автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.02
диссертация на тему: Государственная социальная политика на Южном Урале в годы НЭПа

Полный текст автореферата диссертации по теме "Государственная социальная политика на Южном Урале в годы НЭПа"

На правах рукописи

НАДЕЖДИНА ВЕРА АЛЕКСАНДРОВНА

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА НА ЮЖНОМ УРАЛЕ В ГОДЫ НЭПА (1921-1929 гг.)

Специальность 07.00.02 - Отечественная история

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Санкт-Петербург 2005

Диссертация выполнена на кафедре истории Северо-Западной Академии государственной службы

Научный консультант:

А. С. Тургаев, доктор исторических наук, профессор

Официальные оппоненты:

Н. Б. Лебедева, доктор исторических наук, старший научный сотрудник

A. 3. Ваксер, доктор исторических наук,

профессор

B. С. Волков, доктор исторических наук,

профессор

Ведущая организация:

кафедра истории Башкирского государственного университета

Защита состоится « 9-К

Л 2005 г. в

часов на заседании

диссертационного совета Д. 502.007.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук при Северо-Западной Академии государственной службы по адресу: 199187, г. Санкт-Петербург, В.О., Средний пр., д. 57

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Северо-Западной Академии государственной службы

Автореферат разослан мЛ^Ц 2005 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат исторических наук, доцент

Л. И. Комиссарова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Научная проблема диссертации и ее актуальность. Современный период развитая Российской Федерации характеризуется сложными переходивши процессами, напряженным поиском оптимальной системы общественной организации, способной модернизировать страну применительно к требованиям нового постиндустриального века. В этой связи возрастает значение прежнего исторического опыта, включая опыт решения социальных проблем, неизбежно обостряющихся в условиях переходного общества. Такое изучение приобретает не только научную самоценность, но и общественно-практическую значимость.

Среди периодов недавней российской истории особое место занимают 1920-е гг. Большевистская партия вынуждена была в это время искать пути решения объективной исторической задачи, вставшей перед Россией еще в середине ХГХ века, - индустриальной модернизации страны. Как отмечается в новейшей отечественной историографии, коммунистическая доктрина оказалась ««духовной оболочкой объективного процесса, смысл которого заключается в ключевом понятии - модернизация»1.

Государственное регулирование социальных процессов превращалось в условиях НЭПа в сложнейшую управленческую задачу, от решения которой в значительной степени зависела судьба «нэповского модернизационного эксперимента». Поэтому исследование государственной социальной политики способно внести вклад в решение актуальной в силу ее сохраняющейся дис-куссионности научной проблемы - проблемы альтернативности послереволюционной российской модернизации.

При определении конкретного проблемного поля настоящей диссертации автор руководствовался следующими соображениями. Любой элемент новой экономической политики большевиков, включая и социальную составляющую, необходимо анализировать как составную часть сложной системы, которую представляло в 1920-е гг. российское общество. В то же время следует учитывать, что государственная социальная политика 1920-х гг. осуществлялась на нескольких содержательных уровнях: идейно-теоретическом (доктринальные установки большевизма в социальной области), политическом (решения высших и местных партийных инстанций), институционально-правовом (решения соответствующих советских органов), государственно-практическом (действия центральных и местных советских органов по осуществлению принятых решений) и на уровне обратной связи общества с властью, то есть на уровне вербальных и поведенческих реакций различных социальных слоев и групп на действия власти в социальной сфере. Поэтому научная проблема диссертации определена следующим образом: исследование социальной политики Советского государства в годы НЭПа как единства идейно-теоретических (доктри-нальных) установок большевизма, политических и институционально-

1 Россия нэповская. М.: Новый хронограф, 2002. С. 9

3

правовых решений и практических действий центральной и местной власти и обратной реакции населения на эти решения и действия.

Хронологические рамки диссертации. В отечественной историографии хронологические рамки НЭПа остаются предметом дискуссии: при относительном единстве мнений по поводу начала этого периода (март 1921 г., решение X съезда РКП(б) о переходе к продналогу) конечная дата определяется по-разному, чаще всего либо 1927 г. (кризис хлебозаготовок и чрезвычайные меры власти), либо конец 1929 г. (начало массовой коллективизации). С нашей точки зрения, традиционный хронологический подход (весна 1921 - осень 1929 гг.), учитывая, что предмет анализа - социальная политика, а сама новая экономическая политика была главным образом реакцией на социальный конфликт большевистской власти с крестьянством, является наиболее обоснованным. Введение продналога означало запуск налогового механизма как основного регулятора социальных процессов в деревне, а чрезвычайные меры, примененные в 1927-1928 гг., ужесточили, но не отменили налоговую модель взаимоотношений с крестьянством, это произошло только в ходе насильственной коллективизации. ■■ ...

Территориально-географические рамки диссертации. Воссоздание полноценной картины истории России 1920-х гг. невозможно без предварительного решения этой задачи на региональном материале. Только это сделает обоснованным построение каких-либо новых моделей НЭПа1. В качестве такого региона в силу прежней ориентации научных интересов автора диссертации, наличия соответствующей источниковой базы и сложившейся в историографии традиции географически -ограничивать исследования на уральском материале либо Средним, либо Южным Уралом был избран южноуральский регион России. В современном административно-территориальном делении Российской Федерации этот , регион включает: Челябинскую, Курганскую и Оренбургскую области и Республику Башкортостан. В изучаемый период Южный Урал представлял собой вполне типичную для российской провинции сельскохозяйственную территорию, постепенно вовлекавшуюся в индустриальное развитие.

Объектами в диссертации выступают Советское государство как единство политических (партийных) и управленческих (советских) структур центра и южноуральского региона, а также население Южного Урала. Предметом исследования является социальная составляющая взаимоотношений государства и общества (населения), взятая как логическое единство центральной и региональной (в пределах Южного Урала) социальной политики и ответной реакции населения на эту политику.

Методологической основой исследования являются принципы историзма и системности. Первый из них предполагает рассмотрение и анализ социаль-. ной политики 1920-х гг. как процесса, последовательно развивающегося во

1 Орлов И. Б. Трактовка нэпа в научном наследии В. П. Дмитренко // НЭП в контексте исторического развития России XX века. М.: ИРИ РАН, 2001. С. 24.

времени, обладающего преемственностью по отношению к предыдущему этапу развития страны и, в свою очередь, являющегося предпосылкой последующих процессов. Следование принципу историзма позволит избежать опасности преувеличения роли частного, случайного, замены познания закономерностей общественных процессов изучением спонтанного стечения «обстоятельств времени и места». Второй принцип налагает на исследователя обязанность рассматривать общество как системную целостность. Следовательно, изучая социальную составляющую нэповского курса большевиков, необходимо видеть всю совокупность взаимосвязей, детерминирующих социальную сферу, а также обратное воздействие процессов в ней на другие сферы общества.

Однако очевидно, что в кажцом исследовании эти основополагающие принципы должны найти воплощение в виде методологии, позволяющей эффективно решить конкретную научную проблему. Эта задача в настоящей диссертации решается посредством авторского методологического подхода, заключающегося в попытке соединения модернизационной парадигмы современной социальной науки с методами изучения обратных связей в обществе, разработанными в социальной истории (этот подход отдельно обосновывается в разделе 1.1 диссертации).

Степень исследованности проблемы. Социальная политика Советского государства в годы НЭПа остается слабо изученной проблемой как в масштабах всей страны, так и на региональном уровне. Применительно к Южному Уралу она до сих пор не являлась предметом специального комплексного изучения. Проблематика настоящей диссертации нашла лишь фрагментарное освещение в обобщающих работах по истории НЭПа и в частных исследованиях отдельных тем и сюжетов этой эпохи.

Первый этап в изучении нэповской проблематики охватывает 1920-е - середину 1950-х гг. Литература, выходившая в это время по нэповской проблематике, носила ярко выраженный «партийно-политический характер». Основной ее качественной характеристикой являлось доминирование идеологической установки на соответствие исследований «генеральной линии» партии.

Официальная партийная точка зрения была закреплена в «Кратком курсе истории ВКП(б)», где НЭП был признан временным отступлением на пути к социализму, временем накопления сил и средств для решительного перехода в наступление на остатки капитализма в стране. Такая трактовка, практически не претерпевшая изменений до середины 1950-х гг., обязывала рассматривать НЭП исключительно под углом зрения социалистической перспективы. С 1930-х гг. вся литература по периоду НЭПа приобрела партийно-пропагандистский характер и свелась, помимо цитирования партийных документов и сталинских текстов, к подбору фактов, иллюстрировавших истинность приводимых цитат.

Однако следует учесть, что тенденция к чистой иллюстративности бьша меньше выражена в работах 1920-х гг., по большей часта написанных либо руководителями партии и страны, имевшими прямое отношение к проведению

социальной политики (например, наркомом труда ССОР В. В. Шмидтом), либо специалистами, занятыми в соответствующих советских и хозяйственных учреждениях (работы Я. И. Гиндина, Б. Г. Данского, Л. Е. Минца и др.). В этих работах в основном освещались отдельные стороны социальной политики центральной власти, прежде всего по отношению к рабочему классу. Большинство из них носило экономико-статистический характер, что позволяет сохранять им Некоторую фактографическую ценность и до сегодняшнего дня.

Эту тенденцию отразили и работы уральских авторов 1920-х гг., претендующие как на постановку общих проблем, так и решение вопросов более частного характера. Последние, обычно в форме статей, публиковались в журналах, выходивших в Свердловске - административном центре Уральскбй области: «Уральский коммунист», «Хозяйство Урала», «Рабочий журнал».

В целом для сложившейся в этот период историографической традиции был харак'герен ряд основных черт. НЭП рассматривался как единственно верная политика в конкретных условиях'1920-х гг. Главным содержанием этой политикй объявлялась социалистическая составляющая, все остальное'д'олжно было рассматриваться как второстепенное; преходящее, вынужденное'. НЭП также трактовался как форма классовой борьбы против возродившейся сельской и городской буржуазии (кулачества и нэпманов). Утверждалось, что НЭП полностью выполнил свои исторические задачи, исчерпал себя и ему на смену закономерно пришла политика индустриализации и коллективизации. Трудности и сложности в проведении нэповского курса объяснялись классовой борьбой, сопротивлением буржуазных элементов, что фактически снимало вопрос о противоречивой реакции на социальные действия власти «трудящихся классов».

Второй этап в изучении истории НЭПа начался с середины 1950-х гг. и продолжался до второй половины 1980-х гг. Развитие исторической науки в этот период не было прямолинейным. На смену послеСталкнской «оттепели» пришло новое «похолодание», с разной степенью интенсивности продолжавшееся фактически до середины 1980-х гг. Сохранение партийной монополии на «истину» в исторической науке, особенно применительно к советскому периоду, продолжало ограничивать тематику и содержание исследований. Официальная трактовка нэповского периода, зафиксированная в обобщающих работах по истории партии и по истории СССР, хотя и отошла от крайностей «Краткого курса», но сохранила общий взгляд на НЭП как ¡временный, естественным путем изживаемый период существования многоукладной экономики.

Тем не менее в конкретно-исторических исследованиях ЙЭПа благодаря вовлечению в оборот новых источников, расширению тематики исследований, в том числе и за счет доведения их до уровня отдельных регионов СССР, отходу ряда авторов (особенно специалистов по гражданской истории) от догматических канонов предыдущего историографического этапа, наблюдался очевидный качественный сдвиг. В частности, были высказаны мнения, что действительность НЭПа имела очень сложный и динамичный характер, выявлено большое количество проблем (внутренняя периодизация этого периода, при-

чины введения новой экономической политики, взаимоотношения государственного и частного укладов в экономике, роль рыночных рычагов в промышленности и т.д.), которые требовали дальнейшего научного анализа.

Что касается исследований, рассматривавших собственно социальную составляющую политики Советского государства в эпоху НЭПа, то здесь решающую роль сыграло обращение ведущих представителей исторического материализма и научного коммунизма к критике реализуемой в западных странах концепции «государства всеобщего благосостояния». Стремясь доказать, что только в социалистическом обществе, особенно на стадии «развитого социализма», реально осуществляется обеспечение социальных интересов всех членов общества, эти ученые под таким ретроспективным углом зрения оценивали весь пройденный СССР исторический путь1. Фактически их усилиями историкам навязывался формально-институциональный подход, заставлявший видеть в социальной действительности 1920-х гг. исключительно деятельность партийно-государственных органов и статистические результаты этой деятельности.

Попытки исследователей дать характеристику социальной составляющей нэповской политики ограничились появлением соответствующих разделов в коллективных трудах, в которых, с одной стороны, кратко излагалось содержание основных партийно-государственных решений этого времени в области социального обеспечения, трудовых отношений, народного образования и т.п., а с другой - иллюстрировалось успешное выполнение этих решений посредством приведения ряда статистических показателей2. Однако ряд конкретно-исторических исследований выходил за рамки навязываемых «научным коммунизмом» схем. Особо следует отметить чрезвычайно насыщенные экономико-статистическим материалом и глубоким его анализом труды В. П. Данилова3 и оригинальное по своей источниковой базе исследование крестьянских хозяйств, предпринятое Ю. П. Бокаревым4.

Общие черты изучения НЭПа проявились и в работах уральских историков: А. П. Абрамовского, В. П. Анистратенко, А. В. Бакунина, В. П. Гурова,

1 См., напр.: Социальная политика КПСС в условиях развитого социализма. М.: Политиздат, 1979; Социальная политика Советского государства. Укрепление ведущей роли рабочего класса в социалистическом строительстве. М.: Мысль, 1985.

См., напр.: Изменения социальной структуры советского общества: (1921 - середина 30-х годов). М.: Мысль, 1979; История советского крестьянства. В 5 т. М.: Наука, 1986. Т. 1; История советского рабочего класса. В 6 т. М.: Наука, 1984. Т. 2; От капитализма к социализму: Основные проблемы истории переходного периода в СССР. 1917-1937 гг. В

2 т. М.: Наука, 1981. Т. 1.

3 Данилов В. П. Советская доколхозная деревня: социальная струшура, социальные отношения. М.: Наука, 1979; Он же. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. М.: Наука, 1977.

4 Бокарев Ю. П. Бюджетные обследования крестьянских хозяйств 20-х годов как исторический источник. М.: Наука, 1981.

В. Д. Камынина, В. Е. Муравьева, И. Е. Плотникова, Г. М. Радцышной, Р. П Толмачевой, В. В. Фельдмана, Л. И. Футорянского, С. Г. Шустова и др. Основная ценность этих работ, а также рада коллегсгивных трудов по истории партийных организаций и отдельных территорий Урала заключалась в вовлечении в научный оборот уральского материала по периоду НЭПа, практически отсутствовавшего в отечественной исторической науке до конца 1950-х - начала 1960-х гг. Однако применительно к тематике настоящей диссертации необходимо отметить, что при изучении социальной политики были затронуты лишь ее отдельные аспекты. Фрагментарность приводимого фактического материала не позволяла создать на основе этих работ сколько-нибудь системную картину социальной политики. Целый ряд ее сторон не затрагивался или освещался крайне бегло (например, деятельность крестьянских комитетов общественной взаимопомощи, реальный уровень жизни разных социальных групп, коммунальное хозяйство уральских городов). Наконец, нельзя , не отметить отсутствие попыток изучения обратной связи власти и общества. Если и приводились какие-либо свидетельства отношения населения к проводимой политике, то ори носили исключительно позитивный характер, кроме тех случаев, когда речь шла о позиции классовых врагов.

Нрвый этап в развитии отечественной историографии, который можно условно определить как «постсоветский», начался с конца 1980-х гг. и продолжается др настоящего времени. Ликвидация. советской системы, стержнем которой являлась монопольная власть КПСС, привела и к уничтожению долголетней монополии партийной идеологии, что создало для историков предпосылки перехода к свободному научному поиску.

В научцой литературе уже проанализированы те существенные изменения в изудешщ истории НЭПа, которые произошли в российской историографии в ее новейший период развития1. Кроме того, существует работа, в которой среди прочего рассмотрены и некоторые .стороны современной историографии НЭПа, касающейся Урала2. Солидаризируясь с. большинством оценок, высказанных в этих работах, автор диссертации считает нужным уточнить собственную позицию относительно состояния современных исследований НЭПа. На наш взгляд, главными проблемами, вставшими перед историками, явились проблемы методологического и источниковедческого свойства.1 Можно согласиться с'мнением А. К. Соколова, отметившего, что «в современной России отношение к методологии й источниковедению в исторических трудах можно

1 Алексеева Е. А. Нэп в современной историографии: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1995; Горинов М. М. Советская история 1920-30-х годов: от мифов к реальности // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. М.: АИРО-ХХ, 1996. С. 239-277; Орлов И. Б. Современная отечественная историография НЭПа: достижения, проблематика, перспективы // Отечественная история. 1999. № 1. С. 102-116.

2 Цыпина Е. А. Промышленное и аграрное развитие Урала в годы НЭПа. Историография проблемы. Дис.... канд. ист. наук. Екатеринбург, 2000.

описать в терминах хаоса и разброда, напряженного поиска новых подходов и интерпретаций»1.

Последнее обстоятельство применительно к истории ] 920-х гг. наиболее ярко проявилось в выдвижении на первый план проблем альтернативности и системности НЭПа и в сложностях, связанных с освоением новых источников. Ключевую роль в начавшихся дискуссиях сыграли заключения, высказанные В. П. Дмитренко о том, что НЭП потенциально открывал возможность иного пути эволюции послеоктябрьского общества и что НЭП как политика не представлял собой системного единства, оставаясь лишь одной из тенденций развития российского социума 1920-х гг.2

Ряд авторов увидел реальную альтернативность НЭПа в возможности продолжения движения к социализму на рыночных основаниях (В. П. Данилов, И. К. Пантин, Е. Г. Плимак, Г. А. Трукан и др.). Другая часть исследователей отрицала такую возможность, полагая НЭП обреченным если и не, с самого начала 1920-х гг., то с середины десятилетия (А. В. Баранов, Е. Г. Гим-пельсон, М. М. Горинов, В. С. Дадаян, А. Ф. Киселев, И. В. Павлова, Д. О. Чура-ков, С. В. Цакунов, В. А. Шишкин и др.). Основной аргумент сторонников второй точки зрения сводился к несовместимости экономической политики, признававшей частную собственность, а следовательно, и конкуренцию, с монопольной властью партии большевиков. Такая точка зрения, например, была сформулирована В. А. Шишкиным: «...Реформы нэпа в значительной степени стали бесплодными и кратковременными, ибо всякий шаг по пути их развития неизбежно упирался в политический тупик... именно политический режим являлся тем тормозом развития нэпа, который в конечном итоге привел к его общему кризису»3.

По вопросу системности НЭПа критическому пересмотру была подвергнута прежде господствовавшая точка зрения о наличии целостной концепции нэпа у В. И. Ленина и большевистской партии. Распространение получило представление, наиболее четко сформулированное А. К. Соколовым: «Нэп -это цикл последовательных и непоследовательных мероприятий, проводимых в стране по выходу из кризиса, которые диктовались скорее объективными обстоятельствами, чем какими-либо идеями и схемами, лишь постепенно оформлявшимися в попытку наметить программу построения социализма экономическими методами»4.

Во многих работах были проанализированы разные явления тогдашней российской действительности, которые входили в большее или меньшее про-

1 Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика М.: РОССПЭН, 2004. С. 50.

2 Дмитренко В. П. Четыре измерения нэпа // НЭП: приобретения и потери. М.: Наука, 1994. С. 29-30.

3 Шишкин В. А. Власть. Политика. Экономика. Послереволюционная Россия (19171928 гг.). СПб.: Дмитрий Буланин, 1997. С. 249-250.

4 Соколов А. К. Историческое значение нэпа// НЭП в контексте исторического развитая России XX века. С. 9.

тиворечие с проводившейся властью политикой. Так, в работах, посвященных различным аспектам большевистской политики в деревне (Д. X. Ибрагимовой, М. М. Кудюкиной, К. Б. Литвака, Т. П. Мироновой, Н. П. Носовой, Л. Н. Рога-линой и др.), было обращено внимание, с одной стороны, на постоянно проявлявшуюся в действиях власти, особенно на низовом уровне, склонность к силовым «военно-коммунистическим» методам, с другой - на сохранение и оживление в деревне многих элементов архаичности (натуральное хозяйство, сельские сходы, традиционные формы быта и т.п.).

Исследования рабочего класса остро поставили вопросы о противоречиях в политике большевиков, когда классовая ставка на пролетариат сочеталась с попытками за счет интенсификации труда обеспечить повышенные темпы роста его производительности, о негативной реакции рабочего класса на такие действия власти и значительном распространении разных форм рабочего протеста, о преобладании в сознании большинства рабочих традиции, порождавшей иждивенческие настроения в их среде (исследования Л. Н. Лютова, И. Б. Орлова, А. К. Соколова, В. С. Тяжельниковой, С. В. Ярова, коллективная работа «Трудовые конфликты в советской России» и др.). В ряде публикаций В. П. Булдакова было обращено внимание на распространение в стране негативных психологических реакций, свидетельствовавших о росте социального напряжения в обществе, расколе между городом и деревней, выходе на поверхность «социокультурной архаики», «архаизации» сознания и поведения всего социума.

Особенно большое значение для изучения внутренней противоречивости переходной общественной системы, существовавшей в нэповской России, сыграло обращение историков к жанру социальной истории. В ряде работ, выполненных в рамках этого направления с использованием новых источников (прежде всего так называемых «писем во власть»), начала воссоздаваться реальная картина повседневной жизни, мыслей и настроений жителей страны1.

В этом отношении весьма показательна работа А. Я. Лившина и И Б. Орлова2, в которой авторы пришли к выводу о мозаичности, фрагментарности массового сознания, а также о нарастании к концу 1920-х гг. в сознании разных групп населения, особенно крестьянства, недовольства многими аспектами нэповской политики власти.

1 См., напр.: Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан на события 1918-32 гг. М.: РОССПЭН, 1998; Журавлев С. В., Соколов А. К Повседневная жизнь советских людей в 1920-е гг. // Социальная история. Ежегодник, 1997. М.: РОССПЭН, 1998. С. 287-334; Крестьянские истории: российская деревня 1920-х годов в письмах и документах. М.: РОССПЭН, 2001; Лебина Н. Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920-1930 гг. СПб.: Жури. «Нева», Летний Сад, 1999; Менталитет и аграрное развитие России (Х1Х-ХХ вв.). М.: РОССПЭН, 1996; Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917-1922 гг. М.: РОССПЭН, 2001; Письма во власть. 1917-1927. М.: РОССПЭН, 1998; Российская повседневность 1921-1941: новые подходы. СПб.: СПб. ун-т экономики и финансов, 1995 и др.

2 Лившин А. Я., Орлов И. Б. Власть и общество: Диалог в письмах. М.: РОССПЭН, 2002.

Особое значение для изучения социальных отношений в нэповском обществе и роли государственной социальной политики имеют два вывода, сделанные в современной историографии: во-первых, о высокой степени преемственности между дореволюционной и послереволюционной историей России, значительном воздействии на процессы, происходившие в стране в 1920-е гг., всей прежней традиции, включая традицию взаимоотношения государства и общества, о том, что эта традиция аграрной России оказывала сильнейшее обратное воздействие на власть и, по точному замечанию В. П. Булдакова, «поглощала революционный порыв»1; во-вторых, о возникавшем в такой ситуации значительном разрыве между социалистическими, по суш своей инду-стриально-модернизаторскими целями власти и господствовавшими в обществе настроениями, уходящими в прошлое. Как справедливо отметил в этой связи А. К. Соколов, в 1920-е гг. «уровень народа оказался в вопиющем противоречии с взглядами политических лидеров»2.

Подобное понимание конфликтности взаимоотношений власти и социума в годы НЭПа прямо выводит на необходимость обращения к концепциям модернизации, поскольку именно в них такой конфликт рассматривается как составная часть и в то же время как движущая сила всего процесса перехода к индустриальным., формам организации общества.

Под модернизационным углом зрения эпоха НЭПа рассмотрена в единственном пока в новейшей российской.историографии обобщающем труде -коллективной монографии «Россия нэпрвская». Такой подход позволил, авторам высказать ряд оригинальных суждений по важнейшим аспектам НЭПа. К их числу можно, отцвети, например, введение термина «государственный абсолютизм» для. характеристики политической системы, сформировавшейся в стране в годы НЭПа (С. А. Павшоченков), оценку СССР к концу 1920-х гг. как страны, находящейся только на начальном этапе индустриализации (И. Б. Орлов), выводы об отсутствии качественных сдвигов в повседневной жизни деревни (В. Л. Телицын) и о нарастании социокультурною раскола в нэповском обществе (В. П. Булдаков). Общий вывод авторского коллектива оказался близок к точке зрения сторонников безальтернативности нэповского пути: НЭП стал лишь промежуточным этапом в формировании государственного абсолютизма как инструмента осуществления модернизационного рывка, а «главным содержанием эпохи нэпа стало завершение создания государственного мобилизационного аппарата... который заставил бы общество форсированными темпами тронуться с рубежа 1913 года, наверстывая упущенное время на пути индустриализации и урбанизации страны»3.

1 Булдаков В. П. Постреволюционный синдром и социокультурные противоречия нэпа // НЭП в контексте исторического развития России XX века. С. 215.

2 Соколов А. К. «Создадим единый фронт борьбы против нэпа» (Анализ общественных настроений конца 20-х годов по письмам и откликам советских граждан) // НЭП: завершающая стадия. М.: ИРИ РАН, 1998. С. 119.

3 Россия нэповская. С. 326.

В большинстве исследований, в том числе в исследованиях Н. Н. Грековой, А. Б. Данилина, Ю. М. Иванова, А. А. Куренышева, Д. В. Ковалева, С. Б. Ульяновой и, затрагиваются отдельные аспекты социальной политики 1920-х гг., но, к сожалению, увеличение количества работ по социальной истории России 1920-х гг. и расширение их проблематики пока слабо отразились на попытках дать целостный анализ темы.

К исследованиям такого рода можно отнести лишь статью А. К Криво-ручко1 и кандидатскую диссертацию Т. И. Фоминой2.

Работа А. Н. Криворучко выдержана скорее в социологическом, нежели в историческом ключе. Ее источником стал свод правовых документов, регулировавших социальные отношения в годы НЭПа и издававшихся правительствами СССР и РСФСР. Центральное место в анализе занял комплекс документов, которые регулировали продовольственную политику, вопросы заработной платы, жилищной сферы, предоставления различных льгот и привилегий. Ис-торико-правовой уклон в работе позволил автору выделить основные направления социальной деятельности государства и проследить изменения в законодательной сфере. Однако практическая сторона реализации правительственных мер, равно как и идейно-политическая основа их принятия, остались вне его поля зрения. Главный вывод А. Н. Криворучко заключался в определений социальной политики периода НЭПа как своеобразного «маятника», раскачивающегося между стремлением выдержать классовый подход и допущением,1 ;по необходимости, социально-доходной дифференциации населения3.

Исследование Т. И. Фоминой носит исторический характер. Оно основы-"вйется на достаточно обширной источниковой базе: помимо опубликованных официальных документов, материалов периодической печати и статистических данных того времени, привлечены источники из общероссийских архивов (ГАРФ, РЦХИДНИ) и из Государственного архива Рязанской области. Диссертация охватывает три главных сюжета: разработка государственной социальной политики, деятельность соответствующих органов по повышению материального и культурного уровня трудящихся, работа сиЬтемы социальной защиты. Общая оценка итогов социальной политики, данная в работе Т. И Фоминой, носит положительный характер: «...в целом материальное положение трудящегося населения постепенно улучшалось... система социальной защиты в 20-е гг. обеспечивала определенное материальное положение и социаль-йый статус основных групп населения». «Срывы и перекосы в деятельности

1 Криворучко А. Н. Социальная политика в период НЭПа // Проблемы социальной политики и общественно-политической мысли в России и СССР (Из истории социальной политики и социально-политической мысли СССР). М.: Ин-т социологии РАН, 1992. С. 111-166.

2 Фомина Т. И. Социальная политика государственных и общественно-политических органов в 20-е гг. (На материалах центрального региона России): Автореф. дис.... канд. ист. наук. М., 1994.

3 Криворучко А. Н. Указ. соч. С. 166.

государства и общественно-политических органов», наличие которых также признается в работе, автор склонна объяснять «отсутствием необходимых ассигнований для реализации социальных программ и несовершенством механизма их реализации»1.

Следует отметить, что в работе Т. И. Фоминой преимущественное внимание отведено анализу решений центральных властей и статистических показателей их выполнения, вне поля зрения автора оказалось восприятие этой политики ее действительным объектом - населением страны. Поэтому не получил освещения вопрос о том, в какой мере полученные результаты социальной политики соответствовали социальным ожиданиям населения, как они влияли на отношение масс к власти.

Позитивные сдвиги в развитии российской исторической науки проявились и в работах уральских исследователей, которые стали обращаться к проблемам не только частным, но и обобщающего характера. В этой связи нельзя не отметить внимание историков Урала к модернизационной теории, их попытки применить эту теорию к отечественной истории, что нашло отражении в выходе в свет первой обобщающей работы но истории модернизации России, подготовленной коллективом Института истории и археологии Уральского отделения РАН2. Некоторые разделы этой монографии касаются и периода НЭПа. Были предпринята попытки дать с новых научных позиций целостную картину истории отдельных территорий Урала советского периода3, активизировалось и изучение собственно периода НЭПа, что выразилось в издании ряда авторских и коллективных монографий, сборников статей, материалов научных конференций, но особенно в резком увеличении числа диссертационных исследований.

Разработкой различных аспектов истории НЭПа на Урале занимаются в последние годы историки Башкортостана (Р. А. Давлетшин, Р. К. Зарипова, С. Ф. Касимов, Р. Н. Сулейманова, А. В. Шафикова и др.), Оренбургской (М. М. Бадретдинова, В. А. Лабузов, О. П. Тетерятник, Л. И. Футорянский, В. И. Худин и др.), Курганской (И. Е. Плотников), Свердловской (А. Р. За-гидулин, Л. В. Звонарева, А. П. Килин, В. П. Тимошенко, М. А. Фельдман, И. Л. Шеврин и др.) и Челябинской (А. П Абрамовский, С. С. Загребин, Ф. А. Каминский, В. Ф. Мамонов и др.) областей. Значительное внимание уделяется историографическим аспектам истории Урала, в том числе и периода новой экономической политики (Е. В. Заболотный, В. Д. Камынин, Л. И. Пересторонина, Е. А. Цыпина и др.).

Ряд работ (прежде всего оренбургских авторов) посвящен южноуральскому региону, определяемому, правда, только в пределах Челябинской и Оренбургской областей. В кандидатских диссертациях М. М. Бадретдиновой, В. А. Лабузова и В. И. Худина использовано большое число источников из местных

1 Фомина Т. И. Указ. соч. С. 26.

2 Опыт российских модернизаций. ХУШ-ХХ века. М.: Наука, 2000.

3 См., напр.: История Башкортостана. 1917-1990-е гг. В 2 т. Уфа: Гилем, 2004.

архивов, дан анализ промышленного развития Южного Урала в годы НЭПа с акцентом на изменения в условиях труда и быта рабочих, изучены процессы, протекавшие в южноуральской деревне, прежде всего социальные сдвиги и порождаемые ими конфликты в крестьянской среде, а также общеэкономическое развитие региона как результат проводимой властью экономической политики.

Оценивая сегодняшние работы уральских ученых по истории НЭПа, следует указать на такие положительные моменты, как расширение тематики исследований с частичным выходом на общие проблемы истории страны XX века, активное вовлечение в научный оборот источников из местных архивов, использование современных исследовательских методик. Вместе с тем очевидны некоторая территориальная и тематическая фрагментарность ведущихся исследований, вследствие чего сохраняются пробелы в отдельных сюжетах. К их числу относится и социальная политика в годы НЭПа, которая в работах уральских историков во многом трактуется по-прежнему - через призму действий власти и статистических показателей, характеризующих их результативность. Явно не хватает исследований, освещающих эволюцию социальных настроений различных групп населения региона, их обратной реакции на социальную политику властей.

Таким образом, можно сделать следующие выводы о степени исследован-ности поставленной в диссертации проблемы. Во-первых, в современной историографии сформировалось принципиальное единство позиций в том, что социальная политика была важной составной частью всей государственной политики большевистской партии, что она носила ярко выраженный классовый характер и к конкретным сферам ее проявления относились трудовые отношения (прежде всего заработная плата и социальное страхование трудящихся, налоговая политика в отношении крестьянства, социальное обеспечение нетрудоспособных слоев населения, социально-бытовые вопросы, особенно медицинское обслуживание, жилищные и бытовые условия, народное образование и культурно-досуговая сфера). Во-вторых, по истории 1920-х гг. отечественными учеными изучены государственное социальное законодательство и деятельность центральных органов власти по его осуществлению, накоплен значительный фактический материал, характеризующий различные аспекты проведения социальной политики и ее результативность. Создан определенный, но еще сравнительно небольшой задел в исследовании социальной политики в регионах России, включая и Урал. В-третьих, в общетеоретическом плане не достигнута определенность в вопросах о том, каковы идейно-теоретические (доктринальные) основания социальной политики большевистской партии, какое место занимала социальная политика во всем политическом курсе большевиков в 1920-е гг., какие стратегические и тактические цели она преследовала, какие средства и методы для достижения этих целей использовались, претерпевала ли эта политика существенные трансформации на протяжении всех 1920-х гг., насколько эффективными оказались результаты социальной политики власти. Наконец, в рамках незавершенной дискуссии об

альтернативности НЭПа остается открытым принципиально важный вопрос: какому пути эволюции НЭПа в большей мере содействовала социальная политика власти?

Историографические трудности, по нашему мнению, связаны в первую очередь с традиционным подходом к изучению социальной политики в русле ее категориальной трактовки в рамках «научного коммунизма». Поэтому до сих пор доминирует тенденция рассматривать социальную политику либо под формально-институциональным углом зрения (как совокупность политических решений и правовых актов, реализуемых через государственные структуры разных уровней), либо как один из частных аспектов положения различных классов и социальных слоев. Все это подтверждает необходимость разработки иных методологических подходов к анализу социальной политики, позволяющих рассматривать ее как единство идейно-политических (докгриналь-ных) установок большевистской партии, государственно-практических действий по их реализации и обратной реакции населения на эти действия.

В то же время очевидно, что реализация таких подходов требует не только теоретической постановки вопроса, но и конкретно-исторического изучения практики осуществления социальной политики на центральном и на региональном уровнях; в процессе такого изучения и определяется реальный гносеологический потенциал новых методологических подходов.

Исходя из вышесказанного возможно сформулировать цель и задачи настоящей диссертационной работы.

Целью диссертации является исследование на материалах Южного Урала содержания социальной политики Советского государства 1920-х гг., места и роли этой политики в создании условий для осуществления индустриальной модернизации страны при сохранении основ НЭПа.

Задачи диссертации:

- разработка метода и концептуальной модели изучения социальной политики, адекватных переходному характеру российского общества эпохи НЭПа;

- определение идейно-политических основ социальной программы большевистской партии и анализ практики их приспособления к действительности нэповского общества;

- выявление ведущих тенденций в государственно-практической деятельности в социальной сфере;

- структурно-функциональный анализ механизма реализации социальной политики на местном (южноуральском) уровне;

- исследование конкретных направлений социальной политики на Южном Урале, их результативности и эффективности с государственной точки зрения;

- исследование воздействия социальной политики на процессы интеграции и дезинтеграции южноуральского социума относительно принятого властью курса на «социалистическую модернизацию» страны.

Источниковая база диссертации. Исследование государственной социальной политики в годы НЭПа на Южном Урале потребовало использования

широкой источниковой базы, состоящей из опубликованных и неопубликованных (архивных) документов и материалов.

В первую очередь это законодательные акты, носившие нормативный характер для различных сфер социальной политики. Систематизированный свод таких материалов представлен в двух официальных изданиях: в «Собрании Законов и Распоряжений Рабоче-Крестьянского Правительства Союза ССР» и «Собрании Узаконений и Распоряжений Рабочего и Крестьянского Правительства РСФСР». Именно эти документы являлись основанием для постановлений и действий местных органов власти, определяли юридические рамки для их деятельности в социальной области.

На региональном уровне к данной группе источников относятся решения республиканских, губернских, областных и окружных съездов Советов, проходивших на Южном Урале в 1920-е гг. С помощью этих документов возможно изучить местную нормативную базу социальной политики, определить степень ее подчиненности центральному законодательству и выявить региональные особенности.

Партийный характер Советского государства, при котором все важнейшие решения государственных органов являлись реализацией соответствующих партийных установок, делает необходимым использование программных и директивных документов РКП(б)-ВКП(б). Они могут быть подразделены на документы высших органов партии, документы лидеров большевистской партии, местные партийные документы. В первую из этих подгрупп входит документация по социальным вопросам, которая разрабатывалась и принималась на Х-ХУ съездах партии, Х-ХУ партийных конференциях, пленумах ЦК. Она содержится в опубликованных стенограммах партийных форумов, а постановляющая часть в систематизированном виде представлена в многотомном издании «Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК»1.

Среди недавно опубликованных партийных документов важнейшее значение имеют стенограммы пленумов ЦК ВКП(б) 1928-1929 гг.2 Вторую подгруппу составляют публикации лидеров большевизма, суждения которых по принципиальным вопросам доктрины и практики носили для партийного аппарата и партийных масс директивный или разъясняющий характер. Это касается в первую очередь работ В. И. Ленина и И. В. Сталина. Использовались также отдельные работы.других руководителей (Н. И. Бухарина, Л. Д. Троцкого, Ф. Э. Дзержинского, М. И. Калинина, А. И. Рыкова), в которых затрагивалась социальная проблематика. Третью подгруппу составили решения по социальным вопросам, .принимавшиеся на конференциях партийных организаций Южного Урала, Сопоставление материалов партийного происхождения с до-

1 Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. - 9-е изд., доп. и избр. В 14 т. М.: Политиздат, 1983-1987.

2 Как ломали нэп. Стенограмма пленумов ЦК ВКП(б). 1928-1929 гг. В 5 т. М.: Между-нар. фонд «Демократия», 2000.

кументами органов государственной власти позволяет увидеть реальную степень детерминированности социальной политики партийной идеологией и практикой.

Важнейшей составной частью источниковой базы явилась опубликованная делопроизводственная документация исполкомов Советов разных уровней Южного Урала. Она представлена различными отчетами и материалами к этим отчетам. Основная их ценность заключается в подробных сведениях о практической деятельности в социальной сфере, включая богатый статистический материал, не всегда представленный в стенограммах и протоколах местных партийных и советских форумов.

Среди опубликованных источников следует также отметить ряд тематических публикаций последних лет (документы партийных, советских органов разных уровней, документы ВЧК-ОГПУ, «письма во власть»), служащие важным дополнительным материалом для изучения характера и содержания каналов обратной связи между властью и обществом в 1920-е гг.

Определенную ценность представляют и различные статистические справочники 1920-х гг., поскольку, по крайней мере до 1927-1928 п ., такие публикации носили подробный и сравнительно объективный характер. Большинство справочных изданий, выходивших на Урале в эти годы, охватывало пределы всей Уральской области. Содержащиеся в них статистические данные позволяют проследить количественную динамику основных показателей социального развития южноуральского региона, а также провести необходимые сравнения.

