автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.02
диссертация на тему: Формирование и особенности сословно-социального статуса военно-бюрократического дворянства Восточной Сибири в XVIII - начале ХIХ вв.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Быконя, Геннадий Федорович

Актуальность темы. В послеоктябрьской историографии изучение истории народных низов и классовой борьбы всегда превалировало над другими темами. Эта вполне понятная особенность развития советской исторической науки обернулась значительным отставанием в изучении ряда социально-политических проблем позднего российского средневековья, в частности таких, как особенности сословно-классовой структуры, эволюция дворянства, генезис и характер абсолютизма, формирование и социальная сущность бюрократии. Поэтому не случайно, что в последние десятилетия историки на общероссийском и региональном уровнях все чаще обращаются к таким темам отечественной истории XVIII - нач. XIX вв. как абсолютизм и дворянство (Н.П. Ерош-кин, Л.Е.Шепелев, С.М.Троицкий, Я.Е.Водарский, А.Н. Медушевский, H.A. Румянцева, И.В. Фаизова и др.), формирование бюрократии (С.М. Троицкий, Е.И. Индова, Н.Ф. Демидова, E.H. Мрасинова и др.), эволюция казачества (А.П. Пронштейн, М.А. Мининков, А.Л. Станиславский и др.), абсолютизм и вооруженные силы (А.Г. Бескровный, М.Г. Рабинович, П.А. Богданов, П.П. Епифанов и др.), церковь и абсолютизм (акад. H.H. Покровский, И.А. Булыгин, H.A. Горская, А.И. Комиссаренко, Н. Д. Зольникова, Л .П.Шорохов и др.), особенности сословно-классовой организации общества (A.A. Преображенский, М.Т. Белявский и др.), генезис и развитие русской интеллигенции (М.В.Штранге, Л.Н. Пушкарев, М.Д. Курмачева, Б.И. Краснобаев и др.), сущность и особенности русского просветительства (Б.И. Краснобаев, А.Г. Кузьмин и др.).

Резко возросший интерес к русскому менталитету обусловил появление после длительного перерыва первых исследований по дворянской м'енталь-ности, начало которым положили блистательные работы Ю.М.Лотмана, а также Н.М.Дружинина (Н.А.Минц, О.С.Муравьева, Е.Б.Смилянская и др.).

Вместе с тем лакуны и белые пятна в социальной истории XVIII в., особенно в изучении дворянства и интеллигенции оказались настолько значительными, что в их снятии приняли заметное участие зарубежные ученые (М " ке». Б.Н

А-сиоь Уже -ная v серии

П.Хофманн, Г.Блюм, Р.Гивенс, Р.Пайпс, Д.Кипп, В.Пинтнер, Р.Ду-(Подробнее об этом обзоры С.М.Троицкого, Т.Л.Моисеенко, •~а, А.Н.Медушевского, В.Береловича - Франция), сть диссертационной темы также обусловлена острой дискус-¡роблематики, связанной с изучением социальной структуры, ни первой, как ее называют хрущевской, оттепели официаль-ско-ленинская теория классов и сословий стала подвергаться ересмотру со стороны отечественных востоковедов (В.П.Илю-£ 2, 1986, 1990; Л.С.Васильев, 1983 и др.), медиевистов (А.И.Не-! об; М.Б.Барг, 1973 и др.) и специалистов по отечественному сред-■ (Л.В.Данилова, 1969 и др.) ец, не просто актуальными, а остро злободневными являются ис-1ия по истории российского дворянства, отечественной бюрократии о ¡t ■ t-, Q и армии в свете качественных подвижек постперестроечных лет, когда потерпела крах административно-командная система и отринута идеологическая зашоренность, когда переоценивается роль и место классов и партий, воскрешаются монархические партии и организации русского дворянства, когда романтическим флером покрываются все досоветское прошлое России.

Причем в условиях официального неприятия и острой критики справа и слева марксистско-ленинской концепции истории человечества, явно обозначилась тенденция трактовать проблемы власти, управления, социальной организации общества на всех его этапах с позицией социологической теории, сформированной еще в 20-х годах Максом Вебером (А.Н.Медушевс-кий, 1991). В этом, в известной степени необходимом и естественном процессе вестернизации отечественной исторической науки уже проявились такие особенности русской ментальности, как шараханье из крайности в крайность, и идеализация ряда наработок западной историографии, чреватые упрощением и схематизацией исторического прошлого России.

Названные выше темы представляют значительный интерес не только в общем, но и в региональном плане. При таком подходе открывается много теоретически важного и познавательно интересного в содержании и особенностях российского феодализма, который, как известно, интенсивнее развивался вширь, а не вглубь, из века в век охватывая все новые и новые территории и народы. На это обратил внимание еще В.О.Ключевский, который писал, что история России есть история страны, которая колонизуется.

Действие социально противоречивых колонизационных сил обусловило сложный характер процесса феодализации Сибири, что нашло отражение в неоднозначной трактовке историками форм и характера феодальных порядков за Уралом. Дискуссионными, например, являются такие вопросы, как характер системы «государственного феодализма» и военно-бюрократического дворянства, многоукладность и разнотипность общественного развития, время и пути генезиса капитализма, характер и особенности соотношения сословной и классовой структуры местного общества, уровень развития Сибири XVII - пер. пол. XIX вв. по отношению к Европейской России. Нет, например, единого мнения о том, удалось ли правительству после Соборного Уложения установить в Сибири казенно-крепостнический режим, однотипный порядкам на государственных предприятиях и дворцовых землях Европейской России, а если он имел место, то охватывала ли эта система «казенного крепостничества» все трудовое население сибирской окраины, или она распространялась только на те категории тружеников, что непосредственно эксплуатировались в различных отраслях государственного хозяйства, то-есть на десятинной пашне, на казенных заводах, фабриках, солеварнях и винокурнях, а прочие находились в феодальной зависимости так называемого «черносошного типа», которая имела место до запрета выхода в Юрьев день и принятия Соборного уложения 1649 г. на казенный землях Европейской России, в Поморье, Сибири, а также до конца XVII в.< - на Южной окраине в черте «заказных городов».

Одним из предварительных условий для решения стержневой дискуссионной проблемы особенностей феодальных отношений в Сибири является выяснение путей формирования, личного состава, служебного положения, сословно-классовой организации и социальной сущности неподатного населения, т.е. чиновников и офицеров с правами потомственных и личных дворян, а так же внеклассного чиновничества, казачества, белого и черного духовенства, рядового состава регулярных воинских частей. При почти полном отсутствии дворян-помещиков, они являлись в Сибири главной социальной опорой правительства и, составляя местный аппарат власти и управления, олицетворяли публичную власть и одновременно корпоративного феодала страны с присущими ему централизованными разнотипными формами феодально-крепостнической эксплуатации, которые реализовыва-лись через хозяйственно-распорядительные, хозяйственно-организаторские, хозяйственно-попечительские, административно-судебные, фискально-полицейские, военно-политические и идеологические функции.

Цели н задачи работы. Доклад посвящен верхушке этого занятого в сфере управления неподатного населения, то есть классным чиновникам и офицерам находящимся в Сибири войск, а также универсальной по функциям казачьей старшине. При этом главное внимание уделено не их традиционным исполнительным и судебно-фискальным служебным функциям, которые конкретно-исторически сравнительно хорошо освещены и в общей (М.М.Богословский, Ю.В.Готье и др.), и сибиреведческой литературе (В.А.Александров, В.Н.Шерстобоев, Г.П.Башарин, Ф.Г. Сафронов, М.М.Громыко, Н.А.Минен-ко, Ю.С.Булыгин, Т.С.Мамсик, Н.Ф.Емельянов, Л.С.Рафиенко, А.С.Зуев и др.), а выяснению численности, происхождения и личного состава гражданской классной бюрократии, офицеров регулярных воинских частей и казачьей старшины, особенностям их,чинопроизводства, содержания сословно-служебно-должностного статуса, как лиц, находящихся на государственной службе. Вместе с тем они вместе с отставными классными чинами рассматриваются как частные лица, входящие в состав общегосударственных сословий потомственных и личных дворян, а также казачества. Выясняется соотношение их сословного происхождения и сословной принадлежности, особенности личных, гражданских, имущественных, поземельных прав и имущественного положения. Кроме чисто конкретно-исторических познавательных задач решается проблема определения их классовой сущности, соотносимости ее с сословными происхождением и принадлежностью. На языке политической социологии дворянство рассматривается как часть социального слоя бюрократии и офицерского корпуса страны и как определенная социальная группа.

Хронология работ, которые обобщаются в данном докладе, охватывает 20-е гг. XVIII - 10-е гг. XIX вв., то-есть время от петровских преобразований до реформ М.М.Сперанского, которые были значительными вехами в общей истории Сибири, в частности, в положении и статусе дворян-чиновников и офицеров регулярных и иррегулярных войск.

Выбор территориальных рамок. Взят весь восточносибирский регион от" Енисея до Тихого океана, что обусловлено его относительно автономным положением, особенностями естественно-географических условий, демографической обстановки, социально-экономического развития и правительственной политики.

По административно-территориальному делению на 20-е гг. XVIII в. собственно Восточная Сибирь и Дальний Восток входили в состав Енисейской и Иркутской провинций Сибирской губернии, а в первом десятилетии XIX в. - составили Туруханский, Енисейский и Красноярский уезды Томской губернии, всю Иркутскую губернию, Якутскую и Камчатскую области, а также управление Охотского порта.

Методологические основы исследования. В общеметодологическом плане работа выполнена с позиций материализма и позитивизма, диалектического, системно-структурного и стадиально-типологического подходов к изучению общественных явлений. Определенной теоретической основой послужили наработки дооктябрьских (П.Е.Струве Б.А.Богданов) и ряда советских ученых по истории раннебуржуазных и традиционных обществ. В известной степени не утратили их положения о классах и сословиях, о тесной связи в добур-жуазную эпоху сословного и классового деления, о сочетании в деятельности государства публичных и эксплуататорских функций, о перерождении части старого дворянства в новое в условиях втягивания общества в буржуазный порядок; о буржуазной сущности бюрократии европейского типа; о двух основных (частносеньориальной и государственной) модификациях феодализма, стадии которых развивались неравномерно во времени и пространстве.

Комплексный подход к предмету изучения обусловил применение, кроме традиционных исторических методов исследования, методов политической социологии, социальной психологии, статистики, этнографии и демографии.

Научная новизна работы

1. Феодальные отношения в Восточной Сибири анализируются не «снизу», как обычно, а через состав, функции и положение военно-бюрократического дворянства и казачьей верхушки.

2. Избранная региональная тема исследуется в общесибирском, общероссийском и теоретическом контекстах, что расширяет возможности оценки системы и путей эволюции российского традиционного (феодального) общества на стадии его перерождения в рациональное общество.

3. В отечественном сибиреведении автор приоритетно и комплексно изучил служебно-сословную верхушку восточносибирского населения XVIII -начала XIX в. Выявлена общая численность неподатного населения региона и удельный вес в нем дворянства, дана характеристика его трех разрядов, включая особенности их сословного статуса и социальной сущности. Для выявления эволюции критериев сословности плодотворным оказался новаторский прием выделения из общесословного статуса функционально-должностного, или оперативного статусов. Установлено, что они явно не совпадали. Нахождение в Сибири не только по происхождению служилых, но и «природных» дворян автоматически лишало их главных сословных привилегий (иметь населенные земли, корпоративное устройство, право суда равными).

4. Доказано, что главная причина запрета помещичьего землевладения за Уралом крылась в усиливавшейся со времен Елизаветы узкосословной социальной и экономической политике центральной власти, которая считала Сибирь своей казенно-ведомственной вотчиной и «ссылочным краем», а всех жителей Сибири, в том числе служебную верхушку сибирского общества—дворянами второго сорта.

5. Установлено, что в Восточной Сибири особенно четко проступало несовпадение сословных и классовых рамок. Беспоместные с низким жалованием полные дворяне в обер-офицерских рангах-чинах в военном ведомстве, не говоря о личных дворянах, не выступали ни частными, ни корпоративными феодалами, а были простыми министериалами.

6. За региональные рамки исследования выходят выводы о тенденции развития сословного строя России в послепетровское время в сторону усложнения выделением и разрывом у дворян оперативного должностного статуса с общесословным; о существовании со второй половины XVIII в. сибирского ущербного варианта общерусского дворянского статуса; о с середины XVIII в. выхолащивании принципов петровской «Табели о рангах», и введении узкосословных критериев принадлежности к российскому шляхетству; о широком распространении в регионе зауряд-дворян, то есть временных форм дворянского статуса; о классовой неоднородности даже потомственных дворян служилого происхождения, занятых в военном ведомстве.

7. В научный оборот введено около тысячи служебных формуляров классных чиновников, офицеров и казачьей старшины, а также множество других исторических источников, прослежены судьбы представителей всех этих служилых разрядов.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее теоретические выводы и фактический материал использовались автором в коллективных первых томах «Истории крестьянства России с древнейших времен до 1917 г. /Крестьянство позднего феодализма (середина XVII- 1861 г.)». М.: Наука, 1993; «Крестьянства Сибири в эпоху феодализма». Новосибирск: Наука, 1982; «Истории Хакасии с древнейших времен до 1917 г. Т. 1. М.: Наука, 1993; в ряде авторских монографий, учебных пособий, научно-популярных книгах, комментариях в сборниках документов (см. список работ). Результаты исследования включаются в лекционные курсы по истории России эпохи феодализма и спецкурсы (Аграрные отношения в Восточной Сибири в XVII-XVIII в.; Становление русского национального характера, его инновации и деформации; История Приенисейского края. XVII - пер. пол. XIX в.), которые автор доклада читает в Красноярском педагогическом университете и других вузах города и Хакасском государственном университете.

Концепционные построения и конкретно-исторические сведения, введенные автором в научный оборот, находят свое отражение в работах и рецензиях отечественных ученых, специалистов по социально-экономической и социально-политической истории России и Сибири эпох позднего феодализма (В.И.Буганов, А.А.Преображенский, Н.А.Тихонов - 1980; Л.М.Горюшкин и Н.А.Миненко- 1982, 1989, 1994; А.А.Преображенский, Т.С.Мамсик и В.И.Курилов - 1987; О.Н.Вилков - 1986) истории крестьянства (Н.А.Миненко, В.И.Пундани), городского населения (Д.Я.Резун, Н.Ф.Емельянов, В.П.Шахеров), казачества (А.С.Зуев - 1989, 1998; В.А.Скобелев - 1998). Ими пользуются студенты для написания курсовых и дипломных работ, аспиранты и соискатели при подготовке диссертаций. Автор доклада ведет аспирантуру, защитилось 3 аспиранта и соискателя, а еще четверо готовят диссертационные исследования.

Результаты данного исследования использовались в целевой научно-исследовательской программе «Исторический опыт освоения Сибири» (СО РАН), в создании многотомной истории Приенисейского края (Красноярский научный центр СО РАН), в написании Енисейского энциклопедического словаря (207 подписанных статей) и Свода памятников истории и культуры Красноярского края (выпущено 4 книги материалов Свода под редакцией автора доклада).

Источник»

Работа написана преимущественно на новом архивном материале, почерпнутом в архивах, рукописных отделах библиотек и музеев Москвы, Ленинграда-Санкт-Петербурга, Костромы, Тобольска, Барнаула, Томска, Красноярска, Иркутска, Читы и Якутска. По своему характеру, происхождению и информационной насыщенности привлеченные источники самые разнообразные: законодательные акты из Первого Полного собрания законов Российской империи; делопроизводственные документы центральной и местной администрации, особенно Сената (Ф.248), Герольдмейстерской его конторы (Ф. 286), Камер-Коммерц-и Ревизион-коллегий, Сибирского приказа (Ф. 214), Сибирской губернской канцелярии (Ф. 415), канцелярий Главного управления сибирских и казанских заводов, Нерчинского горного округа, провинций и уездов Восточной Сибири; статистико-демографичес-кие, особенно ревизские материалы по первой-пятой переписям (Ф. 350); окладные книги, исповедные росписи и метрические книги, формуляры и послужные списки чиновников и офицеров (Ф.1349); материалы анкет Г.Ф. Миллера и В.Н. Татищева за 30-е-нач. 40-х гг. и М.В. Ломоносова с Г.Ф.

Миллером за 60-е гг. XVIII; топографические описания и атласы Тобольского, Колыванского и Иркутского наместничеств за 1790, 1792, 1797-1798, 1805 и 1819 гг. (ГРВИА, ГБЛ РО, РГИА, ЛОИИ, ГИМ РО, ЦНБ РАН); опубликованные на немецком и русском языках дневниковые записки ученых путешественников Д.Г. Мессершмидта, И.Г. Гмелина и П.С. Палласа; воспоминания Т.П. Калашникова и И.Ф. Парфентьева; рукописные историко-географические работы XVIII в. Т.Н. Шмалева, Н.Ф. Богдановича; проекты И.А. Эверса с С.Г. Гарновским и Г.С. Батенькова; материалы городовых летописей Иркутска, Енисейска и Якутска. Для раскрытия поставленной темы широко использовались имеющиеся работы дореволюционных авторов советских и постсоветских исследователей.

Конкретная характеристика использованных источников, как и история изучения поднятых вопросов темы, дана по

главам.

Апробация работы

Основные результаты работы были опубликованы в 52 научных публикациях на русском языке, общим объемом более 150 п.л., в том числе в 12 монографиях и книгах (5 из них в соавторстве). Общее число публикаций по теме составило 311 публикаций разного жанра, общим объемом более 200 п.л.

Различные аспекты исследования докладывались на заседаниях секторов феодализма Института истории России РАН (декабрь 1986) и его Санкт-Петербургского отделения (апрель 1985), а также на международных, союзных, российских, республиканских и региональных конференциях и симпозиумах: в Красноярске (1974, 1975,1984, 1994,1995), Чите (1975), Барнауле (1976, 1993), Калинине (1977), Воронеже (1980), Ростове-на-Дону (1986), Новосибирске (1979, 1981, 1985, 1989, 1991), Москве (1980), Уфе (1982), Тобольске (1982), Кишиневе (1983,1989), Талинне (1984), Нальчике (1987), Екатеринбурге (1989), Иркутске (1990, 1991, 1996), Томске (1992), Петро-павловске-Камчатском (1993), Владивостоке (1994), Шелихове (1995), Санкт-Петербурге (1999), Шушенском (1998), Минусинске (2000), Абакане (2001).

Структура доклада, представленного в качестве диссертации

Доклад состоит из следующих глав: 1. Историография. 2. Основные направления государственной политики и неподатное население Восточной Сибири. 3. Формирование и личный состав гражданской классной бюрократии. 4. Формирование и личный состав дворянства в частях регулярной армии. 5. Общее и особенное сословного статуса дворян в военном и бюрократическом ведомствах Восточной Сибири. 6. Формирование и личный состав восточносибирского казачества и его старшины. 7. Особенности общего сословного положения казачьей старшины. 8. Особенности должностного статуса военно-бюрократического дворянства. 9. Социальная сущность военно-бюрократического дворянства Восточной Сибири в XVIII - начале XIX в. Заключение. Приложении.

ГЛАВА 1. ИСТОРИОГРАФИЯ

В досоветской историографии о сословиях и классах феодальной России, особенно о дворянстве писали многие. Однако и современники изучаемого периода - историки, статистики, экономгеографы (М.М. Щербатов, А.К. Щекатов, И.Г. Георги, П.П. Кеппен, И.А. Герман, Е.В. Замысловский и др.), и историки XIX столетия (А. А. Корф, В.О. Ключевский, Н.Ф. Влади-мирский-Буданов и др.) подходили к проблеме соотношения сословных и классовых рамок только формально-юридически. Наиболее обстоятельно и авторитетно высказался В.О. Ключевский в своей «Истории сословий в России». Он развил положение своих предшественников - историка Д.Н. Чичерина, историков права В. И. Сергеевича, В.Н. Латкина о том, что сословия это классы, на которые делится общество по правам и обязанностям. По существу, разделяя мнение историков государственной школы о чисто надклассовом характере публичной власти, маститый ученый считал однотипным положение «служилого и тяглового» сословия, которые различались только по содержанию своих государственных обязанностей. Поэтому появление «настоящих сословий» он относил только к ХУП-ХУП! вв., когда сословные права отделялись от обязанностей и приобрели политический характер, т.е. стали выступать как «всякое преимущество, представляемое законом целому классу общества в постоянное обладание». Главными признаками сословия нового типа выступали исключительно наследственные привилегии по праву рождения и замкнутость. В этом случае Владимирс-кий-Буданов был ближе к истине, когда писал, что «новое шляхетское сословие имело «смешанный сословный служилый характер», так как важнейшим путем приобретения дворянства была выслуга. По мнению В.О.Ключевского только в послепетровское время в России сложилось три привилегированных сословия - дворянство, мещанство и духовенство, которые освобождались от прежних обязанностей, приобретали новые, как частные, так и политические права. Обязанные находиться на государственной службе приказные люди и чиновники-личные дворяне не являлись новыми сословиями. Их положение ученый называет служебным полномочием, которое обусловлено личным характером службы, считая их личное дворянство «почетным пожизненным званием». В целом, российское общество XVIII- первой половины XIX в. у этих авторов состояло из привилегированных, имевших новую социально-правовую оболочку классов и прочих классов, не имевших подлинно сословных рамок, между которыми находились связанные с государственной службой слои с временным и пожизненным служебным положением.

В сибиреведческой же литературе авторы, больше исходя из конкретно-исторического материала и своих общественных позиций, сумели четче размежевать в классовом отношении неподатное, находящиеся на государственной службе население, с тяглыми тружениками. Многие авторы, начиная с

М.М. Сперанского, ведущих чиновников местного аппарата считали своего рода помещиками-крепостниками и утверждали, что «административный гнет в Сибири стоил крепостного права» (Н.М.Ядринцев). Сибирских казаков тоже определяли как своего рода «помещиков-вотчинников» (П. А'. Слов-цов, Ю.А. Гагемейстер, А.Р. Арефьев и др.), которых по старинке «простым повышением по службе производили из казаков в дети боярские, а из них в дворяне» российского типа (Н.Ф. Владимирский-Буданов).

