автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.13
диссертация на тему: Эстетический статус мысли в культуре русского модерна

Полный текст автореферата диссертации по теме "Эстетический статус мысли в культуре русского модерна"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИИ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

005002755

Крсбель Ирина Алексеевна

ЭСТЕТИЧЕСКИЙ СТАТУС МЫСЛИ В КУЛЬТУРЕ РУССКОГО МОДЕРНА

Специальность: 09.00.13 - Философская антропология, философия культуры

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук

- 1 ДЕН 2011

Санкт-Петербург 2012

005002755

Работа выполнена на кафедре онтологии и теории познания философского факультета ФГБОУ ВПО «Санкт-Петербургский государственный университет»

Научный консультант

Официальные оппоненты

Ведущая организация

доктор философских наук, профессор Савчук Валерий Владимирович

доктор философских наук, профессор Грякапов Алексей Алексеевич (РГПУ им. А. Й- Герцена)

доктор философских наук, профессор Махлина Светлана Тевельевна (СПбГУКиИ)

доктор философских наук, профессор Уваров Михаил Семенович (СПбГУ)

АОУ ВПО «Ленинградский государственный университет им. А. С. Пушкина»

Защита состоится «9» февраля 2012 года в 16 часов на заседании Совета Д212.232.68 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, В.О., Менделеевская линия, д.5, философский факультет, ауд. 167.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета

Автореферат разослан « 20 </-/г

года

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат философских наук, доцент ^■¿^¿сслл- Т. И. Лузина

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Анализ проводимых за последнее время тематических конференций, диспутов, публикаций в культурологических и философских журналах показывает, что одним из значимых для философии культуры вопросов является вопрос о специфической природе национальной мысли. Особую остроту он приобретает в культурном пространстве, вынужденном выбирать между формами мысли, поставляемыми европейской философской традицией, и формами мысли, определяемыми собственными выразительными ресурсами.

Действительно, национальная культура остается немыслимой, если не производится работа по прояснению и артикуляции ее жизненных оснований -мысли и форм ее воплощения ресурсом национальной речи. В этом контексте сферы философии и культуры пересекаются.

Актуальность исследования. Значимость вопроса о специфике отечественной культуры и о природе се мыслительных форм вызвана рядом взаимообусловленных причин. С одной стороны, практики философии, ориентированные на готовый стандарт, не совпадают со скоростным режимом меняющихся культурных парадигм. Очевидно, востребован мыслительный опыт, актуализирующий проживание пульса современности, но уже не через отстраненную позицию наблюдателя, спекулирующего на тему ритма, темпа, жизненных событий эпохи, а через стратегию, удерживающую множественность мыслительных оснований и воспроизводящую логику участия. С другой стороны, инерция смысла, имитация языка препятствуют приближению к подлинным основаниям культуры. Угроза устранения онтологических рамок национального семиозиса становится реальной в набирающих силу политических технологиях, которые скрываются под маркером «глобализации».

Ситуация сегодняшнего дня, насыщенная инновационными процессами, требует не столько новых форм, сколько реконструкции старых, уже присутствующих в культуре. Поэтому современная философия, ориентированная на условия и основания, проясняющие сущность национальной мысли, сталкивается с необходимостью приведения структур ratio к ситуации прозрачности, в противном случае рефлексия соскальзывает в расставленные готовой рациональной парадигмой силки. Структуры этой рациональности многослойны, потому непрозрачны (ситуация «неговорящего слова»), а образованные ими концепты остаются пустым знаком, «симулякром». Анемия рациональных форм в опыте осмысления отечественной культуры вызвана в первую очередь тем, что интеллектуализированная рациональность, размеренная формализованным порядком, не вмещает в себя отечественную дискурсивность, как только эта дискурсивность становится озадаченной возможностью самопонимания и самоописания. Тем более что экзистенциальный контекст, растворенный в жизненном укладе русского человека, превосходит ситуацию европейца.

Для осмысления сущностной природы отечественной мысли принципиально важным является то, что ресурс для предпринимаемой работы имеет место в архиве отечественной культуры. Заданный режим актуальности наталкивает на необходимость переосмысления такого культурно-исторического периода как «конец XIX - начало XX века» на предмет распознания в нем

зарождающейся специфической версии философствования, органичной семиотическому ресурсу русской культуры.

Проблемное поле диссертации. Очевидно, форму осмысления «своего» в контексте конкретной национальной культуры следует обретать из ресурсов родного языка, чтобы удержать стремительно размываемую идентичность. Также следует выяснить и обосновать специфику такого мыслительного опыта, который произведен из ресурсов национального языка. Так заданный контекст обостряет вопрос: возможна ли артикуляция мысли, проживаемой как экзистенциальное событие, за счет привлечения ресурса чужого, анонимно-абстрактного языка, или же полнота и искренность мысли требует живого слова родной речи? В контексте, определяемом постановкой вопроса, остается важным и сам способ рефлексии: исполнен ли он отстраненным абстрактным языком понятий, категориальных схем, расположенных друг в отношении к другу в логической последовательности, или же дело мысли сопровождается опытом родного, национального языка, укорененного в живой речи, фигуры которой аритмичны и ускользают от формализованной кодификации.

Гипотеза. Для осмысления отечественной культуры значим такой период, который бы акцентировал ее жизненные пределы, и, соответственно, генерируемые им мыслительные приемы и фигуры могли быть взяты за точку отсчета философской квалификации ее выразительных форм. Полагаю, что таким периодом является культура русского модерна. Сегодня особую важность приобретает как раз осознание того, что ключевые вопросы о национальной специфике отечественной культуры были поставлены в первые десятилетия XX века, но не получили полноценного развития и преемственности. Обращение к контексту мысли начала XX века сообщает ресурс для осмысления современного состояния отечественной культуры. В этом ключе важно понять, что специфическая традиция мысли, именуемая «русская философия» в собственном внутреннем пространстве неоднородна и неоднозначна, в связи с чем требуется аналитика такой области культуры, которая не только не определяется концептом «русская религиозная философия», но выпадает из пего, и, в то же время, фиксирует нечто неуловимое, что может быть поименовано бытием мысли. Такой сегмент культуры как «философия», предоставляющий нации ресурс для определения границ собственного семиозиса, предлагаю уточнить через адаптацию к философскому контексту искусствоведческой идиомы «русский модерн». Модерн ориентирован на восстановление первичных условий мысли, а его выразительные фигуры актуализируют архаическое единство именования и ощущения, Эстезис.

Следует обратить внимание на то, что феномен начала века многие исследователи именуют «Серебряным веком» русской философии (П. П. Гайденко, Н. В. Мотрошилова), в то время как В. Вейдле, Н. Бердяев в дневниковых записях, воспоминаниях говорят о «золотом веке русской философии», предложившем формулировку ключевых вопросов самосознания нации, отечественной ментальности. Но подчеркну: «Серебряный век» и «Золотой век» фиксируют только определенные тематические грани культурного пространства, «модерн» же восстанавливает архаические основания мысли, реализованной ресурсами национального семиозиса, и объединяет в такой культурной плоскости как словесность и опыт саморефлексии различных форм искусства (поэзии, живописи, музыки, танца и пр.), и мыслительные фигуры философов, и концепты ученых.

Именно культура модерна нацелена на выявление форм архаического взаимодействия Логоса и Эстезиса в рамках конкретного национального семиозиса, и, соответственно, на прояснение философских оснований отечественной культуры. В этом ключе целесообразно вести речь о такой специфической версии философствования как «философия русского модерна».

Степень разработанности проблемы. Поскольку проблема многопланова, постольку следует выявить несколько тематических локалыюстей, взаимосвязанных между собой, и определить степень их исследовательской разработанности: во-первых, это проблемы выбора национальной культурой рациональных форм, востребованных в опыте самоосознания, во-вторых, это проблемы соотношения Логоса и Эстезиса, в-третьих, это проблемы определения русского модерна в статусе специфической версии философствования.

В современной философии уместность формализованного мышления в опыте осмысления практик конкретной культуры становится проблематичной. Одна из стратегий, позволяющих оживить формы философствования, - стратегия вовлечения опыта культуры в область философии. Конфигурации взаимодействия философии и культуры выясняются в работах современных авторов, как европейских (В. Беньямина, Э. Юнгсра, М. Хайдеггера, Р. Барта, Ж. Делеза, Ф. Гваттари, Ж.-Ф. Лиотара, П. Слотердайка, С. Жижека и др.), так и отечественных (В. В. Бибихина, Ф. И. Гиренка, А. А. Грякалова, М. С. Кагана, Б. И. Маркова, В. А. Подороги, В. В. Савчука и др.). Согласно М. С. Уварову, «философия существует в рамках культуры»1. Устраняет приоритет между практиками «философии», «культуры», «искусства» в осмыслении бытийственно значимых вопросов А. Е. Радеев через введение конструкции с Творительным падежом: «Философия искусством»2.

Полагаю, фигуры, удерживающие сопряжение между культурой и философией, философией и искусством, - фигуры соотношения Логоса и Эстезиса. В историко-культурном контексте европейской мыслительной традиции эстетический режим рефлексии был актуализирован в поэтике Ш. Бодлера и романтиков.

Для немецких романтиков значимы такие тематические плоскости как «народная поэзия» (у И. Гёрреса, К. Брентано, Л. А. фон Арнима), «национальный язык и родная речь», возможность мыслить национально, в образных композициях родной речи (у Ф. фон Гарденберга (Новалиса), И. В. Гёте, И. Г. Гердера, братьев Гумбольдтов, В. Г. Вакенродера), «мистическая речь как стимул для мысли», язык афоризмов, тропов и энигм (у Ф. фон Гарденберга (Новалиса), тяготение к простоте формы (у К. Ф. Краузе), телесный опыт как альтернативная форма мышления (у А. Баумгартена, К. Ф. Краузе, К. В. Ф. Зольгера). Через так заданный режим получают осмысление «чувство религиозного» (у Ф. Шлейермахера), «ритуальность поэзии и музыки» (у В. Г. Вакенродера) и пр. Романтики, делая акцент на телесно-чувственной модальности мышления, на необходимости привлечения в поле философии жестов искусства, еще не придают значения форме мысли как самоцели, потому многие попытки упираются в старую, неговорящую фигуру рациональности, но в то же время в рамках европейской традиции школы романтизма (т.е. акции наследования греко-римской архаики) делают акцент на

1 Уваров, М. С. Язык и текст в культуре XX века [Текст] / М. С. Уваров // Перспективы метафизики : классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков. - СПб., 2000 - С. 106-124.

2 Радеев, А. Е. Искусство, творительный падеж, Жижек [Текст] / А. Е. Радеев // Эстетика без искусства? Перспективы развития. - Материалы международной конференции 24-25 апреля 2009 года. - СПб., 2010.

том, что центр тяжести в опыте мысли должен быть перенесен с формальнологического, «головного» построения на «сердечное», тактильно-чувствующее, принуждающее к участию.

В русской культуре рациональные установки немецких романтиков получают развитие в работах авторов модерна, а в конце XX века подвергаются анализу в текстах А. В. Михайлова, который через школы романтизма перезагружает концепт «современное» и настаивает на необходимости переосмысления философского словаря, определяющего оптику и сенсорику, поскольку именно романтикам принадлежит «"нешумная" революция взгляда на мир». Это - «эстетическая революция», и она ставит под вопрос в первую очередь язык мысли и, в то же время, пробует на мыслительную прочность язык сказки, мифа, сентенций, отстаивает рефлексивный статус парадокса, репрезентации чувственного опыта через образ, символ, наполненный авторским содержанием3. Кроме того, А. В. Михайлов, изучая контекст романтической традиции, указывает на то, что специфический стиль философствования близок отечественной культуре в первую очередь по организации русского языка (что показано в учении о поэтике А. Н. Веселовским), а позиции В. И. Вернадского, П. Флоренского в плане осмысления бытия предвосхищают философские концепции Европы начала XX века именно потому, что грамматическая структура европейских языков во многом ограничивает масштаб мысли, тормозит импульс . На актуальности романтических штудий для осмысления модерна (взятого в семантическом разрезе «современности») настаивает В. М. Дианова: романтики задали такой порядок мысли, в котором впоследствии располагает себя последующая история культуры и, в первую очередь, философия5.

Ф. Ницше, наследуя интуиции романтиков, А. Шопенгауэра и предпринимая реконструкцию античной рациональности, проблематизирует в первую очередь язык, стиль, форму фиксации мысли и порядок формирования выразительного сюжета, адекватного импульсам проживаемой мысли. Следуя ницшеанской логике, европейская философия меняет курс с сугубо спекулятивной, «предметной» рациональности на рациональность чувственно ориентированную. Философия восстанавливает такие структуры мысли, которыми она определяет собственное естество в своем истоке: в технически определенном мире актуализацию получает исконный вопрос о природе мысли, о существе человеческого, о сущности вещей (в работах В. Беньямина, М. Хайдеггера, Э. Юнгера и др.), но в поле мысли допускается не столько ее понятийная оболочка, сколько то, что «больше, чем» понятие, вещь (к примеру, в фигуре гештальта Э. Юнгера). И это «больше, чем» с необходимостью указывает на границу, предел, который если и мыслим, то, скорее, по гегелевской логике возвышенного, которая не обнадеживает в наличии трансцендентного (в отличие от логики возвышенного И. Канта), но оставляет чистое ничто, «радикальную негативность», не обещая положительного сюжета мира. Возвышенное актуализирует в философии фигуру Эстезиса, которая приобретает особую актуальность в пограничные эпохи: Эстезис принуждает отказаться от предсказуемых выводов, поставляемых логическими системами, от позиции отстраненного наблюдателя, от гносеологических

3 Михайлов, А. Эстетические идеи немецкого романтизма [Текст] / А. Михайлов // Эстетика немецких романтиков.-СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. - С. 407.

4 Михайлов, А. Мартин Хайдеггер : Человек в мире [Текст] / А. Михайлов // Избранное. Историческая поэтика и герменевтика. - СПб.. Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2006. - С. 437.

5 Дианова, В. М. Глава «Философия искусства романтиков в контексте Нового времени» [Текст] / В. М. Дианова II Постмодернистская философия искусства : истоки и современность. - СПб., 2000.

бинарностей, раскалывающих сознание и мир, но в вопросе о природе мысли развернуть себя к истоку и принять множественность мыслительных оснований. Эти принципы формируют установку на восприятие природы мысли как в европейской культуре начала XX века, так и в русском модерне. Природа мысли, воспроизводимая при помощи конструкции «более, чем», через фигуры «неявного», «неочевидного», сокрытого, но обусловливающего существование, актуальна в рефлексивных позициях В. Беньямина, М. Хайдеггера, Э. Юнгера, Ф. Г. Юнгера, Г. Фигаля, Ф. Кампера, В. Флюссера и др., а также (на несколько десятилетий раньше в сравнении с Европой) - в эстетических позициях русских художников.

Акцент на принадлежности языка - плану мысли, на мыслительном статусе самой логики сделан в работах Л. Витгенштейна. В современном срезе отечественной философии анализ фигур логики Витгенштейна, обоснование того, что его поздние работы детализуют ранние позиции, согласно которым «мистическое» определяется как «невысказанное» жизненного мира, присутствует в работах В. А. Суровцева. Возможность орнаментальной репрезентации логических процедур, позволяющая актуализировать архаические границы семиозиса и перераспределять определенный их рамками смысловой ресурс, осуществляется в исследованиях В. И. Разумова.

Тема взаимодействия Эстезиса и Логоса, а также проблематизация исконного архаического истока в контексте глобального размывания культурных форм обнаруживает себя и в современной отечественной философии культуры: в стратегии топологической рефлексии В. В. Савчука, Д. Кампера, в проекте археоавангарда Ф. И. Гиренка. Архаика как философский проект получает реализацию через актуальность мысли места, живого пространства, опыта телесного, осязательного, тактильного - эстетики и хаптики, отличной от эстетики сдвигом «в сторону чувственности как таковой»6 (М. Эпштейн). В поиске адекватных полноте мысли способов репрезентации Эстезис вынуждает обратиться к существу поэзии, к мифу. На исследовательскую актуальность эстетического измерения мысли указывают некоторые научные мероприятия, одной из задач которых выступает вопрос о возможности соотношения Логоса и Эстезиса, о способах этого соотношения и его формах7.

Акцент на переосмыслении Эстезиса часто поставлен и обоснован в исследованиях, посвященных авангардным практикам начала XX века. Несмотря на то, что смысловые диверсии авангарда начала XX века (как европейского, так и отечественного) в начале XXI века перестали восприниматься провокативными, все же не будет преувеличением сказать, что сегодня эстетика мысли, как одно из условий авангардистских практик, значительно расширяет тематическое пространство философии, отстаивая право на иное прочтение традиции, в том числе и традиции отечественной философии, поэтому остаются востребованными концептуальные конструкции А. Арто, А. Жарри, Г. Аполлинера, Т. Тцары, И. Голля, П. Клоделя, Ж. Кокто, С. Беккета, Э. Ионеско, В. Хлебникова, футуристов, ОБЭРИУ и др. Новаторство авангарда, нацеленное на возобновление живой формы путем обострения различных модусов чувственного опыта, остается востребованным в процессе испытания границ отечественного языка как языка

6 Эпштейн, М. Философия тела [Текст] / М, Эпштейн // Эпштейн М. Философия тела. Тульчинский Г. Тело свободы. - СПб.: Алетейя, 2006. - С. 35.

7 Эстетика в XXI веке : вызов традиции? (Сборник статей) [Текст]. - СПб. : Санкт-Петербургское общество, 2008.

мысли. Осмысление авангардных практик в так заданном исследовательском режиме имеет место в комментариях к переводам текстов французского авангарда С. Исаева, С. Фокина, В. Лапицкого, а также в работах М. Эпштейна, в поликонтекстуалыюм «театре свободной мысли»8, в исследованиях по эстетике мысли отечественного авангарда (Ю. С. Степанова, Ф. Серса, Вл. Фещенко и др.).

В фундаментальных исследованиях Ю. Мамлеев, М. Ямпольский, В. Бибихин, В. Подорога указывают на чувственную, тактильную определенность отечественной культуры. Авторами проводится тематизация истока, а философский дискурс тесно соприкасается с текстами поэтов (как современных -О. Седаковой, В. Кривулина, А. Драгомощенко, так и времени начала века). В. Савчук подвергает аналитике актуальное искусство современных художников, сопоставляя почерк художника и философа (часто сополагая практики искусства и философии в едином концептуальном жесте). М. Уваров исследует музыкальные композиции в статусе мыслительных фигур. В работах И. Евлампиева, В. Подороги поэтика литературных произведений получает преломление в историко-философском ключе.

Анализ, нацеленный на соотношение русскоязычной философии с поэтико-художественным дискурсом, осуществляется в исследованиях и философов, и культурологов, и литературоведов последних десяти-пятнадцати лет. Возможность сближения литературы, поэзии, эстетических манифестов, лингвистики с философией, понимаемой в качестве специфической творческой практики, в которой мысль разрешается ресурсом русского языка, получает осмысление в работах Л. А. Гоготишвили, М. Спивак, М. Л. Гаспарова, Вяч. Вс. Иванова, Ю. Степанова, Н.Л. Блищ, Л. Пановой, Е. Г. Эткинда, А. М. Ранчина, Л. Лосева, С. Волкова и др. Легитимация поэтического слова в философском дискурсе, соотношение практик искусства и философии могут быть восприняты указанием к возможности мыслить эстетично и в эстетических координатах осваивать мышление (М. С. Каган), тем самым расширять и трансформировать рациональные рубежи «классической эстетики» (В. Дианова).

Такие указания и ссылки дают основание задуматься о специфике отечественной философии, которая еще в начале XX века уделяет внимание природе собственной мысли, и в плане формирования языка, выбора мыслительных стратегий ориентирует себя и на стилистику ницшеанских текстов, и на тексты Пушкина, Гоголя, Достоевского. В начале века специфическим образом организованный текст вбирает в собственное пространство ключевые установки на квалификацию мысли, характерные для «текста Пушкина», «текста Гоголя», «текста Достоевского», тем самым позволяет квалифицировать такой регион русской культуры как «Петербургский текст», выступающий в этом разрезе уже не столько литературным, сколько философским феноменом. Концепт «Петербургского текста» предложен отечественной культуре и получил свое литературное освещение в работах В. Н. Топорова. Подвергая исследованию стилистические линии, определяющие рефлексивные контуры русской культуры начала XX века, Л. Ф. Кацис предлагает конкретизировать «Петербургский текст» таким явлением как «розановский текст», вбирающим в собственное пространство эстетические жесты художников, музыкантов, поэтов, провоцируя многих (М. Кузмина, А. Ремизова, В. Маяковского, В. Шкловского и др.) на стилистические сдвиги в формировании выразительного ресурса мысли, на трансгрессию (если

8 См.: Речевые ландшафты : Театр свободной мысли / Фигуры речи-3. - Запасный выход, 2007.

воспользоваться терминологией М. Фуко) смыслового образа, на остраннение выразительной формы, сподвигая поэтов принимать поэзию, слово как пойэзис (творческое делание) первостепенно делом мысли, сопровождаемым телесной вовлеченностью в процесс артикуляции. Как сообщает В. Шкловский9, В. Розанов не излагал принципы бытия живой формы, но показывал; его реплики - акция мысли, деструктивный жест в отношении к остановившейся, застывшей в монументальном состоянии традиции.

Надо сказать, что стилистика мысли начала XX века, позиционирующая себя в качестве инаковой .в отношении к «русской религиозной философии», ставит перед исследователями задачу переосмыслить такой регион отечественной культуры, как философия, и сделать акцент на текстах, выпадающих из русской философской традиции. Исследование русской философии через концепт «поэтическое мышление», через фигуру Эстезиса осуществлено в работах М. К. Мамардашвили, В. В. Бибихина, Л. А. Гоготишвили, А. А. Грякалова, Ф. И. Гиренка, С. А. Лишаева. Аналитика данных исследований позволяет вести речь об альтернативной традиции русской философии и вызывает необходимость детальной проработки специфического концепта «русский философский текст», организованного мыслительными фигурами русского модерна.

Работы, нацеленные на исследование природы русской религиозной философии, также включают в себя указания на присутствие в едином топосе русской культуры конца XIX - начала XX столетия мыслительной стратегии, отличной от традиционной: работы П. П. Гайденко, Н. В. Мотрошиловой, И. И. Евлампиева.

Модерн как иное измерение русской философии актуализирует архаику национальной культуры, в том числе и архаическое восприятие философии. Ряд исследований, посвященных осмыслению различных исторических периодов русской философии и культуры, выявляет фигуры мысли, выступающие ключевыми для отечественной культуры, такие как «афористичность», «желание ухватить предел и помыслить беспредельное» (работы Т. В. Артемьевой, М. Н. Громова, Н. С. Козлова, Д. С. Лихачева, Б. А. Успенского, Ю. М. Лотмана и др.). М. Н. Громов, Н. С. Козлов, рассматривая характер отечественной мысли с X по XVII в.в., приходят к выводу о том, что в истории русской культуры «под философией понималось не только привычное для нас понятийно-логическое осмысление бытия и сознания. Философия понималась и как умение выражать в духовно-пластической форме наиболее важные для человека проблемы его существования; и как практическое служение избранному идеалу; и как совокупность теоретического и практического знания; и как жизиестроительное учение; и как всеохватывающая мудрость, высшее ценностное содержание всей совокупности знаний о мире и человеке»10. Так, философия воспринималась из своего исконного значения - «любовь к мудрости» и являла собой «особый вид духовной деятельности», часто носивший «невербальный характер».

Ориентир не столько на иную логику, сколько на Логос самого языка характеризует мыслительные стратегии русского модерна, который, актуализируя «русское мышление», избирает для себя в качестве «начала традиции» не столько учение о Всеединстве В. Соловьева, сколько семантические паттерны И.

9 Шкловский, В. Розанов [Текст] / В. Шкловский // Гамбургский счет : Статьи - воспоминания - эссе (1914-1933).-М., 1990.

10 Громов, М. Н. Русская философская мысль X XVII веков [Текст] / М. Н. Громов, Н. С. Козлов. - М., 1990. -С. 38.

Анненского, К. Н. Леонтьева, В. О. Ключевского, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Н. Лескова и др., указывающих на необходимость реставрации славянской культурной архаики через рекультивацию архаики языка. В этой исследовательской перспективе тексты модерна получили аналитику в работах таких современных авторов как Н. Ю. Грякалова, Вяч. Вс. Иванов, А. Г. Дугин и др.

Следует обратить внимание на то, что если в русском искусстве «модерн» как теоретический концепт или как конкретный исторический период, населенный определенными школами, течениями, именами, достаточно подробно исследован (в работах Д. В. Сарабьянова, С. И. Николаевой, Е. А. Борисовой, Т. Ю. Стернина, Е. И. Кириченко, И. А. Муравьевой, Н. А. Нечаевой), то в области русской философии «модерн» как определенным образом заданная и выстроенная стратегия мысли, оснащенная рефлексивными приемами и фигурами, и стягивающая в собственное пространство школы, направления, а также позволяющая судить о наличии «теории», основательно не осмыслен, потому сам маркер «русский модерн» в поле отечественной философии (и философии культуры) остается не вполне легальным. В то время как в пространстве европейской философии термин «модерн», фиксирующий определенную парадигму мысли, присутствует и дискутируется (в работах П. Козловски, Ю. Хабермаса, В. Вельша и др.).

Однако при том, что самая фигура «русский модерн», действительно, остается нелегальной для квалификации истории русской философии, все же опыт осмысления конкретных мыслительных фигур, позиций модерна в русской культурологии и в философии культуры присутствует (к примеру, в работах: Бибихина В. В., Гоготишвили Л. А., Грякаловой Н. 10., Грякалова А. А., Гиренка Ф. И. и др.). В. В. Савчук, В. В. Бибихин, Ф. И. Гиренок, В. М. Камнев, Л. Карасев, Г. Варакина указывают на необходимость внимательного прочтения мыслительных жестов, тем, концептов модерна, конкретно - В. В. Розанова, поэтов, с целью проникновения через них, посредством них, и вместе с ними к ресурсу отечественной философии. Но, подчеркну, детальный анализ, позволяющий по определенным основаниям поэзию, музыку, живопись, архитектуру, театр начала XX века соотнести с планом мысли и с областью национальной философии, отсутствует. Прояснение черт единства и отличия модерна как одного из исторических периодов русской культуры и модерна европейского обнаруживается в работах Н. Григорьевой, Е. Павлова и др.

Кроме того, ссылки на тексты художников русского модерна пронизывают работы авторов европейского постмодерна (Ж. Делеза, Ф. Гватгари, Ю. Кристевой, Ж. Деррида, Ф. Лаку-Лабарта, А. Бадью и др.), тем самым присутствуя в формировании их концептов и установок на восприятие мысли и философии, что дает основание соотносить русский модерн и постмодерн Европы и в этом соотношении усматривать генетическую преемственность постмодерна с культурой русского модерна.

Итак, принимая во внимание степень исследованности проблемы, может быть сделан вывод: мысль как эстетический феномен подвергается аналитике и пристальному вниманию как отечественных, так и зарубежных исследователей; раскрыта и получила детальную аналитику идиома «модерна» как исторического периода развития культуры (и русской, и европейской), однако вопрос о «философии русского модерна», нацеленного на восстановление архаической природы национальной мысли, Эстезиса, поставлен не был в современной отечественной философии.

Объект, предмет и хронологические рамки исследования.

Объектом исследования выступает русская культура, взятая в историко-культурном срезе «конец XIX - первая треть XX века».

Предметом . исследования является своеобразие мыслительных форм, получивших воплощение в словесных практиках русского модерна.

За точку отсчета самостоятельной рефлексии, осуществленной национальной культурой, принят период последних десятилетий XIX века - первых трех десятилетий XX века, включающий в том числе и русскую эмиграцию. Следует подчеркнуть, что такой регион культуры как «русский модерн», не поддается однозначному ограничению конкретными историческими рамками, что связано с множественными интерпретациями феномена эпохи. Однако в контексте исследования верхней границей модерна предлагаю считать годы творчества В. Соловьева и И. Анненского (последние два десятилетия XIX века). Нижнюю границу часто определяют или революцией 1917 года, или смертью А. Блока и гибелью Н. Гумилева, или массовой эмиграцией. В то время как А. Ахматова, Б. Пастернак, В. Ходасевич и др. настаивают на автобиографических рамках эпохи, включают в се контекст эмиграцию и нижним порогом определяют «красный террор», гибель О. Мандельштама, массовые репрессии (30-е годы XX века). Именно эта позиция, определяющая предел эпохи, актуальна для настоящего исследования.

Цель и задачи исследования.

Цель: обнаружить в рамках конкретной историко-культурной ситуации взаимозависимость Эстезиса и Логоса и показать, как эта взаимозависимость была отрефлексирована и реализована в мыслительных фигурах русского модерна.

Цель реализуется в решении ряда задач.

Задачи:

1. Выявить теоретико-методологические установки в исследовании национальных форм культуры.

2. На основании архаической реконструкции термина «эстетическое» показать, что Эстезис и Логос взаимозависимы, их взаимосвязь определяет рельеф семиозиса, а поскольку семиозис укоренен в пространстве конкретного языка, постольку Логос в своей конкретике национален.

3. Провести дифференциацию логического, выявить условия, позволяющие ввести концепт «логика участия», размежевать его с концептом «логика наблюдения». Ввести в исследовательский контекст фигуру орнамента и обосновать его в качестве архаического состояния культурного знака, репрезентирующего внутреннюю организацию «логики участия».

4. Показать, что онтологические рамки культурного семиозиса определяются внутренней архитектоникой конкретного национального языка, а в формировании фигур мысли оказывается задействованным грамматический ресурс.

5. Из лингвофилософских оснований провести стилистическую дифференциацию внутреннего пространства русской культуры, дать культур-философское обоснование присущей ей на протяжении всей истории диглоссии.

6. Выяснить условия, по которым исторический период «конец XIX - начало XX века» может бьггь квалифицирован в качестве специфического опыта философствования, неоднородного внутри собственного пространства. В этой связи - описать ключевые топографические структуры «текста» как способа

организации мысли, провести топологию культурного текста и дать обоснование того, что в рамках одной эпохи сосуществуют две парадигмы мысли, «классицизм» и «модерн». 7. Обосновать, что опыт мысли русского модерна имеет эстетический статус не столько потому, что реализуется практиками искусства, сколько потому, что восстанавливает первичные условия философствования, при которых Логос и Эстезис взаимозависимы, а сами мыслительные фигуры позволяют удерживать множественность оснований. В этом связи адаптировать искусствоведческий термин «модерн» к области философии, раскрыть специфику философии русского модерна. Решение поставленных задач позволит доказать наличие в отечественной культуре самостоятельного опыта мысли, предпринятого «русским модерном», избирающим словесность на роль законодательницы форм «любви» и «мудрости», или -«философии» в ее греческом истоке.

Методические принципы и методологическая база исследования. В диссертационной работе задействованы методические установки, позволяющие эксплицировать «неявное», «скрытое», и, тем самым прояснить эстетическую природу мысли. Это экзистенциально-феноменологический метод М. Хайдеггера, расширенный методологическими установками Г. Башляра на природу рациональности: рациональность как форма мысли есть «непредсказуемый, свободный, открытый, непосредственный, заведомо неизвестный путь». Для осмысления «логики различия» задействованы установки на квалификацию природы логического Л. Витгенштейна, М. Фуко, Р. Барта. В формировании отношения «Эстезис - Логос - Семиозис» понимание «семиозиса» определяется работами Ч. Морриса. Положения, позволяющие утверждать стихийное в мысли, а также то, что философскую рефлексию следует проводить из ресурса конкретного культурного опыта, поскольку и самая философия - исконно греческий феномен, организованы посредством привлечения методологических установок А. Бадью, Ж. Делеза и Ф. Гватгари на квалификацию сущности философии и философствования. В формировании концепции диссертационного исследования задействован метод топологической рефлексии, получивший обоснование в работах В. В. Савчука. В опыте осмысления национального языка как ресурса мысли стратегия топологической рефлексии получает дополнение установкой на «первичный символ» Э. Сепира; «первичный символ» позволяет эксплицировать уникальные контуры «национального Логоса» за счет вовлечения в исследовательский контекст языковой архаики (эмоциональных структур языка, диалектно-узуальной стилистики). Кроме того, в исследовании использован сравнительно-исторический метод, необходимый для того, чтобы провести сравнение состояния мысли сегодняшнего дня и состояния мысли начала XX века, как отечественной, так и европейской, а также обнаружить точки схождения/расхождения, пересечения, адаптации и пр.

Научная новизна исследования определяется полученными научными результатами:

- Показано, что прояснение природы мысли (зафиксированной Э. Юнгером с помощью конструкции «больше, чем», А. Бадью - фигурой «неразличимое») осуществляется за счет восстановления архаических условий семиозиса и приведения его функциональных значений к семантической прозрачности.

- Обоснована актуальность «эстетического» для восстановления истоков культуры: поскольку культура пространственно ориентирована, воспринимается

как феномен экзистенциально значимый, проживаемый, чувственный, постольку изначально знак как первоимя мысли вызывает резонанс, реконструирует жизненное пространство, провоцирует чувственное переживание. Показано, что категория «Эстсзис» воспроизводит первичный опыт именования, выступает «первознаком». Выяснено, что Эстсзис позволяет удерживать множественность мыслительных оснований и именно он сообщает многомерность кулмуре. Положение «в архаическом истоке философии "Эстезис" и "Логос" совпадают» (А. А. Грякалов) получило уточнение: Логос - это всегда Логос конкретной национальной культуры.

- Раскрыто, что конфигурации Логоса и Эстезиса допускают в единое исследовательское пространство мыслительные практики культуры, философии, искусства и проясняют взаимоотношения между ними.

- Введен концепт «логика участия», показано, что в «логике участия» становятся востребованными маргиналии формализованной рациональной парадигмы, фигуры «темного», «сновидческого», «неразумного» и пр. Благодаря концепту выявлен такой способ рационализации форм культуры, который допускает в область философии мыслительные фигуры, органичные жизненному ритму конкретной культуры. Посредством анализа традиций в восприятии форм Логоса осуществлена дифференциация логического пространства на «логику участия» (ratio-aesthetica) и «логику наблюдения» (ratio-speculum), показано, что архаическая размерность культуры организует такой порядок логического, который воспроизводит знаки присутствия, и в котором позиция отстраненного наблюдателя остается не востребованной.

- Тезис об участии морфологической органики языка в деле мысли (получивший обоснование в работах Б. Кроче, К. Фосслера, Д. Остина, Э. Сепира, Д. Серла и др.) конкретизирован в исследовании русского языка как жизненной среды национальной культуры. Расширены лингвистические рамки морфологии, показано, что морфология содержит в себе черты «национального Логоса», обусловленные спецификой ландшафта, климата, образом жизни конкретного народа (народов) в конкретных географических условиях.

- Доказано, что морфология органична жизненному укладу. Техники, актуализирующие грамматические рамки семиозиса, позволяют обнаружить его изнанку, тематизируют его грань, тем самым пробуждают в нем ходы мысли, Логос. Особенно пластичны в этом плане древние языки, степень формализации лингвистических рамок в которых достаточно невысока; как правило, это языки синтетического строя.

- Выяснено: мыслительной конструкцией, задействующей грамматический порядок национального языка в режиме логики участия, выступает эмблема, иероглиф, шире - орнамент. Обосновано: сопротивление русского языка (как и других языков синтетического склада) линейной логике аналитических языков, его пафос и производимая пафосом стилистика наводят на необходимость привлечения метафоры, воспроизводящей полноту языкового события (Логоса языка) и отличной от логики языков аналитического строя, формализующей мышление. Такой метафорой логического является орнамент.

