автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Библейские мотивы и образы в творчестве В.В. Маяковского 1912-1918 годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Библейские мотивы и образы в творчестве В.В. Маяковского 1912-1918 годов"

На правах рукописи

ШАЛКОВ ДЕНИС ЮРЬЕВИЧ

БИБЛЕЙСКИЕ МОТИВЫ И ОБРАЗЫ В ТВОРЧЕСТВЕ В.В. МАЯКОВСКОГО 1912-1918 ГОДОВ

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

I ЪХР

и1

Ставрополь - 2008

003458491

Работа выполнена в Педагогическом институте ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет»

Научный руководитель:

доктор филологических наук, доцент Кузнецова Анна Владимировна

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Шульженко Вячеслав Иванович

кандидат филологических наук, доцент Селеменева Марина Валерьевна

Ведущая организация:

ГОУ ВПО «Кубанский государственный университет»

Защита состоится « <>20у> января 2009 г. в И часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.256.02 при Ставропольском государственном университете по адресу: 355009, г. Ставрополь, ул. Пушкина, 1а, ауд. 416.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Ставропольского государственного университета.

Автореферат разослан « декабря 2008 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук, профессор Т.К. Черная

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

В обывательском сознании творчество В.В. Маяковского и Библия — «две вещи несовместные». В советском маяковедении этот принцип приобрел статус аксиомы. Десятки лет существовало предубеждение, что «лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи» мог обращаться к Священному Писанию только для того, чтобы «... противопоставить свое жизнеутверждающее мироощущение мертвым религиозным догмам», ибо «там, где силен человек, нет места богу» (В. Ружина). Снимая с Маяковского хрестоматийный глянец «официозного поэта, певца революции и ее глашатая», пришло время увидеть в нем глубоко противоречивую, мятежную личность, «ненавидящую всяческую мертвечину» и «обожающую всяческую жизнь», бунтующую против Творца и «всей сердечной мерою» устремленную к некогда утраченной божественной гармонии.

Одной из характерных особенностей художественного сознания переломной эпохи конца XIX - начала XX столетия стал феномен нового возвращения к Библии, выразившийся в рецепции традиционных архетипов религиозного миросозерцания, всемирно-эсхатологической и космогонической сюжетики. Реализующиеся у Маяковского библейские мотивы, образы и сюжетные деривации, сама атмосфера воссоздаваемого христианского мифа выступают не только как условный культурный код, транспонирующий трагические события современности в ракурс вечных коллизий, но и как способ обретения ментального универсализма на путях обновленного мифотворчества, устремленного в будущее - «навстречу жданным годам». Не желая оставаться в стороне от социальных и бытовых проблем, Маяковский апеллировал к непреходящим нравственным ценностям, к вневременным критериям искусства, мысли и бытия; перекодировал ветхозаветные, евангельские и апокалиптические мирообразы в мифологемы общечеловеческого порядка, органично вписывающиеся в философско-эстетический и ассоциативно-метафорический гипертекст Серебряного века.

Обращение к творчеству 1912-1918 годов позволяет проследить динамику библейского структурно-семантического слоя в поэзии и драматургии Маяковского и объяснить его модификацию эволюцией мировоззренческих установок автора: от стихийного безбожества (богоборчества) через духовные метания (богоискательство) к полной апостасии (богоотступничеству). В предпринятом диссертационном исследовании анализ художественной библеистики завершается пьесой «Мистерия-буфф», поскольку в послереволюционном аксиологическом пространстве богоборческие и богоискательские тенденции трансформируются у Маяковского в антирелигиозную пропаганду, занимающую одно из ключевых мест в агитационном творчестве поэта.

Категории «образ» и «мотив» выступают в диссертации как основные единицы литературоведческого анализа. Кроме понятия «мотив», достаточно широко используются его дериваты: лейтмотив, «мотивная сетка» (понятие Б. Гаспарова), сюжетный мотив и мотивно-образный комплекс (ряд, блок). По аналогии с понятием «лейтмотив» введено понятие «лейтобраз».

Изучение религиозных мотивов и образов в творчестве Маяковского активизировалось лишь в конце 90-х годов XX века, когда исследователей стали инте-

ресовать «... православная традиция как духовная реальность и взаимоотношения между этой первичной реальностью и реальностью иного рода: художественного текста, взятого в одном из его аспектов» (И. Есаулов). В советском маяковедении первой и, пожалуй, единственной попыткой системного изучения художественной библеистики поэта явилась монография В. Ружины «Маяковский против религии» (1967). В силу объективных (идеологических) и субъективных (методологических) причин исследователь определяет мировидение художника как атеистическое, утверждая, что «лживой и бесчеловечной» христианской морали Маяковский противопоставлял веру в «"земное царствие" могучего и свободного человека».

Актуальность данного исследования обусловлена повышенным интересом современного литературоведения к тем структурно-семантическим элементам художественного универсума Маяковского, которые активно и плодотворно рецеп-тируются не только в отечественном, но и в мировом литературном процессе, и интерпретация которых позволяет обнаружить выход в непрерывность культурной традиции.

Объект исследования: библейский мотивно-образный комплекс, который манифестирован в лирических произведениях Маяковского 1912-1916 годов, трагедии «Владимир Маяковский», дореволюционных поэмах («Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Война и мир» и «Человек») и пьесе «Мистерия-буфф». Художественная библеистика поэта функционирует как многоаспектная иерархическая система, включающая уровень собственно текста (библейские онимы и фразеологизмы, прямые и косвенные цитаты, отрывки из богослужений и молитв, названия церковных праздников, христологическая символика, апокрифические версии вневременных событий Священной Истории, пародийная и травестийная рецепция канонических представлений); подтекста (парафрастические и интертекстуальные отсылки, проекции, параллели, аллюзии, реминисцентный фон) и «сверхтекста» (ассоциативно-метафорические поля, виртуальные содержательные пласты). Названные компоненты художественной системы Маяковского моделируют индивидуально-авторскую «квазирелигиозную» антропологию.

Предмет изучения: эстетическая роль и функциональная значимость моти-вики, образного арсенала и сюжетных моделей, заимствованных из Священного Писания, их динамика и способы репрезентации в творческом наследии Маяковского 1912-1918 годов.

Цель диссертационного исследования: представить особенности функционирования библейских мотивов, образов и сюжетных дериваций в структуре метатекста Маяковского и на основе этого предложить интерпретацию конкретных произведений писателя.

Поставленная цель предполагает решение следующих задач:

1) вскрыть философско-эстетические, литературные и культурологические истоки богоборчества и богоискательства в художественной системе поэта;

2) осмыслить специфику индивидуально-авторской христологии, определив ее концептуально-смысловые корреляции с неорелигиозными и теологическими доктринами (кенозис, искупительная жертва, тринитаризм, теодицея, ан-

троподицея, второе пришествие, Страшный суд, Богочеловечество, Челове-кобожество, апокатастасис, хилиазм, обожение и др.);

3) выявить неомифологическое качество эстетического мышления Маяковского и продемонстрировать своеобразие эсхатологических и космогонических представлений в художественном универсуме поэта;

4) охарактеризовать «дионисийское» эмоционально-семантическое микропространство в произведениях Маяковского и установить его соотношение с «неоязыческой» утопией Серебряного века и классической христианской аксиологией;

5) рассмотреть «технические» приемы интегрирования библейской символики в художественный текст, а также способы взаимодействия мотивов, образов и сюжетных элементов, заимствованных автором из Ветхого и Нового Заветов, с мифологической архаикой, апокрифическими представлениями и фольклорно-аналитической картиной мира.

Теоретико-методологическую базу исследования составляют теоретические и монографические работы Р. Якобсона, М. Бахтина, Ю. Тынянова, М. Гас-парова, Б. Гаспарова, Ю. Лотмана, Б. Эйхенбаума, А. Эткинда, Е. Эткинда, И. Силантьева, О. Лекманова, О. Фрейденберг, С. Аверинцева, В. Топорова, Е. Меле-тинского, а также труды нескольких поколений отечественных и зарубежных литературоведов, внесших весомый вклад в изучение творчества В.В. Маяковского (В. Перцов, Н. Харджиев, В. Тренин, А. Метченко, Г. Черемин, К. Петросов, А. Субботин, А. Михайлов, М. Бочаров, В. Альфонсов, В. Сарычев, Б. Сарнов, Л. Кацис, М. Вайскопф и мн. др.).

В диссертации используются компоненты историко-литературного, истори-ко-культурологического, концептуально-интерпретационного, интертекстуального, генетического методов анализа, а также метод функциональной «мифорестав-рации»; осуществлен герменевтический подход к проблеме понимания эстетической реальности.

Теоретическая значимость и научная новизна исследования состоит в том, что в нем впервые предпринято целостное и системное изучение художественной библеистики в творчестве Маяковского 1912-1918 годов, а также установлена ее связь с мифопоэтическими реалиями и фольклорной традицией.

Практическая значимость работы обусловлена возможностью использовать ее материалы при разработке практических и лекционных курсов по истории русской литературы Серебряного века и первых послереволюционных лет; спецкурсов и спецсеминаров по творчеству Маяковского для студентов вузов; а также в школьной практике преподавания литературы. Научно-методологическая разработка темы может стать основой для дальнейшего изучения библейских мотивов, образов и сюжетов в творчестве поэта.

Основные положения, выносимые на защиту: 1. Сопоставляя мотивы, образы и ситуации ранних произведений Маяковского с ветхозаветными (грехопадение, рай на земле, всемирный потоп, семантика радуги и т.д.) и новозаветными сюжетами и символами (образы нового Искупителя и «тринадцатого апостола», литургические параллели, символика крестной смерти, мотивы конца света, второго пришествия, Страшного суда

и т.д.), можно утверждать, что в художественном универсуме поэта текст Священного Писания функционирует как своеобразный «аксиологический эталон», с помощью которого интерпретируется прошлое и настоящее, а также моделируется грядущий «мировой зон».

2. Библейская сюжетика, символика и метафорика в поэзии и драматургии Маяковского рассматриваемого периода отличается предельной адогматич-ностью. Между тем, традиционные христианские ценности (милосердие, доброта, всепрощение, любовь к ближнему) остаются для поэта незыблемыми. Антропологическую концепцию Маяковского и его богоискательство можно определить как пересмотр классической христианской культуры на почве самого христианства, что в целом характерно для религиозно-философских и эстетических воззрений Серебряного века.

3. Полемизируя с ортодоксальными богословскими доктринами и «историческим» православием, Маяковский воссоздает персональную христологию, эсхатологию и космогонию, которые связаны с преломленной, травестий-ной рецепцией библейской, фольклорно-мифологической и апокрифической семиосферы. Однако пародирование и травестирование общекультурных кодов отнюдь не исключает их прямой, некритической дешифровки: соотношение мифологем и библейского реминисцентного фона с семантикой определенного текста выводит художественную систему Маяковского за конкретно-исторические и социальные рамки, придавая ей дополнительные смысловые оттенки, «глубинную перспективу», многоплановый характер, универсальность и общечеловеческое звучание.

4. Индивидуально-авторская апокалиптика и модернизированный хилиазм обусловлены представлениями Маяковского об активной творческой эсхатологии, направленной не на финальную вселенскую катастрофу, а на свершение онтологического переворота - «третьей революции духа», которая станет импульсом к глобальному эволюционному преображению универсума, а также духовной и физической природы каждого индивидуума путем социальных изменений, энергией творческой Любви и продуцирующей силой поэтического Логоса. Апокалиптические пророчества оцениваются Маяковским как условные, которые осуществятся только в том случае, если Человек, «небывалое чудо XX века», не сможет осознать себя существом поистине космического масштаба, способным прорваться сквозь косный, мещанский быт к одухотворенному, «праздничному» бытию.

5. Соотнося художественный мир Маяковского с духовно-нравственными ориентирами и ценностными установками Священного Писания, библейский конструктивно-семантический слой выявляет своеобразие авторского мировидения в интеллектуальном пространстве Серебряного века. Авторские концепции Богочеловечества и Человекобожества, всеобщего воскресения, апокатастасиса, духовного и физического бессмертия обнаруживают параллели в философско-эстетических воззрениях конца XIX — начала XX столетия: среди них — учение В. Соловьева о «положительном всеединстве» и Богочеловечестве, символистские теургические доктрины, концепция «общего дела» Н. Федорова, «третье антропологическое откровение» Н. Бер-

дяева, историософские построения Д. Мережковского, «мистический пантеизм» В. Розанова, ницшеанская футурология и марксизм. При этом Маяковский не только развивает и модифицирует эти идеи, но и вступает с ними в открытую полемику.

Апробация работы. Основные положения исследования были представлены на XLVII научной студенческой конференции ТГПИ (Таганрог, 2004); ежегодных научно-практических конференциях преподавателей и аспирантов ТГПИ (Таганрог, 2005, 2006); III Международной научной конференции (заочной) «Фольклор: традиции и современность» (Таганрог, 2005); Всероссийской научно-практической конференции «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие (VII Кирилло-Мефодиевские чтения)» (Москва, 2006); XI Всероссийской научно-практической конференции «Научное творчество молодежи» (Анжеро-Судженск, 2007); Международном литературно-образовательном форуме «Русский человек на изломе эпох в отечественной литературе» (Киров, 2007); I Международной научной конференции «Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты» (Чита, 2007).

Материалы диссертации использовались в процессе преподавания практического курса «История русской литературы XX века» в Таганрогском государственном педагогическом институте. По теме исследования имеется 10 публикаций.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 326 наименований. Общий объем текста — 230 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении изложена краткая история вопроса и установлена степень изученности проблемы; обоснована актуальность исследования; определены его объект, предмет, цель, задачи, теоретическая значимость и научная новизна; сформулированы основные положения, выносимые на защиту; указана теоретико-методологическая база исследования; освещена практическая значимость работы и ее апробация.

Первая глава «Творчество В.В. Маяковского 1912-1918 годов в фило-софско-эстетическом пространстве» состоит из двух разделов.

В разделе 1.1 «Маяковский и русский "религиозно-философский ренессанс" конца XIX - начала XX века» художественная система поэта рассматривается в интеллектуальном контексте эпохи. В частности, обозначено, что эстетическая позиция раннего Маяковского определенным образом соприкасается с ключевой парадигмой соловьевской антропософии. Явление, крестный путь, смерть и воскресение Иисуса Христа Соловьев рассматривал как онтологически значимый акт, как исходную точку на пути к окончательному преображению мироздания, включая жизнь человека. Придерживаясь основных постулатов христианского вероучения, Маяковский понимал подлинное величие Искупителя как беспрецедентную победу над небытием, обозначившую «всеединую» и безусловную цель мирового эволюционного процесса - духовное и физическое воскресение всего человечества во имя будущего бессмертного существования.

Учитывая специфику художественной аксиологии Маяковского, богоборческие тенденции в его поэзии не следует рассматривать как воплощение атеистических настроений в их вульгаризированной, «советской» трактовке: богоборчество поэта не есть тривиальное безбожество. Н. Бердяев, размышления которого во многом созвучны творческим интенциям Маяковского, утверждал, что русский атеизм, будучи феноменом национальной культуры, обусловлен высоким источником. И возник он, прежде всего, из сострадания к человеку, из невозможности равнодушно взирать на вселенское зло. Из жалости и сострадания к страждущим, ко всем «униженным и оскорбленным», личность способна поднять бунт против Творца и решительно отвергнуть божественную благодать.

Русская культура конца XIX — начала XX века неразрывно связана с «духовным ренессансом», который начался с попытки выработать «новое религиозное сознание» и воссоздать принципиально Новую Церковь. Идеологи Серебряного века, грезившие тем, чтобы уравновесить «духовное» и «плотское», ставили правду мира выше правды Бога и были готовы отказаться от «исторического» православия за его неспособность принять в себя дионисийскую экстатичность, языческую радость земного бытия. По словам С. Булгакова, «соблазн красотой», стремление сотворить новый мир в красоте, желание «победить и убедить ею хаос» сближает искусство с мистериальными прозрениями языческой эпохи, «ибо в язычестве, так же как и в искусстве, хранится ветхозаветная скрижаль Красоты».

Подобно Вяч. Иванову, Д. Мережковскому, В. Розанову и мн. др. мыслителям, так или иначе выступавшим за «реабилитацию плоти и пола» (Н. Бердяев), Маяковский был убежден, что в человеке сосуществуют два противоположных начала — христианское (богочеловеческое, духовное) и языческое (человекобоже-ское, природное). Эталон гармоничного Человека, который достоин «новых дней приять причастие», поэт воплотил в образе своего alter ego, лирического «я», который весь «сплошная невидаль», «огромное, необъяснимое чудо», всемогущий творец «всего, что празднично».

XX век нередко называют веком начала космической эры - эпохой, когда «... человек из существа, привязанного к земле, становится явлением космического масштаба» (А. Белый). На рубеже веков в России появилась целая плеяда мыслителей, творческое наследие которых вошло в историю философии под названием «русского космизма». Видное место среди них занимает Н. Федоров. Вдохновленный федоровской мистико-материалистической утопией «общего дела», Маяковский описывал идеальное мироустройство в категориях «царствия... земного -не небесного». В «солнечной Коммуне» грядущего поэт прозревал не объединение людей с помощью нивелирования личности в единый коллектив; не бытовой комфорт, «завоевавший» человеческие души; не «Ванны. / Души. / Лифт»; а чудесный «город-сад» - «место, где исчезнут чиновники и где будет много стихов и песен». Революционные потрясения Маяковский рассматривал как импульс к тотальному преображению духовной и физической природы человека. Социальные противоречия оказываются снятыми в индивидуально-авторском мифе о Вселенной, пронизанной безграничной Любовью. «Третья революция духа», предсказывал поэт, устранит «громаду-ненависть» в отношениях между людьми, а «громада-любовь» ко «всему живому» непременно обретет статус аксиомы.

В разделе 1.2 «Маяковский и теургическая эстетика» проводится мысль о том, что художественный универсум поэта, складывающийся в открытой полемике с общесимволистскими доктринами («Перечел все новейшее. Символисты - Белый, Бальмонт. Разобрала формальная новизна. Но было чуждо. Темы, образы не моей жизни»), в то же время демонстрирует очевидное воздействие теургической эстетики.

Если «новое религиозное сознание» стало философской основой рубежа веков, то символизм определил стиль мышления этой культурной эпохи и выступил в качестве ее эстетического самоопределения, открыв новые пути литературного развития, которыми следовали более поздние направления модернизма и авангардизма. С символизмом и акмеизмом Маяковского сближают поиски путей развития человечества, негативное отношение к современной цивилизации, ощущение кризиса буржуазного общества, взгляд на судьбу поэта-пророка как на трагедию, попытки определить место человека по отношению к Богу-Творцу и ко всему мирозданию.

Однако поэзия Маяковского всегда была тесно связана с окружающей действительностью и проникнута стремлением к ее активному преобразованию. Подобно А. Белому, А. Блоку, Вяч. Иванову и др., Маяковский интерпретировал революционные события не только в общественно-политическом, но и в метафизическом ключе - как ментальный взрыв, как неизбежную катастрофу, ведущую к трагическому катарсису, исцеляющая сила которого, вполне возможно, форсирует процесс духовного обновления всего универсума.

Следуя за интеллектуальной элитой Серебряного века, Маяковский разделял воспринятую через «младосимволистов» соловьевскую концепцию теургии -всеобъемлющего творчества, приближающегося по степени своей универсальности к божественному миротворению. Одной из главных форм теургического действа считался аналог языческой Мистерии. «Вся вселенная», включая человечество, животных, растения и небесные светила, должна была стать участником мис-териального акта, в ходе которого, как полагал Маяковский, осуществятся апокалиптические пророчества и произойдет не только физическое, но и духовное перерождение «всего живого» («Мистерия-буфф», 1918). Направленность поэта на мифологическую архаику тесно переплетены в его творчестве с утопическим моделированием грядущего «мирового эона».

«Религиозными» и «неоромантическими» по своей сути предстают ведущие футуристические доктрины: всеохватывающий гносеологоцентризм миропонимания; абсолютизация творческого акта и осознание его «самодостаточности»; стремление возродить действенную силу Слова, вернувшись к магической чистоте «первозвука». Возлагая на художника теургическую миссию, Маяковский прогнозировал скорый «онтологический переворот» и утверждал, что ключевая цель поэтического Логоса - преобразить универсум «в праздничной чистке» во имя того, чтобы каждый человек, «ненужный даже», получил возможность «недолюбленное наверстать» «звездностью бесчисленных ночей».