Основу документальной базы диссертации составили неопубликованные источники из архивов Республики Башкортостан, Курганской, Оренбургской и Челябинской областей.

Следует отметить, что в архивах Южного Урала отложился весь комплекс документов, позволяющих с максимальной полнотой проанализировать ход и результаты конкретной реализации на местах тех общих решений по социальным вопросам, которые принимались в центре. На местном уровне информация хотя и подвергалась определенной коррекции (учитывала партийные установки и политическую конъюнктуру, отражала интеллектуальный уровень поставщиков и потребителей информации, стереотипы их мышления и психологию), уровень этой коррекции, и тем более искажения, был гораздо ниже, чем при передаче сведений по властной вертикали вверх, в Москву. Источники регионального происхождения отличались фактологической объемностью и детальностью.

В ряде случаев в местных архивах в составе фондов партийных и советских органов сохранился и сейчас стал доступен исследователям ряд секретных документов, к которым не всегда можно получить доступ в соответствующих центральных архивах (например, информационные сводки местных отделений ОГПУ). Таким образом, ввод в научный оборот материалов местных архивов должен содействовать решению актуальной историографической задачи - развитию исследований «вширь».

В диссертационном исследовании использованы документы и материалы, хранящиеся в фондах 7 архивов Южного Урала: Государственного учреждения «Центральный государственный архив общественных объединений Республики Башкортостан» (ГУ ЦГАОО РБ), Государственного учреждения «Центральный государственный исторический архив Республики Башкортостан» (ГУ ЦГИА РБ), Государственного учреждения «Государственный архив Курганской области» (ГУ ГАКО), Государственного учреждения «Государственный архив общественно-политической документации Курганской области» (ГУ ГАОПДКО), Государственного учреждения «Государственный архив Оренбургской области» (ГУ ГАОО), Государственного учреждения «Центр документации новейшей истории Оренбургской области» (ГУ ЦЦНИОО), Государственного учреждения «Объединённый государственный архив Челябинской области» (ГУ ОГАЧО).

Основной массив документов и материалов, освещающих различные аспекты социальной политики, сосредоточен в фондах советских органов и может быть отнесен к делопроизводственной документации. Сюда входят 1) стенограммы, протоколы, резолюции, решения губернских, окружных, уездных, районных, волостных, республиканских и кантональных (в БАССР) советских оргаййв; 2) различная распорядительная документация этих органов; 3) их текущая переписка с вышестоящими и нижестоящими органами; 4) документация тех отделов местных советских органов, которые непосредственно занимались социальной политикой (отделы труда, здравоохранения, социального обеспечения, народного образования, жилищно-коммунального хозяйства).

К числу таких фондов относятся:

- в ГУ ЦГИА РБ: Ф. Р-107 «Исполнительный комитет Уфимского губернского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов», Ф. Р-394 «Президиум Верховного Совета БАССР», Ф. Р-933 «Совет Министров Башкирской АССР», Ф. Р-91 «Исполнительный комитет Уфимского городского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов»;

- в ГУ ГАКО: Ф. Р-635 «Курганский уездный исполнительный комитет Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов», Ф. Р-315 «Исполнительный Комитет Курганского окружного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов», Ф. Р-465 «Исполнительный комитет Курганского городского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов»;

- в ГУ ГАОО: Ф. Р-1 «Исполнительный комитет Оренбургского губернского Совета рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов»;

- в ГУ ОГАЧО: Ф. Р-138 «Исполнительный комитет Челябинского губернского Совета рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов», Ф. Р-98 «Исполнительный комитет Челябинского окружного Совета рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов».

Для раскрытия основной вопросов темы центральное значение имели фонды советских органов местной власти. Именно в них отложился фактический материал, раскрывающий ход социальной политики на местах, структуру органов социальной политики, формы и результаты их деятельности, взаимо-

отношения с другими властными структурами. Анализ этих документов позволяет увидеть государственную социальную политику глазами самой этой власти на ее местном уровне - от губерний и округов до волостей и сельсоветов.

Вторая группа фондов содержит документацию партийных органов и также носит делопроизводственный характер: стенограммы и протоколы местных партийных конференций, пленумов и заседаний партийных бюро, их распорядительная документация, текущая переписка с вышестоящими и нижестоящими партийными органами, различные отчеты и информацию, предоставлявшиеся партийным органам государственными структурами местного уровня.

В эту группу входят следующие фонды: в ГУ ЦГАОО РБ - Ф. 122 «Башкирский обком КПСС»; в ГУ ГАОПДКО - Ф. 1 «Курганский уездный комитет РКП(б)», Ф. 2 «Шадринский уездный комитет РКП(б)», Ф. 7 «Курганский окружной комитет ВКП(б)», Ф. 13 «Шадринский окружной комитет ВКП(б)»; в ГУ ЦЦНИОО - Ф. 1 «Оренбургский губернский комитет ВКП(б)»; в ГУ ОГАЧО -Ф. П-75 «Челябинский окружной комитет ВКП(б)», Ф. П-77 «Челябинский губернский комитет РКП(б)», Ф. П-170 «Троицкий окружной комитет ВКП(б)», Ф. П-317 «Злаюустовский окружной комитет ВКП(б)».

Кроме того, использовались фонды ряда волостных, уездных, районных и кантональных комитетов партии, а также губернских, областных и окружных советов профсоюзов.

Сопоставление этих источников с их частично опубликованными аналогами позволяет, в частности, обнаружить «зазор» между реальным положением дел в социальной области и той его картиной, которая создавалась официально. Следует отметить, что во внутренней переписке советских и партийных органов, имевшей секретный характер, можно обнаружить информацию, откровенно оценивающую реальную ситуацию, содержащую конкретные примеры реакции населения на действия власти.

Особое место среди всей делопроизводственной документации, содержащейся в фондах советских и партийных органов Южного Урала, занимают отложившиеся в этих фондах информационные сводки и другие материалы местных органов ОГПУ, направлявшиеся партийно-советскому руководству в порядке информации. Как правило, в них сообщаются уникальные сведения о реакции различных групп населения на те или иные действия власти, приводятся многочисленные примеры высказываний и действий людей. В подавляющем большинстве эти документы лишь недавно были переведены на открытое хранение и не вводились еще в научный оборот.

К сожалению, сохранность документов неравномерна. В наиболее целостном виде они отложились в ГУ ГАОПДКО (Ф. 7) и ГУ ОГАЧО (Ф. П-75, П-77 и П-317), отдельные документы такого рода сохранились в ГУ ЦДНИОО (Ф. 7), они полностью отсутствуют в башкирских архивах - ГУ ЦГИА РБ и ГУ ЦГАОО РБ.

Именно информационные материалы, готовившиеся местными отделами ВЧК-ГПУ-ОШУ в 1920-е гг., а также ряд сводок и обзоров центрального аппарата этого ведомства, касающихся Южного Урала, послужили при написании диссертации главным источником для анализа настроений рабочего класса и крестьянства Южного Урала, их реакции на социальные аспекты большевистской политики. В связи с этим необходимо отдельно охарактеризовать данную группу источников с точки зрения их важности, репрезентативности, достоверности и значения для нашей работы.

Российскими и зарубежными специалистами, осуществившими подбор и публикацию в последние годы информационных материалов центрального аппарата ОПТУ1, уже дана высокая положительная оценка их как источников. Высказаны мнения, что документы ОПТУ являются «единственным в своем роде источником», обладающим «высокой степенью достоверности»2, и благодаря подобным публикациям «впервые историки получили для исследования уникальный источник, позволяющий разрушить многие представления, господствовавшие в историографии прошлых лет», дающий «объективную картину реальной истории народа и положения в стране за определенный исторический период»3.

Подобные оценки могут быть применены и к комплексу информационных материалов местных отделов ОГПУ. Вместе с тем необходимо высказать некоторые дополнительные замечания относительно их источниковедческой ценности,

Во-первых, содержащаяся в местных сводках информация лишь в очень незначительной мере отражена в аналогичных документах центрального аппарату .ОГПУ. В московских сводках, которые шли на стол высшего партийно-государственного руководства, предпочтение отдавалось либо тем регионам, которые играли главную роль в социально-экономическом и политическом плане, либо наиболее крупным и характерным событиям. Поэтому информация, касающаяся регионов Южного Урала, разве что за исключением БАССР, встречается в этих сводках редко и носит фрагментарный характер. Например, во 2-й томе издания «Совершенно секретно» (документы за 1924 г.) Курганский и Троицкий округа упоминаются только по 1 разу, Челябинский и Златоус-товский - цо 3 раза, Шадринский- 5 раз, Башкирия - 61 раз. В 6 томе (документы за 1928 г.) имеется всего 7 отсылок к Оренбургской губернии, по 9 - к Шадрин-скому и Челябинскому округам, по 11 - к Златоустовскому и Курганскому

1 «Совершенно секретно»: Лубянка - Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.). Т. 17. М.: ИРИ РАН, 2001-2004; Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД 1918-1939. Документы и материалы. В 4 т. Т. 1-2. М.: РОССПЭН, 1998, 2000; Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание. Докуменш и материалы. В 5 т. Т. 1-2. М.: РОССПЭН, 1999-2000.

2 Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 1. С. 9.

■3 «Совершенно секретно»: Лубянка- Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.). Т. 2. С. 15,19.

округам, Башкирию такая информация затрагивает 25 раз. Примерно такое же соотношение характерно для остальных томов этого издания и для публикации «Советская деревня глазами ВЧТС-0111У-НКБД». Поэтому только сводки местных отделов ОПТУ позволяют воссоздать объемную картину положения и настроений рабочих и крестьян Южного Урала на всем протяжении НЭПа, тем более что они, как правило, весьма пространны (особенно с 1927 г.) и содержат огромное количество примеров конкретных действий и высказываний жителей региона.

Во-вторых, сводки местных отделов ОГПУ базировались на двух основных источниках: служебной отчетности и информации советских органов (особенно в деревне) и сообщениях агентурной сети. На этом первичном уровне они характеризовались высокой информационной насыщенностью и содержали объем фактического материала, несопоставимый с тем, что происходило при последующем сужении информационного потока по мере его продвижения по вертикали вверх.

Безусловно, при переводе исходной информации в форму сводки происходила определенная обработка материала, предполагающая не только его отбор, но и редактуру. Также вполне было возможно возникновение искажающих реальность «информационных помех» на последующих стадиях подготовки информации - в уездном, районном и окружном звеньях ведомства. Могли сыграть свою роль и правила ведомственной бюрократической игры, и элементарное стремление «угодить» установкам сверху или просто вкусам непосредственного начальника, и межличностные отношения в аппарате ОГПУ, и уровень компетентности и образованности конкретного работника, в конце концов, простое желание какого-нибудь информатора «подставить» чем-либо досадившего или мешающего ему односельчанина или коллегу по работе на заводе, исказив в нужном духе произнесенные в действительности слова или придумав их. В такой ситуации именно массовость документов, наличие в нашем распоряжении почти полного (Курганский отдел ОГПУ) или достаточного объемного (Челябинский и Оренбургский отделы) комплекса информсводок ОГПУ позволяет нивелировать их тенденциозность как источников.

В-третьих, необходимо принять во внимание одну важную особенность сводок ОГПУ по сравнению с широко используемыми в современной историографии «письмами во власть». Последние представляли, если так можно сказать, «публичный голос народа». Иначе говоря, сочиняя свое письмо или иное обращение, автор рассчитывал именно на то, что его голос «услышит власть», а это неизбежно предполагало определенный уровень самоцензуры. Высказывания, суждения, просто реплики рабочих и крестьян, зафиксированные информаторами ОГПУ и затем включенные в информсводки, обычно не предназначались «властным ушам» (за редким исключением), если и были адресованы, то только низовым представителям власти, в отношении которых автор высказывания часто не испытывал необходимого пиетета, а иногда и элементарной осторожности. Это заведомо предполагало иной уровень откро-

венности и непосредственности в выражении своих чувств и настроений, фактически не предполагающий никакую внутреннюю самоцензуру. Поэтому многие высказывания, встречающиеся в информсводках ОГТ1У, поражают степенью своей откровенности, что придает им уникальную ценность.

В-четвертых, в силу отсутствия в южноуральских архивах других массовых источников, свидетельствующих о настроениях населения (нами были обнаружены'лишь единичные примеры сохранения в фондах «писем во власть»), «стерильности» многих архивных фондов партийных и советских органов (последнее особенно характерно для архивов Башкортостана, видимо, подвергшихся особенно тщательной чистке) информсводки ОПТУ остаются, в сущности, единственным комплексным источником, позволяющим воссоздать достаточно объемную и целостную картину социальных настроений рабочего класса и крестьянства Южного Урала.

Все сказанное позволяет считать содержащуюся в сводках местных отделов ОПТУ информацию обладающей необходимым уровнем репрезентативности и достоверности для анализа интересующей нас проблемы обратной реакций населения Южного Урала на социальную политику Советского государства в годы НЭПа. В общей сложности при написании диссертации были использованы материалы более 200 дел из 74 архивных фондов Башкирии, Курганской, Оренбургской и Челябинской областей. Практически все эти документы и материалы впервые вводятся в научный оборот.

Составной частью источниковой базы явилась периодическая печать. Данная группа охватывает основной массив газет, выходивших в годы НЭПа в южноуральском регионе, и ведущие общественно-политические и экономические издания журнального типа, затрагивавшие вопросы социальной политики. Были обработаны коллекции (за 1920-е гг.) изданий газетного формата: «Власть труда» и «Красная Башкирия» (Б АССР), «Красный Курган» и «Советское Зауралье» (Курган), «Трудовая правда» и «Рабоче-крестьянская правда» (Шадринск), «Советская правда» и «Челябинский рабочий» (Челябинск), «Смь(чка» и «Оренбургский рабочий» (Оренбург). Также были проанализированы материалы журналов «Уральский коммунист» (орган Уральского областного комитета партии), «Хозяйство Урала» (политико-экономический журнал Уральского областного Совета рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов) и «Рабочий журнал» (орган Екатеринбургского совета профсоюзов).

' Использование периодических изданий имело три аспекта. Во-первых, из них можно было почерпнуть дополнительный фактический материал, отражающий социальную ситуацию в регионе; во-вторых, в печати (прежде всего в журналах) публиковались статьи с попытками анализа складывающейся ситуации, дающие представление об уровне понимания тогдашними авторами проблем и путей их решения; в-третьих, сопоставление публикаций в прессе с партийными и советскими документами показывает степень объективности той картины социальной жизни, которая с помощью прессы доносилась до

населения Южного Урала. Естественно, при этом необходимо учитывать и характер самой печати, и существование цензуры. Тем больший интерес представляют попадавшие на страницы печати откровенные суждения и критические высказывания, которые могут рассматриваться как косвенные доказательства крайней остроты проблем, которые уже невозможно было замолчать.

Таким образом, в своей совокупности источниковая база обеспечивает достижение цели и решение исследовательских задач, поставленных в диссертации.

Научная новизна диссертации. Впервые в российской историографии осуществлено комплексное исследование государственной социальной политики в определенных территориально-хронологических рамках (Южный Урал в 1921-1929 гг.). Разработана авторская методология изучения социальной политики, основанная на синтезе модернизациошюй парадигмы современного обществознания и аналитических инструментов социальной истории. Государственная социальная политика впервые рассматривается как единство идейно-теоретических (доктринальных) оснований большевизма в социальной области, политических и государственно-практических решений и действий центральной и региональной власти и обратной реакции населения, находящей наиболее последовательное выражение в процессах вербального и поведенческого социального самоопределения относительно властных воздействий. Определены доктринальные ограничители социальной политики большевизма и проанализировано их воздействие на конкретные сферы социальной деятельности государства. Впервые проведен целостный анализ обратных реакций основных социальных групп Южного Урала (рабочего класса и крестьянства) на социальную политику власти, выявлена динамика изменения настроений и поведения этих групп. В научный оборот введен значительный пласт неопубликованных источников из архивов Республики Башкортостан, Курганской, Оренбургской и Челябинской областей. Выдвинут и обоснован на материалах Южного Урала центральный для исследования тезис, имеющий концептуальное содержание: социальная политика Советского государства в годы НЭПа стимулировала тенденции дезинтеграции социального пространства страны относительно объективно преследуемых властью целей индустриальной модернизации России и тем самым способствовала возникновению в конце 1920-х гг. ситуации модернизационного срыва на путях НЭПа, что предопределило последующий переход большевистского партийно-государственного руководства к политике авторитарной форсированной модернизации.

Практическая значимость исследования. Результаты, полученные в настоящей диссертации, дают возможность для их практической реализации в нескольких направлениях. Теоретико-методологические разработки автора могут бьггь использованы для проведения дальнейших научных исследований, в том числе и выходящих за рамки данной тематики и хронологии. При некоторой адаптации эти разработки могут бьггь учтены и применены соответст-

вующими государственными и муниципальными учреждениями для коррекции тех или иных аспектов современной социальной политики, осуществляемой на местном уровне.

Общий методологический подход и конкретное содержание диссертации могут использоваться в учебном процессе в высших учебных заведениях, в первую очередь, в исторических общих и специальных курсах, но также и при изучении отдельных тем в курсах политологии и социологии. Наработанный в диссертации источниковедческий опыт открывает возможность для последующего создания и издания тематических сборников, содержащих документы и материалы южноуральских архивов.

Апробация диссертации. Основные результаты проведенного исследования представлены в монографии «...Все к социализму иду и никак не могу дойти»: Рабочие и крестьяне Южного Урала и социальная политика Советского государства в годы КЭПа» (Уфа, 2005) и в ряде статей, опубликованных в научных журналах и в материалах научных конференций.

Содержание и основные положения настоящей диссертации были апробированы в докладах и выступлениях на международных и региональных научных конференциях и семинарах: «Право, насилие, культура: Региональный аспект (первая четверть XX в.)» (Уфа, 2001), «Социальная история Южного Урала в новое и новейшее время» (Уфа, 2003), «Политические партии и движения Башкортостана: теория и практика» (Уфа, 2004), «Актуальные проблемы технических, естественных и гуманитарных наук» (Уфа, 2005), «Вторая мировая война в зеркале современности» (Уфа, 2005) и др.

- Содержание и основные положения диссертации также докладывались и обсуждались на заседаниях кафедры истории и культурологии Уфимского государственного нефтяного технического университета и кафедры истории Северо-Западной Академии государственной службы (Санкт-Петербург).

1 Некоторые элементы диссертационного исследования включены в общие и специальные курсы, методические разработки, применяемые в преподавательской работе в вузах Уфы.

СТРУКТУРА И ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Работа состоит из введения, четырех глав и заключения.

Во введении формулируется проблема исследования, определяются хронологические и территориальные рамки ее изучения, характеризуются актуальность, методология и степень исследованности проблемы, источниковая база, цель и задачи работы, ее научная новизна.

Первая глава «Методологические аспекты изучения социальной политики» состоит из двух разделов.

В разделе «Модернизационная парадигма и социальная история: методологический потенциал» обосновывается авторская методология исследования, основанная на использовании модернизационного подхода и методов социальной истории.

Модернизационный подход в российской историографии в последние годы превратился в одну из основных методологических тенденций при изучении отечественной истории1. Еще более широкое применение нашли методы исследования, применяющиеся в рамках социальной истории.

В данном разделе осуществляется подбор и адаптация с помощью инструментов социальной истории наиболее адекватного для изучения поставленной проблемы варианта модернизационного подхода. Необходимость такого подбора определяется тем, что модернизационная теория представляет собой конкурентное методологическое поле, в котором сейчас взаимодействуют и активно используются различные концептуальные подходы.

В диссертации использован метод исследования модернизационных процессов, разработанный видным западным социологом и одним из создателей теории модернизации Ш. Эйзенштадтом2.

Адекватность этого метода решению поставленной в диссертации проблемы связана с тем, что в нем социальная политика государства рассматривается как важнейшая составная часть этатистской модернизации. Согласно Ш. Эйзенштадту, государство играет роль своеобразного «социального интегратора» общества вокруг целей индустриальной модернизации, способного консолидировать социальные силы, объективно заинтересованные в переходе на индустриальную стадию развития. Ключевым средством исполнения такой роли является социальная политика, позволяющая через изменения в наиболее, доступной пониманию традиционного сознания повседневной, социально-: бытовой сфере жизни помочь различным социальным слоям идентифицировать свои интересы с провозглашаемыми властью модернизаторскими целями. Если же действия власти не столько интегрируют, сколько дифференцируют социум, то возникает ситуация модернизационного срыва, чаще всего ведущая к резкому изменению всей государственной политики.

Судить об эффективности выполнения государством роли «социального интегратора» позволяет «обратная реакция» населения на социальные меры власти, а от того, как власть «уловит» и интерпретирует эту «обратную связь»,

1 Проскурякова Н. А. Концепции цивилизации и модернизации в отечественной историографии // Вопросы истории. 2005. № 7. С. 153-165.

О Ш. Эйзенштадте и его вкладе в развитие социологической и исторической науки см.: Ерасов Б. С. Ш. Эйзенштадт и его концепция общества и истории // Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М.: Аспект Пресс, 1999. С. 5-22.

Основные труды III. Эйзенштадта, в которых обоснован и реализован его метол исследования переходных обществ: Eisenstadt S. N. Modernization: Protest and Change. Englewood Cliffs, N.Y.: Prentice-Hall, 1966; Idem. Tradition, Change and Modernity. N.Y.-L.: John Wiley & Sons, 1973; Patterns of Modernity. Ed. by S. N. Eisenstadt. In 2 vol. N.Y.: New York Univ. Press, 1987.

зависят не только ее последующие действия, но в известной мере и успешность осуществления всей модернизации.

Методологический подход Ш. Эйзенштадта может быть применен в конкретно-исторических целях посредством его адаптации теми методологическими инструментами, которые позволяют обнаружить функционирующие в обществе «каналы обратной связи», проанализировать их содержание и определить степень «информационной адекватности» власти, то есть ее способности правильно уловить реакцию населения и отреагировать на нее. Такими мето-•дологическими инструментами обладает социальная история, для этого привлекаются достижения российской историографии последних лет, связанные с изучением диалога общества с властью (работы А. К. Соколова, А. Я. Лившина, И. Б. Орлова и др.).

Таким образом, авторский метод исследования заключается в рассмотрении социальной политики как составной части модернизаторского по своей объективной направленности общеполитического курса, проводившегося властью в 1920-е гг., реальная эффективность которого определялась в процессе обратной связи государства и общества, выраженной в вербальной и поведенческой реакции рабочего класса и крестьянства на проводимую социальную политику, и ретранслируемой власти по ряду каналов обратной связи, включая информационные ресурсы ОГПУ. Изучение содержания этого канала в сопоставлении с последующими действиями власти в социальной сфере позволяет судить о степени «информационной адекватности» большевистской власти в годы НЭПа, ее способности, оставаясь в рамках нэповского курса, реализовать программу индустриальной модернизации в «социалистических одеждах».

В связи с решением последней задачи в диссертации ставится еще один важный вопрос, имеющий и методологический аспект, - о характере тех, условно говоря, «информационных фильтров», которые обусловливали определенное восприятие и интерпретацию информации, поступавшей на властные «верхи».

В разделе «Идейно-политические (доктринальные) основания социальной политики большевистской партии» специальному анализу подвергнут вопрос о том, каковы были «доктринальные ограничители» в социальной области, которые не только определяли границы политического маневрирования, осуществлявшегося властью в годы НЭПа, но и играли ключевую роль в восприятии и интерпретации информации, поступавшей к власти от общества. В этом отношении автор диссертации разделяет точку зрения С. В. Цакунова о существовании в большевизме базового доктринального уровня, своего рода «док-тринального алгоритма», в решающей степени определявшего действия большевистского руководства в 1920-е гг.1

1 Цакунов С. В. В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е годы. М: Изд. центр «Россия молодая», 1994. С. 17-19.

Утверждается, что роль основополагающего нормативного теоретического документа, в наиболее ясном и определенном виде выражавшего базовый уровень большевистской доктрины, выполняли не разрозненные ленинские высказывания, а вторая партийная программа. На основе сопоставительного ее анализа с последующими партийными решениями в социальной области, принимавшимися на высшем уровне, и с наиболее важными высказываниями лидеров большевизма в диссертации определены докгринальные ограничители в социальной политике. В результате делается вывод, что базовым, конечным, стратегическим ограничителем проводимой большевистским государством социальной политики являлось понимание этой политики как средства, ведущего к уничтожению классового (^социального) разделения общества, к формированию бесклассового общества. Являясь стратегическим ограничителем, такое понимание порождало ряд тактических ограничителей, заставлявших при проведении конкретных мероприятий в социальной области, равно как и при восприятии реальных результатов этих мероприятий, определенным образом их формулировать и интерпретировать.

В каждой из сфер социальной политики тактические ограничители принимали конкретные формы, но в принципе все они сводились к одному главному идеологическому постулату - преимущественное обеспечение социальных интересов пролетариата и основной классовой опоры советской власти в деревне - бедняцкой части крестьянства.

Потребности развития экономики, сначала восстановления, а затем и реконструкции народного хозяйства, заставляли время от времени ограничивать эти социальные интересы, но только в тех пределах, в которых это оказывалось безопасно для сохранения власти в руках партии.

В связи с этим формулируется ключевой вопрос, подлежащий дальнейшему исследованию в диссертации - о степени совместимости доктрин альных ограничителей в социальной политике с решением задачи «социальной интеграции» общества в условиях НЭПа.

Последующие главы диссертации посвящены конкретно-историческому исследованию социальной политики Советского государства на Южном Урале применительно к двум основным классам нэповского социума - пролетариату и крестьянству. Подобное предметное ограничение конкретно-исторической части диссертации (не рассматривается политика по отношению к другим социальным группам - служащим, интеллигенции, городской буржуазии и др.) обусловлено не столько частными обстоятельствами (небольшой удельный вес этих групп в данном регионе, скудость источниковой базы), сколько принципиальными соображениями.

Индустриальная модернизация, осуществляемая в странах, переживших, как Россия, радикальные революции, происходит в условиях значительного упрощения социальной структуры, «вымывания» промежуточных групп, общей архаизации общества. Происходит своего рода «переформатирование» социапь-

ных статусов и ролей, в котором, по справедливому замечанию А. Я. Лив шина и И. Б. Орлова, «классообразуюшую функцию» принимает на себя государство1.

В рамках большевистской доктрины классами (если не учитывать фактически уничтоженные в России дворянство и буржуазию) считались только пролетариат и крестьянство, все остальные компоненты социума оценивались как «группы» и «прослойки», не обладающие какой-либо значимой социально-политической ролью. Это не означает, что в отношении их не проводилось какой-либо социальной политики, но она занимала подчиненное, второстепенное место, являлась в значительной мере «проекцией» рабочей и крестьянской социальной политики.

По мере реализации планов индустриальной модернизации, которая в СССР сопровождалась и становлением партийно-номенклатурной системы, происходила и определенная кристаллизация таких социальных групп, как служащие и интеллигенция (особенно техническая), наблюдалось повышение их роли и, следовательно, усиливалась потребность в проведении властью в их отношении особой социальной линии. Однако эти процессы имели место за хронологическими рамками НЭПа, что и позволяет в данной диссертации ограничиться такими объектами анализа как южноуральский пролетариат и южноуральское крестьянство.

Рабочая составляющая социальной политики поставлена на первое место, несмотря на незначительный удельный вес пролетариата на Южном Урале, поскольку власть отдавала приоритет отношениям с рабочими, независимо от их реального места в социальной структуре страны и отдельных ее регионов.

Вторая глава «Социальная политика и рабочий класс Южного Урала» состоит из трех разделов.

В разделе «Заработная плата как инструмент классовой политики: конфликт идеологических установок и экономической реальности» анализируется государственная политика в области заработной платы, выполнявшая в условиях НЭПа функцию главного регулятора социальных отношений власти с пролетариатом. Основным предметом анализа является выявление на материалах Южного Урала кардинального противоречия, которое существовало в этой политике, - между доктринальной установкой на отражение и защиту интересов пролетариата и необходимостью в целях быстрейшего восстановления народного хозяйства ограничить, хотя бы на некоторое время, удовлетворение материальных потребностей и запросов пролетариата теми не слишком большими возможностями, которые предоставляла экономика страны в годы НЭПа.

Анализ партийно-государственных решений в области регулирования заработной платы позволяет сделать вывод о непрерывном маневрировании власти, вынужденной искать «золотую середину»: не допускать чрезмерного роста недовольства рабочих уровнем оплаты их труда и в то же время не подры-

1 Лившин А. Я., Орлов И. Б. Указ. соч. С. 39.

28

ватъ экономическую «смычку» города и деревни чрезмерной величиной зарплаты, влияющей на себестоимость промышленных изделий.

Под таким углом зрения в разделе исследуются конкретный ход и результаты реализации на Южном Урале государственной политики заработной платы. В результате проведенного анализа установлены основные факторы, характеризующие эволюцию этой сферы социальной политики.

Почти на всем протяжении НЭПа, за исключением его двух последних лет, несмотря на принимавшиеся властями в центре и на местах решения, рост заработной платы на промышленных предприятиях Южного Урала неизменно опережал (иногда весьма значительно) рост производительности труда. Наиболее острой проблемой, связанной с заработной платой, в 1921-1924 гг. почти на всех предприятиях была ее несвоевременная выплата, вызывавшая массовое недовольство рабочих и отражавшаяся на эффективности деятельности предприятий.

В 1925-1929 гг., когда удалось добиться стабилизации ситуации со своевременностью выплаты зарплаты, на первый план вышло негативное влияние на уровень заработной платы действий властей по интенсификации производства. Они вели к сокращению доли сдельной оплаты труда (наиболее выгодной квалифицированной части пролетариата) за счет расширения сферы действия повременной оплаты при одновременном изменении тарифной сетки таким образом, чтобы сократить разрыв между квалифицированным и неквалифицированным трудом и, следовательно, не дать быстро увеличиваться общему фонду заработной платы.

Оценка результативности такой политики дается с точки зрения ее содействия осуществлению индустриальной модернизации. Последняя предполагала стимулирование рабочих к росту их квалификации, а следовательно, и производительности труда. Этому должен был способствовать приоритетный рост зарплаты у квалифицированной части пролетариата. В реальности же действия властей в этой сфере в большей степени подпитывали уравнительные тенденции в оплате труда, превращая в сознании значительной части рабочих партийные решения о тесной связи между ростом зарплаты и производительностью труда в абстракцию. Это не способствовало формированию в среде рабочего класса позитивной установки на массовую индустриализацию, невозможную без резкого роста производительности труда.

Раздел «Политика занятости и неразрешимость проблемы безработицы в рамках нэповской экономики» посвящен второму важнейшему направлению государственной социальной политики в рабочей сфере - борьбе с безработицей.

На частных материалах Южного Урала подтверждена общая для всей страны тенденция к параллельному развитию на всем протяжении НЭПа двух процессов: одновременно с ростом (по мере восстановления промышленности) количества рабочих, занятых в производстве, росла в абсолютных цифрах и численность безработных. Применительно к Южному Уралу основную роль

в этом играли постоянно увеличивающаяся миграция сельского населения в город и доминирование на рынке труда неквалифицированной рабочей силы, спрос на которую имел свои пределы.

Официально зарегистрированная биржа™ труда численность безработных в разных районах Южного Урала не опускалась ниже 2-2,5 тыс. человек, достигнув максимальных значений в два последних года НЭПа. Власть стремилась разными средствами (отказ в регистрации по тем или иным причинам, периодические чистки списков безработных) ограничить официальные цифры безработицы.

Установлено, что доминирующей группой безработных были лица, не имевшие квалификации или с низкой квалификацией. Однако качественной особенностью безработицы в 1927-1928 гг. стало резкое увеличение числа квалифицированных рабочих и членов профсоюзов, превышавшее в ряде случаев 50% всех зарегистрированных. Это явление стало результатом проводившейся властью тарифной реформы, ударявшей по интересам квалифицированных рабочих, которые предпочитали в создавшейся ситуации переходить в категорию времеЕшо безработных, получать пособие и выжидать появления более выгодного предложения.

В разделе проанализирована деятельность бирж труда, практически осуществлявших государственную политику в сфере занятости: регистрация безработных, направление их на работу, создание из части безработных, имевших специальность, трудовых коллективов, проведение общественных работ. Установлено, что с помощью этих мер на Южном Урале удалось на время ослабить проблему безработицы, однако она оставалась постоянно действующим фактором социальной ситуации.

Отдельному рассмотрению в разделе подвергнуто социальное страхование безработных и других категорий рабочего класса. Фактический материал подтверждает общую тенденцию: поскольку финансовые возможности государства не позволяли обеспечивать пособиями большинство безработных, они шли в первую очередь на «наиболее полезную» в классовом отношении их часть, к которой относили членов партии и профсоюзов, а также квалифицированных рабочих. Поэтому почти все годы НЭПа численность безработных на Южном Урале, получавших пособия, не превышала в лучшем случае 1/3 от общей численности. Только в 1927-1929 гг. число получавших пособия заметно выросло, превысив 50%, что отражало стремление властей не допустить роста недовольства среди оказавшихся на бирже труда членов профсоюзов.

Размеры пособий на протяжении 1920-х гг. постепенно увеличивались, но даже для безработных, отнесенных к первой категории, размер пособия не покрывал полностью стоимости бюджетного набора, устанавливаемого Наркоматом труда. Перманентный характер также носила задолженность страхователей перед страховыми кассами, для ослабления которой местные власти были вынуждены время от времени прибегать к административным мерам. Однако полностью разрешить эту проблему так и не удалось.

Материал данного раздела подтверждает, что в условиях НЭПа ликвидация безработицы оказалась для власти неразрешимой проблемой. Государственная политика в этой области могла лишь в большей или меньшей степени ее смягчить, облегчить положение той части безработных, которая представляла наибольшую ценность для власти, однако сколько-нибудь существенный эффект по ликвидации безработицы мог дать только переход к массовому промышленному строительству.

Вместе с тем необходимо отметить, что государственная политика занятости проявила достаточно очевидные черты патернализма: власть демонстрировала свою заботу о безработных, но предпринимала очень мало усилий, чтобы стимулировать у них желание никогда больше не возвращаться на биржу труда. Фактическое отсутствие программ переквалификации или обучения специальностям неквалифицированной части безработных привело к формированию прослойки «хронически безработных» и различного рода злоупотреблениям в работе бирж труда (протекционизм при направлении на работу, подделка документов для получения пособия). В результате среди части рабочих укреплялись иждивенческие настроения, что было чревато новыми социальными издержками при переходе к массовой индустриализации.

Раздел «Рабочий класс и власть: социальная эффективность государственной политики» посвящен анализу одной из центральных проблем диссертационного исследования - обратной реакции рабочего класса Южного Урала на социальную политику властей.

Автором выделены три периода в эволюции настроений основной части рабочих. В 1921-1923 гг. в условиях доставшейся от Гражданской войны хозяйственной разрухи, трудностей перехода к новым, рыночным условиям труда и поразившего Южный Урал голода материальное положение рабочих оставалось крайне неудовлетворительным. Низкий уровень оплаты труда, сохранявшийся почти до осени 1923 г. ее преимущественно натуральный характер, постоянные задержки в выдаче зарплаты, плохие жилищные условия вызывали в рабочей среде постоянное недовольство, которое выливалось в забастовки, не принявшие, однако, на Южном Урале массовых размеров. При этом недовольство рабочих, как правило, имело своим адресатом администрацию предприятий, реже местные власти, но не носило сколько-нибудь выраженного политического, антисоветского характера: рабочие не противопоставляли себя власти, но ожидали от нее более решительных и эффективных мер по защите их интересов. Рабочий протест и активность на Южном Урале оказались в это время значительно менее четко выраженными, чем в промыш-ленно развитых центрах страны.

В 1924-1925 гг. в результате восстановления и частичного расширения промышленного производства, сопровождавшихся улучшением положения с заработной платой (общий ее рост, своевременность выплаты), проявления недовольства в рабочей среде заметно сократились, не считая отдельных случаев. В этот период наблюдалась наибольшая степень доверия рабочих к су-

шествующей власти, но при этом в их среде сохранялись и усиливались патерналистские настроения.

С 1926 г. по мере развертывания кампаний по интенсификации производства, проведения тарифной реформы произошло пробуждение и быстрое усиление в рабочей среде негативных настроений по отношению к проводимой властью политике. Но в отличие от первых лет НЭПа теперь недовольство рабочих в большей мере стало обращаться не на администрацию предприятий, а на властную систему в целом.

Анализ воспроизводимых в информсводках ОПТУ многочисленных высказываний южноуральских рабочих, а также и таких конкретных форм выражения их недовольства, как забастовки (количество и массовость которых в 1926-1928 гг. быстро выросли), позволил обнаружить новые тенденции в настроениях рабочего класса. Их можно определить как пробуждение классового самосознания рабочих, вызванное в значительной мере обнаружившимся контрастом между провозглашаемым властью пролетарским характером государства и действиями этого государства, ущемлявшими непосредственные материальные интересы рабочих.

Недовольство ухудшением материального положения, особенно после возникновения в 1927 г. кризиса снабжения городов, трансформировалось в растущее сомнение в способности власти выполнить свои обещания. В результате в рабочей среде усилилось недоверие к власти в целом и к ее конкретным представителям, иногда выливавшееся в желание предпринять какие-нибудь конкретные действия, чтобы заставить прислушиваться к голосу рабочих. В ходе некоторых забастовок, при проведении выборов в советские органы недовольство рабочих приобретало политический акцент, обращаясь против сложившейся системы. При этом настроений недовольства охватывали все категории рабочих, независимо от квалификации, имели они место и среди членов партии.

Анализ всех этих проявлений рабочего недовольства и протеста позволил сделать вывод о том, что в 1927-1929 гг. шел процесс отчуждения значительной части рабочих Южного Урала от советской власти как таковой, имевший в своей основе неудовлетворенность результатами государственной социальной политики, прежде всего в области заработной платы.

В содержательном плане требования или пожелания, адресуемые южноуральскими рабочими власти, были противоположны. С одной стороны, они сводились к призыву вернуться к чисто патерналистской политике опеки рабочего класса, предполагавшей превращение заработной платы в разновидность социального пособия, выдаваемого единственно на основании принадлежности к пролетариату, независимо от количества и качества производимого труда. С другой стороны, они содержали призыв к переходу, по сути, к социал-демократической политике опоры на квалифицированную, кадровую часть пролетариата, что предполагало проведение последовательной дифференциации заработной платы и других социальных благ по принципу количества и качества труда.

Однако и то, и другое пожелание противоречили догаринальным основаниям большевизма. Стратегическая цель социальной доктрины большевизма -бесклассовое общество - была достижима единственно на основе индустриального преобразования, максимального развития производительных сил, которое можно было осуществить только в результате интенсивного труда рабочего класса, а не в результате его патерналистской опеки, не говоря уже об отсутствии каких-либо ресурсов для осуществления таковой на желаемом рабочими уровне обеспечения. Сделать же однозначную ставку на наиболее производительную часть рабочего класса - это значило отказаться от другого доктринального основания, что весь пролетариат в силу отсутствия собственности есть единое целое, в его единстве кроется источник власти партии, любой раскол рабочего класса будет только на пользу буржуазии.

