, Д. Д. Благого, П. П. Громова рассмотрению антологической линии в творчестве Фета также отведено очень скромное место. Так, например, Б. Я. Бухштаб считал, что «творческое своеобразие Фета — не в этих произведениях», что «эти стихи <...> возникали на периферии творчества Фета, не были порождены основными устремлениями его творческой индивидуальности».

Практически не рассматривается антологическая поэзия Фета и в работах А. Е. Тархова. Согласно концепции исследователя, Фет — это мифотворец нового времени, создающий новую мифопоэтическую реальность. Тархов видит в этом отличительную черту творчества Фета в целом и в соответствии с таким углом зрения рассмотрение собственно антологической поэзии, соотнесенность с античностью каких-то конкретных стихотворений, с его точки зрения, утрачивает актуальность.

В статьях других современных исследователей творчество Фета рассматривается во многих аспектах, однако собственно антологической поэзии по-прежнему уделяется незначительное место, между тем без изучения этой яркой и важной части творчества Фета картина остается неполной.

Наиболее серьезной работой, рассматривающей антологическую поэзию Фета, явилась статья Н. П. Суховой «Фет как наследник антологической традиции» (1981). В ней затронуты важные вопросы: о своеобразном преломлении антологического жанра в ноктюрнах, описаниях картин и статуй, о

формировании под влиянием античности идейно-эстетических воззрений поэта. И все-таки эта статья в большей степени ставит вопросы, чем разрешает их. Так, например, проблема влияния на Фета русской антологической традиции лишь обозначена, в то же время обойден вопрос о западноевропейской и тем более античной поэтических традициях, сказавшихся в антологических и близких к ним стихотворениях Фета.

Между тем вопрос об отражении мира художественных образов античности в поэзии Фета заслуживает более глубокого изучения. Почти всегда их появление связано с особенностями мировосприятия поэта, с его идейно-эстетическими исканиями, а также с особенностями его художественного метода.

Все вышесказанное позволяет сформулировать цель исследования: дать более полное представление об антологической лирике Фета, о ее источниках, направлениях и роли в творчестве поэта.

Достижению поставленной цели служат следующие задачи:

1. Выявить источники знакомства Фета с античной культурой и формы, которые принимало его увлечение античностью.

2. Установить круг стихотворений Фета, которые можно отнести к антологическим и исследовать различные направления, по которым развивался этот жанр, а также выявить круг мотивов и образов, пришедших в поэзию Фета из античности, определить смысл и значение этих заимствований.

3. Рассмотреть вопрос о взаимовлиянии антологической и современной («мелодической») линий поэзии Фета и выявить своеобразие художественных методов Фета-антологиста.

Некоторые аспекты интересующей нас проблемы были уже затронуты, однако большинство вопросов, в том числе о роли переводческой деятельности в творческой и человеческой судьбе поэта, о конкретных античных источниках ряда стихотворений и в целом — вопрос о взаимовлиянии антологической и неантологической поэзии Фета — решается впервые. В этом заключается актуальность и научная новизна исследования.

При решении поставленных задач использованы историко-литературный и структурно-типологический методы исследования.

Сформулированные выше задачи обусловили предмет исследования. Из огромного числа античных переводов Фета мы выделили главным образом те, которыми поэт занимался 2

в 1840—1850-х годах, когда было создано большинство его антологических стихотворений. Прежде всего это перевод четырех книг од Горация, элегий Овидия, а также некоторые другие произведения античных авторов. В качестве источника привлечены также «Римские элегии» Гете.

Из произведений Фета рассмотрен круг антологических и близких к ним стихотворений, распределенных, в основном, по разделам «Антологические стихотворения», «Элегии и думы», «Вечера и ночи». В некоторых случаях, для уяснения дальнейшего развития какой-либо тенденции, привлечен и более широкий лирический контекст. Чтобы выявить своеобразие фетовской трактовки античных мотивов и образов, мы обращались к предшествовавшей и современной Фету литературной традиции.

Характер исследуемого материала определил структуру настоящей работы. Она состоит из «Введения», трех глав и «Заключения». Объем основного текста—192- страниц список использованной литературы составляет 180 наименований.

Практическая значимость работы заключается в том, что отдельные ее положения и выводы могут использоваться при разработке общего курса истории русской литературы XIX века и спецкурсов, посвященных как творчеству Фета, так и проблеме русской антологической поэзии XIX века, а также при подготовке примечаний к изданиям стихотворений Фета.

Апробация работы. По теме диссертации были сделаны и обсуждены доклады на межвузовских конференциях в ЛГУ и МГУ (1983) и на аспирантском семинаре кафедры истории русской литературы ЛГУ (1989). Основные положения диссертации отражены в публикациях.

Основное содержание работы

Во введении обосновывается выбор темы, определяются цели и задачи исследования, дается обзор литературы, посвященной проблеме усвоения античного наследия русской поэзией.

Глава I. «Источники и формы знакомства Фета с античной поэзией».

