автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Формирование мусульманского текста русской литературы в поэтике русского романтизма 1820-1830-х годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Формирование мусульманского текста русской литературы в поэтике русского романтизма 1820-1830-х годов"

На правах рукописи

Алексеев Павел Викторович

Формирование мусульманского текста русской литературы в поэтике русского романтизма 1820-1830-х годов

Специальность 10.01.01. - Русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Томск - 2006

Работа выполнена на кафедре литературы Горно-Алтайского государственного университета

Научный руководитель: доктор филологических наук,

профессор Ольга Борисовна Лебедева

Официальные оппоненты: доктор филологических наук,

профессор Валерий Владимирович Мароши

кандидат филологических наук, доцент Ольга Анатольевна Дашевская

Ведущая организация Кемеровский государственный университет

Защита состоится «19» января 2006 года в 12 часов на заседании диссертационного совета Д 212.267.05 при Томском государственном университете по адресу: 634050, г. Томск, ул. Ленина, 36.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета.

Автореферат разослан « 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук,

профессор / Р«* __ Л.А. Захарова

Общая характеристика работы

' Диссертационное исследование посвящено реконструкции мусуль-

манского текста русской литературы в поэтике русского романтизма 1820-х-1830-х годов.

Исследование гипертекстовых структур является одним из приоритетных направлений современного литературоведения. В отечественной научной мысли сформирована устойчивая тенденция рассмотрения групп художественных произведений, объединенных по какому-то доминантному признаку, как единого сверхтекста: это ставшие уже классическими работы Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова по петербургскому тексту русской литературы1 и Н.Е. Меднис по венецианскому тексту2. Большое значение в настоящее время имеет культурологическое понятие текста, рассматривающее функционирование текста в связке «культура-текст».

Проблема «ислам и русская литература», рассматриваемая в такой научной парадигме, не замыкается в рамках проблематики сопоставительного литературоведения, раскрывая силовые линии мирового литературного процесса и дополнительные грани репрезентативности русской литературы по отношению к «мировой». Эта проблема в первую очередь ставит вопросы о сущности самого явления русского романтизма, его сложной целостности и уникальном прозрении мирового единства, когда мифопоэтический сверхобраз мусульманского Востока и комплекс сгенерированных в его структуре смыслов послужил одним из ключей (наряду с сопоставимыми по глубине сверхтекстами христианства, масонства, античности) познания и самопознания.

Учитывая позиции Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова и М.М. Бахтина при анализе литературных фактов, можно говорить о том, чю возникновение мусульманского текста - глубоко значимый факт, свидетельствующий о готовности русской литературы, как семиотической системы, на этапе 1820-х -1830-х годов освоить инокультурные художественные структуры.

Актуальность исследования. В истории русской литературы 1820-е- 1830-е годы отмечены знаком наиболее яркого проявления философских и эстетических тенденций, составивших глубину и неповторимое своеобразие русского романтизма. Именно в это время и в структуре этого стиля корпус накопленного художественного материала,

1 Топоров В. Н Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984 Вып 18 ------

2 Меднис Н Е. Венеция в русской литературе Новосибирск, И9в. НАЦИОНАЛЬНАЯ!

3 I БИБЛИОТЕКА

•Э "

свидетельствующего о массовом интересе к мусульманскому Востоку, послужил причиной формирования мусульманского текста русской литературы - сложного знакового образования, сущность которого невозможно выразить исключительно терминами «интерес», «стилизация» и «заимствование».

Вопросы, связанные с функционированием мусульманских элементов в художественных текстах русской литературы вообще и русской романтической литературы в частности, по сей день остаются одними из самых острых и полемичных. В первую очередь это касается проблемы идентификации подобных элементов и установления их роли в архитектонике художественного мира произведений. Например, В.М. Жирмунский1 и Б.М. Гаспаров2 предпочитают рассматривать мотивы из ряда вина, гарема, поэта-пророка, Корана, пустыни, предопределения и т.п. преимущественно как ориентальные, не принимая во внимание религиозно-философскую составляющую их структуры. М.И. Синельников3 и И.А. Ермаков4, напротив, уделяют внимание их диетической связи с мусульманской культурой, ограничиваясь их констатацией и классификацией. До настоящего момента проблема «ислам и русская литература» не подвергалась комплексному филологическому рассмотрению, которое при анализе индивидуальных авторских стилей и философско-эстетических тенденций эпохи выходило бы за рамки констатации, приближаясь к их глубокому, всестороннему осмыслению. Это, в свою очередь, невозможно осуществить без системного интернету ального подхода.

Более того, говоря о месте ислама в русской романтической литературе первой четверти XIX века, пронизанной, как показала Ф.З. Кану-нова\ также библейскими и христианскими мотивами, следует иметь в виду не столько религиозные культуры и не столько религиозные мировоззрения, сколько параметры ментальности, стилей мышления и способов смыслопорождения, которые корреспондируют с соответствующими религиозными системами. Необходимо учитывать также самопонимание ислама и его влияние на литературу мусульманских народов, что до настоящего времени практически не принималось во внимание.

' Жирмунский В М Литературные отношения Востока и Запада как проблема сравнительною ли I ера проведения // Жирмунский В М Сравнительное литературоведение Л, 1979

2 Гаспаров БМ Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка Wien, 1992 С 232-251

Синечьников МИ Исламские мотивы в русской поэзии // Ислам в России и Средней Азии М . 1993 С 60-92

4 Ермаков И А Ислам в культуре России М , 2002

' Кат нова Ф 3 Нравст венно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820-е -1840-е годы) Новосибирск Сибирский хронограф, 2001

Мусульманский текст русской литературы - это принципиально новый взгляд на проблему «ислам и русская литература», позволяющий объединить в едином исследовательском поле весь материал, связанный с мусульманской философией, «восточным романтизмом»1, суфийской поэзией, поэтикой мифа2, крымским и кавказским текстами, русской любовной и философской лирикой, а также с большим пластом малоизученного пока «просвещенного мистицизма Александровской эпохи»3.

В стилевом отношении мусульманский текст соткан из таких элементов, которые одновременно могут являться элементами других аналогичных сверхтекстов. Сама структура романтического стиля, по словам Г.А. Гуковского, была как «стиль Корана и стиль Библии вместе и в то же время стиль иранской поэзии и кавказских легенд»4.

Мусульманский текст - не только литературный факт. Тексты, составляющие это сверхтекстовое образование, необходимо рассматривать в культурно-языковом контексте времени. Художественный текст, который мы относим к мусульманскому тексту русской литературы, -часть системы, в пределах которой каждый элемент получает дополнительные контекстуальные значения, порожденные полем межкультурного взаимодействия. В этом аспекте исследование мусульманского текста пересекается с предметом специальной дисциплины, названной Ю.М. Лотманом «семиотика культуры», которая рассматривает «взаимодействие разноустроенных семиотических систем, внутреннюю неравномерность семиотического пространства, необходимость культурного и семиотического полиглотизма»5, а отдельный текст - как культурный макрокосм, который «становится значительнее самого себя и приобретает черты модели культуры»6.

Таким образом, актуальность настоящего исследования обусловлена необходимостью комплексного рассмотрения мусульманских компонентов художественных текстов эпохи русского романтизма - периода формирования мусульманского текста русской литературы - для наиболее полного установления внутри- и межтекстовых семантических связей.

1 Каганович С Л Русский романтизм и Восток Специфика межнационального взаимодействия Ташкент, 1984 С 59

2 См ХоданенЛА Миф в творчестве русских романтиков Томск, 2000

3 Масонство и русская литература XVIII - начала XIX веков. М , 2000. С 17

*ГуковскийГА Пушкин и русские романтики М , 1965 С 258

5 Лотман Ю М Семиотика культуры и понятие текста // Лотман Ю М Избранные статьи Т 1 Таллинн, 1992. С. 129-132

6 Там же.

Состояние изученности темы. Отечественная наука на протяжении длительного времени занималась проблемой сравнительно-типологического изучения западно-восточных литературных и культурных связей, обобщая и систематизируя ориентальные компоненты художест венных текстов начиная с древнерусского периода, о чем свидетельствую г работы К.Г. Менгес, Я.С. Лурье, Ю.Н. Завадовского и др1. Современная наука располагает большим количеством исследований, прямо или косвенно касающихся данной проблематики. Кроме указанных выше авторов следует упомянуть работы Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, С.Л. Каганович, Вяч. Вс. Иванова, В.Н. Кубачевой, Е.П. Челышева, П.А. Грязиевича, Г.Д. Гачева и др.2 Однако большая часть этих трудов рассматривает ориентальные компоненты художественных текстов русской литературы исключительно в русле смежных тем. Таким образом, можно с уверенностью говорить о том, что до сих пор не проводилось масштабных, целенаправленных исследований, ко-юрые рассматривали бы мусульманские компоненты с разных сторон (генезис, скрытые структуры, моделирование действительности, индивидуальный авторский стиль, полисемантичность и амбивалентность компонентов, философия, мусульманский Восток как мифопоэтическая ка!егория), связав их в единую систему взаимообусловленных элементов (частично это реализовано только у Вяч. Вс. Иванова). В основном

' См Менгес КГ Восточные элементы в «Слове о полку Игореве» Л , 1979, Благова ГФ Исторпко-этимологические заметки о словах басурман-мусульманин и магометанин-м\чаммелании (мохаммеданин) // Исследования но словообразованию и лексикологии древнерусского языка М.1969 С 312-337, Лурье Я С Русский «чужеземец» в Индии XV века// Хожение за три моря Афанасия Никитина Л, 1986

/ опорой В Н Пространство культуры и встречи в нем // Восток-Запад Исследования Пере-вши Публикации М , 1988, Лотман ЮМ Современность между Востоком и Западом // Знамя - 1997 - № 9 С 157-162, Лотман ЮМ Проблема Востока и Запада в творчестве гкнадсго Лермонюва // Лермонтовский сборник Л , 1985, Конрад НИ Запад и Восток М , 1960, Иванов Вяч Вс Темы и стили Востока в поэзии Запада // Восточные мотивы Стихотворения и поэмы М, 1985 С 424-470, Чалисова И, Смирнов А Подражания восточным стихотворцам встреча русской поэзии и арабской поэтики // Сравнительная философия М, 2000 С 245-344 Кубачева В Н «Восточная» повесть в русской литературе XVIII - нач. XIX века//XVIII век №5 М-Л,1962 С 295-315, Гуковский Г А Пушкин и русские романтики М, 1965 4верттев С С Гете и Пушкин (1749-1799-1999) // Новый мир - 1999 - №6 С 189-198, Каганович С Л «Восточный романтизм» и русская романтическая поэзия // Контекст 1982 С 192-222, Жирмунский ВМ Литературные отношения Востока и Запада как пробтеча сравнительного литературоведения // Жирмунский В М Сравнительное литературоведение Л , 1979, Пригарина НИК вопросу о характере романтизма в восточных литературах XX века // Неизменность и новизна художественного мира М , 1999, Челышев ЕП Мир Востока и Пушкин // Наука в России - 1999 - №1 С 75-81 ,ГачевГД Национальные образы мира Центральная Ашя Казахстан, Киргизия Космос Ислама (интеллектуальные путешествия). М, 2002

исследователей волнуют вопросы стиля, жанра и сравнительной типологии.

В плане интерпретации скрытых структур мусульманского текста до настоящего времени не было работ, посвященных соотнесению мистических философских тенденций русского и «восточного» романтизма (масонство - суфизм), тогда как это имеет, на наш взгляд, большие перспективы в вопросах генезиса и интерпретации структурных элементов мусульманского текста. За последние десятилетия появилось несколько крупных исследований в области масонства и масонской литературы, в частности, это работы В.И. Сахарова, С.А. Фомичева, В.И. Новикова, Дж. Л. Лейтона1.

Основной целью диссертации стало выявление и описание структуры мусульманского текста русской литературы с точки зрения его системности в эпоху становления и наивысшего расцвета - в 1820-е -1830-е годы.

Цель предопределила следующие задачи:

- описать структурно-семиотическую модель мусульманского текста русской романтической литературы;

- систематизировать материал разных источников в связи с проблемой «ислам и русская литература»;

- выявить генезис, философию, особенности структуры мусульманского текста в плане пересечения гетерогенных поэтик русской и мусульманской литератур в контексте мистицизма как международного явления духовной культуры (в сопоставлении масонства и суфизма);

- выявить основные черты поэтики мусульманского текста.

Научная новизна заключается в том, что данное монографическое

исследование стало первым опытом структурно-семиотического рассмотрения единства мусульманских мотивов, символов, сюжетов, тем и других элементов, включенных в семиосферу русской культуры, что по-новому раскрывает многие структурные и смысловые особенности художественных текстов периода расцвета русского романтизма. Предложены модели интерпретации скрытых структур, т.е. таких смысловых образований в структуре художественного текста, которые до настоящего времени были неявно или не вполне доказательно соотносимы с мусульманской культурой.

В ходе анализа художественных текстов русского романтизма к исследованию активно привлекаются теоретические (средневековые вос-

1 См Сахаров В И Иероглифы вольных каменщиков Масонство и русская литература XVIII - начала XIX века. М., 2000, Лейтон Дж Л Эзотерическая традиция в русской романтической литературе Декабризм и масонство СПб, 1996, Фомичее С.А Пушкин и масоны // Легенды и мифы о Пушкине СПб, 1995 С. 160-161

точные трактаты и современные концепции), религиозно-философские (\адисы, тафсиры), сакральные (разные издания Корана и арабский оригинал), языковые (русско-арабский, русско-таджикский словари) и поэтические материалы (суфийская поэзия Руми, Хафиза, Рудаки, Низами).

Теоретико-методологическую базу исследования составили труды по теории литературы (Ю.М. Лотман, В.Н. Топоров, В.В. Виноградов, ММ. Бахтин, Е. Фарыно, Д.С. Лихачев); истории литературы (Ю.В. Манн, Ф.З. Канунова, В.И. Сахаров, О.Б. Лебедева); суфийской лоэшке и мусульманскому мистицизму (Е.Э. Бертельс, А.Е. Бертельс, А Шиммель, М.С. Фомкин); философии, мифологии и культурологии (A.B. Смирнов, В.И. Брагинский, С.П. Григорян, Г.Д. Гачев); компаративистике (В.М. Жирмунский, М.П. Алексеев, А.Н. Веселовский).

Основу методологии исследования составляет комплексный структурно-семиотический подход, включающий историко-литературный, типологический, системный и сопоставительный виды анализа, позволяющие дать научное описание проблемы мусульманского текста русской литературы.

Научно-практическая ценность диссертации заключается в исследовании взаимодействия поэтики русского романтизма с восточной поэтикой. В научный оборот вводится термин «мусульманский текст русской литературы» и описывается его модель как «мусульманского текста русской романтической литературы» на этапе формирования в 20-е -30-е годы XIX века. Кроме того, в диссертации уточняются способы научной интерпретации текстов, включенных в традицию тавматургиче-ской литературы (масонство, суфизм).

I фактическая ценность диссертации заключается в возможности использования ее основных положений и собранно! о материала в учебном процессе: при чтении общих и специальных курсов по истории русской литературы XIX века, в работе спецсеминаров; при создании тематических сборников произведений художественной литературы.

Положения, выносимые на защиту:

1. В 1820-е -1830-е годы в структуре русского романтизма складывается мусульманский текст русской литературы, являющийся семиотическим образованием с глубокой философией и сложной структурой. Определяющее значение при этом имеют не столько внешние, сколько внутренние факторы, связанные с особенностями осуществления западно-восточного синтеза в русской литературе.

2. Хронотопический образ мусульманского Востока имеет универсальный характер, определяясь такими параметрами, как амбивалентность, сверхпространственность и атопия.

3. Поэтика мусульманского текста русской литературы тесно связана с поэтикой коранического текста и основанной на нем суфийской литературы. В связи с этим можно выделить основные параметры мусульманского текста: динамика в пространстве, прозрение бытия, ситуация «свой среди чужих, чужой среди своих», духовный поиск, возвращение.

4. Мусульманский текст русской литературы репрезентирован в творчестве A.C. Пушкина (образец универсализма западно-восточного синтеза), М.Ю. Лермонтова (закрепление пушкинских традиций западно-восточного синтеза) и в массовой литературе (тиражирование мусульманских структур).

Апробация работы. Материалы диссертационного исследования были представлены в виде доклада на международной конференции «Языки и литературы народов Горного Алтая» (Горно-Алтайск, 2005). Диссертация обсуждалась на заседаниях кафедры Томского государственного университета и Горно-Алтайского государственного университета. Материалы диссертации использовались при чтении спецкурсов по лирике XIX века на филологическом факультете Горно-Алтайского государственного университета. Отдельные положения диссертационной работы изложены в четырех публикациях.

Структура работа. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы.

Основное содержание работы

Во введении обосновываются проблематика, научная концепция, цели и задачи диссертационного исследования, определяется актуальность и научная новизна диссертации, выделяется объект и предмет исследования, методология анализа, рассматривается состояние изученности проблемы, определяется теоретическая и практическая значимость полученных результатов.

