автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Георгий Иванов и русский символизм

Полный текст автореферата диссертации по теме "Георгий Иванов и русский символизм"

На правах рукописи

РЫЛОВА Анна Евгеньевна

ГЕОРГИЙ ИВАНОВ И РУССКИИ символизм

Специальность 10.01.01 - русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Шуя 2006

Работа выполнена в ГОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет»

Научный руководитель -доктор филологических наук, профессор

Приходько Ирина Степановна

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, доцент

кандидат филологических наук

Дзуцева Наталья Васильевна Иванова Ольга Михайловна

Ведущая организация -

Институт мировой литературы имени A.M. Горького РАН

Защита состоится 23 марта 2006 года в ^ часов на заседании диссертационного совета Д 212.062.04 при Ивановском государственном университете по адресу: 153025, Иваново, ул. Ермака, д. 39, ауд. 459.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Ивановского государственного университета

Автореферат разослан « февраля 2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета, ^¿л1

кандидат филологических наук ^---Тюленева Е.М.

ZOOGh

ъш

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Содержание научной проблемы и ее актуальность. Георгий Иванов (1894-1958) является одним из тех авторов, которых трудно соотнести с определенным литературным направлением. Большинство исследователей видят в нем поэта, «преодолевшего символизм», и находят гораздо больше оснований связывать Г. Иванова с акмеизмом. Однако анализ творчества поэта показывает, насколько глубоко были усвоены им уроки русского символизма. Г. Иванов воспринял и сохранил не только символистское мироощущение, но и многое из символистской поэтики, при том, что исторически и по сути своего поэтического творчества принадлежал к новой, постсимволистской эпохе.

Г. Иванов вошел в литературную жизнь в 1911 году, опубликовав в издательстве «Ego» свой первый сборник «Отгагытье на о. Цитеру», и с тех пор до самой эмиграции в 1922 году играл значительную роль в культурной среде Петербург- о чем свидетельствуют воспоминания современников и высказывания критиков. Отзывы и рецензии на сборники ранних стихов Г. Иванова - «Отплытье на о. Цитеру», «Горница» (1914), «Памятник славы» (191Г), «Вереск» (1916), «Сады» (1921), «Лампада» (1922) - оставили В. Брюсов, А. Блок, Н. Гумилев, И. Северянин, М. Кузмин, С. Городецкий, А. Тиняков, Вл. Ходасевич, М. Лозинский, С. Парнок, Л. Лунц и др. Заслугой молодого автора считали умение «выдержать стиль»1, «безусловный вкус», «большую сосредоточенность художественного наблюдения»2. При этом самые первые его сборники упрекали в подражательности: «... он находится под явным влиянием своих предшественников (особенно М. Кузмина)»3; в то же время М. Лозинский видел перспективы дальнейшего самостоятельного развития поэта: «... своеобразный голос, которым ведется рассказ об этом мире, убеждает нас, что творчество Георгия Иванова сумеет выйти на самостоятельный путь и двигаться по нему уверенно»4. Однако впоследствии многие рецензенты приходили к выводу, что именно сильные стороны поэзии Г. Иванова заостряют самый главный ее недостаток - отсутствие глубокого содержания и чувства. Л. Лунц писал: «В общем, стихи Г. Иванова Образцовы. И весь ужас в том, что они Образцовы»5. Одним из первых почувствовал эту особенность произведений своего друга и ученика Н. Гумилев: «Он не мыслит образами, я очень боюсь, что он вообще никак не мыслит. Но ему хочется говорить о том, что он видит»6. Ключевое значение для понимания

1 Брюсов В_Я Сегодняшний день русской поэзия // Брюсов В Я Среди стихов1894-1924 Манифесты, стати, рецензии. - М., 1990. С 367.

2 Гумилев Н С Письма о русской поэзии Рецензии на поэтические сборники // Гумилев Н С Соч В 3-х т Т.З.-М..1991 С. 102

3 Брюсов в Я Указ соч С. 367.

4 «Гиперборей» - 1912 - >63. С 29-30

' Лунц Л. Цех поэтов // Книжный угол -1922 -№8 С 54

6 Гумилев НС Указ соч С 102

РОС НАЦИОНАЛЬНА -БИБЛИОТЕКА С. Петербург /(/ (й 09 »(&W ( J,

ранней поэзии Г. Иванова обнаруживают отзывы Блока и Ходасевича. Сборник «Горница» Блок считал «памятником нашей страшной эпохи», «книгой человека, зарезанного цивилизацией», поскольку эти «страшные стихи не обделены ничем - ни талантом, ни умом, ни вкусом, и вместе с тем - как будто нет этих стихов, они обделены всем, и ничего с этим сделать нельзя»'. Вл. Ходасевич называл стихи Г. Иванова «одной из отраслей русского прикладного искусства начала XX века». Вывод же рецензии Ходасевича в контексте всего жизненного пути Г. Иванова звучит пророчески: «Г. Иванов умеет писать стихи. Но поэтом он станет вряд ли. Разве только случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя. Собственно, только этого и надо ему пожелать»2.

В критике русского зарубежья оценка творчества Г. Иванова тоже неоднозначна. Некоторые критики, например, А. Бем, считали, что творчество Г. Иванова в эмиграции «мало изменилось»: «Он как бы освобождается от лишнего балласта слов и образов <...>, но это внешнее освобождение и упрощение не сопровождается внутренним прояснением, и остается впечатление все той же нарочитости и манерности»3. Напротив, В. Марков называет Г. Иванова «поэтом русской эмиграции», потому что «в эмиграции, и благодаря ей, он стал поэтом единственным и неповторимым»4. Ему вторит К. Мочульский, который после выхода сборника «Розы» (1930) писал: «...до "Роз" Г. Иванов был тонким мастером, писавшим "прелестные", "очаровательные" стихи. В "Розах" он стал поэтом»3. Р. Гуль считал, что Г. Иванов заслужил «грустное и бедное и в то же время почетное и возвышенное место первого поэта российской эмиграцию), обладающего «от Бога данным голосом и глазом поэта, странно и необычно озирающим мир»6. Именно за рубежом впервые началось серьезное изучение творчества Г. Иванова сначала в работе И. Агуши7, а потом в монографии В. Крейда8.

В 80-е годы поэзия Г. Иванова начинает вызывать интерес и на родине. С 1987 года в отечественных периодических изданиях печатаются его стихотворения. До недавнего времени самым полным собранием сочинений Г. Иванова считался трехтомник прозы и поэзии, изданный в 1994 году к столетию со дня рождения поэта московским издательством «Согласие». Это издание было подготовлено к печати Е.В. Витковским и снабжено комментариями В.П. Крейда и Г.И. Мосешвили. Однако в 2005 году в петербургском издательстве «Академический проект» вышел самый полный сборник стихотворений Г. Иванова из серии «Новая библиотека поэта», в который включе-

' Блок Ал Собр соч.: В 8-ми т. T 6. - М -Л, 1962. С 337 Далее ссылки на это издание д аются с указанием ■ скобках арабскими цифрами тома и страницы.

2 Ходасевич В Ф Георгий Иванов Вереск Втора» книга стихов // Ходасевич В Ф. Колеблемый треножник -М, 1991.С. 512

' Бем А О парижских поэтах//Критика русского зарубежья'В 2-х ч. Ч 1 - М., 2002 С303

4 Марков В Ф О поэзии Г Иванова // Критика русского зарубежья. В 2-х ч 4 2. - M, 2002 С. 410

5 Мочульский К Розы Стихи Г Иванова//Мочульский К Кризис воображения. - Томск, 1999 С 412

* Гуль Р Георгий Иванов // Критика русского зарубежья. В 2-х ч 4 2 - М, 1992 С. 195

' Agushi 1 The poetry of Georgij Ivanov // Harvard Slavic University press, 1970 - Vol. V.

* Крейд В Петербургский период Георгия Иванова. - Hermitage, 1989

ны все выявленные к настоящему времени поэтические произведения автора. Составил этот сборник, сопроводил его вступительной статьей и примечаниями А.Ю. Арьев.

Наряду с этими публикациями появляются и литературоведческие статьи, посвященные как обзору творчества поэта в целом (В. Смирнов, М. Шаповалов, Т. Хмельницкая, Е. Витковский), так и отдельным вопросам его мировоззрения (А. Арьев, А. Аксенова, А. Зверев и др.) и поэтики (С. Корми-лов, А. Чагин и др.). Анализу интертекстуального начала творчества Г. Иванова посвящена монография Т.В. Данилович «Культурный компонент поэтического творчества Георгия Иванова: функции, семантика, способы воплощения»1.

На первый план в исследованиях творчества Г. Иванова выступает проблема, к какому направлению литературы начала века относится его наследие. В науке этот вопрос обсуждается в последнем коллективном труде ИМЛИ РАН «Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов)»2. Так, H.A. Богомолов относит Г. Иванова к поэтам вне течений3. В вузовских учебниках материал о творчестве Г. Иванова имеет неоднозначную трактовку. В учебнике А.Г. Соколова его творчество напрямую связано с акмеизм ^ л" Т.П. Буслакова даже эмигрантское творчество Г. Иванова представляет как продолжение деятельности «Цеха поэтов», только на иной почве, и включает материал о Г. Иванове в параграф «"Цех поэтов" в эмиграции»5. Результатом осознания значимости фигуры Г. Иванова для литературы XX века стало включение материала о нем в пособия для школьников .

Итак, в представлении места Г. Иванова среди литературных течений начала века исследователи расходятся, неоспоримым является только включение Г. Иванова в пространство направлений постсимволизма. Отсюда возникает проблема соотношения как постсимволизма в целом, так и отдельных его представителей, с символизмом, поскольку, по утверждению M.JI. Гаспа-рова, «постсимволизм оказывается естественным продолжением символизма в его различных изводах»7.

Проблемы теории и поэтики русского символизма активно изучаются не только литературоведами, но и культурологами. Исследованию этого направления посвящены работы Д.Е. Максимова, В.Н. Топорова, Ю.М. Лотма-на, З.Г. Минц, В.Н. Орлова, С.С. Аверинцева, H.A. Богомолова, А.Ф. Лосева, Д.Е. Сарабьянова, И.С. Приходько, Д.М. Магомедовой, O.A. Лекманова, Л.А. Колобаевой, Е.В. Ермиловой.

1 Данилович T В Культурный компонент поэтического творчества Г Иванова функции, семантика, способы воплощении. - Ми, 2003.

2 Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов) В 2-х кн ИМЛИ РАН М, 2001

3 Богомолов H А Поэты вне течений и групп Вл Ходасевич, Г Иванов, М, Цветаева и др // Русская литература рубежа веков (1890-е- начало 1920-х годов) Кн 2 ИМЛИРАН -М.2001 С 650

4 Соколов А.Г История русской литературы конца XIX - начала XX века - М., 2000 С 335

5 Буслакова Т.П Литература русского зарубежья Курс лекций - М, 2003.

6 Смирнов Вл. «Смысл, раскаленный добела» (Георгий Иванов) // Новое в школьных программах. Русская поэзия XX века. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам - М., 2003.

' Гаспаров М Л Антаномичность поэтики русского модернизма // Гаспаров М Л Избранные труды, т II О стихах.-М, 1997. С. 415.

Из зарубежных авторов этим вопросом занимались А. Пайман, А. Хан-зен-Лёве, X. Баран, И.П. Смирнов.

Существует ряд работ сопоставительного характера (см.например: З.Г. Минц «Блок и русский символизм»1). Актуальность темы настоящего исследования определяется необходимостью и возможностью раскрыть глубинные связи постсимволизма с символизмом на примере творчества одного поэта - Г. Иванова.

Соотношение Г. Иванова с символизмом упоминается в некоторых работах, посвященных этому автору. H.A. Богомолов подчеркивает, что Г. Иванов принадлежал к первому в истории русской поэзии начала века поколению, которое не испытало непосредственного влияния символизма, поэтому, хотя школа символизма была и для него неминуема, но это было «уже не прямое развитие в рамках направления, а лишь та начитанность, которой Г. Иванов отличался на протяжении всей жизни и которая позволила ему так эффективно создать свою "центонную" поэтику»2. Т.В. Данилович говорит о синтезе элементов символизма и акмеизма в эмигрантском творчестве Г. Иванова, который «обеспечивает ему двойной взгляд на бытие»3. В настоящем исследовании делается попытка последовательно раскрыть связь наследия Г. Иванова с символизмом как в плане мироощущения, так и на уровне поэтики, что позволяет говорить о научной новизне диссертации. Соответственно, цель исследования - рассмотреть творчество Г. Иванова в аспекте его связей с символизмом.

Поставленная цель предполагает решение следующих основных задач:

- определить место Г. Иванова среди литературных группировок начала XX века;

- выявить соотношение символизма с романтизмом в творчестве Г. Иванова и рассмотреть, как «преодоление символизма» отразилось в феномене дероманггизации;

- раскрыть значение категории музыки как центральной в символизме для понимания экзистенциальной картины мира в творчестве Г. Иванова;

- проанализировать формы проявления черт символизма в поэтике Г. Иванова и отражения в ней интертекстуального начала, связанного с творчеством таких поэтов-символистов, как И. Анненский и А. Блок.

Объектом исследования в той или иной степени выступает все творчество Г. Иванова (лирика, романы, рассказы, мемуары, литературно-критические статьи). Предметом исследования является роль символизма в формировании оригинальной картины мира и поэтики Г. Иванова.

Методологической основой работы стали приемы контекстуального анализа, установления генетических, типологических и интертекстуальных связей.

' Минц 3 Г Блок и русский символизм И Мини 3 Г Александр Елок и русские писатели - СПб, 2000 С 456-536

2 Богомолов НА Указ соч С 660

' Данилович Т В Указ соч. С 20

Научно-практическая значимость диссертации определяется тем, что основные результаты исследования могут быть использованы при дальнейшем изучении творчества Г. Иванова, а также при разработке и чтении курса литературы Серебряного века и русского зарубежья, в спецкурсах и семинарах, посвященных творчеству поэтов-эмигрантов, в школьной практике на уроках литературы и внеклассного чтения или факультативных занятиях.

Положения, выносимые на защиту:

1. Г. Иванов, несмотря на свою принадлежность к постсимволистской эпохе, был поэтом, для которого наследие русского символизма было особо значимо. Символистская школа повлияла как на формирование картины мира Г. Иванова, так и на становление его поэтики.

