автореферат диссертации по философии, специальность ВАК РФ 09.00.11
диссертация на тему: Герменевтика исторического опыта

Полный текст автореферата диссертации по теме "Герменевтика исторического опыта"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

КУКСО КСЕНИЯ АЛЕКСАНДРОВНА

ГЕРМЕНЕВТИКА ИСТОРИЧЕСКОГО ОПЫТА

Специальность 09 00 11 - социальная философия

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук

ООЗ 160826

Санкт-Петербург 2007

003160826

Работа выполнена на кафедре социальной философии и философии истории факультета философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета

Научный руководитель

кандидат философских наук, доцент Иванов Николай Борисович

Официальные оппоненты

доктор философских наук, профессор Слинин Ярослав Анатольевич

кандидат философских наук, доцент Огарков Александр Николаевич

Ведущая организация

Санкт-Петербургский Научный центр Российской Академии Наук

Защита состоится

» pjcfitl

'2007 года в 08 по защите

часов на заседании

Диссертационного совета К 212 232. 08 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата философских наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу 199034, Санкт-Петербург, Менделеевская линия, д 5, факультет философии и политологии, ауд

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им М Горького Санкт-Петербургского государственного университета

Автореферат разослан " " и-еп/иь/рч' 2007 г

Ученый секретарь Диссертационного совета, Кандидат философских наук, доцент

Круглова Н В

Общая характеристика работы Актуальность темы исследования Обращение к историко-философской исполненное™ герменевтического опыта мышления исторической реальности обнаруживает форму метафизического самосознания, существенно отличную от образцов, которые принято считать классическими Оригинальность герменевтического осмысления историчности может быть сведена к двум сущностным установкам, предопределившим как его предметное поле, так и характер его разработки Речь, во-первых, идет о тематизации жизненного мира, «открытость» которого по отношению к формам интеллигибельной тотализации носит принципиальный характер В то же время проблематичными кажутся попытки его приведения к патологической материальности (практики, желания или власти) Во-вторых, концептуальное поле герменевтики истории предопределило рождение специфической рефлексивности, которая, в отличие от ее классических моделей, выражает не самотождественность осуществляющего ее субъекта (как самостоятельного источника всех своих содержаний), но, напротив, отправляется от его радикальной недоопределенности

В силу последнего факта предельным (хотя и не всегда тематически^) предметом герменевтического интереса нужно рассматривать стиль антропологического самосознания, дистанцированного от интеллигибельного деспотизма раз и навсегда заданной формы Следствием такого подхода выступила переориентация мышления от форм саморепрезентации в терминах универсальных структур к «стратегическим» моделям аутопоэзиса Этот метафизический демарш предполагает ряд сугубо социальных импликаций речь идет о реанимации рефлексивного измерения социальной жизни, как философии до недавнего -времени представлялось - безвозвратно утерянного Другими словами, герменевтическую аналитику историчности следует рассматривать как едва ли не эйдетический профиль еще возможных сценариев метафизики, отвечающей исторической фактичности мира, и в то же время - как весьма действенную этику, смысл которой устанавливается в конструировании автономных зон человеческого существования

Имманентная историко-философскому контексту актуальность герменевтики историчности предопределена состоявшимся в ее границах открытием рефлексивных территорий субъекта, приостанавливающих продуктивность классической для трансценденталистского дискурса оппозиции эмпирического и трансцендентального Прорабатываемая в различных версиях герменевтическая максима понимания акцентировала «незаряженность» смыслооборазующей активности субъекта трансцендентальными универсалиями Смысл становился проводником соответствия и соизмерения некоторого конкретного положения вещей, в которое погружено сознание Таким образом, хорошо знаковое «чудо понимания» предстало в виде персонального смыслосозидательного акта, а смысловой универсум обрел контактность с темнотой и светом мира Отныне смысл становится свидетелем множественности мирораскрытий и меняет свою определенность в соответствие с обнаружением его новых слоев Соответственно, самосознание' артикулирующее это постоянное перевоплощение смысла, более не является простым отпечатком трансцендентального

субъекта (форма которого приобретает резкость в результате тяжелой методической аскезы), но задается как контур (горизонт) сыысяонагру/'-гнной конкретности реальных практик Именно их герменевтика и рассматривает как своего рода реальную «гилетику» понимания, описанную как «интересный разховор» (Ф Шлейермахер), «игра» (Х.-Г Гадамер), «обсценная повседневность» (М Бахтин), «странствование» (М Хайдеггер) Эта вненаходимые в отношении «первой философии» стратегии самосознания (художественные, политические и повседневные модусы понимания) обогащают, как ни странно, ее тематический полюс поле философии приобретет более открытый и более свободный характер Так заданная дестабилизация традиционного сценария философской рефлексии представляет безусловную ценность философия, приведенная к встрече с собственным «бессознательным», перестает отправлять функции «беспредпосылочной науки», решать задачи будто бы «предустановленных» телеолошй - а становится опытом самоотчета о многообразии конкретно-исторических явлений Логоса. Изначальное для герменевтики вопрошание об истоке и внутренних взаимоотношениях исторически несводимых смыслов демонстрирует, что реальный Логос многолик и от множественности его обнаружений нельзя спастись сведением к трансцендентальным формам образованных в реальной истории смыслов

Итак, герменевтика оформляется как систематическая аналитика реального генезиса смысла идея подвижности, ситуативности, прерывистости жизненно-мирового горизонта понимания демонстрирует, что раскрытие Логоса через тождественные структуры мышления — есть лишь абстракция, причем абстракция «рассудочная» В силу этого герменевтика выводит философию за рамки институционального поля и переопределяет ее статус как внедисциплинарную технику ответственного мышления исторически-ситуативных метаморфоз мира. В этом - имманентно-философская актуальность обращения к соответствующим темам и текстам.

Кроме того, .герменевтическое мышление историчности обнаруживает ряд актуальных конкретно-исторических эффектов герменевтическая разработка концепта понимания как созидания возможного, «еще не исполненного» смысла задает определенное настроение мысли - восполнения экзистенциальной полноты человеческой реальности. Современность, заданная как «воспроизводство тотальности» (Г. Маркузе, Ф Фукуяма), игнорирует недоопределенностъ антропологического онтоса «Спектакулярные» (Г Дебор), «идеологические» (С. Жижек), «лишенные реальных референтов» (Ж Бодрийяр) формы практики принципиально отрицают собой произвол по отношению к наличному, характерный для места человеческого в бытии, и соответственно, захваченность ими нейтрализует принцип автономного конструирования самости Намеченный же герменевтикой сдвиг к генезису смысла из жизненно-мирового потенциала самосознания размечает маршруты свободного экспериментирования с идентичностью автономное производство смысла артикулирует новый доступ к миру, синхронный проявлению присутствия. Таким образом, аналитика исторического продуцирования, проводимая, в диссертационном исследовании в границах герменевтической перспективы тематизации смысла, имплицитно содержит критику современной социальности, то есть раскрывает альтернативные по отношению к ней

сценарии производства самости Описание этих стратегий представляется актуальным для всего поля социальной философии

Степень разработанности проблемы. Аксиоматическим моментом герменевтической аналитики историчности представляется выход к языку как естественному горизонту исторически-реального Герменевтика упорно отслеживает языковой синтез смысловых вариаций, поднимающийся изнутри культурной памяти Этот перепад, созидание языковой мутации в границах культурной традиции и размыкает собой реальность исторического события Рождаясь, языки переучреждают устоявшиеся референты знания и его фактических импликаций Этими актами размыкания смыслового потенциала реализуется отрицающая логика историчности Ее герменевтическая аналитика размечает пространство исполнения актов смыслопорождения, проблематизируя сущностное измерение субъекта подобного перепричинения --носителя всегда еще только возможного опыта. Следовательно, последовательно проведенная герменевтическая проблематизация историчности выходит за пределы традиционных историко-филологических дискурсов (с которыми часто неоправданно отождествляют герменевтику) и предполагает экспликацию историогенных эффектов языковой мутации

Восстановлению историко-философского контекста герменевтической аналитики историчности служит описание генеративных моделей, к которым может быть редуцировано едва ли не бескрайнее многообразие ее аналитических «приемов» В качестве таковых возможно выделить три' В границах традиционной герменевтики определенность историчности задается как событие смысла, заключающего в себе принцип всеобщности - историческое свершение мыслится под знаком тождества интеллигибельных универсалий традиции Четкую оппозицию к ней составляет экзистенциально-укорененная герменевтика, для которой историчность тождественна событию смысла, артикулирующего единичность' экзистенциальной истины и постольку учреждающего раздор со всеми универсалиями традиции Своего рода синтез этих ортогональных стратегий представляет философская теория^ архива, раскрывающая истеричность как эффект синтеза нового языка, вызванного столкновением феноменального строя опыта, не артикулированного всеми преднаходимыми формами умопостижения, с универсальностью культурно-известных языков Для этой стратегии историческое равнозначно смысловому потенциалу экспрессии становящихся языков

Традиционная герменевтика - способ тематизации исторической событийности, эксплицирующий ее определенность из смысловой всеобщности акта истолковывающего понимания Подобная стратегия позиционирует текстовые носители смысла как средоточие феноменальной разомкнутое™ мира, которое возможно возобновлять, но невозможно игнорировать В силу установки на идеальную всеобщность смысла наличный текстовый продукт перестает быть частичным раскрытием истории и становится ее истиной, заключающей в себе все ее возможные перспективы Наиболее явно эту позицию обозначила герменевтика Х"-Г Гадамера, опознавшая исторический акт в качестве структуры истолковывающего понимания, которое не переучреждает, а

приводит вновь к само-обнаружению раннее разомкнутый смысл Несмотря на заявленное самим Гадамером размежевание с романтической герменевтикой, подобная конституция понимания восходит к заданному ей А Ф Вольфом и Ф Астом характеру воспроизводства целостности уже-известного смысла Раскрытые «Филологической энциклопедией» Вольфа и «Основными направлениями грамматики, герменевтики и критики» Аста сценарии понимания разметили для него-одинаковую телеологию -репродукцию смысла в акте его интерпретации В контексте исследования принципиальным моментом этих традиционных логик понимания представляется отсутствие позиционирования его исторического смысла, на котором будет настаивать Гадамер Еще одну версию осмысления исторического потенциала акта понимания как воспроизводства идеальной всеобщности смысла представила феноменологическая герменевтика Г Шпета, сводящая все артефакты активности понимания к манифестаций единства всеобщей смысловой арматуры «эпохального духа» Таким образом, традиционная герменевтика опознала историчность как ситуативную вариацию традиции всеобщего смысла Однако подобная традиция не есть чистая интеллигибельная данность, эпифания которой сосредоточена в некоторых текстовых продуктах Само ее содержание есть результат политики валоризации сообщества, серии властных отправлений и т д Под «хорошо темперированной» всеобщностью царствует сплетение сил - и постольку «начала» истории в сущности не предопределены «постоянно свершающимся преданием», а, напротив, сконцентрированы в актах учреждения альтернативного ко всем интеллигибельно-заданным традициям мифа о всеобщности смысла

Вариацию в границах логики герменевтического опыта, размеченных Гадамером, привнесли Г Виль, Г Бубнер, М Франк и др В настоящее же время близкая ей мыслительная тенденция развивается теорией коммуникативного действия Ю Хабермаса и трансцендентальной прагматикой К -О Апеля

Экзистенциально-укорененная герменевтика связывает синтез исторического события с выражением персональности экзистенции Разметку предметного поля этого дискурса задала фундаментальная онтология М Хайдеггера, раскрывшая событийность как предельную интенсивность понимания собственного бытия присутствием Несмотря на то, что гадамеровская герменевтика находится в прямой зависимости от хайдеггеровской разработки историчности понимания, есть все основания предполагать, что интонация уникальности герменевтической встречи человека с бытием (когда бытие присутствия достигает плотности импровизации) в случае Гадамера была безвозвратно утрачена Наиболее значимо то, что, указывая на сущностную недоопре-деленность онтоса присутствия в мире, Хайдеггер акцентировал трансгрессивность его смысловых проектов по отношению к преднаходимой тотальности интеллигибельных раскрытий реальности

Конечно, хайдеггеровская аналитика исторического потенциала самости имеет богатый историко-философский контекст Прежде всего, равнозначность экзистенции событию, трансформирующему мирораскрытйе, предварили йенский романтизм, а затем дискурсы Ф Ницше и С Киркегора (в отождествлении принципа экзистенции с

актом произвола к универсальному долженствованию закона) Акцент на принципиальной незаданности практики, с которой начинается движение к автономии, в этом контексте предельно артикулировал Фр Шлейермахер, для которого в конструировании содержательно-нечитаемых наличными сценариями умопостижения практиках заключен единственный способ производства «свободно становящейся» самости Наиболее существенными результатами экзистенциальной герменевтики можно считать распад универсальных телеологий истории и сцепление самости с рождением личного смыслового универсума Для этой программы структура историчности полноценно реализуема только создателем нового языка, останавливающего культурно легитимные традиции Складываемая в этом режиме история не приводима ни к субстанциальному, ни к трансцендентальному единству В современном историко-философском контексте прямым наследником экзистенциальной герменевтики можно считать X -У Гумбрехта, проводящего в своей теории «не-герменевтической эпистемологии» аналитику антропологических практик, интенсифицирующих опыт присутствия, и Ж Грондена, разрабатывающего идею конечности герменевтической истины В бесконечном же ряду образчиков комментирования «особенностей» герменевтической логики Хайдеггера (Фр В фон Херманн, К Фр Гетманн, Г Фигаль, X -Г Холле, В В Бибихин, В Н Бессонов и пр) самостоятельное осмысление состоявшегося в этих координатах обоснования историчности развернуто К Левитом, О Пеггелером, Р Шурманом