Первая глава, «Семиотика мусульманского текста русской литературы», в целях наибольшей структурированности и логичности расположения теоретического материала разделена на три взаимосвязанные части.

В первом параграфе «Генезис» рассматриваются причины формирования мусульманского текста русской литературы. Центральная идея раздела заключается в том, что, кроме очевидных факторов (географи-

чсская близость мусульманского мира и долгий исторический период межгосударственного и межкультурного взаимодействия), ключевое значение имела типологическая близость поэтики европейской романтической литературы и восточной поэтики.

Для того чтобы полнее раскрыть содержание термина «мусульманский текст», необходимо дать ему обоснованное определение. Развивая мысль Ю.М. Лотмана о том, что возможность межкультурных контактов обусловлена наличием образов-эквивалентов, своеобразных словарей-билингвов, типа «русский Байрон», которые будут одновременно сигналом двух культур, можно говорить о том, что широкое, разностороннее исследование взаимодействия культур, значительно отличающихся друг от друга, невозможно без такого сверхтекста-жвивалента, основополагающей матрицы, выработанной усилиями jthx двух культур. Несмотря на то, что дать однозначное, полностью исчерпывающее определение этому феномену достаточно трудно, следует сказать, что мусульманский текст русской литературы - это знаковая система, синтезированный сверхтекст-эквивалент, составленный из множества художественных структур, корреспондирующих с мусульманской семиотической системой и обладающий в общих чертах особенностями текста вообще: единством, связностью, знаковостью, материализованностью и наличием многоуровневой сетки отношений.

Важно определить критерии отбора художественных текстов в плане их принадлежности мусульманскому тексту.

Во-первых, поскольку мы рассматриваем ислам как семиотическую систему, которая через свойственную только ей сетку координат расчленяет и интерпретирует действительность и создает свойственные только ей модели художественного освоения реальности, в художественном тексте должны быть, прежде всего, элементы коранической философии (A.C. Пушкин «Подражания Корану») и философии мусульманского мистицизма (Д.П. Ознобишин «Ода Гафица» (1827). При этом мусульманские мотивы не сводятся к разновидности восточных мотивов, а предешвляют собой модель философского постижения категорий действительности.

Во-вторых, в художественном тексте, созданном в хронологических рамках рассматриваемого нами периода, необходимо, чтобы поступки героев проецировались на ислам, объяснялись его положениями или противопоставлялись им, поскольку в таком случае происходит формирование сверхобраза ислама (A.C. Грибоедов «Дележ добычи» (1825).

В-третьих, присутствие имен Аллаха и пророка Мухаммада, явная или скрытая цитация Корана или упоминание любого другого афибута ислама, в котором репрезентирована авторская модальность (Ф.И. Тютчев «Олегов щит» (между 1827 и 1829; начало 1850-х), создают необходимые семиотические предпосылки.

К мусульманскому тексту следует относить также художественные тексты, содержащие мотивы, которые функционируют в тексте по линии «непреднамеренного»; однако свойство любого мотива заключается в том, что он вносит в текстовую структуру информацию о контекстах, в которых побывал однажды, «цитата», «ссылка» потенциально вмещает в себя всю ту литературно-художественную структуру, откуда она заимствуется или куда она обращена»1. Поэтому в художественном тексте такой мотив или такой символ будет потенцией, свернутым текстом, который может быть развернут с мусульманским значением только в том случае, если в контексте произведений этого автора обнаружится эксплицитно мусульманская философия.

Логика исследования подобных структур заключается в том, чтобы определить, говоря словами В.В. Виноградова «смысл таких «заимствований» и «подразумеваний» в их первоначальном контексте», что в контексте нашего исследования станет «отправной точкой их семантического приспособления к новой композиционной системе. Задача настоящего исследования сводится не только к тому, чтобы установить факт «заимствования», но и к тому, чтобы определить значение фразы на ее родине, в контексте ее первоисточника - и затем понять, как это значение применено» в новой художественной системе2.

Второй параграф «Философия» останавливается на рассмотрении коранического текста как знаковой системы, а также основных параметров мусульманской мистической системы - суфизма и основанной / на ее принципах поэзии Саади, Руми, Джами. Основной мыслью раздела является положение о том, что произведения мусульманских поэтов-суфиев, начиная с VII века писались с самым широким использованием * специальной символики и аллегорий, которые могут быть поняты только человеком, знакомым с системой кодировки суфийского текста. Например, образ друга мог быть прочитан как образ Бога, вино понято как вечность, религия, истина, любовь к Богу, а локоны красавицы - как испытания и трудности этого мира и т.д. Эта кодировка осуществлялась но многим причинам. Одна из главных - стремление, как и у масонов,

1 Виноградов ВВ. О стиле Пушкина // Литературное наследство. T 16-18 М , 1934 С. 154-155

2 Там же

оградить исгин> 01 ирофанирования ее «толпой». К тому же персидский и тюркский языки, на которых создавались суфийские тексты Саа-ди, Руми, Хафиза, Джами, Султана Веледа и др. не имеют грамматической категории рода, и оригинальные стихотворения откровенно эротического характера должны быть прочитаны как глубоко релшиозные.

«Таухид» (абсолютная единственность Бога) и «вахдат-и вуджуд» (единство Бога и бытия), как главные мыслительные категории ислама, пронизывают и связывают в одну систему различные символы, мотивы, идеи, образы суфийской поэзии (в терминологии суфийской поэтики -система «апь-истилахат аш-шу 'ара»1). Мистическая система суфизма -это универсальный механизм порождения смыслов, позволяющий семиотической системе ислама функционировать вне своих пределов. На- " пример, эротическая и вакхическая образность, которая, казалось бы, в корне противоречит мусульманской морали является «агентом», который проникает в чужеродную среду иных культур, и, укрепившись, начинает генерировать смыслы, изначально связанные с идеей таухида.

Изучение композиционного единства мусульманского текста русской литературы будет неполным, если не рассмотреть этот вопрос в связи с семиотическими категориями семантики, синтактики и прагматики. Этому посвящен третий параграф - «Структура».

Использование данных категорий позволяет представить себе особенности композиционного единства, его развития на уровне отношения изображения к изображаемому, на уровне структурных закономерностей семиотического построения и на уровне значимости каждого леменга текста для реципиента: в структуре мусульманского текста «прописан» образ того, кто является его получателем, программируется С1 о примерное поведение. Получатель мусульманского текста должен обладать следующими характеристиками: быть противопоставленным «толпе», выступа!ь как носитель «иного» взгляда на реальность, иметь 1

преимущественно толерантное мышление, быть готовым увидеть «свое» как «чужое».

Модель мусульманского текста может быть построена как некая '

структурная целостность, обладающая центром, составленным из таких произведений, которые наиболее глубоко отражают мусульманскую философию и ментальность, вокруг которого расходятся более широкие концентрические целостности, в которых распола1 аются художественные структуры по градационному принципу. Чем дальше от центра, тем больше вероятности для художественных структур, составляющих му-

' Ьертаьс Е 3 Заметки по поэтической терминологии персидских суфиев // Бертельс Е Э С \ фи !м и суфийская литература Избранные труды М , 1965 т 3 С 110

сульманский текст, входить в другие, смежные мусульманскому, единства (христианские, масонские, иудаистские и т.д.). Например, в одном и том же тексте могут пересекаться несколько понятийных систем, и одни и те же лексемы могут не быть эквивалентными самим себе именно за счет проецирования на разные системные общности (как в стихотворении A.C. Пушкина «Пророк»). В пределах мусульманского текста все его элементы эквивалентны друг другу, включаются в сеть отношений, соотнесенную со смысловым центром.

Кроме того, мусульманский текст, очевидно, расчленим на уровни, пронизывающие модель мусульманского текста в вертикальной перспективе с глубинной направленностью: на более низких уровнях сами элементы и их связи имеют все меньшую способность быть опознанными как единицы понятийной системы ислама. В этом случае реципиент (исследователь) вынужден опираться на широкий культурный и биографический контекст, а также на способы декодирования сообщения, выводимые из методов создания «скрытых текстов» в «открытых текстах», двигаясь в противоположном направлении.

В первой главе, кроме того, обосновывается правомерность использования одного из ключевых терминов настоящего исследования -скрытые структуры, в форме которых функционирует большая часть смыслов мусульманского текста. Под скрытой структурой в диссертации понимается единство не вполне очевидных семантических связей, которое было целенаправленно сформировано автором или механически перенесено по интертекстуальным каналам и самоорганизовалась вокруг некоторого смыслового узла художественного текста. Также определяются способы интерпретации скрытых структур по аналогии с разработанными в отечественном литературоведении Е.Э. Бергельсом способами рассмотрения структуры суфийского образа.

В пространственно-временной модели мира русского романтизма 20-х - 30-х годов XIX века образ Востока приобретает универсальный характер, становится особой мыслительной категорией, важным механизмом преодоления культурной замкнутости с выходом в сферу онтологического переживания мирового единства. Значимость Востока в романтизме уникальна тем, что сложившийся усилиями многих авторов образ имеет мало общего с географическим Востоком, даже там, где авторская мысль рисует якобы реальное восточное пространство (В.А. Жуковский «К Воейкову», A.C. Грибоедов «Дележ добычи», В.И. Туманский «Моя любовь», Е.П. Зайцевский «Вечер в Тавриде», В.Н. Григорьев «Вечер на Кавказе»); само восприятие Востока (арабского, индийского, китайского и т.п.) остается преимущественно мифо-

поэтическим. Таким образом, основными характеристиками хронотопа мусульманского Востока можно считать «сверхпространственность» и атопию.

Авторы исходят из общего мифопоэтического представления о Востоке и каждым своим произведением дополняют комплекс его значений, усиливают его амбивалентность и одновременно пытаются ее преодолеть. Это удается далеко не всегда. Более того, преодоление противоречий не составляет всеобщую тенденцию, поскольку эта структурная противоречивость - диалектического характера, без которой нет целостности мифопоэтического образа Востока. Так, в творчестве Пушкина Коран может в одном случае олицетворять самодержавие и тира- ! нию, а в другом случае - гениальную книгу мудрости; Кавказ и Крым, ), как «чужие» территории, с одной стороны должны засвидетельствовать примат креста над полумесяцем, а с другой стороны именно благодаря своей «чужеродности» символизируют пространство «покоя и воли». В этом, по нашему мнению, видится решение конфликта между интоле-рантностью «южных» поэм и циклом «Подражаний Корану» A.C. Пушкина.

Вторая глава «Поэтика мусульманского текста» посвящена анализу особенностей функционирования мусульманских элементов в русской литературе на примере произведений A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, A.A. Бестужева-Марлинского, Д.П. Ознобишина, а также на примере текста «Хожения за три моря» А. Никитина. Поскольку мусульманский текст - явление чрезвычайно широкое и сложное, основная задача, решаемая этой частью диссертационного исследования, заключается в том, чтобы сформировать модели его литературоведческого анализа на отдельных, небольших по объему текстах. Логика выбора художественных текстов данных авторов в качестве объекта исследования поэтики мусульманского текста заключается в следующем. «Хоже-ние за три моря» А. Никитина является первой известной нам в русской литературе попыткой глубокого проникновения в культуру и менталь-ность ислама и, в контексте рассмотрения метатекстовых структур (на- 1

пример, всей русской литературы как единого текста, единой области непрерывного семиозиса), может быть соотнесено с художественным наследием таких русских романтиков, как A.A. Бестужев-Марлинский и Д.П. Ознобишин в плане непосредственного контакта с мусульманами и восточной словесностью.

Особенности мусульманских структур творчества Марлинского и Ознобишина, в свою очередь, способствуют разрешению проблем генезиса мусульманского текста, а также масштабности использования му-

сульманских (коранических) мотивов и особенностей восточной поэтики при создании художественных текстов русской литературы.

Исследование мусульманских компонентов творчества A.C. Пушкина и М.Ю. Лермонтова объяснимо центральной, системообразующей ролью, которую эти авторы сыграли в истории русской литературы. Глубокое, многоаспектное осуществление «западно-восточного синтеза» на уровне менталитета и художественных миров их произведений свидетельствует о том, что мусульманский текст русской литературы -уникальное явление, выходящее за рамки массовой литературы. Именно анализ их творчества позволяет выделить ключевую философему мусульманского текста русской литературы - универсализм, стремящийся к созданию метатекста: от тенденции к реминисценциям и автореминисценциям к восприятию всего своего творчества (и далее - мировой культуры) как целого.

Вторая глава содержит три параграфа, призванных дать представление о глубине и сложности мусульманского текста на пути его становления. В первом параграфе «Хожение за три моря» Афанасия Никитина как прототип романтического западно-восточного синтеза» рассматриваются уникальный пример оформления и функционирования скрытой «мусульманской» структуры, которую мы назвали «аль-исм аль-а'зам» (величайшее имя (Бога)), значимой для раскрытия идейного содержания целого произведения. Рассматриваются также основные параметры, сближающие мусульманскую структуру «Хожения» и романтическую литературу 1820-х -1830-х годов, среди которых необходимо отметить следующие:

Динамика в пространстве и духовный поиск.

Динамика в пространстве одновременно является динамикой в духовном плане. Стремление русских романтиков найти свое место в культурном пространстве сочегалось с осознанием того, что только выход за пределы любых ограничений может дать ответ на бесконечное количество вопросов. Этим можно объяснить интерес к «чужому», в результате чего в текстах русской литературы появились мусульманские коды. Преодоление расстояний (в духовном смысле) естественным образом связывается с идеей мирового единства, основной принцип которого есть системность: каждое, даже экзотическое, понимание граней бытия, реализованное в тексте, важно именно своей «чуждостью», зеркальной противоположностью «своему». В первой трети XIX века одна из линий формирования и проявления интереса к мусульманской семи-осфере состояла из аналогичных «хожениям» путевых записок таких русских путешественников, как Д.В. Дашков, О.И. Сенковский,

А.Н Муравьев, A.C. Норов и т.д. Таких текстов было достаточно для того, чтобы можно было с полной уверенностью назвать просвещенный XIX век «веком пристального интереса к странам Ближнего и Среднего Востока»', часто имеющего религиозные обертоны.

Мистицизм и прозрение бытия.

Стремление познать бытие при помощи мистицизма, т.е. раскрывая «спрятанные смыслы», является естественной почвой символизации и десимволизации моделей мира. В общих чертах это соответствует поэтике и философии «вторичных стилей», когда такие художественные системы, как барокко, романтизм, суфизм «отождествляют фактическую реальность с семантическим универсумом, т.е. сообщают ей черты текста, членят ее на план выражения и план содержания, на наблюдаемую и умопостигаемую области»2: бытие в этом случае воспринимается как текст, написанный в добытийное время некими высшими силами (Богом). Отсюда стремление постичь язык этого текста, декодировать самую суть его сообщения, позиционировать себя в его пределах.

С древнейших времен существует множество мистических способов проникнуть в «тайны мира», через вскрытие: 1. буквенного кода, 2. числового кода, 3. кода имени (имен). Кроме того, написание текста выступает как ситуация «текста в тексте», в котором функционирование символов (или, в терминологии Е. Фарыно, «знакореферентов»)3 одновременно формируют «глубину» текста за счет подключения к мифопо-этике, а с другой стороны, дробят единство текста на множество иерархически связанных систем, за счет того, что каждый знакореферент (например, Восток) есть свернутый текст.

Ситуация «свой среди чужих, чужой среди своих».

Ситуация «свой среди чужих, чужой среди своих» - одна из основных психологических ситуаций, или болевых точек, русского романтизма, включающая в себя мотивы демона, путешественника, пленника, пилигрима, пророка, героя. В этот ряд легко входят мотивы переименования (Афанасий Никитин - Ходжа Юсуф Хорасани) и переодевания (E.I I. Ростопчина, «Надевая албанский костюм», 1835).

При этом интерес к «чужому» мусульманскому пространству, на первом этапе - недифференцированный и неглубокий в культурном смысле (что характерно для массовой литературы), в конце концов, приобрел черты психологического, культурного, конфессионального и историософского характера в творчестве Пушкина, Чаадаева, Марлин-

1 HavMKtm В В Пальмовая ветвь русских путешественников (вместо предисловия) // Святые места вблизи и издали Путевые заметки русских писателей I пол XIX в М , 1995 С 5

2 Смирнов И П Мегаистория К исторической типологии культуры М,2000 С 22-23

' Fan no J Введение в литературоведение Warszawa, 1991 С 84

ского и Лермонтова; вслед за тем - вплоть до Гумилева и Бунина, снова стал уделом массовой литературы. Именно эта единичность глубокого проникновения в мусульманскую культуру становится значимой точкой пересечения «Хожения» и литературы русского романтизма.

Возвращение.

Динамика в реальном географическом и духовном пространстве Никитина совершает почти полный круг, прерываемый только смертью: возвращение в данном случае есть не что иное, как манифестация «чужого» как «своего». Обогатившийся (прозревший) персонаж стремится по-иному почувствовать «свое», причем ностальгия - это не полное объяснение его внутреннего состояния. По-новому почувствованное «свое» - это тот предел, достичь которого практически невозможно, потому что в таком случае формируется ситуация тотального одиночества (в русском романтизме - «лермонтовский» код).

