автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.05
диссертация на тему: Генезис, поэтика и жанровая система французского романа 1690-1760 годов

Полный текст автореферата диссертации по теме "Генезис, поэтика и жанровая система французского романа 1690-1760 годов"

НО-7

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ мм. Л1. В. ЛОМОНОСОВА

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

На правах рукописи

ПАХСАРЬЯН

Наталья Тиграновна

ГЕНЕЗИС, ПОЭТИКА И ЖАНРОВАЯ СИСТЕМА ФРАНЦУЗСКОГО РОМАНА 1690-1760 годов

10.01.05 — Литература стран Западной Европы, Америки и Австралии

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

МОСКВА—1992

Работа выполнена на кафедре истории зарубежной литературы филологического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова.

Официальные оппоненты:

— член-корреспондент АН УССР, доктор филологических наук, профессор Н. И. БАЛАШОВ;

— доктор филологических наук, профессор Н. В. ЗАБА-БУРОВА;

— доктор филологических наук, профессор Ю. П. УВАРОВ.

Ведущая организация — Одесский государственный университет.

Защита диссертации состоится « £0 » «¿М^ 1992 г. в час. на заседании специализированного совета.

Д 053.05.13 при Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова.

Адрес: 119899, Москва, Ленинские горы, МГУ, 1-й корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке филологического факультета.

Автореферат разослан « Ученый секретарь специализи- у'?

рованного совета доцент Сергеев

Настоящая диссертация посвящена исследованию французского романа 1690—1760-х гг. Актуальность данной темы обусловливается не только недостаточной изученностью романной прозы этого периода в современном литературоведении. Признавая заслуги автора первой отечественной монографии о французском романе 1720—1740-х гг. (М. В. Разумовская, 1981 г.). ценя важные наблюдения, сделанные учеными в области типологии романа XVIII в. VI. Г. Соколянский, 1983 г.), в частности, французского (А. Ф. Строев, 1983) г.), в исследовании творчества отдельных романистов этой эпохи (С. Л. Козлов, 1985), необходимо отметить, что ни в отечественном, ни в зарубежном литературоведении нет системного исследования романистики данного периода в русле становления и развития литературных направлений эпохи. Основной интерес современных изысканий связан с экстенсивным анализом литературного процесса Просвещения: ученые стремятся большей частью вписать новые имена, факты, произведения в привычные, устоявшиеся, а частично и устаревшие концепции, что, по-видимому, и обусловливает ощущение кризисности исследований литературы XVIII столетия, ощущение, общее для отечественной (Ю. Б. Виппер, Ю. И. Кагарлицкий, А. К. Якимович) и зарубежной (Ж. Рюстен, Д. Дей) литературной науки. Назревшая необходимость пересмотра господствующих представлений об основных художественных направлениях периода Просвещения, о связи с ними романа, об эволюции этого жанра и его эстетических задачах, некоторая несогласованность между исследованиями, посвященными романистике XVIII в. (напр., А. Куле. 1967; Ф. Баргийе, 1981), и работами, изучающими литературные стили и направления данной эпохи (Ф. Мэнге, 1966, Г. Гатцфельд, 1972), дискус-сионность многих проблем, связанных с генезисом и эволюцией нового романа, увлечение построением романной типологии без учета своеобразия романных разновидностей определенного литературного направления — причины, побудившие автора диссертации осуществить данное научное исследование.

Реферируемая диссертация представляет собою, таким образом первое в отечественном литературоведении исследование генезиса, поэтики и жанровой системы французского романа рококо

1690—1760-х годов. Опираясь на те отечественные (С. Л. Козлов, А. И. Жеребин) и зарубежные (Р. Лофер, Г. Гатцфельд, П. Брэди, Д. По) работы, в которых рококо как литературоведческое понятие, за которым долее других сохранялась пренебрежительная аценка, реабилитируется, автор данного исследования стремится не к расширительной трактовке рококо как едва ли не единственного направления в литературе XVIII в., (что часто свойственно западным ученым, анализирующим проблему рококо), но и не к сведению этого феномена к малой стилевой тенденции века (как полагают советские специалисты), а к анализу его в диалектическом взаимодействии с традицией позднего барокко, классицизма, с поэтикой становящегося сентименталистического направления, в компромиссном сочетании и в полемике с просветительской поэтикой и идеологией Просвещения. В работе уточняется традиционная, но как представляется, не вполне верная датировка начала историко-литературной эпохи «XVIII век», становление нового романа рассматривается в контексте важнейших моментов «социальной революции» (Д. Аткинсон), составляющей содержание переходного периода от XVII к XVIII в. Не пытаясь охватить всю практически необъятную романную продукцию первой половины XVIII в. во Франции, автор диссертации останавливает свое внимание па важнейших, с точки зрения становления и эволюции жанровой системы, произведениях данного периода, включая сюда и малоизученные романы (как, например, «Мемуары графа де Гра-мона» А. Гамильтона или «Знаменитые француженки» Р. Шаля), и признанные шедевры французской романистики эпохи Просвещения («Манон Леско» Прево или «Жизнь Марианны» Мариво), стремясь дать им новое освещение с точки зрения эволюции поэтики рококо.

Цели н задачи данной диссертации имеют, думается, не только историко-литературное, но и теоретическое значение: специальное исследование жанровой системы романа 1690—1760-х гг. позволит точнее оценить его вклад в общую эволюцию романа как жанра, уяснить существенные аспекты генезиса романа Нового времени, острее ощутить реальную интеграцию и дифференциацию «романа» и «жизни» в процессе развития человеческой культуры.

В связи с этим методологической основой работы явились со-циокультурологические принципы анализа, тесно связанные с потребностью развивать исторический подход к литературным явлениям, рассматривать литературное произволение как явление культуры, как динамический и диалектический процесс взаимодействия текста и контекста.

Теоретическая и практическая значимость работы состоит г том, что полученные научные результаты позволяют пересмотреть сложившиеся представления ученых о периодизации литературь: XVIII столетия, об основных художественных направлениях этого

периода, расширить картину развития романа эпохи Просвещения, его генезиса и эволюции, наконец, уточнить концепции поэтики конкретных произведений данного этапа. Выводы диссертации дают основание, как представляется, в определенной степени внести коррективы в концепцию вузовского курса истории зарубежной литературы XVIII в.

Апробация. Основные положения диссертации опубликованы в статьях и учебных пособиях. Результаты исследования были также представлены в докладах, сделанных автором на итоговых научных конференциях в Днепропетровском госуниверситете (1985— 1991), на региональных конференциях в Нальчике (1988, 1991) и Симферополе (1989), на межвузовских конференциях в Ташкенте (1989) и Москве (1990), на всесоюзных конференциях в Грозном (1988), Днепропетровске (1989), на международной конференции в Одессе (1991). По материалам диссертации читался спецкурс для студентов французского отделения филологического факультета Днепропетровского госуниверситета (1986—1989). Работа обсуждалась на заседании кафедры зарубежной литературы МГУ (12 декабря 1991 г.).