Вслед за художниками и мыслителями Серебряного века, Маяковский видел в искусстве панацею от всех земных бед; магию обновления, «равную распятью». Лирическое «я» поэта неоднократно идентифицируется с Иисусом Христом, творческие муки - с крестными муками, перевоплощение в Слово - с искупительной жертвой. Будучи «нечеловечьей магией» «просветленных страданием слов», ис-

кусство, утверждал поэт, должно «пресуществить нашу действительную жизнь» в «идеальную, преображенную телесность» с помощью созидательных сил, непосредственно воздействующих на материально-природные объекты. В результате общественное служение художника отождествляется у Маяковского с символистским «богодействием», чудодейственной «теургией», «человеческим продолжением божественной работы по совершенствованию мира» (В. Соловьев).

Во второй главе «Диалектика богоборчества и богоискательства в художественной системе В.В. Маяковского», включающей четыре раздела, рассматриваются образы, мотивный ряд и сюжетные модели, заимствованные поэтом из текстов Священного Писания и апокрифических источников.

В разделе 2.1 «Семантика библейских аллюзий и реминисценций в лирических произведениях 1912-1916 годов и трагедии "Владимир Маяковский"» выявляется эстетическая роль и функциональная значимость художественной библеистики Маяковского. Проблема лирического субъекта решается автором в христианско-жертвенном ключе. Взгляд на судьбу поэта-пророка в творчестве Маяковского аналогичен христианским концепциям кенозиса и Искупления, именно поэтому в художественную ткань его произведений органично входят мотивы жертвенности и распятия. В стихотворении «Я» (1913), где выражена неизбывная скорбь поэта по поводу несовершенства земного и вселенского бытия, семантика распятия обнаруживает полимодальный характер. Хронотоп городского «адища», заключающий в себе экстремальное пространство перекрестка, выполняет функцию универсальной модели дисгармоничного миропорядка. Центр перекрестка соответствует центру креста. В жертву принесены не только одушевленные существа («распяты городовые»), но и антропоморфный Город («... города / повешены /ив петле облака / застыли / башен / кривые выи... »).

В миниатюре «Несколько слов обо мне самом» (1913) метафорический контекст, содержащий символически емкие микрообразы, воспринимаемые как инструменты Страстей (канат, гвозди), формирует мотив распятия бессмертной души лирического «я»: «Это душа моя / клочьями порванной тучи / в выжженном небе / на ржавом кресте колокольни!» Практически дословно воспроизводимое Маяковским «моление о чаше» в Гефсиманском саду («Солнце! / Отец мой! / Сжалься хоть ты и не мучай! / Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней... »), где Иисус Христос на миг испытал чувство богооставленности, связывает символику городского пространства с Голгофой и крестом — контекстуальными синонимами трудного жизненного пути, который уготован лирическому герою.

Стихотворение «Послушайте!» (1914) предсказывает рождение богоравного «чудо-человека», прекрасного не только физически, но и духовно. Вифлеемская звезда возвестила миру о Рождестве Искупителя. С помощью риторического вопроса-восклицания («Значит - это необходимо, / чтобы каждый вечер / над крышами / загоралась хоть одна звезда?!») автор выражает надежду (хотя с определенной долей тревоги и сомнения) на то, что «мистериальное действо», сопоставимое с явлением в мир Богочеловека, отныне будет совершаться «каждый вечер»: поэтический идеал должно воплотить все человечество.

В стихотворении «Ко всему» (1916) контаминируется ряд евангельских эпизодов: помилование Вараввы, поругание Спасителя и его шествие к месту казни.

Образ «затравленного зверя», будучи субститутом лирического героя, реализуется в широком «зоологическом» диапазоне: бешеной собакой вгрызается «в ножища, / пахнущие потом и базаром» (языческое, демоническое начало); замученным «белым быком», «Агнцем», вырастает над грешной землей (христианское, жертвенное начало); величественным лосем впутывает «в провода I... голову ветвистую / с налитыми кровью глазами» (царственное, мессианское начало). Метаморфозы поэтического «я» сопоставимы с амбивалентностью «апокалиптического» Христа, который выступает не только в роли страдающего Искупителя, но и в роли грозного вселенского Судии, воинственного Мессии, «топчущего» своих врагов, как виноградарь гроздья [Откр., 19: 15].

Центральный персонаж «монодрамы» «Владимир Маяковский» (1913), «поэт 20-25 лет», возлагая на себя миссию вселенского Искупителя, решает воссоздать на земле Царство Разума, Добра и Справедливости, основанное на извечном Нравственном Законе, и немедленно приступить к творению грядущего «мирового зона» - квазихристианского «рая на земле».

В разделе 2.2 «Индивидуально-авторская христология и богоборческие мотивы в поэме "Облако в штанах"» продемонстрировано, что библейские мотивы и образы пронизывают все уровни произведения, формируя обширный сю-жетно-тематический пласт. Это мотивы искупительной жертвы, распятия, мученичества, непонятого и осмеянного пророка, «вавилонский» мотив, мотив декапи-тации (обезглавливания) и ряд других. Ведущую роль здесь играют образы и ситуации, восходящие к Новому Завету, в особенности — христологическая символика, которая образует постоянный эмоционально-семантический фон «Облака».

В начале поэмы лирический герой с нетерпением и затаенной тревогой ждет любимую женщину. Пришедшая наконец Мария сообщает о своем будущем замужестве. «Крошечное», а быть может, и настоящее, «большое» чувство в очередной раз оказалось украденным. Структурируя хронотоп «Облака в штанах» по принципу концентрических кругов, поэт расширяет художественное пространство гостиничного номера, вовлеченного в «отчаянную чечетку» бешеных нервов, до масштабов Вселенной. Маяковский утверждал, что антигуманное социальное устройство оправдывается и поддерживается культом Творца и системой ортодоксальных религиозных ценностей. Христианского Бога поэт оценивает с точки зрения справедливости / несправедливости сотворенного им «мира-космоса».

Библейская метафорика и символика используется Маяковским в целях полемики с религиозной идеологией. Богоборческие тенденции неразрывно связаны с центральной темой «Облака» — борьбой против социальных аномалий, персонифицированных в топонимике и обитателях буржуазного «города-ада». Как это ни парадоксально, Всевышний, по Маяковскому, одобряет несправедливое мироустройство и равнодушно взирает на человеческие страдания. Он не в силах сделать род людской свободным и счастливым, избавить его от мук неразделенной любви: «Всемогущий, ты выдумал пару рук, / сделал, / что у каждого есть голова, — / отчего ты не выдумал, / чтоб было без мук / целовать, целовать, целовать?!»

В поэме реализуется один из устойчивых мотивов раннего творчества Маяковского — противопоставление Сына тираническому Отцу. При этом мессианская жертвенность лирического героя постоянно идентифицируется с судьбой Иисуса

Христа. В поэтическом «я» парадоксально, но в то же время весьма органично сосуществуют способность к агрессии и жестокости («надо не слушать, а рвать их -/ их, / присосавшихся бесплатным приложением / к каждой двуспальной кровати») с любовью даже к «тем, что обидели», со стремлением к самопожертвованию. Внутренний мир героя «Облака» - нового Спасителя, возложившего на себя «терновый венец революций», - обнаруживает не только сакральные черты, но и характерологию вечного богоборца - «падшего ангела», который в своей гордыне восстал против Всевышнего и созданных им законов бытия.

Между тем, борьба с ветхозаветным Богом вовсе не означает борьбу с Христом, мессианская жертвенность и мученичество которого оказываются духовно близкими поэту. «Обыкновенное евангелие» «тринадцатого апостола», включающее нигилистическую программу и призыв «понедельники и вторники» окрасить «кровью в праздники», в определенной мере продолжает апокрифическую традицию. Образ Христа, созданный в апокрифах, существенно расходится с каноническим образом Спасителя, утверждавшего: «... иго Мое благо, и бремя Мое легко» [Мф., 11: 30]. В Евангелии от Фомы подробнее, чем в Новом Завете, дается описание той борьбы, которую должен вызвать приход Мессии: «Может быть, люди думают, что я пришел бросить мир в космос, и они не знают, что я пришел бросить на землю разделение, огонь, меч, войну».

Предпринимая радикальную переоценку всех ценностей, лирический герой поэмы называет себя «сегодняшнего дня крикогубым Заратустрой». Устами Зара-тустры Ф. Ницше провозгласил рождение нового героя - «сверхчеловека», который есть «смысл земли», «море, где может потонуть... великое презрение» к человеку. Негативное отношение к «историческому» христианству, утверждение антропологического идеала в противовес идее Бога, стремление пожертвовать собой во имя его осуществления, мотив творца-разрушителя сближают футурологи-ческую концепцию немецкого мыслителя с мировидением раннего Маяковского. Однако для поэта были принципиально неприемлемы позиция «имморализма», отрицание демократической идеологии как закрепляющей стадные инстинкты, утверждение необходимости «бежать от ближнего и любить дальнего», презрительное отношение к человеку настоящего.

Миссия лирического героя представлена в поэме с точки зрения ее сотерио-логической (спасительной) и эсхатологической (связанной с гибелью и возрождением мира) значимости. Путь к обретению природно-антропологического и социального «всеединства» описывается Маяковским как двунаправленный - совмещающий жертвенный подвиг нового Спасителя и социальную активность самого человека. Поэт стремился объединить «любовь "к дальнему" - к будущему, свободному человеку» (В. Альфонсов) с любовью к «голодненьким, потненьким, по-корненьким, закисшим в блохастом грязненьке».

В разделе 2.3 «Образ "языческого Христа" в поэме "Флейта-позвоночник": религиозно-философский и эстетический аспекты» освещаются способы взаимодействия христианских и языческих аксиологических модусов. Остро воспринимая несовершенство бытия и человеческих отношений, лирический герой Маяковского готов снова вернуться к Богу, обрести веру в мудрость Создателя и признать его всемогущество. Через величайшие муки любви поэт от-

крывает Бога в мире и Бога в себе. Красота и гармония, разлитые в природе, отмечены печатью божественного замысла, славы и всеведения Творца: «Если правда, что есть ты, / боже, / боже мой, / если звезд ковер тобою выткан... » Восхищение лирического «я» Маяковского «звездным ковром» как величественным творением Господа сродни библейскому переживанию универсума: «Когда взираю я на небеса Твои - дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его? <...> Господи, Боже наш! Как величественно имя Твое по всей земле!» - восклицает псалмопевец [Пс., 8: 4-5, 10].

Отлученный от этого таинственного и прекрасного мира, поэт жаждет раствориться во вселенской гармонии и любви без остатка, но Всевышний жестоко мстит герою за его богоборческий бунт; за вызов, брошенный небесам; за кощунственное смешение анафемы и молитвы. Даже взяв на себя миссию апостола, призванного «по тысяче тысяч... дорог» разнести благовестие любви, поэт бессилен перед своим извечным соперником — «сытым», «жирным», который вновь и вновь становится счастливым избранником «ослепительной царицы Сиона евреева».

Синтез образов Христа и Диониса в поэме «Флейта-позвоночник» восходит к эстетическим концепциям Ф. Ницше, полагавшего, что искусство в своем развитии обусловлено дуализмом аполлонического и дионисийского начал («Рождение трагедии из духа музыки», 1872), и Вяч. Иванова, который отождествлял диони-сийский, языческий экстаз и мессианскую жертвенность, усматривая в страданиях Диониса прообраз крестных мук Христа («Эллинская религия страдающего бога», 1904). «Языческий Христос» Маяковского («Помните: / под ношей креста / Христос / секунду / усталый стал. // <.. .> Довольно! // Теперь - / клянусь моей языческой силою! — I ... души не растрачу... ») силой поэтического Слова творит совершенное мироздание. В его основе - гармоничное «всеединство» человека, природы и социума. «Языческий» эмоционально-семантический комплекс, воссоединяющий проблемы религии и искусства, был особенно близок Маяковскому, лирический герой которого нередко пребывает в состоянии «дионисийского хмеля». Христологические аллюзии возникают в поэме на основе явных и завуалированных параллелей с крестными муками Искупителя. Магическое воздействие поэтического Логоса, теургический экстаз художника-медиума Маяковский приравнивает к событиям субстанциональной важности для каждого христианина: «В праздник красьте сегодняшнее число. / Творись, / распятью равная магия. / Видите - / гвоздями слов / прибит к бумаге я».

Традиционные атрибуты поэтического творчества наделяются архетипиче-ской символикой и функционируют в качестве инструментов Страстей. «Не слова — судороги, слипшиеся комом», напоминают поэту гвозди, которыми Спаситель был приколочен к кресту; контакт с «бумагой» равноценен акту Распятия; а игра героя «на флейте, на собственном позвоночнике», есть не что иное, как игра на струнах плачущей навзрыд, «сияющей», «нежной», израненной души. Благодаря трагедии самопожертвования, в силу вступает непреходящий закон Любви. В орбиту созидательной деятельности поэта-демиурга оказывается вовлеченной «вся вселенная». С первозданным дионисийским неистовством «языческий Христос» приступает к новому миротворению.

Тотальное переустройство бытия, затрагивающее «жизни всех стихий», заставляет «вызолачиваться в солнце» «цветы и травы». «Солнечное золото» олицетворяет душевное богатство, счастье и изобилие; голубое небо, зелень травы и благоухание цветов - красоту земного мира. Фитоморфная и солярная образность соотносит эстетическую реальность «Флейты» с пасхальными ритуалами, которые строятся по определенной схеме: путь через смерть к возрождению. Распятие лирического «я» неизменно сулит круговорот жизни и небытия: исполнив свое предназначение, поэт должен погибнуть, чтобы заново родиться в творчестве. Лирический герой выступает как новый Творец, а прежнего Бога, «недоучку», обвиняет в «ущербном проектировании» (М. Вайскопф) мироздания. Содержащиеся в поэме архетипические категории: любовь, страсть, ревность - нивелируют антитезу христианского духа и языческой плоти: «Вымолоди себя в моей душе. / Празднику тела сердце вызнакомь».

В разделе 2.4 «Антропологическая концепция Маяковского: синтез Че-ловекобожества и Богочеловечества в поэме "Человек"» определены мировоззренческие, философско-эстетические, социально-исторические и культурологические предпосылки диалектического единства богоборчества и богоискательства в художественной системе поэта.

Поэма «Человек» представляет собой своеобразное «Евангелие» свободного, счастливого, всеблагого, всезнающего Человека. Ее сюжет соотносится с этапами мессианского служения Иисуса Христа: «Рождество Маяковского», «Жизнь Маяковского», «Страсти Маяковского», «Вознесение Маяковского», «Маяковский в небе», «Возвращение Маяковского» и «Маяковский векам». Несмотря на всеобъемлющий антропоцентризм миропонимания, поэт осознавал, что «человек настоящего» не готов приступить к действу революционного переустройства универсума. В результате лирическому герою, который выступает как идеальный прообраз будущего обитателя гармоничной Вселенной, остается только одно — во имя «грядущих правд» принести в жертву свою собственную жизнь и тем самым искупить грехи рода человеческого.

Евангельское повествование о Рождестве, земном бытии, страстях, казни и воскресении Христа Маяковский наполняет принципиально новым содержанием: автор поэмы утверждает величие, духовную красоту и неограниченные возможности Человека, который назван «небывалым чудом» XX столетия. В поэме представлен «лирический способ индивидуализации» (А. Метченко) персонажа, в котором сосредоточены страдания всего человечества. Герой произведения обладает уникальным даром, которого лишена отдельная личность, — физическим бессмертием. Пространственно-временной континуум поэмы содержит как земную, так и сакральную для лирического героя сферы, и - шире - всю Вселенную в ее бесконечной динамике: «Священнослужителя мира, отпустителя всех грехов, - солнца ладонь на голове моей. / Благочестивейшей из монашествующих — ночи облачение на плечах моих».

Христологическая семантика дневного светила в «сцеплении» с образом ночи, «облачение» которой покоится на плечах Человека, оформляет антитетические эмоционально-смысловые микрополя, предвещая трагический финал поэмы: Голгофой лирического «я» Маяковского становится «несгорающий костер» «немыслимой любви». Творец («... тот, / кто жизнью движет») в очередной раз готов пожертвовать

«самым красивым из всех своих сыновей». В теургическом экстазе герой поэмы совершает акт пирокинеза и превращается в эманацию божественного пламени, озаряющего неиссякаемой Любовью все уголки преображенного универсума: «Погибнет все. / Сойдет на нет. /<...> И только / боль моя / острей - / стою, / огнем обвит, / на несгорающем костре / немыслимой любви». Так Человек обретает возможность проповедовать «тысячелистое Евангелие» «дней любви» по всей Земле.

В конце главы делается вывод о том, что лирический герой раннего Маяковского предстает как «поэтический пророк религии человекобожия» (С. Семенова), хранящий в своем «сплошном», отзывчивом, «до края полном» сердце извечный богочгловеческий идеал. Богоборческий бунт лирического «я» можно рассматривать как обратную сторону его богоискательства — стремления «новый разгромить по миру миф», форсирующий космогоническую, продуцирующую активность поэтического Логоса.

В третьей главе диссертации «Своеобразие эсхатологических и космогонических представлений в художественном универсуме В.В. Маяковского» раскрываются особенности индивидуально-авторской неомифологии.

В разделе 3.1 «Персональная апокалиптика и модернизированный хилиазм в поэме "Война и мир"» отмечается, что представители русского «духовного ренессанса», под воздействием которых находился и Маяковский, были уверены, что возвещенное в Апокалипсисе «тысячелетнее царство», «рай на земле», непременно осуществится в реальной жизни. Утопический образ «царствия... земного - не небесного» («Мистерия-буфф») восходит к древней хилиастической ереси - религиозно-мистическому учению ранних христиан о чувственном «тысячелетнем царстве» изобилия и достатка, которое должно наступить во время второго пришествия Христа. Представление об апокалиптическом финале исторического процесса воплотилось в поэме «Война и мир» (1915-1916).

Разнородные структурно-семантические пласты поэмы: исторический, библейский и мифопоэтический, - моделируя единую систему координат, позволяют Маяковскому необычайно глубоко и всесторонне интерпретировать трагические события современности. Воплощая мысль о тождестве макро- и микрокосма, поэт (не важно, интуитивно или сознательно) репродуцирует специфику архаического сознания. Каждый человек (микрокосм), ныне превращенный в «безрукий огрызок кровавого обеда», является вместилищем целой Вселенной (макрокосма), которая испытывает муки, сходит с ума, истекает кровью: «Земля! / Смотрите, / что по волосам ее? / Морщины окопов легли на чело!»

Индивидуально-авторская апокалиптика, представленная в поэме «Война и мир», сформировалась под влиянием библейского откровения о сотворении мироздания «ех т§11о» и его предстоящей гибели в день Страшного суда. Современное состояние бытия оценивается Маяковским как результат глобальных «инволюционных» процессов, повернувших вспять колесо времен и возродивших первозданный, неструктурированный, добиблейский хаос: «И тверди, / и воды, / и воздух взрыт». Комплекс микрообразов, основанный на метафорическом сближении крови и воды («питьевая вода, превращенная в кровь», - «кровь раненых и убитых» -«реки крови, затопившие "чашу земли"», — «кровь, в виде дождя низвергающаяся с небес»), формирует сложную систему апокалиптических реминисценций.

Конец света, считал Маяковский, завершает «старый» космос, миропорядок и предвещает торжество нового «мирового зона», где «измученного и страдающего» (Ф. Ницше) христианского Бога-Творца заменит свободный, счастливый, гармоничный Человек, «бога самого милосердней и лучше». Финальный аккорд «искупительной драмы» представлен в библейской и мифопоэтической перспективе. Эмоционально-смысловые микрополя, инициированные именами Иисуса Христа, Каина, Лазаря и других персонажей Священного Писания, группируются вокруг таких сюжетных комплексов, как «всемирный потоп», рождение и страсти Богочеловека, дары волхвов и воскрешение Лазаря. В полном соответствии с библейским каноном космогонический процесс завершается воссозданием атрибутов сакральной топографии (солнца, радуги, рек, «мировой горы», «города-сада», дерева, под сенью которого Каин играет в шашки с Христом), воскресением всех погибших (из могил встают, «мясом обрастают хороненные кости», оборванные головы и срезанные ноги зовут по имени своих хозяев) и Рождеством богоравного Человека. Однако это не ветхозаветные Адам и Ева. Перед нами дети - «капельная девочка» и «мальчик в новом костюме». Явление чудо-младенца, в представлении Маяковского, прогнозирует формирование новой парадигмы «космо-социо-антропо-бытия» (понятие В. Бычкова и О. Бычкова).

