автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: "Борис Годунов" и творчество Пушкина 1830-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Борис Годунов" и творчество Пушкина 1830-х годов"

На правах рукописи

ЧУН чжи юн

«БОРИС ГОДУНОВ» И ТВОРЧЕСТВО ПУШКИНА 1830-Х ГОДОВ (ЭВОЛЮЦИЯ МОТИВОВ И ОБРАЗОВ)

Специальность 10.01.01 —русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва - 2005

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы филологического факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.

Научный руководитель: Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

доктор филологических наук, профессор А.И. Журавлева

доктор филологических наук, профессор Н.И. Михайлова

кандидат филологических наук И.А. Зайцева

Самарский государственный университет

Защита диссертации состоится «10» ноября 2005 г. в 15 часов на заседании диссертационного совета Д 501.001.26 при Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова по адресу: 119992, Москва, Ленинские горы, МГУ, 1-й корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.

Автореферат разослан «-¡О » октября 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук, доцент

А.Б. Криницын

Дой^ч 1зчТ

¿41412$

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

«Борис Годунов» является первым крупным произведением Пушкина на историческую тешу, которым открывается целый рад таких художественно-исторических его произведений, как «Полтава», «Арап Петра Великого», «Рославлев», «Медный всадник», «Капитанская дочка», «Сцены из рыцарских времен». Драма Пушкина, которая отличается и от трагедии классицизма, и от шекспировской трагедии, и от западно-европейской историко-романтической драмы Шиллера и Гюго, оказала огромное влияние на современную автору литературу, прежде всего на историческую драматургию1. Но ее влияние видно и в произведениях самого Пушкина 1830-х годов.

Как известно, основной текст «Бориса Годунова» был завершен 7 ноября 1825 года, но работа над ним продолжалась и позднее, окончательная же редакция сложилась лишь в 1829 году. Пушкин намеревался писать предисловие к печатному изданию трагедии. Первый его вариант был написан в Арзруме и датирован 19 июля 1829 года2. Поэт несколько раз переделывал предисловие, но потом отказался от него в 1830 году3. Таким образом, с конца 1824 года, когда началась работа над трагедией, по 1830 год, когда Пушкин оставил мысль о предисловии к ней, «Борис Годунов» не уходил из его творческих планов. Поэтому можно сказать, что отголоски трагедии в произведениях поэта 1830-х годов в известной степени естественны и закономерны.

Так, установка на достоверное изображение эпохи, размышления поэта о предназначении писателя, переданные в образе Пимена, принципы сюжетного построения, а также мотивы народной мифологии и истории самозванства продолжают разрабатываться в последующих созданиях Пушкина. Кроме того, представление автора о личности властителя, отраженное в трагедии, тоже

1 О воздействии «Бориса Годунова» на русскую историческую драматургию первой половины 1830-х годов см.: Серман И.З. Пушкин и русская историческая драма 1830-х годов II Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л.: Наука, 1969.С, 118-149.

г Винокур Г.О. Комментарии к «Борису Годунову» II Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. VII. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1935. С. 424.

' Там же. С. 434. р----- ----— . ■ »■

тькл

получает дальнейшее развитие. Проблематика драмы Пушкина таким образом продолжает существовать и в других его произведениях, что показывает эволюцию его литературного мировоззрения после завершения «Бориса Годунова». Но, несмотря на огромное количество исследовательских работ о пушкинской трагедии, «генетическая» связь с ней произведений 1830-х годов не получила до сих пор достойного освещения. Этим и обусловлена актуальность темы исследования.

Материалом исследования в настоящей работе являются «Борис Годунов» (1825) и такие произведения, как «Повести Белкина» (1830), «История села Горюхина» (1830), «Анджело» (1833) и «Капитанская дочка» (1836), образы и мотивы которых берут начало в пушкинской трагедии и развиваются в них.

В связи с этим общая цель диссертации заключается в описании эволюции мотивов и образов трагедии Пушкина, а также эволюции его литературного мировоззрения от «Бориса Годунова» к «Капитанской дочке». В соответствии с поставленной целью выдвигаются следующие три задачи исследования:

— проследить влияние образа летописца на образы автора в «Повестях Белкина» и «Капитанской дочке»;

— исследовать отражение народной мифологии в «Борисе Годунове» и в «Анджело»;

— сопоставить две истории самозванства (сюжетное построение, образы самозванцев и царей), представленные в трагедии «Борис Годунов» и в историческом романе «Капитанская дочка».

Комплексное решение поставленных задач, предпринимаемое впервые, определяет научную новизну данной работы.

Теоретико-методологической основой диссертации послужили исследования Д.Д. Благого, С.М. Бонда, В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, Г.А. Гуковского, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, Б.С. Мейлаха, Ю.Г. Оксмана, И.З. Сермана, Л.С. Сидякова, Б.В. Томашевского, К.В. Чистова, В.Б. Шкловского, В. Шмида и др. В диссертации использованы теоретико-литературный и историко-

литературный подходы, а также элемент структуралистского анализа.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации нашли отражение в четырех публикациях автора и излагались в выступлениях на Ломоносовских чтениях (филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, 2003,2004).

Структура диссертации. Работа состоит из вступления, двух глав, заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении приводится аналитический обзор литературы о «Борисе Годунове», мотивируется выбранная для исследования тема и раскрывается ее актуальность. Формулируются цели и задачи, определяется методологическая основа работы.

Первая глава, «Эволюция образа летописца в творчестве Пушкина», состоит из четырех разделов: «Образ Пимена», «Образ Белкина», «Образ Гринева», «Пимен, Белкин и Гринев».

Как показывает название, в первой главе рассматриваются эволюция образа летописца и его значение в творчестве Пушкина. Вымышленный персонаж Пимен4, человек, живший на стыке XVI-XVII веков, трансформируется у автора в Белкина (современника Пушкина) в его прозаическом опыте, а еще через несколько лет уже в историческом романе — в Гринева, человека XVIII века.

Обычно исследователи видят значимость монастырской сцены в «Борисе Годунове» в том, что «под пером летописца рождается самозванство»5. Поэтому сцену с летописцем можно назвать исходным началом всей трагедии. Однако роль Пимена важна не только тем, что он невольно наталкивает Григория на мысль о самозванстве и этим определяет весь ход драмы, но и тем, что он

* Пушкин для своего летописца взял у H.M. Карамзина только имя. См.: Там же. С. 463.

3 Эмерсон Кэрнл. «Борис Годунов» A.C. Пушкина // Современное американское пушкиноведение. СПб.: Академический проект, 1999. С. 137.

отражает представление Пушкина о настоящем поэте как летописце. Для Пимена писать летопись — это значит исполнять волю Бога. В этом он видит самую главную цель и смысл своей жизни. Для летописца важно не то, как он создает сочинение, а то, насколько он верно воспроизводит и истинно свидетельствует о том, что он наблюдал в жизни, т. е. об исторических событиях. Именно для этого Бог дал ему грамотность.

Подобное отношение Пимена к собственным трудам совпадает с точкой зрения самого Пушкина. Когда поэт писал свою трагедию «Борис Годунов», он поставил себе задачу «воскресить минувший век во всей истине» (VII, 218)6. Для этого он положил в основу своей трагедии исторические события в их реальной последовательности, сведения о них он заимствовал из «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина. Поэтому его «Бориса Годунова» мы в известном смысле тоже можем назвать летописью, но лишь в драматургической форме. В образе Пимена Пушкин отражает также свое представление о позиции драматурга, пишущего на историческую тему.

Кроме того, в образе летописца косвенно отразились пушкинские политические воззрения на современность. Конечно, вообще Пушкину не свойственно делать исторических героев рупором авторских идей и через прошлое намекать на настоящее. Но все же в трагедии проглядывает политическая оппозиционность автора, независимо от его воли. На этом основании A.A. Аникст утверждает, что было бы неверно считать трагедию «свободной от определенных политических тенденций». И он понимает реплику Юродивого — «нельзя молиться за царя Ирода» (V, 300)— как стрелу, обращенную в Александра I7, который вступил на престол в результате дворцового переворота, во время которого был убит его отец.

Кроме Юродивого, который прямо осуждает Бориса, цареубийцу еще в таком же резком тоне обвиняет и Пимен. В его словах мы опять видим опосредованное осуждение поэтом своего царя: «О страшное, невиданное горе!

6 Здесь и далее цитаты из пушкинских текстов приводятся в скобках по изданию: Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В 10 тт. М.: Наука, 1962-1966; римская цифра указывает том, арабская — страницу.

7 Аникст A.A. Теория драмы а России от Пушкина до Чехова. М.; Наука, 1972. С. 50.

/ Прогневали мы Бога, согрспшлиг / Владыкою сЫзз цзрсубийцу / Мы нарекли» (V, 236).

Таким образом, вводя в текст трагедии вымышленного персонажа, Пимена, Пушкин воплощает свое представление о позиции «драматического поэта» как летописца и свое отношение к современной политической ситуации. Образ Пимена, отражающий литературные и политические взгляды поэта, в дальнейшем находит свое развитие в фигуре подставного автора «Повестей Белкина» и «Истории села Горюхина».

Но характер Белкина, человека начала XIX века, оказывается более сложным, чем характер древнерусского летописца. Разносторонность и многогранность его характера привели нас к анализу структуры повестей и содержания эпиграфов к каждой из них.

В отношении эпиграфов В.В, Виноградов сделал существенное замечание об их функции в повестях: «В процессе композиционного видоизменения, варьирования образа, темы совершенно исключительную роль играют пушкинские эпиграфы. В них обычно уже заложены потенциально идеи и образы, которые потом находят разнообразное применение и отражение в стиле литературного произведения»8. При всей чрезвычайной разнообразности пяти повестей по тематике, по проблематике и по стилю, они близки по конструктивному аспекту. К каждой отдельной повести применяется одна и та же процедура: в эпиграфе задается исходный мотив, образ или тема, который или которая подвергается преобразованию и развертыванию в основном рассказе. Первоначальные мотивы, образы или темы из эпиграфа, варьируясь, расширяя свое смысловое пространство в пределах основного текста повестей, развивают их сюжет и обогащают их семантику. При этом между вариациями выстраивается эквивалентное отношение9.

Мы можем сказать то же самое в отношении к целому циклу. Принцип варьирования и развертывания мотива, взятого из эпиграфа, в тексте каждой * Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М-. Гос. гад-во худом, лит-ры, 1941. С. 465.

' На эквивалемюсть как основной принцип в организации «Повестей Белкина» особое внимание обращает Вольф Шмнц в своей монографии «Проза Пушкина в поэтическом прочтении: "Повести Белкина"» (СПб.: Изд-ео С.-Петербургского ун-та, 1996).

отдельной повести обнаруживается и на более высоком уровне — эпиграф плюс предисловие как второй эпиграф задают основную тему и главный образ всему циклу, состоящему из пяти повестей. В общем эпиграфе к повестям, взятом из «Недоросля» Д.И. Фонвизина, уже даются характер подставного автора и тема его рассказов. Образ недоросля в произведении Д.И. Фонвизина, накладываясь на образ Белкина, перевоплощается в современного Пушкину простодушного провинциального писателя-дилетанта. Так же, как Митрофанушке, Белкину нравятся истории, и поэтому «поручил он управление села старой своей ключнице, приобретшей его доверенность искусством рассказывать истории» (VI, 81). И наивность и ребячество фонвизинского недоросля преобразуются в простодушие Белкина.

Сверх того, в «Недоросле» Д.И. Фонвизина уже предвосхищается социальный мир, который получает новое освещение в болдинских рассказах. Провинциальная жизнь, которая была для Фонвизина «предметом сатиры», описывается в текстах Белкина сочувственным и доброжелательным тоном10. Таким образом, герой и социальный мир в произведении писателя XVIII века, попадая в иной мир новой прозы, видоизменяется.

Кроме эпиграфа из Д.И. Фонвизина, чтобы войти в самый мир рассказов Белкина, еще следует учесть предисловие «От издателя». Если мы рассмотрим его как второй эпиграф к целому циклу, то более легко поймем сложный образ Белкина. Предисловие представляет собой рассказ о биографии и характере подставного автора. В нем мы получаем сведения о его родителях, образе жизни и т. п. Представляется, что мы узнаем о Белкине много. Но на протяжении всего рассказа его соседа возрастает сомнение в этом, так как друзья «ни привычками, ни образом мыслей, ни нравом» «большею частью друг с другом не сходствовали» (VI, 82). Помещик соседнего имения не понимает своего друга. Хотя мы получаем много информации о подставном авторе, оказывается, что мало о нем знаем. Фигура Белкина, представленная в предисловии, оттеняется

14 Шешунова C.B. О смысле эпиграфов к «Повестям Белкина» II A.C. Пушкин. Проблемы творчества. Калинин: Калининский гос. ун-т, 1987. С. 88.

неопределенностью и загадочностью.

Неуловимость, загадочность образа Белгаша, которая задана во втором эпиграфе (то есть в предисловии), продолжает существовать в основных текстах повестей. Как каждый эпиграф дает образ для развития в отдельной повести, так и предисловие, т. е. второй эпиграф к целому белкинскому циклу, содержит в себе исходный образ, который в дальнейшем развивается во всем тексте. В нем весьма трудно выделить сознание Белкина, ибо оно сливается с разными, часто противоречивыми голосами.

Иногда тон высказывания звучит сентиментально или романтически, в частности в «Выстреле», где рассказ ведется от лица подполковника И.Л.П., который близок к Белкину по биографии (после отставки жизнь в деревне, ключница, которая рассказывает сказки, отказ от пьянства). Склонность подставного автора к романтическому стереотипу выражается и в «Станционном смотрителе», где он настойчиво подводит Дуню под амплуа жертвы соблазнителя.

В то же время встречаются высказывания, иронизирующие над романтическими или сентиментальными литературными схемами, особенно в «Метели» и «Барышне-крестьянке». Кроме того, подставной автор иногда высказывает эстетические суждения, делает литературные намеки, которые трудно отнести на его счет, если иметь в виду биографические данные, сообщенные о нем в предисловии.

На наш взгляд, белкинское сознание, пушкинское сознание и сознание рассказчиков так сложно переплетены, что разделить их невозможно. Таинственность образа Белкина была программной в авторском замысле Пушкина. В этой связи очень важное наблюдение находим у М. Дрозда. Как он отмечает, для характера повествования в «Повестях Белкина» знаменательно помещение в самом начале, в предисловии, информации о первоначальных рассказчиках отдельных историй. В примечании к сообщению соседа Белкина о том, что отдельные повести «слышаны им от разных особ», издатель добавляет: «В самом деле, в рукописи г. Белкина, над каждой повестью рукою автора

надписано: слышано мною от такой-то особы (чин или звание и заглавные буквы имени и фамилии). Выписываем для любопытных изыскателей. . .» (VI, 83). Если, отмечает чешский исследователь, данные о первоначальном рассказчике остались бы «над каждой повестью», он оказался бы резко выдвинутым, текст требовал бы четкого речевого закрепления нарративного жеста его личности. «Перенесение этих данных в примечание к предисловию издателя служит противоположной цели повествования в "Повестях Белкина", а именно стиранию различий между рассказчиками»".