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трехглав, заключения и примечаний, включающих цитируемую научную литературу.

Во введении обоснована актуальность тематики и проблематики диссертации, рассмотрены основные дискуссионные аспекты современного литературоведения в области исследования французского романа XVIII в., литературных направлений периода и их взаимодействия с движением Просвещения.

Господствующие представления современной литературной пауки о романе как жанре, наиболее ограниченно связанном и лучше всего выразившем себя в реализме, являются, думается, главным препятствием для того, чтобы рассматривать французскую романистику XVIII столетия не ретроспективно, с точки зрения вызревания в нем жанровых форм позднейшего классического реалистического романа, а в его особом самоценном художественном облике. С другой стороны и в отечественном, и в зарубежном литературоведении по-прежнему авторитетно мнение о романе как жанре, выражающем преимущественно идеологические представления буржуазии. Естественно, поэтому, что современные исследователи романа XVIII в. не слишком охотно принимают наблюдения и выводы ученых, занятых изучением литературного рококо, ибо, в свою очередь, в литературной науке господствует убеждение, что культура рококо связана прежде всего с дворянскими кругами Франции. Во введении уточняется социальный генезис рококо, исходя из новых представлений современных историков о роли французского дворянства в формировании гражданского общества XVIII в., о взаимоотношении буржуазии и дво-

2. 2.

б

рянства в эту эпоху, высказывается мысль об идейпа-художест-венном компромиссе как основе созревания мироощущения человека рококо. Вносятся определенные коррективы в принятую периодизацию данного периода: в анализ развития романа XVIII столетия во Франции включается и романистика 1690— 1720-х гг.— романистика раннего рококо, которой, особенно в отечественном литературоведении, уделяется мало внимания.

Осознавая необходимость поисков новых методологических путей исследования романа, автор диссертации считает необходимым использовать достижения отечественной п зарубежной социокультурологии, позволяющей более диалектично изучать не только специфику отражения в романе 1690—1760-х гг. современной ему действительности, но и анализировать особенности романного видения реальной жизни, сложное взаимодействие «романического» и «реального» в художественном мире романа рококо.

В первой главе диссертации — «Генезис французской литературы XVIII века и становление раннего романа рококо (1690— 1720-е гг.)» — уточняется понятие генезиса жанра, его отличие от литературной генеалогии, рассматриваются основные направления генетического процесса нового романа как преимущественно романа рококо. Относя момент рождения романистики данного литературного направления к 1690-м гг., автор диссертации, тем не менее, полагает, что уже в переломную для французского романа XVII в. эпоху— 1660—1680-е гг. вызревали тенденции, подготавливающие появление нового жанрового типа. В силу этого специальные разделы первой главы посвящены «Любовной истории галлов» (1660) Бюсси-Рабютена и «Буржуазному роману» (1666) Фюретьера — произведениям, поэтика которых, как показывает анализ, запечатлевает процесс вызревания новых художественных тенденций, позволяет увидеть в жанровой перестройке 1660—1680-х гг. своеобразный «мост» к новому этапу развития романа— 1690—1720-м гг. Процессы литературного генезиса романа рококо прослежены и при анализе галантной новеллистики, скандальных хроник и «секретных историй» 1680—1690-х гп: в них прежде всего прослеживается становление новой концепции «художественной правды» и «естественного повествования», столь важные в генезисе романа рококо.

В главе подробно анализируются также наиболее репрезентативные образцы ранней романистики рококо, демонстрирующие полигенеалогичность нового романа. В разделе, посвященном «Мемуарам д'Артаньяна» (1700) Куртиля де Сандра, показаны особенности романной имитации мемуарного жанра, создавшей специфическую для раннего рококо форму романа-псевдомемуа-ров. Роман Куртиля демонстрирует характерное для рококо перемещение писательского интереса из сферы большой Истории и даже ее «секретов» в область частной жизни «рядового участника

истории», ее интимных подробностей. Играя «историческим любопытством» читателей, Куртиль де Сандра контаминирует факты биографии нескольких исторических лиц и факты с вымыслом. «Документальность» его произведения достигается за счет эмпирической конкретности изображаемого и психологической достоверности, когда тайна интимного поведения персонажа, раскрытая перед читателем, подтверждает новые представления о человеке, морали, обществе, далекие от героизации и идеализации высокого барокко, но и не впадающие в крайности са-тирико-комического бурлеска низового романа того же направления. Важная для романа рококо категория «скандальности» из исключительного свойства закулисных интриг знаменитостей постепенно превращается в черту обыденной жизни «обыкновенного» человека. Взаимопревращение «естественного» и «культурного», «обыденного» и «скандально-авантюрного», «романического» и «житейского» составляет основу той двойственности повествования, героя и конфликта, которая становится одним из кардинальных свойств поэтики романа рококо.

В отдельном разделе анализируются и «Мемуары графа де Грамона» (1713) А. Гамильтона — произведения, по-своему претворяющего принципы романа-псевдомемуаров. Полемически разрушая, как и Куртиль де Сандра, равновесие известной формулы «поучать, развлекая», А. Гамильтон парадоксальным образом тревозносит здравомыслие тех, кто ищет в чтении только развле-1ение. Создавая фрагмент биографии своего родственника и дру-"а, писатель стремится не только нарисовать портрет конкретного шца, но «одного из» светских молодых людей своего поколения. Вольнодумный конформизм главного героя делает его характерным персонажем романистики рококо. Двойственно-противоречи-зое единство автора и героя, осознанная игра взаимопроникно-зением вымысла и достоверности, выявление в оппозициях рома-шческого (житейского, казаться) быть разнообразных взаимопе-эеходов и превращений психологизируют основные ситуации романа и, внося двойственность, снимают пафос морализации. На сомпромиссном парадоксальном сочетании «естественного» и «иг-ювого» зиждется структурно-композиционное единство романа: хырой» материал воспоминаний, изложенный, по уверению авто-)а, в свободной форме, обретает явственные черты «романиче-:кой истории».

В разделе, посвященном своеобразному «новеллистическому юману» Р. Шаля «Знаменитые француженки» (1713), подчерки-¡ается усвоение автором разнообразной новеллистической тради-хии и одновременно — стремление создать «мемуары группы» (Р. Демори), дать череду индивидуальных характеров и судеб [ерсонажей и одновременно, как и у Куртиля, Гамильтона,— юртрет определенного круга людей, определенного поколения.

