автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Авторская маска в русской прозе 1760 - 1830-х гг.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Авторская маска в русской прозе 1760 - 1830-х гг."

иио^ииВ44

На правах рукописи

ОСЬМУХМНА ОЛЬГА ЮРЬЕВНА

АВТОРСКАЯ МАСКА В РУССКОМ ПРОЗЕ 1760-1830-\ гг.

10 01.01 - русская литература

2 2 ОКТ

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Саранск-2009

003480844

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литерату ры ГОУ ВПО «Мордовский государственный университет имени Н П Огарева»

Научный консультант доктор филологических наук профессор

Осовскнй Олег Ефимович

Официальные оппоненты доктор филологических паук

ведущий научный сотрудник Пвашшкпн Александр Ильич

доктор филологических на> к доцент Дзюба Елена Марковна

доктор филологических наук доцент Уртмшщева Марина Гснриховна

Ведущая оргашпацпя Самарский государственный университет

Защита состоится 23 декабря 2009 года в 14 00 часов на заседании диссертационного совета Д 212 118 02 при ГОУ ВПО «Мордовский государственный педагогический институт имени М Е Евсевьева» по адресу 430007, г Саранск, ул Студенческая, 136

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Мордовского государственного педагогического института имени М Е Евсевьева

Автореферат разослан_2009 года

Ученый секретарь диссертационного совета

доктор филологических наук доцент Е А Жиндеева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ Актуальность темы исследования. Актуальность темы исследования обусловливается как теоретическими, так и практическими причинами В настоящее время в отечественной гуманитаристике наблюдается заметный интерес к феномену маски в целом, а в современном литературоведении, в частности, - к явлению литературной маски, необходимости его четкого терминологического определения Об этом свидетельствует проведение конференций, затрагивающих теоретические аспекты проблемы автоинтерпретации и саморепрезентации', симпозиумов2 и появление большого числа публикаций, в том числе тематических сборников, в которых исследуется круг вопросов3, так или иначе связанных с дискуссионной проблематикой авторства, авторского сознания, авторской идентичности Решение проблемы авторской маски позволяет по-новому увидеть и представить специфику эволюции авторского сознания, проблем авторства и всего комплекса вопросов, связанных с развитием авторского сознания на фоне истории русской литературы

Изучение литературы предполагает не только детальное осмысление отдельных ее феноменов, рассмотрение ее на основе литературных кодов, смысловых оппозиций и категорий, но и исследование сквозь призму идентичности Как справедливо указывает Л А Софронова, «текст находится в динамических отношениях с автором и читателем, в них вмешивается и литературный герой В этих разнонаправленных связях решается вопрос об идентичности автора и героя, героя и читателя, автора и читателя»4 С одной стороны, автор художественного произведения, творящий собственную реальность, постоянно идентифицирует мир в его различных проявлениях, с другой - читатель-реципиент предпринимает попытку идентификации и художественного текста, и реальной писательской личности на основе присутствующего в нем образа повествователя, рассказчика, автора При этом читатель зачастую не отличает воображаемый образ автора от самого автора, приписывает последнему черты автора воображаемого, или наоборот, что составляет особое поле литературоведческих, культурологических и психологических исследований По мнению большинства исследователей,

1 Наиболее заметные попытки осмыслить и совместить теорию и историю литературы, обозначить важнейшие терминологические понятия современного литературоведения обнаруживаются в материалах Международных конференций «Русская литература XX-XXI веков проблемы теории и методологии изучения», трижды проводившихся кафедрой русской литературы XX века МГУ им Ломоносова (2004, 2006, 2008)

2 Показателен цикл семинаров «Литературный XX век», в том чиспе «Писатель в маске Формы репрезентации в литературе XX века» (СПб, 14-16 мая 2007 г), где проблеме соотношения «лица» и «маски», «автора» и способов его репрезентации было уделено особое внимание

3 Так, в 2006 г издательством «Академический опубликована антология «Семиотика и Авашард», снабженная обширным предисловием ЮС Степанова, в котором автор, в частности, касается литературной ипостаси проблемы маски // Семиотика и Авангард Антоюггт - M , 2006 См также Автоинтерпретация Сб статей/ Под ред А Б Муратова, Л А Иезуитовой - СПб, 1998 Автор как проблема теоретической и исторической поэтики сборник научных статей в 2 частях / Учреждение образования "Гродненский гос ун-т им Янки Купалы", [редкол Т Е Автухович (отв ред ) и др ] - Минск, 2007, Автор и текст Сб статей / Под ред В M Марковича и В Шмида - СПб , 1996 Культура сквозь призму идентичности -М,2006

4 Софронова Л А О проблемах идентичности//Культура сквозь призму идентичности -М 2006 -С19

вопрос о соотношении в художественном тексте «плана» автора «реального» и автора «фиктивного» (повествователя, себя за автора выдающего) является одним из ключевых для современного литературоведения Особое значение приобретает этот вопрос для исследования отечественной прозы, изобилующей многовариантными повествовательными стратегиями, разнообразными «повествовательными инстанциями», по отношению к которым до сих пор не сложилось четкой классификации Таким образом, актуальность исследования обусловливается еще и необходимостью модификации существующих на современном этапе концепций повествования, погружения их в материал истории отечественной словесности с учетом существования авторской маски как важнейшего фактора формирования авторских стратегий повествования

В настоящее время в отечественной и западной гуманитаристике существует ряд работ, в которых предпринимаются попытки осмысления маски как феномена театрального, социально-психологического, культурологического, философского и литературоведческого5 Объясняется это постоянным наличием явления маски в историко-культурном пространстве человеческого бытия Говоря о контексте литературно-художественном, отметим, что важнейшим аспектом проблемы соотношения текста художественного произведения с авторским «я» этого текста является проблема автоинтерпретации (автореференциальности, самоописания, самоидентификации), те выявления и исследования авторской интенции, способов авторской репрезентации в рамках художественного произведения В художественной литературе существуют разнообразные способы авторской самоидентификации и саморепрезентации, выражающиеся во взаимоотношениях и взаимовлиянии автора и образа автора, автора и повествователя (рассказчика), их игровом самотождестве или - напротив -принципиальной невозможности такового

Затрудняющим для читателя идентификацию реальной писательской личности приемом, одним из способов авторепрезентации оказывается авторская маска М М Бахтин, рассматривая маску-личину как одну из ипостасей внутреннего образа человека через внешние его проявления, в начале 1920-х гг отмечал «< > вне героя и его собственного сознания нет ничего устойчиво реального < >, нет органической слиянности внешней выраженности героя < > с его познавательно-этической позицией, эта первая облегает его как неединственная и несуществующая маска или же совсем не достигает отчетливости, герой не повертывается к нам лицом, а переживается нами изнутри < >, наконец, завершающие моменты не объединены, единого лика автора нет, он разбросан или есть условная

5 Подходы к изучению феномена маски выделены и проанализированы в наших работах Осьмухина О Ю Маска // Знание Понимание Умение 2007 - №2 - С 226-229, Она же Русская литература сквозь призму идентичности маска как форма авторской репрезентации в прозе XX столетия / моногр научн ред О Е Осовский - Саранск, 2009 См также Костомаров Л С Маска как способ объявления лица Дис канд филос наук - Самара, 2006

личина»6 Создатель художественного произведения, предлагая иной вариант авторства, отчуждаясь в игровом плане от собственного текста, всегда оказывается носителем маски, которая свидетельствует о способности добиваться разных видов идентичности, демонстрировать протеичность и непостоянство собственной личности, избирать определенную позицию не только для видения, но и для «опубликования» собственной жизни Многоуровневый анализ художественной прозы, учитывающий категорию авторской маски, позволяет выявить специфику взаимоотношений между автором и героем, автором и повествователем, автором и образом автора, существенно расширяет представления о семантике и поэтике отдельных авторских текстов, повествовательного пространства в целом, способствует исследованию места маски в структуре авторского сознания

Исходя из того, что авторская маска становится своеобразным синтезом самовыражения автора и его перевоплощения из, условно говоря, «реальной» фигуры в художественный образ, функционирующий в пределах текстового пространства, необходимо исследовать феномен маски как один из способов идентификации авторства, форму авторской репрезентации Соответственно, под авторской маской нами понимается форма репрезентации автора «реального» в пределах художественного произведения, воплощенная в образе фиктивного автора-нарратора, который мистифицирует читателя игровым тождеством / несоответствием (биографическим и стилистическим) с ним и выдает предлагаемый читателям текст за собственное сочинение.

Подчеркнем, что, конструируя собственную маску с помощью различных средств, интегрируя личностные черты, литературно-эстетический, жизненный опыт, принимая во внимание или опровергая социальные и культурные стереотипы, автор одновременно и участвует в создании маски как образа «возможного другого», и дистанцируется от нее, создавая качественно новое художественно-эстетическое явление Авторская маска, предстающая одной из ипостасей создателя художественного произведения, непосредственно связана с ее носителем (автором), становится одним из способов самовыражения, сокрытия/проявления автором самого себя в пределах текстового пространства с присущими лишь ему индивидуальными особенностями мироощущения, мировоззрения, стиля Соответственно изучение явления авторской маски позволяет не только конкретизировать и уточнить соотношение категорий автора и его маски, но и, что значительно существеннее, - достаточно четко обозначить способы позиционирования автора в художественном тексте, отделив «реального автора» от его «воспроизведения» При этом авторская маска представляется нам не просто своеобразным литературным феноменом, но и одной из форм взаимоотношений автора и персонажа или одним из способов

6 Бахтин ИМ Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М М Собр соч в 7 т - М, 2003 - Т I Философская эстетика 1920-х гг - С 100, выдечено нами -ОО

перевоплощения автора в литературного героя, являет собой важнейший элемент поэтики

Степень научной разработанности проблемы. Большинство существующих литературоведческих работ, посвященных исследованию маски, имеют прикладной характер и не ставят своей целью ее комплексное осмысление Достаточно широкое употребление понятия «авторская маска» в литературно-критических работах и историко-литературных исследованиях последнего десятилетия приводит к определенному парадоксу кажущееся единство в понимании того, что такое авторская маска не сопровождается созданием специальных работ, где этот важнейший феномен получил бы всестороннее осмысление

Распространенность же в конце XX столетия термина «авторская маска» применительно к характеристике тех или иных аспектов отечественного литературного процесса, по нашему мнению, обусловлена двумя причинами

Первая причина - активное освоение российскими исследователями западных теорий и концептуальных подходов в конце XX в , сменившегося после обусловленного известными политико-идеологическими причинами длительного периода культурной и научной изоляции, обширным потоком европейских и американских исследований Термин авторская маска получил достаточно широкое распространение именно после введения его в научный обороте 1985 г американским критиком К Малмгреном Согласно ему, смысловым центром «типового» постмодернистского романа, объединяющим различные содержательные элементы

фрагментаризированного повествования, является «образ автора», или «авторская маска»7 В последние десятилетия традиционно авторской маской обозначают один из приемов постмодернистской поэтики8

Вторая причина - обостренный интерес в последние десятилетия XX столетия к эпохе Серебряного века, открытой вновь после многолетней политики отторжения и «снятия» разного рода табу на имена многих ее творцов Именно идея маски-личины, как известно, являлась доминирующей на рубеже XIX-XX вв, игровое соотношение лица и маски становится определяющим для символистского мироощущения и мировосприятия Соответственно, проблема маски (в самом широком ее понимании - от маски авторской до масок героев), специфика ее литературно-художественного воплощения зачастую затрагивается в работах современных литературоведов, касающихся тех или иных аспектов литературной и культурной практики Серебряного века9

7 См MalmgrenCD Fictional space in the modernist and postmodernist American novel -Lewisburg 1985

8 Карпова В В Автор в современной русской постмодернистской литературе (на материале романа А Битова «Пушкинский Дом») - Борисоглебск, 2005, Скоропанова И С Русская постмодернистская литература - 4-е изд, испр - М , 2002 и др

4 Висюва А В «Серебряный век» как театр Феномен театральности в культуре рубежа Х1Х-ХХ вв - М, 2000, Грякалова И Ю Человек модерна Биография - рефлексия - письмо - СПб, 2008, Исаев С Г Литературная маска как форма художественной условности в теоретических и художественных исканиях Серебряного века - В Новгород, 2000 Исупов КГ Русская эстетика истории - СПб, 1992, Крьицук И Александр Блок лик - маска - лицо//Аврора 1989 -№11 - С 119-149, Momma НВ Проблема маски в лирике и прозе Серебряного века // Вестник ОГУ 2004 - №1 - С 15-19, Обатнина ЕР ОБЕЗВОЛПАЛ

В ряде работ последнего десятилетия (в том числе диссертационных исследованиях) предпринимается попытка теоретических построений на уровне выявления типологических черт маски литературной, ее определяющих свойств10 Нередко ученые либо рассматривают маску «попутно» и ровно настолько, насколько масочная тематика коррелирует с интересующей их проблематикой", либо сосредоточены на осмыслении функционирования маски (ее инвариантов) в творчестве того или иного писателя, поэта, философа, чем и объясняется сугубо прикладной характер подобных работ12

В целом круг работ, посвященных изучению проблемы маски, автора, образа автора, широк и разнообразен, что можно по праву считать серьезным научным достижением современной филологической и - шире -гуманитарной мысли Однако, по сути, авторская маска не являлась объектом специальных научных исследований чаще всего литературоведы весьма опосредованно анализируют развитие «масочной» темы в творчестве конкретного автора, вне связи с «большим временем» (М М Бахтин) русской литературы Это непосредственно касается и историко-литературной эпохи середины ХУШ-первой трети XIX в - важнейшей и основополагающей для становления русской литературы в целом, регулирующей ее развитие и определяющей ее будущее

Объектом диссертационного исследования является процесс становления и развития феномена авторской маски в русском литературном сознании XVIII - XIX вв

Предмет исследования - явление авторской маски в русской прозе 1760 - 1830-х гг

Материалом диссертации явились наиболее репрезентативные с точки зрения заявленной темы прозаические художественные тексты Д И Фонвизина, И А Крылова, Н М Карамзина, М Д Чулкова, А С Пушкина, Н В Гоголя, В Ф Одоевского, О И Сенковского, АФ Вельтмана, В И Даля, вписывающиеся в масочную традицию Поскольку в настоящей работе речь идет об изучении традиции

АМ Ремизова История литературной игры Автореф дис канд филол наук - СПб, 1998 Павюва СЮ Литературная маска генезис, специфика функционирования // Филологические этюды, 2001 Вып4 - С 138-141, Розанов Ю В Фольклоризм А М Ремизова источники, генезис, поэтика Автореф дис д-ра филол наук - В Новгород 2009 и др

10 Беляева ИВ Поэтика маски в русском романе интертекстуальные аспекты // Русская литература Исследования Сб науч трудов Вып VI - Киев 2004 - С 38-53, Лютикова Е В Маска как функция текста в романной прозе Г Джеймса и Ф М Достоевского (Романы «Княгиня Казамассима» и «Бесы») Дис канд филол наук - М , 1996, Гринттейн А Л Маскарадность и французская литература XX века Дис д-ра филол наук-М, 1999

11 См например Дзюба ЕМ Становление и развитие русского романа 70-80-х гг XVIII века (мифогенный роман в творчестве М Д Чулкова М И Попова, В А Левшина) Автореф дис д-ра филол наук - М , 2006 Лазареску О Г Литературное предисловие вопросы истории и поэтики (на материале русской литературы ХУШ-Х1Х вв) Автореф дис д-ра филол наук - М, 2008, Хатямова М А Формы литературной саморефлексии в русской прозе первой трети XX века - М , 2008

12 Г}1и\с И С Художественная мистификация как прием текстопорождения в русской прозе 1980-90 х гг (Битов, Харитонов, Бунда) Дис канд филол наук - Томск, 2006, Сомова ЕВ «Маска» и ее разновидности и приемы художественного воплощения в творчестве Ч Диккенса Дис канд филот наук -Н Новгород 1998 и др

функционирования авторской маски в художественных произведениях русской литературы середины ХУШ-первой трети XIX вв, мы обратились к осмыслению генезиса, истоков зарождения авторской маски в литературе более раннего этапа, в связи с нем привлекались древнерусские тексты и произведения XVII столетия

Существенным являлось изучение характера развития и преломления традиции авторской маски первой трети XIX в в эпоху «неклассическую», связанную с модернистскими и постмодернистскими экспериментами, что привело к закономерному обращению к художественным прозаическим произведениям XX столетия

Цель работы заключается в изучении процесса генезиса и развития авторской маски в литературно-художественном сознании России на материале отечественной прозы 1760 - 1830-х гг В соответствии с этим в процессе исследования нами решались следующие задачи:

• разработать концепцию авторской маски как особого типа литературно-художественного дискурса в русской литературе,

• рассмотреть основные пути исследования феномена маски и авторской маски в отечественном и зарубежном литературоведении, в практике гуманитарных наук,

• проанализировать соотношение явлений авторской маски и авторства в общей системе авторского сознания,

• определить историко-литературные параметры явления авторской маски,

• проследить процесс зарождения явления авторской маски в древнерусской словесности,

• проанализировать традицию становления и развития авторской маски в русской литературе 1760 - 1790-х гг, в прозе М Д Чулкова, Д И Фонвизина, И А Крылова, Н М Карамзина,

• исследовать специфику функционирования авторской маски в отечественной словесности первой трети XIX в, прозе А С Пушкина, Н В Гоголя, В Ф Одоевского, А Ф Вельтмана, О И Сенковского, В И Даля,

• определить характер дальнейшего развития феномена авторской маски в русской литературе последующих этапов и проанализировать традиции авторской маски в отечественной прозе XX столетия

Общей методологической основой исследования является системное единство выработанных литературоведением подходов к рассмотрению и анализу как историко-литературного процесса в целом, так и отдельных явлений художественной литературы Соответственно, методологической основой работы явились принципы сравнительно-исторического, сравнительно-типологического, культурно-исторического, биографического, психологического, социокультурного методов, метод целостного анализа художественного произведения Автором были использованы данные

смежных гуманитарных дисциплин (философии и истории культуры, психологии, истории и др )

Методологически значимыми для нас являлись работы классиков отечественного литературоведения -ММ Бахтина, А Н Веселовского, В В Виноградова, АМ Жирмунского, ДС Лихачева, ЮМ Лотмана, В Н Топорова, Ю Н Тынянова, Б А Успенского, О М Фрейденберг Важнейшую роль в формировании общей концепции исследования сыграли теоретико-литературные исследования С Н Бройтмана, Б О Кормана, Н Т Рымаря, Н Д Тамарченко, В И Тюпы, В Е Хализева, работы по истории русской литературы В П Адриановой-Перетц, Н Я Берковского, Н А Богомолова, В Э Вацуро, Г А Гуковского, Б Ф Егорова, И П Еремина, А К Жолковского, В М Живова, С И Кормилова, Я С Лурье, ГП Макогоненко, 10 В Манна, ВМ Марковича, ЗГ Минц, А В Михайлова, Е К Ромодановской, М А Турьян, И О Шайтанова и др Особую значимость в решении стоящих перед нами задач имели монографии и статьи С А Голубкова, Н 10 Грякаловой, А С Демина, Н С Демковой, Е М Дзюбы, А И Иваницкого, Г Ю Карпенко, В Ш Кривоноса, М Н Липовецкого, О Е Осовского, И С Скоропановой, Л А Смирновой, Л А Софроновой, РД Тименчика, МГ Уртминцевой, МА Черняк, М Дрозды, Дж Мальмстада, Ж Нивы, Ц Тодорова, В Шмида Специфика исследования потребовала обращения к работам философов и культурологов - отечественных (Вяч Вс Иванов, К Г Исупов, В Л Махлин, А М Панченко, В А Подорога, М Н Эпштейн, М В Ямпольский) и западных (Р Барт, Ж Батай, Ж Бодрийяр, Ж Деррида, Ф Ницше, М Фуко, Й Хейзинга, О Шпенглер, У Эко)

Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые в отечественном литературоведении сформулирована концепция авторской маски, определены сущностные характеристики данного явления, уровни его функционирования, авторская маска определяется как специфическое явление авторского сознания Осуществлен системный подход к феномену авторской маски, который представлен как элемент структуры авторского сознания (теоретико-литературный аспект), и в динамике его исторических изменений, определяемых конвенциальными установками конкретной литературной эпохи и индивидуально-творческим решением писателей, использовавших в своей художественной практике авторскую маску (историко-литературный аспект) Авторская маска рассмотрена как форма авторского сознания на материале русской прозы, что позволило выявить внутренние потенции, возможности данного феномена, изучена роль и значение авторской маски в истории и эволюции русской прозы Представлена модель функционирования авторской маски на различных этапах развития русской прозы, прослежен начальный этап становления авторской маски в древнерусском литературном сознании («Моление» Даниила Заточника, «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, эпистолография Ивана Грозного и Андрея Курбского), определен качественно новый характер авторской рефлексии в творчестве протопопа

Аввакума, изучен процесс развития авторской маски в русской литературе второй половины XVIII - первой трети XIX вв (проза М Д Чулкова, ДИ Фонвизина, И А Крылова, Н М Карамзина, А С Пушкина, Н В Гоголя, В Ф Одоевского, О И Сенковского, А Ф Вельтмана, В И Даля), определены тенденции развития авторской маски в русской прозе последующих периодов

Достоверность исследования обеспечивается использованием традиционных методов академического литературоведения и современных исследовательских технологий, выбором авторов и наиболее репрезентативных произведений отечественной литературы 60-х гг XVIII -30-х гг XIX вв, введенных в широкий историко-литературный контекст от начала становления русской литературы до ее современного состояния

Хронологические параметры исследования объясняются тем, что именно 1760-е гг оказываются временем выделения и формирования авторского сознания и самосознания в отечественной литературе, а также периодом интенсивного сложения прозы, 1830-е гг становятся, в свою очередь, этапом усложнения нарративной техники, когда внутритекстовое соотношение «автор - герой» расширяется до триады «автор -повествователь - герой», благодаря использованию авторской маски, которая становится одним из факторов и индикаторов развития авторского начала и авторского самосознания в русской литературе и в XIX в , и в последующие периоды

Теоретическая значимость Предложенная в диссертации концепция авторской маски расширяет современную теорию автора, позволяет проецировать выявленные особенности авторского сознания на отдельные стороны творчества Ф М Достоевского и Л Н Толстого, соотнести их с особенностями литературной практики рубежа Х1Х-ХХ вв, в частности, Серебряного века, вписать авторскую маску в контекст художественных открытий и экспериментов русского модернизма

Особое значение предложенная в диссертации концепция имеет для понимания процесса функционирования авторского сознания в литературе русского постмодернизма Концепция авторской маски принципиально важна для процессов, протекающих не только в русской литературе, но и в западной словесности Х1Х-ХХ вв

Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты, материалы, анализ конкретных художественных произведений и общие выводы могут быть использованы в вузовских курсах истории и теории отечественной литературы, истории культуры, курсах по выбору и факультативных курсах, посвященных углубленному изучению литературы и культуры России ХУШ-Х1Х вв , при написании соответствующих учебников и учебных пособий Разработанная концепция авторской маски может стать основой для анализа отдельных произведений и изучения более крупных литературных и историко-культурных пластов

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1 Авторская маска представляет собой специфическое художественное явление, активно проявляющее себя в русской литературе со второй половины XVIII в , генезис которого и ранние формы обнаруживаются еще в русской средневековой литературе

2 С теоретико-литературной точки зрения авторская маска является одной из форм репрезентации автора «реального» в пределах художественного произведения, воплощенной в образе фиктивного автора-нарратора, который мистифицирует читателя игровым тождеством / несоответствием (биографическим, стилистическим) с ним и выдает предлагаемый читателям текст за собственное сочинение

3 Авторская маска является важнейшим элементом в структуре авторского сознания, вступающим во взаимодействие с феноменами авторского «я», «другого», в системе взаимоотношений автора и читателя, в процессе авторской идентификации / самоидентификации Авторская маска проявляется на трех основных уровнях как стилистический прием (слияние изображающей речи с изображаемой, стилизация сугубо авторской речи под манеру изображаемого персонажа), как художественный образ фиктивного автора (эстетически преднамеренная рефлективно-игровая проекция личности художника в текст, одна из форм взаимоотношений автора и персонажа, образ фиктивного автора-нарратора, берущего на себя функции создателя предлагаемого текста), как появление реального или якобы реального автора среди персонажей

4 Изначально заложенные в авторской маске потенции позволяют рассматривать ее как средство реализации не только эстетической, но и коммуникативной задачи автора в пределах художественного текста (создать комический и игровой эффект, иллюзию достоверности, неофициальности, приблизить читателя к тексту или дистанцировать от него, отразить и проследить собственную рефлексию, и т д) Авторскую маску маркируют определенные признаки автобиографические параллели и соответствия, мотивы двойничества и зеркальности, мистифицирующие читателя предисловия, в которых автор выдает собственный текст за чужое сочинение, выступая в роли издателя, публикатора и т д, переход повествователя от первого лица к третьему и наоборот, а также изменение тона повествователя (семантическое отождествление грамматического лица, взаимозаменяемость местоимений «я»/«он»» в автореференциальном значении), игровые контаминации с «чужим словом», включенным в рамки собственно-авторского повествования, ведущие к сосуществованию нескольких точек зрения на событие или героя, что придает повествованию стереоскопичность и порождает игровую двусмысленность авторской позиции, автопародирование на уровне интонации, «выворачивания» собственных сюжетов, комического искажения «своего» языка при несоответствии средств описания предмету описания, скрытые автоаллюзии, функциональные автореминисценции

5 На раннем этапе, задолго до выделения собственно авторской, писательской позиции, авторская маска как своеобразный стилистический,

повествовательный прием функционирует в рамках смечовой традиции «антиповедения» (Б А Успенский) русского средневекового автора, чей образ посредством сознательного балагурства и притворства, отождествления себя, собственного стиля со скоморошеством, «овнешняется», «карнавализуется», обретает отчетливо выраженную игровую коннотацию («Моление Даниила Заточника», «Послание Полубенскому», «Послание Василию Грязному» Ивана Грозного), а также в пограничных в жанровом отношении текстах, в которых разрушаются традиционные жанровые и стилистические каноны, проступает субъективно-личностное начало и намечается тенденция к саморефлексии («Хожение за три моря» Афанасия Никитина, переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским)

6 Складывающаяся традиция использования авторской маски находит свое продолжение в XVII в в творчестве протопопа Аввакума, авторскую позицию которого отличает синтез игрового и рефлективного начала «Житие» Аввакума отмечено присутствием новых средств, при помощи которых создается качественно иной, эстетически оформленный тип авторской маски

7 В условиях развития русской прозы Нового времени, изменений, наступивших в результате Петровских реформ в сфере литературы, культуры и искусства, происходит радикальное обновление литературно-художественного сознания, в процессе которого авторская маска обретает качественно новые черты образ фиктивного автора становится одним из важнейших открытий русской литературы второй половины XVIII в Наиболее отчетливо это явление представлено в творчестве М Д Чулкова, Д И Фонвизина, Н М Карамзина, И А Крылова

8 В первой трети XIX в под влиянием собственной традиции XVIII столетия и европейского романтизма прием авторской маски начинает эксплуатироваться русскими писателями и как универсальное средство сокрытия собственного лица, и как способ литературных мистификаций Автор как творец художественной реальности получает возможность управлять взаимоотношениями с читателем, поскольку собственная идентификация, авторское «я» оказывается еще одним текстовым уровнем -маска становится своего рода эквивалентом подлинной личности ее носителя В условиях отождествления маски и лица автора, порождающего игровой момент с читателем-реципиентом, доминирующей функцией авторской маски становится сокрытие подлинного облика, имени, реализующееся не только в использовании псевдонимов и мистификаций, но и в репрезентации писателем себя в роли фиктивного автора в пределах художественного текста В прозе А С Пушкина, Н В Гоголя, В Ф Одоевского, А Ф Вельтмана, О И Сенковского, В И Даля авторская маска тематизируется и самоидентификация писателя получает самое непосредственное выражение

9 Традиция авторской маски, сложившаяся к 40-м гг XIX в , получает свое продолжение в прозе Ф М Достоевского и Л Н Толстого, в

литературной практике Серебряного века, в творчестве русских писателей 1920-1990-х гг, осознанно ориентирующихся на литературный опыт А С Пушкина и Н В Гоголя

Апробация результатов исследования. Диссертация проходила обсуждение на кафедре русской и зарубежной литературы ГОУ ВПО «Мордовский государственный университет имени Н П Огарева» и на кафедре русской, зарубежной литературы и методики преподавания филологического факультета ГОУ ВПО «Мордовский государственный институт имени М Е Евсевьева»

Основные положения, содержание и выводы диссертации отражены в двух монографиях, учебном пособии, более чем в 100 публикациях автора, 16 из которых напечатаны в изданиях, входящих в перечень ВАК РФ Материалы диссертационного исследования представлялись в докладах на Международных и Всероссийских научно-практических конференциях Международная научная конференция «Традиции классики XX века и современность» (М , 2002), Девятые Невельские Бахтинские чтения (Невель, 2002), II и III Международный конгресс исследователей русского языка «Русский язык исторические судьбы и современность» (М , 2004, 2007), II и III Международная научно-практическая конференция «Русско-зарубежные литературные связи» (Н Новгород, 2006, 2008), Вторая и Третья Международная научная конференция «Русская литература XX-XXI веков проблемы теории и методологии изучения» (М , 2006, 2008), Всероссийская межвузовская научно-практическая конференция «Многоликий Толстой» (Самара, 2006), Международная научная конференция «Нижегородский текст русской словесности» (Н Новгород, 2007), VI и VII Международная научная конференция «Русское литературоведение на современном этапе» (М , 2007, 2008), Международная научная конференция «Литература в диалоге культур-5» (Ростов-на-Дону, 2007), Международная научная конференция «Декаданс в Европе и России 150 лет жизни под знаком смерти» (Волгоград, 2007), Всероссийская научно-практическая конференция «Проблемы диалогизма словесного искусства» (Стерлитамак, 2007), IV и V Международная научная конференция «Язык, культура, общество» (М, 2007, 2009), III и IV Международная научно-практическая конференция «Проблемы изучения русской литературы XVIII века» (Самара, 2007, 2009), Всероссийская научная конференция «Текст Произведение Читатель» (Казань, 2007), XIII и XIV Международная научная конференция «Пушкинские чтения» (СПб, 2008-2009), Международная научная конференция «КУЛЬТ-ТОВАРЫ феномен массовой литературы в современной России» (СПб, 2008), XXXI Зональная конференция литературоведов Поволжья (Елабуга, 2008), II Международная научная конференция «Синтез документального и художественного в литературе и искусстве» (Казань, 2008), научная конференция «Предромантизм в мировой культуре» (Самара, 2008), VII Международная научная конференция «Грехневские чтения» (Н Новгород, 2008), Международная заочная конференция «Поэтика художественного текста» (Борисоглебск, 2008), Третья Международная научная конференция

«Восток - Запад пространство русской литературы и фольклора» (Волгоград, 2008), Конгресс «Русская литература в мировом культурном и образовательном пространстве» (СПб, 2008), Международная заочная конференция «Текст и дискурс проблемы функционирования, анализа, интерпретации» (Астана, Казахстан, 2009), Международная научная конференция «Н В Гоголь и мировая культура» (Самара, 2009) и др

Материалы диссертации использовались в лекционных курсах по истории русской и зарубежной литературы, в курсах по выбору «Художественное своеобразие прозы В В Набокова», «Авторская маска в литературном сознании России ХУШ-ХХ вв » для студентов и аспирантов филологических специальностей ГОУ ВПО «Мордовский государственный университет имени Н П Огарева» Концепция исследования была апробирована в ходе работы по Гранту Президента РФ по поддержке молодых российских ученых - кандидатов наук (МК-1759 2008 6 «Русская литература сквозь призму идентичности авторская маска как средство самоидентификации писателя в прозе XX столетия»)

Структура и объем диссертации. Содержание работы изложено на 495 страницах, включая введение, четыре главы, заключение, библиографический список (582 наименования, 18 из которых - на иностранных языках) и приложения В приложениях 1 - 2 «Специфика авторской репрезентации протопопа Аввакума в «учительских» текстах ("Книга бесед", "Книга толкований")», «Традиция авторской маски в переписке Петра I с князем-кесарем Ф Ю Ромодановским» представлено исследование специфики функционирования авторской маски в литературе «нехудожественной», подчеркивающее универсальность этого феномена Приложение 3 «Судьбы авторской маски в отечественной прозе XX столетия» посвящено исследованию преломления пушкинского и гоголевского опыта создания авторской маски в прозе XX в

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во Введении обозначается актуальность, предмет, объект, научная новизна, методология, хронологические параметры исследования, ставятся цели и задачи, поясняется структура работы, терминологический аппарат, степень изученности проблемы маски в целом и определяется проблемное поле исследований, связанных с осмыслением авторской маски, в частности, формулируются выносимые на защиту положения, даются сведения об апробации исследования

Первая глава «Историко- и теоретико-литературные аспекты изучения феномена авторской маски» посвящена осмыслению маски как историко-культурного и историко-литературного феномена Автором указывается, что границы применимости категории «маска» весьма расширились в связи с усложнением познавательных процессов и углублением самосознания личности, осознанием коммуникативной природы научного знания и усложнением механизмов культурной интеграции Маска в гуманитарных науках рассматривается чаще всего в качестве философско-