Советские историки долго переосмысливали творческое наследие своих предшественников с позиции марксистско-ленинского определения классов, как чисто экономической категории, которые в доиндустриальные эпохи облечены в сословную, то есть юридическую форму.

В 30-50 гг. советские историки и философы эту идею о вторичности права и его отраженном характере по отношению к экономическим отношениям проводили несколько прямолинейно. Сословия трактовались как простая юридическая оболочка общей классовой структуры. Они имеют классовую природу и неизбежно появляются с процессом социальной поляризации, основанном на внеэкономическом насилии, присущем рабовладельческому и феодальному обществам. Позже в специальной литературе стали обращать внимание на то, что юридические формы насилия его носителя -политической власти (все равно верховной или сеньориальной) далеко не зеркально отражают экономические отношения, а носят сложно превращенный личностный характер (Л.В.Данилова, 1969; М.А.Барг, 1978).

Сравнительно-исторический и стадиально-типологический подходы к сословному строю показали еще большую сложность обусловленности и соотносимости надстройки с базисными явлениями, тем более, что при феодализме, как оказалось, с внеэкономическим насилием непременно сочеталось и переплеталось насилие экономическое (В.Н.Никифоров, 1975 и др.). Стало обычным поэтому утверждение о том, что при феодализме сословные рамки могут и чаще всего не совпадают с классовыми, высказывалась мысль о «рассеянной» классовой структуре при феодализме.

При этом, как бы возвращаясь на новом уровне к идеям корифеев русской дореволюционной историографии, обозначилась тенденция вообще рассматривать природу сословного строя и его развития безотносительно от классового.

В основном оперируя материалами по истории древнего Востока и Азии, отдельные историки (В.П.Илюшечкин, 1982,1986; Л.С.Васильев, 1983 и др.) стали выводить сословия только из появления функциональных различий у членов общества, которые складывались либо из наследственной занятости, обеспечивающей передачу управленческих навыков, либо из кастового обособления по Энгельсу «народа-завоевателя» по отношению, к покоренному населению. Поскольку такой уровень стратификации общества обнаруживается уже при патриархате, то из этого делается вывод, что сословия складываются до классов еще в эпоху обычного права. В процессе классообразования, который по мнению В.П.Илюшечкина базируется только на частной, а не на коллективной эксплуататорской собственности, «предклас-совое сословное общество» превращается в «сословно-классовое, а последнее при капитализме становится бессословным «классово-антогонистичес-ким обществом».

На тезис о «сословном господстве» и эксплуатации еще при отсутствии классов как будто работает и тот неоспоримый факт, что в таких обществах сфера занятости и приложения человеческого труда имеет социально-знаковый смысл. Например, в древней Индии «обслуживание других как постоянное занятие, как способ жизни являлось выражением социального неравенства и связано с неполноправием работника». Общеизвестно, что это правило имело обратную силу по отношению к лицам, занятым в сфере власти и управления.

Сторонники традиционного марксистского подхода со временем несколько пошли на уступки, признав, что «классы были одновременно и сословиями, хотя деление на сословия и не совсем совпадало с классовым делением» (А.Н. Амвросов, 1978). Другие авторы «усилили» аргументацию в пользу прямой обусловленности сословного строя классовым, упрощенно толкуя цитаты из классиков, о том, что «само насилие есть экономическая потенция» (К.Маркс), что «насилие (т.е. государственная власть) это тоже экономическая сила» (Ф.Энгельс). Как видим, Энгельс в этом случае категоричен, отождествляя возможность с реальностью. Игнорируя разрыв между общесоциологическим и историческим уровнями научного абстрагирования, эти исследователи считали, что феодальное право выступало непосредственной экономической силой (П.С.Савкин, А.С.Шушарин, польский философ Весоловский, американский ученый Каулборн и др.). Отсюда логически вытекает, что сословный строй являлся при феодализме особой, но непосредственной экономической структурой, накладывающейся на экономически чистую, классовую.

Еще одно направление концепционной трактовки сословно-классовой структуры в докапиталистических обществах можно охарактеризовать как синтезное, а точнее эклектичное. Оно ярко, например, выступает в опреде-' лении сословий, данном в 13 томе Советской исторической энциклопедии: «сословия - социально-правовые группы, каждая из которых отличалась своим юридическим положением, определенными правами и обязанностями в обществе; в развитом, сложившемся виде сословия характеризовались наследственностью и замкнутостью» (И.Я.Лернер, В.Д.Назаров, 1971). Как видим, в этой дефиниции отсутствует главное - соотносимость сословий с классами. Правда, далее авторы писали, что классовое деление «затемнено» сословным, хотя сословия в отдельные периоды развития общества могли целиком совпадать с классами, например, у античных рабов и феодального крестьянства, но могли выступать и как часть класса. Отмечалось также, что сословное деление могло осложнятся профессиональным.

В советской и новейшей историографии в отношении сословно-классо-вой структуры феодальной России справедливо отмечалось, что эта проблема, стоявшая в центре внимания русской исторической мысли, «оказалось фактически вне поля зрения советских историков» (М.Т.Белявский, 1970, 1987). Так, специально сословно-классовому строю в период позднего феодализма посвящены только работы МТ.Белявского( 1970,1987) и А.А.Преображенского (1975, 1980), которые носят обобщающий характер. В первой из них традиционно несколько преувеличивается прямая обусловленность сословного строя от базисных явлений, что приводит автора в ряде случаев к теоретически нечетким выводам. Например, класс феодалов у М.Т.Белявского состоял из сословий бояр-княжат, части сословия служилых людей и части духовенства (главным образом, черного) и в то же время каждое из этих сословий автор, ссылаясь на работу Энгельса «Крестьянская война в Германии», считает особым классом, поскольку они занимали свое место в системе социально-экономических и политических отношений. Во многом близки к построениям В.О.Ключевского положения о том, что только в позднем феодализме произошло превращение ряда общественных групп в сословия в ходе перераспределения старых сословий по одному из главных принципов замкнутости и наследственного состояния. А.А.Преображенский, избегая теоретических крайностей, впервые в специальной литературе довольно подробно в сравнительном плане разработал сословную и классовую организации феодальной России в XVII- середине XIX вв. Нашлось в них место и таким специфическим «сословным родам» населения Сибири, как пашенные и приписные крестьяне Алтая и Восточной Сибири. Бюрократия, куда входит и часть дворянства, как «сословный слой», по мнению автора, оформляется именно в период позднего феодализма, а значит имеет пробуржуазный характер. Для этого времени справедливо отмечалось противоречивость развития сословного слоя, когда наряду с консолидацией одних сословных групп, шло разложение других. Вместе с тем, в работе нечетко даны границы отдельных классов, например, «третьего сословия», как класса разночинцев и горожан, и шляхетства, куда попали личные дворяне, встречается не всегда точна терминология (как синонимы употребляются «группа», «категория», «разряд» и др.). Весьма спорно к служилому сословию XVIII века относить выписных казаков Сибири, этих тяглецов выбранных по одному из десяти крестьян, не только посемейно, но и лично, для которых военная вспомогательная эпизодическая служба носила характер специфической натуральной повинности.

Отдельным вопросам общей проблематики, в том числе на сибирском материале, посвящены интересные работы С.М. Троицкого (1974, 1982) о русской бюрократии и дворянстве России первой половины XVIII века, И.Б. Сидоровой о разночинцах в XVIII - первой половине XIX вв., М.Д.Курмаче-вой о крепостной интеллигенции XVIII в., JI.A. Булгаковой о русской интеллигенции второй четверти XIX в. и Н.П. Ерошкина( 1991) о государственных учреждениях России.

В конкретно-историческом плане и традиционном ключе о русском неподатном населении Сибири ХУШ-начале XIX вв. писали в иных, чем наша по географическому охвату и тематике работах С.М. Троицкого (1973), В.П.Шер-стобоев (Прибайкалье, 1957), Г.П.Башарин (Якутия 1961), Ф.Г. Сафронов (Северная Азия, 1963, 1978), М.М.Громыко (Западная Сибирь, 1965) и др.

ГЛАВА 2. ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ И НЕПОДАТНОЕ НАСЕЛЕНИЕ В ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ

Главным отличительным признаком неподатного населения была обязательная государственная служба в военном и гражданском, а также в духовном ведомствах (для природных дворян она была необязательна с 1762 по 1796 гг., и с 1801 г.). Служба носила в принципе потомственный характер, ибо дети мужского пола в их семьях, а также в семьях отставных военных . чинов, включая казаков, духовенство и гражданских чиновников, тоже пред,. назначались для службы. Поэтому процесс бюрократизации страны, общие и особенные цели и задачи чисто классового и публичного, то есть общенационального характера, которые вставали перед центральной властью, безусловно сильно влияли на ведомственный состав и численность всех разрядов неподатного населения, на сословный статус и классовую сущность каждого из них. Это делает необходимым дать хотя бы краткий обзор основным направлениям политики российского абсолютизма на восточной окраине страны в XVIII - начале XIX вв.

Также специфические условия Восточной Сибири как необозримые необжитые пространства, этническая пестрота коренного населения и постоянный приток населения извне, приграничное положение, возможности получать огромные доходы от добычи драгоценных и цветных металлов, от промысла ценного лесного и морского зверя, а также от меновой торговли с Китаем, - все эти факторы серьезно влияли на общую политику правительства, требовали активной деятельности местных властей в этом регионе еще в XVII в. В следующем столетии возросла необходимость урегулирования пограничных вопросов и обеспечения безопасности южносибирских границ.

В XVIII в. процесс присоединения Восточной Сибири еще не закончился, поэтому заметное место уделялось решению задач общегосударственного характера. После установления русско-китайской границы по Буринс-кому соглашению и Кяхтинскому миру в 1727-1728 гг., фактически до 80-х гг. отлаживалась,пограничная служба в этом почти не заселенном русскими порубежном крае. Много сил и средств потребовалось для строительства военных редутов, крепостей и караулов (более 100) по «Абаканской, Иркутской, Селенгинской и Нерчинском границам», формированию и размещению в приграничной полосе и по ближним к ней городам полевых и гарнизонных частей и иррегулярных казачьих команд (Н.Н.Бантыш-Каменский,

A.С.Васильев, О.И.Сергеев, -1971, В.Л. Беспрозванных, 1983 и др.).

Почти до конца XVIII в. правительство военными мерами старалось привести в покорность «немирных» чукчей и коряков, пока не пришло к выводу, что худой мир лучше всякой доброй ссоры и самое лучшее оставить эти народы в покое (A.C.Сгибнев, Ф.Г.Сафронов, 1978).

Крупные Первая и особенно Вторая Камчатские экспедиции, а также многочисленные «секретные» морские экспедиции второй половины XVIII в. и первое кругосветное путешествие Ф.Ф.Крузенштерна начала XIX в. способствовали расширению научных знаний об арктической зоне Сибири, северо-западе Азии, Северной Америке и ближней к российским берегам акватории Тихого океана (А.И. Алексеев, 1975, 1982, В.В. Макарова, 1968,

B.А.Дивин, 1971). Были попытки установить добрососедские отношения с Японией и Испанией (посольство А.Лаксмана, деятельность Н.П.Резанова, изучение японского языка в Иркутске) Расширились дипломатические, торговые и культурные связи с Китаем (учреждение кяхтинской меновой торговли, деятельность русских торговых консулов в первой трети XVIII в., посылка казенных караванов, посольства П. Измайлова, графа Ю.А. Головкина, работа русской духовной миссии в Пекине).

В экономической области местная администрация обязана была осуществлять хозяйственно-организаторские, хозяйственно-попечительские и финансово-фискальные мероприятия. Они определялись рядом задач как публично-правового» так и классового порядка. В районах, где в XVIII- начале XIX вв. продолжался процесс огосударствления территории, то есть в южной приграничной полосе, Якутско-Охотском крае, на Камчатке и в Северной Америке, а также в зоне связующего окраину с центром Московско-Сибирского тракта казна обеспечивала определенный уровень постоянного населения, брала на себя функции создания и развития тех отраслей хозяйства, которые в силу экологических или экономических причин-были не выгодны частному крупному предпринимательству и не подсильны мелким производителям. В рамках изучаемого периода в Восточную Сибирь правительством было перемещено не менее 100-120 тыс. душ мужского пола, из которых обжилось более половины. Русское население выросло в 3,5 раза -от 34,6 тыс. душ мужского пола в 1720 г. до 121 тыс. в 1795, что явно выше естественного прироста, который составлял 1,2-1,6 чел. на 1000 (В.В. Воробьев, 1975). На притрактовую полосу от Енисея до Иркутска и от него по трассе на Якутск и Oxqtck поступали ссыльные помещичьи крестьяне-по-сельщики и сибиряки-переведенцы с берегов Оби, Иртыша и Среднего Енисея (Г.П. Башарин, 1961; Ф.Г.Сафронов, 1963, 1978); в приграничные уезды, - «польские выведенцы» г раскольники, крестьяне и разночинцы Западной Сибири, записанные в частц?ер,станные. городовые казаки с семьями из Красноярского, Илимского, Иркутского .и,Нерчинского уездов; на территорию Нерчинских горных заводов : сибиряки-переведенцы, выявленные по Сибири и Уралу беглые, уголовные и политические преступники, осужденные на каторжные работы, а с 1760 года - сосланные в зачет рекрутов из Европейской России поселыижи из помещичьих крестьян (Т.Н. Агапова, 1955; В.Н. Шерстобоев, 1957; А.Д.Колесников, 1982). Население таких районов как Забайкалье, .Якутско-Охотский край и Камчатка в XVIII в., в основном, как установили историки Ф.Г. Сафронов (1978), В.А. Александров (1973), Г.П. Жидков (1973), пополнялось за счет правительственной колонизации. Эта далеко не простая задача по увеличению хозяйственно-самодеятельного трудового населения в целом подчинила себе другую - карательно-полицейскую по выявлению и возврату беглых крепостных и самовольных переселенцев.

Как и в XVII в. казна организовывает в этих местах землепашество, предоставляя поселенцам подмогу и возвратную ссуду семенами, инвентарем и тяглым скотом, выделяя, где это было выгодно, обычную «десятинную пашню». В приграничной полосе в середине 50-х гг. силами казаков и солдат были заведены «солдатская пашня», а в Нерчинском горном округе -заводское хлебопашество. Урожай с этих полей, а заводская пашня в объеме до 1000 дес. посевов просуществовала до конца изучаемого периода, полностью шел на нужды этих ведомств.

Местные сибирские власти, напоминая приказчиков крупного многоотраслевого или «военно-воеводческого» вотчинного хозяйства (П.И. Мала-хинов, 1962), практически в каждом уезде поощряли нужные ремесла, заводили казенные кузницы, медные мастерские, мельницы, винокурни, солеварни, налаживали судостроение, регулярные сухопутные и водные пути сообщения, перевозку казенных и частных грузов, доставку почты. В отдельных случаях набранные туруханской, якутской и камчатской администрацией пешие и морские артели пытались вести казенный промысел ценной пушнины. С конца ХУН-начала XVIII в. казна, а затем семейство Романовых, ограничивая, а иногда запрещая частное горнорудное предпринимательство, заводит в бассейне среднего Чулыма (в 1697-99 гг. - Каштацкий завод), в Восточном Забайкалье (1701 г. - Аргунский завод, а позже - крупные Нерчинские заводы), на Среднем Енисее (в 1737-44 гг.- медеплавильный Луказский и железноделательный Ирбинский (1737-44, 1762-67, 177191 гг.) заводы, в Якутии (1737- Якутский завод), крупное производство серебра, свинца, меди, железа, а также, частично, золота (Т.Н. Агапова, 1955, 1956,1962; И.И. Комогорцев, 1962; А.Г. Жеравина, 1965; В.Г. Изгачев, 1962). По данным Топографических описаний в 1797 г., в Восточной Сибири насчитывались следующие предприятия, составляющие казенный сектор в неземледельческой сфере экономики: шесть серебренных заводов с 90 рудниками в Нерчинском горном округе; три солеваренных завода в Иркутском уезде и Спасский с Троицким - в Приенисейском крае, да пять промысловых соляных озер - (Вилюйское, Борзинское и Якутское - за Байкалом, и два в верховьях Чулыма - Божеозерское и Караклеевское); шесть крупных винокуренных заводов (Краснореченский, Боготольский и Каменский - в

Средней Сибири, Ильгинский, Николаевский и Александровский - в Иркутской губернии); Петровский железоделательный завод; Тельминская суконная фабрика близ Иркутска и канатная прядильня.

По подсчетам Д.И. Копылова (1972), в конце XVIII в. казне и Кабинету принадлежали 36 предприятий или 62% общего числа мануфактур, из них 19 - в Восточной Сибири. Причем казенное и кабинетское предпринимательство велось в ведущих и наиболее прибыльных, горнорудной и винокуренной, отраслях промышленности. По данным статистика А.К, Щекатова в конце XVIII в. Нерчинские заводы ежегодно давали по 400-500 пудов драгоценного металла и по 40 тыс.пудов свинца. Все серебро и золото, выплавленные на Нерчинских и Алтайских заводах с 1725 по 1807 гг. оценивалось более чем в 113 млн. руб. Доходным было и винокурение, дававшее ежегодно в 80-е -начале 90-х гг. XVIII в. до 170 тыс. ведер простого и двойного вина. В эти же годы продукция солеварения составляла около 250 тыс. пудов.

Государственные металлургические заводы и мануфактуры, солеварни и винокуренные предприятия занимали ведущее место по своим отраслям, а в целом, вместе с казенной сферой сельскохозяйственного производства, составляли казенно-хозяйственный уклад. Он основывался на ресурсах хозяйств приписных крестьян, ссыльнокаторжных и мастеровых, из которых некоторые были наемными. Не случайно, приписные в Сибири к концу XVIII в составляли 90% всех российских приписных крестьян.

Более скромное место в производящей сфере экономики занимал смешанный сектор, представленный окультуренными оброчными сельскохозяйственными и промысловыми угодьями, одиночными арендованными казенными предприятиями в.металлургической, винокуренной и солеваренной отраслях, а также в мукомольном деле, строительстве судов и на транспорте. Исключение по масштабам составляла деятельность Российско-Американской компании, получившей от казны в конце XVIII в. монопольные права по хозяйственному использованию и управлению огромнейшей территории Курильских и Алеутских островов, Сахалина и Северной Америки. Знаменитый Г.И. Шелихов даже просил у Екатерины II батальон солдат. Интересно, что некоторые промысловые суда этой и предшествовавших ей частных компаний снаряжались на паевых с казной началах, а такой будущий ее крупный поставщик, как первогильдейский купец Лобанов с компаньонами,с 1787-91 гг. брал на откуп все винокуренные заводы Приенисейского края и Иркутской губернии.

Некоторые историки и особенно политэкономы считают, что участие казны в развитии производительных сил Сибири, особенно совместно с частным предпринимательством, носит только публично-правовой характер, так как обеспечивает общественно необходимые условия для экономического развития региона и поэтому не выделяют казенный сектор экономики в стране. Отсутствие классово-эксплуататорских задач и централизованных форм ограбления тружеников у занятых на казенных предприятиях, конечно/можно обосновывать убыточностью нерчинского заводского хлебопашества и казенного солеварения в Иркутской губернии. Хлеб ниже рыночных цен поставлялся мастеровым, администрации и воинским чинам на территории Нерчинского горного округа, а также гарнизонам Охотского края и Камчатки, а соль продавалась по твердой цене ниже себестоимости во всех отдаленных местах Иркутской губернии. Однако в самых доходных областях экономики - горном деле и винокурении - казна занимала твердые позиции, а если и разрешала участие частного предпринимательства, то обеспечивала себе гарантированные доходы, что нередко разоряло откупщиков-арендаторов (например, владельца завода и арендатора нерчинских казенных рудников купца Сибирякова (В.Г. Изгачев) и арендатора Ирбинского железоделательного завода купца-откупщика Савельева). Вместе с тем, именно условия колонизуемой окраины обусловили сравнительно широкое непосредственное участие казны и ее ведомств, в первую очередь Кабинета в общественном производстве, что является нетипичным явлением для феодализма вообще. Феодальному правительству в силу общего уровня политической надстройки легче было изымать феодальную ренту не в производственной сфере, а в сферах распределения и обмена через систему фиска, путем взимания прямых и косвенных налогов и наложения разнообразных натуральных повинностей. Показательно, что к концу изучаемого периода по мере роста русского населения региона определилась тенденция к сокращению казенного сектора экономики и расширению в нем частного присутствия. Так, в захлестнувшей Сибирь с 30-х гг. XIX в. золотой лихорадке, правительство заняло только роль получателя промыслового налога-ренты с казенных золотоносных участков (A.C. Нагаев, 1958)

Ссылка в Сибирь, основанная на чисто феодальном принципе физической расправы и изгнании с основной государственной территории уголовных, политических, религиозных и классовых противников существующего социального правопорядка в XVIII столетии тоже стала приобретать хозяйственно-фискальное значение^

Превращение Сибири, особенно заенисейской, в «ледяную тюрьму» затрудняло деятельность местной администрации и осложняло социальное развитие региона. На устройство ссыльных и каторжников затрачивали значительные казенные суммы, многих из них надрывались на казенных и кабинетских, а также частных горных заводах, мануфактурах, солеварнях и винокурнях. Тем не менее, часть ссыльных попадали в кабалу к купцам, зажиточным мещанам и крестьянам, или же превращались в дворовых местных чиновников, а другие оказывались в бегах и жили кистенем. Поэтому в ссылочном зауральском регионе от властей требовались дополнительные полицейские силы и меры для обеспечения личной безопасности и неприкосновенности имущества граждан. Сомнительная слава Сибири как края каторги и ссылки заметно снижала общественную и нравственную оценку сибиряков и отрицательно влияла уже с XVII в, на сословный статус местных служилых людей, например, сибирские дворяне и дети боярские не получили права российских дворян. Не случайно, в первой половине XIX в. по мере роста общественного самосознания складывающаяся просветительски настроенная сибирская интеллигенция и буржуазия,вместе с прогрессивно мыслящими, знакомыми с Сибирью российскими дворянами, типа енисейского губернатора А.П.Степанова, стали подавать свой голос против превращения Сибири в общероссийскую тюрьму. Отражая это устойчивое традиционное умонастроение в местном общественном движении, областники второй половине XIX в. выдвинули позже лозунг «Сибирь для сибиряков».

