автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.09
диссертация на тему: "Евразия" или "Святая Русь"? Российские эмигранты "первой волны" в поисках исторического самосознания

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Евразия" или "Святая Русь"? Российские эмигранты "первой волны" в поисках исторического самосознания"

На правах рукописи

АНТОЩЕНКО Александр Васильевич

«ЕВРАЗИЯ» или «СВЯТАЯ РУСЬ»? РОССИЙСКИЕ ЭМИГРАНТЫ «ПЕРВОЙ ВОЛНЫ» В ПОИСКАХ ИСТОРИЧЕСКОГО САМОСОЗНАНИЯ

Специальность: 07.00.09 - историография, источниковедение и методы исторического исследования

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Работа выполнена на кафедре истории России и зарубежных стран Республиканского гуманитарного института Санкт-Петербургского государственного университета.

Научный консультант:

доктор исторических наук; профессор

Смирнов Николай Николаевич

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, профессор

Ганелин Рафаил Шоломович

доктор исторических наук, профессор Смолин Анатолий Васильевич

доктор исторических наук, профессор Ходяков Михаил Викторович

Ведущая организация:

Северо-Западная академия государственной службы

Защита состоится на заседа-

нии диссертационного совета Д 212.232.52 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук при Санкт-Петербургского государственном университете по адресу: 199155 Санкт-Петербург, пер. Декабристов д. 16. Зал заседаний Ученого совета.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке им. А. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета по адресу: 199034 Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7/9.

Автореферат разослан _

2004 г.

Ученый секретарь 1* Л (

диссертационного совета

Лейкин А.Я.

доктор исторических наук

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования определяется как общественно-политическими процессами, происходящими в России, так и потребностями преодоления кризиса исторического познания, охватившего в том числе и историографию, как самостоятельную историческую дисциплину. Рухнувшая в конце 1980-х гг. идеологическая плотина открыла путь для возвращения на родину культурных ценностей, созданных российскими эмигрантами в сложный пореволюционный период. Сходство многих исторических явлений, характерных для переломных эпох, определило востребованность идейных исканий представителей «первой волны» пореволюционной эмиграции в современной России, о чем свидетельствует широкое переиздание их работ, обращение к их оценкам в публицистике для объяснения современной ситуации в стране, для выработки новой национальной идентичности. Вслед за публицистическим «освоением» пришло время научного осмысления. Исследование исторических взглядов российских эмигрантов дает ключ к пониманию механизмов восприятия прошлого, определению той роли, которую оно играет в современной жизни, выступая основой исторического самосознания общества. Помимо этого, историческая мысль «русского зарубежья» несомненно является неотъемлемой частью развития отечественной историографии. Без учета особенностей ее формирования и развития, включения в общее исследовательское поле историографических исследований последнее будет значительно обеднено. Плодотворное изучение исторических взглядов эмигрантов возможно лишь на основе новых подходов, которые позволят непредвзято - без преувеличения достижений и игнорирования заслуг-определить их вклад в разработку оригинальных методологических принципов познания прошлого, выявить, что в их творчестве является непреходящим, а что обусловлено конкретными историческими условиями.

Предмет, проблема и задачи исследования. Социальная революция является коренным переломом в социально-экономическом и политическом развитии общества, определяющим вместе с тем разрыв культурной традиции в результате смены социальной элиты, задающей культурные образцы жизнедеятельности. Особенно наглядно это проявилось в России, поскольку в ходе революционных потрясений, гражданской войны значительная часть интеллигенции вынуждена была покинуть родину и поселиться за границей. Приход к власти большевиков и утрата родины стали психологической травмой для большинства

эмигрантов, так как в результате этого был утрачен не только привычный быт, но и разрушены основополагающие принципы мировосприятия. Coup d'etat большевиков, как эмигранты определяли события октября 1917 г., не укладывался в сложившиеся у них до революции представления о ходе исторического процесса, угрожая не только этим конкретным представлениям, но и самому понятию «смысл истории» как базовому основанию исторического сознания. Ответом на вызов истории стало создание исторических и историософских концепций, которые были призваны содействовать преодолению разрыва путем придания нового смысла историческому прошлому России и определению на этой основе смысла собственной деятельности вдали от родины.

Предметом изучения в данной работе являются исторические взгляды евразийцев - Николая Сергеевича Трубецкого (1890-1938), Петра Николаевича Савицкого (1895-1968), Георгия Владимировича Вернадского (1887-1973), а так же профессоров Богословского православного института в Париже Антона Владимировича Карташева (18751960) и Георгия Петровича Федотова (1886-1951), создавших оригинальные концепции исторического прошлого России, рассматриваемого как судьба «Евразии» - в первом случае и «Святой Руси» - во втором. Такой сравнительный анализ тем более интересен, что А. В. Карташев и Г. П. Федотов одно время публиковались в евразийских издательствах, хотя очень скоро покинули их. Однако это стало основанием причисления А. В. Карташева в исследовательской литературе к основателям евразийства1 (доказательство неверности данного утверждения является частной задачей исследования).

В либеральной российской историографии (а именно она занимала ведущие позиции в профессиональном исследовании истории в конце XIX - начале XX в.) господствовал европоцентристский подход к истории России. Он базировался на представлении о том, что русский народ проходит в своем развитии те же ступени, что и другие европейские народы. Отставание и отклонения в его развитии объяснялись географическими и историческими условиями. Этим обусловливалась вера либералов в то, что Россия в конечном счете приобщится ко всем плодам западной цивилизации (так, например, считали наиболее авторитет-

1 См.: Кувакин В. А. Религиозная философия в России: начало XX века. М., 1980. С. 124; Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 3,8, 122-123.

ные из историков, оказавшихся в эмиграции, - П. Н. Милюков и А. А. Кизеветтер).

Такое телеологическое в своей основе видение исторического процесса, как справедливо замечает американский исследователь М. Раев, с неотвратимостью вело к признанию неизбежности революции2. Выдвигая задачу духовного преодоления революции на путях самопознания, евразийцы тем самым ратовали за утверждение иного исторического мировидения, создающего совершенно новую основу для смыслообра-зования при обобщении исторических свидетельств. Выражением этого стало стремление представить прошлое России как историю «Евразии». По сути, ту же задачу решали А. В. Карташев и Г. П. Федотов, исторически обосновывая идеал «Святой Руси». При этом вместе с изменением центрального субъекта исторического повествования и всей совокупности характеризующих его фактов (т. е. вместе с новым ответом на вопрос: что есть история России?) должна была преобразиться форма организации исторического материала в смыслообразующую целостность. Понятно, что дореволюционные способы придания смысла российской истории оказывались в этих условиях неприемлемы. Таким образом, проблема исследования может быть сформулирована следующим образом: как осмысливался вызванныйреволюциейразрыв культурной традиции и как это отразилось на изменении стиля исторического мышления? Ответ на данный вопрос можно получить, проследив процесс интеллектуального освоения культурного разрыва, связанного с революцией, и выявив вызванные этим перемены во взглядах на культурно-историческую идентичность, формируемую на основе переосмысления исторической судьбы России.

Изучение данной проблемы предполагает последовательное решение следующих исследовательских задач:

• теоретически обосновать возможности применения основных положений нарратологии для изучения истории исторической мысли, дать характеристику основных категорий и понятий историографии как процесса историзации памяти, выявить их внутреннюю связь и системность, определить преимущества нового подхода перед утвердившейся методологией историографического анализа;

2 Раев М. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции (1919-1939). М„ 1994. С. 209.

• критически рассмотреть современную историографию проблемы для выявления возможностей дальнейшего сравнительного изучения материала;

• реконструировать теоретико-методологические основания исторических взглядов евразийцев (Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого, Г. В. Вернадского) и профессоров Богословского православного института в Париже А. В. Карташева и Г. П. Федотова;

• на основе содержательного сравнения репрезентации прошлого России как «Евразии» и «Святой Руси» выявить сходства и различия в оценках ими основных этапов российской истории;

• в ходе формального анализа исторических повествований выявить их внутреннюю структуру, определить возможности и ограниченность представления в них российской истории, показать каким образом этими повествованиями задавалась временная ориентация читателей и на этой основе формировалось ценностное отношение к прошлому и идеал будущего развития страны.

Такая постановка проблемы и задач исследования соответствует эволюции предмета изучения, т. е. пониманию евразийцами своей исходной общности как общности катастрофического мироощущения, из которого могут быть выведены некоторые положения практического свойства, и постепенному воплощению поначалу лишь смутно угадываемого ими «тектонического» движения истории в более определенные общие положения. Подобным образом протекал процесс оформления эсхатологического мировосприятия, обостренного революцией и эмигрантским положением и выражавшегося в отдельных статьях, в целостную программу «Воссоздания "Святой Руси"» А. В. Карташева и в концепцию древнерусской святости Г. П. Федотова.

Хронологические рамки исследования ограничиваются межвоенным периодом (1919-1939 гг.), который рассматривается как завершенный этап в оформлении идейных исканий эмигрантов, вынужденных покинуть Россию после революции3.

Источниковая база диссертации формировалась в соответствии с определенными предметом, целью, задачами и хронологическими рамками исследования. Поскольку целью является историографическое изучение наследия ведущих представителей евразийского и религиозно-

3 Федотов Г. П. О парижской поэзии // Вопросы литературы. 1990. № 2. С. 232.

исторического направлений в исторической мысли русского зарубежья и их влияния на выработку принципов культурно-исторической идентичности эмигрантов «первой волны», постольку главное внимание было уделено опубликованным историографическим источникам, которые были доступны массовому читателю.

Первая группа источников представляет собой работы авторов, чье творчество анализируется в диссертации. Прежде всего следует обратить внимание на то, что сложные условия эмигрантского существования, оторванность от архивов определили невысокий удельный вес монографий в этой группе. Преобладающими в ней являются учебники и брошюры. Однако именно в них наиболее полно отразились отношение к основным периодам русской истории и оценки важнейших событий и процессов в прошлом страны. Данные работы, выражающие особенности концептуальных построений Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого, Г. В. Вернадского, А. В. Карташева, Г. П. Федотова, стали базой для сравнительного анализа содержания их концепций и выявления своеобразия дискурсивной формы представления результатов исследования читателям.

Не менее важной является вторая группа источников - статьи как исторического, так и публицистического содержания, появлявшиеся в периодических и непериодических изданиях. Обращение к данной группе источников обусловлено стремлением показать процесс оформления исторического видения прошлого России в целостное повествование, что возможно только при рассмотрении того, как выдвигались, развивались и уточнялись отдельные положения, составившие в конечном итоге концепцию. Немаловажное значение при изучении этой группы источников имеет общественно-политическая направленность периодических и непериодических изданий. Учет этого позволяет раскрыть, как процесс общественно-политического размежевания в эмигрантской среде влиял на уточнение исторических взглядов изучаемых авторов. Однако не следует при этом забывать и о межличностных и профессиональных отношениях, нередко обусловливавших на начальном этапе выбор того издания, в которых появлялись статьи.

При анализе статей ведущих представителей евразийства, помещавшихся в евразийском непериодическом издании «Утверждение евразийцев» (всего с 1921 по 1931 гг. вышло 7 сборников), следует учитывать, что они формировались по вполне определенному плану, которым предусматривалась целостность издания и, соответственно, место в сборнике той или иной статьи того или иного автора. Поэтому важно

четко выявить взаимозависимость положений, развиваемых в них, что позволит увидеть незаметные на первый взгляд нюансы индивидуального подхода к историческим проблемам Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого и Г. В. Вернадского.

К вспомогательным источникам относятся рецензии, письма, воспоминания и некрологи. Характерно, что рецензий друг на друга, написанных авторами, чье творчество изучается в диссертации, практически нет. По-видимому, это объясняется желанием не выказывать никаких разночтений в рамках единых направлений. При обращении к их рецензиям на появлявшиеся работы русских эмигрантов и зарубежных ученых и литераторов следует помнить, что порой в них проявлялись нюансы, дополняющие их общие представления об истории России.

Среди рецензий большую группу составляют критические выступления против евразийцев, и лишь несколько - против А. В. Карташева и Г. П. Федотова. При их рассмотрении следует помнить, что рецензии в эмигрантских периодических изданиях, обращенных к массовому читателю, неискушенному в тонкостях исторического ремесла, зачастую не соответствовали строгим академическим канонам. Написанные зачастую эмоционально, они в большей мере выражали отношение к общей направленности критикуемых работ. Поэтому при их использовании необходимо учитывать общефилософские, религиозные и общественно-политические взгляды авторов рецензий. Кроме того, можно заметить, что многие критические положения, высказанные в рецензиях, стали впоследствии основой для историографических оценок в зарубежной и отечественной исследовательской литературе.

Такие группы источников, как письма и мемуары, использовались для уяснения характера межличностных отношений мыслителей, чье творчество исследуется в диссертации. Это позволяло порой выявить скрытые разногласия в оценке ими роли тех или иных явлений или процессов, имевших место не только в современных им условиях, но и в прошлом их родины. Наконец, при обращении к материалу некрологов, с одной стороны, учитывалась их близость по характеру происхождения к мемуарам (все некрологи были написаны людьми, лично знавшими ушедших из жизни). С другой стороны, принимались во внимание особенности этого источника, которые заключаются в стремлении автора выделить самое существенное в образе того, о ком он пишет, в соответствии не только с личными представлениями, но и общепризнанным «шаблоном» характеристики выдающегося деятеля науки.

Общий исследовательский подход. В качестве основы для рассмотрения материала выбрана индивидуализация на основе типологического подхода. Особенно актуально представление индивидуальных черт исторических повествований евразийцев, поскольку коллективный портрет евразийства зачастую грешит неточностями, выражающимися в приписывании каждому из них тех общих положений «евразийского мировоззрения», которые не всегда разделялись ими. Такие характеристики являются следствием того, что большинство авторов обобщающих работ довольствуются изложением общих положений евразийской доктрины, как будто она возникла сразу же как целостная система и в ней не было внутренних противоречий, определяемых различием в подходах ее основных авторов. Поэтому наметившуюся в зарубежной, а затем и в отечественной историографии тенденцию индивидуального изучения взглядов отдельных представителей евразийства можно только приветствовать, поскольку она соответствует самосознанию евра-

4

зийцев .

В не меньшей мере следует учитывать своеобразие индивидуальных черт мировосприятия А. В. Карташева и Г. П. Федотова. Они, хотя и были оба профессорами Богословского института, в стенах которого, по замечанию о. С. Булгакова, сформировалось «парижское богословие», по-разному интерпретировали его.

В рамках данного подхода применялись все основные методы исторического исследования: генетический, сравнительный, типологический, системный, структурно-функциональный.

Теоретико-методологические принципы и основные понятия исследования разработаны в отдельной главе и характеризуются во второй части автореферата.

Степень изученности проблемы охарактеризована в первой главе, в которой дается обзор историографии проблемы. В ней рассмотрены работы зарубежных и отечественных исследователей. Начало изучению идеологии российских эмигрантов «первой волны» было положено после Второй мировой войны. Причем ее изучение вплоть до середины 1980-х гг. было главным образом уделом зарубежных исследователей, которых прежде всего интересовали евразийцы. Это неудивительно, если учесть, что евразийское движение уже прекратило свое существование и могло стать предметом исторического изучения. В начальный период - во второй половине 1940-х гг. - к изучению проблемы обрати-

4 Евразийский временник. Утверждение евразийцев. Кн. 3. Берлин, 1923. С. 6.

лись сами эмигранты, в работах которых сразу же определились суще-

5

ственные разногласия в оценках .

С 1960-х гг. начинается период аналитического изучения евразийства в монографии немецкого историка О. Босса, исследовавшего всю

~ 6

систему евразийской идеологии , и в статьях американского историка Н. В. Рязановского, сосредоточившегося на формировании взглядов евразийцев7. Подробный разбор исследования немецкого историка позволяет сделать вывод, что оно сохраняет свое значение в тех частях, где раскрываются внутренние противоречия взглядов евразийцев. Там же, где их положениям противопоставляются собственные наблюдения автора или выводы других исследователей, они отчасти устарели или могут вызвать контрдоводы современных сторонников евразийства. Кроме того, не всегда оправданным оказывается стремление О. Босса воспроизвести общий всем евразийцам взгляд на ту или иную проблему. Наконец, автор не учитывал динамику евразийской доктрины.

Статьи Н. В. Рязановского положили начало новому направлению исследований, помещающих евразийство в более широкий культурно-исторический и идеологический контекст, что позволяло наметить новые связи и влияния. Так, С. В. Утехин в краткой истории «Русской политической мысли» проследил влияние евразийской доктрины на становление идеологии солидаризма, Р. Виллиамс в книге «Культура в из-

5 Ср.: Ishboldin В. The Eurasian Movement // Russian Review. 1946. Vol. 5. No. 2. C. 64-73; Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1946. С. 40-49; Ряза-новский В. А. Обзор русской культуры: Исторический очерк. NY., 1948. Ч. 2. Вып. 2. С. 170-172. Еще до войны краткую объективистскую характеристику «евразийской школе» в русской эмигрантской историографии дал эмигрант А. Дж. Мазур, повторивший ее практически без изменений в послевоенном издании «Современная русская историография». Ср.: MazourA. G. An Outline of Modem Russian Historiography. Berkeley, 1939. P. 99-104; MazourA. G. Modem Russian Historiography. Princeton, 1958. P. 236-242.

6 Böss О. Die Lehre der Eurasier. Ein Beitrag zur russischen Ideengeschichte des 20. Jahrhunderts. Wiesbaden, 1961. БоссО. Учение евразийцев / Пер. с нем. Н. А. Никоновой и А. А. Троянова // Начала. 1992. Кг 4. С. 89-98. Перевод первой главы.

7 Riasanovsky N. V. Prince N. S. Trubetskoy's «Europe and Mankind» // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1964. Bd. 12. Hf. 2. P. 207-220; Riasanovsky N. V. The Emergence of Eurasianism // California Slavic Studies. 1967. Vol. 4. P. 39-72; Ряза-новский H. В. Возникновение евразийства / Пер. И. Виньковецкого // Звезда. 1995. №2. С. 29-44.

гнании» показал взаимоотношения евразийцев с другими эмигрантскими группами в Берлине, а М. Агурский попытался обосновать близость их взглядов с национал-большевизмом8. Правда, негативным следствием такого обобщающего подхода стало значительное упрощение и схематизация взглядов евразийцев.

Против упрощенного подхода к евразийству выступил немецкий историк Л. Люкс9, который рассмотрел его в контексте общего идеологического движения между двумя мировыми войнами, показал сходства и различия с представителями «консервативной революции» в Германии, подверг критике мнение о близости евразийства с большевизмом или фашизмом. Другой немецкий исследователь, А. Игнатов, был более критичен в отношении евразийцев10. Оценивая его с ярко выраженных западнических позиций, он охарактеризовал их взгляды как разновидность мифотворчества, которое выполняет компенсаторную роль, ослабляя чувство собственной неполноценности, возникающее всякий раз после очередной неудачи в соревновании с Западом. Помимо этого, евразийство, в его интерпретации, идеологически обосновывает консервативные политические устремления в современных условиях".

8 Utechin S. V. Russian Political Thought. NY., L., 1963. P. 256-261; Williams R. C. Culture in Exile. Ithaca & L., 1972. P. 258-260; Агурский M. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980. С. 98-102.

9 Luks L. Die Ideologie der Eurasier im zeitgeschichtlichen Zusammenhang // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1986. Hf. 34. S. 374-395. Положения статьи оказались востребованными в отечественной историографии. См.: Люкс Л. К вопросу об истории идейного развития «первой» русской эмиграции // Вопросы философии. 1992. № 9. С. 160-164; он же. Евразийство // Вопросы философии. 1993. №6. С. 105-114.

10 Ignatov A. Der «Eurasismus» und die Suche nach einer neuen russischen Kulturidentität: Die Neubeleburg des «Evrazijistvo» // Mythos. Köln, 1992. См. рус. перевод: «Евразийство» и поиск новой русской культурной идентичности // Вопросы философии. 1995. № 6. С. 49-64. См. также обстоятельный реферат работы: Жмакин Ю. Д. Игнатов А. «Евразия» и поиски новой русской культурной самобытности: возрождение «евразийского» мифа // Россия и современный мир. 1993. №2. С. 147-154.

" Неудивительно, что статья А.Игнатова была очень быстро переведена на русский язык: «Евразийство» и поиск новой русской культурной идентичности // Вопросы философии. 1995. № 6. С. 49-64. Еще раньше появился обстоятельный реферат работы: Жмакин Ю. Д. Игнатов А. «Евразия» и поиски новой русской культурной самобытности: возрождение «евразийского» мифа // Россия и современный мир. 1993. № 2. С. 147-154.

С начала 1980-х гг. в зарубежной историографии наметилась новая тенденция в изучении евразийства - анализ взглядов отдельных его представителей, причем оценки влияния евразийства сразу же приобрели противоположный характер. Так, Ч. Гальперин пришел к выводу, что «в своих наиболее евразийских работах Вернадский не осуществил профессионально приемлемого исследования»12. А. Либерман, напротив, очень высоко оценил вклад Н. С. Трубецкого в формирование евразийских оснований самосознания русских эмигрантов13.

Такими же противоположными оказались и оценки отечественных исследователей, которые стали интенсивно изучать евразийскую проблематику с начала 1990-х гг. Детальный анализ публикаций последнего десятилетия позволяет сгруппировать их следующим образом. Во-первых, рассмотрение евразийства с точки зрения их отношения к мировой культуре и истории. Здесь следует отметить, с одной стороны, продолжение традиции либеральной критики евразийцев, заложенной эмигрантами послереволюционного периода (И. А. Исаев, Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская, О. Д. Волкогонова, Н. А. Омельченко)14, с другой - стремление вписать евразийцев в мировую культурологическую традицию (Ф. И. Гиренок, Л. В. Пономарева, В. М. Хачатурян)15. Второй

12 Halperin Ch. Russia and the Steppe: George Vernadsky and Eurasianism // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. 1985. Bd. 36. S. 186. Монографии предшествовала столь же критичная статья: idem. George Vernadsky, Eurasianism, the Mongols, and Russia // Slavic Review. 1982. Vol. 41. No. 3. P. 477493.

13 См.: Liberman A. N. S. Trubetzkoy and His Works on History and Politics // Trubetzkoy N. S. The Legacy of Ghengis Khan and Other Essays on Russia's Identity. Ann Arbor, 1991. P. 295-375. Положения послесловия А. Либермана очень близки выводам В. Н. Топорова. См.: его. Николай Сергеевич Трубецкой - ученый, мыслитель, человек: К 100-летию со дня рождения // Советское славяноведение. 1990. №6. С. 51-84; 1991. Ks I. С. 78-99.

14 См. Исаев И. А. Политико-правовая утопия в России: Конец XIX - начало XX века. М., 1991. Гл. 13 и др. работы; Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Два лика евразийства // Свободная мысль. 1992. № 7 и др.; Волкогонова О. Д. Образ России в философии Русского Зарубежья. М., 1998. Гл.2 и др.; Омельчен-ко Н. А. В поисках России: Общественно-политическая мысль русского зарубежья о революции 1917 г., большевизме и будущих судьбах российской государственности. СПб., 1996. С. 139-177 и др.

15 См.: Гиренок Ф. И. Евразийские тропы // Вестник высшей школы. 1992. №7/9. С. 34-43 и др.; статьи в сборнике: Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992 и др.

подход к евразийству направлен на выявление вклада евразийцев в развитие русской идеи. Здесь также можно выделить две позиции. Если С. С. Хоружий, А. В. Соболев, Р. А. Урханова рассматривают русскую философскую традицию с позиций развития универсальных ценностей и соответствующим образом оценивают евразийцев16, то статьям В. В. Кожинова, С. Ю. Ключникова, Т. Н. Очировой, Ю. К. Герасимова присущ националистический оттенок17. Наконец, третий подход представлен продолжателями евразийства, считающими его самобытным явлением, не укладывающимся как в рамки западной либеральной традиции, так и русской националистической. Здесь следует разграничить преемство в академической и политической сфере. Причем спектр политических преемников весьма широк - от Н. А. Назарбаева и журнала «Свободная мысль» до А. Г. Дугина и журнала «Элементы»18. Именно политическая ангажированность евразийства, как представляется, стала причиной подчеркнуто объективистского подхода к анализу исторических взглядов евразийцев в монографии М. Г. Вандалковской19. Однако характерный для работы отказ от оценочных суждений чреват игнорированием проблемы значения их исторических построений, а стремление свести воедино высказывания о прошлом России отдельных представителей евразийского направления - их нивелировкой. Тем не менее,

16 Соболев А. В. Князь Н. С. Трубецкой и евразийство // Литературная учеба. 1991. №6. С. 121-130 и др.; Урханова Р. А. Евразийство как идейно-философское течение в русской культуре XX века. Автореф. дис.... канд. философ. наук. М., 1992 и др.; Хоружий С. С. Трансформация славянофильской идеи в XX веке И Вопросы философии. 1994. № 11. С. 52-62 и др.

17 Кожинов В. В. Историософия евразийцев И Наш современник. 1992. № 2. С. 140-144 и др.; Ключников С. Ю. Восточная ориентация русской культуры И Русский узел евразийства: Восток в русской мысли. М., 1997. С. 5-70 и др.; Очирова Т. Н. Евразийство и пути русского исторического самопознания // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1993. Т. 52. №4. С. 34-47; Герасимов Ю. К. Религиозная позиция евразийства // Русская литература. 1995. № I. С. 159-176.

" См.: Губман Б. Л. Евразийский синдром // Россия и Запад: Диалог культур. Тверь, 1994. С. 6-14.0 евразийской тематике на страницах журнала «Элементы» см.: Luks L. Der «dritte Weg» der «Neo-Eurasischen» Zeitschritf «Elementy» -zurück ins Dritte Reich // Studies in East European Thought. Vol. 52. Nos. 1-2. P. 4971.

19 Вандалковская M. Г. Историческая наука российской эмиграции: «Евразийский соблазн». M., 1997.

если сами по себе академические исследования евразийства могут быть только приветствуемы, то некоторые политические выводы из них вызывают тревогу. Прежде всего это сближение евразийства с идеологией консервативной революции и новыми правыми, которые воспринимаются в России как фашисты.

В отличие от евразийцев, возвращение на родину творческого наследия А. В. Карташева и Г. П. Федотова не вызвало такого бурного обсуждения и политического размежевания. Во многом это определяется, по-видимому, тем, что сначала были опубликованы их научные работы, получившие высокую оценку, что в какой-то мере воспрепятствовало критике появившейся затем публицистики. В работах А. Н. Сахарова, первым давшего историографическую оценку «Очерков по истории Русской церкви» А. В. Карташева20, были преодолены незаслуженно негативные оценки общественно-политической и научной деятельности историка, присущие работам советского времени21. Развивая оценки учеников и коллег А. В. Карташева, А. Н. Сахаров показал место понятия «Святая Русь» в формировании концепции истории Русской православной церкви22. В диссертации и статьях С. П. Бычкова на основе архивных материалов и опубликованных источников проанализированы религиозно-философские и теоретико-методологические основания ис-

20 Сахаров А. Н. От публикатора // Карташев А. В. Очерки по истории Русской церкви. М., 1991. Т. 1. С. Ш-ХУ1; он же. «Се тебе талант владыка вверяет» (Антон Владимирович Карташев)// История и историки. 2001. Историографический вестник. М„ 2001. С. 187-211.

21 Ср.: Шишкин А. А. Сущность и критическая оценка «обновленческого» раскола русской православной церкви. Казань, 1970. С. 7-10; Иоффе Г. 3. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977. С. 274-275; Кувакин В. А. Религиозная философия в России: (Начало XX века). М., 1980. С. 124; Семен-кин Н. С. Философия богоискательства: (Критика религиозно-философских идей софиологов). М., 1986. С. 153.

22 Ср.: Еп. Кассиан (Безобразов С. С.). Антон Владимирович Карташев // Право-

славная мысль. Вып. II. Париж, 1957. С. 9-16; Зернов Н. М. А. В. Карташев // Русская религиозно-православная мысль XX века. Питгсбург, 1975. С. 262-268; Мейендорф И. А. В. Карташев - общественный деятель и церковный ученый // Вопросы истории. 1994. № I. С. 169-173; Сахаров А. Н. Апостол истории «Святой Руси»: (Антон Владимирович Карташев) // Отечественная история. 1998. №5. С. 89-107.

следований церковного историка и его историческая концепция23. Однако попытка исследователя увидеть за историческими построениями А. В. Карташева схему П. Н. Милюкова «внутренний фактор» - «место-развитие» - «личность» представляется недостаточно обоснованной. Не соответствует всему объему изучаемого материала и его вывод об «общей стабильности воззрений» А. В. Карташева до и после революции.

