автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Дискурсивный анализ в исторической лексикологии и семасиологии

Полный текст автореферата диссертации по теме "Дискурсивный анализ в исторической лексикологии и семасиологии"

На правах рукописи

Колокольникова Марина Юрьевна

Дискурсивный анализ в исторической лексикологии и семасиологии

(на материале морально-этической лексики в западноевропейских языках Средневековья)

Специальность 10.02.19 —Теория языка

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Саратов-2011

005045945

005045945

Работа выполнена на кафедре теории, истории языка и прикладной лингвистики государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Саратовский государственный университет имени Н.Г.Чернышевского»

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор

Крючкова Ольга Юрьевна

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор

Иванова Валентина Ивановна

доктор филологических наук, профессор

Клоков Василий Тихонович

доктор филологических наук, профессор

Якимович Елена Викторовна

Ведущая организация: государственное образовательное

учреждение высшего профессионального образования «Томский государственный университет»

Защита состоится «5» апреля 2011_г. в 14_часов на заседании диссертационного совета Д 212.243.02 при Саратовском государственном университете имени Н.Г. Чернышевского по адресу: 410012, Саратов, ул. Астраханская, 83, корпус XI.

С диссертацией можно ознакомиться в Зональной научной библиотеке Саратовского государственного университета имени Н.Г. Чернышевского.

Автореферат разослан « Й » ^¿/^иА. 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Ю.Н.Борисов

Общая характеристика работы

В рамках общей теории языковых изменений особое внимание традиционно уделяется изучению исторического развития семантики лексических единиц. Это обусловлено тем, что лексика представляет собой наиболее подвижную часть языка, постоянно обновляющуюся и быстро реагирующую на происходящие в обществе изменения социально-культурного характера.

В настоящее время к числу основных причин, вызывающих диахронические изменения семантики лексических единиц, все чаще относят регулярное функционирование лексем в том или ином типе дискурса на определенном хронологическом срезе. Данное положение вполне согласуется со свойственным современной лингвистике стремлением поставить в центр исследования дискурсивную практику, исходя из представления о том, что не существует языка вообще, а существуют структуры, преобладающие в определенных типах дискурса, которые и должны стать объектом изучения (Плунгян, 2008).

Будучи «сложным единством языковой формы, значения и действия» (Т. ван Дейк), дискурс не только выбирает из числа имеющихся в его распоряжении альтернативных средств ключевые лексические единицы, но и активно приспосабливает их к характерным для него целям и условиям коммуникации. В исторической перспективе подобного рода процессы могут привести к существенным изменениям семантической структуры лексем на основе различного типа сдвигов (сужение, расширение, смещение значений, метафорический и метонимический переносы и т.д.).

Особый интерес в этом отношении представляет исследование лексем высокого уровня абстракции (добродетель, грех, честь, свобода, справедливость и т.п.), которые обозначают сущности идеального, умопостигаемого мира, т.е. сущности, сконструированные нашим сознанием и направленные не на объективную реальность, а на познающего субъекта (Н.Д. Арутюнова). Отсюда и свойственная подобным лексемам неопределенность, «текучесть» значения, его вариативность. Именно абстрактные лексические единицы в ходе исторического развития в наибольшей степени испытывают влияние со стороны коммуникативно-дискурсивных факторов, т.е. влияние со стороны той или иной коммуникативно-дискурсивной среды, в которой находят отражение определенные социальные и идеологические установки.

Поэтому не только при синхронических, но и при диахронических исследованиях культурно значимых имен является целесообразным, помимо традиционных методов (компонентного, дистрибутивного, концептуального и др.), применять дискурсивный анализ, основной задачей которого является изучение взаимодействия между отдельными типами социально-коммуникативных практик (дискурсов) и функционирующими в них языковыми/речевыми единицами.

Вышесказанное, на наш взгляд, не противоречит распространенному в современной лингвистике представлению о дискурсе как о коммуникативном событии, протекающем «в режиме реального времени, on-line». Стоит учитывать, что «реальное (текущее) время» - это время «исторически определенное» (Е.С. Кубрякова), т.е. время, в котором протекает коммуникативная деятельность в рамках дискурса на определенном этапе развития. Эта деятельность объективируется и сохраняется в виде корпуса текстов, входящих в единое дискурсивное пространство и обладающих в силу этого общими дискурсивными признаками. Изучение подобных характеристик должно сочетаться с реконструкцией широкого социокультурного контекста, в котором проходил процесс создания и функционирования изучаемого корпуса текстов.

Несмотря на свою актуальность, проблема взаимодействия общественно значимого дискурса и абстрактного имени, являющаяся частью более общей проблемы - взаимодействия дискурса и лексической семантики, еще мало изучена, особенно в диахроническом плане.

Настоящее исследование посвящено выявлению степени, характера и механизмов влияния средневекового религиозного дискурса на функциональное и семантическое развитие лексических единиц морально-этической сферы в западноевропейских народных (романо-германских) литературно-письменных языках.

Гипотеза о важной роли религиозного дискурса в историческом развитии морально-этической лексики основывается на тесной связи морально-нравственных и религиозных представлений в эпоху Средневековья. Именно в рамках религиозного дискурса шел процесс формирования морально-нравственных смыслов и понятий, а также языковых средств их реализации, которые в дальнейшем переносились в другие коммуникативные области.

Актуальность настоящей работы обусловлена важностью использования коммуникативно-дискурсивного подхода при исследовании исторической динамики абстрактной лексики; необходимостью разработки методики и приемов дискурсивного анализа в области диахронической лексикологии и семасиологии; необходимостью развития общей теории языковых изменений.

Предметом исследования является влияние коммуникативно-дискурсивных факторов на развитие семантической структуры лексем высокого уровня абстракции.

Объектом исследования служит специфика функционирования лексических единиц морально-этической сферы в западноевропейском религиозном дискурсе в эпоху Зрелого и Позднего Средневековья (XIII-XV вв.).

Основной целью диссертационной работы является исследование характера взаимодействия общественно значимого дискурса и лексической семантики в ходе исторического развития.

В соответствии с поставленной целью были выдвинуты следующие задачи:

1. обосновать целесообразность использования дискурсивного анализа при исследовании эволюции семантики лексических единиц высокого уровня абстракции на примере лексики морально-этической сферы;

2. определить место дискурсивного анализа среди других методов и подходов в области исторической лексикологии и семасиологии;

3. разработать методику дискурсивного анализа при изучении процесса исторического развития семантической структуры абстрактных лексем;

4. на основе анализа корпусов письменных памятников английского, французского и испанского языков ХШ-XV вв., а также источников культурно-исторического характера выделить специфические черты средневекового западнохристианского дискурса, его коммуникативно-прагматические и содержательно-тематические особенности;

5. на основе анализа средневековых письменных памятников религиозной и светской литературы определил, типовые для морально-этической лексики в рамках религиозного дискурса контексты употребления;

6. установить основные механизмы влияния средневекового западноевропейского религиозного дискурса на модификацию семантической структуры лексем морально-этической сферы;

7. установить основные типы исторических изменений семантики лексических единиц морально-этической сферы в изучаемый хронологический период;

8. описать общие и этноспецифические черты в эволюции единиц морально-этической сферы в западноевропейских языках в средневековый период.

Методы анализа. При исследовании материала были использованы дискурсивный анализ, диахронический метод, описательный метод, компонентный анализ семантической структуры лексических единиц, дефиниционный анализ, контекстологический и количественный методы.

Материалом исследования послужил «Корпус среднеанглийской прозы и поэзии» (Corpus ofMiddle English Prose and Verse — CME) объемом в 18 млн. словоупотреблений. Всего в ходе анализа из корпуса было выделено 15 тыс. тематических контекстов, послуживших основной эмпирической базой исследования.

Для верификации результатов исследования и обоснования общетеоретических положений о дискурсивной обусловленности исторической динамики лексики морально-этической сферы привлекались данные других языков, принадлежащих западноевропейскому культурно-языковому ареалу (главным образом латинского, французского, испанского). Для этих целей использовался «Корпус среднефранцузского языка» (Frantext Moyen Français — FMF), который включает около 7 млн. словоупотреблений, а также часть «Корпуса испанского языка» (Corpus del Español — CdE),

которая содержит тексты XIII-XV вв. и насчитывает около 16 млн. словоупотреблений.

На различных этапах исследования в качестве справочного материала привлекались данные этимологических, исторических, специальных (религиозных), толковых и двуязычных словарей английского, французского, испанского, латинского языков.

Научная новизна. В диссертационном исследовании разработана методика использования дискурсивного анализа при историческом изучении абстрактной лексики, позволяющая не только фиксировать результаты языковых изменений на том или ином хронологическом срезе, но и проследить сам процесс функционально-семантического развития лексем. Эта методика представлена как движение исследователя от значимой для определенного исторического периода социально-коммуникативной практики (дискурса) через тематические контексты как единицы дискурса к ключевым для данных контекстов лексическим единицам. Схематически это может быть представлено следующим образом: эпоха - общественно значимый дискурс -доминирующие тематические контексты - ключевые лексические единицы.

В работе обоснована целесообразность выбора тематического контекста в качестве основной единицы анализа исторического развития семантики лексем высокого уровня абстракции.

Применение вышеприведенной методики позволило выявить конкретные механизмы влияния средневекового религиозного дискурса на функциональное и семантическое развитие лексем морально-этической сферы. Установлено, что ядро данного слоя лексики в западноевропейских народных языках в XIII-XV вв. составляли не только религиозные термины, но и общеупотребительные лексические единицы (как исконные, так и заимствованные), служившие наименованиями грехов и добродетелей, например: алчность (англ. coveitise/avarice/greed; фр. avarice/convoitise; исп. cobdiçia/avaricià), гордость (англ. pride/modiness; фр. orgueil; исп. soberbia/orgullo), кротость (англ. meekness; фр. doulceur, исп. mansedumbre) и т.д.

Анализ показал, что средневековый религиозный дискурс не только широко использовал подобные лексические единицы, но и активно приспосабливал их к передаче ключевых для него смыслов и понятий. Это вело к появлению у лексем специализированного значения, к появлению в их смысловой структуре ряда компонентов, которые были результатом функционирования в типовых в рамках религиозного дискурса контекстах употребления.

В ходе исследования выделены лингвистические и социокультурные особенности средневекового западноевропейского религиозного дискурса как важнейшего фактора развития лексики высокого уровня абстракции в языках изучаемого культурно-исторического ареала.

Теоретическая значимость работы заключается в дальнейшем развитии методов исследований в исторической лексикологии и семасиологии и связана с использованием в данной области современных достижений

дискурсивного анализа и корпусной лингвистики. Выполненный на материале репрезентативных текстовых корпусов 3-х языков анализ функционирования морально-этической лексики в религиозном дискурсе эпохи Средневековья позволил определить ряд общих закономерностей взаимодействия общественно значимого дискурса и лексической семантики.

Практическая значимость исследования состоит в возможности применения его результатов в курсах по общему языкознанию, по общей теории дискурса, в курсах лексикологии и истории языков романо-германского культурно-исторического ареала, а также при создании пособий по соответствующим дисциплинам.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Семантическое развитие лексем высокого уровня абстракции в значительной мере обусловлено спецификой их функционирования в рамках того или иного дискурса на определенном хронологическом срезе. В основе этого развития лежит весь комплекс ассоциативных, тематических и лексико-семантических связей, который складывается у лексической единицы в конкретной области социально-коммуникативного взаимодействия.

2. Основной единицей дискурсивного анализа, применяемого в историко-семасиологических исследованиях, служат тематические контексты. В тематических контекстах, обладающих регулярной воспроизводимостью и высокой социокультурной ценностью, наиболее объективно выявляется механизм взаимодействия лексической семантики и концептуальных доминант общественно значимого дискурса. Круг лексем, служащих объектом исследования при дискурсивном подходе, не задается заранее, а выявляется непосредственно в ходе изучения семантического ядра дискурса, ключевых для него понятий.

3. Дискурс является той коммуникативной средой, которая не только модифицирует семантическую структуру лексических единиц, но и закрепляет результаты этих модификаций в системе языка посредством различного рода инодискурсивных включений. Инодискурсивные включения переносят, «транслируют» в другие сферы коммуникации характерные для «донорской» дискурсивной области смыслы и понятия. Функцию инодискурсивной трансляции особенно активно выполняют те типы дискурса, которые являются наиболее авторитетными и востребованными на той или иной ступени развития общества.

4. В эпоху Средневековья западноевропейский религиозный дискурс играл важную роль в формировании и развитии не только собственно религиозного слоя лексики, но и общеупотребительных лексических единиц и в первую очередь лексики морально-этического плана. Факторами преобразования семантики морально-этической лексики являлись метатекстовая рефлексия, инодискурсивная экспансия, а также действие синонимических, антонимических, тематических и ассоциативных связей.

5. Результатом активного функционирования морально-этической лексики в религиозном дискурсе явилась специализация, семантическая дифференциация абстрактных лексем, большая часть которых на

предшествующем этапе эволюции характеризовалась крайне недифференцированным, диффузным значением. Процессы специализации значений абстрактных имен в тематических контекстах «грех и добродетель», обладавших особой социокультурной значимостью, сопровождались появлением у данных лексических единиц четко выраженной морально-этической оценки, что придавало им в языке в целом статус «культурно значимых имен».

6. Ядерные элементы лексики морально-этической сферы (наименования грехов и добродетелей) и механизмы их взаимодействия со средневековым религиозным дискурсом были общими для языков, входивших в западноевропейский культурно-языковой ареал. Общие черты исторического развития лексики морально-этической сферы в западноевропейских языках (английский, французский, испанский) в эпоху Средневековья были обусловлены не столько генетическим фактором, сколько общностью контекстов употребления ключевых для религиозного дискурса лексем и единством культурно-дискурсивного пространства в целом.