Философскую теорию архива, представленную описаниями принципа эпохальных мутаций знакопорождения, следует считать феноменологией продуцирования исторического опыта Для таких разнородных дискурсов как феноменологическая герменевтика П Рикера, семиомарксизм М Петрова и Б Гройса, рецептивная эстетика (преимущественно - В Изера и М Риффатера), историческая поэтика М Бахтина, А Н Веселовского и русской формальной школы условия знаковой революции и характер ее субъекта, нарушающего границы интеллигибельно раскрытого бытия, выступили принципиальной задачей осмысления Выявленная в границах этого дискурса непреодолимость семиотической мутации представляет альтернативу к традиционно-герменевтической модели историчности, сориентированной консервацией единства традиции В различных терминах - «рождение хронотопа» и «изменение речевых жанров» (Бахтин), «литературная революция» (Эйхенбаум), «знаковая трансмутация» (Петров), «валоризация профанного в архиве» (Гройс), «оформление практического поля в конфигурации текста» (Рикер) - историческое продуцирование здесь, напротив, отождествлялось с синтезами языковых интенсивностей, которые не предполагают имманентные собственной реальности пределы Их могут установить исключительно физическое уничтожение архива, что можно расценивать как логику ничем не ограниченного исторического творчества

В ситуации современной отечественной интеллектуальной культуры значительный вклад в герменевтическую аналитику историчности внесли идеи А В Михайлова, В С Малахова, И М Чубарова, А Н Исакова, Н Б Иванова, Е В Борисова, Н В Мотроиш-ловой, И Н Инишева, И А Михайлова, Н С Плотникова и др

Объект и предмет исследования. Объектом исследования выступает исторический смысл события понимания в той форме, в которой оно было тематизировано в границах герменевтической традиции Предметом исследования являются антропологические практики учреждения смысла и их роль в конституции исторического процесса

Цель и задачи'исследования. Цель исследования состоит в аналитике структур антропологической реальности, демонстрирующих всегда-разомкнутую возможность исторической продуктивности Предельной исполненностью этой цели должен стать синтез новой формы умопостижения исторического становления, оппозитивной метафизическим сценариям «конца истории» (Гегеля - Кожева) Данная цель предполагает последовательное решение следующих принципиальных задач

1 Определение оригинальности исторического формообразования и его субъекта, выявленных в горизонте герменевтической рефлексии исторической модальности бытия

2 Рассмотрение генезиса и основных характеристик онтологической структуры понимания, конструирующей сущностную для человека расположенность к еще-неустановленному смыслу

3 Анализ следствий переопределения «трансцендентального интереса» разума, состоявшегося в границах герменевтического дискурса Характер развернутой здесь разработки концепта понимания в функции горизонта не приводимого к всеобщим структурам этоса свободно существующего человека связывает раскрытие предельных оснований человеческого онтоса с продуцированием смыслового различия, а не обнаружением тождественности Постольку аналитика потенциала исторической трансформации, заключенном в этой по сути аутопоэтической модификации «места» человека в бытии, представляет необходимую задачу исследования

4 Проведение типологии форм коллективности, чья конституция центрирована символами, связывающими зоны единства жизненного мира Интерес к подобного рода «нерациональным» сценариям учреждения сообщества предустановлен проявляемым в них герменевтическим сценарием исполнения смысла

5 Установление специфичности синтеза исторической реальности как следствия языкового творчества Иными словами, проведение аналитики коллективности, превратившей акт поэзиса в собственную историческую судьбу

Методологической основой исследования послужило сочетание методов их варьирование обусловлено определенностью решаемой задачи Исходной позицией описания основоструктур историчности выступил феноменологический метод в виде, разработанном экзистенциальной аналитикой Хайдеггера, то есть как обращение к «вскрытию близжайшим образом и большей частью»1 данного Сочетание герменевтического истолкования и диахронической аналитики семиомарксизма (как она представлена у М Петрова, Б Гройса, раннего М, Бахтина) применено к анализу стратегий коллективной легитимации событийности Диахронический анализ семиотической динамики, применяемый исторической поэтикой (в том виде, как он

1 Хайдегтер М Бытие и время М , 1997 С 43

разработан М Бахтиным, А Веселовским, русской формальной школой), используется для осмысления механизма мутаций эпохального духа Историко-философская контекстуализация применялась в выявлении исследованием генезиса и концептуального содержания центральных идей герменевтического наследия

Научная новизна исследования заключена

- в выявлении непреодолимого характера герменевтичности антропологического опыта, который сущностно трансформирует современную конфигурацию социальности Исследование демонстрирует конкретные модусы автономного смыслогенеза (в виде, например, поэтизации повседневности или синтеза личного мифа), подрывающие изнутри современную логику социального

- в описании конкретных социальных форм, закрепленных на имманентную присущность понимания антропологическому онтосу Этот его характер приводит к констатации альтернативного способа производства коллективного экзистирования к доминирующему в современной ситуации сценарию социального сосуществования, основания которого сводимы к глобальному характеру потребления

- в демонстрации герменевтического содержания сценариев мышления, выходящих за пределы историко-философской традиции герменевтики - исторической поэтики и консервативной критики

- в трансформации предметного поля традиционной герменевтики за счет вовлечения в тематическое рассмотрение коллективных практик созидания нового смысла (прежде всего - на материале политической мифологии нации и социодинамики речевых жанров)

Положения, выносимые на защиту.

1 История лишена внешней по отношению к себе определенности и возникает в актах коллективной символизации событий-преодолений каноничных стилей мышления и их социальных импликаций

2 Основным источником исторически-интенсивных событий выступает не трансцендентный телос (наподобие Бога у Августина или Абсолютного Духа у Гегеля), но понимательный акт живого присутствия, преодолевающего свою сущностную недоопределенность в синтезе новой истины, отрицающей завершенность наличной конфигурации логосферы

3 Фундаментальной характеристикой герменевтического акта является непредза-данность его фактических модусов исполнения В силу этого потенциал истории неподсуден логике «больших традиций» историогенной по существу может выступить любая практика, созидающая новую стратегию наделения смыслом

4 Мышление незавершаемого автонигилизма истории доступно герменевтическим стратегиям, рефлектирующим созидание смыслового различая к умопостигаемому космосу традиции

5 Радикальную онтологию понимания (скрытого от любого методического контроля и фундирующего антропоразмерное место в бытии), развернутую герменевтическими программами Хайдеггера и Бахтина, следует считать наиболее аутентичным

обоснованием самоотрицающей логики исторической реальности среди всего многообразия классических сценариев герменевтического мышления

6 «Народнический» исход истории бытия, заданный Хайдеггером как судьба всеобщей истории, равно как и домысленная Бахтиным полифоническая телеология истории, исполняющая карнавальный исток, не являются метафизически-пустыми идеологическими конструкциями - как это зачастую истолковывается комментаторской традицией Напротив, оба проекта заключают в себе онтологию исторического акта

Теоретическая и практическая значимость исследования Разработка проблемного поля герменевтики исторического опыта является расширенной версией мышления исторического свершения (как по отношению к институциональной традиции герменевтики, так и по отношению к ставшим классическими версиям его рефлексии - в спекулятивно заданном горизонте «формации» и в предустановленном Христианской эсхатологией горизонте «эпохи») Постольку теоретическая значимость исследования состоит в развитии теоретических моделей социальной рефлексии, направленной на осмысление таких предметов, как историческое становление, условия возможности исторической трансформации, генезис и специфика европейского исторического сознания Кроме того, осмысление непреодолимости исторической продуктивности привело исследование к синтезу новой формы рефлексивности, демонстрирующей возможность ответственной тематизации исторического творчества вопреки всем языкам описания современной ситуации в терминах «постфинального гомеостаза» и «монотонии истории» Идея отсутствия эйдоса, равно как и предзадан-ности фактичности исторического события, задающая пространство для собеседования разнородных сюжетов исследования, определяет его практическую значимость, которая состоит в «воспитании» (в смысле гегелевского Ausbildung) действительно рефлексивного отклика на достоверность альтернатив (будущих, равно как и прошлых) к постсовременным европейским телеологиям сетевой социальности и общества потребления Идеи и выводы исследования могут быть использованы в качестве материалов к общим и специальным курсам по философии истории, социальной философии и антропологии

Апробация результатов исследования. Отдельные положения исследования были изложены в цикле статей, опубликованных в период 2005-2007 г Результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры социальной философии и философии истории философского факультета СПбГУ, а также были представлены в форме доклада на конференции «Ребенок в современном мире» (СПб-2005г) Разрабатываемые в исследовании стратегии рефлексии были использованы в курсе лекций по философии и культурологии, прочитанном в СПбГУСЭ в 2005-2007 г

Структура диссертации. Исследование изложено на 157 страницах и состоит из введения, трех глав, разделенных "на параграфы, заключения и библиографии использованной отечественной и зарубежной литературы, включающем 182 работы на русском, немецком и английоком языках

Основное содержание работы Во введении обосновывается выбор и актуальность темы исследования, рассматривается степень научной разработанности темы, формулируются основные цели и задачи исследования, определяется его методологическая основа, характеризуется научная новизна, а также теоретическая и практическая значимость работы

Первая глава «Событие понимания как фундамент исторического опыта» содержит два параграфа, которые посвящены разбору магистральных стратегий герменевтической аналитики исторической модальности бытия Разворачивание генеалогической связи вышеуказанных сценариев устанавливает специфику герменевтической рефлексии поля истории, образующую почву единого стиля мышления исследования, с его характерными стратегиями доступа к историческому свершению

Первый параграф «Герменевтический анализ историчности предмет и метод» направлен на концептуализацию герменевтических проектов осмысления историчности В связи с этой задачей (а ей предопределен разворот к собственно метафизическому способу тематизации) предельным предметом мышления становится оригинальность исторического формообразования и его субъект Их выявление в границах герменевтического дискурса и проработка соответствующего предметного поля -заданного как дополнительность конечности субъекта (как трансцендентальной, так и экзистенциальной) и определенности исторического акта - мотивирует последовательность реализуемых в работе концептуальных решений

Горизонтом исследования выступает своеобразие «приемов» герменевтического мышления, конституированных в результате деструкции спекулятивного дискурса Г В Ф Гегеля и шире - фундирующего его контекста христианской универсальной эсхатологии (онто-теологии2) Импульсом этого мыслительного хода служит выявленная в тематической перспективе (представленной такими именами, как Августин, Евсевий Кесарийский, Иоахим Флорский и др) приводимость экстатически-темпорального рельефа сущего к универсальной номенклатуре абсолютного знания Как следствие - отрицание эйдетической пустоты события Историко-философская исполненность герменевтического разума вызвала к жизни серию оппозитивных к вышеизложенной тенденции методических ходов, которые носят сквозной характер по отношению к переопределениям его тематического поля Утверждение понимания в функции «трансцендентального интереса» разума результирует выделением территорий субъективности, выходящих за пределы артикуляции в горизонте ментальных стабилизаторов (таких как трансцендентальное единство апперцепции или поле чистого сознания) - и постольку являющихся очагом становящегося, а не завершенного смысла Таким оказывается набросок основания реализуемой исследованием трактовки понимания как разума, горизонтом которого выступает «работа» смыслопо-рождения, а содержанием - смысловое различие

Уже проведенная Фр Шлейермахером ревизия, во-первых, кантовского полагания универсального закона разумности (представленная «Речами о религии к людям ее презирающим» и «Монологами») и, во-вторьвс, предшествующей традиции филологи-

2 См Хайдеггер М Знаки // Хайдеггер М Работы и размышления разных лет М , 1993 С 294

11

чески-ориентированной герменевтики (Ф Аста и А Ф Вольфа) привела к утверждению исторически-эксцентричной формы синтеза субъективности как последней (и постольку - «первой») реальности Эта тенденция обозначила собой закрытие определенной мета-философской перспективы - захваченности самосознания установлением универсального горизонта как предельного истока себя самого К бытию прорывается самосознание, самоучреждение формы которого высвечивает монадические «реалии» - непереходность полей видения, способов наделения смыслом и пр Подобная феноменология жесткой сцепленности самосознания и трансцендирования имплицирует метафизику герменевтического акта, развернутую вокруг ядра спонтанной артикуляции жизненно-мировой окрестности Для данного сценария работа с пониманием как модификацией трансцендентального отношения становится нетематичной понимание обнаруживает большее сродство с поэтическим опытом, где в силу его потусторонности алетическим отношениям реальная гилетика жизни выходит к выразительной поверхности

В целях прояснения этой дестабилизирующей эталоны мышления характеристики понимания трактат М Хайдеггера «Бытие и время» (и корпус предшествующих ему работ) следует рассматривать как принципиальный Наиболее существенно то, что проект «фундаментальной онтологии» предполагал вполне определенный контекст изъятия понимания из-под методического контроля и акцент на концентрации в нем онтологических возможностей Эти концептуальные ходы, приводящие к очевидности, что любой порядок феноменальности строя опыта и интеллигибельности строя мышления заключает в себе ядро дотеоретического самоистолкования фактичности жизни, следует рассматривать как радикальную редакцию оснований понимания Для Хайдеггера, как известно, понимание обладает привилегированным положением по отношению к рефлексивности и, следовательно, речь, должна идти об естественном настрое тона вовлеченности в факт собственного бытия (незаместимой модуляции слушания мира, эксклюзивности открытости вещей присутствию) Стратегическая истина понимающего существования, теряя как интеллигибельные, так и реально-исторические схемы учреждения, приобретает спонтанность самопроизвольной манифестации человеческого отношения к бытию