2*

7

Как и его предшественники и современники, Р. Шаль стремится к двойственно-игровому сочетанию вымысла и реальности, одновременно заявляя об отсутствии прототипов героев и намекая различными способами на их существование. Погружение персонажей в собственные интимные отношения, скандальное содержание многих фабульных ситуаций отходит от непосредственной разоблачительное™ ранних скандальных хроник, подчеркивая «естественность» нравственных представлений и поступков персонажей и выражая авторскую снисходительность к их слабостям, столь важную в этике рококо. Эта естественность не отменяет непременной в романистике данного этапа референции между «подлинным» и «книжным», «реальным» и «романическим», большая часть которого, по верному замечанию одного из исследователей, была действительно пережита и писателями и их читательской аудиторией.

Процесс психологизации романического, его-актуализации как основы включения в романную поэтику новой эпохи специально исследуется в разделе, посвященном раннему роману Мариво «Фарсамон» (1713). Свидетельствуя, наряду с другими произведениями этого же ряда (Лесаж, Р. Шаль) об огромном интересе французских романистов 1690—1720-х гг. к опыту замечательного романного шедевра Сервантеса «Дон Кихот», роман Мариво становится художественным выражением творческой трансформации «донкихотовской ситуации» во французском романе XVIII в. в соответствии с собственными литературно-полемическими задачами. Романическое выступает у Мариво не как «рыцарское» у Сервантеса (при всей широте его гуманистического наполнения), не как «пасторальное» у Сореля, а как книжность воображения его героя в самом общем виде. Сочетание «быть» и «казаться», «маски» и «лица» персонажа «Фарсамона» теряет напряженность нравственной антиномии, свойственной барокко. Мариво интересует психологический анализ мировосприятия юноши, любовные идеалы которого сформированы романической литературой, и он стремится показать не только несоответствие «романа» и «жизни», но и их возможное схождение. Так, романическое из структурного элемента романа превращается в «элемент» сознания персонажа, наивность которого Мариво не столько сатирически развенчивает, сколько иронически-снисходительно анализирует. Известная двойственность писателя — ностальгия по романическому и ирония по поводу разрыва между жизнью и литературой — будет ощущаться и в зре лой романистике Мариво.

Изучение наиболее репрезентативных образцов раннего романа рококо во Франции позволяет сделать следующие выводы. Историко-литературный период 1690—1720-х гг. характеризуется сложной переходностью. Идейно-эстетическая компромиссность, состав-

ляющая сущность художественного мировоззрения рококо, обусловила опережающее (в сравнении с сентиментализмом) развитие этого направления в рассматриваемый период. Становление художественной прозы XVIII в. происходит на этом этапе преимущественно в лоне культуры рококо: пестрота и неоднородность эстетических тенденций 1690—1720-х гг., актуализация проблемы «правды искусства» и «правды жизни», ощущение неадекватности старых форм литературы в отражении жизни и одновременно осознание их воздействия на представления человека о действительности, на его психологию оказались благодатной почвой для искусства, парадоксальным образом сочетающего стилизованность с бесстильностыо, непосредственность с литературностью, естественность с игрой, трезвость с поэтичностью. Писателям рококо открылась двойственность отношений романа и жизни. При этом внимание романистов направлено не на воспроизведение всей полноты и многоаспектное™ эмпирической действительности, а на сферу частного существования человека, на своеобразие интимной жизни современного общества, но сама эта сфера интимного трактуется как некое средоточие истины, как та часть человеческого существования, которая с наибольшей адекватностью и правдивостью отражает целое.

В русле полемики с романическим, книжным изображением интимных нравов и психологии тяготеет к особого рода «естественности» — ив способе изображения (естественный стиль, естественная композиция), и в предмете изображения, когда в соответствии с принципом натурализации собственной культуры, характерном для мышления XVIII в., художественно исследуется прежде всего образ жизни современного писателю общества его страны и. в нем открываются общечеловеческие закономерности. Отталкиваясь от низменного, животного, стоящего за пределами культурного существования, как от «неестественного», писатели рококо, признавая одновременно гедонизм природным свойством людей, ощущают невозможность целостно-органического погружения человека в «романическое» высоких романов, даже если оно и сохраняет в каком-то отношении значение идеала.

Романистов раннего рококо особенно привлекает процесс художественного сопоставления «романической» и «скандальной» версий человеческой жизни, который на свой лад был начат уже в мемуарной литературе и скандальных хрониках конца XVII в. Убеждение в секретности, «скандальности» подлинного содержания жизни, лежащего в сфере интимного, и в то же время ощущение и воссоздание неизбежной публичности интимного в современном обществе, делающей всякую тайну частного существования человека предметом обсуждения других — тот аспект романной коллизии «человек-общество», который наиболее отчетливо предстает в раннем романе рококо.

Во второй главе диссертации — «Формирование и развитие поэтики зрелого романа рококо (1720—1740-е гг.)» — рассматривается, во-первых, своеобразие перехода романа рококо от раннего к зрелому этапу (часть I), а во-вторых, жанровое своеобразие зрелого романа рококо 1730-х гг. (часть 2). В первой части данной главы анализируются два значительных романных произведения эпохи, соединяющих черты поэтики позднего барокко, раннего и зрелого романа рококо, подготавливающих классический этап развития жанра — «История Жиль Бласа де Сантильяна» (1715—1735) Лесажа и «Мемуары знатного человека, удалившегося от света» (1728—1731) Прево.

В разделе, посвященном роману Лесажа, отмечена пестрота определений жанра и метода этого произведения в современном литературоведении, анализируются различные точки зрения на художественную целостность «Жиль Бласа», отмечаются усвоение и трансформация жанрового опыта плутовского романа и мемуаров, романа-псевдомемуаров в сочинении Лесажа. Идя от имитации пикарескного жанра и некоей стилизации повествования под «плутовские мемуары», писатель существенно изменяет жанровые параметры классической пикарески эпохи барокко и усвоенные им поэтологические принципы «комического романа» французского низового барокко. Создавая своеобразную французско-испанскую амбивалентность (Ш. Дедейян) социально-исторического пространства романа, утверждая «обыкновенность» житейской истории Жиль Бласа, участником которой, по словам Ш. Сент-Бева, может стать «весь свет», Лесаж смягчает фабульные коллизии традиционного сатирического обозрения плутовского романа, устраняет характерную для этого ¡жанра «криминальность» повествователя, психологизирует облик персонажа. Писатель рисует приключения по существу неавантюрного героя, предпочитающего житейским опасностям покой и комфорт, обладающего значительной долей тщеславия, но не развращающегося окончательно, не столько проходящего школу «антивоспитания», сколько реализующего свою двойственность путем счастливого дара адаптации. Способность персонажа принимать различные амплуа, не воплощаясь в них полностью, постоянно представать перед читателем «другим-но-тем же» (согласно характерному принципу поэтики рококо) скрепляет пестрые эпизоды романа, придавая целостность истории «буржуа, который продвинулся в свете, а затем удалился от него». На сравнительно небольшом повествовательном пространстве эта коллизия повторяется не только в судьбе главного героя, но и других действующих лиц романа. Ироническая и скептическая терпимость Лесажа к «заблуждениям сердца и ума» Жиль Бласа и ему подобных вполне отчетливо проявляется в последних книгах романа, опубликованных в пору расцвета зрелой романистики рококо. Окончательный от-

