автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Элегический модус лирики первого послевоенного поколения

Полный текст автореферата диссертации по теме "Элегический модус лирики первого послевоенного поколения"

На правах рукописи

ОСИПОВ Андрей Игоревич

ЭЛЕГИЧЕСКИЙ МОДУС ЛИРИКИ ПЕРВОГО ПОСЛЕВОЕННОГО ПОКОЛЕНИЯ (середина 1960-х годов)

Специальность 10.01.01 — русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Тюмень - 2004

Работа выполнена в государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Тюменский государственный университет» на кафедре русской литературы

Научный руководитель: доктор филологических наук,

доцент

Сергей Анатольевич Комаров

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор

Леонид Петрович Быков

доктор филологических наук, доцент

Александр Иванович Куляпин Ведущая организация: ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет»

Защита состоится 21 декабря 2004 г. в « ^ » на заседании диссертационного совета К 212.274.02 при государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Тюменский государственный университет» по адресу: 625003, г. Тюмень, ул. Семакова, 10, ауд. 325.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Тюменский государственный университет».

Автореферат разослан « ^ » ноября 2004 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

доктор филологических наук, профессор И г, Л. А. Вараксип

2006-^ "ТТ^Г

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИССЛЕДОВАНИЯ

Актуальность темы исследования. Феномен поколения в гуманитарной мысли последних десятилетий все чаще подвергается развернутой рефлексии [НЛО 1998, № 30, С. 7-91]. С точки зрения М. П. Абашевой, это «знаменует важный шаг в самосознании современного человека». Ориентируясь на опыт рефлексии русского литературного процесса в аспекте смены поколений [Абашева 2001, Комаров 2002, Чудакова 1998], автор диссертации в качестве единицы новой социологии отечественной словесности мыслит поколение, а в качестве границы вычленения единиц в истории — сроки физического появления на свет. Поэтому главным критерием при определении границ первого послевоенного поколения поэтов будут не сроки вхождения в литературу, не отношение к знаковым событиям общественной жизни (например, XX съезд КПСС), а факт рождения во временном промежутке с 1930-го по 1941 годы К числу поэтов данного поколения относятся Е. Евтушенко (1932), А. Вознесенский (1933), Е. Рейн (1935), А. Кушнер (1936), Н. Рубцов (1936), Б. Ахмаду-лина (1937), И. Бродский (1940) и др. Выбор имен позволяет репрезентативно представить культурные «топосы», школы (условно говоря, московскую, петербургскую, нестоличную) и яркие индивидуальные художественные системы. В ситуации конца «оттепели» (1963 — 1967 годы) поэтам в минимуме от 23-х лет и в максимуме до 37-ми лет. Существенно, что принадлежность к поколению ими ощущается достаточно четко. Так или иначе она даже декларируется, например у Евтушенко: «Лучшие из поколения, возьмите меня трубачом» (1957). Поэтами осознаётся культурно-историческая миссия поколения: «Поколение, к которому я принадлежу, <...> явилось в мир, чтобы продолжить то, что теоретически должно было прерваться в крематориях Аушвица <...>, тот факт, что не все прервалось — по крайней мере, в России, — есть в немалой мере заслуга моего поколения» (И. Бродский). Так заявленный предмет научной рефлексии отчасти диктуется и самосознанием субъектов изучения, он очевидно «не навязывается» материалу. Ситуация конца «оттепели» для первого послевоенного поколения поэтов показательна в нескольких отношениях. Первое — поколение уже имеет общественное признание, мыслится как надежда страны, ее опора и перспекти-

ва. Второе — организационно и биографически оно впервые оказывается перед реальной угрозой размежевания, расчленения (свои — чужие, лучшие — нелучшие, центр — периферия, состоявшиеся — несостоявшиеся и т. п.), причем эта угроза возникает как извне, так и изнутри. Третье — в связи с вышесказан ным важен опыт внутреннего поведения в стихе, когда потребность самостояния при общности ценностного механизма начинает проявляться в индивидуальных вариантах. Ситуация конца «оттепели» становится развилкой в определении собственного пути каждым поэтом. Это было время овладения культурным пространством, расширения его границ. Поэты вступали в диалог с пред шествующими поколениями, «подхватывая слово, однажды прозвучавшее, напечатанное, т. е. уже как бы дозволенное, пытались сказать больше, чем смогли бы от собственного имени», традиция ими «мыслилась как форма иносказания и приращения смысла, способ освобождения» (И. О. Шайтанов). Общей для литературного процесса в этот период становится тенденция к эпизации художественных форм (отмечена в работах Н. Л. Лей-дермана, В. С. Баевского и др.).

Еще недавнее представление о смерти жанров, о радикальной смене жанрового мышления стилевым мышлением сегодня значительно скорректировано. Жанры не умерли, но трансформировались: из канонических они превратились в неканонические. Доказательством обоснованности и продуктивности применения жанрового подхода к исследованию русской литературы XX века являются известные работы ученых «уральско-сибирской филологической школы» А. С. Субботина (лирика), Н. В. Бар-ковской, Н. Л. Лейдермана, Т. Л. Рыбальченко и В. А. Суханова (эпос), Н. Н. Киселева, С. М. Козловой (драма). Категория «элегический модус» используется в диссертации потому, что позволяет выходить от уровня жанровой принадлежности текста к уровню ценностно-эстетических ориентаций субъектов творческой деятельности. В качестве рабочего избрано определение В. И. Тюпы. Дефиниция из книги ученого «Аналитика художественного» теперь является важным элементом современных представлений о литературе в учебном пособии для высшей школы (2004): «Различные модусы художественности суть стратегии творческого «оцельнения», порождающего специфически художествен-

ный смысл целого. Поле этого смысла предполагает не только соответствующий тип героя и актуализированной вокруг него ситуации, не только соответствующую авторскую позицию и актуализируемую текстом установку читательского восприятия, но и внутренне единую систему ценностей, и соответствующую ей поэтику: организацию условного времени и условного пространства, систему мотивов, систему «голосов», ритмико-интонацион-ный строй текста».

Нельзя сказать, что писавшие о лирике 1960-х годов данного поколения не замечали элементов элегического в её составе. С. И. Чупринин, например, фиксировал в ней наличие «углублённого сосредоточенного лиризма», «зыбкое, плавучее чувство, обаяние и сила которого в непрояснённости, принципиальной невы-говоренности», отмечал «направленность этого чувства на мир, что уже отшумел и отошёл без возврата». Эти «симптомы» он объяснил феноменом возраста — физического и духовного. Е. Ю. Сидоров усматривал в стихах Евтушенко «безнадежное и в то же время праздничное чувство утраты», у Вознесенского «пронзительную ноту потерь», у Ахмадулиной следование «традиции открытой исповеди» с призывом «к духовному соучастию». А. В. Македонов сопоставлял опыты Евтушенко с конструкцией медитативной элегии как «цепочки психологических деталей и ситуаций». А. А. Михайлов размышлял о генезисе темы памяти у поэтов поколения и связывал её «с войной, горем матерей и сиротством детей, со смертью и пожарищами, с трагедией целых народов и государств». П. С. Выходцев отмечал у Рубцова «веру в правду своего бытия», «напряженный драматизм» переживания. Показательно и то, что, говоря о Бродском, представители последующих поколений выделяют черты, конститутивные именно для элегического модуса: «независимость частного лица», «стихийная анархическая религиозность», «фундаментальное одиночество», «героическое быть собой» и не беречь себя, освободительная «память о смерти», «позитивный полюс тоски» (О. Седакова).

Объектом исследования послужили более двух десятков лирических произведений, созданных в 1963-1967 годы поэтами первого послевоенного поколения. Предмет исследования — элегический модус произведений и связанные с ним жанровые особенности текстов.

Цель работы — систематическое детальное описание элегического модуса лирики середины 1960-х годов поэтов первого послевоенного поколения.

Для достижения поставленной цели в работе решается ряд задач.

1. Доказать, что «элегический модус» выражает сущностные особенности ценностного сознания всех поэтов первого послевоенного поколения и имеет индивидуальные варианты эстетического воплощения.

2. Зафиксировать наличие проекции на иной «текст» в качестве одного из путей эпизации художественного целого в середине 1960-х годов различными представителями поколения.

3. Показать через анализ поэтики конкретных произведений середины 1960-х годов различных поэтов первого послевоенного поколения взаимодействие элегии и баллады, элегии и послания как типовой способ эстетических решений.

Методы исследования. Методологически работа ориентирована на сочетание элементов системно-целостного [Гиршман 1981, 1991; Федоров 1984; Корман 1972, 1986; Лейдерман 1982; Тюпа 2001], типологического [Лотман 1997; Маркович 1992; Манн 2001; Гинзбург 1979; Тамарченко 1988] и культурологического [Меле-тинский 1976; Лихачев 1989; Бройтман 1997, 2001] подходов к анализу литературных явлений.

Научная новизна исследования заключается в том, что впервые более двух десятков текстов, созданных поэтами одного поколения на достаточно узком временном отрезке, детально и целенаправленно анализируются в аспекте определенного модуса. Новизна подхода — в постановке задачи реконструкции ценностного сознания конкретного поколения в пороговой ситуации и в использовании жанрового механизма стиха в качестве эстетического аналога данного феномена, а художественных текстов в качестве документов ценностно-поведенческого самоопределения поэтов — выразителей спектра личностных реакций. Тем самым, предлагается логика накопления фактического материала для создания новой социологии русской литературы с использованием идей традиционной отечественной филологии (А. Н. Веселов-ский, М. М. Бахтин, Ю. Н. Тынянов, О. М. Фрейденберг, Д. С. Лихачев, Ю. М. Лотман).

Практическая значимость работы. Материалы исследования могут быть использованы при чтении курса «История русской литературы второй половины 20 века» в вузах, спецкурсов по социологии и поэтике русской лирики 20 века, при изучении современной русской поэзии в И классе МОУ.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Ситуация конца «оттепели» — уникальное время для первого послевоенного поколения, когда при всех отличиях индивидуальных поэтических систем проявляется общность мироощущения.

2. Элегия определяет модус лирики поэтов первого послевоенного поколения и позволяет выразить особенности их ценностного сознания.

3. Актуализация жанровых кодов баллады и послания в рамках элегического модуса свидетельствует о процессе эпизации лирики поэтов первого послевоенного поколения, расширяет спектр ценностных обертонов художественного мира поэта. В рамках художественною целого идёт поиск духовно-эстетического восполнения комплекса утраты.

Апробация работы. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры русской литературы Тюменского государственного университета. Отдельные фрагменты диссертации, основные положения и материалы исследования легли в основу докладов, представленных на международных и всероссийских конференциях в АГУ, ТюмГУ, ТГНГУ (Барнаул, 2004; Тюмень, 2002, 2004), региональных научно-практических конференциях в ТюмГУ (Тюмень, 2000, 2001, 2003). Результаты работы над темой диссертации отражены в 10 публикациях, были поддержаны грантом МО РФ 2003г. для аспирантов (шифр гранта - АОЗ-1. 6-228).

Структура диссертационного исследования определяется поставленной целью и задачами. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы. В ней анализируются тексты, созданные в 1963-1967 гг., соответствующие параметрам элегического модуса, имеющие среднюю стиховую массу (не менее двадцати стихов), репрезентативные (по мнению специалистов и самих авторов) для их творчества.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении определяется степень актуальности, научная новизна и теоретико-методологическая база диссертационного исследования, дается краткий очерк гуманитарной рефлексии проблемы поколений (К. Мангейм, П. Нора, М. Чудакова, Е. Боброва, В. Баевский и др.), формулируются цель и задачи диссертации.

В первой главе подробно анализируется одна из разновидностей интертекстуальности неклассической литературы — проективность, доказывается, что это типовой путь построения текста самыми разными поэтами первого послевоенного поколения. Проективность в сцеплении выражает миромоделирующие, цен- '

ностные и конвенционально-коммуникативные устремления мастеров слова данной генерации. Подвижное семантическое поле, существующее между текстом автора и проекционными «плоско- 1

стями», является законным атрибутом текста, его важнейшей структурной особенностью. Читатель должен свободно войти в это «поле», в эту «зону» пересечения «полюсов» (С. Н. Бройт-ман), принять ее как реальность. Сделать же данный шаг может только такой читатель, для которого интеллектуально и эмоционально доступны смыслы и источники, к которым апеллирует автор. Стихотворение Рубцова «Шумит Катунь» (1967) строится через проекцию на «Смерть Ермака» К. Ф. Рылеева, ставшую известной, истинно народной песней. Эпические характеристики образа Ермака (покорителя Сибири) проецируются на лирического субъекта, который мыслится автором как преемник его дела — и, соответственно, он не свободен от алгоритма трагичес >

кой судьбы. В этой системе координат прочитывается и посвящение текста В. П. Астафьеву. Рубцову важно очертить своему со брату по духу и по искусству глубинное понимание первоисто-ков языка творчества, идущего от российской провинции (Катунь как хтоническая вечность в финале). Ему необходимо опредме-тить в тексте ту эмоционально-эстетическую общность с Астафь евым и Сибирью — его «малой родиной», которую он, как пришелец на эту территорию, как «чужой», смог уловить и запечатлеть. Так внутренне мотивируется то взаимодействие «субъективного» и «объективного», что последовательно структурировало текст «Шумит Катунь», корректировало его элегичность. Так

посвящение вводит в поле прочтения данного текста и затексто-вые эпизирующие координаты: европейское — азиатское (не случайно стихотворение «Сибирь, как будто не Сибирь!..» заканчивается строкой «И было б все по-вологодски»), духовное братство российских провинциальных художников, их непосредственное соприкосновение с реалиями «малой родины» друг друга, их сопричастность через это к глубине и культурно-историческому многообразию творческих основ отечественной словесности.