Своеобразие, а может быть даже уникальность таланта Фета заключаются в том, что формирование его началось под сильным влиянием иноязычной — немецкой и латинской — литературы, влияние же русской классической литературы проявилось несколькими годами позже. «Это дарование стоит

как-то уединенно, как-то отдельно в нашей литературе... талант его создался под влиянием Горация и Гете», — писал Ап. Григорьев. В этом смысле важную роль в человеческой и литературной судьбе Фета сыграло его трехлетнее пребывание в классической гимназии Крюммера. Принято считать, что Фета отослали так далеко от дома только из-за внезапно открывшегося подлога в его метрическом свидетельстве. Между тем гимназия Крюммера вовсе не была провинциальной захолустной школой. Человек сильный и неординарный, Крюммер оказывал большое влияние на умы и души своих воспитанников. Огромное значение он придавал изучению древних языков: например, его ученики занимались латынью по несколько часов ежедневно. Отличное знание латыни, уважение и интерес к древнему миру появились у Фета именно в эти годы. Тогда же возникло и страстное увлечение поэзией Гете. Один из лучших преподавателей, X. Айзеншмидт, обучал гимназистов правилам стихосложения на примере поэзии Гете и Шиллера. При этом сам он был лично знаком с Гете, что придавало его урокам особую убедительность. Таким образом, интерес к миру классической древности сочетался у Фета с увлечением немецкой классической поэзией, а вместе с ней он воспринимал и западноевропейский опыт усвоения античности.

В годы обучения на словесном факультете Московского университета это увлечение античностью продолжается, принимая уже форму самостоятельного творчества. На первом курсе, под влиянием лекций, профессора Д. Л. Крюкова, Фет начинает переводить Горация. Перевод этот Фет назовет потом «делом всей своей жизни». Важно отметить, что переводы из Горация получили известность еще до выхода в свет первого стихотворного сборника Фета «Лирический пантеон». Они были одобрены профессорами университета и даже публично прочитаны в присутствии попечителя, что было большой честью для студента. Занятия Горацием помогли Фету осознать себя настоящим поэтом. Сопоставление фактов биографии поэта с динамикой его переводческой деятельности позволяет предположить, что переводы играли иной раз роль катализатора поэтического вдохновения. Так, например, разница между художественным уровнем «Лирического пантеона» и последующих стихотворных публикаций, постоянно отмечавшаяся исследователями, может быть объяснена, в том числе, и тщательной работой молодого поэта над языком пе-

реводов. Приведем и другой пример. В конце 1840-х—начале 50-х годов творчество Фета испытывает сильный кризис: новых стихов почти не появляется. По совету Тургенева Фет начинает работать над переводом всех четырех книг од Горация. Вначале перевод шел с трудом, но вскоре работа настолько захватила поэта, что за месяц было переведено 45 стихотворений. С этого момента в творчестве Фета наметился явный подъем: начиная с 1854 года стихотворения идут почти тем же потоком, что и в первой половине сороковых. Конечно, огромное значение имело то, что Фет в эти годы возобновил и расширил литературные связи, но, в определенном смысле, это возвращение в литературу началось с мощного толчка, данного работой над Горацием.

В последующие годы Фет не переставал заниматься Горацием и в 1882 году завершил полный его перевод, за который в 1883 году получил Пушкинскую премию, а в 1886 году за переводы римских классиков Фету присвоили звание члена-корреспондента Академии наук.

Таким образом, на протяжении почти шести десятков лет творческая судьба Фета была тесно связана с переводами из римской классики и в первую очередь — с Горацием. В этом напряженном интересе к античности несомненно сказалось нечто более серьезное, чем дань общепринятому увлечению. Постоянное обращение к миру классической древности соответствовало глубинным душевным устремлениям поэта. В этих занятиях сказались те же поиски красоты и гармонии, которые были свойственны всему его оригинальному творчеству, стремление преодолеть «мрак жизни вседневной».

Занятия переводами античных поэтов в полной мере отвечали этим устремлениям. Возможно, они даже в большей степени были способны вносить успокоение в мятущуюся душу: уходить в далекий, свободный от злобы дня мир античности было проще, чем в мир собственной поэзии, где вдохновение давалось не просто и не всегда. Занимаясь переводами, Фет из области чистого поэтического вдохновения переходил в область не менее возвышенную и, может быть, в столь же недоступную непосвященным — в область классической филологии. Переводы Горация и других римских поэтов — труд не только творческий, но и научный.

Переводческая деятельность в не меньшей степени, чем оригинальное творчество, давала Фету чувство освобождения

от мрачной повседневности, служила столь необходимым ему выходом в иную реальность — мир творчества.

В жизни и творчестве Горация Фет черпал и непосредственный пример для подражания, видя в нем труднодостижимое слияние жизненного и поэтического идеала: скромное сельское уединение поэта, маленький круг друзей, достоинство и кроткое спокойствие души вдали от «толпы бесчинной», чувство духовной избранности, умение наслаждаться каждым мгновением жизни, соседствующее со спокойным и мудрым отношением к смерти. Все эти мотивы нашли отражение в целом ряде стихотворений, например «Тургеневу» (1864).

