автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Феномен финальной книги в русской прозе XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме "Феномен финальной книги в русской прозе XX века"

На правах рукописи

Кириллова Ирина Владимировна

Феномен финальной книги в русской прозе XX века

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Екатеринбург 2006

Работа выполнена на кафедре русской литературы XX века государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Уральский государственный университет им. А. М. Горького»

Научный руководитель:

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Литовская Мария Аркадьевна

доктор филологических наук, профессор Дворцова Наталья Петровна кандидат филологических наук, доцент Бреева Татьяна Николаевна

Ведущая организация:

ГОУ ВПО «Челябинский государственный университет»

Защита состоится июля 2006 г. в часов на заседании

диссертационного совета Д 212.286.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Уральском государственном университете им. А. М. Горького (620083, Екатеринбург, К-83, пр. Ленина, 51, комн. 248). 1

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Уральского государственного университета им. А. М. Горького

Автореферат разослан « » 2006 года

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических Наук,

профессор

М. А. Литовская

Общая характеристика работы

В истории литературы одной из наиболее важных является проблема творческой эволюции писателей и характеристика различных этапов творчества, связанных, в том числе, со спецификой возраста авторов. При этом широкое использование таких понятий, как «раннее / зрелое / позднее творчество», «первая (дебютная) книга», «итоговая (финальная) книга» не отменяет того, что характеристики конкретных художественных текстов в творчестве писателя определяются обычно, исходя из внутрилитературной динамики, тогда как внелитературный биографический, в частности, возрастной контекст не учитывается вовсе или принимается во внимание косвенно.

Книги, созданные в конце долгой творческой практики, как кажется, характеризуются не только уникальной логикой развития художественного мышления, но и процессами, связанными с наступлением старости и приближением перспективы смерти, - переживаниями, свойственными человеку в последний период жизни. Это, на наш взгляд, дает основания рассматривать их как самостоятельное явление.

Учитывая необходимость определить феномены, характеризующие динамику творчества, мы рассматриваем в нашей работе тексты, написанные пожилыми (нижним порогом наступления старости мы, вслед за психологами1, считаем возраст 60-65 лет) авторами в конце долгой жизни и творческой деятельности. Такие произведения, отличающиеся, на наш взгляд, типологическим сходством проблематики и поэтики, мы называем финальной книгой.

Степень изученности проблемы.

В искусствоведении и литературоведении неоднократно делались наблюдения относительно текстов, созданных в конце долгой жизни, при анализе биографии писателей 2. Но итоговость творчества как особая характеристика определенного этапа его развития стала предметом внимания ученых сравнительно недавно (работы Р. Арнхейма, Ю. Казарина, О. Мирошниковой, Т. Снигиревой), при этом анализа финалыюсти в прозаических текстах практически не предпринималось. Большинство исследований итоговых текстов посвящено анализу стихотворных произведений и художественных практик поэтов. При этом выделение последнего этапа творчества, итогового текста либо не коррелирует с наступлением старости (так, в монографии-антологии Ю. Казарина принципиальна установка на то, что «поэт, независимо от количества прожитых лет, успевает сказать все»3), либо

1 Стюарт-Гамильтон Я. Психология старения. - СПб., 2002. - С. 39-40.

2 См.: Альфонсов В. Н. Поэзия Бориса Пастернака. - Л., 1990; Ершов Г. А. Михаил Пришвин: жизнь и творчество. - М., 1973; Мотяшов И. Михаил Пришвин: критико-биографический очерк. — М., 1965; Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы. - Л., 1987; Ростовцева И. И. Николай Заболоцкий. Опыт художественного познания. — М., 1984; Мальцев Ю. Иван Бунин. - М„ 1994; Хрулев В. И. Мысль и слово Леонида Леонова.-Саратов, 1989.

3 Казарин Ю. Последнее стихотворение. 100 русских поэтов ХУШ-ХХ веков. - Екатеринбург, 2004. -С. 44.

их соотношение косвенно. О. Мирошникова выявляет черты, свойственные итоговым книгам, в большинстве своем созданным пожилыми поэтами в последней трети XIX века: пороговость, подытоживание, поиск незыблемых ценностей, связь с предшествующим творчеством, монологизм и биографизм Т. Снигирева называет типологическими чертами позднего творчества созерцательность, мемуарность, диалогичность, смещение нравственных координат, обращение к прозаическим жанрам и «эффект сверхтекста»2. Р. Арнхейм, рассматривая творчество в старости, считает, что важен не возраст сам по себе, а специфическое авторское отношение, выраженное в позднем стиле (термин Р. Арнхейма), которое в культуре оценивается как увядание или, напротив, творческий взлет. Кроме того, он отмечает переход от иерархии к координации, свойственный «последней фазе отношений человека с миром»3. При этом собственно финальные художественные произведения не являются предметом его анализа.

Значимость понятий старости, старения, смерти при изучении феномена финальной книги потребовала рассмотрения в самом общем виде существующих о них представлений в современной гуманитарной науке.

Феномен смерти активно осмысляется в культуре, начиная от мифов и обрядовой практики и заканчивая современными построениями в философии и культурологии. Для нашей работы особое значение имел анализ представлений о смерти в модернистской традиции, которая повлияла на творчество большинства рассматриваемых нами авторов, а также концепция продолжения себя после смерти в жизни и культуре (работы Т. Мордовцевой, В. Варавы, Е. Дворецкой, Т. Лисицыной, Е. Сиверцева и других).

Проблемы старости или, в терминологии западных ученых, поздней взрослости, старения и подведения итогов жизни также осмыслялись в культуре, но до недавнего времени они отодвигались на периферию гуманитарных исследований, а в некоторых сферах знания по-прежнему остаются практически табуированными. Социально-психологические аспекты поздней взрослости изучаются в рамках геронтологии (работы Я. Стюарта-Гамильтона, Э. Эриксона и других), предприняты также обзоры концепций старения (Дж. Вандер Зандер, Г. Крайг). Активно осмысляются процессы старения в социальной философии (работы И. Днепровой, В. Костецкого, К. Пигрова, А. Погребняка, Г. Феоктистова и других). В этих исследованиях реабилитируются существующие в культуре представления о старости как периоде физических, интеллектуальных и социальных утрат, определяются критерии, причины и формы переживания «плохой» и «хорошей» старости.

Таким образом, актуальность нашего исследования определена выделением финальной книги как феномена, выявляющего взаимосвязь между возрастом и

1 См.: Мирошникова О. В. итоговая книга в поэзии последней трети XIX века: архитектоника и жанровая динамика. Автореф. дисс. ... докт. филол. наук. - Омск, 2004.

г Снигирева Т. Феномен позднего творчества в поэзии XX века // Дергачевские чтения-2002. -Екатеринбург, 2004. - С. 337-338.

1 Арнхейм Р. О позднем стиле // Новые очерки по психологии искусства. — №, 1994. — С. 311.

творческой практикой, спецификой мировидения и миропонимания пожилого писателя и реализацией их в художественном тексте.

Научная новизна настоящей диссертационной работы заключается в том, что в ней впервые рассмотрена финальная книга как самостоятельный феномен, играющий свою роль в истории литературы, определены основные признаки и функции финальной книги в русской прозе XX века.

Объектом исследования является русская проза XX века, материалом — прозаические тексты, созданные пожилыми писателями в конце своего творческого пути: «Темные аллеи» (1937 - 1945) И. Бунина (1870 - 1953), «Осударева дорога» (1933 - 1952) М. Пришвина (1873 - 1954), «Пирамида» (рубеж 1940-х - 50-х гг. - 1994) Л. Леонова (1899 - 1994), «Спящий» (1984) и «Сухой лиман» (1985) В. Катаева (1897 - 1986) и «Светлая даль юности» (1983) М. Бубеннова (1909 — 1983). Выбор этих произведений обусловлен тем, что в них, на наш взгляд, наиболее ярко представлены процессы и явления, характерные для финальной книги. Также в исследовании привлекаются тексты других прозаиков, принадлежащих к литературной традиции XX века.

Цель исследования — выделить финальную книгу в самостоятельный объект изучения и охарактеризовать его сущностные черты. В связи с этим были поставлены следующие задачи:

— выявить взаимосвязь между особым периодом в жизни писателя (старостью) и спецификой творчества;

— обозначить признаки, которые позволяют выделить финальную книгу как самостоятельный феномен и определить тексты, которые к нему относятся;

— проанализировать ряд художественных произведений с точки зрения их принадлежности к финальной книге;

— выстроить классификации финальных книг в соответствии со стратегиями, которые использовал автор при их написании, по ряду формальных и содержательных критериев.

Методологическую базу исследования составили труды по психологии позднего творчества Дж. Вандер Зандера, Г. Крайга, Я. Стюарта-Гамильтона и Э. Эриксона. Необходимость изучения динамики творчества вызвала обращение к исследованиям творческих биографий писателей, предпринятых В. Альфонсовым, А. Варламовым, А. Македоновым, Ю. Мальцевым, М. Литовской, Н. Пращерук, В. Хрулевым и другими. Использование писателями при создании своих финальных книг разноплановых культурно-стилистических традиций потребовало обращения к работам Э. Голосовкера, К. Кларк, Д. Лихачева, А. Лосева, Н. Николиной, М. Хайдеггера и других. При анализе текстов использовались теоретические положения и методики, разработанные М. Бахтиным, М. Гиршманом, Б. Гаспаровым, Ж. Женеттом, Е. Лебедь, Н. Фортунатовым. Сочетание системно-типологического метода с элементами биографического, культурологического, лингвистического видов анализа способствовало выявлению и конкретизации признаков финальной книги в текстовом материале.

Практическая значимость работы заключается в определении признаков и построении типологий финальных книг, что дает возможность использовать их

при изучении закономерностей развития индивидуальных биографий писателей и такого культурно-значимого феномена, как позднее творчество. Кроме того, итоги диссертации можно использовать в преподавании курсов по истории литературы XX века, чтении спецкурсов по изучению авторов с долгой творческой практикой.

Апробация работы. Основные положения и отдельные проблемы, рассмотренные в диссертации, отражены в докладах на международной научной конференции молодых ученых «Русская литература XX века: итоги столетия» (Санкт-Петербург, 2001), международных научно-практических конференциях «Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания» (Пермь, 2003, 2005), всероссийских конференциях «Дергачевские чтения» (Екатеринбург, 2000, 2004), межвузовской студенческой конференции «Речевая культура в разных сферах общения» (Нижний Тагил, 2004).

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Под финальной книгой мы понимаем художественное произведение, созданное автором, имеющим долгий жизненный и творческий опыт, в конце писательской деятельности. Присущая поздней взрослости специфика (дефицитарные и компенсаторные механизмы в теле, уход из жизни современников и, одновременно, особая позиция «патриарха», базирующаяся на праве прожитого опыта, процесс приобретения мудрости, интегрированный тип мышления, сосредоточенность на ключевых феноменах жизни — времени, истории, Боге, памяти, любви, а главное — четко осознаваемая близость смерти) обусловливает содержательное сходство создаваемых в это время текстов.

2. Финальная книга создается ввиду наступающей смерти. Пороговая ситуация предсмертия становится ключевым фактором, провоцирующим писателя на создание финальной книги. С осознанием близкой смерти связано усиление интимности и, одновременно, откровенности, потребность в диалоге с современниками и потомками сочетается с безразличием к оценке своего творчества.

3. Писатель в финальной книге обобщает и универсуализует концепцию своего мироотношения в ключевых понятиях бытия и существования, подытоживает свою жизнь и творческий опыт. Он уточняет личностную (как человека) и творческую (как писателя) Я-концепцию, реконструируя прошлое, с которым он себя идентифицирует, демонстрируя писательское мастерство и совмещая в финальной книге элементы стиля, наработанные в более ранние периоды творчества.

4. Итоговый и пороговый характер финальной книги выражается в специфике содержания, формы и модальности текстов. В финальной книге могут быть реализованы стратегии упрощения или усложнения письма по сравнению с более ранним творчеством. Усложнение характеризуется разрастанием романных конструкций, упрощение, напротив, тяготением к лаконизму и сжатой экспрессивности. Финальная книга представляет собой осмысление прошлого либо в форме дискретного события (точки в прошлом), либо в форме развивающегося события (моделирование жизненного пути). Оба

типа восходят к экзистенциальной логике осмысления прошлого, основанной на явлениях рождения, смерти, истории, времени и памяти. Модальный план финальной книги определяется тремя основными типами пафоса: поучением, примирением и самореабилитацией.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех частей, заключения и списка использованной литературы. Объем исследования составляет 228 страниц, список литературы включает 263 наименования.

Основное содержание работы

Во Введении обосновывается выбор темы, актуальность поставленной проблемы, ее научная новизна и степень изученности в различных гуманитарных науках, определяются объект и предмет изучения, оговариваются временные и литературные рамки изучаемого феномена, формулируются цели и задачи, теоретико-методологическая основа, аргументируется структура диссертации.

В первой части «Влияние мировосприятия в поздней взрослости на финальную книгу» вслед за психологами, анализирующими различные аспекты старения1, определяются основные проблемы и особенности мышления в поздней взрослости, которые вынуждают авторов рефлексировать, корректировать свое отношение к ним и наиболее сильно влияют на специфику финальных книг. Среди таковых называются:

— переживание тела, т. е. осознание утраты многих возможностей, доступных ранее, и проговаривание или замалчивание этой проблемы в тексте;

— социальное положение - наличие / отсутствие поддержки со стороны окружающих, ощущение нарастающего одиночества, порождающее как самоуглубление, проявляющееся в писательской смелости и независимости, так и необходимость высказывания, адресованного потомкам, в виде предупреждения, завещания, обвинения, обличения и самозащиты;

— смена интенции творчества, проявляющаяся в усилении публицистичности либо примирении с прожитой жизнью и наступающей смертью, либо в необходимости самореабилитации;

— обострение экзистенциальной проблематики, т. е. усиление рефлексии над прожитой жизнью, когда проговаривается индивидуальное отношение к Богу, религии, старости и смерти;

— глобализация мышления, т. е. осмысление времени, истории и бытия в их целостности, достигаемой за счет апелляции к мифу, мировой культуре и истории;

— воссоздание лично значимого прошлого, связанное со стремлением создать образ своей судьбы, отражающий авторское представление о сущности жизни, бытия и истории. Это приводит к усилению автопсихологического, а в некоторых случаях и автобиографического начала;

' См.: Крайг Г. Психология развития. - СПб., 2000; Стюарт-Гамильтон Я. Психология старения. -СПб., 2002; Ericson Е. Vital involvement in the old age. - New-York and London, 1995; Vander Zander J. W. Human Development. - McGraw-Hill, 2000.

— уточнение творческой Я-конг\епции за счет определения своего места в литературе. Как правило, классики признаются эталоном, современники оцениваются более критически. Творческой Я-концепции свойственна трезвая оценка своего писательского наследия и уровня мастерства. Финальная книга позволяет проговорить волнующие писателя проблемы, аккумулировать ключевые черты собственного стиля и совершить акт, одновременно социальный и бытийный: оставить «последнее слово», могущее стать завершающим и потому главным отпечатком авторской личности в культуре.

С учетом проблем, решаемых в позднем творчестве и определяющих специфику финальной книги, предлагается следующая типология финальных книг:

По стратегии письма: 1) сориентированные на усложнение; 2) сориентированные на упрощение.

По форме осмысления прошлого: 1) тяготеющие к воспроизведению дискретного события; 2) тяготеющие к воссозданию процессуальности через изображение развивающегося события.

По типу модальности: 1) направленные на поучение; 2) направленные на примирение; 3) направленные на самореабилитацию автора.

Во второй части «Типы письма в финальной книге» рассматривается классификация по стратегии письма. В первой главе «"Пирамида" Л. Леонова: стратегия усложнения письма» анализируется модель усложнения на примере романа Л. Леонова «Пирамида». Особенность его заключается в том, что, стремясь подытожить свою жизнь, творчество и художественный метод, писатель использует особый тип письма: в течение всего творческого пути развиваемое и организующее все пространство текста усложнение. Автор стремится создать, как отмечают исследователи1, сложный образ мира с объяснением всех действующих в нем сил, но выражает свою мысль не прямо, а в непрямом говорении. Исходя из принципов реализации непрямого говорения в тексте «Пирамиды», были выделены пять ключевых приемов.

Смена «правил игры». Автор предлагает несколько равнозначных и равновозможных вариантов одного и того же события, сюжетных ходов, оценки персонажа или идеи. Он не дает прямых утверждений или «подсказок» для базовой интерпретации образов, сцен и героев, что приводит к затруднениям в восприятии как ключевых положений романа, так и конкретных эпизодов. В частности, о. Матвей предстает то как еретик, то как последний ортодоксально мыслящий священник.

Дег/ентрация субъектной организации. Проявляется в использовании повествовательных масок и зыбкости позиции Я-повествователя. В «Пирамиде» первичная повествовательная инстанция (Я-повествователь, Леонид Максимович) подменяется маской Никанора Шамина, который выполняет функцию трикстера-посредника между различными мирами и концепциями

' См.: Хрулев В. И. Мысль и слово Л. Леонова. - Саратов, 1989; Кайгородова В. Е. Проблема демократичности текста в художественной практике Леонида Леонова // Поэтика Л. Леонова и художественная картина мира в XX веке. - СПб., 2002; Семенова С. Г. Парадокс человека в романах л. Леонова 1920- 1930-х годов // http://lib userline.rU/l 339.

происходящего и транслирует слова Шатаницкого и Дуни как иных повествовательных инстанций. Однако автор не дает высказаться персонажам напрямую, а пересказывает их слова, сводя повествовательное многоголосие к единственному авторскому сознанию. Также автор использует несколько ролей повествователя (творца, летописца и пророка), соотносимых с настоящим, прошлым и будущим и объединяемых идеей памятника для потомков.

Нарушение знаковой симметрии. Идея или культурный знак повторяются в тексте, сохраняя форму, но меняя значение (текстовая омонимия). В результате знак-мотив теряет единство формы и содержания и функцию структурного стержня. Так, апокалипсис в тексте — это и утрата таланта как видового качества человека, и атомная угроза, и вероятность всемирной войны. В результате семантика слова-знака «апокалипсис» расплывается. Отметим также, что варианты апокалипсиса не выстраиваются в систему на основании каких-либо отношений.

Подмена. Различные культурные модели мира (мифо-религиозные традиции древнейших цивилизаций, ортодоксальное православие и староверческая традиция, модернистское представление о мире, коммунистическая идеология в российском изводе 1930-х годов, современные физико-космические и биологические теории, культурно насыщенные символы) подменяют друг друга, вступая между собой в сущностное противоречие. Подмена культурных моделей отражается в жанровой полиморфности «Пирамиды», соединяющей фольклорные, религиозные риторические жанры, детектив, сон. Специфическая организация смыслового пространства обусловила и особенности архитектоники: в крупных, почти самодостаточных блоках-сценах «тонут» основные сюжетные линии: пришествие ангела и злоключения семейства Лоскутовых.

Заговаривание / запутывание. Автор использует конструкции, избыточность и «разная полярность» которых приводят к усложнению структуры высказывания и романной реальности. Более сложными становятся лексика, синтаксис, соединяются различные речевые стили, используются фигуры умолчания, недомолвки и иносказания, прерывание логической последовательности высказывания. Усложнение хронотопа характеризуется соположением эпизодов, относящихся к разным временным планам. Роман оказывается пронизан перекрестными ссылками из прошлого в будущее и наоборот. О настоящем времени говорить можно только условно. На уровне пространственной организации заговаривание / запутывание проявляется в мотиве блуждания: о. Матвей уходит из дома, но не находит в странствиях смысла и верной дороги, пространство Москвы и резиденция Шатаницкого напоминают лабиринт.

В результате проведенного анализа выделяются основные черты «Пирамиды» Л. Леонова. Главными принципами организации текста становятся усложнение и стремление уйти от прямого высказывания. Подытоживание жизни и творчества, обобщение концепции мироотношения и осмысление близкой смерти сопровождаются усложнением концепции истории, мироздания и языка, усилением идеологической, метафорической и

символической составляющих в ущерб бытовой конкретике, событийному ряду и целостности произведения.

