автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Авторские стратегии в романной прозе А. Битова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Авторские стратегии в романной прозе А. Битова"

САНК Т-ПЕТЕРБУ РГСКИЙ ГОСУДАРС ТВ ШНЫЙ УНИВ ЕРСИТЕТ

На правах рукописи

005001313

Андрианова Мария Дмитриевна

АВТОРСКИЕ СТРАТЕГИИ В РОМАННОЙ ПРОЗЕ А. БИТОВА

Специальность 10.01.01 - Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на.соискание ученой степени кандидата филологических наук

1 О НОЯ 2011

Санкт-Петербург 2011

005001313

Диссертация выполнена на кафедре истории русской литературы Филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Маркович В ладим ир Маркович

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Тим ина Светлана Ивановна (РГПУ им. А.И. Герцена)

Ведущая организация:

доктор филологических наук В ьюг ин В алерий Юрьевич (ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН)

Тверской государственный университет

Защита состоится » НСЛ^л 2011 года в часов на заседании совета Д 212.232.26 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, г. Санкт-Петербург, Университетская наб., д. И, филологический факультет, ауд. 25~.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета по адресу: 199034, г. Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7/9.

Автореферат разослан « /•/ » о^лср^ 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Произведенный в работе «имманентный» анализ романной прозы Андрея Битова обусловлен спецификой того положения, которое автор занимает в литературе второй половины XX века. Благодаря роману «Пушкинский дом» Битова обычно причисляют к постмодернистам, однако более ранние

ППЛШОАЛАииа VOIy ППОППГТЛ ппилг »ЫИЛ-ГЛЯ »ЛЛПАТТЛППКАПГП! >1 г. г.цл.Ч

II^WIWWVMVIUI/I, *vt*i\. ia^uuiwiw, UIUIVOIUUIUIVA WJUliVi и a l/UOWpiliVflriU nnuti

литературный контекст, поскольку становление Битова как писателя происходило в атмосфере «оттепели».

Творчество Битова развивалось в. контексте так называемой «ленинградской школы», в значительной мере тяготевшей к нонконформ изму, и, следовательно, к андеграунду. В поэзии это были, прежде всего, Иосиф Бродский, Виктор Соснора, Глеб Горбовский, Александр Кушнер, Станислав Красовицкий, в прозе - Сергей Довлатов, Валерий Попов, Рид Грачев, Инга Петкевич, Генрих Шеф и другие. В то же время произведения молодого Битова - писателя, публиковавшегося в крупных советских журналах и издательствах, -воспринимались широким читателем и официальной критикой в контексте молодой городской прозы, представленной, прежде всего, именами московских писателей: Ю. Казакова, Ю. Триф онова, Ю. Домбровского, В. Аксенова.

Критика довольно благосклонно встретила ранние произведения Битова, однако после публикации романа «Пушкинский дош> в американском издательстве «Aldis» (1978) и участия писателя в самиздатовском альманахе «Метрополь» (1979) Битова перестали публиковать в СССР и фактически не упом инали в советской критике до 1986 года. В это же время за рубежом начали появляться серьезные исследования творчества Битова, представленные работами Р. Мейера, А. Ляйгнера, X. Мондри, П. Мейер, Э. Чансес, М. фон Хирш и других.

Времена гласности вернули писателю возможность публиковаться на родине и одновременно способствовали появлению ряда серьезных, профессиональных работ, рисующих общую картину его творчества, в частности, статей Н. Ивановой, И. Роднянской, А. Немзера, Б. Аверина, В. Лаврова, К. Мам аева, В. Курицы на, И. Куз нецовой.

Первое полномасштабное исследование творчества Битова предпринято в монографии Э. Чансес, где последовательно проанализированы все основные сборники Биггова, его роман «Пушкинский дом» и рассказы, опубликованные в «Метрополе». Но поскольку эта работа была завершена к 1993 году, в ней не рассматриваются романы «Оглашенные» (1993) и «Преподаватель симметрии» (2008).

В России первые диссертационные исследования творчества А. Битова были предприняты Н.В. Кораблевой1 и Т. Г. Шеметовой2. По материалам диссертации Т. Шеметовой опубликована монография3, в которой осуществляется исследование инвариантных тем и мотивов творчества писателя на материале романов.«Пушкинский дом», «Оглашенные» и незаконченного на тот момент романа «Преподаватель симметрии», выявляются интертекстуальные связи этих романов с произведениям и Набокова и Пушкина.

Основной корпус русскоязычных исследований, посвященных «Пушкински«у дому», - работы, написанные на рубеже ХХ-ХХ1 веков, ориентированные на выявление в романе постмодернистских черт. Основы такого подхода к творчеству Битова заложили работы В. Курицына, М.Липовецкого, М.Эпшгейна, А. Большева. Среди современных литературоведческих работ о творчестве Битова имеются интересные исследования частных аспектов поэтики его прозы, например, рассматриваются проблемы жанра его произведений 1960-х - 1970-х годов4, различные аспекты взаимоотношений автора и героя5, проблемы интертекстуальности6, но в этих исследованиях не ставятся задачи целостного и многоаспектного рассмотрения

1 См.: Кораблева Н.В. Интертекстуальность литературного произведения (на материале романа А. Битова «Пушкинский дом»): Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Донецк, 1999.

2 См.: Шеметова Т.Г. Поэтика прозы А.Г. Битова: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Красноярск, 2000.

3 См.: Шеметова Т.Г. Поэтика прозы А.Г. Битова. Улан-Удэ, 2001.

4 См.: Гурьянова М.А. Жанровые процессы в прозе А.Г. Битова: 1960-1970-е годы: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Екатеринбург, 2009.

5 См.: Имехелова С.С. «Авторская» проза и драматургия 1960-1980-х годов: своеобразие художественного метода. Улан-Удэ, 1996; Карпова В.В. Автор в современной русской постмодернистской литературе: На материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тамбов, 2003.

6 См.: Кораблева Н.В. Указ. соч.; Десятое В.В. Русские постмодернисты и В.В. Набоков: Интертекстуальные связи: Автореф. на соиск. уч. степ, д.ф.н. Барнаул, 2004.

4

романной прозы Бигова. Данное диссертационное исследование призвано восполнить эту лакуну.

Критики и литературоведы^уже неоднократно отмечали, что все тексты Битова в своей совокупности образуют единый текст, «открытый разнообразным способам членения»7. Вследствие такого подхода к творчеству писателя в исследованиях, нацеленных на совокупное изучение поэтики и проблематики текстов Битова, его произведения нередко рассматриваются как фрагменты единогомстатекста или гипертекста, выявляются общие доминанты, в то время как специфика отдельных произведений практически не учитывается.

Современные литературоведы в основном строят свои исследования (кроме работ о «Пушкинском доме») в соответствии с хронологией написания отдельных рассказов и повестей, изучают сборники8, а не романы (особенно это касается романов «Улетающий Монахов» и «Оглашенные»), Поэтому жанровая специфика, особенности композиции и многие другие аспекты именно романной прозы Бигова все еще остаются малоисследованным и.

Недостаточно изученными, на наш взгляд, являются и обширные интертекстуальные связи, присутствующие в романах Битова. Непроясненными остаются особенности интегрирующей их композиции, авторские стратегии выстраивания романного целого. Противоречивые трактовки получают некоторые эпизоды, мотивы и образы, сама проблематика романов подвергается различным, подчас взаимоисключающим интерпретациям. Происходит это отчасти потому, что романы Бигова до сих пор не изучались с точки зрения авторских и в том числе повествовательных стратегий, хотя на данный момент в отечественной науке весьма высок интерес к проблемам повествования. В этом состоит актуальность темы нашего диссертационного исследования.

Научная новизна исследования обусловлена как недостаточной изученностью самой темы, так и важностью выводов, сделанных в работе. В диссертации впервые предпринято последовательное изучение всех существующих на данный момент романов Битова. Работа представляет собой

7 Роднянская И. Новые сведения о человеке // Битов А. Обоснованная ревность: Повести. М., 1998. С. 6.

8 См., например: Чансес Э. Андрей Битов: Экология вдохновения. СПб., 2006. См. также: Гурьянова МЛ. Жанровые процессы в прозе А.Г. Битова: 1960-1970-е годы: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Екатеринбург, 2009.

5

комплексное рассмтрение ангорских стратегий романной прозы Битова, а не отдельных аспектов ее поэтики. Под авторским и стратегиям и мы подразумеваем способы выстраивания романного текста как единого целого, особенности его взаимодействия с текстами предыдущих культурных эпох и, наконец, стратегии нарратива. Выявление соотношения классических и постмодернистских тенденций на разных уровнях текста, подробное изучение композиционной динамики, повествовательной структуры, а также сложной природы интертекстуальности романов Битова и их внутренней онтологии - все эти проблемы ставятся и решаются впервые.

Методологической и теоретико-философской основой диссертационного исследования послужили работы М. Бахтина, Ю. Лошана, Б. Успенского, Р.Барта, Ю. Кристевой, Ж. Деррида, Ж. Женетта, В. Шмида, В. Тюпы, М. Липовецкого. Методологическую базу исследования составляет комплексный структурный подход, предполагающий изучение произведения как целостного образования. В рамках этого подхода используются историко-литературный, сравнительно-типологический, структурно-семантический и ингертекстуальный метода исследования.

Материалом диссертационного исследования служат тексты четырех романов А. Битова: «Пушкинский дом», «УлетающийМонахов», «Оглашенные» и «Преподаватель симметрии». Там, где это необходимо, привлекаются и другие произведения А. Битова.

Целью работы является выявление специфических особенностей авторских стратегий в данных романах. Этой цели соответствуют поставленные задачи:

- проанализировать романы с точки зрения единства композиции и проблематики,

- изучить авторские стратегии, находящие выражение в сюжетостроении и ф ори ировании м отивных связей,

- рассмотреть присутствующие в романах ингертекстуальные связи, свидетельствующие о сложном соотношении классических традиций и новаторства,

- выявить и изучить определяющие особенности нарратива в романах.

Основные положения, выносимые на защиту, можно сформулировать следующим образом:

- Классическая романная форма претерпевает в творчестве Бигова значительные трансформации, что отражается в первую очередь в жанровых определениях, которые автор дает своим романам: роман-пунктир, роман-музей, роман-странствие и роман-эхо.

- Каждый из романов в определенной мере вписывается в литературный контекст породившей его эпохи, однако в гораздо большей степени из него выбивается.

- В романах присутствуют как традиции классической русской (и зарубежной) литературы, так и черты постмодернистской поэтики, причем их сочетание в каждом из романов являет собой контаминацию органично взаим освязанных элем енгов.

- Во всех романах Бигова, помимо внешнего событийного сюжета, присутствует внутренний, «второй» сюжет, близкий к лирическому. Чем более ослаблен внешний сюжет, тем больше начинает проявляться сюжет внутренний, становясь превалирующим именно тогда, когда отдельные тексты, практически ничем не связанные друг с другом, объединяются в роман.

- В каждом из биговских романов единство текста поддерживается в большей степени парадигматикой, чем синтагматикой. Важнейшую роль в структуре его романов играют различные композиционные приемы, призванные компенсировать фрагментарность повествования: постоянно используется кольцевая композиция, возрастает количество повторяющихся образов и мотивов, создающих в совокупности глубокий символический подтекст. Вместо единого цельного и завершенного сюжета о герое в романах наблюдается сплетение имплицитных тем и мотивов, актуализируемых при помощи эпиграфов, скрытых цитат, аллюзий, реминисценций и других ингер-текстуальных отсылок к произведениям русской и зарубежной литературы.

- Четкая система персонажей, особенно в двух последних романах, оказывается разрушенной, стираются границы между реально существующими людьми и вымышленными персонажами, между автором и его героями, между текстом и внетекстовой реальностью. Это стремление к освобождению от

условностей традиционного романа коррелирует в романах Битова со стремлением к освобождению от любых идеологических догм.

- Серьезная философская проблематика романов не снимается присутствием иронии и игры с читателем, имеющей постмодернистский оттенок, особенно различных мистификаций, в то же время, благодаря этим особенностям черты проповеди, наличествующие в романах, несколько нивелируются.

Научно-практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы в общих курсах по истории русской литературы XX века, а также специальных курсах, посвященных творчеству А. Битова и ленинградских писателей второй половины XX века. Кроме того, результаты работы могут быть учтены при составлении комментированного собрания сочинений А.Г. Битова.

Апробация диссертации. Основные положения и различные аспекты темы диссертации были изложены в докладах на научных конференциях: Международная научная конференция молодых филологов (Таллин, 2007), XXXVII, XXXVШ и XXXIX Международные филологические конференции в СПбГУ (Санкт-Петербург, 2008, 2009 и 2010), Ш Международная конференция молодых филологов «Русская литература в европейском контексте» (Варшава, 2009), XXXVII и XXXVIII Международные научные конференции «Болдинские чтения» (Болдино, 2009; Нижний Новгород, 2010), Международная научная конференция «Событийность в различных жанрах и медиях» (Пушкинские Горы, 2010), П и Ш Международные конференции молодых исследователей «Современные методы исследования в гуманитарных науках» в ИРЛИ РАН (Санкт-Петербург, 2010 и 2011), XXV и XXVI Международные Старорусские чтения «Достоевский и современность» (Старая Русса, 2010 и 2011).

Основные результаты работы изложены в 8 публикациях.

Характер исследуемого материала и специфика подхода к нему определили структуру работы: она состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографии. Каждая глава делится на три параграфа, в которых последовательно проанализированы авторские приемы «собирания» текста, рассмотрены особенности интертекстуальности и нарратива в каждом из романов. В конце каждой главы приводятся выводы, сделанные на основе

совокупности данных, полученных в результате совмещения разных типов анализа, дополняющих, а подчас и корректирующих друг друга. Библиография включает 229 позиций.

ОСНОВНОЕСОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении описывается степень разработанности проблемы, обосновывается актуальность и научгая новизна исследования, формулируются его цель и задачи, очерчивается материал, определяется методология и теоретическая база исследования, показаны теоретическая и практическая з начим ость работы.

Первая глава посвящена рассмотрению романа-пункгтира «Улетающий Монахов». В первом параграфе («Композиционная структура романа») описана история постепенного формирования этого произведения как романного целого. Анализ рассказов и повестей, входящих в цикл о Монахове, дополняется анализом произведений, с которыми соседствовали в сборниках рассказов и повестей Битова части романа-пунктира. Выявляются основные конструктивные принципы, благодаря которым цикл рассказов обретает целостность иного уровня, становясь романом.

В сравнении с другими героями ранних рассказов Битова яснее обозначается образ Монахова: здесь важна его позиция рефлектирующего наблюдателя, лишнего человека, не вписывающегося в социальную структуру общества, обладающего текучим, неопределенным характером.

В контексте единого сборника, в соседстве с «Жизнью в ветреную погоду» Монахов приобретал черты автобиографического героя, наделенного если не творческими способностями, то художественной впечатлительностью, оригиналь-ным взглядом на мир, ив этом контексте на первый план выступал лиризм и тонкий психологизм. Соседствуя с циклом о Льве Одоевцеве, роман о Монахове приобретал большую социальную заостренность и масштабность осмысления окружающей действительности. Таким образом, в зависимости от контекста, в рассказах о Монахове высвечивались и выступали на первый план различные стороны проблематики.

Когда же рассказы были объединены в романе, смыслы, присущие им ранее остались по-прежнему актуальными, но на первый план вышел тематический принцип, все эти рассказы объединяющий. Ключевым и темам и в романе стали: любовь, предательство, ложь, рефлекторное восприятие жгони. Тема творчества отошла на второй план, уступив место психологическому «препарированию» души главного героя, а основной «проверкой» героя стала любовь, поскольку только в любви герой, лишенный творческих способностей и не имеющий настоящего дела, может полностью выразить себя. Еще одним важным конструктивным принципом становится изображение динамики характера героя. Продолжение повествования о Монахове оказывается возможным именно потому, что характер героя в каждом из рассказов остается до конца не проясненным.

Во втором параграфе («Ингертекстуальность в романе») исследуется роль повторяющихся образов и мотивов, поскольку в отсутствие традиционного, четко выписанного сюжета большая смысловая нагрузка ложится на образную структуру романа. Выясняется, что ингертекстуальные связи в романе играют гораздо большую роль, чем было принято считать ранее, когда критики и исследователи, вписывая «Улетающего Монахова» в контекст прозы «шестидесятников», обходили своим вниманием и аллюзии на русскую классику, и существенныймифологический подтекст.

