автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.07
диссертация на тему: Этнографическое знание и национальное строительство в Средней Азии

Полный текст автореферата диссертации по теме "Этнографическое знание и национальное строительство в Средней Азии"

На правах рукописи Сергеи Николаевич Абашин

Этнографическое знание и национальное строительство в Средней Азии («проблема сартов» в XIX - начале XXI в.)

Специальность: 07.00.07 Этнография, этнология, антропология

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание учёной стеиени доктора исторических наук

с с (.:;.? :::э

Москва-2008

003463036

Работа выполнена в Центре азиатских и тихоокеанских исследований Института этнологии и антропологии имени H.H. Миклухо-Маклая Российской академии наук

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук Д.Ю. Арапов, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова доктор исторических наук Л.А. Чвырь, Институт востоковедения РАН

доктор исторических наук В.А. Шнирельман, Институт этнологии и антропологии имени H.H. Миклухо-Маклая РАН

Ведущая организация:

Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого (Кунсткамера) РАН

31 мс\рта, (ЧбО

Защита диссертации состоится « » ' 2009 г. в_часов

на заседании диссертационного совета Д 002.117.01 по защите диссертаций на соискание учёной степени доктора и кандидата исторических наук при Институте этнологии и антропологии имени H.H. Миклухо-Маклая РАН по адресу: 119991, г. Москва, Ленинский проспект, д. 32а, корпус «В», 18-й этаж, Малый зал

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института этнологии и антропологии имени H.H. Миклухо-Маклая РАН

Автореферат разослан 2009 г.

Ученый секретарь диссертационного совета,

доктор исторических наук А.Е. Тер-Саркисянц

1. Общая характеристика исследования

История формирования наций - одна из самых популярных, если не сказать модных, тем в современном обществознании. Однако все попытки дать однозначный ответ на вопрос, что такое нация и национализм, несмотря на множество интересных и глубоких исследований, пока не привели к общему согласию среди специалистов.

Настоящая работа предлагает свой взгляд на историю формирования наций в Средней Азии. Его суть заключается в том, чтобы рассматривать становление наций не столько как итог длительной «этнической истории» на протяжении веков, сколько как результат академических и общественных дебатов, политической борьбы и политического выбора, которые имели место в XIX и XX вв. Диссертант изучает, следовательно, не нации и не народы как сложившиеся или складывающиеся сообщества, обладающие теми или иными чертами, а разнообразные классификации наций и народов, споры по поводу признаков, на основании которых эти классификации построены, и те разнообразные интересы и конфликты, которые заставляют принимать ту или иную классификацию, т.е. видеть мир (или отдельный регион) определённым образом. Диссертация посвящена истории национализма, но в её центре - этнографический аспект этой темы, т.е. история того, как нации воображались и изобретались в научных текстах, в дискуссиях этнографов, историков, статистиков, не важно, были ли эти исследователи подготовленными академическими учёными, военными экспертами, любителями или политиками. Такой акцент на роли науки и власти в формировании наций объясняет, почему в работе используется термин «этнографическая классификация», а не «этническая».

Исследование по форме носит историографический характер и посвящено анализу того, как рождался и трансформировался взгляд на этнографическую каргу региона. Однако за борьбой точек зрения диссертант видит другой процесс - становление нового, национального способа идентифицировать людей и возникновение наций как особых проекций политической воли и академического знания. Историография в данном случае - это метод, который позволяет увидеть противоречивый и далеко не линейный, уже заранее предопределённый процесс возникновения среднеазиатских

наций. Диссертанта интересуют не биографии тех или иных авторов, не институциональное становление науки, что обычно составляет предмет историографии, а создание определённого знания как способа смотреть на окружающий мир и оценивать его, как инструмента влияния и подчинения, как источника действий, решений и изменений. Вопрос не столько в том, кто из учёных и политиков прав или неправ в понимании среднеазиатских реалий и кто делал какие ошибки, сколько в том, каким было категориальное пространство, в котором они рассуждали на заданную тему, каким они видели предмет своих высказываний, как аргументировали свою позицию, какие интересы - личные, академические, политические ~ стояли за теми или иными концепциями.

Проблемы, задачи и концепция исследования

Средняя Азия до сих пор остаётся во многом terra incognita. По сути дела, значительная часть информации по региону, которая могла бы охарактеризовать историю сложения местного населения и его отдельных частей, ещё не введена в научный оборот либо не проанализирована. Однако основная трудность изучения этнического состава среднеазиатского населения заключается даже не столько в недостатке информации, сколько в методологической предвзятости взгляда на историю его формирования, заранее подразумевающего, во-первых, непременное, обязательное наличие этносов как основных форм подразделения общества, во-вторых, довольно ограниченный набор самих этих этносов, число которых уже предопределено в идеологии и устройстве национальных государств современной Средней Азии.

Примеры найти несложно. Современные узбекские историки начинают свой капитальный труд «Туркестан в начале XX века» с такого пояснения: «В начале XX столетия территория современного Узбекистана входила в состав трёх государственных образований <...>. Наиболее крупным по территории и населению было Туркестанское генерал-губернаторство <...>. Основную, преобладающую часть более чем пятимиллионного населения края составляли узбеки, таджики, киргизы, казахи, туркмены и другие коренные народы...»1. Откуда такие сведения? Всероссийская перепись

1 Туркестан в начале XX века: к истории истоков национальной независимости. Ташкент, 2000. С.9, прим. 1.

] 897 г., один из основных источников, приводит совсем другой список «коренных народов» Туркестана: самые многочисленные -киргиз-кайсаки, их около 1 млн. 900 тыс., потом сарты - около 970 тыс., узбеки - около 730 тыс., тюрки - около 400 тыс., таджики -около 350 тыс., туркмены - около 250 тыс., кара-киргизы - около 200 тыс.2 Классификация узбекских историков с этим списком не совпадает. Нетрудно предположить, что данные переписи были подвергнуты в их работе ревизии и переписыванию в соответствии с более поздними представлениями.

Большинство современных учёных, а вслед за ними журналисты, писатели и политологи, смотрят на историю региона как на историю «узбеков», «таджиков», «кыргызов», являющихся «титульными народами» соответствующих государств Средней Азии, и некоторого числа «нетитульных народов», имеющих «свои» национальные территории за пределами региона (уйгуры, евреи, арабы, калмыки и др.), или общепризнанных меньшинств (цыгане). Читая различные труды, мы видим, как эти этносы рождаются, растут, вступают в какие-то отношения между собой, воюют, торгуют, господствуют, покоряются. Между тем методологически более правильно было бы проводить исследование состава местного населения одновременно с изучением истории представлений о нём. Когда и каким образом возникли нынешние этнографические классификации, как и кем они обсуждались, как и почему менялся смысл тех этнических имён, которые сегодня кажутся такими привычными и понятными, - вот вопросы, без ответа на которые любые «этногенетические» рассуждения превращаются в спекуляции, порождают путаницу, непонимание и вполне оправданные подозрения в теоретической или даже политической ангажированности.

Исследовательская концепция, которук) в своей работе обосновывает диссертант, состоит в следующем: среднеазиатские народы были «изобретены» и «воображены» российскими учёными и чиновниками, затем эти представления были восприняты (часто с критикой отдельных пунктов) местными среднеазиатскими интел-

2 Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. T.LXXXII. Закаспийская область. СПб., 1904. С.54-55; Там же. T.LXXXIII. Самаркандская область. СПб., 1905. С.48-49; Гам же. T.LXXXV. Семиреченская область. СПб., 1905. С.52-53; Там же. T.LXXXV1. Сырдарьинская область. СПб., 1905. С.56-57; Там же. T.LXXXIX. Ферганская область. СПб., 1904. С.60-61.

лектуалами; в раннесоветское время был инициирован процесс институционального нациестроительства, который стал результатом гласных и негласных соглашений между большевиками и местными элитами и продолжался, меняя свои формы и интенсивность, на протяжении всего советского времени; после распада СССР процесс национального строительства был продолжен постсоветскими элитами в независимых государствах Средней Азии.

Цель настоящей диссертации, таким образом, заключается в том, чтобы исследовать процесс накопления этнографического знания о населении Средней Азии в XIX - начале XXI в., выявить факторы, которые влияли на этот процесс, доказать, что процесс национального строительства связан с интересами различных социальных групп и является результатом взаимодействия политических и интеллектуальных элит. В задачи диссертации входит:

- выделить основные этапы дискуссии по поводу этнографической классификации населения Средней Азии;

- дать характеристику деятельности главных экспертов и их работ, посвященных народам региона;

- проанализировать основные позиции по поводу этнографической классификации среднеазиатского населения;

- показать способы, аргументы и риторические приёмы, которыми обосновывались различные точки зрения;

- показать связь между академическими дискуссиями и политическими интересами различных групп элиты.

Методология и новизна исследования

Новизна проделанного исследования заключается в том, что диссертант опирается в своём анализе на точку зрения, согласно которой нация - это дискурсивная практика в системе отношений власти и знания, т.е. инструмент мобилизации интересов и лояль-ностей, способ предписаний, способ редукции культурного многообразия до неких однозначных схем и классификаций, способ создания отношений доминирования и подчинения. Культурные характеристики не предопределяют сами по себе существования народов, а лишь выборочно используются, актуализируются и конструируются для маркировки различий и групповых границ. «Этнические группы и их характеристики, - пишет В.А. Тишков, - явля-

ются результатом исторических, экономических и политических обстоятельств и ситуативных воздействий...»3.

В основе методологии диссертации лежат два понятия - «воображение» и «изобретение» наций. Эти два понятия были предложены и обоснованы в начале 1980-х гг. британскими историками -Э. Хобсбаумом и Б. Андерсоном.

В предисловии к книге «Изобретение традиций» Э. Хобсбаум сформулировал мысль о том, что многие явления, которые сегодня воспринимаются как древние и естественные, на самом деле являются результатом недавнего «изобретения», «ритуализации» и «формализации». Одна из главных задач изобретения традиций -установление «социальной связи, членства в группах, подлинных или искусственных общинах», введение институтов, статусов и отношений, обусловленных властью, «запечатление в сознании» верований, систем ценностей и правил поведения. Э. Хобсбаум обращает внимание на то, что «изобретение традиций» особенно характерно для «сравнительно недавней исторической инновации» -нации, национализма, национального государства: «...современные нации со всем их громоздким снаряжением, как правило, претендуют на нечто прямо противоположное их новизне и искусственности, на то, что корнями своими они уходят в глубокое прошлое и являются человеческими сообществами столь "природными", что для их определения достаточно простого самоутверждения <...> И как раз потому, что столь многое из субъективного представления о современной "нации" состоит из подобных конструктов и ассоциируется с соответствующими вполне недавними символами и с соответствующим образом выдержанным дискурсом ("национальной историей"), невозможно адекватно исследовать феномен национального, не обратив при этом пристального внимания на "изобретение традиции".. V.

В книге «Воображаемые сообщества» Б. Андерсон говорит о нации как о сообществе, в котором все его члены в непосредственный контакт между собой не вступают, а поэтому существование и возникновение нации - во многом процесс «воображения». Вооб-

"' Тишков В.А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М„ 2003. С.105.

4 Хобсбаум Э. Изобретение традиций // Вестник Евразии. 2000, №1(8). С.60-61.

ражаемое - не фальшивое или ложное, а творимое, создающееся, находящееся в постоянном процессе конструирования. Представления об общем происхождении, общей культуре или общем языке являются тем материалом, с помощью которого проводятся границы воображаемой нации и создаются её символы. Как считает Б. Андерсон, чтобы представления становились общими для большого числа людей и скрепляли их в единое сообщество, необходимы определённый уровень развития экономики и средства тиражирования образов - «печатный капитализм».

В книге Б. Андерсона говорится о том, что западные, европейские империи, к числу которых можно отнести и Российскую империю, искусственно привнесли понятия «нация» и «национальность» в свои азиатские колонии. Учёный писал, имея в виду империи и антиимперские национализмы: «...государство, словно в зловещем пророческом сновидении, вообразило своих локальных противников ещё задолго до того, как они обрели своё историческое существование... »5.

Истоки современных среднеазиатских наций и национализмов, таким образом, надо искать вовсе не в тысячелетней древности, а в сравнительно недавней, если следовать Э. Хобсбауму и Б. Андерсону, истории. Их «изобрела» и «вообразила» и дала им импульс к жизни Российская империя, а потом Советское государство. Придерживаясь этой концепции, диссертант стремится показать, каким образом благодаря России формировались национальные классификации в Средней Азии. Речь пойдёт о российской историографии, тех сдвигах в представлениях российских учёных и чиновников, которые происходили в XIX - начале XX в., а также об истории создания той этнографической номенклатуры, которая позднее, в начале 1920-х гг., стала основой для государственных экспериментов в сфере нациестроительства. Будут прослежены дискуссии по поводу национальной классификации в регионе и в советское и постсоветское время.

5 Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001. С.24.

Диссертант следует также за работами российского этнолога В.А. Шнирельмана6, который смог убедительно показать на огромном фактическом материале, изучая пример Северного Кавказа, Закавказья и других регионов, связь между историей этнографического и исторического описания, с одной стороны, и историей становления национальной государственности и формирования наций - с другой. Особенно ценны наблюдения и выводы В.А. Шнирельмана о том, что этнические символы, этноисторические мифы, даже этнические имена являются результатом соперничества элит, борьбы за право определять тот или иной «народ». Исследователь обращает внимание на вопрос, почему из нескольких возможных интерпретаций прошлого делается выбор в пользу определённой версии, и ответ на него связывает не только с личностями создателей этих интерпретаций, но и с политическими потребностями, ролью государства в формировании «политики прошлого».

Объект и актуальность исследования

В центре внимания диссертанта находится так называемая проблема сартов. Почему именно сарты?

Причин несколько. Во-первых, этот термин в современной этнографической номенклатуре Средней Азии совершенно отсутствует, несмотря на то, что ещё сто лет тому назад им обозначалась значительная часть жителей региона. Слово «сарты» было в ходу у населения и администрации на протяжении почти 60 лет, пока Туркестан был колонией Российской империи, но в течение всего лишь десяти раннесоветских лет - с 1917 по 1926 г. - оно исчезло из словаря политиков, учёных и простых людей. Большинство других названий из дореволюционного списка среднеазиатских народов сумело преодолеть разнообразные политические перипетии и социальные катаклизмы, что до сих пор создаёт и укрепляет некоторую иллюзию их естественности, укоренённости в истории региона. Термин же «сарт», отвергнутый и выброшенный из этнографической классификации, воспринимается как нечто искусственное и навязанное империей, как анахронизм, а иногда считается даже оскорбительным.

6 См., например: Шнирельман В.А. Быть аланами: интеллектуалы и политики на Северном Кавказе в XX веке. М., 2006.

«Проблема сартов», таким образом, лучше других позволяет взглянуть на тему взаимоотношений Российской империи и её азиатской окраины с точки зрения того, как формировалось и функционировало колониальное знание, как оно использовалось чиновниками для управления и какие метаморфозы испытало в эпоху крушения империи, как продолжало своё существование в постколониальную эпоху.

Во-вторых, длившиеся десятки лет жаркие споры о содержании термина «сарт» дают самый широкий спектр интерпретаций и подходов. Анализ всех этих разных точек зрения позволяет максимально объёмно увидеть те концептуальные поиски и сдвиги, которые имели место в российском общественном сознании в XIX и начале XX в.

В-третьих, «проблема сартов» представляет не только отвлечённо-теоретический интерес. В сегодняшней Средней Азии и вокруг неё ведётся ожесточённая борьба за историческое прошлое региона, за его культурные символы, за наследие, которое оставили после себя предшествующие поколения учёных, писателей, политических деятелей. Это и борьба между национальными элитами различных среднеазиатских государств, каждая из которых стремится «приватизировать» и переписать историю в пользу своей нации. И борьба между постсоветскими идеологиями «независимости» и постимперской ностальгией. Это, наконец, борьба между большими геополитическими проектами за монополию на право интерпретировать прошлое Средней Азии, которая развернулась между ведущими странами и блоками стран - Россией, Китаем, Западом, Турцией, Ираном. «Сарты», наряду с другими темами, опять оказались в центре пересечения различных научных и политических интересов. Как когда-то в середине XIX в. или на рубеже Х1Х-ХХ вв., вновь развернулась дискуссия о том, кто такие сарты. Образовавшаяся таким образом, благодаря сартам, связь между прошлым и настоящим позволяет нам глубже задуматься о том, как сегодня мы говорим о нации и национализме и какие уроки мы извлекаем из истории.

Источники и методы исследования

В диссертации используется максимально полный корпус нарративных источников, в которых присутствует и обсуждается этнографическая классификация населения Средней Азии, прежде всего

тема сартов. Это научные и научно-популярные работы, статистические, архивные и полевые материалы. Цель подбора литературы - воссоздать в исчерпывающем виде ту дискуссию о сартах, которая имела место в российской, советской и постсоветской историографии в XIX, XX и начале XXI в. В качестве метода исследования применяется исторический (историографический), сравнительный и комплексный анализ нарративных источников.

В диссертации рассматриваются работы всех основных российских исследователей, писавших на тему сартов, - H.A. Аристова, В.В. Бартольда, Махмуд-ходжи Бехбуди, А.П. Богданова, A.B. Бу-няковского, В.В. Вельяминова-Зернова, М.В. Гаврилова, И.И. Гей-ера, А.Д. Гребенкина, Ф. Ефремова, И.И. Зарубина, Д. Иванова, Л.Ф. Костенко, П.Е. Кузнецова, А. Куна, В.И. Кушелевского, С.-А. Лапина, И.П. Магидовича, H.A. Маева, Н.Г. Маллицкого, А.Ф. Миддендорфа, H.H. Муравьёва, В.П. Наливкина, И.П. Остроумова, П.И. Пашино, Е.Д. Поливанова, Э. Реклю, А.Н. Самойловича, Е.Т. Смирнова, Л.Н. Соболева, М.А. Терентьева, А.П. Федченко, Н.В. Ханыкова, А.П. Хорошхина, А. Шишова, Д.И. Эварницкого, ЮД. Южакова, И.Л. Яворского и др., работы советских историков и этнографов - Ю.Э. Брегеля, М.Г. Вахабова, В.Р. Винникова, С.С. Гу-баевой, Т.А. Жданко, И.И. Зарубина, В.Ю. Захидова, Ш.И. Инога-мова, Б.Х. Кармышевой, Б.А. Литвинского, И.П. Магидовича, Р.Н. Набиева, A.A. Семёнова, Г.П. Снесарева, O.A. Сухаревой, С.П. Толстова, К.К. Шаниязова, А.Ю. Якубовского и др., наконец, работы авторов двух последних десятилетий - Д.А. Алимовой, А. Амина, З.Х. Арифхановой, A.A. Аскарова, О.М. Бронниковой, И. Джаббарова, А. Ильхамова, Ш. Камолиддина, А. Койчиева, Р. Ма-сова, А. Мирбабаева, X. Рахматиллаева, П.Д. Шозимова и др.

Диссертантом была проведена тщательная работа по сбору всех имеющихся статей и книг упомянутых авторов, в том числе редких и малодоступных изданий, они были систематизированы и проанализированы исходя из конкретного исторического контекста, в котором создавались. Большое внимание уделяется разбору аргументации, выбору стратегии доказательства, личным и политическим мотивам авторов. Особый интерес представляют очные и заочные дискуссии, столкновения мнений, в которых дискурсивные стратегии оппонентов становятся наиболее явными и часто эмоционально окрашенными. Подробно речь идёт о дискуссиях между А.Ф. Мид-

дендорфом и В.П. Наливкиным, В.В. Бартольдом и С.-А. Лапиным, Н.П. Остроумовым и Махмудом-ходжой Бехбуди, А.А. Семёновым и А.Ю. Якубовским, А. Ильхамовым и сотрудниками Института истории АН Узбекистана и т.д. Прослеживаются этапы развития дискуссии о сартах, изменение позиций, поиск новых аргументов. Диссертант ставил своей целью воссоздать в максимально полном объёме всю историю «проблемы сартов» вплоть до сегодняшнего дня.

Для изучения процесса обсуждения «проблемы сартов» привлекается ещё один важный источник - статистика. В частности, подробно рассмотрены результаты переписи 1897 г., а также итоги переписей 1920 (и 1917) и 1926 гг. Кроме того, в работу включены материалы текущей статистики, которая велась в Средней Азии начиная с 1870-х гг. и заканчивая 1916 г. В частности, в качестве примера подробно разбирается этнографическая статистика Ферганской области Туркестанского края, которую диссертанту удалось собрать в максимально близком к полному виде. Все эти статистические материалы представлены в диссертации в приложении в виде обобщённых таблиц.

Несмотря на преимущественно историографический характер диссертации, в ней также использовались материалы полевых этнографических исследований, которые диссертант регулярно вёл в Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане с 1988 по 2008 г. Эти данные оказались необходимыми, в частности, для анализа тех или иных самоназваний местного населения и понимания процессов самоидентификации, которые происходили в регионе.

Апробация работы

Основные положения и выводы исследования были доложены и обсуждались на российских и международных конференциях: международная конференция «Российская Западная Сибирь - Центральная Азия: новая региональная идентичность, экономика, безопасность» (Белокуриха, Алтайский край, май 2002 г.), международная научно-практическая конференция «Дешт-и Кипчак и Золотая Орда в становлении культуры евразийских народов» (Москва, апрель 2003 г.), международная конференция «Исламские ценности и центральноазиатские реалии» (Ташкент, Узбекистан, октябрь 2003 г.), международная научно-практическая конференция «Ислам, идентичность и политика в постсоветском пространстве:

сравнительный анализ Центральной Азии и Европейской части России» (Казань, апрель 2004 г.), международная научно-практическая конференция «Этнодемографические процессы в Узбекистане» (Ташкент, Узбекистан, апрель 2005 г.), VI Конгресс этнографов и антропологов России (Санкт-Петербург, июль 2005 г.), международная конференция «Имперские и национальные модели управления: российский и европейский опыт» (Казань, май 2006 г.), международная конференция «Governance, Market Reforms, and Security in Central Asia and the Caucasus» (Лондон, Великобритания, ноябрь 2006 г.), международная конференция «Узбекистан и Япония на возрождающемся Шёлковом пути» (Ташкент, Узбекистан, декабрь 2006 г.), международная конференция «История, политика и культура идентичностей в Центральной Азии» (Бишкек, Кыргызстан, май 2007 г.), международная конференция «Исламские ценности Центральной Азии: толерантность и гуманизм» (Ташкент, Узбекистан, июнь 2007 г.), международная конференция «Исламская цивилизация в Центральной Азии» (Астана, Казахстан, сентябрь 2007 г.), международная конференция «Asiatic Russia: Imperial Power in Regional and Internationa] Context» (Саппоро, Япония, декабрь 2007 г.), международная конференция «Imperial Rule in Central Eurasia: Incorporaron and Alienation» (Киото, Япония, декабрь 2007 г.), международная конференция «Empires and Nations» (Париж, Франция, 3-5 июля 2008 г.), международная конференция Общества изучения Центральной Евразии (CESS) (Бишкек, Кыргызстан, 4-7 августа 2008 г.).

Диссертант выступил с лекциями по теме исследования на летних школах «История Российской империи - преодолевая недостатки национальных и региональных нарративов. Сравнительный подход в исследованиях и преподавании» (Саратов, август 2003 г.; Саратов, август 2004 г.; Львов, Украина, август 2004 г.), «Идентичность: поиск, производство, воспроизводство» (Иссык-Куль, Кыргызстан, июль 2005 г.), «Nationhood and Narrative in Central Asia: History, Context, Critique» (Иссык-Куль, Кыргызстан, июль 2006 г.; Ош, Кыргызстан, апрель 2007 г.; Иссык-Куль, Кыргызстан, июль 2007 г.; Ош, Кыргызстан, март 2008 г.; Иссык-Куль, Кыргызстан, июль 2008 г.).

Основные положения и выводы исследования отражены в 43 научных изданиях (на русском, а также английском, немецком и

французском языках), в том числе в одной авторской монографии, одной брошюре, 41 научной публикации, из них 11 - в журналах списка ВАК.

Диссертационная работа обсуждалась на расширенном заседании Центра азиатских и тихоокеанских исследований Института этнологии и антропологии РАН 28 октября 2008 г. и была рекомендована к защите.

Структура диссертации

Настоящая работа состоит из введения, восьми глав, заключения, приложений и библиографии.

2. Основное содержание работы

Во введении сформулированы цели и задачи исследования, обозначены его предмет и объект, хронологические рамки, кратко охарактеризованы источники и методологические предпочтения диссертанта.

В первой главе - «Теоретические дискуссии об этносах в российской этнологии» - даётся краткая характеристика мнений и точек зрения, которые существовали и существуют в России, продолжая оказывать влияние на описание национальной проблематики на постсоветском пространстве. Диссертант посчитал необходимым предварить свои среднеазиатские исследования этим теоретическим экскурсом - с тем, чтобы объяснить методологическое содержание своей диссертации, выходящее за рамки сугубо регионального и историографического анализа.

В фокусе данной главы находится теория этноса, которая до сих пор остаётся в российской науке доминирующей моделью описания и объяснения процессов происхождения и формирования наций. Диссертанта, в частности, интересует вопрос, почему с точки зрения этой теории никакой «проблемы сартов» не существует вовсе, почему теория «не замечает» тех ожесточённых дебатов по поводу сартов, которые шли на протяжении нескольких десятилетий и в каком-то смысле даже определяли этнографические исследования Средней Азии.

В работе рассматриваются теории этноса С.М. Широко ropo ва, JI.H. Гумилёва и Ю.В. Бромлея. В теориях этноса С.М. Широкого-рова и Л.Н. Гумилёва вообще отсутствует вопрос о названи-

яхУсамоназваниях народов, об этническом самосознании или идентичности. Этносы, безусловно, существуют, и данный факт не подлежит никакому обсуждению. Взгляд на них исследователей, в том числе обилие биологических или «физических» метафор и отсылок, предполагает, что этносы аналогичны организмам или даже физическим телам, которые не имеют проблем с сознанием и живут по естественным законам природы. То, как называются эти организмы и физические тела, никак не влияет на очевидность их существования и возможность познавать законы их развития или функционирования. Сама процедура изучения народов и люди, которые изучают эти народы, исключены из исследовательского поля зрения -они не играют никакой значимой роли, наука об этносах находится вне времени и пространства и обладает безусловной истиной.

