автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Эпистемологические основания теории значения

Полный текст автореферата диссертации по теме "Эпистемологические основания теории значения"

На правах рукописи

ОО^ * ^^

БОЧКАРЕВ Андрей Евгеньевич

ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ТЕОРИИ ЗНАЧЕНИЯ

Специальность 10.02.19 - Теория языка

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

1 О ИЮЧ 2!№

Москва - 2009

003473012

Работа выполнена на кафедре лингвистической семантики Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Научный консультант

Официальные оппоненты

доктор филологических наук, профессор Городецкий Борис Юрьевич

доктор филологических наук, профессор Гарбовский Николай Константинович

доктор филологических наук, профессор Кронгауз Максим Анисимович

доктор филологических наук, профессор Кузнецов Валерий Георгиевич

Ведущая организация Тверской государственный университет

Защита диссертации состоится «М »СОиХл/}^ 2009 г. в часов на заседании диссертационного совета Д 212.135.02 при ГОУ ВПО «МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ» по адресу: 119034, г. Москва, ГСП-2, ул. Остоженка, 38.

С диссертацией можно ознакомиться в диссертационном читальном зале библиотеки ГОУ ВПО «МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ».

Автореферат разослан «М » ММ_2009 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

В. С. Страхова

Развитию современной науки свойственна весьма примечательная тенденция: чем разнообразнее знание об изучаемом объекте, тем насущнее необходимость концептуального его обобщения в тех или иных теориях интегративного характера.

Наиболее очевидным образом эта тенденция проявляется в эпистемологически ориентированных исследованиях, призванных установить, дабы перейти от «меньшего знания к большему» (Ж. Пиаже), как соотносятся между собой разные методы и способы познания, как преломляются в контексте знания научные факты и как вообще совершается в науке прирост знания. Эмпирическую базу исследования в таком случае образуют исторически засвидетельствованные события, факты, принципы, методы и теории, а эпистемологическую в собственном смысле слова - рефлективность знания, структура горизонта ретроспекции, модели эволюции, модели репрезентации научных систем в их отношении к истинности и верификации.

Без такого самопознания не обойтись и науке о языке, особенно если ее интересуют не только языковые факты, но и модели их репрезентации в металингвистическом описании. Эпистемологической является, по сути, традиционная для теории языка рефлексия в отношении объекта, принципов и методов его изучения. В самом общем виде эта рефлексия сводится к извечным методологическим вопросам (насколько верно моделируется в теории объект и какие следует вообще предъявлять к теории требования, чтобы обеспечить эвристическую ее ценность), а в частном преломлении преобразуется в историю лингвистических учений - «историю и эпистемологию наук о языке» (С. Ору). Особый интерес здесь вызывает, безусловно, не каталогизация известных теорий, не «приклеивание этикеток», а осознание необходимых их эпистемологических предпосылок, преемственности и разрывов лингвистического знания в

определении отношений между языком-объектом и всевозможными его «рациональными реконструкциями» (Г. Рейхенбах).

Вместе с тем, согласимся с Н. Ю. Бокадоровой, вопросы самопознания ставятся лингвистами чаще всего в аспекте исследования границ и возможностей отдельных методов и принципов описания языка, реже - в плане изучения границ и возможностей науки о языке в целом. «Увидеть» объект в многообразии различных его определений можно действительно лишь в исторической перспективе - «через историологическую компоненту самопознания». Но при условии, добавим, если историологизации подлежит не истина, не соответствие истинному положению вещей, а познание истины. Ибо, как гласит известная максима, истина не имеет истории - историю имеет познание истины.

Обратившись к семантическому кругу проблем, нельзя не заметить, как меняется с исследовательской позицией формат толкования. В бихевиористской модели, например, значение сводится к стимулу и/или реакции, в дескриптивной лингвистике -к дистрибуции, в структуралистской семантике соссюровского толка - к системе значимых противопоставлений, в когнитивной семантике - к ментальным репрезентациям, в условно-истинностной семантике - к необходимым и достаточным условиям, которым должно удовлетворять выражение, чтобы правильно обозначать1. Причем, каким бы ни был формат обработки языковых выражений, принципиально важно здесь даже не понять, насколько «верным» является то или иное решение, а

1 Разными по содержанию оказываются, кроме того, и виды знания, которыми оперируют эти теории. В дескриптивной лингвистике это знание дистрибуции, в условно-истинностной семантике - знание условий истинности, в теории речевых актов - знание конвенциональных ситуаций, в интерпретирующей семантике - фоновые знания в функции интерпретанта. При этом содержательным коррелятом этих знаний являются как абсолютно достоверные знания, объективированные в общественной практике в виде понятий, категорий и законов, так и не всегда достоверные мнения и убеждения.

установить, как зависят от исследовательской позиции содержание и способы представления значения, насколько совместимы разные подходы к значению и возможно ли вообще единство науки о значении.

Актуальность реализованного в данном исследовании эпистемологического подхода к значению обусловливается насущной потребностью не только описать сложившиеся в семантике модели значения, но еще и соизмерить возможности отдельных научных теорий, принципов и методов анализа с общей логикой развития науки о значении. Отвечая общей тенденции к интеграции, такой подход позволяет по меньшей мере обобщить накопленные в пределах изучаемой предметной области знания, а в пределе - построить в рамках единой теории значения такую модель, в которой учитывались бы в единстве многообразия возможности разных подходов к значению.

Объектом данного исследования служат языковые означаемые в их отношении к разнообразным системам знания, предметом -эпистемологические основания теории значения.

Материалом исследования служат языковые произведения на русском, французском и английском языках, взятые в контексте разнотипных парадигм знания. При этом в корпусе привлекаемых для обсуждения примеров - от отдельно взятых именных выражений до полноценных высказываний и текстов общим объемом свыше 10 млн. знаков - интерес представляют не только exemples inédits, но и взятые в качестве образца хорошо известные примеры в интерпретации представителей разных научных теорий. Такие примеры позволяют с очевидностью уяснить, как зависит от исследовательской позиции состав исследуемого значения.

Цель исследования заключается в разработке эпистемологических оснований значения: во-первых, в отношении к сложившимся научным теориям, так или иначе связанным с интерпретацией; во-вторых, в отношении к разнообразным системам представления, на которых базируется толкование.

Наилучшей моделью здесь может быть, безусловно, только модель, построенная на принципах эпистемологического консерватизма - модель, которая «позволяет в максимальной степени сохранить запас знаний, добытых в ходе познания явлений определенного порядка», и в которой во внимание принимается по возможности «максимальное число различных методологических подходов» (С. Ору):

- герменевтический опыт, например, позволяет построить понимание в исторической перспективе в связи с эволюцией «мира идей», а заодно и осознать, что понимание (хиЬНШая Ше1^епсИ) является еще истолкованием ($иЫИЫа$ ехрИсапсИ) и применением (.чиЬиШаз аррИсапсИ)\

- когнитивная семантика позволяет, со своей стороны, подойти к многообразию знания как условию релятивности понимания и тем самым отойти от позитивизма, под властью которого находились долгое время науки о культуре и языке;

- развивая герменевтические постулаты о множественности смысла, круговой структуре понимания, интерпретирующих возможностях контекста, интерпретирующая семантика (микросемантика) предоставляет аппарат, уточняет основные процедуры и операции интерпретации, по которым сфокусированные в контексте знания преобразуются в семантическом анализе в актуальные компоненты значения: ингерентные или афферентные семы.

Достижению поставленной цели служит решение следующих задач:

• проследить, как зависят от исследовательской позиции процедуры интерпретации;

• установить, как оперируют в семантической интерпретации знаниями, какие преимущественно мобилизуются знания и как эти знания позволяют отобрать в диапазоне допустимого варьирования действительно релевантные компоненты значения;

• показать, как оформляется в контексте знания субстанция содержания и как эволюционирует со способом смыслополагания функция познания;

• исследовать, как взаимодействуют в составе значения разнотипные систематики (системы знания) и как обеспечивается в таком взаимодействии единство значения;

• установить, как совершается в зависимости от области определения категоризация и как зависит от способа категоризации строение семантического класса, на котором устанавливают в семантическом анализе содержание исследуемого значения, а именно: входящие в состав семемы семы;

• установить, как создаются семантические классы в языке и в контексте и как определяются на этих классах ингерентные и афферентные семы;

• изучить, как преломляются в синтагматике установленные в парадигматике отношения между семемами и как влияют эти отношения на содержание семемы;

• определить, как меняются с установкой мнения условия истинности;

• показать, как преодолевается в языке «истинностный провал» (truth value gap) и какие языковые средства вносят коррективы в истинностное значение проблемных суждений;

• выявить, как отношение знака к вещи опосредуется сложившимися в общественной практике представлениями и как эти представления задают в анализируемом высказывании и/или тексте «эффект реальности» (Р. Барт);

• обосновать эпистемологически ориентированную модель значения, в которой всякое означаемое конституируется в отношении к соответствующей области определения и в которой единство переменных значений задается как общность функции познания.

Методологической основой исследования служит диалектическая логика с категориальным аппаратом в виде антиномий. Совпадая с такими неотъемлемыми свойствами значения, как становление и развитие, антиномии позволяют должным образом отобразить складывающиеся в общественной практике переменные отношения между знаками, вещами и опосредующими их представлениями, синтетически разрешить возникающие между переменными значениями внутренние противоречия и тем самым обосновать единство значения как единство многообразия.

Наряду с общефилософским диалектическим методом в исследовании применяются в качестве инструментария и собственно лингвистические методы, приемы и процедуры, в том числе дистрибуции, компонентного анализа, структурно-системного описания, внутренней реконструкции, когнитивного моделирования, варьирующие по принципу соответствия в зависимости от избираемой теоретической позиции и/или решаемой в исследовании задачи. В отказе от исключительности какого-то метода, как и в стремлении сочетать разные общие и частные лингвистические методы - залог единства научного знания.

В ракурсе исследуемой проблематики на защиту выносятся следующие положения:

• Значение предстает не данным, а заданным - таким, как его конституирует знание.

• В оформлении языкового значения участвуют разные системы знания - от обыденных представлений до научных таксономий.

• Какой бы ни была система знания, лексическое значение задается относительно этой системы по типу понятия. Причем не потому, что через него просвечивает непременно понятийное значение, а потому, что задается на всех этапах своего становления как функция познания.

• Какой бы ни была система знания, будь то научные таксономии или обыденные представления, знание - залог

категоризации, а заодно и условие построения семантического класса, на котором устанавливают в семантическом анализе искомое значение.

• Даже если языковые выражения и соотносятся с вещами через посредство когнитивных аналогов знания, из этого не следует, что языковое значение сводится к таким аналогам в силу исключительно когнитивного соответствия: собственно лингвистическим анализ значения становится лишь при условии, если значение устанавливается на основе самих языковых выражений.

• Утверждать, какие знания инкорпорируются в языке и как они преобразуются в семантическом анализе в компоненты значения, можно только по засвидетельствованному в языке использованию языковых знаков.

• Единство значения обеспечивается не тем, что все формы знания восходят к общему предмету, а тем, что образуют совместно систему, отдельные части которой предполагают друг друга в необходимом их различии. Так, говоря словами Э. Кассирера, единство субстрата заменяется функциональным единством.

Данные положения связаны с другими, не менее важными для теории значения положениями:

• В эпистемологической проекции истинностное значение анализируемых языковых выражений релятивизируется необходимым образом относительно контекста мнения, в котором исчисляется это значение.

• Каким бы ни было значение, эвристически ценным является не само по себе отношение к вещам и даже не соответствие ассоциируемого с ними значения реальному положению вещей: adaequatio reí et intellectus, а понимание того, как задается это отношение в составе значения.

• Не будучи прямой, референция опосредуется системой знания, мнения или убеждения, относительно которой воспринимаются обозначаемые словами вещи.

• Отказавшись от экстенсиональной трактовки значения в пользу интенсиональной, содержание языкового знака следует определять - в рамках соссюровской теории значимости - в отношении к другим знакам.

Научная новизна диссертационного исследования заключается в последовательном эпистемологическом освещении оснований теории значения, а также в систематизации и развитии необходимых сопутствующих положений методологии семантики.

• Впервые обобщаются в статусе интерпретантов, идет ли речь о логических, психологических или культурно-исторических их коррелятах, разнообразные модели представления знаний.

• По-новому определяется в эпистемологическом ракурсе и структура исследуемого значения:

- во-первых, потому что задается в толковании как функция познания;

- во-вторых, потому что определяется не путем гипостазирования какого-то одного вида знания, а в единстве разных «точек зрения», предполагающих друг друга в необходимом их различии;

- в-третьих, потому что определяется не по принципу когнитивного соответствия, пусть в когнитивной проекции языковые выражения и соотносятся с вещами через посредство хранимых в памяти когнитивных аналогов, а в отношении к другим языковым означаемым.

• По-новому переосмысливаются в условиях переменного знания и такие традиционно обсуждаемые в семантике понятия, как категоризация, состав и строение семантических классов, знак, истина и референция.

Теоретическая значимость исследования в общей теории значения состоит главным образом:

• в построении эпистемологически ориентированной модели значения, в которой всякое анализируемое означаемое определяется в рамках переменных отношений между знаками, вещами и опосредующими их представлениями как функция познания;

• в обосновании единства значения как единства многообразия;

• в постулировании эпистемологического релятивизма;

• в преодолении междисциплинарных противоречий в поисках единой модели интерпретации;

• в построении единой модели интерпретации, применимой равным образом к анализу слов, высказываний и текстов.

Практическая значимость диссертации заключается в том, что по предлагаемой нами модели можно исследовать, как изучаемые лингвистикой слова, высказывания и тексты коррелируют с «миром идей», каким является в языковом выражении содержание таких идей. Результаты исследования могут использоваться в теоретических курсах по общему языкознанию, семиотике, семантике, лексикологии, стилистике и межкультурной коммуникации, а также на практических занятиях по лингвистической интерпретации текста; особенно при изучении таких основополагающих для теоретической подготовки тематических составляющих, как роль человеческого фактора в языке, языковая картина мира, связь между языком и действительностью, смысловая структура слова, асимметрия языкового знака, виды и способы категоризации, теория референции, многозначность, теория метафоры и т. д.

Гарантией достоверности полученных результатов служит представительный корпус исследовательского материала - как критически осмысленные научные теории, так и привлекаемые к разбору языковые произведения общим объемом свыше 10 млн. знаков. В практическом плане разрабатываемая в исследовании эпистемологическая модель значения прошла проверку на

художественных произведениях, в том числе М. Пруста (1996), как наиболее сложных для интерпретации, а в объяснительном плане эксплицирована в виде соответствующих положений в Семантическом словаре (2003), Эпистемологических аспектах значения (2007) и других публикациях. Причем оценить предлагаемую модель интерпретации с точки зрения эвристических ее возможностей можно сразу по ряду критериев: простоту - по процедурам и операциям, эффективность - по прогностической и объяснительной силе, интегративность - по способности объединять ранее разобщенные знания; когерентность - по внутренней согласованности привлекаемых для анализа знаний, рефлективность - по внутринаучной рефлексии.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования обсуждались в Парижском университете Сорбонна (IV), на семинарах по семантике текста (под руководством Ф. Растье), заседаниях кафедры лингвистической семантики МГЛУ, кафедры французской филологии НГЛУ, а также на международных и общероссийских научных семинарах и конференциях: «Актуальные проблемы романистики. Язык. Общество. Культура» (Саратов, 1999), «10е Congrí; de la FIPF» (Париж, 2000), «Проблемы межкультурной коммуникации» (Нижний Новгород, 2000), «Французский язык и культура Франции в России» (Нижний Новгород, 2004), «Язык и культура в новом образовательном процессе» (Нижний Новгород, 2004), «Лингвистические основы межкультурной коммуникации» (Нижний Новгород, 2005, 2007), «Понимание в коммуникации. Язык. Человек. Концепт. Текст» (Москва, 2007), «Проблемы теории, практики и дидактики перевода» (Нижний Новгород, 2007), «Эффективность коммуникации» (Москва, 2008) и др.

Структура диссертации подчинена логике решения поставленных задач.

Во введении обосновывается выбор темы, определяется объект исследования, материал исследования и методы его анализа, раскрывается новизна работы, отмечается актуальность,

теоретическая и практическая значимость исследования, формулируются цели и задачи диссертации.

В первой главе изучению главным образом подлежат эпистемологические основания значения с целью понять, какие преимущественно мобилизуются в интерпретации знания и как вообще оперируют знаниями в различных теориях значения.

Во второй главе исследуется такой первостепенно важный для нас вопрос: как оформляется в отношении к знанию субстанция содержания? Исходя из мысли, что семантику интересует не сама по себе субстанция содержания, а способы ее оформления в понимании, мы стремимся обосновать, как совершается в контексте знания понимание, как меняется в зависимости от понимания форма содержания и как оформляется в терминах семного анализа эта зависимость. В словах и словосочетаниях - по актуализированным в составе значения компонентам: видовым и родовым, ингерентным и афферентным семам, в высказываниях и текстах - по построенным на их основе изотопиям.

