Границы реальности в прозе В. Набокова

Антоничева, Марта Юрьевна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Границы реальности в прозе В. Набокова

Год: 2006
Автор научной работы: Антоничева, Марта Юрьевна
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Саратов
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

450 руб.

Диссертация по филологии на тему 'Границы реальности в прозе В. Набокова'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Границы реальности в прозе В. Набокова"

На правах рукописи

АНТОНИЧЕВА Марта Юрьевна

ГРАНИЦЫ РЕАЛЬНОСТИ В ПРОЗЕ В. НАБОКОВА: АВТОРСКИЕ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНЫЕ СТРАТЕГИИ

10. 01. 01 — русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Саратов - 2006

Работа выполнена на кафедре русской литературы XX века факультета филологии и журналистики Саратовского государственного университета имени Н. Г. Чернышевского

Научный руководитель -

кандидат филологических наук, профессор

Людмила Ефимовна Герасимоца

Официальные оппоненты -

доктор филологических наук, профессор

Надежда Евгеньевна Тропкина

кандидат филологических наук Ирина Владимировна Бибина

Ведущая организация -

Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова

Защита состоится 22 июня 2006 г. в 12.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212. 243. 02 в Саратовском государственном университете им. Н. Г. Чернышевского по адресу: 410012, г. Саратов, ул. Астраханская, 83, корпус 11, факультет филологии и журналистики. Отзывы на автореферат можно отправлять по адресу: 410012, г. Саратов, ул. Астраханская, 83, корпус 11, факультет филологии и журналистики.

С диссертацией можно ознакомиться в Зональной научной библиотеке Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского.

Автореферат разослан «1Ц» мая 2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук,

профессор

Ю. Н. Борисов

В XX веке существенно меняется отношение к природе реального. Переход к новой культурной парадигме обусловлен изменяющейся картиной мира: открытиями в области физики, связанными с переосмыслением категорий пространства и времени (теория относительности А. Эйнштейна, пятимерная теория поля Т. Капуци, принцип дополнительности Н. Бора); кризисом позитивистского мышления в философии; философским переосмыслением категории реальности (противопоставление условному, иллюзорному времени, которым оперирует разум, «реального времени» -чистой действительности А. Бергсона, представление о скрытой реальности подсознательного и бессознательного 3. Фрейда); художественным переосмыслением природы искусства и категории реального (разрушение пространственно-временных границ в практике авангарда и, прежде всего, в сюрреализме, философия жизнетворчества в модернизме, перенос акцента с предмета на форму описания, проблема установления контакта с реальностью — понимание «другого»); новым взглядом на роль языка в понимании природы действительности (семиотика, трансформационная лингвистика Н. Хомского, язык описания как элемент искусства в модернистской практике). Ставятся всевозможные эксперименты над природой реальности, которая воспринимается читателем параллельно действительности как реальность творческого акта, созданная из элементов действительности. Отказываясь от заранее заданной картины мира, позитивного и рационалистически организованного, литература пытается преодолеть давление реалистической традиции, где писатель стремился «снабдить воображаемый мир формальным свидетельством его реальности, в то же время сохранив за этим знаком двусмысленный характер двойственного объекта — одновременно правдоподобного и ненастоящего» , ради художественного ощущения неисчерпаемости и незавершенности действительности. Отношения творящего и незавершенной повествовательной реальности выходят на первый план, и именно они формируют новый тип прозы, где ключевое значение приобретает роль воспринимающего сознания, адресата художественного произведения. Различные варианты авторских повествовательных стратегий, вытекающие из такого миропонимания, формируют различные направления модернистского искусства.

Отличительным признаком новой картины мира становится осознание того, что объективное познание - главное требование классической парадигмы - невыполнимо, так как нельзя исключить наблюдателя из процесса наблюдения. В литературе эта тенденция проявляется в мощном развитии метаповествования, акцентирующем авторское присутствие и фиксирующем внимание читателя на принципах создания текста.

«Преодолевшие символизм» писатели приходят к осмыслению природы реальности по-разному. Ключевым для набоковского творчества становится взаимодействие реальности и ирреальности, что, несомненно,

1 Барт Р. Нулевая степень письма // Барт Р. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1994. С. 323.

связано со специфическим отношением к природе действительности и теме потусторонности.

Обращаясь к рассмотрению проблемы границ реальности в творчестве Набокова, нельзя не коснуться ряда аспектов, формирующих пространство реальности и ирреальности в его прозе. Это прежде всего тема потусторонности, композиционные особенности повествования, специфика набоковского мифологизма, а также отношение писателя к природе иррационального.

Специфическую модель двое- и многомирия, взаимосвязь «реального» и «фантастического» фиксирует еще эмигрантская критика 20-30-х гг. (Ю. Айхенвальд, Н. Андреев, М. Кантор, В. Ходасевич, П. Бицилли и др.) в рецензиях на различные произведения Набокова.

В 1979 году в предисловии к посмертному сборнику стихов В. Набокова его жена, Вера Набокова, указала на потусторонность как на одну из тем, которая, как ей казалось, была мало изучена в набоковедении, но именно она составляла центр набоковской метафизики: «тайна, которую носит в душе <писатель> и выдать которую не должен и не может»2.

Исследование пределов реальности, взаимосвязи и соотношения миров в набоковской прозе, а также потусторонности происходило одновременно как в русскоязычном, так и в англоязычном литературоведении. Работы Д. Б. Сиссона, Д. Б. Джонсона, Б. Бойда, К. Проффера, В. Александрова и М. Д. Шраера сформировали контекст, в рамках которого возможно рассмотрение специфики реальности в прозе Набокова. Ключевыми стали такие значимые контрапункты в зарубежном набоковедении, как: изучение особенностей «космической синхронизации» (Д. Б. Сиссон), двое- и многомирия - «миров в бесконечной регрессии» (Д. Б. Джонсон), интертекстуальности как пути в иное измерение (К. Проффер), потусторонности как явления метафизики, этики и эстетики писателя (В. Александров), уточнение понятия «потусторонность», значимое для понимания природы реальности и взаимодействия с ирреальным, а также интерпретация потусторонности как пространства текстуальной памяти, источника и адресата творчества (М. Д. Шраер), как «места сознания во вселенной» и акцентировка внимание не на иных мирах, а на их пределах (Б. Бойд).

В рамках изучения границ реальности, потусторонности и двоемирия в набоковском творчестве в русскоязычном литературоведении отметим следующие направления: рассмотрение проблемы двоемирия как онтологического свойства мышления писателя (А. Пятигорский, О. Воронина), изучение природы набоковской мистики (С. Давыдов, Е. Курганов, Л. Бугаева), семиотический подход в рассмотрении проблемы реальности, двоемирия (Ю. Левин), выделение темы, совокупности тем или понятия как основы набоковской вселенной (А. Долинин, Г. Барабтарло,

1 Набокова В. Предисловие к сборнику: Набоков В. Стихи (1979) // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и

творчество В. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. Т.]. СПб.: РХГИ, 1999. С. 348.

Л. Рягузова), указание на взаимосвязь и взаимодействие миров, а также на иррациональную основу мира и на роль искусства, способного рационально его осмыслить (Б. Аверин, М. Шульман, О. Воронина, Е. Радько).