Стихотворение Рубцова «Над вечным покоем» (1963) проецируется на одноименную картину И. Левитана, композиционное решение которой используется в качестве «активизатора» памяти массового читателя: «край косогора, как край человеческой жизни, со старой деревянной церквушкой, заброшенным кладбищем, выделен напряженным силуэтом на фоне бескрайнего озера, как маленький мыс посреди океана бытия» (искусствовед М. Л. Елекоев). Проекция усиливает «перечувствование» воспринимающим сознанием национального опыта, утраченного современниками в исторической реальности, — гармонии белостенных храмов и храма природы. Показательно, что поэты «петербургской школы» в качестве проекции избирают не отечественную, а западноевропейскую живопись далекого XVII века («Ночной дозор» Рембрандта). Эта переломная в творчестве великого голландца многофигурная работа, полная борьбы контрастов, игры света и тени, начинает оживать, наполняться «голосами» в одноименном стихотворении Кушнера. Причём текст помещён поэтом в композиционный центр книги с таким же названием — «Ночной дозор» (1966). Образ ночной аражи у Кушнера двоится, может читаться как относящийся к художнику, стоящему на страже прекрасного, к поэту, проникающему сквозь века и создающему эффект присутствия. Интенция Кушнера — непрерывность живой жизни, опредмечиваемая и сохраняемая мастерами искусства в бытийном диалоге (внутри и поверх эпох). Показательно, что эта позиция полемична по отношению к тексту поэта предыдущего поколения — А. Галича «Ночной дозор» (1962-1964), рисующего апокалипсическую картину происходящего. В позднем сборнике «Темнота зеркал» Е. Рейн, включаясь в перекличку, своих стражников «Ночного дозора» превратит в «чекистов» сталинской эпохи.

Мастер «московской школы» А. Вознесенский будет проецировать текст («Тишины!» 1964 г.) на тютчевский «Silentium!», парадоксально используя, с одной стороны, его риторическое начало, близкое «громкой» поэзии, с другой, ценностно-тематический строй, ведущий к «тихой лирике». Также в главе детально анализируется проекция на книгу Е. Баратынского «Сумерки» в стихотворении И. Бродского «Сумерки. Снег. Тишина. Весьма...» (1966).

В заключительном параграфе первой главы с опорой на работы ведущих специалистов по жанрам лирики очерчиваются жанровые признаки элегии, баллады и послания, которые станут инструментом анализа специфики элегического модуса в трёх последующих главах.

Толкование утраты, ее масштабов и причин определялось индивидуальным духовно-социальным опытом каждого из поэтов. У Рубцова — это религиозно-духовные ценности почвенного мира дореволюционной России. У Ахмадулиной — это духовное братство деятелей мировой культуры разных эпох. У Рейна — это повседневная и неустранимая утрачиваемость мгновений и предметов каждым из нас в рамках жизненного круга. У Бродского — это движение к физической смерти как экзистенциальному центру жизни с периферии культурных ощущений, задаваемых контекстом среды, дарованной тебе и избранной тобой в качестве пространства местопребывания и исчисления себя. У Кушнера — это точечность, предметность знаков прошлого и настоящего, эмоциональное погружение в их ауру, прорисовывание процесса установления диалогических отношений с этими знаками — как способ восстанавливать и оживлять реальность чужого, далекого, иного, в принципе всего в мире без физического перемещения субъекта. У Евтушенко — это выстраивание вертикальных координат жизни по аналогии именно с природным рядом (снег, звезда и т. п.) в дополнение к заполняющим сознание субъекта вехам национально-исторической горизонтали. У Вознесенского утрата предстает в качестве всеобщей недореализованности, недовоп-лощенности изначально дарованного человеку творческого «огня», расходуемого бесполезно при прохождении через «потраву» и соблазны внешней, официальной жизни, которую поэт противопоставляет настоящему неназываемому. Обращение и возвраще

ние к самому себе настоящему, к первоистокам своей натуры — такова логика повседневного героизма субъекта современной эпохи, по Вознесенскому. Комплекс утраты мыслится поэтами как предустановленный им судьбой, он развертывается в качестве личностного исповедального переживания лирического субъекта. Л. А. Аннинский так сформулировал ощущение своего поколения: «...раннее сиротство, позабытое за ранними заботами, навсегда вошло в наш духовный состав и ... оно еще много раз будет оплакано нами, ибо нельзя прожить другое детство, чем то, что тебе досталось, а надобно только, чтобы в какой-то момент отодвинулась пелена каждодневных забот и обнажилась ^ истина судьбы, и драма ее встала во весь рост». Поэтов окружал

безблагодатный мир пределов, разрывов, внешней динамики, мир, переполненный призывами, риторикой о «закономерностях» «преемственности» и единстве. Возникала потребность в оживлении «нейтрального» слова (Г. А. Белая) чувством, в духовной сосредоточенности, казавшейся спасением от одиночества, на деле же в творческом акте стимулировавшей уединённость субъекта. Непривычность этого состояния и чувство общественной опасности его вели поэтов к установлению жестовых, знаковых связей в малом мире и «поверх барьеров» исторических эпох. Отсюда типовая включенность в процедуру построения текста опыта жанра послания. Важными становятся категории «памяти», «рода», «дома», «семьи», необходимо было наработать их новое (невоенное) истолкование. Тем самым актуализируется семейно-личнос-тный аспект балладного творчества, его опора на национальное предание. Баллада используется в качестве проверенного сред» ства объективации цепи событий действительного или мыслимого контекста жизни лирического героя. Фантастичность как элемент данного жанра способствует органичности включения собы-» тайной цепочки в логику элегического переживания без жесткой фиксации границ реального и ирреального, объективного и субъективного. Она помогает поддерживать драматизм лирического сюжета.

Во второй главе освещается взаимодействие элегии и баллады в текстах поэтов первого послевоенного поколения. Так, в стихотворении Бродского «Ты поскачешь во мраке...» (1962) цитирование первой строки «Ты поскачешь во мраке по бескрай-

ним холодным холмам» в ее измененных вариантах до последней строфы создает «реальный» план стихотворения, привязывая читателя к пространственной системе координат, и служит средством организации большей части текста. В последней строфе не только отсутствует цитация первой строки, но и глаголы движения в прямом значении. Это придает ей особый статус в тексте, усиленный «ключевым словом» маятник. Жизнь и что-то ей противопоставленное — два крайних положения маятника: «не жизнь, а другая какая-то боль». Так предыдущие строки обретают «субъективное» значение: «Все равно возвращение. Все равно даже в ритме баллад, / есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат». В противопоставлении разбег — возврат и баллада — печальный (признак элегии) указывается на неуст- '

ранимость элегического из механизма и хода жизни. Перемещаясь в пространстве, субъект изменяется внутренне. Возникает эффект: мифический всадник — вселенская душа, которая «ска- '

чет <...> возле самых небес» и одновременно «глядит на себя, отраженного в черной воде». Непосредственность восприятия и удаление субъекта в пределах одной строфы является знаком, говорящим о пограничности движения, о совмещении планов непосредственного ощущения и обобщенного восприятия. В другом стихотворении Бродского 1962 г. «Под вечер он видит, застывши в дверях...» всадники вызваны тишиной и к ней возвращаются: «Их вновь возвращает к себе тишина». Это символические выражения души лирического субъекта, находящейся в состоянии трагической дисгармонии, бесконечного движения по кругу в поисках целостности бытия. Трагическая невозможность соединения двух состояний души, присущих элегии (тоска и по- м кой), придают силу развитию балладного движения, что обусловливает проникновение в реальность движения ирреальных оттенков. Движение, появление всадников связано с внутренним ^ миром героя, они движутся в такт ударам его сердца: «Так сердце звучит, как им мчаться дано. / Так сердце стучит: за ударом удар». Предстояние перед смертью, по мысли Бродского, ведет к экзистенциальному прозрению: жизнь будет продолжаться в текстах: «И просто за смертью, на первых порах, / хотя бы вот так, как развеянный прах, / потомков застав над бумагой с утра, / хоть пылью коснусь дорогого пера». Смерть способна победить

все, но сила творчества преодолевает даже смерть. Появление двух деталей (пера и бумаги) в финале обозначает путь к целостности, к гармонии, устанавливающейся в душе лирического субъекта. Таково взаимодействие двух жанровых матриц элегии и баллады.

Оно очевидно и у Рубцова. Использованный им в стихотворении «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны...» (1963) прием кольцевой композиции отсылает к балладе Жуковского «Лесной царь». В первой строфе задается два направления, два типа движения' реальное, внешнее — «Я буду скакать по холмам.. » и духовное, внутреннее — «Я буду скакать по следам миновавших времен», а также посыл к медитативным переживаниям, размышлениям, воспоминаниям, выраженным в последующих фрагментах. Девятая же строфа вновь возвращает к реальному движению, создавая внешнюю окантовку. На основе балладных композиционных принципов в произведении создается чередование тематических структур: воспоминания, т. е. отстраненности и объективизации картины — вторая и третья строфы (предание); сиюминутного переживания, медитации — четвертая и пятая строфы (утрата); обращения взгляда в будущее — шестая, седьмая и восьмая строфы (заклятие). Автором моделируется всеохватность, цикличность временных координат. Во внешней окантовке стихотворения три главных персонажа: лирический герой — «неведомый сын удивительных вольных племен», «отрок», «таинственный всадник» — мифическая душа; бывший десантник и его старуха. Между ними устанавливается некая связь, своеобразный диалог, поиск которого шел на протяжении всего стихотворения: «скакали на голос...», «мчался я на звуки гармошки, на пенье», «никто не услышит», «никто не окликнет». И только старик (воин) может увидеть этого всадника «в бреду». Так стирается граница между реальным и ирреальным, конкретным и мифическим. Одинокая душа всадника входит в мифическую семью, обретает статус духовного сыновства в семье стариков (семейный аспект баллады). В этой символической семье находится точка пересечения двух направлений пути всадника: поиска нравственного, духовного (восхождение вверх) и пространственного движения по горизонтали.

Стихотворение «Идут белые снеги» (1965) Е. Евтушенко от начала и до конца пронизывает мотив смерти / бессмертия, данный в развертывании символа — «белые снеги». В композиционно очевидных трех частях текста представлены разные стороны мотива. Возникая как реальное событие, снегопад обретает символическое значение, вводится в сознание лирического героя, «насыщается» семантикой умирания. И вот уже снеги — это души умерших людей, возносящиеся на небо. Снег, снеги становятся знаком вечности. Лирический герой же, потерявший все связующие нити, вместо вечности обретет лишь ничто, пустоту: «И я больше не буду / Никогда, никогда». Но рефлексия утраты (веры, родины, семьи и т. д.), страх перед физической и духовной смертью приводят к стремлению восстановить утраченные связи. Вечность обретается в образе матери-России, в жизненном цикле («Ее реки в разливе / и когда подо льдом»), в весеннем расцвете и зимней тишине. Теперь и белые снеги. — это символические нити, которые связывали лирического героя с Россией и позволили ему вернуться к ней через все преграды: «Идут белые снеги, / Как по нитке скользя». Признание любви к России композиционно занимает центральное положение в стихотворении- условные 6-7 «строфы» текста, состоящего из 13 строф. Так преодолевается направленность взгляда субъекта на себя, корректируется элегический акцент видения мира. Две центральные «строфы» не имеют пробела и соединены запятой. В результате сопрягаются два основных значения, связанных в тексте с Россией, — способность к объединению и вечность.

Жанровые особенности стихотворения «Зимняя замкнутость» (1965) Б. Ахмадулиной позволяют автору полемизировать с фи налами «Ворона» Э. По, «Моцарта и Сальери» Пушкина и «Черного человека» Есенина, выразить преодоление смертельного элегического одиночества, сиротства героини. Следуя в русле семейно-личностного начала баллады, поэт манифестарно пытается обрести свою «культурную семью», включиться в традицию. Посвящение Булату Окуджаве уже прорывает семантику заглавия текста, адресует к современной поэзии. Еще одним знаком, отсылающим к наследию серебряного века, является словесная игра с именем Марины Цветаевой. Внешность Булата и его культурно-родовая метисность выступают аналогом двух «знаковых»

для этого стихотворения поэтов — Пушкина и Есенина: «Как был рус африканец и смугл россиянин». В результате зримо является, монтируется для читателя обобщенный образ друга, в котором собраны черты поэтов разных поколений и веков — «золотого», «серебряного» и современности. Они грани одного лика творца, универсального поэта. К нему стремится героиня, ведь только он сможет вызволить ее из замкнутого пространства одиночества души перед физической смертью, позволить ей перестать быть «сиротой», обрести культурную семью.

Третья глава посвящена взаимодействию элегии и послания, в ней анализируются четыре текста: «Уроки музыки» Б. Ахмаду-линой (1965), «Письмо Есенину» Е. Евтушенко (1965), «Большая элегия Джону Донну» И. Бродского (1963), «Два наводнения» А. Кушнера (1966).

В первых строках текста Ахмадулиной обращением к Цветаевой («Люблю, Марина») открыто заявляется жанровая форма послания, что и обусловливает дальнейшее развитие сюжета. Оригинальная композиция произведения (вторая часть внутри первой) дает развитию сюжета дополнительный импульс. В тексте проговаривается единство двух субъектов: «Равно, как вместе мы склоняли лбы». Музыкальная стихия — источник их поэтического дара. Устанавливается общность в музыке судьбы, которая была задана звучанием музыкальных нот «до — судьбы, до — речи». Детство провозглашается автором тем уникальным временем и пространством, где стираются границы отчужденности, поэтому именно к детской непосредственности апеллирует герой Ахмадулиной. Но субъект, жестово адресуясь к Марине, невольно подразумевает и иную, свою поэтическую судьбу. Мотив одинокой судьбы поэта реализуется в развернутой метафоре поединка «одиночеств», в образе «круга», символизирующем гармоничное самодостаточное начало, не предусматривающее вмешательство Другого. Круг — обращённое внутрь себя элегическое пространство. Высочайшая степень замкнутости, одиночества характеризует поэтическую судьбу. Сиротство, одиночество — вечные спутники поэтического дара у Ахмадулиной.