Сложнее дело обстоит с теорией этноса Ю.В. Бромлея. При всей своей несомненной тяге к естественнонаучному языку, она всё-таки причислялась к разряду общественных знаний и, следовательно, не исключала важной роли самосознания и, соответственно, названия в формировании этноса и учитывала их в качестве важного его признака. Тогда возникает вопрос: если этого самосознания и названия нет, то существует ли этнос? Выход был найден в эволюции, логику которой советская теория этноса попыталась освоить, вводя стадиальное деление этноса на племя, народность и нацию. Отсутствие или слабую выраженность самосознания можно было списать на особенности племенной или, скорее, «народнической» стадии развития этноса. Правда, вопрос, что позволяет говорить о том или ином этносе в прошлом, когда не имелось ни общего самосознания его членов, ни общего названия для него, повисал в воздухе и не был решён.

1990-е гг. - это время формирования условий для небывалого роста популярности этнического словаря в России и на остатьном постсоветском пространстве и одновременно - условий для критики теорий этноса. В диссертации рассматриваются критические работы В.А. Тишкова и C.B. Соколовского. Пафос у обоих авторов один и тот же - знание, которое выглядит как отражение реальности, тесно связано с симпатиями и антипатиями власти, с интересами государства и различных групп влияния, с конкуренцией и борьбой разных политических сил. Это является главным стержнем критики теории этноса, в которой за рассуждениями о «естествен-

ных законах развития» часто скрывается политическая ангажированность. Именно такая критика служит отправной точкой для настоящего исследования истории становления этнографической номенклатуры народов Средней Азии, в частности истории так называемой проблемы сартов.

Кто такие сарты? Являются ли они народом? Куда они исчезли? Сменили своё имя? Влились в состав другого народа в качестве его составной части? Или имя «сарты» - не этническое, а всего лишь обозначение какого-то образа жизни, какой-то культурной черты? Подобные вопросы имеют смысл только в рамках теории этноса, для которой любой народ/этнос - совокупность тех или иных признаков. Достаточно, как думают многие, обнаружить и перечислить эти признаки, и мы выясним, существует ли данный народ или нет. Парадокс, правда, состоит в том, что споры о признаках, которые кажутся, на первый взгляд, очевидными, в итоге приводят исследователей в тупик, поскольку между ними отсутствует согласие по поводу того, какие признаки считать важными и как из них возникают этнические отношения.

Выход из того тупика, в которой попала «проблема сартов», заключается в смене главного вопроса и, соответственно, в смене концептуальных рамок исследования. Кто такие сарты «на самом деле» - бессмысленный вопрос, который не имеет и никогда не будет иметь ответа. Гораздо интереснее другая проблема: почему и каким образом появилась необходимость выяснять, кто такие сарты, почему для целого ряда учёных и политиков сарты превратились в самостоятельный народ, почему мнения разных экспертов разошлись, почему и при каких обстоятельствах всё-таки победила точка зрения о том, что сарты не являются народом, и почему тема сартов по-прежнему продолжает «витать в воздухе», возникая в трудах историков и этнографов?

Во второй главе - «Проблема сартов в российской историографии до 1867 г.» - рассматривается этнографическое знание и его влияние на формирование образа Средней Азии, анализируются представления о языке, культуре, физическом строении человека как о способе классификации народов региона, исследуются противоречия в этой классификации, те механизмы разделения и распределения, которые позднее станут политическими инструментами нациестроительства.

Население Средней Азии в том его составе, который зафиксировали различные источники во второй половине XIX в., сложилось в ХУШ-Х1Х вв. в результате интенсивной миграции, смешения населения, процессов языковой и культурной ассимиляции. В обществе отсутствовали границы, которыми можно было бы очертить группы, прилепив к ним ярлык «этнические». Разные группы, которые известны по письменным источникам (сарты, узбеки, таджики, кашгарцы и т.д.), не были сообществами, их ничто не связывало в единую культурную или языковую общность, у них не было ни чувства солидарности, ни долго сохраняющегося мифа о едином происхождении и единой истории, ни единой территории проживания. В разных регионах Средней Азии группы, которые могли носить одно имя, занимали совершенно разные социальные ниши, имели свой особый статус, принимали культуру и язык окружающего населения. Взаимоотношения между этими сторонами нельзя назвать ассимиляцией, поскольку отсутствовали и ассимилируемые, и ассимилирующие как две разных культуры, два разных сообщества. Можно вести речь только о процессе «плавления», кристаллизации и распада, изменения культурных форм и идентично-стей. Сравнительно устойчивой была лишь конфессиональная идентичность «мы - мусульмане», по поводу которой в обществе существовало относительное согласие.

С приходом России в Средней Азии появляются более или менее устойчивые идентичности, на поддержание которых направлялись огромные ресурсы. При этом население приучалось не только к категориям (именам), но и к их этнической интерпретации, которая подразумевала однородность, несменяемость и другие свойства. Постепенный процесс формирования взгляда на население Средней Азии как на совокупность народов в начале XIX в. демонстрируется в диссертации на примере работ путешественника Ф. Ефремова и дипломата-учёного Н.В. Ханыкова, которые писали о Бухаре.

Стремление научно разложить всё «по полочкам», разработать стройную классификацию народов сталкивалось на практике с массой трудностей. Наибольшие проблемы возникли с сартами. Слово «сарт» было знакомо российским исследователям ещё с XVIII в. Но в российской историографии не было единого понимания, кто такие сарты. Одни считали их отдельным народом, другие отрицали

это. Третьи называли сартов иранским «племенем», четвёртые -тюркским, пятые - иранским «племенем», говорящим по-тюркски. Подобная противоречивость во мнениях по поводу сартов была обусловлена неопределенностью самосознания и самообозначения самого населения, которое являлось объектом научного описания, а также неясностью тех подходов и критериев, которые использовала российская (и европейская) этнография (и другие знания о «племенах») в XIX в. Последнее обстоятельство имеет для истории обсуждения «проблемы сартов» исключительно важное значение. В зависимости от того, какие признаки рассматривались научным сообществом в качестве главных для определения «народности», сар-ты могли оказаться «иранцами», «тюрками», самостоятельным народом либо вовсе исчезнуть с этнографической карты Средней Азии. Между тем число и предпочтительный порядок такого рода этнографических признаков - особенно в эпоху, когда наука сама делала только первые шаги в обретении своего особого, «научного» метода, - были предметом споров и часто дилетантских упражнений.

Новые данные, которые появились в результате более близкого знакомства со Средней Азией в середине XIX в., заставили исследователей пересмотреть прежние взгляды и задуматься, какие из признаков являются основными в формировании народа. Если образ жизни, обычаи, психология и внешний облик - то сартов нужно отнести к иранским народностям. Если язык - то их нужно включить в число тюркских «племён». В этих двух случаях можно либо вовсе обойтись без термина «сарт», либо заменить имя «таджики» или имя «узбеки» на «сарты». Если же все признаки считать равноценными, то сартов можно назвать отдельным народом со своей оригинальной, пусть и смешанной по происхождению, культурой. Именно так начиная с середины XIX в. выглядела «проблема сартов» и именно в этих концептуальных рамках данная тема дискутировалась.

Выбор определённого признака и, соответственно, выбор модели описания «сартов», или ответа на вопрос - кто они такие, диктовались массой всевозможных факторов. Это были, конечно, научные предпочтения того или иного конкретного учёного или деятеля, характер его научной подготовки, уровень знаний, но также это могли быть и идеологические и политические воззрения. Группа

политических, факторов, влиявших на рассмотрение «проблемы сартов», тоже не была однородной и окончательно заданной. В Российской империи шли сложные политические процессы и существовало множество политических проектов, которые по-своему описывали настоящее и будущее страны и её населения. Сарты в этих проектах могли занимать ключевое место, а могли, напротив, казаться лишним и сомнительным элементом.

В третьей главе - «Сарты в этнографической классификации в 1867-1897 гг.» - рассказывается о 1860-1890-х гг. - времени наибольшего интереса к «проблеме сартов», когда сформировались основные точки зрения на эту проблему и были высказаны основные аргументы в их пользу. В настоящей главе прослеживаются эти позиции и говорится об основных фигурах в академическом сообществе, которые их отстаивали.

В середине XIX в. среди большинства специалистов по Средней Азии имелось согласие, что сарты - это таджики или, по крайней мере, родственная им народность, поскольку те и другие были совершенно неразличимы внешне и вели один образ жизни.

На стороне тех, кто поддерживал эту точку зрения, были влиятельные европейские исследователи, сочинения которых переведены на русский язык. Английский путешественник А. Борис, который в 1830-е гг. побывал в Средней Азии, писал, что таджики и сарты - это одно и то же. Той же точки зрения придерживался учёный из Австро-Венгрии А. Вамбери. О сартах-таджиках писали также российские исследователи. Туркестанский военный чиновник Ю.Д. Южаков, имея в виду все среднеазиатские города, писал, что здесь живут «сарты, или таджики». Очевидно, что с его точки зрения вопрос о том, на каком языке говорят сарты, не имел решающего значения. Вслед за А. Вамбери он признавал, что их наречие тюркское, но не видел в этом основного признака для их характеристики. Гораздо более существенным казался тот факт, что таджики и сарты ведут оседлый образ жизни и антропологически схожи между собой. О сартах как о таджиках писал в середине XIX в. военный и одновременно учёный-любитель А.П. Хорошхин. Другой автор, и опять туркестанский военный, - А.Д. Гребенкин -однозначно включил сартов в число таджиков: «Таджики имеют в

Заравшанском округе три названия: общее - "таджик", частное для выходцев из Мерва - "тад" и бранное "сарт"...»7.

Некоторые российские авторы считали, что имя «сарт» своей неопределённостью путает исследователей. Они же указывали на то обстоятельство, что этим термином чаще характеризуются бытовые особенности оседлого населения в целом, нежели черты какого-то отдельного «племени». Учёный-натуралист А.П. Федченко писал: «Слово сарт, которым русские называют сплошь всё здешнее население, не имеет у туземцев какого-либо политического, этнографического или антропологического значения, а служит только для означения жителей городских и вообще оседлых...»8. Сходную позицию отстаивал военный эксперт Л.Ф. Костенко, который был убеждён, что «сарт» - это название горожанина и торговца, в противоположность кочевнику и даже земледельцу.

Точка зрения о родстве сартов с таджиками не всеми исследователями принималась единодушно. Среди специалистов появились те, кто оспаривал этот вывод. Дискуссия по данному вопросу приобрела довольно острый характер, что видно на примере полемики академика А.Ф. Миддендорфа и учёного-любителя В.П. Наливки-на. Последний отрицал родство между сартами и таджиками и предпочёл записать сартов, по крайней мере, в Ферганской долине, в число узбеков.

Неудовлетворённость точкой зрения о родстве сартов с таджиками породила ещё одно направление в дискуссии. Некоторые специалисты всё чаще называли сартов самостоятельной народностью смешанного происхождения. Поначалу это была почти неосознанная фигура речи, которую исследователи не всегда чётко артикулировали и аргументировали. Краткое и очень невнятно сформулированное обоснование в пользу самостоятельности сартов как народности развил и превратил во влиятельную, если не сказать ведущую, концепцию Н.П. Остроумов. В 1884 г. он опубликовал серию статей в «Туркестанских ведомостях» под названием «Значение слова "сарт"». В его тезисах обращают на себя внимание несколько

7 Грсбенкин А.Д. Таджики // Русский Туркестан. Сборник, изданный по поводу политехнической выставки. Вып.2. М., 1872. СЛ.

8 Федченко А.П. Первый отчёт туркестанской учёной экспедиции // Федченко А.П. Путешествие в Туркестан. М., 1950. С.65-66.

положений. Во-первых, Н.П. Остроумов отделяет этимологию слова «сарт» от собственно этнографической характеристики группы, которая этим именем называется. Сартом могут называть любого оседлого жителя, признаёт исследователь, но это не отменяет того факта, что существует население с определёнными чертами образа жизни, со своим языком и психологическим портретом и у этого населения только одно общее имя — сарты. Смотря в будущее, утверждал Н.П. Остроумов, и даже подталкивая у этой неоформленной массы процессы осознания себя единым целым, вполне можно рассчитывать, что она превратится в полноценный народ. Во-вторых, исследователь настойчиво стремится подчеркнуть то обстоятельство, что сарты - народ смешанного происхождения, т.е. не иранцы и не тюрки. Больше не надо спорить о том, являются ли сарты на самом деле таджиками или их надо отнести к одному из подразделений тюркской общности. Признаки «тюркский язык» и «оседлый образ жизни» не противостоят друг другу, а взаимодействуют и образуют новый народ, не таджиков и не узбеков, с противоречивыми чертами культуры и психологии.

Нельзя не заметить, что у этого, на первый взгляд, сугубо этнографического, научного интереса Н.П. Остроумова к сартам существовал более широкий - идеологический и политический - контекст. Будучи учеником Н.И. Ильминского, он увидел в идеях мусульманского реформизма (известных как «джадидизм»), которые распространялись татарскими просветителями в Средней Азии, угрозу российским интересам и реальную альтернативу планам власти по постепенному, через просвещение, сближению местных жителей региона с русскими. Это не могло не укрепить Н.П. Остроумова в его стремлении оградить сартов от татарского влияния и дать в руки местной элиты инструменты для создания собственной идентичности.

Самый известный пример спора по поводу сартов между учёным экспертом из Центра и местным чиновником - дискуссия между востоковедом, будущим академиком В.В. Бартольдом и переводчиком при самаркандском губернаторе, казахом по происхождению С.-А. Лапиным. Последний утверждал на том, что народа «сарты» не существует и само это название имеет негативный смысл, первый ему возражал, настаивая на том, что слово «сарты» известно с древности и всегда употреблялось местным населением

в качестве самоназвания. Чем знаменателен их спор? Во-первых, это наиболее известное столкновение двух позиций, которое впервые публично выявило болевые точки и методологические неясности «проблемы сартов». Во-вторых, впервые в дискуссии о сартах появилась прямая речь представителей местного общества. Правда, от имени среднеазиатских жителей говорил российский чиновник, пусть и «киргизского» происхождения, но тем не менее он представлял себя как «другую» сторону в споре. До этого их «голос» не был слышен, их мнением никто не интересовался, а сами они не выказывали интереса к «проблеме сартов».

В четвёртой главе - «Сарты и статистика» - говорится о том, как подсчитывались сарты и другие народы Средней Азии, какую роль статистика играла в формировании образа сартов и в обсуждении «проблемы сартов». Переписи стимулировали учёных к теоретическим поискам определения народа или нации, и они же становились едва ли не главной причиной к разочарованию в этих определениях.

С первых шагов российская власть в Туркестане предпринимала попытки подсчитать, т.е. «увидеть» и поставить под контроль тех, кого она завоевала. Развитие статистики происходило вместе с экономическим и административным освоением региона. Через статистику мы открываем пространство империи как очень гетерогенное, очень разнообразное, очень неоднозначное. Во-первых, концентрация «видения» и способность контролировать население очень неравномерно распределялись по территории Туркестана и менялись во времени. Существовали зоны, которые находились под пристальным вниманием власти, подробно и тщательно описывались и, соответственно, оказывались главной точкой приложения колонизаторских и вообще реформаторских усилий. И в том же имперском пространстве существовали зоны, скрытые от взора власти, незаметные для неё, живущие своей особой жизнью, в которую колонизаторская власть почти не вмешивалась, о которой имела весьма смутное представление и которую обходила стороной, не имея сил концептуально подчинить её своей власти.

Во-вторых, не существовало какого-то одного «видения» империи, оно распадалось на множество разных «видений» - из центра и с мест, из разных ведомств, из сферы науки и из институтов управления. У каждого взгляда был свой фокус, свой угол зрения,

своя «оптика». В Российской империи не было единого источника, который бы устанавливал легитимность/правильность статистического взгляда на имперское пространство. Это парадоксальным образом означает, что не существовало единого образа империи, а было много таких образов, которые иногда между собой конкурировали, а иногда даже не пересекались и находились в разных плоскостях.

В-третьих, колонизируемые или отдельные их группы вносили свой вклад в создание статистической картины, они соучаствовали с колонизаторами в сборе информации и в её интерпретации. Процесс производства информации не был, таким образом, односторонним и монологичным, в нём были представлены в той или иной мере самые разные группы и силы колонизаторов и колонизируемых, которые находились в имперском пространстве. В этой сфере имели место и столкновение различных интересов, и диалог, и сопротивление, и компромисс.

В главе сравниваются, в частности, сведения двух авторов, которые писали примерно в одно и то же время, - Л.Ф. Костенко («Туркестанский край», 1880 г.) и первого туркестанского генерал-губернатора К.П. фон Кауфмана («Проект всеподданнейшего отчёта», 1882 г.). Из данных, опубликованных Кауфманом и Костенко, понятно, что они пользовались разными источниками или подсчётами, хотя и те, и другие должны были основываться на сведениях местной администрации. Разнобой в официальных цифрах говорит о том, что тогда в Туркестанском крае не существовало единого центра, вырабатывавшего категории и считавшего население. Уездные, областные и краевые чиновники могли на своё усмотрение интерпретировать полученные сведения и поставлять их наверх, минуя своих начальников. Очевидно также, что российские власти пока не имели сил и возможностей собирать такие данные самостоятельно, а опирались на сведения, поставлявшиеся местными чиновниками ещё ханского времени.

В 1897 г. была проведена первая всеобщая перепись населения Российской империи. Это было первое более или менее систематически и методологически последовательное мероприятие, поэтому полученные результаты считались и продолжают считаться наиболее точными для конца XIX в. Это касается, прежде всего, численности населения и его социального состава. Но данные о «нацио-

нальном» составе почти сразу вызвали большие сомнения. Дело в том, что перепись 1897 г. задавала вопрос не о «национальности» или «народности» человека, а о его «родном языке». Хотя в вопросе не конкретизировалось, какой язык следует считать родным, ответ воспринимался как признак «этнографической принадлежности».

Вот как прокомментировал эти данные этнограф С.К. Патканов, который руководил разработкой результатов опроса по поводу «родного языка»: «...провести между этими тремя народностями [сарты, узбеки, таджики - С.А.] грань представляется делом весьма затруднительным, если вообще возможным...», «Различие между сартами и узбеками несущественное, зиждется оно не на ином племенном составе, а главным образом на разных исторических судьбах обоих народов...»9. Одной из загадок переписи 1897 г. была группа «тюрко-татар», или «тюрок без распределения по наречиям». Загадку объяснил С.К. Патканов: «...более существенные препятствия для правильного распределения жителей по национальностям встретились в значительной части Туркестана, где в целых уездах язык местных тюркских племён (сартов, узбеков, каракиргизов, таранчей и т.д.), вследствие малограмотности и небрежности местных счётчиков, был заменён то более общим, но мало определённым выражением "тюркский", то просто знаками "тур., тюр., тат., та" или буквами "т., к., с.,". А такие обозначения, особенно при неразборчивости письма, могли дать повод к самым разнообразным толкованиям: например, "тюр. и тур." могут обозначать: язык "тюркский" и "туркменский", "тат, та и т." - "татарский", "таджикский" и "таранчинский", а буква "к." может относиться к целому ряду наречий края: "киргизский, киргиз-кайсацкий, кура-минский, кипчакский, кашгарский, кара-калпакский" и т.д. ("с." означает "сартский" язык)...»10. В результате «...Из подобных частей туземного населения Средней Азии, принадлежащих по большей части к тюркскому племени (отчасти и к таджикам), пришлось, при

9 Общий свод по империи результатов разработки данных Первой всеобщей переписи населения, произведённой 28 января 1897 года. Т.2. СПб., 1905. С. XIV, XXVI.

10 Там же. С.1-П.

составлении сводных таблиц, образовать одну сборную группу "тюркского языка без распределения по наречиям"...»11.

Таким образом, ни одна из «народностей», которые «образовались» в итоге переписи среднеазиатского населения по «родному языку», не смогла пройти проверку на соответствие реальности. И «сарты», и «узбеки», и «тюрки без распределения по наречиям», и другие категории в этой этнографической классификации являлись плодами научного воображения и бюрократической манипуляции. Языковой признак в качестве инструмента для определения национальностей показал себя на деле крайне неэффективно.

Что же представляла собой текущая статистика? В каждом сельском обществе - низшей административной единице - были списки домохозяйств, а старосты-аксакалы из числа местного населения обязаны были вести учёт умерших, родившихся, убывших и прибывших. На практике, конечно, такой учёт вёлся «на глазок», очень нерегулярно и неточно. Тем не менее эти данные передавались волостному управителю, который в свою очередь направлял их в сводном виде уездному начальнику и участковому приставу - русским чиновникам, в ведении которых находились волости и сельские общества. От последних данные поступали в областное управление (и областной статкомитет), оттуда - в канцелярию туркестанского генерал-губернатора (и краевой статкомитет), после чего сводились воедино и подавались в виде «всеподданнейших отчётов» генерал-губернаторов на имя императора. Копии отчётов рассылались в центральные органы Военного министерства, Министерства внутренних дел (в том числе в Центральный статистический комитет) и т.д. Поскольку исходные цифры у всех чиновников вызывали большое сомнение, то на каждом уровне происходила доработка и корректировка сведений с учётом разного рода дополнительных соображений.

Базовыми в этой цепочке были сведения, собранные и подытоженные областными статистическими комитетами, которые имели право самостоятельно определять методику расчётов. В главе подробно рассматриваются результаты деятельности Статистического комитета Ферганской области, данные которого публиковались в «Статистическом обзоре Ферганской области» вплоть до 1914 г.

" Там же. С.II.

Статистические таблицы как специфический жанр описания и классификации отличались, в частности, тем, что в обсуждение вводился дополнительный - количественный - признак. Важным было не только кого нужно выделять в качестве самостоятельной народности, но и сколько представителей этой народности живёт в данном регионе. Фиксируя численность того или иного «племени», авторы таблицы указывали и на его «вес». Подробный анализ статистических списков и рядов, которые ежегодно составлялись и публиковались Ферганским областным статистическим комитетом, приводит к выводу о том, что критерии, использовавшиеся в подсчёте, всё время подвергались корректировке.

Почему не было стандартного и постоянного способа определения состава ферганского населения и численности разных групп -из самих таблиц не вполне ясно. Возможно, иногда играли свою роль вкусы и представления местных статистиков, которым была предоставлена возможность определять эти категории и цифры на своё усмотрение. В таких случаях любые изменения в представлениях статистика или замена одного статистика на другого соответствующим образом отражались в таблицах «Статистического обзора». Возможно, какие-то цифры явились результатом согласования с уездными и областными администраторами, которым нужно было, например, отслеживать потоки зарубежных мигрантов из соседних регионов. Опять же смена этих администраторов или перемена интересов во внутренней политике могла сказываться на подробности учёта мелких групп. Возможно, определённую роль играли также чиновники из числа местного населения, которые лоббировали свои интересы, какие-то свои локальные идентичности и самоназвания, или, напротив, скрывали их, представляя русским чиновникам более упрощённые сведения. Скорее всего, действовали все эти факторы вместе. В любом случае за статистической информацией мы ощущаем очень сложную, но теперь не всегда понятную борьбу и альянсы, которые складывались на местном уровне и также были элементом того, что можно назвать «колониальной политикой».

В пятой главе - «Проблема сартов в 1900-е гг.» - прослежена дальнейшая эволюция точек зрения на «проблему сартов», представлены новые участники этой дискуссии и показано, что акаде-

мические противоречия по-прежнему во многом формировались политическими предпочтениями спорящих.

В начале XX в. вопрос о сартах приобрёл характер нерешённой и даже, может быть, в принципе не решаемой проблемы. Исследования и дискуссии 1860-1890-х гг. выявили практически весь спектр возможных мнений и весь набор разнообразных аргументов в пользу той или иной точки зрения. Однако ни одна концепция так и не смогла стать доминирующей. Сложилась ситуация, когда одновременно существовали и продолжали воспроизводиться самые разные подходы в затянувшемся споре.

Из новых исследователей особого внимания заслуживает П.Е. Кузнецов. По итогам поездки по горным районам в окрестностях Ташкента он сделал следующие выводы: ташкентские таджики действительно говорят на наречии «персидского языка», но при этом свободно владеют также «сартовским (тюркским) языком», более того - они «...пользуются сартовским языком в жизни больше, чем своим родным. Это обстоятельство служит лучшим признаком сартизации между ними, которая страшно сильна и идёт гигантскими шагами вперёд...». «Можно с уверенностью сказать, -заключает П.Е. Кузнецов, - что в близком будущем таджики забудут родной язык и окончательно сольются с сартами...»12.

Совсем иную тенденцию демонстрирует изданная в 1904 г. книга ташкентского врача А. Шишова «Сарты» (1904). Собирая и компилируя материалы для выяснения вопроса о «принадлежности сартов к культурным народностям», автор отмечает, прежде всего, их близость к узбекам и противопоставляет таджикам. По его мнению, узбеки и сарты - уже сейчас одна общность и разделяют их (временно!) лишь разные имена. Общность эта, как полагает автор, в итоге примет имя сартов.

Общая сумятица в головах по поводу «проблемы сартов» сказалась и на признанных авторитетах в изучении среднеазиатского общества. В своих новых работах они стали делать больше оговорок и более обтекаемо, иногда двусмысленно формулировать свои утверждения. Это отразилось в новых исследованиях к тому вре-

12 Кузнецов П.Е. О таджиках Ташкентского уезда (краткий отчёт) // Известия Туркестанского отдела Императорского Русского географического общества. Т.2. Вып.2. Ташкент, 1900. С.41.

мени признанных специалистов по Средней Азии Н.П. Остроумова и В.П. Наливкина.