7. Дискурсноориентированные исследования абстрактного имени способствуют изучению природы самого дискурса, который характеризуется культурно-историческим своеобразием и обусловленной этим фактором лингвистической спецификой.

Апробация результатов работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования были представлены на международных, всероссийских и межвузовских научных и научно-практических конференциях:

Международная научная конференция «Коммуникативные аспекты современной лингвистики и лингводидактики» (Волгоград, 8 февраля 2010 г.); международная научно-практическая конференция «Современная лингвистическая ситуация в международном пространстве» (Тюмень, 11-12 марта, 2010 г.); международная научная конференция, посвященная 75 -летию профессора Е. Ф. Тарасова «Жизнь языка в культуре и социуме» (Москва, 14-15 апреля 2010 г.); международная научная конференция, посвященная 80-летию профессора Л. Н. Мурзина «Проблемы динамической лингвистики» (Пермь, 12-14 мая 2010 г.).

Всероссийская научно-практическая конференция «Личность-Язык-Культура» (Саратов, 28-29 ноября 2007 г.); II Всероссийская научно-практическая конференция «Личность-Язык-Культура» (Саратов, 27-28 ноября 2008 г.); III Всероссийская научно-практическая конференция «Личность-Язык-Культура» (Саратов, 25-26 ноября 2009 г.).

Межвузовская научная конференция «Коммуникативные и социокультурные проблемы романо-германского языкознания» (Саратов, 29 ноября 2006 г.); III межвузовская конференция «Язык, образование и культура» (Саратов, 25 января 2008 г.); межвузовская научная конференция «Эрос и Танатос как универсумы бытия» (Саратов, 20 марта 2009 г.);

межвузовская научно-практическая конференция «Культурологические и лингвистические аспекты коммуникации» (Саратов, 4 июня 2009 г.).

По теме диссертации опубликовано 35 работ, в том числе 8 статей в журналах, включенных в «Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий...», рекомендуемых ВАК, 1 монография, 2 учебных пособия.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка использованной литературы и источников материала исследования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается выбор темы исследования, его актуальность и новизна, теоретическая и практическая значимость, определяются цель и задачи работы, характеризуется материал исследования, формулируются выносимые на защиту положения.

В 1-й главе «Принципы и методы изучения исторического развития лексической семантики» анализируется процесс развития и совершенствования методов и приемов исследования в области исторической лексикологии и семасиологии. Данный процесс самым непосредственным образом связан с эволюцией представлений о природе языкового знака, его отношения к действительности и мышлению. В XIX веке, т.е. в период становления семасиологии как самостоятельной научной дисциплины, господствующее положение занимали логический и психологический подходы. Представители логического подхода (К.Х. Райзиг, Ф. Хазе и др.) видели основной источник исторического развития значений слов в изменении понятий, символами которых, по их мнению, являлись эти слова. Сторонники психологического направления (Г. Пауль, В. Вундт, М. Бреаль, А. Дармстетер и др.) считали, что источник изменений следовало искать в фактах психологической жизни носителей языка. Таким образом, и в том, и в другом случае причины изменений значений лексических единиц выводились за пределы языка, а само значение выводилось за пределы языкового знака.

К началу XX века были выделены три вида причин изменений значений слов: исторические, социальные и собственно лингвистические (А. Мейе). Причем именно последним начинает уделяться все больше внимания, о чем свидетельствуют труды сторонников функционально-психологического направления (А. Марти, Н. Крушевский), полагавших, что значение слова определяется его функцией и, следовательно, принадлежит сфере языка.

Развитие семасиологии в то время было связано также со стремлением исследователей преодолеть свойственный младограмматикам атомизм, что находило отражение в признании основным объектом исследования процесс исторического развития не отдельных слов, а определенных групп и классов лексических единиц (М.М. Покровский, A.A. Потебня, Г. Шпербер).

С распространением структурного подхода к изучению языковых единиц преобладающим становится мнение, согласно которому лишь синхрония носит системный характер (Ф. де Соссюр). Поэтому синхронное описание языковых единиц начинает рассматриваться в качестве главной задачи лингвистики (Л. Ельмслев). Все это сочеталось с представлениями об относительности значения слов и имманентном характере причин языковых изменений.

Еще во второй четверти XX века многие исследователи (Л. Вейсгербер, А. Сеше, В. Варбург, Г. Стерн) выступали против выдвинутого структуралистами примата синхронического уровня над диахроническим. Особый интерес в этом отношении представляют труды С. Ульмана, который, будучи соссюрианцем-функционалистом, тем не менее подчеркивал, что в семасиологии должны применяться оба плана анализа. Причем план диахронии, призванный исследовать предшествующие ступени развития каждого элемента системы, вовсе не ведет к изучению лишь отдельных, изолированных языковых явлений.

Попытки сблизить диахронический и синхронический уровень исследований четко прослеживаются у членов «Пражского лингвистического кружка». В их работах указывалось, в частности, что неоднородность языка в функциональном (стилистическом), социальном и географическом плане на определенном хронологическом срезе выступает в качестве основы его развития, поэтому наступлению или свершению изменения предшествует период существования в одном и том же языковом коллективе нескольких разновидностей форм.

Подлинное возрождение интереса к диахроническим исследованиям, в том числе и в области семасиологии и лексикологии, наблюдается с утверждением в 60-е годы XX века новой, антропоцентрической парадигмы, в рамках которой одним из ведущих становится коммуникативно-прагматическое направление. Смена парадигм нашла отражение в признании тесной связи между синхронией и диахронией, между внешними (общественно детерминированными) и внутренними (имманентными) причинами исторических изменений языковых единиц. Было также признано, что основной движущей силой языковой эволюции является говорящий и окружающий его мир, а конкретная реализация принципов этой эволюции строится на законах человеческой коммуникации, дискурса в широком смысле (Э. Бенвенист, Т. Гивон).

При данном подходе на первый план выходит речь, речевая деятельность в разнообразных ее проявлениях. Давно замечено, что акт речи - это не только процесс выбора, распознания и организации каких-то готовых моделей, но одновременно и процесс творчества. На это в свое время указывал еще Г. Пауль, исходивший при объяснении механизма языковых изменений из дихотомии узуальное/ окказиональное.

В этой связи стоит привести и высказывание основоположника современной теории речевых жанров М.М. Бахтина о том, что «ни одно новое явление (фонетическое, лексическое, грамматическое) не может войти

в систему языка, не совершив долгого и сложного пути жанрово-стилистического испытания и обработки».

Процессы исторического изменения в языке связывал с диалогом, с речью Э. Косериу, который придавал особое значение дихотомии система!норма («готовая система»), а для описания механизма инновации ввел термин принятие. Согласно Э. Косериу, принятие - это не механическое воспроизведение, это всегда выбор. Данное положение помогает дать ответ на вопрос о том, почему из многочисленных инноваций, имеющих место в речи, только некоторые принимаются и распространяются.

Из вышеприведенного можно сделать вывод, что, хотя не все имеющие место в речи модификации с течением времени закрепляются в системе, но именно в условиях реального общения (в речи) в качестве сдвига сначала должно реализовываться любое изменение в системе. Все это имеет самое прямое отношение к дискурсивному анализу, появление которого было во многом связано с признанием самостоятельной ценности текстового (речевого) материала, с признанием текста, т.е. узуса, подлинной реальностью науки о языке, единственным доступным непосредственному наблюдению объектом.

При дискурсивном подходе текст рассматривается как отражение не индивидуально-авторской, а надыиндивидуальной, коллективной, «серийной» речевой практики, определяющей массу других возможных текстов — репрезентантов этой или подобной общественной практики (Maas, 1994; Чернявская, 2003). С этой точки зрения целью дискурсивного анализа является выявление среди множества разнородного материала однородности и подчиненности общим правилам и принципам, поиск того общего, что объединяет тексты в единое дискурсивное пространство.

В данной работе дискурс понимается как специфическое использование языка, соотносящееся с тем или иным видом социальной активности или, точнее, являющееся частью этой активности. Как и всякая другая деятельность, дискурсивная деятельность характеризуется присущими только ей условиями протекания, участниками и, что особенно важно, определенной целью. Именно цель общения играет ведущую роль в разграничении отдельных типов дискурса (религиозного, научного, политического, педагогического и т.д.) и, следовательно, является его основополагающей характеристикой. Цель не принадлежит, разумеется, к числу собственно лингвистических категорий, однако она выступает в качестве своеобразного вектора, указывающего общее направление языкового континуума, и тем самым представляет собой связующее звено между явлениями лингвистического и экстралингвистического плана.

К числу важнейших характеристик дискурса относится историческая составляющая, поскольку сам стиль протекания дискурсивной деятельности зависит, прежде всего, от уровня развития социума и его культуры, а также от места в этом социуме того института, с которым соотносится дискурс.

Нельзя не отметить, что до сравнительно недавнего времени распространенным было мнение, согласно которому сам термин дискурс,

в отличие от термина текст, не применяется к созданным в отдаленные от нас эпохи письменным памятникам. Данное положение нуждается в определенной корректировке и в уточнении. Опыт показывает, что для большинства письменных памятников вполне возможно определить такие важнейшие в практике дискурсивного анализа факторы, как цель коммуникации, ее условия и статус ее участников (адресанта и адресатов). Из этого, в частности, следует, что и на диахроническом уровне дискурс можно рассматривать и как результат, т.е. совокупность порождаемых им текстов, и как процесс, т.е. коммуникативно-прагматическое событие социокультурного порядка, связанное с определенным временем и местом (Кубрякова, 2004; Конявская, 2005).

Дискурс соотносится не только с типовыми коммуникативными ситуациями, но и с определенными фрагментами действительности, которые в нем вербализуются и получают специфическое ценностно-смысловое измерение. Поэтому важнейшим средством связи между текстами, входящими в единое дискурсивное пространство, помимо общих для них коммуникативно-прагматических характеристик, оказывается и система постоянно повторяющихся тем, мотивов, идей, образов, символов и т.д. Причем на каждом хронологическом срезе существуют свои «привилегированные» темы и понятия, которые притягивают к себе все новые наименования. Подобного рода процессы отличаются особой активностью в тех типах дискурса, которые в определенный период времени являются наиболее востребованными и/или авторитетными в обществе.

Одной из важнейших задач дискурсивного анализа является выделение концептуальных доминант общественно значимого дискурса, которые находят реализацию в определенных группах контекстов, сходных по своим содержательно-тематическим и коммуникативно-прагматическим признакам.

Все это вполне согласуется с традиционным представлением, что «объектом лексикологии, строго говоря, является не слово, а тексты» (Ларин, 1977). Примечательным в этом отношении является и высказывание В.В. Колесова о том, что объектом диахронической лексикологии «является семантика слова, в своем историческом движении определяемая функцией текста» (Колесов, 1985).

Выбор тематического контекста в качестве основной единицы анализа позволяет исследовать лексемы в реальных условиях их функционирования, в их реальном окружении. При данном подходе значительно уменьшается опасность неоправданной модернизации толкований значений слов, употреблявшихся в отдаленные от нас эпохи, уменьшается опасность подмены «средневековой ментальности логикой ученых-лексикографов Х1Х-ХХ вв.» (Пименова, 2007).

Особо подчеркнем, что речь идет не только и не столько об изучении контекстных употреблений слов, сколько об анализе самих контекстов, способных служить непосредственной коммуникативной средой формирования и развития семантики лексических единиц.

В теории и практике дискурсивного анализа большое внимание традиционно уделяется тематическим блокам, или семантическим макровысказываниям, играющим существенную роль в установлении связей как между смысловыми компонентами отдельных текстов, так и между текстами, входящими в единое дискурсивное пространство. Представляется, что поиск тематических блоков и составляющих их компонентов может оказать значительную помощь и при исследованиях на диахроническом уровне. Это будет, в частности, содействовать рациональному ограничению материала анализа, что в свою очередь даст возможность путем изучения определенного количества фактов составить представление об общем положении дел, об общих тенденциях изменения, т.е. позволит по отдельным частям судить о целом.

К числу важнейших задач в области исторической лексикологии и семасиологии относится реконструкция той коммуникативно-культурной среды, в рамках которой происходило историческое изменение значения лексических единиц. Заметное место в этом процессе отводится различного рода экстралингвистическим сведениям, к которым принадлежит информация о социальной и языковой ситуации в стране, о политических, военных и культурных контактах с другими народами и т.д. Однако решающая роль должна отводиться научным источникам, которые обладают «свойствами правильно построенных баз данных», т.е. источникам, представляющим «собой модели тех или иных культурно-речевых сфер» (Гольдин, 2003).

В настоящее время все чаще говорят о корпусноориентированных исследованиях дискурса, в которых качественные подходы дополняются количественными, например, численными характеристиками языковых единиц в определенных типах дискурса и их жанровых разновидностях. Внимание к количественному аспекту языка, т.е. учет в первую очередь наиболее частотных в узусе (дискурсе) элементов, также входит в число «идеологических предпочтений» современного этапа развития лингвистики.

Следует учитывать, что разные лексико-семантические группы и классы слов в ходе эволюции проявляют неодинаковую степень зависимости от коммуникативно-дискурсивных факторов. Особого внимания в этом отношении заслуживают абстрактные имена, семантической специфике которых посвящена 2-я глава диссертации «Абстрактная лексика как объект дискурсивного анализа».

Принято считать, что абстрактное имя представляет собой высшую форму ментальной деятельности человека, оно обобщает такие стороны действительности, которые в самой действительности ничем, кроме мысли, не объединены. К отличительным признакам абстрактных имен, как уже отмечалось в начале, относится принципиальная неоднозначность, «текучесть», вариативность их содержания.