2. Символистская картина мира отразилась в элементах романтизма, присутствующих в доэмигрантском творчестве Г. Иванова. Деромантизация как ведущее начало творчества поэта периода эмиграции ознаменовала переход Г. Иванова к экзистенциальному мироощущению. Именно кризисность сознания символистов и осмысление ими онтологического одиночества человека легли в основу экзистенциальной «триады» Г. Иванова: «Мировое торжестве - «Мировое уродство» - «Мировое безобразие» (В.В. Заманская1).

3. Ключом к постижению перехода от романтического и символистского к экзистенциальному мироощущению у Г. Иванова выступает музыкальный код. Музыка для него, как и для символистов, является бесспорной идеальной первоосновой вселенной. Г. Иванов в своем творчестве выстраивает цельный мифологический музыкальный сюжет. Однако в результате он приходит к выводу о том, что даже музыка не может помочь погибающему человеку.

4. Множество цитат, аллюзий и реминисценций, ориентированных на конкретные тексты символистов, отражается в творчестве Г. Иванова неод-нопланово. Часть из них представляется лишь формальным элементом его «центонной» поэтики, не обнаруживая глубокого содержания. В то же время лирика Блока и Анненского оказалась для Г. Иванова настолько значимой и определяющей, что актуальные для них темы и образы стали в поэтической системе Г. Иванова ключевыми.

5. Блоковская традиция проявляется в трактовке образа родины, центрального в эмигрантском творчестве Г. Иванова. С поэтическим миром Блока его сближает особое чувство пути к России. Однако путь к России у Блока приобретает духовный смысл - постижение неисповедимой души России; в то время как у Г. Иванова — это неосуществимое желание возвращения на покинутую родину, которая, как он трагически понимает, перестала существовать.

Апробация работы. Результаты работы были представлены на следующих научных конференциях:

Пятые Бальмонтовско-Цветаевские чтения (Иваново, май 2001 года);

1 Заманская В В Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века Диалоги на границах столетий - М., 2003 С. 273

Шестые Бальмонтовско-Цветаевские чтения (октябрь 2002 года);

Всероссийская научно-практическая конференция «Актуальные проблемы современной филологии» (Киров, октябрь 2003 года);

Первые Блоковские чтения «Ал. Блок и псковский край» (Псков, 2005

год);

Региональная научно-практическая конференция «Проблемы литературного образования: школа-вуз» (Шуя, май 2005 года);

Седьмые Бальмонтовско-Цветаевские чтения (Иваново, октябрь 2005

года);

Международная научная конференция «Александр Блок: Жизнь и творчество. Окружение и рецепции» (ИМЛИ РАН - Шахматове, ноябрь 2005 года).

Результаты исследования обсуждались на кафедре литературы и методики обучения ГОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет». По теме диссертации опубликовано 9 статей.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы (241 наименование).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении дается краткий анализ литературы по теме диссертационного исследования, обосновывается его актуальность и научная новизна, определяются его цели и задачи, отмечается степень научной разработанности темы.

В первой главе - «Постсимволизм и символизм в русской литературе начала XX века» - раскрывается взаимосвязь русского символизма с постсимволистскими течениями: акмеизмом и футуризмом. Для этого в первом параграфе кратко излагается история и теория русского символизма с акцентом на тех чертах, в которых проявилась внутренняя неоднородность направления. Именно наличие разных изводов внутри единого направления и породило ту связь, которая возникла между символизмом и такими противоположными школами модернизма, как акмеизм, с одной стороны, и футуризм, с другой.

В свою очередь, взаимоотношения акмеизма и футуризма с символизмом имеют двоякий характер. Во-первых, как символизм, так и постсимволизм явились следствием присущего деятелям искусства в 1890-е годы XIX века и в 1910-е годы XX века противопоставления своего видения мира господствовавшей предшествующей теории. Для символизма это выразилось в оппозиции реализму, для постсимволизма - символизму. Однако основу для своего «бунта» и символизм, и некоторые течения постсимволизма (например, акмеизм) видели в прошлом, что отразилось и в спорах о названии новых направлений. Если символизм предлагали называть «неоромантизм», то акмеизм виделся как один из вариантов «неоклассицизма».

Во-вторых, как акмеизм, так и футуризм за основу своих мировоззренческих концепций взяли многое из положений символизма. Акмеизм считали «декадентством сезона 1912 года» из-за склонности к тому «панэстетиз-му», который З.Г. Минц считала принципом, объясняющим единство символизма как направления. Футуризм же наследовал настроения утопии во всех формах (мировоззрении, социальном устройстве, языке). Кроме того, существовали и многочисленные переклички в поэтике, например, отмеченные А. Ханзен-Лёве общие подходы к разработке темы смерти и образа города1.

Во втором параграфе первой главы определяется место Г. Иванова среди литературных школ и направлений XX века.

На раннем этапе творчества Г. Иванов проявлял интерес к лирике поэтов-символистов. В 1912 году Г. Иванов примкнул к группе эгофутуристов и стал одним из трех директоров «директората». Первый сборник Г. Иванова «Отплытье на о. Цитеру» вышел в декабре 1911 года в издательстве «Ego» и имел подзаголовок «Поэзы».

Однако, кроме эго-футуристов, Г. Иванов в эти годы активно общался и с символистами. Его литературным восприемником был Чулков; именно он, по свидтельству самого Г. Иванова, и привел начинающего поэта осенью 1909 год.; к Блоку2. Однако этот факт проверке не поддается, есть лишь сведения, что 5 марта 1911 года какую-то свою книгу Блок Г. Иванову надписал и лично с ним беседовал. Взаимоотношения Г. Иванова с Блоком отразились в блоковских дневниках 1911-1913 годов. Первые записи свидетельствуют о том, что Блок считал Г. Иванова человеком, близким по интересам (см. запись от 18 ноября 1911 года). Содержание их беседы выдержано в духе символизма: «... об dvanvqai^'e, о Платоне, о стихотворении Тютчева, о надежде» (7, с.93).

Отношение Блока к Г. Иванову резко изменилось после того, как Г. Иванов демонстративно порвал с эгофутуристами, напечатав два письма-отречения в журналах «Гиперборей» и «Аполлон», и примкнул к акмеистам. К акмеистам же Блок относился сначала настороженно, а потом и открыто враждебно. В рецензии Блока 1919 года на сборник Г. Иванова «Горница» (1914 г.) явно отразились рефлексии Блока по отношению к акмеизму. В этой рецензии Блок высказывает те же мысли и упреки, которые потом в статье «Без Божества, без вдохновенья...» (1921 г.) отнесет к акмеистам в целом.

Г. Иванов был активным участником акмеистического движения, особенно его организационной части. Он был принят Гумилевым в первый «Цех поэтов». Сборник «Горница» был напечатан именно в издательстве акмеистов «Гиперборей». После закрытия первого «Цеха» в 1916 году Г. Иванов вместе с Г. Адамовичем предпринял неудачную попытку его возрождения. После расстрела Гумилева Г. Иванов стал председателем третьего «Цеха», а также издал стихотворения Н. Гумилева под названием «Посмертный сборник» (со своим предисловием) и «Письма о русской поэзии».

1 Hansen-Leve A Mandel'shtam's tanatopoetics И Культура русского модернизма - M , 1993 С 242-267

2 Иванов Г Собр соч ВЗ-хт Т 3 -М, 1994 С 158 В дальнейшем ссылки на это издание приводятся с указанием в скобках римской цифрой тома, арабской - страницы

Несмотря на это, H.A. Богомолов отмечает, что Г. Иванов был лишь союзником акмеистов, а не полноправным членом содружества. Исследователь считает, что «с большинством лозунгов, содержащихся в акмеистических манифестах, Иванов вполне соглашался <...> Однако у родоначальников акмеизма все эти признаки нового течения не носили догматического характера <...> Иванов же, со страстью неофита, строго придерживался канонов, и в результате получались произведения безупречно акмеистические, с точки зрения манифестов Гумилева и Городецкого, но одновременно безжизненные, лишенные внутренней свободы»1.

Итак, в первый, доэмигрантский период творчества после недолгого футуристического этапа решающее влияние на творчество Г. Иванова оказал акмеизм.

В 1922 году начался эмигрантский период творчества Г. Иванова. В отношении принадлежности поэта в это время к определенной литературной школе мнения исследователей расходятся. Некоторые литературоведы (В. Баевский, Е. Ермилова, М. Шаповалов) считают, что Г. Иванов был поэтическим лидером «парижской ноты». Если придерживаться этой точки зрения, то следует полагать, что творчество Г. Иванова эмигрантского периода продолжало испытывать решающее влияние акмеизма. Однако более обоснованным представляется мнение Е. Витковского, который считает, что Г. Иванов к «парижской ноте» принадлежать не мог, и обосновывает свое мнение так: «Мало того что Иванов не боялся запретных тем - его творчество пронизано не только приметами времени, но и откликами на политические события, что в рамках "ноты" было немыслимо. Да и одного присущего Иванову чувства юмора хватило бы, чтобы "нота" его не вместила. Видимо, сам Иванов некое влияние на "ноту" оказывал, она на него - ни малейшего, а послевоенный Иванов-нигилист стал ей открыто враждебен»2. Видимо, Г. Иванов в период эмиграции, как любая крупная творческая личность, вышел за рамки определенного литературного течения. Сам он писал об этом применительно к лирике Блока: «... в конце концов, не нужны истинным поэтам все школы и "измы", их правила и поэтические "обязательные постановления"» (III, с.475).

В третьем параграфе представлено восприятие Г. Ивановым символизма и символистов, отраженное в его воспоминаниях. Мир мемуаров, очерков и критических статей Г. Иванова включает огромный круг писателей-символистов и околосимволистов. Неоднократно упоминаются Блок, Сологуб, Брюсов, Вяч. Иванов, Бальмонт, Белый, Анненский, А. Добролюбов, Эллис, Чулков, Мережковский, Гиппиус. Отдельные символисты в восприятии Г. Иванова представляют собой истинных поэтов (Блок, Сологуб, Анненский, отчасти Вяч. Иванов), другие - поэтов второго плана. Среди второстепенных поэтов есть, с его точки зрения, увлекшиеся «голой техникой» и забывшие о глубине содержания (Брюсов), есть люди истинно талантливые,

1 Богомолов Н А Талант двойного зрения С $09

! Витковский Е «Жизнь, которая мне снилась» // Иванов Г Собр соч в 3-х т Т 1. - М , 1994 С 27

но не развившие по разным обстоятельствам заложенные в них возможности (Бальмонт, Белый), есть просто заурядные личности, попавшие в русло символического движения (Чулков, Эллис, Мережковский).

Однако именно потому, что Г. Иванов был человеком следующего поколения, пережившего революцию и утрату родины, такие символисты, как И. Анненский, А. Добролюбов и А. Блок, стали для него не просто выдающимися писателями, мастерами слова, «магами» и «теургами», а частью ' «мифа» о безвозвратно ушедшем мире. Они остались там, в прежнем Петер-

бурге, среди висящих черных мостов, погруженные в «призрачный сумрак» «стеклянного тумана над широкой рекой». Так в сознании Г. Иванова символизм и символисты сами становятся «символом», знаком эпохи Серебряного века.

Вторая глава - «Романтизм и символизм в творческом восприятии Г. Иванова» - посвящена рассмотрению эволюции Г. Иванова от романтического мироощущения к деромантизации и экзистенциальному восприятию мира.

В первом параграфе исследуются формы отражения романтического мировосприятия в творчестве Г. Иванова. Романтическое видение мира было особенно >ь гако русскому символизму. Символисты считали себя преемниками романтиков, утверждая, что романтизм не ограничивается одной эпохой в истории искусства. Определение романтизма начала XIX века, предложенное Блоком в статье «О романтизме», практически совпадает с трактовкой символизма в творчестве младосимволистов: «Романтизм <.. .> вовсе не есть только литературное течение. Он стремился стать и стал на мгновение новой формой мирочувствования, новым способом переживания жизни» (6, с. 363). Поэтому романтический код становится закономерной частью произведений символистов.

Отношение к романтизму поэтов-постсимволистов, к которым принадлежит и Г. Иванов, выглядит сложнее. Если принять за основу тезис С.Н. Бройтмана о том, что главная особенность постсимволизма - это, прежде всего, реализация тех потенций, которые задал всей предшествующей литературе символизм1, то отражение романтического мироощущения выглядит одним из доказательств глубинной связи символизма с постсимволизмом. С другой стороны, романтический код в творчестве одного из самых цитатных поэтов, Г. Иванова, организует полемически заостренный диалог с романтическим видением мира. , Две обозначенные функции романтического кода отражаются, в част-

ности, во взаимосвязи творчества Г. Иванова с лермонтовской традицией.

Попытка диалога с творчеством и судьбой Лермонтова предпринима-> лась уже символистами. В книгу К. Бальмонта «Горящие здания» с характер-

ным подзаголовком «Лирика современной души» входит стихотворение «К Лермонтову»2, которое в этом контексте выглядит обращением современного

1 Бройтман С Н. Русская лирика XIX - начала XX века в свете исторической поэтики (Субъектно-образная структура). - М, 1997 С 249.

2 Бальмонт К. Д Стозвучные песни - Ярославль, 1990 С 48

человека к великому поэту с целью осмыслить его значимость в кризисной ситуации рубежа веков.

Иной подход к мировоззрению Лермонтова обозначен в «Книгах отражений» И. Анненского. Анненский прямо обозначает, что лермонтовский способ отображения картины мира ему как поэту-символисту чужд; более того, - неприемлем после потрясений, которые испытало человечество в XIX веке. Вместе с тем Анненский не отрицает достоинство и привлекательность «лермонтовской мечты»: «...я не романтик. Я не могу, да и вовсе не хотел бы уйти от безнадежной разоренное™ моего пошлого мира <...> Но сила всегда нравится, и, если смешно спорить с прошлым <...>, то иногда им <.. > трудно не залюбоваться. Цельность лермонтовской мечты для меня, по крайней мере, обаятельна»1.