В русском романтизме «возвращение» осмысляется как «возвращение к истокам», потерянным корням русской идентичности. Обращение к мусульманскому образу мысли в этом плане не противоречит такому возвращению, поскольку является не отказом от «своего», а опознаванием его как уникума в ряду других (альтернативных) моделей.

Во втором параграфе «Интериоризация Востока в массовой литературе 1820-х -1830-х годов» предлагаются примеры анализа структур художественных текстов массовой литературы (как «резонирующей среды»1 мусульманского текста): рассматриваются мусульманские мотивы в кавказских повестях A.A. Бестужева-Марлинского «Мул-ла-Нур», «Аммалат-Бек» и связь образа возлюбленной в стихотворении Д.П. Ознобишина «Ода Гафица» с традицией построения этого образа в суфийской поэтике.

Беллетристика A.A. Бестужева-Марлинского характеризуется частым использованием мусульманских мотивов. Для исследования мусульманского текста русской романтической литературы важно, что его «восточные повести» имели большое влияние, как на писателей массовой литературы, так и на крупных, системообразующих авторов, например, М.Ю. Лермонтова.

Д.П. Ознобишин - известный в этот период поэт-ориенталист, профессиональный переводчик школы С.Е. Раича. В отличие от творчества многих авторов-эпигонов этого периода, стихотворения Ознобишина не лишены иронии, и, следовательно, выходят за рамки элементарного «тиражирования» восточных штампов (хотя его псевдоним «Делибюра-дер» как раз ассоциировался с такого рода творчеством), сопрягая в

1 Гурвич И А Веллетристиха в русской литературе XIX века М, 1991 С 64

17

своей структуре анакреон 1ические и мистические мотивы. «Гангес» (1827), «Рождение перла» (1828), «Могаммед» (1829), «Три розы» (1827), «Продавец невольниц» (1830) и др. Избрав для анализа один из многих «восточных» текстов Ознобишина можно выяснить, сохранился ли при переводе строй мистической философской мысли, свойственный творчеству Хафиза, и, таким образом, описать модель генерации мусульманских смыслов в подобного рода текстах.

Третий параграф «Западно-восточный синтез: манифестация и шкрепление метатекстового универсализма» посвящен исследованию центрального вопроса: проблемы влияния мусульманской мен-тальности на русскую литературу. Западно-восточным синтезом, на наш взгляд, не следует называть любой случай сосуществования в тексте «восточных» и «невосточных» кодов - этот термин должен выражать только максимально глубокий интеркультурный синтез, пример которого в этот период можно наблюдать в творчестве A.C. Пушкина и М.Ю. Лермонтова. В общих чертах динамику формирования западно-восточного синтеза на базе массового интереса к мусульманскому Востоку можно представить следующим образом (в терминологии Ю.Е. Прохорова)1: «соприкосновение - приобщение - проникновение -взаимодействие». При «соприкосновении» происходит сопоставление автором культурных стереотипов, что выражается в несколько схематичном использовании культурных реалий Востока. «Приобщение» предполагает уже знание автором основ мусульманской культуры. Знание в этом случае может быть поверхностным, однако очень важен аспект сознательности в выборе инокультурных кодов.

Следующий этап формирования западно-восточного синтеза, «проникновение», может рассматриваться как система определенного взаимного учета - первый этап оформления нового, сложного художественного языка. И, наконец, «взаимодействие» должно иметь вид такой семиотической модели, в которой значимой является возможность быстрого перехода от одного кода к другому и владение обоими как «своим». К этому случаю подходит феномен «протеизма» A.C. Пушкина. Закреплением этих пушкинских традиций в 30-е годы можно считать творчество М. Ю. Лермонтова, турецкая сказка «Ашик-Кериб» которого, очевидно, манифестирует ситуацию «взаимодействия» - наиболее глубокого пресуществления феномена западно-восточного синтеза.

В данном разделе предлагается анализ стихотворения A.C. Пушкина «Пророк» - одного из самых значимых, но и самых загадочных стихо-

' Прохоров Ю Е Национальные социокультурные стереотипы речевого общения и их роль в обучении русскому языку иностранцев М, 1996 С 106

творений поэта периода 20-х -30-х годов1. Количество его прочтений к настоящему моменту чрезвычайно многочисленно. Однако для нас важен тот факт, что в современном литературоведении сформировалась устойчивая тенденция истолкования «Пророка» в связи с ориентальными и кораническими мотивами творчества Пушкина, восходящими к феномену его «протеизма» («Подражания Корану»), общей установки на ориентальность и эзотерическую традицию русского романтизма первой половины XIX века2.

Открытая таким образом семантическая решетка по-другому структурирует мотивную систему текста, выдвигая на первый план связи мотивов пути (перепутья), рассечения груди, прозрения бытия и пророка-поэта, которые невозможно в полной мере установить проекцией текста на библейский контекст. Прежде всего, структура, которую мы будем именовать «прозрение бытия», проявляется в архитектонике художественного мира «Пророка», т.е. в принципе внутреннего развертывания целостности3, и участвует в его конструировании, вплетаясь в структуры мотивов и хронотопов.

Турецкая сказка «Ашик-Кериб» М.Ю. Лермонтова рассматривается в контексте эзотерической традиции: в этой части диссертации предлагается осуществить проекцию данного текста на традицию поэтики персидской и тюркской суфийской литературы, что заставляет по-новому оценить некоторые текстовые данности. В частности, это касается: имени главного героя - Ашик-Кериба; образа всадника на белом коне - Ха-дерилиаза; мотивов судьбы и чудесного прозрения.

Исследование мусульманского текста в творчестве М.Ю. Лермонтова имеет большие перспективы, поскольку мусульманские мотивы творчества М.Ю. Лермонтова входят в комплекс так называемых

1 БерезкинаС В «Пророк» Пушкина современные проблемы и (учения // Русская литера!ура -1999 -Ш С 27-42

1 См в этой связи. Черняев Н И «Пророк» Пушкина в связи с его же «Подражаниями Корану» М, 1898, Фридман HB Образ поэта-пророка в лирике Пушкина // Ученые записки МГУ Вып 118 Кн 2 М, 1946, Степанов IUI Лирика Пушкина М, 1974 С 322, Нольман М Л Западно-восточный синтез в произведениях Пушкина и его реалистическая основа // Народы Азии и Африки - 1967 - № 4 С 116-125, Белкин Д Пушкин и сказки «1001 ночи» // Звезда Востока - 1979 - № 6 С 1460-150, Тартаковская Л «Люблю немолчный голос твой » Пушкин и Восток Сквозь призму традиционно! о образа //Звезда Востока - 1979 -№6 С 151-155. Сафа Махмуд Алъван А С. Пушкин и Арабский Восток Авторсф дис канд филол наук Воронеж, 1985, АтаханопД Т. Восточные мотивы в творчестве А С Пушкина' Автореф дис канд филол наук Душанбе, 2000, Челышев ETI. Мир Востока и Пушкин // Наука в России 1999 №1 С 75-81, Фоменко И В Три пушкинские отсылки к сакральным темам//Литературный текст Проблемы и меюды исследования М, Г верь, 2000

3 См Бахтин М М Вопросы литературы и эстетики М,1975 С 17

философско-символических, имеющих особую «структурно-содержательную градацию»1: с одной стороны, обобщенно-мировоззренческий смысл задан самим опорным понятием (странничество, восток, судьба, книга), философско-символическая репрезентативность других выявляется лишь в процессе их многоаспектного анализа: ло общие для всего творчества Лермонтова мотивы земли и неба, сна, игры и пути (См., например, в связи с этим: «Жалобы турка», «Испанцы», «Кинжал», «Спор», «Измаил-Бей», «Выхожу один я на дорогу», «Небо и звезды», «Мой дом», «Аул Бастунджи», «Хаджи Абрек», «Две невольницы», «Дары Терека», «Три пальмы», «Валерик»).

В Заключении подводятся итоги диссертационного исследования:

1. Мусульманский текст русской литературы - сложное знаковое амбивалентное образование, сгенерированное в структуре русского романтизма 1820-х - 1830-х годов. Его появлению и многоаспектному оформлению способствовало множество факторов, как внешнего (аналогичные тенденции в западноевропейских литературах), так и внутреннего характера. Философия мусульманского текста тесно связана с философским содержанием священной книги мусульман - Кораном, хорошо известным русскому романтизму и с мистической философией ислама - суфизмом. Учитывая многие особенности суфийской поэтики на примере текстов Хафиза, Руми, Султана Веледа и др., мы предложили тсзис о включении в мусульманский текст русской литературы раннее выпадавшие из данного ряда мотивы возлюбленной, вина, прозрения бытия, странничества и др., что делает его многоуровневым, с усложненной семантикой, синтактикой и прагматикой.

Формула генерации мусульманского текста может быть представлена следующим образом: внутренние и внешние предпосылки интереса русских авторов к исламу - мистическая традиция XVIII века - переводы из европейских языков (интерференция мистических и философских компонентов) начала XIX века (В.А. Жуковский) - «западно-восточнь1й синтез» А.С Пушкина - массовое «тиражированное» увлечение Востоком (поэзия бедуинов, «1001 ночь», Хафиз, Джами) - закрепление традиции использования мусульманских мотивов и компонентов мусульманской ментальности для выражения собственной индивидуальности и ощущения «мирового единства» (М.Ю. Лермонтов).

Мусульманский текст русской литературы включен в ряд других традиционных для русского романтизма религиозно-философских дис-

' Об ггом см Щемечева П М, Коровин В И, Песков А Мидр Мотивы//Лермонтовская энциклопедия М,1981 С 291

курсов: христианство, масонство и др., прочно занимая свою нишу в структуре толерантного мышления русского романтизма.

2. Одна из самых значимых гекстообразующих категорий мусульманского текста - это хронотоп «мусульманского Востока». Образ Востока при этом приобретает универсальный характер, становясь особой мыслительной категорией и важным механизмом преодоления культурной замкнутости с выходом в сферу онтологического переживания мирового единства.

Базовыми характеристиками этого хронотопа можно считать сверх-пространственность, атопию и амбивалентность: в таких текстах, как «Талисман» Л.С. Пушкина, «Три пальмы» М.Ю. Лермонтова, «К Воейкову» В.А. Жуковского, «Дележ добычи» A.C. Грибоедова, «Моя любовь» В.И. Туманского, «Вечер в Тавриде» Е.П. Зайцевского, «Вечер на Кавказе» В.Н Григорьева и т.п. образ Востока имеет мало общею с географическим Востоком. Однако значимость этого образа состоит в том, что, сформированный усилиями многих авторов в 20-е -30-е годы XIX века, он способствовал позиционированию русской культуры в мировом духовном пространстве. В указанный период в структуре романтического стиля сформировалась устойчивая внутренняя готовность к восприятию мусульманских элементов с положительным или отрицательным знаком, что свидетельствовало о трансформации культурного фона русской литературы. В результате этих процессов происходит формирование «моего Востока» отдельного автора, и на более высоком уровне - «нашего Востока» русской литературы.

3. В диссертации подробно рассмотрены тексты, анализ мусульманских компонентов которых способствовал раскрытию особенностей функционирования мусульманского текста: «Пророк» A.C. Пушкина, «Ашик-Кериб» М.Ю. Лермонтова, «Мулла-Нур» и «Аммалат-Бек» A.A. Бестужева-Марлинского и «Ода Гафица» Д.П. Ознобишина. Кроме того, первый параграф второй главы был посвящен анализу мусульманских компонентов в «Хожении за три моря» А. Никитина: этот раздел был специально разработан, чтобы выявить на основе сопоставления с первым в русской литературе случаем столь глубокого проникновения в мусульманскую менталь-ность выделить основные генеративные параметры мусульманского текста русской романтической литературы, имеющие духовный обертон: динамика в пространстве, прозрение бытия, ситуация «свой среди чужих, чужой среди своих», духовный поиск, мистицизм, возвращение. Эти параметры следует рассматривать как мотивы, включаю-

щие в свою структуру множество субмотивов, и как хронотопы, через которые осуществляется выход в символическое пространство.

4. Анализ стихотворения Д.П. Ознобишина «Ода Гафица (Из книги «Даль» его дивана)» показал, что при переводе в русском тексте сохраняются основные черты поэтики суфийской газели: единство интонации, логика сочетания и последовательность мотивов, редиф, мотивы возлюбленной и любовного опьянения. В результате на языке «второго порядка», т.е. на метафорическом уровне прочтения текста, имеет место трансформация всей художественно-изобразительной системы стихотворения, и художественные элементы, предлагающие развитие любовно-эротической темы, превратились в религиозно-философские символы, удовлетворяющие основным критерия познания бытия в мистических системах Запада и Востока.

5. Корпус беллетристических произведений исследуемой эпохи составил «резонирующую среду» мусульманского текста: широта и разнообразие используемых мотивов массовой литературы, генетически связанных с исламом и мусульманской культурой, могут быть рассмотрены на примере двух достаточно популярных произведений A.A. Бес-тужева-Марлинского «Мулла-Нур» и «Аммалат-Бек». В этих произведениях функционируют следующие мусульманские мотивы: имена Аллаха, поминовение имамов, Коран, характерология горца, «обрусение» мусульманина и др. Кроме того, автор демонстрирует знание теологических споров (различение суннитов и шиитов) и эсхатологии ислама.

6. Наибольшее значение для формирования мусульманского текста русской литературы имеет творчество A.C. Пушкина. Именно в структуре таких его произведений, как «Подражания Корану», «О дева-роза, я в оковах», «Виноград», «Пророк» и т.д. осуществляется главный в этот период образец «западно-восточного синтеза». Только благодаря Пушкину мусульманские компоненты художественных текстов закрепились в виде сложного, амбивалентного семиотического образования, а не растворились в системе «общих мест» массового романтизма.

Стихотворение A.C. Пушкина «Пророк» рассматривается в диссертации в связи с проблематикой «западно-восточного синтеза». В этом тексте выделяется «скрытая структура» - семантическая решетка, которая структурирует мотивную систему текста, выдвигая на первый план связи мотивов пути (перепутья), рассечения груди,"прозрения бытия и пророка-поэта, которые невозможно в полной мере идентифицировать как библейские. Прежде всего, генетически связанная с мусульманской традицией структура, которая в настоящем исследовании именуется «прозрение бытия», проявляется в архитектонике художественного мира «Пророка», т.е. в принципе внутреннего развертывания целостности, и участвует в его конструировании,

вплетаясь в структуры мотивов и хронотопов. В результат« создается многоуровневое пространство с взаимопересекающимися рядами смысловых линий, позволяющих осуществить свое прочтение и «библейским» и «кораническим» кодами. Проекция стихотворения на традиции мусульманского мистицизма по-новому раскрывает содержательность художественной структуры текста.

7. «Закреплением» пушкинских традиций «западно-восточного синтеза» на уровне глубокого осмысления мусульманских концептов можно считать творчество М.Ю. Лермонтова. В структуре многих его произведений можно найти свидетельства того, что такие понятия, как «судьба», «демон», «странничество», «Бог» осмысляются в определенном соответствии с мусульманской философской традицией. В качестве примера анализа подобных элементов с позиции их системного единства исследована турецкая сказка Лермонтова «Ашик-Кериб». Аллегорический уровень текста раскрывается такими суфийскими понятиями, как «странничество», «судьба» и «чудесное прозрение».

Работа завершается изложением перспектив дальнейшего исследования поставленной проблемы:

1. Функционирование мусульманского текста не ограничено периодом 1820-х -1830-х годов. Сформированный в структуре романтического стиля, мусульманский текст до настоящего времени продолжает свое активное существование в семиотической системе русской литературы, проявляясь в качестве существенного компонента в структурах как вторичных, так и первичных стилей.

2. С возникновением кинематографа и с развитием средств массовой коммуникации мусульманский текст, сохраняя основные параметры, отмеченные в настоящем исследовании, трансформировался в мусульманский текст русской культуры - явление более обширное, внутри которого происходит постоянное взаимовлияние стилей и разных видов искусств. Рассмотрение данной проблематики на основе всех этапов и с учетом литературной и внелитературной форм его функционирования является актуальной темой дальнейших исследований.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Алексеев П.В. Особенности исследования мусульманского текста в русской литературе // Культура и текст. Миф и мифопоэтика. - СПб. - Самара -Барнаул, 2003. С. 93-97.

2. Алексеев П.В. Семиотика «Священного Писания» в аспекте русско-мусульманской межкультурной коммуникации II Наука. Культура. Образование,- Париж - Горно-Алтайск. - 2004. - № 15/16. - С. 149-151.

3. Алексеев П.В. Мусульманский текст в поэзии A.C. Пушкина («Пророк») // Диалог культур. 6: Сборник материалов 6-й Межвузовской конференции молодых ученых. - Барнаул, 2004. - С. 71-89.

4. Алексеев П.В. Опыт интерпретации скрытых структур художественного текста. - Горно-Алтайск: ГАГУ, 2005. - 25 с.

Подписано в печать 01. 12. 2005. Формат 60*84/16. Бумага офсетная Гарнитура «Тайме». Уел печ л -1,5 Тираж 100 экз. Заказ № 206.