Историософская концепция «Войны и мира» выстраивается через динамическое развитие библейской схемы: Ветхий Завет (Бога-Отца) - Новый Завет (Бога-Сына) - «Третий Завет» (Царство обновленной Духовности). Одну из главных функций в ее реализации выполняет апокалиптическая символика, наиболее адекватно воссоздающая представление Маяковского о персональном мессианстве. В основе художественной эсхатологии поэта — видоизмененная, секуляризированная хшиастическая модель, которая диалектически сочетает линейность (движение от момента грехопадения к Страшному суду) и цикличность, обусловленную соположением ключевых элементов христианской истории и древнейшей мифопоэтической традиции.

В разделе 3.2 «Пьеса "Мистерия-буфф": символическое травестирова-ние библейской и фольклорно-мифологической космогонии» продемонстрировано, что пародирование и травестирование Священного Писания осуществляется Маяковским на фоне обращения к мифологическим архетипам и элементам мышления. В итоге возникает особая жанровая форма, в которой органично сочетаются свойства мистерии и буффонады, цирковая эксцентрика и сказочная фантастика. Категория «буффонады» оформляет пародийно окрашенное эмоционально-смысловое поле пьесы и позволяет интерпретировать революцию как событие, превосходящее по своей значимости акт библейского сотворения мира. Революция, обретающая в «Мистерии-буфф» характер вселенской катастрофы («Вся вселенная залита потопом революций») возводится к изначальной добиблейской стихии, из недр которой по непреложным законам «мистериального действа» рождаются новый Человек, новая мораль, «новое небо и новая земля».

В основу пьесы легли ветхозаветные и новозаветные легенды (всемирный потоп, исход евреев из Египта в «землю обетованную», явление Спасителя народу и некоторые другие). Маяковский проецирует библейские коллизии на исторические реалии эпохи социальных катаклизмов и, «снижая» смысловой компонент

оригинала, творит современную «Библию наизнанку». Символика, возникающая на почве травестирования сакрального источника, образует постоянный реминис-центный фон пьесы. Библейские аллюзии и «осколки» цитат, участвующие в сю-жетообразовании произведения, выполняют функции структурирующей «решетки», условно накладываемой на текст, и «шифра-кода» (3. Минц), который проясняет смысл происходящего и создает «глубинную перспективу» действия.

В «Мистерии-буфф» революция изображена как тотальное обновление макро- и микрокосма. Ассоциативное сближение социальных потрясений с представлениями о первородном водном хаосе («второй» потоп), о геологической катастрофе (извержение вулкана), астральная символика (образы солнца и зари) позволяют прочитать пьесу сквозь призму архаического мифа о реновации Вселенной. В соответствии с представлениями о космогенезе революционные события сопровождаются наступлением темноты («день сменила ночь») и аномальными природными явлениями («заря чересчур разнебесилась ало», превратились в текучую массу «гранитные кучи столиц / и самого солнца недвижная рыжина»).

Возникновение космоса из хаоса изображается в мифах как результат деятельности культурного героя, который порождает, воспроизводит или добывает природные объекты и культурные блага. Космогонические мифы, кроме рассказов о непосредственном творении, содержат эпизоды борьбы против хтонических существ, которые персонифицируют темные силы и мешают мирной жизни. Аналогичные функции выполняют в пьесе «нечистые» (герои-созидатели), голод и царица Разруха, появляющаяся из-под «свода земного» и наделенная териоморфным обликом (деструктивные силы). Революционная стихия описана Маяковским не только как низвергающиеся на землю потоки воды, но и как глобальная тектоническая катастрофа - «все живое» превращается в сплошную огненную «лаву»: «Весь мир, / в доменных печах революций расплавленный, / льется сплошным водопадом».

Наводнение и «мировой пожар» становятся необходимыми условиями нового космогонического деяния: не случайно «революций день» Маяковский именует днем «второго рождения» Вселенной. Солнечный «город-сад», воссозданный героями пьесы по модели «земли обетованной», синтезирует библейские концепции рая как сада (ветхозаветный Эдем) и рая как города (новозаветный Небесный Иерусалим). Сад, который в мифопоэтике является «локусом памяти прообраза Эдема» (3. Хайнади), обнаруживает у Маяковского архетипическую семантику некогда утраченного земного рая, благодатного «золотого века».

Итак, персональная «неомифология» Маяковского интегрирует эсхатологические мотивы распадающейся связи времен, крушения универсума, воссоздание которого отныне становится креативной сверхзадачей художника-творца. Космогоническая модель, отражающая онтологию хаоса и космоса («войны», «революционного потопа» и грядущего «М1ра»), проецируется поэтом на апокалиптическую метафорику библейского Откровения и древних мифопоэтических систем.

В заключении диссертации подводятся итоги предпринятого исследования и определяются перспективы дальнейшего изучения библейских мотивов, образов и сюжетов в творчестве Маяковского.

Материалы и результаты исследования отражены в следующих публикациях:

1. Библейские мотивы в поэме В.В. Маяковского «Облако в штанах»: [Тезисы доклада] // Сб. тр. XLVII науч. студенческой конф. ТГПИ / Отв. ред. A.A. Во-лвенко. - Таганрог: Изд-во Таганрог, гос. пед. ин-та, 2004. - С. 101-103.

2. Библейские мотивы и образы в поэме В.В. Маяковского «Облако в штанах» // Проблемы изучения и преподавания русской и зарубежной литературы: Сб. науч. тр. / Отв. ред. М.Ч. Ларионова. - Таганрог: Изд-во Таганрог, гос. пед. ин-та, 2005. - Вып. 6. - С. 206-235.

3. Мифологическая и фольклорная символика в пьесе В.В. Маяковского «Мистерия-буфф» // Фольклор: традиции и современность: Сб. науч. тр. / Отв. ред. М.Ч. Ларионова. - Таганрог: Изд-во Таганрог, гос. пед. ин-та, 2005. - С. 179187.

4. Пьеса В.В. Маяковского «Мистерия-буфф» в мифопоэтическом контексте // Вопросы языка и литературы в современных исследованиях: Материалы Всероссийской научно-практической конф. «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие» (VII Кирилло-Мефодиевские чтения) / Гл. ред. С.А. Леонов. - М.-Ярославль: Ремдер, 2006. - Ч. I (вып. 2). - С. 187-194.

5. Апокалиптические реминисценции в поэме В.В. Маяковского «Война и мир» // Научное творчество молодежи: Материалы XI Всероссийской научно-практической конф. (Анжеро-Судженск, 20-21 апреля 2007 г.). - Томск: Изд-во Том. ун-та, 2007.-Ч. 3. - С. 86-89.

6. «И он, свободный, ору о ком я, человек - придет... »: Индивидуально-авторская апокалиптика в поэме В.В. Маяковского «Война и мир» // Русский человек на изломе эпох в отечественной литературе: Сб. ст. по материалам Международного литературно-образовательного форума / Отв. ред. К.С. Ли-царева. - Киров: Изд-во ВятГГУ, 2007. - С. 94-99.

7. «Языческий Христос» Владимира Маяковского (художественное своеобразие поэмы «Флейта-позвоночник») // Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты: Материалы 1-й Международной науч. конф. (Чита, ЗабГГПУ, 29-30 октября 2007 г.) / Сост. Г.Д. Ахмето-ва, Т.Ю. Игнатович. — Чита: Забайкал. гос. гум.-пед. ун-т, 2007. — С. 161-164!'

8. Христианские и языческие мотивы в поэме В.В. Маяковского «Флейта-позвоночник» // Вестник Тульского государственного педагогического университета им. Л.Н. Толстого: Научный журнал: Серия «Гуманитарные науки». - Тула: Изд-во ТГПУ им. Л.Н. Толстого, 2008. - № 5. - С. 28-33.

Публикации в научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ:

9. Поэма В.В. Маяковского «Война и мир»: мифопоэтическая парадигма П Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. -Пятигорск: ПГЛУ, 2008. - № 2. - С. 180-181.

10. «Обыкновенное евангелие» «тринадцатого апостола»: библейская символика в поэме В.В. Маяковского «Облако в штанах» // Русская словесность. - М., 2008,-№4.-С. 30-37.

Подписано в печать 05.12.2008. Формат 60x84 Vie-Офсетная печать. Объем 1,0 ф. п. л. Тираж 100 экз. Заказ № 173.

ИЛО ПИ ЮФУ: 344082, г. Ростов-на-Дону, ул. Б. Садовая, 33.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Шалков, Денис Юрьевич

Введение.

Глава 1. Творчество В.В. Маяковского 1912-1918 годов в философско-эстетическом пространстве.

1.1 Маяковский и русский «религиозно-философский ренессанс» конца XIX - начала XX века.

1.2 Маяковский и теургическая эстетика.

Глава 2. Диалектика богоборчества и богоискательства в художественной системе В.В. Маяковского.

2.1 Семантика библейских аллюзий и реминисценций в лирических произведениях 1912-1916 годов и трагедии «Владимир Маяковский».

2.2 Индивидуально-авторская христология и богоборческие мотивы в поэме «Облако в штанах».

2.3 Образ «языческого Христа» в поэме «Флейта-позвоночник»: религиозно-философский и эстетический аспекты.

2.4 Антропологическая концепция Маяковского: синтез Человекобожест-ва и Богочеловечества в поэме «Человек».

Глава 3. Своеобразие эсхатологических и космогонических представлений в художественном универсуме В.В. Маяковского.

3.1 Персональная апокалиптика и модернизированный хилиазм в поэме «Война и мир».

3.2 Пьеса «Мистерия-буфф»: символическое травестирование библейской и фольклорно-мифологической космогонии.

Введение диссертации2008 год, автореферат по филологии, Шалков, Денис Юрьевич

В обывательском сознании творчество В.В. Маяковского и Библия - «две вещи несовместные». В советском маяковедении этот принцип приобрел статус аксиомы. Десятки лет существовало предубеждение, что «лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи» мог обращаться к Священному Писанию только для того, чтобы «. противопоставить свое жизнеутверждающее мироощущение мертвым религиозным догмам», ибо «там, где силен человек, - нет места богу» [216; 128, 90]. Пришло время освободить Маяковского от навязанного ему статуса «официозного поэта, певца революции и ее глашатая», и увидеть в «агитаторе, горлане-главаре» глубоко противоречивую, неординарную, мятежную личность, «ненавидящую всяческую мертвечину» и «обожающую всяческую жизнь», бунтующую против Творца и «всей сердечной мерою» устремленную к некогда утраченной божественной гармонии.

Одной из отличительных особенностей художественного сознания переломной эпохи конца XIX - начала XX столетия стал феномен нового возвращения к Библии, выразившийся в рецепции традиционных архетипов религиозного миросозерцания, всемирно-эсхатологической и космогонической сюжетики. Функционирующие у Маяковского библейские мотивы, образы и сюжетные деривации, сама атмосфера воссоздаваемого христианского мифа выступают не только как условный культурный код, транспонирующий драматические события современности в ракурс вечных коллизий, но и как способ обретения ментального универсализма на путях обновленного мифотворчества, устремленного в будущее — «навстречу жданным годам». Не желая оставаться в стороне от социальных и бытовых проблем, Маяковский апеллировал к непреходящим духовно-нравственным ценностям, к вневременным критериям искусства, мысли и бытия; перекодировал ветхозаветные, евангельские и апокалиптические ситуации в мифологемы общечеловеческого порядка, органично вписывающиеся философско-эстетический и ассоциативно-метафорический гипертекст Серебряного века.

Извечный вопрос о взаимоотношениях человека, природы и социума разрешается Маяковским в метафизическом ключе как воплощение некоего «положительного всеединства», которое для большинства адептов русского «религиозно-философского ренессанса» стало перспективной целью и пределом вселенского эволюционного развития: «. такие совершенно разные творческие индивидуальности, как Блок, А. Белый, Скрябин, Маяковский, Есенин, Хлебников, Филонов, Пастернак, в начале столетия каждый по-своему воплотили в "корневой завязи" слов, звуков, чисел, красок главную этико-философскую и художественную идею своего времени - идею "всеединства" (В. Соловьев), "общечеловеческого мирочувствования и мировоззрения" (П. Флоренский). » [88, 5]. Библейская символика, нередко восходящая к мифопоэтическим архетипам и элементам мышления, становится организующим центром поэтической системы Маяковского и функционирует как источник универсальных художественных, эстетических и культурологических моделей, оптимальных для постижения и преобразования онтологических законов мироздания и основ человеческой духовности.

Однако, несмотря на многочисленные интертекстуальные проекции и параллели, очевидно постоянное стремление Маяковского к секуляризации библейского пратекста, что выражается в смещении целого ряда важнейших его смысловых акцентов и придании религиозной символике новой семантической модальности. Авторские отступления от «канонической» сюжетной канвы христианской мифологии касаются не только периферийных аспектов. Основополагающие богословские доктрины нередко переосмыслены Маяковским «с точностью до наоборот». С. Семенова утверждает, что художественный мир поэта, который традиционно делят «на две различные полосы, до- и послереволюционную», напротив, демонстрирует «единство и неделимость — от первых вещей до последних: развертывание одной темы, сквозные образы, мотивы, символы. И созидает такую неделимость <.> целая поэтическая мифология, связанная с рождением, явлением в мир, миссией нового пророка» [233, 227-229].

Проблема творческой целостности Маяковского, в которой ему часто отказывали критики, оказалась в центре внимания одного из современников поэта — Р. Якобсона. В статье «О поколении, растратившем своих поэтов» (1931), исследователь, обеспокоенный возможностью противопоставления до- и послереволюционного творчества Маяковского, взял на себя смелость утверждать, что оно «. от первых до последних строк едино и неделимо», поскольку представляет собой, во-первых, «диалектическое развитие единой темы», а, во-вторых, «необычайное единство символики»: «Однажды намеком брошенный символ далее развертывается, подается в ином ракурсе». Эту связь подчеркивает и сам Маяковский, когда «отсылает к старшим вещам (например, в поэме "Про это" -к "Человеку", а там - к ранним лирическим поэмам)» [299, 75].

Одной из ключевых примет поэтики Маяковского является прием «поливалентной семантики»: один и тот же образ (мотив, деталь, пейзаж, сюжетная деривация), обретая символически емкое содержание, может функционировать не просто в разнонаправленных, но и в полярных эмоционально-смысловых регистрах: «Первоначально юмористически осмысленный образ, - пишет Р. Якобсон, - потом подается вне такой мотивировки, или же, напротив, мотив, развернутый патетически, повторяется в пародийном аспекте. Это не надругательство над вчерашней верой, это два плана единой символики - трагический и комедийный, как в средневековом театре» [299, 75].

Классическое деление творчества Маяковского на два периода, границей между которыми служит Октябрьский переворот, ныне воспринимается как архаичное. Условность подобной периодизации отмечена авторами современных школьных и вузовских учебников (А. Карпов, Б. Бугров, М. Голубков, Л. Егорова, П. Чекалов, В. Мусатов, Ю. Минералов и мн. др.). О целостности художественного мышления и образного мировосприятия Маяковского рассуждают 3. Паперный [176, 82], С. Семенова, С. Кормилов, И. Искржицкая. Рассматривая творчество поэта в едином потоке, Е. Евтушенко склонен полагать, что «не было Маяковского ни дореволюционного, ни послереволюционного - существует один неделимый революционный Маяковский» [72, 112]. Исследователи авангардистского искусства (Н. Харджиев, В. Марков, О. Клинг, JI. Долгополов) установили, что раннее творчество поэта и футуризм в целом генетически связаны с эстетикой и художественной практикой русского символизма. Символистские рефлексы в послереволюционном творчестве Маяковского (в «Мистерии-буфф» и «Про это») выявляют М. Вайскопф, JL Кацис, В. Мусатов, Р.-Д. Клюге.

Весьма продуктивной в исследовательских целях представляется периодизация творчества Маяковского, предложенная в работах М. Пьяных. Этапы эстетической и мировоззренческой эволюции поэта уподобляются «пятиактно-му действу с прологом и эпилогом» [318, 38]. Иными словами, художественный мир Маяковского являет собой «синтетическую драму», где функцию так называемого пролога выполняет трагедия «Владимир Маяковский», первым актом стали поэмы «Облако в штанах» и «Флейта-позвоночник», вторым - «Война и мир» и «Человек», третьим актом - пьеса «Мистерия-буфф» и поэма «150 ООО ООО», четвертым - поэмы «Люблю», «Про это» и «Владимир Ильич Ленин», пятым актом - поэма «Хорошо!» и комедии «Клоп» и «Баня» и, наконец, эпилогом - первое и второе вступления в поэму «Во весь голос».

Обращение к творчеству 1912-1918 годов позволяет проследить динамику библейского структурно-семантического слоя в творчестве Маяковского и объяснить его модификацию эволюцией мировоззренческих целеустановок художника: от стихийного безбожества (богоборчества) через духовные искания (богоискательство) к полной апостасии (богоотступничеству). В предпринятом исследовании интерпретация библейской символики завершается пьесой «Мистерия-буфф», поскольку в послереволюционном аксиологическом пространстве богоборческие и богоискательские тенденции трансформируются Маяковским в антирелигиозную пропаганду, занимающую одно из ключевых мест в агитационном творчестве поэта. Исключение составляют дилогия «Люблю» и «Про это», поэмы «IV Интернационал», «Пятый Интернационал», «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!». Однако в перечисленных произведениях религиозная топика обретает принципиально иное эстетическое качество. Выявление ее идейно-художественных функций может стать предметом отдельного рассмотрения, о чем свидетельствует ряд публикаций последних лет (М. Вайскопф [44], В. Воропаев [53], И. Иванюшина [87], Л. Кацис [103], Т. Жирмунская [78] и др.).

Категории «образ» и «мотив» выступают в диссертации как основные структурно-семантические единицы аналитического дискурса. Кроме понятия «мотив», используются и его дериваты: лейтмотив, «мотивная сетка» (Б. Гаспа-ров), сюжетный мотив и мотивно-образный комплекс (блок, ряд).

В настоящем исследовании вслед за И. Силантьевым мотив определяется как эстетически значимая структурно-семантическая единица (1), интертекстуальная в своем функционировании (2), инвариативная в своей принадлежности к языку и стилю художественной традиции и вариативная в своих событийно-смысловых реализациях (3), соотносящая предикативное начало действия с актантами (под мотивным актантом понимается потенциальное, заложенное в семантической структуре мотива действующее лицо, взятое вне оппозиции фабулы и сюжета) и пространственно-временными признаками (4) [236, 94-96].

Что касается представления о лейтмотиве, то он квалифицируется в научной литературе (И. Роднянская, П. Богатырев, Г. Краснов, Л. Целкова и др.) как смысловой повтор, обеспечивающий коммуникативные и функционально-эстетические связи как внутри данного текста, так и за его пределами: «Ведущий мотив в одном или во многих произведениях писателя может определяться как лейтмотив» [312, 207]. Анализируя соотношение мотива и лейтмотива, И. Силантьев отмечает, что эти понятия противоположны с точки зрения критерия повторяемости: «Признак лейтмотива — его обязательная повторяемость в пределах текста одного и того же произведения; признак мотива - его обязательная повторяемость за пределами текста одного произведения» [236, 94]. По аналогии с термином «лейтмотив» в диссертации используется понятие «лейтобраз», или «лейтмотивный образ».

Мотивная сетка», в понимании Б. Гаспарова, представляет собой систему взаимосвязанных и взаимообусловленных мотивов, в роли которых «. может выступать любой феномен, любое смысловое "пятно" - событие, черта характера, элемент ландшафта, любой предмет, произнесенное слово, краска, звук и т.д.; единственное, что определяет мотив, — это его репродукция в тексте. » [52, 30]. Иными словами, феномен мотивных связей обусловлен тем, что, единожды возникнув, тот или иной мотив способен повторяться, варьироваться, приобретать дополнительные эмоционально-смысловые оттенки, реализоваться в «сцеплении» (термин JI. Толстого) с другими мотивами [52, 30-31].

К сюжетным мотивам относятся компоненты мотивной парадигмы, которые участвуют в формировании событийно-смысловых компонентов текста и связывают в единый узел действия разнонаправленных модальностей, выпол-' няя сюжетообразующие функции (в этом отношении сюжетный мотив сближается с «первичными элементами» сюжета, которые В. Пропп именует «функциями действующих лиц» [202, 18-51]). JI. Незванкина и JI. Щемелева считают, что «. в лирике с ее образными и философско-психологическими константами круг мотивов наиболее отчетливо выражен и определен», в то время как «для повествовательных и драматических произведений, более насыщенных действием, характерны сюжетные мотивы», многие из которых «обладают исторической универсальностью и повторяемостью» [313, 231].