Высокая степень субъективности значения рассматриваемых лексических единиц обусловлена неопределенностью, «размытостью» стоящего за ними фрагмента действительности. Об абстрактных именах

говорят как о «нежестких десигнаторах» (С. Крипке), лишенных биологической, химической, атомной или другой материальной сущности. Они созданы «языковым определением», т.е. вычленяются самим существованием имени по совокупности выбранных признаков. Еще средневековые номиналисты утверждали, что данные имена обозначают нечто «по установлению», по договору, так, как было решено в акте «крещения».

В отличие от конкретной лексики, указывающей на объект, идентифицирующей его, абстрактные имена «настраивают» на дальнейшее мысленное освоение действительности, ее интерпретацию. Свойственная абстрактным именам «валентность на смысловое развертывание» (Н.Д. Арутюнова), на уточнение заложенного в них смысла свидетельствует не только об их зависимости от дискурса, но одновременно об их способности к дискурсообразованию. Поэтому дискурсоориентированные исследования абстрактной лексики играют заметную роль и в раскрытии природы самого дискурса.

В настоящей работе вопросы взаимодействия общественно значимого дискурса и лексической семантики исследуются на материале морально-этической лексики, которая обладает особой социально-культурной значимостью, поскольку соотносится с одной из трех основных областей духовной жизни человека и общества, а именно: с нравственностью (две другие области - это наука и искусство). Поэтому к лексемам морально-этической сферы с полным правом могут быть отнесены такие названия, как «имена-антропонимы», «имена-экзистенциалы», «имена-шпуиции», «культурно значимые имена».

Несмотря на широкий интерес к лексике морально-этической сферы и на разнообразие подходов к ее изучению, систематизированное описание данных лексем как целостной группы по-прежнему остается весьма актуальной задачей. Исследователи указывают, в частности, на трудности, возникающие при попытке дать общее определение данному классу слов и обозначить его границы, которые отличаются неустойчивостью.

В самом общем виде лексика морально-этической сферы может быть представлена как совокупность лексем, в смысловой структуре которых присутствуют такие семы, как моральный/аморальный, относящийся к морали (нравственности), связанный с моралью {нравственностью) или их варианты. «Язык морали» включает в себя целый пласт гетерогенных во многих отношениях лексических единиц, однако все они призваны обозначать явления идеализированного мира, в котором сущее рассматривается с позиций должного, т.е. с высоты того, что должно быть (Чернейко, 2010).

В основе семантической организации морально-этического слоя лексики лежит бинарная оппозиция, представленная универсальными аксиологическими категориями добро и зло, которые в рамках той или иной культуры реализуются с помощью ряда более частных оппозиций морально-этического содержания, вступающих друг с другом в отношения иерархии.

Анализ этих отношений позволяет получить сведения о доминантных для этноса на отдельном этапе его развития морально-этических ценностях, поскольку нравственный идеал, составляющий важную часть мировоззрения этноса, является понятием историческим.

Во многих работах, посвященных изучению исторической динамики лексических единиц морально-этической сферы, отмечается то влияние, которое оказывают на семантику данных лексем смена господствующих в обществе религиозных и философских взглядов и установок, изменения в его социальной и политической структуре, в культурных традициях и т.д. (Ковалев, 2003; Балабин, 2004; Терина, 2007; Иванова, 2006; Алейникова, 2005; Кононова, 2010; Tissari, 2005; Kossmann, 2005 и др.).

Из этого следует, что для непротиворечивого и относительно полного описания лексем морально-этической сферы необходимо, наряду с другими методами, использовать и дискурсивный анализ, обеспечивающий выход в те общественно значимые коммуникативные области, в которых происходит формирование и развитие семантики лексем высокого уровня абстракции. Необходимо также учитывать, что отношения между лексикой морально-этического плана, с одной стороны, и различными культурно-дискурсивными сферами, с другой, определяются историческим уровнем развития языка и общества. Так, во времена античности формирование и развитие лексических единиц морально-этической сферы происходило главным образом в рамках философского дискурса (Платон, Аристотель, Сенека и др.), в эпоху Средневековья - в рамках религиозного дискурса.

3-я глава «Дискурсивный анализ лексики морально-этической сферы в языках западноевропейского ареала Средневековья» посвящена исследованию степени, характера и конкретных механизмов влияния религиозного дискурса на развитие морально-этической лексики в западноевропейских народных литературно-письменных языках в ХШ-XV вв.

В настоящее время религиозный дискурс является объектом самого пристального внимания со стороны лингвистов (Мечковская, 1998; Войтак, 1998; Карасик, 1999; Скляревская, 2001; Гольберг, 2003; Казнина, 2004; Михайлова, 2004; Пиевская, 2006; Бобырева, 2007; Орлова, 2008, Чевела, 2010; Chase, 1988 и др.). Подобный интерес во многом обусловлен тем, что религиозный дискурс принадлежит к древнейшим и важнейшим институциональным типам общения и на протяжении очень длительного периода времени выступает в качестве одного из основных факторов языкового и культурного развития народов. Об этом свидетельствует история развития как отдельных этносов, так и суперэтнических образований, к которым принадлежат и культурно-языковые ареалы.

Принято считать, что самые жизнеспособные культурно-языковые ареалы сложились в эпоху раннего Средневековья, т.е. тогда, когда оформились мировые религии, связавшие свое существование с книжностью и использовавшие сакральный (священный) язык. Речь здесь, прежде всего, идет о христианстве и исламе. В свою очередь внутри самого христианского мира принято выделять восточнохристианский и

западнохристианский ареалы по типу отношений, связывающих между собой язык и религию.

К числу характерных признаков средневекового западнохристианского дискурса относится тесное взаимодействие в нем латыни и народных (романо-германских) языков. Степень и конкретные формы влияния латыни варьировались внутри рассматриваемого ареала, в котором (как и в любом другом ареале) выделялись центральные и периферийные области. Однако в целом на протяжении всей почти тысячелетней истории Средневековья религиозный дискурс и занимавшая в нем господствующее положение латынь оставались важнейшими факторами развития лексико-семантической системы западноевропейских народных литературно-письменных языков. Причем это относится не только к собственно религиозным лексическим единицам, но и к общеупотребительным и в первую очередь к лексемам морально-этической сферы.

Рассматриваемый слой лексики в народных языках интенсивно развивался не только за счет заимствований из латыни, но и за счет внутренних ресурсов: калькирования, морфологической и семантической деривации. Последняя была связана с появлением у древних лексем отчетливой христианской окраски. Следует особо подчеркнуть, что под влиянием христианского контекста изменения претерпевают не только отдельные лексемы, но и сама структура лексики морально-этической сферы, в которой в качестве основообразующих начинают выступать понятия грех и добродетель, почти не встречающиеся в древних поэтических произведениях. В специальной литературе указывается, что в эпосе как германских, так и романских народов универсальная морально-этическая категория добро-зло реализуется в первую очередь посредством оппозиции доблесть-трусость, победа-поражение (Волкова, 1983; Феоктистова, 1984; Янушкевич, 2008; Кононова, 2010).

Формирование морально-этического слоя лексики народных языков продолжалось в целом не одно столетие, поскольку длительным был сам процесс утверждения в западноевропейском обществе христианских морально-нравственных ценностей. На протяжении всего Средневековья (несмотря на постепенно возраставшее влияние светской литературы) религиозный дискурс, его потребности служили важнейшим фактором эволюции лексем морально-этической сферы, а непосредственной средой формирования и развития единиц данного лексического слоя выступали контексты со значением «грех и добродетель». В этой связи отметим, что средневековая этика, выделившаяся в XII веке в качестве отдельной дисциплины в рамках теологии, рассматривалась прежде всего как путь различения добродетели и порока.

Данные электронных корпусов текстов английского, французского и испанского языков ХШ-ХУ вв. показали, что в западноевропейском религиозном дискурсе того времени одной из ведущих была тема семь смертных грехов, которая являлась частью более общей темы, а именно -

грех и добродетель. Принято считать, что концепция семи смертных грехов, равно как и деление грехов на смертные (лат. mortales, cardinales) и извинительные, простительные (лат. veniales), восходит к самым ранним христианским латинским авторам: Тертуллиану, св. Иоанну Кассиану Римлянину, Пруденцию. Особую известность в средневековый период получил список грехов, который приводил в своих сочинениях Папа св. Григорий I Великий (VI век): inanis gloria, invidia, ira, tristitia, avaritia, ventris ingluvies, luxuria (тщеславие, зависть, гнев, печаль, алчность, чревоугодие, похоть). При этом корнем и источником всех этих грехов признавался грех гордость (superbia). В XIII веке номенклатура и порядок следования грехов были уточнены св. Фомой Аквинским в его труде «Сумма богословия» и в этом виде утверждены Церковью: superbia, avaritia, gula, luxuria, invidia, ira, acedia (гордость, алчность, чревоугодие, похоть, зависть, гнев, леность).

В эпоху Раннего Средневековья данный перечень использовался главным образом как одно из средств духовного совершенствования монашествующих, призванное помочь им в испытании совести и борьбе с искушениями. Широкое распространение среди масс населения тема семь смертных грехов получает в XII-XV вв., когда начинает уделяться больше внимания благочестию мирян. Важно также, что именно в это время во многих странах Западной Европы произошел значительный, по сравнению с предшествующим этапом, рост числа письменных памятников на народных языках. Народные языки вытесняли латынь в первую очередь из так называемых «массовых» жанров религиозной литературы, к которым принадлежали и переживавшие период своего расцвета произведения морально-дидактической направленности: собрания проповедей, религиозно-дидактические трактаты и поэмы, различного рода наставления, руководства по подготовке к таинству исповеди и т.д.

Подобные сочинения, пользовавшиеся большой популярностью в странах Западной Европы в эпоху Зрелого и Позднего Средневековья, не отличались, как правило, разнообразием ни по содержанию, ни по форме, т.к. являлись в основном переводами и/или переработками латинских текстов. Среди последних стоит выделить относящийся приблизительно к середине XIV века морально-теологический трактат монаха-доминиканца Гийома Перальдуса «Сумма добродетелей и грехов» (Summa de Virtutibus et Vittis). «Сумма» Перальдуса была своеобразной «моральной энциклопедией», в которой он пытался дать исчерпывающую классификацию и систематизацию всех известных в то время добродетелей и грехов, уделяя при этом особое внимание семи смертным грехам и семи кардинальным добродетелям.

Авторы религиозных сочинений, предназначенных для широких масс населения, как правило, упрощали сложные построения ученых-схоластов, однако и эти письменные памятники содержат подробные объяснения сущности различных грехов и пороков. Основная цель, которую преследовали при этом авторы, состояла в том, чтобы внушить читателям и слушателям отвращение к грехам и желание бежать от них, а если грех уже

совершен, то помочь осознать его и покаяться в нем должным образом на исповеди.

Проведенное исследование показало, что при реализации темы «грех и добродетель» в средневековом религиозном дискурсе использовался типовой (хотя, разумеется, и с некоторыми вариациями) набор контекстов, который обычно включал следующие смысловые компоненты:

- перечисление смертных грехов и общая их характеристика;

- более или менее подробное описание природы каждого из смертных

грехов;

- перечисление и описание других многочисленных грехов

и пороков, которые являются следствием смертных грехов;

- описание тех добродетелей, которые при помощи Бога

позволяют человеку противостоять грехам и порокам.

Контексты отличались относительной самостоятельностью в смысловом плане и регулярной воспроизводимостью, что облегчало процесс восприятия и запоминания заложенной в них информации, направленной на формирование в средневековом обществе определенных морально-этических ценностей и установок, моделей поведения. Отсюда не только религиозная, но и социокультурная значимость изучаемых тематических контекстов, которые в виде инодискурсивных включений постоянно переносились в другие коммуникативные области.

В качестве примера приведем два фрагмента из английского письменного памятника (XIV век), известного как Dan Jon Gaytryge 's Sermon. В первом из фрагментов перечисляются семь смертных грехов, которые, как объясняет своим читателям средневековый автор, порождают все другие грехи и ведут человека к духовной гибели:

Pride and Enuve. Wreth and Glotonve. Couetvse and Slouthe. and Lecherye. And for-{)i er ¿ay callede Seuenn heuede Svnnes. for Jjat all о]эег commes of thaym and for-Jji er fjay callede dedely svnnes. for ]эау gastely slaa ilke manes & womanes saule...

Во втором фрагменте описывается грех гордость и проистекающие из него пороки: hoste (хвастовство), auauntynge (самомнение), vnbouxsomnes (непослушание), despit (ненависть), ypocrisy (лицемерие): The firste of {Dise Seuen Svnnes callede Pryde. {jat es, a lykande heghenees of a manes herte ... And of {dis wikkede svnn commes some sere spyces:— Boste and auauntynge and vn-bouxsomnes. despite, and ypocrisy ... and о]эег Jiat ойе ere sene amanges prowde mea

Текстовые фрагменты, содержавшие целые цепочки абстрактных имен, являвшихся наименованиями грехов и добродетелей, были характерны для всего средневекового западноевропейского религиозного дискурса, о чем,

помимо английских, свидетельствует, например, испанские и французские тексты той эпохи:

Pechié mortel. le vilain et crueux tyrant.. Orgueü, Avalice, Luxure, Envié, Paresse, Gloutonnie et autres Vices sans nombre (Gerson J. Sermón pour la fete de la Conception de la Vierge). La yra es acompañada. De contienda-Deshonestad. Yndignacion. Menosprecio. Blasfemia. Omvcidio (Arte de buen morrir).

Ключевые для подобных текстовых фрагментов лексические единицы принадлежали в основном общеупотребительному словарному фонду, однако в эпоху Средневековья они были широко представлены именно в религиозном дискурсе, где они проходили процесс семантической специализации. Об этом свидетельствуют и полученные на основе «Корпуса среднеанглийской прозы и поэзии» (СМЕ) данные об общем количестве употребления существительных, служивших в рассматриваемый период наименованиями семи смертных грехов, а также о распределении лексем в текстах религиозного и светского типов дискурса.

