автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.22
диссертация на тему: Глагольные словоизменение в турецком и карачаево-балкарском языках

Полный текст автореферата диссертации по теме "Глагольные словоизменение в турецком и карачаево-балкарском языках"

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

УЛЬМЕЗОВА Лейля Мурадиновна

ГЛАГОЛЬНОЕ СЛОВОИЗМЕНЕНИЕ В ТУРЕЦКОМ И КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОМ ЯЗЫКАХ

Специальность 10.02.22 - Языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии (стран Азии и Африки)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Санкт-Петербург 2010

004600758

004600758

Работа выполнена на Кафедре тюркской филологии Восточного факультета Санкт-Петербургского государственного университета

Научный руководитель доктор филологических наук, профессор

Гузев Виктор Григорьевич

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Насилов Дмитрий Михайлович доктор филологических наук, профессор Бурыкин Алексей Алексеевич

Ведущая организация Санкт-Петербургский Институт восточных

Рукописей РАН

Защита состоится си^М^ 2010 г. в часов назаседании Совета 212.232.43 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11, ауд. 175.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. М.Горького Санкт-Петербургского государственного университета (Санкт-Петербург, Университетская наб., д.7/9)

Автореферат разослан г.

Ученый секретарь Диссертационного совета

Н.Н.Телицин

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Объектом исследования являются глагольные словоизменительные подсистемы двух отдаленно родственных тюркских языков - современного турецкого, обладающего признаками огузской подгруппы тюркских языков, и карачаево-балкарского, характеризуемого как типично кыпчакский язык.

Предмет исследования составляет структура глагольного словоизменения в турецком и карачаево-балкарском языках, т.е. синхроническая интерпретация и сопоставительный анализ общих и частных словоизменительных категорий с позиций концепции функционально-семантического подхода к изучению языка, разрабатываемой сотрудниками Кафедры тюркской филологии СПбГУ.

Научная новизна и актуальность выполненного исследования заключается в следующем:

1. Впервые в карачаево-балкарском языкознании выделяются и анализируются категории: аспектуальности и вторичного гипостазирования. Карачаево-балкарская категория аспектуальности, конституируемая формами с видовыми и акционсартовыми значениями,1 представляет особый интерес для исследователя как разнообразием сложновербальных форм, так и богатством своей семантики (что отличает кыпчакский карачаево-балкарский язык от огузского турецкого). Глагольные именные формы анализируются автором на основе концепции вторичного гипостазирования, или вторичной репрезентации.2

2. Анализ материала позволил выявить сложную, многочленную, иерархически организованную структуру категории вторичного

1 Ср.: Маслов Ю.С. Избранные труды: Аспектология. Общее языкознание. М., 2004. С.23-70.

2 Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: глагол. С. 116-118; он же. Опыт применения понятия «гипостазирование» к тюркской морфологии // Востоковедение. Филологические исследования. Отв. ред. И М. Стеблин-Каменский. Вып. 21. СПб., 1999. с. 29-36.

гипостазирования, играющей важную роль в формировании синтаксических конструкций в тюркской речи. Нашло подтверждение выделение особой частной категории глагольных субстантивно-адъективных форм, которые в карачаево-балкарском языкознании, как и в грамматиках других тюркских языков, под влиянием индоевропеистических представлений трактуются как причастия.

3. В основу анализа временных форм турецкого и карачаево-балкарского языков была положена концепция категории времени индикатива, понимаемая как совокупность форм, в значениях которых отражены различные темпоральные соотношения действий не с моментом речи или временем коммуникации (что соответствовало бы традиционной точке зрения), а с тремя (настоящим, прошлым и, если имеется, будущим) грамматизованными периодами ориентации. Этот анализ позволил установить, что карачаево-балкарская категория времени представляет собой типичную для тюркских языков многочленную иерархически организованную «двухполюсную» систему, отличную от «трёхполюсной» турецкой.

4. Признано неоправданным следовать сложившейся традиции и трактовать формы с морфемой -¿Л, выполняющие функцию представления действия в качестве условия какого-либо события как категорию условного наклонения и форму условной модальности. Автор рассматривает эти морфологические средства как относящиеся к числу финитных и спрягаемых глагольных форм с обстоятельственным значением.

5. Автор поддержал складывающуюся лингвистическую традицию установления и изучения сослагательных наклонений в тюркских языках, начало которой было положено Д.М. Насиловым: в составе карачаево-балкарской категории сказуемости обнаружено две несколько различающиеся по значениям и, следовательно, по функциям категории сослагательного наклонения.

6. Работа выполнена как опыт внутритюркского типологического исследования, одна из целей которого, по мнению автора сочинения, заключается в апробации положений теории тюркской грамматики на материале разных, отдаленно родственных представителей одной языковой семьи и по возможности более углубленное осмысление своеобразия агглютинативного языкового строя.

Цели и задачи исследования. Целью исследования является выявление морфологических форм, конституирующих как частные, так и общие словоизменительные категории, их место в морфологических подсистемах, функциональное предназначение и роль в выполнении главной, коммуникативной функции языка. Особенно важно достижение этой цели на материале карачаево-балкарского языка, который до настоящего времени был предметом описательных работ и не являлся предметом теоретического осмысления. Вместе с тем, одной из целей работы было выявление своеобразия и по возможности причин семантических и функциональных различий между генетически родственными морфологическими средствами сопоставляемых языков.

Для достижения поставленной цели решалась следующие задачи: 1) освоение, критическая оценка, проверка, а при необходимости и коррекция положений и понятийного аппарата функционально-семантического подхода к фактам тюркских языков на примере карачаево-балкарского языка; 2) уяснение диахронических процессов, в первую очередь, путей формирования морфологических средств разных генетически и структурно родственных языков в условиях преобладания в них агглютинативной техники оперативно-грамматического преобразования слова; 3) получить цельное, по возможности полное описание механизма глагольного словоизменения карачаево-балкарского языка.

Теоретическая основа исследования. В основу истолкования фактов карачаево-балкарского языка была положена концепция глагольного словоизменения, разрабатывающаяся на материале анатолийских вариантов

турецкого языка (XI-XX вв.), узбекского, казахского и древнетюркских языков на протяжении ряда десятилетий на кафедре тюркской филологии Восточного факультета Санкт-Петербургского государственного университета в трудах А.Н. Кононова, С.Н. Иванова, Д.М. Насилова, В.Г. Гузева, H.H. Телицина и других ученых. Содержание этой концепции составляют принципы функционально-семантического подхода к фактам языка. Для выполнения исследования автором привлекались теоретические положения по общему языкознанию российских и западноевропейских лингвистов, изложенные в работах И.А. Бодуэна де Куртенэ, В.В. Виноградова, Г.П. Мельникова, A.M. Пешковского, Б.А. Серебренникова, Ф. де Соссюра, Н.С. Трубецкого, JI.B. Щербы и др.

Весьма полезным для автора оказалось разграничение понятий «значение» и «смысл».3 Значение понимается как специализированный, социально значимый, абстрактный мыслительный образ какого-либо класса элементов материального или воображаемого мира, являющийся компонентом языковой системы, приспособленный для осуществления коммуникации и функционирующий как означаемое, которое находится в постоянной ассоциативной связи с означающим (т.е. обобщенным образом речевого знака) в составе минимальной двусторонней языковой единицы -монемы (термин Андре Мартине). Значения соотносятся с элементами объективной реальности не прямо, непосредственно, а опосредованно, через мыслительные единицы, абстрактные образы, в которых элементы действительности отражаются в сознании. За значениями закреплена функция вступать в узуальную или окказиональную ассоциацию с неязыковыми мыслительными единицами, подлежащими передаче в актах коммуникации, т.е. смыслами. Из сказанного следует, что значения - это внутриязыковая семантика, а смыслы это мыслительное содержание, передаваемое посредством речи, ее коммуникативных единиц, т.е. высказываний.

3 Мельников Г.П. Системология и языковые аспекты кибернетики. М., 1978. С. 267-290.

6

Материал исследования. Материалом исследования послужил языковой материал турецких и карачаево-балкарских литературных произведений, грамматик, словарей, газет и журналов, живая речь носителей обоих языков, послуживших для автора информантами.

Апробация работы. Основные теоретические положения диссертационного сочинения и полученные результаты изложены в трёх публикациях автора. Результаты теоретического анализа глагольного словоизменения были использованы и используются в преподаваемых автором курсах «Современный турецкий язык» и «Строй современного карачаево-балкарского языка».

Структура работы. Текст диссертации состоит из предисловия, введения, 5 глав, заключения, списка цитируемой литературы на русском, западноевропейских, карачаево-балкарском и турецком языках, включающего 170 наименований, списка применяемых в работе сокращений. Общий объём диссертации - 172 страницы.

СТРУКТУРА И ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

В предисловии кратко формулируются тематика, актуальность и важность исследования, сообщаются сведения о месте карачаево-балкарского языка в генетической классификации тюркских языков, определяются основные цели и задачи работы. В частности отмечается, что работа выполнена как внутритюркское сопоставительное исследование, одной из целей которого, как представляется, является разработка теоретических положений, опирающихся на материал разных, отдаленно родственных представителей одной языковой семьи. Предлагаемое сопоставление глагольных словоизменительных систем двух языков мыслится, как посильный вклад в совершенствование теории агглютинативного языкового строя.

Во введении излагается основной используемый автором понятийно-терминологический аппарат, т.е. раскрывается содержание той части лингвистических понятий, категорий и положений, функционально-

семантического подхода к языковым фактам, которая задействована в настоящем сочинении. Раскрывается содержание понятий: «язык», «речь», «лексема», «морфема», «знак», «значение», «разновидности значений», «смысл», «форма», «словоформа», «категория», уточняется соотношение понятий «словоизменение», «формообразование» и «формоизменение» («спряжение»). Положенная в основу работы концепция опирается в первую очередь на понятие «язык», трактуемое как знание, как система, состоящая из «оязыковленных» (И.А. Бодуэн де Куртенэ) мыслительных образов, абстракций, а также на модель речемыслительной, коммуникативной деятельности, предполагающей мыслительные операции кодирования текста говорящим и декодирование воспринимаемой цепочки знаков слушающим.

К числу исходных понятий любого лингвистического исследования, вне всякого сомнения, относятся понятия: «язык», «речь», а также «модель коммуникативной деятельности». Автор сочинения разделяет сформулированную и убедительно обоснованную точку зрения Б.А. Серебренникова, согласно которой язык представляет собой естественную систему со всеми ее противоречиями, непоследовательностями и т.п.

В настоящей работе принята основанная на идеях И.А. Бодуэна де Куртенэ трактовка языка, или языковой системы, как объективно существующего в психике индивида естественного коммуникативного механизма. Язык понимается как знание или совокупность знаний, которыми владеет каждый член одной коммуникативной общности и которые лежат в основе способности человека пользоваться звуковыми или графическими знаками (т.е. производить и воспринимать их) с целью обмена мыслительным содержанием (смыслом, информацией), как социальное знание, состоящее из: 1) монем - двусторонних инвентарных единиц, представляющих собой два взаимосвязанных образа - значений, или семантем (образов элементов объективного мира) и "языковых знаков", или означающих (образов речевых знаков); 2) структурных единиц — разного объема (форм, частных и общих категорий, микросистем, подсистем); 3) фонем - односторонних единиц,

«звукопредставлений» (И.А. Бодуэн де Куртенэ), являющихся строительным материалом означающих монем (а на речевом уровне строительным материалом знаков, являющихся экспонентами всех инвентарных единиц).

Глагольная словоизменительная категория трактуется как структурная морфологическая единица, формы которой функционируют преимущественно или как средства передачи информации о связях, или о второстепенных (несущностных) свойствах действий, или как средства вторичной репрезентации, вторичного гипостазирования действий в образах предметов, признаков или обстоятельств. Тюркский глагол имеет пять общих словоизменительных категорий: 1) категория залога, 2) категория статуса, 3) категория аспектуальности, 4) категория номинализации действия (именных форм глагола, вторичного гипостазирования), 5) категория сказуемости.

В первой главе анализируется категория залога, которая в обоих языках конституируется продуктивными формами взаимного, понудительного, страдательного и возвратного залогов, каждая из которых передает одну из разновидностей отношений между действиями и связанными с ними предметами. Признавая склонность тюркских залоговых словоформ к лексикализации, автор считает оправданным отказ от трактовок категории залога, как словообразовательной или «лексико-грамматической», которые стали традиционными в тюркском языкознании. В сочинении приводятся доводы в пользу точки зрения, согласно которой в сфере продуктивного функционирования категория залога сохраняет свой словоизменительный характер.

Вместе с тем, приводятся факты и доводы, посредством которых отстаивается точка зрения об отсутствии в составе этой категории как турецкого, так и карачаево-балкарского языков форм основного (действительного) и медиального залогов.