Одним из ключевых образов лермонтовского текста у Г. Иванова, как и у символистов, выступает образ Демона. Самого Лермонтова Г. Иванов называет «русским Демоном»2. Первым Лермонтова как Демона представил Блок в статье «Безвременье»: «Лермонтов восходил на горный кряж и, кутаясь в плащ из тумана, смотрел с улыбкой вешей скуки на образы мира, витающие у ног его <.. .> Ясно одно, что где-то в горах и доныне пребывает неподвижный демон, распростертый со скалы на скалу, в магическом лиловом свете» (5, с.76-77). Для Блока была особо значима взаимосвязь двух образов демона, воплощенных в поэзии Лермонтова и живописи Врубеля. Он писал: «Демон Врубеля и Демон Лермонтова - символы наших времен» (5, с.424). В стихотворении Г. Иванова «Как все бесцветно, все безвкусно...» (с.321) вслед за Блоком взаимосвязанно представлены образ Демона Лермонтова и художественный мир Врубеля. Интерпретация Г. Ивановым романтических образов Лермонтова здесь совпадает с их представлением в творчестве символиста Блока.

Однако так происходит не всегда. Например, отражение проблемы гармонии человека с окружающим миром, которая представлена перекличкой мотива пути у Г. Иванова с ключевым для Лермонтова стихотворением «Выхожу один я на дорогу...», выявляет глубинное несовпадение позиции Г. Иванова с романтическим мировосприятием.

В стихотворении «Все розы увяли. И пальма замерзла...» (с. 333) из цикла «Посмертный дневник» иронически переосмысляется строка «И звезда с звездою говорит»: «По мертвому саду я тихо иду / И слышу, как в небе по азбуке Морзе / Звезда выкликает звезду / И мне - а не ей - обещает беду». В стихотворении Лермонтова перекличка звезд отражает гармоничное начало мира в контрасте с разладом в душе лирического героя. У Г. Иванова гармонии в мире не существует: сад он изображает мертвым, а звезды не таинственно разговаривают, а «выкликают» друг друга «по азбуке Морзе». Сама

1 Анненский Инн Избранные произведения - Л, 1988 С 540 В дальнейшем ссылки на это издание приводятся с пометкой в скобках Анн и с указанием страницы

2 Иванов Г Стихотворения - СПб., 2005 С 313 В дальнейшем ссылки на это издание приводятся с указанием в скобках страницы

природа враждебна человеку: звезда традиционно ассоциируется с судьбой, а у Г. Иванова звезды не просто предсказывают судьбу, а обещают беду.

Однако гармонический идеал поэзии Лермонтова кажется Г. Иванову, как и Анненскому, особенно ценным и привлекательным. Трагедия поэта в том, что он осознает невозможность для себя достижения этой гармонии с миром. Таким образом, присутствие романтического кода в творчестве Г. Иванова убедительно доказывает особенную важность для него романтического отношения к жизни, обогащенного традицией символистов. В то же время анализ обращения Г. Иванова к лермонтовской традиции выявляет причины отказа поэта от романтических принципов и перехода к особому, кризисному видению мира, которое было характерно для Г. Иванова-эмигранта.

Второй параграф посвящен исследованию форм деромантизации в эмигрантском творчестве Г. Иванова. Важным фактором, приведшим к крушению романтического мироощущения, для Г. Иванова стала утрата родины. Для него даже внешне прекрасный мир Европы пронизан дыханием смерти и представляется последним рубежом, с которого происходит отплытие в вечность. Деп^мантизации в творчестве Г. Иванова подвергается типичный для романтизма .лотив ухода, бегства, который у него превращается в мотив отплытия. Показательно с этой точки зрения само название сборника «Отплытие не остров Цитеру», совпадающее, с одной стороны, с названием картины Ватто, где изображен галантный праздник, пир любви, а с другой - с названием первого сборника самого поэта: «Отплытье на о. Цитеру». Остров Ци-тера в эмигрантском сборнике трансформируется из манящей «таинственной дали» (с. 156), «искусственного рая» (с. 163) в символ трагедии и грядущей гибели: «Грусть любуется лунным пейзажем, / Смерть, как парус, шумит за кормой.../ ... Никому ни о чем не расскажем, / Никогда не вернемся домой» (с.283). Особенный смысл придает этому стихотворению несомненная бодле-ровская реминисценция. Мотив смерти, связанный с отплытием на остров Цитеру, в первый раз возник в сборнике Бодлера «Цветы зла». В стихотворении «Путешествие на остров Цитеру»1 поэт описывает свое стремление посетить «остров тайн и праздников любви», однако на берегу он видит виселицу с трупом, который терзают вороны; при этом природа по-прежнему прекрасна: «Лазурь была чиста, и было гладко море; / А мозг окутал мрак, и, гибелью дыша, / Себя окутала навек моя душа / Тяжелым саваном зловещих аллегорий» (перевод Эллиса).

Г. Иванов идет дальше Бодлера: французский символист изображает, хотя и мучительную, но физическую смерть, а Г. Иванова страшит не сама смерть, а «сияние небытия», которым оборачивается «синеватое сиянье» поэтического мира Ватто.

Кроме того, деромангизация в творчестве Г. Иванова проявляется: 1) в перенесении образов луны, звезды, розы из романтического контекста в антиромантический, где они.употребляются в намеренно сниженном окру-

1 Бодлер ш Цветы зла. - М , 1998. С 200-202

жении (розы оплетают «яму, могильных полную червей») или выполняют несвойственные им в романтических произведениях функции (путеводная звезда предает лирического героя);

2) во включении знаковых для романтизма имен (Лорелеи, Карменситы) в описание страшного мира современной автору действительности;

3) в деромантизации целого мира и создании образа «мирового уродства», центрального в «Распаде атома».

Основой экзистенциальной картины мира у Г. Иванова выступает образ музыки, раскрытию которого посвящен третий параграф. Поэт развивает цельный мифологический музыкальный сюжет, который, в свою очередь, базируется на концепции музыки символистов, воспринявших убеждение романтиков о преобладании музыки над другими видами искусства.

В поэтическом мире Г. Иванова, как и в построениях символистов, явно соотнесены два подхода к пониманию музыки: музыка как «гармония сфер» и земная музыка как звучание голоса и музыкальных инструментов1. Трактовка «мировой музыки» Г. Иванова восходит к теории музыки, оформившейся в творчестве Блока. Д.М. Магомедова отмечает, что «в сознании Блока "музыкальное бытие" отождествляется с космическим бытием, а "музыкальный космос" описывается диалектически, в определении же сущности музыки подчеркивается момент алогического становления. Блок мифологизирует музыку, говоря уже не о музыке-искусстве, а о Музыке как Первоеди-ном, как универсальной духовной субстанции»2. В стихотворении Г. Иванова «Над закатами и розами...» (с. 247) музыка, как и у Блока, выступает «духовным началом мировой жизни»3: «Все другое - только музыка, / Отраженье, колдовство».

Музыка воспринималась как отраженье высшего мира уже в творчестве символистов. К.Д. Бальмонт, например, писал: «Музыка - колдовство, всегда колеблющее в нашей душе первозданную нашу основу, незримый ручей наших песен, водомет, что течет в себя из себя»4. Однако сопоставление музыкальной стихии с надличным космическим Универсумом, каким выступает в стихотворении «мировое торжество», отражает экзистенциальный взгляд на мир, характерный для Г.Иванова в эмигрантский период. Не случайно в сборнике «Отплытие на остров Цитеру» музыка уже не выступает, как отмечает Д.М. Поцепня применительно к творчеству Блока, «творческим духом и движущим началом жизни»5. «Бессмертная музыка», наоборот, погибает вопреки своему бессмертию: «... Мир оплывает, как свеча, / И пламя пальцы обжигает. / Бессмертной музыкой звуча, / Он ширится и погибает. / И тьма -уже не тьма, а свет. / И да - уже не да, а нет...» (с. 268).

Наряду с высшей музыкой, составляющей основу мироздания, в творчестве Г. Иванова отражается и музыка, относящаяся к земному миру чело-

' Гервер Л Л Музыка и музыкальная мифология в творчестве русских поэтов (первые десятилетия XX века) -М., 2001. С. 16.

2 Магомедова ДМ. Автобиографический миф в творчестве А А Блока -М, 1997 С 104

' Поцепня д м. Проза А А Блок* - Л .1976 С. 61

* Бальмонт к Д. Указ соч С 285

' Поцепня Д M. Указ соч С 27

века и представленная в разных аспектах. Прямо противопоставлена небесной гармонии та музыка, которая служит удовлетворению человеческих страстей: тщеславия, стремления показать себя утонченным, культурным человеком, или просто предназначенная для приятного провождения времени. Например, в романе «Третий Рим» каждой из представленных сфер соответствует своя музыка, равно далекая от звучания небесных сфер. В доме эстета Ванечки Савельева музыка сопровождается «стуком ножей о тарелки и говором закусывающих» (II, с. 46), в чайную Адама Адамовича приводит «хриплая музыка» граммофона, который играл «китаяночку» (II, с. 117), в салоне Марьи Львовны Палицыной Фрей вслушивается в «непонятную варварскую музыку витиеватой скороговорки» мужика, толкующего «Голубиную книгу», а шулер Назар Назарович дома развлекается игрой на магнитоле (II, с. 52).

В творчестве Г. Иванова соотношение музыки небесной и земной проходит и через иерархию музыкальных инструментов, среди которых различаются, с одной стороны, служащие для земной, бытовой музыки, с другой -передающие гармонию сфер. Так, две стороны народной жизни представляют дудочка, на которой играет пастух, и «заливистый вздор гармошки» в грязном московском кабаке (с. 313). В западном же ресторане звучит рояль: «Кто-то ^.¡л за рояль и запел...» (с.260), но эти звуки не способны изменить обыденности пошлого мира: «Утро было как утро. Конечно, мы были пьяны».

С небесной музыкой в музыкальной мифологии Г. Иванова соотносятся трубы, лютня, арфа и колокола. Звон колоколов знаменует голос «звездной вечности» в стихотворении «Гаснет мир. Сияет вечер...» (с. 447): «Без числа, сияют свечи. / Слаще мгла. Колокола. / Черным бархатом на плечи / Вечность звездная легла...». Последние две строки восходят к стихотворению Блока «Черный ворон в сумраке снежном...» (3, с. 162), в котором одним из ключевых образов тоже является музыка - «нежное пение» о «южных ночах», пение соловьев: «Как поют твои соловьи...», «темный морок цыганских песен». Образ вечности также является общим для обоих стихотворений; лирический герой Блока оказывается «над бездонным провалом в вечность». Однако у Блока эта вечность одушевляется присутствием лирической героини, к плану которой и относятся музыкальные образы. Именно взаимодействие двух сердец («Снежный ветер, твое дыханье, / Опьяненные губы мои...») позволяет герою принять страшный мир и выстоять в нем: «Страшный мир! Он для сердца тесен!» В мире же, в который погружен лирический герой стихотворения Г. Иванова, хотя и слышатся «Человеческие речи, / Ангельские голоса», но они передают только «Человеческое горе, / Ангельское торжество...», а звук колоколов возвещает приближение вечности, перед лицом которой человек одинок. Поэтому и становится возможным драматический финал: «Слышишь? Это ночь уводит / В вечность звездную тебя».

С музыкальной философией символистов поэтику Г. Иванова сближает попытка синтеза музыки с другими искусствами, чаще всего, с живописью и поэзией. И.Г. Минералова подчеркивает особое значение теории синтеза в русском символизме. По ее мнению, писатели-символисты Серебряного века,

заговорившие о необходимости художественного синтеза, часто требуют «прежде всего» привнесения в словесное искусство музыкального начала, что и пытался осуществить в своих «Симфониях» и романе «Петербург» А Белый1. Синтез музыки и поэзии в творчестве Г. Иванова был не только обозначен, но и осуществлен в композиции романа «Распад атома», во-первых, через поэтику лейтмотивов, а во-вторых, в результате использования формы сонатно-симфонического цикла. Подобное симфоническое развитие обеспечивает единство произведения при всем многообразии тем, в нем развиваемых.

В третьей главе - «Отражение поэтики русского символизма в творчестве Г. Иванова (интертекстуальный аспект)» - анализируется взаимосвязь поэтики Г. Иванова с творчеством И. Анненского и Ал. Блока. Исследование конкретного материала убедительно доказывает тот факт, что именно символистская картина мира стала для Г. Иванова звеном к развитию экзистенциального мироощущения. В.В. Заманская выделяет три параметра экзистенциальной модели мира: катастрофичность бытия, кризисность сознания, онтологическое одиночество человека2. Анализ соотношения творчества Г. Иванова с лирикой И. Анненского и Блока показал, что все три перечисленных фактора присутствовали и у символистов, Г. Иванов их только почувствовал и развил применительно к новой ситуации уже не Серебряного века, а середины XX столетия, на фоне последствий октябрьского переворота в России и второй мировой войны.

Действительно, ощущение катастрофичности бытия является одной из основ мировосприятия и поэтики символистов (достаточно вспомнить бло-ковское: «Миры летят, года летят. Пустая / Вселенная глядит в нас мраком глаз...» (3, с. 41)). У Г. Иванова чувство неуклонного приближения глобальной катастрофы связано с переживанием гибели мира прежней, дореволюционной России. Все эмигрантское творчество Г. Иванова было путем к утраченной родине, которую поэт мог обрести только в мире инобытия. В результате наблюдения интертекстуального диалога с Блоком выявляются живые связи Г. Иванова, драматически переживающего утрату родины, с самой сущностью ее духовного облика, воплощенного в художественном пространстве творчества А. Блока.

Кризисность сознания Г. Иванова проявилась в изображении экзистенциальной ситуации - положения человека на грани жизни и смерти. Подобное состояние мира является доминантой поэзии И. Анненского; не случайно в его образной системе один из приемов раскрытия темы смерти - персонификация, в результате которой смерть - небытие получает возможность в своем очеловеченном облике находиться и в земном, бытийном мире. Мотив пересечения, грани между бытием и небытием у Г. Иванова соотносится с исключительно важным для его творчества мотивом отплытия, который в

' Мииералова И Г Русская литература серебряного века. Поэтика символизма - М, 2004 С 52

2 Заманская В В Указ соч С 32

свою очередь отражает символистское представление о «мореплавании души».