К числу наиболее частотных из исследованных лексических единиц принадлежала, например, лексема pride (гордость), которая была зафиксирована в корпусе около 5 тыс. раз, причем 61% всех случаев употребления данного слова пришлось на религиозный дискурс, остальные 39% - на светский. Приведем аналогичные показатели для некоторых других ключевых для английского средневекового религиозного дискурса лексем морально-этической сферы:

envy (зависть) - 2.285 - 67% - 33% ;

coveitise (алчность, жадность) - 2.981 - 66% - 34% ;

wrepe (гнев) - 2.025 - 51% - 49% ;

lechery (похоть) - 1.200 - 63% - 37% ;

avance (скупость, алчность) - 675 - 62% - 38% ;

accidi (леность, уныние) - 420 - 70% - 30% ;

sleuthe (леность, уныние) - 707 - 74% - 26%.

Полученные с помощью корпуса текстов статистические данные о частотности употребления изучаемых лексем в отдельных культурно-речевых сферах носят (в силу ряда объективных и субъективных факторов) во многом условный, ориентировочный характер. В то же время они позволяют делать определенные предположения относительно некоторых общих тенденций в историческом развитии лексем. Значимость подобных моделей, как отмечается в специальной литературе, заключается не в стопроцентном соответствии языковым фактам, а в самой возможности объяснить то, что не поддается или плохо поддается объяснению другими методами.

Частотность употребления является, пожалуй, главным, но не единственным критерием отбора ключевых лексических единиц в ходе дискурсивного анализа. На ключевой характер лексем указывает и наличие у

них широкого круга лексико-семантических, тематических и ассоциативных связей, которые формируются под влиянием типовых для этих лексем в той или иной коммуникативной сфере контекстов употребления.

Важнейшим критерием отбора лексических единиц, релевантных в качестве объекта дискурсноориентированных исследований в области исторической семасиологии, служит способность лексем к культурно-речевому варьированию как в диахроническом, так и в синхроническом плане. Одной из основных целей при этом становится выявление в смысловой структуре лексической единицы тех компонентов (в том числе и коннотативных), которые являются результатом ее регулярного функционирования в определенном типе дискурса.

Средневековый религиозный дискурс не только активно использовал общеупотребительные лексические единицы, но и тщательно приспосабливал их к возможно более точному и адекватному выражению ключевых дня него морально-этических смыслов и понятий. Важно отметить, что многие из рассматриваемых лексических единиц, подобно большинству древних абстрактных имен, отличались крайне недифференцированным (с точки зрения современного сознания), диффузным значением и могли соотноситься с широким кругом ситуаций. В качестве примера приведем следующие лексемы:

envy - стремление, желание, рвение, злоба, ненависть, недоброжелательство, ревность, вражда, обвинение, упрек, вред, ущерб, болезнь, повреждение, зависть;

vride - честь, слава, достоинство, высокое положение, благородное происхождение, оказанная кому-то честь, роскошь, великолепие, богатство, пышность, гордость;

anda - ненависть, враждебность, злость, зависть, раздражение, досада, страх, ужас;

lust - удовольствие, радость, желание, сила, стремление, интерес к чему-то, увлечение чем-то, привлекательная внешность, молодость.

В смысловой структуре древних абстрактных лексем могли совмещаться понятия, которые редко или почти никогда не совмещаются в семантике современных слов: старофранцузское существительное ire имело, например, не только значение гнев, но и горе, печаль.

Помимо выделенных общеупотребительных слов, к ядру морально-этического слоя лексики народных языков принадлежали и религиозные термины, восходившие к церковной латыни: contritio (сокрушение о грехах), absolutio (отпущение грехов), paenitentia (покаяние) и т.п. Соответствующие лексемы в народных языках характеризовались (по крайней мере, в рассматриваемый период) постоянным объемом значения, отсутствием дискурсивно-коммуникативного варьирования. Подобная лексика терминологического характера в нашей работе не была предметом специального исследования.

В эпоху Позднего Средневековья тенденция к семантической дифференциации отвлеченных лексических единиц и одновременно к повышению уровню их абстракции носила общеязыковой характер. Вместе с тем для последующего развития лексем было, как представляется,

небезразлично, в какой именно культурно-дискурсивной области проходил процесс их специализации.

Анализ тематических контекстов «грех и добродетель» позволил не только определить ядерные для средневекового религиозного дискурса лексические единицы морально-этической сферы, но и выявить некоторые общие закономерности взаимодействия лексической семантики и концептуальных доминант общественно значимого дискурса. Установлено, в частности, что конкретные формы этого взаимодействия обусловливаются функционально-семантическими свойствами самих лексем, а также прагматико-коммуникативными характеристиками дискурса на определенном этапе исторического развития.

В средневековом западноевропейском религиозном дискурсе одной го ведущих была объяснительная функция, которая в наиболее эксплицитной форме отражена в метатекстовых фрагментах, посвященных описанию природы отдельных грехов и добродетелей. Подобные фрагменты являются еще одним подтверждением ключевой роли выделенных в ходе анализа лексических единиц морально-этической сферы, служивших наименованиями добродетелей и грехов (и в первую очередь наименованиями семи смертных грехов). Именно данные лексемы становились преимущественно объектом метатекстовой рефлексии, что являлось важным средством их «выдвижения» как в рамках отдельных текстовых фрагментов, так и всего средневекового религиозного дискурса в целом.

Объектом авторской рефлексии становились не только заимствованные лексические единицы, но и исконные лексемы, а также те иноязычные элементы, которые существовали в языке в течение относительно долгого времени и были в той или иной степени ассимилированы им. В средневековом религиозном дискурсе метатекстовые конструкции были представлены словосочетаниями, придаточными и самостоятельными предложениями, вступавшими с интерпретируемым ими словом в отношения тождества. Показателями отношений тождества обычно выступал глагол-связка, а также союзы и наречия, способные передавать значения типа то есть, иначе, другими словами (фр. с 'est a dire, ou; ант./rai is, oper, or; исп. se dize, ô):

De aççide, c'est a dire de niceté et de tristesse, procèdent pluseurs maulz (Le Somme abregiet de theologie).

Слова и сочетания, выполнявшие функцию дефиниционных элементов, могли использоваться как в прямом, так и в переносном значении. Однако и в том, и в другом случае подобные единицы обычно представляли собой формулы, «общие места» (loci communes), которые были характерны для всего западноевропейского религиозного дискурса, поскольку восходили к библейскому тексту, к сочинениям Отцов Церкви или к трудам более поздних теологов. Так, например, грех зависть средневековые авторы вслед за св. Августином определяли как радость при виде несчастий ближних и

досаду и раздражение от их блага (лат. exultatio in adversis proximi, afflictio autem in prosperis nascitur):

The secunde dedelv svnn es hatten Envy, foat es. a sorowe and a syte of {эе wele-fare.and a ioy of J>e euyl fare, of oure euen christen (Gaytryge D.J. Sermon).

В метатекстовых фрагментах, посвященных греху алчность, часто приводились с теми или иными вариациями и дополнениями слова из Посланий св. Павла, в которых алчность называется корнем всех зол (фр. racine de tous maulx, исп. rais de todos los malos/pecados, англ. the root of all evils/harmes) и идолопоклонством (фр. servitude des ydoles/ydolatrie, исп. idolatría, англ. service of idols/offalse goddis):

Couetise is a service of false goddis as seynt poul sai}) (Life of Soul). Avarice est servitude des ydoles. car l'avaricieux fait de son trésor son Dieu (Le somme abregiet de theologie).

Приведенные фрагменты позволяют сделать вывод, что одной из характерных черт метатекстовых контекстов в средневековом религиозном дискурсе было тесное взаимодействие объяснительной и оценивающей функций. Так, выражение идолопоклонство позволяло в метафорической форме представить грех алчность как религиозное отступничество и предательство, связанное с чрезмерным стремлением и любовью к мирским, т.е. преходящим, благам (фр. biens de ce monde, англ. erthely/worldly gudes\ исп. bienes temporales). При этом речь шла о неудержимом стремлении приобретать не только деньги, землю или какое-нибудь иное имущество, но и славу, почести, чрезмерную ученость, плотские удовольствия и т.д.: The fyfte dedly synnn es couetyse, and {jat es, ane vn- mesurabill luffe to hafe erthely gudes (The Myrrour of Seynt Edmonde). avarice De toutes choses est convoitise et vice Insaciable et vouloir deshonneste (Baudouin J. Instruction de la vie mortelle).

Св. Августин сравнивал греческое существительное filargyria (дословно: любовь к серебру, из которого в древности изготовлялись монеты) с более широким (по крайней мере, на ранних этапах развития) по значению латинским существительным avaritia, которое через прилагательное avarus восходит к глаголу aveo (страстно желать). В латинском религиозном дискурсе при обозначении греха алчность, помимо лексемы avaritia, использовалось и более общее по значению существительное cupiditas (желание, страсть, стремление, томление, влечение к кому-то или к чему-то, преданность, привязанность, жадность, похоть): radix enim omnium malorum est cupiditas (1 Timó: 10).

et avaritiam. quae est simulacrorum servitus (Col 3: 5).

Под влиянием латинского языка в испанской, французской и английской религиозной литературе XIII-XV вв. в контекстах, посвященных греху алчность, использовались следующие пары слов: cobdiçia/avaricia, convoitise/avarice, coveitise/avarice, которые были способны уточнять и дополнять значение друг друга:

Avarice est couvoitise De richece (Le Somme abregiet de theologie).

Вместе с тем проведенный анализ позволил выявить и другой тип контекстов, в которых особо подчеркивались и получали объяснение те дополнительные смысловые признаки, которые имелись у каждого из рассматриваемых существительных. Это обычно было связано со стремлением авторов средневековых религиозных сочинений дифференцировать два основных аспекта, которые характерны для греха алчность и которые в равной степени осуждаются христианской моралью. Таковыми являются:

— неудержимое стремление к приобретению любыми средствами все новых материальных благ, особенно тех, которые принадлежат другим;

— отказ делиться имеющимися материальными благами со своими ближними, т.е. скупость.

Первый из этих аспектов традиционно ассоциировался с лексемами, восходящими к латинскому существительному cupiditus, а второй с лексемами, восходившими к существительному avaritia. В качестве наглядного примера можно привести фрагмент из религиозно-нравоучительного трактата известного английского автора XIV века Р. Маннинга Handlyng Synne, где каждому из семи смертных грехов посвящена отдельная глава. В самом начале главы, в которой описывается грех алчность, дается пространное пояснение относительно имеющихся у него двух наименований (coveitise и avarice) и различий между ними: Coueytyse ys ]эе fryst vyce; ï>at streyte ys holde, y halte auarvce. Coueytyse ys of vs echone, But auarvce wulde haue echone (Manning R. Handlyng Synne).

Данный отрывок наглядно демонстрирует и ту роль, которую в средневековой религиозно-дидактической литературе играл прием сравнения при объяснении ключевых в том или ином произведении смыслов и значений

Наряду с общими чертами, связанными с действием культурно-дискурсивных факторов, в функционировании рассматриваемых пар слов в разных языках можно выделить и ряд специфических особенностей. Для английского языка обе лексемы являлись заимствованными, тогда как французское существительное convoitise и испанское существительное cobdiçia принадлежали к народному слою лексики. Во французском религиозном дискурсе основным наименованием греха алчность была, например, лексема avarice, а в английском эту функцию выполняла лексема covietise. Проведенное исследование показало, что значение, реализуемое лексемой coveitise в контекстах, посвященных греху алчность, постепенно

становится для нее основным как в религиозном дискурсе, так и в языке в целом. Это вело к семантической и функциональной специализации лексемы coveitise, которая на ранних этапах своего существования в английском языке использовалось для обозначения таких широких понятий, как желание, страсть, стремление к чему-то.

Несмотря на большую степень специализации лексемы avarice и ее близость по форме и содержанию к латинскому существительному avaritia, данной единице не удалось заменить лексему coveitise в качестве основного средства наименования греха алчность в английском религиозном дискурсе того времени. Примечательно также, что в толковых словарях современного английского языка и словарях синонимов приводятся фактически те же объяснения, касающиеся различий между синонимическими существительными avarice и covetousness (сред.-англ. coveitise), что и в средневековых религиозных текстах. Ср.: avarice stresses greed for money or riches and often connotes miserliness; covetousness implies greed for something that another person rightfully possesses.

Лексические единицы, способные передавать значения чрезмерный, неумеренный, ненасытный, беспорядочный, неразумный (фр. desordormee, ardeur, exessif inordinate; англ. vnmesurabill, exessif inmoderat, inordinat, insationable, unlevel; лат. excesivus, inordinatus, insatiabilis, ardens), широко использовались в качестве метатекстовых элементов при объяснении природы не только греха алчность, но и других грехов: похоти, чревоугодия, гнева:

Lecherie Jjet is to moche loue and desordene ine lost of lenden (Michel D. Ayenbite of Inwyt). Celui est continent qui a mauvais desiriers. omme par yre a vengance desraisonnable u par concupiscence a luxure ou a gloutonnie (Oresme N. Commentaires).

В результате регулярного функционирования в подобных текстовых фрагментах в смысловой структуре ключевых для них лексем (фр. luxure, ire, glotenarie; англ. lechery, ire, wrepe, gluttony, lust; исп., codiçia, lujuria, gula, ira и т.д.) актуализировался ряд негативно окрашенных сем: чрезмерность, невоздержанность, беззаконность, нерушение воли Бога, греховность. Последнее было связано с постоянным употреблением в метатекстовых фрагментах лексем со значением грех, порок (англ. synn, vice; фр. péché, vice; исп. pecado, vicio), вступавших с наименованиями отдельных грехов в гиперо-гипонимические отношения.