Во второй половине XVIII столетия ссылка заметно расширилась, что было одной из причин усиления хозяйственно-попечительских и фискально-полицейских мер по отношению к трудовой деятельности крестьян, ремесленников и торговцев. В ведение казенной администрации с 1764 г. попадают бывшие монастырские крестьяне. Центральное правительство требует от местных властей более полной экономической реализации верховной государственной собственности на землю в виде бездоимочных платежей оброчной подати, ясака, несения особенно тяжелых в местных условиях натуральных повинностей. Поэтому административное деление Восточной Сибири становится более дробным, номенклатура учреждений расширяется, а число чиновников сильно возрастает - в 80 гг., не менее чем в 5 раз по сравнению со штатами 1763 г. При этом показательно, что по губернской реформе, проведенной в Сибири в 1779-1783 гг. все отраслевые органы подчиняются наместническим правлениям и генерал-губернаторам, Эта известная децентрализация местного управления сопровождалась значительным увеличением местных судебно-исполнительных и фискально-полицейских учреждений, пришедших на смену воеводским и губернским канцеляриям.

Вместе с тем в целях экономии средств на управление и для поддержания европейской славы просвещенной монархини Екатерина II несколько расширяет прежнее самоуправление в городе и деревне. В уездное и даже губернское звенья местного управления вводят1" на казенном же сначала жаловании выборных лиц из основных тягловых сословий и из ясачных людей (мещанские и сельские заседатели в нижних земских судах, верхних и нижних сельских расправах, совестных судах, ратманы в управах благочиния, гласные градских и шестигласных дум), то есть вводят, как мы считаем, элементы местного сословно-корпоративного представительства. Их появление можно классифицировать как первую попытку российского абсолютизма инкорпорировать в себя элементы развитых традиций общинного самоуправления трудового населения, чтобы глубже расколоть его через представление имущим верхам города и деревни номинальных политических прерогатив. До этого они обычно использовались, кроме сферы производства, в сферах распределения и обмена. Так, частные лица и посадские миры получали на откуп или «на веру» право-обязанность взимания оброчных статей, таможенных пошлин, окладных и неокладных сборов. В сфере же обращения и обмена широко практиковалась откупная система по продаже казенных монопольных товаров, в частности вина, соли, пушнины, табака, ревеня, икры, рыбного жира, лосиных кож. Однако,при Александре I, ликвидированное Павлом I, сословное представительство в местном управлении Сибири получило номинальный характер.

Расширение и усложнение форм государственного присутствия в сферах непосредственного производства, распределения и обращения, как во всей стране, так и в более заметных масштабах на ее восточной окраине, неизбежно повлекло и формирование соответствующей социальной инфраструктуры. Это выразилось в создании правительством системы образования и подготовки кадров, здравоохранения и социального обеспечения. Первой сложилась школьная система сначала ведомственного, а с 1786 г. — и общеобразовательного типа. Восточная Сибирь в этом даже несколько опережала многие российские губернии. Так, в Иркутской губернии в 50-70 гг. насчитывалось 4 навигацких и геодезических школы. Уже в 1782 г. усилиями губернатора Ф. Клички в Иркутске появилась первая в стране губернская публичная библиотека, а в 1784 г. Красноярск, первый среди уездных городов России, тоже открыл свою публичную библиотеку, книжный фонд которой в основном составили книги зауряд-капитан-исправника С.М. Каш-карева, бывшего сотрудника академиков И.Г. Фалька, П.С. Палласа и И.Г. Георги. Всего к 1826 г. в Восточной Сибири насчитывалось 16 общеобразовательных учебных заведений (гимназия, девять уездных училищ и 6 приходских) - А.Н. Копылов, 1974). Довольно рано появились за Енисеем и первые медицинские учреждения — в 30-х годах госпитали на Нерчинских заводах и при Якутском пехотном гарнизонном полку, в 40-х годах — основана Иркутская аптека. В 70-х гг. на одних Нерчинских заводах имелось четыре госпиталя, где работали такие крупные для России того времени медики как Ножевщиков, Томилов, Робек, братья Рослейны и др. (В.И. Панкин, 1959; Е.Д. Петряев, 1954, 1984).

Резкое возрастание присутствия и регулирующей роли российского абсолютизма на восточносибирской окраине в XVIII в. — начале XIX в. обнаруживается и в изменении численности лиц, находящихся на государственной службе, то есть неподатного населения. За сто лет после введения подушной переписи, которая пересмотрела состав и численность находящегося на государственной службе и содержании нетяглого населения, оно выросло к 1805 г. до 26172 душ м.п., т.е. в 1,8 раза (Прил., табл. 1). Удельный же вес дворян в классных чинах и рангах увеличился в десятки раз.

Именно они отвечали за реализацию политики центральной власти на местах и обеспечивали преимущество «государственного интереса» в каждой сфере хозяйственной и социально-политической жизни региона в изучаемое время.

В функционально-сословном плане русское неподатное население Восточной Сибири в XVIII - начале XIX в., как и по всей стране, состояло из общегражданской и ведомственной бюрократии, регулярных войск, иррегулярного казачества и духовенства (Прил., табл. 1). Каждый из этих служебных разрядов имел свою ведомственную иерархическую организацию во главе с центральными органами и Синодом, которые в свою очередь были подконтрольны Сенату. В течение изучаемого периода шло, хотя и не очень последовательно, усиление ведомственного управления, особенно по линии финансов, полиции, государственных имуществ, горного дела и других наиболее доходных отраслей предпринимательства, внешней и внутренней торговли, путей сообщения, образования, здравоохранения и соцобеспече-ния. При этом такое мощное в Восточной Сибири ведомство, как горное, получило в свое ведение определенную территорию с населением, по отношению к которому заводские власти одновременно выступали полностью или по отдельным вопросам общегражданскими властями (А.Г. Жеравина, В.Н. Борблик, 1987). Это был традиционно-феодальный, территориалыю-дворцово-вотчинный тип управления. Пространственно было обособлено и ведомство Кабинета (кабинетские горные округа, а с 1769 г. — ясачные земли). Другие ведомства, правда, не получили в свое исключительное заведование территории, однако за рядом из них тоже потомственно закреплялся приданный им людской контингент. Так было с личным составом во-' оружейных сил (с офицерами — до 1762 г.), которым заведовала Воинская коллегия, а также с духовенством во главе с Синодом (Н.Д. Зольникова, 1984).

Другой, тоже чисто феодального типа, особенностью ведомственного управления являлось полное с 1764 г. (а заводского и кабинетского ведомства— с 1785 г.) подчинение всех местных его подразделений общегражданской администрации во главе с губернатором. В Иркутской губернии губернатору были подконтрольны горная администрация Нерчинских заводов, Троицкая таможня, «пограничных дел канцелярия», губернские корчемная, полицмейстерская конторы, рентерея и соляное комиссарство. С 1783 г. они все отошли в ведение асессоров губернской казенной палаты. Поэтому широко практиковался обмен кадрами между различными ведомствами и между общегражданскими органами. Заметим, что такой архаичный универсализм должностных лиц не свойственен бюрократии буржуазного типа.

О результатах усилий этого служебного населения в финансово-экономической сфере дают некоторое представление ведомости о государственных доходах и расходах за 1781-1787 гг., опубликованные еще Л. Куломзи-ным. Подсчеты по ним показывают, что среднегодовой доход от Иркутской губернии за эти семь лет в среднем составлял 973490 руб., из них больше половины давали таможенный доход — 524731 руб. (без двух последних лет, когда кяхтинский торг был прерван), за ним шел питейный сбор -183596 руб., затем средства от подушного сбора — 130506 руб., от ясака - 32605 руб., с солеварения - 8798 руб. (без трех убыточных лет), наконец, прочие мелкие сборы давали по 6290 руб. Более 40% этих средств (425840 руб.) расходовали на месте, то есть, в первую очередь, на содержание аппарата! власти и управления, казенные предприятия и многочисленные недвижимые имущества в виде зданий присутственных мест, хозяйственных и складских построек. Оставшаяся сумма поступала в центр. Хотя с Иркутской губернии в силу ее специфики чистого дохода получали меньше, чем с более ' населенной Тобольской губернии, но все же в эти годы около 550 тыс.руб. ежегодно изымалось из хозяйственного оборота региона (Прил., табл. 27).

Правящий класс крелостников-дворян России, как видим, подходил к освоению окраины страны в основном с узкосословными и подчиненными интересам центра, социально-экономическими и политико-идеологическими установками. Об этом же свидетельствует отсутствие строгого разделения сфер должностной деятельности между различными ведомствами. Личный состав регулярных частей и казаков, кроме чисто военных целей, широко использовался для решения административно-налоговых и полицейско-каратель-ных задач. Даже сельский клир с середины XVIII в., обязанный нарушать тайну исповеди и отмечать табельные дни особой службой, стал выполнять политико-идеологические и полицейские функции (Н.Д. Зольникова).

Все вышесказанное приводит к выводу, что ведомственная организация управления и распределения кадров в ней носила относительно условный характер, хотя тенденция к кристаллизации ее основ все же прослеживается на протяжении изучаемого периода. Поэтому по основному функционально-служебному признаку все неподатное население в Восточной Сибири можно разделить на гражданскую, военную и идеологическую бюрократию. В целом ведомственный состав неподатного населения Восточной Си-■ бири в XVIII-нач. XIX в. представлен в табл. 2, Прил. Из нее видно, что по : числу штатных чинов ведущее место занимало, кроме военных и духовенства, общегражданское ведомство, которое в первую очередь отвечало за соблюдение социального правопорядка и поступление налогов, а также за сохранность и использование различных «государственных имуществ», на'- правляло и контролировало городское и сельское самоуправление, ведало 11 через приказ общественного призрения, социальным обеспечением, здравоохранением и просвещением, координировало деятельность узковедомственных учреждений. За ним шло судебное ведомство, которое окончатель-" но.вычленялось из исполнительных органов по губернской реформе 1775 г. В отличие от судебных учреждений Европейской России судебные органы

Восточной Сибири в меньшей степени имели сословно-представительный характера так как дворянские заседатели в них назначались, а не выбирались. Удельный вес гражданской бюрократии среди русских этого огромного малонаселённого края в конце изучаемого периода был в два раза выше всероссийского уровня, поскольку, во-первых, за Енисеем до начала XIX в. чиновники назначались не в два, как обычно, а в четыре звена местного управления (губернское, областное, уездное и низовое, состоящее из дист-• риктов-комиссарств); во-вторых, русское население восточносибирского региона даже к концу XVIII в. не сравнялось по численности с местным ясачным; и в-третьих, в каждой административно-территориальной единице положенный штат чиновников приходился на меньшую в несколько раз численность русского населения, чем в Европейской России.

Еще одной особенностью рассматриваемого региона являлось заметное место по численности штатов горного и таможенного ведомств, что объясняется их самой высокой доходностью.

Особое место по своему контингенту занимало военное ведомство. Кроме традиционных казаков, которые были в двойном ведении военных и общегражданских властей, сравнительно высокая численность военных чинов свидетельствует о повышенном участии армии в жизни региона, в частности, о военно-бюрократическом характере местного управления.

ГЛАВА 3. ФОРМИРОВАНИЕ И ЛИЧНЫЙ СОСТАВ ГРАЖДАНСКОЙ КЛАССНОЙ БЮРОКРАТИИ

По основным своим характеристикам гражданская бюрократия Восточной Сибири, как и по всей стране, делилась на классных чиновников в рангах личных и потомственных дворян и внетабельных, то есть не вошедших в Табель о рангах 1722 г. приказных (позже канцелярских) служителей. В отличие от XVII в., когда верхушку местного управления Сибири составляли средние слои дворянства (стольники, стрелецкие головы и подьячие с приписью), источники ее комплектования в XVIII в. заметно изменились. Поскольку новая, идущая от Петра I, система чинопроизводства позволяла выслужить дворянство, то за Уралом, куда неохотно ехали представители шляхетства, классные должности в местном управлении Восточной Сибири второй половины XVIII в. перешли в основном к беспоместным дворянам служилого происхождения.

Так, если во второй четверти XVIII в. лишь у одного из девяти отставных российских офицеров, назначенных на чиновничью службу в Сибирь, не было поместья, а в 50-х гг. - у одного из трех воевод Восточной Сибири, то в конце XVIII в. лишь каждый девятый классный чиновник Иркутской губернии имел крепостных крестьян или дворовых людей. При этом, хотя выходцы из Европейской России составляли 61%, но из них менее половины относились к природным дворянам, из которых, в свою очередь, лишь каждый третий имел крепостных крестьян. В среднем, на каждого приходилось 24 ревизских души при максимуме 100 человек (у иркутского губернатора Толстого).

Главным поставщиком классной местной бюрократии оказалась армия, причем со второй половины XVIII в. все заметнее была роль офицеров полков и других частей «Сибирского гарнизона». Подсчеты по штатам Иркутского наместничества в 1783 г. показали, что из 386 чиновников, доля офицеров, непосредственно вышедших из частей, или вскоре после отставки попавших на гражданскую службу в Восточную Сибирь, составила 62.7%, из которых более одной трети определены в администрацию. Примерно столько же (60% было выходцев из военных чинов среди классных чиновников Иркутской губернии в 1799 г. (Прил., табл.5).

Участие сибиряков в формировании классного чиновничества было узаконено, как удалось установить, по настоянию сибирского губернатора, а позднее сенатора, Ф.И.Соймонова в 1765 г., когда разрешили жаловать классными чинами сибирских дворян и детей боярских - за иррегулярную обычную службу, а выходцев из казаков и местных приказных - за выслугу в канцелярской службе. Хотя из-за частых административно-управленческих изменений число приезжих классных чиновников возрастало, но уже к концу изучаемого периода местные и сибирские уроженцы составляли 30-45% личного состава классных чиновников (Прил., табл. 3,5,6). Они с каждым восьмым-десятым прибывшим из-за Урала чиновником являлись постоянными жителями Восточной Сибири. Однако больше половины классной бюрократии региона по-прежнему оставались его временным населением, что являлось специфической особенностью этого самого территориально отдаленного бюрократического отряда общероссийского дворянства. Из нее вытекала другая особенность, которая заключалась в очень высокой территориальной и должностной подвижностью всех классных чиновников. Во второй четверти XVIII в. они меняли места жительства и должности в среднем через каждые три-четыре года службы, а в последней четверти столетия - через шесть лет. Неблагоприятными оставались и условия для естественного воспроизводства этой категории населения. В демографическом плане таким путем она воспроизводилась лишь на две трети, а в сословно-служебном отношении лишь каждого третьего чиновника на государственной службе заменяли его сыновья. При этом классные чиновники местного происхождения заметно отличались по своему семейному положению от прибывших из Европейской России и из других районов Сибири. Так, в Иркутской губернии в 1799 г. они составляли только треть женатых, но на их долю приходилась половина всех детей мужского пола (Прил., табл. 5, 7). Аналогичная картина наблюдалась у классных чиновников Приенисейского края в конце XVIII - начале XIX вв. (Прил., табл. 8) Благодаря этому обстоятельству доля сибирских уроженцев, потомственно служивших по гражданскому ведомству, среди классных чинов гражданской бюрократии Восточной Сибири неуклонно возрастала. К реформе Сибири М.М.Сперанского, судя по работе В.И.Вагина (1872), длительный процесс формирования костяка местной восточносибирской классной бюрократии в основном завершился. Вместе с тем данная особая функционально-управленческая категория населения не могла полностью воспроизводиться без регулярного пополнения извне за счет других общественных групп или перевода их из других районов страны. Это обстоятельство определяло специфику соотношения служебных слоев классной бюрократии за Енисеем. Если в Европейской России чиновники из природных дворян в XIV-XI рангах в середине века составляли 21%, а в конце столетия - 28% классной бюрократии, то в Восточной Сибири он был выше (соответственно 29% и 32%).

Важно отметить, что эта особенность была обусловлена не только спецификой колонизуемой слабозаселенной окраины, но и общей узкосословной политикой центральной власти, которая с середины XVIII в. по всей стране старалась ограничивать приток в ряды личного и особенно потомственного дворянства лиц разночинного, а значит и сибирского происхождения. Жесткое регулирование численности классных чиновников осуществлялось штатным расписанием и системой чинопроизводства, которая за Енисеем имела весьма характерные особенности. Хотя с 1762 г. для получения недворянами низшего XIV классного ранга-чина ввели восьмилетнюю выслугу, но у классных чиновников-сибиряков на это уходило обычно значительно больше времени. Так, по формулярным спискам классных чиновников Иркутской губернии за 1799 г. сибиряки достигали нижней ступеньки «Табели о рангах» в среднем за 15,1 года (при максимуме 49 лет), в то время как в целом у всех на это ушло 12,1 года, а у природных российских дворян - 6,1 год (Прил., табл. 5).

В служебном продвижении личных дворян, особенно местного происхождения, не очень помогал льготный порядок чинопроизводства, введенный в Сибири по настоянию Ф.И.Соймонова указом от 31 октября 1765 г., когда срок выслуги при переводе из чина в чин с семи лет сократился до шести. Позже, в 1782-1784 гг., когда потребовалось набрать штаты трех новоучреж-денных сибирских наместничеств, Екатерина II разрешила «не по службе, а единственно за дальностью пути» жаловать отъезжающих в Сибирь чиновников из природных дворян в ранги, соответствующие их должностям, не считаясь ни с выслугой, ни с предыдущим чином. Сенатские курьеры из природных дворян, например, приезжали капитанами. Вместе с тем было оговорено, что если такой чиновник уволится, не прослужив шести лет, то при отставке его чин будет понижен. Новым порядком чинопроизводства по указу 16 декабря 1790 г. выслугу в обер-офицерских рангах, от XIV до IX класса включительно, сократили до трех лет, но для получения VIII класса, дававшего потомственное дворянство, требовалось уже прослужить в IX классе 12 лет. Этот указ затруднял личным дворянам доступ к штаб-офицерским рангам, хотя общий срок выслуги у них в Сибири для получения потомственного шляхетства увеличивался лишь на один год и стал равняться 29 годам. У верхушки гражданской классной бюрократии Иркутской губернии (в VIII и выше классе, в 1799 г. их 32%) производство явно шло быстрее. Но и здесь - открытая дискриминация сибиряков, лишь один из десяти был сибиряком, причем каждый обязательно послужил некоторое время в Европейской России. Природные же дворяне в штаб-офицерских чинах достигали VIH класса в среднем за 16,6 лет, то есть на 12 лет быстрее сибиряков. Есть и другие подтверждения того, что все чинопроизводство в Восточной Сибири, в первую очередь, зависело от сословного происхождения, а значит также от места и рода первой службы, а не от заслуги и выслуги. Среди чиновников штаб-офицерского ранга преобладали природные дворяне, и они были в среднем на 15 лет моложе остальных. Образование (кроме университетского), наличие определенных профессиональных знаний почти не влияло на служебное продвижение по чинам. Известно, что попытка М.М.Сперанского в 20-х гг. XIX в. ввести образовательный ценз для классных чиновников была ими саботирована (Н.П.Ерошкин, 1991). ■

Наиболее высокие ранги имели чиновники учреждений с распорядительно-исполнительскими, служебными и полицейскими функциями, а казначеи, смотрители винокуренных и солеваренных заводов, архитекторы, землемеры, медики и учителя даже в органах губернского звена имели в Восточной Сибири обычно ниже своей должности обер-офицерские ранги. Определенное исключение составляла администрация Нерчинских горных заводов, однако показательно, что даже в начале XIX в. (1802 г.) среди ее штаб-офицерских чинов, в отличие от чиновников - личных дворян, почти не было лиц со специальным или общим образованием.

Широко практиковался свободный обмен классными кадрами между общегражданскими и отраслевыми ведомствами, что тоже свидетельствует о профессиональном дилетантизме и невежестве, которые, как отмечает Л.Е.Шепелев (1977, 1991) и Н.П.Ерошкин, были присущи в конце XVIII -середине XIX вв. всей классной российской бюрократии в целом и, особенно, ее верхушке. Льготность чинопроизводства в Сибири была расширена именным указом 1809 г., по которому приезжим чиновникам для выслуги чина коллежского асессора VIII класса требовалось всего лишь три года, однако это право на ускоренное получение чинов распространялось только на потомственных по происхождению дворян-чиновников. Это отмечали уже современники: например, в своих «Записках» иркутский чиновник и писатель И.Г.Калашников, дослужившийся в столице до тайного советника, а также неизвестный тобольский чиновник в «Записке о Куткине». Явный приоритет породы над образованием, заслугой и выслугой обнаруживает отступление от духа петровской «Табели о рангах» и возврат к старо-феодальным, сословным принципам формирования тогдашней российской бюрократии на восточносибирской окраине страны.

В целом, прибывшее из многих губерний, различных учреждений и полков классное чиновничество представляло собой довольно пестрый (по происхождению, возрасту, образовательному уровню, житейскому опыту, знанию гражданской службы) контингент: от русского, украинского, польского, лифляндского, французского и просто «иноземного» шляхетства до грузина и крещеного еврея; от боевых офицеров армии и флота до всю жизнь проведших в канцеляриях и выслужившихся «статских чинов» из приказных, подьячих, солдатских детей и духовных лиц; от студентов и сотрудников Санкт-Петербурской академии наук (Косолапое, Кашкарев) до малограмотных из местной казачьей верхушки дворянских заседателей; от проштрафившихся столичных гвардейцев до выслуживших через 30-40 лет первый классный чин сибирских казаков. Бросается в глаза обилие иностранцев, которых вслед за Екатериной II привечал генерал-губернатор И.В. Якоби, сам сибиряк иностранного происхождения. Так, в Иркутском губернском аппарате 1783 г. почти каждый третий носил нерусскую фамилию. Биографии представителей выделенных разрядов чиновников приведены в моей монографии, посвященной неподатному населению.