РИО Горно-Алтайского государственного университета, 649000, г. Горно-Алтайск, ул Ленкина, д. 1.

Отпечатано типографией Горно-Алтайского государственного университета, Республика Алтай, 649000, г Горно-Алтайск, ул Ленкина, д. 1.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Алексеев, Павел Викторович

Ч* ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. Семиотика мусульманского текста русской литературы.

1.1. Генезис.

1.1.1. К содержанию термина «мусульманский текст русской литературы».

1.1.2. Историко-культурные и биографические факторы.

1.1.3. Эзотерическая традиция русского романтизма. 1.2.Философия.

1.2.1. Коран как знаковая система.

1.2.2. Идеология мусульманского мистицизма.

1.3. Структура.

1.3.1. Модель мусульманского текста: семантика, синтактика, прагматика.

1.3.2. Время и пространство мифопоэтического Востока.

ГЛАВА 2. Поэтика мусульманского текста русской литературы.

2.1. «Хожение за три моря» Афанасия Никитина как прототип романтического западно-восточного синтеза.

2.1.1. Структурная целостность мусульманских компонентов

Хожения».

2.2. Интериоризация Востока в массовой литературе 1820—1830-х годов.

2.2.1.Образ возлюбленной в стихотворении Д.П. Ознобишина

Ода Гафица (Из книга «Даль» его дивана)».

2.2.2. Мусульманские мотивы в кавказских повестях

A.A. Бестужева-Марлинского.

2.3. Западно-восточный синтез: манифестация и закрепление метатекстового универсализма.

2.3.1. Идеологема «прозрение бытия» в стихотворении A.C. Пушкина «Пророк».

2.3.2. Турецкая сказка М.Ю. Лермонтова «Ашик-Кериб» в контексте эзотерической традиции.

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Алексеев, Павел Викторович

Русская литература на протяжении всех этапов своего развития теснейшим образом была связана с метафизическими представлениями о мире, собственными средствами осваивая область религиозных проблем бытия человека. В Средневековье доминирующая роль была отведена христианству с его отношением к художественному слову как боговдохновенному, а к автору — как передатчику божественных смыслов: деятели сакральной (церковной) и полусакральной (литературной) сфер общественной жизни выступали коллективным постоянно действующим «пророком», от которого требовалось благочестие в жизни и в творчестве (слитность автора и текста). Однако в полностью секуляризованной литературе послепетровской эпохи1 наряду с демистификацией литературного слова и антихристианскими выпадами французских просветителей происходит противоположный процесс: вакантное место Бога не удалось полностью заполнить ни идеей Разума, ни Природой, ни Человеком, в результате формируется смесь «философского сенсуализма, деизма, традиционного православия, кощунства, мистицизма, скептицизма»2, объединяющей идеей которых становится внецерковный, сверхрелигиозный, но не потерявший связи с метафизикой гуманизм. Именно гуманизм XVII—XVIII веков обеспечил проникновение в русскую литературу текстов, несущих инокультурные коды, философской задачей которых стало формирование дополнительных (альтернативных) моделей человеческого бытия.

Актуальность темы диссертационного исследования «Формирование мусульманского текста русской романтической литературы 1820—30-х годов» обусловлена рядом поставленных перед современным литературоведением проблем. Период 20—30-х годов XIX века — период наиболее яркого проявле

1 Лотман Ю.М. Русская культура послепетровской эпохи и христианская традиция // Труды по знаковым системам. Т. 24. Культура: Текст: Нарратив. Тарту, 1992. С. 58—71.

2 Там же. ния эстетических и философских тенденций эпохи романтизма в России. Именно в это время и в структуре этого стиля корпус накопленного художественного материала, свидетельствующего о массовом интересе к исламу и мусульманскому Востоку, послужил причиной формирования мусульманского текста русской литературы.

Структурно-семиотический подход к произведениям литературы, разработанный тартусско-московской семиотической школой, рассматривает тексты (материальную выраженность произведений) как знаковые системы. Причем, в текстах существенная роль отводится не столько элементам, сколько отношениям элементов. Именно отношения элементов создают структуры — организацию материально выраженных системных элементов. Дальнейшее изучение принципов соотношения элементов приводит к тому, что между различными уровнями текста могут устанавливаться «дополнительные структурные связи — отношения между типами систем»1, логика выделения которых приводит к тому, что «можно, взяв группу текстов (например, русскую комедию XVIII в.), рассмотреть ее как один текст, описав систему его инвариантных правил, а все различия отнеся к вариантам, порождаемым в процессе его социального функционирования»2.

В отечественном литературоведении примерами подобного рассмотрения групп художественных произведений, объединенных по какому-то доминантному признаку можно назвать ставшие уже классическими работы Ю.М. Лот-мана, В.Н. Топорова по петербургскому тексту русской литературы3 и Н.Е. Меднис по венецианскому тексту4. По аналогии с указанными работами стали выделяться московский, парижский и т.п. тексты, в которых происходит «пресуществление материального пространства» посредством мифа в «духовные ценности»5.

1 Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб., 1998. С. 63.

2 Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 64.

3 Топоров В. Н. Петербургские тексты и петербургские мифы // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995.

4 Меднис Н.Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск, 1999.

5 Топоров В.Н. Указ. соч. С. 259.

Концепция метатекста в плане методологии соприкасается с концепцией «стиля эпохи», разработанной Д.С. Лихачевым и понятием «большого времени», которое использовал С.С. Аверинцев при сопоставлении тысячелетия византийской культуры с тысячелетием русской: для того, чтобы «решать задачу макрохарактеристик, минуя слишком детальные описания», необходимо «пожертвовать детальностью информации об истории каждого объекта в отдельности», используя методику «приближенных описаний»1. В то же время конструируемая модель мусульманского текста не может быть полной без анализа элементарных компонентов, которые способны высветить сложные мыслительные структуры художественных текстов, линии их развития и способы генерации смыслов: входя в большое время, факт «попадает в новый контекст новых фактов, сплетается с ними в единую ткань, становится компонентом рисунка, проступающего на этой ткани и на глазах усложняющегося, и тогда смысл его имеет уже не столько границы объема, сколько опорные динамические линии»2.

Методология изучения подобных семиотических механизмов легла в основу нашего исследования: называя мусульманским текстом русской литературы синтетический сверхтекст, сформированный усилиями десятков авторов русской литературы в 20—30-е годы XIX века, и состоящий из отдельных художественных текстов, как единство художественного целого из отдельных взаимокорреспондирующих (структурообразующих) высказываний, мы исследуем его генезис, семиотическую сущность, структуру, философию, особенности смыслопорождения в аспекте межкультурного взаимодействия, а также единичные факты его экспликации в мотивах, структурах символов, образов, на разных уровнях структурного целого текста.

Говоря о месте ислама в русской романтической литературе XIX века, пронизанной, кроме того, как показала Ф.З. Канунова3, библейскими и христианскими мотивами, следует сказать, что мы имеем в виду не столько религиоз

1 Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X—XVII вв. Эпохи и стили. Л., 1973. С. 6.

2 Аверинцев С.С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир. — 1988. —№7. —С. 210—211.

3 Канунова Ф.З. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820—1840-е годы). Новосибирск, 2001. ные культуры и не столько религиозные мировоззрения, сколько параметры ментальности, стилей мышления и способов смыслопорождения, которые корреспондируют с соответствующими религиозными системами (воспитываются, стимулируются ими или сами порождают их особенности).

Нет необходимости подробно останавливаться на сущности ислама и его роли в мировой истории и культуре, это достаточно подробно рассмотрено в работах Д.Е. Еремеева, Е.А. Резван, У.М. Уотта, А. Шиммель, Е.А. Фроловой, П. Жданова, С.П. Григоряна и др. Однако некоторые существенные положения мусульманской традиции имеют непосредственное отношение к настоящему исследованию. Во-первых, понятие «таухида», составляющего центр всех философских построений ислама — это понятие абсолютного единства Бога (Аллаха), непознаваемого и независящего от человека. Это понятие настолько существенно в исламе, что порой является его контекстуальным синонимом (ислам — это таухид, таухид — это ислам), выводящим ислам за рамки религиозной системы: ислам, абсолютизируя само понятие «единства», становится уникальным способом постижения мирового единства и его историософской логики. Квинтэссенция этих заявлений, согласно мусульманской концепции, содержится в священных текстах трех «авраамических» религий — Торе, Псалтыри, Евангелии, Коране. Таухид настолько широкое понятие, что позволяет объяснять амбивалентность бытия и находить в нем место любому явлению, располагающемуся в любой точке на оси «добро - зло» или в корреляции «свой — чужой».

Во-вторых, особенность генезиса мусульманского текста русской литературы заключается в том, что зачастую его элементы не осознавались корреспондирующими с мусульманской философией, функционируя в структурах произведений под эстетической маской «ориентализмов». Между тем, многие из них имеют самое непосредственное отношение к исламу через его эзотерическую традицию — суфизм (который, в свою очередь, корреспондирует с европейской эзотерической системой масонства). Мировая традиция создания герменевтических текстов (когда единый текст расслаивается на несколько совершенно различных сообщений по принципу палимпсеста), широко используемая и на Средневековом Востоке, и в России XIX века, требует выделения и интерпретации скрытых структур художественных текстов.

Более того, именно скрытые структуры художественных текстов, т.е. не вполне очевидные семантические связи внутри текста, корреспондирующие с мусульманской семиосферой, становятся основным моментом нашего рассмотрения и принципом отбора текстов для анализа. Именно поэтому, например, при анализе мусульманских компонентов творчества A.C. Пушкина, мы не рассматривали явные мусульманские компоненты, реализованные в цикле стихотворений «Подражания Корану». Для нас было более значимо выявить функционирование скрытых мусульманских структур, свидетельствующих не только о глубине постижения некоторых фундаментальных понятий ислама, но и о том, что мусульманский текст русской литературы — это сложноустроенный механизм, имеющий большое количество граней, уровней, смыслов и средств их генерации вне мусульманской семиосферы.

Говоря о том, чем обусловлен массовый интерес к исламу в России в первой четверти XIX века, необходимо отметить, что это — закономерный этап, детерминированный внутренними и внешними факторами.

К внешним факторам следует отнести, прежде всего, аналогичный массовый интерес к мусульманскому Востоку в странах Западной Европы, во многом определивший направление ориентальной романтической мысли русской литературы. Эта тенденция к началу XIX века прошла долгий эволюционный путь через все Средневековье, эпоху Возрождения и просветительство.

Европейское отношение к мусульманской семиосфере в Средние Века располагается в поле напряжения между тремя различными точками зрения1:

1. Полное отрицание культуры, построенной на «ложной» религиозной позиции. Взгляд на ислам под таким углом зрения в художественных текстах выражался мотивами неизбежной борьбы христианского и мусульманского миров,

1 Об этом см.: Журавский A.B. Ислам в европейской христианской мысли // Восток. — 1995. —№ 3. — С. 66. что описывалось как борьба «добра» со «злом»1. Во французском и испанском героическом эпосе, например, подобного рода взгляды приводили к идеализации персонажей, сражающихся с мировым злом, и гиперболизации масштабов изображаемых событий, сочетающейся с «немыслимыми легендами и абсурдл ными вымыслами о мусульманах» . В «Песне о Роланде» безрезультатный поход Карла Великого, который решился помочь одному мусульманскому правителю Испании против другого и был разбит на обратном пути отрядами басков, был превращен сказителями в «картину семилетней войны. где врагами оказались не христиане-баски, а все те же мавры»3.

2. Полемика с мусульманами с целью опровержения ислама, как духовного вызова христианству. Эта позиция также была крайне негативной и неконструктивной, однако качественная система аргументации требовала знания основ ислама и арабского языка. Поэтому уже в XII веке Роберт Кеттонский переводит Коран на латинский язык, в середине XIII века Рамон Марти основывает в Тунисе школу «Studium arabicum» для подготовки профессиональных миссионеров, а в XIV веке Виенский собор католической церкви предписывает изучение и преподавание арабского языка в университетах Рима, Парижа и Оксфорда.

3. Более плодотворной и конструктивной в культурном плане была позиция находящихся в непосредственной близости от мусульманского мира христиан Неаполя, Сицилии и Испании, направленная на культурный обмен в некотором роде «поверх религиозности»: происходили переводы с арабского трудов по философии, медицине и другим наукам, получившим в мусульманском мире этого периода большее развитие.

В эпоху Возрождения негативная тенденция остается по-прежнему сильной. Однако процессы взаимодействия-противопоставления разворачиваются уже в русле гуманистических идей: на фоне антимусульманских полемических

1 Интересен в этом плане пример св. Бернара, который призвал христиан к тому, чтобы они убивали мусульман, поскольку «убивший мусульманина убивает не человека, а зло» (CM.:Caspar R. Traité de la théologie musulmane. Rome, 1987. T. 1. p. 77).

2 Журавский A.B., A.B. Ислам в европейской христианской мысли // Восток. — 1995. —№ 3. — С. 66.

3 История западноевропейской литературы. Средние века и Возрождение. М., 2000. С. 56. сочинений Иоанна Сеговийского и Дениса Шартрского, появляются трактаты типа «Cribratio alcorani» и «De расе fidei» Николая Кузанского, где он, помимо критики ислама, пытается установить точки пересечения коранического и евангельского текстов, а также высказывает идею «единой во всем различии обрядов религии» для всех разумных человеческих существ1.

Ислам не только стимулировал развитие европейской науки, он фактически выступил одной из причин возникновения идеологии эпохи Возрождения в Европе: в соответствие с концепцией Н.И. Конрада, выраженной в книге «Запад и Восток», мировой литературный процесс начался на Дальнем Востоке в VII— VIII веках и достиг своего апогея в западноевропейском Ренессансе, длившемся А вплоть до XVII века . Таким образом, главное значение ислама в плане динамики христианской семиосферы заключалось в том, что он оказал мощное влияние на формирование европейского самосознания. Само понятие христианского мира, как некоей наднациональной культурной целостности, сложилось в результате противопоставления мусульманскому миру.

В конце XVI—начале XVII веков, как реакция на колониальную экспансию европейских держав в страны Востока и Нового Света, в западноевропейских литературах развивается филориенталистическое течение, утверждавшее идею «благодетельного дикаря», «коварству и злодеяниям» белых завоевателей противопоставившее идеализированные образы благородных индийцев, сиамцев, благоразумных турок, арабов, абиссинцев, индейцев. Подобной тематикой богата французская литература и прежде всего драматургия Вольтера, «Персидские письма» Монтескье. Особенность этого периода состояла в том, что персонажи были «мусульманскими» только по происхождению и внешнему виду, характеризующемуся стабильным набором трафаретных характеристик. Мысли, которые выражались этими персонажами, были критическими просветительскими идеями.

См. об этом: Rescher N. Nicolas of Cusa on the Qur an // Studies in Arabic Philosophy. L., 1973. P. 140—144.

2 См.: Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1966.

Большую роль в трансплантации мусульманского образа мысли сыграли переводы с восточных языков на западные (в основном, на французский), предложенных XVIII веком. Они закрепили восточную топику в западной, а следом — ив русской литературе. Однако в русскую литературу «восточное» (не всегда осознававшееся как мусульманское) первоначально входило как «специфическая, условная поэзия, экзотика, как материал, знакомящий читателя с изощренной литературой фантастических приключений»1, формирующий ситуацию «выхода во вне»: уставши от забав,

И бросясь на постель, займусь Шехеразадой.

И вижу там и сям и карлов, и духов, и визирей рогатых,

И рыбок золотых, и лошадей крылатых,

И в виде Кадиев волков.»2 Внутренние факторы во многом связаны с внешними по линии влияния европейской культурной традиции на русскую, однако имеют место некоторые весьма существенные особенности: во-первых, влияние сложившегося в Европе образа ислама и мусульманской культуры можно представить как «наслоение» на уже сформированную в Средние века в русской культуре систему представлений: напряжение между собственным и привнесенным образами составляет один из «силовых узлов» мусульманского текста, одну из граней его амбивалентности; во-вторых, генезис русской культуры, связанный с освоением (сопровождающимся включением элементов «чужого» в структуру «своего») огромной территории, населенной множеством этнических групп и народностей неславянского (в частности, азиатского) происхождения, обусловил особенности мышления культуры, в которой особо значимое место отводится позиционированию в системе «свое — чужое»: географическая близость ислама в сово

1 Челышев Е.П. Мир Востока и Пушкин // Наука в России. — 1999. — .№1. — С. 75 — 81.

2 Цит. по: Эберман В. Арабы и персы в русской поэзии // «Восток». Кн. 3. М.-Л, 1923. С. 20. купности других свойств русской культуры — несомненно, важный момент, помогающий понять причины такого глубокого осмысления этой «чужой» культуры.

Исследование мусульманского текста русской литературы осознается нами в неразрывной связи с проблематикой межкультурной коммуникации, как областью взаимодействия «говорящих сознаний»1.

