Древнерусские воинские повести: проблемы сюжетосложения и идейно-художественная трансформация жанра в литературной и рукописной традиции XV - XVIII вв.

Мелихов, Михаил Васильевич

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Древнерусские воинские повести: проблемы сюжетосложения и идейно-художественная трансформация жанра в литературной и рукописной традиции XV - XVIII вв.

Год: 2003
Автор научной работы: Мелихов, Михаил Васильевич
Ученая cтепень: доктора филологических наук
Место защиты диссертации: Сыктывкар
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Диссертация по филологии на тему 'Древнерусские воинские повести: проблемы сюжетосложения и идейно-художественная трансформация жанра в литературной и рукописной традиции XV - XVIII вв.'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Древнерусские воинские повести: проблемы сюжетосложения и идейно-художественная трансформация жанра в литературной и рукописной традиции XV - XVIII вв."

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи МЕЛИХОВ Михаил Васильевич

Древнерусские воинские повести: проблемы сюжетосложения и идейно-художественная трансформация жанра в литературной и рукописной традиции XV - XVIII вв.

Специальность 10.01.01. - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Санкт-Петербург 2003

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы в Сыктывкарском государственном университете

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Аскольд Борисович Муратов

доктор филологических наук, профессор Олег Викторович Творогов

доктор филологических наук, доцент Александр Валерьевич Пигин

Ведущая организация - Псковский государственный педагогический институт

Защита состоится 15 мая 2003 года на заседании диссертационного совета Д 212.232.26 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук Санкт-Петербургского государственного университета по адресу: 199034, г.Санкт-Петербург, Университетская наб., 11, Филологический факультет

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Санкт-Петербургского университета

Автореферат разослан__2003 г.

Ученый секретарь Диссертационного Совета -л кандидат филологических

наук Копелева Г. В.

Актуальность исследования. Воинские повести - один из самых известных жанров древнерусской литературы. Именно они являются основными источниками информации о наиболее драматичных событиях истории Древней Руси - войнах с внешними врагами, о победах и поражениях Руси. В этой связи особое значение приобретает изучение процесса формирования жанра средневековой воинской повести как одной из разновидностей историко-беллетристического повествования. Древнерусская воинская повесть имеет выходы на жанры современной литературы, сознательно сориентированные на исторический факт. Изучение современной исторической прозы невозможно без знания ее истоков, без исследования основных этапов эволюции средневековой воинской повести в исторические жанры литературы нового времени. Эти вопросы еще не получили должного освещения в самостоятельном литературоведческом исследовании. В этой связи изучение процесса формирования жанра средневековой воинской повести как одной из разновидностей историко-беллетристического повествования приобретает особенно важное значение.

Новизна исследования. Обобщающих работ по поэтике воинских повестей немного. Прежде всего это небольшое исследование А.С.Орлова «Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.)» (М., 1902), в методологическом плане важное значением имеет статья О.В.Творогова об устойчивых формулах в древнерусской литературе вообще и в воинском повествовании - в частности (1964). В основном изучались отдельные тексты этого жанра: «Житие Александра Невского», «Повесть о Довмонте» (В.Мансикка, Н.И.Серебрянский, В.И.Охотникова), «Повесть о разорении Рязани Батыем» (Д.С.Лихачев, И.А.Евсеева-Лобакова), произведения Куликовского цикла (Л.А.Дмитриев, Д.С.Лихачев, В.В.Кусков), «Повесть о взятии Царьграда турками» (М.Н.Сперанский, М.О.Скрипиль, О.В.Творогов) и т.д. Кроме того, в 2002 г. была защищена докторская диссертация Н.В.Трофимовой, посвященная преимущественно летописной воинской повести («Поэтика и эволюция жанра воинской повести». М., 2002).

В настоящей диссертации воинские повести рассматриваются как самостоятельная разновидность историко-беллетристического повествования, имеющая важное идеологическое значение, со своеобразной композицией, сюжетным построением, системой образов; выявляются их литературные источники (как русские, так и иностранные); проводятся типологические параллели с более ранними и более поздними произведениями (в том числе и зарубежных литератур -«Троянских сказаний» и сербской «Александрии»), с материалами римских исторических сочинений и византийских хроник, скандинавских саг, с фольклорными текстами (былинами, историческими песнями). Это позволяет понять систему персонажей и основные принципы организации сюжета; уяснить способы выражения авторской позиции и национальную специфику древнерусского воинского историко-беллетристического повествования. В к ается

ряд исторических сочинений древности (исторические книги Библии, «История Иудейской войны» Иосифа Флавия, хроники Льва Диакона, Дуки, Франдзи и др.), за счет чего устанавливается степень достоверности русских воинских повестей в отражении ими фактов реальной действительности и главные принципы работы древнерусских авторов с источниками, а также некоторые типологические особенности историзма средневековой русской литературы.

Методологическая основа исследования. В методологическом плане диссертация опирается на принципы историко-генетического, сопоставительного, сравнительно-исторического и историко-типологического анализа, разработанные в трудах А.Н.Веселовского, И.П.Еремина, Д.С.Лихачева, В.М.Жирмунского, М.И.Стеблина-Каменского, А.Н.Робинсона, В.Я.Проппа, Б.Н.Путилова, Е.М.Мелетинского, Ю.М.Лотмана и др.

Цель исследования - характеристика жанра воинской повести, определение его места в жанровой системе древнерусской литературы, выявление характерных особенностей поэтики русских воинских повестей ХИ 1-ХVI вв. как самостоятельного жанра в контексте всей традиции историко-беллетристического повествования, рассмотрение генезиса повестей, становления и завершения истории жанра за пределами средневековья, в «народной» литературе Х\Л!-Х\ЛП вв.

Задачи исследования:

- исследовать принципы отбора исходного материала из реальной действительности и литературных прототипов для героев, выявить роль художественного вымысла в создании сюжетов и отдельных образов воинских повестей;

- охарактеризовать особенности сюжетосложения русских воинских повестей ХШ-Х\Л вв. и основные приемы построения их центральных образов;

- установить источники, из которых заимствованы приемы организации материала, и стилистические формулы, проследить за их трансформацией в литературе более позднего времени;

- рассмотреть пути трансформации воинских сюжетов в произведениях, созданных в переходный - от средневековья к новому времени - период на материале поздней (XVII в.) переработки «Сказания о Мамаевом побоище» - «Сказания о Мамаеве воинстве» и оригинальной переработки рыцарского романа о Брунцвике - «Гистории о Брунцвике» (XVIII в.);

Материал исследования. В диссертации исследуются опубликованные тексты древнерусских воинских повестей ХШ-ХУ1 вв., связанные с важнейшими историческими событиями: «Житие Александра Невского», «Повесть о Довмонте», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Сказание о Мамаевом побоище», «Повесть о взятии Царь-града турками». К сопоставительному анализу кроме основных памятников привлекаетсяфяд дополнительных: русских («Повесть времен, ■ -лад»

ных лет», «Галицко-Волынская летопись») и переводных сочинений («История Иудейской войны» Иосифа Флавия), средневековая воинская беллетристика (сербская «Александрия», «Троянские сказания»), скандинавские саги, былины и исторические песни. Помимо этих известных произведений, исследуются два оригинальных произведения, сохранившиеся только в списках конца XVIII в. из собрания рукописей Сыктывкарского университета - «Сказание о Мамаеве воинстве» и «Гистория о Брунцвике».

Практическая значимость работы. Материалы диссертации могут быть использованы в вузовских лекционных курсах и спецкурсах, в специальных научных исследованиях по истории древнерусской литературы, литературы XVII-XVIII вв. и по фольклору.

Апробация работы. Основные положения диссертации были изложены на международных, всероссийских и межвузовских научных конференциях в Санкт-Петербурге, Москве, Томске, Екатеринбурге, Одессе, Ярославле, Сольвычегодске и Сыктывкаре. Материалы диссертации опубликованы в 22 работах (тезисы и статьи) и в монографии.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, приложения, в котором даны тексты введенных нами в научный оборот произведений - «Гистории о Брунцвике» и «Сказания о Мамаеве воинстве». Список цитируемой литературы насчитывает 353 единицы. Общий объем диссертации - 404 страницы.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении к диссертации дается характеристика воинских повестей как жанровой разновидности древнерусской историко-беллетристической прозы, обосновывается актуальность и новизна работы, формулируются ее цели и задачи, а также определяется объект исследования.

Воинские повести являются самостоятельным элементом жанровой системы древнерусской литературы. Генетически они представляют собой многослойные образования на основе жанров фольклора (предания, былины, плачи, исторические песни), церковной литературы (молитвы, чудеса, легенды, жития), а также исторических сочинений и документов. Включенные в телеологический сюжет, «настроенные» на провиденциальную идею, объединенные общей темой (вражеское нашествие или поход на врага), эти разнородные материалы, перемежающиеся с воинскими этикетными формулами, составляли единое художественное целое.

Историческая достоверность этих повестей признается исследователями (А.С.Орлов, Д.С.Лихачев, М.Н.Сперанский, А.Н.Робинсон, Л.А.Дмитриев, О.В.Творогов и др.) достаточно проблематичной. Частные события, т.е. собственно факты (войны с врагами, внешними и внутренними), «выстраивались» в провиденциальную историческую концепцию важнейших событий. Все исторические факты в процессе отбора подвергались идейному переосмыслению и существенным

трансформациям. Да и само понятие исторического факта в современных исследованиях (М.Блок, Й.Хейзинга, А.А.Зимин, Ю.М.Лотман, А.Я.Гуревич и др.) предстает как относительное.

Воинские повести - консервативный жанр, обладающий своей эстетикой и идеалами, своими принципами отбора исторического и литературного материала. Реальные факты комбинируются с заимствованными из разнообразных источников формулами и эпизодами. Важную роль при этом играет поиск аналогов к настоящему в прошлом - в мировой (в т.ч. библейской) и в русской истории. Повести о победах, как и повести о поражениях русского войска равно используются для подтверждения общей идеологической концепции средневековых авторов: в ХШ-Х1\/ вв. Русь пережила период Божьего Суда и, очищенная испытаниями, стала в XVI в. новым оплотом христианства, а Москва унаследовала историческую миссию «второго Рима» - Константинополя.

У истоков жанра воинской повести лежат родовые предания о первых русских князьях, зафиксированные в «Повести временных лет». На них, а также на библейские исторические книги, ориентировались авторы повестей Х1-Х1И вв. - кратких, достаточно однообразных и сохранившихся, в основном, в летописях. Авторы XIV в. уже учитывают опыт предшественников. Повести ХШ-ХУ вв., периода монголо-татарского нашествия, отличает эсхатологическое «видение» всех событий, они проникнуты, как правило, историческим пессимизмом -вплоть до «Повести о разорении Рязани Батыем». Только в конце XIV - начале XV вв. появляются произведения, пафос которых определяется идеей богоизбранности Руси и великого московского князя (произведения Куликовского цикла). Раньше татары выступали в роли «меча Божьего» на русских; теперь Русь, кровью искупившая свои грехи, сама осуществляет Божий Суд над народами, каравшими ее ранее. Повести вв. (особенно «Повесть о взятии Царьграда

турками») расширяют круг книжных источников за счет древнейших исторических сочинений, в частности, «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия.

«Повесть о разорении Рязани Батыем» (ПР) отражает частный факт из русской истории периода «гнева Божьего» на Русь, но на первом плане в этом произведении - тема служения Родине, защищая которую все герои повести погибают, но не сдаются врагу. Новые взгляды на статус Руси начинают формироваться в «Сказании о Мамаевом побоище» (СМП), но поставленные здесь проблемы, в основном, внутригосударственного значения (объединение русских княжеств великим московским князем и под властью Москвы). События в ловести развиваются линейно, и каждый из героев реализует свой собственный «сценарий».

«Повесть о взятии Царьграда турками» (ПЦ) соединила достижения воинского повествования предшествующей эпохи и сама стала образцом, эталоном, вплоть до конца XVII в.: на нее ориентирована провиденциальная концепция «Казанской истории», сочинений Ивана Пересветова и Авраамия Палицына. ПЦ обосновывает притязания

Руси на роль мировой державы. Это самостоятельная внелетописная повесть, дающая возможность проследить за характером работы автора с историческими фактами. Ее материал равномерно распределен по двум линиям: провиденциальной, доказывающей предопределенность гибели «мировой державы» - Византии - и перехода ее миссии к Руси, и исторической, где с помощью тенденциозно подобранных и истолкованных фактов автор показывает «механизм» свершения Божьего Суда над Константинополем. Окончательное воплощение идея Руси как мировой державы получит в «Казанской истории», но это уже произведение иной эпохи, во многом нарушающее традиционные каноны воинской повести. Таким образом, целостный анализ сюжета русских воинских повестей проводится, в основном, на материале ПР, СМП и ПЦ.