В большинстве случаев у рассматриваемых лексических единиц семантическое ядро сохранялось, но при этом дополнялось и уточнялось целым рядом смысловых элементов, которые в определенных типах контекстов могли выдвигаться на первый план. Так, в семантической структуре лексем, служивших в разных языках наименованиями греха гнев (фр. ire, colère; англ. wrepe, ire, anger, eorre; исп. ira), в религиозном дискурсе актуализировался такой компонент, как злая воля к мщению словом или

делом. Поэтому речь шла не о природной, т.е. не подвластной человеку эмоциональной реакции на события окружающего мира, а о греховном состоянии или греховных действиях, направленных против Бога и ближних. Это придавало перечисленным лексемам выраженную негативную морально-этическую окраску, которая приходила на смену неспецифической негативной окраске.

Для средневекового христианского дискурса были характерны также контексты, в которых указывалось на различие между двумя видами гнева. Первый из них считался неправедным и рассматривался собственно как грех, а второй считался праведным, поскольку происходил из стремления к добру и был направлен не на ближних, а на их пороки. Высшим выражением праведного гнева выступал гнев Божий (фр. ire de Dieu!l'ire divine, англ. God's ire/wrepe, исп. ira de Dios), о котором говорится в Библии и о котором средневековые авторы постоянно напоминали своим читателям: Dorénavant vous cognoistiés Ce sang sur vous, quant vous varrés L'ire de Dieu sur VOUS venir (La Passion d'Auvergne).

Метатекстовые фрагменты играли активную роль не только в адекватной передаче значений лексических единиц в том или ином конкретном контексте, но и в модификации смысловой структуры лексем сначала в рамках самого религиозного дискурса, а позже и в языке в целом.

В средневековом западноевропейском религиозном дискурсе был распространен и такой тип метатекстового толкования, как синонимическая замена (параллельное использование синонимов). Это было обусловлено прежде всего активным притоком в XIII-XV вв. в народные языки латинской книжной лексики. Особого внимания заслуживает тот факт, что в синонимических конструкциях исконные лексемы, уточнявшие значение заимствованных лексических единиц, в свою очередь сами испытывали влияние с их стороны. Так, например, религиозные дискурсы народных языков заимствовали не только новое для них морально-этическое понятие христианская любовь, милосердие, но и его латинское обозначение: caritas. Ср.: фр. charité, англ. charity, исп. caritad. В средневековых религиозных текстах в качестве основных пояснительных (метатекстовых) элементов при перечисленных заимствованных лексических единицах использовались лексемы, традиционно передававшие в народных языках понятие любовь (фр amour, англ. love; исп. amor):

mais seulement est meu parvraye amour et charité (Fillastre G. LeTraittié de Conseil). Chearite, J)et is luue (Ancrene Riwle). esta es la caridad que es aquel amor que es del omne a Dios (Apología sobre el salmo "Judica me Deus").

В результате «семантического заражения» смысловая структура исконных лексем обогащалась за счет появления в ней дополнительных смысловых компонентов, что находило отражение в сочетаниях типа divine

amour, amor de Dios, perfecte loue (божественная любовь, любовь Бога, совершенная любовь и т.д.).

В модификации значений лексем морально-этической сферы важную роль играли не только те синонимические конструкции, которые входили в состав метатекстовых фрагментов, но вся система синонимических связей, формировавшаяся у лексемы в процессе ее функционирования в религиозной сфере коммуникации. Примером может служить лексема pride (pryte, prut), которая в среднеанглийский период стала основным средством обозначения греха гордость, постепенно вытесняя существительное modiness (от древнеанглийского прилагательного modig), выполнявшее данную функцию на более ранних этапах развития английского религиозного дискурса.

Лексему pride обычно относят к раннефранцузским заимствованиям, т.е. к словам, которые вошли в английский язык до XII века. В среднеанглийский период лексема pride, подобно другим абстрактным именам, была способна передавать широкий круг значений, в том числе и такие, которые обладали положительной коннотацией, выражая важные в социальном плане для средневековой эпохи значения: честь, слава, достоинство, высокое положение, благородное происхождение, оказанная кому-то честь. Подобные значения реализовывались преимущественно в жанрах светской литературы: в исторических хрониках и рыцарских романах. Это объясняется тем, что в произведениях данных жанров видное место принадлежало описанию картины жизни коронованных особ и высшей знати. В светских текстах встречались и такие фрагменты, в которых существительное pride употреблялось для обозначения понятий типа роскошь, великолепие, богатство.

В религиозной сфере все перечисленные выше значения существительного pride подвергались переосмыслению и получали отрицательную морально-этическую оценку, поскольку ассоциировались с тщеславием, суетностью, высокомерием, стремлением к земной славе, т.е. со всеми теми понятиями, которые особенно строго осуждаются христианским учением. В наиболее отчетливой форме подобное осуждение находит отражение в тех контекстах, где дается подробное описание самого греха гордость и тех многочисленных пороков, которые являются его следствием. Отсюда и постоянное употребление в подобных текстовых фрагментах цепочек однородных членов предложения, представленных абстрактными существительными, обладавшими отчетливой отрицательной морально-этической окраской: heghenees (высокомерие), hypocrisy (лицемерие), elación (надменность), presumpcion (самомнение), conceit (тщеславие, самомнение), vanity (тщеславие), vainglory (тщеславие, хвастовство), arrogance (дерзость, надменность), surquytry (дерзость).

Большинство из перечисленных лексических единиц (arrogance, ambition, vainglory и т.д.) являлись заимствованными элементами, которые вошли в английский язык в XIII-XV вв. в ходе перевода французских и латинских текстов. Поэтому можно предположить, что процесс специализации лексемы pride проходил одновременно со становлением

рассматриваемого синонимического ряда. В дальнейшем эти первоначально носившие контекстуальный характер синонимические связи закреплялись в лексико-семантической системе, о чем свидетельствуют и данные словарей современного английского языка, в которых среди ближайших синонимов существительного pride выделяются лексические единицы, постоянно использовавшиеся в качестве непосредственного окружения данной лексемы в средневековых религиозных письменных памятниках: vanity, vainglory, arrogance, presumption, haughtiness.

Можно предположить, что подобного рода синонимические связи, формировавшиеся преимущественно под влиянием факторов дискурсивно-коммуникативного характера, обнаруживают определенную степень общности в языках, входящих в единый культурно-исторический ареал. Это в свою очередь способствовало появлению сходных смысловых компонентов в семантической структуре лексических единиц, которые различались по своему происхождению, но выполняли при этом одни и те же функции.

Специализированное значение закрепилось в качестве одного из лексико-семантических вариантов в смысловой структуре лексемы pride. В толковых словарях современного английского языка обычно приводится два основных значения данного существительного, которые заметно отличаются друг от друга своей морально-этической окраской. Первое из этих значений ассоциируется с высокомерием, тщеславием, с неоправданно высокой самооценкой, а второе - с истинным самоуважением и собственным достоинством. Ср.: 1) an unduly high opinion of oneself; exaggerated self-esteem; conceit; haughty behavior resulting from this; arrogance; 2) proper respect for oneself; sense of one's own dignity or worth; self-respect.

Появление различных по коннотации значений лексемы pride было связано во многом со спецификой ее функционирования в религиозном и светском типах дискурса в средневековую эпоху, хотя окончательное формирование этих двух линий развития значения лексемы pride происходит в более поздний период. О влиянии на данный процесс дискурсивно-коммуникативного факторов свидетельствует и присутствие сходных двух значений в структуре французского существительного orgueil, которое в рамках средневекового религиозного дискурса, подобно английскому существительному pride, использовалось в качестве наименования греха гордость и имело вследствие этого сходные лексико-семантические и ассоциативные связи.

Важная роль в приспособлении семантики лексем морально-этической сферы к целям и задачам средневекового религиозного дискурса принадлежала и тем контекстам, в которых лексические единицы реализовывали свои антонимические связи. Это объясняется характерным для религиозной области коммуникации постоянным противопоставлением добродетелей и грехов. Считалось, что добродетели являются самым надежным «лекарством» (лат. remedium) против грехов и пороков. Целью рассматриваемых текстовых фрагментов было помочь средневековым читателям определить, какие именно добродетели им следовало в первую

очередь развивать в себе, иными словами, какие средства им следовало принимать в больших «дозах», чтобы избегать тех грехов, которым им особенно было трудно противостоять. Антонимические отношения, в которые вступали в средневековом религиозном дискурсе названия грехов и добродетелей, позволяли им уточнять значения друг друга и усиливать присущую каждому из них морально-этическую оценочность.

Так, главным средством против первого из семи смертных грехов (т.е. гордости) признавались смирение и послушание, принадлежащие к числу основных христианских добродетелей:

que enfler par orgueil et ne edifie point par humilité (Ciboule R. Le Livre de saínete meditación en congnoissance de soy).

Благодаря подобным контекстам существительные со значением смирение, послушание поддерживали сформировавшиеся у них в религиозном дискурсе отчетливо выраженную положительную морально-этическую окраску, что было связано с актуализацией в смысловой структуре данных лексем не только такого компонента, как подчинение воле Бога, но и отсутствие гордости, что для рассматриваемой коммуникативной сферы также имело крайне важное значение. Причем речь шла не об отсутствии излишней или чрезмерной гордости или самоуверенности, а об отсутствии вообще какого-либо проявления гордости.

Одной из характерных черт средневекового западноевропейского религиозного дискурса с точки зрения его лексического состава является не только высокая частотность употребления лексем, передававших значение христианская любовь, милосердие (фр. charité, amour, clémence; англ. charity, loue\ исп. cantad, amor), но и наличие у них широкого круга тематических и лексико-семантических связей, в том числе и антонимических. Это объясняется тем, что любовь как высшая теологическая добродетель постоянно противопоставляется как греху вообще, так и каждому отдельному пороку, особенно зависти и лености:

And hire trewe loue uuer-com Envye (The minorpoems of the Vernon ms).

Во многих из приведенных и подобных им текстовых фрагментов в качестве предикатов, связывающих имена грехов и добродетелей, выступают глаголы со значением побеждать, разрушать, уничтожать, которые призваны подчеркнуть характерную для христианского учения мысль о неизбежности победы добра над злом, добродетели над пороком. Это является одной из причин, благодаря которой средневековые религиозно-дидактические тексты характеризовались положительным морально-этическим оценочным фоном, несмотря на значительное число лексем с выраженной негативной окраской и, прежде всего, тех, которые служили обозначениями грехов и пороков:

Certes elle a vaincu Tout orgueil par humilité (Miracle de Theodore).

Envie distroyit charité: wrethe, paciens (The minor poems of the Vernon ms).

В средневековом религиозном дискурсе важнейшим фактором преобразования семантики лексических единиц морально-этической сферы являлось действие тематических и ассоциативных связей. Значительную роль в установлении этих связей играли контексты, в которых приводилось перечисление семи смертных грехов и давалась их общая характеристика: Pride, couetyse, wrath, enuy, Pese be Jje brandis in hel brenyng, Lechore, sloub, and glotery (An Old English miscellany).

Ne usez d'erreur ne de chaulde colique. Fuyez orgueil, glotonnye. avarice: Luxure, comble d'euvre dyabolique, A vous saulver ne vous est pas propice; De envie aussi relinquez le supplice; Semblablement (La Vigne A. Le Mystère de saint Martin).

В силу высокой частотности употребления подобных контекстов тематические связи между их ключевыми лексическими компонентами отличались особой прочностью, что, наряду с другими средствами, способствовало появлению у изучаемых лексических единиц не только устойчивой морально-этической оценочности, но и религиозной окраски. В свою очередь влияние, которым пользовалась в средневековом обществе рассматриваемая тематика, делало существительные, служившие наименованием семи смертных грехов, фактами не только языка, но и культуры. В настоящее время это находит отражение в религиозных словарях, где имеются специальные статьи «Семь смертных грехов», а также в толковых словарях современных западноевропейских языков. Так, например, в TLF (Trésor de la Langue Française) в статьях, посвященных существительным, которые являются французскими наименованиями семи смертных грехов, приводится специальная помета: un des sept péchés capitaux (один из семи главных грехов). В отношении существительного orgueil дается, в частности, следующая информация:

Péché d'orgueil. Le premier des sept péchés capitaux.

Для средневекового религиозного дискурса были характерны контексты, содержащие более расширенный и разнообразный перечень наименований грехов и пороков, который сопровождался различными комментариями и объяснениями.

Функционирование в религиозном дискурсе способствовало появлению у лексем морально-этической сферы широких ассоциативных связей. В контекстах, посвященных теме «грех и добродетель», помимо прямых библейских цитат, использовались и восходящие к Библии аллюзивные имена собственные - антропонимы и топонимы. Авторы средневековых религиозно-дидактических произведений не ограничивались простым упоминанием имен библейских персонажей, а приводили, хотя бы краткое, описание их действий и поступков, прямо указывая на совершенный

ими грех, что помогало донести до слушателей и читателей в возможно более эксплицитной и доступной форме предназначенный им морально-нравственный урок.

Примером того, к каким последствиям может привести грех зависть и вызванные им ненависть и гнев, служила история Каина и Авеля: Cayn el su ermano que era del mayor, Matylo por envidia commo grant traydor (Berceo G. Del Sacrificio de la Missa).

Подобным образом в средневековых религиозных текстах использовались и имена других библейских персонажей, традиционно ассоциировавшихся с определенными грехами и пороками. Иуда ассоциировался с алчностью, предательством, а также с унынием, которое помешало ему, как и Каину, раскаяться в своем грехе и поверить в милосердие Бога. Вавилонский царь Навуходоносор олицетворял собой гордость и гнев, города Содом и Гоммора - похоть и развращенность и т.д.