Вторая глава посвящена категории статуса. В тюркском языкознании сложилась традиция означать категорию, объединяющую формы отрицания, возможности и невозможности, термином «аспект». Эта практика

противоречит общепринятому в мировой лингвистике использованию этого термина со значением «вид». В настоящей работе термин «аспект» заменен предложенным Б. Уорфом термином «статус».4

Категория статуса в карачаево-балкарском языке представляет собой совокупность синтетической формы отрицания -мА и двух синонимичных аналитических форм возможности и невозможности (-А, -й бил- и -(й)ал-), отличаясь от соответствующей турецкой аналитическим характером последней из трех форм. Вполне допустимо, что аналитическая форма возможности -А, -й бил- является морфологическим заимствованием из огузских языков (азербайджанского, турецкого и т.д.).

Положительное содержание сообщения с функционально-семантической точки зрения трактуется как неязыковая семантика, как узуальный смысл, который не нуждается в выражении морфологическим способом. Это означает, что среди конституэнтов категории статуса отсутствует форма, имеющая нулевой формообразовательный показатель.

В третьей главе «категория аспектуальности» сопоставляется вся совокупность турецких и карачаево-балкарских сложновербальных форм с акционсартовыми (несущими информацию о «способах действия») и видовыми значениями. Проведенный анализ убеждает в том, что в отличие от огузского турецкого языка типичный кыпчакский карачаево-балкарский язык обладает более обширным арсеналом аспектуальных глагольных форм (32 против 15). При этом в нем имеются как акционсартовые, так и собственно видовые формы. Ряд фактов (сохранение частеречного классифицирующего значения процессуальное™, употребление смысловых глаголов в статусных и залоговых формах, сохранение сложновербальными образованиями управления смыслового глагола) позволяет утверждать, что вопреки индоевропеистическому представлению о словообразовательном характере акционсартовых языковых средств, не может быть сомнения в

4 Якобсон P.O. Шифтеры, глагольные категории русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М, 1972. С. 100.

словоизменительной природе продуктивных акционсартовых форм в изучаемых языках.

В четвёртой главе «категория номинализации действия» предметом анализа являются глагольные имена, которые трактуются как морфологические средства вторичной репрезентации, или вторичного гипостазирования.

Одной из важнейших морфологических особенностей суффиксальных агглютинативных языков является наличие в них чрезвычайно развитой многочленной категории глагольных именных форм, коммуникативное предназначение которых заключается в том, чтобы служить морфологическим средством введения в высказывания именных компонентов в виде словоформ или создаваемых на их основе конструкций любой коммуникативно-необходимой протяженности. Иными словами, речь идет о глагольных формах, способных функционировать в качестве любого компонента конструкции, способного к распространению в любой необходимой говорящему мере.

Концепция вторичного гипостазирования базируется на нижеследующих положениях.

1. Знаменательные лексемы языка — существительные, прилагательные, наречия и глаголы — с диахронической точки зрения трактуются как продукты, а в синхронии — как средства «гипостазирования», т.е. отражения, истолкования и представления элементов объективной реальности в образах соответственно предмета, признака, обстоятельства, действия, а также как средства наделения результатов такого истолкования, т.е. сформировавшихся образов, самостоятельным существованием в языке в качестве значений лексем.

2. В языках имеются средства вторичного гипостазирования, т.е. оперативного представления первичного содержания значения какой-либо лексемы или формы в образе, который выполняет функцию частеречного

значения одного из перечисленных классов лексем. Глагольные имена

являются типичным примером средств вторичного гипостазирования. Под последними понимаются не лексические единицы - лексемы, - а словоизменительные формы глагола. Если воспользоваться в качестве конкретного примера причастиями - наиболее распространенной во флективных языках разновидностью глагольных имен, - то в конструкции "спящий ребёнок" словоформа "спящий" употреблена как средство выражения результата вторичного гипостазирования — первичное значение (действие "спать") представлено как признак, или можно сказать иначе: причастная словоформа выражает признак, содержанием которого является действие "спать". Обобщая, можно сказать, что глагольные имена представляют собой морфологические средства оперативного представления действия в именных образах — предмета, признака или обстоятельства.

3. В основе вторичного гипостазирования, очевидно, лежат стандартные мыслительные (точнее, возможно, семантические) операции, которые могли бы именоваться "опредмечиванием действия", "опризначиванием действия", "представлением действия в роли обстоятельства". Все три разновидности мыслительных операций могут означаться общим термином "номинализация действия". Именно поэтому в некоторых работах, принявших концепцию вторичного гипостазирования, совокупность глагольных именных форм называется категорией номинализации действия.

4. О словоизменительной природе глагольно-именных образований, конституирующих эту категорию, свидетельствуют следующие факты: 1) представляя действие в именных образах, они тем не менее во всех случаях означают действие; 2) сохраняют обычное глагольное управление; 3) в привлеченном материале наличествуют глагольно-именные словоформы, в составе которых присутствуют аффиксы залогов, статуса, категории аспектуальности (занимающие в словоформе место, предшествующее морфу глагольного имени); 4) в рассматриваемых формах выступают сложновербальные образования с апектуальными и модальными значениями.

В сочинении было показано, что в карачаево-балкарском языке имеется характерная для агглютинативных языков многочленная глагольная категория номинализации действия, в состав которой входят частные глагольно-именные категории: 1) имена действия (масдары), 2) причастия, 3) субстантивно-адъективные формы глагола и 4) обстоятельственные формы глагола.

Имена действия трактуются как такие глагольно-именные формы, которые выражают результат мыслительной операции, которую A.M. Пешковский назвал «опредмечиванием процесса».5 Иными словами, речь идет о формах, которые «обозначают действие как предмет».6

Категория имён действия в турецком и карачаево-балкарском языках представлена формами, объединенными общим значением опредмеченного действия.

Некоторые карачаево-балкарские имена действия обладают временными семами, что отличает их от турецких масдаров. Этот факт имеет теоретическое значение: он свидетельствует о том, что предметное значение масдаров не противоречит наличию у них временных сем.

Категория причастий - совокупность именных форм, объединенных общим значением «опризначенного» действия, т.е. действия представляемого как признак, и имеющих темпоральные семы, соотнесённые с настоящим периодом ориентации; на речевом уровне причастные словоформы - это средства оперативного представления действия, называемого основой глагола, в образе признака. Значение признака семантически и функционально роднит причастия с именами прилагательными. Они выступают в синтаксических функциях прилагательных, прежде всего в качестве приименного определения и именного предиката. Одной из особенностей причастий сопоставляемых языков является наличие у них

5 Ср.: Пешковский A.M. Русский синтаксис в научном освещении. М., С. 142.

6 Пешковский A.M. Указ. соч. С. 141.

агентивной семы, сигнализирующей о том, что предмет, носитель признака, есть производитель действия, представляемого в виде признака.

Проведённый анализ позволяет констатировать, что карачаево-балкарская категория номинализации действия по своей структуре и составу является типичной кыпчакской глагольно-именной категорией. Одним из проявлений этого является наличие в языке только одной причастной формы (с морфемой -(Ы)учУ), которая означает действие, представляемое как постоянный вневременной признак предмета и имеет агентивную сему (например, в пословице: Макьыр+ыучу киштик чичхан тутмаз «Мяукающая кошка мышей не ловит».).

Категория субстантивно-адъективных форм глагола - совокупность глагольно-именных, традиционно смешиваемых с причастиями форм, которые способны подобно масдарам означать опредмеченное действие и подобно причастиям — действие, представляемое в образе признака. Наличие этих двух значений у каждой из них и объединяет их в категорию, составляющие которой в настоящей работе именуется субстантивно-адъективными формами. Первое значение роднит их с именами действия, второе - с причастиями. Однако от масдаров их отличает наличие в их значениях темпоральных сем, ориентированных на настоящий период ориентации: турецкая форма -DIk характеризует действие как небудущее (т.е. как прошедшее или настоящее), например: Sen gel+dig+imiz+i biliyorsun «Ты знаешь, что мы приехали», форма -(у)АсАк — как будущее: Sen gel+eceg+imiz+i biliyorsun. «Ты знаешь, что мы приедем». От причастий же они отличаются отсутствием агентивной семы, которая сигнализировала бы о том, предмет, носитель признака, есть производитель «опризначенного» действия: Оки+уасак kitap / vakit / sebep и т.п. «книга, предназначенная для чтения / время для чтения / причина, по которой читают». Отличительную черту ряда огузских языков составляет способность субстантивно-адъективных форм при употреблении в функции определения, принимать аффикс принадлежности для выражения производителя действия:

oku+dug+um kitap «книга, которую я читаю», otur+acag+imiz ev «дом, в котором мы будем жить».

В турецком языке субстантивно-адъективные формы (с морфемами: -Dik, -(у)АсАк, -(y)AsI) обладают временными семами и передают в речи в качестве смыслов разнообразные отношения между предметами и действиями.

В карачаево-балкарском языке имеются субстантивно-адъективные формы с морфемами: -ГъАн, -(А)р (в отрицательном статусе -мАз) -(А)рЫкъ, -лЫкъ. Своеобразие этой категории в карачаево-балкарском языке заключается в том, что две её формы (-Ар и -лЫкъ) генетически родственны формам, которые в других, в частности огузских языках, являются соответственно причастием и лексемообразовательным средством.

Категория деепричастий (обстоятельственных, адвербиальных форм глагола) - совокупность многочисленных глагольных форм, представляющих действие как обстоятельство и объединяемых на этой семантико-функциональной основе в единую категорию. Они- лишены агентивного значения, а некоторые из них, хотя и имеют временные значения, но эти значения соотнесены не с настоящим периодом ориентации, а предают разного рода временные отношения между действием-обстоятельством и уточняемым действием, как в примере: Kendini güvenlikte hissed+ince dikkatle koltugun köfesine oturdu ve bir dakikasini bile bo fa harcamak istemedigi $u araba gezisinden eksiksiz bir tat cikarmak if in pencereden di§arisim seyretmeye koyuldu (OK, CBVO, 37) «Как только он почувствовал себя в безопасности, он сел на край сидения и принялся смотреть в окно, чтобы получить все возможное удовольствие от этой автомобильной прогулки, во время которой он ни одной минуты не хотел потратить зря».

В индоевропейском языкознании деепричастие определяется обычно как именное ифинитное глагольное образование, обозначающее второстепенное добавочное действие, примыкающее к главному действию. С позиции принятой в настоящей работе системы понятий, деепричастие

(обстоятельственная форма глагола) трактуется как такая глагольная форма, которая служит средством представления действия как обстоятельство.

Факт наличия в тюркских языках финитных, т.е. «предикативных форм» (как спрягаемых, так и неспрягаемых) с обстоятельственными значениями, способен поколебать представление о деепричастии как о «непредикативном отглагольном образовании», как об инфинитной форме глагола.

В карачаево-балкарском языке широко используется также глагольная форма инфинитва. Если под инфинитивом вслед за A.B. Исаченко понимать наиболее обобщенную, наиболее отвлеченную глагольную именную форму с минимальной грамматической нагрузкой, которая, по словам И. Польдауфа, выражает «действие, представленное безлично в виде абстракции»7, и, добавим, не подвержена словоизменительным операциям, то тюркские языки, по всей вероятности, изначально не имели потребности в инфинитиве. Так, в современном турецком языке нет формы инфинитива. Все продолжающиеся и ныне попытки истолкования имени действия -тАк этого языка как инфинитива приходится признавать ошибочными, хотя бы, потому что этот масдар является изменяемой, точнее (как показано в сочинении), склоняемой формой. А того факта, что это имя действия, используется в турецкой лексикографии в качестве словарной формы глагола, явно недостаточно для признания его неопределенной формой.

Исследователи карачаево-балкарского языка считают инфинитивом форму -(А)ргъА, которая является неизменяемой формой с абстрактным значением. Носители карачаево-балкарского языка проживают в тесном окружении народов, говорящих на иных языках: картвельских, адыгском, осетинском. Это, как представляется, и привело к появлению чуждых тюркским языкам форм, в частности, формы инфинитива. В карачаево-

7 Цит. по: Исаченко A.B. Грамматический строй русского языка в сопоставлении с словацким. Морфология. Часть вторая. Братислава: Изд-во Словацкой Акакдемии наук, i960. С. 569.

балкарской лексикографии, эта форма используется в качестве словарной: напр., ашаргъа «есть», окъургъа «читать», кёрюрге «видеть» и другие.

Форма инфинитива, строго говоря, не может рассматриваться как одна из форм категории номинализации действия, поскольку ее значение не может быть истолковано как продукт оперативного представления действия в образе одного из именных значений (предмета, признака или обстоятельства).

Материал карачаево-балкарского языка подтверждает положение, согласно которому глагольные имена во многих языках мира являются «историческим источником» глагольных финитных форм. В сочинении были рассмотрены причастия, субстантивно-адъективные, а также к деепричастные формы, к которым восходят глагольные временные формы карачаево-балкарского глагола.