Рассмотрению фетовских переводов из Горация в работе предшествует характеристика теоретических воззрений Фета-переводчика. В длительном споре сторонников вольного и буквального переводов Фет энергично и последовательно отстаивал вторую точку зрения. Он считал, что перевод должен воспроизводить не только сюжет и образы, но и точное количество строк подлинника, своеобразное строение фразы, сохранять игру слов и другие особенности оригинала. По отношению к античной поэзии Фет ощущал свою задачу как просветительскую: донести до читателя представление о красоте, одушевлявшее поэтов давно ушедшей эпохи. На этом пути перед Фетом постоянно вставал вопрос — чем жертвовать: точностью или устоявшимися языковыми нормами, и он сознательно жертвовал последними. В переводах часто встречаются смелые эксперименты, игра со словом, неожиданные, подчас рискованные словосочетания, обилие архаизмов и рядом— придуманные самим Фетом неологизмы, необычный для русского языка порядок слов во фразе. Во многом все это действительно способствовало точности перевода.

Настойчиво пропагандируемый Фетом «буквализм», как правило, не вызывал понимания у критики, его переводческие принципы представлялись педантизмом, копанием в мелочах. Переводы Фета воспринимались в тесной связи с его приверженностью теории чистого искусства, с консерватизмом политических убеждений и часто не находили объективной оценки.

Рассмотрение фетовского перевода Горация на примере од 1,4, 11,7, IV, 10 и IV, 12 позволило сделать следующие выводы. Фет пользовался изданием Горация в комментариях Орелли и Байтера, по всей вероятности, третьим. При этом он, переводя оды, практически не прибегал ни к специальным изданиям, ни к помощи ведущих 4шлологов-классиков: «там, 6

где я переводил Горация, не было филологов», — писал Фет. Однако случаев, когда Фет не просто предпочел менее удачное чтение, по явно не понял латинский текст, очень мало. В начале 1880-х годов, готовя полный перевод сочинений Горация, Фет заново отредактировал его, используя работы К. Митчерлиха, Л. Миллера, Д. И. Нагуевского, В. И. Моде-стова и др.

Переводы Фета интересны как определенная ступень в освоении римской поэзии и в развитии переводческого искусства. «Буквализм» Фета был прямо связан со стремлением исторически подойти к переводимому тексту, воспроизвести его во всех деталях. Однако Фет не был буквалистом в современном понимании слова. Чтобы сделать Горация легким для чтения, благозвучным, сохранить гармонию стиха, Фету пришлось ввести отсутствующую у Горация рифму и значительно упростить метрику оригинала. Допускал он и некоторые незначительные изменения подлинника. Они классифицируются в диссертации следующим образом: 1. Изменения, подчиненные требованиям размера и рифмы. 2. Отступления от оригинала, продиктованные фетовскнм представлением об античности, характерным для культуры его времени, как о светлом мире красоты и гармонии. 3. Изменения, усиливающие эмоциональность подлинника. Иногда это оборачивается некоторой модернизацией античных текстов. Так, если у Горация «Тиндариды извлекают из самых глубин потрясенные бурей корабли», то у Фета уже «Созвездье Тиндарид блюдет во тьме ночной//Корабль, терзаемый волною прихотливой» — реально действующие божества становятся чисто литературным образом.

«Осовременивание» Горация выразилось, между прочим, и в том, что некоторые детали, существенные в поэзии Горация (географические эпитеты, мифологические образы), Фет не считал важными, читателю XIX века они уже мало что говорили, поэтому он переводил их не всегда и неточно: «Кип-рида» вместо «Венера» и, наоборот, просто «ветры», а не «фракийские», «Фавон» и т. д. Отдельные неудачи Фета объясняются, во-первых, неправильно понимаемой точностью: иногда «буквальная» передача выражения грозит обернуться курьезом («кадь вина», «терема царей», «римский гусляр»), а то и неточностью. Во-вторых, Фет, хорошо зная латынь, все-таки не был специалистом-классиком и его интерпретации некоторых мест были небезупречными.

В целом, Гораций в переводе Фета представляет собой достаточно важный труд. Прежде всего это первый в России полный перевод знаменитого римского поэта и в этом смысле он сыграл важную роль в деле знакомства широкой читающей публики с Горацием. Важно и то, что Фет значительно ближе своих предшественников и современников сумел подойти к подлиннику, верно передать не просто сюжет оригинала, но и сам образный строй поэзии Горация, ее тон, колорит, настроение. При этом Фет сумел сделать перевод почти подстрочный, каждый стих перевода соответствует стиху подлинника, почти всегда сохранен не только порядок мыслей, но и отдельных фраз и выражений. И, наконец, самое главное: перевод сделан на высоком художественном уровне. Многие строки исполнены той самой лирической дерзости, которая отличала оригинальную поэзию Фета.

В работе подчеркивается, что навыки переводов римских классиков и в первую очередь Горация сыграли огромную роль в творчестве Фета, сказавшись прежде всего в его антологической поэзии.

Глава II. «Антологические стихотворения Фета». Расцвет антологического жанра в творчестве Фета пришелся на 1840—1850-е годы. Антологическая поэзия к сороковым годам, в сущности, уже представляла собой единый жанр, однако эта вполне ощутимая целостность не исключала значительного разнообразия форм, в каждой из которых еще жила своя, особая «память жанра». Таковы элегия, описание картин и статуй, стилизация в духе античной поэзии. Антологическая поэзия Фета, начиная с самых первых опытов, развивалась одновременно по нескольким направлениям. Одно из таких направлений — группа элегий цикла «Вечера и ночи» (1842), распределенных впоследствии Фетом по разделам «Элегии и думы» и «Вечера и ночи».