Мусульманский текст — не только литературный факт. Тексты, составляющие это сверхтекстовое образование, необходимо рассматривать в культурно-языковом контексте времени. Художественный текст, который мы относим к мусульманскому тексту русской литературы, — часть системы, в которой каждый элемент получает дополнительные контекстуальные значения, порожденные полем межкультурного взаимодействия. В этом аспекте исследование мусульманского текста является предметом специальной дисциплины, названной Ю.М. Лотманом «семиотикой культуры», которая рассматривает «взаимодействие разноустроенных семиотических систем, внутреннюю неравномерность семиотического пространства, необходимость культурного и семиотического полиглотизма»2, а отдельный текст как культурный макрокосм, который «становится значительнее самого себя и приобретает черты модели культуры», в условиях чего он «имеет тенденцию осуществлять самостоятельное поведение, уподобляясь автономной личности»3.

Культуру (русскую и мусульманскую) мы рассматриваем вслед за Э. Бен-венистом «как весьма сложный комплекс представлений, организованных в кодекс отношений и ценностей: традиций, религии, законов, политики, этики, искусства — всего того, чем человек, где бы он ни родился, пропитан до самых глубин своего сознания и что направляет его поведение во всех формах деятельности»4. Одно из основополагающих свойств культуры (в особенности, русской культуры) заключается в том, что, в терминологии В.Н. Топорова, она

1 Бахтин М.М. Тетралогия. М., 1998. С. 361.

2 Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Лотман Ю.М Избранные статьи. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 129—132.

3 Там же.

4 Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 31. выполняет «соотнесение-сравнение» своего и чужого. Эта ее функция, безусловно, значима, поскольку сравнение «связано с бытием человека в знаковом пространстве культуры, которая имеет своей осью проблему тождества и различия»1.

Термин «межкультурная коммуникация» употребляется нами для обозначения такого взаимодействия культур, при котором они «вступают в диалог, и происходит их актуализация, в результате чего проявляется общечеловеческое и специфическое каждой культуры» как семиотической системы. Структура межкультурного коммуникативного акта в общих чертах эквивалентна элементарной структуре любого коммуникативного акта: наличие адресата, адресанта, контекста, кода и контакта. Однако реальное взаимодействие культур, рассматриваемое в парадигме диалогической концепции М.М. Бахтина, есть не только и не столько передача количества культурной информации, сколько «способ внесения той или иной коррекции»3 в мирообраз коммуниканта. Иными словами, сущность межкультурной коммуникации состоит в том, чтобы трансплантировать не информацию, а способы ее построения, и следом за этим — создавать такие условия, при которых воспринимающая культура начнет сама генерировать «чужие» структуры, «уменьшая неопределенность путем взаимодействий в собственной когнитивной области»4.

На начальном периоде формирования мусульманского текста, когда происходило накопление мусульманских элементов, перешедшее позднее в накопление структур, осуществлялась как полная, так и редуцированная межкультурная коммуникация: при полной происходило непосредственный диалог с мусульманами Кавказа, Сибири, Крыма, Индии и т.д., а при редуцированной (когда имеет место не взаимовлияние, а лишь влияние одной культуры на сис

1 Топоров В.Н. Пространство культуры и встречи в нем // Восток—Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М., 1988. С.'/.

2 Фурманова В.П. Межкультурная коммуникация и художественная литература (На материале преподавания иностранных языков) // М.М. Бахтин и гуманитарное мышление на пороге XXI века: Тезисы докладов III саранских международных Бахтинских чтений: В 2 ч. Ч. 1. Саранск, 1995. С. 64.

3 Леонтьев А. А. Основы психолингвистики. М., 1999. С. 272.

4 Гудков Д.Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. М., 2003. С. 21. темность другой) — включение восточной поэтики классического периода в поэтику русского романтизма первой трети XIX века.

Учитывая позиции Лотмана, Топорова и Бахтина при анализе литературных фактов, можно говорить о том, что возникновение мусульманского текста — глубоко значимый факт, свидетельствующий о том, что в первой половине XIX века такое естественное свойство культуры, как диалогичность, в русской культуре этого периода становится ведущим творческим принципом и мировоззренческой категорией, способом преодоления культурной замкнутости, когда творческая мысль, оперируя «чужими» категориями, осуществляет выход «во вне» (для того, что бы взглянуть на себя глазами «другого»), наполняет бытие более глубоким смыслом и способствует более адекватному моделированию действительности.

Однако предмет нашего исследования требует рассматривать частный случай межкультурного взаимодействия — межлитературные связи, т.е. «проникновение одной литературы в мир другой литературы»1. В терминологии Д. л

Дюришина , средневековая мусульманская литература (Хафиз, Саади, поэзия бедуинов и Коран, как он воспринимался в XIX веке) воздействовала на русскую в одностороннем порядке по принципу «внутренних контактов», т.е. контактов, проявившихся в различных формах межлитературной рецепции, как пассивных, так и активных, творческих: влияние, заимствование, аллюзия, вариация, парафраза, реминисценция, цитация, филиация, пародирование, подражание, плагиат, эпигонство, репродукция, перевод, трансформация произведения-источника, продолжение и обновление традиций инонациональной литературы, создание самостоятельных произведений под импульсом произведений другой литературы и т.д.3 Внутренние контакты протекают как на уровне отдельных личностей (Пушкин — Саади, Ознобишин —

1 Конрад Н И. Запад и Восток. М„ 1966. С. 337.

2 См.: Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы. М., 1979.

3 Об этом см.: Аминева В.Р. Типология контактов как способ систематизации межлитературного процесса // Русская и сопоставительная филология: Системно-функциональный аспект: Материалы итоговой научной конференции 2003 г. Казань, 2003. С. 204—209.

Хафиз), так и на жанрово-стилевом уровне (русский романтизм и «восточный» романтизм).

Диахронический аспект рассмотрения межлитературных связей выдвигает новую проблематику: мусульманский текст рассматривается в соотношении не только культур, но и эпох. С такой точки зрения проблема «ислам и русская романтическая литература первой четверти XIX века» видится в контексте влияния словесности мусульманского Востока классического периода (X—XV вв.) как одной из констант мировой культуры, «дающих универсальный ключ к интерпретации несводимых ни к чему другому разнообразных феноменов»1, на становящуюся русскую литературу.

В дополнение названным формам межлитературной рецепции связи русской романтической литературы с мусульманской литературой выражены в четырех обобщенных формах (в терминологии Н.И. Конрада2):

1. Знакомство с оригиналом. Примером этому может служить традиция московской переводческой школы Раича, когда поэты-переводчики переводили непосредственно с восточных языков и это налагало отпечаток на собственное литературное творчество. В творчестве Д.П. Ознобишина множество примеров подобного рода влияния (стихотворения «Аравийский конь», «Три розы», «Тайна пророка»).

2. Функционирование перевода (сделанного не обязательно с восточных языков). Транспонированное в среду русской литературы художественное произведение получает дополнительные смыслы, представая перед читателями «не как реализация сообщения на каком-либо одном языке, а как сложное устройство, хранящее многообразные коды, способное трансформировать получаемые сообщения и порождать новые, как информационный генератор, обладающий чертами интеллектуальной личности»3. Например, роман «Похождение Ходжы Бабы из Исфагана» в переводе О.И. Сенковского.

1 Там же.

2 Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1966. С. 337, 339, 244.

3 Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 132.

3. Скрытые и случайные элементы. К скрытым элементам относятся реминисценции, которые не опознаются читателями как принадлежащие к мусульманской традиции. Случайные элементы — это элементы уровней текста, которые не опознаются авторами как принадлежащие к мусульманской традиции. Например, поэтические термины суфизма, замаскированные под «восточные» или анакреонтические: роза, соловей, вино, «райская дева» и др.

4. Национальная адаптация. Порождение текстов, авторы которых осознают степень влияния мусульманской традиции, в частности Корана, но устраняют из оригинала черты, чуждые русскому образу мысли или традиционным ценностям русской культуры. Если автор допускает в тексте присутствие явно «чужих» элементов, он может компенсировать это их опровержением в примечаниях (как A.C. Пушкин в примечаниях к лирическому циклу «Подражания Корану») или опровергающей интонацией контекста (как в рассказе «Аммалат-Бек» A.A. Бестужева-Марлинского).

Мусульманский текст русской литературы как семиотический феномен XIX века сформировался в текстах различного характера: в любовной и философской лирике; в беллетристической прозе; в частной переписке писателей; в научных и научно-популярных текстах;

Наше исследование строится на материале русской романтической литературы 20—30-х годов XIX века (поэзия и проза, преимущественно малого жанра).

Выбор произведений данного периода продиктован целями диссертационного исследования. Именно в романтической литературе 20—30-х годов ислам, элементы мусульманской культуры и философии оказались востребованными для пополнения художественных средств культуры и обогащения художественного мышления, вышедшего за пределы культурной замкнутости и обращенной к иным формам мысли и творчества.

Анализ материала ведется с учетом особенностей поэтики романтизма, поэтики «восточного романтизма», т.е. мусульманской литературы (преимущественно средневековой поэзии) и также особенностей самоопределения ислама как уникальной культурной общности. Широкое использование философской терминологии (в том числе арабо-персидского происхождения) обусловлено самим предметом исследования.

Основной целью диссертации стало выявление и описание мусульманского текста русской литературы в эпоху его становления и наивысшего расцвета — в 1820—1830-е годы.

Цель предопределила следующие задачи: описать структурно-семиотическую модель мусульманского текста русской романтической литературы; систематизировать материал разных источников в связи с проблемой «ислам и русская литература»; выявить генезис, философию, особенности структуры мусульманского текста в плане пересечения гетерогенных поэтик русской и мусульманской литератур в контексте мистицизма как международного явления духовной культуры (в сопоставлении масонства и суфизма); выявить основные черты поэтики мусульманского текста.

Объектом исследования в работе является поэзия A.C. Пушкина, Д.П. Ознобишина, М.Ю. Лермонтова, проза A.A. Бестужева-Марлинского, а также «Хожение за три моря» Афанасия Никитина.

Логика выбора творчества данных авторов в качестве объекта исследования заключается в следующем. «Хожение за три моря» А. Никитина является первой в русской литературе попыткой глубокого проникновения в культуру и ментальность ислама и, в контексте рассмотрения метатекстовых структур (например, всей русской литературы как единого текста, единой области непрерывного семиозиса), может быть соотнесено с художественным наследием таких русских романтиков, как A.A. Бестужев-Марлинский и Д.П. Ознобишин в плане непосредственного контакта с мусульманами и восточной словесностью.

Особенности мусульманских структур творчества Марлинского и Ознобишина, в свою очередь, способствуют разрешению проблем генезиса мусульманского текста, а также масштабности использования мусульманских (кора-нических) мотивов и особенностей восточной поэтики при создании художественных текстов русской литературы.

Исследование мусульманских компонентов творчества A.C. Пушкина и М.Ю. Лермонтова объяснимо центральной, системообразующей ролью, которую эти авторы сыграли в истории русской литературы. Глубокое, многоаспектное осуществление «западио-восточного синтеза» на уровне менталитета и художественных миров их произведений свидетельствует о том, что мусульманский текст русской литературы — уникальное явление, выходящее за рамки массовой литературы. Именно анализ их творчества позволяет выделить ключевую философему мусульманского текста — универсализм, стремящийся к созданию метатекста: от тенденции к реминисценциям и автореминисценциям к восприятию всего своего творчества (и далее — мировой культуры) как целого.

Предмет исследования — аспекты формирования мусульманского текста русской романтической литературы.

Методологическую базу диссертации составили теоретические исследования ученых структурно-семиотического направления Ю.М. Лотмана, Е. Фа-рыно, В.Н. Топорова; суфийской поэтики Е.Э Бертельса, А.Е. Бертельса, А. Шиммель; ученых в области сравнительного литературоведения и сравнительной философии В.М. Жирмунского, А.Н. Веселовского, A.B. Смирнова; исследования историков литературы Д.С. Лихачева, Г.А. Гуковского, Ю.В Манна, Ф.З. Кануновой, О.Б. Лебедевой, A.C. Янушкевича; исследования, посвященные рассмотрению поэтики русской романтической литературы в контексте тавматургической литературы Дж. Лейтона, В.И. Сахарова.

Основу методологии исследования составляет комплексный структурно-семиотический подход, включающий историко-литературный, типологический, системный и сопоставительный виды анализа, позволяющие дать научное описание проблемы мусульманского текста русской литературы.

Тема исследования предопределила тот факт, что литературно-художественный и культурологический материал одновременно рассматривается в синхроническом и диахроническом ключе. Взгляд с диахронической точки зрения не достаточен при рассмотрении таких явлений культуры, каковым является мусульманский текст, сотканный из множества разнообразных текстов, так как при таком подходе достаточно трудно составить представление о сущности этого семиотического образования. При рассмотрении генезиса мусульманского текста мы обращаем внимание не столько на то, каким образом изменялось представление об исламе в русской культуре, сколько стабильная суть этого явления, те постоянные способы построения смыслов, которые являются средоточием и структурообразующей энергией мусульманского текста, что познается в синхронии. Также очевидно, что при рассмотрении отдельных произведений, относимых нами к мусульманскому тексту русской литературы, мы должны видеть не только элементы мусульманской семиотической системы в их структурах, но и обнаружить их внутреннюю генетическую общность, определившую в этот период появление собственно мусульманского текста.

Научная новизна настоящего исследования обусловлена следующим. Отечественная наука на протяжение длительного времени занималась проблемой сравнительно-типологического изучения западно-восточных литературных и культурных связей, обобщая и систематизируя ориентальные компоненты художественных текстов, начиная с древнерусского периода, о чем свидетельствуют работы К.Г. Менгес, Я.С. Лурье, Ю.Н. Завадовского и др1. К настоящему моменту накоплено большое количество исследований, прямо или косвенно касающихся данной проблематики. В первую очередь это работы В.М. Жирмун

1 См.: Менгес К.Г. Восточные элементы в «Слове о полку Игореве», 1979; Благова Г.Ф. Исгорико-этимологические заметки о словах басурман — мусульманин и магометанин — мухаммеданин (мохаммеданин) // Исследования по словообразованию и лексикологии древнерусского языка. М., 1969. С. 312—337; Лурье Я.С. Русский «чужеземец» в Индии XV века // Хожение за три моря Афанасия Никитина. Л., 1986; Завадовский Ю.Н. К вопросу о восточных словах в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина (1466—1572). Ташкент, 1954. Вып. 3. С. 139—145. ского, Б.М. Гаспарова, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, С.Л. Каганович, Вяч. Вс. Иванова, В.Н. Кубачевой, Е.П. Челышева, П.А. Грязневича, Г.Д. Гачева, М.И. Синельникова, И.А. Ермакова и др.1 Однако большая часть этих трудов не посвящено непосредственно мусульманским компонентам художественных текстов русской литературы, а затрагивает их в русле смежных тем.

Таким образом, можно с уверенностью говорить о том, что до сих пор не проводилось масштабных, целенаправленных исследований, рассмотревших мусульманские компоненты с разных сторон (генезис, скрытые структуры, моделирование действительности, индивидуальный авторский стиль, полисеман-тичность и амбивалентность компонентов, философия, мусульманский Восток как мифопоэтическая категория), но связав их в единую систему взаимообусловленных элементов (частично это реализовано только у Вяч. Вс. Иванова). В основном исследователей волнуют вопросы стиля, жанра и сравнительной типологии.

В плане интерпретации скрытых структур мусульманского текста до настоящего времени не было работ, посвященных соотнесению мистических философских тенденций русского и «восточного» романтизма (масонство — суфизм), тогда как это имеет, на наш взгляд, большие перспективы в вопросах генезиса и интерпретации структурных элементов мусульманского текста. За последние десятилетия появилось несколько крупных исследований в области ма

1 Топоров В.Н. Пространство культуры и встречи в нем // Восток — Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М., 1988; Лотман Ю.М. Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова // Лермонтовский сборник. Л., 1985; Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1966; Иванов Вяч. Вс. Темы и стили Востока в поэзии Запада// Восточные мотивы. Стихотворения и поэмы. М., 1985. С. 424—470; Чалисова Н., Смирнов А. Подражания восточным стихотворцам: встреча русской поэзии и арабской поэтики // Сравнительная философия. М., 2000. С. 245—344; Кубачева В.Н. «Восточная» повесть в русской литературе XVIII — нач. XIX века // XVIII век. Сб. № 5. М- Л., 1962. С. 295 - 315; Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965; Аверинцев С.С. Гете и Пушкин (1749—1799—1999) // Новый мир. — 1999. — № 6. — С. 189—198; Каганович С.Л. «Восточный романтизм» и русская романтическая поэзия // Контекст. 1982. С. 192—222; Жирмунский В.М. Литературные отношения Востока и Запада как проблема сравнительного литературоведения // Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Л., 1979; Пригарина Н.И. К вопросу о характере романтизма в восточных литературах XX века // Неизменность и новизна художественного мира. М, 1999; Челышев Е.П. Мир Востока и Пушкин // Наука в России. — 1999. — .№1. — С. 75—81; Гачев Г.Д Национальные образы мира. Центральная Азия: Казахстан, Киргизия. Космос Ислама (интеллектуальные путешествия). М., 2002; Грязневич П. А. Коран в России (изучение, переводы и издания) // Ислам. Религия, общество, государство. М., 1984; Жирмунский В.М. Литературные отношения Востока и Запада как проблема сравнительного литературоведения // Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Л., 1979; Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. Wien, 1992. С. 232—251; Синельников М.И. Исламские мотивы в русской поэзии // Ислам в России и Средней Азии. М., 1993. С. 60—92; Ермаков И.А. Ислам в культуре России. М., 2002. сонства и масонской литературы, в частности, это работы В.И. Сахарова, A.C. Янушкевича, С.А. Фомичева, В.И. Новикова, Дж. JI. Лейтона1 и др.