Представляется, что предложенное современными исследователями строгое разграничение лирических и сюжетных мотивов применительно к художественной системе Маяковского нерелевантно. Подавляющее большинство произведений поэта, независимо от их жанрово-родовой принадлежности, характеризуется ярко выраженной лирической природой: как отмечает А. Михайлов, «лирическое и эпическое, личное и общее, интимное и мировоззренческое сливаются в сложнейшее художественное единство» [159, 159]. В итоге возникает представление о синтезе эпического и лирического начал в лироэпосе: поэмы Маяковского приобретают качества эпической лирики, в которой «. от эпоса -большая историко-социальная значимость содержания, широта и обобщенность охвата действительности, от лирики - внутреннее, душевное. переживание этой действительности» [191, 180]. Итальянский ученый В. Страда выдвинул гипотезу о нивелировании жанровых границ в поэзии Маяковского и о формировании единого метажанра — «эпиколиродраматического» [251, 253-254].

Определяя мотивно-образный комплекс, подчеркнем, что его формирование и функционирование обусловлено, как правило, устойчивыми коммуникативными, сюжетно-композиционными, фабульными, эстетическими, идейно-художественными, проблемно-тематическими, ассоциативно-метафорическими или архетипическими корреляциями мотивики с определенным образом, системой образов или комплексом микрообразов.

В отличие от мотива, понятие «образ» не требует столь детального уточнения, поскольку представляется более или менее устоявшимся. Научный аппарат диссертационного исследования воспроизводит классическое понимание образа, который в гносеологическом аспекте квалифицируется как одно из основных средств познания и трансформации окружающей действительности, синтетическая форма выражения чувств, мыслей, устремлений и эстетических эмоций автора.

Изучение религиозных мотивов и образов в творчестве Маяковского активизировалось лишь в конце 90-х годов XX века, когда исследователей стали интересовать «. православная традиция как духовная реальность и взаимоотношения между этой первичной реальностью и реальностью иного рода: художественного текста, взятого в одном из его аспектов» [75, 145]. В «советском» маяковедении первой и, пожалуй, единственной попыткой системного изучения художественной библеистики Маяковского стала монография В. Ружины «Маяковский против религии» (1967). В силу объективных (идеологических) и субъективных (методологических) причин исследователь определяет мировидение Маяковского как атеистическое, утверждая, что «лживой и бесчеловечной» христианской морали поэт противопоставляет веру в «"земное царствие" могучего и свободного человека»: «бросая вызов религии, освящающей. несправедливый миропорядок», Маяковский «клеймит бога как вора, лишающего человека прав на справедливость, радость и счастье» и «. прославляет огромные возможности человеческого разума» [216, 33]. Используя библейскую фразеологию и религиозные образы «в целях патетики», поэт, по словам Ружины, в то же время «дискредитировал их, возвеличивал, не бога, а Человека» [216, 106].

И. Машбиц-Веров («Во весь голос: О поэмах Маяковского», 1973), рассматривая «антирелигиозную тему» в творчестве поэта, отмечает, что богоборческий бунт его лирического «я» обусловлен неприятием «библейских поверий, церковных догм и символов» и, прежде всего, «сущностью религии» [142, 50]. По наблюдениям исследователя, библейские аналогии выполняют у Маяковского несколько идейно-художественных функций. Во-первых, «иронически и сатирически переосмысливая религиозные объекты», поэт использует их в целях полемики с христианской традицией и поэтикой символизма. Во-вторых, библеизмы способствуют созданию торжественного стиля, особенно когда речь идет о грядущих революционных изменениях или душевных муках лирического героя. В. Перцов, А. Метченко, А. Михайлов, Ф. Пицкель, В. Альфонсов и др., выявляя богоборческие мотивы в творчестве Маяковского, характеризуют его поэтическую онтологию как антропоцентрическую: «Поставив себя на место бога, человек у него берет ответственность за весь миропорядок. Ведь если он безбожник (а это так), то все его обличения, бросаемые богу как символу миропорядка, идут, в сущности, по другому адресу. Ближайший адрес социальный, и бога скоро заменит Повелитель Всего (буржуй)» [2, 82].

И. Макарова, автор статьи «Христианские мотивы в творчестве Маяковского» (1993), возводит поэтику Маяковского к романтической традиции (Лермонтову, Байрону), но считает, что богоборчество поэта намного «проще»: «Бог есть, но он зол, . все ценности принадлежат не ему, а Жирному, а значит, и ценностей этих нет» [139, 154]. Г. Ионин в докладе «Ветхозаветные мотивы в творчестве В. Маяковского» (1993) определяет их соотношение с новозаветными коллизиями и обнаруживает, что стремление поэта восстановить вселенскую гармонию, отдав Человеку функции Бога, приводит к «изгнанию откровения из сферы духа» [170, 191]. Несмотря на гордыню, присущую лирическому «я» Маяковского, Христос и Антихрист, как утверждает исследователь, «ведут в его поэзии неосознанный спор - спор Демона и Бога в Человеке». Если богоборческий «бунт Маяковского ветхозаветен», то его «Голгофа возобновляет. христианскую тему любви, призывно обращенной к каждому из ближних и дальних, пробуждающей в них ответную "громаду-любовь"» [170, 191]. В концепции А. Сакович («Библейские образы в раннем творчестве Владимира Маяковского, или мистерия-буфф в действии», 1996), лирический герой поэта формируется на стыке народной смеховой культуры и авторской полемики с христианством, балансируя между трагедией распятого и амплуа скомороха: поэт вступает в борьбу с Богом, но «идет вслед за Христом» и взыскует «. царства Божия — победы любви на земле» [225, 328].

Краткий обзор библейских мотивов и образов в раннем творчестве Маяковского дан Д. Скляровым в пособии для учащихся «Русская литература: XX век: Справочные материалы» (1995). С точки зрения исследователя, поэт предлагает особый «. вариант истолкования евангельских идеалов, выделяя. земную, человеческую сторону личности и учения Христа», предстающих в «ореоле неизбежных историко-литературных ассоциаций» [238, 187-188]. Среди них - искания Достоевского и Л. Толстого, ницшеанский тезис о «смерти Бога», поэзия символистов, а также целый пласт «неорелигиозной» мысли рубежа веков. Из последних работ, в которых анализируется христианская проблематика в поэзии Маяковского, следует выделить книгу Т. Жирмунской «"Ум ищет Божества": Библия и русская поэзия XVIII - XX веков» (2006). Пытаясь обозначить отношения лирического «я» поэта с Творцом, исследовательница отвергает понятие «атеизм». Обновленная религия грядущего мира, вслед за С. Семеновой, именуется «человекобожеством». Отсюда и представления поэта «об адекватности человека и Господа», и «горькая издевка над Создателем». Тем не менее, богоборческие настроения Маяковского постоянно получают мощный христианский противовес: поэт, как утверждает Жирмунская, страдал «. от забвения основных Христовых заповедей» [78, 373].

Особый интерес представляет собой сборник статей «Маяковский в современном мире», в основу которого положены доклады, прочитанные в ноябре 2003 г. на межвузовской научной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения поэта (Москва, РУДН). Обнаруживая парадоксы веры и безверия в творчестве Маяковского, А. Коваленко приходит к выводу, что, отвергая Творца и религию, поэт не в силах «до конца избавиться от самих атрибутов, понятий и мифологических схем христианства» [112, 21]. Религиозный бунт лирического «я», утверждает исследователь, оборачивается «постоянным проецированием собственной грядущей смерти на мученическую смерть Христа и ожидание последующего воскрешения» всех некогда живших на Земле в духе христианского Апокалипсиса [112, 21]. По словам Н. Юрасовой, синтез архаической, христианской и карнавальной картин мира в художественном универсуме Маяковского обусловлен бинарной оппозицией «сегодняшнего» и будущего времени. Ведущую роль играет «буферный» хронотоп революции, с помощью которого осуществляется переход из старой реальности в новую [298, 159].

В книге израильского структуралиста М. Вайскопфа «Во весь логос: Религия Маяковского» (1997) рассматриваются архаические корни и религиозная природа мировидения Маяковского; подробно исследуется связь названной литературной традиции с «массовой интеллигентской культурой Серебряного века»: «Гениальный новатор Маяковский. по всему складу своего мышления, всей личности - поэт глубоко архаичный», и поэтому его «голос. - это тот же Логос» [44; 7, 64]. Под архаичностью подразумевается весьма широкий спектр культурных характеристик: рецепция сакральных источников (библейских, литургических) и гностических доктрин; черты средневекового миросозерцания и заимствования из фольклора. Вместе с тем ряд основных положений монографии вызывает серьезные возражения, обусловленные интертекстуальным методом анализа. Не подлежит сомнению, что Маяковский следовал определенной литературной и культурной традиции, однако признание столь плотного интертекстуального слоя лишает его творчество самобытности.

В фундаментальной монографии Л. Кациса «Владимир Маяковский: Поэт в интеллектуальном контексте эпохи» (2000) предпринята попытка рассмотреть творчество Маяковского в пространстве религиозно-философской мысли конца XIX - начала XX века, представленном в основном пересекающимися литературно-критическими рядами: «Гейне - Розанов - Маяковский», «Философов -Ховин - Достоевский», «Розанов - Анненский - Маяковский», «Шкловский

Карсавин - Хлебников» и др. Автор исследования пытается продемонстрировать читателю, как поэт «взаимодействует с идеями В. Розанова и какую трансформацию в 1910 - 1920-е годы претерпевает рецепция Владимира Соловьева в русской и советской литературе» [103, 20]. Определяя особенности неомифологии Маяковского, Кацис прослеживает ее генетические связи с мифопоэтикой и апокалиптикой Серебряного века.

Крайне предвзятые и полемичные оценки поэтической аксиологии Маяковского содержатся в работах Ю. Карабчиевского, И. Карпова и Ю. Халфина, которые трактуют богоборчество поэта как явление глубоко безнравственное. Ю. Халфин в статьях «Апостол хозяина» (1990), «Гордые человеки: Прощание с кумирами отшумевшей эпохи» (2003) утверждает, что большинство произведений Маяковского пронизывает «антиевангельская тема», а текст Священного Писания служит ему моделью для построения «антимира», где восторжествуют «беспощадность, разрушительная стихия, дикий разгром». Веру Маяковского Халфин именует «сатанинской», приписывая поэту «странную для атеиста ненависть к Творцу вселенной и даже ненависть к Христу, который всегда виделся людям воплощением лучшего в человеке». Индивидуально-авторская мифология Маяковского квалифицируется как «истинное евангелие Человекобога», «злая пародия на Бога, религию. и евангельские заповеди» [275, 43-45].

Источник трагедии Маяковского, в концепции Л. Аннинского, - «зияние на месте центра», «проклятья тому миру, в котором он появился на свет. вдали от России, от Смысла, от Бога». «Запальчивое» богоборчество поэта критик определяет не как борьбу со Вседержителем, а как «примеривание к Его месту - перебор фальшивых претендентов. » [6, 172]. Вскрывая антиномии поэтического сознания, исследователь утверждает, что Маяковский сумел передать «. отсутствие Бога в мире, который создан Богом и без Бога гибнет» [6, 173].

Особое место в современном литературоведении занимает так называемое «православное» направление. Представители этого направления (А. Мень, М. Дунаев) оценивают художественную библеистику Маяковского с точки зрения православной морали, нередко подменяя собственно художественные, эстетические оценки религиозными, идеологическими. По словам о. А. Меня, библейские темы у Маяковского «явно антихристовы», а литургические параллели - не что иное, как «ненависть к Иисусу Христу, вера не в Него» [150, 150]. Между тем, суждения священника содержат справедливые замечания о воздействии на поэзию Маяковского философско-эстетических воззрений Ницше и антропологии Достоевского, героев которого «всю жизнь Бог мучил». Признавая конфликт лирического «я» с Творцом, Мень в то же время подвергает сомнению его богоборчество, ибо лирический герой Маяковского «мечется между Небом и землей» и подчас испытывает страдания за Спасителя [150, 150-151].

Безосновательно обвиняя Маяковского в «мании величия», М. Дунаев, автор шеститомной работы «Православие и русская литература» (2003), утверждает, что в творчестве поэта звучит «претензия на человекобожие», а вместо Бога утверждается «nihil»: «Маяковский - безбожник, но не атеист», он «пребывает где-то между этими двумя состояниями». Мировидение Маяковского, как считает исследователь, обусловлено «тягой к небытию». Поэт обвиняется в кощунстве, в общении с Богом на равных, в безверии и нарушении третьей заповеди («упоминает имя Божие всуе») [69, 324-346].

Несмотря на то что Маяковскому посвящено необозримое множество специальных исследований, оно нуждается в новом прочтении и реинтерпретации в соответствии с принципами научной объективности - и без уже ставших архаичными идеологических штампов «советского» маяковедения, и «без гнева и пристрастия» постсоветского времени, когда попытки избавиться от стереотипов нередко порождали новые, построенные на принципе отрицания ради отрицания. Современные критики и исследователи настаивают, что «образ бога, божественного у Маяковского - тема особого исследования, также как и богатство библейских аналогий, цитат, ассоциаций в его творчестве» [115, 125-126].

Актуальность данного исследования обусловлена повышенным интересом современного литературоведения к тем структурно-семантическим элементам художественного универсума Маяковского, которые активно и плодотворно рецептируются не только в отечественном, но и в мировом литературном процессе, и интерпретация которых позволяет обнаружить выход в непрерывность культурной традиции.

Объект исследования: библейский мотивно-образный комплекс, который манифестирован в лирических произведениях Маяковского 1912-1916 годов, трагедии «Владимир Маяковский», дореволюционных поэмах («Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Война и мир» и «Человек») и пьесе «Мистерия-буфф». Художественная библеистика поэта функционирует как многоаспектная иерархическая система, включающая уровень собственно текста (библейские онимы и фразеологизмы, прямые и косвенные цитаты, отрывки из богослужений и молитв, названия церковных праздников, христологическая символика, апокрифические версии вневременных событий Священной Истории, пародийная и травестийная рецепция канонических представлений); подтекста (парафрастические и интертекстуальные отсылки, проекции, параллели, аллюзии, реминисцентный фон) и «сверхтекста» (ассоциативно-метафорические поля, виртуальные содержательные пласты). Данные структурно-семантические элементы моделируют индивидуально-авторскую «квазирелигиозную» антропологию.

Предмет изучения: эстетическая роль и функциональная значимость мо-тивики, образного арсенала и сюжетных моделей, заимствованных из Священного Писания, их динамика и способы репрезентации в творческом наследии Маяковского 1912-1918 годов.

Цель диссертационного исследования: представить особенности функционирования библейских мотивов, образов и сюжетных дериваций в структуре метатекста Маяковского и на основе этого предложить интерпретацию конкретных произведений писателя.

Поставленная цель предполагает решение следующих задач: 1) вскрыть философско-эстетические, литературные и культурологические истоки богоборчества и богоискательства в художественной системе поэта;

2) осмыслить специфику индивидуально-авторской христологии, определив ее концептуально-смысловые корреляции с неорелигиозными и богословскими доктринами (кенозис, искупительная жертва, тринитаризм, теодицея, антроподицея, второе пришествие, Страшный суд, Богочеловечество, г

Человекобожество, апокатастасис, хилиазм, обожение и др.);

3) выявить неомифологическое качество эстетического мышления Маяковского и продемонстрировать своеобразие эсхатологических и космогонических представлений в художественном универсуме поэта;

4) охарактеризовать «дионисийское» эмоционально-семантическое микропространство в произведениях Маяковского и установить его соотношение с «неоязыческой» утопией Серебряного века и классической христианской аксиологией;

5) рассмотреть «технические» приемы интегрирования библейской символики в художественный текст, а также способы взаимодействия мотивов, образов и сюжетных компонентов, заимствованных автором из Священного Писания, с мифологической архаикой, апокрифическими представлениями и семиосферой фольклора.

Теоретико-методологическую базу исследования составили теоретические и монографические работы Р. Якобсона, М. Бахтина, Ю. Тынянова, М. Гаспарова, Б. Гаспарова, Ю. Лотмана, Б. Эйхенбаума, А. Эткинда, Е. Эткинда, И. Силантьева, О. Лекманова, О. Фрейденберг, С. Аверинцева, В. Топорова, Е. Мелетинского, а также труды нескольких поколений отечественных и зарубежных литературоведов, внесших весомый вклад в изучение творчества В.В. Маяковского (В. Перцов, Н. Харджиев, В. Тренин, А. Метченко, Г. Черемин, К. Петросов, А. Субботин, А. Михайлов, М. Бочаров, В. Альфонсов, В. Сарычев, Б. Сарнов, Л. Кацис, М. Вайскопф и мн. др.).

В диссертации используются компоненты историко-литературного, исто-рико-культурологического, концептуально-интерпретационного, интертекстуального, генетического методов анализа, а также метод функциональной «мифореставрации»; осуществлен герменевтический подход к проблеме понимания эстетической реальности.

Теоретическая значимость и научная новизна исследования состоит в том, что в нем впервые предпринято целостное и системное изучение художественной библеистики в творчестве Маяковского 1912-1918 годов, а также установлена ее связь с мифопоэтическими реалиями и фольклорной традицией.

Практическая значимость работы обусловлена возможностью использовать ее материалы при разработке практических и лекционных курсов по истории русской литературы Серебряного века и первого послереволюционного десятилетия; спецкурсов и спецсеминаров по творчеству Маяковского для студентов вузов; а также в школьной практике преподавания литературы. Научно-методологическая разработка темы может стать основой для дальнейшего изучения библейских мотивов, образов и сюжетов в творчестве поэта. Основные положения, выносимые на защиту:

1. Сопоставляя мотивы, образы и ситуации ранних произведений Маяковского с ветхозаветными (грехопадение, рай на земле, всемирный потоп, семантика радуги и т.д.) и новозаветными сюжетами и символами (образы нового Искупителя и «тринадцатого апостола», литургические параллели, символика крестной смерти, мотивы конца света, второго пришествия, Страшного суда и т.д.), можно утверждать, что в художественном универсуме поэта текст Священного Писания функционирует как своеобразный «аксиологический эталон», с помощью которого интерпретируется прошлое и настоящее, а также моделируется грядущий «мировой эон».

2. Библейская сюжетика, символика и метафорика в поэзии и драматургии Маяковского рассматриваемого периода отличается предельной адогма-тичностью. Между тем, традиционные христианские ценности (милосердие, доброта, всепрощение, любовь к ближнему) остаются для поэта незыблемыми. Антропологическую концепцию Маяковского и его богоискательство молено определить как пересмотр классической христианской культуры на почве самого христианства, что в целом характерно для религиозно-философских и эстетических воззрений Серебряного века.

3. Полемизируя с ортодоксальными богословскими доктринами и «историческим» православием, Маяковский воссоздает персональную христоло-гию, эсхатологию и космогонию, которые связаны с преломленной, тра-вестийной рецепцией библейской, фольклорно-мифологической и апокрифической семиосферы. Однако пародирование и травестирование общекультурных кодов отнюдь не исключает их прямой, некритической дешифровки: соотношение мифологем и библейского реминисцентного фона с семантикой определенного текста выводит художественную систему Маяковского за конкретно-исторические и социальные рамки, придавая ей дополнительные смысловые оттенки, «глубинную перспективу», многоплановый характер, универсальность и общечеловеческое звучание.

4. Индивидуально-авторская апокалиптика и модернизированный хилиазм обусловлены представлениями Маяковского об активной творческой эсхатологии, направленной не на финальную вселенскую катастрофу, а на свершение онтологического переворота — «третьей революции духа», которая станет импульсом к глобальному эволюционному преображению универсума, а также духовной и физической природы каждого индивидуума путем социальных изменений, энергией творческой Любви и продуцирующей силой поэтического Логоса. Апокалиптические пророчества оцениваются Маяковским как условные, которые осуществятся только в том случае, если Человек, «небывалое чудо XX века», не сможет осознать себя существом поистине космического масштаба, способным прорваться сквозь косный, мещанский быт к одухотворенному, «праздничному» бытию.