Осмыслению глагольной категории сказуемости сопоставляемых языков посвящена пятая глава сочинения.

Глагольная категория сказуемости представляет собой совокупность финитных форм (см.), в которых глаголы выступают в высказываниях в функции сказуемого. С коммуникативно-функциональной точки зрения финитная форма понимается как морфологическое средство выражения суждений, а в семантическом плане оправданно допускать наличие у финитных форм такого грамматического значения, содержанием которого является обобщенный образ суждения, модель, по которой формируется субъектно-предикатная структура смысла.

Глагольные финитные формы исследуемых языков являются личными: они всегда представляют субъект выражаемого суждения личным значением. В основе всех глагольных финитных форм лежит единая обобщённая грамматическая форма, имеющая следующую структуру: основа + показатель наклонения/времени + личный аффикс.

Значения изъявительной, повелительной, желательной, долженствовательной и сослагательной модальностей формируют входящие

в состав категории сказуемости менее крупные категории соответствующих наклонений. Отличие карачаево-балкарского языка от турецкого в этой области состоит в отсутствии в нем долженствовательного наклонения.

В карачаево-балкарском языке отсутствуют имеющиеся в турецком языке вторичные (с точки зрения синтактики морфем) формы мЬдальностей. Функцию выражения предположительно-утвердительной и индирективной модальностей выполняют соответственно сложновербальные формы -лЫкъ бол- и -гъАн бол-. Турецкая форма -sА, традиционно трактуемая как форма условной модальности (hte+r+se+niz tum kôyii, içinde bir tek çôp koymamacasina soyalim (YK, O, 25) «Если вы захотите, мы опустошим всю деревню так, что ни соринки в ней не останется»), и ее карачаево-балкарский аналог (Дауурну сюй+мей эсе+пг, гюрбежиге барма (КъМНТ, 149) «Если ты не любишь шум, то не ходи в кузницу») рассматриваются в настоящей работе как обстоятельственные формы глагола.

Истолкование категории времени (системы глагольных временных форм) опирается на нижеследующие принятые автором положения.

Глагольные временные формы и категории, в которые формы объединяются, - это структурные морфологические единицы, в значениях которых отражены темпоральные отношения, в которые вступают действия. Такие формы и категории относятся к той разновидности языковых средств, которые передают связи, в которые вступают элементы реальности.

Основной недостаток утвердившейся в языкознании трактовки языковой категории времени заключается в игнорировании широко известной практики транспозитивного (переносного, непрямого, релятивного, относительного) использования временных форм. Точкой или периодом ориентации, с которыми темпорально соотносятся образы действий, не может быть «момент речи» поскольку, во-первых, он представляет собой событие, имеющее место в реальной действительности, что не согласуется со способностью коммуникантов прибегать к переносному употреблению временных форм; во-вторых, он не может входить в состав языковых

значений, являющихся абстрактными образами; в-третьих, он может лишь учитываться говорящим при формировании высказывания, в том числе при выборе той или иной временной формы, но не может в силу своей объективности быть центром системы идеальных единиц, которыми являются временные значения.

Согласно излагаемой в настоящей работе концепции функциональное предназначение временных форм заключается в том, чтобы выражать в качестве смыслов соотношение (совпадение, предшествование или следование) действий с какими-либо событиями, с которыми говорящий ассоциирует имеющийся в значении каждой формы в качестве его компонента абстрактный, обобщенный образ настоящего, прошлого или будущего периода ориентации.

В качестве настоящего момента или периода ориентации, который мыслится как исходный, отправной период всей системы, принят оязыковленный обобщенный, абстрактный образ, сформировавшийся в результате отражения и обобщения реальных настоящих моментов, и способный ассоциироваться в человеческом сознании с любым конкретным моментом реального времени. Этот внутриязыковой временной ориентир, который удобно именовать «настоящим периодом временнбй ориентации», входит в состав значения каждой временнбй формы из числа тех, которые составляют временную систему в целом или одну из подсистем.

Наряду с этим, системы времён тюркских языков, включают формы, в значениях которых образы действий соотносятся с абстракциями, сформировавшимися на основе отражения и обобщения реальных прошлых и будущих периодов и ставших абстракциями, являющимися другими периодами ориентации - прошлым или будущим. Последние обнаруживаются в составе значений конкретных временных форм. Категории времени языков, обладающих двумя или тремя периодами ориентации, распадаются соответственно на две или три подсистемы. Категория времени индикатива турецкого языка явно «трёхполюсна», т.е. состоит из трёх

подсистем. Если принять за отправные точки каждой такой подсистемы формы, сигнализирующие о совпадении действия со своим периодом ориентации, в частности, например, турецкие формы с морфемой -(IJyor, то сказанное можно иллюстрировать следующими высказываниями: 1) §и anda mektup yaz+iyor+um. «(В настоящий момент) я пишу письмо»; 2) Dün saat dokuzda uyu+yordu+m. «Вчера, в девять часов я (уже) спал»; 3) В ir yil sonra Moskova'da Alarko §irketinde gali^iyor olacag+im. «Через год (в это время) я буду работать в Москве, в фирме Аларко».

Традиционный подход трактует формы, в значениях которых образы действий хронологически соотнесены с «оязыковленными» абстракциями прошлого и будущего периодов, просто как «прошедшие» и «будущие» времена, именуя их нередко «сложными временными формами». Однако такая трактовка форм соответствующих подсистем категории времени, как представляется, игнорирует подлинное коммуникативное предназначение временных форм. Само собой разумеется, что какая-либо форма вторичной ориентации сигнализирует о том или ином соотношении действия с прошлым периодом ориентации, но сам этот ориентир соотнесен настоящим периодом как предшествующий ему. То же самое справедливо и в отношении будущего периода ориентации: значение временной формы сигнализирует, скажем, о совпадении действия с этим периодом, но сам этот период позволяет воспринимать это действие как будущее.

Совершенно различная структура в сопоставляемых языках обнаружилась у категорий времени индикатива (трехполюсное устройство турецкой и двухполюсная система карачаево-балкарской категории, необычно гипертрофированная синонимия временных форм (по две формы: настоящего-будущего, перфекта, плюсквамперфекта и неопределенного имперфекта), а также наличие в карачаево-балкарском языке временнбй формы с хабилитативной акционсартовой семой -(Ы)учУ).

В заключении подводятся итоги выполненного исследования. Проведенный сопоставительный анализ глагольных словоизменительных

категорий двух отдаленно родственных тюркских языков позволил прояснить ряд вышеназванных вопросов внутритюркской типологии и углубить понимание процессов и путей эволюции разных родственных языков в условиях преобладания в них агглютинативной техники в сфере словоизменения.

Одной из своих задач при этом автор считала избегание некритического переноса на почву конкретного тюркского языка не только теоретических представлений, сложившихся в индоевропейском языкознании, но и единиц понятийно-терминологического аппарата, сформировавшегося в пределах теоретических грамматик других тюркских языков. В качестве примера последнего может быть названа общепринятая трактовка субстантивно-адъективных форм глагола как причастий.

Сопоставительный анализ позволил убедиться в том, что в обоих языках глагол обслуживается словоизменительными категориями всех трёх семантических типов - носителей служебной информации: (1) о связях действий (залоги, категория сказуемости, включающая наклонения и категорию времени индикатива), (2) о свойствах действий (категория статуса, аспектуальности), (3) о вторично гипостазируемых действиях (категория номинализации действия).

Категория статуса карачаево-балкарского языка в большей мере, чем таковая турецкого языка пользуется аналитической техникой для передачи служебной информации «мочь / не мочь».

В отличие от огузского турецкого языка типичный кыпчакский карачаево-балкарский язык обладает значительно более обширным арсеналом аспектуальных глагольных форм.

Привлеченный тюркский материал позволяет утверждать, что вопреки сложившемуся в аспектологии представлению о словообразовательном характере акционсартовых средств, не может быть сомнения в словоизменительной природе тюркских форм характера протекания действия.

Система глагольно-именных форм карачаево-балкарского языка, будучи типично кыпчакской категорией номинализации действия, имеет ряд особенностей, отличающих её от соответствующей огузско-турецкой: 1) повышенное количество (семь против четырех) форм имен действия, 2) обладание некоторых масдарных форм (с морфемами -ГъАнлЫкь, -(А)рлЫкъ (в отрицательном статусе -мАзлЫкъ)) темпоральными семами, 3) наличие чуждой тюркским языкам формы инфинитива с морфемой -(А)ргъА, 4) категория обстоятельственных форма глагола включает заметно меньшее количество конституэнтов, чем соответствующая турецкая категория.

В составе категории сказуемости карачаево-балкарского языка, которая понимается как совокупность всех глагольных финитных форм, в качестве частных категорий выделяются наклонения (изъявительное, повелительное, желательное, сослагательное), каждое из которых имеет свое собственное категориальное значение.

Вопреки тюркологической традиции «условное наклонение» по сформулированным в работе соображениям трактуется не как наклонение, а как одна из финитных глагольных форм с обстоятельственным значением.

Необходимо подчеркнуть важность упрочения в тюркском языкознании понимания того, что тюркские языки, как и многие другие языки мира, обладают сослагательным наклонением, как правило, отсутствующим в тюркских грамматиках. Тем более что типологически это наклонение и в турецком и в карачаево-балкарском языках устроено так же, как и во многих славянских, германских, романских и т.д. языках (путем сопряжения, сталкивания двух временных значений - будущего и прошедшего).

Автор настоящего сочинения надеется, что полученные результаты явятся вкладом в развитие внутритюркской структурной типологии языков и полагает, что продолжение исследований в этом направлении будет способствовать более глубокому выявлению своеобразия каждого отдельного тюркского языка.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях:

1. Ульмезова Л.М. Субстантивно-адъективные формы и основы временных форм индикатива в современном карачаево-балкарском языке // Вестник СПбГУ, 2007. Сер. 9. Вып. 2. (Ч. 1). С. 111-116.

2. Ульмезова Л.М. О структуре глагольной категории времени в балкарском языке // Вестник СПбГУ, 2008. Сер. 9. Вып. 1. С. 105-109.

3. Ульмезова Л.М. Опыт сопоставительного анализа залогов в турецком и карачаево-балкарском языках // Вестник СПбГУ, 2008. Сер. 9. Вып. 3. (Ч. 1). С. 129-134.

Подписано в печать 20.03.2010 г. Формат 60x84 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. печ. л. 1,4. Тираж 100 экз. Заказ № 1556.

Отпечатано в ООО «Издательство "JIEMA"»

199004, Россия, Санкт-Петербург, В.О., Средний пр., д.24, тел./факс: 323-67-74 e-mail: izd_lema@mail.ru http://www.lemaprint.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Ульмезова, Лейля Мурадиновна

Предисловие.

Введение.

0.1. Понятийно-терминологический аппарат и основные положения функционально-семантического подхода к языку.

Глава I. Категория залога.

1.1. Залог - словоизменительная категория.

1.2. Категория залога в турецком языке.

1.2.1. Взаимно-совместный залог.

1.2.2. Понудительный залог.

1.2.3. Страдательный залог.

1.2.4. Возвратный залог.

1.3. Категория залога в карачаево-балкарском языке.

1.3.1. Взаимно-совместный залог.

1.3.2. Понудительный залог.

1.3.3. Формы возвратного и страдательного залогов.

1.3.4. Проблема основного залога.

1.3.5. Проблема медиального залога.

Выводы.

Глава II. Категория статуса.

11.1. Категория статуса в турецком языке.

11.2. Категория статуса в карачаево-балкарском языке.

Выводы.

Глава III. Категория аспектуальности.

III. 1. Состав турецкой категории аспектуальности.

III. 1.1. «Перифрастические» формы.

III.1.2. «Аналитические» формы.

III.2. Состав категории аспектуальности в карачаево-балкарском языке.

111.2.1. «Перифрастические» формы.

111.2.2. «Аналитические» формы.

Выводы.

Глава IV. Категория номинализации действия.

IV.1. Категория номинализации действия в турецком языке.

IV. 1.1. О проблеме инфинитива.

IV.1.2. Имена действия (субстантивные формы глагола).

IV. 1.3. Причастия (адъективные формы глагола).

IV. 1.4. Субстантивно-адъективные формы (САФы).

IV.1.5. Деепричастия (обстоятельственные формы глагола).

IV.2. Категория номинализации действия в карачаево-балкарском языке.

IV.2.1. Инфинитив.

IV.2.2. Имена действия (субстантивные формы глагола).

IV.2.3. О проблеме формы -(Ы)учУ.

IV.2.4. Субстантивно-адъективные формы глагола (САФы).

IV.2.5. Деепричастия (обстоятельственные формы глагола).

IV.3. Глагольные имена — исторические основы временных форм индикатива.