Жанр элегии был в русской поэзии к 1840-м годам настолько традиционным, что открыть в нем что-то новое было для молодого поэта непросто. Как бы разнообразна ни была элегия, налет тихой печали, разочарования считался ее неотъемлемой чертой. Этот поэтический канон, сложившийся еще в элегиях Жуковского и А. Тургенева, бесконечно варьировался впоследствии: сумрачный пейзаж, излюбленное время суток — вечер или ночь, печальная луна, осеннее время года — как бы являлись прологом к печальным размышлениям о скоротечности жизни и всесилии судьбы.

Когда элегия ориентировалась на античные образцы, она также искала и находила в них прежде всего темы разлуки, любовного разочарования и тоски. Таковы тяготевшие к элегической форме переводы Батюшкова из Греческой Антологии н Тибулла, светлой печалью пронизана элегия Пушкина «Редеет облаков летучая гряда» (хотя в древнегреческом подлиннике, па который косвенно ориентировался поэт, нет, в сущности, ничего печального). Радостные любовные элегии Катулла или Овидия привлекали гораздо меньше внимания, чем, например, изгнаннические «Письма с Понта», и «Три-стии».

К сороковым годам традиция печальной, «унылой» элегии школы Жуковского в значительной мере исчерпала себя, выродившись в перепевы известных мотивов. Об этом свидетельствуют элегии Огарева, Майкова, И. С. Тургенева. Фет, отдав дань этому направлению, сделал два перевода из Ла-мартина, но в своих оригинальных элегиях он обратился к другой традиции. В стихотворениях «Право, от полной души...», «Скучно мне вечно болтать...», «Друг мой, —бессильны слова...», «Рад я дождю...», «Слышишь ли ты, как шумит. ..» и более поздних: «Лозы мои за окном...», «Странное чувство какое-то...», «Целый заставила день...» Фет ориентируется прежде всего на «Римские элегии» Гете. В работе указана прямая перекличка с V, VI, IX, XIII элегиями Гете, но важнее «общее сходство тематики и эмоционального колорита» (В. М. Жирмунский). Однако в элегиях Фета чувствуется и непосредственное влияние римских лириков.

В этих элегиях нет места всякого рода печальным медитациям. Основной тон их — радостное приятие жизни, которая исполнена любви и красоты. Нет и стремления в какие-то иные дали, нет романтической раздвоенности. Сама природа пронизана радостью, в ней совершенно нет «мрачности». Осенний пейзаж в романтической-элегии служил прологом мыслям об увядании и смерти. У Фета ожидание зимы — лишь повод для шутливого обращения к возлюбленной.

Душевный мир так же ясен, как и мир природный. В этих элегиях господствует гармоническое спокойствие, созерцательное отношение к миру, статичность жизненных сцен, холодноватая рассудочность описаний, ясная, рациональная композиция. Им не свойственен углубленный психологизм, который мог бы все это осложнить или нарушить. Своей тональностью эти стихотворения напоминают любовные элегии Овидия.

С другой стороны, статичность жизненных сцен, стремление красиво расположить живописные подробности вызывают ассоциации с Греческой Антологией. В стихотворениях этого рода Фет расширяет спектр настроений современной ему элегии. В сущности, он пытается обновить этот жанр, преодолевая его романтическую односторонность. На фоне нарастающего тяготения русской лирики к внежанровым формам это можно расценить как попытку сохранения жанра путем его преобразования.

Группа ноктюрнов (1842—1847 гг.): «Долго еще прогорит Веспера скромная лампа...», «Каждое чувство бывает понятней мне ночью и каждый...», «Я люблю многое, близкое сердцу. ..», «Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках. ..» находятся как бы на рубеже между антологическими стихотворениями и оригинальным творчеством поэта. При этом в них сказались также и традиции романтизма. В романтической элегии ночной покой освобождает мятущуюся душу от обыденных, «низких» дневных забот, дает ей возможность прислушаться к голосу вдохновения. Часто присутствуют мотивы бегства, противопоставления естественной жизни природы враждебному городу. Сама ночь становится символом идеального «нездешнего» мира. Фет в своих ноктюрнах отходит от этого традиционного канона.

Комната, освещенная лампадой, ночное одиночество, спокойные, неторопливые размышления, Венера — «Веспера скромная лампа», луна — «Девы изменчивый лик» — все эти детали «ночных элегий» Фета несомненно имеют своим первоисточником Греческую Антологию. В элегиях Фета нет и следа романтического двоемирия. В ночном пейзаже нет традиционной печали, напротив, — «месяц смеется в окно». Элегии проникнуты светлым чувством полноты жизни, душа открыта всем впечатлениям бытия. В них нет и противопоставлений, свойственных романтическому мировосприятию: мятежный день — «задумчивая» ночь, нет стремления вырваться из «душного» города, чтобы слиться с природой.