В диссертации подтверждается справедливость уже высказанного в российской историографии мнения о противоречии между взглядами партийно-государственного руководства, проистекавшими из большевистской доктрины, и реальным уровнем сознания большей части того класса, который считался в теории основной социальной базой партии. Возникшее отчуждение рабочих от власти означало усиление дезинтеграционных процессов в российском социуме, делало выполнение планов индустриальной модернизации крайне проблематичным при недоверии рабочих к власти, провозглашающей цели, далекие от их непосредственных материальных интересов. В такой ситуации у власти объективно оставался только один путь для реализации мо-дернизационных планов - проведение их силовыми, авторитарными методами с расчетом на то, что по мере совершения индустриального рывка удастся подкрепить эти методы и средствами материального стимулирования рабочего класса.

Третья глава диссертации «Социальная политика и крестьянство Южного Урала» состоит из трех разделов.

В разделе «Налоговая политика и крестьянские комитеты как инструменты реализации классового подхода в социальной политике» исследованы основные инструменты государственной политики, с помощью которых власть стремилась регулировать социальные процессы в деревне.

Анализ государственных решений в сфере налогового законодательства и практики их осуществления на Южном Урале подтвердил существование на всем протяжении НЭПа противоречия между политической установкой на всемерную поддержку бедняцкой части деревни и борьбу с кулаком и экономической целесообразностью, требовавшей в интересах роста сельскохозяйственного производства широкого использования рыночных рычагов в отношениях с крестьянством.

В разделе показано, что, несмотря на временные колебания налоговой политики, решающую роль в ее практическом проведении играла установка на классовый характер налогообложения. Она проявилась, во-первых, в постоянном увеличении налоговых льгот бедняцким хозяйствам, вплоть до полного освобождения их от налогов (согласно установкам центральной власти, в по-

следние годы НЭПа число таких хозяйств должно было достигать 35%), что в действительности лишь усиливало среди значительной части бедняков иждивенческие настроения; во-вторых, в постоянном перераспределении налогового бремени таким образом, что росло налогообложение не только наиболее зажиточной части деревни, но и значительной части середняков (за исключением краткого периода 1924-1925 гг., когда осуществлялся лозунг «Лицом к деревне»); в-третьих, в постоянном использовании в ходе проведения налоговых кампаний административных методов воздействия на крестьянство с целью вынудить его к продаже государству зерна и других продуктов по заниженным по сравнению с промышленными изделиями ценам.

В результате налоговая политика подрывала естественные стимулы крестьян к расширению своего хозяйства, что приводило к торможению роста хозяйств, сокращению их ресурсных возможностей для накопления и, в конечном итоге, провоцировало недовольство основной массы крестьян, постепенно переходившее в настроения отчуждения и даже враждебности к власти.

В диссертации делается вывод, что чрезвычайные меры, примененные в ходе хлебозаготовок 1927-1928 гг., стали логическим развитием классовой направленности налоговой политики и превратили последующие налоговые кампании п административно-силовое взимание с крестьянства, используя слова И. В. Сталина, «дани». Ответом основной массы южноуральского крестьянства (в том числе и части бедняков) явился переход к хозяйственно-разрушительным формам сопротивления государству (массовые сокращения собственных хозяйств до уровня, обеспечивающего только личные потребности), подрывавшим надежды власти на увеличение налоговых и иных поступлений из деревни, а следовательно, и планы на осуществление за счет таких поступлений программы индустриальной модернизации.

Переход к насильственной ликвидации индивидуальных крестьянских хозяйств оказался в создавшейся ситуации закономерным следствием социальной политики, в которой идейно-политические соображения взяли верх над соображениями экономической целесообразности. Подчиненной решению классовых задач оказалась, как показывает проведенное в разделе исследование, и деятельность на Южном Урале крестьянских комитетов взаимопомощи (ККОВ), создававшихся как общественные организации, задачей которых было социальное обеспечение наиболее малоимущей части деревни за счет возможностей самого крестьянства. По мере выполнения этих функций часть южноуральских ККОВ, обладавших необходимым финансовым и производственным потенциалом, стала все больше сосредоточиваться на повышении своей доходности, что противоречило стремлению власти использовать их как средство объединить бедняцко-середняцкую часть деревни против кулачества и стимулировать коллективистские тенденции в крестьянской среде.

Стремясь сохранить и усилить классовую составляющую в деятельности кресткомов, власти сначала превратили ККОВ из общественных организаций в полугосударственных, функционально подчиненных государственным органам социального обеспечения, а в 1928-1929 гг. практически полностью под-

чинили себе ККОВ, направив их усилия исключительно на кооперацию бедняцких хозяйств и борьбу с кулаком.

В разделе «Крестьянство Южного Урала и власть: от социального компромисса к социальному разочарованию» основным предметом изучения явилась эволюция социальных настроений южноуральского крестьянства в 19211927 гг.

Анализ источников партийного и советского происхождения, а также документов центральных и местных органов ОПТУ позволил установить, что эволюция настроений, несмотря на сложный социальный состав крестьянства, происходила во всех его слоях (за исключением части бедняков, особенно тех, кто получал налоговые льготы от государства) как ответ на изменения налоговой политики, как реакция на то, способствовали или нет эти изменения дальнейшему развитию крестьянских хозяйств.

В разделе показано, что реакция южноуральского крестьянства на отказ от продразверстки и переход к продналогу определялась тем обстоятельством, что продналог, который больше устраивал крестьян, взимался в условиях охватившего регион чудовищного голода. Поэтому его уплата, даже в уменьшенном размере, оказалась для многих крестьянских хозяйств непосильной или осуществлявшейся за счет максимального ограничения собственных потребностей. Поэтому в 1921-1923 гг. (голод покинул южноуральскую деревню только после урожая 1923 г.) доминирующим в крестьянской среде Южного Урала было настороженное, а временами и прямо враждебное отношение к налоговой политике и к советской власти в целом.

Окончание голода и стабилизация ситуации в сельском хозяйстве содействовали формированию «благожелательного» отношения крестьян к «власти вообще», но степень и характер такой «благожелательности» в решающей степени лродолжал определяться налоговыми взаимоотношениями с государством. Главную роль при этом играл не столько сам налог (необходимость его крестьянством признавалась), сколько, во-первых, конкретные размеры налогообложения с точки зрения сохранения возможностей для дальнейшего расширения крестьянского хозяйства, во-вторых, те конкретные формы, в которых осуществлялось взимание налога на местах. По действиям местных властей крестьянство в большей мере определяло свое отношение к власти, нежели по тем лозунгам, которые доносились из Москвы и оставались для крестьян обычно голой абстракцией.

Проявления недовольства, которые имели место в 1924-1925 гг., в основном были связаны с конкретными фактами нарушений при проведении налоговых кампаний. Свое недовольство крестьяне проявляли в жалобах на имевшиеся нарушения со стороны местных исполнителей (нередко эти жалобы признавались властями справедливыми и исправлялись), в укрывании от налогообложения части посевов и урожая.

Ситуация стала изменяться с началом налоговой кампании 1925-1926 гг., когда было проведено увеличение освобождаемых от налога бедняцких хозяйств и одновременно возросло налогообложение всех остальных хозяйств,

что болезненно ударило по интересам середняков, стремившихся воспользоваться благоприятной ситуацией для расширения своего хозяйства.

В результате на протяжении 1926-1927 гг. в южноуральской деревне произошел рост крестьянского недовольства, которое теперь стало адресоваться не только местным «исказителям» законов, но и власти вообще. Анализ многочисленного фактического материала, приводимого на этот счет в сводках местных отделов ОГПУ, позволяет выделить основные смысловые акценты, определявшие изменения в крестьянских настроениях:

- распространение представления о потребительском отношении власти к деревне, ее стремлении только получать, не давая ничего существенного взамен, использовать полученные налоговые средства исключительно в собственных интересах;

- усиление негативного отношения к городу, жители которого находятся в привилегированном положении и обеспечены за счет крестьян;

- проявление «ностальгических» ноток при сопоставлении нынешнего положения крестьянства и того, что было до революции 1917 г., когда крестьянину якобы жилось лучше, и он мог легче развивать собственное хозяйство.

Однако наиболее существенными изменениями, которые позволяют говорить о нарастании чувства отчуждения от власти, являлись, во-первых, распространение негативных настроений на всю крестьянскую массу, включая и определенную часть бедняков, во-вторых, появление в крестьянской среде крайне резких суждений с угрозами в адрес власти и пожеланиями ее «подправить» и даже «поменять».

Ужесточение налоговой политики, как свидетельствует южноуральский материал, было болезненно воспринято не только зажиточной частью деревни, но и большим количеством середняков и даже бедняков, видимо, именно потому, что оно подрывало надежды крестьян на дальнейший рост своего хозяйства.

В этой связи в разделе обращается внимание на то обстоятельство, что стремление крестьянина к развитию собственного хозяйства, к его большей доходности объективно усиливало сельский потенциал индустриальной модернизации, то есть при опоре на эти естественные стремления крестьян власть получала возможность в известной мере интегрировать деревенский социум вокруг своих модернизационных целей. Но возобладавшая в налоговой политике линия на патерналистскую опеку бедняцкой части за счет усиления обложения зажиточной части деревни, особенно в середняцкой среде, вызвала глубокое разочарование в перспективах развития своих хозяйств, подорвала доверие к власти в целом, усилило настроения в пользу того, что «власть надо подправить». В крестьянском сознании отказ от продажи хлеба государству являлся своего рода последним мирным средством «самообороны», применение которого прямо вытекало из происходившего ужесточения налоговой политики.

Доктринальные ограничители большевизма, заставлявшие относиться с подозрением к любым проявлениям крестьянских настроений, которые под-

тверждали желание крестьян, независимо от их социального статуса, «богатеть», влекли за собой стереотипность мышления, толкавшую на путь если и не игнорирования тревожных сигналов, поступавших от крестьянства, то рассмотрения их исключительно через призму классового расслоения и классовой борьбы в деревне.

Таким образом, прослеженная на южноуральском материале эволюция крестьянских настроений от компромисса с властью до разочарования в ней и обращения населения к средствам сопротивления, позволяющим побудить власть изменить хотя бы налоговую составляющую крестьянской политики, может рассматриваться как одно из доказательств того, что социальная политика в деревне дала к концу 1927 г. результаты, объективно противоречившие достижению целей объединения-общества вокруг модернизаторской программы «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране».

В разделе «Кризис «деревенского НЭПа» 1928-1929 гг. на Южном Урале: отчуждение крестьянства от власти как фактор модернизационного срыва» рассматривается заключительный этап эволюции государственной социальной политики в деревне. Ключевое внимание в разделе уделено чрезвычайным формам проведения хлебозаготовительной кампании 1927-1928 гг. на Южном Урале и тем дальнейшим сдвигам в отношениях крестьянства к власти, которые явилирь, их результатов,

В этой части диссертации приведены многочисленные примеры крайнего произвола, неприкрытого. насилия, использованного местными партийно-советскими органами в ходе хлебозаготовительной кампании на Южном Урале. Вопреки официальным заявлениям об «отдельных перегибах», эти явления имели массовый характер, организовывались и поддерживались на всех уровнях властной вертикали, задевали жизненные интересы зажиточных крестьян, многих середняков, а косвенно - и бедняков.

Проанализированной* обширный документальный материал партийных и советских органов Южного Урала, информсводок местных отделов ОПТУ позволяет сделать вывод о резко негативной реакции основной'массы крестьянства как на ход хлебозаготовительной кампании 1927-1928 г., так и на последующие налоговые и хлебозаготовительные кампании. Если не считать немногочисленной партийной прослойки и «льготной» части бедняков, то остальное крестьянское население Южного Урала восприняло этот поворот в социально-экономической политике государства как фактический возврат к временам «военного коммунизма».

Экономическим и в значительной мере политическим ответом крестьянства стал массовый переход к хозяйственно-разрушительным ответным действиям (сокращение производства, возвращение к натуральным формам хозяйства, распродажа хозяйства, его уничтожение, часто в виде ускоренного «пропивания» имущества). Это означало такое усиление недоверия к государству, которое делало невозможной иную попытку использовать крестьянские ресурсы для промышленного развития, кроме как посредством нового государственного насилия.

В разделе высказывается мнение, в 1928-1929 гг. в сознании основной массы южноуральского крестьянства происходили существенные и, по всей . видимости, необратимые сдвиги. К их числу можно отнести:

- разочарование во власти части бедняцкого населения, среди которого росло ощущение того, что власть использует бедняков в своих интересах, но при этом не проявляет ожидаемой патерналистской опеки и защиты;

- принявшее массовый характер отчуждение от власти середняков, оценивших происходящее как прямой удар по середняцкой части деревни, игравшей, по мнению самих крестьян, роль главного «кормильца» страны;

- резкий подъем в деревне враждебности по отношению к советской власти, охвативший, хотя и с разной степенью интенсивности, все социальные группы (отнюдь не только кулаков) и выразившийся в готовности отказаться от ее защиты в случае войны, в пожеланиях ей гибели, вплоть до стремления оружием «исправить» власть, предавшую интересы крестьянства.

На основании анализа, проведенного в разделе, делается вывод, что чрезвычайные меры наглядно показали всему крестьянству, каков его. реальный социальный статус в большевистском государстве, какое место будет отводиться ему в обещанном социалистическом здании. Разочарование в несбывшихся обещаниях большевиков о «счастливой жизни» переходило в чувство отчуждения от власти, осознания ее как враждебной силы, несущей крестьянину разорение и угнетение, заинтересованной исключительно в выкачивании из деревни всех ресурсов, не считаясь ни с реальными возможностями конкретного крестьянского хозяйства, ни с желаниями самого крестьянина.

Как итог проведённого в 3-й главе исследования оценивается роль и результата социальной политики в деревне с точки зрения их соответствия решению задач индустриальной модернизации страны в рамках НЭПа.

Одним из основных условий крестьянского «соучастия» в модернизации является выделение в ходе распада относительно однородного крестьянского социума групп, вовлекаемых в рыночные отношения, переходящих на путь расширенного товарного воспроизводства. Успешность ведения такого хозяйства во многом начинает определяться улучшением его технико-технологической базы, что объективно порождает заинтересованность части крестьян в индустриальном развитии. Однако экономическая, материально-вещественная заинтересованность крестьянства в индустриализации как основной движущей силе всего модернизационного процесса должна быть подкреплена, опосредована факторами социокультурного порядка, прежде всего преодолением характерного для традиционного аграрного сознания представления о противоположности, враждебности города крестьянскому миру и формированием представления о совпадении в определенных пределах базовых ценностей этих двух социальных пространств.

С этой точки зрения большевистская социальная политика в деревне в годы НЭПа по основной направленности и характеру оказалась скорее антимо-дернизаторской, нежели модернизаторской.

Стремление опереться в деревне на такую социальную опору, как бедняцкая часть крестьян на практике превращалось в предоставление беднякам налоговых и иных льгот, что способствовало воспроизводству, в сущности, натуральных хозяйств, а следовательно, сохранению и упрочению патерналистских настроений, консервации в деревне элементов распределительной экономики.

Оказавшись по мере восстановления экономики перед необходимостью перехода к активной индустриальной политике, требовавшей перераспределения в пользу промышленности ресурсов деревни, государство пошло на усиление налогообложения наиболее динамично развивавшейся части крестьянских хозяйств, что, давая сиюминутное увеличение поступлений в государственную казну, одновременно подрывало крестьянские стимулы к развитию и отталкивало их от власти. Использование в такой ситуации чрезвычайных мер в хлебозаготовительной кампании 1927-1928 гг. лишь резко ускорило процесс отчуждения подавляющего большинства крестьянства от власти. В результате государство своей социальной политикой в деревне углубило конфликт между городом и деревней. Тем самым в решающей степени были утрачены и социально-экономический ресурс-индустри^ьнои Модернизации, которым являлся рыночный сектор крестьянского хозяйства, и социокультурный ресурс в лице нацеленной ка хозяйственной развитие трудовой частй крестьянства. Это сделало практически невозможным' дальнейшее осуществление модернизации страны При сохранений нэповской системы отнЬШёний с крестьянством, даже и в силЬйЬ деформйрованном в первой половине 1928 г. в'иДе.

Таким образЬм, на основе' анализа южнбуральского материала можно утверждать, что социальная политика большевистского гйбуДарства в Деревне подвела страну на грань модернизационного срьша в рампах нэповской модели развития,'ЦосЛуйсйла одйим из'важнейших*факторов, предопределивших переход власти на путь авторитарной, государственно-бюрократической индустриальной модернизации страны. ■

Четвертая глава диссертации «Дополнительные инструменты управления социальными процессами на Южном Урале в годы НЭПа» состоит из двух разделов, в которых предметом анализа является политика в непроизводственных сферах: народного образования, здравоохранения, социального обеспечения и жилищно-кОммунйльного хозяйства.

Качественные изменения в этих сферах, затрагивавших повседневные, жизненные интересы населения города и деревни, должны были закрепить в сознании масс позитивное представление о большевистской власти. В то же время, улучшив общие условия воспроизводства рабочей силы, они объективно могли содействовать накоплению «человеческого потенциала» для социалистического модернизационного рывка.

В разделе «Народное образование: медленное накопление модернизационного потенциала» анализируются основные государственные меры в данной сфере и те изменения, которые происходили в народном образовании южноуральского региона на протяжении 1920-х гг.

Поставленные властью приоритетные задачи, прежде всего введение системы всеобщего начального, а затем и среднего образования (вторая цель являлась программной установкой партии) и ликвидация неграмотности среди взрослого населения, носили очевидное модернизационное содержание, поскольку образовательный потенциал общества является необходимой социокультурной предпосылкой перехода на рельсы полноценного индустриального развития.

Перевод всей российской образовательной системы в подчинение государства создавал необходимые институциональные условия для реализации поставленных задач, но только при условии их материально-финансового подкрепления. Недостаточное финансирование образовательной сферы в годы НЭПа было общей проблемой для страны, но на Южном Урале, в силу слабого его промышленного развития, нехватка средств приобрела не только постоянный, но и крайне острый характер. Средств местных бюджетов, из которых преимущественно финансировалось образование, хватало, как правило, только на «затыкание дыр», а регулярные обращения за помощью к центральным властям оказывались по большей части бесполезными.

В наиболее отчетливой форме все проблемы в образовательной сфере выявились при попытке реализовать на Южном Урале поставленную центральной властью задачу перейти к всеобщему начальному образованию (детей 811 лет) уже в 1930-31 учебном году. Невозможность открыть необходимое количество школ, чрезвычайно скудное (за исключением немногих городских школ) материальное обеспечение учащихся, наконец, неудовлетворительный качественный уровень преподавательского состава - все эти проблемы, не позволявшие ни добиться охвата образованием всех детей, ни обеспечить нормальный уровень их обучения, упирались в недостаток денежных средств. Поэтому, несмотря на постоянный рост количества детей, охваченных начальным образованием, решить в 1920-е гг. задачу перехода к всеобщему начальному образованию на Южном Урале так и не удалось.

Нехватка средств отразилась и на решении двух других социальных задач, возложенных на местные отделы народного образования, - ликвидации неграмотности и борьбе с беспризорностью детей. По оценкам местных органов власти, полная ликвидация неграмотности, несмотря на все предпринятые усилия, в рамках НЭПа была возможна не ранее середины 1930-х гг. Детскую беспризорность хотя и удалось свести к минимуму, но материальное состояние детских домов, основного средства социальной поддержки детей, которых нельзя было передать на воспитание в семьи, было таково, что не позволяло говорить о социальной реабилитации оказавшихся в них детей и подростков.

В разделе делается вывод, что при безусловно позитивных (по сравнению с дореволюционным временем) сдвигах в сфере народного образования на Южном Урале, общее ее состояние позволило лишь частично решить те задачи, которые способствовали созданию образовательной базы для осуществления массовой индустриальной модернизации в этом регионе страны. Патерналистская в своей основе политика Советского государства в образовательной

сфере могла дать необходимые результаты только в результате мощного вливания в нее финансовых и иных материальных средств, однако при реально достигнутом в рамках НЭПа уровне экономики таковыми возможностями государство не располагало.

Практически такой же вывод вытекает из проведенного в разделе «Здравоохранение, социальное обеспечение и жилищно-комМунальная политика: государственный патернализм в рамках возможного» анализа характера и результативности действий государства в этих областях социальной политики.

■' Монопольно принимай на себя управленческие функции в Ьфере, которая носила, по сути, социально-бытовой характер, государство объективно должно было стремиться к созданию такой по качеству среды повседневного обитания людей, которая была способна компенсировать- издержки, приносимые их вовлечением в производственную деятельность.

Материальные вложения в эту сферу не приносили прямого, непосредственного эффекта с точки зрения ускорения экономического развития или роста в массах авторитета и социальной поддержки большевистской власти. Их косвенное воздействие проявляло себя лишь на достаточно длительной дистанции и плохо улавливалось через наиболее доступные измерению статистические показатели.

Учитывая крайне слабое развитие до революции здравоохранения, социального обеспечения и коммунального хозяйства на Южном Урале, дня достижения тех сдвигов, благотворность которых действительно ощутило бы на себе большинство населения региона, нужно было 'затратить огромные средства, каковыми местные бюджеты, на которые была возложена львиная доля затрат на социально-бытовую сферу, не располагали.

В результате развитие социально-бытовой сферы в течение всего периода НЭПа происходило чрезвычайно медленными тейпами, охватывало преимущественно городское население. Значительная часть сельских жителей Южного Урала и к 1929 г. не только была фактически лишена квалифицированной (врачебной) помощи, но и не имела ее вообще; почти не снижался уровень социальных болезней (трахома, малярия, сифилис); социальное обеспечение инвалидов и потерявших кормильцев семей, проживавших в сельской местности, частично начало осуществляться только с 1929 г.; жилищный кризис во всех южноуральских городах с годами становился только острее. Те позитивные сдвиги, которые все-таки местным властям удалось осуществить, напрямую зависели либо от развития промышленного производства,, либо от возможности «выпросить» какие-либо дополнительные ресурсу,из центра, либо от использования в допустимых пределах частной инициативы.

В целом в четвертой главе диссертации сделан вывод, что общей чертой государственной политики в области, народногр образования и социального обеспечения был контраст между официально заявляемой патерналистской заботой о населении и практическим ее осуществлением. На деле уже в это время хорошо просматривается тот принцип, который был доминирующим в политике последующих десятилетий, осуществляемой советской властью, -

финансирование «вспомогательных» областей социальной политики «по остаточному принципу». Если же принять во внимание модернизационную направленность большевистской политики, то обнаруживается явное стремление власти проводить индустриальную модернизацию при минимальной модернизации среды обитания самих субъектов модернизации - жителей страны.

Южноуральский материал показывает, что в социокультурной и социально-бытовой сферах тот модернизационный потенциал, который удалось создать в рамках НЭПа, был явно недостаточен для реализации задач индустриального преобразования общества. Это позволяет сделать вывод, что и в тех областях социальной политики, которые носили для власти второстепенный характер, ей не удалось добиться столь существенных сдвигов, которые позволили бы и городским, и сельским жителям через призму своих повседневных интересов увидеть собственную заинтересованность в реализации программы «строительства социализма».

В заключении диссертации формулируется концептуальное видение проблемы социальной политики Советского государства с точки зрения ее связи с решением в рамках НЭПа ключевой задачи, объективно стоявшей перед страной и перед властью, - осуществление индустриальной модернизации России.

Для того, чтобы социальная политика сыграла свою позитивную роль в создании условий для модернизации страны, она должна была способствовать процессам интеграции тех социальных сил, которые были объективно заинтересованы в осуществлении индустриальной модернизации, их консолидации вокруг заявленных властью целей, а также таким сдвигам в социокультурной и социально-бытовой сферах жизнедеятельности общества, которые облегчали бы проведение индустриальных преобразований.

В условиях послереволюционной России, где отсутствовала промышленная буржуазия, являвшаяся основным агентом модернизации на Западе, а мелкобуржуазные слои, возродившиеся в условиях НЭПа, рассматривались властью исключительно сквозь призму классовой борьбы с ними, социальной опорой модернизации могли стать квалифицированная часть пролетариата и крестьянство, ведущее расширенное производственно-товарное хозяйство.

Пример Южного Урала свидетельствует, что на деле государственная социальная политика привела во второй половине 1920-х гг. к ускоренному росту недовольства основной части рабочего класса и крестьянства ухудшением или стагнацией их материального положения. Это недовольство к концу 1920-х гг. начинало трансформироваться в ощущения социального дискомфорта и отчуждения от власти, не исполняющей обещания и мало считающейся с непосредственно-материальными, повседневными интересами рабочих и крестьян.

Поскольку в значительной мере такие результаты социальной политики были следствием приоритета, который был отдан большевистским руководством с 1925-1926 гг. решению задач индустриализации, то можно говорить

о том, что настроения масс объективно носили антимодернизационный характер, во всяком случае по отношению к тому варианту, который практически начинал осуществляться з рамках НЗПа.

В то же время классовый приоритет^ отданный властью в социальной области наименее обеспеченным слоям рабочих и крестьян (фактическое перераспределение фонда'заработной платы в сторону неквалифицированной части пролетариата, освобождение от налогов и другие льготы беднякам), усиливал в этих слоях патерналистские настроения социального иждивенчества, которые также носили антимодернизационный характер.

Действия властей в других сферах социальной политики (занятость, социальное страхование, народное образование, здравоохранение, социальное обеспечение, жилищно-коммунальйая сфера) в лучшем случае обеспечивали лишь медленный рост потенциала,' необходимого для индустриальной модернизации (например, уровня образованности населения), а Чаще консервировали существующие проблемы.

Сказанное позволяет сделать общий вывод, являющийся одновременно и ответом на центральный вопрос всей диссертации - вопрос о соотношении социальной политики и индустриальной модернизации в рамках НЭПа. Он заключается в том, что на материалах Южного Урала доказано, что социальная политика большевиков в 1920-е гг. вела к модернизацийннб'му срыву и тем самым создавала предпосылки для перехода власти к иному, авторитарно-бюрократическому пути модернизации. Это подтверждает уже существующую в современной российской историографии точку зрения о том, что НЭП как политика, проводившаяся большевистским государством на протяжении 1921-1929 гг., не мог стать реальной альтернативой тому варианту силовой, авторитарно-бюрократической индустриальной модернизации, который начал осуществляться в СССР на рубеже 1929-1930 гг.

В то же время анализ социальной политики как составной части всего нэповского® курса власти позволяет дополнить эту точку зрения указанием на решающую роль, которую в таком исходе сыграли доктринальные ограничители большевизма, требовавшие рассматривать все социальные взаимодействия, происходящие между" государством и (Обществом, внутри самого общества, исключительно через призму классового подхода, а следовательно, не интеграции, а дифференциации, дезинтеграции всего социального пространства. Именно поэтому новая экономическая политика так и не превратилась из набора последовательных и непоследовательных реакций на стихийное развитие ситуации в НЭП как переходную, систему общественной организации, способную эволюционным путем «отформатировать» исходный «хаос» послереволюционного социума, одновременно создав необходимый экономический и социокультурный потенциал для выхода страны на индустриальный уровень развития.

Содержание работы отражено в следующих основных публикациях автора:

Публикации в изданиях, включенных в «Перечень научных изданий, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ»

I. Заработная плата как фактор управления социальными процессами в "экономике: исторический опыт НЭПа (на примере Южного Урала) // Экономика и управление. 2005. № 4. - 0,5 п. л.

' 2. Модернизационная парадигма в современной российской историографии: новые возможности применения // Личность, культура, общество. 2005. Т. 7. Вып. 3 (27). - 0,8 п. л.

3. Модернизация и нэп: К вопросу о причинах провала «нэповского пути к социализму» И Вестник Оренбургского университета. 2005. № 9. - 0,6 п. л.

4. Советская власть и южноуральское крестьянство: управленческие решения и «обратная связь» в годы НЭПа // Экономика и управление. 2005. № б. -0,6 п. л.

5. Россия нэповская / Под ред. академика А. Н. Яковлева. ML: Новый хронограф. 2002. 446 с. (Россия. XX век. Исследования). Рецензия // Отечественная история. 2004. № 3. - 0,6 п. л.

6. Социальная политика Советского государства 1920-1930-х гг.: историография проблемы // Вестник Башкирского государственного университета. 2004. №3-4.-0,7 п. л.

Монография

7. «...Все к социализму иду и никак не могу дойти»: Рабочие и крестьяне Южного Урала и социальная политика Советского государства в годы НЭПа. Уфа: Изд-во БГУ, 2005. - 15,4 п. л.

Статьи и материалы конференций

8. Альтернативы НЭПа: новые источники и старые вопросы // Клио. 2005. №3.-1,8 п. л.

9. Безработица на Южном Урале в годы НЭПа // Актуальные проблемы технических, естественных и гуманитарных наук: Материалы международной научно-технической конференции. Уфа: Изд-во УГНТУ, 2005. - 0,4 п. л.

10. Власть и информация в СССР: от «великого перелома» к катастрофе лета 1941 г. // Органы управления и правовая система страны в экстремальных условиях развития государственности (посвящается 60-летию Победы в Великой Отечественной войне над фашистской Германией). Материалы республиканской научно-практической конференции. Уфа: РИО БАГСУ, 2005. - 0,2 п. л.

II. Государственная жилищная политика в городах Южного Урала в годы НЭПа // Образование и национальная безопасность России: проблемы, взаимосвязь, перспективы: Материалы ХП ежегодной научной конференции ВЭГУ. Уфа: Изд-во «Восточный университет», 2005. - 0,4 п. л.

12. Здравоохранение Южного Урала в годы НЭПа // Здравоохранение Башкортостана. 2005. № 4 (специальный выпуск). - 0,8 п. л.

13. Информационные сводки ОПТУ как исторический источник по социальной истории России 1920-х гг. // Регионални аспекта на международного отношения. - София: ВСУ «Черноризец Храбър» и Народна библиотека «Св. Св. Кирилл и Методий». 2005. № 4. - 0,7 п. л.

14. К вопросу о социальной политике Советского государства в годы НЭПа // Проблемы строительного комплекса России. Материалы VII международной научно-технической конференции. Уфа: Изд-во УГНГУ, 2003. - 0,2 п. л.

15. К вопросу о социальном страховании на Урале в годы НЭПа // Социальная история Южного Урала в новое и новейшее время: Материалы региональной научно-практической конференции. Уфа: Изд-во БППУ, 2003. - 0,3 п. л.

16. К понятию «социальная история» // Материалы VI международной научно-технической конференции. Уфа: Изд-во УГНТУ, 2002. - 0,2 п. л.

17. Кризис снабжения 1927-1928 гг. и настроения рабочих Южного Урала // Материалы международной научно-практической конференции «Вторая мировая война в зеркале современности». Уфа: Изд-во УГНТУ, 2005. - 0,4 п. л.

18. Общественное питание на Южном Урале в годы НЭПа // Материалы IX международной научно-технической конференции. Уфа: Изд-во УГНТУ, 2005.-0,3 п. л.

19. Организация и деятельность крестьянских комитетов общественной взаимопомощи в Башкирии в годы НЭПа // Современный мир: экономика, история, образование, культура. Ч. П. Уфа: Изд-во БГАУ, 2005. - 0,5 п. л.

20. Политическая партия в переходный период: проблемы социальной поддержки (опыт 1920-х годов) // Политические партии и движения Башкортостана: теория и практика: Материалы четвертой республиканской научно-практической конференции. Уфа: Изд-во БГПУ, 2004. - 0,3 п. л.

21. Проблемы региональной истории Гражданской войны в России: социальный аспект // Проблемы строительного комплекса России. Материалы IV международной научно-технической конференции. Уфа: Изд-во УГНТУ, 2000. -0,2 п. л.

22. Пьянство и борьба с ним: повседневность южноуральской деревни в первые годы НЭПа // Материалы IX международной научно-технической конференции. Уфа: Изд-во УГНТУ, 2005. - 0,3 п. л.

23. Роль женщины в сохранении общественного здоровья (социально-исторический анализ) // Экология и жизнь: Сб. статей VI международной научно-практической конференции. Пенза: Изд-во «Приволжский Дом знаний», 2003. - 0,2 п. л.

24. Социальная политика России. 1-я половина XX в. Проблемы изучения // Российское научное сообщество в конце XX в. Сб. научных статей. М.: Химия, 2000. - 0,5 п. л.

25. Санаторно-курортное дело на Урале в начале НЭПа // Проблемы строительного комплекса России. Материалы УШ международной научно-технической конференции. Уфа: Изд-во УГНТУ, 2004. - 0,2 п. л.

26. Социальная политика государства в переходный период: духовно-религиозный аспект // Нравственность и религия: Сб. материалов международной научно-практической конференции. Пенза: Изд-во «Приволжский Дом знаний», 2004,- 0,3 п. л.

27.Социальная политика государства и поведение человека в переходную эпоху (опыт 1920-х гг.) // Теоретические и прикладные проблемы психологии. Сб. материалов международной научно-практической конференции. Пенза: Изд-во «Приволжский Дом знаний», 2003. - 0,3 п. л.

28. Социальные аспекты народного образования 1917-1930 гг. в историографии Башкортостана // Право, насилие, культура в России: региональный аспект (первая четверть XX в.): Сб. научных трудов. М.-Уфа: Изд-во УГНТУ, 2001.-0,5 п. л.

29. Становление системы социального обеспечения в Башкирии в годы НЭПа // Проблемы строительного комплекса России. Материалы VII международной научно-технической конференции. Уфа: Изд-во УГНТУ, 2003. - 0,2 п. л.

30. Торговля на Южном Урале в годы НЭПа: провал «торговой смычки» // Состояние и перспективы развития торговли, бизнеса и малого предпринимательства: Сб. материалов межрегиональной научно-практической конференции. Уфа: Изд-во УИ РГТЭУ, 2005. - 0,3 п. л.

Учебное пособие

31. Социальная политика и женский вопрос в Башкортостане: Учебное пособие. Уфа: Башкирская энциклопедия, 2003. - 8,1 п. л.

Надеждина Вера Александровна

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА НА ЮЖНОМ УРАЛЕ В ГОДЫ НЭПА (1921-1929 гг.)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук

Издательская лицензия № 04495 от 12,04.01 Подписано в печать 15.11.05. Бумага офсетная Формат 60x84/16. Гарнитура Times. Отпечатано на ризографе Усл. печ. л. 2,75. Уч.-изд. л. 3,02 Тираж 100 экз.

Отпечатано на оборудовании Научного издательства «Башкирская энциклопедия» 450076, РБ, г. Уфа, ул. Аксакова, 62

РНБ Русский фонд

2007-4

/;, а 'X

/ "

I

л

\

А» С

V, '¿ч % у \

а Ч I

29 Щ 2005

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора исторических наук Надеждина, Вера Александровна

Введение

Глава 1. Методологические аспекты изучения социальной политики

1.1. Модернизационная парадигма и социальная история: методологический потенциал.

1.2. Идейно-политические (доктринальные) основания социальной политики большевистской партии.

Глава 2. Социальная политика и рабочий класс Южного Урала.

2.1. Заработная плата как инструмент классовой политики: конфликт идеологических установок и экономической реальности.

2.2. Политика занятости и неразрешимость проблемы безработицы в рамках нэповской экономики.

2.3. Рабочий класс и власть: социальная эффективность государственной политики.

Глава 3. Социальная политика и крестьянство Южного Урала.

3.1. Налоговая политика и крестьянские комитеты как инструменты реализации классового подхода в социальной политике.

3.2. Крестьянство Южного Урала и власть: от социального компромисса к социальному разочарованию.

3.3. Кризис «деревенского НЭПа» 1928-1929 гг. на Южном Урале: отчуждение крестьянства от власти как фактор модернизационного срыва.

Глава 4. Дополнительные инструменты управления социальными процессами на Южном Урале в годы НЭПа.

4.1. Народное образование: медленное накопление модернизационного потенциала.

4.2. Здравоохранение, социальное обеспечение и жилищно-коммунальная политика: государственный патернализм в рамках возможного.

Введение диссертации2005 год, автореферат по истории, Надеждина, Вера Александровна

Каждый новый этап развития общества даёт исторической науке возможность вновь «поверить» прошлое настоящим, посредством ретроспективного анализа увидеть те детали, черты и закономерности, которые прежде ускользали от внимания исследователей и/или трактовались односторонне. Такое «переосмысление» прошлого не только делает глубже и прочнее «связь времён», но и предоставляет возможность власти и обществу извлечь «исторические уроки» из успехов и неудач пройденного пути, объективнее оценить собственные силы и возможности.

Сказанное вполне справедливо для нынешнего этапа развития российского общества, характеризующегося сложными переходными процессами, напряжённым поиском оптимальной системы социально-экономической, политической, социокультурной организации, способной модернизировать страну* применительно к требованиям нового постиндустриального века и обеспечить тем самым сохранение и укрепление статуса России как одной из ведущих мировых держав1.

Само состояние «переходности», в котором оказалась Россия после распада СССР, предопределило и продолжает предопределять противоречивость и неоднозначность всех сторон жизни страны. Наверное, одним из самых явственных показателей противоречивости современного развития явился ход социальных процессов: формирование новой социальной структуры и порождаемые этим процессом сложные конфликты. В условиях растущей социально-имущественной поляризации общества, ухудшения или стагнации жизненного уровня значительной части населения, на первый план объективно начинает выходить задача проведения такой государственной социальной политики, которая содействовала бы движению модернизирующейся России в направлении «социального государства».

1 См.: Постиндустриальный мир и Россия. М.: Эдиториал УРСС,2001.

В этой связи в последние годы всё более популярной в политических и интеллектуальных кругах страны становится идея об активной регулирующей роли государства в социальной сфере. Определённые признаки качественного изменения государственной социальной политики, наблюдающиеся уже несколько лет, дают основания полагать, что подобная идея начинает воплощаться в реальные действия власти.

При всей относительности исторических аналогий и сравнений нельзя не отметить, что в недавней истории России уже был опыт государственного регулирования социальных процессов в условиях переходного общества - опыт 1920-х гг., этапа развития, вошедшего в историю как «эпоха НЭПа». Признавая существенные отличия этих исторических ситуаций, нельзя не отметить два важных системных сходства нэповской и постсоветской России: в обоих случаях имелись смешанные системы в экономике, сочетавшие частную, государственную и кооперативные формы собственности, а перед обществом в целом стояла задача поиска наиболее быстрого и эффективного пути всесторонней, в том числе и социальной, модернизации.

Как хорошо известно, исторический опыт является неотъемлемым элементом любого научного познания действительности, способного должным образом рационализировать политику власти, придать ей необходимую эффективность. Поэтому представляется, что новое обращение к изучению истории НЭПа, эпохи перехода к новой системе общественного устройства, обладает не только научной самоценностью, но и приобретает в таком, в частности, её аспекте как история государственной социальной политики, практически-политическую актуальность.

В отечественной историографии НЭПа, переживающей в последние годы очевидный качественный подъём, на первый план вышло понимание того времени как чрезвычайно сложного, многосоставного, противоречивого и динамического процесса. Всё большую поддержку в научном сообществе находит точка зрения, высказанная в своё время В.П.Дмитренко, о том, что переход победивших в гражданской войне большевиков к политике нэпа означал «появление альтернативного пути развития послеоктябрьскогообщества»1. Высказывается аргументированное мнение и о том, что внутри самого нэпа долгое время сохранялась определённая внутренняя альтернативность разных вариантов развития2.