Наконец, ощущение онтологического одиночества человека, которое характеризуется «переживанием чужести, незащищенности перед онтологической бесконечностью бытия и собственными душевными безднами» и конкретизируется в «разорванном городском сознании - сознании замкнутого пространства, утраченной цельности, необретенного идеала, несчастливом, нежилом, дисгармоничном, мрачном»1, характерно для лирики символистов, и прежде всего - для городских стихотворений Блока. У Г. Иванова отчужденность человека превращается в его одиночество перед лицом бездушного мира.

В плане анализа связей Г. Иванова и русского символизма сопоставление его творчества с мотивами поэзии И. Анненского особенно значимо, поскольку Анненский занимает промежуточное положение в русской литературе XX века: его соотносят со старшими символистами и в то же время считают предтечей и учителем акмеистов.

Доминирующей темой в экзистенциальном сознании Г. Иванова периода эмиграции была тема смерти и грани между жизнью и смертью, которую челоьгк может особенно ощущать перед самоубийством. Мотив самоубийства выступает организующим в композиции стихотворения «Синеватое облако...» из сборника «Розы» (1930). Весь строй этого стихотворения навеян поэзией Анненского, в первую очередь, стихотворением «Снег». В обоих стихотворениях почти совпадает размер; Г. Иванов дословно повторяет одну из рифм Анненского: «синяя» - «линия» ( у Анненского - «линий» - «синий»). С образом линии связан главный мотив, объединяющий эти стихотворения, - мотив грани. Стихотворение Анненского «Снег» входит в «Трилистник ледяной», что мотивирует ожидание картин зимы. Однако лейтмотив, объединяющий все три стихотворения в «Трилистнике», формульно выражен в концовке ключевого (центрального) стихотворения «Снег»: «На томительной грани / Всесожженья весны» {Анн , с. 86). Анненский представляет мир на грани не просто времен, но состояний, причем весна в его лирике, вопреки общепоэтической традиции, неизменно связывается со смертью. Олицетворением смерти и тления выступает образ «черной весны»: «Да тупо черная весна / Глядела в студень глаз - / С облезлых крыш, из бурых ям, / С позеленелых лиц...» (Анн., с. 102).

Именно к этому образу восходит персонифицированное представление весны в стихотворении Г. Иванова «Мне весна ничего не сказала...» (с. 312). Наряду с этим образом здесь появляется образ вокзала. Значение мифологемы вокзала подробно описала Н.О. Осипова. По ее мнению, в творчестве поэтов Серебряного века, в том числе И. Анненского, вокзал приобретает характер новой мифологемы, своеобразного семиотического центра, выстраивающего вокруг себя множественность смыслов2.

' Замаяская В.В. Указ. соч С. 32

2 Осипова Н О Творчество М И Цветаевой в контексте культурной мифологии Серебряного века - Киров, 2000 С 68-69

В стихотворении Г. Иванова с образом «мутного пролета вокзала» А. Арьев связывает конкретный факт смерти И. Анненского от паралича сердца на Царскосельском вокзале в Петербурге1 (к этому сюжету Г. Иванов неоднократно возвращался в своей прозе).

В связи с представлением смерти в стихотворении Анненского «Вербная неделя» (Анн., с. 65) возникает мотив отплытия в сумрак смерти («желтый сумрак мертвого апреля») на «погиблой снежной льдине» в сопровождении дыма кадил (дым кадильный - один из атрибутов панихиды) и «звонов похоронных». В свою очередь, мотив отплытия является ключевым в эмигрантском творчестве Г. Иванова. Как Анненский не верит в возвращение -воскрешение, поэтому у него и появляется образ «Лазарей, забытых в черной яме» - в противовес евангельскому сюжету (символу Вербной недели) о воскрешении четверодневного Лазаря, так и у Г. Иванова присутствует эта безнадежная нота. Таким образом, Г. Иванов воспринимает трактовку темы смерти и ее образное выражение в творчестве Анненского и продолжает ее разработку.

Творчество Блока становится для Г. Иванова особенно важным и определяющим, когда он уже после эмиграции обращается к теме родины. Блок был для него воплощением высокого служения России, особого чувства «пути к России» (8, с. 265). В рецензии на книгу Блока «Стихи о России» Г. Иванов отмечает, что чувство пути к родине отражается даже в композиции сборника: «В книге 23 стихотворения, и почти каждое - новый этап лирического познания России...» (III, с. 473).

Все творчество Г. Иванова эмигрантского периода было тоже «путем» к утраченной родине. Не случайно в одном из последних своих стихотворений цикла «Посмертный дневник» он писал: «Но я не забыл, что обещано мне / Воскреснуть. Вернуться в Россию - стихами» (с. 335). Однако лирику Г. Иванова отличает от творчества Блока принципиально иной взгляд на образ родины: поэт-эмигрант обращается к теме России издалека, из «изгнания». В этом отражается трагизм, который окрашивает любое, даже мимолетное, упоминание о родине, и антиномичность миросозерцания поэта.

Для Г. Иванова важна оппозиция, которую он сам называет «изгнание или отечество» (с.249), что проявляется в противопоставлении мира России и эмиграции. Заграница, где оказался поэт, определяется как мир, хотя и прекрасный, но чужой: «Голубизна чужого моря, / Блаженный вздох весны чужой / Для нас скорей эмблема горя, / Чем символ прелести земной» (с.297). Себя поэт ощущает «журавлем перелетным на этой / Злой и грустной земле» (с.254), а свой путь из России в изгнание называет «голгофским путем» (с.466).

Чужой земле противопоставляется мир России, так же, как у Блока в статье «Молнии искусства» и в третьем томе «трилогии вочеловечения» взаимосвязаны Италия и Россия. Но в сознании Блока мир Италии и мир Рос-

' Арьев А Ю «Пока догорала свеча»//Иванов Г Стихотворения СПб., 2005 С 101

сии существуют в едином, земном измерении, а в творчестве Г. Иванова мир родины и мир изгнания находятся в оппозиции, в которой противопоставляются реальность - ирреальность, причем реальное пространство может быть представлено как ирреальное, и наоборот. Жизнь на чужбине уподобляется смерти, поскольку истинной жизнью мыслится лишь жизнь в России. Поэтому взгляд из эмиграции в сторону России приобретает дантовское уподобление взгляду из смерти в жизнь тоскующих, обреченных на вечную муку душ, их «припоминанию» «блаженного» мира живой жизни: «Как осужденные, потерянные души ! Припоминают мир среди холодной тьмы, / Блаженней с каждым днем и с каждым часом глуше / Наш чудный Петербург припоминаем мы» (с.440). Поэт считает, что, утратив Родину, он перешел границу не между государствами, а между двумя мирами, поэтому он воспринимает Россию как реальный земной мир из мира загробного: «Должно быть, сквозь свинцовый мрак, / На мир, что навсегда потерян, / Глаза умерших смотрят так» (с.255).

В то же время во многих стихах именно Россия предстает как запредельный в своей недосягаемости мир. О дореволюционной жизни поэт пишет: «Мы жили тогда на планете другой» (с. 271). В стихотворении 1957-го года «Сво. о^ен путь под Фермопилами...» (с.305) Россия названа «блаженной страной», находящейся за морями-океанами. Ключом к этому миру тоже выступает образ из лирики Блока - Незнакомка. Он прямо не назван, а включается в стихотворение с помощью точной закавыченной цитаты: «Дыша духами и туманами, / Она садится у окна» и незакавыченной перефразировки текста-источника: «Мы тешимся самообманами, / И нам потворствует весна, / Пройдя меж трезвыми и пьяными, / Она садится у окна».

В стихотворении Блока Незнакомка связана с миром недостижимой мечты: «И странной близостью закованный, / Смотрю за темную вуаль, / И вижу берег очарованный / И очарованную даль» (2, с. 185). У Г. Иванова весна-Незнакомка тоже видит иную, «блаженную страну»: «Ей за морями-океанами / Видна блаженная страна. / Стоят рождественские елочки, / Скрывая снежную тюрьму. / И голубые комсомолочки, / Визжа, купаются в Крыму». Образ блаженной страны, находящейся неизвестно где, напоминает те «блаженные острова», где жили Герман и Елена в «Песне Судьбы» Блока, и соотносится с земным раем. Традиционно ей противопоставляется обычное земное пространство1. «Блаженная страна» у Г. Иванова, наоборот, имеет конкретные очертания: это «снежная тюрьма» и пошлый мир советской России, представленные сниженным образом визжащих комсомолочек, купающихся в Крыму.

Образность стихотворения Г. Иванова построена на внутренних контрастах: Весна-Незнакомка, тепло = Запад / «рождественские елочки», «снежная тюрьма», зима, холод = Россия. Рождественские елочки появляются как напоминание о прошлом, тихой жизни, уюте, празднике, который отменили после революции. О Рождестве как о «воспоминании о золотом ве-

1 Приходько И С Мифопоэтика А Блока. - Владимир, 1994 С 39

19

ке», «чувстве домашнего очага» писал в статье «Безвременье» Блок: «Праздник Рождества был светел в русских семьях, как елочные свечки, и чист, как смола. На первом плане было большое зеленое дерево и веселые дети; даже взрослые, не умудренные весельем, меньше скучали, ютясь около стен. И все плясало - и дети, и догорающие огоньки свечек» (5, с.бб). Ощущение Рождества как веселого, детского праздника является центральной темой стихотворения «Рождество» (2, с.328-329), построенного в форме монолога лирического героя, обращенного к девочке: «Ты на елку бусы кинешь, / Золотые нити. / Ветки колкие раздвинешь, / Крикнешь: "Посмотрите!"».

Не случайно поэтому главный герой романа Б. Пастернака «Доктор Живаго» по пути на елку к Свентицким, размышляя о своей статье, посвященной Блоку, представляет Блока как «явление Рождества во всех областях русской жизни, в северном городском бьггу и в новейшей литературе, под звездным небом современной улицы и вокруг зажженной елки в гостиной нынешнего века»1.

Однако уже сам Блок чувствовал, что «необозримый, липкий паук поселился в месте святом и безмятежном, которое было символом Золотого Века. Чистые нравы, спокойные улыбки, тихие вечера - все заткано паутиной, и самое время остановилось» (5, с.70). Трагическим аккордом, завершившим историю прежнего Рождества, стал, по мнению Блока, сусальный ангелочек из рассказа Л. Андреева, растаявший от жара печки. В стихотворении «Сусальный ангел», написанном под впечатлением от рассказа Андреева, Блок отражает неизбежность гибели «хрупких созданий мечты», которые ломаются, тают и умирают «Под ярким пламенем событий, / Под гул житейской суеты» (3, с. 133), как исчезает и само ощущение праздника. Для Г. Иванова рождественские елочки навсегда ушли в прошлое, и осталась лишь жестокая реальность. Через образы Блока Г. Иванов отражает безысходность и трагизм своей ностальгии: Незнакомка открывает лирическому герою Блока иной мир, «глухие тайны», он обретает «сокровище» («В моей душе лежит сокровище, / И ключ поручен только мне!»), а для лирического героя Г. Иванова существует одна блаженная страна - Россия, но когда ее открывает весна-Незнакомка, то оказывается, что это не только пошлый, но и страшный мир -«снежная тюрьма».

Таким образом, глубинное проявление блоковской традиции в представлении образа родины принципиально значимо для лирики Г. Иванова. В результате диалога, осуществляющегося на интертекстуальном уровне, обнаруживаются живые связи поэта, драматически переживающего утрату родины, с самой сущностью ее духовного облика, воплощенного в художественном пространстве творчества А. Блока.

Основные итоги проведенного исследования формулируются в заключении диссертации.

'Пастернак Б Л Избранные произведения - М, 1991 С 193

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Рылова А.Е. Развитие образа розы в лирике Г. Иванова (эмигрантский период) // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Вып.5. - Иваново, 2002. С. 266-272.

2. Рылова А Е. Культурные традиции и ассоциации в лирике Г Иванова И Наука и образование глазами молодых ученых. Сб. научных работ Вып.2. -Шуя, 2003. С. 58-62.

3. Рылова А.Е. Традиции И. Анненского в лирике Г. Иванова // Актуальные проблемы современной филологии. Литературоведение. - Киров, 2003. С.78-81.

4. Рылова А.Е. Блоковские традиции в лирике Г. Иванова // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Вып.6. -Иваново, 2004. С. 258-264.

5. Рылова А.Е. Г. Иванов. «Холодно бродить по свету...»: опыт интертекстуального анализа // Наука и образование глазами молодых ученых. Сб. научных работ. Вып. 4. - Шуя, 2004. С. 50-53.

6. Рылова А Е. Место Г. Иванова среди литературных школ и направлений XX века '1ука и образование глазами молодых ученых. Сб. научных работ. Вып. 5. - Шуя, 2004. С. 35-37.

7 Рылова А.Е. Цитата, аллюзия, реминисценция: к вопросу о разграничении понятий И Наука и образование глазами молодых ученых. Сб. научных работ. Вып. 5. - Шуя, 2004. С. 37-42.

8. Рылова А.Е. Символизм и символисты в прозе Г. Иванова // Проблемы литературного образования: школа - вуз: Материалы региональной научно-практической конференции. - Шуя, 2005. С. 22-26.

9. Рылова А.Е. Образ родины в лирике Г. Иванова и блоковская традиция // Ал. Блок и псковский край. Материалы Первых Блоковских чтений. - Псков, 2005. С. 51-65.

Подписано к печати 8.02.2006 г. Формат 60x84/16. Бумага ксероксная. Печать ризография. Гарнитура Тайме. Усл. печ. листов 1,25. Тираж 100 экз. Заказ № 1142.

Издательство «Весть» ГОУ ВПО «ШГПУ» 155908, г.Шуя Ивановской области, ул. Кооперативная, 24 Тел/факс (09351) 2-65-94 E-mail: SwaneFF@vandex.ru www.sgpu.tpi.ru

Отпечатано в типографии ГОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет» 155908, г.Шуя Ивановской области, ул. Кооперативная, 24

¿■OQgft ЪЦ1_

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Рылова, Анна Евгеньевна

Введение

Оглавление

Глава 1.

Постсимволизм и символизм в русской литературе начала XX века

1.1. Взаимосвязь русского символизма с постсимволистскими течениями: акмеизмом и футуризмом.

1.1.1. Культурная ситуация рубежа веков как основа, объединившая все направления модернизма.

1.1.2. Внутренняя неоднородность русского символизма рубежа веков.