культурологического и социально-психологического явления и становится объектом исследования соответствующих научных дисциплин В соответствии с этим в разделе 1.1. Феномен маски: сущность, многообразие смыслов и трактовок выделяются основные подходы к осмыслению этого феномена, прежде всего, уточняются психологические механизмы порождения маски, значимые не только для личности вообще, но и для личности творческой, репрезентующей посредством маски себя в пределах созданного ею художественного произведения

Согласно психологическому подходу, маска рассматривается как особый защитный механизм личности, самоконструирующая поведенческая стратегия, направленная на поддержание другого «я», вытекающая из желания создать ложное впечатление о себе или обрести анонимность Маска как актуализация собственного образа в той или иной поведенческой ситуации появляется в результате рефлексии личности, лишенной цельности, что позволяет рассматривать маску как форму защиты внутреннего мира ее носителя в процессе обретения цельности и преодоления «дуальности» {ИС Кон.Дж Маргалис, КГ Юнг)

Социологический подход связывает маску (имидж как модификацию маски) с обманом и полагает ее способом репрезентации индивидом самого себя в рамках социума с целью завоевания удовлетворительной позиции в материальном мире, при этом функции маски не сводятся только к сокрытию истинного облика ее носителя от социума с целью слияния с ним, маска одновременно искажает, закрывает социальный мир от своего носителя (П Экман, Э Гоффман)

Структурно-семиотический подход предполагает рассмотрение маски в качестве символического материального объекта, подобного человеческому лицу, морде животного или птичьей голове, накладываемого на лицо участников обряда или ритуального действа, бытующего в определенной этнической общности и трансформирующегося в межкультурных контактах (К Леви-Строс, Р Жирар)

При лингвистическом подходе маска рассматривается как феномен речевого общения, средство стилизации, это «метод» языковой характеристики, с помощью которого какому-либо «говорящему» персонажу намеренно придаются специфические речевые особенности, в той или иной мере разобщающие его с остальными участниками коммуникативного акта, диалога (ГО Винокур, В В Виноградов, ЕЯ Шмелева, АД Шмелев, Г Башляр)

При литературоведческом подходе, во-первых, маска рассматривается как синтетический драматургический жанр, возникший на основе средневековой фольклорной традиции и карнавальной ренессансной культуры13 Во-вторых, маска предстает одной из форм литературной образности, средством художественной условности, в связи с чем

п См Мусвик В А Маска//Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред АН Николюкина Институт науч информации по общественным наукам РАН - М , 2003 -Стлб 509-511

важнейшими аспектами литературной маски становятся маска героя (способ сокрытия реального "лика" персонажа с помощью переодевания, маскировки поведенческие, изменение мимики, жестов и т д) и маска автора Авторская маска как средство позиционирования, объективации «во вне» автором себя в художественном произведении является двуединым феноменом с одной стороны, это стилистически маркированный литературный прием, с другой -художественный образ, сконструированный автором с целью скрыть/представить себя в образе «другого», нередко «основополагающий прием литературной мистификации»14

Раздел 1.2. Авторская маска в процессе становления авторского сознания и формирования института авторства посвящен исследованию места и роли маски в структуре авторского сознания в историко-литературной перспективе Появление авторской маски связывается с моментом возникновения литературной саморефлексии, начиная с периода формирования индивидуальных стилей в литературе, с завершением эпохи «риторического слова» (А В Михайлов), когда появляются личностные моменты, связанные с изменениями в понимании авторства и трансформировавшимся соотношением между словом и миром При этом формирование института авторства в отечественном литературном сознании происходило на протяжении нескольких столетий В Древней Руси авторство связывалось с жанровостью - жанровый канон диктовал автору те или иные законы, и именно жанром определялся образ автора, но отнюдь не его личностью, что связано со стремлением средневекового искусства выразить коллективное чувство и коллективное отношение к изображаемому, а также с взаимосвязанностью древнерусских жанров с определенными типами стиля И хотя повествование в древнерусском тексте идет, казалось бы, от имени автора, автор не индивидуализирован, «авторское "я" в большей степени зависит от жанра произведения, почти уничтожая за этим жанровым «я» индивидуальность автора»15 Вместе с тем и на этом этапе присутствовали «выпадения» из общепринятой нормы существовали жанры, не просто не вписывающиеся в устоявшийся канон, но, посредством выдвижения на первый план личности пишущего, обыгрыванию и нередко - пародированию - существующих жанровых и тематических эталонов, ломающие его («Моление» Даниила Заточника, «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, эпистолография Ивана Грозного и Андрея Курбского)

Постепенно вместе с ростом самосознания, отходом от каноничности и поэтапным разрушением традиционализма, категория авторства соотносится с характером индивидуальной манеры и индивидуальным стилем, что влекло за собой в силу авторской рефлексии изменение жанровости На первый план выдвигается в большей или меньшей степени личность пишущего, который

14 Осовский ОЕ Маска авторская // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред АН Николюкина Институт научн информации по общественным наукам РАН - М , 2003 - Стлб 511512

15 Лихачев Д С О себе Развитие русской литературы Х-ХУИ вв, Поэтика древнерусской литературы // Лихачев Д С Избранные работы вЗт -Л, 1987 -Т 1 -С 179

проявляет себя как «человек частный», говорящий от собственного имени, равно как и его читатели, имеющий определенные интересы и более или менее четко выраженную социальную, этическую, литературную позицию Само художественное произведение является «орудием» авторской воли, презентацией собственно авторского голоса Необходимой предпосылкой для литературного самоописания, изображения в произведении самого себя становится вполне сознательная дифференциация «я» объекта и «я» наблюдателя автор раздваивается в зеркале самого себя и на этой субъективной точке зрения обосновывает свою писательскую деятельность, когда все сверхиндивидуальные инстанции, на которые можно было сослаться ранее, начинают терять нормативное значение

В начале XVIII в в России смещение идеологической ориентации (и в литературе, и - шире - в культуре) в сторону интересов индивидуума происходило под влиянием западных идей, но к концу столетия в литературе начинается процесс собственной рефлексии проблем субъективности Автор, освободившись от непосредственного влияния различных нормативных систем литературного поведения, получил возможность сделать их предметом изображения с субъективной точки зрения, учитывая при этом, что с позиций его субъективности изображаемое им, включая его самого, может быть лишь фикцией, а его текст предлагает читателю игру в аутентичность / фиктивность содержания Из этого следует, во-первых, что читатель-реципиент начинает обретать функциональную роль, согласно которой он обязан не просто наблюдать процесс авторского самоописания, но и реконструировать приметы субъективной авторской позиции Во-вторых, сам воображаемый автор (с точки зрения читателя), даже при определенном автобиографическом подобии, выступает двойником автора «реального», его самоизображаюи/ейся маской

В диссертационном исследовании отмечается, что со второй половины XVIII в происходит постепенное становление и формирование индивидуально-авторского сознания и самосознания, самоощущения художника именно как творца собственного универсума, ставшее важнейшей предпосылкой возникновения потребности травестировать, подвергать пародийному осмыслению собственное творчество Маска автора оказывается одним из факторов и индикаторов развития авторского начала, средством создания пародийно-игрового модуса повествования В XIX в очевидно усложняются взаимоотношения творца с изображаемой реальностью (в романтизме маска автора эквивалентна его подлинной личности) и соответственно - повествовательная техника русской прозы Ей уже более свойственны не неподвижность и монолитность эпического всезнания автора-повествователя, а нарративная игра с участием нескольких рассказчиков, варьирование их речевых позиций, смещение и перемещение авторского и персонажного горизонтов, повлекшее за собой распространение в русской литературе фиктивных авторов предлагаемых читателям текстов В связи с этим к процессу «размежевания» фигур автора и повествователя оказывается привлечен и читатель, вынужденный теперь осмысливать игру с

авторскими идентичностями Каждая из авторских масок являла собой и использование «чужого имени», и представала полноценным художественным образом, обретающим собственный «голос», биографические подробности В итоге создавался принципиально отличный от автора «реального» образ пишущего с соответствующей его культурному уровню, писательским задачам стилистической манерой, причем касалось это не только крупнейших прозаиков, но и литераторов «второго» и «третьего» ряда В XIX в образ автора способен множиться, распадаться, поскольку автор, текст создающий, не равен автору, в тексте присутствующему, в связи с чем возникает необходимость дифференциации автора и образа автора, автора и форм его репрезентации Точнее, существуют вне- и внутритекстовое присутствие автора в художественном произведении во внутритекстовом воплощении автор выступает как повествователь, рассказчик или персонаж, наделенный авторским голосом, являя образ самого пишущего, тогда как внетекстовая форма авторской репрезентации чаще всего - конструктивная, это роль организатора текста, выразителя единства и целостности художественной реальности, по отношению к которой он занимает позицию «вненаходимости» (М М Бахтин) При этом «создающий образ (то есть первичный автор) никогда не может войти ни в какой созданный им образ»16, в том числе, и в образ автора, реконструируемый на основе текста Читатель, не только в связи с осознанием непостоянства личности, множественности собственного «я» в целом, но и в связи с тем, что именно авторское «я» становится объектом художественного воспроизведения, что закономерно влечет за собой усложнение соотношения автора и текста, автора и героя (из-за введения в качестве промежуточной инстанции фигуры повествователя и умышленной мистификации читателя), преднамеренного сокрытия собственного облика в игре масок, теперь не всегда способен реконструировать образ автора, отличить его от авторской маски или автора «реального»

На рубеже Х1Х-ХХ вв мотив «двойного бытия», одновременного существования в идеальной и действительной реальностях, соответствующих друг другу и взаимосвязанных, но вместе с тем - автономных при мнимости кажущегося тождества, тема двойственности личности с ее «внутренним» и «внешним» «я», где средством самоидентификации своего «я-бытия» становится именно маска-личина, оказываются основополагающими для эстетических экспериментов русского символизма и эпохи модерна в целом Постоянное присутствие маски в символистском художественном дискурсе было не только обусловлено попытками самоопределения, самопознания и самореализации с активным стремлением скрыть истинную сущность и предстать «другим для других» посредством «примеривания» разнообразных личин и их инвариантов в эстетических экспериментах представителей Серебряного века, но и связано с их обращением к темам, мотивам и приемам, так или иначе сопряженным с масочной стихией, притворством,

|г' Бахтин М М Эстетика словесного творчества - М , 1979 - С 353

18

обманом, утратой и сокрытием собственного лица, мистификацией как формой и способом организации художественного текста Усложнение нарративной техники, наблюдающееся в этот период, связано с появлением нескольких повествователей в структуре художественного текста Происходит смещение горизонтов автора и повествователя, их речевая контаминация, нередко - смешение в рамках одного высказывания двух голосов, речевых манер, точек зрения, когда однозначное выделение фигуры автора становится все более затруднительным Введение в повествование «от автора» точки зрения повествователя или персонажей, сопровождаемое подчинением изображаемого чужому взгляду, восприятию, начавшееся в XIX столетии, к веку XX превращается в одну из ведущих тенденций развития художественной прозы Зачастую персонаж сливается с повествователем, несобствснно-прямая речь, используемая при этом, становится условной игрой, противоположность между субъективным и объективным стирается в фабуле, которая может сузиться до пределов сознания героя или повествователя, или напротив - сознание героя или нарратора стремится охватить фабулу Автор в своем стремлении стереть грань между художественным вымыслом и действительностью, преодолеть условность традиционных типов повествования («нейтрального», где повествователь, находящийся вне фабульного пространства, автору не противопоставлен, и повествования, которое ведется от лица вымышленного рассказчика, принадлежащего художественной реальности), обнажает процесс создания текста, вводя в зарождающуюся на глазах у читателя метатекстовую структуру автора «подставного», «фиктивного», собственную маску

Проблема авторской маски связана с тем, как автор представляет себя в пределах текста и каково место маски в структуре авторского сознания Как отмечал в начале 1920-х гг М М Бахтин, автор - «носитель напряженно-активного единства завершенного целого, целого героя и целого произведения, трансгредиентного каждому отдельному моменту его Изнутри самого героя < > это завершающее его целое принципиально не может быть дано < > - оно нисходит на него < > из иного активного сознания - творческого сознания автора Сознание автора есть сознание сознания, т е объемлющее сознание героя и его мир сознание, объемлющее и завершающее это сознание героя моментами, принципиально трансгредиентными ему самому < > Автор не только видит и знает все то, что видит и знает каждый герой в отдельности и все герои вместе, но и больше их, причем он видит и знает нечто такое, что им принципиально недоступно, и в этом < > избытке видения и знания автора по отношению к каждому герою и находятся все моменты завершения целого < >»17 Разумеется, сознание автора «реального» и категория «авторское сознание» -явления, не совпадающие и соотносимые как психофизический феномен и его модель, исследуемая через формы собственной репрезентации в

17 Бахтин М М Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М М Собр соч в 7 т - М , 2003 -Т 1 Философская эстетика 1920-х гг - С 95

художественном произведении как результате авторского творчества Среди форм выражения авторского сознания в художественном произведении определяющими становятся авторская модель мира, мировоззрение, ценностные ориентации, образ автора, точка зрения и др Можно говорить о существовании субъектных и внесубъектных форм выражения авторского сознания18 И если последние реализуются на сюжетно-композиционном уровне, то формы субъектные подразумевают под собой субъектов повествования - образ автора, повествователя, рассказчика, лирического героя, авторскую маску В отличие от авторского образа, «зримого или слышимого» (М М Бахтин), появляющегося в процессе авторской идентификации (изображение себя как «себя»), функционирование маски в художественном произведении - следующий этап перевоплощения автора «реального» (изображение себя как «не себя», «другого»)

Во второй главе «Генезис и формирование традиции авторской маски в литературе Древней Руси», содержащей три раздела, выявляются генетические корни, осмысливается начальный этап традиции авторской маски

В разделе 2.1 Зарождение явления авторской маски в «Молении» Даниила Заточника и «Хожен и и за три моря» Афанасия Никитина

рассматривается функционирование авторской маски задолго до выделения собственно авторской, писательской позиции Авторская маска как своеобразный стилистический прием в произведениях средневековых авторов, чей образ посредством сознательного балагурства и притворства, отождествлением себя, собственного стиля со скоморошеством, «карнавализуется», обретает отчетливо выраженную игровую коннотацию Жанрами, в которых авторская маска функционирует уже на начальном этапе развития русского профессионального словесного творчества, оказываются жанры подвижные, не вписывающиеся в четкий канон и не подчиняющиеся эталонным требованиям - травелог и моление, где наиболее явственно проступает автобиографическое начало создателя, авторская рефлексия, наблюдается смена повествовательных, стилистических регистров, оказываются задействованными практически все лексические пласты языка, позволяющие автору быть свободным в плане самоопределения -стилистического, жанрового, а также так или иначе ориентированные на адресата (собеседника), то есть изначально подразумевающие «возможного другого»

Даниил Заточник в «Молении», в отличие от других средневековых писателей, стремясь к самовыявлению и самооправданию, пишет со своей собственной, личной точки зрения, мало считается с этикетными формулами, переделывает псалмы, пародирует библейские образы, профанирует цитаты из священного писания и псалтири Составляя сугубо литературное послание, автор в «Молении» примеряет маску вымышленного персонажа (Даниила

18 См Корнан Б О Итоги и перспективы изучения проблемы автора // Корман Б О Избр труды Теория литературы / Ред -сост Е А Подшивалова, Н А Ремизова, Д И Черашняя, В И Чулков - Ижевск Институт компьютерных исследований, 2006 - С 99-109

Заточника), смиренного просителя княжьей милости, изгнанного отовсюду, противостоящего своей наготой и бедностью княжьему двору, отвергнутого даже друзьями Даниил сознательно подстраивает собственный образ и речевую характеристику под тему произведения - так появляется маска «молящего просителя», вполне соответствующая общему тону «Моления», что стилистически выражается в «скоморошьем претворении книжных элементов»19

В «Хожении за три моря» Афанасия Никитина попыткой определения собственного места в не просто «чужой», но чуждой реальности становится непоследовательное, ситуативное использование повествователем авторской маски, функционирующей как в речи (контаминация мусульманских и христианских выражений), так и в поведении (контаминация мусульманских и христианских обрядов) Никитина Маска здесь - средство сохранения собственной индивидуальности, прежде всего самости религиозной Автогерой отступает от единственно правильного православного поведения, следование которому в «нечистой» земпе было бы кощунственным Прием авторской маски используется в «Хожении» в рамках «антиповедения» повествователя, о чем, несомненно, свидетельствует тенденция к саморефлексии в образе автора-героя повествования - именно отчетливо выраженное авторефлективное начало и порождает авторскую маску Афанасий Никитин, выступая в качестве автора и одновременно героя повествования, предпринимает попытку понимания других (народов, вероисповеданий, культур, жизненного уклада, обычаев и традиций), и самого себя в его рассказе присутствуют оценка «другого» мира и самооценка, в связи с чем достигается субъективация повествования, в котором немаловажную роль играет именно индивидуально-авторское начало, проявляющееся в лирических отступлениях, собственно авторских размышлениях и переживаниях Речевая маска (контаминация в речи Афанасия Никитина во время пребывания в «бесерменских» странах мусульманских и христианских выражений) становится средством сохранения собственной индивидуальности, религиозной «самости» в условиях «чужой» и чуждой реальности

В разделе 2.2 Авторская маска как прием эпистолографни Ивана Грозного и Андрея Курбского рассматривается дальнейшее развитие масочной традиции в литературе Древней Руси, связанное с синтезом и игрового («Моление» Даниила Заточника) и рефлективного («Хожение за три моря Афанасия Никитина») «опыта» средневековых авторов Авторская маска не нашла выражения во всех жанровых разновидностях в связи со стремлением большинства книжников придерживаться образцов Прием авторской маски продолжал использоваться в произведениях, носящих отчасти «маргинальный» характер, не соответствующих трафаретным образцам, сочетающих книжную традицию и «простословие», а нередко - в

19 Лихачев Д С О себе Развитие русской литературы .\-XVll вв, Поэтика древнерусской литературы // Лихачев Д С Избранные работы вЗт - Л, 1987 -Т 1 -С 244

пародирующих существующий литературный канон - эпистолярных сочинениях Ивана Грозного и Андрея Курбского

Писательская позиция Грозного не отличалась устойчивостью, он стилизовал и варьировал авторские маски в зависимости от адресата и содержания того или иного послания Основными разновидностями масок Ивана Грозного являлись следующие маска простого и справедливого человека («Послание Василию Грязному»), униженного чернеца («Послание в Кирилло-Белозерский монастырь»), просителя корочевской / царской мичости («Послание польскому королю Стефану Баторию», «Послание царю Симеону Бекбулатовичу»), «высокого вероучителя» (послания к Курбскому) В творчестве Ивана Грозного маска становится частью литературной мистификации как намеренного введения в заблуждение адресата (читателя) относительно трактовки авторского образа (сочинения Грозного, написанные от имени его бояр, - ИД Вельского, И Ф Мстиславского, М И Воротынского, И П Федорова, «Ответ в споре о вере Яну Роките» и «Канон» архангелу Михаилу, написанные под псевдонимом Парфения Уродивого с последовательным сохранением соответствующей стилистической манеры)

Если в эпистолярном наследии Ивана Грозного наибольшее выражение находит игровая «линия» использования авторской маски, связанная со скоморошеством, фамильяризацией собственного образа и реальности, что выражается стилистически (широкое употребление брани, ругательств, фамильярных обращений, пародирование стиля адресата) и в последовательном конструировании «антиповедения» самого Ивана IV, намеренно театрализующем собственный образ и бытие, то в посланиях Андрея Курбского к царю функционирование авторской маски обусловлено рефлектирующим началом, что, по-видимому, связано с эмигрантским статусом князя Курбский в грамотах к царю варьирует маски эмигранта и человека западной просвещенности и утонченной культуры, вспомогательным средством создания которых, помимо демонстративного соблюдения эпистолярного этикета, использования иноязычной лексики, ориентации на античные риторики, становится прибавление к ответу «На вторую епистолию » отрывков из посланий Цицерона

В разделе 2.3. Своеобразие функционирования авторской маски в "Житии" протопопа Аввакума исследуется процесс разрушения традиционных жанровых границ житийного канона посредством авторской маски Именно в творчестве протопопа Аввакума развитие обозначенных ранее традиций, проявляющееся не только в деконструкции известных жанровых и стилистических канонов, но и касающееся собственно авторской позиции, находит закономерное продолжение Аввакум не просто описывает и обобщает собственную жизнь в житийных или богословско-учительских трафаретах, совмещая описание с собственными рассуждениями, поучениями, но и развивает «автобиографическую линию» При этом автобиографизм становится способом взглянуть на себя «со стороны»,

используя авторскую маску, «оформиться» в персонажа, отчасти заключающего повествователя в себе

Следуя игровой традш/ни «антиповедения», Аввакум в «Житии» варьирует авторскую маску простеца и праведника, святого посредством применения приема этикетного самоуничижения, самохарактеристик, описания собственного существования в откровенно смеховых ситуациях с помощью балагурства и самоиронии Именно авторская маска стимулирует в «Житии» разрушение житийного канона в текст проникает фамильяризующая стихия, выражающаяся в нарушении дистанций как внутри, так и вне его, повествователь использует просторечия, вульгаризмы, конструирует смеховые ситуации В творчестве Аввакума авторская маска выстраивается не только в качестве речевой (как слияние изображаемой речи с изображающей или же стилизация сугубо авторской речи под речевую манеру изображаемого персонажа), но и подразумевает авторское оформление себя самого в тексте, сознательное конструирование определенного образа, отличного от реального Средствами конструирования устойчивой авторской маски праведника, святого, происходящего на всех уровнях (от сюжетно-тематического до стилистического) у Аввакума становятся противопоставление себя никонианам, соотнесение собственных злоключений с муками библейских праведников, пророков и Христа, отождествление себя с праведниками древности и собственной биографии с библейскими сюжетами, вкрапление апокалиптической фантастики, чудес и «видений», свидетелями которых могут быть лишь праведники, ирония и самоирония, смена интонации в зависимости от предмета описания, саморефлексия, переосмысление, собственное толкование и снижение интенционалыюго статуса библейских персонажей, профанирование библейских сюжетов, использование личных наблюдений для их толкования, стилизация священного писания, использование приема параллелизма Речевая же маска конструируется при помощи самохарактеристики и использования «чужой речи», воспроизводящейся в процессе ретроспекции и подразумевающей воспроизведение сказанного «другими», передачу их реплик исключительно собственным «голосом», то есть стилизацию «чужого слова», «чужой» интонации, «изображение» их рассказчиком При этом авторская маска в произведениях Аввакума выполняет две основные функции самовыражения (автор с помощью маски становится и объектом, и субъектом собственного повествования) и пробтематнзирования рассказа (автор посредством маски вводит себя в условный мир собственной биографии и становится неотъемлемой составляющей создаваемого им самим текста)

В третьей главе «Маска как форма авторской репрезентации в эпоху становления писательского сознания» исследуется феномен авторской маски в русской прозе второй половины XVIII столетия творчестве М Д Чулкова, Д И Фонвизина, Н М Карамзина, И А Крылова.

В разделе 3.1. Аутентичность / условность авторского облика в прозе М.Д. Чулкова анализируется специфика функционирования авторской

маски в «Пересмешнике» М Д Чулкова, где прямое авторское слово, разъясняющее и поучающее, заменяется словом «чужим», автором переадресованным Отмечается, что в связи с утверждением института авторства, «обособлением» литературного текста от фигуры его реального создателя, авторский голос обретает иные, игровые возможности и способен не только воздействовать на читательскую аудиторию идеологически, декларируя собственные воззрения, но и эстетически, художественно, вплоть до демонстративного самоустранения из собственного сочинения - именно это и предпринимает М Д Чулков, избирая формой репрезентации себя как автора «реального» авторские маски, стилизуя «чужие» голоса, - Русака в качестве публикатора и составителя всего сборника «Пересмешник», Ладона и Монаха как непосредственных повествователей составивших сборник «историй» Не случайно избрание в качестве масок именно персонажей-пикаро, связанных и по происхождению, и по образу жизни с «телесным», «изнаночным», «смеховым» аспектом жизни травестированные автогерои пародируют сформированный в читательском сознании традиционный образ автора, превращающийся из наставника, «учителя» или «пророка» в шута, плута, демонстрирующего неустойчивость изображаемой реальности, собственной позиции, играющего с читателем, героями, самим собой М Д Чулков профанирует образ создателя художественного текста как таковой, «расщепляя» его на нескольких авторов «фиктивных» (рассказчиков), чьи «голоса» передают «реальность» искажающе и отчуждающе с точки зрения традиционализма, нормированное™ именно спрофанированный авторский образ, замененный системой авторских масок, инвертирует традиционное повествование, предлагая читателю непривычное видение мира, иное построение текста

В разделе 3.2. Игровое соотношение автор - нарратор - герой в прозе Д.И. Фонвизина и Н.М. Карамзина рассматривается авторская маска, маркируемая мистифицирующими читателя предисловиями, автокомментариями, автоаллюзиями, введением фиктивных авторов-нарраторов

В «Поучении, говоренном в духов день иереем Василием в селе П***» Д И Фонвизина функционирует маска двойная Во-первых, маска публикатора, предлагающего в авторемарке читателям и «господам издателям «Собеседника» чужое сочинение - «поучение», обнаруженное им «нечаянно»20 Во-вторых, маска иерея Васичия, обретающая комические черты и призванная увести читателя от отождествления автора комментария с личностью реального художника и тем самым воспитать способность читателя к глубинному пониманию авторского замысла Маска иерея Василия, чья проповедь и составляет содержание произведения, исполняет функцию контекстуализации, поскольку именно благодаря ей (подчеркнутому несовпадению автора «реального» и повествователя как

20 Фонвизин Д И Поучение, говоренное в духов день иереем Василием в селе П*** // Фонвизин Д И Собр соч в2-хт-М,Л, 1959 -Т2-С24

автора фиктивного) весь текст оказывается помещенным в динамику расширения влияния автора «реального» на читательскую аудиторию, одновременно и вызывая в ее памяти отживший жанровый канон (торжественное красноречие), и давая возможность иначе интерпретировать, на первый взгляд, знакомое и даже традиционное (проповедь излагается в вольной, фамильярной форме, с использованием просторечий, бранных слов, обращений к конкретным ее слушателям, снижающих тональность и пафосиость, заданную жанром «поучения») Равно как и в «Поучении », где автор «реальный» скрывается под масками публикатора и иерея Василия, якобы этот текст произнесшего и зафиксировавшего и его, и саму «ситуацию» рассказывания, в других фонвизинских произведениях функционирует также двойная авторская маска в «Повествовании мнимого глухого и немого» представлена, во-первых, реализуемая в затекстовых комментариях маска комментатора публикуемого текста, а во-вторых, персонажная маска - героя, берущего на себя функцию автора «реального», не просто фиксирующего произошедшее, но повествующего о себе самом Автокомментарий здесь в совокупности с самим текстом дезориентирует, запутывает читателя, предлагает ложную идентификацию авторства и одновременно служит средством создания авторской маски, «говорящей» от имени автора «реального» Кроме того, «Повествование » явно ориентировано на «Исповедь» Ж -Ж Руссо, что проявляется в использовании подстрочных, затекстовых примечаний, общей сюжетной основе, ретроспективном воспроизведении событий, исповедальной тональности повествования, в буквальном повторении некоторых эпизодов В связи с этим можно предположить, что Фонвизин транспонирует эпизоды «Исповеди» Руссо в собственный текст не случайно они, взятые из самого «правдивого» из существующих на тот момент сочинений, позволяют усилить впечатление аутентичности, правдивости излагаемой истории в читательском сознании и служат средством создания авторской маски

Подобное «расслоение» авторского образа, инспирированное изменением статуса автора, его игровыми намерениями (подразумевающими обыгрывание автобиографических подробностей, воспроизведение в ином ракурсе предшествующего литературного наследия), ориентацией на присутствие «другого» (читателя, публики), представлено и в «Друге честных людей, или Стародуме», продолжавшем «идейную и художественную линию "Недоросля"»21 Автор здесь являет себя сразу под двумя масками - сочинителя "Недоросля " и самого Стародума Стародум -отчасти традиционная маска классицистического театра со специфическим словесным оформлением, ей передано «авторское слово», она выражает авторскую интенцию с ее идеологическими, мировоззренческими и культурными установками Маска сочинителя "Недоросля" исполняет исключительно репрезентативную функцию, представляя будущий журнал читателям, и необходима исключительно для воздействия на восприятие

21 Гу ьивскии Г А Русская литература XVIII века - М , 2003 -С 292

25

аудитории - «Друга честных людей >ч должно рассматривать как продолжение всего предыдущего сатирического наследия прозаика и драматурга

В «Письмах русского путешественника» Н М Карамзина выстраивается маска путешественника, предстающего в зависимости от обстоятельств, в которых он оказывается, чувствительным неискушенным юношей (в эмоционально-лирических отступлениях, обращениях к друзьям), умудренным жизненным опытом педантом, выказывающим широкие познания в литературе, истории, философии, искусстве, а также щеголем, петиметром Маска сентиментального «сердценабчюдателя» конструируется Карамзиным под воздействием Л Стерн, сознательно выстраивавшего и в художественной прозе, и в эпистолярном наследии в качестве способа автоинтерпретации автопародийную маску конструктивно-рефлективной сущности Равно как и Стерн, Карамзин создает авторскую маску посредством сознательной игры на автобиографизме, сочетающейся с игровой установкой всего повествования, утрирования собственной сентиментальности, реминисценций из текстов литературных предшественников, нередких упоминаний о стернианском Йорике Маркируют появление авторской маски в «Письмах » переходы повествователя от первого к третьему лицу, выраженные семантическим отождествлением грамматического лица, взаимозаменяемостью местоимений «я»/«он» в автореференциальном значении, изменения тона повествования, отступления, создающие впечатление авторской отстраненности от текста Авторская маска у Н М Карамзина выполняет несколько функций репрезентативно-коммуникативную (аккумулирует символику авторского мира в процессе «общения» автора с читателем), индивидуализации (способ авторского самопознания), игровую функцию (ориентация и обыгрывание опыта предшественников - Л Стерна, Д Фонвизина, Н Новикова)

В разделе 3.3. Своеобразие авторских масок в прозе И.А. Крылова исследуется опыт создания сатирической авторской маски в «Почте духов», повести «Ночи» и сатирах

Во всех сатирах («Речь, говоренная повесою в собрании дураков», «Мысли философа по моде », «Похвальное слово в память моему дедушке » и др) авторская маска является единственной говорящей и изображающей инстанцией, наделенной атрибутами подлинности, но демонстрирующей отличный от авторского культурно-идеологический кругозор и тип мышления Авторство всех сатир переадресовывается уже в заглавии, в связи с чем появляются пародийные авторские маски петиметра., людного философа, деспота помещика, становящиеся средством осмеяния, пародийного развенчания, разоблачения их же самих Средствами создания авторских масок являются аллюзии и автоаллюзии, «чужая» речь, основанная на приеме «фальшивой хвалы» со всеми его бурлескными возможностями, приводящем к десакрализации, фамильяризации, «выворачиванию» образов и мира современного, и их самих Пародийные маски в сатирах

амбивалентны - осмеянию посредством них подвергаются и современные пороки, и сами ораторы, причисляющие себя к их носителям

В повести «Ночи», представляющей пародию на сентиментальное повествование, функционируют маска «издатечя» и маска псевдосентимептачыюго автора-повествоватепя Мироброда, создающая пародийно-иронический модус авторского слова22 Авторская маска Мироброда является организующим принципом повествования, находясь в центре фабульного пространства, становится способом, во-первых, обоснования правдоподобия повествования о личной жизни, которая скрыта от частных глаз, во-вторых, пародирования сентиментализма Средствами создания авторской маски в «Ночах» являются демонстративно ироническое авторское дистанцирование, автоаллюзии, литературные и биографические

В «Почте духов» носителем маски также оказывается фиктивный автор-повествователь Подобно тому как автор имеет право на художественную условность, вымысел в отношении персонажей и сюжетных коллизий, он имеет право имитировать коммуникативный процесс, отличающийся оттого, который имеет место в реальности, например, как это делает И А Крылов, выдавать свой текст не за им самим написанное произведение, а за «публикацию» повествователя, подавая вымышленные события, описанные там, как подлинные Именно так возникает авторская маска Секретаря (средствами ее создания являются переадресация авторства уже в заглавии, «Предуведомление» и «Вступление», аллюзии к произведениям современников и автоаллюзии к комедиям Крылова «Проказники», «Сочинитель в прихожей», «Бешеная семья», повести «Ночи»), являющаяся, наряду с другими действующими лицами и событиями, одной из форм проявления образа автора Авторская маска Секретаря становится организующим принципом повествования и средством мотивировки знания фабулы, однако, авторский «голос» передан не только ему, но рассредоточен между многими героями, в том числе эпизодическими, что делает весь текст выражением игровой двусмысленности авторской позиции и придает повествованию стереоскопичность

Обращаясь в четвертой главе «Образ фиктивного автора-нарратора в русской прозе первой трети XIX столетня» к литературной практике романтиков и «Арзамаса», автор анализирует своеобразие пушкинских масок в «Моей родословной», фельетонах, «Повестях Белкина», опыт создания авторских масок В Ф Одоевским и Н В Гоголем в сборниках повестей, должных составить совместно с «Повестями Белкина» альманах «Тройчатка», преломление традиции авторской маски в произведениях прозаиков «второго ряда» - О И Сенковского, В И Даля, А Ф Вельтмана, в соответствии с чем глава включает три раздела

22 Отношения автора «реального» и фиктивного подчёркнуто дистанцированы знаменательным затекстовым «Примечанием типографщика» «Г читатель может здесь видеть, что герой этой повести Мироброд и издатель её Крылов суть два разные лица но последний будет всегда доволен, если публике понравится первый» // Крыюв И А Сочинения в двух томах -М,1955 -T I -С 350 выделено нами - О О