Выводы.

Глава V. Категория сказуемости.

V.I. Содержание понятия «категория сказуемости».

V.2. Изъявительное наклонение (индикатив). Категория времени.

V.2.1. Категория времени индикатива в турецком языке.

V.2.1.1. Временные формы первичной ориентации.

V.2.1.1.1. Форма прошедшего категорического (простого прошедшего) времени с морфемой -DI.

V.2.1.1.2. Форма перфекта с морфемой -m

§tlr.

V.2.1.1.3. Форма прошедшего опосредованного времени с морфемой -тЦ.

У.2.1Л.4. Форма настоящего-будущего времени с морфемой ~(А/1)г (в отрицательном статусе -mAz).

V.2.1.1.5. Форма настоящего 1-го, или «настоящего данного момента» с морфемой -(I)yor.

V.2.1.1.6. Форма настоящего П-го, или «настоящего-длительного» с морфемой -mAktA.

V.2.1.1.7. Форма будущего времени с морфемой -(у)АсАк.

V.2.1.1.8. Форма ближайшего будущего с морфемой -тАк tizere.

V.2.1.2. Временные формы вторичной ориентации.

V.2.1.2.1. Форма «давнопрошедшего» неопределенного 1-го с морфемой

DI+idi.

V.2.1.2.2. Форма давнопрошедшего (перфекта в прошлом) с морфемой -m

§tl -m

§ idi).

V.2.1.2.3. Форма неопределенного имперфекта с морфемой -(AZI)rdl/-mAzdl -(A/I)г idi, -mAz idi).

V.2.1.2.4. Форма определенного имперфекта с морфемой -(I)yordu (< -(I)yor idi).

V.2.1.2.5. Форма «настоящего длительного в прошлом» с морфемой

-mAktAydl (< -mAktA idi).

V.2.1.2.6. Форма будущего в прошлом с морфемой -(y)AcAktl (<

-(у)АсАк idi)).

V.2.1.2.7. Форма «будущего несовершившегося» или ближайшего будущего в прошлом -тАк iizereydi (< -тАк iizere idi).

V.2.1.3. Временные формы, связанные с будущим периодом ориентации.

V.2.1.3.1. Форма перфекта в будущем с морфемой -m

§ olacak.

V.2.1.3.2. Значения двух турецких сложновербальных темпоральных форм настоящего 1-го в будущем с морфемой -(I)yor olacak и настоящего П-го в будущем с морфемой -mAktA olacak.

V.2.1.3.3. Форма ближайшего будущего в будущем -mAk tizere olacak.

V.2.2. О структуре глагольной категории времени индикатива в карачевобалкарском языке.

V.2.2.I. Временные формы первичной ориентации.

V.2.2.1.1. Форма прошедшего категорического (простого прошедшего) времени с морфемой -дЫ.

V.2.2.I.2. Форма перфекта I с морфемой -ГъАн.

V.2.2.I.3. Форма перфекта II с морфемой ~(Ы)п + личная морфема.

V.2.2.1.4. Форма прошедшего опосредованного времени с морфемой ~(Ы)п + форма глагола болгъан-.

V.2.2.I.5. Форма настоящего-будущего I с морфемой -А/-й (в отрицательном статусе -мАй).

V.2.2.1.6. Форма настоящего-будущего II с морфемой ~(Ы)р (в отрицательном статусе -мАз).

V.2.2.1.7. Форма настоящего актуального.

V.2.2.1.8. Форма настоящего обыденное (хабилитативное) с морфемой

Ы)учУ.

V.2.2.1.9. Форма будущего времени с морфемой -(А)рЫкъ, -лЫкъ.

N.2.2.2. Временные формы вторичной ориентации.

V.2.2.2.I. Форма давнопрошедшего (плюсквамперфект I) с морфемой -ГъАп

N.2.2.2.2. Форма давнопрошедшего (плюсквамперфект II) с морфемой ~(Ы)п

N.2.2.23. Форма неопределенного имперфекта I с морфемой -А / -й эди (в отрицательном статусе -мАй эди).

V.2.2.2.4. Форма неопределенного имперфекта II с морфемой -Ыр, (в отрицательном статусе -мАз) эди.

N.2.2.2.5. Форма определенного имперфекта.

V.2.2.2.6. Форма настоящего обыденного (хабилитативное) в прошлом с морфемой ~(Ы)учУ эди./.

V.2.2.2.7. Форма будущего в прошлом с морфемой -(А)рЫкъ эди,

-лЫкъ эди.

V.3. Повелительное наклонение.

V.3.I. Повелительное наклонение в турецком языке.

V.3.2. Повелительное наклонение в карачаево-балкарском языке.

V.4. Желательное наклонение.

V.4.1. Желательное наклонение в турецком языке.

V.4.2. Желательное наклонение в карачаево-балкарском языке.

V.5. Выражение долженствования.

V.5.I. Выражение долженствования в карачаево-балкарском языке.

V.6. Сослагательное наклонение.

V.6.I. Сослагательное наклонение в турецком языке.

V.6.2. Сослагательное наклонение в карачаево-балкарском языке.

V.6.3. Сослагательно-волеизъявительное наклонение в карачаево-балкарском языке.

V.7. Модальные формы глаголов.

V.7.1. Категория модальностей в турецком языке.

V.7.1.1. Предположительно-утвердительная модальность.

V.7.I.2. Индирективная модальность.

V.7.2. О проблеме форм модальностей в карачаево-балкарском языке.

Выводы.

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Ульмезова, Лейля Мурадиновна

В настоящей работе анализируется состав и функциональные особенности глагольной словоизменительной подсистемы морфологического фрагмента карачаево-балкарского языка, который до настоящего времени был предметом исключительно описательных работ отечественных и зарубежных тюркологов и не был предметом теоретического осмысления. Карачаево-балкарский - один из типичных кыпчакских тюркских языков, носители которого живут на Северном Кавказе. По мнению Н.А. Баскакова, его ближайшими родственниками являются кумыкский, отчасти ногайский, а также (из числа мертвых) половецкий язык.1

Автор предпринимает попытку провести сопоставительный анализ глагольных словоизменительных категорий турецкого и карачаево-балкарского языков. Опыт сопоставительного анализа преследует цель выявить сложные по своему составу грамматические значения, а также уточнить место (значимость) конкретных глагольных форм в языковой системе. Сочинение опирается на теоретические положения функционально-семантического подхода к изучению языка. В сочинении предложена синхроническая интерпретация пяти словоизменительных категорий с позиций излагаемой в настоящей работе концепции функционально-семантического подхода.

Анализ исследуемого материала позволяет отказаться от трактовок залога как словообразовательной и «лексико-грамматической» категории, которые стали традиционными в тюркском языкознании.

Совокупность глагольных форм отрицания, возможности и невозможности трактуются как категория, именуемая в сочинении

1 Баскаков Н.А. Введение в изучение тюркских языков. М., 1969. С. 280. категорией статуса (вместо утвердившегося в тюркском языкознании спорного термина «категория аспекта»)2.

Одной из категорий словоизменительного механизма глагола, заслуживающих особый интерес исследователя богатством своей семантики (что отличает кыпчакские языки от огузских), является категория аспектуальности.

Глагольные именные формы анализируются в предлагаемой работе на основе концепции вторичной репрезентации, или вторичного гипостазирования.3

Анализ материала позволил выявить сложную, многочленную, иерархически организованную структуру категории вторичного гипостазирования, играющую важную роль в формировании синтаксических конструкций в тюркской речи. Сформулировано представление о глагольных субстантивно-адъективных формах, которые в карачаево-балкарском языкознании, как и в грамматиках других тюркских языков, под влиянием индоевропеистических представлений ошибочно трактуются как причастия.

Концепция категории времени индикатива, понимаемая как совокупность форм, в значениях которых отражены различные темпоральные соотношения действий и периодов ориентации, была положена в основу анализа временных форм карачаево-балкарского языка. Этот анализ позволил установить, что карачаево-балкарская категория времени представляет собой типичную для тюркских языков многочленную иерархически организованную «двухполюсную» систему.

Работа выполнена в направлении внутритюркского сопоставительного исследования, одной из целей которого, как представляется, является разработка теоретических положений, опирающихся на материал разных, отдаленно родственных представителей одной языковой семьи. Предлагаемое сопоставление глагольных словоизменительных систем двух

2 Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: глагол (на материале староанатолийско-тюркского языка). Л., 1990. С. 56.

3 Гузев В.Г. Указ.соч. С. 116-118. языков мыслится как посильный вклад в совершенствование теории агглютинативного языкового строя.

ВВЕДЕНИЕ

0.1. Понятийно-терминологический аппарат и основные положения функционально-семантического подхода к языку

В настоящем сочииении истолкование фактов, относящихся к сфере глагольного словоизменения, опирается на понятия, положения и научные представления, разработанные сотрудниками Кафедры тюркской филологии Восточного факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Как будет показано ниже, положенная в основу работы концепция опирается в первую очередь на понятие «язык», трактуемое как знание, как система, состоящая из «оязыковленных» (И.А. Бодуэн де Куртенэ) мыслительных образов, абстракций и на модель речемыслителыюй, коммуникативной деятельности, предполагающей мыслительные операции кодирования текста говорящим и декодирование воспринимаемой цепочки знаков слушающим.

Языковеды, разделяющие идеи И.А. Бодуэна де Куртенэ, Ф. де Соссюра, J1.B. Щербы и др., как будто единодушны в том, что язык представляет собой систему. Однако языкознание, как и некоторые другие науки, не избежало вреда, который наносит так называемое «системосозидающее мышление», т.е. разновидность подхода к объекту, при котором ему заранее приписываются какие-либо свойства, а затем конструируется или имитируется этот объект вместо того, чтобы его исследовать.4 В качестве примера системосозидающего мышления в языкознании можно привести труд Н.С. Трубецкого, считавшего язык оппозитивной системой.5 И надо признать, что представление о языке как о системе оппозиций глубоко внедрилось в языкознание XX столетия.

4 См.: Философский словарь. Основан Генрихом Шмидтом. М., 2003. С. 406-407.

5 Трубецкой Н.С. Основы фонологии. М., 1960. С. 38-52.

Язык как система явление естественное и потому он и должен признаваться естественной системой со всеми ее противоречиями, непоследовательностями и т.п. Именно эта позиция была недвусмысленно сформулирована и обоснована Б.А. Серебренниковым.6 К числу исходных понятий любого лингвистического исследования, вне всякого сомнения, относятся понятия: «язык», «речь»7, а также модель коммуникативной деятельности.

В настоящей работе язык, или языковая система, понимается как объективно существующий в психике индивида естественный коммуникативный механизм; знание или совокупность знаний, которыми владеет каждый член одной коммуникативной общности и которые лежат в основе способности человека пользоваться звуковыми или графическими знаками (т.е. производить и воспринимать их) с целью обмена мыслительным содержанием (смыслом, информацией); гомоморфное (в пределах, необходимых для обеспечения коммуникации), узуальное, социальное знание, находящееся в психике каждого члена одного однородного языкового коллектива и состоящее из: 1) монем - двусторонних инвентарных единиц, представляющих собой два взаимосвязанных образа — значений, или семантем (образов элементов объективного мира) и "языковых знаков", или означающих (образов речевых знаков); 2) структурных единиц - разного объема компонентов (подсистем, микросистем, категорий, форм) языковой системы, которые включают знание способов, моделей, правил линейного развёртывания знаков в речи; 3) фонем или силлабем — односторонних единиц, «звукопредставлений» (И.А. Бодуэн де Куртенэ), являющихся

6 Серебренников Б.А. О материалистическом подходе к явлениям языка. М., 1983. С. 5-35.

7 См. об этом: Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. Т. II. М., 1963. С. 32-51, 70- 72, 130, 169, 174, 175-186, 280-281; Мельников Г.П. Бодуэновское понимание системности языка // Языковая практика н теория языка. Вып. 2. М., 1978. С. 32-51; Гузев В.Г. Опыт разработки теоретических основ описания тюркского функционального синтаксиса // Востоковедение: Филологические исследования. Вып. 27: Сб. Статей/Отн. ред. В. Г. Гузев. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006. С. 41. строительным материалом означающих монем (а на речевом уровне — о строительным материалом экспонентов всех инвентарных единиц).

Инвентарные двусторонние единицы языка - монемы - различаются как своими значениями, так и функциями, теми ролями, которые они играют для выполнения языком и речью их главной — коммуникативной функции. В зависимости от значений и функций монемы в первую очередь делятся на две разновидности — лексемы и морфемы.

Лексема - основная разновидность монемы, обладающая или знаменательным, самостоятельным, или служебным, несамостоятельным, или же словообразовательным значением.