- Показано, что все указанные позиции получили аналитику в мыслительных практиках русского модерна. Деление на «модерн» и «классицизм», сосуществующих в рамках одного исторического времени, проведено по содержательному основанию. Стилистика «модерна» актуализирует первоопыт мысли, реализуется в единстве эстетических практик, Логос и Эстезис в ней

взаимозависимы. Стилистика «классицизма» же ориентирована на традицию восприятия «логического», «философского» и определяется «русской религиозной философией».

- В пространстве русской культуры обоснована возможность вовлечения искусствоведческого термина «модерн» в плоскость философии. Введен и получил обоснование концепт «философия русского модерна».

Положения, выносимые на защиту:

- Конкретный мыслительный опыт, тематизирующий предельные смыслы сущего, делает проблемными общепринятые положения, квалифицирующие «философию». Поскольку мысль всегда есть «больше, чем» репрезентирующая ее форма, опыт «неявного», постольку природа и философии, и культуры (как жизненной среды философии) выходит за рамки статичного смыслового сюжета, нацеленного на их определение. Философия как способ вопрошания о природе мысли актуализирует «неявное», и такой порядок вопрошания возможен только из родной речи, т.е. из национального языка культуры, поскольку «неявное» указывает на границы семиозиса конкретной культуры. В пространстве философии в образе автора узнаваем «местный житель» той или иной национальной культуры, а поскольку средой культуры выступает язык, постольку философия изначально есть опыт испытания пределов родного языка.

- Поскольку традиционное понимание «русской философии» определяется только стандартом «религиозной мысли», постольку иной опыт философствования остается маргинальным, «чужим», потому не распознаваемым. Но если провести реконструкцию семантического поля философии, то получается, что функции философии в пространстве русской культуры выполняют не столько практики, именующие себя «философскими», сколько практики, проблематизирующие природу национальной мысли из ресурса родного языка, но избегающие именовать себя философскими. В начале XX века русская культура проявляет заботу о самоопределении, но опыт самоопределения реализуется по-разному: конец XIX -начало XX века - это время, в котором в плоскости философии сосуществуют две эпохи, философский «классицизм» и философский «модерн». Различие между эпохами проводится по основанию различного отношения к природе логического и, в конечном счете, - к пространству культуры и к ее жизненной среде - к языку.

- В попытке определить степень зависимости философии от конкретной культурной среды следует двигаться из культурного ландшафта - из родного языка - к формам мышления. Словесность русского модерна реализует опыт мысли, равноценный опьггу, получившему в Греции статус «философского»: в порядке постановки вопроса о бытии сущего, в стремлении актуализировать «неявное» и выявить природу мысли из ресурса родного языка. Равно как греческая культура есть начало «культуры» как таковой (поскольку самое слово принадлежит порядку греческого языка), так и мысль русского модерна есть первоначальный состоятельный опыт национальной культуры, ориентированный не на экономику (и не на экономию) риторических средств, но на трату, не на описание исторических или социальных проблем, но на провокацию самой мысли.

- Русский модерн демонстрирует: Эстезис есть первичная акция фиксации мысли, в своей непосредственности реализующая себя практиками искусства, в большей степени - словесности; Эстезис вызывает резонанс и принуждает к участию. Поскольку мысль есть всегда «больше, чем» мыслимое, постольку Эстезис в специфических фигурах реализует это «больше, чем», удерживая

множественность оснований. Тематическое и смысловое поле философии русского модерна организовано фигурами, провоцирующими мысль.

- Внутренняя логика русского модерна раскрывает логику как способ проявления «неявного», в этом ключе она может быть репрезентирована как «логика различия», характерными чертами которой выступает не экономия выразительных средств, но «трата», «жертва», «дар», активирующие зону «неявного» в среде конкретно культурного семиозиса, в ее обретении -функциональность «пустого знака». Выразительные фигуры (мыслительные как риторические) ориентированы на методическое выведение мышления на грань коммуникативного Логоса. Логика различия сообщает русской культуре стратегический ресурс для самоосмысления, актуализируя территорию предела, и, соответственно, позволяет перевести такие идиомы как «Хаос», «Бездна» (фиксируемые иностранцами в качестве характерных черт русского Логоса) в рациональную плоскость, тем самым выяснить природу мысли (и форматирующей ее рациональности), исполненной ресурсом национального языка.

- Установки на квалификацию рациональности, сообщаемые логикой различия, позволяют обнаружить в пространстве русской культуры наличие специфической версии философствования, производной из мыслительного опыта русской словесности. Эта версия фиксируется идиомой «Русский философский текст», отличной от идиомы «русская религиозная философия». Актуализация культурной архаики (греческой) с целью активации выразительного ресурса национального языка, природы «национального Логоса», и тем самым - самой философии, принадлежит «Русскому философскому тексту» и этим определяет его состоятельность в постановке вопросов о существе национального тела отечественной культуры, удостоверяет русскую культуру в наличие самостоятельного философского опыта, органичного ее мыслительной природе.

Теоретическая значимость исследования может быть определена следующим образом: Аналитика мыслительной природы отечественной культуры позволяет реконструировать представление о традиции русской философии. Перспектива альтернативной традиции русской философии позволяет настаивать на автономии таких национальных фигур мысли как соборность, братство, правда, ускользающих от однозначной предикации, сопротивляющихся описанию ресурсом линейной логики. Эти и подобные им фигуры мысли не могут быть осмыслены и описаны терминами чужой рефлексивной традиции, не умещаются в понятийные сетки, а в опыте саморефлексии (самоощущения) требуют привлечения национального языка и ресурса живой речи. Кроме того, эстетический статус мысли, в пространстве русской культуры получивший обоснование в рациональных техниках русского модерна, расширяет горизонт восприятия отечественной философии (онтологии, гносеологии, методологии), поставляет рефлексивные композиты, востребованные русской (русскоязычной) культурой сегодня.

Практическая значимость исследования состоит в привлечении внимания к природе русской мысли, к формам, определяющим существо национальной культуры, к осмыслению ее (культуры) глубинных оснований и мыслительных платформ. Обращение к собственному наследию, конкретно - к сущностной специфике рациональных композиций - извлекает из забвения мыслительную работу, предпринятую многими поколениями, медиально представляет ее, делает ее актуальной в свершающемся «сегодня». Исследование представляет собой медиа-ресурс в формировании восприятия собственно мыслительного тела

отечественной культуры. Полученные в результате исследования выводы и предложенный аналитический материал могут быть использованы при разработке учебных курсов и пособий по таким специальностям как: философская антропология, философия культуры, онтология и теория познания, история русской философии.

Апробация результатов исследования была осуществлена в тематических мероприятиях Лаборатории архаической мифопоэтики и теологии «АнтропоТопос» (ОмГУ им. Ф. М. Достоевского), в том числе, в концепции альманаха «АнтропоТопос» № 12/8 «Словесная эстетика русского модерна» (Режим доступа: http://antropotopos.ru/), в проведении в рамках «Дней Петербургской философии-2009» круглого стола по тематике «Диалогический подход М. Бахтина к интерпретации классических текстов» (СПбГУ, 2009 г.), в рамках концепции круглого стола «Мыслительная перспектива инакового в формировании ценностных миров», проводимого в рамках «Дней Философии в Санкт-Петербурге-2011» (СПбГУ, 2011г.). Результаты исследования получили свое воплощение в разработке общеуниверситетских спецкурсов «Язык русской философии» и «Мыслительные стратегии русского модерна», прочитанных в Омском государственном университете им. Ф. М. Достоевского в зимний семестр 2008 года и в весенний семестр 2009 года. Ключевые положения были проработаны в монографических исследованиях (Кребель, И. А. Мифопоэтика Серебряного века: Опыт топологической рефлексии. - СПб. : Алетейя, 2010. Исследование проводилось в рамках проекта Гранта Президента МК-581.2007.6; Кребель, И. А. Территория предела: Эстетика мысли русского модерна. - М. : «Канон+», 2011. Исследование проводилось в рамках проекта Гранта Президента МК-3196.2009.6). Также апробация результатов исследования была осуществлена в форме докладов на всероссийских и международных конференциях, семинарах, на проводимых автором исследования круглых столах.

Диссертация обсуждалась на кафедре эстетики и философии культуры философского факультета СПбГУ 14 апреля 2011 года (протокол № 9) и была рекомендована в Диссертационный совет по специальности 09.00.13 -«Философская антропология, философия культуры». Основное содержание диссертации изложено в 2-х монографиях, в статьях и научных докладах (22 работы общим объемом более 70 п.л.).

Структура диссертации обусловлена логикой исследования. Объем работы состоит из введения, трех глав, детализирующих их тематическое пространство параграфов, и заключения, содержащего основные итоги исследовательской работы, выводы, полученные результаты.

Диссертация снабжена списком используемой литературы и источников на русском и иностранном языках, включающим 489 наименований. Библиографические сведения приводятся в исследовании в постраничных сносках-примечаниях. Общий объем диссертации - 374 стр.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во введении дается общая характеристика диссертации, обосновывается актуальность поставленных проблем, определяются цели и задачи, проводится анализ основной тематической литературы, выбор исследовательской методологии,

а также формулируется научная новизна, полученные результаты и положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Тсорстико-мстодологичсскис установки в исследовании национальных форм культуры» формирует исследовательский инструментарий, необходимый для осмысления эстетического статуса мысли, позволяющего реконструировать фундаментальные принципы рациональности и восстановить архаические условия формирования семантического пространства конкретной национальной культуры.

Восстановление первичных мыслительных условий, органичных пространству культуры, реализуется через реконструкцию архаической природы знака. В первом параграфе данной главы (в п. 1.1. «Архаическая природа знака») выяснено, что те структуры, в которых не узнаваемы контуры образца, подавляются и вытесняются за горизонт мыслительного события. К таким структурам относятся и те, которые восполняют семантику «чувственности». Потребность в допущении их на территорию ratio вызвана усложняющейся ландшафтной архитектоникой смыслового пространства современной культуры. В греческой культуре, взятой европейской традицией за образец рационализации, эти структуры маркированы категорией Эстезиса. Это вынуждает вспомнить прямую этимологию Эстезиса, а также заново осмыслить «чувственные рубежи» любого национального мышления.

В п.п. 1.1.1. «Метафизика культурной формы: приближение к эстетическому» показано, что культурная форма устанавливается посредством специфического образа мысли, не ограниченного спекулятивными выкладками ratio, напротив, сам формализованный ratio является регионом этой территории мысли. Поэтому, говоря об исконном формы той или иной национальной культуры, следует вести речь о генерирующих разум механизмах и о природе этих механизмов, а также о множественности обусловливающих их оснований.

К таким механизмам следует отнести телесные практики, усиливающие эмоционально-чувственную связь человека и жизненного топоса как топоса родной культуры. В классической традиции эти практики часто маркированы характеристиками, данными с позиций понятийно выстроенного разума -«темные», «дологические», «нерациональные», «бессознательные», «мистические» и пр., в то время как неклассическая ориентация мысли (представленная в работах К. Леви-Стросса, в ранних работах Ц. Тодорова, Ю. Кристевой и др.) указывает на присущую им мудрость, семантика которой закрыта для «чужого». Показано, что природа этих механизмов метафизична.

Метафизика в контексте исследования понимается как определенный способ наведения на зоны неочевидного, неявного, и как сами эти зоны, конституирующие смысложизненные позиции. Телесные практики и их саморефлексия обнаруживают неочевидное, ускользающее, скрывающее свое естество от «дневного» разума, но при спекулятивной рефлексии сами остаются на «теневой» стороне дискурсивности.

В этом отношении раскрыт концепт «метафизики культурной формы»: это эмоционально-чувственный опыт со-бытия с реальностью, зафиксированный границами знака, притом знака конкретного национального языка. В подтверждение этому приведено то, что философия культуры изначально открывается как определенный порядок речи, допускающий метафизику, т.е. как способ опрашивания культурной формы на предмет ее (формы) подлинной природы, и, соответственно, подлинной природы самой культуры.

Проведен этимологический анализ категорий «эстетика» и «Эстезис», сделан акцент на том, что исконно в живом континууме греческого языка «aesthetica» означает «чувствующий, ощущающий, чувственный», а под Эстезисом и под тем пространством, которое им формируется (под пространством эстетического), следует понимать не столько теорию, не столько философию культуры или философию искусства", сколько искусство, культуру как специфическим образом обналичивающую себя философию, или - философию искусством. Поскольку искусство располагается в том пространстве, которое именует себя культурой, постольку в философии культуры Эстезис таким образом открывает себя, сообщая тем самым бытийственную перспективу самому учению о культуре, что культура восстанавливает свое непосредственное предназначение - ощущение грани и сообщения с «неявным», «неочевидным», с тем, что являет себя большим, чем установленная традицией форма. В этом отношении Эстезис есть способ формирования рельефа, внешних и внутренних контуров семантического/семиотического пространства, одновременно выступающего культурным телом той или иной нации.

Фигуры взаимодействия Эстезиса и Логоса получают осмысление в п.п. 1.1.2. «Маргинальный статус Эстезиса в парадигме классической рациональности». Проблема заключается в том, что точкой отсчета для квалификации экзистенциально значимых зон выступает спекулятивный формализованный Логос, ландшафтные линии которого устанавливают эталон «сознательного», «светлого», «явного». В то же время не меньшей значимостью обладают регионы, оставленные за границей «явного». Именно поэтому для формирования полноценного представления о любой национальной культуре следует обратить внимание на те ее пространства, которые сопротивляются линейно заданному режиму фиксации, но энергия которых определяет контуры культурного ландшафта и вовлекается в акцию художника/мыслителя, потому требует адекватной собственной стихии мыслительной формы (линий Логоса, слов, стилистических фигур и пр.).

Посредством эстетического расширения рациональности во втором параграфе первой главы выясняются условия, позволяющие квалифицировать природу Логоса, имманентную формам национальной культуры (в п. 1.2. Эстетическое расширение структур рациональности как культур-философская проблема). Логос (позже - ratio, рациональность) как специфический опыт syr- заявляет о себе в самом истоке европейской культуры, во фрагментах Пифагора, Гераклита: это движение поверх готовой застывшей формы, сквозь форму - к изначальному и стихийно-безусловному; движение, требующее участия, потому Logos здесь равноценен Bios'y.

В п.п. 1.2.1. «Генеалогия ratio-speculum» восстанавливаются условия, при которых конкретный тип рациональности избирается за образец и обосновывается то, что формы мысли, органические конкретной национальной культуре, не всегда тождественны формам ее осмысления и описания. Ratio-speculum - разум-зеркало, разум, ориентированный на отражение; отсюда тотальность устойчивых метафор, канализирующих мысль, таких как «мировоззрение», «точка зрения», «отражение» и пр. Ratio-speculum - ключевой принцип так называемой классической

" Аналитика соотношения эстетики и философии искусства, философии культуры выходит за рамки настоящего исследования. Основные его задачи - выявить природу эстезиса, показать и обосновать то, что эстезис есть способ бытия искусства и культуры в целом, сообщающий и искусству, и культуре специфические формы самореализации, самосознания и самоопределения.

европейской рациональности. Здесь сам маркер «классическое» должен быть раскрыт из своего прямого значения - из семантики «ориентир на устоявшийся образец, канон». В этом ключе важно зафиксировать внимание на том, что за образец взята рациональная парадигма, утвержденная позициями Декарта и идущей от него традиции, получившей именование картезианской.

Акцент на ином/инаковом провоцирует ускользание от репрессирующего «разума», «ума», ориентированного на паноптикум, взятый в своем буквальном смысле12 (в смысле идиомы умозрительности, отражения, миро воззрения, точки/угла зрения и иных оптических сем, которыми «прошито» нормативное мышление). Видимость, получившая в контексте европейской истории философии статус законодательницы ума, оснастила мышление своими категориальными рядами, тем самым определив языковые ориентиры движения мысли - проложила довольно глубокие каналы/колеи, выбраться из которых представляется задачей сложноразрешимой. Рациональность, настроенная на отражение, получает статус спекулятивной (от 'speculum' - 'зеркало'). Разум, сконструированный по модели процесса зеркальных отражений, предполагает дистанцию между мыслящим и мыслимым, оппозиционность субъекта и объекта, а то, что не умещается в так развернутую рациональную схему, подавляется и/или вытесняется на границу культурных форм, в «подвал» социальной памяти, регистрируется «неразумным», «иррациональным», часто «мистическим».

Анализ исторических коллизий показывает, что идиома Ratio-speculum вытесняет исходные принципы «логического». Напротив, Логос как путь, пролагаемый в языке, восстанавливает haecceitas вещи (ее «этовость», «чтойность», по И. Дунсу Скоту). В режиме чувственно ориентированной рациональности отказ от ratio-speculum сопровождается отказом от «чистого разума», заменой которому в архаически размеренном поле мысли выплавляется такая версия рационального, которая обретается при привлечении fysis'a, и telos'a народа, общности. Такие феномены как «власть», «политическое» в условиях стандартизации «мира», стремящегося к упрощенности, общедоступности желаемых форм комфорта, могут быть заново обретены из ситуации, в которой произошел и утвердился отказ от секуляризованных форм жизнеобустройства. Поэтому в п.п. 1.2.2. «Способы возвращения в исходную точку логического: от логики наблюдения к логике участия» избирается и обосновывается альтернатива спекулятивно размеренной рациональности. Проводится анализ термина «Ratio-aesthetica». Ratio-aesthetica формирует логику участия как условие, из которого можно задавать вопросы, касающиеся сущностных ориентиров мысли, а также феноменов, которые манифестируют риторический предел сообщения о них (феноменов-экзистенциалов).

Режим ratio-aesthetica реконструирует жизненные основания Логоса, а непосредственным условием такой реконструкции избирает реконструкцию языка, т.е. жизненной среды рациональных форм.

Это положение уточняет представление Дж. Остина о проекте возможной философии языка. Дж. Остин, ориентирующийся на поздние работы Л. Витгенштейна, актуализирует обыденный режим языкового бытия, в котором

12 От греч. pan ~ «все» и oplikox - «зрительный»: все подчинено зрению (и зрению ума в том числе), возможность тактильности, чувственности устраняется из полноты культуры (в данном случае европейской, поскольку отечественная мысль, в полноте и масштабе мыслительного опыта заявившая о себе в начале XX века, воспринимая маргиналии философии (Шопенгауэра, Ницше и пр.), отстоит от магистральных академических версий философствования и языкового опыта его репрезентации).

статус осмысленных единиц речи получают перформативные предложения (в отличие от констатирующих). Перформативными высказываниями именуются те, с помощью которых осуществляется действие, а их единицы суть перформативы, ускользающие от оценки, верификации на предмет истинности/ложности: они дают имя вещи, событию в момент проживания сущностной специфики этой вещи. Перформтивы предполагают участие говорящего в процессе, т.е. это не «наррация о...», но в значительной степени - инициация, воспроизведение единства единства плана именования и плана ощущения (достигнутого. посредством телесной вовлеченности в процесс, к примеру, игры, опыта экзистенциального переживания и пр.). План вовлеченности возобновляет и обостряет в действии его (действия) исконную архаическую размерность, из которой действие (социо-культурное, игровое, творческой акции художника, мыслителя и пр.) распознается ритуалом.

Перформативы, реализующие себя через тавтологию, абсурд, проблематизируют онтологические рамки конкретного культурного семиозиса.

Слово-перформатив, т.е. слово ощущаемое, выводит на поверхность и делает фронтальным архаический ресурс лингвистического тела культуры. Эта позиция разбирается в п.п. 1.2.3. «Проблема выбора рациональной единицы, востребованной в логике участия».

Опираясь на исследования по логике, автор показывает, что логическую форму трансформирует тавтология, парадокс. Именно эти состояния языка реконструируют этимологическую пластику слова, переводят его во внекоммуникативный режим, в режим poiesis'a. Слово мысли, доведенное до этимологической прозрачности образа действия (pragma f ы), но, одновременно, пребывающее «темным» для усредненного восприятия, непригодным для утилитарного использования, слово, удерживающее парадокс и тавтологию, есть слово-миф. В мифе расправляются складки слова, восстанавливается детски-наивное состояния языка и культуры. В поэтическом режиме (в poiesis'e) язык ускользает от лингвистики, в то время как именно лингвистика вынашивает претензию на монополию владения ресурсом языка. Миф как первоимя, вбирающее в себя чувство грани, подробности и нюансы переживания, реализуется в поэзии.

Мифопойэзис — архаический ресурс языка; его реконструирует в слове авторский жест. В архаическом срезе культуры авторский жест принадлежит телу народа, этноса. В архаической размерности культуры реальность расправляется в исконном смысле ойкумены, т.е. «дома», живой и жизненной среды обитания, в которой действенна прямая экономика (и экология) как уважительное, почтительное отношение к живому космосу (к месту, ландшафту, к природным стихиям). Поэтому архаика мыслительной формы авторизована семиотическими структурами национального языка. Следовательно, особую значимость приобретают логические линии, организующие его внутреннее пространство. Таким образом, во второй главе «Онтологические рамки культурного семиозиса: морфология русского мышления» проводится диагностика рельефа рациональности на предмет взаимозависимости грамматической архитектоники национального языка и природы логического. Получает обоснование то, что в архаической размерности культуры область значения (семиозис) воспроизводит конкретику действия, его телеологию, он есть указатель проделанной в жизненной среде конкретного национального языка мыслительной работы. В этом контексте получает конкретизацию такая форма культуры как философия: философия есть

определенный порядок речи,'принадлежащий семиозиса конкретной культуры, конкретного национального языка.

В первом разделе главы 2.1.: «"Первичный символ" как архаическое условие формирования культурного семиозиса» выясняется природа символа, анализируются ситуации, позволяющие обнаружить символьные основания языка.

Выяснено, что «символ» (греч. хутЬоЬп) происходит от глагольного ряда (¡утЬаИо) - «со-ейшять», «с-вязывать», «с-р<яв«ивать», «с-личать», а также «сшибать» и «с-талкивать», в своем первоначальном значении выступает как «принадлежащая мне часть любого разломанного пополам предмета, вторая половина которого находится у кого-то». В тексте параграфа сделан акцент на том, что «символ» не есть законченная форма, не есть подобие целого, но, одновременно, - и указатель ускользающей целостности, и сам процесс аы-явления со-крытого целого, тяготение к нему, как иному того, что очевидно и естественно.

Так понятый символ оставляет за собой логико-семантическую свободу и проявляет себя в так называемом открытом мышлении, сохраняющем динамику слова-прагмемы, слова-энергийности, ускользающей от кодификации и разворачивающейся в полноте эстетического опыта мысли. В этой части главы показано, что исконное значение символа совпадает с тем, что Сепиром поименовано «первичным символом».

Автор подчеркивает, что в режиме эстетически размеренной рациональности речь идет не о версиях возникновения языка в целом, и любого национального (в том числе и русского) языка в частности, не о приоритете одного феномена в отношении другого (жизненного места, среды и языка), но об органике языкового события, о едином ритме присутствия языка как места мысли, пространства как жизненной среды индивида и общества (культуры). И в пульсации самого ритма узнаваемо то, что впоследствии утверждается категорией времени. Поэтому под размерностью (метричностью) предложено понимать взаимную зависимость слова и жизненного порядка, пространственно-лингвистическую симметрию национального космоса.

Во втором параграфе (2.2. «Способы реанимации "национального Логоса" в символическом пространстве национальной культуры») получает обоснование необходимость обращения к лингвистической архаике, раскрываются условия, при которых становится очевидным «¿«культурное» состояние русского языка и обнаруживается его «первичный символ».

Положение Э. Сепира, сравнивающего структуру языка с бороздками граммофонной пластинки, и демонстрирующего, что сами борозды сообщают мысли возможность движения, позволяет сформулировать серию следующих вопросов: что определяет контуры этих борозд и при каких обстоятельствах эти борозды получают свою форму, насколько широк диапазон разграничения одной борозды от другой и насколько монументальны и фундаментальны эти борозды, проложенные в языке?

Так, в п.п. 2.2.1 «Мыслительная перспектива грамматики» получает актуализацию архитектоника самого языка. Это нацелено на выяснение мыслительных возможностей национального языка, на активацию грамматического, лексико-семантического ресурса, а также либо на прояснение альтернативы устоявшейся и закрепленной в словаре мыслительной формы (в русском языке часто иноязычной, потому оставленной в своей непрозрачности), либо - на восстановление в ней (в рациональной форме) ее исконной пластики.

По грамматическому строю русский язык есть язык по преимуществу синтетической организации (флективной), в отличие от языков аналитического строя (английского и пр.). В морфологии славянских языков значительная роль отводится флексиям (приставкам, суффиксам, окончаниям), именно использование тех или иных флективных оборотов конкретным языковым носителем открывает диапазон семантических нюансов, часто играющих не последнюю роль в комплексе высказывания. Более того, флексия часто выполняет нагрузку выделения той или иной семы как приоритетной среди остальных в конкретном контексте говорения/высказывания.

Автор дает обоснование: морфология формирует устойчивые каналы мысли, закрепленные за определенной синтаксической позицией и определяющие смысл сообщения. Синтаксическая пластика в синтетически организованных языках предполагает семантическую пластику, выход к архаическим структурам языкового организма, к слову как «первичному символу».

Синтетический порядок языка дает возможность уловить и/или инициировать мысль собственно лингвистическими приемами. Аналитика этой позиции проводится в п.п. 2.2.2. «Грамматика как физиология "национального Логоса": приемы реорганизации мыслительного пространства». Концепт, фиксирующий внутренние импульсы культурного семиозиса, получает квалификацию «национального Логоса». Раскрепощение Логоса языка, а также самоотчет о проделанной работе, желание привести родную речь к «ситуации мыслимости» и из возможности «мыслимости языка» мыслить мир, национальный порядок (порядок «национального») - ключевые позиции эстетики русского модерна. До начала XX века вопрос о возможности мыслить природу родного языка и природу национального, соположенную языковой пластике (и из этих условий - мыслить ресурсом родной речи), не формулировался.

Такие приемы как «понимающее непонимание» (у В. Розанова, в технике абсурда Л. Шестова), «смысловые пустоты» (у А. Ремизова, М. Кузмина, А. Платонова), «остраннение» нормативного смысла (в формализме В. Шкловского), выставляемые напоказ смысловые разрывы при нормальной грамматике (у М. Кузмина, Д. Хармса, ОБЭРИУ), отказ от положительного смысла (у М. Цветаевой), фонетико-морфологические реконструкции (у В. Хлебникова) и пр. позволяют снять грамматические барьеры и состояться мысли в пространстве национальной культуры.

Смещение контекстуально-определенных рамок и движение контекста сопровождают логику письма и сообщают ей свободу выбора логических констант. Форма слова и контекст письма - фигуры рациональности, канализирующие мысль; они суть дикция логики. Здесь логика заявляет о себе не столько через положенные посылки, последовательность утверждений и правила вывода, сколько в, качестве проложения лингвистического пути для самого эстетического опыта мысли с присущими ему поворотами, разветвлениями, сведением зон реагирования на реальность в самоговорящую формально-смысловую полноту знака. Такое восприятие логики освобождает от принуждающего чтения, вытягивает на поверхность то, что ускользало от предварительно сооруженной понимательной схемы, извлекает и обналичивает иное устоявшемуся смыслу, проясняет внутренние импульсы языка, которые в исследовании получают квалификацию «Национального Логоса».

Автор показывает, что в плоскости русского языка работа, ориентированная на выявление контуров «национального Логоса» осуществляется в начале XX века

поэтами и стратегией философствования В. Розанова, в которой за стержень рациональности избираются «простые и понятные» русские слова и речевые обороты, непрозрачные («неговорящие») иноязычные структуры мысли сознательно игнорируются. В контексте философствования становится задействованным именно грамматический ресурс родного языка и те логические линии, которые сообщаемы природой языка национальной культуре. В диссертации сделан вывод: культура, в которой (само)рефлексия не производится из своих глубинных лингвистических оснований, не прорастает из нужд родного места, из ритма своего Логоса, остается в «древнем» состоянии, а в сравнении с артикулированной и рафинированной от эмоционального пафоса рефлексией европейских языков - в состоянии «младенчества». Вместе с культурой в неотрефлексированном, «немыслимом» состоянии пребывает язык.

Это положение получает развитие и обоснование в третьем параграфе второй главы 2.3. «Русская культура: проблема органичности мыслительной формы "национальному Логосу"». Репрезентация отечественной культуры посредством логических форм аналитических языков (категорий, предоставленных немецкой, английской, французской традициями мысли) остается несостоятельной, не способной эксплицировать глубинные символические основания, и, сбиваясь, соглашается на квалификацию отечественного быта, удержанного порядком русского языка, такими категориями как «хаос», «бездна». В то же время, для самосознания и самоописания в культуре обостряется потребность в мыслительных формах, органичных ее жизненному ритму.

Из пластики русского языка культивируется иное, отличное от того, что принято принимать в европейской культуре под «сознанием», «разумом», «порядком». Через стилистические механизмы, возобновляющие в языке «хаос», семантическое пространство семиозиса приближается к архаическому состоянию, что позволяет провести аналогию с пифагорейско-платоновской аритмологией (или структурологией, в терминах А. Ф. Лосева), вытесненной из европейского сознания аристотелевско-стоической логикой. Следуя этой логике, можно добавить, что Логос живого русского языка таит в себе перспективу аритмологии. Автор проводит осмысление славянских языков через принципы аритмологии, показывая, что именно эти установки на квалификацию мысли являются ключевыми для В. Хлебникова, позже Д. Хармса, А. Введенского.

Языки синтетического порядка скорее отсылают к иной логике опознания и идентификации, которая узнаваема в нумерологии, аритмологии, где знак манифестируем прежде всего многогранным образом, иероглифом, а не линейной логикой связи денотата и сигнификата, означаемого и означающего, предмета и имени (в многоразовом применении - имени без предмета). В со-при-касании с природой предмета, в вос-про-изведении мироощущения линейная логика (в силу ограниченности своего ресурса - из своей линейности) уступает многомерному рельефу логики орнамента, проступающей на теле национального космоса.

В ни. 2.3.1. «Онто-логика славянского семиозиса: орнамеиталика логической формы и аритмология иероглифического письма» получает осмысление возможность нелинейной логики, аритмичность знака в архаической размерности культуры. Сопротивление русского языка (как и других языков синтетического склада) линейной логике аналитических языков, его пафос и производимая пафосом стилистика наводят на необходимость привлечения метафоры, воспроизводящей полноту языкового события (Логоса языка) и

отличной от формализованной линейной логики (от логики языков аналитического строя, формализующей мышление).

Такой метафорой логического является метафора орнамента, что получило развитие в п.п. 2.3.2. «Орнамент как знаковый репрезентант логики участия».

Логика орнамента есть сама возможность различия, приближающая к архаической укорененности языкового тела (а через него и тела культуры) в территориальном ландшафте, в подробностях жизненного уклада (календарного ритма, проявляющего взаимововлеченность физического и метафизического планов). Пространство знака, вплетенного в логику орнамента и освобожденного от институциональных конвенций, удерживает напряжение между пустой формой и семантическим избытком, воспроизводит цельность семиозиса, единство означаемого и означающего, графики и письма, а также пересечение и сцепление этих структур в опыте, действии: орнамент обнаруживает многомерность самого события пути, в котором переплетены и взаимосвязаны многие линии, а рельеф одной территории семиозиса определяет рельеф другой. Орнаментальная манифестация языка делает фронтальным пласт этимологии, позволяет проникнуть к глубинному Логосу. Автор утверждает, что и логика орнамента провоцирует упражнения в «неправильной» грамматике, в гибком синтаксисе, в жонглировании знаком, который в ходе подобных упражнений ставит под подозрение «идеологию самого нашего языка».

В диссертации раскрывается возможность осмысления русского языка (который при общности жизненного пространства со-общается с другими национальными языками) и отечественной культуры посредством орнаментального Логоса, демонстрируется, что эта возможность получила реализацию в текстах А. Ремизова, В. Хлебникова, в поэтике мысли В. Розанова. Орнамент, состоящий из узлов, сплетений, (вос)производит узы, связь, вязь универсума и человека, притом что увязывает в единое полотно видимое и невидимое, проявленное и непроявленное, наличное и иное, усиливает власть, а также от власти «чужого» охраняет. Согласно антропологическим исследованиям, исконно орнамент и узлы, вписанные в него, имеют ритуальное и мнемоническое предназначение, и выступают органическими структурами магии (организации и управления). В целом же орнамент устраняет предписание языку быть инструментом представления, напротив, восстанавливает сокровенное изначальное языковой субстанции, Логос самого языка, приближает к самой структуре знака, поскольку сообщает мышлению своеобразную топологию, в которой структуры языка приходят в состояние мифопойэзиса, или - иероглифа-образа-эмблемы (без активности которого «язык накопленный, язык "сокровище", не растрачиваемое в утрате, в-ращеньи, умирает»13, в то время как «вращенье породило орнамент», равно как и вращенье устанавливает грани кувшина-кокона, внутри которого остается пустота, возможность вмещения сущности), посредством многовекторной перспективы прочтения преобразуют семиозис, за счет чего выводят напоказ, обнаруживают семиотическую избыточность. Раскрыто, что первоименем, фиксирующим «непроявленное», выступает мифопойэзис, который является функциональной единицей «логики участия». Выяснено, что мифопойэзис получает различное семантическое наполнение в различных национальных языках, и способы его воспроизведения напрямую зависят от импульсов грамматики, т.е. от морфологической природы языка.

" Драгомощенко, А. Фосфор [Текст] / А. Драгомощенко - СПб. : Северо-Запад, 1994. - С. 11.

Орнамент, как знаковая репрезентация мифопойэзиса, избавляя от «иллюзии Я», унифицирует любые национально-этнические знаковые системы и приводит их к единому знаменателю - к усилию, которое есть не столько переживание, и не столько выражение переживаний, сколько самое напряжение.

В четвертом параграфе второй главы 2.4. «Стратегические приемы логики участия: логика различия vs "женская логика"» выясняется то, что орнаментальная логика, воспроизводящая логику различия, совпадает с такой культурной метафорой как «женская логика».

Архаическое соотношение между «симметрией», «Эросом», «драмой» восстанавливается в п.п. 2.4.1. «Драма как форма логики различия». Несмотря на то, что культура держится на ритуале (предполагающем тело, телесное участие) и на его технике, сама она не является только техникой, напротив, технике, доведенной до механичности воспроизведения, культура сопротивляется, отсюда основание и условие культуры - резонанс, напряжение, вызываемое магнетическим (по принципу магнита: притяжения/отталкивания) взаимодействием непосредственно-пластичного («женского») и формально-механистичного («мужского»), В плане языка - напряжение между мифопойэзисом («женским») и формализацией, механичностью воспроизведения формы знака («мужским»). Так, различие (оно же симметрия, точка напряжения, Эрос) есть драматическая коллизия, разрешающаяся трагедией: прежде всего речь идет о таком предельно напряженном состоянии феномена (знака), когда на первый план выдвигается неочевидное, некая иерархия, точкой отсчета которой выступает не рутинный смысл, а самая возможность смысла и условия, при которых эта возможность получает разрешение. Для культуры такое состояние архетипично14.

Мысль в своем истоке есть обнаружение драмы, т.е. переживание трещины устойчивого смысла «жизни» и «смерти» и мифопоэтическое ее (трещины) провозглашение. Миф отсылает не только к эпосу, но и побуждает к участию в ритуальном действе, объединяет смех и слезы, иронию и гротеск, о-существляет «козлиную песнь» - tragicoi choroi - «хоры козлов» ("козлы" были пелопонесскими растительными демонами»15), снимает разновидные оппозиции -серьезное/несерьезное, прекрасное/безобразное, доброе/злое, изначальная любовь/древний ужас - опрокидывает установки смысла и нормы морали, пробуждая иную рациональность, необходимую для про-явлеиия мысли, восстанавливая ее религиозность. В то же время, наличие драмы, ее принятие и проживание, раскрывается в качестве перманентного спутника мысли, как корня «мусических» искусств, совмещающих «трагически-плачевное действо» («плачи» Пиндара и Симонида) с «разнуданно-веселым» (по Вяч. Иванову).