В разделе 4.1. Авторская маска в «Повестях Белкина» A.C. Пушкина: генетические корни, специфика функционирования в

качестве генетического истока авторской маски в «Повестях Белкина» рассматривается фельетонная маска Феофилакта Косичкина, выросшая из раннего пушкинского наброска литературно-критической пародии «Если звание любителя отечественной литературы » В «Повестях Белкина» авторская маска выстраивается не только с учетом анонимности «реального» автора, но и на очевидной «жанровой» и нарративной игре, предпринятой прозаиком, утрированием «чужого» авторства Маска эта двойная Во-первых, А С Пушкин предстает в маске издателя, якобы обнаружившего и решившего опубликовать «писания» графомана Белкина, что придает всему циклу отчетливо выраженную ретроспективную установку и иллюзорно сужает и ограничивает горизонт автора «реального» всего лишь как «посредника», но отнюдь не создателя предлагаемого читателям текста (текстов) Автор «реальный» не просто вуалирует свою причастность к повестям, но и сознательно дистанцируется от процесса их создания, причем не только преамбулой «От издателя» Не случайно цикл повестей предваряет так называемая биография Белкина, пересказываемая его соседом и другом, а также рассказ «издателя» о том, каким образом «чужая» рукопись оказалась у него Соответственно, средствами создания авторской маски издателя, отчасти выступающего и в качестве «мемуариста», становится анонимность как таковая, выраженная желанием автора скрыть подлинное авторское имя, а также основанная на создании иллюзорного читательского восприятия жанровая игра в публикацию «чужих» текстов, передаче авторства другому лицу с последующей стилизацией «чужой» речи Во-вторых, создается маска Белкина как особая мировоззренческая и повествовательная позиция по отношению к создаваемым текстам в их непосредственной взаимосвязи Посредством образа И П Белкина как фиктивного автора (с нередким «вторжением» собственного авторского голоса), выступающего неким конструктивно-организующим началом, структурирующим сам цикл повестей, автор «реальный» демонстрирует читательской аудитории органичное соединение, в принципе, противоположных сфер - бытовой приземленности и вымысла, высокой художественности, одновременно создавая иронический модус повествования (деревенский писатель-самоучка Белкин пересказывает чужие «реально произошедшие» истории, выстроенные, в действительности, по шаблонам сентиментальных, романтических и готических фабул, но обрамленные системой эпиграфов, насыщенные сугубо литературными реминисценциями и аллюзиями, превращающиеся в качественно новое эстетическое явление, ориентированное на широкую читательскую аудиторию) Двойная авторская маска у Пушкина, выросшая из стремления к личной самоустраненности и объективности, продемонстрированных прозаиком в «издательском» предисловии, явилась выражением его идейной и эстетической позиции, личной причастности к изображаемым событиям, обретает отчетливо выраженный амбивалентный характер, одновременно становясь явной и

неподлинной сущностью одного и того же лица, фиксирует статический образ, скрывающий постоянно изменяющееся авторское «я», и имеет выраженную игровую коннотацию

В разделе 4.2. Специфика авторских масок В.Ф. Одоевского («Пестрые сказки») и П.В. Гоголя («Вечера на хуторе близ Днканьки»): созвучия и расхождения в несостоявшейся «Тройчатке» рассматривается опыт создания авторской маски в прозе современников А С Пушкина -В Ф Одоевского и Н В Гоголя

В «Пестрых сказках» В Одоевского маска служит своеобразным связующим звеном между элементами творческого акта (воспроизведением их автором и читательским восприятием) и устанавливает в сознании читателей те критерии, по которым можно судить о повествовании как об эстетически целостном единстве Обладая самосознанием, демонстрируя авторское «своеволие», нередко меняя интонацию, авторская маска выступает средством создания формальной дистанции между читателями и автором «реальным» С одной стороны, она скрывает автора подлинного, а с другой - погружает читателей в художественный мир, неотъемлемой частью которого является сам фиктивный автор, и помогает, таким образом, воспринять эстетическую реальность именно в русле ее генерации Как и у Пушкина, в «Пестрых сказках» Одоевского маска двойная - издатель «В Безгласный» и сочинитель (фиктивный автор) И М Гомозейко В «Пестрых сказках» нагромождением фантастики, излишней «ученостью» своего «магистра философии и члена разных ученых обществ» Гомозейко, активно употребляющего латинизмы, алхимические, философские понятия и термины, а также посредством системы сугубо «литературных» эпиграфов (из Н Буало, И И Голланда, Ж -П Рихтера, И -В Гете и др), накладывающей на повествование иронический отпечаток и включающей сами «сказки» в единую семантическую парадигму с разнообразными традициями, эпиграфами представленными, автор «реальный» утрирует сугубо романтические и сентименталистские средства и приемы, демонстративно пародируя и тем самым разрушая сложившиеся штампы В этом смысле В Ф Одоевский со всей очевидностью продолжает пушкинскую традицию «Повестей Белкина», каждая из которых также снабжена эпиграфами из поэзии начала XIX в В Ф Одоевский, равно как и А С Пушкин, системой эпиграфов, с одной стороны, демонстрирует читателю продопжение романтической традиции, а с другой, пародирует ее несмотря на внешнюю соотнесенность эпиграфа и сюжета происходит «слом» повествования в финале каждой истории, когда «романтика» и «фантастика» развенчиваются Важную роль в создании авторской маски у В Ф Одоевского играют предисловия, активное освоение гофмановского наследия, обыгрывание автобиографических деталей

Н В Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» с помощью двух предисловий, системы эпиграфов, автоаллюзий, сказовой (двуплановой) структуры повествования конструирует авторскую маску Рудого Панько Важнейшим средством создания авторской маски становится

двухступенчатая стилизация Рудый Панько первоначально воспроизводит речь вторичного рассказчика - «горохового панича» Макара Назаровича или дьяка Фомы Григорьевича, а затем автор «реальный» стилизует речь непосредственно Рудого Панько, охватывающего собственным кругозором все истории, включенные в «Вечера » О доминирующей позиции Рудого Панько и, соответственно, его «слова» свидетельствуют саморепрезентации в «Предисловиях» к обеим частям цикла, разъясняющие название, выбор «историй» для публикации, постоянные обращения к читателям, авторемарки, переадресующие повествование другим рассказчикам и призванные одновременно и подчеркнуть, и сократить дистанцию между читателем (слушателем), не просто отдаленным в смысле «временном» от происходящего (рассказываемого), но и относящимся к иному культурному слою, нежели фиктивный автор-нарратор или же его непосредственные собеседники Рудый Панько становится публикатором и «первичной говорящей инстанцией» во всех повестях «Вечеров », кроме «Ивана Федоровича Шпоньки и его тетушки», которая не воспроизведена им с чужих слов, но записана вторичным рассказчиком Степаном Ивановичем Курочкой Соответственно, применительно к «Ивану Федоровичу Шпоньке » можно говорить о Панько лишь как о публикаторе «чужого» текста, тем более, что для аргументации правдоподобия появления текста повести в составе «Вечеров », подчеркивания в сознании читателя «реальности» образа Курочки и авторитетности уже его слова, Рудый Панько подкрепляет упоминание о нем его описанием с включением подробного «разъяснения» местонахождения и тех специфических его особенностей, по которым желающие узнать продолжение истории о Шпоньке без труда могут идентифицировать Курочку среди других жителей Гадяча Кроме того, в «Предисловии» к «Ивану Федоровичу Шпоньке » «пасичник» жалуется на плохую память, однако, как и в предисловии к первой части сборника, настаивает на воспроизведении «устного» слова различных рассказчиков В связи с этим можно усомниться в точности передачи «чужого» слова, тем более устного и воспроизведенного с ретроспективной установкой, соответственно, при передаче рассказов дьячка, «горохового панича», равно как и самого Рудого Панько, автор «реальный» как раз для создания авторской маски использует стилизацию Гоголевская маска Рудого Панько явилась связующим звеном, но не между автором и читателем, но между читателем и предлагаемым ему текстом, помогая ему не столько в созидании, сколько в адекватном восприятии произведения на уровне, оцениваемом как подлинный, реальный и содержательный При этом взаимосвязь и взаимосвязанность словесности и жизни реальной (модус эстетический, условный и модус читателя) утверждалась не только посредством вымышленных сюжетов и характеров, но и того приема, который лежит в организации всего цикла - авторской маски Панько Принадлежа изображаемому им народно-эпическому миру, Рудый Панько служит орудием погружения автора и читателя в сказочно-эпическое прошлое

народа, где различные жанры повестей (от былички до легендарного предания) выступают модусами лирического переживания этого прошлого

Раздел 4.3. Преломление традиции авторской маски в отечественной прозе 1830-х гг. посвящен исследованию авторской маски в романе «Странник» А Ф Вельтмана, «Фантастических путешествиях Барона Брамбеуса» О И Сенковского, «Русских сказках» В И Даля, «Записках сумасшедшего» Н В Гоголя

Роман «Странник» А Ф Вельтмана представляет собой травелог с разорванной структурой, в рамках которого чередуются два повествовательных плана - воображаемое путешествие фиктивного автора-нарратора по карте Европы и реальное путешествие подлинного автора, предпринятое им в составе действующей русской армии по Молдавии и Болгарии в 1828 г Соответственно, в ситуации рассказывания соединяются ретроспективная установка с ситуацией здесь и сейчас повествования, два временных плана (реально увиденное и пережитое подлинным автором несколько лет назад и пишущийся сейчас роман, воспроизводящий события прошлого во времени настоящем) Причем, если у предшественников А Ф Вельтмана в жанре травелога (Н М Карамзина и Л Стерна) реальный опыт, литературно обработанный, создавал иллюзию подлинности произошедшего с путешественником, то в «Страннике» элементы реального вояжа транспонируются в пространство фиктивное, напротив, создавая иллюзию их «вымышленное™» Фиктивность путешествия, совершаемого в воображении, конструируется именно посредством авторской маски -фиктивного автора-повествователя, тезки автора, его биографического «двойника», который всячески пытается стереть грань между художественным вымыслом и реальностью, преодолеть условность традиционного повествования, обнажив процесс создания текста На протяжении всего повествования фиктивный автор играет переходами от первого лица ко второму и наоборот, меняет тон повествования, постоянно обращаясь к самому себе как к отвлеченному собеседнику, ставшему объектом наблюдения, утрирует «непохожесть» своего вояжа на травелоги предшественников, демонстрируя «несерьезность» своих намерений Структурное членение романа, где объем некоторых глав составляет абзац, а содержание многих ограничено незначительными репликами повествователя, пародирует экспериментальное построение Л Стерном «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена», его же «Сентиментальное путешествие» как путешествие «чувствительное» и подобные ему, насыщенные сердечными излияниями, обращенными к читательницам Сознательно автопародийной маской странника Александра писатель не просто подчеркивает полемичную позицию по отношению к традиции и эстетическим условностям своего времени, но и вводит себя в условный мир художественного текста как его часть, создает произведение на глазах читателя Авторская маска странника становится средством демонстрации процесса создания текста, происходящего на глазах у читателей пародируя стернианскую манеру «болтовни» с читателем, она обнажает процесс

создания текста - из неожиданных воспоминаний, стихотворных отрывков, разговора с читателем, куда включаются прерывистые сведения о географических перемещениях по Бессарабии и Молдавии, заставляя читателя сомневаться, читает ли он художественное произведение или же совершает одновременное путешествие с повествователем, держит его в постоянном напряжении относительно повествуемой ситуации, комментирует включение или отсутствие тех или иных фрагментов в тексте, поясняет прерывистость изложения, отказывается от одной из глав сразу же после написания ее, фиксирует начало и финал процесса написания романа Равно как и в произведениях предшественников, использующих для расширения нарративного пространства фиктивных авторов-повествователей вводные главы, предуведомления и предисловия, в «Страннике» конструктивную роль в создании авторской маски играет предисловие, репрезентующее образ фиктивного автора-повествователя как нарраториально ненадежного, полемично настроенного по отношению к предшественникам, сознательно играющего с читателем

Авторская маска странника Александра носит в романе автопародийный характер не только по отношению к путешественникам «серьезным» («Походные записки русского офицера» И И Лажечникова, «Письма русского офицера» Ф И Глинки»), с протокольной точностью фиксирующим произошедшее в ту или иную военную кампанию, или - напротив - к сугубо литературным («Сентиментальное путешествие» Л Стерна), но прежде всего по отношению к самому себе Носитель авторской маски в «Страннике», хотя и предоставляет подробные отчеты о Бессарабии и Молдавии, военных действиях, разворачивающихся там, предстает (особенно в первых частях произведения) сибаритствующим молодым человеком, любителем плотских наслаждений, безрассудно пускающимся в романтические приключения Одновременно Странник играет литературной формой травелога, осознавая ее широкие возможности и отсутствие канона, что позволяет ему пародийно-иронически осмысливать опыт предшественников

Другой примечательной «вехой» в ряду путешествующих фиктивных авторов-нарраторов отечественной прозы первой трети XIX в оказывается пародийная авторская маска в «Фантастических путешествиях Барона Брамбеуса» О И Сенковского Здесь пушкинский опыт использования авторской маски и наследуется (введен фиктивный автор-нарратор, скучающий графоман), и расширяется как раз за счет введения авторской маски Брамбеуса в пародийно-смеховой контекст и придания ей дополнительной функционально-семантической нагрузки Посредством Барона Брамбеуса, с одной стороны, пародируется образ пушкинского Белкина, а с другой - продолжается сформированная в отечественной литературе традиция травелогов Если А С Пушкин предпринял в «Повестях Белкина» попытку создания иллюзии достоверности, «снабдив» Белкина не только биографическими подробностями, но подкрепив факт его истинного «существования» сведениями о нем представителей литературного (издатель АС) и внелитературного (сосед-помещик) быта, то у Сенковского - в

противовес пушкинскому «настоящему» автору-повествователю с обыденными именем и биографией, пересказывающему вполне реальные истории - во-первых, эпиграфом и автохарактеристиками подчеркивается фантастичность произошедшего с Брамбеусом Само экзотическое имя «Барон Брамбеус» отсылает читателя к контексту сугубо литературно-фантастическому - персонажу Р Э Распе лгуну Барону Мюнхгаузену, а также к лубочной повести XVIII в «История о храбром рыцаре Францыле Венециане и прекрасной королеве Ренцивене», героем которой являлся шпанский король Барон Брамбеус В противовес лаконичности языка, простоте стилистических конструкций у А С Пушкина, повествование Брамбеуса стилистически разнородно, насыщено нагромождением метафор, в нем смешаны несовместимые «высокая», книжная лексика с канцелярским жаргоном, «ученой» терминологией, просторечиями и вульгаризмами Брамбеус ориентируется на новую литературную школу романтизма, пародируя и доводя до абсурда романтическую образность и символику, и авторская маска Брамбеуса порождается стилем, особым «гибридным» языком, где в одном стилистическом ряду соседствует разнородная лексика, причем использование в рамках претендующего на возвышенность, пафосного по тону высказывания сугубо бытовых сравнений пародийно снижает его «высокопарность»

В И Даль в сборнике «Русские сказки Пяток первый», как и любой сказочный текст, выстраивает истории по контрасту двух миров -«реального», где находится рассказчик, и вымышленного, где протекает сказочное действие Составленный из реально услышанных и записанных сказок, сборник оформлен «литературно» объединен фигурой «сказочника» Казака Луганского, чье имя (постоянный псевдоним В И Даля в 1830 -середине 1840-х гг) определяло тематику и структуру текста, им порождаемого (сказка), и в сочетании с подобным текстом превращалось в авторскую маску Открывался сборник формально традиционным предисловием, где Казак Луганский обращался к читателям, причем предисловие было написано с очевидным отклонением от повествовательной нормы, «народным» языком, но отнюдь не для эмоционально-экспрессивного усиления «чужая» речь сказителя - средство построения авторской маски сказочника - позволяла представить истории и самого рассказчика в нужном ракурсе и освещении Авторская маска сказочника не являлась лишь частью «рамы» к сборнику, помещающей рассказываемое в мир противоположный, организованный отнюдь не по сказочным законам, она выполняла следующие функции Во-первых, создавала временную дистанцию по отношению к описываемому сказитель современен автору «реальному» и пребывает в одном времени с ним и с предполагаемой аудиторией, тогда как повествует о «давнем» Повествование (акт рассказывания) протекает одновременно в плане фиктивном (времена царя Дадона) и реальном, поскольку авторская маска сказочника создает напряжение определенностью вымышленной (конкретизация места и времени повествуемого) и неопределенностью «реальной» ситуации рассказывания

Авторская маска сказочника Казака Луганского вводит аудиторию в вымышленный мир сказки, противопоставляя тем самым необыкновенность, фантастичность содержания обычности ситуации рассказывания, рассказчика и его слушателей Во-вторых, она была средством диалога с условной аудиторией, причем Казак Луганский предполагает слушателя не только народного («стар и мал», «барышни-красавицы», «молодцы задорные»), но и светского («кто грамоте обучен»), о котором сказитель имеет вполне сложившееся представление Слушатель из иной социальной среды избирается сознательно - как адресат «иного» культурного опыта, соответственно, проявляющий к этому «чужому» опыту интерес Считая одной из основных задач пропаганду русского языка, говоря о своем первом сборнике спустя десятилетие, В И Даль обозначил еще одну принципиальную функцию собственной маски, подчеркивая, что сказочнику Казаку Луганскому «не сказки сами по себе были < > важны, а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя было показаться в люди без особого предлога и повода, - и сказка служила предлогом»23 Очевидно, что цель автора вполне конкретна и для достижения ее на протяжении всех историй Казак Луганский акцентирует внимание именно на русском слове, насыщает повествование пословицами, поговорками, просторечиями, прерывая пересказ сюжетных коллизий и комментируя действия персонажей, те или иные события, с ними происходящие

Н В Гоголь в «Записках сумасшедшего» создает принципиально иной тип авторской маски, пародийный и одновременно рефлективный в своей основе, - маски сумасшедшего, безумца Процесс идентификации и авторской самоидентификации в «Записках » многоступенчатый и связан с последовательным перевоплощением автора в героя и героя в «иные», отличные от него «лица», ведущие к окончательному безумию Н В Гоголь как автор «реальный» выводит Поприщина в качестве автора и героя текста, представленного читателю, но при этом сам Поприщин - «ничто», «нуль», учитывая его социальный статус, в связи с чем его больное воображение рисует ему возможные формы его бытия от примеривания «генеральского мундира» до осознания себя «испанским королем» Идя по пути творческого эксперимента, соответствующим образом развернув нарративную стратегию и отказавшись от принципа фантастической амбивалентности, свойственного «Вечерам », прозаик стирает границу между «фактом» и «вымыслом» -эстетический эффект возникает в результате смешения горизонтов сознания автора и персонажа, то есть происходит «эмпатическое идентифицирование»24 При отсутствии иронического жеста со стороны автора, автор и нарратор, которому уже в заглавии переадресовывается «авторство» предлагаемых «Записок », сливаются и внимание сосредоточивается на самовыражении невротического сознания как такового Писатель вновь оспаривает границы, которые литературное сознание эпохи

23 Даль В И Полтора слова о нынешнем русском языке // Москвитянин, 1842 -№20 -С 549

24 См Падучева Е В Семантические исследования - М , 1996

отводило автору-творцу, предоставляя читателю возможность отождествить его «я» с личностью фиктивного автора-повествователя, одновременно являющегося и персонажем своих собственных «Записок » Тематические линии повести подчинены этому и достаточно однообразны обманчивая власть фантастического, реальность как плод расстроенного воображения, психоз, отчетливо проступающий сквозь нелепые фантазии героя-нарратора, монотонная навязчивость его бреда, описаний и рассуждений В случае с Поприщиным речь идет и о персонаже художественного произведения, и о явно не идентичном автору повествователе, и одновременно - «авторе» своих же «записок» Соответственно «автор реальный» условно изображает «чужое слово», чужой стиль (письма, мышления, противопоставленный авторскому), стилизуя повествование Помимо стилизации, в создании авторской маски участвуют мотив зеркальности, скрытые автоотсылки (переписка комнатных собачек Меджи и Фидели является зеркальным отражением мира человеческого, средством идентификации истинного облика и положения Поприщина и содержит автоаллюзию к несостоявшейся комедии «Владимир третьей степени») и пародийные аллюзии («Записки сумасшедшего» отчасти пародируют «Философические письма» П Я Чаадаева)

В Заключении подводятся итоги исследования, формулируются выводы

Авторская маска на протяжении фактически шести столетий трансформируется из стилистического приема в литературной практике Древней Руси и XVII в в художественный образ фиктивного автора-повествователя (иногда - авторов), берущего на себя функции автора «затекстового», «реального» (что связано с изменением роли автора и статуса художественного текста, воспринимаемого как игровое пространство автора - читателя), в прозе второй половины XVIII в (М Д Чулков, Д И Фонвизин, Н М Карамзин, И А Крылов) Выстраивается она посредством обыгрывания автобиографических подробностей, автокомментариев и автопредисловий, стилизации «чужих» голосов, пародирования и травестии предшествующего художественного наследия При этом авторская маска присутствует в тех текстах, которые ориентированы на активное читательское «соучастие» Анализ воплощений авторской маски в русской литературе первой трети XIX в позволяет говорить о симптоматике историко-литературного процесса, в рамках которого нарративные эксперименты с вводом фиктивного автора, стилизацией и воспроизведением «чужого слова» становятся определяющими для второй половины Х1Х-ХХ вв При всех различиях эстетических установок Н В Гоголя, А С Пушкина, В Ф Одоевского, А Ф Вельтмана и др несомненно одно их опыт использования авторских масок, конструируемых посредством предисловий, системы эпиграфов, обыгрывания автобиографического контекста, пародии, самоиронии и т д , не просто становится органичным продолжением формирующейся традиции и очевидной «вехой» в ее эволюции, но оказывается своеобразной точкой отсчета активного введения в художественный текст фиктивных авторов,

представляющихся издателями, собирателями текстов или же рассказчиками публикуемых историй в отечественной прозе XIX столетия Именно эксперимент с вводом в повествование нарратора, берущего на себя функцию автора и стилизующего повествование посредством передачи «чужих» голосов в русской прозе первой трети XIX в, ознаменовал дальнейшее усложнение повествовательной техники и активное освоение российскими прозаиками Х1Х-ХХ вв сказового типа повествования, ориентированного не просто на слушателя (читателя), но прежде всего - на воспроизведение «чужой речи», когда сам сказ становится авторской маской Если писатели в начале XVIII в практически не использовали авторскую маску в связи с утверждением изначально заданной «авторитетной» точки зрения автора, то прозаики рубежа середины XVIII - первой трети XIX вв, отказавшись от прямолинейной авторской оценочное™ как принципа создания художественной реальности, использовали авторскую маску с целью утверждения самоценности мировоззрения и поступков героя, к которому автор посредством маски приобщался ценностно и эмоционально, видя в нем свое второе «я» В форме авторской репрезентации, которой авторская маска и явилась, романтики открыли не востребованные ранее возможности «двуголосия», которое, однако, являло один голос романтического «автора-героя» На этом этапе литературного развития маска обозначила коренной «слом» в представлении прозаиков о взаимоотношениях автора -повествователя, автора - героев, о способах «завершения» и оценки автором самого себя

Дальнейший этап литературного развития, определяемый все большим усложнением этих взаимоотношений, также связан с использованием авторской маски, которая к 1840-м гг становится важным средством установления «равноправия» всех субъектов художественного мира авторская маска оказывается смысло- и текстопорождающим механизмом, предстает одновременно и как «голос», точка зрения внешняя - «реального» автора, и как «голос» автора фиктивного (подставного), входящего в художественно организованную реальность

Русская литература, развивая на протяжении шести веков собственную традицию авторской маски и частично осваивая европейский опыт, представила многообразие форм субъективированного повествования и сложные структурные модели организации отношений между автором -повествователем - героем, конструктивную роль в которых как раз и выполняла маска автора В истории формирования и развития традиции авторской маски отразился сам литературный процесс в его движении от нормативно-ограничительного типа эстетического сознания к индивидуально-творческому, в смене и взаимодействии художественных систем разных уровней Будучи исторически изменчивой формой авторского сознания, авторская маска становилась откликом на существенные тенденции литературного развития, функционирование ее шло по пути освоения художественного пространства, расширения диапазона авторских

возможностей, демонстрации авторской способности фиксировать возможные варианты собственной идентичности

Основные положения и выводы диссертации отражены в следующих публикациях автора2':

Монографии, учебные пособия

1) Осьмухина, О Ю Авторская маска в русской прозе XIII-первой трети XIX вв генезис, этапы становления, специфика функционирования / 010 Осьмухина - Саранск Изд-во Мордов ун-та, 2008 - 189 с (10, 93 п л) [Рец Логинова M В //Регионология -2008 -№4 -С361-362]

2) Осьмухина, О Ю Русская литература сквозь призму идентичности маска как форма авторской репрезентации в прозе XX столетия / О Ю Осьмухина -Саранск Изд-во Мордов ун-та, 2009 -286 с (16, 84 п л )

3) Осьмухина, О Ю Феномен маски в художественной культуре России (XVIII-первая половина XX вв ) Учебное пособие / О Ю Осьмухина, Мордов гос пед ин-т - Саранск, 2002 - 80 с (5,0 п л )

Публикации в рецензируемых научных журналах и изданиях, входящих в Перечень ВАК Министерства образования РФ

4) Осьмухина, О Ю Специфика повествования в «Книге бесед» протопопа Аввакума/010 Осьмухина//Омский научный вестник -2006 -№¡9(47) -С 227-231

5) Осьмухина, О Ю Авторская маска как способ самоидентификации реальной личности в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина / О Ю Осьмухина // Вестник Поморского университета Серия «Гуманитарные и социальные науки» -2006 -№8 -С 199-204

6) Осьмухина, О Ю Маска/О 10 Осьмухина // Знание Понимание Умение -2007 -№2-С 226-229

7) Осьмухина, О Ю Авторская маска в русской культуре генезис, эволюция, специфика функционирования / 0 10 Осьмухина // Обсерватория культуры - 2007 - №4 - С 46-63

8) Осьмухина, О 10 Сказ/О Ю Осьмухина// Знание Понимание Умение -2007 -№4-С 236-237

9) Осьмухина, О Ю Рец кн .Исакова Ю Б «Готический» роман Анны Радклиф Монография Набережные Челны Издательско-полиграфический отдел НФ ГОУ НГЛУ им H А Добролюбова, 2006 - 246 с / О Ю Осьмухина // Вопросы литературы - 2008 - №1 - С 354-355 (в соавторстве)

10) Осьмухина, О Ю Рец кн Менегальдо Е Поэтическая Вселенная Бориса Поплавского - СПб Алетейя, 2007 - 268 с , [16] с ил - (Серия «Русское зарубежье Источники и исследования») / О Ю Осьмухина // Вопросы литературы -2008 -№2 - С 366-367

25 Всего по теме диссертации автором опубликовано 120 работ общим объемом 68 пл

37

11) Осьмухина, ОЮ Специфика функционирования авторской маски в рамках пародии («Пересмешник» М Д Чулкова) / О Ю Осьмухина // Вестник ВятГГУ Том 2 Филология и искусствоведение - 2008 - 4(2) -С 147-154

12) Осьмухина, О Ю Рец кн Грякалова Н Ю Человек модерна Биография - рефлексия - письмо СПб «Дмитрий Буланин», 2008 - 364 с / ОЮ Осьмухина//Вопросы литературы -2009 -№1 -С 358-359

13) Осьмухина, О Ю Рец кн Гудкова В Рождение советских сюжетов типология отечественной драмы 1920-х - начала 1930-х годов - М НЛО, 2008 - 456 с / О Ю Осьмухина // Вопросы литературы - 2009 - №3 - С 496-497

14) Осьмухина, О Ю Автор в поисках себя формы функционирования авторской маски в отечественной прозе / О Ю Осьмухина // Известия высших учебных заведений Поволжский регион - 2009 - №1 (9) - С 5257

15) Осьмухина, О Ю Феномен зеркальности в культурном пространстве первой половины XX столетия (М Бахтин, К Вагинов, В Набоков) / ОЮ Осьмухина//Обсерватория культуры -2009 -№3 - С 101-107

16) Осьмухина, ОЮ Специфика авторской репрезентации в «Сентиментальных повестях» М Зощенко (на материале повести «Аполлон и Тамара») / О Ю Осьмухина // Вестник Ленинградского государственного университета имени А С Пушкина Серия Филология - 2009 - №3 - С 3343

17) Осьмухина, О Ю «Набоков как воля и представление » набоковский реминисцентный слой в российской прозе последних лет/ОЮ Осьмухина // Мир науки, культуры, образования -2009 -№2(14) -С 49-52

18) Осьмухина, ОЮ Традиция авторской маски в русской сатирической прозе 1920-х гг (на материале новеллистики М Зощенко и М Волкова) / О Ю Осьмухина // Вестник Томского университета Филология - 2009 - № 323 (июнь) -С 41-49

19) Осьмухина, О Ю Из России на Запад и обратно Автор, маска и «Нарратология» В Шмида / О Ю Осьмухина // Вопросы литературы - 2009 -№6

Работы, опубликованные в других изданиях

20) Осьмухина, О Ю Концепция литературной маски в научном наследии М М Бахтина / О Ю Осьмухина // Наследие М М Бахтина в контексте мировой культуры Мат-лы науч -теоретич конф - Орел, 1997 - С 185-189

21) Осьмухина, ОЮ Авторская маска в творчестве В В Набокова / О Ю Осьмухина // Традиции русской классики XX века и современность материалы науч конф -М Изд-воМГУ,2002 -С 165-167

22) Осьмухина, О Ю Категория маски в работах Бахтина 1920-50-х гг / О Ю Осьмухина //ММ Бахтин в Саранске документы, материалы, исследования Вып 1 / МГУ им Н П Огарева - Саранск Тип «Крас Окт », 2002 - С 56-62

22) Осьмухина, О Ю Проблема автора и героя в творчестве М М Бахтина 1920-50-х гг / ОЮ Осьмухина //ММ Бахтин в Саранске документы, материалы, исследования Вып 1 / МГУ им Н П Огарева - Саранск Тип «Крас Окт », 2002 - С 144-145

24) Осьмухина, 010 Категория фамильярности в научном наследии М М Бахтина (к постановке проблемы) / 010 Осьмухина // Невельский сборник Вып 8 -СПб Акрополь, 2003 -С 105-115

25) Осьмухина, О Ю Реализация пушкинской темы в творчестве В В Набокова 1930-х гг («Дар») / ОЮ Осьмухина // Пушкин и русская культура - М Изд-во РУДН, 2004 - С 106-110

26) Осьмухина, О 10 Художественное осмысление творчества Г Флобера в прозе В В Набокова 1930-х гг («Дар») некоторые наблюдения / О Ю Осьмухина // Язык Культура Личность межвуз сб науч тр (Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Язык и литература в контексте культуры») - Часть 2 - М МАНПО, 2004 - С 122— 125

27) Осьмухина, О Ю Явление маски в культурном сознании Российского Зарубежья (Набоков, Бунин, Газданов) / О Ю Осьмухина // VII Ручьевские чтения Литературный процесс в зеркале рубежного сознания философский, лингвистический, эстетический, культурологический аспекты сб матер междунар науч конф - Магнитогорск МаГУ, 2004 - С 224-227

28) Осьмухина, О Ю Авторская маска как способ изъяснения/сокрытия себя теоретическое осмысление и практическая реализация в литературно-художественном сознании Х1Х-ХХ1 столетий / 010 Осьмухина // Русский язык и литература рубежа ХХ-ХХ1 веков специфика функционирования / Всерос науч конф языковедов и литературоведов - Самара СПГУ, 2005 -С 532-536

29) Осьмухина, О Ю Восприятие бахтинской трактовки феномена двойничества в работах Д С Лихачева и А М Панченко некоторые наблюдения / ОЮ Осьмухина //ММ Бахтин в современном гуманитарном мире мат-лы V Саран Междунар чтений, 16-17 ноября 2005 г - Саранск Изд-во Мордов ун-та, 2006 - С 65-68

30) Осьмухина, О Ю Стернианская традиция авторской маски в «Письмах русского путешественника» Н М Карамзина / О Ю Осьмухина // Русско-зарубежные литературные связи межвуз сб науч тр - Н Новгород НГПУ, 2006 - Выпуски - С 21-30

31) Осьмухина, О Ю Проблема авторской маски в творчестве В В Набокова 1940-70-х гг / ОЮ Осьмухина//Научное обозрение -2005 -№6 - С 155160

32) Осьмухина, О Ю Авторская маска в «Письмах русского путешественника» Н М Карамзина / О Ю Осьмухина // Проблемы изучения русской литературы XVIII века межвуз сб науч тр Вып 13 -Самара Изд-во «НТЦ», 2007 - С 262-267

33) Осьмухина, О Ю Авторская маска как повествовательный прием в эпистолографии Ивана Грозного / 010 Осьмухина // Русский язык

исторические судьбы и современность III Международный Конгресс исследователей русского языка (Москва, МГУ им Ломоносова, филол факультет, 20-23 марта 2007 г ) труды и материалы - M МАКС Пресс,

2007 - С 673

34) Осьмухина, О Ю Специфика повествования в учительских текстах протопопа Аввакума («Книга бесед») / О IO Осьмухина // Нижегородский текст русской словесности межвуз сб науч ст - H Новгород НГПУ, 2007 - С 258-264

35) Осьмухина, О Ю Набоковская традиция авторской маски и современная российская проза / О Ю Осьмухина // Тезисы докладов IV Междунар науч конф «Язык, культура, общество» Москва, 27-30 сентября 2007 - M , 2007 -Т 1 -С 353

36) Осьмухина, О Ю Авторская маска как средство диалогизма и саморепрезентации реальной писательской личности / О Ю Осьмухина // Проблемы диалогизма словесного искусства сборник материалов // Всеросс (с междунар участием) науч -практ конф 18-20 сент 2007 г - Стерлитамак Стерлитамак гос пед акад,2007 -С 189-192

37) Осьмухина, О Ю Маска как средство авторского самопознания / О Ю Осьмухина // Альманах современной науки и образования - Тамбов «Грамота», 2008 - №2 (9) Языкознание и литературоведение в синхронии и диахронии и методика преподавания языка и литературы в 3 ч -41 - С 157-159

38) Осьмухина, О Ю Диалог сатирика с властью авторская маска M Зощенко в новеллистике 1920-х гг / О Ю Осьмухина // Грехневские чтения - VII Сб мат-лов VII Междунар науч конф «Грехневские чтения» (5-6 февраля 2008 г ) -Н Новгород Изд ЮА Николаев, 2008 - С 136— 141

39) Осьмухина, О Ю Феномен маски в научных теориях M M Бахтина и Ю M Лотмана культурологический и литературоведческий подходы / О Ю Осьмухина // Мост (язык и культура) - Bridge - Набережные Челны Изд-во Набережночелнинского филиала НГЛУ им H А Добролюбова, 2008 -№21 -С 61-66

40) Осьмухина, О Ю Специфика соотношения «автор - нарратор» в малой прозе Евг Попова / О Ю Осьмухина // Малая проза жанры, авторы, стили мат-лы XIII Междунар науч конф «Пушкинские чтения-2008» - СПб ЛГУ им А С Пушкина, 2008 - С 298-306

41) Осьмухина, ОЮ Своеобразие построения авторской маски в русской романтической прозе («Пестрые сказки» В Ф Одоевского) / ОЮ Осьмухина // Предромантизм в мировой культуре сб матер науч конф в 2 т - Самара Изд-воСГПУ,2008 -Т2 - С 61-70

42) Осьмухина, О Ю Авторская маска как форма воплощения творческой индивидуальности писателя / О Ю Осьмухина // Творческая индивидуальность писателя теоретические аспекты изучения сб материалов междунар науч конф - Ставрополь Изд-во Ставропольского гос ун-та,

2008 -С 17-22

Подписано и печать 06 10 09 Объем 2,50 п л Тираж 120 экз Зака! № 1331 Типография Издательства Мордовского университета 430005, г Саранск, ул Советская, 24

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Осьмухина, Ольга Юрьевна

Введение

Глава 1. аспекты изучения эпоху в прозе

Историко- и теоретико-литературные феномена авторской маски

1.1. Феномен маски: сущность, многообразие смыслов и трактовок

1.2. Авторская маска в процессе становления авторского сознания и формирования института авторства

Глава 2. Генезис и формирование традиции авторской маски в литературе русского средневековья

2.1. Зарождение явления авторской маски в «Молении» Даниила Заточника» и «Хожении за три моря» Афанасия Никитина

2.2. Авторская маска как прием эпистолографии Ивана Грозного и Андрея Курбского

2.3. Своеобразие функционирования авторской маски в «Житии» протопопа Аввакума

Глава 3. Маска как форма авторской репрезентации в становления писательского сознания 1760-1790-х гг.