В целом для произведений этого типа характерны увеличение объема, долгота вынашивание замысла, незавершенность текста и значительное усиление плотности письма, особенно заметное на фоне более ранних произведений.

Во второй главе «"Темные аллеи" И. Бунина: стратегия упрощения»

на примере сборника новелл анализируется модель упрощения, главной особенностью которой является стремление к максимальной прозрачности и лаконичности формы при высокой семантической насыщенности. Упрощение также свойственно «Сухому лиману» В. Катаева, «Фацелии» М. Пришвина, «Затесям» В. Астафьева1. В текстах, сориентированных на упрощение, важнейшую роль играет ритм, позволяющий добиться лаконичной, имеющей необходимую жесткость формы для воплощения масштабных тем. В случае «Темных аллей» — тем любви и смерти. В сборнике, на наш взгляд, представлены три приема упрощения.

Повторяемость. В тексте выстраиваются и последовательно выдерживаются одни и те же схемы. На содержательном уровне это тематическое единство (темы любви и смерти), концепция любви (любовь -трагическая вспышка), типы героев (активный, не укорененный в пространстве герой и героини «восточного» трагического или бледного, «жертвенного» типов), сюжетная схема (стремление мужчины к женщине - близость -трагический финал), образы и мотивы («мужские» сценарии дороги, «женские» образы воды и темноты). На формальном — композиционная повторяемость описаний (портрета, пейзажа, интерьера), сцен встречи главных героев («удар»), неожиданного финала, выводящего ситуацию на новый уровень и создающего эффект катарсиса, а также единая жанровая маркировка (сборник новелл, ориентированных на эскизность повествования). По сравнению с ранними текстами рассказы сборника можно обозначить как более лаконичный и емкий вариант развития трагической любовной коллизии.

Вариативность. Предотвращает унификацию структурообразующих элементов сборника. Для «Темных аллей» также характерны вариации-исключения, где реализуются структуры, противоположные тем, что свойственны сборнику в целом. Как кажется, такая тактика не разрушает структурный стержень повествования, а, напротив, подчеркивает его, так как при ссятоставлении его качества становятся наиболее наглядными. Так, рассказ «Холодная осень» от лица женщины подчеркивает, что в остальных повествователем выступает мужчина. Кроме того, варьируются социально-культурные обстоятельства коллизии. Так, в рассказах «Темные аллеи», «Степа» и «Ночлег» разыгран общий сценарий «приезд героя на постоялый двор», но у каждого из них свой интонационный, философский и

' О феномене упрощения в «поздней» лирике Б. Пастернака и Н. Заболоцкого см.: Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы. - JL, 1987. - С. 250; Альфонсов М. Поэзия Бориса Пастернака. - Л., 1990. - С. 244,257.

социокультурный поворот. Основные модификации происходят в сфере хронотопа. Здесь можно выделить ситуации цепочки встреч (несколько встреч героя и героини), цепочки встреч-воспоминаний (временная композиция имеет каплеобразную структуру с погружением в прошлое), развернутых встреч (одно свидание, его обстоятельства и последствия), непрерывного внутреннего монолога героя (характерны временной синкретизм, спонтанность, импрессионистический характер повествования), вневременной зарисовки (для этого типа свойственно отсутствие движения времени, небольшой объем, композиция, в центре которой - один развернутый портрет женщины или сцена).

Чередование или сочетание контрастных элементов, которое приводит к появлению эффекта структурного и интонационного равновесия. Чередоваться могут композиционные блоки1, временные планы настоящего и прошлого. Еще одна сфера чередования — темпоритм2 рассказов. На наш взгляд, использование чередования для достижения динамического равновесия в тексте свидетельствует о стремлении Бунина на последнем этапе жизни к достижению некой онтологической универсальности и простоты.

Таким образом, универсальность категорий бытия, Бога, любви и смерти приводит некоторых писателей к необходимости говорить о них простым языком. Лаконизм достигается благодаря жесткой, четко очерченной несколькими структурными элементами форме, отражающей эту универсальность. Основой лаконизма является ритм, позволяющий создать многообразие вариаций и тем самым проговорить, привыкнуть и примириться с волнующими автора проблемами. Также проявлением лаконизма можно считать сокращение объема текста.

Главной причиной, обусловливающей упрощение структуры текста при одновременном усилении смысловой составляющей, является особый тип мировосприятия, к которому приходит далеко не каждый писатель, -метафизическое примирение с мирозданием и четкое понимание его основных законов и действующих сил. Отсюда следует уверенность в своей правоте и ясная формулировка индивидуальной эстетической и нравственной позиции. Как кажется, с точки зрения психологии можно говорить о том, что авторы обрели мудрость3 - качество, традиционно связываемое с «положительным» вариантом развития в поздней взрослости.

Во второй части диссертации «Принципы изображения прошлого» в главе «Спящий» н «Сухой лиман» В. Катаева: экзистенциальная'логика осмысления истории и частного существования» анализируются принципы осмысления прошедших событий, цель которого не столько реконструкция фактов, сколько создание поэтического мифа.

' Мальцев Ю. Иван Бунин. - М., 1994, - С. 108-109.

2 Женетг Ж. Повествовательный дискурс / Женетг Ж. Фигуры. В 2-х тт. Т. 2. - М , 1998. - С. 118.

3 Определение мудрости см.: Стюарт-Гамильтон Я. Психология старения. - СПб., 2002. - С. 51.

За основу для построения типологии мы взяли принцип статичности/динамичности в осознании и изображении прошлого. На его основании мы выделили два базовых способа реализации.

Первый — развивающееся событие. В его основе лежит жанр автобиографии, которой свойственны последовательное изложение фактов, выраженная взаимосвязь опыта и оценок автора, героя и повествователя, целостность, охватывающая события от рождения/детства до взрослости/старости. Для развивающегося события характерны диахронический подход, сосредоточенность на изменениях в себе, окружающих людях, вещах, явлениях и истории, происходящих с течением времени. К произведениям, ориентированным на этот тип организации прошлого, можно отнести «Жизнь Арсеньева» И. Бунина, «Кащееву цепь» М. Пришвина, «Доктора Живаго» Б. Пастернака, «Светлую даль юности» М. Бубеннова.

Второй — дискретное событие. Авторы сосредоточены на одном событии, которое имеет значимый социально-исторический статус и играет ключевую роль в их биографии, обусловливая специфику восприятия и оценки мира. Таковы война в «Веселом солдате» В. Астафьева, «точечные» любовные коллизии в «Темных аллеях» И. Бунина, акценты на наиболее значимых событиях в жизни героев «Эпилога» В. Каверина, предвоенный год в «Пирамиде» Л. Леонова. Процессуальность уступает статичности, изображению события свойственно единство оценки, законов мироустройства и впечатления (последнее характерно для рассказов). Отсюда установка на синхронию: событие разворачивается в одном временном плане - времени изображения (обычно в прошлом), где различные детерминанты повествования остаются неизменными. Настоящее включает акт рефлексии, но не является предметом осмысления.

Таким образом, в первом случае автор стремится символически осмыслить сам процесс жизни, во втором — извлечь универсальные смыслы из отдельного события.

Для анализа мы выбрали повести В. Катаева «Спящий» и «Сухой лиман», поскольку они представляют собой мировоззренческий и стилистический тандем, в котором «Спящий» в большей степени ориентирован на дискретное событие, а «Сухой лиман», напротив, на развивающееся. При этом оба текста тяготеют к изображению прошлого как сущностной целостности, что позволяет говорить о реализации в них экзистенциального события как сложного типа осмысления прошлого, включающего исторические события и личный опыт автора, историю его семьи, а также сюжетные ходы, типы персонажей и принципы изображения действительности, разработанные автором в течение всего творчества. В «Спящем» и «Сухом лимане» используются два схожих приема.

Выявление «ядра» существования. В своих повестях В. Катаев таким «ядром» делает частную жизнь. Специфика миропонимания, выраженная писателем в обоих текстах, заключается в том, что главным в человеческой жизни оказываются не профессиональные достижения, амбиции, исторические катаклизмы, а повседневность. Ее изменчивость определяет содержание не

только реальной истории, но и сознания, в том числе памяти, хранящей, в первую очередь, яркие подробности быта.

В «Сухом лимане» повседневность формируется сценариями рождения/детства, свадьбы и болезни/старости/смерти. Эти опорные моменты лежат в основе историй жизни всех Синайских и моделируют ее мировосприятие стариками — братьями Мишей и Сашей. В «Сухом лимане» автор изображает несколько типов умирания и отношения к смерти, среди которых наиболее приемлемым для него является смирение перед личными и историческими катаклизмами, спокойное подведение итогов жизни и готовность принять переход в небытие.

Стяжение культурных слоев в единой точке переживания. В «Спящем» ее функцию выполняет образ «ока циклона» — царство безвременья и повседневности, похожего на мифологический золотой век. Повседневность, по Катаеву, делает все времена равными. Эта идея реализована в хронотопе: впечатления и события соположены в ассоциативной структуре сновидения. В «Сухом лимане» моделью стяжения культурных слоев служит история рода: братья Синайские одновременно участвуют в ней и оценивают ее, погружаясь памятью в прошлое и возвращаясь в настоящее. «Стяжение» реализуется в тексте через сопоставление позиций повествователя и персонажей, графическое выделение фраз-знаков, маркирующих ключевые пункты судьбы, темпоральную компрессию, которой подчиняются жизнь, история и пространство. В результате различные культурные слои (от принятия христианства до послевоенного строительства) совмещаются в памяти братьев Синайских и формируют их Я-концепцию: они ощущают себя сгустком социальных и мировоззренческих трансформаций, накопившихся в истории рода. Показательно, что изменения, сопровождающиеся исчезновением из реальности и памяти предшествующих культурных слоев, автором не драматизируются: эмоциональный план «Сухого лимана» трагичный, но спокойный.

Восприятие жизни как целостного феномена, тема (ревизия и оценка прошлого, подведение итогов жизни и собственного опыта), тип героев (старики) и оперирование ключевыми понятиями существования (рождение, судьба, смерть, память, время) позволяют утверждать, что в финальных повестях В. Катаева реализуется экзистенциальное событие как особый тип осмысления прошлого.

Таким образом, для концепции прошлого в финальных книгах характерно осмысление и изображение его с точки зрения настоящего, интимность и честность остро-индивидуального переживания. Прошлое осмысляется как течение жизни, один из ее эпизодов, история рода или экзистенциальное событие и является основой итоговой и, как правило, неконфликтной Я-концепции.

В четвертой части «Модальная специфика финальной книги»

анализируются типы пафоса, свойственные финальным книгам. В первой главе «"Осударева дорога" М. Пришвина: соединение поучения и

примирения» рассматривается механизм взаимодействия между пафосом поучения и пафосом примирения в рамках одного текста.

Для поучения характерны стремление донести актуальную для автора идею до читателя, введение его в структуру повествования (например, с помощью обращений), жесткая оценочность, ориентация на проблемы социума и государственности и функция завещания или открытого письма потомкам. В этих текстах есть эксплицитно выраженная цель, их структура и смысл ориентированы на выполнение этой цели.

Примирение характеризуется эмоциональной и интенциональной самодостаточностью, ровной оценочностью, отсутствием ярко выраженной идеологии социального или политического характера. Тексты этого типа адресованы себе, культуре или бытию, ориентированы на мифостроительство, проблематику онтологического уровня и извлечение универсального смысла существования.

В «Осударевой дороге» используются элементы поэтики, воплощаемые писателем в течение всей художественной практики, и проговариваются важнейшие для формирования творческой и личностной Я-концепции смыслы, проявляемые в совмещении на всех уровнях текстовой организации двух типов пафоса. Поскольку их взаимодействие не обрело художественной целостности1, анализ и его результаты, на наш взгляд, наиболее наглядны.

В «Осударевой дороге» М. Пришвин использует единый прием: совмещение индивидуального мифотворчества и идеологии государственного строительства, которое интересовало автора на протяжении всей жизни. Примирение (мифотворчество, эзотерический поиск истины и духовного преобразования) как наиболее органичный писателю тип творческого мышления совмещается в «Осударевой дороге» с идеями служения государству и воздействия на мир, реализованными в схемах производственного романа и соответствующих идеологических установках, что позволяет говорить об использовании поучения.

В основе этого взаимодействия лежит столкновение «Хочется» и «Надо» — двух установок, определяющих творческую и личностную Я-концепцию Пришвина (особенно в последний период творчества) и вбирающих актуальные для писателя конфликты личности и государства, творческой индивидуальности и общего дела, «родственного внимания» и централизованного планирования. Показательно, что в тексте при внешнем доминировании государства его диктат над личностью подменяется диктатом личности над собой. То есть идея государственной власти замещается идеей индивидуального поиска и роста.

Пришвин также выводит на уровень мифостроения основные мотивы производственного романа: великое обновление природы, сопротивление местного населения, принятие новой жизни наиболее сознательной его частью, аврал, перековка преступника и победа. Для этого Пришвин помещает ситуации и персонажей в контекст культурно значимых символов (прорыв

1 См.: Варламов А. Н. Пришвин. - М., 2003. - С. 465-466.

14

плотины - битва Иисуса Навина, старик Волков - Минин и Пожарский) и модифицирует производственный роман в притчу, сказку и роман воспитания.

Узкая схема производственного романа разрастается также за счет сложной концепции времени и истории: для Пришвина история - это возникновение и постепенное закрепление нового типа мироотношения и поведения, процесс не экономический, а психологический. Линейное время производственного романа осложняется моделями мгновения, вечности, годовых циклов, приоритетным является эволюционное, а не революционное развитие.

Таким образом, совмещение поучения и примирения отражает систему философских приоритетов М. Пришвина при подведении им итогов жизни, оценке и концептуировании собственного творчества и миропонимания, осмыслении перспективы близкой смерти. В мироотношении писателя не определена доминанта государственно-идеологического (общественного, труда, деятельности, пользы, власти и иерархии) или индивидуально-мифологического (творчества, саморазвития, частного существования, «родственного внимания» и внутреннего поиска) начал. В «Осударевой дороге» М. Пришвин балансирует между ними, пытаясь совместить разнородные типы модальности и поэтических структур.

В целом приверженность тому или иному пафосу отражает общемировоззренческую и этическую позицию писателей по отношению к жизни. Поучение - это проявление активной позиции, вызванной необходимостью успеть повлиять на реальную жизнь с помощью собственного творчества. Отсюда стремление научить, разоблачить или предупредить. Напротив, примирение свидетельствует об ориентации писателей на готовность к существованию в наличной культурной реальности. Экзистенциальный уровень проблем предполагает не научение или предупреждение, а создание высказывания, имеющего культурную и историческую значимость.

Во второй главе «"Светлая даль юности" М. Бубеннова: стратегия самореабилитации» рассматривается третий тип пафоса финальной книги и анализируются приемы, благодаря которым достигается основная цель самореабилитации — создание позитивного образа автора-повествователя в сознании читателей. Главной содержательной особенностью книг подобного типа является потребность в самооправдании, поскольку в период создания повести М. Бубеннов из-за изменений в общественном сознании остался в историко-литературном процессе как автор образцового текста ортодоксального соцреализма - романа «Белая береза». В связи с этим писатель стремится повысить самооценку, реабилитировать личную биографию и истинность коммунистического пути. Для достижения этих целей М. Бубеннов использует несколько приемов.

Формирование положительного Я-образа. Автор делает предметом изображения свои детство и юность - далекое и славное прошлое, род канонизированного Большого времени (К. Кларк). В детстве и юности действует единая понятная система ценностей, подтверждающая по ходу повествования свою правильность.

Кроме того, главный герой, Миша, наделяется качествами положительных героев в соцреалистических романах: он беден, активно трудится, выступает главным кормильцем семьи, его взросление сопровождается быстрым карьерным ростом. Презентация себя как хорошего госслужащего является главной положительной характеристикой персонажа. В повести система ценностей и поведение Миши полностью согласуются с идеологией государства, что, с точки зрения автора, характеризует персонажа как положительного героя.

Также актуализируются общечеловеческие качества мальчика, делая образ более живым и «человечным» и соотнося его с общекультурным представлением о ребенке и его развитии в романе воспитания. Отметим, что взросление Миши в «Светлой дали юности» не сопровождается качественными изменениями в его личности.

Создание непротиворечивой концепции мира, который действует по тем же законам, что и поведение Я-повествователя. Мир жестко делится на наших / ненаших и новое / старое, где первые оцениваются отчетливо позитивно, вторые негативно. В первую группу попадают бедняки, коммунары, представители власти и раскаявшиеся преступники. Во вторую - кулаки, самогонщики, бандиты и враги советской власти. Особняком - как чужие -стоят интеллигенты. Таким образом, мир в повести предоставляет активное поле для деятельности главного героя, не оказывая ему сопротивления и успешно моделируясь в соответствии с его системой ценностей. Такой образ мира должен подтвердить обоснованность ценностных установок главного героя, их логичность и правомочность.

Переубеждение. Автор, подразумевая, что у читателя могут быть иные представления об описываемой им реальности, вводит в повествование обороты и конструкты, которые должны переубедить читателя и доказать ему истинность информации о лицах и событиях. Показательно, что защищать автор вынужден достоверность тех персонажей, которые ко времени написания повести стали культурными клише. Так, в сцене конфликта с кулаками автор, подчеркивает «плакатную» внешность предводителя и, одновременно, отмечает, что «сейчас многие посмеиваются над изображениями кулаков на плакатах первых лет Советской власти. А ничего смешного тут и нет»1. Тем самым он защищает не только героев, но и себя, так как без «защитных» комментариев его могли бы обвинить в плакатности и шаблонности.

Как кажется, цель предпринятых М. Бубенновым усилий при создании финальной книги, подведении творческих и жизненных итогов, обобщении концепции мироотношения ввиду приближающейся смерти — стремление реабилитировать свое положение и культурный статус и оставить после себя текст, способный стать доказательством его правоты. Тем не менее, из-за того, что созданные в «Светлой дали юности» мир и образ главного героя не отличаются индивидуальностью, а следуют образцам, установленным в

1 Бубеннов М. С. Светлая даль юности. - М., 1986. - С. 36.

16

соцреалистическом каноне, и никак не рефлексируютея, поставленной цели М. Бубеннов не достигает.

Для реализации пафоса самореабилитации характерны наличие адресата, которого необходимо переубедить, автобиографизм мемуарного плана с установкой на положительный Я-образ и фактическую достоверность, а также стремление восстановить свою социальную и творческую репутацию с помощью создания текста. Главная драма авторов произведений с модальностью самореабилитации в том, что они не уверены в собственной творческой значимости и вынуждены ее доказывать.

В Заключении обобщаются результаты исследования, формулируются выводы и намечаются перспективы дальнейшего исследования проблемы.

В частности, отмечается, что финальную книгу характеризует комплекс ключевых критериев, поэтому оперирование только одним из них не позволяет, на наш взгляд, отнести ту или иную книгу к числу финальных.

Важнейшим признаком, определяющим специфику финальной книги как самостоятельного феномена, является особого рода итоговость. Итоги подводятся не для того, чтобы учесть их в дальнейшей жизни: писатель ясно осознает близость наступающей смерти как ближайшей и естественной перспективы. Кроме того, для авторов финальной книги важно выйти на новый духовный уровень, необходимый для осмысления всего творческого и жизненного пути и формулирования выношенных, окончательных для него суждений о мире и его законах, которые будут достойны того, чтобы остаться в культуре. Накопленный за долгие годы, переработанный в онтологическом контексте биографический, интеллектуальный и духовный опыт результирует процесс самопознания и потребность автора сказать заключительное, обоснованное многолетними художественными поисками слово о жизни в финальной книге.

С учетом этих признаков мы не рассматриваем в работе книги тяжелобольных писателей (М. Булгаков, Н. Островский) и писателей, покончивших жизнь самоубийством (С. Есенин, Л. Добычин, А. Фадеев). Мы понимаем, что эти тексты также могут быть отнесены к финальным в силу своей итоговости. Но, как кажется, в этом случае можно говорить о специфическом отношении к жизни и смерти, выраженном в тексте, связанном с осознанием несвоевременности смерти, горечью несостоявшегося будущего и необходимостью в максимально сжатые сроки создать концептуально емкое произведение, способное стать «завещанием». В рассмотренном нами случае финальной книги важны подчинение непреложности законов старения и смерти, отсутствие выраженной «программности». Как кажется, особенности мироотношения и реализации его в текстах в каждом случае настолько специфичны, что требуют самостоятельного исследования1.