Обобщенный по 242 формулярам портрет классного чиновника Восточной Сибири конца XVIII - начала XIX вв. выглядит следующим образом: 39 с половиной лет, по происхождению каждый из четырех - природный дворянин или штаб-офицерский сын, почти каждый второй - из сибиряков, службу начинал 14-и лет, больше половины 25-ти летней службы ходил в зата-бельных чиновниках, причем каждые три года из четырех - в Сибири, деловые качества были невысоки - под судом или следствием побывал один из трех, холостым был один из четырех, но из семейных почти каждый пятый не имел детей мужского пола (Прил., табл. 5, 7), причем браки заключались далеко не в своем кругу. В целом дворяне-чиновники, как ведущий слой сибирской бюрократии, по названным признакам не являлись бюрократами нового периода, то есть элементом формирования и наиболее полным проявлением рационального общества на восточной окраине Российской империи.

ПЛАВА 4. ФОРМИРОВАНИЕ И ЛИЧНЫЙ СОСТАВ

ДВОРЯНСТВА В ЧАСТЯХ РЕГУЛЯРНОЙ АРМИИ

Появление и развертывание в Восточной Сибири XVIII - начала XIX вв. частей регулярной армии связано как с решением специфического для региона задач, так и самим типом созданной Петром I национальной регулярной армии с ее рекрутской системой комплектования, которая предполагала наличие территориальных воинских формирований. Размещение по губерниям и уездам полевых частей, и придание основным административно-территориальным единицам гарнизонных войск осуществлялось и в поли-цейско-карательных целях. Регулярные части Восточной Сибири пошли от пришедших в 1689 г. с посольством стольника Головина двух полков иноземного строя и стрельцов. Часть из них влилась в переведенный в 1724 г. в Забайкалье Тобольский (с 1727 г. - Якутский) пехотный гарнизонный полк известного полковника И.Д. Бухолца, приданного посольству графа Саввы Рагузинского. Вместе с двумя воинскими командами для охраны Нерчинс-ких заводов насчитывалось 2 тыс. солдат, в том числе до 50.,офицеров. В последующие десятилетия до начала 80-х гг. XVIII в. численность войск сильно колебалась, но в целом выросла из-за нужд пограничной, в основном, обороны, обслуживания сооружаемых Иркутской и Кузнецко-Красно-ярской военных линий, а также закрепления русского присутствия на северо-востоке Азии и на Камчатке (Прил., табл. 9,10,12).

В конце 50-х - середине 60-х гг. в одной приграничной зоне В. В. Якоби предлагал иметь до 30 тыс. регулярных войск. Реально набрали 8,3 тысячи при 214 офицерах. Последующие десятилетия показали, что военная опасность преувеличивалась. При Павле I по всей Сибири военный контингент еще раз значительно сократили. За Енисеем в 1801 г. находилось 5459 человек, из них 167 офицеров и военных чиновников в классных чинах, что составило соответственно 44,7% и 43,9% всего общесибирского контингента регулярных войск и офицерского корпуса. Вновь стала возрастать численность войск за Уралом уже после Отечественной войны 1812 г. «Военных чинов» с членами семей в 1823г. насчитывалось 8214 душ мужского пола, или около трети всех неподатных Восточной Сибири (Прил., табл. 1).

Насколько удалось выяснить, в разные годы на территории Восточной Сибири находилось более 24-х частей регулярных войск. При этом до 60-х годов центральная власть переводила их из-за Урала или Енисея, а в последующие годы обычно формировала на месте. Почти каждое десятилетие в1724-1731,1756-1769,1771-1777, 1785-1787, 1797-1798,1805-1812 гг. части, согласно общим штатам или целям правительства, серьезно переформировались, или раскассировались. Сравнительно дольше других на территории Восточной Сибири находились Якутский пехотный гарнизонный полк (с 1724 по 1771 гг.), батальоны, роты и даже капральства которого постоянно использовали для развертывания новых частей; Якутский конный ланд; милицейский, (с 1764 г. - карабинерский, с 1760 по 1771 г.); три, затем четыре, пограничных (1-й и 2-й Селенгинский и 1-й и 2-й Иркутский) батальоны (с 1771 по 1798 г.), Нерчинский горный батальон (Прил., табл. 5, 1215), заводские команды, а также Анадырская и Камчадальская военные казачьи команды и Камчатский батальон, причем последний с командами в разные годы являлись подразделениями названных воинских формирований. Из них же формировали и пополняли личный состав, учрежденных с конца 1763 г., военных городовых (инвалидных) рот и команд губернского Иркутска, девяти уездных городов и одного пригородка (Прил., табл.13). Формуляры офицеров, списки личного состава большей части этих воинских подразделений за отдельные годы сохранились и легли в основу полученных динамических и количественных показателей, общей характеристики офицеров и нижних чинов из дворян (Прил., табл.5).

По штатам XVIII в. офицерский корпус страны составлял в разных родах войск от 2 до 4% общего личного состава (Прил., табл.9), что раза в два выше, чем удельный вес господствующего класса среди населения страны. Этот факт в известной степени объясняет, почему национальная русская армия, как вооруженная и одетая в шинели часть народа, была в целом послушным орудием в руках дворянского класса. В сибирских частях данное соотношение в начале в целом выдерживалось, а позже имел место недокомплект офицеров, преодоленный только в к концу XVIII в. В 1752 г. в 10-ти полевых и гарнизонных полках всей Сибири из 14733 чел. офицерами были 372 чел., то есть 2,5% личного состава, а недокомплект составлял 22 офицера (Прил., табл. 10, 11)

Офицеры регулярных частей в Сибири, в том числе за Енисеем, с 40-х годов наполовину формировались извне (Прил., табл.5,11), причем доля «природных» дворян все сокращалась (за вторую половину XVIII в. почти вдвое - с 25-20% до 15%). Исключение составляли введенные в 1745 г. в Западную Сибирь пять полевых полков, в которых каждые два из трех офицеров имели дворянское происхождение: в 1753 г. нз 95-70 чел. Из прибывших и осевших в частях «Сибирского гарнизона» дворян были единицы (из 102 только один в 1797 г.), зато каждый второй оказывался в Сибири за «различные вины». Такая по сословному происхождению демократичность офицерских рядов в восточносибирском регионе обуславливалась не только непристижностью службы в отдаленных от столицы частях. Официальное отношение было аналогичным: даже пограничные части имели статус гарнизонных, хотя иногда их ставили на полевое содержание. Судя по солидному общему и сибирскому стажу, офицеров разночинного происхождения, отправляли дослуживать за Урал. Их потомки становилось сибиряками, а сыновья пополняли ряды военных чинов. Уже в середине XVIII в. встречаются офицерские династии во втором и третьем колене (Павлуцкие, Зыбины, Мякини-ны и др.). В конце XVIII века из офицерских детей в нижних чинах в среднем каждый пятый имел такое же происхождение. Из-за состояния источников трудно установить их общую численность. В отдельных частях они были довольно заметны. Например, в двух селенгинских батальонах в 1792 г. числилось 26 офицерских детей, из которых 11 человек имели унтер-офицерские чины (треть штата), а прочие ходили в рядовых. Вместе с офицерами и выходцами из семей сибиряков-старожилов, они составляли на территории Восточной Сибири не менее половины всех служащих в регулярных частях дворян. При этом, по сравнению с первой половиной XVIII в., значительно сократилась доля выходцев из казачества, духовенства и тяглых сословий, и возросло значение местного внутриар-мейского источника пополнения (Прил., табл. 5). Таким образом, явно прослеживается тенденция к складыванию особого сибирского слоя в офицерском корпусе страны. Количественное его развитие сдерживалось, в первую очередь, крайне низким естественным приростом в семьях военных чинов, обусловленным спецификой их служебных функций. Даже в офицерских семьях, не говоря уже о солдатских, в конце века мужской состав за счет рождаемости воспроизводился только на 50% (Прил., табл. 5).

В конце XVIII - начале XIX в. восточносибирские офицеры отличались от офицеров второй четверти XVIII в. и вообще от российских, разночинским сословным происхождением, продолжительной службой (не менее 30 лет) и пожилым возрастом (около 50 лет), общим замедленным чинопроизводством и длительной, особенно у сибиряков, выслугой первого офицерского чина (16 лет), отсутствием специального военного образования и низкими служебными качествами - каждый второй был под судом или следствием. Как и классные гражданские чиновники, они все в большей степени оказывались к началу XIX в. на территориальной и ведомственной, но и, увидим далее, на сословно-классовой периферии дворянства страны.

ГЛАВА 5. ОБЩЕЕ И ОСОБЕННОЕ СОСЛОВНОГО СТАТУСА ДВОРЯН В ВОЕННОМ И БЮРОКРАТИЧЕСКОМ ВЕДОМСТВАХ ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ

Освещение этого сюжета, естественно, невозможно без хотя бы краткой характеристики общей эволюции правового положения дворянства Российской империи в изучаемое время. Об этом в дореволюционной литературе писали много и охотно. Помимо по тематике более общих или частных работ, заслуживают внимание интересные подборки документов (Калачов, Блосфельдт), подробные генеалогии дворянских родов (П.В. Долгоруков, B.C. Иконников), общее описательные работы С. А. Корфа, М.Т. .Яблочкова. В.И. Евреинова, А.Д. Романович-Славатинского, П.Е. Заусцинского, книги по истории российской бюрократии, а так же труды М.М.Щербатова, К.Д.Кавелина, М.И.Погодина, Д.Н. Чичерина, С.М. Соловьева, В.Н. Латкина, М.Ф. Владимирского-Буданова, Рождественского, A.C. Лаппо- Данилевского, В.О. Ключевского, A.A. Кизеветтера, Н.П. Павлова-Сильванского, П.Н. Милюкова, H.A. Рожкова и др.

В силу различных общественно-политических взглядов сложилось два подхода по вопросам о времени оформления дворянского сословия и содержания его статуса. Представители государственной школы считали, что XVIII столетие было переломным временем для русского дворянства. Именно тогда сформировались его политические и гражданские наследственные привилегии, и оно из одного из «тяглых классов», имевшего только обязанности, превратилось по Жалованной грамоте 1785г. в господствующее сословие ч(С.А.- Корф, К.Д. Кавелин, В.О. Ключевский, A.C. Лаппо-Данилевский, П.Е. •Заусцинский, П.Н. Милюков. М.Ф. Владимирский-Буданов). Другие, вслед за Н.П.Павловым-Сильванским, рассматривая историю России сквозь западноевропейскую призму, утверждали, что петровские реформы ничего существенного не внесли в правовое положение дворянства. Главное же, что изменилось - господствующее сословие оказалось подчиненным императорской абсолютистской власти. Подчеркивалось политическое бесправие российских дворян, беспомощность дворянского самоуправления, рыхлость дворянских рядов и низкий уровень самосознания. М.М.Щербатов, например, писал, что дворяне имели только право владеть землей и носить шпагу. В литературе, посвященной общерусскому дворянству, о правовом положении классной бюрократии и офицерства Сибири по существу не писали. Считалось, что русские дворяне за Уралом сохраняли свои основные сословные права. Затрагивался только один сюжет - неудачная попытка социальной верхушки местного сибирского общества добиться дворянского статуса во время работы Уложенной комиссии 1767 г.(В.Н.Латкин, М.Ф.Владимирский-Буданов).

В сибиреведческой литературе специальных работ по данной теме тоже нет. Дореволюционные авторы в основном приводили отрывочный конкретный материал об изменении положения служилой верхушки сибирского казачества (H.A. Абрамов, В.К. Андриевич, П.А. Словцов, И.В. Щеглов, С.С. Шашков).

В послеоктябрьской историографии эти вопросы почти не затрагивались. Отдельные аспекты правового положения дворянства в Сибири встречаются в работах Н.Ф. Емельянова (1980, 1982) и В.В. Рабцевич (Западная Сибирь), С.М. Троицкого и В.Н. Шерстобоева (Илимский край), A.C. Зуева (забайкальская казачья старшина).

Сравнительный анализ правового положения военно-бюрократического дворянства Сибири и России показывает, что и в экономическом, и в социально-политическом отношениях в период правления Екатерины II сложился сибирский, то есть региональный вариант общероссийского статуса, который, правда, не был зафиксирован Жалованной грамотой дворянству 1785 г. За Уралом даже «природные» российские дворяне, не говоря уже о служилых, теряли свое исключительное право на владение как населенными, так и пустопорожними землями. До общего государственного землеустройства на основе Межевых инструкций 1754 и 1766 гг. вопрос о земле для немногочисленных российских дворян-чиновников и офицеров в Сибири даже не возникал. Местные власти распространяли на них практику отвода сельскохозяйственных угодий на захватном и значительно реже - на оброчном праве. С ростом численности дворян, в том числе осевших в Сибири после отставки, интерес к земле явно усилился. На их просьбы и представления местных властей столица отвечала, что согласно Межевой инструкции 1766 г. в сибирских губерниях из-за их отдаленности, огромных пространств и многочисленности ясачных межевание не проводилось, поэтому запрещается купля-продажа казенных земель. Правительство не практиковало земельные пожалования и за служебное отличие. Эта правовая норма распространялась даже на отставных, как местных, так и осевших в Сибири потомственных дворян. По этому поводу в 1783 г. Екатерина И высказалась предельно четко: «В Сибири нет недвижимых дворянских имений». В том же именном указе от 3 мая 1783 г. губернатору Н.П.Кашкину в Тобольской губернии запрещалась продажа земель. Захваченные дворянами угодья стали конфисковывать и пускать на казенные нужды.

На Сибирь не распространялось право свободы хозяйственно-предпринимательской деятельности во время и по месту службы, которое получила классная бюрократия Европейской России по указам 1764, 1766 и 1770 гг. Дворяне-чиновники в Сибири, по идущему, еще от Соборного Уложения правилу, по-прежнему не имели права заключать поземельные сделки, заниматься ростовщичеством, торговлей, особенно с ясачными, брать кабалы, векселеваться, заводить винокурни, вступать в откупа. Правда, во времена Павла I и Николая I эти ограничения частично были сняты: разрешали земельные отводы для строительства «пильных» и мукомольных мельниц, для разведения пчеловодства, а в отдельных случаях жаловали за выслугу «пустопорожние» земли, например, А.И. Лосеву и Д.С. Давыдову. Однако продажа казенных земель, к которой периодически приступали в Западной Сибири в конце XVIII - начале XIX вв., о чем писал Н.Ф. Емельянов, за Енисеем не имела место. Землю на праве частной собственности разрешено было иметь только потомкам сибирской служилой верхушки, сумевших доказать, что их предки были из «природных» российских дворян и имели отведенные до первой подушной переписи за службу земли на правах поместья, которые с 1714 г. получили статус вотчины.

Производным от поземельной политики абсолютизма в Сибири оказалось дворянское право владения людьми. Еше указ 1739 г. обуславливал владение крестьянами земельной собственностью: «за кем деревень нет, за теми ни за кем в подушный оклад не писать». Поэтому российские дворяне-чиновники и офицеры в принципе не могли переводить к себе наследственных, или купленных крестьян, так как считалось, что за Уралом у них не может быть ни родовых, ни «благоприобретенных» земель. На законных основаниях обзавестись по месту службы крепостными крестьянами они тоже не могли. Прямые раздачи казенных крестьян центральная власть в Сибири не практиковала. Закабалять и похолопливать частично или полностью хозяйственно недееспособных крестьян, находящимся на службе дворянам, запрещалось. Бытовавшая по Сенатским указам 1747 и 1752 гг. практика брать всем желающим ссыльных «в работы» при условии уплаты за них подушных и оброчных денег, широко распространившаяся с массовым поступлением в Сибирь по указу 13 декабря 1760 г. помещичьих крестьян-посельщиков, была Сенатом же запрещена в 1770 и 1783 гг. Розданных поселыциков «отняли у партикулярных людей» и в качестве уже казенных людей внесли в крестьянские, или посадские списки. Все эти распоряжения были направлены на то, чтобы ликвидировать старые и не допустить возникновения новых хозяйств помещичьего типа. Дворянам, в том числе личным, оставили только права владения и полного распоряжения потомственными холопами и дворовыми людьми. Разрешалось, как и во всей стране, по взаимному согласию сторон холопить деклассированных и социально незащищенных лиц: вольноотпущенников, нищих, незаконнорожденных, вскормленников, «пропитанных» ссыльных, детей-сирот, калек, стариков, пленных «инородцев», и новокрещенов (последних с 1737 по 1808 гг.). Таким путем крепостническое правительство освобождалось от расходов по социальному обеспечению нетрудоспособной части местного и пришлого населения. При этом в фискальных целях и для ликвидации помещичьего землевладения центральная власть разрешала дворовым людям из кабальных переходить в казенные крестьяне, посад или ясачные плательщики. Предлогом, хотя и формальным, служила добровольность их прежнего состояния. К концу изучаемого периода при Павле I и молодом Александре I только отдельным представителям военно-бюрократических чинов в Сибири, сумевшим: во-первых, доказать свое потомственное дворянское происхождение, во-вторых, законность владения дворовыми и наследственными крепостными крестьянами, удалось сохранить за собой несвободные рабочие руки.

Проводимый правительством Екатерины И курс придавал всем живущим в Сибири дворянам-чиновникам и офицерам статус беспоместных. Это делало их правовое положение ущербным и в общественно-политическом отношении. Находящиеся в Сибири дворяне, как служащие, так и отставные, не имели выборного сословного самоуправления и права на корпоративную организацию. Просьбы на этот счет не получали удовлетворения. Неудачной, например, оказалась в i 790 г. попытка классных чиновников и потомков дворян московского списка Якутской провинции добиться разрешения выбирать свое сословное управление и предводителя дворянства, хотя дело об этом дошло до самой Екатерины И. Все выборные в России дворянские должности в местном управлении Сибири замещались назначаемыми чиновниками.

В отличие от служилого дворянства России в Восточной Сибири офицеры и потомственные дворяне служебного происхождения, как служащие так и отставные, не получили права суда равными. 18 марта 1785 г. Сенатским указом их ведено, как беспоместных, ведать по уголовным и гражданским делам нижним расправам, а не нижним надворным судам. Исключение было сделано лишь «имеющим недвижимые имения. и по службе, и по делам, и управлениям своим в Иркутской губернии находящимся».

О существовании сибирского варианта общероссийского дворянского статуса свидетельствуют и особенности местной системы чинопроизводства и служебного продвижения. Они проявлялись в явной усложненности критериев принадлежности к «благородному « сословию. Как отмечалось выше, у приезжих российских «природных» дворян и их потомства чинопроизводство было явно льготным, а у служащих сибиряков, особенно разночинцев, и по гражданскому, и по военному ведомству - явно ущербным. Среди служилых процент лиц с правами потомственного дворянства в Восточной Сибири был к концу XVIII в. несколько выше общероссийского (соответственно 32 и 25-27), но сибиряки-разночинцы по происхождению среди них были единицами, причем все они обязательно должны были послужить в Европейской России. По военному же ведомству в екатерининское время офицерский патент не выдавался тем разночинцам, кто служил только в Сибири. Поэтому некоторые предприимчивые сибирские дворяне и дети боярские специально на время поступали в расквартированные в Европейской России полки. В целом, по нашим подсчетам, сибиряки достигали VIII класса чинов почти в два раза (на 12 лет) позже «природных» дворян. Эта практика, явно нарушающая принципы петровской Табели о рангах, означала, что территориальное происхождение и место прохождения службы выступали за Уралом дополнительным критерием принадлежности, к «благородному» сословию. Лишь в правление Павла 1 отдельные чиновники-сибиряки, например, Т.П. Калашников и А.И. Лосев, служившие только в родном краю, стали получать ранги VIII и выше класса.

К статусу личных дворян через ранг-чин XIV класса, как отмечалось, сибиряки шли в среднем в два с половиной раза дольше, чем пришлые и местные чиновники «благородного» происхождения. Это явная служебная, а значит, правовая дискриминация сибиряков вытекала не из их низких деловых качеств. Доказательство тому - широкая практика назначения их на более высокие, нежеле имевшиеся у них чины-ранги, должности. Например, в Иркутской губернии в 1799 г. они составляли 84,2% чиновников-личных дворян, причем каждый седьмой из них занимал должность, соответствующую чинам с правами потомственного дворянства. Встречались и затабельные чиновники в классных должностях. В этом же положении в последней четверти XVIII в. оказалась верхушка городского самоуправления. При проведении в России губернской реформы 1775 г. такая практика была узаконена, а чиновники во время исполнения должностей, если их утверждали в должности и в ранге, могли пользоваться статусом ее класса, называясь дворянами «зауряд». Даже путь к временному обладанию дворянским статусом в Сибири бюрократическая система растягивала на неопределенное время. Исполнявших обязанности классных чиновников сначала Сенат подчас помногу лет не утверждал6должности, а потом - в новом ранге-чине. Мало того, нарушалась Табель о рангах, по которой присвоенный ранг VIII класса, или офицерский чин автоматически давал оформленный специальным патентом-дипломом дворянский статус. Со второй половины XVIII в., как правило, стали допускать отрыв должности и ранга от общесословного статуса. Прошение чиновника и представление Сената о даче дворянской грамоты и с ней статуса члена «благородного» сословия надолго застревало в императорской канцелярии, ибо подлежало личному Высочайшему утверждению.

Распространенность в Сибири зауряд-классных чиновников и зауряд потомственных и личных дворян является ярко выраженным региональным проявлением общей узкосословной политики центральной власти, которая, не смотря на кадровый голод, оберегала сословную чистоту дворянских рядов путем активного сдерживания служебного продвижения чиновников и военных местного и разночинного происхождения. Приставка «зауряд» делала служебное положение чиновников неустойчивым, а сословную принадлежность - двойственной. В любой момент эти временные дворяне, лишившись службы, а с ней и положенных прав, оказывались на соответствующей их происхождению, а значит на более низкой ступеньке сословной лестницы, в то время как имеющие дворянский статус с отставкой или переводом на низшую не классную должность оставались дворянами со всеми вытекающими из этого привилегиями. Для сосланных же за разные вины бывших российских дворян-чиновников, которых центральная власть разрешала принимать на службу без права присвоения чинов-рангов, положение зауряд-дво-рян оказывалось пожизненным. Эта чисто сибирская практика, обусловленная положением ссылочного края, была развита в правление Александра I. По представлению М.М. Сперанского даже амнистированным ссыльным российским дворянам, находящимся на службе, стали давать классные чины-ранги, которые однако были действительными только в Сибири.