Драматургия мысли открывает следующее: в плоскости культуры шаблоны оказываются неработоспособными (в противном случае самоощущение национального оказывается не состоятельным, а рефлексия - неубедительной), языковое тело каждой культуры уникально (и драма как состояние языка, выведенного к собственному пределу, обнаруживает лингвистический ресурс); эта уникальность получает воплощение в специфическом Логосе, сюжетные линии которого не поддаются механическому переводу на другие языки.

В п.п. 2.4.2. «"Женская логика" в драматургии мысли: восстановление архаической симметрии» раскрыта специфика рациональных форм, получивших в культуре коннотации «женского». Формы со-общения «мужского» и «женского»

14 См.: Уваров, М. С. Бинарный архетип [Текст] / М. С. Уваров. - СПб., 1996.

15 Иванов, В. Дионис и лрадионисийство [Текст] / В. Иванов. - СПб., 2000. - С. 301.

как архаических структур жизненного порядка в конкретных практиках мысли получают различное преломление и воплощение, и сам языковой феномен в разных культурах имеет различную локализацию, т.е. занимает место как на территории «мужского» (кулыуры, формируемой аналитическим строем языка), так и на территории «женского» (культурные формы, произведенные и утвержденные языком синтетического порядка).

Автор показывает: за метафорой «мужского» скрывается «запрет», «разделение», «отделение», «внешнее», «видимое», «явное», «чистое», «дневное»; в плане рациональности «мужскому» соответствует структурность и системность как способы организации мысли, крепкая связь причин и следствий, линейность изложения, устойчивая фразеология выражения и описания. Метафора «женского», напротив, выражает энергию «темного», «ночного», «пластичного». Органическая пластика рациональности, воспроизводимая орнаментально, выплавляется из соучастия «мужского» (формы) и «женского» (энергии, стихии). Орнамент, сближаясь с многомерностью «женского» и противопоставляя себя линейной, формализованной и нормированной однозначности «мужского» («фаллоцентризму», по Ж. Деррида), решает несколько задач: реализует драматизм знака и тем самым воспроизводит логику различия (и не «мужское», и не «женское»), а также выводит дискурс на территорию, в которой устанавливается симметрия «мужского»/«женского», проявляется органичность их взаимосвязи, Эрос (единое).

По морфологической природе языка (синтетической) русскоязычная мысль имеет «женскую» органику, проблема же заключается в том, чтобы, во-первых, позволить этой органике собственным лингвистическим ресурсом произвести самоотчет и саморефлексию, во-вторых, понять и принять возможность «мужского» на территории своего жизненного пространства, в-третьих, осмыслить пропорцию, симметрию (различие, предел) «мужского»/«женского» в пространстве русской культуры (принимая то, что космогонический рельеф Эроса и производимого им напряжения в разных культурах различен - отсюда различие культурных практик, компоновки в этих практиках структур символического и различное отношение в них к символическому).

В диссертации раскрыто, что все представленные позиции, актуализирующие природу мысли и способы ее репрезентации знаковыми средствами национальной культуры, вызывали исследовательский интерес у русских авторов в начале XX столетия. Авторы, не являясь профессиональными философами, принадлежали к различным сферам культуры и искусства, но критерием для их объединения в единое мыслительное пространство является конститутивный для творческих поисков каждого из них вопрос о природе мысли и связанный с ним вопрос о природе слова. Для исследования имеет значение и то, что сама отечественная культура в целом, и ее рефлексивные эксперименты начала XX столетия в частности, через призму выяснения вопроса о природе национальной мысли не получили детального осмысления.

Экспликация контуров мыслительного ландшафта русской культуры, выяснение условий его формирования, аналитика языковой среды получают реализацию в третьей главе «Дискурсивные формы отечественной культуры как философская проблема». В этой части исследования определяются историко-культурологические условия соотношения форм искусства и философии в контексте русской культуры, обосновывается возможность квалификации культурных практик в качестве специфического способа философствования.

В первой части главы 3.1. «Определение традиции "русская философия" в культур-фнлософском контексте» выяснено, что Эстезис, или обращение к глубинной природе Логоса, требует реконструкции в восприятии понятия «философии» на предмет выявления ее национальных черт, поскольку именно «философия» соотносима с опытом формирования мыслительного пространства в целом, и конкретной культуры в частности.

Если принять за условие мыслимости культуры и ее языка позицию, согласно которой «противоборство культур-философских парадигм - это объективно живое настоящее философии»16, то аналитика исторического контекста отечественной культуры позволяет обнаружить минимум две парадигмы, различающиеся друг от друга в ключевых установках на квалификацию природы мысли. Притом что противостояние двух парадигм существовало на протяжении всей истории русской культуры, наиболее четкую определенность оно приобрело в последние десятилетия XIX - в начале XX века.

Автор предлагает маркировать обе парадигмы мысли такими концептуальными единицами как «классицизм» и «модерн» и различать их, прежде всего, по лингвофилософскому основанию, т.е. по восприятию их представителями языка мысли и пространства «логическое».

«Классицизм» ориентирован на описательную стратегию, «модерн» же - на такое моделирование семантических полей, которое позволяет вести речь о своеобразной фигуре «национального Логоса», укорененной в русской словесности. Если «классицизм» в большей степени соотносим с идиомой «русская религиозная философия», и его сюжетные линии получили детальную аналитику, то «модерн» как специфическая стратегия мысли, реализуемая за счет органического единства эстетических практик, ориентирует себя на внутренние импульсы национального языка, в отечественной философии (в том числе и в философии культуры) стилистика модерна не получила полноценного осмысления, в связи с чем опыт мысли его представителей остается не вполне извлеченным из архива культурной памяти и, соответственно, не вполне реализованным в философии русской культуры.

Модерн отталкивается от заявления Пушкина, фиксирующего одну из ключевых проблем отечественной культуры: «У нас есть литература, у нас нет литературного языка», т.е. языка, выходящего за границы конкретной литературной вещи и, одновременно, утверждающего как границы самой литературы, так и собственные. Утверждая собственные границы, язык преодолевает их, открывает перспективу иного собственной сущности и этим обнаруживает условие бытия любой культуры - ее глубинную диалектику. Важное значение имеет и то, что сама литература в культуре модерна получает осмысление, занимает метапозицию в отношении к собственному пространству, формирует единицы, позволяющие мыслить национальную культуру и существо национального, т.е. решает задачи, которые призвана была решать философия в своем греческом истоке. Именно поэтому можно настаивать на наличии живого опыта философии, предпринятого отечественной культурой. И живая философия обретает собственную плоть в филологии.

Избегая прямого обращения к философии в постановке жизненно значимых для культуры вопросов и в их характеристике, представители модерна указание на философию все-таки дают, но для них приоритетна такая версия философии,

16 Уваров, М. С. Язык и текст в культуре XX века [Текст] / М. С. Уваров II Перспективы метафизики : классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков. - СПб., 2000 - С. 123.

которая «бережет родное слово». Для Мандельштама подлинная философия обретается в текстах В. Розанова, наделенного «филологической природой души», и далеко отстоящего от философской традиции, ввиду того, что Розанов мыслит «физиологически». Русская словесность получает квалификацию «домашнего эллинизма», который для поэзии открыл И. Анненский, для философии - В. Розанов. Для М. Цветаевой, А. Ремизова настоящая философия дана как в текстах В. Розанова, чувствительного к живой стихии языка, так и в текстах Л. Шестова, воспроизводящих напряжение единства «предела и беспредельного».

Модерн иначе, чем это сложилось в национальной традиции, артикулирует ключевые характеристики текста как места мысли. Однако эта инаковость уже присутствует в репликах Пушкина. И сам феномен инаковости актуализирует исторический контекст, вызывает необходимость задуматься о состоянии жизненной среды русской культуры - национального языка.

Поэтому в п.п. 3.1,1. «Проблема национальной идентичности текста как способа бытия культуры: историко-культурологический экскурс» сделан акцент на проблеме, вызывающей трудность в распознании языка живой мысли (в текстах народного эпоса, в старинных песнях, сказках, а также в житийной литературе, в славянском исихазме и пр.) и языка кодифицированного, сообщающего фигуры для конвенционально закрепленных способов описания этой мысли. Показано, что для русской культуры на протяжении всей ее истории такой проблемой является факт диглоссии, существующий во всех ее исторических плоскостях (в том числе в плоскости сегодняшнего дня), и оставленный без должного внимания в аналитике природы русской философии (и философии русской культуры).

Диглоссия в данном случае обозначает сосуществование в одном культурном контексте двух языков, один из которых органичен нации, другой является способом искусственного преобразования национальной культуры. В русской истории в разные ее периоды таким способом выступали церковнославянский, немецкий, французский - языки, определяющие «книжность», «нормативность», рефлексивный канон. «Древнерусский» язык распознавался просторечным, потому вытеснялся за границу мыслительного пространства.

Лингвистическая ситуация позволяет прояснить условия, при которых русская культура осуществляет опыт сморефлексии чужими средствами, неорганичными жизненным условиям. Обращает внимание на органичное, живое культуры А. С. Пушкин. В своем творчестве он примиряет «новаторов» и «архаистов», но делает акцент на актуальности языка «московских просвирен». В исследовании логические линии, присутствующие в рассуждениях А. С. Пушкина о природе русской культуры и о ее мыслительном статусе, получают квалификацию «текст Пушкина». Показано, что эту стратегию наследует и развивает модерн.

Архитектоника внутреннего пространства отечественной культуры выясняется в п.п. 3.1.2. «Топография культурного текста как формы мысли в пространстве отечественной культуры». Пушкин в переписке, в критических эссе заявляет: у нас есть опыт, но нет «метафизического языка» («языка мысли»)17. И если сегодня канцелярский язык имеет место, то «метафизический язык», язык философии в его кодифицированной форме, по-прежнему отсутствует. Возможно потому, что вопрос о самой философии как возможности мыслить на языке

11 Пушкин, Л. С. О причинах, замедливших ход нашей словесности [Текст] / А. С Пушкин // Собр. соч. : В 10 т. - Т. 6.: Критика и публицистика. - М., 1962. - С. 14-15.

национальной культуры - один из самых неудобных вопросов, требующих переосмысления как всей мыслительной традиции, так и традиции, квалифицирующей национальную культуру и, шире, существо национального, а вместе с тем - реконструкции словаря русской философии.

С био-графией Пушкина соотносит себя и био-графия II. В. Гоголя. В опыте прояснения ландшафтных контуров и линий отечественной философии есть необходимость введения в контекст такой идиомы как «текст Гоголя», полотно которого формируется из фигурных комбинаций малороссийского языка (языка «простого», органичного18), но его значение в формировании таких стилистических фигур, по которым отечественная философия опознает собственное существо, заключается в другом: «текст Гоголя» актуализирует территорию предела, иного (как в повестях «Миргорода», в «Мертвых душах», в «Записках сумасшедшего», так и в критических эссе). В текстовом пространстве Гоголя параллельные линии сходятся, текст «взорвал Евклидов мир»19. «Текст Гоголя» выводит специфическую логику, совпадающую с логикой абсурда, в которой персонаж проживает искаженные линии мира, при этом отдает себе отчет, что этого не может быть.

Генеалогические линии русского философского текста, заданные через специфическое отношение к языку и к границам реального, сводят в единое мыслительное поле «текст Пушкина», «текст Гоголя» и, как итог, «текст Достоевского». «Текст Достоевского» посредством формирования своеобразных сюжетных коллизий позволяет не столько выявить грань и принять ее (как в «тексте Гоголя»), сколько обнаружить драму реального и нереального, видимого и невидимого, встречающихся на территории грани, и сама территория становится тактильно-осязаема (к примеру, эпилептический припадок князя Мышкина в «Идиоте»20, или повествовательные фигуры «Записок из мертвого дома»).

Так заданные установки на мысль и на рельеф мыслительного поля выявляют латентную генеалогию «Русского философского текста». Его тематические векторы, осуществляющие смыслодвижиые режимы: движение от простого языка, тематизация онтологических границ семиозиса, столкновение явного и неявного, драматизм и напряжение. За счет лингвистического (текстового) эксперимента самая архитектоника текста принуждает не столько к логике тождества (ориентированной на присвоение уже готового сюжета мысли и доверие ему), сколько выводит логику различия, провоцирует на движение по этой логике, сохраняя автономию иного, безусловного, выявляя территорию грани, укрепляя ее контуры, усиливая их ощущение. Структуры текста вызывают эмоциональное реагирование у читателя/соучастника, трансформируют принятый за эталон порядок.

«Текст Пушкина», «текст Гоголя», «текст Достоевского» населяют такую территорию отечественной культуры как «Петербургский текст». «Петербургский текст» как специфическая архитектоника мыслительных фигур сообщает

18 Представляет интерес характеристика выразительных фигур гоголевского текста, данная Ю. Манном: «У Гоголя существует грация ругани, фация пошлых речей и движений, порождающих, если воспользоваться выражением Ролана Барта, "удовольствие от текста"» - См. : Манн, Ю. Заметки «неевклидовой геометрии» Гоголя, или сильные кризисы, чувствуемые целою массою [Электронный ресурс] / Ю. Манн. - Режим доступа : http : II imwerden.de (Дата обращения 25.09.2010.).

" См.: Набоков, В. Николай Гоголь [Текст] / В. Набоков // Новый мир - 1987. - № 4. - С. 224. ' Ж.-Ф. Лиотар обращался к фигуре Мышкина как к сценарию кантовского возвышенного чувства, интенсивно пережитого и буквально переданного. - См. об этом подробно: Павлов, Е. Шок памяти : Автобиографическая поэтика Вальтера Беньямина и Осипа Мандельштама [Текст] / Е. Павлов. - М.: НЛО,

2005.-С. 6-22.

мышлению определенную размерность, в которой контуры. предметов и точки смысловой сборки смещаются, и сам он выступает в первую очередь определенным способом мыслить на грани, ощущать контуры формализованных пределов мысли.

Другая локальность отечественной культуры .- Москва. Противостояние «Москва - Петербург» создает дополнительное напряжение, принуждает к сравнению. В этом контексте уместно ввести идиому «Московский текст», различающийся с «Петербургским текстом» по принципиальному основанию: по основанию квалификации «национального Логоса» и восприятию «логического». Если природа «Петербургского текста» мысли экспериментальна, то «Московский текст» традиционен. Разные климатические зоны сообщают разную размерность мысли: Петербург вы/зазывает самость, Москва - отвлекает от самости, задает мышлению устойчивые параметры и отстаивает их. Петербург, вбирая во внутреннее пространство стихии воды, земли, воздуха, камня, внутренней архитектоникой поддерживает напряжение суровостью климата, текучестью воды и разъятостью пространства. Москва выдерживает традицию, ее ландшафтные контуры настраивает на спокойный ритм. География оставляет следы на индивидуальном теле, тем более теле художника, со-звучного месту. Контраст в деле становления самобытной национальной мысли обнаруживается в развитии мыслительных сценариев.

Топологический контраст как контраст мыслительных стилистик (и миро ощущения как одного из способов мыслить) наиболее ярко заявил о себе в начале XX века.

«Петербургский текст», населенный «текстом Пушкина», «текстом Гоголя», «текстом Достоевского», формирует своеобразную оптику, проясняющую и репрезентирующую «национальный Логос», выявляет ключевые установки на мысль и ее знаковую словесную форму, такие как архитектоника родной речи, актуализация грани, вовлечение по/заграничного, иного, а также сама драматургия мысли.

В XX веке «Петербургский текст» получает локализацию в таких микротекстах как «розановский текст», «за-умь», «акмеистическое письмо», а также диалектически (магнетически) связанных с ними других микротектстов отечественной культуры (притом, что целое уже не столько диалектично, сколько полифонично) и ориентирован на эксперимент, высвобождающий жизненные импульсы мысли; «Московский текст», напротив, поддерживает традицию, и в первую очередь традицию образа мысли. Автор показывает, что в начале XX века сосуществуют традиционная и нетрадиционная мысль, каждая притязает на наследование традиции, но сам опыт наследования осуществляется в разных мыслительных плоскостях. Без должной аналитики поставленной проблемы вопрос - что понимать под русской философией? - не получает однозначного ответа.

Аналитика философии, т.е. специфическим образом организованного текста, проведенная по основанию стремления/безразличия авторов к внутренним импульсам языка, к «национальному Логосу», проводится в п.п. 3.1.3. «Возможность "Другого начала" в квалификации идиомы "русская философия"». Различие между двумя текстами мысли, населяющими территорию отечественной культуры («Петербургский» и «Московский»), предопределено различием двух филологических традиций - петербургской и московской (двух различных отношений к лингвистической квалификации мысли и, как следствие, к

самой стратегии мыслить); это различие обнаруживает себя в отечественной лингвистике и литературоведении.

Движение от формы к семантике воспроизводит такой тип мышления, который ориентирован на готовую форму, т.е. на уже существующую рациональную парадигму (в большей степени - религиозно-православную), на идеологию метанаррации. Одним из идеологических паттернов выступает «текст Вл. Соловьева» (которым формируется специфическая версия и символизма, и символически заданной философии), по которому авторы, принимающие непосредственное участие в деле «русской философии», описывают структуры реальности и реального.

Апелляции к мыслительным установкам В. Соловьева, ссылки на структуры его «текста» - отличительная черта отечествешюй философии, позиционирующей себя в качестве таковой. Аналитика текстового пространства представителей русской религиозной философии (А. Ф. Лосева, П. Флоренского, Н. Бердяева, С. Франка, Н. Лосского, С. Булгакова, В. Ф. Эрна и др.) позволяет сделать вывод о принадлежности их к философскому «классицизму». В этом контексте Логос получает квалификацию как идея «трансцендентной Истины».

Альтернатива мыслительной артикуляции обретается из наследия родоначальника русского литературного модерна - из «текста И Анненского», а также из текстовых композиций В. В. Розанова, Л. Шестова. В. Розанов и Л. Шестов - философы, мысль которых (и способы ее языковой конверсии) сопротивляется канону отечественной философской традиции.

Автор приходит к заключению: если принимать за опознавательные знаки философии логику различия, осуществляемую через движение Эстезиса, через метафизику как вопрошание о пределах сущего, через отказ от готовой выразительной формы, от метанарративных установок, то имеет смысл вести речь о «другом начале» отечественной философии, которое обнаруживает себя в топосе «Петербургского текста» и которое открывает возможность «Русского философского текста». «Русский» в данном случае указывает на творческую потребность автора актуализировать скрытые энергии национального языка, а сам этот процесс реализует исконное значение «философии» и как опыта вопрошания о пределах сущего, и как приемов формирования лингвистического места мысли.

Во втором параграфе главы 3.2. «Модерн: стилистика мысли, альтернативная классическому канону философствования» обосновывается возможность различения идиом «русская религиозная философия» и «русский философский текст» как своеобразный стиль мысли, имманентный природе национальной культуры.

Эпоха также узнаваема в метафорах «Серебряного века», в «Русском Возрождении», в «русском авангарде»21, однако автор замечает, что данные метафоры выявляют локальности модерна, конкретизируют его тематические плоскости (наследование в плане словесности века Золотого, архитектурная архаика, пропорция света/тени, пространствомерность, атональность, экспериментализм и пр.). Кроме того, в русской литературе22, в формах русского'

21 См.: Матюшин, М. Опыт художника новой меры [Текст] / М. Матюшин // Харджиев Н. История русскогр >

авангарда. - Стокгольм, 1976. - С. 175.; Фещенко, В. Лаборатория Логоса : Языковой эксперимент в . авангардном творчестве [Текст] / В. Фещенко. - М.. Языки славянских культур, 2009. и др. " См. : Баран, X. Поэтика русской литературы начала XX века [Текст] / X. Баран. - М. : Прогресс -Универ,' 1993; Грякалова, Н Ю. Человек модерна Биография - Рефлексия - Письмо [Текст] / Н. Ю. Грякалова -СПб., 2008.

искусства23 модерн как стиль и эпоха получил детальное осмысление, в плане русской философии его опыт мысли (фигуры, приемы, стилистика) детально не расследован, потому остается неизвлеченным.

В пространстве настоящего исследования ключевые характеристики «модерна», понимаемого в качестве специфической стилистики мысли, выводятся из следующих оснований:

Во-первых, за основание взят опыт культуры, во. главу угла которого поставлены взаимоотношения со словом, с языком, с национальной речью.

Во-вторых, этот опыт позиционирует себя иным,.отличным от традиционно установленного стиля и строя мысли, в историческом контексте - от символизма. Здесь программными текстами могут быть восприняты манифесты деятелей искусства (поэзии, прозы, философии, критики, живописи, театра, кино, музыки), реализующие выход конкретных форм культуры на качественно иной рефлексивный уровень. Этот выход вызывает потребность в таком слове, которое могло бы, одновременно, и передавать тактильно-чувственные нюансы, и воспроизводить образ, и «находить в самих себе самодостаточные знаки, позволяющие сопоставлять нашу действительность с тем, что несказуемо и лежит вдалеке от торных дорог скудной "реальности"» (В. Кандинский), и генерировать мыслительное пространство (к примеру, «пространство другими словами», получившее осмысление в опыте художников, музыкантов, хореографов). Выход за границы символизма в области словесности получаст обоснование в программных для всего русского модерна, локализованного в собственно лингвистической плоскости, текстов - в «Наследие символизма и акмеизм» Н. Гумилева24, в «Утро акмеизма» О. Мандельштама, где поэт проводит разграничение между «словом символистов» и «словом акмеистов». Становятся значимыми такие стилистические приемы как точность, лаконичность смысла, емкость высказывания, конкретность образа. За счет актуализации архаических условий языка в слове восстанавливаются исходная симметрия между планом именования и планом действия, единство между знаком и вещью, и, как следствие, исконная телеология (О. Мандельштам именует русский язык «эллинским»). Поэзия как законодательница словесных форм мысли возвращает свой исходный для самоописания культуры авторитет.

В-третьих, категория «модерн» как одна из фронтальных линий отечественной словесности, утвердившаяся на рубеже XIX - XX веков, заявлена А. Ахматовой. Говоря о поэтике О. Мандельштама, акмеизма в целом, а также о его органичном единстве со многими стилями нового искусства, Ахматова в воспоминаниях заключает: «это был наш русский модерн», который отталкивался от «пораженного водянкой "больших тем"» символизма, от его «готовой логики», но стремился к точному и беспристрастному слову. Экспериментальная словесность как фронтальная плоскость русской культуры рубежа веков, актуализирующая «непроявленное», но при этом избегающая готовых логических

35 См. : Щедрина, Г. К. О художественной культуре модернизма . в развитие одной идеи [Текст] / Г. К. Щедрина // В диапазоне гуманитарного знания. Сборник к 80-летию профессора М. С. Кагана. - Серия «Мыслители». - Вып. 4. - СПб : Санкт-Петербургское философское общество, 2001.

24 «Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками - вот принцип акмеизма» - Гумилев, Н. Наследие символизма и акмеизм [Текст] / Н. Гумилев // Письма о русской поэзии. - М., 1997. - С. 237.

форм его описания, • получает квалификацию «модерна» также в работах X. Барана25.

И, в-четвертых, маркером «модерн» фиксируется единство мыслительного пространства, в котором художественный опыт искусства сопровождается необходимым опытом осмысления и описания собственных оснований, принуждающим к «свежему слову», равноценному «свежему взгляду» (К. Малевич, В. Кандинский), «конкретному звуку» (И. Сац), «непринужденному действию» (М. Кузмин, В. Мейерхольд, Л. Ремизов, В. Розанов) и пр.

Клипированная манера изложения, отказ от линейности смысловых конструкций, семантическая мозаика, игра со словом, «в слова», принципиальная незавершенность смысловых конструкций (отказ от описательной стратегии изложения) - мифопойэтические структуры мышления и Шестова, и Ремизова, и Розанова (уходящие от серьезности академической философии в область поэзии, литературы, в плане мысли самого языка совпадающие с мастерством поэта). Подчеркивается, что пойэтичность розановского и шестовского мышления -достаточно важная деталь, которая редко улавливается в исследованиях по философии этих авторов. Выясняется, что без этой детали мысль Шестова и Розанова квалифицировать проблематично в статусе философской, она выпадает из топоса академического философствования и теряет собственное место в общем пространстве отечественной философии.

Такая смысловая ось, поддерживающая семантический ориентир русского модерна, дает основание полагать, что русский модерн детально (стратегически и тематически) совпадает с европейским постмодерном середины и конца XX века, притом что имеет место «философия постмодерна», но отсутствует детальное расследование лингвистических импульсов «философии русского модерна» (с которой постмодерн генетически связан), принципиальное для самосознания отечественной культуры.

Начало XX века распознается плотностью культурной среды, которая усложняет аналитику мыслительных стратегий и не позволяет осуществить их сведение к единообразной исторической форме. Архитектоника внутреннего пространства модерна раскрывается в п.п. 3.2.1. «Мысль как жизненная среда культуры: ландшафт эстетического ноля». В это время культура воспринимается естественной жизненной средой. Автор использует словарь Ж. Делеза и Ф. Гваттари, сформировавших геометрически размеренную модель мыслительного опыта, включающую коды и техники опознания ее возможностей в пространстве конкретной национальной культуры; жизненная среда эпохи получает квалификацию «плана имманенции». В диссертации показано, что вначале века план иммапенции реализуется из непосредственности общения как внутри собственной географии и культуры («Башня» В. Иванова, богемное кафе «Бродячая собака», журналы «Мир искусства», «Аполлон», салон Мережковских, религиозно-философские собрания, кружки, общества, семинары, проводимые как' в частном порядке, так и в академической среде, взаимодействие авторов Москвы и Петербурга, осознание инаковости в отношении другого в рамках национальной культуры, попытки ее обоснования, взаимодействие в эстетической среде волошинского Коктебеля, желание проникнуть в среду русского сектантства и народного языка, его организующего), так и за ее пределами (с Европой, с «чужим» культурным ресурсом для выявления контуров «своего»). Коммуникативная

:'См : Баран, X. К типологии русского модернизма : Иванов, Ремизов, Хлебников [Текст] / X. Баран // Поэтика русской литературы начала XX века. - М., 1993.

интенсивность создает жизненную среду, в которой философская отстраненность исключается: проекты искусства сопровождаются манифестами, тем самым непроявленное (для формализованного представления о живописи, о поэзии, о театре, о музыке, о танце и пр.) получает артикуляцию, жест художника инициирует публичность установок на восприятие реального (на способ мыслить), плоскости искусства смещаются, переплавляются их сущностные качества, актуальность подкрепляется критикой, спором (агоном), а культура приобретает статус непосредственного способа бытия. Агон сообщает плотность плану имманенции, за счет артикуляции мыслительных принципов обеспечивает сосуществование различных тематических векторов, производит согласование и рассогласование: «чистая общительность», «дружество»/«соперничество», «обмен мнениями», «беседа» - «греческие» черты, квалифицирующие план имманенции, и выводимой из него философии, те же черты формируют пространство мысли в России начала XX века.

Плотность коммуникации реализуется в том числе и посредством утвержденного «Миром искусства» культа книги, инициирующего культ чтения, а также формирующего образ концепированного читателя (соисполнителя-коммуниканта), вовлеченного в эстетику мысли.

Автор настаивает: в начале XX века восстанавливается естественная среда мысли (план имманенции), как и в Греции, - национальная словесность. Словесность как жизненная среда различных регионов плана имманенции, тематических складок, их наслоений, регистров существования и режимов действия, активирует становление, которое предполагает не столько планомерное развитие исторического, сколько движение за границу формы.

Среда обитания плана имманенции в отечественном модерне, словесность, связывает множественность разнонаправленных тематических векторов и способов пресуществления Эстезиса в Единое, телеология которого определяется потребностью дать опыту слово, преобразовать его импульсы в лингвистическую форму.

Модерн демонстрирует участие языка в осмыслении опыта искусства, параметры которого лингвистически задаются и подготавливаются. Танец получает осмысление тогда, когда художник, исполняя жест, испытывает его презентативную форму, тем самым освежает его рациональный образец. Что справедливо и в отношении к формам осмысления мелоса, театра, живописи, балета и пр. Необходимость проговорить переживаемый опыт выталкивает искусство в область философии, а философию - в область словесности, в ее мифопоэтический режим. В режиме самоосмысления и самосознания мыслительных практик присутствие языка может быть как скрытым (риторические фигуры, провоцирующие разрыв и остановку сюжета, конституирующие молчание, к примеру, в поэтике М. Цветаевой, семантические паузы и «стилистические бунты» у В. Розанова, вслушивание у О. Мандельштама, В. Хлебникова, знаки, притягивающие внимание, «говорящие» в живописи М. Шагала, В; Кандинского, К. Малевича, Л. Бакста, М. Добужинского и пр.), так и демонстративно проявленным (формирование новой теории эстетического опыта В. Кандинским, А. Бенуа, С. Дягилевым, К. Малевичем, журналами «Мир искусств», «Аполлон», спор в переписке и в открытых диспутах, развернутых пространством журнальных статей, интерпретация, критика, конвенция, саморефлексия, к примеру, Ф. Шаляпина, А. Бенуа и пр.). Эпоха демонстрирует то, что национальный язык в любом случае участвует в формировании Эстезиса, художником же расследуется

степень его вовлеченности и, соответственно, национальная природа лингвистического феномена, его потенциал и возможности.

Русский модерн через реконструкцию тактильного восприятия жизненного пространства, посредством вовлечения словесной энергии реализует трансгрессию эстетического опыта, когда исполнение преодолевает собственные границы, выходит на грань монументальной формы, испытывая собственное естество на предмет возможности мыслить в определенным образом заданной размерности. В итоге растворяется канон традиционной эстетической формы, за счет реконструкции опыта (смена угла зрения, способов и режимов восприятия, условий реагирования, контекста исполнения и пр.) смещается его семантическая «точка сборки», реконструируется режим рациональности: искусство (поэзия, живопись,' музыка, танец и пр.), переходя в плоскость не-искусства (актуализируя собственный предел), сообщает философии новые грани восприятия и осмысления, подбирая адекватное полноте опыта слово, генерирует в среде национального языка рациональный ресурс, и наоборот, философия, вовлекая себя в зону нефилософии, сообщает искусству ресурс для самоосознания.

Показано, что в поле философии «Петербургский текст» локализован такими текстовыми конструкциями, которые могут быть сведены к трем типам: «розановский текст», «акмеистическое письмо», «за-умь».

Автор обращает внимание на то, что в русском модерне особняком стоит «текст М. Цветаевой», соотносящий себя с топосом Москвы, но состоящий с «Петербургским текстом» в особых отношениях, природа которых раскрывается принципом магнита (притяжения/отталкивания), или диалектики26. То же взаимодействие прослеживается между «Петербургским текстом» и «текстом Л. Шестова», который частично совпадает с «розановским текстом», частично отталкивается от него (поскольку для Шестова, в отличие от Розанова, мысль принципиально безусловна) и, одновременно, выходит за рамки русской культуры (выводит ее за собственные рамки, национальные, географические; данное предположение получит свое обоснование и детальную аналитику в последней части главы). По тому же принципу магнетизма с «Петербургским текстом» соотносим и «текст М. Волошина», географически укорененный в эстетике Коктебеля, тематически воспроизводящий стратегические установки «петербургской» эстетики. В такой сложной и многоплановой диалектике (в магнетизме) обнаруживается становление русской культуры и русской философии: через единение националышго/не-националыюго, русского/не-русского культурного/не-культурного, философии/не-философии.

Мыслительный опыт модерна дает срез иного за счет отказа от готового сценария Логоса. Фигуры мысли преследуют конкретную цель - засечь и выявить скорость, процесс, интенсив и динамику взаимоперехода явного/неявного («наличного»/«иного»), зафиксировать зыбкие грани формы, рафинированной от «мещанской логики».

В п.п. 3.2.2. «Условия непосредственного философствования: язык как драма» раскрывается драматургия мысли как архаическое состояние философии и

36 На возможности восприятия цветаевской стилистики как своеобразной формы мысли, воспроизводящей энергию края, границы, свойственную Петербургу (и, добавлю, «Петербургскому тексту»), настаивал И. Бродский (См. : Бродский, И. Об одном стихотворении [Текст] / И. Бродский // Соч. : в 7 т. - Т. 5. - СПб., 1997.). К тому же, в биографических заметках самой М. Цветаевой есть прямые указания на эстетику Петербурга и на нехватку таковой в Москве, имеется и опыт узнавания собственных фигур мысли в текстах авторов, позиционирующих себя «петербургскими» (к примеру, в воспоминаниях - с А. Ахматовой, с О. Мандельштамом, или - с М. Кузминым в статье «Нездешний вечер»).

получает обоснование то, что именно этот режим философствования был реализован в мыслительных приемах русского модерна.

Автор показывает, что «неявное», «неочевидное», «дочеловеческое» становятся твердой почвой, из которой открывается горизонт мыслительной формы, насыщенной энергией освобожденного слова и сообщающей иное измерение для видения и ощущения. «Настоящее» выясняется из «кажимости», «реальное» выводися из «фантастического», «зазеркалыюго», из «тени», «забытая», «небывшести», «сна», «лжи», «призрака» (в «Форель разбивает лед» М. Кузмина, в художественных текстах А. Ремизова, М. Цветаевой). К примеру, М. Кузмин, как и О. Мандельштам, берет за основу канон, твердую форму, посредством которой он всякий раз ищет «в избранной системе эстетических координат свежее стилевое построение»27, и свежесть обретается за счет фигур, указывающих на противоположное наличному, его (наличного) «больше, чем».

Драматургия мысли получает методический (и методологический, поскольку сопровождается в том числе и обоснованием выбранного метода/пути, соотношением метода/пути и Логоса) статус в «адогматическом мышлении» Л. Шестова.

В исследовательское пространство вводится концепт «текст Шестова», определяются его методологические перспективы: методология, предложенная «текстом Л. Шестова», ориентирует себя на опыт грани (как экзистенциальной, так и лингвистической, а возможность конъюнкции позволяет предположить взаимозависимость экзистенции и лингвистики), выверяет мыслительные фигуры на подлинность/неподлинность, соответствие/рассогласование с непосредственным опытом мысли, и, соответственно, с непосредственным состоянием самой философии, далекой от спекулятивных правил вывода, логико-синтаксического контроля и пр.

Через отказ от «заключений», следование логике письма, выведенной непрямыми конструкциями, пронизанными смысловыми противоречиями, открывается возможность проскальзывания за предметную грань слов и восстановление того, о чем слово умалчивает - лингвистические установки мыслительной стратегии самого Шестова, и для него - подлинной философии.

Автором диссертации сделан вывод: методология, реализованная «текстом Шестова», не призывает к целенаправленному возрождению мифа, она осуществляет пробуждение исконно мифического в языке. Миф, оставляя в стороне коммуникативную конвенциональность слова, предоставляет мысли свободу, одновременно же наводит на необходимость личной ответственности говорящего: миф есть свобода и ответственность, схваченные в жесте Эстезиса - в Едином мысли и знака.

В заключительной части подведен итог, описаны результаты проведенного исследования, даны ключевые выводы к каждой части работы.

Перспектива дальнейшей работы в проблемной плоскости, определенной настоящим исследованием, заключается в следующем: осознать ключевые композиты «Русского философского текста», ориентируя исследовательский интерес уже на современные процессы, формирующие контуры национального семиозиса.

27 Лавров, А. «Милые старые миры и грядущий век» : Штрихи к портрету М. Кузмина / А. Лавров, Р. Тименчик // Кузмин М. Избранные произведения. - Л., 1990.

СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНО В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ:

Монографии:

1. Кребель, И. А. Мифопоэтика Серебряного века : Опыт топологической рефлексии [Текст] / И. А. Кребель. - СПб. : Алетейя, 2010. - 592 с. (32 п.л.)

2. Кребель, И. А. Территория предела : Эстетика мысли русского модерна [Текст] / И. Кребель.-М. : «Канон+», 2011.-327 с. (24 п.л.).