Глава 1. Воинские повести как жанровая разновидность древнерусской историко-беллетристической прозы.

1.1. Поэтика зрелой воинской повести: «Повесть о взятии Царьграда турками» - «эталон» зрелой русской воинской повести.

Содержание ПЦ составляет рассказ о падении столицы «мировой державы» - Византии в 1453 г. Современникам оно виделось как факт огромного политического значения, требовавший всестороннего осмысления, особенно если рассматривать его в контексте заключенной в 1438 г. Флорентийской унии, подчинившей православную греческую (и русскую) церковь католической римской. Автор русской повести о завоевании Константинополя турками проецирует его на события не только русской, но и мировой истории: падение столицы православного мира хронологически совпало с «возвышением» Руси, окончательно освободившейся от власти Орды.

Тема Божьего Суда за греховный образ жизни в средневековой литературе является этикетной. Христианские историки Европы, опирающиеся на Библию и на сочинения средневековых богословов, одинаково объясняют победу над врагом Божьей помощью, а поражения - Его гневом. Что касается ПЦ, то из существующих в настоящее время концепций повести наиболее убедительной также представляется «провиденциалистская». Она подтверждается включением в текст покаянных молитв героев, постоянным повторением формулы «грех ради наших», открытыми авторскими инвективами и, наконец, самой организацией сюжета, прежде всего - наличием пролога и эпилога с ярко выраженной идеологической функцией.

При подробном анализе структуры ПЦ нами выделяются две взаимосвязанные сюжетные линии. Историческая линия - это хроника Константинополя от времени его основания до падения; провиденциальная (главная) линия - объяснение причин этого падения с теологической точки зрения.

В прологе излагается история основания города императором Константином. Она включает рассказ о знамении, предвещающем

славу Константинополя в роли «Нового Рима», его последующее завоевание мусульманами и возрождение в предопределенные времена. Не менее важной композиционной функцией наделена авторская ремарка, соединяющая пролог с основной частью повести: рассуждения о греховности человеческой природы иллюстрируются здесь рассказом о нарушении жителями города верности Богородице, которой Константинополь был «вручен» при своем основании. Следствием их отступничества и стало лишение покровительства высших сил и завоевание города турками.

Основная часть ПЦ развивает идею Божьего Суда на конкретно-историческом материале. Она состоит из восьми законченных фрагментов, каждый из которых повествует об одном из штурмов (или об одном из дней штурма) и организуется группой конструктивно однородных элементов: во-первых, чередованием эпизодов «исторической» сюжетной линии с комментирующими их «провиденциальными»; во-вторых, наличием устойчивых ситуативных формул (при этом варьирующихся); в-третьих, постоянным упоминанием одних и тех же героев в закрепленных сюжетных функциях: самого царя Константина, его союзника генуэзского князя Зустунеи, султана Магомета и т.п. Каждый из фрагментов имеет структуру самостоятельной воинской повести и включает экспозицию (подготовка к сражению), основную часть (сражение) и концовку (подведение итогов),

Драматизм искусно нагнетается посредством противопоставления некоторых эпизодов исторической и провиденциальной сюжетных линий: отдельные блестящие удачи осажденных, свидетельствующие о том, что город еще не окончательно лишился божественного покровительства, сопровождаются напоминаниями о неотвратимости его конечной гибели. Кажущееся разнообразие событий, таким образом, корректируется однообразным мрачно-пророческим комментарием, который обнажает истинный смысл происходящего. Эффект от контраста настолько велик, что именно рассказы об этих - бесполезных в конечном счете - победах (а не сцены гибели Константинополя) являются в повествовании самыми драматичными, и не случайно традиционных описаний зверств победителей в захваченном городе в ПЦ нет вовсе.

По мере приближения неотвратимой развязки провиденциальная линия начинает теснить историческую; чередование повторяющихся элементов повествования ускоряется, нарастает его эмоциональный накал и динамика. Утрата Константинополем милости небесных сил подтверждается и введением в повествование мотива разногласий Константина и его сподвижников (включая братьев), и удачной тактикой турецкого султана, и зловещими знамениями в храме (огненный столп, вознесшийся в небо из храма). Особую роль при этом играют изменения, вводимые автором в повторяющиеся сцены: именно после знамений успешно начинает действовать большая осадная пушка турок, которая до сих пор не давала видимого результата. Наконец, в ходе последнего штурма греки окончательно лишаются небесного покровительства: они, в соответствии с текстом, впадают в гордыню

(«в сердци своем вознесеся») и приписывают успехи в отражении приступов собственной доблести. Несмотря на неоднократные знамения, царь Константин (в отличие своих предшественников в русском воинском повествовании - Александра Невского, Довмонта, Дмитрия Донского) лишен способности видеть истинный смысл происходящего и поэтому погибает в сражении. Характерно, что описание поведения султана Магомета в захваченном городе противоречит как исторической действительности, так и традициям воинского повествования в целом: он изображен как своего рода миротворец, поскольку в замысле автора играет роль орудия высших сил и в таком качестве не может быть представлен как злодей. Исполнение пророчества о грядущем возрождении Константинополя связывается автором ПЦ с особой миссией «русого рода» - возрождения православия и освобождения Константинополя от завоевателей-турок.

Что касается повествовательных приемов ПЦ, то часть из них не имеет аналогов в русских воинских повестях, но обнаруживает сходство - на наш взгляд, типологическое - с переводными беллетристическими произведениями, известными на Руси с конца Х\/-Х\/1 вв.: «Повестью о создании и попленении Тройском», «Троянской историей» и сербской «Александрией». Их объединяет наличие ретроспективного вступления, включающего знамения; сюжетный параллелизм судеб городов с судьбами их защитников и завоевателей; главная сюжетообразующая идея, на конкретных фактах доказывающая предопределенность хода истории (судьбы героя) божественным промыслом.

Автор ПЦ реализует, таким образом, телеологический тип повествования: отобранные исторические факты выстраиваются и освещаются под заданным углом зрения; провиденциальный комментарий подчиняет себе исторический сюжет, направляет его в нужное русло и тем самым становится главным организующим элементом текста.

1.2. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия - один из литературных источников «Повести о взятии Царьграда турками».

«История Иудейской войны» Иосифа Флавия (ЙФ), переведенная на Руси в XI в. (Н.А.Мещерский), по общему мнению, оказала значительное влияние на последующую литературу, прежде всего - на летописи и воинские повести. И писатели средневековой Европы (в частности, византийские хронисты), и русский автор ПЦ видели в гибели Константинополя повторение судьбы Иерусалима.

Источником концепции Иосифа Флавия, повествующего о захвате и разорении римлянами Иерусалима (71 г. н.э.), являются книги Ветхого Завета. Рим предстает в ИФ в качестве исполнителя воли иудейского Бога, карающего свой народ за многочисленные грехи. Аналогичные (на взгляд автора ПЦ) события имели место при последнем византийском императоре Константине XI, когда была официально провозглашена уния между католическим Западом и православным Востоком. Последовавшее за этим завоевание Константинополя вос-

принималось и на Руси, и в Европе, и особенно в самой Византии как свидетельство Божьего гнева.

В отечественном литературоведении отмечалось сходство стиля и поэтики ПЦ и ИФ, но характер этой зависимости до сих пор не определен.

На стилистическом уровне (Е.В.Барсов, А.С.Орлов) она выражается в наличии общеупотребительных формул (loci communes) и почти дословно совпадающих фрагментов текста. Loci communes лексически оформлены в ИФ и ПЦ по-разному: здесь влияние возможного источника опосредовано промежуточными произведениями - стилистические формулы стали достоянием традиции в целом. Более убедительно свидетельствуют об обращении автора ПЦ к сочинению Иосифа Флавия три обнаруженные нами дословно совпадающие фрагмента: два из них, самых объемных, рассказывают об участии императора (Тита - в ИФ, Константина - в ПЦ) в двух сражениях. Но в композиционном отношении исходный текст (ИФ) здесь перестроен. Третий фрагмент - обращение царя к воинам перед сражением - заимствован дословно. Необходимо отметить, что отдельные эпизоды из ИФ были заимствованы также Львом Диаконом и Георгием Франдзи.

Переработка автором ПЦ исходного текста сводится к следующему. Субъект повествования не выделен, вследствие чего оно приобретает обобщающий характер; мысль о предопределенности судьбы императора не сформулирована декларативно в начале фрагмента -читателя подводит к ней конкретный рассказ о ходе сражения; исключены лишние, с точки зрения автора, детали, но введены этикетные формулы русского воинского повествования.

Композиционно близость ПЦ к ИФ проявляется в наличии ретроспективного вступления и мотива исторической предопределенности гибели города (в ПЦ осложненного пророчеством его грядущего возрождения). И здесь, и там используется принцип распределения материала по двум сюжетным линиям, причем историческая линия подчиняется провиденциальной. Общность телеологической концепции обоих авторов обусловливает единство способов организации повествовательного материала.

Сходные приемы используются также при создании образов героев-завоевателей: императора Тита и султана Магомета. Вопреки традиции (и историческим фактам) они наделены отдельными чертами идеальных положительных героев, что объясняется их функциональной ролью исполнителей божественного приговора. Как в ИФ, так и в ПЦ присутствует тема лояльности героя-врага по отношению к жителям побежденного города, покровительства, которое оказывается его священникам, почтительного отношения к городскому храму. В последнем пункте автор ПЦ мог опираться также на Библию (3-я книга Маккавейская и книга пророка Даниила); но в целом серия эпизодов ПЦ, связанная с константинопольским храмом (его историей и описанием драматических обстоятельств, при которых храм лишился божественной защиты), обнаруживает явную близость к соответствующим эпизодам ИФ.

Таким образом, налицо признаки непосредственного влияния ИФ на ПЦ, в результате чего ряд сюжетных линий (образ героя-врага, судьба храма) получает нетрадиционную - по отношению к другим произведениям древнерусской литературы - трактовку. Однако даже там, где имеют место прямые заимствования, они подверглись переработке, были приспособлены к образной системе русского воинского повествования и к конкретным задачам русского автора.

Глава 2. Принципы изображения героев в воинской повести XIII - XVI вв.

2.1. Образ главного героя воинской повести: литературный этикет и новаторство.

В воинской повести, а также в былинах и исторических песнях на материале биографий исторических лиц были воплощены представления об идеальном герое - защитнике Родины. Все эти жанры были этикетными, и можно говорить о некоем общем фонде лексических и ситуативных формул, а также отдельных принципов организации воинских повестей и былин, особенно в отношении гиперболизации физической силы главного героя. При этом на былинную образность больше ориентированы ПР и ПЦ, а СМП - на книжную.

Образ главного героя русской воинской повести во многом конструируется согласно принципам, использовавшимся историографами и писателями античности и средних веков. Материал для него черпался из исторических преданий, из книг, пришедших на Русь с принятием христианства (библейских исторических книг, ИФ, «Хроники» Константина Манассии и др.), но в основном - из современной действительности и фольклора.

Летописи, фиксировавшие устные предания и вдобавок подвергавшие их идеологической «правке», особой исторической достоверностью не отличаются. Но здесь уже начинает формироваться, - пока очень схематичный и напоминающий героический эпос любого другого народа, - образ князя-воина, защитника государства. В Х1-ХП вв. он обрастает деталями в стиле «монументального историзма». Князь изображается в первую очередь как отважный воин, производящий решительный перелом в ходе битвы. В воинских повестях ХП-Х1И вв. выделяются уже два типа героев-князей: победители, притом праведники (Александр Невский, Довмонт, Даниил Галицкий), и князья-мученики, павшие в 1223 г. на Калке и в 1237 г. при походе Батыя на Русь.