Взаимодействие средневекового религиозного дискурса и лексики морально-этической сферы особенно четко прослеживается в процессах, связанных с семантической деривацией слов. Проведенное исследование также показало, что основными факторами преобразования смысловой структуры изучаемых лексем служили метактекстовая рефлексия, синонимические, антонимические, тематические и ассоциативные связи. Подобные общие принципы, несомненно, имеют свою специфику реализации, которая предопределяется рядом причин, в том числе и природой самих лексем. Обращение к отдельным лексемам дает возможность проследить процесс модификации семантики слов в неразрывном единстве с контекстами, послужившими средой для подобного рода изменений.

В качестве примера приведем абстрактное существительное sleuth (варианты; sloueth, slouhthe, slowpe, совр. англ. sloth), которое в среднеанглийский период в текстах различной дискурсивной и жанровой разновидности было способно передавать широкий круг значений, связанных с различными аспектами психической и физической жизни человека: медлительность, опоздание, слабость, вялость, лень, неуклюжесть, неповоротливость, сонливость, несообразительность и т.п. Это подтвердил и проведенный анализ письменных памятников светской направленности, входящих в «Корпус среднеанглийской прозы и поэзии» (СМЕ).

Дальнейшее функционально-семантическое развитие существительного sleuth во многом было обусловлено спецификой его функционирования в религиозном дискурсе, где приблизительно с середины XIII века оно становится основным наименованием греха леность. В Средние века данный грех понимался как состояние душевной апатии, безразличия, которое мешало человеку предаваться делам благочестия, прежде всего, молитве. Главными последствиями греха леность считались невнимательность во время Мессы, забвение грехов на исповеди, неисполнение епитимьи.

Все это находило отражение в семантике тех лексических единиц, которые использовались в качестве метатекстовых элементов во фрагментах,

посвященных греху леность', slow in good works/deeds (медлительный, ленивый в делах милосердия), slow in God's service (медлительный, ленивый в почитании Бога, в служении Богу), sleep (сон), weariness (усталость), sorrow (уныние, мирская скорбь):

1>е sexte dedly synes 'slewthe or slawenes.' bat es. a hertlv angere or anoye till vs of any gastely gud J>at we sail do (Gaytryge D. J. Sermon). Slewfreis a werynesse of goode deedes (Vices and Virtues).

Среди синонимических связей, приобретенных лексемой sleuth в религиозном дискурсе, нужно особо выделить латинское наименование греха леность - acedia. Общность функций вела к установлению отношений семантической эквивалентности между двумя лексемами, исконной и заимствованной. Ср. контексты, в которых одновременно функционируют оба существительных, уточняя и поясняя значение друг друга: Hyt ys sloghness. and kalled accyde Fro Goddvs seruvse so long fe hyde (Mannyng R. Handlyng Synne). I>e uer&e sleufre J)et me clep^e ine clergie accidye (Michel D. Ayenbite of Inwyt). Взаимодействие с лексемой acedia оказало заметное влияние на семантическое и функциональное развитие лексемы sleuth, которая приобрела не характерную для нее в языке в целом способность обозначать понятия уныние, отчаяние, печаль. Примечательно, что в средневековых английских переводах библейских текстов лексема sleuth употреблялась в качестве эквивалента латинского существительного tristitia (печаль, мирская скорбь) в составе таких сочетаний, как slowpe of herte (лат. tristitia cordis), sorewi slouthe of gilte (лат. tristitia delicti) и т.д.

Таким образом, под влиянием типовых для лексемы sleuth в рамках средневекового религиозного дискурса контекстов употребления в ее смысловой структуре появился ряд дополнительных, уточняющих сем: духовная леность, уныние, нерадение в служении Богу. В результате лексема sleuth начинает ассоциироваться не столько с физическими или психическими аспектами существования человека, сколько с его духовным, морально-нравственным состоянием, которое может быть охарактеризовано как опасный «сон души», ведущий ее к гибели. Семантическая специализация лексемы sleuth проявлялась также в приобретении отчетливо выраженной морально-этической коннотации, которая приходила на смену неспецифической негативно-оценочной окраске, свойственной данной лексеме на более ранних ступенях развития. Анализ специфики функционирования лексемы sleuth в среднеанглийских письменных памятниках религиозной и светской литературы позволил выявить три основных этапа семантико-функционального развития рассматриваемой лексической единицы:

-неспецифическое отрицательно-оценочное значение;

-формирование религиозно окрашенного негативного значения в устойчивых сочетаниях с существительными sin (грех), vice (порок), а также с существительными, служащими наименованиями конкретных грехов и пороков;

-закрепление нового значения (леность, медлительность в делах милосердия и служении Богу, душевная апатия) в семантической структуре самого существительного и свободная реализация религиозно маркированной семантики в разнообразных сочетаниях в различных общественно значимых областях коммуникации.

Изложенные факты относятся, разумеется, к процессу исторического развития семантики не только существительного sleuth (sloth), но и многих других ключевых для средневекового религиозного дискурса лексических единиц морально-этического плана - как исконных, так и заимствованных.

Добавим, что к концу средневекового периода религиозная трактовка греха леность претерпевает определенные изменения, становится более широкой. По мере социально-экономического развития общества среди нравственных обязанностей христианина наряду с делами благочестия важное место все больше начинает занимать производительный труд. Грех леность распространяется уже не только на vita contemplativa и vita activa, но и на различные «труды человеческого служения», а к привычным добродетелям, противостоящим данному греху (духовная радость, ста духа), добавляется и обыкновенная мирская деловитость.

Все это создавало предпосылки для сближения контекстов употребления существительного sloth (sleuth) в различных сферах коммуникации и формирования у него в качестве основного такого значения, как unwillingness, disinclination to work or exert oneself (нежелание, нерасположение работать или заняться какой-либо деятельностью), которое фиксируют у рассматриваемого слова и толковые словари современного английского языка, сопровождая его, как правило, пометами типа lit., formal. Указанные лексикографические источники свидетельствуют и о том, что лексема sloth в ходе своего исторического развития утрачивает постепенно другие значения, присущие ей на более ранних этапах функционирования в языке. Если некоторые из них (например, slowness, delay) и фиксируются в отдельных словарях, то лишь в качестве устаревших с пометой obs. (уст.) или now гаге (редк.).

Специализированное (религиозное) значение существительного sloth, восходящее к средневековому периоду, в дальнейшем закрепляется в семантической структуре в качестве ассоциативных, потенциальных компонентов значения (особого ассоциативного фона), которые способны актуализироваться в соответствующем контекстном окружении. Свойственный лексеме sloth ассоциативный фон, помимо религиозного, имеет и культурно-историческое значение. Это находит отражение в словарях культурологической направленности, а также в некоторых толковых словарях современного английского языка, в которых в качестве отдельного значения слова sloth приводится, например, следующее:

spiritual sluggishness and dejection that constitute one of the seven deadly sins (Merriam-Webster's Collegiate Dictionary, 1993).

Широкое использование на определенном историческом этапе лексемы sloth в рамках религиозного дискурса оказало существенное влияние и на ее стилистико-функциональные характеристики и, прежде всего, на принадлежность к книжному, официальному слою словарного состава современного английского языка.

Многие из описанных выше явлений, связанных с исторической эволюцией абстрактного существительного sloth, имеют культурно-дискурсивную обусловленность, поэтому им можно найти параллели в других языках рассматриваемого культурно-исторического ареала. Так, например, TLF (Trésor de la Langue Française) в словарной статье, посвященной существительному paresse, имеется специальная помета: Un des sept péchés capitaux (один из семи смертных грехов). Из этого следует, что в определенном контекстном окружении у французского существительного paresse может реализоваться такой компонент значения, как духовная леность, уныние.

Это объясняется тем, что лексема paresse в средневековом французском религиозном дискурсе служила обозначением греха леность и, следовательно, функционировала в контекстах, во многом схожих с теми, которые были типичны для английского существительного sloth (sleuth). В то же время, в отличие от английского существительного sloth, лексема paresse относится к стилистически нейтральным общеупотребительным лексическим единицам и является доминантным в синонимическом ряду слов со значением леность, праздность и т.д.

В силу той роли, которую религиозный дискурс играл в жизни средневекового общества, в другие сферы коммуникации постоянно «транслировались» характерные для него темы и мотивы. Так, в XIII-XV вв. тема семь смертных грехов получила широкое распространение как в религиозном, так и в светском (особенно художественном) типе дискурса. Об этом свидетельствуют произведения многих западноевропейских авторов эпохи Зрелого и Позднего Средневековья: Данте, Ф. Петрарки, Дж. Боккаччо, У. Ленгленда, Дж. Гауэра, Г. де Лорриса и Ж. де Мэна и др.

Большой интерес в этом отношении представляют «Кентерберийские рассказы» Джеффри Чосера, особенно их десятая, заключительная часть, известная как «Рассказ Священника». Примечательно, что в современных изданиях «Кентерберийских рассказов» (в том числе и на английском языке) эта глава обычно дается в сокращенном варианте или вовсе опускается. Между тем «Рассказ Священника» чрезвычайно важен для понимания концепции всего произведения в целом и, несомненно, несет важную информацию культурно-исторического плана, поскольку сочетает в себе черты средневековой проповеди, теологического трактата и руководства по подготовке к таинству исповеди.

Помимо пролога и двух вступительных разделов, содержащих общие рассуждения о грехе и покаянии, «Рассказ Священника» включает еще семь

разделов, каждый из которых посвящен одному из семи смертных грехов. При их описании Чосер следует традиционной схеме, уподобляя семь смертных грехов стволу дерева, от которого отходят малые и большие ветви и побеги, т.е. другие многочисленные пороки. О гордости, которая является главным грехом и корнем всех зол, автор пишет следующее: And thogh so be that no man kan outrely telle the nombre of twigges and of the harmes that cometh of pride yet wol I shewe a partie of hem as ye shul vnderstonde. Ther is Inobedience. Auauntvnge. Ypocrisie. Despit Arrogance. Inpudence. Insolence. Elación. Inpacience. strif. Contumacie. Presumpcion. Irreuerence. Pertinacie. Veyne glorie and many another twig that I kan nat declare (Chaucer G. Canterbury tales).

В составе подобного рода текстовых фрагментов в другие коммуникативные сферы переносилась не только сама тема «грех и добродетель», но и сформировавшиеся в рамках религиозного дискурса композиционные и лексические средства ее реализации. Отсюда и большое число имевших религиозную окраску и сходных по своему содержанию и лексическому наполнению текстовых фрагментов в письменных памятниках разных жанров светского типа дискурса: исторических хрониках, в популярных в то время трактатах по астрологии и медицине, в официальных документах, частной переписке и т.д.:

turnde to sleuthe& to prute & to lecherie To glotonie & heyemen muche to robberie (The metrical chronicle of Robert Gloucester).

Подобные текстовые фрагменты в большинстве случаев соотносились не с каким-либо одним определенным религиозным текстом, а с совокупностью текстов, входивших в единое дискурсивное пространство. В новом для себя окружении (особенно в текстах художественной литературы) инодискурсивные включения вступали во взаимодействие с текстовыми элементами, репрезентирующими иные «коды», иные «социокультурные архетипы».

В XIV веке с французского языка на другие западноевропейские языки (английский, фламандский, итальянский) была переведена аллегорическая поэма «Роман о розе» Гийома де Лорриса и Жана де Мэна. Одной из ведущих в этом произведении является тема «грех и добродетель». В самом начале «Романа о Розе» поэт видит на воротах сада аллегорические изображения пороков: Haine (Ненависть), Félonie (Измена), Convoitise (Корыстолюбие), Avarice (Скупость), Envie (Зависть), Tristesse (Уныние), Papelardise (Лицемерие). Описанию каждого из грехов отводится отдельный фрагмент, носящий соответствующий заголовок. Ср.: Couvovtise

Apres fut paincte Couvovtise C'est celle qui les gens attise De prendre et de riens ne donner

Et les grans trésors amener... C'est grant péché, mais c'est grant dueil A la fin quant il les fault pandre (Lorris G. Le Roman de la Rose).

В тексте поэмы так называемый «схоластический код» (Ю. Кристева) сочетается с образами и мотивами, характерными для античной литературы и рыцарско-куртуазной литературы. Подобное сочетание тем и мотивов можно найти и во многих других произведениях той эпохи, в том числе и в «Исповеди Влюбленного» (Confessio Amantis, ок. 1393) английского поэта Джона Гауэра. Сочинение состоит из Пролога и восьми книг, в которых главный герой исповедуется в грехах Гению, жрецу Венеры (образ Гения был заимствован Гауэром из «Романа о розе»). Каждая исповедь дает Гению возможность выступить с нравоучительными рассуждениями, значительное место в которых отведено теме семь смертных грехов. Причем и по форме, и по содержанию подобные наставления в целом трудно отличить от сходных по тематике фрагментов из религиозно-дидактических сочинений того времени:

For thilke werre tho forth broghte The vice of alle dedly Sinne Thurgh which division cam inne (Gower J. Confessio Amantis). To serve Accidie in his office, Ther is of Slowthe an other vice. Which cleped is Foryetelnesse (Gower J. Confessio amantis).

Таким образом, тематические контексты «грех и добродетель» не только обеспечивали единство смыслового пространства средневекового религиозного дискурса, но и способствовали распространению его влияния на другие виды дискурсов, перенося, «транслируя» в их сферу при помощи инодискурсивных включений, свойственные «донорской» области смыслы и понятия. Это влекло за собой и перенос специфических для религиозного дискурса лексических средств воплощения актуальных смыслов. Именно в этом, по-видимому, заключается один из важнейших механизмов закрепления в системе языка тех изменений в семантике лексических единиц, которые первоначально представляют собой результат их регулярного функционирования в рамках того или иного дискурса и выводятся из суммы типичных для них в его рамках контекстных значений.