3.1. Аутентичность / условность авторского облика М.Д. Чулкова

3.2. Игровое соотношение автор - нарратор - герой в прозе Д.И. Фонвизина и Н.М. Карамзина

3.3. Своеобразие авторских масок в прозе И.А. Крылова

Глава 4. Образ фиктивного автора-нарратора в русской прозе первой трети XIX столетия

4.1. Авторская маска в «Повестях Белкина» А.С. Пушкина: генетические корни, специфика функционирования

4.2. Специфика авторских масок В.Ф. Одоевского («Пёстрые сказки») и Н.В. Гоголя («Вечера на хуторе близ Диканьки»): созвучия и расхождения в несостоявшейся «Тройчатке»

4.3. Преломление традиции авторской маски в отечественной прозе середины 1830-х гг.

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Осьмухина, Ольга Юрьевна

Актуальность исследования. На рубеже XX-XXI вв. становится очевидно существование определенных традиций, прослеживающихся от истоков становления русской литературы до дня сегодняшнего, прежде всего традиции авторской маски. Пристальное изучение генезиса авторской маски, этапов становления и развития, с одной стороны, раздвигает горизонты феномена автора, а с другой - позволяет исследовать арсенал приемов, которым располагает рефлектирующий автор, арсенал, нацеленный на него самого.

Актуальность темы исследования обусловливается как теоретическими, так и практическими причинами. В настоящее время в отечественной гуманитаристике наблюдается заметный интерес к феномену маски в целом, а в современном литературоведении, в частности, — к явлению литературной маски, необходимости его четкого терминологического определения. Об этом свидетельствует проведение многочисленных конференций, так или иначе затрагивающих теоретические аспекты проблемы автоинтерпретации и саморепрезентации [см.: 259; 260], симпозиумов1 и появление большого числа публикаций, в том числе тематических сборников, в которых исследуется круг вопросов" [76; 77; 78; 274], так или иначе связанных с дискуссионной проблематикой авторства, авторского сознания, авторской идентичности. Решение проблемы авторской маски позволяет по-новому увидеть и представить специфику эволюции авторского сознания, проблем авторства и всего комплекса вопросов, связанных с развитием авторского сознания на фоне истории русской литературы. Подобный теоретический и историко-литературный интерес к явлению, считавшемуся ранее всего лишь одним из приемов постмодернистской поэтики, должен иметь под собой

1 Наиболее показателен цикл семинаров «Литературный XX век», в рамках которого проблеме соотношения «лица» и «маски», «автора» и способов его репрезентации было уделено особое внимание на семинаре «Писатель в маске. Формы репрезентации в литературе XX века» (СПб., 14-16 мая 2007 г.).

2 Так, в 2006 г. издательством «Академический проект» опубликована антология «Семиотика и Авангард», снабженная обширным предисловием Ю.С. Степанова, в котором автор, в частности, касается литературной ипостаси проблемы маски [см.: 485, с.5-32]. серьезное основание, которое до сих пор никем не было выявлено, и с неизбежностью должен привести к пересмотру места и функций маски в повествовательной структуре художественного текста, а также, как следствие - и к иному определению самого понятия авторской маски.

Интерес к авторской маске исследователей самых различных специальностей - от литературоведов и лингвистов до философов и культурологов - в последние десятилетия, как правило, замыкается литературным полем постмодернизма, что весьма ограничивает теоретические и историко-литературные интерпретации этого феномена. До сих пор большинство пишущих о ней не учитывало возможность выхода за пределы постмодернистского круга авторов и проблем постмодернистской литературы. Между тем, феномен авторской маски имеет глубокие историко-литературные корни, в том числе в русской словесности, однако, в отечественной филологии не предпринималась попытка его сквозного, диахронного анализа. Очевидно, что лишь полномасштабный сопоставительный анализ функций авторской маски в различные периоды литературного развития может дать реальное научное представление о ее природе.

Общеизвестно, что изучение литературы предполагает не только детальное осмысление отдельных ее феноменов, осмысление ее на основе литературных кодов, смысловых оппозиций и категорий, но и исследование сквозь призму идентичности. Как справедливо указывает Л.А. Софронова, «текст находится в динамических отношениях с автором и читателем, в них вмешивается и литературный герой. В этих разнонаправленных связях решается вопрос об идентичности автора и героя, героя и читателя, автора и читателя» [479, с.19]. Создатель художественного текста, творящий собственную реальность, постоянно идентифицирует мир в его различных

3 Определенным шагом в этом направлении явилась наши монографии, см.: Осьмухина О.Ю. Авторская маска в русской прозе XIII - первой трети XIX в. (генезис, становление традиции, специфика функционирования): моногр.; науч. ред. О.Е. Осовский. - Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2008. - 188 е.; Осьмухина О.Ю. Русская литература сквозь призму идентичности: маска как форма авторской репрезентации в прозе XX столетия / моногр.; научн. ред О.Е. Осовский. - Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2009.-286 с. проявлениях, равно как и читатель-реципиент предпринимает попытку идентификации и художественного текста, и реальной писательской личности на основе конструируемого в тексте образа повествователя, рассказчика, автора. Читатель зачастую не отличает воображаемый образ автора от самого автора, приписывает последнему черты автора воображаемого, или наоборот, что составляет особое поле литературоведческих, культурологических и психологических исследований. По мнению большинства современных исследователей, вопрос о соотношении в художественном тексте «плана» автора «реального» и автора «фиктивного» (повествователя, себя за автора выдающего) является одним из ключевых для современного литературоведения. Особое значение приобретает этот вопрос для исследования отечественной прозы, изобилующей многовариантными повествовательными стратегиями, разнообразными «повествовательными инстанциями», по отношению к которым до сих пор не сложилось четкой классификации. Таким образом, актуальность исследования обусловливается ещё и необходимостью модификации существующих на современном этапе концепций повествования, погружения их в материал истории отечественной словесности с учётом существования авторской маски как важнейшего фактора формирования авторских стратегий повествования.

К настоящему времени в отечественной и западной гуманитаристике существует обширный пласт работ, в которых предпринимаются попытки осмысления маски как феномена сугубо театрального [см.: 181; 500], а также социально-психологического, культурологического, философского и литературоведческого [многообразные подходы к явлению маски выделены и проанализированы в нашей статье, см.: 382, с. 226-229]. Объясняется это, несомненно, постоянным присутствием концепта маски в историко-культурном пространстве человеческого бытия. Она является одним из наиболее давних спутников «человека культурного», в многочисленных своих ипостасях скрывая его подлинное «я» и представляя его в обличье, по выражению М. Фуко, «другого, отличного от других в их внешней объективности» [524, с. 193]. Смыслов маски как историко-культурного явления множество: маски театральные (роли и амплуа), карнавальные, социальные (имиджи), авторские. Наиболее интересным представляется ее собственно «человеческое» измерение: подлинное лицо художника скрывается за некой маской, прячась за которую в условиях своеобразной «игры» с действительностью, он устанавливает принципиально новый тип отношений, коммуникации не только с читателем или зрителем, но и со всем социокультурным контекстом эпохи. Это, заметим, касается не только историко-литературного контекста, но и пространства культурно-художественного и всей парадигмы человеческого бытия конкретного исторического периода, на что справедливо указывал Ю.М. Лотман [см.: 302, с. 297-298].

Естественно, что со временем функции маски в историко-культурной практике становятся все более разнообразными, порой они вступают в противоречие с устоявшейся традицией. По вполне понятным причинам усиливается размежевание бытовой и собственно культурной маски, что не может не сказываться на характере функционирования последней в собственно социокультурном пространстве. Причем, чем ближе происходящее к нашему времени, тем очевиднее и отчетливее выражена дистанция между различными формами маски. Маска как в прямом, так и в расширенном значении, является неотъемлемой составляющей литературного и шире - культурного пространства (русского и европейского), литературного и культурного сознания соответствующих эпох. В древнейшей, первобытной культуре маски всецело принадлежали обрядам, связанным с трудовыми процессами, культом животных, погребальным ритуалом, в последствие из которых возникли культовые действа [см.: 71; 72, с.251-260; 115; 119; 403; 487, с.99-103; 500; 572], а позднее - традиционные народные зрелища (заметим, что в традиционном театре Востока маска и по сей день используется в качестве одного из выразительных средств: японский театр Кабуки, Но и т.д.). В народно-праздничной культуре античности и средневековья маска была ее своеобразным сложным и многозначным мотивом [523; 210, с.25-41]. По справедливому мнению С.С. Аверинцева, в первобытной культуре маска противостоит опыту лица, поскольку оно меняется, а маска предстает завершенным сущим, причастным к истине: «Лицо живет, но маска пребывает. Неподвижно-четкая, до конца выявленная и явлённая маска - это смысловой предел непрерывно выявляющегося лица. У лица есть своя история; маска - это чистая структура, очистившаяся от истории и через это достигшая полной самоопределенности, массивной самотождественности» [74, с.46]. В эпоху романтизма (а также в эпоху Серебряного века, развивающего некоторые романтические традиции) рассматриваемый феномен наполняется новым значением: маске, кроме сокрытия или утаивания, становится свойственен еще и обман [см.: 101; 303; 308]. Маска не только как способность к лицедейству, но и как неподлинность (или отсутствие) лица, его анонимность, вынужденный или намеренный отказ от собственного облика, идентичности - весьма показательная черта существования личности в рамках социума, диктующего определенные правила и законы [см.: 248; 249; 250; 261; 272; 567]. Кроме того, немаловажным аспектом «масочности», точнее, своеобразной модификацией маски, представляется явление имиджа, столь характерное для культуры современной, а также протеичность, под которой понимается свойственный постмодернизму взгляд на человека как на набор сменяющих друг друга масок. В целом же, как справедливо подчёркивает Вяч.Вс. Иванов, маска представляет собой «аналог лица», однако, в отличие от лица, «маска находится в свободном отношении к телу и личности человека. <.> такое соотношение называется отчуждаемой принадлежностью: в отличие от лица, которое в каждый данный момент является неотъемлемой частью своего владельца, маска только временно и непрочно связана с тем, кто ее носит» [195, с.29]. Примечательно, что, давая, по сути, определение маски с точки зрения семиотики, исследователь акцентировал внимание на двух ключевых аспектах, относящихся к маске как таковой, вне зависимости от «области» ее рассмотрения: антропоморфность (взаимосвязанность с лицом, личностью) и ситуативность (временность, подвижность).

Говоря о контексте литературно-художественном, отметим, что важнейшим аспектом проблемы соотношения текста художественного произведения с авторским «я» этого текста является проблема автоинтерпретации (автореференциальности, самоописания, самоидентификации), т.е. выявления и исследования авторской интенции, способов авторской репрезентации в рамках художественного произведения. В художественной литературе существуют разнообразные способы авторской самоидентификации и саморепрезентации, выражающиеся во взаимоотношениях и взаимовлиянии автора и образа автора, автора и повествователя (рассказчика), их игровом самотождестве или - напротив -принципиальной невозможности такового. Затрудняющим для читателя идентификацию реальной писательской личности приемом, одним из способов авторепрезентации, наряду с псевдонимом [см. об этом: 184; 336; 337; 338, с. 31-40; 414; 488, с. 442-493.], мистификацией [см.: 129; 168; 279; 361; 367; 419; 420, с.16-25; 421, с. 13-22; 423; 475, с.200-219; 511; 529, с. 137148; 569], оказывается авторская маска. Как отмечал в начале 1920-х гг. М.М. Бахтин, рассматривая маску-личину как одну из ипостасей внутреннего образа человека через внешние его проявления, «<.> вне героя и его собственного сознания нет ничего устойчиво реального <.>, нет органической слиянности внешней выраженности героя <.> с его познавательно-этической позицией, эта первая облегает его как неединственная и несуществующая маска или же совсем не достигает отчетливости, герой не повертывается к нам лицом, а переживается нами изнутри <.>, наконец, завершающие моменты не объединены, единого лика автора нет, он разбросан или есть условная личина» [104, с.20; выделено нами - О.О.]. Очевидно, что создатель художественного текста, предлагая иной вариант авторства, отчуждаясь в игровом плане от собственного произведения, всегда оказывается носителем маски, которая свидетельствует не о его лицемерии, но о способности добиваться разных видов идентичности, демонстрировать протеичность и непостоянство собственной личности, избирать определенную позицию не только для видения, но и для «опубликования» собственной жизни. Многоуровневый анализ художественной прозы, учитывающий категорию авторской маски, позволяет выявить специфику взаимоотношений между автором и героем, автором и повествователем, автором и образом автора, существенно расширяет представления о семантике и поэтике отдельных авторских текстов, повествовательного пространства в целом, способствует исследованию места маски в структуре авторского сознания.

Исходя из того, что авторская маска является одной из важнейших примет литературного сознания от древности до современности, становится неким синтезом самовыражения автора и его перевоплощения из, условно говоря, «реальной» фигуры в художественный образ, функционирующий в пределах текстового пространства, необходимо исследовать феномен маски как один из способов идентификации авторства, форму авторской репрезентации. Соответственно, под авторской маской мы понимаем форму репрезентации автора «реального» в пределах художественного произведения, воплощенную в образе фиктивного автора-нарратора, который мистифицирует читателя игровым тождеством / несоответствием (биографическом и стилистическим) с ним и выдаёт предлагаемый читателям текст за собственное сочинение.

Конструируя собственную маску с помощью различных средств, интегрируя личностные черты, литературно-эстетический, жизненный опыт, принимая во внимание или опровергая социальные и культурные стереотипы, автор, одновременно и участвует в создании маски как образа «возможного другого», и дистанцируется от нее, создавая качественно новое эстетическое явление. Авторская маска, предстающая одной из ипостасей i создателя художественного текста, не просто непосредственно связана с ее носителем, то есть автором, но предстаёт одним из способов самовыражения, сокрытия/проявления автором самого себя в пределах текстового пространства с присущими лишь ему индивидуальными особенностями мироощущения, мировоззрения, стиля. Соответственно изучение явления авторской маски позволяет не только конкретизировать и уточнить соотношение категорий автора и его маски, но и, что значительно существеннее, — достаточно четко обозначить способы позиционирования автора в художественном тексте, отделив «реального автора» от, условно говоря, его воспроизведения. При этом авторская маска представляется нам одной из форм взаимоотношений автора и персонажа или одним из способов перевоплощения автора в героя в пределах художественного текста, являет собой важнейший элемент поэтики.

Таким образом, настоящее исследование позволяет выявить ещё и один из важнейших элементов авторской стратегии и проследить формирование традиции использования авторской маски в общем контексте истории русской литературы.

Степень научной разработанности проблемы. Несмотря на всю, казалось бы, очевидность и «понятность» явления маски, большинство существующих исследований, где так или иначе оно рассматривается, носят философский, культурологический, психолого-социологический характер [см., например: 71; 72; 73; 215; 240; 247; 248; 249; 261; 262; 266; 272; 281; 282; 283; 383; 402; 487; 489; 495; 549; 562; 569; 572 и др.]. В существующих же литературоведческих работах, за, пожалуй, единственным исключением [355, стлб. 511-512], в силу их прикладного характера, не представлено ни четкого определения данного феномена, ни функций им исполняемых, ни его характерных черт и примет [см., например: 91, с.64-70; 147; 222; 223; 224; 325; 538, с.118-121; 553, с.254-263; 575, с. 201-225.]. Распространённость в конце XX столетия термина «авторская маска» применительно к характеристике тех или иных аспектов отечественного литературного процесса, по нашему мнению, обусловлена двумя причинами.

Первая причина — активное освоение российскими исследователями ч западных теорий и концептуальных подходов в конце XX в., сменившегося после обусловленного известными политико-идеологическими причинами длительного периода культурной и научной изоляции, обширным потоком европейских и американских исследований. Термин авторская маска получил достаточно широкое распространение именно после введения его в 1985 г. американским критиком К. Малмгреном, предположившим, что смысловым центром «типового» постмодернистского романа, объединяющим внутри него различные содержательные элементы фрагментаризированного повествования, является, как отмечает комментатор, «образ автора в романе, или авторская маска» [218, с. 7]. В последние десятилетия традиционно авторской маской обозначают один из приемов постмодернистской поэтики: «"автор" как действующее лицо постмодернистского романа выступает в специфической роли своеобразного "трикстера", высмеивающего условности классической, а гораздо чаще массовой литературы с ее шаблонами: он прежде всего издевается над ожиданиями читателя, над его "наивностью", над стереотипами его литературного и практически-жизненного мышления <.>» [218, с.7], что неизбежно связывает проблему авторской маски «с обострившейся необходимостью наладить коммуникативную связь с читателем» [218, с.8]. Заметим, что К. Малмгрен, выделяя маску автора в качестве «смыслового» центра повествования, ограничил круг внимания модернистской и постмодернистской американской прозой, для которой характерно создание эффекта «преднамеренного повествовательного хаоса, фрагментированного дискурса о восприятии мира как лишенного смысла, закономерности и упорядоченности» [394, с.50]. Американский исследователь полагает, что постмодернистский автор со всей очевидностью, намеренно посягает на право читателя на собственный читательский «метатекст», вводя метатекстуальный комментарий» в повествование и навязывая читателю ироническую интерпретацию. При этом он «явно забавляется своей авторской маской и ставит под вопрос самые понятия вымысла, авторства, у текстуальности и ответственности читателя» [573, с. 164].

Необходимо подчеркнуть, что появление термина было инспирировано структуралистскими и постструктуралистскими исследованиями (Р. Барт, М. Фуко, Ж. Женетт, Ж. Деррида) в которых подвергается деконструкции метадискурс классики, авторская роль рассматривается как предрассудок классической эпохи и констатируется «смерть субъекта» (Р. Барт). Соответственно, особое внимание уделяется коммуникации между читателем текста и его создателем. Авторская маска, не являясь эксплицитным «образом автора» в тексте, «симулирует» имплицитного автора, в результате чего авторская маска становится бесконечным стремлением к недостижимому и принципиально невозможному «автору-тексту» как носителю смысла, обладателю подлинных коннотаций. В постмодернистской теоретической традиции, таким образом, рождается качественно иной взгляд на образ автора. Оговоримся также, что в традиции постмодернистской авторская маска отождествляется не с лицом, за ней скрывающимся, а приравнивается в некоей сущности личности / художественного образа, она, по сути, фиксирует момент трансгрессии, скрывая не лицо, но его отсутствие, «мертвую сущность» (Ж. Делез), открывает древние смыслы. Не случайно один из теоретиков западного постмодернизма Ж. Бодрийар, обращаясь к характеристике искусства архаического, отмечает неспособность личности к самовыражению без своеобразного покрова, собственного «овнешнения», в качестве которого и выступает маска, и полагает, что «<.> в архаическом обществе маркирование тела и ношение масок служат для непосредственной актуализации символического обмена, обмена / дара с богами или другими членами группы; при таком обмене субъект не торгует своей идентичностью под прикрытием своей маски и манипулирования знаками, а, напротив, уничтожает свою идентичность, вступает в игру как субъект наделённости / отделённости; все его тело становится материалом символического обмена, подобно имуществу и женщинам; одним словом, здесь еще не возникла <. .> стандартная схема сигнификации <.>» [121, с.47].

Итак, авторская маска становится важнейшей категорией постмодернизма, и вслед за К. Малмгреном внимание ей начинают уделять и отечественные исследователи. При этом содержание термина на «русской» почве принципиально разнится: если у И. Скоропановой «гиперперсонажная маска» предполагает наличие в тексте рассказчика, собранного как коллаж из цитат разных дискурсов, всячески подвергающегося пародированию и не являющегося полнокровным художественным образом [см.: 468], то для И.П. Ильина, впервые прокомментировавшего понятие К. Малмгрена, авторская маска, напротив, является связующим центром, уберегающим произведение от коммуникативного провала. Однако, на наш взгляд, введенная постмодернистской теорией дефиниция «авторской маски», обозначающая, по сути, авторскую объективированную волю, оказывающуюся неким «посредником» текста и автора, обозначает в принципе ту же самую инстанцию, которая в нарратологии именуется «фиктивным автором» [546]. И здесь, разумеется, вполне очевидна терминологическая двойственность при обозначении одного и того же явления, а также малоубедительность объяснения внутритекстового авторского комментария специфической «коммуникативной стратегией».

Кроме того, проецирование понятия, применяемого для характеристики сугубо американского постмодернизма, на контекст российский, как это делают И. Скоропанова, М. Липовецкий (заметим, что специальных рассуждений по поводу специфики данной дефиниции у Липовецкого нет, он отождествляет маску автора с авторами-повествователями [287, с.309]), В. Карпова, Н. Тюленева и др. [238; 287; 468; 507], отнюдь не свидетельствуют о специфичности и беспрецедентности авторской маски как явления поэтики лишь западной литературы. Мало того, взаимоотношения между автором и героем, а соответственно - и читателем, весьма прихотливо складывались и в русской классической литературе, развиваясь в направлении обнажения игровой природы соотношения «автор - персонаж»: приём маскирования автора под «издателя» чужих записок, повествователя и др., демонстрирующий разные степени «остранённости» автора от сотворенной им реальности, активно использовался ещё в отечественной литературе конца XVIII-XIX вв., в связи с чем можно утверждать, что приоритет в эксплуатировании авторской маски принадлежит отнюдь не постмодернистам.

В современном отечественном литературоведении термин «авторская маска» активно используется не только при исследовании повествовательной или образной структуры постмодернистских произведений [см.: 114, с.292-298; 176, с. 185-187; 238; 276; 287; 376; 389; 468; 507], но чаще - для обозначения интенционального стилистического приема, средства языковой характеристики того или иного образа [151, с.46-54; 526, с. 62-66; 544, с. 133145; 545] или же установки отдельного художника или теоретика [см, например: 93; 124; 161; 201; 207; 222; 224; 300; 342, с. 93-103; 345; 359, с. 103113; 455, с.182-189; 531, с.125-131; 551, с. 255-260; 538], когда маска превращается в необходимое выразительное средство, подчас раскрывающее «болезненное противоречие между <.> доподлинной природой человека и его вынужденной социальной ролью» [203, с.248].

И здесь необходимо выделить вторую, на наш взгляд, причину, инспирирующую появление и распространение понятия «авторская маска» с конца 1980-х гг. в литературоведческой науке. Это обострённый интерес в последние десятилетия XX столетия к эпохе Серебряного века, открытой вновь после многолетней политики отторжения и «снятия» разного рода табу на имена многих её творцов. Именно идея маски-личины, как известно, являлась доминирующей на рубеже XIX-XX вв., игровое соотношение лица и маски становится определяющим для символистского мироощущения и мировосприятия. Соответственно, проблема маски (в самом широком ее понимании - от маски авторской до масок героев)/ специфика её литературно-художественного воплощения зачастую затрагивается в работах современных литературоведов, посвящённых, в первую очередь, тем или иным аспектам литературной и культурной практики Серебряного века.

Так, «герой-маска», «герой-личина» в произведениях А. Ремизова являются объектом рассмотрения Н.Ю. Грякаловой, Е.Р. Обатниной, Ю.В. Розанова, О.А. Чуйковой [163; 362; 363; 364; 445; 538], специфика феномена маски в творчестве А. Блока - А. Крыщука, Т. Родиной [271; 441], А. Ахматовой - Т. Самсоновой [455], А. Белого - В.М. Паперного [400; 401], на важность концепта маски для мировоззрения и творческой стратегии В. Брюсова указывает К. Исупов [226], смена масок в литературе символизма рассматривается В. Паперным [401, с.152-168], некоторые аспекты генезиса и функционирования маски предлагаются Н.В. Мокиной, С.Ю. Павловой [350, с.13-19; 393, с.138-141], рецепция образа маски в поэзии XIX столетия Серебряным веком исследуется В.Г. Долгушевым, В. Рабинович, JI.A. Софроновой [185; 433; 478], И.В. Мотеюнайте связывает маску с феноменом юродства, предлагая вполне конкретное описание масок юродов в русской литературе XIX-XX вв. [353], Борисова JI.M. рассматривает особенности маски у Вяч. Иванова, А. Белого, М. Волошина, Н. Евреинова, театральной критике 1910-х гг. [124]. М.А. Хатямова, осмысливая формы литературной саморефлексии при изучении литературоцентричной поэтики прозы русских писателей первой трети XX вв., прежде всего орнаментального сказа Евг. Замятина, справедливо указывает, в связи с «осознанием диалогической природы творчества, установкой на воспринимающее сознание», на актуализацию «проблемы маски: автор -актёр, надевающий маску» [528, с.82].

Помимо ряда статей и монографий, посвященных вполне конкретным проблемам соотношения маски и лица автора, ее происхождения, значения для различных культурных парадигм, символике, специфике функционирования в творчестве того или иного прозаика или поэта и т.д., некоторые работы рассматривают общие закономерности, связанные с бытованием маски в различных культурных традициях, и вновь в первую очередь, это касается исследований культуры и литературы начала XX в. (как отечественной, так и европейской), в которой игровой, мифологический и i эстетический аспекты маски нашли наиболее полное выражение. Так, JI.B. Левицкая выявляет смысл и место понятий маска, маскарад, лицо-маска в художественной культуре XIX-XX столетий, причем маска рассматривается как феномен социальный и эстетический — маска как образ и как приём в художественном произведении, само произведение как маска автора. Сосредотачивая внимание на символистском искусстве и миропонимании, исследовательница указывает, что в символизме маска не всегда связана с человеком, она воспринимается как часть мироздания, «предохраняющая от вторжения хаоса в мир» [283, с.4]. Лицо теряется в ряде масок-личин, становится одной из них; маска перестает быть антитезой лица: «Преображение лица и создание маски (превращение лица в маску) воспринимается теперь как акт творчества, а сама маска (или лицо-маска) как произведение искусства» [283, с.5]

А.Л. Гринштейн определяет * топос маски неким «маркером», индикатором культурной парадигмы, «предметом рефлексии, направленной на осмысление этой парадигмы» [161, с. 4]. Учёный полагает, что для творцов «потока сознания» - Пруста, Вулф, Сартра, Фолкнера - характерна трансформация «образов людей» в «подвижные, неуловимые маски», причем подобный механизм «трансформации образа в маску» осуществляется через «призму воспоминания» [161, с.7]. Посредством маски реализуется мотив отчуждения, занимающий центральное место в литературе XX в., именно поэтому, полагает А.Л. Гринштейн, «обращение дискурса литературы к маске стало формой выявления собственного - истинного — лица, необходимого для определения своего истинного места в (социокультурном) пространстве и (историческом) времени» [161, с. 13]. Показательно, что А.Л. Гринштейн, противопоставляя образ и маску, видимо, не считает маску художественным образом, что, по нашему мнению, не вполне справедливо: «На протяжении всего столетия топос маски постоянно и очень активно присутствует в дискурсе художественной литературы, актуализируясь в самых разнообразных проявлениях <.>. Речь идет не только о теме маски, маскарада <. .>, но и о принципиально важных для литературы нашего века темах и проблемах (не-)тождественности человека самому себе, поисков своего истинного «я», аутентичности, и о мистификации как форме и способе организации произведения, и о теме и мотиве двойничества <.>» [161, с.8]. Но в этом случае проблема маски, на наш взгляд, соотносится лишь с ее игровым и психологическим аспектами (сводится непосредственно к осмыслению личности самое себя, своей внутренней сущности), тогда как ключевой аспект для литературоведческого понимания данного феномена — смысл соотношения составляющих триады «маска — автор - повествователь» остаётся незатронутым. Заметим, что A.JI. Гринштейн, посвящая фактически целую главу «актуализации топоса маски» в культуре карнавальной и маскарадной, не дает более-менее чёткого понимания данного феномена, отмечая лишь его «двойственный характер» и вновь связывая маску лишь с карнавальной культурой и концептом игры.

В ряде статей последнего десятилетия, посвященных маске литературной, предпринимается попытка теоретических построений на уровне выявления её типологических черт, определяющих свойств. Так, Н.В. Беляева выделяет дифференциальные признаки маски: «1) её диалогическую природу - маска отделяет «лицо» автора в произведении и вне его; 2) «диалог» маски ориентирован прежде всего на читателя; 3) при этом читатель вовлекается в рамки текста как участник диалога; 4) маска является сознательным конструктом своего субъекта; 5) в «программу» конструирования иронический / остраняющий / игровой модус» [108, с.38]. И.Н. Балабанова, обращаясь к проблеме автора, под маской в широком смысле понимает «символ принципиально невозможной смысловой самоидентификации» [91, с.69], полагая, что маска способна появляться тогда, когда автор «переживает» бытие своего произведения; в узком смысле

Балабанова считает маску «возможностью моделирования "провокативных" ситуаций, в которых раскрываются, выговариваются герои» [91, с.69], - и с этой точки зрения, полагает она, вызывает интерес и подлежит рассмотрению использование М.М. Бахтиным «масок» Медведева и Волошинова.

Е.В. Лютикова, рассматривающая маску как одно из проявлений литературного сознания, полагает, что зафиксировать её можно в многоголосном романе. «Явление маски», по её мнению, заключается в следующем: в полифоническом романе один из героев, "пользуясь отсутствием всезнающего автора-повествователя, вводит в заблуждение других персонажей и самого читателя, играя некую роль и скрывая свои подлинные намерения" [325, с. 170]. И поскольку "всезнающий" повествователь отсутствует, разоблачение "актера" происходит лишь в конце произведения. Маска есть «система поведения, а не единичный обман». Мало того, отмечает Е. Лютикова, оказывается, что маска театральная, социальная роль, "имидж", маска литературная при более детальном рассмотрении оказываются "разнообразными способами существования одного и того же функционального эквивалента на различных уровнях <.> культурного-сознания" [325, с.170]. Затрагивая не только проблему литературной маски, но и исследуя феномен маски вообще, Е.В. Лютикова отождествляет маску с лицедейством и считает данное понятие как минимум трёхаспектным: маска - неотъемлемая составляющая «сюжетного» и «структурного» текстовых уровней; комплекс «апорий», «заполнение которых становится герменевтической задачей читательского сознания» [325, с.2]; специфическая определяющая «спада» и «подъема»' внутритекстового психологического напряжения. Литературовед считает возможным рассмотрение маски не только в качестве функции текста на макро- и микротекстовом уровне (маска как «механизм лицедейства»), но и видеть в ней этический, семиотический коды и герменевтический ключ. Показательно, что Е.В. Лютикова выделяет типы масок: маска «аполлоническая» (легко меняющая «личины») и «дионисийская» («статическая», придерживающаяся одной поведенческой модели). Обращает на себя внимание культурологическая «основа» трактовок по аналогии с «аполлоническим» и «дионисийским» типами культуры. Кроме того, по мнению исследовательницы, существует смешанный тип масок, сочетающий в себе и «отстраненное», и «динамическое» начала. Специфику этого типа отражает применяемый исследовательницей карточный термин «джокер»: на литературном, текстовом уровне «джокер» свободно «примеряет» различные роли, чувствуя «аудиторию» и «ситуацию», в любом месте считается «своим» [325, с. 153].