Вопрос о границах реальности в набоковедении рассматривался в различных аспектах, но менее других - в аспекте нарративной поэтики. На наш взгляд, возможность приблизиться к пониманию природы границ повествовательной реальности и потусторонности дает исследование поэтики текстов писателя, тех нарративных стратегий, которые он использует. В этом видится актуальность исследования. Обращение к повествовательным стратегиям в творчестве Набокова обусловлено ориентацией писателя на «внимательного читателя», на читателя как со-творца.

Будучи предметом нарративной (М. Бахтин, В. Тюпа, В. Шмид, Ж. Женетт, Ю. Кристева) эстетики, повествовательные стратегии имеют различные определения — «нарративные стратегии», «стратегии текста», «текстовые стратегии», «повествовательные инстанции». Под авторскими повествовательными стратегиями в диссертационном исследовании понимается способ письма, который избирает Набоков для коммуникации с читателем как основным реципиентом текста, способ, в какой-то мере предполагающий предусмотренность и организованность интерпретации самой структурой текста. Иными словами, «каким образом автор описывает последовательность происходящих событий, как он их трактует, какие грамматические и событийные категории при этом оказываются в центре ключевыми»3.

Изучение набоковских повествовательных стратегий — предмет исследования широкого круга набоковсдов. Проблема автора, сюжет и фабула тех или иных произведений, категория времени, стратегии чтения, модальность повествования, прием «текст-в-тексте», стратегия точек зрения рассматриваются в работах Б. Аверина, В. Александрова, Б. Бойда, Н. Букс, М. Гришаковой, С. Давыдова, А. Долинина, Ю. Левина, А. Люксембурга, М. Маликовой, С. Сендерович и Е. Шварц и др.

3 Петрухин П.В. Нарративная стратегия н употребление глагольных времен в русской летописи XVII века II Вопросы языкознания. 1996. № 4. С. 62.

рассмотрены в аспекте изучения границ реальности у Набокова. Обращение к этим стратегиям, на наш взгляд, способствует уточнению проблемы границы реальностей и специфики потусторонности у Набокова.

Объектом и материалом исследования стала проза Набокова русскоязычного и англоязычного периода. Присутствие автореминисценций в набоковской прозе, приемы, работающие не только в рамках одного романа, но и на «метауровне», по определению Долинина, признаки метапрозы, зафиксированные в работе М. Липовецкого4, создают возможность интерпретации художественного наследия писателя как единого пространства повествования, метатекста. Допустимость подобного рассмотрения отмечали в своих работах В. Александров, С. Давыдов, А. Долинин, Ю. Левин, М. Медарич.

При необходимости привлекаются поэзия и литературно-критическое наследие писателя (статьи, лекции по литературе, эссе, интервью), поскольку повествовательные стратегии, о которых идет речь в работе, оказываются близки как в художественных произведениях, так и в эссеистике, а также в критических замечаниях Набокова, что говорит о целостности мировоззрения автора. В качестве сопоставительного материала берутся произведения Л. Кэрролла, А. Битова, С. Соколова, Д. Галковского.

Предметом исследования стали значимые для Набокова границы реальности, выраженные в интра- и интертекстуальности; роль эпизодических персонажей в понимании пространственной организации текста и композиционной структуры набоковского повествования (его размыкания); природа иррационального у Набокова — ирреальное, зазеркалье как «иные реальности» повествования; специфика мифологического пространства в текстах.

Изоморфность художественного пространства повествования обусловливает обращение к различным аспектам художественной практики Набокова в их взаимосвязи, в тех соотношениях, которые прежде не исследовались в набоковедении, для рассмотрения границ реальности, потусторонности не как философских категорий, а как свойства поэтики писателя, реализующегося через авторские повествовательные стратегии. Подобный подход определяет научную новизну исследования.

Предлагаемый в диссертации подход формирует цель работы -рассмотрение границ повествовательной реальности в произведениях Набокова в свете авторских стратегий писателя. Для достижения цели необходимо решение следующих задач:

• определить значение эпизодических персонажей в формировании многоуровневого и цельного пространства повествования, пределов этой реальности, ее размыкания;

4 Липовецкий М. Русский постмодернизм: Очерки истории поэтики. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т. 1997. С. 46.

• уточнить роль категорий иррационального, абсурда и нонсенса и их соотношения в набоковском мировосприятии для понимания природы границ реального и ирреального;

• выявить специфические черты «пабоковского мифа России» как особого рода реальности;

• реконструировать природу набоковского мифологизма через рецепцию и завершение мифа России в произведениях А. Битова, С. Соколова и Д. Галковского.

Методологической и теоретико-философской основой диссертационного исследования послужили работы М. Бахтина, Г. Гуковского, Ю. Левина, Ю. Лотмана, М. Липовецкого, А. Скафтымова, Б. Успенского, М. Ямпольского, Р. Барта, Ж. Бодрийара, Ж. Делёза, Ж. Женетга, В. Шмида и др.

При рассмотрении центральной проблемы диссертации мы опираемся на труды Б. Аверина, В. Александрова, Г. Барабтарло, Б. Бойда, Н. Букс, С. Давыдова, Д. Б. Джонсона, А. Долинина, Ю. Левина, М. Липовецкого, А. Люксембурга, М. Медарич, К. Проффера, О. Сконечной, В. Старка и др., в которых наиболее подробно исследованы различные аспекты творчества Набокова.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Художественный мир Набокова представляет собой метатекст, одним из способов его синхронизации служат эпизодические персонажи. Их присутствие в тексте фиксирует границы между реальностью и ирреальным (намекает на потусторонность в произведении), формирует многомерное пространство, подчеркивает взаимодействие реальностей автора и персонажа, автора и читателя. Значимой для Набокова является возможность перехода границ, а не стремление познать иррациональное.

2. Двоемирие, зазеркалье — одна из характеристик потусторонности у Набокова. Стремление героев преодолеть пространство текста ради прозрения трансцендентного формирует внутренние сюжеты многих романов писателя. Именно осознание ирреальности дает возможность героям преодолеть иллюзорное ради реального, становится толчком к разрушению ирреальности и, по сути, является границей между мирами.

3. Мифологизм Набокова - это индивидуальное, субъективное свойство мировосприятия писателя, формирующее художественное пространство мифа как особый тип реальности. Специфическими чертами набоковского мифа России являются неизменность (пространство идеального), завершенность и пространственно-временная дистанцированность, тенденция к абстракции и привнесение элементов сказочного и фантастического за счет усиления роли вымысла.

4. Разные аспекты рецепции и завершения набоковского мифа России в произведениях А. Битова, С. Соколова, Д. Галковского

позволяют острее увидеть целостность набоковского мифа, его художественную продуктивность и историческую ограниченность. Повествовательные стратегии, с помощью которых создавался этот миф, применяются как для его продолжения, так и для его разрушения. Теоретическая значимость работы заключается в осмыслении опыта одного из крупнейших писателей XX века в уловлении «исчезающей реальности», формировании художественных стратегий, определивших развитие литературы не только в первой, но и во второй половине XX века, -в частности, формирование постмодернистской парадигмы в русской литературе. Результаты работы могут найти применение в нарратологии.

Практическая значимость работы связана с возможностью дальнейшего изучения творчества писателя. Результаты диссертационного исследования могут быть использованы в лекционных курсах по истории русской литературы XX века, русского романа, в работе спецкурсов и спецсеминаров по творчеству Набокова, а также при комментировании произведений писателя.