Важно в замысле Пушкина не четкое разделение голосов, а неопределенность авторства отдельных высказываний, слияние нарративных субъектов. Современный Пушкину «летописец» должен был вмещать в себя разные полемизирующие голоса того переломного времени, когда на фоне господства поэзии поднималась проза и шли активные литературные споры.

В то же время в своих повестях Пушкин переоценивает сложившиеся поэтические каноны. В этом отношении особое внимание привлекают эпиграфы. Они прежде всего напоминают «о поэтической традиции (или о традиции поэтизированной прозы)»12. На фоне эпиграфов, связанных с предшествующим поэтическим наследием, актуализируется специфический характер болдинской прозы — простота, близость к обыденному быту. По мнению поэта, новая русская проза требует простоты в изображении повседневной жизни, характерной для русской православной нации, очищенной от влияния иностранной модели. В этом смысле Белкин является человеком, который показывает, как, с точки зрения Пушкина, правильно писать прозу.

Таким образом, образ Белкина связан с литературными вопросами, актуальными для времени Пушкина. Однако образ Белкина в «Истории села Горюхина» представлен иначе, чем в болдинском цикле. Повествуя от первого лица, он прямо выступает автором своего произведения. Если в «Повестях Белкина» он устами соседа и издателя только объявляется автором пяти

" Дрозда М. Нарративные маски в «Повестях Белкииа» // Wiener Slawistischer Almanach. Band 8. Wien: Bundesminister^ für Wissenschaft und Forschung, 1981. C. 265-266.

12 Там же. С. 264.

рассказов, к тому же обрисован он не вполне определенно, нечетко и порой неясно, то здесь его образ предстает кошсретно. Он должен иметь определенные черты и свой шлос, так как его назначение в «Истории» — через собственное сознание передать деревенскую бытовую жизнь народа и историю своей малой вотчины, сквозь которые проглядывают вся жизнь и история России.

Разные предназначения Белкина в двух произведениях констатируются и датами, намеченными в них. В предисловии к «Повестям Белкина» и в «Истории села Горюхина» мы встречаем множество дат, которые создают иллюзию реальности жизни вымышленного автора13, но функции дат в этих двух произведениях разные. В повестях биография Белкина «намеренно дана в обход больших исторических событий»14, тогда как в «Истории села Горюхина» на даты, отмеченные в его автобиографии, накладываются биографически значимые для Пушкина и исторически важные события. Так, в 1799 году, когда заканчиваются записи в календарях, родился сам Пушкин. На время жизни земского Терентия приходится 1767 год, когда была создана Комиссия для составления проекта нового уложения и Екатериной II было запрещено крестьянам подавать какие-либо жалобы на помещиков15. В 1801 году, когда родился Белкин, начал царствовать Александр I. В 1812 году, когда повезли Белкина в Москву и отдали в пансион, началась Отечественная война с Наполеоном. Наконец, «История» заканчивается 3 ноября 1827 года, то есть в царствование Николая I16.

Пересечением вымышленных многочисленных дат с реальными историческими событиями осуществляется возвышение жизни провинциального писателя и истории захудалого села до масштаба отечественной истории. Хронология с 1744 года, когда начинаются записи в календарях, по 1827 год, когда Белкин заканчивает свою «Историю», показывает,

" Михайлова Н.И. Временная композиция «Истории села Горюхина» // Еолдинскис чтения. Горький: Волго-Вятское кн. изд-бо, 1981. С. 45.

" Там же. С. 4S.

15 ГУкасова А.Г. Болдинский период в творчестве A.C. Пушкина. М.: Просвещение, 1973. С. 237.

16 Викторова К.П., Тархов А.Е. «История села Горюхина» // Знание — сила. Jfi 1. М.: Детиздат, 1975. С. 33.

«что это мог быть замысел истории послепетровской России»17, охватывающей царствования Елизаветы, Екатерины, Павла, Александра и Николая I.

То, что поэт проецирует историю маленького села на историю всей России, подтверждается и трех!фатным появлением слова «бунт» в плане «Истории села Горюхина». Она прервана именно перед самой картиной бунта. Появление «бунта» в замысле Пушкина обусловлено исторической обстановкой, в которой создавалась «История села Горюхина». После декабрьских событий крестьянские волнения охватили всю страну. В частности, в 1830 году поэт приезжает в Болдино с целью вступить во владение имением, выделенным ему перед свадьбой отцом. Тогда он столкнулся с «холерными бунтами». Замысел о бунте прямо связан с теми событиями в русской истории, свидетелем которых является сам поэт.

Таким образом, введением образа Белкина Пушкину удалось в «Повестях» поднять вопросы, в основном, связанные с литературной проблематикой современной Пушкину эпохи, тогда как в горюхинской летописи тем же Белкиным освещаются вопросы отечественной истории. Впоследствии в своем историческом романе «Капитанская дочка» Пушкин опять затрагивает литературные и исторические вопросы, укрывшись под именем Гринева, рассказчика XVIII века.

В «Капитанской дочке» обычный средний человек вовлечен в водоворот исторического катаклизма, силою обстоятельств вступает в отношения с крупными историческими лицами и об этом пишет в «семейственных записках» на старости лет, так что повествование приобретает простой и естественный характер, который усиливается отсутствием сюжетных перипетий, мелодраматических эффектов и романтических преувеличений. Так, Гринев описывает таких крупных исторических деятелей, как Пугачев и Екатерина II, «домашним образом», тем же обычным тоном без героизации. Сцена трагической смерти капитана Миронова и его жены тоже обрисовывается без преувеличений героизма патриотов, с сугубой простотой.

" Там же. С. 33.

В таких характерных чертах стиля Гринева кроется возражение Пушкина против романтической манеры исторического романа. Пушкин таким образом, с одной стороны, разворачивает литературную полемику за спиной Гринева, а, с другой стороны, передает свои исторические взгляды устами мемуариста. В этом отношении привлекает наше внимание несколько «сентенций» Гринева, вызывавших споры среди исследователей.

Первая сентенция находится в VI главе под заглавием «Пугачевщина», где речь идет о башкирце, который распространил в Белогорской крепости «возмутительные листы» и теперь подвергается пытке. Прерывая рассказ об этом эпизоде, Гринев дает свои комментарии: «Когда вспомню, что это случилось на моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространению правил человеколюбия. Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений» (VI, 455-456).

Столько же споров вызывает еще одна сентенция, которая находится в XIII главе «Арест»: «Скажу коротко, что бедствие доходило до крайности. Мы проходили через селения, разоренные бунтовщиками, и поневоле отбирали у бедных жителей то, что успели они спасти. Правление было повсюду прекращено: помещики укрывались по лесам. Шайки разбойников злодействовали повсюду; начальники отдельных отрядов самовластно наказывали и миловали; состояние всего обширного края, где свирепствовал пожар, было ужасно... Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» (VI, 524-525).

Отрицание «насильственных потрясений» прямо связано с идеологией Пушкина 1830-х годов. На взгляд поэта, исторический прогресс достигается не насильственными путями, «страшными для человечества», а только «улучшением нравов». Пушкин верит, что гуманизм может двигать историю в положительном направлении. Характеризуя воззрения Пушкина 30-х годов,

Ю.М. Лотман пишет: «Прогресс мыслится как очеловечение истории, торжество культурного и духовного начал над насилием и грубой материальностью власти»18. Для Пушкина про1ресс заключается «в духовном росте отдельного человека»19.

Это мнение поэта связано с его наблюдениями таких страшных событий, как «холерные бунты» и, в частности, восстание в новгородских военных поселениях летом 1831 года. Эти впечатления Пушкина нашли отражение в описании злодейств бунтовщиков и наказаний начальников отрядов во второй сентенции Гринева. Наблюдения ужасных последствий «насильственных потрясений» привели поэта к нежеланию прихода русского бунта.

Таким образом, Пушкин передает свое мнение о перспективе будущей России устами Гринева, и в высказываниях того отражается гуманистическая идеология поэта. Однако сам образ Гринева и воплощает эту идеологию. Гринев действует не из корыстных соображений, как Швабрин, а колеблется между чувством долга и любовью. Оба эти чувства для него искренние, что показывает его чистосердечие и человечность. Его искренность и человечность находят отклик в душе Пугачева и способствуют возникновению симпатии между ними. Они же позволяют Гриневу увидеть человеческие достоинства в «злодее», «разбойнике».

Итак, размышления Пушкина на литературные, политические или исторические темы развивались и последовательно отражались в образах Пимена, Белкина и Гринева. Для Пушкина маскировка под наивного и бесхитростного летописца оказалась наиболее подходящей для того, чтобы выдвинуть довольно острые вопросы. При этом именно в типе летописца привлекали поэта простодушие, кротость, «нечто младенческое и вместе мудрое», которые казались Пушкину глубинной чертой русской национальной психологии. И эти свойства заставляли его не раз использовать подобный психологический тип в качестве главного героя на разных стадиях творчества.

18 Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л.: Просвещение, 1982. С. 226.

" Там же. С. 227.

Вторая глава, «Легенда о "возвращающемся царе-избавителе" и история самозванства», включает в себя два раздела: «Легенда о "возвращающемся царе-избавителе": "Борис Годунов" и "Анджело"» и «История самозванства: "Борис Годунов" и "Капитанская дочка"». В этой главе прослеживаются мотивы народной мифологии и истории самозванства в творчестве поэта, которые берут начало в его драме и развиваются в «Анджело» и «Капитанской дочке».

При работе над «Борисом Годуновым» Пушкин стремился правдиво восстановить быт, нравы, язык и склад ума людей прошлого времени. При этом он увидел возможность передать реальную картину прошлой жизни России, характеризуя веру в чудеса как главную черту народа. Ибо, на взгляд поэта, она составляет «образ мыслей и чувствований» (VII, 39), принадлежащий исключительно русскому народу. Он отмечает склонность народа к чудесному устами действующих в трагедии лиц. Так, в сцене «Царские палаты» Шуйский говорит, что «бессмысленная чернь» «суеверна», «легко пустой надежде предана», «баснями питается» (V, 264-265). Такие черты на фоне специфических социальных обстоятельств порождают в народной массе легенду о «возвращающемся царе-избавителе».

В конце XVI — начале XVII в. происходит жестокая эксплуатация крепостных и завершается процесс оформления крепостного права20. При Иване Грозном с развитием процесса централизации феодальной власти сложилась иллюзия могущества царской власти 21 . Царская власть представлялась народу силой, способной вводить или отменять крепостное право, регулирующей весь социальный порядок.

В этом отношении просьба народа к Борису принять царский венец в первой части трагедии объясняется тем, что люди надеялись, что новый царь облегчит или даже отменит крепостническую эксплуатацию своей могущественной властью. Однако Борис не оправдывает народных надежд. Как

м Чистов K.B. Русские народные социальио-утопические легенды XVII — XIX вв. M.: Наука, 1967. С. 27.

" Там же. С. 28.

характеризует его политику Афанасий Пушкин, он правит народом, «как царь Иезн» (V, 257). В конце концов иллюзия сменяется разочарованием в царе. На почве недовольства людей царем возникают легенды о «возвращающихся царях-избавителях»22.

Самозванец хорошо понимает, как сильно жаждет народ чудес, и, используя это, готовит «миру чудо» (V, 281). Особенно в 15-ой сцене «Царская дума» в разговорах царя, патриарха и бояр подробно сообщается, как широко распространена молва о вернувшемся царевиче и как она возбуждала, тревожила душу народа. Народная вера в чудо, легенда о возвращающемся царе-спасителе выступают как огромная сила, потрясающая всю страну. И в этом причина того, что народ поддерживает самозванца.

В представлении народа вернувшийся царевич должен освободить людей от угнетения, разрушить несправедливость и установить в стране порядок и торжество добра. Но пришедший царь прежде всего уничтожает детей Бориса. Убийство, совершенное Лжедимитрием, ассоциировалось у народа с преступлением Бориса. Народ обнаружил еще одного убийцу, претендующего на престол. В момент крушения надежд на справедливого истинного царя народ просто «безмолвствует».

В вере в чудеса и в возникающей на этой почве легенде о возвращающемся царе-спасителе заключается стремление народа к изменению существующего мира и к лучшей жизни. Но трагедия кончается крушением его надежды. В процессе порождения, распространения легенды и разрушения мечты народа обнаруживается пропасть между его надеждой и исторической действительностью. Конфликт идеала и окружающего мира оказался неразрешимым, и трагедия осталась трагедией.

Выдвинутый социальный конфликт в конце пьесы обусловлен переменой ситуации во внешней и внутренней жизни России, произошедшей к 1823-1824 годам. Испанская революция, которую поэт с большим вниманием наблюдал, потерпела поражение в 1823 году. А в России усилилась реакционная политика

22 Там же. С. 29.

царского правительства. Пушкин почувствовал в высшей степени напряженную общественную атмосферу накануне восстания декабристов. Подобная современная политическая ситуация привела его в финале к мысли о неразрешимом разладе между мечтой народа и реальностью.

После декабристского восстания мечта поэта о возвращении его друзей из Сибири, естественно, вызвала его увлечение темой милости. Так, в «Стансах» (1826) выражалась надежда Пушкина на возвращение декабристов. В стихотворениях начали активно выступать концепции тирании и милосердия («Друзьям», «Герой»). Эта направленность пушкинского замысла прямо продолжается в поэме «Анджело» (1833), в которой поэт опять обращается к народной мифологии.

В пушкинской поэме не справившийся с господствующими в стране беззакониями Дук передал свою власть наместнику Анджело, а сам пустился странствовать. Анджело должен был карать пороки, но оказалось, что сам он далек от справедливости. Его строгость не исправляла, наоборот, ухудшала порядок в стране. Герцог вернулся, наказал виновных и утвердил в стране порядок и справедливость.

В этой сюжетной схеме Ю.М. Лотман усматривает мифологическую основу: разложение жизненного порядка, возрастание зла — уход вождя — появление псевдоспасителя — возвращение истинного вождя. По сюжету эсхатологических мифов, которые лежат в основе интересующего нас мифа, вернувшийся вождь осуждает всякое зло, которому приходит решительный конец23. Но финал поэмы конструируется по-другому. Поэму замыкает не расправа со злом, а прощение и милость: «И Дук его простил» (IV, 375). Здесь отчетливо выражается авторская концепция милости и человечности.

Социальный конфликт, неразрешимый в «Борисе Годунове», решается в поэме «Анджело». Путь от трагического конца «Бориса Годунова» к оптимистическому финалу «Анджело» был обусловлен стремлением Пушкина

" Лотман Ю.М. Идейная структура поэмы Пушкина «Анджело» // Лотман Ю.М. Пушкин. СПб.: Искусство-СПБ, 1995. С. 247.