В отличие от А. В. Карташева, Г. П. Федотов привлек значительно большее внимание отечественных исследователей. Появившиеся за последние пятнадцать лет публикации о нем можно сгруппировать следующим образом. Первая группа представлена работами авторов (В. Н. Топоров, Н. И. Толстой, С. Е. Никитина), рассматривающих его творчество с точки зрения дальнейших перспектив изучения религиозной духовности народа и древнерусской святости24. Вторую группу составляют исследования, базирующиеся на биографическом подходе25. Наконец, третья группа - работы, в которых творчество Г. П. Федотова помещается в более широкий контекст, создаваемый анализом религиозно-философских, социологических или историософских взглядов его современников-эмигрантов или даже дореволюционных и пореволюционных мыслителей26. Каждой из них присущи свои сильные и свои ела-

25 См.: Бычков С. П. Антон Владимирович Карташев - историк Русской православной мысли. Автореф. дис... канд. ист. наук. Екатеринбург, 1999; он же. А. В. Карташев и русское религиозно-философское возрождение в начале XX века // Мир историка: Идеалы, традиции, творчество. Омск, 1999. С. 56-74 и др.

2 Топоров В. Н. О русском мыслителе Георгии Федотове и его книге // Наше наследие. 1988. № 4. С. 45,50-53; Толстой Н. И. Несколько слов о новой серии и книге Г. П. Федотова «Стихи духовные» // Федотов Г. П. Стихи духовные: (Русская народная вера по духовным стихам). М., 1991. С. 5-9; Никитина С. Е. «Стихи духовные» Г. Федотова и русские духовные стихи //Там же.

25 Мень А. Возвращение к истокам // Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 7-26; Бойков В. Ф. Судьба и грехи России: (Философско-историческая публицистика Г. П. Федотова) // Федотов Г. П. Судьба и грехи России: Избранные статьи по философии русской истории и культуры. Т. I. СПб., 1991. С. 3-38; Бычков С. С. Георгий Петрович Федотов: (Биографический очерк) // Федотов Г. П. Собр. соч.: В 12 тт. Т. 1. М., 1996. С. 5-50; Рыбачук В. Б. Философия истории Г.П.Федотова. Учебное пособие. Тверь, 1996; ЗайцеваН. В. Логика любви: Россия в историософской концепции Георгия Федотова. Самара, 2001 и др.

Куклин А. П. Эсхатологическая тема в русской мысли: (К философскому портрету Г. П. Федотова) // Горизонты культуры. СПб., 1992. С. 119-188; Боло-

бые стороны. Если в первой группе основное внимание авторов сосредоточено на исследовательских монографических работах Г. П. Федотова, то во второй и третьей - на его публицистике. В свою очередь ряд исследователей, отнесенных ко второй группе (В. Б. Рыбачук, Н. В. Зайцева), упускают из виду определяющее значение религиозного обоснования культурологии и историософии Г. П. Федотова, в то время как отдельные представители третьей группы (например, А. П. Куклин), сосредоточившись на эсхатологической теме, напротив, отодвигают на периферию его исторические исследования.

Подводя итог историографическому обзору, диссертант приходит к выводу о необходимости выработки нового методологического подхода, который позволит преодолеть пестроту мнений и оценок, нередко диктуемую восприятием взглядов изучаемых авторов с позиций современности, т.е. востребованности их отдельных положений в современных идейных спорах.

Научная новизна исследования обусловлена тем, что в нем применяются оригинальные методологические принципы изучения исторических взглядов представителей российской пореволюционной эмиграции «первой волны». Автором впервые:

• сделан обобщающий историографический обзор исследований отечественных и зарубежных авторов, анализировавших взгляды евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова, показаны их сильные и слабые стороны, определены пути дальнейшего изучения проблемы и повышения его эффективности;

• теоретически обоснован антропологический подход к предмету историографии, даны определения его основных понятий - «историческая память», «идентичность» (самосознание), «исторический нарратив» (повествование), охарактеризовано их соотношение с понятиями, ранее утвердившимися в историографических исследованиях, раскрыта системная связь между ними, обоснова-

токов Н. А., Кумыков А.. М. Феномен наций и национально-психологические проблемы в социологии русского зарубежья. Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Б. Н. Вышеславцев, И. А. Ильин, Л. П. Карсавин, Н. О. Лосский, И. Л. Солоне-вич, П. А. Сорокин, Г. П. Федотов. М., 1998; Волкогонова О. Д. Образ России в философии Русского Зарубежья. М., 1998; Ивонина О. И. Время свободы. Новосибирск, 2000.

но значение типологии исторического повествования для выявления субъективной временной ориентации читателей;

• в результате сравнения религиозных, философских и теоретико-методологических оснований изучения прошлого России раскрыты черты сходства и различия в осмыслении евразийцами, А. В. Карташевым и Г. П. Федотовым движущих сил исторического процесса, его направленности и роли человеческой личности в истории, охарактеризованы новые по сравнению с дореволюционной российской историографией принципы изучения прошлого, разработанные ими;

• на основе содержательного анализа исторических концепций ведущих представителей евразийского и религиозно-исторического направлений в эмигрантской историографии показаны общие черты и особенности их оценок основных явлений, процессов и периодов русской истории;

• с помощью формального анализа выявлены принципы формирования культурно-исторического самосознания эмигрантов, которые были заложены в создаваемых евразийцами, А. В. Карташевым и Г. П. Федотовым исторических повествованиях, определена субъективная временная ориентация, формируемая ими.

Теоретическая и практическая значимость исследования определяется необходимостью поиска новых подходов к изучению отечественной историографии, два важнейших исследовательских принципа которой - партийность и объективность - подверглись в последние годы разрушительной эрозии. Обосновываемый в работе антропологический подход открывает, как представляется, возможности для преодоления возникших трудностей. Первая попытка такого рода изучения материала уже была опробована диссертантом (в соавторстве с Т. Н. Жуковской) на материале отечественной историографии второй трети XIX в. Теоретические положения работы могут найти так же применение в процессе преподавания курса "Теория и методология истории". Результаты содержательного и формального анализа исторических повествований евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова можно использовать в преподавании отечественной историографии, поскольку в имеющихся учебных пособиях историческая мысль российских эмигрантов либо не характеризуется вообще, либо представлена весьма сжато.

Апробация результатов исследования. Положения и выводы, обоснованные в диссертации, отражены в монографии «"Евразия" или "Святая Русь"? Российские эмигранты в поисках самосознания на путях истории», библиографическом указателе «О Евразии и евразийцах», публикациях источников, статьях, тезисах выступлений общим объемом более 35 п.л. Методология исследования, его проблематика и промежуточные результаты изучения материала апробировались в выступлениях автора с научными докладами и сообщениями на международных, всероссийских и региональных конференциях, коллоквиумах, семинарах, а так же в ходе чтения лекционных курсов «Теория и методология истории», «Отечественная историография» и спецкурсов в Петрозаводском государственном университете. Текст диссертации был обсужден на кафедре истории России и зарубежных стран Института российской истории при Санкт-Петербургском государственном университете.

Структура диссертации. Исследование состоит из введения, семи глав, заключения и списка источников и литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Для изучения проблемы, определенной во введении диссертации, обосновываются следующие теоретические понятия, методологические принципы и методические требования:

В качестве основного понятия исследования используется понятие «нарратив» (повествование). Нарратив является формой придания смысла описываемым событиям или явлениям. Исходя из этого, исторический нарратив можно определить как форму получения и представления читателям определенным образом осмысленного исторического знания, т. е. он выступает как оформление процесса исторического познания. В нем выражается определенное представление об истории, ее значении для современности, характерное для того или иного периода развития общества и его культуры. В историческом повествовании запечатлено отношение к прошлому, соотношение его с настоящим, определяющее горизонты видения будущего, что выражается в структуре нарратива. Именно структурированность повествования, в котором можно выделить начало, середину и окончание, придает смысл рассказываемому, будь то устное или письменное повествование.

Переход от одного типа нарратива, с присущим ему способом включения исторических данных в повествование, к другому, с иным, изме-

нившимся способом представления читателю изученного материала, можно рассматривать как выражение перехода от одной познавательной парадигмы к другой. Тем самым предмет историографии может быть определен как изменение отношения к прошлому в процессе познания истории, выражающееся в смене видов или типов исторических нарра-тивов. Данное определение отличается от принятого в отечественной литературе, в которой историография рассматривается как история исторической науки, а ее центральным понятием считается концепция.

Призыв использовать понятие «нарратив» вовсе не означает, что оно должно вытеснить или заменить собой понятие «концепция», которое вполне адекватно отражает изменения исторической науки, ориентированной на позитивистские каноны научности, представляя собой средство анализа теоретически организованного знания исторических фактов. Поэтому нарративы, выражающие концепцию, будут лишь конкретным видом повествования, характерным для определенного этапа исторического познания. При этом возникает вопрос о том, как они соотносятся.

Для ответа на него вполне уместно использовать известное гегелевское положение об отношении формы и содержания. Оформленность содержания означает наличие заключающейся в форме структуры, которая определенным образом упорядочивает это содержание, придавая ему смысл. Однако в рамках позитивистской парадигмы изучения истории такая роль отводится теории, в соответствии с которой строится метод. Поэтому реализация исследовательского метода, базирующегося на определенных теоретических положениях, должна приводить к созданию определенной формы нарратива. Из этого следует, что центральный субъект такого нарратива, о котором довольно долго спорили представители аналитической философии истории, будет выражением теоретических представлений исследователя о предмете истории. Структура повествования будет задаваться методологическими принципами и пониманием ученым того, что такое исторический факт, описание которого служит элементом нарратива. Теперь уже возникает вопрос о том, зачем нужно введение дополнительного понятия.

Думается, что формальный характер понятия «нарратив» определяет некоторые его преимущества перед содержательным понятием «концепция». Формальный характер понятия «нарратив» позволяет сравнивать повествования, созданные при изучении различных проблем, тогда как сравнение концепций возможно только относительно одной и той же проблемы. Помимо этого в рамках единой познавательной парадиг-

мы возможны различные концептуальные решения одной и той же проблемы, поэтому нарратология дает более надежную основу для классификации направлений и школ в историографии. Фиксация в структуре нарратива принципов его построения, которые при позитивистском подходе к истории определяются теоретико-методологическими взглядами историка, дает реальную основу для реконструкции последних в случае, когда они не выражены в концепции явно. Даже если теоретико-методологические принципы четко и ясно формулируются историком, нарратив является более эффективным в сравнении с концепцией средством изучения их динамики. Как правило, пересмотр концепции начинается с тех положений, которые составляют ее ядро, в то время как периферийные положения и связанные с ними исторические факты, наследуемые от предшествующих исследований, долго сохраняются, кочуя из одной работы в другую. Форма же сразу реагирует на изменение теоретико-методологических подходов историка к изучаемому материалу, даже если они не до конца осознаются. Концепция как содержательное понятие в большей степени ориентирована на раскрытие внешних факторов, влияющих на изучение прошлого, что нашло свое отражение в преувеличении зависимости исторических взглядов исследователя от его социального положения. Нарратив более направлен на выявление внутренних механизмов движения исторического знания, что может быть полезным для преодоления односторонности социологизированно-го подхода к изучению причин развития исторического познания. Понятие «концепция», связанное со стремлением объективизировать историческое познание, отодвигает личность историка на второй план и сужает предмет историографии до истории исторической науки. Нарратив, являясь выражением исторических знаний, удовлетворяет также потребности автора в коммуникации с читателями, что создает возможность посредством применения этого понятия обратиться к рассмотрению индивидуального, проявляющегося в авторском («первичном») стиле повествования, и типического, соответствующего структурам его восприятия читающей публикой, т. е. «вторичного» стиля, который может быть основой для типологии исторического сознания. Это позволит применить культурологический подход в историографии, при котором рассматривается не только процесс создания знаний, но и их функционирование в культурной среде.

Такой подход выводит историографическое исследование за рамки привычных представлений об историчности как об отношении к прошлому, формируемому лишь профессионально подготовленными пред-

ставителями академического сообщества в результате распространения научных исторических знаний. Тем самым изменяются совокупность понятий, которыми оперирует историография, соотношение между ни-

27

ми и, как следствие, их содержание и смысл .

Центральное место в изучении здесь занимает понятие «историческая память». Историчность при таком подходе понимается как антропологическая универсалия, характеризующая память как атрибут человека. Именно историчность регулирует определенные ментальные операции, связанные с ориентацией исторических субъектов различного уровня (отдельных индивидов, социальных групп и общества в целом) в изменяющемся времени и опирающиеся на историческую память. История выступает тем самым как средство формирования ценностного отношения к прошлому путем придания ему смысла. Определение того, что является в прошлом ценным для настоящего, создает основу для ориентации в настоящем и для целеполагающей деятельности субъектов, определяющей в своей совокупности будущее.

Историческая память выступает, с одной стороны, как ментальная способность субъектов сохранять воспоминания о пережитом опыте, который является необходимой основой для выработки исторического сознания (здесь на первый план выступает определяемое - память). С другой - как результат определенных смыслообразующих операций по упорядочиванию воспоминаний, осуществляемых в ходе оформления исторического сознания путем осмысления пережитого опыта (здесь на первый план выступает определение - историческая). Тем самым историческая память включает широкий спектр не до конца или совсем не рационализированных ментальных форм. Среди них можно назвать устные предания, обычаи, ритуалы, идеи, выражаемые в произведениях художественного творчества (литературе, живописи, скульптуре и т. п.) и в публицистике и т. д. Именно историческое сознание может быть определено как системообразующая связь динамической открытой системы, каковой является историческая память. В этом качестве историческое сознание выступает основой идентичности, поскольку обеспечивает единство и общность исторической памяти, присущей субъектам того или иного уровня.

27 Cm.: Riisen J. Some Theoretical Approaches to Intercultural Comparative Historiography // History and Theory. 1996. Vol.35. № 4. Theme Issue 35: Chinese Historiography in Comparative Perspective. P. 5-22.

Идентичность представляет собой не устойчивый набор заданных признаков, а их подвижное равновесие, возникающее в процессе коммуникации между субъектами. Динамическая устойчивость определяется постоянным усложнением связей в обществе, при котором человек оказывается одновременно включенным в самые разнообразные социальные отношения. Тем самым задается многообразие оснований и принципов, на базе которых люди соотносят себя с «другими» и осознают собственную причастность к определенной общности. Такими основаниями, например, может служить принадлежность к определенной религии или нации, к определенной политической организации и движению или профессиональной группе, к жителям определенного региона или страны в целом и т. п. Возникающее в результате напряжение между различными основаниями и принципами идентификации (приятие-отторжение, ненависть-толерантность, опасение-доверие и т. п.) может обеспечить ее динамизм, предотвращающий «распад» субъекта как самосознающей себя целостности, только при единстве исторической памяти.

Социальная обусловленность идентификации в процессе становления человеческой личности позволяет показать этот процесс как восприятие и развитие традиции в индивидуальной деятельности или как отказ от исторического наследия. Укорененность в социальном прошлом делает человеческую жизнь исторической, поскольку в этом прошлом лежит и начало, и возможность отдельной жизненной истории. Воспринимая себя как индивидуальность, человек в тоже время относит себя к тому или иному сообществу, члены которого связаны общим прошлым и общими целями, наиболее существенными из которых являются те, что направлены на его сохранение. Подобное единство обеспечивается историческим сознанием, связывающим воедино элементы исторической памяти.

Системный и коммуникативный подходы, которые используются при таком определении роли исторического сознания, предполагают рассмотрение процесса изменения идентичности как результата кризиса исторической памяти. Под кризисом в данном случае понимается ситуация, когда историческое сознание сталкивается с таким пережитым опытом, отложившимся в памяти, который не укладывается в рамки привычных исторических представлений, что ставит под угрозу сложившиеся основания и принципы идентичности. Применительно к предмету данного исследования - историческому восприятию прошлого России людьми, оказавшимися в ходе революции и гражданской войны в

эмиграции, - такой кризис носил катастрофический характер. В соответствии с типологией кризисов исторической памяти, предложенной немецким философом Й. Рюзеном, этот кризис препятствует восстановлению идентичности, ставя под сомнение возможность исторического смыслообразования в целом. Такой кризис выступает как психологическая травма для субъектов, которые его пережили. Пережитый опыт в данном случае воспринимается как катастрофа, поскольку он не может быть, с точки зрения субъектов, наделен каким-либо смыслом. Отчуждение «катастрофического» опыта путем замалчивания или фальсификации не решает проблемы: он продолжает влиять на современную реальность, а отказ учитывать его сужает возможности адекватной постановки целей и выбора средств их достижения субъектами.

Основным способом преодоления кризисов исторического сознания является нарратив, посредством которого прошлый опыт, зафиксированный в памяти в виде отдельных событий, оформляется в определенную целостность, в рамках которой эти события приобретают смысл. «Извлеченный» таким образом из прошлого смысл становится основой для целеполагающей деятельности людей, которых объединяет в настоящем близкое видение их общего прошлого. Тем самым конструирование исторической памяти с помощью исторических нарративов является средством формирования идентичности или самосознания, неразрывно связанного с определенным характером деятельности. Поэтому сознательный или неосознаваемый выбор той или иной стратегии преодоления кризиса исторической памяти будет выражаться в том или ином типе исторического повествования, а эвристическим средством изучения принципов такого выбора может стать типология исторических нарративов.

Использование типологии исторических нарративов для изучения процесса изменения стиля исторического мышления предполагает соблюдение ряда методических требований, наиболее важными из которых являются следующие:

(1) Изучение взглядов того или иного историка будет корректным только при рассмотрении созданных им произведений как целостных текстов, а не расчленения живой ткани повествования на отдельные соответствующие тем или иным периодам фрагменты с целью сопоставления их с более ранними или поздними оценками этих периодов этим же исследователем.

(2) При анализе влияний важно не вычленение заимствуемого положения, а выявление способа его включения в целостность текста, по-

скольку от способа интеграции зависит изменение значения и смысла включаемого в повествование положения.

(3) Реконструкция внутренней структуры исторического нарратива является необходимым условием понимания насколько точно историком была определена и эффективно решена исследовательская задача. Успешная реализация возможностей, создаваемых этим условием, предполагает соотнесение формы и содержания исторического повествования. Такое сопоставление позволяет выявить, является ли форма естественным порождением содержания или навязывается ему из каких-либо внешних (прежде всего идеологических) соображений.

Применение предложенных автором диссертации для изучения историографии теоретических понятий, методологических принципов и следование охарактеризованным выше методическим требованиям позволило ему обосновать следующие положения, выражающие историографический аспект исследования:

Центральным для концепции евразийцев являлось понятие «Евразия». Расположенный между Европой и Азией «евразийский материк» обладал природно-климатическими особенностями, превращавшими его в «особый мир», обеспечивающий единое хозяйственное, культурное и политическое развитие живущих здесь народов. Его пространственная отграниченность и связанность степью определяла общность их исторических судеб и сформировавшихся под влиянием среды этнопсихологических черт, религиозных взглядов и чувств, языков. Причем, истоки единства Евразии восходили, по мысли евразийцев, не к Киевской Руси, а к империи Чингисхана, сыгравшей важную роль в государственном строительстве и сохранении православной религии в условиях идейной и военной угрозы Запада. Ее прямым наследником стало Московское государство, являвшее собой образец социальной гармонии («государство правды») Социальное единство общества в московский период базировалось на «бытовом исповедничестве», а самодержавие, политическим идеалом которого был «подвиг власти», стремилось к воплощению в жизнь правильно понятых национальных интересов, которыми определялась восточная направленность внешней политики. Напротив, европеизация России, начатая Петром и продолженная его преемниками, привела к извращению евразийской самобытности России, замутне-нию национального самосознания интеллигенции, бездумно воспринимавшей западные образцы, что привело к расколу культуры на «низы» и «верхи», а в конечном итоге — к революции. Однако, разбушевавшаяся социальная стихия способствовала очищению евразийской сути России

от поверхностного европейского налета. По утверждению евразийцев, наступающий период должен раскрыть общечеловеческую миссию России-Евразии, которая станет центром притяжения неевропейских народов в борьбе Востока и Запада.

Для А. В. Карташева «качественным самоопределением» России являлось понятие «Святой Руси». Провидение определило выбор князя Владимира, приведшего русский народ к византийской крещальной купели. Не изменила Русь восточному православию под ударами татаро-монгольского нашествия. Московское государство восприняло от Византии ведущую роль в миссионерской работе православия на мировом поприще. Осмысление этого процесса в рамках библейской историософской традиции вылилось в концепцию «Москва - третий Рим», которую А. В. Карташев определил как высший взлет русского национально-религиозного самосознания. Ослабление Москвы во времена смуты и церковный кризис, разразившийся расколом старообрядчества, сильно поколебали репутацию «третьего Рима». Современные просветительские и культурные средства принесли России реформы Петра. Критически оценивая издержки преобразований, нарушивших канонический порядок церковного управления, А. В. Карташев считал их позитивным результатом синтез абсолютной правды православия и гуманистического достояния античной и западной культуры, Святой Руси и петровской Великой России, проявившийся в русской культуре XIX -начала XX вв. В воплощении преобразованной «симфонии», понимаемой как слияние церкви с душой нации и ее культурой, историк видел энтелехию возрожденной России, которая должна тем самым дать пример всему миру.

Г. П. Федотов считал отправным моментом русской истории принятие христианства. Воспринятое от утратившей творческий потенциал Византии, оно было национализировано, что выразилось в переводе Библии и церковной литургики на старославянский язык. Этим определялось, с одной стороны, самобытное и глубокое переживание «евангельских заветов» христианства, носителями которых стали святые Древней Руси, с другой - отрыв от классического наследия греческой культуры, творчески усвоенного благодаря христианству на Западе и не нашедшего благодатной почвы на Руси. Национализация православия, идейным выражением которой стала концепция Филофея «Москва -третий Рим», обернулась трагедией древнерусской святости. Мерность, сочетание личного духовного совершенствования с социальным служением, характерные для древнерусской святости, были нарушены в

XVI в. победой направления Иосифа Волоцкого, идеи которого оказались созвучны общей тенденции укрепления самодержавия московских царей. В забвении вселенскости православия и необоснованности национальной гордыни, в замутнении богочеловеческого смысла христианства и утрате его гуманистического содержания Г. П. Федотов видел причину социальной окостенелости Москвы, лишившейся всякого творческого потенциала. Слабость Московского государства, проявившаяся в столкновениях с Западом, предопределила необходимость петровских реформ. Однако начатые мощным волевым усилием самодержавного императора преобразования вскоре лишились поддержки со стороны монархии, что обусловило их разрушительные последствия. Право на преобразования, не получившие должной поддержки со стороны дворянства и бюрократии, являвшихся социальной опорой власти, было присвоено «беспочвенной», западнически ориентированной интеллигенцией. Неверно поняв интересы народа, она направила свои усилия на разрушение не только социальной опоры монархии, но и самой власти и государства. Итогом стала трагедия интеллигенции: несмотря на ее гибель в революции, ее западнические идеи в ходе революции были усвоены народом в самом примитивном и поверхностном виде. Произошедший вследствие революционных катаклизмов отрыв русского народа от национальных корней создавал условия для возрождения интеллигенции, которая в новых условиях должна была стать силой, способной восстановить утраченную связь с прошлым. Однако творческий потенциал прошедшего заключался не в узко понимаемом христианском национализме, а в тех чертах вселенскости, которые своеобразно воплотились в древнерусской святости, в вечных евангельских основаниях христианства.

Очевидное несходство содержания исторических концепций «Евразии» и «Святой Руси» не должно заслонять определенную общность в их формальном выражении, что в свою очередь указывает на те различия, которые являются действительно существенными. Общность отправных интенций евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова обусловливалась революционными потрясениями, которые привели часть российской интеллигенции в эмиграцию. Для евразийцев, объединенных «катастрофическим мироощущением» вселенских перемен, а также для А. В. Карташева и Г. П. Федотова, в апокалипсической перспективе воспринимавших происходящее на родине, было присуще стремление к новому осмыслению культурно-исторического идеала, который мог бы стать основой духовного преодоления большевизма. Национальный, по

своей сути, основанный на православии, он не должен был быть простой реставрацией дореволюционных консервативных идеологий. В концепции А. В. Карташева, как и евразийцев, он представлялся великодержавным идеалом, против чего решительно выступал Г. П. Федотов, указывавший на диалектическую связь между национальным и вселенским при ведущей роли последнего.

Все мыслители, чье творчество было рассмотрено в работе, исходили из признания особого призвания русского народа, которое определялось его отличительной исторической судьбой. В прошлом народа они искали истоки его особых этнопсихологических черт, сформировавшихся в ходе его исторического развития, которые могли послужить основой для его культурно-исторической идентификации. Выступая как системообразующие связи, эти черты позволяли обосновать положение об особом культурно-историческом типе эволюции России. Свою задачу они видели в раскрытии этих черт, а значит и исторического призвания народа. Причем именно с психологическими особенностями народа связывалась возможность решения тех проблем, которые наиболее остро проявились во время революционных потрясений в России начала XX столетия, - национальной и социальной. Этим подходом в значительной мере определялось то, что идентификация предполагала не столько выявление реальных психологических черт, присущих русскому народу, сколько построение идеала, к которому он должен стремиться. Сам же предлагаемый идеал был postfactum ответом на революцию и в значительной мере являлся моральной компенсацией утраченной связи с родиной, а ощущаемая как насущная задача его определения оправдывала смысл жизни и деятельности в изгнании.

Общими для евразийцев и А. В. Карташева были и те истоки, из которых они выводили его, и та духовная традиция, которой они следовали. Концепция «Москва - третий Рим» являлась для них ознаменованием истока этой традиции, а славянофилы были родоначальниками ее осмысления в современных условиях. Причем важную роль в формировании их подхода к пониманию этой традиции сыграл Н. Я. Данилевский, хотя они восприняли его идею культурно-исторических типов по-разному. Для евразийцев важнее была антизападническая, изоляционистская направленность культурологии Н. Я. Данилевского, отличавшая его от ранних славянофилов. Они очень резко выступали против каких бы то ни было попыток диалога между православием и католичеством и негативно относились к «романо-германской» культуре, хотя Савицкий и признавал необходимость воспользоваться плодами западной цивили-

зации. Для А. В. Карташева ведущей была идея миссии православных народов, прежде всего русского, сближавшая «неославянофилов» с их предшественниками. Он считал необходимым и возможным восстановление единства христианства и использование при выработке нового идеала достижений европейской культуры. Близкую к А. В. Карташеву позицию по данному вопросу занимал Г. П. Федотов, который готов был признать преемство своих взглядов от славянофилов, но при опосредующем влиянии раннего В. С. Соловьева, а не «неославянофилов». Он решительно расходился с евразийцами и А. В. Карташевым в вопросе об особой миссии России в мире. Даже намек на возможность его решения в духе национального мессионизма был неприемлем для Федотова. Помимо этого его отличало от П. Н. Савицкого неприятие в эти годы духа западной цивилизации.

Однако, несмотря на различие акцентов, следует отметить определяемую единой традицией и условиями переосмысления общность нового принципа культурной идентификации евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова. В отличие от характерного для их предшественников, прежде всего славянофилов, видения в национальном духе причины культурного развития человечества, они усматривали в национальных особенностях условие культурного прогресса, одним из важнейших показателей которого становилось совершенство социальных отношений. В построениях евразийцев это проявлялось в придании славянофильскому понятию «соборность» статуса социологической категории. В ходе развития идеологии евразийства эта категория претерпела превращение сначала в «симфоническую личность», а затем - в «автаркию». Сочетающая хозяйственное самодовление с истинной идеей-правительницей, сутью которой было благо всех народов, населяющих данный автаркический мир, автаркия обеспечивала различным народам единый жизненный уровень при сохранении многообразия их национальных культур. В интерпретации А. В. Карташева славянофильское понятие «соборность» также изменилось, что отразило искания русской религиозной мыслью форм соборной, всенародной теократии снизу, а не сверху, или «христократии», которая ведет к построению общества, основанного на социальной справедливости. Г. П. Федотов, отмечая парадоксальное тождество в соборном единстве части (т. е. индивида, отказавшегося от своих эгоистических устремлений) с целым, считал возможным на такой основе соединить идеалы либерализма, социализма и христианства.