Этот центральный мотав неотступной тревоги, вызванной неполнотой универсальных очевидностей, следует рассматривать как форму смыслогенеза Несмотря на то, что способ конкретизации, в котором Хайдеггер удерживает предельное основание живого присутствия (радикальная приватность и несообщаемость сознания смерти) грешит культурно-исторической ограниченностью и метафизической произвольностью, следует признать, что здесь действительно размечена своеобразная метафизика предела В самоотношении к угрозе Ничто предел сказывается в экзегетике, в которой присутствие покидает территории всех преднайденных раскрытий и переходит к тотальной артикуляции непереходности собственного бытия-в-мире Эффектом подобного рода артикуляции выступает смысловая перспектива, никем и никогда ранее не распознанная, непредопределенный характер которой вызывает метаморфоз окружной среды присутствия Переозначивание здесь равносильно трансформации

Равномощную метафизику исторического смысла понимания заключает в себе и диалогический проект Бахтина, многообразие интересов которого разворачивает единую интуицию интеллигибельной незавершенности субъекта и, как следствие, -«чрезмерности» опыта самосознания по отношению к трансцендентальным и институционально-ангажированным формализмам Продумывая недоопределенность как константу человеческого онтоса Бахтин наделил ее критической функцией в отношении к совокупности наличных языков Закономерным результатом такого хода является ставка на принципиально аффективную подкладку учреждения самости сущностное отсутствие гарантов и эталонов для собственного бытия самости разрешается в виде экспансии новой формы, перепричиняющей смысловую реальность

Таким образом эксплицированный герменевтический настрой задает характерную модель мышления историчности Разворачиваясь в уже классическом после Хайдегге-ра контексте продуктивности понимания как онтологического центра человека, настоящее исследование центрировано вокруг творческого, аутопоэтического характера оформляющей себя конечности Последняя - в качестве условия продуктивности понимательного акта - манифестирует себя как сопротивление колоссальному богатству смыслового универсума, позволяющее состояться непредустановленному наделению смыслом, в которой антропоразмерное сущее обживает «начала и концы» собственного существования Стартуя от кантовской «естественной» привилегии безусловного характера разумности и преломляясь через сформулированный йенскими романтиками принцип самости как произвола по отношению к закону, значение «беспримерности» интенсивно-экзистирующего присутствия закрепляется Хайдегге-, ром, для которого онтос понимания тождественен погружению в неизвестное В этом рождении лично-смыслового универсума, равном рисковому выбросу человеком в мир принадлежащей ему и никому больше смысловой перспективы, вещи оборачиваются теми сторонами, для которых в череде известных культуре раскрытий попросту не находится аналогов Региональный (политический, религиозный, художественный) модус понимания вторичен по отношению к самому акту обнаружения новой реальности В этой предрасположенности к «пробросам»3 понимание преодолевает интеллигибельно-замкнутые формы и является парадоксальным «отсутствующим основанием» для бытия исторической действительности

Признание такого рода «онтологической бездомности» субъекта для данного исследования выступает и в качестве путеводной нити, и в качестве предельного тематического предмета На все возражения относительно ограниченности (а в пределе -отсутствия) исторического смысла конечности понимания отвечает формальная композиция метода, приводящего сразу к этическому ядру трагичности истории и спекулятивному ядру ее антиномизма История жива моментами собственного переопределения и только ими Перевоплощения содержания конечного понимания вступают в борьбу за признание, ставка в которой - исторический ранг В столкнове-

3 Хайдегтер М Письмо о гуманизме // Хайдеггер М Время и бытие Статьи и выступления М, 1993 С 205

ние вступают интенсивность символов или эффективность языков, что ведут полемику о собственной убедительности в дискурсивном раскрытии действительности Поэтому «итог» интенсивности понимания воплощает в себе экспрессивную альтернативу к языковой материи коллективной памяти Принцип интенсивной вариации символа заключает в себе креативность языка, что открывает «новое небо и новую землю» Постольку онтология символов, реализующих трансфигурацию «поля», «жанра», «института», «архива» и т п , направляет герменевтическую аналитику к собственному предмету

Этическим следствием подобного «методизма» является инфляция принципа предопределенности формообразования в том его виде, как он был развернут в «предустановленной гармонии» Г В Лейбница или спекулятивном паноптизме Г В Ф Гегеля Всем образчикам иерархии «высоких» и «низких» форм, освещенной отраженным светом всеобщей телеологии истории, герменевтическое мышление историчности противополагает постулат исторической продуктивности принципиально любых смыслогенных практик Их воплощение есть одновременно провокация исходно «пустотного», недоопределенного субъекта по отношению ко всем попыткам замещения нераскрытых фрагментов реальности рядом тотализирующих символов, и постольку она содержит в себе основания исторического опыта

Второй параграф «Критика герменевтики Х-Г Гадамера» представляет критическое рассмотрение (понимаемое классическим образом как установление пределов теоретического дискурса) исторической продуктивности понимательного свершения в той его форме, как оно раскрыто X -Г Гадамером в его программном труде «Истина и метод Основы философской герменевтики»

Для оценки конституции предметного поля герменевтики Гадамера наиболее значимо концептуальное переопределения, в которое он вовлек хайдеггеровскую идею историчности понимания как основофеномен присутствия Гадамеровская переинтерпретация носит - в отношении к интуициям Хайдегтера — регрессивный характер, что проявляется в сглаживании (вплоть до устранения) радикальности сценария созидания экзистенйиально-насыщенной истины Механизмы изгнания эксцентричного (то есть деформирующего монументальность традиции) смысла имеют свою предысторию в виде догматического тезиса Гадамера о тождестве априорной историчности субъекта и смыслового целого традиции Вследствие этого обретает исполнение отрицание онтологической отвязности антропогенных структур от реестров эффективно-функционирующих истин В этой перспективе тотальность человеческой истории укладывается в единую борозду традиции, представляя не более чем событие артикуляции преднаходимого содержания

Такая одиозная и необратимая в своих следствиях тематизация традиции (как своего рода бессознательного истока всех исторических мутаций) предопределяет интендиро-ванность исследовательской работы к условиям, задавшим ее определенность Главным аргументом в пользу тотализации традиции выступила провозглашенная Гадамером автономия смысла письменных свидетельств в отношении «белого шума» человеческой субъективности (ценностной перспективности, специфичности желания,

борьбы за власть) Но сама по себе эта предпосылка «интеллигибельной чистоты» письменных оснований традиции фальсифицирует реальный ход вещей именно позиционность человека на территориях власти, желания, «борьбы не на жизнь, а на смерть» (А Кожев) принуждает к выбору между утверждением собственного сценария наделения смыслом и бессмыслицей Эти антропогенные структуры и их необходимая форма - «или-или» — предопределяют конкретность (равную отрицательности всех иных по отношению к себе) стилей документации человеческого бытия Поэтому вера в монополию интеллигибельной традиции, развернутая из обращения их в пустой звук, представляется несколько наивной, а ее последствием становится понижение переопределяющей плотности понимания до своеобразно истолкованного феноменологического акта, чья функция - не вызывать новый смысл, а только доводить до феноменальной резкости некогда обретенный опыт мира Однако понятно, что это так называемое «само дело» смысла никогда не «здесь» и никогда не «наше» Симптом отрицания возможности беспредпосылочной встречи понимающего человека и «дикого бытия» мира отсылает к «болезни» (в ницшеанском смысле) модус языковой выразительности, персональной акцентуации поглощается, согласно замыслу Гадамера, водоворотом возобновления «бесконечных смыслов»4

Обращение к романтической установке (герменевтика Фр Шлейермахера и Фр Шлегеля и онтология антропологической реальности Ф Ницше и М Хайдеггера -лишь наиболее самоочевидные примеры) позволяет дать набросок альтернативы, общий смысл которой в том, что место понимания в бытии соответствует «вечной игре» с конечностью Логоса, а его действительность - синтезу исторически-эксцентричных выражений Применительно к тематизации историогенности понимания речь, таким образом, должна идти не о механизме кумуляции всеобщности и целостности смысла, но об условиях возможности нового реального поэзиса - приемов мысли и жизни, разрывающих единство смысловой ткани Проведенное таким образом сопоставление разметило ряд специфических черт герменевтического сценария Гадамера, изнутри фальсифицирующих структуру историчности базовый постучат включенности истолковывающего понимания в интеллигибельный объем текстовой традиции имплицитно воспроизводит тему христианских доктрин предопределения По статусу и функции традиция не уступает Логосу Как следствие исторический заряд недоопределенности субъекта поглощается мнемоническим потенциалом культуры, а продуктивность практик понимания замещается рецитацией известного Более того, есть основание для сомнений относительно того, что текст является полноценным обоснованием интеллигибельной структуры традиции генеалогия и внешняя материальность условий существования смысла, испытывающая на себе борьбу за власть, в значительной мере задает характер традируемого содержания Постольку возможно вслед за рядом авторов утверждать, что мышление истории в границах единой и единственной перспективы исторической памяти не свободно от прагматической инвестиции «клоунады власти» (М Фуко), «игр институций» (П

4 Гадамер X -Г Истина и метод Основы философской герменевтики М , 1988 С 463

Бурдье) и т д Отсюда вывод гадамеровское истолкование историчности понимания как события воплощения «непрерывной гармонии традиции» в значительной мере произвольно - оно игнорирует все то, что способно привести в разлад целостность традиции, и постольку представляет собой прагматику ограниченной перспективы, а не онтологию исторического акта

Вторая глава «Исторический этос присутствия» содержит два параграфа, посвященных рассмотрению генезиса и основных характеристик исторической событийности в том ее виде, как она была заявлена в фундаментальной онтологии Хайдеггера периода «Бытия и времени» и «послеповоротным» проектом «истории бытия» Сквозной для хайдеггеровского дискурса принцип бытийной конструкции историчности, акцентирующий цезуру «сокрытия» бытия в логосе Европейской истории, прочитывается как демифологизация универсальности основания исторического опыта Оценка, прежде всего, действительности, а не только мыслимости исторического формообразования и его субъекта, наметившего таким образом гибель Просвещения, выступает задачей представленной главы исследования

Первый параграф «Традиция и самость горизонт полемики» представляет экспозицию экзистенциальной конструкции историчности, разработанной Хайдеггером для ориентации этоса свободно существующего человека На материале онтологической аналитики присутствия демонстрируется, что панорама и смысл исторической жизни и, более того, конструирующая человеческую реальность расположенность к смыслу, задаются экзистенциально-интонированным умением-быть, за которым не скрываются модели знания, равнодушно сводящие к себе любую событийность

В контексте традиционной герменевтики хайдеггеровская редакция герменевтической проблематизации представляет наиболее метафизически убедительный сценарий мышления исторически-реального Продуктивность хайдеггеровской транскрипции понимания в отношении к историко-филологическим и эпистемологически-гуманитарным дискурсам предопределена его осмыслением в качестве своего рода смысловой цезуры, приостанавливающей предустановленную гармонию космоса, субъекта, традиции, смысла, и, как следствие, исполняющей ритм модификации круговорота значений (= «эпохальность») Самопонимание конечности присутствием избирается Хайдеггером основанием историчности жизни как принципиально незавершенной, что для нее самой оборачивается шансом на достижение освещения существующего смыслом, не входящим в объем наличных реестров раскрытий Инфицированность присутствия неинтеллигибельными «бросками» экзистенции угрожает всем проектам, отправляющимся от универсальных констант исторически-содержательного, но они же, сотворяющие персональный смысл переплетенности присутствия и мира, могут быть рассмотрены и как историческая панацея производство индивидуального мирораскрытия пополняет реальность новыми программами антропологического опыта

Анализ мыслительных тенденций, результирующих подобным наброском онтологии истории (А) Историческая событийность есть единство экзистенциальных структур рождения и смерти, Б) Присутствие есть радикальная индивидуация)

продемонстрировал ее закрепленность на идеал экзистенциальной достоверности живого присутствия Ее почва - принцип неизвестного, представляющий собой форму разграничения предельных данностей смысла и порядка исторически ситуативных очевидностей («традиции») Заявленная таким образом идиосинкразия к традиции мотивирована конституирующими ее структурами преемственности, которые перекрывают содержания единичных событий мысли, и жизни экстраполяцией внешнего к ним нормативного языка Перед нами довольно опасная процедура мир заклинается наиболее употребительными знаками, а встреча с ним теряет свой эксклюзивный характер

Решая задачу автономного конструирования самости, что (хотя и на иных основаниях) дублирует вполне классическую философскую проблематику учреждения Логоса в лоне бытия, Хайдеггер вводит структуру «экзистенциальной историчности», функция которой состоит в обнаружении бессодержательности консенсуса традиции Вносимую присутствием в бытие членораздельность следует понимать как последовательное дистанцирование, отмежевание от «закрытия» Логоса в традиции «решимость» «подлинного экзистирования» позволяет концептуализировать полноту присутствия не как событие внутри исторической фактичности, но как переприченение стратегий наделения смыслом, способов артикуляции и т п Имманентная форме присутствия ирония к обретению собственного бытия по аналогии индуцирует «возражение» всему перечню раскрытий, реализуя этим актом собственную историческую продуктивность Исходом подобного исторического творчества будет обвал всеобщности исторически-сущего

Хайдеггеровскую конкретизацию «источника» этой исторически продуктивной драмы следует, однако, признать содержательно-проблематичной Тезис Хайдеггера о связи экзистенциальной достоверности с актом самоотчета присутствия об априорно-бессмысленном «месте» в собственной структуре («недоопределенности смерти») следует рассматривать в контексте дискурсов, постулирующих бессмыслицу в структуре субъекта в качестве горизонта данностей смысла В наиболее отчетливой форме этот мыслительный сценарий реализован Кантом, для которого неисполнимость трансцендентальных идей в предметных значениях и учреждаемый ими порядок символизмов ведет к перестройке единства самосознания в измерение жизненного самочувствия Таким образом, не только смерть, но и решительно все образования, разрывающие идентичность значений и в силу этого мотивирующие эскизы лично-смысловых универсумов, выступают приводными ремнями очевидности существования