Например, первый рассказ, «Дверь», до сих пор вызывал противоречивые трактовки исследователей, однако не учитывался богатый культурный контекст, в который вписана данная ситуация. В рассказе явственно присутствует аллюзия на известный сюжет, встречающийся уже в греческих любовных эпиграммах, а также элегиях Овидия, Тибулла, Проперция и в позднейшей литературе. Ожидание жестокой возлюбленной всю ночь у закрытых дверей - эта ситуация, нелепая в прагматическом плане, - в плане поэтическом расценивалось как высокое служение. Несчастный влюбленный во имя любви был готов претерпевать любые страдания, оставаясь верным, при этом верность или неверность его возлюбленной не становилась предметом рефлексии -возвышенная любовь требовала не только верности, но и абсолютной веры. Это не расходится и с христианским пониманием любви, сформулированным еще в

посланиях апостола Павла (1-е послание Коринфянам 13: 4, 7). Таким образом, поведение юного героя рассказа еще близко к возвышенной норме.

В повести «Сад» благодаря соотнесенности с повестями Тургенева «Ася» и «Первая любовь» акгуализ ируется не только ставшая уже архетипической ситуация рандеву русского рефлектирующего интеллигента с женщиной, судьбой, жизнью, но и проблема извечного противостояния Хаоса и Космоса, что преображает любовную коллизию в онтологический конфликт человека и мира.

Первая, несбывшаяся любовь накладывает неизгладимый отпечаток на всю дальнейшую жизнь героев тургеневской повести «Ася» и романа «Улетающий Монахов», но результат этого наложения оказывается разным. Если в «Асе», благодаря «перепереживанию» уже пережитого и воспроизводимого памятью в процессе рассказывания, неудачно прожигая жизнь героя приобретает эстетический смысл и становится ценностью9, то в «Улетающем Монахове», правда уже не в «Саде», а в «Лесе» (четвертом рассказе), воспоминания о первой любви оказываются для героя источником нравственных мучений, причем именно воспоминания о том, что переживалось им как счастье в тот момент, когда происходило. В романе опровергается концепция оправдания человека его способностью к чувствам и отрицается возможность сделать память инструментом оправдания. Монахов не смеет и не хочет оправдывать свою неудавшуюся жизнь любовью и судит себя с максимальной строгостью.

Беспощадное подведение героем Бигова нравственных итогов прожигой жизни также коррелирует с устойчивой традицией в русской классической литературе. Важно и то, что в творчестве Толстого и Чехова «суд» над героем происходит в контексте реминисценций из Библии. Но если в «Смерти Ивана Ильича» или в «Скучной истории» библейские аллюзии оставались завуалированными, то Битов напрямую вводит в роман библейский контекст при помощи эпиграфов, предпосланных роману в целом и отдельным его частям. Выявленные нами ингертекстуальные связи с произведениями Тургенева, а

9 См. об этом: Маркович В.М. «Русский европеец» в прозе Тургенева 1850-х годов // Маркович В.М. Избранные работы. СПб., 2008. С. 274.

И

также определенные параллели с творчеством Льва Толстого и Чехова существенно углубляют проблематику романа.

Сюжетная линия дополняется мощным подтекстом: помимо многочисленных ветхозаветных и евангельских аллюзий в романе присутствуют мифологемы, образы-символы (сад, лес, ветер), что придает повествованию универсальный характер. Тем самым описание индивидуальной, четко локалюованной в пространстве и времени судьбы обычного человека трансформируется в роман-мистерию, роман-трагедию.

В третьем параграфе («Нарративные трансформации в романе») рассматривается корреляция динамики образа героя с изменением повествовательной ситуации. Важнейшим конструктивным принципом романа является изображение динамики характера героя, причем не только от рассказа к рассказу, но и в каждом рассказе в отдельности. Каждый из них является очередной ступенью на лестнице жизненного опыта, по которой поднимается (или спускается, что вероятнее) герой, и повествователь фиксирует именно этот момент совершения движения.

Нарратор воплощает в себе некую нравственную норму, в соответствии с которой оценивается персонаж, и чем больше герой удаляется от этой идеальной нормы, тем чаще повествователь начинает комментировать его мысли и поступкис иронией и даже сарказмом. Чем больше сближается жизненный опыт повествователя и героя (а также возраст биографического автора и его героя), тем настоятельнее потребность повествователя отделиться от своего персонажа. Однако в конце романа, пройдя в своем пристальном шучении героя все стадии - от сочувствия и мягкой иронии до беспощадного саркастического всеведения, полного разоблачения его душевных тайн, - нарратор снова становится солидарен со своим персонажем, столь мучительно возвращающимся к, казалось бы, навсегда утраченной норме, обретающим ясное понимание социальной и нравственной катастрофы, в масштабах как отдельной личности, так и человечества в целом, совершающейся на его глазах. Исследование динамики наррации выявляет функцию нарратора как экспдиканга нормы, носителя эстетических и этических критериев.

Вторая глава посвящена анализу романа-музея «Пушкинский дом». Первый параграф («Сюжетно-композиционная структура романа») посвящен

истории создания, издания и бытования в читательском сознании романа «Пушкинский дом», а также его композиции и жанровым особенностям. Особое внимание уделено «рассыпанности» традиционной романной структуры и вариативности сюжета.

Новаторство романной прозы Битова ярко проявляется на литературном фоне того времени, когда создавался «Пушкинский дом». Прежде всего, он обращается не к прошлому (пусть даже близкому историческому прошлому), а к сиюминутному настоящему, к той действительности, которая, казалось бы, «не содержала в себе места для романа»10, и берется описывать героя, в котором нет ровным счетом ничего героического. Несколько неожиданно, по меркам времени, Битов совмещает тип героя - интеллектуального, наделенного нравственным чувством, но далеко не идеального молодого человека, -характерный для «исповедальной прозы», с самой широкой социальной и философской проблематикой, соединяя к тому же традиции русской литературы XIX века с опытом формальных экспериментов модернизма.

Своеобразие романной структуры «Пушкинского дома» заключается в соединении различных способов построения сюжета, взаимодействии двух противоположных художественных начал - эпической объективации изображаемого и поэтической субъективности. Стремление к эпической объективации изображаемого проявляется в попытке дать как можно более подробное и разностороннее описание героя и окружающей его среды; в этом плане можно выявигь определенную близость к традициям натуральной школы и русского классического романа. Но помимо эпического по своей природе сюжета о герое в романе присутствует второй сюжет, субъективный (сходный с лирическим сюжетом в стихотворении), и главным его героем является уже не Одоевцев, а сам повествователь. В целом этот внутренний сюжет романа можно обозначить как попытку освобождения от симулятивной реальности, от всех мнимостей и навязанных извне ложных представлений, попытку прорыва к свободе и подлинности.

В романе важнейшую роль играют различные «рифмы», повторы, кольцевые композиции, и место единого, цельного, завершенного сюжета о герое занимает сплетение различных тем и мотивов, актуализируемых в романе

10БитовА.Г. Пушкинский дом. СПб., 1999. С 341.

13

при помощи эпиграфов, скрытых цитат, аллюзий, реминисценций и других интертекстуальных отсылок к произведениям русской и зарубежной классики.

Во вторам параграфе («Интертекстуальность в "Пушкинском доме" как способ реализации глубинного сюжета») основное внимание сосредоточено на отсылках к творчеству русских классиков (Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевского, Чехова, Блока), присутствующих в названиях глав и разделов романа, в эпиграфах и в явных или скрытых цитатах.

Подробно проанализированы аллюзии па поэму Пушкина «Медный всадник». Сам герой сравнивает себя с пушкинским Евгением, некоторые элементы сюжета «Пушкинского дома» пародийно повторяют сюжет «Медного всадника». Однако помимо сходства, лежащего на поверхности (герой садится верхом на статую льва, а затем спасается бегством от преследующего его представителя власти), между Левой и Евгением существует глубинное сходство. Оба героя - потомки древнего аристократического рода, утратившего былое величие. То, что дано у Пушкина лишь намеком, у Битова становится предметом рефлексии: забвение истории своего рода ведет к утрате человеком своего исторического предназначения. Попытка жить сегодняшним днем, быть вне истории, вне политики, сохраняя в неприкосновенности свой уютный семейный мирок, свою частную маленькую идиллию, полностью отстранившись от дисгармоничной действительности, ведет к трагедии: столкновение с реальной жизнью рано или поздно окажется неизбежным. Страх Левы перед милиционером и бегство от него кажется ему самому жалкой пародией на бегство Евгения от Медного всадника, однако за пародийным сопоставлением двух сцен скрывается серьезное их противопоставление. В отличие от мистического ужаса Евгения перед ожившим памятником, Левин страх порожден тоталитарным режим см, нацеленным на всеобщее уравнивание и обезличивание, в условиях которого проявить свою личность, высказать свое мнение - уже равносильно буту. Он одинаково боится как повторения уже когда-то подуманных мыслей, пережитых чувств, сказанных слов, потому что они оборачиваются дурной бесконечностью симулякров, так и собственного определенного поступка, потому что тогда он выделится, станет видимым для других. Столкновение двух этих страхов и рождает ситуацию неизбежности бунта и такой же неизбежности его подавления собственными силами. Таким

образом, пародийное сходство битовского Левы с пушкинским Евгением оборачивается вполне серьезным их сопоставлением, в котором одинаково важны как сходство, так и различие между героями.

Большое внимание уделено также аллюзиям на романы Достоевского «Бедные люди» и «Бесы», содержащимся в третьем разделе романа. Герои Битова, названные им «медными людьми», что, безусловно, провоцирует их сравнение с медными людьми Гесиода, оказываются также схожи с бесами Достоевского и еще более - с мелкими бесами Ф. Сологуба.

Странная дружба Левы Одоевцева с Мигишатьевым вызывает различные ассоциации: с одной стороны, напоминает отношения Николая Ставрогина и Петра Верховенского, с другой - общение Ивана Карамазова с чертом, но помимо того, возникают также евангельские реминисценции: особенно в третьей части романа Мигишатьев приобретает черты, все более роднящие его с нечистой силой, с дьяволом -искусигелем, а Лева оказывается в роли искушаемого. Имя и титул Льва Николаевича Одоевцева, как и некоторые евангельские ассоциации, провоцируют на сопоставление его еще с одним героем Достоевского - князем Львом Николаевичем Мышкиным. Княжеский титул, являющийся воплощением некой высшей подлинности, важен в контексте интерпретации образа героя: по сравнению со своим дедом Лева, скорее однофамилец, чем потомок княжеского рода, воплощает симулятивность советской культуры, но по сравнению с Мигишатьевым он - воплощение подлинности. На протяжении романа герой может далеко не соответствовать своей высокой истинной сущности, своему титулу, но в ключевой сцене дуэли с Мигишатьевым в нем внезапно проявляется подлинный аристократизм.

Дуэль между Одоевцевым и Мигишатьевым, насыщенная аллюзиями и реминисценциями, вбирает в себя все прежние литературные контексты и, не теряя своей металигературности и пародийного характера, возвращается, тем не менее, к некой изначально заданной высокой норме. С одной стороны, она явно пародирует дуэль Печорина и Грушницкого (вплоть до бросания жребия -монетки, выпавшей решкой), с другой, в пределах романной реальности, происходит на полном серьезе и заканчивается гибелью героя. Однако гибель героя как событие поставлена под сомнение, возникает вариант сюжета, где герой воскресает, и помимо постмодернистской игры за этой сюжетной

вариативностью стоит серьезная проблема симулятшшости окружающей реальности и «ненастоящего времени» - одна из главных в романе.

Тема симулятивной реальности занимает очень важное место в «Пушкинском доме». Ощущение искусственности, «сделанности» окружающего мира, преследующее героя, сближает роман Бигова с произведениям и Набокова. Искусственность внешнего мира проявляется, прежде всего, в изображении города, которое играет существенную роль в образной структуре «Пушкинского дома»: пейзаж становится не просто фоном, но полноправным участником разворачивающегося действия. Образ города в «Пушкинском доме» оказывается напрямую связан с основной проблематикой романа: соотношением культуры и жизни, мифа и реальности, открытого и закрытого смысла. Исторический центр (Петербург), символ высокой классической культуры, и район новостроек (Ленинград), порождение советской эпохи, оказываются со-противо-поставленными, поскольку, с одной стороны, оба пространства обнаруживают свою симулятивную природу, с другой стороны, они различаются по эстетическому критерию, который, как и в романах Набокова, оказывается единственно истинным.

Еще одна важнейшая тема, поднятая в романе, - тема гибели культуры -рассматривается в диссертации в связи с анализом роли статьи Льва Одоевцева «Три "пророка"» и эссе Модеста Одоевцева «Сфинкс». Статья Левы выявляет глубинную сущность главного героя и создает еще один важнейший идейный узел романа. Для Одоевцева статья «Три пророка» одновременно является и исповедью, и своеобразным покаянием: в попытке понять тайну пушкинской гармонии он познает всю меру ее отсутствия, ее утраты последующей литературой и жизнью и, прежде всего, - собственную ущербность. Правда, осуждает ее он, объективируя в другом, мифологизированном «Тютчеве-Сальери». Он рассматривает отношения Тютчева с Пушкиным сквозь призму зависти и ревности, выросшей из безответной любви. Лева, узнавая в Тютчеве (а скорее всего, просто приписывая ему) свои черты характера, свои неудачи в любви, в дружбе, свое предательство, встает на сторону Пушкина, принимается яростно его защищать, и это - своего рода попытка отгородиться от предательства, которое окружает и потихоньку съедает самого Одоевцева. Тютчев является в

Левушкшюй статье объективацией его недостатков, слабостей, комплексов, и творчество здесь выступает для героя своеобразным актом катарсиса.

В то же время принципиальным моментом является то, что Одоевцсв избирает в поисках самоиденгификации именно спор Тютчева и Пушкина. Героя увлекает личностное, возможно никогда не существовавшее противостояние поэтов, но то, что Лева называет «завистью», «сальерианством», чуть ли не «предательством» Тютчева по отношению к Пушкину - есть гениально почувствованное, хотя и смутно, неточно выраженное Левой противостояние двух гениев, их вовсе не мнимый спор, пусть никогда не состоявшийся в действительности, - спор о судьбе культуры в нашем мире. Согласно пушкинским стихотворениям «Пророк» и «Памятник», человеческая культура, в частности, поэтическое слово, внушено свыше и является божественным откровением. Оно приносит тем, кому становится доступным, просветление, а поэту-творцу - бессмертие. В творчестве Тютчева обнаруживается иная, чем у Пушкина, парадигма, прежде всего, в анализируемом Левушкой стихотворении «Безумие». Согласно Тютчеву, само поэтическое прозрение - иллюзия. Откровение, полученное тем, кто вообразил себя Поэтом и Пророком - мнимое, а если и не мнимое, то у природы, у жизни нет таких тайн, которые стоило бы открывать. Пушкин видит в мире возможность божественных прозрений, приближающих нас к гармонии, а Тютчев - гениально чувствует хаос и энтропию, то самое всепожирающее «вечности жерло», которое привиделось перед смертью Державину. Бели ничто человеческое в этом мире не вечно, и культура не равна истине, то и жизнь человеческая, и сотворение культуры есть, по мнению Тютчева, «подвиг бесполезный». Равнодушная к человеку природа бессмертна, а человек вместе со своей утонченной культурой исчезает безвозвратно. Следовательно, зависть, если конечно можно назвать это завистью, Тютчев испытывает не к Пушкину, а к Богу, творения которого вечны и совершенны, а все, что создано человеком -тлен и суета по сравнению с ними. И лишь безумец в счастливом ослеплении может надеяться на обретение божественной истины и поэтического бессмертия. Таким образом, «защищая» Пушкина, Лева, по сути, отстаивает представление о бессмертии поэтического слова и культуры в целом.

Тема гибели культуры также звучит в двух ключевых сценах романа (встреча Левы с дедом и пьянка в Пушкинском Доме), которые можно соотнести с античными пирами-симпосиями. В первом пире, в полном согласии с платоновской традицией, дед Одоевцев выступает учителем, проповедником, пророком, затрагивает в своих монологах вопросы жизни и смерти, цивилизации, культуры, прогресса, познания и понимания. Уже в самом имени деда - Модеста Платоновича Одоевцева - сразу же заявлена платоновская и связанная с ней сократовская тема. Сотрапезник деда, молодой поэт Рудик несколько насмешливо называет его «маэстро Платон». В образе деда иронически отражается и Платон, и более серьезно - легендарный Сократ, блестящий парадоксалист, мастер иронии, площадной оратор. При этом любопытным образом соединяются античная, сократовская линия и мощная, многовековая традиция русского юродства. Дед, кривляясь, ведет себя нарочито анггостетически, но, подобно юродивому, он, освобождая себя от всех человеческих условностей, говорит последнюю страшную правду, изрекает пророчество о грядущей катастрофе, предвещает гибель советской империи, а может быть и всей цивилизации - ориентированной на хищническое потребление материальных и духовных ценностей, почти утратившей представление о творческом, божественном начале в человеке.

Если первый пир ориентируется на платоновскую традицию, то второй, происходящий в Пушкинском доме, можно соотнести со сниженным вариантом симпосия - «Пиром Тримальхиона» Петрония, осложненным пушкинскими мотивами «пира во время чумы». Среди пирующих уже нет учителя, царит разноголосица, но в этом хоре, как и в разноголосице героев Петрония, среди пошлой бессмыслицы слышатся трагические ноты, знаменующие разрушение неких коренных основ жизни.