Поскольку культурный идеал связывался с православием и в то же время рассматривался как национальный, постольку для евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова важными становились этнопсихологические особенности переживания русским народом опыта христианства. Евразийцы и А. В. Карташев определяли его близкими по содержанию понятиями «бытовое исповедничество» и «культовое благочестие». Одинаково виделся им и способ преобразования общества через его «оцерковление», хотя условия осуществления идеала представлялись им по-разному. Евразийские положения о демотическом государстве, опирающемся на идеократию и руководимом единственной партией, были неприемлемы для А. В. Карташева. Осуществление преображенной «симфонии» церкви со стихией свободного общества возможно было, по его мысли, в правовом государстве при независимой от него церкви и праве на открытое выражение самых различных мнений. Г. П. Федотов, в отличие от А. В. Карташева и евразийцев, видел в «бытовом исповедничестве» результат подражательного восприятия христианства у исчерпавшей творческий потенциал Византии. Считая христианство религией личности, он признавал необходимым утверждение формальной свободы, что сближало его с А. В. Карташевым, но выступал против формальной демократии. Разрабатываемые им идеи реальной демократии напоминали идеократический строй, отстаиваемый евразийцами.

Характерной чертой идеалов, сформулированных евразийцами и А. В. Карташевым, являлся национальный мессионизм. Русскому народу, по их мнению, была определена провидением и исторической судьбой особая миссия - указать миру пути выхода из кризиса, который воспринимался ими не только как национальный, но и как мировой. Хотя Г. П. Федотов и отрицал положительное значение идеи мессионизма, он также признавал, что осуществление вселенского христианского идеала предстояло в будущем, в то время как его истоки лежали в прошлом. Это создавало угрозу разрыва временного континуума. Способы его сохранения, выбранные евразийцами, А. В. Карташевым и Г. П. Федотовым, были различны.

Для евразийцев решением проблемы стало соединение в понятии «месторазвитие» понятий «пространство» и «время». Такое соединение превращало время, пользуясь гегелевской терминологией, в «дурную бесконечность». Исторические изменения лишались качественного содержания. Их выражением становился ритм исторических событий, которые представляли или периодически повторяющиеся попытки об-

разования всеевразийского государства (у Г. В. Вернадского), или «подъемы» и «депрессии» в развитии России-Евразии (у П. Н. Савицкого). Время становилось замкнутой в себе вечностью, в которой пребывало сакральное - Евразия. Каждое новое явление соотносилось с этим вечно пребывающим, возвращая современников к истокам. Создаваемые евразийцами исторические повествования несли на себе черты архаического, или «традиционного», типа нарратива, который формирует представление о длительности как постоянстве заданных прошлым и непосредственно воспринимаемых образцов поведения. Идентификация при этом достигается их принятием и растворением индивида в общности, для которой они свойственны.

Вполне оправданно П. Н. Савицкий писал при характеристике особенностей евразийского мировосприятия о его обращенности к эмпирическим данным. Однако в XXX в., в условиях, когда давно утвердилось всепроникающее теоретически обобщаемое знание, на основе которого формировался стиль мышления и самих евразийцев, непосредственное эмпирическое восприятие окружающего мира было невозможно. Поэтому основой для прыжка за пределы времени, понимаемого как последовательный переход от прошлого к настоящему и от него — к будущему, стал системный подход при акцентировании внимания к структуре, которая соответствовала заданному образцу - эйдосу.

Говоря о России-Евразии как «самодовлеющей» системе, П. Н. Савицкий ставил задачу систематического рассмотрения ее прошлого для раскрытия структурных связей между природой и обществом, а Н. С. Трубецкой выявлял системообразующую связь в ментальности русского народа, важным элементом которой являлись черты туранской психики. Реализацией системно-структурного видения прошлого России-Евразии стала концепция исторического прошлого России-Евразии, предложенная Н. С. Трубецким в брошюре «Наследие Чингисхана». Отсутствие системообразующей связи в Киевской Руси определило распад этого государственного образования, не сыгравшего сколько-нибудь важной роли в русской истории. Напротив, монгольская империя стала прообразом политической системы Московского государства, которое имело аналогичную властную структуру, но при иной системообразующей связи («кочевой быт» заменило «бытовое исповедничест-во»). Распад этой связи, начавшийся в результате петровских преобразований, стал в конечном итоге причиной революции.

Однако попытка Г. В. Вернадского на этих основаниях создать целостное историческое повествование о прошлом «месторазвития» России-

Евразии оказалась успешной лишь в «Начертании русской истории», пока рассматриваемые факты представляли геополитическую сферу прошлого российской государственности. Как только он попытался выйти за эти ограниченные рамки и представить культурную историю России-Евразии, построив ее вокруг этого понятия, повествование начало «рассыпаться». Объединение нарратива при помощи новой структуры, когда соединяющими скрепами стали отдельные элементы социальной жизни (как у П. Н. Милюкова), привело к тому, что в «Звеньях русской культуры» существенно важные положения евразийской исторической концепции становились не всегда уместным довеском. Одна из главных причин неудачи создания «евразийской истории» заключалась в следующем. В «Начертании», несмотря на кажущееся выведение русского народа на первый план в истории, повествование велось, по сути, о государстве, сосредотачиваясь на процессе установления политического контроля над территорией прежде всего и отчасти на внутриполитических изменениях, особенно в переломные моменты (утверждение Московского государства и петровские преобразования и их последствия). Это позволяло использовать в качестве центрального субъекта исторического нарратива понятие «месторазвитие» России-Евразии, в котором ведущим был пространственный признак. В «Звеньях» же Г. В. Вернадский обратился к истории народа, его культурной жизни как целостного социального организма. Поэтому пространственные признаки (взаимодействие с соседними народами) стали внешними по отношению к внутреннему состоянию народа-общества, что определяло внешний по отношению к сути рассматриваемых явлений характер понятия «месторазвитие».

Системно-структуралистский подход к прошлому позволяет назвать евразийцев «мастерами раннего постмодернизма», как это делает Ф. И. Гиренок. С постмодернизмом их роднит отказ от сформировавшегося на основе историзма представления о времени как преемстве прошлого, настоящего и будущего, раскрывающемся в творческой деятельности человека и являющемся основой для его исторической идентификации. Апология импульсивной деятельности, являющейся признаком самообладания и внутренней свободы в настоящем и позволяющей поэтому вырваться из «дурной временности», т. е. естественного течения времени, в сочетании с положениями об эйдократическом преобразовании мира вела евразийцев к тоталитаризму. Таким образом, предлагаемые евразийцами принципы исторической идентификации, исходившие из единства законов природы и общества, не оставляли места для твор-

чества человеческой личности, которое было бы способно поддерживать и обогащать традицию.

Иное решение было найдено А. В. Карташевым. Внешне дискурс его исторической концепции соответствовал гегелевской триаде: тезис -антитезис - синтез. Тезисом служило признание отправной точкой русской истории крещения, заложившего основы «симфонии» церкви и государства. Антитезисом явились реформы Петра I, противопоставившего тезису Святой Руси антитезис светского государства и светского просвещения. В результате сложного и противоречивого процесса усвоения и переработки новых начал родился «синтез абсолютной правды Православия и гуманистического достояния античной и западной культуры, Святой Руси и Петровой Великой России»28. Он воплотился в творчестве деятелей российского религиозного возрождения начала XX в., истоки которого восходили к славянофилам, Н. В. Гоголю, Ф. М. Достоевскому, Вл. С. Соловьеву. Однако данный процесс был насильственно прерван, что требовало внести коррективы в построение дискурса.

В рамках традиционного историзма, опирающегося на гегелевскую диалектику и позитивистскую теорию прогресса, между прошлым, настоящим и будущим признается объективная связь. Прошлое рассматривается как предпосылка и причина настоящего, которое в свою очередь выступает причиной будущего. Таким видением исторического процесса определяется ретроспективный характер исторического познания, при котором исследователь прошлого отправляется от свершившегося факта в поисках его причины. В конкретных условиях утверждения власти большевиков в пореволюционной России ее настоящее не могло быть воспринято А. В. Карташевым. Но из отрицания консеквента по законам логики вытекает отрицание антецедента в силлогизме. Поэтому одним из возможных путей объяснения предреволюционной истории России, исходящим из признания ложности революции, могло быть определение как ложного и предшествующего ей периода. Именно таким образом рассуждали евразийцы, которые признавали духовную ложь революции, но стремились осмыслить ее как факт. Однако логика дискурса вела их дальше: от признания революции как факта, хотя и ложного, - к ее оправданию.

Такой способ рассуждения был неприемлем для А. В. Карташева. С одной стороны, он не отрицал положительного влияния петровских

28 Карташев А. В. «Святая Русь» в путях России. Париж, 1938. С. 22.

преобразований для России, хотя и видел их негативные стороны: прежде всего утверждение лаической культуры и подчинение церкви государству. С другой, - он не признавал никакого положительного значения за фактом революции. Поэтому выход был найден в другом. Проблема разрешалась перенесением настоящего в будущее. Такой подход был чреват разрывом. Сохранить преемственность позволяло выявление соответствующего «настоящему-будущему» - «настоящего-прошлого». Однако здесь вновь возникали подводные камни, поскольку происходило не только удвоение понятий, но и удвоение понятия «настоящее». Оно рассматривалось как истинное, ибо только такое его понимание позволяло соединить его с «будущим» в рамках теологического видения истории. На практике это означало qшtemю terminorum, что не позволяло использовать классическую логику. Недейственность логики компенсировалась указанием на антиномичность православного мировиде-ния.

Антиномичность православия базировалась на Халкидонском оросе о богочеловеческой природе Христа. Это позволяло А. В. Карташеву видеть в человеческой истории процесс продолжающегося богооткровения, чем определялся его своеобразный подход к консерватизму и традиции. Православному консерватизму противопоставлялся фанатизм, а следование традиции допускало инновацию. Тем самым открывалась возможность свободы творчества в богословии, нормы оценки которого коренились в догматике, а истинность определялась церковной практикой. Поэтому осмысление исторической судьбы России А. В. Карташевым выражалось в описаниях, которые заключали в себе черты «генетического» типа нарратива, выражающего качественное изменение. Однако обоснование нового понимания теократического идеала («христократии») и утверждение аскезы общественного служения в качестве средства ее достижения ограничивалось сформировавшимися у него еще в молодости, до революции, представлениями об органическом характере исторического процесса. В рамках таких представлений идея «молекулярного» (т. е. механистического) преобразования общества выглядела инородной.

В творчестве А. В. Карташева эсхатология подменялась хилиазмом, предполагающим возможность построения Небесного Града на,земле при активной роли церкви, как социального института, опирающегося на исторических союзников. Этим определялся теологический и в то же время органический утопический взгляд на историю, разворачивающуюся как процесс, в котором деятельность отдельной личности заело-

нялась социальными институтами и главными среди них - церковью и государством, а затем и обществом. Взгляд А. В. Карташева был взглядом из-за церковной ограды на мир, подлежащий «оцерковлению». В этом процессе он видел главный смысл истории, которая, несмотря на все срывы и попятные движения, все-таки носит прогрессивный характер. Вера в прогресс определяла оптимизм тех, кто разделял такой взгляд, и их стремление активно участвовать в деятельности той силы, которая преобразует жизнь человечества. Познание истории при этом сводилось к объяснению произошедшего на основе установления каузальных связей и путем ссылки на обобщения, в которых формулировалась историческая необходимость того или иного явления или процесса.

У Г. П. Федотова видение истории определялось более широким горизонтом всеобъемлющей культуры, частью которой выступала реальная церковь, а христианство облекалось в культурный стиль эпохи. Поэтому его формула гласила: «От мира - в Церковь, от Церкви - в мир»29. Церковь понималась им, прежде всего, как мистическое Тело Христово, в которой каждый должен выступить соработником Божиим. Тем самым личность, наделенная свободой воли, выдвигалась на первый план. История, как процесс, лишался цели, ибо последняя не дана, а задана каждому. Но единство задания для всех придавало ему универсальный характер и являлось основой для «общего дела», а значит и для всеобщности. Взгляд Г. П. Федотова на историю был трагичен. В соответствии с законами жанра трагедии гибель героя, обусловленная неизбежным конфликтом, борьбой со злом в себе или в окружающем мире, приводила к очищению. Формой такого очищения являлось покаяние. Тем самым трагизм истории, раскрываемый в ее познании, выступал средством воспитания мужества, ибо без него нельзя смотреть прямо в глаза смерти. При таком взгляде на историю, когда ее содержание представлялось борьбой противоположных начал, способом ее познания становилось различение и преодоление антиномий. Результатом познания являлось раскрытие стиля деятельности, который определяется и определяет стиль исторической эпохи. Это позволяло за индивидуальным в истории видеть типическое и, наоборот, в типическом замечать индивидуальное. Федотовское понимание божественного призвания человека в деле преобразования мира трансформировало и понимание христианского идеала, который становился не столько содержательным, сколько

29 Федотов Г. П. Изучение России // Федотов Г. П. Лицо России. Статьи 19181930 гг. Рага, 1967. С. 255.

функциональным, а следовательно, не только национальным, но и вселенским. Исторический процесс при таком видении превращался в дискретный, каждый момент которого был открыт в будущее, которое не дано, а задано. Поэтому явление отдельных сторон идеала, как и измена ему, были возможны во все периоды истории.

Г. П. Федотов увидел залог преобразования России в духовном творчестве святых Древней Руси, которые раскрыли национальное призвание русского народа в кенозисе, в последовании любви Христовой к Богу и человеку. Ими самобытно была явлена вневременная и, по сути, вселенская установка личного и общественного поведения человека, оценка результатов деятельности которого выносилась за пределы истории - ко времени второго пришествия Эсхатона. Тем творческая деятельность личности становилась связующим звеном в постоянно обновляющемся проявлении идеала. Историческое повествование приобретало ярко выраженные характеристики «генетического» типа нарратива, при котором прошлые образцы деятельности трансформируются, чтобы быть включенными в современные условия. Длительность предстает как развитие, в котором формы жизни беспрерывно изменяются, чтобы утвердить свое постоянство в динамике.

Таким образом, евразийцами, А. В. Карташевым и Г. П. Федотовым были созданы содержательно отличные концепции истории России. Евразийцам ее прошлое и будущее представлялось как судьба Евразии, А. В. Карташеву и Г. П. Федотову - Святой Руси. Однако, А. В. Карта-шев и Г. П. Федотов расходились в понимании того, кто являлся носителем идеала. Для первого им был народ, для второго - святые Древней Руси. Различны были и принципы идентификации на основе данных идеалов. Для евразийцев способом самосознания являлось соотнесение с заданным образцом, что исключало его качественное преобразование (развитие). А. В. Карташев, опираясь на модифицированное гегельянское видение исторического процесса, утверждал диалектику форм проявления народного идеала и самосознания. Г. П. Федотов особо подчеркивал значение для воплощения вселенского христианского идеала культурного творчества не только тех, кто находился в стенах церкви, но и всех, в чьем творческом порыве загорается искра Божья.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях автора:

1. Антощенко А. В. Нарратив как категория историографического анализа//Актуальные проблемы археографии, источниковедения и историографии. Материалы конференции. Вологда, 1995. (0,1 п.л.)

2. Антощенко А. В. Исторический нарратив как средство коммуникации // Коммуникации в культуре. Материалы научно-теоретического семинара. Петрозаводск, 1996. (0,3 п.л.)

3. Антощенко А. В. Теократическая концепция «Святой Руси» А. В. Карташева // Россия в новой время. Историческая традиция и проблемы самоидентификации. Материалы научной конференции. М., 1996.(0,1 п.л.)

4. Антощенко А. В. Эволюция теократического идеала А. В. Карта-шева // Вече. Альманах русской культуры и философии. СПб., 1997. Вып. 9.(0,7 п.л.)

5. Антощенко А. В. А. В. Карташев о смысле старообрядчества // Старообрядчество: история, культура, современность. Тезисы 3-й научно-практической конференции. М., 1997.(0,1 п.л.)

6. Антощенко А. В. Споры о евразийстве // О Евразии и евразийцах. Библиографический указатель / Науч. ред. А. В. Антощенко, А. А. Кожанов. Петрозаводск, 1997. (вступительная ст. 2,7 п.л.)

7. Антощенко А. В. Вопросы внешней торговли в экономической концепции евразийцев // Ученые записки С.-Петербургского филиала Академии таможенной службы. СПб., 1997. № 1(3). (1 п.л.)

8. Антощенко А. В. «В России желательна республика» / Публикация и комментарии // Исторический архив. 1997. № 2. (0,8 п.л.)

9. Антощенко А. В. «Евразия» или «Святая Русь»? (Евразийцы и А. В. Карташев) // Проблемы историографии, источниковедения

и исторического краеведения в вузовском курсе отечественной истории. Тезисы выступлений. Омск, 1997. (0,2 п.л.)

10. Антощенко А. В. О теократической концепции «Святой Руси» А. В. Карташева (особенности дискурса) // Человек, философия, гуманизм. 1-й всероссийский философский конгресс. СПб, 1997. Т. 2. (0,2 п.л.)

11. Антощенко А. В. Антон Владимирович Карташев (1875-1960) // Историки России XVIH-XX веков. М., 1997. Вып. 4. (1 п.л.)

12. Антощенко А. В. Николай Сергеевич Трубецкой (1895-1938) // Историки России XVIH-XX веков. М., 1997. Вып. 5. (1 п.л.)

13. Антощенко А. В. Два взгляда на раскол русской православной церкви (В. О. Ключевский и А. В. Карташев) // Рябининские чтения '95. Сб. статей. Петрозаводск, 1997. (0,4 п.л.)

14. Антощенко А. В. Письмо П.Н.Милюкова В. А. Маклакову / Публикация и комментарии // Исторический архив. 1998. № 3. (0,2 п.л.)

15. Антощенко А. В. Евразия или Святая Русь? (Российская пореволюционная эмиграция в поисках утраченного идеала) // Ситуации культурного перелома. Материалы научно-теоретического семинара (24-26 апреля 1997 года). Петрозаводск, 1998. (0,4 п.л.)

16. Антощенко А. В. В. О. Ключевский о расколе (построение нарра-тива) // Отечественная история. 1999. № 3. (1 п.л.)

17. Антощенко А. В. «Историческая память» как предмет историографии // Отечественная историография и региональный компонент в образовательных программах: проблемы и перспективы. Омск, 2000. (0,2 п.л.)

18. Антощенко А. В. К новому пониманию предмета историографии // Пути познания истории России: новые подходы и интерпретации. М., 2001. (1,2 п.л.)

19. Антощенко А. В. Карташев Антон Владимирович // Историки России. Биографии. М., 2001 (0,8 п.л.)

20. Антощенко А. В. Трубецкой Николай Сергеевич // Историки России. Биографии. М, 2001. (1,2 п.л.)

21. Антощенко А. В. В поисках неевропоцентристского взгляда на прошлое: отклики эмигрантских историков на евразийскую историю России Г. В. Вернадского / Публ., предисл. и ком. // Ab Imperio. Казань, 2002. № 1. (1,3 п.л.)

22. Антощенко А. В. «Евразийские истории» Г. В. Вернадского // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. М., 2002. Вып. 9. (1,5 п.л.)

23. Антощенко А. В. А. В. Карташев и становление Свято-Сергиевского богословского института в Париже // Материалы международной научной конференции «Макарьевские чтения». Горно-Алтайск, 2002. (1 п.л.)

24. Антощенко А. В. Празднование 175-летнего юбилея Московского университета в русском зарубежье // Культура исторической памяти. Материалы научной конференции. Петрозаводск, 2002. (0,5 п.л.)

25. Антощенко А. В. Особенности исторического нарратива в статье Г. П. Федотова «Трагедия интеллигенции» // Культура и интеллигенция России между рубежами веков. Метаморфозы творчества. Интеллектуальные ландшафты (конец XIX в. - начало XXI в.). Материалы V Всероссийской конференции с международным участием. Омск, 2003. (0,1 п.л.)

26. Антощенко А. В. «Евразия» или «Святая Русь»? Российские эмигранты в поисках самосознания на путях истории. Петрозаводск, 2003. (20 п.л.)

ЛР ИД № 02969 от 06.10.2000 Гигиенический сертификат № 10.КЦ.34.953.П.00136.03.99 от 05.03.99 Подписано в печать 26.02.04 Формат 60x84 1/16/ Бумага офсетная. Печать офсетная. Уч.-изд. Л. 2. Усл. кр.-отт. 10. Тираж 100 экз. Изд. № 30.

Петрозаводский государственный университет Типография издательства Петрозаводского государственного университета 185640, Петрозаводск, пр. Ленина, 33

№ -5606

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Антощенко, Александр Васильевич

Введение

Глава 1. Историография проблемы

Глава 2. Нарратология как методика историографического исследования

Глава 3. Евразийский дискурс в культурологии Н. С. Трубецкого

Глава 4. Особенности евразийского дискурса П. Н. Савицкого

Глава 5. «Евразийские истории» Г. В. Вернадского

Глава 6. Национально-теократическая концепция

Святой Руси» А. В. Карташева

Глава 7. Концепция древнерусской

Святости Г. П. Федотова

Введение диссертации2003 год, автореферат по истории, Антощенко, Александр Васильевич

Актуальность исследования определяется как общественно-политическими процессами, происходящими в России, так и потребностями преодоления кризиса исторического познания, охватившего в том числе и историографию, как самостоятельную историческую дисциплину. Рухнувшая в конце 1980-х гг. идеологическая плотина открыла путь для возвращения на родину культурных ценностей, созданных российскими эмигрантами в сложный пореволюционный период. Сходство многих исторических явлений и процессов, характерных для переломных эпох, определило востребованность идейных исканий эмигрантов «первой волны» в современной России, о чем свидетельствует широкое переиздание их работ, обращение к их оценкам в публицистике для объяснения современной ситуации в стране, для выработки новой национальной идентичности. Вслед за публицистическим «освоением» пришло время научного осмысления. Исследование исторических взглядов российских эмигрантов дает ключ к пониманию механизмов восприятия прошлого, определению той роли, которую оно играет в современной жизни, выступая основой исторического самосознания общества. Помимо этого историческая мысль «русского зарубежья» несомненно является неотъемлемой частью развития отечественной историографии. Без учета особенностей ее формирования и развития, включения в общее исследовательское поле историографических исследований последнее будет значительно обеднено. Плодотворное изучение исторических взглядов эмигрантов возможно лишь на основе новых подходов, которые позволят непредвзято - без преувеличения достижений и игнорирования заслуг - определить их вклад в разработку оригинальных методологических принципов познания прошлого, выявить, что в их творчестве является непреходящим, а что обусловлено конкретными историческими условиями.

Предмет, проблема и задачи исследования. Социальная революция является коренным переломом в социально-экономическом и политическом развитии общества, определяющим вместе с тем разрыв культурной традиции в результате смены социальной элиты, задающей культурные образцы жизнедеятельности. Особенно наглядно это проявилось в России, поскольку в ходе революционных потрясений, гражданской войны значительная часть интеллигенции вынуждена была покинуть родину и поселиться за границей. Приход к власти большевиков и утрата родины стали психологической травмой для большинства эмигрантов, так как в результате этого был утрачен не только привычный быт, но и разрушены основополагающие принципы мировосприятия. Coup d'etat большевиков, как эмигранты определяли события октября 1917 г., не укладывался в сложившиеся у них до революции представления о ходе исторического процесса, угрожая не только этим конкретным представлениям, но и самому понятию «смысл истории» как базовому основанию исторического сознания. Ответом на вызов истории стало создание исторических и историософских концепций, которые были призваны содействовать преодолению разрыва путем придания нового смысла историческому прошлому России и определению на этой основе смысла собственной деятельности вдали от родины.

Предметом изучения в данной работе являются исторические взгляды евразийцев - Николая Сергеевича Трубецкого (1890-1938), Петра Николаевича Савицкого (1895-1968), Георгия Владимировича Вернадского (1887-1973), а так же профессоров Богословского православного института в Париже Антона Владимировича Карташева (1875-1960) и Георгия Петровича Федотова (1886-1951), создавших оригинальные концепции исторического прошлого России, рассматриваемого как судьба «Евразии» - в первом случае и «Святой Руси» - во втором. Такой сравнительный анализ тем более интересен, что А. В. Карташев и Г. П. Федотов одно время публиковались в евразийских издательствах, хотя очень скоро покинули их. Однако это стало основанием причисления А. В. Карташева в исследовательской литературе к основателям евразийства1 (доказательство неверности данного утверждения будет частной задачей исследования).

Чтобы лучше понять сущность рассматриваемой проблемы и определить наиболее эффективную методику ее решения, нужно вкратце остановиться на дореволюционной историографии, ее предметном поле и общих принципах изучения истории России. Российская историография со второй половины XIX в. развивалась на основе позитивистского подхода к истории. Несмотря на то, что гегельянские принципы объяснения истории на основе метафизических философских принципов в это время были отвергнуты, предложенная позитивистами схема развития общества носила по-прежнему телеологический характер. Такой подход вполне сочетался с органическим видением исторического развития, которое представлялось как эволюционный процесс. Человечество рассматривалось как взаимосвязанное единство органических образований (будь то народы или государства), которые проходят в своем поступательном, прогрессивном движении через одинаковые ступени. В силу неравномерности развития различных народов и государств, некоторые из них оказались ушедшими вперед, некоторые - отставшими на длинном пути истории.

В либеральной российской историографии (а именно она занимала ведущие позиции в профессиональном исследовании истории со второй половины XIX в.) господствовал европоцентристский подход к истории России. Он базировался на представлении о том, что русский народ, как принадлежащий к арийской расе и исповедующий христианство, проходит в своем развитии те же ступени, что и другие европейские народы. Отставание и отклонения в его развитии объяснялись географическими и историческими условиями. Этим обусловливалась вера либералов в то, что Россия в конечном счете приобщится ко всем плодам западной цивилизации (так, например, считали наиболее авторитетные из историков, оказавшихся в эмиграции, - П. Н. Милюков и А. А. Кизеветтер)2.

Такое телеологическое в своей основе видение исторического процесса, как справедливо замечает американский исследователь М. Раев, с неотвратимостью вело к признанию неизбежности революции3. Выдвигая задачу духовного преодоления революции на путях самопознания, евразийцы тем самым ратовали за утверждение иного исторического мировидения, создающего совершенно новую основу для смыслообразования при обобщении исторических свидетельств. Выражением этого стало стремление представить прошлое России как историю «Евразии». По сути, ту же задачу решали А. В. Карташев и Г. П. Федотов, исторически обосновывая идеал «Святой Руси». При этом вместе с изменением центрального субъекта исторического повествования и всей совокупности характеризующих его фактов (т. е. вместе с новым ответом на вопрос: что есть история России?) должна была преобразиться форма организации исторического материала в смыслообра-зующую целостность. Понятно, что дореволюционные способы придания смысла российской истории оказывались в этих условиях неприемлемы. Таким образом, проблема исследования в первом приближении может быть сформулирована следующим образом: как осмысливался вызванный революцией разрыв культурной традиции и как это отразилось на изменении стиля исторического мышления?

В поисках ответа на вопрос о том, как «залечивалась» порожденная этим психологическая травма, следует, как представляется, обратиться не только к содержательному, но к формальному анализу работ евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова с использованием понятия «исторический нарратив» (историческое повествование). В рамках современной нарратологии утвердилось представление о том, что построение исторического повествования, включающего или исключающего травмирующие события, а значит, определяющего их смысл или отказывающего им в этом, позволяет преодолеть кризис исторического сознания, вызванный психологической травмой4. Изучение способов построения исторических повествований раскроет временную ориентацию и ценностное отношение к прошлому, которые может быть и не всегда осознанно стремились сформировать у своих читателей авторы историй «Евразии» и «Святой Руси». Это позволит не только проследить процесс интеллектуального освоения культурного разрыва, связанного с революцией, но и выявить вызванные этим перемены во взглядах на культурно-историческую идентичность, формируемую на основе переосмысления исторической судьбы России.

Изучение данной проблемы предполагает последовательное решение следующих исследовательских задач:

• теоретически обосновать возможности применения основных положений нарратологии для изучения истории исторической мысли, дать характеристику основных категорий и понятий историографии как процесса историзации памяти, выявить их внутреннюю связь и системность, определить преимущества нового подхода перед утвердившейся методологией историографического анализа;

• критически рассмотреть современную историографию проблемы для выявления возможностей дальнейшего сравнительного изучения материала;

• реконструировать теоретико-методологические основания исторических взглядов евразийцев (Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого, Г. В. Вернадского) и профессоров Богословского православного института в Париже А. В. Карташева и Г. П. Федотова;

• на основе содержательного сравнения репрезентации прошлого России как «Евразии» и «Святой Руси» выявить сходства и различия в оценках ими основных этапов российской истории;

• в ходе формального анализа исторических повествований выявить их внутреннюю структуру, определить возможности и ограниченность представления в них российской истории, показать каким образом этими повествованиями задавалась временная ориентация читателей и на этой основе формировалось ценностное отношение к прошлому и идеал будущего развития страны.