Финальная книга соотносится с последней, однако, на наш взгляд, эти понятия не равнозначны, поскольку объем творческого и жизненного опыта

1 См.: Белая Г. «Случай Фадеева» // Вопросы литературы. — 2005. 2. - С. 53-66, а также статьи А. Строева, К. Бейль, Ф. X. Уайта в журнале «Новое литературное обозрение». — 2004. — № 69.

может резко различаться. Кроме того, последняя книга не всегда представляет собой процесс и результат итогового концептуирования всей жизни и творчества и потому, на наш взгляд, не может считаться финальной. Финальная книга также не является синонимом «вершинной» или лучшей книги, поскольку самое сильное в художественном и концептуальном плане произведение может быть написано в начале или середине творческого пути и выполнять иные задачи. Следует признать, что «вершинная» книга может быть финальной, но критерий «вершинности» не является классифицирующим для определения книги как финальной. Финальная книга соотносится с поздним творчеством — как правило, авторы создают ее в старости. Но в тех случаях, когда автор создает книгу в течение нескольких десятков лет («Пирамида» Л. Леонова, «Осударева дорога» М. Пришвина), необходимо более четко оговаривать границы позднего творчества и его соотношение с финальной книгой. Эта проблема, на наш взгляд, также требует самостоятельного рассмотрения.

По теме диссертации автором опубликованы следующие работы:

1. Кириллова И. В. Типы выражения философии природы в лирике (на примере творчества поздней Ахматовой и позднего Пастернака) / И. В. Кириллова // Русская литература XX века: итоги столетия. - СПб.: Изд-во СПбГТУ, 2001.-С. 125-131.

2. Кириллова И. В. Диалог Пришвина с собой как форма осмысления и оправдания своего творческого пути / И. В. Кириллова // Дергачевские чтения-2000. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. -Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001. - С. 131-136.

3. Кириллова И. В. Проблема Эроса и Танатоса в книге рассказов Асара Эппеля «Шампиньон моей жизни» / И. В. Кириллова // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Ч. I. — Пермь: Перм. гос. пед. ун-т, 2003. — С. 113-115.

4. Кириллова И. В. Коммуникативная неудача в романе Леонида Леонова «Пирамида» / И. В. Кириллова // Речевая культура в разных сферах общения: сб. ст. Вып. И. - Н. Тагил: Изд-во НТГСПА, 2004. - С. 53-59.

5. Кириллова И. В. Феномен финальной книги в русской прозе XX века — к постановке проблемы / И. В. Кириллова // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. Сб. ст. Ч. I. — Пермь: Перм. гос. пед. ун-т, 2005.-С. 110-114.

6. Кириллова И. В. Конфликт простоты и усложненности в романе Леонида Леонова «Пирамида» / И. В. Кириллова // Дергачевские чтения-2004. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. — Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2006. - С. 204-207.

Подписано в печать з . Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать на

ризографе. Печ. л. 1.0. Тираж 110 экз. Заказ №073352. Отпечатано в типографии ООО «Таймер КЦ» 620075, г. Екатеринбург, ул. Луначарского, 136. Тел. 350-39-03

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Кириллова, Ирина Владимировна

оглавление. введение.

часть 1. влияние мировосприятия в поздней взрослости на финальную книгу.

часть 2. типы письма в финальной книге.

Глава 1. «Пирамида» Л. Леонова: стратегия усложнения письма.

Глава 2. «Темные аллеи» И. Бунина: стратегия упрощения.

часть 3. принципы изображения прошлого.

Глава 1. «Спящий» и «Сухой лиман» В. Катаева: экзистенциальная логика осмысления истории и частного существования.

часть 4. модальная специфика финальной книги.

Глава 1. «Осударева дорога» М. Пришвина: соединение поучения и примирения.

Глава 2. «Светлая даль юности» М. Бубеннова: стратегия самореабилитации.

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Кириллова, Ирина Владимировна

Среди различных типов филологических исследований поэтики и стиля, историко-культурного контекста и проблемно-философских парадигм значимое место занимает анализ творческой эволюции писателей, начиная с первых опытов и заканчивая последними произведениями. Важность такого рода исследований очевидна: поясняются движущие силы и подспудные причины процессов, обусловивших изменения в поэтике текстов, выявляются общий вектор и тенденции развития, а также отклонения от них. Так, говорят о движении от романтизма к реализму в творчестве А. Пушкина и М. Лермонтова, усилении мистического начала в прозе Тургенева, дидактизма - в творчестве JI. Толстого или повышении внимания к национальной истории у А. Блока. Кроме того, благодаря анализу творческой эволюции можно выделить ключевые или этапные тексты, где с наибольшей очевидностью видны «сломы» мировоззрения и поэтики и обретают четкую форму новые черты. Как правило, они знаменуют собой новый этап творческой эволюции писателей.

В силу очевидной специфики исследования творческой динамики требуют и своего понятийно-терминологического аппарата. Однако, как показывает практика, специальной терминологии для исследования эволюции творчества не сложилось, а исследователи оперируют такими достаточно расплывчатыми понятиями, как «раннее», «зрелое» и «позднее» творчество, «первая (дебютная) книга», «итоговая (финальная) книга». Они пока не имеют критериев и определения, и в рамках истории творчества отдельно взятого писателя разграничиваются, скорее, интуитивно. Неконкретность в толковании этих понятий приводит к тому, что у разных писателей они обозначают различный отрезок жизни и творческой биографии. Иногда же эти границы могут варьироваться и применительно к одному и тому же писателю. Так, например, Д. Бак относит к раннему творчеству JI. Толстого только трилогию «Детство», «Творчество» и «Юность»1, тогда как JL Опульская к «ранним» текстам относит также «Севастопольские рассказы» и «Казаков»2.

В основу разграничения кладутся два разнородных принципа: изменения, возникающие при развитии творческой индивидуальности и поэтического мира, и маркеры, относящиеся не столько к биографии самого писателя, сколько к внешним событиям. На этом основании разграничиваются, например, до- и пореволюционная лирика В. Маяковского или А. Блока, возникают такие ставшие общеупотребительными формулировки, как «проза М. Булгакова 1920-х или 1930-х годов».

Иногда выделение этапа творчества коррелируется с географическим пребыванием автора в некой точке пространства. Так, например, с «ранним» творчеством А. Пушкина соотносят либо собственно «лицейский» (1813-1817 годы), либо, шире, «петербургский» (до ссылки на Юг в 1820 году) период3.

При выделении периодов творчества также используется время публикации текстов, особенно крупной формы (романов или поэтических сборников). Так, устойчивым в литературоведческом обиходе стало выражение «великое пятикнижие Ф. Достоевского». В некоторых случаях при определении границ того или иного периода учитывается время окончания работы над текстом в рукописи - особенно это относится к традиции письма «в стол». В качестве примера обоих этих критериев можно привести разграничение творчества О. Мандельштама на основании появления «Камня», «Tristia» и «Воронежских тетрадей».

Использование понятий «раннего», «зрелого» и «позднего» творчества приводит также к необходимости оговаривать отклонения - например, в тех случаях, когда ранняя смерть не позволяет говорить о позднем творчестве. Такое, в частности, относится к творчеству М. Лермонтова. Здесь же можно отметить и творчество А. Грибоедова, которое в литературе известно пьесой «Горе от ума». В связи с этим

1 См. программу семинарского занятия «Проблема повествования в автобиографической трилогии Л.Н. Толстого (повесть «Детство»)» // http://ifi.rsuh.ru/nrl/DETSTVO.doc

2 Опульская Л. Ступени великого восхождения («Детство», «Отрочество», «Юность», Севастопольские рассказы, «Казаки» Л. Н. Толстого) // http://www.gramma.ru/BIB/?id=3.89

3 См.: Пильщиков И. Резюме к публикации комментариев М. Цявловского к балладе А. Пушкина «Тень Баркова» // http://www.rvb.ru/philologica/03rus/03rus ciavlovskii.htm. Лесскис Г. А. Раннее творчество Пушкина и его национальные истоки (русская "легкая поэзия" и творчество Пушкина 1810-х годов). — М., 1984 за ним закрепилась номинация «автор одной книги». Особую сложность представляет анализ творческой динамики писателей, публикация книг которых не совпадает с временем их написания. В качестве примеров можно назвать творчество А. Вампилова, А. Платонова, Н. Рубцова.

Тем не менее, выделение этапов и этапных книг стало повседневной практикой в литературоведении. Оно позволяет более четко структурировать единую массу текстов и служить основанием для издательской деятельности - например, при издании многотомных собраний сочинений. Кроме того, выявление и анализ этапных текстов помогает лучше ориентироваться в творчестве конкретного писателя и служит почвой для дальнейших типологических или динамических построений.

При всей относительности определений «раннего», «зрелого» и «позднего» творчества как этапов писательского пути, а также сложности определения этапных книг нам кажется уместным ввести в ряд понятий, которые могут использоваться при характеристике эволюции художественного творчества писателя, понятие финальной книги.

В связи с этим есть необходимость уточнить понятийные границы исследуемого феномена.

Финальная ~ последняя книга. На наш взгляд, финальную книгу нельзя приравнивать к последней. Отметим, что последняя книга существует в любом случае, независимо от того, прожил писатель 33 года, как В. Гаршин, или 83, как И. Бунин. Приравнивать их опыт, путь развития стиля и объем психологических и творческих накоплений нам кажется не вполне правомерным. Кроме того, последняя книга в творческой биографии писателя не всегда является финальной, поскольку последняя книга может не представлять собой процесс и результат итогового кон-цептуирования всей жизни и творчества и потому, на наш взгляд, не может считаться финальной. Так, например, «Корабельная чаща» М. Пришвина была завершена несколько позже, нежели «Осударева дорога», но именно для последней характерна аккумуляция творческих, интеллектуальных и духовных поисков писателя, актуальных в течение всей жизни.

Финальная ~ «вершинная» (лучшая, «топовая») книга. Приравнивать эти понятия нам тоже кажется неправомерным, поскольку самое сильное в художественном и концептуальном плане произведение может быть написано в начале или середине творческого пути и выполнять совсем иные задачи, нежели финальное. Как кажется, «вершинные» книги в большей степени коррелируются с этапными, поскольку в них концентрируются идеи и поэтические решения, подытоживающие или, напротив, открывающие новый этап творческого развития. Следует признать, что в некоторых случаях «вершинная» книга может быть финальной, но критерий «вершинности» не является классифицирующим для обозначения книги как финальной.

Финальная книга ~ позднее творчество. Как правило, финальные книги создаются в конце периода, традиционно обозначаемого как «позднее творчество» (например, «Темные аллеи» И. Бунина, «Спящий» и «Сухой лиман» В. Катаева). Подчеркнем, что в этих случаях понятие «позднее творчество» мы применяем к писателям, у которых позднее творчество совпало со старостью. Но в тех случаях, когда автор создает книгу в течение нескольких десятков лет (например, «Пирамида» JI. Леонова, «Осударева дорога» М. Пришвина), говорить о соотношении позднего творчества, его границ, и финальной книги более сложно, и эта проблема, на наш взгляд, требует самостоятельного рассмотрения.

Финальная книга ~ книга тяжелобольного писателя. Как кажется, к числу финальных можно отнести тексты, написанные тяжелобольными писателями (например, М. Булгаковым или Н. Островским), поскольку ситуативно и психологически положение их во многом сходно с процессом творчества в период поздней взрослости (утрата многих возможностей, ожидание смерти). Однако, на наш взгляд, тема творчества тяжелобольных авторов требует самостоятельного исследования, поэтому мы отказались от анализа произведений, созданных писателем во время тяжелой или неизлечимой болезни, которые могли или стали причиной смерти в более раннем возрасте.

Финальная книга ~ предсмертное произведение самоубийцы. В нашей работе мы также не рассматриваем тексты авторов, которые покончили жизнь самоубийством (например, В. Гаршин или JL Добычин), так как необходим анализ с учетом психологических и идеологических (поскольку самоубийство уже публиковавшегося писателя - это каждый раз публичное действие) предпосылок поступка. В качестве примеров различных ситуаций самоубийства можно привести гибели С. Есенина, J1. Добычина, А. Фадеева, а из зарубежных писателей - X. Мураками.

С учетом этих корреляций, оговорим самые общие черты того, что мы понимаем под этим феноменом, и выделим ряд наиболее общих признаков, совокупность которых позволяет квалифицировать книгу как финальную.

1. Под финальной книгой мы понимаем тексты, созданные в тот период, когда биологический, социальный и психологический возраст авторов можно обозначить как старость или, в терминологии западных психологов, «поздняя взрослость». При этом, поскольку «не существует единого способа измерения старения — большинство геронтологов эмпирически выбирают возраст 60-65 лет как указание на начало «старости»1, мы также будем ориентироваться в своем исследовании на эту планку, лишь за некоторыми исключениями снижая ее примерно до 55 лет.

2. В пожилом возрасте актуализируется потребность подвести итоги жизни как в целом, так и в различных ее аспектах. В связи с этим мы делаем предположение, что подытоживание своей жизни, творчества и отношения к миру в широком смысле слова является классифицирующим качеством финальной книги.

Поскольку подведение итогов происходит в течение всей жизни, следует отметить особый статус подытоживания в пожилом возрасте. Прежде всего, это полное погружение в прошлое без надежд на личное будущее (установка на будущее возможна, но это будущее уже без писателя). Итоги подводятся не для того, чтобы в дальнейшем, с учетом сделанных выводов, скорректировать свое поведение, творчество и, по возможности, судьбу. Подытоживание необходимо для того, чтобы выйти на новый, духовно-онтологический уровень созерцания действительности и с этой вершины прожитых лет оценить собственную жизнь, мир, в котором она была прожита, законы, по которым действует этот мир, и сформулировать выношенные, окончательные для автора суждения, которые будут достойны того,

1 Стюарт-Гамильтон Я. Психология старения - СПб., 2002. - С. 39-40. чтобы остаться в культуре. Долгий опыт дает писателю право поставить его в один ряд с такими категориями, как время, история и бытие, и апеллировать к нему при изложении своих представлений.

Множественность аспектов жизни, требующих подытоживания, а также невозможность предсказать время собственной смерти зачастую приводит к тому, что на протяжении нескольких лет, а иногда и десятков лет писатель может создавать несколько вариантов финальной книги, которые выполняют различную функцию в его самоопределении, постепенно подходя к наиболее значимой.

В частности, И. Бунин в самом начале периода поздней взрослости создает на основе жанра автобиографии «Жизнь Арсеньева» (1927-1939 гг.), а в последние годы своей жизни пишет книгу рассказов «Темные аллеи» (1937-1945), «Освобождение Толстого» (1937), «Воспоминания» (вышли отдельной книгой в 1950 году), а также дневники, то есть несколько разноплановых произведений, в которых он, преследуя одну цель (подвести итог), решает различные задачи применительно к различным релевантным аспектам своего существования с помощью различных художественных средств. Подобный вариант развития позднего творчества в виде последовательного создания текстов, где подводятся итоги, мы наблюдаем и у других писателей и, в частности, у В. Катаева.

Второй вариант создать финальную книгу - писать один текст на протяжении длительного, до нескольких десятков лет, периода. В качестве примера здесь можно привести «Жизнь Клима Самгина» М. Горького (замысел - 1905-1906 годы, написание - 1926-1936, незакончен), «Осудареву дорогу» М. Пришвина (замысел относится к 1933 году, последние упоминания — к 1952 году, незакончен), и «Пирамиду» JI. Леонова (роман писался около 45 лет до смерти писателя в 1994 году, незакончен). В этих книгах делается попытка создать универсальный текст, где были бы собраны ответы и оценки всех аспектов личной жизни и бытия. Решение такой масштабной задачи в пределах одного текста зачастую приводит к тому, что тексты остаются незавершенными.

3. Пожилому возрасту свойственно постепенно нарастающее осознание близости личной смерти, поэтому тема смерти как приближающейся естественной перспективы становится одной из ключевых. В тексте она может не эксплицироваться, но сам факт написания финальной книги, где осмысляется и оценивается прожитая жизнь, уже представляет собой процесс подготовки (освоения, преодоления, смирения) писателя к смерти. Иными словами, смерть - это тот модус ощущения жизни в старости, который провоцирует авторов на создание финальной книги, где проговариваются суждения, значимые для него и, что не менее важно с его точки зрения, для остающегося после его ухода мира.

Таким образом, финальная книга - это произведение окончательно-итогового характера, созданное пожилым писателем в конце длинной творческой карьеры в связи с постепенно все более ясным осознанием собственной смерти как ближайшей перспективы.

Отметим, что выделенные нами ключевые критерии определяют финальную книгу комплексно, так что оперирование только одним из них не позволяет, на наш взгляд, отнести ту или иную книгу к числу финальных.

Понятие финальной книги применимо ко всем родам литературы, однако непосредственно в нашем исследовании мы отказались от анализа поэтических фи нальных книг, поскольку именно проза оказалась, на текущий момент, наименее исследованной с точки зрения «возрастного литературоведения» (термин условный и обозначает анализ художественных произведений с учетом возрастных психосоциальных особенностей их создателей) формой литературы.

При анализе финальных книг мы учитываем влияние на творчество писателей модернистской и соцреалистической парадигм, а также их взаимодействие, отражающееся в поэтике финальных книг, однако сами по себе эти художественные системы не являлись критериями для построения типологий.

Следует отметить, что до недавнего времени финальные («последние», «итоговые» и т.д.) книги рассматривались, главным образом в контексте всего творчества писателя (работы В. Альфонсова о Б. Пастернаке, Г. Ершова, И. Мотяшова о М. Пришвине, А. Македонова, И. Ростовцевой о Н. Заболоцком, Ю. Мальцева о И.

Бунине, В. Хрулева - о JI. Леонове)1. Эти исследования выстраиваются по биографическому принципу, и упоминания о раннем, зрелом и позднем творчестве находятся в русле исследовательской логики.

В частности, А. Македонов, анализируя лирику Н, Заболоцкого 1953-1958 годов, основной упор делает на жанрово-тематическом своеобразии стихов в контексте поэтических тенденций указанного периода: «В эти годы расширяется лирическая тематика Заболоцкого. Прежде всего, это лирика, связанная с темой природы, вселенной, места в ней человека. Стихи «чистого» философского жанра теперь относительно редки. Много пишет Заболоцкий и лирических пейзажей.Часто в лирическое описание размышление вплетаются образы истории и ассоциации с историческими событиями. пафос творчества продолжает быть внутренним стрежл нем всей его лирики, хотя и в новой форме» . Между тем, на протяжении всей главы, посвященной последнему периоду творчества поэта, всего два раза упоминается его близкая смерть: «Неутомимая требовательность к себе оттенена здесь личной трагедией человека, полного замыслов и сил, но сознающего неизбежность скорой смерти, трагедией «незавершенного труда» в «час заката» и торопливого стремления вырвать все, что можно, у оставшихся сроков жизни», а также «Прежде всего поражает энергия умирающего человека, сознающего свое умирание»3. Примечательно, что эти характеристики относятся, скорее, к лирическому герою двух конкретных стихотворений («На закате» и «Не позволяй душе лениться»), нежели к их автору.

Показательна также оценка позднего творчества Н. Заболоцкого И. Ростовцевой: рассуждения исследователя строятся, главным образом, вокруг эстетической природы красоты, в том числе, красоты поэтического слова, природы и человека. Здесь также практически не обозначается связь между ощущением предсмертия и спецификой лирического самовыражения. При рассмотрении поздней лирики от

1 Альфонсов В. Н. Поэзия Бориса Пастернака. — Л., 1990; Ершов Г. А. Михаил Пришвин: жизнь и творчество. — М., 1973; Мотяшов И. Михаил Пришвин: критико-биографический очерк. —M., 1965; Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы. — Л., 1987; Ростовцева И. И. Николай Заболоцкий. Опыт художественного познания. — М., 1984; Мальцев Ю. Иван Бунин. — М., 1994; Хрулев В. И. Мысль и слово Леонида Леонова. Саратов, 1989.