ход от линейной схемы фабулы, характерной для пикарески, двойственность морализации, смешение иронии и меланхолии, дающее основание считать пожилого Жиль Бласа своеобразным «Монте-пем» нравоописания современной читателю действительности, потенциальная неокончателыюсть очередной развязки романа сближают поэтику данной относительно самостоятельной части леса-женского произведения с сочинениями Мариво, Прево, Кребийо-па 1730-х гг.

Чрезвычайно популярный у современников, а ныпе почти забытый первый роман Прево «Мемуары знатного человека» рассматривается в диссертации не только с точки зрения его связи с «Манон Леско», но и шире — в аспекте становления зрелого романа рококо. Активно включая в себя разнообразные литературные реминисценции, являясь беллетристическим повествованием, «Мемуары» выступают своеобразной энциклопедией популярных романических ситуаций французской литературы начала XVIII в. Сохраняя известную стилизацию «частной закулисной истории» в духе псевдомемуаров Куртиля де Сандра, Прево несколько меняет ее тональность и логику развертывания сюжета. Прежде всего жизненные усилия героя с самого начала направлены на поиски покоя, а не приключений, им движет желание уйти от общества, а не влиться в него, заняв в нем достойное место, хотя порой желание это реализуется в весьма двойственных поступках персонажа. Фабула романа развертывается как своеобразная биография семьи, не однажды созидающей идиллию и переживающей ее крушение. Желание удалиться от света возникает у повествователя не вследствие пресыщенности светской жизнью, а как бы до опыта, из-за горестей, рожденных интенсивностью чувств героев. Однако двойственность подобного желания связана и с тем, что масштаб, тональность и глубина чувствования у персонажей Прево иные, чем в романах «высокого» барокко и «галантной» литературы конца прошлого века. Это не героическая всепоглощающая страсть, подвигающая на деяния во имя возлюбленной, не благопристойно изысканная «ритуальная» галантная любовь, а мелодраматически трогательные чувства, исполненные пафоса морализации и все же не становящиеся вполне «моральным чувством» сентиментализма. При этом и сам рассказчик, история которого заполняет первые главы «Мемуаров», и его молодой воспитанник, о жизни которого он повествует в дальнейшем, не однажды испытывают искус возвращения в общество, в свет, а уединенное поглощение чувством либо кончается мелодрамой (часто «готически» кровавой), либо оказывается невозможным по мере развития фабулы, так как герой не в состоянии порвать социальные связи. Потому «жизнь сердца» персонажей Прево реализуется через внешние перипетии, стимулируется ими в гораздо большей степени, чем сентиментализме. Более того, развертывание сюжета романа все от-

четливее ведет писателя от стихии позднебарочной романически-чувствительной истории к раскрытию тайных, с налетом скандальности, сторон жизни знатного человека. Последние тома публикуются, как сообщает «издатель», после смерти рассказчика и содержат некоторые двусмысленные подробности его биографин: он помогает бежать из Англии чужой жене и любовнице одного из казненных повстанцев, поселяет ее в доме дочери, переживает позднюю влюбленность и т. д. Его роль Ментора молодого Роз-мона становится также двусмысленной, ибо он сам не в силах придерживаться тех нравственных принципов, которым учит маркиза, и, более того, герой становится — вольно или невольно*— посредником в любви ученика и племянницы. Обилие двойственно-двусмысленных ситуаций в последнем томе «Мемуаров знатного человека» свидетельствуют о том, что писатель делает решительный шаг в сторону создания классического романа зрелого рококо.

Вторая часть второй главы включает разделы, посвященные анализу классических романов зрелого рококо — «Истории кавалера де Грие» (1731) Прево, «Жизни Марианны» (1731—1741) Мариво и «Заблуждениям сердца и ума» (1736—1738) Кребийона-сына. Сделана попытка прочесть эти произведения как индивидуальные создания значительных романистов и одновременно — как жанровые варианты социально-психологического романа рококо.

«История кавалера де Грие и Манон Леско» — одно из самых популярных сочинений французских романистов XVIII столетия, обросшее многочисленными интерпретациями. В сознании большинства читателей и специалистов-литературоведов «Манон Леско» давно получила статус самостоятельного произведения, не связанного с «Мемуарами знатного человека», в седьмой том которых она первоначально входила. Между тем осознание неформальности и неслучайности включения этого романа в состав первого сочинения Прево позволяет уточнить и привычную датировку произведения, и роль обрамления, и степень «объективности» повествования де Грие. Ренонкур выступает не только «медиатором» любовной истории де Грие, по играет роль сочувствующего чувствительного слушателя, в котором нуждается «подозрительный» (В. Фрик) рассказчик, стремящийся к самооправданию. Ставшее традиционным для многих современных ученых противопоставление чистой «рыцарской» любви де Грие низменной чувственности Манон представляется столь же неоправданным, как и популярная некогда «романтизация» образа «непостижимой» возлюбленной — своеобразного символа вечной женственности. Характерная для поэтики рококо двойственность, пронизывающая всю атмосферу романа, превращает историю персонажен Прево не в любовную трагедию, а в «плохо обернувшуюся комедию»

(Ш. Морои), каждый из участников которой занимает по-своему двусмысленную нравственную позицию. В этом аспекте характеры де Грне и Manon сближаются, Прево стремится запечатлеть не идеальные или низменные любовные отношения, а подлинное чувство в его естественной неидеальности и присущей видению рококо скандальной двусмысленности. «Романтизация» конфликта «История кавалера де Грие», как представляется, мешает и более точному анализу «загадочности» Манон: ощущение таинственности, недосказанности, возникающее у читателей, понимается_ как отношение де Грие к своей возлюбленной, для которого, между тем, таинственна сила, а не предмет его страсти, который жаждет не понять, а обладать Манон (Вайиштейн). Компромиссная снисходительность автора к слабостям своего персонажа хотя и пронизана характерной для Прево меланхолией, препятствует превращению сюжета романа в историю о «порче молодежи», обусловленной несовершенством общественных установлений и морали. Прево дает урок терпимости одновременно и обществу и человеку, рисуя трудности необходимого для каждого сосуществования в социуме.