показать возможность смягчения напряженности социальных конфликтов. II тут наблюдается эволюция пушкинских взглядов на основополагающие нравственные ценности исторического бытия: на смену мысли о справедливом возмездии, о воздаянии за зло приходит мысль о милосердии и прощении как высшей ценности.

Рассматриваемая нами «легенда о возвращающемся царе-избавителе» неотделимо связана с самозванством. Оно является осуществлением этой легенды. В своих художественных созданиях Пушкин два раза обращается к истории самозванства: в «Борисе Годунове» — к Смутному времени, а в «Капитанской дочке» — к пугачевщине.

Воссоздавая период самозванства в «Борисе Годунове», Пушкин стремится прежде всего к исторической достоверности, правдоподобию. Для этого поэт впервые в своем творчестве опирается на документальные данные. А в творчестве поэта 1830-х годов соблюдение исторической верности еще усиливается. Больше не доверяя готовому документальному материалу, Пушкин сам берется за самостоятельное изучение отечественной истории. Углубляясь в тщательное изучение документальных данных, доступных ему в государственных и частных архивах, собирая устные свидетельства живых очевидцев, поэт пишет «Историю Пугачева». На основе «Истории Пугачева» создавалась «Капитанская дочка».

Следование Пушкина за исторической достоверностью и в трагедии, и в романе рождает своеобразные черты этих двух произведений. Как утверждает С.М. Бонди, ради точного художественного воплощения минувшей жизни, поэт сознательно пожертвовал сильными средствами воздействия на зрителя: Пушкин «отказался от единого главного героя, вокруг которого могло бы группироваться действие, от четко выраженной коллизии, показа борьбы с людьми или иными препятствиями, которую вел бы герой, вообще от отчетливой интриги, которая, развиваясь в неожиданных перипетиях, поддерживала бы интерес и волнения зрителей»24.

24 Бонди С.М. Драматургия Пушкина // Бонди С.М. О Пушкина. М.: Худо;:;, лит-ра, 1978. С. 208.

Как при создании своей трагедии поэт отказывается от готовых драматических норм и создает новую систему «правдивой пьесы», так и при написании «Капитанской дочки» он, отойдя от установленных романтиками принципов исторического романа, создает его новый тип, отличающийся своей простотой и естественностью. Строго соблюдая историческую верность, писатель избегает романтических эффектов, мелодраматической патетики стиля, сложной интриги, занимательных запутанных ситуаций, то есть средств, часто применяемых современными ему романистами.

Такие особенности стиля тесно связаны с ясностью, точностью, лаконизмом и простым синтаксическим построением, вообще свойственными творческой манере Пушкина. Скупость, лапидарность его стиля обнаруживаются не только в кратких ключевых фразах, но и в тех местах «Бориса Годунова», где демонстративно опускаются важные события. Так, конкретный момент принятия Григорием решения стать самозванцем не показывается на сцене. Мы видим только созревание замысла у Григория в монастырской сцене, а затем в следующей сцене узнаем, что он убежал, чтобы стать «царем на Москве».

И после побега Григория в восьмой сцене («Корчма на Литовской границе») картины того, как он лжет, признаваясь в том, что он — русский царевич, как он приобретает доверие польского короля и аристократов, находятся за пределами драмы. Об этом мы узнаем только со слов Афанасия Пушкина, который в девятой сцене («Москва. Дом Шуйского») рассказывает Шуйскому о появлении Самозванца.

Подобный прием сокращения и сжатия текста характерен и для «Капитанской дочки». Ее предельный лаконизм достигается как «свободой от исторических и этнографических излишеств, от "психологизмов", от биографической и пейзажной детализации»25, так и сокращениями текста романа за счет опущения описаний исторических событий: «Не стану

" Оксман Ю.Г. Пушкин о работе над романом «Капитанская дочка» // Пушкин A.C. Капитанская дочка. Л.: Худож. лит-ра, 1985. С. 198.

описыЕать оренбургскую осаду, которат прпнадле>хит истории, а не семейственным запискам» (VI, 490); «Не стану описывать нашего подхода и окончания войны. Скажу коротко, что бедствие доходило до крайности» (VI, 524). Автор не загромождает сюжет романа историческими отступлениями. Он рассказывает об историческом фоне, лишь коща это необходимо. Таким образом, и в исторической драме и в романе, где изображаются два смутных времени, мы наблюдаем у Пушкина сходную художественную установку и сходные приемы изложения сюжета.

Однако мировоззрение Пушкина, с которым он подходил к Смутному времени, сильно отличается от его идеологии при изображении пугачевщины. Различия наблюдаются в сюжетных построениях и в изображении исторических лиц.

В пушкинской трагедии из речей разных персонажей вырисовываются тяжелая социальная обстановка того времени и большой разрыв между народом и царем. Именно на этой почве возникла легенда о «возвращающемся царе-избавителе», что способствовало появлению Лжедимитрия.

Но в художественном воплощении другой истории самозванства — самозванства XVIII века, когда новый «расцвет переживают и народные легенды о царях (царевичах)-"избавителях"»26, поэт не акцентирует черные стороны этого периода. Анализируя «Капитанскую дочку», исследователи часто подчеркивают «дикую жестокость помещиков», доводившую Пугачева как народного вождя до крайнего ожесточения27. Но этот логический вывод должен сделать сам читатель, так как в романе конкретными словами не описывается и не подчеркивается угнетенная тяжелая жизнь крепостных крестьян, давшая почву для мятежа.

Но это не значит, что Пушкин в этой эпохе не заметил сходную со Смутным временем общественную обстановку. В своем документальном сочинении «История Пугачева» поэт упоминает о заостренном конфликте

26 Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII — XIX вв. С. 136.

" Мейлах Б.С. Пушкин и его эпоха. М.: Гос. год-ео худо:к. лит-ры, 1958. С. 640.

между екатерининской монархией и народом. По наблюдению поэта, общество уже готово ко взрыву. Первая глава «Истории Пугачева» заканчивается знаменательными словами: «Все предвещало новый мятеж. Недоставало предводителя. Предводитель сыскался» (VIII, 160). Затем в пятой главе Пушкин сочувственно передает слова полковника А.И. Бибикова, руководившего ликвидацией мятежа: «Пугачев не что иное как чучело, которым играют воры, яицкие казаки: не Пугачев важен; важно общее негодование» (VIII, 213).

Благодаря изучению документальных данных и устных свидетельств Пушкин глубоко понял тяжелую жизнь народа екатерининского времени, вызвавшую появление самозванца. Но поэт не изображает ее в «Капитанской дочке». Теперь он не выдвигает на первый план ни конфликт, ни вражду, ни всяческое разногласие. В романе для него важны гармония, согласие и взаимопонимание. Эта идея становится более ясной, когда сопоставляем образы двух самозванцев и двух царей, выступающих в трагедии и в романе.

С одной стороны, образы самозванцев у Пушкина во многом очень похожи. Оба эти персонажа имеют разносторонний характер, оба пользуются симпатией автора, поэтому первого Пушкин называет царевичем «Димитрием» (два раза в указании персонажа перед его репликой), а второго наделяет царской символикой. И оба они склонны к поэтическому типу мышления28. И управляемые мечтой, дерзкой удалью оба самозванца чутко осознают свое положение и значение своей смелой игры.

Но, с другой стороны, самозванцы у Пушкина имеют существенные отличия друг от друга. Лжедимитрий у Пушкина подчеркнуто наделен чертами человека западно-европейской культуры Возрождения29. В польских сценах Самозванец выступает «западным князем»30. Тогда как другой пушкинский самозванец, Пугачев, окружен народным ореолом. Те признаки, которые Пушкин считал отличительными для русского народа («какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться»;VII, 32),

2а Серман И.З. Пушкин и русская историческая драма 1830-х годов // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. С.125.

и См.: 1укоьский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. M.: Худож. лит-ра, 1957. С. 44-45,50-52.

30 Там же. С. 51.

находят свою персонификацию в образе Пугачева. При этом чисто русские черты Пугачева оттеняются пословицами, загадками, сказками, шутками и иносказаниями, которые он сам использует. Окружающая Пугачева национально-народная атмосфера усиливается патриархальной семейной обстановкой его военного совета и эпиграфами из старых песен к главам второй и шестой, связанным с Пугачевым.

Противоположные признаки двух самозванцев прямо связаны с их ролями в произведениях и с авторской концепцией в изображении исторического прошлого. Лжедимитрий у Пушкина предстает перед нами и как орудие политической интриги между странами, и как провокатор, который углубляет конфликт между царем и народом. Вообще в трагедии Григорий — это человек, творящий распри и конфликты. Хотя Пушкин симпатизирует этому авантюристу, но он трезво оценивает его роль в истории. Польские сцены, где ярко выражаются антинациональные, европейские черты Самозванца, нужны были автору, чтобы акцентировать его фигуру как «предлог раздоров и войны» (V, 285). В то время как Пугачев, отличающийся своим чисто русским национальным характером, вступив в дружеское отношение с дворянином Гриневым, представляется как примиритель враждующих сторон — дворянской и народной. В такой разработке образа Пугачева отчетливо демонстрируется творческий замысел Пушкина, основанный на гуманизме, который преобладает в последние годы его творчества.

В двух данных исторических произведениях выступают и фигуры русских царей — Борис Годунов и Екатерина II, Для трагедии характерен показ царя в домашней обстановке (см. девятую сцену «Царские палаты», где Борис выступает заботливым, любящим отцом). Такая характеристика образа царя применяется и в дальнейшем творчестве Пушкина при изображении портрета Петра I в «Арапе Петра Великого» и Екатерины II в «Капитанской дочке».

«Домашний образ» царя еще усиливается в фигуре Петра в «Арапе Петра Великого». Особенно примечательно первое появление Петра, который ждал своего крестника в ямской избе. Когда приехал его крестник, «государь

приближился, обнял его и поцеловал в голову» (VI, 21). Затем они приехали во дворец, где все обстоит простым «домашним образом». Петр называет Екатерину «Катенькой», его дочери представляются просто как «две юные красавицы» (VI, 21). То и дело подчеркивается простота характера государя. В романе Петр прежде всего предстает как добродушный, милостивый, любимый отец, опекающий своего крестника, сватающий его к боярышне Ржевской. Но в то же время в романе постоянно ощущается величие Петра как преобразователя России, потому что мы видим его глазами восхищенного Ибрагима.

«Домашний образ» монарха так или иначе оттеняется и в «Борисе Годунове», и в «Арапе Петра Великого». Но для этих образов простота характера служит лишь одной из граней их личности. Тогда как в «Капитанской дочке» простота и скромность являются отличительными качествами образа императрицы. Царица Екатерина показана в буквальном смысле «домашним образом», гуляющей дамой с собачкой: «Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке» (VI, 536).

Если мы вспомним резкие отзывы Пушкина о царице, находящиеся в «Заметках по русской истории XVIII века» (1822) и в сатирическом наброске «Мне жаль великия жены» (1824), то вполне можем считать ее портрет в «Капитанской дочке» сниженным, ироничным. Особенно в «Заметках по русской истории XVIII века» 1822 года Пушкин резко критикует «жестокую деятельность ее деспотизма», расхищение казны любовниками, «важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия» (VIII, 128). Поэт видел, что под маской просвещенной, либеральной государыни скрывается глубокий обман. Он называет царицу «тартюфом в юбке» (VIII, 131).

Но образ царицы в последнем романе Пушкина отражает не столько изменение его суждений о ней, сколько изменение его мировоззрения, где господствуют человечность, милость и справедливость. Здесь Екатерина подана как идеализированная глава государства. Доверяя провинциальной девушке, которую в первый раз видела, помогая ей, императрица обнаруживает свою

отзывчивость и милосердие. Она берет на себя роль помощницы, решающей кризисную проблему героев и, в конце концов, приводящей их к счастью. В «Капитанской дочке» Екатерина воплощает представление Пушкина об идеальном государе как примирителе всех конфликтов, милостивом и справедливом правителе.

В заключении подводятся итоги проделанной работы, формулируются основные выводы. Проблематика «Бориса Годунова», видоизменяясь, продолжает существовать в последующих произведениях Пушкина. В результате исследования мы обнаруживаем, что образ летописца, мотив народной мифологии и тема истории самозванства (включающая образы самозванца и царя), которые берут начало в пушкинской трагедии, в дальнейшем творческом размышлении поэта сводятся к одной точке — гуманизму.

Основное содержание работы отражено в публикациях:

1. Чун Чжи Юн. Два историка: Пимен и Белкин // Новый взгляд: Сборник научных статей. Вып. III. М.: Изд-во ПАИМС, 2004. С. 7-12.

2. Чун Чжи Юн. Легенда о «возвращающемся царе-избавителе»: «Борис Годунов» и «Анджело» II Слово. Грамматика. Речь. Вып. VI: Сборник научно-методических статей по преподаванию РКИ. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004. С. 222-233.

3. Чун Чжи Юн. Два самозванца у Пушкина: Григорий Отрепьев и Емельян Пугачев // Голоса Молодых ученых: Сборник научных публикаций иностранных и российских аспирантов и докторантов-филологов. Вып. 17. М.: МАКС Пресс, 2005. С. 26-35.

4. Чун Чжи Юн. Структура «Повестей Белкина» и образ подставного автора // Слово. Грамматика. Речь. Вып. VII: Сборник научно-методических статей по преподаванию РКИ. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2005. С. 223-240.

Отпечатано в копицентре « СТ ПРИНТ» Москва, Ленинские горы, МГУ, 1 Гуманитарный корпус. www.stprint.ru e-mail: zakaz@stprint.ru тел: 939-33-38 Тираж 100 экз. Подписано в печать 06.10.2005 г.

РНБ Русский фонд

2007-4 8349

2 9 НОЯ

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Чун Чжи Юн

Введение.

Глава 1. Эволюция образа летописца в творчестве Пушкина.

1. Образ Пимена.

2. Образ Белкина.

2. 1. «Повести Белкина».

2. 2. «История села Горюхина».

3. Образ Гринева.

4. Пимен, Белкин и Гринев.

Глава 2. Легенда о «возвращающемся царе-избавителе» и история самозванства.

1. Легенда о «возвращающемся царе-избавителе»:

Борис Годунов» и «Анджело».

2. История самозванства: «Борис Годунов» и «Капитанская дочка».

2. 1. Сходная художественная установка и сходные приемы.

2. 2. Изменение исторических воззрений Пушкина.

2. 2. 1. Сюжетное построение.

2. 2. 2. Два самозванца: Григорий и Пугачев.

2. 2. 3. От образа Бориса Годунова к образу Екатерины II.

Введение диссертации2005 год, автореферат по филологии, Чун Чжи Юн

Борис Годунов» явился для своего времени новаторским произведением, ломающим многие существующие литературные нормы и каноны. Когда Пушкин написал свою трагедию, он опасался того, что «робкий вкус» современников «не стерпит истинного романтизма» (X, 192)'. Как он и предвидел, его трагедия была встречена литературным кругом с большим шумом. И.З. Серман пишет о сенсации, какую она вызвала: «Художественное впечатление от "Бориса Годунова" было столь велико и в критике и в литературе, что ни один русский драматург первой половины 1830-х годов не мог в разработке исторической темы так или иначе не выразить своего отношения к пушкинской драме»2.