В третьей главе исследование строится в основном вокруг категоризации с целью показать, как совершается в отношении к знанию категоризация, как меняются с областью определения виды и способы категоризации и как задается через посредство категоризации формат значения.

В четвертой главе исследуются семантические классы, способы построения семантических классов в контексте знания, обосновывается принципиально важная для семантического анализа зависимость: значения - от семантического класса, класса -от системы знания.

Библиография содержит список трудов отечественных и зарубежных авторов, цитируемых в диссертации, общим объемом более трехсот наименований.

В заключении подводятся итоги, намечаются перспективы дальнейших исследований.

В приложении предлагается семантический анализ многочисленных реализаций растительного мотива в творчестве М. Пруста. Анализируемый материал представляется, на наш

взгляд, тем более интересным, что позволяет проиллюстрировать помимо специфических особенностей прустовского идиолекта наиболее важные положения диссертации, показать, как меняется со способом смыслополагания функция познания, как взаимодействуют между собой разные виды знания и как обеспечивается в таком взаимодействии единство значения.

Содержание работы

В Главе I «Знание как концептуальный фон значения» исследуется роль и место знания в теории значения. Исходя из мысли, что краеугольным камнем теории значения служит издавна положение о соответствии значения знанию, мы пытаемся проследить, какие преимущественно мобилизуются в интерпретации знания и как оформляются в контексте знания разные значения «значения».

Изучением знания занимается традиционно эпистемология. В качестве «науки о знании» эпистемология совпадает отчасти с философией науки, социологией и историей. Сходным для всех этих отраслей знания является понимание знания как исторически изменчивой социокультурной реальности, отличным - область применения, объект, задачи и методы исследования. Оставаясь в кругу философской мысли по содержанию и методам, философия науки, например, замыкается преимущественно на философских аспектах знания, континуальности и прерывистости познания, социология - на социальной институционализации знания, история науки - на исторической эволюции научного знания, тогда как эпистемологии достаются по определению наиболее общие вопросы: условия производства, хранения, переработки и передачи знаний.

Эпистемологическими являются, по сути, и вопросы, которыми задается «изнутри» любая теория значения: как отражаются в языке знания о мире? какие знания учитывать в толковании? на каких знаниях должна строиться адекватная теория значения? Действительно, идет ли речь о герменевтике, интерпретирующей

и

семантике, теории речевых актов, когнитивной семантике или исследованиях в области искусственного интеллекта, ни одна теория значения не может обойтись без обращения к знаниям. В герменевтике их подают как предрассудки (рпЁ^ев), в теории речевых актов - как конвенции, в исследованиях по искусственному интеллекту - как скрипты и семантические сети, в интерпретирующей семантике - как фон невысказанных допущений, прагматические пресуппозиции, социальные нормы и топосы, в когнитивной семантике - как прототипы, социальные стереотипы, фреймы, идеализированные когнитивные модели. Причем, в каких бы терминах ни представлялось знание, все без исключения теории значения совпадают в главном: знания суть необходимые условия понимания. В феноменологическом отношении они образуют, говоря словами Э. Гуссерля, всеохватывающий горизонт «жизненного мира», в который мы вживаемся и на котором только и можем понять, что представляют для нас «в модусе актуальной обращенности» все лежащие внутри этого горизонта вещи.

Разумеется, в познавательном аспекте далеко не безразлично, какие избираются в качестве основания значения «эпистемологические предпосылки» (Б. Рассел) - абсолютно достоверные знания, объективированные в общественной практике в виде понятий, категорий и законов, или не всегда достоверные мнения и убеждения. В познавательном аспекте знания, мнения и убеждения обладают, безусловно, разной степенью достоверности, но остаются, каким бы ни было их «весовое число» (Г. Рейхенбах), основанием производных на их основе утверждений.

В онтологически ориентированных исследованиях методологическим базисом анализа может быть вне зависимости от языка только логический позитивизм, моделью анализа - анализ по необходимым и достаточным условиям, инструментарием -рационально-объективные системы знания, гарантом истинности значения - объективная достоверность, а наиболее обсуждаемыми и чуть ли не центральными проблемами - истина и референция. Чтобы определить, что означают, например, высказывания вида

Земля вращается вокруг Солнца, John and Harry went to Cleveland или Пожилой джентльмен часто ходил по улицам города, требуется установить, с какими индивидными объектами соотносятся обозначающие их выражения, к каким классам принадлежат эти объекты и какие свойства можно вообще предицировать представителям данного класса.

Подобные примеры позволяют с очевидностью осознать, с какими сложностями сталкивается анализ языкового значения по онтологическим свойствам обозначаемых словами реалий.

• Поскольку путь к значению лежит через референцию, причем непременно прозрачную референцию, интерпретация затрудняется, когда референт оказывается переменным, хуже того - фиктивным. Чтобы выйти из затруднительного положения, не остается ничего другого, как признать эти выражения неопределенными или фиктивными, а их интерпретацию - непрозрачной и даже неоднозначной.

• В референции к индивидному объекту значительные сложности вызывают случаи несоответствия (или неполного соответствия), когда свойства какого-то индивидного объекта входят в противоречие с общеизвестными свойствами.

• Нельзя с уверенностью утверждать, хотя бы в силу ограниченности знания пределами своей предметной сферы, с каким преимущественно знанием должны сообразовываться устанавливаемые на их основе компоненты значения.

• В сугубо онтологическом подходе лингвистическая семантика попадает в зависимость от специально-научного знания, а семантический анализ низводится до проверки, насколько выделяемые компоненты значения соответствуют действительному положению вещей в той или иной области знания.

• Ограничившись онтологическими свойствами, приходится отказаться от обиходных представлений об окружающих нас в мире вещах.

Ситуация меняется кардинальным образом, как только отправным моментом рефлексии становится носитель знания; причем не обезличенный, не абстрактный homo sapiens, а реальный субъект, оперирующий в повседневной своей деятельности как истинными знаниями, так и не всегда достоверными мнениями. С переориентацией исследования от мира как такового к миру, как он понимается людьми, в орбиту исследования включается система обыденного знания с когнитивными аналогами . в виде схем повседневного опыта (У. JI. Чейф), прототипов (Э. Рош, Ж. Клейбер), социальных стереотипов (X. Патнэм), фреймов (Т. А. Ван Дейк, Ч. Филлмор), идеализированных когнитивных моделей (Дж. Лакофф) и т. п. Такие модели обеспечивают необходимый формат обработки анализируемых выражений - слов, высказываний и текстов. С их помощью можно даже отразить возможные семантические связи между лексическими единицами, а вместе с тем и представить их в ракурсе единой ситуации действительности в виде соответствующих пропозициональных структур, в терминах которых осмысливается данная ситуация.

В многоуровневой организации знаний простейшей моделью представления знания служат типичные примеры, идеалы и образцы (в понимании Э. Рош), социальные стереотипы (в понимании X. Патнэма), а более сложной - сценарные фреймы (в понимании Ю. Чарняка), прототипические сцены, схемы и фреймы (в понимании Ч. Филлмора). В терминах типичных примеров птицу, например, можно представить как воробья, идеального мужа - как хранящего верность жене, стереотипного политика - как интригана и бесчестного человека, образцовых родителей - как заботящихся о своих детях, образцовых детей -как послушных и т. п. Особый интерес при этом вызывает сопоставление разноязычных слов с общим референтным значением. Ибо, даже согласившись, что любое выражение на одном языке можно перевести на другой язык, нельзя не заметить, что англ. bachelor, франц. célibataire и рус. холостяк, например, пусть и совпадают по ряду общезначимых прототипических признаков типа /мужчина/, /достигший брачного возраста/, /никогда

не был женат/, отличаются тем не менее специфически «национальными» свойствами: в русской языковой картине мира холостяка характеризуют в основном по признакам /одинокий/, /неопрятный/, /неуживчивый/, в американской картине мира - по признакам /не связанный обязательствами/, /красавец/, /гуляка/ и т. п. Поэтому, согласимся с X. Патнэмом, вместо анализа в терминах необходимых и достаточных условий более подходящим здесь является скорее анализ в терминах «семейного сходства». Из всех потенциально возможных свойств отбираются только общие свойства, из которых складывается инвариантное значение и по которым задается идеализированная репрезентация «нормального случая» типа холостяки представляют интерес для незамужних женщин, золото - желтого цвета, тигры имеют полоски, птицы вьют гнезда, короли правят страной, колдуньи наводят порчу и т. д.

Разумеется, ассоциируемые с обозначаемой словом вещью прототипические свойства подразумевают implicite и соответствующие типовые ситуации, в которых раскрываются в рамках допустимого диапазона варьирования эти свойства. Поэтому с теорией социальных стереотипов смыкается отчасти теория фреймов. Особенно если под фреймом понимать вслед за Ч. Филлмором не только процедурное знание, как распознавать и как вести себя в той или иной типовой ситуации, но и пропозициональную информацию о том, какие свойства можно предицировать в данной ситуации объекту суждения.

Обратившись к лексическому составу языка, Ч. Филлмор, во всяком случае, констатирует, что в силу существующих между вещами связей и отношений обозначающие их слова объединяются в языке в более или менее устойчивые группы, что эти группы отражают «единую схематизацию опыта» и что изучать их целесообразнее как «единое целое» в терминах отношений между словами.

1б

Так подтверждаются предъявляемые к фрейму требования:

• концептуальным фоном фрейма служат базисные системы знания («схемы»);

• фрейм образуется на основе единой схематизации опыта;

• фрейм определяется в терминах отношений между словами;

• всякая входящая в языковой фрейм единица активирует в сознании весь фрейм.

Стремясь обобщить сложившиеся в когнитивной науке модели знания с учетом содержания, форм и способов репрезентации, Дж. Лакофф предлагает представить их в виде так называемых идеализированных когнитивных моделей: образно-схематических, пропозициональных, метафорических и метонимических". В предлагаемой типологии (¡) образно-схематические модели отражают пространственный опыт в кинестетических схемах типа «вместилище», «часть - целое», «верх - низ», «центр - периферия»; (и) пропозициональные модели характеризуют по типу сетевых структур в вычислительных моделях мышления знания какой-то предметной области, (ш) метафорические и (¡V) метонимические модели - отображение этого знания в метафорической или метонимической проекции.

Необходимость таких «структур знания» не вызывает сомнения. Исследуемые когнитивной семантикой модели понимания позволяют действительно понять, чем являются в когнитивной проекции окружающие нас в мире вещи, но отнюдь не обозначающие их в языке выражения. Поэтому интерпретирующая семантика структуралистского толка призывает, опираясь на теорию значимости Ф. де Соссюра, исследовать значение в интенсиональном исчислении - по складывающимся внутри языка отношениям, а востребованные в семантическом анализе фоновые

2 Образно-схематическая модель совпадает отчасти с когнитивной грамматикой Р. Лангакера, пропозициональная модель - с фреймовой семантикой Ч. Филлмора, метонимическая модель - с теорией прототипов Э. Рош и социальных стереотипов X. Патнэма, метафорическая модель - с теорией метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона.

знания принимать в качестве разве только прагматических пресуппозиций в функции интерпретанта.

Действительно, собственно лингвистическим анализ значения может быть, если быть строгим и точным, лишь при изучении языковых выражений «в пределах области, покрываемой языковой семантикой» (Н. Д. Арутюнова). Значение анализируемого выражения устанавливают в таком случае не на основе коррелирующих с ним ментальных состояний знания и/или мнения, а путем соотнесения с другими выражениями внутри изучаемой языковой последовательности. Так, в отношении приведенного выше примера можно сказать, что рус. золото определяется в языке не только в отношении к металлам - меди, платине или серебру, но и в отношении к материальным ценностям и даже свойствам человеческого характера, о чем мы можем с определенностью судить как по присоединенным предикатам, так и по засвидетельствованным в языке фразеологическим оборотам: ср. золотой характер (в значении «прекрасный»), золотые руки (в значении «хороший мастер») или золотце ты мое (в значении «любимый»). В контексте «слиток» актуализации в первую очередь подлежит /металл/, в контексте «драгметаллы» - /драгоценный/, в контексте «презренный металл» - /презренный/. Причем утверждать, насколько эти признаки кодифицированы в языке и следует ли их вообще учитывать в словарной дефиниции, можно только по частотности их воспроизводства в корпусе засвидетельствованных словоупотреблений.

Так приходим к предварительным выводам:

• К знаниям относят сведения разного толка. По способу оформления знания могут быть представлениями, понятиями или идеями, по содержанию - донаучными, обыденными или научными, эмпирическими или теоретическими, по достоверности - объективными или субъективными, знаниями, мнениями или убеждениями.

• Каким бы ни было содержание знания, знание -концептуальный фон, на котором устанавливают значение: от

знания заключают к значению, значение проверяют в обратном порядке на соответствие знанию.

• Какой бы ни была модель значения, все без исключения теории значения сходятся в главном: знания суть необходимые основания значения; одни в силу объективной наличности, другие - как действительное состояние чьего-то сознания.

• В эпистемологическом отношении далеко небезразлично, на каких знаниях строятся и как эволюционируют модели значения.

• Избираемая эпистемологическая установка задает модель анализа. При сохранении общей «корреспондентной» основы в онтологически ориентированных исследованиях семантический анализ сводится к проверке на соответствие действительному положению вещей, а в когнитивных исследованиях - на соответствие схемам повседневного опыта в виде хранимых в памяти когнитивных моделей: прототипов, социальных стереотипов, ситуативных сценариев, фреймов и т. д.

• Наилучшей эпистемологической моделью значения является такая модель, в которой учитываются по возможности все или почти все виды знания и в которой допускаются разные методологические подходы3.

• Даже если языковые выражения и соотносятся с вещами через посредство когнитивных аналогов знания, из этого не следует, что языковое значение сводится к таким аналогам в силу исключительно когнитивного соответствия. Собственно лингвистическим анализ значения становится лишь при условии, если значение выводится на основе самих языковых выражений.

3 В определении Г. X. фон Вригта это методологический плюрализм, в определении С. Ору - эпистемологический консерватизм.

• Учитывать «фоновые знания» в семантическом анализе следует в качестве разве только прагматических пресуппозиций в функции интерпретанта.

В Главе II «Форма содержания как функция познания» исследуется такой первостепенно важный для эпистемологической семантики вопрос: как оформляется в отношении к знанию субстанция содержания?

Исходя из мысли, что понятийно постигаемая вещь получает определенность лишь в формах определенного знания, мы стремимся представить востребованные в понимании знания в качестве формообразующих моментов толкования и тем самым доказать, что все формы понимания, какими бы разнообразными они ни были, подвластны общему принципу соответствия значения знанию. В таком ракурсе застывшему позитивистскому абсолюту противостоит опосредованность, множественность и относительность.

Необходимым философским и логико-семантическим основанием здесь служит, во-первых, учение Аристотеля о становлении, во-вторых - исследуемое Г. Фреге различие между значением и смыслом, в-третьих - разрабатываемые в глоссематике отношения между формой и субстанций.

В наиболее принципиальных своих моментах изучаемая проблематика восходит к общефилософской проблеме соотношения формы и материи. В «Физике» Аристотеля эти «начала» бытия разрабатываются в связи с анализом «становления» в виде учения о трех принципах: материи, форме и лишенности (как негативной противоположности формы). По Аристотелю, это основные действующие начала всякого становления. Под материей понимается лежащая в основе становления субстанция: «первичный субстрат каждой [вещи], из которого [эта вещь] возникает не по совпадению, а потому что он ей внутренне присущ», под формой -нечто определенное: «порядок, образованность или что-либо иное из такого рода предикатов», под лишенностью - нечто неопределенное: «бесформенность, безобразность, беспорядок». В рамках такой концептуальной схемы становление протекает не от

абсолютного не-бытия к бытию, а от акцидентного не-бытия-чем к бытию-чем; причем субстрат изменения, на который действуют противоположные начала в виде не-бытия-чем («лишенность») и бытия-чем («форма»), не возникает и не уничтожается, а принимает только разную определенность.

Принципиальными для исследуемого круга проблем становятся в итоге следующие положения:

• Становление - свойство изменяющейся материи (субстанции).

• Форма и лишенность суть основные действующие начала, относительно которых определяется в ходе становления материя (субстанция).

• Материя (субстанция) есть потенция формы, форма -актуализация материи (субстанции).

• Определение материи (субстанции) относительно противоположных действующих начал - формы и лишенности - позволяет различать два вида материи (субстанции): неоформленную и оформленную.

• Эвристически ценной может быть только оформленная материя (субстанция).

• В плане бытия форма есть сущность предмета, в плане познания - понятие о предмете или определения, которые могут быть сформулированы в понятии о предмете.

• Познание может быть только познанием формы.

Обратившись к разрабатываемому Г. Фреге различию между значением и смыслом, нельзя не согласиться, что эвристически ценным в эпистемологическом отношении является, если быть строгим и точным, не само по себе отношение к объекту (Bedeutung), а способ, которым задается это отношение в анализируемом языковом произведении (Sinn).