Роман Мариво «Жизнь Марианны, или Приключения графини де***» — одно из тех произведений, чью новаторскую художественность оценили по-настоящему уже в XX в., когда поэтика романа оказалась неожиданно созвучна жанрово-стилевым открытиям XX в. Создавая историю от имени женщины и превосходно передающую нюансы ее внутреннего мира, Мариво не традиционно анализирует психологию влюбленной женщины, а передает процесс восприятия ею жизни и самопознания. Незавершенность фабулы романа, неопределенность развязки «Жизни Марианны» — сознательный прием писателя, позволяющий ему сочетать специфические поиски жизненности и игровое начало. Такое же сочетание пронизывает и другие компоненты романа, что позволяет Мариво добиться взаимодействия и взаимопревращения «романического» и «действительного», «естественного» и «культурного», привычного и неожиданного. Писатель соединяет в «Жизни Марианны» мемуарный и эпистолярный принципы повествования, но не методом контаминации их, характерным для взаимодействия жанровых форм в прозе барокко, а путем своеобразной интерференции жанров (воспоминания в письмах подруге). Читателю предлагается тайна частной жизни героини, ее происхождения и вхождения в свет, как бы нечаянно, вопреки ее желанию ставшая. достоянием публики. История Марианны и противостоит готовым формам книжно-романического, и стремится влиться в них как в психологически привычные клише сознания рассказчицы. Мариво интересует воздействие романических представлений на реальную жизнь человека в их двойственности. Полемизируя с восприятием жизни, людей в категориях «высокого» и «низкого», Мариво

•стремится запечатлеть в своих персонажах ту смесь нравственно-психологических мотивов человека, которая кажется ему естественной, становится формой выражения жизненности. Двойственность, сопровождающая каждый поступок Марианны, создает в конечном счете некую сюжетную двусмысленность, ибо как и Прево, Мариво «интересует не борьба добра со злом, а неуловимое их слияние» (В. Гриб). Писатель гораздо более снисходите-.лен к человеку, чем знаменитый моралист конца прошлого столетия Ларошфуко, с которым его часто сопоставляют. Морализация у Мариво как бы расходится с дидактизмом: скептико-ироннче-ские замечания о человеческой психологии и нравах теряют характер поучения, наставления, призывают скорее согласовывать свои поступки с природой, чем исправлять ее. Внутренний ¡мир персонажа, поэтому, не кардинально меняется, а растет перед читателем прежде всего в той психологической целостности и един-

• стве, которые демонстрируют применение автором в духе эстетики рококо эффекта метонимии: изображение целого по его части и узнавание в части облика целого. Вместо экстенсивно понимаемой универсальности, «энциклопедичности» изображения, характерной для романа барокко, с его чередой варьирующих эмпирических наблюдений, роман Мариво воплощает характерную для рококо тягу к «миниатюризации» (Ф. Мэнге) —не только в смысле уменьшения повествовательного объема произведения, но такого рода, когда в «мелочи», «миге» жизни можно угадать ее общие законы и контуры.

Роман Кребийона-сына «Заблуждение сердца и ума» издавна выделяют в наследии этого писателя, отмечая воздействие на его поэтику опыта Мариво и одновременно — полемический замысел автора по отношению к «мариводажу» автора «Жизни Марианны». В меньшей мере прослежена связь поэтики Кребийона и Прево, на чем сделан специальный акцент в данном разделе. Думается, что оба писателя, принадлежа к романистам рококо, представ-.ляют собой два своеобразных варианта этого направления — «меланхолический» и «скептический», соотношение которых, при всех

• отличиях, далеко от антиномического противостояния «высокого» и «низкого» барокко. В большей мере, чем Мариво или Прево, опираясь на аналитическую традицию классицизма, Кребийон-сын

-создает на первый взгляд произведение, в котором зрелый герой разъясняет свои прежние заблуждения, психологические загадки молодости. Однако двойственность его объяснений по мере развития фабулы становится все более очевидной. Мелькур воссоздает .лишь свою версию событий, дальнейшее развитие и развязка которых остаются неясными, ибо фабульно роман незавершен, а обещания предисловия, если учесть логику развития характеров персонажей, обманчивы. Рисуя этапы вхождения в свет молодого человека из знатной семьи, получившего приличное воспитание,

Кребийон не стремится создать историю «нравственной порчи юно-лни», пронизанную прямолинейной назидательностью: его морализация откровенно двойственна, а итоги социального и любовного опыта Мелькура неоднозначны. Схожее с де Грие стремление .реабилитировать себя в глазах читателя заставляет героя акцентировать дурное воздействие на пего «наставников» — «кокетки», «либертина, развратницы», но «амплуа» этих героев начинают двоиться, а' объяснения персонажа приобретают оттенок двусмысленности. Но писатель также не «разоблачает» своего героя, как не развенчивает и общество, а, утверждая естественность «заблуждений сердца и ума», скорее предлагает читателю проявить снисходительность к Мелькуру. Характерный для мироощущения рококо компромисс воплощается у Кребийона-сыпа в социально-психологическом и нравственном конформизме его романного мира.

Исследование поэтики зрелых романов рококо завершают выводы. Романистика рококо вырастает из стремления воплотить по-новому понимаемую «художественную правду». Обнаружив умозрительность идеализирующего описания человека и жизни, писатель этого направления строит свой идеал на ином идейио-фи-лософском основании — сенсуалистическом и гедонистическом, защищающем естественную тягу человека к наслаждению, но и осознающем ее издержки.

Пафос критического пересмотра прежних представлений о человеке и мире с топки зрения Разума, который определяет всю атмосферу века Просвещения, сужается и конкретизируется в романе рококо до стремления проверить нравственные идеалы здравым смыслом и жизненным опытом (опытом «сердца и ума») современного человека. Потому в новое понятие художественной правды входит и буквальная правда факта: романистика рококо своеобразно обыгрывает возможности «романа с ключом», лишая его при этом идеализирующей функции, широко использует форму мемуарного повествования как особого рода свидетельства о современной морали и психологии. Но писатель рококо не просто хочет убедить достоверностью: играя возможной документальностью повествования, он заманывает читателя, приглашая к разгадке все время ускользающего ключа ¡1 тем самым подводя к осознанию типичности героев и ситуаций. Здесь — один из аспектов многообразно проявляющегося в романе рококо игрового начала. Оно проступает и в блестяще разработанной технике иронического намека, и в самой манере рассказывания персонажем своей истории (где искренность и здравый смысл смешаны с естественной пристрастностью и вольным или невольным притворством), и, наконец, в сюжетной незавершенности большинства произведений, столь нарочито дразнящей, что ее нельзя объяснить внешними обстоятельствами. «Игрой ума» (Г. Гатцфельд)

предстают в романах и эротические сцены, построенные на недосказанности, намеках, а отнюдь не на грубой откровенности. Игра в рококо — не театральная, актерская, как полагают многие: писатель рококо скорее близок к детской манере игры, с ее особой мерой естественности и условности, «законов» и импровизации, истины и лжи. Это помогает понять своеобразие трансформация дилеммы «быть — казаться» от барокко к рококо: «лицо» и «маска» персонажа романа рококо не антиномично противопоставлены друг другу, но то сливаются, то расходятся, создавая двойственность нравственных побуждений героев.