2 Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы. — Л., 1987. - С. 266-268.

3 Там же.-С. 268,293. мечается только преодоление смерти: «Заболоцкий преодолевает абсурд смерти «художественным космосом» стихотворения: его удивительной гармоничностью, строгой композицией - «сообразностью и соразмерностью» построения, ясностью языка»1.

В книге В. Хрулева «Мысль и слово Леонида Леонова» мы видим иной подход: исследователь анализирует произведения писателя через призму единой категории иронического. Очевидно, что в данном аспекте экзистенциальная проблематика, связанная с наступлением старости и смерти, является нерелевантной.

В своей работе, посвященной творчеству И. Бунина, Ю. Мальцев не может не проговорить тему смерти, так как она составляет важную часть проблематики произведений И. Бунина: «Эту невозможность примириться со смертью мы находим уже и у раннего Бунина, она сопутствовала ему всегда»2. Анализируя последний этап творчества писателя, Ю. Мальцев, применительно к «Темным аллеям», обращает внимание на парадокс: «поздние рассказы Бунина гораздо свежее его ранних произведений»3. В связи с этим он приводит слова Г. Иванова и реакцию на них самого И. Бунина относительно истоков неожиданной свежести. Первый утверждает, что, кроме личных причин свою роль сыграла революция. Однако «Бунин на полях рядом с этой фразой написал: «Вздор, не революция. Энтелехия Высшая». Об этой же энтелехии он говорит и в своей книге о Толстом, отмечая у этого последнего - необычайный прилив сил в старости и цитируя слова Гете о том, что гении переживают две молодости»4.

Между тем, сознательно или нет, Ю. Мальцев достаточно жестко и последовательно разводит разговор о «Темных аллеях» с обстоятельствами жизни писателя. Проявляется это, по большей части, в композиционном построении главы «Сильна, как смерть.», где в начало вынесены социально-исторический фон жизни писателя, затем следует подробный анализ «Темных аллей» и более краткий -«Освобождения Толстого», и только после этого упоминаются обстоятельства,

1 Ростовцева И.И. Николай Заболоцкий. Опыт художественного познания. — М., 1984. — С. 96.

2 Мальцев Ю. Иван Бунин. - М, 1994. - С. 340.

3 Там же.-С. 324.

4 Там же.-С. 324. связанные с тяготами войны послевоенного существования, болезнями и умиранием.

Отметим, что в трудах, вышедших в последние несколько лет («Феникс поет перед солнцем»: феномен Валентина Катаева» М. Литовской, «Пришвин» А. Варламова и других) более четко прослеживается связь между старостью, предощущением смерти и творчеством писателей, что делает эти работы особенно важными для нас.

Второй тип исследований - это, как правило, более локального, точечного характера работы, посвященные одному произведению, которое вводится в контекст одного этапа творчества, составляя его основу, либо демонстрирует ту или иную тенденцию историко-литературного процесса. В качестве нескольких примеров можно указать работы С. Комарова, главы из монографии М. Абашевой о позднем творчестве Маканина и Битова, статьи И. Хвалько, В. Зубкова, В. Бурдина и другие1.

В частности, в работах С. Комарова и М. Абашевой, помимо собственно анализов поэтического строя исследуемых произведений, делаются выводы относительно общих тенденций, имеющих место в литературе анализируемого периода: «. различия в тактике - «закрытого» авторского «я» В. Маканина и намеренно открывающегося «я» в тексте А. Битова - не отменяют сходства в их целях: в направленности к самоидентификации. Но напряженная активность именно этого аспекта творчества столь разных художников свидетельствует о новой актуальности проблемы субъектности, личностной и творческой идентификации современного русского писателя, обнаруживающего себя внутри общей постмодернистской тенденции к маргинализации и развоплощению авторского "я"»2.

1 Комаров С. А. Комедии Л.Н. Толстого и В. С. Соловьева 1880-х годов (проблема типологии) // Дергачевские чте-ния-2000. Ч. 1. — Екатеринбург, 2001. - С. 107-110; Хвалько И. Тема телесности в мотивной структуре поздних произведений Л. Толстого. — Там же. — С. 239-244; Зубков В. А. Поздний Астафьев: движение жанра // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. — Пермь, 2005. — С. 172-176; Абашева М. Самопознание как сквозной сюжет прозы В. Маканина; Стиль «позднего» А. Битова: философия черновика // Абашева М. Литература в поисках лица. - Пермь, 2001. - С. 85-88, 117-123; Зубков В. Виктор Астафьев в конце XX века: эволюция прозы // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. - Пермь, 2003. - С. 85-86; Бурдин В. И. «Затеей» Виктора Астафьева. Жанровое своеобразие. — Там же. — С. 86-90.

2 Абашева М. Литература в поисках лица. - Пермь, 2001. - С. 120-121.

В работах В. Зубкова и В. Бурдина акцент сделан на модификацию авторского метода и стиля. При этом характерно упоминание об «одной из последних "зате-сей"» Астафьева в работе В. Бурдина - однако далее в соотношение проблематики, стиля «затесей» и экзистенциального «стояния перед смертью» автор не углубляется.

Таким образом, мы видим, что в большинстве работ, так или иначе анализирующих «позднее творчество» или «последнее произведение», как правило, либо не рассматривается взаимосвязь между старостью, подступающей смертью и специфической проблематикой и стилем этих текстов, либо она анализируется косвенно.

Следует отметить, что отдельных исследований, посвященных изучению книг, написанных в конце долгого творческого пути писателей, в аспекте их итого-вости, в литературоведческих работах до недавнего времени также практически не было.

Отметим несколько исследований, посвященных типологическому анализу позднего творчества.

Так, в диссертации Р. Акимова диссертации «Книга Любви "Темные аллеи" как итоговое произведение И. А. Бунина: Проблемы жанра, стиля, поэтики» проблема итоговости «Темных аллей» заявлена в названии работы, однако определения признаков, по которым сборник может характеризоваться как итоговый, в диссертации не производится. В работе обосновывается принадлежность книги к поэтическим традициям Серебряного века и предлагается киносценарий по рассказу «Натали», по которому в дальнейшем был снят художественный фильм: «Осознание специфики духовной жизни русской эмиграции в контексте идей серебряного века, места творчества И.А. Бунина в искусстве русского Зарубежья в историко-культурном, философском аспекте, с учетом преломления в его творчестве (особенно в последний период, в итоговых произведениях, таких, как цикл «Темные аллеи») метафизики любви как универсальной тенденции культуры серебряного века представляется важным и определяет актуальность нашего исследования»1. Таким образом, проблематика работы смещается из плоскости индивидуальной поэтики в область историко-культурного контекста.

Отметим, что в исследованиях последних лет, где предпринимается анализ итоговых произведений, рассматриваются только стихотворные тексты.

В ряду исследований, посвященных позднему творчеству, наиболее интересной нам показалась работа О. Мирошниковой «Итоговая книга в поэзии последней трети XIX века». Несмотря на то, что в центре внимания исследователя находится процесс развития лирической книги как самостоятельного жанра, сам выбор материала - итоговые книги 1880-1900-гг, созданные, по большей части, пожилыми поэтами в конце своего творческого пути, - обусловил выделение типологических черт итоговой книги как таковой. Среди них называются, во-первых, репрезентативность текстового состава каждой книги по отношению либо к значительному периоду, либо ко всему жизненному и творческому пути художника. Во-вторых, тип интертекстуальной направленности книги: «Авторская интенция в данных условиях сопряжена не с эстетической реализацией разнонаправленных реакций и изображений, но нацелена на создание образной модели мира, для которого характерна рубежность, пороговость бытия, - мира, который готовится покинуть лирический субъект. Часто выстраивается двоемирие, своего рода ситуация «бытия-на-пороге» и «мира-на-изломе»2. Третья черта итоговых поэтических книг - лирическая коллизия подведения итогов, противостояние быстротекущему времени и поиски незыблемых ценностей. Она реализуется в комплексе мотивов: кризиса и трагизма отдельной человеческой судьбы, острого ощущения социального хаоса и разорванности естественных связей между людьми, необходимости восстановления мировой гармонии. Последний мотив исследователь также связывает с особенностью культурной ситуации, во время которой создавали свои итоговые книги поэты переходной эпохи.

1 Акимов Р. Книга Любви "Темные аллеи" как итоговое произведение И. А. Бунина: Проблемы жанра, стиля, поэтики. Канд. дисс., — М., 2003.-С. 12.

2 Мирошникова О. В. Итоговая книга в поэзии последней трети XIX века: архитектоника и жанровая динамика. Ав-тореф. диссдокт. филол. наук. - Омск, 2004. — С. 21.

Четвертая черта - образ лирического героя, занятого подведением итогов, воспоминаниями о былом. Отсюда - повышенная речевая экспрессия и моноло-гизм, который осложняется частыми обращениями к друзьям, врагам, музе, собственной душе. Как отмечается, «это результат борьбы-взаимодействия двух противонаправленных тенденций: с одной стороны, стремления обрести суверенность, обособиться в последнем «уголке» существования от «мира крови и раздора», с другой - обостренного желания высказать «последние слова» о мире, поиска контактов со всем, что в нем дорого. Биографизм прощальных книг, в различных его проявлениях, также свойство традиции»1.

Наблюдения и выводы, сделанные О. Мирошниковой для нас важны, поскольку, сделанные на поэтическом материале конкретной эпохи, они позволяют сравнить их с собственными наблюдениями над прозаическими текстами других периодов и сделать выборку признаков, не изменяющихся при смене материала и тем самым более определенно говорить о чертах собственно финальной книги

В работе Т. Снигиревой «Феномен «позднего творчества» в поэзии XX века» анализируются типологические черты поэтов XX века, в том числе А. Ахматовой, И. Бродского, О. Мандельштама, Б. Пастернака, А. Твардовского и М. Цветаевой. Обращает на себя внимание тот факт, что при определении «позднего творчества» не учитывается возраст поэтов: «"Поздним творчеством" отмечены те поэты, которые сумели сотворить себя, свою биографию, отторгая нормы своего времени. Феномен «позднего творчества» сопрягается с «личным временем» поэта, но сопряжение это не столь бытовое., столько бытийное. Наконец, поздний (=последний) период пережили в XX столетии те поэты, которые, каждый по-своему сформировали и определили поэтическое лицо века в его основных чертах»2. В качестве основных черт позднего творчества исследователем называются созерцательность, мемуарность, диалогичность, строящаяся по принципу дополнительности и много-версионности. «Качественные черты поэтической онтологии проявляют себя в

1 Мирошникова О.В. Итоговая книга в поэзии последней трети XIX века: архитектоника и жанровая динамика. Ав-тореф. дисс. докт. филол. наук. - Омск, 2004. - С. 22.

2 Снигирева Т. Феномен позднего творчества в поэзии XX века // Дергачевские чтения-2002. — Екатеринбург, 2004. — С. 337. триединстве следующих уровней: философии бытия («я в мире») + версия бытия (индивидуальное решение проблемы смерти/бессмертия) + поэтическая формула бытия (в наиболее полном и адекватном для этого поэта виде выражающая «тайну тайн»)»1. Характерными для позднего творчества также являются смещение фило-софско-нравственных координат: «Позднее творчество поэта осуществляется скорее не в системе Добра - Зла, а в системе Справедливости - Милосердия, что ведет ij к существенному изменению общей интенции: не Смятение, но Мудрость» . Изменения же в поэтике определяются в категориях «принципиальной целостности», «эффекте "сверхтекста"». По наблюдениям исследователя, в период позднего творчества для поэтов характерно обращение к прозаическим жанрам, связываемое с попыткой отчуждения от себя прежнего, исследование и перевод других поэтов, «акцентированная направленность на адресата и стремление передать свой опыт другому».

Эти выводы интересны для нас тем, что не только определяют значимые черты позднего творчества и некоторые границы этого понятия, но и дают возможность проанализировать методологию анализа.

В ином ракурсе выполнена антология Ю. Казарина «Последнее стихотворение. 100 русских поэтов XVIII-XX веков», где критерием отбора текстов становится статус «последнего» стихотворения. Автор обосновывает свой выбор тем, что «последнее стихотворение - это одновременно и поэтический текст, и метатекст, соединяющий в себе все лучшее, что есть в творчестве поэта, а также отличающий завершение формирования конкретной поэтической личности и обозначающий рубеж., столь же разделяющий, сколько и соединяющий физическую жизнь поэта с л его метафизическим существованием» . Примечательна также следующая посылка: «Поэт, независимо от количества прожитых лет, успевает сказать все. Качество и количество языка в поэте определяется не замыслом, не реализацией и не поэтическим результатом, а той или иной степенью возможности существования данного поэтического языка и данной поэтической личности без (и независимо от)

1 Т. Феномен позднего творчества в поэзии XX века // Дергачевские чтения-2002. — Екатеринбург, 2004. — С. 337.

2Там же.-С. 338.

3 Казарин Ю. Последнее стихотворение. 100 русских поэтов XVIII-XX веков. - Екатеринбург, 2004. - С. 39. физической оболочки их обладателя»1. На наш взгляд, подобное утверждение справедливо только с позиции Слушающего и культуры, находящейся в процессе непрекращающегося обмена текстами. Однако возникают некоторые сомнения относительно возможности достигнуть одной из поставленных целей — «выявить типологические и дифференциальные особенности последнего стихотворения как текста и компонента поэтической личности» - поскольку заявленный принцип не всегда выдерживается (как, например, в случае с Александром Сумароковым). Кроме того, в комментарии к последнему стихотворению не прописывается его культурная, биографическая и эстетическая роль, в некоторых случаях затруднено обнаружение последнего написанного поэтом стихотворения, не учитывается, помимо справочной информации, специфика творческого пути автора. Также спорным представляется контекст, в который помещается номинально или фактически последнее стихотворение.

Поскольку под финальной книгой мы подразумеваем тексты, написанные пожилыми писателями в ситуации предощущения смерти, для более полного представления сущности финальной книги, необходимо рассмотреть представления относительно старости и смерти, существующие в современном культурном и научном пространстве.

Проблема старости, старения и умирания рефлексировалась в культуре, начиная с древнейших времен, - здесь можно вспомнить идею умирания-возрождения в мифологии годового цикла и аграрных обрядах и идею бессмертия и вечной молодости как награды за деяния (один из вариантов финала мифа о Геракле). Бессмертие, не сопровождаемое вечной молодостью, расценивается уже как проклятие или наказание за ошибку. Наиболее известными в культуре здесь являются образ Ти-тона, возлюбленного богини Эос, которая забыла попросить для него вечной молодости и тем самым обрекла его на вечное дряхление и умирание, и страна струльб-ругов Д. Свифта.

1 Казарин Ю. Последнее стихотворение. 100 русских поэтов XVIII-XX веков. - Екатеринбург, 2004. - С. 44.

Что же касается собственно научного подхода к феномену старения, старости или, в терминологии западных ученых, поздней взрослости, и связанных с ними изменений в личности и ее отношений с миром, то наиболее тщательно проблема старости изучена в области медицины, физиологии, психиатрии, психологии и социологии.

Исследования в этих сферах науки спровоцировали выделение в середине прошлого века геронтологии (от греч.gerontos - старик + logos — слово, учение. Геронтология - комплекс наук, изучающих явления старения живых организмов1) в отдельную область исследований, имеющую свой предмет, круг проблем и методы.

Важными нам представляются исследования в области мышления человека. Среди специалистов в этой сфере можно указать Р. Батлера, П. Балтеса (1984), К.

•у

Симонтона (1990) и других , анализирующих динамику интеллектуальных способностей, памяти, творческих возможностей, а также такой традиционно связываемый с пожилым возрастом феномен, как мудрость.

Все ученые, исследующие процесс старения, сходятся на том, что старость или поздняя взрослость - это естественный период развития человека, к которому он приходит в определенный момент своего биологического существования и которое имеет свои существенные признаки. Однако относительно их содержательного наполнения ученые расходятся.

Одним из наиболее спорных в психологии является утверждение о снижении интеллектуальных способностей у пожилых людей. В частности, Я. Стюарт-Гамильтон считает, что «общий результат старения - развитие дефицитарных процессов мозга (и, следовательно, интеллекта). Изменения в сенсорике у пожилых людей могут быть настолько серьезными, что становятся помехой. следует отметить, что ослабление зрения и слуха влияет на лингвистические процессы. Более

1 http://glossary.ni/cgi-bin/glsch2.cgi?RDlwutyurujo9:

2 См.: Стюарт-Гамильтон Я. Психология старения. СПб., 2002. — С. 73. того, ухудшение физического здоровья может уменьшить доступ к «внешнему миру», а вместе с этим и возможности вести диалог, посещать библиотеку и т. д.»1.

Вторая проблема - соотношение кристаллизованного интеллекта (способности сохранять и оперировать уже приобретенными знаниями и навыками) и подвижного (способность решать новые задачи). В целом тесты подтвердили преобладание кристаллизованного интеллекта у пожилых людей, но отмечено, что «размер различий частично является продуктом используемых экспериментальных и аналитических методов»2.

Еще один спорный момент — ухудшение или сохранение творческих способностей в пожилом возрасте по сравнению со зрелостью. В частности, К. Симонтон утверждает, что наибольший вклад в своей области люди делают в период до сорока лет в любой сфере интеллектуальной деятельности. Тем не менее, отмечается, что «в плодотворный период творческий человек создаст то же соотношение хорошей и посредственной работы, какое будет в относительно непродуктивный период - следовательно, коэффициент качества остается практически неизменным» . Р. Батлер (1967) также считает, что творческие способности в период поздней взрослости не пропадают, приводя в пример шедевры, созданные стариками. Между тем, Дж. Ребок (1987) настаивает на том, что у большинства людей к 60-ти годам творческие способности теряются. Той же точки зрения придерживается и Я. Стюарт-Гамильтон, утверждая, что «для большинства творческих людей старение означает спад»4.

Между тем, наряду с дефицитарными, вступают в действие компенсаторные механизмы, которые помогают более достойно и счастливо переживать утрату былых возможностей. Одним из наиболее важных ученые считают мудрость. В определениях мудрости нет единства, поскольку ученые анализировали различные аспекты ее проявления: «.например, существовали попытки определить мудрость с точки зрения психометрических параметров. Штемберг пытался соотнести ее с

1 Стюарт-Гамильтон Я. Психология старения. СПб., 2002. - С. 39-40,124.

2 Там же. - С. 77.

3 Там же. - С. 73.

4Там же.-С.-С. 73. различными умственными способностями. В свою очередь, сторонники психоаналитических подходов пробовали связать ее с накопленным опытом субъективных конфликтов и решений человека»1. Однако многие исследователи сходятся на том, что мудрость связана со способностью принимать взвешенные решения по возникающим вопросам, а также с внутренней удовлетворенностью пожилых людей прожитой жизнью и окружающей действительностью.

Именно эти качества мудрости лежат в основе концепции старости Э. Эрик-сона. С точки зрения психолога, когда человек осознает, что достиг конца своего существования, происходит взаимонапряжение двух разнонаправленных сил: целостности и отчаяния. В случае положительного завершения борьбы психологическим приобретением личности становится мудрость: «Мудрость - это беспристрастное отношение к жизни как таковой перед лицом смерти как таковой. Она поддерживается и познается, чтобы передавать целостность опыта назло разрушению тела и ментальных функций» . Как правило, такие люди удовлетворены своим прошлым и с оптимизмом смотрят в будущее. В этом возрасте они противостоят небытию и обретают свою «сущностную индивидуальность».

Отметим, что свою работу, посвященную вовлеченности в жизнь в старости, психолог опубликовал в возрасте 87 лет. Поэтому, в какой-то мере будет справедливым сказать, что Э. Эриксон опирался и на свой опыт и анализировал собственную жизнь.

Среди проблем, характерных для поздней взрослости, психологи называют выход на пенсию, ухудшение физического состояния, близость смерти, уход из жизни ровесников, утрата активной социальной функции.