С момента самого появления в свет до сегодняшнего дня трагедия Пушкина непрерывно привлекает внимание к себе и вызывает большое количество критической литературы. A.A. Карпов отмечает, что «ни одно другое из пушкинских произведений не сопровождалось таким множеством авторских комментариев, оценок, общетеоретических и конкретных историко-литературных суждений, как "Борис Годунов"»3.

Несмотря на некоторые доброжелательные оценки, современная Пушкину критика на его трагедию в основном отличается своими осудительными отзывами. Когда она вышла в свет, то особенно поразила современников поэта ее оригинальная композиционная форма, совершенно лишенная классицистической целостности. Критики назвали «Бориса Годунова» «отдельными сценами» или «отрывками» из X и XI томов

1 Здесь и далее цитаты из пушкинских текстов приводятся в скобках но изданию: Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В 10 тт. М.: Наука, 1962-1966; римская цифра указывает том, арабская — страниц)'.

2 Серман И.З. Пушкин и русская историческая драма 1830-х годов // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. JI.: Паука, 1969. С. 118. Об обстановке в критике и в литерату ре 1830-х годов см.: Вацуро В.Э. Историческая трагедия 1830-годов и романтическая драма 1830-х годов // История русской драмату ргии: XVII — первая половина XIX века. JI.: Наука, 1982. С. 327-367.

1 Карпов Л.Л. «Борис Годунов» Л.С. Пу шкина // Анализ драматического произведения. JI.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1988. С. 91.

Истории Государства Российского», «рядом исторических сцен» и даже утверждали, что это «не драма отнюдь, а кусок истории, разбитый на мелкие куски, в разговорах»4.

Современников поэта возмутили не только сцены, кажущиеся им бессвязными, фрагментарными, но и изображение народа в трагедии. Цензор III отделения (а им был, как известно, Ф.В. Булгарин), читавший сцену «Девичье поле. Новодевичий монастырь», заметил: «Здесь представлено, что народ с воплем и слезами просит Бориса принять царский венец (как сказано у Карамзина), а между тем изображено: что люди плачут сами не знают о чем, а другие вовсе не могут проливать слез и хотят луком натирать глаза! <. . .> Затрудняюсь в изложении моего мнения насчет этой сцены. Прилично ли так толковать народные чувства?»5. И когда пьеса вышла в свет в конце 1830 года эта сцена была исключена.

По словам Ирены Ронен, критики-разночинцы 30-40 годов считали народные сцены убедительными и удавшимися Пушкину. Далее, в 60-ые годы, напротив, его обвиняли в ложном изображении народа6. Подобные точки зрения привели к пересмотру концовки трагедии, «прежний смысл концовки в "безмолвии" и придававшееся ей значение исчезали почти вовсе и усиливалось мнение в пользу того окончания пьесы, какое находится в ее рукописях (возглас в честь Самозванца)»7.

В советские времена сложилась общая позиция по отношению к «Борису Годунову» как к трагедии о судьбе народа, эпохи, государства, а не трагедии о судьбе личности. Народ выступает как определяющая

4 OG отзывах современной поэту критики см.: Винокур Г.О. Комментарии к «Борису Годунову» // Пушкин A.C. Поли. собр. соч. Т. VII. M.-JI.: Изд-во АН СССР, 1935. С. 436-459; Городецкий Б.П. Драматургия Пушкина. M.-JI.: Изд-во АН СССР, 1953. С. 240-261; Аникст A.A. Теория драмы в России от Пушкина до Чехова. М.: Наука, 1972. С. 59-98; Ронеи Ирена. Смысловой строй трагедии Пушкина «Борис Годунов». М.: ИЦ-Гарант, 1997. С.10-14.

5 Булгарин Ф.В. Замечания на Комедию о царе Борисе и Гришке Отрепьеве // Пушкин A.C. Борис Годунов. Трагедия. Русская классика с комментариями. СПб.: Академический проект, 1996. С. 488.

6 Ронен Ирена. Смысловой строй трагедии Пушкина «Борис Годунов». С. 14.

7 См.: Алексеев М.П. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Алексеев М.П. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. JI.: Наука, 1984. С. 221-252. движущая сила истории, ее творец и потенциальный революционер8. Подобные взгляды разделяют Д.Д. Благой, С.М. Бондн, Б.П. Городецкий, Л.Л. Карпов, Н.Г. Литвиненко, АЛ. Слонимский и многие другие. Чтобы подтвердить это мнение, критики часто ссылались на композиционную форму трагедии9.

Однако, этот сложившийся стереотип советской академической науки решительно отвергает И.З. Серман. Он возражает против мнения советских исследователей, которые признают центральным героем трагедии народ, а ее основным конфликтом — разлад между народом и властью. По утверждению ученого, конфликт между самодержавием и народом — позднее явление, появившееся в начале XX века. До начала XX века все русские социальные движения требовали не другой формы правления, а другого царя. Трагедия Пушкина, с точки зрения ученого, показывает, что ожидание чудес является общей чертой русского народного сознания и что оно проявляет косность, инерцию и неспособность к изменению. Самозванец у Пушкина активно использует веру народа в чудесное, а народ находится в пассивном ожидании своего избавителя10. Автор статьи, акцентируя поэтичность натуры самозванца, выдвигает его как главного героя, хотя прямо его так не называет11.

Независимо от того, кто ведущий герой истории, само выдвижение

8 Однако в последнее время некоторые исследователи рассматривают характер народа с нравственной точки зрения. См.: Фомнчев С.А. «Борис Годунов» как театральный спектакль // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XV. СПб.: Наука, 1995. С. 106; Фомичев С.Л. Предисловие // Пушкин Л.С. Борис Годунов. Трагедия. Русская классика с комментариями. СПб.: Академический проект, 1996. С. 19-20; Хализев В.Е. Власть и народ в трагедии Л.С. Пушкина «Борис Годунов» // Пушкин. Сборник статей. М.: Изд-во МГУ, 1999. С. 3-18.

9 Об этом см., напр.: Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней. Т. II. М.: Худож. лит-ра, 1973. С. 104-124; Бонди С.М. Драмату ргия Пушкина // Бонди С.М. О Пушкине. М.: Худож. лит-ра, 1978. С. 193, 197; Карпов А.Л. «Борис Годунов» Л.С. Пушкина // Анализ драматического произведения. С. 93-100.

10 Scrnian I.Z. Paradox of popular mind in Pushkin's Boris Godunov // Slavonic and East European Review/. Vol. 64. № 1. January. 1986. P. 25-39.

11 Некоторые исследователи считают Самозванца центральным героем трагедии. Например, английский ученый Янко Лаврин утверждает, что несмотря на заглавие, не Годунов, а Лжедимитрий доминирует в произведении и создаст фокус, объединяющий пьесу (Lavrin Janko. Pushkin and Russian literature. London: Hodder & Stougliton limited for the English Universities Press, 1947. P. 152). народа на историческое поприще, пересмотр его характера — новое явление в русской литературе. Можно сказать, что это результат глубокого исторического размышления и объективного отношения Пушкина к истории.

Что касается композиционной стороны трагедии, с советского времени продолжается стремление найти в ней своеобразное единство и целостность. В этой связи плодотворного результата достиг Д.Д. Благой, который обнаружил в сюжетном построении «Бориса Годунова»

12 симметрическую кольцевую структуру . По его наблюдению, Пушкин строил трагедию «как строго продуманное и необычайно стройно организованное художественное целое, в котором все симметрично уравновешено, все части гармонически прилажены и собраны воедино»13.

Впоследствии этот симметрический композиционный строй более глубоко исследует Ирена Ронен в своей монографии «Смысловой строй трагедии Пушкина "Борис Годунов"» 14 . По ее словам, «принцип симметрического членения, лежащий в основе трагедии "Борис Годунов", полисемантичен и зиждется на возвратности инвариантных тем, проводимых в неожиданных параллелизмах и контрастных вариациях. <. . .> Симметрия пушкинской трагедии как тайная гармония. . . представляет собой основную эстетическую черту поэтики не только этого произведения, но и пушкинской большой формы, вообще»15.

Внутренние логические связи в трагедии обнаружил и ЮЛ. Фрейдин при анализе «лексического монтажа ее сцен»16. С его точки зрения, пьеса «составлена из фрагментов», однако от «лексических взаимодействий обретает единство — несмотря на нарушение всех классических канонов,

12 Платой Д.Д. Ог Кантемира до наших дней. Т. II. С. 101-124.

13 Там же. С. 121.

14 Ронен Ирена. Смысловой строй трагедии Пушкина «Борис Годунов». С. 121-. 147.

15 Там же. С. 147.

16 Фрейдин ЮЛ. О некоторых особенностях композиции трагедии Пушкина «Борис Годунов» И Russiati Literaturc. VII. Amsterdam: Nortli-Holland Publishing Company, 1979. C. 27-44. несмотря на обилие и пестроту действий и действующих лиц»17.

Английский критик А. Бриггс, с одной стороны, признает «очевидный дефицит» — отсутствие общего единства в трагедии, а с другой стороны, усматривает присутствие системы, связывающей все сцены: сходство по композиции с пятиактной трагедией; упоминания в разных сценах об одном событии, происходящем вне пределов пьесы; предсказания о будущих событиях внутри и вне действия пьесы; намеки и на прошлые и

1 о на будущие события в пределах пьесы . Исследователь приходит к выводу, что трагедия Пушкина представляет собой особую форму единого произведения, составленную из разрозненных сцен, но эта форма не так очевидна, как в других пьесах. Пушкин придумал ее для своей большой темы, но эта форма выглядит еще не до конца завершенной19.

Однако исследователи согласны с тем, что оригинальный композиционный строй трагедии обусловлен стремлением поэта «показать русскую жизнь того времени с самых разных сторон, в самых

20 многообразных ее проявлениях» , что «Пушкину нужно было именно это непринужденное чередование отдельных сцен, в своей совокупности

9 I незаметно создающих грандиозную картину исторического события» .

Кстати, с этим связано наблюдение некоторых критиков, которые говорят об эпическом характере построения трагедии. Так, Б.М. Эйхенбаум отметил, что «трагедия по своей структуре и "образу мыслей" оказалась ближе к эпосу, чем к драме»22. А. Штейн, уделяя внимание отдельным эпизодам, отдельным внутренне законченным коллизиям, также отмечает, что из их совокупности складывается широкая эпическая картина жизни старой Руси, и объясняет, почему В.Г. Белинский назвал пьесу Пушкина

17 Там же. С. 36.

18 Briggs Anthony. The hidden forces of unification in Boris Godunov // The New Zealand Slavonic Journal. № 1. Wellington: Victoria University of Wellington, 1974. C. 43-49.

19 Там же. С. 53.

20 Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950, С. 421.

21 Бонди С.М. Драматургия Пушкина// Бонди С.М. О Пушкине. С. 193.

22 Эйхенбаум Б.М. Черты летописного стиля в литерату ре XIX века // Эйхенбаум Б.М. О прозе. JI.: Худож. лит-ра, 1969. С. 374. эпической поэмой» в драматической форме . Эту же мысль повторяет и Л.Л. Карпов24.

Основываясь на особом характере трагедии, «где нет центрального героя, а есть развитие определенной исторической ситуации, около которой

У с группируются все действующие лица» , Д.Д. Благой утверждал, что «историческая эпоха — Русь конца XVI - начала XVII века — и является главным действующим лицом, своего рода коллективным героем трагедии

Л/

Пушкина» . Более того, появилась мысль, что «сквозное действие "Бориса Годунова" составляет не судьба одного или нескольких персонажей, а самый ход истории, развитие исторических событий» .

В результате того, что, на взгляд Ю.Н. Тынянова, в трагедии «личная фабула была оттеснена на задний план широкой фактически-документальной исторической фабулой», возникла масса действующих лиц и «трагедия была дана монтажом характерных сцен» . И не случайно, что некоторые исследователи называют Пушкина первым человеком, применившим к драматургии принципы кинематографического монтажа. «По законам монтажа, — пишет М.Я. Поляков, — драма Пушкина распадается на цепь микродрам, фрагментов исторической действительности. <. . .> Эйзенштейн был прав, когда говорил о

29 киномышлении у Пушкина» .

Характерные композиционные черты трагедии Пушкина неотъемлемо связаны и с проблемой ее театральности и сценичности. Театральная практика показывает, что у трагедии неудачная сценическая судьба, тем не менее исследователи пытались настаивать на ее театральных

23 Штейн Л. Пушкин и Шекспир// Шексиировские чтения. 1976. М.: Наука, 1977. С. 161-162.

24 Карпов Л.Л. «Борис Годунов» Л.С. Пушкина // Анализ драматического произведения. С. 98.

25 Бонди С.М. Драмату ргия Пушкина // Бонди С.М. О Пушкине. С. 193.

26 Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). С. 423.

27 Карпов Л.Л. «Борис Годунов» Л.С. Пушкина // Лнализ драматического произведения. С. 94.

28 Тынянов Ю.Н. Пушкин // Тынянов Ю.Н. Лрхаисты и новаторы. Прибой: Ardis Publishers, 1929. С. 265.

Поляков М.Я. Вопросы поэтики и художественной семантики. М.: Сов. Писатель, 1978. С. 109. достоинствах30. Но театральная природа пушкинской пьесы подвергается сомнению Ю.Д. Левиным. Сравнивая драматургические системы Шекспира и Пушкина, Левин заключает: «русский поэт уступает своему английскому предшественнику с точки зрения пригодности его трагедии для театрального исполнения. <. . .> Пушкин, ориентируясь на Шекспира, создавал собственную систему. Но эта система, при всех прочих достоинствах, была лишена достоинства сценичности, и сопоставление с Шекспиром позволяет это выявить»31. Но несмотря на большое количество исследований, вопрос о сценичности трагедии так и остается нерешенным. Пока «пушкинская народная драма "Борис Годунов" ждет достойного

32 сценического воплощения» .

Как известно, при создании характеров трагедии поэт следовал примеру Шекспира: «Шекспиру я подражал в его вольном и широком изображении характеров, в небрежном и простом составлении планов» (VII, 164)33. Под влиянием шекспировского изображения характеров их развитие в трагедии опять-таки находится в тесной связи с ее сюжетным строением. То есть, чередование самостоятельно развертывающихся сцен обусловливает многоликость персонажей, резкое развитие характеров и наоборот. О взаимосвязи характеров и композиционной стороны пишет Ю.Н. Тынянов: «Важность для Пушкина изображения характеров, при массе действующих лиц, обострила выбор положений и точку зрения

0 ЭгоП проблеме посвящены работы С.М. Бонди (Драматургия Пушкина /У С.М. Бонди. О Пушкине. М.: Худож. лит-ра, 1978), Л.Л. Гозенпуда (О сценичности и театральной судьбе «Бориса Годунова» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. V. Пушкин и русская культура. JI.: Наука, 1967. С. 339-356), С.Н. Дурылина (Пушкин на сцене. М.: Изд-во ЛИ СССР, 1951), М.Б. Загорского (Пушкин и театр. N1.: Искусство, 1940), Г.Л. .Панкиной (На афише — Пушкин. M.-JI.: Искусство, 1965), О.М. Фельдмана (Судьба драматургии Пушкина. N1.: Искусство, 1975) и С.Л. Фомичева («Борис Годунов» как театральный спектакль // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XV. СПб.: Наука, 1995. С. 97-108; Предисловие // Пушкин Л.С. Борис Годунов. Трагедия.