После революционных событий 1905 г. в России наступило время, когда в силу внутреннего развития и под воздействием разнообразных внешних импульсов среднеазиатская элита задумалась о собственном месте в современном, модернизирующемся мире и о собственной роли в жизни колониального общества. Одним из сюжетов таких размышлений стало осмысление себя и окружающих людей как национального целого, у которого есть своя историческая судьба, своё лицо и... своё имя. В оренбургской газете «Шура» в 1911 г. самаркандец Махмуд-ходжа Бехбуди, один из самых влиятельных представителей джадидского движения Средней Азии, писал, что происхождение этого слова непонятно, что сарта-ми среднеазиатских жителей прозвали их северные соседи - казахи и татары и что у последних это имя заимствовали русские. Автор не отрицал - существует распространённое мнение, что имя «сарт» в последнее время «стало известным, поэтому отказываться от него не нужно». В рассуждениях Махмуда-ходжи Бехбуди обращают на себя внимание два обстоятельства. Первое заключается в том, что джадидского автора, как и его оппонентов из числа российских учёных и чиновников, мало интересовало мнение самих людей, о которых шла речь. Махмуд-ходжа Бехбуди говорил от имени народа и одновременно проповедовал этому народу, как должно быть. Вторая особенность его стиля - повторение «западной», европейской научной традиции аргументировать свою позицию, которая включала в себя обязательные ссылки на исторические источники, генеалогии, мнения известных учёных и т.д. Самаркандский джа-дид, споря о сартах с русскими исследователями (прежде всего, с Н.П. Остроумовым), рассуждал вполне «по-русски» или «по-западному» в надежде, что в этом случае он будет услышан и его точка зрения приобретёт легитимный характер.

Махмуд-ходжа Бехбуди хорошо понимал, какой смысл в имя «сарты» вкладывает российская власть, например в лице одного из её главных идеологов в Туркестане - H.I1. Остроумова. Сарты должны были формироваться как народ со смешанными, иранско-тюркскими корнями, с богатой доисламской культурой - такова была идея последнего. Разумеется, джадидов и Махмуда-ходжу Бехбуди, которые строго придерживались мусульманской иден-

тичности и тюркской политической ориентации, такие перспективы устроить не могли.

В защиту названия «сарты» выступила «Туркестанская туземная газета», редактором которой был Н.П. Остроумов. В 1913 г. в ней было, например, опубликовано письмо жителя г. Оша, который утверждал, что «сарт» - это не уничижительное прозвище, оно скорее указывает на высокий культурный уровень, поэтому такое имя могло бы сделать население Туркестана «более развитым». Другой автор в той же газете писал, что споры о названии не так важны и только разделяют мусульман, при этом он ссылался на немцев, имя которых по-русски означает «немой», но тем не менее никто не воспринимает его как оскорбление. Третий автор заявлял: «мы, сарты, не отвергаем это имя», «наша вера не придаёт значения именам и родственным группам».

Споры о слове «сарт» из русской литературы и академических рассуждений перетекли в дискурс местной элиты, стали частью -негативной или позитивной - её самосознания, что указывает на процесс становления национальной самоидентификации, который, несомненно, уже имел место в среднеазиатском обществе в то время. Однако тогда это было только понимание потребности в национальном самосознании и не привело ещё к её кристаллизации в какую-либо точную формулу «этничности».

В шестой главе - «Проблема сартов в 1917-1920-е гг.» - говорится о том, как благодаря переписям 1917 и 1926 гг. вопрос о сар-тах опять приобрёл важное академическое и политическое звучание, как политические соображения в конце концов привели к «решению» «проблемы сартов», а именно - к отказу от этого названия и исчезновению сартов с этнографической карты Средней Азии.

Февральская революция 1917 г. в одночасье разрушила всю прежнюю структуру государства. Пространство теперь уже бывшей Российской империи превратилось в поле борьбы самых разнообразных социальных и политических групп. Началась жесточайшая битва за символические ресурсы, за привилегию говорить от имени классов и наций, за новые смыслы разного рода классификаций и названий. Все авторитеты и лидеры поменялись местами: недавние идейные монополисты утратили право решающего голоса, прежние аутсайдеры оказались вдруг востребованы со своими, как казалось ещё вчера, совершенно маргинальными идео-

логиями. Для утверждения новых политических альянсов нужны были легитимные механизмы. Одним из таких инструментов создания новой картины региона, в том числе этнографической классификации его населения, стали переписи.

В 1917 г. была организована сельскохозяйственная перепись. Несмотря на свой сугубо экономический замысел, перепись всё же предоставила возможность политикам продемонстрировать и закрепить, используя научную легитимность процедуры сбора информации, новый подход к этнографической классификации. В начале 1920-х гг. этнограф И.И. Зарубин, комментируя итоги переписи, указал на такую деталь: «...уже во время работ руководителями было разъяснено сотрудникам, что особого народа сарт не существует и что этот термин всюду должен быть заменён словом "узбек"...»13. Нет сомнения, что такой шаг был сделан из политических соображений. Изменившаяся после февраля 1917 г. ситуация требовала от новых туркестанских руководителей вступления в равноправный диалог с местной мусульманской элитой. Две стороны должны были найти формулу соглашения, в котором были бы признаны и единство прежней страны, и некая субъектность бывших «инородцев» в её будущем политическом устройстве. Одним из пунктов переговоров по поводу такого неформального соглашения, видимо, и было решение отказаться от термина «сарт». Такой отказ, во-первых, символизировал разрыв с великодержавным характером имперского правления времён «царизма». Во-вторых, мусульманские партии ещё раз демонстрировали тюркский вектор своих политических ожиданий.

После появления во власти большевиков тема сартов была на какое-то время забыта или отодвинута на задний план. По инерции существовали прежние классификации, и вполне легально одновременно - можно сказать, параллельно - использовались старые термины и новые их значения. Официальное руководство обращалось к населению, используя оба термина. Тем не менее по мере укрепления режима вопрос о будущем наименовании региона и его населения становился всё более принципиальным.

В январе 1920 г. председателем Туркестанского центрального исполнительного комитета был избран большевик Т. Рыскулов (ка-

13 Зарубин И.И. Список народностей Туркестанского края. Л., 1925. С.15-16.

зах по происхождению), который выступил с идеей создания «Тюркской советской республики» (или «Республики тюркских народов»), т.е. по сути дела с проектом «Туркестана», о котором грезили джадиды и другие местные интеллектушш. Рыскулов полагал, что «Туркестан по своему этнографическому составу и многим другим положениям является Тюркской национальной республикой...»14. У этого проекта были свои резоны, один из них, который упоминается в вышеприведённой цитате, - продвижение революции на Восток, что, конечно, было легче делать от имени «Тюркской республики», нежели из столицы бывшей империи. Однако Москва (новый Центр), уже столкнувшаяся с проблемой протурец-ких и мусульманских движений в Поволжье, послала в Ташкент Туркестанскую комиссию во главе с М.В. Фрунзе, который отверг идею «Тюркской республики». Тогда же, в противовес коммунистическому «пантюркизму», появился план разделения Туркестана на национальные территории. Рыскулов и его единомышленники были сняты со своих должностей.

Все эти события возродили интерес к этнографическим сюжетам. Вслед за определением официальной номенклатуры основных среднеазиатских национальностей встал вопрос об их территориальной и культурной «конфигурации». Встал, в частности, вопрос, кого считать узбеком? Разумеется, тут же возникла заново «проблема сартов». В Центре и в самом Туркестане стали появляться работы, авторы которых научно обосновывали необходимость и неизбежность смены термина «сарт» на термин «узбек». В Туркестане эту точку зрения представлял статистик И.П. Магидович, в Центре - этнограф И.И. Зарубин, работы которых анализируются в диссертации.

Итак, в начале 1920-х гг. сложился некий консенсус между политиками и учёными в отношении необходимости перезаписи всех бывших сартов узбеками. Политики сформулировали заказ - специалисты нашли аргументы в его обоснование. В тот момент этот альянс был для всех сторон отчасти вынужденным. Центральная власть вынуждена была легитимировать пантюркистские настроения под ярлыком «узбеки». Среднеазиатские лидеры, включая

14 Цит. по: Туркестан в начале XX века: к истории истоков национальной независимости. Ташкент, 2000. С. 153.

бывших джадидов, вынуждены были отказаться от демонстративных протурецких лозунгов. Этнографы и статистики вынуждены были признать приоритет политической целесообразности над научным анализом.

Было бы неверным утверждать, что принятое решение об отказе от термина «сарты» всех устроило, что все были им довольны, и никто против него не возражал. В завуалированной форме против выступил В.В. Бартольд. Тогда им была, в частности, написана статья «Сарт» для «Энциклопедии ислама». В ней российский востоковед, повторив тезисы своих предыдущих работ, написанных по ходу и по результатам спора с С.-А. Лапиным, выступил в роли критика национального размежевания: «Оседлый житель Средней Азии чувствует себя в первую очередь мусульманином, а затем уже жителем определённого города или местности; мысль о принадлежности к определённому народу не имеет для него никакого значения. Лишь в новейшее время под влиянием европейской культуры (через посредство России) возникло стремление к национальному единству. Слово сарт <...> ныне изгнано из употребления; сейчас признаётся только узбекская национальность в противоположность казакской [казахской. - С.А.], туркменской и таджикской национал ьностя м...»15.

Комментируя возражения академического сообщества, один из большевистских идеологов, некто М. Немченко, взгляды ориенталистов-историков, в которых легко узнаётся Бартольд, назвал «ошибочными» и «анахроничными»: «Национальное самосознание, тем более стремление к национальному самоопределению, не есть готовый продукт самого факта наличия купно живущих людей, говорящих на одном языке, исповедывающих одну религию и

16

принадлежащих к одному племени или одной группе племен...» . Появление нации - это не только результат научного анализа каких-то объективных признаков, но и политический выбор, который не может и не должен быть ограничен формальными критериями.

В 1923-1924 гг. в ЦК РКП(б) вновь встал вопрос о национально-территориальном размежевании Туркестана, Бухары и Хорезма.

15 Бартольд В.В. Сарт // Бартольд В.В. Сочинения. Т.2. 4.2. Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. М., 1964. С.528-529.

16 Немченко М. Национальное размежевание Средней Азии. М., 1925. С.З.

Властями двигало несколько мотивов. Во-первых, инерция общей национальной политики большевиков. Эта политика формировалась большевиками в западных районах страны, в частности на Украине (а также в Закавказье и Поволжье), где националистические идеи и националистические политические партии обладали достаточной силой. Принципы, которые вырабатывались в Москве применительно к одним регионам, затем почти автоматически переносились на другие. Во-вторых, в большевистской политике очень важным был внешнеполитический аспект. Средняя Азия рассматривалась как мост на Восток - в Иран, Афганистан и даже британскую Индию, где большевики ждали и всячески стремились подтолкнуть национальные революции. Национальная идеология была экспортным товаром, который помогал Советской России играть на всём международном пространстве.

Центральным в этом проекте размежевания стал Узбекистан, что было одновременно и уступкой местной элите, и способом расколоть пантюркистские настроения этой элиты на различные этнические элементы. Национальное размежевание создано ситуацию, в которой бывшие джадиды (и другие группы реформаторов) попытались реализовать «узбекский проект» в форме, наиболее близкой к прежнему «тюркскому проекту». Сам термин «узбек», возможно, отражал этот компромисс: для большевиков было важно, что общетюркские мотивы уходят на второй план, для бывших джадидов это название сохраняло связь с пантюркизмом.

В конце 1920-х гг. Москва обратила внимание на Таджикистан, рассматривая план, который включал в себя две составляющие: расширение его территории и повышение статуса вплоть до уровня союзной республики. Инструментом данного плана было переоформление большинства населения региона в таджиков, наподобие того, как это было сделано ранее с узбеками. Среди причин роста интереса со стороны Центра к «таджикскому проекту» были страх перед пантюркизмом, а также стремление создать на рубеже Афганистана и Персии своеобразный плацдарм для импорта идей революции. В 1929 г. ЦК ВКП(б) постановил создать Таджикскую ССР, при этом новой среднеазиатской республике были переданы некоторые узбекские территории. Однако в начале 1930-х гг. интерес к идее «Большого Таджикистана» в Москве угас. Неудача данного проекта была во многом закономерна. Главные причины - не-

уверенность власти в целесообразности такого передела и сильная инерция уже принятых решений. Большую роль сыграло сопротивление уже сформировавшейся узбекской элиты, которая не желала без боя сдавать свой привилегированный статус. Кроме того, заработали символические ресурсы «узбекскости», от которых теперь было трудно отказаться. Повторить всю ту процедуру смены идентичности, которую прошли «узбеки», и перезаписать «узбеков» в «таджиков» теперь, видимо, было невозможно или намного сложнее, отчего игра не стоила свеч. На рубеже 1920-1930-х недавно появившаяся власть всё ещё была способна на самые радикальные перемены, схожие с теми, что были в начале 1920-х гг., но уже накопленные этой властью опыт и ресурсы становились внутренними ограничителями для новых реформ.

Попытки начала 1920-х гг. создать новую классификацию национальностей теперь уже советской Средней Азии возвращали участников этого процесса к тем же вопросам и проблемам в этнографическом «видении» региона, которые были поставлены, но не решены Российской империей. В этом смысле советская власть, на словах отрицая наследие предыдущего периода, являлась преемницей прежней власти, используя все институты, технологии и дискурсы последней. Одновременно советская власть «перекодировала» все статусы, связи, привилегии и иерархии, создав новую систему социальных координат, в которой «национальность» стала играть одну из ключевых ролей. Реформы 1920-х гг. привели к тому, что национальные классификации из умозрительных конструкций, которые время от времени - локально и ведомственно - использовались властью, превратились в новом государстве в один из основополагающих принципов его устройства и в один из основных инструментов управления.

На повестку дня встал вопрос о приведении в действие технологий, с помощью которых можно было бы решить задачу создания официальной этнографической классификации народов Средней Азии. Одной из таких технологий стала Всесоюзная перепись 1926 г.

Целью прежних попыток классифицировать население Средней Азии была необходимость упорядочить знание о регионе, концептуально «завоевать» его и включить в общее пространство империи, а через неё - в общую картину мира. Имперская модель этно-

графического описания была «колонизирующей», для неё были интересны «типы», или «типажи», которые представляли тот или иной народ. Вопрос о том, к какому «типажу» каждый конкретный человек относится, был несущественным, второстепенным. В 1920-е гг., после большевистской революции, сформировалась новая модель взаимодействия власти и знания - «государствообразующая». Этнографические классификации отныне должны были выполнять функцию «концептуального переустройства» Средней Азии, они должны были превратить научные категории в социально-административные статусы и в реальные идентичности. Во главу угла встал вопрос о том, как «прикрепить» ту или иную категорию к каждому конкретному человеку. Перепись, которая сама по себе подразумевает лишь соотнесение человека с той или иной категорией, стаза выполнять, наряду с другими институтами, и ещё одну важную функцию - донесение утверждённой классификации до каждого конкретного члена общества, т.е. превращение умозрительных конструкций в реальное самосознание людей.

Всесоюзная перепись 1926 г. впервые, минуя посредников в лице местных чиновников и глав семей, обращалась персонально к каждому жителю Средней Азии с вопросом о его «народности». Вопрос о «народности» (а не о «национальности»), по идее организаторов подсчёта, должен был бы указать человеку, что речь идёт о его этнической, а не гражданской принадлежности. Новые функции переписи предъявили дополнительные требования к способу обработки собранного материала. Изменился, в частности, механизм формирования списков национальностей. Если прежние переписи характеризовались множественностью центров выработки номенклатуры (Министерство внутренних дел и Военное министерство, Центр и местные статистические органы, академические учёные и исследователи-энтузиасты), то теперь эта процедура становилась всё более централизованной и регламентированной. Причём Центр стал обладать не просто более высоким авторитетом - но исключительным правом на окончательное решение, которое уже не могло подвергаться сомнению. Все полученные в ходе переписи данные о самоназваниях среднеазиатского населения были приведены в соответствие с утверждённым в высших инстанциях списком народов СССР. Незарегистрированные имена, в том числе «сарт», выбрасывались и заменялись зарегистрированными - так, как это предпи-

сывала единая инструкция. Все дебаты на подобные темы были прекращены.

Основу узбеков в том виде, как они зафиксированы переписью 1926 г., составили сарты, кроме них в число узбеков вошли также разнообразные тюркоязычные полукочевые и кочевые племена, тюрки, кипчаки, кураминцы, кашгарцы, арабы, ирани, часть ираноязычного населения и др. При этом власть не ставила перед собой задачу немедленной языковой и культурной унификации записанного в узбеки населения. Каждая группа сохраняла свои особенности. Задача состояла в том, чтобы распространить узбекскую идентичность и сформировать на её основе лояльность по отношению к новому государству.

Таким образом, начиная с 1926 г. сарты окончательно исчезли с этнографической карты Средней Азии.

В седьмой главе - «Проблема сартов в советской науке» - говорится о судьбе отвергнутого термина «сарты» в советское время. Национальное размежевание 1920-х гг. в Средней Азии само по себе не создало нации, а лишь определило те территориальные и концептуальные рамки, в которых процесс нациестроительства отныне должен был происходить. Перед исследователями встал вопрос о том, как после 1926 г. анализировать этнографический состав народонаселения Средней Азии, как объяснять несовпадение между той картиной, которая отражена в источниках XIX - начала XX в., и той, которая сложилась в 1920-е гг.

После национального размежевания и придания национальным делениям административного статуса задача науки состояла в том, чтобы задним числом включить прежние «народности», «племена» и «национальности» в «канонические» биографии современных «титульных народов». Теоретическое обоснование такой замене дал историк А.Ю. Якубовский. Он писал, что «Необходимо отличать условия формирования того или иного народа от истории его имени...»17. Иначе говоря, «Современные узбеки, строящие в братском содружестве с другими народами СССР коммунистическое общество, не являются народом, не знающим своего происхождения <...> этот народ имеет долгую и непрерывную историю своего

17 Якубовский А.Ю. К вопросу об этногенезе узбекского народа. Ташкент, 1941. С.З.

развития на территории Узбекистана <...>. Настоящее своё имя он получил много позже, чем сам он существует, что ни в какой мере не подрывает его права на историческое прошлое, предшествовавшее появлению его наименования...»18. Так было положено теоретическое обоснование созданию новой - национальной - историографии fie только узбеков, но и других «титульных народов» Средней Азии. Суть его такова: не так важно, как сами себя называли люди, а важно то, как решили их назвать современные учёные и политики - необходимо лишь «правильно» распределить прежнее население по тем категориям, которые в 20-е гг. XX в. превратились в официальную номенклатуру.

В дискуссиях на рубеже 40-50-х годов прошлого века главным был вопрос о размежевании культурного наследия узбеков и таджиков, о проведении между ними ясной границы. Узбекские учёные были больше озабочены тем, как избавиться от «иранского следа», поэтому значительные усилия тратились на то, чтобы доказать древность пребывания тюркоязычного населения в Средней Азии. Вопрос о сартах специально не ставился и не обсуждался, но, как видно из контекста высказываний различных авторов, всегда подразумевался.

В 1960-1980-е гг. проблематика формирования народов Средней Азии постепенно «переводится» на специфический язык советской теории этноса: народы становятся этносами, им приписываются все необходимые этнические признаки - язык, культура, территория, самосознание, психология и т.д., этническая история принимает характер процессов консолидации, интеграции, миксации и пр. Теория этноса оставляет в силе основные тезисы, которые были важны для формирования среднеазиатских наций, - их древность, непрерывность развития, изначальное обладание территорией нынешнего проживания. К этому добавлялись новая теоретическая легитимность, изощрённый и более продуманный понятийный аппарат. Пример описания «процессов этнического развития» в Средней Азии в духе только что появившейся теории этноса продемонстрировала этнограф Т.А. Жданко.

Теоретический аппарат концепции А. Якубовского, а затем советская теория этноса легли в основу большинства работ совет-

18 Там же. С. 18.

ских этнографов о среднеазиатских народах. В частности, в диссертации рассматриваются исследования Ш.И. Иногамова, В.Р. Вин-никова, X. Рахматиллаева и С.С. Губаевой, посвященные этнографической классификации населения Ферганской долины. Претендуя на анализ объективных «этнических процессов», они на самом деле нередко лишь интерпретировали мнения предшественников как действительные факты. Роль государства, чиновников и учёных в этих исследованиях недооценивается, а все изменения названий народов описываются как естественные сдвиги в самосознании местных жителей. Другой интересный пример анализа этнического состава населения региона - в серии книг о Бухаре, изданных в 1950-1970-х гг. этнографом O.A. Сухаревой, также разбирается в диссертации.

Двойственность и неясность интерпретации провоцировала возвращение к основополагающим вопросам истории региона. В 1988 г. в подмосковном г. Звенигороде было проведено последнее большое общесоюзное собрание историков и этнографов, посвященное проблемам «этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана». Обращают на себя внимание выступления на этом мероприятии двух влиятельных специалистов из Москвы и Ленинграда, археологов и востоковедов, а не этнографов, - Б.А. Литвинского и В.М. Массона, которые фактически заявили о неудаче попыток создать научно обоснованную картину на базе этнической терминологии. В.М. Массон, в частности, провозгласил, явно в противовес А.Ю. Якубовскому: «Конкретно-исторический подход позволяет вести исследования в терминах, присущих этой древней эпохе, не перенося механически в глубь веков современные этнонимы...»19. Учёный пошёл ещё дальше, когда заявил: «В отношении научной стратегии я считаю, что <...> необходимо перестать насиловать скудный конкретный материал догматическими формулировками. В ряде отношений есть смысл сместить акцент с этногенеза <...> и вывести на первый план изучение культурогене-

19 Массон В.М. Культурогенез и этногенез в Средней Азии и Казахстане // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. 1. Общие проблемы. М., 1990. С.44.

20 Там же. С.51.

«Проблема сартов», будто бы забытая в 1920-е гг., преследовала науку на протяжении всего советского времени. Периодически историки и этнографы возвращались к сартам и ещё и ещё раз пытались дать ответ на вопрос, кто же они такие. Довольно подробно своё мнение по этому вопросу сформулировал узбекский учёный М.Г. Вахабов. Он посетовал, что исключение термина «сарты» из научного обращения «оказало отрицательное влияние на изучение этногенеза узбекского народа», поскольку внимание учёных сосредоточилось исключительно на кочевниках, которые проникали в Среднюю Азию с севера. На самом же деле тюркоязычные сарты -это «первоначальное ядро узбекской народности», «самый древний пласт в составе узбекского народа», возникший в результате смешения ранних тюркоязычных племён и древних ираноязычных (восточноиранских) народов - хорезмийцев и части согдийцев21. Попытка М.Г. Вахабова легализовать термин «сарты» поддержки не получила, хотя и не вызвала каких-то обвинений или явного отторжения. Стратегия умолчания осталась в силе.

Причины, по которым те или иные конкретные исследователи возвращались к теме сартов, различны. Однако за этими частными интересами стояла, безусловно, и более общая неудовлетворённость тем обстоятельством, что жёсткая привязка к современным национальным территориям вынуждает исследователей подгонять разнообразный и неоднозначный материал к очень узким рамкам разрешённых тем и проблем.

В восьмой главе - «Проблема сартов в новой национальной историографии» - рассматриваются примеры современного обсуждения темы сартов. Изменение политической ситуации в Средней Азии в конце прошлого столетия вновь повысило интерес к уже позабывшейся «проблеме сартов». Академические дискуссии на эту тему вспыхнули вновь - и вновь в их основе проглядывали те или иные политические и идеологические интересы.

Распад СССР в 1991 г. поставил перед бывшими союзными республиками задачу найти формулу легитимации вновь образованных государств. Поиск был недолгим. Во-первых, отделившиеся от СССР республики на протяжении последних семидесяти лет иден-

21 Вахабов М.Г. Формирование узбекской социалистической нации. Ташкент, 1961. С.22, 25.

тифицировались как «национальные». Во-вторых, на протяжении XX в. в международном праве и общественном мнении любые изменения в государственном устройстве, связанные с распадом империй и больших государств, интерпретировались как действия обладающих некой изначальной легитимностью наций («право наций на самоопределение», «национально-освободительная борьба» и т.д.).

Бывшие среднеазиатские республики пытаются строить национальные государства и апеллируют к концепции нации для обоснования сделанного выбора. При этом используются одни и те же дискурсивные или объяснительные модели. Эти модели, как их описывает, например, английский исследователь Г. Смит, имеют следующие особенности: 1) они «эссенциализируют» и «примор-диализируют» нацию, т.е. описывают этнические идентичности как линейные, постоянные и однообразные; 2) они «историзируют» нацию, т.е. удревняют её, находят в ней «золотой век» и «национальных героев»; 3) они «тотализируют» нацию, т.е. нивелируют всякие индивидуальные отличия и особенности, описывая человека как «коллективную личность» с коллективной памятью, коллективной родиной и т.д.22

Распад СССР и отказ от прежней политкорректное™ в рамках одного политического пространства вызвал новую волну интереса к «проблеме сартов». Большой интерес к ней проявили таджикские учёные в начале 2000-х гг. Для них «проблема сартов» была одним из поводов продолжить и расширить дискуссию о том, кто такие таджики, и, в частности, поводом интерпретировать историю национально-государственного размежевания 1920-х гг. как совершённую по отношению к среднеазиатским таджикам несправедливость и как продолжение агрессии иноземцев-узбеков (тюркоязыч-ных племён) против коренного ираноязычного - таджикского - населения. Например, директор Института истории АН Таджикистана Р. Масов писал, что «...сартами по существу были не только тюрко-таджикские метисы, но и абсолютное большинство сартского населения составляли именно таджики, которые в силу ряда объектив-

22 Smith G. Post-colonialism and borderland identities // Nation-building in the PostSoviet Borderlands. The Politics of National Identities / G. Smith, V. Law, A. Wilson, A. Bohr, E. Allworth (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 1998. P.15-16.

ных и субъективных обстоятельств забыли таджикский язык, своё этническое происхождение...»23.

Тема сартов привлекла не только таджикских учёных. К ней обратились и исследователи из Кыргызстана, в частности А. Койчиев в книге «Национально-территориальное размежевание в Ферганской долине (1924-1927 гг.)». По его мнению, сарты, древние жители региона, - это «один из крупных тюркоязычных этносов, ведущих оседлый образ жизни», произошедший из смешения иранских (в том числе восточно-иранских) и тюркских групп и племён, включая в последнем случае кыргызов. В момент национального размежевания «судьба сартов стала политическим орудием в руках различных сил», большевики и пантюркисты решили на основе сартов сформировать «тюркскую общность» с новым именем «узбеки»24.