Мусульманский текст русской литературы — это принципиально новый взгляд на проблему «ислам и русская литература», позволяющий объединить в едином исследовательском поле весь материал, связанный с мусульманской философией, «восточным романтизмом» , суфийской поэзией, поэтикой мифа , крымским и кавказским текстами, русской любовной и философской лирикой, а также с большим пластом малоизученного пока «просвещенного мистицизма Александровской эпохи»4.

Теоретическая ценность работы заключается в формировании целостного восприятия связей русской романтической литературы с мусульманским Востоком. В работе предпринята попытка ввести в научный оборот термина «мусульманский текст русской литературы» и описать его культурную модель на этапе формирования в 20—30-е годы XIX века. Уточняются способы научной интерпретации текстов, включенных в традицию тавматургической литературы (масонство, суфизм). Теоретическая ценность обусловлена также возможностью применения результатов исследования в изучении вопросов межкультурной коммуникации в литературе, а также в изучении вопросов структурности художественных текстов.

Практическая ценность диссертации заключается в возможности использования ее основных положений и собранного научного и практического материала в учебном процессе: при чтении общих и специальных курсов по истории русской литературы XIX века, в работе спецсеминаров; при создании тематических сборников произведений художественной литературы.

1 См.: Лейтон Дж. Л. Эзотерическая традиция в русской романтической литературе. Декабризм и масонство. Спб., 1996; Масонство и русская литература XVIII — нач. XIX веков. М., 2000; Фомичев С.А. Пушкин и масоны // Легенды и мифы о Пушкине. СПб., 1995. С. 160—161.

2 Каганович С.Л. Русский романтизм и Восток: Специфика межнационального взаимодействия. Ташкент, 1984. С. 59.

3 См.: Ходанен Л.А. Миф в творчестве русских романтиков. Томск, 2000; Мароши В.В. «Монгольский миф» в современной русской литературе. Режим доступа на http: // www.pspu.ru/sciliter2005maroshi.shtml.

4 Масонство и русская литература XVIII— нач. XIX веков. М., 2000. С. 17.

Апробация работы. Материалы диссертационного исследования были представлены в виде доклада на международной конференции «Языки и литературы народов Горного Алтая» (Горно-Алтайск, 2005). Диссертация обсуждалась на заседаниях кафедры Горно-Алтайского государственного университета. Материалы диссертации использовались при чтении спецкурсов по лирике XIX века на филологическом факультете горно-Алтайского государственного университета. Отдельные положения работы диссертационной работы изложены в шести публикациях.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Формирование мусульманского текста русской литературы в поэтике русского романтизма 1820-1830-х годов"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Диссертационное исследование посвящено проблеме функционирования элементов мусульманской семиотической системы в художественных текстах русской романтической литературы, в частности, в текстах A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, A.A. Бестужева-Марлинского, Д.П. Ознобишина. До настоящего времени данная проблема рассматривалась преимущественно в культурологическом и сравнительно-историческом аспектах. Системное рассмотрение этой проблемы обусловило выделение нами как отдельного предмета исследования мусульманского текста русской литературы, так и рассмотрение его в структурно-семиотическом аспекте.

В связи с темой диссертации нами была намечена цель: рассмотреть отдельные «мусульманские» элементы художественных текстов периода 1820 — 1830-х годов в их структурном единстве как систему взаимообусловленных компонентов единого целого в проекции на поэтику арабо-мусульманской литературы, а также в проекции на философию ислама, что предопределило философскую составляющую данной работы. Кроме того, целью диссертации было определение генезиса и структуры мусульманского текста, а также способов его проявления в текстах, в особенности на уровне «скрытых структур», т.е. сформированных целенаправленно или минуя авторское сознание внутритекстовых единствах, связь между элементами которых не вполне очевидна без проекции текста на традицию мусульманской литературы.

Результаты нашего исследования привели к следующим выводам.

1. Мусульманский текст русской литературы — сложное знаковое амбивалентное образование, сгенерированное в структуре русского романтизма. Его появлению и многоаспектному оформлению способствовало множество факторов как внешнего (влияние аналогичных тенденций, проистекавших в западноевропейских литературах), так и внутреннего характера. Философия мусульманского текста тесно связана с философским содержанием священной книги мусульман — Кораном, хорошо известным русскому романтизму и послужившим источником многочисленных подражаний, а также аллюзий и реминисценций как явного, так и «скрытого» характера. Кроме того, философия мусульманского текста русской романтической литературы тесно связана с мистической философией ислама — суфизмом. Учитывая многие особенности суфийской поэтики на примере текстов Хафиза, Руми, Султана Веледа и др., мы предложили тезис о включении в мусульманский текст русской литературы раннее выпадавшее из данного ряда мотивы возлюбленной, вина, прозрения бытия, странничества и др., что делает его многоуровневым, с усложненной семантикой, синтактикой и прагматикой.

Формула генерации мусульманского текста может быть представлена следующим образом: внутренние и внешние предпосылки интереса русских авторов к исламу — мистическая традиция XVIII века — переводы из европейских языков (интерференция мистических и философских компонентов) начала XIX века (В.А. Жуковский) — «западно-восточный синтез» A.C. Пушкина — массовое «тиражированное» увлечение Востоком (поэзия бедуинов, «1001 ночь», Хафиз, Джами, Рудаки) — закрепление традиции использования мусульманских мотивов и компонентов мусульманской ментальное™ для выражения собственной индивидуальности и ощущения «мирового единства» (М.Ю. Лермонтов).

Также мусульманский текст русской литературы пресекается с другими традиционными для русского романтизма религиозно-мистическими дискурсами: христианством, масонством и др., прочно занимая свою нишу в структуре толерантного мышления русского романтизма.

2. Одна из самых значимых текстообразующих категорий мусульманского текста — это хронотоп «мусульманского Востока». Образ Востока при этом приобретает универсальный характер, становясь особой мыслительной категорией: важным механизмом преодоления культурной замкнутости с выходом в сферу онтологического переживания мирового единства.

Базовыми характеристиками этого хронотопа можно считать сверхпро-странственность, атопию и амбивалентность: в таких текстах, как «Талисман» A.C. Пушкина, «Три пальмы» М.Ю. Лермонтова, «К Воейкову» В.А. Жуковского, «Дележ добычи» A.C. Грибоедова, «Моя любовь» В.И. Туманского, «Вечер в Тавриде» Е.П. Зайцевского, «Вечер на Кавказе» В.Н. Григорьева и других образ Востока имеет мало общего с географическим Востоком. Однако значимость этого образа состоит в том, что, сформированный усилиями многих авторов 20—30-х годов XIX века, он помогает осмыслить место и роль русской культуры в мировом духовном пространстве, а также свидетельствует о том, что в указанный период в структуре романтического стиля сформировалась устойчивая внутренняя готовность не только воспринять мусульманские элементы с положительным или отрицательным знаком, но и перестроить, где это необходимо, свою собственную систему для их органического вхождения. Таким способом происходит формирование «моего Востока», «нашего Востока» русской литературы и на более глубоком уровне — феномена западно-восточного синтеза.

3. В данной диссертации мы подробно остановились на нескольких текстах, анализ мусульманских компонентов которых способствовал раскрытию особенностей поэтики мусульманского текста русской литературы: «Пророк» A.C. Пушкина, «Ашик-Кериб» М.Ю. Лермонтова, «Мулла-Нур» и «Аммалат-Бек» A.A. Бестужева-Марлинского и «Ода Гафица» Д.П. Ознобишина. Кроме того, был разработан специальный раздел диссертации, посвященный анализу мусульманских компонентов древнерусского «Хожении за три моря» А. Никитина: анализ данного текста необходим, на наш взгляд, для того, чтобы на основе сопоставления с первым в русской литературе случаем столь глубокого проникновения в мусульманскую ментальность выявить основные генеративные параметры мусульманского текста русской романтической литературы, имеющие духовный обертон: динамика в пространстве, прозрение бытия, ситуация «свой среди чужих, чужой среди своих», духовный поиск, мистицизм, возвращение. Эти параметры следует рассматривать как мотивы, включающие в свою структуру множество субмотивов, и как хронотопы, через которые осуществляется выход в символическое пространство.

4. Анализ стихотворения Д.П. Ознобишина «Ода Гафица (Из книги «Даль» его дивана)» показал, что при переводе в русском тексте сохраняются основные черты поэтики суфийской газели, закрепленные в архитектонике художественного мира и некоторых текстовых данностях, например: единство интонации, логика сочетания и последовательность мотивов, редиф, образ возлюбленной, реализованный через «растительный код» (роза, кипарис, пальма). В результате на языке «второго порядка», т.е. на метафорическом уровне прочтения текста имеет место трансформация всей художественно-изобразительной системы стихотворения: художественные элементы, предлагающие развитие любовно-эротической темы, превратились в религиозно-философские символы, удовлетворяющие основным критерия познания бытия в мистических системах Запада и Востока.

5. Корпус беллетристических произведений исследуемой эпохи составил «резонирующую среду» мусульманского текста: широта и разнообразие используемых мотивов массовой литературы, генетически связанных с исламом и мусульманской культурой, можно рассмотреть на примере двух достаточно популярных произведений A.A. Бестужева-Марлинского: «Мулла-Нур» и «Амма-лат-Бек». В этих произведениях мы выделили следующие мусульманские мотивы: имена Аллаха, поминовение имамов, Коран, характерология горца, «обрусение» мусульманина и др. Кроме того, автор достаточно глубоко углубляется в тонкости теологических споров (различение суннитов и шиитов) и эсхатологию ислама.

6. Наибольшее значение для формирование мусульманского текста русской литературы имеет творчество A.C. Пушкина. Именно в структуре таких его произведений, как «Подражания Корану», «О дева-роза, я в оковах», «Виноград», «Пророк» и т.д. осуществляется главный в этот период образец западно-восточного синтеза. Только благодаря Пушкину мусульманские компоненты художественных текстов закрепились в виде сложного, амбивалентного семиотического образования, а не растворились в системе «общих мест» массового романтизма.

В стихотворении «Пророк», которое мы рассматриваем в связи с максимальной для русской литературы манифестации западно-восточного синтеза, мы выделили в этом тексте «скрытую структуру» — семантическую решетку, которая структурирует мотивную систему текста, выдвигая на первый план связи мотивов пути (перепутья), рассечения груди, прозрения бытия и пророка-поэта, которые невозможно в полной мере интерпретировать, опираясь исключительно на библейский код. Прежде всего, генетически связанная с мусульманской традицией структура, которую мы наименовали «прозрение бытия», проявляется в архитектонике художественного мира «Пророка», т.е. в принципе внутреннего развертывания целостности, и участвует в его конструировании, вплетаясь в структуры мотивов и хронотопов. В результате создается многоуровневое пространство с взаимопересекающимися рядами смысловых линий, позволяющих свое прочтение и «библейским», и «кораническим» кодами. Проекция текста на традиции мусульманского мистицизма по-новому раскрывает значения понятий «пророка», «структуры бытия» и «прозрения».

7. «Закреплением» пушкинских традиций западно-восточного синтеза на уровне глубокого осмысления мусульманских концептов можно считать творчество М.Ю. Лермонтова. В структуре многих его произведений можно найти свидетельства того, что такие понятия, как «судьба», «демон», «странничество», «Бог», осмысляются в определенном соответствии с мусульманской философской традицией. В качестве примера анализа подобных элементов с позиции их системного единства мы остановились на турецкой сказке Лермонтова «Ашик-Кериб», где мы выявили аллегорический уровень текста, связанный с суфийскими понятиями «странничества», «судьбы» и «чудесного прозрения».

В целом, подводя итог работе, следует сказать, что мусульманский текст русской литературы, сформированный в 20—30-е годы XIX века в структуре романтического стиля и испытавший определенный декаданс вместе с ним, не был аннигилирован, а продолжил свое существование в качестве существенного компонента в структурах как вторичных, так и первичных стилей. Более того, с возникновением кинематографа и с развитием средств массовой коммуникации мусульманский текст, сохраняя основные параметры, отмеченные нами в настоящем исследовании, трансформировался в мусульманский текст русской культуры — явление более обширное, внутри которого происходит постоянное взаимовлияние стилей и разных видов искусств. Как нам представляется, рассмотрение данной проблематики на основе всех этапов и форм (литературной и внелитературной) его функционирования является актуальной темой дальнейших исследований.

Список научной литературыАлексеев, Павел Викторович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Материалы для реконструкции мусульманского текста русской романтической литературы 1820—1830-х годов

2. Батюшков К.Н. Подражания древним // Батюшков К.Н. Сочинения. М., 1955. С. 301.

3. Бенедиктов В. Бахчисарай ночью // Русский сонет: Сонеты русских поэтов XVIII—нач. XIX века. М., 1983. С. 135.

4. Бенедиктов Г.В. Кудри // Русские поэты XIX века: Хрестоматия. М., 1964. С. 411—412.

5. Бенедиктов Г.В. Черные очи // Русские поэты XIX века: Хрестоматия. М., 1964. С. 410—411.

6. Бестужев-Марлинский A.A. Из Гафиза; Из Гете ( с персидского); Зюлей-ка; С персидского // Бестужев-Марлинский A.A. Соч. в 2-х т. Т. 2. М., 1958. С. 482; 487; 487; 488.

7. Бестужев-Марлинский A.A. Кавказские повести. СПб.: Наука, 1995. — 701 с.

8. Бестужев-Марлинский A.A. Повести и рассказы. М.: Советская Россия, 1976.—443 с.

9. Бестужев-Марлинский A.A. Соч. в 2-х т. Т. 1. М.: Гослитиздат, 1985. — 631 с.

10. Восточные мотивы: Стихотворения и поэмы. М.: Наука, 1985. — 507 с.

11. Ю.Вяземский П. Черные очи // Русская лирика XIX века. М., 1981.

12. П.Гессе Г. Из письма к Берти Каппелер, 5.02.1923 // Восток—Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М., 1988.

13. Гессе Г. Из статьи «Визит из Индии», 1922 г. // Восток—Запад: Исследования. Переводы. Публикации. М., 1988.

14. Гете И.В. Собр. соч. Т. 1. М.: Художественная литература, 1975. — 523 с.

15. Голгофа: Библейские мотивы в русской поэзии. М.: ACT, 2001. — 459 с.

16. Державин Г.Р. Видение Мурзы // Русские поэты XIX века. М., 1964. С. 13—15.

17. Жуковский В.А. Сон могольца; Песнь араба над могилою коня; К Воейкову («Добро пожаловать, певец.»); Песня («Розы расцветают.»); Лал-ла Рук; Явление поэзии в виде Лалла Рук // Жуковский В.А. Сочинения. М., 1954. С. 17; 29; 53—55; 67—68; 92; 92.

18. Классическая восточная поэзия: Антология. М.: Высшая школа, 1991. — 798 с.

19. Кюстин А. де. Россия в 1839 году. М.: Терра, 1996. Т. 1. — 637 с.

20. Кюхельбекер В.К. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие (1824) // Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979.

21. Лермонтов М.Ю. Проза: Избранное. М.: Сов. Россия, 1979. — 352 с.

22. Литература Востока в средние века: Тексты. М.: Изд-во МГУ; Изд-во «Сиринъ», 1996. — 480 с.

23. ШЬежаев А.И. Черная коса; Ахалук; Эрпели (Воинам Кавказа); Чир-Юрт // Полежаев А.И. Стихотворения и поэмы. М., 1981. С. 43; 60—61; 133— 165; 166—193.

24. Поэзия первой половины XIX века. М.: Слово, 2001. — 765 с.

25. Пушкин А. С. «Кто видел край, где роскошью природы.»; «Недавно бедный музульман.»; «Блестит луна, недвижно море спит.» // Полн. собр. соч. в 17-ти т. Т. 2. Кн. 1. М., 1994. С. 170; 173—174; 359.

26. Пушкин А. С. «О дева-роза, я в оковах.»; Виноград; Фонтану бахчисарайского дворца; Подражания Корану; «Храни меня, мой талисман.» // Полн. собр. соч. в 10-ти т. Т. 2. Кн. 1. Л., 1978. С. 301; 304; 305—306; 314—318; 351.

27. Пушкин А. С. Кавказский пленник; Бахчисарайский фонтан; Цыганы // Полн. собр. соч. в 17-ти т. Т. 4. М., 1994. С. 89—117; 155—176; 177—204.

28. Пушкин А. С. Пророк; Ответ Ф.Т. (Нет, не черкешенка она.); Соловей и роза; «Есть роза дивная: она.»; Талисман; Из Гафиза // Полн. собр. соч. в 10-ти т. Т. 3. Кн. 1. Л., 1978. С. 30—31; 41; 50; 52; 83—84; 163.