Такая постановка проблемы и задач исследования соответствует эволюции предмета изучения, т. е. пониманию евразийцами своей исходной общности как общности катастрофического мироощущения, из которого могут быть выведены некоторые положения практического свойства, и постепенному воплощению поначалу лишь смутно угадываемого ими «тектонического» движения истории в более определенные общие положения. Подобным образом протекал процесс оформления эсхатологического мировосприятия, обостренного революцией и эмигрантским положением и выражавшегося в отдельных статьях, в целостную программу «Воссоздания "Святой Руси"» А. В. Карташева и в концепцию древнерусской святости Г. П. Федотова.

Хронологические рамки исследования. Осмысливая значение духовного опыта «первой волны» российской пореволюционной эмиграции, Федотов писал: «Новая эмиграция придет нам на смену. Но наше поколение, рабочая пора которого пришлась между двумя войнами - 1919-1939, - свое слово договорило до конца. Для будущего историка само оно и эпоха его, смутная и сумеречная, уже очерчены до последнего штриха»5.

В полное мере это относится к евразийству, ярко заявившему о себе в 1921 г., но постепенно утратившему как единство, так и влияние на эмигрантскую молодежь и практически прекратившему свое существование к началу второй мировой войны. Этими же хронологическими рамками можно ограничить время переосмысления теократического идеала А. В. Карташевым, хотя работа, обобщающая формулировавшиеся в статьях 1920-х - 1930-х гг. положения этой концепции, была опубликована после войны6.

Источниковая база формировалась в соответствии с определенными целью, задачами и хронологическими рамками исследования. Поскольку целью является историографическое изучение наследия ведущих представителей евразийского и религиозно-исторического направлений в исторической мысли русского зарубежья и их влияния на выработку принципов культурно-исторической идентичности эмигрантов «первой волны», постольку главное внимание было уделено опубликованным историографическим источникам, которые были доступны массовому читателю.

Первая группа источников представляет собой работы авторов, чье творчество анализируется в диссертации. Прежде всего следует обратить внимание на то, что сложные условия эмигрантского существования, оторванность от архивов определили невысокий удельный вес монографий в этой группе7. Преобладающими в ней являются учебники и брошюры8. Однако именно в них наиболее полно отразились отношение к основным периодам русской истории и оценки важнейших событий и процессов в прошлом страны. Данные работы, выражающие особенности концептуальных построений Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого, Г. В. Вернадского, А. В. Карташева, Г. П. Федотова, стали базой для сравнительного анализа содержания их концепций и выявления своеобразия дискурсивной формы представления результатов исследования читателям.

Не менее важной является вторая группа источников - статьи как исторического, так и публицистического содержания, появлявшиеся в периодических и непериодических изданиях. Обращение к данной группе источников обусловлено стремлением показать процесс оформления исторического видения прошлого России в целостное повествование, что возможно только при рассмотрении того, как выдвигались, развивались и уточнялись отдельные положения, составившие в конечном итоге концепцию. Немаловажное значение при изучении этой группы источников имеет общественно-политическая направленность периодических и непериодических изданий. Учет этого позволяет раскрыть, как процесс общественно-политического размежевания в эмигрантской среде влиял на уточнение исторических взглядов изучаемых авторов. Однако не следует при этом забывать и о межличностных и профессиональных отношениях, нередко обусловливавших на начальном этапе выбор того издания, в которых появлялись статьи. Так А. В. Карташев и Г. П. Федотов свои первые работы поместили в изданиях евразийцев, имевших благодаря финансовой помощи английского мецената Г. Н. Сполдинга широкие возможности для публикации9. В случае с А. В. Карташевым инициаторами привлечения его в евразийские издания стали сами евразийцы10. Однако обнаружившиеся вскоре разногласия по религиозным вопросам определили позицию историка, не только отказавшегося от сотрудничества с ними, но и критиковавшего впоследствии их программные установки11. Большинство работ А. В. Карташева появилось в трудах Богословского института в Париже, профессором которого он был со дня его основания в 1925 г., «Вестнике Русского (студенческого) христианского движения» и в религиозно-философском журнале «Путь», издаваемом Н. А. Бердяевым. Публицистические статьи публиковались историком в еженедельнике «Борьба за Россию», членом редколлегии которого он был вместе с В. Л. Бурцевым, С. П. Мельгуновым, Т. И. Полнером, П. Я. Рыссом и М. М. Федоровым (издание выходило в Париже с 1926 по 1931 г.), и в «Вестнике Русского национального комитета».

Появление статей Г. П. Федотова в евразийских «Верстах» стало возможным благодаря его знакомству с В. Э. Сеземаном, в доме которого в середине 1920-х гг. нередко бывали евразийцы. Думается, что заявленная редакцией позиция издания - объединить лучшее, что возникало в культуре в советской России и в эмиграции, - не могла не привлечь в то время Г. П. Федотова, как и многих других авторов, не имевших ничего общего с евразийской идеологией. Кроме того, Г. П. Федотова волновали те же вопросы, которые наиболее остро были поставлены в эмиграции именно евразийцами: о самобытности русского исторического пути, о необходимости духовного преодоления революции и о месте интеллигенции в этом процессе. Однако уже первая программа движения «Евразийство: опыт систематического изложения», увидевшая свет в том же 1926 г., когда появились статьи Г. П. Федотова в «Верстах», показала, что ему с евразийцами не по пути. Несмотря на присутствие евразийской риторики в статьях Г. П. Федотова в «Верстах», они по сути главных идей и в оценках этапов исторического прошлого расходились с евразийской исторической концепцией. Это отчетливо проявилось уже в следующем году, когда была опубликована брошюра Н. С. Трубецкого «Наследие Чингисхана», обобщавшая евразийское видение прошлого России. С этого времени Г. П. Федотов прекратил свое участие в евразийских изданиях.

Дружеские отношения с Н. А. Бердяевым, дом которого в парижском предместье Кламар стал местом частых встреч, положили начало многолетнего сотрудничества Г. П. Федотова в «Пути». С Н. А. Бердяевым его связывала дружба, основанная на общности взглядов и жизненной позиции, сутью которой было отстаивание свободы личности. Неизменность этой установки была залогом прочных дружеских отношений, которые хотя иногда и омрачались расхождениями в определении конкретных средств и способов борьбы за свободу, но были сохранены до конца жизни12. Основные теоретические религиозно-философские работы Г. П. Федотова появились именно в «Пути». Значительная часть его публикаций на исторические темы появилась в самом популярном в эмигрантской среде журнале «Современные записки», однако разногласия с некоторыми членами редколлегии (прежде всего с В. В. Рудневым) по отдельным положениям общественно-политической программы привела к созданию собственного издания «Новый град», редактором которого помимо Г. П. Федотова были И. И. Бунаков-Фондаминский и

Ф. А. Степун (издание просуществовало с 1931 по 1939 г.). Стремясь занять самостоятельную позицию среди «пореволюционных» изданий, они пытались осуществить синтез социалистических, либерально-демократических и христианских идей и утвердить на этой основе братство всех людей и абсолютную ценность человеческой личности13. Однако здесь, как и в издававшемся А. Ф. Керенском еженедельнике «Новая Россия», Г. П. Федотов помещал главным образом свои публицистические отклики на текущие политические события, но и они порой содержали очень емкие исторические характеристики прошлых событий или процессов.

При анализе статей ведущих представителей евразийства, помещавшихся в евразийском непериодическом издании «Утверждение евразийцев» (всего с 1921 по 1931 гг. вышло 7 сборников) следует учитывать, что они формировались по вполне определенному плану, которым предусматривалась целостность издания и, соответственно, место в сборнике той или иной статьи того или иного автора. Поэтому важно четко выявить взаимозависимость положений развиваемых в них, что позволит увидеть незаметные на первый взгляд нюансы индивидуального подхода к историческим проблемам Н. С. Трубецкого, П. Н. Савицкого и Г. В. Вернадского.

К вспомогательным источникам относятся рецензии, письма, воспоминания, некрологи. Характерно, что рецензий друг на друга, написанных авторами, чье творчество изучается в диссертации, практически нет. По-видимому это объясняется, с одной стороны, желанием не выказывать никаких разночтений в рамках единых направлений. Сохранившиеся в переписке евразийцев разногласия не стали публичными, так же как и полемика А. В. Карташева с Г. П. Федотовым относительно сути «русского христианства» носила скрытый характер, когда имена оппонента не назывались14. При обращении к их рецензиям на появлявшиеся работы русских эмигрантов и зарубежных ученых и литераторов следует помнить, что порой в них проявлялись нюансы, дополняющие их общие представления об истории России.

Среди рецензий большую группу составляют критические выступления против евразийцев, и лишь несколько - против А. В. Карташева и Г. П. Федотова15. При их рассмотрении следует учитывать то, что рецензии в периодических изданиях, обращенных к массовому читателю, не искушенному в тонкостях исторического ремесла, зачастую не соответствовали строгим академическим канонам, предполагающим всесторонний анализ источниковой базы критикуемых работ. Написанные зачастую эмоционально они в большей мере выражали отношение к общей направленности критикуемых работ. Поэтому при их использовании необходимо учитывать общефилософские, религиозные и общественно-политические взгляды авторов рецензий.

Стимулом для критических выступлений против евразийцев было их стремление найти свой выход из создавшейся в России ситуации16, что приводило к отрицанию смысла политической борьбы их оппонентов. Если монархисты не признавали евразийцев, поскольку они выступали против реставраторства дореволюционных порядков17, то либералы западнической ориентации критиковали их потому, что видели в их взглядах угрозу собственным идеалам. По сути, евразийцы оценили как неудачу попытку приложения либералами к России парламентской модели, выработанной по западным образцам. Неудивительно поэтому, что среди критиков евразийства оказались П. Н. Милюков и А. А. Кизеветтер. Для П. Н. Милюкова, сформировавшегося в позитивистской традиции отношения к исторической науке и признававшего универсальные законы общественного развития, противопоставление России-Евразии Западу было неприемлемо18. С этих же позиций подходил к евразийской концепции и А. А. Кизеветтер. Он определил ев

14 разийство как «настроение, вообразившее себя системой», указывая тем самым как на его психологические мотивы, так и на научную несостоятельность. Она определялась общим неверным утверждением об отсутствии общечеловеческих ценностей, что вело к целому ряду неточностей и ошибок в их построениях. Правда, при этом А. А. Кизеветтер приписывал евразийцам несвойственную им мысль о том, что в основе национальных своеобразий лежат взаимно-враждебные, исключающие друг друга начала различных культурных миров. Специальное внимание А. А. Кизеветтер уделил доказательству отличия евразийства от славянофильства. С либеральных западнических позиций евразийскую концепцию критиковали 3. Н. Гиппиус, А. М. Кулишер, П. Я. Рысс, Б. Ф. Шлецер19 и другие.

Более сложным было отношение тех, кто вначале одобрял или примыкал к евразийству. Если С. Н. Булгаков почти сразу увидел в евразийстве возвращение к презираемому им народничеству и прагматический подход к религии, метко названный им православизмом, то Н. А. Бердяев на начальном этапе развития движения отмечал его положительные черты и общность некоторых их оценок со своими собственными. Такими чертами были неприятие вульгарного реставраторства, понимание русского вопроса как культурно-духовного, чувство утраты Европой культурной монополии и надежда на возвращение народов Азии в мировой поток истории, наконец, его пореволюционный характер. Однако он видел и зловредные и ядовитые стороны евразийства, которые коренились в мировоззрении его сторонников. «Евразийцы реалисты в понимании национальности и номиналисты в понимании человечества, - писал он, определяя мировоззренческие основы их взглядов. - Но номиналистическое разложение реальных единств нельзя произвольно остановить там, где хочешь. . Если человечество или космос не есть реальность, то столь же не реальны и все остальные ступени»20. В номиналистиче

15 ском подходе крылась опасность отказа от христианства в угоду языческому партикуляризму. Позже он определил его как натуралистический монизм, при котором государство понимается как функция и орган Церкви и приобретает всеобъемлющее значение, организуя все стороны жизни человека. Конструирование такого «совершенного» государственного устройства, не оставляющего пространства для свободы и творчества человеческого духа, Н. А. Бердяев охарактеризовал как «этатический утопизм евразийцев»21. Он заметил, что эмоциональная направленность евразийства, являющегося реакцией «творческих национальных и религиозных инстинктов на произошедшую катастрофу», может обернуться русским фашизмом22.

Г. В. Флоровский, являвшийся одним из основателей движения, сначала выступил с критикой оппонентов евразийцев, хотя и не ставил при этом задачи защиты последних23. Позже он четко сформулировал свое понимание значения евразийства, отметив, что в нем - «правда вопросов, не правда ответов, правда проблем, а не решений»24. Отправляясь от признания факта революции и необходимости ее духовного преодоления, евразийцы пришли к ее оправданию. Главную причину этого Г. В. Флоровский видел в преклонении евразийцев перед социальной стихией и, как следствие, подчинении исторической необходимости. С таким видением исторического процесса соединялось в евразийском сознании жуткое, хотя и мечтательное, упоение властью. Стремление спасти социальные достижения революции привело евразийцев к идее создания нового направления, партии. «Иссякнувший пафос творчества, - писал Г. В. Флоровский, - подменяется пафосом распределения и "водительства", максимализмом власти, не только дерзновенной, но и дерзостной. И в евразийстве, при всех декларациях о "внепартийности", копится и возгревается дух человеконенавистнической нетерпимости, дух властолюбия и порабощения»25. Вполне понятно, что при таком подходе в «феноменологии» евразийства не нашлось места для Церкви, в которой лежат истоки духовного творчества и свободы.

П. М. Бицилли, участвовавший в одном из евразийских сборников, определил свое двойственное отношение к евразийцам в названии своей критической статьи «Два лика евразийства»26. Ясным ликом он считал отстаивание единства русской нации и государственности, которую нельзя искусственно расчленить в угоду «самоопределения народностей», и связанное с этим провозглашение принципа федерализма. Второй лик - «соблазнительный, но и отвратный» - виделся П. М. Бицилли в стремлении евразийства стать единственной партией, что неминуемо должно привести к диктатуре. Ссылки на то, что этому будет препятствовать евразийская православная идеология, представлялись ему неубедительными. Напротив, такое положение вещей могло лишь привести к сохранению подчинения церкви государству.

Даже беглая характеристика рецензий евразийских работ показывает, что многие критические положения, высказанные в них, стали впоследствии основой для историографических оценок в зарубежной и отечественной исследовательской литературе.

Письма и мемуары использовались для уяснения характера межличностных отношений мыслителей, чье творчество исследуется в диссертации. Это позволяло порой выявить скрытые разногласия в оценке ими роли тех или иных явлений или процессов не только в современных им условиях, но и в прошлом. Так, например, переписка Г. П. Федотова с родными и близкими, а так же с коллегами по поводу конфликта в Богословском институте в 1939 г. подтолкнула автора диссертации к более пристальному рассмотрению ее глубинных причин, крывшихся в разном понимании роли церкви в прошлом и настоящем этим историком и представителями «аскетически-консервативного» (термин Н. А. Бердяева, применимый к А. В. Карташеву и В. В. Зеньковскому) направления среди преподавателей.

Наконец, при обращении к материалу некрологов, с одной стороны, учитывалась их близость по происхождению к мемуарам (все известные некрологи были написаны людьми, лично знавшими ушедших из жизни). С другой стороны, принимались во внимание особенности этого источника, которые заключаются в стремлении автора выделить самое существенное в образе того, о ком он пишет, в соответствии не только с личными представлениями, но и общепризнанным «шаблоном» характеристики выдающегося деятеля науки.

Общий подход. В качестве основы для рассмотрения материала выбрана индивидуализация на основе типологического подхода. Особенно актуально представление индивидуальных черт исторических повествований евразийцев, поскольку коллективный портрет евразийства зачастую грешит неточностями, выражающимися в приписывании каждому из них тех общих характеристик, которые не всегда имели место. Такие характеристики являются следствием того, что большинство авторов обобщающих работ довольствуется изложением общих положений евразийской доктрины, как будто она возникла сразу же как целостная система и в ней не было внутренних противоречий, определяемых различием в подходах ее основных авторов. Поэтому наметившуюся в зарубежной, а затем и в отечественной историографии тенденцию индивидуального изучения взглядов отдельных представителей евразийства можно только приветствовать, поскольку она соответствует самосознанию евразийцев. В предисловии к третьей книге «Евразийского временника» отмечалось: «. Когда заносились на бумагу мысли и слова, составившие «Исход к Востоку» (Утверждение евразийцев, книга 1), сознание всех нас в такой мере было под властью непосредственной катастрофичности происходящего, что всякие внешние духовные влияния притуплялись, и сознанием владел и сказывался в нем исключительно личный опыт в происшедшем. В своей духовной основе - книги евразийских сборников являлись и осуществлены отнюдь не как попытка построить историософскую или другую надуманную систему; это, прежде всего, - книги личного опыта нескольких лиц. Следует отличать существо почувствованного ими от внешнего словесного выражения: пусть личный опыт этот выражен несовершенно и немощно: так трудно словесную преграду из привычных, книжных и мертвых слов преобразить в выразительное слово; - содержание евразийства не вычитано в книгах и не навеяно духовными движениями прошлого, оно дано самой жизнью»27.

В не меньшей мере следует учитывать своеобразие индивидуальных черт мировосприятия А. В. Карташева и Г. П. Федотова. Они хотя и были оба профессорами Богословского института, в стенах которого, по замечанию о. С. Булгакова, сформировалось «парижское богословие», по-разному интерпретировали его.

Степень изученности проблемы охарактеризована в первой главе, в которой дается обзор историографии проблемы. В ней рассмотрены работы зарубежных и отечественных исследователей.

Научная новизна исследования обусловлена тем, что в нем применяются оригинальные методологические принципы изучения исторических взглядов представителей российской пореволюционной эмиграции "первой волны". Автором впервые: сделан обобщающий историографический обзор исследований отечественных и зарубежных авторов, анализировавших взгляды евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова, показаны их сильные и слабые стороны, определены пути дальнейшего изучения проблемы и повышения его эффективности; теоретически обоснован антропологический подход к предмету историографии, даны определения его основных понятий - "историческая память", "идентичность" (самосознание), "исторический нарратив" (повествование), охарактеризовано их соотношение с понятиями, ранее утвердившимися в историографических исследованиях, раскрыта системная связь между ними, обосновано значение типологии исторического повествования для выявления субъективной временной ориентации читателей; в результате сравнения религиозных, философских и теоретико-методологических оснований изучения прошлого России раскрыты черты сходства и различия в осмыслении евразийцами, А. В. Карташевым и Г. П. Федотовым движущих сил исторического процесса, его направленности и роли человеческой личности в истории, охарактеризованы новые по сравнению с дореволюционной российской историографией принципы изучения прошлого, разработанные ими; на основе содержательного анализа исторических концепций ведущих представителей евразийского и религиозно-исторического направлений в эмигрантской историографии показаны общие черты и особенности их оценок основных явлений, процессов и периодов русской истории;

• с помощью формального анализа выявлены принципы формирования культурно-исторического самосознания эмигрантов, которые были заложены в создаваемых евразийцами, А. В. Карташевым и Г. П. Федотовым исторических повествованиях, определена субъективная временная ориентация, формируемая ими.

Теоретическая и практическая значимость исследования определяется необходимостью поиска новых подходов к изучению отечественной историографии, два важнейших исследовательских принципа которой - партийность и объективность - подверглись в последние годы разрушительной эрозии. Обосновываемый в работе нарратологический подход открывает, как представляется, возможности для преодоления возникших трудностей. Первая попытка такого рода изучения материала уже была опробована нами (в соавторстве с Т. Н. Жуковской) на материале отечественной историографии второй трети XIX века28. Теоретические положения работы могут найти так же применение в процессе преподавания курса «Теория и методология истории». Результаты содержательного и формального анализа исторических повествований евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова можно использовать в преподавании отечественной историографии, поскольку в имеющихся учебных пособиях историческая мысль российских эмигрантов либо не характеризуется вообще, либо представлена весьма сжато.

Заключение научной работыдиссертация на тему ""Евразия" или "Святая Русь"? Российские эмигранты "первой волны" в поисках исторического самосознания"

Заключение

Всякая социальная революция приводит к разлому культурной традиции. С особой силой это проявилось в России, где приход к власти большевиков вызвал исход большой части интеллектуальной элиты за границу. Утрата родины компенсировалась в эмигрантской среде построением исторических и историософских концепций, которые служили средством самосознания и оправдания смысла деятельности и судьбы эмигрантов, неразрывно связываемой с судьбой России.

Центральным для концепции евразийцев являлось понятие «Евразия». Расположенный между Европой и Азией «евразийский материк» обладал природно-климатическими особенностями, превращавшими его в «особый мир», обеспечивающий единое хозяйственное, культурное и политическое развитие живущих здесь народов. Его пространственная отграниченность и связанность степью определяла общность их исторических судеб и сформировавшихся под влиянием среды этнопсихологических черт, религиозных взглядов и чувств, языков. Причем, истоки единства Евразии восходили, по мысли евразийцев, не к Киевской Руси, а к империи Чингисхана, сыгравшей важную роль в государственном строительстве и сохранении православной религии в условиях идейной и военной угрозы Запада. Ее прямым наследником стало Московское государство, являвшее собой образец социальной гармонии («государство правды»). Социальное единство общества в московский период базировалось на «бытовом исповедничестве», а самодержавие, политическим идеалом которого был «подвиг власти», стремилось к воплощению в жизнь правильно понятых национальных интересов, которыми определялась восточная направленность внешней политики. Напротив, европеизация России, начатая Петром и продолженная его преемниками, привела к извращению евразийской самобытности России, замутнению национального самосознания интеллигенции, бездумно воспринимавшей западные образцы, что привело к расколу культуры на «низы» и «верхи», а в конечном итоге - к революции. Однако, разбушевавшаяся социальная стихия способствовала очищению евразийской сути России от поверхностного европейского налета. По утверждению евразийцев, наступающий период должен раскрыть общечеловеческую миссию России-Евразии, которая станет центром притяжения неевропейских народов в борьбе Востока и Запада.

Для А. В. Карташева «качественным самоопределением» России являлось понятие «Святой Руси». Провидение определило выбор князя Владимира, приведшего русский народ к византийской крещальной купели. Не изменила Русь восточному православию под ударами татаро-монгольского нашествия. Московское государство восприняло от Византии ведущую роль в миссионерской работе православия на мировом поприще. Осмысление этого процесса в рамках библейской историософской традиции вылилось в концепцию «Москва - третий Рим», которую А. В. Карташев определил как высший взлет русского национально-религиозного самосознания. Ослабление Москвы во времена смуты и церковный кризис, разразившийся расколом старообрядчества, сильно поколебали репутацию «третьего Рима». Современные просветительские и культурные средства принесли России реформы Петра. Критически оценивая издержки преобразований, нарушивших канонический порядок церковного управления, А. В. Карташев считал их позитивным результатом синтез абсолютной правды православия и гуманистического достояния античной и западной культуры, Святой Руси и петровской Великой России, проявившийся в русской культуре XIX - начала XX вв. В духовном опыте российской религиозно мыслящей интеллигенции этого времени он видел залог воссоздания Святой Руси, осуществления новой «симфонии», понимаемой как слияние церкви с душой нации и ее культурой. В воплощении преобразованной «симфонии» историк видел энтелехию возрожденной России, которая должна тем самым дать пример всему миру.

Г. П. Федотов считал отправным моментом русской истории принятие христианства. Воспринятое от утратившей творческий потенциал Византии, оно было национализировано, что выразилось в переводе Библии и церковной литургики на старославянский язык. Этим определялось, с одной стороны, самобытное и глубокое переживание «евангельских заветов» христианства, носителями которых стали святые Древней Руси, с другой - отрыв от классического наследия греческой культуры, творчески усвоенного благодаря христианству на Западе и не нашедшего благодатной почвы на Руси. Национализация православия, идейным выражением которой стала концепция Филофея «Москва - третий Рим», обернулась трагедией древнерусской святости. Мерность, сочетание личного духовного совершенствования с социальным служением, характерные для древнерусской святости, были нарушены в XVI в. победой направления Иосифа Волоцкого, идеи которого оказались созвучны общей тенденции укрепления самодержавия московских царей. В забвении вселенскости православия и необоснованности национальной гордыни, в замутнении богочеловеческого смысла христианства и утрате его гуманистического содержания Г. П. Федотов видел причину социальной окостенелости Москвы, лишившейся всякого творческого потенциала. Слабость Московского государства, проявившаяся в столкновениях с Западом, предопределила необходимость петровских реформ. Однако начатые мощным волевым усилием самодержавного императора преобразования вскоре лишились поддержки со стороны монархии, что обусловило их разрушительные последствия. Право на преобразования, не получившие должной поддержки со стороны дворянства и бюрократии, являвшихся социальной опорой власти, было присвоено «беспочвенной», западнически ориентированной интеллигенцией. Неверно поняв интересы народа, она направила свои усилия на разрушение не только социальной опоры монархии, но и самой власти и государства. Итогом стала трагедия интеллигенции: несмотря на ее гибель в революции, ее западнические идеи в ходе революции были усвоены народом в самом примитивном и поверхностном виде. Произошедший вследствие революционных катаклизмов отрыв русского народа от национальных корней создавал условия для возрождения интеллигенции, которая в новых условиях должна была стать силой, способной восстановить утраченную связь с прошлым. Однако творческий потенциал прошедшего заключался не в узко понимаемом христианском национализме, а в тех чертах вселенскости, которые своеобразно воплотились в древнерусской святости, в вечных евангельских основаниях христианства.

Очевидное несходство содержания исторических концепций «Евразии» и «Святой Руси» не должно заслонять определенную общность в их формальном выражении, что в свою очередь указывает на те различия, которые являются действительно существенными. Общность отправных интенций евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова обусловливалась революционными потрясениями, которые привели часть российской интеллигенции в эмиграцию. Для евразийцев, объединенных «катастрофическим мироощущением» вселенских перемен, а также для А. В. Карташева и Г. П. Федотова, в апокалипсической перспективе воспринимавших происходящее на родине, было присуще стремление к новому осмыслению культурно-исторического идеала, который мог бы стать основой духовного преодоления большевизма. Национальный, по своей сути, основанный на православии, он не должен был быть простой реставрацией дореволюционных консервативных идеологий. В концепции А. В. Карташева, как и евразийцев, он представлялся великодержавным идеалом, против чего решительно выступал Г. П. Федотов, указывавший на диалектическую связь между национальным и вселенским при ведущей роли последнего.

Все мыслители, чье творчество было рассмотрено в работе, исходили из признания особого призвания русского народа, которое определялось его отличительной исторической судьбой. В прошлом народа они искали истоки его особых этнопсихологических черт, сформировавшихся в ходе его исторического развития, которые могли послужить основой для его культурно-исторической идентификации. Выступая как системообразующие связи, эти черты позволяли обосновать положение об особом культурно-историческом типе эволюции России. Свою задачу они видели в раскрытии этих черт, а значит и исторического призвания народа. Причем именно с психологическими особенностями народа связывалась возможность решения тех проблем, которые наиболее остро проявились во время революционных потрясений в России начала XX столетия, - национальной и социальной. Этим подходом в значительной мере определялось то, что идентификация предполагала не столько выявление реальных психологических черт, присущих русскому народу, сколько построение идеала, к которому он должен стремиться. Сам же предлагаемый идеал был post factum ответом на революцию и в значительной мере являлся моральной компенсацией утраченной связи с родиной, а ощущаемая как насущная задача его определения оправдывала смысл жизни и деятельности в изгнании.

Общими для евразийцев и А. В. Карташева были и те истоки, из которых они выводили его, и та духовная традиция, которой они следовали. Концепция «Москва - третий Рим» являлась для них ознаменованием истока этой традиции, а славянофилы были родоначальниками ее осмысления в современных условиях. Причем важную роль в формировании их подхода к пониманию этой традиции сыграл Н. Я. Данилевский, хотя они восприняли его идею культурно-исторических типов по-разному. Для евразийцев важнее была антизападническая, изоляционистская направленность культурологии Н. Я. Данилевского, отличавшая его от ранних славянофилов. Они очень резко выступали против каких бы то ни было попыток диалога между православием и католичеством и негативно относились к «романо-германской» культуре, хотя П. Н. Савицкий и признавал необходимость воспользоваться плодами западной цивилизации. Для А. В. Карташева ведущей была идея миссии православных народов, прежде всего русского, сближавшая «неославянофилов» с их предшественниками. Он считал необходимым и возможным восстановление единства христианства и использование при выработке нового идеала достижений европейской культуры. Близкую к А. В. Карташеву позицию поданному вопросу занимал Г. П. Федотов, который готов был признать преемство своих взглядов от славянофилов, но при опосредующем влиянии раннего В. С. Соловьева, а не «неославянофилов». Он решительно расходился с евразийцами и А. В. Карташевым в вопросе об особой миссии России в мире. Даже намек на возможность его решения в духе национального мессианизма был неприемлем для Федотова. Помимо этого его отличало от П. Н. Савицкого неприятие в эти годы духа западной цивилизации.