В третьем параграфе («Особенности нарратива») рассмотрены особенности повествования в «Пушкинском доме». Исследуется вопрос о количестве первичных нарраторов, и на основе стилистического анализа делаются следующие выводы: в речи повествователя можно выделить три различных стиля: стиль научного описания, лирико-патетический стиль и сниженно-бытовой стиль, насыщенный иронией. Поскольку эти стили постоянно находятся во взаимодействии, зачастую смешиваясь в пределах

одного абзаца, причем на протяжении всего романа, нет смысла говорить о трех различных нарраторах, однако следует отметить, что сочетание этих стилей создает совершенно особый образ повествователя, личность, способную и к высокой патетике, и к серьезному научному анализу, и к шутливой болтовне, и к едкой иронии. Причем сочетание лиризма с исследовательским пафосом заражает глубокую философскую мысль искренним чувством, заставляет нас именно прочувствовать ее, а благодаря сочетанию «серьезного» тона научного исследования и иронии над этой серьезностью возникает возможность наиболее непредвзятого описания и объяснения жизненных явлений: ирония не снимает серьезности поставленной темы, однако позволяет избежать тенденциозности и паф ос ной дидактики.

При анализе нарративных стратегий в «Пушкинском доме» выявляется следующая закономерность: самим повествователем подвергается сомнению возможность объективного повествования с точки зрения некоего вненаходимого высшего существа (творца), т.е. возможность аукториального повествования. В то же время, последовательное описание событий с точки зрения героя (персональное повествование) также оказывается невозможным, поскольку кругозор героя и кругозор повествователя несопоставимы, и это также становится предметом рефлексии повествователя. Таким образом, единственно достоверным в романе оказывается описание самого события рассказывания, ведущееся от первого лица. Описанию события рассказывания посвящено довольно большое место в романе, оно не только прерывает, но зачастую подменяет собой основной сюжет - историю героя. Итак, помимо сюжета о Леве Одоевцеве, обнаруживающего по мере развития повествования все большее свое отсутствие, возникает сюжет о романе как таковом, который можно было бы назвать не менее важным сюжетом «Пушкинского дома», и именно этот сюжет написания романа выходит на первый план.

В каждой из частей романа, на каждом следующем уровне происходит изменение самого способа повествования, наблюдается некая динамика наррации. Повествование строится таким образом, что герой, поданный в начале отстраненно, иронично, как объект холодного изучения, по мере столкновения с живой жизнью - с дедом, Фаиной, Мигишатьевым - постепенно становится для читателя не только объектом изучения, но и объектом сопереживания,

сочувствия, и даже отчасти самоогождествления. Сотворенный персонаж начинает жить собственной жизнью, сам начинает творить (пишет статью «Три пророка»), а автор-повествователь все больше погружается в сюжет романа о романе, исследуя художественные приемы и меру допустимой условности повествования, и, в конце концов, оказывается возможной встреча автора-повествователя и, казалось бы, сотворенного им героя. Попытка окончательно разомкнуть границу между текстовой и внетекстовой реальностью оказывается последним звеном в общем сюжете - сюжете поиска утраченной реальности, который в конечном итоге объединяет в себе и сюжет о герое (Леве), и сюжет о романной форме, и еще один не менее важный сюжет - о русской классической литературе.

Третья глава посвящена рассмотрению романа-странствия «Оглашенные». В первом параграфе («Композиция и жанровые особенности романа») рассматривается история формирования романа «Оглашенные»: принципы и процесс объединения повестей «Птицы, или Новые сведения о человеке» (новое название - «Птицы, или Оглашение человека»), «Человек в пейзаже» и «Ожидание обезьян». Исследуется жанровая специфика этого романа.

Прежде всего, сюжетная динамика «Оглашенных» определяется перемещениями героя в пространстве и времени, новыми встречами в пути, что позволяет интерпретировать жанровую специфику этого романа как роман-странствие. Однако по мере развития сюжета пространство и время обнаруживают всс большую свою условность, и странствия героя в реальном пространстве с определенного момента все явственнее напоминают странствия духа в пространстве мистическом. В первой части присутствуют сравнения описываемого пространства с раем, во второй части пространство неоднородно (создается контраст между прекрасными пейзажами и картинами запустения, созданного человеком), кроме того, присутствует мотив восхождения из хаоса, запустения и тьмы к гармонии и свету, что позволяет соотнести описываемое пространство с чистилищем. В третьей части пространство также неоднородно, но его явственная симулятивность, подчеркиваемая повествователем, а также постоянно встречающиеся образы смерти и общее ощущение надвигающейся глобальной катастрофы создают мрачную атмосферу, коррелирующую с

атмосферой ада. Таким образом, традиционный роман-странствие преобразуется у Битова в мистерию, и путешествие в пространстве становится странствием души в поисках истины. В нутренний, глубинный сюжет романа - поиск ответов на вопросы: что есть человек? Каков смысл его существования? Возможно ли человеку понять свое место и предназначение в этом мире, или, будучи лишь элементом системы, он никак не может судить о системе в целом?

Некоторые особенности «Оглашенных» позволяют рассматривать этот роман как определенную модификацию жанра исповеди11. В данном контексте сюжет романа предстает как процесс внутреннего освобождения героя, начавшегося с покаяния и закончившегося просветлением и утратой страха перед неизбежным - как личной смертностью человека, так и разрушением Империи.

Обилие различных игровых приемов в тексте позволяет рассмотреть роман Битова и как роман-мистификацию: в текст романа вводятся фрагменты, написанные якобы иным лицом (статья астролога Ай Сноусторма), псевдокомменгарии к роману («Таблица амбиций»), автор уведомляет читателя, что в романе ничего не придумано, кроме самого автора. Явственно ощущаемая в романе ирония и имеющая постмодернистский характер игра с читателем не снимают серьезной философской проблематики романа, однако черты проповеди, присутствующие в романе, несколько нивелируются благодаря авторской иронии и наличию в тексте игровых приемов и мистификаций.

Благодаря тому, что внешний сюжет романа ослаблен, его практически полностью заменяет собой внутренний сюжет, близкий к лирическому, поскольку строится он вокруг фигуры повествователя, и все внешние события призваны лишь мотивировать или иллюстрировать его размышления и переживания. В романе усиливается роль формальных композиционных приемов, призванных компенсировать фрагментарность повествования: постоянно используется прием кольцевой композиции, возрастает количество повторяяющихся мотивов, образующих в совокупности глубокий символический подтекст.

11 Впервые на это указал Б. Аверин. См.: АверинБ.В. Исповедь АГ. Битова в трех частях // Битов А Ошашенныа СПб., 1995. С. 446-455.

21

Во втором параграфе («Интертекстуальность и интратекстуальность в романе») рассматриваются особенности интертекстуальности (аллюзий и реминисценций, связывающих роман Бигова с произведениями русской и зарубежной литературы) и интратекстуальности (то есть содержащихся в романе перекличек с другими произведениями Битова) в «Оглашенных». Ингертекстуальность, на первый взгляд, занимает огромное место в романе, хотя бы по количеству явных и скрытых цитат, различных аллюзий и реминисценций. Однако функциональное значение этих ингергекстуальных отсылок в семантике текста, сравнительно с «Пушкинским домом», невелико. Можно выделить семантически значимый ряд аллюзий на поэму «Мертвые души» Гоголя и на поэму «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева, но эти отсылки важны не только сами по себе: они, в свою очередь, апеллируют к «Божественной комедии» Данте, давая читателю дополнительную возможность интерпретации особенностей композиции и проблематики романа. Особенно насыщена аллюзиями и реминисценциями третья часть романа, однако именно здесь ингертекстуальность наиболее функционально ослаблена: большинство интертекстуальных отсылок воспринимается как культурный фон, как информационное поле, или как общий код для автора и читателя и представляет собой постмодернистскую игру, где задача читателя сводится лишь к угадыванию отсылок.

Достаточно функционально значимыми представляются цитаты, содержащиеся в романе в качестве эпиграфов. Прежде всего, рассматриваются эпиграфы, собранные в конце романа, и их роль в художественной структуре произведения. Также анализируются и эпиграфы, предпосланные трем частям романа.

В третьем параграфе («Особенности нарратива в романе») выявляются повествовательные стратегии, благодаря которым традиционный жанр путешествия обретает черты романа-исповеди, романа-мистерии, где путешествие в пространстве уступает место странствию духа в поисках самопознания. Рассматривается и сложный диалогический принцип организации повествования, когда повествователь раздваивается, а герои, имеющие реальных прототипов, то обретают определенные черты, то выступают как «второе я» повествователя. Четкая система персонажей оказывается разрушенной,

стираются границы между реальными и вымышленными персонажами, между текстом и внетекстовой реальностью.

Все события и персонажи играют второстепенную роль по отношению к повествователю, проясняя или оттеняя его личность, и, в сущности, являются лишь отправной точкой для развития его размышлений и переживаний. Высказывание в романе преобладает над рассказыванием, именно в высказываниях происходит развитие тех философских концепций, которые составляют суть этого своеобразного романа.

Выявляется эволюция нарративных стратегий Битова: в «Оглашенных» нарратор, оставаясь в той же, что и герои, несовершенной человеческой системе координат, перестает воплощать тот «феномен нормы», который был противопоставлен в двух предыдущих романах слабому и заблуждающемуся герою.

Четвертая глава посвящена роману-эхо «Преподаватель симметрии».

В первом параграфе («Замысел и композиция романа») исследуется экспериментальный характер этого романа, проявляющийся особенно ярко в его композиционной структуре. Предпринимается поиск связующих мотивов, превращающих отдельные, на первый взгляд не связанные друг с другом новеллы в целостное романное единство. «Преподаватель симметрии» оказывается текстом четко выстроенным, где последовательно, от рассказа к рассказу, под различными углами зрения рассматриваются важнейшие экзистенциальные вопросы. Текст рассматривается как система зеркал, где происходит взаимоотражение не только на уровне проблематики отдельных рассказов, но и на уровне системы персонажей. Взаимоотражаясь друг в друге, судьбы различных героев связываются в единый сюжет.

В романе, благодаря отсутствию четкой пространственно-временной локализации событий, снимается социальная и историческая злободневность, проблематика сосредотачивается в области вечных вопросов бытия. Это размышления о природе любви, вопрос о Божьем замысле в отношении человека, проблема органичного сочетания в человеке способности к аналитическому мышлению и веры. Перед нами философский роман в рассказах, отдельные части которого в контексте романного целого обретают

дополнительную семантику. Таким образом, целое оказывается больше суммы частей.

Во втором параграфе («Ингергекстуальные связи в романе») выявляется микологический подтекст, исследуются ингертекстуальные связи с творчеством Пушкина, Набокова, а также анализируются эпиграфы, предпосланные отдельным частям романа. Апелляция к древнегреческим мифам (об Орфее и Эвридике, о Прекрасной Клене), углубляя проблематику романа, придает сюжету универсальный вневременной характер. Выявление ингергекстуальных связей с творчеством Набокова играет значительную роль в понимании не только отдельных аспектов проблематики романа, но и битовских стратегий повествования в целом - выстраивания текста романа как системы зеркал. Не менее важной оказывается ориентация на повествовательные формы русской литературы XIX века, в частности, на «Повести Белкина» и на «Русские ночи», притом что в романе Битова классические традиции подвергаются различного рода трансф орм ациям.

Особое внимание уделено эпиграфам, предпосланным различным частям романа. Подробно исследуется роль эпиграфа из романа Яна Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе», который в свое время оказал очень большое влияние на Битова, а также эпиграфа из романа Торнгона Уайлдера «Мост короля Людовика Святого». Анализируются и эпиграфы, взятые из произведений Вольтера и Паскаля, задающие дополнительную систему координат философским размышлениям, составляющим внутренний сюжет «Преподавателя симметрии».

В третьем параграфе («Система нарраторов в романе») исследуются особенности нарратива в «Преподавателе симметрии». Битов использует традиционную повествовательную структуру - рамочную композицию с большим количеством вторичных и третичных нарраторов, однако граница между «переводчиком» и Тайрд-Боффином, Тайрд-Боффином и Урбино Ваноски, Урбино и его героями размывается, они становятся как бы взаимоотражениями друг друга. Вся система персонажей, так старательно возведенная Битовым в начале романа, оказывается деконструированной. Все герои «Преподавателя симметрии» предстают различными ипостасями одного авторского Я, принципиально несоединимыми в одном персонаже, поскольку

никакой аутентичный герой не мог бы так сконцентрировать в своей личности экзистенциально важные для автора проблемы. Таким образом, выдумывание некоего иностранного автора, жившего в другую эпоху (конец XIX - начало XX века) является, с одной стороны, попыткой выйти за пределы собственного времени и пространства, приобщиться к иной культуре, в конечном итоге, выйти за пределы самого себя и пробиться к неким подлинным основам бытия. С другой стороны, это попытка соединить в совокупности различных персонажей свой собственный, художественно трансформированный, жизненный опыт и совпасть,таким образом, с самим собой.

В заключении подводятся итоги исследования, а также прослеживается эволюция романной прозы А. Битова, обусловленная спецификой творческих исканий писателя.

Основное содержание работы отражено в следующих публикациях:

Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК

1. О некоторых аспектах интергекстуальности в романе А. Битова «УлетающийМонахов» //Русская литература. 2010.№ 2. С. 237-247.

Монография

2. Авторские стратегии в романной прозе Андрея Битова / Отв. ред. A.B. Успенская;рец.:К. А. Богданов,В.М.Маркович. -СПб.: БАН, 2011.-198 с.

Публикации в других изданиях

3. Рассказ А. Битова «Вкус» в свете проблемы случая и случайности // Случай и случайность в литературе и жизни: Материалы международной конференции 6-10 июля 2005. / Отв. ред. В.М.Маркович. - СПб.: КПО «Пушкинский проект», 2006. - С. 197-205.

4. Тема зависти в романе А. Бигова «Пушкинский дом» // Зависть. Формы ее оправдания и разоблачения в культуре: Материалы международной конференции 11-15 июля 2006. / Отв. ред. В.М.Маркович. - СПб.: КПО «Пушкинский проект», 2007. - С. 188-195.

5. Статья «Три пророка» в контексте романа Битова «Пушкинский дом» // Studia Slavica VIII: Сборник научных трудов молодых филологов. / Составители: Григорий Утгоф,Инна Адамсон. - Таллинн: TLÜ Kirjastus, 2008. -С. 125-134.

6. Нарративные трансформации в романе А. Битова «Улетающий Монахои» // Проблемы нарратологии и опыт формалюма/струкгурализма: Материалы международных научных чтений. / Отв. редакторы В.М.Маркович, В. Шм ид. - СПб.: КПО «Пушкинский проект», 2008. - С. 403-418.

7. Тема пира в романе «Пушкинский дом» Андрея Битова в контексте европейской литературной традиции // Русская литература в европейском

Ь*ЛЪГГР^Г"ГА* С* Слг\г\ллгь- Т¥Г»"1Г»ТГТГ »V л Т>---ттт / ГТ_______

Дч/^унуху, ри милидохл ф ИЛУЛУ! ив» иьш, 111. / ПОД рСД.

И. Пиотровской. -Варшава, 2010. -С. 265-272.

8. Тема «Пира во время чумы» в романе А. Битова «Пушкинский дом» // Болдинские чтения 2010 / Отв. ред. Н. М. Фортунатов. - Саранск, 2010. - С. 124—129.

Подписано в печать 28 092011 Объем 13 пл. Тираж 100 экз. Отпечатано в типографии филологического фак/льтега С116ГУ 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Андрианова, Мария Дмитриевна

Введение.

Глава 1. «Улетающий Монахов (роман-пунктир)».

1. Композиционная структура романа.

2. Интертекстуальность в романе.

3. Нарративные трансформации в романе.

Выводы.

Глава 2. «Пушкинский дом (роман-музей)».

1. Сюжетно-композиционная структура романа.

2. Интертекстуальность в «Пушкинском доме» как способ реализации глубинного сюжета.

3. Особенности нарратива в романе.

Выводы.

Глава 3. «Оглашенные (роман-странствие)».

1. Композиция и жанровые особенности романа.

2. Интертекстуальность и интратекстуальность в романе.

3. Особенности нарратива.

Выводы.

Глава 4. «Преподаватель симметрии (роман-эхо)».

1. Замысел и композиция романа.

2. Интертекстуальные связи в романе.

3. Система нарраторов в романе.

Выводы.

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Андрианова, Мария Дмитриевна

Андрей Битов - один из крупнейших писателей второй половины XX — начала XXI века, лауреат Пушкинской премии и других престижных литературных премий и наград. Его книги переведены на множество иностранных языков, он ценится не только «как мастер малых форм, притом разных жанров, таких как рассказ, повесть, путешествие, критическая статья и полухудожественное литературоведческое эссе»1, но и как автор целого ряда романов, наиболее известный из которых - «Пушкинский дом», принесший писателю мировую известность.