Естественно, что при таком понимании нэпа политика большевистской власти не может рассматриваться как нечто однородное. Исходная противоречивость положения, при котором партия, захватившая власть ради кардинального переустройства общества на социалистических началах, переходит к использованию экономических методов и средств, характерных как раз для отвергаемого её идеологией буржуазного общества, неизбежно должна была проявиться и в такой важной сфере как социальная политика.

Поставив перед собой задачу «переоснования» традиционного российского общества, лидеры большевизма, в первую очередь В.И.Ленин, именно государству, монопольной властью в котором обладала партия, отводили решающую роль в конструировании новой социальной действительности в соответствие с объективно существующими, по их убеждению, законами общественного развития, открытыми Марксом.

Большевистская партия должна была, особенно после официального принятия лозунга «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране», практическими действиями убедить население страны в том, что социалистическая траектория развития действительно соответствует коренным, жизненным интересам людей. Можно сказать, что государство в такой ситуации объективно становилось, прежде всего, социальным государством, по политике которого, по тому, как она способствует улучшению жизни людей, население страны способно было судить о совпадении своих собственных интересов с интересами власти.

Именно реальные позитивные сдвиги в социальной жизни общества могли стать важнейшим аргументом в пользу социалистической модернизации России,1 Дмитренко В.П. Четыре измерения нэпа // НЭП: приобретения и потери. М.: Наука, 1994. С.31.

2 Соколов А.К. Историческое значение нэпа // НЭП в контексте исторического развития России XX века. М.: ИРИ РАН.2001. С.8-9.социалистического варианта завершения перехода страны из аграрной, доиндустриальной в индустриальную стадию развития.

Поэтому не будет преувеличением сказать, что успехи или неудачи социальной политики в значительной мере определяли и успех или неудачу всей новой экономической политики.

Следовательно, анализ социальной политики Советского государства в 1920-е гг. поможет решению важной исследовательской задачи: поиску ответа на вопрос, до сих пор остающийся предметом дискуссии в отечественной и зарубежной историографии: существовала ли «нэповская» модернизационная альтернатива форсированной модернизации по-сталински, и если существовала, то в силу какого комплекса причин она не была реализована?При этом необходимо учесть, что социальная политика Советского государства 1920-х гг. представляла собой многокомпонентную систему, своеобразное единство разработок и установок центральной власти, соответствующих решений и действий на местном уровне и, что особенно важно, обратной реакции населения на действия властных структур.

Поэтому, анализируя эту политику, необходимо различать, условно говоря, пять основных уровней такого анализа.

Во-первых, идейно-интеллектуальный уровень.

Марксистское учение, лежавшее в основе идеологии большевизма, не давало и не могло дать прямых ответов на поставленные самой российской действительностью вопросы. Необходима была интеллектуальная адаптация основных положений марксизма и ранее выдвинутых партийных установок к решению конкретных задач, в том числе и социальной политики.

Во-вторых, это политический уровень. Теоретическое осмысление проблемы социальной трансформации российского общества воплощалось в политические решения, принимавшиеся на уровне центрального партийного руководства (съезды и конференции РКП(б)-ВКП(б), пленумы ЦК, заседания Политбюро ЦК и проч.), затем ретранслировавшиеся на уровень местного партийного руководства.

В-третьих, это институционально-правовой уровень. Партийные решения становились основой для конкретных государственных решений, как в центре, так и на местах (Советы всех уровней и их исполнительные органы).

В-четвёртых, это уровень практической деятельности тех организаций, предприятий и учреждений, которые осуществляли социальные меры и входили в непосредственный контакт с основным объектом государственной социальной политики - собственно населением страны.

В-пятых, это реакция населения, главного объекта социального воздействия, осуществление своего рода «обратной связи» между государством и социумом, влиявшей в той или иной степени на коррекцию и видоизменения государственной социальной политики.

Таким образом, целостное рассмотрение социальной политики периода НЭПа требует исследования заявленной проблемы на всех пяти уровнях.

Постановка столь масштабной исследовательской задачи потребовала в рамках настоящей диссертации осуществления не только хронологического, но и территориального ограничения предмета исследования.

Хронологические рамки НЭПа остаются предметом дискуссий в современной историографии. Если относительно начальной даты существует в целом согласие считать таковой март 1921 г. и принятое на X съезде РКП(б) решение о замене продразвёрстки продовольственным налогом, то относительно конечной даты общепринятой точки зрения нет.

В некоторых работах последних лет наметилась тенденция ограничивать период НЭПа 1927 годом, исходя из того, что чрезвычайные меры, предпринятые в ходе хлебозаготовок 1927-1928 г., означали фактический отказ от нэповского курса в ключевом звене - взаимоотношений с крестьянством.

Однако нам представляется более убедительным традиционный подход -связывать окончание НЭПа с событиями осени 1929 г., когда развернулась массовая ликвидация индивидуального крестьянского хозяйства, поскольку до этого времени, как справедливо отмечено в одной из недавних обобщающих работ по истории 1920-х гг., оставались «в неприкосновенности важнейшиепризнаки нэпа. ещё продолжало существовать крестьянское товарное хозяйство. частная торговля и промышленность»1.

Видимо, условной точкой начала «великого перелома» можно считатьноябрьский пленум ЦК ВКП(б) 1929 г. После публикации стенограммы этогопленума становится очевидным, что именно на нём Сталин и его окружениеполучили со стороны партийного руководства санкцию на промышленный2рывок и насильственное насаждение колхозов в деревне.

Поэтому хронологические рамки диссертации охватывают период марта 1921 г.-ноября 1929 г.

В качестве территориальных рамок работы избран регион «Южный Урал», который в современном административно-территориальном делении Российской Федерации включает Челябинскую, Курганскую и Оренбургскую области и Республику Башкортостан.

2 Как ломали нэп. Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б) 1928-1929 гг. В 5 т. М.: Междунар. фонд «Демократия»,2000. Т.5. С. 14.

Республика Башкортостан: с 1919 г. и весь последующий период -Башкирская АССР в составе РСФСР. Первоначально включала только часть территории Уфимской губернии (Малая Башкирия) и существовала параллельно с ней. В связи с упразднением в июне 1922 г. Уфимской губернии территория последней вошла в состав БАССР (Большая Башкирия).

Необходимость выбора именно таких территориальных рамок, помимо чисто технических причин (объём исследования, охватывающий на современной источниковой базе весь уральский регион, значительно превышал бы допустимые объёмы диссертации), диктовалась следующими соображениями.

Во-первых, сложившейся в историографии традицией рассматривать всю территорию Урала («Большой Урал») состоящей из двух регионов, разделённых по географическому принципу: Южный Урал и Средний Урал. Как правило, диссертационные работы, посвящённые отдельным аспектам истории Урала в XX веке, охватывали либо отдельные области и республики Урала, либо территории, объединённые в эти два указанных региона.

Во-вторых, природно-хозяйственными условиями этих территорий. Южный Урал традиционно развивался как преимущественно сельскохозяйственный район, Средний Урал - как преимущественно промышленный. В период 1920-х гг., в отличие от последующих лет, это хозяйственное отличие имело качественный характер.

В-третьих, тем обстоятельством, что в современной историографии НЭПа уже достаточно хорошо изучены на новой источниковой базе процессы, происходившие в масштабах всей страны, но ещё явно недостаёт исследований регионального характера, охватывающих исторически сложившиеся хозяйственно-географические и социокультурные территориальные комплексы.

Исходя из вышесказанного, можно следующим образом сформулировать проблему данной диссертационной работы - исследование социальной политики Советского государства в годы НЭПа как единства идейно-теоретических (доктринальных) установок большевизма, политических и институционалыю-правовых решений и практических действий центральной и местной власти иобратных реакций населения на эти решения и действия (в региональных рамках Южного Урала).

Из определения проблемы логически вытекают определения объектов и предмета исследования.

Объектами в данном случае выступают государство как единство политических и управленческих структур центра и региона и население региона, дифференцированное по социальному статусу.

Выделение в качестве объекта исследования населения Южного Урала потребовало дополнительного уточнения содержания этого объекта.

Социальная структура российского общества 1920-х годов остаётся одним из дискуссионных вопросов современной историографии. В некоторых работах последнего времени высказывается мнение о значительном упрощении социальной структуры, "отсечении" верхушки прежней социальной пирамиды, «вымывании» промежуточных групп как неизбежном последствии катаклизмов, пережитых обществом в 1917-1921 гг. Так, по оценке И.Б.Орлова, «к 1922 г. российский социум на 85% состоял из архаизированного крестьянства, а остальными были городские и полугородские маргиналы»1.

Конечно, эта проблема требует дальнейших углублённых исследований, но нельзя и сейчас не признать того факта, что в условиях исчезновения прежней (дореволюционной) социально-статусной иерархии в годы НЭПа происходил процесс своеобразного «переформатирования» • социальных статусов и ролей, в котором «классообразующую функцию» принимало на себя государство2.

В рамках большевистской доктрины классами (если не учитывать фактически уничтоженные в России дворянство и буржуазию) считались только пролетариат и крестьянство, все остальные компоненты социума оценивались как «группы» и «прослойки», место которых в обществе определялось их большей или меньшей связью с этими двумя классами. Социально-экономической основой НЭПа в рамках большевистского понимания являлась1 Орлов И.Б. Новая экономическая политика: история, опыт, проблемы. М.: Сигналь, 1999. С.110-111.

2 Лившин А.Я., Орлов И.Б. Власть и общество: Диалог в письмах. М.: РОССПЭН,2(Ю2. С.39.

10именно рабоче-крестьянская «смычка», от её прочности и степени поддержки со стороны рабочих и крестьян зависели и сохранение существующей власти, и реализация её преобразовательных планов. Независимо от реальной численности и качественного состава именно рабочий класс считался ведущей силой, определяющей (под руководством большевистской партии) общее направление общественного развития.

Поэтому социальная политика Советского государства была ориентирована главным образом на управление процессами в двух основных классах общества. Это не означает, что аналогичной политике в отношении, например, служащих, интеллигенции, городской буржуазии (нэпманов) и т.п., не уделялось внимания, но такая политика занимала подчинённое, второстепенное место, особенно на российской периферии, где численность таких групп и их социально-экономическая роль были невелики.

Конечно по мере реализации планов индустриальной модернизации, складывания системы номенклатурно-бюрократического управления происходила и определённая кристаллизация иных социальных групп (служащие, интеллигенция), повышение их роли и, следовательно, усиливалась потребность в проведении властью в их отношении особой социальной линии. Однако эти процессы имели место в основном уже в 1930-е гг., за хронологическими рамками НЭПа.

Применительно к Южному Уралу необходимо отметить абсолютное доминирование крестьянства в региональной структуре населения при относительно незначительной (по сравнению, например, с горнозаводскими районами Среднего Урала) численности рабочих и при ещё меньшем удельном весе всех остальных групп населения. Показательно и то обстоятельство, что в различной местной партийно-советской документации крайне редко встречаются сведения, специально посвящённые интеллигенции или служащим.

Сказанное даёт основания ограничить в рамках настоящей диссертации содержание объекта исследования "население Южного Урала" двумя категориями: рабочий класс и крестьянство. Рабочая составляющая социальной политики логически поставлена на первое место, несмотря на незначительныйудельный вес пролетариата на Южном Урале, поскольку власть отдавала приоритет отношениям с рабочими, независимо от их реального места в социальной структуре страны и отдельных её регионов.

Изучение социальной политики по отношению к остальным группам населения региона, безусловно, также обладает научной ценностью, но должно, как нам представляется, явиться задачей самостоятельного исследования.

Предметом исследования является социальная составляющая взаимоотношений государства и общества (населения), взятая как логическое единство центральной и региональной социальной политики и ответных реакций населения (рабочих и крестьян) на эту политику.

Проблемное поле диссертации потребовало отдельной разработки методологии его исследования.

Естественно, что методологическую основу данного, как и любого научного исследования, образуют основополагающие принципы историзма и системности.

Первый из них предполагает рассмотрение и анализ социальной политики 1920-х гг. как процесса, последовательно развивающегося во времени, обладающего преемственностью по отношению к предыдущему этапу развития страны и, в свою очередь, являющегося предпосылкой последующих процессов. Видеть эту «связь времён», рассматривать каждое событие в его развитии из относительно «отдалённого прошлого» в «недавнее прошлое» - только такое следование принципу историзма позволит избежать опасности преувеличить роль частного, случайного, заменить познание закономерностей общественных процессов изучением спонтанного стечения «обстоятельств времени и места».

Второй принцип налагает на исследователя обязанность рассматривать общество как системную целостность. Следовательно, изучая социальную составляющую нэповского курса большевиков, необходимо видеть всю совокупность взаимосвязей, детерминирующих социальную сферу, но в то же время и позволяющую ей, в свою очередь, оказывать детерминирующее воздействие на те или иные стороны жизнедеятельности общества.

Однако конкретно-практическое применение этих основных принципов потребовало некоторых дополнительных уточнений и дополнений.

Прежде всего, это было связано со сложившейся в отечественном обществоведении трактовкой категории «социальная политика».

Как известно, сам этот термин вошёл в обиход советского обществознания только в 1960-е гг., что во многом было связано с его появлением в политическом и научном лексиконе стран Запада.

Особенно активно проблемой «социальной политики» отечественные обществоведы занялись в связи с известной формулой «развитого социализма». Теоретическое обоснование содержания этой категории давалось в рамках «научного коммунизма» как сознательное, «научное» управление процессами регулирования социальной структуры общества с точки зрения стирания в ходе этих процессов различий между классами и движения в сторону однородной структуры советского общества1.

Применение этой категории историками сводилось к иллюстрации философско-социологической точки зрения посредством анализа (а чаще простого пересказа) соответствующих решений партийно-государственных органов и последующего изучения конкретной их реализации. Последняя задача решалась преимущественно путём количественных измерений динамики таких показателей как, например, уровень оплаты труда, социальное обеспечение, регулирование бытовых условий жизни (питание, жильё, здравоохранение), образовательной и культурной (досуговой) сфер.

В последние 10-15 лет, как и другие постулаты «научного коммунизма», подобная трактовка государственной социальной политики утратила своё научно-теоретическое значение и вряд ли может считаться убедительной.

Однако ведущей тенденцией в новых условиях стала интерпретация социальной политики с формально-институциональной точки зрения, что в принципе (если не обращать внимания на некоторые терминологические новшества) оказывается очень близко к прежней марксистской трактовке.

1 См. напр.: Социальная политика КПСС в условиях развитого социализма. М.: Политиздат, 1979; Социальная политика Советского государства. Укрепление ведущей роли рабочего класса в социалистическом строительстве. М.: Мысль, 1985; и др.

13Так, например, в одном из новейших изданий такого рода, подготовленном учёными Московского государственного социального университета, даётся следующее определение: «На основе системного анализа определена сущность социальной политики, которая представляет собой совокупность разноуровневых управленческих воздействий на жизнедеятельность различных групп населения с целью консолидации общества и обеспечения стабильности политической власти на основе правового регулирования»1.

Если воспользоваться методологией изучения социальной политики, предлагаемой этими и другими авторами2, и применить её для изучения истории социальной политики Советской власти в годы НЭПа, то фактически придётся ограничиться исключительно анализом соответствующих партийно-государственных решений центральных и местных (в пределах Южного Урала) органов и их осуществления. Безусловно, без такого анализа при исследовании государственной социальной политики не обойтись, но и ограничиться только им крайне проблематично. Тем более, что в последние годы в изучении истории НЭПа произошли существенные качественные сдвиги, связанные, в первую очередь, с начавшимся широким применением методов социальной истории.

Социальная история, научное направление, доказавшее свои высокие гносеологические возможности, характеризуется, среди прочего, активным использованием приёмов и методов, заимствованных из других социальных наук (социологии, политологии, социальной психологии и т.д.)3. Поэтому её методологию можно определить как синтезную, где исходные элементы методологического синтеза зависят от конкретного историка и часто подбираются под решение конкретной исследовательской задачи.

1 Социальная политика: парадигмы и приоритеты. М.: Изд-во МГСУ «Союз»,2000. С.5.

2 См. напр.: Аверин А.Н. Социальная политика государства и социальная структура общества. М.: «Дело Лтд», 1995; Торлопов В.А. Социальное государство в России: идеалы, реалии, перспективы. Спб.: Изд-во Рос. пед. ун-та,1999; и др.

3 О социальной истории как методологии исторических исследований и её современном состоянии см. подробнее: Соколов А.К. Социальная история России новейшего времени: проблемы методологии и источниковедения // Социальная история. Ежегодник, 1998/99. М.: РОССПЭН,1999. С.39-76.

Другой методологической особенностью новейших исследований по истории России является применение, в том числе и в связи с исследованиями социальной истории общества, модернизационного подхода к истории1. Большую роль в развитии историографического процесса в этом направлении сыграло создание коллективом учёных Института истории и археологии Уральского отделения РАН под руководством академика В.В.Алексеева первого обобщающего труда по истории российской модернизации2.

На значительный гносеологический потенциал применения модернизационного подхода в исследованиях российской истории, прежде всего советского периода, указывал А.К.Соколов. По его мнению, теория модернизации «направлена не на утверждение очередных догм, а на исследование реально происходивших процессов. Таким образом, прокладывается путь к историческому синтезу, отходящему от идеологической тенденциозности и предвзятости, схематического изложения событий, лишённых культурно-исторического контекста»3.

В текущей историографической литературе высказывается мнение, что модернизационный подход в последние годы превратился в одну из основных методологических тенденций в изучении отечественной истории4.

Положение о том, что объективной исторической задачей, перед решением которой оказались взявшие власть большевики, являлось осуществление индустриальной модернизации России, получило широкое распространение в работах отечественных историков последних лет. «На базе государственного социализма, отмечал, например, М.М.Горинов, Россия1 См. напр.: Вишневский А.Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ,1998; Лейбович O.JI. Модернизация в России: К методологии изучения современной отечественной истории. Пермь: Зап.-Урал, учеб-науч. центр,1996; Он же. Реформа и модернизация в 1953-1964 гг. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1993; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). В 2 т. Спб.: Дмитрий Буланин,1999; Сенявский A.C. Проблемы модернизации России в XX веке: диалектика реформизма и революционности // Россия в XX веке: Реформы и революции. В 2 т. М.: Наука,2002. Т.1. С.55-69; и др.

2 Опыт российских модернизаций. XVIII-XX века. М.: Наука, 2000.

3 Соколов А.К. Об изучении социальных преобразований Советской власти (1917 - 1930-е годы) // Россия в XX веке: Реформы и революции. T.l. С.110.

4 Проскурякова H.A. Концепции цивилизации и модернизации в отечественной историографии // Вопросы истории. 2005. № 7. С.153-165.

15смогла решить ключевые задачи индустриальной фазы универсального (общечеловеческого) процесса модернизации»1. В коллективной монографии «Россия нэповская» указывается, что коммунистическая доктрина становилась духовной оболочкой «объективного процесса, смысл которого заключается в ключевом понятии - модернизация»2.

Мы разделяем именно такое понимание объективного содержания преобразовательных действий большевистской партии и полагаем, что «строительство социализма в одной, отдельно взятой стране» на практике означало создание «советского» варианта индустриального общества. Поэтому основные закономерности модернизационного процесса как переходного этапа от аграрного общества к индустриальному, а также методы исследования этого процесса, разработанные западной социальной наукой, могут быть, при соответствующей адаптации, применены для изучения отдельных аспектов и всей нэповской политики большевиков в целом.

Таким образом, принципы историзма и системности в настоящей диссертации реализуются как синтезная методология, в основе которой лежит соединение модернизационной парадигмы и исследовательских инструментов социальной истории. Более подробно этот вопрос будет рассмотрен в разделе 1.1, где конкретизируется, на базе применяемых автором методологических инструментов анализа, рабочая гипотеза, положенная в основание диссертации.

Степень исследованности проблемы в историографии.

Социальная политика Советского государства в годы НЭПа сравнительно редко становилась предметом специальных исследований в отечественной историографии, в том числе и применительно к Уралу, хотя количество литературы, в той или иной степени касающейся этой проблемы, достаточно велико.

Поскольку социальная политика являлась неотъемлемой составной частью всей политики партии, то, пожалуй, ни один обобщающий труд по истории КПСС, истории СССР, истории рабочего класса и крестьянства, истории1 Историческое значение НЭПа: Сб. научных трудов. М.: ИРИ РАН, 1990. С.6.

2 Россия нэповская. С.9.отдельных республик и регионов страны не обходился без соответствующих разделов, рассматривающих изменения в материальных, бытовых, культурных условиях жизни населения страны, в первую очередь, рабочего класса и трудового крестьянства. Аналогичные разделы также были необходимой частью авторских монографий и статей, анализирующих различные аспекты советской истории 1921-1929 гг.

Вместе с тем следует учесть, что, будучи частью общеполитического курса РКП(б) - ВКП(б), социальная политика отражала как формально, так и содержательно все изменения и колебания этого курса, что делает невозможным оценить степень изученности социальной политики без оценки аналогичной степени изученности всей политики НЭПа.

Поэтому историографический анализ, чтобы быть вполне репрезентативным, должен включить: 1) степень и характер изученности НЭПа как политического курса, проводившегося большевистским руководством страны в 1920-е гг.; 2) степень и характер изученности социальной политики как составной части всей нэповской политики; 3) степень и характер изученности социальной политики 1920-х гг. в пределах всего Уральского региона и Южного Урала в частности.

Естественно, что подобный историографический анализ предполагает и определённый хронологический принцип, отражающий основные качественные этапы развития отечественной исторической науки.

К сожалению, в новейшей российской историографии ещё нет всесторонне обоснованной и общепринятой периодизации эволюции исторического знания в нашей стране в XX веке.

Ряд появившихся в последние годы историографических работ, в которых делаются попытки проанализировать историю исторической науки в нашей стране, носят очерковый характер и заметно отличаются друг от друга и общим подходом, и частными оценками1.

1 См. напр.: Заболотный Е.В., Камынин В.Д. Историческая наука России в преддверии третьего тысячелетия. Учебное пособие. Тюмень: Изд-во Тгомен. гос. ун-та, 1999; Историческая наука России в XX веке. М.: Научно-изд. центр «Скрипторий»,1997; Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. М.: «АИРО-ХХ»,1996;17Вместе с тем можно отметить, что наметилось сближение позиций учёных, заключающееся в признании (во всяком случае применительно к изучению послеоктябрьской истории страны) наличия трёх историографических этапов, границами которых в хронологическом плане считаются середина 1950-х гг. и вторая половина (или конец) 1980-х гг.

Подобная периодизация вполне применима и к историографии НЭПа. Первый период изучения НЭПа начался с перехода большевистской партии к новой политике и продолжался до середины 1950-х гг.

Второй период, начавшись в середине 1950-х гг., продлился до 1988 -1989 гг. В идеологическом плане роль стимула для начала качественных перемен в советской исторической науке сыграли известные решения XX съезда КПСС, а в научном плане деятельность журнала «Вопросы истории» в 19551957 гг.1Третий период можно считать длящимся до настоящего времени. Его начало связывается с 1988 - 1989 гг., поскольку именно в эти два года появились первые публикации по нэповской проблематике, отходящие в ряде принципиальных моментов от ранее доминировавшей точки зрения2.

Поскольку общепринятых определений качественного содержания этих этапов применительно к изучению НЭПа пока нет, то можно предложить назвать их, соответственно, периодами «партийно-политической», «советской научной» и «постсоветской научной» историографии НЭПа.«Партийно-политический» период историографии НЭПа (1921- середина 1950-х гг.)Основной качественной характеристикой этого периода является постановка исследований в жёсткие идеологические рамки соответствияИсторические исследования в России - II. Семь лет спустя. М.: АИРС)-ХХ,2003; Литвак Б.Г. Парадоксы российской историографии на переломе эпох. Спб.: Дмитрий Булапии,2002; Сахаров А.Н. О новых подходах к истории России // Вопросы истории. 2002. № 8. С.3-20; Советская историография. М.: РГГУ,1996; и др.

1 См. подробнее: Сидорова JI.A. Оттепель в исторической науке: Советская историография первого послесталинского десятилетия. М.: Памятники ист. мысли, 1997.■уСм. напр.: Данилов В.П., Дмитреико В.П., Лельчук B.C. НЭП и его судьба // Историки спорят. 13 бесед. М.: Политиздат, 1988. С.122-190; Круглый стол: Советский Союз в 20-е годы // Вопросы истории. 1988. № 9. С.3-58; Наумов В., Курин Л. НЭП: суть, опыт, уроки // Урок даёт история. М.: Политиздат, 1989. С.91-106; и др.

18«генеральной линии партии». Некоторый разброс мнений внутри этой линии был окончательно ликвидирован на рубеже 1920-1930-х гг. после осуждения так называемого «правого уклона в ВКП(б)», лидеры которого, Н.И.Бухарин и А.И.Рыков, претендовали на отличную от мнения И.В.Сталина трактовку нэповского курса партии.

В результате в 1930-е гг. восторжествовала единственно допустимая и считавшаяся единственно верной точка зрения на период НЭПа, закреплённая в изданном в 1938 г. «Кратком курсе истории ВКП(б)». Согласно «Краткому курсу», НЭП был временным отступлением на пути к социализму, периодом накопления сил и средств для решительного перехода в наступление на остатки капитализма в стране1.

Следовательно, НЭП должно было рассматривать исключительно под углом зрения социалистической перспективы, искать и находить в нэповской практике конкретные свидетельства того, как создавались условия для «великого перелома» рубежа 1920-х - 1930-х гг. и последующего успешного строительства социализма.

Крайне немногочисленные публикации, касавшиеся нэповских сюжетов (главным образом это были брошюры партийно-пропагандистского характера), с середины 1930-х гг. и почти на двадцать лет свелись исключительно к подбору фактов, иллюстрирующих соответствующие цитаты из партийных документов или сталинских текстов. Однако, характеризуя «партийно-политический» период нэповской историографии, не следует забывать о том, что есть разница между работами 1930-х и последующих лет и работами, выходившими непосредственно в годы НЭПа, многие из которых потом на долгие годы оказались изолированы в спецхранах библиотек.

Прежде всего, это касалось научной деятельности непартийных учёных-экономистов, работавших в советских хозяйственных органах, в частности в ВСНХ и Госплане, наиболее известными из которых были Н.Д.Кондратьев и А.В.Чаянов, а также некоторых бывших членов меньшевистской партии.

1 История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Репр. воспр. текста изд.1945 г. М.: Логос,2004. С.245-246.

Интересные свидетельства о взглядах этой группы специалистов на политику нэпа приводятся в воспоминаниях Н.Валентинова1.

В этот же период за рубежом был опубликован ряд работ оказавшихся в эмиграции российских учёных, политических деятелей и публицистов, в которых давалась иная трактовка основных проблем НЭПа.

Именно в этих работах была впервые сформулирована точка зрения, широко обсуждавшаяся в отечественной «перестроечной» историографии, об альтернативности НЭПа, о возможности, оставаясь на базе прежней политики, решить острейшие проблемы экономики страны, вывести её на передовой для своего времени уровень развития, анализировались противоречия НЭПа, препятствовавшие реализации такой альтернативы. Эта часть историографического корпуса 1920-х гг. сохраняет определённое научное значение и сейчас, предоставляя дополнительную аргументацию сторонникам аналогичной точки зрения в современной историографии.

Что касается основного корпуса публикаций по нэповской тематике, изданного в 1920-е гг. в СССР, то почти все работы принадлежали членам большевистской партии, в том числе и её руководителям.

Конечно, последние (например, статьи и речи И.В.Сталина, Л.Д.Троцкого, Н.И.Бухарина, А.И.Рыкова, Л.Б.Каменева, Ф.Э.Дзержинского и др.) ценны, в первую очередь, как источники по политической истории той эпохи. Вместе с тем их можно рассматривать и как отражение теоретических и практических разногласий, существовавших в руководстве относительно сути и перспектив НЭПа. В современной историографии имеет место тенденция, отталкиваясь, например, от взглядов Л.Д.Троцкого3 или Н.И.Бухарина4, предлагать собственные интерпретации тех или иных аспектов истории этого периода.

1 Валентинов Н. Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина: Годыработы в ВСНХ во время НЭП. Воспоминания. М.: Современник, 1991. См. напр.: Нэп: взгляд со стороны. М.: Моск. рабочий,1991.

3 Роговин В.З. Была ли альтернатива?: «Троцкизм»: взгляд через годы. М.: Терра,1992; Он же. Власть и оппозиции. М.: Т-во «Журнал «Театр»,1993.

4 Бордюгов Г.А., Козлов В.А. Поворот 1929 года и альтернатива Бухарина // Вопросы истории КПСС. 1988. № 8. С. 15-33; Данилов В.П. «Бухарипская альтернатива» // Бухарин: человек, политик, учёный. М.: Политиздат, 1989. С.82-130; и др.

Основной массив «партийно-политических» публикаций 1920-х гг. составили работы либо преимущественно пропагандистского характера, задача которых заключалась в разъяснении и популяризации новой экономической политики, либо работы, претендовавшие на обобщение опыта НЭПа, показ его позитивных сторон, что, впрочем, иногда не мешало авторам отмечать и отдельные проблемы нэповской действительности. Историографическая ценность таких работ неравнозначна и определяется, в первую очередь, их фактологической насыщенностью.

Тяготение авторов 1920-х гг. к широкому применению статистико-экономического подхода отражало своеобразную попытку соединить с марксизмом позитивистские установки дореволюционной литературы социально-экономической проблематики. Эта особенность подхода позволила создать целый ряд работ, богатых статистикой, характеризующей, в том числе, и разные стороны социальной жизни того времени (уровень жизни, состояние здравоохранения, социального обеспечения, культурное строительство и т.п.).

Естественно, что эта статистика должна была подкрепить партийную оценку НЭПа, поэтому преобладающее место занимали работы, посвящённые характеристике разных сторон жизни рабочего класса1, на примере социального обеспечения иллюстрирующие заботу пролетарского государства о трудящихся или показывающие положительные стороны классового характера решения жилищного вопроса3.

Содержащийся в этих работах статистический материал может считаться (во всяком случае, до 1929 г.) относительно достоверным и, кстати говоря, на самом деле далеко не всегда подтверждающим оптимистический настрой авторов. Поэтому вполне допустимо его применение (при соответствующей критической коррекции) и в современных исследованиях.

1 См. напр.: Гиидин Я.И. Безработица в СССР. М.: Вопросы труда, 1925; Он же. Регулирование рынка труда и борьба с безработицей. М.: Вопросы труда, 1928; Минц Л.Е. Труд и безработица в России (1921-1924 гг.). М.: Вопросы труда, 1924; Шмидт В.В. Положение рабочего класса в СССР. М.-Л.: Гос. изд.,1928; и др.

2 Барит А., Милютин Б. Основы социального страхования. М.: Профиздат,1934; Данский Б.Г. Социальное страхование раньше и теперь. М.: Вопросы труда,1928; и др.

3 Пузис Г. Коммунальное и жилищное хозяйство СССР за 15 лет. М.: Гос. соц. экой, изд-во,1932; Шмидт В.В. Рабочий класс СССР и жилищный вопрос. М.: Кн-во ВЦСПС, 1929; и др.

21Что касается оценки социальных аспектов политического курса 1920-х гг., то авторы первых исследований отражали партийный взгляд на социальную политику как классовую политику, направленную на защиту интересов рабочего класса и других трудящихся в условиях частичного возрождения капиталистических отношений. В соответствие с этим освещались все основные мероприятия пролетарского государства в социальной области, поэтому не подвергалось сомнению право государства отдавать предпочтение в любой её сфере, будь то заработная плата, обеспечение жильём, налоговая политика или обучение в школах рабочим и беднякам перед всеми другими слоями населения.

Литература такого рода издавалась в 1920-е гг. и в отдельных регионах страны, включая Урал. После создания Уральской области основной поток публикаций оказался сосредоточен в областном центре Свердловске, преимущественно в журнальной периодике того времени, прежде всего, в двух ведущих изданиях: «Уральский коммунист» и «Хозяйство Урала».

Книжные, брошюрные, журнальные публикации, выходившие на Урале, по большей части носили чисто пропагандистский характер, их содержание, особенно когда затрагивались общие политические и хозяйственные вопросы, дублировало аналогичные публикации в центральных партийных и советских издательствах и печати1, и в этом плане они не представляют теперь сколько-нибудь заметной историографической ценности.

Но наряду с ними появлялись и публикации, посвящённые конкретным вопросам социально-экономического развития Уральского региона, оперировавшие, как правило, статистическим материалом, и в целом богатые фактологией. Они сохраняют определённую ценность для современного исследователя, в первую очередь, в источниковедческом плане.

Однако, несмотря на ярко выраженную описательность, часто переходившую в простую иллюстрацию соответствующих партийно-советских решений, принятых в центре и на местах, в историографическом плане подобные публикации не утратили целиком своей полезности потому, что они1 См. напр.: Локацков Ф.И. Положение и перспективы уральской промышленности, Свердловск: Уралплаи,1925.могут дать представление о том, какой виделась «с близкого расстояния» действительность «уральского нэпа» в разных сферах жизни общества, какие оценки выносились этой действительности её первыми наблюдателями, участниками и исследователями.

Для темы настоящей диссертации безусловный интерес сохранили1издания, освещавшие вопросы развития народного хозяйства и советское строительство на Урале2, и в силу этого затрагивавшие, как частный сюжет, некоторые аспекты социальной политики власти и её результатов.

Особенно такими сведениями и оценками были богаты статьи, регулярно помещавшиеся в «Хозяйстве Урала». В них затрагивались, например, такие сюжеты, как: состояние и проблемы народного образования3, различные аспекты коммунального хозяйства в уральских городах4, состояние и развитие жилищного строительства5, уровень жизни населения Урала6, то есть практически весь спектр социальных проблем.

Как характерную черту этих публикаций можно отметить тенденцию к соблюдению объективности, что проявлялось в признании значительного количество проблем в социальной области и того обстоятельства, что решение этих проблем идёт крайне медленно, не удовлетворяет реальные потребности населения.

1 См. напр.: Немчинов B.C. Народное хозяйство Урала (его состояние и развитие). Екатеринбург: Урал. обл. стат. управление,1923.

2 Ослоновский А., Орлов А. Десять лет борьбы и строительства Советов на Урале. Свердловск: Изд-во ред. известий Уралоблисполкома,1928.

3 Истомин Я. К введению всеобщего обязательного обучения на Урале // Хозяйство Урала. 1927. № 2-3. С.29-37; Перель И. Народное просвещение на Урале // Там же. 1928. № 10. С.128-135; и др.

4 Домбровский М. Перспективы коммунального хозяйства на Урале // Хозяйство Урала. 1928. № 10. С.137-140; Нейштадт А. Восстановление и развитие коммунального хозяйства Урала h Там же. 1926. № 15-16. С.141-154; Он же. Коммунальные предприятия Урала // Там же. 1925. № 10. С.82-87; Он же. Состояние жилищного вопроса на Урале // Там же. 1925. № 4. С.80-87; Островский В. Коммунальное хозяйство Урала // Там же. 1927. № 5. С.138-143; Саратов П, Коммунальный бюджет городов Урала// Там же. 1927. № 8-9. С.116-121; и др.

5 Греков П. Нужды и перспективы жилищного строительства на Урале // Хозяйство Урала, 1926. № 12. С.61-69; Озеранский М. Жилищный вопрос на Урале // Там же. 1926. № 9. С.110-114; Он же. Рабочая жилищно-строительная кооперация на Урале // Там же. 1928. № 4. С. 103110; Розанов Н. Санитарная характеристика жилищного строительства трестов на Урале h Там же. 1928. № 1. С.101-109; и др.

6 Майзельс Д. Бюджет семьи уральского рабочего в 1925 г. // Хозяйство Урала. 1926. № 15-16 С.75-91; Налетов П. Сбережения населения в кооперации и сберкассах Урала // Там же. 1927 № 2-3. С. 186-197; и др.

Журнал «Уральский коммунист» в силу своего партийного профиля больше внимания уделял политическим вопросам, но достаточно регулярно обращался и к хозяйственным проблемам, включая их социальную сторону, для чего в журнале существовал специальный раздел «Вопросы хозяйства».

К числу сюжетов, наиболее активно освещавшихся в «Уральскомкоммунисте», относились, прежде всего, различные аспекты положения 1 "1рабочего класса и крестьянства. Достаточно часто обращались авторы журнала к проблемам образования и просвещения3, изредка появлялись и другие публикации, затрагивавшие социальные вопросы4.

Следует отметить, что публикации в «Уральском коммунисте» рассматривали и оценивали освещаемые вопросы преимущественно под «партийным» углом зрения, роли, которую играют в решении существующих проблем партийные органы. Возможно, поэтому такие публикации менее объективны, акцентировали внимание на позитивных оценках происходящих процессов, ориентируясь на решения партийных съездов и конференций.

К сожалению, публикации в обоих журналах давали почти всегда обобщающие данные по всей Уральской области, сведения и оценки, касающиеся территорий Южного Урала, имели фрагментарный характер, а Башкирская республика и Оренбургская губерния не затрагивались вообще.

Следует учесть, что первый этап изучения НЭПа заложил определённую традицию понимания и интерпретации этого периода истории страны, которая1 К переходу на 7-часовой рабочий день на Урале // Уральский коммунист. 1928. № 13. С.6-10; Парамонов П. Безработица на Урале // Там же. 1928. № 7. С.11-17; Он же. Заработная плата на Урале // Там же. 1927. № 26-27. С.85-92; и др.

2 Казанский Ф. О структуре и динамике крестьянских хозяйств па Урале // Уральский коммунист. 1927. № 26-27. С.62-75; Потеряхин П. О кредитовании бедноты // Там же. 1929. № 2. С. 11-14; Таняев А. О социальном направлении с.-х. кредита на Урале // Там же. 1927. № 15. С.10-16; Шульц А. Сельское хозяйство и хлебные цены на Урале // Там же. 1923. № 8. С.15-19; и др.

3 Киселёв А. Состояние культурной работы на Урале и наши задачи // Уральский коммунист. 1928. № 1. С.34-42; Красулин В. Наши задачи в области ликвидации неграмотности // Там же. 1928. № 8. С.12-15; Перель И. Задачи народного просвещения на Урале // Там же.1928. № 4. С.20-27; Он же. Спорные вопросы системы народного образования // Там же. 1928. № 13. С.28-32; № 14. С.10-16; и др.

4 Греков П. Состояние и ближайшие перспективы городского хозяйства Урала // Уральский коммунист. 1923. № 8. С. 19-21; Нефедов И. Как регулируется торговля на Урале // Там же. 1924. № 21. С.28-31; Обрам К. Итоги снижения цен //Там же. 1927. № 16-17. С.9-16; и др.оказала сильнейшее воздействие на всю последующую историографию. Поэтому необходимо отметить основные оценки НЭПа, которые оформились в «партийно-политический» период его изучения.

Во-первых, НЭП рассматривался как единственно верная политика в конкретных условиях 1920-х гг., которая, с одной стороны, обеспечила сохранение союза рабочего класса и крестьянства, а, с другой, создала необходимые социально-экономические условия для последующего перехода к реализации плана строительства социализма. Иначе говоря, главным содержанием НЭПа становилась исключительно его социалистическая составляющая, всё остальное должно было рассматриваться как второстепенное, преходящее, вынужденное.