Но так или иначе, основным проблематизмом в деле отличения основания историчности в поле чисто-персонального смыслового акционизма следует рассматривать отрицание всеобщего исторического телоса Если история есть «поверхностный» эффект актов персональной «решимости», то возможность втиснуть ее в форму преемственности немедленно рушится Место традиции поглощает борьба разобщенных относительно друг друга смысловых очагов Однако, обличения в «сущностном неисторизме» подобного следствия экзистенциальной конструкции историчности

(выступающие как одно из генеративных клише либерально-ангажированной комментаторской традиции хайдеггеровского наследия от К Левита до Ж -Ф Лиотара) достаточно однобоки, поскольку именно распад трансперсональности должен быть тематически представлен при аутентичном описании исторического акта именно «разыгрывание» институционально-легитимной гомогенности делает мыслимой историческую инновацию

Более существенным представляется другой вектор проблематизации хайдеггеровского обнаружения априорных оснований конструирования истории для исторического формализма «Бытия и времени», тематизирующего условия возможности исторического бытия, вопрос фактической физиогномики исторического субъекта оказался закрыт Намеченная экзистенциальной аналитикой причастность к историческому становлению принципиально любой смыслосозидательной силы вне традиционных иерархий и рангов соответствует этическому значению исторического бытия, включающему всех тех, кто руководствуется собственной инаковостью завершенным формам истины как наиглавнейшей добродетелью

Второй параграф «Национализация» бьжийно-историче кой самости генеалогия и значение» посвящен рассмотрению основных предпосылок и концептуальных ходов, предопределивших характер переориентации мышления историчности, развернутого Хайдеггером в проекте «истории бытия» 30-х год'ов «Поворот» от осмысления историчности как атрибута заботы о смысле единичного экзистенциального деятеля к историогенности «понимающего со-ответствывания речению бытия» немецкого народа превращает последний в плацдарм для «окончательного решения» онтологического вопроса В перспективе отказа от либерально-ангажированных интерпретаций (преимущественно - В Фариаса, Т В Адорно, Ю Хабермаса, Ж -Ф Лиотара), для которых по ту сторону исхода «бытийной истории» обнаруживается лишь пустота идеологической экзальтации, задачей выступает освещение имманентной ему метафизики оснований исторического опыта, представленных трансцендентальными инстанциями нации и государства

Результатом «Бытия и времени» можно, в общем, считать превращение всего регионального многообразия исторически-сущего в атрибут экзистенциального деятеля Корпус текстов 30-х демонстрирует иную расстановку акцентов при описании историчности экзистенциально-укорененных практик существования под знаком артикуляции коллективного измерения событийности из единства исторически-судьбоносного момента Хайдеггер набрасывает принципиально иную «расположенность» субъекта аутентичной истории Иначе говоря, Хайдеггер проделывает путь от закрытой единичности присутствия к сообществу, «общим делом» которого становится Бытие в его демонстративно-скрывающем «посыле» Политическое воображение бытия Хайдеггер реализует в два такта, во-первых, априорная схема присутствия транспонируется в избранничество и судьбичность «события* свершения» немецкого народа, во-вторых, непереходность «события бытийной решимости» перепоручается проектируемой символической машине организации народной воли (сословному государству, направляемому «будущим жезлоносцем истины») В точке пересечения

этих силовых линий - народа как непрепарируемого целого и его символической ортопедии Führer-принципом - и конструируется «националистический» дискурс Хайдеггера, принимающий форму генеалогии немецкой нации

Предпочтение подобного мыслительного маршрута имеет как ситуативно-исторические, так и имманентно-теоретические мотивы Очевидной историогенностью deutsche Voile сквозила сама ситуация Германии 30-х, мир которой воплощал распад традиционного единства историко-символического пространства Утрата идентичности (как на уровне «ближайшего» травматизма военного поражения, так и на уровне ницшеанской «большой политики») взывала к сильному языку - и его генеалогия может поистине считаться чем-то вроде «обнажения приема» по отношению к стратегиям культурного производства высокого модерна Поиск амнезированного истока истории объединил модернистских теоретиков как «правой» - О Шпенглер, Э Юнгер, М ван ден Брук, Э Никиш, так и «левой» - Ж Сорель, Л Троцкий - ориентации Реализованная указанными авторами критика современных им политических символизмов как декадентных и сущностно-неполноценных изображений Абсолюта — единой и единственной субстанции исторического процесса - и коллективное проецирование гетергенных форм политического синтеза рассматривались как возобновление утраченного основания истории На фоне подобного духа эпохи политический ангажемент мышления Хайдеггера более чем типичен Усилиями исторической герменевтики и социологии знания проясняется его сущностно-анонимная генеалогия и структурная изоморфность исторически-синхронным образованиям - художественным, политическим и собственно философским

Погруженностью в «дух времени» дело, впрочем, не заканчивается - за кулисами конкретно-исторической вовлеченности располагаются метафизические машины, производящие своих философских богов Хайдеггеровскую ставку на экзистенциально-онтологическую чуткость и историческую волю немецкой народности предопределил историко-философский контекст Мистицизм немецкого народного тела 30-х годов XX века имел вполне солидную генеалогию и являлся законным наследником большой (если не главной для Германии) традиции, восходящей к И Г Гердеру и проходящей через И Г Фихте, йенских романтиков и так называемую школу «немецкой органологии» (преимущественно А фон Мюллера и Л фон Ранке) к венским ариософам (Г фон Листу, Р фон Зеботгендорфу и КМ Виллигуту) Уже до Хайдеггера множество дискурсов рассматривали иррациональные или даже мистические основания народного духа в качестве «онтологического сердца» немецкой действительности и почвы для синтеза аутентично-немецкой идентичности Его скудная проявленность на исторически-мировой арене предстала материалом мифотворческого оформления «новой немецкой эпохи всемирной истории» Вопрос об эпохальных моментах учреждения этого мифа привел исследование, прежде всего, к гердеровскому обоснованию всемирно-исторической прерогативы немецкого Немецкий коллективный этос в силу преобладания аффективного сознания общности крови и земли («служения и войны»), согласно Гердеру, задал модальность фундирующих' «дух Европы» институций5 В

5 См ГердерИГ Идеи к философии истории человечества М, 1977 С 469

19

романтической череде попыток обоснования исторической исходности и онтологического первородства немецкого языка эти недискурсивные основания привеллигиро-ванности немецкого были отчасти рационализированы Наиболее симптоматичными примерами здесь выступают программа сворачивания европейского Логоса к низовым речевым жанрам (Л Арним, Й Геррес, бр Гримм) и описанное Фихте («Речи к немецкой нации») изначальное право «немецкого» на безраздельное владение истиной Анализ этих позиций демонстрирует, что тематизированное Хайдеггером новое «немецкое» начало планетарной истории есть лишь вариация романтических идей мистики немецкого народного тела и тотальной санации истории

Явным подтверждением этого выступает функциональное предназначение Хайдеггером собственного оригинального проекта «истории бытия» для акцентирования «верности потаенности судьбы» народа на фоне «затемняющего характера» эпохальных дискурсов онтотеологической традиции Хайдеггер мистифицирует торможение исторического опыта Европы всеобщностью метафизических телеологий, чтобы заострить радикальную автономию будущей немецкой нации, более не отражающей известные языки, а продуцирующей собственный В контексте задачи осмысления метафизического содержания «националистического» исхода истории бытия предпринимается реконструкция исторически-синхронного ему поля дискурсов немецкого консерватизма, в котором опыт конструирования немецкой нации рассматривается как всемирно-историческая панацея В качестве наиболее показательных примеров консервативного исторического визионерства рассмотрению подвергнуты дискурс О Шпенглера о «прусской идеи» («Пруссачество и социализм»), описание М ван ден Брука мистицизма «идеи вечного мира» имперского самочувствия («Третий Рейх») и обоснование исторической тотальности Прусской Империи Э Никиша («Европейское равновесие») - все эти проекты демонстрировали, что мифогенная логика национальной формы производится структурированием разрозненного коллективного тела сакральными символизмами народного духа, которые, уничтожая дискурсивные суррогаты себя, задают единый трансперсональный смысл коллективных проектов (будущих, равно как и прошлых) Таким образом, символы, образующие центр тяжести опыта нации, связывают дорефлексивные зоны общности жизненного мира его конституция закреплена на артикуляцию истины этого мира, недостижимой другими путями, и постольку смысл и назначение этого опыта обнаруживает избирательное сродство с онто-гермневтической утопией поэтической встречи с бытием

Третья глава «Поэтика исторического времени» состоит из двух параграфов и представляет онтологию исторического акта, вненаходимого к институциональным модальностям (политическим, юридически-правовым и пр), которые часто и необоснованно признаются единственно аутентичными основаниями исторической реальности Практики языковой трансгрессии, выступившие предметом рассмотрения представленной главы, в исторических сообществах размечают путь для аутопоэзиса субъекта В них исполняется смыслогенез, окончательно оторванный от жесткой привязки к нормативным институтам Институциональные разметки действительности не изгоняются тотально (обратное привело бы к отсутствию мнемонического

потенциала, следовательно - к метаморфозу модальности антропологического в бытии) - они становятся фигурами в той «вечной игре Логоса», участием в которой исполняет себя одна из главных антропологических добродетелей - свободный от привилегированных образчиков синтез смысла, чередующийся с практиками его растраты

В первом параграфе «Литературный органон истории» проясняется синтез исторической реальности как следствие языкового творчества - в его дистанцированное™ как от интеллигибельной «настроенности», так и от страсти политического тона эпохи Историогенное значение экспрессивного слова впервые после романтиков метафизически-внятным образом было осознано М Бахтиным и его реальными и виртуальными собеседниками (прежде всего, русским формализмом, исторической поэтикой и рецептивной эстетикой) Разнородные проекты поля исторической поэтики стягивались к единой интуиции незамкнутости антропологического опыта на тотальность мышления и текстуальных закреплений его вариаций Проводимая этим дискурсом аналитика способов производства исторически-вариативных языков забивает последний гвоздь в гроб Просвещения единого и неизменно обогащающего себя интеллигибельного содержания под фактической разноголосицей попросту не существует Признание этого не-существования предопределяет способ теоретического отношения, ориентированного к акцентированию множественности языковых эталонов и их «злой основы» - коллективно-аффективной экстатики Метоморфоз речевой практики есть отреагирование сообществом собственной весьма шаткой позиционности в мире ее фактичность реализует опыт движения коллектива от исторически-выработанной формы к новому типу аффективного синтеза Постольку артикуляция семиотической мутации в различных текстовых регионах (от истории жанров «высоких» литературных традиций до бытового общения) превращает поэтику в подлинный органон постижения исторического «самочувствия» коллективов

Постулируя подобное определение исторической событийности в терминах языковой мутации, историческая поэтика Бахтина действительно взламывает множественность конкретно-исторических форм коллективного «чувства жизни» вне и по ту сторону содержательно пустых трансцендентальных формализмов Бахтинской конкретизацией трансцендентального становится «жанр» различные версии исторической поэтики6 раскрывают жанровый канон в качестве формы артикуляции реальной ситуации сообщества в мире Этот настрой позволяет прочитывать историю жанрового сознания как оригинальный сценарий феноменологии исторического духа, в которой из знания принципа текстопорождения может быть восстановлен аутентичный жизненно-мировой опыт сообщества Концептуализация «хронотопа» Бахтиным в качестве определяющего принципа жанрового канона, акцентировка его «изобразительного значения», дает все основания рассматривать жанр как технику наведения феноменальной резкости при обзоре коллективного опыта проживания очевидности сакральных и профанных зон темпорально-пространственной разметки мира

6 Как ранняя, представленная работой «Форма времени и хронотопа в романе», так и поздняя, изложенная в тексте «Проблема речевых жанров»

При этом показательно, что разворачиваемая в горизонте жанра феноменология эпохи содержит в себе и логику цстории, телос которой равен взаимному признанию абсолютно всех форм жизни Исходная мифологема Бахтина о наибольг историо-генности мифопоэтического сознания7 значима имплицитной ей разметкой этического горизонта исторического опыта «Ритуальное» сознание для Бахтина заключает в себе изначальную экзистенциальную полноту, переводящую вве многообразие антропологических практик в длан космологической значимости Более поздний синтез европейской антропологической матрицы сопровождался выделением из этой целостности экзистенциально-интенсивных практик и изгнанием, по крайней мере частичным, «приапичного быта» и «обсценной повседневности» Эта «разорванность» исключает экзистенциальную исполненность в историческом времени (конституро-ванном самим этим разрывом) она может быть возобновлена только на уровне проекта, реализуемом, согласно Бахтину, всей историей европейского романного жанра Принцип романного повествования и неограниченного коллективного поэзиса конструируют телос исторической реальности, поскольку механизм романа и открытый изменчивости принцип высказывания описывают опыт конструирования некого оптимального речевого пространства, в котором все говорящие формы жизни обретают свободу артикуляции Ясно, что подобный утопизм в реальйЬй истории «редок и труден», но не менее ясно, что динамизирующие жанр тексты, запрашивая те фрагменты реальности, умозрительный доступ к которым закрыт, выступают его проводниками