1.1.3. Проблема постсимволизма как совокупности направлений, возникших на основе русского символизма

1.2. Место Г. Иванова среди литературных школ и направлений XX века.

1.3. Символизм и символисты в прозе Г. Иванова.

Глава 2.

Романтизм и символизм в творческом восприятии Г. Иванова

2.1. Романтизм и романтизация в творчестве Г. Иванова.

2.2. Деромантизация в эмигрантский период творчества

Г. Иванова.

2.3. Категория музыки как основа экзистенциальной картины мира Г. Иванова.

Глава 3.

Отражение поэтики русского символизма в творчестве Г. Иванова (интертекстуальный аспект)

3.1. Георгий Иванов и Иннокентий Анненский.

3.2. Образ родины и мотив пути в лирике Г. Иванова и традиция А. Блока.

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Рылова, Анна Евгеньевна

Георгий Иванов (1894-1958) является одним из тех авторов, которых трудно соотнести с определенным литературным направлением. Большинство исследователей видят в нем поэта, «преодолевшего символизм», и находят гораздо больше оснований связывать Г. Иванова с акмеизмом. Однако анализ творчества поэта показывает, насколько глубоко были усвоены им уроки русского символизма. Г. Иванов воспринял и сохранил не только символистское мироощущение, но и многое из символистской поэтики, при том, что исторически и по сути своего поэтического творчества принадлежал к новой, постсимволистской эпохе.

Г. Иванов вошел в литературную жизнь в 1911 году, опубликовав в издательстве «Ego» свой первый сборник «Отплытье на о. Цитеру», и с тех пор до самой эмиграции в 1922 году играл значительную роль в культурной среде Петербурга, о чем свидетельствуют воспоминания современников и высказывания критиков. Отзывы и рецензии на сборники ранних стихов Г. Иванова - «Отплытье на о. Цитеру», «Горница» (1914), «Памятник славы» (1915), «Вереск» (1916), «Сады» (1921), «Лампада» (1922) - оставили В. Брюсов, А. Блок, Н. Гумилев, И. Северянин, М. Кузмин, С. Городецкий, А. Тиняков, Вл. Ходасевич, М. Лозинский, С. Парнок, Л. Лунц и др. Заслугой молодого автора считали умение «выдержать стиль»1, «безусловный вкус», «большую сосредоточенность художественного наблюдения» . При этом самые первые его сборники упрекали в подражательности: «. он находится под явным влиянием своих предшественников (особенно М. Куз

1 Брюсов В.Я. Сегодняшний день русской поэзии // Брюсов В. Я. Среди стихов: 18941924: Манифесты, статьи, рецензии. - М., 1990. С. 367.

2 Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. Рецензии на поэтические сборники // Гумилев Н.С. Соч.: В 3-х т. Т. 3. - М., 1991. С. 102. 3 мина)»1; «небольшой мир, раскрываемый в книге, только спутник старшей планеты - поэзии Кузмина». В то же время М. Лозинский видел перспективы дальнейшего самостоятельного развития поэта: «. своеобразный голос, которым ведется рассказ об этом мире, убеждает нас, что творчество Георгия Иванова сумеет выйти на самостоятельный путь и двигаться по нему уверенно»2. Однако впоследствии многие рецензенты приходили к выводу, что именно сильные стороны поэзии Г. Иванова заостряют самый главный ее недостаток — отсутствие глубокого содержания и чувства. JL Лунц писал: «В общем, стихи Г. Иванова образцовы. И весь ужас в том, что они образцовы»3. Одним из первых почувствовал эту особенность произведений своего друга и ученика Н. Гумилев: «Он не мыслит образами, я очень боюсь, что он вообще никак не мыслит. Но ему хочется говорить о том, что он видит»4. Ключевое значение для понимания ранней поэзии Г. Иванова обнаруживают отзывы Блока и Ходасевича. Сборник «Горница» Блок считал «памятником нашей страшной эпохи», «книгой человека, зарезанного цивилизацией», поскольку эти «страшные стихи не обделены ничем - ни талантом, ни умом, ни вкусом, и вместе с тем - как будто нет этих стихов, они обделены всем, и ничего с этим сделать нельзя»5. Вл. Ходасевич называл стихи Г. Иванова «одной из отраслей русского прикладного искусства начала XX века». Вывод же рецензии Ходасевича в контексте всего жизненного пути Г. Иванова звучит пророчески: «Г. Иванов умеет писать стихи. Но поэтом он станет вряд ли. Разве только случится с ним какая-нибудь большая житейская катастрофа, добрая встряска, вроде большого и настоящего горя. Собственно, только этого и надо ему пожелать»1.

1 Брюсов В.Я. Указ. соч. С. 367.

2 «Гиперборей». - 1912. - №3. С. 29-30.

3 Лунц JL Цех поэтов // Книжный угол. - 1922. - №8. С. 54.

4 Гумилев Н.С. Указ. соч. С. 102.

5 Блок Ал. Собр. соч.: В 8-ми т. Т. 6. - М.-Л., 1962. С. 337. 4

Негативные статьи, отзывы, упоминания о Г. Иванове в советской печати (И. Оксенова, С. Боброва, Б. Гусмана, Г. Горбачева, К. Зелинского, В. Орлова) имели две причины: во-первых, отторжение советскими литературоведами литературы русского зарубежья, а во-вторых, критическое отношение к поэзии Г. Иванова, преобладающее среди представителей культуры Серебряного века. Так, И. Оксенов характеризовал Г. Иванова как «одного из "стаи славной" былых петербургских поэтов-снобов»1, а Б. Гусман почти дословно повторяет дореволюционные рецензии на творчество Г. Иванова: «Душа Г. Иванова наблюдает жизнь лишь издали <.> Его душа вся только в грезах о прошлом <.> Очарованная этими "воздушными мирами", его душа слепа для бьющейся вокруг нас в муках и радостях жизни»2. С начала 60-х годов в советском литературоведении утвердилось противопоставление творчества М. Цветаевой как лучшего поэта русского зарубежья и Георгия Иванова. В. Орлов в предисловии к первому советскому «Избранному» Цветаевой писал: «Эмиграция выдвигала в качестве "своего" поэта лощеного сноба и ничтожного эпигона Георгия Иванова, который в ностальгических стишках томно стенал о "бессмысленности" существования или предавался пустопорожним «размышлениям.»3.

В критике русского зарубежья оценка творчества Г. Иванова тоже неоднозначна. Некоторые критики, например, А. Бем, считали, что творчество Г. Иванова в эмиграции «мало изменилось»: «Он как бы освобождается от лишнего балласта слов и образов <.>, но это внешнее освобождение и упрощение не сопровождается внутренним прояснением, и остается впе

1 Оксенов И. Изящная литература Георгий Иванов. Сады // Книга и революция. - 1922. -№3. С. 72.

2 Гусман Б. 100 поэтов. - Пг., 1922. С. 98.

3 Цветаева М. Избранное. - М., 1961. С. 10. чатление все той же нарочитости и манерности»1. Напротив, В. Марков называет Г. Иванова «поэтом русской эмиграции», потому что «в эмиграции, и благодаря ей, он стал поэтом единственным и неповторимым»2. Ему вторит К. Мочульский, который после выхода сборника «Розы» (1930) заметил: «.до "Роз" Г. Иванов был тонким мастером, писавшим "прелестные", "очаровательные" стихи. В "Розах" он стал поэтом»3. Р. Гуль считал, что Г. Иванов заслужил «грустное и бедное и в то же время почетное и возвышенное место первого поэта российской эмиграции», обладающего «от Бога данным голосом и глазом поэта, странно и необычно озирающим мир»4. Именно за рубежом впервые началось серьезное изучение творчества Г. Иванова сначала в работе И. Агуши5, а потом в монографии В. Крейда6.

В 80-е годы поэзия Г. Иванова начинает вызывать интерес и на родине. С 1987 года в отечественных периодических изданиях печатаются его стихотворения. В 1989 году московское издательство «Книга» выпускает сборник избранных произведений автора «Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени». В 1992 году московское издательство «Прогресс» и парижско-нью-йоркское «Третья волна» печатают книгу прозы «Мемуары и рассказы». До недавнего времени самым полным собранием сочинений Г. Иванова считался трехтомник прозы и поэзии, изданный в 1994 году к столетию со дня рождения поэта московским издательством «Согласие». Однако в 2005 году в петербургском издательстве «Академический проект» вышел самый полный сборник стихотворений Г. Иванова

1 Бем А. О парижских поэтах // Критика русского зарубежья: В 2-х ч. Ч. 1. - М., 2002. С.ЗОЗ.

2 Марков В.Ф. О поэзии Г. Иванова // Критика русского зарубежья: В 2-х ч. Ч. 2. - М., 2002. С. 410.

3 Мочульский К. Розы. Стихи Г. Иванова // Мочульский К. Кризис воображения. -Томск, 1999. С. 412.

4 Гуль Р. Георгий Иванов // Критика русского зарубежья: В 2-х ч. Ч. 2. - М., 1992. С. 195.

5 Agushi I. The poetry of Georgij Ivanov // Harvard Slavic University press, 1970. - Vol. V.

6 Крейд В. Петербургский период Георгия Иванова. - Hermitage, 1989. 6 из серии «Новая библиотека поэта», в который включены все выявленные к настоящему времени поэтические произведения автора.

Наряду с этими публикациями появляются и литературоведческие статьи, посвященные как обзору творчества поэта в целом (В. Смирнов, М. Шаповалов, Т. Хмельницкая, Е. Витковский), так и отдельным вопросам его мировоззрения (А. Арьев, А. Аксенова, А. Зверев и др.) и поэтики (С. Кормилов, А. Чагин и др.). Анализу интертекстуального начала творчества Г. Иванова посвящена монография Т.В. Данилович «Культурный компонент поэтического творчества Георгия Иванова: функции, семантика, способы воплощения».

В 90-е годы появляются диссертационные исследования творчества Г. Иванова. В работе Е.А. Алековой «Поэзия Георгия Иванова периода эмиграции (проблемы творческой эволюции)» (1994) изучается эволюция художественной системы поэзии Г. Иванова эмигрантского периода с точки зрения «аскезы» как движения к «непоэтичности», сознательного отказа Г. Иванова от «формо-стихо-слово-творчества». Диссертация И.Н. Ивановой посвящена роли иронии в художественном мире Г. Иванова.

Результатом осознания значимости фигуры Г. Иванова для литературы XX века стало включение материала о нем в пособия для школьников1 и вузовские учебники, где на первый план выступает проблема, к какому направлению литературы начала века относится наследие Г. Иванова. В учебнике А.Г. Соколова его творчество напрямую связано с акмеизмом: «Программные установки акмеистической школы выразились, может быть, с наибольшей отчетливостью и подчеркнутой устремленностью к «вещной

1 Смирнов Вл. «Смысл, раскаленный добела» (Георгий Иванов) // Новое в школьных программах. Русская поэзия XX века. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. - М., 2003. изобразительности» в дооктябрьском творчестве Г. Иванова»1. Т.П. Бусла-кова даже эмигрантское творчество Г. Иванова представляет как продолжение деятельности «Цеха поэтов», только на иной почве, и включает матеУ риал о Г. Иванове в параграф «Цех поэтов» в эмиграции» . Н.А. Богомолов относит Г. Иванова к поэтам вне течений. Среди таких поэтов исследователь выделяет несколько групп и считает, что Г. Иванов входит во вторую из них, которую составляют «поэты, так или иначе с акмеизмом свое творчество соотносившие, но оставшиеся вне его в точном смысле слова»3.

Итак, в представлении места Г. Иванова среди литературных течений начала века исследователи расходятся, неоспоримым является только включение Г. Иванова в пространство направлений постсимволизма. В связи с этим возникает проблема соотношения как постсимволизма в целом, так и отдельных его представителей, с символизмом, поскольку, по утверждению M.J1. Гаспарова, «постсимволизм оказывается естественным продолжением символизма в его различных изводах»4.

Проблемы теории и поэтики русского символизма активно изучаются не только литературоведами, но и культурологами. Исследованию этого направления посвящены работы Д.Е. Максимова, В.Н. Топорова, Ю.М. Лотмана, З.Г. Минц, В.Н. Орлова, С.С. Аверинцева, Н.А. Богомолова, А.Ф. Лосева, Д.Е. Сарабьянова, И.С. Приходько, Д.М. Магомедовой, О.А. Лекманова, Л.А. Колобаевой, Е.В. Ермиловой. Из зарубежных исследователей этим вопросом занимались А. Пайман, А. Ханзен-Лёве, X. Баран, И.П. Смирнов.

1 Соколов А.Г. История русской литературы конца XIX - начала XX века: Учеб. - М., 2000. С. 335.

2 Буслакова Т.П. Литература русского зарубежья: Курс лекций. - М., 2003.

3 Богомолов Н.А. Поэты вне течений и групп: Вл. Ходасевич, Г. Иванов, М, Цветаева и др. // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). Кн. 2. ИМЛИ РАН.-М., 2001. С. 650.

4 Гаспаров М.Л. Антиномичность поэтики русского модернизма // Гаспаров М.Л. Избранные труды, т. II. О стихах. - М., 1997. С. 415. 8

Существует ряд работ сопоставительного характера, например, исследование З.Г. Минц «Блок и русский символизм»1. Актуальность темы настоящего исследования определяется необходимостью и возможностью раскрыть глубинные связи постсимволизма с символизмом на примере творчества одного поэта — Г. Иванова.

Соотношение Г. Иванова с символизмом упоминается в некоторых работах, посвященных этому автору. Н.А. Богомолов подчеркивает, что Г. Иванов принадлежал к первому в истории русской поэзии начала века поколению, которое не испытало непосредственного влияния символизма, поэтому, хотя школа символизма была и для него неминуема, но это было «уже не прямое развитие в рамках направления, а лишь та начитанность, которой Г. Иванов отличался на протяжении всей жизни и которая позволила ему так эффективно создать свою «центонную» поэтику»2. Т.В. Данилович говорит о синтезе элементов символизма и акмеизма в эмигрантском творчестве Г. Иванова, который «обеспечивает ему двойной взгляд на бытие»3. В настоящем исследовании делается попытка последовательно раскрыть связь наследия Г. Иванова с символизмом как в плане мироощущения, так и на уровне поэтики, что позволяет говорить о научной новизне диссертации. Соответственно, цель исследования — рассмотреть творчество Г. Иванова в аспекте его связей с символизмом.