Во-вторых, НЭП рассматривался как форма классовой борьбы против возродившейся частично в его условиях сельской и городской буржуазии.

В-третьих, трудности и сложности в осуществлении нэповского курса объяснялись классовой борьбой, сопротивлением буржуазных элементов, проявлением которых явилось возникновение в партии различных антиленинских течений, которые пытались сорвать осуществление нэповского курса, но были идейно и политически разгромлены.

В-четвёртых, утверждалось, что НЭП полностью выполнил свои исторические задачи, исчерпал себя, и ему на смену закономерно пришла политика индустриализации и коллективизации.

В-пятых, история НЭПа в значительной мере была превращена в историю партии, поэтому основное внимание уделялось рассмотрению соответствующих партийных документов, как на центральном, так и на местном уровне и их осуществлению на практике. Фактический материал большей частью выполнял иллюстративные функции, то есть должен был подтвердить все основные положения и установки, которые содержались в партийных документах. Однако и сами партийные документы использовались весьма избирательно и трактовались под определённым углом зрения.

Этап «советской научной» историографии НЭПа (середина 1950-х -конец 1980-х гг.)Развитие исторической науки в этот период не было прямолинейным. Послесталинская «оттепель» продлилась до середины 1960-х гг., на смену ей пришло определённое «похолодание», с разной степенью интенсивности продолжавшееся фактически до середины 1980-х гг. Естественно, что такой нестабильный «климат» отразился на всех отраслях исторического знания, однако, наверное, в наиболее сложном положении оказались историки, занимавшиеся советским периодом.

На исследованиях нэповской проблематики дополнительно сказался тот факт, что критика «культа личности Сталина», сыгравшая роль стимула к освобождению исторической науки от ряда насаждавшихся под его именем догм, затронула преимущественно 1930-е и последующие годы деятельности Сталина. Что касается его роли как руководителя партии в 1920-е гг., то, за исключением эпизодов, связанных с созданием СССР, общая оценка такой деятельности сохраняла позитивный характер. Следовательно, оставались в силе, пусть и без прямой ссылки на труды Сталина, его оценки НЭПа.

В то же время отсутствие политической реабилитации оппонентов Сталина, резко критическая оценка работ русских учёных-эмигрантов, рассмотрение исключительно под углом зрения «фальсификаторства» большинства работ западных историков - все эти вненаучные обстоятельства чрезвычайно затрудняли обсуждение принципиально важных вопросов истории НЭПа, в частности проблем альтернативности, противоречий НЭПа, его потенциальных возможностей, причин и характера кризиса хлебозаготовок 1927-1928 гг., степени исчерпанности рыночной экономики к концу 1920-х гг. и многих других.

Официальная трактовка нэповского периода в истории СССР, зафиксированная в обобщающих работах по истории партии и по гражданской истории1, хотя и отходила от крайностей «Краткого курса», но сохраняла общий акцент на классовой составляющей нэповской политики, рассматривая допуск1 История Коммунистической партии Советского Союза. М.: Изд-во полит. лит-ры,1970. Т.4. Кн.1 (1921-1929 гг.); История СССР с древнейших времён до наших дней. В 12 т. М.: Наука, 1967. Т.VIII.рыночных отношений в экономике как временную, преходящую, естественным путём изживаемую сторону истории страны.

Определённую сдерживающую роль сыграла и позиция влиятельных советских философов, представлявших «научный коммунизм», которые настаивали на всемирно-исторической закономерности повторения принципов НЭПа на пути всех стран к социализму. На негативную роль этого фактора справедливо обратил внимание Ю.П.Бокарев, с его точки зрения стремление сгладить «чисто советскую специфику» НЭПа ради утверждения его всемирно-исторического значения заставляло историков ориентироваться больше на сталинскую, чем на ленинскую концепцию1.

Следует заметить, что позиция советских обществоведов оказала сдерживающее влияние и на развитие исследований социальной политики, как частного аспекта НЭПа. Это было связано с обращением истмата и научного коммунизма в 1970-е годы к активной критике западной концепции государства «всеобщего благосостояния».

Стремясь доказать, что только в социалистическом обществе, особенно на стадии «развитого социализма», реально осуществляется обеспечение социальных интересов всех членов общества, специалисты в области истмата и научного коммунизма под таким ретроспективным углом зрения оценивали весь пройденный СССР исторический путь. Естественно, что подобная оценка, тем более воспроизведённая в партийных документах, становилась мощным ограничителем на пути исследования реального характера и результатов социальной деятельности большевистского государства 1920-х гг.

Несмотря на эти сковывающие историков внешние условия их деятельности, можно говорить о существенных позитивных сдвигах в изучении НЭПа в этот период времени.

Во-первых, резко увеличилось количество научных исследований по нэповской проблематике (счёт публикациям с учётом журнальных пошёл на1 Бокарев Ю.П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы: источники, методы исследования, этапы взаимоотношений. М.: Наука, 1989. С. 67.

2 См. напр.: Социальная политика Советского государства. Укрепление ведущей роли рабочего класса в социалистическом строительстве. Гл. 1-2.

27сотни) при расширении тематики. Позитивный характер имело обращение к изучению практики НЭПа в различных республиках, краях и областях СССР.

Во-вторых, значительно расширилась источниковая база, особенно за счёт документов советских, хозяйственных, общественных организаций, статистических материалов, периодической печати, причём значительная их часть извлекалась не только из центральных, но и местных архивов.

В-третьих, в меньшей степени, но всё же происходил отход историков от прежней догматической трактовки НЭПа только как подготовки «социалистического наступления по всему фронту».

Показателем качественных перемен в обсуждении проблем НЭПа стало проведение нескольких дискуссий, в которых приняло участие большинство специалистов по истории СССР 1920 - 1930-х гг.

Первая из таких дискуссий, стержнем которой стало обсуждение периодизации истории советского общества, прошла на страницах журнала «Вопросы истории» в 1954-1955 гг. В её ходе была подвергнута критике, впрочем, достаточно сдержанной, общая концепция «Краткого курса», что проявилось, в частности, в некотором уточнении прежней периодизации 1920-х гг., а именно в продлении периода реконструкции с 1926 г. по 1932 г. Более плодотворный характер носили новые дискуссии на страницах этого же журнала в 1964-1967 гг., а также в журнале «Вопросы истории КПСС» (1966-1968 гг.).

Пожалуй, главное значение этих дискуссий заключалось не в выработке общей позиции в оценке всех ключевых сюжетов НЭПа, а в обнаружении большого количества нерешённых до конца вопросов, наличия расхождений по таким принципиальным вопросам, как внутренняя периодизация НЭПа, причины его введения, взаимоотношения государственного, кооперативного и частного укладов в экономике, роль рыночных рычагов (хозяйственного расчёта) в промышленности и т.д.

В то же время стоит отметить, что в ходе дискуссий социальные аспекты НЭПа остались практически незатронутыми, политические и экономические стороны истории 1920-х гг. оттеснили их на второй план.

Дискуссии стимулировали творческую активность историков, но в условиях сохранявшегося разделения учёных на «историков КПСС» и «гражданских историков» их историографические достижения оказались неравнозначными.

В изучении политической линии партии произошёл, пожалуй, лишь один, но немаловажный качественный сдвиг - акцент в понимании НЭПа сместился от пересказа сталинских речей и статей, а также комментирования цитат из «Краткого курса», к изучению ленинского наследия, попыткам восстановить ту концепцию НЭПа, которая постепенно оформлялась у Ленина в 1921-1923 гг. по мере накопления опыта реализации этой политики. В целом ряде коллективных и авторских монографий было сформулировано понимание «ленинской концепции нэпа»1. Она стала рассматриваться как единственно правильная, реализованная на протяжении 1920-х гг., хотя и не без некоторых искривлений.

Такой сдвиг в трактовке НЭПа, безусловно, нёс в себе позитивный заряд. Это было связано с тем, что сама неоднозначность, изменчивость ленинского взгляда, особенно проявившаяся в его последних работах, позволяла историкам более объективно подойти к рассмотрению двойственности НЭПа, прежде всего, собственно экономической составляющей, обратить самое пристальное внимание на реальную многоукладность народного хозяйства нэповской России.

Не случайно поэтому, что основные усилия историков СССР обратились в этот период на исследование экономического развития в годы НЭПа. Появился целый ряд фундаментальных коллективных исследований2, авторских монографий3 и десятки статей, анализирующих разные аспекты развития1 Исторический опыт КПСС в осуществлении новой экономической политики. М.: Политиздат, 1972; Ленинское учение о нэпе и его международное значение. М.: Экономика,1973; Новая экономическая политика: Вопросы теории и истории. М.: Наука, 1974;и др.

2 История советского крестьянства. В 5 т. М.: Наука, 1986. Т.1; История социалистической экономики СССР. В 7 т. М.: Наука, 1976-1977. Т.2-3; От капитализма к социализму: Основные проблемы истории переходного периода в СССР. 1917-1937 гг. В 2 т. М.: Наука, 1981.

3 Генкина Э.Б. Переход Советского государства к новой экономической политике. (19211922). М.: Госполитиздат, 1954; Дмитренко В.П. Торговая политика Советского государства после перехода к нэпу, 1921-1924. М.: Наука,1971; Кукушкин Ю.С. Сельские Советы и29промышленности, сельского хозяйства, торговли, взаимодействия между собой различных секторов хозяйства.

Богатая источниковая база, целые пласты впервые введённых в оборот документов позволяли воссоздать экономическую действительность нэповской России, оказавшуюся весьма далёкой от той упрощённой схемы борьбы социализма с капитализмом, которая господствовала в прежние годы.

Углублённое изучение экономической составляющей НЭПа закономерно поставило перед учёными вопрос об изменениях социальной структуры нэповского общества, то есть, по сути, ключевой вопрос о стратегической направленности всего социального курса большевистского государства.

При исследовании этого вопроса можно заметить существенное смещение акцентов в работах историков партии и историков СССР.

Внимание первых оказалось сконцентрировано на классовой борьбе в условиях НЭПа с остатками эксплуататорских классов и возродившихся мелкобуржуазных элементов, на идейно-политическом разгроме этих социальных сил1. Такой подход неизбежно суживал поле зрения историков, вёл к воспроизведению, особенно применительно к развитию социальных отношений в деревне, упрощённой схемы литературы 1920-1930-х гг.: борьбы пролетариата против городской буржуазии, а бедняков в союзе с середняками -против кулачества.

Гораздо более богатыми и в плане источников и, главное, в их интерпретации оказались работы историков СССР. Конечно, общий взгляд на социальные отношения в нэповской России через призму классового конфликта сохранялся и у них. Однако сосредоточение взгляда на социально-экономических, а не на политических аспектах этого конфликта, позволял обнаружить крайне сложную, противоречивую, динамичную картинуклассовая борьба в деревне (1921-1932 гг.). М.: Изд-во Моск. ун-та,1968; Лельчук B.C. Рабочий класс в управлении государством (1926-1937 гг.). М.: Мысль,1968; и др.

1 Трифонов И.Я. Классы и классовая борьба в СССР в начале нэпа (1921-1925 гг.). JL: Изд-во Ленингр. ун-та, 1969. 4.1-2; Он же. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М.: Политиздат, 1975; и др.социальных перемен, вновь и вновь выводящую на проблемы хозяйственной многоукладности и социальной неоднородности нэповского общества.

Среди таких работ следует отметить важную в методологическом плане монографию А.К.Соколова, посвященную социальным сдвигам в советском обществе и затронувшую ряд проблем эволюции рабочего класса в 1920-е гг.1Новаторский характер носили фундаментальные исследования В.П.Данилова по различным аспектам развития нэповской деревни, включая проблему социальной дифференциации, которые и сегодня остаются полноценными участниками историографического процесса2.

Существенным сдвигом в постижении реальности социально-экономического состояния российской деревни эпохи НЭПа, всей сложности социальной дифференциации крестьянства стала монография Ю.П.Бокарева, анализировавшая такой ценный источник, как бюджетные исследования крестьянских хозяйств3.

Закономерно, что социально-экономический уклон в исследованиях по истории НЭПа стимулировал и обращение историков к различным проявлениям социальной политики партии и государства.

К сожалению, соответствующие разделы в коллективных монографиях носили, как правило, слишком общий характер, сводясь, с одной стороны, к перечислению и краткому изложению содержания основных партийно-государственных решений этого времени в области социального обеспечения, трудовых отношений, народного образования и т.п., а с другой, к иллюстрации успешного выполнения этих решений посредством приведения ряда статистических показателей4. Иногда и сами эти решения и цифровые показатели воспроизводились одинаково в разных изданиях.

1 Соколов А.К. Рабочий класс и революционные изменения в социальной структуре общества. М.: Изд-во МГУ, 1987.

2 Данилов В.П. Советская доколхозпая деревня: социальная структура, социальные отношения. М.: Наука,1979; Он же. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. М.: Наука 1977.

3 Бокарев Ю.П. Бюджетные обследования крестьянских хозяйств 20-х годов как исторический источник. М.: Наука 1981.

4 См. напр.: От капитализма к социализму: Основные проблемы истории переходного периода в СССР. Т.1-2.

Этот период развития советской историографии так и не принёс отдельного исследования, посвящённого социальной политике периода НЭПа.

Поэтому нельзя не отметить появление такого труда, охватывающего, правда, только первый год существования Советской власти. Монография Л.К.Баевой1 зафиксировала основные принципы подхода к изучению этой темы, как они оформились к середине 1970-х гг. Социальная политика рассматривалась как классовая политика государства, направленная одновременно и на решение текущих проблем социальной жизни рабочего класса, крестьянства, других социальных слоёв общества и на реализацию социалистической перспективы.

Что касается собственно нэповского периода, то можно отметить появление хорошо документированных исследований, посвящённых изучению такой социальной проблемы как безработица и борьбы с ней. По мнению учёных, безработица была неизбежным элементом НЭПа, и усилия государства в этом отношении были направлены на смягчение её издержек для рабочих.

Определённую историографическую ценность сохраняет и монография П.А.Алексанова, остающаяся до сих пор единственным целостным исследованием деятельности крестьянских комитетов взаимной помощи -важного элемента социальной политики Советского государства в деревне3.

Проблемы НЭПа активно изучались и уральскими историками.

Конечно, в концептуальном плане они были вынуждены придерживаться тех же рамок, что и все остальные исследователи. Как в коллективных, так и в авторских работах учёных Урала трудно обнаружить какое-либо теоретическое новаторство в трактовке основополагающих принципов НЭПа. Они выдержаны в русле общепринятой в эти годы концепции - из работы в работу, что являлось1 Баева Л.К. Социальная политика Октябрьской революции (октябрь 1917 - конец 1918 г.). М.:Политиздат, 1977.2Социальная политика советского государства и рабочий класс; Рогачевская Л.С. Ликвидация безработицы в СССР, 1917-1930 гг. М.: Наука,1973; Суворов К.И. Исторический опыт КПСС по ликвидации безработицы (1917-1930). М.: Мысль,1968; и др.

3 Алексанов П.А. В борьбе за социалистическое переустройство деревни (Крестьянская взаимопомощь. 1921-1932 гг.). М.: Мысль,1971.неизбежной данью тому времени, кочевал примерно один и тот же набор цитат из произведений Ленина, партийных документов.

Главная ценность работ уральских историков этого периода, позволяющая некоторым из них оставаться и сейчас участниками историографического процесса, заключалась в воссоздании полноценной картины развития всего уральского региона и его отдельных территорий в период НЭПа, картины, практически отсутствовавшей в отечественной исторической науке до конца 1950-х - начала 1960-х гг. Правда, к сожалению, эта картина оказалась рассыпана между целым рядом работ, не появилось, хотя её создание и планировалось, обобщающей академической работы по истории всего Уральского региона 1920-1930-х гг.

Следует учесть одну общую особенность подхода уральских историков к исследованию НЭПа. Тот факт, что в 1930-е гг. Урал стал одним из главных промышленных центров страны, неизбежно смещал центр исследований в сторону промышленности, изучения предпосылок индустриального рывка региона. Часто, помимо желания авторов, происходила своеобразная ретроспективная аберрация зрения: нэповский период рассматривался как предыстория социалистической индустриализации и в соответствие с этим менялся и тематический ракурс, и интерпретация фактического материала.

В выходивших в этот период обобщающих работах по истории отдельных территорий Уральского региона, в том числе и Южного Урала, период нэпа рассматривался достаточно традиционно, без детализации1. Несколько более подробно, но также вполне традиционно эту тему затронул курс лекций по истории Урала, охвативший 1920-е гг.2.

Ещё в более стандартном духе были выдержаны широко издававшиеся в этот период работы по истории партийных организаций Урала, в которых основное внимание было сосредоточено на показе ведущей и направляющей1 См. напр.: Краткий очерк истории Челябинской области. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во,1965; Очерки по истории Башкирской АССР. Уфа: Башк. кн. изд-во,1966. Т.2; Очерки истории Курганской области. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во,1968; и др.

2 История Советского Урала (1917-1932). Свердловск: УрГУ,1976.роли партии1. Роль партии в годы НЭПа освещалась по канонам, заложенным в издававшихся в Москве учебниках по истории КПСС, а фактический материал, как правило, черпался из ранее изданных работ.

Уже на исходе 1980-х гг. появилось обобщающее издание по истории народного хозяйства Урала, где имелся неплохо документированный раздел по нэповскому периоду2. Однако в концептуальном плане эта работа не содержала каких-либо новаций.

Основной массив работ, посвящённых истории Урала периода НЭПа, составили монографии, статьи (этот жанр исторических исследований численно доминировал), диссертации, тезисы докладов на научных конференциях. Количество таких публикаций достаточно объёмно. Подробный анализ этих работ с современных позиций был дан в ряде новейших диссертационных исследований уральских историографов3.

Применительно к основной тематике настоящей диссертации необходимо, прежде всего, отметить отсутствие специальных исследований, рассматривавших социальную политику как целостность не только в пределах Южного Урала, но и всего уральского региона.

В то же время отдельные аспекты социальной политики (трудовые отношения, социальное обеспечение, налоговая политика в деревне и др.) достаточно часто затрагивались в работах, рассматривающих промышленное1 См. напр.: Очерки истории Башкирской организации КПСС. Уфа: Башк. кн. изд-во, 1973; Очерки истории Оренбургской областной организации КПСС. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 1973; Очерки истории Челябинской областной партийной организации. Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во,1967; и др.

2 История народного хозяйства Урала (1917-1945). Свердловск: Ср.-Урал. кн. изд-во,1988.

3 См.: Камынин В.Д. Советская историография рабочих Урала в 1917-1930 гг.: Автореф. дис. д-ра ист. наук. Свердловск, 1990; Пересторонина Л.И.Формирование советской историографии рабочего класса и крестьянства Урала периода восстановления и реконструкции народного хозяйства: Автореф. дис. канд. ист. наук. М.,1986; Цыпина Е.А. Промышленное и аграрное развитие Урала в годы нэпа. Историография проблемы: Автореф. дис. канд. ист. наук. Екатеринбург,2000.развитие Урала и состояние рабочего класса1, социальные процессы в уральской деревне2, классовую борьбу3 и т.д.

Фрагментарность приводимого фактического материала не позволяла создать на основе этих работ сколько-нибудь системную картину социальной политики, однако можно было проследить некоторые её характерные черты. К таковым относились, прежде всего, классовая направленность, особенно хорошо проявлявшаяся в налоговой политике, борьбе с безработицей, жилищной политике.

Вместе с тем целый ряд сторон социальной политики не затрагивался или освещался крайне бегло (например, деятельность крестьянских комитетов общественной взаимопомощи, реальный уровень жизни разных социальных групп, коммунальное хозяйство уральских городов). Наконец, нельзя не отметить отсутствие попыток изучения обратной связи общества и власти, реакций населения на те или иные действия властей в социальной области. Если и приводились какие-либо свидетельства отношения населения к проводимой политике, то они носили исключительно позитивный характер, кроме тех случаев, когда речь шла о позиции классовых врагов.

Можно констатировать, что исследования уральских историков этого периода создали необходимую фактологическую и аналитическую базу для воссоздания целостной картины развития Урала в годы НЭПа, но последняя задача так и не была решена.

Характеризуя в целом второй период изучения НЭПа, нельзя не отметить, что сохранение партийного контроля над исторической наукой неизбежно время от времени актуализировало воздействие догматических представлений,1 Зуйков В.Н. Создание тяжёлой индустрии на Урале. 1926-1932. М.: Наука, 1971; Иванов В.П. Рабочие Урала в борьбе за восстановление народного хозяйства (1919-1925 гг.). Томск: Изд-во Том. уи-та,1985; Фельдман В.В. Восстановление промышленности на Урале (1921-1926 гг.). Свердловск: Изд-во Урал, ун-та,1989.

2 Муравьёв В.Е. Социальный состав уральской доколхозпой деревни середины 20-х годов // Из истории коллективизации сельского хозяйства Урала. Свердловск: Изд-во Урал, уи-та, 1972. Сб.З; Толмачёва Р.П. Социальная дифференциация уральского крестьянства в восстановительный период (1921-1925 годы) // Вопросы истории Урала. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та,1965. Вып.6; и др.

3 Куликов В.М. Подготовка и проведение развёрнутого наступления на капиталистические элементы на Урале. 1925-1932. Свердловск: УрГУ,1987.

35восходящих к литературе 1920-1930-х гг., приводило к появлению работ, за внешней капитальностью которых скрывалась прежняя упрощённая интерпретация нэпа. Сковывающее влияние партийной идеологии сказывалось, особенно с начала 1980-х гг., даже на работах лучших представителей советской исторической науки. Показательна в этом отношении коллективная работа «Новая экономическая политика: Разработка и осуществление»1, в которой излагалось концентрированное понимание НЭПа, сложившееся в советской историографии.

Стержневая идея этой работы заключалась в том, что «новая экономическая политика разрабатывалась и воплощалась в жизнь как неотъемлемый элемент ленинского комплексного плана построения социализма■лв СССР». Однако, посвятив значительную часть работы изложению взглядов Ленина, авторы в то же время, по сути, повторили многие стереотипы, восходящие к более раннему периоду советской историографии, утверждая, например, что НЭП естественным путём перешёл в индустриализацию и коллективизацию, которые явились его продолжением, и весь период 1921— 1937 гг. стал единым целенаправленным движением к социализму. «С победой социализма и завершением переходного периода нэп исчерпал себя», - делался ими вполне традиционный и для 1930-х гг. вывод3.

Как известно, авторы этой работы в последующие годы оказались среди тех историков, кто сумел перевести на новый качественный уровень изучение нэповских проблем, пересмотрел некоторые из своих прежних взглядов. Поэтому данная работа может служить наглядной иллюстрацией той сложной ситуации, в которой оказалась в начале 1980-х гг. советская историография НЭПа, вынужденная оставаться в рамках партийной идеологии, несмотря на то, что фактический материал, введённый в научный оборот, явно требовал переосмысления многих стереотипов.

1 Поляков Ю.А., Дмитренко В.П., Щербань Н.В. Новая экономическая политика: разработка и осуществление. М.: Политиздат, 1982.

2 Поляков Ю.А., Дмитренко В.П., Щербань Н.В. Указ. соч. С.63.

3 Там же. С.238.

Сохранение формальной и неформальной идеологической цензуры в исторической науке продолжало не только сковывать творческие поиски лучшей части исследователей НЭПа, но и одновременно стимулировало определённые элементы стагнации историографической ситуации в целом.

Это проявлялось, прежде всего, в стереотипности большинства работ, особенно традиционного историко-партийного плана, нарастающем мелкотемье, автоматическом воспроизводстве общепринятых оценок и трактовок, жёстком неприятии подходов к истории НЭПа, развивавшихся в зарубежной историографии, чаще всего голословном опровержении содержавшихся в них трактовок. Можно говорить о том, что сложившиеся за десятилетия методы и приёмы изучения НЭПа в известной мере исчерпали себя, поэтому продолжавшееся в эти годы накопление фактического материала не обеспечивало качественного приращения научного знания.

Имело место и открытое вмешательство партийных инстанций в исследовательскую деятельность, навязывание «сверху» определённых точек зрения, даже косвенное несогласие с которыми оценивалось как «отход от марксизма-ленинизма». Продолжала воздействовать и политическая конъюнктура. Так, например, «пражская весна» 1968 г., возникновение в международном коммунистическом движении «еврокоммунизма» актуализировали новый этап критики «ревизионизма» на примере истории КПСС. Неслучайно появление на этом фоне (позднее ещё раз переизданной) работы Ф.М.Ваганова, посвящённой разоблачению «правого уклона» и проведению прямой аналогии между «правыми» в ВКП(б) и ревизионистами в Венгрии и Чехословакии1.

Сдерживающую роль в развитии исследований по нэповской проблематике играла и сохранявшаяся закрытость значительного числа архивных фондов, особенно касавшихся высших партийных органов, существенные ограничения в доступе и использовании литературы, находившейся на «специальном хранении». Без ввода в научный оборот новых1 Ваганов Ф.М. Правый уклон в ВКП(б) и его разгром (1928-1930 гг.). М.: Политиздат, 1970; Он же. Правый уклон в ВКП(б) и его разгром (1928-1930 гг.). 2-е изд. М.: Политиздат, 1977.документов невозможно было ни обосновать иную концептуальную интерпретацию НЭПа, ни вскрыть конкретные механизмы функционирования советской системы 1920-х гг., ни изучить массовые настроения той эпохи.

Сказанное не отменяет выше отмеченного качественного сдвига в историографии НЭПа, а скорее выявляет исследовательский потенциал историков, не сумевших полностью реализоваться в этот период. Именно наличие такого потенциала сыграло важнейшую роль в тех переменах в исторической науке, которые начались в конце 1980-х гг.

В целом можно сказать, что период «советской научной» историографии НЭПа принёс ряд несомненных достижений.

Во-первых, произошло воссоздание объёмной картины НЭПа не только как политики партии, но и как определённого этапа в жизни всего общества. В результате история страны 1920-х гг. приобрела реальную, во многом, хотя ещё и не во всём, соответствующую исторической правде многомерность, на страницах исторической литературы появился народ (правда, по-прежнему рассматриваемый преимущественно через классовую призму) как основное действующее лицо нэповской России.

Во-вторых, многомерная картина НЭПа позволила начать разговор о противоречивости процессов, протекавших в стране. Стало возможным поставить вопрос о кризисах НЭПа, порождённых не только сопротивлением классовых врагов, но и объективными причинами экономического, социального и культурного состояния России/СССР.

В-третьих, началось изучение НЭПа в отдельных республиках и регионах страны, что поставило вопрос о специфике осуществления нэповской политики, влиянии на неё факторов, связанных с хозяйственной многоукладностью страны, сложным национальным и религиозным составом.

В-четвёртых, огромный фактический материал, введённый в научный оборот, иногда вступавший в противоречие с сохранявшимися партийными постулатами, подтолкнул к проведению научных дискуссий, создававших возможность для высказывания некоторых точек зрения, объективноспособствовавших переосмыслению (на следующем этапе историографического процесса) целого ряда существовавших стереотипов.

Этап «постсоветской научной» историографии НЭП а (конец 1980-х гг. -настоящее время).

Новый этап в развитии историографии НЭПа, как и в развитии всей отечественной исторической науки, в решающей степени явился результатом глубинных экономических, социально-политических, идейных перемен, происходивших в стране со второй половины 1980-х гг.

Ликвидация советской системы, стержнем которой являлась монопольная власть КПСС, привела и к ликвидации долголетней монополии партийной идеологии, что создало для историков предпосылки перехода к свободному научному поиску.

Кризисное состояние исторического знания в СССР не было секретом для большей части профессионального исторического сообщества, что побуждало многих историков искать пути преодоления этого кризиса и до начала «перестройки» и «гласности». Поэтому неслучайно, что по мере ослабления, а затем и исчезновения партийной цензуры стали появляться публикации по НЭПу, в которых, с одной стороны, фиксировались реальные проблемы в его изучении, а с другой, делались попытки преодолеть прежние стереотипы, выйти на новый уровень осмысления нэповской эпохи.

Например, в 1986 г. был опубликован сборник статей, в предисловии к которому прозвучало симптоматичное признание в том, что, говоря о нэпе, «нельзя считать решённым вопрос о теоретических и практических предпосылках этой политики, о процессе становления её как целостной системы, о закономерностях её эволюции по мере возрождения народного хозяйства и усиления социалистического наступления. Нет пока единого мнения исследователей о характере взаимодействия различных социально-экономических укладов, о характере противоречий, рождаемых нэпом, и путях их преодоления, о чертах нэпа на завершающем этапе проведения его и итогах его эволюции, о времени исчерпания и перерастания нэпа в экономическуюполитику победившего социализма»1. Показательно, что в числе членов редколлегии, от имени которых прозвучало это признание, оказались двое из авторов вышеупомянутой работы «Новая экономическая политика. Разработка и осуществление», Ю.А.Поляков и В.П.Дмитренко.

2 31988-1990 гг. ознаменовались массовой публикацией книг и статей в которых приводились и новые факты, и новые оценки советской истории вообще и периода НЭПа в частности. Так, фактически сразу после политической реабилитации Бухарина появились работы, дававшие объективную оценку взглядов основного оппонента Сталина конца 1920-х гг.4Подобные факты свидетельствовали о том, что необходимый потенциал для качественных перемен в изучении НЭПа был накоплен ранее, и в основном его реализация сдерживалась вненаучными обстоятельствами.

Качественный прорыв в изучении НЭПа, достигнутый в 1990-е гг., был во многом обеспечен и радикальным обновлением источниковой базы. За последние 15 лет в научный оборот было введено большое количество ценнейших источников, многие из которых стали доступны учёным впервые. Хотя процесс открытия архивов имел свои сложности, ряд из которых не прёодолён до сих пор5, однако достигнутого уровня оказалось достаточно, чтобы начать переосмысление всех проблем нэповской России.

1 Экономическая политика Советского государства в переходный период от капитализма к социализму. М.: Наука,1986. С.6.

2 См. напр.: Волобуев О., Кулешов С. Очищение: История и перестройка. М.: Изд-во АПН,1989; Гордон JI.A., Клопов Э.В. Что это было? М.: Политиздат, 1989; Горинов М.М. НЭП: поиски путей развития. М.: Знание, 1990; Историки спорят. 13 бесед. М.: Политиздат, 1988; Лацис O.P. Перелом: Опыт прочтения несекретных документов. М.: Политиздат, 1990; Страницы истории советского общества: Факты, проблемы, люди. М.: Политиздат,1989; Суровая драма народа: Учёные и публицисты о природе сталинизма. М.: Политиздат,1989; Урок даёт история. М.: Политиздат, 1989; Шелестов Д. Время Алексея Рыкова: эскиз политического портрета. М.: Прогресс, 1990; и др.

3 См. напр.: Бордюгов Г.А., Козлов В.А. Указ. соч.; Голанд 10. Политика и экономика: Очерки общественной борьбы 20-х годов // Знамя. 1990. № 3. С.116-152; Исаев И.А. Переходная экономика нэпа // История СССР. 1990. № 2. С. 15-30; Круглый стол: Советский Союз в 20-е годы // Вопросы истории. 1988. № 9. С.3-58; Симонов Н.В. Советская финансовая политика в условиях нэпа (1921-1927 гг.) // История СССР. 1990. № 5. С.42-59; и др.

4 См. напр.: Бухарин: человек, политик, учёный. (Этот сборник был издан по материалам прошедшей в 1988 г. в ИМЯ научной конференции); Горелов И.Е. Николай Бухарин. М.: Моск. рабочий, 1988.

5 См.: Козлов В.П. Проблемы доступа в архивы и их использования // Новая и новейшая история. 2003. № 5. С.79-103; №6. С.78-104.

При этом следует отметить, что многие важнейшие документы публикуются в составе уникальных по репрезентативности документальных серий1, становясь тем самым достоянием не отдельных исследователей, а широкой научной общественности.

Особенно важно и то, что существенные подвижки произошли не только в центральных, но и в местных архивах, открылись перспективы для изучения НЭПа не только «вглубь», но и «вширь».

Правда, следует признать, что освоение новых источников невозможно без дальнейшего развития отечественного источниковедения как своего рода «творческой лаборатории или мастерской исторической науки»2.

В литературе уже проанализированы те существенные изменения в изучении истории НЭПа, которые произошли в российской историографии в 1990-е гг.3 Кроме того, существует работа, в которой частично рассматривается и новейшая историография НЭПа на Урале4.

В основном присоединяясь к мнениям, высказанным нашими коллегами, хотелось бы уточнить и собственную позицию в отношении сильных и слабых сторон современной российской историографии НЭПа.

На наш взгляд, главными проблемами, вставшими перед специалистами по новейшей истории России, включая и период НЭПа, явились методологические проблемы, которые, по замечанию И.Б.Орлова, «продолжают оставаться фактором, разделяющим российских историков»5.

Как ломали нэп: Стенограммы Пленумов ЦК ВКП(б). 1928-1929 гг. В 5 т. М.: Междунар. фонд «Демократия», Материк,2000; «Совершенно секретно»: Лубянка - Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.). М.: ИРИ РАН, 2001-2004. Т. 1-7; Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1939. Документы и материалы. В 4 т. М.: РОССПЭН, 1998,2000. Т. 1-2; Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. В 5 т. М.: РОССПЭН, 1999-2000. Т. 1-2; и др.

2 См.: Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. М.: РОССПЭН,2004.

3 Алексеева Е.А. Нэп в современной историографии: Автореф. дис. канд. ист. наук. М.,1995; Горинов М.М. Советская история 1920-30-х годов: от мифов к реальности // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. С.239-277; Орлов И.Б. Современная отечественная историография НЭПа: достижения, проблематика, перспективы // Отечественная история. 1999. № 1. С. 102-116.

4 Цыпина Е.А. Указ. соч.

5 Орлов И.Б. Современная отечественная историография НЭПа. С. 103.

РОССИЙСКАЯго су д л р ст а £ н н л я БИБЛИОТЕКАОстрота этой проблемы очевидна. Многолетнее господство марксистской методологии, к тому же большую часть времени существовавшей в редуцированном до догматизма варианте, породило, особенно у молодого поколения исследователей, её естественное отторжение и обращение к тем вариантам методологии, которые развивались в XX веке в зарубежной науке, в том числе и в так называемой «советологии». Этому отчасти способствовали публикации в России работ зарубежных авторов, развитие системы грантов, значительное расширение диапазона международных контактов российских историков и другие обстоятельства.

Однако овладение теми или иными методами исследования, применение новых концепций часто опережало накопление исторической эмпирики, тщательное освоение того источникового изобилия, которое возникло в 1990-е годы. В результате возникла достаточно противоречивая ситуация. По мнению А.К.Соколова, «в современной России отношение к методологии и источниковедению в исторических трудах можно описать в терминах хаоса и разброда, напряжённого поиска новых подходов и интерпретаций»1.

Реальная сложность решения методологических проблем отчётливо проявилась уже в ходе обсуждения вопроса, выдвинувшегося в первой половине 1990-х гг. на первый план, вопроса об альтернативности НЭПа.

Выше уже отмечалась роль, которую в развёртывании дискуссии по этому вопросу сыграл В.П.Дмитренко. Следует отметить, что его собственная позиция была неоднозначной. Признавая, что НЭП открывал возможность иного пути развития послеоктябрьского общества, чем тот, что был намечен политикой «военного коммунизма», В.П.Дмитренко приходил всё же к выводу, что это был «скорее потенциал, нежели реальность нэпа»2. Реальность нэпа по мере развития этой политики двигала страну в ином направлении, поэтому, по замечанию А.К.Соколова, В.П.Дмитренко приходил к убеждению, что сама система1 Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. С.50.

2 Дмитренко В.П. Четыре измерения нэпа. С.30.превращала нэп во временный фактор и альтернативы его конечному сворачиванию не было1.

Дискуссия, развернувшаяся по вопросу альтернативности НЭПа, в конечном итоге кристаллизовала два основных подхода, существующих до настоящего времени и во многом определяющих позиции исследователей по частным вопросам истории России/СССР 1920-х гг.

Правда, следует учесть, что их можно считать проявлением на отечественной почве взглядов, возникших ещё в работах русских эмигрантов 1920-х гг., нашедших затем продолжение в зарубежной советологии.

Так, например, один из авторитетнейших зарубежных исследователей НЭПа, английский историк Р.Дэвис отмечал наличие в западной историографии сторонников возможных перспектив продолжения нэповского курса и сторонников его изначальной обречённости. Можно указать в качестве подтверждения этого мнения на опубликованные на русском языке исследования американских историков: С.Коэна, отстаивающего точку зрения о реальности альтернативы сталинской политике в виде бухаринского варианта расширения нэпа3, и М. Малиа, не усматривающего в нэпе какой-либо альтернативы советскому тоталитаризму4.

Собственно говоря, к таким же выводам свелись и позиции участников дискуссии в новейшей российской историографии.

Одна сторона отстаивала точку зрения, что существовали реальные альтернативы разрешения кризисов НЭПа не за счёт его отмены, а за счёт расширения рыночной составляющей5, другая - что НЭП не мог привести ни к1 Соколов А.К. Историческое значение нэпа. С.7-8.

2 Дэвис Р. Развитие советского общества в 20-е годы и проблема альтернативы // Россия в XX веке: Историки мира спорят. М.: Наука, 1994. С.311-318.

3 Коэн С. Бухарин: политическая биография 1888-1938. М.: Прогресс, 1988.

4 Малиа М. Советская трагедия: История социализма в СССР. 1917-1991. М.: РОССПЭН,2002.

5 См. напр.: Данилов В.П. Бухаринская альтернатива. Паитин И.К., Плимак Е.Г. Драма российских реформ и революций (сравнительно-политический анализ). М.: Весь Мир,2000. С.318-338; Попов В., Шмелёв Н. На развилке дорог. Была ли альтернатива сталинской модели развития? // Осмыслить культ Сталина. М.: Прогресс, 1989. С.284-326; Трукан Г.А. Путь к тоталитаризму: 1917-1929 гг. М.: Наука, 1994. Гл.IV.чему иному, кроме как к тоталитаризму, и в этом смысле был обречён на поражение с самого начала1.

Исходная обречённость НЭПа виделась историкам в несовместимости экономической политики, признававшей частную собственность, а, следовательно, и конкуренцию, и монопольной власти партии большевиков.

Как отмечал, например, В.А.Шишкин, «реформы нэпа в значительной степени стали бесплодными и кратковременными, ибо всякий шаг по пути их развития неизбежно упирался в политический тупик. именно политический режим являлся тем тормозом развития нэпа, который в конечном итоге привёл кЛего общему кризису». Сходную точку зрения высказал и Е.Г.Гимпельсон, полагавший, что существовала «принципиальная несовместимость рынка и «социализма», советской политической системы с рыночной сущностью нэпа»3. Обращалось внимание на то, что подобные противоречия особенно обострились по мере выдвижения на первый план задач индустриальной модернизации страны4. Были высказаны и радикальные оценки, согласно которым нельзя вообще говорить о какой-либо альтернативности, поскольку нэп изначально «задыхался в условиях диктатуры партийно-государственного аппарата»5.

Однако истинный эффект этой, пожалуй, первой по-настоящему полноценной дискуссии в постсоветской историографии НЭПа был гораздо шире простого формулирования двух разных позиций.