Обращение к поэту серебряного века, еще недавно запрещенному, формирует статус диалога в стихотворении «Письмо Есенину» Евтушенко. Это диалог не только с конкретным поэтом,

но и со сложившейся культурной традицией, во многом уже забытой и утраченной. В такой ретроспекции значимо проявляется исповедальный характер элегии. В то же время внимание к фигуре Есенина свидетельствует о поиске автором новых «творческих ориентиров», хотя поэт и остается последователем Пастернака и Маяковского (В. С. Баевский). Важнейшие тематические комплексы стихотворения (Россия и Поэзия) пронизаны мотивом утраты, связаны с образом Есенина как идеалом национального поэта, развернуты в проекции на его творчество и судьбу. Фигура Есенина появляется и непосредственно (словоформа «Есенин» употреблена пять раз), и в виде цитат, реминисценций из произведений, и опосредованно (в фактах биографии его, близких ему людей и поэтических соперников). В теме взаимоотношения поэта и «румяной» идеологической власти, нетерпящей инакомыслия, показательно насыщение культурными отсылками казалось бы прямой по сатирическому заданию речи «под Маяковского». «Румяный» отсылает к пушкинскому «румяный критик мой», а «вылепить свое подобье» к известным религиозным формулам (в условиях воинствующего атеизма данный жест являлся вызовом режиму). Судьба «русского поэта» рефлектируется субъектом и одновременно переживается как своя собственная.

Три категории, обладающие древней мифологической семантикой, являются центральными в «Большой элегии Джону Дон ну» Бродского: мотив сна, символ иглы и образ птицы. «Игла» как источник жизни является в тексте знаком, противостояния распаду смерти, ее центробежной разъединяющей силы. В первой части «игла» метонимически связана с мотивом снегопада. Появление «нитей» снега, из которых образуется белоснежная ткань савана, укрывшего мир, формирует зрительный образ «исчезающего» пространства. В этом пространстве разъединены адресат и субъект, невозможна коммуникация. Мир «белеет», то есть умирает, в нем теряются последние «черные пятна» жизни. Фразеологизм в конце первой части («белый свет») приобретает в контексте значение «умершего всего». Во второй части «игла» появляется как признак души Джона Донна, голос которой «тонок, впрямь игла. А нити нет...» Снег и сон выполняют функцию нити, сшивая «пространство меж душой и спящим телом». Диалоговая природа жанра послания, средоточие лирического сюже-

та на адресате — живом, чувствующем человеке, позволяют увидеть в произведении «динамику» традиционной метафоры сна как смерти. Не во сне — смерть, а в смерти, вечности проявляется сон — жизнь, в нем восстанавливаются утраченные связи времен, рождается новое слово.

В стихотворении Кушнера «Два наводнения» силу лирическому герою (Евгению) придает сознание того, что это уже было, что он не одинок («Медный всадник» Пушкина). Текст подразумевает преодоление стихии, поэтому страх не парализует, а мобилизует при всеобщности ситуации: «Повторений боялись все». Метафора света фонаря как знака произведения искусства акту* ализирует значение духовной «зоркости» субъекта, его способности увидеть и откликнуться на сигнал. Послание у Кушнера выстраивается в режиме диалога, сюжетного драматизма, таин-► ственной непредсказуемости развязки и одновременно в ощущении национальной истории как непрерывного чтения общесемейного альбома, где каждая страница, каждая фотография известна всем.

Включение жанра послания в рамки элегического модуса лирики является следствием целенаправленного поиска авторами Другого как точки духовной и ценностной опоры. Принципиальна четко заявленная ретроспективность диалога, т. е. обращенность лирического субъекта к прошлым эпохам и художникам этих эпох. Данный принцип становится средством создания эпической перспективы, остранения и объективизации лирического переживания Сочетание конкретного и всеобщего, как признак послания, к позволяет увидеть условность границ вещного и трансцендентно-

го миров, их взаимопроникаемость и взаимообусловленность.

В четвертой главе характеризуется ряд индивидуальных вариантов элегического модуса лирики поколения: экзистенциальный вариант Бродского, трагический вариант Рейна, сенсуальный вариант Евтушенко, визуальный вариант Вознесенского. Типологические схемы обычно достаточно условны, так и предлагаемая версия имеет рабочий характер.

Текст Бродского «От окраины к центру» содержит прямую отсылку к стихотворению «...Вновь я посетил...» Пушкина. «Три фонаря» у Бродского — это урбанизированный аналог «трех сосен», а новостройки — тот «растительный» символ нового поко-

ления, «племени младого, незнакомого», роль которого у классика выполняла зеленая поросль. В отличие от стихотворения Пушкина, в котором обозначены природные, естественные элементы пейзажа, у Бродского формируется каменное пространство города, ограничивающее и регламентирующее сферу субъекта. Поэт оспаривает линейное движение жизни, вводя границы (юность — окраина, смерть — центр), делая предметом изображения внутреннюю жизнь сознания субъекта в стремлении к экзистенциальной границе, то есть к смерти. Он показывает читателю обобщенную логику этого пути, что во многом снимает как персонализа-цию переживания, так и боязнь личной смерти для человека В то же время пушкинская модель утверждения жизни сохраня- *

ется в качестве ассоциативного фона. Она не отвергается, удерживается, сохраняя свою значимость для сознания лирического субъекта. Категория смерти введена в композиционный центр <

стихотворения: «Мы становимся смертью и раем» (десятая строфа). «Мы» подчеркивает всеобъемлющий характер смерти: «И полны темноты, / И полны темноты и покоя, / мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою». Смерть окончательно разрушает идиллический ореол первых строф, привносит новый метафизический, обобщенный характер восприятия пройденного пути к «центру».

Сюжетоорганизующим в стихотворении Е. Рейна «Истинный новый год» является мотивный комплекс утраты, гранями которого являются мотивы встречи и расставания, обусловливающие трагическую неразрсшенность ситуации. Зима (один из знаков времени) обладает традиционными значениями умирания, гибели, финала жизни, они актуализируются в тексте, который становится пространством неосуществившихся встреч и предчувствия грядущих утрат. Отсутствие четкой границы между реальностью быта и необъятного мира творчества в их взаимосвязанности и взаимообусловленности, повседневная и неустранимая утрачива-емость мгновений и предметов каждым из нас в рамках жизненного круга — таковы трагические основания данной элегии Рейна и других его текстов.

В текстах Евтушенко «Третья память» и «Нью-Йоркская элегия» «память тела» мыслится как накопитель жизненных сил и тем самым источник воспоминаний, когда герой как бы слеп, нем

и неподвижен. Поэтому тактильные ощущения являются основными. Данные телесные воспоминания рождены, когда жизнь еще была «обнажена». Обнаженность тела становится метафорой открытой души в пору детского (непосредственного) восприятия жизни. Для этой фазы была также характерна неразрывность ощущения и его оценки, то есть синкретичность древней (родовой) памяти тела. Это проявляется в окказиональном эпитете «доброшершавность языка / всепонимающей собаки». Чтобы увидеть красоту и гармонию мира, герою необходимо преодолеть инерцию потребительского существования за счет «обнажения» жизни, души, прийти к покаянию и приятию своего креста \ в финале. Субъект декларирует новое качество «голоса»: «Я го-

ворил с Америкой негромко — / мы оба с ней устали от речей» — как результат личного и мирового опыта. Более того, ► приемлем и другой способ коммуникации — диалог молчания и

телесного ощущения осени в чужом пространстве: «Я говорил с Америкой ногами. / Усталые шаги земле не врут, / и отвечала мне она кругами / от мертвых листьев, падающих в пруд». Через традиционный мотив снегопада (снегопад сокрыл разноцветные приметы потерянных вещей под белым покрывалом) вводится автором метафора единения: «И под бесшумным белым снегопадом, / объединявшим тайною своей, / Америка со мной садилась рядом, на место для потерянных детей». Так условно и парадоксально ситуация одиночества преодолевается в рамках лирического сюжета.

В стихотворении Вознесенского «Муромский сруб» «как и я, глядит Вселенная во мрак, / подбородок, положивши на кулак». ' Визуально Вселенная и субъект соразмерны, романтически не

противопоставлены, не разведены, а, наоборот, подчеркнуто соединены. Текст развертывается через развитие автором зритель' ного образа из финала тетраптиха Маяковского «Облако в штанах»: «Глухо. // Вселенная спит, / положивши на лапу / с клешнями звезд огромное ухо». Вознесенский как бы вычленяет из контекста тетраптиха эту образную модель космического сосредоточенного покоя, уверенности и надежности, делает ее отправной для своего мирообраза. Очевидно, что здесь есть и полемика, и диалог с опытом Маяковского. Полемика — в снятии глухоты между «я» и Вселенной, наличествовавшей в тексте «Об-

лако в штанах». Диалог — в публичной адресации к Маяковскому как признанному «главарю» всей «громкой» поэзии. Он также и в указании читателю на завершение определенного отрезка духовного пути, который Вознесенский и его герой прошли к данному моменту, чтобы снова «сверить» себя с Вселенной. Элегический комплекс, зримо воплощенный в параллели «печалей» сруба и лирического субъекта («предок, сруб мой, ну о чем твоя печаль / над скамейкою замшелой, как пищаль?» — «Сколько раз мои печали отвели / эти пальцы деревянные твои...»), является в стихотворении базовой характеристикой действующих лиц, вступающих в духовное соприкосновение (сруб — субъект). Пищаль не просто в данном контексте «огневое оружие, некогда пушка», но и «дуда, сопель, свирель» (В. И. Даль), что также имеет особый выход на корректировку метафорических формул Маяковского (стих — оружие).

В заключении подводятся общие итоги исследования.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНО В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ:

1. Осипов А. И. Взаимодействие элегического и балладного начал в стихотворении Н Рубцова «Я буду скакать...» // Славянские духовные ценности на рубеже веков. Тюмень, 2001. С. 90-91.

2. Осипов А. И. Взаимодействие элегического и балладного начал в стихотворении И. Бродского «Ты поскачешь во мраке...» // Художественная литература, критика и публицистика в системе духовной культуры. Тюмень, 2001. С. 146—149.

3. Осипов А. И. Взаимодействие элегического и балладного начал в стихотворных текстах середины 1960—х гг. первого послевоенного поколения («Идут белые снеги» Е. Евтушенко, «Зимняя замкнутость» Б. Ахмадулиной) // Славянские истоки словесности и культуры в Западной Сибири. Тюмень, 2001. С. 137—149

4. Осипов А. И Жанровое своеобразие лирики первого послевоенного поколения (стихотворение А. Кушнера «Пластинка») // Славянские духовные традиции в Сибири. Тюмень, 2002 С 118—120

5. Осипов А. И. Эпизация лирики в книге стихов А. Кушнера «Ночной дозор» // Вестник Тюменского государственного университета. 2002. № 2. С. 218-221.

6. Осипов А. И. «От окраины к центру»' пространство города в элегическом сознании И. Бродского // Город как культурное пространство. Тюмень, 2003. С. 237—243.

7 Осипов А. И Элегия Н. Рубцова середины 1960—х годов как модель провинциального культурного ландшафта // Рсгиональ ные культурные ландшафты история и современность Тюмень, 2004. С. 168-174.

8 Осипов А. И Алтайский текст в элегии Николая Рубцова середины 1960-х годов («Шумит Катунь») // Алтайский текст в русской культуре. Вып. 2. Барнаул, 2004 (в печати).

9. Осипов А. И Ценностное сознание поэтов первого послевоенного поколения в ситуации конца «оттепели» // Проблемы гуманитарного образования и пути их решения на современном этапе. Тюмень, 2004 (в печати).

10. Осипов А. И Ценностный аспект жанровой специфики стихот-» ворных текстов Евгения Рейна (середина 1960-х годов) // Художественная литература, критика и публицистика в системе духовной культуры. Тюмень, 2004 (в печати).

)

4

4

Подписано в печать 15 11 2004 Тираж 100 экз. Объем 1,0 уч.-изд л. Формат 60x84/16 Заказ 724.

Издательство Тюменского государственного университета 625000, г. Тюмень, ул. Семакова, 10.

»

(

i

t

í

22 6 0 7 5

РНБ Русский фонд

2006-4 4146

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Осипов, Андрей Игоревич

Введение

Глава I Проективность как способ организации лирического произведения и жанровые признаки элегии, послания, баллады

§1.1 «Тишины!» и «Плач по двум нерожденным поэмам» А. Вознесенского

§1.2 «Шумит Катунь» и «Над вечным покоем» Н. Рубцова

§1.3 «Сумерки. Снег. Тишина. Весьма.» И. Бродского

§ 1.4 «Ночной дозор» А. Кушнера

§1.5 Жанровые признаки элегии, баллады, послания

Глава II Взаимодействие элегии и баллады

§2.1 «Идут белые снеги» Е. Евтушенко

§ 2.2 «Зимняя замкнутость» Б. Ахмадулиной

§ 2.3 «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны.» Н. Рубцова

§ 2.4 «Под вечер он видит.» и «Ты поскачешь во мраке.» И. Бродского

Глава III Взаимодействие элегии и послания

§3.1 «Письмо Есенину» Е. Евтушенко

§3.2 «Уроки музыки» Б. Ахмадулиной

§3.3 «Два наводнения» и «Пластинка» А. Кушнера

§3.4 «Большая элегия Джону Донну» И. Бродского

Глава IV Индивидуальные варианты элегического модуса

§4.1 Экзистенциальный вариант: «От окраины к центру» И. Бродского

§ 4.2 Трагический вариант: «Истинный новый год» Е. Рейна

§ 4.3 Сенсуальный вариант: «Третья память», «Осень», «Нью-Йоркская элегия»

Е. Евтушенко

§ 4.4 Визуальный вариант: «Муромский сруб», «Нам, как аппендицит.»

А.Вознесенского

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Осипов, Андрей Игоревич

Феномен поколения в гуманитарной мысли последних десятилетий все чаще подвергается развернутой рефлексии [НЛО 1998, №30, С. 7-91]. С точки зрения М.П. Абашевой, «внимание и литературного, и научного сообщества к проблемам существования, смены и укоренения в истории литературы поколений, проявившееся в 90-ые годы, знаменует важный шаг в самосознании современного человека» [Абашева 2001: 151]. С. Козлов называет три причины актуальности темы поколений. Первая - традиционная важность поколенческого измерения для литературного процесса в России: «.Обращает на себя внимание весьма скромная роль литературных групп, школ, направлений, течений при высокой значимости поколенческих маркировок и общеидеологических опознавательных знаков». Вторая - исключительное обострение поколенческих коллизий в связи с бурной социальной динамикой, характерной для России последнего десятилетия. Третья — совершенно особое место, занятое идеей поколения в нынешнем мире: «В наши дни это, возможно, единственный способ быть свободным, продолжая хоть чему-то принадлежать» [Козлов 1998: 5].