Рождение Битова как писателя происходило в период «оттепели», когда вместе с либерализацией внутренней жизни страны начался активный поиск новых художественных форм и средств выражения. На начинающих писателей, . получивших впоследствии прозвание «шестидесятники», безусловно повлияли произведения М. Булгакова, О. Мандельштама, Ю. Олеши, И. Бабеля, А. Платонова, М. Цветаевой, ранее запрещенные советской цензурой и только в эпоху «оттепели» начавшие понемногу выходить в свет. Советские читатели (и писатели) также получили возможность ознакомиться с некоторыми -произведениями Г. Белля, А. Камю, Ж. Сартра, Дж. Сэлинджера, У. Фолкнера, Э. Хемингуэя. Естественно, в литературе наметились тенденции к восстановлению связей с модернизмом и авангардом, к усложнению языка, к формальным экспериментам, использованию изощренных художественных приемов.

В то же время период конца 50-х — начала 60-х не случайно именовался эпохой «лирического взрыва», поскольку стихи А. Вознесенского, Е. Евтушенко, Р. Рождественского, Б. Ахмадуллиной и других пользовались огромной популярностью - поэты собирали- стадионы на свои выступления. Именно в лирике, которая быстрее всего реагирует на различные социально

1 Шмид В. Андрей Битов - мастер «островидения» // Битов А. Империя в четырех измерениях: В 4 т. Харьков; М., 1996. Т. 1. Петроградская сторона. С. 373. политические сдвиги, проявляются важнейшие доминанты литературного развития эпохи. Одной из таких доминант является в эпоху «оттепели» исповедальность, то есть особая откровенность и доверительность авторской интонации.

Исповедальность стала доминантой как в поэзии, так и в «молодежной прозе», появлявшейся на страницах журнала «Юность». Сама форма повествования, избираемая авторами «исповедальной прозы» - записки («Продолжение легенды» В. Кузнецова, 1957), дневник («Хроника времен Виктора Подгурского» А. Гладилина, 1956), письма («Письма Саши Бунина» В. Краковского, 1962) - свидетельствовала об усилении интереса к внутреннему миру частного человека, о стремлении к подробному воссозданию его душевной жизни. Именно в этой форме стала возможна фиксация кризисного состояния сознания героя и его ничем не опосредованной рефлексии, вызванной ощущением разлада с миром и самим собой.

Главной причиной внутреннего разлада в сознании и душевной жизни героев этих произведений был не только универсальный кризис взросления и порожденный им юношеский максимализм, но и слом в самосознании общества, кризис ценностно-идеологических основ. Важным для героев «молодежной прозы» становился поиск своего места в мире, попытка выработать собственную систему ценностей. Выражая протест против сложившихся стереотипов и штампов мышления, отстаивая право человека на собственное мнение, на индивидуальность, «исповедальная проза», тем не менее, не подвергала сомнению идеологические основания советской системы в целом и, как правило, «оставалась в рамках идеологической благонадежности» .

Творчество раннего Битова воспринималось широким читателем и официальной критикой в контексте молодой городской прозы, представленной, прежде всего, именами московских писателей3. В то же время необходимо отметить, что само творчество Битова развивалось в контексте такого сложного,

2 Лейдерман Н.Л, Лгтовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш учеб. заведений. В 2 т. Т. 1. М., 2003. С. 154.

3 См., напр : Сгшенко ВС О повести наших дней. М., 1971; Урбан А. Философичность художественной прозы // Звезда. 1978. № 9. С. 209-221. специфического и еще недостаточно исследованного явления как «ленинградская школа», со многими представителями которой писатель поддерживал тесные литературные и дружеские контакты. Для поэзии и прозы писателей «ленинградской школы» в меньшей степени характерно риторическое, экспрессивное начало, обращение к остросовременной тематике, столь свойственное, например, поэзии А. Вознесенского и Е. Евтушенко или прозе В. Аксенова. В условиях более жестких, чем в Москве, цензурных ограничений «ленинградская школа», нередко не имея возможности свободного выхода к читателю, меньше была связана с официальной идеологией, в меньшей степени освещалась критикой, больше тяготела к открытому нонконформизму, а, следовательно, к андеграунду, особенно расцветшему с конца 60-х годов. В поэзии это, прежде всего, Иосиф Бродский, Виктор Соснора, Глеб Горбовский, Александр Кушнер, Станислав Красовицкий, в прозе Сергей Довлатов, Валерий, Попов, Инга Петкевич, Генрих Шеф и др. В особенности стоит упомянуть • писателя, поэта и эссеиста Рида Грачева, о котором Битов писал: «Рид Грачёв был, бесспорно, лучшим ленинградским прозаиком той поры, а может, по., потенциалу, и не только ленинградским»4.

Произведения этих писателей характеризовало стремление к предельной : искренности, описание тонких, трудноуловимых душевных движений, поиск естественных начал, духовной свободы в человеке, зажатом тисками тоталитарного государства, и, в конечном итоге, большая широта проблематики, подразумевающей соединение лирического, исповедального начала с глубоким философским подтекстом. Безусловно, ранняя проза Битова и «ленинградская школа» испытывали взаимовлияние.

Говоря о связи Битова с молодой «исповедальной прозой», В. Лавров отмечает, что «с этим поколением дебютант-прозаик был связан скорее биографически, чем творчески»5. Безусловно, с прозой, публиковавшейся в журнале «Юность», битовские повести и рассказы сближает, прежде всего,

4 Битов А. Прискорбие (Памяти Рида Грачева) // Звезда. 2004. № 12. С. 231.

5 Лавров В. Три романа Андрея Битова, или Воспоминания о современнике // Нева. 1997. № 5. С. 185. образ героя. Это молодой человек, современник автора, еще не нашедший своего места в социальной структуре общества, постоянно рефлектирующий. Повествование ведется либо от первого лица, либо в третьем лице, но так, что все описываемые события пропущены сквозь призму сознания главного героя. Наиболее близка к «исповедальной прозе» повесть Битова «Такое долгое детство», заслужившая в отличие от повестей об Алексее Монахове однозначное одобрение советской критики6.

Однако невовлеченность битовских героев в социальную жизнь общества обретает особый характер. Писатель уже в самом начале литературного пути стремился преодолеть социоцентризм официальной идеологии и современной ему литературы, в том числе и «исповедальной прозы». Герои повестей Аксенова, Гладилина, Кузнецова в конце концов находили свое место в социуме (на рыболовецком сейнере, на стройке, на заводе), оказываясь в конечном итоге несколько гуманизированными героями соцреалистической литературы. Герой Битова, как правило, такого места не находит и не стремится найти («Бездельник»), зато он остается самим собой. Если же герой социально адаптирован и успешен, то это происходит в ущерб его изначальной человеческой сущности («Пенелопа», «Путешествие к другу детства»). Социальная жизнь предстает у Битова как игра по правилам, где все знают назубок свои роли, и только герой хочет жить подлинной жизнью, что оказывается совершенно несовместимо с принципами, заложенными в окружающей его действительности, и с его собственными возможностями.

Постоянная неудовлетворенность собой и окружающей жизнью, ощущение фатальной дисгармоничности существования, проявляющейся в том числе и в недостижимости гармоничной любви, выделяют битовских героев из литературного контекста «своей» эпохи и сближают скорее с героями онегинско-печоринского типа.

Проблематика «исповедальной прозы» реализовывалась сугубо в жанре рассказа или повести, не претендуя на масштабное осмысление

6 См., напр.; УрбанА. В размышлении и действии // 3 и езда. 1971.№ 12. С. 192-193. действительности, характерное для романа. Личные, частные проблемы героев, их «бунт стилем» и поиски своего места в мире не могли воплотиться в эпическую форму, оставаясь в рамках соцреалистической прозы, поскольку «открывающиеся противоречия в отношениях между входящим в жизнь поколением и реальной действительностью не поддаются разрешению в пределах соцреалистических схем, на которые продолжала ориентироваться "исповедальная проза"» .

В первые годы «оттепели» жанр романа не был ведущим в литературе, - при том, что сама изменившаяся жизнь в то время уже требовала масштабного и разностороннего описания окружающей реальности обновленными художественными средствами. В условиях все еще жесткой цензуры обращение к современности могло иметь для авторов печальные последствия, поэтому лучшим материалом, на котором можно было бы создать эпическую картину,, жизни: показать через судьбы отдельных людей судьбу целой страны, осмыслить трагическое прошлое, наметить пути выхода из исторического- , тупика сталинской эпохи, — стала война. Через осмысление недавнего,, героического прошлого страны писатели пытались пробиться к онтологической сущности человека. Первым большим успехом обновляемой эпической традиции стала трилогия К. Симонова «Живые и мертвые» (1960-1970).

Другой путь обновления романа, выводящий за рамки соцреалистических догм к поиску глубинных основ народной жизни, которые должны были заменить дискредитировавшую себя государственную идеологию, наметили писатели-деревенщики (не случайно именно в эту эпоху появляется трилогия Ф. Абрамова). Проза этих писателей, заявивших о себе в 1960-х, ориентировалась на традиции русской литературы XIX века, на произведения Толстого, Тургенева, Лескова. А. Солженицын отмечал, что суть литературного переворота, совершенного деревенщиками, - «возрождение традиционной t

1 Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. Т. 1. С. 161. нравственности, а сокрушенная вымирающая деревня была лишь естественной наглядной предметностью»8.

Достаточно важное место в истории обновления романной поэтики и романной картины мира занимают романы В. Гроссмана «Жизнь и судьба» (1961) и А. Солженицына «В круге первом» (1955-1958, 1968), запрещенные в СССР. Гроссман в своем «панорамном романе» впервые затрагивает вопрос о разрушительном воздействии исторических катаклизмов XX века как на отдельную личность, так и на народ в целом; ставится также вопрос об ответственности народа за соучастие в исторических преступлениях. Принципиально антисоцреалистический роман Солженицына интересен тем, что в нем «устойчивым принципом поэтики становится сцепление натуралистической точности с условностью, придающей образу обобщенно-символическое значение»9.

На литературном фоне эпохи особенно ярко проявляется новаторство романной прозы Битова. Прежде всего, он обращается не к прошлому (пусть даже близкому историческому прошлому) а к сиюминутному настоящему, к той действительности, которая, казалось бы, «не содержала в себе места для романа»10, и берется описывать героя, в котором нет ровным счетом ничего:-героического. Несколько неожиданно, по меркам времени, Битов совмещает образ интеллектуального, рефлектирующего, ищущего, неуверенного, наделенного нравственным чувством, но далеко не идеального молодого человека, характерный для «исповедальной прозы», с самой широкой социальной и философской проблематикой, соединяя к тому же традиции русской литературы XIX века с творческим опытом формальных экспериментов модернизма.

Еще в начале творческого пути Битова его рассказы и повести встретили достаточно сложное отношение критики: в статьях преобладали оценочные суждения, нередко появлялись резко отрицательные рецензии - уж очень далеки

8 Солженицын А.И. Слово при вручении премии Солженицына Валентину Распутину 4 мая 2000 года // Новый мир. 2000. №5. С. 186.

9 Лейдсрман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература. С. 275.

10 Битов А. Пушкинский дом. СПб., 1999. С. 341. были герои Битова от идеала советского человека, строителя коммунизма. Автора упрекали в том, что герой его произведений является «плохим сыном, мужем, отцом. Наверняка ненадежным товарищем и никудышным другом»11, он «ноль, ничтожество»12 и «слишком — катастрофически! - занят собой»13. Кроме того, критики неоднократно ошибочно отождествляли автора и его героев, упрекая Битова в том, что он как будто оправдывает своего далеко не безупречного в моральном плане героя, его постоянную рефлексию («самокопание») и неспособность к решительному поступку14. Однако встречались в критике и другие мнения, например, Л. Аннинский в статье «Точка опоры», проводя параллели между творчеством А. Битова и В. Белова, пришел к выводу, что общим для этих двух писателей является то, что их герои ищут некую нравственную точку опоры и находят ее, только вырвавшись за пределы представлений и каждодневного опыта своей среды15.

Многие критические статьи о Битове в советское время носили обзорный характер: выявляли наиболее общие черты образа битовского героя, сосредотачивались на отношениях автора и героя, на тематической общности, объединяющей различные его произведения16. В предисловии к «Дням человека» В. Гусев замечает, что Битов постоянно возвращается к одному "и

1П тому же типу героя , а А. Урбан отмечает не только сходство различных героев

18

Битова, но и повторение тех ситуаций, в которые автор их помещает . Впрочем, Эллен Чансес считает, что «такой прием вовсе не является недостатком автора. Напротив, он принадлежит самому существу новаторской прозы Битова»19.

11 Оскоцкий В. Алексей Монахов на рандеву // Литературное обозрение. 1977. № 1. С. 55-57.

12 Анашенков Б. «Выеденное яйцо. Середина. Седина.» //Литературное обозрение. 1977. № 1. С. 59-61.

13 Дедков И. Сладкие, сладкие слезы //Литературное обозрение. 1977. № 1. С. 57-59.

14 См., напр.: Дедков И. Сладкие, сладкие слезы // Литературное обозрение. 1977. № 1. С. 57-59; Урбан А. В размышлении и действии//Звезда. 1971. № 12. С. 189-191.

15 Аннинский Л. Точка опоры. Этические проблемы современной прозы // Дон. 1968. № 6. С. 168-181.

16 Белая Г. «Связь чувств с действиями.» // Звезда. 1974. № 5. С. 201-211; Золотусский И. Познание настоящего // Вопросы литературы. 1975. № 10. С. 3-37; Роднянская И. Образ и роль: (О прозе А. Битова) // Литература и современность. Сб. 16. Ст. о лит. 1976-1977 гг. М., 1978. С. 280-293; Камянов В. Взамен трагедии // Вопросы литературы. 1978. № U.C. 3-40; Эпштейн М. Время самопознания // Дружба народов 1978. № 8. С. 276-280.

17 Гусев В. Совесть и дни человека // Битов А. Дни человека. Повести. М., 1976. С. 347-350.

18 Урбан А. В размышлении и действии//Звезда. 1971. № 12. С. 190.

19 Чансес Э. Андрей Битов: Экология вдохновения. СПб., 2006. С. 75.

После выхода в свет отдельных частей романа «Пушкинский дом»,

20 представленных автором как самостоятельные рассказы , на их материале в критике развернулась полемика о современном рассказе21, в ходе которой была отмечена фрагментарность новых вещей Битова, отсутствие органичного мировоззрения и целостной концепции мира22. Битова упрекали в безжалостности к своим героям23, в недостаточном владении материалом, который он анализирует24, в излишнем экспериментаторстве, в том, что в его произведениях «движение творческого сознания заслоняет жизненный материал»25. Впрочем, Вл. Соловьев отмечает, что «размытость» границ битовского рассказа нового типа - «это не сырость или невнятность речи - это неограниченность жизни»26. Некоторые критики сумели за формальными экспериментами разглядеть философскую направленность прозы Битова, его интерес к проблемам бытия. Например, И. Золотусский отмечает, что Битов использует изощренную инструментовку для постижения чего-то сущностного, улавливает в его прозе некие структурные обретения, которые при совмещении

97 с содержательностью дают образы разговора о крупном, о «вечном»** . Л.

Антопольский пишет: «Вовсе не эмпирия влечет писателя, не случайность и не разорванность "видимого", но такое развитие жизненного сюжета", когда за каждым поворотом этого сюжета угадывается идея, создающая само наполнение

28 его, его материальную ощутимость» .

20 Битов А. Солдат: (Из воспоминаний о семействе Одоевцевых) // Звезда. 1973. № 7. С. 24-40; Битов А. Под знаком Альбины: Из хроники семействе Одоевцевых // Дружба народов. 1975. № 7. С. 89-99; Битов А. Что было, что есть, что будет.: (История однолюба) // Аврора. 1975. № 1. С. 24-44.

21 См. напр.: Сахаров Вс. Власть канона: Заметки о рассказе // Наш современник. 1977. № 1. С. 156-164; Сахаров Вс. Школа прозы: Заметки о современном рассказе // Литературная Россия. 1974. № 14 (5 апр.). С. 6; Соловьев В. Рассказ и его метаморфозы // Нева. 1974. № 4. С. 185-192; Соловьев В. Судьба человека в жанре рассказа // Юность. 1974. № 10. С. 70-74.

22 Сахаров Вс. Алхимия прозы //Литературная газета. 1973. № 40 (3 окт.). С. 5.

23 Обухова Л. Наедине с героем // Литературная газета. 1975. № 9 (26 февр.). С. 4.

24 Акимов В. Мир в капле рассказа // Аврора. 1975. № 4. С. 61.

25 Сахаров Вс. Пружины читательского интереса // Литературная газета. 1976. № 47 (24 ноября). С. 5.