Центральной темой романа рококо, как и большинства романных произведений «первой эпохи» (П. Гринцер), остается любовь, но не ее теоретические аспекты, «метафизика», а практика любви, через своеобразие современных форм которой воссоздается общий нравственно-психологический климат той поры. Следуя эстетическому принципу смешения разнородного, «снятия» контрастов, писатели рококо показывают не «высокую» или «низкую» любовь, а «естественные», «обыкновенные» любовные отношения в их разных вариантах. Итоги любовного и социального опыта двойственны: это и постижение неприглядных сторон действительности, столкновение с цинизмом, распущенностью, лицемерием, но это и открытие естественной тяги человека к наслаждению, счастью, сложные поиски его, своеобразное пробуждение и воспитание чувств героев. «Романическое» прозе рококо не снижено и не пародируется, ибо возможно и как психологическая реальность, и как образ жизни персонажа. Но идеалы «высокого романа» проверяются здесь жизненной практикой «культурного человека» (А. Хаузер) сегодняшней Франции и оказываются не воплотимы-ми в ней, да и не вполне соответствующими самой природе человека в ее новом понимании. Житейский опыт и здравый смысл не высмеивают «романическое», не защищают его из соображений моральной пользы, но, скептически расценивая социально-психологические возможности его реализации, наполняют романистику рококо ситуациями, где разнородные начала человеческого существования («высокое» и «низкое», «естественное» и «искусственное» и т. д.) смешиваются, сливаются, двоятся. Напряженность нравственных антиномий литературы XVII в. спадает, «вечные» проблемы уступают место «мимолетностям», но это не делаег " создания рококо ни поверхностными, ни беспроблемными: человек эпохи рококо—и персонажи романов этого времени — как бы учатся жить в обществе, «открывая» других, приспосабливаясь к ним, но пытаясь при этом сохранить себя, ведя «игру тщеславия и достоинства» (Г. Гатцфельд). Так роман рококо воплощает процесс зарождения нового типа гуманизма, становясь органической частью той «культуры разговора с другими» (В. Библер), какою была эпоха Просвещения.

Третья глава диссертации — «Основные особенности жанровой системы рококо и ее эволюция в 1740—1760-е гг. ». В; первом разделе данной главы рассмотрены основные внутрисистемные принципы связи романов рококо. В основе рококо как художественной системы лежит, думается, идея эстетического компромисса, примирения разнородных начал, а не их выразительного противопоставления. Характерное для рококо смягчение противоречий приглушает его системность, подчеркивая переходность стиля. В этом смысле любопытно сопоставить художественную систему рококо с барокко, антиномичность эстетического мышления которого рождает, по мнению ученых, высокую степень системности. В противовес отчетливо архитектонической структуре художественного мира барокко, в рококо, с его органическим единством составляющих, усилен элемент хаотичности системы. В сфере романа это выразительно проявляется в снижении роли пародии: если романная система барокко едина в своей антиномии, то романы рококо связаны между собою серийностью ситуаций, не пародирующих исходную, а скорее тиражирующих ее. Системно-структурным принципом романа рококо становится тяготение к ломке эстетической иерархии, к смешению — «как в жизни» — разнородных начал. Потому многие элементы других художественных систем в романе рококо следует рассматривать не как рудименты, а как реминисценции, вступающие в принципиально иные художественные связи. Компромиссность рококо рождает не только его всеядность по отношению к литературным традициям, но усиливает принципиальную размкнутость к другим художественным системам. Это затрудняет возможность выделить роман рококо в «чистом» виде, вне содержания в нем элементов иных литературных направлений. Снимая утрированное противопоставление контрастных начал, характерное для барокко, роман рококо стремится изображать не «высокую» или «низкую» действительность, не «то и другое», а «обыкновенную» реальность. Однако понятия «реального», «обыкновенного», «правдивого» имеют в рококо специфический оттенок, который, как кажется, мало учитывается сторонниками реализма французской романистики первой половины XVIII века. Системообразующим ядром романа рококо становится новое представление о художественной правде как о разоблачении (принцип «дезабилье») истин частного, интимного существования человека, его «обыкновенной, естественной» скандальности. Это формирует особую игровую двусмысленность авторской позиции, усиленную практически обязательным повествованием от лица героя, который, рассказывая, не только сообщает нечто о себе, но и «проговаривается», представая перед читателем не вполне таким, каков он в собственных прямых характеристиках. Системным признаком романов рококо представляется и их сюжетно-композиционная незавершенность, сочетание

слитного, полифункционального единства внутреннего романного-пространства и «размытости» его границ.

Специальный раздел посвящен жанровым вариантам социально-психологического романа рококо в творчестве Мариво, где дан сопоставительный анализ жанровой поэтики «Жизни Марианны» и «Удачливого крестьянина» как особого рода жанровой дилогии. Сознательный параллелизм двух романов, к которому, несомненно, стремился автор, очевиден и в единстве способа повествования (от имени героя), и в исходной сюжетной ситуации (провинциал в Париже и процесс его самопознания и познания общества), на что обычно обращают внимание литературоведы и чем чаще всего и ограничивают сходство двух романов. Между тем противопоставление этих произведений как «романического» («Жизнь Марианны») и «бурлескного» («Удачливый крестьянин») кажется неправомерным. Старательно приглушая возможные-контрасты, показывая индивидуально психологически разных героев, но сближая их социальную психологию, Мариво рисует в обоих произведениях по существу один, единый мир, в котором его персонажи занимают разную, но не противоположную позицию, воспринимая этот мир под разным углом зрения, но не исключающим своеобразной интерференции их взглядов. Этическая двойственность героев не позволяет отождествить Марианну с добродетельной сиротой, а Жакоба —с беспринципным авантюристом. Стремление выразить новое, в сравнении с миром барочного романа, ощущение, что жизнь — не так «романична», но и не так «комически-бурлескна», как ранее представлялось, сближает сюжетные коллизии обоих произведений. Рассматриваемые романы соотносятся по принципу дополнительности, но не в расхожем смысле этого слова (в одном романе есть то, чего нет в-другом), а в более точном терминологическом значении: один из них («Удачливый крестьянин») выступает частным случаем другого («Жизнь Марианны»), поглощается им и в своих схождениях с «общим случаем» и в своих видимых противоречиях с ним. Вариативно-метонимическое повторение социально-психологк-ческой коллизии первого романа во втором превращает их в особого рода дилогию, части которой связаны не развитием судьбы одних и тех же персонажей, а подобием обстоятельств, в которых действуют социально-психологически родственные герои.