В определении границ поколения традиционно учитывается ряд факторов: физический возраст, схожий социальный и исторический опыт, потребность в самоидентификации в рамках поколения. «В современной гуманитаристике поколение определяется общим историческим опытом, общественным положением представителей поколения» [Абашева 2001: 152]. М.О. Чудакова, создавая свою классификацию поколений в советской культуре, руководствуется одним параметром: «В поколение могут попасть все, кто в момент общественного потрясения, требующего ответа, оказался в дееспособном возрасте и включился в ответ» [Чудакова 1998: 80]. Исследователи-филологи последнего времени акцентируют специфику самосознания субъекта, его внутреннюю включенность, рассматривая внешние (социальные) факторы как сопутствующие: «сама воля современного художника к осмыслению судьбы своего поколения и потребность в самоидентификации именно в рамках поколения» [Абашева 2001: 152].

Е.Ю. Боброва в книге «Основы исторической психологии» дает такое толкование: «Поколение - возрастная группа людей, формирование характера которых происходит под влиянием определенных исторических событий, экономических и культурных условий, что определяет общность и сходство некоторых личностных характеристик в результате сходного для представителей данной возрастной когорты социального опыта» [Боброва 1997: 92]. Историческая и социально-психологическая природа явления описывается специалистами рядом характеристик: «историческая роль поколения; социальный статус поколения; «духовная» общность поколения; исторический опыт поколения; межпоколенческая коммуникация; возраст поколения» [Боброва 1997: 93]. Вопрос о хронологических рамках поколения «шестидесятников» дискуссионен. Е.Ю. Боброва определяет принадлежность субъекта к данному поколению по рождению в диапазоне 1935-1945 годов; М.О. Чудакова- 1928-1935 годов; а к «четвертому» литературному поколению в ее периодизации относятся художники, родившиеся с 1924 по 1938 годы.

Поколение обычно имеет сложную внутреннюю структуру: «внутри одного поколения могут существовать несколько различных, даже противоположных друг другу подгрупп. Вместе они образуют одно «реальное» поколение именно потому, что они ориентированы друг на друга, пусть даже только в своем противопоставлении^.> Поколение же, взятое в целом, разделяет одну судьбу, но разные его представители могут реагировать на эту судьбу по-разному» [Мангейм 1998: 31]. И исследователи русского литературного процесса это в достаточной мере учитывают. Так, например, М.П. Абашева пишет: «Карл Мангейм предложил плодотворное понимание подгрупп в составе поколений, формирующих собственные энтелехии -поколенческие стили. С учетом этих градаций писательские размышления о поколениях можно рассматривать именно как факты самосознания отдельных поколенческих подгрупп, реализовавшихся в культуре наиболее активно» [Абашева 2001: 152].

Точка зрения B.C. Баевского позволяет получить представление о внутренней типологии поколений: «Своеобразными координатами, позволяющими получить первое представление о поэте, служат совместно его традиция и его поколение, долгота и широта на поэтической карте» [Баевский 1996: 268]. В истории русской поэзии исследователь выделяет три основные линии ее развития, связанные с определенными поэтическими школами: «Поэзия 1920-х - 1970-х гг. развивалась по направлениям, намеченным в модернизме и авангарде. Можно условно выделить три основные линии. Первая идет от акмеизма, условно говоря, петербургская, наследующая «опыт» в первую очередь Анненского, Блока, Ахматовой, Мандельштама. Вторая идет от футуризма, условно говоря, это линия московская, наследующая опыт прежде всего Хлебникова, Пастернака, Маяковского, Цветаевой. Третья линия, линия крестьянской поэзии, еще более условно говоря, деревенская, идет от Клюева и Есенина. Каждый из поэтов середины XX в. находится на одном из этих меридианов или между ними, ближе к тому или иному» [Баевский 1996: 267]. Ориентируясь на опыт осмысления русского литературного процесса в аспекте смены поколений [Комаров 2002], автор данной диссертации в качестве единицы новой социологии отечественной словесности мыслит поколение, а в качестве границы вычленения единиц в истории - сроки физического появления на свет. Поэтому главным критерием при определении границ первого послевоенного поколения поэтов будут не сроки вхождения в литературу, не отношение к знаковым событиям общественной жизни (например, XX съезд КПСС и т.п.), а факт рождения во временном промежутке с 1930-го по 1941 годы. К числу поэтов данного поколения относятся Е. Евтушенко (1932), А. Вознесенский (1933), Е. Рейн (1935), А. Кушнер (1936), Н. Рубцов (1936), Б. Ахмадулина (1937), И. Бродский (1940). Данный выбор имен позволяет наиболее репрезентативно представить культурные «топосы», школы и яркие индивидуальные художественные системы. Это художники, вышедшие из разной среды и ориентирующие на различные культурные школы (условно говоря, московскую, петербургскую, нестоличную). В ситуации конца «оттепели» (1963 - 1967 годы) им в минимуме от 23-х лет и в максимуме до 37-ми лет.

Существенно, что принадлежность к поколению ими ощущается достаточно четко. Так или иначе она даже декларируется, например, у Евтушенко: «Лучшие из поколения, возьмите меня трубачом». Это строка из его стихотворения 1957 г. «Лучшим из поколения». Поэтами ощущается культурно-историческая миссия поколения: «Поколение, к которому я принадлежу, <.> явилось в мир, чтобы продолжить то, что теоретически должно было прерваться в крематориях Аушвица <.>, тот факт, что не все прервалось - по крайней мере, в России, — есть в немалой мере заслуга моего поколения» [Бродский 1992: 14]. У Бродского рефлексия поэзии в единицах поколения проявляется достаточно последовательно: «Это наиболее замечательный поэт всего нашего поколения, то есть он наиболее крупная величина в русской поэзии этой возрастной категории.»; «Дело в том, что литература, в конце концов, является записью человеческого опыта, как бы сказать, биография вида, и каждое следующее поколение к этой биографии что-то добавляет, то есть мы узнаем, что есть человек» [Бродский 2000: 357, 360]. Так заявленный предмет научной рефлексии отчасти диктуется и самосознанием субъектов изучения, он очевидно «не навязывается» материалу.

В первом послевоенном поколении поэтов, по мнению B.C. Баевского, получили развитие две основные точки зрения на предназначение поэзии. Первая выражена, на его взгляд, в творчестве Вознесенского, Евтушенко и Ахмадулиной, которые «.приняли условие тенденциозного творчества — одни более охотно, другие менее охотно. Перед ними было не только непререкаемое требование власти, но и прошлое русской литературы с примером классицистов, декабристов, Некрасова, когда поэзия гордилась тем, что служит - императрице, обществу, народу» [Баевский 1996: 268]. Другая позиция, по B.C. Баевскому, связана с именами Кушнера, Чухонцева, Бродского.

Отношение к поэзии, к власти резко изменилось у того поколения, которое вошло в литературу в 1960-е гг. Оно порвало с представлением о том, что поэзия должна служить — чему бы то ни было — и вернулось к ее пониманию как самодостаточной ценности. Опять-таки самых разных авторов, между которыми нет ничего общего, объединяет это - новое для советской литературы, в действительности же старое, идущее от романтиков и Пушкина — сознание того, что у поэзии нет более высокой цели, чем поэзия» [Баевский 1996: 269].

Попытки понять истинное место отдельных фигур из первого послевоенного поколения в отечественной культуре зачастую «снимают» саму проблему поколения, его духовной общности, ведут к предустановленной оценочности: «В своём поколении Бродский — один. В этом «рассеянном» поколении («рассеянном» в любом смысле слова) есть настоящие поэты, близкие ему биографически, да и не только. Но это спутники, как лицеисты были спутниками Пушкина (не буду настаивать на полноте аналогии). В своей эпохе Бродскому не с кем соперничать и вступать в диалог. Ахматова или Мандельштам были в более счастливом положении. На том уровне, на котором пишет Бродский, разумнее отмечать не влияние, а сходство и переклички» [Венцлова 1996: 33]. Тенденции сосредоточить внимание на отдельных фигурах поколения очевидно полемичны призывы к историко-литературной объективности, взвешенности оценок по отношению к опыту всех представителей данной поэтической генерации: «60-ые годы — целый фейерверк свежих талантов. Не надо делать вид, что евтушенковская плеяда — пустое место. Нет смысла поддакивать их старым врагам и нынешним труженикам помойки со специфическими ушатами. Те звезды светили, как могли, и если кого-то из них теперь фактически нет, то свет всё равно остался. Свет - двоякий (кажется, эпитет Межирова, взятый у Пастернака)» [Алехин-Фаликов 1999: 6].

Хронологические рамки 1960-х достаточно условны. Так, на сайте «Поэзия 1960-х как гипертекст», получившем премию «Малый букер», указаны

1957 - 1972 годы. Для исследования нами была выбрана лирика середины 1960-х годов (1963-1967). Ситуация конца «оттепели» для первого послевоенного поколения поэтов показательна в нескольких отношениях. Первое - поколение уже имеет общественное признание, мыслится как надежда страны, ее опора и перспектива. Второе - организационно и биографически оно впервые оказывается перед реальной угрозой размежевания, расчленения (свои - чужие, лучшие - нелучшие, центр - периферия, состоявшиеся -несостоявшиеся и т.п.), причем эта угроза возникает как извне, так и изнутри. Третье - в связи с вышесказанным важен опыт внутреннего поведения в стихе, когда самостояние при общности ценностного механизма начинает проявляться именно в индивидуальных вариантах. Ситуация конца «оттепели» становится развилкой в определении собственного пути каждым поэтом. Поэтому важно представить целостную картину творчества поэтов на данном временном отрезке - этапе повышенной «исторической чувствительности» поколения. Специалисты по исторической психологии определяют эту категорию следующим образом: «Историческая чувствительность - специфическая чувствительность к изменениям таких характеристик исторической ситуации, которые соответствуют специфике возрастных и индивидуальных сензетивных моментов жизни» [Боброва 1997: 96]. Наиболее высок уровень исторической чувствительности для юности, переживающей период активного формирования мировоззрения и озабоченной проблемами самоотождествленности. «Литературные» поколения, выделенные на основе «биологических» поколений, подчиняются общему «закону поколения». Его параметры таковы: 1) психологическая значимость исторической ситуации различается для членов общества в соответствии с их поколенческой принадлежностью; 2) агентами социальных изменений становятся представители того поколения, для которого историческая ситуация выступает как неблагоприятная; 3) историческое поведение поколения направлено на изменение социальной системы, оптимально соответствующее самореализации представителей данного поколения [Боброва 1997: 98]. Л.А. Аннинский так сформулировал ощущение своего поколения: «.раннее сиротство, позабытое за ранними заботами, навсегда вошло в наш духовный состав и . оно еще много раз будет оплакано нами, ибо нельзя прожить другое детство, чем то, что тебе досталось, а надобно только, чтобы в какой-то момент отодвинулась пелена каждодневных забот и обнажилась истина судьбы, и драма ее встала во весь рост» [Аннинский 1991: 9]. Типологически схожее явление отмечают специалисты в «деревенской прозе»: «Анализ англо-американских исследований по «деревенской прозе» позволяет выделить следующие идентификационные доминанты: утрата идеала и обусловленный ею поиск символа на глубинных ментальных уровнях; ситуация исчезновения нравственных и культурных ценностей, открывающая перспективу на «старую Россию» и ее тысячелетнюю историю; типологическая оппозиция крестьянского менталитета и официальной идеологии» [Большакова 1996: 6].

По мнению Н.Л. Лейдермана, «к середине 1960-х годов надежды на обновление путем восстановления мифических «ленинских норм» угасли, стало ясно, что сама политическая система неспособна быть человечной.<.> К середине десятилетия «потеря горизонта становится очевидностью» [Лейдерман 2000: 166]. К тому же уже прошел «пик успеха» так называемой «громкой» поэзии. В общественной жизни начинает усиливаться атмосфера «похолодания», идущая на смену хрущевской «оттепели». Начинается практика судебных процессов над поэтами, писателями, творческой интеллигенцией. «Пришло время задуматься о традиции . после нескольких десятилетий бытования советской литературы, главным достоинством которой считалась ее устремленность в будущее» [Шайтанов 1994: 277]. Это было время овладения культурным пространством, расширения его границ. Поэты вступали в диалог с предшествующими поэтическими поколениями. «В этом диалоге, подхватывая слово, однажды прозвучавшее, напечатанное, т.е. уже как бы дозволенное, пытались сказать больше, чем смогли бы от собственного имени. Традиция не только учила, но и давала необходимый резонанс, мыслилась как форма иносказания и приращения смысла, способ освобождения» [Шайтанов 1994:278].

Общей для литературного процесса в этот период становится тенденция к эпизации художественных форм. Проявление эпического начала в лирической повести отмечал H.JI. Лейдерман [Лейдерман 1982]. О симптоматичном явлении в лирике поэтов-фронтовиков писал B.C. Баевский. «Многое зависит от разных возможностей лирического и эпического родов и их жанров, по-разному отображающих человека в его духовной и социальной жизни. <.> Подъем поэзии длится примерно десятилетие. Скоро появляются, такие симптоматичные произведения, как верлибры Рыленкова, Винокурова, Яшина, Солоухина, Самойлова - опыты стиха, ориентированного на прозу; <. .> Где-то здесь, между 1965-м и 1968-м годом и пролегла граница периода» [Баевский 1986: 91]. И.Л. Гринберг привел убедительные свидетельства актуальности проблемы в критике середины 1960-х: "В. Огнев в книге «У карты поэзии» (1968) считает, что лирической поэзии «по силам. большие темы, эпический простор мыслей и чувств. В этом диалектика эпоса и лирики в наши дни». А. Урбан в книге «Возвышение человека» (1968) замечает: «Для большинства советских поэтов характерно единение лирического и эпического начал»". [Гринберг 1985: 72].

Общность тенденции не означает ясности ее ценностной обеспеченности для различных поколений. Единственный способ надежно зафиксировать и реконструировать проявление ценностного сознания поэтов первого послевоенного поколения - анализ материи стиха (в частности, его жанровых параметров), когда исследователь смотрит на «произведение как процесс преображения текста в художественный мир» [Гиршман 1991: 92].