Решая их, пожилые люди, согласно теории характерных черт при старении (Б. JI. Ньюгартен, Р. Д. Хэвихерст и С. Тобин, 1968), демонстрируют различные реакции на наступающую старость. Одни легко приспосабливаются к наступающим изменениям, умудрены опытом и рассудительны, другие предпочитают не

1 Стюарт-Гамильтон Я. Психология старения — СПб., 2002. — С. 51.

2 Ericson Е. Vital involvement in the old age // Collected essays. - New-York and London, 1995. — C. 37. замечать старость, третьи стремятся опереться на того, кто может удовлетворять их эмоциональные потребности, у четвертых происходит распад личности.

Среди механизмов, позволяющих успешно переживать наступающую старость, специалисты называют способность быстро восстанавливать физическое и психическое здоровье после потрясений, используя адаптивные механизмы зрелости (Д. Вайллант), стойкость личностных качеств (Э. Сью и Э. Диенер, 1998), положительное восприятие старости как времени обретения знания и мудрости, а также адекватное осознание возможностей и компенсации утрат и ограничений (П. Балтес и М. Балтес, 1998).

Причинами негативного прохождения старости считаются снижение социального статуса в сфере занятости и брака (теория ролевого выхода), а также возрастающая уязвимость в социальных взаимоотношениях (Р. Шульц, X. Хекгаузен, Дж. Лошар, 1991)1.

Для нас исследования психологов важны тем, что в них поздняя взрослость выделятся в самостоятельный этап, конкретизируются закономерности, характерные для этого периода. Показательно, что процессы, определяющие позднюю взрослость, разнообразны, факты сгруппированы по разным основаниям, а выявленные тенденции позволяют предположить, что поздняя взрослость - не менее сложный и многообразный период жизни человека, чем более ранние. Также важно, что, согласно выводам ученых, в старости происходит не только усиление де-фицитарных процессов, но и, напротив, активизация компенсаторных механизмов.

Таким образом, обзор концепций поздней взрослости позволяет нам увидеть процесс наступления старости максимально объективным, не зависимым от культурных стереотипов, связанных со старением и умиранием, и убедиться в разноплановости факторов, влияющих на успешность или неуспешность проживания этого периода.

Кроме того, обзор психосоциальных концепций старости и процесса старения позволяет очертить круг проблем, с которыми сталкивается любой человек в пери

1 Подробнее о теориях старения, предложенных западными психологами, см.: Vander Zander J. W. Human Development. 7th edition. 2000. - C. 556-564. од поздней взрослости и которые требуют своего осмысления. Их необходимо учитывать при анализе творчества писателей, поскольку эти проблемы не могли не стать предметом размышлений и творческой переработки. Мы также предполагаем, что проблемы поздней взрослости, трансформируясь, определяют тематическое и мотивное своеобразие не только позднего творчества конкретного автора, но и позднее творчество как самостоятельное явление вообще и финальную книгу в частности.

Отметим, что, с точки зрения психоанализа, процесс творчества является механизмом освоения и переосмысления жизненных проблем. В нашем случае - старости и подступающей смерти. Таким образом, процесс создания финальной книги становится также способом существования и проговаривания волнующих автора вопросов.

Наряду с исследованиями пожилого возраста, старости и умирания в психологии и социологии не менее важными нам представляются работы культурологического и философского характера. Они интересны, прежде всего, тем, что, опираясь на результаты исследования психологов, анализируют, используют или транслируют модели старения, закрепленные или вновь возникающие в культуре. Культурные стереотипы и образцы, в свою очередь, служат своего рода ориентиром поведения и самоидентификации для входящих в период поздней взрослости людей.

Обобщая модус этих работ, можно сказать, что обычно выстраивается две модели старости: «положительная» (удачная, гармоничная, настоящая) и «отрицательная» (неудачная, дезинтегрирующая, фиктивная). При этом отчетливо видна тенденция к «оправданию» старости, поиску позитивных моментов, свойственных или необходимых для ее успешного проживания.

Так, К. Пигров рассматривает проблему положительной и отрицательной старости с точки зрения истинности и фиктивности, в качестве основания различения используя категорию страха: «Настоящие старики захвачены, прежде всего, высоким страхом (Angst). Старики, у которых старость не удалась, старики-симулякры одержимы низким страхом, боязнью, (Furcht)»1. Особенно интересными нам показались положения об особенностях творчества в старости: «Старость - это творческий возраст, не менее творческий, чем юность и зрелость. Творчество старика не акцентировано на новизне, оно акцентировано на значимости. Старик - не инициатор нового, но он хранитель значимого, он хранитель культуры, ее «упорядо-чиватель» и систематизатор. Специфический, сохраняющий и систематизирующий характер творчества старика накладывает печать на бытийствование его авторства. Старик любит свои произведения, которые он оставит после себя и вместо себя, но он не придает особого значения своему авторству. Настоящий старик л любит культуру в себе, а не себя в культуре» .

В этой системе дефиниций старики-симулякры не способны обладать творческими способностями. Значимой нам также показалась идея «сохраняющей» специфики позднего творчества. Так, в нашей работе мы будем вести речь о сохранении в финальных книгах элементов поэтики, отрабатываемых писателями в течение всего предшествующего творчества, и культурных моделей прошлого (исторических подробностей, эстетически переработанных деталей быта), имеющих общеисторическое значение и связанных с процессом культурной инициации авторов. Но нам спорным кажется утверждение о том, что старик любит культуру в себе, а не себя в культуре. Как мы увидим ниже, проблема осознания себя, своего места и статуса в культуре является для пожилого писателя одной из самых важных.

Любопытна также работа Г. Феоктистова «Две мудрости», где автор, опираясь на представление о старике как младенце, характерное, по его мнению, для многих мировых культур, делает вывод о сущностном соответствии Я-концепций старика и ребенка: «Именно структурное соответствие «мудрости детства» и «мудрости старости», заключающееся, во-первых, в существовании целостных картин мира., а также их взаимодополняющая интенциальность, и обуславливает, на наш взгляд, возможность как их отождествления, так и однонаправленность их разви

1 Пигров К.С. Экзистенциальный смысл настоящей старости // http://social .philosophv.pu.ru/starO 1 .htm.

2 Там же. тия во времени»1. Такое отождествление, по мнению исследователя, служит основой культурной преемственности поколений «дедов» и «внуков» благодаря отсутствию психологической напряженности при контакте, но одновременно является лишь кратким периодом целостности, предшествующей распаду (аналитическому мировоззрению взрослого и смерти старика).

В отличие от Г. Феоктистова, В. Костецкий видит источник «обаяния старости» не в мудрости и целокупности картины мира, а в меланхолии: «Обаяние старости. возможно, когда после прохождения «акмэ» человек не боится собственной меланхолии. когда человек до конца исчерпывает меру собственного пессимизма. Нельзя войти в мир старости без страдания, которое дается спасительной меланхолией»2.

Интересными для нашего исследования являются также работы, где анализируются произведения искусства, объектом художественного осмысления в которых выступают старики. Одной из таких стал анализ книги Р. Брэдбери «Вино из одуванчиков» И. Днепровой3. Исследователь предпринимает классификацию персонажей-стариков, чья внутренняя сущность обнажается благодаря особой ситуации старости: довольно длительного пребывания перед лицом смерти. Выделяются три типа переживания собственной старости: 1) переход к новой самоидентичности через отказ от прежних моделей поведения и отношения к миру; 2) «героический» вариант свободной, полной жизни, не ведающей страха; 3) концентрированный, настоянный годами опыт, своего рода вечная мудрость.

Важной для нашего исследования с точки зрения подхода к проблеме позднего творчества представляется работа Р. Арнхейма «О позднем стиле». Исследователь анализирует культурно-исторические модели позднего творчества и отношения к нему, а также обосновывает устойчивый параллелизм между индивидуальными поздними стилями конкретных авторов и теми явлениями, которые определяют лицо современной культуры. Несмотря на спорность таких параллелей, нельзя не согласиться с возрастанием роли старости и различных ее проявлениях в

1 Феоктистов Г. Две мудрости // http://social.philosophy.pu.ru/star03.htm.

2 Костецкий В. Как возможно обаяние старости // http://social.philosophy.pu.ru/star04.htm.

3 Днепрова И. А. Уроки у реки // http://social.philosophy.pu.ru/star02.htm. культуре и иных социальных сферах, а также обозначенными моделями восприятия старости в современном обществе. Так, «биологическая концепция учитывает не только увядание физической силы, но и угасание того, что можно назвать практической силой разума. Ослабевает острота зрения и слуха, начинает подводить оперативная кратковременная память, увеличивается время реакции, и гибкость мышления уступает место направленной концентрации на устоявшихся интересах, знании и связях. Когда мысли о старости вызваны биологическими факторами, люди пугаются ее приближения и начинают скептически и с изрядной долей иронии оценивать свои способности к будущим творческим достижениям»1. Вторая концепция предполагает, что «с возрастом человек становится более мудрым. Часто этот интерес современных ученых-теоретиков и историков к последней фазе творческого пути сочетается со стремлением найти здесь наивысшие достижения, совершенные образцы, глубочайшее проникновение в суть конечных продуктов научной и трудовой жизни человека»2.

Ценными для нашей работы представляются следующие положения ученого. Во-первых, утверждение, что «неизбежно приходится начинать с анализа произведений, созданных в конце длительных карьер, между тем как к заключительным работам коротких по продолжительности карьер мы относимся с некоторым недоверием. Так, мы можем долго размышлять над последними произведениями Мике-ланджело, Тициана, Рембрандта, Сезанна, Гете или Бетховена, каждый из которых прожил долгую жизнь, но присоединение к ним таких художников, как Моцарт, Ван Гог или Кафка, требует известной осторожности. Эти рано ушедшие от нас гении могут быть нам интересны только, если не считать, что смерть пришла к ним в самый разгар творческой карьеры, которой отводился большой срок»3.

Второе положение представляется нам не менее важным: «Как бы то ни было, говоря о последних произведениях художников, мы не просто интересуемся хронологическим возрастом. В конкретном стиле нас прежде всего привлекает выражение авторского отношения, которое часто, но отнюдь не обязательно и не ис

1 Арнхейм Р. О позднем стиле // Арнхейм Р. Новые очерки по психологии искусства. — М., 1994. — С. 309.

2Там же.-С. 310.

3 Там же.-С. 310. ключительно, обнаруживается в конечных продуктах продолжительных творческих карьер. С другой стороны, есть люди, и среди них художники, которые, дожив до «зрелой старости», так и не был и одарены Судьбой подлинной творческой зрелостью»1.

И, наконец, наиболее ценным нам представляется характеристика Р. Арнхей-мом сущностных черт современной культуры, которые он, во многом, относит и к позднему творчеству: «Во-первых, интерес к природе и внешнему облику окружающего мира здесь уже с самого начала не мотивирован желанием «я» взаимодействовать с ними. Отличительные особенности и практическая ценность материальных свойств считаются нерелевантными. Еще один признак того, что можно было бы назвать последней фазой отношений человека с миром, - это переход от иерархии к координации. Определяющую роль играет здесь убеждение, что сходство важнее различия и что организация скорее возникает в результате консенсуса равных, нежели при подчиненности иерархически вышестоящим принципам или силам. в произведениях позднего стиля зритель или слушатель в каждой области пространственной композиции и в каждой стадии того, что в ранних стилях относится к повествованию или развитию во времени, видит один и тот же объект или событие. Чувство насыщенного событиями действия уступает место состоянию или ситуации проникновенного восприятия.Однородность структуры согласуется с полным безразличием к каузальным связям. Ассимиляция и синтез элементов, указывающие на господствующее представление о мире, в соответствии с которым сходство имеет вес больший, чем различие, сопровождаются неопределенным строением объектов искусства, диффузным порядком, создающим иллюзию, будто различные элементы постоянно плавают в среде с высокой энтропией, меняя свое пространственное положение. Так, вторая часто «Фауста» Гете, наряду с его романами о Вильгельме Мейстере, кажутся составленными из отдельных разрозненных эпизодов, объединяемых единой темой. Или, взять, например, для сравнения ранний вариант картины Рембрандта «Возвращение блудного сына», на которой отец и сын кидаются навстречу друг другу и соединяются, словно

1 Арнхейм Р. О позднем стиле / Арнхейм Р. Новые очерки по психологии искусства. — М., 1994. — С. 311. в шпунт, и самую последнюю ее версию, где пять человеческих призраков, каждый из которых излучает безмятежность и гармонию, взаимодействуют, связанные общей погруженностью в темноту. Или обратим внимание, насколько больше координации, чем подчинения, в композициях позднего стиля Родена «Врата ада» и «Граждане Кале». Здесь вновь героев произведения соединяет общая судьба, а не причинно-следственные связи»1.

Именно эти характеристики позднего стиля - тенденция к универсальности, к равно- или соположению понятий, идей и объектов действительности в процессе их художественного осмысления, а также высокая степень равнодушия к условностям - позволяют, на наш взгляд, выйти за пределы координат «плохая / хорошая старость» и смоделировать общие культурно-эстетические законы бытования позднего творчества.

Поскольку процесс старения психологически, биологически и экзистенциально связан со смертью, которая является предметом размышлений, влияет на поведение и тип отношения писателей к миру, себе и времени, необходимым представляется обзор работ, посвященных проблеме смерти. Одним из наиболее значительных трудов в российской науке последних лет в этой области мы считаем монол график) Т. Мордовцевой «Идея смерти в культурфилософской ретроспективе» , где предпринимается опыт обобщения представлений о смерти в культурных традициях, легших в основу современной западноцентричной цивилизации. В частности, рассматриваются воззрения на смерть в мифологической традиции и античности, средневековье, новое время и новейшей истории, захватывая модернистские и постмодернистские концепции. Для нас в этом отношении наиболее важен обзор модернистских теорий, поскольку именно они, хотя бы в общем виде, были известны и в определенной степени повлияли на тип мировоззрения как поколения исследуемых нами авторов, так и поколения, находящегося в настоящее время в возрасте поздней взрослости. В частности, речь идет о концепциях экзистенциалистов: «Экзистенция человека превращается в бытие-к-смерти. Оказывается, чтобы

1 Арнхейм Р. О позднем стиле / Арнхейм Р. Новые очерки по психологии искусства. -М., 1994.-С. 312-314.

2 Мордовцева Т. В. Идея смерти в культурфилософской ретроспективе // http://anthropology.ru/ru/texts/mordov/idea43.html. стать (вновь) субъектом, человек должен впустить в себя бытие-к-смерти. И хотя Хайдегтер утверждает, что смерть - это единственная возможность для человека, которая находится вне возможности его выбора, ибо ему нельзя не умереть, на самом деле, в этой денотации отсутствует ego. Страх смерти - онтологическое переживание утраты своей связи с вещным миром - есть неподлинная экзистенция. Напротив, открытое принятие своего небытия, «вглядывание в лицо» собственного Ничто, образуют подлинную экзистенцию. Итак, по Хайдеггеру, оказывается, что Субъект обретает свою аутентичность благодаря Ничто - он «эгоцентрик» в отсутствии центра ego. Сартр, скорее всего, сомневается в возможности личной смерти. Для него человек всегда стоит либо после смерти другого, либо до смерти индивидуальной, но его никогда нет в один момент с нею. Человек обретает индивидуальность в опыте бытия-к-смерти другого. В итоге экзистенциальных размышлений Камю оказывается, что нигилизм оставляет человека наедине с самим собой, так как все остальное отрицаемо, но здесь его охватывает паника, ибо внутри себя человек обнаруживает Ничто; бунтуя против пустоты персонального Ничто, он впадает в абсурд, преодолеть который оказывается невозможным ни через убийство, ни через самоубийство»1.

В своей работе «Современная российская танатология (опыт типологического описания)» В. Варава предпринимает опыт классификации иного рода. Заявив, что в настоящее время «обилие интерпретаций позволяет с полным правом охарактеризовать сложившуюся ситуацию как "танатологический ренессанс"»2, он исходит из предпосылки, что «смерть - не внеположенный фактор («естественное прекращение жизнедеятельности организма»), но нечто, имеющее сущностное значение для бытийной полноты личности»3. К работам в сфере эмпирической танатологии исследователь причисляет труды, где анализируется ментальный аспект, проясняющий различия между идентификационными кодами культур (работы А. Гуре-вича («История смерти»), Ю. Лотмана («Смерть как проблема сюжета»), П. Кали

Мордовцева Т. В. Идея смерти в культурфилософской ретроспективе // http://anthropology.ru/ru/texts/mordov/idea43.html.

2 Варава В. В. Современная российская танатология (опыт типологического описания) http://www.orenburg.rU/culture/credo/032005/2.html.

3 Там же. новского «Переход. Последняя болезнь, смерть и после нее», археологические исследования Ю. Смирнова).

Среди философских аспектов смерти выделяется, активное отрицание бессмертия сложившееся в советской традиции: «Это позиция сциентического скепсиса: наука не может и не должна заниматься вопросами человеческого бессмертия; в сферу ее исследований могут входить проблемы геронтологии и ювеноло-гии, но не иммортологии»1. Противоположная установка - «сциентический оптимизм», связанный с верой в возможности науки. Третий подход, реализованный в работах Г. Батищева и Н. Трубникова рассматривает смерть как утрату духовности. Затем автор кратко характеризует работы современных исследователей: В. Подорога актуализирует проблемы телесности смерти, П. Калитин стремится дешифровать семантику смерти лингвистическими методами, М. Уваров предлагает танато-мифологическую трактовку локуса (Санкт-Петербурга).

Примечательно, что и другие работы в области танатологии также используют культурно-типологический метод. Речь, в частности, идет о работе Е. Дворецкой («Проблема Проблема смерти в русской религиозной философии») , Т. Кетовой («Страдание как ценностный аспект проблемы смерти в различных философских традициях»)3, Т. Лисицыной («Образы смерти в русской культуре: лингвистика, поэтика, философия»)4 и Е. Сиверцева («Биологический, религиозный и философский аспект понимания смерти»)5.

Между тем, во всех этих работах можно выделить одно существенное для нас сходство: проблема умирания и смерти рассматривается вне соотношения с проблемой старости, которая, как кажется, делает умирание особенно драматичным и напряженным.

1 Варава В. В. Современная российская танатология (опыт типологического описания) http://www.orenburg.ru/culture/credo/032005/2.htm1. 2

Дворецкая Е. В. Проблема смерти в русской религиозной философии // Фигуры Танатоса. № 3, СПб., 1993. — С.86-89.

3 Кетова Т. Н. Страдание как ценностный аспект проблемы смерти в различных философских традициях // http://anthropology.ru/ru/texts/ketova/tanatos5.html.

4 Лисицына Т. А. Образы смерти в русской культуре: лингвистика, поэтика, философия // http://anthropology.ru/ru/texts/lisiz/tanatos5.html.

5 Сиверцев Е. Ю. Биологический, религиозный и философский аспект понимания смерти // Философия о предмете и субъекте научного познания. СПб., 2002. - С. 167-180.

Апелляция к культурным парадигмам, а не реальному человеческому опыту предполагает обезличивание, позволяющее отстраниться от изучаемой проблематики. Можно предположить, что глубокое погружение в жизнь изучаемого писателя и, следовательно, психологическое сопереживание ему диссонирует с необходимостью самому исследователю пережить ожидание близкой и, в некотором смысле, собственной смерти. Возможно, что страх «впустить в себя смерть» вынуждает ученых обойти молчанием связи между старением, психологической подготовкой писателя к смерти, прощанием с жизнью и его произведениями. Кроме того, препятствием может быть и этический барьер, обусловленный высокой степенью интимности переживания старения и смерти.

Тем не менее, на наш взгляд, взаимосвязь этих аспектов может дать более полную и точную картину процессов, происходящих в судьбе человека, а результаты этих исследований, в свою очередь, будут способствовать созданию более адекватного представления о функционировании концепта смерти в культуре и социуме, частью которых являются финальные книги и их авторы.

Изучение феномена финальной книги нам кажется важным по нескольким причинам.