26 Соловьев В. Судьба человека в жанре рассказа // Юность. 1974. № 10. С. 72-73.

27 Золотусский И. Познание настоящего // Вопросы литературы. 1975. № 10. С. 25.

28 Антопольский Л. Нужное слово: (Нравственно-философские поиски современной прозы) // Вопросы литературы. 1975. № 10. С. 89.

Статья «Три "пророка"», опубликованная в 1976 году, также породила большую дискуссию в критике29. Следует отметить, что акцент в обсуждениях в основном делался на новизне и научной значимости статьи Одоевцева, как если бы это действительно была серьезная попытка литературоведческого анализа, а не часть художественного произведения. Только в статье Ю. Карабчиевского, имевшего возможность ознакомиться с полным (на тот момент) текстом романа, впервые ставится вопрос о семантической значимости статьи героя в контексте романного целого . Затем эта тема была подхвачена в работе И. Кузьмичева, рассматривающего статьи из романа как комментарий к «Пушкинскому дому»31.

После публикации романа «Пушкинский дом» в американском издательстве «АгсИб» (1978) и участия писателя в самиздатовском альманахе «Метрополь» (1979) Битова перестали публиковать в СССР и фактически не упоминали в советской критике до 1986 года, когда в издательстве «Советский, писатель» были опубликованы отдельным изданием «Статьи из романа». В это же время за

32 рубежом начали появляться серьезные исследования творчества Битова .

Времена гласности вернули писателю возможность публиковаться на родине и одновременно способствовали появлению ряда серьезных, профессиональных

33 работ, рисующих общую картину его творчества . ь

29 См.: Нужны ли в литературоведении гипотезы? Ответы на анкету «Вопросов литературы» // Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 82—112; Соловьев В. Статус истины // Литературная газета. 1977. № 7 (16 февр.). С. 6; Ломинадзе С. Многообразие — для всех // Литературная газета. 1977. № 9 (2 марта). С. 6; Гордин Я. Границы анализа и безграничность дилетантизма // Литературная газета. 1977. № 10 (9 марта). С. 6; Фомичев С.А. О литературоведении чистом и нечистом, о заведомых гипотезах и Льве Одоевцеве // Звезда. 1978. № 4. С. 202212.

30 Карабчиевский Ю.А. Точка боли: О романе А. Битова «Пушкинский дом» // Грани. 1977. № 106. С. 141-203.

31 Кузъмичев И. «В работе, в поисках пути.» // Нева. 1987. № 5. С. 165-168. См. также: Кузьмичев И.С., Цурикова Г.М. Контрасты осязаемого времени: Портреты. Размышления. Л., 1988. С. 260-278.

32 См.: Meyer R. Andrej Bitov's "Pushkinskij Dom": Phd. Diss. / Indiana Univ. Bloomington, 1986; Leitner A. Andrei Bitov's "Pushkinhaus" als postmodemer Roman // Wiener Slavistischer Almanach. Wien, 1988. Bd.22. S. 213-226; Nakhimovsky A.S. Looking Back at Paradise Lost: The Russian Nineteen Century in A. Bitov's "Pushkin House" // Russ. Lit. Triquarterly. 1988. № 22. P. 195-204; Mondri H. Literaturnost' as a Key to Andrey Bitov's Pushkin House // The Waking Sphinx: South African Essays on Russian Culture / Ed. by H. Mondri. Johannesburg, 1989. P. 3-19; Chances E.B. Andrei Bitov: The Ecology of Inspiration. Cambridge; New York, 1993; Baker H.D. Bitov reading Proust through the windows of "Pushkin House" // The Slavik & East European Journal. 1997. Vol. 41, № 4. P. 604-626; Hirsch M.L. von. Literature as commentary in Andrei Bitov's prose: the Nabokov link: A Diss. / The Florida State Univ. Florida, 1997.

33 См.: Рыбальченко 'ГЛ. Автор в художественном мире произведения: (Повести Ю. Трифонова и А. Битова 70-х гг.) // Художественное творчество и литературный процесс / Под ред. H. Киселева. Томск, 1984. Вып. 6. С. 157-177; Панков А. Разъятая душа: Проза А. Битова. 70-е годы // Панков А. Время и книги. М., 1987. С. 262-270; Иванова Н. Судьба и роль // Иванова H. Точка зрения: О прозе последних лет. М., 1988. С. 167-201; Немзер А. В поисках жизни // Урал. 1988. № 9. С. 170-172; Хмельницкая Т.Ю. В глубь характера: О психологизме современной советской прозы. Л., 1988. С. 64-86; Мамаев К. Отмычки для дома И Урал. 1990. № 11. С. 87-99;

Первое полномасштабное исследование творчества Битова предпринято в монографии Э. Чансес, где последовательно рассматриваются все основные сборники Битова, его роман «Пушкинский дом» и рассказы, опубликованные в «Метрополе». Но поскольку эта работа была завершена к 1993 году, в ней не рассматриваются романы «Оглашенные» и «Преподаватель симметрии». Лишь несколько страниц в монографии посвящено повести «Птицы, или Новые сведения о человеке», причем она рассматривается не как часть романа, а как последняя часть сборника «Дни человека»34. Повести «Человек в пейзаже» и незавершенному на тот момент роману «Преподаватель симметрии» посвящено меньше двух страниц35.

В России первое диссертационное исследование творчества А. Битова было о/" предпринято Т.Г. Шеметовой . В ее монографии «Поэтика прозы А.Г. Битова» осуществляется исследование инвариантных тем и мотивов творчества писателя -на материале романов «Пушкинский дом», «Оглашенные» и незаконченного романа «Преподаватель симметрии», выявляются интертекстуальные связи с произведениями Набокова и Пушкина.

Основной корпус русскоязычных исследований, посвященных «Пушкинскому дому» Андрея Битова — работы, написанные на рубеже ХХ-Х1Х: века под влиянием вошедших в моду постструктуралистских штудий, ориентированные на выявление в романе постмодернистских черт. Основы

37 такого подхода к творчеству Битова заложили работы В. Курицына , М. Липовецкого38, М. Эпштейна39, А. Болыпева40. Наибольшее внимание

Родпянская И. Преодоление опыта, или Двадцать лет странствий // Новый мир. 1994. № 8. С. 222-232; Лавров В. Три романа Андрея Битова или Воспоминания о современнике // Нева. 1997. № 5. С. 185-195; Роднянская И. Новые сведения о человеке // Битов А. Обоснованная ревность. М., 1998. С. 6-20; Кузнецова И. Андрей Битов: серебряная ложка в птичьем гнезде. Знамя. 1998. № 2. С. 206-212.

34 См.: Чансес Э. Андрей Битов: Экология вдохновения. СПб., 2006. С. 168-172.

35 См.: Там же. С. 236-237.

36 См.: Шеметова Т.Г. Поэтика прозы А.Г. Битова: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Красноярск, 2000. См. также: Шеметова Т.Г. Поэтика прозы А.Г. Битова. Улан-Удэ, 2001.

37 См.: Курицын В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. 1992. № 2. С. 225-232; Он же. Великие мифы и скромные деконструкции // Октябрь. 1996. № 8. С. 171-178.

38 См.: Липовецкий М. Закон крутизны // Вопросы литературы. 1991. № 11/12. С. 3-36; Он же. Разгром музея: Поэтика романа А. Битова «Пушкинский дом» // НЛО. 1995. № 11. С. 230-244.

39 См.: Этитейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. № 8. С. 166-188; Он же. Постатеизм, или Бедная религия // Октябрь. 1996. № 9. С. 158-165. уделяется при этом роману «Пушкинский дом», который зачастую рассматривается в контексте других постмодернистских романов41, следовательно, ракурс рассмотрения ограничивается поиском и констатацией наличия в романе интертекстуальности, тотальной иронии, виртуальной реальности, разрушения иерархии, карнавализации, то есть как можно большего количества признаков постмодернистского текста, выявленных в свое время Ихабом Хассаном42. Целью этих работ по большому счету является доказательство изначальной предпосылки, что «Пушкинский дом» -постмодернистский роман. Таким образом, исследователей интересует только то, как сделан роман, причем даже не вся совокупность черт его поэтики, а лишь некоторая ее часть, отвечающая представлениям о постмодернизме. Вопрос о причинах, побудивших автора отдать предпочтение данным формам и методам, не входит в сферу исследовательских интересов, поскольку ответ кажется самоочевидным: поиск новых форм, борьба с соцреалистическими догмами. Вопрос об авторских интенциях просто снимается, поскольку постструктурализм базируется на положении о смерти автора43.

Среди современных литературоведческих работ о творчестве Битова имеются отдельные интересные исследования частных аспектов поэтики ;его прозы, например, рассматриваются проблемы жанра его произведений 1960-х - 1970-х годов44, различные аспекты взаимоотношений автора и героя45, проблемы

40 См.: Большее А. О. Андрей Битов в поисках «чрезвычайной воплощенности» // Большев А.О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины XX века. СПб., 2002. С. 147-167.

41 См.: Карпова В.В. Автор в современной русской постмодернистской литературе: На материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тамбов, 2003; Богданова О.В. Роман А. Битова «Пушкинский дом» («Версия и вариант» постмодерна): Методич. пособие для студентов-филологов и слушателей подготовит, отд. СПб., 2002; Смирнова Т.А. Типология и функции цитаты в художественном тексте: На материале романов А. Битова «Пушкинский дом», В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Москва, 2005; Бычкова O.A. Проблемы симулякра в произведениях русского постмодернизма на материале произведений А. Битова, Т. Толстой, В. Пелевина: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Чебоксары, 2008; Баранова Е.Е. Метатекст в постмодернистском литературном нарративе: А. Битов, С. Довлатов, Е. Попов, Н. Байтов: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тверь, 2008.

42 Хассан И. Культура постмодернизма // Современная западно-европейская и американская эстетика: Сб. переводов. М., 2002. С. 113-123.

3 См.: Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 384-391.

44 См.: Гурьянова М.А. Жанровые процессы в прозе А.Г. Битова: 1960-1970-е годы: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Екатеринбург, 2009.

45 См.: Имехелова С.С. «Авторская» проза и драматургия 1960-1980-х годов: своеобразие художественного метода. Улан-Удэ, 1996; Карпова В.В. Автор в современной русской постмодернистской литературе: На материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тамбов, 2003; Кучина Т.Г. интертекстуальности , но в этих исследованиях не ставятся задачи целостного и многоаспектного рассмотрения прозы Битова. В других работах задачей является постановка общих проблем постмодернистского текста или «филологического романа», и «Пушкинский дом» становится лишь отправной точкой для построения различных умозрительных конструкций47.

Критики и литературоведы уже неоднократно отмечали, что все тексты

48

Битова в своей совокупности образуют единый текст, «роман-Протей» , «открытый разнообразным способам членения»49. Вследствие такого подхода к творчеству писателя в исследованиях, нацеленных на совокупное изучение поэтики и проблематики текстов Битова, его произведения нередко рассматриваются как фрагменты единого метатекста или гипертекста, выявляются общие доминанты, в то время как специфика отдельных произведений не учитывается.

Современные литературоведы в основном строят свои исследования (кроме работ о «Пушкинском доме») в соответствии с хронологией написания отдельных рассказов и повестей, изучают сборники50, а не романы (особенно это касается романов «Улетающий Монахов» и «Оглашенные»). Поэтому жанровая специфика, особенности композиции и многие другие аспекты именно романной прозы Битова все еще остаются малоисследованными.

Недостаточно изученными, на наш взгляд, являются и обширные интертекстуальные связи, присутствующие в романах Битова. Непроясненными остаются особенности интегрирующей их композиции, авторские стратегии выстраивания романного целого. Противоречивые, нередко довольно

Поэтика русской прозы конца XX - начала XXI вв.: перволичные повествовательные формы: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Москва, 2009.

46 См.: Корабпева Н.В. Интертекстуальность литературного произведения (на материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Донецк, 1999; Десятое В.В. Русские постмодернисты и В.В. Набоков: Интертекстуальные связи: Автореф. на соиск. уч. степ, к.ф.н. Барнаул, 2004.

47 См., напр.: Красгаьникова Е.Г. Постмодернистский дискурс русского романа 1970-х годов: Автореф. на соиск. уч. ст. к.культ.н. Саранск, 2005; Ладохина О.Ф. Филологический роман как явление историко-литературного процесса XX века: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Северодвинск, 2009.

48 Шмид В. Андрей Битов - мастер «островидения» // Битов А. Империя в четырех измерениях: В 4 т. Харьков; М., 1996. Т. 1. Петроградская сторона. С. 374.

49 Роднянская И. Новые сведения о человеке // Битов А. Обоснованная ревность: Повести. М., 1998. С. 6.

50 См., например: Чансес Э. Андрей Битов: Экология вдохновения. СПб., 2006. См. также: Гурьянова М.А. Жанровые процессы в прозе А.Г. Битова: 1960-1970-е годы: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Екатеринбург, 2009. бездоказательные трактовки получают некоторые эпизоды, мотивы и образы, сама проблематика романов подвергается различным, часто совершенно противоположным интерпретациям.

Происходит это отчасти потому, что романы Битова до сих пор не изучались с точки зрения авторских и в том числе повествовательных стратегий, хотя на данный момент в отечественной науке весьма высок интерес к проблемам повествования51, чем и обусловлена актуальность темы нашего диссертационного исследования.

Под авторскими стратегиями в романной прозе Битова мы подразумеваем стратегии выстраивания романного текста как единого целого, способ повествования о событиях и презентации героев, принцип расстановки смысловых акцентов, способ взаимодействия собственно авторской речи с чужим словом, и, наконец, стратегии взаимодействия с текстами предыдущих культурных эпох, в основном с произведениями русской классической литературы, проявляющиеся в насыщении текста аллюзиями, реминисценциями и прямыми цитатами.

Исследуя природу авторских повествовательных стратегий, мы ориентируемся на модель повествовательных уровней, разработанную:- В.

ГЛ

Шмидом и уделяем особое внимание категории событийности, и проблеме точек зрения53.

Методологической и теоретико-философской основой диссертационного исследования послужили работы М. Бахтина, Ю. Лотмана, Б. Успенского, Р. Барта, Ю. Кристевой, Ж. Деррида, Ж. Женетта, В. Шмида, В. Тюпы, М. Липовецкого. Методологическую базу исследования составляет комплексный структурный подход, предполагающий изучение произведения как целостного образования. В рамках последнего используются историко-литературный,

51 За последние годы появились работы, специально посвященные изучению повествовательных стратегий Набокова (См., напр.: Антоничева М.Ю. Границы реальности в прозе В. Набокова: Авторские повествовательные стратегии // Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Саратов, 2006), Бродского (См., напр.: Чевтаев A.A. Повествовательные стратегии в поэтическом творчестве Иосифа Бродского: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. СПб., 2006), Гаршина и Чехова (См., напр.: Васильева И Э. «Поиски слова» в «переходную эпоху»: стратегия повествования В.М. Гаршина и А.П. Чехова: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. СПб., 2007).

52 См.: Шмид В. Нарратология. М., 2003.

53 См.: Успенский Б.А. Поэтика композиции. СПб., 2000. сравнительно-типологический, сопоставительный, структурно-семантический и интертекстуальный методы исследования.

Материалом диссертационного исследования служат тексты четырех романов А. Битова: «Пушкинский дом», «Улетающий Монахов», «Оглашенные» и «Преподаватель симметрии». Там, где это необходимо, будут привлекаться и другие тексты А. Битова.

Целью работы является выявление специфических особенностей авторских стратегий построения текста как художественного целого в данных романах. Этой цели соответствуют поставленные задачи:

- проанализировать романы с точки зрения единства композиции и проблематики,

- изучить авторские стратегии, находящие выражение в сюжетостроении и формировании мотивных связей.

- рассмотреть присутствующие в них интертекстуальные связи, свидетельствующие о сложном соотношении классических традиций и новаторства,

- выявить и изучить определяющие особенности нарратива,

Характер исследуемого материала и специфика подхода к нему определили структуру настоящей работы: она состоит из введения, четырех глав и заключения. В каждой главе последовательно проанализированы авторские приемы «собирания» текста, единство которого обеспечивается не столько внешним сюжетом, сколько самим способом наррации; рассмотрены особенности интертекстуальности и нарратива в каждом из романов. В конце каждой главы приводятся выводы, сделанные на основе совокупности данных, полученных в результате совмещения разных типов анализа, дополняющих, а подчас и корректирующих друг друга.