5. Соотнося художественный мир Маяковского с духовно-нравственными ориентирами и ценностными установками Священного Писания, библейский конструктивно-семантический слой выявляет своеобразие авторского мировидения в интеллектуальном пространстве Серебряного века. Авторские концепции Богочеловечества и Человекобожества, всеобщего воскресения, апокатастасиса, духовного и физического бессмертия обнаруживают параллели в философско-эстетических воззрениях конца XIX — начала XX столетия: среди них - учение В. Соловьева о «положительном всеединстве» и Богочеловечестве, символистские теургические доктрины, концепция «общего дела» Н. Федорова, «третье антропологическое откровение» Н. Бердяева, историософские построения Д. Мережковского, «мистический пантеизм» В. Розанова, ницшеанская футурология и марксизм. При этом Маяковский не только развивает и модифицирует эти идеи, но и вступает с ними в открытую полемику.

Апробация работы. Основные положения исследования были представлены на XL VIT научной студенческой конференции ТГПИ (Таганрог, 2004); ежегодных научно-практических конференциях преподавателей и аспирантов ТГПИ (Таганрог, 2005, 2006); III Международной научной конференции (заочной) «Фольклор: традиции и современность» (Таганрог, 2005); Всероссийской научно-практической конференции «Славянская культура: истоки, традиции, взаимодействие (VII Кирилло-Мефодиевские чтения)» (Москва, 2006); XI Всероссийской научно-практической конференции «Научное творчество молодежи» (Анжеро-Судженск, 2007); Международном литературно-образовательном форуме «Русский человек на изломе эпох в отечественной литературе» (Киров, 2007); I Международной научной конференции «Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты» (Чита, 2007).

Материалы диссертации использовались ее автором в процессе преподавания практического курса «История русской литературы XX века» в ГОУ ВПО «Таганрогский государственный педагогический институт». По теме исследования имеется 10 публикаций.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, который включает 326 наименований. Общий объем текста - 230 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Библейские мотивы и образы в творчестве В.В. Маяковского 1912-1918 годов"

Выводы

1. Футурологические прогнозы; постоянное стремление приоткрыть завесу времен; сочетание и сложное взаимодействие библейской, мифопоэтической и сказочной символики; «неоромантическое» начало и трагедийный накал изображения происходящих событий; дистанцированный от лирического «я» (Человек будущего) и коллективный герой («нечистые», а позже и «сто пятьдесят миллионов») - таковы характерные особенности «Войны и мира» и «Мистерии-буфф», ставшие основной формой эстетического отражения исторического сознания переломной эпохи.

2. Индивидуально-авторская «неомифология» Маяковского модифицирует эсхатологические мотивы распавшейся связи времен, разрушения социального и природно-антропологического «всеединства» универсума, восстановить который в последующие эпохи становится креативной сверхзадачей художника-творца. Космогоническая модель, отображающая онтологию хаоса и космоса («войны», «революционного потопа» и грядущего «М1ра»), проецируется Маяковским на апокалиптическую семантику библейского Откровения и древнейших мифопоэтических систем.

3. Как эсхатологический, так и космогонический «неомифы» Маяковского пребывают в едином эстетическом и культурологическом пространстве, поскольку «эсхатон» является лишь символическим прообразом некоей космогонии будущего: новое миротворение может свершиться, если Вселенная будет окончательно уничтожена. Космогония и эсхатология трактуется этнографами и фольклористами (М. Элиаде, Дж. Фрезэр, Е. Мелетинский, В. Топоров, О. Фрейденберг и др.) как вторичные, более поздние ступени развития первичной модели универсума. Основополагающий элемент всех космологических систем - преображение «хаоса в космос», трансформировавшееся в христианскую темпоральную триаду «жизнь — смерть - воскресение». В свою очередь, эсхатологический мотивно-образный комплекс предстает в творчестве Маяковского как миф творения «наизнанку»: конец мироздания и гибель «всего живого» предшествуют тотальному обновлению физической и духовной природы Человека.

4. Библейская и мифопоэтическая символика предстает у Маяковского в качестве одной из сущностных парадигм «космо-социо-антропо-бытия» (понятие В. Бычкова и О. Бычкова). Вырабатывая «технические» приемы интегрирования культурно-исторической памяти в художественный текст, автор «Войны и мира» и «Мистерии-буфф» в определенной мере оказался предтечей эсхатологического и космогонического мифотворчества, предпринятого поэтами, творившими не только в эпоху Серебряного века, но и в первые десятилетия после Октябрьского переворота.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Библейский структурно-семантический слой, внедряясь в текстовое пространство лирических, лироэпических и драматических произведений Маяковского 1912-1918 годов, осуществляет разнообразные идейно-художественные и эстетические функции. При этом структура библейского подтекста формируется как разветвленная, иерархически организованная система символически емких мотивов, образов и сюжетно-фабульных элементов, закодированных и прямых цитат, развернутых реализованных метафор, ономастических и топонимических заимствований, знаковых деталей, как особое эмоционально-смысловое единство, обладающее неомифологическим качеством, полифонизмом и диало-гизмом. Виртуальные содержательные пласты, инициированные библейскими, мифопоэтическими и фольклорными ассоциативными связями, аллюзиями, реминисценциями, проекциями, параллелями, парафразами и другими интертекстуальными включениями, порождают уникальный событийно-метафорический коммуникативный фон, обеспечивающий причастность автора, читателя и интерпретатора к непрерывной культурной традиции.

Возрожденные Маяковским ренессансные представления об абсолютно свободном, гармоничном, счастливом, богоравном Человеке, который прекрасен не только телом, но и духом, переплетаются у Маяковского с софиологиче-скими концепциями о «положительном всеединстве» человечества, природы и общества. По словам Р. Якобсона, «антирелигиозно настроенный» Маяковский относится к числу тех поэтов, которые «выросли в мире православных обычаев, и их творчество независимо от их намерений насыщено символикой ортодоксальной церкви» [300,173]. Богоборческая антропократия и хилиастическая утопия в художественной системе Маяковского обусловлены не только «веяниями эпохи», но и его мировоззренческим эклектизмом, который формировали: классическое православие; различные христианские ереси; теория относительности А. Эйнштейна и ее художественная версия - «утопия времени» В. Хлебникова; мистико-материалистическая философия «общего дела» Н. Федорова; идеи богостроительства и богоискательства; концепция Человекобожества, связанная с ницшеанским идеалом «сверхчеловека»; ветхозаветное мессианство и, наконец, учение К. Маркса в его российской интерпретации (главными для Маяковского оказались историософские воззрения марксизма: деление исторического процесса на два неравноценных отрезка - до осуществления идеала и после, между которыми - мистериальная катастрофа, революционная или иная, знаменующая радикальный и, что особенно важно, необратимый разрыв преемственности).

Следует подчеркнуть, что вопрос о генезисе библейского подтекста в поэзии и драматических произведениях Маяковского зачастую остается открытым: не представляется возможным с предельной точностью установить, является ли определенный образ (мотив, сюжетный ход, композиционное решение и т.п.) результатом прямого заимствования из ветхозаветных и новозаветных источников, апокрифических текстов или же его функционирование обусловлено рецепцией религиозно-философских и эстетических систем, созданных адептами русского «духовного ренессанса». Идея теургического, мистериального искусства, которое уподобляет художника наместнику Творца на земле, и концепция магически действенного поэтического Слова, сопоставимого по своему онтологическому статусу с нетварным божественным Логосом, восприняты Маяковским опосредованно, через эстетику и художественную практику русского символизма (и отчасти акмеизма). Действительно, религиозным базисом метаморфозы «слово-» и «мифотворчества» в «жизнетворчество», теургию, «богодейство» является «инкарнация евангельского Логоса» (А. Ханзен-Леве).

В центре Евангелия от Иоанна - концепция воплощения в Иисусе Христе божественного Логоса. Религиозные мыслители подчеркивают, что словесная, «логосная» природа человеческой личности заключает в себе ее особое достоинство в ряду остальных творений, выявляя печать сообразности Всевышнему. В человеке, как образе Логоса, с одной стороны, и микрокосме - с другой, сосредоточены начало и конец бытия, его зиждительная и оберегающая сила. Сотворенный «по образу и подобию» предвечного Логоса, род людской выступает неиссякаемым источником Истины и вселенского Смысла. С точки зрения святоотеческого богословия, «образ Божий» в человеке равноудален от двух концептуальных полюсов, задающих динамическую и метафизическую ориентированность призванию каждого индивида.

Культурно-историческая неповторимость эпохи Серебряного века во многом обусловлена феноменом логоцентризма, суть которого заключается в абсолютизации эстетической роли поэтического Логоса, формирующего основу онтологических связей, и Слова как экзистенции — основного универсума существования. Апокалиптика русского «религиозно-философского ренессанса» складывалась под влиянием эзотерических доктрин Евангелия от Иоанна, согласно которому христианский Logos субстанционально претворился в Сыне Божием. Индивидуально-авторская эсхатология Маяковского, в свою очередь, интерпретирует земную жизнь и страсти Спасителя как «самораскрытие мирового смысла» (С. Аверинцев). Будучи «реальной силой», просветляющей и перерождающей весь мир, искусство, считал поэт, способно воссоединить поэтический Логос и живую Плоть в беспрецедентном «тайно-творении» (В. Розанов) жизни.

В составе так называемых удаленных» контекстов художественного универсума В. Хализев называет не только события социально-культурной жизни, современником которых является автор, но и феномены «большого исторического времени» (М. Бахтин), которым он причастен: язык литературной традиции как предмет «притяжения-отталкивания»; внехудожественный, «культурологический» опыт предшествующих поколений, по отношению к которому каждый писатель занимает ту или иную позицию; а также соотнесенность его ми-ровидения с социально-классовыми, сословными, национальными, конфессиональными и другими воззрениями. (Подробнее об этом см.: [274, 291-293].)

С точки зрения В. Скуратовского, эстетическая реальность «обыкновенно "прочитывается" лишь по соответствующему культурно-генетическому коду». Рассматривая проблему традиций и новаторства в творчестве Маяковского, исследователь отмечает, что его поэтическая ткань соткана «подчас из самых неожиданных нитей, обрывков и лоскутов - Библия, Шекспир, Сервантес, Достоевский, Толстой, Чехов, а с другой стороны, частушка, шансонетка, скетч, романс, драматическая трилогия символиста Н. Минского» [241, 178-179]. Добавим имена Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Булгакова, Пушкина, Лермонтова, Фета, Блока, Кузмина, Анненского, Мандельштама, Есенина, Хлебникова, Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Данте, Рабле, Гейне, Кэрролла, Бодлера, Рембо, Уитмена, Метерлинка («души» вещей в «Синей птице» и «хор» «машин, вещей и ед» в «Мистерии-буфф»), Кальдерона (барочный образ «человека-фабрики» и концепция «поэта-рабочего», поэта-завода, «вырабатывающего счастье», в лирике Маяковского). И это далеко не исчерпывающее перечисление.

В этом же ряду «удаленных» контекстов - «надысторические» начала бытия: восходящие к архаической мифологии и текстам Священного Писания ми-фопоэтические универсалии, именуемые «архетипами» (понятие, введенное в научный оборот К.Г. Юнгом). В творчестве Маяковского они функционируют в качестве определенных мотивов, образов и сюжетных дериваций, обретающих" символически емкую, гибкую, поливалентную семантику. Ветхий и Новый Завет рецептируется автором как универсальный культурный код, на языке kojp-- ''" * -"ч poro повествуется о трагических событиях современности. Библейская метафорика, сюжетика и символика не только типологически, но и генетически восход дящая к мифопоэтическим архетипам и элементам мышления, позволяет Маяковскому структурировать неоднозначный, динамичный и внутренне противоречивый жизненный материал.

В концепции В. Топорова, мифопоэтика, формируя особый «структурно-семантический слой» художественного текста, инициирует «творческое начало эктропической направленности» в «. противовес угрозе энтропического погружения в бессловесность, немоту, хаос» [256, 5] и, кроме того, является средством восстановления нарушенных бытийных связей, что особенно актуально для эстетики и поэтики отечественного авангарда, устремленного к поискам некогда утраченного смысла человеческого существования.

В поэзии и драматургии Маяковского рассматриваемого периода архети-пическая парадигма выстраивается за счет функционирования мифологем. Повышенная эмоционально-смысловая нагрузка и эстетическая значимость принадлежит таким образам-символам, как крест, огонь, радуга, солнце, луна, река, всемирный потоп, ворота, «мировая гора», «мировое древо», «город-сад» и ряд других. Перечисленные мифопоэтические универсалии апеллируют не только к мотивно-образному комплексу и коллизиям Священного Писания, но и к базовому, общекультурному фонду, вовлекающему автора и интерпретатора в деятельность единого смыслопорождающего механизма.

Обнаруживая атрибуты мифопоэтического мышления, пространственно-временная организация поэтической системы Маяковского, способствует взаимодействию и взаимопроникновению исторического и архетипического, временного и вечного, бытового и бытийного, личного и вселенского. Закладывая основы принципиально новой, так называемой «релятивной эстетики» (М. Бахтин), Маяковский, как и другие представители русского авангарда, формировал художественный универсум как творческий «диалог далеко отстоящих друг от друга моделей культуры: остросовременной, «текущей» и моделей архаических (мифопоэтических, фольклорных), воплощающих онтологические ценности и вековой опыт человечества» [122, 35].

Функционирующие у Маяковского библейские мотивы, образная система и сюжетные решения, накладываясь на мифопоэтические универсалии и семи-осферу фольклора, многократно «клонируют» эстетическую реальность его поэтических и драматических произведений, демонстрируя извечность, повторяемость социально-исторических и нравственных коллизий. Не случайно мысль о преображении Вселенной по вечным законам Любви, Добра и Красоты реализуется у Маяковского в фольклорно-мифологическом ракурсе, инициирующем древние эсхатологические и космогонические представления, которые во многом обусловили апокалиптику Священного Писания.

Художественные мифы «конца», как правило, восходят к определенному архетипическому инварианту. Напомним, что подавляющее большинство эсхатологических мифов базируется на циклической концепции «вечного возвращения». Мироздание погибает не окончательно: завершение очередного витка космологической спирали предполагает принципиально новый порядок бытия иными словами, Вселенная обновляется «через смерть»). Угроза всемирной катастрофы, предугаданная божьими избранниками, уничтожение культурного организованного социума и последующее возрождение всего живого - таковы основные стадии эсхатологической сюжетики, которая активно рецептируется Маяковским, моделируя виртуальные событийно-смысловые структуры авторского «неомифа».

Воссозданный Маяковским художественный универсум преломляет различные варианты космогенеза: творение мироздания силой поэтического Логоса; рождение Вселенной из частей тела самого Демиурга (при этом сам Творец, как правило, исчезает, гибнет - приносит себя в жертву); возникновение бытия из первозданного, неструктурированного, «добиблейского» хаоса (водной стихии или огненной субстанции). В первые послереволюционные годы хилиасти-ческие ожидания Маяковского тесно переплетаются с концепцией пролетарского мессианизма: по словам С. Семеновой, «. рабочее человечество в его творчески-трудовом усилии объявляется настоящим демиургом всего в-мире и самого мира» [232, 230]. Обожествление лирического «я», поэта-демиурга (Человек будущего) и многократные, но безуспешные попытки его воссоединения с грандиозным вселенским «мы» («нечистые», «сто пятьдесят миллионов») закономерно сменяются концепцией нового коллективного Мессии, квазирелигиозной верой в Прогресс.

Обращаясь к знаковым, переломным, кризисным моментам развития цивилизации, поэт проецировал их на «смутную» эпоху рубежа веков - время социальных потрясений, войн и революционных переворотов. Исторические, библейские и мифопоэтические параллели, позволяющие художнику «. видеть мир целиком и компактно, то есть в обобщении, в сущностях» [249, 369], функционируют в поэзии Маяковского как своеобразный «интерпретант» по отношению к событиям современности. При этом настоящее поэт осмысливает как «со-временность», или присутствие в некоем синхронном временном срезе целого ряда исторических и мифологических эпох: сотворение мира - библейское время — античность - начало XX столетия - отдаленное будущее. Подчеркнем особую важность подобной «панхронической» установки (характерной для всей культуры Серебряного века), свойственной поэтическому мировидению Маяковского, поскольку именно эта установка во многом определяет «неомифологическую» ориентированность его художественных интенций. Однако «неоми-фологизм» поэта отличается особым качеством, которое обусловлено стремлением русского футуризма не просто к воссозданию мифопоэтического мышления, «архаико-бессознательных "тем" в рамках рациональности», а, напротив, к выявлению «латентных архаико-примитивных, ритуально-мифических, бессознательных. . структур и движущих сил именно этого современного, цивилизованного мира» [277, 14].

Особенности мифопоэтики Маяковского состоят в символическом траве-стировании библейских мотивов, образов и сюжетных схем, что делает вполне закономерным синтез мистерии и буффонады, патетики и пародии, трагикомического, «героического, эпического и сатирического». Ю. Тыняновым установлено, что «. Маяковский возобновил грандиозный образ, где-то утерянный со «Г времен Державина. Как и Державин, он знал, что секрет грандиозного образа не в "высокости", а только в крайности связываемых планов - высокого и низкого,-в том, что в XVIII веке называли "близостью слов неравно высоких", а также "сопряжением далековатых идей"» [262, 176]. Отличаясь максимальной адог-матичностью, динамичностью и диалектичностью, художественная библеисти-ка поэта требует дифференцированного подхода в процессе ее интерпретации. Основу функционирования библейского подтекста составляют антиномичные рецептивные векторы: с одной стороны, направление авторской мысли, заданное текстом-прототипом (стилизация); с другой стороны, обратное (пародия, травестия) или «реверсивное» движение (когда «. два плана: высокий, трагический, и низкий, комический», - «. идут рядом, последовательно сменяя друг друга» [262, 204]).

Текст Священного Писания травестируется Маяковским на основе общемифологических представлений. Это обусловлено прежде всего тем, что современники резкого исторического поворота в судьбе России воспринимали революцию как событие вселенского масштаба, как процесс созидания совершенного мироустройства. Социальные потрясения и «революция духа» воплощаются Маяковским в мультивалентном, гибком, символически емком образе «мировой мистерии», знаменующей тотальное разрушение основ дисгармоничного бытия и начало формирования Нового Мира, Новой Морали и Нового Человека, который в отдаленном будущем должен стать «бога самого милосердней и лучше».

В творчестве Маяковского 1912-1918 годов канонический образ Спасителя подвергся концептуальной деформации. Он в равной степени инороден как для атеистического, так и для православного сознания. В ранней лирике и трагедии «Владимир Маяковский» Поэт воспринимается как первообраз мученика, который следует путем Христа, переживает его Страсти и приносит свой Логос в искупительную жертву ради спасения «всего живого». В «Облаке» воспроизведена концепция «апокрифического Христа», призванного вершить Суд и наказывать. Во «Флейте-позвоночнике» творец «всего, что празднично», обретает свойства «языческого Христа», который, нивелируя христианскую антитезу духа и плоти, способен воссоединить «Логос и космос», «земное и небесное, феноменальное и трансцендентное» (Д. Мережковский, Н. Бердяев, В. Розанов и др.). Антропологическая парадигма поэмы «Человек» синтезирует идеи Чело-векобожества и Богочеловечества. Поэтическое «я» «Войны и мира» предстает в ипостаси «кенотического Христа», приносящего всему «М1ру» покаянную молитву. В пьесе «Мистерия-буфф» Человек будущего, являющийся «нечистым», - не кто иной, как «апокалиптический Христос», возвещающий «царствие. земное - не небесное»: нового одухотворенного Человека, «новое небо и новую землю». Приведенную типологию нельзя считать строгой. Лирический субъект Маяковского, как правило, отличается многофункциональностью. Так, герой ранней лирики и трагедии «Владимир Маяковский» совмещает в себе лики нового Искупителя и апокрифического Христа-мстителя, карающего Панто-кратора, «языческая сила» которого направлена на то, чтобы «понедельники и вторники окрасить кровью в праздники».

Однако, отвергая ортодоксальное, «историческое» православие и культивируя принципиально новую «квазирелигиозную» антропологию, Маяковский сумел удержать в своей эстетической системе любовь к ближнему, милосердие, всепрощение, надежду на скорейшее духовное преображение мира, искреннюю веру во всеобщее воскрешение и физическое бессмертие (под воздействием ми-стико-материалистического учения Н. Федорова), представление о всесакраль-ности макрокосма, незыблемой «гармонии сфер», «сверхтварности» и «сверхбожественности» Человека (ибо ему уготовано обрести в лоне своей личности «образ и подобие» Творца, «печать божественной любви»), который возведен в высокий ранг идеального, мудрого, всемогущего, всеблагого Человекобога, одновременно лелеющего в своей душе извечный Богочеловеческий идеал.