Русская классика с комментариями. СПб.: Академический проект, 1996. С. 5-22).

Левин Ю.Д. Некоторые вопросы шекспиризма Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VII. Пушкин и мировая литерату ра. Л.: Наука, 1974. С. 70.

2 Фомичев С.А. Предисловие // Пушкин Л.С. Борис Годунов. Трагедия. Русская классика с комментариями. С. 22.

31 Об отношении поэта к драмату ргии Шекспира см.: Алексеев М.П. Пушкин и Шекспир // Алексеев M.ÍI. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1984. С. 253-292. автора в каждой сцене. При этом обнаружилась самостоятельная роль каждой сцены»34.

Во взаимосвязи между характерами и непоследовательностью сцен Кэрил Эмерсон уловила очень интересный момент. «Столь радикальный подход к причинно-следственным связям, — отмечает исследователь, — предполагает кризис внутреннего единства персонажа пьесы. Примечательно, что в окончательном варианте "Бориса Годунова" Пушкин решил не помещать списка действующих лиц, автор пьесы будто бы сам отказывался делать предположения, кто, когда и в какой роли должен появиться на сцене. <.>. можно сказать, что действующие лица и события в пьесе слишком тесно увязаны с конкретными сценами, и чересчур зависят от особенностей каждого отдельно взятого момента, от каждого последующего самоутверждения в "истории", чтобы образовать единое целое. Поэтому оказывается невозможным и последовательное развитие сюжета»35. По мнению К. Эмерсон, эта неопределенность характеров особенно отчетливо выражается во всеобщей неспособности героев дать клятву или поверить ей. «Именно князь Василий Шуйский открывает целую череду фальшивых клятв и подает пример остальным героям»36.

Одна из важнейших проблем, которая привлекает внимание исследователей — историзм Пушкина. Б.В. Томашевский, сделавший большой шаг в изучении этой проблемы, писал в своей статье «Историзм Пушкина»: «Одной из основных черт пушкинского реализма является историзм его творческого мышления». 37 Определяя историзм как «понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причинной

34 Тынянов Ю.Н. Пушкин//Тынянов Ю.Н. Архаисты и новаторы. С. 265.

35 Эмерсон Кэрил. «Борис Годунов» A.C. Пушкина // Современное американское пушкиноведение. СПб.: Академический проект, 1999. С. 122-123.

36 Там же. С. 122-123.

37 Томашевский Б.В. Историзм Пушкина // Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. М.: Книга, 1990. С. 130. обусловленности в смене общественных форм»38, Б.В. Томашевский начало пушкинского историзма относит к трагедии «Борис Годунов». Однако, по мнению исследователя, пушкинское понимание исторического процесса в

39 трагедии «не лишено еще черт исторического романтизма» .

Кстати, опираясь на изучение Б.В. Томашевского, Г.П. Макогоненко прослеживает своеобразные черты реализма Пушкина 1830-х годов. Как считает Г.П. Макогоненко, от решения вопроса о том, представляет ли творчество поэта в этот период новое качество для литературы того времени зависит и «понимание творчества Пушкина в рассматриваемый период и понимание того качественно нового этапа русского реализма, который был сформирован Пушкиным и передан в наследие русской литературе»40.

Г.П. Макогоненко утверждает, что величайшим художественным достижением Пушкина конца 1825 года (в результате его работы над трагедией «Борис Годунов») и было это новое, глубоко философское, пропущенное через призму народности, восприятие жизни. Исследователь называет народность важнейшим качеством пушкинского реализма41.

Кроме того, в литературоведении известны многочисленные попытки интерпретации трагедии через ее связь с «Историей Государства Российского». Обсуждение этого вопроса породило разнообразные исследовательские труды42. Была и попытка выяснить наследственную

18 Там же. С. 131.

39 Там же. С. 154.

40 Макогоненко Г.П. Творчество Л.С. Пушкина в 1830-е голы (1830-1833). JI.: Худож. лит-ра, 1974. С. 241.

41 Там же. С. 247.

42 См.: Винокур Г.О. Комментарии к «Борису Годунову» // Пушкин Л.С. Поли. собр. соч. Т. VII. С. 468-476; Городецкий Б.П. Драматургия Пушкина. С. 138-179; Лузянина J1.H. «История Государства Российского» Н.М. Карамзина и трагедия Пушкина «Борис Годунов» (к проблеме характера летописца) // Русская лигерагура. jVí I. JI.: Наука, 1979; Макогоненко Г.П. Литерату рная позиция Карамзина в XIX веке // Русская литерату ра. № I. Л.: Изд-во АН СССР, 1962; Тойбин И.М. «История Государства Российскою» Н.М. Карамзина в творческой жизни Пушкина // Русская литература. № 4. Л.: Наука, 1966; Вацуро В.Э. «Подвиг честного человека» // Прометей. № 5. М.: Молодая Гвардия, 1968. О личных, обшественно-полшических, литературных отношениях Н.М. Карамзина и Пушкина см.: Эйдельман Н.Я. Карамзин и Пу шкин. Из истории взаимоотношений // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XII. Л.: Наука, связь трагедии Пушкина с русской литературной традицией.43

И нужно отметить, что редко бывает, когда литературное произведение имеет столько комментариев, сколько имеет их «Борис Годунов». Среди них выделяются комментарии Г.О. Винокура (в седьмом томе неосуществленного полного собрания сочинений Пушкина. M.-JI.: Изд-во АН СССР, 1935), Б.П. Городецкого (в кн.: Трагедия Л.С. Пушкина "Борис Годунов". Комментарий. М.: Просвещение, 1969) и J1.M. Лотман (в кн.: «Борис Годунов». Трагедия. Русская классика с комментариями. СПб.: Академический проект, 1996). До сих пор обсуждаются в современной науке фундаментальные и самые богатейшие комментарии Винокура, а также комментарии JI.M. Лотман, предлагающие некоторые новые аспекты смысла.

Таким образом, «Борис Годунов» изучается в разных аспектах и до сих пор вызывает разнообразные споры. И тут возникают закономерные вопросы. Почему это так? Что особенного в пушкинской трагедии? В чем состоит ее отличие от существующих литературных канонов и от предыдущего творчества самою поэта?

Г.В. Москвичева справедливо отмечает, что «поэт выступает и как истинный новатор с принципиально иным, в сравнении с классицизмом и романтизмом, отношением к истории — ее объективным изображением. Это обусловило новизну и оригинальность его трагедии»44. Сама цель — правдиво восстановить прошлое — действует как доминанта, определяющая жанр, язык, композицию, характеры действующих лиц и другие особенности «Бориса Годунова».

Борис Годунов» является первым произведением Пушкина, основанным на исторических источниках. Само существование

1986.

43 Бочкарев В.Д. Трагедия Л.С. Пушкина «Борис Годунов» и отечественная литературная традиция. Самара: Изд-во СамГПИ, 1993.

44 Москвичева Г.В. Некоторые вопросы жанровой специфики трагедии Л.С. Пушкина «Борис Годунов»// Болдинские чтения. Горьким: Волго-Вятское кн. изд-во, 1986. С. 57. документальных источников предполагает установку автора на правдивое изображение истории45. Именно в этом заключается существенное отличие трагедии от предыдущего творчества поэта. В этом смысле Б.В. Томашевский утверждал, что трагедия Пушкина «знаменует новую стадию в обращении к исторической теме», так как «от предшествующего времени этот этап отличается принципом исторической верности»46.

Пушкин сам не раз подтверждал свое стремление к правдивому воспроизведению прошлого. Эта его установка на историческую верность и его воззрения на драматическое искусство (и русскую литературу вообще) нашли четкое и окончательное выражение в незавершенной статье о драме М.П. Погодина «Марфа посадница» (1830):

Драматический поэт, беспристрастный, как судьба, должен был изобразить столь же искренно, сколько глубокое, добросовестное исследование истины <. . .> Он не должен был хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно было говорить в трагедии, но люди минувших дней, их умы, их предрассудки. Не его дело оправдывать и обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине (VII, 218).

В этом отношении Пушкин прямо противостоит классицистам, которые заставляют своих героев чувствовать, думать и говорить

45 Как известно, работая над трагедией, Пушкин в основном опирался на «Историю Государства Российского» Н.М. Карамзина и древнерусские летописи. Кроме того, он знакомился с книгами, вышедшими во Франции, с журналами, в которых помещались статьи о театре и драме, и с курсом лекций Августа Вильгельма Шлегеля «О драматическом искусстве и литературе». Поэт обращал внимание не только на произведения Шекспира, но и на творчество Гете, стихи Шиллера и исторические романы Вальтера Скогга (подробно об этом см.: Литвиненко II.Г. Пушкин и театр. М.: Искусство, 1974. С. 152-157).

46 Томашевский Б.В. Историзм Пушкина // Томашсвский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. С. 154. чувствами, мыслями и языком современной автору эпохи, а не исторической действительности»47. Поэт далек от «беспечности классиков, допускавших полный произвол в своих поэмах и трагедиях на

48 исторические темы» и от их нравоучений. Что действительно должно быть правдивым в трагедии, так это достоверность положений и диалогов, которые вызывают ощущение, что люди в ней выражают свои собственные, а не авторские взгляды и убеждения. Для Пушкина историческая правдивость является обязательной даже в деталях. В этом смысле Кэрил Эмерсон называет пушкинскую трагедию «правдивой пьесой»49. По драматический поэт обращал внимание не только на историческую точность деталей, но и на передачу духа того времени. Отмечая своеобразный историзм Пушкина, Б.В. Томашевский пишет, что поэт «старался восстановить не столько истинное сцепление обстоятельств, сколько тот колорит эпохи, национальное своеобразие, "дух времени",

50 который и придавал произведению характер исторической подлинности» .

Сам Пушкин сначала назвал «Бориса Годунова» «романтической трагедией». Так, в письме П.А. Вяземскому 13 июля 1825 года он сообщает: «Покамест, душа моя, я предпринял такой литературный подвиг, за который ты меня расцелуешь: романтическую трагедию!» (X, 153). Но поэт вскоре осознает, что «романтизм» понимается слишком произвольно и смутно. В том же году в отрывке «О поэзии классической и романтической» он так об этом пишет:

Наши критики не согласились еще в ясном различии между родами классическим и романтическим. Сбивчивым понятием о сем предмете обязаны мы французским журналистам, которые

47 Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). С. 423.

48 Томашевский Б.В. Пушкин. 'Г. И. М.: Худож. лит-ра, 1990. С. 158.

4' Эмерсон Кэрил. «Борис Годунов» Л.С. Пушкина // Современное американское пушкиноведение. С. 116.

50 Томашевский Б.В. Историзм Пушкина // Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. С. 154. обыкновенно относят к романтизму всё, что им кажется ознаменованным печатью мечтательности и германского идеологизма или основанным на предрассудках и преданиях простонародных: определение самое неточное (VII, 32-33).

Пытаясь уточнить понятия классического и романтического родов, поэт предлагает рассматривать произведение не только по «духу», но и по «форме». К классическому роду он относит такие жанры, которые известны были грекам и римлянам: эпопею, дидактическую поэму, трагедию, комедию, оду, сатиру, послание, ироиду, эклогу, элегию, эпиграмму и басню. А к поэзии романтической он причислял те, которые не были известны древним и заменены другими. Мы видим, что в пушкинском определении романтизма очень важны формальные изменения. Поэтому Кэрил Эмерсон осмысляет романтическое у поэта через понятия «остраненное» и «неизведанное», введенные формалистами51.

Между тем Пушкин нашел для своей трагедии более точное определение «истинный романтизм». Так, 30 ноября 1825 года Пушкин пишет A.A. Бестужеву: «Я написал трагедию, и ею очень доволен; но страшно в свет выдать — робкий вкус наш не стерпит истинного романтизма» (X, 192). И спустя несколько лет, в 1828 году в «Письме к издателю "Московского вестника"» поэт решительно заявляет:

Отказавшись добровольно от выгод, мне представляемых системою искусства, оправданной опытами, утвержденной привычкою, я старался заменить сей чувствительный недостаток верным изображением лиц, времени, развитием исторических характеров и событий, — словом, написал трагедию истинно романтическую (VII, 72-73).

51 Эмерсон Кэрил. «Порис Годунов» A.C. Пушкина // Современное американское пушкиноведение. С. 117.

В «верном изображении лиц, времени», правдивом «развитии исторических характеров и событий» исследователи усмотрели не что иное как реализм в искусстве. Рассмотрение «истинного романтизма» как «реализма» является общепринятым в изучении драматургии Пушкина. Некоторые исследователи даже объясняли выбор поэтом определения «истинный романтизм» несуществованием в те времена термина

52 реализм» .

Но A.M. Гуревич в своем исследовании о «пушкинской концепции романтизма» утверждает, что все-таки «истинный романтизм» окончательно реализмом назвать нельзя. С его точки зрения, «пушкинский принцип исторической и психологической достоверности. . . не предполагает изображения действительности в ее социально-типичных чертах, а человеческой личности — в ее общественно-исторической обусловленности. Он носит более общий, универсальный характер. Под верностью характеров поэт обычно подразумевает точное изображение страстей и душевных движений. . . Все это опять-таки тесно связывает его взгляды на "истинный романтизм", на "поэзию действительности" с эстетическими традициями, предшествовавшими конкретно-историческому реализму XIX столетия, и прежде всего — с собственно романтической эстетикой». Стало быть, на взгляд Гуревича, «истиншли романтизм» вернее было бы характеризовать как «переход к реализму», как подготовительный, ранний этап реалистической эстетики»53. Но как бы ни осмысляли «истинный романтизм» Пушкина, главное, что его новый жанр, выходящий за рамки старой системы, ориентирован на «верное изображение лиц, времени».

Прочитав X и XI тома «Истории Государства Российского», Пушкин

52 См.: Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). С. 474; Штейн Л. Пушкин и Шекспир//Шекспировские чтения. 1976. М.: Наука. 1977. С. 164.

51 Гуревич A.M. Пушкинская концепция романтизма // Известия ЛН СССР. Серия лтерагуры и языка. Т. 36. № 3. Май-июнь. М.: Наука, 1977. С. 243. писал В.Л. Жуковскому в письме от 17 августа 1825 года: «Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! какая жизнь! это злободневно, как свежая газета» (X, 173). В «Истории» внимание поэта привлекало и его волновало сходство прошлого и настоящего. Именно это сходство привело Пушкина к выбору событий Смутного времени для сюжета своей трагедии.