Окружающий мир — реальный, вещественный — и потому он прекрасен, причем прекрасное является в вещах самых обыденных: в лунном свете, лишенном мистического печального ореола, в пейзаже уснувшей столицы, в звуках и запахах ночного сада. В этом типично фетовском внимании к мелочам, зоркости взгляда, фиксации явлений казалось бы не-

значительных, повседневных также сказывается близость к антологической поэзии.

Но в то же время необходимо отметить, что «ночные элегии» Фета унаследовали от романтической элегии такие свойства как мечтательность, рефлексию, внимание к тонким, едва уловимым движениям души, обостренное внимание к оттенкам пейзажа, зыбким и трепетным. В этом смысле «ночные элегии» дальше, чем «дневные», отходят от антологической традиции.

Отметим и другое. Само время суток — ночь — углубляет импрессионистические тенденции, обычно характерные для Фета, «ночная элегия» передает мельчайшие оттенки личных переживаний, настроений и ощущений, неуловимые движения природы и человеческой души. Здесь явственно проступают черты иной художественной системы, той, которая главенствует в цикле «Мелодии».

Один из самых традиционных способов обращения к античности, и в то же время достаточно далекий от античной поэзии—размышления «на античных развалинах». Такие размышления являлись распространенной темой романтической элегии. Основное ее устремление — запечатлеть некий идеальный, нездешний мир. В данном случае идеал этот находится не где-то в иной стране, не в метафизическом «очарованном Там», а в глубине веков, в жизни прошедших поколений.

Стихотворения Фета такого рода во многом традиционны. Так, например «Греция» (1840), содержит обычные для романтической поэзии мотивы: здесь и живописные развалины, увитые плющом, и сиротливые грации и нимфы, и печаль о нынешнем упадке великого некогда народа. Вместе с тем некоторые черты сближают это стихотворение с поэзией Горация, которым Фет в это время увлекся. Это и грации, собирающиеся в кружок при лунном свете, словно вышедшие из оды Горация I, 4 или IV, 7 и красота южной природы, подобно весенним пейзажам Горация, навевающая печальные мысли о быстротечном времени. К стихотворениям этого типа Фет вернулся спустя полтора десятилетия, под непосредственным впечатлением от посещения Италии. В них традиционная тема приобретает своеобразное звучание, особенно явственно это проявляется при сопоставлении с «итальянскими» стихотворениями Майкова. В величественной истории Рима Майков ищет мотивы, созвучные собственным романтическим устремлениям— жажде сильных страстей, героических характе-

ров. В стихотворениях Фета «Италия» и «На развалинах це-зарских палат», столкнувшись с реальностью прошлого, романтическая мечта обнаруживает свою несостоятельность: идеала нет пи в настоящем, пи в прошедшем, даже сам вид античных развалин выглядит нарочито антиэстетично. В стихотворении «На развалинах цезарских палат» звучит неприятие не просто Рима, но и всего комплекса идей и настроений, связанного с этим образом. Гораздо ближе по духу была Фету Древняя Греция. Осмыслению этического и эстетического идеала, который она дала миру, посвящено стихотворение «Золотой век». В какой-то степени оно отражает традиционные представления об античной Греции как о земном рае, царстве гармонии и красоты, осуществившегося идеала, наиболее полно выразившиеся в работах Винкельмана, творчестве Гете и Шиллера. Однако очевидно, что образ золотого века — не просто дань широко распространенным в новоевропейской культуре представлениям. Фет в данном случае ориентируется на саму античную легенду о золотом веке, на Ге-сиода и Овидия. Если в культуре нового времени золотым веком представлялась именно Древняя Греция, то античные предания отодвигали это время в гораздо более далекое, уже почти не различимое прошлое. В целом эту легенду отличает достаточно пессимистический взгляд на историю человечества: за золотым веком идут другие времена и, наконец, наступает железный век, отличающийся лживостью, жестокостью и повсеместной порчей нравов. В традиции, представленной в «Метаморфозах» Овидия, легенда о пяти веках завершается картиной вселенского потопа, в котором человечество гибнет. Таким образом, этот миф имеет и эсхатологический оттенок. Отголоски этой мифологической традиции пронизывают и стихотворение Фета. Не случайно, например, упоминание о «Сатурне ревнивом». Сатурн (в греческой мифологии — Кронос) был царем золотого века и в то же время отождествлялся с Хроносом — неумолимым временем, которое созидает и разрушает миры. Мотив зависти («ревности») богов, которые не терпят счастья смертных, — частая тема мифов, широко представленная в греческой литературе, присутствует и у Фета.

Легенда о пяти веках представляет собой не просто пессимистическое толкование человеческой истории. Это еще и мечта об идеале — желанном, но неосуществимом на земле. Сравнение стихотворения Фета с идиллиями Дельвига и антологическими стихотворениями Майкова показывает, что

Фету ближе античное восприятие этого мифа: жизнь детей золотого века светла и гармонична, но это лишь идеал, которому не дано воплотиться в реальности. Поэтому все стихотворение пронизано какой-то неуловимой, невысказанной печалью. Печаль эта проявляется и в том, что золотой век существует только в воображении лирического героя, и в том, что картина языческого праздника принимает некоторые черты христианского рая: это «край обетованный», где живут кроткие люди и звери.