Однако, несмотря на различие акцентов, следует отметить определяемую единой традицией и условиями переосмысления общность нового принципа культурной идентификации евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова. В отличие от характерного для их предшественников, прежде всего славянофилов, видения в национальном духе причины культурного развития человечества, они усматривали в национальных особенностях условие культурного прогресса, одним из важнейших показателей которого становилось совершенство социальных отношений. В построениях евразийцев это проявлялось в придании славянофильскому понятию «соборность» статуса социологической категории. В ходе развития идеологии евразийства эта категория претерпела превращение сначала в «симфоническую личность», а затем - в «автаркию». Сочетающая хозяйственное самодовление с истинной идеей-правительницей, сутью которой было благо всех народов, населяющих данный автаркический мир, автаркия обеспечивала различным народам единый жизненный уровень при сохранении многообразия их национальных культур. В интерпретации А. В. Карташева славянофильское понятие «соборность» также изменилось, что отразило искания русской религиозной мыслью форм соборной, всенародной теократии снизу, а не сверху, или «христократии», которая ведет к построению общества, основанного на социальной справедливости. Г. П. Федотов, отмечая парадоксальное тождество в соборном единстве части (т. е. индивида, отказавшегося от своих эгоистических устремлений) с целым, считал возможным на такой основе соединить идеалы либерализма, социализма и христианства.

Поскольку культурный идеал связывался с православием и в то же время рассматривался как национальный, постольку для евразийцев, А. В. Карташева и Г. П. Федотова важными становились этнопсихологические особенности переживания русским народом опыта христианства. Евразийцы и А. В. Карташев определяли его близкими по содержанию понятиями «бытовое исповедничество» и «культовое благочестие». Одинаково виделся им и способ преобразования общества через его «оцерковление», хотя условия осуществления идеала представлялись им по-разному. Евразийские положения о демотическом государстве, опирающемся на идеократию и руководимом единственной партией, были неприемлемы для А. В. Карташева. Осуществление преображенной «симфонии» церкви со стихией свободного общества возможно было, по его мысли, в правовом государстве при независимой от него церкви и праве на открытое выражение самых различных мнений. Г. П. Федотов, в отличие от А. В. Карташева и евразийцев, видел в «бытовом исповедничестве» результат подражательного восприятия христианства у исчерпавшей творческий потенциал Византии. Считая христианство религией личности, он признавал необходимым утверждение формальной свободы, что сближало его с А. В. Карташевым, но выступал против формальной демократии. Разрабатываемые им идеи реальной демократии напоминали идеократический строй, отстаиваемый евразийцами.

Характерной чертой идеалов, сформулированных евразийцами и А. В. Карташевым, являлся национальный мессианизм. Русскому народу, по их мнению, была определена провидением и исторической судьбой особая миссия -указать миру пути выхода из кризиса, который воспринимался ими не только как национальный, но и как мировой. Хотя Г. П. Федотов и отрицал положительное значение идеи мессианизма, он также признавал, что осуществление вселенского христианского идеала предстояло в будущем, в то время как его истоки лежали в прошлом. Это создавало угрозу разрыва временного континуума. Способы его сохранения, выбранные евразийцами, А. В. Карташевым и Г. П. Федотовым, были различны.

Для евразийцев решением проблемы стало соединение в понятии «место-развитие» понятий «пространство» и «время». Такое соединение превращало время, пользуясь гегелевской терминологией, в «дурную бесконечность». Исторические изменения лишались качественного содержания. Их выражением становился ритм исторических событий, которые представляли или периодически повторяющиеся попытки образования всеевразийского государства (у Г. В. Вернадского), или «подъемы» и «депрессии» в развитии России-Евразии (у П. Н. Савицкого). Время становилось замкнутой в себе вечностью, в которой пребывало сакральное - Евразия. Каждое новое явление соотносилось с этим вечно пребывающим, возвращая современников к истокам. Создаваемые евразийцами исторические повествования несли на себе черты архаического, или «традиционного», типа нарратива, который формирует представление о длительности как постоянстве заданных прошлым и непосредственно воспринимаемых образцов поведения. Идентификация при этом достигается их принятием и растворением индивида в общности, для которой они свойственны.

Вполне оправданно П. Н. Савицкий писал при характеристике особенностей евразийского мировосприятия о его обращенности к эмпирическим данным. Однако в XX в., в условиях, когда давно утвердилось всепроникающее теоретически обобщаемое знание, на основе которого формировался стиль мышления и самих евразийцев, непосредственное эмпирическое восприятие окружающего мира было невозможно. Поэтому основой для прыжка за пределы времени, понимаемого как последовательный переход от прошлого к настоящему и от него - к будущему, стал системный подход при акцентировании внимания к структуре, которая соответствовала заданному образцу - эйдосу. Говоря о России-Евразии как «самодовлеющей» системе, П. Н. Савицкий ставил задачу систематического рассмотрения ее прошлого для раскрытия структурных связей между природой и обществом, а Н. С. Трубецкой выявлял системообразующую связь в ментальности русского народа, важным элементом которой являлись черты туранской психики.

Системно-структуралистский подход к прошлому позволяет назвать евразийцев «мастерами раннего постмодернизма», как это делает Ф. И. Гиренок. С постмодернизмом их роднит отказ от сформировавшегося на основе историзма представления о времени как преемстве прошлого, настоящего и будущего, раскрывающемся в творческой деятельности человека и являющемся основой для его исторической идентификации. Апология импульсивной деятельности, являющейся признаком самообладания и внутренней свободы в настоящем и позволяющей поэтому вырваться из «дурной временности», т. е. естественного течения времени, в сочетании с положениями об эйдократическом преобразовании мира вела евразийцев к тоталитаризму. Таким образом, предлагаемые евразийцами принципы исторической идентификации, исходившие из единства законов природы и общества, не оставляли места для творчества человеческой личности, которое было бы способно поддерживать и обогащать традицию.

Иное решение было найдено А. В. Карташевым. Для него, в отличие от признававших революцию «как факт» евразийцев, наиболее слабым в цепи «прошлое

- настоящее - будущее» было среднее звено. Происходящее у него на родине не несло в себе никакого позитивного содержания. Проблема разрешалась перенесением настоящего в будущее. Такой подход был чреват разрывом. Сохранить преемственность позволяло выявление соответствующего «настоящему-будущему» -«настоящего-прошлого». Однако здесь вновь возникали подводные камни, поскольку происходило не только удвоение понятий, но и удвоение понятия «настоящее». Оно рассматривалось как истинное, ибо только такое его понимание позволяло соединить его с «будущим» в рамках теологического видения истории. На практике это означало quaternio terminorum, что не позволяло использовать классическую логику. Недейственность логики компенсировалась указанием на ан-тиномичность православного мировидения.

Антиномичность православия базировалась на Халкидонском оросе о бого-человеческой природе Христа. Это позволяло А. В. Карташеву видеть в человеческой истории процесс продолжающегося богооткровения, чем определялся его своеобразный подход к консерватизму и традиции. Православному консерватизму противопоставлялся фанатизм, а следование традиции допускало инновацию. Тем самым открывалась возможность свободы творчества в богословии, нормы оценки которого коренились в догматике, а истинность определялась церковной практикой. Поэтому осмысление исторической судьбы России А. В. Карташевым выражалось в описаниях, которые заключали в себе черты «генетического» типа нарратива, выражающего качественное изменение. Однако обоснование нового понимания теократического идеала («христократии») и утверждение аскезы общественного служения в качестве средства ее достижения ограничивалось сформировавшимися у него еще в молодости, до революции, представлениями об органическом характере исторического процесса, содержанием которого было «оцерковление» культуры. В рамках органического по своей сути видения исторического развития общества идея «молекулярного» (т. е. механистического) преобразования общества выглядела инородной, поскольку это развитие по-прежнему носило телеологический характер, что определялось верой историка в утверждение хилиазма на земле.

Г. П. Федотов предпринял попытку гуманизации христианского восприятия исторического развития как процесса богооткровения. Выдвинув на первый план творчество культуры, рассматриваемое в эсхатологической перспективе, он поставил в центр его человеческую личность и вывел творческую деятельность за пределы церковной ограды. Понимание человека как соработника Божьего в деле преобразования мира трансформировало и понимание христианского идеала, который становился не столько содержательным, сколько функциональным, а следовательно, не только национальным, но и вселенским. Исторический процесс при таком видении превращался в дискретный, каждый момент которого был открыт в будущее, которое не дано, а задано. Поэтому явление отдельных сторон идеала, как и измена ему, были возможны во все периоды истории.

Г. П. Федотов увидел залог преобразования России в духовном творчестве святых Древней Руси, которые раскрыли национальное призвание русского народа в кенозисе, в последовании любви Христовой к Богу и человеку. Ими самобытно была явлена вневременная и, по сути, вселенская установка личного и общественного поведения человека, оценка результатов деятельности которого выносилась за пределы истории - ко времени второго пришествия Эсхатона. Тем творческая деятельность личности становилась связующим звеном в постоянно обновляющемся проявлении идеала. Историческое повествование приобретало ярко выраженные характеристики «генетического» типа нарратива, при котором прошлые образцы деятельности трансформируются, чтобы быть включенными в современные условия. Длительность предстает как развитие, в котором формы жизни беспрерывно изменяются, чтобы утвердить свое постоянство в динамике.

Таким образом, евразийцами, А. В. Карташевым и Г. П. Федотовым были созданы содержательно отличные концепции истории России. Евразийцам ее прошлое и будущее представлялось как судьба Евразии, А. В. Карташеву и Г. П. Федотову - Святой Руси. Однако, А. В. Карташев и Г. П. Федотов расходились в понимании того, кто являлся носителем идеала. Для первого им был народ, для второго - святые Древней Руси. Различны были и принципы идентификации на основе данных идеалов. Для евразийцев способом самосознания являлось соотнесение с заданным образцом, что исключало его качественное преобразование (развитие). А. В. Карташев, опираясь на модифицированное гегельянское видение исторического процесса, утверждал диалектику форм проявления народного идеала и самосознания. Г. П. Федотов особо подчеркивал значение для воплощения вселенского христианского идеала культурного творчества не только тех, кто находился в стенах церкви, но и всех, в чьем творческом порыве загорается искра Божья. Однако при всем различии, в принципах идентификации была и общность, определяемая их стремлением преодолеть безвременье эмиграции.

Список научной литературыАнтощенко, Александр Васильевич, диссертация по теме "Историография, источниковедение и методы исторического исследования"

1. Вернадский Г. В.

2. О русском правописании // Русская мысль. 1923. Кн. 6-8. С. 332-334.

3. Соединение церквей» в исторической действительности // Россия и латинство. Берлин, 1923. С. 80-120.

4. Очерк по истории права русского государства XVIII-XIX вв.: (Период империи). Прага, 1924. 166 с.

5. Пушкин как историк // Ученые записки, основанные Русской учебной коллегией в Праге. Прага, 1924. Вып. 1-2. С. 61-79.

6. Два подвига св. Александра Невского // Евразийский временник. Прага, 1925. Кн. 4. С. 318-337.

7. Замечания о юридической природе крепостного права // Сборник статей, посвященных П. Б. Струве ко дню 35-летия его научно-публицистической деятельности. Прага, 1925. С. 253-265.

8. Монгольское иго в русской истории II Евразийский временник. Париж, 1927. Кн. 5. С. 153-164.

9. Начертание русской истории. Ч. 1. Прага, 1927. 235 с. С прил. «Геополитических заметок по русской истории» П. Н. Савицкого. Переиздания: СПб., 2000; М., 2002.

10. Рец. The Emperor of All Men. Harold Lamb, Genghis Khan // Yale Review. 1928. Vol. 17. No. 4. P. 816-817.

11. A History of Russia. New Haven, 1929. 397 p. Переиздания: 1930, 1944, 1951, 1954, 1961, 1964.

12. Рец. L. Strakhovsky, L'Empereur Nicolas ler et I'Espris National Russe (Louvam, 1928), V. Lednicki, Pouchkine et la Pologne (Paris, 1928) U American Historical Review. 1929. No. 35. P. 106-107.

13. Russia Today. Рец. Dorothy Thompson, The New Russia; Anne O'Hare McCormick, The Hammer and the Scythe; Theodore Dreiser, Dreiser Looks at Russia; Valeriu Marcu, Lenin I Tr. By E. W. Dikes II Yale Review. 1930. Vol. 17. No. 3. P. 600-603.

14. Present-Day Russia. Рец. E. J. Dillon, Russia To-Day and Yesterday; William Chamberlain, Soviet Russia II Ibid. 1930. Vol. 20. No. 1. P. 202-204.

15. Рец. H. Schaeder, Moskau, das Dritte Rom (1929) // American Historical Review. 1930. Vol. 35. P. 393.

16. Рец. V. A. Frantsev, Pushkin i Polskoe Vozstanie 1830-1831 (Prague, 1929) // Ibid. P. 401-402.1.nin, Red Dictator. New Haven, 1931. 351 p.; Ленин красный диктатор. M., 1998. 311 с. Перевод на рус. яз.

17. Заметки о Ленине: Учение Ленина об империализме и политика Коминтерна // Тридцатые годы. Париж, 1931. С. 115-122.

18. Рец. Benjamin P. Thomas, Russo-American Relations 1815-1867 (Baltimore, 1930), American Historical Review. 1931. Vol. 36. P. 450-451.

19. Рец. Tikhon J. Polner, Russian Local Government during the War and the Union of Zemstvos (New Haven, 1930) И Ibid. P. 642.

20. Рец. Fritz Epstein, ed. Heinrich von Staden, Aufzeichnungen uber den Moskauer Staat (Hamburg, 1930) // Ibid. P. 855-856.

21. Рец. N. Brianchaninov, A History of Russia, tr. from French (New York, 1930) // Ibid. 1931. Vol. 37. P. 155.

22. The Russian Revolution: 1917-1932. New York, 1932.133 p.

23. Рец. Bruce Hopper, Pan Sovietism: The Issue Before America and the World (1931) // Slavonic and East European Review. 1932. Vol. 19. P. 721-723.

24. The Expansion of Russia // Transactions of the Connecticut Academy of Arts and Sciences. 1933. Vol. XXXI. P. 391-425.

25. The Heresy of the Judaizers and the Policies of Ivan III of Moscow // Speculum. 1933. Vol. VIII. P. 436-454.

26. Рец. Documents of Catherine the Great. Ed. by W. F. Reddaway. Cambridge, 1931 // American Historical Review. 1932. Vol. 37. P. 794.

27. Рец. M. N. Pokrovsky, History of Russia from Earliest Times to the Rise of Capitalism / Tr. by J. D. Clarkson and M. R. M. Griffiths. New York, 1931 // Ibid. 1933. Vol. 38. P. 588-589.

28. Рец. Miliukov, Seignobos and Eisenmen, Histoire de Russie, 3 w. (Paris, 1932-1933) II Ibid. 1933. Vol. 39. P. 90-92.

29. Опыт истории Евразии с половины VI века до настоящего времени. Берлин, 1934. 189 с.

30. The New Middle Ages. Рец. Nicholas Berdyaev, The End of Our Time; Berdyaev, Dosto-evsky//Yale Review. 1934. Vol. 24. No. 2. P. 404-406.

31. Рец. Ferdinand Grenard, La Revolution russe (Paris, 1933) // American Historical Review. 1934. Vol. 39. P. 735-737.

32. Рец. James Bunyan and H. H. Fisher, The Bolshevik Revolution, 1917-1918: Documents and Materials (Stanford, 1934) // American Political Science Review. 1935. Vol. 39. No. 1. P. 145-146.

33. Рец. Maurice Bethel Jones, Peter Called the Great (New York, 1936) // New York Herald

34. Tribune. 1936. March 15. P. 27.

35. The Baltic Commerce of the West Russian and Lithuanian Cities During the Middle Ages // Baltic and Scandinavian Countries. 1937. Vol. III. P. 399-409.

36. Pushkin and the Decembrists // Centennial Essays for Pushkin. Cambridge, Mass., 1937. P. 45-76.

37. Pushkin and His Time // Transactions of the Connecticut Academy of Arts and Sciences.1937. Vol. XXXIII. P. 18-36.

38. The Great Mongol Khan. Рец. Ralph Fox, Genghis Khan // Yale Review. 1937. Vol. 26. No. 3. P. 620-622.

39. Звенья русской культуры. Берлин, 1938. Ч. 1.: Древняя Русь: До половины XV века. 280 с.

40. Feudalism in Russia // Vllle Congres international des sciences historiques: Communications presentees. II. Paris, 1938. P. 302-305.

41. The Scope and Contents of Chingis Khan's Yasa // Harvard Journal of Asiatic Studies.1938. Vol. III. P. 337-360.

42. О составе Великой Ясы Чингис-Хана // Исследования и материалы по истории России и Востока. Bruxelles, 1939. Вып. 1. С. 5-39.

43. Feudalism in Russia // Speculum. 1939. Vol. XIV. P. 300-323.1.on Mining and Iron Industries in Medieval Russia // £tudes dediees a la memoire d'Andre Andr6adis. Athens, 1939. P. 361-366.

44. Will Poland Survive? Рец. Raymond Leslie Buell, Poland: Key to Europe // Yale Review. 1939. Vol. 29. No. 1. P. 190-192.

45. Рец. D. Fedotoff-White, Survival Through War and Revolution (Philadelphia, 1939) // American Historical Review. 1939. Vol. 45. P. 151-152.1. Карташев A. B.

46. Задачи, характер и программа Русского Национального Объединения: Доклад съезду Русского Национального Объединения в Париже 5-12 июня 1921 г. Париж, 1921.32 с.

47. Политика и Церковь // Русская мысль. Прага, 1922. Кн. 1-2. С. 286-296.

48. Наша ставка // Вестник Русского национального комитета. 1923. № 2. С. 3-5.

49. Пути единения // Россия и латинство. Берлин, 1923. С. 141-151.

50. Идея русского национального союза // Вестник Русского национального комитета. 1924. № 10. С. 50-51.

51. Смысл старообрядчества // Сборник статей, посвященных П. Б. Струве ко дню 35-летия его научно-публицистической деятельности. Прага, 1925. С. 372-381.

52. Кризис белого движения // Вестник русского национального комитета. 1926.15 августа. №11. С. 3-10.

53. Почему нам дорога Великая Россия? // Борьба за Россию. 1926.27 ноября. №1.С. 8-11. Да, за имя и имена! // Там же. 1926.4 декабря. № 2. С. 10-11. К молодежи//Там же. 1926.11 декабря. №3. С. 33. Новогодний привет //Там же. 1927.1 января. № 6. С. 1.

54. С Рождеством Христовым! // Там же. 1927.8 января. № 7. С. 1.

55. Только своими силами // Там же. 1927.29 января. № 10. С. 1-4.

56. Через революцию // Там же. 1927.12 марта. № 16. С. 2-3.

57. Христос Воскресе! // Там же. 1927.23 апреля. № 22. С. 1-2.

58. Что день грядущий нам готовит. »// Там же. 1927.30 апреля. № 23. С. 1.

59. Два младенца: (Из писем с Родины) // Там же. 1927.14 мая. № 25. С. 6-7.

60. Рефлекс национальной мести // Там же. 1927.18 июня. № 30. С. 1-2.

61. Провал религиозного фронта // Там же. 1927.16 июля. № 34. С. 10-11.

62. Судьба красноцерковничества // Там же. 1927.30 июля. № 36. С. 3-5.

63. Православные русские люди! // Там же. Приложение к № 37.1927.6 августа. С. 17.

64. Раскопы во всероссийской Церкви II Там же. 1927.13 августа. № 38. С. 3-5.

65. Истоки раскола в зарубежной Церкви // Там же. 1927.20 августа. N2 39. С. 5-7.

66. Церковный вопрос. 1. Карловацкая церковная смута. 2. Компромисс Тихоновской церкви // Там же. 1927.3 сентября. №41. С. 1-6.

67. К студенчеству // Там же. 1927.3 сентября. Приложение к № 41. С. 18.

68. Поражение и победа православия // Россия. 1927. 3 сентября. № 2. С. 1.

69. Не губите родную русскую культуру // Борьба за Россию. 1927.10 сентября. № 42. С. 3-6.

70. Заместителю местоблюстителя патриаршего престола митрополиту Сергию // Там же. 1927.10 сентября. Приложение к № 42. С. 17-18.

71. Чего не скрыть // Там же. 1927.17 сентября. № 43. С. 1.

72. За свободу Церкви // Россия. 1927.29 октября. № 10. С. 1.

73. Убиение России // Борьба за Россию. 1927.5 ноября. № 50. С. 3-5.

74. Оружие свободного слова II Там же. 1927.5 декабря. № 54(2). С. 1-2.

75. Бездонная кадь//Там же. Приложение к № 55 (3). 1927.10 декабря. С. 18.

76. Религиозный «нэп» //Тамже. 1927.24декабря. № 57 (5). С. 6.

77. Провал безбожничества // Там же. 1927.31 декабря. № 58 (6). С. 10-11.

78. Разумейте «безбожники»!. //Там же. 1928.7 января. № 59. С. 1-2.

79. Кошмар советчины // Там же. 1928.11 февраля. № 64. С. 3-5.

80. Национальное самоутверждение // Там же. 1928.18 февраля. № 65. С. 8-9.

81. Неудача политики митр. Сергия // Там же. 1928.25 февраля. № 66. С. 2-3.

82. Руоская Пасха//Там же. 1928.14 апреля. № 73. С. 1-2.

83. Обманутое студенчество // Там же. 1928.19 мая. № 78. С. 9.

84. Образумливайте одураченных!. // Там же. 1928.30 июня. № 84. С. 2.

85. Пути и бездорожья православной церкви // Там жв. 1928.14 июля. № 86. С. 5-6.

86. Барометр. на «ветер» // Там же. 1928.18 августа. № 91. С. 2.

87. Обман войной // Там же. 1928.25 августа. № 92. С. 1.

88. Шулерство на идее мира II Там же. 1928.8 сентября. № 94. С. 2-3.

89. Искупление в ваших руках! II Там же. 1928.8 сентября. Приложение к № 54. С. 17-18.

90. Юбилей здесь и там//Там же. 1928.15сенгября. №95. С. 1.

91. Обманы, обманы, обманы. // Там же. 1928.22 сентября. № 96. С. 6.

92. К Вузовцам! // Там же. 1928.22 сентября. Приложение к № 96. С. 18-19.2.е открытое письмо заместителю местоблюстителя Всероссийского патриаршего престола, митрополиту Сергию // Там же. 1928.29 сентября. № 97. С. 2-7.

93. Лик ужасный и лик прекрасный // Борьба за Россию. 1928.6 октября. № 98. С. 9.

94. Торопитесь спасать Россию! // Борьба за Россию. 1928.13 октября. № 99. С. 17-18.

95. Путь к победе //Борьба за Россию. 1928.8декабря. № 107. С. 1-2.

96. Судьбы «Святой Руси»//Православная мысль. 1928. Вып. 1. С. 134-156.

97. Влияние Церкви на русскую культуру // Путь. 1928. № 9. С. 33-40.

98. Путеводитель по русской богословской науке// ВестникРСХД. 1928. № 11. С. 18-20.

99. Толкование м. Филаретом церковной молитвы «О соединении всех» с предисловием и послесловием проф. А. В. Карташева // Вестник РСХД. 1929. № 1-2. С. 8-12.

100. Рождество победит // Борьба за Россию. 1929.5 января. № 111. С. 1-2.

101. На пороге освобождения // Там же. 1929.12 января. № 112. С. 1.

102. Поругание науки // Там же. 1929.23 февраля. № 118. С. 6-7.

103. Господа коммунисты! // Там же. 1929. 23 февраля. Приложение к № 118. С. 17.

104. Не реставрация, а реакция II Там же. 1929.1 апреля. № 122-123. С. 1-2.

105. Христос воскресе! // Там же. 1929.1 мая. № 126-127. С. 1.

106. О религиозной стихии в русском большевизме // Борьба за Россию. 1929. 15 июня. № 132-133. С. 2-4.

107. Глупое и безнадежное дело // Там же. 1929.15 июля. № 136-137. С. 3-5.

108. Варнаки //Там же. Первое приложение к № 138-139.1929.1 августа. С. 17.

109. Нет Иверской будет Иверская! // Там же. 1929.15 августа. № 140-141. С. 3-4.

110. К русской крестьянке // Там же. 1929. 15 августа. Первое приложение к № 140-141. С. 17.

111. К празднованию дня русской культуры Н Россия и славянство. 1929. 17 августа. №38. С. 1.

112. К крестовому походу: Речь на митинге протеста против религиозных гонений в России 5 марта 1930 г. в Роттердаме // Россия и славянство. 1930. 8 марта. № 67.

113. К крестовому походу // Борьба за Россию. 1930.15 марта. № 168-169. С. 17-18.

114. Церковное облегчение // Россия и славянство. 1930. 5 июля. № 84.

115. Недоразумение. Отклик на отклик // Там же. 1930.11 октября. № 98.

116. Революция фядет! // Борьба за Россию. 1930.1 декабря. № 202-203. С. 4-5.

117. О чем напоминает Рождество // Борьба за Россию. 1931. 1 января. № 206-207. С. 4-5.

118. ГПУ в русской церкви // Там же. 1931.15 марта. № 216-217. С. 5-6.

119. Христос воскресе! // Там же. 1931.15 апреля. № 220-221. С. 1.

120. Рука Москвы» в церкви //Там же. 1931. 15 июня. № 228-229. С. 2-5.

121. Лжецы вольные и невольные // Там же. 1931.15 августа. № 236-237. С. 4.

122. Церковь и государство. Что было и что должно быть в России // Путь. 1932. Приложение к № 33. Публ. на рус. яз.

123. На путях к Вселенскому Собору. Париж, 1932.140 с. Завет св. кн. Владимира // Путь. 1932. № 36. С. 75-80.

124. Церковный вопрос на конгрессе меньшинств в Вене (29.VI.-1 .VII. 1932) // Путь. 1933. №40. С. 40-53.

125. Временное правительство и русская церковь // Современные записки. 1933. Кн. 52. С. 369-388.

126. Соединение Церквей в свете истории // Христианское воссоединение. Париж, 1933. С. 82-120.

127. Церковь и национальность // Путь. 1934. № 44. С. 3-14.

128. Личное и общественное спасение во Христе // Путь. 1934. № 45. С. 30-36.

129. Церковь в ее историческом исполнении // Путь. 1935. № 47. С. 15-27.

130. Русское христианство // Путь. 1936. № 51. С. 19-31.

131. Церковь и государство: (Восточноправославная точка зрения). Варшава, 1937.24 с.

132. Русская Церковь периода империи // Труды кружка «К познанию России». Париж, 1937. Вып. 2. С. 78-91.

133. The Russian Church during the Synodal Period of her History // Christian East. Vol. XVI. Nos. 3-4. P. 78-91. Перевод на англ. яз.

134. Свобода научно-богословских исследований и церковный авторитет // Живое предание: Православие в современности. Париж, 1937. С. 25-41.

135. Святой великий князь Владимир, отец русской культуры. Париж, 1938. 24 с.

136. Крещение Руси святым князем Владимиром и его национально-культурное значение // Владимирский сборник: В память 950-летия крещения Руси. 988-1938. Белград, 1938. С. 41-54.

137. Святая Русь» в путях России // Курсы «К познанию России». Париж, 1939.24 с.

138. Автобиография Антона Владимировича Карташева (1875-1960) // Вестник РСХД. 1960. №58/59. С. 57-61.

139. Церковь. История. Россия. Статьи и выступления. М., 1996.302 с.

140. Проект временного устава братства святой Софии Премудрости Божией; Объяснение митр. Евлогмю по поведу Послания Архиерейского Синода. // Исследования по истории русской мысли. Ежегодник-1997. СПб., 1997. С. 99-110,121-133.1. Савицкий П. Н.

141. Европа и Евразия (по поводу брошюры Кн. Н. С. Трубецкого «Европа и человечество») // Русская мысль. 1921. Кн. 1/2. С. 119-138.