Именно этот исторический смысл трансформирующих жанр текстов продемонстрировала аналитика истории литературных канонов, проведенная русским формализмом (Б Эйхенбаумом, Ю Тыняновым), для которого синтез нового «приема» или преобразование легитимного текстопорождения замыкается на клеммы авторского «быта» С первых мгновений жизни текст инфицирован специфичной для данного сообщества политикой наделения ценностью произведенного символического продукта, а вследствие частичной ориентации на будущее потребление он конструирует универсум, к которому тяготеет фактическая ситуация социального нигилизма (отрицания выработанных отношений) В модели синтеза «антимира» Ю Тынянов, как известно, выявляет смысл пародийного принципа как конструктивного преодоления отживших языковых миров Метафизическим содержанием теории пародии можно считать обнаружение трансгрессивного измерения текста как такового рассматривая преодоление канона в качестве необходимого условия возможности литературы, формалисты делают возможным его истолкование как исторического акта, содержание которого есть отрицание финальности истин

Обоснование исторического значения литературного варьирования языка предоставляют и теории возникновения литературы из пародийного подрыва типичности фольклорных форм Фольклорная ориентация на воспроизведение повествовательного клише (наиболее явные примеры которой дают теории «бродячих сюжетов» АН

7 См Бахтин М М Формы времени и хронотопа в романе Очерки по исторической поэтике // Бахтин М М Эпос и роман СПб , 2000 С 141

Веселовского, «образов умирающих и в смерти оживающих тотемов античного фольклора» О М Фрейденберг, «цикла инициации и цикла представлений о смерти как основы волшебной сказкой» В Я Проппа, «стабильности словаря» фольклорного речепорждения ПГ Богатырева) говорит о том, что фольклор, выступая точкой соприкосновения сообщества с собственным инобытийным началом, является его единственно-необходимым текстом, формы которого сосредотачивают в себе все знание, необходимое для поддержания миропорядка Отрыв же фольклорных форм от инобытийной референции и открываемый таким образом полемический агон языков о собственной выразительности вводит в мир литературу, экспрессивные образцы которой обнаруживают новые срезы реальности, нечитаемые умозрением толщи опыта

Итак, социософия текста раскрывает общую для поля исторической поэтики интуицию историчности синтезирующих жанровый канон текстов Раскрытие буйства многообразия антропологических форм выступает единственным телосом истории — таков этический максимализм, выделяющий из него мышление Бахтина Любая форма, не замкнутая на универсалии закона, должна войти в «текст» истории, в предельной формации которой все без исключения конфигурации антропологического опыта должны быть наделены равной значимостью и силой Безоглядность эта исполняется в актах творческой артикуляции, в силу чего история берет новый старт в предельно экспрессивных формах текстовости, оставляя на задворках выразительности привычные для себя атрибуты'воплощенной политики

Вторая глава «Онтология истории как феноменология выражения» анализирует экспрессивно-перакцентуированные сценарии сборки субъекта Его бытийная позиционность на границах наличных форм мышления приводит в движение зоны «открытости» мира, равное ни чем не ограниченному историческому становлению Основанием для подобной работы выступила интуиция Бахтина естественной самоданности cogito в мире, рефлектирующего себя уже в набросках выражения до стабильного самообнаружения в мышлении Постоянно акцентируемое Бахтиным сцепление языковой экспрессии с опытом непереходных бытийных очевидностей субъекта (единичности его «места») задает горизонт осмысления персональных стратегий семиозиса в качестве формы и стихии исторического становления Предпосылкой подобного мыслительного хода выступает характерный для экзистенциально-интенсивных высказываний принцип отрицания миметического знакопророждения, в силу которого они функционирует не столько как прояснения логоса, сколько как его альтернативы Логос в ситуации воспроизводства закрывает возможности опыта -персональная экспрессия, напротив, подавляет однозначные суждения в их монументальном самодовольстве.

Концепции диалогического субстрата языка и полифонического повествования Бахтина могут быть рассмотрены как частные манифестации этой «эгалитарно-продуктивистской» интуиции Конкретно-эмпирический характер речи не приемлет формализм - вне фактической ситуации говорящего и ее социальной окрестности речь невозможна - таков вердикт диалогической теорий высказывания Диалогическая

структура языка представляет транскрипцию тотального дискурса горизонтом высказывания выступает нередуцируемая к формальным лингвистикам речевая среда, в силу чего беспредельная смысловая инновация становится судьбой любого высказывания, и подобный универсум, в котором обретает признание каждая смысловая перспектива, для антропологического самосознания доступен лишь в модусе постоянного проецирования.

Установленный в работе о Достоевском генезис полифонии из карнавального фольклора демонстрирует, что всем дискурсам, отправляющимся от представлений о завершенных формах истины, противостоит борьба контрастов как таковых Полифоническая плюрализация сценариев наделения смыслом предполагает синтез текста, который мгновенно разворачивает множественность и несводимость смысловых интенсивностей Определенность романного повествования в качестве окна в неприводимые друг к Другу языковые миры онтологически разрешима взаимовстреча конечных языков выражается в интенсивности нового языка, освобождающего опыт жизни из клети господствующего принципа реальности «Первотекст» следует поэтому рассматривать как истину истории, взрывающую традицию собственной трансгрессивной содержательностью Обращение к теории «фикциональной» основы литературной словесности, развернутой рецептивной критикой, обосновывает этот тезис Предпринятое на базе теорий В Изера и М Риффатера рассмотрение литературных механизмов инъекции вымысла в повседневность, размечающих для реципиента новые содержательные возможности опыта, вводит бахтинское осмысление исторического значения языковой экспрессии в более широкий контекст, позволяющий мыслить мерцание вненаходимьдх к рассудочным верификациям литературных миров в качестве основания исторического становления

Наиболее явно этот декомпозитный импульс экспрессивного слова, восстанавливающий неограниченную многозначность плоти мира, проиллюстрирован Бахтиным возведением генеалогии европейского института авторствования к инстанции «веселого обмана плута, пародийной издевки шута и непонимающей глупости дурака»8, чьи функции амбивалентного переворачивания монументальных канонов мысли и жизни с их подчинением принципу реальности рассматриваются как синонимы культурогенности как таковой Путем восстановления социокультурного смысла внеразумности (на примере архаического трикстерства, средневекового карнавального шутовства, ренессансного плутовства и т п ), сводимого к преодолению стабилизирующей мир одномерной рефлексивности, показана ее необходимость во всех историко-культурных формациях антропосоциальной среды

Авторствование, производя альтернативные стратегии семиозиса, является законным наследником- «веселого лицедейства жизни», травестии всех отпавших от становления форм Интенсивный карнавал значений порождает первые среди равных образцы мирораскрытия, путем которых движется историческая логика самоотрицания Отворяя шлюзы невидимого и несказанного, каждый из «сильных дискурсов»

8 Бахтин М М Там же Сс 87-89

становится полем наращивания антропологического опыта - то есть предоставляет место для непрерывной антроподицеи

В заключении подводятся общие итоги исследования, намечаются возможности и перспективы будущей разработки проблемного поля исследования, а также - делается обобщающий вывод о теоретическом значении герменевтической аналитики исторического опыта

По теме диссертации автором опубликованы следующие работы-

1 О смысле и назначении западноевропейского макабра // Вестник молодых ученых 7'2004 (Серия культурология и искусствоведение Г2004) СПб С 39-44(0,7пл)

2 Агентура исторического духа, или об условиях возможности события в ситуации смерти Бога // Vita Cogitans Альманах молодых философов № 4 СПб , 2004 С 30-54 (0,8 п л)

3 Утопия речи (по мотивам М Хайдеггера) // Credo new Теоретический журнал № 3 (43) СПб , 2005 С 77-97 (0,9 п л )

4 Фигуры народа генеалогия исторического агента // Credo new Теоретический журнал №2(46) СПб , 2006 С 32-54(1,1 пл)

5 Опьянение народом // Измененные состояния сознания Сборник статей под редакцией Секацкого А К СПб, 2006 С 116-132 (0,9 п л )

Подписано в печать 04 09 2007 г Формат 60x84/16 Бумага офсетная Печать офсетная Уел печ л 1,4 Тираж 100 экз Заказ № 49

Типография Издательства СПбГУ 199061, г Санкт-Петербург, Средний пр , 41

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата философских наук Куксо, Ксения Александровна

Введение.

Глава 1. Событие понимания как фундамент исторического опыта.

§1.1. Герменевтический анализ историчности: предмет и метод.

§ 1.2. Критика герменевтики Х.-Г. Гадамера.

Глава 2. Исторический этос присутствия.

§ 2.1. Традиция и самость: горизонт полемики.

§ 2.2. «Национализация» бытийно-исторической самости: генеалогия и значение.

Глава 3. Поэтика исторического времени.

§ 3.1. Литературный органон истории.

§ 3.2. Онтология истории как феноменология выражения.

Введение диссертации2007 год, автореферат по философии, Куксо, Ксения Александровна

Актуальность темы исследования

Обращение к историко-философской исполненности герменевтического опыта мышления исторической реальности обнаруживает форму метафизического самосознания, существенно отличную от образцов, которые принято считать «классическими».

Оригинальность герменевтического осмысления историчности может быть сведена к двум сущностным установкам, предопределившим как его предметное поле, так и характер его разработки. Речь, во-первых, идет о тематизации жизненного мира, «открытость» которого по отношению к формам интеллигибельной тотализации носит принципиальный характер, но, в то же время, не приводимого к «патологической» материальности (практики, желания или власти). Во-вторых, проблематическое поле герменевтики истории предопределило рождение специфической рефлексивности, которая, в отличие от ее «классического» извода, выражает не самотождественность осуществляющего ее субъекта (как самостоятельного источника всех своих содержаний), но, напротив, отправляется от его - субъекта - радикальной < недоопределенности.

В силу последнего «факта» предельным (хотя и не всегда тематическим) предметом герменевтического интереса выступает «стиль» антропологического самосознания, дистанцированного от интеллигибельного деспотизма раз и навсегда заданной формы. Как эффект - переориентация мышления от институциональных форм репрезентации к «стратегическим» моделям аутопоэзиса. Этот метафизический демарш предполагает свое сугубо социальное следствие: речь идет о реанимации рефлексивного измерения социальной жизни, как философии до недавнего времени представлялось - безвозвратно утерянного. Другими словами, герменевтическую аналитику историчности следует рассматривать как едва ли не эйдетический профиль еще возможных сценариев метафизики, отвечающей исторической фактичности мира, и в то же время - как весьма действенную «этику», смысл которой устанавливается в конструировании автономных зон человеческого существования (если угодно - в производстве экзистенциальной полноты).

Имманентная историко-философскому контексту актуальность герменевтики историчности предопределена состоявшимся в ее границах открытием рефлексивных территорий субъекта, приостанавливающих продуктивность классической для трансцендентального дискурса оппозиции эмпирического и трансцендентального. Прорабатываемая в различных версиях герменевтическая максима понимания акцентировала «незаряженность» смыслооборазующей активности субъекта трансцендентальными универсалиями. Смысл становился наместником соответствия и соизмерения некоторого конкретного положения вещей, в которое погружено сознание.

Таким образом, хорошо знакомое «чудо понимания» предстало в виде персонального смыслосозидательного акта, а смысловой универсум обрел контактность (= конкретность) с темнотой и светом мира. Отныне смысл становится свидетелем множественности мирораскрытий и меняет-г свою определенность в соответствие с обнаружением его новых слоев. Соответственно, самосознание, артикулирующее это постоянное перевоплощение смысла, более не является простым отпечатком трансцендентального субъекта (форма которого приобретает резкость в результате тяжелой методической аскезы), но задается как контур (горизонт) смыслонагруженной конкретности реальных практик. Их герменевтика и рассматривает как своего рода реальную «гилетику» понимания, описанную, как «интересный разговор» (Ф. Шлейермахер), «игра» (Х.-Г. Гадамер), «обсценная повседневность» (М. Бахтин), «странствование» (М. Хайдеггер). Эти вненаходимые в отношении «первой философии» стратегии самосознания (художественные, политические и повседневные модусы понимания) обогащают, как не странно, ее тематический полюс: поле философии приобретет более открытый и более свободный характер.

Так заданная дестабилизация традиционного сценария философской рефлексии нами рассматривается как самоценная: философия, приведенная к встрече с собственным «бессознательным», перестает отправлять функции «беспредпосылочной науки», решать задачи будто бы «предустановленных» телеологий - а становится опытом самоотчета о многообразии конкретно-исторических явлений Логоса. Изначальное для герменевтики вопрошание об истоке и внутренних взаимоотношениях исторически несводимых смыслов демонстрирует, что реальный Логос многолик и от множественности его обнаружений нельзя спастись сведением к трансцендентальным формам образованных в реальной истории смыслов.

Итак, герменевтика оформляется как систематическая аналитика реального генезиса смысла: идея подвижности, ситуативности, прерывистости жизненно-мирового горизонта понимания демонстрирует, что раскрытие Логоса через тождественные (трансцендентальные и спекулятивные) структуры - есть лишь абстракция, причем абстракция -«худшего сорта». В противоположность последним, герменевтика выводит философию за рамки институционального поля и переопределяет ее статус как внедисциплинарную технику ответственного мышления исторически-ситуативных метаморфоз мира. В этом - имманентно-философская актуальность обращения к соответствующим темам и текстам.

Кроме того, герменевтическое мышление историчности обозначает ряд актуальных конкретно-исторических «эффектов»: герменевтическая разработка концепта «понимания» как созидания возможного, «еще неисполненного» смысла задает определенное «настроение» мысли -восполнения экзистенциальной полноты человеческой реальности, что всегда, по крайней мере, отчасти вынесена за стихию уже оговоренных вещей и событий. Современность, заданная как «воспроизводство тотальности» (Г. Маркузе, Ф. Фукуяма), имеет собственным содержанием ликвидацию недоопределенности антропологического онтоса. «Спектакулярные» (Г. Дебор), «идеологические» (С. Жижек), «лишенные реальных референтов» (Ж. Бодрийяр) формы практики принципиально отрицают собой произвол к наличному, и соответственно, захваченность ими нейтрализует принцип автономного конструирования самости. Намеченный же герменевтикой сдвиг к генезису смысла из жизненно-мирового потенциала самосознания размечает маршруты свободного экспериментирования с идентичностью: автономное производство смысла артикулирует новый доступ к миру, синхронный проявлению присутствия.