В узбекской историографии вопрос о «сартах» до самого последнего времени оставался под негласным запретом. Упоминание этого термина означало бы, с точки зрения узбекских учёных и политиков, возобновление дискуссии о нетюркских корнях узбеков, о таджикских (и прочих) претензиях к культурному наследию и территории Узбекистана и т.д. Вопрос о «сартах», по мнению многих местных учёных, был и остаётся искусственным, привнесённым в регион извне с явными политическими целями. A.A. Аскаров, бывший директор Института истории АН РУ, выразился по этому вопросу достаточно однозначно: «...до 20-х годов XX в. под термином "узбек" сторонники индоевропейской концепции, характерной особенно для русского востоковедения, понимали лишь шейбанид-ских узбеков, не признавая местное узбекоязычное население (так называемых "сартов" - древнего местного тюркоязычного населения Маверауннахра и Хорезма), хотя термин "узбек" охватывал обе части узбекского народа...»25.

В известном смысле можно сказать, что обсуждение «проблемы сартов» копирует ту дискуссию, которая велась в XIX - начале XX

23 Масов Р. Таджики: история с грифом «совершенно секретно». Душанбе, 1995. С.62.

24 Койчиев А. Национально-территориальное размежевание в Ферганской долине (1924-1927 гг.). Бишкек, 2001. С.5-7.

25 Аскаров A.A. Некоторые вопросы истории становления узбекской государственности Н Общественные науки в Узбекистане. 1997. № 3-4. С.75.

в. Одни исследователи увидели в сартах самостоятельную этническую общность, другие назвали сартов таджиками, третьи вспомнили, что сарты являются социальной, а не этнической группой. Правда, политический подтекст дискуссии стал другим: разные стратегии «вспоминания» сартов кыргызскими и особенно таджикскими учёными имеют более или менее явно выраженную «антиузбекскую» цель, стремление отделить историю сартов от истории узбеков и тем самым поставить под сомнение само понятие «узбекская нация», а значит, и ту территориальную конфигурацию национальных республик, которая сложилась в 1920-е гг. Узбекские исследователи в ответ избрали стратегию «умолчания», подразумевая, что сарты - часть исключительно узбекского народа и это не должно являться предметом какого-либо спора.

Удивительным исключением на общем фоне является позиция узбекского социолога А. Ильхамова, выраженная им в статье «Археология узбекской идентичности». В этой статье самая оригинальная и самая большая часть раздела «Этногенез» называется «Сарты». Исследователь едва ли не первым среди узбекских учёных реабилитирует сам термин «сарты» и возобновляет дискуссию по поводу данного термина, обсуждать который в последние десятилетия считалось (негласно) лишним. Такое внимание к сартам объясняется логикой «Археологии узбекской идентичности». Именно «проблема сартов» и споры по поводу того, кто они такие, наиболее отчётливо показывают «искусственное» происхождение узбекской нации. В этой части своей статьи А. Ильхамов выступает как последовательный конструктивист, разбирающий (деконструи-рующий) процедуру манипуляции смыслами термина. При этом, что удивительно, учёный тут же даёт весьма примордиалистское определение сартам, утверждая, что они состоят из «оседлого тюр-коязычного, преимущественно городского, населения» и происходят из «турок, отошедших от кочевого образа жизни и утерявших свою родоплеменную принадлежность, а также из тюркизирован-ных таджиков»26!

Значительная часть историков и этнографов Узбекистана восприняла новую работу крайне отрицательно. В 2004 г. в газете

26 Ильхамов Л. Археология узбекской идентичности // Этнический атлас Узбекистана. Ташкент, 2002. С.270.

«Правда Востока» появилась статья «Объективность и ответственность: Каким не должен быть этнический атлас Узбекистана». По мнению её авторов, указанная работа А. Ильхамова имеет «крупные недостатки и просчёты», демонстрирует «неверные взгляды» и непрофессионализм27. Свидетельством этому, помимо прочего, является отказ от традиционного взгляда на «этногенез узбеков», согласно которому «формирование узбеков в качестве нации завершилось» в XI в. В более расширенном варианте те же тезисы повторились в статье в «Этнографическом обозрении»28, где была предложена также более развёрнутая критика конструктивизма как методологического направления, о котором заявил А. Ильхамов. Суть последней сводится к тому, что не стоит абсолютизировать субъективные действия государства и нужно учитывать «естественные процессы», «сущностные константы» и т.д. Правда, собственная позиция критиков по поводу сартов осталась не вполне ясной. Непонятно, как узбекские историки и этнографы относятся к дискуссии о сартах - считают ли они её сознательной политикой «разделяй и властвуй» или элементом политической борьбы разных элит или видят в ней всего лишь свидетельство недостаточного знания региона со стороны учёных и политиков?

Заявленный Ильхамовым конструктивизм вполне встроен в идеологию «национальной независимости». Исследователь, на мой взгляд, не ставит перед собой однозначно задачу «деконструиро-вать» узбекскую нацию, представить её в виде некой фикции (как это было воспринято многими узбекскими и не только узбекскими учёными и, видимо, узбекскими политиками). Автор попытался найти в конструктивизме - более популярном и современном, чем теория этноса - элементы, с помощью которых можно было бы выстраивать легитимность узбекской нации каким-то другим способом, не используя при этом аргументы прежней советской идеологии. И у этого нового прочтения есть с позиций узбекского национализма свои безусловные плюсы, на которые А. Ильхамов указывает. Отказ от удревнения этнической истории и символики позво-

27 Алимова Д.А., Арифханова З.Х., Камолиддин Ш.С. Объективность и ответственность: Каким не должен быть этнический атлас Узбекистана // Правда Востока. 14-15 января 2004.

28 Алимова Д.А., Арифханова З.Х., Аширов A.A., Назаров P.P. Ещё раз о проблемах этнологии в Узбекистане // Этнографическое обозрение. 2006, № 3.

ляет, сохраняя единство нации, более безболезненно интегрировать многочисленные локальные «культурные меньшинства» (по советской терминологии - «этнографические группы»), принадлежность которых к «этническим узбекам» постоянно ставилась под сомнение. Конструктивистская критика окончательно порывает с советско-российской традицией описания «этногенеза» и позволяет убрать наконец то противоречие, которое имеется между «антиколониальной» риторикой идеологии «национальной независимости Узбекистана» и советскими («имперскими») по происхождению аргументами, используемыми этой идеологией. Кроме того, такая критика в большей степени совпадает с желанием опереться на исторические традиции, в частности на идеи джадидов, которые до 1917 г. вовсе не имели ярко выраженного «узбекского самосознания».

В каком-то смысле можно сказать, что на примере работы А. Ильхамова мы видим, как постсоветский национализм мимикрирует, усваивает критику и модифицируется, пытаясь использовать в свою пользу разные теоретические модели и новые словари. По этому же пути вольно или невольно пошли и оппоненты А. Ильхамова. Отвергнув большинство его выводов и даже поставив под сомнение его компетенцию и право высказываться на тему этнич-ности, критики тем не менее вынуждены были, пусть несколько риторически, обсуждать аргументы А. Ильхамова по поводу сар-тов, национального размежевания, политики большевиков, т.е. все те вопросы, которые находятся в Узбекистане в сфере умолчания. Они даже были вынуждены отмежеваться от крайнего эссенциа-лизма, показав своё желание приспосабливаться к современному языку науки и адаптировать последний к нуждам национально-государственной идеологии.

Такие наблюдения не являются чем-то неожиданным. Многие националисты, которые действительно создавали нации, были одержимы конструктивистским пафосом, даже если они осознавали себя и свою деятельность скорее в примордиалистских понятиях, Как пишут Р. Брубейкер и Ф. Купер, «...мы продолжаем встречать неудобоваримую смесь конструктивистской терминологии и эссенциалистской аргументации. И это не вопрос интеллектуальной небрежности. Скорее, это отражает двойственную ориентацию многих специалистов по идентичности как аналитиков и как прота-

гонистов политики идентичности...»29. Эти учёные, анализируя конструктивизм как способ аргументации, делают ещё один, на первый взгляд парадоксальный, вывод о том, что «...конструктивистская терминология стремится объективизировать "идентичность", рассматривать её как часть материальной реальности, хотя и изменяемой, которой "обладают" и которую "куют" и "конструируют"...»30. Как бы подтверждая эту мысль, пример дискуссии между Ильхамовым и его оппонентами показывает, что в основе их расхождений лежат скорее разные интерпретации роли тех или иных исторических деятелей, оценки важности тех или иных эпох и событий, нежели теоретические разногласия.

В заключении подводятся итоги исследования.

Свою книгу «Быть аланами» В.А. Шнирельман закончил такими словами: «...этническое название оказывается нагруженным очень важными смыслами. Его роль вовсе не сводится к маркированию культурно-языкового родства, как это обычно считают. Оно указывает на ценностные ориентации народа и его представление о своём месте в мире в целом и среди соседних народов в частности, сигнализирует о границах его политических амбиций, определяет его культурные и территориальные претензии, говорит о происхождении, напоминает об исторических заслугах, позволяет отличать друзей от врагов и определяет направления этнического тяготения и отталкивания. Поэтому этническое название не является политически нейтральным, и потребность в смене политических альянсов неизбежно поднимает вопрос о его соответствующей замене. В этом и состоит "политика имени"...»31. Эта цитата поясняет смысл настоящей диссертации.

Все манипуляции с именем «сарты» в академических и официальных текстах в XIX - начале XX в. отражают довольно противоречивое отношение, имевшее место в Российской империи, к национальному вопросу в Средней Азии. С одной стороны, колони-ачьное правление стремилось создать универсальную культурную разметку завоёванных территорий и использовать этнографическое

29 Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» // Ab Imperio. 2002, № 3. С.72.

30 Там же. С. 104.

jl Шнирельман В.А. Быть аланами. С.568-569.

знание в своих политических целях. При этом имперская власть, опираясь на пример европейских наций, укореняла обнаруженные культурные различия в виде разного рода образов и институтов, т.е. зачастую, по сути, конструировала племена и народы, приписывая им имена и наделяя их - с помощью переписей, карт, музеев и других средств - каноническими формами языка и обычаев.

С другой стороны, российская имперская власть, имевшая перед собой европейский опыт колониальных войн и националистического сепаратизма, всячески препятствовала консолидации инокуль-турного и инорелигиозного населения, которая угрожала целостности страны и порядку в обществе. «Народы», по словам Б. Андерсона, «ожившие» благодаря стараниям империи, становились источником страхов и фобий, подвергая государственный строй испытаниям на прочность. Этим, например, объясняется тог факт, что при проведении переписи 1897 г. власть не решилась задать людям вопрос о национальности, заменив его вопросом о родном языке.

Стремление империи и к тому, и к другому и в то же время некоторое противоречие между этими целями и способами имперского бытия/сознания создавали то интеллектуальное и социальное напряжение, которое провоцировало разного рода дискуссии, конфликты, непрерывное проектирование будущего и идеологические разногласия. Это напряжение в одно и то же время отталкивало колонизаторов и колонизируемых друг от друга, делая их противниками, и притягивало их друг к другу - у них появлялись общие интересы и цели. Под этим напряжением обе стороны, которые мы по привычке обозначаем как «колонизаторов» и «колонизируемых», в свою очередь сами распадались на множество разнообразных личностей и групп со своими особыми взглядами, предпочтениями и лояльностями. Наконец, именно такая противоречивость имперских интересов объясняет, почему и как один и тот же чиновник или учёный с одной и той же идеологической меркой, перемещаясь в имперском пространстве и эволюционируя в имперском времени, мог значительно менять свою точку зрения на те или иные проблемы и темы.

В заключение диссертант возвратился к одному из главных утверждений британского историка Б. Андерсона в его книге «Воображаемое сообщество» о том, что империя вообразила нации до того, как возник национализм, и что через имперское административ-

ное проникновение эти национальные идентичности были реифи-цированы, т.е. превращены в осязаемую реальность.

Пример сартов не вполне вписывается в данную схему. Российские чиновники и учёные в своём административном и научном воображении действительно создали народность под именем «сар-ты», и эта идентичность, благодаря, с одной стороны, активному её продвижению некоторыми влиятельными колониальными деятелями и, с другой стороны, инерции и привычке к этому названию, стала обретать какие-то социальные формы. Однако, во-первых, этот процесс со стороны имперской власти не был до конца осознанным и спланированным, в нём принимали участие силы, которые говорили от имени государства, но вовсе не имели на него монополии. Власть Российской империи была неоднородной, в ней самой были представлены разные интересы и рассматривались разные проекты будущего, порой велась интенсивная дискуссия, а порой проявлялись нерешительность и боязнь перемен.

Каждый участник спора о сартах смотрел на них со своей собственной колокольни - с учётом своего образования, профессии, места проживания, социального статуса и идеологических предпочтений. Единства мнений не было, да и не могло быть, потому что не существовало такой инстанции, которая могла это единство утвердить. «Сарты» так и остались в той этнографической классификации, которую пытались придумать чиновники и учёные, незавершённой, неоднозначной и не вполне легитимной категорией.

Во-вторых, что ещё важнее, в момент краха Российской империи вся та картина, которая на протяжении десятков лет, как казалось, доминировала, была в мгновение разрушена. Политический, основанный на взаимных компромиссах, альянс большевиков с местными националистами-реформаторами привёл к созданию совершенно новой классификации среднеазиатских народов, которая по разным причинам больше устраивала стороны этого союза. Термину «сарт» в этой конструкции не оставалось места, и он был легко принесён в жертву сиюминутным политическим обстоятельствам. Далее история развивалась так, как она развивалась: Средняя Азия была поделена между пятью национальными республиками, которые спустя почти семьдесят лет обрели статус национальных независимых государств.

Если согласно Андерсону именно на империях лежало бремя воображения и реификации наций на своих колониальных окраинах, то приходится констатировать, что Российская империя справилась с такого рода задачей лишь частично, а эту миссию с ещё большим усердием продолжил и завершил Советский Союз.

Но подобные особенности российского случая не ставят под сомнение общую концепцию Б. Андерсона. С сартами или без них, этнографическая классификация народов Средней Азии создавалась, прежде всего, как имперский взгляд на регион, где этнические деления либо вовсе отсутствовали, либо были в эмбриональном состоянии. При непосредственном участии России в безэтническом обществе сформировалась «грамматика» будущих среднеазиатских национальностей. Хотя сарты не стали нацией, «проблема сартов» послужила своеобразной лабораторией учёным, чиновникам, а потом и «туземным» интеллектуалам для обсуждения аргументов и подходов, которые были впоследствии использованы в национальных проектах. На той этнографической карте Средней Азии, которую вообразила и нарисовала Российская империя, произошли некоторые изменения, но сами подходы, с помощью которых наполнялось её содержание, в результате были заимствованы советской и современными постсоветскими идеологиями.

Советское время создало, или, точнее, вновь актуализировало, другой концептуальный конфликт, суть которого - в противостоянии «тюркской» и «иранской» точек зрения на интерпретацию истории и этнографии населения Средней Азии. У каждой точки зрения свой легитимный институциональный источник: у «тюркской» - Узбекистан, у «иранской» - Таджикистан. Задача узбекских идеологов состоит в том, чтобы скрыть и нивелировать различия между разными региональными и культурно-языковыми группами внутри узбекской нации. Задача таджикских идеологов заключается в том, чтобы отстоять иранский (таджикский) след в истории Средней Азии. Узбекская позиция заведомо более сильная и наступательная, таджикская - оборонительная.

История имени «сарты» в советское и постсоветское время - это беспрестанные попытки «забыть» и «вспомнить» сартов. «Забыть», потому что они нарушают сложившуюся, утверждённую и зафиксированную классификацию народов Средней Азии, принятую, что важно, самими людьми, которые представляют эти народы. Тема

сартов вольно или невольно возвращает всех к периоду опытов и экспериментов, сомнений и неопределённости, т.е. к эпохе, которая закончилась, ушла и к которой никто не хочет возвращаться. «Вспомнить», потому что «проблема сартов» - очень удобный, лежащий на поверхности повод, чтобы уколоть оппонента, поставить под сомнение его взгляды и убеждения, чтобы переписать историю и попытаться предъявить политические или моральные претензии. Всё это говорит о том, что никакая этнографическая карта или этнографическая классификация, какую бы силу реальности она ни приобретала в головах людей и в социальных институтах, тем не менее не является раз и навсегда утвердившейся, безусловной и окончательной. Любая этнографическая классификация (и соответствующие ей идентичности) продолжает существовать, будучи предметом дискуссий, нового подтверждения своего статуса и содержания, новых сомнений и оспаривания.

Разумеется, ситуация 1920-х гг., когда решался вопрос о сартах, и ситуация спустя 80-90 лет, когда вопрос о сартах вновь появляется в исследованиях, - это разные исторические эпохи, разные политические и академические контексты. Накопленная за несколько десятилетий формирования современных среднеазиатских наций инерция не позволяет заново поставить вопрос о сартах как о самостоятельном народе. И всё же сарты остаются своеобразным «призраком» и ярким воспоминанием о нереализованной возможности, который по-прежнему не даёт покоя учёным и политикам, заставляя их задумываться о судьбе национализма в Средней Азии.

Возвращаясь к теоретическому осмыслению феномена национализма и дебатам в российской этнологии по поводу теории этноса, диссертант подтверждает свою позицию: случай с сартами говорит о том, что «этногенез», т.е. в конечном итоге становление наций, нельзя рассматривать как телеологический или «естественный», заранее предопределённый процесс, результат которого уже известен. Точно так же невозможно изучать историю «этногенеза», или становления наций, как историю какого-то народа, который мы находим сегодня в наших этнографических списках. В ходе социальных трансформаций и культурных изменений, которые общество постоянно переживает, всегда существует множество разнообразных исторических развилок, когда выбор в пользу того или иного варианта дальнейшего развития зависит от массы больших и малых

факторов, случайных обстоятельств, воли отдельных людей. Проект «сарты» с его вполне своеобразной культурной, социальной и территориальной конфигурацией мог быть реализован при определённых условиях, но не реализовался - не потому, что так было предназначено многовековой историей «этногенеза», а потому, что конкретные обстоятельства начала XX в. в России, Турции, Туркестане сделали этот проект политически слабым и невыгодным, а взамен выдвинули новые, альтернативные проекты, соответствующие новым задачам и новому соотношению сил в обществе.

В приложении приведены 5 таблиц по этнографическому составу населения Ферганской долины.

Основные положения диссертации отражены в следующих

изданиях:

1. Национализмы в Средней Азии: в поисках идентичности. СПб.: Алетейя, 2007, 304 с.

2. Die Sartenproblematik in der Russischen Geschichtsschreibung des 19. und des ersten Viertels des 20. Jahrhunderts / ANOR, 18. Halle/Berlin: Klaus Schwarz Verlag, 2007, 133 pp.

3. У святого истока // Азия и Африка сегодня. 1993, № 6. С. 1315.

4. Статистика как инструмент этнографического исследования // Этнографическое обозрение. 1999, № 1. С.3-16.

5. О самосознании народов Средней Азии // Восток. 1999, № 4. С.207-220.

6. Ислам и культ святых в Средней Азии // Этнографическое обозрение. 2001, № 3. С.128-131.

7. Потомки святых в современной Средней Азии // Этнографическое обозрение. 2001, № 4. С.62-83.

8. Свой среди чужих, чужой среди своих // Этнографическое обозрение. 2003, № 2. С.3-25.

9. Постсоветский национализм, теория этноса и конструктивистская критика // Этнографическое обозрение. 2005, № 1. С.83-86.

10. Истоки теории этноса: С.М. Широкогоров и другие // Этнографическое обозрение. 2006, № 3. С.99-101.

11. Рецензия на: Hirsch F. Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union. Ithaca, London: Cornell University Press, 2005. 367 p. // Этнографическое обозрение.

2006, № 2. C.í 65-168.

12. Рецензия на: B.C. Малахов. Национализм как политическая идеология: Учебное пособие. М.: Книжный дом «Университет», 2005. 320 с. // Этнографическое обозрение. 2006, № 2. С.181-184.

13. Рецензия на: Everyday Life in Central Asia. Past and Present / J. Sahadeo, R. Zanca (eds.). Bloomington: Indiana University Press,

2007. 401 p. // Этнографическое обозрение. 2008, № 1. С. 186-189.

14. Ок-суяк - мусульманская элита Центральной Азии // Центральная Азия и Кавказ. 2000, № 6 (12). С.73-82.

15. На разломе «южной дуги» (из блокнота этнографа) // Вестник Евразии. 2000, № 2 (9). С.108-128.

16. Концепции этничности и экономические стратегии в среднеазиатском обществе // Этничность и экономика. Сборник статей по материалам международного семинара (Санкт-Петербург, 912.09.1999). СПб., 2000. С.12-17.

17. Миндонцы в XVIII-XX вв. История меняющегося самосознания // Расы и народы. Вып.27. М., 2001. С.22-54.

18. Чай в Средней Азии: история напитка в XVIII-XIX веках // Традиционная пища как выражение этнического самосознания. М., 2001. С.204-230.

19. Регионализм в Таджикистане: становление «этнического языка» // Расизм в языке социальных наук. СПб., 2002. С.70-91.

20. Рецензия на: Мультикультурализм и трансформация постсоветских обществ / Под ред. B.C. Малахова и В.А. Тишкова. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, Институт философии РАН, 2002 // Pro et Contra. Т.7, № 4. M., осень 2002. C.278-287.

21. Этнографическое изучение Средней Азии: о необходимости диалога отечественных и зарубежных специалистов // Российская наука о человеке: вчера, сегодня, завтра. Материалы международной научной конференции. Вып.1. СПб., 2003. С.3-10.

22. Археология среднеазиатских национализмов: Les mot et les choses //Ab Imperio. 2003, № 1. C.497-522.

23. Трансформация этнической идентичности в Центральной Азии (на примере узбеков и таджиков) // Российская Западная Си-

бирь - Центральная Азия: новая региональная идентичность, экономика и безопасность. Материалы международной конференции. Белокуриха, 24-25 мая 2002 г. Барнаул, 2003. С.436-447.

24. Кипчаки Ферганской долины: осколок евроазийских степей // Дешт-и Кипчак и Золотая Орда в становлении культуры евразийских народов. Материалы международной научно-практической конференции 10-11 апреля 2003 г. М., 2003. С.122-128.

25. Население Ферганской долины (к становлению этнографической номенклатуры в конце XIX - начале XX века) // Ферганская долина: этничность, этнические процессы, этнические конфликты / Под ред. С.Н. Абашина, В.И. Бушкова. М., 2004. С.38-101.

26. Геллнер, «потомки святых» и Средняя Азия: между исламом и национализмом // Ab Imperio. 2004, № 3. С.535-562.

27. Население Ферганской долины (по данным русской историографии XIX - начала XX века) // Узбекистонда этнодемографик жараёнлар (халкаро конференция материалы). 1 кием. [Этнодемо-графические процессы в Узбекистане (материалы международной конференции). Ч.1.]. Ташкент, 2005. С.127-129.

28. История становления этнонационализма в Средней Азии. Узбеки и таджики в XX веке // Народы Евразии. Этнос, этническое самосознание, этничность: проблемы формирования и трансформации. Новосибирск, 2005. С.53-59.

29. Некоторые размышления после дискуссии о национализме в Узбекистане // Ab Imperio. 2005, № 4. С.293-300.

30. В.П. Наливкин: «...будет то, что неизбежно должно быть; и то, что неизбежно должно быть, уже не может не быть...». Кризис ориентализма в Российской империи? // Азиатская Россия: люди и структуры империи. Омск, 2005. С.31-60.

31. Рецензия на: Космарская Н.П. «Дети империи» в постсоветской Центральной Азии. Адаптивные практики и ментальные сдвиги (русские в Киргизии. 1992-2002). М.: Наталис, 2006 // Неприкосновенный запас. 2006, № 4-5. С.48-49.

32. Национализмы в Средней Азии: истоки и особенности // Свободная мысль. 2007, № 7. С. 138-149.

33. Миграции и этнические процессы: новый взгляд на формирование современного населения Ферганы // Узбекистан и Япония на возрождающемся Щёлковом пути (сборник докладов научной

конференции, Ташкент, 14-16 декабря 2006 г.). Ташкент, 2007. С. 150-159.

34. Зарождение и современное состояние среднеазиатских на-ционализмов // Национализм в мировой истории / Под ред. В.А. Тишкова и др. М„ 2007. С.351-374.

35. Влияние российской власти на быт центральноазиатского населения // Центральная Азия в составе Российской империи / Под ред. С.Н. Абашина, Н.Е. Бекмахановой и др. М., 2008. С. 187-209 (в соавторстве с А.Ю. Быковым).

36. Национальная классификация населения Центральной Азии // Центральная Азия в составе Российской империи / Под ред. С.Н. Абашина, Н.Е. Бекмахановой и др. М., 2008. С.259-292.

37. Образ центральноазиатского региона в российском обществе // Центральная Азия в составе Российской империи / Под ред. С.Н. Абашина, Н.Е. Бекмахановой и др. М., 2008. С.313-337 (в соавторстве с Д.В. Васильевым).

38. Рецензия на: Марко Буттино. Революция наоборот. Средняя Азия между падением царской империи и образованием СССР. М.: «Звенья», 2007 // Ab Imperio. 2008, № 1. С.293-301.

39. The Transformation of Ethnic Identity in Central Asia: A Case Study of the Uzbeks and Tajiks // Russia's New Southern Border: Western Siberia - Central Asia / The IISS [International Institute for Strategic Studies] Russian Regional Perspectives Journal for Foreign and Security Policy. Issue 2. 2003. P.32-35.

40. Les descendants de saints en Asie centrale: élite religieuse ou nationale // Cahiers d'Asie Centrale. №13-14. Gestion de l'indépendence & legs soviétique en Asie centrale. Les Montagnards d'Asie Centrale. Tashkent - Aix-en-Provence, 2004. P. 215-229.

41. Post-Soviet Nationalism, Ethnos Theory, and Constructivist Critique // Anthropology & Archeology of Eurasia. Vol.44, №4. Uzbek Identity Debates. Spring 2006. P.58-63.

42. Gellner, the 'Saints' and Central Asia: between Islam and Nationalism // Inner Asia. 2005, vol. 7(1). P.65-86.

43. Cultural Processes and Transcultural Influences in Contemporary Central Asia. A paper for the Open Society Institute - Soros Foundation. Budapest-Bangalore, 2008 (53 pp.) (в соавторстве с E. Абдул-лаевым).