29. Пушкин А. С. Тазит // Полн. собр. соч. в 17-ти т. Т. 8. М., 1994. С. 71—79.31 .Ростопчина Е. Арабское предание о розе // Русский сонет: Сонеты русских поэтов XVIII — нач. XIX века. М., 1983. С. 147.

30. Ротчев А.Г. Подражание Корану: Клянусь коня волнистой гривой // Русские поэты XIX века. М., 1964. С. 396—397.

31. Русская романтическая повесть. М.: Сов. Россия, 1980. — 669 с.

32. Русские поэтессы XIX века. М.: Сов. Россия, 1979. — 256 с.

33. Русские эстетические трактаты первой трети XIX века. В 2 т.Т.2. М.: Искусство, 1974. — 646 с.

34. Святые места вблизи и издали: Путевые заметки русских писателей I пол. XIX века. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1995. — 367 с.

35. Семь самоцветов Востока: Антология восточной классической поэзии. М.: Школа-Пресс, 1995. — 640 с.

36. Суханов М.Д. Больной и дервиш (басня) // Русские поэты XIX века. М., 1964. С. 366—367.

37. Хомяков А. Сонет («В тени садов и стен Ески-Сарая.») // Русский сонет: Сонеты русских поэтов XVIII—нач. XIX века. М., 1983. С. 114.

38. Хомяков А.С. Мечта // Русские поэты XIX века. М., 1964. С. 352—353. 41.Чаадаев П.Я. Седьмое философское письмо. Полн. Собр. Соч. Т. 1. М.,1991.

39. Материалы по исламу и мусульманской культуре

40. Алескерова Н.Э. Суфийское братство Гюльшанийа. СПб., 2002.

41. Аль-Маудуди Абуль Аль-Аля. Основы Ислама. М., 1993.

42. Аль-Мубаракфури Сафи ар-Рахман. Мухаммад, да благословит его Аллах и приветствует. М., 2001.

43. Аль-Хаками, Шейх Хафиз бин Ахмад. 200 вопросов по вероучению ислама. М., 2000.

44. Аль-Хашими, Али Мухаммад. Личность мусульманина. М., 2001.

45. Аляутдинов Ш. Путь к вере и совершенству. М., 2000.

46. Антонова К.А. и др. История Индии (краткий очерк). М.: Мысль, 1979. — 608 с.

47. Бартольд В.В. Работы по истории ислама и арабского халифата. М.: Восточная литература, 2002. — 784 с.

48. Васильев Л.С. История религий Востока. М.: Книжный дом «Университет», 2004. — 704 с.

49. Вишневская Н. А. Индо-мусульманский синтез. Поэзия урду. Поэзия синдхи. Ситуация // История всемирной литературы: В 9 тт. Т. 5. М., 1988. С. 523—528.

50. Всемирное писание: Сравнительная антология священных текстов. М.: Республика, 1995. — 592 с.

51. Генон Р. Очерки о традиции и метафизике. СПб.: Азбука, 2000. — 317 с.

52. Грюнебаум, фон Г.Э. Основные черты арабо-мусульманской культуры. М.: Наука, 1981, —227 с.

53. Еремеев Д.Е. Ислам: образ жизни и стиль мышления. М.: Политиздат, 1990, —288 с.

54. Еремеев С.Е. На стыке Азии и Европы: Очерки о Турции и турках. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы. 1980. — 236 с.

55. Журавский А.В. Ислам в европейской христианской мысли // Восток. № 3. 1995. С. 63—72.

56. Заход ер Б.Н. История Восточного Средневековья (Халифат и Ближний Восток). М.: МГУ, 1944. — 152 с.

57. Ибн ал-Араби. Мекканские откровения (ал-Футухат ал-Маккийя). СПб., 1995, —281 с.

58. Инайят-хан. Суфийское послание о свободе духа. СПб.: Реверс, 1991. — 46 с.

59. Ислам. Энциклопедический словарь. М.: Наука, 1991. — 315 с.

60. История Востока: В 6 т. Т. 2. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. — 716 с.

61. Коран / Пер. с арабского и коммент. М.-Н.О. Османова. М.: Ладомир, 1995,—926 с.

62. Коран / Пер. с арабского И.Ю. Крачковского. М.: Наука, 1990. — 727 с.

63. Коран / Перевод смыслов и коммент. В.М. Пороховой. 6-е изд., перераб. и доп. М.: «Аванта+», 2002. — 792 с.

64. Коран: Сказания, предания, притчи: Цитаты с комментариями. М.: Милосердие, 1991. — 61с.

65. Коранъ / Пер. с арабского Г.С. Саблукова. Казань, 1907.

66. Мудрость суфиев. СПб.: Азбука, 2001. — 439 с.

67. Мухаммед: Жизнь, учение; Мысли, изречения; Афоризмы; Суры из Корана; Словарь ислама. Минск: Современное слово, 2002. — 318 с.700 любви и красотах женщин: Трактаты о любви эпохи Возрождения. М.: Республика, 1992. — 368 с.

68. Панова В.Ф., Бахтин Ю.Б. Жизнь Мухаммеда: В 2-х кн. Кн. 1. М.: Терра, 1991, —254 с.

69. Пиков Г.Г. Беда Достопочтенный об арабах и исламе // VII Арсеньевские чтения. Тезисы докладов региональной научной конференции по проблемам истории, археологии и краеведения. Уссурийск, 1994.

70. Пиотровский М.Б. Коранические сказания. М.: Главная редакция восточной литературы, 1991. — 219с.

71. Подвижники ислама: Культ святых и суфизм в Средней Азии и на Кавказе. М.: Восточная литература, 2003. — 335 с.

72. Полное собрание русских летописей. М.: Языки славянской культуры, 2001, —733 с.

73. Померанц Г.С., Миркина З.А. Великие религии мира. М.: Рипол, 1995. — 416 с.

74. Прозоров С.М. Ислам как идеологическая система. М., 2004.

75. Прозоров С.М. Ислам на территории бывшей Российской империи: Энциклопедический словарь. Вып. 4. М.: Восточная литература. 2003. — 159 с.

76. Путеводитель по Корану. М., 1998.

77. Райт Дж. К. Географические представления в эпоху Крестовых походов. Исследование средневековой науки и традиции в Западной Европе. М., 1988.

78. Рахман Х.У. Краткая история ислама: Хронология событий 570—1000 гг. от Рождества Христова. М.: УММА, 2003. — 409 с.

79. Резван Е. А. Коран как историко-этнографический источник и литературный памятник: Автореф. дисс. . док. ист. наук. СПб., 2000. — 48 с.

80. Резван Е.А. «Коран и коранистика». Ислам. Историографические очерки. М., 1991.

81. Резван Е.А. Коран и его толкования: (Тексты, переводы, комментарии). СПб.: Петербургское востоковедение, 2000. — 200 с.

82. Родионов М.А. Ислам классический. СПб.: Петербургское востоковедение, 2001, —249 с.

83. Руми Дж. Поэма о скрытом смысле: Избранные притчи. М.: Наука, 1986.270 с.

84. Сардар Зиаудин. Мухаммед. Ростов-на-Дону: Феликс, 1997. — 174 с.

85. Сахих аль-Бухари. М., 2002.

86. Смирнов А.В. Логика смысла: Теория и ее приложение к анализу классической арабской философии и культуры. М.: Языки славянской культуры, 2001, —503 с.

87. Смирнов А.В. О логической интуиции арабо-мусульманской культуры // НЛО,— 2003.—№ 6,—С. 81—96.

88. Смирнов А.В. Соизмеримы ли основания рациональности в разных философских традициях? // Сравнительная философия. М., 2000. С.167— 212.

89. Смирнов А.В. Существует ли «всемирная философия», или проблема преодоления чуждости чужого // Историко-философский ежегодник, 1994. М„ 1995.

90. Соловьев В. Магомет, его жизнь и религиозное учение. Бишкек: Литературный Кыргызстан, 1991. — 78 с.

91. Сорок хадисов имама ан-Навави. М., 2001.

92. Степанянц М.Т. Философские аспекты суфизма. М.: Наука, 1987. — 192 с.

93. Сурдель Д. Ислам. М.: ACT, 2004. — 156 с.

94. Суфии: Собрание притч и афоризмов. М.: Эксмо-Пресс, 2002. — 639 с.

95. Суфийская мудрость. М.: Алетейя, 2002. — 381 с.

96. Толкование Корана (Лахорский тафсир). М.: Восточная литература, 2001.341 с.

97. Тримингэм Дж. С. Суфийские ордены в исламе. М.: Наука, 1989. — 326 с.

98. Уотт У. М. Влияние ислама на средневековую Европу. М., 1976.

99. Фролова Е.А. Проблемы веры и знания в арабской философии. М.: Наука, 1983. — 169 с.

100. Хадисы пророка. М.: «Аванта+», 2001. — 191 с.

101. Хафиз. Диван. М.: Летопись, 1998. — 542 с.

102. Хисматулин A.A. Классическое суфийское сочинение «Кимийа-йи са'адат» («Элексир счастья») Абу Хамида Мухаммада ал-Газали ат-Туси (1058—1111). СПб.: Петербургское востоковедение, 2001. — 219 с.

103. Хисматулин A.A. Суфизм. СПб.: Азбука-классика; Петербургское востоковедение, 2003. — 224 с.

104. Хрестоматия по исламу: Переводы с арабского, введения и примечания. М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература», 1994. — 238 с.

105. Шиммель А. Мир исламского мистицизма. М.: Алетейя, 2000. — 414 с.

106. Эволюция Фикха: (Исламский закон и мазхабы). Киев, 2001.

107. Эрнст Карл В. Суфизм. М.: Гранд, 2002. — 310 с.

108. З.Исследования по проблемам текста, метатекста, культурологии

109. Faryno J. Введение в литературоведение. Warszawa, 1991. — 646 с.

110. Faryno J. Мифологизм и теологизм Цветаевой («Магдалина» — «Царь девица» — «Переулочки»). Wien: Б. н., 1985. — 412 с.

111. Аверинцев С.С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир.—1988,— № 7. — С. 210—211.

112. Аверьянов Ю.А. Царь и падишах // Восточная коллекция.— М., 2003,—№ 1,—С. 78—83.

113. Арабская и иранская филология. Ташкент: «Фан», 1972. — 208 с.

114. Арабская средневековая культура и литература. М.: Наука, 1978. — 216 с.

115. Байджент М., Лей Р., Линкольн Г. Священная загадка. СПб.: АО «Кронверк-принт», 1993. — 351 с.

116. Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. М., 1983. С.306—349.

117. Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989. С. 413—423.

118. Батунский М.А. Развитие представлений об исламе в западноевропейской средневековой общественной мысли (XI XIV вв.) // Народы Азии и Африки—1971.— № 4. — С. 107—118.

119. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. М.: Художественная литература, 1975. — 500 с.

120. Бахтин М.М. Проблема текста // Бахтин М.М. Собр. соч. Т. 5. М., 1996. С. 306—326.

121. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. — 446 с.

122. Большаков О.Г. История Халифата: В 4 т. Ч. 1: Ислам в Аравии (570—633). М.: Наука, 1989. — 312 с.

123. Борисова Т.С. Система символов оригинальных и переводных церковнославянских богородичных гомилий и акафистов: Автореф. дис. . канд. фил. наук. Новосибирск, 1998. — 18 с.

124. Виноградов В.В. О теории художественной речи. М.: Высшая школа, 1971.—238 с.

125. Виноградов В.В. О языке художественной литературы. М.: Гослитиздат, 1959. — 654 с.

126. Виноградов В.В. О языке художественной прозы: Избр. труды. М.: Наука, 1988. — 360 с.

127. Виноградов B.B. Поэтика русской литературы: Избр. труды. М.: Наука, 1976. — 509 с.

128. Виноградов В.В. Сюжет и стиль: Сравнительно-историческое исследование. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1963. — 192 с.

129. Виноградов В.В. Язык Пушкина. Пушкин и история русского литературного языка. М.: Наука, 2000. — 508 с.

130. Восточная поэтика. Специфика художественного образа. М.: Наука, 1983.—263 с.

131. Вторичные моделирующие системы. Тарту: Изд-во Тартусского университета, 1979. — 114 с.

132. Выготский JI.C. Психология искусства. М.: Педагогика, 1987. — 345 с.

133. Гачев Г.Д. Национальные образы мира. Центральная Азия: Казахстан, Киргизия. Космос Ислама (интеллектуальные путушествия). М.: Издательский сервис, 2002. — 780 с.

134. Гинзбург Л.Я. О лирике. Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1974. — 405 с.

135. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1979. — 220 с.

136. Греймас А.Ж., Курте Ж. Семиотика. Объяснительный словарь теории языка // Семиотика. М., 1983. С. 483—550.

137. Грязневич П.А. Коран в России (изучение, переводы и издания) // Ислам. Религия, общество, государство. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1984. С. 76—82.

138. Джалаладдин Руми и суфийская традиция. М.: Московский городской педагогический университет, 2000. — 221 с.

139. Дридзе Т.М. Текстовая деятельность в структуре социальной коммуникации. М., 1984. — 268 с.

140. Ермаков И. Ислам в России и Средней Азии. М.: Лотос, 1994. — 272 с.

141. Ермаков И. А. Ислам в культуре России. М., 2002.

142. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. JL: Наука. Ленинградское отделение, 1977. — 404 с.

143. Жирмунский В.М. Теория стиха. Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1975. — 663 с.

144. Жолковский А.К., Щеглов Ю.К. Поэтика выразительности. Wien: S. п., 1980, —256 с.

145. Журавский A.B. Ислам в европейской христианской мысли // Восток.—№ 3,—1995,— С. 63—72.

146. Залевская A.A. Понимание текста: психолингвистический подход. Калинин: КГУ, 1988. — 95 с.

147. Иванов Вяч. Вс. Темы и стили Востока в поэзии Запада // Восточные мотивы. Стихотворения и поэмы. М., 1985, с. 424—470.

148. Игнатенко A.A. Арабский — язык без метафор (Ибн-Таймийя о принципах экспликации богоданного Текста) // Восток-Oriens.— 1999.— № 2,—С. 27—40.

149. Ислам в культурном ландшафте России: история и современность: Материалы конференции 16—17 мая 2002 г. Томск: Изд-во ТГПУ, 2002. — 249 с.

150. Кайуа Р. Миф и человек. Человек и сакральное. М: ОГИ, 2003. — 293 с.

151. Касевич В.Б. Буддизм. Картина мира. Язык. СПб.: Петербургское востоковедение, 1996. — 278 с.

152. Кашифи Хусайн Ваиз. Чудеса мысли в искусстве поэзии // Восточная поэтика: Тексты. Исследования. Комментарии. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1996. С. 263—289.

153. Квятковский А. Поэтический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1966, —375 с.

154. Керлот Х.Э. Словарь символов. M.: REFL-book, 1994. — 601 с.

155. Конрад Н.И. Запад и Восток. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1972. — 496 с.

156. Конрад Н.И. Избранные труды. Литература и театр. М.: Наука, 1978, —462 с.

157. Крачковский И.Ю. Избранные сочинения: В 6 т. Т. 2. М.-Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1956. — 702 с.

158. Ланда Р.Г. Ислам в истории России. М.: Восточная литература РАН, 1995, —312 с.

159. Лермонтовский сборник. Л.: Наука, 1985. — 344 с.

160. Ливотова О.Э., Португаль В.Б. Востоковедение в изданиях Академии наук, 1726—1917. Библиография. М.: Наука, 1966. — 142 с.

161. Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы.— 1968.—№ 8.—С.74—87.

162. Лихачев Д.С. Культура русского народа X—XVII веков. М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1961. — 118 с.

163. Лихачев Д.С. Русская культура. М.: Искусство, 2000. — 438 с.

164. Ломанов A.B. Христианство и китайская культура. М.: Восточная литература, 2002. — 446 с.

165. Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. Статьи и исследования. Заметки. Рецензии. Выступления. СПб.: Искусство-СПб., 1996. — 848 с.

166. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек—текст—семи-осфера—история. М.: Языки русской культуры, 1999. — 447 с.

167. Лотман Ю.М. Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова// Лермонтовский сборник. Л., 1985.

168. Лотман Ю.М. Русская культура послепетровской эпохи и христианская традиция // Труды по знаковым системам. Т. 24. Культура: Текст: Нарратив. Тарту, 1992. С. 58—71.

169. Лотман Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 129—132.

170. Лотман Ю.М. Современность между Востоком и Западом // Знамя,—1997,— № 9. — С. 157—162.

171. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М.: Искусство, 1970, —383 с.

172. М.М. Бахтин как философ. М.: Наука, 1992. — 256 с.

173. Масонство и русская литература XVIII — нач. XIX веков. М.: Эди-ториал УРСС, 2000. — 269 с.

174. Меднис Н.Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск, 1999. — 392 с.

175. Менгес К.Г. Восточные элементы в «Слове о полку Игореве». Л.: Наука, 1979. — 264 с.

176. Мечковская Н.Б. Семиотика: Язык. Природа. Культура: Курс лекций. М.: Академия, 2004. — 428 с.

177. Мечковская Н.Б. Язык и религия: Лекции по филологии и истории религий. М: ФАИР, 1998. — 350 с.