Такое на первый взгляд очевидное установление принципиально для семантики, ибо позволяет не только противопоставить экстенсиональную и интенсиональную семантики, но и оценить возможности различных научных парадигм в плане постановки и решения исследовательских задач. С установкой на «значение»

(Bedeutung) семантическим измерением семиозиса становится преимущественно отношение знаков к обозначаемым ими вещам, свойствам и состояниям; наиболее обсуждаемыми проблемами -истина и референция; наиболее приемлемой моделью анализа -анализ в терминах необходимых и достаточных условий. С установкой на «смысл» (Sinn) исследовательский интерес смещается, напротив, в сторону изучения скорее способов обозначения. Наиболее примечательной тому иллюстрацией служит исследуемая в связи различной установкой мнения вариативность речевых номинаций. В гетерономинативных выражениях такая вариативность связана преимущественно с объемом таксономического знания об объекте: ср. анисовка - яблоко -фрукт; в окказиональной компаративной номинации - со стремлением обозначить наиболее примечательные с точки зрения говорящего свойства объекта в отношении к объектам того же или другого системного класса: ср. 'муж' н 'Отелло' /ревнивый/ в высказывании вида Мой муж - Отелло (А. П. Чехов) или 'человек' = 'медведь' /неуклюжий/ в высказывании вида Настоящий медведь (Н. В. Гоголь). Причем, какими ни были способы номинации, по которой задается в суждении смысл имени, колебания в выборе дескрипции обусловливаются не столько сомнениями в правильной идентификации, сколько установкой мнения, в соответствии с которой фиксируется знание об объекте.

Так приходим к следующим выводам:

• В отношении к тем же вещам внешне тождественные выражения могут совпадать по значению (Bedeutung), но различаться существенным образом по смыслу (Sinn) как способу оформления этого значения.

• Семантический анализ языкового выражения не исчерпывается отношением к объекту, а предполагает еще и изучение того, как оформляется это отношение.

• Эвристически ценным в эпистемологическом ракурсе является не само по себе отношение к объекту, а способ, которым оно оформляется в языке.

• Разные дескрипции основываются на возможности разных суждений.

• В эпистемологическом ракурсе главное не понять, насколько приемлема в онтологическом отношении та или иная дескрипция, а установить, насколько она совместима в данном контексте мнения с другими дескрипциями. От фокусируемых в них свойств можно заключать к «представлению объекта в мысли», а по способу представления - еще и судить о производной системе знания, мнения или убеждения.

В структурной лингвистике противопоставление формы и субстанции предстает в связи с изучением знаковой природы языка. Придерживаясь соссюровского деления языка на два плана -выражение и содержание, Л. Ельмслев выделяет в каждом из этих планов форму и субстанцию. Причем г по утверждению автора «Пролегоменов к теории языка», лингвиста интересует прежде форма, «скрытая за непосредственно доступной чувственному восприятию "субстанцией"». Означает ли это, как иногда полагают, что субстанция тем самым умаляется или, хуже того, устраняется? Вовсе нет. Ибо форма интересует не сама по себе, не в отрыве от субстанции, а как способ специфического ее оформления; и задача лингвиста как раз и состоит в том, чтобы показать, как оформляется субстанция в языке и чем данный способ оформления отличается от иного способа оформления. В плане выражения показательным тому примером служат хотя бы существующие даже в близких языках отличия по составу фонем и характеру образующих их различительных признаков, в плане содержания - отличия в отборе компонентов значения в семантической структуре слова.

Обратившись к плану содержания как наиболее интересующему нас аспекту проблемы, нельзя не задаться вопросом, из чего состоит языковая субстанция содержания. По мнению X. И. Ульдалля, ее образует набор убеждений: точки зрения, верования, гипотезы из области теории познания, этики, экономики, религии, обычаев, искусства и т. п.

С таким утверждением можно согласиться при условии, если привлекаемые к анализу «убеждения» отражаются действительно в значении в виде коррелирующих с ними семантических признаков. Показательным примером здесь может быть генезис значения. В индоевропейской системе исчисления лошадь, например, определяют в отношении к овце по признаку /домашний/ и /-рогатый/, в славянских обрядовых фольклорных текстах - в отношении к свинье, гусю и курице по признаку /ритуальное животное/, в современном свободно-диффузном толковании - в отношении к однокопытным, транспортным средствам, колбасным изделиям и даже свойствам человеческого характера. В таком представлении субстанцию содержания образует, как видно, вся совокупность представлений, по которым устанавливают in potentia входящие в определение признаки, а действительную форму содержания - такие и только такие признаки, по которым дается непосредственно определение: «четвероногое», «без рогов», «ритуальное животное», «транспортное средство», «домашнее однокопытное животное», «вьючное животное» и т. п.

Такое на первый взгляд очевидное установление принципиально для семантического анализа. Прежде всего потому, что изменяет кардинальным образом концептуальную схему анализа, равно как и способы постановки и решения исследовательских задач. Отныне вместо того, чтобы заниматься поисками предельных «атомов смысла», проводить аналогию с ноэмами, врожденными идеями, универсальными категориями разума, целесообразнее установить, какие востребованы в понимании знания и как эти a priori разнородные знания преобразуются в толковании в компоненты значения. Поэтому, не случайно, во французской версии компонентного анализа семантическим признакам отказывают в малочисленности, универсальности, предельности, понятийности, а определяют их в отношении к разным «системным инстанциям» (Ф. Растье): ингерентные семы - в отношении к объективным системам знания, афферентные семы - в отношении к социальным и/или идиолектным нормам.

Так приходим к принципиальным выводам:

• Субстанцию содержания образует вся совокупность знаний, мнений и убеждений, по которым устанавливают в диапазоне допустимого варьирования входящие в определение признаки, а действительную форму содержания - такие и только такие признаки, которые включаются в толкование.

• Установить, какие знания отвечают оптимальным условиям толкования, можно только путем аппроксимации к непосредственно данному - лингвистическому и/или прагматическому - контексту.

• Утверждать, как оформляется субстанция содержания, какие семантические признаки профилируются в значении, можно только по употреблению.

• Компоненты значения суть реляционные признаки: их устанавливают внутри анализируемой языковой последовательности по отношениям между семемами.

В Главе III «К теории понятия как аналогу лексического значения» лексическое значение исследуется по аналогии с понятием: во-первых, потому что выводится, как и понятие, путем обобщения и абстракции; во-вторых, потому что определяется, как и понятие, как отраженное знание о предмете; в-третьих, потому что эволюционирует, как и понятие, вместе с познанием.

Исходя из известного в схоластике положения, что слова обозначают вещи посредством понятия: voces significant res mediantibus conceptibus, мы стремимся по возможности показать, как эволюционирует в познании подводимое под вещь «понятие», как меняется с содержанием «понятия» значение обозначаемой словом вещи и как обеспечивается в таком многообразии единство значения.

Принципиальной важной становится в этой связи исследуемая в работе зависимость: «понятия» - от способа категоризации, категоризации - от системы знания, а наиболее веским аргументом в пользу такой зависимости - генезис значения. Так, рус. медведь, например, определяется в первичной номинации в отношении к

мёду по наиболее примечательному в момент именования свойству: /любящий мед/. При этом не так уж и важно, какой ложится в основу именования квалифицирующий признак - важно, что с его полаганием утверждается единство «понятийного» ряда.

Разумеется, форма ряда не остается неизменной, а меняется существенным образом вместе с познанием. В мифопоэтической картине мира медведь определяется еще и в отношении к тотемным животным по признакам /священный/, /предок/, /дух-хранитель/ или /оборотень/, в обыденном представлении - в отношении к человеческому характеру по признакам /неуклюжий/, /добрый/ или /ленивый/, а в таксономическом определении - в отношении к хищным животным по признакам /хищник/, /семейства медвежьих/, /бурый/ или /белый/. Эпистемологически значимой оказывается при этом именно форма «понятийного» ряда, а точнее: устанавливаемые внутри ряда отношения. По таким отношениям можно, во всяком случае, утверждать, как эволюционирует в познании «живое знание» о предмете (К. Бюлер), как взаимодействуют между собой разные виды знания и как меняется со способом смыслополагания содержание исследуемого значения.

В строго логическом смысле его определяют посредством пропозициональной функции F(х).

Так приходим к принципиальным выводам:

• О начатках категоризации можно говорить уже в донаучном (созерцательном) мышлении, а прообраз понятия -усматривать в этимологическом значении. Ибо если категоризацию связывать с образованием «рядов сходств» (Э. Кассирер), а уделом категоризации считать выделение общих для всех элементов ряда профилирующих свойств, начатки категоризации можно обнаружить уже в первичной номинации.

• Способы и виды категоризации зависят от системы представлений, в которой совершается категоризация.

• Каким бы ни был способ смыслополагания - объективно-научной таксономией или категорией folk genera, общим остается моделирующий принцип: понимание не

воспроизводит вещь такой, как есть, а воссоздает ее в категориях соответствующей системы представлений. Поэтому в отношении тех же самых вещей квалифицирующее понятие не совпадает с научным понятием, специально-научное понятие - с обыденным представлением.

Какой бы ни была эпистемологическая модель, в категориях которой определяют значение, лексическое значение задается относительно этой модели по типу понятия и тем самым становится, в пределах хотя бы данной понятийной сферы, «сигнификативным» значением.

В рамках любого понимания, имеем ли мы дело с научным или квалифицирующим понятием, форму определения нельзя смешивать с вещью, а какой-то один формообразующий момент - гипостазировать в ущерб другим. Вместо догматического принципа или - или, с которым мы сталкиваемся нередко в теории значения, более приемлемым является скорее принцип и - и: разные «точки зрения» не отменяют друг друга, а находятся в отношении дополнительности.

В качестве модуса видения «понятие» обосновывается и утверждается только в форме устанавливаемых при его посредстве отношений. При этом не так уж и важно, удерживается ли какой-то модус видения в дальнейшей эволюции «понятия» или вытесняется каким-то другим модусом видения - «...изменения затрагивают содержание и научную значимость понятия, но не его чистую форму» (Э. Кассирер).

В рамках переменных отношений между знаками, вещами и опосредующими их представлениями исследуемое семантикой значение может быть только переменным. В рамках переменных отношений между знаками, вещами и опосредующими их представлениями единство значение обеспечивается не тем, что все формы знания восходят к общему объекту, а тем, что образуют совместно систему,

отдельные части которой предполагают друг друга в необходимом их различии.

• Камнем преткновения остается по-прежнему вопрос, что понимать под преобразованным в «понятие» (concept) аристотелевским «представлением в душе» - представление, понятие или концепт. В онтологически ориентированной семантике это - понятие в виде «пучка объекта» (С. Крипке), в когнитивной семантике - ментальная репрезентация в виде прототипа (Э. Рош) или социального стереотипа (X. Патнэм), в «обращенной к языку» когнитивной семасиологии и лингвистической концептологии - концепт (В. 3. Демьянков, И. А. Стернин, Ю. С. Степанов, Е. С. Кубрякова).

В Главе IV «Семантические классы как определительные множества» исследование строится вокруг таких взаимосвязанных понятий, как знание, семантический класс и семема. Исходя из положения, что семема и класс взаимно определяются, мы стремимся обосновать, как строятся в контексте знания семантические классы, какие складываются внутри класса отношения между семемами и как оформляется в фокусе этих отношений состав исследуемого значения.

Понимание того, что такое семантический класс, как создаются классы, какие типы отношений в нем преобладают, неодинаково решается в различных направлениях и школах семантики. В несколько упрощенном виде различия в понимании сводятся к разным ответам на такие основные вопросы:

- какие знания берутся за основу построения класса,

- какая роль отводится парадигматическим и синтагматическим отношениям,

- что исследовать: «систему в лексике» или «лексику в системе».

В отношении к знанию можно наметить две крайние тенденции. Взяв за основу таксономическую модель, построить можно разве только таксономию. Таксономические знания встроены, безусловно, в язык. В таксономической «обработке» собаку,

например, можно определить в отношении к человеку в категории «живые существа», волку или шакалу в категории «псовые», корове или кошке в категории «домашние животные», а установленные таким образом признаки принять, как это делается в онтологически ориентированной условно-истинностной семантике, за необходимые и достаточные условия анализа. В этом случае таксономические знания образуют необходимый семантический фон, на котором только и воспринимаются отдельные свойства и состояния индивидных объектов как объектов определенного онтологического класса. Суждение признают истинным, когда отношение субъекта к предикату соответствует отраженным в таксономии знаниям: ср. Собака лает, ложным - когда противоречит: ср. My dog has wings (У. Чейф).

Встав на позиции обыденного опыта, нельзя в свою очередь не признать, что в чувственно-наглядном восприятии категорию проще представить в виде какой-то наглядной «схемы», осязаемо конкретного образа, нежели в виде построенной путем нарастающей абстракции «пирамиды понятий»: животное -домашнее животное - собака - овчарка - немецкая овчарка. Поэтому, не случайно, в семантике прототипов категорию задают в терминах семейного сходства по соответствию с образцовым представителем категории, а категориальное отношение к общим свойствам трактуют как функцию от релевантных свойств, которые анализируемый объект разделяет с прототипическим образцом.

Обыденный опыт к тому же подсказывает, что образуемые на его основе множества гетерогенны, неустойчивы и диффузны, но оттого не менее активны в плане интерпретирующих своих возможностей. Обратившись к разбираемому примеру, нельзя не отметить, что в обыденном представлении собака определяется еще и в отношении к друзьям и даже дочери или сыну и тем самым подводится под категорию «друзья» или «члены семьи»: ср. Собака - друг человека или Мама любит своего сыночка (из рекламы собачьего корма по центральному телевидению). В условно-истинностном исчислении такие определения, конечно, ложны. Но

поскольку релевантным в них является не соответствие истине, а общепринятые представления (doxa), истинностное значение подобных суждений релятивизируется с необходимостью относительно этих представлений - того, во что верит или с чем соглашается независимо от реального положения вещей большинство представителей данного сообщества.

Подобные исследования позволяют, безусловно, понять, как совершается в контексте знания категоризация, но утверждать, как создаются семантические классы в языке, можно с очевидностью только по складывающимся между лексическими единицами связям и отношениям. Основным критерием анализа становится в таком случае употребление, полем исследования - более или менее целостный языковой континуум: семантические поля в «полевых» исследованиях, языковые секвенции в виде высказывания, текста или корпуса текстов в интерпретирующей семантике.

В первом приближении можно предположить, что исследуемые интерпретирующей семантикой классы имеют немало общего с семантическими полями и лексическими классами: во-первых, потому что строятся на основе употребления; во-вторых, потому что структурируются с учетом существующих между лексическими единицами структурных связей и отношений; в-третьих, потому что образуют единую «понятийную» парадигму.

Принципиальным отличием оказываются вместе с тем принципы внутренней организации и, что не менее важно, стоящие перед исследователями цели. Семантические поля и лексические классы исследуют преимущественно с целью систематизировать лексику на фоне лежащей в основе языка «картины мира» и тем самым объяснить, как постигается мир в слове (ein Worten der Welt), тогда как семантические классы изучают главным образом как определительные множества - множества, на которых определяют в интерпретации искомое значение. В таком понимании семантический класс есть не что иное, как семантическая парадигма, на которой устанавливают сфокусированное в контексте актуальное значение: содержание семемы в виде совокупности образующих ее семантических признаков.

В таком определении можно предположить, что семантические классы задаются исключительно в парадигматике, тогда как синтагматика служит разве только в качестве своеобразной призмы, преломляющей в соответствии с требованиями контекста установленные в парадигматике признаки. Обратившись, например, к высказыванию вида Петух захлопал крыльями, нельзя действительно не отметить, что содержание семемы 'петух' целесообразнее определять в отношении к другим пернатым, а предицируемый в высказывании признак - проверять на соответствие свойствам, которыми наделяются в диапазоне допустимого варьирования все или почти все представители данного системного класса.

Не исключаются, впрочем, и такие случаи, когда предицируемый в контексте признак задается в отношении к элементам другого системного класса. Например, в высказывании Горн увидел Меншикова, - этот петух во весь конский мах скакал к шведам (А. Н. Толстой) индивидный представитель класса //люди// определяется по свойству, которым характеризуется обычно образцовый представитель класса //домашняя птица отряда куриных//. В терминах семантики возможных миров это означает: некоторый концепт с ('человек') выбирает в качестве интенсиональной функции некоторый другой объект, соотносимый в данном контексте мнения с концептом х ('петух'). Причем аргументом в пользу такого выбора служит не объективное содержание вспомогательного объекта, а такое весьма существенное обстоятельство, что для характеристики драчливых и задиристых людей в языке нет иного класса «драчливых существ», кроме разве только самцов домашних кур.

Интерпретация совершается, таким образом, на пересечении синтагматики с парадигматикой: парадигматические отношения задают системное (категориальное) значение, синтагматические отношения - сфокусированное в контексте актуальное значение.