Подписано в печать 22.01.2009 Формат 60x84 1/16 Объем 2,4 п.л. Тираж 100 экз. Заказ № 54

Участок оперативной полиграфии Института этнологии и антропологии РАН г. Москва, ул. Вавилова, 46

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Абашин, Сергей Николаевич

Титульный лист

Оглавление 1

Введение 4-20 Постановка проблемы Методология

Введение диссертации2008 год, автореферат по истории, Абашин, Сергей Николаевич

Структура диссертации

Глава 1. Теоретические дискуссии об этносах в российской этнологии 21-55 Истоки теории этноса Теория этноса Широкогорова Теория этноса Гумилёва Советская теория этноса Критика теорий этноса

Теория этноса, её критика и «проблема сартов»

Глава 2. «Проблема сартов» в российской историографии до 1867 г. 56-86 Существовали ли этносы до прихода русских? «Странствование Филиппа Ефремова» «Описание Бухарского ханства» Ханыкова Почему «проблема сартов»?

Глава 3. Сарты в этнографической классификации в 1867-1897 гг. 87-132 Сарты и государство Сарты как таджики

Сарты как оседлые жители Наливкин против Мидцендорфа Сарты как отдельный народ? «Сарты» Остроумова Лапин против Бартольда

Записки об этническом составе тюркских племён» Аристова

Глава 4. Сарты и статистика 133-157 Изобретение наций и статистика Первые попытки подсчёта (на примере Ферганы) Сарты в переписи 1897 г.

Сарты в текущей статистике (на примере Ферганы)

Глава 5. «Проблема сартов» в 1900-е гг. 158-179 «Проблема сартов» в начале XX в. Остроумов и Наливкин: изменение позиций? «Проблема сартов» глазами «туземцев»

Глава 6. «Проблема сартов» в 1917-1920-е гг. 180-222

Сарты в переписи 1917 г.

Сарты как узбеки

Проблема сартов» в 1920-е гг.

Национальное размежевание

Перепись 1926 г.: впервые без сартов

Глава 7. «Проблема сартов» в советской науке 223-259 Советские учёные об узбеках и таджиках Новая история населения какого? (на примере Ферганы) «Бухара. XIX - начало XX в.» Сухаревой Советская наука о сартах

Глава 8. «Проблема сартов» в новой национальной историографии 260-295

Национализирующиеся государства

Проблема сартов» в новых исследованиях

Археология узбекской идентичности» Ильхамова

Нации, этносы и конструктивизм

Заключение 296-302

Приложения 303-313

Таблица 1. Этнографический состав населения Ферганской области в 1880-е гг.

Таблица 2. Этнографический состав населения Ферганской области в 1897 г. Таблица 3. Этнографический состав населения Ферганской области в 19041914 гг.

Таблица 4. Этнографический состав сельского населения Ферганской области в 1917г.

Таблица 5. Этнографический состав населения бывшей Ферганской области в 1926 г.

Библиография 314-354 Работы автора Общая библиография

Введение

История формирования наций - одна из самых популярных, если не сказать модных, тем в современном обществознании. Ежегодно в мире выходят в свет десятки специальных монографий и сборников, сотни, а то и тысячи статей, в которых снова и снова ставится вопрос: что такое нация и национализм, как глубоко в историю уходят их корни? Все попытки дать простой и однозначный ответ на этот вопрос, несмотря на множество интересных и глубоких исследований, пока не привели к общему согласию среди специалистов.

Настоящая работа предлагает свой взгляд на историю формирования наций в Средней Азии. Его суть заключается в том, чтобы рассматривать становление наций не столько как итог длительной «этнической истории» на протяжении веков, сколько как результат академических и общественных дебатов, политической борьбы и политического выбора, которые имели место в XIX и XX вв. Я изучаю, следовательно, не нации и не народы как сложившиеся или складывающиеся сообщества, обладающие теми или иными чертами, а разнообразные классификации наций и народов, споры по поводу признаков, на основании которых эти классификации построены, и те разнообразные интересы и конфликты, которые заставляют принимать ту или иную классификацию, т.е. видеть мир (или отдельный регион) определённым образом. Диссертация посвящена истории национализма, но в её центре - этнографический аспект этой темы, т.е. история того, как нации воображались и изобретались в научных текстах, в дискуссиях этнографов, историков, статистиков, не важно, были ли эти исследователи подготовленными академическими учёными, военными экспертами, любителями или политиками. Такой акцент на роли науки и власти в формировании наций объясняет, почему в работе используется термин «этнографическая классификация», а не «этническая».

Исследование по форме носит историографический характер и посвящено анализу того, как рождался и трансформировался взгляд на этнографическую карту региона. Однако за борьбой точек зрения я вижу другой процесс - становление нового, «национального» способа идентифицировать людей и возникновение «наций» как особых проекций политической воли и академического знания. Историография в данном случае — это метод, который позволяет увидеть противоречивый, далеко не линейный и не заранее предопределённый процесс возникновения среднеазиатских наций. Меня интересуют не биографии тех или иных авторов, не институциональное становление науки, что обычно составляет предмет историографии, а создание определённого знания как способа смотреть на окружающий мир и оценивать его, как инструмента влияния и подчинения, как источника действий, решений и изменений. Меня интересует не столько то, кто из учёных и политиков прав или неправ в понимании среднеазиатских реалий и кто делал какие ошибки, сколько вопрос о том, каким было категориальное пространство, в котором они рассуждали на заданную тему, каким они видели предмет своих высказываний, как аргументировали свою позицию, какие интересы - личные, академические, политические - стояли за теми или иными концепциями.

Проблемы, задачи и концепция исследования

Средняя Азия, несмотря на немалое количество посвященных ей работ, до сих пор остаётся во многом terra incognita. По сути дела, значительная часть информации по региону, которая могла бы охарактеризовать историю сложения местного населения и его отдельных частей, ещё не введена в научный оборот либо не проанализирована. Однако основная трудность изучения этнического состава среднеазиатского населения заключается даже не столько в недостатке информации, сколько в методологической или теоретической предвзятости взгляда на историю его формирования, заранее подразумевающего, во-первых, непременное, обязательное наличие этнических групп (этносов) и этнического самосознания как основных форм подразделения общества, во-вторых, довольно ограниченный набор самих этих этнических групп, число которых уже предопределено в идеологии и устройстве национальных государств современной Средней Азии.

Примеры найти несложно. Современные узбекские историки начинают свой капитальный труд «Туркестан в начале XX века» с такого пояснения: «В начале XX столетия территория современного Узбекистана входила в состав трёх государственных образований <. .>. Наиболее крупным по территории и населению было Туркестанское генерал-губернаторство <.>. Основную, преобладающую часть более чем пятимиллионного населения края составляли узбеки, таджики, киргизы, казахи, туркмены и другие коренные народы.»1. В то же время итальянский историк М. Буттино утверждает: «.перепись классифицировала население [Туркестана. - С.А.] согласно этнической принадлежности, определив следующие основные группы: узбеки, сарты и таджики <.>, казахи, киргизы и туркмены.»2. Откуда такие сведения? О какой переписи идёт речь? Единственная перепись в Российской империи, которая была проведена в 1897 г. (я ещё скажу о ней подробнее в диссертации), приводит совсем другой список «коренных» народов Туркестана: самые многочисленные — киргиз-кайсаки, их около 1 млн. 900 тыс., потом сарты - около 970 тыс., узбеки - около 730 тыс., тюрки - около 400 тыс., таджики - около 350 тыс., туркмены - около 250 тыс., кара-киргизы - около о

200 тыс. Ни классификация, предложенная Буттино, ни, тем более, классификация узбекских историков с этим списком не совпадают. Нетрудно предположить, что данные переписи были подвергнуты ревизии и переписыва

1 Туркестан в начале XX века: к истории истоков национальной независимости. Ташкент, 2000. С.9, прим.1.

2 Буттино М. Революция наоборот. Средняя Азия между падением царской империи и образованием СССР. М., 2007. С. 17. При этом автор, даже не замечая путаницы, употребляет в своей книге термины «узбеки» и «сарты» то вместе - как название разных групп, то по отдельности - как основное название для населения.

3 Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. ТХХХХИ. Закаспийская область. СПб., 1904. С.54-55; Там же. ТХХХХШ. Самаркандская область. СПб., 1905. С.48-49; Там же. ТХХХХУ. Семиреченская область. СПб., 1905. С.52-53; Там же. ТХХХХУ1. Сырдарьинская область. СПб., 1905. С.56-57; Там же. ТХХХХ1Х. Ферганская область. СПб., 1904. С.60-61. нию в соответствии с более поздними представлениями. Мы имеем, таким образом, три разных этнографических карты Средней Азии!

Австрийский историк А. Каппелер в книге «Россия — многонациональная империя» пишет, что в Средней Азии «.родовая или региональная идентичность, религия и образ жизни (кочевой или оседлый) были важнее, чем этнические и языковые критерии <.>. Многозначны и подвержены изменениям были также отдельные этнонимы, так что обратная проекция нынешних наименований народов может ввести в заблуждение.»4. Верное замечание! Но в том же самом разделе его книги можно найти и другое утверждение — что последствием договорённостей между русскими и англичанами о сферах влияния в Средней Азии «.было то, что туркмены, таджики, узбеки и киргизы оказались в различных государствах, границы между которыми расчленили каждый из этих этносов.»5. Остаётся только гадать, что подразумевает Каппелер, говоря в последней цитате о таджиках, узбеках и пр., — реальные этнические сообщества либо всё-таки «проекции нынешних наименований», и если последнее, то можно ли всерьёз говорить о «расчленённых» народах?

Большинство современных учёных, а вслед за ними журналисты, писатели и политологи, смотрят на историю региона как на историю «узбеков», «таджиков», «кыргызов», являющихся «титульными народами» соответствующих государств Средней Азии, и некоторого числа «нетитульных народов», имеющих «свои» национальные территории за пределами региона (уйгуры, евреи, арабы, калмыки и др.) или общепризнанных меньшинств (цыгане). Читая различные труды, мы видим, как эти этносы рождаются, растут, вступают в какие-то отношения между собой, воюют, торгуют, господствуют, покоряются. Между тем методологически более правильно было бы проводить исследование состава местного населения1 одновременно с изучением истории представлений о нём. Когда и каким образом возникли нынешние классификации, как и кем они обсуждались, как и почему менялся смысл тех

4 Каппелер А. Россия - многонациональная империя: возникновение, история, распад. М., 1996. С. 142.

5 Там же. С. 145. этнических имен, которые сегодня кажутся такими привычными и понятными, — вот вопросы, без ответа на которые любые «этногенетические» рассуждения превращаются в спекуляции, порождают путаницу, непонимание и вполне оправданные подозрения в теоретической или даже политической ангажированности.

Моя исследовательская концепция, которую я обосновываю и иллюстрирую в диссертации, состоит в следующем: среднеазиатские «народы» и «нации» были «изобретены» и «воображены» российскими учёными и чиновниками, затем эти представления были восприняты (часто с критикой отдельных пунктов) местными среднеазиатскими интеллектуалами; в раннесо-ветское время был инициирован процесс институционального нациестрои-тельства, который стал результатом гласных и негласных соглашений между большевиками и местными элитами и продолжался, меняя свои формы и интенсивность, на протяжении всего советского времени; после распада СССР процесс нациестроительства был продолжен постсоветскими элитами в независимых государствах Средней Азии.

Из известных источников (разного рода местных письменных источников, фольклора, родословных-шаджара и т.д.) следует, что до прихода русских в 1860-1870-е гг. (в Бухарском эмирате эта ситуация сохранялась до 1920-х гг., т.е. ещё 50-60 лет) этническое самосознание не было известно населению региона. Повседневные стратегии поведения и интересы людей, а значит и их идентичности, основывались на сословных («белая» и «чёрная кость»), религиозных (сунниты, шииты и исмаилиты, принадлежность к различным суфийским братствам), хозяйственно-культурных (оседлое, кочевое и полукочевое, горное население), региональных (бухарцы, самаркандцы, ходжентцы, дарвазцы и др.), родственных, родоплеменных и прочих делениях - я перечислил в произвольном порядке. В каждом государственном образовании (ханстве, эмирате) и просто в каждой большой области (бекстве, шахстве) была своя собственная номенклатура и иерархия статусных позиций или категорий, на которые делилось население. Человек и группа людей, перемещаясь в другой культурно-исторический регион, расставались с прежними иерархиями и номенклатурами и легко принимали новые. Такая пластичность самосознания диктовалась жизненной необходимостью: в достаточно экстремальных условиях (скудность ресурсов для выживания, постоянные войны и миграции и т.д.) любой человек и любая группа должны были использовать механизмы, с помощью которых они могли искать более могущественных патронов, принимать их покровительство и находить или менять своё место в политических и военных союзах.

Первые опыты систематизированной классификации для жителей Средней Азии появились лишь с началом тесного дипломатического, а потом и военного общения местных государств с европейскими державами - Россией и Великобританией. С помощью этих классификаций европейские (и российские) учёные и политики сначала пытались понять логику поведения и развития Востока, а потом объясняли себе, почему эти земли, населённые «нецивилизованными» народами и управляемые «деспотичными» властителями, обязаны подчиниться Западу6. В 1860-1880-е гг. территория между Сырдарьёй и Амударьёй перешла под полный контроль Российской империи7. Средняя Азия окончательно превратилась в географическую и административную периферию одной из могучих европейских империй. Военное завоевание открыло дорогу «концептуальному завоеванию»: вслед за дипломатами, военными и чиновниками на азиатские окраины устремились статистики, этнографы, лингвисты и антропологи, главным «оружием» которых была технология производства классификаций, обоснования, обсуждения и отбора категорий именования местных жителей. Новые подданные, с точки зрения российской власти, должны были подвергнуться внимательному изучению и

6 См. критику «западного» знания, который конструировал и воображал «Восток»: Said Е. Orientalism. Western Conceptions of the Orient. Penguin Books, 1995 (русский перевод: Сайд Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006).

7 Из трёх ханств - Кокандского, Бухарского и Хивинского - первое было ликвидировано и вошло в состав России, второе и третье стали российскими протекторатами с довольно ограниченной внутренней автономией. в зависимости от его результатов занять ту или иную символическую нишу в имперском пространстве и колониальной иерархии.

Наиболее популярной была «племенная» классификация8, которая соединяла в себе одновременно и языковой, и культурный, и расовый, и религиозный элементы. В* ней сначала в зачаточном виде, а потом и всё более и более явственно проступал взгляд на население Средней Азии не как на единое целое, а как на совокупность национальных и преднациональных («этнических», как мы сегодня говорим) сообществ и групп. Российские учёные искали среди местных самоназваний те, которые, по их мнению, обозначали какие-то реальные культурно-языковые единицы, и создавали из них единую для всего региона номенклатуру «народностей». Этот взгляд со временем становился доминирующим в имперском видении и определяющим для тех политических стратегий, которые выстраивались антиколониальными и реформаторскими «туземными» силами.

В советское и постсоветское время, когда появились национальные республики в составе СССР, которые после 1991 г. стали самостоятельными государствами, процесс национального строительства, создания национальной государственности и формирования национальной идеологии в рассматриваемом регионе приобрёл институциональный, политически необратимый характер. Из большого набора идентичностей, которыми пользовалось население и которые заметили российские учёные, политиками и экспертами были выбраны несколько названий и превращены в имена среднеазиатских наций, после чего форма усилиями мощного государства и элиты стала наполняться содержанием - были созданы литературные языки, отобраны и канонизированы элементы материальной и духовной культуры, самосознание за

8 В'XIX в. для категоризации среднеазиатского населения в литературе чаще всего использовались понятия «народность» и «племя» в значении обособленной и неразвитой этнографической единицы. Реже употреблялись слова «народ» и «национальность». В начале XX в. понятие «национальность» постепенно стало вытеснять другие термины. Об употреблении некоторых из этих терминов см.: Knight N. Ethnicity, Nationality and the Masses: Narodnost' and Modernity in Imperial Russia // Russian Modernity: Politics, Knowledge, Practices / D.L. Hoffmann and Y. Kotsonis (eds.). London: St.Martin's Press. Inc., New York Macmillan Press Ltd, 2000. креплено в различных способах публичной самопрезентации. Со временем задним числом этой форме была приписана древность и однозначность, а предшествующий период неопределённости и дискуссий был подвергнут сознательному забвению.

Цель настоящей диссертации, таким образом, заключается в том, чтобы исследовать формирование этнографической классификации населения Средней Азии, выявить факторы, которые влияли на этот процесс, доказать, что национальное строительство связано с интересами различных социальных групп и является результатом взаимодействия политических и интеллектуальных элит. В задачи диссертации входит: выделить основные этапы дискуссии по поводу этнографической классификации населения Средней Азии; дать характеристику деятельности главных экспертов и их работ, посвященных народам региона; проанализировать основные позиции по поводу этнографической классификации среднеазиатского населения; показать способы, аргументы и риторические приёмы, которыми обосновывались различные точки зрения; показать связь между академическими дискуссиями и< политическими интересами различных групп элиты.

Методология и новизна исследования

Новизна проделанного исследования заключается в том, что оно опирается на конструктивистскую точку зрения, согласно которой нация - это дискурсивная практика в системе отношений власти и знания. В основе методологии диссертации лежат два понятия — «воображение» и «изобретение» наций. Эти два понятия были предложены в начале 1980-х гг. британскими историками-марксистами - Э. Хобсбаумом и Б. Андерсоном.

В предисловии к книге «Изобретение традиции» Э. Хобсбаум сформулировал мысль о том, что многие явления, которые сегодня воспринимаются как древние и естественные, на самом деле являются результатом недавнего «изобретения», «ритуализации» и «формализации»: «"Традиции", которые кажутся старыми или претендуют на то, что они старые, часто оказываются совсем недавнего происхождения и нередко - изобретёнными.»9. Одна из главных задач изобретения традиций - установление и символизирование «социальной связи, членства в группах, подлинных или искусственных общинах», введение институтов, статусов и отношений, обусловленных властью, «запечатление в сознании» верований, систем ценностей и правил поведения10. Э. Хобсбаум обращает внимание на то, что «изобретение традиций» особенно характерно для «сравнительно недавней исторической инновации» - нации, национализма, национального государства: «.современные нации со всем их громоздким снаряжением, как правило, претендуют на нечто прямо противоположное их новизне и искусственности, на то, что корнями своими они уходят в глубокое прошлое и являются человеческими сообществами столь "природными", что для их определения достаточно простого самоутверждения. Какое бы содержание с точки зрения исторической и любой другой преемственности ни воплощалось в понятиях "Франция" и "французский" (а того, что оно есть, никто не собирается отрицать), сами эти понятия включают сконструированный и "изобретённый" компонент. И как раз потому, что столь многое из субъективного представления о современной "нации" состоит из подобных конструктов и ассоциируется с соответствующими вполне недавними символами и с соответствующим образом выдержанным дискурсом ("национальной историей"), невозможно адекватно исследовать феномен национального, не обратив при этом пристального внимания на "изобретение традиции".

В книге «Воображаемые сообщества» Б. Андерсон говорит о нации как о сообществе, которое не может быть дано отдельному человеку во всей полноте своих отношений, а поэтому существование и возникновение нации - во

9 Хобсбаум Э. Изобретение традиций // Вестник Евразии. 2000, №1(8). С.47 (см.: Hobsbawm Е. Introduction: Inventing Traditions // Е. Hobsbawm and T. Ranger (eds.). The Invention of Tradition. Cambridge, Eng.: Cambridge University Press, 1983).

10 Там же. C.56. и Там же. С.60-61. Подробно свои взгляды на происхождение («изобретение») национализма в странах Европы Э. Хобсбаум разбирает в книге «Нации и национализм после 1780 г.» (СПб., 1998).

1 О многом процесс «воображения» . Воображаемое — не фальшивое или ложное, а творимое, создающееся, находящееся в постоянном процессе конструирования. Представления об общем происхождении, общей культуре или общем языке являются тем материалом, с помощью которого проводятся границы воображаемой нации и создаются её символы. Как считает Б. Андерсон, для того, чтобы представления становились общими для большого числа людей и скрепляли их в единое сообщество, необходим определённый уровень экономики (капитализм) и средства тиражирования образов («печать») - «печатный капитализм».

В книге Андерсона есть ещё одна важная идея, которую я использую в своей диссертации. Это идея о том, что западные, европейские империи, к числу которых можно отнести и Российскую империю, искусственно привнесли понятия «нация» и «национальность» в свои азиатские колонии. Во втором издании этой книги, вышедшем в 1991 г., Б. Андерсон писал, имея в виду империи и антиимперские национализмы: «.государство, словно в зловещем пророческом сновидении, вообразило своих локальных противников ещё задолго до того, как они обрели своё историческое существование.»13. Антинационалистическое государство, каким была империя, само приложило усилия к созданию «грамматики национализмов», которая потом была использована колониальными элитами для борьбы с ним. Этот парадокс Б. Андерсон объясняет тем, что у империи был «особый стиль представления своих владений», в основе которого лежала «тотализирующая классификационная разметка». «Всё было разграниченным, определённым и, следовательно, исчислимым <.>, - утверждал британский историк. - Частное всегда выступало как временной представитель ряда, и обращаться^ ним следовало соответственно. Поэтому колониальное государство вообразило китайский

12 Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001 (см.: Anderson В. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso Press, 1983).

13 Там же. C.24. ряд раньше, чем китайца14, а националистический ряд - ещё до появления националистов. ,»15.

Инструментами такого имперского воображения, согласно Андерсону, были перепись населения, картография и музейное дело, которым он посвятил новую главу «Перепись, карта и музей» в своей переизданной книге. В ней есть, например, ссылка на исследования по поводу переписей в Малайзии, где «.образцы "категорий идентичностей" <.> показывают необыкновенно быстрый и с виду произвольный ряд изменений, в котором эти категории постоянно соединяются воедино, распадаются на части, заново комбинируются, смешиваются друг с другом и перегруппируются.»16. Автор отметил, что у колониальных чиновников была «.нетерпимость к множественным, политически "трансвеститным", неясным и изменчивым идентификациям <.>. Замысел переписи состоит в том, чтобы каждый в неё попал и имел в

1 *7 ней одно - и только одно - абсолютно ясное место. И никаких дробей.» . Б. Андерсон писал: «По мере роста колониального государства и умножения числа его функций эта новая демографическая топография всё глубже социально и институционально укоренялась. Руководствуясь собственной воображаемой картой, государство организовывало новые образовательные, юридические, здравоохранительные, полицейские и иммиграционные бюрократии, и все они строились по принципу этно-расовых иерархий.»18.

Истоки современных среднеазиатских наций и национализмов, таким образом, надо искать вовсе не в тысячелетней древности, а в сравнительно недавней, если следовать Хобсбауму и Андерсону, истории. Их «изобрела» и «вообразила» и дала им импульс к жизни Российская империя, а потом Советское государство. Придерживаясь этой концепции, я попытаюсь показать

14 Б. Андерсон приводит пример, когда чиновники голландской Ост-Индской компании использовали имя «сЫпегеп» (китайцы) для обозначения культурно разнородного торгового класса в прибрежной полосе Юго-Восточной Азии (Там же. С. 184-185).

15 Там же. С.202.

16 Там же. С.181.

17 Там же. С. 183.

18 Там же. С. 186-187. в своей работе, каким образом благодаря России формировались национальные классификации и категоризации («грамматика национализмов») в Средней Азии. Речь пойдёт о российской историографии, тех сдвигах в представлениях российских учёных и чиновников, которые происходили в XIX — начале XX в., а также об истории создания той этнографической номенклатуры, которая стала позднее основой для государственных экспериментов в сфере нациестроительства в начале 1920-х гг., о чём тоже будет сказано в настоящей работе. Кроме того, будут прослежены дискуссии по поводу национальной классификации в регионе в советское и постсоветское время.

В разделе о методологии я хотел бы упомянуть также работы российского исследователя В.А. Шнирельмана, которые в каком-то смысле стали образцом для моей диссертации19. Автор, на мой взгляд, смог очень убедительно показать на огромном фактическом материале, изучая пример Северного Кавказа, Закавказья и других регионов, связь между историей этнографического и исторического описания, с одной стороны, и историей становления национальной государственности (квазигосударственности), политическими процессами в обществе - с другой. Для меня особенно ценны наблюдения и выводы о том, что этнические символы, этноисторические мифы, даже этническое имя являются результатом соперничества элит, борьбы за лл контроль над тем, кто и как будет определять «народ» . В.А. Шнирельман обращает внимание на вопрос, почему из нескольких возможных интерпретаций прошлого делается выбор той или иной версии, и ответ на него связывает не только с личностями их создателей, но и с политическими потребностями, ролью государства» в формировании «политики прошлого»21. Эти и

19 См., например: Шнирельман В.А. Войны памяти. Мифы, идентичность и политика в Закавказье. М., 2003; Шнирельман В.А. Быть аланами: интеллектуалы и политики на Северном Кавказе в XX веке. М., 2006; Shnirelman V. Who gets the past? Competition for Ancestors among non-Russian Intellectuals in Russia. Washington, D.C.; Baltimore: Woodrow Wilson Center Press, John Hopkins University Press, 1996, и др.

20 Шнирельман В.А. Быть аланами. С.8-10.

21 Там же. С. 10-14. другие наблюдения полностью соответствуют методологии настоящей диссертации.

Объект и актуальность исследования

В центре моего внимания находится так называемая проблема сартов. Почему именно сарты?

Причин несколько. Во-первых, этот термин в современной этнографической номенклатуре Средней Азии совершенно отсутствует, несмотря на то, что ещё сто лет тому назад им обозначалась значительная часть населения региона и, безусловно, существовало при всех сомнениях признание его - в том числе, по-видимому, и со стороны тех, кого сартами называли, - в качестве группового самоназвания. Слово «сарты» было в ходу у населения и администрации на протяжении почти 60 лет, пока Туркестан был составной частью Российской империи, но в течение десяти раннесоветских лет - с 1917 по 1926 г. - оно исчезло из словаря политиков, учёных и простых людей22.

Многие другие названия из дореволюционного списка среднеазиатских народов сумели пережить разнообразные политические перипетии и социальные катаклизмы, что до сих пор создаёт и укрепляет некоторую иллюзию их естественности, укоренённости в истории региона. Термин же «сарт», отвергнутый и выброшенный из этнографической классификации, воспринимается как нечто искусственное и навязанное империей, как анахронизм, а иногда считается даже оскорбительным.