Морфема - дальше неделимый, дальше неразложимый морфологический элемент языкового мышления9. С точки зрения разграничения языка и речи морфема является языковым эквивалентом таких речевых единиц, как морфы (аффиксы, форманты, показатели).10

Речевым соответствием монемы является знак. Понятие «знак» трактуется как производимое человеком (коммуникантом) с помощью физиологических или физических средств и воспринимаемое органами чувств физическое образование, которое выступает в качестве репрезентанта (представителя) какой-либо информации.11 Речевыми разновидностями знаков являются: слова, словоформы, аффиксы (морфы); «материальный предмет, физическое образование, которое «в силу условной связи в коре головного мозга воспринимающего существа указывает на некий факт, вызывая отражение этого факта в виде образа или мысли», «знак обладает определенными характеристиками, основными среди которых являются следующие: материальность, обязательное наличие значения, функция

8 Мельников Г.П. Системология и языковые аспекты кибернетики. М., 1978. С.218-354. Ср. напр.: Колшанский Г.В. Коммуникативная функция и структура языка. 1984. С. 29-32.

9 Цит. по.: Бодуон де Куртенэ И.Л. Введение в языковедение. С приложением: Сборник задач по «Введению в языковедение». Вступ. ст. B.M. Алпатова. М., 2004. С. 197.

10 Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: имя (на материале староанатолийско-тюркского языка). Л., 1987 .С. 36-36.

11 Гузев В.Г. Опыт разработки теоретических основ описания тюркского функционального синтаксиса. Востоковедение: Филологические исследования. Вып. 27: Сб. Статей/Отв. ред. В. Г. Гузев. — СПб.: Изд-воСПбГУ, 2006. С. 41. указания на что-либо, условный характер связи между знаком и тем, что знак

IО замещает (или на что указывает)» Речевой знак, следовательно, мыслится как звуковой, письменный или жестовый знак, используемый людьми для коммуникации посредством языка. Разграничение «язык — знак» впервые было обосновано И.А. Бодуэном де Куртенэ13 в конце XIX - начале XX вв.

Под речью понимается знак или линейная цепочка знаков, выступающих в функции репрезентантов как языковых значений, так и какого-либо сообщаемого мыслительного содержания, т.е. смысла14.

Важным достижением современной теории грамматики необходимо признать разграничение понятий «значение» и «смысл». j

Значение (семантема (Г.П. Мельников), семема, интенсионал, сигнификация15: специализированный, социально значимый, узуальный, гомоморфный, абстрактный мыслительный образ какого-либо класса элементов материального или воображаемого мира (вещей, свойств или отношений), являющийся компонентом языковой системы, приспособленный для осуществления коммуникации и функционирующий как означаемое, которое находится в постоянной ассоциативной связи с означающим (т.е. обобщенным образом речевого знака) в составе минимальной двусторонней языковой единицы ~ монемъг6.

Значения соотносятся с элементами объективной реальности не прямо, непосредственно, а опосредованно, через мыслительные единицы, абстрактные образы, в которых действительность отражается в сознании. За значениями закреплена функция вступать в узуальную или окказиональную ассоциацию с неязыковыми мыслительными единицами, подлежащими

11 передаче в актах коммуникации, т.е. смыслами . По О.С. Ахмановой:

12 Ср.: Серебренников Б.Л. О материалистическом подходе к явлениям языка. М., 1983. С. 70.

13 Бодуэн де Куртенэ И.А. Язык и языки // Бодуэн де Куртенэ И.Л. Избранные труды по общему языкознанию. Т. II. M., 1963 С. 67-95.

14 Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 51-53.

15 Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 2007. С. 401,403.

16 Martinet, A. Elements de linguistique цёпёгак. Paris, 1960. P. 19-20. В русском переводе: Мартине А. Основы общей лингвистики. М., 2004. С. 34-35.

17 Мельников Г.П. Системология и языковые аспекты кибернетики. М., 1978. С. 267-290. значение, присущее слову как единице языка в отличие от того значения, которое оно приобретает при употреблении в конкретных ситуациях речи, т.е. в отличие от его номинации; ср. интенсионал». Приведенные слова из словаря О.С. Ахмановой могут быть истолкованы как движение в направлении формирования понятия «смысл» в трактовке Г.П. Мельникова.

В отличие от значения смысл, (или номинация (О.С. Ахманова)), по

Г.П.Мельникову, неязыковая семантика, мыслительное содержание, которое передается в актах коммуникации посредством языковых и речевых 18 средств . По О.С. Ахмановой: «То содержание {значение), которое слово (выражение, оборот речи и т.п.) получает в данном контексте употребления, в данной конкретной речевой ситуации (ситуации общения).» (проявление игнорирования различия между значением и смыслом). В немецкоязычной логике есть восходящая к Г. Фреге (G. Frege) и проникшая в языкознание традиция разграничивать понятия значение (Bedeutung) и смысл (Sinn). Под смыслом понимается «Art des Gegebenseins», т.е. образ, способ существования данности19.

В свете современных лингвистических представлений моделирование коммуникативной, или мыслительно-речевой, деятельности может быть обрисована следующим образом: в психике говорящего происходит процесс, начинающийся с возникновения замысла (коммуникативной интенции), проходящий через формирование подлежащего сообщению мыслительного содержания (смысла), кодирование смысла путем подбора способных напоминать или намекать на этот смысл языковых значений (семантем), фонологическую и морфонологическую материализацию (в виде знаков) ассоциированных с семантемами "языковых знаков" (означающих выбранных двусторонних языковых единиц — монем), линейным расположением знаков (слов и морфов) по морфологическим и

18 Мельников Г.П. Системология и языковые аспекты кибернетики. М., 1978. С 253-258, 267-290. Ср.: Бондарко Л.В. Грамматическое значение и смысл. Л., 1978.

19 Lexikon sprachwissenschaftlicherTermini. Leipzig, 1985. Полсловом «Bedeutung» Подробнее см.: Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. М., 1976. С. 553 (Под словом «смысл»). синтаксическим правилам и моделям языковой системы и заканчивающийся порождением коммуникативных речевых единиц — высказываний. Восприятие и декодирование смысла слушающим мыслятся как процесс, протекающий в противоположном направлении: опознание компонентов речи (звуков, знаков, (слов, морфов, словоформ), конструкций), возбуждение их внутриязыковых соответствий (фонем, «языковых знаков», т.е. означающих монем, их семантем (означаемых), выбор или поиск смыслов, которые напоминают или на которые намекают семантемы и формирование цельного смысла, который имеется в виду говорящим.

И ребенком-неофитом, и ученым-исследователем языковая система познается через речь, через коммуникативную деятельность, и это обстоятельство является гарантией того, что наука способна адекватно познавать и моделировать языковую систему для каких бы то ни было целей.

Поскольку, как было сказано, в типологии монем большую роль играют значения, имеет смысл остановиться на важнейших разновидностях языковых значений.

Вещественные (материальные) значения представляют собой диффузные, размытые, неоформленные (т.е. не истолковываемые как предмет, признак, обстоятельство, количество или действие) обобщенные образы вещей, свойств или отношений.20

Классифицирующими значениями традиционно называют такие значения, на основании которых монемы объединяются в классы и разряды.21 Имена существительные объединяются в один лексико-грамматический класс значением предметности, прилагательные — значением качественности, наречия, — прежде всего значением обстоятелъственности, числительные — значением конкретного количества, глаголы — значением процессуалъности. Во многих языках имеется категория рода. Значение рода - одно из типичных

20 Ср.: Реформатский А.А. Введение в языковедение. М., 1996. С. 252.

21 См. напр.: Касевич Б А. Труды по языкознанию. СПб., 2006. С. 566-567. классифицирующих значений. В русском языке имеется классифицирующее значение одушевленности-неодушевленности. В тюркских языках имеется, по-видимому, только одно классифицирующее значение — частеречное. Поскольку наличие у лексемы того или иного классифицирующего значения детерминирует ее словообразовательные и словоизменительные особенности, классифицирующие значения следует признавать одной из разновидностей грамматических зна чепий.

Знаменательные (самостоятельные, автосемантические, конкретные) — такие значения, которые представляют собой единство вещественных и частеречных классифицирующих значений и в конкретном языке могут представлять «потенциальное содержание речи» (Е.Д. Поливанов), т.е. способны представлять в качестве смыслов мыслительное содержание, которое становится «темой языкового обмена» (Е.Д. Поливанов), и носители, которых способны использоваться в качестве минимальных коммуникативных единиц, т.е. высказываний.

Лексемообразовательные (словообразовательные, деривационные) — такие значения, сопряжение которых с лексическими значениями изменяют последние в такой мере, что они становятся отражениями каких-либо элементов реальности, отличных от тех, которые отражены исходными значениями. Результатом сопряжения какого-либо лексического значения со словообразовательным чаще всего является новая лексема, т.е. единица, пополняющая словарный состав языка.

Служебные (несамостоятельные), такие значения, которые не могут передавать «потенциальных тем языкового обмена» (Е.Д. Поливанов), в которых отражена и закреплена имеющая дополнительный характер (с точки зрения носителей языка) информация о связях или второстепенных свойствах элементов реальности, и носители которых не способны выступать в качестве высказываний. В синтетических языках носителями служебных значений являются или служебные морфемы, реализуемые в речи преимущественно в виде аффиксов (префиксов, инфиксов, суффиксов, внутренней флексии и т.д.), или служебные лексемы, реализуемые в речи как служебные слова (послелоги, союзы, некоторые частицы).

Лексическое значение: знаменательное, лексемообразовательное или служебное значение, носителем которого является лексическая единица языка, т.е. лексема.

Служебные грамматические (словоизменительные) — такие служебные значения, носителями которых являются средства оперативно-грамматического преобразования слова в речи (чаще всего - аффиксы).""

Например, тур: yol+lar+imiz+da, кар-балк: жол+лар+ыбыз+да «на наших дорогах».

Категориальные значения: оязыковленные абстрактные образы элементов реальной действительности (предметов, действий, свойств, отношений, обстоятельств, количеств), которые функционируют как классифицирующие значения и объединяют или лексемы в лексико-грамматические классы («части речи»), или словоизменительные формы - в «грамматические» (словоизменительные) категории 23.

Поскольку в настоящей работе речь идет о словоизменении глаголов, необходимо подчеркнуть, что автор приняла семантическую трактовку понятия «глагол» по J1.B. Щербе: лексема, означающая действие (процесс) и любое явление реальной действительности, которое носителями языка воспринято и/или воспринимается как действие; иными словами, глагол - это лексема, обладающая помимо вещественного значения, в котором отражено какое-либо явление объективной реальности, еще и категориальным

24 классифицирующим значением процессуальности.

Глагольная словоизменительная форма: такая минимальная структурная единица словоизменительного механизма языка, главным функциональным предназначением которой является передача служебной информации о

21 Ср.: Баскаков Н.А. О границах словообразования и словоизменения в тюркских языках // Советская тюркология, 1986. №2. С. 3-11.

23 Гузев В.Г., Насилов Д.М. Словоизменительные категории в тюркских языках и понятие «грамматическая категория» // Советская тюркология. 1981. № 3. С. 22-35.

24 Щерба Л .В. О частях речи в русском языке // Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. С. 83. действиях путем сопряжения знаменательных глагольных значений с грамматическими служебными значениями и порождение конкретной разновидности глагольных словоформ (речевых образований), что дает основание гипотетично представлять себе её как абстракцию, в которой отражены и закреплены программы, совокупности правил, модели, по которым строятся в речи глагольные словоформы.

Под служебной понимается такая информация, которая не бывает «потенциальной темой языкового обмена» (Е.Д. Поливанов), т.е. не способна выступать в качестве содержания (смысла) высказываний, и содержание которой составляют сведения о связях или второстепенных свойствах элементов реальности.

Глагольная словоизменительная категория: совокупность глагольных словоизменительных форм, которая функционирует преимущественно или как средство передачи информации о связях, или о второстепенных (несущностных) свойствах действий, или как средство вторичной репрезентации (вторичного гипостазирования) действий, т.е. представления действий как предметов (выражение опредмеченных действий), признаков или обстоятельств.

Формообразование: основная разновидность словоизменения, представляющая собой языковой механизм такого оперативного грамматического преобразования слов, которое производится с целью репрезентации в речи каких-либо категориальных значений (т.е. значений, содержащих информацию о связях или второстепенных свойствах элементов действительности) и включающий все словоизменительные категории, т.е. как те, которые не обладают механизмом спряжения, так и те, которые обладают последним.