Первой отечественной монографией по проблеме маски литературной явилась работа С.Г. Исаева, в которой ученый, равно как и в ряде исследований предшествующих лет [222; 223; 224], включает литературную маску в один семантический ряд с метафорой и метаморфозой, являющимися «первоэлементами» художественной образности [224, с.79], специфичность которых определяется принципом «двойного удвоения» [224, с.13]. Учёный предлагает весьма своеобразную типологию литературных масок, в которой «сосуществуют» маски словесные, телесные, личины, «кажимость и иллюзорность» как «проявления специфической маски» [224, с.201] и др. Так, «маской в прямом смысле» исследователь считает личину, «оболочку» с «определившейся (по лицу) конфигурацией и пластикой» [224, с.200]. Особое внимание уделяется материальной природе масок, среди которых оказываются «железные маски» героев Дюма и Бальзака, «рвущиеся» в блоковском «Балаганчике», а также «маске авантюрного типа», где авантюрность «выявляется как особая поведенческая психология» [224, с.201]. В группе словесных масок С.Г. Исаев выделяет «речевые» и «стилизованные» [224, с.80], в основе которых лежит «чужое слово», однако при этом ученый не поясняет условий «сознательного творения» стилизации как маски, сводя причины появления масок лишь к атмосфере литературного маскарада. К «прозрачным телесным» литературным маскам исследователь относит гротескных героев и героев с «печатью идеализации» [224, с.80]. Очевидно, что С.Г. Исаев не описывает теоретические основания подобной типологии, чрезмерно обобщая и смешивая все явления, с маской сопрягаемые, в рамках феномена маски литературной — от стилизации и масок героев до гротеска и «чужого слова». Кроме того, С.Г. Исаев называет также литературную маску «средством для выражения в художественной литературе идей» [224, с.84], и как одну из особых форм, существующих в литературе, - «идеи в масках» [224, с. 84], безосновательно, на наш взгляд, отождествляя их с притчевостью, очевидно смешивая понятия маски литературной и «маскировки идей» посредством формальных повествовательных приемов. Ученый называет «идеи в масках» формой «условной словесной маски», равно как и стилизацию, полагая, что в ней, также как и в маске, «активизируется игровая ситуация, провоцируя театральность или карнавализацию всей выразительной системы произведения» [224, с.97]. Отметим, что С.Г. Исаев, пытаясь продемонстрировать вполне осязаемую генетическую взаимосвязь художественной литературы с ритуально-обрядовой культурой, карнавалом и театральной образностью, при этом не вполне правомерно делает вывод о «материализации» маски в её древнейшей форме в «формах стиля, жанра, «узнаваемых» персонажах» [224, с.201], безосновательно проецируя все функции и свойства маски как предмета материально-обрядовой практики на контекст сугубо литературный.

Определенный вклад в изучение феномена авторской маски внесён автором настоящего исследования: в частности, осмыслена специфика функционирования маски в культурном сознании Русского Зарубежья «первой волны», в целом и в творчестве В.В. Набокова, включая англоязычную прозу писателя, в частности [385; 377], выявлен генезис феномена авторской маски как одной из форм проявления авторского сознания, прослежены этапы становления масочной традиции в отечественной литературе [373; 374; 384; 387; 388], проанализировано творчество современных прозаиков в контексте указанной проблемы [376;

375; 385], изучены концептуальные подходы к проблеме маски М.М. Бахтина, О.М. Фрейденберг, Ю.М. Лотмана [375; 378; 381; 392].

Нельзя, на наш взгляд, не упомянуть имплицитного осмысления категории авторской маски современной нарратологией, западной прежде всего, которая в целом подменяет, как мы указали выше, понятие маски дефиницией «фиктивный нарратор» [546; 379]. Однако «пионерской» по своему значению для дальнейшего изучения явления маски (нарративной прежде всего) и сказа явилась монография чешского слависта, нарратолога М. Дрозды «Нарративные маски русской художественной прозы (от Пушкина до Белого)» [187], высоко оцененная Ю.М. Лотманом, справедливо подчеркнувшим, что «идея» нарративной маски М. Дрозды «возникает на пересечении действительности как объекта изображения и воспроизведения коммуникативной ситуации, прагматической структуры, внутри которой происходит само рассказывание, изображение самого процесса изображения жизни в слове как части самой этой жизни» [304, с.279]. Точнее, частью и предметом изображения художественного текста становится семантико-прагматическая ситуация, которая подчиняется законам художественной игры и сама же является аспектом художественного произведения. Именно осмыслению разных форм и уровней прагматико-коммуникативной игры, изучению формирования связанных с этим художественных структур чешский нарратолог посвящает свое исследование, осуществленное на материале русской литературы, что вновь подчеркивает не просто возможность «перенесения» западной терминологии на контекст отечественный, но, напротив, указывает на существование устойчивых отечественных традиций. М. Дрозда понимает под нарративной маской «не всестороннее воспроизведение сигнализируемого ею коммуниката, а только набор определенных сигналов, служащих созданию требуемой семантической атмосферы» [187, с.308], строится она «на противопоставлении фиктивного жанра и настоящей жанровой сущности произведения» [187, с.298]. Ключевым моментом для понимания маски как повествовательного приема, впервые выделенным М.Дроздой, является различие компетенции между рассказчиком и автором, формирующееся в русской прозе XIX в. и превращающееся в литературе начала XX столетия (у Чехова, Бунина или Белого) в форму предельного устранения авторского голоса, имитирующей «слияние внетекстовой действительности с актом рассказывания» [304, с.281].

Вопрос о маске, формах ее художественного воплощения затрагивается и в диссертационных исследованиях последних лет, причем в целом ученые либо затрагивают вопрос о маске попутно и ровно настолько, насколько масочная тематика коррелирует с интересующей их проблематикой [201; 278; 527], либо сосредоточены на осмыслении функционирования маски или ее инвариантов исключительно в творчестве того или иного писателя, поэта, философа, чем и объясняется сугубо прикладной характер подобных работ практически с полным отсутствием попыток теоретических построений [см., например: 147; 238; 168; 477; 262; 283; 345; 489; 498]. Так, Е.В. Сомова выделяет главные формы маски - обман и притворство, каждой из которых соответствуют определенные типы персонажей с обманчивой видимостью, как правило, - «образами лицемеров и злодеев, за внешним смирением, благочестием скрывающих духовную неприглядность. Маска, защищающая внутренний мир человека от враждебности внешнего мира изображена как сдержанность, скрытность и свойственна персонажам, таящим за притворным равнодушием сильные чувства. К этому же типу относится маска чудака, построенная на противопоставлении нелепой, гротескной внешности и сердечной доброты» [477, с.8]. На материале романного творчества Ч. Диккенса исследовательница выделяет средства образования маски - аллюзии, ассоциации, манера поведения, внешние выразительные средства, анаморфоза, сюжетные приемы, лингвопоэтические средства, однако в целом осмысление маски замыкается исключительно персонажным уровнем, авторские маски не рассматриваются вовсе.

Это же касается исследования Н.В. Волковой, в котором, анализируя лирику В. Высоцкого, автор выстраивает собственную концепцию, привлекая категории «соборности» и «отчуждения» и анализируя оппозицию лирического («исповедального») героя и лирического персонажа («поэтической маски»/ «ролевого героя»). При этом литературовед отмечает идейно-тематическое различие между «я» автора и «я» ролевых персонажей: «Маски Высоцкого - не марионетки в театре кукол, они лишены односторонности, микрокосм их личности соотносится с многогранностью социального макрокосма. Маски Высоцкого — это персонажи его поэтического театра» [147, с. 8]. Очевидно, что исследовательница сосредотачивает собственное внимание исключительно на масках героев лирики Высоцкого, оставляя за рамками исследования маски авторские.

Т.М. Метласова, выявляя художественные особенности присутствия в романе Н.Г. Чернышевского «Повесть в повести» авторских масок, реминисценций и интертекстуальности, использует два значения понятия «авторской маски». С одной стороны, «авторской маской» называются «воплощенные в тексте персонификации личности автора под его собственными псевдонимами времени сотрудничества в «Современнике» — «Эфиоп» и «Л.Панкратьев», а также внутритекстовое воплощение личности писателя - автора предисловия, Н.Чернышевского» [345, с. 12]. С другой стороны, «авторская маска» - «каждый из персонажей, «примеряющих» на себя роль автора исследуемого произведения», причём первостепенную роль приём этот играет «в обеспечении художественной и просветительско-идеологической целостности романа», что «усиливается» приёмом обращения к читателю как фактором усиления авторской позиции в тексте, характерным для художественного творчества Чернышевского [345, с. 13].

В ряде работ (исключение из которых, пожалуй, составляют лишь монографии Н.Ю. Грякаловой, Е.М. Дзюбы и М. Дрозды [см.: 163; 182; 187]) наблюдается очевидная «размытость» и терминологическая непоследовательность: авторская маска не дифференцируется с маской литературной [см.: 94; 211; 220; 350; 393] или же литературной личностью [158; 324], а нередко номинируется как литературное амплуа [356, с.71-73; 357], маска-псевдоним [142; 455], маска персонажная [477], смешиваясь и отождествляясь с образом автора [147; 448], имиджем [114, с.292-298] или же комическими масками героев [432, с.20-35].

Необходимо подчеркнуть, что, несмотря на активизацию использования интересующего нас понятия именно в непосредственной взаимосвязи с осмыслением закономерностей литературного процесса второй половины XX столетия, проблема авторской (шире — литературной) маски существовала в отечественной литературно-критической мысли уже с начала XX в., причем обсуждение ее было стимулировано не только активным использованием этой категории в символистских и постсимволистских кругах (не без влияния, кстати, известной ницшеанской работы [360]), но и полемикой, развернувшейся в связи с проблемой авторства, точнее, терминологической «неопределенностью», сопровождавшей литературоведческие и языковедческие исследования «образа автора», «автора», «маски», отождествление (иногда необоснованное) этих понятий в 1910-1920-х гг.: достаточно вспомнить статью И.А. Груздева [162], кстати, много лет спустя высоко оцененную М.М. Бахтиным4, литературно-критические работы Ю.Н. Тынянова [505, с. 300-339], В.В. Виноградова [138; 139; 140], М.М. Бахтина [о концепции маски, ее соотношения с автором и героем в бахтинском наследии см. наши работы: 375, с. 185-189; 385, с. 23-26; 378, с.56-62; 381, с. 144-145; 392, с.61-66].

Так, у Ю.Н. Тынянова обнаруживается определение образа автора как маски: в статье «Достоевский и Гоголь» (1921), рассуждая о масках у Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского, учёный отмечает, что основной приём Гоголя в живописании людей - приём маски, Достоевский, равно как и Гоголь, отказываясь от изображения типов, пользуется «вещными» и

4 «Его [Груздева] статья об авторских масках, - отмечал М.М. Бахтин, - очень интересная статья, в свое время новаторская в литературоведении» [112, с. 189]. словесными» масками, создавая определенные характеры. Создается впечатление, что творчество Достоевского Тынянов изучает как творчество «тонкого мастера индивидуальных масок», по меткому определению Б.М. Эйхенбаума, как наследие «художественного стилизатора и пародиста». Определяющей характеристикой авторской маски становится её пародическая основа, понятия же маски автора и образа автора отождествляются [505; 506]. В исследованиях В.В. Виноградова были ранее всего и наиболее полно представлены попытки разрешения проблемы автора и методологическое построение «определения» образа автора (отождествляемого с авторской самомаскировкой, «актерством»), причем ученый связывал эту категорию исключительно с индивидуальным авторским стилем как категорией речевой структуры литературного текста, акцентируя внимание лишь на языковых и стилистических маркерах авторского образа, в связи с чем, заметим, позиция Виноградова была подвергнута критике со стороны ряда исследователей, указывающих на «замкнутость» его концепции в кругу языковых приемов [см.: 118, с.54-55]. Очевидно, что проблема соотношения маски автора / образа автора (равно, кстати, как и теоретическое обоснование этих категорий) представлялась изначально дискуссионной и многоаспектной, сложность разрешения которой состояла в рассмотрении целого комплекса явлений, так или иначе взаимосвязанных с образом автора - его социальным статусом и менталитетом, личностным опытом, ценностными установками, и что наиболее значимо, - тем, как автор пытается представить себя в пределах текста, что инспирировало практически полувековую полемику между В.В. Виноградовым и М.М. Бахтиным, приведшую к существованию в настоящее время «виноградовского» и «бахтинского» подходов по проблеме автора. Хорошо известны концептуальные положения того или иного подхода относительно проблемы автора, описанные в работах А.Ю. Большаковой, Н.К. Бонецкой, Л.Я. Гинзбург, Б.О. Кормана,

Н.Д. Тамарченко и др. [см., например: 122, с. 15-24; 123; 154; 239; 254; 255; 256; 257; 258; 326; 340, 7-41; 358; 426; 427; 490; 491; 492; 493; 531 и др.].

В целом, круг работ, посвященных изучению проблемы маски, автора, образа автора, широк и разнообразен, что можно по праву считать серьезным научным достижением современной филологической и шире - гуманитарной мысли. Однако, по сути, авторская маска не являлась объектом специальных научных исследований: чаще всего, литературоведы весьма опосредованно анализируют развитие «масочной» темы в творчестве конкретного автора, вне связи с <<болыпим временем» (М.М. Бахтин) русской литературы. Это положение непосредственно касается и историко-литературной эпохи середины XVIII-первой трети XIX в. - важнейшей и основополагающей для становления русской литературы в целом, регулирующей ее развитие и определяющей ее будущее.

Необходимым представляется пояснение используемого нами терминологического аппарата, основными категориями которого становятся авторская маска, фиктивный автор-нарратор, автор, псевдоним, мистификация. Особенно, учитывая резко критические, но в целом справедливые замечания С.И. Кормилова не только о необходимости обновления и дополнения литературоведческого инструментария [259, с.3-8; 260, с.3-8], но и о путанице терминологических определений и размытости некоторых понятий5.

Сразу оговоримся, что, используя в качестве терминологического адеквата к авторской маске понятие фиктивный автор-нарратор, мы, опираясь на в общем-то традиционный понятийный аппарат нарратологии [см.: 546], имеем в виду, что речь идет не только об изображаемой инстанции - фиктивный автор-нарратор, с одной стороны, изображает вымышленный, возможный мир, «внутрилитературную» реальность (соответственно,

5 «Литературоведческий инструментарий так и остался существенно не обновленным и не дополненным. Западная терминология и методология не очень прививаются, чрезмерное использование нашими литературоведами терминов типа «дискурс» и «стратегия» чаще всего камуфлирует безнадежный провинциализм мышления. Теоретики пытаются изобретать новые выражения, лично для них подчас очень важные <.>» [260, с.6]. относится к области художественного вымысла), но с другой стороны, выдавая себя за «реального» автора текста, который он себе приписывает, фиктивный нарратор претендует на «объективное» существование «вне» изображаемой действительности. Понятия нарратор и повествователь мы отождествляем, используя дефиницию «нарратор», вслед за В. Шмидом [546, с. 13], как термин чисто технический, обозначающий, равно как и «повествователь», посредника между авторским миром и миром повествуемым, некую «говорящую» и «изображающую» инстанцию.

Пояснения требует и использование нами терминов автор, образ автора, «автор реальный». Подчеркнем, что мы опираемся на точку зрения М.М. Бахтина, не разделявшего позицию В.В. Виноградова и его последователей о наличии в каждом тексте вполне конкретного, персонифицированного образа автора (если только речь не идет о рассказчике) как отображения писателя в произведении, являющемся элементом его «художественно преобразованной» биографии и возможности «реконструкции» образа автора на основе его произведений, и, соответственно, различавшего «автора первичного» как создателя художественного произведения и «автора вторичного» как образ, реконструируемый на основе текста: «Создающий образ (то есть первичный автор) никогда не может войти ни в какой созданный им образ» [104, с.353]. Соответственно, разделяя понятия «автор» и «образ автора», мы полагаем, что автор в рамках художественного текста «овнешняет» себя, и в попытке обнаружения иной идентичности, выхода за границы «реального» бытия, объективируется в образе «возможного другого» (героя-повествователя, биографического, автопародийного «двойника»), не тождественного ему, то есть собственной маске. При этом автора «первичного» мы обозначаем как «автора реального» в противовес повествователю, себя за автора выдающему (авторской маске), то есть «автора фиктивного» (предстающего в качестве фикции, изначально обманывающего читателя своим обликом, автора иллюзорного, «подставного»).

Объектом диссертационного исследования является процесс становления и развития феномена авторской маски в русском литературном сознании XVIII — XIX вв.

Предмет исследования - явление авторской маски в русской прозе 1760 - 1830-х гг.

Материалом диссертации явились наиболее репрезентативные с точки зрения заявленной темы прозаические художественные тексты Д.И. Фонвизина, И.А. Крылова, Н.М. Карамзина, М.Д. Чулкова, А.С. Пушкина, " Н.В. Гоголя, В.Ф. Одоевского, О.И. Сенковского, А.Ф. Вельтмана, В.И. Даля, вписывающиеся в масочную традицию. Поскольку в настоящей работе речь идёт об изучении традиции функционирования авторской маски в художественных произведениях русской литературы середины XVIII-первой трети XIX вв., мы обратились к осмыслению генезиса, истоков зарождения авторской маски в литературе более раннего этапа, в связи с чем привлекались древнерусские тексты и произведения XVII столетия.

И здесь необходимым представляется внести определенные уточнения относительно не только корпуса текстов, избранных для анализа, но и хронологических параметров исследования.

Естественно, что ментальность древнерусского книжника была сформирована в рамках традиционалистского типа художественного сознания, ориентированного не на создание принципиально нового текста, но на канонический образец, поскольку средневековое искусство стремилось «выразить коллективное чувство, коллективное отношение к изображаемому. Отсюда многое зависит не от творца произведения, а от жанра. <.> Искусство Средневековья ориентировалось на «знакомое», а не на незнакомое и «странное». Стереотип помогал читателю «узнавать» в произведении необходимое настроение, привычные мотивы, темы» [295, с.60-61]. В связи с этим, при отборе древнерусских текстов для анализа, мы, во-первых, рассматривали лишь те из них, авторы которых не просто известны точно или, по крайне мере, предполагаемы, но и предпринимают попытку самовыражения как создателя текста о самом себе, собственной жизни и своем творчестве, где в равной степени присутствуют авторская рефлексия и игровой элемент. Также мы руководствовались жанровой принадлежностью: не представляли исследовательского интереса произведения ораторской прозы, преследующие сугубо дидактические цели и рассчитанные на устное произнесение, летописи в силу их заведомо коллективного авторства и историко-документальной функции. Жанрами, в которых авторская маска функционирует уже на начальном этапе развития русского профессионального словесного творчества, оказываются жанры подвижные, не вписывающиеся в чёткий канон и не подчиняющиеся эталонным требованиям — эпистолография, травелог и моление, в которых наиболее явственно проступает автобиографической начало, авторская рефлексия, наблюдается смена повествовательных, стилистических регистров, оказываются задействованными практически все лексические пласты языка, позволяющие автору быть свободным в плане самоопределения - стилистического, жанрового, традиционалистского, а также, ориентированные так или иначе на адресата (собеседника), то есть изначально подразумевающие «возможного другого». Кроме того, существенным являлось изучение характера развития и преломления традиции авторской маски первой трети XIX в., в эпоху «неклассическую», связанную с модернистскими и постмодернистскими экспериментами, что привело к закономерному обращению к художественным прозаическим произведениям XX столетия.

Цель работы заключается в изучении процесса генезиса и развития авторской маски в литературно-художественном сознании России на материале отечественной прозы 1760 - 1830-х гг. В соответствии с этим в процессе исследования нами решались следующие задачи:

• разработать концепцию авторской маски как особого типа литературно-художественного дискурса в русской литературе;

• рассмотреть основные пути исследования феномена маски и авторской маски в отечественном и зарубежном литературоведении, в практике гуманитарных наук;

• проанализировать соотношение явлений авторской маски и авторства в общей системе авторского сознания;

• определить историко-литературные параметры явления авторской маски;

• проследить процесс зарождения явления авторской маски в древнерусской словесности;

• проанализировать традицию становления и развития авторской маски в русской литературе 1760 - 1790-х гг., в прозе М.Д. Чулкова, Д.И. Фонвизина, И.А. Крылова, Н.М. Карамзина;

• исследовать специфику функционирования авторской маски в отечественной словесности первой трети XIX в., прозе А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, В.Ф. Одоевского, А.Ф. Вельтмана, О.И. Сенковского, В.И Даля;

• определить характер дальнейшего развития феномена авторской маски в русской литературе последующих этапов и проанализировать традиции авторской маски в отечественной прозе XX столетия.

Общей методологической основой исследования является системное единство выработанных литературоведением подходов к рассмотрению и анализу как историко-литературного процесса в целом, так и отдельных явлений художественной литературы. Соответственно, методологической основой работы явились принципы сравнительно-исторического, сравнительно-типологического, культурно-исторического, биографического, психологического, социокультурного методов, метод целостного анализа художественного произведения. Автором были использованы данные смежных гуманитарных дисциплин (философии и истории культуры, психологии, истории и др.).

Методологически значимыми для нас являлись работы классиков отечественного литературоведения - М.М. Бахтина, А.Н. Веселовского, В.В. Виноградова, A.M. Жирмунского, Д.С. Лихачёва, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, Ю.Н. Тынянова, Б.А. Успенского, О.М. Фрейденберг. Важнейшую роль в формировании общей концепции исследования сыграли теоретико-литературные исследования С.Н. Бройтмана, Б.О. Кормана, Н.Т. Рымаря, Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпы, В.Е. Хализева, работы по истории русской литературы В.П. Адриановой-Перетц, Н.Я. Берковского, Н.А. Богомолова, В.Э. Вацуро, Г.А. Гуковского, Б.Ф. Егорова, И.П. Ерёмина, А.К. Жолковского, В.М. Живова, С.И. Кормилова, Я.С. Лурье, Г.П. Макогоненко, Ю.В. Манна, В.М. Марковича, З.Г. Минц, А.В. Михайлова, Е.К. Ромодановской, М.А. Турьян, И.О. Шайтанова и др. Особую значимость в решении стоящих перед нами задач имели монографии и статьи С.А. Голубкова, Н.Ю. Грякаловой, А.С. Дёмина, Н.С. Демковой, Е.М. Дзюбы, А.И. Иваницкого, Г.Ю. Карпенко, В.Ш. Кривоноса, М.Н. Липовецкого, О.Е. Осовского, И.С. Скоропановой, Л.А. Смирновой, Л.А. Софроновой, Р.Д. Тименчика, М.Г. Уртминцевой, М.А. Черняк, М. Дрозды, Дж. Мальмстада, Ж. Нивы, Ц. Тодорова, В. Шмида. Специфика исследования потребовала обращения к работам философов и культурологов - отечественных (Вяч.Вс. Иванов, К.Г. Исупов, В. Л. Махлин, A.M. Панченко, В.А. Подорога, М.Н. Эпштейн, М.В. Ямпольский) и западных (Р. Барт, Ж. Батай, Ж. Бодрийяр, Ж. Деррида, Ф. Ницше, М. Фуко, Й. Хейзинга, О. Шпенглер, У. Эко).

Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые в отечественном литературоведении сформулирована концепция авторской маски; определены сущностные характеристики данного явления, уровни его функционирования; авторская маска определяется как специфическое явление авторского сознания. Осуществлён системный подход к феномену авторской маски, который представлен как элемент структуры авторского сознания (теоретико-литературный аспект), и в динамике его исторических изменений, определяемых конвенциальными установками конкретной литературной эпохи и индивидуально-творческим решением писателей, использовавших в своей художественной практике авторскую маску (историко-литературный аспект). Авторская маска рассматривается как форма авторского сознания на материале русской прозы, что позволяет выявить внутренние потенции, возможности данного феномена; изучается роль и значение авторской маски в истории и эволюции русской прозы. Представлена модель функционирования авторской маски на различных этапах развития русской прозы; прослежен начальный этап становления авторской маски в древнерусском литературном сознании («Моление» Даниила Заточника, «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, эпистолография Ивана Грозного и Андрея Курбского); определён качественно новый характер авторской рефлексии в творчестве протопопа Аввакума; изучен процесс развития авторской маски в русской литературе второй половины XVIII - первой трети XIX вв. (проза Д.И. Фонвизина, И.А. Крылова, Н.М. Карамзина, М.Д. Чулкова, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, В.Ф. Одоевского, О.И. Сенковского, А.Ф. Вельтмана, В.И. Даля); определены тенденции развития авторской маски в русской прозе последующих периодов.

Достоверность исследования обеспечивается использованием традиционных методов академического литературоведения и современных исследовательских технологий, выбором авторов и наиболее репрезентативных произведений отечественной литературы 60-х гг. XVIII -30-х гг. XIX вв., введенных в широкий историко-литературный контекст от начала становления русской литературы до её современного состояния.

Хронологические параметры исследования объясняются тем, что именно 1760-е гг. оказываются временем выделения и формирования авторского сознания и самосознания в отечественной литературе, а также периодом интенсивного сложения прозы; 1830-е гг. становятся, в свою очередь, этапом усложнения нарративной техники, когда внутритекстовое соотношение «автор - герой» расширяется до триады «автор -повествователь - герой», благодаря использованию авторской маски, которая становится одним из факторов и индикаторов развития авторского начала и авторского самосознания в русской литературе и в XIX в., и в последующие периоды.

Теоретическая значимость. Предложенная в диссертации концепция авторской маски расширяет современную теорию автора, позволяет проецировать выявленные особенности авторского сознания на отдельные стороны творчества Ф.М. Достоевского и JI.H. Толстого, соотнести их с особенностями литературной практики рубежа XIX-XX вв., в частности, Серебряного века, вписать авторскую маску в контекст художественных открытий и экспериментов русского модернизма.

Особое значение предложенная в диссертации концепция имеет для понимания процесса функционирования авторского сознания в литературе русского постмодернизма. Концепция авторской маски принципиально важна для процессов, протекающих не только в русской литературе, но и в западной словесности XIX-XX вв.

Практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты, материалы, анализ конкретных художественных произведений и общие выводы могут быть использованы в вузовских курсах истории и теории отечественной литературы, истории культуры, курсах по выбору и факультативных курсах, посвященных углубленному изучению литературы и культуры России XVIII-XIX вв.; при написании соответствующих учебников и учебных пособий. Разработанная концепция авторской маски может стать основой для анализа отдельных произведений и изучения более крупных литературных и историко-культурных пластов.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Авторская маска представляет собой специфическое художественное явление, активно проявляющее себя в русской литературе со второй половины XVIII в., генезис которого и ранние формы обнаруживаются ещё в русской средневековой литературе.

2. С теоретико-литературной точки зрения авторская маска является одной из форм репрезентации автора «реального» в пределах художественного произведения, воплощенной в образе фиктивного автора-нарратора, который мистифицирует читателя игровым тождеством / несоответствием (биографическим, стилистическим) с ним и выдаёт предлагаемый читателям текст за собственное сочинение.

3. Авторская маска является важнейшим элементом в структуре авторского сознания, вступающим во взаимодействие с феноменами авторского «я», «другого»; в системе взаимоотношений автора и читателя; в процессе авторской идентификации/самоидентификации. Авторская маска проявляется на трёх основных уровнях: как стилистический приём (слияние изображающей речи с изображаемой, стилизация сугубо авторской речи под манеру изображаемого персонажа); как художественный образ фиктивного автора (эстетически преднамеренная рефлективно-игровая проекция личности художника в текст, одна из форм взаимоотношений автора и персонажа, образ фиктивного автора-нарратора, берущего на себя функции создателя предлагаемого текста); как появление реального или якобы реального автора среди персонажей.

4. Изначально заложенные в авторской маске потенции позволяют рассматривать её как средство реализации не только эстетической, но и коммуникативной задачи автора в пределах художественного текста (создать комический и игровой эффект, иллюзию достоверности, неофициальности, приблизить читателя к тексту или дистанцировать от него, отразить и проследить собственную рефлексию, и т.д.). Авторскую маску маркируют определенные признаки: автобиографические параллели и соответствия; мотивы двойничества и зеркальности; мистифицирующие читателя предисловия, в которых автор выдает собственный текст за чужое сочинение, выступая в роли издателя, публикатора и т.д.; переход повествователя от первого лица к третьему и наоборот, а также изменение тона повествователя (семантическое отождествление грамматического лица, взаимозаменяемость местоимений «я»/«он»» в автореференциальном значении); игровые контаминации с «чужим словом», включенным в рамки собственно-авторского повествования, ведущие к сосуществованию нескольких точек зрения на событие или героя, что придает повествованию стереоскопичность и порождает игровую двусмысленность авторской позиции; автопародирование на уровне интонации, «выворачивания» собственных сюжетов, комического искажения «своего» языка при несоответствии средств описания предмету описания; скрытые автоаллюзии, функциональные автореминисценции.

5. На раннем этапе, задолго до выделения собственно авторской, писательской позиции, авторская маска как своеобразный стилистический, повествовательный прием функционирует в рамках смеховой традиции «антиповедения» (Б.А. Успенский) русского средневекового автора, чей образ посредством сознательного балагурства и притворства, отождествления себя, собственного стиля со скоморошеством, «овнешняется», «карнавализуется», обретает отчетливо выраженную игровую коннотацию («Моление Даниила Заточника», «Послание Полубенскому», «Послание Василию Грязному» Ивана Грозного), а также в пограничных в жанровом отношении текстах, в которых разрушаются традиционные жанровые и стилистические каноны, проступает субъективно-личностное начало и намечается тенденция к саморефлексии («Хожение за три моря» Афанасия Никитина, переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским).

6. Складывающаяся традиция использования авторской маски находит свое продолжение в XVII в. в творчестве протопопа Аввакума, авторскую позицию которого отличает синтез игрового и рефлективного начала. «Житие» Аввакума отмечено присутствием новых средств, при помощи которых создается качественно иной, эстетически оформленный тип авторской маски.

7. В условиях развития русской прозы Нового времени, изменений, наступивших в результате Петровских реформ в сфере литературы, культуры и искусства, происходит радикальное обновление литературно-художественного сознания, в процессе которого авторская маска обретает качественно новые черты: образ фиктивного автора становится одним из важнейших открытий русской литературы второй половины XVIII в. Наиболее отчетливо это явление представлено в творчестве М.Д. Чулкова, Д.И. Фонвизина, Н.М. Карамзина, И.А. Крылова.

8. В первой трети XIX в. под влиянием собственной традиции XVIII столетия и европейского романтизма приём авторской маски начинает эксплуатироваться русскими писателями и как универсальное средство сокрытия собственного лица, и как способ литературных мистификаций. Автор как творец художественной реальности получает возможность управлять взаимоотношениями с читателем," поскольку собственная идентификация, авторское «я» оказывается еще одним текстовым уровнем -маска становится своего рода эквивалентом подлинной личности её носителя. В условиях отождествления маски и лица автора, порождающего игровой момент с читателем-реципиентом, доминирующей функцией авторской маски становится сокрытие подлинного облика, имени, реализующееся не только в использовании псевдонимов и мистификаций, но и в репрезентации писателем себя в роли фиктивного автора в пределах художественного текста. В прозе А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, В.Ф. Одоевского, А.Ф. Вельтмана, О.И. Сенковского, В.И. Даля авторская маска тематизируется и самоидентификация писателя получает самое непосредственное выражение.

9. Традиция авторской маски, сложившаяся к 40-м гг. XIX в., получает своё продолжение в прозе Ф.М. Достоевского и JI.H. Толстого, в литературной практике Серебряного века, в творчестве русских писателей

1920-1990-х гг., осознанно ориентирующихся на литературный опыт А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя.

Апробация результатов исследования. Диссертация проходила обсуждение на кафедре русской и зарубежной литературы ГОУ ВПО «Мордовский государственный университет имени Н.П. Огарёва» и на кафедре русской, зарубежной литературы и методики преподавания филологического факультета ГОУ ВПО «Мордовский государственный институт имени М.Е. Евсевьева».