Несмотря на обилие в стихотворении мифологических образов и явное влияние античных источников, Фет все-таки не стремился к стилизации «под античность». Напротив, звучание этого стихотворения остросовременно. Попытки найти в античности эстетический и этический идеал не расходились с общим направлением нравственных исканий эпохи: в мечте о золотом веке сказалось какое-то общее тревожное состояние душ, свойственное переломному времени: вера в необходимость установления гармонии в мироустройстве и человеческой душе — и мучительные сомнения в такой возможности. Подтверждением этому служит замеченная уже Н. П. Суховой перекличка этого стихотворения Фета с романами Достоевского «Бесы» и «Подросток».

Особо выделена в работе группа стихотворений, которые традиционно не было принято относить к антологической поэзии. Сам Фет не включал их в раздел «Антологические стихотворения», размер же их — александрийский стих — был уже достаточно усвоен русской поэзией, чтобы не вызывать прямых ассоциаций с античностью. Но в них также чувствуется влияние античной поэзии, причем не опосредованное позднейшими подражаниями древней антологии. Так, например, в стихотворении «Я знаю, гордая, ты любишь самовластье...» так явственно звучат античные мотивы, характерные для од Горация (например, оды 1,5 и 1,8), что можно говорить о сознательной ориентации на жанр «подражания древним»: чистый, доверчивый юноша и жестокая красавица, она коварна и переменчива, как море, любовь к ней захватывает внезапно, как плывущего в челноке по спокойному морю — шторм. Фетовский образ «берега, манящие соблазном» расшифровывается лишь в этой условной системе: в шторм скалистый берег таит смертельную опасность для корабля. Для юноши, захваченного страстью, любовь, манящая его, заставляющая отклониться от. своего пути, означает гибель. Эти две линии —

пловец в бурном море и влюбленный — интересно переплетаются в оде Горация 1,5, переведенной в 1842 году Майковым. Возможно некоторыми деталями стихотворение Фета обязано этому переводу, особенно — превращением несколько отвлеченной метафоры в яркую картину. Стихотворение «Ее не знает свет — она еще ребенок...» молено соотнести с одой Горация 11,5, а также с греческой эпиграммой Филодема (АР, V, 124), в которых девушка-подросток сравнивается с созревающей виноградной гроздью. В стихотворении «Помедли... люди спят; медлительной царицей...» с одной стороны ночной покой суши и волнующееся море — это вполне реалистический пейзаж, но с другой стороны сама эта антитеза имеет богатые традиции и обращение к ней вызывает определенные поэтические ассоциации, погружающие стихотворение в особый смысловой контекст, который помогает выявить его второй план. Антитеза Земли и Моря — традиционный мотив романтической поэзии, где море — «свободная стихия», олицетворение мятежного духа вольности, земля же часто становилась символом повседневной реальности с се несбывшимися надеждами и душевной усталостью. Другим предстает образ моря в античной поэзии: это стихия неверная, опасная; человек на море отдан во власть чуждых, враждебных сил. Часто море — символ самой человеческой жизни: человек — пловец в бурном море, дом его — утлый челн, а внезапно налетающая буря — превратности судьбы, причем не только житейского, но и духовного порядка. Этот комплекс идей и настроений в сконцентрированном виде отразился в 5-й идиллии Мос-ха, известной в России в нескольких переводах, в том числе — в блестящем переложении Пушкина. И по объему, и по композиции стихотворение Фета близко к этой идиллии. Очевидно, рассматривая глобальную, общечеловеческую проблему, оба поэта формулируют мысль предельно сжато и ясно: резкое противопоставление крайностей (земной покой и хаотическое брожение стихии), колебания между ними и отказ от одной из крайностей как единственно возможный выход. Соотносится с античной традицией и образно-лексический строй стихотворения Фета. Сопоставление с идиллией Мосха обнажает второй план стихотворения: в"обоих случаях за реалистической картиной спокойствия суши и бури на море встает картина более отвлеченная и общая: сущность мироздания, парадоксы мировосприятия, наконец, история человеческой души. Известно, что стихи философской темы в большинстве

своем характерны для более поздних этапов творчества Фета. Но эта тенденция проявлялась уже в сороковые годы и связана не с увлечением философией Л. Шопенгауэра, а с непосредственным обращением к мотивам и образам античной литературы. Анализ лирики более позднего периода позволил установить, что в 50-—60-х годах влияние античности проступает здесь менее явственно, оно уходит в подтекст, растворяясь в образном строе стихотворения, придавая ему более глубокий, универсальный смысл.

Таким образом, античность оставила след не только в переводном, но и в оригинальном творчестве поэта. Фет разрабатывал разные направления антологической поэзии и в разных формах раскрывал ее многосторонние возможности: от элегий, преодолевающих устаревший жанровый канон, но при всем том воплощающих, главным образом, представление об античности как о мире гармонии и красоты, до стихотворений, где на основе широкого и внимательного знакомства с классическими образцами, на основе глубокого понимания античного мировоззрения Фет создает совершенно оригинальные произведения, особенным образом сочетающие гармоничность и трагизм мироощущения.