Проблема сартов», таким образом, лучше других позволяет взглянуть на тему взаимоотношений Российской империи и её азиатской окраины с точки зрения того, как формировалось и функционировало колониальное знание, как оно использовалось чиновниками для управления и какие мета

22 Сегодня этнографы иногда фиксируют употребление термина «сарт» в современном среднеазиатском быту. Я во время своих полевых исследований в регионе также встречал название «сарты». Его используют и в качестве обозначения определённого слоя людей, и иногда даже в качестве самоназвания, хотя последнее - не очень массовое явление. морфозы испытало в эпоху крушения империи, как продолжало своё существование в постколониальную эпоху.

Во-вторых, длившиеся десятки лет жаркие споры о содержании термина «сарт» дают самый широкий спектр интерпретаций и подходов. Анализ всех этих разных точек зрения позволяет увидеть максимально объёмно те концептуальные поиски, сдвиги и одновременно застои, которые имели место в российском общественном сознании в XIX и начале XX в.

В-третьих, «проблема сартов» представляет не только отвлечённо-теоретический интерес. В сегодняшней Средней Азии и вокруг неё ведётся ожесточённая борьба за историческое прошлое региона, за его культурные символы, за наследие, которое оставили после себя предшествующие поколения учёных, писателей, политических деятелей. Это и борьба между национальными элитами различных среднеазиатских государств, каждая из которых стремится «приватизировать» и переписать историю в пользу своей нации. И борьба между постсоветскими идеологиями «независимости» и постимперской ностальгией. Это, наконец, борьба между большими геополитическими проектами за монополию на право интерпретировать прошлое Средней Азии, которая развернулась между ведущими странами и блоками стран - Россией, Китаем, Западом, Турцией, Ираном. «Сарты», наряду с другими темами, опять оказались в центре пересечений различных научных и политических интересов. Как когда-то в середине XIX в. или на рубеже XIX-XX вв., вновь развернулась дискуссия о том, кто такие сарты. Образовавшаяся таким образом, благодаря сартам, связь между прошлым и настоящим позволяет глубже задуматься о том, как сегодня мы говорим о нации и национализме и какие уроки мы берём из истории .

23 Меньше всего я хотел бы быть понятым так, будто настоящее моё исследование -это призыв «отдать» сартов таджикам, «закрепить» их за узбеками или вернуть им самостоятельное существование. Такой вывод противоречил бы всей - совершенно противоположной - логике диссертации, в которой я изучаю многозначность термина «сарт» и неоднозначность суждений о нём.

Источники и методы исследования

В-диссертации используется максимально полный корпус нарративных источников, в которых присутствовала и обсуждалась этнографическая классификация населения Средней Азии, прежде всего тема сартов. Это научные и научно-популярные работы, статистические и архивные материалы. Цель подбора; материалов; — воссоздать, в наиболее полном виде ту дискуссию о сартах, которая имела место в российской, советской и постсоветской историографии в XIX, XX и начале XXI в. В качестве метода; исследования применяется. исторический (историографический), сравнительный и комплексный анализ нарративных источников.

В диссертации рассматриваются работы всех основных российских исследователей, писавших на тему сартов, - Н:А. Аристова; В.В. Бартольда, А.И. Богданова, A.B. Буняковского, В.В. Вельяминова-Зернова, М.В. Гаври-лова, И.И. Гейера, А.Д. Гребенкина, Ф: Ефремова, И:И. Зарубина, Д1 Иванова, Л.Ф: Костенко> П.Е. Кузнецова, A.JI. Куна, В.И. Кушелсвского, С.-А. Лапина, И.П. Магидовича, Н:А. Маева, Н.Г. Маллицкого, Махмуда-ходжи Бех-буди, А.Ф. Миддендорфа; Муннавара-кари Абдурашидхана-углы, H.H. Муравьёва, В:П: Наливкина, H.H. Остроумова, П.И. Пашино, Е.Д. Поливанова, Э. Реклю, А.Н. Самойловича, Е.Т. Смирнова, JI.II. Соболева, М.А. Терентье-ва, А.Н; Федченко, H.B. Ханыкова, А.Н. Хорошхина, А. Шишова, Д.И. Эвар-ницкого, Ю:Д. Южакова, И.Л. Яворского и др., работы советских историков и этнографов - Ю.Э. Брегеля, М(Г. Вахабова, В.Р. Винникова, С.С. Губаевой, Т.А. Жданко, ИЖ Зарубина, В.Ю. Захидова, Ш.И. Иногамова, Б.Х. Кармы-шевой, Б.А. Литвинского; И.П. Магидовича, Р.Н. Набиева, A.A. Семёнова, ГЛ. Сиесарева, O.A. Сухаревой, С.1'1. Толстова, К.К. Шаниязова, А.Ю. Якубовского и др., наконец, работы авторов двух последних десятилетий - Д.А. Алимовой, А. Амина, 3;Х. Арифхановой, A.A. Аскарова, О.М. Бронниковой, И. Джаббарова, А. Ильхамова, Ш. Камолиддина, А. Койчиева, Р. Масова, А. Мирбабаева, X. Рахматиллаева, П.Д. Шозимова и др.

Мною была проведена работа по сбору всех имеющихся статей и книг упомянутых авторов, в том числе сегодня редких и малодоступных изданий, их систематизации и анализу, исходя из конкретного исторического контекста, в котором они создавались. В диссертации большое внимание будет уделено разбору аргументации, выбору стратегии доказательства, личным и политическим мотивам авторов. Особый интерес для моего исследования представляют очные и заочные дискуссии, столкновение мнений, в которых дискурсивные стратегии оппонентов становятся наиболее явными и часто эмоционально окрашенными. Я подробно остановлюсь, в частности, на дискуссиях между А.Ф. Миддендорфом и В.П. Наливкиным, В.В. Бартольдом и С.-А. Лапиным, Н.П. Остроумовым и Махмуд-ходжой Бехбуди, A.A. Семёновым и А.Ю. Якубовским, А. Ильхамовым и сотрудниками Института истории АН Узбекистана и т.д. Попытаюсь проследить этапы развития дискуссий о сартах, изменение позиций, поиск новых аргументов. Моя задача - воссоздать в максимально полном объёме всю историю и историографию «проблемы сартов» вплоть до сегодняшнего дня.

Для изучения процесса обсуждения «проблемы сартов» я привлекаю ещё один важный источник - статистику. В частности, подробно будут рассмотрены результаты переписи 1897 г., а также итоги переписей 1920 (и 1917) и 1926 гг. Кроме того, я включаю в свою работу материалы текущей статистики, которая велась в Средней Азии начиная с 1870-х гг. и заканчивая 1916 г. В частности, в качестве примера я подробно разберу этнографическую статистику Ферганской области Туркестанского края, которую мне удалось собрать в максимально близком к полной картине виде. Все эти статистические материалы представлены в диссертации в виде обобщённых таблиц в приложении.

Несмотря на преимущественно историографический характер диссертации, в ней также использовались материалы полевых этнографических исследований, которые диссертант регулярно вёл в Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане с 1988 по 2008 г. Эти данные оказались необходимыми, в частности, для анализа тех или иных самоназваний местного населения и понимания процессов самоидентификации, которые происходили в регионе.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Этнографическое знание и национальное строительство в Средней Азии"

Заключение

Свою книгу «Быть аланами» В.А. Шнирельман закончил такими словами: «.этническое название оказывается нагруженным очень важными смыслами. Его роль вовсе не сводится к маркированию культурно-языкового родства, как это обычно считают. Оно указывает на ценностные ориентации народа и его представление о своём месте в мире в целом и среди соседних народов в частности, сигнализирует о границах его политических амбиций, определяет его культурные и территориальные претензии, говорит о происхождении, напоминает об исторических заслугах, позволяет отличать друзей от врагов и определяет направления этнического тяготения и отталкивания. Поэтому этническое название не является политически нейтральным, и потребность в смене политических альянсов неизбежно поднимает вопрос о его соответствующей замене. В этом и состоит "политика имени".» . Эта цитата поясняет смысл настоящей диссертации.

В центре моего исследования была «политика имени» в Средней Азии, в частности тема сартов, или так называемая проблема сартов. Как написал А. Халид, «Сложность среднеазиатской идентичности нигде не была продемонстрирована лучше, чем в случае с "сартами". История этого имени за полстолетия российского правления показывает за работой силы, формировавшие идентичности в Средней Азии.»823. Все манипуляции с именем «сарты» в академических и официальных текстах в XIX - начале XX в. отражают довольно противоречивое отношение, имевшее место в Российской империи, к национальному вопросу в Средней Азии. С одной стороны, колониальное правление стремилось создать универсальную культурную разметку завоёванных территорий и использовать этнографическое знание в своих политических целях. При этом имперская власть, опираясь на пример европейских наций, укореняла обнаруженные культурные различия в виде разно

822 Шнирельман В.А. Быть аланами. С.568-569.

823 Khalid A. The Politics of Muslim Cultural Reform. P. 199. го рода образов и институтов, т.е. зачастую, по сути, конструировала племена и народы, приписывая им имена и наделяя их - с помощью переписей, карт, музеев и других средств — каноническими формами языка и обычаев.

С другой стороны, российская имперская власть, имевшая перед собой европейский опыт колониальных войн и националистического сепаратизма, всячески препятствовала консолидации инокультурного и инорелигиозного населения, которая угрожала целостности страны и порядку в обществе. «Народы», по словам Б. Андерсона, «ожившие» благодаря стараниям империи, становились источником страхов и фобий, подвергая государственный строй испытаниям на прочность. Этим, например, объясняется тот факт, что при проведении всеобщей переписи 1897 г. власть не решилась задать людям вопрос о национальности, заменив его вопросом о «родном языке».

Стремление империи и к тому, и к другому и в то же время некоторое противоречие между этими целями и способами имперского бытия/сознания создавали то интеллектуальное и социальное напряжение, которое провоцировало разного рода дискуссии, конфликты, непрерывное проектирование будущего и идеологические разногласия. Это напряжение в одно и то же время отталкивало колонизаторов и колонизируемых друг от друга, делая их противниками, и притягивало их друг к другу - у них появлялись общие интересы и цели. Под этим напряжением обе стороны, которые мы по привычке обозначаем как «колонизаторов» и «колонизируемых», в свою очередь сами распадались на множество разнообразных личностей и групп со своими особыми взглядами, предпочтениями и лояльностями. Наконец, именно такая противоречивость имперских интересов объясняет, почему и как один и тот же чиновник или учёный с одной и той же идеологической меркой, перемещаясь в имперском пространстве и эволюционируя в имперском времени, мог значительно менять свою точку зрения на те или иные проблемы и темы.

В заключение я возвращаюсь к одному из главных утверждений британского историка Б. Андерсона в книге «Воображаемое сообщество» о том, что империя вообразила нации до того, как возник национализм, и что через имперское административное проникновение эти национальные идентичности были «реифицированы», т.е. превращены в осязаемую реальность.

Мы видим, что пример сартов не вполне вписывается в эту схему. Российские чиновники и учёные в своём административном и научном воображении действительно создали народность под именем «сарты», и эта идентичность, благодаря, с одной стороны, активному её продвижению некоторыми влиятельными колониальными деятелями и, с другой стороны, инерции и привычке к этому названию, стала обретать какие-то социальные формы. Однако, во-первых, этот процесс со стороны имперской власти не был до конца осознанным и спланированным (чего Б. Андерсон и не отрицает), в нём принимали участие силы, которые говорили от имени государства, но вовсе не имели на него монополии. Власть Российской империи была неоднородной, в ней самой были представлены разные интересы и рассматривались разные проекты будущего, порой велась интенсивная дискуссия, а порой проявлялись нерешительность и боязнь перемен.

Каждый участник спора о сартах смотрел на них со своей собственной «колокольни» — с учётом своего образования, профессии, места проживания, социального статуса и идеологических предпочтений. Говоря образно, у каждого был свой знакомый сарт, на котором он проверял свои взгляды. Единства мнений не было, да и не могло быть, потому что не существовало такой инстанции, которая могла это единство утвердить. «Сарты» так и остались в той этнографической классификации, которую пытались придумать чиновники и учёные, незавершённой, неоднозначной и не вполне легитимной категорией.

Во-вторых, что ещё важнее, в момент краха Российской империи вся та картина, которая на протяжении десятков лет, как казалось, доминировала, была в мгновение разрушена. Политический, основанный на взаимных компромиссах альянс большевиков (и вообще левых сил) с местными националистами-реформаторами привёл к созданию совершенно новой классификации среднеазиатских народов, которая по разным причинам, о которых я говорил, больше устраивала стороны этого союза. Термину «сарт» в этой конструкции не оставалось места, и он был легко принесён в жертву сиюминутным политическим обстоятельствам. Далее история развивалась так, как она развивалась: Средняя Азия была поделена между пятью национальными республиками, которые спустя почти семьдесят лет обрели статус национальных независимых государств.

Если согласно Андерсону именно на империях лежало бремя воображения и реификации наций на своих колониальных окраинах, то приходится констатировать, что Российская империя справилась с такого рода задачей лишь частично, а эту миссию с ещё большим усердием продолжил и завершил Советский Союз.

Но подобные особенности российского случая не ставят под сомнение общую концепцию Б. Андерсона. С сартами или без них, этнографическая классификация народов Средней Азии создавалась прежде всего как имперский взгляд на регион, где этнические деления либо вовсе отсутствовали, либо были в эмбриональном состоянии. При непосредственном участии России в безэтническом обществе сформировалась «грамматика» будущих среднеазиатских национальностей. Хотя сарты не стали нацией, «проблема сартов» послужила своеобразной лабораторией учёным, чиновникам, а потом и «туземным» интеллектуалам для обсуждения аргументов и подходов, которые были впоследствии использованы в национальных проектах. На той этнографической карте Средней Азии, которую вообразила и нарисовала Российская империя, произошли некоторые изменения, но сами подходы, с помощью которых наполнялось её содержание, в результате были заимствованы советской и современными постсоветскими идеологиями.

Советское время создало или, точнее, вновь актуализировало другой концептуальный конфликт, суть которого - в противостоянии «тюркской» и «иранской» точек зрения на интерпретацию истории и этнографии населения Средней Азии. У каждой точки зрения свой легитимный институциональный источник: у «тюркской» - Узбекистан, у «иранской» - Таджикистан824. Задача узбекских идеологов состоит в том, чтобы скрыть и нивелировать различия между разными региональными и культурно-языковыми группами внутри узбекской нации. Задача таджикских идеологов заключается в том, чтобы отстоять иранский (таджикский) след в истории Средней Азии. Узбекская позиция заведомо более сильная и наступательная, таджикская — оборонительная.

История имени «сарты» в советское и постсоветское время — это беспрестанные попытки «забыть» и «вспомнить» сартов. «Забыть», потому что они нарушают сложившуюся, утверждённую и зафиксированную классификацию народов Средней Азии, принятую, что важно, самими людьми, которые представляют эти народы. Тема сартов вольно или невольно возвращает всех к периоду опытов и экспериментов, сомнений и неопределённости, т.е. к эпохе, которая закончилась, ушла и к которой никто не хочет возвращаться. «Вспомнить», потому что «проблема сартов» - очень удобный, лежащий на поверхности повод, чтобы «уколоть» оппонента, поставить под сомнение его взгляды и убеждения, чтобы переписать историю и попытаться предъявить политические или моральные претензии. Всё это говорит о том, что никакая этнографическая карта или этнографическая классификация, какую бы силу реальности она ни приобретала в головах людей и в социальных институтах, тем не менее не является раз и навсегда утвердившейся, безусловной и окончательной. Любая этнографическая классификация (и соответствующие ей идентичности) продолжает существовать, будучи предметом дискуссий, нового подтверждения своего статуса и содержания, новых сомнений и оспаривания. опл

В диссертации я не рассматривал особенности точки зрения исследователей и официальных лиц из других «тюркских» республик Средней Азии (Казахстан, Кыргызстан, Туркменистан). В некоторых общих вопросах, когда необходимо было противостоять «иранской» позиции, они солидаризировались с узбекскими коллегами, в некоторых, там, где надо было подчеркнуть свою самостоятельность и самобытность, — противостояли последним.

Разумеется, ситуация 1920-х гг., когда решался вопрос о сартах, и ситуация спустя 80-90 лет, когда вопрос о сартах вновь появляется в исследованиях, — это разные исторические эпохи, разные политические и академические контексты. Накопленная за несколько десятилетий формирования современных среднеазиатских наций инерция не позволяет заново поставить вопрос о сартах как о самостоятельном народе. И всё же сарты остаются своеобразным «призраком» и ярким воспоминанием о нереализованной возможности, который по-прежнему не даёт покоя учёным и политикам, заставляя их задумываться о судьбе национализма в Средней Азии.

И наконец, возвращаясь к теоретическому осмыслению феномена национализма и дебатам в российской этнологии по поводу теории этноса, я хотел бы ещё раз подтвердить свою позицию. Случай с сартами, на мой взгляд, говорит о том, что «этногенез», т.е. в конечном итоге становление наций, нельзя рассматривать как телеологический или «естественный», заранее предопределённый процесс, результат которого уже известен. Точно так же невозможно изучать историю «этногенеза», или становления наций, как историю какого-то народа, который мы находим сегодня в наших этнографических списках. В ходе социальных трансформаций и культурных изменений, которые общество постоянно переживает, всегда существует множество разнообразных исторических развилок, когда выбор в пользу того или иного варианта дальнейшего развития зависит от массы больших и малых факторов, случайных обстоятельств, воли отдельных людей. Проект «сарты» с его вполне своеобразной культурной, социальной и территориальной конфигурацией мог быть реализован при определённых условиях, но не реализовался - не потому, что так было предназначено многовековой историей «этногенеза», а потому, что конкретные обстоятельства начала XX в. в России, Турции, Туркестане сделали этот проект политически слабым и невыгодным, а взамен выдвинули новые, альтернативные проекты, соответствующие новым задачам и новому соотношению сил в обществе.

Теория этноса, в разных своих версиях, не способна полноценно описать всю эту сложную динамику и борьбу, а взамен представляет процесс обретения нацией своего имени в виде «закономерного результата работы самосознания», тем самым, выражаясь философским языком C.B. Соколовского, совершая «реификацию этничности», «превращение её в вещь в мире, в телесный этнос, в "общность" и "группу", которая уже самим актом наименования превращается в нечто вечное и неизменное.»825. Теория этноса игнорирует или преуменьшает, следовательно, любые моменты неопределённости, дискуссионности, случайности, т.е. «вытаскивает» исследователя из реальной, конкретной истории и «помещает» его в историю выдуманную, где всё заранее ясно и где масштабом исследования являются века и даже тысячелетия. На мой взгляд, теоретические основания российской этнологии должны быть заново рассмотрены и скорректированы, а дискуссия о теории этноса - продолжена.

825 Соколовский C.B. Парадигмы этнологического знания. С.7.

Список научной литературыАбашин, Сергей Николаевич, диссертация по теме "Этнография, этнология и антропология"

1. Абдуллаев У. Межэтнические отношения в Ферганской долине (X1. - начало XX вв.). Автореферат диссертации на соискание учёной степени доктора исторических наук. Ташкент, 2006.

2. Агзамходжаев С. История Туркестанской автономии (Туркистон Мухторияти). Ташкент, 2006.

3. Адаш Истад. Куда исчезли сарты? Вопросы этнографии // http://www.samarkandnews.uz/cgibin/main.cgi?lan=u&raz=:3 &god=2007&mes= 12&id= 194.

4. Азадаев Ф. Ташкент во второй половине XIX века. Ташкент,

5. Азиатская Россия. Иллюстрированный географический сборник, составленный преподавателями географии А. Крубером, С. Григорьевым, А. Барковым и С. Чефрановым. М., 1903.

6. Азретбергенова Э.Ж. Сералы Лапин: жизнь, общественная деятельность и творческое наследие. Автореферат диссертации на учёную степень кандидата исторических наук. Алматы, 2004 (на казах, языке).

7. Алексеев И. Н.П. Остроумов о проблемах управления мусульманским населением Туркестанского края // Сборник Русского исторического общества. Т. 5 (153). М., 2002.

8. Алимова Д.А., Арифханова З.Х., Аширов A.A., Назаров P.P. Ещё раз о проблемах этнологии в Узбекистане (в дополнение к дискуссии) // Этнографическое обозрение. 2006, № 3.

9. Алимова Д.А., Арифханова З.Х., Камолиддин Ш.С. Объективность и ответственность: Каким не должен быть этнический атлас Узбекистана // Правда Востока. 14-15 января 2004.

10. Алимова Д.А., Арифханова З.Х., Камолиддин Ш.С. Каким не должен быть этнический атлас Узбекистана // O'zbekiston Tarixi. 2004, № 1.

11. Алимова Д., Рашидова Д. Махмудходжа Бехбудий и его исторические воззрения. Ташкент, 1998.

12. Алымов С. П.И. Кушнер и развитие советской этнографии в 1920-1950-е годы. М., 2006.

13. Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001.

14. Андреев М.С. Вещие сны, несколько примет и детская игра «Сорока-Ворона» среди некоторых народов, главным образом Средней Азии. Материалы по этнографии // Известия Главного Средне-Азиатского Музея. Т. 2. 1923.

15. Андреев М.С. По этнографии таджиков. Некоторые сведения // Таджикистан / Ред. H.JI. Корженевский. Ташкент, 1925.

16. Антропологическая выставка 1879 года. Т. 3. Ч. 1. Отдел манекенов, бюстов и масок. М., 1879.

17. Антропологическая выставка 1879 года. Т. 3. Ч. 1. Фотографический отдел. М., 1879.

18. Арапов Д.Ю. Бухарское ханство в русской востоковедческой историографии. М., 1981.

19. Арапов Д.Ю. Система государственного регулирования ислама в Российской империи (последняя треть XVIII начало XX вв.). М., 2004.

20. Аристов H.A. Заметки об этническом составе тюркских племён и народностей и сведения об их численности // Живая старина. Издание Отделения этнографии Императорского Русского географического общества. Вып. 3-4. Год шестой. СПб., 1896.

21. Арифханова З.Х. Этническая история узбеков (о некоторых подходах к изучению) // К новым стандартам в развитии общественных наук в Центральной Азии. Алматы, 2006.

22. Аршаруни А., Габидуллин X. Очерки панисламизма и пантюркизма в России. Лондон, 1990.

23. Аскаров A.A. Некоторые аспекты изучения этногенеза и этнической истории узбекского народа // Материалы к этнической истории населения Средней Азии. Ташкент, 1986.

24. Аскаров A.A. Некоторые вопросы истории становления узбекской государственности // Общественные науки в Узбекистане. 1997. № 3-4.

25. Аскаров А. Этногенез и этническая история узбекского народа. Ташкент, 2007 (на узб. языке).

26. Аскаров А. Арийская проблема: новые подходы и взгляды // http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=l 138060920.

27. Аскаров А. Антинаучная позиция пан-ираниста (ответ на статью Р. Масова «Тюркизация арийцев») // http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=l 138149000.

28. Аскаров А. Дискуссия по арийской проблеме в Центр Азии (2-й ответ паниранистам) // http://•www.centrasia.ru/newsA.php?st=l 144357800.

29. Бабур-наме. Записки Бабура. Пер. М. Салье. Ташкент, 1993.

30. Балибар Э. Расизм и национализм // Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс: Двусмысленные идентичности. М., 2003.

31. Барт Ф. Введение // Этнические группы и социальные границы. Социальная организация культурных различий. М., 2006.

32. Бартольд В.В. Рецензия на. Князь В.И. Масальский, Туркестанский край // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 2. Ч. 1. Общие работы по истории Средней Азии. Работы по истории Кавказа и Восточной Европы. М., 1963.

33. Бартольд В.В. Таджики. Исторический очерк // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 2. Ч. 1. Общие работы по истории Средней Азии. Работы по истории Кавказа и Восточной Европы. М., 1963.

34. Бартольд В.В. Рецензия на. Князь В.И. Масальский, Туркестанский край // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 2. Ч. 1. Общие работы по истории Средней Азии. Работы по истории Кавказа и Восточной Европы. М., 1963.

35. Бартольд В.В. Вместо ответа г-ну Лапину // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 2. Ч. 2. Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. М., 1964.

36. Бартольд В.В. Ещё о слове «сарт» // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 2. Ч. 2. Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. М., 1964.

37. Бартольд В.В. О преподавании туземных наречий в Самарканде // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 2. Ч. 2. Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. М., 1964.

38. Бартольд B.B. Сарт // Бартольд B.B. Сочинения. Т. 2. Ч. 2. Работы по отдельным проблемам истории Средней Азии. М., 1964.

39. Бартольд В. Рецензия на. H.A. Аристов. Заметки об этническом составе тюркских племён и народностей и сведения об их численности. СПб., 1897 (1898) // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 5. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. М., 1968.

40. В.В. Бартольд о национальном размежевании в Средней Азии // Восток. 1991, № 5.

41. Батунский М. Россия и ислам. Т. 2. М., 2003.

42. Бейсембиев Т.К. «Та'рихи-и Шахрухи» как исторический источник. Алма-Ата, 1987.

43. Бендриков К. Очерки по истории народного образования в Туркестане (1865-1924 годы). М., 1960.

44. Богданов А. Антропометрические заметки относительно туркестанских инородцев // Известия императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Т.34. Вып.5. М., 1888.

45. Бойко B.C. Советский Союз, Коминтерн и Афганистан в конце 1920-х начале 1930-х годов // Восток. 1998, № 4.

46. Боровков А.К. Узбекский литературный язык в период 1905-1917 гг. Ташкент, 1940.

47. Бромлей Ю.В. Этнос и эндогамия // Советская этнография. 1969,6.

48. Бромлей Ю.В. Этнос и этносоциальный организм // Вестник АН СССР. 1970, №8.

49. Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М., 1973.

50. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983.

51. Бронникова О.М. Проблемы этнического самосознания и межэтнические отношения населения Ферганской долины // Межнациональные отношения в условиях социальной нестабильности. СПб., 1994.

52. Бронникова О.М. Сарты в этнической истории Средней Азии (к постановке проблемы) // Этносы и этнические процессы. Памяти Р.Ф. Итса. М., 1993.

53. Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами «идентичности» // Ab Imperio. 2002, № 3.