Основные положения, содержание и выводы диссертации отражены в двух монографиях, учебном пособии, более чем в 100 публикациях автора, 16 из которых напечатаны, в изданиях, входящих в перечень ВАК РФ. Материалы диссертационного исследования представлялись в докладах на Международных и Всероссийских научно-практических конференциях: Международная научная конференция «Традиции классики XX века и современность» (М., 2002), II и III Международный конгресс исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность» (М., 2004, 2007), II и III Международная межвузовская научно-практическая конференция «Русско-зарубежные литературные связи» (Н.Новгород, 2006, 2008); Вторая и Третья Международная научная конференция «Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения» (М., 2006, 2008); Всероссийская межвузовская научно-практическая конференция «Многоликий Толстой» (Самара, 2006); Международная научная конференция «Нижегородский текст русской словесности» (Н.Новгород, 2007); VI Международная научная конференция «Русское литературоведение на современном этапе» (М., 2007); Международная научная конференция «Литература в диалоге культур-5» (Ростов-на-Дону, 2007); Международная научная конференция «Декаданс в Европе и России: 150 лет жизни под знаком смерти» (Волгоград, 2007); Всероссийская научно-практическая конференция «Проблемы диалогизма словесного искусства» (Стерлитамак, 2007); IV и V Международная научная конференция «Язык, культура, общество» (М., 2007, 2009), III и IV Международная научно-практическая конференция «Проблемы изучения русской литературы XVIII века» (Самара, 2007, 2009); Всероссийская научная конференция «Текст. Произведение. Читатель» (Казань, 2007); XIII и XIV Международная научная конференция «Пушкинские чтения» (СПб., 2008-2009); Международная научная конференция "КУЛЬТ-ТОВАРЫ: феномен массовой литературы в современной России" (СПб., 2008); XXXI Зональная конференция литературоведов Поволжья (Елабуга, 2008); II Международная научная конференция «Синтез документального и художественного в литературе и искусстве» (Казань, 2008); научная конференция «Предромантизм в мировой культуре» (Самара, 2008); VII Международная научная конференция «Грехнёвские чтения» (Н. Новгород, 2008); Международная заочная конференция «Поэтика художественного текста» (Борисоглебск, 2008); Третья Международная научная конференция «Восток — Запад: пространство русской литературы и фольклора» (Волгоград, 2008); Конгресс «Русская литература в мировом культурном и образовательном пространстве» (СПб., 2008); Международная заочная конференция «Текст и дискурс: проблемы функционирования, анализа, интерпретации» (Астана, Казахстан, 2009); Международная научная конференция «Н.В. Гоголь и мировая культура» (Самара, 2009) и др.

Материалы диссертации использовались в лекционных курсах по истории русской и зарубежной литературы, в курсах по выбору «Художественное своеобразие прозы В.В. Набокова», «Авторская маска в литературном сознании России XVIII-XX вв.» для студентов и аспирантов филологических специальностей ГОУ ВПО «Мордовский государственный университет имени Н.П. Огарёва». Концепция исследования была апробирована в ходе работы по Гранту Президента РФ (Грант МК-1759.2008.6 «Русская литература сквозь призму идентичности: авторская маска как средство самоидентификации писателя в прозе XX столетия»).

Структура и объем диссертации. Содержание работы изложено на 495 страницах, включая введение, четыре главы, заключение, библиографический список (582 наименования, 18 из которых - на иностранных языках) и приложения. В приложениях 1-2 «Специфика авторской репрезентации протопопа Аввакума в «учительских» текстах ("Книга бесед", "Книга толкований")»; «Традиция авторской маски в переписке Петра I с князем-кесарем Ф.Ю. Ромодановским» представлено исследование специфики функционирования авторской маски в литературе «нехудожественной», подчёркивающее универсальность этого феномена. Приложение 3 «Судьбы авторской маски в отечественной прозе XX столетия» посвящено исследованию преломления пушкинского и гоголевского опыта создания авторской маски в прозе XX в.

1. Историко - и теоретико-литературные аспекты изучения феномена авторской маски

Предваряя рассмотрение специфики функционирования авторской маски в художественной прозе России, необходимо, на наш взгляд, уточнить понятие авторской маски в литературно-художественном дискурсе, а также показать непосредственную взаимосвязь авторской маски с проблемой автора. Это позволит не только конкретизировать и уточнить соотношение категорий автора и авторской маски, но и, что значительно существеннее, — чётко обозначить способы позиционирования автора в художественном тексте, отделив реального автора от, условно говоря, его воспроизведения. Подобный подход предусматривает решение ряда задач.

Во-первых, учитывая, что маска - явление не только литературоведческое, но и феномен, так или иначе являющийся объектом исследования целого ряда наук (от культурологии и философии - до психологии, семиотики и этнографии), необходимо выделить и проанализировать существующие в гуманитаристике подходы к ее изучению.

Во-вторых, представляется необходимым обозначить место маски в структуре авторского сознания в процессе формирования института авторства, выявить формы и способы её функционирования в пределах текстового пространства.

Кроме того, немаловажно выделить и пояснить круг терминологических определений и понятий, связанных с интересующей нас проблематикой, а иногда и тождественных друг другу, выявив взаимосвязь их с категориями автора и авторской маски.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Авторская маска в русской прозе 1760 - 1830-х гг."

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Предпринятые в диссертации наблюдения позволяют сделать вывод о том, что в истории формирования и развития авторской маски отразился сам литературный процесс в его движении от нормативно-ограничительного типа эстетического сознания к индивидуально-творческому, в смене и взаимодействии художественных систем разных уровней. Будучи исторически изменяемой формой авторского мышления, использование маски становилось откликом на самые существенные тенденции литературного развития. Не отказываясь от того, что было достигнуто в сфере ее использования в древнерусской литературе, авторская маска обретает «внятные» очертания в рамках формирующегося авторского сознания лишь к рубежу XVIII-XIX вв., и функционирование её идёт по пути освоения художественного пространства, расширения диапазона авторских возможностей, демонстрируя способность маски как исторически изменяемой формы фиксировать возможные варианты авторской идентичности.

При этом на каждом историко-литературном этапе функционирования авторской маски со всей очевидностью выделяются ее специфические «маркеры», позволяющие идентифицировать данный феномен в рамках конкретного текста. Обращение к отдельным и в то же время наиболее показательным в плане исследуемой проблематики прозаическим памятникам, начиная от «высокого средневековья» и до пушкинской эпохи (Даниила Заточника, Афанасия Никитина, Ивана Грозного, Андрея Курбского, протопопа Аввакума, Д.И. Фонвизина, М.Д. Чулкова, Н.М. Карамзина, И.А. Крылова, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, В.Ф. Одоевского, А.Ф. Вельтмана, В.И. Даля, О.И. Сенковского и др.), позволяет определить авторскую маску одним из факторов и индикаторов развития авторского начала и авторского самосознания в русской литературе.

Если в эпоху средневековья в литературе Древней Руси были представлены лишь элементы маски в жанрах «маргинальных», авторы которых отчётливо тяготели к традиции «антиповедения», то активное использование её в переломном, с точки зрения развития авторского начала в русской литературе, XVIII веке, прежде всего в прозе М.Д. Чулкова, Д.И. Фонвизина, Н.М. Карамзина обнажает существенные механизмы диалектики литературного движения XVIII века в России.

Задолго до выделения собственно авторской, писательской позиции, авторская маска как своеобразный стилистический прием функционирует в рамках скоморошьей смеховой традиции «антиповедения» средневековых авторов, чей образ посредством сознательного балагурства и притворства, отождествлением себя, собственного стиля со скоморошеством, «овнешняется», карнавализуется, обретает отчетливо выраженную игровую коннотацию («Моление Даниила Заточника», «Послание Полубенскому», «Послание Василию Грязному» Ивана Грозного), а также в текстах отчасти «маргинального» характера, в которых разрушаются традиционные жанровые и стилистические каноны, проступает субъективно-личностное начало и намечается тенденция к саморефлексии («Хожение за три моря» Афанасия Никитина, переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским), самоидентификация реальной личности посредством «примеривания» авторской маски реализуется не только на уровне мотивов, активного вкрапления в текст автобиографических элементов, но при этом и стилистически маркируется. Кроме того, в эпистолографии Грозного авторская маска уже не носит устойчивого характера («Послание Василию Грязному», «Послание в Кирилло-Белозерский монастырь», «Послание Стефану Полубенскому») и становится частью литературной мистификации. Принципиально значимым моментом становится также то, что количество текстов, в которых функционирует авторская маска на раннем этапе, достаточно ограничено, в связи со стремлением большинства книжников придерживаться образцов, которыми являлись библейские книги и церковные произведения, содержащие структурные и поэтические модели разных типов текстов и продолжавшие вплоть до XVI в. определять культурное сознание и характер литературного процесса.

Соответственно, прием авторской маски был структурирован жанровостью и продолжал использоваться в текстах, носящих отчасти «маргинальный» характер, не соответствующих трафаретным образцам, сочетающих книжную традицию и «простословие», а нередко -пародирующих существующий литературный канон. Та же тенденция сохраняется и в XVII столетии, когда, в связи с усилением индивидуально-личностного начала, осознанием ценности человека как такового и пристальному интересу к нему, авторское начало в литературе обозначается достаточно отчетливо, появляется сугубо личная, авторская точка зрения, что, естественно, стимулирует усиление автобиографизма (элементы его присутствовали и в более ранних по времени создания текстах -эпистолярном наследии Ивана Грозного, Андрея Курбского, «Хожении за три моря» Афанасия Никитина), являющегося неотъемлемой составляющей, маркером приема авторской маски, прежде всего в эпистолографии и жанре жития. Последний, постепенно разрушаясь посредством проникновения автобиографических элементов, осмысления и самоопределения реальной авторской личности, четкого обозначения индивидуализации речи, стилизации повествовательной манеры («Житие протопопа Аввакума, написанное им самим»), трансформируется ко второй половине XVII в. непосредственно в жанр автобиографии как полноценной литературной формы с ретроспективной установкой, тематически определенной моментом самосознания и самопознания, в которой повествовательные категории субъекта (автора) и объекта (героя) совпадают.

В творчестве протопопа Аввакума находит закономерное продолжение развитие обозначенных ранее «линий», проявляющееся не только в разрушении известных жанровых и стилистических канонов, но и касающееся собственно авторской позиции: Аввакум не просто описывает и обобщает собственную жизнь в житийных («Житие») или богословскоучительских трафаретах, совмещая описание с собственными рассуждениями, поучениями, но и развивает «автобиографическую линию», причем автобиографизм становится способом взглянуть на себя «со стороны», используя авторскую маску, «оформиться» в персонажа, отчасти заключающего повествователя в себе. Аввакум, следуя игровой линии «антиповедения», и в «Житии», и в эпистолярном наследии, конструирует авторскую маску простеца (равно как Даниил Заточник в «Молении» и Грозный в «Послании в Кирилло-Белозерский монастырь») посредством применения приема этикетного самоуничижения (преувеличенно уповает на свою греховность), самохарактеристики (именует себя «грешным»), и одновременного описания собственного существования в откровенно смеховых ситуациях с помощью балагурства и самоиронии. Кроме того, в «Житии» в результате следования автором игровой линии «антиповедения» происходит разрушение житийного канона: в текст проникает фамильяризующая стихия, выражающаяся в нарушении каких-либо дистанций как внутри, так и вне его, повествователь использует просторечия, бранные слова, вульгаризмы, конструирует смеховые ситуации, порождающие в конечном итоге авторскую маску простеца. Следование рефлективному опыту использования авторской маски выражается в творчестве Аввакума в проявлении личностно-авторского начала, также стимулирующего разрушение житийного жанра и обуславливающего использование маски рассказчиком (нарушения последовательности изложения, прерывание неторопливого повествования о хронологически последовательных по собственному усмотрению рассказчика его обращениями к самому себе и к читателям/слушателям, собственно-авторскими размышлениями, лирическими отступлениями).

В творчестве Аввакума авторская маска выстраивается не только в качестве речевой (как слияние изображаемой речи с изображающей или же стилизация сугубо авторской речи под речевую манеру изображаемого персонажа), но и подразумевает авторское оформление себя самого в тексте, сознательное конструирование определенного образа, отличного от реального. Средствами конструирования устойчивой авторской маски праведника, святого во всех сочинениях Аввакума становятся: стилизация «чужой речи», противопоставление повествователем себя никонианам; прямое соотнесение злоключений автора с муками библейских праведников, пророков и Христа и прямое отождествление себя с праведниками древности и собственной биографии с библейскими сюжетами; вкрапление апокалиптической фантастики, чудес и «видений», свидетелями которых могут быть лишь праведники; ирония и самоирония; смена интонации в зависимости от предмета описания; саморефлексия; переосмысление, собственное толкование и снижение интенционального статуса библейских персонажей, профанирование библейских сюжетов, использование личных наблюдений для их толкования, стилизация священного писания; использование приема параллелизма. При этом авторская маска в произведениях Аввакума выполняет две основные функции: самовыражения (автор с помощью маски становится и объектом и субъектом собственного повествования) и проблематизирования рассказа (автор посредством маски вводит себя в условный мир собственной биографии и становится неотъемлемой составляющей создаваемого им самим текста).

Господствовавший в XVIII столетии классицизм, узаконил примат определенных жанров (трагедии, оды и героической поэмы), утвердив, таким образом, риторическую форму авторского контакта с действительностью и читателем, поставил авторскую индивидуальность в рамки соответствующего жанра. В силу этого повествовательная художественная проза, оказавшаяся внизу жанровой иерархии и получившая «на откуп» непосредственный, нериторический контакт с социальной и чувственной жизненной эмпирикой, оказалась в полемических отношениях с «высокими» и «средними» жанрами классицизма. Поэтому «дериторизация» действительности в сатирической прозе авантюрно-приключенческого жанра (в частности, «Пригожей поварихе.» и «Пересмешнике.» М.Д. Чулкова) шла в русле пародии на упомянутые классицистические жанры. Разоблачая риторические механизмы классицизма, авторская проза получила, таким образом, собственную риторическую установку. Но эта установка носила принципиально иной характер: шутливо-игровой «маски» конкретного автора, фактически впервые осознающего дистанцию и динамическую связь между стилем и своим авторским «я». В произведениях М.Д. Чулкова, Д.И. Фонвизина, Н.М. Карамзина, И.А. Крылова прямое авторское слово, разъясняющее и поучающее, заменяется словом «чужим», автором переадресованным: в связи с утверждением института авторства, «обособлением» литературного текста от фигуры его реального создателя, авторский голос обретает иные, игровые возможности и способен не только воздействовать на читательскую аудиторию идеологически, декларируя собственные воззрения, но и эстетически, художественно, вплоть до демонстративного самоустранения из собственного сочинения - именно это и предпринимают русские прозаики, избирая формой репрезентации себя как авторов «реальных» авторские маски, стилизуя «чужие» голоса. В качестве масок, как правило, избираются повествователи, связанные с «телесным», «изнаночным», «смеховым» аспектом жизни: травестированные автогерои пародируют сформированный в читательском сознании традиционный образ автора, превращающийся из наставника, «учителя» или «пророка» в шута, плута, демонстрирующего неустойчивость не только изображаемой реальности, но и собственной позиции, играющего и с читателем, и с героями, и с самим собой.

Необходимо подчеркнуть ту очевидную трансформацию, которую претерпела категория авторской маски, используемая, в первую очередь, в жанрах «пограничных», с коими на начальном этапе была связана традиция «антиповедения», а впоследствии - в чьих рамках активно реализует себя игровое, пародийное начало, стилизация и травестия. Авторская маска, пройдя достаточно долгий путь, трансформируется из стилистического приема в литературной практике Древней Руси и XVII столетия в литературе второй половины XVIII в. в художественный образ фиктивного автора-повествователя (иногда — авторов), берущего на себя функции автора «затекстового», «реального» (что связано с изменением и роли самого автора и статуса художественного текста, обусловленными внутренними потребностями процессов становления новых форм эстетического освоения реальности, продиктованных логикой литературного развития, связанной, в первую очередь, с усложнением взгляда писателей на мир, пониманием его многомерности, противоречивости и текст, воспринимаемый уже не как способ наставлений и прямых авторских деклараций, но как некоего игрового поля автора - читателя) и выстраивается посредством обыгрывания автобиографических подробностей, автокомментариев и автопредисловий, стилизации «чужих» голосов, пародирования и травестии предшествующего эстетического наследия. При этом авторская маска всегда функционирует в тех текстах, которые ориентированы на восприятие публики - читателей, издателей и др.

Анализ классических воплощений авторской маски в русской литературе - пушкинских «Повестей Белкина», гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Пёстрых сказок» В.Ф. Одоевского, «Странника»

A.Ф. Вельтмана, «Русских сказок.» В.И. Даля, «Фантастических путешествий Барона Брамбеуса» О.И. Сенковского, объединенных фигурой рассказчика, — позволяет говорить о симптоматике историко-литературного процесса, в рамках которого нарративные эксперименты с вводом фиктивного автора, стилизацией и воспроизведением «чужого слова» становятся определяющими для второй половины XIX-XX вв. При всей «разности» эстетических установок Н.В. Гоголя, А.С. Пушкина,

B.Ф. Одоевского, А.Ф. Вельтмана и др. несомненно одно: их опыт использования авторских масок, конструируемых посредством предисловий, системы эпиграфов, обыгрывания автобиографического контекста, пародии, самоиронии и т.д., не просто становится органичным продолжением формирующейся традиции и очевидной «вехой» в ее эволюции, но оказывается некой точкой отсчета активного введения в художественный текст фиктивных авторов, представляющихся издателями, собирателями текстов или же рассказчиками публикуемых историй в отечественной прозе XIX столетия. Кроме того, именно эксперимент с вводом в повествование нарратора, берущего на себя функцию автора «реального» и стилизующего повествование, посредством передачи «чужих» голосов врусской прозе первой трети XIX в., ознаменовал дальнейшее усложнение повествовательной техники и активное освоение подобного сказового типа повествования, ориентированного не просто на слушателя (читателя), но прежде всего - на воспроизведение «чужой речи», когда сам сказ становится авторской маской, российскими прозаиками XIX—XX вв.

Очевидно, что если в начале XVIII в. писатели практически не использовали авторскую маску в связи с утверждением изначально заданной «авторитетной» точки зрения автора, которая и оформлялась как «внешняя» и по сути была таковой, то прозаики рубежа XVIII-XIX вв., в частности романтики, отказавшись от прямолинейной авторской оценочности как принципа создания художественной реальности, использовали авторскую маску с целью утверждения самоценности мировоззрения и поступков героя, к которому автор — посредством маски — приобщался эмоционально и ценностно, видя в герое свое второе «я», один из способов авторской репрезентации. В традиционной форме авторской репрезентации, которой авторская маска и явилась, романтики открыли невостребованные возможности «двуголосия», которое, однако, являло один голос романтического «автора-героя». На этом этапе литературного развития маска обозначила коренной «слом» в представлении писателя о взаимоотношениях автора и его героев, о способах «завершения», в конечном итоге - способах оценки автором героев и самого себя.

Дальнейший этап литературного развития, определяемый все большим усложнением этих взаимоотношений, также связан с использованием авторской маски, которая к 1840-м гг. становится важным средством установления «равноправия» всех субъектов художественного мира. «Голос» автора здесь «встраивается» в другие «голоса», авторская маска нередко предстает одновременно и как «голос» и точка зрения внешняя

- «реального» автора, и как «голос» автора фиктивного (подставного), входящего в художественно организованную реальность.

Таким образом, можно с уверенностью говорить о том, что русская литература, развивая на протяжении шести веков собственную традицию авторской маски и, частично осваивая европейский опыт, во многом предвосхищает модернистские и постмодернистские эксперименты, связанные с разнообразными формами субъективированного повествования и появлением сложных структурных моделей организации отношений между автором - повествователем - героем, конструктивную роль в которых как раз и исполняет маска автора.

Разумеется, проведённое нами исследование не претендует на то, что быть «последним словом» по данной проблеме. Напротив - весьма перспективным и интересным представляется дальнейшее исследование специфики функционирования авторской маски, осмысление степени актуализации этого явления в литературном сознании второй половины XIX

- XX вв. Предложенная в диссертации концепция авторской маски заметно расширяет современную теорию автора, позволяет проецировать выявленные особенности авторского сознания на отдельные стороны творчества Ф.М. Достоевского и JI.H. Толстого, соотнести их с особенностями литературной практики рубежа XIX-XX столетий, в частности, Серебряного века, вписать авторскую маску в контекст художественных открытий и экспериментов русского модернизма.

Список научной литературыОсьмухина, Ольга Юрьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Античные риторики / Собр. текстов, статьи, комм., общ. ред. проф.

2. А.А. Тахо-Годи; Пер. M.JI. Гаспарова, Н. Платоновой, Н.А. Старостиной, О.В. Смыки. — М.: Изд-во МГУ, 1978. 351 с.

3. Арцыбашев, М.П. У последней черты. Санин: Романы / М.П. Арцыбашев.- М.: Ассоциация «Книга. Просвещение. Милосердие», 2000. 720 с.

4. Велътман, А.Ф. Странник / А.Ф. Вельтман. М.: Наука, 1978. - 343 с.1. Лит. памятники).

5. Волков, М.И. Байки Антропа из Лисьих Гор / М.И. Волков. Л.: Изд-во1. Прибой», 1926,-61 с.

6. Волков, М.И. Байки Антропа. Вторая книжка / М.И. Волков. М.:

7. Московское товарищество писателей, 1927. 176 с.

8. Гоголь, Н.В. Вечера на хуторе близ Диканьки / Н.В. Гоголь // Гоголь Н.В.

9. Собр. соч.: в 6 т. -М.: ГИХЛ, 1952. Т.1. - С.3-222.

10. Гоголь, Н.В. Записки сумасшедшего / Н.В. Гоголь // Гоголь Н.В. Собр.соч.: в 6 т. М.: ГИХЛ, 1952. Т.З. - С. 174-195.

11. Гофман, Э.Т.А. Золотой горшок и другие истории / Э.Т.А. Гофман. М.:

12. Зощенко, М.М. Избранные произведения. В двух томах / М. Зощенко. JL:

13. Ироикомическая поэма. Л.: АН СССР, 1933. - 388 с.

14. Каверин, В.А. Эпилог: Мемуары / В.А. Каверин. М.: Московский рабочий, 1989.-544 с.

15. Карамзин, Н.М. Письма русского путешественника / Н.М. Карамзин. Л.: Наука, 1984. - (Лит. памятники). - 412 с.

16. Крылов, И.А. Почта духов // Крылов И.А. Сочинения в двух томах. Т. 1. Проза.-М.:ГИХЛ, 1955: - С.37-325.

17. Крылов, И.А. Ночи // Крылов И.А. Сочинения в двух томах М.: ГИХЛ, 1955.-Т. 1.-С. 327-363.

18. Крылов, И. А. Речь, говоренная повесою в собрании дураков // Крылов И.А. Сочинения в двух томах. -М: ГИХЛ, 1955. Т. 1. - С.364-371.

19. Моление Даниила Заточника // Древнерусская литература. М.: Олимп; Издательство «АСТ», 1996. - С.131-139.

20. Одоевский, В.Ф. Русские ночи: Повести / В.Ф. Одоевский; Подг. изд. Б. Егоров и др; примеч. Е. Маймина, М. Медового. Л.: Наука, 1975. -317 с. - (Лит. памятники).

21. ЪЪ.Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Текст подгот. Я.С. Лурье, Ю.Д. Рыков. Л.: Наука, 1979. - 245 с. - (Лит. памятники).

22. ЪА.Переписка А.С. Пушкина: в 2 т. / Ред. коллегия: В.Э. Вацуро и др.; сост. и коммент. В.Э. Вацуро, М.И. Гиллельсона, И.Б. Мушиной, М.А. Турьян. -М.: Худ. лит., 1982. Т.2. - 575 с.

23. Письма и бумаги императора Петра Великого. СПб.; М., 1887-1977.

24. Полевой, Н.А. «Пестрые сказки с красным словцом.» / Н.А. Полевой. // Одоевский В.Ф. Пестрые сказки. СПб.: Наука, 1996. - С. 117-118.

25. Полевой, Н.А. Избранные произведения и письма / Н.А. Полевой. Л.: Худ. лит., 1986.-584 с.

26. Полный православный молитвослов для мирян и Псалтирь споминовением живых и усопших. М.: Сретенский монастырь; «Новая книга»; «Ковчег»; Церковь Рождества Пресвятой Богородицы села Льялово, 2004. - 976 с!

27. Попов, Е.А. Веселие Руси / Е.А. Попов. СПб.: Амфора, 2002. - 239 с.

28. АО.Попов, Е.А. Тихоходная барка «Надежда» / Е.А. Попов СПб.: Вагриус, 2001.-383 с.

29. Попов, Е.А. Ящик Фетисова / Е.А. Попов // Попов Е.А. Плешивый мальчик. Проза P.S. М.: ООО «Грейта», 2004. - С. 196-252.

30. Послания Ивана Грозного / Подгот. текста Д.С. Лихачева и Я.С. Лурье; пер. и коммент. Я.С. Лурье. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. - 715 с. -(Лит. памятники).

31. АЪ.Пушкин, А.С. История села Горюхина / А.С. Пушкин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: в 16 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937—1959. Т. 8, кн. 1. Романы и повести. Путешествия. —1948. — С. 125—140.

32. Пушкин, А.С. Капитанская дочка / А.С. Пушкин // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 16 т. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937—1959. Т. 8, кн. 1. Романы и повести. Путешествия. —1948. — С. 277—384.

33. Пушкин, А.С. Переписка, 1828-1831 / А.С. Пушкин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч., 1837-1937: в 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1959. - Т. 14.-1941.-547 с.

34. Пушкин, А.С. Письма: Репринтное воспроизв. изд. 1935 года /

35. A.С. Пушкин. М.: Книга, 1990. - Т.З. - 722 с.

36. Руссо, Ж.-Ж. Исповедь / Ж.-Ж. Руссо // Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: в 3 т. М.: Гос. изд-во худ. лит, 1961. - Т.З. - 724 с.51 .Сенковский, О.И. Сочинения Барона Брамбеуса / Сост, вступ. ст. и примеч.

37. B.А. Кошелева и А.Е. Новикова / О.И. Сенковский. М.: Сов. Россия, 1989.-496 с.

38. Собрание мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского и Коломенского по учебным, и церковно-государственным вопросам, издаваемое под ред. Преосвященного Саввы, архиепископа Тверского и Кашинского. Том дополнит. СПб., 1887. - 350 с.

39. Стерн, Л. Жизнь и мнения Тристама Шенди, джентльмена / Л. Стерн. -М.: Инапресс, 2000. 862 с.

40. Стерн, Л. Письма Иорика к Элизе / Л. Стерн // Стерн Л. Сентиментальное путешествие. СПб.: Лимбус Пресс, 1999. - С.283-306.

41. Стерн, Л. Сентиментальное путешествие по Франции и Италии / Л. Стерн. СПб.: Лимбус Пресс, 1999. - С.5-136.

42. Фонвизин, Д.И. Повествование мнимого глухого и немого / Д.И. Фонвизин

43. Фонвизин Д.И. Собр. соч.: в 2-х т. M.-JL: Изд-во худ. лит., 1959. -Т.2. - С.3-32.

44. Хождение игумена Даниила // Палестинский сборник. / Под ред

45. М.А. Веневитинова. СПб., 1885. - Т.1. - С. 57-60. вЪ .Хрестоматия по русской литературе XVIII в. / Сост. А.В. Кокорев. - М.:

46. Чехов, А.П. Письма / А.П. Чехов // Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем. Соч.: в 18 т. Письма: в 12 т. М.: Наука, 1974-1983. - Т.1. - 1976. - 380 с.

47. Научно-критическая и справочная литература

48. Авдеев, А.Д. Маска и ее роль в процессе возникновения театра /

49. А.Д. Авдеев. М.: Наука, 1969. - 240 с. 72 .Авдеев, АД. Маска. Опыт типологической классификации по этнографическим материалам. Статья 2 / А.Д. Авдеев // Сб. музея антропологии и этнографии. - М., Д.: Изд-во АН СССР, 1960. - Т. 19. -С.251-260.

50. Аверинцев, С.С. Поэтика ранневизантийской литературы / С.С. Аверинцев. -М.: Наука, 1977.-320 с.

51. А.Аверинцев, С.С. Греческая литература и ближневосточная словесность /

52. С.С. Аверинцев // Аверинцев С.С. Образ античности. СПб.: Азбука-классика, 2004. - С.40-105.

53. Аверинцев, С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции / С.С. Аверинцев. М.: Языки русской культуры, 1996. - 448 с.

54. ЪЪ.Акутин, Ю.М. Александр Вельтман и его роман «Странник» / Ю.М. Акутин // Вельтман А.Ф. Странник / А.Ф. Вельтман. М.: Наука, 1978. - С. 247-300. - (Литературные памятники).

55. Андреева, КМ. Психология социального познания / И.М. Андреева. М.: Аспект-Пресс, 2000. - 288 с.

56. Анисгтова, О.М. «То си хотя молви»: Об одном стилистическом приеме в древнерусских памятниках XII-XIII в. / О.М. Анисимова // Русская речь. 1988. - №4. - С.24-29.

57. Античная эпистолография: Очерки. -М.: Наука, 1967. — 288 с.

58. Анциферова, О.Ю. Литературная саморефлексия и творчество Генри Джеймса / О.Ю. Анциферова. Иваново: Иван. гос. ун-т, 2004. - 468 с.

59. И.Н. Балабанова. -М.: ОГИ, 2001.- 168 с.93 .Балдицын, П.В. Творчество Марка Твена и , национальный характерамериканской литературы / П.В. Балдицын. — М.: Издательство «ВК», 2004. 300 с.

60. Л.М. Баткин. М.: Наука, 1978. - 200 с. 91 .Баткин, Л.М. Европейский человек наедине с собой. The European Individual alone with himself: Очерки о культурно-исторических основаниях и пределах личного самосознания / Л.М. Баткин. - М.: РГТУ, 2000.- 1005 с.

61. Бахтин, М.М. Работы 1940-1960 гг. / М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. -М.: Русские словари, 1997. Т.5. - 731 с.

62. Бахтин, М.М. Проблемы творчества Достоевского/ М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2002. - Т.6. - С. 5-300.

63. Бахтин, М.М. Проблема текста / М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. М.: Русские словари, 1997. - Т.5. - С.З06-326.

64. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле я народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. / М.М. Бахтин. М.: Худ. лит., 1990.-543 с.

65. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики / М.М. Бахтин. М.: Искусство, 1976. - 380 с.

66. Бахтин, М.М. Сатира / М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т.

67. М.: Русские словари, 1997.-Т.5.-С. 11-38. ЮЛ. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров; Текст подгот. Г. С. Бернштейн и J1.B. Дерюгина; Примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова / М.М. Бахтин. — М.: Искусство, 1979. — 424 с.

68. Бахтин, М.М. Эпос и роман / М.М. Бахтин. СПб.: Азбука, 2000. - 304 с.

69. Белинский, В.Г. Сочинения князя В.Ф. Одоевского / В.Г. Белинский // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. М.: АН СССР, 1955. - Т.8. -С.314-326.

70. Белкин, А.А. Русские скоморохи / А.А. Белкин. М.: Наука, 1975. - 192 с.

71. Беляева, Н.В. Поэтика маски в русском романе: интертекстуальные аспекты / Н.В. Беляева // Русская литература. Исследования: сб. науч. тр. Вып. VI. Киев: Логос, 2004. - С. 38-53.

72. Бердяев, Н.А. Самопознание /Н.А. Бердяев. -М.: Книга, 1991. 353 с.

73. Берковский, Н.Я. Романтизм в Германии / Н.Я. Берковский. СПб.: Азбука-классика, 2001. - 512 с.

74. Берковский, Н.Я. О «Повестях Белкина» / Н.Я. Берковский // Берковский Н.Я. Статьи о литературе. М. -Л.: Наука, 1962. - С. 242356.

75. Беседы В.Д. Дувакина с М.М. Бахтиным. М.: Согласие, 2002. - 400 с.

76. Бескина, А. Лицо и маска Михаила Зощенко / А. Бескина // Литературный критик. 1935. - №1. - С. 107-113. - №2. - С. 59-92.

77. Бидерман, Г. Энциклопедия символов / Г. Бидерман. Первод с нем. / Общ. ред. и пред. И.С. Свенцицкой. - М.: Республика, 1996. - 335 с.

78. Билинкис, М.Я. Русская проза XVIII века. Документальные жанры.

79. Повесть. Роман / М.Я. Билинкис. СПб, 1995. - 220 с. 111.Благой, Д.Д. Гоголь — наследник Пушкина / Д.Д. Благой // Н.В. Гоголь. Сб. статей. - М.: Изд. МГУ, 1954. - С. 11-17.

80. Благой, Л. Слово, образ, стиль / JI. Благой // Вопросы литературы. 1960. -№8.

81. Богатырев, П.Г. Вопросы теории народного искусства / П.Г. Богатырев. М.: Искусство, 1971. - 542 с.

82. Богомолов, Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы / Н.А. Богомолов. -М.: НЛО, 1995.-368 с.

83. Бодрийар, Ж. Соблазн / Ж. Бодрийар. -М.: Искусство, 2000. 319 с.

84. Борисова, JI.M. Проблема маски в символистской и постсимволистской драме / Л.М. Борисова // Ученые записки Таврического национального университета. -2000. №13 (52). - С.238-244.

85. История русской переводной художественной литературы. Древняя Русь. XVIII век. Проза. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. - Т.5. - 280 с.

86. Бусева-Давыдова, ИЛ. Об идейном замысле «Нового Иерусалима» патриарха Никона / И.Л. Бусева-Давыдова // Иерусалим в русскойкультуре / Сост. А. Баталов, А. Лидов. М.: Восточная литература, 1994. -С. 174-181.

87. Быков, В.П. Силуэты далекого прошлого / В.П. Быков, — М.-Л.: АН СССР, 1930.- 125 с.

88. Бэгби, Л. Александр Бестужев-Марлинский и русский байронизм / Л. Бэгби. СПб., 2001. - 368 с. - (Совр. зап. русистика).131 .Вацуро, В.Э. Повести Белкина / В.Э. Вацуро // Пушкин А.С. Повести Белкина. -М.: Худ. лит., 1981. С.3-27.