Глава III. «Антологическая и „мелодическая" лирика Фета». На первый взгляд две линии в творчестве Фета существуют обособленно: по одну сторону черты—антологическая поэзия с ее объективностью, ясным спокойствием, статичностью изображения, по другую — «мелодическая» линия (на-звапна я так по циклу «Мелодии»), во многом сопоставимая с поэтикой импрессионизма. Традиция, идущая еще от Ап. Григорьева и отчетливо представленная в современном литературоведении, считает их разнонаправленными. Между тем взаимопроникновение этих двух направлений можно проследить па достаточном количестве примеров. Рассматривая влияние античности на элегии Фета 1840—1850-х годов, мы убедились, что оно не только способствовало преодолению изживших себя традиций эпигонского романтизма, но и явилось закономерным следствием внутренних устремлений самой фе-товской поэтики. Отрывочный, фрагментарный характер многих фетовских стихов современной темы, то, что в поле авторского зрения жизнь часто входит в виде раздробленных, внешне ничем не объединенных частиц, требовало какого-то обобщающего начала. В поисках такого обобщения Фет обращался к аптпчиостн как к вечному идеалу, способному жи-

тейскос, сиюминутное возвести к универсальному, устойчивому типу. С другой стороны, сам жанр антологической пьесы, в чистом виде представленный в разделе «Антологические стихотворения», испытывал серьезные смысловые перегрузки, порождавшие стремление выйти за пределы, традиционно для него установленные. Начавшись «игрой с жанром», стремление опробовать все его грани переросло в нечто большее: жанр становится выраженно мировоззренческим. При этом в нем яснее, чем в стихах современной темы, отразилось фетовское миропонимание. Стремление сказать свое слово о мире и человеческой судьбе в нем делало этот жанр, издавна статичный, ясный, исполненный объективного спокойствия, прямо обращенным к современности, а это неизбежно влекло за собой и новые способы художественного отражения действительности, давая простор новаторским, нетрадиционным художественным формам, характерным в первую очередь для стихов современной темы.

Анализ таких антологических стихотворений, как «К юноше», «Вакханка», «Питомец радости, покорный наслажденью. ..», «Многим богам в тишине я фимиам воскуряю...», «К Цирцее» позволяет сделать следующий вывод: запечатленные в «Мелодиях» неуловимые, смутные, порой иррациональные душевные движения, выступающие в виде «снов», «неясного бреда», проявились и в антологических стихотворениях, принимая форму экстатического, безоглядного забвенья «в дыму и чаду приношений», в «сладостном дыму», отражая интерес Фета не только к аполлоническому, но и к вакхическому, дионисийскому началу античности. Свойственный поэтике Фета в целом импрессионистический способ изображения неясных, таинственных состояний природы и человеческой души органично соединяется с античным колоритом, с древним мифом, насыщенным жестоким и трагическим. Важно отметить, что Фет — поэт не только послепушкинской, но и предсимволнстской эпохи и в его творчестве предвосхищено многое из того, что позднее явственно проявилось в поэзии серебряного века.

Одна из важнейших особенностей поэтики неантологической лирики Фета—'изображение жизни природы (и человеческой души) в непрестанном движении, в смене ракурсов и планов, под субъективным, иногда причудливым углом зрения. Однако эти тенденции органично вплетаются и в ткань его антологической поэзии. Как это происходит—рассматри-

вается на примере стихотворения «Влажное ложе покинувши, Феб златокудрый направил...». В нем использован прием «набегающего кадра» — постепенного приближения и прояснения картины, характеризующийся мгновенной сменой четко фиксируемых тончайших, неуловимых состояний природы, оригинальными, неожиданно сопоставляемыми ракурсами. Кульминация антологической темы, проявляющаяся в «моменте узнавания», когда из разрозненных фрагментов рождается единая картина, заключающая в себе некий универсальный вывод, достигается импрессионистическими средствами.

Субъективность авторского взгляда проявляется у Фета п в таких казалось бы устойчивых жанровых формах, как описания картин и статуй. Это отчетливо видно на примере стихотворений «Кусок мрамора», «Диана» и «Венера Милос-ская». Именно то, что вместо ясного, объективного, статичного описания здесь присутствует взгляд глубоко субъективный, эмоционально-напряженный, обеспечивает значительную трансформацию древнего жанра, что позволяет ему обрести остросовременное звучание. Так, например, в антологической «Диане» во всей своей сложности отразились мотивы природного и душевного «трепета», а также неуловимой изменчивости жизни, проявляющейся в соотношении предмета и его отражения. Трепещут на заре листья, колеблется водная гладь, шевельнулся и сам отраженный лик богини — неподвижна лишь сама Диана. Вместо живой, трепещущей красоты, которая гармонировала бы с окружающей трепещущей природой, перед нами холодный, «непостижимый» мрамор и ему не дано воскреснуть. Идеал, казалось бы найденный в античности, идеал, которому свойственны «сила и энергия», «яркость и ясность выражения» (Ап. Григорьев) оказывается иллюзией — не жизнью, а ее воспроизведением. На примере «Дианы» особенно рельефно выступает связь фетовской антологии с пушкинской традицией. По отточенности формы, проявляющейся в пластичности образов, экономии изобразительных средств, вывереиности каждой детали и по глубине содержания «Диана», быть может, не уступает «Царскосельской статуе», н в этом смысле пушкинская антология оказала безусловное влияние на Фета. Но мысль, заключенная в «Диане», само острое чувство тревожного ожидания говорят о том, что антологический мир Фета уже сильно отличается от пушкинского— он утрачивает какое-то изначальное ощущение гармонии. У Пушкина сомнений в творческой способности ис-

кусства пет; то, что обычное мгновение уловлено и запечатлено в совершенных скульптурных формах, и делает его живым и одновременно вечным.