Повести о междоусобных войнах в целом практически не отличались от повестей о войнах внешних. Они могли создаваться как в сухой, «протокольной» манере («Повесть о битве на Липице»), так и в развернутой (биография Даниила Романовича в «Галицко-Волынской летописи»). В последнем случае выстраивается - в соответствии с еще античной традицией - история превращения воинственного князя-отрока в могущественного короля. Изобилие и многообразие батальных сцен здесь беспрецендентное. Но вместе с тем картины сражения

выглядят вполне достоверными и минимально приукрашенными, физическая сила героя не гиперболизируется, как в ПР или ПЦ.

Образ идеального князя-воина - избранника Божия создан в «Житии Александра Невского» (ЖАН): биографическом повествовании, ассимилировавшем принципы жития и летописной повести, мотивы устных преданий и книжные реминисценции. Соответственно, герой предстает в свете разных этикетных канонов: то как воин, то как идеальный христианин. Его образ соотносится с целым рядом прототипов - от ветхозаветных богатырей до Александра Македонского, тем самым «встраиваясь» в галерею героев мировой истории. В дальнейшем уже образ самого Александра Невского (включающий в себя в «снятом» виде все эти контексты) станет ориентиром для «биографов» Дмитрия Донского, Ивана Грозного и пр.

В ЖАН и в «Сказании о Довмонте» вырабатывается схема повести о герое, чьи воинские победы являются свидетельством Божьего благоволения за его праведность. Единство князей с их дружинами также расценивается как следствие их избранности. Хотя «Сказание о Довмонте» можно трактовать в целом как произведение светское, но и здесь в создании образа героя видную роль играет агиография с ее установкой на предопределенность жизненного пути князя и полководца.

Авторы повестей Х1\/-Х\/1 вв. (ПР, СМП, ПЦ) уделяют еще меньше внимания характеристике собственно воинских качеств героев-князей: более важна их твердость в вере, обеспечивающая государству божественное покровительство. Дмитрий Донской в СМП перед сражением отдает свои доспехи и коня Михаилу Бренку, а сам уходит в первые ряды своей дружины. Одежда главы государства в традиционном представлении наделялась особыми символическими функциями, и этикету воинского повествования такой поступок никак не соответствовал. Представляется, что автор имел в виду доказать избранность героя, которого даже в чужих доспехах, в самой гуще сражения сохраняет Бог. Подвиги же его представлены значительно скромнее, чем деяния на поле брани царя Константина в ПЦ или Евпатия Коловрата в ПР. По меркам, например, европейского рыцарского эпоса, уход с поля до окончания сражения - поступок для героя совершенно немыслимый. Однако для автора СМП именно праведность князя, а не его отвага и даже не мощь его войска, становятся залогом победы. Миролюбие героя своеобразно компенсируется его подчеркнутой эмоциональностью.

Если в Евпатии Коловрате преобладают черты идеального воина, а в Дмитрии Донском - миролюбца, то царь Константин в ПЦ гармонично соединяет эти качества. Автор уделяет много внимания как воинским подвигам царя, так и его душевным переживаниям. Образ Константина трагедизируется в ходе повествования, и сцены, изображающие его отчаяние как защитника обреченного города, становятся эмоциональными кульминациями текста. Введение повторяющихся ситуаций усиливает драматизм. Идеализированный образ царя создается с помощью ряда сюжетных мотивов:

1. С целью спасти осажденный город царь дважды отправляет посольства к султану (исторические факты о подобной акции отсутствуют). Данная ситуация встречается как у русских (ПР, СМП), так и у европейских авторов (Лев Диакон, сербская «Александрия» и др.). В ПЦ к ней подключены провиденциальные мотивировки, связывающие рассказ о посольстве с гибелью города.

2. Константин четырежды объезжает войска до и во время сражения, чтобы укрепить дух воинов. Используемые при этом устойчивые формулы с каждым разом становятся все эмоциональнее и выразительнее, обрастают новыми мотивами и фрагментами. Это помогает глубже раскрыть характер героя и дать сразу несколько версий этикетного поведения. Эпизод также, видимо, введен в соответствии с традицией воинского повествования: аналогичные сцены имеются и у Льва Диакона, и в ЖАН, и в «Александрии», и в СМП.

3. Также четырежды в ПЦ производится подсчет убитых в сражении - своих и врагов. Эта сюжетная ситуация появляется уже на позднем этапе существования жанра, начиная с «Задонщины» (где данные не документальны и имеют в основном фольклорное происхождение); в летописных повестях о Куликовской битве сведения даны в краткой форме и безотносительно к образу князя. В СМП формула «стояния на костях» развернута в драматичный сюжет, включает и фольклорно-книжное описание поля сражения, и плач великого князя по погибшим. В ПР сама ситуативная формула перечисления погибших превращена в развернутый плач рязанского князя Ингваря Ингоревича (реальный Ингварь Ингоревич умер задолго до изображенных событий). В ПЦ данные формулы менее подробны и эмоциональны: автор здесь ближе к «Задонщине» и СМП. Он стремится придать рассказу большую достоверность за счет более «точных» указаний потерь.

4. Перед сражением царь посещает храм. Этот рассказ обычен в воинских повестях, причем в него может включаться также мотив благословения. Так, в Искандеровской редакции ПЦ он отсутствует (что, возможно, отражает отношение автора к принятию Константином Флорентийской унии), но внесен в Хронографическую редакцию. (Отголоски отрицательной реакции на «отступничество» царя можно найти также в сочинениях Ивана Пересветова и в духовных стихах о царе Константине.) Герой ПЦ представлен как отважный воин, но не безупречный христианин: ему суждено погибнуть, искупая свои грехи.

5. Хотя приближенные трижды пытаются спасти царя и отговорить его от участия в сражении, он решает разделить общую со всеми участь, несмотря на убедительные мотивировки (военной необходимостью) и на знамения, предвещающие неизбежность поражения. Сходная ситуация имеется в СМП. В ПЦ она соотносится с темой предопределенности судьбы города, напрямую связанной с судьбой главного героя - царя Константина.

6. В ПЦ присутствуют три сюжетно развернутых эпизода, изображающих царя Константина в сражении с врагом. Участие главного героя в поединках для воинской повести, в отличие от рыцарского романа, не было обязательным. Но если поединки были, то они обыч-

но становились кульминацией произведения. Большое значение придавалось в византийской историографии, в рыцарском эпосе (где практически не было общих батальных сцен, изображалась только серия частных поединков) участию в сражении вождей. Напротив, в скандинавских сагах предводитель войска часто считал для себя позором принять вызов врага. Иногда поединком могли заменить сражение (об этом сообщали Тацит, Григорий Турский; поединок Мстислава и Редеди в «Повести временных лет»), С середины XV в. такие эпизоды встречаются в текстах все реже. ПЦ в этом плане возрождает традиции раннего героического повествования. В битве вершится над героем Божий Суд, и рассказ о сборах царя на последний бой - один из самых трагических в ПЦ. Он совмещает черты воинской повести, жития и былины. Используется подчеркивающий богатырскую мощь героя мотив рассекания врага надвое, встречающийся не только в ПР: он является сквозным в мировой историографии и фольклоре, в рыцарских романах, хрониках (Роланд, Эрек и др.).

7. Сдержанно и строго изображается смерть царя в сражении. Исторические источники противоречиво описывают его гибель и не сохранили никаких ее достоверных подробностей. Автор ПЦ придерживается в соответствующих сценах литературного этикета. Фактов, указывающих на его знакомство с исторической информацией, нет, да она его, возможно, и не интересовала, поскольку он осознавал себя не историографом, а писателем.

Следует отметить особую композиционную роль образа царя Константина в повести: к нему стягиваются сюжетные линии других героев - константинопольской царицы, генуэзца Зустунеи, патриарха Анастасия, - в разных аспектах дополняющих его характеристику.

Появление в ПЦ вымышленного образа константинопольской царицы обусловлено литературным этикетом. Традиционный образ супруги героя-воина (в ПР, СМП) способствовал лиризму повествования. В провиденциальной сюжетной линии мотив бегства царицы после захвата города связывается с пророчеством о возвращении престола законным наследникам в предопределенные времена.

Генуэзец Зустунея является вторым идеальным героем повести и выполняет в сюжете функцию «эпического двойника» главного героя, дублирующего его действия. Его линия в тексте тоже подчинена провиденциальной идее. Он также выступает как могущественный защитник города, судьба которого связана с его собственной. Сопоставление с материалом исторических источников доказывает литературное происхождение большей части информации о Зустунее в ПЦ- в его образе реализовано представление автора об идеальном вассале, а не описание реальных поступков его прототипа - наемника Джустиниани.

Наиболее очевидна установка на идеализацию в образе патриарха Анастасия. Во время исторической осады Константинополя патриарха в городе не было. В сюжете ПЦ ему отведена видная роль, причем если в исторической сюжетной линии он пассивен, то в провиденциальной - выполняет ряд важнейших функций: он осуществляет роль посредника между Богом и жителями Константинополя, толкуя знаме-

ния (аналогичные эпизоды есть в СМП, только там знамения предсказывают не поражение, а победу); далее, патриарх возносит молитвы о спасении города (компиляция из библейских книг; типологически сходные ситуации встречаются в практически во всех воинских повестях); наконец, патриарх совершает благодарственные богослужения после успешного отражения вражеских штурмов (ср. в ИФ). Безуспешные обращения к Богу подчеркивают в ПЦ тему утраты небесного благоволения. Кроме того, главным героям ПЦ, в отличие от большинства героев воинских повестей, несмотря на знамения, не дано провидеть свою судьбу.

«Духовный отец» воинов, выступающих на битву с врагом, традиционно фигурирует в воинской повести. Обычно он благословлял героя перед сражением и встречал его после победы (или служил панихиду после поражения). В СМП митрополит Киприан и Сергий Радонежский предстают как вдохновители похода на татар (как известно, на самом деле Киприан прибыл в Москву только после Куликовской битвы). Вымышленный герой вводился в повествование там, где за ним закреплялась важная идеологическая задача, - и можно предположить, что с патриархом Анастасием в ПЦ связывалась тема грядущего возрождения христианства (Анастасий - «возрожденный, воскресший») при помощи «русого рода».

Автор ПЦ целенаправленно перерабатывает исторические события и в развязке, где вопреки фактам создается идеальная картина наказания Божьим Судом грешников и милости к праведникам: турки в качестве исполнителей божественной воли очень «дифференцированно» подходят к тем и другим, и патриарх мирно беседует с султаном.

Фактический материал в повести, таким образом, используется весьма незначительно. Работа автора сводится, в основном, к использованию формул, общих для ИФ, ПР, СМП и др., причем этикетный материал подвергается переработке в соответствии с установками автора. Усложнены сюжетные функции главных героев и повышена их идейная «нагрузка», в том числе за счет многократного повторения ситуативных формул воинского и агиографического плана.

Во второй половине XVI в. начинается разрушение этикета в жанре воинского повествования, о чем с очевидностью свидетельствует «Казанская история» (КИ) - синтез эпоса, летописи и воинской повести. В «Сказании» Авраамия Палицына, в «Повести о прихожении Стефана Батория на град Псков» и в повестях Азовского цикла отличительной чертой становится «многогеройность». Большинство героев этих произведений - простые люди. Князь-воин «уходит» из повествования, чему, возможно, способствует и распространение на Руси теоретического военного трактата («Тайная тайных»), запрещающего -по вполне понятным соображениям - главе государства рисковать своей жизнью. В произведениях XVI-XVII вв. от военачальников требуется уже только военно-стратегический опыт.

Повествование начинает дробиться на «микросюжеты», увеличивается свобода в отборе и интерпретации фактов (предпочтение отдается взятым из реальной жизни), ослабевает система внутренних

«запретов». По-прежнему важную функцию в создании провиденциального сюжета выполняют церковные чудеса и видения: они органично встраиваются в текст, перемежаясь с батальными и бытовыми сценами.

2.2. Эволюция образа врага.

Вопрос о роли героя-врага в сюжете русских воинских повестей до сих пор практически не рассматривался. Отмечено только, что он наделялся всеми качествами злодея (Д.С.Лихачев) - хотя в средневековой европейской литературе по отношению к нему не наблюдалось никакой «дискриминации». Между тем в повестях Х\/-Х\/11 вв. его сюжетные функции заметно усложнились. В частности, в ПР, произведениях Куликовского цикла и ПЦ герои-враги (Батый, Мамай, Магомет) наделяются «эпическими двойниками», подобно своим антагонистам.