При всей, казалось бы, очевидности такое положение принципиально для интерпретирующей семантики, ибо позволяет сформулировать в виде аксиоматических постулатов, как создаются

в языке семантические классы, как определяются на этих классах семемы, каким является в микросемантическом анализе статус компонентов значения:

• какой бы ни была эпистемологическая модель - научной таксономией или обыденным представлением (doxa), знания суть глобальные прагматические условия образования классов, на которых устанавливают содержание исследуемого значения, а именно входящие в состав семемы семы;

• поскольку значение и класс взаимно определяются, именно принадлежность классу позволяет установить в семном анализе статус всех входящих в состав семемы признаков (сем):

- по принадлежности семемы какому-то системному классу задается родовой признак, а по отличию от других семем внутри того же класса - видовой признак;

- по симметричным отношениям внутри того же класса задаются ингерентные видовые признаки, по несимметричным отношениям семемы одного системного класса к семеме другого системного класса - афферентные видовые признаки;

• противопоставление по родовидовому отличию относительно, ибо родовой признак в одной системе исчисления может становиться «видовым» в другой системе исчисления;

• по градации родовых признаков семантические классы могут входить в отношения включения или пересечения, а один класс - быть подклассом другого класса.

Тенденция к образованию классов проявляется также в контексте. Как показывают многочисленные примеры, здесь можно выделить такие наиболее типичные случаи:

(i) Контекстуальный класс создается из элементов того же системного класса. Например, в высказывании вида Купи макароны, сыр, хлеб и пиво контекстуальный класс совпадает отчасти с системным классом, ибо микрородовой признак

/продукты питания/, по которому объединяются в перечислении макароны, сыр, хлеб и пиво, является идентичным в языке и в контексте.

(ii) Контекстуальный класс создается из элементов разносистемных парадигм и не совпадает по составу ни с одним из известных классов. Так обстоит, например, в высказывании вида Ах, маменька, больше всего на свете я люблю яблочный пирог, статных мужчин и имя Роланд (А. П. Чехов). Яблочный пирог, статные мужчины и имя Роланд, пусть и принадлежат в языке разным системным классам, объединяются по паратаксису в класс ad hoc. Чтобы понять, как отношения смежности преобразуются в отношения подобия, интерпретатору следует сначала установить хоть какой-то общий акцидентный признак (в контексте «больше всего на свете я люблю»), а затем только заключать, какие складываются внутри класса отношения между семемами и как эти отношения влияют, наконец, на содержание входящих сюда семем. Определять ли статных мужчин в отношении к яблочному пирогу или яблочный пирог в отношении к статным мужчинам и имени Роланд.

В типологическом отношении создаваемые в контексте семантические классы классифицируются по локальному, семантическому и системному критериям.

(I) По локальному критерию контекстуальные классы различаются по типу контекста - ближнего или дальнего, локального или глобального. В качестве иллюстрации возьмем хотя бы такую на первый взгляд малозначительную деталь из романа Гоголя «Мертвые души», как колесо чичиковского экипажа, о котором рассуждают, как бы между прочим, два случайно подошедших к гостинице мужика: ...вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо. Если б случилось, в Москву или не доедет? В ближайшем контексте колесо определяется в отношении к бричке, а востребованные в контексте признаки типа /круг/, /вращающийся на оси/, /служащий для приведения в движение повозки/ ничем не отличаются, в сущности, от предписанного словарем словоупотребления. Но поскольку из-за

поломки колеса Чичиков попадает к настрочившей на него донос Коробочке, колесо определяется на фоне постигших неудач, так что востребованные в ближайшем контексте ингерентные признаки «подавляются» в дальнем контексте афферентными признаками /неудача/, /судьба/ и т. п.

(2) По семантическому критерию контекстуальные классы различаются по типу участвующего в их построении семантического - ингерентного или афферентного - признака. Например, в названии романа Стендаля « Le rouge et le noir » Красное и черное контекстуальный класс можно равным образом образовать как по ингерентному, так и афферентному признаку: (i) по ингерентному родовому признаку /цвет/ это класс цветовых различий, в котором 'rouge' красное и 'noir' черное различаются по ингерентным видовым признакам /краснота/ - /чернота/; (И) по афферентному родовому признаку /карьера/ это класс карьерных амбиций, в котором 'rouge' красное и 'noir' черное различаются по афферентным видовым признакам /военный/ -/священнослужитель/. Причем интерпретантом ингерентных признаков здесь служат таксономические знания о цветообозначении, а интерпретантом афферентных признаков -энциклопедические знания о сословных и цветовых различиях военной формы и сутаны.

(3) По системному критерию контекстуальные классы можно различать по типу участвующей в их создании систематики. Причем наибольший интерес здесь вызывают даже не сами по себе систематики, ни образуемые на их основе семантические классы, а как взаимодействуют между собой разные систематики и какие образуются в результате такого взаимодействия зоны пересечения.

В наипростейшем случае взаимодействие устанавливается между двумя системными классами. Показательным тому примером является хотя бы такое высказывание Гейне: Католический священнослужитель ведет себя скорее как приказчик, который служит в большом торговом предприятии. Церковь, этот большой торговый дом, шефом которого является папа, дает ему определенную работу и определенное жалование за

исполнение ее («Луккские воды»). Элементы класса //религия// здесь предстают в виде уподобляемых, а элементы класса //торговля// - в виде уподобляющих: ср. 'церковь' —> 'торговый дом', 'католический священнослужитель' —► 'приказчик', 'папа' —+ 'шеф'. Семантический эффект такой аналогии может быть только пейоративным: во-первых, потому что //торговля// и //религия// находятся в разном оценочном пространстве; во-вторых, потому что //торговля// наделяется в традиционной шкале ценностей значительно более низкой оценкой, чем //религия//.

Иначе обстоит в высказывании Ш. Бодлера: La nature est un temple où de vivants piliers Laissent parfois sortir de confuses paroles ; L'homme y passe à travers des forêts de symboles Qui l'observent avec de regards familiers «Природа - дивный храм, где ряд живых колонн / О чем-то шепчет нам невнятными словами, / Лес темных символов знакомыми очами / На проходящего глядит со всех сторон» (Correspondances, 1952). Поскольку элементы класса //религия// находятся обычно на более высокой отметке, чем элементы класса //природа//, транспозиция вида 'nature' природа —* 'temple' храм, l'arbres' I деревья —» 'piliers' колонны может быть только мелиоративной.

По таким засвидетельствованным в языке зонам пересечения можно судить, как взаимодействуют между собой системные классы, какая между ними устанавливается иерархия и как, наконец, установленная в контексте иерархия соотносится с традиционными аксиологическими установками.

Контекстуальные классы легко создаются и так же быстро исчезают, когда в них отпадает необходимость, за исключением разве только особых случаев, когда задаются по типу семантической парадигмы, воспроизводящей с неизменным постоянством некоторый инвариантный набор значений. Так, в исследуемом романе М. Пруста «В поисках утраченного времени» элементы класса //растения// определяются с завидным постоянством в отношении к элементам классов //эстетика//, //религия//, //сладости//, //детали туалета// и //телесность//, так что складывается впечатление, что образуемое в результате

пересечения множество гомогенно и что между входящими сюда элементами нет вообще категориального отличия.

Символически такое пересечение можно представить так: А П ß = {*!, х2, х„ е А л у\, у2, у„ е ß}, где А и В обозначают пересекающиеся множества, П - частичное их пересечение в контексте, е - принадлежность множеству, л - конъюнкцию, а фигурные скобки - границы образованного в результате пересечения семантического множества.

В зависимости от исследовательских приоритетов в отношении такого множества можно говорить об индивидуально-авторских особенностях изучаемого тематического комплекса, реконструировать возможные его связи и отношения с другими тематическими комплексами и топосами западноевропейской литературы, а в психоаналитическом отношении - еще и выстраивать в духе Г. Башляра «сеть навязчивых идей» прустовского alter ego. В семантическом отношении нельзя, во всяком случае, не отметить, что помимо известных таксономических признаков наиболее, так сказать, образцовый представитель класса //растения// - 'aubépine' боярышник -характеризуется в прустовском идиолекте еще и по афферентным признакам /католический/, /праздничный/, /эстетичный/, /вожделенный/. Так, в отношении к 'robe de fête' праздничное платье, 'parure' убор или 'pompons' мелочной убор в исследуемом значении профилируется преимущественно признак /праздничный/, в отношении к 'autel de la Vierge' алтарь Богородицы, 'mois de Marie' месяц девы Марии, 'église' церковь или 'catholique' католический - /католический/, в отношении к 'intervalles musicaux' мелодические интервалы, 'marbre rose' розовый мрамор или 'Monet' Моне - /эстетичный/, в отношении к 'fraises' клубника, 'fromage a la crème rose' творог с розовым кремом, 'gâteau а l'amande' миндальное пирожное, 'gourmandise' лакомство, 'lèvres' губы, 'beau teint lisse' гладкая красивая кожа или 'peau blanche' белая кожа - /вожделенный/ и т. д.

к приходим к принципиальным выводам: Поскольку класс создается по какому-то общему признаку, которым обладают по определению все входящие сюда элементы, можно заключать в обратном порядке: элементы, которым можно предицировать в контексте хоть какой-то общий семантический признак, образуют класс ad hoc. Контекстуальные классы создаются из элементов того же или разных системных классов.

Внутри контекстуального класса отношения эквивалентности между семемами устанавливаются как по ингерентным, так и по афферентным признакам, а производные в контексте множества соответственно совпадают или не совпадают с существующими в языке системными классами. Поскольку прагматические условия проявляются в языке и в контексте по-разному, разным оказывается нередко и строение класса.

Поскольку элементы контекстуального класса могут располагаться как в непосредственной близости (ближний контекст), так и на отдаленном расстоянии (дальний контекст), семантические отношения, устанавливаемые в рамках одного контекста (контекстуального класса), могут не совпадать с семантическими отношениями, устанавливаемыми в рамках другого контекста (контекстуального класса).

По тому, как взаимодействуют в контексте элементы разносистемных классов, какие складываются в зоне пересечения отношения, можно судить, какими являются в разбираемом языковом произведении приоритетные аксиологические установки.

Контекстуальные классы можно различать по локальному, семантическому и системному критериям: по локальному критерию создаваемые в контексте классы различаются по типу контекста: ближнего или дальнего, локального или глобального;

- по семантическому критерию создаваемые в контексте классы

различаются по типу участвующего в их построении семантического признака - ингерентного или афферентного;

- по системному критерию создаваемые в контексте классы различаются по типу участвующей в их построении систематики; причем наибольший интерес здесь вызывают не сами по себе систематики и даже не образуемые при их участии семантические классы, а засвидетельствованные в языке наиболее частотные случаи пересечения: ср. //человек// П //природа//, //природа// П //цивилизация//, //природа// П //религия//.

• Каким бы ни был состав, контекстуальный класс -определительное множество, на котором устанавливают

актуальное значение всякой входящей сюда единицы.

***

Выполненное исследование позволяет, таким образом, заключить, что наиболее адекватной моделью анализа значения может быть только модель, построенная на принципах эпистемологического консерватизма - модель, в которой учитываются в единстве многообразия возможности разных подходов к значению. Построению такой модели способствует в значительной степени установленная в исследовании аксиоматика единой теории значения, отдельные положения которой восходят к разным научным парадигмам - философии языка, герменевтике, формальной, когнитивной и интерпретирующей семантике и т. д.

Несмотря на, казалось бы, разнородный исследовательский материал, единство обеспечивается сразу по ряду параметров:

- в отношении к привлекаемым в качестве «фактов значения» знаниям это общность функции познания;

- в отношении к научным парадигмам это общность целеполагающей установки;

- в отношении к объекту это общность процедур и операций семантической интерпретации, применимых в равной степени к анализу слов, высказываний и текстов.

В соответствии с избранным ракурсом разрабатываемая эпистемологическая теория значения призвана в пределе отразить, как совершается в контексте знания понимание, как меняется с пониманием форма содержания и как оформляется в терминах семного анализа эта зависимость: в словах и словосочетаниях - по актуализированным в составе значения компонентам, в высказываниях и текстах - по построенным на их основе изотопиям.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Об эпистемологических основаниях категоризации: классифицирующее понятие - понятие - концепт // Вопросы когнитивной лингвистики. — 2007. — № 2. — С. 15-20.

2. Об эпистемологических аспектах значения // Вестник МГУ. Серия 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. — 2007. — № 4. — С. 44-51.

3. О значении как «экране знаний» // Вестник МГУ. Серия 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. — 2008. — № 1. — С. 37-42.

4. Изотопия как способ оформления субстанции содержания // Известия ГГПУ им. А. И. Герцена. Научный журнал. Общественные и гуманитарные науки. — 2008. — № 10 (59). — С. 77-86.

5. О статусе компонентов значения // Известия ГГПУ им. А. И. Герцена. Научный журнал. Общественные и гуманитарные науки. — 2008. — № 11 (66). — С. 27-33.

6. К условиям интерпретации // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. — Тамбов, 2008. — Вып. 7 (63). — С. 73-77.

7. О факторах понимания как условиях интерпретации // Вопросы когнитивной лингвистики. — 2009. — № 1. — С. 103-106.

8. Le motif vegetal dans l'œuvre de Marcel Proust (étude semiotique). — Lille: Presses universitaires du Septentrion, 1998. — 369 p.

9. Комментарий к монографии Ф. Растье. Интерпретирующая семантика. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2001. — С. 303-341. — (Studia semiótica).

10. Об условиях истолкования // Проблемы литературы, языка и перевода. Сб. науч. трудов памяти В. Н. Пронина. — Нижний Новгород: НГЛУ, 2001. — С. 92-99.

11. Семантический словарь. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2003. — 200 с. — (Studia semiótica).

12. Содержание концепта в отношении к лексикографической дефиниции (на примере концепта свобода) II Перевод, лингвистика и межкультурная коммуникация: Сборник научных трудов. — Нижний Новгород: НГЛУ, 2005. — С. 245-261.

13. К проблеме категоризации как условию понимания (или чем амер. bachelor отличается от рус. холостяк) II Диалог культур: Литература и межкультурная коммуникация. — Нижний Новгород: НГЛУ, 2006. —С. 214-218.

14. Эпистемологические аспекты значения. Монография. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2007. — 224 с. — (Studia semiótica).

15. Интерпретант // Культурология. Энциклопедия. В 2-х томах. — М.: РОССПЭН, 2007. — Т. 1. — С. 787-790. — (Summa culturologiae).

16. О лексическом значении как аналоге понятия // Вестник НГЛУ. Лингвистика и межкультурная коммуникация. — Нижний Новгород: НГЛУ, 2008. — Вып. 2. — С. 37-52.

Подписано в печать 18.05.2009. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 2. Тир. 120. Зак. 298.

Типография Нижегородского госуниверситета Лицензия № 18-0099 603000, Н. Новгород, ул. Б. Покровская, 37.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Бочкарев, Андрей Евгеньевич

ВВЕДЕНИЕ.

Глава I. ЗНАНИЕ КАК КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ ФОН ЗНАЧЕНИЯ.

1. Словарь или энциклопедия?.

1.1. Расширение корпуса.

1.2. Обращение к прагматическому контексту.

1.3. Поиск кодов.

2. Знания в терминах социальных конвенций.

2.1. Социальные нормы.

2.2. Социальные стереотипы.

3. Знания в терминах схем повседневного опыта.

3.1. Социальные фреймы в интеракционистской теории И. Гофмана.

3.2. Фрейм как «визуальный образ ситуации» в теории М. Минского.

3.3. Фреймы как «понятийные структуры»: фреймы интерпретации

Ч. Филлмора.

4. Знания в терминах ментальных репрезентаций: идеализированные когнитивные модели.

4.1. Образно-схематические модели.

4.2. Пропозициональные модели.

4.3. Метафорические модели.

4.4. Метонимические модели.

5. Выводы по главе.

Глава II. ФОРМА СОДЕРЖАНИЯ КАК ФУНКЦИЯ ПОЗНАНИЯ.

1. Смысл и значение.

1.1. Тождество по смыслу и значению.

1.2. Тождество и подобие в языке.

1.2.1. Тождество. К интерпретации внешне тождественных выражений вида а~ а.

1.2.2. Подобие. К интерпретации выражений вида а = Ъ. a) а и Ъ суть разные имена того же объекта. К интерпретации гетерономинативных выражений. b) аи Ь суть объекты того же класса. К сравнению с образцом. c) а и Ь суть объекты разных классов. К интерпретации внешне противоречивых выражений.

1.3. Выводы.

2. Об оформлении субстанции содержания.

2.1. К истории вопроса.

2.2. О форме и субстанции в языке.

2.2.1. Из чего состоит субстанция содержания?.

2.2.2. Как оформляется субстанция содержания в языке?.

2.3. Семантические компоненты значения как способ оформления субстанции содержания.

2.3.1. Компоненты значения не универсальны.

2.3.2. Компоненты значения не минимальны.

2.3.3. Компоненты значения не малочисленны.

2.3.4. Компоненты значения — не свойства референта.

2.3.5. Компоненты значения — не часть понятия.

2.3.6. Отношения между компонентами значения: иерархия или релевантность?.

2.4. Выводы.

3. Изотопия как способ оформления субстанции содержания.