Образ Нового Искупителя, функционирующий у Маяковского, воплощает архетипические категории мученичества и мессианской жертвенности, выявляя в интегральной структуре лирических, лироэпических и драматических произведений мифопоэтические матрицы древнейших культур и концептосферу Священного Писания. В творчестве Маяковского 1912-1918 годов библейская сю-жетика и мотивно-образный комплекс выполняет функцию метаязыка, на котором поэт беседует с «хорошим читателем» (М. Бахтин, Г.-Г. Гадамер, Р. Барт и др.), трансформируя многоаспектные архетипические парадигмы в конкретные социальные, нравственно-философские и эстетические построения. Формируя обширный сюжетно-тематический пласт, модернизированная библеистика пронизывает все микропространства художественного текста и выполняет функции дешифрующего «ключа», который позволяет проникнуть в самые потаенные уголки творческой лаборатории автора.

Нередко Маяковский обращался к библеизмам в целях усиления патетики, составляющей неотъемлемую часть его «неоромантического» стиля. Образ поэта-пророка, традиционный для русской классической литературы, используется автором, чтобы подчеркнуть высоту назначения подлинного творца искусства, призванного активно участвовать в решении коренных вопросов современности. Этот образ, по мнению К. Петросова, восходит к поэзии декабристов,

Пушкина и Лермонтова. Мотивы жертвенности, распятия и окровавленной души, которую лирическое «я» жаждет отдать не только нищим, преследуемым, «голодненьким, потненьким, покорненьким», но и «тем, что обидели», опираются на некрасовскую, а также народническую традицию, связанную с переосмыслением этого мотивного блока в революционном духе, и становятся одним из средств утверждения передовых идеалов.

Как правило, Маяковский далек от элементарного воспроизведения канонических представлений. Элементы библейского кода, реализующиеся не только на событийно-смысловом, но и на концептуально-мировоззренческом уровнях, организуют диалогические отношения между натуралистическим описанием буржуазного «города-ада» и футурологией сакрального источника. Ветхозаветные, евангельские и апокалиптические аллюзии, реминисценции, проекции, параллели, парафразы, прямые и скрытые цитаты, а также другие интертекстуальные отсылки, содержащиеся в произведениях Маяковского, модифицируют их мотивно-образный и лексический ряд, обогащая идейно-тематические и психологические пласты текстового пространства, способствуя более адекватному постижению авторского замысла. Таковы основные «технические» способы интегрирования культурно-исторической прапамяти в создаваемую поэтом эстетическую реальность. Художественная библеистика, мифопоэтика и семиосфе-ра фольклора в их сложном взаимодействии способствуют углубленному и всестороннему раскрытию нравственно-философской, культурологической и социально-исторической проблематики; позволяют выявить в индивидуальном общечеловеческое, в сугубо бытовом — бытийное.

Список научной литературыШалков, Денис Юрьевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Альфонсов, В.Н. «Нам слово нужно для жизни»: В поэтическом мире Маяковского / В.Н. Альфонсов. Л.: Советский писатель, 1984. - 248 с.

2. Амелин, Г. Из-улицы-в-улицу Владимира Маяковского / Г. Амелин // Амелин, Г. Лекции по философии литературы / Г. Амелин. М.: Языки славянской культуры, 2005. - С. 113-147.

3. Амелин, Г. Мелочи суть мои боги / Г. Амелин // Амелин, Г. Лекции по философии литературы / Г. Амелин. М.: Языки славянской культуры, 2005.-С. 90-112.

4. Аннинский, Л.А. Владимир Маяковский: «Я не твой, снеговая уродина!» / Л.А. Аннинский // Аннинский, Л.А. Серебро и чернь: русское, советское, славянское, всемирное в поэзии Серебряного века / Л.А. Аннинский. -М.: Книжный сад, 1997. С. 171-187.

5. Апокрифы Древней Руси / Сост., предисл. М.В. Рождественской. СПб.: Амфора, 2006.-239, 1. с.

6. Апокрифы древних христиан: Исслед., тексты, коммент. / Авт.-сост. И.С. Свенцицкая, М.К. Трофимова. М.: Мысль, 1989. - 336 с.

7. Аполлодор. Мифологическая библиотека / Аполлодор; пер. с древнегреч. М.: ACT: Астрель, 2004. - 350, 2. с.

8. Баевский, B.C. История русской поэзии: 1730-1980 гг.: Компендиум / B.C. Баевский. — 2-е изд., испр. и доп. Смоленск: Русич, 1994. - 304 с.

9. Байгельман, Е. Автограф на нотной бумаге (К истории создания трагедии «Владимир Маяковский») / Е. Байгельман, А. Сердитова // Вопросы литературы. 1983. - № 7. - С. 202-207.

10. Басинский, П.В. Русская литература конца XIX начала XX века и первой эмиграции: Пособие для учителя / П.В. Басинский, С.Р. Федякин. — 2-е изд., испр. - М.: Академия, 2000. - 528 с.

11. Баткин, Л. Ренессансный миф о человеке / Л. Баткин // Вопросы литературы. 1971. - № 9. - С. 112-133.

12. Батов, В. Суицид: С. Есенин и В. Маяковский: Психогерменевтика последних текстов / В. Батов // Прикладная психология и психоанализ. — 2001. -№3.- С. 10-23.

13. Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет / М.М. Бахтин. М.: Художественная литература, 1975. - 504 с.

14. Бахтин, М.М. К вопросам теории романа. К вопросам теории смеха: <0 Маяковском> / М.М. Бахтин // Бахтин, М.М. Собрание сочинений: В 7 т. / М.М. Бахтин. М.: Русские словари, 1996. - Т. 5: Работы 1940-х - начала 1960-х годов. - С. 48-62, 438-457.

15. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / М.М. Бахтин. М.: Художественная литература, 1990.-544 с.

16. Белая, Г.А. Авангард как богоборчество / Г.А. Белая // Вопросы литературы. 1992.-№ 3. - С. 115-124.

17. Белый, А. Критика. Эстетика. Теория символизма: В 2 т. / А. Белый; вступ. ст., сост. A.JI. Казина; коммент. A.JI. Казина, Н.В. Кудряшевой. -М.: Искусство, 1994. Т. 2. - 571, 5. с.

18. Белый, А. Символизм как миропонимание / А. Белый; сост., вступ. ст. и примеч. JI.A. Сугай. М.: Республика, 1994. - 528 с.

19. Бердяев, H.A. О назначении человека / H.A. Бердяев; сост. Л.И. Греков,

20. A.П. Поляков; вступ. ст. П.П. Гайденко; примеч. Р.К. Медведевой. М.: Республика, 1993.-383, 1. с.

21. Бердяев, H.A. Русская идея: Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века; Судьба России / H.A. Бердяев. — М.: Сварог и К, 1997.-544 с.

22. Библия: Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета: Канонические / В русском переводе с параллельными местами и словарем. М.: Российское библейское общество, 2001. - 928 + 294 + XVI с.

23. Блок, A.A. Собрание сочинений: В 8 т. / A.A. Блок. М.-Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1960-1963. — Т. 5. -800 с.

24. Блок, A.A. Собрание сочинений: В 8 т. / A.A. Блок. М.-Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1960-1963. — Т. 6. -556 с.

25. Бочаров, М.Д. К вопросу о романтизме Маяковского / М.Д. Бочаров //

26. B.В. Маяковский и советская поэзия (творческие связи, традиции и новаторство): Межвузовский сб. науч. тр. / Отв. ред. В.П. Раков. М.: Изд-во МГПИ им. В.И. Ленина, 1985. - С. 17-24.

27. Бочаров, М.Д. Маяковский и Д. Бедный / М.Д. Бочаров // Художественно-эстетическое пространство литературной традиции: Межвузовский сб. науч. тр. / Отв. ред. С.Н. Зотов. Таганрог: Изд-во Таганрог, гос. пед. ин-та, 2007. - С. 13-19.

28. Бочаров, М.Д. Методическое пособие по спецсеминару «Творчество В.В. Маяковского» / М.Д. Бочаров; под ред. П.В. Чеснокова. Таганрог: Изд-во Таганрог, гос. пед. ин-та, 2003. - 144 с.

29. Бочаров, М.Д. «Революцией мобилизованный и призванный» / М.Д. Бочаров // Октябрь. 1968. - № 7. - С. 179-186.

30. Бочаров, М.Д. Революция. Драматургия. Театр / М.Д. Бочаров. Ростов н/Дон: Изд-во Рост, ун-та, 1984. - 208 с.

31. Бочаров, М.Д. Судьба поэта / М.Д. Бочаров // Дон. 1989. - № 2. - С. 156-162.

32. Бочаров, М.Д. «Я к вам приду. » / М.Д. Бочаров // Дон. 1993. — № 7. -С. 182-189.

33. Брик, Л.Ю. Из материалов о В.В. Маяковском / Л.Ю. Брик; подгот. текста и публикация Л.Ф. Кациса // Литературное обозрение. — 1993. № 6. - С. 59-70.

34. Брик, Л.Ю. Предложение исследователям / Л.Ю. Брик; послесл. В. Ко-жинова // Вопросы литературы. 1966. — № 9. - С. 203-209.

35. Брик, Л.Ю. Пристрастные рассказы: Воспоминания, дневники, письма / Л.Ю. Брик; сост. Я.И. Гройсман, И.Ю. Гене. Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2003.-328 с.

36. Брюсов, В.Я. Собрание сочинений: В 7 т. / В.Я. Брюсов. — М.: Художественная литература, 1973-1975. Т. 6. - 656 с.

37. Булгаков, С.Н. Религия человекобожия в русской революции / С.Н. Булгаков // Новый мир. 1989. - № 10. - С. 211-234.

38. Булгаков, С.Н. Свет Невечерний: Созерцания и умозрения / С.Н. Булгаков. М.: ACT; Харьков: Фолио, 2001. - 672 с.

39. Бычков, В.В. 2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica: В 2 т. / В.В. Бычков. М.-СПб.: Университетская книга, 1999. - Т. 1: Раннее христианство. Византия. - 576 с.

40. Бычков, В.В. 2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica: В 2 т. / В.В. Бычков. М.-СПб.: Университетская книга, 1999. - Т. 2: Славянский мир. Древняя Русь. Россия. - 528 с.

41. Бэлза, И.Ф. Александр Николаевич Скрябин / И.Ф. Бэлза. М.: Музыка, 1982.- 176 с.

42. Вайскопф, М.Я. Во весь логос: Религия Маяковского / М.Я. Вайскопф. -М.-Иерусалим: Саламандра, 1997. 176 с.

43. Вайскопф, М.Я. Маяковский глазами Якобсона / М.Я. Вайскопф // Известия АН: Серия литературы и языка. 1997. - Т. 56. - № 3. - С. 63-67.

44. Васильев, И.Е. Русский поэтический авангард XX века / И.Е. Васильев. -Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. 315 с.

45. Влащенко, В. Ранний Маяковский и русская классика / В. Влащенко // Литература. 1995. - № 23 (июнь). - С. 6-7.

46. Воропаев, В.А. «Кругом тонула Россия Блока. »: О евангельской параллели в поэме В.В. Маяковского «Хорошо!» / В.А. Воропаев // Русская речь.-2003.-№ 1.-С. 7-8.

47. Воскресенская, М.А. Символизм как мировидение Серебряного века: Социокультурные факторы формирования общественного сознания российской культурной элиты рубежа XIX XX веков / М.А. Воскресенская. - Томск: Изд-во Томск, ун-та, 2003. - 226 с.

48. Гайденко, П.П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века / П.П. Гайденко. М.: Прогресс-Традиция, 2001. - 472 с.

49. Гаспаров, Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки по русской литературе XX века / Б.М. Гаспаров. М.: Наука; Издательская фирма «Восточная литература», 1993. - 304 с.

50. Гаспаров, M.JI. Грядущей жизни годовщины: Композиция и топика праздничных стихов Маяковского / М.Л. Гаспаров, И.Ю. Подгаецкая // Гаспаров, М.Л. Избранные труды: В 3 т. / М.Л. Гаспаров. М.: Языки русской культуры, 1997. - Т. 2: О стихах. - С. 241-271.

51. Гаспаров, М.Л. Идиостиль Маяковского: Попытка измерения / М.Л Гаспаров // Гаспаров, М.Л. Избранные труды: В 3 т. / М.Л. Гаспаров. М.: Языки русской культуры, 1997. - Т. 2: О стихах. - С. 383-415.

52. Гладков, А.К. Встречи с Пастернаком / А.К. Гладков; предисл. Е.Б. Пастернака; примеч. Е.Б. Пастернака, Е.В. Шумихина. М.: Арт-Флекс, 2002. - 288 с.

53. Голлербах, Э. В.В. Розанов: Жизнь и творчество / Э. Голлербах. М.: Квазар, 1991.-84 с.

54. Голубков, М.М. Владимир Маяковский: До и после пятого акта трагедии / М.М. Голубков // Голубков, М.М. Русская литература XX века: После раскола: Учеб. пособие для вузов / М.М. Голубков. М.: Аспект Пресс, 2002.-С. 117-129.

55. Гончаров, Б.П. Поэтика Маяковского: Лирический герой послеоктябрьской поэзии и пути его художественного утверждения / Б.П. Гончаров. -М.: Наука, 1983.-352 с.

56. Горб, Б.И. Шут у трона революции: Внутренний сюжет творчества и жизни поэта и актера Серебряного века Владимира Маяковского / Б.И. Горб. -М.: УЛИСС-МЕДИА, 2001. 612 + 116 с. + 40 илл.

57. Гуидубальди, Э. От Маяковского к Дантовскому Интернационалу / Э. Гуидубальди; на русск., ит. яз. М.: Прогресс-Академия, 1993. - 464, 8. с.

58. Гулыга, A.B. Русская идея и ее творцы / A.B. Гулыга. М.: Эксмо, 2003. - 448 с.

59. Гумилев, Н.С. Письма о русской поэзии / Н.С. Гумилев; сост. Г.М. Фрид-лендер (при участии Р.Д. Тименчика); вступ. ст. Г.М. Фридлендера; подгот. текста и коммент. Р.Д. Тименчика. М.: Современник, 1990. - 383, 1. с.

60. Гуревич, А.Я. Категории средневековой культуры / А.Я. Гуревич. 2-е изд., испр. и доп. -М.: Искусство, 1984. - 350, 2. с.

61. Гюнтер, X. Художественный авангард и социалистический реализм / X. Гюнтер // Вопросы литературы. 1992. - № 3. - С. 161-175.

62. Долгополов, Л.К. На рубеже веков: О русской литературе конца XIX -начала XX века / Л.К. Долгополов. Л.: Советский писатель, 1977. - 368 с.

63. Донини, А. У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана) / А. Донини; пер. с итал. М.: Политиздат, 1989. — 356 с.

64. Дувакин, В.Д. «Радость, мастером кованная»: Очерки творчества В.В. Маяковского / В.Д. Дувакин. М.: Советский писатель, 1964. - 444 с.

65. Дуганов, Р.В. Проблема эпического в эстетике и поэтике Хлебникова / Р.В. Дуганов // Известия АН СССР: Серия литературы и языка. 1976. -Т. 35.-№5.-С. 426-439.

66. Дунаев, М.М. Православие и русская литература: В 6 ч. / М.М. Дунаев. -2-е изд., испр. и доп. М.: Христианская литература, 2003. - Ч. 5. - 784 с.

67. Дымшиц, А.Л. Маяковский и фольклор / А.Л. Дымшиц // Дымшиц, А.Л. В великом походе: Сб. ст. / А.Л. Дымшиц. М.: Советский писатель, 1962.-С. 7-18.

68. Дядичев, В.Н. В.В. Маяковский в жизни и творчестве: Учеб. пособие для школ, гимназий, лицеев и колледжей / В.Н. Дядичев. М.: Русское слово, 2002. - 128 с.

69. Евтушенко, Е.А. Огромность и беззащитность / Е.А. Евтушенко // Евтушенко, Е.А. Политика привилегия для всех: Книга публицистики / Е.А. Евтушенко. -М.: Изд-во АПН, 1990. - С. 321-330.

70. Егорова, JI.П. История русской литературы XX века (вып. 2: Советская классика: новый взгляд): Учеб.: В 2 ч. / Л.П. Егорова, П.К. Чекалов. М.Ставрополь: Изд-во СГУ, 1998. - Ч. 1. - 199 с.

71. Есаулов, И.А. Генеалогия авангарда / И.А. Есаулов // Вопросы литературы. 1992. -№ з. - С. 176-191.

72. Есаулов, И.А. Категория соборности в русской литературе / И.А. Есаулов. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводск, ун-та, 1995. -288 с.

73. Ермилова, Е.В. Теория и образный мир русского символизма / Е.В. Ермилова; отв. ред. С.Г. Бочаров. М.: Наука, 1989. - 176 с.

74. Ерофеев, В.В. Маяковский как заложник самоубийства / В.В. Ерофеев // Ерофеев, В.В. Мужчины / В.В. Ерофеев. М.: Зебра Е, 2005. - С. 139144.

75. Жирмунская, Т.А. «За всех расплачусь, за всех расплачусь. » (В. Маяковский) / Т.А. Жирмунская // Жирмунская, Т.А. «Ум ищет Божества»: Библия и русская поэзия XVIII XX веков / Т.А. Жирмунская. - М.: Российский писатель, 2006. - С. 351-374.

76. Жолковский, А.К. Избранные статьи о русской поэзии: Инварианты, структуры, стратегии, интертексты / А.К. Жолковский; отв. ред. Л.Г. Панова. М.: Изд-во РГГУ, 2005. - 654, 2. с.

77. Занковская, Л.В. Размышления о Маяковском / Л.В. Занковская // Литература в школе. 2004. - № 12. - С. 19-24.

78. Зеньковский, В.В. История русской философии: В 2 т. / В.В. Зеньков-ский. Ростов-н/Дон: Феникс, 2004. - Т. 1. - 544 с.

79. Зеньковский, В.В. История русской философии: В 2 т. / В.В. Зеньковский. Ростов-н/Дон: Феникс, 2004. - Т. 2. - 544 с.

80. Зуева, Т.В. Русский фольклор: Учеб. для высших учеб. заведений / Т.В. Зуева, Б.П. Кирдан. 4-е изд. - М.: Флинта: Наука, 2002. - 400 с.

81. Иванов, Вяч. И. Заветы символизма / Вяч. И. Иванов // Критика русского символизма: В 2 т. / Сост., вступ. ст., преамбулы и примеч. H.A. Богомолова. М.: Олимп: ACT, 2002. - Т. 2. - 441, 7. с.

82. Иванов, Вяч. И. Эллинская религия страдающего бога: Фрагменты верстки книги 1917 г., погибшей при пожаре в доме Сабашниковых в Москве. / Вяч. И. Иванов; публикация Н.В. Котрелева // Эсхил. Трагедии / Эсхил. -М.: Наука, 1989. С. 307-350, 556-560.

83. Иванова, Г. Мои любимые поэты: С. Есенин, В. Маяковский. / Г. Иванова // Слово. 2001. - № 6. - С. 73-80.

84. Иванюшина, И. «Медный всадник» Владимира Маяковского / И. Ива-нюшина // Вопросы литературы. 2000. - № 4. - С. 312-326.

85. Искржицкая, И.Ю. Возвращение Маяковского (актуальные проблемы изучения творчества поэта) / И.Ю. Искржицкая // Вестник Московского университета: Серия 9: Филология. 1991. - № 4. - С. 3-12.

86. История русской литературы: В 4 т. / Редкол.: А.С. Бушмин, Е.Н. Ку-преянова, Д.С. Лихачев и др.; гл. ред. Н.И. Пруцков. Л.: Наука, 19801983. - Т. 4: Литература конца XIX - начала XX века (1881-1917) / Под ред. К.Д. Муратовой. - 784 с.

87. История русской литературы: XX век: Серебряный век / Под ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды и Е. Эткинда. М.: Прогресс-Литера, 1995. -704 с.

88. История русской литературы XX века (первая половина): Учеб. для вузов: В 2 кн. / Под ред. Л.П. Егоровой. Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. -Кн. 1: Общие вопросы. - 318, 2. с.

89. История русской литературы XX века (первая половина): Учеб. для вузов: В 2 кн. / Под ред. Л.П. Егоровой. Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. -Кн. 2: PERSONALIA. - 751, 3. с.

90. Йованович, М. Об одном источнике «Облака в штанах» В. Маяковского / М. Йованович // Русская литература. 1991. — № 4. — С. 119-123.