Ранние русские воинские повести не сохранили подробных сведений о врагах Руси, хотя отношение к ним не было однозначным. Между русскими и половецкими родами неоднократно заключались браки (повести о походе князя Игоря), военные союзы против татар (с 1220-х гг.). Вместе с тем герой-враг изображался в эпическом ключе (например, в летописях или в ЖАН), однолинейно, как могучий и жестокий завоеватель, хотя и способный восхищаться воинским мужеством погибших (элемент этикета воинского повествования в ПР и т.п.). Враг в русских летописях (как и в византийских хрониках) традиционно рассматривался как исполнитель божественного приговора, «меч Божий», карающий только «за грехи». В повестях о монголо-татарском нашествии появляются натуралистические картины истребления жителей русских городов. Их смысл состоит в том, чтобы убедить читателя в мысли о необходимости раскаяния, о равенстве всех людей перед смертью. Так, в «Повести о битве на Калке» пленные русские князья принимают мучительную смерть от татар. Вообще, героическое поведение русских князей, гибнущих на поле боя или в плену, становится доказательством морального величия христианина, неспособного изменить своей вере (отказ Олега Красного в ПР перейти в мусульманство, влекущий за собой пытки и смерть).

Тема посольства к врагу в ПР, СМП, ПЦ подчеркивает миролюбие главного героя и агрессивность противников. Наименее сложен данный мотив в ПЦ, где он связан с провиденциальной идеей произведения. В СМП сцена посольства разрастается в самостоятельный сюжет о приключениях в Орде отважного Захарии Тютнева. В ПР он решен в рыцарски-христианском ключе: посол, князь Федор Рязанский, гордо отказывается купить жизнь ценой позора (Батый требует себе «на ложе» его красавицу-жену). Налицо заимствование агиографического мотива казни христиан язычниками.

В ПР мученичество князя Федора, смерть в бою Евпатия Коловра-та и гибель жителей Рязани служили изначально своеобразным обрамлением истории рязанской святыни - иконы Николы Заразского: все эти трагические события доказывали, что рязанцы - истинные

христиане, достойные быть ее хранителями. В таком контексте герой-враг выполнял очень важную функцию: он осуществлял своеобразную «проверку на прочность», и именно по этой причине Батый по воле автора ПР дает высокую оценку подвигу рязанцев. У повести имеется и еще один «подтекст»: героическое сопротивление Рязани Батыю в 1237 г. контрастировало с последующей изменнической политикой рязанского князя Олега, который в 1380 г. стал союзником Мамая, а в 1382 г. - Тохтамыша. Автор ПР определенно имеет в виду «публицистические» цели, напоминая и рязанцам, и Москве о славном прошлом своего города.

В СМП образы героев-врагов особенно сложны, прежде всего в «количественном» отношении. Автор прослеживает судьбы героев (в том числе Мамая) и после битвы. Искусная сюжетная разработка демонстрирует тщетность его попыток погубить Русь, пребывающую под защитой Бога, - хотя на нее ополчаются захватчики с востока и запада (Мамай и Ольгерд) в союзе с «внутренним врагом» (Олегом). Компрометируя правителей Рязанского и Литовского княжества, сильных конкурентов Москвы, автор СМП явно преследует политические задачи. Мамай представлен как орудие сатаны (в летописных повестях о начале монголо-татарского нашествия, ПР, ПЦ и «Повести о нашествии Тохтамыша» герой-враг - исполнитель справедливого божественного приговора). В этом плане он обладает своим типологическим рядом: Батый, Навуходоносор, Александр Македонский (с которым он себя сравнивает) и др. Гордыня Мамая и его союзников и становится причиной их поражения: небесные силы покровительствуют покорному воле Бога великому князю Дмитрию Ивановичу. В роли «меча Божьего» Орда уже выполнила свою судьбоносную миссию, и власть ее кончилась. Одним из звеньев в сложной цепи доказательств богоугодности сражения с татарами становится и эпизод с поединком перед началом сражения: в схватке сходятся русский богатырь-инок Пересвет и татарин (в разных редакциях СМП - Темир-мурза, Теле-бей, Челубей).

И знамения на Куликовом поле перед битвой, и разногласия в стане врагов (Ольгерд и Олег, убедившись, что неверно оценили мощь русского войска, раскаиваются в своей опрометчивости), и, наконец, присоединение к русским дружинам собственных детей Ольгерда, пошедших против отца (авторский вымысел) - все детали повествования служат подкреплению провиденциальной идеи СМП.

Следующая по хронологии летописная «Повесть о нашествии Тохтамыша» в сюжетном и образном плане много проще СМП: падение Москвы в «историческом» сюжете объясняется предательством и обманом; в «провиденциальном» - как обычно, греховностью жителей и разногласиями среди князей. Даже великий князь Дмитрий Иванович покидает обреченный город, а оставшиеся без князя горожане бунтуют против законных властей, чем и навлекают на себя окончательно гнев Божий (подобная мотивировка введена под очевидным влиянием ИФ).

В «Повести о нашествии Тохтамыша», в ПР и в СМП имеются описания эмоций героя-врага (ранее присутствовавшие только в характе-

ристике положительных героев): например, при получении известия о подходе русского войска, о гибели военачальников или богатырей, о поражении. Мамай, обращенный в бегство, оплакивает разгромленное войско в традициях народного плача и выглядит здесь не как злобный агрессор, а как несчастная жертва (СМП). Князья Олег и Ольгерд под пером автора получают дополнительную характеристику «скудных умом», поскольку, в соответствии со средневековыми представлениями, безумие насылается Богом опять-таки за грехи.

В ПЦ (и в КИ) образы героев-врагов по степени сюжетной разработанности близки к образам главных героев, а по качеству и сложности приемов иногда даже превосходят их. Они представлены в войне и в мирной жизни, в дружбе и вражде, причем обладают неким подобием непредсказуемости.

Своеобразное жизнеописание героя-врага создается в «Повести о Темир Аксаке». Сюжетом ее становится чудесное (благодаря помощи чудотворной иконы) избавление Москвы от нашествия татар. В «Сказании о нашествии Едигея» изображаются дипломатические маневры татарского князя с целью ослабить Русь, поссорив ее с союзниками, и усыпить ее внимание лживыми заверениями. Развязка та же: молитва великого князя перед иконой Богоматери поселяет «страх Божий» в сердце врага и вынуждает его отступить.

Еще сложнее образ султана Магомета в ПЦ. Магомет обычно не изображается в действии (в отличие от Константина): его действия только называются. Но он наделяется способностью переживать смерть близкого человека, а в эпилоге, как уже упоминалось, приобретает черты идеального героя рыцарского романа, стремящегося предотвратить ненужное кровопролитие. Такая трактовка отчасти подсказана ИФ с ее концепцией героя-завоевателя - вершителя Божьего Суда, однако в ПЦ этот образ получает дополнительную разработку. Впрочем, стилистические средства его характеристики однообразны и вполне этикетны.

Необычно (в сравнении с другими повестями) использование в ПЦ такой предметной детали, как большая осадная пушка турок: она превращается в своеобразного героя повествования и в таком качестве даже наделяется некоторыми чертами былинного «врага-поединщика», удачи и неудачи которого обнаруживают наличие или отсутствие небесного покровительства осажденным. В сходной роли пушка выступает также в рассказе о походе Витовта на Новгород в Московском летописном своде конца XV в. и в исторической песне XV! в. об осаде Пскова Баторием, где использован мотив поражения врага его собственным оружием.

В КИ разрушение этикетных схем также сказалось в появлении в образе героя-иноверца отдельных элементов характеристики положительного героя (например, похвалы воинскому искусству воеводы Аталыка и др.). Взятие Казани «прочитывалось» в широком историческом контексте. Русь представала преемницей не только Казанского царства, но и Иерусалима, Рима, Царьграда, т.к. каждое из этих царств возникало, «потребляя» предыдущее, становясь наследником

его могущества, - подобно тому как в «Повести временных лет» печенеги, пившие из черепа Святослава, верили, что таким образом к ним переходит мужество погибшего. И повествование в КИ построено так, чтобы доказать, что судьба Руси - наследовать могущество всех мировых держав, «потребив» измаилтян - завоевателей Царьграда.

Отсюда - расширение сюжетных функций и спектра характеристик героя-врага. Казанский царь Шигалей представлен как идеальный вассал сначала Василия Ш, а затем его преемника Ивана IV. Его эпический «двойник», князь Чура, изображен человеком самоотверженным и сострадательным, идеальным героем. Честно соблюдает договор, заключенный с великим князем Василием Дмитриевичем, ордынский царь Улу-Ахмет, в то время как русский князь его нарушает, - и Божий Суд предопределяет его поражение в битве с татарами (много уступающими русским в военной силе). Блестяще разработан в КИ любовный сюжет, героями которого являются иноверцы - царица Сумбека и царевич Кощак.

Способ типизации героя (и своего, и врага) в русских воинских повестях был иным, чем в европейских рыцарских романах. Образ его создавался при помощи традиционных устойчивых формул, и на стилистическом уровне существенных изменений в Х1И->0/ вв. не обнаруживает. Усложнение образа героя-врага наблюдается в его сюжетной функции. Критерии отбора материала и оценки теряют прежнюю четкость, что свидетельствует о кризисе жанра и всей жанровой системы древнерусской литературы в целом.

Глава 3. Жанр воинской повести в «народной» историко-беллетристической прозе ХУИ-ХУШ веков: герой, сюжет, мотив.

3.1. «Гистория о Брунцвике»: трансформация образа главного героя.

В XVII-XVIll вв. в русской литературе приобретает популярность рыцарский роман. Его герой, подобно герою воинской повести, - отважный воин знатного происхождения, как правило, имеющий исторический или литературный прототип; вместе с тем он близок также былинному герою своей физической силой и авантюрным духом. В массовую, народную литературу переводной рыцарский роман входит наряду с переработками воинских повестей в качестве развлекательного чтения.

Одним из популярнейших его образчиков была «Повесть о Брунцвике» (ПБ), известная с конца XVII в. своим волшебно-фантастическим колоритом. ПБ строится на двух основных сюжетных мотивах: былинном - муж на свадьбе жены - и широко распространенном в мировом фольклоре, агиографии и воинских повестях мотиве дружбы героя с хищным зверем (львом).

Среди рукописей библиотеки Сыктывкарского университета, в сборнике из Вычегодского собрания (Вычегодск.р.1), находится текст повести, являющийся переделкой ПБ и сохранившийся не полностью (помещен в Приложении к диссертации). В читательской записи в

конце текста он назван «гисторией». В дальнейшем он будет называться «Гисторией о Брунцвике» (ГБ). Судя по всему, это одно из произведений посадской литературы, адресованное крестьянам и мещанам.

Из источника в ГБ сохранился только мотив дружбы героя со львом. Центральное место занимает рассказ о женитьбе Брунцвика, который возвращается из путешествия с богатой добычей, а затем едет в венгерское королевство свататься к королевской дочери. По-единщик, выставленный против героя (богатырь Флегон), сдается ему без боя. Брунцвик побеждает в схватке «великого ариуда» (видимо, аркуда, т.е. медведя) и отплывает с невестой на родину, где и справляет свадьбу. Вскоре Брунцвик наследует престол после своих родителей и 15 лет мудро правит страной. После его кончины верный лев настигает похоронную процессию в церкви, «припаде ко гробу... уда-рися о мраморный полъ и тако умре».

Образ героя в ГБ существенно переработан. Он не бесхарактерный «авантюрист поневоле», как Брунцвик из ПБ, и не могучий, но безжалостный богатырь, как, например, Бова Королевич. Он - человек целеустремленный, рассудительный; первостепенными в нем становятся качества мудрого, могучего и справедливого монарха (во многом напоминающего Петра I). Демократический автор воплотил в герое идеал правителя (в соответствии с представлениями своего сословия) - миролюбивого, деятельного, покровительствующего торговле и строительству. Государство под его управлением процветает. С реалиями петровской эпохи связано и упоминание о строительстве башни-маяка, и описание свадебной церемонии и похорон, и, наконец, язык произведения, в котором много слов, вошедших в употребление только при Петре.