Поставленная цель предполагает решение следующих основных задач:

- определить место Г. Иванова среди литературных группировок начала XX века;

1 Минц З.Г. Блок и русский символизм // Минц З.Г. Александр Блок и русские писатели. - СПб., 2000. С. 456-536.

2 Богомолов Н.А. Указ. соч. С. 660.

3 Данилович Т.В. Культурный компонент поэтического творчества Г. Иванова: функции, семантика, способы воплощения. - Мн., 2003. С. 20. 9

- выявить соотношение символизма с романтизмом в творчестве Г. Иванова и рассмотреть, как «преодоление символизма» отразилось в феномене деромантизации;

- раскрыть значение категории музыки как центральной в символизме для понимания экзистенциальной картины мира в творчестве Г. Иванова;

- проанализировать формы проявления черт символизма в поэтике Г. Иванова и отражения в ней интертекстуального начала, связанного с творчеством таких поэтов-символистов, как И. Анненский и А. Блок.

Объектом исследования в той или иной степени выступает все творчество Г. Иванова (лирика, романы, рассказы, мемуары, литературно-критические статьи). Предметом исследования является роль символизма в формировании оригинальной картины мира и поэтики Г. Иванова.

Методологической основой работы стали приемы контекстуального анализа, установления генетических, типологических и интертекстуальных связей.

Теория интертекста является развитием принципиальных положений М. Бахтина, его учения о «чужом слове», отраженном, в частности, в работе «Вопросы литературы и эстетики»1. Максимальное выражение проблема интертекстуальности получила прежде всего в западном литературоведении. Сам термин ввела Ю. Кристева. Опираясь на теорию Бахтина и отчасти полемизируя с ним, она утверждала: «Любой текст строится как мозаика цитаций, любой текст есть продукт впитывания и трансформации какого-либо другого текста. Тем самым на место понятия интерсубъективности встает понятие интертекстуальности»2. Позже на термин «интертексту

1 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975.

2 Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог, роман (1967) // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. - 1995. - №1. С. 99. альность» активно опирался Р. Барт, который считал, что «текст существует лишь в силу межтекстовых отношений, в силу интертекстуальности»1.

Однако работы Ю. Кристевой и Р. Барта ориентировались на интертекстуальность постмодернистских произведений, которая имела игровую природу и тяготела к языковым играм: вольному и самодовлеющему оперированию чужими текстами. В русском же литературоведении этот термин понимается шире. В.Е. Хализев определяет интертекстуальность как «общую совокупность межтекстовых связей, в состав которых входят не только бессознательная, автоматическая или самодовлеющая игровая цитация, но и направленные, осмысленные, оценочные отсылки к предшествующим текстам и литературным фактам» . Интертекстуальность в аспекте текстового анализа Н.А. Фатеева представляет как установку на более углубленное понимание текста и разрешение непонимания текста за счет установления многомерных связей с другими текстами3.

Таким образом, интертекст - это родовое понятие, определяющее, что смысл художественного произведения формируется полностью или частично посредством ссылки на иной текст, который отыскивается в творчестве того же автора, в смежном искусстве или в предшествующей литературе.

Исследования по проблеме интертекстуальности позволили по-иному взглянуть на такие конкретные проявления традиции в художественном тексте, как цитата, аллюзия, реминисценция.

Несомненно, что термины цитата, аллюзия и реминисценция следует рассматривать в системе и обязательно учитывать при этом их соотношение друг с другом. Можно представить следующий вариант такой системы.

1 Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. - М., 1989. С. 428.

2 Хализев В.Е. Теория литературы. - М., 1999. С. 261.

3 Фатеева Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. - М., 2000. С. 16.

Аллюзия - это отсылка к историческому, политическому, литературному факту или к художественному произведению. Реминисценция отличается от аллюзии тем, что она не отсылает к другому тексту, а использует элементы чужого текста, которые, оказываясь в новом контексте, образуют сложный полилог различных культур и традиций. Цитата же - это эксплицитное, обычно так или иначе оформленное включение автором в собственный текст элемента чужого высказывания.

С этой точки зрения целесообразно проанализировать интертекстуальный аспект соотношения Г. Иванова с символизмом.

Научно-практическая значимость диссертации определяется тем, что основные результаты исследования могут быть использованы при дальнейшем изучении Г. Иванова, а также при разработке и чтении курса литературы Серебряного века и русского зарубежья, в спецкурсах и семинарах, посвященных творчеству поэтов-эмигрантов, а также в школьной практике на уроках литературы и внеклассного чтения или факультативных занятиях.

Положения, выносимые на защиту:

1. Г. Иванов не испытал непосредственного влияния символистской школы, однако сам символизм был значим для него как явление, непосредственно связанное с эпохой Серебряного века и ставшее неотъемлемой частью «петербургского мифа» русской культуры.

2. Символистская картина мира отразилась в элементах романтизации, присутствующих в доэмигрантском творчестве Г. Иванова. Дероман-тизация как ведущее начало творчества поэта периода эмиграции ознаменовала переход Г. Иванова к экзистенциальному мироощущению. Однако именно кризисность сознания символистов и осмысление ими онтологического одиночества человека легли в основу экзистенциальной «триады»

Г. Иванова в том виде, в каком она представлена в работе В.В. Заманской1: «Мировое торжество» - «Мировое уродство» - «Мировое безобразие».

3. Ключом к постижению перехода от романтического и символистского к экзистенциальному мироощущению у Г. Иванова выступает музыкальный код. Музыка для него, как и для символистов, является бесспорной идеальной первоосновой вселенной. Г. Иванов в своем творчестве выстраивает цельный мифологический музыкальный сюжет. Однако в результате он приходит к выводу о том, что даже музыка не может быть опорой человеку, находящегося на грани между бытием и небытием.

4. Множество цитат, аллюзий и реминисценций, ориентированных на конкретные тексты символистов, отражается в творчестве Г. Иванова неод-нопланово. Часть из них представляется лишь формальным элементом его «центонной» поэтики, не имея глубокого содержания. Однако лирика Блока и Анненского оказалась для Г. Иванова настолько значимой и определяющей, что актуальные для них темы и образы стали в поэтической системе Г. Иванова ключевыми, что и выразилось в многочисленных отсылках к творчеству этих поэтов.

5. Блоковская традиция проявляется в трактовке образа родины, центрального в эмигрантском творчестве Г. Иванова. С поэтическим миром Блока его сближает особое чувство пути к России. Однако путь к России у Блока приобретает духовный смысл - постижение неисповедимой души России; в то время как у Г. Иванова — это неосуществимое желание возвращения на покинутую родину, которая, как он трагически понимает, перестала существовать.

Результаты работы были представлены на следующих научных конференциях:

1 Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий. - М., 2003. С. 273.

Пятые Бальмонтовско-Цветаевские чтения (Иваново, май 2001 года); Шестые Бальмонтовско-Цветаевские чтения (октябрь 2002 года); Всероссийская научно-практическая конференция «Актуальные проблемы современной филологии» (Киров, октябрь 2003 года);

Региональная научно-практическая конференция «Проблемы литературного образования: школа-вуз» (Шуя, май 2005 года);

Седьмые Бальмонтовско-Цветаевские чтения (Иваново, октябрь 2005 года);

Международная научная конференция «Александр Блок: Жизнь и творчество. Окружение и рецепции» (Шахматово-Тараканово, ноябрь 2005 года);

Первые Куприяновские чтения (Иваново, декабрь 2005 года). По теме диссертации опубликовано 9 статей.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Георгий Иванов и русский символизм"

Заключение

Г. Иванов является типичным представителем постсимволизма в том значении, которое вкладывает в этот термин Н.А. Богомолов1. Поскольку символизм и постсимволизм расходятся «не принципиально, а лишь в наборе реализованных потенций» , то закономерным выглядит вывод С.Н. Бройтмана о том, что «каждый из наиболее значительных поэтов русского постсимволизма по-своему, глубоко оригинально реализовал ту внутреннюю меру, которая была задана русской поэзии символизмом»3. Творчество Г. Иванова в полной мере доказывает это утверждение.

В то же время несомненно, что Г. Иванов символистом не был, поэтому применительно к нему нельзя говорить и о преодолении символизма. Г. Иванов, после недолгого общения с акмеистским «Цехом поэтов», действительно, не примыкал ни к какому направлению. Некоторые авторы называют Г. Иванова «русским экзистенциалистом» (Р. Гуль4), «едва ли не единственным художником XX века, открывшим экзистенциальному мировидению его поэтические перспективы и создавшим оригинальнейшее явление XX столетия - экзистенциальную поэзию»5. Но в данном случае речь идет об экзистенциализме не как направлении, а как о способе мировосприятия. Поэтому тот экзистенциализм, который характеризовал творчество Г. Иванова, развивался параллельно французскому, каноническому экзистенциализму. Р. Гуль пишет об этом так: «Двойное зрение» Г. Иванова уходит корнями не в почву сен-жерменской оранжереи французского экзистенциализма, а в

1 Богомолов Н.А. Постсимволизм (общие замечания) // Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов). Кн. 2. ИМЛИ РАН. - М., 2001. С. 386.

2 Там же. С. 387.

3 Цит. по: Богомолов Н.А. Постсимволизм. С. 389.

4 Гуль Р. Георгий Иванов // Критика русского зарубежья: В 2-х ч. Ч. 2. - М., 2002. С. 195.

5 Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий. - М., 2002. С. 277. граниты императорского Петербурга»1. Однако до сих пор не было отмечено, что, возможно, самой благодатной почвой для формирования экзистенциального сознания в творчестве Г. Иванова, кроме жизненной ситуации утраты родины, стала теория и практика русского символизма.

Г. Иванов прошел путь от романтического мироощущения через символическое к экзистенциальному. Важным этапом этого пути был отход от романтизации - ведущего способа изображения мира в романтизме и одного из способов мироощущения символизма - и утверждение деромантизации в качестве доминанты. Анализ интертекстуального пространства творчества Г. Иванова наглядно представляет характер движения от романтизации к деромантизации. В раннем творчестве Г. Иванов наследует романтическую поэтику и целиком строит на ней свои произведения. В более зрелых произведениях доэмигрантского периода поэт своеобразно преломляет романтические и символистские образы, выходя к одной из центральных проблем своего творчества — движения от бытия к небытию. В начале эмигрантского периода в диалоге с творчеством поэтов-романтиков Жуковского и Лермонтова возникает мысль о том, что вечные ценности, высокое искусство не могут поддержать человека в жестоком мире, и поэтому романтические образы начинают подвергаться деромантизации. Наконец, в романе «Распад атома» и сборнике «1943-1958. Стихи» деромантизация становится ведущим способом изображения мира. Однако это движение нельзя назвать однонаправленным. В том же диалоге с романтической и символической традицией, несмотря на заверения о «бессмыслице» всякого искусства, появляется жизнеутверждающая мысль о том, что только обращение к высшим культурным ценностям может помочь человеку не потерять своего достоинства в мире, где «все неясно, все жестоко, все навек обречено» (с. 256).

Поэтому не случайно, что именно символистская картина мира стала для Г. Иванова звеном к принятию экзистенциального мироощущения. В.В. Заманская выделяет три параметра экзистенциальной модели мира: катастрофичность бытия, кризисность сознания, онтологическое одиночество человека1. Анализ соотношения творчества Г. Иванова с лирикой Анненского и Блока показал, что все три перечисленных фактора присутствовали и у символистов, Г. Иванов их только почувствовал и развил применительно к новой ситуации уже не Серебряного века, а середины XX столетия, на фоне последствий октябрьского переворота в России и второй мировой войны.

Действительно, ощущение катастрофичности бытия является одной из основ мировосприятия и поэтики символистов (достаточно вспомнить блоковское: «Миры летят, года летят. Пустая / Вселенная глядит в нас мраком глаз.» (3, с. 41)). У Г. Иванова чувство неуклонного приближения глобальной катастрофы связано с переживанием гибели мира прежней, дореволюционной России. Не случайно в стихотворении «Россия счастие. Россия свет.» есть строки: «А может быть, России вовсе нет.» (с. 266). Все эмигрантское творчество Г. Иванова было путем к утраченной родине, которую поэт мог обрести только в мире инобытия. В результате интертекстуального диалога с Блоком выявляются живые связи Г. Иванова, драматически переживающего утрату родины, с самой сущностью ее духовного облика, воплощенного в художественном пространстве творчества А. Блока.

Кризисность сознания Г. Иванова проявилась в изображении экзистенциальной ситуации — положения человека на грани жизни и смерти. Подобное состояние мира «на томительной грани всесожженья весны» является доминантой поэзии И. Анненского; не случайно в его образной системе один из приемов раскрытия темы смерти —

1 Заманская В. В. Указ. соч. С. 32. персонификация, в результате которой смерть - небытие получает возможность в своем очеловеченном облике находиться и в земном, бытийном мире. И у Анненского, и у Г. Иванова осмысление смерти как перехода от бытия к небытию определяет смысл общекультурных категорий, в частности, мифологемы сада. В лирике этих поэтов сад - это амбивалентный символ, связанный с выражением полноты и гармонии жизни, с одной стороны, и с темой смерти, умирания - с другой. Мотив пересечения грани между бытием и небытием у Г. Иванова соотносится с исключительно важным для его творчества мотивом отплытия, который в свою очередь отражает символистское представление о «мореплавании души».

Наконец, ощущение онтологического одиночества человека, которое характеризуется «переживанием чужести, незащищенности перед онтологической бесконечностью бытия и собственными душевными безднами» и конкретизируется в «разорванном городском сознании -сознании замкнутого пространства, утраченной цельности, необретенного идеала, несчастливом, нежилом, дисгармоничном, мрачном»1, характерно для лирики символистов и, прежде всего, для городских стихотворений Блока. У Г. Иванова отчужденность человека превращается в его одиночество перед лицом бездушного мира, который воплощается в триаде «мировое торжество» - «мировое уродство» - «мировое безобразье».

В то же время для Г. Иванова было характерно и мифопоэтическое сознание, ведущее в символистском восприятии мира. Так, в его творчестве выстраивается цельный мифологический музыкальный сюжет, наличие которого доказывает, что именно музыкальный код является ключом к мировоззрению поэта. Музыка для Г. Иванова остается бесспорной идеальной первоосновой мирового универсума.