У Фета мудрое приятие бытия с его радостью и светлой, вечной печалью сменяют мучительные сомнения, жажда идеала соединяется с жестоким скепсисом и разочарованием в творческой, преображающей способности человеческого духа. Так в безукоризненно антологическую форму облекается живая, неуловимо-трепетная жизнь с се противоречиями и мучительными проблемами.

Особенности «мелодической» позтики Фета не менее явственно выступают и в написанной десять лет спустя «Веиере Милосской». Описание статуи в стихотворении практически отсутствует, даны лишь субъективные впечатления от нее. Богиня предстает взору «целомудренно и смело», вея «все-победной властью». Исследователи отмечали, что в «Венере Милосской» ведется спор с утилитарно-нигилистическим толкованием красоты. Но есть здесь и скрытая полемика с самой фетовской «Дианой».

В «Диане» вопрос об актуальности античного искусства, о возможности воскрешения идеала прошедших веков решался достаточно пессимистически (кажется, что статуя вот-вот оживет, но богиня так и не воскресает). Здесь была заключена вполне современная мысль о мучительной раздвоенности сознания, вечно стремящегося к идеалу и чувствующего невозможность его достижения. В «Венере Милосской» вопрос о значимости искусства решается по-другому. В красоте заключен вечный источник вдохновения, ее «всепобедная власть» такова, что и пройдя сквозь тысячелетия, она обладает все той же творческой, преображающей силой. Античной статуе не нужно воскресать, потому что она не умирала. Многовековое расстояние, отделяющее ее от современности, преодолевается: неподвижный мрамор выглядит движущимся, дышащим, трепещущим телом. Он «цветет» «сияя», «дыша», «вея», «млея». Средства изображения здесь чисто фетовские, во многом импрессионистические. С антологическими стихотворениями в традиционном смысле «Венера» сближается уже только тематически.

В заключении излагаются важнейшие концептуальные выводы, к которым привело исследование. Речь идет о том, что античность была для Фета не только материалом и источником построения идеала, нужного современному человеку для

того, чтобы укрепить в своем сознании какой-то гармонизирующий его образ мира. Эту функцию античность получила «задним числом», а Фету, как видно, нужна была она сама, независимо от позднейших ее применений, и, видимо, не только как идеал. Изучение антологических стихотворений Фета наглядно это подтверждает. Здесь важно, например, смещение временных координат золотого' века, очень заметное на фоне предшествующей антологической поэзии. Если для предшественников Фета античность как раз и была золотым веком (т. е., практически, его замещением), то Фет возродил характерное для античности восприятие отдаленности и не-возвратимости первозданной гармонии: античность, так же как и современность, предстала в ряде антологических стихотворений Фета временем тоски по идеалу.

Поэтому антологическая поэзия Фета начинает выражать мировосприятие более сложное, чем антологическая поэзия предшествующей эпохи. Ощущение желанной и даже возможной гармонии чисто поэтически соединялось в ней с острейшим ощущением трагизма человеческого бытия. «Антологический род» теперь способствовал не умиротворению сознания личности, а укреплению ее позиций в драматических коллизиях жизни, впервые открывшихся теперь поэзии.

Принципиальное изменение отношений антологической поэзии с древними традициями античности привело к изменению соотношения антологической и неантологической лирики в творчестве поэта: граница между двумя ее «направлениями» размывается и начинает развиваться их интенсивное взаимовлияние. Оно оказалось возможным благодаря некоторым изначальным общим свойствам поэзии Фета в целом — таким, как ее «первобытная природность» и «детская непосредственность», многократно отмечавшаяся критикой. В свою очередь, взаимовлияние «антологических стихотворений» и лирических «мелодий» явно способствовало осуществлению того творческого синтеза, который породил многие важные особенности всей зрелой лирики Фета. Гармоническое равновесие пластики и мелодики, психологизма и космизма, предметного изображения и мифотворчества своим оформлением во многом обязаны этому взаимовлиянию. Процесс психологизации «антологического рода» пересекался в творчестве Фета с процессом усиления конкретной предметности в стихотворениях «мелодических». «Импрессионизм», мифологизм и космизм перетекали из одной лирической сферы в другую.

И в конце концов это переплетение различных линий явилось основой новой лирической гармонии, основой новой формы романтизма, способной выдержать конкуренцию реалистической поэзии второй половины XIX века.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Фет в новом издании «Библиотеки поэта»//Русская литература. — 1987. — № 4, —С. 219—222.

2. Место античности в творчестве А. А. Фета//Русская литература. — 1988. — ЛЪ 2, —С. 142—149.

3. А. А. Фет. Стихотворения. (Б-ка поэта. Малая сер.) Составление и комментарии (в печати).