3.1. К обоснованию понятия изотопии.

3.1.1. Избыточность.

3.1.2. Связность.

3.1.3. Единство осмысления.

3.2. Типология изотопий.

3.2.1. По типу семантического признака: видовые и родовые, ингерентные и афферентные изотопии.

3.2.2. По охвату: локальные и глобальные изотопии.

3.2.3. По дистрибуции семем: чередующиеся, пересекающиеся и взаимно наложенные изотопии.

3.3. Иерархические отношения между изотопиями-ттрочгаетшял/м.

3.4. Выводы.

4. Выводы по главе.

Глава III. К ТЕОРИИ ПОНЯТИЯ

КАК АНАЛОГУ ЛЕКСИЧЕСКОГО ЗНАЧЕНИЯ.

1. Категоризация как условие понимания.

1.1. Как совершается категоризация?.

1.2. Какие систематики участвуют в образовании понятий?.

1.2.1. Квалифицирующее образование понятий: псевдопонятие.

1.2.2. Классические таксономии.

1.2.3. Категории folk genera.

1.3. Выводы.

2. Слово в отношении к понятию и/ппи реалии.

2.1. Как определить значение слова?.

2.2. Семантический треугольник: слово - понятие - вещь.

2.2.1. Отношение имени к реалии: «эмпирические понятия».

2.2.2. Отношение имени к понятию: «интеллектуальные понятия».

2.3. Выводы.

3. От понятия к прототипу.

3.1. Стандартная версия теории прототипов.

3.2. Расширенная версия теории прототипов.

3.3. Выводы.

4. От понятия к означаемому.

4.1. Еще раз о триаде «слово — понятие - вещь».

4.2. От понятия к означаемому.

4.3. Выводы.

5. Выводы по главе.

Глава IV. СЕМАНТИЧЕСКИЕ КЛАССЫ

КАК ОПРЕДЕЛИТЕЛЬНЫЕ МНОЖЕСТВА.

1. Семантические классы в языке.

1.1. Родовидовые отношения как условие построения семантических классов.

1.2. Типология семантических классов по градации родовых признаков.

1.2.1. Снова о родовых компонентах значения.!.

1.2.2. Таксемы, области и измерения.

1.3. Типология семантических классов по ингерентным и афферентным семам.

1.3.1. Снова о видовых компонентах значения.

1.3.2. Ингерентные и афферентные семы.

1.3.3. Коннотация или афференция?.

1.4. Пересечение семантических классов.

1.4.1. Взаимодействие между двумя семантическими классами.

1.4.2. Взаимодействие между несколькими семантическими классами.

1.5. Выводы.

2. Семантические классы в контексте.

2.1. О парадигматических и синтагматических отношениях.

2.2. Проекция парадигм на ось синтагматики.

2.3. Типология контекстуальных множеств.

2.3.1. Локальный критерий.

2.3.2. Семантический критерий.

2.3.3. Системный критерий.

2.4. Выводы.

3. Выводы по главе.

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Бочкарев, Андрей Евгеньевич

Развитию современной науки свойственна весьма примечательная тенденция: чем разнообразнее знание об изучаемом объекте, тем насущнее необходимость концептуального его обобщения в тех или иных теориях интегративного характера.

Наиболее очевидным образом эта тенденция проявляется в эпистемологи-чески ориентированных исследованиях, призванных в пределе установить, дабы перейти от «меньшего знания к большему» (Ж. Пиаже), как соотносятся между собой разные методы и способы познания, как преломляются в контексте знания научные факты и как вообще совершается в науке прирост знания. Эмпирическую базу исследования в таком случае образуют исторически засвидетельствованные события, факты, принципы, методы и теории, а эпистемологическую в собственном смысле слова - рефлективность знания, структура горизонта ретроспекции, модели эволюции, модели репрезентации научных систем в их отношении к истинности и верификации [Анисимова 2002; Кун 1977; Мокшицкий 1991; Ору 2000; Щедровицкий 1997; МПпег 1989 и др.].

Без такого самопознания не обойтись и науке о языке, особенно если ее интересуют не только языковые факты, но и модели их репрезентации в металингвистическом описании. Вместе с тем, согласимся с Н. Ю. Бокадоровой, вопросы самопознания ставятся лингвистами чаще всего в аспекте исследования границ и возможностей отдельных методов и принципов описания языка, реже — в плане изучения границ и возможностей науки о языке в целом [Бокадорова 1987: 14]. «Увидеть» объект в многообразии различных его определений можно действительно лишь в исторической перспективе — «через историологическую компоненту самопознания». Но при условии, добавим, если историологизации подлежит не истина, не соответствие истинному положению вещей, а познание истины. Ибо, как гласит известная максима, истина не имеет истории — историю имеет познание истины.

Обратившись к семантическому кругу проблем, нельзя не заметить, как меняется с исследовательской позицией формат толкования. В бихевиористской модели, например, значение сводится к стимулу и/или реакции, в дескриптивной лингвистике — к дистрибуции, в структуралистской семантике соссю-ровского толка - к системе значимых противопоставлений, в когнитивной семантике - к ментальным репрезентациям, в условно-истинностной семантике — к необходимым и достаточным условиям, которым должно удовлетворять, чтобы правильно обозначать, анализируемое выражение1. Причем, каким бы ни был формат обработки языковых выражений, главное здесь даже не понять, насколько «верным» является то или иное решение, а установить, как зависят от исследовательской позиции содержание и способы представления значения, насколько совместимы разные подходы к значению, возможно ли вообще единство науки о значении.

Актуальность реализованного в данном исследовании эпистемологического подхода к значению обусловливается насущной потребностью не только описать все известные поныне модели значения, но еще и соизмерить возможности отдельных научных теорий, принципов и методов анализа с общей логикой развития науки о значении. Отвечая общей тенденции к интеграции, такой подход позволяет по меньшей мере обобщить накопленные в пределах изучаемой предметной области знания, а в пределе — построить в рамках единой теории значения такую модель, в которой учитывались бы в единстве многообразия возможности разных подходов к значению.

1 Разными по содержанию оказываются, кроме того, и виды знания, которыми оперируют эти теории. В дескриптивной лингвистике это знание дистрибуции, в условно-истинностной семантике - знание условий истинности, в теории речевых актов — знание конвенциональных ситуаций, в интерпретирующей семантике — фоновые знания в функции иптерпретанта. При этом содержательным коррелятом этих знаний являются как абсолютно достоверные знания, объективированные в общественной практике в виде понятий, категорий и законов, так и не всегда достоверные мнения и убеждения.

Объектом данного исследования служат языковые означаемые в их отношении к разнообразным системам знания, предметом - эпистемологические основания теории значения.

Материалом исследования служат языковые произведения на русском, французском и английском языках, взятые в контексте разнотипных парадигм знания. При этом в корпусе привлекаемых для обсуждения примеров - от отдельно взятых именных выражений до полноценных высказываний и текстов общим объемом свыше 10 млн. знаков — интерес представляют не только exemples inédits, но и взятые в качестве образца хорошо известные примеры в интерпретации представителей разных научных теорий. Такие примеры позволяют с очевидностью уяснить, как зависит от исследовательской позиции состав исследуемого значения.

Цель диссертационного исследования заключается в разработке эпистемологических оснований значения: во-первых, в отношении к сложившимся научным теориям, так или иначе связанным с интерпретацией; во-вторых, в отношении к разнообразным системам представления, на которых базируется толкование.

Наилучшей моделью здесь может быть, безусловно, только модель, построенная на принципах эпистемологического консерватизма — модель, которая «позволяет в максимальной степени сохранить запас знаний, добытых в ходе познания явлений определенного порядка», и в которой во внимание принимается по возможности «максимальное число различных методологических подходов» (С. Ору): герменевтический опыт, например, позволяет нам выстроить понимание в исторической перспективе в связи с эволюцией «мира идей», а заодно и осознать, что понимание (subtilitas intelligendi) является еще истолкованием (subtilitas explicandi) и применением (subtilitas applicandi)\ когнитивная семантика позволяет, со своей стороны, подойти к многообразию знания как условию релятивности понимания и тем самым отойти от позитивизма, под властью которого находились долгое время науки о культуре и языке; развивая герменевтические постулаты о множественности смысла, круговой структуре понимания, интерпретирующих возможностях контекста, интерпретирующая семантика (микросемантика) предоставляет нам аппарат, уточняет основные процедуры и операции интерпретации, по которым сфокусированные в контексте знания преобразуются в семантическом анализе в актуальные компоненты значения: ингерентные или афферентные семы.

Достижению поставленной цели служит решение следующих задач: проследить, как зависят от исследовательской позиции процедуры интерпретации; установить, как оперируют в семантической интерпретации знаниями, какие преимущественно мобилизуются знания и как эти знания позволяют отобрать в диапазоне допустимого варьирования действительно релевантные компоненты значения; показать, как оформляется в контексте знания субстанция содержания и как эволюционирует со способом смыслополагания функция познания; исследовать, как взаимодействуют в составе значения разнотипные систематики (системы зиания) и как обеспечивается в таком взаимодействии единство значения; установить, как совершается в зависимости от области определения категоризация и как зависит от способа категоризации строение семантического класса, на котором устанавливают в семантическом анализе содержание исследуемого значения, а именно: входящие в состав семемы семы; установить, как создаются семантические классы в языке и в контексте и как определяются на этих классах ингерентные и афферентные семы; изучить, как преломляются в синтагматике установленные в парадигматике отношения между семемами и как влияют эти отношения на содержание семемы; определить, как меняются с установкой мнения условия истинности; показать, как преодолевается в языке «истинностный провал» (truth value gap) и какие языковые средства вносят коррективы в истинностное значение проблемных суждений; выявить, как отношение знака к вещи опосредуется сложившимися в общественной практике представлениями и как эти представления задают в анализируемом высказывании и/или тексте «эффект реальности» (Р. Барт); обосновать эпистемологически ориентированную модель значения, в которой всякое означаемое конституируется в отношении к соответствующей области определения и в которой единство переменных значений задается как общность функции познания.

Методологической основой исследования служит диалектическая логика с категориальным аппаратом в виде антиномий. Совпадая с такими неотъемлемыми свойствами значения, как становление и развитие, антиномии позволяют должным образом отобразить складывающиеся в общественной практике переменные отношения между знаками, вещами и опосредующими их представлениями, синтетически разрешить возникающие между переменными значениями внутренние противоречия и тем самым обосновать единство значения как единство многообразия.

Наряду с общефилософским диалектическим методом в исследовании применяются в качестве инструментария и собственно лингвистические методы, приемы и процедуры, в том числе дистрибуции, компонентного анализа, структурно-системного описания, внутренней реконструкции, когнитивного моделирования, варьирующие по принципу соответствия в зависимости от избираемой теоретической позиции и/или решаемой в исследовании задачи. В отказе от исключительности какого-то метода, как и в стремлении сочетать различные общие и частные лингвистические методы - залог единства научного знания.

В ракурсе исследуемой проблематики на защиту выносятся следующие положения:

• Значение предстает не данным, а заданным — таким, как его конституирует знание.

• В оформлении языкового значения участвуют разные системы знания - от обыденных представлений до научных таксономий.

• Какой бы ни была система знания, лексическое значение задается относительно этой системы по типу понятия. Причем не потому, что через него просвечивает непременно понятийное значение, а потому, что задается на всех этапах своего становления как функция познания.

• Какой бы ни была система знания, будь то научные таксономии или обыденные представления, знание — залог категоризации, а заодно и условие построения семантического класса, на котором устанавливают в семантическом анализе искомое значение.

• Даже если языковые выражения и соотносятся с вещами через посредство когнитивных аналогов знания, из этого не следует, что языковое значение сводится к таким аналогам в силу исключительно когнитивного соответствия: лингвистическим анализ значения становится лишь при условии, если значение устанавливается на основе самих языковых выражений.

• Утверждать, какие знания инкорпорируются в языке и как они преобразуются в компоненты значения, можно только по засвидетельствованному в языке использованию языковых знаков.

• Единство значения обеспечивается не тем, что все формы знания восходят к общему предмету, а тем, что образуют совместно систему, отдельные части которой предполагают друг друга в необходимом их различии. Так, говоря словами Э. Кассирера, единство субстрата заменяется функциональным единством.

Данные положения связаны с другими, не менее важными для теории значения положениями:

• В эпистемологической проекции истинностное значение анализируемых языковых выражений релятивизируется необходимым образом относительно контекста мнения, в котором исчисляется это значение.

• Каким бы ни было значение, эвристически ценным является не само по себе отношение к вещам и даже не соответствие ассоциируемого с ними значения реальному положению вещей: скЛаедиаНо ге/ et ШеПесШя, а понимание того, как задается это отношение в составе значения.

• Не будучи прямой, референция опосредуется системой знания (мнения или убеждения), относительно которой воспринимаются обозначаемые словами вещи.

• Отказавшись от экстенсиональной трактовки значения в пользу интенсиональной, содержание языкового знака следует определять — в рамках соссю-ровской теории значимости - в отношении к другим знакам.

Научная новизна диссертационного исследования заключается в последовательном эпистемологическом освещении оснований теории значения, а также в систематизации и развитии необходимых сопутствующих положений методологии семантики.

• Впервые обобщаются в статусе интерпретантов, идет ли речь о логических, психологических или культурно-исторических их коррелятах, разнообразные модели представления знаний.

• По-новому определяется в эпистемологическом ракурсе и структура исследуемого значения: во-первых, потому что задается в толковании как функция познания; во-вторых, потому что определяется не путем гипостазирования какого-то одного вида знания, а в единстве разных «точек зрения», предполагающих друг друга в необходимом их различии; в-третьих, потому что определяется не по принципу когнитивного соответствия, пусть в когнитивной проекции языковые выражения и соотносятся с вещами через посредство хранимых в памяти когнитивных аналогов, а в отношении к другим языковым означаемым.

• По-новому переосмысливаются в условиях переменного знания и такие традиционно обсуждаемые в семантике понятия, как категоризация, состав и строение семантических классов, знак, истина и референция.

Теоретический вклад исследования в общую теорию значения состоит главным образом:

• в построении эпистемологически ориентированной модели значения, в которой всякое анализируемое означаемое определяется в рамках переменных отношений между знаками, вещами и опосредующими их представлениями как функция познания;

• в обосновании единства значения как единства многообразия;

• в постулировании эпистемологического релятивизма;

• в преодолении междисциплинарных противоречий в поисках единой модели и нтерпретации;

• в построении единой модели интерпретации, применимой равным образом к анализу слов, высказываний и текстов.

Практическая значимость диссертации заключается в том, что по предлагаемой нами модели можно исследовать, как изучаемые лингвистикой слова, высказывания и тексты коррелируют с «миром идей», каким является в языковом выражении содержание таких идей. Результаты исследования могут использоваться в теоретических курсах по общему языкознанию, семиотике, семантике, лексикологии, стилистике и межкультурной коммуникации, а также на практических занятиях по лингвистической интерпретации текста; особенно при изучении таких основополагающих для теоретической подготовки тематических составляющих, как роль человеческого фактора в языке, языковая картина мира, связь между языком и действительностью, смысловая структура слова, асимметрия языкового знака, виды и способы категоризации, теория референции, многозначность, теория метафоры и т. д.

Гарантией достоверности полученных результатов служит представительный корпус исследовательского материала — как критически осмысленные научные теории, так и привлекаемые к разбору языковые произведения общим объемом свыше 10 млн. знаков. В практическом плане разрабатываемая в исследовании эпистемологическая модель значения прошла проверку на художественных произведениях, в том числе М. Пруста (1996), как наиболее сложных для интерпретации, а в объяснительном плане эксплицирована в виде соответствующих положений в Семантическом словаре (2003), Эпистемологических аспектах значения (2007) и других публикациях. Причем оценить предлагаемую модель интерпретации с точки зрения эвристических ее возможностей можно сразу по ряду критериев: простоту - по процедурам и операциям, эффективность — по прогностической и объяснительной силе, интегративность - по способности объединять ранее разобщенные знания; когерентность — по внутренней согласованности привлекаемых для анализа знаний, рефлективность - по внутринаучной рефлексии.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования обсуждались в Парижском университете Сорбонна (IV), на семинарах по семантике текста (под руководством Ф. Растье), заседаниях кафедры лингвистической семантики МГЛУ, кафедры французской филологии ИГЛУ, а также на международных и общероссийских научных семинарах и конференциях: «Актуальные проблемы романистики. Язык. Общество. Культура» (Саратов, 1999), «10e Congrès de la FIPF» (Париж, 2000), «Проблемы межкультурной коммуникации» (Нижний Новгород, 2000), «Французский язык и культура Франции в России» (Нижний Новгород, 2004), «Язык и культура в новом образовательном процессе» (Нижний Новгород, 2004), «Лингвистические основы межкультурной коммуникации» (Нижний Новгород, 2005, 2007), «Понимание в коммуникации. Язык. Человек. Концепт. Текст» (Москва, 2007), «Проблемы теории, практики и дидактики перевода» (Нижний Новгород, 2007), «Эффективность коммуникации» (Москва, 2008) и др.