Апробация работы была проведена на Всероссийских конференциях молодых учёных «Филология и журналистика в начале XXI века» (апрель 2002, 2003, 2004 гг., Саратов), межвузовской научно-практической конференции «VIII Международные Виноградовские чтения» в МГПУ (23-26 марта 2004 г., Москва), Всероссийской научной конференции «Мир России в зеркале новейшей литературы» (15-17 марта 2004 г., Саратов), III Международной научной конференции «Русская литература в современном культурном пространстве» (ноябрь 2004 г., Томск), Международной научной конференции «Изменяющаяся Россия - изменяющаяся литература: художественный опыт XX - начала XXI в» (23-25 мая 2005 г., Саратов), Научной конференции «Движение художественных форм и художественного сознания XX и XXI веков» (3-5 июня 2005 г., Самара), Международной научной конференции «Библия и национальная культура» (4-9 октября 2004 г., Пермь), Международной конференции «Литература в диалоге культур-2», «Литература в диалоге культур-3» (18-21 октября 2004, 2005 гг., Ростов-на-Дону), II Межрегиональных Пименовских Чтениях (декабрь 2004 г., Саратов), Восьмой международной научной конференции «Филология в системе высшего образования» (21-22 июня 2005 г., Москва), Интернет-конферении «Мифологические исследования», проводимой Новосибирским государственным педагогическим университетом в 2005 г. на портале www.auditorium.ru, Третьей Международной Набоковской Конференции (2123 июня 2005 г., Санкт-Петербург).

Содержание работы отражено в 12 публикациях.

Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка, включающего 342 наименования.

Основное содержание работы

Во Введении представлена проблематика диссертации, определены цели и задачи исследования, обоснованы его актуальность, теоретическая и практическая значимость, формулируются положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Роль эпизодических персонажей в формировании художественного пространства в прозе Набокова» посвящена исследованию «периферии текста» писателя, что продиктовано несколькими предпосылками, которые выясняются в первом параграфе.

Обращение к специфике эпизодических персонажей в набоковской прозе позволяет решить вопрос о том, как любой мельчайший текстовый элемент выражает смыслы, которые были заложены в произведение автором, не ограничиваясь сферой главных героев, сюжетом и композицией произведения. Выявлению особенностей функционирования этой системы, ее пределов, границ повествовательной реальности служит исследование роли эпизодических персонажей в произведениях писателя. Теоретической базой для этой части работы стали труды Г. Гуковского и А. Скафтымова.

Существенноположение Г. Гуковского о том, что «...только такие утверждения о сущности, об идейно-художественном характере творчества писателя научно весомы и методологически правильны, которые могут быть продемонстрированы и доказаны на любой части его произведений», или, иными словами, «...в каждом элементе каждого произведения заключено отражение всего мировоззрения в целом. Следовательно, основа всего мировоззрения в целом может быть показана в каждой детали каждого типического произведения писателя»5.

Таким образом, обращение к эпизодическим персонажам способствует изучению творческого метода писателя как «основного определения эстетически - выраженного типа мировоззрения», включению произведения в более широкий круг явлений, прежде всего в систему творчества писателя»6.

Схожую мысль высказывает в своей работе «К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы» А. П. Скафтымов. При этом его рассуждения направлены не на совокупность произведений, представляющих творчество писателя в целом, а на конкретное произведение, в рамках которого ведется исследование: «...состав произведения сам в себе носит нормы его истолкования. Все части произведения находятся в некоторых формально — определенных отношениях. Компоненты даются и берутся во всей сложности контекста, льют свет друг на друга, и через сопоставление частей, через целостный охват всего создания, неминуемо должна раскрываться центральная

5 Гуковский Г. Изучение литературного произведения в школе (Методологические очерки о методике). М.-

Л.: Просвещение , 1966. С. 122-123. 'Тамже. С. 116.

значимость и эстетический смысл, как отдельных частностей, так и всего целого»7.

Изучение специфической роли эпизодических персонажей в художественной практике Набокова предполагает рассмотрение широкого круга тем и проблем, ориентируя читателя на одно из наиболее значительных свойств набоковской поэтики — многогранность, многоуровкевость художественного пространства. Его реконструкция невозможна без обращения к интертекстуальности, интратекстуальности, архитектонике и композиции произведений и другим авторским повествовательным стратегиям, формирующим набоковские произведения и его главную тему -потусторонность.

В втором параграфе «"Хранители ключей" от "временного жилища" главных героев: пределы повествования» рассматривается такой тип персонажей, как «хранители ключей» (госпожа Дорн из романа «Машенька», Менетекелфарес из романа «Король, дама, валет»), а также все тематические и мотивные линии, сюжетные роли, которые выполняют эти персонажи в повествовании: оппозиция родного дома и временного жилища, библейский подтекст в романе «Король, дама, валет» (в связи с именем Менетекелфарес), тема греха в романе «Король, дама, валет», значение эпизодических персонажей в судьбе главных героев, авторское присутствие в тексте в качестве эпизодического персонажа, мотив фокусов, мотив соглядатайства.

При рассмотрении набоковского творчества как единого метатекста значимой для понимания специфики повествовательной реальности оказывается такая особенность как имплицитно вводимые «ориентиры» для читателя, разбросанные по всему тексту. Высшая реальность мерцает в романе, но при этом реальность Творца аллюзийно связана с реальностью творца художественного текста. Подобно Богу, создавшему мир и наблюдающему за ним, автор произведения указывает читателю на собственное место в романе.

Источником аллюзии к имени Менетекелфарес стал не только Ветхий Завет, но и баллада Гейне. Это удалось выявить в связи с обнаружением схожих мотивов («огненные буквы» и их немецкий эквивалент «buchstaben von feuer» как повторяющийся мотив прозы Набокова) в других произведениях автора, а также взаимодействия этих мотивов в контексте всего набоковского творчества. Заинтересовавшись сюжетом о пророчестве Даниила, Набоков возвращается к нему в своих произведениях. Причиной тому может стать сходство действий Творца в сотворенном им мире и творца художественного произведения. Бог дает знаки человеку, чтобы последний сам попытался прийти к ответу на вопрос об их значении. Такая же ситуация близка художественному мышлению автора, который указывает внимательному читателю на те или иные «ключи» к произведению в

1 Скафтымов А. К вопросу о соотношении теоретичесого и исторического рассмотрения в истории литературы // Русская литературная критика / Под ред. В. В. Прозорона» О. О. Миловаиовой. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та. 1994. С. 142.

зависимости от способностей читателя их обнаружить, позволяет или не позволяет ему проникнуть «вглубь произведения». К тому же, вертикаль «человек — Бог» (тварь и Творец) соотносится с вертикалью «персонаж — автор» (создание и создатель).