91. Калитин, Н.И. «Крик тысячедневных мук»: «Облако в штанах» — «вторая трагедия» Маяковского / Н.И. Калитин // Калитин, Н.И. Слово и время / Н.И. Калитин. -М.: Советский писатель, 1967. С. 3-69.

92. Карабчиевский, Ю.А. Воскресение Маяковского / Ю.А. Карабчиевский. М.: Советский писатель, 1990. - 224 с.

93. Карпов, A.C. Маяковский-лирик: Книга для учителя / A.C. Карпов. М.: Просвещение, 1988. - 144 с.

94. Карпов, И.П. Ранний Маяковский / И.П. Карпов // Открытый урок по литературе: Русская литература XX века (Планы, конспекты, материалы): Пособие для учителей / Ред.-сост. И.П. Карпов, H.H. Старыгина. М.: Московский Лицей, 2001. - Вып. III. - С. 308-323.

95. Кассиль, Л.А. Маяковский сам: Очерк жизни и работы поэта / Л.А. Кассиль. - М.: Молодая гвардия, 1960. - 160 с.

96. Катаев, В.П. Алмазный мой венец; Святой колодец; Трава забвения: Повести / В.П. Катаев. М.: Советский писатель, 1981. - 528 с.

97. Катанян, В.А. Вокруг Маяковского / В.А. Катанян // Вопросы литературы. 1997. -№ 1. - С. 206-253.

98. Катанян, В.А. Маяковский: Хроника жизни и деятельности / В.А. Катанян. -М.: Советский писатель, 1985. 648 с.

99. Кацис, Л.Ф. Апокалиптика «серебряного века»: Эсхатология в художественном сознании / Л.Ф. Кацис // Человек. 1995. - № 2. - С. 143-154.

100. ЮЗ.Кацис, Л.Ф. Владимир Маяковский: Поэт в интеллектуальном контексте эпохи / Л.Ф. Кацис. М.: Языки русской культуры, 2000. - 776 с.

101. Кацис, Л.Ф. «. Но слово мчится, подтянув подпруги. » (полемические заметки о Владимире Маяковском и его исследователях) / Л.Ф. Кацис // Известия АН: Серия литературы и языка. 1992. - Т. 51. - № 4. - С. 5261.

102. Клеберг, Л. К проблеме социологии авангардизма / Л. Клеберг // Вопросы литературы. 1992. - № 3. - С. 140-149.

103. Климов, П.А. Маяковский и Ницше / П.А. Климов // Маяковский в современном мире: Сб. ст. и материалов / Отв. ред. A.C. Карпов, А.Г. Коваленко. М.: Изд-во РУДН, 2004. - С. 70-78.

104. Клинг, О. Серебряный век через сто лет («Диффузное состояние» в русской литературе начала XX века) / О. Клинг // Вопросы литературы. -2000.-№6. -С. 83-113.

105. Клинг, О. Футуризм и «старый символистский хмель»: Влияние символизма на поэтику раннего русского футуризма / О. Клинг // Вопросы литературы. 1996. - № 5. - С. 56-92.

106. НО.Клюге, Р.-Д. О русском авангарде, философии Ницше и социалистическом реализме / Р.-Д. Клюге; беседу вела Е. Иванова. // Вопросы литературы. 1990. - № 9. - С. 64-77.

107. Книга апокрифов: Ветхий и Новый Завет / Коммент. П.В. Берснева, С.А. Ершова. СПб.: Амфора, 2004. - 432 с.

108. Коваленко, С.А. «Звездная дань»: Женщины в судьбе Маяковского / С.А. Коваленко. М.: Эллис Лак 2000, 2006. - 592 с.

109. Ковский, В.Е. «Желтая кофта» Юрия Карабчиевского (Заметки на полях одной книги) / В.Е. Ковский // Вопросы литературы. 1990. - № 3. - С. 26-53.

110. Пб.Колобаева, Л.А. Русский символизм / Л.А. Колобаева. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2000. - 296 с.

111. Кондаков, И.В. Фридрих Ницше в русской культуре Серебряного века / И.В. Кондаков, Ю.В. Корж // Общественные науки и современность. — 2000.-№6.-С. 176-186.

112. Кормилов, С.И. Владимир Маяковский: В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам / С.И. Кормилов, И.Ю. Искржицкая. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1998. - 128 с.

113. Корнилов, В. «Не мир, но миф!»: Неюбилейное / В. Корнилов // Литературная газета. — 1993. 9 июня, № 23 (5451). - С. 6.

114. Крученых, А.Е. Из воспоминаний / А.Е. Крученых; предисл. Р. Дуганова // День поэзии: 1983 / Сост. В.Г. Бояринов, П.А. Кошель, И.И. Ростовцева. — М.: Советский писатель, 1983. С. 157-162.

115. Кузьмина, С.Ф. История русской литературы XX века: Поэзия Серебряного века: Учеб. пособие / С.Ф. Кузьмина. — М.: Флинта: Наука, 2004. -400 с.

116. Лейдерман, Н. Траектории «экспериментирующей эпохи» / Н. Лейдер-ман // Вопросы литературы. 2002. - № 4. - С. 3-47.

117. Лекманов, O.A. «Карта будня» / O.A. Лекманов // Русская речь. 2001. -№5.-С. 54-55.

118. Лекманов, O.A. Книга об акмеизме и другие работы / O.A. Лекманов. -Томск: Водолей, 2000. 704 с.

119. Лекманов, O.A. О трех стихотворениях раннего Маяковского / O.A. Лекманов // Известия РАН: Серия литературы и языка. 2005. - Т. 64. — № 4. -С. 62-65.

120. Лившиц, Б. Полутораглазый стрелец: Стихотворения, переводы, воспоминания / Б. Лившиц. Л.: Советский писатель, 1989. - 720 с.

121. Литературное наследство / Редкол.: В.В. Виноградов (гл. ред.), И.С. Зильберштейн, С.А. Макашин и др. М.: Изд-во АН СССР, 1958. - Т. 65: Новое о Маяковском. - 632 с.

122. Лихачев, Д.С. О садах / Д.С. Лихачев // Лихачев, Д.С. Избранные работы: В 3 т. / Д.С. Лихачев. Л.: Художественная литература, 1987. - Т. 3. -С. 476-518.

123. Ломинадзе, С. Небеса Маяковского и Лермонтова / С. Ломинадзе // Вопросы литературы. 1993. - № 5. - С. 149-169.

124. Лосский, В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви; Догматическое богословие / В.Н. Лосский. М.: Центр «СЭИ», 1991. - 288 с.

125. Лосский, Н.О. Ценность и Бытие: Бог и Царство Божие как основа ценностей / Н.О. Лосский. Харьков: Фолио; М.: ACT, 2000. - 864 с.

126. Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь: Книга для учителя / Ю.М. Лотман. М.: Просвещение, 1988. - 352 с.

127. Лотман, Ю.М. О поэтах и поэзии: Анализ поэтического текста; Статьи и исследования; Заметки. Рецензии. Выступления / Ю.М. Лотман. СПб.: Искусство-СПБ, 1996. - 848 с.

128. Лотман, Ю.М. Происхождение сюжета в типологическом освещении / Ю.М. Лотман // Лотман, Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. / Ю.М. Лотман. Таллинн: Александра, 1992. — Т. 1: Статьи по семиотике и типологии культуры. - С. 224-242.

129. Лурье, А.Н. Лирический герой в поэмах Маяковского: Лекция из специального курса «Жизнь и творчество В.В. Маяковского» / А.Н. Лурье. -Л.: Изд-во Ленинград, гос. пед. ин-та им. А.И. Герцена, 1972. 48 с.

130. Лямпорт, Е.П. Метафизика Революции: Лиля Брик и Маяковский / Е.П. Лямпорт // НГ Ex libris: Приложение к «Независимой газете». 2005. -11 августа, № 29 (330). - С. 3.

131. Макаров, В.В. Примечания / В.В. Макаров // Маяковский, В.В. Собрание сочинений: В 12 т. / В.В. Маяковский. М.: Правда, 1978. - Т. 1. - С. 364-429.

132. Макарова, И.А. Христианские мотивы в творчестве Маяковского / И.А. Макарова // Русская литература. 1993. - № 3. - С. 154-171.

133. Маковский, С.К. На Парнасе Серебряного века / С.К. Маковский. М.: Наш дом - L'Age d'Homme; Екатеринбург: У-Фактория, 2000. - 400 с.

134. Марков, В.Ф. История русского футуризма / В.Ф. Марков; пер. с англ. -СПб.: Алетейя, 2000. 438, 10. с.

135. Машбиц-Веров, И.М. Во весь голос: О поэмах Маяковского / И.М. Маш-биц-Веров. Куйбышев: Куйбышевское книжное изд-во, 1973. - 3-е изд., с изм- 496 с.

136. Маяковский, В.В. Люблю: Сб. / В.В. Маяковский; сост. и авт. вступ. ст. Б.М. Сарнов. М.: Книжная палата, 1998. - 672 с.

137. Маяковский в воспоминаниях современников / Вступ. ст. З.С. Паперно-го; сост., подгот. текстов и примеч. Н.В. Реформатской. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963. 732 с.

138. Маяковский в критике русского зарубежья: Ф. Иванов, Г. Иванов, Г. Адамович. / Подгот. текста, вступл. и коммент. В.Н. Терехиной, А.П. Зименкова // Вестник Московского университета: Серия 9: Филология. -1992.-№4.-С. 65-83.

139. Медведева, К.А. Проблема нового человека в творчестве А. Блока и В. Маяковского: Традиции и новаторство / К.А. Медведева. — Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 1989. 292 с.

140. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа / Е.М. Мелетинский. М.: Наука, 1976.-408 с.

141. Мень, А. Отец Александр Мень отвечает на вопросы слушателей / А. Мень. М.: Фонд им. А. Меня, 2004. - 320 с.

142. Мережковский, Д.С. Не мир, но меч / Д.С. Мережковский. Харьков: Фолио; М.: ACT, 2000. - 720 с.

143. Метченко, А.И. Маяковский: Очерк творчества / А.И. Метченко. М.: Художественная литература, 1964. - 504 с.

144. Метченко, А.И. Творчество Маяковского 1917-1924 годов / А.И. Метченко. М.: Советский писатель, 1954. - 640 с.

145. Мильдон, В. Маяковский как Хома Брут: Больше жизни он любил смерть / В. Мильдон // Независимая газета. 1996. — 25 июля. - С. 8.

146. Минералова, И.Г. Русская литература Серебряного века: Поэтика символизма: Учеб. пособие / И.Г. Минералова. — 3-е изд., испр. М.: Флинта: Наука, 2006. - 272 с.

147. Минц, З.Г. Поэтика русского символизма / З.Г. Минц. СПб.: Искусство-СПб, 2004.-478 с.

148. Михайлов A.A. Жизнь Маяковского: «Я свое земное не дожил» / A.A. Михайлов. -М.: Центрполиграф, 2001. 556, 4. с.

149. Михайлов, A.A. «Имя этой теме:. !»: (О поэме В. Маяковского «Проэто») / A.A. Михайлов // Вопросы литературы. 1988. - № 7. - С. 148166.

150. Михайлов, A.A. Маяковский / A.A. Михайлов. М.: Молодая гвардия, 1988. - 558, 2. с. - (Жизнь замечательных людей.)

151. Михайлов, A.A. Маяковский: кто он?: Объяснение для желающих искать истину / A.A. Михайлов // Взгляд: Критика. Полемика. Публикации: Сб. / Сост. В.Д. Оскоцкий, Е.А. Шкловский. М.: Советский писатель, 1991. -Вып. З.-С. 256-273.

152. Михайлов, A.A. Мир Маяковского: Взгляд из восьмидесятых / A.A. Михайлов. М.: Современник, 1990. - 464 с.

153. Михайлов, A.A. Точка пули в конце: Жизнь Маяковского / A.A. Михайлов. М.: Планета, 1993. - 544 с.

154. Мой Маяковский: Воспоминания современников / Сост. JI. Быков. Екатеринбург: У-Фактория, 2007. - 477, 3. с.

155. Молдавский, Д. Маяковский и фольклор / Д. Молдавский // Молдавский, Д. Русская советская поэзия и народное творчество: Сб. ст. / Д. Молдавский. JL: Советский писатель, 1955. - С. 92-167.

156. Монахов, Н. Концепция «свободного искусства» в эстетике раннего Маяковского / Н. Монахов // Русская литература. 1965. - № 3. - С. 7589.

157. Мусатов, В.В. История русской литературы первой половины XX века (советский период) / В.В. Мусатов. М.: Высшая школа, 2001. - 312 с.

158. Мусатов, В.В. О логике поэтической судьбы Маяковского / В.В. Мусатов // Известия АН: Серия литературы и языка. 1993. - Т. 52. - № 5. - С. 26-31.

159. Наумов, Е.И. Маяковский в первые годы советской власти / Е.И. Наумов. 2-е изд., доп. — М.: Советский писатель, 1955. - 216 с.

160. Научная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Владимира Маяковского / Публикация В.Ю. Вьюгина // Русская литература. — 1993.-№ З.-С. 188-197.

161. Ницше, Ф. Сочинения: В 2 т. / Ф. Ницше; сост., ред., вступ. ст. и примеч. К.А. Свасьяна; пер. с нем. -М.: Наука, 1990. Т. 1. - 829, 2. с.

162. Ницше, Ф. Сочинения: В 2 т. / Ф. Ницше; сост., ред. и примеч. К.А. Свасьяна; пер. с нем. М.: Наука, 1990. - Т. 2. - 829, 1. с.

163. Нойхаузер, Р. Авангард и авангардизм (по материалам русской литературы) / Р. Нойхаузер // Вопросы литературы. 1992. - № 3. - С. 125-139.

164. Пайман, А. История русского символизма / А. Пайман; пер. с англ. М.: Республика, 2000. - 415, 1. с.

165. Паперный, З.С. Маяковский и русская классика / З.С. Паперный // Маяковский и современность: Сб. ст. / Отв. ред. A.M. Ушаков. М.: Наука, 1985.-С. 97-112.

166. Паперный, З.С. О мастерстве Маяковского / З.С. Паперный. — 2-е изд., доп. -М.: Советский писатель, 1957. 456 с.

167. Паперный, З.С. Поэтический образ у Маяковского / З.С. Паперный; отв. ред. А.Г. Дементьев. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1961. - 444 с.

168. Пастернак, Б.Л. Собрание сочинений: В 5 т. / Б.Л. Пастернак. М.: Художественная литература, 1989-1992. - Т. 4. - 910, 2. с.

169. Первая эмиграция о Маяковском: М. Осоргин, М. Слоним, Н. Оцуп. / Вступ. ст., публикация и коммент. Л.А. Селезнева, В.Н. Терехиной // Литературное обозрение. 1992. - № 3-4. - С. 33-45.

170. Перцов, В.О. В.В. Маяковский: Жизнь и творчество (1893-1917) / В.О. Перцов. М.: Наука, 1969. - 368 с.

171. Петрова, H.A. Мотив «флейты»: Маяковский и Мандельштам / H.A. Петрова// Литературное обозрение. 1993 -№ 9-10. - С. 51-56.

172. Петровский, М. Михаил Булгаков и Владимир Маяковский / М. Петровский // М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени: Сб. ст. / Сост. A.A. Нинов; науч. ред. В.В. Гудкова. М.: Союз театральных деятелей РСФСР, 1988. - С. 369-391.

173. Петросов, К.Г. «. Векам, истории и мирозданью»: Владимир Маяковский сегодня / К.Г. Петросов // Литературное обозрение. 1986. - № 8. -С. 39-44.

174. Петросов, К.Г. Загадка поэта: Маяковский в публикациях последних лет /К.Г. Петросов // Книжное обозрение. 1993. -№ 28. - С. 16-17.

175. Петросов, К.Г. Земля и небо в поэме Маяковского «Человек» / К.Г. Петросов // Вопросы литературы. 1987. - № 8. - С. 121-145.

176. Петросов, К.Г. Маяковский: Биография поэта и его творчество / К.Г. Петросов // Известия АН: Серия литературы и языка. 1993. - Т. 52. - № 3.-С. 3-15.

177. Петросов, К.Г. О творческом методе и герое раннего Маяковского / К.Г. Петросов // Русская советская поэзия и стиховедение: Материалы межвузовской конф. М.: Изд-во Моск. обл. пед. ин-та им. Н.К. Крупской, 1969.-С. 136-150.

178. Петросов, К.Г. О художественной системе и методе раннего Маяковского / К.Г. Петросов // Русская литература. 1974. - № 3. - С. 35-55.

179. Петросов, К.Г. Творчество В.В. Маяковского (о русской поэтической традиции и новаторстве): Учеб. пособие для пед. ин-тов по спец. «Русский язык и литература» / К.Г. Петросов. М.: Высшая школа, 1985. -151 с.

180. Пицкель, Ф.Н. Лирический эпос Маяковского / Ф.Н. Пицкель; отв. ред. Е.А. Таратута. -М.: Наука, 1964. 196 с.

181. Пицкель, Ф.Н. Маяковский: Художественное постижение мира: Эпос. Лирика: Творческое своеобразие: Эволюция метода и стиля / Ф.Н. Пицкель. М.: Наука, 1979. - 408 с.

182. Пицкель, Ф.Н. «Навстречу жданным годам» (Образ будущего в произведениях Маяковского) / Ф.Н. Пицкель // Поэт и социализм: К эстетике

183. B.B. Маяковского / Ред. E.B. Белова, В.Ч. Воровская. М.: Наука, 1971. —1. C. 162-208.

184. Подгаецкая, И.М. Символика в поэзии В. Маяковского / И.М. Подгаец-кая // Русская речь. 1972. - № 2. - С. 35-40.

185. Полонская, В.В. Воспоминания о В. Маяковском / В.В. Полонская; вступл., публикация и примеч. С. Стрижневой // Серебряный век: Мемуары: Сб. / Сост. Дубинская-Джалилова. М.: Известия, 1990. - С. 575623.

186. Полонский, В. «О, Заратустра. посмотри на себя в зеркало!» / В. Полонский // Вопросы литературы. 2001. - № 6. - С. 354-362.

187. Поэзия русского футуризма / Вступ. ст. В.Н. Альфонсова; сост. и подгот. текста В.Н. Альфонсова, С.Р. Красицкого; персональные справки-портреты и примеч. С.Р. Красицкого. СПб.: Академический проект, 1999.-752 с.

188. Правдина, И.С. Творчество В. Маяковского 1917-1924 годов и русский фольклор / И.С. Правдина // Вопросы советской литературы / Отв. ред. М.О. Скрипиль. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1956. - T. IV: Фольклор в русской советской литературе. — С. 76-95.

189. Правдина, И.С. «Я сегодня буду играть на флейте. » / И.С. Правдина // В мире Маяковского: Сб. ст.: В 2 кн. / Сост. A.A. Михайлов, С.С. Лес-невский. -М.: Советский писатель, 1984. Кн. 1. - С. 212-231.

190. Пропп, В.Я. Морфология <волшебной> сказки; Исторические корни волшебной сказки / В.Я. Пропп; коммент. Е.М. Мелетинского, A.B. Ра-фаевой; сост., науч. ред., текстолог, коммент. И.В. Пешкова. М.: Лабиринт, 1998.-512 с.

191. Пропп, В.Я. Русская сказка / В.Я. Пропп. Л.: Изд-во Ленинград, ун-та, 1984.-336 с.

192. Пьяных, М.Ф. Богоборец с сердцем Христа / М.Ф. Пьяных // Свободная мысль. 1993.-№ 5.-С. 45-51.

193. Пьяных, М.Ф. Мой Маяковский / М.Ф. Пьяных // Вечерняя средняя школа. 1991. -№ 4. - С. 47-50.

194. Пьяных, М.Ф. «Я пророк будущего человечества»: Трагедия «Владимир Маяковский» / М.Ф. Пьяных // Нева. 1993. -№ 7. - С. 237-253.

195. Разговоры с Бахтиным: Литературный круг / Текст подгот. В.Ф. Тейдер, М.В. Радзишевской; коммент. С.Г. Бочарова // Человек. 1994. - № 1. -С. 154-169.

196. Разговоры с Бахтиным: Невель. Витебск / Текст подгот. В.Ф. Тейдер, М.В. Радзишевской; коммент. С.Г. Бочарова // Человек. 1994. - № 2. -С. 158-173.

197. Рапацкая, Л.А. История русской музыки: От Древней Руси до «серебряного века»: Учеб. для студ. пед. высш. учеб. заведений / Л.А. Рапацкая. -М.: Владос, 2001.-384 с.