Два описательных фрагмента ГБ, как показывает анализ текста, восходят к «Александрии», один - к «Повести о Петре Златых Ключей». Мотив поединщика, которого посылают сражаться с героем (после поединка они часто братаются), встречается и в былинах, и в рыцарских романах («Повесть о Бове Королевиче» и др.) - только в ГБ до поединка дело так и не доходит. Сюжетная линия Флегона вообще оформлена прозаично, в полном противоречии с традициями былины или русских переделок рыцарских романов, что нарушает и этикет древнерусской литературы, и каноны былин. Поведение Брунцвика при сватовстве отдаленно напоминает соответствующий эпизод в «Девгениевом деянии». Отдельные эпизоды (строительство героем церкви и др.) представляют собой трансформированную контаминацию целого ряда источников. Аналоги к рассказу о смерти героя и его супруги имеются только в повестях ХУШ в.: «Повести об Архибалоне» и «Истории о гишпанском королнвиче Александре»; при этом в ГБ в качестве основной выделена тема законных наследников, к которым должен перейти трон. Возможно, это аллюзия на обстоятельства кончины Петра I, который не назначил себе преемника.

Таким образом, автор ГБ, выстраивая свой текст на основании многочисленных источников и готовых формул, создает произведение

с политической окраской, героем которого является идеальный монарх. Приемы построения сюжета остаются неизменными, но в повествование обильно включаются факты реальной действительности. ГБ ничем не напоминает обычные переделки переводных рыцарских романов, например, «Сказку о славном и сильном витязе Еруслане Еруслановиче», задача которой - всецело развлекательная, а пафос сводится к «самоутверждению» героя как первого витязя в мире. Нет ничего общего у ГБ также с народными сказками и преданиями об исторических личностях, образчиком которых может служить «Сказка о Наполеоне», сложенная в Пермской губернии в первой половине XIX в. и построенная по типу бытовых сказок о герое-простолюдине, своим хитроумием выручающем царя из затруднительного положения.

Очевидно, в ГБ отразилось серьезное изменение в сознании демократической аудитории, которую больше не удовлетворял ни фольклор, ни древнерусская книжность: читатель превращался в писателя и начинал импровизировать на «классические» сюжеты, включая в них реалии современной действительности и обогащая их комплексом актуальных для текущего времени идей. В результате появляется произведение с признаками своего рода политической легенды-утопии, где даже детали развлекательного плана работают на главную задачу: создание концепции добродетельного и мудрого монарха нового времени.

3.2. «Сказание о Мамаеве воинстве»: трансформация сюжета.

Русские воинские историко-беллетристические повести в процессе своего бытования подвергались разнообразным переработкам. Исходный сюжет (обычно сохраняющий провиденциальный пафос) при этом дополнялся лексическими и ситуативными этикетными формулами из других повестей, летописей, документов, устных преданий, христианских и языческих обрядов и т.п. СМП насчитывает 8 редакций и вариантов; известны также устные переработки памятников Куликовского цикла, например, сказка «Про Мамая безбожного» (МБ), записанная в первой половине Х1Х в. в Архангельской губернии.

В собрании рукописей библиотеки Сыктывкарского университета имеется текст (Гагар.р.13), представляющий собой оригинальную письменную переделку СМП (см. Приложение к диссертации). Заглавие его сохранилось не полностью; в дальнейшем он будет называться «Сказание о Мамаеве воинстве» (СМВ). Текст является копией, сделанной в 1785 г. с более раннего списка.

В СМВ скрещиваются две традиции: книжная (скорее всего, идущая от Распространенной редакции СМП) и фольклорная (былины, исторические песни и предания). При этом неузнаваемо изменилась главная идея СМП о Божием покровительстве Руси как награде за праведность великого князя.

Ряд сюжетных мотивов в СМВ (посольство Захарии в Орду, трапеза в Троицком монастыре, обмен одеждой великого князя и Михаила Бренка, поединок русского и татарского богатырей и др.) известны

только нам по Распространенной редакции СМП. Из поздних же редакций в СМВ перекочевало и несколько сюжетных формул-метафор (сравнение сияния золоченых шлемов русских воинов с сиянием зари).

Как нам удалось показать, отдельные черты сближают СМВ с МБ: это стилистическая система и наличие исторических реалий - в частности, общих для обоих текстов имен главных и второстепенных героев. СМВ сохранилось в поздней, плохо прочитанной переписчиком копии, и некоторые «темные места» проясняются при сопоставлении с аналогичными эпизодами МБ. Это, например, сцена обмена конями между Ослябей и великим князем Дмитрием Ивановичем. И наоборот, смысл некоторых эпизодов МБ объясняется при обращении к СМВ (эпизод изгнания от великого князя нечистой силы).

Некоторые совпадающие детали, которые отсутствуют в СМП, указывают на то, что СМВ и МБ имели общий источник. Таково, к примеру, сообщение о намерении Дмитрия Ивановича при подходе татар бежать с дружиной на Соловки. В МБ великого князя отговаривает от «дезертирства» его дружина, в СМВ - его мать, Захария Тютчев и Сергий Радонежский. Отправной точкой при создании этого мотива могла послужить строка из письма Олега Рязанского к Мамаю в Распространенной редакции СМП, где Олег предполагает, что Дмитрий при известии о подходе татар «отбежит... в дальныа островы». В процессе литературной обработки сюда подключается традиционный для былин мотив трусости князя, встречающийся, например, в былине «Илья Муромец и Калин-царь».

О том, что в основе сюжета СМВ лежит именно Распространенная редакция СМП, свидетельствует также небольшой рассказ о посольстве в Орду Захарии Тютчева, которому Мамай предлагает поцеловать свой башмак (в СМВ - ногу). В МБ данный эпизод пересказан более свободно и в нем заметно влияние переводного рыцарского романа: Захария в ответ оскорбляет Мамая, а тот безропотно принимает его «отповедь» и отпускает на Русь. Сходный мотив обнаруживается и в двух произведениях XVII в.: в «Сказании о царе Василии Константиновиче» и в «Слове о благочестивом царе Михаиле»; причем он тоже трактуется как оскорбление, наносимое герою (в СМП и СМВ целование обуви царя - высокая честь).

По-разному разрабатывается в СМВ и МБ мотив возвращения Захарии Тютчева на Русь. Сообщается, что он в одиночку побивает большой отряд ордынцев (в СМП такой «информации» нет), но в СМВ количество врагов - 3000, а в МБ - 29 (правда, не простых воинов, а богатырей). Описание схватки в МБ более развернуто, с массой подробностей былинного плана.

В обоих текстах сохранились отголоски событий Смутного времени, причем больше их в МБ. И в МБ, и в СМВ присутствует оригинальный, не встречающийся ни в одном из древнерусских произведений рассказ о способе подсчета численности русского войска (воины забрасывают камешками дубы). В основе его, вероятно, лежат древние воинские обычаи (подобные описания можно найти у Прокопия Кеса-рийского и др.). Общим для СМВ и МБ является также построение

сюжета с помощью однотипных повторяющихся формул. Многие из них встречаются также в былинах и рыцарских романах. Описание поединка между Осляпей (так в тексте!) и «поганым Огаряком» (этот поединок в СМВ - единственный) также соответствует этикету былин. С использованием фольклорного материала разработан в СМВ мотив чудесного превращения воина Михаила Тупика в ворона - с целью разведки во вражеском стане (типологические параллели имеются и в русском, и в европейском, и в ближневосточном эпосе). Своеобразное оформление приобретают в СМВ также отдельные элементы провиденциального сюжета, фольклорные по происхождению, - в первую очередь те, что связаны с приметами на поле боя перед сражением (перемена направления ветра, гадание на стрелах и пр.)

Однако в СМВ имеется и такой материал, который не находит никаких соответствий в других текстах. Оригинальное развитие получает мотив СМП о гибели в сражении Михаила Бренка (Брянского), рассказ о сборах на битву Пересвета и Осляби. В СМП русские иноки появляются в роли «носителей» благословения Сергия Радонежского, которое подтверждает священный характер этой войны для русских. В СМВ они предстают вдобавок как застрельщики в сражении, и даже оружие их - вполне реальное, а не символическое (см. в СМП: «крест Христов»), На первый план выдвигается тема лирического сочувствия автора героям, покорным своей судьбе.

Прежде всего оригинальность СМВ проявляется в коренном переосмыслении образа великого князя Дмитрия Ивановича: здесь он лишен какой бы то ни было идеализации. Это слабый, малодушный человек, намеревавшийся сдать Московское государство без сопротивления. Победа над татарами одерживается в первую очередь благодаря его соратникам - Захарии Тютчеву, Сергию Радонежскому, инокам Пересвету и Ослябе, воину-оборотню Михаилу Тупику и др. Сам же Дмитрий Иванович обычно только предается отчаянию и «терзает у себя черные кудри». Он фактически исключен из числа действующих лиц при описании сражения, вопреки этикету русского воинского повествования. Но на него возлагается при этом новая « функция: предвестника победы или поражения на каждом из этапов

битвы. Он гадает о ее исходе с помощью стрел (об этом же «волхвуют» и братья Ольгердовичи - «Льговичи» - и их заставляет перейти сторону русских именно исход гадания, вкупе с очевидной безнадежностью их положения, - а не патриотические побуждения, как в СМП).

Причиной такой тенденциозной трактовки образа великого князя могли стать какие-либо устные предания о нем, влияние былинного мотива трусости князей, а равно и реальные события более позднего времени: бегство из Москвы Ивана III перед нашествием татар в 1480 г., намерение Бориса Годунова бежать в Англию - в 1585 г., и т.п.

Таким образом, в результате использования и переработки весьма разнородного материала возникает вполне самостоятельное произведение, соединяющее книжные и фольклорные мотивы, устные предания и элементы обрядовой магии, с оригинальной их интерпретацией (при этом мотивы и формулы древнейших воинских повестей и

Библии уже не используются). Герои СМВ больше похожи на героев литературы ХУН-ХУШ вв., так называемых псевдоисторических повестей. Для автора характерен народный, неофициальный взгляд на события, манера свободной импровизации на темы источника. Факт появления СМВ свидетельствует об определенных сдвигах в массовом сознании: если мнение читателя не совпадает с концепцией автора, он может «переписать» заново сюжет даже классического произведения, каким было СМП. Изучение оригинальных переделок подобных произведений позволит поставить практически не освещенную проблему отношения народа к историческим деятелям.

3.3. Трансформация мотивов провиденциального сюжета («пир перед битвой» и «гадание на стрелах»).

Процесс постепенного освобождения от этикетности в литературе конца XVII - начала XVIII вв. осуществлялся между прочим и посредством усиления импровизаторского начала при обращении к традиционным сюжетам и мотивам. Примером могут послужить два мотива СМВ: гадание на хлебе перед выступлением в поход на Мамая и гадание на стрелах во время Куликовской битвы, с целью узнать, кто одержит победу в сражении.

Провиденциальную тему в сюжете СМВ открывает эпизод трапезы великого князя Дмитрия Ивановича в Троице-Сергиевом монастыре перед выступлением войска в поход. В СМП упоминание о пире - лишь повод для введения в повествование фигуры Сергия Радонежского, благословляющего русское войско, а также для усиления темы миролюбия великого князя, не помышляющего о войне («пир» - «мир»),

В СМВ развитие данного мотива оригинально, по отношению как к СМП, так и к былинам. Очевидно, в нем отразились еще дохристианские представления о совпадении функций жреца и вождя, имеющие более древние корни, чем обряд благословения князя в воинских повестях: здесь предполагается активная роль не священника, а воина. Содержание эпизода в СМВ следующее: «Сергий-игумен» трижды предлагает Дмитрию Ивановичу хлеб и соль, после чего великий князь поднимает краюшку хлеба «выше главы» и восславляет Бога. Вслед за этим по правую сторону от князя «аки силный гром грянул». Смысл этой сцены в том, что Сергий, обладающий провидческим даром, отводит от князя опасность, заставляя его произнести слова, выполнявшие, очевидно, функцию своеобразной магической защиты. Гром, прогремевший справа (по народным поверьям - добрая примета), становится знаком исхода нечистой силы. Очевидно, для автора СМВ не было большой разницы между христианским священником и языческим жрецом, чертами которого Сергий наделяется в этом случае.

Во внешнем историческом сюжете сцена пира является ключевой для понимания героя: в душе великого князя страх борется с чувством долга перед государством. Она важна и в провиденциальной сюжетной линии, так как предшествует судьбоносному - для страны - выбору героя: бежать на Соловки или остаться и выступить в поход.