Во-первых, осознание прожитой жизни и психологическое освоение надвигающейся смерти - процессы, с которыми сталкиваются пожилые люди. В существующей культурной традиции старость и смерть преодолеть можно либо в обрядовой практике, либо в пределах строго научного, преимущественно медицинского дискурса. Поиск смыслов, магистральных стратегий осмысления прожитой жизни и надвигающейся смерти и адекватных им форм выражения по-прежнему происходит, главным образом, в искусстве. Само существование произведения искусства делает из смерти, абсурдного и неоформленного нечто, объект, для которого находятся понятные сознанию, обладающие формой экспрессивные структуры. Произведения искусства, оперирующие эстетическими категориями и символами, вводят в культуру модели, образно-понятийный аппарат и модальность осмысления старости и смерти. В литературе такими произведениями, на наш взгляд, являются финальные книги. В них одновременно с моделированием художественного мира на первый план выходит также деятельность автора, который, в том числе, самим фактом написания книги создает стратегию освоения старости и смерти. Также в финальной книге автор находит особый язык, демонстрирующий его отношение к проблемам старости, смерти и итогов жизни. Так, для В. Катаева эти вопросы просты и внятны - отсюда и особая лаконичность «Сухого лимана». Напротив, JI. Леонов в «Пирамиде» стремится уйти от четких и однозначных формулировок, «пряча» их в системе недоговоренностей и двусмысленностей. Но, несмотря на разницу в воззрениях и способах реализации, для финальных книг характерна интимная, обостренно-личностная манера письма, существующая на границе диалога с сущностями онтологического масштаба, собственной судьбой и своим читателем. Таким образом, изучение финальных книг может способствовать актуализации смыслов, связанных с подведением итогов жизни, взаимоотношениями человека с собственной судьбой и выстраиванием стратегий интериоризации смерти.

В нашей работе мы не беремся установить точные и достоверные корреляты между нравственно-психологическим состоянием писателя и его творчеством. Мы предпринимаем попытку реконструировать итоги, к которым пришел автор, его отношение к наступающей смерти, себе, своей жизни и бытию, реализованное в его книгах, а также провести систематизацию писательских стратегий с точки зрения их стилистической реализации в тексте.

На наш взгляд, анализ текстов в аспекте «порога жизни и смерти в пределах старости» помог бы создать более полную картину эволюции творческого метода и стиля писателей и выявить процессы, актуальные для творчества ныне живущих писателей, таких как В. Крапивин (р. 1938 г.), А. Эппель (р. 1935 г.), О. Чиладзе (р. 1933 г.). Иначе говоря, при прочтении и анализе их произведений учитывать не только индивидуальные особенности стиля или специфику литературной, информационной и социальной ситуации, но и тот факт, что эти писатели в настоящее время в силу своего биографического возраста осмысляют наступившую старость, связанные с ней трудности и придвинувшуюся смерть.

Кроме того, рассмотрение финальных книг, как кажется, позволит уточнить методики, адекватные исследованию произведений во временном аспекте их соз-Ф дания, а также необходимого понятийно-терминологического аппарата. Как правило, при анализе позднего творчества используется сравнительный подход. В рамках этого подхода тексты, созданные на одном этапе творчества сравниваются с более поздними или, напротив, ранними. Этот метод справедлив для анализа творческой динамики одного автора, однако для более широких обобщений он кажется недостаточным и требует подключения других методик с учетом культурно-исторических, биографических, эстетических и психологических координат.

Для нашего исследования мы выбрали тексты, которые отвечали двум основ-Ф ным критериям. Главным из них стала своего рода «образцовость» книг: на наш взгляд, они наиболее точно и бесспорно соответствуют понятию «финальная», то есть выражают подытоживание жизни в целом (а не каком-либо ее аспекте) и Щ ощущение порога смерти.

Кроме того, критерием отбора текстов для развернутого анализа стал «принцип когорты»: выбранные прозаические тексты были созданы во второй половине XX века пожилыми писателями, чье социальное созревание пришлось на период начала прошлого столетия, революцию 1917 года и гражданскую войну.

Отметим, что художественное качество текстов не являлось критерием отбора.

Таким образом, отдельно в работе будут рассматриваться «Темные аллеи» * (1937-1945) И. Бунина (1870-1953), «Осударева дорога» (1933-1952) М. Пришвина (1873-1954), «Пирамида» (рубеж 1940-х -1950-х гг.-1994) JI. Леонова (18991994), «Спящий» (1984) и «Сухой лиман» (1985) В. Катаева (1897-1986) и «СветЩ лая даль юности» (1983) М. Бубеннова (1909-1983).

Кроме того, при исследовании используются «Веселый солдат» (1987-1997), «Прокляты и убиты» (1990-1994) и «Затеей» (1965-2001) В. Астафьева (19242001), «Жизнь Клима Самгина» (1905-1936) М. Горького (1868-1936), «Эпилог» (1989) В. Каверина (1902-1989), «Жизнь Арсеньева» (1927-1933 гг.), и «Освобождение Толстого» (1937) И. Бунина, «Доктор Живаго» (опубл. в 1957) Б. Пастернака (1890-1960), а также книги ныне живущих авторов: повести В. Крапивина, рассказы А. Эппеля и роман «Годори» О. Чиладзе'. На наш взгляд, в них также наличествуют черты, присущие финальным книгам, но они еще не выражены вполне четко. В текстах этих авторов нам интересно постепенное «подступание» к финальной книге, а также различия, которые могут быть обнаружены при сравнении финальных книг разных поколений.

Объектом исследования является русская проза XX века. Предметом — проблемно-тематическое и структурно-поэтическое своеобразие прозаических книг, созданных в конце длинных творческих карьер, рассматриваемое с позиций индивидуальной судьбы, творческой эволюции и культурного статуса писателей.

Методы исследования обусловлены особенностями поставленной проблемы и выбранных для анализа художественных текстов. Главная особенность работы заключается в соединении психологического и филологического анализа. В ней делается попытка объяснить связь между психологическими и этическими изменениями, происходящими в период поздней взрослости, и эстетическими и поэтическими модификациями в текстах такой специфической категории людей, как писатели-прозаики, которые по роду своей деятельности и типу мышления «вслух», «публично», то есть через форму художественного произведения, проговаривают волнующие их проблемы, трансформирующиеся в темы их книг: осмысление смерти, подведение итогов и оценка жизни и творчества, обобщение и вписывание этих итогов в общий контекст истории, литературы, культуры и бытия, которые, в свою очередь, также становятся предметом обдумывания, проговаривания и оценки. Использование типологического подхода позволило систематизировать признаки финальной книги, выстроить структуру ее типов и охарактеризовать принципы их взаимосвязи. Элементы биографического, культурологического, лингвистического видов анализа, в свою очередь, способствовали выявлению и конкрети

1 Творчество последнего, несмотря на то, что оно создано на грузинском языке, мы учитываем потому, что индивидуальность писателя формировалась в пространстве общесоветской литературы. зации признаков финальной книги и реализации их в конкретном текстовом материале.

Цель нашей работы - выделить финальную книгу в самостоятельный объект изучения и охарактеризовать его сущностные черты.

В связи с этим были поставлены следующие задачи:

1. Выявить взаимосвязь между особым периодом в жизни писателя (старостью) и спецификой творчества;

2. Обозначить признаки, которые позволяют выделить финальную книгу как самостоятельный феномен и определить тексты, которые к нему относятся;

3. Проанализировать ряд художественных произведений с точки зрения их принадлежности к финальной книге;

4. Выстроить классификации финальных книг в соответствии со стратегиями, которые использовал автор при их написании, по ряду формальных и содержательных критериев.

Практическая значимость работы заключается в определении признаков и построении типологии финальных книг, которые дают возможность использовать их при изучении таких культурно-значимых феноменов, как позднее творчество, и закономерностей развития индивидуальных биографий писателей. Кроме того, итоги диссертации можно использовать в преподавании курсов по истории литературы XX века, чтении спецкурсов по изучению авторов с долгой творческой практикой.

Требование соблюсти единство аспекта исследования, при всей множественности подхода к текстам, а также малая изученность темы подвели нас к необходимости вначале обозначить сущностные координаты феномена финальной книги, на которые можно было бы ориентироваться при погружении в проблему, а затем рассмотреть их реализацию на конкретных текстовых примерах, хотя мы осознаем, что такой подход чреват упреком в надуманности концепции.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Феномен финальной книги в русской прозе XX века"

Заключение

Под финальной книгой мы понимаем художественное произведение, созданное пожилым писателем в конце долгого жизненного и творческого пути. Этому периоду свойственны специфические процессы в сфере физического и интеллектуального состояния (утрата телесного здоровья, ослабление или сохранение и развитие творческих способностей и интеллекта, приобретение мудрости как особого ментального образования), социального положения (уход современников и людей своего круга, возрастающее влияние близких на душевный покой и уровень удовлетворенности жизнью, уровень материальной обеспеченности, наличие / отсутствие признания в социуме результатов творчества), а также формирования уточненной Я-концепции (определение своего места в истории литературы и освоение старости и близкой смерти). Эти проблемы в том или ином виде вынуждают писателя выразить свое к ним отношение, которое влияет и на миросознание, и на поэтику текстов.

Критерий возраста автора в нашем исследовании финальной книги является основополагающим, поскольку писатели, прожившие долгую жизнь, находятся в состоянии длительного «стояния над бездной», когда процесс умирания приобретает зримые формы.

Специфика мироотношения приводит к тому, что главной особенностью финальных книг становится их тематическое единство: авторы в том или ином виде подводят окончательные итоги своей жизни. Создавая финальную книгу, автор проводит своего рода инвентаризацию, упорядочивание, реактуализацию всего, что было накоплено в течение долгого жизненного и литературного опыта. В ней ставятся точки над i, находятся определения наиболее значимым с точки зрения писателя явлениям и проблемам: уточняется отношение к истории, своему писательскому мастерству и писательскому окружению, Богу, собственному прошлому, настоящему и бытию. Кроме того, книга становится Словом, деянием, поступком, где автор стремится проговорить самую важную истину, которая должна стать оправданием его творческого пути и наиболее серьезным вкладом в национальную культуру и философию.

Наряду с подведением итогов и обобщением прожитой жизни, финальная книга фиксирует результат сложной подготовительной работы автора к встрече со смертью. Именно ожидание смерти, пороговость и окончательность делают эти книги не просто этапными - такие создаются на протяжении всего творчества — но именно финальными. Перед авторами финальных книг уже не маячит никакое будущее, с какого-то момента каждый новый год, а иногда и день воспринимается не как сама собой разумеющаяся данность, а в некотором смысле дар.

Финальная книга реализует сложный комплекс реакций на приближающуюся смерть. В них можно увидеть страх перед смертью, попытку его преодолеть, попытку противостоять смерти, «победив» ее актом творчества, который приравнивается к акту рождения человека, а также стремление понять, о-своить, интериори-зовать свою смерть. Еще одним следствием освоения смерти, демонстрируемого в финальной книге, становится стремление к диалогу с читателем, современником, а скорее - потомком, одновременно сочетающееся с ощущением выхода за некие пределы, доступные живым и живущим, которое проявляется в безразличии к оценке их мастерства и таланта. Безразличие это проистекает из трезвого представления о возможностях и границах собственного писательского дара и уровня владения словом.

В финальных книгах усиливается личност}юе начало: автор более искренне и открыто высказывает свою позицию, все подводимые итоги, выводы и определения касаются уже не столько изображаемого мира произведения, сколько его собственных представлений и мировоззрения. Поднимаемые в финальных книгах «последние» проблемы жизни и смерти непосредственно касаются самооценки личности и индивидуальной картины мира писателей в тот период, когда перед ними встает внятная и близкая - уже не перспектива, а чуть ли не необходимость — их собственной смерти.

Для финальной книги характерен ряд специфических функций.

Прежде всего, это функция собирания: в финальной книге совмещаются сюжетные ходы, мотивы, темы, ритмы и типы персонажей, отработанные писателем на протяжении его предыдущего творчества. По мнению психологов, подобного рода апелляция к предшествующему творчеству характерна для поздней взрослости и связана с потребностью выйти за пределы своего «Я» и обрести ощущение целостности и осмысленности собственной жизни: «Пожилым людям свойственно проводить много времени в поисках сквозных тем и образов, которые придают жизни смысл и связность»1.

Не менее важна функция осмысления жизни в ее сущностных чертах. «Среди своих немногих привилегий старость имеет и эту - довольно длительное пребывание в ситуации, проявляющей сущность»2. Примечательно, что в психологии творчества почти общим местом стало утверждение, что, проговаривая в художественном произведении ситуацию смерти, тем самым писатель преодолевает страх перед ней.

Еще одна функция - реконструкции прошлого, того мира, с которым идентифицирует себя писатель. Своего рода частью ее является номинативная функция: в книгах, где воссоздается собственное биографическое прошлое, историческим лицам или персонажам, коррелирующим с узнаваемым культурным или социальным типом, дается четкая, внятная характеристика - одновременно портрет и подпись к нему.

Значимой является и эстетическая функция, то есть демонстрация собственных умений, дара, уровня владения словом и стилем. Связана с ней метатексто-вая функция: автор в финальной книге чувствует себя вправе излагать собственные воззрения на природу творчества, таланта, мастерства, качества текстов и создание художественных произведений.

Все эти функции являются гранями более фундаментальной для писателей задачи: в своих финальных книгах и с помощью этих книг они стремятся создать целостную, завершенную и удовлетворительную Я-концепцию. Последняя, как утверждают психологи, является основой для положительного восприятия наступающей старости и смерти.

1 Крайг Г. Психология развития. - СПб., 2000. - С. 874.

2 Днепрова И.А. Уроки у реки, http://social.philosophv.pu.ru/star02.htm.

Наряду с созданием Я-концепции важнейшая задача финальной книги - реализация потребности в целостной картине мира, которая определяется не столько импульсами «извне», как это было в детстве и юности, сколько имманентной интенцией. В соответствии с ней выбираются и элементы из внешнего мира. «Созданием и завершением интегративной картины мира человек обеспечивает себе как бы завершающую комфортную нишу существования, в которой он чувствует себя обезопасенным по отношению к любым внешним воздействиям. В ней он обретает то чувство «своей среды», которое можно сопоставить с психологической точки зрения с принадлежностью животного к «своей» экологической нише. Разрушение этой «картины мира» приводит к сомнению в итогах достигнутой мудрости и имеет, как правило, негативные последствия для психологического состояния ее обладателя. Возрастная утрата адаптивных возможностей, относительное увеличение доли эмоциональности усугубляет эти проявления и приводит в вяло проявляющейся фрустрации, социальной и жизненной апатии»1.

Таким образом, мы приходим к выводу, что финальные книги - это произведения, написанные в старости — период нездоровья и подступающей смерти. Они ориентированы на осознание, ревизию и оценку собственной жизни, отношений с миром, его законов. Содержание, пафос и структуру финальных книг определяет необходимость подвести окончательные итоги жизни и освоить мысль о собственной близкой смерти.

В зависимости от поставленных перед собой задач писатель может создать либо несколько финальных книг, отличающихся друг от друга по предмету и стилю изложения, либо попытаться осмыслить все занимающие его проблемы в пределах одного текста. В связи с различиями в общей установке различаются и стратегии письма, которые неизбежно влекут за собой изменения в поэтике. Финальные книги могут быть ориентированы на усложнение или упрощение. В первом случае мы сталкиваемся с разрастанием романных конструкций (мотивной структуры, сюжетостроения, синтаксиса, хронотопа и проч.). Во втором - с тяготением к лаконизму и сжатой экспрессивностью, в пределе своем имеющем афоризм и сен

1 Феоктистов Г. Г. Две мудрости, http://social.philosophy.pu.ru/star03.htm. тенцию. Отличительной чертой усложнения можно считать незавершенность романа, тогда как для упрощения, напротив, характерны четкость и завершенность конструкции.

С точки зрения содержания финальная книга представляет собой осмысление прошлого — в узко-личном и обобщенном смысле слова. В финальных книгах реализуются, главным образом, две ключевые модели его изображения. Дискретное событие — точка в прошлом, аккумулирующая наиболее значимые для писателя моменты, повлиявшие на его собственную судьбу, на специфику мировосприятия и отражение ее в тексте и на национальную историю (революция, войны, великие стройки и т. д.). Развивающееся событие - моделирование жизненного пути главного героя, близкого автору по мировоззрению и системе ценностей. В этом случае для автора более важны логика и законы, действующие на движение судьбы (память, история, мифостроение). Обе эти модели могут соединяться в истории изображения рода. Показательно, что в подавляющем большинстве финальных книг, созданных в XX веке, ключевым фактором осмысления прошлого является история, влияющая на человеческую судьбу и потому находящаяся в сфере внимания, постижения и концептуирования. В свою очередь, история становится частью экзистенциальной логики осмысления прошлого, которая основана на ключевых моментах человеческого существования (рождение и смерть) и явлениях, их связывающих - течении времени и памяти.

С точки зрения модальной составляющей финальные книги могут реализовы-вать три основные типа: пафос поучения, пафос примирения и пафос самореабилитации. В текстах, где автор апеллирует к читателю, уделяется меньше внимания формальным аспектам создания художественных произведений, усиливается публицистическая составляющая и резкость оценок, а главный акцент делается на содержании послания, реализуется пафос поучения, напоминающий по своей модальности середину греческой комедии, когда корифей снимает маску и декламирует текст, относящийся не к самой комедии, а к насущной, внетеатральной действительности. Пафос примирения ориентирован на принятие мира, жизни и смерти. С помощью различных поэтических приемов авторы создают эмоциональный и интенциональный фон текста, демонстрирующий примирение с настоящим и, тем более, будущим, где главное место занимает смерть. Наконец, пафос самореабилитации реализуется в тех текстах, авторы которых стремятся оградить себя от потенциальных нападок и претендуют на более высокое место в культуре и истории литературы, нежели они занимали в период написания книги. В отличие от других типов, самореабилитация необходима не для того, чтобы донести до потомков определенную мысль или сформулировать ключевой образ бытия, а для того, чтобы послужить эффективной самоподцержкой для автора.

Наше исследование представляет собой одно из первых определений финальной книги как самостоятельного феномена и характеристику его основных особенностей. Но ограниченность рамками прозы XX века предполагает перспективы для дальнейшей разработки проблемы. В частности, среди потенциальных направлений можно назвать анализ русских финальных книг XIX века, сопоставление финальных книг русской и зарубежной прозы, а также изучение специфики финальных книг в других родах литературы или даже искусства, например, музыки, живописи и кино. Исследования в этих направлениях могли бы более четко определить национальную и временную специфику, выявить признаки, общие для различных обстоятельств бытования финальной книги.

Список научной литературыКириллова, Ирина Владимировна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Астафьев В. Веселый солдат / В. Астафьев // «Новый мир». 1998. - № 5. -С.3-59.

2. Астафьев В. Веселый солдат / В. Астафьев // «Новый мир». 1998. - № 6. -С.3-92.

3. Астафьев В. Прокляты и убиты. М.: Эксмо, 2003. - 959 с.

4. Бродский И. Письма римскому другу / И. Бродский. СПб.: Азбука-классика, 2003. - 288 с.

5. Бубеииов М. С. Светлая даль юности / М. С. Бубеннов. М.: Современник, 1986.-303 с.

6. Бунин И. А. Воспоминания / И. А. Бунин. Режим доступа: http://www.ldn-knigi.narod.ru

7. Бунин И. А. Дневники / И. А. Бунин. Режим доступа: http://militera.lib.ru/db/bunin ia2/03.html.

8. Бунин И. А. Собрание сочинений : в 9 т. Т. 7 / И. А. Бунин. М.: Худож. лит., 1966.-394 с.

9. Бунин И. А. Собрание сочинений : в 4 т. / И. А. Бунин. М.: Правда, 1988.

10. Каверин В. Эпилог/В. Каверин //Нева. 1989. -№ 8.- С. 4-100.

11. Катаев В. П. Сухой лиман: повести / В. П. Катаев. М.: Сов. писатель, 1986.-432 с.

12. Крапивин В. П. Синий треугольник / В. П. Крапивин. М.: Эксмо, 2005. -603 с.

13. Кутзее Дж. В ожидании варваров / Дж. Кутзее. СПб.: Амфора, 2004. - 463с.

14. Леонов Л. Пирамида : Роман-наваждение в трех частях : Кн. 1 2 / Л. Леонов.-М., 1994.