Следующие два раздела диссертации посвящены романам, в которых запечатлены характерные пути эволюции романа рококо во Франции в 1740-х гг. в их диалектическом взаимодействии с Просвещением, вступившим в этот период в полосу расцвета. Анализ романа Прево «История одной современной гречанки» вскрывает основные черты «двусмысленно-воспитательного» (П. Грандрут) романа писателя, сходного с «Манон Лееко» и отличного от этого произведения одновременно. Создавая свой новый ро-

май на экзотическом турецком материале, автор внешне возвращается к сгущенной романичностн своего первого романа «Мемуары знатного человека». Однако романические ситуации «Истории гречанки» пронизаны двусмысленностью, имеют более1 концентрированный характер. Двойственно-двусмысленна уже-исходная романная ситуация: и мотивы спасения рассказчиком Теофен из гарема и ее стремления выйти оттуда объясняются, психологически противоречиво. Загадочность героини становится; буквальной загадкой, неясностью ее национальности, вероисповедания, происхождения, любовная страсть героя осложнена то ли. ревностью, то ли подозрительностью, ибо ни рассказчик, ни читатель не в силах определить, есть ли повод у подозрений влюбленного. Двусмыслен и «воспитательный проект» персонажа: заявляя о желании дать свободу молодой женщине, он не отпускает ее от себя; добиваясь от нее любви, остерегается позволить. Теофее читать романы и т. д. Столь же психологически неясны н мотивы по ведения героини, ибо невозможно с достоверностью* понять, защищает ли она отказом рассказчику свое достоинство* и независимость или предпочитает другого любовника. Закономерно, поэтому, что иногда «Историю гречанки» воспринимают как насмешливую пародию над романом рококо: однако, думается, хотя Прево и ставит свое сочинение на грань пародии, он не переступает эту грань. Основной полемический пафос Прево направлен на полемику с чрезмерными «воспитательными иллюзиями» просветителей, отношение к которым писателя достаточно скептично.

В разделе о романе Дидро «Нескромные сокровища» отмечена аналогичная ситуация с критической оценкой произведения: хотя его большей частью включают в круг произведений прозьг исследуемого направления, порой некоторые ученые видят в нем «насмешку над рококо» (Д. По). Реабилитация произведения, которое довольно долго оценивали как внехудожествеиную порнографию, и в советском и в зарубежном литературоведении связано' с акцентированием в нем серьезного философского содержания,, в анализе «Нескромных сокровищ» как лаборатории будущих' философских сочинений Дидро. Следует тем не менее подчеркнуть, что Дидро уже в своем первом романе борется со складывающимися предрассудками Просвещения, подтверждая свок> репутацию одного из самых диалектических умов своей эпохи, и предпринимая «демистификацию эротического романа» (И. Весели) рококо, создает, тем не менее, не пародию, а ироническое подражание сочинениям Кребииона. И если «Нескромные сокровища» можно рассматривать как философскую пародию на эротический роман рококо, то в такой же мере их можно трактовать как эротическую пародию на философский роман Просветителей. Тем самым произведение Дидро расширяет наши представления

о возможных формах взаимодействия поэтики рококо и просветительской поэтики.

Специальному анализу в разделе о романных продолжениях и подражаниях 1750-х гг., воплощающих характерный для жанровой системы романа рококо принцип тиражирования, подвергнуты три произведения — продолжение «Жизни Марианны», написанное известной в XVIII в. писательницей мадам Риккобони, и анонимные «Продолжение Удачливого крестьянина» и «Продолжение Манон Леско». Стремясь подхватить действие первоисточника там, где оно было остановлено, развить намеченные фабульные ситуации и характеры в духе объекта подражания, авторы продолжений тем не менее модифицируют поэтику романа-образца, не только беллетризуя его, но и выражая то усиление художественных тенденций сентиментализма, рост которых ученые »отмечают во Франции с середины 1740-х гг.

Вопрос о взаимодействии рококо и сентиментализма, процесс ассимиляции сентименталистским романом некоторых принципов поэтики рококо подробнее рассмотрен в разделе о романе Дидро «Монахиня» (1760).

Известная специалистам предыстория романа (эпистолярный розыгрыш приятеля энциклопедистов) должна рассматриваться, •скорее, как предлог и дополнительный стимул для реализации в художественном произведении серьезного замысла, отражающего глубокий и прочный интерес Дидро к социально-психологическим аспектам жизни в монастыре, ее губительным последствиям, чем единственная и главная причина, обусловившая создание «Монахини». Тем не менее, автор, по-видимому, задумывался над возможностью объединения рассказа Сюзанны (т. е. основного повествования) и предшествующей ему переписки, составившей «предисловие-дополнение». Анализ повествовательных особенностей сочинения Дидро позволяет увидеть диалектическую связь «Монахини» с опытом социально-психологического романа рококо: однако имеющая реальную основу скандальная история превращается под пером просветителя не в более пнкантно-заниматель-ную, а в более трогательную и одновременно—публицистически-злободневную историю. Искажение обществом естественных потребностей человека — главный смысл романных коллизий у Дидро. Знаменитый «арпажонский эпизод», содержание которого внешне близко скандальной монастырской хронике, предстает не характерной для рококо «игрой ума», вскрывающей двойственность человеческой натуры, а превращается в клинически точное исследование патологии, порожденной противоестественностью социальных монастырских порядков. Пикантная история «соблазнения» Сюзанны теряет характер фривольности, важный для рококо. Более того, драматический характер исповеди героини, острота поставленной Дидро-просветителем проблемы поглощают

и первоначальную игривость замысла (дружеский розыгрыш маркиза де Круамар) и потенциально возможную двусмысленность финала. Опыт романа рококо оказывается важен для автора «Монахини» прежде всего в аспекте жанровой пнтенференции (сочетание исповеди и проповеди в рассказе Сюзанны, эпистолярности и повествовательных начал дневника, мемуаров), использование же традиционных фабульных ситуаций романистики рококо здесь глубоко полемично. Доминантными в романе Дидро в конечном счете оказываются принципы просветительского сентиментализма. Так произведение приобретает значение некоего связующего звена между жанровыми системами двух основных направлений литературы XVIII столетия, фиксируя то «перетекание» рококо в сентиментализм, которое происходит во второй половине столетия все более интенсивно.