Многоуровневость набоковских произведений достигается разными способами и порой включает в себя различные составляющие: с одной стороны - абсолютную фикциональность, вымысел как приоритет, с другой — элементы действительности, биографии писателя. Подобная модель не является уникальной, однако в специфике сочетания миметических и диегитических элементов формируется художественное пространство. Обращение к «хранителям ключей» стало попыткой выявления специфики подобного рода «фикциональных» персонажей. В третьем параграфе «"Женщина в черномзначение эпизодических персонажей в формировании единого метатекста прозы Набокова» исследуется другой повторяющийся тип эпизодических персонажей, («женщина в черном»), имеющий автобиографическую основу (В.Шульгина, С. Зиверт), соотносящийся с реальностью писателя и служащий рецепцией действительности. В то же время он интертекстуален и связан со скрытой литературной полемикой, присущей набоковскому дискурсу. В рамках рассмотрения этого типа повторяющихся эпизодических персонажей акцент был сделан на взаимосвязь диегитических и миметических элементов в прозе Набокова (сопоставление «человеческой влажности» и повествовательной реальности), устойчивые характеристики этого образа и их возникновение (эпитет «черный», определение через предмет, принадлежащий персонажу), аллюзийное пространство, возникающее в произведениях Набокова в связи с этим образом (совмещение прозаического и поэтического миров А. Чехова и А. Ахматовой). Анализ соотношения элементов действительного и вымышленного дал возможность для более отчетливого разграничения этих категорий в набоковском творчестве и позволил рассмотреть движение от жизненного впечатления к его художественному воплощению на периферии текста, где подобного рода особенности видны более отчетливо. Значимым стало обращение к тем элементам текста, которые способствуют формированию дополнительных смыслов в том случае, когда они уточняют или в какой-то мере дополняют интерпретацию произведений писателя, рассматриваемых с иных позиций.

Аллюзийная проекция к лирической героине (субъективному «я») Ахматовой послужила основой образа «женщины в черном». Совмещение трагического и иронического с постепенным усилением последнего и становится особенностью набоковской реализации в прозе ахматовского образа лирической героини. Автор отказывается от символической недоговоренности; включая своих персонажей в различные дискурсы, он расширяет пространство повествования, создавая собственную уникальную модель реальности.

Результатом нашей работы стало определение следующих функций эпизодических персонажей:

• мирообразующая (внутри произведения и всего мира Набокова: госпожа Дорн и Менетекелфарес);

• смещение границ реальности и ирреальности (Менетекелфарес, госпожа Дорн, «женщина в черном»);

• сигналы авторских повествовательных стратегий: интер- и интратекстуальности, архитектоники, композиции произведений, системы точек зрения (цепочка Зильберман — Лэйк — барон Я);

• интертекстуальная (несколько горизонтов пространства и времени: «женщина в черном»);

• интратекстуальная (единое пространство набоковского дискурса);

• создание духовного измерения (Менетекелфарес);

• сюжетная роль (организация конфликта — Менетекелфарес, функция персонифицированного Случая).

Рассмотрение проблемы интратекстуальности в произведениях Набокова позволяет воспринимать все его тексты как единый метатекст. Такая позиция подкрепляется наличием цепочки лейтмотивов, образующих модель его творчества, повторяющихся тем, повторяющихся сюжетных линий (например, «Венецианка» - «Подвиг», «Волшебник» - «Лолита»), а также повторяющихся эпизодических персонажей, формирующих композицию набоковских текстов.

Анализ текстов Набокова обнаруживает автора в качестве эпизодического персонажа, представленного как эксплицитно (например, стихотворение «Снимок»), так и в образной структуре произведений (например, образная цепочка Зильберман — Лэйк — барон Л.). Такой прием является одной из повествовательных стратегий иллюзии присутствия автора в тексте произведения, точкой зрения, представленной пунктирно. При этом мы не упоминаем прямого присутствия автора в тексте в облике самого себя, на которое он активно ссылается в своих интервью и предисловиях к романам: «...во втором абзаце пятой главы появляется первый намек на кого-то, кто «в курсе всех этих дел», - на таинственного самозванца <...>. Этот самозванец — не венский шарлатан <...>, но антропоморфное божество, изображаемое мною. В последней главе книги это божество испытывает укол состраданья к своему творению и спешит вмешаться»8.

Принципиально важна композиционная роль эпизодических персонажей в конкретных главах произведения, где они появляются (например, глава XXIX романа «Отчаяние»: «Старуха, собирающая на пригорке ароматные травы, видела, как...» - начало главы; «Старуха собирала над обрывом ароматные травы: рассказов хватит на целый год: «Я видела...Я видела...» - конец главы9).

8 Набоков В. Предисловие к английскому переводу романа «Король, дама, валет» («King, Queen, Knave»). Пер. Г. Барабтарло и В. Набоковой В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. Т.1. СПб.: РХГИ, 1999. С. 63.

5 Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 1999-2000. Т. 3. С. 364.

Эпизодические персонажи привносят множественность точек зрения на текст, размыкая его вовне. Они создают иллюзорную «жизненность» происходящего и таким образом структурируют текст в конкретных главах / частях его (например, «татарин в тюбетейке» и «босоногая женщина» в IV главе «Отчаяния»).

Данная особенность набоковского текста и, в частности, приема «размыкания» текста представлена наиболее явно в «Даре». Художественное пространство имеет многоуровневую природу: «В <...>метаморфозе внутреннего текста во внешний, героя в автора, сына в отца (и, если подняться еще на ступеньку выше, в возвращении смертного человека к своему Творцу) — таится, как нам кажется, загадка набоковской метафизики, основанной на принципе метапоэтики»10. Это замечание С. Давыдова, сделанное на другом материале, подкрепляется нашими наблюдениями над системой эпизодических персонажей, что подтверждает его как общий принцип для поэтики Набокова.

Благодаря авторским повествовательным стратегиям, рассмотренным нами в этой главе, потусторонность в произведениях Набокова связывается с многоуровневостью пространства, его цельностью и цикличностью, а также с принципиально важным «размыканием» пространства текста в метатекстовое пространство. Многослойная природа повествовательной манеры писателя позволяет одновременно ощущать и присутствие «тайн иррационального» и «сконструированность» бесконечности. Набоков постоянно направляет внимание читателя к той границе, о которой он иронично упоминает в эссе «Николай Гоголь»: «разница между комической стороной вещей и их космической стороной зависит от одной свистящей согласной».

Во второй главе «"Двоемирие" Набокова и "Зазеркалье" Кэрролла: границы реальности» исследуется художественное решение проблемы реальности в прозе Набокова. Категории реальности и ирреальности оказываются ключевыми для понимания авторских повествовательных стратегий и возникающей с их помощью «потусторонности». На наш взгляд, изучение специфических особенностей взаимодействия реальности и ирреальности в набоковской поэтике стоит рассматривать в рамках проблемы «Набоков — Кэрролл», а именно — в контексте интертекстуальных связей с Кэрроллом. С одной стороны, подобное рассмотрение позволяет более подробно остановиться на соотношении «зазеркалья» Кэрролла и «потусторонности» Набокова, с другой - дает возможность проследить, каким образом «нонсенс» Кэрролла способствовал формированию набоковской категории реальности, и шире, отношению к категории абсурда.

В первом параграфе «Потусторонность как инобытие прозы Набокова: специфика категории границы» устанавливается природа границы в прозе Набокова. Отмечается, в частности, что отличительной

111 Давыдов С. Набоков: герой, автор, текст // В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. Т.2. СПб.: РХГИ, 2001. С. 319.