198. Рейн, Е. Неотменяемые строки / Е. Рейн // Литературная газета. 1993. -16 июня, № 24 (5452). - С. 6.

199. Розанов, В.В. Религия. Философия. Культура / В.В. Розанов; сост. и вступ. ст. А.Н. Николюкина; коммент. Н.Д. Александрова, М.П. Одесского. М.: Республика, 1992. - 399, 1. с.

200. Розанов, В.В. Метафизика христианства / В.В. Розанов. М.: ACT; Харьков: Фолио, 2001. - 544 с.

201. Ростоцкий, Б. Маяковский и театр / Б. Ростоцкий. М.: Искусство, 1952. - 344 с.

202. Рубцова, B.B. Александр Николаевич Скрябин / В.В. Рубцова. М.: Музыка, 1989.-447 с.

203. Руднев, В.П. Словарь культуры XX века: Ключевые понятия и тексты / В.П. Руднев. М.: Аграф, 1997. - 384 с.

204. Ружина, В.А. Маяковский против религии / В.А. Ружина. Кишинев: Картя молдовеняскэ, 1967. — 280 с.

205. Русская литература XX века (1890-1910): В 2 кн. / Под ред. С.А. Венге-рова. М.: XXI век - Согласие, 2000. - Кн. 1. - 512 с.

206. Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов): В 2 кн. / Отв. ред. В.А. Келдыш. - М., 2001. - Кн. 1.

207. Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов): В 2 кн. / Отв. ред. В.А. Келдыш. - М., 2001. - Кн. 2.

208. Русская литература серебряного века: Учеб. пособие для общеобразовательных школ, лицеев и гимназий / Ред., вступ. ст., сост. В.В. Агеносова. 2-е изд. - М.: Про-Пресс, 2000. - 352 с.

209. Русский космизм: Антология философской мысли / Сост. С.Г. Семенова,

210. A.Г. Гачева. М.: Педагогика-Пресс, 1993. — 368 с.

211. Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания / Сост.

212. B.Н. Терехина, А.П. Зименков. М.: HMJIH РАН: Наследие, 2000. - 480 с.

213. Русский Эрос, или Философия любви в России / Сост. и авт. вступ. ст. В.П. Шестаков; коммент. А.Н. Богословского. — М.: Прогресс, 1991. -448 с.

214. Рыжова, Н.В. Особенности стилистического использования библеизмов в творчестве В.В. Маяковского / Н.В. Рыжова // Маяковский в современном мире: Сб. ст. и материалов / Отв. ред. A.C. Карпов, А.Г. Коваленко. -М.: Изд-во РУДН, 2004. С. 190-203.

215. Сарнов, Б. Маяковский: Самоубийство / Б. Сарнов. М.: Эксмо, 2006. -672 с.

216. Сарычев, В.А. Кубофутуризм и кубофутуристы: Эстетика. Творчество, Эволюция / В.А. Сарычев. Липецк: Липецкое изд-во, 2000. - 256 с.

217. Сарычев, В.А. Маяковский: Нравственные искания / В.А. Сарычев; науч. ред. A.M. Абрамов. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та, 1984. - 204 с.

218. Саяпина, Т.Ю. Богоборчество и богоносительство «первого поэта революции»: К вопросу о нравственно-философской проблематике поэзии В.В. Маяковского / Т.Ю. Саяпина // Вопросы гуманитарных наук. М., 2002.-№2. -С. 75-76.

219. Свенцицкая, И.С. Тайные писания первых христиан / И.С. Свенцицкая. -2-е изд. М.: Политиздат, 1981. - 288 с.

220. Семенова, Е.С. Деформация значения библеизмов в поэзии пролетарских писателей / Е.С. Семенова // Психолингвистические исследования слова и текста: Сб. науч. тр. Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та , 2002. - С. 109117.г

221. Семенова, С.Г. «Новый разгромим по миру миф. » (Владимир Маяковский в философском ракурсе) / С.Г. Семенова // Молодая гвардия. -1997.-№ 9.-С. 228-246.г

222. Семенова, С.Г. «Новый разгромим по миру миф. » (Владимир Маяковский в философском ракурсе) / С.Г. Семенова // Молодая гвардия. -1997.-№ 10.-С. 221-238.

223. Семенова, С.Г. Притчи о Царствии Небесном / С.Г. Семенова // Литературная учеба. 1995. -№ 1. - С. 210-224.

224. Семенова, С.Г. Тайны Царствия Небесного / С.Г. Семенова. М.: Школа-Пресс, 1994.-416 с.

225. Силантьев, И.В. Поэтика мотива / И.В. Силантьев; отв. ред. Е.К. Ромода-новская. — М.: Языки славянской культуры, 2004. 296 с.

226. Синявский, А.Д. С носовым платком в Царствие Небесное / А.Д. Синявский // Синявский, А.Д. «Опавшие листья» Василия Васильевича Розанова/А.Д. Синявский.-М.: Захаров, 1999.-С. 191-232.

227. Скрипка, Т.В. Концепция человека в дореволюционном творчестве В.В. Маяковского: Диссертация. канд. филол. наук: Специальность 10.01.01 русская литература: ТГПИ. / Т.В. Скрипка. - Таганрог, 2004. - 225 с.

228. Скуратовский, В.Л. На гребне великих традиций (О некоторых чертах новаторства Маяковского) / В.Л. Скуратовский // Маяковский и современность / Отв. ред. A.M. Ушаков. -М.: Наука, 1985. С. 178-191.

229. Смирнов, В.В. Проблема экспрессионизма в России: Андреев и Маяковский / В.В. Смирнов // Русская литература. 1997. - № 2. — С. 55-63.

230. Смирнова, Л.А. Русская литература конца XIX начала XX века: Учеб. для студентов пед. ин-тов и ун-тов / Л.А. Смирнова. -М.: Просвещение, 1993.-383, 1. с.

231. Смола, О.П. «Любовь это сердце всего» (Особенности любовной лирики Маяковского) / О.П. Смола // Маяковский и современность: Сб. ст. / Отв. ред. A.M. Ушаков. -М.: Наука, 1985. - С. 81-97.

232. Соловьев, B.C. Сочинения: В 2 т. / B.C. Соловьев. М.: Мысль, 1990. -Т. 2. - 822, 2. с.

233. Соловьев, B.C. Философия искусства и литературная критика / B.C. Соловьев; вступ. ст. Р. Гальцевой, И. Роднянской. М.: Искусство, 1991. -701, 3. с.

234. Соловьев, B.C. Чтения о Богочеловечестве; Стихотворения и поэма; Из «Трех разговоров»: Краткая повесть об Антихристе / B.C. Соловьев; сост., вступ. ст., примеч. А.Б. Муратова. СПб.: Художественная литература, 1994.-528 с.

235. Спивак, P.C. Русская философская лирика: 1910-е годы: И. Бунин, А. Блок, В. Маяковский: Учеб. пособие / P.C. Спивак. 2-е изд. - М.: Флинта: Наука, 2005. - 408 с.

236. Стебакова, Н.К. Проблема духовной свободы в поэзии В.В. Маяковского / Н.К. Стебакова. Ростов н/Дон: Изд-во РГУ, 1970. - 28 с.

237. Страда, В. Театр у Маяковского / В. Страда // Континент. 1994. - № 78. - С. 247-278.

238. Субботин, A.C. Маяковский: Сквозь призму жанра: Монография / A.C. Субботин. М.: Советский писатель, 1986. - 352 с.

239. Субботин, A.C. Метод и поэтика раннего Маяковского / A.C. Субботин // Субботин, A.C. Горизонты поэзии: Литературно-критические статьи. / A.C. Субботин. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1984. - С. 124-150.

240. Теория литературы / Гл. ред. Ю.Б. Борев. М.: ИМЛИ РАН: Наследие, 2001. - Т. IV: Литературный процесс. - 624 с.

241. Тимофеев, Л.И. О поэтике Маяковского / Л.И. Тимофеев // Тимофеев, Л.И. Советская литература: Метод. Стиль. Поэтика / Л.И. Тимофеев. -М.: Советский писатель, 1964. С. 349-475.

242. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное / В.Н. Топоров; ред. В.П. Руднев. М.: Прогресс: Культура, 1995. - 624 с.

243. Топоров, В.Н. Флейта водосточных труб и флейта-позвоночник (внутренний и внешний контексты) / В.Н. Топоров // Поэзия и живопись: Сб. тр. памяти НИ. Харджиева / Под ред. М.Б. Мейлаха, Д.В. Сарабьянова. -М.: Языки русской культуры, 2000. С. 380-423.

244. Тренин, В.В. В мастерской стиха Маяковского / В.В. Тренин. М.: Советский писатель, 1991. —240 с.

245. Троцкий, Л.Д. Футуризм / Л.Д. Троцкий // Троцкий, Л.Д. Литература и революция / Л.Д. Троцкий; печатается по изд. 1923 г.. М.: Политиздат, 1991.-С. 103-129.

246. Трубецкой, E.H. Избранные произведения / E.H. Трубецкой. Ростов н/Дон: Феникс, 1998. - 512 с.

247. Турбин, В. Маяковский: Революция любовь - бутафория / В. Турбин // Дружба народов. - 1993. - № 7. - С. 206-220.

248. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. -М.: Наука, 1977.-576 с.

249. Урбан, A.A. Образ человека — образ времени: Очерки о советской поэзии / A.A. Урбан. Л.: Художественная литература, 1979. - 328 с.

250. Ушаков, А. Примечания / А. Ушаков // Маяковский, В.В. Сочинения: В 2 т. / В.В. Маяковский. М.: Правда, 1988. - Т. 2. - С. 731-755.

251. Февральский, A.B. Первая советская пьеса: «Мистерия-буфф» В.В. Маяковского / A.B. Февральский. М.: Советский писатель, 1971. - 272 с.

252. Федоров, Н.Ф. Сочинения / Н.Ф. Федоров; общ. ред. A.B. Гулыга; вступ. ст., примеч. и сост. С.Г. Семеновой. М.: Мысль, 1982. - 711, 1. с.

253. Фейербах, JI. Избранные философские произведения: В 2 т. / JI. Фейербах; общ. ред. и вступ. ст. М.М. Григорьяна. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. — Т. 2. 944 с.

254. Флоренский, П.А. Столп и утверждение истины: Опыт православной теодицеи / П.А. Флоренский. М.: ACT, 2003. - 640 с.

255. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. М.: Лабиринт, 1997. - 448 с.

256. Фрэзер, Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии / Дж. Дж. Фрэзер; пер. с англ. М.: ACT, 1998. - 784 с.

257. Фрэзер, Дж. Дж. Фольклор в Ветхом завете / Дж. Дж. Фрэзер; предисл. и коммент. С.А. Токарева; пер. с англ. 2-е изд., испр. - М.: Политиздат, 1989.-542, 2. с.

258. Хайнади, 3. Архетипический топос / 3. Хайнади // Литература. 2004. -№29.-С. 7-13.

259. Хализев, В.Е. Теория литературы: Учеб. / В.Е. Хализев. 2-е изд. - М.: Высшая школа, 2000. -398, 2. с.

260. Халфин, Ю. Апостол Хозяина / Ю. Халфин // Век XX и мир. 1990. - № 8. - С. 43-48.

261. Халфин, Ю. Гордые человеки: Прощание с кумирами отшумевшей эпохи: Маяковский и Горький. / Ю. Халфин // Литература. 2003. - 8-15 февраля, № 6 (477). - С. 5-12.

262. Ханзен-Леве, A.A. Русский символизм: Система поэтических мотивов: Мифопоэтический символизм: Космическая символика / A.A. Ханзен-Леве; пер. с нем. СПб.: Академический проект, 2003. - 816 с.

263. Харджиев, Н.И. Поэтическая культура Маяковского / Н.И. Харджиев, В .В. Тренин. М.: Искусство, 1970. - 328 с.

264. Харджиев, Н.И. Статьи об авангарде: В 2 т. / Н.И. Харджиев. М.: RA, 1997.-Т. 1.-392 с.

265. Харджиев, Н.И. Статьи об авангарде: В 2 т. / Н.И. Харджиев. М.: RA,1997.-Т. 2.-320 с.

266. Ховин, В. В.В. Розанов и Владимир Маяковский / В. Ховин // Маяковский, В.В. Люблю: Поэмы, стихотворения, проза / В.В. Маяковский. -М.: Азбука-классика, 2006. С. 43-52.

267. Хольтхузен, И. Модели мира в литературе русского авангарда / И. Хольтхузен // Вопросы литературы. 1992. - № 3. - С 150-160.

268. Цветаева, М.И. Эпос и лирика современной России: Владимир Маяковский и Борис Пастернак / М.И. Цветаева // Цветаева, М.И. Собрание сочинений: В 7 т. / М.И. Цветаева. М.: Эллис Лак, 1994. - Т. 5. - С. 375396.

269. Цуканов, А. Авангард есть авангард / А. Цуканов // Новое литературное обозрение. 1999. - № 5 (39). - С. 286-292.

270. Черемин, Г.С. Путь Маяковского к Октябрю / Г.С. Черемин; отв. ред.

271. В.В. Тимофеева. -М.: Наука, 1975. 248 с. 286.Четина, Е.М. Евангельские образы, сюжеты, мотивы в художественной культуре: Проблемы интерпретаций / Е.М. Четина. - М.: Флинта: Наука,1998.-112 с.

272. Чуковский, К.И. Ахматова и Маяковский / К.И. Чуковский // А.А. Ахматова: Pro et contra: Антология / Сост., вступ. ст., примеч. С.А. Коваленко. СПб.: РХГИ, 2001. - С. 208-235, 893-900.

273. Шенгели, Г. Маяковский во весь рост / Г. Шенгели // Вопросы литературы. 1990. - № 11-12. - С. 18-69.

274. Шестов, Л.И. Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше (Философия и проповедь) / Л.И. Шестов // Шестов, Л.И. Философия трагедии / Л.И. Шестов. -М.: ACT; Харьков: Фолио, 2001. С. 5-132.

275. Шкловский, В.Б. Жили-были: Воспоминания. Мемуарные записи. Повести о времени: с конца XIX в. по 1964 г. / В.Б. Шкловский. М.: Советский писатель, 1966. - 552 с.

276. Шопенгауэр, А. Собрание сочинений: В 5 т. / А. Шопенгауэр; пер с нем. М.: Московский клуб, 1992. - Т. 1. - 400 с.

277. Эвентов, И.С. Три поэта: Этюды и очерки: В. Маяковский, Д. Бедный, С. Есенин. / И.С. Эвентов. JL: Советский писатель, 1980. — 424 с.

278. Эйхенбаум, Б.М. О Маяковском / Б.М. Эйхенбаум // Эйхенбаум, Б.М. О прозе. О поэзии: Сб. ст. / Б.М. Эйхенбаум; сост. О. Эйхенбаум; вступ. ст. Г. Бялого. Л.: Художественная литература, 1986. - С. 440-445.

279. Эллис. Русские символисты: К. Бальмонт, В. Брюсов, А. Белый / Эллис (Л.Л. Кобылинский). Томск: Водолей, 1998.

280. Эткинд, A.M. Эрос невозможного: История психоанализа в России / A.M. Эткинд. СПб.: Медуза, 1993. - 464 с.

281. Эткинд, Е.Г. Единство «серебряного века» / Е.Г. Эткинд // Звезда. — 1989. -№ 12.-С. 185-194.

282. Эткинд, Е.Г. Там, внутри: О русской поэзии XX века / Е.Г. Эткинд. -СПб.: Максима, 1995.

283. Якобсон, P.O. О поколении, растратившем своих поэтов / P.O. Якобсон // Вопросы литературы. 1990. - № 11-12. - С. 73-98.

284. Якобсон, P.O. Работы по поэтике: Переводы / P.O. Якобсон; сост. и общ. ред. М.Л. Гаспарова. М.: Прогресс, 1987. - 464 с.

285. Якобсон, P.O. «Этот человек был абсолютно не приспособлен для жизни. »: Из воспоминаний. / P.O. Якобсон; предисл. Б. Янгфельда // Литературная газета. 1993. - 30 июня, № 26 (5454). - С. 6.

286. Янгфельд, Б. Любовь это сердце всего: В.В. Маяковский и Л.Ю. Брик: Переписка 1915-1930 / Б. Янгфельд; репринт, изд.. - М.: Книга, 1991. -287, 1. с.

287. Словари, энциклопедии и справочники

288. Аверинцев, С.С. София Логос: Словарь: Собрание сочинений. / С.С. Аверинцев; под ред. Н.П. Аверинцевой, К.Б. Сигова. - Киев: ДУХ I Л1ТЕРА, 2006.-912 с.

289. Библейская энциклопедия / Авт.-сост. архимандрит Никифор; репринт, изд.. Л.: Изд. Свято-Троице-Сергиевой Лавры, 1990. - 912 с.

290. Библейская энциклопедия / С илл. Г. Доре и цв. вкл. М.: Локид-Пресс, 2002. - 768 е.; илл.

291. Большой путеводитель по Библии / Пер. с нем. М.: Республика, 1993. -480 с.

292. Борев, Ю.Б. Эстетика. Теория литературы: Энциклопедический словарь терминов / Ю.Б. Борев. М.: Астрель: ACT, 2003. - 575, 1. с.

293. Власов, В.Г. Авангардизм. Модернизм. Постмодернизм: Терминологический словарь / В.Г. Власов, Н.Ю. Лукина. СПб.: Азбука-классика, 2005. -320 с.

294. Грицанов, A.A. Логоцентризм / A.A. Грицанов // Новейший философский словарь: Постмодернизм / Гл. науч. ред. и сост. A.A. Грицанов. -Мн.: Современный литератор, 2007. С. 290-291.

295. Лексикон нонклассики: Художественно-эстетическая культура XX века / Под общ. ред. В.В. Бычкова. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2003. - 607, 1. с.

296. Лермонтовская энциклопедия / Гл. ред. В.А. Мануйлов. М.: Советская энциклопедия, 1981. - 784 с.

297. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Нико-люкина. М.: ИНИОН РАН: Интелвак, 2001. - 1600 стлб.

298. Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред. В.М. Кожевникова, П.А. Николаева. -М.: Советская энциклопедия, 1987. 752 с.

299. Маркичева, О.Г. Православная энциклопедия: Обряды, таинства, посты, праздники / О.Г. Маркичева. М.: ACT: Астрель, 2007. - 383, 1. с.

300. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. М.: Советская энциклопедия, 1980-1982. - Т. 1. — 672 с.

301. Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. / Гл. ред. С.А. Токарев. М.: Советская энциклопедия, 1980-1982. - Т. 2. - 720 с.

302. Полная энциклопедия символов / Сост. В.М. Рошаль. М.: Эксмо; СПб.: Сова, 2003.-528 с.

303. Пьяных, М.Ф. Маяковский Владимир Владимирович / М.Ф. Пьяных // Русские писатели: XX век: Биобиблиограф, словарь: В 2 ч. / Под ред. Н.Н. Скатова. М.: Просвещение, 1998. - Ч. 2. - С. 36-42.

304. Селезнев, JI.A. Маяковский Владимир Владимирович / Л.А. Селезнев // Русские писатели: 1800-1917: Биограф, словарь / Гл. ред. П.А. Николаев. М.: Большая Российская энциклопедия, 1994. - Т. 3. - С. 551-557.

305. Тресидцер, Дж. Словарь символов / Дж. Тресиддер; пер. с англ. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. - 448 с.

306. Холл, М.П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии / М.П. Холл; пер. с англ. М.: ACT: Астрель, 2006. - 478, 2. с.

307. Христианство: Энциклопедический словарь: В 3 т. / Редкол.: С.С. Аве-ринцев (гл. ред.), А.Н. Мешков, Ю.Н. Попов. М.: Большая Российская энциклопедия, 1993-1995. - Т. 3. - 783, 1. с.

308. Шейнина, Е.Я. Энциклопедия символов / Е.Я. Шейнина. М.: ACT; Харьков: Торсинг, 2006. - 591, 1. с.

309. Энциклопедия символизма: Живопись, графика и скульптура. Литература. Музыка / Ж. Кассу, П. Брюнель, Ф. Клодон и др.; науч. ред., авт. по-слесл. В.М. Толмачев; пер с фр. М.: Республика, 1998. - 429 с.

310. Энциклопедия символов, знаков, эмблем / Авт.-сост. В. Андреева, В. Куклев, А. Ровнер. М.: Локид: Миф, 2000. - 560 с.

311. Энциклопедия символов, знаков, эмблем / Авт.-сост. К. Королев. М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2005. - 608 с.