Но нельзя принимать изображение прошлых событий как намек на современность. Об этом пишет Г.О. Винокур: «То чувство злободневности, которое испытывал Пушкин при чтении X и XI томов "Истории Государства Российского", очевидно, объясняется тем, что Пушкин находил в них факты, сходные с теми, которых сам был свидетелем во время царствования Александра I: тот же образ гуманного и просвещенного монарха вначале, та же подозрительность и жестокость к заподозренным впоследствии. . . Можно думать, что именно эта аналогия побудила Пушкина окончательно остановиться на Борисе Годунове как на теме своей трагедии, после того как он пытался избрать своим героем Пугачева и Стеньку Разина. . Из этой аналогии не следует делать никаких выводов относительно интерпретации самого текста "Бориса Годунова" — бесплодно было бы видеть в нем конкретные намеки именно на царствование Александра I»54. Это утверждение комментатора стало аксиомой в изучении трагедии55. В этой связи Б.В. Томашевский называет метод создания пушкинской трагедии «принципом исторических аналогий»56, обусловленным стремлением поэта к «исторической истине».

Пораженный сходством прошлого и современности, Пушкин решил «облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории» (VII, 164). В соответствии с поставленной задачей

54 Винокур Г.О. Комментарии к «Борису Годунову» // Пушкин Л.С. Поли. собр. соч. Т. VII. С. 477.

55 Например, разделяют это мнение С.М. Бонди и Г.Л. Гуковский. См.: Бонди С.М. Драматургия Пушкина // Бонди С.М. О Пушкине. С. 198-200; Гуковский Г.Л. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М: Худож. лит-ра, 1957. С. 11-13.

56 Томашевский Б.В. Историзм Пушкина // Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. С. 154. правдиво «воскресить минувший век» он выбрал драматическую форму, в которой авторская позиция прямо не выражается, а скрывается за словами действующих лиц и сюжетной композицией. Обращая внимание на интерес Пушкина к драматургии и к театру, Д.Д. Благой пишет об особенностях драматического жанра: «Драматургическая форма сама по себе дает исключительно много возможностей для верного, широкого, правдивого и, главное, непосредственного изображения действительности, человеческих отношений. Писатель-драматург не рассказывает о жизни, а наиболее непосредственно показывает ее в образах действующих лиц, каждое из которых должно говорить само за себя, чувствовать и поступать в соответствии со своим особым характером. Благодаря этому сложность и многообразие людей и их взаимоотношений могут быть изображены им с особой полнотой и силой, в особенности, поскольку пьеса ставится на сцене, воплощается в наглядные осязаемые образы действительно живых людей, которых мы и в самом деле видим и слышим на театральных подмостках»57 (разрядка Д.Д. Благого). Словом, драматический жанр оказался для Пушкина наиболее подходящим для достоверного воплощения жизни.

Работая над своей трагедией, поэт разрушил не только единство времени и места, но и «единство слога». По Пушкину, это четвертое, неписаное, единство классицистической трагедии (VII, 72). Отказавшись от искусственного, «чопорного», исполненного «смешной надутости» языка французских классиков (VII, 214), русский драматург создал такую пьесу, в которой «каждый говорит своим "слогом", своим собственным, особым языком, соответствующим и его социальному положению и вместе с тем его индивидуальному характеру»58. Теперь создалась первая русская трагедия, «в которой декламация перестает быть основным и

57 Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). С. 413.

58 Там же. С. 426. главенствующим принципом драматического языка» 59 . В ней речь действующих лиц имеет одну цель: «характеризовать эпоху, психику и бытие людей на Руси начала XVII века»60.

Итак, своеобразные черты пушкинской трагедии, в том числе отказ от классицистических правил, «принцип исторических аналогий», оригинальность жанра, живость языка, дифференцирование сцен, появление народа на исторической арене, подвергаемая сомнению театральность, многоликость персонажей так или иначе проистекают из авторской программы, направленной на правдивое изображение минувшего века. Это стремление поэта настолько сильно, что становится основой и дальнейшего его творчества.

Борис Годунов» является первым крупным произведением Пушкина на историческую тему, которым открывается целый ряд таких художественно-исторических его произведений, как «Полтава», «Арап Петра Великого», «Рославлев», «Медный всадник», «Капитанская дочка», «Сцены из рыцарских времен». Драма Пушкина, которая отличается и от трагедии классицизма, и от шекспировской трагедии, и от западноевропейской историко-романтической драмы Шиллера и Гюго, оказала огромное влияние на современную автору литературу, прежде всего на историческую драматургию61. Но ее влияние видно и в произведениях самого Пушкина 1830-х годов.

Нужно отметить, что основной текст «Бориса Годунова», как известно, был завершен 7 ноября 1825 года, но работа над ним продолжалась и

59 Винокур ПО. Язык «Бориса Годунова» // Винокур Г.О. Избранные работы но русскому языку. М.: Учпедгиз, 1959. С. 303.

60 Гуковскии Г.Л. Пушкин и проблемы реалистического стиля. С. 56. Язык «Бориса Годунова» анализировали Д.Д. Благой (Творческий путь Пушкина [1813-1826]. С. 425-436), Г.О. Винокур (Язык «Бориса Годунова» // Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. С. 310-325), ПЛ. Гуковскии (Пушкин и проблемы реалистического стиля. С. 55-64) и ЛЛ. Слонимский (Мастерство Пушкина. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1963. С. 490-496).

61 О воздействии «Бориса Годунова» на русскую историческую драматургию первой половины 1830-х годов см.: Ссрчан И.З. Пушкин и русская историческая драма 1830-х годов // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. С. 118-149. позднее, окончательная же редакция сложилась лишь в 1829 году. Пушкин намеревался писать предисловие к печатному изданию трагедии, в котором он хотел изложить свой взгляд на задачи и законы романтической драматургии. Первый вариант такого предисловия был написан в Арзруме и датирован 19 июля 1829 года62. «Пушкин отказался от мысли о предисловии вероятно только к концу того периода, который отделяет разрешение царя на напечатание трагедии от ее выхода в свет (май — декабрь 1830 г.). За это время Пушкин несколько раз принимался писать предисловие, причем задумывал его по-разному»63. Таким образом, с конца 1824 года, когда началась работа над трагедией, по 1830 год, когда поэт оставил мысль о предисловии к ней, «Борис Годунов» не уходил из его творческих планов. Поэтому можно сказать, что отголоски трагедии в произведениях поэта 1830-х годов в известной степени естественны и закономерны.

Так, установка на достоверное изображение эпохи, размышления поэта о предназначении писателя, переданные в образе Пимена, принципы сюжетного построения, а также мотивы народной мифологии и истории самозванства продолжают разрабатываться в последующих созданиях Пушкина. Кроме того, представление автора о личности властителя, отраженное в трагедии, тоже получает дальнейшее развитие. Проблематика драмы Пушкина таким образом продолжает существовать и в других его произведениях, что показывает эволюцию его литературного мировоззрения после завершения «Бориса Годунова». Но, несмотря на огромное количество исследовательских работ о пушкинской трагедии, «генетическая» связь с ней произведений 1830-х годов не получила до сих пор достойного освещения. Этим и обусловлена актуальность темы исследования.

62 Винокур Г.О. Комментарии к «Борису Годунову» // Пушкин Л.С. Поли. собр. соч. Т. VII. С. 424. Там же. С. 434.

Материалом исследовании в настоящей работе являются «Борис Годунов» (1825) и такие произведения, как «Повести Белкина» (1830), «История села Горюхина» (1830), «Анджело» (1833) и «Капитанская дочка» (1836), образы и мотивы которых берут начало в пушкинской трагедии и развиваются в них.

В связи с этим общая цель диссертации заключается в описании эволюции мотивов и образов трагедии Пушкина, а также эволюции его литературного мировоззрения от «Бориса Годунова» к «Капитанской дочке». В соответствии с поставленной целью выдвигаются следующие три задачи исследования: проследить влияние образа летописца на образы автора в «Повестях Белкина» и «Капитанской дочке»! исследовать отражение народной мифологии в «Борисе Годунове» и в «Анджело»; сопоставить две истории самозванства (сюжетное построение, образы самозванцев и царей), представленные в трагедии «Борис Годунов» и в историческом романе «Капитанская дочка».

Комплексное решение поставленных задач, предпринимаемое впервые, определяет научную новизну данной работы.

Теоретико-методологической основой диссертации послужили исследования Д.Д. Благого, С.М. Бонди, В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, Г.А. Гуковского, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, Б.С. Мейлаха, Ю.Г. Оксмана, И.З. Сермана, Л.С. Сидякова, Б.В. Томашевского, К.В. Чистова, В.Б. Шкловского, В. Шмида и др. В диссертации использованы теоретико-литературный и историко-литературный подходы, а также элементы структуралистского анализа.

Апробация работы состоялась в стенах МГУ им. М.В. Ломоносова. Основные положения и выводы диссертации нашли отражение в четырех публикациях автора и излагались в выступлениях на Ломоносовских чтениях (филологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова, 2003, 2004).

Структура диссертации. Работа состоит из вступления, двух глав, заключения и библиографии.

Заключение научной работыдиссертация на тему ""Борис Годунов" и творчество Пушкина 1830-х годов"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Несмотря на большое количество исследований о драме Пушкина «Борис Годунов», до сих пор не было уделено достаточного внимания связи трагедии с последующими произведениями Пушкина. А между тем эта связь позволяет обнаружить эволюцию мировоззрения поэта после завершения «Бориса Годунова» как нового этапа в его творчестве. Именно поэтому мы обратились к данной проблематике. Нами рассмотрены образы летописцев, мотивы народной мифологии и истории самозванства, так как они берут начало в его драме «Борис Годунов» и развиваются в последующих произведениях: «Повести Белкина», «История села Горюхина», «Анджело», «Капитанская дочка». Были поставлены и решены следующие три задачи: 1) Проследить эволюцию образа летописца; 2) Исследовать характер народной мифологии в «Борисе Годунове» и в «Анджело»; 3) Сопоставить историю самозванства в «Борисе Годунове» и в «Капитанской дочке». Тем самым мы попытались показать на конкретном материале художественных произведений Пушкина эволюцию его взглядов на важнейшие вопросы истории и художественного творчества.

Эволюция образа летописца. Величайший художник Пушкин был и теоретиком, и публицистом, и историком. Он в разных критических работах не только прямо высказывает свое мнение о литературе, политике и истории, но и опосредованно передает его через образы своих героев в художественных произведениях. Именно эта сторона его деятельности и была нами исследована. Примером служил образ летописца, который впервые выступает в «Борисе Годунове» и получает дальнейшее развитие в образах Белкина и Гринева.

Когда Пушкин писал свою историческую трагедию, он отождествлял себя с образом Пимена, который считал своим предназначением верно воспроизвести прошлую эпоху. Это и явилось художественной установкой поэта при работе над его исторической драмой. В образе Пимена отражается представление Пушкина об идеальном «драматическом поэте», пишущем на историческую тему. Кроме того, устами Пимена Пушкин косвенно выражает свое политическое осуждение, направленное на Александра I. Александр I стал царем в результате дворцового переворота, во время которого был убит его отец. И Борис Годунов тоже в результате государственного переворота через убийство царевича взошел на трон.

Образ Пимена в последующем творчестве Пушкина трансформируется в фигуру Белкина, автора пяти повестей и «Истории села Горюхина». В «Повестях Белкина» через образ провинциального дилетанта-писателя, совмещающего разные голоса и противоречивые сознания, Пушкин передает литературную обстановку переломного периода начала 1830-х годов, когда в противоположность поэтической традиции выступила прозаическая тенденция и шли активные споры в литературе. Пушкин считал, что надо пересмотреть сложившуюся литературную норму и что новая русская проза требует простоты в изображении повседневной жизни русского народа. Этому представлению поэта о новой прозе соответствует простой стиль Белкина.

Таким образом, в «Повестях Белкина» через образ «летописца» нового поколения разворачивается литературная проблематика, тогда как в «Истории села Горюхина» поднимаются исторические вопросы. В отличие от «Повестей Белкина», где Белкин только объявляется автором пяти повестей устами соседа и издателя, в «Истории села Горюхина» Белкин прямо выступает автором своего произведения, повествуя от первого лица, то есть предстает конкретно. Он имеет определенные черты и собственный голос, так как цель Пушкина в «Истории» — через сознание Белкина передать деревенскую бытовую жизнь народа и историю его малой вотчины, сквозь которые проглядывают вся жизнь и история России. При этом появление слова «бунт» в плане «Истории села Горюхина» тесно связано с современной Пушкину исторической обстановкой начала 1830-х годов, когда крестьянские волнения охватили всю Россию.

Впоследствии в своем последнем историческом романе Пушкин касается литературных и исторических вопросов от имени мемуариста Гринева, пережившего пугачевщину. В безыскусственном стиле Гринева скрыта полемика поэта с авторами романтических исторических сочинений. А в некоторых сентенциях Гринева-мемуариста завуалировано мнение Пушкина о перспективах будущей России и приоткрыты главные черты его мировоззрения 30-х годов, основанного на гуманизме. Одновременно образ Гринева, который способен найти необыкновенные достоинства в бунтовщике, воплощает гуманистическую идеологию поэта.

Для выдвижения острых либо литературных, либо политических и исторических вопросов поэта устраивал образ наивного, бесхитростного летописца. Размышления Пушкина над этими вопросами развивались и последовательно отражались в образах Пимена, Белкина и Гринева. В типе летописца поэта привлекали простодушие, «нечто младенческое и вместе мудрое», которые казались Пушкину глубинными чертами русской национальной психологии.

Характер народной мифологии в «Борисе Годунове» и в «Анджело». В «Борисе Годунове» Пушкин обращает внимание на особенную черту русского народа — его веру в чудесное. Эта черта, на его взгляд, является главной в «образе мыслей и чувствований» русского народа. В своей трагедии он показывает, как по мере увеличения расстояния между реальным царем-деспотом и народом растут и распространяются мифологические представления народа, которые выливаются в «легенды о возвращающихся царях-избавителях». Когда появился Самозванец, народ надеялся, что вернувшийся царь освободит людей от угнетения, разрушит несправедливость и установит в стране порядок и торжество добра. Но надежда народа осталась неосуществленной, и трагедия осталась трагедией.

Народный миф о «возвращающемся царе-избавителе» просматривается и в сюжетной схеме поэмы «Анджело»: разложение жизненного порядка, возрастание зла — уход вождя — появление псевдоспасителя — возвращение истинного вождя1. По сюжету мифов, вернувшийся вождь должен осуждать всякое зло, которому приходит решительный конец. Но финал поэмы конструирует другое. Поэму замыкает не расправа со злом, а прощение, милость. Таким образом, в обоих произведениях так или иначе реализуется народная мифология, но их финалы различные. Путь от трагического конца «Бориса Годунова» к оптимистическому финалу «Анджело» был обусловлен стремлением Пушкина показать возможность смягчения напряженности социальных конфликтов, а также отходом от мысли о справедливом возмездии и утверждением идеи милосердия и прощения.