особенностью набоковского текста является то, что автор совмещает пространство «реальности» с элементами инобытия, в силу чего формируется многомерность художественного пространства. В произведениях Набокова подчеркивается присутствие границы между пространствами; указание на это присутствие расширяет пределы произведений, что достигается за счет авторских намеков, актуализации символики (например, образ-символ лесной дорожки в романе «Подвиг»). Именно этот образ актуализирует тему иного пространства, само же пространство в романе не возникает, а уход героя, его исчезновение интерпретируется как уход именно в пространство иного бытия, что реализуется на образном и лексическом уровнях.

Интерес писателя сосредоточен на пределах миров, их границах и возможности перехода из одного мира в другой, на способах осуществления этого перехода. Не потусторонность в ее религиозном или оккультном понимании первостепенна для Набокова, а возможность существования иной реальности за пределами той, которую можно назвать «объективной» (реальность персонажей произведения). Именно образ границы, возникающий в произведениях Набокова, и указывает на подобного рода возможность. Эпизод из романа «Приглашение на казнь» иллюстрирует подобное положение: поводом для обвинения главного героя становится «гносеологическая гнусность». Само определение понятия гносеологии (наука о возможностях и границах познания) возвращает читателя к категории границы и его значению в романе (особенно в контексте финала произведения).

Наиболее частотной образной реализацией категории границы в набоковской прозе и поэзии является метафора «смерть — граница» и «сон — граница» (роман «Дар», стихотворение «Толстой» и др.). Использование подобных метафор в набоковской поэтике имеет своей основой не традиционный прием, широко разработанный в литературной практике, а скорее специфическое мироощущение автора и имеет индивидуальное наполнение (о принципиальной роли подобного «контрапункта» пишет в своей поэме Д. Шейд).

Специфика перехода из одного мира в другой возникает еще в раннем набоковском творчестве, в частности, в ранних рассказах, причем сам процесс перехода описывается автором более детально, чем в последующих произведениях. Например, в рассказе «Венецианка» пространством потусторонности становится холст, где границей между реальностью повествуемого и потустронностью оказывается картинная рама. Однако в большинстве ранних рассказов представители «иного» мира действуют в произведении наравне с остальными персонажами («Дракон», «Нежить», «Удар крыла»). Модель двоемирия в раннем набоковском творчестве во многом сформирована под влиянием традиций символизма (традиционная символистская модель двоемирия), что в позднейших произведениях уже исчезает в силу того, что у автора формируется свое отношение к потусторонности: предметом интереса Набокова становится не потусторонность как таковая, а возможность существования иной реальности

за пределами той, которую можно назвать «объективной» (реальность персонажей произведения).

Основой для сопоставления художественных практик Набокова и Кэрролла послужил довод о специфической роли воображения в поэтике обоих авторов, а именно о роли творческого сознания, способного преобразить действительность. Обращение к творчеству Кэрролла в связи с рассмотрением проблемы границы в набоковской прозе продиктовано мыслью о том, что своеобразным лейтмотивом в произведениях Кэрролла становится преодоление различного рода границ, переход из одного состояния в другое, подвижность границ и возможность видоизменения персонажей, их дублирование. Героиня Кэрролла, как и герои Набокова, преодолевает границы потусторонности (сон и смерть являются теми «способами», при помощи которых для героев становится возможным преодоление границ).

Во втором параграфе «Модель двоемирия в романе Набокова «Приглашение на казнь» и сказке Кэрролла «Алиса в стране чудес» сопоставляются модели двоемирия в романе Набокова и литературной сказке Кэрролла и исследуется природа иррационального, абсурдного и нонсенса, как они понимаются Набоковым.

В традиционной (романтической) модели двоемирия Кэрролла мир «реальный» противопоставляется миру «иллюзорному», героиня совершает свой выбор в пользу мира «реального» - «знакомого» пространства «объективной реальности». У Набокова же все иначе - заданный героям мир кажется им ирреальным, а единственной реальностью оказывается пространство иллюзорности, ради которого они отказываются от «объективной реальности», выходя за пределы текста. Данное различие принципиально для понимания набоковских произведений. Таким образом, романы Набокова противоположны сказкам Кэрролла, хотя оба автора создают в своих произведениях модель двоемирия. Согласно набоковским критериям ирреального Алисе Кэрролла пришлось бы выбрать пространство зазеркалья вместо «объективной реальности» ее английского быта.

В данном контексте значимой для обоих произведений становится воля главного героя, позволяющая преодолеть ирреальный мир в пользу реального. Различие оказывается в ином: ирреальный мир для Алисы — это мир зазеркалья, ирреальный мир для Цинцинната — мир повествования. Именно осознание иллюзорности окружающего дает возможность для перехода в реальность и разрушения ирреального. Подобный подход позволяет сопоставить набоковскую модель двоемирия «смерть-реальность» с моделью Кэрролла «сон-реальность».

Модель двоемирия, которая присутствует в произведениях Кэрролла («сон-реальность»), схожа по своей роли с набоковской моделью «смерть-жизнь». Вспомнив слова Ходасевича о том, что «Сирину свойственна сознаваемая или, быть может, только переживаемая, но твердая уверенность, что мир творчества, истинный мир художника, работою образов и приемов создан из кажущихся подобий реального мира, но в действительности из

совершенно иного материала, настолько иного, что переход из одного мира в другой, в каком бы направлении ни совершался, подобен смерти. <...> И хотя переход совершается... в диаметрально противоположных направлениях, он одинаково изображается Сириным в виде распада декораций. Оба мира по отношению друг к другу для Сирина иллюзорны»,11 можно прийти к парадоксальному выводу о том, что переход Цинцинната из иллюзорного мира в мир реальный оказывается не смертью, а рождением героя.

В третьем параграфе «Эссе Набокова "Николай Гоголь": прорыв в ирреальное» специфика иррационального рассматривается в жанре эссе, что должно доказать цельность набоковского мышления и творчества. В эссе Набоков наиболее полно передал свое отношение к природе иррационального в художественном творчестве и способам его выражения. Исследуя природу иррационального, Набоков делает Гоголя героем своего произведения, погружая его в вымышленное художественное пространство Петербурга. Такое вольное обращение с биографией писателя обусловлено отношением Набокова к судьбе Гоголя, которая для него представляет собой борьбу рациональности с иррационализмом. Единственной возможностью осмысления трансцендентного опыта, по Набокову, является творчество.

Интерпретация Набоковым художественного мировоззрения Гоголя и переосмысление художественного наследия Кэрролла и особенно категории нонсенса способствуют выявлению таких набоковских стратегий письма как уловление реальностей, как соприсутствие нескольких реальностей в пространстве повествования, где совмещается поту- и посюстороннее.

Способом проникновения в ирреальность становится для Набокова зеркало, дающее возможность герою попасть в другой (как правило, чуждый ему) мир или являющееся знаком подобного рода возможности («нетки» в «Приглашении на казнь» и, шире — все зеркальные поверхности в романах: лужи, отражения и различные искажения на воде).

Тема зеркала порождает в творчестве Набокова два в некотором смысле противоречивых образа: волшебный кристалл творчества и волшебный кристалл памяти. Образ зеркала как магического кристалла, в котором отражается прошлое, присущ Набокову не как индивидуальная его особенность, а скорее как элемент модернистской «картины мира». Совсем иные коннотации таит в себе образ магического кристалла творчества, пушкинский образ, символизирующий сам акт творения.