Статьи в периодических изданиях, включенных в перечень ВАК РФ для публикации основных положений докторской диссертации:

3 Кребель, И. А. Открытость мысли культурным практикам : проблема подлинной рациональности [Текст] / И. А. Кребель, Ю. Ю. Першин // Личность. Культура. Общество : Международный журнал социальных и гуманитарных наук. - 2007. -Т. IX. Вып. 2. -С.230-239 (1 п.л.).

4 Кребель, И. А. Коммуникация и ее социокультурные модели : на примере работ М. Виттинг, В. Беньямина, Ж. Бодрийара [Текст] / И. А. Кребель, Ю. В. Ватолина // Личность. Культура. Общество : Международный журнал социальных и гуманитарных наук. - 2008. - Т. 10. - Вып. 3-4 (42-43). - С. 267275 (0,5 п.л.).

5 Кребель, И. А. Поиски стиля через идиому «русская философия» : насилие выразительных форматов и свобода от них [Текст] / И. А. Кребель // Вестник Ленинградского государственного университета имени А. С. Пушкина : Научный журнал. - Серия : Философия. - № 2 (11). - СПб, 2008. - С. 37-44 (1 п.л.).

6 Кребель, И. А. Мусор истории и мусор масс : аксиологические перспективы современной культуры [Текст] / И. А. Кребель, Ф. В. Фуртай // Вестник Санкт-Петербургского университета. - Серия 6 : Философия. Культурология. Политология. Право. Международные отношения. - 2009. - № 3. - С. 291-300 (0,57 п.л.).

7 Кребель, И. А. Феномен игры в топологической размерности культуры [Текст] / И. А. Кребель, Ф. В. Фуртай // Вестник Волгоградского госуниверситета. -Серия 7 : Философия. Социология и Социальные технологии. - 2009. - №2(10). -С. 59-65 (0,52 п.л.).

8 Кребель, И. А. Архаика re-ligio : символический порядок инобытия мысли (на примере мифопоэтики Серебряного века) [Текст] / И. А. Кребель, Ю. Ю. Першин // Вестник Ленинградского государственного университета имени А. С. Пушкина : Научный журнал. - Серия : Философия. - № 3. - Том 1. - СПб, 2009. -С. 112-120 (1 п.л.).

9. Кребель, И. А. Топологическая размерность русской мысли : Мифопоэтика [Текст] / И. А. Кребель // Личность. Культура. Общество : Международный журнал социальных и гуманитарных наук. - 2010. - Т. 12-. - Вып. 1 (53-54). - С. 234-243 (1 п.л.).

10. Кребель, И. А. Несдержанный Логос : К вопросу о возможности восприятия отечественной культуры в режиме ratio-aesthetica [Текст] / И. А. Кребель // Вестник Омского гос. ун-та. - 2010. - № 2(56)9. - С. 348-357 (0,3 п.л.).

11. Кребель, И. А. «Русская философия» : традиция под вопросом [Текст] / И. А. Кребель // Вестник Омского гос. ун-та. - 2010. - № 2(57)10. - С. 127-133 (0,5 п.л.).

12. Кребель, И. А. Перверсия смыслового образа : топос инорационального в ландшафте мысли русского модерна [Текст] / И. А. Кребель // Омский научный вестник. - Серия : Философия, Культурология. Психология. - 2010. - Вып. 3 (3). -С. 78-86 (0,3 п.л.).

13. Кребель, И. А. «Русский философский текст» : возможность традиции [Текст] / И. А. Кребель // Омский научный вестник. - Серия Философия, Культурология. Психология. - 2011. -№ 3. (98) - С. 77-81 (0, 34 п.л.).

14. Кребель, И. А. Философ - «коренной житель» (в культурном тексте русского модерна) [Текст] // Омский научный вестник. - Серия : Философия, Культурология. Психология.-2011. -№4. (99)-С. 67-71 (0,5 п.л.).

15. Кребель, И. А. Логика различия : Методологические установки в формировании актуальной стратегии мысли [Текст] / И. А. Кребель, Ю. В. Ватолина, Н. А. Янкова // Вестник Омского гос. ун-та. - 2011. - № 4 (62)-11. - С. 59-63 (0,5 п.л.).

16. Кребель, И. А. Рокхк как трата языка : Топология жертвы [Текст] / И. А. Кребель // Идеи и идеалы : научный журнал. - Новосибирск, 2012. - Выпуск № 1. - (0,5 п.л.).

17. Кребель, И. А. Языковые стратегии как инновационный ресурс : проблема выбора смысловой программы [Текст] / И. А. Кребель // Вестник Омского гос. ун-та. - 2011. - № 4. (62)-12. - С. 278-284 (1,3 п.л.).

Статьи, материалы докладов, опубликованные в научных сборниках и

журналах:

18. Кребель, И. А. Русская метафизика языка и экзистенциальная феноменология М. Хайдеггера : опыт концептуально-методологического сопоставления (статья) [Текст] / И. А. Кребель // Философия и социальная динамика XXI века : проблемы и перспективы. - Материалы Первой всероссийской научной конференции. - 15 мая 2006 года. - Омск.: СИБИТ, 2006. - С. 293-310 (1 п.л.).

19. Кребель, И. А. Рациональность - освобожденное слово (в мифопоэтикс М. Цветаевой) (статья) [Текст] / И. А. Кребель // АнтропоТопос : теоретический журнал в области философских наук. - Выпуск № 3-4 : «Философия : Открытая перспектива мысли». - Омск, 2009. - С. 56-63 (0,3 п.л.).

20. Кребель, И. А. Кризис как норма в практиках реальной мысли: словесная эстетика О. Мандельштама (статья) [Текст] / И. А. Кребель // Бренное и вечное : Идеология и мифология социальных кризисов. - Великий Новгород, 2009. - С. 239-246 (0,3 п.л.).

21. Кребель, И. А. Эстетика отечественной рациональности: философ - уже художник (статья) [Текст] / И. А. Кребель // Материалы Научной конференции : «Искусство после философии». - 20 ноября. - СПб., 2009. - (0,3 п.л.).

22. Кребель, И. А. Вера как реалия мысли (на примере эстетики Серебряного века) (статья) [Текст] / И. А. Кребель, Н. А. Янкова // АнтропоТопос : теоретический журнал в области философских наук. - Выпуск № 5 : «Словесная эстетика русского модерна». - Том I. - Омск, 2010. - С. 77-85 (0,4 п.л.).

Подписано в печать 27.10.2011. Формат 60x84/16. Гарнитура Times. Усл. п л. 2,5. Тираж 100 экз. Заказ 552 Отпечатано в типографии «Адмирал». 199048, г. Санкт-Петербург, В О. 6-я линия, д.61, офис 40-Н.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора философских наук Кребель, Ирина Алексеевна

Введение ^

Глава 1: Теоретико-методологические установки в исследовании национальных форм культуры

1.1.Архаическая природа знака

1.1.1. Метафизика культурной формы: приближение к эстетическому

1.1.2. Маргинальный статус Эстезиса в парадигме классической рациональности

1.2. Эстетическое расширение структур рациональности как культур-философская проблема

1.2.1. Генеалогия ratio-speculum

1.2.2. Способы возвращения в-исходную точку логического: от логики наблюдения к логике участия

1.2.3. Проблема выбора рациональной единицы, востребованной в логике участия

Глава 2: Онтологические рамки культурного семиозиса: морфология русского мышления

2.1. «Первичный символ» как архаическое условие формирования культурного семиозиса

2.2. Способы реанимации «национального Логоса» в символическом пространстве национальной культуры

2.2.1 Мыслительная перспектива грамматики

2.2.2. Грамматика как физиология «национального Логоса»: приемы реорганизации мыслительного пространства

2.3. Русская культура: проблема органичности мыслительной формы «национальному Логосу»

2.3.1. Онто-логика славянского семиозиса: орнаменталика логической формы и аритмология иероглифического письма

2.3.2. Орнамент как знаковый репрезентант логики участия

2.4. Стратегические приемы логики участия: логика различия ув «женская логика»

2.4.1. Драма как форма логики различия

2.4.2. «Женская логика» в драматургии мысли: восстановление архаической симметрии

Глава 3: Дискурсивные формы отечественной культуры как философская проблема

3.1. Определение традиции «русская философия» в культур-философском контексте

3.1.1. Проблема национальной идентичности текста как способа бытия культуры: историко-культурологический экскурс

3.1.2. Топография культурного текста как формы мысли в пространстве отечественной культуры

3.1.3. Возможность «Другого начала» в квалификации идиомы «русская философия»

3.2. Модерн: стилистика мысли, альтернативная классическому канону философствования

3.2.1. Мысль как жизненная среда культуры: ландшафт эстетического поля

3.2.2. Условия непосредственного философствования: язык как драма

Введение диссертации2012 год, автореферат по философии, Кребель, Ирина Алексеевна

Итак, на территории конца начала вырисовываться новая сцена истоков.

Ж. Рансьер На краю политического

Анализ проводимых за последнее время тематических конференций, диспутов, публикаций в культурологических и философских журналах показывает, что одним из значимых для философии культуры вопросов является вопрос о специфической природе национальной мысли. Особую остроту он приобретает в культурном пространстве, вынужденном выбирать между формами мысли, поставляемыми европейской философской традицией, и формами мысли, определяемыми собственными выразительными ресурсами.

Действительно, национальная культура остается немыслимой, если не производится работа по прояснению и артикуляции ее жизненных оснований -мысли и форм ее воплощения ресурсом национальной речи. В этом контексте сферы философии и культуры пересекаются.

Актуальность исследования. Значимость вопроса о специфике отечественной культуры и о природе ее мыслительных форм вызвана рядом взаимообусловленных причин. С одной стороны, практики философии, ориентированные на готовый стандарт, не совпадают со скоростным режимом меняющихся культурных парадигм. Очевидно, востребован мыслительный опыт, актуализирующий проживание пульса современности, но уже не через отстраненную позицию наблюдателя, спекулирующего на тему ритма, темпа, жизненных событий эпохи, а через стратегию, удерживающую множественность мыслительных оснований и воспроизводящую логику участия. С другой стороны, инерция смысла, имитация языка препятствуют приближению к подлинным основаниям культуры. Угроза устранения онтологических рамок национального семиозиса становится реальной в о набирающих силу политических технологиях, которые скрываются под маркером «глобализации».

Ситуация сегодняшнего дня, насыщенная инновационными процессами, требует не столько новых форм, сколько реконструкции старых, уже присутствующих в культуре. Поэтому современная философия, ориентированная на условия и основания, проясняющие сущность национальной мысли, сталкивается с необходимостью приведения структур ratio к ситуации прозрачности, в противном случае рефлексия соскальзывает в расставленные готовой рациональной парадигмой силки. Структуры этой рациональности многослойны, потому непрозрачны (ситуация «неговорящего слова»), а образованные ими концепты остаются пустым знаком, «симулякром». Анемия рациональных форм в опыте осмысления отечественной культуры вызвана в первую очередь тем, что интеллектуализированная рациональность, размеренная формализованным порядком, не вмещает в себя отечественную дискурсивность, как только эта дискурсивность становится озадаченной возможностью самопонимания и самоописания. Тем более что экзистенциальный контекст, растворенный в жизненном укладе русского человека, превосходит ситуацию европейца.

Для осмысления сущностной природы отечественной мысли принципиально важным является то, что ресурс для предпринимаемой работы имеет место в архиве отечественной культуры. Заданный режим актуальности наталкивает на необходимость переосмысления такого культурно-исторического периода как< «конец XIX - начало XX века» на предмет I распознания в нем зарождающейся специфической версии философствования, органичной семиотическому ресурсу русской культуры.

Проблемное поле диссертации. Очевидно, форму осмысления «своего» в контексте конкретной национальной культуры следует обретать из ресурсов родного языка, чтобы удержать стремительно размываемую идентичность. Также следует выяснить и обосновать специфику такого мыслительного опыта, который произведен из ресурсов национального языка. Так заданный контекст обостряет вопрос: возможна ли артикуляция мысли, проживаемой как экзистенциальное событие, за счет привлечения ресурса чужого, анонимно-абстрактного языка, или же полнота и искренность мысли требует живого слова родной речи? В контексте, определяемом постановкой вопроса, остается важным и сам способ рефлексии: исполнен ли он отстраненным абстрактным языком понятий, категориальных схем, расположенных друг в отношении к другу в логической последовательности, или же дело мысли сопровождается опытом родного, национального языка, укорененного в живой речи, фигуры которой аритмичны и ускользают от формализованной кодификации.

Гипотеза. Для осмысления отечественной культуры значим такой период, который бы акцентировал ее жизненные пределы, и, соответственно, генерируемые им мыслительные приемы и фигуры могли быть взяты за точку отсчета философской квалификации ее выразительных форм. Полагаю, что таким периодом является культура русского модерна. Сегодня особую важность приобретает как раз осознание того, что ключевые вопросы о национальной специфике отечественной культуры были поставлены в первые десятилетия XX века, но не получили полноценного развития и преемственности. Обращение к контексту мысли начала XX века, сообщает ресурс для осмысления современного состояния отечественной культуры. В этом ключе важно понять, что специфическая традиция мысли, именуемая «русская философия» в собственном внутреннем пространстве неоднородна и неоднозначна, в связи с чем требуется аналитика такой области культуры, которая не только не определяется концептом «русская религиозная философия», но выпадает из него, и, в то же время, фиксирует нечто неуловимое, что может быть поименовано бытием мысли. Такой сегмент культуры как «философия», предоставляющий нации ресурс для определения границ собственного семиозиса, предлагаю уточнить через адаптацию к философскому контексту искусствоведческой идиомы «русский модерн». Модерн ориентирован на восстановление первичных условий мысли, а его выразительные фигуры актуализируют архаическое единство именования и ощущения, Эстезис.

Следует обратить внимание на то, что феномен начала века многие исследователи именуют «Серебряным веком» русской философии (П. П. Гайденко, Н. В. Мотрошилова), в то время как В. Вейдле, Н. Бердяев в дневниковых записях, воспоминаниях говорят о «золотом веке русской философии», предложившем формулировку ключевых вопросов самосознания нации, отечественной ментальности. Но подчеркну: «Серебряный век» и «Золотой век» фиксируют только определенные тематические грани культурного пространства, «модерн» же восстанавливает архаические основания мысли, реализованной ресурсами национального семиозиса, и объединяет в такой культурной плоскости как словесность и опыт саморефлексии различных форм искусства (поэзии, живописи, музыки, танца и пр.), и мыслительные фигуры философов, и концепты ученых.

Именно культура модерна нацелена на выявление форм архаического взаимодействия Логоса и Эстезиса в рамках конкретного национального семиозиса, и, соответственно, на прояснение философских оснований отечественной культуры. В этом ключе целесообразно вести речь о такой специфической версии философствования как «философия русского модерна». Степень разработанности проблемы. Поскольку проблема I многопланова, постольку следует выявить несколько тематических локальностей, взаимосвязанных между собой и определить степень их исследовательской разработанности: во-первых, это проблемы выбора рациональных форм для самоосознания национальной культуры, во-вторых, это проблемы соотношения Логоса и Эстезиса, в-третьих, это проблемы определения русского модерна в статусе специфической версии философствования. - ,

В современной философии уместность формализованного мышления в опыте осмысления практик конкретной культуры становится проблематичной. Одна из стратегий, позволяющих оживить формы философствования, -стратегия вовлечения опыта культуры в область философии. Конфигурации I взаимодействия философии и культуры выясняются в работах современных авторов, как европейских (В. Беньямина, Э. Юнгера, М. Хайдеггера, Р. Барта,

Ж. Делеза, Ф. Гваттари, Ж.-Ф. Лиотара, П. Слотердайка, С. Жижека и др.), так и отечественных (В. В. Бибихина, Ф. И. Гиренка, А. А. Грякалова, М. С. Кагана, Б. И. Маркова, В. А. Подороги, В. В. Савчука и др). Согласно М. С. Уварову, «философия существует в рамках культуры»1. Устраняет приоритет между практиками «философии», «культуры», «искусства» в осмыслении бытийственно значимых вопросов А. Е. Радеев через введение конструкции с Творительным падежом: «Философия искусством»2.

Полагаю, фигуры, удерживающие сопряжение между культурой и философией, философией и искусством, - фигуры соотношения Логоса и Эстезиса. В историко-культурном контексте европейской мыслительной традиции эстетический режим рефлексии был актуализирован в поэтике Ш. Бодлера и романтиков.

Для немецких романтиков значимы такие тематические плоскости как «народная поэзия» (у Й. Гёрреса, К. Брентано, Л. А. фон Арнима), «национальный язык и родная речь», возможность мыслить национально, в образных композициях родной речи (у Ф. фон Гарденберга (Новалиса), И. В. Гете, И. Г. Гердера, братьев Гумбольдтов, В. Г. Вакенродера), «мистическая речь как стимул для мысли», язык афоризмов, тропов и энигм (у Ф. фон Гарденберга (Новалиса), тяготение к простоте формы (у К. Ф. Краузе), телесный опыт как альтернативная форма мышления (у А. Баумгартена, К. Ф. Краузе, К. В. Ф. Зольгера). Через так заданный режим получают осмысление «чувство религиозного» (у Ф. Шлейермахера), «ритуальность поэзии и музыки» (у В. Г. Вакенродера) и пр. Романтики, делая акцент на телесно-чувственной модальности мышления, на необходимости привлечения в поле философии жестов искусства, еще не придают значения форме мысли как самоцели, потому многие попытки упираются в старую, неговорящую фигуру рациональности, но в то же время в рамках европейской традиции школы романтизма (т.е. акции наследования греко-римской архаики) делают акцент на том, что центр тяжести в опыте мысли должен быть перенесен с формально Уваров, М. С. Язык и текст в культуре XX века [Текст] / М. С. Уваров // Перспективы метафизики : классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков. - СПб., 2000 - С. 106-124.

2 1 Радеев, А. Е. Искусство, творительный падеж, Жижек [Текст] / А. Е. Радеев // Эстетика без искусства?

Перспективы развития. - Материалы международной конференции 24-25 апреля 2009 года. - СПб., 2010. 8 логического, «головного» построения на «сердечное», тактильно-чувствующее, принуждающее к участию.

В русской культуре рациональные установки немецких романтиков получают развитие в работах авторов модерна, а в конце XX века подвергаются анализу в текстах А. Михайлова, который через школы романтизма перезагружает концепт «современное» и настаивает на необходимости переосмысления философского словаря, определяющего оптику и сенсорику, поскольку именно романтикам принадлежит «"нешумная" революция взгляда на мир». Это - «эстетическая революция», и она ставит под вопрос в первую очередь язык мысли и, в то же время, пробует на мыслительную прочность язык сказки, мифа, сентенций, отстаивает рефлексивный статус парадокса, репрезентации чувственного опыта через образ, символ, наполненный авторским содержанием3. Кроме того, A.B. Михайлов, изучая контекст романтической традиции, указывает на то, что специфический стиль философствования близок отечественной культуре в первую очередь по организации русского языка (что показано в учении о поэтике А. Н. Веселовским), а позиции В. И. Вернадского, П. Флоренского в плане осмысления бытия предвосхищают философские концепции Европы начала XX века именно потому, что грамматическая структура европейских языков во многом ограничивает масштаб мысли, тормозит импульс4. На актуальности романтических штудий для осмысления модерна (взятого в семантическом разрезе «современности») настаивает В. М. Дианова: романтики задали такой порядок мысли, в котором впоследствии располагает себя последующая история культуры и, в первую очередь, философия5.

Ф. Ницше, наследуя интуиции романтиков, А. Шопенгауэра и предпринимая реконструкцию античной рациональности, проблематизирует в первую очередь язык, стиль, форму фиксации мысли и порядок формирования выразительного сюжета, адекватного импульсам проживаемой мысли. Следуя

3 Михайлов, А. Эстетические идеи немецкого романтизма [Текст] / А. Михайлов // Эстетика немецких романтиков. - СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. - С. 407.

4 Михайлов, А. Мартин Хайдеггер : Человек в мире [Текст] / А. Михайлов // Избранное. Историческая поэтика и герменевтика. - СПб. : Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2006. - С. 437.

5 Дианова, В М. Глава «Философия искусства романтиков в контексте Нового времени» [Текст] / В. M. Дианова // Постмодернистская философия искусства : истоки и современность. - СПб., 2000. 9 ницшеанской логике, европейская философия меняет курс с сугубо спекулятивной, «предметной» рациональности на рациональность, чувственно ориентированную. Философия восстанавливает такие структуры мысли, которыми она определяет собственное естество в своем истоке: в технически определенном мире актуализацию получает исконный вопрос о природе мысли, о существе человеческого, о сущности вещей (в работах В. Беньямина, М. Хайдеггера, Э. Юнгера и др.), но в поле мысли допускается не столько ее понятийная оболочка, сколько то, что «больше, чем» понятие, вещь (к примеру, в фигуре гештальта Э. Юнгера). И это «больше, чем» с необходимостью указывает на границу, предел, который если и мыслим, то, скорее, по гегелевской логике возвышенного, которая не обнадеживает в наличии трансцендентного (в отличие от логики возвышенного И. Канта), но оставляет чистое ничто, «радикальную негативность», не обещая положительного сюжета мира. Возвышенное актуализирует в философии фигуру Эстезиса, которая приобретает особую актуальность в пограничные эпохи: Эстезис принуждает отказаться от предсказуемых выводов, поставляемых логическими системами, от позиции отстраненного наблюдателя, от гносеологических бинарностей, раскалывающих сознание и мир, но в вопросе о природе мысли развернуть себя к истоку и принять множественность мыслительных оснований. Эти принципы формируют установку на восприятие природы мысли как в европейской культуре начала XX века, так и в русском модерне. Природа мысли, воспроизводимая при помощи конструкции «более, чем», через фигуры «неявного», «неочевидного», сокрытого, но обусловливающего существование, актуальна в рефлексивных позициях В. Беньямина, М. Хайдеггера, Э. Юнгера, Ф. Г. Юнгера, Г. Фигаля, Ф. Кампера, В. Флюссера и др., а также (на несколько десятилетий раньше, в сравнении с Европой) - в эстетических позициях русских художников.

Акцент на принадлежности языка - плану мысли, на мыслительном статусе самой логики сделан в работах Л. Витгенштейна. В современном срезе отечественной философии анализ фигур логики Витгенштейна, обоснование того, что его поздние работы детализуют ранние позиции, согласно которым мистическое» определяется как «невысказанное» жизненного мира, присутствует в работах В. А. Суровцева. Возможность орнаментальной репрезентации логических процедур, позволяющая актуализировать архаические границы семиозиса и перераспределять определенный их рамками смысловой ресурс, осуществляется в исследованиях В. И. Разумова.

Тема взаимодействия Эстезиса и Логоса, а также проблематизация исконного архаического истока в контексте глобального размывания культурных форм обнаруживает себя ив современной отечественной философии культуры: в стратегии топологической рефлексии В. В. Савчука, Д. Кампера, в проекте археоавангарда Ф. И. Гиренка. Архаика как философский проект получает реализацию через актуальность мысли места, живого пространства, опыта телесного, осязательного, тактильного - эстетики и хаптики, отличной от эстетики сдвигом «в сторону чувственности как таковой»6 (М. Эпштейн). В поиске адекватных полноте мысли способов репрезентации Эстезис вынуждает обратиться к существу поэзии, к мифу. На исследовательскую актуальность эстетического измерения мысли указывают некоторые научные мероприятия, одной из задач которых выступает вопрос о возможности соотношения Логоса и Эстезиса, о способах этого соотношения и его формах7.

Акцент на переосмыслении Эстезиса часто поставлен и обоснован в исследованиях, посвященных авангардным практикам начала XX века. Несмотря на то, что смысловые диверсии авангарда начала XX века (как европейского, так и отечественного) в начале XXI века перестали восприниматься провокативными, все же не будет преувеличением сказать, что сегодня эстетика мысли, как одно из условий авангардистских практик, значительно расширяет тематическое пространство философии, отстаивая право на иное прочтение традиции, в том числе и традиции отечественной философии, поэтому остаются востребованными концептуальные конструкции А. Арто, А. Жарри, Г. Аполлинера, Т. Тцары, И. Голля, П. Клоделя, Ж. Кокто,

6 Эпштейн, М. Философия тела [Текст] / М. Эпштейн // Эпштейн М. Философия тела. Тульчинский Г. Тело свободы. - СПб. : Алетейя, 2006. - С. 35.

7 Эстетика в XXI веке : вызов традиции? (Сборник статей) [Текст]. - СПб. : Санкт-Петербургское общество, 2008.

С. Беккета, Э. Ионеско, В. Хлебникова, футуристов, ОБЭРИУ и др. Новаторство авангарда, нацеленное на возобновление живой формы путем обострения различных модусов чувственного опыта, остается востребованным в процессе испытания границ отечественного языка как языка мысли. Осмысление авангардных практик в так заданном исследовательском режиме имеет место в комментариях к переводам текстов французского авангарда С. Исаева, С. Фокина, В. Лапицкого, а также в работах М. Эпштейна, в поликонтекстуальном «театре свободной мысли»8, в исследованиях по эстетике мысли отечественного авангарда (Ю. С. Степанова, Ф. Серса, Вл. Фещенко и ДР-)

В фундаментальных исследованиях Ю. Мамлеев, М. Ямпольский, В. Бибихин, В. Подорога указывают на чувственную, тактильную определенность отечественной культуры. Авторами проводится тематизация истока, а философский дискурс тесно соприкасается с текстами поэтов (как современных - О. Седаковой, В. Кривулина, А. Драгомощенко, так и времени начала века). В. Савчук подвергает аналитике актуальное искусство современных художников, сопоставляя почерк художника и философа (часто сополагая практики искусства и философии в едином концептуальном жесте). М. Уваров исследует музыкальные композиции в статусе мыслительных фигур. В работах И. Евлампиева, В. Подороги поэтика литературных произведений получает преломление в историко-философском ключе.

Анализ, нацеленный на соотношение русскоязычной философии с поэтико-художественным дискурсом, осуществляется в исследованиях и философов, и культурологов, и литературоведов последних десяти-пятнадцати лет. Возможность сближения литературы, поэзии, эстетических манифестов, лингвистики с философией, понимаемой в качестве специфической творческой практики, в которой мысль разрешается ресурсом русского языка, получает осмысление в работах Л. А. Гоготишвили, М. Спивак, М. Л. Гаспарова, Вяч. Вс. Иванова, Ю. Степанова, Н.Л. Блищ, Л. Пановой, Е. Г. Эткинда, А. М. Ранчина, Л. Лосева, С. Волкова и др. Легитимация поэтического слова в философском

8 См.: Речевые ландшафты : Театр свободной мысли / Фигуры речи-3. - Запасный выход, 2007.

12 дискурсе, соотношение практик искусства и философии могут быть восприняты указанием к возможности мыслить эстетично и в эстетических координатах осваивать мышление (М. С. Каган), тем самым расширять и трансформировать рациональные рубежи «классической эстетики» (В. Дианова).

Такие указания и ссылки дают основание задуматься о специфике отечественной философии, которая еще в начале XX века уделяет внимание природе собственной мысли, и в плане формирования языка, выбора мыслительных стратегий ориентирует себя и на стилистику, ницшеанских текстов, и на тексты Пушкина, Гоголя, Достоевского. В начале века специфическим образом организованный текст вбирает в собственное пространство ключевые установки на квалификацию мысли, характерные для текста Пушкина», «текста Гоголя», «текста Достоевского», тем самым позволяет квалифицировать такой регион русской культуры как «Петербургский текст», выступающий в этом разрезе уже не столько литературным, сколько философским феноменом. Концепт «Петербургского текста» предложен отечественной культуре и получил свое литературное освещение в работах В. Н. Топорова. Подвергая исследованию стилистические линии, определяющие рефлексивные контуры русской культуры начала XX века, Л. Ф. Кацис предлагает конкретизировать «Петербургский текст» таким I явлением как «розановский текст», вбирающим в собственное пространство эстетические жесты художников, музыкантов, поэтов, провоцируя многих (М. Кузмина, А. Ремизова, В. Маяковского, В. Шкловского и др.) на стилистические сдвиги в формировании выразительного ресурса мысли, на трансгрессию (если воспользоваться терминологией М. Фуко) смыслового образа, на остраннение выразительной формы, сподвигая .поэтов принимать поэзию, слово как пойэзис (творческое делание) первостепенно делом мысли, сопровождаемым телесной вовлеченностью в процесс артикуляции. Как сообщает В. Шкловский9, В. Розанов не излагал принципы бытия живой формы, но показывал; его реплики - акция мысли, деструктивный жест в

9 Шкловский, В. Розанов [Текст] / В. Шкловский // Гамбургский счет : Статьи - воспоминания — эссе (1914— 1933).-М., 1990. отношении к остановившейся, застывшей в монументальном состоянии традиции.

Надо сказать, что стилистика мысли начала XX века, позиционирующая себя в качестве инаковой в отношении к «русской религиозной философии», ставит перед исследователями задачу переосмыслить такой регион отечественной культуры, как философия, и сделать акцент на текстах, выпадающих из русской философской традиции. Исследование русской философии через концепт «поэтическое мышление», через фигуру Эстезиса осуществлено в работах М. К. Мамардашвили, В. В. Бибихина, Л. А. Гоготишвили, А. А. Грякалова, Ф. И. Гиренка, С. А. Лишаева. Аналитика данных исследований позволяет вести речь об альтернативной традиции русской философии и вызывает необходимость детальной проработки специфического концепта «русский философский текст», организованного мыслительными фигурами русского модерна.

Работы, нацеленные на исследование природы русской религиозной философии, также включают в себя указания на присутствие в едином топосе русской культуры конца XIX - начала XX столетия мыслительной стратегии, отличной от традиционной: работы П. П. Гайденко, Н. В. Мотрошиловой, И. И. Евлампиева.

Модерн как иное измерение русской философии актуализирует архаику национальной культуры, в том числе и архаическое восприятие философии. Ряд исследований, посвященных осмыслению различных исторических периодов русской философии и культуры, выявляет фигуры мысли, выступающие ключевыми для отечественной культуры, такие как «афористичность», «желание ухватить предел и помыслить беспредельное» (работы Т. В. Артемьевой, М. Н. Громова, Н. С. Козлова, Д. С. Лихачева, Б. А. Успенского, Ю. М. Лотмана и др.). М. Н. Громов, Н. С. Козлов, рассматривая характер отечественной мысли с X по XVII в.в., приходят к выводу о том, что в истории русской культуры «под философией понималось не только привычное для нас понятийно-логическое осмысление бытия и сознания. Философия понималась и как умение выражать в духовно-пластической форме наиболее важные для

14 человека проблемы его существования; и как практическое служение избранному идеалу; и как совокупность теоретического и практического знания; и как жизнестроительное учение; и как всеохватывающая мудрость, высшее ценностное содержание всей совокупности знаний о мире и человеке»10. Так, философия воспринималась из своего исконного значения -«любовь к мудрости» и являла собой «особый вид духовной деятельности», часто носивший «невербальный характер».

Ориентир не столько на иную логику, сколько на Логос самого языка характеризует мыслительные стратегии русского модерна, который, актуализируя «русское мышление», избирает для себя в качестве «начала традиции» не столько учение о Всеединстве В. Соловьева, сколько семантические паттерны И. Анненского, К. Н. Леонтьева, В. О. Ключевского, А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Н. Лескова и др., указывающих на необходимость реставрации славянской культурной архаики через рекультивацию архаики языка. В этой исследовательской перспективе тексты модерна получили аналитику в работах таких современных авторов как Н. Ю. Грякалова, Вяч. Вс. Иванов, А. Г. Дугин и др.

Следует обратить внимание на то, что если в русском искусстве «модерн» как теоретический концепт или как конкретный исторический период, населенный определенными школами, течениями, именами, достаточно подробно исследован (в работах Д. В. Сарабьянова, С. И. Николаевой, Е. А. Борисовой, Т. Ю. Стернина, Е. И. Кириченко, И. А. Муравьевой, Н. А. Нечаевой), то в области русской философии «модерн» как определенным образом заданная и выстроенная стратегия мысли, оснащенная рефлексивными приемами и фигурами, и стягивающая в собственное пространство школы, направления, а также позволяющая судить о наличии «теории», основательно не осмыслен, потому сам маркер «русский модерн» в поле отечественной философии (и философии культуры) остается не вполне легальным. В то время как в пространстве европейской философии термин «модерн», фиксирующий

10 Громов, М. Н. Русская философская мысль Х-ХУИ веков [Текст] / М. Н. Громов, Н.С. Козлов. - М., 1990. - С 38 определенную парадигму мысли, присутствует и дискутируется (в работах П. Козловски, Ю. Хабермаса, В. Велыпа и др.).

Однако при том, что самая фигура «русский модерн», действительно, остается нелегальной для квалификации истории русской философии, все же опыт осмысления конкретных мыслительных фигур, позиций модерна в русской культурологии и в философии культуры присутствует (к примеру, в работах: Бибихина В. В., Гоготишвили Л. А., Грякаловой Н. Ю., Грякалова А. А., Гиренка Ф. И. и др.). В. В. Савчук, В. Вл Бибихин, ф, И. Гиренок, В. М. Камнев, Л. Карасев, Г. Варакина указывают на необходимость внимательного прочтения мыслительных жестов, тем, концептов модерна, конкретно - В. В. Розанова, поэтов, с целью проникновения через них, посредством них, и вместе с ними к ресурсу отечественной философии. Но, подчеркну, детальный анализ, позволяющий по определенным основаниям поэзию, музыку, живопись, архитектуру, театр начала XX века соотнести с планом мысли и с областью национальной философии, отсутствует. Прояснение черт единства и отличия модерна как одного из исторических периодов русской культуры и модерна европейского обнаруживается в работах Н. Григорьевой, Е. Павлова и др.

Кроме того, ссылки на тексты художников русского модерна пронизывают работы авторов европейского постмодерна (Ж. Делеза, Ф. Гваттари, Ю. Кристевой, Ж. Деррида, Ф. Лаку-Лабарта, А. Бадью и др.), тем самым присутствуя в формировании их концептов и установок на восприятие мысли и философии, что дает основание соотносить русский модерн и постмодерн Европы и в этом соотношении усматривать генетическую преемственность постмодерна с культурой русского модерна.

Итак, принимая во внимание степень исследованности проблемы, может быть сделан вывод: мысль как эстетический феномен подвергается аналитике и пристальному вниманию как отечественных, так и зарубежных исследователей; раскрыта и получила детальную аналитику идиома «модерна» как исторического периода развития культуры (и русской, и европейской), однако вопрос о «философии русского модерна», нацеленного на восстановление архаической природы национальной мысли, Эстезиса, поставлен не был в современной отечественной философии.

Объект, предмет и хронологические рамки исследования.

Объектом исследования выступает русская культура, взятая в историко-культурном срезе «конец XIX - первая треть XX века».

Предметом исследования является своеобразие мыслительных форм, получивших воплощение в словесных практиках русского модерна.

За точку отсчета самостоятельной рефлексии, осуществленной национальной культурой, принят период последних десятилетий XIX века -первых трех десятилетий XX века, включающий в том числе и русскую эмиграцию. Следует подчеркнуть, что такой регион культуры как «русский модерн», не поддается однозначному ограничению конкретными историческими рамками, что связано с множественными интерпретациями феномена эпохи. Однако в контексте исследования верхней границей модерна предлагаю считать годы творчества В. Соловьева и И. Анненского (последние два десятилетия XIX века). Нижнюю границу часто определяют или революцией 1917 года, или смертью А. Блока и гибелью Н. Гумилева, или массовой эмиграцией. В то время как А.Ахматова, Б.Пастернак, В.Ходасевич и др. настаивают на автобиографических рамках эпохи, включают в ее контекст эмиграцию и нижним порогом определяют «красный террор», гибель О. Мандельштама, массовые репрессии (30-е годы XX века). Именно эта позиция, определяющая предел эпохи, актуальна для настоящего исследования.