Таким образом, служба в Сибири автоматически понижала дворянский статус приезжих из-за Урала «природных» дворян и, особенно, служилых дворян сибирского происхождения.

Характер эволюции статуса казачьей верхушки в изучаемое время, как увидим ниже, тоже свидетельствует о существовании ущербного сибирского варианта общероссийского дворянского статуса.

ГЛАВА 6. ФОРМИРОВАНИЕ И ЛИЧНЫЙ СОСТАВ ВОСТОЧНОСИБИРСКОГО КАЗАЧЕСТВА И ЕГО СТАРШИНЫ

В источниках XVIII в. термин «казачья старшина» Сибири включает в себя должностную верхушку уездных казачьих войск (с 60-х гг. — команд) в составе атаманов, голов, командиров уездных команд, пограничных дистанций, сотников, пятидесятников и десятников. С 50-60-х гг. у линейных казаков, а с 1764 г. — у пограничных и в ряде городовых команд пятидесятников и десятников, начали переименовывать по образцу регулярных войск в урядников и капралов, а атаманы и сотники стали получать офицерские армейские и казачьи чины. Во время очередной реорганизации иррегулярных войск Сибири в начале XIX в. в казачьих войсках расширили состав командных должностей, ввели первый офицерский казачий чин хорунжего. До 40-х гг., а в Восточной Сибири позже, казачьи старшинские должности обычно занимали наследственные обладатели сохранившихся в XVIII в. старинных званий «дворяне, и дети боярские московского списка» и просто «сибирские дворяне и дети боярские», т.е. пожалованная старшина. Но и в XVII в., и особенно с петровского времени, когда во всех ведомствах чинопроизводство пошло и по принципу личной заслуги, не было полного совпадения рядов новой должностной и пожалованной (сословной) старшины. Те и другие пополнялись из рядовых казаков. Поэтому все вопросы, связанные с характеристикой казачьей вертушки, рассматривались вместе со всем штатным казачеством и близкими к нему разрядами отставных и поселенных казаков. Вместе с тем цели нашего исследования предполагали, в первую очередь, обращение к самому верхнему слою казачества в лице дворян, детей боярских, голов, атаманов и сотников, которые могли являться командирами казачьих уездных команд пограничных дистанций и получать офицерские чины.

Выявление личного состава и удельного веса источников формирования и пополнения казачьих рядов дает возможность установить характер связи их сословного происхождения с сословной принадлежностью, а значит и критерии членства в данном сословии. Для этой же цели важно освещение гаких почти не изученных сторон обобщенной служебной характеристики казаков и их старшин, как время вступления в службу, ее длительность, содержание, первая должность, степень служебной преемственности поколений и семейно-брачные связи как система общения. Естественно, что эти вопросы особенно важно выделить применительно к жалованной старшине в лице сибирских дворян и детей боярских, социальное положение которых трактуется в литературе далеко не однозначно.

Численность казачества Восточной Сибири в XVIII - начале XIX вв., как и у других категорий служебного населения, в основном, зависела от спускаемого сверху штатного числа, пополняемого за счет естественного прироста и корректируемого межсословной миграцией некоторого притока извне. Колебания же в штатах были обусловлены пограничным положением Южной Сибири, изменением общей и особенно сословной политики центра, а также степенью ее реализации местными властями в отношении к таким близким к верстанному казачеству категориям, как отставные казаки, разночинцы служилого происхождения и отставные чины регулярной армии.

Источниковедчески очень сложной задачей является определение динамики общей численности и удельного веса среди русского населения верстанных казаков с членами их семей и близких к ним сословных групп. Такие массовые демографические источники, как материалы подушных переписей и их ревизий дают явно неполные сведения в силу расплывчатого и нечеткого податного статуса различных категорий казаков Сибири. Так. часть верстанных, а также сверхкомплектных служилых людей Иркутской губернии до 1796 г. оставались тяглыми, не говоря уже о попавших в штат казаках и их детях, а до 1787 г. - отставных казаках и солдат. Функциональное разделение казаков на линейных, городовых и пограничных, подчиненных различным ведомствам, тоже вносило путаницу в статистику, которая перекочевывала в специальную литературу. Например, по Иркутской губернии по ревизским данным, приводимыми В.М.Кабузаном и С.М.Троицким (1966), верстанных казаков с детьми мужского пола числилось в третью ревизию 442 чел. и в четвертую - 602 чел. муж. пола, а по ведомостям Военной коллегии 1763-1765 гг. - их было даже без детей от 2085 до 2115 чел. В литературе более-менее полные сведения о казачьем населении Восточной Сибири относятся к 1710-1724 (Клочков; Я.Е.Водарский, 1973; Н.Ф. Емельянов, 1984) и 1823 гг. (Ю.А. Гагемейстер).

Правительство, формируя и пополняя сибирское казачество в течение всего изучаемого периода, как и везде, в принципе руководствовалось традиционным феодальным правилом передачи по наследству от отца к сыну общего сословного статуса и связанных с ним функций, в том числе рода занятий.

Эта тенденция стала проявляться уже со второй половины XVII в., когда центральная власть все настойчивее ограничивала прибор в сибирские казаки пришлых людей и лиц тяглых сословий, который разрешался воеводам при острой нехватке служилых людей. Даже в приграничных городах у местных властей сужали право самостоятельного верстания в казачью службу. В наказе красноярскому воеводе начала XVIII в., например, было сказано, что «ни в головы, ни какие служилые люди (воеводам из других сословий - Г.Б.) не верстать», а верстать в Красноярске в пешие казаки из казачьих детей и братьев, а при открывшейся вакансии на оклад сына боярского по литовскому списку и конного казака следовало запрашивать Сибирский приказ.

Как показали исследования C.B. Бахрушина (1959), В.А. Александрова ( 1964), В. H. Ш ерстобоева ( 1957), Ф.Г. Сафронова ( 1978), A.C. Зуева ( 1991 ) и М.М. Шмулевича (1991) в приенисейских уездах, в Илимском крае, в Забайкалье и Якутии казачество в конце XVII - начале XVIII вв. в основном пополнялось за счет внутренних источников. При этом в населенных уездах даже «вошедшим в возраст» семейным казачьим детям нередко приходилось годами ждать зачисления в штатное число, хотя при любом удобном случае они добровольцами участвовали в походах против «немирных иноземцев», рассчитывая на военную добычу и ускоренное верстание.

Воеводы тоже рассматривали детей служащих и отставных казаков как резерв й нередко назначали их в самые различные службы. Верстанные же казаки при проявлении конкуренции стремились свою должность-звание с соответствующим жалованием рассматривать как семейное наследственное достояние. Этим, в первую очередь, отличалась пожалованная и должностная верхушки, которые добивались от властей, чтобы на свое место верстали именно их детей. Например, 1 января 1709 г. красноярский сын боярский Трифон Данилов сын Еремеев подал в Сибирский приказ челобитную, в которой, в частности писал: «За многие мои службы и сына моего прежние и нынешние службы, за кровь и за раны и за полонное терпение. быть мне по московскому списку потомственно,. а по смерти моей быть в том чине сыну Стефану»,

Вместе с тем эта тенденция к традиционной средневекового типа замкнутости казачьих рядов Восточной Сибири сочеталась, особенно в первой четверти XVIII в., с противоположной ей практикой. Для упрочения русского присутствия в южной Сибири (строительство в 1707 г. Абаканского, в 1717-1718 гг. Саянского и Косогольского острогов) значительно увеличили штат красноярских, енисейских и иркутских казаков. В их ряды попали не только неверстанные казачьи дети, но и некоторые посадские, крестьяне и гулящие люди.

При проведении в жизнь подушной реформы ряды сибирского казачества не удалось очистить от представителей других сословий. Это и понятно, так как от служилых людей по прибору, и тем более по отечеству, в XVII в. происходили немногие рядовые казаки. Аналогичная картина была с замещением старшинских должностей и званий. В отличие от Европейской России к ним обычно допускали служилых людей по прибору. Конечно, в сибирские дворяне и дети боярские в XVII в. попадали переведенные служить за Урал, а чаще ссыльные природные дворяне, а также представители родовой верхушки народов Сибири. Это довольно обстоятельно раскрыто по разным районам Сибири С.В.Бахрушиным, В.Н.Шерстобоевым, Ф.Г.Саф-роновым, В.И.Шунковым (1956) и др. Вместе с тем и современники изучаемого времени (Г.Ф.Миллер, И.Г.Гмелин, И.Г.Фишер), и авторы первой половины XIX в. (П.И.Небольсин, П.А.Словцов, Н.А.Абрамов, Ю.С.Гагемейстер) и современные историки, - все считают демократическое происхож дение казачьей верхушки XVII в. бесспорным фактом. Не случайно проник путая узкосословным и крепостническим духом центральная власть, hi желая смешивать ее с российским дворянством, выделила особый, ирису щий только Сибири, сословный рязряд «сибирских дворян и детей бояре ких». Лишь единицы из них, вместе с придворными дворянами получил! дворянские права с пожалованием в так называемые «дворяне и дети бояр ские московского списка». Судя по окладной книге Сибирской губернии з< 1712 г., чины московского списка составляли всего 0,3% всей казачьей вер хушки: 33 фамилии из 954. При этом «в дальних за Енисеем городах» былс только 5 фамилий, а остальные находились в Западной Сибири. Еще П.А.С' ловцов утверждал, что в Иркутской губернии все дворяне и дети боярски« производились из казаков и крестьян. Г. А Леонтьева (канд.дисс., 1972), специально изучая происхождение казачьей верхушки Забайкалья, тоже пришла к такому же выводу. По ее подсчетам за 50 лет с появления первы> детей боярских в Нерчинске в 1671 г., до 1721 г. в это звание было пожаловано 33 чел., в том числе 15 были сотники (не считая двух сотников из пушкарей), 8 - пятидесятники и 7 - казаки.

Подушная реформа Петра I оказалась переломной для судеб казачества Сибири как регионального разряда общего сословия страны.

Если в первой четверти XVIII в. в Восточной Сибири казачье население составляло от трети (по ведомости 1726 г. - 12363 из 38739 чел.) до четверти (по I ревизии 14057 из 51462 чел. - Н.Ф.Емельянов, 1984) всего русскогс мужского населения, то верстанных казаков по штатам 1725-1728 гг. без членов семей было лишь 1/3 - 1/4 часть зафиксированных I ревизией служилых категорий (Прил., табл. 17).

Наибольшему сокращению подвергся штат сибирских дворян и детей боярских. В Тобольской провинции губернатор Я.И.Долгоруков оставил в 1720 г. 150 дворян и 100 детей боярских, в то время как в 1710 г. всех их было 723 чел. (Н.А.Абрамов, 1852). По Восточной Сибири их численность в 1720 г. составляла 231 чел., и тоже значительно сократилась. Лишь 10% верхушки восточносибирского казачества, всего 150 чел. с детьми, осталась в штате. Из 1174 душ муж.пола попало в подушный оклад 1024 чел., в том числе 208 дворян с детьми и 286 детей боярских, у которых было 630 детей и других родственников муж. пола. По уточненным штатам 1725-1728 гг. число штатных дворян и детей боярских несколько увеличили. В Восточной Сибири их стало соответственно 26 и 176 чел., всего 205 чел., или 34,1%, 44,1% и 42,3% их общей численности по Сибири.

Жесткие ограничения численности неподатного казачества усложнили и сделали еще более противоречивыми критерии принадлежности к нему. С одной стороны, центральная власть и на этой отдаленной восточной окраине сделала новую попытку приблизиться к декларированному Соборным Уложением наследственному принципу сословной принадлежности.

Согласно инструкции и первым указам по переписи в казаках и старшинах следовало оставлять потомственных, как правило в третьем поколении, служилых. (Напомним, что права помещиков на беглых крестьян простирались на их потомство в четвертом поколении). Казаки из бывших крестьян и посадских, а также их йети, в том числе уже в службе, то есть служилые люди во втором поколении, подлежали возврату в ряды тяглецов. С другой стороны, верховная же власть над этим фамильным критерием сословной принадлежности поставила свое право его отменять. Ведь за бортом казачьего сословия очутилась часть «природных» служилых людей, которая оказалась сверх штатного числа. Лично непригодных к службе, то есть больных и «увечных» от природы, или отставных за ранами и старостью, тоже исключили из казачьего сословия, невзирая на происхождение. Отсюда следует, что прежний главенствующий принцип определять сословную принадлежность «по породе» был дополнен и ограничен функциональным, или ролевым принципом, то есть личной пригодностью. Над ними же был поставлен «волевой критерий», то есть воля центральной власти, выраженная для Сибирской губрении в определении нужного штатного количества служилых людей. По новой букве закона ни происхождение, ни личная пригодность автоматически не являлись основанием для зачисления в казаки даже сверх штата, а значит и для сохранения прежней сословной принадлежности. Однако в сибирских условиях попытка свести личный состав казачьего сословия к реально служащим штатным казакам, сформированным все же на основе потомственной принадлежности оказалась неосуществимой. Составить на этих началах уездные казачьи «войска» было непросто, так как от российских служилых людей по прибору и тем более «по отечеству» происходили немногие, всего 1694 лично пригодных к службе или 42,3% установленного в 1720 г. штатного состава. Поэтому в ответ на запрос сибирского губернатора кн.Черкасского от 1 сентября 1720 г. Сенат распорядился: «Которые из крестьянства и из купечества выбыли в служилые люди, тем быть в тех чинах, в которых они написаны, а всякие подати и платежи, которые с них иманы прежде сего, те все, кроме тех людей, которые взяты в солдаты, имать с них по-прежнему, а впредь из купечества и крестьянства в такие чины не писать». Так, по происхождению демократической состав казачьего населения Сибири к моменту первой ревизии обусловил еще один, правда рецидивный, отход центра от узкосословного принципа. По сути дела указом от 1 сентября 1720 г. вводилась двойная сословная принадлежность и двойной сословный статус: казачий - по службе и тяглый - по происхождению. Так впервые служебный и общий статусы четко были разведены у служилых людей. Отметим, что такое нарушение старосословных рамок не было каким-то исключением. В наиболее чистом виде двойная сословная принадлежность по податной реформе Петра I оказалась у торгующих частновладельческих крестьян, которые одновременно могли стать членами посадских общин.

Руководствуясь измененными критериями сословной принадлежности, переписная канцелярия по Сибирской губернии во главе с кн. Солнцевым-Засекиным, по согласованию с губернатором сократив штат, вдобавок внесла больше половины казаков и старшины в подушные списки. Так-старосословный критерий принадлежности к казачеству по старине был еще больше потеснён, Местные власти даже переусердствовали в этом. Функциональный и волевой критерии оказались безусловно ведущими до 1728 г., ибо штатными казаками записывали только лично пригодных к службе, а малолетних членов их семей мужского пола оставляли в подушном окладе. При сохранении общей сословной структуры общества это сильно затрудняло восполнение убыли казачьих рядов. Исключением было сделано лишь для сыновей сибирских дворян и детей боярских. По определению Сената от 9 августа 1727 г. с них, назначенных к замене уменьшенного вдвое штатного числа, не велели брать подушные деньги. Однако и по отношению к этой казачьей верхушке наследственный принцип был серьезно ущемлен, так как новый штат ликвидировал деление на чины московского и сибирского списков. Различие сохранили лишь в размерах жалованья.

В целом восстановленный в 1728 г. принцип наследственной принадлежности к казачьему сословию оказался подчиненным и ограниченным, • то есть он работал, если были свободные вакансии в штате, если член его был лично способен к службе (уходящих в отставку штатных казаков, а также негодных к службе казачьей записывали в тяглые сословия). Наконец, как отмечалось, власти для нужд военного, горного ведомств и других задач выдергивали из рядов казачьего сословия неподатную неверстанную молодежь, а зачастую и самих штатных казаков.

В последующие десятилетия до сер. 80-х - конца 90-х гг. XVIII в. общая тенденция усиления сословных начал в общественной структуре сказывалась и на сибирском казачестве. Но наряду с условно-наследственным продолжали руководствоваться функциональным и волевым критериями членства в этом сословии, что допускало приток в него извне и усложняло внутрисос-ловную организацию (Прил., табл. 18). Появились заштатные поселенные (60-е гг.), отставные (1787 г.) казаки, численно вырос разряд тяглых'служилых. При этом, если не было проблем с кадрами, то власти не брали пополнение из тех разночинцев, что были прежде в казачестве, хотя в документах нефискального характера они сохраняли прежнее сословное название.

Так, по рапорту Иркутской провинциальной канцелярии поверстанные за 1745 г. 187 чел. казаков, по своему сословному происхождению состояли из детей дворян (3), из детей боярских (6), из казачьих детей (161), из разночинцев (16), и одного захребетника. При этом, как и прежде, казачья старшина стремилась передать свои звания по наследству.

О том, что такая практика признавалась властями, свидетельствует поданный в 1765 г. в Военную коллегию рапорт сибирского губернатора Д.И.-Чнчерина, в котором, в частности, отмечалось, что казаки Сибири «учреждены по силе присланных из Москвы грамот в прошлых давних годах с начала заведения Сибирской губернии из разных чинов людей., кои и комплектовались каждый чин (выделено мной -Г.Б,) по 1744 г. своими детьми. А-в том году. велено сибирскому губернатору нерегулярного войска умножить из солдатских детей и из других чинов, не положенных в подушный оклад, сколько возможность позволит».

О значительном успехе курса на пополнение казачьих рядов за счет внутренних источников как будто свидетельствуют и послужные списки и формуляры 482 служилых и отставных старшин и казаков Восточной Сибири за 1768-1804 гг. (втом числе по уездам Приенисейского края за 1763,1794.и 1795 гг, по Иркутской губернии-за 1768, 1770, 1793, 1798, 1800-1804 гг.). Из них только 8 чел. показаны не казачьего происхождения (Прил., табл.20).

Но, как показывают другого типа документы, источники пополнения казачества Восточной Сибири в XVIII в. были более разнообразными. Лаконичным ответом формуляра «из казачьих детей» нередко сознательно умалчивался тот факт, что они сами или их отцы могли быть сложной сословной принадлежности и происхождения. В фискальных документах эти казачьи дети выступали разночинцами, а в служебных - тяглыми казаками. Так, по третьей переписи 8 из 25 тяглых разночинцев Вельского острога одновременно названы иркутскими казаками, а В.И.Кулаков - даже сыном боярским. Их поверстали в казаки в 1726,1734,1736,1739 и 1741 гг. В ведомстве Читинского острога по второй ревизии «написанных в подушном окладе казаков» было 26 чел., а по третьей - 52 чел., в том числе приписанных из посада с сохранением тягла соответственно 14 и 21 чел. В первом пункте наказа иркутских разночинцев в Уложенную комиссию 1767 г. прямо сказаг но, что «в нашем звании издавна и действительно (состоят - Г.Б.) служащие дворяне, дети боярские и отставные казаки, которые не хотят наравне с нами тягости делить». Иркутский губернатор А.И.Бриль 16 марта 1775 г., отвечая на запрос Сената по поводу прошения «иркутского нерегулярного войска», поданного в Уложенную комиссию, в частности отмечал, что «нерчинские казаки. в подушном окладе и с детьми своими находятся,. а жалованья на оплату других за себя и в малолетстве находящиеся детей, тех подушных денег не достает».

В 30 - начале 60-х гг., когда остро нуждались в людях для развертывания . новых регулярных частей из-за обострения обстановки на южносибирской границе, волнениями в Башкирии и строительства укрепленных линий, в полки для этих целей брали верстанных казаков и их потомство, а на их место в первую очередь зачисляли разночинцев, а также детей отставных солдат. По ведомостям убылого русского населения между первой и второй ревизиями в уездах Восточной Сибири казаками записывали разночинцев и других тяглецов, в том числе в дворяне и в дети боярские, всего 1576 чел., из них 16-в дворяне и 103-в дети боярские (Прил., табл. 18). Прибор сразу, -в эти престижные звания прямо свидетельствует, что назначенные разночинцы были из тех служилых людей и их родственников, которые не попали в штатное число в 1718-1728 гг.

Сенатский указ от 21 января 1736 г; прямо предписывал, что «буде Иркутской провинции в городах дворян и казаков, не положенных в подушный оклад по штату наполнять будет невозможно, то определять достойных из тех чинов, хотя которые в подушном окладе написаны, и из подушного оклада выключить, а вместо их написать и приписать в подушный оклад из ссыльных людей, которым по силе указов сроки минули».

Вместе с тем, восстановленный в 1730 г. Сибирский приказ, опираясь на указ от 1 сентября 1720 г., разрешал без выключки из тягла принимать, в первую очередь, бывших служилых людей явно податного происхождения, записанных первой и второй ревизиями разночинцами и крестьянами. Тягло с таких «казачьих детей в подушном окладе» и членов их семей в таком случае не снимались, хотя эти тяглые казаки получали жалование и даже производилась в звания-чины вплоть до сибирского дворянина. . Такая же практика была подтверждена созданной в 1755 г. при Военной коллегии комиссией, которая разрешила сибирскому губернатору Мятлеву для защиты «Селенгинской и Нерчинской границ», умножать местные казачьи команды не только за счет перевода из западносибирских уездов, но и принимать в казаки даже местных крестьян, зачисляя их на жалование и провиант, но оставляя в тяглом состоянии (А.С.Васильев, 1916). Это распоряжение ослабляло действие именного указа 24 октября 1744 г., разрешавшего верстать в казаки даже сверх штатов, не только свободных от тягла людей. Ими были дети отставных солдат и лица, рождавшиеся между ревизиями, то есть временно, свободные от тягла. Случаи верстания в Иркутской губернии тяглых людей, в, казачье состояние, отразившиеся в сказках третьей ревизии, свидетельствует о применении в Восточной Сибири указа 1755 года.