Указанные процессы могли иметь различные последствия для эволюции смысловой структуры лексических единиц морально-этической сферы (это относится как к исконным, так и к заимствованным лексическим единицам). Здесь возможны были, в частности, следующие виды изменений: 1) выдвижение специализированного значения в качестве основного значения слова; 2) закрепление специализированного значения в качестве одного из лексико-семантических вариантов многозначного слова. Первый тип изменений часто сопровождается утратой словом большей части

присущих ему на более ранних этапах развития значений (лексико-семантических вариантов). Наряду с общими тенденциями в развитии семантики лексем морально-этической сферы выделяются и специфические для отдельных языков черты, связанные с положением специализированного значения в семантической структуре лексем на разных ступенях их эволюции.

Дефиниции, которые получают в словарях современного английского, французского, испанского языков проанализированные лексемы морально-этической сферы, в основном схожи с теми описаниями, которые встречаются в средневековых религиозных текстах, хотя в настоящее время данные значения в большинстве случаев утратили связь с первоначальными контекстами употребления. Ассоциации с религиозной сферой коммуникации и, в частности, с понятием грех актуализируются лишь в определенных типах контекстов.

Соотношение общеупотребительного и специализированного типов значения носит исторический характер и на каждом отдельном хронологическом срезе имеет свою специфику, обусловленную рядом лингвистических и экстралингвистических факторов, к числу которых относится, например, секуляризация общества. Функционирование общеупотребительных лексических единиц в качестве ключевых в средневековом религиозном дискурсе сыграло важную роль в формировании их значения, что позволило этим лексемам вновь «вернуться» в общий словарный фонд, обогащенными новыми смыслами. Ср. аналогичные наблюдения на материале научного дискурса русского языка в работе в работе H.A. Мишанкиной «Лингвоконгнитивное моделирование научного дискурса» (Мишанкина, 2010).

Особо отметим, что все сказанное не отрицает того влияния, которое оказывают на процесс развития семантики слов внутриструктурные факторы. Однако в случае отдельных классов слов, к которым принадлежат и лексические единицы морально-этической сферы, на первый план выходит именно специфика функционирования лексем в условиях реального общения в определенном дискурсивном пространстве. Добавим также, что лексические единицы морально-этической сферы отличаются заметным разнообразием, внутри них могут быть выделены отдельные группы, которые имеют свои особенности в плане исторического развития. Однако в этой области, безусловно, еще необходимо специальное изучение значительного объема конкретного языкового материала.

В заключении подводятся итоги исследования. Рассмотренные в работе факты эксплицируют, на наш взгляд, общий механизм взаимодействия лексической семантики и концептуальных доминант общественно значимого дискурса. Это взаимодействие служит одним из проявлений креативных способностей дискурса, который как самоорганизующаяся система формирует свое собственное смысловое пространство с присущей только ему системой оценок действий, предметов и

явлений. Креативность дискурса тесно связана с другим присушим ему свойством, а именно - с регулярностью.

Использование дискурсивного анализа позволяет изучать лингвистические механизмы исторических изменений смысловой структуры лексических единиц в неразрывном единстве с глубинными причинами этих изменений, которые по большей части лежат вне пределов самого языка, в постоянно меняющихся потребностях в сфере коммуникации и познавательно-мыслительной деятельности человека. Эти потребности носят конкретно-исторический характер и самым непосредственным образом связаны со свойственной каждой эпохе преимущественной ориентацией на те или иные области духовной и материальной жизни общества. В свою очередь это находит отражение в присущей отдельному хронологическому периоду ценностной иерархии дискурсов и составляющих их жанров.

При дискурсивном подходе особую значимость приобретает выявление и анализ тематически ограниченных, но социально значимых и регулярно в силу этого воспроизводимых групп контекстов. Поскольку именно в них во многих случаях берут свое начало различного рода модификации семантической структуры слов, которые впоследствии могут вести к ее существенным преобразованиям, к уменьшению или увеличению числа ее смысловых компонентов, к их перегруппировке.

Последовательное применение дискурсивного анализа позволило установить, что важнейшими факторами модификации семантической структуры лексических единиц морально-этической сферы являлись: метатекстовая рефлексия, инодискурсивная экспансия, действия синонимических, антонимических, тематических и ассоциативных связей.

Одним из основных направлений в эволюции единиц морально-этической сферы (как и всей отвлеченной лексики) была тенденция к дифференциации, уточнению их значений и одновременно к повышению уровня их абстракции. Полученные результаты вскрывают некоторые закономерности хода исторического развития не только лексики морально-этического сферы, но и абстрактной лексики в целом в период перехода от средневекового типа осмысления действительности к мышлению Нового времени.

В ходе исследования исторического развития лексики морально этической сферы в западноевропейском культурно-историческом ареале на протяжении ХШ-ХУ вв. были выявлены как этноспецифические черты этой эволюции, так и общие тенденции лексико-семантического развития. Важно, что общие черты исторического развития лексики морально-этической сферы в западноевропейских языках в эпоху Средневековья обусловлены не столько генетическим фактором, сколько единством культурно-дискурсивного пространства в западноевропейском ареале.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях автора:

Публикации в изданиях, рекомендуемых ВАК:

1. Колокольникова, М. Ю. Влияние религиозного дискурса на семантическое развитие лексики с отрицательно оценочным значением // Вестник Челябинского государственного университета. 2008. № 26. Филология. Искусствоведение. Вып. 25. С. 70-74.

2. Колокольникова, М. Ю. Роль религиозного дискурса в историческом развитии семантической структуры лексемы lust II Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Сер. Филологические науки. 2009. № 2. С. 122-126.

3. Колокольникова, М. Ю. Лексическая семантика и дискурс (лексема sloth в религиозном дискурсе среднеанглийского периода) // Известия Саратовского государственного университета. Новая серия. 2009. Т. 9. Сер. Социология. Политология. Вып. 2. С. 48—53.

4. Колокольникова, М. Ю. Роль дискурс-анализа в исследовании исторического развития имен отвлеченной семантики (на материале лексики морально-этической сферы) // Известия Саратовского государственного университета. Новая серия. 2009. Т. 9. Сер. Социология. Политология. Вып. 4. С. 47-52.

5. Колокольникова, М. Ю. Особенности развития лексики морально-этической сферы в древне- и среднеанглийском языке // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 27. Филология. Искусствоведение. Вып. 34. С. 52-56.

6. Колокольникова, М. Ю. Роль метатекста в процессе эволюции семантики лексических единиц // Вестник Нижегородского государственного университета. 2009. № 6, ч. 2. С. 260-265.

7. Колокольникова, М. Ю. Дискурс-анализ в диахроническом исследовании лексической семантики // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. 2010. № 1. С. 106-112.

8. Колокольникова, М. Ю. Дискурс-анализ и корпусный анализ в исследованиях в области исторической лексикологии // Известия Саратовского государственного университета. Новая серия. 2010. Т. 9. Сер. Филология. Журналистика. Вып. 2. С. 3-6.

Монография:

9. Колокольникова, М. Ю. Дискурс-анализ в диахроническом исследовании лексики / под ред. О. Ю. Крючковой. Саратов : Наука, 2010. 166 с.

Статьи и материалы конференций:

10. Колокольникова, М. Ю. Семантические модели предложений с типовым значением логических отношений // Активные процессы в языке и речи. Саратов, 1991. С. 113-118.

11. Колокольникова, М. Ю. Предикаты со значением психического состояния (на материале английского языка) // Вопросы романо-германского языкознания : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 1995. Вып. 11. С. 34-38.

12. Колокольникова, М. Ю. Основные функции интертекстуальных включений в романе Э. Бульвера-Литтона «Кенелм Чиллингли» // Вопросы романо-германского языкознания : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 1997. Вып. 12. С. 61-65.

13. Колокольникова, М. Ю., Казачкова, Ю. В. Роль внутритекстовых и внешнетекстовых связей в реализации субъективно-оценочной модальности художественного текста // Романо-германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2003. Вып. 3. С. 205-210.

14. Колокольникова, М. Ю. Семантическая структура слов fashion и fashionable в английском светском романе // Романо-германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2004. Вып. 4. С. 106-109.

15. Колокольникова, М. Ю. Функционирование религиозно-духовной лексики в романе О. Уальда «Портрет Дориана Грея» // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2006. Вып. 1. С. 134-138.

16. Колокольникова, М. Ю. Прилагательные humble и meek в системе английской религиозной лексики // Коммуникативные и социокультурные проблемы романо-германского языкознания : материалы межвуз. конф. Саратов, 2007. С. 139-143.

17. Колокольникова, М. Ю. Специфика функционирования английских существительных humility и meekness в качестве церковно-религиозных терминов // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2007. Вып. 2. С. 170-174.

18. Колокольникова, М. Ю. Цветовые прилагательные как компонент религиозной лексики английского языка // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2007. Вып. 2. С. 181-185.

19. Колокольникова, М. Ю. Влияние культурно-языковой ситуации в Англии в XIII-XIV вв. на развитие религиозного дискурса // Язык, образование и культура : материалы III межвуз. конф. Саратов, 2008. С. 109-112.

20. Колокольникова, М. Ю. Тема семи смертных грехов в английском религиозном дискурсе XIII-XV вв. // Личность-Язык-Культура : материалы Всерос. науч.-практ. конф. Саратов, 2008. С. 241-245.

21. Колокольникова, М. Ю. Семантическое и функциональное развитие лексем coveitise и avarice в английском религиозном дискурсе XIII-XV вв. // Германская филология: межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2008. Вып. 3. С. 93-99.

22. Колокольникова, М. Ю. Роль дискурс-анализа в изучении исторических изменений семантики лексических единиц // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2009. Вып. 4. С. 70-74.

23. Колокольникова, М. Ю. Особенности развитии лексемы envy в английском религиозном дискурсе XIII-XV вв. // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2009. Вып. 4. С. 75-80.

24. Колокольникова, М. Ю. Семь смертных грехов в средневековом западнохристианском дискурсе // Эрос и Танатос как универсумы бытия : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2009. С. 48-54.

25. Колокольникова, М. Ю. Особенности развития лексической системы английского религиозного дискурса // Культурологические и лингвистические аспекты коммуникации : межвуз. сб. науч. статей. Саратов, 2009. Вып. 9. С. 60-67.

26. Колокольникова, М. Ю. Социокультурный аспект изучения дискурса // Многоязычие в образовательном пространстве : сб. статей к 60-летию профессора Т. И. Зелениной. М., 2009. Ч. 1. Филология. Лингвистика. С. 258-261.

27. Колокольникова, М. Ю. Тематический контекст как единица исследования исторического развития смысловой структуры слова // Известия Саратовского государственного университета. Новая серия. 2009. Т. 9. Сер. Филология. Журналистика. Вып. 4. С. 17-21.

28. Колокольникова, М. Ю. Коммуникативно-дискурсивная вариативность абстрактного имени и подходы к ее исследованию // Современная лингвистическая ситуация в международном пространстве : материалы междунар. науч.-практ. конф. Тюмень, 2010. Т. 1. С. 192-193.

29. Колокольникова, М. Ю. Мотивы греха и добродетели в «Кентерберийских рассказах» Джеффри Чосера // Ф1Л1А ЛОГОУ : сб. науч. статей в честь 70-летия профессора В. В. Прозорова. Саратов, 2010. С. 136-140.

30. Колокольникова, М. Ю. Западноевропейский религиозный дискурс в эпоху Позднего Средневековья // Личность-Язык-Культура : материалы Всерос. науч.-практ. конф. Саратов, 2010. С. 168-173.

31. Колокольникова, М. Ю. Дискурсивное варьирование как источник исторического развития абстрактного имени // Жизнь языка в культуре и социуме : материалы науч. конф., посвященной 75-летию профессора Е. Ф. Тарасова. М., 2010. С. 44-46.

32. Колокольникова, М. Ю. Абстрактное имя как объект дискурс-анализа // Коммуникативные аспекты современной лингвистики и лингводидактики : материалы междунар. науч. конф. Волгоград, 2010. С. 202-207.

33. Калокапьникова, М Ю. Коммуникативно-дискурсивная вариативность как источник диахронического развития семантики лексических единиц // Проблемы динамической лингвистики : материалы междунар. науч. конф., посвященной 80-летию профессора Л. Н. Мурзина. Пермь, 2010. С. 180-186.

Учебные пособия:

34. Колокольникова, М. Ю. Проблемы интертекстуальности : учеб.-метод. пособие. Саратов : Изд-во Сарат. ун-та, 1996. 19 с.

35. Абросимова, Е. А., Колокольникова, М. Ю. Семинары по введению в германскую филологию : учеб.-метод. пособие. Саратов, 2003. 76 с.

Подписано в печать 20.01.2011 г. Формат 60х 84 1/16. Бумага офсетная. Печать цифровая. Объем 2,5 ус.печл. Тираж 100 экз. Заказ 12

Типография ЦВП «Саратовский источник» г. Саратов, ул. Университетская, 42,оф. 106 т. 52-05-93

Текст диссертации на тему "Дискурсивный анализ в исторической лексикологии и семасиологии"

71 12-10/90

ГОУ ВПО «Саратовский государственный университет имени Н. Г. Чернышевского»

Колокольникова Марина Юрьевна

ДИСКУРСИВНЫЙ АНАЛИЗ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКОЛОГИИ И СЕМАСИОЛОГИИ

(на материале морально-этической лексики в западноевропейских языках Средневековья)

Специальность 10.02.19 - Теория языка

Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук

/

/Ч

На правах рукописи

Научный консультант доктор филол. наук, проф. О. Ю. Крючкова

Саратов-2011

СОДЕРЖАНИЕ

Введение.....................................................................................^

Глава 1. Принципы и методы изучения исторического развития

лексической семантики

1.1. Развитие принципов и методов исторической лексикологии

и семасиологии................................................................