1 Заманская В.В. Указ. соч. С. 32.

Как концепция музыки, так и другие образы, центральные в мифопоэтике символизма, подвергаются различному осмыслению на каждом этапе творческого пути поэта. Как правило, развитие этих образов идет от романтического их осмысления через символистское к индивидуально-авторскому, которое вбирает все смыслы, характерные для предыдущих направлений, и в то же время преображает их. Так, образ моря в ранних стихотворениях Г. Иванова предстает как «свободная стихия», воспетая романтиками, часто даже сохраняется характерная для произведений того времени лексика: «Вдруг слава лунная, пробившись, озарила / Фигуру рыбака, и парус, и весло, / И яростью стихий раздутое ветрило!» (с. 194). В ранних эмигрантских стихотворениях море изображается той особой областью, которая в символизме была воплощением «мистической тоски и апокалипсического ужаса»1, как, например, в стихотворении «Балтийское море дымилось.» (с. 250). Однако уже в том же сборнике «Розы», в котором было помещено предыдущее стихотворение, образ моря связывается с мотивом принятия жизни до конца, несмотря на крушение всех идеалов (см. стихотворение «Напрасно пролита кровь.»). В свою очередь, подобный мужественный взгляд на жизнь восходит к строкам Блока: «За мученья, за гибель — я знаю - / Все равно: принимаю тебя!» (2, с. 273).

Подобный путь проходит и образ звезды, который на протяжении всего творчества Г. Иванова сохраняет романтическое значение, связанное с мотивом любви, с одной стороны, и мотивом судьбы, с другой. В то же время уже в ранней лирике Г. Иванова отражается символистское понимание звезд как знаков «иного мира», часто воплощающих роковое начало. В эмигрантский же период творчества в лирике Г. Иванова появляется образ путеводной звезды, которая «.светила, / Путеводно предала, / Предала и утопила / В средиземных волнах зла» (с. 338).

1 Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтиче-ский символизм. Космическая символика. - СПб., 2003. С. 699.

243

Предательство путеводной звезды знаменует полное одиночество человека в мире, когда он остается без небесного покровительства наедине со своей судьбой.

Взаимодействие романтических, символистских и индивидуально-авторских значений наиболее ярко прослеживается на примере образа сада. Для сборника «Сады» актуальным является образ сада, который имеет одним из источников прекрасные сады Корана. Такая трактовка образа очень близка традиции романтического и символистского искусства восточных садов, восходящей к Корану (см. «Подражания Корану» Пушкина, стихотворение «Оттуда» («Я обещаю вам сады.») Бальмонта). На протяжении всего творчества Г. Иванова сад является, как в романтизме и символизме, символом рая для влюбленных (см., например, «сады зеленовейные» в лирике И. Анненского, «соловьиный сад» Блока). В то же время у символистов образ сада часто соотносится с мотивом смерти (см. у Анненского: «Как странно слиты сад и твердь / Своим безмолвием суровым, / Как ночь напоминает смерть / Всем, даже выцветшим покровом.»1). Однако у Анненского, как правило, только мертвый, пустой сад связан со смертью, цветущий все же выступает символом полноты и гармонии жизни, а у Г. Иванова даже весенние сады «в сияньи белоснежном» напоминают о неизбежной смерти. Более того, сад в лирике Г. Иванова является не просто символом смерти, а воплощением ада. Такое представление связано с центральной мыслью поэзии Г. Иванова эмигрантского периода о том, что никакие красоты чужой земли, никакие европейские прекрасные сады не могут быть источником гармонии с миром для русского человека, лишившегося родины. Особым садом -символом России - для Г. Иванова является Летний Сад - воплощение рая, в который мечтает попасть после смерти поэт (см. «Распыленный мильоном мельчайших частиц.» (с. 322)).

1 Анненский И. Избранные произведения. - JI., 1988. С. 83.

Восприятие Г. Ивановым русского символизма не было одинаковым на всем протяжении его пути. В доэмигрантский период творчества Г. Иванов был непосредственно включен в культурную жизнь Серебряного века, которая была вся пропитана токами символизма. Поэтому символистская поэтика органично стала частью литературного багажа начинающего поэта и всю жизнь была основой его культурной памяти, проявляясь иной раз независимо от его сознания. В эмиграции уже зрелый поэт был вынужден взглянуть на культуру Серебряного века не изнутри, как до этого, а извне, причем этот взгляд заостряло сознание невозвратимой потери прошлого мира России. Так символизм стал для Г. Иванова частью «петербургского мифа», тем воздухом, которым он дышал, а творчество таких символистов, как А. Блок и И. Анненский, -ключевым.

Список научной литературыРылова, Анна Евгеньевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Анненский И. Избранные произведения / Сост., вступит, ст., коммент. А. Федорова. -Л., 1988.

2. Бальмонт К.Д. Где мой дом: Стихотворения, художественная проза, статьи, очерки, письма. М., 1992.

3. Бальмонт К.Д. Собрание сочинений в двух томах. Том 1. М., 1994.

4. Блок Ал. Записные книжки. М., 1965.

5. Блок Ал. Собрание сочинений: В 8-ми т. М. - J1., 1960-1965.

6. Жуковский В.А. Избранное. М., 1986.

7. Иванов Г. Собрание сочинений: В 3-х т. М., 1994.

8. Иванов Г. Стихотворения / Вступит, ст., подг. текста, примеч. А.Ю. Арьева (Новая Библиотека поэта). СПб., 2005.

9. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 2-х т. М., 1967.

10. Мандельштам О.Э. Собр. соч.: В 4-х т. Т.2. М., 1991.

11. От символистов до обериутов. Поэзия русского модернизма. Антология: В 2-х кн. / Сост. А. Кобринский, О. Лекманов. М., 2001.

12. Пастернак Б.Л. Избранные произведения. М., 1991.

13. Пушкин А.С. Сочинения: В 3-х т. Т. 1. М., 1957.

14. Аверинцев С.С. «Скворешниц вольный гражданин.» Вячеслав Иванов: путь поэта между мирами. СПб., 2001.

15. Аверинцев С.С. Символ // Литературный энциклопедический словарь / Под ред. В.М. Кожевникова и П.А. Николаева. М., 1987. - С.378-379.

16. Аверинцев С.С. Судьба и весть Осипа Мандельштама // Аверинцев С.С. Поэты. -М., 1996.-С. 189-276.

17. Авраменко А.П. А. Блок и русские поэты XIX века. М., 1990.

18. Агеносов В.В. «Мне исковеркал жизнь талант двойного зренья»: Г. Иванов // Аге-посов В.В. Литература русского зарубежья (1918-1996). М., 1998. - С. 217-228.

19. Адамович Г. Одиночество и свобода. М., 1996.

20. Адамович Г. Поэты в Петербурге // Адамович Г. Литературные беседы. Кн. 1. -СПб., 1998.-С. 34-40.

21. Адамович Г. С того берега. М., 1996.

22. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994.

23. Аксенова А. Метафизика анекдота, или Семантика лжи // Литературное обозрение. -1994. -№11/12. -С. 52-60.

24. Алекова Е.А. Поэзия Георгия Иванова периода эмиграции (проблема творческой эволюции). Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. -М., 1994.

25. Аллен Л. Этюды о русской поэзии. Л., 1989.

26. Анциферов Н.П. Душа Петербурга. Л., 1990.

27. Арьев А. О красоте утрат. Лирика Георгия Иванова // Звезда. 1994. - №11. - С. 126-133.

28. Арьев А. Сквозь мировое уродство // Звезда. 1991. - №9. - С. 174-180.

29. Баевский B.C. История русской поэзии: 1730-1980. Компендиум. М., 1996.

30. Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. М., 1993.

31. Баран X. Гурьянова Н.А. Футуризм // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Кн. 2.-М., 2001.-С.501-574.

32. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.

33. Басинский П., Федякин С. Русская литература конца XIX начала XX века и первой эмиграции. - М., 1998.

34. Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. СПб., 2000.

35. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

36. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

37. Белый А. Критика. Эстетика. Теория символизма. Т.2. М., 1994.

38. Белый А. О Блоке. М., 1997.

39. Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994.

40. Берберова Н.Н. Курсив мой: Автобиография. М., 1996.

41. Беренштейн Е.П. Символизм И. Анненского: проблемы творческого метода. -Тверь, 1992.

42. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. Л., 1973.

43. Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М., 1996.

44. Блок и музыка. М.-Л., 1972.

45. Блок и музыка: Хроника. Нотография. Библиография. Л., 1980.

46. Богданов В.А. Между Альдонсой и Дульсинеей (О литературно-эстетических теориях русских символистов) // Писатель и жизнь. М., 1987.

47. Богомолов Н.А. Русская литература XX века и оккультизм: Исследования и материалы. М., 2000.

48. Богомолов Н.А., Малмстад Дж. Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М., 1996.

49. Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995.

50. Богомолов Н.А. Постсимволизм (общие замечания) // Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов). Кн. 2. - М., 2001. - С.381-390.

51. Богомолов Н.А. Поэты вне течений и групп: Вл. Ходасевич, Г. Иванов, М, Цветаева и др. // Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов). Кн. 2. - М., 2001.

52. Богомолов Н.А. Русская литература первой трети XX века: Портреты. Проблемы. Разыскания. Томск, 1999.

53. Богомолов Н.А. Талант двойного зрения // Иванов Г. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени. М., 1989. - С.503-523.

54. Борев Ю.Б. Эстетика. М., 1988.

55. Брагинская Н.В. Экфрасис как тип текста (к проблеме структурной классификации) // Славянское и балканское языкознание. Карпато-восточнославянские параллели. Структура балканского текста. М., 1977.

56. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX начала XX века в свете исторической поэтики. (Субъектно-образная структура). - М., 1997.

57. Брюсов В.Я. Сочинения: В 2-х т. Т.2. Статьи и рецензии 1893-1924; Из книги «Далекие и близкие»; Miscellanea. М., 1987.

58. Брюсов В.Я. Среди стихов: 1894-1924: Манифесты, статьи, рецензии. М., 1990.

59. Буслакова Т.П. Литература русского зарубежья: Курс лекций. М., 2003.

60. Бутырин К.М. Проблема поэтического символа в русском литературоведении (XIX -XX вв.) // Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972. - С. 231-255.

61. Бычков В.В. Эстетические пророчества русского символизма // Полигнозис. №1. -М., 1999. - С.83-104.

62. Вайнштейн О.Б. Индивидуальный стиль в романтической поэтике // Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994. - С. 392430.

63. Ванслов В.В. Эстетика романтизма. М., 1966.

64. Вячеслав Иванов. Материалы и исследования. / Под ред. В.А. Келдыша, И.В. Ко-рецкой. М., 1996.

65. Вейдле В.В. О поэтах и поэзии. Париж, 1973.

66. Вейдле В.В. Петербургская поэтика // Вопросы литературы. 1990. - №7. - С. 108127.

67. Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. М., 1994.

68. Гаспаров М.Л. Антиномичность поэтики русского модернизма // Гаспаров М.Л. Избранные труды. Т. II. О стихах. М., 1997.

69. Гаспаров М.Л. Художественный мир М. Кузмина (Тезаурус формальный и тезаурус функциональный) // Гаспаров М. Л. Избранные труды. Т. II. О стихах. М., 1997.

70. Гервер Л.Л. Музыка и музыкальная мифология в творчестве русских поэтов (первые десятилетия XX века). М., 2001.

71. Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 1964.

72. Гинзбург Л.Я. О старом и новом. Л., 1982.

73. Горгунг Б. Черты русской поэзии 1910-х годов // Поэтика и стилистика русской литературы. Л., 1971.

74. Горелов А.Е. Гроза над соловьиным садом. Л., 1973.

75. Громов П.П. А. Блок, его предшественники и современники. Л., 1986.

76. Гудзий Н. Тютчев в поэтической культуре русского символизма. М., 1928.

77. Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. Рецензии на поэтические сборники // Гумилев Н. С. соч.: В 3-х т. Т. 3. М., 1991.

78. Дальние берега: Портреты писателей эмиграции: Мемуары / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. М., 1994.

79. Данилович Т.В. Культурный компонент поэтического творчества Георгия Иванова: Функции, семантика, способы воплощения. Минск, 2003.

80. Дзуцева Н.В. Время заветов: Проблемы поэтики и эстетики постсимволизма. Иваново, 1999.

81. Долгополов Л.Н. Ал. Блок: Личность и творчество. Л., 1980.

82. Ермилова Е.В. Акмеизм // Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов). Кн. 2. - М., 2001. - С.430-465.

83. Ермилова Е.В. Г. Иванов // Литература русского зарубежья 1920-40 гг. М., 1993.

84. Ермилова Е.В. Поэзия «теургов» и принцип верности вещам // Литературно-эстетические концепции в России конца XIX начала XX века. - М., 1975.249

85. Ермилова Е.В. Теория и образный мир русского символизма. М., 1989.

86. Есаулов И.А. Постсимволизм и соборность // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной конференции 10-11 марта 1995 г. М., 1995. - С.3-11.

87. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. J1., 1977.

88. Заманская В.В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий. М., 2002.

89. Записные книжки Анны Ахматовой. М., 1996.

90. Зверев А. Отплытие в вечность // Зверев А. Повседневная жизнь русского литературного Парижа. 1920-1940. М., 2003.

91. Иванов В. Родное и вселенское. М., 1994.

92. Иванова И.Н. Ирония в художественном мире Георгия Иванова. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Ставрополь, 1999.

93. Иннокентий Анненский и русская культура XX века. СПб., 1996.

94. Иваск Ю. Русские поэты. Георгий Иванов // Новый журнал. 1970. - №98. - С. 135143.

95. История русской литературы. XX век. Серебряный век / Под ред. Ж. Нива, И. Сер-мана, В. Страды и Е. Эткинда. М., 1995.

96. Казин А. Неоромантическая философия художественной культуры: (К характеристике мировоззрения русского символизма) // Вопросы философии. 1980. - №7. - С. 146-154.

97. Карсалова Е.В., Лебедев А.В., Шаповалова Ю.М. «Серебряный век» русской поэзии. Пособие для учителей. М., 1994.

98. Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966.

99. Клинг О. Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм // Вопросы литературы. 1995. - Вып.У. - С. 101-125.