15. Пастернак Б. Л. Биография в письмах / Б. Л. Пастернак. — М.: Арт-Флекс, 2000.-464 с.

16. Пастернак Б. JL Избранное : в 2 т. Т. 2 / Б. JI. Пастернак. СПб.: Кристалл: Респекс, 1998.-560 с.

17. Пастернак Б. JI. Пожизненная привязанность / Б. JL Пастернак. М.: Арт-Флекс, 2000.-416 с.

18. Пришвин М. М. Дневники / М. М. Пришвин. М.: Правда, 1990. - 480 с.

19. Пришвин Собрание сочинений : в 8 т. / М. М. Пришвин. М.: Худож. лит., 1984.

20. Рыбаков А. Н. Роман-воспоминание / А. Н. Рыбаков. М.: Вагриус, 1997. -384 с.

21. Чиладзе О. Годори / О. Чиладзе // Дружба народов. 2004. - № 3. - С. 6-97.

22. Чиладзе О. Годори / О. Чиладзе // Дружба народов. 2004. - № 4. - С. 80118.

23. Эппель А. Шампиньон моей жизни / А. Эппель. СПб.: Symposium, 2001. -495 с.1.

24. Абашева М. Литература в поисках лица. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2001.-320 с.

25. Абашева М. Миф, образ, биография (русский писатель в переломные периоды XX века) / М. Абашева // Русская литература 1920-х годов. Художественный текст и историко-культурный контекст. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2002. -С. 230-242.

26. Абраме М. Г. Апокалипсис: тема и вариации / М. Г. Абраме // Новое Литературное Обозрение. 2000. - № 46. - С. 5-51.

27. Акимов Р. Книга любви «Темные аллеи» как итоговое произведение И. А. Бунина: проблемы жанра, стиля, поэтики. Дисс. . канд. филол. наук / Р. Акимов; Моск. гос. открытый пед. ун-т им. М. А. Шолохова. М., 2003. - 171 с.

28. Альфонсов В. Н. Поэзия Бориса Пастернака / В. Н. Альфонсов. Л.: Сов. писатель, 1990. - 368 с.

29. Анненкова И. В. Особенности фразового синтаксиса М. М. Пришвина / И. В. Анненкова // Михаил Пришвин и русская культура XX века. Тюмень: Вектор1. Бук, 1998.-С. 90-98.

30. Апанович Ф. «Игра с жанром» в творчестве Михаила Пришвина / Ф. Апа-нович // Михаил Пришвин и русская культура XX века. Тюмень: Вектор Бук, 1998.-С. 99-110.

31. Арнхейм Р. О позднем стиле / Р. Арнхейм // Новые очерки по психологии искусства. М.: Прометей, 1994. - С. 308-318.

32. Арустамова А. Тургенев и Бунин: ритм как показатель стилевых ориента-ций художников. / А. Арустамова // XX век. Литература. Стиль. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. Вып. 4. - С. 205-210.

33. Арутюнова Н. Д. Метафора и дискурс / Н. Д. Арутюнова//Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990. - С. 5-32.

34. Бабенко JL Г. Филологический анализ текста. Основы теории, принципы и аспекты анализа / JL Г. Бабенко. Екатеринбург: Деловая книга. - М.: Академический проект, 2004. - 464 с.

35. Бак Д. Проблема повествования в автобиографической трилогии JI. Н. Толстого (повесть «Детство») / Д. Бак. Режим доступа: http://ifi.rsuh.ru/nrl/DETSTVO.doc.

36. Бахтин М. М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук / М. М. Бахтин СПб.: Азбука, 2000. - 336 с.

37. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики / М. М. Бахтин. М.: Худож.лит., 1975.-504 с.

38. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского / М. М. Бахтин. М.: Сов. Россия, 1979.-320 с.И

39. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества / М. М. Бахтин. — М.: Искусство, 1979.-423 с.

40. Бейль К. «Горячки» Жерара де Нерваля: трудное признание в безумии / К. Бейль // Новое литературное обозрение. 2004. - № 69. - С. 111-123.

41. Белая Г. Оппонирующее сознание, его пределы и возможности / Г. Белая // XX век. Литература. Стиль. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. Вып. 4. - С.87.94.

42. Белая Г. Случай Фадеева / Г. Белая // Вопросы литературы. 2005. — № 2. — С. 53-66.

43. Белый А. Символизм и философия культуры / А. Белый // Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994.-С. 18-328.

44. Бергсон А. Материя и память / А. Бергсон // Собрание сочинений : в 4 т. Т. 1.-М.: Московский клуб, 1992.-336 с.

45. Борисова Н. В. Жизнь мифа в творчестве М. М. Пришвина / Н. В. Борисова. Елец: ЕГУ им. И.А.Бунина, 2001. - 82 с.

46. Ф 46. Борисова Н. В. Михаил Пришвин «За волшебным колобком». Структураобраза автора / Н. В. Борисова // Русский язык в школе. 1998. - № 1. - С. 65-69.

47. Бубер М. Я и Ты / М. Бубер // Два образа веры. М.: Издательство ACT,1999.-С. 5-64.

48. Бурдин В. И. «Затеей» Виктора Астафьева. Жанровое своеобразие / В. И. Бурдин // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. -Пермь: Перм. гос. пед. ун-т, 2003. С. 85-86.

49. Бухарова И. Г. Эмоционально-содержательное значение ритма лирических миниатюр В. П. Астафьева / И. Г. Бухарова // Проблемы нравственно-психологического содержания в литературе и фольклоре Сибири. Иркутск: ИГ-ПИ, 1986.-С. 60-70.

50. Вантенков И. П. Бунин-повествователь / И. П. Вантенков. Минск: Изд-во1. БГУ, 1974.-160 с.

51. Варава В. В. Современная российская танатология (опыт типологического описания) / В. В. Варава. Режим доступа: http://www.orenburg.rU/culture/credo/032005/2.html.

52. Вахитова Т. М. Египетская тема в творчестве Л. Леонова / Т. М. Вахитова // Русская литература, 2001. -№ 3. С. 71-84.

53. Вахитова Т. М. Египетская тема в творчестве JL Леонова / Т. М. Вахитова // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб.: Наука, 2005. — С. 253-271.

54. Вахитова Т. М. Зеркальный диптих Л. Леонова («Русский лес» и «Пирамида») / Т. М. Вахитова // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб.: Наука, 2005. - С. 272-385.

55. Верстрате-Ванде Виле X. Михаил Пришвин: вера в лучший мир / X. Верст-рате-Ванде Виле // Михаил Пришвин и русская культура XX века. Тюмень: Вектор Бук, 1998.-С. 18-40.

56. Ветхозаветные апокрифы: Книга Еноха; Книга Юбилеев, или Малое Бытие; Заветы двенадцати патриархов; Псалмы Соломона. Режим доступа: http://tower.vlink.ru/study/bernsnev.shtml.

57. Волкова Е. В. Ритм как объект эстетического анализа / Е. В. Волкова // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л.: Наука, 1974. - С. 73-84.

58. Выходцев П. С. Народно поэтические основы философской прозы М. М. Пришвина / П. С. Выходцев // Русская литература. - 1980. - № 1. - С. 49-82.

59. Выходцев П. С. Преемственность гуманизма (Гоголь и Пришвин) / П. С. Выходцев // Русская литература. 1984. - № 4. - С. 3-17.

60. Выходцев П. С. Пришвин и современность / П. С. Выходцев // Пришвин и современность. М.: Современник, 1978. - С. 9-27.

61. Выходцев П. С. Проблема преемственности в эстетике М. Пришвина / П. С. Выходцев // Творческие взгляды советских писателей Л., 1981. - С. 120-143.

62. Выходцев П. С. Секрет Михаила Пришвина: об эстетической системе художника / П. С. Выходцев // Литература в школе. 1984. - № 4. - С. 10-18.

63. Гадамер Г.-Г. Язык и понимание / Г.-Г. Гадамер // Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991. - С. 43-60.

64. Галанов Б. Е. Валентин Катаев. Размышления о Мастере и диалоги с ним / Б. Е. Галанов. М.: Худож. лит., 1989. - 319 с.

65. Гаспаров Б. М. «Мастер и Маргарита» М. Булгакова / Б. М. Гаспаров // Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века. М.: Наука, Восточная литература, 1993. - С. 28-82.

66. Гачев Г. Два медведя (фрагмент из «Русской Думы») / Г. Гачев // Вестник высш. шк. 1997. -№ 7. - С. 83-89.

67. Гачев Г. Два медведя (фрагмент из «Русской Думы») / Г. Гачев // Вестник высш. шк., 1997. -№ 8. С. 69-81.

68. Геймбух Е. Ю. Время в художественном мире М. М. Пришвина / Е. Ю. Геймбух // Русский язык в школе. 1998. - № 1. - С. 57-65.

69. Герман В. Литература шрифта и литература интонации (записки актера-чтеца) /В. Герман //Вопросы литературы. 1994. -№ 5. -С. 104-121.

70. Гилев Е. Н. О некоторых особенностях ритмической организации рассказа В. М. Шукшина «Охота жить» / Е. Н. Гилев // Ритм, пространство, время в художественном произведении. Алма-Ата, 1984.-С. 105-115.

71. Гиршман М. М. Ритм художественной прозы / М. М. Гиршман. М.: Сов. писатель, 1982. - 386 с.

72. Гиршман М. М. Художественная целостность и ритм художественного произведения / М. М. Гиршман // Избранные статьи. Донецк: Лебедь, 1996. - 156 с.

73. Глоссарий.ги Электронный ресурс. : служба тематических толковых словарей / ООО Web and Press; рук-ль проекта С. Ю. Соловьев. Режим доступа: http://glossary.ru/.

74. Голосовкер Э. Я. Логика мифа / Э. Я. Голосовкер. М.: Наука, 1987. - 218с.

75. Гринфельд-Зингурс Т. Я. Природа в художественном мире М. М. Пришвина / Т. Я. Гринфельд-Зингурс Саратов: изд-во Саратовского ун-та, 1989. - 194 с.

76. Гришина Я. 3. Философия культуры М. М. Пришвина на страницах его дневниковой прозы / Я. 3. Гришина, Н. Г. Полтавцева // Михаил Пришвин и русская культура XX века. Тюмень: Вектор Бук, 1998. - С. 63-89.

77. Гришина Я. 3. «Я найду себе свободную родину» / Я. 3. Гришина // Дружба народов. 1994. - № 2. - С. 205-211. ^ 78. Гудов В. А. Модификации диалогической поэтики в романном творчестве

78. М. Горького 1899 1907 годов. / В. А. Гудов // XX век. Литература. Стиль. - Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. - С. 190-194.

79. Гудова М. Об интонационной интеграции мысли и смысла в концептуальной поэзии Л. Рубинштейна / М. Гудова // Дергачевские чтения-2000. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001. - С. 67-70.

80. Гусарова-Кузи В. Фольклорные пласты в романе «Пирамида» / В. Гусаро-ва-Кузи // Поэтика Л. Леонова и художественная картина мира в XX веке. СПб.: Наука, 2002.-С. 102-112.

81. Гусев П. «Люблю, значит существую.» / П. Гусев // Юность. 1986. - №5. -С. 79-81.

82. Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени / Э. Гуссерль. -М.: Гнозис, 1994. 192 с.

83. Дарвин М. Н. Русский лирический цикл / М. Н. Дарвин. Красноярск: Изд-во Красноярского ун-та, 1988. - 144 с.

84. Дворецкая Е. В. Проблема смерти в русской религиозной философии / Е. В. Дворецкая // Фигуры Танатоса. № 3. - Спец. выпуск: Тема смерти в духовном опыте человечества: материалы м-нар. конф. - СПб: Изд-во СПбГУ, 1993. - С. 8689.

85. Дворцова Н. П. Михаил Пришвин и русское религиозное возрождение XX ® века (к постановке проблемы) / Н. П. Дворцова // Вестник МГУ. Сер. 9, Филология.- 1993.-№ 1.-С. 3-11.

86. Дворцова Н. П. Пришвин и Мережковский: Диалог о Граде Невидимом / Н. П. Дворцова // Вопросы литературы. 1993. - № 3. - С. 143-170.

87. Дворцова Н. П. Путь Михаила Пришвина «от революции к себе» / Н. П. Дворцова // Вестник МГУ, Сер. 9, Филология. 1995. - № 2. - С. 34-41.

88. Дворцова Н. П. Путь творчества Михаила Пришвина и русская культура начала XX века / Н. П. Дворцова. Автореф. дисс. на соискание ученой степени доктора филологич. наук. М.: Изд-во МГУ, 1994. - 45 с.

89. Днепрова И. А. Уроки у реки / И. А. Днепрова. Режим доступа: http://social.philosophy.pu.ru/star02.htm.

90. Дынник В. Литературная энциклопедия. / В. Дынник // Фундаментальная электронная библиотека «Русская литература и фольклор» Электрон, ресурс.; глав. ред. И. А. Пильщиков. Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/.

91. Дырдин А. А. Веросознание и мифология в романе «Пирамида» (Версия мифа о «падших ангелах») / А. А. Дырдин // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб.: Наука, 2005. - С. 43-68.

92. Дырдин А. А. Композиция «Пирамиды» Л. Леонова: духовная реальность и символическая перспектива» / А. А. Дырдин // Поэтика Л. Леонова и художественная картина мира в XX веке. — СПб.: Наука, 2002. С. 77-84.

93. Зайцева И. А. Интонация в прозе М. Ю. Лермонтова / И. А. Зайцева // Русская речь. 1984. - № 5. - С. 15-20.

94. Егоршилов Н. Утверждение жизни: 120 лет со дня рождения М. Пришвина / Н. Егоршилов // Библиотека. 1993. № 1. - С. 64-66.

95. Елисеев И. А. Словарь литературоведческих терминов / И. А. Елисеев, Л. Г. Полякова. Ростов-на-Дону: Феникс, 2002. - 320 с.

96. Емельянова И. Легенды Потаповского переулка. Б. Пастернак. А. Эфрон. В. Шаламов. Воспоминания и письма / И. Емельянова. М.: Эллис Лак, 1997. - 396 с.

97. Ермакова О. П. К построению типологии коммуникативных неудач / О. П. Ермакова, Е. А. Земская // Русский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект. М.: Наука, 1993. - С. 30-65.

98. Ершов Г. А. Михаил Пришвин: жизнь и творчество / Г. А. Ершов. М.: Ху-дож. Лит., 1973.-189 с.

99. Ершов Г. А. Михаил Пришвин: очерк жизни и творчества // Г. А. Ершов. -М.: Гослитиздат., 1963.- 192 с.

100. Женетт Ж. Фигуры / Ж. Женетт. В 2-х томах. Т. 1. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998.-482 с.

101. ЮЗ.Зельдерович Г. М. Семантика текста: к уточнению метаязыка / Г. М. Зель-дерович // Филологические науки. 1995. - № 2. - С.80-89.

102. Зотов И. А. Человек и природа в творчестве Михаила Пришвина / И. А. Зотов. М.: Просвещение, 1982. - 80 с.

103. Зубков В. А. Виктор Астафьев в конце XX века: эволюция прозы // В. А. Зубков // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. -Пермь: Перм. гос. пед. ун-т, 2003. С. 85-86.

104. Зубков В. А. Поздний Астафьев: движение жанра / В. А. Зубков // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. Пермь, Перм. гос. пед. ун-т, 2005. -Ч. 1. - С. 172-176.

105. Ивич А. Природа. Дети: Очерк творчества / А. Ивич. М.: Дет. лит., 1980. -223 с.

106. Ю.Ильюнина Л. А. Пришвин и Блок. Спор о романтизме / Л. А. Ильюнина // Михаил Пришвин и русская культура XX века. Тюмень: Вектор Бук, 1998. - С. 169-173.

107. История Русской Советской Литературы: Учеб. Пособие для филол. ф-тов ун-тов. М.: Высш. школа, 1979. - 694 с.

108. Иудейская и христианская апокалиптика. Режим доступа: http://lib.baikal.net/koi.cgi/HRISTIAN/apokalypsis.txt.

109. И.Казарин Ю. Последнее стихотворение. 100 русских поэтов XVTII-XX веков / Ю. Казарин. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2004. - 544 с.

110. Кайгородова В. Е. Проблема демократичности текста в художественной практике Леонида Леонова / В. Е. Кайгородова // Поэтика Л. Леонова и художественная картина мира в XX веке. СПб: Наука, 2002. - С. 40-50.

111. Карпов И. П. Проза Ивана Бунина / И. П. Карпов. М.: Флинта, Наука, 1999.-336 с.

112. Касимов И. Л. Голубое цвет жизни: К 110-летию со дня рождения М. М. Пришвина / И. Л. Касимов // Русская речь. - 1983. -№ 1. - С. 50-54.

113. Кетова Т. Н. Страдание как ценностный аспект проблемы смерти в различных философских традициях / Т. Н. Кетова. Режим доступа: http://anthropology.ru/ru/texts/ketova/tanatos5.html.

114. Ким Г. В. О повторах как способе интонационно-смыслового выделения в контексте пьес А. П. Чехова / Г. В. Ким // Слово в художественной речи. Алма-Ата: КазГУ, 1986. - С. 38-45.

115. Кларк К. Советский роман: история как ритуал / К. Кларк. : пер. с англ. / под ред. М. Литовской. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2002. - 262 с.

116. Книга Еноха. Режим доступа: http://www.krotov.org/libr min/from l/0008.html.

117. Книга тайн Еноха. Режим доступа: http://tower.vlink.ru/apocryph2/enoh.shtml.

118. Ковалев В. А. Этюды о Леониде Леонове / В. А. Ковалев. М., Современник, 1974.-326 с.

119. Кожевникова Н. А. Типы повествования в русской литературе XIX-XX веков / Н. А. Кожевникова. М.: Институт русского языка РАН, 1994.

120. Кожинов В. В. Время Пришвина / В. В. Кожинов // Пришвин и современность. М.: Современник, 1978. - С. 67-76.

121. Колобаева JI. А. Тайна пушкинской «легкости» в прозе И.А. Бунина / JI. А. Колобаева // Вестник МГУ. Сер. 9, Филология. 1999. -№ 3. - С. 77-89.

122. Комаров С. А. Комедии JI.H. Толстого и В. С. Соловьева 1880-х годов (проблема типологии) / С. А. Комаров // Дергачевские чтения 2000. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001. - Ч. 1. - С.107-110.

123. Кормилов С. Метризованная проза JI. Добычина на фоне традиции русской метризованной прозы первой трети XX века / С. Кормилов // Писатель Леонид До-бычин. СПб: Журнал «Звезда», 1995. - С. 142-154.

124. Костецкий В. Как возможно обаяние старости / В. Костецкий. Режим доступа: http://social.philosophy.pu.ru/star04.htm.

125. Кочерган Ю. Ф. Ритм и интонация в прозе Ю. Яновского и А. Довженко / Ю. Ф. Кочерган // Филологические науки. 1987. -№ 5. - С. 32-35.

126. Крайг Г. Психология развития / Г. Крайг. СПб.: Питер, 2000. - 992 с.

127. Краснова О. В. Психология старости и старения : Хрестоматия / О. В. Краснова, А. Г. Лидере. М.: Academia, 2003. - 413 с.

128. Красовский В. Е. Большая литературная энциклопедия / В. Е. Красовский и др.. М.: СЛОВО: ОЛМА-Пресс Образование, 2003. - 845 с.

129. Краткая литературная энциклопедия : в 9 т. М.: Советская энциклопедия, 1975.

130. Крылов В. П. Типологические приметы и особенности художественного мышления автора романа «Пирамида» / В. П. Крылов, Н. В. Крылова // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб: Наука, 2005. - С. 194209.

131. Кузьмина Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка / Н. А. Кузьмина. Екатеринбург: Изд-во Урал. Ун-та. - Омск: Омск. гос. ун-т, 1999.-268 с.

132. Кульшарипова Р. Э. Ритм и смысл в рассказах JI. Н. Толстого / Р. Э. Куль-шарипова // Слово и мысль Льва Толстого : Филологические разыскания. Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1993. - С. 135-142.