Структура диссертации подчинена логике решения поставленных задач.

Во введении обосновывается выбор темы, определяется объект исследования, материал исследования и методы его анализа, раскрывается новизна работы, отмечается актуальность, теоретическая и практическая значимость исследования, формулируются цели и задачи диссертации.

В главе I «Знание как концептуальный фон значения» исследуется роль и место знания в теории значения. Исходя из мысли, что краеугольным камнем теории значения служит издавна положение о соответствии значения знанию, мы стремимся по возможности проследить, как оперируют в интерпретации знаниями, какие преимущественно мобилизуются в толковании знания, как оформляются в контексте знания разные значения «значения».

В главе II «Форма содержания как функция познания» исследуется такой первостепенно важный для эпистемологической семантики вопрос: как оформляется в отношении к знанию субстанция содержания? Исходя из мысли, что семантику интересует не сама по себе субстанция содержания, а способы ее оформления в понимании, мы стремимся обосновать, как совершается в контексте знания понимание, как меняется в зависимости от понимания форма содержания и как оформляется в терминах семного анализа эта зависимость. В словах и словосочетаниях — по актуализированным в составе значения компонентам: видовым и родовым, ингерентным и афферентным семам, в высказываниях и текстах - по построенным на их основе изотопиям.

В главе III «К теории понятия как аналогу лексического значения» лексическое значение исследуется по аналогии с понятием: во-первых, потому что выводится, как и понятие, путем обобщения и абстракции; во-вторых, потому что определяется, как и понятие, как отраженное знание о предмете; в-третьих, потому что эволюционирует, как и понятие, вместе с познанием. Так устанавливается принципиально важная для семантического анализа зависимость: значения - от способа категоризации, категоризации - от системы знания.

В главе IV «Семантические классы как определительные множества» исследование строится вокруг таких взаимосвязанных понятий, как знание, семантический класс и семема. Исходя из положения, что семема и класс взаимно определяются, мы стремимся установить, как строятся в контексте знания семантические классы, какие складываются внутри класса отношения между семемами и как оформляется в фокусе этих отношений состав исследуемого значения. Так устанавливается принципиально важная для семантического анализа зависимость: значения — от семантического класса, класса — от системы знания.

В заключении подводятся итоги, намечаются перспективы дальнейших исследований.

Библиография содержит список трудов отечественных и зарубежных авторов, цитируемых в диссертации, общим объемом более трехсот наименований.

В приложении предлагается семантический анализ многочисленных реализаций растительного мотива в творчестве М. Пруста. Анализируемый материал представляется, на наш взгляд, тем более интересным, что позволяет проиллюстрировать помимо специфических особенностей прустовского идиолекта наиболее важные положения диссертации, показать, как меняется со способом смыслополагания функция познания, как взаимодействуют между собой разные виды знания и как обеспечивается в таком взаимодействии единство значения.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Эпистемологические основания теории значения"

3. Выводы по главе

По общеизвестному мнению, лексический состав языка не представляет собой закрытый инвентарь легко устанавливаемых классов. На этом основании некоторые авторы считают лексику наименее структурированной областью языка и даже утверждают, что классификации в языке подлежат не сами по себе значения слов, а только обозначаемые ими предметы [Тос1огоу 1966: 12; ср. Уфимцева 1977: 61—66; Растье 2001: 33]. С таким утверждением можно согласиться лишь в рамках экстенсиональной семантики. Но если за основу анализа брать интенсиональное значение, семантические классы следует тогда определять в пределах разве только «области, покрываемой языковой семантикой» [Арутюнова 1998: 112] - по складывающимся внутри языка отношениям между лексическими единицами.

В качестве глобальных прагматических условий в построении класса могут участвовать, разумеется, и таксономические знания. Эти знания позволяют установить, что медведь, например, определяется в отношении к волку, лосю или лисе внутри категории //животные//, в отношении к бурому или белому медведю внутри категории //медвежьи//, а заодно и утверждать, по каким онтологическим свойствам можно охарактеризовать медведя в языке. Вероятно, поэтому авторы идеографических словарей нередко полагают, что лексика структурируется по типу таксономии и что таксономическая классификация соответствует как нельзя лучше самому языку.

Объединяя сумму сведений о входящих в класс предметах, таксономическая информация позволяет, в самом деле, установить набор онтологически релевантных компонентов значения, а по этим компонентам к тому же судить, насколько адекватной является предикация. Например, в высказывании вида Медведь лакомится медом отношение предиката к субъекту не вызывает никаких сомнений, ибо находится в диапазоне допустимого варьирования: по определению все представители семейства медвежьих любят мед. Высказывание вида Медведи любят кататься на велосипеде кажется, напротив, проблемным, ибо представители семейства медвежьих не ездят, разве только в цирке, на велосипеде.

Таксономические знания встроены, безусловно, в язык, но это еще не довод в пользу исключительно онтологического критерия построения семантических классов. В качестве когнитивных аналогов знания в языке учитываются, помимо таксономий, и другие систематики, в том числе мифопоэтические и обыденные представления типа doxa. В мифопоэтической картине мира, например, медведя определяют в отношении к тотемным животным по афферентному признаку /сакральный/, в системе обыденных представлений — в отношении к человеку по признаку /неуклюжий/ или /неповоротливый/, а в системе политических различий — еще и в отношении к партиям по свойству чуть ли не национальной идентичности. Поэтому, заключим, не все воплощенные в языке семантические классы суть естественные роды.

Тенденция к образованию классов проявляется даже в контексте. Причем, как показывают многочисленные примеры, контекстуальные классы могут не совпадать и даже расходиться существенным образом с существующими в языке классами. Например, когда Гейне, говоря о тяготах школы, ставит побои между латынью и географией: ср. латынь, побои и география, нам приходится, поясняет Фрейд [1998: 84], распространить отношение ученика к побоям на изучаемые предметы на основании такой импликации: 'латынь', 'география' —> 'побои'. Образуемый по паратаксису класс не совпадает при этом ни с одним из известных системных классов: 'латынь' и 'география' принадлежат по определению классу //учебные предметы//, 'побои' — классу //телесные наказания//. Такую произвольную совокупность можно назвать классом лишь при условии, если предицировать всем фигурирующим здесь семемам какой-то общий, пусть и акцидентный, семантический признак. Ибо, чтобы уразуметь, как отношения смежности преобразуются в отношения подобия, требуется сначала установить, что общего может быть, например, между географией, латынью и побоями.

Такие гетерогенные классы, конечно, исчезают так же быстро, как и создаются, но не утрачивают оттого интерпретирующие свои свойства: какой бы ни была композиция, семантический класс остается неизменно определительным множеством, на котором устанавливают значение всякой входящей сюда единицы.

Так приходим к принципиальным для семантики выводам.

• Значение и класс взаимно определяются. Причем именно принадлежность классу позволяет установить в семном анализе статус всех входящих в состав значения компонентов: по принадлежности семемы какому-то системному классу задается родовой признак, а по отличию от других семем внутри того же класса — видовой признак;

- по симметричным отношениям внутри того же класса задаются ингерентные видовые признаки: ср. 'красный' /краснота/ 'черный' /чернота/ внутри класса //цветовые различия//, а по несимметричным отношениям семемы одного класса к семеме другого класса — афферентные видовые признаки: ср. 'человек' (//люди//) —» 'петух' /драчливый/ (//птицы//).

• Противопоставление по родовидовому отличию относительно, ибо видовой признак в одной системе исчисления может оказаться «родовым» в другой системе исчисления. Например, в контекстуальном классе ad hoc «родовым» становится зачастую афферентный видовой признак.

• Отношение между семой и ее интерпретантом задается разными систематиками, в том числе социальными и даже идиолектными нормами. Причем установить это отношение лингвистическая семантика в состоянии разве только по реальному словоупотреблению. О социально нормированных афферентных признаках, например, можно судить хотя бы по существующим в языке фразеологическим оборотам: ср. ослиное упрямство ('осел' /упрямый/), а об идио-лектных - по частотности их воспроизводства в корпусе анализируемых авторских текстов: ср. 'aubépine' боярышник /религиозный/, /праздничный/ в идиолекте М. Пруста.

• В эпистемологическом отношении далеко небезразлично, какая систематика участвует в формировании значения и как меняется в зависимости от выбора систематики состав значения.

• Национальная специфика, проявляется через посредство главным образом социально нормированных афферентных признаков: ср. рус. 'медведь' /добродушный/ vs франц. 'ours' /злобный/.

Список научной литературыБочкарев, Андрей Евгеньевич, диссертация по теме "Теория языка"

1. Айдукевич К. Язык и смысл // Логос # 7. Философско-литературный журнал. — 1999.-—№ 17. —С. 67-93.

2. Аиисимова Н. П. Современные французские семантические теории (историко-эпистемологический анализ) / Науч. ред. И. П. Сусов. — Тверь: Тверской гос. ун-тет, 2002. — 196 с.

3. Апресян Ю. Д. Избранные труды в двух томах. — М.: Языки русской культуры, 1995. — 472 е., 767 с. — (Язык. Семиотика. Культура).

4. Апреся}1 Ю. Д. Значение и употребление // Вопросы языкознания. — 2001. — № 4. — С. 3-22.

5. Аристотель. Метафизика // Сочинения в четырех томах. Т. 1 / Под ред. В. Ф. Асмуса; прим. А. В. Сагадеева. — М.: Мысль, 1976. — С. 63-367. — (Философское наследие).

6. Аристотель. Об истолковании // Сочинения в четырех томах. Т. 2 / Под ред. 3. Н. Микеладзе; прим. И. С. Нарского и Н. И. Стяжкина. — М.: Мысль, 1978. — С. 91-116. — (Философское наследие).

7. Аристотель. Топика // Сочинения в четырех томах. Т. 2 / Под ред. 3. Н. Микеладзе; пер. М. И. Иткина; прим. И. С. Нарского и Н. И. Стяжкина. — М.: Мысль, 1978. — С. 347-531. — (Философское наследие).

8. М.: Языки русской культуры, 1996. — С. 367-432. — (Язык. Семиотика. Культура).

9. Арутюнова Н. Д. Логические теории значения // Принципы и методы семантических исследований / Под ред. В.Н.Ярцевой. — М.: Наука, 1976. — С. 92-118.

10. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. — М.: Языки русской культуры, 1998.896 с. — (Язык. Семиотика. Культура).

11. Калининград: Изд-во КГУ, 2003. — С. 60-72.

12. Бессонов А. В. Предметная область в логической семантике / Отв. ред. В. В. Целищев. — Новосибирск: Сибирское отделение изд-ва Наука, 1985.111 с.

13. Биреиш М. Семантика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. X. Лингвистическая семантика / Сост., общая ред. и вступ. ст. В. А. Звегинцева. — М.: Прогресс, 1981. —С. 177-199.

14. Блумфилд Л. Язык / Пер. с англ. Е. С. Кубряковой и В. П. Мурат; коммент. Е. С. Кубряковой; под ред. и с предисл. М. М. Гухман. — М.: Прогресс, 1968. —607 с.

15. Бокадорова Н. Ю. Французская лингвистическая традиция XVIII начала XIX века. Структура знания о языке / Отв. ред. Ю. С. Степанов. — М.: Наука, 1987, — 152 с.

16. Болинджер Д. Атомизация значения // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. X. Лингвистическая семантика / Сост., общая ред. и вступ. ст. В. А. Звегинцева. — М.: Прогресс, 1981. — С. 200-234.

17. Борисова Е. Г. Что такое коллокации и как их изучать. — М.: Филология, 1996.

18. Бочкарев А. Е. Семантический словарь / Науч. ред. В. М. Бухаров. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2003. — 200 с. — (Studia semiótica).

19. Бочкарев А. Е. Содержание концепта в отношении к лексикографической дефиниции (на примере концепта свобода) // Перевод, лингвистика и межкультурная коммуникация: Сб. науч. трудов. — Нижний Новгород: Изд-во НГЛУ, 2005. — С. 245-261.

20. Бочкарев А. Е. К проблеме категоризации как условию понимания (или чем амер. bachelor отличается от рус. холостяк) И Диалог культур: Литература и межкультурная коммуникация. — Нижний Новгород: Изд-во НГЛУ, 2006. — С. 214-218.

21. Бочкарев А. Е. Эпистемологические аспекты значения. Монография / Отв. ред. Б.Ю.Городецкий. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2007. — 224 с. — (Studia semiótica).

22. Бочкарев А. Е. Об эпистемологических основаниях категоризации: классифицирующее понятие — понятие — концепт // Вопросы когнитивной лингвистики. — 2007. — № 2. — С. 15-20.

23. Бочкарев А. Е. Интерпретант // Культурология. Энциклопедия. В 2-х томах / Гл. редактор и автор проекта С. Я. Левит. — М.: РОССПЭН, 2007. — Т. 1. — С. 787-790. — (Summa culturologiae).

24. Бочкарев А. Е. Об эпистемологических аспектах значения // Вестник МГУ. Серия 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. — 2007. — № 4. — С. 44-51.

25. Бочкарев А. Е. О значении как «экране знаний» // Вестник МГУ. Серия 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. — 2008. — № 1. — С. 37-42.

26. Бочкарев А. Е. Изотопия как способ оформления субстанции содержания // Известия ГГПУ им. А. И. Герцена. Научный журнал. Общественные и гуманитарные науки. — 2008. — № 10 (59). — С. 77-86.

27. Бочкарев А. Е. О статусе компонентов значения // Известия ГГГ1У им. А. И. Герцена. Научный журнал. Общественные и гуманитарные науки. — 2008. — № 11 (66). — С. 27-33.

28. Бочкарев А. Е. О лексическом значении как аналоге понятия // Вестник НГЛУ. Лингвистика и межкультурная коммуникация. — Нижний Новгород, 2008. — Вып. 2. —С. 37-52.

29. Боэций. Комментарий к Порфирию // Утешение философией и другие трактаты / Отв. ред. и сост. Г. Г. Майоров. — М.: Наука, 1996. — С. 5-116. — (Памятники философской мысли).

30. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). — М.: Языки русской культуры, 1997. — 576 с.

31. Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка / Общ. ред. и ком-мент. Т. В. Булыгиной; вступ. ст. Т. В. Булыгиной и А. А. Леонтьева. — М.: Прогресс, 1993. — 502 с. — (Языковеды мира).

32. Вайсгербер И. Л. Язык как форма общественного сознания // Родной язык и формирование духа / Пер. с нем., вступ. ст. и коммент. О. А. Радченко. — М.: Изд-во Московского университета, 1993. — С. 90-103.

33. Вежбицка А. Из книги «Семантические примитивы» // Семиотика / Сост.,вступ. ст. и общ. ред. Ю. С. Степанова. — М.: Радуга, 1983. — С. 225-252. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание / Отв. ред. М. А. Кронгауз, вступ. ст.

34. Е. В. Падучевой. —М.: Русские словари, 1997. — 416 с. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков / Пер. англ.

35. A. Д. Шмелева под ред. Т. В. Булыгиной. — М.: Языки русской культуры, 1999. — 780 с. — (Язык. Семиотика. Культура).

36. B. А. Звегинцева. —М.: Прогресс, 1981. — С. 50-176.

37. Виноград Т. К процессуальному пониманию семантики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XII. Прикладная лингвистика / Сост. В. А. Звегинцева; пер. с англ. под ред. и с предисл. Б. Ю. Городецкого. — М.: Радуга, 1983.1. С. 123-170.

38. Волошинов В. Н. Философия и социология гуманитарных наук / Вступ. ст. Н. J1. Васильева; сост., прим., библ. указ. Д. А. Юнова. — СПб.: Изд-во Ас-та-пресс Ltd, 1995. — 338 с. — (Круг Бахтина).

39. Вригт Г. Xфон. Логико-философские исследования: Избранные труды / Пер. с англ.; общ. ред. Г. И. Рузавина и В. А. Смирнова; сост. и авт. пред. В. А. Смирнова. —М.: Прогресс, 1986. — 600 с.

40. Выготский Л. С. Мышление и речь // Собрание сочинений в шести томах. Т. 2. Проблемы общей психологии / Под ред. В. В. Давыдова; автор послесл. А. Р. Лурия. — М.: Педагогика, 1982. — С. 5-361. — (Академия педагогических наук СССР).

41. Выготский Л. С. Педология подростка // Собрание сочинений в шести томах. Т. 4. Детская психология / Под ред. Д. Б. Эльконина; автор послесл. и ком-мент. Д. Б. Эльконин. — М.: Педагогика, 1984. — С. 5-242. — (Академия педагогических наук СССР).

42. ГадамерХ.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики / Общ. ред. и вступ. ст. Б. Н. Бессонова. — М.: Прогресс, 1988. — 704 с.

43. Гак В. Г. Семантическая структура слова как компонент семантической структуры высказывания // Семантическая структура слова. Психолингвистические исследования / Отв. ред. А. А. Леонтьев. — М.: Наука, 1971. — С. 7896.