142. Поворот к Востоку // Исход к Востоку. София, 1921. С. 1-3.

143. Миграция культуры // Исход к Востоку. София, 1921. С. 40-51.

144. Континент-Океан (Россия и мировой рынок) // Исход к Востоку. София, 1921. С. 104-125.

145. Два мира // На путях. Берлин, 1922. С. 9-26.

146. Степь и оседлость // На путях. Берлин, 1922. С. 341-356.

147. Россия и латинство // Россия и латинство. Берлин, 1923. С. 9-15.

148. Подданство идеи // Евразийский временник. Берлин, 1923. Кн. 3. С. 9-17.

149. Производительные силы России // Евразийский временник. Берлин, 1923. Кн. 3. С. 125-148.

150. Евразийство (дек. 1923 г.) // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М„ 1992. С. 164-172.

151. Евразийство // Евразийский временник. Берлин, 1925. Кн. 4. С. 5-23.

152. Хозяин и хозяйство // Евразийский временник. Берлин, 1925. Кн. 4. С. 406-445.

153. К вопросу об экономической доктрине евразийства // Евразийская хроника. Париж, 1926. Вып. 6. С. 31-38.

154. О евразийской литературе // Славянская книга. 1926, май-июнь. С. 202-206.

155. Географический обзор России-Евразии // Россия особый географический мир. Прага, 1927.

156. Географические особенности России. Прага, 1927. Ч. 1: Растительность и почва. 180 е., с табл.

157. Геополитические заметки по русской истории // Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Прага, 1927. Ч. 1. С. 234-260.

158. К вопросу о государственном и частном начале в промышленности: Россия XVIII-XX вв. // Евразийский временник. Париж, 1927. Кн. 5. С. 285-308.

159. О внепартийности // Евразийская хроника. Париж, 1927. Вып. 8. С. 10.

160. О задачах кочевниковедения: Почему скифы и гунны должны быть интересны для русского? // Толь Н. П. Скифы и гунны: Из истории кочевого мира. Прага, 1928. С. 83-106.

161. К познанию русских степей // Версты. 1928. Вып. 3. С. 215-241.

162. К проблеме индустриализации // Евразийская хроника. Париж, 1928. Вып. 10. С. 6163.

163. Задание евразийства // Евразийский сборник. Прага, 1929. С. 4-5.

164. Газета «Евразия» не есть евразийский орган //Алексеев Н. Н., Ильин В. Н., Савицкий П. Н. О газете «Евразия»: Газета «Евразия» не есть евразийский орган. Париж, 1929. С. 3-12.

165. В борьбе за евразийство // Тридцатые годы. Париж, 1931. С. 1-52.

166. Логовиков П. В. псевдоним П. Н. Савицкого. Научные задачи евразийства // Там же. С. 53-63.

167. Главы из «Очерка географии России» // Там же. С. 87-104.

168. Логовиков П. В. псевдоним П. Н. Савицкого. Власть организационной идеи // Там же. С. 129-134.1.benskij S. псевдоним П. Н. Савицкого. L'Eurasisme // Le Monde slave. 1931. Vol. 8. N. I. P. 69-91.

169. Vostokov P. псевдоним П. H. Савицкого. L'U.R.S.S. en 1930 // Le Monde slave. 1931. Vol.8. N. VII. P. 131-149.

170. Une page de I'histoire de la conscience nationale russe (A la memoire de V. V. Bartol'd.) // Le Monde slave. 1931. Vol. 8. N. VIII. P. 273-288.

171. Vostokov P. Le plan quinquennale de I'U.R.S.S. // Le Monde slave. 1931. Vol. 8. N. IX. P. 385-404.

172. Пятилетний план и хозяйственное развитие страны // Новый град. Париж, 1932. № 5. Перевод на рус. яз.

173. Оповещение об открытии (Евразия в лингвистических признаках) // Евразия в свете языкознания: Сборник статей. Прага, 1931. С. 5-8.

174. Месторазвитие русской промышленности. Берлин, 1932. Вып.1: Вопросы индустриализации. 163 с.

175. На международном съезде историков в Варшаве. 1933 г. (из резюме доклада) // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 40. В сокращении.

176. Очередные вопросы экономики Евразии // Новая эпоха: Идеократия: Политика: Экономика. Нарва, 1933. С. 10-14.

177. Идет ли мир к идеократии и плановому хозяйству: Ответ на анкету // Евразийские тетради. Париж, 1934. Вып. 2/3. С. 1-29.

178. К преодолению провинциализма // Евразийская хроника. Берлин, 1935. Вып. 11. С. 5-12.

179. Подъем» и «депрессия» в древнерусской истории // Евразийская хроника. Берлин, 1935. Вып. 11. С. 65-100.

180. Разрушающие свою родину: (Снос памятников искусства и распродажа музеев СССР). Берлин, 1936. 42 с.

181. Ритмы монгольского века // Евразийская хроника. Берлин, 1937. Вып. 12. С. 104155.

182. За творческое понимание культуры русского мира. Прага, 1938-1939. 27 с.

183. Сила традиции и сила творчества // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 58.

184. Географические и геополитические основы евразийства // Там же. С. 110-118.

185. Единство мироздания // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 173-175.

186. Идеи и пути евразийской литературы // Русский узел евразийства: Восток в русской мысли. М., 1997. С. 369-388.

187. Проблемы русской истории // Там же. С. 389-402.

188. Русские среди народов Евразии: Методологическое введение в проблему II Там же. С. 403-405.

189. Основы геополитики России // Там же. С. 406-411. Континент Евразия. М., 1997. 461 с.1. Трубецкой Н. С.

190. Европа и человечество. София, 1920. 88 с.

191. Об истинном и ложном национализме // Исход к Востоку. София, 1921. С. 71-85.

192. Верхи и низы русской культуры: Этническая основа русской культуры // Исход к Востоку. София, 1921. С. 86-103.

193. Предисловие. // Уэльс Г. Россия во мгле. София, 1921. С. 3-18.

194. Религии Индии и христианство // На путях. Берлин, 1922. С. 177-229.

195. Русская проблема» // На путях. Берлин. 1922. С. 294-316.

196. Соблазны единения // Россия и латинство. Берлин, 1923. С. 121-140.

197. У дверей: Реакция? Революция? И Евразийский временник. Берлин, 1923. Кн. 3. С. 18-29.

198. Вавилонская башня и смешение языков // Евразийский временник. Берлин, 1923. Кн. 3. С. 107-124.

199. Наш ответ. Париж, 1925.11 с.

200. О туранском элементе в русской культуре // Евразийский временник. Берлин, 1925. Кн. 4. С. 351-377.

201. И. Р. Н(И)колай Т(Р)убецкой. Наследие Чингисхана: Взгляд на русскую историю не с Запада, а с Востока. Берлин, 1925. 60 с.

202. То же // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1991. № 4. С. 33-78.

203. К украинской проблеме// Евразийский временник. Париж, 1927. Кн. 5. С. 165-184.

204. О государственном строе и форме правления // Евразийская хроника. Париж, 1927. Вып. 8. С. 3-9.

205. Общеевразийский национализм // Евразийская хроника. Париж, 1927. Вып. 9. С. 24-31.

206. Общеславянский элемент в русской культуре // К проблеме русского самопознания. Париж, 1927. С. 54-94.

207. Идеократия и пролетариат// Евразия. 1928. № 1. С. 10-15; № 2. С. 8-13.

208. Идеократия и армия // Евразийская хроника. Париж, 1928. Вып. 10. С. 3-8.

209. Ответ Д. И. Дорошенку// Евразийская хроника. Париж, 1928. Вып. 10. С. 51-59.

210. Мысли об автаркии // Новая эпоха: Идеократия: Политика: Экономика. Нарва, 1933. С. 25-26.

211. Идет ли мир к идеократии и плановому хозяйству? // Евразийские тетради. Париж, 1934. Вып. 2/3. С. 1-29.

212. Об идее-правительнице идеократического государства // Евразийская хроника. Берлин, 1935. Вып. 11. С. 29-37.

213. О расизме // Евразийские тетради. Париж, 1935. Вып. 5. С. 43-54.

214. Упадок творчества // Евразийская хроника. Берлин, 1937. Вып. 12. С. 10-16.

215. The Legacy of Genghis Khan and Other Essays on Russia's Identity. Ed., and with a postscript, by A. Liberman. Ann Arbor, 1991.

216. История. Культура. Язык. M., 1995. 800 с.

217. Наследие Чингисхана. М., 1999. 555 с.1. Федотов Г. П.

218. О русской церкви: (Письмо из России) // Путь. 1926. № 2. С. 3-12. Об антихристовом добре // Там же. 1926. № 5. С. 55-66.

219. Е. Богданов псевдоним Г. П. Федотова. Три столицы // Версты. 1926. № 1. С. 147-163.

220. Е. Богданов псевдоним Г. П. Федотова. Трагедия интеллигенции И Версты. 1926. № 2. С. 145-184.

221. О стиле в проповеди // Вестник РСХД. 1926. № 2. С. 7-8.

222. На поле Куликовом // Современные записки. 1927. Кн. 32. С. 418-435.

223. Религиозный путь Пеги. Рец. Jerome et Jean Tharaud. Notre cher Peguy // Путь. 1927. №6. С. 126-129.

224. Зарубежная церковная смута // Там же. 1927. № 7. С. 119-120.

225. Св. Геневьефа и Симеон Столпник// Там же. 1927. № 8. С. 58-72. Святой Филипп, митрополит Московский. 1928. 227 с. Carmen Saeculare // Путь. 1928. № 12. С. 101-115.

226. Святой Мартин Турский подвижник аскезы // Православная мысль. 1928. Вып. 1. С. 157-175.

227. Рец. Delehaye Н. Les passions des martyrs et les genres litteraires // Там же. 1928. Вып. 1. С. 223-225.

228. Рец. Н. А. Клепинин. Святой и благоверный великий князь Александр Невский // Современные записки. 1928. Кн. 36. С. 546-549.

229. Изучение России // Вестник РСХД. 1928. № 2. С. 29-32.

230. Национальное и вселенское // Там же. 1928. № 6. С. 1-5.

231. Третий Клермон // Вестник РСХД. 1928. № 9. С. 25-28.

232. The Russian Church since the Revolution. London and New York, 1928. 95 p.

233. Революция идет// Современные записки. 1929. Кн. 39. С. 306-359.

234. Хай-Ли. (Англо-русский съезд молодежи)// Путь. 1929. № 19. С. 104-108.

235. Будет ли существовать Россия? // Вестник РСХД. 1929. № 1-2. С. 13-21.

236. Англо-русская конференция в Хай-Ли // Вестник РСХД. 1929. № 5. С. 18-20.

237. Рец. Л. Шестов. На весах Иова // Числа. 1930. № 2-3. С. 259-263.

238. Ответ на анкету о литературе // Там же. 1930. № 2-3, С. 320.

239. О смерти, культуре и Числах // Там же. 1930-1931. № 4. С. 143-148.

240. Православный нигилизм или православная культура? // Вестник РСХД. 1930. №2. С. 14-16.

241. К вопросу о положении русской церкви // Там же. 1930. № 10. С. 13-17; № 11. С. 1014.

242. Житие и терпение Св. Авраамия Смоленского // Православная мысль. 1930. Вып. 2. С. 127-147.

243. Новая Россия // Современные записки. 1930. Кн. 41. С. 276-311.

244. Рец. Борис Зайцев. Афон // Современные записки. 1930. Кн. 41. С. 537-540.

245. Святые древней Руси: (X-XVII ст.). Париж, 1931.261 с.

246. Проблемы будущей России // Современные записки. 1931. Кн. 43. С. 406-437.

247. Проблемы будущей России // Там же. 1931. Кн. 45. С. 475-490.

248. Проблемы будущей России //Там же. 1931. Кн. 46. С. 378-395.

249. Социальный вопрос и свобода //Там же. 1931. Кн. 47. С. 421-438.

250. Трагедия древнерусской святости: (Актовая речь 9 ноября 1930 в Православном Богословском Институте) // Путь. 1931. № 27. С. 43-70.

251. Неудачная защита: (Ответ М. Курдюмову)//Там же. 1931. № 29. С. 68-79.

252. Русская церковь или духовное сословие? // Вестник РСХД. 1931. № 2. С. 19-24. Новый Град: (От редакции)// Новый Град. 1931. № 1. С. 3-7. Сумерки отечества // Новый Град. 1931. № 1. С. 21-30. Quadragesimo anno // Там же. 1931. № 1. С. 78-81.

253. И есть и будет: (Размышления о России и революции). Париж, 1932. 216 с.

254. Рец. А. Кизеветтер. Исторические силуэты // Современные записки. 1932. Кн. 48. С. 496-497.

255. Россия Ключевского //Там же. 1932. Кн. 50. С. 340-362.

256. Христианство перед современной социальной действительностью: (Речь в открытом собрании Религиозно-философской Академии в Париже) // Христианство перед современной социальной действительностью. Париж, 1932. С. 17-26. Приложение к журналу «Путь». № 32.

257. Падение Советской власти: (Над книгой С.Дмитриевского) // Там же. 1932. № 5. С. 1020.

258. Социальное значение христианства. Париж, 1933. 33 с.

259. Правда побежденных//Современные записки. 1933. Кн. 51. С. 360-385.

260. О национальном покаянии // Новый Град. 1933. № 6. С. 3-11.

261. Пореволюционная пресса //Там же. 1933. № 6. С. 88-90.

262. Ответ Бердяеву // Там же. 1933. № 7. С. 81-89.

263. Основы христианской демократии//Там же. 1934. № 8. С. 3-14.

264. Наша демократия // Там же. 1934. № 9. С. 11-25.

265. Рец. Fedor Stepun. Das Antlitz Russland und das Gesicht der Revolution II Новый Град. 1934. № 9. С. 94-95.

266. Стихи духовные: (Русская народная вера по духовным стихам). Париж, 1935. Переиздание: М., 1991.185с.

267. К современным богословским спорам И Вестник РСХД. 1935. № 12. С. 19-24. Новый идол // Современные записки. 1935. Кн. 57. С. 397-411. Зачем мы здесь? // Там же. 1935. Кн. 58. С. 433-444.

268. Мать-земпя: (К религиозной космологии русского народа) // Путь. 1935. № 46. С. 3-18.

269. Рец. Boris Souvarine. Stafine // Новый Град. 1935. № 10. С. 142-144.

270. The Russian Church: A Short Historical Sketch // Sobornost. 1935-1936. No. 1. P. 23-30; No. 3. P. 30-39; No. 4. P. 16-23; No. 5. P. 23-29; No. 6. P. 21-30.

271. Сталинократия // Современные записки. 1936. Кн. 60. С. 374-387.

272. Культурные сдвиги //Современные записки. Париж. 1936. Кн. 60. С. 434-438.

273. Тяжба о России // Там же. 1936. Кн. 62. С. 358-375.

274. Четверодневный Лазарь//Круг. 1936. № 1. С. 139-143.

275. Судьба «гнилой концепции» // Новая Россия. 1936. № 1. С. 9-10.

276. Фельдфебеля в Буало // Там же. 1936. № 2. С. 10-11.

277. Лен Зеленой // Там же. 1936. № 3. С. 11.

278. Защита России // Там же. 1936. № 4. С. 8-9.

279. Ессе Homo: (О некоторых гонимых «измах») // Путь. 1937. № 53. С. 20-36.

280. Оксфорд// Путь. 1937. № 54. С. 57-62.

281. Христианин в революции // Там же. 1937. № 12. С. 62-78.

282. Восстание масс и свобода // Новая Россия. 1937. № 19. С. 4-5.

283. Пушкин и освобождение России // Там же. 1937. № 21. С. 7-9.

284. Александр Невский и Карл Маркс// Там же. 1937. № 22. С. 9-10.

285. Февраль и Октябрь // Новая Россия. 1937. № 23. С. 4-5.

286. Рецидив безбожия // Там же. 1937. № 24. С. 10-12.

287. Методы выкорчевывания и разгрома//Там же. 1937. № 25. С. 6-7.

288. Потерянный писатель: (А. И. Герцен 1812-1870) // Там же. 1937. № 26. С. 6-8.

289. Неизбежна ли революция в России? II Новая Россия. 1937. № 28. С. 4-5.

290. Где выход // Там же. 1937. № 29. С. 6-7.

291. Страшные дни // Там же. 1937. № 30. С. 7-8.

292. Война и мир//Там же. 1937. №32. С. 14-15.

293. Как Сталин видит историю России? // Там же. 1937. № 33. С. 8-11.

294. Возвращенцы и активисты // Новая Россия. 1937. № 34. С. 4-5.

295. Октябрьская легенда // Там же. 1937. № 35. С. 3-4.

296. Тяга в Россию // Там же. 1937. № 36. С. 8-9.

297. Советский павильон // Там же. 1937. № 37. С. 14-15.

298. После выборов // Там же. 1937. № 38. С. 9-10.

299. Певец Империи и свободы // Современные записки. 1937. Кн. 63. С. 178-197.

300. Рец. Ант. Ладинский. XV легион II Современные записки. 1937. Кн. 63. С. 411-412.

301. После Оксфорда // Там же. 1937. Кн. 64. С. 430-444.

302. Рец. Н. Бердяев. Дух и реальность//Там же. 1937. Кн. 65. С. 444-446.

303. Рец. Путь // Там же. 1937. Кн. 65. С. 446-448.

304. Год борьбы // Русские записки. 1937. № 1. С. 259-277.

305. Встреча с англичанами // Соборность: Сборник избранных статей из журнала содружества Sobomost. М., 1998. С. 73-78. Перевод на рус. яз.

306. Новый Год // Новая Россия. 1938. № 39. С. 7-8.

307. О свободе валютных операций // Там же. 1938. № 40. С. 13-14.

308. Московский процесс // Там же. 1938. № 42-43. С. 2-3.

309. Что происходит в России? // Там же. 1938. № 45. С. 4-5.

310. Pro расе // Там же. 1938. № 47. С. 8.

311. Кладбища иллюзий // Там же. 1938. № 49. С. 2.

312. Наш позор // Там же. 1938. № 55-56. С. 8-10.

313. О Мазепе // Там же. 1938. № 57. С. 2-4.

314. Канонизация св. Владимира // Владимирский сборник: (В память 950-летия крещения Руси). Белград, 1938. С. 188-196.

315. Славянский или русский язык в богослужении // Путь. 1938. № 57. С. 3-28. Эсхатология и культура // Новый Град. 1938. № 13. С. 45-56. Искания младороссов И Там же. 1938. № 13. С. 183-185.

316. Письма о русской культуре: 1. Русский человек // Русские записки. 1938. № 3. С. 139-260.

317. Завтрашний день: (Письма о русской культуре) // Современные записки. 1938. Кн. 66. С. 353-369.

318. Политика изоляции и национальная политика // Там же. 1939. № 66-67. С. 6-7.

319. Демократия и СССР И Там же. 1939. № 68. С. 3-4

320. Фетида // Там же. 1939. № 69. С. 4-5.

321. Польша и мы // Там же. 1939. № 72. С. 10-11.

322. Война и национальная проблема // Там же. 1939. № 73. С. 6-7.

323. Гегемония и федерация II Там же. 1939. № 74-75. С. 20-21.

324. К смерти или к славе // Новый град. 1939. № 14. С. 100-111.

325. Создание элиты: (Письма о русской культуре) // Современные записки. 1939. Кн. 68. С. 388-407.

326. Рец. Ант. Ладинский. Голубь под Понтом // Там же. 1939. Кн. 69. С. 389-390.

327. Рец. Предшественник Хомякова. (J. A. Mohler. L'unite dans I'Eglise) // Путь. 19381939. № 58. С. 64-66.

328. В защиту этики // Путь. 1939. № 60. С. 4-17.

329. Рец. Pierre Pascal. Avvakum et les debuts du raskol // Путь. 1939. № 60. С. 68-69.

330. Рец. Сергиевские листки. Новая серия 1-2. // Путь. 1939. № 60. С. 68-69.

331. Предисловие// Православное дело. 1939. № 1. С. 5-8. Без подписи.

332. Любовь и социология //Там же. 1939. № 1. С. 62-84.

333. Новый Град. Сборник статей. Нью-Йорк, 1952. 380 с.

334. Христианин в революции: Сборник статей. Paris, 1957.189 с.

335. Лицо России. Статьи 1918-1930 гг. Paris, 1967. 329 с. 2-е изд., 1988.

336. Россия, Европа и мы. Сборник статей (1930-1932). Париж, 1974. 320 с.

337. Россия и свобода. Сборник статей. New York, 1981.270 с.

338. Тяжба о России. Сборник статей (1933-1936). Париж, 1981. 336 с.

339. Защита России. Сборник статей (1933-1940). Париж, 1988. 315 с.

340. Собрание сочинений. М., 1996- Т. 1, 6, 9.

341. СБОРНИКИ, ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ, АНТОЛОГИИ

342. Современные записки. Общественно-политический и литературный журнал под редакцией Н. Д. Авксентьева, И. И. Бунакова-Фондаминского, М. В. Вишняка, А. И. Гуковского и В. В. Руднева. Париж, 1920-1940. № 1-70.

343. Евразийский временник. София, Париж, Берлин, 1921-1931.

344. Россия и латинство: Сб. ст. Берлин, 1923. 219 с.

345. Евразийская хроника. Париж; Берлин, 1925-1937. Вып. 1-12.

346. Путь. Орган русской религиозной мысли под редакцией Н. А. Бердяева. Париж, 1925-1940. № 1-61.

347. Борьба за Россию. Еженедельное издание под редакцией В. Л. Бурцева (до 1928), А. В. Карташева, С. П. Мельгунова, Т. И. Полнера и М. М. Федорова (с 1929). Париж, 1926-1931.

348. Версты. Журнал под редакцией Д. П. Святополк-Мирского, П. П. Сувчинского, С. Я. Эфрона. Париж, 1926-1928. № 1-3.

349. Евразия: Еженедельник по вопросам культуры и политики. Париж, 1928-1929. № 135.

350. Евразия в свете языкознания: Сб. ст. Париж, 1931.11с.

351. Новый Град. Религиозно-философский журнал под редакцией И. И. Бунакова-Фондаминского, Г. П. Федотова и Ф. А. Степуна (до 1933). Париж, 1931-1939. № 114.

352. Новая эпоха: Идеократия: Политика: Экономика: Обзоры / Под ред. В. А. Пейль. Нарва, 1933. 48 с.

353. Евразийские тетради. Париж, 1934-1936. Вып. 1-6.

354. Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. 180 с.

355. Пути Евразии: Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. 432 с.

356. Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология / Сост. Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская. М., 1993. 368 с.

357. Мир России Евразия: Антология / Сост. Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская. М., 1995. 399 с.

358. Русский узел евразийства: Восток в русской мысли / РАН. Институт мировой литературы им. A.M. Горького, Российский фонд культуры; Отв. ред. Н. И. Толстой. М., 1997. 525 с.

359. РЕЦЕНЗИИ И КРИТИЧЕСКИЕ ОБЗОРЫ СОВРЕМЕННИКОВ

360. Афанасьев Н. Н. Рец. на кн.: А. В. Карташев. На путях к вселенскому собору. 140 стр. YMCA Press. Париж, 1932 // Путь. 1933. № 37. С. 93-97.

361. Бердяев Н. А. Евразийцы // Путь. 1925. № 1. С. 134-139.

362. Бердяев Н. Утопический этатизм евразийцев // Путь. 1927. № 8. С. 141-144.

363. Бердяев Н. А. О социальном персонализме: (К критике «Нового Града») // Новый Град. 1933. № 7. С. 40-50.

364. Бердяев Н. А. Существует ли в православии свобода мысли и совести? // Путь. 1939. № 59. С. 40-55.

365. Билимович А. Д. Богоискатели, ев разницы и материальная культура // Русская мысль. 1922. № 8/12. С. 83-101.

366. Бицилли П. М. Народное и человеческое: По поводу «Евразийского временника» // Современные записки. 1925. Кн. 25. С. 484-493.

367. Бицилли П. М. Два лика евразийства // Современные записки 1927. Кн. 31. С. 421434.

368. Бицилли П. М. Рец. на кн.: Вернадский Г. В. Начертание русской истории. Ч. 1. Прага, 1927 // Современные записки. 1927. Кн. 34. С. 514-522.

369. Бицилли П. М. Рец. на кн.: Федотов Г. П. Святой Филипп, Митрополит Московский, YMCA-PRESS, Париж, 1927 // Современные записки. 1928. Кн. 36. С. 539-542.

370. Гессен С. И. Евразийство // Современные записки. 1925. Кн. 25. С. 494-508.

371. Жаба С. П. Рец. на кн.: Федотов Г. П. И есть и будет: Размышления о России и революции // Современные записки. 1932. Кн. 49. С. 477-478.

372. Ильин И. А. Самобытность или оригинальничанье? // Русская мысль. 1927. № 1. С. 59-63.

373. Ильин И. А. Рец. на кн.: Г. П. Федотов. Святой Филипп, Митрополит Московский. Париж, YMCA-PRESS, 1927 // Современные записки. 1928. Кн. 36. С. 539-540.

374. Кизеветтер А. А. Евразийство //Философские науки. 1991. № 12. С. 123-136. Впервые опубликовано: Русский экономический сборник. 1925. № 3. С. 50-58.

375. Кизеветтер А. А. Евразийство и наука // Slavia. 1929/1930. № 7. С. 426-430.

376. Кизеветтер А. А. Из размышлений о революции // Современные записки. 1930. Кн. 42. С. 344-373.

377. Кизеветтер А. А. Русская история по-евразийски // Вандалковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции: «Евразийский соблазн». М., 1997. С. 341-348.

378. Кизеветтер А. А. Славянофильство и евразийство: Лекция, записанная кн. К. А. Чхеидзе, прочитана 20 ноября 1928 г. // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 19-25.

379. Лот-Бородина М. И. Критика «русского христианства» // Путь. 1936-37. № 52. С. 4555.

380. Мещеряков Н. О новых настроениях русской интеллигенции // Печать и революция. 1921. №3. С. 33-43.

381. Мещеряков Н. Евразийцы // БСЭ. 1-е изд. 1931. Т. 23. С. 827-828.

382. Милюков П. Н. Народник-марксист о русской народности // Современные записки.1932. Кн. 50. С. 434-438. Рец. на кн.: Савицкий П. Н. Вопросы индустриализации. Вып. 1. Месторазвитие русской промышленности. Евразийское книгоиздательство, 1932.

383. Милюков П. Н. Русский «расизм» // Вандалковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции: «Евразийский соблазн». М., 1997. С. 331-335.

384. Милюков П. Н. Третий максимализм // Там же. С. 326-330.

385. Мочульский К. В. Рец. на кн.: Федотов Г. П. Стихи духовные: (Русская народная вера по духовным стихам). YMCA-PRESS. Paris, 1935 // Современные записки. 1936. Кн. 61. С. 460-462.

386. ОдинецД. М. Рец. на кн.: Вернадский Г. В. Опыт истории Евразии с половины VI века до настоящего времени. Берлин, 1934 // Современные записки. 1935. Кн. 59. С. 482-484.

387. Руднев В. В. Евразийство И Современные записки. 1927. Кн. 30. С. 583-592.

388. Руднев В. В. Рец. на кн.: Новый Град. Кн. 1-ая, под ред. И. Бунакова, Ф. Степуна Г. Федотова. Париж, 1931 // Современные записки. 1932. Кн. 48. С. 504-509.

389. Руднев В. В. Политические заметки: (Еще о «Новом Граде») // Современные записки. 1932. Кн. 50. С. 438-455.

390. Руднев В. В. Коммунизм и национализм: (По поводу статьи Г. П. Федотова) // Современные записки. 1935. Кн. 57. С. 412-422.

391. Степун Ф. А. Рец. на кн. Евразийский временник. 1923. Вып. 3. // Современные записки. 1924. Кн. 21. С. 400-407.

392. Флоровский Г. В. Окамененное бесчувствие: По поводу полемики против евразийцев // Путь. 1926. № 2. С. 128-133.

393. Флоровский Г. В. Метафизические предпосылки утопизма // Путь. 1926. № 4. С. 2753.

394. Флоровский Г. В. Евразийский соблазн // Современные записки 1928. Кн. 34. С. 312-346.

395. Шлецер Б. Ф. Закат Европы Рец. на кн. Н. С. Трубецкого «Европа и человечество». II Современные записки 1922. Кн. 12. С. 339-348.1.banov Rostovsky A. Russia at the Crossroads: Europe or Asia // The Slavonic Review. 1928. Vol. VI. No. 18. P. 496-504.