Цель и задачи исследования. I

Цель: обнаружить в рамках конкретной историко-культурной ситуации взаимозависимость Эстезиса и Логоса и показать, как эта взаимозависимость была отрефлексирована и реализована в мыслительных фигурах русского модерна.

Цель реализуется в решении ряда задач.

Задачи:

1. Выявить теоретико-методологические установки в исследовании национальных форм культуры.

2. На основании архаической реконструкции термина «эстетическое» показать, что Эстезис и Логос взаимозависимы, их взаимосвязь определяет рельеф семиозиса, а поскольку семиозис укоренен в пространстве конкретного языка, постольку Логос в своей конкретике национален.

3. Провести дифференциацию логического, выявить условия, позволяющие ввести концепт «логика участия», размежевать его с концептом «логики наблюдения». Ввести в исследовательский контекст фигуру орнамента и обосновать его в качестве архаического состояния культурного знака, репрезентирующего внутреннюю организацию «логики участия».

4. Показать, что онтологические рамки культурного семиозиса определяются внутренней архитектоникой конкретного национального языка, а в формировании фигур мысли оказывается задействованным грамматический ресурс.

5. Из лингвофилософских оснований провести стилистическую дифференциацию внутреннего пространства русской культуры, дать культур-философское обоснование присущей ей на протяжении всей истории диглоссии. I

6. Выяснить условия, по которым исторический период «конец XIX - начало XX века» может быть квалифицирован в качестве специфического опыта философствования, неоднородного внутри собственного пространства. В этой связи - описать ключевые топографические структуры «текста» как способа организации мысли, провести топологию культурного текста и дать обоснование того, что рамках одной эпохи сосуществуют две парадигмы мысли, «классицизм» и «модерн».

7. Обосновать, что опыт мысли русского модерна имеет эстетический статус не столько потому, что реализуется практиками искусства, сколько потому, что восстанавливает первичные условия философствования, при которых Логос и Эстезис взаимозависимы, а сами мыслительные фигуры позволяют удерживать множественность оснований. В этом связи адаптировать I культурологический термин «модерн» к области философии, раскрыть специфику философии русского модерна.

Решение поставленных задач позволит доказать наличие в отечественной культуре самостоятельного опыта мысли, предпринятого «русским модерном», избирающим словесность на роль законодательницы форм «любви» и «мудрости», или - «философии» в ее греческом истоке.

Методические принципы и методологическая база исследования. В диссертационной работе задействованы методические установки, позволяющие эксплицировать «неявное», «скрытое», и, тем самым прояснить эстетическую природумысли. Это экзистенциально-феноменологический, метод М.

Хайдеггера, расширенный методологическими установками Г. Башляра на природу рациональности: рациональность как форма мысли есть «непредсказуемый, свободный, открытый, непосредственный, заведомо неизвестный путь». Для осмысления «логики различия» задействованы установки на квалификацию природы логического Л. Витгенштейна, М. Фуко, Р. Барта. В формировании отношения «Эстезис - Логос - Семиозис» понимание «семиозиса» определяется работами Ч. Морриса. Положения, позволяющие утверждать стихийное в мысли, а также то, что философскую рефлексию следует проводить из ресурса конкретного культурного опыта, поскольку и самая философия - исконно греческий феномен, организованы посредством привлечения методологических установок А. Бадью, Ж. Делеза и Ф. Гваттари на квалификацию сущности философии и философствования. В формировании концепции диссертационного исследования задействован метод топологической рефлексии, получивший обоснование в работах В. В. Савчука. В опыте осмысления национального языка как ресурса мысли стратегия топологической рефлексии получает дополнение установкой на «первичный символ» Э. Сепира; «первичный символ» позволяет эксплицировать уникальные контуры «национального Логоса» за счет вовлечения в исследовательский контекст языковой архаики (эмоциональных структур языка, диалектно-узуальной стилистики). Кроме того, в исследовании использованы сравнительно-исторический метод, необходимый для того, чтобы провести сравнение состояния мысли сегодняшнего дня и состояния мысли начала XX века, как отечественной, так и европейской, а также обнаружить точки схождения/расхождения, пересечения, адаптации и пр.

Научная новизна исследования определяется полученными научными результатами:

- Показано, что прояснение природы мысли (зафиксированной Э. Юнгером с помощью конструкции «больше, чем», А. Бадью - фигурой I неразличимое») осуществляется за счет восстановления архаических условий семиозиса и приведения его функциональных значений к семантической прозрачности.

- Обоснована актуальность «эстетического» для восстановления истоков культуры: культура пространственно ориентирована, воспринимается как феномен экзистенциально значимый, проживаемый, чувственный, постольку изначально знак как первоимя мысли вызывает резонанс, реконструирует жизненное пространство, провоцирует чувственное переживание. Показано, что категория «Эстезис» воспроизводит первичный опыт именования, выступает «первознаком». Выяснено, что Эстезис позволяет удерживать множественность мыслительных оснований и именно он сообщает многомерность культуре. Положение «в архаическом истоке философии "Эстезис" и "Логос" совпадают» (А. А. Грякалов) получило уточнение: Логос - это всегда Логос конкретной национальной культуры.

- Раскрыто, что конфигурации Логоса и Эстезиса допускают в единое исследовательское пространство мыслительные практики культуры, философии, искусства и проясняют взаимоотношения между ними.

- Выявлен способ рационализации фор>м культуры. Такой способ допускает в область философии мыслительные фигуры, органичные жизненному ритму конкретной культуры. Посредством анализа традиций в восприятии форм Логоса осуществлена дифференциация логического пространства на «логику участия» (ratio-aesthetica) и «логику наблюдения» (ratio-speculum), показано, что архаическая размерность культуры организует такой порядок логического, который воспроизводит знаки присутствия, и в котором позиция отстраненного наблюдателя остается не востребованной.

- Введен концепт «логика участия», показано, что в «логике участия» становятся востребованными маргиналии формализованной рациональной парадигмы, фигуры «темного», «сновидческого», «неразумного» и пр.

- Тезис об участии морфологической органики языка в деле мысли (получивший обоснование в работах Б. Кроче, К. Фосслера, Д. Остина, Э. Сепира, Д. Серла и др.) конкретизирован в исследовании русского языка как жизненной среды национальной культуры. Расширены лингвистические рамки морфологии, показано, что морфология содержит в себе черты «национального . . Логоса», обусловленные спецификой ландшафта, климата, образом жизни конкретного народа (народов) в конкретных географических условиях. I

- Доказано, что морфология органична жизненному укладу. Техники, актуализирующие грамматические рамки семиозиса, позволяют обнаружить его изнанку, тематизируют его грань, тем самым пробуждают в нем ходы мысли, Логос. Особенно пластичны в этом плане древние языки, степень формализации лингвистических рамок в которых достаточно невысока; как правило, это языки синтетического строя.

- Выяснено: мыслительной конструкцией, задействующей грамматический порядок национального языка в режиме логики участия, выступает эмблема, иероглиф, шире - орнамент. Обосновано: сопротивление русского языка (как и других языков синтетического склада) линейной логике аналитических языков, его пафос и производимая пафосом стилистика наводят на необходимость привлечения метафоры, воспроизводящей полноту языкового события (Логоса языка) и отличной от логики языков аналитического строя, формализующей мышление. Такой метафорой логического является орнамент.

- Показано, что все указанные позиции получили аналитику в мыслительных практиках русского модерна. Деление на «модерн» и «классицизм», сосуществующих в рамках одного исторического времени, проведено по содержательному основанию. Стилистика «модерна» актуализирует первоопыт мысли, реализуется в единстве эстетических практик, Логос и Эстезис в ней взаимозависимы. Стилистика «классицизма» же ориентирована на традицию восприятия «логического», «философского» и определяется «русской религиозной философией».

- В пространстве русской культуры обоснована возможность вовлечения искусствоведческого термина «модерн» в плоскость философии. Введен и получил обоснование концепт «философия русского модерна».

Положения, выносимые на защиту:

- Конкретный мыслительный опыт, тематизирующий предельные I смыслы сущего,делает ^проблемными общепринятые положения, квалифицирующие «философию», поскольку мысль всегда есть «больше, чем» репрезентирующая ее форма, опыт «неявного», постольку природа и философии, и культуры (как жизненной среды философии) выходит за рамки статичного смыслового сюжета, нацеленного на их определение. Философия как способ вопрошания о природе мысли актуализирует «неявное», и такой порядок вопрошания возможен только из родной речи, т.е. из национального языка культуры, поскольку «неявное» указывает на границы семиозиса конкретной культуры. В пространстве философии в образе автора узнаваем «местный житель» той или иной национальной культуры, а поскольку средой культуры выступает язык, постольку философия изначально есть опыт испытания пределов родного языка.

- Поскольку традиционное понимание «русской философии» определяется только стандартом «религиозной мысли», постольку иной опыт философствования остается маргинальным, «чужим», потому не распознаваемым. Но если провести реконструкцию семантического поля философии, то получается, что функции философии в пространстве русской культуры выполняют не столько практики, именующие себя «философскими», сколько практики, проблематизирующие природу национальной мысли из ресурса родного языка, но избегающие именовать себя философскими. В начале XX века русская культура проявляет заботу о самоопределении, но опыт самоопределения реализуется по-разному: конец XIX - начало XX века - это время, в котором в плоскости философии сосуществуют две эпохи, философский «классицизм» и философский «модерн». Различие между эпохами проводится по основанию различного отношения к природе логического и, в конечном счете, - к пространству культуры и к ее жизненной среде - к языку.

- В попытке определить степень зависимости философии от конкретной культурной среды следует двигаться из культурного ландшафта - из родного языка - к формам мышления. Словесность русского модерна реализует опыт мысли, равноценный опыту, получившему в Греции статус «философского»: в порядке постановки вопроса отбытии сущего, в стремлении актуализировать «неявное» и выявить природу мысли из ресурса родного языка. Равно как греческая культура есть начало «культуры» как таковой (поскольку самое слово принадлежит порядку греческого языка), так и мысль русского модерна есть первоначальный состоятельный опыт национальной культуры, ориентированный не на экономику (и не на экономию) риторических средств, но на трату, не на описание исторических или социальных проблем, но на провокацию самой мысли.

- Русский модерн демонстрирует: Эстезис есть первичная акция фиксации мысли, в своей непосредственности реализующая себя практиками искусства, в большей степени - словесности; Эстезис вызывает резонанс и принуждает к участию. Поскольку мысль есть всегда «больше, чем» мыслимое, постольку Эстезис в специфических фигурах реализует это «больше, чем», удерживая множественность оснований. Тематическое и смысловое поле философии русского модерна организовано фигурами, провоцирующими мысль.

- Внутренняя логика русского модерна раскрывает логику как способ проявления «неявного», в этом ключе она может быть репрезентирована как «логика различия», характерными чертами которой выступает не экономия выразительных средств, но «трата», «жертва», «дар», активирующие зону «неявного» в среде конкретно культурного семиозиса, в ее обретении -функциональность «пустого знака». Выразительные фигуры (мыслительные как риторические) ориентированы на методическое выведение мышления на грань коммуникативного Логоса. Логика различия сообщает русской культуре

23 стратегический ресурс для самоосмысления, актуализируя территорию предела, и, соответственно, позволяет перевести такие идиомы как «Хаос», «Бездна» (фиксируемые иностранцами в качестве характерных черт русского Логоса) в рациональную плоскость, тем самым выяснить природу мысли (и форматирующей ее рациональности), исполненной ресурсом национального языка.

- Установки на квалификацию рациональности, сообщаемые логикой различия, позволяют обнаружить в пространстве русскойкультуры наличие специфической версии философствования, производной из мыслительного опыта русской словесности. Эта версия фиксируется идиомой «Русский философский текст», отличной от идиомы «русская религиозная философия». Актуализация культурной архаики (греческой) с целью активации выразительного ресурса национального языка, природы «национального Логоса», и тем самым - самой философии, принадлежит «Русскому философскому тексту» и этим определяет его состоятельность в постановке вопросов о существе национального тела отечественной культуры, удостоверяет русскую культуру в наличие самостоятельного философского опыта, органичного ее мыслительной природе.

Теоретическая значимость исследования может быть определена следующим образом: Аналитика мыслительной природы отечественной культуры позволяет реконструировать представление о традиции русской философии. Перспектива альтернативной традиции русской философии позволяет настаивать на автономии таких национальных фигур мысли как соборность, братство, правда, ускользающих от однозначной предикации, сопротивляющихся описанию ресурсом линейной логики. Эти и подобные им I фигуры мысли не могут быть осмыслены и описаны терминами чужой рефлексивной традиции, не умещаются в понятийные сетки, а в опыте саморефлексии (самоощущения) требуют привлечения национального языка и ресурса живой речи. Кроме того, эстетический статус мысли, в пространстве русской культуры получивший обоснование в рациональных техниках русского модерна, расширяет горизонт восприятия отечественной философии

24 онтологии, гносеологии, методологии), поставляет рефлексивные композиты, востребованные русской (русскоязычной) культурой сегодня.

Практическая значимость исследования состоит в привлечении внимания к природе русской мысли, к формам, определяющим существо национальной культуры, к осмыслению ее (культуры) глубинных оснований и мыслительных платформ. Обращение к собственному наследию, конкретно - к сущностной специфике рациональных композиций - извлекает из забвения мыслительную работу,предпринятую многими поколениями, медиально представляет ее, делает ее актуальной в свершающемся «сегодня». Исследование представляет собой медиа-ресурс в формировании восприятия собственно мыслительного тела отечественной культуры. Полученные в результате исследования выводы и предложенный аналитический материал могут быть использованы при разработке учебных курсов и пособий по таким специальностям как: философская антропология, философия культуры, онтология и теория познания, история русской философии.

Апробация результатов исследования была осуществлена в тематических мероприятиях Лаборатории архаической мифопоэтики и теологии «АнтропоТопос» (ОмГУ им. Ф. М. Достоевского), в том числе, в концепции альманаха «АнтропоТопос» № 12/8 «Словесная эстетика русского модерна» (Режим доступа: http://antropotopos.ru/), в проведении в рамках «Дней Петербургской философии-2009» круглого стола по тематике «Диалогический подход М. Бахтина к интерпретации классических текстов» (СПбГУ, 2009 г.), в рамках концепции круглого стола «Мыслительная перспектива инакового в формировании ценностных миров», проводимого в рамках «Дней Философии в Санкт-Петербурге-2011» (СПбГУ, 2011г.). Результаты исследования получили свое воплощение в разработке общеуниверситетских спецкурсов «Язык русской философии» и «Мыслительные стратегии русского модерна», прочитанных в Омском государственном университете им. Ф. М. Достоевского в зимний семестр 2008 года и в весенний семестр 2009 года. Ключевые положения были проработаны в монографических исследованиях (Кребель, И. А. Мифопоэтика Серебряного века: Опыт топологической рефлексии. - СПб. :

25

Алетейя, 2010. Исследование проводилось в рамках проекта Гранта Президента МК-581.2007.6; Кребель, И. А. Территория предела: Эстетика мысли русского модерна. - М. : «Канон+», 2011. Исследование проводилось в рамках проекта Гранта Президента МК-3196.2009.6). Также апробация результатов исследования была осуществлена в форме докладов на всероссийских и международных конференциях, семинарах, на проводимых автором исследования круглых столах.

Диссертация обсуждалась на кафедре эстетики и философии культуры философского факультета СПбГУ 14 апреля 2011 года (протокол № 9) и была рекомендована в Диссертационный совет по специальности 09.00.13 -«Философская антропология, философия культуры». Основное содержание диссертации изложено в 2-х монографиях, в статьях и научных докладах (22 работы общим объемом более 70 п.л.).

Структура диссертации обусловлена логикой исследования. Объем работы состоит из введения, трех глав, детализирующих их тематическое пространство параграфов, и заключения, содержащего основные итоги исследовательской работы, выводы, полученные результаты.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Эстетический статус мысли в культуре русского модерна"

Выводы к главе III.:

- В пространстве главы получила уточнение значимая для философии культуры позиция: философия существует в рамках культуры, поскольку философия есть определенный порядок речи, допускающий у-местность мысли, а ландшафт культуры определяется знаковой архитектоникой мысли. Так, получается, что способом, позволяющим обналичить мысль, является такая специфическая стратегия как «философствование культурой». Развитие этого контекста показало, что и культура как измерение человеческого определяется качественными особенностями собственной жизненной среды - национального языка и речи. Следовательно, и философия изначально реализует собственную природу из ресурса национального языка, что актуально для квалификации форм русской философии. I

- Проведена адаптация процессов диглоссии, определяющих историю русской культуры, к пространству философии. В культур-философском плане сделано уточнение: диглоссия - это, прежде всего, минимум две стратегии организации форм мысли, присущие национальной культуры, следовательно, необходимо учитывать факт диглоссии при квалификации характерных черт русской философии.

- Через исследование диглоссии правомерность включения фигуры «текста» в аналитику форм национальной культуры получила следующее обоснование: поскольку текст представляет собой специфически организованную архитектонику мысли, постольку в рамках русской культуры обнаруживается минимум две, качественно различающиеся друг от друга, стилистики мысли. Наибольшую определенность они получили в конце XIX - в начале XX века, что позволило в пространстве единого исторического времени вести речь о двух «эпохах» как о двух различающихся между собой стилистиках мысли - о стилистике «модерна» и о стилистике «классицизма». Такое разделение проведено по лингвофилософскому основанию. Стилистика модерна реализуется в единстве эстетических практик, Логос и Эстезис в ней взаимозависимы. Стилистика классицизма же ориентирована на традицию логического и философского и определяется реалией «русская религиозная философия».

- Из так определенного контекста прописана топография текста русской культуры. Выделены такие его композиты, магнетично сосуществующие друг с другом, как «Петербургский текст» и «Московский текст». Показано, что

314 пространство «Петербургского текста» населено «текстом Пушкина», «текстом Гоголя», «текстом Достоевского», а его аналитика позволяет квалифицировать ключевые фигуры текста модерна и распознавать модерн в качестве специфического опыта философствования, реанимирующего «национальный Логос» и формирующего специфику «Русского философского текста». В свою очередь «Московский текст» в плане философии соотносим с идиомой «русской религиозной философии».

- Проведено уточнение культурологического термина «модерн» и показано, что модерн реализует исконные принципы философствования, выводимые из опыта национальной словесности (пойэзис как форма мысли, драматизм мысли, Логос как Эстезис, мысль как состояние пути), потому его опыт требует адаптации к пространству русской философии.

Заключение

Настоящее исследование состоит из трех глав, каждая из которых, развивая логику работы, включает в себя несколько параграфов.

Первая глава «Теоретико-методологические установки в исследовании национальных форм культуры» представляет собой теоретико-методологическую часть, формирующую исследовательский инструментарий, необходимый для осмысления эстетического статуса мысли, позволяющего реконструировать фундаментальные принципы рациональности и восстановить архаические условия конкретной национальной культуры.

В пространстве главы получает решение ряд задач: Проводится реконструкция архаической природы знака (в п. 1.1. «Архаическая природа знака»). Получает конкретизацию понятие «культура»: уплотненные в знак стратегии мысли. Раскрывается, что если речь заходит о природе мысли, то она определяется рамками национального космоса, и только при этих условиях формы мысли соответствуют формам самоощущения культуры (в п.п. 1.1.1. «Метафизика культурной формы: приближение к эстетическому»). Обосновывается необходимость реконструкции прямого значения «эстетическое» в осмыслении национальных культурных форм и в заданном контексте выясняется непосредственное значение Эстезиса, определяется, насколько оправдано вовлечение категории «Эстезис» в процесс экспликации жизненных оснований национальной культуры (в п.п. 1.1.2. «Маргинальный статус Эстезиса в парадигме классической рациональности»). За счет эстетического расширения рациональности выясняются условия, позволяющие квалифицировать природу Логоса, имманентную формам национальной культуры (в п. 1.2. «Эстетическое расширение структур рациональности как культур-философская проблема»). Восстанавливаются условия, при которых конкретный тип рациональности избирается за образец (в п.п. 1.2.1. «Генеалогия ratio-speculum») и обосновывается то, что формы мысли, органические конкретной национальной культуре, не всегда тождественны формам ее осмысления и описания. Определяется, что способы рефлексии культуры часто осуществляются принятым за образец рациональным каноном, в то время как и условия принятия, и сам канон не подвергаются детальной аналитике, что уводит от подлинных оснований культуры и от импульсов живой мысли (в п.п. 1.2.2. «Способы возвращения в исходную точку логического: от логики наблюдения к логике участия» и в п.п. 1.2.3. «Проблема выбора рациональной единицы, востребованной в логике участия»).

Архитектоника Главы 1 позволяет получить следующие результаты:

-Выяснено, что одной из главных теоретико-методологических установок, позволяющих квалифицировать национальные формы культуры, выступает актуализация природы мысли. Показано, что прояснение природы мысли (зафиксированной Э. Юнгером с помощью конструкции «больше, чем», а А. Бадью как «непроявленное») осуществляется за счет восстановления I архаических условий семиозиса и приведения его функциональных значений к семантической прозрачности. Раскрыто, что в архаической размерности культуры семиозис воспроизводит конкретику действия, его телеологию, он есть указатель проделанной в жизненной среде конкретного национального языка мыслительной работы. В этом контексте получила конкретизацию такая форма культуры как философия: философия есть определенный порядок речи, I вопрошающий о мысли как о том, что «больше, чем» знак, т.е. о «непроявленном», а поскольку структуры «явного»/«неявного» принадлежат области значения (семиозиса) конкретной культуры, постольку философия возможна из ресурса национального языка. л I

-Через реконструкцию архаической природы знака выяснено, что изначально знак предполагает определенный образ действия, несет в себе собственную телеологию, и, следовательно, для собственного осознания и для осознания культуры в целом (включающей в себя подробности времени, места, семантические и тактильные нюансы, телесно-пространственный опыт, климатические условия и пр.) требуется такая стратегия мысли, которая была бы ориентирована не столько на логику наблюдения («мышления о»), сколько на логику участия («мышления из»).

-Обоснована актуальность «эстетического» для восстановления архаической размерности культуры: поскольку поле культуры в своем истоке термировано знаками мысли, а мысль пространственно укоренена и изначально про- и переживается, распознается как феномен чувственный, экзистенциально значимый, постольку в этой размерности знак как первоопыт именования мысли имеет не конвенциальную природу, он вызывает резонанс, реконструируя жизненное пространство. Так, архаическая природа знака эстетична, поскольку изначальное значение «эстетического» есть «чувственно ощущаемое». Выяснено, что именно Эстезис позволяет удерживать множественность мыслительных оснований и именно он сообщает многомерность культуре. В этой связи Эстезис соотносим с Логосом, который есть способ оформления мысли в знак. Положение «в архаическом истоке философии "Эстезис" и "Логос" совпадают» (А. А. Грякалов) получило уточнение: в эстетически размеренной мысли Логос - это всегда Логос конкретной национальной культуры. Выяснено также, что конфигурации между Логосом и Эстезисом допускают в единое исследовательское пространство мыслительные практики культуры, философии, искусства и проясняют взаимоотношения между ними.

-Выявлен альтернативный способ рационализации, позволяющий удерживать множественность мыслительных оснований и генерировать фигуры, органичные жизненному ритму конкретной культуры. Через анализ традиций в восприятии форм Логоса осуществлена дифференциация логического пространства на «логику участия» (ratio-aesthetica) и «логику наблюдения» (ratio-speculum), показано, что архаическая размерность культуры организует такой порядок логического, который воспроизводит знаки присутствия, и в котором позиция наблюдателя остается не востребованной.

-Раскрыто, что «логика участия» восстанавливается через актуализацию маргиналий формализованной рациональной парадигмы, т.е. тех фигур, которые маркированы знаками «темное», «сновидческое», «неразумное» и пр. Кроме того, функциональной единицей «логики участия» выступает мифопойэзис, а он получает различное семантическое наполнение в различных национальных языках, и способы его воспроизведения напрямую зависят от импульсов грамматики, т.е. от морфологической природы языка.

-Установлено, что язык в статусе мифопойэзиса выпрямляет исконные смыслы культуры как способа сообщения с «непроявленным», как единства знания и умения, реализованного в со-общении с природой, которая превращается в ойкумену, и в которой действует прямая экономика и экология (выводимые из прямой этимологии "oikos" - "дом").

Сформулирован общий вывод к Главе 1: Современное состояние социума и культуры (инерция распределения рациональными фигурами смысловых потоков по общепризнанным мыслительным каналам, невовлеченность единиц рациональности в живую мыслительную стихию) сообщает необходимость настаивать на альтернативном Логосе как на самостоятельном и вполне самодостаточном. Восстанавливаемая архаика рациональности дает возможность распознать сущностную природу национальной мыслительной культуры, выявить уровни различия того, что искусственным образом укрепилось в качестве традиции распознания ratio и того, что органично пребывает в национальных мыслительных формах (в стихийных импульсах живой речи) и, если ограничиться локальной конкретикой, - в мыслительных формах отечественной культуры.

Во второй главе «Онтологические рамки культурного семиозиса: морфология русского мышления» проводится диагностика рельефа рациональности на предмет взаимозависимости грамматической архитектоники национального языка и природы логического. В первом параграфе (2.1.:

Первичный символ" как архаическое условие формирования культурного семиозиса») получает обоснование мыслительный статус символьной размерности национального языка, проводится ее аналитика, выясняются ситуации, позволяющие обнаружить символьную природу языка. Во втором параграфе (2.2. «Способы реанимации "национального Логоса" в символическом пространстве национальной культуры») выясняется необходимость обращения к лингвистической архаике, а также то, что русский язык пребывает в «докультурном» состоянии. В подструктурах второго параграфа (2.2.1 «Мыслительная перспектива грамматики» и в 2.2.2. «Грамматика как физиология "национального Логоса": приемы реорганизации мыслительного пространства») получает разрешение вопрос об участии морфологической органики языка в деле мысли. В третьем параграфе (2.3. «Русская культура: проблема органичности мыслительной формы "национальному Логосу"») доказывается то, что грамматика русского языка соотносима с логикой орнамента, позволяющей удерживать различие и оставлять в стороне тождественное. В п.п. 2.3.1. «Онто-логика славянского семиозиса: орнаменталика логической формы и аритмология иероглифического письма» осмысливается возможность нелинейной логики, аритмичность знака в архаической размерности культуры. В п.п. 2.3.2. «Орнамент как знаковый репрезентант логики участия» выясняются способы знаковой репрезентации множественных оснований мысли. В четвертом параграфе главы (2.4. «Стратегические приемы логики участия: I логика различия ув "женская логика"») проводится аналитика характерных черт и выразительных структур «русского Логоса», получает осмысление конструкция «женская логика», обосновывается следующее положение: «русскому Логосу» свойственна «женская логика».

В исследовательском пространстве «Главы 2» получены следующие результаты: I

-Показано, что режим гайо-аезШейса позволяет признать то, что разум есть локальный феномен, требующий особого внимания, и не может быть сведен к готовому стандарту логического, подведен под общую схему. Выяснено, что грамматическая организация языка играет непосредственную роль в формировании способа организации пространства разума. Европейский Логос определен аналитическим складом языка, славянский Логос - синтетическим. Раскрыто, что предпосылки рационального содержатся в стихийной энергии живой речи, равно как и стиль рациональности задается Логосом самого языка, языком как Логосом («национальным Логосом»), поэтому показано, что сфера полномочий философии, ориентированной на реконструкцию формы, отличается от полномочий лингвистики, работающей с языком как готовым материалом.

-Заданы ориентиры распознания языка как космогонической фактичности; выявлены факторы, указывающие на взаимозависимость географии и языкового ландшафта, симметрии языка и биоритма. Такими факторами выступают единство слова и пути (феномен русского странничества), зависимость стилистики мысли и географии (конститутивность в эпосе метафор «неба», «простора», «шири» и пр.), единство слова и образа действия (языковые идиомы как фразеологические сращения, парадоксальные и непонятные для «чужого», но конкретные в определенных климатических условиях), картографическое сцепление ландшафта, слова и тела (древнерусские карты, в которых природный ландшафт есть продолжение и. расширение индивидуального тела, тела народа), тактильность «русского Духа», сопротивление его спекулятивному Логосу. Выяснено, что топометрия мысли формирует своеобразную хронометрию, в которой время геометрично, а история зависима от географии. Через восстанавливаемую симметрию, прозрачную в культурной архаике, восстанавливается «скрытая морфология» языкового феномена, сохраняющая резерв его энергийности (или - логического самого языка, по Л. Витгенштейну).

-Вопрос об участии морфологической органики языка в деле мысли (интересовавший Б. Кроче, К. Фосслера, Д. Остина, Э. Сепира, Д. Серла и др.) получил конкретизацию в исследовании русского языка как жизненной среды национальной культуры. Расширены лингвистические рамки морфологии, показано, что морфология содержит в себе ходы «национального Логоса», обусловленные спецификой ландшафта, климата, образом жизни конкретного народа (народов) в конкретных географических условиях. Раскрыто, что морфология органична жизненному укладу. Техники, актуализирующие грамматические рамки семиозиса, позволяют обнаружить его изнанку, тематизируют его грань, тем самым пробуждают в нем ходы мысли, Логос. Особенно пластичны в этом плане древние языки, степень формализации лингвистических рамок в которых достаточно невысока; как правило, это языки синтетического строя. В контексте русской культуры показано, что по грамматическому строю русский язык есть язык по преимуществу синтетической организации (флективной), его внутренняя архитектоника пластична, допускает свободный порядок речи, а лингвистика, как специфическим образом организованное место национальной мысли, открывает путь к архаике, содержит перспективу мысли.

-Восстанавливаемая симметрия языка и реальности позволяет задать вопрос: если морфологический порядок формирует языковое сознание, то чем и I каким образом формируем сам морфологический порядок? За ориентир избираются установки на квалификацию символической природы слова, предложенные культурологии Э. Сепиром, и ответ на поставленный вопрос также следует из сепировской логики: морфологический порядок прорастает из способа жизни конкретного языкового носителя (этноса, народа, нации) в конкретных природно-территориальных условиях, а также из тех интуиций, которыми конкретный носитель сообщает реальности смысл, вовлекая в эту реальность предчувствие ее изнанки, иного (сна, смерти) и устанавливая способ коммуникации с иным для удержания симметрии между порядком и хаосом. Территория такой и так выстроенной коммуникации (или обмена) обретаема из территории «чистого языка», «пустого знака», взятого вне конвенций, не определенного, потому избыточного. И мера избыточности сообщается языку контурами его же тела - грамматическими структурами, их взаимовлиянием и взаимозависимостью, уже не контролируемыми «здравым смыслом», но генерирующими самую возможность смысла.

-Получил аналитику феномен «первичный символ», выяснено то, что его природа не конвенциональна, вернее конвенция задается по другим, чем договор, ориентирам (к примеру, через специфический телесный код, который самопроизвольно срабатывает в экстремальных, пограничных ситуациях, смещая конвенционально установленные рамки), в этом плане «первичный символ» совпадает с «пустым знаком», с «чистым языком».

-Показано, что в поле русского языка и речи (русского Логоса) «первичный символ» расплавлен, а символическое обнаруживает свою исконную природу, распознается указателем/медиумом к чувству места, чувству времени. Символьная материя языка концентрируется и проступает в пограничных ситуациях, которые выявляются и посредством методической работы с рациональной формой (за счет смещения рамок канона, приведения нормы к ситуации странности), и из экзистенциальных переживаний. Символика выводит на поверхность архаику языка.

-Раскрыто: в контексте восстанавливаемой архаики рациональных форм, исконного Логоса, приобретает особое значение и то, что поле русского языка -поле ¿¿»культурное, неотрефлексированное, пребывающее в состоянии монолитности форм, свойственной древним языкам, в своем массиве сопротивляющееся санации от стихийных импульсов, предпринимаемых спекулятивно выстроенной рефлексией; поле, удерживающее силовое напряжение фигур речи, воспроизводящих фигуры жизненного порядка. Это состояние национального языка может быть возведено в принцип, а из различных ситуаций, свидетельствующих о проявлении стихийных импульсов лингвистического тела, открывается возможность прояснения адекватных его пластике и жизненной динамике рациональных линий и форм мышления (впоследствии - форм культуры).

-Исследована грамматическая природа языков синтетического (флективного) типа, в том числе русского. Показано, что манифестация мира структурами синтетического языка не фрагментарна, целостна, а пластика языка, инициируемая морфологической органикой, пронизывает и интенсифицирует тип мироощущения. Выяснено, что морфология формирует устойчивые каналы мысли, закрепленные за определенной синтаксической позицией и определяющие смысл сообщения, а синтаксическая пластика в синтетически организованных языках предполагает семантическую пластику, позволяющую выйти к архаическим структурам языкового организма, к слову как «первичному символу» (посредством смещенного фразового ударения, перестановки слов, смысловых разрывов при нормальной грамматике и пр.).

-Проведен анализ способов, провоцирующих смещение контекстуально-определенных рамок и вызывающих движение контекста. Получило обоснование положение: перформативные способы, одновременно выступающие акцией Эстезиса, сопровождают логику письма и сообщают ей свободу выбора логических констант. Показано, что форма слова и контекст письма - фигуры рациональности, канализирующие мысль; они суть дикция логики. Установлено, что в эстетически размеренном мышлении логика заявляет о себе не столько через положенные посылки, последовательность утверждений и правила вывода, сколько в качестве проложения лингвистического пути для самого эстетического опыта мысли с присущими ему поворотами, разветвлениями, приведением зон реагирования на реальность к самоговорящей полноте знака. Обосновано, что именно такое восприятие логики освобождает от принуждающего чтения, вытягивает на поверхность то, что ускользало от предварительно сооруженной понимательной схемы, извлекает и обналичивает иное устоявшемуся смыслу.

-Показано, что в русской культуре опыт художника, поэта и философа смыкаются (такое совмещение обнаруживает себя и в архаических практиках различных культур): философ всегда поэт, а поэт - философ, если за точку отсчета философии избирается не отстраненное осмысление предмета и слова, но опыт мысли самого языка. Данный контекст позволил сделать следующее допущение: философ, как и поэт, мыслит только на родном языке, оперирование «чужими» лингвистическими структурами указывает не столько на опыт мысли, сколько на его противоположность. Соответственно, уникальность языка сообщает уникальную размерность национальной культуре, обнаруживает уникальные контуры преломления (вогслом/ения и становления) мысли. И, наоборот, культура и философия уникальны тогда, когда их силовое поле размерено ресурсом родной речи, причем речи, в которой раскрепощен «первичный символический» арсенал.

-Выяснено, что репрезентация отечественной рациональности (Логоса русского языка) посредством логики аналитических языков (категорий, предоставленных немецкой, английской, французской традициями мысли) остается несостоятельной, не способной эксплицировать глубинные символические основания, и, сбиваясь, соглашается на квалификацию отечественного быта, удержанного порядком русского языка, такими категориями как «хаос», «бездна». Данное положение позволило сместить акценты, участвующие в квалификации национальной культуры: из пластики русского языка культивируется иное, отличное от того, что принято принимать в европейской культуре под «сознанием», «разумом», «порядком» («иное сознание», «иной разум» и «иной порядок», а при принятии за точку отсчета европейского образца выправляется как «иное сознания», «иное разума» и «иное порядка»). Показано, что на мяобытность русского Логоса обращают внимание иностранные авторы (Й. Гердер, В. Беньямин, В. Шубарт, Р.-М. Рильке и др.). Инобытие, разворачиваемое лингвистическим ресурсом, позволяет присвоить национальному языку статус «мантры», «иероглифа», а лингвистическую материю раскрыть не линейно, но объемно, посредством образа орнамента.