В третьей главе «Рецепция и завершение набоковского мифа в русской прозе конца XX века» предметом исследования становится специфика рецепции набоковского текста в современной русской литературе. Анализ набоковского мифа России ведется в работе в двух направлениях — формирование мифа России в творчестве Набокова и реконструкция этого мифа через произведения писателей, которые не только «наследуют»

11 Ходасевич В. О Сирине // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество В. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. Т.1. СПб.: РХГИ, 1999. С. 24S.

повествовательные стратегии Набокова, но и обращаются к его мифу России с разных сторон: миф России как пространство культуры у А. Битова, как пространство истории у С. Соколова, как внутреннее пространство человека у Д. Галковского. Разнообразие аспектов преемственности парадоксально подчеркивает целостность мифа России в художественной практике Набокова. Анализ текстов в третьей главе представляет собой попытку через художественное восприятие современных авторов, которые спорят с Набоковым, проследить природу набоковского мифологизма.

В данном контексте миф понимается как индивидуальный миф «мыслящего субъекта», состояние творящего человека. Мифу России у Набокова присущи черты неизменности, завершенности и пространственно-временной дистанцированное™, тенденция к абстракции и привнесение элементов сказочного и фантастического за счет усиления роли вымысла (благодаря тому, что снимается внешнее соотнесение с исторической конкретикой). Миф России для писателя аксиологичен, поскольку представляет определенную сложившуюся систему ценностей, живущую в его сознании. Единственным способом преодолеть пространственно-временную границу для героев Набокова становится вымысел.

Движение от реальных топонимов к индивидуальному авторскому их наполнению и последующая мифологизация пространства, либо создание своих топонимов и контаминация известных всем городов и стран с несуществующими - одна из черт, присущих манере Набокова. Она обусловлена специфическими пространственно-временными взаимосвязями в произведениях писателя.

Выбор произведений для сопоставления с метатекстом Набокова обусловлен следующими причинами: указанием авторов на влияние на их поэтику художественной манеры В. Набокова (А. Битов, С. Соколов), а также актуализацией писателя в качестве персонажа в романс Д. Галковского «Бесконечный тупик».

В первом параграфе «Миф культуры как особый тип реальности в романе «Пушкинский дом» А. Битова» прежде всего ставится вопрос о возможности рассмотрения взаимосвязи творчества Набокова и Битова и определяются черты, сближающие манеру А. Битова с Набоковым. Среди них: замечания об общем предмете романов «Пушкинский дом» и «Дар» (русская литература); первоначальное название (впоследствии снятое) одной из глав «Пушкинского дома» «Соглядатай» (соответственно тому, что Битов дает название главам по уже существующим произведениям литературы); проекция взаимоотношений отца и сына Одоевцевых на отца и сына Лужиных; близкие Набокову свойства авторского присутствия в прозе -разделение на всеведущего имплицитного автора и повествователя-скриптора, которому дана способность реставрировать и фиксировать прошлое героя, максимально сближающийся с ним, почти герой; типично набоковская образность на периферии битовского текста; способность писателя создавать видимость возникновения произведения на глазах читателя, актуализировать игру слов, возникающую при написании текста.

Исследуя природу мифа культуры, возникающего в романе Битова, автор диссертации показывает его ориентированность на набоковский мифологизм. Специфическими чертами мифа культуры становятся уникальность, завершенность и идеальность. Стоит также отметить, что набоковский миф России включается Битовым в единое пространство мифа культуры, которое он создает в своем романе. Пространство мифа связывается обоими авторами с литературой, Битова ставит на этом акцент в названии произведения - «Пушкинский дом» и жанре - «роман-музей», фиксируя еще одно свойство мифа — необратимость. Таким образом, в романе Битова возникает несколько одновременно сосуществующих пространств: пространство героя, в какой-то мере ирреальное, пространство симулякров и бытие культуры, вневременное, идеальное, пространство Слова, к которому стремится герой. Эта модель во многом напоминает структуру набоковских произведений, когда повествование доходит до точки совмещения читательского «я» и «я» персонажа (таким образом читатель и герой делают выбор в пользу Слова, идеального).

Во втором параграфе «"Налисандрия" С. Соколова: миф истории, симуляция реальности» отмечается, что если А. Битов обращается в своей художественной практике к мифу культуры, то С. Соколов акцентирует внимание на истории как одной из форм фиксации действительности, ее завершения. У Соколова миф России доводится до предела и саморазрушается, что обусловлено постмодернистским взглядом на действительность как на хаос, игровым принципом, которым руководствуется автор, ироническим отношением к аксиологии, а также отношением к действительности как к пространству симулякров. Обыгрывание фиктивности жизни в произведении Соколова — способ «от противного» обратиться к метафизическим проблемам, предположить возможность существования иных пределов, иначе взглянуть на проблему смерти. Сама историческая действительность создала предпосылки для разрушения мифа. Восприятие советской власти Набоковым было опосредовано эмигрантским существованием, для Соколова несколькими десятилетиями позже — это реальность, которая понимается как подмена жизни. С течением времени отношение к действительности как мнимости усугубляется. Соколов передает это, пародийно сближая миф России с советским мифом, травестируя мифологическое время и аксиологию исторического и мифологического описания жизни. Набоковский миф России — эстетический ориентир для Соколова, но вместо набоковской реконструкции, «воссоздания погибшего мира» - в «Палисандрии» деконструкция й базовой реальности, и ее отражений.

В третьем параграфе «"Метамифология" Д. Галковского как ключевая категория осмысления реальности в романе "Бесконечный тупик"» рассматривается категория метамифологии, ее специфика в романе Галковского. История у Галковского становится текстом, объектом литературы, подобно жизни протагониста. Объективная фиксация и передача исторических событий без внесения в нее элементов субъективности

невозможна. Создание метамифологии предполагает расчленение на сегменты системы мира и составление из них собственной системы, что сближает метод Галковского и мифологизм Набокова. Результатом создания метамифологии стало возникновение индивидуального мифа как России, так и русской истории, что осознавалось автором изначально и подразумевалось при характеристике жанра как «интеллектуальной провокации».

В диссертации прослеживается взаимосвязь, набоковского мифа России с метамифологией Галковского. Исследуя пространство интертекста, Галковский предпринял попытку прочтения истории как художественного произведения. Действительность в его романе изменила свой статус, став вымыслом, пространством повествования. Метод создания метамифологии подразумевает подход к прошлому как дешифрируемому тексту. Отправной точкой для создания произведения становится желание воссоздать несуществующее прошлое из элементов, чужих слов, а также стремление к достижению недосягаемого и реконструкции утраченного навсегда. На формирование подобного взгляда на историю во многом повиляло набоковское отношение к природе реального и ирреального, что способствовало формированию категории «метамифологии» как мифологии, предполагающей самосознание.