Формоизменение: с коммуникативной точки зрения менее важная, чем формообразование, разновидность словоизменения, представляющая собой механизм такого оперативного грамматического преобразования форм, которое не затрагивает категориального значения и производится с целью переменной репрезентации в речи предметов, участников ситуации, которые вступают в передаваемую категориальным значением связь в одном и том же амплуа. Формоизменение свойственно только многочленным категориям (в частности категории принадлежности, именной и глагольной категориям сказуемости) и в большинстве тюркских языков представляет собой спряжение по лицам. В некоторых тюркских языках (в чувашском, туркменском, в одном из диалектов татарского, в ряде тюркских языков Китая) и в большинстве других алтайских языков имеются категории принадлежности и сказуемости, не обладающие механизмом формоизменения.25

Один из фундаментальных принципов формообразования агглютинативных языков заключается в следующем: нет аффикса — нет и формы с нулевым показателем1(\ а значит, не задействована и соответствующая категория. Наиболее наглядно эта особенность проявляет себя в устройстве тюркских субстантивных категорий множественности и склонения. Функциональный анализ не позволяет обнаружить в них компонент с нулевым показателем, т.е. соответственно форму единичности и форму именительного («основного») падежа, которые имели бы служебные значения, характерные для категорий числа и склонения. В обоих случаях приходится констатировать отсутствие конституэнтов со значимым отсутствием27.

Как будет показано ниже, этот же принцип релевантен и в отношении ряда глагольных словоизменительных категорий, в частности, категории залога не удается обнаружить форму основного (действительного) залога.

25 Гузев В.Г. Очерки но теории тюркского словоизменения: глагол (на материале староанатолийско-тюркского языка). Л., 1990. С. 26-28.

26 Гузев В.Г., Бурыкии А.А. Общие строевые особенности агглютинативных языков // Acta Linguistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований. 'Г. 3. (Ч. 1). СПб., 2007. С. 113-114.

27 Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: имя (на материале староанатолийско-тюркского языка). Л., 1987. С. 68-70, 98-102.

Из сказанного выше следует, что глагольное словоизмененне в первую очередь трактуется как совокупность средств передачи служебной информации о действиях.

Автор опирается также на ряд теоретических положений, в которых отражен опыт общего языкознания. Имеются в виду в частности положения:

И неофит, и ученый-лингвист постигают языковую систему,

28 отталкиваясь от речевых фактов.

Положение о неразрывной диалектической связи синхронии и диахронии.29

Восхождение современных морфологических показателей или форм к самостоятельным лексемам или синтаксическим конструкциям, «поскольку в

ТО грамматике нет ничего такого, чего не было бы предварительно в лексике».

Закономерная связь залоговых значений - собственно страдательного и неопределенно-личного (или по терминологии Б.А. Серебренникова п 1 безличного») .

Формирование видовых значений на базе акционсартовых (в диахронии первые вырастают из вторых).32

Способность тюркских словоизменительных глагольных категорий (в отличие от продуктов словообразовательных операций) сохранять исконное управление и обслуживаться средствами категорий статуса и залога.33

Положение о различии таксисных и нетаксисных языковых средств.34 Сомнительность грамматического учения об ориентировке временных

35 форм глагола на момент речи (Н.С. Поспелов, Н.А. Сыромятников).

28 Щерба Л.В.Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. С. 31, 78.

29 Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М., 1972. С. 31.

30 Звегинцев В.А. Теоретико-лингвистические предпосылки гипотезы Сепира-Уорфа // Новое в лингвистике.

Вып. 1. М., 1960. С. 133.

31 Серебренников Б.А. Вероятностные обоснования в компаративистике. М., 1974. С. 217-219.

32 Ван дер Хейде К. [Из введения к работе "Глагольный вид в латинском языке. Проблемы и выводы"] // Вопросы глагольного вида. Сборник / Отв. Ред. Ю.С.Маслов. М., 1962. С. 62.

33 Гузев В.Г. Система именных форм тюркского глагола как морфологическая категория (на материале староанатолийского и турецкого языков) // Turcologica. К семидесятилетию акад. А.Н.Кононова. Л., 1976. С.58. Ср. также: Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958. С. 159-161.

34Якобсон P.O. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. Сборник статей. М., 1972. С. 101.

35 Сыромятников Н.А. Система времен в новояпонском языке. М., 1971. С. 17, 33.

Автор руководствовался следующим представлением о речевой деятельности коммуникантов: говорящий формирует подлежащее передаче смысловое (внеязыковое) содержание, кодирует его путем подбора нужных монем, руководствуясь напоминанием или сходством смысловых единиц и значений (языковых семантических единиц) и материализует последние в виде цепочки речевых знаков (экспонентов монем). Речевые цепочки сами по себе (в отрыве от коммуникантов) не содержат ничего идеального, ни значений, ни смыслов. Коммуникант 2 (слушющий) декодирует высказывания и сам восстанавливает передаваемое ему мыслительное содержание.37

Представляется удобным рассматривать материал карачаево-балкарского языка в том порядке, в котором аффиксы соответствующих наиболее общих глагольных категорий располагаются в составе глагольных словоформ в речи, т.е. 1) категория залога, 2) категория статуса, 3) категория аспектуальности, 4) категория номинализации действия (именных форм глагола), 5) категория сказуемости. Категории, отсутствующие в перечне, входят в качестве частных в состав иерархически конституированных общих категории.

36 См. напр.: Панфилов B.3. Гносеологические аспекты философских проблем языкознания. М., 1982. С. 60.

37 Подробнее см.: Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: имя (на материале староанатолийско-тюркского языка). Л., 1987. С. 38.

3S Ср.: Исхакова Х.Ф. Модель татарского спряжения (образование синтетических форм глагола в современном татарском языке) // Синхронно-сопоставительный анализ языков разных систем. М., 1971. С.108-126; Щербак A.M. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков (глагол). Л., 1981; Тенишев Э.Р., Аракин В.Д., Благова Г.Ф. и др. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Морфология. М., 1988. С. 269-483; Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: глагол. Л., 1990. С. 16. См. также: Guzev V.G. Teorik TUrk Gramerinden: Fiilin Be§ Cekimleme Ulami Uzerine // IV. Uluslararasi Turk Dili Kurultayi Bildirileri (24-29 Eyliil 2000), cilt I, Ankara: Turk Dil Kurumu Yayinlari, 2007, s. 697-703.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Глагольные словоизменение в турецком и карачаево-балкарском языках"

Выводы

Подтверждается теоретическое положение, согласно которому категория сказуемости конституируется всей совокупностью финитных глагольных форм.219

Значения изъявительной, повелительной, желательной и сослагательной модальностей формируют входящие в состав категории сказуемости категории соответствующих наклонений. Отличие карачаево-балкарского

219 Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: глагол. Л., 1990. С. 61-114. языка от турецкого в этой области состоит в отсутствии в нем долженствовательного наклонения.

В карачаево-балкарском языке отсутствуют имеющиеся в турецком языке вторичные (с точки зрения синтактики морфем) формы модальностей. Функцию выражения предположительно-утвердительной и индирективной модальностей выполняют соответственно сложновербальные формы -лЫкъ бол- и -гъАн бол- (см. главу III).

Анализ материала убеждает в том, что в сопоставляемых языках категории времени индикатива имеют различную структуру (трехполюсное устройство турецкой и двухполюсная система карачаево-балкарской категории). Кроме того, карачаево-балкарская категория обнаруживает необычно гипертрофированную синонимию временных форм (по две формы: настоящего-будущего, перфекта, плюсквамперфекта и неопределенного имперфекта), а также наличие временной формы с хабилитативной акционсартовой семой -(Ы)учУ.

В сочинении были рассмотрены глагольные временные формы, восходящие к причастиям, субстантивно-адъективным, а также к деепричастным формам карачаево-балкарского глагола.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенный сопоставительный анализ глагольных словоизменительных категорий двух отдаленно родственных тюркских языков - современного турецкого, обладающего признаками огузской подгруппы тюркских языков, и карачаево-балкарского, характеризуемого как типично кыпчакский язык, - позволил прояснить ряд вышеуказанных вопросов внутритюркской типологии и углубить понимание процессов и путей дрейфа разных родственных языков в условиях преобладания в них агглютинативной техники в сфере словоизменения.

Одной из своих задач при этом автор считала избегание некритического переноса на почву конкретного тюркского языка не только теоретических представлений, сложившихся в индоевропейском языкознании, но и единиц понятийно-терминологического аппарата, сформировавшегося в пределах теоретических грамматик других тюркских языков. В качестве примера последнего может быть названа общепринятая трактовка субстантивно-адъективных форм глагола как причастий.

Сопоставительный анализ позволил убедиться в том, что в обоих языках N глагол обслуживается словоизменительными категориями всех трёх семантических типов - носителей служебной информации: (1) о связях действий (залоги, категория сказуемости, включающая наклонения и категорию времени индикатива), (2) о свойствах действий (категория статуса, аспектуальности), (3) о вторично гипостазируемых действиях (категория номинализации действия).

Вместе с тем, выяснились типологические различия между сопоставляемыми языками:

1. Категория статуса карачаево-балкарского языка в большей мере, чем таковая турецкого языка пользуется аналитической техникой для передачи служебной информации «мочь / не мочь».

2. В отличие от огузского турецкого языка типичный кыпчакский карачаево-балкарский язык обладает значительно более обширным арсеналом аспектуальных глагольных форм.

3. Привлеченный тюркский материал позволяет утверждать, что вопреки сложившемуся в аспектологии представлению о словообразовательном характере акционсартовых средств, не может быть сомнения в словоизменительной природе , тюркских форм характера протекания действия.

4. Система глагольно-именных форм карачаево-балкарского языка, будучи типично кыпчакской категорией номинализации действия, имеет ряд особенностей, отличающих её от соответствующей огузско-турецкой: 1) повышенное количество (семь против четырех) форм имен действия, 2) обладание некоторых масдарных форм (с морфемами -ГъАнлЫкъ, -(А)рлЫкъ (в отрицательном статусе -мАзлЫкъ)) темпоральными семами, 3) наличие чуждой тюркским языкам формы инфинитива с морфемой -(А)ргъА, 4) категория обстоятельственных форма глагола включает заметно меньшее количество конституэнтов, чем соответствующая турецкая категория.

5. В составе категории сказуемости карачаево-балкарского языка, которая понимается как совокупность всех глагольных финитных форм, в качестве частных категорий выделяются наклонения (изъявительное, повелительное, желательное, сослагательное), каждое из которых имеет свое собственное категориальное значение.

В нарушение тюркологической традиции «условное наклонение» по сформулированным в работе соображениям трактуется не как наклонение, а как одна из финитных глагольных форм с обстоятельственным значением.

Необходимо подчеркнуть важность упрочения в тюркском языкознании понимания того, что тюркские языки, как и многие другие языки мира, обладают сослагательным наклонением, как правило, отсутствующим в тюркских грамматиках. Тем более что типологически это наклонение и в турецком, и в карачаево-балкарском языках устроено так же, как и во многих славянских, германских, романских и т.д. языках (путем сопряжения, сталкивания значений будущего и прошедшего).

Автор настоящего сочинения надеется, что полученные результаты явятся скромным вкладом в развитие внутритюркской структурной типологии языков и полагает, что продолжение исследований в этом направлении способствовало бы более глубокому выявлению своеобразия каждого отдельного тюркского языка.

Список научной литературыУльмезова, Лейля Мурадиновна, диссертация по теме "Языки народов зарубежных стран Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии"

1. Айляров Ш.С. Развернутые члены предложения в современном турецком языке. М., 1974. 231 с.

2. Алиев У.Б. Наклонение и время глагола карачаево-балкарского языка // Вопросы категории времени и наклонения глагола в тюркских языках. Баку: Издательство «ЭЛМ», 1968. С. 96-116.

3. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. Издание четвертое, стереотипное. М.: КомКнига, 2007. 576 с.

4. Баскаков Н.А. Введение в изучение тюркских языков. М.: Издательство «Высшая школа», 1969. 384 с.

5. Баскаков Н.А. Историко-типологическая морфология тюркских языков (структура слова и механизм агглютинации). М.: «Наука», 1979. 275 с.

6. Баскаков Н.А. О границах словообразования и словоизменения в тюркских языках // Советская тюркология, 1986. № 2. С. 3-11.

7. Баскаков Н.А. О категориях наклонения и времени в тюркских языках // Структура и история тюркских языков. М., 1971. С. 71-80.

8. Баскаков Н.А. Система спряжения или изменения слов в языках тюркской группы // Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков. (4.2). Морфология. М., 1956. С. 263-303.

9. Бенвенист Э. Общая лингвистика. Под редакцией, с вступительной статьей и комментарием Ю.С. Степанова. М.: Издательство «Прогресс», 1974. 448 с.

10. Бётлингк О Н. О языке якутов. Пер. с нем. д-р филолог, наук В.И.Рассадина. Отв. ред. Е.И. Убрятова. Новосибирск: «Наука». Сибирское отделение, 1989. 646 с.

11. Бирюкович P.M. Морфология чулымско-тюркского языка. (4.2). Издательство Саратовского университета, 1981. 184 с.

12. Блумфилд Л. Язык. Перевод с английского Е.С. Кубряковой и В.П. Мурат. Под редакцией и с предисловием М.М. Гухман. М.: Издательство «Прогресс», 1968. 608 с.