-Отслеженные контуры лингвистического тела и русской культуры позволили сделать вывод о том, что «фаллоцентризм» (с присущей ему оппозицией «центра»/«периферии», линейностью изложения, последовательностью причин/следствий, опосредствованных природой аналитических языков) как квалификация европейской культуры, данная Ж. Деррида, не совпадает с глубинной природой отечественной культуры. Напротив, «национальный Логос», оказывая сопротивление «мужскому», позволяет приблизиться к себе посредством метафоры «женское», и, соответственно, раскрыть качественные характеристики с помощью идиомы «женская логика». Показано, что «женская логика» удерживает факт различия, не переходит на край, и тем самым сама распознается как территория предела, или - метафизика. Выяснено, что именно «женская логика», сопротивляясь линейной репрезентации, совпадает с логикой участия, знаковым репрезентантом которой выступает орнамент и его функциональные формы -образ, иероглиф, эмблема. Раскрыты ключевые характеристики логики орнамента: логика орнамента нелинейна, семантические потоки получают циркуляцию за счет конфигураций внутренних линий (через их сплетение, разрывы, оставленные зазорами-пустотами), резервуаром возможного смысла (обусловленного участием) выступают как узлы, так и пустоты. Орнамент усиливает факт различия, культивирует территорию предела, за счет исполнения ставит под вопрос привычную меру Логоса, а вместе с ним - меру человеческого. Так заданный контекст позволяет выяснить условия взаимозависимости ритуала как исполнения Логоса и орнамента как способа и техники исполнения. На материале славянского эпоса показано: ритуализация орнамента и узлов, вписанных в него, свидетельствует о наращении внимания, которое являет собой первичное условие для преобразования реальности; внимание сопровождается конкретикой исполнения ритуала, обоснованного принципом синхронизации и принципом подобия/различия материала семиозису конечного результата (посредством взаимодополнительности и взаимопроникаемости таких структур как эмблема, слово, образ действия, результат). Раскрыто, что именно орнамент как архаическое состояние языка позволяет приблизиться к восприятию самого языка в статусе символической версии космологии. В композиционном единстве узлы, пустоты, переплетения линий вызывают ощущение (у исполнителя и наблюдателя) , такой мыслительной техники как кружево, провоцирующей трату и тем самым обеспечивающей приращение энергии (энергии как мысли уже не столько в антропологическом преломлении, сколько в универсальном значении). Вскрытые техники орнаментального Логоса и их лингвистические конвертивы позволяют утверждать, что орнамент есть способ интенсификации энергии мысли, выступает также и ее воплощением, и способом управления ею. Выяснено, что функциональность логики орнамента заключается в следующем: орнамент как способ мысли избавляет от «иллюзии Я», унифицирует любые национально-этнические знаковые системы и приводит их к единому знаменателю - к усилию, которое есть не столько переживание, и не столько выражение переживаний, сколько самое напряжение, вытесняющее зрение («процесс запаздывания»), но активирующее внезапность понимания-ощущения. Орнамент устраняет предписание языку быть инструментом представления и обнаруживает самую возможность лингвистической материи (энергетический потенциал смысла), предвосхищенную славянской рунической традицией и славянской орнаменталикой, выводящих напоказ избыточное состояние выразительной конструкции, провоцирующих к тактильно-эмоциональному ощущению «есть», и, как следствие, к выпаду из линейной логики, в результате которого обнаруживается «несовпадение, отклонение, остаток, требующий иного подхода» (А. Драгомощенко). Раскрытые положения позволили выяснить то, что из опыта со-участия выплавляется органическая пластика рациональности, воспроизводимая орнаментально.

-Показано, что орнамент как знаковый репрезентант «логики участия» удерживает изначальное состояние мысли - драматизм, напряжение, «логику различия». Орнамент устраняет предписание языку быть инструментом представления, напротив, восстанавливает сокровенное изначальное языковой субстанции, Логос самого языка, приближает к самой структуре знака, поскольку сообщает мышлению своеобразную аритмическую топологию, в которой структуры языка приходят в состояние мифопойэзиса, или -иероглифа-образа-эмблемы. Выяснено, что наличием драматизма мысли, реализованного в пространстве национального языка, определяется возможность философии, в противном же случае философия теряет жизненную платформу. Показано, что в русской культуре до начала XX века вопрос о возможности мыслить природу родного языка и природу национального, органичную языковой пластике (и из этих условий - мыслить ресурсом родной речи), не формулировался.

-Показано, что орнамент есть латентный способ бытия синтетически организованных языков, имманентный их внутренней архитектонике. Данное положение находит свое подтверждение из проводимого сравнения: если в среде языка аналитического склада для достижения трансгрессии требуется усилие, направленное в первую очередь на сопротивление грамматике, то в среде синтетических языков это усилие направлено непосредственно на пробуждение грамматики, в пределах нормы допускающей трансформацию флексий, смену порядка слов в высказывании, смещение фразового ударения и пр. Данное сравнение позволяет предположить, что путь к архаическому истоку мысли, в котором означаемое и означающее слиты, а знак выводит непосредственность действия, пролагаемый в языке синтетического склада, ближе, чем путь, пролагаемый сквозь архитектонику аналитического языка. Показано, что значимую роль в сопротивлении движению к исконным основаниям культуры играет твердость традиции, если эта традиция основана не столько на исполнении жеста, сколько на его аналитике и на формализации его потенциала, на удержании формы, т.е. на адаптации его к территории «мужского». В этом случае исконное равновесие между «мужским»/«женским» нарушается, в результате чего устраняется непосредственность со-общения человека и реальности, культурная форма теряет живую/жизненную пластику, становится неспособной к распознанию живого пульса.

-Выяснено, что орнаментально организованный Логос соотносим с территорий «женского», и культура, в силу органики , собственного языка (синтетического) остающаяся на территории «женского», склонна к трате, к щедрости, которой наращивается и усиливается энергия мысли (в характеристике этого языкового режима функциональна метафора центрифуги

Р. Барт), поскольку словесная энергия, вращаясь, растрачивая символический 1 капитал, одновременно и сужает, и расширяет смысл, позволяет ему быть поглощенным другим смыслом и, в то же время, поглощать другое, смешивать себя с ним, уплотняет территорию предела и высвобождает риторические пустоты, в пространстве которых открывается возможность для свободной циркуляции самой стихии языка, Логоса), а тело мысли получает плотность за счет действия, посредством эмоционально-чувственной определенности жеста, поступка (за счет космогонического единства Логоса и Биоса, Логоса и Эроса).

-Обосновано и доказано следующее допущение, позволяющее сделать переход от орнаментально организованного Логоса национальной культуры к такому инструментарию как логика различия, и к мыслительным техникам, сопровождающим ее: орнамент как версия рациональности, сближаясь с многомерностью «женского» и противопоставляя себя линейной, формализованной и нормированной однозначности «мужского» («фаллоцентризму»), решает две задачи: фиксирует самую логику различия (и не «мужское», и не «женское»), а также выводит дискурс на территорию, в 1 которой устанавливается симметрия «мужского»/«женского», проявляется органичность их взаимосвязи, или - Эрос (единое). Предположение о «женской» органике русскоязычной мысли позволяет поставить ряд вопросов: во-первых, каким образом эта органика собственным лингвистическим ресурсом производит самоотчет и саморефлексию, во-вторых, насколько востребовано «мужское» (в плане языка - это форма) на территории своего жизненного пространства. Поставленные 'вопросы вызывают необходимость реконструкции таких реалий как «пропорция», «симметрия» (различие, предел), а также факт симметричности «мужского»/«женского» в пространстве русской культуры. Значимость для отечественной культуры решения поставленных вопросов получает следующее обоснование: космогонический рельеф Эроса и производимого им напряжения в разных культурах различен -отсюда различие культурных практик, компоновки в этих практиках структур символического и различное отношение в них к символическому, именно поэтому требуется выяснить возможность пропорции (симметрии) в пространстве конкретной национальной культуры.

-«Женское» начало отечественной культуры получает доказательство через такие характеристики национального, которые, одновременно, раскрывают характерные черты «женского»: начало русской культуры в основе своей «хоровое», «соборное», потому оно в большей степени воплощает в своем жизненном пространстве «женское». Именно ввиду своей женской харизматической природы в русской культуре обострены чувства моральных требований. Показано, что осознание природы «национального Логоса» в этом ключе впервые предпринимается в эпоху модерна, которой свойственно обращение к женской субстанции мира постольку, поскольку модерн в исконном своем эстетическом проявлении есть не столько «новация», сколько «реставрация» (где новация вторична и обнаруживает себя через реставрацию), а «женское» есть один из самых глубинных семантических пластов культурной архаики. Обращаясь к работам отечественных мыслителей, выяснено то, что Логос как проявление женского начала и как «женская логика», альтернативная «логике мужской», стихиен, раскрепощен, освобожден от заранее выбранных логических линий, синтаксических и грамматических кодов; это Логос, обналичивающий себя через иное восприятие самой логики. Здесь логика есть -путь, действие, участие; понимание реальности добывается через процесс проложения пути, проживается через опыт пути. Проживание индуцирует мысль и пробуждает слово как миф, как пойэтическое делание, сопряженное с действием. Женская логика - логика дионисийская, логика «страдающего бога», логика трагедийного исполнения «божественных страстей», присущая стихии жизни/смерти, пробужденная в человеке эмоционально и через эмоции заявляющая о себе (Вяч. Иванов). Это логика глубинного пласта культурной архаики, пребывающего до аполлонической определенности. Выяснено, что именно такая размерность логического — специфическая черта отечественной культуры.

-Показано, что, несмотря на то, что культура держится на ритуале (предполагающем тело, телесное участие) и на его технике, сама она не является только техникой, напротив, технике, доведенной до механичности воспроизведения, культура сопротивляется, что уточняет основание и условие культуры - напряжение, вызываемое магнетическим (по принципу магнита: притяжения/отталкивания) взаимодействием непосредственно-пластичного («женского») и формально-механистичного («мужского»). В плане языка -напряжение между мифопойэзисом («женским») и формализацией, механичностью воспроизведения формы знака («мужским»). Выяснено, что различие (оно же симметрия, точка напряжения, Эрос) есть драматическая коллизия, разрешающаяся трагедией. В этом ключе восстановлено исконное значение драматического: драма есть специфическое повествование, а в онтологическом плане - специфический разворот мысли, которому присуща диалогичностъ, двойственность. Драма фиксирует дискурсивное напряжение, вызванное со-бытием качественно разнородных структур (дневного/ночного, светлого/темного, мужского/женского). При этом сама драма, самое напряжение снимает агрессию бинарных оппозиций, дает возможность ей (агрессии) разрешиться в специфической речи, структуры которой сопротивляются режиму коммуникативной конвенции, выпадают из него, но отсылают к конкретике самой драматической ситуации. В актуализации космогонического принципа симметрии (различия, Эроса) архаическая космология приобретает драматический пафос. Трагедия же в плане организации мысли сообщает такие семантические структуры, восстанавливаемые из мифологического сюжета, как «песнь» (или -определенный порядок речи), «трата», «избыток», «оргичность», потребность в исполнении и участии, восстанавливающих цикличность времени (растерзанное тело Диониса). Раскрыта функциональность «драматического» и «трагического» в плане организации мысли, в связи с чем показано, что «драматическое» прежде всего воспроизводит предельно напряженное состояние феномена (знака), при котором на первый план выдвигается неочевидное, некая иерархия, точкой отсчета которой выступает не рутинный смысл, а самая возможность смысла и условия, при которых эта возможность получает разрешение; «трагическое» же как специфический порядок речи через трату, «жертву смысла» способствует освоению запредельного. Раскрыто, что драма есть архаическое состояние языка, обеспечивающего циркуляцию мыслительных потоков, в то же время в отечественной культуре (особенно в период начала XX века) это естественный способ фиксации мысли семантическим ресурсом знака. Выяснено, что в текстах русских поэтов, художников, философов (В. Иванова, А. Белого, М. Цветаевой, О. Мандельштама, Л. Шестова, А. Ремизова, В. Розанова и др.) представлена не столько философия драмы, сколько драма как специфический способ философствования. Показано, что драматургия мысли открывает следующее: в плоскости культуры шаблоны оказываются неработоспособными (в противном случае самоощущение национального оказывается не состоятельным, а рефлексия - неубедительной), языковое тело каждой культуры уникально (и драма как состояние языка, выведенного к собственному пределу, обнаруживает лингвистический ресурс); эта уникальность получает воплощение в специфическом Логосе, сюжетные линии которого не поддаются механическому переводу на другие языки. Драма и форма ее разрешения -трагедия - обнаруживают архаические основания культуры, актуализируют эстетику языковой реалии (к примеру, В. Иванов характеризует слог Ницше вынужденным скитанием по Элизию языческих теней, чтобы беседовать с эллинами по-эллински и чтобы суметь расслышать «речи богов»). Воссозданная пластика языка уже свидетельствует о смысловой драме (или

332смысле как драме). В языке, не перегруженном формализованными структурами мысли, устойчивой фразеологией, в языке, не обремененном «историей», т.е. схемой, обобщающей культурное событие, граница между «нутром» и «наружей» (метафоры Ж. Деррида) слова открыта, вследствие чего открыты сами каналы, по которым получает циркуляцию энергия мысли. Русский язык - из ряда таких языков, а восстановление изнутри присущего ему орнаментального Логоса обнаруживает драматургию события мысли. Поскольку язык органично вписан в жизненную среду (выступает топографией жизни, как было показано выше), постольку он выводит наружу рельеф и пластику жизненного топоса и топоса культуры в целом - в данном случае отечественной культуры.

-Вскрыта перспектива идентификации национальной философии через опыт самополагания национальной словесности. Показано, что генеалогия русской философии может быть возведена к вопросам, поставленным перед культурой А. С. Пушкиным. Указание на необходимость высвобождения языка, шире - отечественной культуры, из застывшего состояния (через проблематизацию грамматики, через обращение к стихии, присущей речи народа) имеет место в критических эссе, в переписке, в прозаических заметках А. С. Пушкина.

-Показано то, что заботой о национальном языке мысли заявляет о себе в первые десятилетия XX века такой масштабный период отечественной культуры как «русский модерн» (или «эпоха Серебряного века»). Продолжая реконструкцию языка, начатую Пушкиным, эстетика модерна формирует ключевые конструкты, в которых узнает себя отечественная ментальность, а тело национальной культуры получает своеобразный рельеф.

Сформулирован общий вывод к «Главе 2»: Эстезис реконструирует «национальный Логос». В результате эстетической акции обнаруживается следующее: грамматическая архитектоника национального языка и природа логического суть взаимозависимые реалии. Поскольку русский язык принадлежит группе языков синтетического порядка, постольку его грамматическая форма имеет более пластичный характер, чем форма языков аналитического строя. Следовательно, «национальный Логос», сообщающий о собственной природе грамматикой и пластикой родной речи, поставляет мысли такой лингвистический материал (стилистические фигуры), в котором опознается «женская логика» как логика различия, допускающая парадокс, тавтологию, семантические и стилистические перформативы, и репрезентирующая рациональность орнаментально. Соответственно, «национальный Логос» русской культуры раскрывается как тактильно ориентированный способ мысли, предполагающий участие и допускающий провокации эстетического. I

В третьей главе «Дискурсивные формы отечественной культуры как философская проблема» выясняются историко-культурологические условия соотношения форм искусства и философии в контексте русской культуры, обосновывается возможность квалификации культурных практик в качестве специфического способа философствования.

В пространстве главы получает решение ряд задач. Из лингвофилософских оснований проводится дифференциация внутреннего пространства русской культуры, получает культур-философское обоснование присущая ей на протяжении всей истории диглоссия (п. 3.1. «Определение традиции "русская философия" в культур-философском контексте»). В п.п. 3.1.1. «Проблема национальной идентичности текста как способа бытия культуры: историко-культурологический экскурс» показано, что диглоссия являлась мыслительной средой национальной культуры и именно ее наличием вызвано соприсутствие минимум двух парадигмальных конструкций, определяющий мыслительные стратегии. В п.п. 3.1.2. «Топография культурного текста как формы мысли в пространстве отечественной культуры» за точку отсчета избирается возможность мыслить культуру в качестве специфическим образом организованного текста (как это представлено в работах Ю. М. Лотмана, В. Н.

Топорова, Р. Якобсона и др.), показано, что именно фигура текста сближает философию и культуру. Выяснена топография текста русской культуры через определение таких его композитов как «Петербургский текст» и «Московский текст». В 3.1.3. «Возможность "Другого начала" в квалификации идиомы "русская философия"» исследуются мыслительные парадигмы, реализованные русской культурой в конце XIX - в начале XX века. Осмысливается различие двух стратегий мысли, получивших именование «модерн» и «классицизм». В п. 3.2. «Модерн: стилистика мысли,

I ~ альтернативная классическому канону философствования» выясняются лингвофилософские условия, по которым появляется возможность опыт самосознания различных форм искусства воспринимать в качестве одного из исконных способов философии, реализованного из ресурса национального языка. Биографическое время раскрывается как единая коммуникативная среда, получает конкретизацию концепт «план имманенции» (Ж. Делеза, Ф. Гваттари) в пространстве национальной культуры ( в п.п. 3.2.1. «Мысль как жизненная среда культуры: ландшафт эстетического поля»). В п.п. 3.2.2. «Условия непосредственного философствования: язык как драма» проводится анализ установок на природу мысли, присутствующих в работах таких философов как В. В. Розанов, Л. Шестов, и эти установки избираются в качестве ключевых. Раскрывается связь форм искусства и философии и обосновывается, что опыт мысли русского модерна имеет эстетический статус не столько потому, что он реализуется практиками искусства, сколько потому, что восстанавливает первичные условия философствования, при которых Логос и Эстезис взаимозависимы, а сами мыслительные фигуры позволяют удерживать множественность оснований. В этом связи культурологический термин «модерн» получает адаптацию к области философии, раскрывается специфика философии русского модерна.

В «Главе 3» получены следующие результаты:

-Выяснено, что практики подлинной философии зависимы от архитектоники национального языка, а поскольку «философия» принадлежит греческому языковому универсуму, постольку она в первую очередь обретается как специфический греческий феномен, воспроизводящий определенный порядок греческой речи, тесно связанный с реалиями греческого быта. И именно в пространстве греческого мира философия впервые заявила о себе как об особом порядке речи, ставящим под вопрос монументальные смыслы, оторванные от логики прямого образа действия, и тем самым открывающим перспективу иного, метафизики.

-Посредством обращения к критическим эссе поэтов, философов, а также через реконструкцию исконного значения самой философии выяснено, что в пространстве русской культуры исконная семантика философии воспроизводится в опыте саморефлексии, предпринимаемом на протяжении всей истории отечественной культуры словесностью; раскрыто то, что в начале XX века русская культура из собственных жизненных обстоятельств практикует такой опыт мысли, в котором узнаваемы черты культурной архаики (греческой) и исконных условий формирования практик философствования.

-Поскольку отечественная мысль укоренена в словесности, постольку возникает необходимость квалифицировать ее природу через категорию «текста». Таким образом, для распознания природы национальной философии вводится концепт «текста», выявляется его мыслительный статус. Показано, что «текст» вмещает в собственное пространство и специфику знаковых форм (форм аудио/видео/телесного выражения, словарь), и способы их организации в плане воспроизведения мысли (своеобразие синтаксических линий, пояснение причин и следствий, сообщающих о возможном порядке). Раскрыто, что единство форм и способов их организации определяет пластику мыслительных фигур, заявляет о наличии стиля: в целом, каждая мыслительная фигура является знаковой формой преобразования авторских установок на квалификацию мысли, осуществленной посредством специфических приемов авторских жестов, воспроизводящих лингвистические, телесно-пространственные и/или визуальные техники и пр.). 1

-Показано, что русская философия как определенный порядок речи, ставящий под вопрос природу национального, впервые обнаруживает себя в «тексте Пушкина», акцентирующем «непосредственность» живого языка и органичного ему ландшафта (грамматики) в формировании национальной стилистики мысли; выяснено, что в плане освоения территории мысли ресурсом национального языка стратегии «текста Пушкина» получают продолжение в «тексте Гоголя», тематизирующего территорию предела монументальных форм, а также - в «тексте Достоевского», тематически прорабатывающего территорию предела и выводящего драматургию «явного»/«неявного», «светлого»/«темного» и пр., тем самым закрепляющего специфическую логику различия, передающую напряжение мысли. Показано, что «текст Пушкина», «текст Гоголя», «текст Достоевского» населяют такой регион отечественной культуры как «Петербургский текст», который по квалификации мыслительного опыта отличен от «Московского текста».

-Проведен анализ смыслоорганизующих режимов «Петербургского текста» и «Московского текста», выяснено, что основанием для их разграничения является восприятие логического: «Московский текст» принимает готовую, традиционную, лингвистическую форму Логоса, «Петербургский текст», напротив, подвергает аналитике сами условия формирования мысли и восприятия Логоса. «Московский текст», утверждая монополию на владение такой идиомой как «русская философия», определяет ее лингвистический ландшафт и ограничивает его форматом «русская религиозная философия»; мыслительные стратегии «Петербургского текста», ориентированного на словесность, остаются на правах философских маргиналий. Стиль мысли, индуцированный «Московским текстом», формируется абстрактными фигурами мысли, держится на метанаррации, апеллирует к логике «больших тем»; стиль «Петербургского текста» не прибегает к ссылкам на заранее избранную авторитетную позицию и характеризуется строгостью, сдержанностью, точностью конкретной формы.

-В исследовательский контекст вводится и получает обоснование такая идиома как «Русский философский текст». Проводимая аналитика способов выражения мысли в пространстве русской культуры позволяет утверждать, что за «Московским текстом» закреплен формат «русская религиозная философия», а «Петербургский текст» генерирует мыслительные фигуры «Русского философского текста». I

Выяснено, что в начале в XX века на такой локальной территории отечественной культуры как философия сосуществуют две эпохи: «классицизм» и «модерн». Различие в отношении к основанию логического и к «национальному Логосу» позволяет вести речь о наличии в отечественной культуре двух различающихся между собой способов организации мысли, двух текстов: «Московского текста» и «Петербургского текста». «Московский текст» представляет «классицизм» отечественной философии, «Петербургский текст» развивает специфическую версию «модерна».

-Показано, что русский модерн является пороговой эпохой в деле как становления национального мышления, так и самоосмысления нацией собственной культуры и существа национального. В собственно философском плане модерн реализован в стилистике мысли В. Розанова, Л. Шестова, а также в опыте саморефлексии художников, поэтов. Выяснено, что философия модерна утверждается инорациональными структурами (опытом тела, жизненной стихийностью, локальной конкретикой мысли, ускользающих от предельной предикации), избегает привлечения абстрактных терминов иноязычного происхождения, ориентирует себя на прозрачность просторечных оборотов русской речи, либо сопровождает письмо орнаментом, рисунком (в опыте В. Розанова), либо, движимая потребностью проникнуть к дословному, реконструирует семантику иноязычных единиц мысли (греческих, латинских, немецких у Л. Шестова). Через реконструкцию буквального значения философии (значения греческого порядка) доказано, что философия модерна разоблачает несостоятельность семантических абстракций, преследует цель восстановить исконные условия жизненного порядка и укорененности в нем словесной материи, не утяжеленной дистанцией между означающим и означаемым.

-Установлено, что русский модерн отличается от европейских аналогов тем, что озабочен поиском не столько универсальных ценностей, сколько «дома» мысли: проводит реконструкцию «национального Логоса» и феномена «национальное» через аналитику выразительного ресурса русской словесности, через расследование формы. Показано, что семантическое пространство русского модерна конституировано в том числе и критическим отношением к присущей русской культуре многовековой привычке оглядываться на Европу, присваивать ее способы описания, сопровождаемые языком анонимных рациональных систем.

-Раскрыто, что начало XX века получает статус эпохи (исторически иного в отношении к общепринятому) за счет плотности коммуникации, тесноты общения и непосредственного пересечения эстетических практик в едином коммуникативном континууме. Показано, что эстетика модерна культивирует стиль национальной мысли, состоящий из комбинации мыслительных фигур, формирующих и объединяющих их персонажей, движимых Эстезисом художника, опытом преобразования фигур в концепты, из приемов, реализующих авторские установки на квалификацию мысли. Выразительные фигуры и приемы культивируются в среде национальной словесности, где философия, искусство, поэзия выступают взаимозависимыми модусами единого пространства мысли.

-Показано, что в режиме самоосмысления и самосознания культуры присутствие языка может быть как скрытым, так и демонстративно проявленным. Посредством проведенной реконструкции текста установлены такие латентные модальности языкового бытия, как риторические фигуры, провоцирующие разрыв и остановку сюжета, конституирующие молчание (к примеру, в поэтике М. Цветаевой), семантические паузы и «стилистические восстания» (у В. Розанова), фигуры, воспроизводящие опыт «вслушивания» (у О. Мандельштама, В. Хлебникова), «говорящие» знаки, притягивающие внимание, (в живописи М. Шагала, В. Кандинского, К. Малевича, Л. Бакста, М. Добужинского и пр.). Необходимость преобразования явного модуса языкового бытия (лингвистической формы) обнаружена через осмысление манифестов новой теории эстетического опыта (у В. Кандинскиого, А. Бену а, С. Дягилева, К. Малевича, в критике, в переписке, в открытых диспутах, развернутых пространством журнальных статей «Мира искусств», «Аполлона», в саморефлексии, к примеру, Ф. Шаляпина, И. Стравинского, А. Бенуа и пр.). I

-Получил адаптацию к телу национальной культуры и конкретно к эпохе модерна концепт Делеза и Гваттари «план имманенции», выяснена архитектоника «плана имманенции» в пространстве русской культуры: кружки, салоны, журналы, общества, семинары, проводимые как в частном порядке, так и в академической среде, взаимодействие авторов Москвы и Петербурга, осознание инаковости в отношении другого в рамках национальной культуры, попытки ее обоснования, взаимодействие в эстетической среде волошинского Коктебеля, желание проникнуть в среду русского сектантства и народного языка, его организующего, вовлечение в опыт национальной мысли «чужого» и пр. Показано, что приближение такой культурной практики как «философия» к собственному исконному состоянию (и, одновременно, становление философии в конкретной национально-культурной среде) вызвано трансгрессией эстетических форм. Раскрыто, что условием трансгрессии выступает потребность в артикуляции интенсивно проживаемого эстетического опыта, а артикуляция нуждается в освоении семантического ресурса родной речи. Установлено возвратно-поступательное движение от Эстезиса к пойэзису: в результате трансгрессии эстетических форм слово получает статус телесно вовлеченного знака и тем самым восстанавливает способность вызывать и усиливать ощущение. Установлено, что за счет реконструкции опыта искусства (смены угла зрения, способов и режимов восприятия, канона понимания искусства, условий реагирования, контекста исполнения и пр.) смещается семантическая «точка сборки», а также реконструируется режим рациональности: искусство (поэзия, живопись, музыка, танец и пр.), переходя в плоскость не-искусства (актуализируя собственный предел), сообщает философии новые грани восприятия и осмысления, подбирая адекватное полноте опыта слово, генерирует в среде национального языка рациональный ресурс, и наоборот, философия, вовлекая себя в зону не-философии, сообщает искусству ресурс для самоосознания. I

-На примере аналитики сложного рельефа «плана имманенции» продемонстрировано, что национальный язык в любом случае участвует в формировании Эстезиса, показано, что художник эпохи озабочен как национальной природой лингвистического феномена, его потенциалом и возможностями, так и степенью его вовлеченности в формирование Эстезиса.

-Через аналитику приемов и фигур мысли проведено сравнение русского модерна и культуры Греции, на основании чего выяснено, что в русском модерне, как и в Греции, естественной средой мысли избирается национальная словесность, в ландшафте которой становится такой регион национальной культуры как философия. Выяснено, что для эстетики русского модерна культура Греции воспринимается не как абстрактно-универсальный феномен, напротив - как феномен национальный, каждая структура которого тесно связана с ландшафтом, образом жизни, опытом коммуникации с «непроявленным», с иным. Получен вывод: русский модерн, проясняя условия греческой мыслительной формы, проясняет перспективу форм собственной словесности, тем самым практически реализует опыт философствования, или -метафизики как «вопрошания сущего за его пределы».

-Получил детальную аналитику феномен коммуникативной плотности, формирующей контуры мыслительного пространства русского модерна. В результате проведенного анализа выяснено и обосновано следующее: опыт мысли модерна сопротивляется линейно-схематическому описанию, адекватным способом фиксации контуров и граней эпохи являются такие фигуры как «интеллектуальная/коммуникативная сеть», «ризома», состоящие из «складок», узловых текстоорганизующих фигур. Условием формирования интеллектуальных сетей выступает интенсив эстетического опыта, вызывающий потребность в артикуляции, тем самым снимающий традиционно установленные грани искусства, философии, поэзии. Проведен опыт сравнения принципов построения мыслительной композиции в поэзии, живописи, философии, выявлена их взаимозависимость, позволяющая сделать допущение о культуре модерна как о едином тексте, воспроизводящем, одновременно, и способы организации мысли, и фиксацию ее языковой формой, и воплощение ее в фигуры. Показаны способы преобразования фигур в концепты, выяснено, что такая версия философии, которая была заявлена греками, реконструирована неклассической европейской философией, получила конкретизацию в европейском постмодерне, обнаруживает себя в русском модерне, в большей степени заявляющем о' себе архитектоникой «Петербургского текста», правомерность которого обоснована как географией (Петербург - край империи, провоцирующий на тактильно осознаваемую метафизику), так и качеством культурных форм (означенных формулой Ф. М. Достоевского: Петербург - самый «умышленный город в мире»). Установлено, что отечественная философия, утверждаемая опытом осмысления национального языка, выходит за рамки стандартной логической формы, сопротивляется линейному изложению, логике тождества, провоцирует логику участия и сопровождающую ее логику различия. Посредством аналитики мыслительных фигур, населяющих «Петербургский текст», раскрыта специфика «петербургской» эстетики (и, соответственно, специфика мыслительной формы): тяготение к пространственным контурам, к звуковой и семантической конкретике, радикальный отказ от невнятных символов и абстракций, четкость, строгость формы, трезвость мысли.

-Посредством выяснения ключевых фигур мысли и приемов ее реализации задана архитектоника «Петербургского текста». Проанализированы стилистические фигуры ключевых ее композитов: «розановского текста», «акмеистического письма», «за-уми». На основании проявленного единства в установках, квалифицирующих природу мысли (Логоса), обоснована уместность вовлечения в полотно «Петербургского текста» таких реалий культуры русского модерна как «текст М. Цветаевой», «текст М. Волошина» и I текст Л. Шестова». Раскрыт и получил обоснование сам принцип соотношения между текстами как композициями мысли: принцип магнетизма, или диалектики (притяжения/отталкивания). Получило обоснование следующее: становление русской философии, шире - культуры (как и любой другой, в том числе и в первую очередь греческой), основано на диалектике, магнетизме, на драматических коллизиях, обнаруживаемых в горизонте соотношения «национального»/«не-национального», «русского»/«не-русского», культурного»/«не-культурного», «философии»/«не-философии».

-Осмыслена языковая компонента трансгрессивных линий эстетического. Выяснено, что трансгрессия эстетического опыта позволяет проникнуть на территорию предела и тактильно ощутить ее контуры, требует слова, преобразованного в миф, т.е. такого состояния словесной материи, в котором устранен разрыв между денотатом и сигнификатом, восстановлен драматизм целого, наличествует прозрачная телеология. Анализ мыслительного опыта русского модерна показал; что становление языка осуществляется в парадоксе драмы, притом, что драматизм в первую очередь имеет лингвистический характер: территория мысли узнаваема в опознавательных знаках «ночного», «сновидческого», «темного», «неявного», «неочевидного», «дочеловеческого» (в мыслительных фигурах М. Цветаевой, А. Ремизова, М. Кузмина, В. Розанова и др.). Выяснена функциональность данных фигур: с помощью вопрошания об их онтологии реализуется как освоение территории мысли, так активизация ресурса самого национального языка.

-Показано, что «текст Л. Шестова» предлагает последовательную методику освоения территории мысли («беспочвенности»), состоящую из таких приемов как афоризм, парадокс, сюжетный пастиш, рисунок, дискретность повествовательных линий, сведение к абсурду «положительных истин», апофатическая манера изложения, стилистика вопрошания, отказ от «заключений», следование логике письма, выведенной непрямыми конструкциями, пронизанными смысловыми противоречиями, и пр. Выяснено, что методология Шестова культивирует логику различия, а ее выразительные фигуры («последние вопросы», «беспочвенность», «недумание», «предел», «абсурд», «мужество мыслить» и пр.), с одной стороны, сообщают национальной культуре такое мыслительное измерение, которое адекватно глубинной природе «национального Логоса», с другой - формируют собственно философское пространство, в котором Логос и Эстезис взаимозависимы. «Текст Шестова» выводит национальную культуру мысли за ее границы, открывает ей перспективу инакового, тем самым расширяет ее горизонт, активирует ее потенциал.

Сформулирован общий для «Главы 3» вывод: Установки на квалификацию рациональности, сообщаемые логикой различия, позволяют обнаружить в пространстве русской культуры наличие специфической версии философствования, производной из мыслительного опыта русской словесности. Эта версия фиксируется идиомой «Русский философский текст», отличной от I идиомы «русская религиозная философия». Актуализация культурной архаики (греческой) с целью активации выразительного ресурса национального языка, природы «национального Логоса», и тем самым - самой философии, принадлежит «Русскому философскому тексту» и этим определяет его состоятельность в постановке вопросов о существе национального тела отечественной культуры, удостоверяет русскую культуру в наличие самостоятельного философского опыта, органичного ее мыслительной природе.

В заключительной части подведен итог исследования.

Перспектива дальнейшей работы в проблемной плоскости, определенной настоящим исследованием, заключается в следующем: осознать ключевые композиты «Русского философского текста», ориентируя исследовательский интерес уже на современные процессы, формирующие контуры национального семиозиса. I I

Список научной литературыКребель, Ирина Алексеевна, диссертация по теме "Философия и история религии, философская антропология, философия культуры"

1. «.Сборище друзей, оставленных судьбою». «Чинари» в текстах, документах, исследованиях : В 2-х т. Текст. М., 1998.

2. Christmann, Н.-Н. Idealistische Philologie und moderne Sprachwissenschaft Текст. / H. H. Christmann. München : Wilgelm Fink Verlag, 1974. ^Z

3. Die Aktualithat des Verdrängten Текст. // Studien zur'Geschichte der Sprachwissenschaft im 20. Jahrhundert. Heidelberg, 2004.

4. Dohl, R. Experiment und Sprache Электронный ресурс. / R. Dohl. Режим доступа : http : // www.netzliteratur.net/experiment/experime.htm/ (Дата обращения 25.09.2010)

5. Gallery of Russian Thinkers : Roman Jakobson. Электронный ресурс. / Roman Jakobson -Режим доступа : http : // www.isfp.co.uk/russianthinkers/romanJakobson.html (Дата обращения 21.10.2010).

6. Gumbrecht, H.-U. Vom Leben und Sterben der grossen Romanisten Текст. / H.-U. Gumbrecht. München, 2002.

7. Hausmann, F.-R. Vom Strudel der Ereignisse verschlungen. Deutsch Romanistik im "Dritten Reich" Текст. / F.-R. Hausmann. Frankfurt а. M., 2000.

8. Hegel, G.W.F. Ästhetik Текст. / G.W.F. Hegel. Stuttgart, 2000.

9. Lepenies, W. Vom Ursprung der Kulturkriege Текст. / W. Lepenies. Die Welt, 14.03.209.

10. Locus Solus : Антология литературного авангарда XX в. Текст. / Пер. Виктора Лапицкого. Под ред. Б. Останина. - СПб. : Амфора, 2000.

11. Trabant, J.Geist und Kultur in der Sprachwissenschaft Текст. / J. Trabant // Beitrag zur Geschichte der Sprachwissenschaft. München, 2000.

12. Welsch, W. Aesthetics beyond Aesthetics Электронный ресурс. / В. Вельш. Режим доступа : http : // www.unijena.de/welsch / (Дата обращения 08.08. 2010)

13. Welsch, W. Geburt der postmodernen Philosophie aus dem Geist der moderne Kunst Текст. / W. Welsch. -München, 1990.

14. Аверинцев, С. С. «Скворешниц вольных гражданин.». Вячеслав Иванов : Путь поэта между мирами Текст. / С. С. Аверинцев. СПб., 2002.