54. Брусина О.И., Осипов А.Г. Межнациональные отношения: взгляд на проблемы Узбекистана // Этнографическое обозрение. 1993, № 3.

55. Буняковский A.B. О пространстве и населении Туркестанского края // Материалы для статистики Туркестанского края. Вып. 1. СПб., 1872.

56. Буттино М. Революция наоборот. Средняя Азия между падением царской империи и образованием СССР. М., 2007.

57. Бушков В.И. Население Северного Таджикистана: формирование и расселение. М., 1995.

58. Бушков В.И., Толстова JI.C. Население Средней Азии и Казахстана (очерк этнической истории) // Расы и народы. Вып. 27. М., 2001.

59. Бушков В.И., Зотова H.A. Сельское население Наманганского уезда на рубеже XIX-XX веков (по статистическим данным) // Ферганская долина: этничность, этнические процессы, этнические конфликты. М., 2004.

60. Валеев Ф.Т. Западносибирские татары во второй половине XIX -начале XX в.: Историко-этнографические очерки. Казань, 1980.

61. Вамбери А. Очерки Средней Азии. М., 1868.

62. Вамбери А. Путешествие по Средней Азии. М., 2003.

63. Вахабов М.Г. Формирование узбекской социалистической нации. Ташкент, 1961.

64. Вельяминов-Зернов В.В. Исторические сведения о Кокандском ханстве от Мухаммеда-Али до Худояр-хана // Труды Восточного отделения Русского археологического общества. Ч. 2. СПб., 1856.

65. Венюков М.И. Очерк политической этнографии стран, лежащих между Россиею и Индиею. СПб., 1878.

66. Вилькинс А.И. Среднеазиатская богема // Антропологическая выставка 1879 года. Т. 3. Ч. 1. М., 1879.

67. Винников В.Р. Современное расселение народов и этнографических групп в Ферганской долине // Среднеазиатский этнографический сборник. Вып. 2. М., 1959.

68. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. XV. Узбекская ССР.М., 1928.

69. Всесоюзная перепись населения 1926 года. Т. VIII. Казахская АССР. Киргизская АССР. М., 1928.

70. Вульфсон Э.С. Как живут сарты (популярный очерк). М., 1908.

71. Гаврилов М. Происхождение слова «Сарт» // Туркестанские ведомости. 20 октября (2 ноября) 1912, № 236.

72. Гаврилов М.Ф. Этнографический обзор Туркестана // Очерки хозяйственной жизни Туркреспублики. Ташкент, 1921.

73. Гафуров Б.Г. История таджикского народа в кратком изложении. Т. 1.М., 1949.

74. Гейер И.И. Путеводитель по Туркестану. Ташкент, 1901.

75. Гейер И.И. Весь Русский Туркестан. Ташкент, 1908.

76. Гейер И.И. Туркестан. Ташкент, 1909.

77. Генис В. Вице-консул Введенский. Служба в Персии и Бухарском ханстве (1906-1920 гг.). Российская дипломатия в судьбах. М., 2003.

78. Георги И.Г. Описание обитающих, в Российском государстве, народов, так же их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей. Ч. 2. О народах татарского племени. СПб., 1796.

79. Гозулов А.И. Переписи населения СССР и капиталистических стран (опыт историко-методологической характеристики производства переписей населения). М., 1936.

80. Гордиенко A.A. Создание советской национальной государственности в Средней Азии. М., 1959.

81. Гребенкин А.Д. Таджики // Русский Туркестан. Сборник, изданный по поводу политехнической выставки. Вып. 2. М., 1872.

82. Гребенкин А.Д. Узбеки // Русский Туркестан. Сборник, изданный по поводу политехнической выставки. Вып. 2. М., 1872.

83. Губаева С.С. Расселение этнографической группы «тюрк» в Ферганской долине // Новое в этнографических и антропологических исследованиях. Итоги полевых работ Института этнографии АН СССР в 1972 году. М., 1974.

84. Губаева С.С. Расселение узбекского племени юз в Ферганской долине в конце XIX начале XX в. // Ономастика Средней Азии. Вып. 2. Фрунзе, 1980.

85. Губаева С.С. Топонимические данные к этническому составу и расселению каракалпаков Ферганской долины // Ономастика Средней Азии. Вып. 2. Фрунзе, 1980.

86. Губаева С.С. Этнический состав населения Ферганы в конце XIX начале XX в. (по данным топонимии). Ташкент, 1983.

87. Губаева С.С. Горные таджики Каратегина в Ферганской долине (конец XIX начало XX в.) // Советская этнография. 1987, № 1.

88. Губаева С.С. Население Ферганской долины в конце XIX начале XX в. (этнокультурные процессы). Ташкент, 1991.

89. Губаева С.С. Уйгуры и дунгане Ферганской долины // Современное развитие этнических групп Средней Азии и Казахстана. Ч. 2. М., 1992.

90. Губаева С.С. К истории изучения этнического состава населения Ферганской долины // Ферганская долина: этничность, этнические процессы, этнические конфликты. М., 2004.

91. Губаева С.С. Этническая консолидация — процесс естественно-исторический // Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

92. Гумилёв JI.H. Этногенез и биосфера Земли. JL, 1990.

93. Джаббаров И. Этнография узбекского народа. Ташкент, 1994 (на узб. языке).

94. Джаббаров И. Узбеки (Этнокультурные традиции, быт и образ жизни). Ташкент, 2007.

95. Джераси Р. Культурная судьба империи под вопросом: мусульманский Восток в российской этнографии XIX в. // Новая имперская история постсоветского пространства. Казань, 2004.

96. Жданко Т.А. Национально-государственное размежевание и процессы этнического развития у народов Средней Азии // Советская этнография. 1972, № 5.

97. Живописная Россия. Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении / Под ред. П.П. Семёнова. Т. 10. Русская Средняя Азия. СПб., М., 1885.

98. Заки Валиди Тоган. Воспоминания. Борьба мусульман Туркестана и других восточных тюрок за национальное существование и культуру. М., 1997.

99. Записка И.В. Виткевича // Записки о Бухарском ханстве (Отчёты П.И. Демезона и И.В. Виткевича). М., 1983.

100. Записки П.И. Демезона // Записки о Бухарском ханстве (Отчёты П.И. Демезона и И.В. Виткевича). М., 1983.

101. Зарубин И.И. Список народностей Туркестанского края. Л., 1925.

102. Зарубин И.И. Население Самаркандской области. Л., 1926.

103. Зарубин И.И. Список народностей Союза Советских Социалистических Республик. Л., 1927.

104. Ильхамов А. Предисловие // Этнический атлас Узбекистана. Ташкент, 2002.

105. Ильхамов А. Археология узбекской идентичности // Этнический атлас Узбекистана. Ташкент, 2002.

106. Ильхамов А. Археология узбекской идентичности // Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

107. Ильхамов А. Национальное и этническое как конструкты и/или явления гражданского общества: ответ оппонентам // Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

108. Ильхамов А. Постсоветская этнография, мифотворчество и власть // Ab Imperio. 2005, № 4.

109. Иногамов Ш.И. Этнический состав населения и этнографическая карта Ферганской долины в границах Узбекской ССР. Автореферат диссертации на соискание учёной степени кандидата исторических наук. Ташкент, 1955.

110. История Средней Азии. М., 2003.

111. История народов Узбекистана Т. 2. От образования государства Шейбанидов до Великой Октябрьской социалистической революции. Ташкент, 1947.

112. История народов Узбекистана. Т. 1. С древнейших времён до начала XVI века. Ташкент, 1950.

113. История Узбекской ССР. Т. 1. Кн. 1. Ташкент, 1955.

114. История Узбекской ССР. В 4-х томах. Т. 1. С древнейших времён до середины XIX в. Ташкент, 1967.

115. Исхаков С. Российские мусульмане и революция (весна 1917 г. — лето 1918 г.). М., 2004.

116. Исхаков Ф. Национальная политика царизма в Туркестане (18671917 гг.). Ташкент, 1997.

117. Кадио Ж. Как упорядочивали разнообразие: списки и классификации национальностей в Российской империи и в Советском Союзе (18971939 гг.) // Ab Imperio. 2002, № 4.

118. Камолиддин Ш.С. Несколько замечаний об «Этническом атласе Узбекистана» // http://www.ethnonet.ru/events/uzb.html.

119. Камолиддин Ш.С. Ещё раз об «Этническом атласе Узбекистана» // http ://www. ethnonet.ru/е vents/atlas2 .html.

120. Камолиддин Ш. О понятии этногенеза в «Этническом атласе Узбекистана» // Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

121. Каппелер А. Россия многонациональная империя: возникновение, история, распад. М., 1996.

122. Кармышева Б.Х. Узбеки-локайцы Южного Таджикистана. Вып. 1. Историко-этнографический очерк животноводства в дореволюционный период. Сталинабад, 1954.

123. Кармышева Б.Х. Этнографическая группа «тюрк» в составе узбеков // Советская этнография. 1960, № 1.

124. Кармышева Б.Х. Очерки этнической истории южных районов Таджикистана и Узбекистана (по этнографическим данным). М., 1976.

125. Кармышева Б.Х, «Кочевая степь» Мавераннахра и её население в конце XIX начале XX в. (по этнографическим данным) // Советская этнография. 1980, № 1.

126. Кармышева Б.Х. Слово «аймак» в этнонимии и топонимии Узбекистана // Ономастика Средней Азии. Вып.2. Фрунзе, 1980.

127. Кармышева Б.Х. Этнические процессы у населения горной зоны Средней Азии в новое время // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. 3. Этнография. М., 1991.

128. Кастельская З.Д. Из истории Туркестанского края (1865-1917). М, 1980.

129. Киселев В. Демографическая статистика в колониальном Туркестане во второй половине XIX века // O'zbekiston tarixi. 2002, № 1.

130. Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока // Известия, 22 ноября 1917 г. (№232).

131. Козлов В.И. Проблема этнического самосознания и её место в теории этноса // Советская этнография. 1974, № 2.

132. Козлов В.И. О биолого-географической концепции этнической истории //Вопросы истории. 1974, № 12.

133. Козлов В.И. Пути околоэтнической пассионарности (О концепции этноса и этногенеза, предложенной Л.Н. Гумилёвым) // Советская этнография. 1990, № 4.

134. Койчиев А. Национально-территориальное размежевание в Ферганской долине (1924-1927 гг.). Бишкек, 2001.

135. Коканское ханство по новейшим известиям // Военный сборник. Год 12, июль 1869, № 5.

136. Кореняко В.А. К критике концепции Л.Н. Гумилёва // Этнографическое обозрение. 2006, № 3.

137. Костенко Л.Ф. Средняя Азия и водворение в ней русской гражданственности. СПб., 1871.

138. Костенко Л.Ф. Туркестанский край. Опыт военно-статистического обозрения Туркестанского военного округа. Т. 1. СПб., 1880.

139. Крюков М.В. Этничность, безэтничность, этническая непрерывность // Расы и народы. Вып. 19. М., 1989.

140. Кузнецов П.Е. О таджиках Ташкентского уезда (краткий отчёт) // Известия Туркестанского отдела Императорского Русского географического общества. Т. 2. Вып. 2. Ташкент, 1900.

141. Кузнецов П.Е. О таджиках Наманганского уезда // Известия Туркестанского отдела Императорского Русского географического общества. Т. 9. Вып. 2. Ч. 1. Ташкент, 1915.

142. Кузнецов П.Е. О таджиках Кокандского уезда // Известия Туркестанского отдела Императорского Русского географического общества. Т. 12. Вып. 2. Ташкент, 1916.

143. Кун А. Очерки Коканского ханства // Известия Императорского Русского географического общества. Т. 12. Вып. 1. СПб., 1876.

144. Кун В. Изучение этнического состава Туркестана // Новый Восток. Журнал научной ассоциации востоковедения Союза ССР. Кн. 6. М., 1924.

145. Куприянов П.С. Представления о народах у российских путешественников начала XIX в. // Этнографическое обозрение. 2004, № 2.

146. Кушелевский В.И. Материалы для медицинской географии и санитарного описания Ферганской области. Т. 2. Новый Маргелан, 1891.151. фон Кюгельген А. Легитимация среднеазиатской династии ман-гитов в произведениях их историков (XVIII-XIX вв.). Алматы, 2004.

147. Лавров М.В. Туркестан. География и история края. М., 1914.

148. Лавров М.В. Туркестан. География и история края. 2-е изд. М.-Пг., 1916.

149. Лапин С.-А. О значении и происхождении слова «сарт» (По поводу заметки г. В. Бартольда) // Туркестанские ведомости. 22 мая (3 июня) 1894, № 36; 29 мая (10 июня) 1894, № 38; 2 (14) июня 1894, № 39.

150. Ларюэль М. Умозрительная Центральная Азия: поиски прародины арийцев в России и на Западе // Вестник Евразии. 2003, № 4 (23).

151. Ларюэль М. «Этногенез» узбеков как элемент наследия советской науки // Ab Imperio. 2005, № 4.

152. Левин М.Г. Развитие советской антропологии в свете труда И.В. Сталина «Марксизм и национальный вопрос» // Советская этнография. 1951, №3.

153. Литвинский Б.А. Этногенез и этническая история народов Средней Азии и Казахстана в древности и средневековье (теоретический аспект) // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. 1. Общие проблемы. М., 1990.

154. Логофет Д.Н. Бухарское ханство под русским протекторатом. Т. 1-2. СПб., 1911.

155. Лукашова Н. В.П. Наливкин: ещё одна замечательная жизнь // Вестник Евразии. 1999, № 1-2 (6-7).

156. Лунин Б.В. Научные общества Туркестана и их прогрессивная деятельность. Конец XIX начало XX в. Ташкент, 1962.

157. Лунин Б.В. Михаил Филиппович Гаврилов // Историография общественных наук в Узбекистане. Био-библиографические очерки. Ташкент, 1974.

158. Лунин Б.В. Евгений Дмитриевич Поливанов // Историография общественных наук в Узбекистане. Био-библиографические очерки. Ташкент, 1974.

159. Лунин Б.В. Владимир Петрович Наливкин // Историография общественных наук в Узбекистане. Био-библиографические очерки. Ташкент, 1974.

160. Лунин Б.В. Николай Петрович Остроумов // Историография общественных наук в Узбекистане. Био-библиографические очерки. Ташкент, 1974.

161. Лыкошин Н.С. Чапуллукская волость Ходжентского уезда Самаркандской области. Опыт исследования экономических и бытовых условий жизни её населения // Справочная книжка Самаркандской области. Т. 8. Самарканд, 1906.

162. Лыкошин Н.С. О чём грезят туземцы // Туркестанские ведомости. 24 августа 1917, № 7.

163. Лыкошин Н.С. Народности Туркестана как военный материал // Военная мысль. Кн. 1. сентябрь 1920.

164. Люшкевич Ф.Д. Термин «тат» как этноним в Средней Азии, Иране и Закавказье // Советская этнография. 1971, № 3.

165. Люшкевич Ф.Д. Этнографическая группа ирони // Среднеазиатский этнографический сборник. Т. 3. Занятия и быт народов Средней Азии. М., 1971.

166. Люшкевич Ф.Д. Некоторые аспекты этнической истории Среднеазиатского междуречья // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. 3. Этнография. М., 1991.

167. Магидович И.П. Население // Отчёт о деятельности Совета народных комиссаров и Экономического совета Туркестанской республики на 1-ое октября 1922 года. Ташкент, 1922.

168. Магидович И.П. Население ТССР в 1920 г. // Статистический ежегодник 1917-1923 гг. Т. 1. Ташкент, 1924.

169. Магидович И. Население // Материалы по районированию Средней Азии. Кн. 1. Территория и население Бухары и Хорезма. Ташкент, 1926.

170. Маев H. Географический очерк Гиссарского края и Кулябского бекства // Известия Императорского Русского географического общества. Т. 12. Вып. 4. СПб., 1876.

171. Маев H.A. Очерки Бухарского ханства // Материалы для статистики Туркестанского края. Вып. V. СПб., 1879.

172. Малахов B.C. Валерий Тишков и методологическое обновление российского обществоведения // Тишков В.А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003.

173. Маликов A.M. Узбеки группы кунграт долины Зеравшана в XIX -начале XX в. Самарканд, 2007.

174. Маллицкий Н.Г. О взаимоотношении названий «сарт» и «узбек» // Центральный государственный архив Республики Узбекистан. Фонд 2231, опись 1, дело 46.

175. Марков Т.Е. Немецкая этнология. М., 2004.

176. Марков Е. Россия в Средней Азии. Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской области, Ташкентской железной дороге и Ферганской области, Каспийскому морю и Волге. Т. 1-2. СПб, 1901.

177. Мартин Т. Империя позитивного действия: Советский Союз как высшая форма империализма? // Ab Imperio. 2002, № 2.

178. Масальский В.И. Туркестанский край. СПб., 1913.

179. Масов Р. История топорного разделения. Душанбе, 1991.

180. Масов Р. Таджики: история с грифом «совершенно секретно». Душанбе, 1995.

181. Масов Р. Таджики: вытеснение и ассимиляция. Душанбе, 2004.

182. Масов Р. Ответ на статью А. Аскарова «Арийская проблема: новые подходы и взгляды») // http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=l 136562180.

183. Масов Р. Дома — таджики, на работе — узбеки. Хватит фальсифицировать историю Средней Азии! (ответ) // http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=l 145219760.

184. Масов Р. Фальсифицировать и присваивать чужую нацисторию нельзя (ответ пантюркистам) // http://www.centrasia.ru/newsA.php?st=l 141856700.

185. Массон В.М. Культурогенез и этногенез в Средней Азии и Казахстане // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. 1. Общие проблемы. М., 1990.

186. Материалы Всесоюзной переписи населения 1926 года в Узбекской ССР. Вып. 1. Поселенные итоги. Самарканд, 1927.

187. Материалы к характеристике народного хозяйства в Туркестане. Ч. 1. Отд. 1. Приложение к отчёту по ревизии Туркестанского края, произведённой по Высочайшему повелению Сенатором Гофмейстером Графом К.К. Паленом. СПб., 1911.

188. Материалы научной сессии, посвящённой истории Средней Азии и Казахстана в дооктябрьский период. Ташкент, 1955.

189. Материалы по районированию Средней Азии. Кн. 1. Территория и население Бухары и Хорезма. Ч. 1. Бухара. Ташкент, 1926.

190. Махмуд-ходжа Бехбуди. Избранные произведения. Ташкент, 1999 (на узб. языке).

191. Международные отношения в Центральной Азии. XVII-XVIII вв. Документы и материалы. Кн.2. М., 1989.

192. Мейендорф Е.К. Путешествие из Оренбурга в Бухару. М., 1975.

193. Миддендорф А.Ф. Очерки Ферганской долины. СПб., 1882.

194. Миллер А.И. Империя Романовых и национализм: Эссе по методологии исторического исследования. М., 2006.

195. Мирбабаев А. О термине «сарт» как о синониме этнонима «таджик» (К проблеме этнокультурных контактов иранских и тюркоязычных народов Центральной Азии) // Духовная культура таджиков в истории мировой цивилизации. Душанбе, 2002.

196. Миропиев М.А. О положении русских инородцев. СПб., 1901.

197. Могильнер М. Homo imperii. История физической антропологии в России. М., 2008.

198. Могилянский Н. Предмет и задачи этнографии // Живая старина. Вып. 1.Пг., 1916.

199. Моногарова Л.Ф. Эволюция национального самосознания припа-мирских народностей // Этнические процессы у национальных групп Средней Азии и Казахстана. М., 1980.

200. Морозов Б.Ф. Население Узбекистана (без Таджикистана) по материалам Всесоюзной переписи 1926 года // Материалы Всесоюзной переписи населения 1926 года в Узбекской ССР. Вып. 1. Поселенные итоги. Самарканд, 1927.

201. Муннавар-кари Абдурашидханов. Избранные произведения. Ташкент, 2003 (на узб. языке).

202. Мусульманское движение в Средней Азии в 1910 г. (По архивным материалам департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи) (Публикация Д.Ю. Арапова) // Сборник Русского исторического общества. Т. 5 (153). М., 2002.

203. Наливкин В. По поводу книги А.Ф. Миддендорфа // Туркестанские ведомости. 20 сентября 1883, № 37, 27 сентября 1883, № 38.

204. Наливкин В., Наливкина М. Очерк быта женщины оседлого туземного населения Ферганы. Казань, 1886.

205. Наливкин В. Краткая история Кокандского ханства. Казань, 1886.

206. Наливкин В.П. Туземцы раньше и теперь. Ташкент, 1913.

207. Народы Средней Азии и Казахстана. Т. 1 / Народы мира. Этнографические очерки. М., 1962.

208. Неизвестный Султан-Галиев: рассекреченные документы и материалы / Б.Ф. Султанбеков, Д.Р. Шарафутдинов (состав.). Казань, 2002.

209. Немченко М. Национальное размежевание Средней Азии. М.,

210. О марксистско-ленинском освещении истории и истории культуры народов Узбекистана. Ташкент, 1951.

211. Обзор Ферганской области за 1888 год. Нов. Маргелан, без даты.

212. Обзор Ферганской области за 1890 год. Нов. Маргелан, 1893.

213. Обзор Ферганской области за 1894 год. Нов. Маргелан, 1896.

214. Обзор Ферганской области за 1898 год. Нов. Маргелан, 1900.

215. Обзор Ферганской области за 1899 год. Нов. Маргелан, 1901.

216. Обозрение Кокандского ханства в нынешнем его состоянии // Записки Русского географического Общества. Т. 3. СПб., 1849.

217. Обсуждение статьи Ю.В. Бромлея «Этнос и эндогамия» // Советская этнография. 1970, № 3.

218. Общий свод по империи результатов разработки данных Первой всеобщей переписи населения, произведённой 28 января 1897 года. Т. 2. СПб., 1905.

219. Ожукеева Т.С. XX век: возрождение национальной государственности в Кыргызстане. Бишкек, 1993.

220. Остроумов Н. Первый опыт словаря народно-татарского языка по выговору крещёных татар Казанской губернии. Казань, 1876.

221. Остроумов Н. Значение названия «сарт» // Туркестанские ведомости. 17 июля 1884 (№ 28); 24 июля 1884 (№ 29); 31 июля 1884 (№ 30); 7 августа 1884 (№31).

222. Остроумов Н.П. Сарты. Этнографические материалы. Вып. 1. Ташкент, 1890.

223. Остроумов Н.П. Сарты. Этнографические материалы. Вып. 2. Ташкент, 1893.

224. Остроумов Н.П. Сарты. Этнографические материалы. Вып. 3. Ташкент, 1895.

225. Остроумов Н.П. Коран и прогресс: По поводу умственного пробуждения современных российских мусульман, Ташкент, 1901-1903.

226. Остроумов Н.П. К вопросу о преподавании сартовского языка на местных курсах // Туркестанские ведомости. 1907, 18 марта (№ 41), 21 марта (№ 43), 27 марта (№ 46), 28 марта (№ 47), 30 марта (№ 48).

227. Остроумов Н.П. Сарты. Этнографические материалы (общий очерк). 3-е изд. Ташкент, 1908.

228. Остроумов Н.П. Этимология сартовского языка. Ташкент, 1910.

229. Остроумов Н. Русские не выдумывали слова «сарт» // Туркестанские ведомости. 26 октября (8 ноября) 1912, № 241.

230. Остроумов Н.П. Исламоведение: Введение в курс исламоведения. Ташкент, 1914.

231. Очерки общей этнографии. Кн.2. Азиатская часть СССР. М.,1960.

232. Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. ТХХХХИ. Закаспийская область. СПб., 1904.

233. Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. ТХХХХ1Х. Ферганская область. СПб., 1904.

234. Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. ТХХХХШ. Самаркандская область. СПб., 1905.

235. Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. ТХХХХУ. Семиреченская область. СПб., 1905.

236. Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. ТХХХХУ1. Сырдарьинская область. СПб., 1905.

237. Первышев И. О национальном вопросе в Туркестане // Туркестанские ведомости. 20 июня (3 июля) 1917, № 71.

238. Петрик Б. Узбекистан не является обществом, основанным на принципе этничности. Но может таковым стать // Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

239. Поливанов Е.Д. Этнографическая характеристика узбеков. Вып. 1. Происхождение и наименование узбеков. Ташкент, 1926.

240. Поляков С.П. Историческая этнография Средней Азии и Казахстана: хозяйство, социальная организация, этническая история. М., 1980.

241. Поляков С.П. Фергана. История формирования населения (второе тысячелетие н.э.) // Ош и Фергана в исторической перспективе. Серия «Ош-3000 и культурное наследие народов Кыргызстана». Вып.З. Бишкек, 2000.

242. Пославский И.Т. Бухара. Описание города и ханства // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Bbin.XLVII. СПб., 1891.

243. Проект всеподданнейшего отчёта Ген.-Адъютанта К.П. фон Кауфмана по гражданскому управлению и устройству в областях Туркестанского генерал-губернаторства. 7 ноября 1867-25 марта 1881 г. СПб., 1885.

244. Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах гвардейского генерального штаба капитана Николая Муравьёва, посланного в сии страны для переговоров. Ч. 2. М., 1822.

245. Путешествие в Хиву самарского купца Данилы Рукавкина (1753) // История Узбекистана в источниках: Известия путешественников, географов и учёных XVI первой половины XIX в. Ташкент, 1988.

246. Пыпин. А. Рецензия на: Н.П. Остроумов. Сарты. Этнографические материалы. Выпуск первый. Ташкент, 1890 // Вестник Европы. СПб., 1891, №1.

247. Радлов В.В. Из Сибири. М., 1989.

248. Рассудова Р.Я. К вопросу об этносоциальной структуре оседлого населения Средней Азии в XIX в. // Краткое содержание докладов Средне-азиатско-Кавказских чтений. 1979. JL, 1979.

249. Рассудова Р.Я. Составные компоненты населения Ферганско-Ташкентского региона // Краткое содержание Среднеазиатско-Кавказских чтений. Ноябрь 1981 г. Л., 1981.

250. Рахимов P.P. Иван Иванович Зарубин (1887-1964) // Советская этнография. 1989, № 1.

251. Рахимов P.P. К вопросу о современных таджикско-узбекских межнациональных отношениях // Этнографическое обозрение. 1991, № 1.