Первая глава посвящена рассмотрению романа «Улетающий Монахов». Анализ рассказов, входящих в цикл о Монахове, дополняется анализом рассказов и повестей, с которыми соседствовали в сборниках части романа-пунктира. Выявляются определенные критерии отбора, благодаря которым цикл рассказов обретает целостность иного уровня, становясь романом. Исследуется роль повторяющихся образов и мотивов, поскольку в отсутствие традиционного, четко выписанного сюжета большая смысловая нагрузка ложится на образную структуру романа. Наличие интертекстуальных отсылок и универсальных образов-символов, углубляющих проблематику романа, придающих сюжету универсальный, вневременной характер, превращает повествование о будничных жизненных неурядицах героя в роман-мистерию, роман-притчу. Рассматривается корреляция динамики образа героя с изменением повествовательной ситуации. Исследование динамики наррации выявляет функцию нарратора как экспликанта нормы, носителя эстетических и этических критериев.

Во второй главе исследуются интертекстуальные связи и стратегии повествования в романе «Пушкинский дом». Особое внимание уделено* «рассыпанности» традиционной романной структуры, вариативности сюжета, сложным взаимоотношениям между повествователем и героем, то есть, тем чертам, которые позволили исследователям отнести этот роман к литературе постмодернизма. Однако все эти особенности рассмотрены не с точки зрения постмодернистской игры с читателем, а в ином, новом ключе. Не случайно сам; Битов утверждает в одном из интервью: «Я себя мыслю вовсе не в авангардистской, а в классической традиции. Все время обращаюсь к Пушкину, к Гоголю. .»м.

Следует отметить, что при рассмотрении романа «Пушкинский дом» в русле I реалистической традиции не находят объяснения многие специфические черты романа, например, рассыпающаяся сюжетная структура, размытость формальных границ текста и разрушение границ между реальностью текста и реальностью автора. Деконструктивистский подход, напротив, оказывается способным дать объяснение этим особенностям. При таком подходе «Пушкинский дом» неизбежно причисляется к разряду постмодернистских i сочинений (так метод исследования влияет на его материал), однако в стороне

54 Знатное А. Конфликты и контакты [Интервью с Андреем Битовым] // В мире книг. 1987. № U.C. 76. t i остается социально-историческая и нравственная проблематика романа. Только совмещение различных (в том числе и традиционных) методов анализа, с учетом опыта деконструкции как философской основы постмодернизма, позволяет избежать изначальной заданности концепции, создав многоаспектную и в это смысле адекватную материалу интерпретацию «Пушкинского дома».

В третьей главе рассматривается история формирования романа «Оглашенные»: принципы и процесс объединения повестей «Птицы или Новые сведения о человеке» (новое название - «Птицы или Оглашение человека»), «Человек в пейзаже» и «Ожидание обезьян». Исследуются жанровые особенности этого романа, выявляются повествовательные стратегии, благодаря которым традиционный жанр путешествия обретает черты романа-исповеди, романа-мистерии, где путешествие в пространстве уступает место странствию духа в поисках самопознания. Рассматривается и сложный диалогический принцип организации повествования, когда повествователь раздваивается, а герои, имеющие реальных прототипов, то обретают определенные черты, то выступают как «второе я» повествователя. Выявляется эволюция нарративных стратегий Битова: в «Оглашенных» нарратор, оставаясь в той же, что и герои, несовершенной, человеческой системе координат, где «эволюция не улучшила Творение, а лишь обнажила и преувеличила всякую ошибку в ней», перестает воплощать тот «феномен нормы», который был противопоставлен в двух предыдущих романах слабому и заблуждающемуся герою.

Четвертая глава посвящена роману «Преподаватель симметрии». Исследуется экспериментальный характер этого романа, проявляющийся в композиционной структуре и в особенностях нарратива. Предпринимается поиск связующих мотивов, превращающих отдельные, на первый взгляд не связанные друг с другом новеллы в целостное единство романа. Текст рассматривается как система зеркал, где происходит взаимоотражение не только на уровне проблематики отдельных рассказов, но и на уровне системы персонажей. Исследуется также ориентация Битова на повествовательные формы русской литературы XIX века и различного рода трансформации, которым подвергаются эти классические традиции.

Научная новизна исследования обусловлена как недостаточной изученностью самой темы, так и важностью выводов, сделанных в работе. В диссертации предпринято последовательное изучение всех существующих на данный момент романов Битова, комплексное рассмотрение повествовательных стратегий его романной прозы, выявлено соотношение классических и постмодернистских тенденций на разных уровнях текста. Подробное изучение композиционной динамики, повествовательной структуры, а также сложной природы интертекстуальности битовского романа и его внутренней онтологии -все эти проблемы ставятся и решаются впервые.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Авторские стратегии в романной прозе А. Битова"

Выводы:

Роман «Преподаватель симметрии», состоящий из отдельных, на первый взгляд не связанных друг с другом рассказов, оказывается текстом четко выстроенным, где последовательно, от рассказа к рассказу, под различными углами зрения рассматриваются важнейшие экзистенциальные вопросы. Взаимоотражаясь друг в друге, судьбы различных персонажей связываются в единый сюжет.

В романе, благодаря отсутствию четкой пространственно-временной локализации событий, снимается социальная и историческая злободневность, проблематика сосредотачивается в области вечных вопросов бытия. Это размышления о природе любви, вопрос о Божьем замысле в отношении человека, проблема органичного сочетания в человеке способности к аналитическому мышлению и веры. Перед нами философский роман в рассказах, отдельные части которого в контексте романного целого обретают дополнительную семантику, таким образом, целое оказывается больше суммы частей.

Апелляция к древнегреческим мифам, углубляя проблематику романа, придает сюжету универсальный вневременной характер. Выявление интертекстуальных связей с творчеством Набокова играет значительную роль в понимании не только отдельных аспектов проблематики романа, но и битовских стратегий повествования в целом — выстраивания текста романа как системы зеркал. Не менее важной оказывается ориентация на повествовательные формы русской литературы XIX века, хотя в романе Битова классические традиции подвергаются различного рода трансформациям.

Битов использует традиционную повествовательную структуру — рамочную композицию с большим количеством вторичных и третичных нарраторов, однако граница между «переводчиком» и Тайрд-Боффином, Тайрд-Боффином и Урбино Ваноски, Урбино и его героями размывается, они становятся как бы взаимоотражениями друг друга. Вся система персонажей, так старательно возведенная Битовым в начале романа, оказывается деконструированной. Все герои «Преподавателя симметрии» предстают различными ипостасями одного авторского Я, принципиально несоединимыми в одном персонаже, поскольку никакой аутентичный герой не мог бы так сконцентрировать в своей личности экзистенциально важные для автора проблемы. Таким образом, выдумывание некоего иностранного автора, жившего в другую эпоху (конец XIX - начало XX века) является, с одной стороны, попыткой выйти за пределы собственного времени и пространства, приобщиться к иной культуре, в конечном итоге, выйти за пределы самого себя и пробиться к неким подлинным основам бытия. С другой стороны, это попытка соединить в совокупности различных персонажей свой собственный, художественно трансформированный, жизненный опыт и совпасть таким образом с самим собой.

Заключение

Проведенное в рамках данной диссертационной работы исследование авторских стратегий в романной прозе Андрея Битова позволяет сделать следующие выводы.

Классическая романная форма претерпевает в творчестве Битова значительные трансформации, что отражается в первую очередь в жанровых определениях, которые автор дает своим романам: роман-пунктир, роман-музей, роман-странствие и роман-эхо.

Каждый из романов в определенной мере вписывается в литературный контекст породившей его эпохи, однако в гораздо большей степени из него выбивается. В первую очередь, это связано с тем, что романы Битова формируются постепенно, складываясь из отдельных, написанных в разное время рассказов и повестей. «Улетающий Монахов», создававшийся на протяжении 20 лет, не может быть однозначно отнесен ни к литературе «оттепели», ни к литературе периода «застоя», ни к литературе постмодернизма, однако сочетает в себе черты всех трех эпох. Образ молодого, ищущего себя в жизни героя сближает его с молодежной исповедальной прозой, «оттепели». Образ повзрослевшего героя, душевно слабого, совершенно не героического в привычном смысле этого слова, барахтающегося в потоке жизни, запутавшегося и не видящего выхода, но в отличие от окружающих его «друзей» все-таки не утерявшего представление о некоей возвышенной идеальной норме, сближает роман с наиболее яркими литературными явлениями эпохи застоя — пьесами А. Володина и А. Вампилова. Эксперименты в области нарратива и настойчивое внимание к проблеме взаимоотношений автора и героя, рефлексия над формой произведения, включенная в текст самого произведения — все это сближает роман с литературой постмодернизма. Таким образом, роман этот — явление уникальное в русской литературе второй половины XX века. Аналогов ему, на наш взгляд, нет.

Роман «Оглашенные», также создававшийся около 20 лет, — явление, порожденное двумя историческими периодами — эпохой «застоя» и эпохой «перестройки». Напряженные поиски ответов на самые сущностные вопросы бытия и экологическая тематика сближают его с прозой «деревенщиков», однако тематика битовского романа гораздо шире, а проблематика -несравненно глубже. В то же время экспериментальный характер третьей части романа («Ожидания обезьян») соотносим с постмодернистскими тенденциями, проявившимися в прозе 80-х годов.

О «Пушкинском доме» и его ближайшем литературном контексте — поэме Вен. Ерофеева «Москва-Петушки» и романе Саши Соколова «Школа для дураков» — написано уже довольно много, поэтому нам показалось нецелесообразным еще раз поднимать данный вопрос в нашей работе. Что же касается романа «Преподаватель симметрии», то необходимо отметить, что он ■ также складывался на протяжении многих лет, поэтому однозначно отнести его к какой бы то ни было эпохе и вписать в определенный литературный контекст довольно затруднительно. На наш взгляд, ближайшим литературным-контекстом здесь может служить романная проза В. Пелевина, однако этот вопрос требует особого и весьма тщательного исследования,. которое производить в рамках данной работы нецелесообразно.

На основе последовательного изучения четырех романов Андрея Битова нам удалось вывести некоторые общие свойства его романной- прозы и определенные закономерности динамики ее развития.

Несмотря на кажущуюся обособленность «Пушкинского дома», который отличается от прочих романов изначальным единством замысла, все романы Битова имеют общую черту — помимо внешнего событийного сюжета в них присутствует внутренний, «второй» сюжет. Чем более ослаблен внешний сюжет, тем больше начинает проявляться сюжет внутренний, становясь превалирующим именно тогда, когда отдельные тексты, практически ничем не связанные друг с другом, объединяются в роман. То определение, которое дает С. Бочаров книге Битова «Пятое измерение», - «интеллектуальная лирика» или лирика ума» - можно с некоторыми оговорками спроецировать на всю романную прозу Битова. Суть оговорок сводится к тому, что понятие «лирика» в данном случае не следует применять жестко. Говоря о лирике, мы имеем в виду субъективную, в целом, предпосылку эпического повествования и вместе с тем выход на уровень универсальных сущностей, которому способствует лирическая (тяготеющая к прямому высказыванию) форма художественного обобщения.

Цикл рассказов о Монахове объединяется фигурой главного героя, и если внешним сюжетом «Улетающего Монахова» можно считать историю взросления героя, то внутренним сюжетом оказывается параллельное взросление автора-повествователя, который, пройдя^ в своем пристальном изучении героя все стадии (от сочувствия и мягкой иронии до беспощадного саркастического всеведения, полного разоблачения его душевных тайн), снова -теперь уже на другом уровне - становится солидарен со своим персонажем в общем видении жизненного неблагополучия эпохи, в едином понимании катастрофы, совершающейся с современным человеком.

Рассыпающийся» сюжет «Пушкинского дома», прочитываемый как история испытаний и предательств героя, благодаря проблематизации всех происходящих в романе событий оказывается лишь внешним сюжетом, а внутренний сюжет реализуется не в событийном плане, а в плане наррации. Помимо эпического по своей природе сюжета о герое в этом романе также присутствует второй, глубинный сюжет. События, происходящие с героем, важны лишь настолько, насколько они могут способствовать конкретизации основной философской мысли автора, а основной сюжет — развитие этой мысли строится по законам, близким к законам построения лирического текста, в котором единственным героем является сознание повествователя. В целом этот внутренний сюжет романа можно обозначить как попытку освобождения от симулятивной реальности, от всех мнимостей и навязанных извне ложных представлений, как попытку прорыва к свободе и подлинности, гармонии и

346 Бочаров С. Филологические сюжеты. М., 2007. С. 614. истине, выраженной в образе Пушкина, воплотившейся в пушкинских произведениях и служащей ориентиром Битову.

Внешний сюжет романа «Оглашенные» ослаблен настолько, что его практически полностью заменяет собой второй сюжет. Фигура повествователя уже вполне отчетливо напоминает фигуру лирического героя, по отношению к которому все события и персонажи играют второстепенную роль, проясняя или оттеняя его личность, и, в сущности, являются лишь отправной точкой для развития его размышлений и переживаний. Роман-странствие преобразуется в мистерию, и путешествие в пространстве становится странствием души в поисках истины. Перед нами процесс внутреннего освобождения лирического героя, начавшегося с покаяния и закончившегося просветлением и утратой страха перед неизбежным - будь то личная смертность человека или разрушение Империи.

В романе «Преподаватель симметрии», состоящем из отдельных, на первый взгляд не связанных друг с другом рассказов, единый внешний сюжет просто отсутствует, и тем ярче проявляется внутренний сюжет. Благодаря отсутствию четкой пространственно-временной локализации событий, снимается социальная и историческая злободневность, проблематика сосредоточивается в области вечных вопросов бытия. Это традиционные для русской классики размышления о природе любви, вечный вопрос о Божьем замысле в отношении человека, проблема органичного сочетания в человеке способности к аналитическому мышлению и веры. Перед нами философский роман в рассказах, отдельные части которого в контексте романного целого обретают дополнительную семантику.

В каждом из битовских романов единство текста поддерживается в большей степени парадигматикой, чем синтагматикой. Важнейшую роль в структуре его романов играют различные формальные композиционные приемы, призванные компенсировать фрагментарность повествования: постоянно используется прием кольцевой композиции, возрастает количество повторяющихся образов и мотивов, образующих в совокупности глубокий символический подтекст.

Вместо единого цельного и завершенного сюжета о герое в романах наблюдается сплетение различных тем и мотивов, актуализируемых при помощи эпиграфов, скрытых цитат, аллюзий, реминисценций и других интертекстуальных отсылок к произведениям русской и зарубежной классики.

Интертекстуальные связи в романе «Улетающий Монахов» играют гораздо большую роль, чем было принято считать. Благодаря соотнесенности с повестями Тургенева, в романе Битова актуализируется не только ставшая уже ч архетипической тема русского рефлектирующего интеллигента на рандеву с женщиной, судьбой, жизнью, но и проблема извечного противостояния Хаоса и Космоса, что преображает любовную коллизию в- онтологический конфликт человека и мира. Внешняя сюжетная динамика дополняется мощным подтекстом: мифологемы, образы-символы придают повествованию универсальный характер, тем самым описание индивидуальной, локализованной в пространстве и времени судьбы обычного человека трансформируется в роман-мистерию, роман-трагедию.

Интертекстуальность в «Пушкинском доме» таюке имеет особый ^характер: это не постмодернистская игра с читателем, а гораздо более сложное явление, включающее в себя творческое переосмысление проблематики-^ русской классической литературы. Аллюзии, реминисценции и цитаты из произведений классиков в романе служат отправной точкой для размышлений о природе творчества, о таланте и зависти, о реальности, о подлинности и симулятивности и т.д.

Однако постепенно интертекстуальные связи в творчестве Битова приобретают более отчетливо постмодернистский характер. В «Оглашенных», особенно в третьей части романа, отсылки к произведениям мировой классики часто вводятся как маркер общего культурного контекста, как «освоенное» культурное поле, но не наблюдается прироста смысла, нет и полемики. Мы можем заметить корреляцию такого рода интертекстуальности с поднимаемыми в романе проблемами исчезновения новизны и подлинности как в природе так и в культуре, репрезентирующимися через постоянно повторяющиеся в романе темы высмотренности пейзажа, вымирания живой природы, а также исчезновения из словаря, устаревания многих слов и общей затертости, затрепанности многих слов и понятий, которые люди употребляют и тратят так же бездумно как природные запасы.

Интертекстуальность в «Преподавателе симметрии» носит уже откровенно игровой характер, однако в этом можно увидеть не столько дань постмодернистской поэтике, сколько следование традициям прозы В. Набокова, на которую ориентирован роман Битова.

Исследование позволило также сделать некоторые выводы касательно динамики принципов повествования в битовских романах. В «Улетающем Монахове» и «Пушкинском доме» герой отделен от автора, повествование ведется с точки зрения безличного повествователя, воплощающего в себе некую нравственную норму, в соответствии с которой оценивается персонаж. Чем больше герой удаляется от этой идеальной нормы, тем чаще повествователь начинает комментировать его мысли и поступки с иронией и даже сарказмом. Он старается как можно больше отделиться от героя, показать со стороны. При этом герой может быть назван «автопсихологическим», поскольку, по собственному утверждению Битова, в этих произведениях он откровеннее, чем в произведениях, написанных от первого лица, от «я». В «Оглашенных», где повествование ведется от первого лица и о себе в попытке понять собственную сущность, повествователь раздваивается на «я» и «он», что можно счесть игровым постмодернистским приемом, однако суть этого приема состоит в том, что, оставаясь в той же, где и его герои, несовершенной, человеческой системе координат, повествователь перестает воплощать тот «феномен нормы», который был противопоставлен в двух предыдущих романах слабому и заблуждающемуся герою.