15. Адорно, Т. В. Эстетическая теория Текст. / Т. В. Адорно. М., 2001.

16. Акимов, В. М. Свет художника (вступительная статья) Текст. / В. М. Акимов // Булгаков М. Пьесы. Романы. М., 1991. !

17. Алексеев, А. А. Почему в древней Руси не было диглоссии Текст. / А. А. Алексеев // Проблемы исторического языкознания. Вып. 3. : Литературный язык Древней Руси :

18. Межвузовский сборник. JI. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1986.1 і •

19. Алексеев, Л. В. Три пряслица с надписями из Белоруссии Текст. / Л. В. Алексеев // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института Археологии. Вып. 57.- 1955.

20. Андрей Белый и Иванов-Разумник : Переписка Текст. / А. Белый. СПб, 1998.

21. Аристотель. Никомахова этика Текст. / Аристотель // Философы Греции. М. : Эксмо-Пресс, 1997.

22. Аристотель. Риторика. Поэтика Текст. / Аристотель. М, 2000.

23. Арним, Л. А. фон. О народных песнях Текст. / Л. Арним // Эстетика немецких романтиков. СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006.

24. Арон, Р. История XX века Текст. / Р. Арон. М.: Ладомир, 2007.

25. Артемьева, Т. В. История метафизики в России XVIII века Текст. / Т. В. Арьтемьева. -СПб. : Алетейя, 1996.

26. Арто, А. Театр и его двойник Текст. / А. Арто- М. : «Мартис», 1993.

27. Арутюнов, С. Голубые пути цивилизаций Текст. / С. Арутюнов, Ю. Фельчуков // Вокруг света. 1978.-.№1.

28. Асов, А. И. Славянские руны и «Баянов гимн» Текст. / А. И. Асов. М. : Вече, 2000.

29. Ахматова, А. Дикая девочка Текст. / А. Ахматова // Полное собрание поэзии и прозы в одном томе. М., 2009.

30. Ахматова, А. Проза о «Поэме без героя». PRO DOMO MEA Текст. / А. Ахматова // Полное собрание поэзии и прозы в одном томе. М., 2009.

31. Бадью, А. Манифест философии Текст. / А. Бадью. СПб., 2003.

32. Баран, X. К типологии русского модернизма : Иванов, Ремизов, Хлебников Текст. / X. Баран // Поэтика русской литературы начала XX века. М., 1993.

33. Барашков, А. Узелковое письмо древних славян Текст. / А. Барашков // Наука и религия. 1992.-№4-5.

34. Барт, Р. Camera lucida Текст. / Р. Барт. М., 1997.

35. Барт, Р. Арчимбольдо. Чудовища и чудеса Текст. / Р. Барт // Метафизические исследования. Том XIII : Искусство. - СПб., 2000.

36. Барт, Р. Империя знаков Текст. / Р. Барт. М. : Праксис, 2004.

37. Барт, Р. Метафора глаза Текст. / Р. Барт // Танатография Эроса. СПб. : Мифрил, 1994.

38. Барт, Р. Сад-1 Текст. / Р. Барт // Маркиз де Сад и XX век. М. : РИК «Культура», 1992.

39. Батай, Ж. Литература и зло Текст. / Ж. Батай. М.: Изд-во МГУ, 1994.

40. Батай, Ж. Сад и обычный человек Текст. / Ж. Батай // Маркиз де Сад и XX век. М. : РИК «Культура», 1992.

41. Батюшков, К. Н. Избранная проза Текст. / К. Н. Батюшков. М., 1988.

42. Батюшков, К. Н. Стихотворения Текст. / К. Н. Батюшков. М. : Худ. лит-ра, 1998.

43. Баумгартен, А. Философские размышления. Эстетика (фрагменты) Текст. / А. Баумгартен // История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. В 5 т. - Т. 2. : Эстетические учения 16-18 веков. -М. : Искусство, 1964.

44. Бахтин, М. Лекции об А. Белом, Ф. Сологубе, А. Блоке, С. Есенине (в записи Р. М. Мирской) Текст. / М. Бахтин // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1993. - № 2-3.

45. Бахтин, М. М. К методологии гуманитарных наук Текст. / М. М. Бахтин // Эстетика словесного творчества. М., 1986.

46. Бахтин, М. От философии поступка к риторике поступка Текст. / М. Бахтин. М., 1996.

47. Бахтин, М. Слово в романе Текст. / М. Бахтин // Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

48. Бахтин, М. Эстетика словесного творчества Текст. / М. Бахтин. М., 1986.

49. Бахтин, Н. М. Философия как живой опыт : Избранные статьи Текст. / Н. М. Бахтин. -М. : Лабиринт, 2008.

50. Башляр, Г. Избранное : Поэтика грезы Текст. / Г. Башляр. М.: РОССПЭП, 2009.

51. Башляр, Г. Новый научный дух Текст. / Г. Башляр // Новый рационализм. М. : Прогресс, 1987.

52. Башляр, Г. О природе рационализма Текст. / Г. Башляр // Новый рационализм. М. : Прогресс, 1987.

53. Башляр, Г. Философское отрицание (Опыт философии нового научного духа) Текст. / Г. Башляр // Новый рационализм. М. : Прогресс, 1987.

54. Белый, А. Между двух революций : Воспоминания. В 3 кн. Текст. / А. Белый - М., 1990.

55. Белый, А. Начало века Текст. / А. Белый. М., 1990.

56. Белый, А. Символизм как миропонимание Текст. / А. Белый. -М., 1994.

57. Бенвенист, Э. Категории мысли и категории языка Текст. / Э. Бенвенист // Общая лингвистика. М.,1974. - С. 100-114.

58. Беньямин, В. Московский дневник Текст. / В. Беньямин.- М. : Асі Ма^іпет, 1997.

59. Беньямин, В. Происхождение немецкой барочной драмы Текст. / В. Беньямин. М. : Аграф, 2002.

60. Берберова, Н. Курсив мой Текст. / Н. Берберова // Серебряный век. Мемуары. М., 1990.

61. Бердяев, Н. Русская идея Текст. / Н. Бердяев // Русская идея : в кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В 2-х т. - Т.2. - М., 1994.

62. Бердяев, Н.А. Самопознание : Сочинения Текст. / Н. Бердяев. М.-Харьков, 1998.

63. Берковский, Н. Романтизм в Германии Текст. / Н. Берковский. СПб., 1991.

64. Беседа о Флоренции и итальянском языке (Мильорини, Ненчони, Контини) Текст. // Современное итальянское языкознание. -М. : Прогресс, 1971.

65. Бибихин, В. «Логико-философский трактат» Л. Витгенштейна Текст. / В. Бибихин // Философия на троих : А. Ахутин, В. Бибихин, А. Пятигорский. Рижские чтения I. Рига, 2000.

66. Бибихин, В. В. Время читать Розанова Текст. / В. В. Бибихин // Розанов В. В. О понимании : Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания. М., 1996.

67. Бибихин, В. В. Ранний Хайдеггер о Дунсе Скоте Текст. / В. В. Бибихин // Мартин Хайдеггер : Сб. статей. СПб. : РХГИ, 2004.

68. Бибихин, В. Внутренняя форма слова Текст. / В. Бибихин. СПб. : Наука, 2008.

69. Бибихин, В. Другое начало Текст. / В. Бибихин. СПб. : Наука, 2003.

70. Бибихин, В. Мир Текст. / В. Бибихин. СПб. : Наука, 2007.

71. Бибихин, В. Новое русское слово Текст. / В. Бибихин // Грамматика поэзии. СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха, 2009.

72. Бибихин, В. Узнай себя Текст. / В. Бибихин. СПб.: Наука, 1998.

73. Бибихин, В. Язык философии Текст. / В. Бибихин. М. : Языки славянской культуры, 2002.

74. Бланшо, М. Опыт-предел Текст. / М. Бланшо // Танатография Эроса. СПб. : Мифрил, 1994.

75. Бланшо, М. Сад Текст. / М. Бланшо // Маркиз де Сад и XX век. М. : РИК «Культура», 1992.

76. Блищ, Н. Л. Автобиографическая проза А. М. Ремизова (проблема мифотворчества) Текст. / Н. Л. Блищ. Минск : Европейский университет, 2002.

77. Богомолов, Н. Комментарии Текст. / Н. Богомолов // Кузмин М. Стихотворения. СПб., 1996.

78. Бодрийар, Ж. Символический обмен и смерть Текст. / Ж. Бодрийар. М. : Добросвет, 2000.

79. Бонецкая, Н. JI. М. М. Бахтин и традиции русской философии Текст. / Н. J1. Бонецкая // Вопросы философии. 1993. - № 1. - С. 83-93.

80. Борискин, В. М. А. И. Введенский и М. М. Бахтин Текст. / В. М. Борискин // М. М. Бахтин и гуманитарное мышление на пороге XXI века. Саранск, 1995. - С. 77-79.

81. Борисова, Е. А. Русский модерн Текст. / Е. А. Борисова, Г. Ю. Стернин. М., 1990.

82. Бочаров, А. Б. М. М. Бахтин : от филологии к философии, от металингвистики (метариторики) к философии языка Электронный ресурс. / Бочаров А. Б. Режим доступа : http : //anthropology.ru/ru/texts/bocharov/ruseur07.html (Дата обращения 24.09.2010).

83. Бретон, А. Еретик Текст. / А. Бретон // Танатография Эроса. СПб. : Мифрил, 1994.

84. Бродский, И. Altra ego Текст. / И. Бродский // Соч. : в 7 т. Т. 6. - СПб. : Пушкинский фонд, 1997.

85. Бродский, И. Об одном стихотворении Текст. / И. Бродский // Соч. : в 7 т. Т. 5. - СПб. : Пушкинский фонд, 1997.

86. Бродский, И. Полторы комнаты Текст. / И. Бродский // Соч. в 7 т. Т. 5. - СПб: Пушкинский фонд, 1997.

87. Бродский, И. Поэт и проза Текст. / И. Бродский // Соч.: в 7 т. Т.5. - СПб: Пушкинский фонд, 1997.

88. Бродский, И. Сын цивилизации Текст. / И. Бродский // Соч.: в 7 т. Т.5. - СПб., 1997.

89. Бугаева (Васильева), К. Н Дневник : 1927-1928 Текст. / К. Н. Бугаева (Васильева) // Лица : Биографический альманах. Вып.7. - СПб., 1996.

90. Булгаков, С. Свет невечерний Текст. / С. Булгаков. М., 1994.

91. Булгаков, С. Философия имени. Текст. / С. Булгаков. СПб., 1999.

92. Бунтман, Н. В. Нарушение границ : возможное и невозможное Текст. / Н. В. Бунтман // Батай Ж. Литература и зло. М. : Изд-во МГУ, 1994.

93. Буслаев, Ф. И. Предисловие к «Опыту исторической грамматики русского языка» Текст. / Ф. И. Буслаев // Историческая грамматика русского языка. М. : Учпедгиз, 1959.

94. Вакенродер, В. Г. Особая внутренняя сущность музыки и психология современной инструментальной музыки Текст. / В. Г. Вакенродер // Музыкальная эстетика Германии XIX века. М. : Музыка, 1981.

95. Валери, П. Я говорил порой Стефану Малларме Текст. / П. Валери // Об искусстве. М., 1993.

96. Варакина, Г. Между Дионисом и Аполлоном : Очерки по русской культуре «Серебряного века» Текст. / Г. Варакина. Рязань, 2007.

97. Винкельман, И. И. История искусств древности. Малые сочинения Текст. / И. И. Винкельман. СПб.: Алетейя, Государственный Эрмитаж, 2000.

98. Виноградов, В. В. Стиль Пушкина Текст. / В. В. Виноградов. М., 1948.

99. Виноградов, В. В. Язык Пушкина Текст. / В. В. Виноградов. M.-JL, 1935.

100. Винокур, Г. О. Пушкин и русский язык Текст. / Г. О. Винокур // Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1959.

101. Витгенштейн, JI. Лекции об эстетике Текст. / JI. Витгенштейн // Лекции и беседы об эстетике, психологии и религии. М., 1999.

102. Витгенштейн, Л. Логико-философский трактат Текст. / Л. Витгенштейн // Философские работы. Часть I. — М. : Гнозис, 1994.

103. Волков, С. Диалоги с Иосифом Бродским Текст. / С. Волков. М., 1998.

104. Волков, С. История культуры Санкт-Петербурга Текст. / С. Волков. М., 2003.

105. Волков, С. История русской культуры XX века : от Л. Толстого до А. Солженицына Текст. / С. Волков. М., 2008.

106. Волошин, М. К. Ф. Богаевский художник Киммерии Электронный ресурс. / М. Волошин // Статьи. Очерки. Критика. - Режим доступа : http : // lingua.mssianplanet.ru/library/mvoloshin/mvbog.htm (Дата обращения 25.09.2010)

107. Волошин, М. Культура, искусство, памятники Крыма Электронный ресурс. / М. Волошин // Статьи. Очерки. Критика. Режим доступа : http : // lingua.russianplanet.ru/library/mvoloshin/mvkrym.htm (Дата обращения 23.09.2010)

108. Волошин, М. О смысле танца Электронный ресурс. / М. Волошин // Утро России. -29 марта 1911 г. Режим доступа : http : // www.stihi-rus.ru/1/Voloshin/tanec.htm (Дата обращения 24.09. 2010)

109. Волошин, М. Откровения детских игр Электронный ресурс. / М. Волошин // Лики творчества. Л. 1998. - Режим доступа : http : // lingua.russianplanet.ru/library/mvoloshin/mvotkrov.htm (Дата обращения 16.10.2010)

110. Вульф, К. Антропология Текст. / К. Вульф. СПб., 2008.

111. Вульф, К. К генезису социального : Мимезис, перформативность, ритуал Текст. / К. Вульф. СПб., 2009.

112. Гадамер, Х.-Г. Актуальность прекрасного Текст. / Х.-Г. Гадамер. М., 1991.

113. Гайдамак, Н. А. Диалектизмы как составная часть народно-разговорной речи современного города (на материале речи жителей г. Омска) Текст. / Н. А. Гайдамак. -Омск, 2003.

114. Гайденко, П. П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века Текст. / П. П. Гайденко. М. : Прогресс-Традиция, 2001.

115. Гальцева, Г. По следам гения Текст. / Г. Гальцева // Пушкин в русской философской критике : Конец XIX первая половина XX века. - М. : Книга, 1990.

116. Гарденберг, Ф. фон (Нвалис). Вера и любовь, или король и королева Текст. / Ф. фон Гарденберг (Новалис) // Эстетика немецких романтиков. СПб. : Изд-во С.-Петерб. унта, 2006.

117. Гартман, Н. Эстетика Текст. / Н. Гартман. М., 1958.

118. Гаспаров, М. JI. «Поэма воздуха» Марины Цветаевой : опыт интерпретации Текст. / М. JI. Гаспаров // Избранные статьи : О стихе, о стихах, о поэтах. М. : Новое литературное обозрение, 1995.

119. Гаспаров, М. JI. Взгляд из угла Текст. / М. JI. Гаспаров // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994.

120. Гаспаров, М. JI. Марина Цветаева : От поэтики быта к поэтике слова Текст. / М. JI. Гаспаров // Избранные статьи : О стихе, о стихах, о поэтах. М. : Новое лит. обозрение, 1995.

121. Гаспаров, М. JI. Фет безглагольный (композиция пространства, чувства, слова) Текст. / М. Л. Гаспаров // Избранные статьи : О стихе, о стихах, о поэтах. М. : Новое лит. обозрение, 1995. |

122. Гачев, Г. Д. Национальные образы мира Текст. / Г. Д. Гачев. М., 1988.

123. Гачев, Г. Русская Дума : Портреты русских мыслителей Текст. / Г. Гачев. М., 1991.

124. Гегель, Г. В. Ф. Феноменология духа Текст. / Г. В. Ф. Гегель. СПб., 1994.

125. Георгиев, Е. Славянская письменность до Кирилла и Мефодия Текст. / Е. Георгиев. -София, 1952.

126. Германский Орфей : Поэты Германии и Австрии XVIII-XX вв. М., 1993.

127. Гёррес, Й. Дискуссия о народной поэзии Текст. / Й. Герренс, К. Брентано // Эстетика немецких романтиков. СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006.

128. Герцык, Е. Волошин Текст. / Е. Герцык // Воспоминание о серебряном веке. М., 1993.

129. Гиппиус, 3. Серебряный век Текст. / 3. Гиппиус. М., 1990.

130. Гиренок, Ф. И. Удовольствие мыслить иначе Текст. / Ф. И. Гиренок. М. : Академический проект, 2008.

131. Гоготишвили, Л. А. Непрямое говорение Текст. / Л. А. Гоготишвили. М. : Языки славянских культур, 2006.

132. Горичева, Т. «Пью вино архаизмов.» : О поэзии Виктора Кривулина Текст. / Т. Горичева, Д. Орлов, А. Секацкий, Н. Иванов. СПб. : КОСТА, 2007.

133. Горичева, Т. Православие и постмодернизм Текст. / Т. Горичева. Ленинград : ЛГУ, 1991.

134. Горичева, Т. Только в России есть весна! О трагедии современного Запада. Дневники : 1980-2003 Текст. / Т. Горичева. М. : Русский Хронографъ, 2006.

135. Григорьева, Н. Эволюция антропологических идей в европейской культуре второй половины 1920-1940-х гг. (Россия, Германия, Франция) Текст. / Н. Григорьева. СПб., 2008.

136. Громов, М. Н. Русская философская мысль Х-ХУП веков Текст. / М. Н. Громов, Н. С. Козлов. -М., 1990.

137. Грякалов, А. А. Письмо и событие: Эстетическая топография современности Текст. / А. А. Грякалов. СПб. : Наука, 2004.

138. Грякалов, А. А. Поэтический язык : Эстетика и опыт предела Текст. / А. А. Грякалов // Метафизические исследования. Выпуск 12. : Язык. - СПб, 1999. - С. 9-21.I

139. Грякалов, А. А. Эстетическое и субъективность Текст. / А. А. Грякалов // Эстетика в XXI веке : вызов традиции? (Сборник статей) СПб. : Санкт-Петербургское философское общество, 2008.

140. Грякалова, Н. Ю. Человек модерна : Биография Рефлексия - Письмо Текст. / Н. Ю. Грякалова. - СПб. : «Дмитрий Буланин», 2008.

141. Гумилев, Н. Наследие символизма и акмеизм Текст. / Н. Гумилев // Письма о русской поэзии. М., 1997.

142. Гумилев, Н. Сочинения : В Зт. Т.2. Текст. / Н. Гумилев - М., 1991.

143. Давыдов, Д. А. Проблема смысла жизни в философии В. С. Соловьева и Н. А. Бердяева : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.03 / Давыдов Д. А. Место защиты: Нижегор. гос. пед. ун-т. Нижний Новгород, 2008.

144. Делез, Ж. Что такое философия? Текст. / Ж. Делез, Ф. Гваттари. М. : Академический проект, 2009.

145. Деррида, Ж. О грамматологии Текст. / Ж. Деррида. М., 2000.

146. Деррида, Ж. Призраки Маркса Текст. / Ж. Деррида. M. : LogosAltera, 2006.

147. Дианова, В. М. Постмодернистская философия искусства : истоки и современность Текст. / В. М. Дианова. СПб., 2000.

148. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов Текст. / Диоген Лаэртский. М., 1986.

149. Доливо-Добровольский, А. В. Николай Гумилев : Поэт и воин Текст. / А. В. Довливо-Добровольский. СПб., 2005.

150. Домахина, H. М. Эстетика демонического в русской художественной культуре XIX -начала XX веков : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.04 / Домахина Н. М. Место защиты: Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена. СПб., 2007.

151. Драгомощенко, А. Конспект-контекст Текст. / А. Драгомощенко // Безразличия. -СПб., 2007.

152. Драгомощенко, А. Петербург на полях Текст. / А. Драгомощенко // Безразличия. -СПб., 2007.

153. Драгомощенко, А. Фосфор Текст. / А. Драгомощенко. СПб. : Северо-Запад, 1994.

154. Дугин, А. Г. Мартин Хайдеггер : Возможность русской философии Текст. / А. Г. Дугин. М. : Гаудеамус - Академический проект, 2011.Бадью, А. Манифест философии [Текст] / А. Бадью. - СПб. : Machina, 2003.

155. Дугин, А. Русская вещь Текст. / А. Дугин. М., 2001.

156. Дуне Скот, И. Трактат о первоначале Текст. / И. Дуне Скот. М. : Изд-во Францисканцев, 2001.

157. Дюкасс, Дж. К. Нормы критики Текст. / Дж. К. Дюкасс // Современная книга по эстетике. М., 1957.

158. Евлампиев, И. И. История русской метафизики в XIX XX веках. Русская философия в поисках абсолюта. - В 2-х частях Текст. / И. И. Евлампиев. - СПб., 2000.

159. Егоров, Б. Ф. Что такое литературоведческий структурный анализ? Текст. / Б. Ф. Егоров // Онтология стиха. Памяти В. Е. Холшевникова. СПб., 2000.

160. Елеонская, А. С. Русская публицистика второй половины XVII века Текст. / А. С. Елеонская. М., 1978.

161. Жак Деррида в Москве : деконструкция путешествия Текст. / Ж. Деррида. M. : Ad Marginem, 1993.

162. Жаккар, Ж.-Д. Даниил Хармс и конец русского авангарда Текст. / Ж.-Д. Жаккар. -СПб., 1995.

163. Живов, В. М. Культурные конфликты в истории литературного языка в XVIII начала XIX века Текст. / В. М. Живов. - М., 1991.

164. Жижек, С. Возвышенный объект идеологии Текст. / С. Жижек. М. : Художественный журнал, 1999.

165. Жирмунский, В. Поэтика русской поэзии Текст. / В. Жирмунский. СПб., 2001.

166. Зайцева, М. Л. Эстетическое своеобразие синестетических концепций русского авангарда: генезис и развитие : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.04 / Зайцева М. Л.; Место защиты: Моск. гос. ун-т культуры и искусств. М., 2009.

167. Замалеев, А. Ф. Философская мысль в средневековой Руси Текст. / А. Ф. Замалеев. -Л., 1987.

168. Иванов, В. Дионис и прадионисийство Текст. / В. Иванов. СПб., 2000.

169. Иванов, В. Древний ужас (по поводу картины Л. Бакста «Теггог Ап^циив») Текст. / В. Иванов // Дионис и прадионисийство. СПб., 2004.

170. Иванов, В. Кризис индивидуализма Текст. / В. Иванов // Родное и вселенское. М., 1994.

171. Иванов, Вяч. Вс. 1913 ГОД. ТРИПТИХ Текст. / Вяч. Вс. Иванов // Избранные труды по семиотике и истории культуры : В 2-х т. Т.2. : Статьи о русской литературе. - М., 2000.

172. Иванов, Вяч. Вс. Два образа Африки в русской литературе начала XX века : Африканские стихи Гумилева и «Ка» Хлебникова Текст. / Вяч. Вс. Иванов // Избранные труды по семиотике и истории культуры : В 2-х т. Т.2. : Статьи о русской литературе. -М„ 2000.

173. Иванов, Вяч. Вс. Заметки о формальной школе и Ю. Н. Тынянове Текст. / Вяч. Вс. Иванов // Избранные труды по семиотике и истории культуры : В 2-х т. Т.2. : Статьи о русской литературе. - М., 2000.

174. Иванов, Вяч. Вс. К исследованию архаизмов в «Памятнике» Пушкина Текст. / Вяч. Вс. Иванов // Избранные труды по семиотике и истории культуры В 2-х т. - Т.2. :Статьи о русской литературе. - М. : Языки русской культуры, 2000.

175. Иванов, Вяч. Вс. Откуда черпал образы Пушкин футуролог и историк? Текст. / Вяч. Вс. Иванов // Избранные труды по семиотике истории культуры. - В 2-х т. - Т. 2. : Статьи о русской литературе. - М. : Языки русской культуры, 2000.

176. Иванов, Н. По ту сторону истины и лжи : Путь Льва Шестова Текст. / Н. Иванов // Шестов Л. Апофеоз беспочвенности : Опыт адогматического мышления. Л., 1991.

177. Из писем Г. Г. Шпета Наталье Константиновне Гучковой от 11.06.1912 Текст. / Г. Г. Шпет // Г. Г. Шпет / Comprehensio : Вторые Шпетовские чтения «Творческое наследие Г. Г. Шпета и современные философские проблемы». Томск, 1997.

178. Ильин, И. О тьме и просветлении. Книга художественной критики : Бунин. Ремизов. Шмелев Текст. / И. Ильин. М., 1991.

179. Ингарден, Р. Исследования по эстетике Текст. / Р. Ингарден М., 1962.

180. Каган, М. С. Эстетика как философская наука Текст. / М. С. Каган. СПб. : Петрополис, 1997.

181. Каган, Ю. М. Марина Цветаева в Москве. Путь к гибели Текст. / Ю. М. Каган. М., 1992.

182. Кайуа, Р. Миф и человек. Человек и сакральное Текст. / Р. Кайуа. М. : ОГИ, 2003.

183. Как всегда об авангарде : Антология французского театрального авангарда Текст. / Ж. Кокто, Э. Ионеско, А. Арто, А. Жарри, Ж. Жене, Т. Тцара, Р. Барт и др. М. : ТПФ «Союзтеатр», 1992.

184. Камнев, В. М. Социальный консерватизм В. В. Розанова Текст. / В. М. Камнев //

185. Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7. : Философия.

186. Социология и социальные технологии Волгоград, 2009. - № 2 (10).

187. Кампер, Д. Государство в голове, неистовство сердца. Замечания Эрнста Юнгера к «постистории» Текст. / Д. Кампер // Судьба нигилизма. СПб., 2006.

188. Кампер, Д. Тело, знание, голос и след Текст. / Д. Кампер // Хора. 2009. - №1(7). - С. 33-41.

189. Кампер, Д. Тело. Насилие. Боль. Текст. / Д. Кампер. СПб., 2010.

190. Кант, И. Критика способности суждения Текст. / И. Кант // Сочинения в 8 т. Т. 5. -М., 1994.

191. Карасев, Л. В. Символические схемы в художественном тексте. Эстетико-герменевтический анализ Текст. / Л. Д. Красев // Диссертация . доктора философских наук : 09.00.04 / Ин-т философии РАН.- Москва, 2007.

192. Кастанеда, К. Искусство сновидения Текст. / К. Кастанеда. Киев, 2003.

193. Кацис, Л. Ф. Владимир Маяковский: Поэт в интеллектуальном контексте эпохи Текст. / Л. Ф. Кацис. М., 2004.

194. Кедров, К. Звездный сад Александра Блока Текст. / К. Кедров // «Театр». 1980. - № 11.

195. Клоссовски, П. Сад и революция Текст. / П. Клоссовски // Маркиз де Сад и XX век. -М. : РИК «Культура», 1992.

196. Клоссовски, П. Симулякры Ж. Батая Текст. / П. Клоссовски // Танатография Эроса. -СПб. : Мифрил, 1994.

197. Кобзев, А. И. Учение о символах и числах в китайской классической философии Текст. / А. И. Кобзев. М., 1994.

198. Кобринский, А. А. Поэтика «ОБЭРИУ» в контексте русского литературного авангарда Текст. / А. А. Кобринский // Ученые записки Московского культурологического лицея. -М„ 1999,-№4.

199. Козловски, П. Культура постмодерна Текст. / П. Козловски. М. : Республика, 1997.

200. Козловски, П. Миф о модерне : Поэтическая философия Эрнста Юнгера Текст. / П. Козловски М. : «Республика», 2002.

201. Козовой, В. Поэт в катастрофе Текст. / В. Козовой. М. : Гнозис, 1994.

202. Козырев, А. П. Парадоксы незавершенного трактата : К публикации перевода французской рукописи Владимира Соловьева «София» Текст. / А. П. Козырев // Логос : Философско-литературный журнал. 1991. -№ 2. - С. 152-171.

203. Колесов, В. В. Жизнь происходит от слова. Текст. / В. В. Колесов. СПб., 1999.

204. Колесов, В. В. Критические заметки о «древнерусской диглосии» Текст. / В. В. Колесов // Проблемы исторического языкознания. '- Вып. 3. : Литературный язык Древней Руси : межвузовский сборник. Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1986. - С. 22-42.

205. Коллинз, Р. Социология философии : Глобальная история интеллектуального изменения Текст. / Р. Коллинз. Новосибирск, 2002.

206. Коллинз, Р. Социология философии Текст. / Р. Коллинз. Новосибирск, 2004.

207. Краузе К. Ф. Лекции по эстетике Текст. / К. Ф. Краузе // Музыкальная эстетика Германии XIX века. М.: Музыка, 1981.

208. Кребель, И. А. Мифопоэтика Серебряного века : Опыт топологической рефлексии Текст. / И. А. Кребель. СПб. : Алетейя-Историческая книга, 2010.

209. Кржижановский, С. Философема о театре Электронный ресурс. / С. Кржижановский. Режим доступа : http : // az.lib.ru/k/krzhizhanowskijsd/text0370.shtml (Дата обращения 11.10. 2010).

210. Кристева, Ю. Дискурс любви Текст. / Ю. Кристева // Танатография Эроса. СПб. : Мифрил, 1994.

211. Кроче, Б. Эстетика как общая наука о выражении и как общая лингвистика Текст. / Б. Кроче. М. : «Intrada», 2000. (Репринтное воспроизведение по изданию М. и С. Сабашниковых 1920 года).

212. Крусанов, П. Легионеры незримой империи Текст. / П. Крусанов // Незримая империя : А. Секацкий, Н. Подольский, В. Рекшан. СПб. : Амфора, 2005.

213. Крылов, Д. А. Идея Софии, «религиозное дело» Владимира Соловьева и символизм Андрея Белого Текст. / Д. А. Крылов // Вестник Московского ун-та. Серия 7. : Философия. - 2005. - № 5. - С. 3-19.

214. Кудрова, И. После России Текст. / И. Кудрова // Путь комет : В 3 т. Т. 2. - СПб., 2007.

215. Кузмин, М. Парнасские заросли Электронный ресурс. / М. Кузмин Режим доступа : http : // az.lib.m/k/kuzminma/text0350.shtml (Дата обращения 15.10.2010).

216. Куллэ, В. Иосиф Бродский : Новая Одиссея Текст. / В. Куллэ // Бродский И. Соч. в 7 т.-Т. 1.-СП6., 1999.

217. Курбановский. А. А. Археология визуальности : На материале русской живописи XIX начала XX веков : диссертация .доктора философских наук : 17.00.09 / Курбановский, А. А. Место защиты : Санкт-Петербургский гос. ун-т. - СПб., 2008.

218. Кутковой, В. О соотношении символа, метафоры и аллегории в православной культуре Текст. / В. О. Кутковой // Икона и образ, иконичность и словесность : Сборник статей. М. : Паломник, 2007. - С. 58-74.

219. Лавров, А. «Милые старые миры и грядущий век» : Штрихи к портрету М. Кузмина / А. Лавров, Р. Тименчик//Кузмин М. Избранные произведения. Л., 1990.

220. Лаку-Лабарт, Ф. MUSICA FICTA. Фигуры Вагнера Текст. / Ф. Лаку-Лабарт. СПб., 1999.

221. Лаку-Лабарт, Ф. Нацистский миф Текст. / Ф. Лаку-Лабарт, Ж.-Л. Нанси. СПб. : Изд-во «Владимир Даль», 2008.

222. Леонтьев, К. Византизм и славянство Текст. / К. Леонтьев // Избранное. М. : Московский рабочий : Рарог, 1993.

223. Лист Г. фон. Тайна рун Текст. / Г. фон Лист. М. : София-Гелиус, 2001.

224. Лихачев, Д. С. Поэтика древнерусской литературы Текст. / Д. С. Лихачев. Л., 1967.

225. Лишаев, С. А. «Дух»: семантический портрет и философский комментарий Текст. / С. А. Лишаев // MIXTURA VERBORUM'2003. Возникновение, исчезновение, игра : сборник статей. Самара, 2003.

226. Лишаев, С. А. «Правда» и «Истина» (языковая концептуализация мира и тематическое своеобразие русской философии) Текст. / С. А. Лишаев // Вестник Самарской гуманитарной академии. Выпуск «Философия. Филология» 2006. - № 1 (4) - С. 173209.

227. Лозовая, Л. В. Эстетика русского футуризма : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.04 / Лозовая Л. В. Место защиты: Рос. гос. пед. ун-т им. А.И. Герцена. -СПб., 2007.

228. Локшина, М. Искусство плетения узлов Текст. / М. Локшина. М. : Слава, 2009.

229. Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время Текст. / А. Ф. Лосев. М., 1990.

230. Лосев, А. Ф. Диалектика мифа Текст. / Л. Ф. Лосев // Миф. Число. Сущность. М., 1994.

231. Лосев, А. Ф. Из бесед и воспоминаний Текст. / А. Ф. Лосев // Студенческий меридиан. 1988. - № 8.

232. Лосев, А. Ф. История античной философии Текст. / А. Ф. Лосев. М., 1989.

233. Лосев, А. Ф. Самое само Текст. / А. Ф. Лосев. М., 1999.

234. Лосев, А. Ф. Философия имени Текст. / А. Ф. Лосев // Бытие. Имя. Космос. М., 1993.

235. Лосев, А. Ф. Форма. Стиль. Выражение Текст. / А. Ф. Лосев. М., 1995.

236. Лосев, Л. Иосиф Бродский Текст. / Л. Лосев. М., 2008.

237. Лосская, В. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников Текст. / В. Лосская. М., 1992.

238. Лотман, Ю. М. Споры о языке в начале XIX века как факт русской культуры / Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский // Ученые записки Тартуского ун-та. Вып. 358 : Труды по рус. и славян, филологии. - Том XXIV : Литературоведение. - Тарту, 1975.

239. Лурье, А. Детский рай Текст. / А. Лурье // Воспоминание о серебряном веке. М., 1993.

240. Лысенко В. В. Философско-религиозное учение В. В. Розанова о браке и семье : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.13 / Лысенко В. В. Место защиты: Амур. гос. ун-т. Владивосток, 2009.

241. Макаев, Э. А. Руническая надпись из Новгорода / М. А. Макаев // Советская археология. 1962. - №. 3. ,

242. Макаев, Э. А. Язык древнейших рунических надписей / Э. А. Макаев. М., 1965.

243. Маклюэн, М. Понимание МЕДИА : внешние расширения человека Текст. / М. Маклюэн. М., 2007.

244. Маковский, С. На Парнасе «серебряного века» Текст. / С. Маковский // Русская идея : в кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В 2-х т. - Т.2. - М., 1994.

245. Маковский, С. Портреты современников Текст. / С. Маковский // Серебряный век. Мемуары. М., 1990.

246. Малларме, С. Сочинения в стихах и прозе Текст. / С. Малларме. М., 1995.

247. Мамардашвили, М. Эстетика мышления Текст. / М. Мамардашвили. СПб. : Азбука-Классика, 2002.

248. Мамлеев, Ю. Россия вечная Текст. / Ю. Мамлеев. М., 2002.

249. Мамлеев, Ю. Русский походы в тонкий мир Текст. / Ю. Мамлеев. М. : ACT: Зебра, 2009.

250. Мандельштам, О. Петр Чаадаев Текст. / О. Мандельштам // Собр. соч. : в 4-х т. Т. 1. : Стихи и проза 1906-1921 г.г. - М, 1993.

251. Мандельштам, О. Э. VULGATA (заметки о поэзии) Текст. / О. Э. Мандельштам // Соч. : в 4-х т. Т.2. : Стихи и проза 1921-1929 г.г. - М., 1993.

252. Мандельштам, О. Э. Борис Пастернак Текст. / О. Э. Мандельштам // Соч. : в 4-х т. -Т.2. : Стихи и проза 1921-1929 г.г. М., 1993.