252. Рахматиллаев X. Динамика этнической структуры сельского населения Ферганской долины // Расы и народы. Вып. 18. М., 1988.

253. Рахматиллаев X. Специфика в динамике этнической структуры городского и сельского населения (на примере узбекской части Ферганской долины) // Этнография, антропология и смежные дисциплины: соотношение предмета и методов. М., 1989.

254. Реклю Э. Земля и люди. Всеобщая география. Т. 6. Азиатская Россия и средне-азиатские ханства. СПб., 1883.

255. Рожнов М.И. Административный ресурс в этнографических исследованиях // Этнографическое обозрение. 2004, № 6.

256. Рожнов М.И. Спор о цифре: численность башкирского народа во второй половине XIX начале XX вв. // Этностатистические траектории Южного Урала. Динамика расселения народов Башкирии. М., 2006.

257. Сайд Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006.

258. Самойлович А. К вопросу о сартах // Живая старина. Вып. 3. СПб., 1910.

259. Сарты // Энциклопедический словарь. Т. 28а. СПб., 1900.

260. Сафаров Г. Очередные вопросы национальной политики. Ташкент, 1921.

261. Сборник важнейших декретов, постановлений и распоряжений правительства ТССР за 1917-1922 гг. Ташкент, 1923.

262. Сборник статей, касающихся до Туркестанского края А.П. Хо-рошхина. СПб, 1876.

263. Северцов H.A. Месяц плена у кокандцев. СПб., 1860.

264. Семёнов A.A. К проблеме национального размежевания Средней Азии (историко-этнографический очерк) // Народное хозяйство Средней Азии. Ташкент. 1924, № 2-3.

265. Семёнов A.A. Материальные памятники арийской культуры // Таджикистан / Ред. H.JI. Корженевский. Ташкент, 1925.

266. Семёнов A.A. Узбекские ханства в первой половине XIX в. // История народов Узбекистана Т.2. От образования государства Шейбанидов до Великой Октябрьской социалистической революции. Ташкент, 1947.

267. Слёзкин Ю. Н.Я. Марр и национальные корни советской генетики // Новое литературное обозрение. 1999, № 36.

268. Слёзкин Ю. СССР как коммунальная квартира, или Каким образом социалистическое государство поощряло этническую обособленность // Американская русистика: вехи историографии последних лет. Советский период. Самара, 2001.

269. Слёзкин Ю. Естествоиспытатели и нации: русские учёные XVIII века и проблема этнического многообразия // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет. М., 2005.

270. Слёзкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. М., 2008.

271. Слокум Дж.У. Кто и когда были «инородцами»? Эволюция категории «чужие» в Российской империи // Российская империя в зарубежной историографии. Работы последних лет. М., 2005.

272. Смит Э. Национализм и модернизм: Критический обзор современных теорий наций и национализма. М., 2004.

273. Снесарев А.Е. Восточная Бухара (военно-географический очерк) // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып.79. СПб., 1906.

274. Снесарев Т.П. Объяснительная записка к «Карте расселения узбеков на территории Хорезмской области (конец XIX начало XX в.)» // Хозяйственно-культурные традиции народов Средней Азии и Казахстана. М., 1975.

275. Снесарев Т.П. Дургадык (Материалы к истории культуры и быта хорезмских узбеков группы «сарт») // Расы и народы. Вып.27. М., 2001.

276. Соболев JI.H. Географические и статистические сведения о Зе-равшанском округе // Записки Императорского Русского географического общества по отделению статистики. Т.4. СПб., 1874.

277. Соколовский C.B. Парадигмы этнологического знания // Этнографическое обозрение. 1994, № 2.

278. Соколовский C.B. Образы Других в российской науке, политике и праве. М., 2001.

279. Соколовский C.B. Перспективы развития концепции этнонацио-нальной политики в Российской Федерации. М., 2004.

280. Соколовский C.B. Современные теории этничности и их восприятие в России // Этнокультурное многообразие потенциал развития общества в странах Центральной Азии (практика, концепции, модели, перспективы). Бишкек, 2004.

281. Список населённых мест Ферганской области. Скобелев, 1909.

282. Среднеазиатские народы. Таджики // Природа и люди. СПб., ноябрь 1880.

283. Среднеазиатские народы. Узбеки // Природа и люди. СПб., декабрь 1880.

284. Сталин И.В. Марксизм и вопросы языкознания // Сталин И.В. Сочинения. Т. 16. М., 1997.

285. Сталин И.В. Марксизм и национальный вопрос // Сталин И.В. Сочинения. Т.2. М., 1946.

286. Статистический обзор Ферганской области за 1904 год. Нов. Маргелан, 1905.

287. Статистический обзор Ферганской области за 1905 год. Скобелев,1908.

288. Статистический обзор Ферганской области за 1906 год. Скобелев,1908.

289. Статистический обзор Ферганской области за 1907 год. Скобелев,

290. Статистический обзор Ферганской области за 1908 год. Скобелев,

291. Статистический обзор Ферганской области за 1909 год. Скобелев,1911.

292. Статистический обзор Ферганской области за 1910 год. Скобелев,1912.

293. Статистический обзор Ферганской области за 1911 год. Скобелев,1914.

294. Статистический обзор Ферганской области за 1913 год. Скобелев,1915.

295. Статистический обзор Ферганской области за 1914 год. Скобелев,1917.

296. Странствование Филиппа Ефремова // Путешествия по Востоку в эпоху Екатерины II. М., 1995.

297. Сухарева O.A. Бухара. XIX начало XX в. (Позднефеодальный город и его население). М., 1966.

298. Сыр-Дарвинская область. Описание, составленное по официальным источникам Е. Смирновым. СПб., 1887.

299. Тайны национальной политики ЦК РКП. Стенографический отчёт секретного IV совещания ЦК РКП, 1923 г. М., 1992.

300. Терентьев М.А. Статистические очерки Среднеазиатской России // Записки Императорского Русского географического общества по отделению статистики. Т. 4. СПб., 1874.

301. Тишков В.А. Очерки теории и политики этничности в России. М.,

302. Тишков В.А. Этнология и политика. М., 2001.

303. Тишков В.А. Реквием по этносу. Исследования по социально-культурной антропологии. М., 2003.

304. Токарев С.А. История русской этнографии (Дооктябрьский период). М., 1966.

305. Токарев С.А. История зарубежной этнографии. М., 1978.

306. Токарев С.А., Чебоксаров H.H. Методология этногенетических исследований на материале этнографии в свете работ И.В. Сталина по вопросам языкознания // Советская этнография. 1951, № 4.

307. Толстов С.П. Древняя культура Узбекистана. Ташкент, 1943.

308. Толстов С.П. Основные проблемы этногенеза народов Средней Азии // Советская этнография. 1947, № 6-7.

309. Толстов С.П. Итоги перестройки работы Института этнографии АН СССР в свете труда И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» // Советская этнография. 1951, № 3.

310. Толстова JI.C. Каракалпаки Ферганской долины. Нукус, 1959.

311. Томилов H.A. Этническая история тюркоязычного населения Западно-Сибирской равнины конца XVI начала XX в. Новосибирск, 1992.

312. Третий международный конгресс ориенталистов в Санкт-Петербурге // Известия Императорского Русского географического общества. Т. 12. Вып. 4. СПб, 1876.

313. Туманович H.H. Описание архива академика В.В. Бартольда // Умняков И.И., Туманович H.H. Аннотированная библиография трудов В.В. Бартольда. Описание архива академика В.В. Бартольда. М., 1976.

314. Туркестан. Составили офицеры старшего курса Николаевской академии Генерального штаба по лекциям адъюнкт-профессора М. Литвинова в 1882-1883 г. СПб., 1883.

315. Туркестан в начале XX века: к истории истоков национальной независимости. Ташкент, 2000.

316. Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки П.И. Пашино. СПб., 1868.

317. Турчанинов Н.В. Население Азиатской России. Статистический очерк // Азиатская Россия. Т. 1. Люди и порядки за Уралом. СПб., 1914.

318. Узбеки // Энциклопедический словарь. Т. 34а. СПб., 1902.

319. Умане.ц С. Рецензия на: Н.П. Остроумов. Сарты. Этнографические материалы. Выпуск первый. Ташкент, 1890 // Исторический вестник. СПб., 1891, № 9 (сентябрь).

320. Усманова Д. Создавая национальную историю татар: историографические и интеллектуальные дебаты на рубеже веков // Ab Imperio. 2003, №3.

321. Файзиев Т. К вопросу о вхождении узбеков-курама в узбекскую социалистическую нацию // Материалы межвузовской научной конференции по проблемам народонаселения Средней Азии. Ташкент, 1965.

322. Федченко А.П. Первый отчёт туркестанской учёной экспедиции // Федченко А.П. Путешествие в Туркестан. М., 1950.

323. Фёдоров-Давыдов Г.А. Этнические процессы в Средней Азии в XIII-XV вв. (этнос и феодальное государство) // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. 2. История и археология. М., 1990.

324. Фиерман У, О «национализации» узбеков // Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

325. Филиппов В.Р. С. Широкогоров: у истоков биосоциальной интерпретации этноса // Этнографическое обозрение. 2006, № 3.

326. Финке П. Об «Археологии узбекской идентичности» А. Ильхамо-ва // Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

327. Фицпатрик Ш. «Приписывание к классу» как система социальной идентификации // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Советский период. Антология. Самара, 2001.

328. Халид А. Современный характер идентичности: Об «Археологии узбекской идентичности» А. Ильхамова// Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

329. Халфин Н.А., Рассадина Е.Ф. Н.В. Ханыков востоковед и дипломат. М., 1977.

330. Ханыков Н.В. Описание Бухарского ханства. СПб., 1843.

331. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 г. СПб., 1998.

332. Хобсбаум Э. Изобретение традиций // Вестник Евразии. 2000, №1(8).

333. Хорошхин А. По северному склону Нуратинских гор (Из походного дневника) // Туркестанские ведомости. 19 июня 1872, № 24.

334. Хорошхин А. Народы Средней Азии // Материалы для статистики Туркестанского края. Вып. 3. СПб., 1874.

335. ЦК РКП(б)-ВКП(б) и национальный вопрос. Кн.1. 1918-1933 гг. / Состав. Л.С. Гатагова, Л.П. Кошелева, Л.А. Роговая. М., 2005.

336. Чвырь Л.А. Одна актуальная проблема этнографии народов Средней Азии и Казахстана // Проблемы этногенеза и этнической истории народов Средней Азии и Казахстана. Вып. 3. Этнография. М., 1991.

337. Чвырь Л.А. Заметки об этническом самосознании уйгуров // Этнографическое обозрение. 1994, № 3.

338. Чвырь Л.А. Заметки о культурном единстве оседлых туркестан-цев // Среднеазиатский этнографический сборник. Вып. 5. М., 2006.

339. Чешко C.B. Средняя Азия и Казахстан: современное состояние и перспективы национального развития // Расы и народы. Вып. 20. М., 1990.

340. Шаниязов К. Узбеки-карлуки (Историко-этнографический очерк). Ташкент, 1964.

341. Шаниязов К. К этнической истории узбекского народа (историко-этнографическое исследование на материалах кипчакского компонента). Ташкент, 1974.

342. Шаниязов К.К. Некоторые вопросы этнической динамики и этнических связей узбеков в Х1У-ХУИ вв. // Материалы к этнической истории населения Средней Азии. Ташкент, 1986.

343. Шаниязов К. Процессы формирования узбекского народа. Ташкент, 2001 (наузб. языке).

344. Шевяков А.И. Население Ташкентского оазиса в конце XIX — начале XX вв. М., 2000.

345. Шишов А. Сарты. Этнографическое и антропологическое исследование. 4.1. Этнография. Ташкент, 1904.

346. Шишов А. Таджики. Этнографическое и антропологическое исследование. 4.1. Этнография. Ташкент, 1910.

347. Широкогоров С.М. Этнос. Исследование основных принципов изменения этнических и этнографических явлений. Шанхай, 1923.

348. Шмидт А.Э. Из истории суннитско-шиитских отношений // В.В.Бартольду. Туркестанские друзья, ученики и почитатели. Ташкент, 1927.

349. Шнирельман В. А. Злоключения одной науки: этногенетические исследования и сталинская национальная политика // Этнографическое обозрение. 1993, № 3.

350. Шнирельман В.А. Второе пришествие арийского мифа // Восток. 1998, № 1.

351. Шнирельман В.А., Панарин С.А. Лев Николаевич Гумилёв: основатель этнологии? // Вестник Евразии. 2000, №3.

352. Шнирельман В.А. Войны памяти. Мифы, идентичность и политика в Закавказье. М., 2003.

353. Шнирельман В.А. Быть аланами: интеллектуалы и политики на Северном Кавказе в XX веке. М., 2006.

354. Шозимов П.Д. Таджикская идентичность и государственное строительство в Таджикистане. Душанбе, 2003.

355. Шозимов П. Переосмысление символического пространства узбекской идентичности // Этнографическое обозрение. 2005, № 1.

356. Щедровицкий JI.П., Пископпель А.А. Парадоксы и курьёзы отечественной этнологической мысли (часть 1) // Этнометодология. Вып.1. М., 1994.

357. Щедровицкий Л.П. Парадоксы и курьёзы отечественной этнологической мысли (часть 2) // Этнометодология. Вып.2. М., 1995.

358. Эварницкий Д.И. К вопросу о народности и значении слова «сарт» // Туркестанские ведомости. 3 ноября 1892, № 44.

359. Эварницкий Д.И. Путеводитель по Средней Азии от Баку до Ташкента в археологическом и историческом отношениях. Ташкент, 1893.

360. Эрматов М. Этногенез и формирование узбекского народа. Ташкент, 1968.

361. Этнографический состав населения Маргеланского уезда, с указанием места жительства. 1890 г. // Центральный государственный архив Республики Узбекистан. Фонд 23, опись 1, дело 532.

362. Южаков Ю.Д. Сарты или таджики, главное оседлое население Туркестанской области // Отечественные записки. Кн. 2, № 13 (июль). СПб., 1867.

363. Юрина Е.А. Этническая ситуация в басмаческом движении // Расы и народы. Вып. 27. М., 2001.

364. Яворский И.Л. Опыт медицинской географии и статистики Туркестана. 4.1. СПб., 1889.

365. Якубовский А.Ю. К вопросу об этногенезе узбекского народа. Ташкент, 1941.

366. Abramson D. Identity Counts: the Soviet Legacy and the Census in Uzbekistan // Census and Identity: The Politics of Race, Ethnicity, and Language in National Censuses / D.I. Kertzer and D. Arel (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 2001.

367. Adams L. Invention, Institutionalization and Renewal in Uzbekistan's National Culture // European Journal of Cultural Studies. 1999, № 2 (3).

368. Adams L. Public and Private Celebrations: Uzbekistan's National Holidays // Everyday Life in Central Asia: Past and Present / J. Sahadeo and R. Zanca (eds). Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2007.

369. Akiner Sh. Islam, the State and Ethnicity in Central Asia in Historical Perspective // Religion, State and Society. 1996, № 24 (2/3).

370. Akiner Sh. Melting Pot, Salad Bowl Cauldron? Manipulation and Mobilization of Ethnic and Religious Identities in Central Asia // Ethnic and Racial Studies. Vol. 20, № 2. April 1997.

371. Allworth E.A. The Modern Uzbeks: From the Fourteenth Century to the Present: A Cultural History. Stanford, 1990.

372. Allworth E. History and Group Identity in Central Asia // NationBuilding in the Post-Soviet Borderlands. The Politics of National Identities / G. Smith, V. Law, A. Wilson, A. Bohr, E. Allworth (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

373. Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso Press, 1983.

374. Appadurai A. Number in the Colonial Imagination // Orientalism and the Postcolonial Predicament: Perspectives on South Asia / C. Breckenridge, P. van der Veer (eds.). Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1993.

375. Atkin M. Religious, National, and Other Identities in Central Asia // Muslim in Central Asia. Expression of Identity and Change / J.-A. Gross (ed.). Durham, N.C. 1992.

376. Baldauf I. Some Thoughts on the Making of the Uzbek Nation // Cahiers du monde russe et sovietique. Vol. XXXII (1), Paris, janvier-mars 1991.

377. Baldauf I. 'Kraevedenie' and Uzbek National Consciousness. Bloomington, IN: Research Institution for Inner Asian Studies, 1992.

378. Barth F. Introduction // Ethnic Groups and Boundaries. The Social Organization of Culture Difference. Bergen-Oslo, London, 1969.

379. Bergne P. The Birth of Tajikistan: National Identity and the Origins of the Republics. London, New York: I.B. Tauris, 2007.

380. Bohr A. The Central Asian States as Nationalising Regims // NationBuilding in the Post-Soviet Borderlands. The Politics of National Identities / G. Smith, V. Law, A. Wilson, A. Bohr, E. Allworth (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

381. Bregel Yu. The Sarts in the Khanate of Khiva // Journal of Asian History. 1978, vol. 12, №2.

382. Bregel Yu. Notes on the Study of Central Asia / Papers on Inner Asia, № 28. Bloomington, Indiana: Indiana University, 1996.

383. Brower D. Islam and Ethnicity: Russian Colonial Policy in Turkestan // Russia's Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917 / D. Brower and E. Lazzerini (eds.). Bloomington: Indiana University Press, 1997.

384. Brower D. Turkestan and the Fate of the Russian Empire. London and New York: RoutledgeCurzon, 2003.

385. Carlisle D.S. Soviet Uzbekistan: State and Nation in Historical Perspective // Central Asia in Historical Perspective / B.F. Manz (ed.). Boulder-San Francisco-Oxford: Westview Press, 1996.

386. Critchlow J. Nationalism in Uzbekistan: A Soviet Republic's Road to Sovereignty. Boulder, San Francisco, Oxford: Westview Press, 1991.

387. De Ujfalvy de Mezô-Kôvesd Ch.E. Expedition scientifique française en Russie, en Siberie et dans le Turkestan. Vol.1. Le Kohistan, le Ferghanah et Kouldja avec un appendice sur la Kashgarie. Paris, 1878.

388. De Ujfalvy de Mezô-Kôvesd Ch.E. Expedition scientifique française en Russie, en Siberie et dans le Turkestan. Vol.4. Atlas antropologique des peoples du Ferghanah. Paris, 1879.

389. DeWeese D. Islam and the Legacy of Sovietology: a Review Essay on Yaacov Ro'i's 'Islam in the Soviet Union' // Journal of Islamic Studies. 2002, vol. 13, №3.

390. Edgar A.L. Review of Roy, New Central Asia; Geiss, Nationenwer-dung in Mittelasien // Kritika. Exploration in Russian and Eurasian History. Winter 2002, №3 (1).

391. Edgar E.L. Tribal Nation: The Making of Soviet Turkmenistan. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004.

392. Edgar A. Bolshevism, Patriarchy, and the Nation: The Soviet «Emancipation» of Muslim Women in Pan-Islamic Perspective // Slavic Review. 2006, vol. 65, № 2.

393. Farrant A. Mission Impossible: Politico-Geographical Engineering of Soviet Central Asia's Republican Boundaries // Central Asian Survey. 2006, № 25 (1-2).

394. Fedtke G. How Bukharans Turned into Uzbeks and Tajiks: Soviet Nationalities Policy in the Light of a Personal Rivalry // Patterns of Transformation In and Around Uzbekistan / P. Sartori, T. Trevisani (eds.). Diabasis, 2007.

395. Fierman W. Language Planning and National Development: The Uzbek Experience. Berlin: Mouton de Gruyter, 1991.

396. Fragner B. «Soviet Nationalism»: An Ideological Legacy to the Independent Republics of Central Asia // W. van Schendel, E.J. Zurcher (eds.). Identity Politics in Central Asia and the Muslim World. London, I.B. Tauris, 2001.

397. Geraci R. Window to the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia, Ithaca and London: Cornell University Press, 2001.

398. Gleason G. The Central Asian States. Discovering Independence. Westview Press, 1997.

399. Glenn J. The Soviet Legacy in Central Asia. N.Y., London: St.Martin's Press, Macmillan Press, 1999.

400. Gross J.-A. Introduction: Approaches to the Problem of Identity Formation // Muslim in Central Asia. Expression of identity and change / J.-A. Gross (ed.). Durham, N.C. 1992.

401. Haugen A. The Establishment of National Republics in Soviet Central Asia. NY: Palgrave Macmillan, 2003.

402. Hirsch F. Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union. Ithaca, London: Cornell University Press, 2005.

403. Hobsbawm E. Introduction: Inventing Traditions // The Invention of Tradition / E. Hobsbawm and T. Ranger (eds.). Cambridge, Eng.: Cambridge University Press, 1983.

404. Kamp M. A Structuralist Argument Concerning the Consolidation of Uzbek Identity // Ab Imperio. 2005, № 4.

405. Karasar H.A. Chicherin on the Delimitation of Turkestan: Native Bolsheviks versus Soviet Foreign Policy. Seven Letters from the Russian Archives on razmezhevanie II Central Asian Survey. 2002, № 21 (2).

406. Karasar H.A. The Partition of Khorezm and the Positions of Turke-stanis on Razmezhevanie II Europe-Asia Studies. 2008, vol. 60, № 7.

407. Kedourie E. Introduction // Nationalism in Asia and Africa / E. Ke-dourie (ed.). London: Weidenfeld andNicolson, 1971.

408. Keller Sh. Going to School in Uzbekistan // Everyday Life in Central Asia. Khalid A. Tashkent 1917: Muslim Politics in Revolutionary Turkestan // Slavic Review. 1996, vol. 55, № 2.

409. Khalid A. The Politics of Muslim Cultural Reform: Jadidism in Central Asia, Berkeley, Los Angeles, London: University of California Press, 1998.

410. Khalid A. Nationalizing the Revolution in Central Asia: The Transformation of Jadidism, 1917-1920 // A State of Nations: Empire and Nation-Making in the Age of Lenin and Stalin / R. Suny and T. Martin (eds.). Oxford: Oxford University Press, 2001.

411. Khalid A. Theories and Politics of Central Asian Identities I I Ab Imperio. 2005, № 4.

412. Khalid A. Backwardness and the Quest for Civilization: Early Soviet Central Asia in Comparative Perspective // Slavic Review. 2006, vol. 65, № 2.

413. Khalid A. Islam after Communism: Religion and Politics in Central Asia. Berkeley: University of California Press, 2007.

414. Koichiev A. Ethno-territorial Claims in the Ferghana Valley during the Process of National Delimitation, 1924-7 // Central Asia: Aspects of Transition / T. Everett-Heath (ed.). London and New York: Routledge Curzon, 2003.

415. Komatsu H. The Evolution of Group Identity among Bukharan Intellectuals in 1911-1928: An Overview // Memoirs of the Research Department of the Toyo Bunko. Tokyo, 1989, № 47.

416. Kouznietsov P. La lutte des civilisations et des langues dans l'Asie Centrale. Paris, 1912.

417. Laruelle M. The Return of the Aryan Myth: Tajikistan in the Search of the Secularized National Ideology // Nationalities Papers. 2007, vol. 35, № 1.

418. Lazzerini E. From Bakhchisarai to Bukhara in 1893: Ismail Bey Ga-sprinskii's Journey to Central Asia // Central Asian Survey. 1984. Vol. 3, № 84.

419. March A.F. The Use and Abuse of History: 'National Ideology' as Transcendental Object in Islam Karimov's 'Ideology of National Independence' // Central Asian Survey. 2002, № 21 (4).

420. Martin T. The Affirmative Action Empire: Nation and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2001.

421. Morrison A.S. Russian Rule in Samarkand, 1868-1910. A Comparison with British India. Oxford, New York: Oxford University Press, 2008.

422. Obiya Ch. When Faizulla Khojaev Decided to be an Uzbek // Islam in Politics in Russia and Central Asia (Early 18th to Late 19th Centuries) / S. Du-doignon, H. Komatsu (eds.). London: Kegan Paul, 2001.

423. Phillips A., James P. National Identity between Tradition and Reflexive Modernisation: The Contradictions of Central Asia//National Identities. 2001, vol. 3, № 1.

424. Rakowska-Harmstone T. Russia and Nationalism in Central Asia. The Case of Tadzhikistan. Baltimore, London: The John Hopkins Press, 1970.

425. Roy O. The New Central Asia: The Creation of Nations. London: I.B.Tauris, 2000.

426. Ruffier A. Samarcande: Identites et espaces festifs en Ouzbékistan. Paris, 2007.

427. Sabol S. The Creation of Soviet Central Asia: the 1924 National Delimitation // Central Asian Survey. 1995, № 14 (2).

428. Sahadeo J. Russian Colonial Society in Tashkent, 1865-1923. Bloom-ington&Indianapolis: Indiana University Press, 2007.

429. Said E. Orientalism. Western Conceptions of the Orient. Penguin Books, 1995.

430. Sengupta A. The Formation of the Uzbek Nation-State: A Study in Transition. Lexington Books, 2003.

431. Schoeberlein-Engel J.S. Identity in Central Asia: Construction and Contention in the Conceptions «Ozbek», «Tajik», «Muslim», «Samarqandi» and Other Groups. Ph.D. dissertation. Harvard University, 1994.

432. Schuyler E. Turkistan. Notes of a Journey in Russian Turkistan, Kho-kand, Bukhara, and Kuldja. Vol.I-II. London: Sampson Low, Marston, Searle and Rivington, 1876;

433. Shnirelman V. Who gets the past? Competition for ancestors among non-Russian intellectuals in Russia. Washington, D.C.; Baltimore: Woodrow Wilson Center Press, John Hopkins University Press, 1996.

434. Smith G. Post-colonialism and Borderland Identities // NationBuilding in the Post-Soviet Borderlands. The Politics of National Identities / G. Smith, V. Law, A. Wilson, A. Bohr, E. Allworth (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

435. Smith J. The Bolsheviks and the National Question, 1917-1923. London: Macmillan, 1999.

436. Subtelny M.E. The Symbiosis of Turk and Tajik // Central Asia in Historical Perspective / B.F. Manz (ed.). Boulder San Francisco - Oxford: Westview Press, 1996.

437. Tishkov V. Ethnicity, Nationalism and Conflict In and After the Soviet Union. The Mind Aflame. London e.a.: sage, 1997.

438. Weller R.Ch. Rethinking Kazakh and Central Asian Nationhood: A Challenge to Prevailing Western View. Los Angeles: Asia Research Associates, 2006.