Таким образом, аналитика исторического продуцирования, проводимая в диссертационном исследовании в границах герменевтической перспективы тематизации смысла, имплицитно содержит критику современной социальности, иначе говоря, раскрывает альтернативные к ней сценарии прихождения в присутствие. Описание этих сценариев опыта представляется актуальным для всего поля социальной философии.

Степень разработанности проблемы

Аксиоматическим моментом герменевтической аналитики историчности представляется выход к языку как естественному горизонту исторически-реального. Герменевтика упорно отслеживает языковой характер синтеза смысловых вариаций, поднимающегося изнутри культурной памяти. Собственно, этот перепад, созидание языковой мутации в границах культурной традиции и размыкает собой реальность исторического события.

В форме рождения языков, обогащающих содержание традиции, исполняется ситуация утверждения нового смысла, переучреждающего устоявшиеся референты знания и его фактических импликаций. Этими актами размыкания смыслового потенциала реализуется отрицающая логика историчности. Ее герменевтическая аналитика размечает пространство исполнения актов смыслопорождения, проблематизируя сущностное измерение актора подобного перепричинения - носителя всегда еще только возможного интеллегибельно-незаданного опыта. Следовательно, герменевтическая проблематизация историчности, последовательным образом проведенная, выходит за пределы традиционных историко-филологических дискурсов (с которыми часто - и неоправданно - отождествляют герменевтику) и предполагает экспликацию историогенных эффектов языковой мутации.

Восстановлению историко-философского контекста герменевтической аналитики историчности служит описание генеративных моделей, к которым может быть редуцировано едва ли не бескрайнее многообразие ее аналитических «приемов». В качестве таковых возможно выделить три. В границах традиционной герменевтики определенность историчности задается как событие смысла, заключающего в себе принцип всеобщности - историческое свершение мыслится, иначе говоря, под знаком тождества интеллигибельных универсалий традиции. Четкую оппозицию к ней составляет экзистенциально-фундированная герменевтика, для которой историчность тождественна событию смысла, артикулирующего единичность экзистенциальной истины и постольку учреждающего раздор со всеми универсалиями традиции. Своего рода синтез этих ортогональных стратегий представляет теория архива, раскрывающая историчность как эффект синтеза нового языка, вызванного столкновением феноменальностей опыта, неартикулированных всеми преднаходимыми формами умопостижения, с универсальностью культурно-известных языков. Для этой стратегии историческое равнозначно смысловому потенциалу экспрессии становящихся языков.

Традиционная герменевтика - один из способов тематизации исторической событийности, эксплицирующий ее определенность из смысловой всеобщности акта истолковывающего понимания. Подобная стратегия позиционирует текстовые носители смысла как средостения феноменальной разомкнутости мира, «самого дела, о котором говорится в тексте»1. Их можно возобновлять, но невозможно игнорировать. В силу установки на идеальную всеобщность смысла наличный текстовый продукт перестает быть частичным раскрытием истории и становится ее истиной, заключающей в себе все ее возможные перспективы.

Наиболее явно эту позицию обозначила философская герменевтика Х.-Г. Гадамера, опознавшая исторический акт в качестве структуры истолковывающего понимания, которое не переучреждает, а приводит вновь к само-обнаружению раннее разомкнутый смысл. Несмотря на заявленное самим Гадамером размежевание с романтической герменевтикой, подобная конституция понимания восходит к заданному ей А. Ф. Вольфом и Ф. Астом характеру воспроизводства целостности уже-известного смысла. Раскрытые «Филологической энциклопедией» Вольфа и «Основными направлениями грамматики, герменевтики и критики» Аста сценарии понимания разметили для него одинаковую телеологию -репродукцию смысла в акте его интерпретации. В случае Вольфа речь шла об автоматизме смысловой референции автора и интерпретирующего, предопределенном идентичностью знаков; Аст же сводил репродуцирующее понимание к анализу интенсивности связности и разрывов авторского своеобразия текста и универсалий духа эпохи. В контексте нашего исследования принципиальным моментом этих традиционных логик понимания представляется отсутствие позиционирования его исторической активности, на которой будет настаивать Гадамер. Еще одну версию осмысления исторического потенциала акта понимания как воспроизводства идеальной всеобщности смысла представила феноменологическая герменевтика Г. Шпета,

1 Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988.

С. 451. сводящая все артефакты активности понимания к манифестации единства всеобщей смысловой арматуры «эпохального духа».

Таким образом, традиционная герменевтика опознала историчность как ситуативную вариацию традиции всеобщего смысла. Однако - и в этом состоит частичность этой позиции - подобная традиция не есть некая интеллигибельная данность, эпифания которой сосредоточена в некоторых текстовых продуктах. Само ее содержание есть результат конкретно-исторического отбора, политики валоризации сообщества, серии властных отправлений и т. д. Под «хорошо темперированной» всеобщностью царствует сплетение сил - и постольку «начала» истории в сущности не предопределены «постоянно свершающимся преданием», а, напротив, сконцентрированы в актах учреждения альтернативного ко всем интеллигибельно-заданным традициям мифа о всеобщности смысла.

Некоторую вариацию, в границах логики герменевтического опыта, размеченных Гадамером, удалось привнести Г. Вилю, Г. Бубнеру, М. Франку. В настоящее же время близкая ей мыслительная тенденция развивается теорией коммуникативного действия Ю. Хабермаса и трансцендентальной прагматикой К.-О. Апеля.

Экзистенциально-фундированная герменевтика истории связывает проблему синтеза исторического события с выражением персональное™ экзистенции. Разметку предметного поля этого дискурса задала фундаментальная онтология М. Хайдеггера, раскрывшая событийность как предельную интенсивность понимания собственного бытия присутствием. Наиболее значимо то, что, указывая на сущностную недоопределенность онтоса присутствия в мире, Хайдеггер акцентировал трансгрессивность его смысловых проектов по отношению к преднаходимой тотальности интеллигибельных раскрытий реальности.

Конечно, хайдеггеровская аналитика отрицающего (= исторического) интеллигибельно-исполненный космос потенциала самости имеет богатый историко-философский контекст. Прежде всего, равнозначность экзистенции событию, размыкающему и тем самым трансформирующему мирораскрытие, предварили йенский романтизм, а затем дискурсы Ф. Ницше и С. Киркегора (в отождествлении принципа экзистенции с актом произвола к универсальному долженствованию закона). Акцент на принципиальной незаданности практики, с которой начинается движение к автономии, в этом контексте предельно артикулировал Фр. Шлейермахер, для которого в конструировании содержательно-нечитаемых наличными сценариями умопостижения практиках заключен единственный способ производства «свободно становящейся» самости.

Наиболее существенными результатами экзистенциальной герменевтики историчности можно считать распад универсальных телеологий истории и сцепление самости с рождением личного смыслового универсума. Для этой «программы» структура историчности полноценно реализуема только создателем нового языка, останавливающего культурно легитимные традиции. Складываемая в этом режиме история не приводима ни к субстанциальному, ни к трансцендентальному единству. Проведенная в границах этого дискурса демонстрация трансформирующей силы утверждения единичной истины, размыкающей феноменальность ранее-неизвестного, в пределе означает обращение исторической реальностью любой экзистенциально-насыщенной практики.

В современном историко-философском контексте прямым наследником экзистенциальной герменевтики можно считать Х.-У. Гумбрехта, проводящего в своей теории «не-герменевтической эпистемологии» аналитику антропологических практик, интенсифицирующих опыт присутствия, и Ж. Грондена, творчески разрабатывающего идею конечности герменевтической истины. В бесконечном же ряду образчиков комментирования «особенностей» герменевтической логики Хайдеггера (Фр.В. фон Херманн, К.Фр. Гетманн, Г. Фигаль, Х.-Г. Холле, В.В. Бибихин, В.Н. Бессонов и пр.) самостоятельное осмысление состоявшегося в этих координатах обоснования историчности развернуто К. Левитом, О. Пеггелером, Р. Шурманом.

Теорию архива, представленную описаниями эпохальных мутаций знакопорождения, следует считать феноменологией продуцирования исторического опыта. Для таких разнородных теоретических дискурсов как феноменологическая герменевтика П. Рикера, семиомарксизм М. Петрова и Б. Гройса, рецептивная эстетика (преимущественно - В. Изера и М. Риффатера), историческая поэтика М. Бахтина, А. Н. Веселовского и русской формальной школы условия знаковой революции и характер ее субъекта, нарушающего границы интеллигибельно раскрытого бытия, выступили принципиальной задачей осмысления. Наиболее значительным представляется состоявшаяся в границах теории архива замена традиционно-герменевтической модели исторического творчества, сориентированной на консервацию единства традиции, моделью семиотической мутации, обнаруживающей несводимое к единству «многообразие исторического опыта». В различных терминах - «рождение хронотопа» и «изменение речевых жанров» (Бахтин), «литературная революция» (Б. Эйхенбаум), «знаковая трансмутация» (М. Петров), «валоризация профанного в архиве» (Гройс), «конфигурация неизвестного действия в наррацию» (Рикер) - проводилось отождествление истории с чередой символических мутаций, равных мутациям реального антропологического опыта. Историческое продуцирование рассматривалось как акт «редакции» содержания предпосланной самому этому акту текстовой массы, созидательный потенциал которого задан незавершенным характером субъекта исторического времени.

Заявленные здесь стратегии символического опосредования конечного действия не предполагают имманентные собственной реальности пределы, их могут установить исключительно физическое уничтожение архива. В общих чертах результат теории архива состоял в незавершаемом характере синтеза языковых интенсивностей, вызванного спором языков об убедительности выражения ранее-неизвестного, что можно расценивать как логику ничем неограниченного исторического творчества.

В ситуации современной отечественной интеллектуальной культуры значительный вклад в герменевтическую аналитику историчности внесли идеи А.В. Михайлова, B.C. Малахова, И.М. Чубарова, А.Н. Исакова, Н.Б. Иванова, Н.М. Савченковой, Е.В. Борисова, Н.В. Мотрошиловой, И.Н. Инишева, И.А. Михайлова, Н.С. Плотникова и пр.

Цель и задачи исследования

Цель исследования состоит в обнаружении и аналитике структур антропологической реальности, демонстрирующих всегда-разомкнутую возможность исторической продуктивности. Предельной исполненностью этой цели должен стать синтез новой формы умопостижения исторического становления, оппозитивной метафизическим сценариям «конца истории» (Гегеля-Кожева).

Данная цель предполагает последовательное решение следующих принципиальных задач:

1 .Определение оригинальности исторического формообразования и его субъекта, выявленных в горизонте герменевтической рефлексии исторической модальности бытия.

2. Рассмотрение генезиса и основных характеристик онтологической структуры понимания, конструирующей сущностную для человека расположенность к еще-неустановленному смыслу.

3. Анализ следствий переопределения «трансцендентального интереса» разума, состоявшегося в границах герменевтического дискурса. Характер развернутой здесь разработки концепта «понимания» в функции горизонта не приводимого к всеобщим структурам этоса свободно существующего человека, связывает раскрытие предельных оснований человеческого онтоса с продуцированием смыслового различия, а не обнаружением тождественности. Постольку аналитика потенциала исторической трансформации, заключенной в этой по сути аутопоэтической модификации «места» человека в бытии, представляет необходимую задачу исследования.

4. Проведение типологии форм коллективности, чья конституция центрирована символами, связывающими зоны единства жизненного мира. Интерес к подобного рода «нерациональным» сценариям учреждения сообщества предустановлен проявляемым в них герменевтизмом коллективного сознания - разворачиваемые здесь акты артикуляции додискурсивных срезов общности опыта заключают в себе герменевтический сценарий исполнения смысла.

5. Установление специфичности синтеза исторической реальности как следствия языкового творчества. Иными словами, проведение аналитики коллективности, превратившей поэтический акт в собственную историческую судьбу.

Методологическая основа исследования

Исследование использует сочетание метафизических методов: переключения методологических установок обусловлены определенностью решаемой задачи. Исходной позицией описания основоструктур историчности выступил феноменологический метод в виде, разработанном экзистенциальной аналитикой Хайдеггера, то есть как обращение к «вскрытию близжайшим образом и большей частью» данного. Сочетание герменевтического истолкования и диахронической аналитики семиомарксизма (как она представлена у М. Петрова, Б. Гройса, раннего М. Бахтина) применено к анализу стратегий коллективной легитимации событийности. Диахронический анализ семиотической динамики, применяемый исторической поэтикой (в том виде, как он разработан М.

2 Хайдеггер М. Бытие и время. М., 1997. С. 43.

Бахтиным, А. Веселовским, русской формальной школой), используется для осмысления механизма мутаций эпохального духа. Историко-философская контекстуализация применялась в выявлении исследованием генезиса и концептуального содержания центральных идей герменевтического наследия.

Научная новизна исследования

Новизна представленного исследования заключена

- в выявлении непреодолимого характера герменевтичности антропологического опыта, который имеет явный терапевтический эффект в современной конфигурации социальности. Исследование демонстрирует конкретные модусы автономного смыслогенеза, подрывающие изнутри современную логику социального, культивирующую нерефлексивные практики.

- в описании конкретных социальных форм, мотивированных имманентным герменевтизмом антропологического опыта. «Сквозной» характер последнего приводит к констатации альтернативного способа производства коллективного экзистирования к довлеющему в современной ситуации сценарию социального сосуществования, основания которого сводимы к глобальному характеру потребления.