44. Гак В. Г. К проблеме семантической синтагматики // Проблемы структурной лингвистики 1971 / Отв. ред. С. К. Шаумян. — М.: Наука, 1972. — С. 367395.

45. Гак В. Г. К диалектике семантических отношений в языке // Принципы и методы семантических исследований / Под ред. В.Н.Ярцевой. — М.: Наука, 1976. —С. 73-92.

46. Гак В. Г. Сопоставительная лексикология (на материале французского и русского языков). — М.: Международные отношения, 1977. — 264 с.

47. Герасимов В. И., Петров В. В. На пути к когнитивной модели языка// Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIII. Когнитивные аспекты языка / Сост., ред. и вступ. ст. В. В. Петрова и В. И. Герасимова. — М.: Прогресс, 1988.1. С. 5-11.

48. Городецкий Б. Ю. К проблеме семантической типологии. / Под общ. ред. В. А. Звегинцева. — М.: Изд-во Московского университета, 1969. — 563 с.1. Сер. монографий; Вып. 1).

49. Городецкий Б. Ю. Компьютерная лингвистика: моделирование языкового общения // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIV. Компьютерная лингвистка / Сост., ред. и вступ. ст. Б. Ю. Городецкого. — М.: Прогресс, 1989. —С. 5-31.

50. Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта / Пер. с англ. под ред. Г. С. Батыгина и Л. А. Козловой; вступ. ст. Г. С. Батыгина.

51. М.: Институт социологии РАН, 2003. — 752 с.

52. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию / Пер. с нем. под ред. и с предисл. Г. В. Рамишвили. — М.: Прогресс, 1984. — 397 с. — (Языковеды мира).

53. Гуссерль Э. Общее введение в чистую феноменологию // Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Т. 1 / Пер. с нем.

54. A. В. Михайлова; вступ. ст. В. Куренного. — М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. —336 с.

55. Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация / Пер. с англ. под ред.

56. B. И. Герасимова; сост. В. В. Петрова; вступ. ст. Ю. Н. Караулова и

57. B. В. Петрова. — М.: Прогресс, 1989. — 312 с.

58. Дейк Т. А. ван, Кинч В. Стратегии понимания связного текста // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIII. Когнитивные аспекты языка / Сост., ред. и вступ. ст. В. В. Петрова и В. И. Герасимова. — М.: Прогресс, 1988. —1. C. 153-211.

59. Дильтей В. Возникновение герменевтики // Собрание сочинений в шести томах. Т. 4. Герменевтика и теория литературы / Под общ. ред. А. В. Михайлова и Н. С. Плотникова; пер. с нем. под ред. В. В. Бибихина и Н. С. Плотникова.

60. Сост. и предисл. В. В. Петрова. — М.: Прогресс, 1987. — С. 213-233. Дюбуа Ж, Пир Ф., Тринон А. и др. Общая риторика / Пер. с франц. Е. Э. Разлоговой и Б. П. Нарумова; общ. ред. и вступ. ст. А. К. Авеличева.

61. М.: Прогресс, 1986. — 392 с.

62. Елъмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. Вып. I / Сост., ред. и вступ. ст. В. А. Звегинцева. — М.: Изд-во иностранной литературы, 1960. —С. 264-389.

63. Женетт Ж. Фигуры. В 2-х томах / Общ. ред. и вступ. ст. С. Зенкина — М.: Издво им. Сабашниковых, 1998. —472 е., 472 с. Жинкин И. И. Речь как проводник информации / Отв. ред. Р. Г. Котов,

64. А. И. Новиков. — М.: Наука, 1982. — 158 с. Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика / Отв. ред. Ю. Д. Левин и Д. С. Лихачев. — Л.: Наука, 1977. — 408 с.

65. Жолковский А. К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия. — М.: Языки русскойкультуры, 1999. — 392 с. — (Язык. Семиотика. Культура). Зализняк Анна А. Многозначность в языке и способы ее представления. — М.:

66. Звегинцев В. А. Теоретическая и прикладная лингвистика. — М.: Просвещение, 1967. —338 с.

67. Караулов Ю. Н. Общая и русская идеография. / Отв. ред. С. Г. Бархударов. — М.: Наука, 1976. —355 с.

68. Караулов Ю. Н. Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть. — М.: ИРЯ РАН, 1999. — 180 с.

69. Карнап Р. Значение и необходимость. Исследование по семантике и модальной логике / Пер. Н. Н. Воробьева. — М. Изд-во иностранной литературы, 1959. —382 с.

70. Кассирер Э. Познание и действительность. Понятие о субстанции и понятие о функции / Пер. с нем. Б. Столпнера и П. Юшкевича. — СПб.: Изд-во Шиповник, 1912. — 451 с. — (Библиотека современной философии).

71. Кассирер Э. Философия символических форм. В трех томах. — М.; СПб.: Университетская книга, 2002. — 272 е., 280 е., 398 с. — (Книга света).

72. Катц Дж. Семантическая теория // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. X. Лингвистическая семантика / Сост., общая ред. и вступ. статья В. А. Звегинцева. — М.: Прогресс, 1981. — С. 33-49.

73. Кацнельсон С. Д. Общее и типологическое языкознание / Отв. ред. А. В. Десницкая. — Л.: Наука, 1986. —298 с.

74. Кибрик А. Е. Когнитивные исследования по дискурсу // Вопросы языкознания. — 1994.—№ 5. —С. 126-139.

75. Кибрик А. Е. О «невыполненных обещаниях» лингвистики 50-60-х годов // Московский лингвистический альманах. Вып. 1. 1996. — С. 230-233.

76. Кифер Ф. О пресуппозициях // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII. Лингвистика текста / Сост., общая ред. и вступ. ст. Т. М. Николаевой. — М.: Прогресс, 1978. — С. 337-396.

77. Кифер Ф. О роли прагматики в лингвистическом описании // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика / Сост. и вступ. ст. Н. Д. Арутюновой и Е. В. Падучевой. — М.: Прогресс, 1985. — С. 333348.

78. Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и языке. — М.: Наука, 1990. — 108 с.

79. Кондаков Н. И. Логический словарь-справочник. Изд. 2-е, испр. и доп. / Отв. ред. Д. П. Горский — М.: Наука, 1975. — 720 с.

80. Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. Вып. III / Сост., ред. и вступ. ст. В. А. Звегинцева. — М.: Издательство иностранной литературы, 1963. — С. 143-343.

81. Коул П. Референтная непрозрачность, атрибутивность и перформативная гипотеза // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIII. Логика и лингвистика (Проблемы референции) / Сост., ред. и вступ. ст. Н. Д. Арутюновой. — М.: Радуга, 1982. —С. 391-405.

82. Крипке С. Тождество и необходимость // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIII. Логика и лингвистика (Проблемы референции) / Сост., ред. и вступ. ст. Н. Д. Арутюновой. —М.: Радуга, 1982. — С. 340-376.

83. Крипке С. Загадка контекстов мнения // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVIII. Логический анализ естественного языка / Сост., общ. ред. и вступ. ст. В. В. Петрова. —М.: Прогресс, 1986. — С. 194-241.

84. Кронгауз М. А. Критика языка // Логос. — 1999. — № 3. — С. 133-147.

85. Кронгауз М. А. Семантика: Учебник для вузов. — М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001. —399 с.

86. Куайн У. В. Референция и модальность // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIII. Логика и лингвистика (Проблемы референции) / Сост., ред. и вступ. ст. Н. Д. Арутюновой. — М.: Радуга, 1982. — С. 24-98.

87. Кузнецов А. М. От компонентного анализа к компонентному синтезу / Отв. ред.

88. Лакофф До/с. Женщины, огонь и опасные вещи. Что категории языка говорят нам о мышлении / Перев. с англ. И. Б. Шатуновского. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — 792 с. — (Язык. Семиотика. Культура).

89. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем / Пер. с англ. А. Н. Баранова и А. В. Морозовой; под ред. и с предисл. А. Н. Баранова. — М.: УРСС, 2004. — 256 с.

90. Лейбниц Г. В. Сочинения в четырех томах. — М.: Мысль, 1983-1989. — (Философское наследие).

91. Линский Л. Референция и референты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIII. Логика и лингвистика (Проблемы референции) / Сост., ред. и вступ. ст. Н. Д. Арутюновой. — М.: Радуга, 1982. — С. 161-178.

92. Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Сочинения в трех томах. Т. 1 / Редактор первого тома и автор вступ. статьи И. С. Нарский; прим. И. С. Нарского и А. Л. Субботина. — М.: Мысль, 1985. — 621 с. — (Философское наследие).

93. Лосев А. Ф. Философия имени. — М.: Изд-во Московского университета, 1990. — 269 с.

94. Лосский Н. О. Обоснование интуитивизма // Избранное / Вступ. ст., сост., подготовка текста и прим. В. П. Филатова. — М.: Правда, 1991. — С. 11-334.

95. Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий: Пособие для учителя. — Л.: Просвещение, 1980. — 416 с.

96. Лотман Ю. М. Об искусстве. — СПб.: Искусство СПБ, 1998. — 704 с.

97. Лотман Ю. М. Семиосфера. — СПб.: Искусство СПБ, 2000. — 703 с.

98. Льюис К. И. Виды значения // Семиотика / Сост., вступ. ст. и общ. ред. Ю. С. Степанова. — М.: Радуга, 1983. — С. 211-224.

99. МакКоли Дж. Д. О месте семантики в грамматике языка // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. X. Лингвистическая семантика / Сост., общая ред. и вступ. ст. В. А. Звегинцева. — М.: Прогресс, 1981. — С. 235-301.

100. Мамудян М. Лингвистика / Пер. с франц. и вступ. ст. Л. Г. Ведениной. — М.:

101. М.: Высшая школа, 1983. — 127 с. Никитин М. В. Основы лингвистической теории значения. — М.: Высшая школа, 1988. — 167 с.

102. Ору С. История. Эпистемология. Язык / Общ. ред., вступ. ст. и коммепт.

103. B. В. Петрова. — М.: Прогресс, 1987. — С. 48-95.

104. Падучева Е. В. О семантической деривации: слово как парадигма лексем // Русский язык сегодня: Сб. ст. памяти Д. Н. Шмелева / Отв. ред. Л. П. Крысин.

105. М.: Азбуковник, 2000. — С. 395-417.

106. Падучева Е. В. Динамические модели в семантике лексики. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — 608 с. — (Studia philologica).

107. Панофски Э. Idea. К истории понятия в теориях искусства от античности до классицизма / Пер. с нем. Ю. Н. Попова. — СПб.: Аксиома, 1999. — 228 с.

108. Классика искусствознания).

109. Пап А, Семантика и необходимая истина. Исследование оснований аналитической философии / Пер. с англ. Е. Е. Ледникова. — М.: Идея-Пресс, 2002. — 420 с.

110. Паркинсон С. Н. Законы Паркиисона / Сост. и авт. предисл. В. С. Муравьев. — М.: Прогресс, 1989. — 448 с.

111. Паршин П. Б. К вопросу о лингвистически ориентированной классификации знаний // Диалоговые системы и представление знаний. Труды по искусственному интеллекту IV / Ученые записки Тартуского гос. университета. Вып. 594.— Тарту, 1981. —С. 102-116.

112. Патнэм X. Разум, истина и история / Пер. с англ. Т. А. Дмитриева, М. В. Лебедева. — М.: Праксис, 2002. — 296 с. — (Философия).

113. И. М. Герасимова. — Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1986. — 366 с. Рассел Б. Человеческое познание. Его сферы и границы / Пер. с англ. — М.:

114. Растье Ф. Интерпретирующая семантика / Пер. с франц., прим., предметно-именной указатель А. Е. Бочкарева. — Нижний Новгород: ДЕКОМ, 2001.368 с. — (Studia semiótica).

115. Серебренников Б. А. Роль человеческого фактора в языке. Язык и мышление / Отв. ред. В. М. Солнцев. — М.: Наука, 1988. — 242 с.

116. СерльДж. Р. Природа интенциональных состояний // Философия. Логика. Язык / Сост. и предисл. В. В. Петрова. — М.: Прогресс, 1987. — С. 96-126.

117. Серл Дж. Открывая сознание заново / Пер. с англ. А. Ф. Грязнова. — М.: Идея-Пресс, 2002. — 256 с.

118. Скрэгг Г. Семантические сети как модели памяти // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XII. Прикладная лингвистика / Сост. В. А. Звегинцева; пер. с англ. под ред. и с предисл. Б. Ю. Городецкого. — М.: Радуга, 1983. — С. 228-271.

119. Соловьев В. С. Достоверность разума // Сочинения в двух томах / Общ. ред. и сост. А. В. Гулыги, А. Ф. Лосева; прим. С. Л. Кравца и Н. А. Кормина. — М.: Мысль, 1988. — Т. 1. — С. 797-813. — (Философское наследие).

120. Соссюр Ф. Курс общей лингвистики // Труды по языкознанию / Пер. с франц. А. М. Сухотина, переработанный А. А. Холодовичем. — М.: Прогресс, 1977. — С. 7-285. — (Языковеды мира).

121. Степанов Ю. С. Основы общего языкознания. — М.: Просвещение, 1975. — 271 с.

122. Степанов Ю. С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. — М.: Языки русской культуры, 1997. — 824 с. — (Язык. Семиотика. Культура).

123. Степанов Ю. С. Язык и метод. К современной философии языка. — М.: Языки русской культуры, 1998. — 784 с. — (Язык. Семиотика. Культура).

124. Степанов Ю. С. Методы и принципы современной лингвистики. 2-е изд. — М.: УРСС, 2001. —312 с.

125. Столнейкер Р. С. Прагматика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика / Сост. и вступ. ст. Н. Д. Арутюновой и Е. В. Падучевой. — М.: Прогресс, 1985. — С. 419-438.

126. Стросон П. Ф. Идентифицирующая референция и истинностное значение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIII. Логика и лингвистика (Проблемы референции) / Сост., ред. и вступ. ст. Н. Д. Арутюновой. — М.: Радуга, 1982. —С. 109-133.

127. Стросон П. С. Намерение и конвенция в речевых актах // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. Теория речевых актов / Сост. и вступ. статьи И. М. Кобозевой и В. 3. Демьянкова. — М.: Прогресс, 1986. — С. 130-150.

128. Телня В. Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц / Отв. ред. А. А. Уфимцева. — М.: Наука, 1986. — 144 с.

129. Терц А. Путешествие на Черную речку // Синтаксис. — 1994. — № 34. — С. 351.

130. Томашевский Б. В. Стилистика. — Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1983. — 288 с.

131. Тондл Л. Проблемы семантики / Пер. с чешского Ю. И. Зуева и А. А. Корчагина под ред. и с послесл. А. И. Уемова. — М.: Прогресс, 1975. — 485 с. — (Логика и методология науки).

132. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифологического: Избранное. — М.: Издательская группа «Прогресс — Культура», 1995. —624 с.

133. Топоров В. Н. Исследования по этимологии и семантике. Т. 1. Теория и некоторые частные ее приложения. — М.: Языки славянской культуры, 2004. — 816с. — (Opera etymologica).

134. Топоров В. Н., Цивъян Т. В. Нервалианский слой у Ахматовой и Мандельштама (Об одном подтексте акмеизма) // Ново-Басманная, 19 / Сост. Н. Богомолова, вступ. ст. Г. Анджапаридзе. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 420-447.

135. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. — М.: Наука, 1977. — 575 с.

136. Тэйлор Э. Первобытная культура / Пер. с англ. под ред., с предисл. и прим. В. К. Никольского. — М.: Гос. социально-экономическое изд-во, 1939. — 567 с.

137. Успенский Б. А. К проблеме генезиса тартуско-московской семиотической школы // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. — М.: Гнозис, 1994. — С. 265-294.

138. Уфимцева А. А. Лексическая номинация // Языковая номинация (Виды наименований) / Под ред. Б. А. Серебренникова и А. А. Уфимцевой. — М.: Наука, 1977. — С. 5-85.

139. Уфимцева А. А. Семантика слова // Аспекты семантических исследований / Отв. ред. Н. Д. Арутюнова и А. А. Уфимцева. — М.: Наука, 1980. — С. 5-80.

140. Уфимцева А. А. Лексическое значение. Принцип семиологического описания лексики / Отв. ред. Ю. С. Степанов. — М.: Наука, 1986. — 240 с.

141. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В четырех томах. Изд. 2-е / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева; под ред. и с предисл. проф. Б. А. Ларина. — М.: Прогресс, 1986-1987. — 574 е., 672 е., 832 е., 864 с.

142. Филлмор Ч. Дою. Дело о падеже // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. X. Лингвистическая семантика / Сост., общая ред. и вступ. ст. В. А. Звегинцева. — М.: Прогресс, 1981. — С. 369-^195.

143. Филлмор Ч. Дж. Основные проблемы лексической семантики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XII. Прикладная лингвистика / Сост. В. А. Звегинцева; пер. с англ. под ред. и с предисл. Б. Ю. Городецкого. — М.: Радуга, 1983. — С. 74-122.

144. Филлмор Ч. Дж. Об организации семантической информации в словаре // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIV. Проблемы и методы лексикографии / Общая ред. и вступ. ст. Б.Ю.Городецкого. — М.: Прогресс, 1983. — С. 23-60.