89. Веселовский, А.Н. Разыскания в области русского духовного стиха, VI-X / А.Н. Веселовский // Сб. Отд. русского языка и словесности Академии наук. 1883.-Т. 32.-№4.-С.112-129.

90. Ъ А. Веселовский, С.Б. Исследования по истории опричнины / С.Б. Веселовский. М.: ГИХЛ, 1963.-235 с.

91. Веселовский, А.С. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения» / А.С. Веселовский. М.: Интрада, 1999. - 448 с.

92. Виноградов В.В. О задачах стилистики / В.В. Виноградов // Русская речь. Вып 1 / Под ред. Л.В. Щербы. Пг., 1923. - С. 195-293.

93. Виноградов, В.В. О теории художественной речи / В.В. Виноградов. 2-е изд., испр. - М.: Высшая школа, 2005. - 287 с.

94. АО. Виноградов, В.В. Стиль Пушкина / В.В. Виноградов. М.: Гослитиздат, 1941.-620 с.141 .Винокур, Г.О. Избранные работы по русскому языку / Г.О. Винокур. -М.: Учпедгиз, 1959. 490 с.

95. Вислова, А.В. «Серебряный век» как театр: Феномен театральности в культуре рубежа XIX-XX вв. / М-во культ. РФ. Рос. ин-т культурологии / А.В. Вислова. М., 2000. - 153 с.

96. Воеводина, О. О жанровой структуре «Русских сказок» В.А. Левшина / О. Воеводина // Русская проза эпохи Просвещения. Новые открытия и интерпретации / Под ред. Э. Малэк. Лодзь, 1996. - С.56-64.

97. Волкова, Н.В. Авторское «я» и маски в поэзии B.C. Высоцкого. Автореф. дис. . канд. филол. наук / Н.В. Волкова. Тверь, 2006. - 18 с.

98. Волошин, М.А. Лики творчества / М.А. Волошин. Л.: Наука, 1989. - 848 с. - (Лит. памытники).

99. Воронин, Н.Н. Даниил Заточник/ Н.Н. Воронин // Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М.: Наука, 1967. - С.66-67.

100. Гершензон, М.О. П.Я. Чаадаев. Жизнь и мышление" / М.О. Гершензон. -СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1908. 322 с.

101. Гиллельсон, М.И. От арзамасского братства к пушкинскому кругу писателей/ М.И. Гиллельсон. Л.: Наука, 1977. - 177 с.

102. Гинзбург, ЛЯ. О лирике / Л.Я. Гинзбург. М.: Интрада. 1997. - 414 с.

103. Гоголь, Н.В. Материалы и исследования / Под ред. В.В. Гиппиуса. М.; Л.: АН СССР, 1936.-Т.1.-498 с.

104. Глушакова, Ю.П. О путешествии игумена Даниила в Палестину / Ю.П. Глушакова // Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран: Сб. ст. к 70-летию акад. М.Н. Тихомирова. -М., 1963.-С. 79-87.

105. Горшков, A.M. Теория и история русского литературного языка / А.И. Горшков. М.: Высшая школа, 1984. - 350 с.

106. Грехнев, В.А. Лирика Пушкина: О поэтике жанров / В.А. Грехнев. -Горький, 1985.- 190 с.161 .Гринштейн, А.Л. Маскарадность и французская литература XX века. Дис. . д-ра филол. наук / А.Л. Гринштейн. М., 1999. - 38 с.

107. Груздев, И.А. Лицо и маска / И.А. Груздев // Серапионовы братья, альманах. Берлин, 1922. - С.207-237.

108. Грякалова, Н.Ю. Человек модерна: Биография рефлексия - письмо / Н.Ю. Грякалова. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2008. - 364 с.

109. Гудзий, Н.К. История древней русской литературы / Вступ ст. и коммент. A.M. Ранчина / Н.К. Гудзий. М.: Аспект-Пресс, 2002. - 320 с.

110. Гудзий, Н.К. Протопоп Аввакум как писатель и как культурно-историческое явление / Н.К. Гудзий // Житие протопопа Аввакума, имсамим написанное и другие его сочинения. Ред, вступ. ст. и коммент. Н.К. Гудзия. М. -Л.: Наука, 1934. - С.45-53.

111. Гуковский, Г.А. Реализм Гоголя / Г.А. Гуковский. М.-Л.: Наука, 1959. -284 с.

112. Гусев, В.Е. К вопросу о жанре «Жития» протопопа Аввакума / В.Е. Гусев // ТОДРЛ. 1958. - T.XV. - С. 192-202.

113. Гусев, В.Е. Протопоп Аввакум Петров — выдающийся русский писатель XVII в. / В.Е. Гусев // Житие протопопа Аввакума, им самим написанное и другие его сочинения / Под общей ред Н.К. Гудзия. М.: Гослитиздат, 1960.-С.5-51.

114. ПЪ.Далъ, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. /В.И. Даль.-T.l: А-З.-М.: «ТЕРРА-TERRA», 1995.-800с.

115. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И. Даль. Т.2. И-О. - М.: «ТЕРРА - TERRA», 1995. - 784 с.

116. Данилов, В.В. О жанровых особенностях древнерусских хождений /В.В.Данилов//ТОДРЛ. 1962.-Т. 18.-С. 21-37.

117. Демин, А.С. Наблюдения над пейзажем в «Житии протопопа Аввакума» /

118. Дзюба, Е.М. Славенские истории, или Жанр романа в творчестве М.Д. Чулкова, М.И. Попова, В.А. Левшина. Монография / Е.М. Дзюба. -Н. Новгород: НГПУ, 2006. 258 с.

119. Дзюба, Е.М. Становление и развитие русского романа 70-80-х гг. XVIII века (мифогенный роман в творчестве М.Д. Чулкова, М.И. Попова,

120. B.А. Левшина) / Е.М. Дзюба. Автореф. дис. .д-ра филол. наук. М., 2006.-44 с.

121. Дмитриев, В.Г. Замаскированная литература / В.Г. Дмитриев. М.: Книга, 1973.- 128 с.

122. Долгушев, В.Г. Образ маски в поэзии М. Лермонтова, А. Блока и А. Ахматовой / В.Г. Долгушев // Русская речь. 2004. - №4. - С. 13-16.

123. Н.Н. Евреинов. Пг.: Третья стража, 1923. - 45 с. 189. Еремин, И.П. Лекции по древней русской литературе / И.П. Еремин. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1968. - 168 с.

124. Еремин, И.П. Литературное наследие Феодосия Печерского / И.П. Еремин // ТОДРЛ. 1947. - T.V. - С. 159-184.191 .Ерофеев, В.В. В лабиринте проклятых вопросов / В.В. Ерофеев. М.: Сов. писатель, 1990. - 447 с.

125. Живов, В.М. Культурные реформы в системе преобразований Петра I / В.М. Живов // Из истории русской культуры. Т. III. (XVII - начало XVIII века). - М.: Языки русской культуры, 1996. - С.32-60.

126. Живов, В.М. Особенности рецепции византийской культуры в Древней Руси / В.М. Живов // Из истории русской культуры. Древняя Русь. Т.1. -С. 586-617.

127. Живов, В.М. Особенности рецепции византийской культуры в Древней Руси / В.М. Живов // Ricerche Slavistiche. 1995. - Vol. XLII.

128. Живов, B.M., Успенский, Б.А. Царь и Бог: Семиотические аспекты сакрализации монарха в России / В.М. Живов // Языки культуры и проблемы переводимости. М.: Языки русской культуры, 1987.

129. Жирар, Р. Насилие и священное / Р. Жирар. М.: Интрада, 2000. - 400 с.

130. Жолковский, А.К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия. Изд. 2-е, испр. / А.К. Жолковский. М.: Изд-во ЖИ, 2007. - 392 с.

131. Жуков, Д.А. Козьма Прутков и его друзья / Д.А. Жуков. М.: Современник, 1976. — 382 с.

132. Жуковский и русская культура. Л.: Наука, 1987. - 504 с.

133. Журбина, Е.И Искусство фельетона / Е.И. Журбина. М.: Худ. лит., 1965.-288 с.

134. Журчева, О.В. Формы выражения авторского сознания в русской драме XX века. Автореф. дис. . д-ра филол. наук / О.В. Журчева. Самара, 2009.-43 с.

135. Завадовский, Ю.Н. К вопросу о восточных словах в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина (1466-1472) / Ю.Н. Завадовский // Труды института славяноведения АН Узбекской ССР. -Ташкент. 1954. - Вып. 3.

136. Зверев, A.M. Дворец на острие иглы / A.M. Зверев. М.: Сов. писатель, 1989.-416 с.

137. Зенъковский, С. А. Русское старообрядчество: Духовное движение семнадцатого века / С.А. Зеньковский. М.: Церковь, 1995 (репринт издания: Munchen, 1970). - 528 с.

138. Зимин, А.А. Скоморохи в памятниках публицистики и народного творчества XVI века / А.А. Зимин // Из истории русских литературных отношений XVIII-XX веков. М.; JL: Наука, 1959.

139. Зорин, A.JI. К истории легенды о сентиментальном Стерне / A.JI. Зорин // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 1980. - №4. -С. 72-75.

140. Зуева, О. Смеховой мир Козьмы Пруткова / О. Зуева // Литературные произведения XVIII-XX вв. в историческом и культурном контексте. — М.: Книга, 1985.-С. 34-42.

141. Иваницкий, А.И. Чудо в объятьях истории. (Пушкинские сюжеты 1830-х гг.) / А.И. Иваницкий. М.: РГГУ, 2008. - 473 с.20Э.Иванов, Вяч.Вс. Родное и вселенское / Сост., вступ. ст. и прим. В.М. Толмачева / Вяч. Вс. Иванов. М.: Республика. 1994. - 428 с.

142. Иванчикова, Е.А. Категория «образа автора» в научном творчестве В.В. Виноградова / Е.А. Иванчикова // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1985. - Т.44. -№2. - С. 123-134.

143. Ивашина, Е.С. О специфике жанра «путешествия» в русской литературе первой трети XIX в. / Е.С. Ивашина // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 1979. -№3. - С. 3-16.

144. Ивашина, Е.С. Жанр литературного путешествия в России конца XVIII-первой половины XIX в. Дис. д-ра филол. наук / Е.С. Ивашина. М., 1980. - 390 с.

145. Ивлева, Л.М. Ряженье в русской традиционной культуре / JI.M. Ивлева. -СПб.: РИИИ, 1994. 224 с.21 в. Из истории литературных объединений Петрограда — Ленинграда 19201930-х годов: Исследования и материалы. Кн.2 / Отв. ред.

146. B.П. Муромский; Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). СПб.: Наука, 2006. -243 с.

147. Ильин, И.П. Авторская маска / И.П. Ильин И Современное зарубежное литературоведение (Страны Западной Европы и США). Концепции. Школы. Термины: Энциклопедический справочник. -М.: Интрада, 1996.

148. Ильин, И.П. Постмодернизм: Словарь терминов / И.П. Ильин. М.: ИНИОН РАН - INTRADA, 2001. - 3 84 с.

149. Ильин, И.П. Нарратор / И.П. Ильин // Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины: Энциклопедический справочник / Ред.-сост. И.П. Ильин, Е.А. Цурганова. М., 1996. - С.79-81.

150. Исаев, С.Г. Литературные маски Серебряного века (на материале творческих исканий символистов) / С.Г. Исаев // Филологические науки. -1997. -№1. -С.45-49.

151. Исаев, С.Г. Литературная маска как форма художественной условности в теоретических и художественных исканиях Серебряного века / С.Г. Исаев. В. Новгород: Изд-во ВНГУ, 2000. - 195 с.

152. Исаев, С.Г. «Сознанию незнаемая мощь.». Поэтика условных форм в русской литературе начала XX в. / НовГУ им. Ярослава Мудрого / С.Г. Исаев. В. Новгород: Изд-во ВНГУ, 2001.-213 с.

153. Историческое исследование дела патриарха Никона / Составил по официальным документам Н. Гиббенет. СПб., 1882-1884. - 4.1. - 387 с.

154. Исупов, КГ. Русская эстетика истории / К.Г. Исупов. СПб.: ВГК, 1992. -156 с.

155. Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. -М.: Наследие, 1994. 512 с.

156. История русской беллетристики: Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л.: Наука, 1970. - 324 с.

157. Кадаш, Т. Гоголь в творческой рефлексии Зощенко / Т. Кадаш // Лицо и маска Михаила Зощенко. (Сост. Ю.В. Томашевский). М.: Олимп ППП, 1994.-С. 279-291.

158. Калашникова, O.JI. Русская повесть первой половины XVIII века / О.Л. Калашникова. М.: Наука, 1989. - 238 с.

159. Калашникова, О.Л. Русский роман 1760-1770-х гг. XVIII века / О.Л. Калашникова. М.: Наука, 1991. - 195 с.

160. Калугин, В.В. Андрей Курбский и Иван Грозный: (Теоретические взгляды и литературная техника древнерусского писателя) / В.В. Калугин. М.: Языки русской культуры, 1998. - 445 с.

161. Камю, А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство / А. Камю. М.: Политиздат, 1990. - 415 с.

162. Канунова, Ф.З. Карамзин и Стерн / Ф.З. Канунова // XVIII век. 1975. -№10.-С. 258-264.

163. Каравашкин, А.В. Русская средневековая публицистика: Иван Пересветов, Иван Грозный, Андрей Курбский / А.В. Каравашкин. М.: Худ. лит., 2000. - 220 с.

164. Карпова, В.В. Автор в современной русской постмодернистской литературе (на материале романа А. Битова «Пушкинский Дом») / В.В. Карпова. — Борисоглебск, 2005. 139 с.

165. Катаев, В.Б. К постановке проблемы образа автора / В.Б. Катаев // Филологические науки. 1966. - №1. - С. 56-62.

166. Князьков, С. Очерки из истории Петра Великого и его времени. Издание 2-е / С. Князьков. — СПб.: Изд. книжного магазина П.В. Луковникова, 1914.-192 с.

167. Кобрин, В.Б. Иван Грозный / В.Б. Кобрин. М.: Московский рабочий, 1989.- 175 с.

168. Кобринский, А.А. Поэтика «ОБЭРИУ». / А.А. Кобринский. М.: МКЛ №1310, 2000. — Т. 1.-192 с.

169. Кожевникова, Н.А. О типах повествования в советской прозе / Н.А. Кожевникова // Вопросы языка современной русской литературы. — М.: Наука, 1971. С.97-163.

170. Кожевникова, Н.А. О соотношении речи автора и персонажа / Н.А. Кожевникова // Языковые процессы современной русской художественной литературы. Проза. М.: Наука, 1977. — С.7-98.

171. Кожевникова, Н.А. Типы повествования в русской литературе XIX-XX вв. / Н.А. Кожевникова. М.: Ин-т русского языка РАН, 1994. - 350 с.

172. Кон, И.С. Открытие «Я» / И.С. Кон. -М.: Политиздат, 1978. 340 с.

173. Кон, И.С. В поисках себя. Личность и самосознание / И.С. Кон. М.: Политиздат, 1983. - 380 с.

174. Корман, Б.О. Итоги и перспективы изучения проблемы автора / Б.О. Корман // Страницы истории русской литературы / Под ред. Д.Ф. Маркова. М.: Наука, 1971. - С. 199-207.

175. Корман, Б.О. Проблема автора в художественном творчестве Ф.М. Достоевского и типология русского реалистического романа // Типологический анализ литературного произведения / Под ред.

176. Н.Д. Тамарченко / Б.О. Корман. Кемерово: Изд-во КГУ, 1982. - С. 1930.

177. Корман, Б.О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов / Б.О. Корман // Проблемы истории критики и поэтики реализма. -Куйбышев: Изд-во КГУ, 1981. С. 39-54.

178. Коилелев, В.А., Новиков А.Е. «.Закусившая удила насмешка.» / В.А. Кошелев // Сенковский О.И. Сочинения Барона Брамбеуса. М.: Сов. Россия, 1989. - С.3-22.

179. Кравченко, Е. Э. Гофман. Социология лицедейства / Е. Кравченко. М.: МГУ, 1997.-222 с.

180. Красных, В.В. «Маски» и «роли» фрейм-структур сознания: (к вопросу о клише и штампах сознания, эталоне и каноне) /В.В. Красных // Язык, сознание, коммуникация. М., 1999. - Вып. 8. - С. 45-51.

181. Кривонос, В.Ш. «Мертвые души» Гоголя и становление новой русской прозы. Проблемы повествования / В.Ш. Кривонос. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1985. - 234 с.

182. Кривонос, В.Ш. Повести Гоголя: Пространство смысла: Монография / В.Ш. Кривонос. Самара: Изд-во СГПУ, 2006. - 442 с.

183. Кристева, Ю. Бахтин, слово, диалог, роман / Ю. Кристева // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1993. - №4. - С.5-24.

184. Крушельнщкая, Е.В. Автобиография и житие в древнерусской литературе: Исследование и тексты / Е.В. Крушельницкая. СПб., 1996.

185. Крыщук, Н. Александр Блок: лик — маска лицо / Н. Крыщук // Аврора. -1989. -№11.-С.119-149.

186. Культура сквозь призму идентичности. М.: Индрик, 2006. - 424 с.

187. Куренная, Н.М. Поэзия Ш. Петефи сквозь призму идентичности / Н.М. Куренная // Культура сквозь призму идентичности. М.: Индрик, 2006. — С.286-294.

188. Курицын, В. Русский литературный постмодернизм / В. Курицын. М.: ОГИ, 2000. - 288 с.

189. Кучина, Т.Г. Поэтика русской прозы конца XX начала XXI в.: перволичные повествовательные формы. Автореф. дис. . д-ра филол. наук / Т.Г. Кучина. -Ярославдь, 2008. - 42 с.

190. Лазареску, О.Г. Литературное предисловие: вопросы истории и поэтики (на материале русской литературы XVIII-XIX вв.). Автореф. дис. . д-ра филол. наук / О.Г. Лазареску. М., 2008. - 44 с.

191. Ланн, Е.Л. Литературная мистификация / Е.Л. Ланн. М., Л.: АН СССР, 1930.- 156 с.

192. Лахманн, Р. Демонтаж красноречия / Р. Лахманн. СПб.: Академический Проект, 2001. - 368 с.281 .Леви-Строс, К. Путь масок / Пер. с фр., сост., вступ. ст. и примеч. А.Б. Островского / К. Леви-Строс. М.: Республика, 2000. - 399 с.

193. Леви-Строс, К. Структурная антропология / К. Леви-Строс. М.: Академический пропект, 2001. - 555 с.

194. Левицкая, Л.В. Маска и лицо в русском искусстве конца XIX-начала XX вв. Автореф. дис. . канд. искусствовед. / Л.В. Левицкая. -М., 2001. 21 с.

195. Левкович, Я.Л. Автобиографическая проза и письма Пушкина / Я.Л. Левкович. Л.: Наука, 1988. - 328 с.

196. Липецкий, В. Нужен ли мат русской прозе / В. Линецкий // Вестник новой литературы. 1992. - №4. - С.22-38.

197. Ленхофф, Г., Мартин, Дж.Б. Торгово-хозяйственный и культурный контекст «Хожения за три моря» Афанасия Никитина / Г. Ленхофф // ТОДРЛ. 1993. - Т.47. - С. 95-120.

198. Липовецкий, М.Н. Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики / М.Н. Липовецкий. Екатеринбург, 1997. - 317 с.

199. Лихачев, Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение и другие работы / Д.С. Лихачев. СПб.: Алетейя, 2001. -566 с.

200. Лихачев, Д.С. О себе. Развитие русской литературы X-XVII вв.; Поэтика древнерусской литературы: Монографии / Д.С. Лихачев И Лихачев Д.С. Избр. раб.: в 3 т. Л.: Худ. лит., 1987. - Т. 1. - 656 с.

201. Лихачев, Д.С. Иван Пересветов и его литературная современность / Д.С. Лихачев // Пересветов Иван. Сочинения. Подгот. текст А.А. Зимин. М.;Л.: Наука, 1956. - С.28-56.

202. Лихачев, Д.С. Повести русских послов как памятники литературы /Д.С. Лихачев // Путешествия русских послов XVI-XVII вв. Статейные списки. М.: Наука, 1954. - С. 319-346.

203. Лихачев, Д.С. Рукописное наследие Древней Руси (По материалам Пушкинского Дома) / Д.С. Лихачев. Л.: Наука, 1972. - 254 с.

204. Лихачев, Д.С. Поэтика литературы / Д.С. Лихачев // Художественно-эстетическая культура Древней Руси XI-XVII века. М.: Наука, 1996. -С.45-67.

205. Лихачев, Д.С. Стиль произведений Грозного и стиль произведений Курбского / Д.С. Лихачев // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Текст подгот. Я.С. Лурье, Ю.Д. Рыков. Л.: Наука, 1979. - С. 183-213. - (Лит. памятники).

206. Личность М. Зощенко по воспоминаниям его жены (1916-1929). (Публ. Г.В. Филиппова) // Зощенко М. М. Материалы к творческой биографии. Кн.1.-СПб.: Наука, 1997.

207. Лихачев, Д.С., Панченко, A.M. "Смеховой мир" Древней Руси / Д.С. Лихачев. Л.: Наука, 1975. - 257 с.

208. Логунова, Н.В. Эпистолярный жанр в русской литературе II половины XVIII-I половины XIX в. Дис. . канд. филол. наук / Н.В. Логунова. — Ростов-на-Дону, 1999. 180 с.

209. Ломакина, Е.А. Маска как художественный прием в комедии Уильяма Уичерли "Деревенская жена" в контексте традиции западноевропейской драматургии. Дис. . канд. филол. наук / Е.А. Ломакина. Магнитогорск, 2006. - 186 с.

210. Лосев, А. Ф. Из ранних работ / А.Ф. Лосев. М.: Прогресс, 1990. - 281 с.

211. Лотман, Ю.М. Бытовое поведение и типология культуры в России XVIII в. / Ю.М. Лотман // Культурное наследие Древней Руси (Истоки. Становление. Традиции). -М.: Наука, 1976. С. 292-297.

212. Лотман, Ю.М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-психологическая категория) / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. Избр. ст.: в 3 т. Таллинн: Александра, 1992. - Т. 1. - С.296-336.

213. Лотман, Ю.М. Иллюзия достоверности достоверность иллюзии (О монографии М. Дрозды «Нарративные маски русской художественной прозы») / Ю.М. Лотман // Russian Literature. - XXV (1994). - С.277-285.

214. Лотман, Ю.М. Каноническое искусство как информационный парадокс / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. Избр. ст.: в 3 т. Таллинн: Александра, 1992.-Т.1.-С. 243-247.

215. Лотман, Ю.М. Куклы в системе культуры / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. Избр. ст.: в 3 т. Таллинн: Александра, 1992. Т.1. - С.377-380.

216. Лотман, Ю.М. Культура и взрыв / Ю.М. Лотман. М., 1992. - 243 с.

217. Лотман, Ю.М. О поэтах и поэзии / Ю.М. Лотман. СПб.: Искусство -СПб, 1996.-848 с.

218. Лотман, Ю.М. Поэзия Карамзина / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. Избр. ст.: в 3 т. Таллинн: Александра, 1992. Т.П. - С.159-193.

219. Лотман, Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. Избр. ст.: в 3 т. Таллинн: Александра, 1992. - Т. 1. - С. 248-268.

220. Лотман, Ю.М. Сотворение Карамзина / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. Карамзин. СПб.: Искусство - СПб, 1997. - С. 10-310.

221. Лотман, Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарии / Ю.М. Лотман. М.: Просвещение, 1980. - 416 с.

222. Лотман, Ю.М. Текст в тексте / Ю.М. Лотман // Лотман Ю.М. Избр. ст.: в 3 т. Таллинн: Александра, 1992. - Т. 1. - С. 148-160.

223. Лотман, Ю.М., Пятигорский, A.M. О семиотическом механизме культуры / Ю.М. Лотман // Труды по знаковым системам. Тарту, 1971. - Т.5. - С. 144-176.

224. Лотман, Ю.М., Успенский, Б.А. "Письма русского путешественника" Н.М. Карамзина и их место в развитии русской культуры / Ю.М. Лотман // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л.: Наука, 1984. -С. 528-529. - (Лит. памятники).

225. Лурье, Я.С. Был ли Иван IV писателем? / Я.С. Лурье // ТОДРЛ. 1958. -Т. 15.-С. 505-508.

226. Лурье, Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV -начала XVI в. / Я.С. Лурье М., Л.: Наука, 1960. - 236 с.

227. Лурье, Я.С. Переписка Ивана Грозного с Курбским в общественной мысли Древней Руси / Я.С. Лурье // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским / Текст подгот. Я.С. Лурье, Ю.Д. Рыков. Л.: Наука, 1979. - С.214-249. - (Лит. памятники).

228. Лурье, Я.С. Афанасий Никитин и некоторые вопросы русской общественной мысли XV в. / Я.С. Лурье // Хожение за три моря Афанасия Никитина. 1466-1472. Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Изд. 2-е доп. и перераб. М., Л.: Наука, 1958. - С. 126-142.

229. Лурье, Я.С. О возникновении и складывании в сборники переписки Ивана Грозного с Курбским / Я.С. Лурье // ТОДРЛ. 1979. - Т. 33. - С. 204-218.

230. Лурье, Я. С. Русский «чужеземец» в Индии XV века / Я.С. Лурье // Хожение за три моря Афанасия Никитина. Изд. подгот. Я.С. Лурье и Л.С. Семенов.-Л.: Наука, 1986. С. 114-138.

231. Люксембург, A.M., Рахымкулова, Г.Ф. Игровое начало в прозе В.Набокова/ A.M. Люксембург // Поиск смысла. Нижний Новгород, 1994. - С.157-168.

232. Лютикова, Е.В. Маска как функция текста в романной прозе Г. Джеймса и Ф. М. Достоевского: (Романы «Княгиня Казамассима» и «Бесы»): Дис. . канд. филол. наук /Е.В. Лютикова. -М., 1996. 220 с.

233. Малычееа, Н.В. Категории «автор» и «образ автора» в художественном тексте / Н.В. Малычева // Язык как система и деятельность. Ростов-на-Дону: РГУ, 2005. - С. 87-94.

234. Малое, С.Е. Тюркизмы в старорусском языке / С.Е. Малов // Известия АН СССР. Отд. литературы и языка. 1951. - Вып. 2. - С. 201-203.

235. Манн, Ю.В. Автор и повествователь / Ю.В. Манн // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М.: Наследие, 1994.

236. Манн, Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме / Ю.В. Манн. М.: Худ. лит., 1988.-412 с.

237. Маргалис, Дж. Личность и сознание / Дж. Маргалис. М.: Прогресс, 1986.-322 с.

238. Маркович, В.М. Пушкин и Лермонтов в истории русской литературы / В.М. Маркович. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1997. - 216 с.

239. Маркович, В.М., Шмид, В. От редакторов / В.М. Маркович // Автор и текст: сб. ст. Вып. 2. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1996. - С.3-16.

240. Марченко, Н.А. История текста «Писем русского путешественника» // Н.М. Карамзин. Письма русского путешественника / Н.А. Марченко. -Л.: Наука, 1984. С. 607-612. - (Лит. памятники).

241. Масанов, И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых, общественных деятелей / И.Ф. Масанов. М., 1956-60. - Т. 1-4.

242. Масанов, И.Ф. В мире псевдонимов, анонимов и литературных подделок / И.Ф. Масанов. М., 1963.- 196 с.

243. Масаноеы, И.Ф., Ю.И. К истории русских литературных псевдонимов / И.Ф. Масанов // Советская библиография. 1934. -№2. - С. 31-40.

244. Маслов, В.И. Интерес к Стерну в русской литературе конца XVII -начала XIX вв. / В.И. Маслов // Историко-литературный сборник. Посвящается В.И. Срезневскому. Л., 1924. - С.339-376.

245. Мела, Э. Игра чужими масками: детективы Александры Марининой / Э. Мела // Филологические науки. 2000. - №3. - С. 93-103.

246. Мелетинский, Е.М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов / Е.М. Мелетинский // Литературные архетипы и универсалии. М., 2001.

247. Мелетинский, Е.М. Историческая поэтика новеллы / Е.М. Мелетинский. -М.: Наука, 1990.-316 с.

248. ЪАЪ.Метласова, Т.М. Интертекстуальность, реминисценции и авторские маски в романе Н.Г. Чернышевского «Повести в повести». Автореф. дис. . канд. филол. наук / Т.М. Метласова. Саратов, 2006. - 22 с.

249. Миллер, Т.А. Античные теории эпистолярного стиля / Т.А. Миллер // Античная эпистолография. Очерки. -М., 1967.

250. Минц, З.Г. Поэтика русского символизма / З.Г. Минц. СПб.: Искусство-СПб, 2004. - 540 с.

251. Михайловская, Н.М. Романтические повести В.Ф. Одоевского (к вопросу о творческих связях В.Ф. Одоевского и Э.Т.А. Гофмана) / Н.М. Михайловская // Вопросы истории и теории литературы. — Челябинск, 1972. Вып. 9-10. - С. 17-35.

252. Молдавский, Д.Н. Михаил Зощенко: Очерк творчества / Д.Н. Молдавский. Л.: Сов. писатель, 1977. -256 с.

253. Мокина, Н.В. Проблема маски в лирике и прозе Серебряного века / Н.В. Мокина // Вестник ОГУ. 2004. - №1. - С. 15-19.

254. Монахова, Н.П. К проблеме типологического изучения «Моления Даниила Заточника» / Н.П. Монахова // Ученые зап. Перм. ун-та. 1976. -№304.-С. 214-233.

255. Монахова, Н.П. Идеологическая основа противопоставления «мудрости» и «храбрости» в «Молении Даниила Заточника» / Н.П. Монахова // Вестник Московского ун-та. Сер.9. Филология. 1981. - С.22-31.

256. Мотеюнайте, И.В. Восприятие юродства русской литературой XIX-XX вв. Автореф. дис. . д-ра филол. наук / И.В. Мотеюнайте. Великий Новгород, 2006. - 41 с.

257. Мусвик, В.А. Маска / В.А. Мусвик // Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. ИНИОН РАН. М.: НПК «Интелвак», 2003. - Стлб. 509-511.

258. Мущенко, Е.Г., Скобелев, В.П., Кройчик, JT.E. Поэтика сказа / Е.Г. Мущенко. Воронеж: ВГУ, 1978. - 218 с.

259. Накано, Ю. Творческая биография Андрея Синявского сквозь призму литературного амплуа Абрама Терца. Автореф. дис. . канд. филол. наук / Ю. Накано. М., 2008. - 18 с.

260. Нестеренко, А. А. Авторское начало в эпическом произведении. М.5 1982.- 186 с.

261. Никитина, И.В. Маски массовой культуры / И.В. Никитина // Человек. — 2004.-№4.-С. 103-113.

262. Ницше, Ф. По ту сторону Добра и Зла. Прелюдия к философии будущего / Ф. Ницше // Ницше Ф. Соч.: в 2 т. М., 1990. - Т.2. - С.270-298.361 .Нодъе, Ш. Читайте старые книги / Ш. Нодье. М.: Книга, 1989. - 243 с.

263. Обатнина, Е.Р. ОБЕЗВОЛПАЛ A.M. Ремизова: История литературной игры. Автореф. дис. . канд. филол. наук / Е.Р. Обатнина. СПб., 1998. -18 с.

264. Обатнина, Е.Р. От маскарада к третейскому суду («Судное дело об обезьяньем хвосте» в жизни и творчестве A.M. Ремизова) / Е.Р. Обатнина // Лица: биографический альманах. М., СПб., 1993. Вып. З.-С. 448-465.

265. Обатнина, Е.Р. A.M. Ремизов: Личность, творчество, художественный опыт. Автореф. дис. . д:ра филол. наук / Е.Р. Обатнина. СПб., 2006. -39 с.

266. Огибенин, Б.Л. Маска в свете функционального подхода / Б.Л. Огибенин // Сб. ст. по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973. - С. 74— 80.

267. Оксман, Ю.Г. Пушкин литературный критик и публицист / Ю.Г. Оксман // Пушкин А.С. Собр. соч.: в 10 т. - М., 1976. - Т.6. -С.З 89-408.

268. Олюнин, С. Из истории литературных мистификаций / С. Олюнин // Человек. 1990. №4. - С. 26-32.

269. Осипов, A.M., Александров, В.А., Голъдберг, Н.М. Афанасий Никитин и его время. Изд. 2-е испр. и доп. / A.M. Осипов М., 1956. - 190 с.

270. Осовский, О.Е. Диалог в большом времени / О.Е. Осовский. Саранск: Тип. «Крас. Окт.», 1997.-250 с.

271. Островский в воспоминаниях современников / Подгот. текста, вступ. ст. и примеч. А.И. Ревякина. М.: Худ. лит., 1966. - 502 с.

272. Осъмухина, О.Ю. Авторская маска в русской прозе XIII-первой трети XIX вв. (генезис, становление традиции, специфика функционирования) / О.Ю. Осьмухина. Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2008. - 188 с.

273. Осъмухина, О.Ю. Авторская маска в литературной и культурной практике России: генезис, эволюция, специфика функционирования/ О.Ю. Осьмухина // Обсерватория культуры. 2007. - №4. - С.46-63.

274. Осъмухина, О.Ю. Концепция литературной маски в научном наследии М.М. Бахтина / О.Ю. Осьмухина // Наследие М.М.Бахтина в контексте мировой культуры. Орел, 1997. - С. 185-189.