В ходе анализа авторских повествовательных стратегий в прозе Набокова и «Бесконечном тупике» Галковского выделяется как ключевая тема отца, исследуется взаимосвязь «Бесконечного тупика» и «Дара» Набокова и возможность прочтения романа Галковского как анти-«Дара». Необычным оказывается то, что единственной возможностью вернуть отца для героев «Бесконечного тупика» и «Дара» становится создание жизнеописания, фиксации своих воспоминаний, своеобразное воскрешение словом, перенесение действительности в иную плоскость. Образ отца в «Бесконечном тупике» воспринимается иронически постольку, поскольку для автора существует ориентир, своеобразный идеал — образ отца в «Даре», не предполагающий иронию. Актуализация этого образа при имплицитном сопоставлении с образом отца Одинокова в романе Галковского указывает на «идеальное» автора, в силу чего и возникает ирония. Однако ирония не отменяет любви, в данном случае, эти категории не взаимоисключают друг друга, в чем, возможно, и заключается парадокс образа отца Одинокова и отношения к нему сына в романе.

Последователи Набокова, воспринявшие миф России в другой исторической действительности, с иным отношением к этой действительности, интерпретировали его каждый по-своему. Но тем более явными стали для нас неизменные черты набоковского мифологизма, воспринятые современной прозой. В каком-то смысле набоковский миф существует как потустороннее по отношению к современности пространство.

В Заключении подводятся итоги исследования.

Каждая из глав диссертации представляет собой различный подход к проблеме реальности и пространства у Набокова, ведь невозможно понять, что такое потусторонность, не выявив специфические черты художественной

реальности писателя. Двигаясь от микроуровня к макроуровню, через рассмотрение композиционных границ реальности, к противопоставлению реальности и ирреальности, специфике зазеркалья и возможности преодоления ирреального ради реального и, наконец, к мифологизму Набокова как к особому типу реальности, автор диссертации приходит к выводу о том, что все свойства поэтики Набокова, выявленные в ходе анализа авторских повествовательных стратегий, уточняют понимание границ реальности и специфики потусторонности у Набокова как явления метапоэтического.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Антоничева М. Ю. «Значение сочетаний отдельных частей»: эпизодические персонажи в художественном мире В. Набокова // Филологические этюды: Сборник научных статей молодых ученых, посвященный 100-летию со дня рождения Г. А. Гуковского. Саратов: Изд-во СГУ, 2003. Вып. 6. С. 62-65.

2. Антоничева М. Ю. «Женщина в черном»: ахматовский образ в прозе В. Набокова // Филологические этюды: Сборник научных статей молодых ученых. Саратов: Изд-во Латанова В. П., 2004. Вып. 7. Часть I — II. С. 141-143.

3. Антоничева М. Ю. Роман С. Соколова «Палисандрия» как завершение набоковского мифа России // Вопросы истории и теории русской литературы XX века: Материалы VIII Виноградовских чтений. Москва, филологический факультет МГПУ, 23-26 марта 2004 г. М.: МГПУ, 2004. С. 119-124.

4. Антоничева М. Ю. «Метамифология» в романе «Бесконечный тупик» Д. Галковского II Мир России в зеркале новейшей художественной литературы: Сб. науч. трудов. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. С. 203-207.

5. Антоничева М. Ю. Способы репрезентации «набоковского текста» в романе Д. Галковского «Бесконечный тупик» // Литература в диалоге культур-2: Материалы международной научной конференции. Ростов-на-Дону: Комплекс, 2004. С. 116-118.

6. Антоничева М. Ю. О роли двойной аллюзии в романе В. Набокова «Король, дама, валет» // Библия и национальная культура: Межвузовский сборник научных статей и сообщений. Пермь: Перм. унт, 2004. С. 228-230.

7. Антоничева М. Ю. Набоковский миф России: от фактуальности к фикциональности // Филологические этюды: Сборник статей молодых ученых. Саратов: Изд-во Латанова В. П., 2005. Вып. 8. Часть I-II. С. 107-111.

8. Антоничева М. Ю. В. Набоков и А. Битов: проблема влияния /I Движение художественных форм и художественного сознания XX и XXI веков (в рамках проекта «Самарская филологическая школа»): Материалы Всероссийской научно-методической конференции 3-5 июня 2005 года, Самара. Самара: Изд-во СамГПУ, 2005. С. 270-276.

9. Антоничева М. IO. Специфика аллюзийности в романе А. Битова «Пушкинский дом» // Филология в системе современного университетского образования: Материалы научной конференции. М.: Изд-во УРАО, 2006. Вып. 8. С. 216-222.

10. Антоничева М. Ю. Набоков и аллюзии // Заповедник (литературно-художественный Интернет-журнал). №61 (январь). 2005. С.6.

11. Антоничева М. Ю. К вопросу о влиянии метафизики и художественной практики В. Набокова на поэтику А. Битова // RELGA (научно-культурологический Интернет-журнал) №9 [111] 17.06.2005. ISSN 1814-0149.

12. Антоничева М. Ю. Специфическая модель двоемирия в романе «Приглашение на казнь» В. Набокова и сказке Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес» // RELGA (научно-культурологический Интернет-журнал) №9 [131] 01.05.2006. ISSN 1814-0149.

ГРАНИЦЫ РЕАЛЬНОСТИ В ПРОЗЕ В. НАБОКОВА: АВТОРСКИЕ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНЫЕ СТРАТЕГИИ

10. 01. 01 -русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Подписано в печать 15.05.06. Формат 60x84 1/16. Объем 1,25 п. л. Тираж 100 экз. Заказ £8

АНТОНИЧЕВА Марта Юрьевна

Типография Издательства Саратовского университета. 410012, Саратов, Астраханская, 83.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Антоничева, Марта Юрьевна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. Роль эпизодических персонажей в формировании художественного пространства в прозе Набокова.

1.1 Методологические предпосылки.

1.2 «Хранители ключей» от «временного жилища» главных героев: пределы повествования.

1.3 «Женщина в черном»: значение эпизодических персонажей в формировании единого метатекста прозы Набокова.

ГЛАВА 2. «Двоемирие» Набокова и «Зазеркалье» Кэрролла: границы реальности.

2.1 Потусторонность как инобытие прозы Набокова: специфика категории границы.

2.2 Модель двоемирия в романе Набокова «Приглашение на казнь» и сказке Кэрролла «Алиса в стране чудес».

2.3 Эссе Набокова "Николай Гоголь": прорыв в ирреальное.

ГЛАВА 3. Рецепция и завершение набоковского мифа в русской прозе конца XX века.

3.1 Миф культуры как особый тип реальности в романе «Пушкинский дом» А. Битова.

3.2 «Палисандрия» С. Соколова: миф истории, симуляция реальности.

3.3 «Метамифология» Д. Галковского как ключевая категория осмысления реальности в романе «Бесконечный тупик».