13. Бодуэн де Куртенэ А.И. Избранные труды по общему языкознанию. Т. II. М.: Издательство АН СССР, 1963. 402 с.

14. Бодуэн де Куртенэ И.А. Введение в языковедение. С приложением: Сборник задач по «Введение в языковедение». Вступ. ст. В.М. Алпатова. Издание шестое. М.: «Едиториал УРСС», 2004. 320 с.

15. Бондарко А.В. Грамматическое значение и смысл. JL, 1978. — 179с.

16. Бондарко А.В. Длительность // Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Л.: «Наука», 1987. С. 98-124.

17. Бондарко А.В. Универсальные и неуниверсальные функции в грамматике // Универсалии и их место в типологических исследованиях. Тезисы докладов. М., 1971. С. 7-9.

18. Боровков А. Очерки карачаево-балкарской грамматики // Языки Северного Кавказа и Дагестана. Сборник лингвистических исследований I. М.-Л., 1935. С. 11-40.

19. Ван дер Хейде К. Из введения к работе «Глагольный вид в латинском языке. Проблемы и выводы» // Вопросы глагольного вида. Сборник/Отв. ред. Ю.С. Маслов. М., 1962. С. 59-64.

20. Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). Издание второе. М.: «Высшая школа», 1972. 616 с.

21. Вопросы глагольного вида. Сборник. Составление сборника, редакция, вступительная статья и примечания проф. Ю.С.Маслова. М.: Издательство иностранной литературы, 1962. 440 с.

22. Вопросы категории времени и наклонения глагола в тюркских языках: Материалы совещания. Баку: Издательство «ЭЛМ», 1968. -230 с.

23. Гаджиахмедов Н.Э. Грамматические категории глагола в кумыкском языке. Учебное пособие. Махачкала, 1987. 81 с.

24. Ганиев Ф.А. Видовая характеристика глаголов татарского языка: проблема глагольного вида в татарском языке. Казань, 1963. -180 с.

25. Ганиев Ф.А. Видовая характеристика глаголов татарского языка: проблема глагольного вида в татарском языке. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Казань, 1963. — 21 с.

26. Ганиев Ф.А. Видо-временная система в тюркских языках // Проблема общности алтайских языков. Л., 1969. С. 76-77.

27. Грунина Э.А. Об изучении семантической структуры временных форм индикатива (подходы к проблеме) // Советская тюркология, 1975. № 4. С. 82-91.

28. Гузев В.Г. Опыт применения понятия «гипостазирование» к тюркской морфологии // Востоковедение: филологические исследования. Выпуск 21 / Отв. ред. И.М. Стеблин-Каменский. Санкт-Петербург: Издательство Санкт-Петербургского Университета, 1999. С. 29-36.

29. Гузев В.Г. Опыт разработки теоретических основ описания тюркского функционального синтаксиса. Востоковедение: Филологические исследования. Вып. 27: Сб. Статей/Отв. ред. В.Г. Гузев. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2006. С. 40-63.

30. Гузев В.Г. К вопросу о разграничении предложений и словосочетаний в тюркских языках // Востоковедение 9. Филологические исследования. JL: Издательство Ленинградского университета, 1984. С. 43-49.

31. Гузев В.Г. К вопросу об инфинитивах в составе тюркских глагольных имен // Материалы научной конференции Восточного факультета, посвященной 275-летию СПбГУ, 8-9 апреля 1999. С. 13-15.

32. Гузев В.Г. О категории аспектуальности (на материале староанатолийско-тюркского языка) // Советская тюркология. Баку: 1988, № 1.С. 3-11.

33. Гузев В.Г. О тюркских языковых средствах опосредованного сообщения о событиях // Востоковедение / Отв. ред. акад. РАН М.Н. Боголюбов. СПб. Вып. 26. 2005. С. 25-44.

34. Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: глагол (на материале староанатолийско-тюркского языка). JL: Издательство ЛГУ, 1990.- 168 с.

35. Гузев В.Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: имя (на материале староанатолийско-тюркского языка). Л.: Издательство ЛГУ, 1987. 144 с.

36. Гузев В.Г. Узбекский квазимасдар // Теоретические проблемы языкознания. Сб. статей к 140-летию кафедры общего языкознания Филологического факультета СПбГУ. СПб.: Филологический факультет, 2004. С. 277-286.

37. Гузев В.Г., Бурыкин А.А. Общие строевые особенности агглютинативных языков // Acta Linguistica Petropolitana. Труды Институталингвистических исследований. Т. 3. (Ч. 1). СПб.: Нестор История, 2007. С. 109-117.

38. Гузев В.Г., Дениз-Йылмаз О. Опыт построения понятийного аппарата теории турецкой грамматики: Учебное пособие на турецком языке. С.-Петербург: Издательство СПбГУ, 2004. 134 с.

39. Гузев В.Г., Дениз-Йылмаз О., Махмудов-Хаджиоглу X., Ульмезова J1.M. Начальный курс турецкий язык. СПб.: Издательство «Каро», 2006. -187 с.

40. Гузев В.Г., Насилов Д.М. Словоизменительные категории в тюркских языках и понятие «грамматическая категория» // Советская тюркология. 1981. № 3. С. 22-35.

41. Гузеев Ж. Бусагъатдагъы малкъар тил. Нальчик: «Эльбрус», 1999. -392 с.

42. Дениз-Йылмаз О. Об одном узуальном смысле, передаваемом турецким глагольным именем -(у)АсАк // Вестник СПбГУ, 2002. Сер. 2. Вып. 3. (№ 18). С. 115-116.

43. Дениз-Йылмаз О. Субстантивно-адъективные формы в турецком языке (-Dik, -(у)ЕсЕк, -(y)Esi) на турецком языке. // Восток востоковеды -востоковедение: сб. статей / Под ред. Е.И. Зеленева. СПб.: Издательство СПбГУ, 2004. С. 92-112.

44. Дениз-Йылмаз О., Образцов А.В., Телицин Н.Н., Ульмезова JT.M. Учебное пособие по турецкому языку. СПб.: Издательство СПбГУ, 2004. 67 с.

45. Дениз-Йылмаз. О. Категория номинализации действия в турецком языке. СПб.: Издательство СПбГУ, 2006. — 227 с.

46. Джанмавов Ю.Д. Деепричастия в кумыкском литературном языке: сравнительно с другими тюркскими языками. М.: «Наука» 1967. — 330 с.

47. Дмитриев Н.К. Строй тюркских языков. М.: Издательство восточной литературы, 1962. 607 с.

48. Дмитриев Н.К. Грамматика башкирского языка. M.-JL: Издательство Академии наук, 1948. 276 с.

49. Дмитриев Н.К. Грамматика кумыкского языка. М.- Д.: Издательство АН СССР, 1940. 205 с.

50. Дмитриев Н.К. Турецкий язык. М.: Издательство восточной литературы, 1960. 95 с.

51. Есперсен О. Философия грамматики. Пер с анг. В.В. Пассека С. П. Сафроновой / Под ред. и с предисловием Б. А. Ильиша. М.: Издательство иностранной литературы, 1958. 404 с.

52. Звегинцев В. А. Теоретико-лингвистические предпосылки гипотезы Сепира-Уорфа // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960. С. 111-134.

53. Иванов С.Н. Курс турецкой грамматики. Часть И. Грамматические категории глагола. Учебное пособие. Л.: Издательство ЛГУ, 1977.-88 с.

54. Иванов С.Н. Очерки по синтаксису узбекского языка (форма на -ган и ее производные). Л.: Издательство ЛГУ, 1959. 152 с.

55. Иванов С.Н. Родословное древо тюрок Абу-л-Гази-хана. Грамматический очерк: имя и глагол. Грамматические категории. Ташкент. Издательство «Фан» Узбекской ССР, 1969. 204 с.

56. Исаченко А.В. Грамматический строй русского языка в сопоставлении с словацким. Морфология. Часть вторая. Братислава: Издательство Словацкой АН, 1960. 577 с.

57. Исхакова Х.В., Насилов Д.М. и др. Эвиденциальность в тюркских языках // Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сборник статей памяти Наталии Андреевны Козинцевой. СПб.: «Наука», 2007. С. 469-518.

58. Исхакова Х.Ф. Модель татарского спряжения (образование синтетических форм глагола в современном татарском языке) // Синхронно-сопоставительный анализ языков разных систем. М.: Издательство «Наука», 1971. С.108-126.

59. Исхакова Х.Ф., Насилов Д.М. и др. Эвиденциальность в тюркских языках // Эвиденциальность в языках Европы и Азии. Сборник статей памяти Наталии Андреевны Козинцевой. СПб.: Издательство «Наука», 2007. С. 469-518.

60. Казарян В.П. Понятие времени в структуре научного знания. М., 1980.- 176 с.

61. Карачаево-балкарско-русский словарь. М.: Издательство «Русский язык», 1989. 832 с.

62. Касевич Б.А. Труды по языкознанию: В 2 т.: Т. 1 / Под ред. Ю.А. Клейнера. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2006. 664 с.

63. Колшанский Г.В. Коммуникативная функция и структура языка. М.: Издательство «Наука», 1984. 176 с.

64. Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. Второе, исправленное и дополненное издание. М.: «Наука», 1976. 720 с.

65. Кононов А.Н. Грамматика современного турецкого литературного языка. М.-Л.: Издательство АН СССР, 1956. 571 с.

66. Кононов А.Н. Грамматика современного узбекского литературного языка. М.-Л.: Издательство АН СССР, 1960. 447 с.

67. Кононов А.Н. Структура и история языка. Заметки по морфологии турецкого языка (Модальность на -dir) / Советская Тюркология. Баку, 1980. № 3. С. 3-16.

68. Кормушин И.В. Проблемы реконструкции пратюркского глагола: темпоральная система, её истоки и преобразования. Научный доклад по опубликованным трудам, представленный к защите на соискание ученой степени доктора филологических наук. М.: 1991. 76 с.

69. Кормушин И.В. Системы времен глагола в алтайских языках, автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Л.: 1968. 20 с.

70. Кормушин И.В. Системы времен глагола в алтайских языках. М.: Издательство «Наука», 1984. 85 с.

71. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. М.: «Советская энциклопедия», 1990. 685 с.

72. Любимов К.М. Система глагольных времен в современном турецком языке // Советская тюркология, 1970, № 2. С.44-63.

73. Маматов М.Ш. Вторичный предикат в структуре простого предложения узбекского языка. Автореферат докторской диссертации. Ташкент: АН Узбекской ССР. Ордена «Знак Почёта» Институт языка и литературы им. А.С. Пушкина, 1990.

74. Маматов М.Ш. Вторичный предикат, выраженный субстантивными формами, в современном узбекском языке. Ташкент: Издательство «Фан» Узбекской ССР, 1990. 140 с.

75. Маматов М.Ш. К вопросу о категории номинализации действия (на материале узбекского языка) // Советская тюркология, 1988. № 5. С. 4152.

76. Мартине А. Основы общей лингвистики: Пер. с фран. / Под ред. и со вступительной статьей В.А. Звегинцева. Изд. 2-е. М.: «Едиториал УРСС», 2004. - 224 с.

77. Маслов Ю.А. Очерки по аспектологии. Л.: Издательство ЛГУ, 1984.-254 с.

78. Маслов Ю.С. Избранные труды: Аспектология. Общее языкознание / Сост. и ред. А.Б. Бондарко, Т. А. Майсак, В.А. Плугнян; М.: «Языки славянской культуры», 2004. 840 с.

79. Мельников Г.П. Системология и языковые аспекты кибернетики. М.: «Советское радио», 1978. 368 с.

80. Мельников Г.П. Бодуэновское понимание системности языка // Языковая практика и теория языка. Вып. 2. М., 1978. С. 32-51.

81. Молчанов Ю.Б. Развитие и время // Материалистическая диалектика как общая теория развития / Под руководством и общей редакцией акад. Л.Ф. Ильичева. М., 1982. С. 229-250.

82. Насилов Д.М. О способах выражения видовых значений в алтайских языках // Проблема общности алтайских языков. Л., 1971. С. 366376.

83. Насилов Д-М. Проблемы тюркской аспектологии. Акциональность. Л.: Издательство «Наука», 1989. 208 с.

84. Насилов Д.М. Структура времён индикатива в древнеуйгурском языке (по памятникам уйгурского письма). Автореферат кандидатской диссертации. М., 1963. 24 с.

85. Насилов Д.М. Формы выражения способов глагольного действия в алтайских языках: В связи с проблемой глагольного вида // Очерки сравнительной морфологии алтайских языков / Отв. ред. О.П. Суник. Л., 1978. С. 88-177.

86. Недялков В.П. Типология взаимных конструкций // Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. Издательство «Наука». С.-Петербургского отделение, 1991. С. 276-312.