Так, девять балаганских разночинцев отмечены убылыми в казаки, но члены их семей остались тяглецами. Из других ведомств Иркутского уезда казаками,к третьей ревизии показаны семь разночинцев и два крестьяна из редкой слободы и Индийского острога. Даже из работных людей суконной фабрики купца Бобровского два человека оказались в казаках, да два же крестьянина (балаганский и тункинский). Еще больше набирали из тяглых в казаки в приграничном Селенгинском уезде: за 17 лет между второй и третьей ревизиями 59 человек, из них три посадских из Индийского и Казанского острогов, а остальные - разночинцы (Прил., табл.18).

Постоянным источником пополнения казачества были и семьи отставных штатных казаков, хотя они сами до 1787 г. после окончания службы рказывалис;ь,в тяглом сословии,

Еще рдин канал привлечения лиц со стороны в казачьи ряды возникал из формально-юридического подхода к казачьей службе как службе пожизненной и потомственной. Так, сибирские власти считали, что казаки, уходя в отставку, обязаны предоставить вместо себя замену. От этой своего рода натуральной повинности не освобождало даже отсутствие у них пригодных к службе сыновей. Например, по ведомости отставных служилых людей Верхне-Ленского острога Иркутского уезда, составленной при проведении третьей ревизии, отмечено, что из 15-ти человек десять выставили за себя при отставке «наследников» (7 разночинцев, новокрещена-якута и бирюль-ского крестьянина), за двоих же выступили их сыновья и только трое почему-то ушли без замены. Весьма показательно, что хотя все отставные были родом из казачьих детей, но одни (2 чел.) платили подушные деньги за себя, родственников и наемщиков, другие - только за наемщиков вносили подати и «мирские службы служили» (5 чел.), а прочие не были обязаны подушным тяглом ни за себя, ни за нанятых людей.

Судя по разным условиям, на которых наемники заменяли на службе казаков, найм, как форма личного освобождения от служилых обязанностей с сохранением сословности, бытовал и в другом, присущем Сибири, старинном качестве - как обмен сословным статусом, который в XVIII в. не был столицей санкционирован.

Таким образом, смена сословной принадлежности под видом найма и в 60-е гг. являлась одним из специфических сибирских.источников пополнения казачьих рядом тяглецами.

Кроме посадских и крестьян в казаки попадали даже сравнительно немногочисленные.в Восточной Сибири «ясачные плательщики». Эту, лрак-. тически замалчиваемую в литературе категорию, составляли некоторые русские жители северных районов, добывавшие основные средства существования не сельскохозяйственным трудом, а промыслами, и поэтому платившие налог-ренту ценной пушниной как ясачные «иноземцы».

Всего в Восточной Сибири (без Приенисейского края) податных в казачестве считалось: по второй ревизии -165 штатных с детьми, в том числе 15 дворян и детей боярских; по третьей ревизии - 442 чел. с членами семей муж. пола; по четвертой - 663 чел., или 31% всех казаков, при этом среди 387 действительно служащих было 3 дворянина и 7 детей боярских; из 152 «выпущенных в отставку» - соответственно 2 и 11 чел., а из 92-х, определенных вместо отставки на поселение - 2 и 7 чел. Податные среди старшины и рядовых казаков сохранялись до конца XVIII в., хотя местные власти не раз обращали внимание центра на такой сословный нонсенс. По пятой ревизии в одном Нерчинском уезде было 184 податных казака, в том числе 27 детей боярских. Только 28 октября 1796 г. Павел I утвердил Сенатский доклад «Об исключении из подушного оклада, находящегося в Иркутской губернии нерегулярного войска под названием казаков, дворян и детей боярских». В нем, в частности, отмечалось, что в дворян и д^тей боярских производили из казаков Сибирский приказ и губернаторы. Они «сверх воинской службы определялись к разным казенным сборам и прочим должностям, без исключения однако из подушного оклада, кроме тех, кои по достоинствам и заслугам получали обер-офицерские чины». Следует отметить, что наличие тяглых казаков ошибочно связывали только с указом от 1 сентября 1720 г. (В.М.Кабузан и С.М.Троицкий, 1966).

Вообще сибирские военные и гражданские власти в зависимости от ситуации и своих личных воззрений отдавали приоритет та одному, то другому критерию сословной принадлежности. Так, во время ревизии третьей переписи и начала комплектования пограничных казаков А.И.Бриль вместе с В.В.Я-коби провели разбор имевшегося штата и исключили из него набранных своим предшественником К.Л.Фрауендорфом "многих здешних иркутских. и селенгинских податных», записав их крестьянами и посадскими.

Однако в конце 60-х - начале 70-х гг. тот же А.И.Бриль, решая непростую задачу "комплектования полным числом» казаков до 2 тыс. чел., отказался от строгого следования принципу наследственной принадлежности. В результате, по свидетельству этого усердного служаки, "многие состоят в подушном платеже, особливо в Нерчинском ведомстве, пребывая в службе по Удинску и дистанциям действительными казаками».

При легальном пополнении казачьих рядов не имела значения и национальность. Среди казаков встречались и ссыльные польские конфедераты, и новокрещены, и донские казаки.

По мере военизации казачества и подчинения их с 1753 г. обер-коменданта-' ми в их командном составе во второй половине XVIII в. все чаше стали попадать переведенные из полевых и гарнизонных частей офицеры из российских дворян как потомственного, так и служилого происхождения и даже солдаты. Так, из челобитной Василия Шарина узнаем, что этот гренадер Якутского полка родом из селенгинских казаков, попал в солдатскую службу в 1744 г., был переводчиком с монгольского языка, дважды с разведывательными целями посылался селенгинским комендантом В.В.Якоби в Пекин, а в 1758 г. был придан посольству Братищева, которое должно было урегулировать русско-китайские отношения и возобновить торговлю через Кяхту и Цурухтайту. Отличая его участие в работе посольства, В.В. Якоби обратился в губернатору Ф.И. Соймо-нову с просьбой «выключить В.Шарина из солдат и пожаловать в первостатейные дворяне по Селенгинску», аттестуя его как знающего и исполнительного человека. 30 марта 1759 г. В.Шарина, переведя в селенгинские дворяне, сняли с солдатского жалованья и забрали «казенные вещи», то есть амуницию. Поскольку с выдачей жалования как дворянина, которое должно отпускаться из убы-лых казачьих окладов не торопились, то 16 января 1760 г. В.Шарин обратился в Сёленгинскую воеводскую канцелярию с челобитной о том, что он почти год нигде не получал жалования. Через полгода 19 июля В.Шарин вновь обратился в воеводскую канцелярию с просьбой выплачивать ему не 14 руб., а оклад, равный окладу Третьякова, которому тоже за толмачество по представлению С.В.Рагузинского дали жалование в 100 руб., а в 1731 г. - патент на дворянство. Спустя четыре года Военная коллегия во главе с князем А.Голицыным удовлетворила просьбу новоявленного селенгинского дворянина о жаловании в 100 руб. и хлебном окладе, но отказала в выдаче дворянского патента, мотивируя тем, что и так им «немалая прибавка получена». В итоге В.Шарин остался сибирским дворянином.

Преобладание волевого и функционального принципов над наследств-венным в комплектовании штатного казачества Восточной Сибири заключалось и в том, что губернаторы включали в их ряды, особенно на престижные звания дворян и детей боярских, подросших детей офицеров гарнизонных полков, которым, вероятно не было свободных унтер-офицерских вакансий в регулярных частях.

О тенденции пополнять командный состав местных иррегулярных частей не только лицами дворянского происхождения, но и отставными офицерами, свидетельствует и факт назначения А.И.Брилем в 1767 г. бывшего якутского боярского сына, титулярного советника Ивана Татаринова, в прошлом армейского поручика, командиром Якутского нерегулярного войска. Случаи назначения офицеров на командные должности в казачьи команды встречались и в Западной Сибири (Н.А.Миненко, 1975). Их присутствие стало более заметным со второй половины 80-х гг. XVIII в., когда участилась практика присвоения казачьей служилой верхушке обер-офицерских чинов.

Одна из причин отступлений от основного наследственного принципа комплектования заключалась в том, что на казачью молодежь постоянно претендовали другие ведомства. Верстанных казаков и их детей чаще всего брали для пополнения регулярных частей. Изменения в 30-х гг. XVIII в. в подготовке казачьих детей к службе тоже способствовали переходу многих из них под начало чисто военных властей.

По именному указу от 9 июля 1735 г. о зачислении в гарнизонные школы «детей служилых людей разного чина», казачья молодежь должна была обучаться в школах Якутского гарнизонного пехотного полка и двух, Иркутском и Селенгинском, пограничных батальонах, а также в навигационных школах Охотска и Нерчинска. По достижении 15-ти лет их определяли в те полки, что несли расходы по их содержанию и обучению.

Такая практика привела к тому, что казачьи команды постоянно испытывали нужду в людях, и обычно были в недокомплекте (Прил., табл. 17). Поэтому 23 мая 1768 г. Военная коллегия запретила казаков и их детей переводить на регулярную службу. Однако губернаторы позволяли самим себе нарушать это правило.

Вскоре указом от 31 декабря 1771 г. Военная коллегия опять в принципе разрешает обмен кадрами между регулярными и нерегулярными частями. Так, при формировании из прежних полков Восточной Сибири легких полевых команд и «добавочных» батальонов уже следовало брать «до штата детей казаков, находящихся в школах», но при этом стараться, чтобы «казацкие команды, положенные в Иркутской губернии, полным числом против прежнего были укомплектованы».

Это условие, естественно, было невыполнимо, тем более что брали и взрослых казаков.

Вообще жалобы на недокомплект казачьих команд Восточной Сибири шли постоянно. Значительного законного резерва для пополнения и увеличения казачьих рядов не существовало, поэтому в случае необходимости власти брали людей из других групп населения, например, во втором деся-' тилетии XIX в. из рекрутов и солдатских детей. "' ■ - О нехватке в Сибири казачьего контингента говорит факт неоднократных присылок иррегулярных частей из-за Урала. Так, в 1758 г. по именному указу на Сибирскую линию были командированы по 1 ООО донских и яиаких казаков. Через два года яицкие казаки были возвращены обратно, а на их ■ ! место прибыло 500 «мещеряков и башкирцев», которых следовало через 3 года сменить. Но только в 1769 г. таким образом вернулись в свои курени донские казаки. 1000 «башкирцев» пробыли в Сибири до 1799 г. В 1770 г. ряды сибирских казаков пополнили 138 запорожцев из числа сосланных в Сибирь участников движения во главе с атаманами Железняком и Жвачкой.

Говоря о недокомплекте казаков Сибири, следует учесть, что имела место одновременно их сверхкомплектность. По узкосословным и фискальным соображениям Сибирский приказ, позже Военная коллегия, обычно не за-"Числяли в штат, кроме особо оговоренных случаев, лиц с тяглой принадлежностью, а лиц с соответствующим сословным происхождением, как отмечалось, не всегда хватало. Поэтому местные власти и казачьи общины набирали сверхкомплектных, не имевших права на верстание в штат, а значит и на изменение целиком прежнего своего сословного состояния. Для материального вознагражения таких полулегальных казаков употреблялись «пустые» и «убылые оклады)), причем часть их могла получать какую-то долю оклада, а другие - вообще служили без жалованья. Выплата некото' ' рым верстанным рядовым и старшине пониженных окладов тоже давала какую-то часть нужных средств. Такая практика была довольно распространенной. Так, из 108 старшин и казаков Красноярской, Иркутской и Якутской команд В' 1795-1804 гг. полный оклад получали только половина (40) ТиГгГгМЫх казаков, остальные 40 - ниже своего чина-должности, а из 28 сверх" '' ' комплектных на окладе были лишь 11 чел.

Наличие таких сверхкомплектных, но «действительно служащих» си, бирских дворян', детей боярских и рядовых казаков, которые одновременно считались разночинцами, а иногда посадскими и даже крестьянами, свиде-' тельствует о том, что не только сверху, но и снизу, правда с различных пози-! цйй, шла деформация старосословного строя. Гибко используя имеющееся 'законодательство, казачество Сибири фактически само решало вопросы, связанные с реальным членством в своем сословии, значительно расширяло группу лиц с двойной или смешанной сословной принадлежностью и разносословным статусом. Местным критериям принадлежности к казачеству правительство указом 1787 г. пытается противопоставить свое решение проблемы воспроизводства казачьих рядов. Верная своему правилу везде, всегда и за все заставлять расплачиваться тружеников, центральная власть, частично возвращаясь к сословной практике прошлого столетия, создает из кандидатов в отставные разряд поселенных казаков. Последние были обязаны вместо службы вести свое безоброчное хозяйство и поставлять своих взрослых сыновей для службы, причем по усмотрению властей, не только казачьей. Прочие отставные, с которых указом 1787 г. сняли подушный оклад, тоже оставаясь в казачьем сословии, образовали с поселенными внутрисословно близкие разряды с неполноценным общесословным статусом. Эти меры, хотя власти в полной мере сохраняли за собой право перевода его членов в другие, близкие казачеству, категории населения, явно усиливали потомственный критерий принадлежности к казакам.

Таким образом, к концу XVIII в. внутренняя организация казачества Сибири, как служебного слоя, по сравнению с петровским временем, усложнилась и стала напоминать структуру предыдущего XVII столетия. В ней, кроме реально служащих строевых, вновь стали выделять резервные внутрисословные разряды неверстанных казачьих детей и отставных с поселенными служилых людей с семьями. Больше всего изменялся и нес потери личный состав старого разряда пожалованной казачьей старшины в лице дворян и детей боярских московского и сибирского списков. Однако в целом казачество Восточной Сибири, как общественная группа, оказалось довольно устойчивым, несмотря на его сословное расчленение в петровское время на податных разночинцев и штатные уездные команды. Казачье же население это деление не признавало. В документах нефискального характера многие разночинцы, упорно сохраняя свою прежнюю сословную принадлежность, назывались «дворянами и детьми боярскими в подушном окладе», «казачьими детьми из крестьян», «отставными казаками в подушном окладе» и т.д. Тем более что служилое происхождение тяглеца нередко выступало основанием для функционального возвращения в казачьи ряды. Поэтому официальные сведения, подаваемые с мест в центр о сплошном служилом происхождении штатного казачества Восточной Сибири больше отражают не установки центра, а местные представления о критериях членства в этом сословии. С этой поправкой следует воспринимать материалы разборов верстаний, а также формулярные списки казачьей старшины и рядовых второй половины XVIII в. (Прил., табл. 20). Эти же источники показывают, что у городовых казаков, как служащих, так и отставных, как у рядовых, так и старшин, естественный прирост не мог восполнять убыль их рядов. На одного штатного казака у них приходилось лишь 0,7 души мужского пола детей. Это положение сохранялось и в 1820 г. Тогда у 1655 городовых казаков Восточной Сибири учли 1383 детей муж. пола до 15 лет (Прил., табл. 19). Только у пограничных казаков (45% всех), условия службы и жизни которых, как отмечается в литературе (П.С.Паллас, А.С.Зуев, 1991), к концу XVIII в. оказались лучше, детей было больше - по 1,5 души муж. пола. В целом же, на каждых 10 казаков приходилось 11 детей мужского пола. Судя по среднему возрасту детей (9,3 года) в брак вступали сравнительно поздно - в 40-42 года. На низкий естественный прирост у казачества повлияло и то, что женатыми были из них каждые девять человек из десятка. .:

Приведем другие характеристики состава и условий службы рядовых казаков, строевой и сословной старшины во второй половине XVIII в., отраженные в Прил., табл. 20. Довольно близкими у всех разрядов казачества, помимо уровня брачности, являются среднее и самое раннее время поступления на службу (с 17 до 21 года и с 8 до 10 лет). Судя по уровню грамотности, возрасту и длительности службы, казачья старшина формировалась и пополнялась по заслуге, то есть по функциональному принципу. Командный состав от головы до урядника и капрала практически весь был грамотным, по крайней мере все умели читать - 101 и 102 чел.,, в то время как у рядовых грамотными были 15,9% (52 и 326 чел.). Подсчеты А.С.Зуева по забайкальским казакам в целом подтверждают эти данные. В Верхнеудинской командне в 1772 г. грамотными были 81,8% старшин и 23,1% всего состава; в 1783 г. -соответственно 100% и 20%; в 1820 г. - 90,9% и 10,7%. Старшина получала свои должности, будучи моложе прочих (в среднем 36,7, а не 53 годами), имея наименьший общий стаж (19,7, а не 32 года). Правда, представители строевой верхушки начинали служить раньше (городовые - на 4 года, а пограничные - на 2,3 года). Можно было бы предположить, что это потомство сибирских дворян и детей боярских торопилось занять более высокие, чем у рядовых, оклады своих отцов и старших братьев. Но их, среди 102 старшин и 380 казаков было всего четыре человека, в ' том числе три сибирских дворянина и один сын боярский.

Судя по очень позднему началу службы и в должности рядовых, трое из этих представителей сословной старшины, скорее всего, оказались в команде не по своей воле, а в наказание за какие-то вины, или уклонение от службы.

В обычных же условиях молодежь из семей дворян и детей боярских, судя по 21-му послужному списку чиновников на классных должностях родом из этих казачьих разрядов, действительно вступала на службу довольно рано - в среднем в 15,5 года, причем в 40-50-е гг. с 7 до 14 лет, а в 60-80-е г. - с 17 до 19 лет. Служащие в Охотске дворяне и дети боярские, как явствует из их формулярного списка за 1800 г., тоже начинали службу в среднем с 15 лет (Прил., табл.20). Вместе с тем, судя по 500-м формулярам второй половины XVIII в. среди казачества редко встречаются выходцы из сибирских дворян и детей боярских. Вряд ли в послужных списках они скрывали сравнительно престижное свое происхождение. Обычно было наоборот. Тем более, что в Сибири, как уже отмечалось, бывшие служилые люди, записанные в тяглые сословия, упорно называли себя по-старому. Показательно, что служащие в Охотске дворянин А.Ф.Данилов и сын боярский М.М.Тарабукин, не ограничиваясь указанием на должности отцов (сотник и урядник) подчеркнули, что их «предки - сибирские дворяне». Другие источники позволяют установить, что в Восточной Сибири сибирские дворяне и дети боярские и их потомство обычно начинали со строевой казачьей службы, но со временем оказывались в гражданском ведомстве и реже - в регулярных войсках, где все же была возможность выслужить общероссийские классные чины и ранги. Так, по формулярным спискам за 1770-1810 гг. в Восточной Сибири среди чиновников на классных должностях нами выявлено 116 сибиряков. Из них 17% или 21 чел. происходили из сибирских дворян (12 чел.) и детей боярских (9 чел.). Анализ рода их первой службы показывает, что каждый третий (7 чел., в том числе четверо из дворян) начинали служить сразу в звании сына боярского, по годам - в 1747, 1765, 1767, 1775 и 1789 гг. Это свидетельствует об известной живучестви старосословного принципа, который уже был отвергнут законом. В целом, военная служба сначала поглощала почти всех представителей сословной старшины. С нее начинали ] 8 чел., в том числе шесть - рядовыми казаками и пять - солдатами. Сразу же с канцелярии попали лишь трое.

Аналогичная во многом картина вырисовывается по спискам за 1800 г. «Якутского штата дворян и детей боярских, которые по службе и в должности» жили в Охотске. Пятеро из шести были из «природных дворяН'и детей боярских». Все шестеро, включая дворянина из «сотничьи детей» И.Дуры-гина, были первоначально поверстаны в 1777-1792 гг. в казачью службу, в том числе два сына боярских (11-ти летний Я.М.Сивцов и 15-ти летний Г.А.Говоров) сразу в отцовский оклад детей боярских, а прочие на оклады рядовых. Со временем же, к 1800 г. из них только И.Дурыгин оказался командиром казаков Таунского острога, а прочие выполняли гражданские должности, находящиеся в ведении местного городничего и нижнего земского суда (квартальные надзиратели и частные приставы, целовальник у расхода казенного провианта и «вахтер Ямского острога мангазейна». Подобные службы были и прежде. По авторитетному свидетельству авторов «Описания Якутской провинции» Ф.И.Ланганса и Я.Федорова якутских дворян и детей боярских до учреждения провинции в 1775 г. использовали «Для счета денежной и товарной казны, к подушному сбору, артиллерийским, мелочным канцелярским и судовым припасам, к оценке рухляди (пушнины - Г.Б.) и к отвозу оной в Москву, также к отвозу в Охотск и другие отдаленные места Якутского воеводства вина, провианта и денег; сверх того для збору ясака. (отправлялось - Г.Б.) в остроги и зимовья ежегодно до 37 чел., на другой же год их меняли другими казачьими старшинами».

Еще последовательнее подходили к использованию сословной казачьей старшины в Западной Сибири. Как сообщала Тобольская казенная палата в Сенат в связи с уточнением списков по четвертой ревизии после открытия Тобольского наместничества имеющихся 276 сибирских дворян и детей боярских распределили к должностям капитан-исправников, заседателей, уездных казначеев, винных и соляных приставов и « исправлению письменных дел».

Не случайно, при гражданском иркутском губернаторе Н.И.Трескине местным сибирским дворянам и детям боярским на заметных административных должностях стали присваивать гражданские ранги. Так, по «Списку находящихся при Якутской дворянской команде дворян и детей боярских» за 1810 г., из 10 чел. четверо имели недавно им присвоенный 14 класс «Табели о рангах».

Наконец, нужно учитывать, что в службу брали только физически годных детей рядовых казаков и старшин. «Неспособных к военной службе» по-прежнему записывали в одно из тяглых сословий. Именно по этой причине в 1789 г. перечислили в красноярское мещанское общество сына «бывшего сына боярского» Василия Гоголева Якова. При этом с него взяли подушных и оброчных денег за семь истекших с начала четвертой ревизии лет. В этом случае особенно отчетливо выступает основным критерием сословной принадлежности не происхождение (Гоголевы были старинная енисейская фамилии детей боярских), а функциональность, в данном случае, личная пригодность.