Главным элементом совершаемого обряда здесь является традиционный магический продукт - хлеб (не целый каравай, как обычно в народной магии, а «край хлеба Сухова»), Древние магические корни славянских обрядов с использованием хлеба осознавались уже в 1580-х гг. (см. свидетельство А.Поссевино). Семантика хлеба связывалась с представлением о жизни и воскресении, счастье и благополучии; и у земледельческих народов Европы - как в языческую, так и в христианскую эпоху - хлеб представал как дар и жертва во время календарных праздников. Обряд, отразившийся в СМВ, по функции и набору ритуальных действий частично совпадает с осенними обрядами (Куликовская битва произошла 8 сентября) и особенно - с весенними, имеющими целью обеспечить покровительство высших сил.

Хлеб был также магическим элементом похоронных обрядов и ритуальной пищей (с оберегающей функцией) в обрядах свадебных (см. «Чин свадебный» и др.). Он упоминается в библейском рассказе о вещем сне Гедеона и в рассказах о знамениях из древнейших исторических сочинений - в Хронике Константина Манассии, в русских летописях («Повесть временных лет»), в житиях («Повесть о житии Михаила Клопского») и т.п. Использование хлеба входило не только в церковные, но и в мирские обряды государственного значения: причащение, заключение дипломатических соглашений и пр. В отдельных деталях сцена пира в СМВ совпадает и с пасхальным чином о панагии, обеспечивающим защиту небесных сил (хотя непосредственное его влияние на автора СМВ по ряду соображений маловероятно).

Вторым примером аналогичной импровизации на нетрадиционный для воинского историко-беллетристического повествования мотив является введение в повествование СМВ эпизода с гаданием на стрелах во время Куликовской битвы. Стрела в древней мифологии и культуре считалась одним из солярных символов и была грозным магическим оружием широкого «спектра действия» (в т.ч. и оборонительным). В русском воинском повествовании и фольклоре, как и в скандинавских сагах, стрелы чаще всего фигурируют в своей прямой функции. Стрела могла выступать также как знак для сбора ополчения или средство связи.

Гадания на стрелах - на исход сражения перед битвой - были широко распространены в древности и нашли отражение в мифах и в произведениях письменности (в т.ч. в книге пророка Иезекииля, в рассказе о пророчестве Елисея, а также у греческих и римских историографов).

Во многих историко-беллетристических произведениях подобный «языческий» по характеру материал вытесняется «христианским», и сюжет подчиняется провиденциальной идее. СМП является редким исключением: в нем содержатся эпизоды пограничного плана, причем в «волхвовании» принимает участие сам великий князь. Почти во всех воинских повестях есть описание знамений или воинских примет: например, сцена «слушания» Земли в Основной редакции СМП (в СМВ она отсутствует), множество знамений в ПЦ и т.д.

В русском фольклоре искусство стрельбы из лука обычно служит дополнительным штрихом в характеристике героя. От прежнего символизма сохранились лишь глухие следы: так, рассыпающиеся стрелы в исторических песнях XVII в. о Степане Разине - плохая примета для героя (не исключено, что налицо отголоски древних похоронных воинских обрядов). В некоторых былинах и преданиях над стрелой могут совершаться какие-либо магические действия; в былине об Иване Годиновиче и в книжном Чуде святого Георгия о змие присутствует тема гибели стрелявшего от собственной стрелы (результат Божьего Суда). Мотив возвращения посланных стрел вспять встречается и в духовном стихе «Монастырь Почаевский».

Однако функция данного эпизода в СМВ принципиально иная. Он так же, как и описание пира, включен в провиденциальную сюжетную линию и предвосхищает в тексте скорую победу русских. Великий князь перед началом второго, третьего и четвертого (завершающего) этапов битвы выпускает из лука в сторону врага по «перемене» стрел. Дважды стрелы возвращаются обратно, что истолковывается как неблагоприятный знак. На третий раз стрелы не возвращаются. Тогда Дмитрий Иванович с оставшимся войском вступает в сражение и разбивает врага.

Можно заключить, что эпизоды гадания на хлебе и на стрелах в СМВ оформляются на скрещении целого ряда народно-магических и церковных обрядов, но при этом весьма свободно интерпретируются автором и в соединении со сказочным мотивом испытания героя вводят в сюжет СМВ тему грядущей победы русского войска. Автор практически полностью устраняет из своего произведения официозный материал (молитвы, видения, дидактические рассуждения, библейские реминисценции и т.п.). Провиденциальный смысл сюжета, таким образом, проявляется, в основном, в сценах, которые решены в духе народного православия.

В Заключении подводятся итоги исследования. Своеобразие русских воинских повестей характеризуется непрекращавшимся взаимодействием с историческими жанрами (летописями, историческими преданиями), агиографией (житиями, рассказами о чудесах от икон), с фольклором (былинами, сказками, легендами, историческими песнями), магическими обрядами (земледельческими и воинскими), с переводными произведениями, религиозными и светскими - Библией, книгами пророчеств Мефодия Патарского, Льва Премудрого и др., переводными греческими хрониками, рыцарскими романами, с публицистическими жанрами (словами и посланиями идеологов русской церкви и русского государства), с жанрами деловой письменности и т.п. В некоторых повестях «воинский» компонент является основным (СМП, ПЦ), в других он служит дополнением к основной - церковной -части произведения (ПР).

Конкретные формы этого взаимодействия могли быть различны. Воинские повести могли проникать в летописи, в сказания об иконах как самостоятельные, развернутые произведения (ПР - в составе

«Повести о Николе Заразском», «Повесть о Темир-Аксаке» - в повествовании об иконе Владимирской Богоматери), или как краткий воинский «рассказ» в составе летописи, или как церковное «чудо», построенное на основе исторических фактов. Воинские повести как «синкретичный» жанр могли сами включать в себя и агиографические «чудеса» (как, например, чудо со знамением - «исходом» из храма св.Софии огненного столпа в ПЦ или «явление» на поле боя князей Бориса и Глеба в ЖАН и СМП и т.п.). Таким образом, нельзя подходить к воинским повестям с требованиями и мерками, применяемыми к жанрам современной литературы.

Исследование поэтики русских воинских повестей XI - начала XIII вв. на фоне позднего историко-беллетристического повествования показывает, что их сюжетное построение отражает один из ранних этапов формирования жанра русской историко-беллетристической повести, когда она только начинает отделяться от других жанров в составе летописи, в которую входила как один из главных компонентов. К концу XV в. в них появляется композиционная завершенность и стройный, логически продуманный, детально разработанный телеологический сюжет.

В повестях Х1П-Х\/1 вв. ход исторических событий представлен как воплощение в земной жизни людей Божественного промысла. «Историческая» сюжетная линия в произведении, таким образом, - форма реализации линии «провиденциальной» (в фактах). Помимо того, эта последняя реализуется также и в авторских комментариях. Подчиненный характер исторической линии выявляется там, где она вступает во временное кажущееся противоречие с провиденциальной (как было показано нами при анализе ПЦ).

Важнейшей тенденцией воинских повестей в XV-XVI вв. становится целенаправленное обогащение в них обеих сюжетных линий -исторической (чаще всего - за счет «формульных» ситуаций, позаимствованных из более ранних воинских повестей, фольклора и переводных исторических и историко-беллетристических сочинений древности) и провиденциальной (заимствование из агиографии молитв, чудес, видений, церковных легенд).

Обращаясь к этим источникам, древнерусский автор стремился найти в них как подтверждение своих мыслей, так и ответы на свои вопросы: прошлое виделось своеобразным ключом к объяснению настоящего, поскольку и прошлое, и настоящее были звеньями в единой цепи событий, направляемых Божественным планом спасения людей. В соответствии с этими задачами автор воинской повести организует отбор и интерпретацию заимствованного материала. Механизм этой работы иллюстрируется на протяжении всей диссертации и является предметом специального разбора в разделе, посвященном влиянию «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия на «Повесть о взятии Царьграда турками».

дарства событий - войн с внешними врагами. Но отбираемый материал всегда проходил предварительную обработку, в процессе которой в произведении оставались только этикетные, соответствовавшие канонам события. Главным в отборе этих событий было их соответствие провиденциальной концепции произведения: они освещали тему гнева Божьего или на врага-иноверца (как в СМП, «Повести о битве на Воже»), или на православные города (государства), их князей (царей) и жителей (ПР, ПЦ). Отобранные таким образом самые важные «факты» реальной действительности осмыслялись и обобщались в соответствии с литературным этикетом. Даже если героями этих повестей были реальные исторические лица, если в произведениях фиксировались действительно происходившие события, они ни в коей мере не являются историческими «документами», сохранившими «историческую правду», объективными и беспристрастными. Герой воинской повести - всегда высокий герой, он - лучший из князей, он всегда мудрый глава государства, совмещающий в себе качества христианина и воина.

Особенно заметно совершенствование приемов изображения человека в зрелой воинской повести на примере образа героя-врага. Он постепенно утрачивает свою однозначность, а его сюжетный сценарий приближается к сценарию положительного героя. Враг часто предстает теперь как искусный полководец, воин, способный воздать дань уважения мужеству противника, человек, тяжело переживающий потерю близких (ПР, СМП и др.) Султан Магомет в эпилоге ПЦ по воле автора даже приобретает отдельные черты идеального героя - исполнителя Божественной воли. Идеальными чертами наделен и целый ряд героев-врагов в КИ.

Происходит усложнение стилевых приемов (лексических формул в разнообразных вариантах, например, количества эпитетов, подбираемых для характеристики героя-врага); постепенно нарастает в произведениях количество книжного, по преимуществу церковного, материала (деталей телеологического сюжета в их церковной форме - знамений, молитв, пророчеств и т.п.), который порой вытесняет собственно воинский материал (например, в СМП).

рых в плане единства темы, сюжета, образной системы и языка текстов. Их появление и бытование в составе рукописных сборников свидетельствует о неудовлетворенности массового читателя имевшейся к тому времени литературой. Сюжеты этих - во многом новых -произведений отражали не только изменившийся литературный вкус читателей, но и доказывали их верность этикетным темам и сюжетам средневековой литературы.

СМВ дополняет литературную историю произведений Куликовского цикла, т.к. является оригинальной переработкой СМП, но переработкой, созданной по совершенно иным принципам, чем все известные к настоящему времени литературные версии этого произведения. Это не новая редакция одного из произведений Куликовского цикла, а оригинальная, авторская, предельно субъективизированная и самостоятельная версия событий 1380 г. В ней, в отличие от всех редакций СМП, в образной форме сформулировано мнение простого народа о Куликовской битве и ее настоящих героях, причем народная оценка существенно отличается от официальной. СМВ, как и другое оригинальное произведение «народной» литературы - «Гистория о Брунцвике» - каждое по-своему разрабатывают одни и те же темы: роли личности в истории и ее влияния на ход исторических событий, зависимости судьбы героя от «воли Божьей». Особо важное значение в СМВ приобретает проблема сохранения в народной памяти исторического факта: в процессе длительного бытования исторического в своей основе сюжета как в письменной, так и в устной форме он существенно видоизменился. Изменение концепции произведения привело и к изменению основных компонентов провиденциального сюжета: основная смысловая нагрузка в нем по-прежнему держится на эпизодах с участием двух главных героев: героя-воина (великого князя Дмитрия Ивановича) и священнослужителя (игумена Сергия Радонежского). Но оформление этих эпизодов иное, чем в СМП или в фольклоре.

разнородный материал он пытается переработать, по-своему интерпретируя его. В результате его эксперимента получилось произведение, соединяющее признаки разных жанров, своеобразная «народная» историческая повесть, написанная в соответствии с провиденциальной концепцией «народного православия», удовлетворяющая непритязательным вкусам и запросам невзыскательного читателя -грамотного крестьянина, читающего ремесленника, торговца.

ГБ и СМВ, по всей вероятности, далеко не единственные историко-беллетристические произведения, созданные в городской (а может быть, и в крестьянской) среде в XVII - начале XVIII вв. Эти произведения принадлежат к двум совершенно не похожим разновидностям народной «исторической» прозы. Если за основу сюжета СМВ взято одно из самых известных историко-беллетристических произведений, написанных по следам конкретного исторического события - СМП, то

ГБ написана по мотивам беллетристического произведения - переводного псевдорыцарского романа о короле Брунцвике. Прототипом героя-государя СМВ становится один из самых известных героев средневековой Руси - великий князь Дмитрий Иванович Донской, но в немыслимой для XVI в. интерпретации: Дмитрий Иванович СМВ -слабый и бесхарактерный человек, недостойный своего высокого поста; прототип государя в ГБ - император Петр I - идеальный (с точки зрения автора произведения) монарх современности. Наделяя вымышленного литературного героя чертами реального человека, современника, автор, с одной стороны, пишет «художественный» панегирик умершему монарху, с другой - в комплиментарном плане фиксирует отношение к нему своего сословия. Очевидно, что в Гисто-рии явно выражены политические мечтания автора о монархе, напоминающем одновременно и Петра I, и идеального князя Древней Руси - доблестного воина, отважного путешественника, мудрого политика и строителя.