178. Моррис Ч.У. Основания теории знаков // Семиотика. М., 1983. С. 37—89.

179. Мукаржовский Я. Лирика // Мукаржовский Я. Структуральная поэтика. М., 1996. С. 251—253.

180. Николаев С.И. О стилистической позиции русских переводчиков петровской эпохи (к постановке вопроса) // Литература XVIII в. в ее связях с искусством и наукой. М., 1986.

181. Очерки истории арабской культуры V—XV вв. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1982. — 440 с.

182. Пелипенко A.A., Яковенко И.Г. Культура как система. М.: Языки русской культуры, 1998. — 372 с.

183. Пиков Г. Г. Библия и представления европейцев VIII—XII вв. об исламе и арабах // Традиции и инновации в истории культуры. Межвузовский сборник научных трудов. Новосибирск, 1995. С. 52—63.

184. Понимание и интерпретация текста: Сб. научных трудов. Тверь, 1994. —168 с.

185. Прието А. Из книги «Морфология романа». Нарративное произведение // Семиотика. М., 1983. С. 370—399.

186. Прохорова Л.С. Лондонский городской текст русской литературы первой трети XIX века: Диссертация . канд. филол. наук. Томск, 2005.194 с.

187. Пятигорский A.M. Мифологические размышления: Лекции по феноменологии мифа. М.: Языки русской культуры, 1996. — 279 с.

188. Россия—Запад—Восток: Встречные течения: К 100-летию академика М.П. Алексеева. СПб.: Наука, 1996. — 446 с.

189. Смирнов A.B. Великий шейх суфизма. Опыт парадигмального анализа философии Ибн 'Араби. М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература», 1993. — 327 с.

190. Смирнов И.П. Смысл как таковой. СПб.: Академический проект,2001, —342 с.

191. Смирнов И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1977. — 201 с.

192. Соловьев О.Ф. Масонство: Словарь-справочник. М.: Аграф, 2001.423 с.

193. Тодоров Ц. Понятие литературы; Семиотика литературы // Семиотика. М., 1983. С. 355—369; 350—354.

194. Томашевский Б.В. Стих и язык. Филологические очерки. М.-Л.: Гослитиздат, 1959. — 469 с.

195. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. М.: Аспект-Пресс,2002, —333 с.

196. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Прогресс, 1995. — 621 с.

197. Труды по знаковым системам. Вып. 17. Тарту, 1984.— 160 с.

198. Успенский Б.А. Поэтика композиции. СПб.: Азбука, 2000. — 347 с

199. Ученова В.В. Полифония текстов в культуре. М.: Омега-JI, 2003. — 389 с.

200. Философский словарь. М.: Изд-во политической литературы, 1991. — 559 с.

201. Фоменко И.В. Три пушкинские отсылки к сакральным темам // Литературный текст: Проблемы и методы исследования / Аспекты теоретической поэтики: К 60-летию Натана Давидовича Тамарченко: Сборник научных трудов. М.; Тверь, 2000.

202. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. Период античной литературы. Л.: Художественная литература, 1936. — 453 с.

203. Хожение за три моря Афанасия Никитина 1466—1472. М.-Л.: Изд-во Академии Наук СССР, 1958. — 284 с.

204. Хожение купца Федота Котова в Персию. М.: Изд-во восточной ли тературы, 1958. — 109 с.

205. Христианство и русская литература. Сб. 3. СПб.: Наука, 1999. — 397 с.

206. Художественный образ и взаимодействие литератур: Сб. научных трудов. Алма-Ата: КазГУ, 1989. — 102 с.

207. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Петрополис, 1998. —430 с.

208. Энциклопедический словарь символов. М.: ACT, 2003. — 1055 с.

209. Эстетика бытия и эстетика текста в культурах средневекового Востока. М.: Восточная литература, 1995. — 288 с.

210. Якобсон P.O. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. — 460 с.

211. Яковлев Е.Г. Искусство и мировые религии. М.: Высшая школа, 1981,—287.

212. Историко-литературные исследования

213. A.C. Пушкин: Pro et contra: Личность и творчество A.C. Пушкина в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология. Т. 1. СПб.: Издательство христианского гуманитарного института, 2000. — 712 с.

214. Абрамович Г. Трагедийная тема в творчестве Лермонтова // Творчество М. Ю. Лермонтова: 150 лет со дня рождения, 1814—1964. М., 1964. С. 42—75.

215. Аверинцев С.С. Гете и Пушкин (1749—1799—1999) // Новый мир,—1999,—№ 6. — С. 189—198.

216. Антощук Л.К. Концепция и поэтика безумия в русской литературе и культуре 20—30-х годов XIX века: Диссертация . канд. фил. наук. Томск, 1996.— 234 с.

217. Атаханов Д.Т. Восточные мотивы в творчестве A.C. Пушкина: Ав-тореф. дис. канд. филол. наук. Душанбе, 2000. — 18 с.

218. Ахматова А. О Пушкине. Статьи и заметки. Горький: Волгло-Вятское книжное изд-во, 1977. — 351 с.

219. Белкин Д.И. Концепция Востока в творчестве Пушкина: Авто-реф. дис. . канд. филол. наук. М., 1970. — 20 с.

220. Белкин Д.И. Пушкин и сказки «1001 ночи» // Звезда Востока.— 1979. — № 6. — С. 146—150.

221. Березкина C.B. «Пророк» Пушкина: современные проблемы изучения // Русская литература. — 1999. — №2. — С. 27—42.

222. Бертельс Е.Э. История литературы и культуры Ирана: Избранные труды. М.: Наука, 1988. — 556 с.

223. Бертельс Е.Э. Суфизм и суфийская литература. Избранные труды. М.: Наука. Главная редакция восточной литературы, 1965. — 522 с.

224. Бородина И.В. К типологической характеристике средневековой турецкой литературы // Problemy literatur orientalnych. Warszawa, 1974. С. 49—57.

225. Бочарова А. Я. Фатализм Печорина // Творчество М.Ю. Лермонтова. Пенза, 1965. С. 225—249.

226. Брагинский В.И. Проблемы типологии средневековых литератур Востока: Очерки культурологического изучения литературы. М., 1991.

227. Брагинский И.С. Абу Абдаллах Джафар Рудаки. М., 1989.

228. Брагинский И.С. Заметки о западно-восточном синтезе в лирике Пушкина // Народы Азии и Африки. — 1965. — № 4. — С. 139—146.

229. Брагинский И.С. Западно-восточный литературный синтез и творчество С. Айни. Душанбе: Ирфон, 1986. — 190 с.

230. Брагинский И.С. Западно-восточный синтез в «Диване» Гете и классическая поэзия на фарси. М.: Наука, 1963. — 12 с.

231. Брагинский И.С. Идеи гуманизма в литературах Востока. М.: Наука, 1967. —216 с.

232. Брагинский И.С. Интернациональное и национальное в литературах Востока: Сб. статей. М.: Наука, 1972. — 304 с.

233. Брагинский И.С. Иранское литературное наследие. М.: Наука, 1984. — 294 с.

234. Брагинский И.С. Исследования по таджикской культуре: (К проблеме межлитературных связей народов Советского Востока). М.: Наука, 1977, —288 с.

235. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX—начала XX века в свете исторической поэтики (Субъектно-образная структура). М., 1997.

236. Васильев Б. А. Духовный путь Пушкина. M.: Sam Sam, 1994. — 332 с.

237. Восток в русской литературе XVIII— нач. XX в.: Знакомство. Переводы. Восприятие. М.: ИМЛИ РАН, 2004. — 254 с.

238. Восток в русской советской литературе: Сб. научных трудов. Ташкент: ТашГУ, 1988. — 94 с.

239. Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб.: Академический проект, 1999. — 396 с.

240. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1995. — 320 с.

241. Гурвич И.А. Беллетристика в русской литературе XIX века. М., 1991.

242. Давыдов С. Пушкин и Христианство // Записки русской академической группы в США / Transactions of the Association of Russian-American Scholars in the USA. 1992—1993. T. 25. C. 67—94.

243. Данциг Б. M. Ближний Восток в русской науке и литературе. М., 1973.

244. Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин // Из истории романтической поэмы. Л., 1978.

245. Журавлева А. И. Повествование и повесть у Лермонтова // Русская повесть как форма времени: Сб. статей. Томск, 2002. С. 108—114.

246. Иванов С.Н. К изучению жанра газели в староузбекской поэзии. М., 1978.

247. Иванов С.Н. Пять веков узбекской газели // В красе нетленной предстает: Узбекская классическая лирика XV—XX веков. М., 1977. С. 5—39.

248. История западноевропейской литературы. Средние века и Возрождение. М., 2000.

249. История романтизма в русской литературе. Романтизм в русской лш-ературе 20—30-х годов XIX века (1825—1840). М.: Наука, 1979. — 326 с.

250. История романтизма в русской литературе: Возникновение и утверждение романтизма в русской литературе (1790—1825). М.: Наука, 1985, —310 с.

251. Каганович C.J1. «Восточный романтизм» и русская романтическая поэзия//Контекст. М., 1982. С. 192—222.

252. Каганович C.JI. Русский романтизм и Восток: Специфика межнационального взаимодействия. Ташкент, 1984.

253. Канунова Ф.З. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820—1840-е годы). Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001, —302 с.

254. Канунова Ф.З. Эстетика русской романтической повести (A.A. Бес-тужев-Марлинский и романтики-беллетристы 20—30-х годов XIX века). Томск: ТГУ, 1973. — 305 с.

255. Кашталева К.С. «Подражания Корану» Пушкина и их первоисточник // Записки коллегии востоковедов при Азиатском музее Академии наук СССР. 1928. № 8. С. 157—168.

256. Кибальник С. А. Художественная философия Пушкина. СПб., 1993.

257. Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1996.

258. Коган J1. «И внял я неба содроганье.» (о философии пушкинского пророка) // Вопросы литературы.2002. №4. С. 201—230.

259. Кубачева В.Н. «Восточная» повесть в русской литературе XVIII — нач. XIX века // XVIII век. Сб. 5. М.-Л., 1962. С. 295—315.

260. Куделин А.Б. Поэтика средневековых литератур Востока: Традиции и творческая индивидуальность. М.: Наследие, 1994. — 302 с.

261. Лебедева О.Б. История русской литературы XVIII века. М.: Академия, 2000. —415 с.

262. Лейтон Дж. Л. Эзотерическая традиция в русской романтической литературе. Декабризм и масонство. Спб.: Академический проект, 1995. — 254 с.

263. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Л.: Художественная литература. Ленинградское отделение, 1979. — 413 с.

264. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. Смех как мировоззрение и другие работы. СПб.: Алетейя, 1997. — 508 с.

265. Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X—XVII вв. Эпохи и стили. Л.: Наука. Ленинградское отделение. 1973. — 253 с.

266. Лотман Ю. М. Поэтический мир Тютчева // Тютчевский сборник. Таллинн, 1990. С. 122—125.

267. Макогоненко Г.П. Лермонтов и Пушкин: Проблемы преемственного развития литературы. Л.: Сов. писатель. Ленинградское отделение, 1987, —398 с.

268. Макогоненко Г.П. Творчество Пушкина в 30-е годы (1833— 1836). Л.: Художественная литература, 1982. — 463 с.

269. Манн Ю.В. Динамика русского романтизма. М.: Аспект-Пресс,1995, —383 с.

270. Марьянов Б. М. Крушение легенды. Против клерикальных фальсификаций творчества А. С. Пушкина. Л., 1985.

271. Мейлах Б.С. Творчество A.C. Пушкина. Развитие художественной системы. М.: Просвещение, 1984. — 160 с.

272. Мейлах Б.С. Художественное мышление Пушкина как творческий процесс. М.: Изд-во Академии Наук. 1962. — 247 с.

273. Мурьянов М.Ф. Из символов и аллегорий Пушкина. М.: Наследие,1996.-278 с.

274. Непомнящий B.C. Пушкин. Русская картина мира. М.: Наследие, 1999, —542 с.

275. Николаев С.И. О стилистической позиции русских переводчиков петровской эпохи (к постановке вопроса) // Литература XVIII в. в ее связях с искусством и наукой. М., 1986.

276. Нольман М.Л. Западно-восточный синтез в произведениях A.C. Пушкина и его реалистическая основа // Народы Азии и Африки.— 1967. — №4. — С. 116—125.

277. Океанский В.П. Русская метафизическая лирика XIX века: Е.А. Баратынский, A.C. Хомяков, Т.И. Тютчев (поэтика пространства): Автореф. дисс. . док. филол. наук. Иваново, 2003. — 30 с.

278. Панченко A.M. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, — 515 с.

279. Погосян Е. Восторг русской оды и решение темы поэта в русском панегирике 1730 —1762 гг. Тарту: Tartu University Press, 1997. — 158 с.

280. Пригарина Н.И. К вопросу о характере романтизма в восточных литературах XX века // Неизменность и новизна художественного мира. М., 1999. С.145—154.

281. Пушкин в странах зарубежного Востока. М.: Наука, 1979. — 228 с.

282. Пушкин и мир Востока. М.: Наука, 1999. — 431 с.

283. Пушкин и мировая культура: Материалы шестой международной конференции в Крыму 27 мая — 1 июня 2002 года. СПб., 2003. — 191 с.

284. Пушкин. Исследования и материалы. T. XVIII—XIX. СПб.: Наука, 2004, —443 с.

285. Пушкин: исследования и материалы. Т. 15. СПб.: Наука, 1995. — 335 с.

286. Сазонова Л.И. Поэзия русского барокко (вторая половина XVII— начало XVIII вв.). М.: Наука, 1991. — 261 с.

287. Свирин H. Пушкин и Восток // Знамя. — 1935. — № 4. — С. 204—229.

288. Семенов JI.C. Путешествие Афанасия Никитина. М.: Наука, 1980. — 142 с.

289. Серков А. «Пророк» и «мастер стула»: новое о масонстве A.C. Пушкина // Родина.—1997,— №5.— С. 48—52.

290. Синельников М.И. Исламские мотивы в русской поэзии // Ислам в России и Средней Азии. М., 1993. С. 60—92.

291. Сквозников В.Д. Пушкин. Историческая мысль поэта. М.: Наследие, 1999, —230 с.

292. Смирнов И. П. От сказки к роману // Труды Отдела древнерусской литературы. T. XXVII. Л., 1973. С. 304—320.

293. Смирнов И.П. Мегаистория. К исторической типологии культуры. М.: Аграф, 2000. — 542 с.

294. Сурат И. Пушкин: Биография и лирика: Проблемы. Разборы. Заметки. Отклики. М.: Наследие, 1999. — 239 с.

295. Тартаковский П.И. Русская поэзия и Восток, 1800—1950. Опыт библиографии. М.: Наука, 1975. — 178с.

296. Тойбин И. М. К проблематике новеллы Лермонтова «Фаталист» // Ученые записки Курского государственного педагогического института,—1959,—Вып. 9,—С. 19—56.

297. Томашевский Б.В. Пушкин. Т. 2. М.: Художественная литература, 1990.- 380 с.

298. Турбин В. Н. «Ситуация двуязычия» в творчестве Пушкина и Лермонтова// Лермонтовский сборник. Л., 1985. С. 91—103.

299. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1979. — 574 с.

300. Тюпа В.И. Тезисы к проекту словаря мотивов // Дискурс—2'96. Новосибирск, 1996. С. 52—55.

301. Фиш Р. Джалаледдин Руми. M.: Наука, 1985. — 268 с.

302. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. Л.: Наука,1986. — 302 с.

303. Фомкин М.С. Султан Велед и его тюркская поэзия. М.: Наука. Восточная литература, 1994. — 194 с.

304. Фридман Н.В. О романтизме Пушкина (К истории русского романтизма). М., 1973.

305. Фридман Н.В. Образ поэта-пророка в лирике Пушкина // Ученые записки МГУ. Вып. 118. Кн.2. М., 1946.

306. Фридман Н.В. Романтизм в творчестве Пушкина. М., 1960.

307. Ходанен Л. А. Поэмы М. Ю. Лермонтова: Поэтика и фольклорно-классические традиции. Кемерово: КГУ, 1990. — 91 с.

308. Ходанен Л.А. Миф в творчестве русских романтиков. Томск: ТГУ, 2000, — 318 с.

309. Ходанен Л.А. Фольклорные и мифологические образы в поэзии Лермонтова. Кемерово, 1993. — 116 с.

310. Чалисова Н., Смирнов А. Подражания восточным стихотворцам: встреча русской поэзии и арабской поэтики //Сравнительная философия. М., 2000. С. 245—344.

311. Челышев Е.П. Мир Востока и Пушкин // Наука в России.—1999.— №1,—С. 75—81.

312. Черняев H.H. «Пророк» Пушкина в связи с его же «Подражаниями Корану». М., 1898.

313. Юрьева И. «Библию, библию!»: Священное писание в творчестве A.C. Пушкина// Народное образование. 1999. №3—4. С. 85—95.

314. Юсуфов Р.Ф. Русский романтизм начала 19 века и национальные культуры. М.: Наука, 1970. — 422 с.

315. Янушкевич A.C. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А. Жуковского. Томск: ТГУ, 1985. — 285 с.