Еще недавнее представление о смерти жанров, о радикальной смене жанрового мышления стилевым мышлением сегодня значительно скорректировано (см. об этом подробнее: [Комаров 1996]). Жанры не умерли, но трансформировались: из канонических они превратились в неканонические. «Смена жанрового принципа организации художественного целого «личнородовым» не означает потери значимости жанра или его девальвации. Она лишь говорит об уходе жанра с поверхности в ядерные глубины произведения -поэтому он и труднее опознаваем, чем прежде. В результате переориентации неканонический жанр обретает новый облик. Его конститутивными чертами становятся: жанровая модальность (он - отношение между жанрами), стилистическая трехмерность (он - «образ жанра») и внутренняя мера (заменившая собой жанровый канон)» [Бройтман 2001: 363]. Доказательством обоснованности и продуктивности применения жанрового подхода к исследованию русской литературы XX века являются известные работы ученых «уральско-сибирской филологической школы» A.C. Субботина (лирика), Н.В. Барковской, H.JT. Лейдермана, Т.Д. Рыбальченко и В.А. Суханова (эпос), H.H. Киселева, С.М. Козловой (драма). Категория «элегический модус» используется в диссертации потому, что позволяет выходить от уровня жанровой принадлежности текста к уровню ценностно-эстетических ориентаций субъектов творческой деятельности. В качестве рабочего избрано определение В.И. Тюпы. Дефиниция из книги ученого «Аналитика художественного» теперь является важным элементом современных представлений о литературе в учебном пособии для высшей школы (2004): «Различные модусы художественности суть стратегии творческого «оцельнения», порождающего специфически художественный смысл целого. Поле этого смысла предполагает не только соответствующий тип героя и актуализированной вокруг него ситуации, не только соответствующую авторскую позицию и актуализируемую текстом установку читательского восприятия, но и внутренне единую систему ценностей, и соответствующую ей поэтику: организацию условного времени и условного пространства, систему мотивов, систему «голосов», ритмико-интонационный строй текста» [Тюпа 2004: 54].

Нельзя сказать, что писавшие о лирике 1960-х годов данного поколения не замечали элементов элегического в её составе. Л.П. Быков, например, так определял динамику поэзии в середине 1960-х: «Страстным монологам на не беречь себя, освободительная «память о смерти», «позитивный полюс тоски» [Седакова 1996: 12-14].

В работе мы учитывали опыт наших предшественников: 1) различные критерии типологического исследования творчества поэтов первого послевоенного поколения (проблемно-тематический, жанровый, стилевой), намеченные в работах Михайлова, Зайцева, Гринберга, Урбана, Сидорова, Шайтанова, Коминой и других; 2) характеристики творческой индивидуальности большинства поэтов, периодизации творческого пути, обозначение связи с поисками всей отечественной литературы (Македонов, Лейдерман, Пикач, Кожинов, Роднянская, Ростовцева, Плеханова и другие); 3) анализ поэтики некоторых текстов и зафиксированные значимые уровни структуры их для различных поэтов (Лотман, Марченко, Венцлова, Петрушанская, Ранчин, Кукулин, Бек, Мусатов и другие); 4) постановку вопроса о наличии локальных поэтических школ (Баевский, Македонов).

Объектом исследования послужили более двух десятков лирических произведений, созданных в 1963 - 1967 годы поэтами первого послевоенного поколения. Предмет исследования - элегический модус произведений и связанные с ним жанровые особенности текстов.

Цель работы - систематическое детальное описание элегического модуса лирики середины 1960-х годов поэтов первого послевоенного поколения.

Для достижения поставленной цели в работе решается ряд задач.

1. Доказать, что «элегический модус» выражает сущностные особенности ценностного сознания всех поэтов первого послевоенного поколения и имеет индивидуальные варианты эстетического воплощения.

2. Зафиксировать наличие проекции на иной «текст» в качестве одного из путей эпизации художественного целого в середине 1960-х годов различными представителями поколения.

3. Показать через анализ поэтики конкретных произведений середины 1960-х годов различных поэтов первого послевоенного поколения помощь и смену пришли диалоги с жизнью - лирические медитации, сосредоточенные на постижении «человекоустройства и мироустройства» (Б. Слуцкий). Над внятностью поэтического слова, ориентированного на непременную доходчивость и заразительность, возобладала точность выражения чувств и мыслей, как правило, сложных и неоднозначных. Внушение сменяется доверием, а стихотворные призывы и декларации уступают место ощущениям, догадкам, раздумьям. И уже не самовыявление из потока жизни, а вписывание себя в общую картину бытия становится определяющей тенденцией поэтической практики» [Быков 1988: 114]. С.И. Чупринин фиксировал в ней наличие «углублённого сосредоточенного лиризма», «зыбкое, плавучее чувство, обаяние и сила которого в непрояснённости, принципиальной невыговоренности», отмечал «направленность -этого чувства на мир, что уже отшумел и отошёл без возврата». Эти «симптомы» он объяснил феноменом возраста - физического и духовного [Чупринин 1983: 31, 33]. Е.Ю. Сидоров усматривал в стихах Евтушенко «безнадежное и в то же время праздничное чувство утраты», у Вознесенского «пронзительную ноту потерь», у Ахмадулиной следование «традиции открытой исповеди» с призывом «к духовному соучастию» [Сидоров 1988: 169, 220, 223]. A.B. Македонов сопоставлял опыты Евтушенко с конструкцией медитативной элегии как «цепочки психологических деталей и ситуаций» [Македонов 1985: 244]. A.A. Михайлов размышлял о генезисе темы памяти у поэтов поколения и связывал её «с войной, горем матерей и сиротством детей, со смертью и пожарищами, с трагедией целых народов и государств» [Михайлов 1986: 188]. П.С. Выходцев отмечал у Рубцова «веру в правду своего бытия», «напряженный драматизм» переживания [Выходцев 1984: 246]. Показательно и то, что, говоря о Бродском, представители последующих поколений выделяют черты, конститутивные именно для элегического модуса: «независимость частного лица», «стихийная анархическая религиозность», «фундаментальное одиночество», «героическое быть собой» и

Заключение научной работыдиссертация на тему "Элегический модус лирики первого послевоенного поколения"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В результате проделанного анализа можно сделать ряд выводов.

Во-первых, изначальное допущение, что жанровый механизм выступает маркером не только индивидуальных художественных систем или литературных направлений, но и поэтических поколений, оказалось плодотворным. В силу того, что творчество не мыслимо вне философии поступка, то есть постановки себя «в определённое эмоционально-волевое отношение к историческому человечеству» (М.М. Бахтин), описание жанровых характеристик текстов закономерно расширяется и совпадает с параметрами модуса (в истолковании В.И. Тюпы). Но в рамках модуса жанровые характеристики остаются основными, базовыми характеристиками структуры явления. Развитие данной методики позволит в перспективе дать новое системное описание всех поэтических поколений русской литературы Х1Х-ХХ веков. В результате будет установлена связь между поэтикой и аксиологией именно на базе известных литературоведческих процедур рефлексии, жанровая поэтика текстов станет фундаментом новой социологии отечественной словесности.

Во-вторых, важным элементом данной методики должно стать точное определение тех экспертных временных точек, где степень схождения субъектов поколения очевидно является максимальной и презентативно обнаруживает типовое, глубинное и одновременно инструментальное предрасположение поэтов. В данном случае таким временным отрезком выступила ситуация конца «оттепели» (середины 1960-х годов). Она стала, с одной стороны, временем выражения максимальных готовностей поколения к включению в общенациональный духовно-исторический проект (тенденция эпизации сознания), с другой стороны, фиксации через имманентные механизмы художественного целого того комплекса утраты, который был принят и осознан в качестве наследия (предания) и ноши уже не отвлекаемой от личностного духовного строя каждого из поэтов. Феномен утраты каждым из них наполнялся достаточно разным содержанием, в разной мере рефлектировались причины и масштабы утраты. Однако способы завершения художественного целого в силу общности элегического модуса для первого послевоенного поколения были принципиально схожими.

В-третьих, толкование утраты, ее масштабов и причин определялось индивидуальным духовно-социальным опытом каждого из поэтов. У Рубцова — это религиозно-духовные ценности почвенного мира дореволюционной России. У Ахмадулиной - это духовное братство деятелей мировой культуры разных эпох. У Рейна — это повседневная и неустранимая утрачиваемость мгновений и предметов каждым из нас в рамках жизненного круга. У Бродского — это движение к физической смерти как экзистенциальному центру жизни с периферии культурных ощущений, задаваемых контекстом среды, дарованной тебе и избранной тобой в качестве пространства местопребывания и исчисления себя. У Кушнера - это точечность, предметность знаков прошлого и настоящего, эмоциональное погружение в их ауру, прорисовывание процесса установления диалогических отношений с этими знаками - как способ восстанавливать и оживлять реальность чужого, далекого, иного, в принципе всего в мире без физического перемещения субъекта. У Евтушенко — это выстраивание вертикальных координат жизни по аналогии именно с природным рядом (снег, звезда и т.п.) в дополнение к заполняющим сознание субъекта вехам национально-исторической горизонтали. У Вознесенского утрата предстает в качестве всеобщей недореализованности, недовоплощенности изначально дарованного человеку творческого «огня», расходуемого бесполезно при прохождении через «потраву» и соблазны внешней, официальной жизни, которую поэт противопоставляет настоящему неназываемому. Обращение и возвращение к самому себе настоящему, к первоистокам своей натуры - такова логика повседневного героизма субъекта современной эпохи, по Вознесенскому.

В-четвертых, очевидно, что элегия не рассматривается как достаточная структура реализации ценностных устремлений поколения. У большинства поэтов она монтируется с балладой. Это объясняется, во-первых, желанием обогатить личностный опыт национально-историческим содержанием балладных сюжетов. Во-вторых, развернуть событие переживания утраты в многоэлементный тематический объективированный процесс, имеющий сюжетные звенья. Их появление дает возможность сделать слово семантическим многослойным за счет ввода культурных и пространственных проекций, придать стиху гибкую эмоциональную перспективу, усложнить диалог с читателем. В-третьих, ввести наряду с комплексом утраты в тексты комплексы семейного круга и памяти о «мертвеце», характерные для семантики баллады, и тем самым усилить социально-исторические срезы рефлексии жертвенного довоенного и военного опыта страны, а также тему физического и духовного сиротства поколения, появившегося на свет в условиях идеологического и иного террора, на разрыве культур досоветской и советской России, с другой стороны, ощущение себя детьми победителей в мировой бойне, их наследниками, вынужденными присягать логике этой победы во всех ее составляющих.

В-пятых, разрыв данного ценностного круга виделся в эпизации лирического сознания, то есть в расширении предметного кругозора и объективации процессов с целью накопления личностного опыта как основы честного диалога с современником и с собой, поэтому важны в лирике смысловые и конструктивные коды жанра послания, включающиеся в структуру элегического модуса. Не случайно Бродский, говоря о Рейне в качестве лучшего поэта поколения, подчеркнет: «Эти люди, то есть молодые, пишут, как правило, о себе, Рейн же пишет о мире. Это понятный эгоизм молодости, но в нашей молодости мы были несколько иными .»; «Может быть, просто жизнь у нас была почудовищней или был другой запас культуры, чем у этих молодых людей» [Бродский 2000: 360].

В-шестых, ценностный алгоритм «элегического модуса» поэтов первого послевоенного поколения не являлся препятствием для наличия «индивидуальной выразительности», охватывающей разнородные элементы текста, [Гиршман 1991:86] в лирике середины 1960-х годов. Это и позволило говорить о наличии индивидуальных вариантов (например, экзистенциальный, трагический, сенсуальный, визуальный) данного модуса.

В заключении подчеркнем, что «отношение между жанрами», их «взаимодействие» в рамках неклассического художественного целого является, по наблюдениям Бройтмана, конститутивной особенностью этого целого [Бройтман 2001: 363-368]. Анализ лирики поэтов первого послевоенного поколения служит развернутым доказательством данного феномена.

Список научной литературыОсипов, Андрей Игоревич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Ахмадулина Б. Избранное: Стихи. М.: Сов. писатель, 1988.- 480с.

2. Ахмадулина Б. Миг бытия. М.: Аграф, 1997,- 304с.

3. Бродский И. Сочинения в 4-х томах. М.: Третья волна, 1992.

4. Бродский И. Письмо к Горацию / Пер. с англ. М.: Изд-во «Наш дом — L'Age d'Homme», 1998. - 304с.

5. Бродский И. Трагический элегик // Знамя. 1991. - №7. - С. 180-184.

6. Бродский И. География зла // Литературное обозрение. — 1999. — №3. С. 10-27.

7. Бродский И. О Евгении Рейне // Рейн Е. Арка над водой. М.: Олимп; ACT, 2000. - С.357-360.

8. Вознесенский А. Собрание сочинений: В 3-х т. М.: Худож. лит., 19831984.

9. Евтушенко Е. Собрание сочинений. В 3-х т. М.: Худож. лит., 1983-1984.

10. Евтушенко Е. Невыливашка. Стихи. Курган: Изд-во «Зауралье», 1997. — 464с.

11. Кушнер А. Избранное: Стихотворения. — СПб.: Худож. лит., 1997. 496с.

12. Кушнер А. Аполлон в снегу: Заметки на полях. Л.: Сов. писатель, 1991. -512с.

13. Рейн Е. Избранное. М.: Третья волна, 1992. - 304с.

14. Рейн Е. Достойное восхождение // Литературное обозрение. 1997. - №3. -С. 7-13.

15. Рубцов Н.М. Последняя осень: Стихотворения, письма, воспоминания современников. М.: ЭКСМО-Пресс, 1999.-608с.

16. Рубцов Н.М. Собрание сочинений: В 3-х т. M.: ТЕРРА, 2000.

17. Ахматова A.A. Сочинения: В 2-х т. Т. 1. Стихотворения и поэмы. М.: Худож. лит., 1986. - 511с.

18. Баратынский Е.А. Стихотворения. Поэмы. — М.: Наука, 1983. 720с.