396. Письма П. П. Сувчинского Н. С. Трубецкому (1922-1924) // Российский архив: История отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв. М., 1994. Т. 5. С. 475489. (К истории евразийства 1922-1924)

397. Из письма П. Н. Сувчинского Н. С. Трубецкому. 25 февраля 1922 г. // Политическая история русской эмиграции. 1920-1940 гг.: Док. и материалы / Под ред. проф. А. Ф. Киселева. М., 1999. С. 245.

398. Письмо Г. В. Флоровского Н. С. Трубецкому, 17 октября 1923 г. // Вестник РХД. 1993. № 168. С. 66.

399. Письмо П. П. Сувчинского Н. С. Трубецкому, 27 февраля 1923 г. // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 26. В сокращении.

400. Письмо Н. С. Трубецкого С. Н. Булгакову, март 1924 г. / Публ. и ком. М. А. Колерова // Вопросы философии. 1994. № 10. С. 151-155 .

401. Из писем П. С. Арапова П. Н. Савицкому, 28 июня, 31 июля 1924 г. // Политическая история русской эмиграции. 1920-1940 гг. С. 246-249.

402. Письмо П. П. Сувчинского П. Н. Савицкому, 19 августа 1924 г. // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 26-27.

403. Письмо А. Требинского Н. С. Трубецкому, 28 августа 1924 г. / Публ. Р. А. Урхановой // Философия в России XIX начала XX в.: Преемственность идей и поиски самобытности. М„ 1991. С. 137-146.

404. Письмо С. Н. Булгакова П. Н. Савицкому, 30 декабря 1924 г. / Публ. и ком. М. А. Колерова // Вопросы философии. 1994. №10. С. 164-166.

405. Письмо П. Н. Савицкого М. Н. Эндену, 1924 г. // Русский узел евразийства: Восток в русской мысли. С. 413-417.

406. Письмо П. Н. Савицкого С. Н. Булгакову, 1925 г. / Публ. и ком. М. А. Колерова // Вопросы философии. 1994. № 10. С. 163-164; то же // Русский узел евразийства: Восток в русской мысли. С. 417-423.

407. Письмо П. Н. Савицкого И. А. Ильину, 1925 г. / Публ. и ком. М. А. Колерова // Вопросы философии. 1994. № 10. С. 164.

408. Письмо Н. С. Трубецкого П. П. Сувчинскому и П. Н. Савицкому, 9 сентября 1925 г. // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. С. 152-155.

409. Письмо П. Н. Савицкого Н. Г. Беляеву, 1926 // Русский узел евразийства: Восток в русской мысли. С. 428-429.

410. Письмо П. Н. Савицкого Эдуарду Оттовичу, 1926 // Там же. С. 425-427.

411. Письмо Н. С. Трубецкого П. Н. Савицкому, 12 ноября 1926 г. // Политическая история русской эмиграции. 1920-1940 гг. С. 255-258.

412. Письмо П. Н. Савицкого Н. С. Трубецкому, 1927 // Русский узел евразийства: Восток в русской мысли. С. 430-431.

413. Из письма П. П. Сувчинского Н. С. Трубецкому и П. Н. Савицкому. 3 янв. 1927 г. // Политическая история русской эмиграции. 1920-1940 гг. С.258-260.

414. Письмо П. Н. Савицкого Ф. И. Успенскому, 1 мая 1928 г. / Публ. и ком. М. А. Робинсона // Славяноведение. 1992. № 4. С. 83-85.

415. Письмо Н. С. Трубецкого П. Н. Савицкому, 8-10 декабря 1930 г. / Публ. и ком. О. А. Казниной // Славяноведение. 1995. № 4. С. 91-95.

416. Из писем Н. С. Трубецкого к Р. О. Якобсону о проблемах евразийства (1921-1935) / Ком. О. С. Широкова // Вестник Московского университета. Сер. 9, Филология. 1992. № 1. С. 59-66.

417. Письма М.И. Цветаевой Г. П. Федотову// Новый журнал. 1961. № 63. С. 162-172.

418. Письма Г. П. Федотову // Цветаева М. И. Собр. соч. в 7 т. Т. 7. С. 427-434.

419. Письмо С. Л. Франка Г. П. Федотову // Новый журнал. 1952. № 28. С. 288-289.

420. К 110-летию Георгия Федотова. Документы и письма по поводу разногласия, возникшего между профессором Г. П. Федотовым и Правлением Православного богословского института в Париже / Публ. и ком. Д. Бон // Звезда. 1996. №9. С. 117151.

421. Ради правды не пожалею ни зарубежной, ни русской церкви». Конфликт в Свято-Сергиевском богословском институте в переписке Г. П. Федотова. 1939 г. / Публ. и ком. С. С. Бычкова) // Исторический архив. 2003. № 1. С. 73-88; № 3. С. 63-87; № 4. С. 73-116.

422. The Letters of D. S. Mirsky to P. P. Suvchinskii, 1922-31 / Ed. by G. S. Smith. Birmingham, 1995. (Birmingham Slavonic Monographs No. 26) 238 ps.

423. Trubetzkoy's Letters and Notes. Prepared for publ. by R. Jakobson with the assistance of H. Baran, O. Ronen and M. Taylor. The Hague, 1975.1. ВОСПОМИНАНИЯ

424. Андерсон П. Ф. Бердяевские годы 1922-1939: (Из книги воспоминаний) // Вестник РСХД. 1985. № 144. С. 244-291.

425. Анциферов Н. П. Воскресение // Мейер А. А. Философские сочинения. Paris, 1982. С. 459-463.

426. Анциферов Н. П. Из дум о былом. М., 1992. 512 с.

427. Арсеньев Н. О московских религиозно-философских и литературных кружках и собраниях начала XX века // Современник. Торонто, 1962. № 6. С. 30-42.

428. Вернадский Г. В. Из воспоминаний: Годы учения. С. Ф. Платонов II Новый журнал. 1970. Кн. 100. С. 196-221.

429. Вернадский Г. В. Пермь-Москва-Киев: Воспоминания // Там же. 1971. Кн. 104. С. 177-199.

430. Вернадский Г. В. Крым: Воспоминания // Там же. 1971. Кн. 105. С. 204-224.

431. Вернадский Г. В. Константинополь, 1920-21 г.: Воспоминания, часть III // Там же. 1972. Кн. 108. С. 202-217.

432. Вишняк М. В. Современные записки: Воспоминания редактора. СПб.; Дюссельдорф, 1993. 240 с.

433. Гиппиус 3. Н. Воспоминания о религиозно-философских собраниях // Наше наследие. 1990. № 4. С. 67-78.

434. Гиппиус 3. Н. Дневники: В 2-х тт. М., 1999. Т. 2. 720 с.

435. Гуль Р. Я унес Россию: апология эмиграции. Нью-Йорк, 1981. Т. 1. С. 167-172. Евлогий митр. Путь моей жизни. М., 1994. С. 415-488.

436. Карташев А. В. Революция и Собор 1917-18 г. // Богословская мысль. Париж, 1942. С. 75-101.

437. Карташев А. В. Как создавался Православный Богословский институт в Париже // Вестник РСХД. 1964-1965. № 75-76. С. 4-20.

438. Карташев А. В. Мои ранние встречи с о. Сергием // Православная мысль. Париж, 1951. Вып. 8. С. 47-55.

439. Кононова-Милославская А. М. Профессор А. В. Карташев ученый, православный боговлов // Наша дань Бестужевским курсам. Воспоминания бывших бестужевок за рубежом. Париж, 1971. С. 57-60.

440. Мейснер Д. Миражи и действительность: Записки эмигранта. М., 1966. 302 с.

441. Пушкарев С. Г. О русской эмиграции в Праге (1921-1945) // Новый журнал 1983. Кн. 151. С. 138-146.

442. Федотова Е. Н. Георгий Петрович Федотов (1886-1951) // Федотов Г. П. Лицо России. Сборник статей (1918-1931). Paris, 1967. С. I-XXXIV.

443. Федотова Е. Н. Из воспоминаний о Г. П. Федотове // Мейер А. А. Философские сочинения. Paris, 1982. С. 453-458.

444. Яновский В. С. Поля елисейские: Книга Памяти. СПб., 1993. 277 с.1. НЕКРОЛОГИ

445. Вернадский Г. В. П. Н. Савицкий: 1895-1968 // Новый журнал. 1968. Кн. 92. С. 273277.

446. Веритинов Н. Человек великого разума // Возрождение. 1960. Тетр. 106. С. 107112.

447. Зеньковский В. В. Памяти проф. А. В. Карташева // Вестник РСХД. 1960. № 58/59. С. 61-61.

448. Карпович М. М. Г. П. Федотов // Новый журнал. 1951. № 27. С. 266-272.

449. Князев А. Памяти А. В. Карташева // Вестник РСХД. 1960. № 58/59. С. 64-72.

450. Никольский Л. М. Памяти учителя // Вестник РСХД. 1960. № 58/59. С. 62-63.

451. Пушкарев С. Г. Г. В. Вернадский // Новый журнал. 1973. Кн. 113. С. 266-270.; то же // Записки русской академической группы в США. 1973. Т. VII. С. 182-193.

452. Чижевский Д. И. Князь Николай Трубецкой // Современные записки. 1939. Кн. 68. С. 445-467.1. ЛИТЕРАТУРА

453. А. Б. Евразийцы и трест // Возрождение. Париж,1953. № 30. С. 117-127.

454. Аванесова Г.А. Особенности евразийского анализа культуры // Наука о культуре: Итоги и перспективы. М., 1998. Вып. 4. С. 28-50.

455. Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980.

456. Алеврас Н. Н. Россия и Восток в концепции евразийцев // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Уфа, 1993. С. 3-6.

457. Алеврас Н. Н. Г. В. Вернадский и П. Н. Савицкий: Истоки евразийской концепции // Россия и Восток: проблемы взаимодействия: Тез. докл. и сообщ. к междунар. науч. конф. Челябинск, 1995. Ч. 1. С. 121-124.

458. Ананьев О. В., Ермичев А. А. «Новый Град»: проект духовного и социального переустройства мира // Философия и общество. 1999. № 1. С. 154-172.

459. Андреев Н. Г. В. Вернадский (20 августа 1887 г. 12 июня 1973 г.) // Записки русской академической группы в США. 1995. Т. IX. С. 182-193.

460. Андреева Т. А. Место и роль интеллигенции в евразийской концепции II Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Челябинск, 1995. Ч. 1. С. 124-127.

461. Бе Г. С. Концепция евразийства в России: Истоки и современность. Автореф. дис. канд. полит, наук. М., 1997. 21 с.

462. Бойков В. Ф. Судьба и грехи России: Философско-историческая публицистика Г. П. Федотова Н Федотов Г. П. Судьба и грехи России: Избранные статьи по философии русской истории и культуры. В 2-х тт. Т. 1. СПб., 1991. С. 3-38.

463. Болховитинов Н. Н. Жизнь и деятельность Г. В.Вернадского (1887-1973) и его архив. Sapporo. 2002.

464. Бон Д. Новый Г рад Георгия Федотова // Человек. 1993. № 1 С. 82-85.

465. Бочарове. Сила духа, творящего историю II Вопросы литературы. 1990. №2. С. 189-193.

466. Бураева О. В. Проблема присоединения Сибири к России и евразийцы II Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 1999. Вып. 1. Культурный космос Евразии. С. 117-118.

467. Бушуев С. В. Евразийство и его критики // Бушуев С. В. История государства Российского: Историко-библиогр. очерки. М., 1994. С. 27-32.

468. Бычков С. П. Политическая и общественная деятельность А. В. Карташева в 1917 г. II Тезисы докладов XXI научной студенческой конференции. Омск, 1997. С. 48-50.

469. Бычков С. П. А. В. Карташев о некоторых чертах менталитета русского крестьянства II Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития: Материалы Второй всероссийской научно-практической конференции. Омск, 1998. С. 37-39.

470. Бычков С. П. Антон Владимирович Карташев. Годы становления личности ученого (1875-1906 гг.) II Вестник Омского университета. 1998. № 1. С. 62-65.

471. Бычков С. П. А. В. Карташев о литературном образе вечной России II Вестник Ом-ГАУ. 1998. № 1. С. 72-73.

472. Бычков С. П. А. В. Карташев об идеале «Святой Руси» в народной культуре II Досуг. Творчество. Культура: Сборник статей и материалов. Омск, 1998. С. 64-66.

473. Бычков С. П. Антон Владимирович Карташев историк русской православной церкви. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Екатеринбург, 1999. 23 с.

474. Бычков С. П. А. В. Карташев о постсинодальном периоде существования русской православной церкви // Материалы научной конференции «Современное общество», посвященной 25-летию Омского государственного университета. Омск, 1999. С. 81-82.

475. Бычков С. П. А. В. Карташев и русское религиозно-философское возрождение в начале XX в. // Мир историка: идеалы, традиции, творчество. Омск, 1999. С. 56-74.

476. Бычков С. П. Смена установок русского церковного историописания в начале XX века: (На примере творчества А. В. Карташева) // Культура исторической памяти. Петрозаводск, 2002. С. 162-168.

477. Бычков С. С. Георгий Петрович Федотов: (Биографический очерк) // Федотов Г. П. Собр. соч.: В 12 тт. Т. 1. М., 1996. С. 5-50.

478. Вандалковская М. Г. Задачи изучения эмигрантской исторической науки // Проблемы изучения российского зарубежья. М., 1993. С. 29-41.

479. Вандалковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции в Европе в 20-е -30-е гг.: (Основные центры, направления и проблемы) // Культурное наследие российской эмиграции 1917-1940. Москва, 1994. Кн. 1. С. 71-79.

480. Вандалковская М. Г. Историческая наука российской эмиграции: «Евразийский соблазн». М., 1997. 349 с.

481. Варшавский В. С. Незамеченное поколение. М., 1992. 387 с.

482. Варшавский В. С. Перечитывая «Новый град» // Мосты. 1965. № 11. С. 267-285.

483. Вилента И. В. Концепция истории России в научном наследии евразийцев. Авто-реф. дис. канд. ист. наук. М., 1996.

484. Вилента И. В. Проблема патриотизма в трудах евразийцев // Интеллигенция, провинция, Отечество: проблемы истории, культуры, политики. Тез. докл. науч.-теор. конф. Иваново, 1996. С. 401-402.

485. Вилента И. В. Идея самобытности России в исторической концепции евразийцев // Вестник Московского университета. Сер. 8, История. 1998. № 1. С. 27-58.

486. Волкогонова О. Д. Евразийство: эволюция идеи // Вестник Московского университета. Сер. 7, Философия. 1995. № 4. С. 26-43.

487. Волкогонова О. Д. Судьба России: Восток или Запад? // Культура и творчество. Тверь, 1995. С. 130-142.

488. Волкогонова О. Д. Образ России в философии Русского Зарубежья. М., 1998. С. 43-76.

489. Воронов Ю. М. Идеократия как идеальное государство в творчестве евразийцев // Некоторые современные вопросы анализа российской интеллигенции. Иваново, 1997. С. 93-99.

490. Гайденко П. П. Человек и история в экзистенциальной философии Карла Яспер-са // Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 5-26.

491. Герасимов Ю. К. Религиозная позиция евразийцев // Русская литература. 1995. № 1. С. 159-176.

492. Гиренок Ф. И. Судьба русской интеллигенции: (Читая Федотова) // Философия и жизнь. 1991. №9. С. 3-36. Название выпуска: Г. П. Федотов о судьбе русской интеллигенции.

493. Гиренок Ф. И. Евразийские тропы // Вестник высшей школы. 1992. № 7/9. С. 34-43.

494. Гиренок Ф. И. Новые дикие: Евразийские тропы: фрагменты // Вестник Московского университета. Сер. 12, Социально-политические исследованя. 1993. № 5. С. 36-42.

495. Гиренок Ф. И. Пато-логия русского ума: Картография дословности. М., 1998. 416 с.

496. Гогохия Е. А. Евразийская мысль об истоках русской революции // Вестник Московского университета. Сер. 8, История. 1998. № 5. С. 54-66.

497. Голлербах Е. А. Путейство и евразийство: (К вопросу о связях и соответствиях двух религиозно-политических идеологий) // XXX научная конференция молодых специалистов (13-14 дек. 1994 г.). СПб., 1996. С. 86-90.

498. Голлербах Е. А. Духовные отцы и ужасные дети: Политико-идеологическое творчество московской религиозно-философской группы «Путь» (1910-1919 гг.) и евразийство) // Записки русской академической группы в США. 1998. Т. XXIX. С. 107140.

499. Голлербах Е. А. К незримому граду: Религиозно-философская группа «Путь» (1910-1919) в поисках новой русской идентичности. СПб., 2000. 524 с.

500. Горбунов В. В. Святая Русь Георгия Федотова и современные проблемы духовного возрождения общества // Кентавр. 1995. № 1. С. 86-98.

501. Горяев А. Т. Власть и личность в концепции евразийства // Социальная теория и современность. Вып. 2.: Тоталитаризм: к истории и теории вопроса. М., 1992. С. 7786.

502. Горяев А. Т. Россия, «русский элемент» в концепции евразийцев // Социальная теория и современность. М., 1992. Вып. 3.: Судьбы России: взгляд русских мыслителей. С. 106-111.

503. Горяев А. Т. Этноэкологические воззрения евразийцев // Социальная теория и современность. М., 1992. Вып. 5.: Экология. Философия. Будущее. С. 195-198.

504. Горяев А. Т. Евразийство как явление культуры России: Историко-философский аспект: Автореф. дис. канд. философ, наук. М., 1993. 29 с.

505. Губман Б. Л. Евразийский синдром // Россия и Запад: диалог культур. Тверь, 1994. С. 6-14.

506. Губман Б. Л. Евразийство // Губман Б. Л. Россия и Европа в философии русской истории. Тверь, 1997. Гл. 4. С. 53-65.

507. Гумилев Л. Н. Заметки последнего евразийца // Наше наследие. 1991. № 3. С. 1934.

508. Гумилев Л. Н. Заметки последнего евразийца: (Предисловие Л. Н. Гумилева к сочинениям Н. С. Трубецкого) // Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации. М.( 1993. С. 33-66.

509. Гумилев Л. Н. «Меня называют евразийцем.» // Там же. С. 23-24.

510. Гумилев Л. Н. Скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава: Интервью Игоря Савкина с Л. Н. Гумилевым. // Там же. С. 25-32.

511. Гумилев Л. Н. Историко-философские труды князя Н. С. Трубецкого (Заметки последнего евразийца) II Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 5-28.

512. Данилов С. И. Идея единодержавия и проблема организации верховной власти в политической философии евразийства // Феномен политической власти. Тверь, 1993. С. 13-19.

513. Данилов С. И. Социальная философия евразийства: истоки, сущность, современное состояние. Автореф. дис. канд. философ, наук. М., 1994.

514. Дугин А. Г. О евразийстве // Савицкий П. Н. Континент-Евразия. М., 1997. С. 6-12.

515. Дугин А. Г. Евразийский триумф // Савицкий П. Н. Континент Евразия. М., 1997. С. 433-455.

516. Дугин А. Г. Преодоление Запада (Эссе о Николае Сергеевиче Трубецком) // Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. М., 1999. С. 5-25.

517. Дурновцев В. И. Между лесом и степью: Еще одна тайна русской истории // Родина. 1991. № 4. С. 51-52.

518. Дурновцев В. И. Предисловие к публикации статьи П. Н. Савицкого «Геополитические заметки по русской истории». II Вопросы истории. 1993. № 11/12. С. 120124.

519. Дурновцев В. И., Кулешов С. В. Жизнь и судьба П. Н. Савицкого И Культурное наследие российской эмиграции 1917-1940 гг. М., 1994. Кн. 1. С. 144-152.

520. Дурновцев В. И., Соничева Н. Е. Вернадский Георгий Владимирович // Портреты историков: Время и судьбы. М.; Иерусалим, 2000. Т. 1: Отечественная история. С. 322-331.

521. Дурновцев В. И. Петр Николаевич Савицкий (1895-1968) // Историки России: Биографии. М., 2001. С. 705-713.

522. Дьяков В. А. О научном содержании и политических интерпретациях историософии евразийства //Славяноведение. 1993. № 5. С. 101-115.

523. Дьяков В. А. «Русская идея» в эмигрантских изданиях 1920-1968 годов // Славяноведение. 1995. № 4. С. 3-16.

524. Евразийская идея: вчера, сегодня, завтра: (Из материалов конференции, состоявшейся в комиссии СССР по делам ЮНЕСКО) // Иностранная литература. 1991. № 12. С. 213-228.

525. Евразийство: за и против, вчера и сегодня: Материалы круглого стола // Вопросы философии. 1995. № 6. С. 3-48.

526. Егорова Н. В. Русская эмиграция о евразийском пути России II Интеллигенция, провинция, Отечество: проблемы истории, культуры, политики. Иваново, 1996. С. 395-396.

527. Епимахова Т. В. Евразийцы: Политическая концепция, тезисы кочевниковедческой теории // Вестник Челябинского университета. Сер. 1, История. 1992. № 2(4). С. 3742.

528. Жарников А. Е. Евразийство: Истоки, доктрина, перспективы // Евразия как полиэт-ничекая система: Сборник статей и тезисы к первой Московской научной конференции по теме «Евразия как полиэтническая система». М., 1993. С. 3-11.

529. Жигунин В. Д. Категория «евразийство»: географический и исторический аспекты // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Челябинск, 1995. Ч. 1. С. 112-114.

530. Жмакин Ю. Д. Реф. обзор: Игнатов А. «Евразия» и поиски новой русской культурной самобытности: Возрождение «евразийского» мифа. // Россия и современный мир. 1993. №2. С. 147-154.

531. Жукова Л. Н., Жуков А. Ф. О некоторых новых идейных течениях в русской эмиграции 1920-1930-х годов II Русская эмиграция во Франции (1850-е — 1950-е гг.). СПб., 1995. С. 81-88.

532. Журавлев В. К. Н. С.Трубецкой: К 100-летию со дня рождения // Русская речь. 1990. №2. С. 91-96.

533. Зайцева Н. В. Логика любви: Россия в историософской концепции Георгия Федотова. Самара, 2001. 244 с.

534. Замалеев А. Ф. «Слышать голос Христа и голос истории»: (О социальной философии Г. П. Федотова) // Федотов Г. П. О святости, интеллигенции и большевизме. СПб., 1994. С. 5-12.

535. Зверева Г. И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей. Человек в истории. М., 1996. С. 11-24.

536. Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа: Критика европейской культуры у русских мыслителей. 2-е изд. Париж, 1955. 268 с.

537. Зернов Н. М. Русское религиозное возрождение XX века. Париж, 1974. 383 с.

538. Зернов Н. М. А. В. Карташев // Карташев А. В. Церковь. История. Россия. С. 6-12; впервые опубликовано в сборнике «Русская религиозно-православная мысль XX века». Питтсбург, 1975. С. 262-268.

539. Зиневич О. В. Русский Эрос евразийства // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 1999. Вып. 1. Культурный космос Евразии. С. 35-40.

540. Зубков К. И. Россия и Восток: генезис политического евразийства // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Челябинск, 1995, Ч. 1. С. 115-118.

541. Иваск Ю. П. Рец. на кн.: Федотов Г. П. Лицо России // Новый журнал. 1969. 1969. Кн. 94. С. 277-279.

542. Иваск Ю. П. Молчание: Памяти Г. П. Федотова // Наше наследие. 1988. № 4. С. 5154.

543. Иваск Ю. П. Гергий Петрович Федотов (1886-1951) // Опыты. 1957. № 7. С. 65-71. Ивонина О. И. Время свободы. Новосибирск, 2000. 441 с.

544. Игнатова С. В. Историко-философский анализ евразийского учения: Автореф. дис. канд. философ, наук. М., 1995. 19 с.

545. Иогансон Е. Н. Евразийская ностальгия // Глобальные проблемы и перспективы цивилизации: Феномен евразийства. М., 1993. С. 142-161.

546. Иогансон Е. Н., Мякотин В. А. Проблема «Россия и Запад»: Критика теории евразийства //Там же. С. 123-142.

547. Исаев И. А. Идейный крах сменовеховства: (о политической программе «евразийства») // Буржуазные и мелкобуржуазные партии России в Октябрьской революции и гражданской войне: Материалы конференции. М., 1980. С. 10-17.

548. Исаев И. А. Геополитические аспекты тотальности: евразийство // Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989. С. 203-222.

549. Исаев И. А. Идеи культуры и государственности в трактовке «евразийства» // Проблемы правовой и политической идеологии. М., 1989. С. 49-53.

550. Исаев И. А. Евразийство: миф или традиция? // Коммунист. 1991. № 12. С. 106-118.

551. Исаев И. А. Политико-правовая утопия в России: Конец XIX начало XX в. М., 1991.

552. Исаев И. А. Геополитические корни авторитарного мышления: Исторический опыт евразийства // Формирование административно-командной системы в 20-30 годы. М., 1992. С. 132-146.

553. Исаев И. А. Утописты или провидцы? // Пути Евразии. М., 1992. С. 3-26.

554. Исаев И. А. Евразийство: идеология государственности // Общественные науки и современность. 1994. № 5. С. 42-55.

555. Историки России: Биографии. М., 2001. 911 с.

556. Исупов К. Г. Георгий Федотов: Философия исторической свободы // Философские науки. 1991. №3. С. 65-71.

557. Казнина О. А. Н. С. Трубецкой и кризис евразийства // Славяноведение. 1995. № 4. С. 89-91.

558. Кальсин М. Г. Движение евразийцев первой половины 20-х годов: Опыт осмысления феномена России // Традиции русской исторической мысли: Историофилосо-фия. М„ 1997. С. 50-76.

559. Касаров Г. Г. Программа евразийцев // Интеллигенция и многоликость культуры российской провинции. Материалы второй всероссийской научной конференции. Т. 1. Омск, 1995. С. 35-38.

560. Касаров Г. Г. Разработка российской интеллигенцией экономической программы евразийцев И Интеллигенция, провинция, Отечество: проблемы истории, культуры, политики. Иваново, 1996. С. 397-400.

561. Кассиан, еп. (Безобразов С. С.). Антон Владимирович Карташев // Карташев А. В. Церковь. История. Россия. М., 1996. С. 13-21; впервые опубликовано в: Православная мысль. Вып. 11. Париж, 1957. С. 9-16.

562. Катков С., Лукин С. Возвращение: К биографии Георгия Федотова II Годы и люди. Вып. 7. Саратов, 1992. С. 30-45.

563. Клейнер Ю. А. Н. С. Трубецкой: Биография и научные взгляды II Учен. зап. высш. учеб. заведений Лит. ССР Kalbotyra. 1985. Т. 35, № 3. С. 98-110.

564. Ключников С. Ю. Русский узел евразийства // Наш современник. 1992. № 3. С. 174180.

565. Ключников С. Ю. Восточная ориентация русской культуры // Русский узел евразийства: Восток в русской мысли. М., 1997. С. 5-70.

566. Ковальченко И. Д. Методы исторического исследования. М., 1987. 439 с.

567. Ковальченко И. Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований: Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история. 1995. № 1. С. 3-33.

568. Кожинов В. В. Историософия евразийцев // Наш современник. 1992. № 2. С. 140144.

569. Кожинов В. В. О евразийской концепции русского пути II Евразия: Народы. Культуры. Религии. 1997. № 1-2. С. 12-19.

570. Козловский В. В., Савкин И. А. «Третий путь» евразийства // Вече: Альманах русской философии и культуры. СПб., 1994. Вып. 1. Отечественная духовность: истоки и сущность российского менталитета. С. 17-25.

571. Козырева Л. Д. Евразийство об истоках русских духовных ценностей II Русская эмиграция во Франции (1850-1950гг.). СПб., 1995. С. 73-80.

572. Колеров М. А. Братство св. Софии: «Веховцы» и евразийцы (1921-1925) // Вопросы философии. 1994. № 10. С. 143-151.

573. Комин В. В. Политический и идеологический крах русской мелкобуржуазной контрреволюции за рубежом. Калинин, 1977. 122 с.

574. Кон И. С. К спорам о логике исторического объяснения (схема Поппера-Гемпеля и ее критики) // Философские проблемы исторической науки. М., 1969. С. 263-295.

575. Кондратов Н. А. Н. С. Трубецкой: К 100-летию со дня рождения // Русский язык в школе. 1990. № 2. С. 98-103.

576. Конева О. В. Советская Россия 20-х 30-х годов в трудах евразийцев // Отечественная историография и региональный компонент в образовательных программах: проблемы и перспективы. Омск, 2000. С. 228-230.

577. Кошарный В. П. Евразийство как объект междисциплинарного синтеза // Вестник Московского университета. Сер. 7, Философия. 1994. № 4. С. 9-19.