1.2. Дискурсивный анализ как метод исследования исторического

развития лексической семантики..........................................42

1.3. Тематический контекст как основная единица дискурсивного анализа смысловой структуры слова......................................64

1.4. Основные выводы........................................................69

Глава 2. Роль дискурсивного анализа в изучении исторического развития абстрактной лексики........................................................................73

2.1. Семантическая специфика абстрактной лексики .......................73

2.2. Дискурсивная обусловленность исторической динамики морально-этической лексики...............................................96

2.3. Основные выводы......................................................Ю7

Глава 3. Дискурсивный анализ лексики морально-этической

сферы в языках западноевропейского культурно-

исторического ареала эпохи Средневековья.................................110

3.1. Средневековый западнохристианский дискурс как фактор языковой динамики.........................................................НО

3.1.1. Специфика религиозного дискурса и его роль в культурно-языковом развитии..........................................................ПО

3.1.2. Формирование западноевропейского религиозного

117

дискурса....................................................................11

3.1.3. Западноевропейский религиозный дискурс Зрелого и Позднего Средневековья (ХП-ХУ вв.) .............................149

3.2. Формирование ядра лексики морально-этической

сферы в тематическом контексте «грех и добродетель».............160

3.3. Механизмы влияния религиозного дискурса на семантическое развитие лексики морально-этического плана.........................179

3.3.1. Метатекстовая рефлексия...........................................179

3.3.2. Синонимический контекст......................................................200

3.3.3. Антонимический контекст.....................................210

3.3.4. Тематические и ассоциативные связи............................216

3.3.5. Инодискурсивная экспансия.......................................226

3.4. Корпусное исследование лексического ядра морально-этической сферы в английском религиозном дискурсе .

3.4.1. Лексема sloth.........................................................................237

3.4.2. Лексема lust................................................................................252

3.4.3. Лексема wicked..........................................................................260

3.4.4. Лексема coveitise.......................................................267

3.5. Основные выводы.......................................................275

Заключение................................................................................282

Библиография..................................................................289

Введение

Исследования коммуникативно-дискурсивных особенностей языковых явлений, составляющие одно из важнейших направлений современной лингвистики, позволяют во многом по-новому понять структурно-содержательные свойства лингвистических единиц и процессов. Е. С. Кубрякова в данной связи подчеркивает, что «каждое языковое явление может считаться адекватно описанным и разъясненным только в тех случаях, если оно рассмотрено на перекрестке когниции и коммуникации» [Кубрякова, 2004, с. 16].

Однако в последнее время во многих случаях приоритет отдается когнитивным аспектам изучения языковых единиц различных уровней, при этом коммуникативные их свойства не всегда учитываются должным образом. Сложившееся положение отмечено, например, Н. Д. Голевым. Исследователь обращает внимание на неадекватность распространенной абсолютизации, «спрямлении» когнитивной концепции, «с ее желанием все и вся напрямую возвести к сознанию, не считаясь с тем, что таковые опосредуются коммуникативной функцией, которая делает познание (категоризующую функцию) и т.п. следовыми, а не целевыми категориями» [Голев, 2008, с. 368].

В справедливости сказанного убеждает и имеющийся опыт исследования имен высокой степени абстракции {свобода, совесть, вера, добро зло, грех счастье, красота и т.п.), которые в большей мере, чем лексические единицы других классов подвержены коммуникативно-дискурсивному варьированию. Определяемые как «культурно значимые имена», «антропоцентрические имена», «имена-экзистенциалы», «имена-интуиции», подобные лексемы служат обозначениями сущностей невидимого интеллигибельного мира, что обусловливает такие характерные для них признаки, как субъективность, неустойчивость, «текучесть» содержания, его интерпретативность, диалогичность. Отсюда и принципиальная вариативность значения имен высокого уровня абстракции, которую не в

4

состоянии отразить даже самые совершенные лексикографические источники. Важно отметить, что вариативная часть значения подобных лексем, включающая, как правило, и ценностную составляющую, является производной не только от индивидуального опыта носителей языка, но и от сложившейся в той или иной лингвокультуре системы коммуникативно-речевых практик.

Проблема взаимодействия дискурса и абстрактного имени, являющаяся частью более общей проблемы - взаимодействия общественно значимого дискурса и лексической семантики, еще недостаточно изучена, особенно в диахроническом плане. Между тем дискурсивный фактор играет важную роль не только в процессах варьирования значения абстрактных имен, но и его формирования и последующего развития. Настоящее исследование посвящено выявлению степени, характера и механизмов влияния средневекового западноевропейского религиозного дискурса на функциональное и семантическое развитие лексических единиц морально-этической сферы.

Гипотеза о важной роли религиозного дискурса в историческом развитии лексики морально-этической сферы основывается на тесной связи морально-нравственных и религиозных представлений в средневековую эпоху - период формирования национальных литературных языков западноевропейского ареала. Именно в рамках религиозного дискурса шел процесс формирования морально-этических смыслов и понятий, а также языковых

средств их реализации.

Необходимо отметить, что в нашем исследовании речь идет не об изучении более ранних состояний в состояниях более поздних (как, например, при этимологических исследованиях), а о поиске в более ранних срезах истоков дальнейшего развития [Николаева, 1984, с. 116]. Подобный подход является вполне оправданным, если учитывать, что история слов -это не только история этимологий, но и история всего последующего их развития в языке и обществе. Как отмечает в данной связи Р. А. Будагов,

«слова, в особенности слова большого культурного диапазона, никогда не останавливаются в своем историческом развитии... Поэтому история слов -понятие гораздо более широкое, чем понятие об их этимологии» [Будагов, 1971, с. 64-65].

Представляется, что семантическая история слова наиболее объективным образом может быть реконструирована на основе дискурсивного анализа, который направлен на исследование языковой коммуникации, протекающей в конкретных общественно-исторических условиях. В результате в центре внимания оказываются не только собственно лингвистические факты, но и те фрагменты социальной действительности, в которых обнаруживает себя проявление языка в действии.

В этой связи особую важность приобретает выявление и анализ тематически ограниченных, но социально значимых и регулярно воспроизводимых групп контекстов, которые в рамках того или иного дискурса являются типовыми для исследуемых лексем.

Основной эмпирической базой настоящего исследования является «Корпус среднеанглийской прозы и поэзии» (Corpus of Middle English Prose and Verse - CME, или CMEPV). Данный корпус, который в достаточной мере отвечает таким предъявляемым к корпусам текстов требованиям, как репрезентативность и сбалансированность, в качестве одной из трех составных частей входит в «Компендиум среднеанглийского языка» (.Middle English Compendium). Две другие части представлены библиографией (HyperBibliography) и словарем среднеанглийского языка {MED), объем которого составляет 15 тыс. страниц электронного текста и более 3 млн. цитат.

Что касается самого «Корпуса среднеанглийской прозы и поэзии» {СМЕ), то на сегодняшний день корпус обеспечивает свободный доступ к 150 письменным памятникам среднеанглийского периода (XII-XV вв.) и насчитывает около 18 млн. словоупотреблений. Примерно половину этих текстов составляют произведения религиозной литературы, что вполне

соответствует той роли, которую играл религиозной дискурс в жизни средневекового общества. Именно религиозный дискурс занимал в то время высшую степень в ценностной иерархии дискурсов и составляющих их жанров.

Значимым является также и тот факт, что религиозная литература представлена в корпусе сочинениями всех наиболее типичных для того времени жанров. Так, например, корпус включает датированную XIV веком англоязычную версию Нового Завета, полный перевод библейского текста, выполненный Джоном Виклифом, уставы нескольких монашеских орденов (ордена св. Бенедикта, ордена св. Франциска), морально-дидактические трактаты и поэмы, собрания проповедей, жизнеописания святых, религиозную поэзию и гимны, различного рода наставления, катехизисы,

драмы-мистерии и т.д.

Светский тип дискурса представлен произведениями крупнейших английских авторов того времени (Джеффри Чосера, Уильяма Лэнглэнда, Джона Гауэра и др.), рыцарскими романами и поэмами, историческими романами. В корпус также входят исторические хроники, деловые документы, официальная и частная переписка, трактаты по медицине и астрологии, путешествия, кулинарные рецепты и т.д. Сам этот перечень позволяет говорить о том, что СМЕ представляет литературно-письменный среднеанглийский язык во всем многообразии его жанров и стилей, что, разумеется, имеет принципиальное значение при обращении к дискурсивному анализу как основному методу исследования языковых фактов и явлений.

Использование электронных корпусов многократно ускоряет и упрощает процедуру лингвистической обработки большого массива письменных памятников различной временной и дискурсивно-жанровой принадлежности. Электронный корпус способен предоставить надежную и достаточно обширную эмпирическую базу анализа, поскольку интерес представляют не только сведения о существовании того или иного слова на

определенном хронологическом срезе (об этом можно узнать из этимологических и исторических словарей), но и сведения о том, как это слово функционировало в отдельных коммуникативно-дискурсивных сферах, представленных в корпусе соответствующей совокупностью текстов.

Вопрос о том, в какой степени можно экстраполировать данные, полученные на основе анализа того или иного корпуса текстов, на систему языка в целом, принадлежит к числу наиболее спорных. Действительно, нельзя отрицать, что даже самый совершенный корпус представляет собой лишь модель языковой системы на определенном этапе ее эволюции и, подобно любой модели, не может отразить реальное явление во всей его полноте и сложности, тем более, если речь идет об исследовании лексического уровня, который в отличие от фонологии или морфологии, является фактически открытой системой.

Нельзя отрицать, что за пределами рассматриваемого нами электронного «Корпуса среднеанглийской поэзии и прозы» (СМЕ) остались определенные пласты лексики того времени и, прежде всего, большое число лексических единиц, которые использовались преимущественно в устной речи. В этой связи следует отметить, что письменно-литературная форма языка сама по себе представляет несомненную ценность как специальный объект исследования. Именно этой форме принадлежала, например, ведущая роль в процессе кодификации, норматизации и стилистической дифференциации западноевропейских национально-литературных языков, которые в большинстве случаев в рассматриваемую эпоху переживали период своего постепенного становления.

В силу целого ряда причин (как объективного, так и субъективного характера) полученные с помощью электронного корпуса текстов статистические данные о частотности употребления лексических единиц в определенных культурно-речевых сферах носят в определенной степени условный, ориентировочный характер. Однако, как показывает опыт

исследований, важными здесь являются не абсолютные количественные показатели, а некоторые общие тенденции развития языковых единиц.

Всего в ходе анализа из вышеуказанного «Корпуса средневековой английской прозы и поэзии» было выделено около 15 тыс. тематических контекстов, которые послужили основной эмпирической базой исследования.

Для верификации полученных в ходе исследования результатов и для обоснования общетеоретических положений о дискурсивной обусловленности исторической динамики лексики морально-этической сферы дополнительно привлекались данные других языков, принадлежащих к западноевропейскому культурно-языковому ареалу (главным образом латинского, французского, испанского). Для этих целей использовался «Корпус среднефранцузского языка» (.Frantext Moyen Français - F MF), содержащий около 7 млн. словоупотреблений. Объем полученной выборки составляет 5 тыс. тематических контекстов.

Примерно такое число тематических контекстов было извлечено и из «Корпуса испанского языка» - Corpus del Español (CdE). Данный корпус включает тексты XIII-XX вв. и насчитывает 100 млн. словоупотреблений. Для настоящего исследования привлекалась часть корпуса, содержащая тексты XIII-XV вв. и насчитывающая 16 млн. словоупотреблений.

На разных этапах исследования в качестве справочного материала использовались данные этимологических, исторических, специальных (религиозных), толковых и двуязычных словарей английского, французского,

испанского, латинского языков.

Основной целью диссертационного исследования является изучение характера взаимодействия общественно значимого дискурса и лексической семантики в ходе их исторического развитии.

В соответствии с поставленной целью были выдвинуты следующие задачи:

1. обосновать целесообразность использования дискурсивного анализа при исследовании эволюции семантики лексических единиц высокого уровня абстракции на примере лексики морально-этической сферы;

2. определить место дискурсивного анализа среди других методов и подходов в области исторической лексикологии и семасиологии;

3. разработать методику дискурсивного анализа при изучении процесса исторического развития семантической структуры абстрактных лексем;

4. на основе анализа корпусов письменных памятников английского, французского и испанского языков ХШ-ХУ вв., а также источников культурно-исторического характера выделить специфические черты средневекового западнохристианского дискурса, его коммуникативно-прагматические и содержательно-тематические особенности;

5. на основе изучения средневековых письменных памятников религиозной и светской литературы определить типовые для морально-этической лексики в рамках религиозного дискурса контексты употребления;

6. установить основные механизмы влияния западноевропейского средневекового религиозного дискурса на модификацию семантической структуры лексем морально-этической сферы;

7. установить основные типы исторических изменений семантики лексических единиц морально-этической сферы в рассматриваемый

хронологический период.

8. описать общие и этноспецифические черты в эволюции единиц морально-этической сферы в западноевропейских языках в средневековый период.

Объектом исследования служит специфика функционирования лексических единиц морально-этической сферы в западноевропейском религиозном дискурсе в эпоху Зрелого и Позднего Средневековья.

Предметом исследования является влияние факторов коммуникативно-дискурсивного характера на развитие семантической структуры лексем высокого уровня абстракции.

Научная новизна работы определяется тем, что в ней последовательно применяется дискурсивный анализ в качестве основной методики изучения исторических изменений в семантической структуре лексических единиц. В настоящем диссертационном исследовании разработана методика использования дискурсивного анализа при историческом изучении абстрактной лексики, позволяющая не только фиксировать результаты языковых изменений на том или ином хронологическом срезе, но и проследить сам процесс функционально-семантического развития лексем. Эта методика может