Четкая система персонажей, особенно в двух последних романах, оказывается разрушенной, стираются границы между реальными и вымышленными персонажами, между автором и его героями, между текстом и внетекстовой реальностью. Это стремление к освобождению на формальнокомпозиционном уровне, к освобождению от рамок традиционного романа, неразрывно связано в романах Битова со стремлением к освобождению от идеологических догм. Серьезная философская проблематика романов не снимается присутствием иронии и игры с читателем, имеющей постмодернистский оттенок, в то же время, черты проповеди, наличествующие в романах, несколько нивелируются благодаря авторской иронии и наличию игровых приемов в тексте, особенно различных мистификаций. Например, в «Преподавателе симметрии» наблюдается авторская попытка снять с себя всякую ответственность за сюжет и героев этого романа, представ его «переводчиком», однако в конечном итоге в совокупности различных персонажей- автор воплощает свой собственный, художественно трансформированный, жизненный опыт, стремясь совпасть таким образом с самим собой.

В целом же, можно согласиться с мнением И. Роднянской, отмечавшей: «Битов решает не художественную, а жизненную задачу: взорвать неразложимое единство, непосредственное смешение себя с миром, испытать и познать "полным сознанием" свою душу как отдельную и особенную, пережить "нелицеприятное противостояние собственному опыту", а затем, если получится, заново открыться бытию - уже с благодарным бескорыстием, чуждым ребяческих иллюзий»347. Способность опять и опять «заново открываться бытию» порождает такую динамику творческих исканий Битова, которая лишь частично и весьма условно может быть определена с помощью понятия «эволюция».

347 Роднянская И. К началу души. Мир детства в прозе А. Битова // Детская литература. 1988. № 2. С. 22.

Список научной литературыАндрианова, Мария Дмитриевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Художественные тексты

2. Белый А. Петербург. СПб.: Наука, 2004. - 705 с.

3. Битов А.Г. Аптекарский остров. — JL: Советский писатель, 1968. — 248 с.

4. Битов А. Ахиллес и черепаха // Литературная газета. — 1975. — № 4 — С. 6.

5. Битов А.Г. Битва. М.: ArsisBooks, 2009. - 120 с.

6. Битов А.Г. Большой шар. Л.: Советский писатель, 1963. — 216 с.

7. Битов А.Г. Воскресный день: Рассказы, повести, путешествия. — М.: Сов. Россия, 1980.-448 с.

8. Битов А.Г. Дни человека. Повести. М.: Молодая гвардия, 1976. - 352 с.

9. Битов А.Г. Империя в четырех измерениях: В 4 т. Т. 1. Петроградская сторона. Харьков: Фолио; Москва: ТКО ACT, 1996. - 382 с.

10. Битов А.Г. Империя в четырех измерениях: В 4 т. Т. 2. Пушкинский дом. -Харьков: Фолио; Москва: ТКО ACT, 1996.- 509 с.

11. Битов А.Г. Империя в четырех измерениях: В 4 т. Т. 4. Оглашенные. -Харьков: Фолио; Москва: ТКО ACT, 1996.-319 с.

12. Битов А.Г. Неизбежность ненаписанного. М.: Вагриус, 1998?— 592 с.

13. Битов А.Г. Оглашенные. Роман-странствие. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1995.-560 с.

14. Битов А. Окончание книги // Литературная газета. 1990. - № 31. - С. 6.

15. Битов А.Г. Повести и рассказы: Избранное. — М.: Сов. Россия, 1989. — 496 с.

16. Битов А.Г. Пушкинский дом. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1999. - 560с.

17. Битов А.Г. Преподаватель симметрии. Роман-эхо. М.: Фортуна ЭЛ, 2008.-408 с.

18. Битов А.Г. Статьи из романа. М.: Советский писатель, 1986. - 320 с.

19. Битов А.Г. Человек в пейзаже: Повести и рассказы. М.: Советский писатель, 1988.-464 с.

20. Блок A.A. Собрание сочинений. В 8 т. Т. 3. M.; Л.: Гос. изд-во худож. литературы, 1960. - 715 с.

21. Гесиод. Труды и дни // Античная лирика. Греческие поэты / Сост., вступ. статья, примеч. В.Е. Витковского. — М.: Рипол Классик, 2001. 960 с.

22. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений и писем. В 23 т. Т. 3. — М.: Наука, 2009.- 1016 с.

23. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т. 6. Л.: Наука, 1973.-424 с.

24. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. В 30 т. Т. 8. — Л.: Наука, 1973.-510 с.

25. Набоков В.В. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 3. М.: Правда, 1990.-480 с.

26. Овидий. Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии / Пер. с латин. C.B. Шервинского. М.: Художественная литература, 1983 — 51Г с.

27. Пастернак Б. Стихотворения и поэмы / Вступ. статья А.Д. Синявского. Сост., подгот. текста и примеч. Л.А. Озерова. М.; Л.: Советский писатель, 1965.-732 с.

28. Петроний. Сатирикон // Античная литература. Рим: Хрестоматия для филол. фак. ун-тов / Сост. Федоров H.A., Мирошенкова В.И. М.: Высш. школа, 1981.-608 с.

29. Пушкин A.C. Полное собрание сочинений. В 16 т. Т. 5. М.; Л.: Изд-во академии наук СССР, 1948. - 543 с.

30. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 26. М.: Художественная литература, 1936. - 949 с.

31. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений: В 30 т. Соч. Т. 6. М.: Наука, 1981.-495 с.

32. Тютчев Ф.И. Полное собрание стихотворений / Вступ. ст. H .Я. Берковского; Сост., подгот. текста и примеч. A.A. Николаева. Л.: Советский писатель, 1987. - 448 с.

33. Уайлдер Т. Мост короля Людовика Святого. Мартовские иды. День восьмой: Романы. -М.: НФ Пушкинская библиотека; Изд-во ACT, 2002. 701 с.

34. Чехов А.П. Полн. собр. соч. в 30 т. Сочинения. Т. 7. — М.: Наука, 1977. -733 с.

35. Научная и критическая литература

36. Абдуллаев Е. «На пире Платона во время чумы.» Об одном платоновском сюжете в русской литературе 1830—1930-х годов // Вопросы литературы. 2007. - № 2. - С. 189-209.

37. Аверин Б.В. Исповедь А.Г. Битова в трех частях // Битов. А. Оглашенные. СПб., 1995. - С. 446-455.

38. Аверин Б. История моего современника А. Г. Битова // Звезда. 1996. -№ 1. - С. 192-197.

39. Акимов В. Мир в капле рассказа // Аврора. — 1975. № 4. - С. 59-62.

40. Александров В.Е. Набоков и потусторонность: метафизика, этика, эстетика / Пер. с англ. H.A. Афанасьева. — СПб.: Алетейя, 1999. — 320 с:

41. Александров В.Е. «Потусторонность» в «Даре» Набокова // В.В.Набоков. Pro et contra / Сост. Б. Аверина, М. Маликовой, А. Долинна. СПб.: РХГИ, 1997. - С. 375-394.

42. Анашенков Б. «Выеденное яйцо. Середина. Седина.» // Литературное обозрение. 1977. - № 1. - С. 59-61.

43. Аннинский Л. Пожар, заливаемый пивом // Литературная газета. 1993 (27 окт.). - С. 4.

44. Аннинский Л. Странный странник // Битов А. Книга путешествий по империи. М.: ACT; Олимп, 2000. - С. 699-712.

45. Аннинский Л. Точка опоры. Этические проблемы современной прозы // Дон. 1968. - № 6. - С. 168-181.

46. Аннинский Л. Шестидесятники, семидесятники, восьмидесятники. К диалектике поколений в русской культуре // Литературное обозрение. 1991. -№4.-С. 10-14.

47. Антоничева М.Ю. Границы реальности в прозе В. Набокова: Авторские повествовательные стратегии: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. — Саратов, 2006. 22 с.

48. Антопольский JI. Нужное слово: (Нравственно-философские поиски современной прозы) // Вопросы литературы. — 1975. — № 10. — С. 73-102.

49. Апдайк Дж. Размышления о двух романах / Пер. с англ. В. Абаринова // Литературная газета. — 1985. — № 27. С. 4.

50. Ашимбаева Н.Т. Лексема «князь» в контексте произведений Достоевского // Достоевский и мировая культура. 1997. - № 9. - С. 57-66.

51. Бавильский Д. Пейзаж в человеке // Независимая газета. — 1993 (4 янв.). — С. 8.

52. Барабтарло Г. Очерк особенностей устройства двигателя в «Приглашении на казнь» // В.В.Набоков: Pro et contra / Сост. Б. Аверина, М. Маликовой; А. Долинна. СПб.: РХГИ, 1997. - С. 439-453.

53. Баринова Е.Е. Метатекст в постмодернистском литературном нарративе: А. Битов, С. Довлатов, Е. Попов, Н. Байтов: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тверь, 2008. - 23 с.

54. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика: Пер. с фр. / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова. М.: Изд. гр. «Прогресс», «Универс», 1994. -616 с.

55. Барт Р. Мифологии / Пер. с фр., вступ. ст. и коммент. С.Н. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. — 312 с.

56. Баршт К.А. Две переписки. Ранние письма Ф.М. Достоевского и его роман «Бедные люди» // Достоевский и мировая культура. — 1994. № 3. - С. 77-93.

57. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Советский писатель, 1963. - 364 с.

58. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. - 504 с.

59. Бек О. Усталый исследователь эха // Книжное обозрение. 2008. - № 44. -С. 2.

60. Белая Г. «Связь чувств с действиями.» // Звезда. 1974. - № 5. - С. 201-211.

61. Беневоленская Н.П. Роман Андрея Битова «Пушкинский дом». Серия «Текст и его интерпретация». Вып. 8. СПб.: Ф-т филологии и искусств СПбГУ, 2009. - 90 с.

62. Берг М. Антиподы: писатели дневной и ночной // Новое литературное обозрение. 1997. - № 28. - С. 223-232.

63. Берг М. Утопическая идея утопического постмодернизма // Новое литературное обозрение. 1997. - № 24. — С.З 83-390.

64. Бердинских В. Одинокий голос человека // Вятка. — 1997. — № 2. — С. 1419.

65. Битов А.Г. Ясность бессмертия. Смерть как текст // В.В.Набоков. Pro et contra / Сост. Б. Аверина, М. Маликовой, А. Долинна. СПб.: РХГИ, 1997. - С. 12-24.

66. Богданова О.В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы (60-90-е годы XX века — начало XXI века). — СПб.: Филол. ф-т СПбГУ, 2004. 716 с.

67. Богданова О.В. Поэтическая форма оглавления романа А. Битова «Пушкинский дом» // Роман Андрея Битова «Пушкинский дом». Серия «Текст и его интерпретация». Вып. 5. СПб.: Ф-т филологии и искусств, 2009. - С. 79-96.

68. Богданова О.В. Роман А. Битова «Пушкинский дом» («Версия и вариант» русского постмодерна): Методич. Пособие для студентов-филологов и слушателей подготовительного отделения. — СПб.: Филологич. ф-т СПбГУ, 2002. 96 с.

69. Болыпев А.О. Апология органичности в творчестве А. Битова // Russian Literature. 2007. - № IV (LXI). - С. 491-502.

70. Болыдев А.О. В поисках органичности и воплощенности (творчество А. Битова) // Бронзовый век русской литературы: Сборник статей. — СПб.: Ф-т филологии и искусств СПбГУ, 2008. С. 39-50.

71. Болынев А.О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины XX века. СПб.: Филологический ф-т СПбГУ, 2002. - 171 с.

72. Бондаренко В. Солдаты империи // Завтра. 1994. - № 2. - С. 9.

73. Бочаров С. Ахиллес и черепаха. Автор и герой в литературном мире Андрея Битова // Новый Мир. 2008. - № 2. - С. 168-177.

74. Бочаров С. На Аптекарский остров. // Новый мир. 1996. — № 12. - С. 210-213.

75. Бочаров С. Филологические сюжеты. М.: Языки славянских культур, 2007. -656 с.

76. Брейтбарт Е. «Пушкинский дом» // Грани. 1979. - № 111/112. - С. 541— 543.

77. Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах Владимира Набокова. М.: Новое литературное обозрение, 1998. - 208 с.

78. Бурсов Б. Вступительная статья // Битов А. Воскресный день: Рассказы, повести, путешествия. М.: Сов. Россия, 1980. - С. 5-6. .

79. Бычкова O.A. Проблемы симулякра в произведениях русского постмодернизмана материале произведений А. Битова, Т. Толстой, В. Пелевина: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. — М., 2008. — 18 с.

80. Вагнер E.H. Национальные культурные мифы в литературе русского постмодернизма: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Барнаул, 2007. - 20 с.

81. Вайль П., Генис А. Химера симметрии. Андрей Битов // Синтаксис. -1987.-№18.-С. 80-91.

82. Васильева И.Э. «Поиски слова» в «переходную эпоху»: стратегия повествования В.М. Гаршина и А.П. Чехова: Автореф. дисс. на соиск. уч.ст. к.ф.н. СПб., 2007. - 24 с.

83. Владимов Г.С. Издательская рецензия на роман «Пушкинский дом» // Битов А. Пушкинский дом. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1999. - С. 446-450.

84. Воробьева Е.П. Литературная рефлексия в русской постмодернистской прозе: А. Битов, Саша Соколов, В. Пелевин: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Барнаул, 2004. - 21 с.

85. Габриадзе Р. О рассказе «Вкус» и о романе «Улетающий Монахов» // Литературная Грузия. 1983. - № 1. - С. 58-61.

86. Гейдеко В. От описания к осмыслению (Заметки о современном рассказе) // Сибирские огни. 1965. - № 3. - С. 173-180.

87. Генис А. Пейзаж зазеркалья (Андрей Битов) // Русская литература XX века в зеркале критики: Хрестоматия. СПб.; М., 2003. - С. 479-483.

88. Гимейн А. Нулевой час // Континент. 1979. - № 20. - С. 369-373.

89. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Советский писатель, 1979. -224 с.

90. Гордин Я. Границы анализа и безграничность дилетантизма // Литературная газета. — 1977. № 10. — С. 6.

91. Гулиус Н.С. Художественная мистификация как прием текстопорождения в русской прозе 1980-1990х гг. А. Битов, М. Харитонов, Ю. Буйда: Автореф. дисс. на соиск. уч. степ, к.ф.н. Томск, 2006. - 23 с.

92. Гурьянова М.А. Жанровые процессы в прозе А.Г. Битова: 1960-1970-е годы: Автореф. дисс. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Екатеринбург, 2009. - 19 с.

93. Гусев В. Совесть и дни человека // Битов А. Дни человека. Повести. М.: ' Молодая гвардия, 1976. - С. 347-350.

94. Делез Ж. Платон и симулякр (Пер. с фр. С. Козлова) // Новое литературное обозрение. 1993. - № 5. - С. 45-56.

95. Дедков И. Сладкие, сладкие слезы // Литературное обозрение. 1977. -№ 1. - С. 57-59.

96. Десятов В.В. Русские постмодернисты и В.В. Набоков: Интертекстуальные связи: Автореф. дисс. на соиск. уч. степ, д.ф.н. Тамбов, 2004. - 37 с.

97. Добренко Е. Кризис романа // Вопросы литературы. 1989. - № 6. - С. 3-34.

98. Долинин А. Истинная жизнь писателя Сирина: две вершины -«Приглашение на казнь» и «Дар» // Набоков В. Русский период Собрание сочинений в 5 т. Т. 4. / Сост. Н. Артеменко-Толстой. Предисл. А. Долинина. -СПб.: Симпозиум, 2002. С. 9-43.

99. Дьякова Е. Проза пассажиров, проезжающих мимо // Новая газета. — 2009.-№2.-С. 16.

100. Ерофеев В. Памятник прошедшему времени // Октябрь. — 1988. — № 6. -С. 203-204.

101. Знатнов A. Конфликты и контакты Интервью с Андреем Битовым. // В мире книг. 1987. - № 11. - С. 76.

102. Золотусский И. Познание настоящего // Вопросы литературы. — 1975. -№10.-С. 3-37.

103. Иванова Н. Взбаламученное море // Дружба народов. — 1994. — № 9. С. 180-186.

104. Иванова Н. Судьба и роль // Иванова Н. Точка зрения: О прозе последних лет. М.: Советский писатель, 1988. - С. 167-201.

105. Ильин И. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М.: Интрада, 1996.-256 с.