578. Кувакин В. А. Религиозная философия в России: Начало XX века. М., 1980. 309 с.

579. Куклин А. П. Эсхатологичекая тема в русской мысли: (К философскому портрету Г. П. Федотова) // Горизонты культуры. СПб., 1992. С. 119-188.

580. Лавров С. Б. Гумилев и евразийство: Предисловие. // Гумилев Л. Н. Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации. М., 1993. С. 7-19.

581. Лавров С. Б. Первый российский геополитик: О научном наследии П. Н. Савицкого // География в школе. 1998. № 4. С. 23-29.

582. Лавров С. Б. Евразийство: современность концепции // Естественно-историческая специфика России и русские геополитические концепции. Материалы Всерос. конф. 15-16 июля 1999 г. СПб., 1999. С. 3-12.

583. Лакер У. Черная сотня: Происхождение русского фашизма. М., 1994. 431 с.

584. Левин-Краснов А., Шавров В. Очерки оп истории русской церковной смуты. М., 1996. 670 с.

585. ЛинникЮ. В. Евразийцы//Север. 1990. № 12. С. 138-141.

586. Линник Ю. В. Предисл. к публикации статьи А. В. Карташева «Русское христианство». // Север. 1992. № 9. С. 141-143.

587. Лихачев Д. С. Культура как целостная среда // Новый мир. 1994. № 8. С. 3-8.

588. Лооне Э. Н. Современная философия истории. Таллин, 1980. 230 с.

589. Люкс Л. Евразийство / Пер. с нем. Н. Бурихина // Вопросы философии. 1993. № 6. С. 105-114.

590. Люкс Л. К вопросу об истории идейного развития "первой" русской эмиграции // Вопросы философии. 1992. № 9. С. 160-164.

591. Манихин О. В. Евразийство: Предчувствия и свершения // Советская библиография. 1991. № 1. С. 78-81.

592. Марцева Л. М. Наука и идеология в концепции евразийства // Россия и Восток: Филология и философия: материалы IV международной научной конференции «Россия и Восток: проблемы взаимодействия». Омск, 1997. С. 153-155.

593. Мейендорф И. А. В. Карташев общественный деятель и церковный ученый // Вопросы истории. 1994. № 1. С. 169-173.

594. Мень А. Возвращение к истокам // Федотов Г. П. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 7-26.

595. Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. В 3-х тт. М., 1993-1994.

596. Мироненко Н. С. Геополитическая концепция евразийства // Вестник Московского университета. Сер. 5, География. 1997. № 6. С.53-55.

597. Михеева Г. В. К биографии русского философа Г. П. Федотова // Отечественные архивы. 1994. № 2. С. 100-102.

598. Москвин А. Восток и Запад в евразийской концепции // Восток-Запад: взаимодействие цивилизаций. 1992. № 1. С. 23.

599. Никишенков А. А. Н. С.Трубецкой и феномен евразийской этнографии // Этнографическое обозрение. 1992. № 1. С. 89-92.

600. Николаев Б. А. Жизнь и труды Г. В. Вернадского // Вернадский Г. В. Древняя Русь. Тверь: Москва, 1996. С. 5-14.

601. Нерознак В. П. Слово о Н. С. Трубецком: К 100-летию со дня рождения // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 1990. Т. 49, № 2. С. 148-151.

602. Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Евразийский искус // Философские науки. 1991. № 12. С. 103-108.

603. Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Русская философия истории: Курс лекций. М., 1997.

604. Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Политическая программа евразийцев: реальность или утопия? // Общественные науки и современность. 1992. № 1. С. 104-109.

605. Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Два лика евразийства // Свободная мысль. 1992. № 7. С. 100-110.

606. Новикова Л. И., Сиземская И. Н. Евразийский искус // Мир России — Евразия. М., 1995. С. 5-20.

607. Ожогин В. И. Парадигма евразийской культурософии // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 1999. Вып. 1. Культурный космос Евразии. С. 6-17.

608. Омельченко Н. А. Споры о евразийстве: Опыт исторической реконструкции // ПОЛИС. 1992. №3. С. 156-163.

609. Омельченко Н. А. В поисках России: Общественно-политическая мысль русского зарубежья о революции 1917 г., большевизме и будущих судьбах российской государственности. СПб., 1996. 548 с.

610. Очирова Т. Н. Евразийство и пути русского исторического самопознания // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 1993. Т. 52, № 4. С. 34-47.

611. Очирова Т. Н. Геополитическая концепция евразийства // Общественные науки и современность. 1994. № 1. С. 47-55.

612. П. Н. Милюков: историк, политик, дипломат. Материалы международной конференции. М„ 2000. 560 с.

613. Палат Мадхаван К. Евразийство идеология будущего России // Культурное наследие российской эмиграции 1917-1940 гг. М., 1994. Кн.1. С. 80-87.

614. Панарин А. С. Россия в Евразии: вызовы и ответы // Вестник Московского университета. Сер. 12, Социально-политические исследования. 1994. № 5. С. 25-35.

615. Панарин А. С. Россия в Евразии: геополитические вызовы и цивилизационные ответы // Вопросы философии. 1994. № 12. С. 19-31.

616. Панарин А. С. Евразийский проект в миросистемном контексте // Восток (Orient). 1995. № 2. С. 66-79.

617. Пашуто В. Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М.: Наука, 1992. 400 с.

618. Пащенко В. Я. Евразийцы и мы // Вестник Московского университета. Сер. 12, Социально-политические исследования. 1993. № 3. С. 79-89.

619. Пащенко В. Я. Марксизм, большевизм, революция в зеркале евразийства // Вестник Московского университета. Сер. 12, Политические науки. 1999. № 3. С. 79-103.

620. Половинкин С. М. Евразийство и русская эмиграция // Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 731-761.

621. Пономарева Л. В. Евразийство и его место в русской западноевропейской историко-философской традиции // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 3-9.

622. Пономарева Л. В. Вокруг евразийства: Споры русской эмиграции // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 10-18.

623. Пономарева Л. В. Евразийский синтез // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 120-123.

624. Пономарева Л. В. Идеи евразийства и доктрина «испанидад» Рамиро де Маэстру // Культурное наследие российской эмиграции 1917-1940гг. М., 1994. Кн. 1. С. 116122.

625. Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993. 186 с.

626. Порк А. А. Нарратив как проблема методологии исторической науки // Ученые записки Тартуского государственного университета. Тарту, 1975. Вып. 361. С. 149164.

627. Порк А. А. К вопросу о логике повествования // Ученые записки Тартуского государственного университета. Тарту, 1976. Вып. 392. С. 68-74.

628. Порк А. А. Три уровня понятия нарратив // Ученые записки Тартуского государственного университета. Тарту, 1977. Вып. 404. С. 86-94.

629. Порк А. А. Историческое объяснение. Таллин, 1981. 189 с.

630. Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. 460 с.

631. Радченко Т. А. Евразийский взгляд на судьбу России // II Державинские чтения. Тамбов, 1996. С. 12-13.

632. Раев М. Из истории русской культуры за рубежом: Вклад Г. П. Федотова // Россия и современный мир. 1995. № 2. С. 285-299.

633. Робинсон М. А., Петровский Л. П. Н. Н. Дурново и Н. С. Трубецкой: проблема евразийства в контексте «Дела славистов»: (По материалам ОГПУ-НКВД.) // Славяноведение. 1992. № 4. С. 68-82.

634. Россия в изгнании: Судьбы российских эмигрантов за рубежом. М., 1999. 457 с.

635. Руснак С. Rusnak Svetlana. Н. В. Устрялов и евразийцы // Revue des Ёи^еэ Slaves. Tome seixante-treizieme. Fescicule 2-3. Harbin: Histoire, memoire et difference. Paris, 2001. P. 315-335.

636. Рыбачук В. Б. Гуманизм и культура в концепции Г. Федотова // Гуманизм и культура: век XX. Тверь, 1993. С. 95-103.

637. Рыбачук В. Б. Философия культуры Г.Федотова. Автореф. дис. . канд. Филос. Наук. М., 1995. 18 с.

638. Рыбачук В. Б. Философия культуры Г. П. Федотова: Учебное пособие. Тверь, 1996. 125 с.

639. Рыбачук В. Б. Г. П. Федотов: будущее российской культуры // Горизонты культуры накануне XXI века. Тверь, 1997. С. 142-151.

640. Савкин И., Козловский В. Евразийское будущее России // Ступени. СПб, 1992. № 2 (5). С. 80-116.

641. Сафронов Р. Ю. «Новый град» и идеи преобразования России // Культура российского зарубежья. М., 1995. С. 80-90.

642. Сахаров А. Н. От публикатора // Карташев А. В. Очерки по истории Русской церкви. М„ 1991. Т. 1. С. III-XVI.

643. Сахаров А. Н. Апостол истории «Святой Руси» (Антон Владимирович Карташев) // Отечественная история. 1998. № 5. С. 89-107.

644. Свято-Сергиевское Подворье в Париже: к 75-летию со дня основания. Париж; СПб., 1999.

645. Семенкин Н. С. Концепция «правящего отбора» как политическая идея евразийства // Этнополитический вестник. 1994. № 1. С. 179-193.

646. Сендеров В. Евразия: прошлое или будущее, реальность или миф? // Грани. 1995. № 175. С. 247-278.

647. Сербиненко В. В. Спор об антихристе: Вл. Соловьев и Г. Федотов // Общественная мысль: исследования и публикации. М., 1990. Вып. 2. С. 29-40.

648. Сербиненко В. В. Оправдание культуры: Творческий выбор Г. Федотова // Вопросы философии. 1991. № 8. С. 41-53.

649. Сергеева В. В. Евразийство как традиция // Гуманитарные науки и образование: Проблемы и перспективы. Саранск, 1997. С. 267-270.

650. Сергеева В. В. Самобытный путь России: Евразийский проект // Бахтин и время: IV Бахтинские научные чтения, 20-21 ноября 1997 г. г. Саранск. Саранск, 1997. С. 5356.

651. Сердобинцев К. С. Русская идея и евразийство // Проблемы русской философии и культуры. Калининград, 1997. С. 84-89.

652. Сиротина И. Jl. Русская культура и русская интеллигенция в философской публицистике Г. П. Федотова // Философия культуры. Первый российский философский конгресс. Т. VI. СПб., 1997. С. 157-159.

653. Слизовский Р. Историософская критика «евразийства» А. А. Кизеветтером // Роль Москвы в истории России. М., 1999. С. 96-98.

654. Смирнов Л. Империя свободы: О творчестве Г. П. Федотова // Наше наследие. 1991. № 3. С. 87-90.

655. Соболев А. Князь Н. С. Трубецкой и евразийство // Литературная учеба. 1991. № 6. С. 121-130.

656. Соболев А. В. «Своя своих не познаша»: Евразийство: Л. П. Карсавин и другие: (конспект исследования)// Начала. 1992. № 4. С. 49-58.

657. Соловьев Э. Г. Судьбы европейской культуры (феномен тоталитаризма в творчестве Г. П. Федотова) // Вестник Московского университета. Сер. 12. Политические науки. 1997. № 5. С. 78-92.

658. Соничева Н. Е. Г. В. Вернадский: Русская история в евразийском контексте // Глобальные проблемы и перспективы цивилизации. М., 1993. С. 94-118.

659. Соничева Н. Е. Вступительная статья. // Вопросы истории. 1994. № 7. С. 155-159. Вступ. ст. к статье Г. Вернадского «"Соединение церквей" в исторической действительности».

660. Соничева Н. Е. Становление и развитие исторической концепции Г. В. Вернадского. Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 1994.

661. Соничева Н. Е. Георгий Владимирович Вернадский // Историки России XVIII — XX веков. Вып. 2. М., 1995. С. 107-116.

662. Соничева Н. Е. Вернадский Георгий Владимирович (1887-1973) // Историки России. Биографии. М., 2001. С. 624-631

663. Сорокина М. Ю. Георгий Владимирович Вернадский: (О творческой деятельности русского историка 1887-1973) // Природа. 1999. № 2. С. 89-102.

664. Сорокина М. Ю. Георгий Вернадский в поисках «русской идеи» // Российская научная эмиграция: Двадцать портретов. М., 2001. С. 330-347.

665. Степанов Н. Ю. Идеологи евразийства: П. Н. Савицкий // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 156-163.

666. Степун Ф. А. Портреты. СПб., 1999. 439 с.

667. Струве Г. П. Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы. 2-е изд., испр. и доп. Париж: YMCA-PRESS, 1984. 426 с.

668. Суханек Л. Россия и Европа: Евразийство: предшественники и продолжатели // Культурное наследие российской эмиграции 1917-1940 гг. М., 1994. Кн. 1. С. 179190.

669. Тарле Г. Я. Задачи изучения истории российского зарубежья: Заседание «круглого стола» в Институте российской истории РАН // Отечественная история. 1994. № 1. С. 217-218.

670. Тищенко В. Г. Историческое значение движения евразийства для современной России // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Челябинск, 1995. Ч. 1. С. 118-121.

671. Толпегин А. О понятии «Евразия» у евразийцев 20-х годов // Евразия. 1995. № 1 (3). С. 27-29.

672. Толстой Н. И. Несколько слов о новой серии и книге Г. П. Федотова «Стихи духовные» // Федотов Г. П. Стихи духовные :(Русская народная вера по духовным стихам). М„ 1991. С. 5-9.

673. Толстой Н. И. Н. С. Трубецкой и евразийство // Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М., 1995. С. 5-28.

674. Топоров В. Н. О русском мыслителе Георгии Федотове и его книге II Наше наследие. 1988. № 4. С. 45, 50-53.

675. Топоров В. Н. Николай Сергеевич Трубецкой ученый, мыслитель, человек: К 100-летию со дня рождения II Советское славяноведение. 1990. № 6. С. 51-84; 1991. № 1. С. 78-99.

676. Троянов А. А. Изучение евразийства в современной зарубежной литературе: Краткий обзор II Начала. 1992. № 4. С. 99-103.

677. Тугаринов И. А. Евразийство в круге нашего внимания // Вестник высшей школы. 1992. № 7/9. С. 16-24.

678. Урханова Р. А. К критике западной культуры в творчестве евразийцев // Философия в России в конце XIX начале XX вв.: преемственность идей и поиски самобытности. М„ 1991. С. 120-136.

679. Урханова Р. А. Евразийство как идейно-философское течение в русской культуре XX века: Автореф. дис. канд. философ, наук. М., 1992. 22 с.

680. Урханова Р. А. Философско-исторические основания евразийской культурологии // Философия и культура в России: методологические проблемы. М., 1992. С. 115124.

681. Хачатурян В. М. Евразия: Между Западом и Востоком // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 59-65.

682. Хачатурян В. М. Историософия евразийства // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 44-50.

683. Хачатурян В. М. Культура Евразии: Этнос и геополитика // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 92-99.

684. Хачатурян В. М. П. Милюков и теория Евразии // Европейский Альманах: История. Традиции. Культура. М., 1994. С. 56-57.

685. Хачатурян В. М. Истоки русской революции в оценке эмиграции 20 — 30-х гг. XX в. // Культурное наследие российской эмиграции 1917-1940 гг. М., 1994. Кн. 1. С. 8894.

686. Херасков И. М. А. В. Карташев: (К пятидесятилетию ученой и педагогической деятельности) // Возрождение. 1951. Тетр. 14. С. 197-200.

687. Хоружий С. С. Россия, Евразия и отец Георгий Флоровский // Начала. 1991. № 3. С. 22-30.

688. Хоружий С. С. Философский процесс в России как встреча философии и православия // Вопросы философии. 1991. № 5. С. 26-57.

689. Хоружий С. С. Карсавин, евразийство и ВКП // Вопросы философии. 1992. № 2. С. 78-84.

690. Хоружий С. С. Трансформация славянофильской идеи в XX веке // Вопросы философии. 1994. № 11. С. 52-62.

691. Черемисская М. И. Концепция исторического развития у евразийцев // Тезисы докладов межвузовской научной конференции «Современные проблемы философии истории» (Тарту-Кяэрику). Тарту, 1979. С. 186-192.

692. Шатилов А. Б. Евразийская идея: миф или традиция? Истоки евразийской идеологии (XIX начало XX вв.) // Россия в новое время: выбор пути исторического развития: Материалы конференции. М., 1994. С. 92-93.

693. Шатилов А. Б. Евразийство и советские чекисты: к истории «Кпамарского раскола» в русском зарубежном евразийстве // Гуманитарное образование в России: новые горизонты: Тезисы докладов конференции. М., 1995. С. 29-31.

694. Шатилов А. Б. История евразийского движения (20-е годы) // Проблемы источниковедения и политической истории. М., 1995. С. 34-62.

695. Шатилов А. Б. Проблема «власть и народ» в трактовке классического евразийства // Россия в новое время. Образованное меньшинство и крестьянский мир: поиск диалога: Материалы конференции. М., 1995. С. 88-90

696. Шатилов А. Б. Геополитическая альтернатива евразийства // Россия в новое время: Историческая традиция и проблемы самоидентификации. М., 1996. С. 155-157.

697. Шатилов А. Б. Геополитическая модель классического евразийства и ее современные мифологические интерпретации // Современная политическая мифология: содержание и механизмы функционирования. М., 1996. С. 78-90.

698. Широков О. С. Проблема этнолингвистических обоснований евразийства // Исход к Востоку. М„ 1997. С. 5-41.

699. Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. М., 1987. 237 с.

700. Шнирельман В. А. Евразийцы и евреи // Вестник Еврейского Университета в Москве. 1996. №11. С. 4-45.

701. Ястребов И. Б. Лекции по истории русской философии XIX начала XX века. М.: Московский коммерч. ин-т, 1993. 96 с.* *

702. Ankersmit F. Narrative Logic: A Semantic Analysis of the Historian's Language. The Hague, 1983. 265 ps.; Анкерсмит Ф. Нарративная логика: Семантический анализ языка историка. М., 2003. 360 с. Перевод на рус. яз.

703. Ankersmit F. R. Hayden White's Appeal to the Historians // History and Theory. 1998. Vol. 37. № 2. P. 182-193.

704. Ankersmit F. R. Historical Representation // History and Theory: Studies in the Philosophy of History. 1988. Vol. 27. № P. 205-228.

705. Ankersmit F. R. Statements, Texts and Pictures // A New Philosophy of History. London, 1995. P. 212-244.

706. Bassin M. Russia between Europe and Asia: The Ideological Construction of Geographical Space 11 Slavic Review. 1991. Vol. 50. No. 1. P. 1-17.

707. Boss O. Die Lehre der Eurasier. Ein Beitrag zur russischen Ideengeschichte des 20. Jahrhunderts. Wiesbaden, 1961. Босс О. Учение евразийцев / Пер. с нем. Н. А. Ни-коновой и А. А. Троянова // Начала. 1992. № 4. С. 89-98. Перевод первой главы.

708. Carr D. Narrative and the Real World: An Argument for Continuity // History and Theory. 1986. Vol.25. №2. P. 117-131.

709. Carr D. Time, Narrative and History. Bloomington, 1986.190 ps.

710. Carrol N. Review. David Carr, Time, Narrative and History // History and Theory. 1988. Vol. 17. P. 297-305.

711. Danto A. C. Analitical Philosophy of History. Cambridge, 1965. 318 ps.

712. DonaganA. The Popper-Hempel Theory Reconsidered // History and Theory. 1964. Vol. 4. № 1. P. 3-26.

713. Dray W. H. On the Nature and Role of Narrative in Historiography // History and Theory. 1971. Vol. 10. №2. P. 153-171.

714. Ely R. G., Gruner R., Dray W. H. Mandelbaum on Historical Narrative: A Discussion History and Theory. 1969. Vol. 8. №. 2. P. 275-294.

715. Gallie W. R. Philosophy and the Historical Understanding. L., 1964. 236 ps.

716. Georges Florovsky: Russian Intellectual and Orthodox Churchman. Crestwood, NY, 1993. Георгий Флоровский: священнослужитель, богослов, философ / Отв. ред. Ю. П. Сенокосова. М.: АО Изд. группа "Прогресс" "Культура», 1995. 416 с. Пер. с англ.

717. Hall J. R. The Time of History and the History of Times // History and Theory. 1980. Vol. 19. №2. P. 113-131.

718. Halperin Ch. J. George Vernadsky, Eurasianism, the Mongols, and Russia // The Slavic Review. 1983. Vol. 41. P. 477-483.

719. Halperin Ch. J. Russia and the Steppe: Gerge Vernadsky and Eurasianism // Forschungen zur osteuropaischen Geschichte. 1985. Bd. 36. S. 55-194.

720. Mazour A. G. An Outline of Modern Russian Historiography. Berkeley, 1939. P. 99-104.

721. Mazour A. G. Modern Russian Historiography. Princeton, 1958. P. 236-242.

722. Mink L. O. Narrative Form as a Cognitive Instrument // The Writing of History. Literary Form and Historical Understanding / Ed. by R. Canary, H. Cazicki. Madison; L., 1978.

723. Norman F. P. Telling It Like It Was: Historical Narratives on Their Own Terms // History and Theory. 1991. Vol. 30. № 2. P. 119-135.

724. Olafson F. A. Narrative History and the Concept of Action // History and Theory. 1970. Vol. 9. № 3. P. 265-289.

725. Olafson F. A. The Dialectic of Action. A Philosophical Interpretation of History and the Humanities. Chicago; L., 1979. 294 ps.

726. Passmore J. Explanation in Everyday Life, in Science and in History // History and Theory. 1962. Vol. 2. № 2. P. 105-123.

727. Raeff M. Russia Abroad: A Cultural History of the Russian Emigration, 1919-1939. NY, Oxford, 1990. Раев M. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции (1919 1939). М., 1994. 295 с. Пер. с англ.

728. Riasanovsky N. V. Prince N. S. Trubetskoy's «Europe and Mankind» // Jahrbiicher fur Geschichte Osteuropas. 1964. Bd. 12. H. 2. P. 207-220.

729. Riasanovsky N. V. The Emergence of Eurasianism // California Slavic Studies. 1967. Vol. 4. P. 39-72; Рязановский H. В. Возникновение евразийства / Пер. И. Виньковецкого // Звезда. 1995. № 2. С. 29-44. Пер. с англ.

730. Ricoeur P. The Reality of the Historical Past. Milwaukee, 1984. 51 ps.

731. Rigney A. Mixed Metaphors and the Writing of History // Storia della Storiografia. 1993. №24. P. 149-159.

732. Rusen J. Studies in Metahistory. Pretoria, 1993. 239 ps.

733. Rusen J. Some Theoretical Approaches to Intercultural Comparative Historiography // History and Theory. 1996. Vol. 35. № 4. Theme Issue 35: Chinese Historiography in Comparative Perspective. P. 5-22.

734. Rusen J. The Logic of Historization // History and Memory. 1997. Vol. 9. № 1-2.

735. Salmi Н. On the Nature and Structure of Historical Narration // Storia della Storiografia. 1993. № 23. P. 123-133.

736. Topolsky I. Towards an Integrated Model of Historical Explanation //History and Theory. Vol. 30. № 3. P. 324-338.

737. Utechin S. V. Russian Political Thought. A Concise History. New York, 1963. P. 256-261.

738. White H. Metahistory. The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe. Baltimore; L., 1973. 448 ps.

739. White H. The Content of the Form. Narrative Discourse and Historical Representation. Baltimore; L., 1989. 244 ps.

740. White H. The Question of Narrative in Contemporary Historical Theory // History and Theory. 1984. Vol. 23. № 1. P. 1-33.

741. White H. Tropics of Discourse. Essays in Cultural Criticism. Baltimore; L., 1978. 287 ps.

742. White M. Foundation of Historical Knowledge. New York; L., 1965. Ch. VI. Historical Nar-rationP. 219-270.

743. Williams R. С. Culture in Exile. Russian Emigres in Germany, 1881-1941. Ithaca: Cornell University Press, 1972. P. 256-261.

744. БИОБИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ И СПРАВОЧНЫЕ ИЗДАНИЯ

745. Библиографический список // Зайцева Н. В. Логика любви: Россия в историософской концепции Георгия Федотова. Самара, 2001. С. 220-242.

746. Библиография // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. М., 1994. С. 364-368.

747. Библиография // Мир России Евразия. М., 1995. С. 391-398.

748. Библиография евразийства // Русский узел евразийства: Восток в русской мысли. Сб. трудов евразийцев. М., 1997. С. 484-512.

749. Г.В.Вернадский: Библиография / Сост. Н. Е. Соничева // Библиография. 1994. №6. С. 85-91.

750. Евразийское движение: Книги. Журналы. Сборники / Сост. О. В. Манихин // Сов. библиография. 1991. № 1. С. 82-86.

751. Евразийство: Библиографический список I Сост. Р. И. Вильданова, А. А. Троянов II Вече: Альманах русской философии и культуры. СПб., 1994. Вып. 1. С. 36-37.

752. Историки русского зарубежья, 1917-1940: Каталог книжной выставки. М., 1993. 73 с.

753. Историческая наука российской эмиграции 20-х 30-х гг. XX века: Хроника. М. 1998. 311 с.

754. Литературная энциклопедия Русского Зарубежья. М., 1993-2000.

755. Т. 1: Писатели русского зарубежья: Справочник. М., 1993-1995.1. Ч. 1: А-И. 1993. 238 с.4.2: К-С. 1994. 288 с.

756. Ч. 3: Т-Я. Дополнения. 1995. 321 с.1. Т. 2.

757. Ч. 1: А-И. 1996. 299 с. Ч. 2: К-Р. 1997.

758. Ч. 3: С-Я. Дополнения. 1998. 272 с. Т. 3.

759. Ч. 1: А-3. 1999. 349 с. Ч. 2:3-П. 1999. 367 с. Ч. 3: П-Я. Дополнения. 2000. 294 с.

760. Литературная энциклопедия Русского Зарубежья 1918-1940: Периодика и литературные центры. М., 2000. 639 с.

761. Материалы для библиографии русских научных трудов за рубежом (1920-1930). Вып. 1. Белград, 1931. 394 с.

762. Материалы для библиографии русских научных трудов за рубежом (1930-1940). Вып. 2. Белград, 1941. 384 с.

763. О Евразии и евразийцах: Библиографический указатель. Петрозаводск, 1997. 100с.

764. Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции: первая треть XX в.: Энциклопедический биобиблиографический словарь. М., 1997. 748 с.

765. Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни. 19201940. М.; Париж, 1995-1997. Т. 1-4.

766. Савицкий П. Н. Евразийская библиография: 1921-1931 К Тридцатые годы. Кн. 7. Париж, 1931. С. 285-317.

767. Сводный каталог периодических и продолжающихся изданий русского зарубежья в библиотеках Москвы (1917-1996 гг.) М„ 1999. 464 с.

768. Сводный каталог русских зарубежный периодических и продолжающихся изданий в библиотеках Санкт-Петербурга (1917-1995 гг.) СПб., 1999. 199 с.

769. Список печатных работ Н. С. Трубецкого на евразийские темы // Евразия: Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 176-177.

770. Троянов А. А., Вильданова Р. И. Библиография евразийства // Начала. 1992. № 4. С. 103-111.

771. Труды русских историков-эмигрантов по истории России до 1861 г. // Пашуто В. Т. Русские историки-эмигранты в Европе. М., 1992. С. 114-190.

772. Указатель содержания журнала «Новый Град» // Вече: Альманах русской философии и культуры. СПб., 1998. Вып. 11. С. 168-172.* *

773. A Bibliography// Exodus to the East. Idyllwild, 1996. P. 156-174.

774. A Bibliography of the Writings of George P. Fedotov (1886-1951) / Сотр. by Th. E. Bird II Fedotov G. P. The Russian Religious Mind. Cambridge (Mass.), 1966. Vol. 2. P. 397413.

775. Bibliography of Russian Emerge Literature, 1918-1970 / Сотр. by L. A. Foster. Boston, 1970. Библиография русской зарубежной литературы, 1918-1970. Т. 1-2. 1374 с.

776. Bibliographie // Boss О. Die Lehre der Eurasier. Ein Beitrag zur russischen Ideengeschichte des 20. Jahrhunderts. Wiesbaden, 1961. S. 125-130.

777. Bibliographie des cevres de G. P. Fedotov // Beane D. G. P. Fedotov ce qui demeure. (Reflexions sur la revolution russe). Aix-en-Provance, 1990. P. 282-295.

778. Notes on Vernadsky's Bibliography // Halperin Ch. Russia and Steppe: George Vernadsky and Eurasianism. P. 188-194.

779. Osorgine-Bakunine T. L'emigration russe en Europe. Catalog collectif des periodiques en langue russe. Paris, 1981. Vol. 1:1855-1940. 342 ps.