В СМВ и ГБ нашли свое отражение оценки и суждения народа, во многом противоположные официальной точке зрения: и о главе государства, и о выдающихся полководцах далекого прошлого и совсем недавнего времени, и о важнейших событиях истории. Оба эти произведения намного сложнее по сюжету и самому типу работы с историческим или фольклорным материалом, чем, например, устные предания о Степане Разине, Емельяне Пугачеве, Петре I, народных героях и богатырях. ГБ дает настоящую концепцию «просвещенного» монарха уже в духе нового (начала XVIII в.) времени; СМВ, созданное намного раньше ГБ, фиксирует традиционный для былин, исторических песен и преданий тип монарха, напоминающего былинного Владимира Красное Солнышко. В то же время ГБ сохраняет верность принципу идеализации главного героя, тогда как в СМВ такой идеализации нет. Однако при несходстве тем, идей, приемов построения сюжета оба произведения обнаруживают самостоятельность их авторов в обработке исходного исторического и литературного материала.

Изучение оригинальных переработок историко-беллетристических произведений с воинским сюжетом XV-XVII вв. в рукописной традиции XVIII в. предоставляет возможность проследить и за возможностью «продления жизни» того или иного воинского сюжета в случае его «ухода» в массовую народную литературу, где на его основе создавались оригинальные, порой публицистически заостренные тексты. Таким образом происходила, очевидно, смена прежних литературных норм и этикета правильной, «умной», аристократической литературы на нормы литературы демократической, низовой.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

Моногра&ия:

1 .Древнерусские воинские повести: проблемы сюжетосложения и идейно-художественная трансформация жанра в книжной и рукописной традиции Х\/-Х\/111 веков. Сыктывкар, 2001. (15,6 п.л.)

Тезисы докладов:

2.Повесть о взятии Царьграда турками (к проблеме факта и вымысла) // Проблемы литературных жанров: Материалы IV научной всероссийской конференции. Томск, 1983. С.10-11.

3.Повесть о взятии Царьграда турками в 1453 г. в литературном контексте древнейшего рукописного летописания // Академик

B.М.Истрин. Тезисы докладов областных чтений, посвященных 125-летию со дня рождения ученого-филолога. Одесса, изд. ОГУ, 1990.

C.82-83.

4.Единство судьбы города и главного героя в «Повести о взятии Царьграда турками» II Сольвычегодск в истории русской культуры: Тезисы докладов. Сольвычегодск, 1992. С.88-90.

5.Гадание на стрелах перед боем на исход сражения в «Сказании о Мамаеве воинстве» // Вещь в контексте культуры: Материалы научной конференции. СПб., 1994. С.98-100.

6.Неизвестная редакция Повести о Брунцвике (по списку НБ СГУ 1725 г.) //Духовная культура: проблемы и тенденции развития: Тезисы докладов Всероссийской научной конференции. Сыктывкар, 1994. С.16-18.

7.К вопросу о взаимодействии фольклора и книжности (на материале «Сказания о Мамаеве воинстве») II Общие проблемы преподавания языков: Тезисы Международной научной конференции. Сыктывкар, 1998. С.132-133.

Статьи:

8.К вопросу об общественном и литературном этикете Древней Руси // Стиль писателя и культура эпохи: Межвузовский сборник научных статей. Сыктывкар, 1984. С. 4-14.

Э.Повесть Нестора Искандера и исторические источники о взятии Царьграда турками в 1453 г. //Древнерусская литература: Источниковедение. Л., 1984. С. 84 - 96.

Ю.Вновь найденный список «Сказание о Мамаеве воинстве» (сыктывкарский список конца XVIII в.) И Литература Древней Руси: Источниковедение. Л., 1987. С.26-38.

11.«Сказание о Мамаеве воинстве» //ТОДРЛ. Л., 1989. Т.42. С.389-403.

12. К вопросу о сюжетной функции мотива переодевания героя на поле боя в произведениях средневековых литератур // Проблемы изображения материального мира в художественной прозе: Сборник межвузовских научных работ. Сыктывкар, 1989. С.6-13.

13. «Гистория о короле Брунцвике» (по вычегодскому списку XVIII в.) // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 1996. Т.50. С.544-550.

14. «Гистория о Брунцвике» (по рукописи конца XVIII в. из фондов библиотеки Сыктывкарского университета) // Исследования по истории книжной и традиционной народной культуры Севера: Межвузовский сборник научных трудов. Сыктывкар, 1997. С.218-233.

15. К вопросу об этикете поведения героя воинской повести перед боем и в сражении (на материале воинских повестей ХУ-ХУ1 вв.) // Чтения по истории и культуре древней и новой России. Ярославль, 1998. С.57-62.

16. Тема единства судьбы города (государства) и храма в русском воинском повествовании XIII-XVI вв. // История церкви: изучение и преподавание: Материалы научной конференции к 2000-летию христианства. Екатеринбург, 1999. С.131-133.

17.Гадание на стрелах об исходе сражения: историко-литературный комментарий // Традиция и литературный процесс: Сборник межвузовских научных работ. Новосибирск, 1999. С.56-66.

18.Исторический факт в народном сознании (Куликовская битва в рукописях конца XVIII в.) // Коренные этносы севера Европейской части России на пороге нового тысячелетия: история, современность, перспективы: Материалы Международной конференции. Сыктывкар, 2000. С.414 - 416.

19. Идеал главы государства в народной исторической прозе (по рукописям конца XVIII в. из НБ Сыктывкарского университета) // Человек и общество в информационном измерении: Материалы региональной научной конференции, посвященной 10-летию деятельности научных отделов ЦНБ УрО РАН. Екатеринбург, 2001. С.107 -112.

20.Об источниках «исторических» повестей XVII - первой половины XVIII вв. // Историческое знание и интеллектуальная культура: Материалы научной конференции. М., 2001. С.213 - 217.

21.Пир перед битвой в «Сказании о Мамаеве воинстве»: обрядовая магия или церковный обряд благословения // Духовная культура Севера: итоги и перспективы исследования: Материалы научной конференции. Сыктывкар, 2001. С.130-141.

22.Трансформация образа героя-врага в воинском повествовании XIII-XVI вв. // 200 лет первому изданию «Слова о полку Игореве»: Материалы юбилейных чтений по истории и культуре Древней и Новой России.27-29 августа 2000 г. Ярославль, 2001. С.148-157.

23. Эволюция образа главного героя в народной исторической прозе («Сказание о Мамаеве побоище» и «Гистория о Брунцвике» по северным рукописям конца XVIII в.) // Религия в гуманитарном измерении Баренцева региона. Вып. 1.4.2. Архангельск, 2001. С.7 - 22.

ИПО СГУ. Заказ В-32. Тираж 120 экз.

soja №-5032

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Мелихов, Михаил Васильевич

Введение. С.

Глава 1. Воинские повести как жанровая разновидность древнерусской историко-беллетристической прозы.

1.1. Поэтика зрелой воинской повести: «Повесть о взятии Царьграда турками» - «эталон» зрелой русской воинской повести.С.ЗО

1.2. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия - один из литературных источников «Повести о взятии Царьграда турками».С.

Глава 2. Принципы изображения героев в воинской повести XIII — XVI вв.

2.1. Образ главного героя воинской повести: литературный этикет и новаторство .С

2.2. Эволюция образа врага.;.С.

Глава 3. Жанр воинской довести в «народной» историкобеллетристической прозе XVII-XVIII веков: герой, сюжет, мотив

3.1. «Гистория о Брунцвике»: трансформация образа главного героя.С.

3.2. «Сказание о Мамаеве воинстве»: трансформация сюжета. С.

3.3. Трансформация мотивов провиденциального сюжета («пир перед битвой» и «гадание на стрелах»).С.

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Мелихов, Михаил Васильевич

Актуальность исследования. Воинские повести - один из самых известных жанров древнерусской литературы. Именно они являются источниками информации о наиболее драматичных событиях истории Древней Руси -войнах с внешними врагами, победах и поражениях Руси. Древнерусская вои инская повесть имеет выходы на жанры современной литературы, сознательно сориентированные на исторический факт. В этой связи особое значение приобретает изучение процесса формирования жанра средневековой воинской повести как одной из разновидностей историко-беллетристического повествования. Изучение современной исторической прозы невозможно без знания ее истоков, без исследования основных этапов эволюции средневековой воинской повести в исторические жанры литературы нового времени. Эти вопросы еще не получили должного освещения в самостоятельном литературоведческом исследовании.

Новизна исследования. Обобщающих работ по поэтике воинских повестей немного. Прежде всего это небольшое исследование А.С.Орлова «Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.)» (М., 1902), важная в методологическом плане статья О.В.Творогова об устойчивых формулах в древнерусской литературе вообще и в воинском повествовании - в частности (1964). В основном изучались отдельные тексты этого жанра: произведения Куликовского цикла (Л.А.Дмитриев, А.А.Зимин, В.В.Кусков, В.А.Кучкин, Д.С.Лихачев, М.А.Салмина, А.Н.Робинсон), повести Азовского цикла (А.С.Орлов, В.П.Адрианова-Перетц, А.Н.Робинсон), «Житие Александра Невского», «Повесть о Довмонте» (В.Мансикка, Н.И.Серебрянский, В.И.Охотникова), «Повесть о разорении Рязани Батыем» (Д.С.Лихачев, И.А.Евсеева-Лобакова), «Повесть о взятии Царьграда турками» (архимандрит Леонид, М.Н.Сперанский, М.О.Скрипиль, О.В.Творогов), «Казанская история» (Г.Н.Моисеева, Т.Ф.Волкова) и т.д. Кроме того, в 2002 г. была защищена докторская диссертация Н.В.Трофимовой, посвященная преимущественно летописной воинской повести. Ее цели и задачи будут вкратце охарактеризованы несколько ниже.

В настоящей диссертации воинские повести рассматриваются как самостоятельная разновидность историко-беллетристического повествования, со своеобразной композицией, сюжетным построением, системой образов; выявляются их литературные источники (как русские, так и иностранные); проводятся типологические параллели с более ранними и более поздними произведениями (в том числе и зарубежных литератур - «Троянских сказаний» и сербской «Александрии»), с материалами скандинавских саг, с фольклорными текстами. Это позволяет понять систему персонажей и основные принципы организации фабульного материала, уяснить способы выражения авторской позиции и национальную специфику древнерусского историко-беллетристического повествования. В качестве литературного «фона» привлекается ряд исторических сочинений древности (исторические книги Библии, «История Иудейской войны» Иосифа Флавия, хроники Льва Диакона, Дуки, Франдзи и др.), за счет чего устанавливается степень достоверности русских воинских повестей в отражении ими фактов реальной действительности и основные принципы работы древнерусских авторов с источниками, а также некоторые типологические особенности историзма средневековой русской литературы.

В методологическом плане диссертация опирается на принципы истори-ко-генетического, сопоставительного, сравнительно-исторического и историко-типологического анализа, разработанные в трудах А.Н.Веселовского, И.П.Еремина, В.М.Жирмунского, Д.С.Лихачева, Ю.М.Лотмана, Е.М.Мелетинского, В.Я.Проппа, Б.Н.Путилова, А.Н.Робинсона, М.И.Стеблина-Каменского, и др.

Цель исследования - анализ приемов сюжетосложения жанра воинской повести, определение ее места в жанровой системе древнерусской литературы, выявление характерных особенностей поэтики русских воинских повестей XV

XVI вв. как самостоятельного жанра в контексте всей традиции историко-беллетристического повествования, исследование генезиса воинских повестей, их становления и эволюции в XVII-XVIII вв.