106. Имехелова С.С. «Авторская» проза и драматургия 1960-1980-х годов: своеобразие художественного метода. Улан-Удэ: Изд-во БГУ, 1996. - 88 с.

107. Имехелова С.С. Проблема самоидентификации человека и ее осмысление в русской прозе второй половины XX века // Вестник ТГУ. 2000. -Вып. 6. - Серия: Гуманитарные науки (филология). - С. 51-55.

108. Камянов В. Взамен трагедии // Вопросы литературы. 1978. - № 11. -С. 3-40.

109. Канчуков Е. Очки для зрения сейчас // Литературная Россия. — 1988. № 10.-С. 6.

110. Карабчиевский Ю. Точка боли // Битов А. Пушкинский дом. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1999. С. 477-498.

111. Карпова В.В. Автор в современной русской постмодернистской литературе: На материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тамбов, 2003. - 25 с.

112. Клех И. Непрочитанный Битов // Новый мир. 2006. - № 5. - С. 160-167.

113. Кожевникова НА. Типы повествования в русской литературе Х1Х-ХХ вв. М.: Наука, 1994. - 336 с.

114. Кораблева Н.В. Интертекстуальность литературного произведения (на материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Донецк, 1999. - 20 с.

115. Кормилова М.С. Творчество А. Битова в оценке российской и русской зарубежной критики: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. М., 2010. - 26 с.

116. Красильникова Е.Г. Постмодернистский дискурс русского романа 1970-х годов: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. доктора культурологии. — Пенза, 2005. — 38 с.

117. Кузнецова И. Андрей Битов: серебряная ложка в птичьем гнезде // Знамя. 1998. - № 2. - С. 206-212.

118. Кузьмичев И.С., Цурикова Г.М. Контрасты осязаемого времени: Портреты. Размышления. Л.: Лениздат, 1988.-350с.

119. Курицын В. Битов ждет обезьян, но не тех // Сегодня. 1993. - № 80. -С. 12.

120. Курицын В. Великие мифы и скромные деконструкции // Октябрь. -1996.-№8.-С. 171-178.

121. Курицын В. Отщепенец // Битов А. Пушкинский дом. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1999. С. 541-542.

122. Курицын В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. 1992. - № 2. - С. 225-232.

123. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М.:ОГИ, 2000. -288 с.

124. Кучина Т.Г. Поэтика русской прозы конца XX начала XXI вв.: перволичные повествовательные формы: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. д.ф.н. -Ярославль, 2009. - 42 с.

125. Лавров В. Три романа Андрея Битова или Воспоминания о современнике //Нева.-1997.-№5.-С. 185-195.

126. Ладохина О.Ф. Филологический роман как явление историко-литературного процесса XX века: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. -Архангельск, 2009. 24 с.

127. Латынина А. Дуэль на музейных пистолетах: Заметки о романе А. Битова «Пушкинский дом» // Литературная газета. 1988. - № 4. — С. 4. ^

128. Левенталь В.А. Мистика и инфернальное в романе А. Битова «Пушкинский дом» // Роман Андрея Битова «Пушкинский дом». Серия «Текст и его интерпретация». Вып. 5. СПб.: Ф-т филологии и искусств, 2009. - С. 62-78.

129. Лейдерман Н., Липовецкий М. Жизнь после смерти, или Новые сведения о реализме // Новый мир. 1991. - № 7. - С. 240-257.

130. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. В 2 т. Т. 1: 1953-1968. -М.: Академия, 2003. 416 с.

131. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. В 2 т. Т. 2: 1968-1990. -М.: Академия, 2003. 688 с.

132. Липовецкий М. Закон крутизны // Вопросы литературы. 1991. - № 11/12.-С. 3-36.

133. Липовецкий М. Разгром музея: Поэтика романа А. Битова «Пушкинский дом» // Новое литературное обозрение. — 1995. — № 11. — С. 230—244.

134. Ломинадзе С. Многообразие для всех // Литературная газета. - 1977. -№ 9. - С. 6.

135. Лотман Ю.М. Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки 19601990; «Евгений Онегин»: Комментарий. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. - 847 с.

136. Ляшева Р. Вечное и модное — в прозе // Библиотека. 1998. - № 1. — С. 73-74.

137. Мамаев К.' Отмычки для дома // Урал. 1990. - № 11. - С. 87-99.

138. Манн Ю. Натуральная школа // История всемирной литературы. В 9 т.-Т. 6. М.: Наука, 1989. - С. 384-396.

139. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. М.: Художественная литература, 1978. -398 с.

140. Маркович В.М. Автор и герой в романах Лермонтова и Пастернака («Герой нашего времени» «Доктор Живаго») // Пушкин и Лермонтов в истории русской литературы. - СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 1997.-С. 185-216.

141. Маркович В. М. Избранные работы. СПб.: Изд-во Б АН; Ломоносовъ, 2008.-316 с.

142. Мароши В. Автор как герой в романе А. Битова «Пушкинский дом» // Дискурс. Новосибирск, 1997. - № 3/4. - С. 79-81.

143. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М.: РГГУ, 1994. - 136 с.

144. Местергази Е.Г. Князь Мышкин и проблема веры в романе Достоевского «Идиот» // Достоевский и современность. Материалы XIV Международных Старорусских чтений 1999 года. Старая Русса, 1999. - С. 69-70.

145. Михайлова JL Веление ума, веление совести // Литературное обозрение. 1976.-№8.-С. 15-20.

146. Немзер А. Битов ищет Битова // Сегодня. 1993. - № 80. - С. 12.

147. Немзер А. В поисках жизни // Урал. 1988. - № 9. - С. 170-172.

148. Нефагина Г.Л. Русская проза второй половины 80-х начала 90-х годов XX века: Учебное пособие для студентов филологических факультетов вузов. -Минск: Экономпресс, 1997. - 231 с.

149. Новиков В. Тайная свобода // Знамя. 1988. - № 3. - С. 229-231.

150. Обухова Л. Наедине с героем // Литературная газета. 1975. - № 9. -С. 4.

151. Оскоцкий В. Алексей Монахов на рандеву // Литературное обозрение. -1977.-№ 1.-С. 55-57.

152. Панков А. Разъятая душа: Проза А. Битова. 70-е годы // Панков A.B. Время и книги. М.: Современник, 1987. - С. 262-270.

153. Панченко A.M. Русская культура в канун петровских реформ. Л.: Наука, 1984.-205 с.

154. Песонен П. Русский и /или европейский контекст в прозе Андрея Битова // Studia rossica posnaniensia. 1993. - Z. 25. - S. 97-106.

155. Пикач А. Бег трусцой по лабиринту // Нева. 1988. - № 4. - С. 181-184.

156. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л.: Изд-во ЛГУ, 1986.-366 с.

157. Рабинович Е.Г. «Пир» Платона и «Пир во время чумы» Пушкина // Античность и современность. К 80-летию Федора Александровича Петровского. -М., 1972.-С. 457-470.

158. Роднянская И. К началу души. Мир детства в прозе А. Битова // Детская литература. 1988. - № 2. - С. 19-22.

159. Роднянская И. Новые сведения о человеке // Битов А. Обоснованная ревность: Повести. -М.: Панорама, 1998. С. 6-20.

160. Роднянская И. Образ и роль: (О прозе Андрея Битова) // Литература и современность. Сб. 16. Ст. о лит. 1976-1977 гг. -М., 1978. С. 280-293.

161. Роднянская И. По обе стороны одностороннего мира // Новый мир. -2009.-№ 1.-С. 164-169.

162. Роднянская И. Преодоление опыта, или Двадцать лет странствий // Новый мир. 1994. - № 8. - С. 222-232.

163. Роднянская И.Б. Движение литературы. В 2 т.- М.: Знак: Языки славянских культур, 2006. — Т. 1 712 с.

164. Рыбальченко Т.Л. Автор в художественном мире произведения: (Повести Ю. Трифонова и А. Битова 70-х гг.) // Художественное творчество и литературный процесс / Под ред. Н. Киселева. — Томск, 1984. — Вып. 6. С. 157177.

165. Рыбальченко Т.Л. Онтологические аспекты проблематики новых новелл романа А. Битова «Преподаватель симметрии» // Вестник' Томского государственного университета. Филология. 2011. - № 1 (13). - С. 84-101.

166. Савицкий С. Андеграунд: История и мифы ленинградской неофициальной литературы. -М.: НЛО, 2002. 153 с.

167. Савицкий С. Как построили «Пушкинский дом» (досье) // Битов А. Пушкинский дом. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1999. - С. 423-476.

168. Салайчикова Я. Человек и история в современной советской прозе: В. Максимов Ю. Трифонов, Ю. Домбровский, А. Битов // Studia rossica posnaniensia. 1993. - Z. 23. - S. 115-123.

169. Сахаров Bc. Алхимия прозы // Литературная газета. 1973. - № 40. - С. 5

170. Сахаров Вс. Власть канона: Заметки о рассказе // Наш современник. -1977. -№ 1.-С. 156-164.

171. Сахаров Вс. Школа прозы: Заметки о современном рассказе // Литературная Россия. 1974. -№ 14. - С. 6.

172. Сахаров Be. Пружины читательского интереса // Литературная газета. -1976. -№40. -С. 5.

173. Синенко B.C. О повести наших дней. М.: Знание, 1971. - 48 с.

174. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература: Учеб. пособие. М.: Флинта: Наука, 2001. - 608 с.

175. Славникова О. Существование в единственном числе // Новый мир. -1999.-№7.-С. 205-210.

176. Смирнова М.В. Герой пути и путь героя в романе А. Битова «Улетающий Монахов» // Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология, востоковедение, журналистика. 2008. - № 3 (Ч. 1). - С. 18-26.

177. Смирнова Т.А. Типология и функции цитаты в художественном тексте: На материале романов А. Битова «Пушкинский дом», В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени» // Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. М., 2005. - 28 с.

178. Созина Е.К. Мотив перверсных пиров в русской поэзии 1830-1870-х годов // Архетипические структуры художественного сознания. Вып. 3. Памяти В. В. Короны http://abursh.sytes.net/korona/sbornik/sozina.htm. (Дата обращения: 01.09.2011).

179. Солженицын А.И. Слово при вручении премии Солженицына Валентину Распутину 4 мая 2000 года // Новый мир. 2000. - № 5. - С. 186-189.

180. Соловьев В. Рассказ и его метаморфозы // Нева. 1974. - № 4. - С. 185— 192.

181. Соловьев В. Судьба человека в жанре рассказа // Юность. — 1974. № 10. -С. 70-74.

182. Соловьев В. Статус истины // Литературная газета. 1977. - № 7. - С. 6.

183. Степанян К. Как жить, чтобы жить? // Литературная газета. 1987. - № 14.-С. 5.

184. Степанян К. Человек просвещенный // Литературная газета. — 1990. № 48.-С. 5.

185. Сурат И. Между текстом и жизнью (Формула трещины) // Битов А.Г. Преподаватель симметрии. -М.: Фортуна ЭЛ, 2008. С. 389-402.

186. Сурат И. Слишком реальные сны // Октябрь. 2007. - № 4. - С. 145-152.

187. Сухих И.Н. «От жизни той, что бушевала здесь.» Ф.И. Тютчева // Анализ одного стихотворения: Межвузовский сборник. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1985.-С. 194-197.

188. Сухих И.Н. Сочинение на школьную тему (1964-1971, 1978-. «Пушкинский дом» А. Битова) // Звезда. 2002. - № 4. - С. 224-234.

189. Тамарченко Н.Д. Русский классический роман XIX века. Проблемы поэтики и типологии жанра. М.: РГГУ, 1997. - 203 с.

190. Толмашов И.А. A.C. Пушкин в творческом сознании А.Г. Битова: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Томск, 2009. - 22 с.

191. Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. — СПб.: Искусство-СПБ, 2003. 616 с.

192. Топоров В.Н. Аптекарский остров как городское урочище: (общий взгляд) // Ноосфера и художественное творчество. Сб. ст. / Отв. ред. Вяч. Вс. Иванов. М.: Наука, 1991. - С. 200-279.

193. Тюпа В.И. Литература и ментальность. М.: Вест-Консалтинг, 2009. -276 с.

194. Урбан А. В размышлении и действии // Звезда. 1971. - № 12. - С. 185202.

195. Урбан А. Философичность художественной прозы // Звезда. 1978. - № 9.-С. 209-221.

196. Успенский Б.А. Поэтика композиции. СПб.: Азбука, 2000. - 352 с.

197. Фомичев CA. О литературоведении чистом и нечистом, о заведомых гипотезах и Льве Одоевцеве // Звезда. 1978. - № 4. - С. 202-212.

198. Фридман Дж. Ветру нет указа: Размышления над текстами романов «Пушкинский дом» А. Битова и «Школа для дураков» С. Соколова // Литературное обозрение. 1989. - № 12. - С. 14—16.

199. Хализев В.Е. Теория литературы: Учебник М.: Высш. шк., 2005 - 405 с.

200. Хассан И. Культура постмодернизма // Современная западноевропейская и американская эстетика: Сб. переводов. — М.: КДУ, 2002. С. 113— 123.

201. Хмельницкая Т.Ю. В глубь характера: О психологизме современной советской прозы. — JL: Советский писатель, 1988. 256 с.

202. Чансес Э. Андрей Битов: Экология вдохновения / Пер. с английского И. Ларионова. СПб.: Академический проект, 2006. - 320 с.

203. Чевтаев A.A. Повествовательные стратегии в поэтическом творчестве Иосифа Бродского: Автореф. дисс. на соиск. уч.ст. к.ф.н. — СПб., 2006. 2Г с.

204. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М.: Наука, 1971. - 291 с.

205. Шаравин А.В. Городская проза 70-80-х гг. XX в.: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. д.ф.н. Брянск, 2001. -30 с.

206. Шеметова Т.Г. Поэтика прозы А.Г. Битова: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Красноярск, 2000. - 22 с.

207. Шеметова Т.Г. Поэтика прозы А.Г. Битова. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского гос. университета, 2001. - 152 с.

208. Шмид В. Андрей Битов мастер «островидения» // Битов А. Империя в четырех измерениях: В 4 т. Т. 1. Петроградская сторона. — Харьков: Фолио; М.: ТКО ACT, 1996. - С. 373-382.

209. Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2003. - 312 с.

210. Шуников В.Л. «Я»-повествование в современной отечественной прозе: принципы организации и коммуникативные стратегии: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. М., 2006. - 26 с.

211. Эпштейн М. Время самопознания // Дружба народов. 1978. - № 8. - С. 276-280.

212. Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. — № 8. — С. 166-188.

213. Эпштейн М. Постатеизм, или Бедная религия // Октябрь. 1996. - № 9. -С.158-165.

214. Юдин А. Текст как поступок и путь: Поэтика перформатива в «Книге путешествий по Империи» Андрея Битова. — Киев: Издательский дом Дмитрия Бураго, 2007. 162 с.

215. Якунина И.А. Повествовательная идентичность в прозе А. Битова 1960-х — 1970-х гг.: Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Магнитогорск, 2009. - 19 с.

216. Научные работы на иностранных языках

217. Baker H.D. Bitov reading Proust through the windows of "Pushkin House" // The Slavik & East European Journal. 1997. - Vol. 41. № 4. - P. 604-626.

218. Bakich O. A New Type of Character in the Soviet Literature of the 1960s: The Early Works of Andrei Bitov // Canadian Slavonic Papers. 1981. - Vol. 23. № 2. P. 125-133.

219. Chances E.B. Andrei Bitov: The ecology of inspiration. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1993. - 331 p.

220. Chances E. The Energy of Honesty, or Brussels Lace, MandePstam, "Stolen Air", and Inner Freedom. A Visit to the Creative Workshop of Bitov's "Puskinskij dom" // Russian Literature. 2007. - № IV (LXI). - P. 503-529.

221. Hagen S. The Stories of Andrei Bitov, 1958-1966. A Search for-Individual Perception. / Diss. University of Durham, 1980.

222. Hirsch M. L. von. Literature as commentary in Andrei Bitov's prose: the Nabokov link / Diss. The Florida State University, 1997.

223. Leitner A. Andrei Bitov's "Pushkinhaus" als postmoderner Roman // Wiener Slavistischer Almanach. Wien, 1988. - Bd.22. - S. 213-226.

224. Mondri H. Literaturnost' as a Key to Audrey Bitov's Pushkin House // The Waking Sphinx: South African Essays on Russian Culture / Ed. by H. Mondri. -Johannesburg, 1989. P. 3-19.

225. Nakhimovsky A.S. Looking Back at Paradise Lost: The Russian Nineteen Century in A. Bitov's "Pushkin House" // Russ. Lit. Triquarterly. 1988. - № 22. - P. 195-204.

226. Shaw K.C. Chasing the Red Balloon: Psychological Separation in the Fiction of Andrej Bitov, 1958-1962 / Diss. University of Kansas, 1988.

227. Stanzel F.K. Theorie des Erzählens. — Göttingen, 1979. — 324 s.