133. Курбатов В. Родина мысли и согласия / В. Курбатов // Москва. 1993. - № 11.-С. 165-170.

134. Купина Н. А. Тоталитарный язык : Словарь и речевые реакции. Екатеринбург; Пермь: Изд-во Урал, ун-та - ЗУУНЦ, 1995. - 144 с.

135. Лебедь Е. Е. «Котлован» А. Платонова и советский производственный роман 20-х 30-х годов / Е. Е. Лебедь // Культура народов Причерноморья. - Симферополь: Межвузовский центр «Крым». - 2004. - № 47. - С. 36-41.

136. Лейдерман Н. Л. Движение времени и законы жанра / Н. Л. Лейдерман. -Свердловск: Сред-Урал. кн. изд-во, 1982. 256 с.

137. Лейдерман Н. Л. Траектории «экспериментирующей эпохи» / Н. Лейдерман // Вопросы литературы. 2002. - № 4. - С. 3-48

138. Лейдерман Н. Л. «Уходящая натура», или Самый поздний Катаев // Н. Л. Лейдерман // Октябрь. 2001. - №5. - С. 158-166.

139. Лесскис Г. А. Раннее творчество Пушкина и его национальные истоки (русская "легкая поэзия" и творчество Пушкина 1810-х годов)/ Г. А. Лесскис. дисс. канд. филол. наук; МГУ. -М., 1948. 815 с.

140. Лисицына Т. А. Образы смерти в русской культуре: лингвистика, поэтика, философия / Т. А. Лисицына. — Режим доступа: http://anthropology.ru/ru/texts/lisiz/tanatos5.html.

141. Литературный Энциклопедический Словарь / под общ. ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. М.: Сов. Энциклопедия, 1987. - 752 с.

142. Липовецкий М. Н. О чем «помнит» литературная сказка / М. Н. Липовец-кий // Модификации художественных систем в историко-литературном процессе : Сб. науч. трудов. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1988. - С. 5-21.

143. Литовская М. А. «Феникс поет перед солнцем»: Феномен Валентина Катаева / М. А. Литовская. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. - 608 с.

144. Литовская М. А. Чужие стилевые формулы в прозе В. Катаева / М. А. Литовская // XX век. Литература. Стиль. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. -С. 134-139.

145. Лихачев Д. Поэтика художественного времени / Д. Лихачев // Историческая поэтика русской литературы. СПб.: Алетейя, 1997. - С. 5-129.

146. Лихачев Д. «Темные аллеи» / Д. Лихачев // Звезда. 1981. - № 3. - С. 182184.

147. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек текст — семиосфера -история / Ю. М. Лотман. - М.: Языки русской культуры, 1999. - 464 с.

148. Лотман Ю. М. О моделирующем значении понятий «конца» и «начала» в художественных текстах / Ю. М. Лотман // Семиосфера. СПб.: Искусство - СПб, 2000. - С. 427-430.

149. Лысов А. Г. Последний автограф («Пирамида как роман-самоопределение» / А. Г. Лысов // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб: Наука, 2005.-С. 209-227.

150. Любомудров А. М. Суд над творцом (Роман «Пирамида» в свете христианства) / А. М. Любомудров // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб: Наука, 2005. - С. 68-97.

151. Македонов А. Николай Заболоцкий. Жизнь. Творчество. Метаморфозы / А. Македонов. Л.: Сов. писатель, 1987. - 368 с.

152. Мальцев Ю. Иван Бунин / Ю. Мальцев. М.: Посев, 1994. - 432 с.

153. Мамонтов О. Н. Новые материалы к биографии М. М. Пришвина / О. Н. Мамонтов // Русская литература. 1986. - № 2. - С.175-185.

154. Марулло Т. Г. «Если ты встретишь Будду.» / Т. Г. Марулло. Екатеринбург: Изд-во Урал. Ун-та, 2000. - 252 с.

155. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа / Е. М. Мелетинский. М.: Наука, 1976. -407 с.

156. Мирошникова О. В. Итоговая книга в поэзии последней трети XIX века: архитектоника и жанровая динамика : автореф. дисс. докт. филол. наук / О. В. Мирошникова; Омский ун-т. Омск, 2004. - 45 с.

157. Мордовцева Т. В. Идея смерти в культурфилософской ретроспективе / Т. В. Мордовцева. Режим доступа: http://anthropology.ru/ru/texts/rnordov/idea43.htrnl.

158. Мосесов А. Певцы родной природы / А. Мосесов // Дошкольное воспитание. 1980. - №6. - С. 40-43.

159. Мотяшов И. Михаил Пришвин: критико-биографический очерк / И. Мотя-шов. -М.: Сов. писатель, 1965.-248 с.

160. Мурашов Ю. Восстание голоса против письма / Ю. Мурашов // Новое Литературное Обозрение, 1995.-№ 16.-С. 24-31.

161. Николина Н. А. Поэтика русской автобиографической прозы / Н. А. Николина. М.: Флинта: Наука, 2002. - 424 с.

162. Николина Н. А. «Страстная энергия памяти» (композиционно-речевое своеобразие романа В. В. Набокова «Другие берега») / Н. А. Николина // Русский язык в школе. 1999. - № 2. - С. 77-84.

163. Нинов А. Современный рассказ / А. Нинов Л.: Худож. лит-ра, 1969. - 288с.

164. Орлицкий Ю. Метр в прозе Л. Добычина / Ю. Орлицкий // Писатель Леонид Добычин. СПб: Журнал «Звезда», 1995. - С. 159-162.

165. Орлицкий Ю. Стих и проза в русской литературе: Очерки истории и теории // Ю. Орлицкий. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1991. - 199 с.

166. Павловский А. И. Михаил Пришвин и «крестьянский мир» / А. И. Павловский // Русская литература. 1994. - № 3. - С. 95-104.

167. Павловский А. И. «.Сигналы людям будущего» (о дневнике Михаила Пришвина 1930 года) / А. И. Павловский // Русская литература. 1993. - № 1. - С. 81-91.

168. Паласио Ж. де. Эпистолярные патологии Жана Лоррена / Ж. де Паласио -Новое литературное обозрение. 2004. -№ 69. - С. 123-130.

169. Пахомова М. Ф. Пришвин и Карелия: Критический очерк / М. Ф. Пахомова.- Петрозаводск, 1960. 72 с.

170. Пигров К. С. Экзистенциальный смысл настоящей старости / К. С. Пигров.- Режим доступа: http://social.philosophy.pu.ru/starO 1 .htm.

171. Пильщиков И. Резюме к публикации комментариев М. Цявловского к балладе А. Пушкина «Тень Баркова» / И. Пильщиков. Режим доступа: http://www.rvb.ru/philologica/03rus/03rus ciavlovskij.htm.

172. Попова С. Международная научная конференция, посвященная творчеству М. М. Пришвина / С. Попова // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 1994. - Т. 53. - № 2. -С. 92-95.

173. Ш.Потебня А. А. Мысль и язык / А. А. Потебня. Киев: СИНТО, 1993. - 192с.

174. Потебня А. А. Теоретическая поэтика / А. А. Потебня. М.: Высшая школа, 1990.-344 с.

175. Пращерук Н. В. Художественный мир прозы И. А. Бунина: язык пространства / Н. В. Пращерук. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. - 254 с.

176. Пришвина В. Д. Жизнь как слово. Воспоминания о М. М. Пришвине / В. Д. Пришвина //Москва.- 1975. -№ 12.-С. 161-181.

177. Пришвина В. Д. Наш дом / В. Д. Пришвина. М.: Молод. Гвардия, 1989. -334 с.

178. Пришвина В. Д. О поэтической прозе Пришвина / В. Д. Пришвина // Москва.-1976.-№ 12.-С. 196-201.

179. Пришвина В. Д. Путь к слову / В. Д. Пришвина. М.: Молод. Гвардия, 1984.-262 с.

180. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике / П. Рикер. -М.: Медиум, 1995.-418 с.

181. Ростовцева И. И. Николай Заболоцкий. Опыт художественного познания / И. И. Ростовцева. М.: Современник, 1984. - 304 с.

182. Рудашевская Т. М. М. М. Пришвин и Ф. М. Достоевский (проблема преемственности традиций) / Т. М. Рудашевская // Русская литература. 1976. — № 2. -С. 59-75.

183. Руднева Е. Г. К вопросу о пафосе как стилеобразующем факторе / Е. Г. Руднева // Литературные направления и стили : сб. статей / Под ред. П. А. Николаева, Е. Г. Рудневой. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1976. - С. 157-166.

184. Руднева Е. Г. Пафос художественного произведения / Е. Г. Руднева. М.: Изд-во МГУ, 1977. - 164 с.

185. Русова Н. Ю. От аллегории до ямба : терминологический словарь-тезаурус по литературоведению / Н. 10. Русова. М.: Флинта: Наука, 2004. - 304 с.

186. Русский советский рассказ : очерки истории жанра. Л.: Наука, 1970. - 736с.

187. Рязанова Л. А. «Поэзия берендеева царства»: по страницам дневников М. Пришвина / Л. А. Рязанова // Литература в школе. 1991. - № 6. - С. 45-51.

188. Сапаров М. А. Об организации пространственно-временного континуума / М. А. Сапаров // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л.: Наука, 1974.-С. 85-103.

189. Сарнов Б. Как русский писатель и как еврей / Б. Сарнов. Режим доступа: http://www.bercovich-zametki.com/Nomer27/Sarnov 1 .htm.

190. Семенова В. И. М. М. Пришвин о краеведении / В. И. Семенова. Тюмень: Тюменский гос. ун-т, 1997. - С. 146-148.

191. Семенова С. Г. Парадокс человека в романах Леонида Леонова 1920 1930-х годов / С. Г. Семенова. - Режим доступа: http://lib.userline.ru/1339.

192. Сиверцев Е. Ю. Биологический, религиозный и философский аспект понимания смерти / Е. Ю. Сиверцев // Философия о предмете и субъекте научного познания. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. - С. 167-180.

193. Силантьев С. Е. О ритме прозы Бунина («Темные аллеи») / С. Е. Силантьев, Е. Л. Пересветов // Содержательность форм в художественной литературе. Куйбышев: Куйбышев, гос. ун-т, 1988. - С. 135-145.

194. Сливицкая О. В. О природе бунинской «внешней изобразительности» / О. В. Сливицкая // Русская литература. 1994. -№ 1. - С. 72-80.

195. Сливицкая О. В. «Повышенное чувство жизни»: мир Ивана Бунина / О. В. Сливицкая. М.: Российск. гос. гуманит. унт-т, 2004. - 270 с.

196. Сливицкая О. В. Чувство смерти в мире Бунина / О. В. Сливицкая // Русская литература. 2002. - № 1. - С. 64-78.

197. Слободнюк С. Л. Мирооправдание и мироотрицание Л. Леонова / С. Л. Слободнюк // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. — СПб.: Наука, 2005. С. 97-122.

198. Смолина В. Размышляя о старости / В. Смолина. Режим доступа: http://social.philosophy.pu.ru/starlO.htm.

199. Смольянинова Е. Б. «Буддийская тема» в прозе Бунина / Е. Б. Смольянино-ва // Русская литература 1996. - № 3. - С. 205-212.

200. Снигирева Т. Феномен позднего творчества в поэзии XX века / Т. Снигире-ва // Дергачевские чтения-2002. Екатеринбург: Изд-во Урал. Ун-та, 2004. С. 336342.

201. Современное Зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины : энциклопедический справочник. М.: Ин-трада-ИНИОН, 1996.-320 с.

202. Созина Е. К. Теория символа и практика художественного анализа / Е. К. Созина. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1998. - 128 с.

203. Сопикова Т. А. Сказка в контексте геронтософии (опыт концептуальной когеренции) / Т. А. Сопикова. Режим доступа: http://social.philosophy.pu.ru/star30.htm.

204. Сорокина Н. В. Рассказ «Петушихинский пролом» и роман «Пирамида» JI. М. Леонова: к вопросу об истоках последнего произведения писателя / Н. В. Сорокина // Поэтика Л. Леонова и художественная картина мира в XX веке. СПб.: Наука, 2002.-С. 127-134.

205. Соцреалистический канон : сб. статей / под общ. ред. X. Гюнтера и Е. Доб-ренко. СПб: Академический проект, 2000. - 1040 с.

206. Станкевич О. В. Художественная вселенная романа «Пирамида» / О. В. Станкевич // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб.: Наука, 2005. - С. 158-177.

207. Стеценко Е. А. Ритмическая композиция художественного произведения / Е. А. Стеценко // Контекст-1988. М.: Наука, 1989. - С. 180-207.

208. Строев А. Писатель: мнимый больной или лекарь поневоле? / А. Строев // Новое литературное обозрение. 2004. - № 69. - С. 89-99.

209. Стюарт-Гамильтон Я. Психология старения / Я. Стюарт-Гамильтон. СПб.: Питер, 2002.-256 с.

210. Тагильцева Л. Е. Символ в прозе М. М. Пришвина : автореф. дисс. . канд. филол. наук / Л. Е. Тагильцева; МГПУ. -М., 1994.-21 с.

211. Тынянов Ю. Н. Блок / Ю. Н. Тынянов // Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.-С. 118-123.

212. Уайт. Ф. Леонид Андреев: лицедейство и обман / Ф. Уайт // Новое литературное обозрение. 2004. -№ 69. - С. 130-144.

213. Успенский Б. А. Семиотика искусства / Б. А. Успенский. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. - 360 с.

214. Федоров В. С. Религиозно-философский аспект романа «Пирамида» / В. С. Федоров // Роман JI. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб.: Наука, 2005.-С. 122-138.

215. Федоров В. С. По мудрым заветам предков: религиозно-философский феномен романа Л. Леонова «Пирамида» / В. С. Федоров // Русская литература. -2000.-№4.-С. 46-59.

216. Феоктистов Г. Две мудрости / Г. Феоктистов. Режим доступа: http://social.philosophy.pu.ru/star03.htm.

217. Филатова А. И. Портрет времени (1930-е годы) в романе «Пирамида» / А. И. Филатова // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. — СПб.: Наука, 2005.-С. 177-194.

218. Фоменко И. В. Лирический цикл: становление жанра, поэтика / И. В. Фоменко. Тверь: Тверской гос. ун-т, 1992. - 124 с.

219. Фортунатов Н. М. Ритм художественной прозы / Н. М. Фортунатов // Ритм, пространство и время в литературе и искусстве. Л.: Наука, 1974. - С. 173-186.

220. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра / О. М. Фрейденберг. М.: Лабиринт, 1997.-448 с.

221. Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления / М. Хайдеггер. М.: Республика, 1993.-447 с.

222. Хайдеггер М. Искусство и пространство / М. Хайдеггер // Самосознание европейской культуры XX века : Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. -М.: Политиздат, 1991. 366 с.

223. Хайдеггер М. Исток художественного творения / М. Хайдеггер // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. М.: МГУ, 1987. - С. 264-313.

224. Хайлов А. И. Михаил Пришвин: творческий путь / А. И. Хайлов. М-Л.: Изд-во АН СССР, 1960. - 162 с.а.

225. Ханжина Е. П. Жанровая полифония и диалог культур в романе А. С. Бай-этт «Обладание» / Е. П. Ханжина // Традиции и взаимодействия в зарубежных литературах. Пермь: Пермский ун-т, 1996. - С. 142-152.

226. Хвалько И. Тема телесности в мотивной структуре поздних произведений J1. Толстого / И. Хвалько // Дергачевские чтения 2000. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001. Ч. 1. - С. 239-244.

227. Хмельницкая Т. Творчество Михаила Пришвина / Т. Хмельницкая. JL: Сов. писатель, 1959. - 283 с.

228. Химич В. В. Поэтика романов J1. Леонова / В. В. Химич. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1989. - 144 с.

229. Худенко Е. А. Концепция «творческого поведения» в художественной системе М. М. Пришвина, автореф. дисс. канд. филол. наук / Е. А. Худенко; СГПУ. -Самара, 1994.- 17 с.

230. Хрулев В. И. Искусство иронии в романе «Пирамида» / В. И. Хрулев // Роман Л. Леонова «Пирамида». Проблема мирооправдания. СПб.: Наука, 2005. - С. 228-252.

231. Хрулев В. И. Мысль и слово Леонида Леонова / В. И. Хрулев. Саратов: Изд-во Саратовского университета, 1989. - 189 с.

232. Хрулев В. И. Художественное мышление Леонида Леонова / В. И. Хрулев. Уфа: Гилем, 2005. - 536 с.

233. Цыбин В. Д. Во всем поэт / В. Д. Цыбин // Пришвин и современность. М.: Современник, 1978.-С. 78-83.

234. Чистоногова Л. К. Семантическая функция ритма в художественной прозе (на материале романа Р. П. Уоррена «Вся королевская рать») / Л. К. Чистоногова // Структура и семантика предложения и текста в германских языках. Л., 1987. — С. 100-105.

235. Шатин Ю. Стилевой код и его диалогическая функция в поэтике О. Мандельштама / Ю. Шатин // XX век. Литература. Стиль. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. Вып. IV. -248 с.

236. Шкловский В. Художественная проза. Размышления и разборы / В. Шкловский. М.: Сов. писатель, 1961. - 668 с.

237. Шпеер А. Воспоминания. Смоленск: Русич, 1998. - 720 с.

238. Шубин Э. Жанр рассказа в литературном процессе / Э. Шубин // Русская литература. 1965. - № 3. - С. 27-52.

239. Эмерсон К. Прозаика и проблема формы / К. Эмерсон // Новое Литературное Обозрение. 1996. -№ 21. - С. 22-23.

240. Эпштейн М. Н. Вещи и слово. О лирическом музее. На перекрестке образа и понятия (эссеизм в культуре нового времени) / М. Н. Эпштейн // Парадоксы новизны: о литературном развитии XIX-XX веков. М.: Сов. писатель, 1988. - 416 с.

241. Эпштейн М. Н. Ирония стиля: Демоническое в образе России у Гоголя / М. Н. Эпштейн // Новое Литературное Обозрение. 1996. - № 19. - С. 129-147.

242. Эпштейн М. Н. Природа, Мир, Тайник Вселенной / М. Н. Эпштейн. М.: Высш. школа, 1990. - 304 с.

243. Эткинд А. Хлыст (секты, литература и революция) / А. Эткинд. М.: Новое литературное Обозрение, 1998. - 688 с.

244. Эткинд А. Хлысты, декаденты, большевики / А. Эткинд // Октябрь. 1996. -№ 11.-С. 155-176.

245. Юлдашева Л. В. Традиции М. М. Пришвина в современной литературе / Л. В. Юлдашева // Вестник МГУ. Сер. 9, Филология. 1979. - № 2. - С. 27-36.

246. Юлдашева Л. В. Философия времени в дневниковых книгах М. М. Пришвина / Л. В. Юлдашева // Русская литература. 1978. - № 2. - С. 165-170.

247. Яблоков Е. А. Философско-этические и эстетические взгляды М. М. Пришвина 20-30х годов / Е. А. Яблоков // Вестник МГУ. Сер. 9, Филология. 1988. -№6.-С. 3-10.

248. Яцемирская Р. Социальная геронтология : Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений / Р. Яцемирская, И. Беленькая. М.: Гуманит. изд. центр ВЛА-ДОС, 1999.-224 с.1.I

249. Berger М. Constructing Masculinity / М. Berger, В. Wallis, S. Watson. New-York and London, Routladge, 1995. - C. 267-290.

250. Carstensen L. L. Emotion in the Second Half of Life / L. L. Carstensen and S. Turk Charles // Current Direction in Psichological Science. 1998. - October. - C. 144149.

251. Ericson E. Vital involvement in the old age // Collected essays / E. Ericson. -New-York and London, Routladge, 1995. C. 33-39, 50-53,132-135, 249-291.

252. Halberg F. Time Structures, Broaden the Base of Gerontology and Geriatrics / F. Halberg. Режим доступа: www.mhhe.com/crandell7.

253. Lois-Tauson. Critical Theory today / Lois-Tauson. New-York and London, Garland Publishing. 1999. - C. 13-47.

254. Vander Zander J. W. Human Development. 7th edition / J. W. Vander Zander. The McGraw-Hill Companies, Inc., 2000 - C.554-613.