100. Колобаева Л.А. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX XX веков.-М., 1990.

101. Колобаева Л.А. Русский символизм. М., 2000.

102. Корецкая И.В. Над страницами русской поэзии и прозы. М., 1995.

103. Корецкая И.В. Символизм // Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов). Кн. 1. - М., 2001. - С.688-731.

104. Корман Б.О. Лирика Н.А. Некрасова. Ижевск, 1978.250

105. Кормилов С.И. Сонеты Георгия Иванова // Вестник Московского университета. Сер 9. Филология. 1997. - №2. - С. 38-49.

106. Косиков Г.К. Два пути французского постромантизма: символисты и Лотреамон // Поэзия французского символизма. Лотреамон. Песни Мальдора. М., 1993.

107. Косиков Г.К. Шарль Бодлер между «восторгом жизни» и «ужасом жизни» // Бодлер Ш. Цветы зла. Стихотворения в прозе. Дневники. Жаль-Поль Сартр. Бодлер. М., 1993.

108. Крейд В. Встречи с Серебряным веком // Воспоминания о Серебряном веке. М.,1993.

109. Крейд В. Петербургский период Георгия Иванова. Hermitage, 1989.

110. Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог, роман (1967) // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 1995. - №1.

111. Критика русского зарубежья: В 2-х ч. / Сост. О.А. Коростелев, Н. Г. Мельников. -М., 2002.

112. Критика русского постсимволизма. М., 2002.

113. Критика русского символизма: В 2 т. М., 2002.

114. Кричевская Ю.Р. Модернизм в русской литературе: Эпоха Серебряного века. М.,1994.

115. Крусанов А. Русский авангард: 1907 1932 (Исторический обзор): В 3-х т. - М., 2003.

116. Кузмина-Караваева Е.Ю. Наше время еще не разгадано. Томск, 2000.

117. Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. «Поэт с утренней душой»: Жизнь, творчество, судьба Константина Бальмонта. М., 2003.

118. Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. К.Д. Бальмонт и его литературное окружение. Воронеж, 2004.

119. Левая Т. Русская музыка начала XX века в художественном контексте эпохи. М., 1991.

120. Лекманов О.А. Книга об акмеизме и др. работы. Томск, 2000.

121. Лекманов О.А. Концепция «Серебряного века» акмеизма в записных книжках Ахматовой // Новое литературное обозрение. М., 2000. - №46. - С.216-230.

122. Лермонтовская энциклопеция / Гл. ред. В. А. Мануйлов. М., 1981.

123. Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918 1940). Т. 1. Писатели русского зарубежья. - М., 1998.

124. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001.

125. Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. -М., 1990.

126. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976.

127. Лунц Л. Цех поэтов // Книжный угол. 1922. - №8. - С. 54.

128. Магомедова Д.М. Автобиографический миф в творчестве А.А. Блока. М., 1997.

129. Магомедова Д.М. Блок и Волошин (Две интерпретации мифа о бесовстве) // Бло-ковский сборник. IX. Тарту, 1990. С. 43-47.

130. Магомедова Д.М. О генезисе и значении символа «мирового оркестра» в творчестве А. Блока // Вестник Московского университета. Сер. 10. Филология. 1974. - №5. -С. 10-19.

131. Мазаев А. Проблема синтеза искусств в эстетике русского символизма. М., 1992.

132. Максимов Д.Е. Идея пути в поэтическом сознании Ал. Блока// Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1975.

133. Манн Ю. Динамика русского романтизма. М., 1995.

134. Марков В. История русского футуризма. СПб., 2000.

135. Марков В. О свободе в поэзии. СПб., 1994.

136. Марьева М.В. Поэзия К.Д. Бальмонта: проблема восприятия (На материале книги «Будем как солнце») // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Вып. 6. Иваново: ИвГУ, 2004. С.22-26.

137. Машбиц-Веров И.М. Русский символизм и путь Ал. Блока. Куйбышев, 1969.

138. Мелетипский Е.М. О литературных архетипах. М., 1995.

139. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 2000.

140. Миллер Л. Катастрофа или торжество? // Литературная газета. 1994. - 16 ноября (№46). - С. 6-7.

141. Минералова И.Г. Русская литература серебряного века. Поэтика символизма. М., 2004.

142. Минц З.Г. Александр Блок и русские писатели. СПб., 2000.

143. Минц З.Г. Поэтика Александра Блока СПб., 1999.

144. Минц З.Г. Поэтика русского символизма. СПб., 2004.

145. Мир А. Блока: Блоковский сборник. Тарту, 1985.

146. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2-х т. / Гл. ред. С. А. Токарев. М., 1992.

147. Мочульский К.В. А. Блок. А. Белый. В. Брюсов. М., 1997.

148. Мочульский К. Кризис воображения. Томск, 1999.252

149. Музыкальный энциклопедический словарь / Гл. ред. Г. В. Келдыш. М., 1990.

150. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии 1-ой пол. XX в. От Анненского до Пастернака. М., 1992.

151. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии 1-ой пол. XX в.: Блок, Есенин, Маяковский. М., 1992.

152. Н. Гумилев и русский Парнас. СПб., 1992.

153. Н.С. Гумилев. PRO ЕТ CONTRA: Личность и творчество Н. Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей. — СПб., 2000.

154. Неженец Н.И. Русские символисты. М., 1992.

155. Некрасова Е.А. А. Фет, И. Анненский. Типологический аспект описания. М., 1991.

156. Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки. СПб., 2000.

157. Образное слово Ал. Блока. М., 1980.

158. Одоевцева И.В. На берегах Невы. М., 1989.

159. Одоевцева И.В. На берегах Сены. М., 1989.

160. Оксенов И. Изящная литература. Георгий Иванов. Сады // Книга и революция. -1922.-№3. С. 72 73.

161. Орлов В.Н. Ал. Блок. Очерк творчества. М., 1956.

162. Орлов В.Н. Гамаюн: Жизнь Ал. Блока. Л., 1980.

163. Орлов В.Н. Перепутья. Из истории русской поэзии начала XX века. М., 1976.

164. Орлов В.Н. Пути и судьбы: Литературные очерки. Л., 1971.

165. Осипова Н.О. Творчество М. И. Цветаевой в контексте культурной мифологии Серебряного века. Киров, 2000.

166. Осипова Н.О. Мифопоэтический анализ поэзии Серебряного века // Наука о литературе в XX веке: (История, методология, литературный процесс): Сб. ст. / Редкол.: Ре-вякина А. А. (отв. ред и сост.) и др. М., 2001.

167. Пайман А. История русского символизма. М., 2000.

168. Пайман А. Ангел и камень. Жизнь Ал. Блока: В 2-х кн. М., 2005.

169. Панов М.В. Русский язык и советское общество. Проект. Алма-Ата, 1962.

170. Пертель Т.В. Экзистенциальные мотивы в поэзии Г. Иванова // Актуальные проблемы исследований в области гуманитарных и естественных наук. Минск, 1998.

171. Петрова Т.С. Музыкальный образ мира в творчестве К. Д. Бальмонта // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Вып. 3. Иваново: ИвГУ, 1998. С. 18-24.

172. Поспелов Г.Г. Русское искусство начала XX в. Судьбы и облик России. М., 1999.

173. Поцепня Д.М. Проза А. А. Блока.-J1., 1976.

174. Приходько И.С. А. Блок и Библия // Шестое чувство. Сборник научных статей и материалов. Памяти П.В. Куприяновского / Сост. Н. В. Дзуцева. Иваново, 2003.

175. Приходько И.С. А. Блок и русский символизм: мифопоэтический аспект. Спецкурс. Владимир, 1999.

176. Приходько И.С. А. Блок между христианством и гностицизмом // Шахматовский вестник. №7. - М., 1997.

177. Приходько И.С. Блок и Бодлер. К проблеме типологии лирического сознания поэтов // Проблемы творческого метода и художественной структуры произведений русской и зарубежной литературы. — Владимир, 1990.

178. Приходько И.С. Мифопоэтика Ал. Блока. Владимир, 1994.

179. Приходько И.С. Слово пыль в символистском контексте (Материалы к словарю) // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века. Вып. 4. -Иваново: ИвГУ, 1999.

180. Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел. М., 2000.

181. Ронен О. Символика Михаила Кузмина в связи с его концепцией книги жизни // Культура русского модернизма. М., 1993.

182. Рубине М. Пластическая радость красоты: Экфрасис в творчестве акмеистов и европейская традиция. СПб., 2003.

183. Русакова А. Символизм в русской живописи. М., 1995.

184. Русская литература и журналистика начала XX века: 1905 1917. - М., 1984.

185. Русская литература XX века. 1890-1910 / Под ред. С.А. Венгерова. Кн. 2. М., 2000.

186. Сарабьянов Д. История русского искусства конца XIX начала XX века. - М., 2001.

187. Сарычев В. Эстетика русского модернизма: Проблема жизнетворчества. Воронеж, 1991.

188. Связь времен: Проблемы преемственности в русской литературе к. XIX начала XX века.-М., 1992.

189. Серебряный век в России: Избранные страницы. М., 1993.

190. Серебряный век. Мемуары. / Составитель Т. Дубинская-Джалилова. М., 1990.

191. Серебряный век русской литературы: Проблемы, документы. М., 1996.

192. Символизм в авангарде. М., 2003.

193. Символы, знаки, эмблемы: Энциклопедия / Под общ. ред. B.JI. Телицына. М., 2003.

194. Слободнюк С. Соловьиный ад. Трилогия вочеловечения Ал. Блока: онтология небытия. СПб., 2002.

195. Смирнов В. Георгий Иванов. Стихотворения // Знамя. 1987. - №3. - С. 140-141.

196. Смирнов Вл. «Смысл, раскаленный добела» (Георгий Иванов) // Новое в школьных программах. Русская поэзия XX века. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. М., 2003.

197. Смирнов И.П. К изучению символизма Анны Ахматовой (раннее творчество) // Поэтика и стилистика русской литературы. JL, 1971.

198. Смирнов И.П. Мегаистория: К исторической типологии культуры. М., 2000.

199. Смирнов И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем // Смирнов И.П. Смысл как таковой. СПб., 2001.

200. Соколов А.Г. История русской литературы конца XIX — начала XX века. М., 2000.

201. Соколов А.Г. Судьбы русской литературной эмиграции. М., 1991.

202. Стахова М. Георгий Иванов // Бавин С. Семибратова И. Судьбы поэтов серебряного века. М., 1993.-С. 182-192.

203. Стернин Г. Художественная жизнь России на рубеже XIX XX веков. - М., 1970.

204. Тарасова И.А. Фреймовый анализ в исследовании идиостилей // Филологические науки. 2004. - №4. - С. 42-49.

205. Тименчик Р. Иннокентий Анненский и Николай Гумилев // Вопросы литературы. -1987.-№2.-С. 260-274.

206. Тименчик Р. О составе сборника Ин. Анненского «Кипарисовый ларец» // Вопросы литературы. 1978. - №8. - С. 309-317.

207. Тимофеев Л.И. Ал. Блок. М., 1957.

208. Тимофеев Л.И. О понятии художественного метода // Творческий метод. М., 1960.

209. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопо-этического. М., 1995.

210. Топоров В.Н., Цивьян Т.В. Нервалианский слой у Ахматовой и Мандельштама // Ново-Басманная, 19.-М., 1990. С. 443-448.

211. Трубецкой Е.Н. Миросозерцание B.C. Соловьева: В 2-х т. М., 1995.

212. Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка. М., 1965.

213. Тюпа В.И. Постсимволизм: Теоретические очерки русской поэзии XX века. Самара, 1998.

214. Уайтхед А.Н. Символизм, его смысл и воздействие. Томск, 1999.

215. Фатеева Н.А. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов. -М., 2000.

216. Федоров А.В. Иннокентий Анненский. Личность и творчество. Л., 1984.

217. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Париж, 1988.

218. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.

219. Хализез В. Е. Теория литературы. М., 2002.

220. Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтиче-ский символизм. Космическая символика. СПб., 2003.

221. Ханзен-Лёве А. Русский символизм: Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб., 1999.

222. Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. Дневники, воспоминания, письма А. Ахматовой. М., 1991.

223. Хмельницкая Т.Ю. «Вернуться в Россию стихами.» // Литературное обозрение. -1994.-№11/12.-С. 46-52.

224. Ходасевич В.Ф. Георгий Иванов. Вереск. Вторая книга стихов. // Ходасевич В.Ф. Колеблемый треножник.-М., 1991.

225. Ходасевич Вл. О символизме // Ходасевич Вл. Собр. соч.: В 4-х т. Т.2. М., 1996.

226. Холл Дж. Словарь сюжетов и символов в искусстве. М., 1999.

227. Хопрова Т.А. Музыка в жизни и творчестве Ал. Блока. Л., 1974.

228. Чагин А. Пути традиционализма // Чагин А. Расколотая лира (Россия и зарубежье: судьбы русской поэзии. 1920 1930-е годы). - М„ 1998. - С. 26-127.

229. Чекалов И. Поэтика Мандельштама и русский шекспиризм XX века: Историко-литературный аспект полемики акмеистов и символистов. М., 1994.256

230. Чуковский К.И. Книга об Ал. Блоке. Париж, 1976.

231. Шаповалов М. Георгий Иванов и Александр Блок // Нева. 1988. - №10. - С. 205206.

232. Эйхенбаум Б. О литературе. М., 1987.

233. Эллис. Русские символисты: Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Андрей Белый. Томск, 1996.

234. Эткинд А. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. -М, 1996.

235. Эткинд А. Хлыст: Секты, литература и революция. М., 1998.

236. Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987.

237. Ямпольский И.Г. Поэты и прозаики. J1., 1986.

238. Agushi I. The poetry of Georgij Ivanov // Harvard Slavic University press, 1970. Vol. V.

239. Clark K. Aleksey Remizov at Petrograd in 1919-1921 years // Remizov Aleksey. Approaches to a protean writer / Ed. by Greta Nislobin Columbes: Slavica, 1987.

240. Hansen-Luve A. Mandel'shtam's tanatopoetics // Культура русского модернизма. M.: «Наука», 1993.-405 с.

241. Turcey, Janet G. Innokentiy Annenskiy and the acmeist doctrine. Columbus: Slavica Publishers, Inc., 1986.