Во-первых, и та, и другая из сформулированных позиций означали радикальный разрыв с прежде господствовавшими в советской историографии точками зрения на НЭП. Во-вторых, что ещё более важно, разрыв с прежней1 Дадаян B.C. Терновый венец России: истоки национальной беды. М.: Наука,1994; Киселёв А.Ф., Чураков Д.О. Бюрократия и нэп // Власть и общественные организации в России в первой трети XX столетия. М.: МИП «NB Магистр», 1993. С.100-116; Политическая история: Россия - СССР - Российская Федерация: В 2 т. М.: Терра,1996. Т.2. Гл.4; Шишкин В.А. Власть. Политика. Экономика. Послереволюционная Россия (1917-1928 гг.). Спб.: Дмитрий Буланин,1997.

2 Шишкин В.А. Указ. соч. С.249-250.

3 Гимпельсон Е.Г. НЭП и советская политическая система. 20-е годы. М.: ИРИ РАН,2000. С.394.

4 Баранов A.B. Социальное и политическое развитие Северного Кавказа в условиях новой экономической политики (1921-1929 гг.). Спб.: Нестор,1996. С.339.

5 Павлова И.В. Сталинизм: становление механизма власти. Новосибирск: Сиб. хронограф, 1993. С.211.традицией требовал соответствующей аргументации, которую было сложно осуществить путём простого перекомбинирования фактического материала, почерпнутого из источников и литературы предыдущих десятилетий.

Можно согласиться с Р.Дэвисом, отметившим, что содержательно говорить об альтернативах можно лишь на базе проведения детальных исследований НЭПа, которых в тот момент явно не хватало1.

Поэтому дискуссия об альтернативности стала мощным стимулом для сторонников обеих точек зрения развернуть всестороннее, углублённое исследование эпохи НЭПа на базе привлечения новых источников, расширения тематики и использования тех методов, которые позволяли бы достичь наиболее адекватных результатов в данной, конкретной области исследования.

В результате создаваемая усилиями историков картина российской действительности 1920-х гг. начала приобретать всё более объёмный и сложный характер, что, в свою очередь, остро поставило вопрос о системном видении НЭПа. На эту особенность современного историографического процесса уже обратил внимание И.Б.Орлов.

Прежняя, господствовавшая в советской историография точка зрения о наличии у большевистского руководства (в виде ленинской концепции нэпа) единой нэповской программы, которая позднее лишь дополнялась и уточнялась, была подвергнута критическому пересмотру.

Если в первых «перестроечных» публикациях ещё по инерции воспроизводилась традиционная позиция о том, что «НЭП - это цельный, неразрывный комплекс мер переходного периода»3, то очень быстро проявился и другой взгляд на этот вопрос.

Так, по мнению М.М.Горинова и С.В.Цакунова, речь надо вести не о ленинском плане НЭПа, а скорее о методе, который мог видоизменяться по мере развития ситуации4. В своей авторской монографии С.В.Цакунов прямо указал,1 Дэвис Р. Указ. соч. С.318.

2 См.: Орлов И.Б. Современная отечественная историография нэпа. С. 106-108.

3 Наумов В., Курин JI. Указ. соч. С.97.

4 Горипов М.М., Цакуиов C.B. 20-е годы: становление и развитие повой экономической политики // История Отечества: люди, идеи, решения: Очерки истории Советского государства. М.: Политиздат, 1991. С. 140.что характер перехода к новой экономической политике свидетельствовал, что «действия руководства носили импровизаторский характер, демонстрировали отсутствие чётко продуманного плана действий»1.

Ю.П.Бокарев подчёркивал, что на самом деле НЭП не был построен в соответствии с разработанным заранее планом, а «был равнодействующей многих экономических и политических сил, причём конечный результат никому не был известен заранее».

Вполне определённо высказался по этому вопросу и А.К.Соколов, полагавший, что «нэп - это цикл последовательных и непоследовательных мероприятий, проводимых в стране, по выходу из кризиса, которые диктовались скорее объективными обстоятельствами, чем какими-либо идеями и схемами, лишь постепенно оформлявшимися в попытку наметить программу построения социализма экономическими методами»3.

Признание отсутствия у большевистского руководства программы НЭПа как системного видения развития страны в условиях смешанной экономики ставило и другой вопрос: можно ли в таком случае говорить о системе НЭПа, имея в виду уже не столько саму партийно-государственную политику, сколько социально-экономическую, политическую, идеологическую, культурную реальность России/СССР 1920-х гг.?Как единство однопартийного политического режима и административно-рыночной системы хозяйствования характеризовался НЭП в статье М.М.Горинова и С.В.Цакунова4; близкая по смыслу оценка была дана в коллективной работе по истории России5; весьма определённая точка зрения на этот счёт была высказана Н.П.Носовой («НЭП является сложившейся и развивающейся в рамках определённых временных границ системой1 Цакунов C.B. В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е годы. М.: Изд. центр «Россия молодая», 1994. С.49.

2 Бокарев Ю.П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы. С. 167.

3 Соколов А.К. Историческое значение нэпа. С.9.

4 Горинов М.М., Цакунов C.B. Ленинская концепция нэпа: становление и развитие // Вопросы истории. 1990. №4. С.38.

5 Горинов М.М., Данилов A.A., Дмитренко В.П. История России. Ч.З. XX век: выбор моделей общественного развития. М.: ИРИ РАН, МГПИ, Общ-во «Знание», 1994. С.57-58.экономических, политических и идеологических отношений»1); по мнению М.Н.Новикова, НЭП представлял собой «централизованно-плановую экономическую систему, политическим выражением которой была властьупартийно-государственного аппарата». Системного видения экономической стороны НЭПа придерживались и экономисты, авторы коллективной монографии Института экономики РАН.

Основной аргумент оппонентов такой точки зрения сводился к указанию на кратковременность существования НЭПа, что и не позволило сформироваться полноценной нэповской системе4. Ещё более глубоко вопрос поставил В.П.Дмитренко: «Не существовало в природе нэпа как некого целого, системного, достаточно оформленного. В политике это была, хотя и очень важная, но лишь одна из тенденций, а в экономике - один из её элементов»5.

Развернувшиеся в 1990-е - начале 2000-х гг. конкретные исследования разных сторон НЭПа, формально не принимая прямого участия в дискуссии о системности, предоставили новые аргументы в пользу сомнений в существовании целостной нэповской системы.

Так, углублённые исследования разных сторон жизни российской деревни показывали, что восстанавливающееся крестьянское хозяйство более органично воспроизводило натуральные формы своей организации, нежели товарно-рыночные. Крестьянская психология во многом оставалась под влиянием традиции6, земельные общества, то есть традиционные общины в лице их сельских сходов, даже во второй половине 1920-х гг. играли гораздо более значительную роль, чем сельские советы, часто находившиеся в своих решениях в прямой зависимости от первых7, привычные формы крестьянского быта брали1 Носова Н.П. Управлять или командовать?: Государство и крестьянство Советской России (1917-1929). М.: Изд-во Моск. ун-та, 1993. С.38.

2 Новиков М.Н. Исторический опыт НЭПа: идеи и реальности. М.: Уникум-Центр, 1997. С.73.

3 Очерки экономических реформ. М.: Наука,1993. С.63-103.

4 Данилов В.П. 20-е годы: нэп и борьба альтернатив // Вопросы истории. 1988. № 9. С.8.

5 Дмитренко В.П. Четыре измерения нэпа. С.30.

6 Рогалина Л.Н. Нэп как реформа (Аграрный аспект) // НЭП в контексте исторического развития России XX века. С.221-237.

Кудюкина М.М. Органы управления в деревне: сельсовет и сход. 1926-1929 гг. // Историческое значение НЭПа. С. 109-128.верх над новшествами и «качественного изменения в повседневной жизни крестьянства в период нэпа не произошло»1.

С другой стороны, рабочий класс по своему общему социально-культурному уровню, мотивации и поведению плохо соответствовал большевистской иллюзии носителя «передового классового сознания», и 1920-е годы были отмечены для пролетариата «преобладанием традиций, лишь поверхностно затронутых новыми веяниями»2, а новый управленческий класс, большевистская бюрократия, стремительно воспроизводил пороки старого российского чиновничества3.

В.П.Булдаков, исследуя социопсихологические, ментальные характеристики российского общества нэповского периода, сделал важный вывод: «Традиция поглощала революционный порыв»4.

Существенную роль в формировании нового представления о нэповской действительности сыграло обращение целого ряда историков к жанру социальной истории. Творческое освоение методов и приёмов социальной истории, доказавших свою эффективность в зарубежной историографии, к настоящему времени превратилось в неотъемлемую часть отечественного историографического процесса, что открыло возможности для нового прочтения многих сюжетов российской истории 1920-1930-х гг.5Начавшаяся публикация источников по социальной истории, прежде всего, так называемых «писем во власть», позволила заново открыть те стороны российской действительности, которые до сих пор практически оставались1 Россия пэповская. С.436.

2 Тяжелышкова B.C., Соколов А.К. Отношение к труду: факторы изменения и консервации традиционной трудовой этики рабочих в советский период // Социальная история. Ежегодник,2001/2002. М.: РОССПЭН,2004. С.91.

3 Гимпельсон Е.Г. Советские управленцы. 20-е годы. М.: ИРИ РАН,2001. Гл.З.

4 Булдаков В.П. Постреволюционный синдром и социокультурные противоречия нэпа // НЭП в контексте исторического развития России XX века. С.215.

5 Соколов А.К. Об изучении социальных преобразований Советской власти (1917-1930-е годы). С.103-113; Он же. Социальная история России новейшего времени: проблемы методологии и источниковедения. С.39-76.неизвестными, услышать реальный, неискажённый «партийными репродукторами» «голос народа»1.

Уже одна из первых попыток, предпринятых ещё в «перестроечный период», использовать, например, крестьянские письма для анализа духовного облика деревни в годы НЭПа, обнаружила, что «деревней часто управлял по-прежнему сельский сход», у крестьян сохранялась «ревность» к рабочим, а у части середняков - «антибедняцкие» настроения2.

В работах последующих лет историками начала создаваться всё более многомерная картина и крестьянской, и городской жизни того времени. Общий поток исследований по истории НЭПа, выполненных в жанре социальной истории, непрерывно нарастает, расширяясь по тематике, углубляясь по содержанию3.

На русском языке были также переизданы некоторые близкие по тематике работы зарубежных социальных историков4.

1 См. напр.: Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан на события 1918-32 гг. М.: РОССПЭН,1998; Крестьянские истории: российская деревня 1920-х годов в письмах и документах. М.: РОССПЭН,2001; Письма во власть. 1917-1927. М.: РОССПЭН,1998; и др.

2 Кабытов П.С., Козлов В.А., Литвак Б.Г. Русское крестьянство: этапы духовного освобождения. М.: Мысль,1988. Гл.У.

3 См. напр.: Журавлёв C.B., Соколов А.К. Повседневная жизнь советских людей в 1920-е годы // Социальная история. Ежегодник, 1997. М.: РОССПЭН,1998. С.287-334; Ибрагимова Д.Х. Нэп и перестройка: Массовое сознание сельского населения в условиях перехода к рынку. М.: Памятники истор. мысли,1997. 4.1; Она же. Рыночные свободы и сельский менталитет. Чего жаждал крестьянин при нэпе? // Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.). М.: РОССПЭН,1996. С.260-275; Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920-1930 гг. Спб.: Жури. «Нева», Летний Сад,1999; Лившиц А.Я., Орлов И.Б. Власть и общество: Диалог в письмах. М.: РОССПЭН,2002; Литвак К.Б. Жизнь крестьянина 20-х годов: современные мифы и исторические реалии // НЭП: приобретения и потери. С. 186-202; Миронова Т.П. Нэп и крестьянство (Социально-психологический аспект) // НЭП в контексте исторического развития России в XX веке. С.238-260; Папин С.Е. Потребление наркотиков в Советской России (1917-1920-е годы) // Вопросы истории. 2003. № 8. С.129-134; Российская повседневность 1921-1941: новые подходы. Спб.: Спб. уп-т экономики и финансов,1995; Соколов А.К. «Создадим единый фронт борьбы против нэпа» (Анализ общественных настроений конца 20-х годов по письмам и откликам советских граждан) // НЭП: завершающая стадия. М.: ИРИ РАН,1998. С.114-159; Тяжелышкова B.C. «Вы жертвою пали в борьбе роковой.» (Генезис и эволюция революционной жертвенности коммунистов) // Социальная история. Ежегодник, 1998/99. М.: РОССПЭН,1999. С.411-433; и др.

4 Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. М.: РОССПЭН,2001; Она же. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М.: РОССПЭН,2001; Холмс Л.Социальная история России. 1917-1941. Ростов н/Д: Изд-во Рост, ун-та, 1994.

Исследование массовых настроений населения России 1920-х гг., различных проявлений российской повседневности привело к осознанию принципиально важного для современной трактовки НЭПа факта: между проповедовавшей социалистические цели властью и основной частью населения страны существовал острый конфликт в сфере сознания и психологии. Как справедливо заметил А.К.Соколов, в 1920-е годы «уровень народа оказался в вопиющем противоречии с взглядами политических лидеров»1.

В.П.Булдаковым было обращено внимание на те черты массового поведения в годы НЭПа, которые свидетельствовали о выходе на поверхность «социокультурной архаики». Подобный подход коррелирует с концепцией социокультурной динамики России, разрабатываемой российскими философами и культурологами (А.С.Ахиезер и др.)3, что открывает возможности для расширения междисциплинарных исследований проблем НЭПа.

В рамках социальной истории активно развернулись не только исследования ранее малоизученных сторон российской действительности 1920-х гг., но и применение в их ходе новых инструментов анализа, привлечённых из других областей обществознания.

Так, в монографии Д.Х Ибрагимовой4 для анализа взглядов делегатов XI съезда РКП(б) и эволюции представлений различных групп крестьянства в 1920-е гг. были использованы методы факторного анализа. В качестве источников были привлечены протоколы заседаний аграрной секции съезда и подобранная и сгруппированная по определённым принципам коллекция писем из архива «Крестьянской газеты» в РГАЭ. В результате автором были получены интересные результаты, позволяющие говорить о многовариантности развития крестьянского сознания в условиях НЭПа, сложном переплетении устойчивых традиционных общинных представлений о справедливости и проникавших в1 Соколов А.К. «Создадим единый фронт борьбы против нэпа». С.119.

2 Россия нэповская. С.272.

3 См. напр.: Ахиезер A.C. Россия: Критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). 2-е изд., перераб. и дополн. Новосибирск: Сиб, хронограф, 1997. Т.1; Модернизация в России и конфликт ценностей. М.: ИФ РАН, 1993; и др.

4 Ибрагимова Д.Х. НЭП и перестройка.деревню новых представлений, отражавших политические реалии послереволюционной России.

В монографии А.Я.Лившина и И.Б.Орлова1, также широко использовавших «письма во власть», извлечённые из разных архивов, было обращено внимание на то, что анализ подобных источников позволяет ответить на важный вопрос о путях социальной идентификации населения страны в условиях нэповской действительности. Рассматривая такие аспекты массового сознания, как восприятие центральной и местной власти, «ментальные параметры оценки власти», авторы приходят к выводу о мозаичности, фрагментарности массового сознания, присутствии в нём самых разных элементов, нарастании к концу 1920-х гг. у разных групп населения по разным причинам общего недовольства нэповской политикой.

Возможно, наиболее ценной чертой исследований по НЭПу, выполненных в русле социальной истории, стало привлечение внимания историков к проблеме «обратной связи» между властью и обществом. На смену созданной в прежней историографии картине соответствия всех действий большевистской власти настроениям и чаяниям подавляющего большинства населения страны приходит понимание неоднозначной, изменчивой реакции общества на нэповский курс власти, реакции, в которой переплетались самые разные мотивы прошлого, настоящего и желаемого будущего.

Исследование механизма обратной связи, тех интерпретаций, которые давались руководством страны настроениям различных социальных групп, тех конкретных ответных шагов, которые им предпринимались, благодаря работам социальных историков выдвигается в число актуальных задач современного этапа изучения истории России эпохи НЭПа.

Успехи, достигнутые историками в 1990-е гг., создали возможности для появления обобщающих работ. Первой попыткой такого рода стала коллективная монография «Россия нэповская». В методологическом плане эта работа оказалась выдержанной в русле модернизационной парадигмы, позволяющей рассмотреть коммунистический опыт России XX века как1 Лившиц А.Я., Орлов И.Б. Указ. соч.попытку решения объективно назревшей перед страной главной задачи -«индустриализации экономики и урбанизации общества, то есть подтягивания к уровню возраставших требований современной ситуации»1. Последовательное применение заявленного подхода к разным сторонам истории нэповской России позволило авторам высказать ряд оригинальных суждений по целому ряду ключевых историографических сюжетов.

Так, например, для характеристики качественного содержания возникшей в стране в 1920-е гг. политической системы С.А.Павлюченковым был предложен термин «государственный абсолютизм», понимаемый как «некий цивилизационный феномен, в котором гармонично переплелись абсолютизация политической системы и массовизация (квази-демократия) общественной жизни»2. Его формирование связывалось с социально-психологическими процессами, ведущими к «закономерному переходу большевизма от анархо-охлократической формы в бюрократическую»3.

Анализ И.Б.Орловым экономических сторон нэпа оказался сосредоточен на выявлении системных противоречий, которые так и не позволили создать в стране единую экономику, и в итоге к концу НЭПа «СССР находился на начальном этапе индустриализации. объективно складывалась ситуация экономического застоя и военного бессилия»4.

Другим автором, В.П.Булдаковым, констатировалось усиление в обществе социокультурного напряжения, углубление раскола между городом и деревней, выход на поверхность «социокультурной архаики»5.

Общий вывод авторского коллектива оказался близок к точке зрения сторонников безальтернативное™ нэповского пути: НЭП был лишь «передышкой», промежуточным этапом в формировании государственного абсолютизма как инструмента модернизационного рывка, «главным содержанием эпохи нэпа стало завершение создания государственного мобилизационного аппарата. который заставил бы общество форсированными1 Россия пэповская. С.301.

2 Россия пэповская. С. 188.

3 Там же. С.27.

4 Там же. С.397-398.

5 Там же. С.272.темпами тронуться с рубежа 1913 года, навёрстывая упущенное время на пути индустриализации и урбанизации страны»1.

К сожалению, несколько в стороне от внимания авторов «России нэповской» оказались социальные аспекты НЭПа, в частности динамика изменения социальной структуры общества, а также социально-бытовая сторона жизни людей в годы НЭПа, в изучении которой преуспела российская социальная история последних лет. Рассматривая особенности НЭПа на местах, авторы ограничились только национальными республиками и районами страны, не осветив этого вопроса применительно к собственно российским территориям. Видимо, сдерживающим фактором оказалось явно недостаточное количество региональных исследований НЭПа в современной историографии.

Общий подход к проблеме и ряд суждений авторов монографии «Россия нэповская» вызвали неоднозначную оценку в среде историков - исследователей НЭПа, однако, очевидно, что сам факт появления такой работы стимулирует новые попытки создания обобщающих работ, отражающих иные методологические подходы и иные точки зрения.

Что касается собственно государственной социальной политики в годы НЭПа, то положительным фактом стал рост интереса историков к этой проблеме, проявившийся и в появлении специальных работ, и в затрагивании некоторых аспектов социальной политики в работах близкой тематики.

К числу работ, рассматривающих социальную политику в целом, относятся статья А.Н.Криворучко2 и кандидатская диссертация Т.И.Фоминой3.

Источником работы А.Н.Криворучко стал свод правовых документов, регулировавших социальные отношения, издававшихся правительствами СССР и РСФСР (соответствующие собрания правительственных узаконений и распоряжений). Центральное место в его анализе занял комплекс документов, которые регулировали продовольственную политику, вопросы заработной1 Там же. С.326.

2 Криворучко А.Н. Социальная политика в период НЭПа // Проблемы социальной политики и общественно-политической мысли в России и СССР (Из истории социальной политики и социально-политической мысли СССР). М.: Ин-т социологии РАН,1992. С.111-166.

3 Фомина Т.И. Социальная политика государственных и общественно-политических органов в 20-е годы (На материалах центрального региона России): Автореф. дис. канд. ист. наук. М.,1994.платы, жилищной сферы, предоставления различных льгот и привилегий, лишь бегло было рассмотрено законодательство в областях социального обеспечения, здравоохранения, защиты детства. Историко-правовой уклон работы позволил автору выделить основные направления социальной деятельности государства и проследить изменения в законодательной сфере. Однако практическая сторона реализации этих правительственных мер, равно как и идейно-политическая основа их принятия, остались вне его поля зрения.

Главный вывод А.Н.Криворучко заключался в определении социальной политики периода НЭПа как своеобразного «маятника», качавшегося между стремлением выдержать классовый подход и допущения, по необходимости, социально-доходной дифференциации населения. Особое его внимание привлекло появление в этот период «негласных натуральных привилегий для ответственных работников» как начало процесса отделения номенклатуры в социально-бытовом плане от остального населения страны1.

Более традиционный исторический характер носило исследование Т.И.Фоминой, которое основывалось на достаточно обширной источниковой базе: помимо опубликованных государственных документов, периодической печати, данных статистики того времени, привлекались источники из общероссийских архивов (ГАРФ, РЦХИДНИ) и из одного областного архива (Государственный архив Рязанской области).

Автором было дано собственное определение социальной политики («это концепция, определённая на основе общей государственной политики, свод законодательных актов и механизм их действия, обеспечивающих решениелсоциальных задач общества» ), в рамках которого и было проведено исследование, охватившее три основных сюжета: разработка государственной социальной политики в 1920-е годы; деятельность соответствующих органов по повышению материального и культурного уровня трудящихся; работа системы социальной защиты населения.

1 Криворучко А.Н. Указ. соч. С. 166.

2 Фомина Т.И. Указ. соч. С. 16.

Т.И.Фоминой был подробно проанализирован свод государственного законодательства по социальным вопросам и структура центральных органов, занимавшихся реализацией принятых законов и распоряжений, а также основные результаты проводимой политики.

Общая оценка итогов социальной политики, данная в диссертации Т.И.Фоминой, носила положительный характер: «. в целом материальное положение трудящегося населения постепенно улучшалось,. система социальной защиты в 20-е годы обеспечивала определённое материальное положение и социальный статус основных групп населения»1.«Срывы и перекосы в деятельности государства и общественно-политических органов» в социальной области, наличие которых автором тоже признавалось, она склонна была объяснить «отсутствием необходимых ассигнований для реализации социальных программ и несовершенством механизма их реализации»2.

Следует отметить, что и в работе Т.И.Фоминой преимущественное внимание было отведено анализу решений центральных властей по тем или иным аспектам социальной политики, но вне поля зрения остался вопрос о восприятии этой политики её действительным объектом - жителями страны. При таком подходе результаты социальной политики неизбежно сводились к статистическим данным, количественным показателям, которые свидетельствовали об улучшении положения значительной части населения страны (по сравнению с годами гражданской войны). Но открытым оставался вопрос о том, в какой мере эти результаты соответствовали социальным ожиданиям населения, способствовали они массовой поддержке нэповской политики или, наоборот, порождали разочарование в ней.

В обеих работах не нашёл отражения такой, на наш взгляд, важнейший инструмент социальной политики как налоговая политика.

1 Там же. С.22,26.

2 Фомина Т.И. Указ. соч. С.26.

Изучению одной из сторон социальной политики 1920-х гг. на примере Татарстана была посвящена кандидатская диссертация Л.О.Кузнецовой1.

Социальная политика трактовалась в этой работе как «система социальной защиты рабочих и служащих», что существенно сузило рамки исследования. Вопросы регулирования заработной платы, социального страхования и борьбы с безработицей рассматривались автором исключительно с точки зрения «поддержания жизненного уровня трудящихся» и посредством анализа структуры и соответствующих форм деятельности партийно-советских органов республики. Реакция самих рабочих и служащих на проводившуюся по отношению к ним политику осталась вне поля зрения Л.О.Кузнецовой. Общий вывод диссертации свёлся к подтверждению на материалах Татарстана классово-ориентированного характера социальной политики.

Круг работ по НЭПу более широкой проблематики, в которых затрагивались и различные частные аспекты социальной политики, представлен несколькими десятками публикаций. Определяющей их тенденцией можно считать показ противоречивости социальных процессов эпохи НЭПа. На это указал, в частности, А.К.Соколов, отметивший, что при некотором улучшении материального положения населения имели место и постоянный рост безработицы, сокращение доли средств, идущих на социальные нужды и программы, на образование.

Значительное внимание социальным проблемам 1920-х гг., включая изменения в массовом сознании, уделил в своей монографии И.Б.Орлов. С его точки зрения в это время происходила «тотальная маргинализация общества с заменой классовой структуры сословной партийно-государственной иерархией», что и определяло сдвиги в сознании масс. Поэтому решающую роль в реакции на государственную политику играло изменение в экономическом положении той или иной группы населения3.

1 Кузнецова И.О. Социальная политика в отношении рабочих и служащих в годы НЭПа (по материалам Республики Татарстан): Автореф. дис. канд. ист. наук. Казань, 1996.

2 Соколов А.К. Историческое значение нэпа. С. 10.

3 Орлов И.Б. Новая экономическая политика: история, опыт, проблемы. С.111,114.

Особое внимание автора привлекла такая острая социальная проблема 1920-х гг., как безработица. Не имея возможности радикально решить эту проблему, сделал он вывод, государство сосредоточилось на социальной защите безработных, но на практике подобная политика порождала в данной среде иждивенческие настроения, социальный паразитизм и бытовое разложение1.

Следует отметить, что проблемы материального положения рабочего класса и связанных с этим особенностей сознания и поведения рабочих привлекли наибольшее внимание российских исследователей НЭПа.

Прежде всего, хотелось бы отметить первую работу, касающуюся трудовых конфликтов в промышленности и на транспорте в Советской России. Слабая изученность этой проблемы побудила авторский коллектив посвятить основную часть работы выявлению и обзору архивных фондов, позволяющих обратиться к её детальному изучению.

Однако, как этот обзор, так и вводные статьи ведущих специалистов в этой проблематике, российского историка Ю.И.Кирьянова и американского В.Розенберга, однозначно свидетельствуют, что в первые 10-12 лет Советской власти трудовые и другие конфликты были постоянным элементом производственных отношений на государственных и кооперативных предприятиях, а основной причиной трудовых конфликтов являлась проблема заработной платы. Тем самым подвергается сомнению тезис о том, что в условиях НЭПа социальная политика большевиков в области заработной платы вела к непрерывному улучшению положения рабочего класса.

Наиболее аргументированное развенчание этого стереотипа советской историографии было осуществлено Л.Н.Лютовым, подробно проанализировавшим на основе богатой документальной базы промышленное развитие в годы НЭПа в трёх монографиях3.

1 Там же. С.122-123.

2 Трудовые конфликты в советской России 1918-1929 гг. М.: Эдиториал УРССД998.

3 Лютов Л.Н. Государственная промышленность в годы нэпа. 1921-1929. Саратов: Изд-во СГУ,199б; Он же. Обречённая реформа. Промышленность России в эпоху нэпа. Ульяновск: УлГУ,2002; Он же. Частная промышленность в годы нэпа: 1921-1929. Саратов: Изд-во СГУ,1994.

Большое место в его работах было уделено анализу самых разных аспектов положения рабочих на государственных и частных предприятиях, в том числе проблем заработной платы и занятости.

Автором было убедительно показано, что условия труда на частных фабрично-заводских предприятиях и фактическая зарплата были, как правило, выше, чем на государственных, что было напрямую связано с более высокой производительностью труда. Признавая, что уровень оплаты труда на государственных предприятиях тоже рос, Л.Н.Лютов обратил внимание на то, что одновременно имели место частые задержки заработной платы, использование её в оборотных средствах, попытки интенсификации труда. В силу слабой охраны труда увеличивалось количество аварий и профзаболеваний, крайне неудовлетворительными оставались жилищные условия рабочих. Именно эти обстоятельства вызывали постоянное недовольство рабочих, на почве чего возникали забастовки и другие формы протеста, в том числе принимавшие и антисоветский характер.

В конечном итоге, по мнению автора, «ограниченность и непоследовательность реформирования, издержки форсированных капиталовложений в промышленность приводили, особенно во второй половине 20-х гг., к ухудшению условий труда и быта, материального и правового положения рабочих»1.

Ценным источником по истории трудовых конфликтов в промышленности Петрограда-Ленинграда явилась комментированная публикация документов, позволяющая наглядно представить и социальные аспекты жизни рабочих «северной столицы» в период НЭПа2.

Этой же тематике посвящен ряд работ петербургского историка С.В.Ярова, в которых затрагиваются и первые годы НЭПа3. На основе1 Лютов J1.H. Обречённая реформа. С.225.

2 Питерские рабочие и «Диктатура Пролетариата». Октябрь 1917-1929: Экономические конфликты и политический протест: Сб. документов. Спб.: БЛИЦ,2000.

3 Яров C.B. Горожанин как политик. Революция, военный коммунизм и НЭП глазами петроградцев. Спб.: Дмитрий Буланин,1999; Он же. Источники по истории политического протеста в Советской России в 1918-1923 гг. Спб.: Дмитрий Буланин,2001; Он же. Пролетарий как политик. Политическая психология рабочих Петрограда в 1917-1923 гг. Спб.: Дмитрий Буланин,1999.использования оригинальных архивных документов, главным образом протоколов рабочих собраний и различной информации о них, автор не только показал причины и характер протестных настроений питерских рабочих, но и высказал ряд интересных суждений относительно особенностей политического сознания и политической психологии рабочего класса в эти годы. В частности, он убедительно доказал, что реальная степень классовой сознательности даже рабочих «колыбели революции» была весьма далека от того, что им склонны были приписывать впоследствии многие советские историки. Весьма важным представляется вывод С.В.Ярова о том, что «многие рабочие игнорировали политические аспекты нэповских акций», поскольку «их интересовало другое: социальные последствия нэповских новшеств»1.

Выводы Л.Н.Лютова и С.В.Ярова подтверждаются и другими конкретно-историческими исследованиями российских историков2.

Социальные аспекты демографической ситуации в стране были затронуты в ряде публикаций В.Б.Жиромской3. Как и И.Б.Орлов, она обратила внимание на значительные масштабы безработицы и на то, что проведение государством политики материальной поддержки трудящихся на деле воспитывало у тех иждивенческие настроения.

Сходные точки зрения на положение рабочего класса в годы НЭПа (на конкретных примерах) были высказаны ещё в ряде публикаций4.

Определённые итоги и дальнейшие перспективы исследования проблем рабочего класса России были намечены в статьях А.К.Соколова1.

1 Яров C.B. Пролетарий как политик. С.76.

2 См. напр.: Лозбенев И.Н. Особенности рабочего движения в Центральном промышленном районе России в 1920-е годы // Отечественная история. 2005. № 5. С. 141 -147; Мирясов A.B. К вопросу о мотивации труда рабочих России в 1920-е годы (на примере промышленных предприятий Пензенской губернии) //Там же. С.131-140.

3 Жиромская В.Б. После революционных бурь: население России в первой половине 20-х годов. М.: Наука, 1996; Она же. Социальные процессы в советском городе в первой половине 1920-х гг. // Историческое значение НЭПа: Сб. научных трудов. М.: Ии-т истории СССР, 1990. С.86-108.

4 Данилин А.Б. Нэповская Россия: «социалистическая рационализация» рынка труда // Новый исторический вестникъ. 2001. № 1(3). С.101-124; Иванов Ю.М. Положение рабочих России в 20-х - начале 30-х годов // Вопросы истории. 1998. № 5. С.28-43; Ульянова С.Б. Противоречия «режима экономии» в промышленности в 1920-х годах // Вопросы истории. 2003. № 6. С.144-158.

Социальная политика в деревне в основном анализировалась в современной историографии через её налоговую составляющую.

Например, в статье М.М.Кудюкиной было обращено внимание на противоречивость такого аспекта налоговой политики как самообложение. При его проведении на местах власть часто прибегала к уравнению (по едокам, по дворам и т.п.), и в результате взнос маломощных хозяйств (в процентах от сельхозналога) оказывался больше, чем у зажиточных, что подрывало классовый принцип линии на поддержку бедноты2.

Ряд авторов обратил внимание на несовпадение представлений самого крестьянства относительно социального деления деревни и тех представлений, которыми руководствовалось в своей социальной политике государство, ориентированное на поддержку бедняка3. Как отмечала Т.Н.Миронова, социальная политика государства в деревне (льготы и дотации) поощряла бедняка-люмпена, что порождало недоверие других слоев крестьянства и к бедняку-труженику4. Л.Н.Рогалина полагала, что в годы НЭПа «победил патерналистский принцип опёки над бедняком»5.

Анализ общественных настроений, складывавшихся в ходе НЭПа в деревне, позволил А.К.Соколову сделать вывод о том, что «государство рассчитывало на регулирование социальных отношений в деревне с помощью прогрессивного налогообложения, способствуя тем самым подъёму бедняцких и середняцких хозяйств и сдерживая рост зажиточных элементов. Однако налоговая политика зачастую не приносила удовлетворения ни одной из имущественных групп»6.

Соколов А.К. Перспективы изучения рабочей истории в современной России // Отечественная история. 2003. № 4. С. 131-142; № 5. С. 130-139.

2 Кудюкина М.М. Указ. соч. С.119-120.

3 Миронова Т.П. Указ. соч.; Солопов А. Кого считали кулаком в 1924-1925 годах? // Трудные вопросы истории. Поиски. Размышления. Новый взгляд на события и факты. М.: Политиздат, 1991. С.83-100.

4 Миронова Т.П. Указ. соч. С.258.

5 Рогалина Л.Н. Аграрные реформы в России 10-20-х годов (Историко-сравнительпый анализ) // Россия в XX веке: Реформы и революции. Т.1. С.549.

6 Соколов А.К. «Создадим единый фронт борьбы против нэпа». С. 126.

Такая оценка подтверждается и другими историками1.

Внимание привлёк и такой аспект социальной политики в деревне как крестьянские комитеты общественной взаимопомощи (ККОВ). Проанализировав их деятельность в Поволжье, А.А.Куренышев пришёл к выводу, что, по сути, эти общественные органы превратились в придаток советских органов на местах и занимались в основном перераспределением ресурсов в деревне в пользу малоимущих слоёв2.

Перемены в российской историографии НЭПа не могли не отразиться и в работах уральских историков. 1990-е - начало 2000-х гг. ознаменовались значительным увеличением числа исследований, касающихся различных аспектов уральской истории 1920-х гг., прежде всего диссертационных работ.

Внимание историков привлекли социально-экономические процессы в период НЭПа, в том числе и на Южном Урале3, взятые в широком историческом разрезе процессы в культурной сфере4, историографические сюжеты5, политические репрессии на Урале6.

1 См. напр.: Бунин А.О. Проблемы функционирования и свёртывания кредитной кооперации в российской деревне во второй половине 20-х годов // НЭП: завершающая стадия. С.243-255; Грехова H.H. Налоговая политика в деревне в первой половине 20-х гг. // Дискуссионные вопросы российской истории. Материалы третьей науч.-практ. конференции. Арзамас: АГПИ,1998. С. 197-201; Ковалев Д.В. Эволюция налоговой политики в деревне 20-х годов // Там же. С.250-253; и др.

2 Куренышев A.A. Переход к НЭПу и деятельность крестьянских комитетов общественной взаимопомощи в Поволжье // История России: диалог российских и американских историков. Материалы рос.-амер. научной конференции. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та,1994. С.98-108.

3 Бадретдипова М.М. Промышленность и рабочие Южного Урала в период НЭПа (1921-27 гг.). Дис. канд. ист. наук. Оренбург, 1995; Зарипова Р.К. Деревня Башкирии: Социально-политическое развитие. Дис. канд. ист. наук. Казань, 1990; Коваленко В.В. Сельскохозяйственная кооперация на Урале во второй половине 20-х гг. Дис. канд. ист. наук. Свердловск, 1991; Лабузов В.А. Деревня Южного Урала в период новой экономической политики (1921-1927 гг.). Дис. канд. ист. наук. Оренбург, 1995; Худин В.И. Экономическая политика советского правительства в 20-е годы и ее осуществление на Южном Урале. Дис. канд. ист. наук. Оренбург, 1999.

4 Загребин С.С. Культурная политика государства и ее реализация на Урале в 1900-1940 гг. Дис. д-ра ист. наук. Челябинск, 1999; Попов М.В. Культура и быт крестьян Урала в 19201941 годах. Дис. д-ра ист. наук. Екатеринбург, 1997; Тетерятник О.П. Культура Южного Урала в период НЭПа (1921-1927). Дис. канд. ист. наук. Оренбург, 1996.

5 Дубинин А.Н. Формирование системы народного образования на Урале в 1917-1941 гг.: историографический анализ. Дис. канд. ист. наук. Свердловск, 1994; Пересторонина J1.A. Указ. соч.; Цыпина Е.А. Указ. соч.

6 Кириллов В.М. История репрессий на Урале (1920 г. - начало 1950-х годов) (Нижнетагильский район). Дис. д-ра ист. наук. Нижний Тагил, 1996.

Регулярно проводились научные конференции, на которых затрагивались, среди прочих, различные вопросы НЭПа1, публиковались сборники статей и материалов конференций2, наконец, выходили отдельные работы уральских историков3, в том числе и учебного плана4.

На базе накопленного в последние годы нового материала появилась возможность перейти и к созданию обобщающих трудов по истории отдельных регионов Урала. Первым удачным опытом таких изданий стал коллективный труд по советскому периоду истории Башкортостана, где значительное место было уделено и периоду НЭПа5.

Хотя работ, специально посвящённых изучению социальной политики на Урале, в это время создано не было, но отдельные аспекты этой проблемы затрагивались некоторыми историками. Применительно к Южному Уралу это было характерно для учёных Башкортостана и Оренбургской области./ чВ монографиях Р.А.Давлетшина и Р.К.Зариповой на базе широкого использования архивных источников были проанализированы различные стороны жизни крестьянства республики, включая период НЭПа.

1 См. напр.: История репрессий на Урале: идеология, политика, практика (1917-1980-е годы). Сб. статей. Нижний Тагил: НТГПИ,1997; История Советской России: новые идеи, суждения. Тюмень: Тюмеи. гос. ун-т, 1991. 4.1,2; 1993. 4.1-3; Каменный пояс на пороге III тысячелетия. Екатеринбург: УрО РАН, 1997; Проблемы истории России: переход от традиционного общества к индустриальному. Екатеринбург: УрО РАН, 1994,1996; Проблемы развития советской экономики. Челябинск, 1991; Урал индустриальный. Екатеринбург: УрО РАН, 1999; и др.

2 Башкортостан в первой половине XX века: малоизвестные страницы истории. Сб. науч. трудов. Уфа: Вост. ун-т,1997; История Отечества па рубеже веков: опыт, проблемы, пути решения. Оренбург: ОГПУ,2001. 4.2; Очерки истории горнозаводского Урала. Межвуз. сб. науч. трудов. Челябинск: ЧелГУ,1996; Российская модернизация XIX-XX веков: институциональные, социальные, экономические перемены. Уфа, 1997; Современные концепции проблем истории советского Урала. Свердловск: УрГУ,1991; Уральское село в XX веке. Сб. статей. Екатеринбург: УрСХИ,1994; Экономика и социально-политическое развитие Урала в переходный период. Свердловск: УрГУ,1990; и др.