19. Блок A.A. Стихотворения и поэмы. М.: Худож. лит., 1983. - 206с.

20. Галич A.A. Генеральная репетиция. М.: Сов. писатель, 1991. - 560с.

21. Есенин С.А. Собрание сочинений. В 7-и т. Т. 3. М.: Наука, 1995.- 720с.

22. Жуковский В.А. Сочинения. В 3-х т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1980. - 493с.

23. Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1990. - 637с.

24. Маяковский В.В. Стихотворения. Поэмы. Статьи. М.: Олимп; Изд-во ACT, 1996. - 656с.

25. По Э.А. Избранное: Стихотворения. Проза. Эссе. М.: Худож. лит., 1984. -704с.

26. Пушкин A.C. Сочинения. В 3-х т. Т.1-2. М.: Худож. лит, 1985-1986.

27. Песни русских поэтов: Сборник в 2-х т. / Сост. В.Е. Гусев. Т. 1. Д.: Сов. писатель, 1988. - 664с.

28. Русская элегия XVIII — начала XX века: Сборник / Сост. Л.Г. Фризман. — Л.: Сов. писатель, 1991. 640с.

29. Тютчев Ф.И. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Стихотворения. — М.: Худож. лит., 1984. 495с.

30. Цветаева М.А. Сочинения. В 2-х т. Т 1.- М.: Худож. лит., 1988. 719с.

31. Цветаева М.А. Два Лесных царя // Об искусстве. М.: Искусство, 1991. - С. 318-323

32. Абашева М.П. Литература в поисках лица (Русская проза в конце 20 века: становление авторской идентичности). Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2001. -320с.

33. Аверинцев С.С. Жанр как абстракция и жанры как реальность: диалектика замкнутости и разомкнутости // Риторика и истоки европейской литературной традиции. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. - С. 191-219.

34. Аверинцев С.С. Историческая подвижность категории жанра: опыт периодизации // Риторика и истоки европейской литературной традиции. -М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 101-114.

35. Агеев А. Варварская лира. Очерки патриотической поэзии // Знамя. 1991. -№2. -С. 221-231.

36. Айзенштейн Е. Мгновения бытия // Нева. 2000. - №7. - С. 193-197.

37. Айзенштейн Е. Я из людей, и больно мне людско. // Звезда. 1998. - №2. -С. 215-222.

38. Айхенвальд Ю.И. Силуэты русских писателей. М.: Республика, 1994. -591с.

39. Алёхин А-Фаликов И. Поэзия в России не изгой. // Вопросы литературы.- 1999. Вып. 6. - С. 3-30.

40. Анализ одного стихотворения: «О чём ты плачешь, ветр ночной?.» Ф.И. Тютчева. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. - 72с.

41. Аннинский JI.A. Шестидесятники и мы: Кинематограф, ставший и не ставший историей. М.: ВТПО «Киноцентр», 1991. - 255с.

42. Анохин C.B. О концепте «поколение» // Социально-гуманитарные знания. -2003,-№2.-С. 290-303.

43. Афанасьев В.В. Редеет облаков летучая гряда: О русской элегии эпохи романтизма // Русская элегия конца 18 начала 19 в.: Антология. - М.: Советская Россия, 1983. - С. 5-22.

44. Ащеулова И.В. Образ всадника в поэзии 1960-начала 1970-х годов // Русская литература в XX веке: имена, проблемы, культурный диалог. Вып. 4.- Томск: Изд-во Томск, ун-та, 2002. С. 77-88.

45. Бабенко Л.Г., Васильев И.Е., Казарин Ю.В. Лингвистический анализ художественного текста: Учебник для вузов по спец. «Филология». -Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. — 534 с.

46. Баевский B.C. Давид Самойлов: поэт и его поколение. М.: Сов. писатель, 1986.-256с.

47. Баевский В. С. История русской поэзии: 1730-1980. Компендиум. Изд. 3-е, исп. и доп. М.: Новая школа, 1996. - 320с.

48. Балашов Д.М. Русская народная баллада // Народные баллады. М.: Наука, 1963.- С. 8-27.

49. Бараков В.Н. Слово о вечности // Москва. 2001. - № 1. - С.183-185.

50. Барбачаков A.C. Балладный мир В.А. Жуковского как моделирующий фактор цикла A.A. Блока «Снежная маска» // Проблемы литературных жанров: Материалы VII межвузовской конференции. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1992.-С. 28-29.

51. Барковская Н.В. Методологические поиски в современном литературоведении // Проблемы литературного образования. Ч. 1. — Екатеринбург: Изд-во АМБ, 2002. ~ С. 361-364.

52. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. М.: Худож. лит., 1986. -543с.

53. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986. -444с.

54. Бахтина О.Н. Жанр послания в старообрядческой литературе // Проблемы литературных жанров: Материалы VIII межвузовской конференции. В 2-х ч. Ч. 1. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1996. - С. 17-19.

55. Безносов Э.Л. О смысле некоторых реминисценций в стихотворениях Иосифа Бродского // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. СПб.: «Журнал Звезда», 1998. - С. 186-189.

56. Бек Т. Центральный защитник // Россия. 1993. - №25. - С. 12.

57. Бек Т. Все дело в ракурсе // Дружба народов. 1998. - №8. - С. 207-212.

58. Белая Г.А. Рождение новых стилевых форм как процесс преодоления «нейтрального» стиля // Многообразие стилей советской литературы. Вопросы типологии. М.: Наука, 1978. - С. 460-485.

59. Белая Г.А. Художественный мир современной прозы. М.: Наука, 1983. -192с.

60. Белая Г.А. Литература в зеркале критики. — М.: Сов. писатель, 1986. 368с.

61. Берг М. Гамбургский счет // Новое литературное обозрение. 1997. - №25. -С. 110-119.

62. Боброва ЕЛО. Основы исторической психологии. — СПб.: Изд. С-Пет. унта, 1997.-236с.

63. Бойко С.С., Зайцев В.А. Пока в России Пушкин длится. // Вестник Московского университета. Серия 9, Филология. 1999. - №6. - С. 7-18.

64. Большакова А.Ю. Типология и менталитет (к проблеме русско-западных межлитературных схождений) // Филологические науки. — 1996. — №6. — С. 312.

65. Бочаров А.Г. Чем жива литература?.: Современность и литературный процесс. М.: Сов. писатель, 1986. - 397с.

66. Бочаров А.Г. Литература и время: Из творческого опыта прозы 1960-80 годов. -М.: Худож. лит., 1988. -383с.

67. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX начала XX века в свете исторической поэтики. (Субъектно-образная структура). - М.: РГГУ, 1997. - 307с.

68. Бройтман С.Н. Историческая поэтика. М.: РГГУ, 2001. - 420с.

69. Быков Л.П. Уроки времени: Критические тетради. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1988. - 192с.

70. Быков Л.П. Русская поэзия начала XX века: стиль творческого поведения (к постановке вопроса) // XX век. Литература. Стиль. Вып.1 Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1994. - С. 163-174.

71. Бычков В.В. Эстетика. -М.: Гардарики, 2002. 556с.

72. Вайль П., Генис А. 60-ые. Мир советского человека. М.: Новое литературное обозрение, 1996. - 368с.

73. Васильев И.Е Русский поэтический авангард XX века. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. - 320с.

74. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: элегическая школа. СПб.: Наука, 1994.-240с.

75. Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины: Учеб. пособие / Под ред. Л.В. Чернец. М.: Высш. школа, 2000. - 556с.

76. Венцлова Т. Развитие семантической поэтики // Литературное обозрение. -1996.-№3. с. 29-34.

77. Венцлова Т. «Кенигсбергский текст» русской литературы и кенигсбергские стихи Иосифа Бродского // Как работает стихотворение Бродского. Сборник статей. М.: Новое литературное обозрение, 2002. — С. 43-63.

78. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высшая школа, 1989. -406с.

79. Винокурова И.Е. Тема и вариации: заметки о поэзии Беллы Ахмадулиной // Вопросы литературы. 1995. - Вып. 4. - С. 37-50.

80. Винокурова И.Е. Иосиф Бродский и русская поэтическая традиция // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. — СПб.: «Журнал Звезда», 1998.-С. 124-128.

81. Виролайнен М.Н. Утрата как обретение // Виролайнен М.Н. Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности. СПб.: Амфора, 2003. - С. 445-456.

82. Витковская Л.В. С точки зрения поэта («Образ автора» в когниостиле И. Бродского) // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. 2004. - №1. - С. 60-65.

83. Владимиров О.Н. О субъектной и ритмической организации баллад И.А. Бунина // Проблемы литературного образования: Материалы VIII всероссийской научно-практической конференции. Ч. 1. Екатеринбург: Изд-во АМБ, 2002. - С. 384-388.

84. Владимиров С.В. Стих и образ. Размышления о современном стихе. Л.: Сов. писатель, 1968. 160с.

85. Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Независимая Газета, 1998. -328с.

86. Выходцев П.С. Земля и люди: Очерки о русской советской поэзии 1940-70 гг. М.: Современник, 1984. - 366с.

87. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века. М.: Наука, «Восточная литература», 1993. - 304с.

88. Гаспаров М.Л. Метр и смысл: об одном из механизмов культурной памяти. -М.:РГГУ, 1999.-289с.

89. Гаспаров М.Л. Три типа русской романтической элегии (Индивидуальный стиль в жанровом стиле) // Гаспаров М.Л. Избранные сочинения. В 3-х т. Т. 2. О стихах. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. С. 362-382.

90. Гачев Г.Д. Содержательность художественных форм: Эпос. Лирика. Театр. -М.: Просвещение, 1968.-302с.

91. Гегель Г.-В.-Ф. Лекции по эстетике // Эолова арфа: Антология баллады. -М.: Высшая школа, 1989. С. 563-568.

92. Гердер И.-Г. Предисловие к сборнику "Народные песни" 1774, 1779 // Эолова арфа: Антология баллады. М.: Высшая школа, 1982. - С. 548-554.

93. Гете И.-В. Разбор и объяснение 1821 // Эолова арфа: Антология баллады. -М.: Высшая школа, 1989. С.554-556.

94. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Сов. писатель, 1979. - 226с.

95. Гинзбург Л.Я. О лирике. М.: Интрада, 1997. - 351 с.

96. Гиршман М.М. Анализ поэтических произведений A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева. М.: Высшая школа, 1981. - 111с.

97. Гиршман М.М. Литературное произведение: теория и практика анализа. -М.: Высшая школа, 1991. 160с.

98. Глазунова О.И. Парадоксы восприятия поэзии Иосифа Бродского // Русская литература. 2004. - №2. - С. 224-255.

99. Глушкова Т.М. Традиции совесть поэзии. - М.: Современник, 1987. -411с.

100. Голлерба Е. Genius loci // Звезда. 1996. - № 9. - С. 7-11.

101. Гордин Я. Выход за межу // Звезда. 1996. - № 9. - С. 11-14.

102. Грехнев В.А. На границе элегии // Грехнев В.А. Лирика Пушкина: О поэтике жанров. Горький, 1985. - С. 134-233.

103. Григорьян К.Н. Пушкинская элегия. Л.: Наука, 1990. - 255с.

104. Гринберг И.Л. Три грани лирики: Современная баллада, ода и элегия. М.: Худож. лит., 1985. - 397с.

105. Гугнин A.A. Постоянство и изменчивость жанра // Эолова арфа: Антология баллады. М.: Высшая школа, 1989. - С. 7-27.

106. Гудков Л.Д., Дубин Б.В., Страда В. Литература и общество: введение в социологию литературы. М.: РГГУ, 1998. - 80 с.

107. Гусев В.Е. Песни, романсы, баллады русских поэтов // Песни русских поэтов: В 2-х т. Т. 1.-Л.: Сов. писатель, 1988.-С. 5-54.

108. Давыдов Г.А. Жанр дружеского послания в поэзии М.М. Хераскова и поэтов его круга. // Филологические науки. 1997. - №1. - С. 92-100.

109. Дарвин М.Н. Художественный мир «Сумерек» Баратынского. // Гуманитарные науки в Сибири. 2000. - №4. - С. 3-8.

110. Дворцова Н.П. Дискурс как категория гуманитарных наук // Вестник Тюменского госуниверситета. 2000. - №4. - С. 3-8.

111. Ш.Дементьев В.В. Исповедь земли: Слово о российской поэзии. М.: Советская Россия, 1984.-368с.

112. Дементьев В.В. Нас водила молодость.: Книга литературно-критических статей. М.: Молодая гвардия, 1987. 238с.

113. Десят. ов В., Куляпин А. Прозрачные вещи: Очерки по истории литературы и культуры XX века. Барнаул, 2003. - 199с.

114. Дёмин A.C. Малая художественная форма как проблема исторической поэтики (на материале древнерусской литературы) // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М.: Наука, 1986. - С. 210-235.

115. Джонатан Брукс Платт. Отвергнутые приглашения к каменным объятиям: Пушкин Бродский - Жолковский // Новое литературное обозрение. - 2004. -№67.-С. 181-197.

116. Дубин Б. Сюжет поражения (Несколько общесоциологических примечаний к теме литературного успеха). // Новое литературное обозрение. — 1997. — №25.-С. 120-130.

117. Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск: Водолей, 2001.-512с.

118. Елекоев M.JI. Левитан // Русские художники: Энциклопедический словарь.- СПб.: Азбука, 1998. С. 348-353.

119. Ермоленко С.И. Эстетические основы романтической баллады // Проблемы литературных жанров: Материалы IV межвузовской конференции. Томск! Изд-во Томск, ун-та, 1983. - С. 153-154.

120. Ермоленко С.И. Жанр романтической баллады в эстетике первой трети XIX // Проблемы стиля и жанра в русской литературе XIX начала XX века.- Свердловск, 1989. С. 4-21.

121. Жигачева М.В. Баллада в раннем творчестве Бродского // Вестник Московского университета. Серия 9, Филология. 1992. - №4. - С. 51-56.

122. Жилякова Э.М. Балладный сюжет в контексте поэмы и повести 1830-х годов (A.C. Пушкин и В.А. Жуковский) // Проблемы литературных жанров: Материалы X международной научной конференции. В 2-х ч. Ч. 1. — Томск: Изд-во Томск, ун-та, 2002. С. 72-77.

123. Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. — М.: Наука, «Восточная литература», 1994. — 428с.

124. Жолковский A.K. М. Зощенко: поэтика недоверия. М.: Школа «Языки русской культуры», 1999. - 392с.

125. Жолковский А.К. К переосмыслению канона: Советские классики-нонконформисты в постсоветской перспективе // Новое литературное обозрение. 1998 - №29. - С. 55-70.

126. Зайцев В.А. Жанрово-стилевое своеобразие лирики военных лет (19411945) // Проблемы литературных жанров: Материалы IV межвузовской конференции. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1983. - С. 207-208.

127. Зайцев В.А. Русская советская поэзия 1960-70-х годов (Жанрово-стилевые искания и тенденции). М.: МГУ, 1984

128. Зайцев В.А. Бродский и русская поэзия XX в. // Научные доклады филологического факультета. Вып. 2. М.: МГУ, 1998. - С. 178-190.

129. Зайцев В.А. Жанровая традиция «Памятника» в русской поэзии 20 века // Филологические науки. 1999 - №3. - С. 3-14.

130. Зайцев В.А Традиция и эксперимент: о путях русской поэзии на рубеже 2021 веков. // Филологические науки. 2001. - №2. - С. 3-12.

131. Зверев A.M. Это время в нас ввинчено штопором // Галич A.A. Генеральная репетиция. М.: Сов. писатель, 1991. - С. 3-20.

132. Зенкин С.Н. Введение в литературоведение: Теория литературы: Учеб. пособие. М.: РГГУ, 2000. - 81с.

133. Зенкин С.Н. Дидактический материал: Заметки о теории. 6. // Новое литературное обозрение. 2003. - №63. - С. 321-330.

134. Зуев H.H. Жизнь и поэзия одно: Очерки о русских поэтах XIX-XX веков. - М.: Современник, 1990.- 302с.

135. Зырянов О.В. Принципы анализа поэтического текста: Учеб. пособие. -Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. 288 с.

136. Зырянов О.В. Проблема эволюции литературных жанров в феноменологическом аспекте // Дергачевские чтения 2002: Материалы международной научной конференции. - Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2004.-С. 88-94.

137. Иванова Н. Нежносмо, или в поисках отошедшего мира. // Арион. 1995. -№68 - С. 35 43.

138. Иезуитова Р.В. Баллада // Лермонтовская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1981. - С. 46-47.

139. Иосиф Бродский и мир: Метафизика, античность, современность. — СПб.: Звезда, 2000. 376с.

140. Иосиф Бродский: труды и дни / Редакторы-составители Петр Вайль и Лев Лосев. М.: Изд-во Независимая Газета, 1999. - 272с.

141. Искандер Ф. Поэт нормы // Звезда. 1996. - №9. - С. 6-7.

142. История русской советской поэзии. 1941-1980. JL: Наука, 1984. - 399с.

143. Йон Кюст. Name drooping: об одном поэтико-риторическом приеме в творчестве Иосифа Бродского // Новое литературное обозрение. 2004. -№67. - С. 224-232.

144. Йон Кюст. Бродский как предмет исследования: восемь лет спустя // Новое литературное обозрение. 2004 - №67 - С. 160-163.

145. Кац Б.А. Музыкальные ключи к русской поэзии: Исследовательские очерки и комментарии. СПб.: Композитор, 1997. - 272с.

146. Квятковский А.П. Поэтический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1966. -376с.

147. Книга как художественное целое: различные аспекты анализа и интерпретации. Филологические штудии 3. - Омск: Изд-во Наследие. Диалог-Сибирь, 2003. — 160с.

148. Кожевникова H.A. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века. -М.: Наука, 1986.-253с.

149. Кожинов В.В. Стихи и поэзия. М.: Сов. Россия, 1980. - 304с.

150. Кожинов В.В. Статьи о современной литературе. М.: Современник, 1982,-ЗОЗс.

151. Кожинов В.В. Николай Рубцов. Заметки о жизни и творчестве поэта. — М.: Советская Россия, 1976. 186с.

152. Козлов С. От редактора // Новое литературное обозрение. — 1998. №30. — С. 5-7.

153. Козлова С.М. Парадоксы драмы драма парадоксов. — Новосибирск: НГУ, 1993.-220с.

154. Козлова С.М. Поэтика рассказов В.М. Шукшина. Барнаул: АГУ, 1992. -184 с.

155. Козубовская Г.П. Послания В.А. Жуковского: поэтика жанра // Дергачевские чтения 98: Материалы международной научной конференции. -Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. - С. 146-148.

156. Комина Р.В. Жанр: аксиология, методика // Проблемы литературных жанров: Материалы IV научной межвузовской конференции. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1983. - С. 3-4.

157. Комаров С.А. Мышление художника и жанр (из опыта определения понятий) // Комаров С.А. Маяковский и проблемы комедии. — Тюмень: Изд-во ТюмГУ, 1996.-С. 5-18.

158. Комаров С.А. А. Чехов В. Маяковский: комедиограф в диалоге с русской культурой конца XIX — первой трети XX века. — Тюмень: Изд-во Тюменского ун-та, 2002. - 248с.

159. Копыстянская Н.Ф. Понятие жанр в его устойчивости и изменчивости // Контекст-1986. М.: Наука, 1987. - С. 178-204.

160. Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения. — М.: Просвещение, 1972. 112с.

161. Корман Б.О. Литературоведческие термины по проблеме автора. — Ижевск: Удмурт, гос. ун-т, 1982. 19с.

162. Корман Б.О. Лирика и реализм. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1986. — 96с.

163. Кормилов С. Мировая литература, литературные ряды и их история // Вопросы литературы. 1997 - Вып. 2. - С. 32-42.

164. Кормилов С. Русская литература и литературный процесс после 1917г.: проблемы периодизации // Вестник МГУ. Сер. 9, Филология. 2002. - №6. -С. 7-20.

165. Косточаков Г.В. О диалоге в лирике Н. Рубцова // Проблемы метода и жанра. Вып 17. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1991. - С. 244-252.

166. Кравцов И.И. Славянская народная баллада // Кравцов Н.И. Проблемы славянского фольклора. М.: Наука, 1972. - С. 192-239.

167. Красухин Г.Г. В присутствии Пушкина: Современная поэзия и классические традиции. М.: Сов. писатель, 1985. - 256с.

168. Кукулин И. В. Образно-смысловая традиция пятистопного анапеста в ^раннем творчестве И. А. Бродского // И. Бродский: творчество, личность,судьба. Итоги трех конференций. СПб.: «Журнал Звезда», 1998. - С. 129135.

169. Куллэ В.А. Поэтический дневник И. Бродского 1961 года // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. — СПб.: «Журнал Звезда», 1998. С. 97-107.

170. Куляпин А.И. Эволюция творчества. Интертекстуальность // Творчество В.М. Шукшина в современном мире: Эстетика. Диалог культур. Поэтика. Интерпретация. Барнаул: Изд-во Алтайского гос. ун-та, 1999. - С. 85-93.

171. Курганов Е.Я. Бродский и Баратынский // Звезда. 1997. - №1. - С. 200209.

172. Курганов Е.Я. Бродский и искусство элегии // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. СПб.: «Журнал Звезда», 1998.-С. 166-185.

173. Курицын В. Бродский // Октябрь. 1997. - №6. - С. 181-184.

174. Левитан Л.С., Цилевич Л.М. Сюжет в художественной системе литературного произведения. Рига: Зинатне, 1990. - 512с.

175. Лейдерман Н.Л. Движение времени и законы жанра: Жанровые закономерности развития советской прозы в 60 70 гг. - Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1982. - 254с.

176. Лейдерман Н.Л., Барковская Н.В. Теория литературы (вводный курс). — Екатеринбург: Изд-во АМБ, 2002. 73с.

177. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: В 3-х кн. Кн. 1: Литература «Оттепели» (1953-1968): Учеб. пособие. М.: Эдиториал УРСС, 2001.-288 с.

178. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: В 3-х кн. Кн. 2: Семидесятые годы (1968-1986): Учеб. пособие. М.: Эдиториал УРСС, 2001.-288 с.

179. Липовецкий М.Н. Поэзия частного человека // Урал. 2000. - № И. - С. 229-237.

180. Липовецкий М.Н. «Свободы черная работа»: статьи о литературе. -Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1991.-269с.

181. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под ред. А.Н. Николюкина. Институт научн. информации по общественным наукам РАН. -М.: НПК «Интелвак», 2001. 1600стб.

182. Литовская М.А., Снигирева Т.А. Проблема героя на страницах «Юности» и «Нового мира» рубежа 1950-1960-х годов // Дергачевские чтения 98: Материалы международной научной конференции. — Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. - С. 174-177.

183. Литовская М.А. Теоретические установки и творческая индивидуальность писателя // Дергачевские чтения 2000: Материалы международной научной конференции. В 2-х ч. Ч. 2. - Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001. - С. 176-182.

184. Лихачев Д.С. Кратчайший путь // Литературное обозрение. 1985. -№11.-С. 54-58

185. Лихачев Д.С. О филологии. М.: Высшая школа, 1989. - 208с.

186. Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Структура стиха. Л.: Просвещение, 1972.-3 57с.

187. Лотман Ю.М., Лотман М.Ю. Между вещью и пустотой (из наблюдений над поэтикой сборника И. Бродского "Урания") // Лотман Ю. М. Избранные статьи. В 3-х т. Т. 3. Таллинн: Александра, 1993. - С. 345-370.

188. Лотман Ю.М. О типологическом изучении литературы // Лотман Ю.М. О русской литературе. СПб.: Искусство-СПб, 1997. - С. 766-773.

189. Лотман Ю.М. Текст в тексте // Лотман Ю.М. Об искусстве. — СПб.: Искусство-СПб, 2000. С. 423-436.

190. Ляпина Л.Е. Литературная циклизация (к истории изучения) // Русская литература. 1998. -№1.-С. 170-177.

191. Магомедова Д.М. Взаимодействие литературных и речевых жанров в поэтическом тексте (элегия) // Язык как творчество. М.: МГУ, 1996. - С. 111-118.

192. Магомедова Д.М. К специфике сюжета романтической баллады // Поэтика русской литературы. М.: РГГУ, 2001. - С. 39-44.

193. Македонов A.B. Свершения и кануны: О поэтике русской советской лирики. 1930-1970. Л.: Сов. писатель, 1985.- 359с.

194. Малышева Г.Н. Очерки русской поэзии 1980-х годов (Специфика жанров и стилей). М.: Наследие, 1996. - 176с.

195. Мангейм К. Проблема поколений // Новое литературное обозрение. 1998 -№30.-С. 7-47.

196. Манн Ю.В. Русская литература XIX в. Эпоха романтизма. М.: Аспект Пресс, 2001.-447с.

197. Маргвелешвили Г.Г. Когда на нас глядит поэт. М.: Худож лит., 1990.-315с.

198. Маркович В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30-50-е годы). Л.: ЛГУ, 1982. - 208с.

199. Марченко А. Ностальгия по настоящему (заметки о поэтике А. Вознесенского) // Вопросы литературы. 1978. - №9. - С. 66-94.

200. Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении. М.: Лабиринт, 1993.-207с.

201. Медведев П.Н. Проблема жанра. // Из истории советской эстетической мысли 1917-1932 годов. М.: Искусство, 1980. С. 418-424.

202. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. - 407с.

203. Мешков Ю.А. О поэтах хороших и разных: Очерки. Портреты. Заметки. -Екатеринбург: Сократ, 2000. 224с.

204. Мир Иосифа Бродского. Путеводитель. Сборник статей. — СПб.: Звезда, 2003.-464с.

205. Мирошникова О.В. Жанровая природа лирической книги как устойчивой контестно-циклической формы // Мирошникова О.В. Итоговая книга в поэзии последней трети XIX века: архитектоника и жанровая динамика. — Омск: Омск. гос. ун-т, 2004. С. 22-80.

206. Михайлов A.A. Ритмы времени (Этюды о русской советской поэзии наших дней). М.: Худож. лит., 1973. — 528с.

207. Михайлов A.A. Поэты и поэзия. Портреты, проблемы, тенденции развития современной поэзии. М.: Просвещение, 1978. - 223с.

208. Михайлов A.A. Тайны поэзии. М.: Худож. лит., 1986.- 256с.

209. Михайлов A.A. Избранные произведения. В 2-х т. Т. 1: Ритмы XX века. Панорама поэзии. М.: Худож. лит., 1986. - 574с.

210. Михайлов А.Д. О границах типологических сопоставлений (вокруг легенды о Тристане и Изольде). // Известия РАН. Серия литературы и языка.- 1996. т. 55. - №3. - С. 35-42.

211. Мусатов В.В. Художественные традиции в современной поэзии. — Иваново: ИГУ, 1980. 88с.

212. Мусатов В.В. Пушкинские традиции в русской поэзии первой половины XX века. М.: РГГУ, 1998. - 484с.

213. Невзглядова Е.В. Петербургско-ленинградская и московская поэтические школы в русской поэзии 60-70-х годов // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. СПб.: «Журнал Звезда», 1998. — С. 119-123.

214. Николина H.A. Типы межжанрового взаимодействия // Русский язык сегодня. Вып. 1. Сб. статей. М.: Азбуковник, 2000. - С 540-550.

215. Никонов В.А. Баллада // Краткая литературная энциклопедия. В 9 т. Т. 1. -М.: Советская энциклопедия, 1962. С. 422-423.

216. Нора Пьер. Поколение как место памяти // Новое литературное обозрение.- 1998. -№30. С. 58-72.

217. Оботуров В.А. Искреннее слово. Страницы жизни и поэтический мир Николая Рубцова: Очерк. М.: Сов. писатель, 1987. - 256с.

218. Озеров J1.A. Мастерство и волшебство. М.: Сов. писатель, 1972. - 392с.

219. О ничтожестве литературы русской. / Сост. Гайер С. СПб.: Алетейя, 2000.- 224с.

220. Орлицкий Ю.Б. Стих и проза в русской литературе. М.: РГГУ, 2002. -685с.

221. Осетров Е.И. Голоса поэтов: Этюды о русской лирике. М.: Сов. писатель, 1990.-334с.