В свете вышесказанного можно утверждать, что главной причиной почти полного со второй половины XVIII в. отсутствия представителей сословной старшины в рядах строевых казаков и их старшины, кроме отдаленной Якутии, явилась своеобразная служебная специализация сибирских дворян и детей боярских. Поэтому становится понятной уточняющая фраза к штатам на них 1737 г., что они предназначаются к гражданской службе. Не случайно, говоря о нуждах своего ведомства и военный губернатор А.И.Бриль, и военный комендант А.И.Блюм в 1772 и 1798 г. в один голос утверждали, что сибирские дворяне и дети боярские не нужны в казачьих командах.

В. литературе (М.М. Громыко, 1973) правильно отмечалось «двойственное ,£0 второй по.|1. XVIII в, положение» сибирских дворян в бюрократической сис-, теме, однако допускалась неточность, что они «формально считались высшим чином нерегулярных войск, но фактически несли преимущественно гражданс-. Кую службу». Во-первых, не фактически, а с определения Сибирского приказа . 1737 г., во-вторых, как отмечалось выше, по указу Сената 1765 г., принятого по настоянию Ф.И.Соймонова, выше чина-звания «сибирский дворянин», стали классные чины-ранги военного и гражданского ведомств, которые присваивались казачьей старшине. Правда, это не меняло их общий сословный статус.

Таким образом, в сибирском казачестве, которое в целом использовалось как универсальное сословие, в строго функциональном плане к концу XVIII в. можно выделить кроме строевого и резервного разрядов (городовые с пограничными и отставные с поселенными), еще один разряд, со-словно-бюрократический, желанное сокращение которого шло в ходе сращивания с местной гражданской бюрократией. До полной передачи городового казачества гражданскому ведомству это тоже придавало низовым звеньям местного аппарата военизированный характер.

ГЛАВА 7. ОСОБЕННОСТИ ОБЩЕГО СОСЛОВНОГО ПОЛОЖЕНИЯ КАЗАЧЬЕЙ СТАРШИНЫ

Еще до Петра I большинство дворян и детей боярских в Сибири не включали в «московский список», т.е. не представляли статуса российского дворянства.

По сравнению с российскими служилыми людьми по прибору, как уже| отмечалось, правовое положение восточносибирского казачества в XVII в. изменилось в меньшей степени. Их не написали по первой ревизии поголовно, как в Европейской России, в казенные крестьяне-однодворцы, а оставили как и в XVII в. функционально универсальным разрядом неподатного населения, широко используя в хозяйственно-распорядительных и фискально-полицейских целях (городовые казаки), а такие военно-пограничной службе (линейные и пограничные казаки).

Беломестные» же и «выписные» казаки по реальному положению и службам, а также по тяглому состоянию уже ко второй половине XVIII в., как отмечалось,превратились в специфическую категорию крестьян.

До начала 60-х гг. XVIII в. власти подходили к штатному казачеству как к полностью сословно замкнутой категории с автономным, не связанным ни с военным, ни с гражданским ведомствами чинопроизводством. Только по настоянию Ф.И. Соймонова в 1765 г. звания сибирских казаков соотнесли с общими правилами получения чинов и рангов, увязав их с общеграж-данскими,военными. Дворяне «московского списка», а также «сибирские дворяне» и «дети боярские при очередном должностном повышении получали низший XIV класс-ранг Табели о рангах, а занятые в канцеляриях рядовые казаки — приказные, или канцелярские ранги.

Принадлежность к казачьему сословию, как отмечалось, которая с 17251728 гг., наряду, с «породой» дополнилась физической пригодностью, волей властей, и личной службой, стала потомственной после выключки в 1787 г. отставных «природных» казаков из подушных списков. Такой же характер имела обязанность государственной службы, причем с 80-х гг. запрещалась легальная возможность выбора определенного ее рода, например, в канцелярии или военной городовой команде.

С 40-х гг. казаков стали усиленно военизировать. Их подчинили комендантам приграничных уездов и губернскому обер-коменданту. Предпринимались также попытки унифицировать их вооружение и одеть в военный мундир. Пограничные казаки все время были подсудны военным властям, а городовые с введением Полицейского устава 1782 г. и ликвидацией в 1783 г. воевод остались в подчинении городничих и губернаторов.

Сословный статус всего казачества характеризовался отсутствием свободы выбора места поселения, но с правом ведения личного хозяйства, для чего желающим вместо хлебного жалования отводились в размерах трудового надела сельскохозяйственные угодья (с 1773 г. — всем, в том числе старшине, по 15 дес. различных угодий). Земельные отводы делались обычно в индивидуальном порядке. Сверхнадельные земли, особенно сенокосы, могли оформлять как оброчные, но чаще они считались «росчистями». Общие для всего уездного казачьего войска отводы земель практиковались, как правило, в пригородных местах. Обычно это были сенокосы. С 1760-х гг. правительство стало насаждать уравнительное землепользование у всех разрядов казачества.

Довольно заметную роль играла у казаков Восточной Сибири старинная корпоративная организация. Казачество каждого уезда составляло особую сложную общину, или казачье войско. До начала 50-х гг. они имели право выбирать свой командный состав (атамана-голову, сотников, пятидесятников), коллективно распределялись особо ответственные, в первую очередь, финансовые и вообще тяжелые обременительные службы (сбор ясака, закупка для казенных целей продовольствия и различных припасов, заведы-вание хлебными казенными амбарами, далекие «посылки»-командировки). За причиненный казне материальный ущерб в конечном итоге отвечали сообща, если имущества виновного не хватало для его возмещения.

Как отмечалось, до 60-х гг. сохранялась традиционная практика свободы выхода из этого военизированного сословия путем обмена статусами с посадскими или крестьянами. До этого же времени штатный казак, если дорожил своей принадлежностью к своему сословии, но физически не мог нести ее тягло, либо хотел их избежать, то мог на ту или иную службу нанять за себя другого человека. Такая практика обнаруживает остатки кланового подхода казаков к своему статусу

Сословный статус казачьей старшины в изучаемый период в целом эво-люционизировал в сторону ущербности и ведомственной раздвоенности. До первой ревизии и пересмотра штатов сибирские дворяне и дети боярские имели земли на поместном праве, индивидуальные денежные и прочие оклады, могли держать зависимых людей (М.М. Громыко, 1977). Именно они персонифицировали тенденцию к помещичьему землевладению, и являлись имущей верхушкой служилого населения (В.И. Шунков, 1956). Во второй четверти XVIII в. они, занятые в гражданском и военном ведомствах, оказались на положении затабельных чинов. Уже по петровской подушной реформе им не дозволялось покупать крестьян, иметь деревни, принимать землю и крестьян в заклад, или совершать на них крепости.

Во время проведения второй переписи и ревизии звание сибирских дворян и детей боярских перестало быть наследственным. Тогда же, согласно Сенатским указам от 6 февраля и 14 марта 1746г. стали исходить из того, что не только рядовым казакам, но и дворянам и детям боярским, «кои не из дворянства. крепостных людей иметь и покупать не должно». Поэтому от таких владельцев выключили крепостных людей и показали в подушных списках разночинцами. Другое дело, что в реальности многое осталось по-прежнему. Только доказавшие свое происхождение от «природных» дворян, и выслужившие офицерство или классный ранг, сохранили,или впервые получили привилегированное положение. Однако выслуга звания классных чинов была редкостью, хотя в 1765 г. формально это стало возможным. С 60-х гг. ситуация постепенно стала меняться. Как отмечалось, усиливалась тенденция к сближению иррегулярных и регулярных частей. В пограничные уездные казачьи «войска» стали определять отставных офицеров, а в более высокие, нежели солдатские, оклады сибирских дворян и детей боярских начали записывать детей офицеров и классных чиновников. В казачьих войсках Дона, Кубани, Кавказа, Терека и Оренбуржья ввели номенклатуру военных чинов конных регулярных частей, а в 70гг. эти чины приравняли к армейским, что сразу изменило общий сословный статус их обладателей (только чин хорунжего, в отличие от прапорщика,давал не потомственное, а личное дворянство). Сибирская казачья старшина, естественно, не хотела отставать, тем более что ее честолюбие подогрело появление в начале 60-х гг. на Сибирских военных линиях донских и запорожских казаков, верхушка которых уже ходила в кавалерийских офицерских чинах. Поэтому во время работы Уложенной комиссии казачья верхушка Сибири пыталась добиться резкого улучшения своего статуса, в частности, через присвоение на гражданской и военной службе офицерских чинов и классных рангов, а с ними - потомственного дворянства. Об этом говорилось во всех наказах сибирских дворян и детей боярских Красноярска, Енисейска, Иркутска и Нерчинска. Енисейцы, например, ставили вопрос так: коль все, в том числе не дворяне, «кто для Отечества равность и усердие оказывают, награждаются чинами по их оказанной службе,. и по достоинству и аттестатам команд награждать обер-офицерскими чинами, и притом дозволить иметь государственные земли и крестьян, вотчины и деревни, или кто пожелает у кого купить в холопство крепостных людей, чтоб тому благоволено было вечно оных укреплять за нами». Обсуждение этого вопроса в связи с выступлением енисейского депутата А. Самойлова довольно подробно освещено в литературе (В.И.Сергеевич, В.Н. Латкин, П. М. Головачев, М.Т. Белявский, 1973; А.Н. Медушевский, 1994; Е.В. Анисимов, A.C. Каменский, 1994).

Главный аргумент сибиряков, что их «многие службы. обыкновенно поручаются штаб-офицерам, или по крайней мере обер-офицерам», как известно, не убедил депутатов. Князь М.М. Щербатов, историк, ядовито даже заметил, что за хранение соли не жалуют дворянство. Сибирские же, как гражданские, так и военные, власти поддерживали притязания казачьей старшины на офицерские чины, осторожничая только в вопросе о выдаче им патентов и дипломов на права дворянства. Запросы о чинопроизводстве штатных сибирских дворян и детей боярских и должностной верхушки казачьих городовых команд до принятия общего «Положения о нерегулярных войсках», Сенат в 1772 г. оставил на усмотрение губернаторов и обер-комендантов Тобольска и Иркутска, а у линейных казаков-командующих войсками Сибирского гарнизона и Военной коллегии. При этом офицерский чин отрывался от общедворянского статуса и от соответствующих ему армейского оклада, денщичьих денег и рационов. Линейные атаманы, командиры крепостных и городовых команд, пограничных линий, дистанций и форпостов в чинах капитанов, поручиков и прапорщиков по-прежнему получали старые свои оклады голов, сотников и даже десятников. Это правило распространялось и на строевых и отставных офицеров, переведенных или принятых в казачьи команды. На все рапорты о «даче» армейского офицерского жалования Казачья нзба при Военной коллегии отвечала, что по казачьим иррегулярным войскам Сибири нет таких штатных окладов. Даже Г.А. Потемкин, как главнокомандующий всеми иррегулярными частями странь^ положительно мог решать этот вопрос только в индивидуальном порядке. На таких основах с 70-х гг. офицерские чины стали жаловать старшине линейных казаков, а с 90-х - городовым и пограничным казакам Восточной Сибири. Павел I, усмотрев непорядок в том, что гражданские власти представляют к офицерским чинам подчиненную им старшину городовых казаков, указом 20 ноября 1796 г. Военной коллегии запретил эту практику. Однако этот указ обходили, присваивая казачьим командирам соответствующие военным гражданские классные ранги. До реформы М.М.Сперанского в споре военного и гражданского ведомств о подчиненности сибирского казачеств&сторону первого взяла губернская администрация и командование сибирских регулярных войск (проекты 1804-1806 гг. генерал-губернатора Глазенапа, иркутского губернатора Трескина, томских Марченко и Илличевского, сибирских генерал- губернаторов Селифонтова и Пестеля). Однако М.М.Сперанский был другого мнения. По «Уставу сибирского казачества 1822 г.» в семи городовых полках, в том числе пятисотенном Енисейском и шестисотенном Иркутском, штатом предусматривались не армейские, а общеказачьи офицерские чины, но со статусом гражданского ведомства. Полковые атаманы имели IX класс чинов, сотники и хорунжие - соответственно XII и XIV класс (Прил., табл. 21). Эта практика отмечалась в литературе, но лишь как курьез (A.C. Васильев, 1916; A.C. Зуев, 1993).

Как видим, центральное правительство вновь отказало казачьим офицерам Сибири в правах потомственного дворянства. Это было явной сословной дискриминацией, связанной с местом службы, ибо как известно, офицерство Донского, Черноморского, Уральского и Кубанского казачьих войск и тысячного Оренбургского казачьего полка в период с 70-х гг. XVIII по начало XIX вв. было приравнено к армейскому офицерству, получив тем самым статус потомственных дворян.

Существующие штатные и региональные препятствия на путях получения полноценного, или как тогда выражались «действительного офицерского чина» отлично осознавались казачеством. Поэтому наиболее предприимчивые сибирские дворяне и дети боярские пытались их обходить, поступая добровольцами в полевые части, расквартированные в Европейской России. Там полковые канцелярии и командиры естественно не знали, что звание «сибирский дворянин» далеко не равноценно понятию «российский природный дворянин» и поэтому распространяли на сибиряков льготный для дворян порядок чинопроизводства и указы от 15 мая 1762 г. и 15 июня 1763 г., по которым природные дворяне в низших чинах получали первый офицерский чин или классный ранг. Военная коллегия и Сенат утверждали эти представления, так как сибирское происхождение кандидатов на чин в них не указывалось. При этом местные сибирские власти своими ходатайствами о присвоении этим лицам обер-офицерских чинов вольно или невольно способствовали успеху этой тактической уловки казачьей верхушки, добивавшейся классных чинов и с ними прав российского дворянства. По использованным нами источникам насчитывалось до десятка подобных случаев.

В целом, служебный статус должностной казачьей старшины Восточной Сибири к концу изучаемого периода, по сравнению с петровским временем, несколько поднялся, так как за заслуги им могли давать нижние классные чины по военному или гражданскому ведомству, хотя жалование обычно оставалось прежним, во много раз более низким. Общесословный же статус не изменялся, так как Сенат не признавал за потомками старшины московского списка и за прочей старшиной в классных чинах даже лично-дворянского права. Это свидетельствует об общей незрелости их общесословной организации, слабой вычленности казачьей старшины от рядовых казаков, а последних - из трудовых слоев населения. О достаточно широких и устойчивых межсословных контактах казаков и их старшины также свидетельствует сословное происхождение жен русского населения Восточной Сибири во второй половине XVIII- начале XIX вв. (см. Прил., табл. 23). Так, между второй и третьей ревизиями из 100 посадских дворов г. Иркутска 38,3 % были связаны семейно-брачными отношениями с казаками и близкими к ним разночинцам (приняли 137 жен и выдали замуж 75 дёвушек, всего 212 из 554 случаев брачных связей). Внутрисословные же браки составили 32,1 %. С пашенными крестьянами Иркутского и Селеншнского уездов брачные контакты были более тесными - 25,6 %, или 81 жена из семей казаков и разночинцев из 338 браков, заключенным между ревизиями. Интересно, что к концу XVIII- началу XIX в. межсословные браки казаков с крестьянами участились, ас мещанами сузились, соответственно, 27,1 % и 18, 7 %. Лишь каждый третий казак роднился тогда с односословной семьей (32 жены из 107). Показатели по казачьей старшине в этом отношении мало чем отличались, что говорит об однотипности ее положения >1 оценок общественного статуса с рядовыми казаками (25,2 % браков внутри своей группы, 35 % с крестьянками и 23,3 % - с мещанками, а 16 % - с прочими).

Итак, сохранение функционально универсальных казачьих иррегулярных частей°ставшей преимущественно крестьянским краем Снбири, свидетельствует о гибкости управленческого аппарата российского абсолютизма на восточной окраине страны, сочетавшего в себе как некоторые бюрократические элементы пробуржуазного типа, так и традиционный старофеодальные средства поддержания классового порядка. Сибирское каЗачёс'гво, вновь подчиненное в начале XIX в. гражданским властям, являлось вВенно-бюрократизированным и слабо вычлененным сословием феодального типа.

ГЛАВА 8. ОСОБЕННОСТИ ДОЛЖНОСТНОГО СТАТУСА ВОЕННО-БЮРОКРАТИЧЕСКОГО ДВОРЯНСТВА

Сведение центром дворянского общего сословного статуса к чисто служебным правам и обязанностям классной верхушки населения Восточной Сибири что, в частности, выразилось в курсе на сдерживание и даже ликвидацию помещичьего землевладения, обусловлено рядом разнохарактерных причин. Формальная позиция - это край ссылки и каторги, где русское население формировалось из беглых, ссыльных и других асоциальных элементов, где велик удельный вес межсословных и межэтнических браков. Местная администрация и особенно, казачья старшина была сомнительного, с точки зрения центральной власти, сословного происхождения. Службу на окраине считали родом наказания. Сибиряки это хорошо осознавали, что видно, например, из яркого выступления енисейского депутата А. Самойлова на заседании Уложенной комиссии, в котором он, ратуя за уравнение в правах сибирских дворян и детей боярских с российским «природным» шляхетством, подчеркнул, что начальные люди в Сибири вышли не только из «подлых» сословий, но и из осевших за Уралом присланных на службу дворян, а также из ссыльных дворян, чьи потомки давно искупили службой вины своих предков. Критическое с узкосословной точки зрения отношение к классным военным и сибирской администрации - в известной степени и дань традиции. Как известно, в допетровскую эпоху подавляющее большинство дворян и детей боярских числилось в сибирском, а не в «московском списке», а значит,'13ыло приравнено к служилым людям по отечеству.

Запрет дворянского землевладения за Уралом существенно не задевал интересы крупных российских дворян-помещиков, которые, как отмечалось, не рвались на службу в малонаселенный и отдаленный край.

Сказались и особые экономические интересы казны и императорского Кабинета. Екатерина II, например, прямо была заинтересована в сохранении и ограждении огромных ясачных территорий, ясак с которых с 1762 г. поступал в ее распоряжение.

Разрешение дворянам-чиновникам и офицерам иметь земли на праве частной собственности, по мнению центра, могло осложнить решение задач как общегосударственного, так и классово-корпоративного характера. Вводя различные казенные монополии и расширяя сферу государственного сектора в экономике сибирского края, центральная власть не хотела превращать материально и функционально полностью зависимых исполнителей своей воли в частных лиц, которые на законных основаниях стали бы конкурировать с государственным сектором в получении рабочих рук, сельскохозяйственных угодий, доходов от торговли и эксплуатации природных богатств Сибири. Боязнью превращения правительственных агентов, занятых только казенным интересом, в легальных конкурентов казны в присвоении огромных сибирских доходов продиктованы указы о строгих мерах против злоупотреблений, запретов дворянам-чиновникам кабалить русское и ясачное население, заниматься хозяйственно-промысловой деятельностью, то есть иметь свои частные экономические интересы, которые могут сталкиваться со служебными, казенными.

Заинтересованность верховной власти в повышении доходов от Сибири особенно возросла в последней трети XVIII в., так как Российская империя вела в то время непрерывные войны, стремительно рос впервые появившийся при Екатерине II внешний долг, а к концу ХУШ в. из-за бумажной эмиссии покупательная способность рубля упала в 5 раз.

Так, в рамках изучаемого периода абсолютистское государство окончательно лишило служилую верхушку сибирской администрации, гарнизонных частей и казачества основных сословных прав «благородного» шляхетства. Частные интересы военно-бюрократического дворянства не только игнорировались, но и запрещались. Показательно, что для живших в Сибири отставных дворян-чиновников и офицеров не делалось исключения, ибо они рассматривались как резерв и одно из средств воспроизводства служилого дворянства. Центральная власть видела в классной верхушке всего неподатного населения Сибири только чисто служебный контингент, чьи действия и интересы полностью и безраздельно обусловлены государственной службой. Максимальная зависимость от абсолютистского тотального :типа государства делала граждански-бесправным военно-бюрократический слой Сибири, что не делало его в политико-социологическом смысле общественной группой. Общий сословный статус этого слоя сводился к тому правовому положению, которое вытекало из его служебной деятельности и места в системе управления, то есть из функции. Иными словами общий статус совпадал со служебным, или функционально-должностным статусом. Последний почти полностью его подменял. В этом еще одна ярко выраженная в сибирском регионе архаичная особенность правового положения военно-бюрократического дворянства. Архаичной потому, что до петровских реформ у основной массы служилых людей «по отечеству» эти два уровня сословности были слитными, так как место феодалов-землевладельцев в системе государственного управления и обществе было наследственным и кланово-родовым. Право их владения населенными землями было обусловлено службой сеньориального типа, власть над ними расценивалась и считалась своего рода тоже службой. Отчетливо рецидивом такого подхода явился указ Анны Иоанновны в 1736 г., по которому для управления поместьем один из членов дворянской семьи освобождался от государственной службы. Вот почему дореволюционные авторы в сословном строе российского дворянства XVII-XVHI вв. общий и функционально-должностной статусы не различали, и в лучшем случае, как В.О.Ключевский, говорили о «должностных полномочиях». Однако с реформ Петра I медленно и с отступлениями, но все же началась эволюция старосословного строя Российской империи в сторону его перестройки в гражданское общество нового типа. В большей степени чем другие сословия, этот процесс затронул российское дворянство, которое стало преобразовываться в политико-социологическом смысле в общественную группу. Переход от традиционного (т.е. феодального типа) общества к новому обществу рационального типа выражается в сфере управления, в формировании и развитие бюрократии, в которой с 1762 г. неуклонно стало снижаться присутствие «природных» и , возрастать число служилых дворян (П. В. Зайончковский, А.Н. Медушевс-клй, H.A. Румянцева, американские ученые Р. Пайпс и М. Роев). Первый,наг чальный этап процесса обособления общего сословного дворянского статуса от бурно развивающегося служебно-должностного подвела известная Жалованная грамота дворянству 1785 г. По ней наиболее заметные различия произошли в личностной, а не общественно-политической сферах. Не состоящие на государственной службе члены «благородного» сословия получили право на свободу передвижения, вплоть до свободного выезда за границу. Не регламентировались их внешний вид, вступление в брак, хозяйственно-бытовой уклад, образ жизни, распоряжение «благоприобретенными» землями.