87. Панфилов В.З. Взаимоотношение языка и мышления. М.: Издательство «Наука», 1971. 232 с.

88. Панфилов В.З. Гносеологические аспекты философских проблем языкознания. М.: «Наука», 1982. 360 с.

89. Перельмутер И.А. Общеиндоевропейский и греческий глагол: Видо-временные и залоговые категории. JL, 1977. 79 с.

90. Пешковский A.M. Русский синтаксис в научном освещении. Вступ. ст. проф. С.И. Бернштейна. Изд-е 6-е. М.: «Государственное учебно-педагогическое издательство», 1938. —451 с.

91. Плунгян В.А. Общая морфология: Введение в проблематику: Учебное пособие. М.: «Едиториал УРСС», 2003. 384 с.

92. Покровская JI.A. К вопросу о личных и неличных формах глагола в тюркских языках // Turcologica. М., 1976. С. 126-132.

93. Поливанов Е. Д. О разграничении суффиксальных и префиксальных агглютинативных языков // Труды по восточному и общему языкознанию. М., 1991. 624 с.

94. Реформатский А.А. Введение в языковедение / Под ред. В.А. Виноградова. М.: Аспект Пресс, 1996. 536 с.

95. Самойлович А.Н. Краткая учебная грамматика османско-турецкого языка. Под наблюдением и с предисл. Г.Ф. Благовой, Д.М. Насилова. Репр. изд. 1925 г. с доп. и исп. М.: «Восточная литература»: «Муравей», 2002. 158 с.

96. Севортян Э.В. Аффиксы глаголообразования в азербайджанском языке. Опыт сравнительного исследования. М.: Издательство Восточной литературы, 1962. 644 с.

97. Севортян Э.В. Категория сказуемости // Исследования по сравнительной грамматике тюркских языков. Часть вторая. Морфология. М.: Издательство АН СССР, 1956. С. 16-21.

98. Серебренников Б.А. Вероятностные обоснования в компаративистике. М.: Издательство «Наука», 1974. 352 с.

99. Серебренников Б.А. Категории времени и вида в финно-угорских языках пермской и волжской групп. М., 1960. 300 с.

100. Серебренников Б.А. Об относительной самостоятельности развития системы языка. М., 1968. 128 с.

101. Серебренников Б.А. О материалистическом подходе к явлениям языка. М.: Издательство «Наука», 1983. 320 с.

102. Серебренников Б.А. Система времён татарского глагола. Казань: Издательство Казанского университета, 1963. 75 с.

103. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. Пер. с фран. A.M. Сухотина, перераб. по 3-у французскому изд. А. А. Холодовича. Вступительная статья А.А. Холодовича // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. Пер. с фран. Под ред. А.А. Холодовича М., 1977. С. 7-285.

104. Сыромятников Н.А. Система времен в новояпонском языке. М.: «Наука», 1971. 336 с.

105. Татарская грамматика. Т. II. Морфология. Казань: Татарское книжное издательство^ 1993. -397 с.

106. Телицин Н.Н. Атрибутивные и субстантивно-атрибутивные формы древнеуйгурского глагола // Исследования по уйгурскому языку. Алма-Ата: Издательство «Наука» Казахской ССР, 1988. С. 96-103.

107. Телицин Н.Н. К вопросу о сослагательном наклонении в древнетюркских языках//Вестник СПбГУ, 1998. Сер. 2. Вып. 1.(№2). С. 118-120.

108. Телицин Н.Н. К характеристике деепричастий в древнеуйгурском языке // Советская тюркология, 1987. № 6. С. 10-18.

109. Тенишев Э.Р., Аракин В.Д., Благова Г.Ф. и др. Сравнительноисторическая грамматика тюркских языков. Морфология. М.: «Наука», 1988.-560 с.

110. Теория функциональной грамматики: Введение. Аспектуальность. Временная локализованность. Таксис. Д.: Издательство «Наука», Ленинградское отделение, 1987. 250 с.

111. Теория функциональной грамматики: Персональность. Залоговость. СПб.: «Наука», С.-Петербургского отделение, 1991.-370 с.

112. Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. М.: «Прогресс», 1987.-560 с.

113. Трубецкой Н.С. Основы фонологии. Перевод с немецкого А.А. Холодовича. М.: Издательство иностранной литературы, 1960. 372 с.

114. Турецко-русский словарь. АН СССР Институт Востоковедения: М.: Издательство «Русский язык», 1977. 966 с.

115. Тыдыкова Н.Н. Об имени действия в алтайском языке // Язык и культура алтайцев (сборник научных статей) / Отв. ред. А.Т. Тыбыкова. Горно-Алтайск, 1993. С. 69-75.

116. Ульмезова Л.М. О структуре глагольной категории времени в балкарском языке // Вестник СПбГУ, 2008. Сер. 9. Вып. 1. С. 105-109.

117. Ульмезова Л.М. Опыт сопоставительного анализа залогов в турецком и карачаево-балкарском языках // Вестник СПбГУ, 2008. Сер. 9. Вып. 3. (Ч. 1). С. 129-134.

118. Ульмезова Л.М. Субстантивно-адъективные формы и основы временных форм индикатива в современном карачаево-балкарском языке // Вестник СПбГУ, 2007. Сер. 9. Вып. 2. (Ч. 1). С. 111-116.

119. Уруспиев И.Х. Категория времени глагола в карачаево-балкарском языке // Вопросы категории времени и наклонения глагола в тюркских языках: Материалы совещания. Баку, 1968. С. 39-62.

120. Филоненко В.Ю. Грамматика балкарского языка. Фонетика и морфология. Нальчик, 1940. 88 с.

121. Философский словарь. Основан Генрихом Шмидтом. Переработанное издание под редакцией проф. д-ра Георги Шишкоффа. Двадцать второе издание. М.: Издательство «Республика», 2003. 576 с.

122. Хабичев М.А. Карачаево-балкарский язык // Языки народов СССР. Т.П. Тюркские языки. М., 1966. С. 213-233.

123. Хабичев М.А. Карачаево-балкарское именное словообразование (опыт сравнительно-исторического изучения). Черкесск: Ставропольское книжное издательство, 1971. 302 с.

124. Хабичев М.А. Карачаево-балкарское именное формообразование и словоизменение. Черкесск: Ставропольское книжное издательство, Карачаево-Черкесск. отд-е, 1977. -111 с.

125. Храковский B.C. Залог // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: «Советская энциклопедия», 1990. С. 160-161.

126. Чеченов А.А., Ахматов И.Х. Карачаево-балкарский язык // Языки мира. Тюркские языки. М.: Издательство «Индрик», 1997. С. 272-286.

127. Щека Ю.В. Практическая грамматика турецкого языка. М.: Издательство «Восток-Запад», 2007. 666 с.

128. Щерба Л.В. О частях речи в русском языке // Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л.: «Наука», 1974. С. 77-100.

129. Щербак A.M. Очерки по сравнительной морфологии тюркских языков (глагол). Л.: «Наука», Ленинградское отделение, 1981. — 184 с.

130. Юлдашев А.А. Аналитические формы глагола в тюркских языках. М.: Издательство «Наука», 1965. — 276 с.

131. Юлдашев А.А. Сотношение деепричастных и личных форм глагола в тюркских языках. М.: Издательство «Наука», 1977. 270 с.

132. Якобсон P.O. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М.: «Наука», 1972. С. 95-113.

133. Banguoglu Т. Ttirk^enin grameri. istanbul: Baha Matbaasi, 1974. -630 s.

134. Bayraktar N. Tiir^ede Fiilimsiler. Ankara: TDK Yayinlan, 2004. -XVIII + 397 s.

135. Causevic E. Gramatika suvremenoga turskog jezika. Zagreb, 1996. -554 s.

136. Comrie B. Aspekt: An introduction to the study of verbal aspects and related problems. Cambridge, 1976. P. 142.

137. Qagatay S. Eski Osmanhcada Fiil Mti§taklari. II. Partisipler // AUDTCF Dergisi. С. V. Sy. 5. Ankara, 1947. S. 525-552.

138. Deny J. Grammaire de la langue turque (dialecte osmanli). Paris: Editons Ernest Leroux, 1921. XXX + 1218 pp.

139. Deniz Yilmaz O. Turkiye Ttirk^esinde Eylemsi. Ankara: TDK Yayinlan, 2009. 202 s.

140. Ergin M. Turk Dil Bilgisi. 19. baski. istanbul: Bayrak / Basim / Tamtim, 1992. XXVI + 407 s.

141. Gabain A.v. Alttiirkische Grammatik mit Bibliographie, Lesestticken und Worterverzeichnis, auch Neutiirkisch .2. verbesserte Auflage. Leipzig: Otto Harrassowitz, 1950. 374 S.

142. Gencan T.N. Dilbilgisi. istanbul: Ahmet Sait Basimevi, 1966. XV + 412 s.

143. Guzev V.G. Teorik Turk Gramerinden: Fiilin Be§ Qekimleme Ulami Uzerine // IV. Uluslararasi Turk Dili Kurultayi Bildirileri (24-29 Eyltil 2000), cilt I, Ankara: Turk Dil Kurumu Yayinlan, 2007. S. 697-703.

144. Guzev V.G., Yilmaz О. Teorik Tiirk Dilbilimi A9isindan Eski Anadolu Turk9esinin Ozelliklerinin Kiymeti Uzerine // Osmanli. Cilt 9. Editor: Giiler Eren. Bilim Editorleri: Kemal Ci?ek ve Cem Oguz. Ankara: Yeni Turkiye Yayinlari, 1999. S. 412-417.

145. Johanson L. Aspekt im Turkischen. Vorstudien zu einer Beschreibung des Tiirkeiturkischen Aspektsystems. Uppsala, 1971. 344 S.

146. Johanson L. Turkic indirectives // Evidentials. Turkic, Iranian and Neighbouring Languages. Berlin, NewYork. P. 61-87.

147. Karahan L. -sa / -se Eki Hakkinda // Tiirk Dili. Dil ve Edebiyat Dergisi. Sy. 516. Ankara, 1994. S. 471-474.

148. Karahan L. Yapi Bakimindan Ciimle Siniflandirmalan Uzerine Hakkinda // Turk Dili. Dil ve Edebiyat Dergisi. Sy. 583. Ankara, 2000. S. 16-23.

149. Korkmaz Z. -asi/-esi Gelecek Zaman isim-Fiil (participium) Ekinin Yapisi Uzerine/TDAY-Belleten 1968. Ankara, 1969. S. 31-38.

150. Korkmaz Z. Turkiye Turk9esi Grameri ($ekil Bilgisi). Ankara: TDK Yayinlari, 2003. CXVI + 1224 s.

151. Kornfilt J. Turkish. London and New York: Routledge, 1997. XXXI + 575 pp.

152. Leisi E. Der Wortinhalt: Seine Struktur im Deutschen und Englischen. 2. erweiterte Auflage. Heidelberg, 1961. S. 23-25.

153. Lewis G. L. Turkish Grammar. Oxford: Oxford University Press, 1967.-xxxii +303 pp.

154. Lexikon sprachwissenschaftlicher Termini. Leipzig: Bibliographisches Institut, 1985.-281 S.

155. Nedjalkov V. P. Karachay-Balkar reciprocals. Turkic Languages, 6. St.Petersburg, 2002. S. 19-80.

156. Pritsak O. Das Karatschaische und Balkarische // Philologiae Turcicae Fundamenta. Tomus Primus. Wiesbaden, 1959. S. 340-368.

157. Radloff W. Einleitende Gedanken zur Derstellung der Morphologie der Turksprachen. Memoires de I'Academi Imperiale des sciences de St.-Petersbourg. St. -Petersbourg, 1906. VIII-e serie. Tome VII. № 7. 35 S.r t

158. Siemienieniec-Golas E. Suffikx -lik in karachay balkar // Studia in Honorem Stanislai Stachowski Dicata // Folia Orientalia. Vol. XXXVI. Krakov, 2000. + 294 pp.

159. Schonig CI. Hilfsverben im Tatarischen: Untersuchungen zur Funktionsweise einiger Hilfsverbverbindungen. Wiesbaden: Franz Steiner Verlag GMBH, 1984.-327 S.

160. Tiirk9e Sozliik I. Ankara: Turk Tarih Kurumu Basim Evi, 1998. 743s.

161. Tiirk<?e Sozliik II. Ankara: Turk Tarih Kurumu Basim Evi, 1998. 1661 s.

162. Underhill R. Turkish Grammar. Fifth printing. Cambridje, Massachusetts, and London: The MIT Press, 1987. xx + 474 pp.

163. Ytice N. Gerundien im Turkischen. Eine morphologische und syntaktische Untersuchung. Istanbul: Simurg, 1999. 134 S.

164. СПИСОК СИМВОЛОВ И УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ1. AUDTCFс.q&v.pp.