В заключении к диссертации, помимо общих выводов исследования, содержится краткий очерк дальнейшего развития французской романистики рококо в 1770—1790-е гг. Подчеркивается своеобразная дискретность художественной системы рококо: отступив перед бурным развитием сентиментализма в 1760-е гг., это направление как бы вновь возвращается в литературу следующего десятилетия, в определенной мере изменив характер взаимоотношений с просветительскими и сентнменталистскими тенденциями, пережив процесс своеобразного распада на «сатирическое» и «апологетическое» течения. Примером художественного синтеза рококо и сентиментализма является так называемый сентиментально-юмористический роман, представленный в творчестве Дидро «Жаком-фаталистом». «Чувствительный» герой этого произведения — одновременно герой «чувственный», сюжет произведения строится в значительной мере на игре этой двойственностью чувства, рождая новую форму незавершенности сюжета и характера. С другой стороны, внутренний распад рококо рождает роман, автор которого, используя художественный опыт Руссо-романиста, на новом этапе обращается к излюбленной теме «заблуждений сердца и ума», запечатлевая их без характерной для зрелого рококо компромиссной снисходительности. «Опасные связи» Шодерло де Лакло именно поэтому некоторые исследователи воспринимают как «критику рококо»: несвойственный в целом этому направлению сатирический пафос вызывает необходимость модифицировать привычные жанровые параметры романа рококо. Напротив, «апологетический роман» этого направления («Мемуары» Казаковы, «Любовные приключения кавалера де Фобласа» Луве де Кувре) стремится к утрированному воспроизведению поэтики зрелого рококо, направляя свои усилия на полемику с Просвещением, сторонники которого все более- завоевывают популярность по мере продвижения общества к революции.

Французский роман рококо 1690—1760-х гг., таким образом, ни в коем случае не представляет собою замкнутую жанровую систему, не имеющую литературной перспективы. Однако замысел автора диссертации был связан прежде всего со стремлением рассмотреть художественные особенности этого романа не в русле перспективы становления классического реалистического романа XIX в., а с точки зрения самостоятельности и индивидуальности его идейно-художественных задач.

С этой точки зрения все еще авторитетное в нашей, а отчасти и в зарубежной науке представление о жанровой эволюции романа как о последовательном приближении его ко все более точному и объективному изображению действительности, как о накоплении в нем реалистических свойств оказалось неприемлемым для автора диссертации. Роман во Франции первой половины XVIII в. безусловно создавался и эволюционировал в контексте определенной социально-исторической и культурной действительности, запечатлевая неповторимые ее аспекты. Однако, будучи эстетическим «зеркалом» современной ему цивилизации, французский роман 1690—1760-х гг. не перестал — в новой литературной форме — быть ни ее «учебником», ни ее «представлением» о себе, ни ее «мифом». Эмпирическая реальность жизни Франции рассматриваемого периода не только отражалась, но и активно преображалась романистикой этого века. Понять художественную специфику такого преображения и было главной целью данного диссертационного исследования.

rio теме диссертации опубликованы следующие работь!:

1. Сгожетно-композиционные особенности «Любовной истории галлов» Бюссн-Рабютена//Проблемы развития романа в зарубежной литературе XVII—XX веков. Днепропетровск, 1979. С. 47—55.

2. К вопросу о генезисе французского романа рококо («Любовная история галлов» Бюсси-Рабютена)//Актуальные вопросы теории и истории зарубежного романа XVII—XX веков. Днепропетровск, 1984. С. 72—82.

3. Осмысление «донкихотовской ситуации» в романе Ш. Сореля «Сумасбродный пастух»//Сервантесовские чтения. Л., 1985. С. 179—190..

4. Проблемы поэтики французского романа рококо // Проблемы становления и развития зарубежного романа от Возрождения к Просвещению. Днепропетровск, 1986. С. 97—105.

5. Методические указания к изучению курса «История зарубежной литературы XVIII века». Днепропетровск, 1986. 39 с.

6. Французский роман рококо как художественная система // Системность литературного процесса. Днепропетровск, 1987. С. 127—131.

7. Своеобразие взаимодействия рококо и сентиментализма в романе Дидро «Монахиня»//Проблемы взаимосвязей русской, советской и зарубежной литературы. Тезисы докладов научной конференции. Нальчик, 1988. С. 51—52.

8. Полемика о «романическом» у Ш. Сореля и П. К. Мариво//, Филологические науки. 1988. № 4. С. 29—35.

9. «Жизнь Марианны» Марнво как классический роман рококо//Актуальные аспекты изучения классического французского романа. Учебное пособие. Днепропетровск, 1987. С. 69—88.

10. Некоторые аспекты взаимодействия рококо и сентиментализма во французском романе XVIII в.//Зарубежный роман в системе литературного направления. Днепропетровск, 1989. С. 78—86.

11. Актуальные аспекты изучения истории французского романа 1690— 1720 гг. Учебное пособие. Днепропетровск, 1989. 52 с.

12. Интерпретация образа главного героя «Мемуаров» Казановы в поэтической драматургии М. Цветаевой // Общечеловеческое и вечное в литературе XX века. Тезисы докладов всесоюзной конференции. Грозный, 1989. С. 52—54.

13. Методологические проблемы изучения литературы рококо в системе культуры XVIII века//Литература и критика в системе духовной культуры. Гезисы областной конференции. Тюмень, 1989. С. 75.

14. Современная западноевропейская литературно-критическая мысль о литературе рококо. Тезисы Крымской научной конференция. «Зарубежная литературная критика: проблемы изучения и преподавания». Симферополь, 1989.

64—66.

15. «Рнке с хохолком» К. Бернар и «Крошка Цахес» Гофмана: к проблеме взаимодействия рококо и романтизма // Художественное мышление Э Т. А. Гофмана. Тезисы докладов межрегионального семинара. Калинин-рад, 1990. С. 29—30.

16. Своеобразие трансформации плутовского сюжета в романе Лесажа (Жиль Блас»//Волковськ1 читання. Тези доповЦей. Чершвщ', 1990. С. 55—56.

17. «Роксана» Дефо и «Манон Леско» Прево: к проблеме национального .воеобразия социально-психологического романа рококо в Англии и во Фрак-1ии // Первая всесоюзная конференция литературоведов-англистов (тезисы до-спадов). Москва, 1991. С. 17—18.

18. Этика рококо i II художне вплення у французькому ромаш 1730-х ро-;íb // 370 poKÍB ХотинськоТ вШни. Тезн допов1дей ЛИжнародио! науково! кон->еренци. Чершвщ, 1991. С. 76—78.

19. Частный человек и социум в «История кавалера де Грие и Манон 1еско»: специфика социального критицизма в романистике рококо//Литера-ура и власть. Тезисы международной научной конференции. Одесса, 1991.