222. Очерки истории языка русской поэзии XX века: Опыты описания идеостилей. М.: Наука, 1998. - 558с.

223. Павлов М.С. Поэтика потерь и исчезновений (заметки о поздних стихах Иосифа Бродского) // Русская литература 20 века: Школы, направления, методы творческой работы. Учебник для студентов вузов. — СПб.: Logos; М.: Высшая школа, 2002. С. 567-578.

224. Павловский А.И. Время и родина в поэзии Н. Рубцова // Русская литература. 1986. - №1. - С. 75-96.

225. Парамонов Б. То, чего не было: «Оттепель» и 60-ые годы // Звезда. 1998. -№10.-С. 198-202.

226. Петров И.В. Жанр б&ллады в поздней лирике Гумилева // Дергачевские чтения 98: Материалы международной научной конференции. -Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. - С. 214-216.

227. Петрушанская Е. Джаз и джазовая поэтика у Бродского // Как работает стихотворение Бродского. Сборник статей. М.: Новое литературное обозрение, 2002. - С. 250-268.

228. Пикач А. Я люблю судьбу свою // Вопросы литературы. 1977. - №9. - С. 92-126.

229. Пикач А. И от чего мы больше далеки? // Новое литературное обозрение. -1995.-№14.-С. 181-187.

230. Плеханова И.И. Преображение трагического. Иркутск: Изд-во Иркут. унта, 2001.- 158с.

231. Плеханова И.И. Метафизическая мистерия Иосифа Бродского. Под знаком бесконечности: эстетика метафизической свободы против трагической реальности. Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 2001. — 302с.

232. Плеханова И.И. Эстетика поэтической игры и чувство времени в поэзии «оттепели» («гражданская поэзия») и лирике Н. Глазкова // Русская литература в XX веке: имена, проблемы, культурный диалог. Вып. 4 Томск: Изд-во Томск, ун-та, 2002. - С. 60-76.

233. Полухина В. Бродский глазами современников. Сб-к интервью. СПб.: «Журнал Звезда», 1997. - 336 с.

234. Поплавская И.А. Жанр послания в творчестве любомудров (к проблеме поэтики романтизма) // Проблемы литературных жанров: Материалы VI научной межвузовской конференции. Томск, Изд-во Томск, ун-та, 1990. -С. 54.

235. Поспелов Г.Н. Лирика среди литературных родов. М.: МГУ, 1976. - 210с.

236. Поспелов Г.Н. Целостно-системное понимание литературного произведения // Принципы анализа литературного произведения / Под. ред. П.А. Николаева. М.: МГУ, 1984. - С. 18 - 32.

237. Практикум по жанровому анализу литературного произведения / Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий, Н.В. Барковская, Т.А. Ложкова. -Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1996. 46с.

238. Пронин В.А. Теория литературных жанров: Учеб. пособие. М.: Изд-во МГУП, 1999.- 196с.

239. Радзишевский В.В. Серапионовы братья // Литературный энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1987. - С. 459.

240. Ранчин A.M. Философская традиция И. Бродского // Литературное обозрение. 1993. - №3-4. - С. 3-13.

241. Ранчин A.M. «На пиру Мнемозины»: Интертексты Бродского. М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 464с.

242. Рассадин С. Испытание гласностью // Галич A.A. Возвращение. Л.: ВТПО «Киноцентр», 1989. - С. 283-314.

243. Рогачев В.А. На мосту из века в век (О поэзии Иосифа Бродского) // Словарь рифм Иосифа Бродского / Под ред. В.А. Рогачева. Сост. А.Л. Бабакин. Тюмень: Изд-во Ю. Мандрики, 1998. - С. 9-20.

244. Рогачева H.A. «Последняя роза» А. Ахматовой: поэтика послания II Текст и текстовые категории: аспекты филологического исследования: межвуз. сб. тр. Тюмень: ТюмГУ, 2002. - С. 90-99.

245. Рогинский Б. «Это такая моя сверхидея.». О ранних стихах Бродского // Звезда. 2000. - №5. - С. 99-103.

246. Роднянская И. И Кушнер стал нам скучен. // Новый мир. — 1999. №10. -С. 206-216.

247. Ростовцева И.И. Между словом и молчанием: О современной поэзии. — М.: Современник, 1989. 367с.

248. Руднев В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. II. -М.: Аграф, 2000. 432с.

249. Рыбальченко T.JI. Поиск метафизической картины мира в русской литературе 1950-1980 годов // Проблемы метода и жанра. Вып. 19. — Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1997. С. 280-296.

250. Седакова О. Кончина Бродского // Литературное обозрение. 1996. - №3. -С. 11-15.

251. Селезнев Ю.И. Златая цепь. М.: Худож. лит., 1985.- 315с.

252. Селезнев Ю.И. Избранное. М.: Современник, 1987. — 506с.

253. Семенова С. Преодоление трагедии: «Вечные вопросы в литературе». М.; Сов. писатель, 1989. - 440с.

254. Сидоров Е.Ю. Евгений Евтушенко: Личность и творчество. — М.: Худож. лит., 1987.-206с.

255. Сидоров Е.Ю. Течение стихотворных дней: Статьи. Портреты. Диалоги. -М.: Сов. писатель, 1988. 156с.I

256. Силантьев И.В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике. Очерк историографии. Новосибирск: Изд-во ИДМИ, 1999. - 104с.

257. Сильман Т.И. Заметки о лирике. Л.: Сов. писатель, 1977. - 233с.

258. Смирнов Ю.И. Восточно-славянские баллады и близкие им формы. Опыт указателя сюжетов и версий. М.: Наука, 1988.- 351с.

259. Смирнов И.П. Смысл как таковой. СПб.: Академический проект, 2001. -352с.

260. Снигирева Т.А. Твардовский. Поэт и его эпоха. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1997.-3 84с.

261. Снигирева Т.А. Поэма «По праву памяти» и лирический цикл «Памяти матери» как поэтическая дилогия // Дергачевские чтения 2000: Материалы международной научной конференции. В 2-х ч. Ч. 2. - Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000. - С. 303-307.

262. Современный словарь иностранных слов. СПб.: Дуэт; Комета, 1994. -752с.

263. Столович JI.H. Красота, Добро, Истина: Очерк истории эстетической аксиологии. -М.: Республика, 1994. -464с.

264. Страшнов C.JI. Молодеет и лад баллад: литературно-критические статьи. -М.: Современник, 1990. 157с.

265. Страшнов C.JI. О слагаемых литературного процесса // Творчество писателя и литературный процесс. Иваново: Ивановский университет, 1986. -С. 5-19.

266. Субботин A.C. Маяковский: сквозь призму жанра. М.: Сов. писатель, 1986.-352с.

267. Субботин A.C. Горизонты поэзии. Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1984.-256с.

268. Тамаркина Э.А. О субъектной организации народной баллады // Проблема автора в русской литературе 19-20 вв. Межвузовский сборник. Ижевск: Удмуртский гос. ун-т, 1978. — С. 106-115.

269. Тамарченко Н.Д. Типология реалистического романа (на материале классических образцов жанра в русской литературе XIX века). Красноярск: Изд-во Красноярского ун-та, 1988. - 200с.

270. Тамарченко Н.Д. Теория родов и жанров. Эпика. Тверь: Тверской гос. унт, 2001.-72с.

271. Тамарченко Н.Д. Методологические проблемы теории рода и жанра в поэтике 20 века // Известия РАН. Серия литературы и языка. — 2001. т. 60. -№6.-С. 3-13.

272. Теоретическая поэтика: понятия и определения. Хрестоматия для студентов / Авт. и сост. Н.Д. Тамарченко. — М.: РГГУ, 2001. 467с.

273. Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении: Роды и жанры литературы. М.: Наука, 1964. - 487 с.

274. Тодд У.М. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху: Пер. с англ. СПб.: Академический проект, 1994. - 207с.

275. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика: Учеб. пособие. М.: Аспект Пресс, 2001. - 334с.

276. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Прогресс-Культура, 1995. -624с.

277. Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы: избранные труды. СПб.: Искусство - СПб, 2003. - 616с.

278. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. — 574с.

279. Тынянов Ю.Н. Литературный факт. М.: Высшая школа, 1993. -318с.

280. Тюпа В.И. Художественность // Введение в литературоведение / Под ред. Л. В. Чернец. М.: Высшая школа, 1999. - С. 463-582.

281. Тюпа В.И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). М.: Лабиринт, РГГУ, 2001. - 192с.

282. Тюпа В.И. Модусы художественности // Введение в литературоведение / Под ред. Л. В. Чернец. М.: Высшая школа, 2004. - С. 52-68.

283. Уланд. О балладе // Эолова арфа: Антология баллады. М.: Высшая школа, 1989.-С. 557-563.

284. Урбан A.A. В настоящем времени. М.: Сов. писатель, 1984. - 367с.

285. Урбан A.A. Со мною вот что происходит // Звезда. 1988. - №10. - С. 178196.

286. Успенский Б.А. Поэтика композиции // Успенский Б.А. Семиотика искусства. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. - С. 9-218.

287. Федотов О.И. Основы русского стихосложения. Теория и история русского стиха: В 2-х кн. Кн. 2: Строфика. М.: Флинта: Наука, 2002. - 488с.

288. Фёдоров В.В. О природе поэтической реальности. — М.: Сов. писатель, 1984.-184с.

289. Фоменко И.В. Лирический цикл: становление жанра, поэтика. Тверь: Твер. гос. ун-т, 1992. - 124с.

290. Фоменко И.В. Три статьи о поэтике: Пушкин, Тютчев, Бродский. — Тверь: Твер. гос. ун-т, 2002. 40 с.

291. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М.: Лабиринт, 1997. - 448с.

292. Фризман Л.Г. Жизнь лирического жанра: Русская элегия от Сумарокова до Некрасова. М.: Наука, 1973. - 167с.

293. Фризман Л.Г. Элегия // Краткая литературная энциклопедия. В 9 т. Т. 8. -М.: Советская энциклопедия, 1975. С. 866-867.

294. Фризман Л.Г. Два века русской элегии // Русская элегия 18- нач. 20в.: сборник. Л.: Сов. писатель, 1991. - С. 3-45.

295. Фунтусова Т.А. Проблема достоверности: Развитие поэтического пафоса в элегиях Иосифа Бродского // Дергачевские чтения 2002: Материалы международной научной конференции. - Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2004.-С. 351-353.

296. Хазан В.И. Некоторые аспекты типологии жанра поэтического послания // Проблемы литературных жанров: Материалы V научной межвузовской конференции. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1987. - С. 137-138.

297. Хайров Ш. «Если Бог для меня и существует, то это именно язык»: языковая рефлексия и лингвистическое мифотворчество Иосифа Бродского // Новое литературное обозрение. 2004. - №67. - С. 198-223.

298. Хан Е.И. Из наблюдений над элегическим фоном поэтов пушкинской поры (Внутренние структуры жанра и внешние влияния). // Филологические науки. 1997. - №1. - С. 24-34.

299. Чернец Л.В. Литературные жанры (проблемы типологии и поэтики). М.: МГУ, 1982.-192с.

300. Чудакова М.О. Заметки о поколениях в советской России 1973 1991 // Новое литературное обозрение. - 1998. - №30. - С. 73 - 91.

301. Чупринин С.И. Крупным планом: Поэзия наших дней: проблемы и характеристики. М.: Сов. пис., 1983. - 288 с.

302. Шайтанов И.О. Предисловие к знакомству // Литературное обозрение. -1988. -№8.-С. 52-65.

303. Шайтанов И.О. Поэзия 70-90-х. Обзор // Русская литература ХХв. / Под ред. Ф.Ф. Кузнецова. М.: Просвещение, 1994. - С. 277-303.

304. Шайтанов И.О. Жанровая поэтика // Вопросы литературы. 1996. - №3. -С. 17-27.

305. Шайтанов И. «Бытовая» история // Вопросы литературы 2002. - №2. - С. 3-24.

306. Шапир М.И. Три реформы русского стихотворного синтаксиса // Вопросы языкознания. — 2003. №3. - С. 31-78.

307. Шатин Ю.В. Три аспекта жанровой теории // Проблемы литературных жанров: Материалы VI научной межвузовской конференции. — Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1990. С. 5-6.

308. Шевченко Л. Бесхитростный // Знамя. 2000. - №10. - С. 215-225.

309. Шевченко Н.В. Основы лингвистики текста. — М.: Приор-издат,2003. -160с.

310. Шерр Б. Строфика Бродского: новый взгляд // Как работает стихотворение Бродского. Сборник статей. М.: Новое литературное обозрение, 2002. — С. 269-299.

311. ЗП.Эйдинова В.В. Стиль художника: Концепции стиля в литературной критике 20-х годов. М.: Худож. лит., 1991. 285с.

312. Эйхенбаум Б.М. Чем жива литература?.: Современность и литературный процесс. Л.: Сов. писатель, 1969. - 552с.

313. Эйхенбаум Б.М. О поэзии. Л.: Сов. писатель, 1969. - 552с.

314. Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной.»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высшая школа, 1990. - 303с.

315. Эпштейн М.Н. Парадоксы новизны: о литературном развитии 19 20вв. -М.: Сов. писатель, 1998. - 416с.

316. Эсалнек А.Я. Внутрижанровая типология и пути ее изучения. М.: МГУ, 1985.- 183с.

317. Эткинд Е.Г. Разговор о стихах. М.: Детская литература, 1970. 240с.

318. Эткинд Е.Г. Там, внутри. О русской поэзии XX века. СПб.: Максима, 1995.-568с.

319. ЮнгК.Г. Душа и миф: шесть архетипов. М.: Совершенство, 1997. 384с.

320. Яковлева И.П. Жанр послания в современной русской литературе // Литература и общество: взгляд из XXI века. Сб. ст. Тюмень, 2002. - С. 5161.

321. Янушкевич A.C. Жанровая система русской романтической поэзии // Проблемы литературных жанров: Материалы VI научной межвузовской конференции. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1990. — С. 40-41.

322. Янушкевич A.C. Отзвуки балладной поэтики В.А. Жуковского в «Беге» М.А. Булгакова // Проблемы литературных жанров: Материалы VII межвузовской конференции. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1992. - С. 16-18.