Со второй половины XVIII в. явно узкосословная продворянская политика правительства, которая, в частности, проявилась в значительном отходе от главного принципа Табели о рангах,приводила к известному парадоксу - нежелательному ослаблению контроля власти над служащими дворянами. Это возникало, когда приоритет отдавался норме общего, а не функционально-должностного дворянского статуса. Так, например, с 1775 г. природного дворянина в нижних чинах судили за служебные проступки не как нижнего, чина, а как офицера, члена благородного сословия. Тот же смысл имеет право с 1787 г. рядовым и унтер-офицерам из дворян во внеслужебное время на равных общаться с офицерами. Явное предпочтение «природным» дворянам перед разночинцами в присвоении первого офицерского и классного чина-ранга VIII класса - явление аналогичного порядка. .Утверждение прямой зависимости полноты дворянского статуса от наличия землевладения привело к невозможности беспоместным «природным» и потомственным из служилых дворян реализовать свои шляхетские права. Они не имели права на винокурение, находясь в отставке? обладали только совещательным голосом в работе корпоративного дворянского самоуправления,* не могли быть выбранными в местные и губернские органы управления,- материально нуждались, получая скудное жалование, а при отставке - еще более мизерный пенсион, или не имели его вообще. В богадельнях при монастырях на отставных беспоместных офицеров отводили одинаковые с нижними чинами суммы кормовых денег. Их детям в полковых школах шло такое же содержание, что и детям солдат.

Ущербный общий сословный статус выслужившихся и беспоместных дворян вызывал социальные конфликты с властью. Известно, что некоторые из них участвовали в движении Е.И. Пугачева. Их судьба привлекала внимание A.C. Пушкина и Н.В.Гоголя (см. например, «Повесть о капитане Копейки-не»). Вместе с тем, в эволюции правового положения дворянства безусловно опережающими темпами развивалась тенденция к усилению и усложнению функционально-должностного статуса. Успешная служба по Табели о рангах в сословном плане стала выступать эквивалентом «благородному» происхождению, ибо могла дать потомственный дворянский статус. Ужесточалась регламентация внешнего вида, порядка службы, поведения дворян-чиновников и офицеров: запреты ношения бород и усов (последних до 1832 г.), шитья обер-офицерских мундиров из дорогих материй, любых отклонений от уставной мундирной формы, несоответствующего чину конного выезда, участия в тайных обществах (с 1826 г.), длительных отпусков для устройства домашних дел; введение особой присяги (с 1731 г.); ведомственная подсудность; усиление единоначалия за счет ограничения корпоративности (у офицерского корпуса); обязанность сословного типа воспитания и обучения своих детей для подготовки к государственной службе; настойчивое сохранение (с 1762 г. - под нравственно-патриотическим флагом) идеи обязательности службы для дворян; ограничение участия в работе дворянского самоуправления и органов местного управления для тех природных дворян, которые должным чином-рангом не подтвердили свое шляхетство, то есть дворян в нижних чинах. К служебным же льготам всех находящихся на службе дворян относились освобождение от телесных наказаний по манифесту 18 февраля 1762 г. (для прочих дворян - с 1785 г.) и право на свободный переход из ведомства в ведомство (по Манифесту 1762 г.).

Определяющая роль службы в жизни дворянства хорошо осознавалась современниками и во второй четверти XIX в. Так известный цензор, академик A.B. Никитенко, родом из крепостных, утверждал, что «в России не служить, значит не родиться, оставить службу - значит умереть». В ведомственном отношении особый служебный статус наиболее рельефно выступал у военных. Плюсами их ведомственного статуса были старинная, еще с XVII в., отсрочка дел по взысканию долгов, запрет кабал, неподсудность гражданским властям, явная льготность чинопроизводства для получения статуса потомственного дворянства, цельность сословных рядов из-за отсутствия личных дворян, более высокий, нежели у гражданского ведомства, престиж военной службы, право на денщиков, или дворовых людей для услуг на солдатских окладах, казенное попечительство и материальное содействие в воспроизводстве их рядов через кадетские корпуса, ведомственные училища, Военно-сиротский дом и полковые школы. Важно отметить, что для обер-офицеров и даже штаб-офицеров служилого происхождения право на общесословный дворянский статус оказалось к концу XVIII в. не только номинальным, но и чисто ведомственным. Уже в 30-е гг. при переводе в гражданское ведомство обер-офицеру меняли его воинский чин на соответствующий гражданский ранг, который давал только личное дворянство. В первые два десятилетия своего правления Екатерина II выборочно отказывалась от этой практики, но по указу от 18 мая 1,787 г. потомственное дворянство оставалось у обер-офицера только при его пожизненной службе в армии, когда он переводился из полевого полка в гарнизонный, а из него в городовую или казачью команду. У ушедшего же полностью.в отставку военный чин приравнивался к гражданскому, и отставные обер-офицеры оказывались только личными дворянами. Указом Павла 1 от ,11 января 1797 г. все военные чины, сохранившиеся по различным причинам у граждански.х.чинов-ников всех рангов, переводились в «классы службы статской». Поскольку природный дворянин независимо от ранга службы имел еще потомственный шляхетский статус, то этот указ, по моему мнению, окончательно превратил общесословные потомственно-дворянские права служащих обер-офицеров в чисто ведомственное явление, то есть в служебно-сословный статус.

Ведомственный статус дворян-чиновннков на гражданской службе отличался иерархической двухступенчатостью, причем личные дворяне составляли подавляющее большинство. Петр I четко не определил статус последних, и они до 1758 г. могли иметь населенные земли. Однако в последующее, время их по правам жестко отделили от «природных» дворян. Будучи свободными от личных податей, рекрутчины и телесных наказаний, они в юридическом отношении заняли промежуточное положение между потомственным дворянством и податными классами (А.Романович-Славатинский, Лохвицкий, Ю.С. Готье и др.) По своей природе статус личного дворянина являлся чисто функционально-должностным.

В целом, положительный объем служебного статуса у классной гражданской бюрократии Сибири дважды сужался по направленно сверху вниз по лестнице чинов и классов. На этих двух уровнях по своей сущности временный служебный статус мог переходить в потомственный, то есть в уже сословно более развитый статус сначала «личных», а затем потомственных дворян. Не обусловленные личной службой эти статусы выступали знаком новой сословной принадлежности. Только у природных дворян выслуженный статус мог совпадать со статусом по происхождению. Исключение составлял дворянин в нижних чинах и затабельных рангах.

Общесословной основой у российской бюрократии на всех ее локально-сословных этажах к концу XVIII в.- началу XIX в. в принципе выступали следующие признаки: преимущественное наследственное право на занятость в управленческой и военной сфере; непринадлежность к тяглому состоянию и неподатность; личная свобода; право потомственной принадлежности к бюрократии при разомкнутости изнутри и снаружи всех локально-сословных ее этажей через выслугу-заслугу, то есть обусловленная системой чинопроизводства социальная мобильность; наличие некоторого профессионального типа подготовки в,виде обязательного в принципе обучения в домашних условиях или по ведомствам; более жесткая, чем у тяглых сословий,.иерархичность с классового типа разрывом в положении между крайними локально-сословными этажами бюрократии; наконец, наличие двойного, по сословной своей сути, а по времени - дистадиального служебного статуса и статуса по общесословной принадлежности, причем по своему объему реально первый не всегда уступает второму, а в Восточной Сибири у большинства бюрократического дворянства он преобладал.

Названные признаки российской бюрократии были оформлены юридически, что позволяет считать ее особым сложным сословием с внутренней иерархической структурой. У сибирского ее отряда общесословные черты выступали менее отчетливо. Неравноценность служебного статуса сибирской бюрократии сочеталась с ущербностью их общесословного статуса, обусловленной местом их проживания. С выездом из Сибири эта ущербность снималась, за исключением классных чиновников из ссыльных, чей статус на запад от Урала считался недействительным.

Итак, нами установлено наличие с 80-х годов XVIII в. сибирской модификации общерусского дворянского сословного статуса, которая была архаичной, т.к. полностью совпадала со служебным статусом, вместе с которым она выступала низшей гносеологически первичной формой сословности.

В Восточной Сибири все три ведомственных (бюрократический, военный, казачье-старшинский) разряда дворянства к концу изучаемого периода окончательно объявлены чисто служебными, с декларированным лишением права на частные интересы и на материальную самостоятельность государства. Статус потомственных дворян, даже российских «природных», был спущен до правового положения личных дворян в отношении к главной дворянской привилегии - иметь право на населенные земли. Поэтому в категориях политической социологии дворянство Восточной и всей Сибири к концу изучаемого периода не представляло собой в юридическом отношении единую общественную группу со своими частными правами и интересами, которые были защищены от власти законом и общественно-политическими институтами. Служебная верхушка сибирского общества составляла часть общерусского сословия старофеодального типа, типичного для традиционного, а не нового рационального общества. Многие дореволюционные авторы относили подобные функционально разные сословия к «тяглым классам» (В.О. Ключевский и др.).

С другой стороны восточносибирскому дворянству уже было присуще определенная самоидентификация своих рядов и известная ментальность, что свидетельствует о процессе кристаллизации сословной организации. Все они, от губернатора до губернского секретаря, от генерала до прапорщика регулярных и нерегулярных частей, стремились получить полноценный общероссийский дворянский статус, в первую очередь, право владения населенными землями. Об этом свидетельствуют многочисленные записки, мнения и рапорты, подаваемые Сенату и лично императрице (предложения губернаторов Ф.И. Соймонова и Д.И. Чичерина (1763, 1767 гг.); проект Межевой канцелярии с Сенатом о наделении землей и продаже ее сибирским классным чиновникам, всем офицерам, в том числе отставным; записки чиновников Эверса и Гарнов-ского (1792); проект будущего декабриста Г.С. Батенькова (1821); выступления казачьей старшины на заседаниях Уложенной комиссии 1767-1768 гг.).

ГЛАВА 9. СОЦИАЛЬНАЯ СУЩНОСТЬ ВОЕННО-БЮРОКРАТИЧЕСКОГО ДВОРЯНСТВА ВОСТОЧНОЙ СИБИРИ В ХУШ - НАЧАЛЕ XIX В.

Исходя из современного уровня разработки проблемы сословно-классо-вой структуры позднефеодалыюго общества, ее следует рассматривать в двух основных аспектах - функциональном и экономико-политическом. Содержание служебной деятельности дворян-чиновников и офицеров, определяемое; правительством, уже освещалось выше. Наличие огромного государственного сектора экономики, особенно в Сибири, позволило выдвинуть еще в 40-х гг. XX в. концепцию государственного феодализма (Н.М.Дружинин, В.И.Шун-ков, позднее - В.А.Александров, З.Я.Бояршинова и др.). Другие его отрицают, а значит иначе трактуют социальное содержание функций членов государственного аппарата России эпохи феодализма. Поэтому в дореволюционной, советской и современной историографии шла и идет многолетняя дискуссия. Так, Б.Д.Греков и многие ученые ленинградской исторической школы (Н.Е.Носов, А.И.Копанев и др.) традиционный феодализм связывают только с вотчинно-поместным землевладением, с частно-помещичьим сектором, отводя государству чисто служебную роль.

Эти споры имели давние исторические корни. Дореволюционные авто-ры-сибиреведы в целом иллюстративно и гипотетично подходили к классовой сущности сибирского дворянства. Одни видели в них носителей частно-помещичьих отношений, своего рода новых помещиков (Н.Н.Козьмин и др.) и даже рабовладельцев (С.С.Шашков). Другие авторы связывали деятельность дворян-чиновников, офицеров и казачьей старшины с архаичной формой эксплуатации типа кормлений. Так, областник Н.М.Ядринцев считал, что административный гнет стоил крепостного права. Наконец, третьи, в основном администраторы, считали себя простым управленческим слоем, исполнителями воли верховной власти, лишенных своих частных интересов (И.С.Пестов, Н.И.Семивский, В.С.Хвостов, А.П.Степанов, В.К.Андриевич).

Советская и новейшая историография унаследовала и развила первые две трактовки содержания феодализма и социальной сущности правящей верхушки сибирского общества. За крепостничество - В.И.Шунков, А.Н.-Копылов, В.Н.Шерстобоев, Г.П.Башарин и др., за смягченные феодальные отношения черносошного типа - В.А.Александров, З.Я.Бояршинова, М.М.Громыко и др. О бытовании рабского типа эксплуатации в Сибири в изучаемый период писали и в советское время (Огризко и др.). Правы те и другие, но такой альтернативный подход обедняет содержание феодальных отношений в Сибири, которые развивались на фоне внесистемных мелкокрестьянского и патриархально-родового укладов.

В рамках такой ярко выраженной многоукладное™ на восточной окраине страны существовали одновременно обе разновидности системы государственного феодализма - казенное крепостничество и черносошный феодализм, а также корпоративно-феодальный (смешанный) уклад в сферах общественного производства, обмена и распределения. Проводником всех этих отношений была местная администрация. Она помимо функций публичной власти могла осуществлять по отношению к труженикам централизованное ограбление феодального типа.

Для доказательства последнего принципиально важным оказывается вопрос о размерах жалования. Это позволит выяснить было или нет военно-бюрократическое дворянство непосредственным получателем доли централизованной феодальной ренты, или оно играло служебную роль исполнителей воли господствующего класса, получая даже неадекватное своим трудам скудное государственное содержание, недостаточное для дворянского образа жизни. В последнем случае по Ольминскому надо говорить «о рабочих руках правящего класса», а по Ю.С.Готье о «дворянском пролетариате».

Анализ правового статуса восточносибирского военно-бюрократического дворянства (системы воспроизводства, дворянского статуса, соотношения в нем функционального и общесословного уровней, объема прав на владение землей и людьми; личных и общественно-политических прав) раскрыл поставленную общую проблему моего исследования с правовой стороны -центральная власть не признавала в Сибири дворянский статус у классной верхушки неподатного населения, эти верхи не были полноправными членами господствующего дворянского сословия страны не только во время служебной деятельности, но и в их частной жизни. Поэтому материальное положение служилого военно-бюрократического дворянства легально зависело только от размеров жалования, ибо они, в основном, как отмечалось, были беспоместными.

Размеры введенного Петром I жалования, как известно, зависели от класса, ранга - чина, а с 1763 г. ^ от должности, что служащим в Сибири было выгоднее. Однако, как отмечалось, оно определялось в конечном итоге не буржуазными факторами (личными качествами, профессиональной пригодностью, уровнем образованности, а узко-сословными. По свидетельству современников того времени (А.И Лосев, Н. Семивский, М.М. Сперанский и др.), а также по архивным материалам, жалование было основой материального положения большинства служилого дворянства.

Насколько оно обеспечивало дворянский образ жизни?

Это понятие для XVIII в. в специальной литературе почти не разработано. Исходя из мемуарных источников, а также историко-литературного анализа дворянского уклада первой трети XIX в. по роману A.C. Пушкина «Евгений Онегин», выполненного крупным литературоведом Ю.М. Лотманом, а позднее - E.H. Мрасиновой, можно выделить два его основных критерия для провинциального дворянства: наличие крепостной, или нанимаемой домашней прислуги, выполняющей все основные работы по дому, то есть прачек, кухарок, сенных девок для уборки помещений, дворовых (горничных и камердинеров) для личных услуг членам дворянской семьи, всего, как минимум 5-1О человек работоспособного возраста; наличие определенного бытового уклада и общественного положения. Дворянский бытовой уклад, в свою очередь, определялся следующими признаками:

1) свой, как минимум, одноконный выезд;

2) сословно-заданная домашняя обстановка с присутствием предметов роскоши;

3) соответствующая одежда;

4) сословно-коммунальное общение на территориальном и служебно-функциональном уровнях, то есть с дворянами-соседями и сослуживцами.

Дворянское общественное положение характеризовалось обязательным (домашним и казенным) сословным типом обучения детей мужского пола и правом на участие в дворянском сословном самоуправлении.

Реализация каждого из этих критериев предполагает наличие должного материального положения. Так, домашнее обучение детей, как считала власть в 1764 г., было по карману только сравнительно богатым дворянам, имеющим 1000 и более крепостных крестьян, т.е. доход в 1000 руб. В те годы считалось, что одна ревизская душа приносит ежегодно по 1 руб. чистой прибыли. Годовой же доход среднего дворянина в те же годы правительство определяло как минимум в 400 руб. Именно такое годовое жалование положили депутатам из дворян в Уложенную комиссию 1767 г. Показательно, что депутаты из крестьян получали только 37 руб. в год.

В 60-80-е гг. минимальным дворянским доходом с имения правительство считало 100 руб. в год, поскольку только обладание им делало дворян полноправными членами уездного дворянского собрания. Интересно, что другие Доходы и жалование, не учитывались.

По советской и современной исторической литературе мелкими помещиками в XVIII в. являются владельцы от 50 до 100 ревизских душ. Таким образом, минимальные возможности вести дворянский образ жизни до середины XVIII в. дает чистое годовое жалование в 100 руб., а во второй половине века - оклад, как минимум, в 400 руб. серебром, так как с учетом инфляции рубля в 5 раз годовой доход с каждой ревизской души оценивался в 4 руб. Даже с учетом того, что казна через налоги и натуральные повинности забирала себе в XVII-XVIII вв. более 60 процентов доходов от труда владельческого крестьянина (В.И. Буганов, Ю.А. Тихонов, A.A. Преображенский, 1980), минимальный дворянский образ жизни обеспечивался жалованием штаб-офицерским чинам военно-бюрократического дворянства Сибири в XVIII - начале XIX вв. (Прил., табл. 4, 12-16, 22-26). Между максимальными окладами у штаб и обер-офицерских чинов имелся разрыв в 34 раза (Прил., табл. 24), который явно имел социальное значение. Этим личные дворяне и' обер-офицерм > военного ведомства лишались возможности вести дворянский образ жизни. Даже установленных с середины XVIII в. двойных окладов в Якутии и на Камчатке явно не хватало из-за очень высоких цен. Мало того, жалования чиновников и военных в обер-офицерских чинах не хватало даже на сносное существование.

Сибирские личные дворяне-чиновники и обер-офицеры имели более широкие возможности, нежели российские коллеги, получать средства, значительно превышавшие размеры годового жалования. Эти лихоимцы всячески «вымучивая» взятки, «акциденции» и «подношения в почесть» действовали как феодалы, но не являлись таковыми. Приобретенные таким путем значительные средства выступали в политэкономическом смысле нелегальным богатством-сокровищем, так как их нельзя было вложить в землю, в сферу общественного производства. Ведь за каждым сословием общества жестко наследственно закреплялся тип, объем и номенклатура имущественных и поземельных прав, а значит, и размеры самой собственности трудового и не трудового типа. Особенно отчетливо эту зарегулиро-ванность проводили в отношении сословий, потомственно закрепленных за сферою управления. Это выступало важным средством контроля за должностной деятельностью лиц, находящихся на государственной службе. Традиционно порода и власть выступали в тогдашнем обществе символом и знаком, а, значит, и правом на иерархически-сословный имущественный уровень и, в конечном счете, прямо или косвенно опосредствовали его. В этом смысле важен, например, запрет личным дворянам иметь наследственные земли и другие ограничения хозяйственно имущественного плана, типа отлучение от доходов, получаемых дворянским винокурением, доходов от покупки земель, особенно казенных и т.д.

Невозможность общественной реализации нелегального сокровища вызывала различную реакцию их владельцев, в том числе желание «избавиться» от него через неоправданные потребительские траты (кутежи и т.п.) или разного рода благотворительность. Только при достаточно развитых товарно-денежных отношениях и полной частной собственности нелегальные сокровища можно было «отмыть» и перевести в законный капитал, но это превращало их владельцев в буржуа, а не в феодалов.

Из вышесказанного вытекает вывод, что по социальному своему положению личные дворяне-чиновники и беспоместные военные в обер-офи-церских чинах, в отличие от лиц в штаб-офицерских чинах-рангах, не являлись корпоративными феодалами.

В качестве частных лиц только отдельные, во втором - третьем поколении, представители военно-бюрократического дворянства смогли завести помещичьего типа хозяйства (Самойловы, Иконниковы, Сухотины-Родюко-вы, Бейтоны, Фирсовы). По четвертой ревизии в Восточной Сибири осталось из них только три. Их существование власти тоже поставили под сомнение.

Дворовых для услуг людей, но не крестьян, можно было иметь, но в среднем во второй половине XVIIIb. на каждую семью, имевших дворовых (около 4 % всех дворян) приходилось по 3-4 чел., в том числе по 2 ревизских души.

Эти данные свидетельствуют, что владение людьми, эксплуатация подневольного труда и землевладение не могли выступать основой материального положения дворян в гражданском и военном ведомствах.

Хозяйственно-предпринимательской деятельностью занимались единицы из восточносибирского дворянства: в горно-заводской промышленности, причем совместно с купеческим капиталом, - два случая (порутчик Иван Савельев и Э.Г. Лаксман - Н.М. Раскин и И.И. Шафрановский, 1971); в солеварении и винокурении - два случая (капитаны H.A. Ковалевский и Голиков. У последнего винокуренный завод арендовал надворный советник Медведев. Завод перестал действовать к 1798 г.). Савельев унаследовал завод от отца-купца и раззорился.

Участие в крупном промысловом предпринимательстве носило в основном спекулятивный характер. Так, иркутская губернская бюрократическая верхушка (3 чел.) незаконно торговали «морскими паями» шелиховской Американской компании.

Крайне редко участвовали дворяне- чиновники и военные в непосредственном хозяйственно- промысловом освоении Восточной Сибири. Установлен лишь один случай. Коллежский асессор из местных дворян Егор Кичкин вел мясной и пушной промысел артелями, имел много скота.

Охотнее всего классные чиновники и офицеры занимались незаконной торговлей, особенно скупкой пушнины в ясачных волостях, но она базировалась на неэквивалентном обмене.

Таким образом, и в частной деятельности военно-бюрократическое дворянство, особенно личные дворяне и беспоместные обер-офицеры, не являлись ни феодалами, ни представителями «нового дворянства», связанного с раннебуржуазными отношениями.