3 Загидулин А.Р. Развитие предпринимательства на Урале (Исторический опыт НЭПа). Екатеринбург: УРО РАН, 1992; Килин А.П. Частное торговое предпринимательство на Урале в годы нэпа. Екатеринбург: УрО РАН, 1994; Тимошенко В.П. Опыт использования иностранных инвестиций в хозяйственном развитии страны. Екатеринбург: УрО РАН, 1997.

4 История Урала: XX век. Учебник. Екатеринбург: УрГУ, 1999.

5 История Башкортостана. 1917-1990-е гг. В 2 т. Уфа: Гилем,2004. Т.1. С.142-214.

6 Давлетшин P.A. «Великий перелом» и трагедия крестьянства Башкортостана. Уфа: Китап,1993; Он же. История крестьянства Башкортостана. 1917-1940 годы. Уфа: Гилем,2001.

7 Зарипова Р.К. Сельское население в эпоху модернизации: на материалах Республики Башкортостан в годы нэпа (1921-1928 гг.). Уфа: Вост. ун-т,2003.

Например, Р.А.Давлетшииым было показано негативное влияние на судьбы крестьянства жесточайшего голода 1921-1922 гг., проанализированы основные элементы налоговой политики в деревне, состояние школьного дела, убедительно доказан «драконовский» характер хлебозаготовительной кампании 1927-1928 г., ставшей репетицией «великого перелома». Оценивая итоги налоговой политики в период НЭПа, автор пришёл к заключению, что эта политика в силу своей ярко выраженной классовой направленности тормозила рост в деревне средних слоёв как основных производителей товарного хлеба. Заслуживает внимания и вывод Р.А.Давлетшина о том, что «восстановление сельского хозяйства республики, в отличие от страны, к началу массовой коллективизации не было завершено»1.

Р.К.Зариповой была предпринята удачная попытка рассмотреть общую эволюцию крестьянства Башкортостана в годы НЭПа как результат естественных процессов постепенного разрушения замкнутости крестьянства как социальной группы. Автором был показан сложный, неоднозначный характер социальной дифференциации в деревне (в частности, связанный с развитием отходничества). Анализируя общественно-политическую жизнь башкирской деревни, она подтвердила на республиканском материале вывод современной историографии о сохранении значительной роли сельской общины. Из вопросов социальной политики в монографии было уделено определённое внимание налоговой политике и деятельности кресткомов. Налоговая политика, по мнению Р.К.Зариповой, оказалась обременительной для всех слоёв крестьянства и вызвала массовые попытки сокрытия крестьянами размеров своих посевов и реальных доходов2.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Государственная социальная политика на Южном Урале в годы НЭПа"

Поскольку выводы, сделанные по результатам изучения конкретных составляющих государственной социальной политики на Южном Урале (заработная плата, занятость, социальное страхование, налоги и крестьянские комитеты, народное образование, здравоохранение, социальное обеспечение, жилищно-коммунальная сфера), содержатся в соответствующих главах, то в заключение диссертации мы считаем возможным, основываясь на этих частных выводах, сформулировать концептуальное видение проблемы, возникшее в результате проведённого исследования.

Доктринальные основания большевизма трактовали движение к конечной стратегической цели всей деятельности партии - социализму, как процесс достижения всё большей социальной однородности общества, вплоть до ликвидации классовых различий и самих классов.

В условиях переходного периода НЭПа, когда ещё сохранялись экономические причины социальной неоднородности общества, практически достижимые задачи социальной политики сводились, с одной стороны, к поддержанию и укреплению позиций тех сил, которые считались социальной базой большевистского государства (рабочий класс, бедняцкая часть крестьянства), при одновременном её расширении за счёт трудовых, неэксплуататорских слоёв (крестьяне-середняки, служащие, часть интеллигенции), с другой стороны, к ограничению возможностей для развития, а затем и к постепенному вытеснению классовых противников (городская нэпманская буржуазия и кулачество).

Однако движение в социалистическом направлении было невозможно и без осуществления индустриальной модернизации всего народного хозяйства. В середине 1920-х гг. эта необходимость была переведена в плоскость реальной политики, сначала выдвижением лозунга «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране», а затем программой индустриализации, воплощённой в первом пятилетнем плане.

Следовательно, параллельно с регулированием социальных процессов в сторону усиления классовых союзников и ослабления классовых противников, социальная политика в условиях НЭПа, особенно с середины 1920-х гг., должна была содействовать накоплению в обществе модернизационного потенциала его дальнейшего развития.

В контексте использованного нами варианта модернизационного подхода это означало, что социальная политика должна была способствовать процессам интеграции тех социальных сил, которые были объективно заинтересованы в осуществлении индустриальной модернизации, их консолидации вокруг заявленных властью целей, а также таким сдвигам в социокультурной и социально-бытовой сферах жизнедеятельности общества, которые облегчали проведение индустриальных преобразований.

В условиях послереволюционной России, где отсутствовала промышленная буржуазия, являвшаяся основном агентом модернизации на Западе, а мелкобуржуазные слои, возродившиеся в условиях НЭПа, рассматривались исключительно сквозь призму классовой борьбы с ними, объективной социальной опорой модернизации могли стать квалифицированная часть пролетариата и крестьянство, ведущее расширенное производственно-товарное хозяйство.

Изученный нами пример Южного Урала свидетельствует, что на деле государственная социальная политика привела во второй половине 1920-х гг. к ускоренному росту недовольства основной части рабочего класса и крестьянства ухудшением или стагнацией их материального положения. Это недовольство к концу 1920-х гг. начинало трансформироваться в ощущения социального дискомфорта и отчуждения от власти, не исполняющей свои обещания и мало считающейся с непосредственно-материальными, повседневными интересами рабочих и крестьян.

Поскольку в значительной мере такие результаты социальной политики явились следствием приоритета, который был отдан большевистским руководством с 1925-1926 гг. решению задач индустриализации, то можно говорить о том, что эти настроения потенциально носили антимодернизационный характер, во всяком случае, по отношению к тому варианту модернизации, который практически начинал осуществляться в рамках НЭПа.

В то же время классовый приоритет, отдававшийся властью в социальной области наименее обеспеченным слоям рабочих и крестьян (фактическое перераспределение фонда заработной платы в сторону неквалифицированной части пролетариата, освобождение от налогов и другие льготы беднякам), усиливал в этих слоях патерналистские настроения социального иждивенчества, которые также носили антимодернизационный характер.

Действия властей в других сферах социальной политики (занятость, социальное страхование, народное образование, здравоохранение, социальное обеспечение, жилищно-коммунальная сфера) в лучшем случае обеспечивали лишь медленный рост потенциала, необходимого для полномасштабной индустриальной модернизации (например, уровня образованности населения), а чаще консервировали существующие проблемы.

Сказанное позволяет сделать общий вывод, являющийся одновременно и ответом на центральный вопрос всей диссертации - вопрос о соотношении социальной политики и индустриальной модернизации в рамках НЭПа.

По нашему мнению, на материалах Южного Урала доказано, что государственная социальная политика 1920-х гг., рассмотренная как составная часть всего общеполитического курса большевистского руководства, вела к модернизационному срыву в рамках НЭПа и тем самым создавала предпосылки для перехода власти к иному, авторитарно-бюрократическому пути модернизации.

Конечно, распространение этого утверждения на масштабы всей России предполагает и расширение доказательной базы материалами других регионов страны. Пока же можно указать только на два фактора, которые потенциально работают на подтверждение сделанного вывода: во-первых, политика властей Южного Урала не содержала каких-либо отклонений от решений и указаний, которые поступали из Центра, следовательно, может считаться типичной; во-вторых, исходные социально-экономические условия многих других регионов России были идентичны или близки условиям Южного Урала.

Говоря о причинах, приведших социальную политику к таким результатам, следует указать на решающую роль доктринальных ограничений нэповского курса, проистекающих из концептуальной основы большевизма.

В этой связи особое внимание можно обратить на то обстоятельство, что по каналам обратной связи власти и общества, в частности по такому принципиально важному для власти каналу, как ОГПУ, на протяжении всего периода НЭПа как высшее, так и местное руководство получали вполне адекватную информацию о росте недовольства проводимой социальной политикой. Однако обработка такой информации трансформировалась не в изменение, например, налоговой политики в направлении учёта пожеланий трудовой части крестьянства, а наоборот, вела к большему ужесточению той линии, которая как раз и провоцировала подобное недовольство.

Нам представляется, что главной причиной такого поведения власти являлось рассмотрение всех социальных взаимодействий исключительно через призму классового подхода.

Это диктовало, с одной стороны, продолжение курса на социальные льготы для той части рабочих и крестьян, которая в силу своей бедности считалась наиболее надёжной опорой в борьбе против «классово чуждых элементов» общества, с другой стороны, последовательное проведение по отношению к более «зажиточной части» рабочих и крестьян таких мер, которые всячески ограничивали негативную, «частнособственническую», «кулаческую» сторону их двойственной социальной сущности. При этом соображения экономической целесообразности фактически приносились в жертву идеологическим постулатам.

В итоге государственная социальная политика в годы НЭПа лишь усиливала внутреннюю противоречивость новой экономической политики, делая всё более и более затруднённым решение исторической задачи индустриальной модернизации России.

Возвращаясь к мысли В.П.Дмитренко о том, что нэп как политика был лишь одним из факторов развития российского общества в 1920-е гг., можно попытаться, основываясь на результатах нашей работы, продолжить её следующим образом.

Россия 1920-х гг., как любое общество «незаконченного модернизационного транзита», представляло собой сложнейшее переплетение разнопорядковых структур, относящихся к разным этапам общественного развития, к тому же существенно деформированных опытом гражданской войны и «военного коммунизма». Новая экономическая политика, чтобы из набора последовательных и непоследовательных реакций на стихийное развитие ситуации превратиться в НЭП как переходную систему общественной организации, сыграть роль системообразующего фактора в имеющемся структурном «хаосе», должна была из «новой экономической» трансформироваться, условно говоря, в «новую социальную» политику.

В основу такой политики должен был быть положен принцип не классово-социального разделения, дифференциации социума, а классово-социального объединения, интеграции общества вокруг целей индустриального развития. Опыт XX века показал, что подобная интеграция социума оказывается совместима с идеей социализма, но не в тоталитарной, а в демократической её трактовке, свойственной социал-демократическим течениям социалистической мысли.

Очевидно, что большевизм как идейно-политический и социальный феномен был имманентно неспособен, по крайней мере, в конкретной обстановке 1920-х гг. к подобной эволюции.

Поэтому настоящее исследование логически подтверждает точку зрения, имеющуюся в современной российской историографии, которая исходит из того, что НЭП не мог или, во всяком случае, имел очень мало исторических шансов стать реальной альтернативой форсированной авторитарно-бюрократической модернизации России, осуществлённой в 1930-е гг. ценой колоссальных социальных издержек и человеческих жертв.

Список научной литературыНадеждина, Вера Александровна, диссертация по теме "Отечественная история"

1. Собрание Законов и Распоряжений Рабоче-Крестьянского Правительства Союза ССР. 1923-1929.

2. Собрание Узаконений и Распоряжений Рабочего и Крестьянского Правительства РСФСР. 1921-1929.

3. Постановления и материалы государственных органов

4. Бюллетень Челябинского губернского экономического совещания. Хозяйство Челябинской области. Челябинск: Б/и, 1922. - 40 с.

5. Годовой отчёт о работе окрисполкома за 1924-25 хозяйственный год. -Челябинск: Изд. Челяб. окрисполкома, 1926. 176 с.

6. Годовой отчёт о работе Челябинского городского Совета VI созыва за 19241925 гг. Челябинск: Изд. Челяб. горсовета, 1926. - 149 с.

7. Доклады и резолюции 1-го окружного съезда Советов Челябинского округа. -Б/м, 1925.-23 с.

8. Краткий обзор Курганского округа Уральской области. Курган: Изд. окрпланкомиссии,1925. - 538 с.

9. Материалы к докладу Оренбургского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов. -Оренбург: Изд. Оренб. губисполкома,1928. 45 с.

10. Материалы к отчёту Челябинского городского Совета VIII созыва за 1926/27 и 1927/28 г. Челябинск: Изд. Челяб. горсовета, 1928. - 114 с.

11. Материалы о работе за 1924-25 и 1925-26 гг. III окружному съезду Советов Р.К. и К,Д. Шадринск: Изд. Шадр. окрисполкома, 1927. - 159 с.

12. Обзор хозяйства Челябинской области за 1923-1924 г. Челябинск: Изд. Челяб. окрисполкома, 1924. - 70 с.

13. Основные моменты работы Челябинского городского Совета VII созыва за 1925-1926 гг. Челябинск: Изд. Челяб. горсовета, 1927. - 90 с.

14. Отчёт Оренбургского городского совета ХУ-го созыва о годовой работе за 1928-1929 г. Оренбург: Госпромкомбинат, 1930. - 71 с.

15. Отчёт Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов VI губернскому съезду Советов. Оренбург: Изд. Оренб. губисполкома,1923. - 102 с.

16. Отчёт о деятельности Оренбургского губернского исполкома за 1925-1926 г. -Оренбург: Изд. Оренб. губисполкома,1927. 195 с.

17. Отчёт о деятельности Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов с 1 октября 1924 г. по 1 октября 1925 г. Оренбург: Изд. Оренб. губисполкома,1925. - 297 с.

18. Отчёт о деятельности Оренбургского губисполкома Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов 6-го созыва с 1 октября 1923 г. по 1 октября 1924 г. Оренбург: Изд. орготдела губисполкома, 1924. - 187 с.

19. Отчёт о работе Шадринского окружного исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов за 1926-1927 гг. -Шадринск: Изд. окрисполкома,1928. 118 с.

20. Отчёт Челябинского городского Совета IX созыва за 1928-1930 гг. -Челябинск: Изд. Челяб. горсовета, 1930. 157 с.

21. Отчёт Челябинского губернского экономического совещания Совету труда и обороны. Челябинск: Губсовнарх,1921. - 128 с.

22. Отчёт Челябинского губернского экономического совещания Совету труда и обороны. Челябинск: Губсовнарх,1922. - 256 с.

23. Отчёт Челябинского окрисполкома Советов Р.К.К. и К. депутатов за 1926-28 гг. Челябинск: Изд. Челяб. окрисполкома, 1929. - 183 с.

24. Отчёт Шадринского окружного исполнительного комитета Советов Р.К. и К.Д. второму окружному съезду Советов за 1923-24 хозяйственный год. -Шадринск: Изд. президиума Шадр. окрисполкома, 1924. 600 с.

25. Документы политических партий и общественных организаций

26. Большевистское руководство. Переписка 1912-1927. М.: РОССПЭНД996. -423 с.

27. ВКП(б). Конференция, 16-я. Москва, 1929. Стенографический отчёт. М.:

28. Госполитиздат, 1962. XXIX,837 с. Внутрипартийные дискуссии 20-х годов // Известия ЦК КПСС. - 1990. - № 6.- С.189-195; № 7. С.174-191; № 12. - С.164-179. Внутрипартийные дискуссии 20-х годов. Дискуссия 1923 года // Известия ЦК

29. КПСС. 1990. - № 5. С.165-179; № 10. - С.167-190. Восьмой съезд РКП(б), март 1919 года. Протоколы. - М.: Госполитиздат, 1959.- XVIII, 602 с.

30. Как ломали нэп: Стенограммы Пленумов ЦК ВКП(б). 1928-1929 гг.: В 5 т. -М.: Междунар. фонд «Демократия», Материк,2000. Т.1.-495 с. Т.2.-719 с. Т.3.-663 с. Т.4. 767 с. Т.5.-703 с.

31. Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М.: Политиздат. Т.1. 1898-1917.- 1983.-638 с.

32. Госполитиздат, 1963. XVIII, 915 с. Одиннадцатый съезд РКП(б), март-апрель 1922 года. - М.:

33. В 3 т. М.: РОССПЭН,2000. -Т.1.1919-1929. - 829 с. Протоколы десятой Всероссийской конференции РКП (большевиков). - М.:

34. Партиздат,1933. VII, 127 с. XV конференция Всесоюзной Коммунистической партии (б).

35. Стенографический отчёт. М.;Л.: Госиздат, 1927. - VI,845 с. Пятнадцатый съезд ВКП(б), декабрь 1927 года. Стенографический отчёт: В 2 ч. - М.: Госполитиздат.41. 1961.-XVIII, 842 с.42. 1962.-874 с.

36. Резолюции областных конференций Башкирской партийной организации и пленумов обкома КПСС (1917-1940 гг.). Уфа: Башк. кн. изд-во, 1959. -734 с.

37. Советское руководство. Переписка. 1928-1941. М.: РОССПЭН, 1999. - 519 с. Сталинское Политбюро в 30-е годы: Сб. документов. - М.: АИРО-ХХД995. -339 с.

38. Стенографический отчёт 1-й Уральской областной конференции РКП(б).

39. Екатеринбург: Изд. Уралобкома,1924. 208 с. Тринадцатая конференция Российской коммунистической партиибольшевиков). Бюллетень. М.: Красная Новь, 1924. - 232 с. Тринадцатый съезд РКП(б), май 1924 года. Стенографический отчёт. - М.:

40. Госполитиздат, 1963. XXIV, 883 с. XIV съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б): Стенографический отчёт. - М.;Л.: Б/и, 1926. - VIII,1024 с.

41. Труды руководителей коммунистической партии Бухарин Н.И. Избранные произведения. М.: Политиздат, 1988. - XII, 499 с. Дзержинский Ф.Э. Избранные произведения: В 2 т. - М.: Политиздат, 1977. -Т.2.-535 с.

42. Т.8. 1925. янв.-ноябрь. 1948. - VII,408 с.

43. Т.9. дек. 1926 июль 1927. - 1948. - VII,384 с.

44. Т. 10. 1927.август- дек. 1949. - VII,400 с.

45. Т.Н. 1928-март 1929. 1949. - VIII,382 с.

46. Т. 12. апрель 1929-июнь 1930. 1949. - VIII,398 с.

47. Троцкий Л.Д. Сочинения. М.;Л.: ГИЗ,1927. - Т. 15. Хозяйственное строительство Советской республики. - XV,600 с.

48. Троцкий Л.Д. Основные вопросы революции. М.;Л.: ГИЗ,1923. - 421 с.1. Сборники документов

49. Голос народа: Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 19181932 гг. М.: РОССПЭН,1998. - 328 с.

50. Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927-1932 гг. М.: Политиздат, 1989. - 525 с.

51. Кооперативно-колхозное строительство в СССР. 1917-1922: Документы и материалы. М.: Наука, 1990. - 396 с.

52. Кооперативно-колхозное строительство в СССР. 1923-1927: Документы и материалы. М.: Наука, 1991. - 426 с.

53. Крестьянские истории: российская деревня 1920-х годов в письмах и документах. М.: РОССПЭН,2001. - 230 с.

54. Общество и власть. 1930-е годы. Повествование в документах. М.: РОССПЭНД998. - 348 с.

55. Обыденный нэп. Сочинения и письма школьников 20-х гг. // Неизвестная Россия. XX век. Книга третья. М.: Ист. наследие, 1993. - С.259-323.

56. Письма во власть. 1917-1927. М.: РОССПЭН,1998. - 663 с.

57. Письма во власть. 1928-1939. -М.: РОССПЭН,2002. 525 с.

58. Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925-1936 гг. Сб. документов. М.: Россия молодая, 1995. - 303 с.

59. Питерские рабочие и «Диктатура Пролетариата». Октябрь 1917-1929: Экономические конфликты и политический протест: Сб. документов. -Спб.: БЛИЦ,2000. 462 с.

60. Продовольственная безопасность Урала в XX веке. Документы и материалы в2 т. Екатеринбург: Академкнига,2000. - Т. 1. - 552 с. «Совершенно секретно»: Лубянка - Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.)-М.: ИРИ РАН.

61. Статистические материалы Под знаком роста и укрепления. Материалы по социальному страхованию на Урале за 1923-1924 г. Свердловск: Урал. обл. упр. соц. страх., 1925. -131 с.

62. Обзор хозяйства Урала за октябрь-декабрь 1923 года. Екатеринбург: Изд. Уралоблисполкома,1924. - 120 с.

63. Предварительные итоги Всесоюзной переписи населения 1926 г. по Уральской области. Свердловск: Изд. Урал. статуправления,1927. - 139 с.

64. Социальная статистика Урала. 1924-25 гг. Свердловск: Изд. Урал. статуправления,1926. - 172 с.

65. Социальное страхование на Урале за 15 лет. Основные показатели. -Свердловск: Урал. обл. упр. н/х учёта, 1932. 57 с.

66. Статистический справочник по вопросам труда и профсоюзного движения на Урале. 1925/26 1927/28. - Свердловск: Изд. Уралоблсовпроф,1928. - 95 с.

67. Труд на Урале в 1926-27 гг. Статистический справочник по вопросам труда. -Свердловск: Изд. Уралпрофсовета,1928. 311 с.

68. Уральский рабочий в 1922 году. Материалы по статистике труда. -Екатеринбург: Урал бюро ВЦСПС, 1923. 142 с.

69. Уральский статистический ежегодник на 1923 г. Екатеринбург: Изд. Урал, экон. совещания, 1924. - 500 с.

70. Уральское хозяйство в цифрах. Труд на Урале. Свердловск: Изд. Уралпрофсвета,1930. - 315 с.

71. Уральское хозяйство в цифрах. Краткий статистический справочник. -Свердловск: Изд. Урал. статуправления,1927. 514 с.

72. Периодические издания Газеты

73. Власть труда (Уфа). 1921-1929.

74. Красная Башкирия (Уфа). 1921-1929.

75. Красный Курган (Курган). 1921-1929.

76. Оренбургский рабочий (Оренбург). 1921-1929.

77. Рабоче-крестьянская правда (Шадринск). 1921-1929.

78. Смычка (Оренбург). 1921-1929.

79. Советская правда (Челябинск). 1921-1929.

80. Советское Зауралье (Курган). 1921-1929.

81. Трудовая правда (Шадринск). 1921-1929. Челябинский рабочий (Челябинск). 1921-1929.1. Журналы

82. Уральский коммунист (Екатеринбург Свердловск). 1921-1929. Рабочий журнал (Екатеринбург - Свердловск). 1921-1929. Хозяйство Урала (Екатеринбург - Свердловск). 1921-1929.1. Материалы архивов

83. Монографии и статьи Аверин А.Н. Социальная политика государства и социальная структураобщества. М.: Дело ЛТД, 1995. - 32 с. Авторханов А. Технология власти. - М.: СП «Слово», Центр «Новый мир», 1991. - 638 с.

84. Аймермахер К. Политика и культура при Ленине и Сталине 1917-1932. М.:

85. Ахиезер A.C. Россия: Критика исторического опыта (Социокультурная динамика России): В 2 т. Новосибирск: Сиб. хронограф, 1997. - Т.1. От прошлого к будущему. - 808 с.

86. Ахиезер A.C., Давыдов А.П., Шуровский М.А., Яковенко И.Г., Яркова E.H. Социокультурные основания и смысл большевизма. Новосибирск: Сиб. хронограф,2002. - 610 с.

87. Баева JI.K. Социальная политика Октябрьской революции (Октябрь 1917 -конец 1918 г.). М.: Политиздат, 1977. - 143 с.

88. Бакулин В.И., Лейбович О.Л. Рабочие, «спецы», партийцы (О социальных истоках «великого перелома») // Рабочий класс и современный мир. -1990. № 6.- С.98-110.

89. Барит А., Милютин Б. Основы социального страхования. М.: Профиздат,1934. - 200 с.

90. Бахтин М.И. Начало великого пути. Из истории социалистического преобразования деревни, 1917-1925 гг. М.: Мысль, 1979. - 152 с.

91. Бахутов A.M. Безработица и меры борьбы с нею. М.;Л.: Госиздат, 1928. - 27 с.

92. Башкортостан в первой половине XX века: малоизвестные страницы истории. Сб. науч. трудов. Уфа: Вост. ун-т, 1997. - 119 с.

93. Безнин М.А., Димони Г.М. Аграрный строй России в 1930-1980-х годах (новый подход) // Вопросы истории. 2005. - № 7. - С.23-44.

94. Белоусов P.A. Экономическая история России: XX век. Кн. 2. Через революцию к НЭПу. М.: Издат,2000. - 422 с.

95. Благих H.A. «Зигзаги» нэпа // Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. Вып. 1.-М.: Экономика, 1989. С. 169-184.

96. Бокарев Ю.П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы. М.: Наука, 1989. - 312 с.

97. Большие резервы «малой истории»: «Круглый стол» // Отечественная история. 2001. - № 6. - С. 118-128.

98. Бордюгов Г.А., Козлов В.А. История и конъюнктура: Субъективные заметки об истории советского общества. М.: Политиздат, 1992. - 352 с.

99. Бордюгов Г.А., Козлов В.А. Поворот 1929 г. и альтернатива Бухарина // Вопросы истории КПСС. 1988. -№ 8. - С. 15-33.

100. Бородкин Л.И., Максимов C.B. Крестьянская миграция в России/СССР в первой четверти XX века // Отечественная история. 1993. - № 5. -С.124-143.

101. Бородкин Л.И., Свищев М.А. Социальная мобильность в период нэпа: К вопросу о росте капитализма из мелкого производства // История СССР. 1990. -№ 5. - С.105-121.

102. Бородкин Ф.М. Социальная политика: власть и перестройка // Постижение: Социология. Социальная политика. Экономическая реформа. М.: Прогресс, 1989. - С.241-263.

103. Боффа Дж. История Советского Союза: В 2 т. М.: Междунар. отношения, 1990. - Т.1. От революции до второй мировой войны. Ленин и Сталин. 1917-1941 гг. - 632 с.

104. Бруцкус Б. О новой экономической политике // ЭКО. 1989. -№ 10. - С.84-93.

105. Булдаков В.П. Красная смута: Природа и последствия революционного насилия. М.: РОССПЭН,1997. - 376 с.

106. Бухарин: человек, политик, учёный. М.: Политиздат, 1989. - 414 с.

107. Буш В.Ф. Рынок труда 20-х годов и наше время // ЭКО. 1989 - № 10. - С.47-52.

108. Быстрова И.В. Государство и экономика в 1920-е годы: борьба идей и реальность // Отечественная история. 1993 - № 3. - С. 19-34.

109. Ваганов Ф.М. Правый уклон в ВКП(б) и его разгром. (1928-1930 гг.). Изд. 2-е, доп. и переработ. - М.: Политиздат, 1977 . - 328 с.

110. Валентинов Н.В. Наследники Ленина. -М.: Терра,1991. 240 с.

111. Валентинов Н. Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина: Годы работы в ВСНХ во время НЭП. Воспоминания. М.: Современник, 1991. - 367 с.

112. Вдовин А.И., Дробижев В.З. Рост рабочего класса СССР. 1917-1940 гг. М.: Мысль, 1976. - 264 с.

113. Венер M. Лицом к деревне: Советская власть и крестьянский вопрос (19241925 гг.) // Отечественная история. 1993. - № 5. - С.86-107.

114. Верниченко М.А. СССР в 20-е годы: проблемы и мнения (по материалам советско-американского симпозиума историков) // США: ЭПИ. 1990. -№ 2. - С.64-69.

115. Вещева О.Н. Налоговая политика Советского государства в деревне в период НЭПа // Историко-археологические изыскания: Сб. науч. трудов молодых учёных. Вып.З. Самара: Изд-во Сам. гос. пед. ун-та, 1999. -С.177-185.

116. Вигдорчик H.A. Социальное страхование в общедоступном изложении. М.: Вопросы труда, 1927. - 196 с.

117. Виноградов C.B. НЭП: опыт создания многоукладной экономики. М.: ИРИ РАН, 1996. - 123 с.

118. Вишневский А. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ,1998. - 432 с.

119. Власть и общество в СССР: политика репрессий (20-40-е гг.): Сб. статей. М.: ИРИ РАН,1999. - 358 с.

120. Власть и оппозиция: Российский политический процесс XX столетия. М.: РОССПЭН,1995. - 400 с.

121. Власть и реформы в России. Материалы «круглого стола» // Отечественная история. 1998. - № 2. - С.3-36.

122. Власть и реформы: От самодержавной к советской России. Спб.: Дмитрий Буланин,1996. - 800 с.

123. Власть и советское общество в 1917-1930-е годы: новые источники // Отечественная история. 2000. -№ 1. - С.129-142.

124. Во главе строительства нового общества: Исторический опыт деятельности КПСС в переходный период. М.: Мысль,1988. - 283 с.

125. Волобуев О., Кулешов С. Очищение: История и перестройка. М.: Изд-во АПН,1989. - 288 с.

126. Волобуев П. Власть Советов: расчёты и просчёты (1917-1923) // Коммунист. -1991. № 11. - С.69-82.

127. Волобуев П.В. Выбор путей общественного развития: теория, история, современность. М.: Политиздат, 1987. - 310 с.

128. Восленский М.С. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. -М.: Сов. Россия, МП «Октябрь», 1991. 624 с.

129. Генкина Э.Б. Государственная деятельность В.И.Ленина, 1921-1923 гг. М.: Наука, 1969. - 520 с.

130. Генкина Э.Б. Переход Советского государства к новой экономической политике (1921-1922). -М.: Госполитиздат, 1954. 504 с.

131. Гимпельсон Е.Г. «Военный коммунизм»: политика, практика, идеология. М.: Мысль, 1973. - 296 с.

132. Гимпельсон Е.Г. НЭП и советская политическая система. 20-е годы. М.: ИРИ РАН,2000. - 437 с.

133. Гимпельсон Е.Г. «Орабочивание» советского государственного аппарата: иллюзии и реальность // Отечественная история. 2000. - № 5. - С.38-46.

134. Гимпельсон Е.Г. Политическая система и нэп: неадекватность реформ // Отечественная история. 1993. -№ 2. - С.29-43.

135. Гимпельсон Е.Г. Советские управленцы. 1917-1920 гг. М.: ИРИ РАН, 1998. -257 с.

136. Гимпельсон Е.Г. Советские управленцы. 20-е годы. (Руководящие кадры государственного аппарата СССР). М.: ИРИ РАН,2001. - 225 с.

137. Гимпельсон Е.Г. Формирование советской политической системы. 1917-1923 гг. М.: Наука, 1995. - 229 с.

138. Гиндин Я.И. Безработица в СССР. М.: Вопросы труда, 1925. - 269 с.

139. Гиндин Я.И. Новые формы работы бирж труда. М.: Вопросы труда, 1924. - 46 с.

140. Гиндин Я.И. Регулирование рынка труда и борьба с безработицей. М.: Вопросы труда, 1928. - 192 с.

141. Гловели Г. Социалистическая перспектива и барьеры на пути нэпа // Вопросы экономики. 1990. - № 6. - С.130-135.

142. Голанд 10. Кризисы, разрушившие нэп. М.: МНИИПУ,1991. - 94 с.

143. Голанд Ю. Политика и экономика: Очерки общественной борьбы 20-х годов // Знамя. 1990.- № 3. - С.116-152.

144. Голанд Ю.М. Эффект чрезвычайных мер: Кризисы 1925-1928 гг. // ЭКО. -1990. № 2. - С.143-153.

145. Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось с нами в 30-40-е годы. М.: Политиздат, 1989. -318с.

146. Горелов И.Е. Николай Бухарин. М.: Моск. рабочий, 1988. - 282 с.

147. Горинов М.М. Альтернативы и кризисы в период нэпа: К вопросу о социально-экономических проблемах внутрипартийной борьбы в 20-е годы // Вопросы истории КПСС. 1990. - № 1. - С.З-18.

148. Горинов М.М. НЭП: поиски путей развития. М.: Знание, 1990. - 64 с.

149. Горинов М.М., Данилов A.A., Дмитренко В.П. История России. Часть III. XX век: выбор моделей общественного развития. М.:ИРИ РАН,МГПИ,Общ-во «Знание», 1994. - 192 с.

150. Горинов М.М., Цакунов C.B. Ленинская концепция нэпа: становление и развитие // Вопросы истории. 1990. -№ 4. - С.20-39.

151. Горяева Т.М. Политическая цензура в СССР. 1917-1991. М.: РОССПЭН,2002. - 400 с.

152. Государственная власть СССР. Высшие органы власти и управления и их руководители. 1923-1991: Ист.-биогр. справочник. М.: РОССПЭН,1999. - 637 с.

153. Грациози А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917-1933. М.: РОССПЭН,2001. - 96 с.

154. Гребениченко С.Ф. Диктатура и промысловая Россия в 1920-е годы. М.: ЭКОН,2000. - 377 с.

155. Гуров В.П. Партийные организации Урала в борьбе за восстановление сельского хозяйства (1921-1925 гг.) // Из истории партийных организаций и социалистического строительства на Урале. Свердловск: УрГУ,1969. - С.57-72.

156. Гуров В.П. Социально-экономические отношения и классовая борьба в уральской доколхозной деревне в условиях новой экономической политики // Экономика и социально-политическое развитие Урала. -Свердловск: УрГУ,1988. С.88-107.

157. Давлетшин P.A. «Великий перелом» и трагедия крестьянства Башкортостана. -Уфа: Китап,1993. 160 с.

158. Давлетшин P.A. История крестьянства Башкортостана. 1917-1940 годы. Уфа: Гилем,2001. - 275 с.

159. Дадаян B.C. Терновый венец России: истоки национальной беды. М.: Наука, 1994. - 172 с.

160. Данилин А.Б. Нэповская Россия: «социалистическая рационализация» рынка труда // Новый исторический вестникъ. 2001. - № 1 (3). - С. 101 -124.

161. Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. М.: Наука, 1977. - 318 с.

162. Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. М.: Наука,1979. - 359 с.

163. Данский Б.Г. Социальное страхование раньше и теперь. М.: Вопросы труда, 1928. - 353 с.

164. Дегтев С.И. Крестьянство и формирование низовых властных структур деревни в 20-е гг. // Власть и общественные организации в России в первой трети XX столетия. -М.: МИП «NB Магистр», 1993. С.127-146.

165. Демчик Е.В. Предпринимательская деятельность нэпманов в Сибири // Вопросы истории. 1999. - № 7. - С.28-40.

166. Дискуссионные вопросы российской истории. Материалы третьей научно-практической конференции «Дискуссионные проблемы российской истории в вузовском и школьном курсах». Арзамас: АГПИ,1998. - 538 с.

167. Дмитренко В.П. Торговая политика Советского государства после перехода к нэпу, 1921-1924 гг. М.: Наука, 1971. - 271 с.

168. Дмитренко В.П. Четыре измерения нэпа // Вопросы истории КПСС. 1991. -№ 3. - С.125-138.

169. Драма российской истории: большевики и революция. М.: Новый хронограф,2002. - 449 с.

170. Дэвис Р.У., Гатрелл П. От царизма к нэпу // Вопросы истории. 1992. - № 8-9. - С.30-51.

171. Елисеева Н.В. Советское прошлое: начало переоценки // Отечественная история. 2001. - № 2. - С.93-105.

172. Жиромская В.Б. После революционных бурь: население России в первой половине 20-х годов. -М.: Наука, 1996. 157 с.

173. Жиромская В.Б. Советский город в 1921-1925 гг.: проблемы социальной структуры. М.: Наука, 1988. - 166 с.

174. Заболотный Е.В., Камынин В.Д. Историческая наука России в преддверии третьего тысячелетия. Учеб. пособие. Тюмень: Изд-во Тюмен. гос. унта,1999.- 124 с.

175. Зарипова Р.К. Сельское население в эпоху модернизации: на материалах Республики Башкортостан в годы нэпа (1921-1928 гг.). Уфа: Вост. ун-т,2003. - 92 с.

176. Зарубина H.H. Социокультурные факторы хозяйственного развития: М.Вебер и современные теории модернизации. Спб.: РХГИ,1998. - 288 с.

177. Земцов Б.Н. К истории политической системы в СССР (1917-1928 гг.) М.: О-во «Знание» РСФСР, 1991. - 38 с.

178. Ибрагимова Д.Х. Нэп и перестройка: Массовое сознание сельского населения в условиях перехода к рынку. М.: Памятники ист. мысли, 1997. - 218 с.

179. Иванов В.М. Борьба партии против антиленинских течений и групп в период строительства социализма (1921-1929 гг.). JL: Изд-во Ленингр. унта,1973.- 132 с.

180. Иванов В.П. Рабочие Урала в борьбе за восстановление народного хозяйства (1919-1925 гг.) Томск: Изд-во Том. ун-та, 1985. - 405 с.

181. Иванов Ю.М. Положение рабочих России в 20-х начале 30-х годов // Вопросы истории. - 1998. - № 5. - С.28-43.

182. Изменения социальной структуры советского общества: (1921 середина 30-х годов). - М.: Мысль, 1979. - 343 с.

183. Измозик B.C., Лебина Н.Б. Жилищный вопрос в быту ленинградской партийно-советской номенклатуры 1920-1930-х годов // Вопросы истории.-2001 № 4. - С.98-110.

184. Иконникова И.П., Угроватов А.П. Сталинская репетиция наступления на крестьянство // Вопросы истории КПСС. -1991. № 1. С.68-81.

185. Ильиных В.А. Генеральная репетиция «хлебной стачки», или кампания несбывшихся надежд (хлебозаготовки в 1925/26 году) // Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние,1992. -С.112-128.

186. Ильиных В.А. Коммерция на хлебном фронте: Государственное регулирование хлебного рынка в условиях нэпа. 1921-1927 гг. Новосибирск: Наука, 1992.- 224 с.

187. Ильиных В.А. Спрос и предложение в гостях у большевиков: Экономическая драма на хлебном рынке в 1921-1927 гг. // ЭКО. 1991. - № 6. - С. 109117.

188. Иноземцев В.Л. Пределы «догоняющего» развития. М.: Экономика,2000. -295 с.

189. Исаев А.Н. Безработица в СССР и борьба с нею (за период 1917-1924 гг.). М.: Вопросы труда, 1924. - 80 с.

190. Исаев И.А. Переходная экономика нэпа // История СССР. 1990. - № 2. -С.15-30.

191. Искендеров A.A. Два взгляда на историю // Вопросы истории. 2005- № 4. -С.3-22.

192. Историки и история: Жизнь, судьба, творчество: В 2 т. М.: Остожье. Т.1.- 1997.-697 с. Т.2.- 1998.-865 с.

193. Историки России. Биографии. М.: РОССПЭНДОО1. - 912 с.

194. Историки спорят. 13 бесед. -М.: Политиздат, 1988. 510 с.

195. Историческая наука России в XX веке. М.: Науч.-изд. центр «Скрипторий»,1997. - 568 с.

196. Исторические исследования в России: Тенденции последних лет. М.: АИРО-XX, 1996. - 464 с.

197. Исторические исследования в России II. Семь лет спустя. - М.: АИРО-XX,2003. - 560 с.

198. Исторический опыт КПСС в осуществлении новой экономической политики. -М.: Политиздат, 1972. 328 с.

199. Историческое значение НЭПа: Сб. науч. трудов. М.: Ин-т истории СССР,1990.-215 с.

200. История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Репр. воспр. текста изд. 1945 г. М.: Логос,2004. - 400 с.

201. История и сталинизм. -М.: Политиздат, 1991. -448 с.