275. Осъмухина, О.Ю. Маска в современной массовой литературе / О.Ю. Осьмухина // Культ-товары: Феномен массовой литературы в современной России: сб. науч. ст. СПб.: СПГУТД, 2009. - С. 32-37.

276. Осъмухина, О.Ю. Категория маски в работах Бахтина 1920-50-х гг. / О.Ю. Осьмухина // М.М. Бахтин в Саранске: документы, материалы,исследования. Вып. 1. / Под ред. О.Е. Осовского. Саранск: Тип. «Крас. Окт.», 2002. С.56-62.

277. Осъмухина, О.Ю. Из России на Запад и обратно. Автор, маска и «Нарратология» В. Шмида / О.Ю. Осьмухина // Вопросы литературы. -2009. №6.

278. Осъмухина, О.Ю. Сказ / О.Ю. Осьмухина // Знание. Понимание. Умение. 2007. — №4.- С.236-237.

279. Осъмухина, О.Ю. Проблема автора и героя в творчестве М.М. Бахтина 1920-50-х гг. / О.Ю. Осьмухина // М.М. Бахтин в Саранске: документы, материалы, исследования. Вып. 1. / Под ред. О.Е. Осовского. Саранск: Тип. «Крас. Окт.», 2002. - С. 144-145.

280. Осъмухина, О.Ю. Маска / О.Ю. Осьмухина // Знание. Понимание. Умение. 2007. - №2. - С. 226-229.

281. Осъмухина, О.Ю. Маска как средство саморепрезентации реальной личности в социальном измерении / О.Ю. Осьмухина. Код доступа: www.apdavydov.com/rus/seminars. Проверено 20.08.09.

282. Осъмухина, О.Ю. Авторская маска как способ самоидентификации реальной личности в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина / О.Ю. Осьмухина // Вестник Поморского университета. 2006. №8. Гуманитарные и социальные науки. - С. 199-204.

283. Осъмухина, О.Ю. Русская литература сквозь призму идентичности: маска как форма авторской репрезентации в прозе XX столетия / О.Ю. Осьмухина. Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2009. - 286 с.

284. Осъмухина, О.Ю. Феномен зеркальности в культурном пространстве первой половины XX столетия (М. Бахтин, К. Вагинов, В. Набоков) / О.Ю. Осьмухина // Обсерватория культуры. 2009. - №3. - С. 101-107.

285. Осъмухина, О.Ю. Специфика повествования в «Книге бесед» протопопа Аввакума / О.Ю. Осьмухина // Омский научный вестник. 2006. - №9 (47). - С.227-231.

286. Осъмухина, О.Ю. Специфика функционирования авторской маски в рамках пародии («Пересмешник» М.Д. Чулкова) / О.Ю. Осьмухина // Вестник ВятГГУ. 2008. - 4(2). - Том 2. Филология и искусствоведение. -С. 147-154.

287. Осъмухина, О.Ю. Автор в поисках себя: формы функционирования авторской маски в отечественной прозе / О.Ю. Осьмухина // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. — 2009. №1(9). — С.52-57.

288. Осъмухина, О.Ю. Традиция использования авторской маски в русской сатирической прозе 1920-х гг. (на материале новеллистики М. Зощенко и М.Волкова) / О.Ю. Осьмухина // Вестник Томского университета. Серия Филология. 2009. - №323 (июнь). - С. 41-49.

289. Ъ9 А. Падерина, Е.Г. Проблема образа автора в постмодернистской литературной критике / Е.Г. Падерина // Лесной вестник. — 1999. — №3. — С.48-52.

290. Падучева, Е.В. Семантические исследования / Е.В. Падучева. М.: Языки славянской культуры, 1996.-265 с.

291. Панченко, A.M. О русской истории и культуре / A.M. Панченко. СПб.: Азбука, 2000. - 464 с.

292. Панченко, A.M. "Дудино племя" в послании Ивана Грозного князю Александру Полубенскому / A.M. Панченко // Культурное наследие Древней Руси. М.: Наука, 1976. - С. 113-137.

293. Панченко, A.M. Русская культура в канун петровских реформ / A.M. Панченко. JL: Наука. Ленингр. отд., 1984. - 205 с.

294. Панченко, A.M., Успенский, Б.А. Иван Грозный и Петр Великий: концепции первого монарха. Статья первая / A.M. Панченко // ТОДРЛ. — 1983.-Т.37.-С. 54-78.

295. Паперный, В.М. Из наблюдений над поэтикой Андрея Белого: лицемерие как текстопорождающий механизм / В.М. Паперный // Славяноведение. -1993.-С. 38-45.

296. Паперный, В.М. Поэтика русского символизма: персонологический аспект / В.М. Паперный // Андрей Белый. Публикации. Исследования. -М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 152-168.

297. Парк, Р.Э. По ту сторону наших масок / Р.Э. Парк // Личность, культура, общество.-М., 2001.-T.III.-Вып. 1.-С. 132-138.

298. Пашина, О.А. Маска и маскирование в русской народной культуре / О.А. Пашина // Маска и маскарад в русской культуре XVIII-XX веков. -М., 2000. С.54-57.

299. Петухов, В.И. Сведения о скоморохах в писцовых, переписных и^ таможенных книгах XVI-XVII вв. / В.И. Петухов // Труды Моск. гос. истор.-архивн. ин-та. 1961. -Т.16. С. 34-56.

300. Петрушевский, И.П. Комментарий географический и исторический / И.П. Петрушевский // Хожение за три моря Афанасия Никитина (14661472) / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Изд. 2-е доп. и перераб. М., Л.: Наука, 1958. - С. 125-154. - (Лит. памятники).

301. Пинский, JI.E. Минимы / Сост. и примеч. Е.М. Лысенко, Е.Л.> Пинской, Л.Д. Мазур-Пинской / Л.Е. Пинский. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2007. - 552 с.

302. Платонов, С.Ф. Иван Грозный (1530-1584) / С.Ф. Платонов. М.: Всесоюзная книжная палата, 1991. - 160 с.

303. Плюханова, М.Б. О некоторых чертах личностного сознания в России XVII в. / М.Б. Плюханова // Художественный язык средневековья. М.: Наука, 1982.-С. 87-112.

304. Плюханова, М.Б. Российский пересмешник / М.Б. Плюханова // Лекарство от задумчивости, или Сочинения Михаила Дмитриевича Чулкова. М., 1989. - С.5-79.

305. Плюханова, М.Б. Комментарии / М.Б. Плюханова // Лекарство от задумчивости, или Сочинения Михаила Дмитриевича Чулкова. М.: Книга, 1989.-С. 338-367.

306. Полонская, Е. Мое знакомство с Михаилом Зощенко // Вспоминая Михаила Зощенко (Сост. Ю. Томашевский) / Е. Полонская. Л.: Худ. лит., 1990. -С.147-151.

307. Полонский. В.П. О литературе / В.П. Полонский. М.: Сов. писатель, 1988.-496 с.

308. Полосин, И.И. О челобитных Пересветова / И.И. Полосин // Ученые записки Моск. гос. пед. ин-та: кафедра истории СССР. М., 1946. - Т. 35.-Вып. 2.-С. 25-55.

309. Понырко, Н.В. Эпистолярное наследие Древней Руси XI-XIII вв.: Исследования, тексты, переводы / Н.В. Понырко. СПб.: Наука, 1992. -216 с.

310. МО.Попова, И.Л. Литературная мистификация в историко-функциональном аспекте. Дис. . канд. филол. наук/И.Л. Попова. -М., 1992. -230 с.

311. Попова, И.Л. Литературная мистификация и поэтика имени / И.Л. Попова // Филологические науки. 1992. - №1. - С. 16-25.

312. Попова, И.Л. Черубина де Габриак: из истории литературной мистификации XX в. / И.Л. Попова // Вестник МГУ. Филология, 1992. -№2.-С. 13-22.

313. Попова, Т.В. Из истории греческого фиктивного письма // Античная поэтика / И.Л. Попова. М., 1991. - С. 112-124.

314. Постмодернисты о посткультуре. Интервью с современными критиками и писателями. М., 1996. - 245 с.

315. Поэтика. Словарь актуальных терминов и понятий / гл. науч. ред. Н.Д. Тамарченко. -М.: Издательство Кулагиной, Intrada, 2008. 358 с.

316. Прозоров, В.В. Автор / В.В. Прозоров // Введение в литературоведение. -М., 1999. С.15-18.

317. Прозоров, В.В. Читатель и литературный процесс /В.В. Прозоров. -Саратов: СГУ, 1975. 212 с.

318. Прокофьев, Н.И. «Хождения» как жанр в древнерусской литературе / Н.И. Прокофьев // Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина. — 1968. -№288. С. 3-24.

319. Прокофьев, Н.И. Русские хождения XII-XV вв. / Н.И. Прокофьев // Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина. 1970. - №363. - С. 3-36.

320. Проскурина, Ю.М. Э.Т.А. Гофман и В.Ф. Одоевский (К вопросу о национальной специфике фантастики) / Ю.М. Проскурина // Ученые зап. Свердловского и Тюменского пед. ин-тов. Тюмень, 1970. Сб. 118. -Вып. 2.-С. 109-112.

321. Проскурина, В.А. Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II / В.А. Проскурина. М.: НЛО, 2006. - 328 с.

322. Рабинович, В. Маски смерти, играющие жизнь. Тема вариации: Пастернак, Мандельштам, Цветаева / В. Рабинович // Вопросы литературы. 1998. - №1. - С.298-311.

323. Радъ, Э.А. Притча о блудном сыне в русской литературе / Э.А. Радь. — Стерлитамак Самара: Стерлитамак. гос. пед. Академия, 2006. - 185 с.

324. Разумовская, М.В. «Почта духов» И.А. Крылова и романы маркиза д'Аржанса / М.В. Разумовская // Русская литература. 1978. - №1. - С. 103-115.

325. Робинсон, А.Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания. Исследования и тексты / А.Н. Робинсон. М.: АН СССР, 1963. - 316 с.

326. Робинсон, А.Н. Исповедь-проповедь (о художественности Жития Аввакума) / А.Н. Робинсон // Историко-филологические исследования. Сб. ст. к 75-летию акад. Н.И. Конрада. -М., 1967. С. 360-367.

327. Робинсон, А.Н. О художественных принципах автобиографического повествования у Аввакума и Епифания / А.Н. Робинсон // Славянская филология: сб. ст. к IV Междунар. съезду славистов. М.: Изд. АН СССР, 1958. - II. - С. 245-272.

328. Роболи, Т. Литература путешествия / Т. Роболи // Russian Prose. 1926. Репринт: The Hague, 1963. С. 42-73.

329. Рогинская, О.О. Эпистолярный роман: поэтика жанра и его трансформация в русской литературе. Дис. . канд. филол. наук / О.О. Рогинская. М., 2002. - 200 с.

330. Родина, Т.М. Александр Блок и русский театр начала XX века / Т.М. Родина. М.: Наука, 1972. - 312 с.

331. Роднянская, И.Б. Автор / И.Б. Роднянская // КЛЭ: в 9 т. М.: Сов. энцикл., 1978. -Т.9. - Стлб.31.

332. Рождественский, Ю.В. Введение в общую филологию / Ю.В. Рождественский. М.: Высшая школа, 1979. - 224 с.

333. Рождественская, М.В. Образ Святой Земли в древнерусской литературе / М.В. Рождественская // Иерусалим в русской культуре. М.: Восточная литература, 1994. - С. 54-62.

334. Розанов, Ю.В. Фольклоризм A.M. Ремизова: источники, генезис, поэтика. Автореф. .д-ра филол. наук / Ю.В. Розанов. В. Новгород, 2009.-36 с.

335. Ромодановская, Е.К. Русская литература на пороге нового времени: пути формирования новой беллетристики переходного периода / Е.К. Ромодановская. М., 1996. - 290 с.

336. Ронинсон, О.А. Истоки языковой и литературной позиции создателей Козьмы Пруткова. Автореф. дис. . канд. филол. наук / О.А. Ронинсон. -Тарту, 1988.-17 с.

337. Русев, Р. С маска и няколко лица: Валентин Распутин и руската "селска проза" (60-те 80-те години на XX век) / Р. Русев. - София, 2000. - 262 с.

338. Русская проза эпохи Просвещения. Новые открытия и интерпретации/ Под ред. Э. Малэк. Лодзь, 1996. - 234 с.

339. Руссова, С.Н. Тип автора-«изгоя». К вопросу о тендерном аспекте авторства / С.Н. Руссова // Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения: Мат-лы Третьей Междунар. науч. конф. -М., 2008. С.128-133.

340. Руссова С.Н. Категория «изгой» в парадигме ролей автора лирического текста / С.Н. Руссова // Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения: Мат-лы Второй Междунар. науч. конф. М.: Изд-во МГУ, 2006. - С.52-57.

341. Рыков, Ю.Д. К вопросу об источниках Первого послания Курбского Ивану IV / Ю.Д. Рыков // ТОДРЛ. 1976. - Т.31. - С. 235-246.

342. Рыков, Ю.Д. Князь A.M. Курбский и его концепция государственной власти / Ю.Д. Рыков // Россия на путях централизации: сб. ст. М: Наука, 1982.-С. 193-198.

343. Рьгмарь, Н.Т., Скобелев, В.П. Теория автора и проблема художественной деятельности / Н.Т. Рымарь. Воронеж, 1994. - 226 с.

344. Самсонова, Т.А. Поэтика имени-маски в лирике Анны Ахматовой // Телескоп: Научный альманах. Вып. 17 / Т.А. Самсонова. Самара: Изд-во «Научно-технический центр», 2007. - С.182-189.

345. Саркисова, Г.И. Беглый боярин Андрей Курбский и его послания / Г.И. Саркисова // От Нестора до Фонвизина: Новые методы определения авторства. М.: Книга, 1994. - С.248-270.

346. Саркисова, Г.И. Иван Грозный писатель? / Г.И. Саркисова // От Нестора до Фонвизина: Новые методы определения авторства. — М.: Книга, 1994. - С. 225-247.

347. Севастьянова, С.К. Материалы к «Летописи жизни и литературной деятельности патриарха Никона» / С.К. Севастьянова. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003.-843 с.

348. Севастьянова, С.К. Эпистолярное наследие патриарха Никона. Переписка с современниками: исследование и тексты / Науч. ред. Е.К. Ромодановская / С.К. Севастьянова. М.: Индрик, 2007. - 746 с.

349. Седов, П.В. Закат Московского царства, царский двор конца XVII век / П.В. Седов. — СПб.: Петерб. ин-т истории, изд-во «Дмитрий Буланин», 2006. 604 с.

350. Семевский, М.И. Слово и дело! (1700-1725) / М.И. Семевский. СПб.: Русская симфония, 2006. — 328 с.

351. Семенко, КМ. О роли «автора» в «Евгении Онегине» / И.М. Семенко // Труды Ленингр. библиотечного ин-та им. Н.К. Крупской. Вып.2. Л., 1957.-С. 127-146.

352. Семенов, JI.C. Хронология путешествия Афанасия Никитина / Л.С. Семенов // Хожение за три моря Афанасия Никитина / Под ред Я.С. Лурье и Л.С. Семенова. Л.: Наука, 1986.

353. Сергеев, В.М. Структура текста и анализ аргументации Первого послания Курбского / В.М. Сергеев // Методы изучения источников по истории русской общественной мысли периода феодализма: Сб. науч. тр. -М., 1989.-С. 118-130.

354. Сидяков, Л.С. Художественная проза Пушкина / Л.С. Сидяков. Рига, 1973.-212 с.

355. Сквозников, В.Д. Рефлексия и маска (Лирика Некрасова) / В.Д. Сквозников //Российский литературоведческий журнал. 1993. -№1. - С. 56-76.

356. Скоморохи в памятниках письменности / Сост. З.И. Власова, Е.П. Фрэнсис (Гладких). СПб.: Нестор - История, 2007. - 680 с.

357. Скоропанова, КС. Русская постмодернистская литература. 4-е изд., испр. / И.С. Скоропанова - М.: Флинта; Наука, 2002. - 608 с.

358. Скрипилъ, М.О. «Слово Даниила Заточника» / М.О. Скрипиль // ТОДРЛ. 1955. - Т. XI. - С.72-95.

359. Скрипник, А.В. Специфика жанра «записок» в «Записках сумасшедшего» Н.В. Гоголя и «Сильфиде» В.Ф. Одоевского / А.В. Скрипник // Вестник ТГУ. 2008. -№306 (январь). - С. 15-17.

360. Скрынников, Р.Г. Переписка Грозного и Курбского: Парадоксы Эдварда Кинана; отв. ред. Д.С. Лихачев / Р.Г. Скрынников. Л.: Наука, 1973. -136 с.

361. Скрынников, Р.Г. О заголовке Первого послания Ивана IV Курбскому и характере их переписки / Р.Г. Скрынников // ТОДРЛ. 1977. - Т.ЗЗ - С. 219-227.

362. Скрынников, Р.Г. Царство террора / Р.Г. Скрынников. СПб.: Наука, 1992.-576 с.

363. Сметанин, В.А. Эпистология поздней Византии, проэлевсис (конкретно-историческая часть) / В.А. Сметанин // Античная древность и Средние века. Свердловск: УрГУ, 1978. - Сб. 15. - С. 60-82.

364. Смирнов, И.П. О подделках А.И. Сулакадзевым древнерусских памятников (место мистификации в истории культуры) / И.П. Смирнов // ТОДРЛ. 1979. - Т.34. - С.200-219.

365. Соколова, JI.B. К характеристике «Слова» Даниила Заточника / Л.В. Соколова // ТОДРЛ. 1993. - Т. 46. - С. 229-255.

366. Сомова, Е.В. «Маска» и ее разновидности и приемы художественного воплощения в творчестве Ч. Диккенса. Дис. . канд. филол. наук / Е.В. Сомова. Н. Новгород, 1998. - 186 с.

367. Софронова, JI.A. Маска как прием затрудненной идентификации / Л.А. Софронова // Культура сквозь призму идентичности. М: Индрик, 2006. - С.343-359.

368. Софронова, Л.А. О проблемах идентичности / Л.А. Софронова // Культура сквозь призму идентичности. М.: Индрик, 2006. - С. 8-24.

369. Степанов, В.П. М.Д. Чулков и русская проза 1760-1770-х гг. Дис. . канд. филол. наук / В.П. Степанов. М., 1972. - 198 с.

370. Степанов, В.П. Об авторе «Пересмешника» / В.П. Степанов // Чулков М.Д. Пересмешник / Сост., подгот. текстов, коммент. и примеч. В.П. Степанова. -М.: Сов. Россия, 1987. С.326-250.

371. Степанов, В.П. Новиков и Чулков / В.П. Степанов // XVIII век. Сб.2. -Л., 1976. — С.70-74.

372. Степанов, Г.В. К проблеме единства выражения и убеждения (автор и адресат) / Г.В. Степанов // Контекст-1983. М., 1984. - С. 20-37.

373. Степанов, Ю.С. Семиотика, философия, авангард / Ю.С. Степанов // Семиотика и Авангард: Антология. М.: Академический проект; Культура, 2006. - С.5-32.

374. Стричек, А. Денис Фонвизин. Россия эпохи Просвещения: Пер. с фр. / А. Стричек. М., 1994. - 238 с.

375. Студенецкая, Е.Н. Маски народов Северного Кавказа / Е.Н. Студенецкая // Народный театр. Сборник статей / Отв. ред. В.Е. Гусев. Л.: ЛГИТМиК, 1974.-С. 99-103.

376. Сухомлинов, М.И. О псевдонимах в древней русской словесности / М.И. Сухомлинов // Исследования по древней русской литературе: Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. СПб., 1908. - Т.85. - №1. - С. 442-493.

377. Сямина, О.В. Категории «лик (лицо) личина (маска)» в культурологии П.А. Флоренского. Дис. . канд. филос. наук / О.В. Сямина. СПб., 2006. -145 с.

378. Тамарченко, Н.Д. и др. Теория литературы: в 2 т. / Н.Д. Тамарченко. -М.: Academia, 2004. Т. 1. - 368 с.

379. Тамарченко, Н.Д, Автор / Н.Д. Тамарченко// Поэтика: слов. акт. терминов и понятий / гл. нуч. ред. Н.Д. Тамарченко. М.: Издательство Кулагиной; Intrada. - С. 11-14.

380. Тарасов, Б.Н. Непрочитанный Чаадаев, неуслышанный Достоевский / Б.Н. Тарасов. -М.: Academia, 1999. 288 с.

381. Тихомирова, Е.Г. Феномен маски: культурные смыслы. Дис. . канд. филос. наук / Е.Г. Тихомирова. Ростов н/Д, 2005. - 129 с.

382. Тодоров, Цв. Поэтика / Цв. Тодоров // Структурализм: «за» и «против». М.: Прогресс, 1975. - 875 с.

383. Тозыякова, Е.А. Традиции народной городской зрелищной культуры в «Фантастических путешествиях Барона Брамбеуса» О.И. Сенковского / Е.А. Тозыякова // Вестник ТГУ. 2008. - №306 (январь). - С. 21-22.

384. Толшин, А.В. Феномен маски в театральной культуре. Автореф. дис. . д-ра культурологии / А.В. Толшин. СПб., 2007. - 36 с.

385. Трахтенберг, JT.A. Проблемы поэтики русской пародии XVII первой половины XVIII вв. Автореф. дис. .канд. филол. наук / Л.А. Трахтенберг. - М., 2008. - 23 с.

386. Трессидер, Дж. Словарь символов / Дж. Трессидер. М., 1999.

387. Трубецкова, Е.Г. «Текст в тексте» в русском романе 1930-х гг.: Дис. . канд. филол. наук / Е.Г. Трубецкова. Саратов, 1999. - 219 с.

388. Трубецкой, Н.С. «Хожение за три моря» Афанасия Никитина как литературный памятник // Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. Изд. 2-е, испр. и доп. / Н.С. Трубецкой М.: Акад. Проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. - С.496-524.

389. Туръян, М.А. «Пестрые сказки» Владимира Одоевского / М.А. Турьян // Одоевский В.Ф. Пестрые сказки. — СПб.: Наука, 1996. С. 131-168.

390. Тух, Б. Первая десятка современной литературы: Сб. очерков / Б. Тух. -М.: ООО «Издательский дом «Оникс 21 век», 2002. 380 с.

391. Тынянов, Ю.Н. Литературная эволюция: Избранные труды / Ю.Н. Тынянов. М.: Аграф, 2002. - 496 с.

392. Тынянов, Ю.Н. О «Путешествии в Арзрум» / Ю.Н. Тынянов // Временник Пушкинской комиссии. 1936. - Вып. 2. — С. 57—73.

393. Тюленева, Е.М. «Пустой знак» в постмодернизме: теория и русская литературная практика. Автореф. дис. .д-ра филол. наук / Е.М. Тюленева. Иваново, 2006. - 40 с.

394. Тюпа, В.И. Анализ художественного текста / В.И. Тюпа. М.: Academia, 2006.-336 с.

395. Тюпа, В.И. Двуязычие "Повестей Белкина": анекдот и притча / В.И. Тюпа // Гуманитарные науки в Сибири. Новосибирск, 1999. - № 4.

396. Тюпа, В.И. Притча о блудном сыне в контексте «Повестей Белкина» как художественного целого / В.И. Тюпа // Болдинские чтения. Горький, 1983. - С.67-81.

397. Уайтхед, Дою. Серьезные забавы / Дж. Уайтхед. М.: Книга, 1986. - 287 с.

398. Уваров, К.А. Князь A.M. Курбский — писатель («История о великом князе Московском»). Автореф. дис. . канд. филол. наук / К.А. Уваров. М., 1973.-21 с.

399. Уиллис, О. Мотив нежности как знак авторского присутствия в романе В.Набокова «Король, дама, валет» / О. Уиллис // Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения: Мат-лы Третьей Междунар. науч. конф. -М., 2008. С. 188-191.

400. Уильям Миллз Тодд III. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху / Пер. с англ. И.Ю. Куберского / Уильям Миллз Тодд III. СПб.: Аккад, проект, 1994. - 207 с. (Совр. зап. русистика»).

401. Уртминцева, М.Г. Литературный портрет в русской литературе второй половины XIX века: генезис, поэтика, жанр / М.Г. Уртминцева. — Н. Новгород: Изд-во ННГУ, 2006. 232 с.

402. Успенский, Б.А. Избранные труды, том 1. Семиотика истории. Семиотика культуры / Б.А. Успенский. М.: Гнозис, 1994. - 432 с.

403. Успенский, Б.А. История русского литературного языка (XI-XVII вв.) / Б.А. Успенский. М.: Аспект-Пресс, 2002. - 560 с.

404. Успенский, Б.А. Поэтика композиции: Структура художественного текста и типология композиционной формы / Б.А. Успенский. СПб.: Азбука, 2000.-352 с.

405. Устрялов, Н. История царствования Петра Великого / Н. Устрялов. -Спб., 1858.-Т.2.-432 с.

406. Фаустов, А.А. Авторское поведение в русской литературе. Середина XIX века и на подступах к ней / А.А. Фаустов. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1997. - 108 с.

407. Фомичев, С.А. Баснописец Иван Крылов // Крылов И.А. Басни. Сатирические произведения. Воспоминания современников / Сост., вступ. ст. и примеч. С.А. Фомичева. М.: Правда, 1988. - С. 3-18.

408. Фрайман, Т.Н. Творческая стратегия и поэтика В. А. Жуковского (1800-е — начало 1820-х годов). Дис, . канд. филол. наук / Т.Н. Фрайман. -Тарту, 2002. Код доступа: http://www.ruthenia.ru/document/532434.html. Проверено 20.08.09.

409. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденьерг. М.: «Лабиринт», 1997. - 448 с.

410. Фуко, М. История безумия в классическую эпоху / М. Фуко. СПб.: Университетская книга, 1997. - 576 с.

411. Хализев, В.Е., Шешунова, С.В. Цикл А.С. Пушкина "Повести Белкина"/ В.Е. Хализев, С.В. Шешунова. М., 1989. - 125 с.

412. Хасамова, Г.Г. Диалог как способов раскрытия речевой маски персонажа в рассказах В.М. Шукшина / Г.Г. Хасамова // Русская словесность. — 2004. №3. - С.62-66.

413. Хатямова, М.А. Формы литературной саморефлексии в русской прозе первой трети XX века. Автореф. . дис. д-ра филол. наук / М.А. Хатямова. Томск, 2008. - 42 с.

414. Хатямова, М.А. Формы литературной саморефлексии в русской прозе первой трети XX века / Науч. ред В.А. Суханов / М.А. Хатямова. М.: Языки славянской культуры, 2008. - 328 с.

415. Холънева, М.А. Феномен мистификации в романах Джона Фаулза / М.А. Хольнева // Эстезис. Н. Новгород, 2003. - С. 137-148.

416. Чаадаев, П. Я.: Pro et contra: Антология. СПб.: РХГУ, 1998. - 878 с.

417. Черашняя, Д.И. «Записки сумасшедшего» Н.В. Гоголя: гипотеза нераскрытой пародии / Д.И. Черашняя // Черашняя Д.И. Поэтика Осипа Мандельштама. Субъектный подход. Ижевск, 2004. - С. 356-365.

418. Черняк, М.А. Массовая литература XX века / М.А. Черняк. М.: Флинта, Наука, 2007. - 432 с.

419. Чиркова, О.А. Поэтика современного народного анекдота / О.А. Чиркова. Автореф. дис. .канд. филол. наук. -М., 1997. 18 с.

420. Чудаков, А.П. В.В. Виноградов и его теория поэтики / А.П. Чудаков // Чудаков А.П. Слово вещь - мир: От Пушкина до Толстого: Очерки поэтики русских классиков. - М., 1992. - С. 219-264.

421. Чудаков, А.П., Чудакова, М.О. Сказ / А.П. Чудаков, М.О. Чудакова // КЛЭ. -М.: Сов. Энцикл., 1971. Т.6. - С.876.

422. Чуйкова, О.А. «Карнавальные маски» ранней прозы А. Ремизова / О.А. Чуйкова // М. Бахтин и гуманитарное мышление на пороге XX в.: в 2 ч.- Саранск, 1985. Ч. 1. - С. 118-121.

423. Чупринин, С.И. Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям / С.И. Чупринин. М.: Время, 2007. - 768 с.

424. A. Шенле. СПб.: Академический проект, 2004. - 272 с. (Совр. зап. русистика).

425. Шкловский, В.Б. О теории прозы / В.Б. Шкловский. М.: Федерация, 1929.-268 с.

426. Шкловский, В.Б. О Зощенко и большой литературе / В.Б. Шкловский // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи — воспоминания — эссе (1914-1933). (Сост. А.Ю. Галушкина и А.П. Чудакова). М.: Сов. писатель, 1990. - 544 с.

427. Шмелева, Е.Я., Шмелев, А.Д. Рассказывание анекдота как жанр современной русской речи: проблемы вариативности / Е.Я. Шмелева // Жанры речи: Сб. науч. статей. Саратов, 1999. - С. 133-145.

428. Шмелева, Е.Я., Шмелев, А.Д. Русский анекдот: Текст и речевой жанр / Е.Я. Шмелева. М.: Языки славянской культуры, 2002. - 202 с.

429. Шмид, В. Нарратология. 2-е изд., испр. и доп. / В. Шмид. - М.: Языки славянской культуры, 2008. - 304 с. - (Коммуникативные стратегии культуры).

430. Шмид, В. Проза как поэзия. Пушкин Достоевский - Чехов - авангард /

431. B. Шмид. СПб.: ИНА-ПРЕСС, 1998. - 352 с.

432. Шмидт, С.О. К истории переписки Курбского с Иваном Грозным / С.О. Шмидт II Культурное наследие Древней Руси: Истоки, становление, традиции. М.: Наука, 1976. - С. 147-151.

433. Шнырева, О. А. Феномен "маски" в социальной коммуникации (Философский аспект). Дис. . канд. фил ос. наук / О. А. Шнырева. -Ижевск, 2005.-140 с.

434. Шунков, А.В. Жанр послания в русской литературе XVII века (На материале эпистолярного наследия царя Алексея Михайловича) / А.В. Шунков. Кемерово: КемГУКИ, 2006. - 97 с.

435. Шустроеа, Е.В. Развитие концепта «маска» в афроамериканском литературном дискурсе / Е.В. Шустрова // Известия Уральского гос. унта. 2006.- №45. - С.254-263.

436. Экман, П. Психология лжи / П. Экман. СПб.: Питер, 2000. - 270 с.

437. Эйхенбаум, Б.М. О прозе / Б.М. Эйхенбаум. JL: Худ. лит., 1969. - 504 с.

438. Эйхенбаум, Б.М. О прозе. О поэзии. Сб.ст. / Б.М. Эйхенбаум. Д.: Худ. лит., 1986.-456 с.

439. Юнг, К.-Г. Психология бессознательного / К.-Г. Юнг. М.: Канон, 1996. -319с.

440. Юрганов, А.Л. Категории средневековой культуры / А.Л. Юрганов. -М., 1999.-250 с.

441. Юрков, С.Е. «Смеховая» сторона антимира: скоморошество / С.Е. Юрков I II Юрков С.Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре

442. XI-начало XX вв.). СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2003. - С. 36-51. 561 .Якобсон, Р. Работы по поэтике / Р. Якобсон / Вступ. ст. Вяч.Вс. Иванова. Сост. и общ. ред М.Л. Гаспарова / Р. Якобсон. - М.: Прогресс, 1987. -464 с.

443. Ямполъский, М.Б. Демон и лабиринт: (Диаграммы, деформации,мимесис) / М.Б. Ямпольский. М.: НЛО, 1996. - 336 с. 563 .Янушкевич, А.С. Этапы и проблемы творческой эволюции

444. Fennell, J., Stokes, A. Early Russian Literature / J. Fennell. London, 1974. -190 p.

445. Goffman, E. Strategic Interaction / E. Goffman. Philadelphia: University of Pensylvania Press, 1969. - 243 p.

446. Grose, R. Zoshchenko and Nietzsche's Philosophy: Lessons in Misogyny, Sex and Self-Overcoming / R. Grose // The Russian Rewiew. 54(3). - PP. 352364.

447. Hofele, A. Die Originalitat der Falschung: Zur Funktion des literarischen Betrugs in England 1750-1800 / A. Hofele // Poetica (Amsterdam). 1986. -№18.-PP. 176-185.

448. Jauss, H.R. Literaturgeschichte als Provokation der Literaturwissenschaft / H.R. Jauss. Frankfurt: Suhrkamp, 1967. - 154 p.571 .Jauss, H.R. Aesthetische Ertahrung und Literarische Hermeneutik / H.R. Jauss. M(3nchen: Fink, 1977. - 223 p.

449. Lommel, A. Maska. Their meaning and function / A. Lommel. New York, Toronto, 1972. - 383 p.

450. Rosiek, St. Komentarze / St. Rosiek // Maski. Т. II. Gdansk, 1986.

451. Titunic, Irwin R. The Problem of Skaz: Critique and Theory// Papers in Slavic Philology/ Ed. B.A. Stolz / Irwin R. Titunic Ann Arbor, 1977. -Vol.1 - PP. 276-301.

452. Tonkin, E. Masking and masquerading with examples from West Africa / E. Tonkin. Birmingham, 1979. - 354 p.

453. Wherry, J.H. Indian masks and myths of the West / J.H. Wherry. New York: Bonanza, 1969. Reprint. - 273 p.

454. Zumthor, P. Essai de poetique medievale / P. Zumthor. Paris: Ed. Du Seuil, 1972.-544 p.