- в демонстрации герменевтического содержания сценариев мышления, выходящих за пределы институциональной историко-философской традиции герменевтики - исторической поэтики и консервативной критики. в обогащении и трансформации предметного поля институциональной герменевтики истории за счет демонстрации ранее нетематизированных в нем коллективных практик созидания нового смысла.

Положения, выносимые на защиту

1. История не имеет интеллигибельной определенности, а возникает в актах коллективной символизации событий-преодолений канонических стилей мышления и их социальных импликаций.

2. Основным источником исторически-интенсивных событий выступает герменевтический акт реального cogito, преодолевающего свою сущностную недоопределенность в синтезе новой истины, отрицающей завершенность наличной конфигурации логосферы.

3. Неотъемлемой характеристикой герменевтического акта является непредзаданность его фактических модусов исполнения. Постольку «потенциал» истории неподсуден логике «больших традиций»: историогенной по существу может выступить любая практика, созидающая новую стратегию наделения смыслом.

4. Дискурсом, определяющим всегда незавершенный автонигилизм истории, следует считать герменевтику, рефлектирующую не условия акта воспроизводства смысла, а прагматику его эффекта - созидания различия к завершенному умопостигаемому космосу традиции.

5. Радикальную онтологию понимания (скрытого от любого методического контроля и фундирующего антропоразмерное место в бытии) развернутую герменевтическими программами Хайдеггера и Бахтина, следует считать наиболее аутентичным обоснованием самоотрицающей логики исторической реальности среди всего многообразия «классических» сценариев герменевтического мышления.

6. «Народнический» исход истории бытия, заданный Хайдеггером как судьба всеобщей истории, равно как и домысленная Бахтиным полифоническая телеология истории, исполняющая карнавальный исток, не являются метафизически-пустыми идеологическими конструкциями -как это зачастую истолковывается институциональной комментаторской традицией. Напротив, оба проекта заключают в себе принципы поэтизированной (в исходном смысле) креативности истории.

Теоретическая и практическая значимость исследования

Разработка проблемного поля герменевтики исторического опыта является расширенной версией мышления исторического свершения (как по отношению к институциональной традиции герменевтики, так и по отношению к ставшим «классическими» версиям его рефлексии - в спекулятивно-заданном горизонте «формации» и в предустановленном христианской эсхатологией горизонте «эпохи»). Постольку теоретическая значимость исследования состоит в развитии теоретических моделей социальной рефлексии, направленной на осмысление таких предметов как историческое становление, условия возможности исторической трансформации, генезис и специфика европейского исторического сознания. Кроме того, осмысление непреодолимости исторической продуктивности привело исследование к синтезу новой формы рефлексивности, демонстрирующей возможность ответственной тематизации исторического творчества вопреки всем языкам описания современной ситуации в терминах «постфинального гомеостаза» и «монотонии истории». Идея отсутствия эйдоса равно как и предзаданности фактичности исторического события, задающая пространство для собеседования разнородных сюжетов исследования, определяет его практическую значимость, которая состоит в «воспитании» (в смысле гегелевского Ausbildung) действительно рефлексивного отреагирования на достоверность альтернатив (будущих равно как и прошлых) к постсовременным европейским телеологиям сетевой социальности и общества потребления. Идеи и выводы исследования могут быть использованы в качестве материалов к общим и специальным курсам по философии истории, социальной философии и философской антропологии.

Апробация результатов исследования

Отдельные положения исследования были изложены в цикле статей, опубликованных в период 2005-2007 г. Результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры социальной философии и философии истории философского факультета СПбГУ, а также были представлены в форме доклада на конференции «Ребенок в современном мире» (СПб-2005г.). Разрабатываемые в исследовании стратегии рефлексии были использованы в курсе лекций по философии и антропологии, прочитанном в СПбГУСЭ в 2005-2007 г.

Структура диссертации

Диссертация состоит из введения, трех глав, разделенных на параграфы, заключения и библиографического списка использованной отечественной и зарубежной литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Герменевтика исторического опыта"

Заключение

Обращение исследования к теоретическим установкам и тематическим посылам герменевтического осмысления исторически-реального порождает определенный стиль мышления, со своими характерными стратегиями доступа к историческому свершению. Опыт превращения «традиционной» герменевтики текста в герменевтику антропологической бытийности прошел сквозь постулирование бесконечных противоречий, якобы раздирающих герменевтический разум и в этом проясняющих его определенность как определенность предмета и формы: путь исследования предельных условий герменевтического сценария мышления историчности результировал для нас в обнаружении своего рода «герменевтического бессознательного» - единой стратегии, сокрытой за фактической контрадикторностью позиций.

Здесь наиболее существенным кажется то, что настрой герменевтической аналитики исторически-реального не изменял себе с момента ее институирования: сквозная интуиция неполноты тотализирующих структур умопостижения применительно к актам смыслогенеза предопределила «органон» герменевтического разума. Уже у Шлейермахера мы обнаруживаем идею действенного характера смыслоообразующей конечности как сущности бытия субъекта, которому какая бы то ни было универсальная мера интеллигибельности не может быть предпослана. Развернутый отсюда принцип чрезмерности смыслового наброска в отношении структур трансцендентальной субъективности как единственного источника собственных содержаний и замена их на принципиально-аффективные формы экзистенциального соучастия исполнился как некоторая «невозможность» для мысли. Речь идет о невозможности рассматривать смысл в качестве наместника стабильных форм cogito - его событие, напротив, соответствует синтезу новой меры субъекта, в которую воплощается исторически-эксцентричный способ его бытия.

Закрытие определенного мета-философского сценария - мы имеем в виду захваченность самосознания установлением самотождественности как последней «реальности» самого субъекта - похищает предустановленность и единство бытийной перспективы, тем самым открывая возможность-как-становление. Герменевтическая аналитика историчности являет собой не что иное, как метод «чтения» этих трансгрессивных форм становления: в ней испытывается своеобразная аксиоматика мышления антропологического онтоса по ту сторону всех трансцендентных или трансцендентальных гарантий. Это его «не-алиби» превращает в трансгрессивный акт само герменевтическое действо, физиогномика которого, как мы старались показать, позволяет обнаружить ряд его принципиальных черт.

Прежде всего, самосознание прорывается к бытию исключительно на границах наличных форм мышления: подобного рода «заброшенность» имплицирует то, что его исполнение приводит в движение зоны «открытости» мира как целого, в котором он непрерывно становится как трансцендентально-незаданная определенность - как принцип неизвестного. Синхронизация мира как целого и трансгрессии присутствия отмечена сворачиванием экземлярностей (теорий, замыслов, ценностей, институций) к породившей их сути - экзистенциально переакцентуированному единству апперцепции (= заданию смысложизненного горизонта). Именно здесь концентрируется стихия исторического свершения. Как следствие - обесценивание принципа предопределенности формообразования в том его виде, как он был развернут от «предустановленной гармонии» Лейбница до спекулятивного паноптизма Гегеля. Против всех этих образчиков иерархии «высоких» и «низких» форм, освещенной отраженным светом всеобщей телеологии, герменевтическая аналитика историчности выставляет постулат исторической продуктивности принципиально любой смыслогенной практики - не важно, будет ли это тувинское горловое пение или эксперименты с «мусором» Курта Швитерса. В такой перспективе история заключает в себе сами принципы действенной этики антропологической реальности: ее движение к многоликости Логоса есть форма единственно корректного ответа чрезмерности человеческого.

Требование конкретизации «основы», без проясняющего собеседования с которой не может обойтись герменевтическое осмысление историчности, - захваченного конечностью субъекта, размечает будущие перспективы исследования. Во-первых, есть смысл довести до конца аналитику такового, установив его связи с тем, по отношению к чему он составил ключевую альтернативу, - с дисциплинарно-конституированным субъектом исторического времени в том виде, в каком последний заявлен в традиции европейской универсальной эсхатологии. Во-вторых, предстоит развернуть метафизику события возникновения самого измерения конечного понимания абсолютного текста (= абсолютного Логоса), институируемого реформационной теологией. Таковы ближайшие задачи, исполнение которых - возможный путь усиления онтологии понимания, равно антропологии недогматической экзистенции.

Список научной литературыКуксо, Ксения Александровна, диссертация по теме "Социальная философия"

1. Августин Аврелий. Энхиридион Лаврентию о вере, надежде и любви // Августин Аврелий. Творения. Т.2. СПб.: Алетейя, Киев: УЦИММ-пресс, 1998.

2. Августин Аврелий. О Граде Божием. Книги 19-22 // Августин Аврелий. Творения. Т.4. СПб.: Алетейя, Киев: УЦИММ-пресс, 1998.

3. Авто-био-графия. К вопросу о методе. Тетради по аналитической антропологии. № 1. Под ред. В.А. Подороги. М.: Логос, 2001.

4. Адорно Т. В. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003.

5. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: Канон Пресс-Ц. Кучково Поле, 2001.

6. Арним Л. О народных песнях // Эстетика немецких романтиков. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского Университета, 2006.

7. Аристотель. Поэтика // Аристотель. Сочинения в четырех томах. Т. 4. М.: Мысль, 1983.

8. Арон Р. Избранное: Введение в философию истории. М.-СПб.: Университетская книга, 2000.

9. Асман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004.

10. Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М.-СПб.: Университетская книга, 2000.

11. Бадью А. Можно ли мыслить политику? // Бадью А. Мета/Политика. М.: Логос, 2005.

12. Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, Нация, Класс. Двусмысленные идентичности. М.: Логос, 2004.

13. Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. М.: Радуга, 1983.

14. Батай Ж. Проклятая доля. М.: Логос, 2003.

15. Батай Ж. Психологическая структура фашизма // Новое литературное обозрение № 13,1994.

16. Батищев Г.С. Введение в диалектику творчества. СПб.: Изд-во РХГИ, 1997.

17. Бахтин М. М. Из записей 1970-1971 годов // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. Издание второе. М.: Искусство, 1986.

18. Бахтин М. М. К философии поступка. Научный архив.

19. Бахтин М. М. Проблема речевых жанров // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.

20. Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М.М. Эпос и роман. СПб.: Изд-во «Азбука», 2000.

21. Бахтин М. М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин М.М. Эпос и роман. СПб.: Изд-во «Азбука», 2000.

22. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Издание четвертое. М.: Советская Россия, 1979.

23. Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. Издание второе. М.: Искусство, 1986.

24. Бахтин М.М. Слово в романе // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975.

25. Бахтин М.М. Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в социологическую поэтику. М.: Лабиринт, 2003.

26. Берковский Н. Романтизм в Германии. СПб.: Изд-во «Азбука-классика», 2001.

27. Блум X. Страх влияния. Теория поэзии // Блум X. Страх влияния. Карта перечитывания. Екатеринбург: Издательство Уральского Университета, 1998.

28. Богатырев П.Г. Фольклор как особая форма творчества // Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. М.: Искусство, 1971.

29. Борисов Е. Негативность понимания Другого в экзистенциальной аналитике М. Хайдеггера // Чужой. Понимание. Существование. Сборник докладов международного научного семинара. Минск: Изд-во Европейского гуманитарного университета, 2000.

30. Бородай Ю. Эротика, смерть, табу: трагедия человеческого сознания М.: Русское феноменологическое общество: гнозис, 1996.

31. Бродель Ф. Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа Второго. М.: Языки славянской культуры, 2002.

32. Бурдье П. Поле литературы // Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005.

33. Бурдье П. Политическая онтология Мартина Хайдеггера. М.: Праксис, 2003.

34. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высшая школа, 1989.

35. Вико Д. Основания новой науки об общей природе наций. М.: «REFF-book»; Киев: ИССА, 1994.

36. Витгенштейн JI. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы (часть 1). М.: Гнозис, 1994.

37. Волошинов В. Марксизм и философия языка // Волошинов В. Философия и социология гуманитарных наук. СПб.: Аста-пресс ltd, 1995.

38. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988.

39. Гадамер Х.-Г. Семантика и герменевтика // Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991.

40. Гадамер Х.-Г. Философия и герменевтика // Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991.

41. Гадамер Х.-Г. Язык и понимание // Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного. М.: Искусство, 1991.

42. Гегель Г.В.Ф. Лекцйи по философии истории. СПб.: Наука, 2005.

43. Гердер И. Р. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977.

44. Геррес И. Немецкие народные книги // Эстетика немецких романтиков. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского Университета, 2006.

45. Гримм Я. Мысли о том, как соотносятся сказания с поэзией и историей // Эстетика немецких романтиков. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского Университета, 2006.

46. Гройс Б. О новом // Гройс Б. Утопия и обмен. М.: Знак, 1993.

47. Гройс Б. Темная сторона искусства // Гройс Б. Комментарии к искусству. М.: Изд-во «Художественный журнал», 2003.

48. Гудрик-Кларк Н. Оккультные корни нацизма. Тайные арийские культы и их влияние на нацистскую идеологию. СПб.: Евразия, 1993.

49. Гумбольдт В. Об изучении языков, или план систематической энциклопедии всех языков // Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984.

50. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. Введение в феноменологическую философию. СПб.: Владимир Даль, 2004.

51. Делез Ж. Логика смысла. М.* Издательский центр «Академия», 1995.

52. Делез Ж. Различие и повторение. СПб.: Петрополис, 1998.

53. Делез Ж. Фуко. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1998.

54. Деррида Ж. Отобиографии. Учение Ницше и политика имени собственного. СПб.: Академический проект, 2002.

55. Дильтей В. Введение в науки о духе. Опыт полагания основ для изучения общества и истории // Дильтей В. Собрание сочинений в шести томах. Т.1. М.: Дом интеллектуальной книги, 2000.

56. Дрие ла Рошель П. Фашистский социализм. М.: Владимир Даль, 2001.

57. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал, 1999.

58. Зерзан Д. Первобытный человек будущего. М.: Гилея, 2007.