253. Мандельштам, О. Э. Буря и натиск Текст. / О. Э. Мандельштам // Соч. : в 4-х т. -Т.2. : Стихи и проза 1921-1929 г.г. М., 1993.

254. Мандельштам, О. Э. Игорь Северянин. Громкокипящий кубок Текст. / О. Э. Мандельштам // Собр. соч.: в 4-х т. Т. 1.: Стихи и проза 1906-1921 г.г. - М, 1993.

255. Мандельштам, О. Э. Литературная Москва Текст. / О. Э. Мандельштам // Россия : Общественно-политический журнал. М.-Петроград, 1922. - Сентябрь. - № 2.

256. Мандельштам, О. Э. О природе слова Текст. / О. Э. Мандельштам // Соч. : в 4-х т. -Т.1. : Стихи и проза 1906-1921 г.г. -М., 1993.

257. Мандельштам, О. Э. Слово и культура Текст. / О. Э. Мандельштам // Соч. : в 4-х т. -Т.1. : Стихи и проза 1906-1921 г.г. -М., 1993.

258. Мандельштам, О. Э. Утро акмеизма Текст. / О. Э. Мандельштам // Соч. : в 4-х т. -Т.1. : Стихи и проза 1906-1921 г.г. -М., 1993.

259. Мандельштам, О. Э. Франсуа Виллон Текст. / О. Э. Мандельштам // Соч. : в 4-х т. -Т.1. : Стихи и проза 1906-1921 г.г. -М., 1993.

260. Мандельштам, О. Э. Четвертая проза Текст. / О. Э. Мандельштам // Соч. : в 4-х т. -Т.З. : Стихи и проза 1930-1937 г.г. М., 1993.

261. Манн, П. де. Аллегории чтения : фигуральный язык Руссо, Ницше, Рильке и Пруста Текст. / П. де Манн. Екатеринбург, 1999.

262. Манн, Ю. Заметки «неевклидовой геометрии Гоголя, или сильные кризисы, чувствуемые целою массою» Электронный ресурс. / Ю. Манн. Режим доступа : http: // imwerden.de (Дата обращения 25.09.2010).

263. Марков, Б. В. От опыта сознания к опьггу бытия Электронный ресурс. / Б. В. Марков // Герменевтика и деконструкция. СПб., 1999. - С. 182-201. - Режим доступа : http : // anthropology.ru/ru/texts/markov/exconsc.html (Дата обращения 22.05.2009).

264. Марков, Б. В. Антропология интимного Текст. / Б. В. Марков // Слотердайк, П. Сферы : Микросферология. Том 1. : Пузыри [Текст] / П. Слотердайк. СПб. : Наука,2005.

265. Марксизм и философия языка // Вопросы философии. 1993. - № 1.

266. Матюшин, М. Опыт художника новой меры Текст. / М. Матюшин // Харджиев Н. История русского авангарда. Стокгольм, 1976.

267. Милош, Ч. Порабощенный разум Текст. / Ч. Милош. СПб.: Алетейя, 2003.

268. Мильков, В. «Слово о законе и благодати» Иллариона и теория «Казней Божиих» Текст. / В. Мильков // Альманах библиофила : Тысячелетие русской письменной культуры (988-1988). Выпуск 26. - М. : Книга, 1989.

269. Минский, Н. Религия будущего Текст. / Н. Минский. СПб., 1905.

270. Мисюров, Н. Н. Искушение кровью и почвой: Немецкий романтизм от литературной теории к идеологической доктрине постромантической эпохи Текст. / Н. Н. Мисюров. -Омск, 2000.

271. Мисюров, Н. Н. Истинная церковь немецких романтиков: Новая страница из истории романтической школы Германии Текст. / Н. Н. Мисюров. Омск, 1998.

272. Мисюров, Н. Н. Романтизм как тип культуры : Социально-философские, литературоведческие, и культурологические аспекты изучения Текст. / Н. Н. Мисюров. -Омск, 2003.

273. Михайлов, А. Мартин Хайдеггер : Человек в мире Текст. / А. Михайлов // Избранное. Историческая поэтика и герменевтика. СПб. : Изд-во Санкт-Петербургского ун-та,2006.

274. Михайлов, А. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры Текст. / А. Михайлов // Избранное. Историческая поэтика и герменевтика. СПб. 6 Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2006.

275. Михайлов, А. Эстетические идеи немецкого романтизма Текст. / А. Михайлов //t

276. Эстетика немецких романтиков. СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006.

277. Мичурина, Ю. Ф. Слово в русской философии первой половины XX века : проблема византийского влияния : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.03 /

278. Мичурина, Ю. Ф. Место защиты: Ур. гос. ун-т им. А. М. Горького. Екатеринбург, 2009.

279. Мордвинов, А. Б. «Московские просвирни» : итальянский след в языковой программе Пушкина / А. Б. Мордвинов // Miscellanea : Памяти Александра Борисовича Мордвинова и Ксении Петровны Степановой. Омск, 2010.

280. Мордвинов, А. Б. Комментарий к стихотворению О. Э. Мандельштама «Когда мозаик никнут травы» Текст. / А. Б. Мордвинов // MISCELLANEA : Памяти Александра Борисовича Мордвинова. Омск, 2000.

281. Моррис, Ч. У. Основания теории знаков Текст. / Ч. У.Моррис // Семиотика : Антология. М. - Екатеринбург, 2001.

282. Московский Парнас. Кружки, салоны, журфиксы Серебряного века 1890-1922. М., 2006.

283. Мотрошилова, Н. В. Мыслители России и философия Запада Текст. / Н. В. Мотрошилова. М. : Республика - Культурная революция, 2006.

284. Мукаржовский, Я. Преднамеренное и непреднамеренное в искусстве Текст. / Я. Мукаржовский // Структурализм : «за» и «против». М., 1975.

285. Мукаржовский, Я. Эстетическая функция, норма и ценность как социальные факторы Текст. / Я. Мукаржовский // Труды по знаковым системам. Вып.7. - Тарту, 1975.

286. Муравьева, И. А. Век модерна : Панорама ¡столичной жизни. В 2-х т. Текст. / И. А. Муравьева. - СПб.: Изд-во Пушкинского фонда, 2007.

287. Набоков, В. Николай Гоголь Текст. / В. Набоков // Новый мир 1987. - № 4.

288. Неизвестные письма Н. С. Гумилева Текст . // Изв. АН СССР. Сер. лит. и языка. -1987.-Т. 46.-№ 1.

289. Нетребская, О. Н. С. Н. Булгаков о «трагедии» философии : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.03 / Нетребская, О. Н. Место защиты : Моск. пед. гос. ун-т. -М., 2008.

290. Нечаева, Н. А. Эстетическая теория русского модерна Текст. / Н. А. Нечаева // Дис. . канд. филос. наук : 09.00.04. СПб., 2006.

291. Николаева, С. И. Эстетика символа в архитектуре русского модерна Текст. / С. И. Николаева. -М.: КноРус, 2003.

292. Ницше, Ф. Так говорил Заратустра Текст. / Ф. Ницше // Соч. в 2-х т. Т.2. - М. : Мысль, 1990.

293. Ортега-и-Гассет, X. Эстетика. Философия культуры Текст. / X. Ортега-и-Гассет. -М. : Искусство, 1991.

294. Остин, Дж. JI. Слово как действие Текст. / Дж. JI. Остин // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. - М., 1986.

295. Остин, Дж. Л. Чужое сознание Текст. / Дж. Л. Остин // Философия, логика, язык. -М., 1987.

296. От Эдипа к Нарциссу : Беседы. СПб.: Алетейя, 2001.

297. Павлов, Е. Шок памяти : Автобиографическая поэтика Вальтера Беньямина и Осипа Мандельштама Текст. / Е. Павлов. М. : Новое лит-е обозрение, 2005.

298. Панова, Л. Г. Русский Египет. Александрийская поэтика Михаила Кузмина Электронный ресурс. / Л. Панова. Режим доступа : http : // ruthenia.ni/document/539093.html (Дата обращения 15.09.2010).

299. Панова, Л. Г. Слово «Бог» и его значения: от иерархии небесной к иерархиям земным Текст. / Л. Панова // Логический анализ языка. Космос и хаос : концептуальные поля порядка и беспорядка. - М., 2003. - С.404—414.

300. Панова, Л.«Дни нашей жизни» Текст. / Л. Панова // Функциональная лингвистика. Язык в современном обществе : материалы международной конференции. Ялта, 9 октября 1998 г. - Симферополь, 1998. - С. 111-112.

301. Панченко, А. М. Юродство как зрелище Текст. / А. М. Панченко // Лихачев Д. С., Панченко А. М., Понырко Н. В. Смех в Древней Руси. Л., 1984. - С. 81-116.

302. Перспективы метафизики : классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков. СПб., 2000.

303. Пегренко, В. П. Рунические надписи с территории СССР : Младшерунические надписи Текст. / В. П. Петренко, Ю. К. Кузьменко // В кн. : Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи. М., 1977.

304. Письма запрещенных людей. Литература и жизнь эмиграции 1950-1980 годы. По материалам архива И.В. Чиннова. М., 2003.

305. Платов, А. В. Руны славян и глаголица Текст. / А. В. Платов, Н. Н. Таранов М., 2004.

306. Платов, А. Памятники рунического искусства славян Текст. / А. Платов // Мифы и магия индоевропейцев. Вып.6. - М., 1998.

307. Платов, А. Славянский руны Текст. / А. Платов. М., 2004.i

308. Платов, А. Тропа предела Текст. / А. Платов. М.: София, 2002.

309. Плотников, Н. С. Л. Франк о Хайдеггере (к истории восприятия Хайдеггера в русской мысли) Текст. / Н. С. Плотников // Вопросы философии. 1995. - № 9.

310. Подорога, В. В. Мимесис : Материалы по миметической антропологии литературы. -В 2-х т. Текст. / В. А. Подорога. М. : Логос, Ьо§ов-аИега, 2006.

311. Попова, О. В. Русская философская поэзия конца XIX начала XX века : историко-философский анализ : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.03 / Попова О. В. Место защиты: Мурман. гос. техн. ун-т. - Мурманск, 2009.

312. Почерников, А. Вендица : возвращение славянских рун Текст. / А. Почерников. М., 2008.

313. Пришвин, М. Плагиатор ли А. Ремизов? Письмо в редакцию Текст. / М. Пришвин // Слово. 1909. -№ 833. - 21 июня.

314. Пространство другими словами : Французские поэты XX века об образе в искусстве Текст. СПб., 2005.

315. Пушкин, А. А. Опровержение на критики Текст. / А. С. Пушкин // Дневники. СПб. : Азбука-классика, 2008.

316. Пушкин, А. С. О ничтожестве литературы русской Текст. / А. С. Пушкин // Собр. соч. : В 10 т. Т. 6. : Критика и публицистика. - М., 1962.

317. Пушкин, А. С. О причинах, замедливших ход нашей словесности Текст. / А. С. Пушкин // Собр. соч. : В 10 т. Т. 6. : Критика и публицистика. - М., 1962.

318. Пушкин, А. С. Письмо И. В. Киреевскому от 4 февраля 1832 Текст. / А. С. Пушкин // Собр. соч. : В 10т.-Т. 10.: Письма 1831-1837-М., 1962.

319. Пушкин, А. С. Письмо П. А. Вяземскому от 1-8 декабря 1823 Текст. / А. С. Пушкин//Собр. соч. : В 10 т. Т. 9. : Письма 1815-1830. - М., 1962.

320. Пушкин, А. С. Путешествие из Москвы в Петербург Текст. / А. С. Пушкин // Собр. соч. : В 10 т. Т. 6. : Критика и публицистика. - М., 1962.

321. Рабинович, В. Л. Алхимия как феномен средневековой культуры Текст. / В. Л. Рабинович. -М., 1979.

322. Рабинович, В. Л. Исповедь книгочея, который учил букве, а укреплял дух Текст. / В. Л. Рабинович. М. : Книга, 1991.

323. Радеев, А. Е. Искусство, творительный падеж, Жижек Текст. / А. Е. Радеев // Эстетика без искусства? Перспективы развития. Материалы международной конференции 24-25 апреля 2009 года. - СПб., 2010.

324. Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева. Письма 1926 года Текст. / Б. Пастернак, Р.-М. Рильке, М. Цветаева. Книга, 1990.

325. Рансьер, Ж. На краю политического Текст. / Ж. Рансьер. М. : Праксис, 2006.

326. Рансьер, Ж. Неудовлетворенность эстетикой Текст. / Ж. Рансьер // Разделяя чувственное. СПб. : Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2007.

327. Рансьер, Ж. Разделение чувственного. Эстетика и политика Текст. / Ж. Рансьер // Разделяя чувственное. СПб. : Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2007.

328. Рансьер, Ж. Судьба образов Текст. / Ж. Рансьер // Разделяя чувственное. СПб. : Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2007.

329. Рансьер, Ж. Эстетическое бессознательное Текст. / Ж. Рансьер. СПб.; М. : MACHINA, 2004.

330. Ранчин, А. М. Философская традиция И. Бродского Текст. / А. М. Ранчин // Литературное обозрение, 1993. № 3-4.

331. Раушенбах, Б. В. Иконография как средство передачи философских представлений Текст. / Б. В. Раушенбах // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985.

332. Ревзин, Г. Очерки по философии архитектурной формы Текст. / Г. Ревзин. М. : ОГИ, 2001.

333. Ремизов, А. Письмо в редакцию Текст. / А. Ремизов // Литературные ведомости. -1909. № 205, - 6 сентября.

334. Ремизов, А. Россия в письменах Текст. / А. Ремизов. Т.1. - Нью-Йорк, 1982. -(Репр. изд. 1922 г).

335. Реформатский, А. А. Введение в языковедение Текст. / А. А. Реформатский. М., 1947.

336. Реформатский, А. А. Лингвистика и поэтика Текст. / А. А. Реформатский. М. : Наука, 1987. ,

337. Речевые ландшафты : Театр свободной мысли Текст. / Фигуры речи-3. Запасный выход, 2007.

338. Речи на поминках постмодерна : Интервью «Русскому журналу» В. Савчука и М. Эпштейна Электронный ресурс. / В. Савчук, М. Эпштейн. Режим доступа : http : // russ.ru/culture/besedy/rechinajpominkahpostmoderna (Дата обращения 13.10.2009).

339. Розанов, В. В мире неясного и нерешенного Текст. / В. Розанов // В мире неясного и нерешенного. М., 1995.

340. Розанов, В. В. О понимании : Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания Текст. / В. В. Розанов. М., 1996.

341. Розанов, В. В. Случай в деревне Текст. / В. В. Розанов // В темных религиозных лучах. -М. : Республика, 1994.

342. Розанов, В. Возле «Русской идеи» Текст. / В. Розанов // Среди художников. М. : Республика, 1994.

343. Розанов, В. Возрождающийся Египет Текст. / В. Розанов. М., 2002.

344. Розанов, В. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови Текст. / В. Розанов // Сахарна. М., 2001.

345. Розанов, В. Последние листья. 1916 год. Текст. / В. Розанов. М., 2000.

346. Розанов, В. Уединенное Текст. / В. Розанов. СПб., 1912.

347. Розанов, В. Эстетическое понимание истории Текст. / В. Розанов // К. Н. Леонтьев : pro et contra. В 2-х кн. - Кн. 1. - СПб.: РХГИ, 1995. - С. 27-122.

348. Розанов, В. Язычество и христианство в Ясной поляне (к уходу Л. Н. Толстого) Текст. / В. Розанов // Загадки русской провокации. М. : Республика, 2005.

349. Роман Якобсон. Тексты, документы, исследования Текст. / Р. Якобсон. М., 1999.

350. Рукавишников, А. Г. Эстетика интуитивизма Н. О. Лосского : диссертация . кандидата философских наук : 09.00.04 / Рукавишников А. Г. Место защиты: Моск. гос. ун-т им. М. В. Ломоносова. М., 2009.

351. Рыбаков, Б. А. Язычество Древней Руси Текст. / Б. А. Рыбаков. М., 1988.

352. Рыбников, П. Песни / П. Рыбников. М., 1909-1910.

353. Рыклин, М. Коммунизм как религия : Интеллектуалы и Октябрьская революция Текст. / М. Рыклин. М. : Новое литературное обозрение, 2009.

354. Савчук, В. В. О медиальном ресурсе русской философии Текст. / В. В. Савчук // Wiener Slawistischer Almanach. / Herausgeber: Aage A. Hansen-Löve/ Tilmann Reuther. -Band. 61.-2009.

355. Савчук, В. В. Философия фотографии Текст. / В. В. Савчук. СПб., 2005.

356. Савчук, В. Время нигилизма. Послесловие Текст. / В. Савчук // Судьба нигилизма. -СПб., 2006.

357. Савчук, В. Искусство в эпоху тотальной коммуникации Текст. / В. Савчук // Рациональность и коммуникация : тезисы VII международной научной конференции. -СПб., 2007. С. 29-32.

358. Савчук, В. Конверсия искусства Текст. / В. Савчук. СПб. : Петрополис, 2001.

359. Савчук, В. Концептуальный экспрессионизм Валерия Лукки Текст. / В. Савчук, А. Курбановский. СПб.: «Академия исследования культуры», 2008.

360. Савчук, В. Кровь и культура Текст. / В. Савчук. СПб., 1995.

361. Савчук, В. Общество обезболенных Текст. / В. Савчук // СТ «Ступени» : Боль. Насилие. Фашизм. № 1 (11) - СПб.: Алетейя; ТО «Ступени», 2000.

362. Савчук, В. Режим актуальности Текст. / В. Савчук. СПб., 2004.

363. Савчук, В. Рефлексия в свете разума Текст. / В. Савчук // Основы онтологии. СПб.,1997.-С. 241-260.

364. Сажин, В. Сон о погибели русской литературы Текст. / В. Сажин // Хармсиздат представляет.- СПб, 1995.

365. Сарабьянов, Д. В. Модерн. История стиля Текст. / Д. В. Сарабьянов. М., 2001.

366. Сартр, Ж.-П. Один новый мистик Текст. / Ж.-П. Сартр // Танатография Эроса. -СПб.: Мифрил, 1994.

367. Свасьян, К. Примечания к «Так говорил Заратустра» Текст. /К. Свасьян // Ницше Ф. Соч. : в 2-х т. Т. 2. - М. : Мысль, 1990.

368. Светликова, И. Ю. Истоки русского формализма : Традиция психологизма и формальная школа Текст. / И. Ю. Светликова. М., 2005.

369. Священник Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминания прошлых дней. Генеалогические исследования. Из Соловецких писем. Завещание Текст. / П. Флоренский. -М., 1992.

370. Священник Павел Флоренский. Имена Текст. / о. П. Флоренский // Малое собрание сочинений. 1993. - Вып. 1.

371. Секацкий, А. Версия Драгомощенко Текст. / А. Секацкий // Драгомощенко А. Фосфор. СПб., 1994.

372. Секацкий, А. Изыскания Текст. / А. Секацкий. СПб.-М. : Лимбус-Пресс, 2009.

373. Семенов, А. Н. Спасительная сила абсурда Текст. / А. Н. Семенов // Шестов Л. Афины и Иерусалим. М., 2001.

374. Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи Текст. / Э. Сепир. М., 1993.

375. Сере, Ф. Тоталитаризм и авангард. В преддверии запредельного Текст. / Ф. Сере. -М„ 2004.

376. Серяков, М. Л. Русская дохристианская письменность Текст. / М. Л. Серяков. СПб., 1997.

377. Сидоров, А. М. Эстетика вместо искусства Текст. / А. М. Сидоров // Эстетика без искусства? Перспективы развития. Материалы международной конференции 24-25 апреля 2009 года. - СПб., 2010.

378. Синеокая, Ю. В. Философия Ницше и духовный опыт России (конец XIX начало XXI в.) : диссертация . доктора философских наук : 09.00.03 / Синеокая Ю. В. Место защиты: Институт философии РАН. - М., 2009.

379. Синицына, Н. В. Максим Грек в России Текст. / Н. В. Синицына. М., 1977.

380. Славяно-русская духовность в традициях российского философствования : интервью, взятое у А. Ф. Замалеева А. Г. Некитой и С. А. Маленко Текст. / А. Ф. Замалеев // Берестень : Философско-культурологический альманах. № 1 (1). -Великий Новгород, 2008.

381. Слотердайк, П. Сферы : Микросферология. Том 1 : Пузыри Текст. / П. Слотердайк. - СПб. : Наука, 2005.

382. Соловьев, В. Три речи в память Достоевского Текст. / Вл. Соловьев // Соч. : В 2 т. -Т.2.-М., 1990.

383. Солоневич, И. Дух народа Текст. / И. Солоневич // Русская идея : в кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В. 2-х т. - Т. 2. - М., 1994.

384. Спивак, М. Андрей Белый мистик и советский писатель Текст. / М. Спивак. - М. : Российский гуманитарный факультет, 2006.

385. Степанов, Ю. О некоторых актуальных расширениях философии языка в сторону логистики, феноменологии и других областей Текст. / Ю. Степанов // Философия языка : В границах и вне границ. Международная серия монографий - Вып. 3-4. - Харьков : Око, 1999.

386. Стравинский, И. Превращение русской музыки Текст. / И. Стравинский // Русская идея : в кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В 2-х т. - Т.2. - М., 1994.

387. Т. Г. Женское и сакральное (Из письма к Н. Т.) Текст. / Т. Горичева // СТ «Ступени» : Боль. Насилие. Фашизм. № 1 (11) - СПб. : Алетейя; ТО «Ступени», 2000.

388. Танатография эроса : Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб., 1994.

389. Токарев, Д. В. Курс на худшее: Абсурд как категория текста у Д. Хармса и С. Беккета Текст. / Д. В. Токарев. М. : Новое лит-е обозрение, 2002.

390. Томашевский, Б. В. Пушкин. Современные проблемы историко-литературного изучения Текст. / Б. В. Томашевский — Л., 1925.

391. Топоров, В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) Текст. / В. Н. Топоров // Миф. Ритуал. Символ. Образ : Исследования в области мифопоэтического : Избранное. М. : Изд. группа «Прогресс» - «Культура», 1995.

392. Топоров, В. Н. Петербург и петербургский текст русской литературы (Введение в тему) Текст. / В. Н. Топоров // Ученые записки ТГУ. Тарту, 1984.

393. Торчинов, Е. Религии мира : Опыт запредельного Текст. / Е. Торчинов. СПб.: «Азбука-классика»; «Петербургское Востоковедение», 2005.

394. Трубецкой, Е. Н. Умозрение в красках. Этюды по русской иконописи Текст. / Е. Н. Трубецкой // Смысл жизни. М., 1994. 1

395. Труды и дни Иосиф Бродский Текст. / И. Бродский. - М., 1998.

396. Тынянов, Ю. Достоевский и Гоголь Текст. / Ю. Тынянов. Петербург. : Издание «ОПОЯЗ», 1921.

397. Тынянов, Ю. Проблемы стихотворного языка. Статьи Текст. / Ю. Тынянов. М., 1965.

398. Уваров, М. С. Бинарный архетип Текст. / М. С. Уваров. СПб., 1996.

399. Уваров, М. С. Язык и текст в культуре XX века Текст. / М. С. Уваров // ПерспективыIметафизики : классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков. СПб., 2000.-С. 106-124.

400. Ужас реального Текст. / Т. Горичева, Н. Иванов, Д. Орлов, А. Секацкий. СПб. : Алетейя, 2003.

401. Ульянов, Н. Русское и великорусское / Н. Ульянов // Русская идея: в кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В 2-х т. - Т.2. - М.: Искусство, 1994.

402. Успенский, Б. А. Из истории русского литературного языка XVIII начала XIX века Текст. / Б. А. Успенский. - М.: Изд-во Московского ун-та, 1985.

403. Успенский, Б. А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI XIX вв.) Текст. / Б. А. Успенский. - М., 1994.

404. Фещенко, В. Лаборатория Логоса : Языковой эксперимент в авангардном творчестве Текст. / В. Фещенко. М.: Языки славянских культур, 2009.

405. Фигаль, Г. Метафизический характер модерна Текст. / Г. Фигаль // Судьба нигилизма. СПб., 2006.

406. Филиппов, Б. Древо жизни подстриженными глазами Текст. / Б. Филиппов // Ремизов А. Кукха. Розановы письма. Нью-Йорк, 1978.

407. Флоренский, П. Догматизм и догматика Текст. / П. Флоренский // Христианство и культура. М, 2001.

408. Флоренский, П. Обратная перспектива Текст. / П. Флоренский // Христианство и культура. М., 2001.

409. Флоренский, П. Православие Текст. / П. Флоренский // Христианство и культура. -М., 2001.

410. Флоренский, П. Философская антропология Текст. / П. Флоренский // Христианство и культура. М., 2001.

411. Фокин, С. Л. Философ-вне-себя : Жорж Батай Текст. / С. Л. Фокин. СПб. : Изд-во Олега Абышко, 2002.

412. Фосслер, К. Грамматика и история языка Текст. / К. Фосслер // Эстетический идеализм. Избранные работы по языкознанию. М. : ЛКИ, 2007.

413. Фосслер, К. Позитивизм и идеализм в языкознании Текст. / К. Фосслер // Эстетический идеализм. Избранные работы по языкознанию. М. : ЛКИ, 2007.

414. Фосслер, К. Эстетический идеализм Текст. / К. Фосслер // Серия : История лингвофилософской мысли. М., 2007.

415. Франк, С. Л. Душа человека Текст. / С. Л. Франк // Предмет знания. Душа человека. -М„ 1990.

416. Франк, С. Л. Непостижимое : Онтологическое введение в философию религии Текст. / С. Л. Франк // Сочинения. М., 1990.

417. Фуко, М. О трансгрессии Текст. / М. Фуко // Танатография Эроса. СПб. : Мифрил, 1994.

418. Хабермас, Ю. Модерн незавершенный проект Текст. / Ю. Хабермас // Вопросы философии. - 1992. - № 4.

419. Хабермас, Ю. Философский дискурс о модерне Текст. / Ю. Хабермас. М. : Весь Мир, 2008.

420. Хайдарова, Г. Э. Юнгер : Превращенная боль Текст. / Г. Хайдарова // СТ «Ступени» : Боль. Насилие. Фашизм. № 1 (11) - СПб. : Алетейя; ТО «Ступени», 2000.

421. Хайдеггер, М. О «Линии» Текст. / М. Хайдеггер // Судьба нигилизма. СПб., 2006.

422. Хайдеггер, М. Основные понятия метафизики Текст. / М. Хайдеггер // Время и бытие : Статьи и выступления. М., 1993.

423. Хайдеггер, М. Разъяснения к поэзии Гельдерлина Текст. / М. Хайдеггер. СПб., 2003.

424. Хайдеггер, М. Что значит мыслить? Текст. / М. Хайдегг,ер // Разговор на проселочной дороге. М., 1991.

425. Хайдеггер, М. Что такое метафизика? Текст. / М. Хайдеггер // Время и бытие : Статьи и выступления. М. : Республика, 1993.

426. Хайдеггер, М. Что это такое философия? Текст. / М. Хайдеггер // Вопросы философии, - 1993,-№8.-С. 113-121.

427. Хейзинга, Й. Homo ludens (человек играющий) Текст. / Й. Хейзинга. М. : Эксмо11. Пресс, 2001.

428. Хлебников, В. ! Будетлянский Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. Т. 6 (1). - М., 2005.

429. Хлебников, В. «Воин не наступившего царства» Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. -Т. 6 (1). -М., 2005.

430. Хлебников, В. «Говорят, что стихи должны быть понятны» Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. Т. 6 (1). - М„ 2005.

431. Хлебников, В. Время мера мира Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. - Т. 6 (1). - М., 2005.

432. Хлебников, В. Закон поколений Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. Т. 6 (1). - М, 2005.

433. Хлебников, В. Курган Святогора Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. Т. 6 (1). - М., 2005.

434. Хлебников, В. Наша основа Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. Т. 6 (1). - М., 2005.

435. Хлебников, В. Свояси Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. Т. 1. - М., 2005.

436. Хлебников, В. Слово как таковое Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. Т. 6 (1). - М, 2005.

437. Хлебников, В. Учитель и ученик (О словах, городах и народах. Разговор) Текст. / В. Хлебников // Соч. : в 6 т. Т. 6 (1). - М., 2005.

438. Ходасевич, В. Некрополь Текст. / В. Ходасевич // Воспоминание о серебряном веке. -М., 1993.

439. Хоружий, С. Исихазм и история Текст. / С. Хоружий // Цивилизации. Выпуск 2. -М. : Наука, 1993.

440. Цветаева, М. Живое о живом Текст. / М. Цветаева // Собр. соч. : в 7 т. Т. 4. : Воспоминание о современниках. Дневниковая проза. - М., 1994.

441. Цветаева, М. Искусство при свете совести Текст. / М. Цветаева // Полное собрание поэзии, прозы, драматургии в одном томе. М, 2008.

442. Цветаева, М. Мой ответ Осипу Мандельштаму Электронный ресурс. / М. Цветаева. -Режим доступа : http : // tsvetaeva.lit-info.ru/tsvetaeva/proza/osipu-mandelshtainu.htm (Дата обращения 04.10.2010).

443. Цветаева, М. Нездешний вечер Текст. / М. Цветаева // Собр. соч. : в 7 т. Т. 4. : Воспоминание о современниках. Дневниковая проза. - М., 1994.

444. Цветаева, М. Неизданное. Сводные тетради Текст. / М. Цветаева. М., 1997.

445. Цветаева, М. Поэты с историей и поэты без истории Текст./ М. Цветаева // Соч. : в 2-хт.-Т. 2.-М., 1980.

446. Чаадаев, П. Афоризмы и разные заметки Текст. / П. Чаадаев // Вопросы философии. -1986. -№ 1.

447. Четыре письма из переписки : JI. Бинсвангер С. Франку, С. Франк - JI. Бинсвангеру. 30 августа 1950 года Текст. / JI. Бинсвангер, С. Франк // Логос. - 1992. - № 1.

448. Чудакова, М. Жизнеописание Михаила Булгакова Текст. / М. Чудакова. М., 1988.

449. Чудинов, В. А. Тайнопись на русских иконах Текст. / В. А. Чудинов. М. : Альва-Первая, 2008.

450. Шаляпин, Ф. Маска и душа : мои сорок лет на театрах Текст. / Ф. Шаляпин // Русская идея: в кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. В 2-х т. - Т.2. - М., 1994.

451. Шестов, Л. Апофеоз беспочвенности : Опыт адогматического мышления Текст. / Л. Шестов.-Л., 1991.

452. Шестов, Л. Афины и Иерусалим Текст. / Л. Шестов. СПб.: Азбука, 2001.

453. Шестов, Л. Гефсиманская ночь (Философия Паскаля) Электронный ресурс. / Л. Шестов Режим доступа : http : // vzms.org/index.htm (Дата обращения 05.10.2010).

454. Шестов, Л. Достоевский и Ницше (Философия трагедии) Текст. / Л. Шестов. М., 2007.

455. Шестов, Л. Киргегард и экзистенциальная философия Текст. / Л. Шестов. М., 1992.

456. Шестов, Л. Умозрение и апокалипсис. Религиозная философия Вл. Соловьева Текст. / Л. Шестов // Умозрение и Откровение. Париж, 1964.

457. Шкловский, В. Воскрешение слова Текст. / В. Шкловский // Гамбургский счет : Статьи воспоминания - эссе (1914-1933). - М., 1990.

458. Шкловский, В. Вступление к сборнику «Гамбургский счет. Статьи Воспоминания -Эссе (1914—1933)» Текст. / В. Шкловский // Гамбургский счет. : Статьи - Воспоминания - Эссе (1914-1933). - М., 1990.

459. Шкловский, В. Искусство как прием Текст. / В. Шкловский // Гамбургский счет : Статьи воспоминания - эссе (1914-1933). - М., 1990.

460. Шкловский, В. О поэзии и заумном языке Текст. / В. Шкловский // Гамбургский счет. Статьи Воспоминания - Эссе (1914-1933). - М., 1990.

461. Шкловский, В. Розанов Текст. / В. Шкловский // Гамбургский счет. Статьи -Воспоминания Эссе (1914-1933). - М., 1990.

462. Шлейермахер, Ф. Речи о религии. Монологи Текст. / Ф. Шлейермахер. Л., 1994.

463. Шнейдер, И. Встречи с Есениным : Воспоминания Текст. / И. Шнейдер. М., 1966.

464. Шпет, Г. Г. Внутренняя форма слова. Этюды и вариации на темы Гумбольта Текст. / Г. Г. Шпет.-М„ 2003.

465. Шпет, Г. Г. Очерк развития русской философии Текст. / Г. Г. Шпет // Введенский А. И., Лосев А. Ф., Радлов Э. Л., Шпет Г. Г. : Очерки истории русской философии. -Свердловск, 1991. ,

466. Шпет, Г. Г. Работа по философии Текст. / Г. Г. Шпет // Логос : Философско-литературный журнал. 1991. - № 2. - С. 215-234.

467. Шпет, Г. Г. Явление и смысл Текст. / Г. Г. Шпет. Томск, 1996.

468. Шубарт, В. Европа и душа Востока Текст. / В. Шубарт. М., 1997.

469. Щедрина, Т. Густав Шпет : путь философа (вступительная статья) Текст. / Т. Щедрина // Шпет Г. Мысль и слово. Избранные труды. М., 2005.

470. Эйхенбаум, Б. Как сделана «Шинель» Гоголя Текст. / Б. Эйхенбаум // Сквозь литературу Л.: Academia, 1924.

471. Эйхенбаум, Б. Литература. Теория. Критика. Полемика Текст. / Б. Эйхенбаум. Л. 1927.

472. Эйхенбаум, Б. Сквозь литературу Текст. / Б. Эйхенбаум. Л. : Academia, 1924.

473. Эко, У. Остров накануне Текст. / У. Эко. СПб., 2003.

474. Энафф, Э. Маркиз де Сад : изобретение тела либертена Текст. / Э. Энафф. СПб. : Изд. центр «Гуманитарная академия», 2005.

475. Эпштейн, М. Парадоксы новизны : О литературном развитии ХІХ-ХХ веков Текст. / М. Эпштейн. М. : Советский писатель, 1988.

476. Эпштейн, М. Философия тела Текст. / М. Эпштейн // Эпштейн М. Философия тела. Тульчинский Г. Тело свободы. СПб. : Алетейя, 2006.

477. Эротика Серебряного века : Поэзия. Проза. Изобразительное искусство Текст. М., 2006.

478. Эстетика в XXI веке : вызов традиции? (Сборник статей) Текст. СПб. : Санкт-Петербургское философское общество, 2008.

479. Эткинд, Е. Г. Материя стиха Текст. / Е. Г. Эткинд. Париж, 1985.

480. Юнгер, Э. О боли Текст. / Э. Юнгер // Рабочий. Господство и гештальт. Тотальная мобилизация. О боли СПб. : Наука, 2002.

481. Юнгер, Э. Рабочий. Господство и гештальт Текст. / Э. Юнгер // Рабочий. Господство и гештальт. Тотальная мобилизация. О боли СПб. : Наука, 2002.

482. Юнгер, Э. Через линию Текст. / Э. Юнгер // Судьба нигилизма. СПб., 2006.

483. Ягич, И. В. Вопрос о рунах у славян Текст. / И. В. Ягич // Энциклопедия славянской филологии. Отделение русскаго языка и словесности. Имп. Акад. Наук. - Вып.З. : Графика у славян. - СПб., 1911.

484. Якобсон, Р. Работы по поэтике Текст. / Р. Якобсон. М., 1987.

485. Ямпольский, М. Беспамятство как исток (Читая Хармса) Текст. / М. Ямпольский. -М„ 1998.

486. Ямпольский, М. О близком (Очерки немиметического зрения) Текст. / М. Ямпольский. — М.: Новое лит. обозрение, 2001.