Задачи исследования:

- охарактеризовать принципы отбора исходного материала из реальной действительности, исследовать роль художественного вымысла в создании сюжетов и отдельных образов воинских повестей;

- дать характеристику особенностей сюжетосложения русских воинских повестей XIII-XVI вв., приемов построения их центральных образов, критериев отбора литературных прототипов для героев;

- установить источники, из которых заимствованы приемы организации материала и стилистические формулы, и проследить за их трансформацией в произведениях, созданных в переходный - от средневековья к новому времени - период, в частности, на материале поздней (XVII в.) переработки «Сказания о Мамаевом побоище» - «Сказание о Мамаеве воинстве» и оригинальной переработки рыцарского романа о Брунцвике - «Гистории о Брунцвике» (XVIII в.).

Материал исследования. В диссертации исследуются тексты древнерусских воинских повестей XIII-XVI вв., связанные с важнейшими историческими событиями: «Житие Александра Невского», «Повесть о Довмонте», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Сказание о Мамаевом побоище», «Повесть о взятии Царьграда турками» (1453). К сопоставительному анализу кроме основных памятников привлекается ряд дополнительных: русских («Повесть временных лет», «Галицко-Волынская летопись» и др.), переводных исторических сочинений («История Иудейской войны» Иосифа Флавия), средневековая воинская беллетристика (сербская «Александрия», «Троянские сказания»), скандинавские саги, былины и исторические песни. Помимо этих известных произведений, в научный оборот нами вводятся два оригинальных произведения, известных по единственным спискам конца XVIII в. из собрания рукописей Сыктывкарского университета - «Сказание ,о Мамаеве воинстве» и «Гистория о Брунцвике».

Апробация работы. Основные положения диссертации были изложены на международных, всероссийских и межвузовских научных конференциях в Санкт-Петербурге, Москве, Томске, Екатеринбурге, Одессе, Ярославле, Соль-вычегодске и Сыктывкаре. Материалы диссертации опубликованы в 23 работах (тезисы и статьи) и в монографии.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, приложения, в котором даны тексты «Гистории о Брунцвике» и «Сказания о Мамаеве воинстве». Список цитируемой литературы насчитывает 353 единицы. Общий объем диссертации - 404 страницы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Древнерусские воинские повести: проблемы сюжетосложения и идейно-художественная трансформация жанра в литературной и рукописной традиции XV - XVIII вв."

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Русские воинские повести являются произведениями, художественное своеобразие которых — в их никогда не прерывавшемся, постоянном взаимодействии с историческими жанрами (летописями, историческими преданиями), агиографией (житиями, рассказами о чудесах от икон); с фольклором (былинами, сказками, легендами, историческими песнями), магическими обрядами (земледельческими и воинскими), с переводными произведениями, религиозными и светскими - Библией, книгами пророчеств Мефодия Патарского, Льва Премудрого и др., греческими хрониками, рыцарскими романами (сербской «Александрией» и «Троянскими сказаниями»), с публицистическими жанрами (словами и посланиями идеологов русской церкви и русского государства), с жанрами деловой письменности, и т.п. В некоторых повестях «воинский» компонент является основным (СМП, ПЦ), в других он служит дополнением к основной - церковной - части произведения (ПР).

Конкретные формы этого взаимодействия могли быть различны. Воинские повести могли проникать в летописи, в жития как самостоятельные, развернутые произведения (ПР - в составе цикла «Повести о Николе Заразском», «Повесть о Темир-Аксаке» - в повествовании об иконе Владимирской Богоматери), или как краткий воинский «рассказ» в составе летописи, или как церковное «чудо», построенное на основе исторических фактов. Воинские повести как «синкретичный» жанр могли сами включать в себя и агиографические «чудеса» (как, например, чудо со знамением - «исходом» из храма св.Софии огненного столпа в ПЦ или «явление» на поле боя князей Бориса и Глеба в ЖАН и СМП и т.п.). Таким образом, нельзя подходить к воинским повестям с требованиями и мерками, применяемыми к жанрам современной литературы.

В повестях XV-XVI вв. ход исторических событий представлен как воплощение в земной жизни людей Божественного промысла. «Историческая» сюжетная линия в произведении, таким образом, - форма реализации линии «провиденциальной» (в фактах). Помимо того, эта последняя реализуется также и в авторских комментариях. Подчиненный характер исторической линии выявляется там, где она вступает во временное кажущееся противоречие с провиденциальной (как было показано нами при анализе ПЦ).

Важнейшей тенденцией воинских повестей в XV—XVI вв. становится целенаправленное обогащение в них обеих сюжетных линий — исторической (чаще всего - за счет «формульных» ситуаций, позаимствованных из более ранних воинских повестей, фольклора и переводных исторических и историко-беллетристических сочинений древности) и провиденциальной (заимствование из агиографии молитв, чудес, видений, церковных легенд).

Отношение древнерусского автора к историческому материалу аналогично его отношению к материалу литературному. Воинские повести создавались после самых памятных в истории русского государства событий - войн с внешними врагами. Но в них никогда не попадали случайные факты или незначительные подробности событий: отбираемый материал всегда проходил предварительную обработку, в процессе которой в произведении оставались только этикетные, соответствовавшие канонам события. Главным в отборе этих событий было их соответствие провиденциальной концепции произведения: они освещали тему гнева Божьего или на врага-иноверца (как в СМП, «Повести о битве на Воже»), или на православные города (государства), их князей (царей) и жителей (ПР, ПЦ). В сюжет воинской повести XV-XVI вв. не попадал случайный материал, не имеющий отношения к двум названным темам. Отобранные таким образом самые важные «факты» реальной действительности осмыслялись и обобщались в соответствии с литературным этикетом. Даже если героями этих повестей были реальные исторические лица, если в произведениях фиксировались действительно происходившие события, они ни в коей мере не являются историческими «документами», сохранившими «историческую правду», объективными и беспристрастными. Герой воинской повести — всегда высокий герой, он — лучший из князей, он всегда мудрый глава государства, совмещающий в себе качества христианина и воина.

Происходит усложнение стилевых приемов (лексических формул в разнообразных вариантах, например, количества эпитетов, подбираемых для характеристики героя-врага); постепенно нарастает в произведениях количество книжного, по преимуществу церковного, материала (деталей телеологического сюжета в их церковной форме — знамений, молитв, пророчеств и т.п.), который порой вытесняет собственно воинский материал (например, в СМП).

На последнем этапе своей истории жанр воинской повести претерпел важные и показательные во многих отношениях трансформации. Не сохранив своих позиций в официальной жанровой системе XVII-XVIII вв., воинская повесть продолжает свою жизнь в народной литературе в виде поздних редакций и оригинальных переделок, таких как «Сказание о Мамаеве воинстве» и «Гис-тория о Брунцвике», факт существования которых доказывает, что круг чтения жителя Севера в XVII, XVIII, XIX, а возможно, и в XX вв. не ограничивался только средневековыми историческими повестями или переводными рыцарскими романами, что жители посада сочиняли собственные произведения, пользуясь сюжетными схемами уже существующих. Поэтика произведений традиционных жанров древнерусской литературы и фольклора, таких как воинские повести, жития, былины, исторические песни, устные предания, безусловно, влияла на поэтику этих неровных и пестрых в плане единства темы, сюжета, образной системы и языка текстов. Их появление и бытование в составе рукописных сборников свидетельствует о неудовлетворенности массового читателя имевшейся к тому времени литературой. Сюжеты этих — во многом новых - произведений отражали не только изменившийся литературный вкус читателей, но и доказывали их верность этикетным темам и сюжетам средневековой литературы.

СМВ дополняет литературную историю произведений Куликовского цикла, т.к. является оригинальной переработкой СМП, но переработкой, созданной по совершенно иным принципам, чем все известные к настоящему времени литературные версии этого произведения. Это не новая редакция одного из произведений Куликовского цикла, а оригинальная, авторская, предельно субъективизированная и самостоятельная версия событий 1380 г. В ней, в отличие от всех редакций СМП, в образной форме сформулировано мнение простого народа о Куликовской битве и ее настоящих героях, причем народная оценка существенно отличается от официальной. СМВ, как и другое оригиГ нальное произведение «народной» литературы — «Гистория о Брунцвике» - каждое по-своему разрабатывают одни и те же темы: тему роли личности в истории и ее влияния на ход исторических событий, тему зависимости судьбы героя от «воли Божьей» и ее предопределенности. Особо важное значение в СМВ приобретает проблема сохранения в народной памяти исторического факта: в процессе длительного бытования исторического в своей основе сюжета как в письменной, так и в устной форме он существенно видоизменился. Изменение концепции произведения привело и к изменению основных компонентов провиденциального сюжета: основная смысловая нагрузка в нем по-прежнему держится на эпизодах с участием двух героев: героя-воина - великого князя Дмитрия Ивановича и священнослужителя - игумена Сергия Радонежского. Но оформление этих эпизодов иное, чем в СМП или в фольклоре.

Автор смело вводит в свое произведение факты, почерпнутые из воинских повестей, из устных преданий, мотивы песен, былин, детали обрядовой народной магии и церковных обрядов и т.д., иногда сохраняя смысловую функцию источника, иногда - изменяя ее. Весь этот разнородный материал он пытается переработать, по-своему интерпретируя его. В результате его эксперимента получилось произведение, соединяющее признаки разных жанров, своеобразная «народная» историческая повесть, написанная в соответствии с провиденциальной концепцией «народного православия», удовлетворяющее непритязательным вкусам и запросам невзыскательного читателя - грамотного крестьянина, читающего ремесленника, торговца.

Гистория о Брунцвике» и «Сказание о Мамаеве воинстве», по всей вероятности, далеко не единственные историко-беллетристические произведения, созданные в городской (а может быть, и в крестьянской) среде в XVII - начале XVIII вв. Эти произведения принадлежат к двум совершенно не похожим разновидностям народной «исторической» прозы. Если за основу сюжета СМВ взято одно из самых известных историко-беллетристических произведений, написанных по следам конкретного исторического события - СМП, то ГБ написана по мотивам беллетристического произведения — переводного псевдоры- . царского романа о короле Брунцвике. Прототипом героя-государя СМВ становится один из самых известных героев средневековой Руси - великий князь Дмитрий Иванович Донской, но в немыслимой для XVI в. интерпретации: Дмитрий Иванович СМВ — слабый и бесхарактерный человек, не достойный своего высокого поста; прототип государя в ГБ — император Петр I - идеальный (с точки зрения автора произведения) монарх современности. Наделяя вымышленного литературного героя чертами реального человека, современника, автор, с одной стороны, пишет «художественный» панегирик умершему монарху, с другой — в комплиментарном плане фиксирует отношение к нему своего сословия. Очевидно, что в Гистории явно выражены политические мечтания автора о монархе, напоминающем одновременно и Петра I, и идеального князя Древней Руси — доблестного воина, отважного путешественника, мудрого политика и строителя.

В СМВ и ГБ нашли свое отражение оценки и суждения народа, во многом противоположные официальной точке зрения: и о главе государства, и о выдающихся полководцах далекого прошлого и совсем недавнего времени, и о важнейших событиях истории. Оба эти произведения намного сложнее по сюжету и самому типу работы с историческим или фольклорным материалом, чем, например, устные предания о Степане Разине, Емельяне Пугачеве, Петре I, народных героях и богатырях1. ГБ создает настоящую концепцию «просвещенного» монарха уже в духе нового (начала XVIII в.) времени; СМВ, созданное несколько раньше ГБ, фиксирует традиционный для былин и исторических песен и преданий тип монарха, напоминающего былинного Владимира Красное Солнышко. В то же время ГБ сохраняет верность принципу идеализации главного героя, тогда как в СМВ такой идеализации нет. Однако при несходстве тем, идей, приемов построения сюжета оба произведения обнаруживают самостоятельность их авторов в обработке исходного исторического и литературного материала.

1 Подборку текстов и их исследования см.: Криничная Н.А. Русская народная историческая проза: Вопросы генезиса и структуры. Л., 1987; она же: Персонажи преданий: становление и эволюция образа. Л., 1988; она же: Предания Русского Севера. СПб., 1991.

Изучение оригинальных переработок историко-беллетристических произведений с воинским сюжетом XV-XVII вв. в рукописной традиции XVIII в. предоставляет возможность проследить и за возможностью «продления жизни» того или иного воинского сюжета в случае его «ухода» в массовую «народную» литературу, где на основе их сюжетов создавались оригинальные, порой публицистически заостренные тексты. Таким образом происходила, очевидно, смена прежних литературных норм и этикета правильной, «умной», аристократической литературы, на нормы литературы демократической, низовой.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Мелихов, Михаил Васильевич

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Мелихов, Михаил Васильевич

Похожие темы диссертаций