59. Иванов В.В. Нечет и чет // Иванов В. В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. T.l. М.: Языки русской культуры, 1999.

60. Иванов Н.Б. Что такое история ? // Метафизические исследования. Выпуск 3. История. 1997.

61. Изер В. Акты вымысла, или что фиктивно в фикциональном тексте // Немецкое философское литературоведение наших дней. Антология. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского Университета, 2001.

62. Казанова П. Мировая республика литературы. М., 2003.

63. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994.

64. Кант И. Конец всего сущего // Кант И. Трактаты и письма. М.: Наука, 1980.

65. Кант И. Религия в пределах только разума // Кант И. Трактаты. СПб.: Наука, 1996.

66. Кассирер Э. Философия символических форм. Т.1. М.-СПб.: Университетская книга, 2002.

67. Киркегор С. Повторение. Опыт экспериментальной психологии Константина Констанция. М., 1997.

68. Койре А. Философская эволюция Мартина Хайдеггера // Логос № 10,1999.

69. Кожев А. Идея смерти в философии Гегеля. М.: Логос, Прогресс-Традиция, 1998.

70. Колязин В. От мистерии к карнавалу. Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и позднего средневековья. М.: Наука, 2002.

71. Коллингвуд Р. Идея истории // Коллингвуд Р. Идея истории. Автобиография. М.: Наука, 1980.

72. Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. М.: Издательство им. Сабашниковых, 1998.

73. Лавджой А. Великая цепь бытия. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001.

74. Лаку-Лабарт Ф., Нанси Ж-Л. Нацистский миф. СПб.: «Владимир Даль», 2002.

75. Левинас Э. Время и другой // Левинас Э. Время и другой. Гуманизм другого человека. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 1998.

76. Леви-Строс К. Тотемизм сегодня // Леви-Строс К. Первобытное мышление. М.: Республика, 1994.

77. Лиотар Ж.-Ф. Хайдеггер и «евреи». СПб.: Аксиома, 2001.

78. Лотман Ю. М. Культура и взрыв // Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: «Искусство-СПб», 2001.

79. Лотман Ю.М. Память в культурологическом освещении // Статьи по семиотике и типологии культуры. Т. I. Тарту: Тартуский Университет, 1992.

80. Малахов В. Что значит мыслить национально? Из истории русской и немецкой мысли первой трети XX века // Логос № 4,2002.

81. Мамфорд Л. Миф машины. М.: Логос, 2004.

82. Марр Н. Я. Яфетидология. М.: Кучково поле, 2002.

83. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Т. 1. М.: Мысль, 1990.

84. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Ф. Собрание сочинений в двух томах. Т.1. М.: Мысль, 1990.

85. Новалис. Христианство и Европа // Новалис. Гимны к ночи. М.: Энигма, 1996.

86. Пермяков Г.Л. От поговорки до сказки (заметки по общей теории клише). М.: Наука, 1970.

87. Петров В.П. Заговоры // Из истории русской советской фольклористики. Л.: Наука, 1982.

88. Петров М. К. Пираты Эгейского моря и личность // Петров М. К. Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1995.

89. Петров М. К. Язык. Знак. Культура. М.: Едиториал УРСС, 2004.

90. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л.: Издательство Ленинградского Университета, 1986.

91. Путилов Б.Н. Мотив как сюжетообразующий элемент // Типологические исследования по фольклору. М.: Восточная литература, РАН, 1975.

92. Путилов Б.Н. Эпическое сказительство. Типология и этническая спецификация. М.: Восточная литература, РАН, 1997.

93. Реутин М.Ю. Народная культура Германии. Позднее средневековье и Возрождение. М.: Издательство РГГУ, 1996.

94. Рикер П. Время и рассказ. Т.1. Интрига и исторический рассказ. М.-СПб.: Университетская книга, 2000.

95. Рикер П. Герменевтика и метод социальных наук // Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика. Московские лекции и интервью. М.: Издательский центр ACADEMIA, 1995.

96. Рикер П. История и истина. СПб.: Алетейя, 2002.

97. Риффатер М. Истина в диегесисе (глава из книги «Истина вымысла») II Новое литературное обозрение № 27,1997.

98. Розанов В.В. О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания. СПб.: «Танаис», 1994.

99. Секацкий А. К. Шпион и разведчик как инструменты философии // Секацкий А. К. Три шага в сторону. СПб.: Амфора, 2005.

100. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург: Издательство Уральского Университета, 2001.

101. Слотердайк П. Сферы 1. Пузыри. СПб.: Наука, 2005.

102. Смирнов И.П. Социософия революции. СПб.: Алетейя, 2004.

103. Соловьева А. К. Проблемы индивидуального говорения // Вопросы языкознания. Т. 11. М., 1962.

104. Сухачев В. Ю. Тематическое и нетематизируемое в аналитике Lebenswelt // Очерки феноменологической философии. СПб.: Издательство СПбГУ, 1997.

105. Теннис Ф. Общность и общество. СПб.: Владимир Даль, 2002

106. Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977.

107. Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977.

108. Тынянов Ю.Н. О пародии // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977.

109. Финк Э. Основные феномены человеческого бытия // Проблема человека в западной философии: Переводы. М.: Прогресс, 1988

110. Фрагменты ранних греческих философов. Часть 1. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики. М.: Наука, 1989.

111. Фрейденберг О.М. Введение в теорию античного фольклора. Лекции // Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.: Восточная Литература, РАН, 1998.

112. Фуко М. Археология знания. Киев: «Ника-Центр», 1996.

113. Фуко М. Порядок дискурса // Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Магистериум. Касталь, 1996.

114. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии № 3.1990.

115. Хайдеггер М. Бытие и время. М.: Наука, 2002.

116. Хайдеггер М. Введение в метафизику. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 1997.

117. Хайдеггер М. Введение к: «Что такое метафизика?» // Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993

118. Хайдеггер М. Время и бытие // Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993.

119. Хайдеггер М. Европейский нигилизм. Пять главных рубрик в мысли Ницше // Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993.

120. Хайдеггер М. Изъявление преданности Адольфу Гитлеру и национал-социалистическому государству // Бурдье П. Политическая онтология Мартина Хайдеггера. Речи М. Хайдеггера 1933-1934 годов. М.: Праксис, 2003.

121. Хайдеггер М. Исследовательская работа В. Дильтея и борьба за историческое мировоззрение в наши дни. Десять докладов, прочитанных в Касселе (1925) // 2 текста о Вильгельме Дильтее. М.: Гнозис, 1995.

122. Хайдеггер М. «Как в праздник» // Хайдеггер М. Разъяснение к поэзии Гельдерлина. СПб.: Академический проект, 2003.

123. Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики. М.: Русское феноменологическое общество, 1997.

124. Хайдеггер М. Основные понятия метафизики // Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993.

125. Хайдеггер М. Очерки философии. О Событии // Историко-философский ежегодник 2000. М., 2002.

126. Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993.

127. Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск: Водолей, 1998.

128. Хайдеггер М. Самоутверждение немецкого Университета // Бурдье П. Политическая онтология Мартина Хайдеггера. Речи М. Хайдеггера 1933-1934 годов. М.: Праксис, 2003.

129. Хайдеггер М. Творческий ландшафт: почему мы остаемся в провинции? // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993.

130. Хайдеггер М. Что зовется мышлением? М.: Изд. дом Территория будущего, 2006.

131. Хаким-Бей. Хаос и анархия. Революционная сотериология. М.: Гилея, 2002.

132. Хаттон П. История как искусство памяти. СПб.: Владимир Даль, 2003.

133. Хаусхофер К. О геополитике // Хаусхофер К. Работы разных лет. М.: Мысль, 2001.

134. Черняков А. Г. Онтология времени. Бытие и время в философии Аристотеля, Августина, Гуссерля и Хайдеггера. СПб., 2001.

135. Уайт X. Метаистория. Екатеринбург: Издательство Уральского Университета, 2004.

136. Шеллинг Ф.В.Й. Система трансцендентального идеализма // Шеллинг Ф.В.Й. Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1987. Т. 1.

137. Шеллинг Ф.В.Й. Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах // Шеллинг Ф.В.И. Сочинения в двух томах. М.: Мысль, 1989. Т. 2.

138. Шлегель Ф. Идеи // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Издательство Московского Университета, 1980.

139. Шлегель Ф. Разговор о поэзии // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Издательство Московского Университета, 1980.

140. Шлегель Ф. Речь о мифологии // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Издательство Московского Университета, 1980.

141. Шлейермахер Ф. Академические речи 1829 года // Метафизические исследования № 3,4.1997.

142. Шлейермахер Ф. Герменевтика. СПб.: «Европейский дом», 2004

143. Шлейермахер Ф. Речи о религии к образованным людям ее презирающим // Шлейермахер Ф. Д. Речи о религии к образованным людям ее презирающим. Монологи. СПб.: Алетейя, 1994.

144. Шлейермахер Ф. Монологи // Шлейермахер Ф. Д. Речи о религии к образованным людям ее презирающим. Монологи. СПб.: Алетейя, 1994.

145. Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон Пресс-Ц. Кучково Поле, 2000.

146. Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии № 1, 1992.

147. Шпенглер О. Годы решений. М.: Издательство «Скименъ», 2006.

148. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. М.: Мысль. 1998.

149. Шпенглер О. Пруссачество и социализм. М.: Праксис, 2002.

150. Шпет Г. История как проблема логики.2. Вильгельм Дильтей // 2 текста о Вильгельме Дильтее. М.: Гнозис, 1995.

151. Шпет Г.Г. Внутренняя форма слова (Этюды и вариации на темы Гумбольдта). М.: Едиториал УРСС, 2003.

152. Шюц А. Размышления о проблеме релевантности // Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. М., 2004.

153. Эйхенбаум Б.М. Литературный быт // Эйхенбаум Б. О литературе. М.: Советский писатель, 1987.

154. Элиаде М. Пролегомены религиозного дуализма: диады и противоположности // Элиаде М. Космос и история: избранные работы. М.: Прогресс, 1987.

155. Юнгер Ф. Совершенство техники. СПб.: Владимир Даль, 2004.

156. Юнгер Э. Через линию // Судьба нигилизма: Эрнст Юнгер. Мартин Хайдеггер. Дитмар Кампер. Гюнтер Фигаль. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского Университета, 2006.

157. Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт // Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. Тотальная мобилизация. О боли. СПб.: Наука, 2000.

158. Юнгер Э. Сердце искателя приключений. М.: «Ад Маргинем», 2005.

159. Якобсон Р. Звук и значение // Якобсон Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985.

160. Якобсон Р. Звуковые особенности детского языка и их место в общей фонологии //Якобсон Р. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985.

161. Bruck А. М. Germany's Third Empire. New York, 1971.

162. Cullen B. Heidegger, Metontologie und die Moglichkeit einer philosophischen Ethik // Zur philosophischen Aktualitat Heidegger. B.l. Philosophie und Politik. Frankfurt am Main: Klostermann, 1991.

163. Fichte J.G. Rede an die deutsche Nation. Hamburg: Felix Meiner Verlag, 1978.

164. Figal G. Heidegger zur Einfuhrung: 2, uberarb. Aufl. Hamburg: Junius, 1996.

165. Figal G. Selbstverstehen in instabiler Freiheit. Die hermeneutische Position Martin Heideggers // Hermeneutische Positionen, 1982.

166. Frank M. Das individuelle Allgemeine. Textstukturierung und -interpretation nach Schleiermacher. Frankfurt am Main, 1977.

167. Gethmann C.F. Dasein: Erkennen und Handeln: Heidegger im phanomenologischen Kontext. Berlin; New York: De Gruyter, 1993.

168. Gotze M. Dichtung als Ortschaft des Seins. Bemerkungen zur Holderlin-Rezeption Martin Heideggers // Zur philosophischen Aktualitat Heidegger. B.l. Philosophie und Politik. Frankfurt am Main: Klostermann,1991.

169. Greisch J. Hermeneutik und Metaphisik. Munchen, 1993

170. Heidegger M. Nietzsche, 1. Frankfurt am Main: Klostermann, 1996.

171. Herrmann F.-W. von. Subjekt und Dasein: Interpretationen zu Sein und Zeit». 2, stark erw. Aufl. Frankfurt am Mein: Klostermann, 1985.

172. Landgrebe L. Faktizitaet und Individuation. Studien zu den Grundlagen der Phaenomenologie. Hamburg, 1982.

173. Lowith K. Heidegger Denker in durftiger Zeit // Lowith K. Heidegger - Denker in durftiger Zeit. Frankfurt am Main: Klostermann, 1953.

174. Lowith K. Der okkasionelle Dezisionismus von Carl Schmitt // Lowith K. Heidegger Denker in durftiger Zeit. Frankfurt am Main: Klostermann, 1953.

175. Lukach G. Sinn und Form. Berlin. 1978.

176. Niekisch E. Europaische Bilanz. Potsdam: Rutten und Loening, 1951.

177. Poggeler 0. Heidegger und die hermeneutische Philosophie. Freiburg; Munchen: Alber, 1983.

178. Poggeler 0. Neue Wege mit Heidegger. Freiburg; Munchen: Alber,1992.

179. Schiirman R. Heidegger on being and acting: from principles to anarchy. Bloomington: Indiana University Press, 1988.

180. Sloterdijk P. Kopernikanische Mobilmachung und ptolimaische Abrustung. Frankfurt am Main. 1987.

181. Turk H. Wahrheit oder Methode? // Hermeneutische Positionen, 1982.

182. Rigobello A. Heideggers Kritik des Begriffes "Wert" und die praktische Bedeutung von "Eigentlichkeit" // Zur philosophischen Aktualitat Heidegger. B.l. Philosophie und Politik. Frankfurt am Main: Klostermann, 1991.