145. Фрейд 3. Толкование сновидений / Пер. с нем. — СПб.: Алетейя, 1998. — 664 с. Фрейд 3. Остроумие и его отношение к бессознательному / Пер. с нем.

146. Фрумкина Р. Цвет, смысл, сходство. Аспекты психолингвистического анализа.1. М.: Наука, 1984. — 176 с.

147. Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет / Сост., пер., вступ. ст., прим.

148. А. В. Михайлова. — М.: Гнозис, 1993. — 464 с. ХинтиккаЯ. Логико-эпистемологические исследования. Сборник избранных статей / Сост. и вступ. ст. и общ. ред. В. Н. Садовского и В. А. Смирнова.

149. М.: Прогресс, 1980. — 447 с. — (Логика и методология науки). Чарняк Ю. Умозаключения и знания // Новое в зарубежной лингвистике.

150. Вып. XII. Прикладная лингвистика / Сост. В. А. Звегинцева; пер. с англ. под ред. и с предисл. Б. Ю. Городецкого. — М.: Радуга, 1983. — С. 171— 207, 272-317.

151. Чейф У. Л. Значение и структура языка / Пер. с англ. Г. С. Щура; послесловие

152. Шенк Р., Бирнбаум Л., Мей Дж. К интеграции семантики и прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIV. Компьютерная лингвистика / Сост., ред. и вступ. ст. Б. Ю. Городецкого. — М.: Прогресс, 1989. — С. 3247.

153. М.: Правда, 1989. — С. 345^72. Шухардт Г. Вещи и слова // Избранные статьи по языкознанию / Пер. с нем.

154. A. С. Бобовича; ред., предисл., и прим. Р. А. Будагова. — М.: Изд-во иностранной литературы, 1950. — С. 198—209.

155. B. Р. Рокитянский, Л. П. Щедровицкий. — М.: Школа Культурной Политики, 1997.—656 с.

156. Щерба JI. В. Опыт общей теории лексикографии // Избранные работы по языкознанию и фонетике. Т. 1 / Отв. ред. М. И. Матусевич. — JL: Изд-во Ленинградского университета, 1958. — С. 54-91.

157. Щур Г. С. Теория поля в лингвистике. — М.: Наука, 1974. — 255 с.

158. Эко У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста / Пер. с англ. и итал. С. Д. Серебряного. — СПб.: Симпозиум, 2005. — 502 с.

159. Якобсон Р. Избранные работы / Сост. и общ. ред. В. А. Звегинцева; предисл. Вяч. Вс. Иванова. — М.: Прогресс, 1985. — 456 с. — (Языковеды мира).

160. Якобсон Р. Работы по поэтике / Вступ. ст. Вяч. Вс. Иванова; сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. — М.: Прогресс, 1987. — 464 с. — (Языковеды мира).

161. Якобсон Р. О. Два аспекта языка и два типа афатических нарушений // Теория метафоры / Вступ. ст. и сост. Н. Д. Арутюновой. — М.: Прогресс, 1990. — С. 110-132.

162. Arrivé M. Pour une théorie des textes poly-isotopes // Langages. — 1973. — № 31. — P. 53-63.

163. Аигонх S. Qu'est-ce que l'épistémologie ? // Dialogue. — 1976. — № 15. — P. 302320.

164. Aurowc S. La philosophie du langage. — Paris: P.U.F., 1996. — 442 p.

165. Barthes R. Œuvres complètes en trois volumes. — Paris: Ed. du Seuil, 1993-1995. — 1611 p, 1757 p., 1371 p.

166. Bciudry Fr. L'intime. Etudes sur l'objet. — Montpellier: Editions de l'éclat, 1988. — 119 p.

167. Berlin B. Ethnobiological Classification II Cognition and Categorization / E. Rosch and B. Lloyd eds. — Hillsdale: Laurence Erlbaum Ass., 1978. — P. 9-26.

168. Bierwisch M. Some semantic uni versais of german adjectivals // Foundations of language. — 1967. — № 3. — P. 1-36.

169. Botchkarev A. Le motif végétal dans l'œuvre de Marcel Proust (étude sémiotique). — Lille: Presses universitaires du Septentrion, 1998. — 369 p.

170. Bouquet S. De l'hexagramme cognitiviste à une sémiotique de l'interprétation // Une introduction aux sciences de la culture. — Paris: P.U.F., 2002. — P. 11-35.

171. Breton A. Signe ascendant // La clé des champs. — Paris: Jean-Jacques Pauvert éd., 1967. —P. 173-178. —(coll. 10/18).

172. Brunei E. Le Vocabulaire de Proust. Etude quantitative en 3 tomes. — Paris: Slatkine-Champion, 1983.

173. Cazeaux J. L'écriture de Proust ou l'art du vitrail // Etudes proustiennes IV. — Paris: Gallimard, 1971. —206 p.

174. Celly R. Répertoire des thèmes de Marcel Proust. — Paris: Gallimard, 1936. — 384 p.

175. Chomsky N. Le langage et la pensée. — Paris: Payot, 1968. — 145 p.

176. Chomsky N. Réflexions sur le langage. — Paris: Flammarion, 1981. — 283 p.

177. Cordier F. Gradients de prototypie pour cinq catégories sémantiques // Psychologie française. — 1980. —№ 25 (3-4).— P. 211-219.

178. Coseriu E. Lexikalische Solidaritäten // Poetica. — 1967. — № 1. — P. 293-303.

179. Courtés J. Analyse sémiotique du discours. De l'énoncé à l'énonciation. — Paris: Hachette, 1991. —302p.

180. Debray-Genette R. Thème, figure, épisode // Genette G., Todorov T. (éd.). Recherche de Proust. — Paris: Seuil, 1980. — P. 105-141. — (coll. Points).

181. Deleuze G. Proust et les signes. — Paris: P.U.F., 1964 (réédition 1986). — 219 p.

182. Deleuze G., Guattari F. Rhizome. — Paris: Minuit, 1976.

183. Derrida J. La structure, le signe et le jeu dans le discours des sciences humaines // L'écriture et la différence. — Paris: Ed. du Seuil, 1967. — P. 409-428.

184. Deslandres Y. & Fontanes M. Histoire des modes de la coiffure // Histoire des mœurs. — Paris: Gallimard, 1990. — T. 1. — P. 723-773. — (coll. Encyclopédie de la Pléïade).

185. Dubois D. Lexique et représentations préalables dans la compréhension des phrases // Bulletin de psychologie. — 1982. — T. XXXV (356). — P. 601-606.

186. Ducrot O., Todorov T. Dictionnaire encyclopédique des sciences du langage. — Paris: Seuil, 1972. — 474 p.

187. Eco U. L'œuvre ouverte. — Paris: Ed. du Seuil, 1965. — 316 p. — (coll. Points).

188. Eco U. Sémiotique et philosophie du langage. — Paris: P.U.F, 1988. — 285 p.— (coll. Formes sémiotiqus).

189. Eco U. Les limites de l'interprétation. — Paris: Bernard Grasset, 1992. — 413 p. — (coll. Biblio essais).

190. Fauconnier G. Espaces mentaux. — Paris: Ed. de Minuit, 1984. — 216 p.

191. Fayol M., Monteil J.-M., Script // Sfez L. (éd.). Dictionnaire critique de la communication. — Paris: P.U.F., 1993. — T. 1. —P. 868.

192. Fodor J. A. The Language of Thought. — Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1975.

193. Genette G. Métonymie chez Proust // Figures III. — Paris: Ed. du Seuil, 1972. — P. 41-63. —(coll. Points).

194. Genette G. Palimpsestes. La littérature au second degré. — Paris: Seuil, 1982. — 474 p. — (coll. Poétique).

195. Greimas A.-J. Pour une théorie du discours poétique // Essais de sémiotique poétique. — Paris: Larousse, 1972. — P. 6-24.

196. Greimas A.-J. Sémantique structurale. — Paris: Larousse, 1966. — 262 p.

197. Greimas A.-J. Du sens. — Paris: Ed. du Seuil, 1970. — 314 p.

198. Greimas A.-J. Du sens II. Essais sémiotiques. — Paris: Ed. du Seuil, 1983. — 246 p.

199. Greimas A.-J. & Courtés J. Sémiotique. Dictionnaire raisonné de la théorie du langage. — Paris: Hachette, 1979. — 423 p.

200. Grize J. B. Introduction à la logique naturelle et approche logique du langage // Approches formelles de la sémantique naturelle. — Toulouse: L.L.S.I., 1982. — 20 p.

201. Henry A. Marcel Proust. Théorie pour une esthétique. — Paris: Klincksieck, 1981 (réédition 1983). — 390 p.

202. Jakobson R. Essais de linguistique générale. — Paris: Ed. de Minuit, 1963. — 260 p.

203. Jaus s H. R. Pour une herméneutique littéraire. — Paris: Gallimard, 1988. — 457 p.

204. Katz J. J. La philosophie du langage. — Paris: Payot, 1971. — 271 p.

205. Katz J. J. & Fodor J. A. The structure of semantic theory // Language. — 1963. — V. 39(2). —P. 170-210.

206. Katz J. J. & Postal P. M. An integrated theory of linguistic descriptions. — Cambridge (Mass.): M.T.T. Press, 1964. — 178 p.

207. Kerbrat-Orecchioni C. Problématique de l'isotopie // Linguistique et sémiologie. -— 1976.— № 1. —P. 11—33.

208. Kerbrat-Orecchioni C. La connotation. — Lyon: P.U.L., 1977. — 256 p.

209. Kerbrat-Orecchioni C. L'énonciation. De la subjectivité dans le langage. — Paris: Librairie Arman Colin, 1980. — 290 p.

210. Kleiber G. Phrases et valeurs de vérité II Martin R. (éd.). La notion de recevabilité en linguistique. — Paris: Klincksieck, 1978. — P. 21-66.

211. Kleiber G. Quelques réflexions sur le vague dans les langues naturelles II Etudes de linguistique générale et de linguistique latine offertes en homage à Guy Serbat. — Paris: Société pour l'information grammaticale, 1987. — P. 157-172.

212. Kleiber G. La sémantique du prototype. Catégories et sens lexical. — Paris: P.U.F., 1990 (réédition 2004). — 199 p.

213. Kleiber G. Contexte, interprétation et mémoire: approche standard vs approche cognitive II Langue française. — 1994. —№ 103 (sept.). — P. 9-22.

214. Kleiber G. Prototype et prototypes: encore une affaire de famille // Sémantique et cognition. Catégories, prototypes, typicalité. — Paris: CNRS, 1991. — P. 108129.

215. Kleiber G. et Riegel M. Les « grammaires floues » Il Martin R. (éd.). La notion de recevabilité en linguistique. — Paris, Klincksieck, 1978. — P. 67-123.

216. Kripke S. La logique des noms propres. — Paris: Ed. de Minuit, 1982. — 173 p.

217. Kristeva J. Recherches pour une sémanalyse. — Paris: Ed. du Seuil, 1969. — 381 p.

218. Kristeva J. La révolution du langage poétique. — Paris: Ed. du Seuil, 1974. — 645 p.

219. Maingueneau D. Initiation aux méthodes de l'analyse du discours. Problèmes et perspectives. — Paris: Hachette, 1976. — 192 p.

220. Malmberg B. Signes et symboles. Les bases du langage humain. — Paris: Editions A. & J. Picard, 1977. — 454 p.

221. Martin R. Pour une logique du sens. — Paris: P.U.F., 1983. — 272 p.

222. Milner J.-C. Introduction à une science du langage. — Paris: Ed. du Seuil, 1989. — 701 p.

223. Molinié G. Les lieux du discours littéraire // Plantin Ch. (éd.). Lieux communs, topoï, stéréotypes, clichés. — Paris: Ed. Kimé, 1993. —P. 92-100.

224. Ogden C. K. & Richards I. A. The Meaning of Meaning: A Study of the Influence of Language upon Thought and of the Science of Symbolism. — London: K. Paul, 1923 (reprint 1969). — 363 p.

225. Panofsky E. Essais d'iconologie. — Paris: Gallimard, 1990. — 395 p.

226. Pépin J. L'herméneutique de saint Augustin éclairée par la rhétorique // Salanskis J.-M., Rastier F., Scheps R. (éd.). Herméneutique: textes, sciences. — Paris: P.U.F., 1997. —P. 19-31.

227. Perrot P. Le travail des apparences. Le corps féminin, XVIII-XIXe siècle. — Paris: Ed. du Seuil, 1984 (réédition 1991). — 281 p. — (coll. Points).

228. Pottier B. Vers une sémantique moderne // Travaux linguistiques et littéraires. — 1964, — P. 107-138.

229. Pottier B. Linguistique générale. Théorie et description. — Paris: Klincksieck, 1974. — 338 p.

230. Pottier B. Représentations mentales et catégorisations linguistiques. — Louvain — Paris: Editions Peeters, 2000. — 312 p.

231. Putnam H. Représentation et réalité. — Paris: Gallimard, 1990. — 226 p. — (Coll. nrf essais).

232. Rastier F. Pour une systématique des isotopies // Greimas A.-J. (éd.). Essais de sémiotique poétique. —Paris: Larousse, 1972. —P. 80-106.

233. Rastier F. Ah ! Tonnerre ! Quel trou dans la blanquette ! Essai de sémantique interprétative // Langue française. Sémiotique et enseignement du français. — 1984. — № 61 (février). — P. 27-54.

234. Rastier F. Peut-on définir sémantiquement le prototype ? // Sémiotiques. — 1988. — Vol. 1 (1). —P. 38-48.

235. Rastier F. Sens et textualité. — Paris: Hachette, 1989. — 287 p.

236. Rastier F. La triade sémiotique, le trivium, et la sémantique linguistique // Nouveaux actes sémiotiques. — 1990. — № 9. — 55 p.

237. Rastier F. Catégorisation, typicalité et lexicologie // Sémantique et cognition. Catégories, prototypes, typicalité. —Paris: CNRS, 1991. —P. 259-277.

238. Rastier F. Sémantique et recherches cognitives. — Paris: P.U.F., 1991 (réédition 2001). — 272 p. — (coll. Formes sémiotiques).

239. Rastier F. La sémantique des textes et l'approche interprétative // Champs du signe: Sémantique. Rhétorique. Poétique. — Presses universitaires de Mirail, 1992. — P. 181-192.

240. Rastier F. Arts et sciences du texte. — Paris: P.U.F., 2001. — 303 p. — (coll. Formes sémiotiques).

241. Rey A. (sous la direction de). Dictionnaire historique de la langue française. — Paris: Dictionnaires le Robert, 1992. — 2383 p.,

242. Richard J.-P. Proust et l'objet alimentaire // Littérature. — 1972. — №11 (6) — P. 3-19.

243. Richard J.-P. Proust et l'objet herméneutique // Poétique. — 1973. — № 13. — P. 127.

244. Richard J.-P. Proust et le monde sensible. — Paris: Ed. du Seuil, 1974 (réédition1990). — 309 p. — (coll. Points). Riffaterre M. L'intertexte inconnu // Littérature. — 1981. — № 41 (février). — P. 47.

245. Rosch E. Natural Categories // Cognitive Psychology. — 1973. — № 4. — P. 328350.

246. Rosch E. Human categorization // Advances in Cross-Cultural Psychology. Vol. 1 /

247. Warren N. ed. — London: Academic Press, 1977. — P. 1—72. Rosch E. Principles of Categorization // Cognition and Categorization / E. Rosch and

248. B. Lloyd eds. — Hillsdale: Laurence Erlbaum Ass., 1978. — P. 27-48. Rosch E. & Mervis C. Family Resemblances: Studies in the Internal Structure of

249. Categories // Cognitive Psychology. — 1975. — № 7. — P. 573-605. Rosch E. et al. Basic Objects in Natural Categories // Cognitive Psychology. — 1976.8.—P. 382-436.

250. Schank R. C., Abelson R. Scripts, Plans, Goals and Understanding. — Hillsdale (N.

251. J.): Erlbaum, 1977. — 328 p. Schleiermacher F. D. E. Herméneutique. Pour une logique du discours individual. —

252. Tadié J.-Y. Proust et le roman. Essai sur les formes et techniques du roman dans A la Recherche du temps perdu. — Paris: Gallimard, 1971. — 461 p.

253. Todorov T. Recherches sémantiques // Langages. — 1966. — №1(1). — P. 5- 43. Todorov T. Théories du symbole. — Paris: Seuil, 1977. — 378 p. — (coll. Points). Van Dijk T. Aspects d'une théorie générative du texte poétique // Greimas A.-J. (éd.).

254. Yoshikawa K. Vinteuil ou la genèse du Septuor // Etudes proustiennes III. — Vol. 9.

255. Paris: Gallimard, 1979. — P. 259-347.

256. Zadeh L. A. Quantitative fuzzy semantics // Information sciences. — 1971. — № 3.1. P. 159-176.

257. Zumthor P. Intertextualité et mouvance // Littérature. — 1981. — № 41 (février). — P. 8-16.