202. История Коммунистической партии Советского Союза. Изд. 5-е, доп. М.: Политиздат, 1977. - 782 с.

203. История Коммунистической партии Советского Союза: В 6 т. М.: Изд-во полит. лит-ры,1970. - Т.4. Коммунистическая партия в борьбе за построение социализма в СССР. 1921-1937 гг. Книга первая (1921-1929 гг.). - 664 с.

204. История Отечества: люди, идеи, решения: Очерки истории Советского государства. М.: Политиздат, 1991. - 366 с.

205. История Отечества на рубеже веков: опыт, проблемы, пути решения. Материалы науч.-практ. конф. Оренбург: ОГПУ,2001. - 4.2. - 195 с.

206. История развития здравоохранения и медицинской науки в Башкирской АССР (1917-1980 гг.).-Уфа: Башк. кн. изд-во, 1981. -403 с.

207. История репрессий на Урале: идеология, политика, практика (1917-1980-е годы). Сб. статей. Нижний Тагил: НТГПИ,1997. - 207 с.

208. История России. XX век. -М.: Изд-во АСТ,1996. 608 с.

209. История советского крестьянства: В 5 т. -М.: Наука, 1986. -Т.1. Крестьянство в первое десятилетие Советской власти. 1917-1927. 456 с.

210. История советского рабочего класса: В 6 т. М.: Наука, 1984. - Т.2. Рабочий класс - ведущая сила в строительстве социалистического общества, 1921-1937 гг.-511 с.

211. История Советского Урала (1917-1932). Свердловск: УрГУ,197б. - 78 с. История социалистической экономики СССР: В 7 т. - М.: Наука.

212. Т.2. Переход к нэпу. Восстановление народного хозяйства СССР. 19211925 гг.- 1976.-479 с.

213. Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика.- М.: Р(ЭССПЭН,2004. 744 с.

214. Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории:

215. Учеб. пособие. М.: РГГУ,1998. - 702 с. Кабанов В.В. Источниковедение истории советского общества: Курс лекций.

216. М.: РГГУ,1997. 388 с. Кабанов В.В. Кооперация, революция, социализм. - М.: Наука,1996. - 206 с. Кабанов В.В. Крестьянская община и кооперация России XX века. - М.: ИРИ РАН, 1997.- 156 с.

217. Кабанов В.В. Крестьянское хозяйство в условиях «военного коммунизма».

218. М.: Наука,1988. 304 с. Кабытов П.С., Козлов В.А., Литвак Б.Г. Русское крестьянство: этапыдуховного освобождения. М.: Мысль, 1988. - 237 с. Каким быть плану: дискуссии 20-х годов: Статьи и современный комментарий.- Л.: Лениздат,1989. 224 с.

219. Каминский Ф.А. Хозяйство оренбургских казаков в годы новой экономической политики // Оренбургское казачье войско. Исторические очерки. -Челябинск: ЧелГУ,1994. С.143-156. Каутский К. Эрфуртская программа (Комментарий к принципиальной части).

220. М.: Гос. изд-во полит, лит-ры, 1959. 248 с. Килин А.П. Частное торговое предпринимательство на Урале в годы нэпа. -Екатеринбург: УрО РАН, 1994. - 80 с.

221. Ким Чан Чжин. Государственная власть и кооперативное движение в России-СССР (1905-1930). М.: ИРИ РАН, 1996. - 250 с.

222. Киселёв А.Ф., Чураков Д.О. Бюрократия и нэп // Власть и общественные организации в России в первой трети XX столетия. М.: МИП «NB Магистр», 1993. - С. 100-116.

223. Климин И.И. XV съезд ВКП(б): проблемы социалистического преобразования сельского хозяйства // Вопросы истории КПСС. 1991. -№ 1. - С.56-67.

224. Коваль И.И. Торговля на Урале в первые годы нэпа // Очерки истории горнозаводского Урала. Межвуз. сб. науч. трудов. Челябинск: ЧелГУ,1996. - С.46-59.

225. Ковальченко И.Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований. Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история. 1995. - № 1. - С.3-33.

226. Козлов А. За фасадом дискуссий 1923-1924 годов // Коммунист. 1990. - № 13. - С.96-105.

227. Козлов В.А. Культурная революция и крестьянство, 1921-1927. М.: Наука, 1983. - 215 с.

228. Козлова H.H. Горизонты повседневности советской эпохи: Голоса из хора. -М.:ИФ РАН, 1996. 215 с.

229. Кознова И.Е. XX век в социальной памяти российского крестьянства. М.: ИФ РАН,2000. - 207 с.

230. Колганов А.И. Путь к социализму: трагедия и подвиг. М.: Экономика, 1990. -173 с.

231. Конференция по истории новой экономической политики // Отечественная история. 2003. - № 3. - С. 178-184.

232. Коржихина Т.П. Советское государство и его учреждения: Ноябрь 1917 г. -дек. 1991г.- М.: РГГУ,1995. 418 с.

233. Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопросы истории. 1993. - № 7. - С.25-38.

234. Кочетков И.В. Зерновое производство в годы НЭПа: действительность и возможности // Экономическая история России Х1Х-ХХ вв.: Современный взгляд. М.: РС)ССПЭН,2001. - С.80-104.

235. Коэн С. Бухарин: политическая биография 1888-1938. М.: Прогресс, 1988. -574 с.

236. Красильщиков В.А. Вдогонку за прошедшим веком. Развитие России в XX веке с точки зрения мировых модернизаций. М.: РОССПЭН,1998. - 264 с.

237. Красовицкая Т.Ю. Власть и культура: Исторический опыт организации государственного руководства национально-культурнымстроительством. М.: Наука, 1992. - 298 с.

238. Красовицкая Т.Ю. Модернизация России: Национально-культурная политика 20-х гг. М.: ИРИ РАН, 1998. - 414 с.

239. Криворучко А.Н. Социальная политика в период НЭПа // Проблемы социальной политики и общественно-политической мысли в России и СССР (Из истории социальной политики и социально-политической мысли СССР). М.: Ин-т социологии РАН, 1992. - С.111-166.

240. Критика теории модернизации. М.: ИНИОНД985. - 78 с.

241. Критический анализ буржуазных теорий модернизации: Сб. обзоров. М.: ИНИОНД985. 240 с.

242. Круглый стол: Советский Союз в 20-е годы // Вопросы истории. 1988. - № 9. - С.3-58.

243. Кузнецов И.С. Взгляды сибирского крестьянства 1920-х годов на коллективные формы хозяйства // Советская история: проблемы и уроки. -Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние,1992. С. 128-149.

244. Кузьмин В.И. В борьбе за социалистическую реконструкцию, 1926-1937. Экономическая политика Советского государства. М.: Мысль, 1976. -311 с.

245. Кукушкин Ю.С. Сельские Советы и классовая борьба в деревне (1921-1932 гг.). -М.: Изд-во Моск. ун-та, 1968. 294 с.

246. Куренышев A.A. Крестьянство и его организации в первой трети XX века. -М.: Гос. ист. музей,2000. 222 с.

247. Куренышев A.A. Переход к НЭПу и деятельность крестьянских комитетов общественной взаимопомощи // История России: диалог российских и американских историков. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1994. - С.98-108.

248. Кушнир А.Г. Демократическая альтернатива середины 20-х годов: (Реформа системы управления в Советской России). М.: Изд-во МПИД989. - 221 с.

249. Лацис O.P. Перелом: Опыт прочтения несекретных документов. М.: Политиздат, 1990. - 399 с.

250. Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 19201930 гг. Спб.: Журн. «Нева», Летний Сад,1999. - 316 с.

251. Левада Ю. Сталинские альтернативы // Осмыслить культ Сталина. М.: Прогресс,1989. - С. 448-459.

252. Лейбович О.Л. Модернизация в России: К методологии изучения современной отечественной истории. Пермь: Зап.-Урал, учеб.-науч. центр, 1996. -156 с.

253. Лейбович О.Л. Реформа и модернизация в 1953-1964 гг. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1993.- 181 с.

254. Лельчук B.C. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат,!984. - 304 с.

255. Лельчук B.C. Рабочий класс в управлении государством (1926-1937 гг.). М.: Мысль,1968.-239 с.

256. Лельчук B.C. Социалистическая индустриализация СССР и её освещение в советской историографии. М.: Наука,1975. -312 с.

257. Ленинская концепция социализма. М.: Политиздат, 1990. - 558 с.

258. Ленинское учение о нэпе и его международное значение. М.: Экономика,1973. - 326 с.

259. Леонов C.B. Рождение советской империи: государство и идеология. 19171922 гг. М.: Диалог-МГУ, 1997. - 355 с.

260. Лившин А.Я. Гражданское конституционное сознание: Обладало ли им советское общество в годы гражданской войны и нэпа? // Отечественная история. 2001. - № 4. - С.94-111.

261. Лившин А.Я., Орлов И.Б. Власть и общество: Диалог в письмах. М.: РОССПЭН,2002. - 208 с.

262. Литвак Б.Г. Парадоксы российской историографии на переломе эпох. Спб.: Дмитрий Буланин,2002. - 190 с.

263. Литвак К.Б. К вопросу о партийных переписях и культурном уровне коммунистов в 20-е годы // Вопросы истории КПСС. 1991- № 2. -С.79-92.

264. Литвак К.Б. Политическая активность крестьянства в свете судебной статистики 1920-х годов // История СССР. 1991. - № 2. - С. 129-142.

265. Литвак К.Б. Самогоноварение и потребление алкоголя в российской деревне 1920-х годов // Отечественная история. 1992. - № 4. - С.74-88.

266. Логунов А.П. Отечественная историографическая культура: Современное состояние и тенденции трансформации // Образы историографии: Сб. статей. -М: РГГУ,2001. С. 7-58.

267. Лозбенев И.Н. Крестьянская община в годы нэпа // Вопросы истории. 2005. -№ 4. - С.112-118.

268. Лозбенев И.Н. Особенности рабочего движения в Центральном промышленном районе России в 1920-е годы // Отечественная история. -2005. № 5. - С.141-147.

269. Локацков Ф.И. Положение и перспективы уральской промышленности. -Свердловск: Уралплан,1925. -42 с.

270. Лунина Т.В. Решение проблем социального обеспечения в период нэпа (на материалах губерний Центрального Черноземья) // Актуальные проблемы отечественной истории. Воронеж: ВГУ,1995. - С.88-94.

271. Лютов Л.Н. Государственная промышленность в годы нэпа. 1921-1929. -Саратов: Изд-во СГУ,1996. 320 с.

272. Лютов Л.Н. Неэффективность промышленности в условиях нэпа // Вопросы истории. 2000. - № 4-5. - С. 106-110.

273. Лютов Л.Н. Обречённая реформа. Промышленность России в эпоху нэпа. -Ульяновск: УлГУ,2002. 267 с.

274. Лютов Л.Н. Частная промышленность в годы нэпа: 1921-1929. Саратов: Изд-во СГУ,1994.- 147 с.

275. Малиа М. Советская трагедия: История социализма в СССР. 1917-1991. М.: РОССПЭН,2002. - 584 с.

276. Мамонов В.Ф. Гибель русской Вандеи: Казачество востока России в революции и гражданской войне. Челябинск; Екатеринбург: ЧелГУ,1994. - 175 с.

277. Маневич В.Е. Экономические дискуссии 20-х гг. М.: Экономика, 1989. - 142 с.

278. Маркус Б.Л. Труд в социалистическом обществе. М.: Госполитиздат, 1939. -308 с.

279. May В. Реформы и догмы. 1914-1929: Очерки истории становления хозяйственной системы советского тоталитаризма. М.: Дело, 1993. -256 с.

280. Мегатренды мирового развития. М.: Экономика,2001. - 295 с.

281. Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.): Материалы междунар. конф. М.: РОССПЭН,1996. - 440 с.

282. Мерль Ст. Экономическая система и уровень жизни в дореволюционной России и Советском Союзе. Ожидания и реальность // Отечественная история. 1998. - № 1. - С.97-117.

283. Минц Л.Е. Как живёт безработный (бюджеты безработных). М.: Вопросы труда, 1927.-98 с.

284. Минц Л.Е. Труд и безработица в России (1921-1924 гг.). М.: Вопросы труда, 1924.-72 с.

285. Миронов Б.Н. К истине ведёт много путей // Отечественная история. 2001. -№ 2. - С. 106-116.

286. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII начало XX в.): В 2 т. - Спб.: Дмитрий Буланин,1999. Т.1.-547 с.1. Т.2. 566 с.

287. Мирясов A.B. К вопросу о мотивации труда рабочих России в 1920-е годы (на примере промышленных предприятий Пензенской губернии) // Отечественная история. 2005. -№ 5. - С. 131-140.

288. Модернизация в России и конфликт ценностей. М.: ИФ РАН,1993. - 250 с.

289. Модернизация: зарубежный опыт и Россия. М.: Агентство Инфомарт,1994. -116 с.

290. Модернизация и национальная культура. Материалы теор. семинара. М.: Изд-во «Апрель-85», 1995. - 128 с.

291. Мокеев В. Крестьянские общества взаимопомощи. М.: Юрид. изд-во НКЮ РСФСР, 1927.- 104 с.

292. Мэтыоз М. Становление системы привилегий в Советском государстве // Вопросы истории. 1992. - № 2-3. - С.45-61.

293. Назаров О.Г. Проблемы планирования в контексте борьбы за власть в условиях нэпа // Отечественная история. 2000. - № 4. - С.54-65.

294. Нарский И.В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917-1922 гг. -М.: РОССПЭН,2001. 632 с.

295. Население и жилищные условия городов Урала. Свердловск: Статсектор Уралплана,1930. - 187 с.

296. Население России в XX веке. В 3 т. М.: РОССПЭН,2000. - Т. 1. - 463 с.

297. Наумов В. 1923 год: судьба ленинской альтернативы // Коммунист. 1991. - № 5. - С.31-42.

298. Наумов В.П., Рябов В.В., Филиппов Ю.И. Об историческом пути КПСС в свете нового мышления // Вопросы истории КПСС. 1988. - № 9. - С.3-18; № 10. - С.33-57.

299. Наумов В.П., Рябов В.В. Филиппов Ю.И. Об историческом пути КПСС. Поиски новых подходов. М.: Политиздат, 1990. - 207 с.

300. Немчинов B.C. Народное хозяйство Урала (его состояние и развитие). -Екатеринбург: Урал. обл. стат. управление, 1923. 104 с.

301. Никулин В.В. Власть и общество в 20-е годы. Политический режим в период нэпа. Становление и функционирование (1921-1929 гг.). Спб.: Нестор, ТОО «Афина», 1997. - 193 с.

302. Новая экономическая политика: Вопросы теории и истории. М.: Наука, 1974. -360 с.

303. Новиков М.Н. Исторический опыт НЭПа: идеи и реальности. М.: Уникум-Центр, 1997. - 123 с.

304. Носова Н.П. Управлять или командовать?: Государство и крестьянство Советской России (1917-1929). -М.: Изд-во Моск. ун-та, 1993. 347 с.

305. Нэп: взгляд со стороны. М.: Моск. рабочий, 1991. - 302 с.

306. НЭП в контексте исторического развития России XX века. М.: ИРИ РАН,2001. - 320 с.

307. НЭП: завершающая стадия: Соотношение экономики и политики. М.: ИРИ РАН, 1998.-272 с.

308. Нэп и поиск путей строительства социализма в одной стране // Вопросы истории КПСС. 1990. - № 2. - С. 152-157.

309. НЭП и хозрасчёт. М.: Экономика, 1991. - 364 с.

310. НЭП: кризисы, которых не было: Взгляд американского учёного // Знание-сила. 1990. - № 10. - С.40-44,85.

311. НЭП: приобретения и потери. М.: Наука, 1994. - 217 с.

312. Образы историографии: Сб. статей. М.: РГГУ,2001. - 352 с.

313. Опыт российских модернизаций. ХУШ-ХХ века. М.: Наука,2000. - 246 с.

314. Оренбургское казачье войско. Исторические очерки. Челябинск: ЧелГУ,1994.- 157 с.

315. Орлов И.Б. Новая экономическая политика: история, опыт, проблемы. М.: Сигналь, 1999. - 193 с.

316. Орлов И.Б. Современная отечественная историография НЭПа: достижения, проблематика, перспективы // Отечественная история. 1999. - № 1. -С.102-116.

317. Ослоновский А., Орлов А. Десять лет борьбы и строительства Советов на Урале. Свердловск: Изд-во ред. известий Уралоблисполкома,1928. -147 с.

318. Осмыслить культ Сталина. М.: Прогресс, 1989. - 656 с.

319. Осокина Е.А. За фасадом «сталинского изобилия»: Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М.: РОССПЭНД999. - 271 с.

320. Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928-1935 гг.-М.: Изд-во МГОУ,1993.- 144 с.

321. От капитализма к социализму: Основные проблемы истории переходного периода в СССР, 1917-1937 гг.: В 2 т. М.: Наука, 1981. Т.1. Победа социалистической революции: Начало переходного периода, 1917-1927 гг.-519 с.

322. Т.2. Развёрнутое строительство социализма в 1928-1937 гг. 440 с.

323. Очерки истории горнозаводского Урала. Межвуз. сб. науч. трудов. -Челябинск: ЧелГУ,1996.- 109 с.

324. Очерки экономических реформ. М.: Наука, 1993. - 272 с.

325. Павлова И.В. Механизм власти и строительство сталинского социализма. -Новосибирск: Изд-во СО РАН,2001. 460 с.

326. Павлова И.В. Механизмы политической власти в СССР в 20-30-е годы // Вопросы истории, 1998.-№ 11-12.- С.49-66.

327. Павлова И.В. НЭП: жизнь после смерти//ЭКО. 1991. - № 12. - С. 119-135.

328. Павлова И.В. Сталинизм: становление механизма власти. Новосибирск: Сиб. хронограф, 1993. - 230 с.

329. Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России: власть и массы. М.: РКТ-История, 1997. -270 с.

330. Павлюченков С.А. Крестьянский Брест, или Предыстория большевистского НЭПа. -М.: Рус. книгоиздат. тов-во,1996. -298 с.

331. Пантин И.К., Плимак Е.Г. Драма российских реформ и революций (сравнительно-политический анализ). М.: Весь Мир,2000. - 360 с.

332. Переписка на исторические темы. М.: Политиздат, 1989. - 493 с.

333. Плимак Е.Г. Политика переходной эпохи. Опыт Ленина. М.: Весь Мир,2004.- 320 с.

334. Плимак Е.Г. Политическое завещание Ленина: Истоки, сущность, выполнение.- М.: Политиздат, 1989. 223 с.

335. Покровский H.H. Источниковедческие проблемы истории России XX века //

336. Общественные науки и современность. 1997. - № 3. - С.94-105. Покровский H.H. О принципах издания документов XX века // Вопросыистории. 1999. - № 6. - С.32-45. Политическая история: Россия - СССР - Российская Федерация: В 2 т. - М.:

337. Терра,1996.- Т.2.-720 с. Поляков Ю.А. Воздействие государства на демографические процессы в СССР1920-1930-е годы) // Вопросы истории. 1995. - № 3. - С.122-128. Поляков Ю.А. Историческая наука: люди и проблемы. - М.: РОССПЭН,1999. -453 с.

338. Поляков Ю.А. Наше непредсказуемое прошлое: Полемические заметки. М.:

339. АИРО-ХХ, 1995 .-214с. Поляков Ю.А. Переход к нэпу и советское крестьянство. М.: Наука, 1967. -511 с.

340. Поляков Ю.А. Советская страна после окончания гражданской войны:территория и население. М.: Наука, 1986. - 270 с. Поляков Ю.А., Дмитренко В.П., Щербань Н.В. Новая экономическая политика:

341. Разработка и осуществление. М.: Политиздат, 1982. - 240 с. Попов В., Шмелёв Н. На развилке дорог. Была ли альтернатива сталинской модели развития? // Осмыслить культ Сталина. - М.: Прогресс, 1989. -С.284-326.

342. Портреты историков: Время и судьбы. В 2 т. М.: Университетская кн.;

343. Проскурякова H.A. Концепции цивилизации и модернизации в отечественной историографии // Вопросы истории. 2005. -№ 7. - С.153-165.

344. Противоречивость социально-экономического развития советского общества в 20-30-е годы // Вопросы истории КПСС. 1991. - № 5. - С. 118-132.

345. Профессионализм историка и идеологическая конъюнктура: Проблемы источниковедения советской истории. М.: ИРИ РАН, 1994. - 397 с.

346. Пузис Г. Коммунальное и жилищное хозяйство СССР за 15 лет. М.: Гос. соц. экон. изд-во,1932. - 83 с.

347. Пути развития: дискуссии 20-х годов: Статьи и современный комментарий. -Л.: Лениздат,1990. 254 с.

348. Пыжиков A.B. Российская история первой половины XX века: Новые подходы // Вопросы философии. 2003. - № 12. - С.72-79.

349. Рабочий активизм в послереволюционной России. «Круглый стол» // Отечественная история 2002. -№ 2. - С.112-123.

350. Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль: Сб. материалов всерос. науч. конф., Москва, 14-15 нояб. 1995 г. М.: ИРИ РАН и др.,1997. - 223 с.

351. Рогалина Н.Л. Коллективизация: уроки пройденного пути. М.: Изд-во МГУ, 1989. - 222 с.

352. Рогачевская Л.С. Ликвидация безработицы в СССР, 1917-1930 гг. М.: Наука, 1973. - 382 с.

353. Роговин В. Была ли альтернатива?: «Троцкизм»: взгляд через годы. М.: Терра,1992. -400 с.

354. Роговин В. Власть и оппозиции. М.: Т-во «Журнал «Театр»,1993. - 400 с.

355. Российская ментальность: методы и проблемы изучения. М.: ИРИ РАН, 1999. -248 с.

356. Российская повседневность 1921-1941: новые подходы. Спб.: Спб. ун-т экономики и финансов, 1995. - 156 с.

357. Россия в XX веке. Сб. статей к 70-летию со дня рождения чл.-кор. РАН, проф. В.А.Шишкина. Спб.: Нестор-История, Спб. ин-т истории РАН,2005. -404 с.

358. Россия в XX веке: Историки мира спорят. М.: Наука,1994. - 752 с.

359. Россия в XX веке: Реформы и революции: В 2 т. М.: Наука,2002. Т.1.-657 с. Т.2. - 543 с.

360. Россия в XX веке: Судьбы исторической науки. М.: Наука, 1996. - 720 с.

361. Россия нэповская. М.: Новый хронограф,2002. - 446 с.

362. Рязанов В.Т. Экономическое развитие России: Реформы и российское хозяйство в XIX-XX вв. Спб.: Наука, 1998. - 796 с.

363. Сахаров А.Н. О новых подходах к истории России // Вопросы истории. 2002. - № 8. -С.3-20.

364. Секушин В.И. Отторжение: Нэп и командно-административная система. Л.: Лениздат,1990. - 96 с.

365. Селиванов A.M. Социально-политическое развитие советской деревни в первые годы новой экономической политики (1921-1925 гг.). Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1987. - 204 с.

366. Селу некая В.М. Социальная структура советского общества: История и современность. М.: Политиздат, 1987. - 286 с.

367. Сидоров В.А. Классовая борьба в доколхозной деревне. 1921-1929. М.: Мысль, 1978. -246 с.

368. Сидорова Л.А. Оттепель в исторической науке: Советская историография первого послесталинского десятилетия. М.: Памятники ист. мысли, 1997.-288 с.

369. Симонов Н.В. Советская финансовая политика в условиях нэпа (1921-1927 гг.) // История СССР. 1990. - № 5. - С.42-59.

370. Симонов Н.С. Демократическая альтернатива тоталитарному нэпу // История СССР. 1992.-№ 1. - С.41-58.

371. Симонов Н.С. «Крепить оборону страны Советов» («Военная тревога» 1927 года и её последствия) // Отечественная история. 1996. - № 3. - С. 155161.

372. Симонов Н.С.»»Реформа политического строя: замыслы и реальность (19211923 гг.)//Вопросы истории КПСС. 1991.-№ 1.-С.42-55.• Синявский A.C. Урбанизация России в XX веке. Роль в историческомпроцессе. М.: Наука,2003. - 286 с.

373. Сироткин В. От гражданской войны к гражданскому миру // Иного не дано. -М.: Прогресс,1988.-С.370-391.

374. Смирнова Т.М. «Бывшие люди» Советской России: стратегии выживания и пути интеграции. 1917-1936 годы. -М.: Мир истории,2003. -296 с.

375. Смирнова Т.М. «Бывшие»: Штрихи к социальной политике Советской власти• // Отечественная история. 2000. - № 2. - С.37-48.

376. Собственность на землю в России: История и современность. М.: РОССПЭН,2002. - 592 с.

377. Советская историография. М.: РГГУ,1996. - 592 с.

378. Советское прошлое: поиски понимания. «Круглый стол» // Отечественная история. 2000. - № 4. - С.90-120; № 5. - С.85-104.

379. Соколов А.К. Перспективы изучения рабочей истории в современной России // Отечественная история. 2003. - № 4. - С.131-142; № 5. - С.130-139.

380. Соколов А.К. Рабочий класс и революционные изменения в социальнойструктуре общества. М.: Изд-во МГУ, 1987. - 226 с.

381. Соколов А.К. Социальная история: проблемы методологии иисточниковедения // Проблемы источниковедения и историографии. Материалы II Научных чтений памяти акад. И.Д.Ковальченко. М.: РОССПЭН,2000. - С.75-89.

382. Социальная история. Ежегодник,2000. М.: РОССПЭН,2000. - 351 с. Социальная история. Ежегодник,2001/2002. - М.: РОССПЭН, 2004. - 622 с. Социальная история России: Курс лекций: В 3 т. - М.: Изд-во МГСУ

383. Союз»,1998. -Т.З. Век XX.-391 с. Социальная политика КПСС в условиях развитого социализма. М.:

384. Политиздат, 1979. 432 с. Социальная политика КПСС на современном этапе. - М.: Мысль, 1988. - 303 с.

385. Социальная политика: парадигмы и приоритеты. М.: Изд-во МГСУ

386. Стародубровская И.В., May В.А. Великие революции. От Кромвеля до Путина.- 2-е изд. М.: ВАГРИУС,2004. - 511 с. Страницы истории КПСС. Факты. Проблемы. Уроки. - Кн.1. - М.: Высш. шк.,1988. - 703 с.

387. Страницы истории КПСС: Факты. Проблемы. Уроки. Кн.2. - М.: Высш. шк.,1989. - 704 с.

388. Страницы истории советского общества: Факты, проблемы, люди. М.: Ф Политиздат, 1989. - 447 с.

389. Строительство социализма в СССР и крах оппортунизма. М.:

390. Политиздат, 1982. 256 с. Суворов К.И. Исторический опыт КПСС по ликвидации безработицы (19171930). - М.: Мысль, 1968. - 254 с. Суровая драма народа: Учёные и публицисты о природе сталинизма. - М.: Политиздат, 1989. - 512 с.

391. Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879-1929. М.: Прогресс, 1990. - 480 с.

392. Такер Р. Сталин у власти: История и личность. 1928-1941. М.: Весь Мир, 1997.-644 с.

393. Телицын B.JI. Новая экономическая политика: взгляд из Русского зарубежья // Вопросы истории. 2000 - № 8. - С.30-42.

394. Телицын B.JI. Сквозь тернии «военного коммунизма»: крестьянское хозяйство Урала в 1917-1921 гг. М.: ИРИ РАН,1998. - 212 с.

395. Тепцов Н.В. Аграрная политика на крутых поворотах 20-30-х годов. М.: Знание, 1990. - 64 с.

396. Трифонов И.Я. Классы и классовая борьба в СССР в начале нэпа (1921-1925 гг.) JI.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1969. - 4.2. - 288 с.

397. Трифонов И.Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М.: Политиздат, 1975. - 406 с.

398. Трифонов И.Я. Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы НЭПа (19211937). М.: Госполитиздат, 1960. - 279 с.

399. Трудные вопросы истории: Поиски. Размышления. Новый взгляд на события и факты. М.: Политиздат, 1991. - 272 с.

400. Трудовые конфликты в советской России. 1918-1929 гг. М.: Эдиториал УРСС,1998. - 360 с.

401. Трукан Г.А. Политическая дискуссия 1928-1929 гг. о путях строительства социализма. М.: Знание,1990. - 64 с.

402. Трукан Г.А. Путь к тоталитаризму: 1917-1929 гг. М.: Наука, 1994. - 167 с.

403. Тяжельникова B.C. Самоубийства коммунистов в 1920-е годы // Отечественная история. 1998.- №6.- С.158-173.

404. Тяжельникова B.C., Соколов А.К. Отношение к труду: факторы изменения и консервации традиционной этики рабочих в советский период // Социальная история. Ежегодник, 2001/2002. М.: РОССПЭН,2004. -С.69-115.

405. Ульянова С.Б. Противоречия «режима экономии» в промышленности в 1920-х годах // Вопросы истории. 2003. - № 6. - С. 144-158.

406. Урал после районирования. Свердловск: Изд. Уралсовета,1926. - 150 с.

407. Уральское село в XX веке. Сб. статей. Екатеринбург: УрСХИ,1994. - 173 с.

408. Урок даёт история. М.: Политиздат, 1989. - 414 с.

409. Уроки горькие, но необходимые. -М.: Мысль, 1988. 347 с.

410. У Эньюань. Нэпманы, их характеристика и роль // Отечественная история. -2001. № 5. - С.78-87.

411. Файн JI.E. Нэповский «эксперимент» над российской кооперацией // Вопросы истории. 2001. - № 7. - С.35-55.

412. Файн Л.Е. Отечественная кооперация: исторический опыт. Иваново: Иванов, гос. ун-т, 1994. - 275 с.

413. Файн Л.Е. Российская кооперация: ист.-теор. очерк. 1861-1930. Иваново: ИвГУ,2002. - 600 с.

414. Файн Л.Е. Советская кооперация в тисках командно-административной системы (20-е годы) // Вопросы истории. 1994. - № 9. - С.35-47.

415. Фельдман В.В. Восстановление промышленности на Урале (1921-1926 гг.). -Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1989. 156 с.

416. Фельдман М.А. Культурный уровень и политические настроения рабочих крупной промышленности Урала в годы нэпа // Отечественная история. 2003. - № 5. - С.20-30.

417. Фицпатрик Ш. Классы и проблема классовой принадлежности в Советской России 20-х годов // Вопросы истории. 1990. - № 8. - С. 16-31.

418. Формирование административно-командной системы (20-30-е годы). Сб. статей. М.: Наука, 1992. - 234 с.

419. Хазиев P.A. «Автономный нэп» эпохи «военного коммунизма» на Южном Урале: рыночная альтернатива командно-распределительной экономике // Отечественная история. 2001. - № 6. - С.46-60.

420. Хлевнюк О.В. Политбюро: Механизмы политической власти в 1930-е гг. М.: РОССПЭНД996. - 304 с.

421. Холмс Л. Социальная история России. 1917-1941. Ростов н/Д: Изд-во Рост, ун-та, 1994.- 144 с.

422. Цакунов С.В. В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е годы. М.: Изд. центр «Россия молодая», 1994. -187 с.

423. Чернобаев A.A. Историки России: Кто есть Кто в изучении отечественной истории. Биобиблиографический словарь. Саратов: Изд. центр СГСЭУ, Летопись, 1998. - 606 с.

424. Черных А.И. Жилищный передел. Политика 20-х годов в сфере жилья // Социологические исследования. 1995.-№ 10.-С.71-78.

425. Черных А.И. Становление России советской: 20-е годы в зеркале социологии. М.: Памятники ист. мысли, 1998. - 282 с.

426. Шанин Т. Революция как момент истины: Россия 1905-1907 гг. —>1917-1922 гг. М.: Весь Мир,1997. - 560 с.

427. Шанин Т. Социально-экономическая мобильность и история сельской России 1905-1930 гг. // Социологические исследования. 2002. - № 1. - С.30-40.

428. Шарапов Ю.П. Из истории идеологической борьбы при переходе к нэпу: Мелкобуржуазный революционаризм опасность «слева». 1920-1923. -М.: Наука, 1990. - 190 с.

429. Шелестов Д. Время Алексея Рыкова: эскиз политического портрета. М.: Прогресс, 1990.- 352 с.

430. Шишкин В.А. Власть. Политика. Экономика. Послереволюционная Россия (1917-1928 гг.). Спб.: Дмитрий Буланин,1997. - 400 с.

431. Шмелёв Г.И. Коллективизация: на крутом переломе истории // Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. М.: Экономика, 1989. Вып.1. - С.109-158; М.: Экономика, 1990. Вып.2. - С. 76-110.

432. Шмидт В.В. Положение рабочего класса в СССР. М.;Л.: Гос. изд., 1928. - 70 с.

433. Шмидт В.В. Рабочий класс СССР и жилищный вопрос. М.: Кн-во ВЦСПС, 1929.- 160 с.

434. Шулус И.И. Деятельность КПСС по сплочению батрачества (1921-1929 гг.). -М.: Высш. шк.,1981. 144 с.

435. Шухов Н. Вопросы социализма в экономической литературе 20-х годов // Вопросы экономики. 1990. - № 4. - С.112-130.

436. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. -М.: Аспект Пресс, 1999. 416 с.

437. Экономическая политика Советского государства в переходный период от капитализма к социализму. М.: Наука, 1986. - 256 с.

438. Яров C.B. Горожанин как политик: Революция, военный коммунизм и НЭП глазами петроградцев. Спб.: Дмитрий Буланин,1999. - 319 с.

439. Яров C.B. Источники по истории политического протеста в Советской России в 1918-1923 гг.: Учеб. пособие. Спб.: Дмитрий Буланин,2001. - 131 с.

440. Яров C.B. Пролетарий как политик: Политическая психология рабочих Петрограда в 1917-1923 гг. Спб. : Дмитрий Буланин, 1999. - 223 с.1. Авторефераты диссертаций

441. Азаров В.Н. Дискуссии 20-х годов о перспективах развития советского общества (на материалах Урала): Автореф. дис. . канд. ист. наук. -Екатеринбург, 1993. 14 с.

442. Алексеева Е.А. Нэп в современной историографии: Автореф. дис. . канд. ист. наук.-М.,1995.- 18 с.

443. Бадретдинова М.М. Промышленность и рабочие Южного Урала в период НЭПа (1921-1927 годы): Автореф. дис. . канд. ист. наук. -Оренбург, 1995. 17 с.

444. Завалишин АЛО. Социальная политика Советской власти в национально-государственных образованиях Сибири и Дальнего Востока, 20-30-е гг.: Автореф. дис. . канд. ист. наук. M., 1990. - 22 с.

445. Звонарёва JI.B. Мелкотоварное производство кустарей и ремесленников Урала и Зауралья в условиях новой экономической политики (1921-1927 гг.): Автореф. дис. . канд ист. наук. Екатеринбург, 1994. - 21 с.

446. Ильиных В.А. Государственное регулирование сельскохозяйственного рынка Сибири в условиях НЭПа (1921-1928 гг.): Автореф. дис. . д-ра ист. наук. Новосибирск, 1998. - 53 с.

447. Кузнецова J1.0. Социальная политика в отношении рабочих и служащих в годы НЭПа (по материалам Республики Татарстан): Автореф. дис. . канд. ист. наук. Казань, 1996. - 23 с.

448. Лабузов В.А. Деревня Южного Урала в период новой экономической политики (1921-1927): Автореф. дис. . канд. ист. наук. Оренбург, 1995. 19 с.

449. Никулин В.В. Социально-политические аспекты новой экономической политики в Центральном Черноземье, 1921-1929 гг.: Автореф. дис. . д-ра ист. наук. Спб.,1998. - 52 с.

450. Орлов И.Б. Новая экономическая политика: Государственное управление и социально-экономические проблемы (1921-1927 годы): Автореф. дис. . д-ра ист. наук. М.,1999. - 46 с.

451. Осокина Е.А. Распределение и рынок в снабжении населения СССР в годы первых пятилеток. 1928-1941: Автореф. дис. . д-ра ист. наук. -М.,1998. -36 с.

452. Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России. Социально-экономические противоречия и государственная политика: Автореф. дис. . д-ра ист. наук.-М.,1998.-39 с.

453. Павлюченков С.А. Переход от продразвёрстки к продналогу: Автореф. дис. . канд. ист. наук. М., 1991. - 23 с.

454. Петько О.М. Материально-бытовое положение рабочего класса Урала в середине 20-х начале 30-х годов: Автореф. дис. . канд. ист. наук. -Свердловск, 1991. - 18 с.

455. Прядеин B.C. Историческая наука в условиях обновления: философские основы, принципы познания и методы исследований: Автореф. дис. . д-ра ист. наук. Екатеринбург, 1996. - 38 с.

456. Фельдман В.В. Борьба коммунистической партии за восстановление промышленности и сплочение рабочего класса на Урале в 1921-1925 гг.: Автореф. дис. д-ра ист. наук. Пермь, 1971. - 52 с.

457. Фомина Т.И. Социальная политика государственных и общественно-политических органов в 20-е годы (На материалах центрального региона России): Автореф. дис. .канд. ист. наук. М., 1994. -27 с.

458. Худин В.И. Экономическая политика советского правительства в 20-е годы и её осуществление на Южном Урале: Автореф. дис. . канд. ист. наук. -Оренбург, 1999. 21 с.

459. Цыпина Е.А. Промышленное и аграрное развитие Урала в годы НЭПа. Историография проблемы: Автореф. дис. . канд. ист. наук. -Екатеринбург,2000. 18 с.

460. Шеврин И.Л. Крестьянство Урала в 20-е годы: Автореф. дис. . канд. ист. наук. Свердловск, 1989. - 20 с.

461. Литература на иностранных языках

462. Apter D. Some Conceptual Approaches to the Study of Modernization. Englewood Cliffs, N.J.: Prentice Hall, 1968. - XIII,380 p.

463. Black C.E. The Dinamics of Modernization: A Study in Comparative History. -N.Y.: Harper & Row, 1966. X,207 p.

464. Eisenstadt S. N. Modernization: Protest and Change. Englewood Cliffs, N.J.: Prentice Hall, 1966. - IX, 166 p.

465. Eisenstadt S.N. Tradition, Change and Modernity. N.Y.-L.: John Wiley & Sons, 1973.-XI,367 p.1.win M. The Making of the Soviet System: Essays in the Social History of Interwar Russia. N.Y.: Pantheon books, 1985. - VIII,354 p.

466. McDaniel T. Autocracy, Modernization, and Revolution in Russia and Iran. -Princeton (N.J.): Princeton University Press, 1991. IX,239 p.

467. Nove A. An Economic History of the U.S.S.R. L.: The Penguen Group,1990. -IX,428 p.

468. Patterns of Modernity. Ed. by S.N.Eisenstadt. Vol. I: The West. N.Y.: New York University Press, 1987. - IX, 185 p.

469. Patterns of Modernity. Ed. by S.N.Eisenstadt. Vol II: Beyond the West. -N.Y.: New York University Press, 1987. VII,223 p.

470. Russia: A History. Oxford; N.Y.: Oxford University Press, 1997. - XVII,478 p.

471. Russia in the Era of NEP: Explorations in Soviet Society and Culture. -Bloomington, Indianopolis: Indiana University Press, 1991. VIII,344 p.

472. The Modernization of Japan and Russia. A Comparative Study. N.Y.: The Free Press,1975. - XIV,386 p.