Сопоставление истории самозванства в «Борисе Годунове» и в «Капитанской дочке». В трагедии и в романе Пушкина, касающихся самых смутных времен в истории России, с одной стороны, наблюдаются сходная художественная установка (стремление к исторической достоверности), сходная манера изложения (простой стиль без драматических эффектов, и других средств, воздействующих на зрителя или читателя) и сходные приемы (сокращение в изложении за счет опущения описаний исторических событий).

А, с другой стороны, здесь мы видим изменение исторической концепции автора. Это становится ясным при сравнении сюжетного построения, образов самозванцев и образов царей в двух произведениях. Так, в трагедии наглядно показана тяжелая жизнь народа, породившая народную мифологию, тогда как в романе не подчеркиваются черные стороны периода пугачевщины, так как центр тяжести переносится с

1 Лотман Ю.М. Идейная структу ра поэмы Пушкина «Анджело» // Логман Ю.М. Пу шкин. СПб.: Иску сство-СПБ, 1995. С. 247. поисков причины разрыва между властью и народом («Борис Годунов») к идее гармонии, согласия и человечности («Капитанская дочка»).

Смена идеологических установок наглядно видна при сопоставлении образов самозванцев и царей. С одной стороны, образы самозванцев у Пушкина во многом похожи. Оба эти персонажа разносторонне одарены от природы, пользуются симпатией автора в такой степени, что одного он называет царевичем «Димитрием» (два раза в указании персонажа перед его репликой), а другого наделяет царской символикой. И оба они склонны к поэтическому типу мышления.

Но, с другой стороны, Пушкин оттеняет у Григория черты западноевропейской культуры, а у Пугачева — национальный русский характер. Антинациональные, европейские черты Лжедимитрия соответствуют его роли (он «предлог раздоров и войны»), в то время как в образе народного героя Пугачева, который вступает в дружественные отношения с Гриневым, отражена мечта Пушкина о соединении людей из враждующих лагерей — дворянского и народного.

В обоих произведениях мы видим коронованных особ — Бориса Годунова и Екатерину II. Для трагедии характерен показ царя в домашней обстановке. Показ Бориса как простого человека, любящего отца семейства служит для подчеркивания одной из граней его характера, отличающегося от одностороннего характера в классицистической трагедии. «Домашний образ» царя приобретает более глубокий смысл в «Капитанской дочке». Образ Екатерины, скромной и человечной, помогающей героям, воплощает представление Пушкина об идеальном государе как примирителе всех конфликтов, милостивом и справедливом правителе.

Таким образом, проблематика «Бориса Годунова», видоизменяясь, продолжает существовать в последующих произведениях Пушкина. В результате исследования мы обнаружили, что образ летописца, мотив народной мифологии и тема истории самозванства (включающая образы самозванцев и царей), которые берут начало в пушкинской трагедии, в дальнейшем творческом развитии поэта сводятся к одной точке — гуманизму.

Список научной литературыЧун Чжи Юн, диссертация по теме "Русская литература"

1. Пушкин A.C. Борис Годунов. Трагедия. Русская классика с комментариями. СПб.: Академический проект, 1996.

2. Пушкин A.C. Капитанская дочка. J1.: Худож. лит-ра, 1985.

3. Пушкин A.C. Повести Белкина. Научное издание. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 1999.

4. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 16 тт. М.: Изд-во АН СССР, 19371949.

5. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 10 тт. М.: Наука, 1962-1966.

6. Пушкин и театр. М.: Искусство, 1953.•к -к -к

7. Богданович И.Ф. «Душенька» // Богданович И.Ф. Стихотворения и поэмы. JL: Сов. Писатель, 1957.1.. Критическая, мемуарная и научная литература

8. Абрамович СЛ. К вопросу о становлении повествовательной прозы Пушкина (почему остался незавершенным «Арап Петра Великого») // Русская литература. № 2. JL: Наука, 1974. С. 54-73.

9. Агранович С.З. Образ юродивого в трагедии A.C. Пушкина «Борис Годунов» // Содержательность форм в художественной литературе. Куйбышев: Куйбышев, гос. ун-т, 1989. С. 27-43.

10. Агранович С.З., Рассовская Л.П. Миф, фольклор, история в трагедии «Борис Годунов» и в прозе A.C. Пушкина. Самара: Самарский ун-т, 1992.

11. Акулова Е.А. «История села Горюхина» Пушкина // Пушкин в школе. М.: Изд-во Академии педагогических наук РСФСР, 1951. С. 369-389.

12. Александров В.Б. Пугачев (Народность и реализм Пушкина) //

13. Александров В.Б. Люди и книги. Сборник статей. М.: Сов. Писатель, 1956. С. 5-39.

14. Алексеев М.П. К «Истории села Горюхина» // Пушкин: Статьи и материалы. Т. II. Одесса: Одесполиграф, 1926. С. 70-87.

15. Алексеев М.П. Пушкин и Шекспир // Алексеев М.П. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1984. С. 253292.

16. Алексеев М.П. Ремарка Пушкина «Народ безмолвствует» // Алексеев М.П. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. Л.: Наука, 1984. С. 221-252.

17. Алпатова Т.А. Роман A.C. Пушкина «Капитанская дочка» и русские мемуары конца XVIII — начала XIX века // Взаимодействие творческих индивидуальностей русских писателей XIX — начала XX в. М.: Моск. пед. ун-т, 1994. С. 56-70.

18. Аникст A.A. Теория драмы в России от Пушкина до Чехова. М.: Наука, 1972.

19. Анненков П.В. Материалы для биографии A.C. Пушкина. М.: Современник, 1984.

20. Ауслендер С. «Арап Петра Великого» // Пушкин A.C. Собр. соч.: В 6 тт. Под ред. С.А. Венгерова. Т. IV. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1910. С. 104-112.

21. Бабаев Э.Г. Творчество A.C. Пушкина. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1998.

22. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья десятая. «Борис Годунов» // A.C. Пушкин в русской критике. Л.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1953. С. 352-386.

23. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья одиннадцатая и последняя // A.C. Пушкин в русской критике. Л.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1953. С. 386-433.

24. Белькинд B.C. Роман A.C. Пушкина «Капитанская дочка». Сюжет,композиция, жаир // Сюжетосложение в русской литературе. Даугавпилс: Даугавпилсский пед. ин-т, 1980. С. 63-69.

25. Берков П.Н. Пушкин и Екатерина II // Ученые записки ЛГУ. № 200. Серия филологических наук. Вып. 25. Л., 1955. С. 212-215.

26. Берковский Н.Я. О «Повестях Белкина» (Пушкин 30-х годов и вопросы народности и реализма) // Берковский Н.Я. Статьи о литературе. М.-Л.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1962. С. 242-356.

27. Бернштейн Д.И. «Борис Годунов» // Литературное наследство. Т. 1618. М.: Журнально-газетное объединение, 1934. С. 215-246.

28. Бернштейн. Д.И. «Борис Годунов» и русская историческая драматургия в эпоху декабризма // Пушкин — родоначальник новой русской литературы. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 217-261.

29. Благой Д.Д. Душа в заветной лире. М.: Сов. писатель, 1979.

30. Благой Д. Мастерство Пушкина. М.: Сов. писатель, 1955.

31. Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней. Т. И. М.: Худож. лит-ра, 1973.

32. Благой Д.Д. Пушкин и русская литература XVIII века // Пушкин — родоначальник новой русской литературы. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 101-166.

33. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина (1813-1826). М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950.

34. Блок Г.П. Пушкин в работе над историческими источниками. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1949.

35. Бонди С.М. Драматургия Пушкина // Бонди С.М. О Пушкине. М.: Худож. лит-ра, 1978. С. 169-241.

36. Бонди С.М. Драматургия Пушкина и русская драматургия XIX века // Пушкин — родоначальник новой русской литературы. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 365-436.

37. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М.: Наука, 1974.

38. Бочкарев В.Л. Образ самозванца в трагедии Л.С. Пушкина «Борис Годунов» и отечественная литературная традиция XVII века // Скафтымовские чтения. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1993. С. 16-18.

39. Бочкарев В.Л. Трагедия Л.С. Пушкина «Борис Годунов» и отечественная литературная традиция. Самара: Изд-во СамГПИ, 1993.

40. Бочкарев В.Л. Трагедия A.C. Пушкина «Борис Годунов» и ранняя русская драматургия // Русская драматургия и литературный процесс. СПб: Ин-т русской лит-ры (Пушкинский дом) АН СССР; Самара: Самарский гос. пед. ин-т им. В.В. Куйбышева, 1991. С. 84-96.

41. Булгарин Ф.В. Замечания на Комедию о царе Борисе и Гришке Отрепьеве // Пушкин A.C. Борис Годунов. Трагедия. Русская классика с комментариями. СПб.: Академический проект, 1996. С. 485-489.

42. Варнеке Б.В. Источники и замысел «Бориса Годунова» // Пушкин: Статьи и материалы. Т. I. Одесса: Одесполиграф, 1925. С. 12-19.

43. Вацуро В.Э. Историческая трагедия 1830-годов и романтическая драма 1830-х годов // История русской драматургии: XVII — первая половина XIX века. Л.: Наука, 1982. С. 327-367.

44. Вацуро В.Э. «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» // Записки комментатора. СПб: Академический проект, 1994. С. 29-48.

45. Вацуро В.Э. «Подвиг честного человека» // Прометей. Т. 5. М.: Молодая Гвардия, 1968. С. 8-51.

46. Вацуро В.Э., Гиллельсон М.И. Сквозь «умственные плотины». М.: Книга, 1986.

47. Венгеров С.А. Горюхино, а не Горохино // Пушкин A.C. Собр. соч.: В 6 тт. Под ред. С.А. Венгерова. Т. IV. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1910. С. 226.

48. Викторова К.П., Тархов А.Е. «История села Горюхина» // Знание — сила. № 1. М.: Детиздат, 1975. С. 33-34.

49. Виноградов B.B. Стиль Пушкина. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1941.

50. Винокур Г.О. Комментарии к «Борису Годунову» // Пушкин A.C. Поли. собр. соч. Т. VII. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1935. С. 367-505.

51. Винокур Г.О. Язык «Бориса Годунова» // Винокур Г.О. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1959. С. 301-325.

52. Воробьев В. Язык Пугачева в повести «Капитанская дочка» A.C. Пушкина // Русский язык в школе. № 5. М.: Учпедгиз, 1953. С. 23-29.

53. Гей Н.К. Проза Пушкина. М.: Наука, 1989.

54. Гиллельсон М.И., Мушина И.Б. Повесть A.C. Пушкина «Капитанская дочка». Комментарий. Пособие для учителя. Л.: Просвещение, 1977.

55. Гозенпуд A.A. О сценичности и театральной судьбе «Бориса Годунова» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. V. Пушкин и русская культура. Л.: Наука, 1967. С. 339-356.

56. Городецкий Б.П. «Борис Годунов» в творчестве Пушкина // «Борис Годунов» A.C. Пушкина. Сборник статей. Под общей ред. К.Н. Державина. Л.: Гос. академический театр драмы, 1936. С. 7-41.

57. Городецкий Б.П. Драматургия Пушкина. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1953.

58. Городецкий Б.П. Трагедия A.C. Пушкина "Борис Годунов". Комментарий. М.: Просвещение, 1969.

59. Грушкин А.И. Пушкин 30-х годов в борьбе с официозной историографией («История Пугачева») // Пушкин. Временник пушкинской комиссии. Вып. 4-5. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1939. С. 212-256.

60. Гукасова А.Г. Болдинский период в творчестве A.C. Пушкина. М.: Просвещение, 1973.

61. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: Худож. лит-ра, 1957.

62. Гуляев В.Г. К вопросу об источниках «Капитанской дочки» // Пушкин.

63. Временник пушкинской комиссии. Вып. 4-5. M.-J1.: Изд-во АН СССР, 1939. С. 198-211.

64. Гуревич A.M. Пушкинская концепция романтизма // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 36. № 3. Май-июнь. М.: Наука, 1977. С. 235-243.

65. Дрозда М. Нарративные маски в «Повестях Белкина» // Wiener Slawistischer Almanach. Band 8. Wien: Bundesministerium fur Wissenschaft und Forschung, 1981. C. 261-268.

66. Дружинин A.B. Сочинения А. Островского // Собр. соч.: 8 тт. T. VII. СПб.: В типографии Императорской Академии наук, 1865. С. 528-567.

67. Дурылин С.Н. Пушкин на сцене. М.: Изд-во АН СССР, 1951.

68. Загорский М.Б. Пушкин и театр. М.: Искусство, 1940.

69. Измайлов Н.В. «Капитанская дочка» // История русского романа в двух томах. T. I. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 180-202.

70. Измайлов Н.В. Оренбургские материалы Пушкина для «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки» // Пушкин. Исследования и материалы. Труды третьей всесоюзной пушкинской конференции. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1953. С. 266-297.

71. Искоз A.C. «История села Горюхина» // Пушкин A.C. Собр. соч.: В 6 тт. Под ред. С.А. Венгерова. T. IV. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1910. С. 184-200.

72. Карпов A.A. «Борис Годунов» A.C. Пушкина // Анализ драматического произведения. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1988. С. 91-108.

73. Карпов A.A. «Капитанская дочка» в контексте «документально-художественной» прозы A.C. Пушкина // Стиль и время. Сыктывкар: Пермский ун-т, 1985. С. 44-52.

74. Ключевский В.О. Речь, произнесенная в торжественном собрании Московского университета 6 июня 1880 г., в день открытия памятника

75. Пушкину // Сочинения: В 8 тт. Т. VII. М.: Изд-во социально-экономической лит-ры, 1959. С. 145-152.

76. Кулешов В.И. Жизнь и творчество A.C. Пушкина. М.: Худож. лит-ра, 1987.

77. Лапкина Г.А. К истории создания «Арапа Петра Великого» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. II. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1958. С. 293-309.

78. Лапкина Г.А. На афише — Пушкин. М.-Л.: Искусство, 1965.

79. Левин Ю.Д. Некоторые вопросы шекспиризма Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VII. Пушкин и мировая литература. Л.: Наука, 1974. С. 58-84.

80. Левин Ю.Д. Об источниках поэмы Пушкина «Анджело» // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. XVIII. Вып. 3. М.: Наука, 1968. С. 255-258.

81. Левина Ю.И. Об источниках пародийной формы в «Истории села Горюхина» // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1976. С. 84-92.

82. Левкович Я.Л. Принципы документального повествования в исторической прозе пушкинской поры // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л.: Наука, 1969. С. 171-196.

83. Лежнев А.З. Проза Пушкина. М.: Худож. лит-ра, 1966.

84. Литвиненко Н.Г. Пушкин и театр. М.: Искусство, 1974.

85. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: НПК «Интелвак», 2003.

86. Лихачев Д.С. Внутренний мир художественного произведения // Поэтика. Труды русских и советских поэтических школ. Budapest: Tankönyvkiadö, 1982. С. 725-735.

87. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979.

88. Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя. Л.:1. Просвещение, 1982.

89. Лотман Ю.М. Идейная структура «Капитанской дочки» // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988. С. 107-124.

90. Лотман Ю.М. Идейная структура поэмы Пушкина «Анджело» // Лотман Ю.М. Пушкин. СПб.: Искусство СПБ, 1995. С. 237-252.

91. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. Providence: Brown University Press, 1971.

92. Лузянина Л.Н. «История Государства Российского» Н.М. Карамзина и трагедия Пушкина «Борис Годунов» (к проблеме характера летописца» // Русская литература. № 1. Л.: Наука, 1971. С. 45-57.

93. Маймин Е.А. Пушкин. Жизнь и творчество. М.: Наука, 1981.

94. Македонов А. Гуманизм Пушкина // Литературный критик. № 1. М.: Госполитиздат, 1937. С.62-100.

95. Макогоненко Г.П. Литературная позиция Карамзина в XIX веке // Русская литература. № 1. Л.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 68-106.

96. Макогоненко Г.П. Творчество А.С. Пушкина в 1830-е годы (18331836). Л.: Худож. лит-ра, 1982.

97. Мейлах Б.С. Реалистическая система Пушкина в восприятии его современников (конец 20-х — 30-е годы XIX в.) // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. Л.: Наука, 1969. С. 5-34.

98. Мейлах Б.С. Пушкин и его эпоха. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1958.

99. Мейлах Б.С. Талисман. Книга о Пушкине. М.: Современник, 1975.

100. Мейлах Б.С. Творчество А.С. Пушкина: Развитие художественной системы: Кн. для учителя. М.: Просвещение, 1984.

101. Михайлова Н.И. Временная композиция «Истории села Горюхина» // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1981. С. 44-52.

102. Москвичева Г.В. Некоторые вопросы жанровой специфики трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов» // Болдинские чтения. Горький:

103. Волго-Вятское кн. изд-во, 1986. С. 50-67.

104. Непомнящий B.C. «Наименее понятый жанр» // Непомнящий B.C. Поэзия и судьба. М.: Сов. писатель, 1983. С. 212-250.

105. Нусинов И.М. История литературного героя. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1958.

106. Овчинников Р.В. По страницам исторической прозы A.C. Пушкина. М.: Ин-т российской истории РАН, 2002.

107. Оксман Ю.Г. От «Капитанской дочки» A.C. Пушкина к «Запискам охотника» И.С. Тургенева. Саратов: Саратовское кн. изд-во, 1959.

108. Оксман Ю.Г. Пушкин в работе над романом «Капитанская дочка» // Пушкин A.C. Капитанская дочка. J1.: Худож. лит-ра, 1985. С. 145-200.

109. Петров С.М. Исторический роман A.C. Пушкина. М.: Изд-во АН СССР, 1953.

110. Петрунина H.H. К творческой истории «Капитанской дочки» // Русская литература. № 2. JL: Наука, 1970. С. 79-92.

111. Петрунина H.H. От «Арапа Петра Великого» к «Капитанской дочке» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XI. JI.: Наука, 1983. С. 131148.

112. Петрунина H.H. Проза Пушкина и пути ее эволюции // Русская литература. № 1. JI.: Наука, 1987. С. 40-60.

113. Петрунина H.H., Фридлендер Г.М. Над страницами Пушкина. JL: Наука, 1974.

114. Пиксанов Н.К. Крестьянское восстание в «Вадиме» Лермонтова // Историко-литературный сборник. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1947. С. 173-230.

115. Поляков М.Я. Вопросы поэтики и художественной семантики. М.: Сов. писатель, 1978.

116. Попов С.А. Оренбургские собеседники A.C. Пушкина // Советские архивы. № 5. М.: Орган главного архивного управления при Советеминистров СССР, 1969. С. 113-116.

117. Пушкин. Итоги и проблемы изучения. M.-JL: Наука, 1966.

118. Пущин И.И. Записки о Пушкине. Письма. М.: Худож. лит-ра, 1988.

119. Рабинович М.Б. «Борис Годунов» Пушкина, «История» Карамзина и летописи // Пушкин в школе. М.: Изд-во Академии пед. наук РСФСР, 1951. С. 307-317.

120. Рассадин Ст.Б. Драматург Пушкин. М.: Искусство, 1977.

121. Рассовская Л.П. Образ Григория Отрепьева в трагедии A.C. Пушкина «Борис Годунов» и самозванство как историко-культурное явление // Содержательность форм в художественной литературе. Куйбышев: Куйбышев, гос. ун-т, 1989. С. 44-61.

122. Рассовская Л.П. Финал трагедии A.C. Пушкина «Борис Годунов» // Содержательность форм в художественной литературе. Куйбышев: Куйбышев, гос. ун-т, 1988. С. 3-19.

123. Розанов М.Н. Итальянский колорит в «Анджело» Пушкина // Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика A.C. Орлова. Л.: Изд-во АН СССР, 1934. С. 377-389.

124. Ронен Ирена. Смысловой строй трагедии Пушкина «Борис Годунов». М.: ИЦ-Гарант, 1997.

125. Ростовский Димитрий. Жития святых. Июнь-июль-август. 3-е изд. М., 1764.122. Русский архив. III. 1902.

126. Сазонова Л.И. Эмблематические и другие изобразительные мотивы в Повестях Белкина // Пушкин A.C. Повести Белкина. Научное издание. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 1999. С. 510-534.

127. Сазонова С.С. «. . .Переступив на незнакомый порог. . .»: Заметки о «Гробовщике» // Московский пушкинист. Вып. VI. М.: Наследие, 1996. С. 172-177.

128. Сандлер С. Далекие радости. Александр Пушкин и творчествоизгнания. СПб.: Академический проект, 1999.

129. Серман И.З. Пушкин и русская историческая драма 1830-х годов // Пушкин. Исследования и материалы. Т. VI. JI.: Наука, 1969. С. 118-149.

130. Сивков К.В. Самозванство в России в последней трети XVIII в. // Исторические записки. М.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 88-135.

131. Сидяков J1.C. «Арап Петра Великого» и «Полтава» // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XII. JL: Наука, 1986. С. 60-77.

132. Сидяков JI.C. Художественная проза A.C. Пушкина. Рига: Редакционно-издательский отдел ЛГУ им. Петра Стучки, 1973.

133. Сиповский В.В. Пушкин. Жизнь и творчество. СПб.: Труд, 1907.

134. Словарь языка Пушкина в четырех томах. Т. II. М.: Азбуковник, 2000.

135. Слонимский А.Л. «Борис Годунов» и драматургия 20-х годов // «Борис Годунов» A.C. Пушкина. Сборник статей. Под общей ред. К.Н. Державина. Л.: Гос. академический театр драмы, 1936. С. 43-77.

136. Слонимский А.Л. Мастерство Пушкина. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1963.

137. Степанов Н.Л. Проза Пушкина. М.: Изд-во АН СССР, 1962.

138. Тархов А.Е. Мир «Капитанской дочки» // Пушкин A.C. Капитанская дочка. Избранная проза. М.: Худож. лит-ра, 1978. С. 3-24.

139. Терц Абрам Синявский А.. Прогулки с Пушкиным. СПб.: Всемирное слово, 1993.

140. Тойбин И.М. «История Государства Российского» Н.М. Карамзина в творческой жизни Пушкина // Русская литература. № 4. Л.: Наука, 1966. С. 37-48.

141. Тойбин И.М. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1976.

142. Томашевский Б.В Историзм Пушкина // Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. М.: Книга, 1990. С. 130-178.

143. Томашевский Б.В. Первая редакция XI главы «Капитанской дочки» //

144. Пушкин. Книга вторая (1824-1837). М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1961. С. 281-290.

145. Томашевский И.Б. Поэтическое наследие Пушкина (лирика и поэмы) // Пушкин — родоначальник новой русской литературы. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 263-334.

146. Томашевский Б.В. Пушкин. Т. II. М.: Худож. лит-ра, 1990.

147. Томашевский Б.В. Пушкин и народность // Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. М.: Книга, 1990. С. 78-129.

148. Тынянов Ю.Н. Пушкин // Тынянов Ю.Н. Архаисты и новаторы. Прибой: Ardis Publishers, 1929. С. 228-291.

149. Тюпа В.И. Притча о блудном сыне в контексте «Повестей Белкина» как художественного целого // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вятское кн. изд-во, 1983. С. 67-81.

150. Узин B.C. О повестях Белкина. Петербург: Аквилон, 1924.

151. Успенский Б.А. Царь и самозванец: самозванство в России как культурно-исторический феномен // Художественный язык средневековья. М.: Наука, 1982. С. 201-235.

152. Фельдман О.М. Судьба драматургии Пушкина. М.: Искусство, 1975.

153. Фомичев С.А. «Борис Годунов» как театральный спектакль // Пушкин. Исследования и материалы. Т. XV. СПб.: Наука, 1995. С. 97-108.

154. Фомичев С.А. Драматургия A.C. Пушкина // История русской драматургии: XVII — первая половина XIX века. Л.: Наука, 1982. С. 261-295.

155. Фомичев С.А. «Комедия о великой беде Московскому Государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве» // Фомичев С.А. Праздник жизни. Этюды о Пушкине. СПб.: Наука, 1995. С. 82-107.

156. Фомичев С.А. Предисловие // Пушкин A.C. Борис Годунов. Трагедия. Русская классика с комментариями. СПб.: Академический проект, 1996. С. 5-22.

157. Фомичев С.Л. Проза Пушкина (начальный этап и перспективы эволюции) // Временник пушкинской комиссии. Вып. 21. JL: Наука, 1987. С. 5-15.

158. Фомичев С.Л. Творческая история пьесы // Пушкин А.С. Борис Годунов. Трагедия. Русская классика с комментариями. СПб.: Академический проект, 1996. С. 117-128.

159. Фомичев С.А. Философская повесть А.С. Пушкина «Анджело» // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 40. № 3. М.: Наука, 1981. С. 205-210.

160. Фрейдин Ю.Л. О некоторых особенностях композиции трагедии Пушкина «Борис Годунов» // Russian Literature. VII. Amsterdam: North-Holland Publishing Company, 1979. C. 27-44.

161. Хализев B.E. Власть и народ в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов» // Пушкин. Сборник статей. М.: Изд-во МГУ, 1999. С. 3-18.

162. Хализев В.Е., Шешунова С.В. Цикл А.С. Пушкина «Повести Белкина». М.: Высш. шк., 1989.

163. Цветаева М.И. Пушкин и Пугачев // Цветаева М.И. Мой Пушкин. М.: Сов. писатель, 1981. С. 77-107.

164. Чернов А.В. К проблеме повествования в «Повестях Белкина» // Болдинские чтения: К семидесятилетию Г.В. Краснова. Ниж. Новгород: Волго-Вятское кн. изд-во, 1991. С. 29-38.

165. Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII — XIX вв. М.: Наука, 1967.

166. Шатин Ю.В. «Капитанская дочка» А.С. Пушкина в русской исторической беллетристике первой половины XIX века. Новосибирск: Изд-во НГПИ, 1987.

167. Шевырев С.П. Обозрение русской словесности за 1827 год // Московский вестник, ч. VII. № 1. М.: В университетской типографии, 1828. С. 59-184.

168. Шешунова C.B. О смысле эпиграфа к «Повестям Белкина» // A.C. Пушкин. Проблемы творчества. Калинин: Калининский гос. ун-т, 1987. С. 82-94.

169. Шкловский В.Б. Заметки о прозе Пушкина. М.: Сов. писатель, 1937.

170. Шмид В. Проза Пушкина в поэтическом прочтении: «Повести Белкина». СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1996.

171. Штейн А. Пушкин и Шекспир // Шекспировские чтения. 1976. М.: Наука, 1977. С. 149-175.

172. Эйдельман Н.Я. Карамзин и Пушкин. Из истории взаимоотношений // Пушкин. Исследования и материалы. T. XII. Л.: Наука, 1986. С. 289304.

173. Эйдельман Н.Я. Пушкин: Из биографии и творчества. 1826—1837. М.: Худож. лит-ра, 1987.

174. Эйхенбаум. Б.М. Болдинские побасенки Пушкина // Эйхенбаум Б.М. О литературе. Работы разных лет. М.: Сов. Писатель, 1987. С. 343-347.

175. Эйхенбаум Б.М. Черты летописного стиля в литературе XIX века // Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л.: Худож. лит-ра, 1969. С. 371-379.

176. Эмерсон Кэрил. «Борис Годунов» A.C. Пушкина // Современное американское пушкиноведение. СПб.: Академический проект, 1999. С. 111-152.

177. Энгельгардт Б.М. Историзм Пушкина (К вопросу о характере пушкинского объективизма) // Пушкинист. Историко-литературный сборник. Под ред. С.А. Венгерова. T. II. Петроград: Фототипия и типография А.Ф. Дресслера, 1916. С. 1-158.

178. Яковлева М.В. Эпическое сознание A.C. Пушкина в «Повестях Белкина» // Проблемы метода и жанра. Вып. 9 и 10. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1983. С. 89-104, С. 112-122.

179. Якубович Д.П. «Арап Петра Великого» // Пушкин. Исследования и материалы. T. IX. Л.: Наука, 1979. С. 261-293.

180. Якубович Д.П. «Капитанская дочка» и романы Вальтер Скотта // Пушкин. Временник пушкинской комиссии. Вып. 4-5. M.-JL: Изд-во АН СССР, 1939. С. 165-197.

181. Якубович Д.П. Предисловие к «Повестям Белкина» и повествовательные приемы Вальтер Скотта // Пушкин в мировой литературе. JL: Гос. изд-во, 1926. С. 160-187.

182. Якубович Д.П. Работа Пушкина над художественной прозой // Робота классиков над прозой. JI.: Красная газета, 1929. С. 7-29.

183. Якубович М.П. Об эпиграфах к «Капитанской дочке» // Ученые записки Ленинградского гос. пед. ин-та. им. А.И. Герцена. Т. 76. Л., 1949. С. 111-135.

184. Bayley John. Pushkin. A comparative commentary. Cambridge: Cambridge University Press, 1971.

185. Bethea D.M., Davydov S. Pushkin's Saturnine Cupid: The Poetic of Parody in The Tales of Belkin II Publications of the Modem Language Association of America. Vol. 96. № 1. January 1981. P. 8-21.

186. Briggs Anthony. The hidden forces of unification in Boris Godunov II The New Zealand Slavonic Journal. № 1. Wellington: Victoria University of Wellington, 1974. P. 34-54.

187. Lavrin Janko. Pushkin and Russian literature. London: Hodder & Stoughton limited for the English Universities Press, 1947.

188. Sandler Stephanie. Solitude and soliloquy in Boris Godunov II Puskin. Today. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 1993. P. 171-184.

189. Serman I.Z. Paradox of popular mind in Pushkin's Boris Godunov II Slavonic and East European Review. Vol. 64. № 1. January 1986. P. 25-39.