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Антоничева, Марта Юрьевна

В XX веке существенно меняется отношение к природе реального. Переход к новой культурной парадигме обусловлен изменяющейся картиной мира: открытиями в области физики, связанными с переосмыслением категорий пространства и времени (теория относительности А. Эйнштейна, пятимерная теория поля Т. Калуци, принцип дополнительности Н. Бора); кризисом позитивистского мышления в философии; философским переосмыслением категории реальности (противопоставление условному, иллюзорному времени, которым оперирует разум, «реального времени» -чистой действительности А. Бергсона, представление о скрытой реальности подсознательного и бессознательного 3. Фрейда); художественным переосмыслением природы искусства и категории реального (разрушение пространственно-временных границ в практике авангарда и, прежде всего, в сюрреализме, философия жизнетворчества в модернизме, перенос акцента с предмета на форму описания, проблема установления контакта с реальностью - понимание «другого»); новым взглядом на роль языка в понимании природы действительности (семиотика, трансформационная лингвистика Н. Хомского, язык описания как элемент искусства в модернистской практике). Речь идет о «.поисках скрытой реальности, подлинной, но не потусторонней, - средствами, которые в разных областях представали как порождение новых знаний о человеке»1. Ставятся всевозможные эксперименты над природой реальности, которая воспринимается читателем параллельно действительности как реальность творческого акта, созданная из элементов действительности. Отказываясь от заранее заданной картины мира, позитивного и рационалистически организованного, литература пытается преодолеть давление реалистической традиции, где писатель стремился «снабдить воображаемый мир формальным свидетельством его реальности, в то же время сохранив за этим знаком двусмысленный характер двойственного объекта - одновременно правдоподобного и ненастоящего» , ради художественного ощущения неисчерпаемости и незавершенности действительности. Отношения творящего и незавершенной повествовательной реальности выходят на первый план, и именно они формируют новый тип прозы, где ключевое значение приобретает роль воспринимающего сознания, адресата художественного произведения. Различные варианты авторских повествовательных стратегий, вытекающие из такого миропонимания, формируют различные направления модернистского искусства.

Преодолевшие символизм» писатели приходят к осмыслению природы реальности по-разному. Ключевым для набоковского творчества становится взаимодействие реальности и ирреальности, что, несомненно, связано со специфическим отношением к природе действительности и теме потусторонности. Исследуя проблему взаимодействия Набокова с традицией постсимволизма, С. Сендерович отмечает значимое свойство постсимволистской традиции, разводящее ее с предшествовавшим символизмом и указывающее на специфическую природу реальности у Набокова: «различие между Символизмом и Постсимволизмом на этом фоне состоит прежде всего в том, что первый характеризуется двоемирием -постоянной установкой на другой, высший, трансцендентный, окутанный тайной мир, симптомы которого только и интересны в этом мире, тогда как второй двоемирия не знает - поэтому его установка не экстенсивная и мистическая <выделено нами, - М. А.>, а интенсивная и феноменальная»3. Близко к этому замечание А. Арьева о специфике художественной позиции писателя: «оригинальность позиции Набокова среди художников, воспринявших токи русского "серебряного века", в том и состоит, что для него равно вторичны и превозносимое символистами "реальнейшее", и милое сердцу акмеистов "реальное"»4.

В 1979 году в предисловии к посмертному сборнику стихов В. Набокова его жена, Вера Набокова, указала на одну из тем, которая, как ей казалось, была мало изучена в набоковедении, но именно она составляла центр набоковской метафизики: «Теперь <.> хочу обратить внимание читателя на главную тему Набокова. Она, кажется, не была никем отмечена, а между тем, ей пропитано все, что он писал; она, как некий водяной знак, символизирует все его творчество. Я говорю о «потусторонности», как он сам ее назвал в своем последнем стихотворении «Влюбленность»5. Тема эта намечается уже в <.> ранних произведениях Набокова <.>. Но ближе всего он к ней подошел в стихотворении «Слава»6, где он определил ее совершенно откровенно как тайну, которую носит в душе и выдать которую не должен и не может»7. Эти размышления и замечания жены писателя стали поводом для исследователей обратить внимание на столь значимую для автора тему и попытаться понять, каким образом она имплицируется в его произведениях и какое значение она имеет для понимания художественного мира и взаимодействия реального и ирреального в прозе Набокова. Как замечает Г. Блум, «любой поэт начинает (пусть и «бессознательно») с яростного бунта против идеи неизбежности о смерти, потрясающей его гораздо больше, чем остальных людей» .

Обращение к теме потусторонности связано не только с предисловием В. Набоковой и фиксацией этой темы как «главной» для писателя.

Любопытным кажется тот факт, что, еще не будучи зафиксирована в качестве понятия, «потусторонность» возникает в работах критиков и исследователей набоковского творчества периода эмиграции. Мы остановимся на наиболее репрезентативных из них, то есть тех, где подобного рода тема, а также проблема границ реальности оказывается если не ключевой в исследовании, то хотя бы одной из упоминаемых. Обнаруживая такие свойственные писателям начала века черты, как «стремление уйти в собственный мир из грустных будней, тоска по идеальному, пленительное сумасшествие воображения как реакция на тягостную власть быта, иллюзии взамен рационального, без пафоса существования, характерного для Запада, поиски интересных людей, насильно равняемых под шеренгу тяжелым прессом цивилизации»9, эмигрантские критики впервые ставят вопрос о потусторонности как одном из свойств прозы автора, определяемом как отсутствие границ между бытовым и запредельным миром10. В работе Н. Андреева, которую мы цитировали выше, автор различает в романе «Защита Лужина» совмещение «мира реального» и «фантастического мира искусства», выявляя, таким образом, бинарную структуру повествования. М. Кантор в статье «Бремя памяти (о Сирине)» обнаруживает в прозе писателя «неизменное присутствие посторонней силы, как бы водящей рукой автора»11. В. Ходасевич в статье «О Сирине» отмечает в романах писателя тему «соотношения миров»12. В своей рецензии на роман «Приглашение на казнь» П. Бицилли отмечает значимое для Набокова противостояние реального и ирреального, указывая на то, что подобного рода оппозиция является одной из наиболее характерных черт манеры писателя: «Всякое искусство, как и вся культура вообще - результат усилия освободиться от действительности и, пользуясь все же эмпирической данностью как материалом, переработать его так, чтобы прикоснуться к другому, идеальному миру. <.> Сирин показывает привычную реальность как «целую коллекцию разных неток», т. е. абсолютно нелепых предметов <.> и сущность творчества сводится к поискам того «непонятного и уродливого зеркала», отражаясь в котором, «непонятный и уродливый предмет» превращался бы в «чудный, стройный образ»»13. Таким образом, целесообразно говорить о том, что сама проблема двоемирия была воспринята еще эмигрантской критикой, которая задала определенную модель интерпретации набоковских произведений. Дальнейшую разработку эта проблема получает уже непосредственно в литературоведении, где акценты перемещаются с фиксации и описания границ реальности и темы потусторонности на изучение ее природы и способов ее экспликации.

Д. Б. Сиссон в своей диссертации "Cosmic Synchronization and Other Worlds in the Work of Vladimir Nabokov" (1979) впервые затронул проблему границ реальности, исследуя тему потусторонности в набоковском творчестве, понимаемой им как иррациональное знание писателя об иных мирах, и дал определение такой категории как «космическая синхронизация», которую исследователь интерпретировал как способность автора и читателя воспринимать все вещи в пространстве и все мгновения во времени одновременно (материалом для Сиссона стала автобиографическая проза Набокова). Вслед за диссертацией вышла знаменитая работа Д. Б. Джонсона "Worlds in Regression", где автор подробно останавливается на концепции двоемирия в набоковской прозе, которое понимается им следующим образом: «the fictional world inside that of the author-persona who in turn aspires to that of his author (the real one from the point of view) who stands in the same relationship to his author ad infinitum: worlds in infinite regression» («художественный мир, хранящий в себе образ автора-персонажа, сближающегося с повествователем, находящимся в схожих взаимоотношениях со своим автором и так до бесконечности - миры в бесконечной регрессии»)14, то есть, во многом сближаясь с Сиссонном в понимании потусторонности как особенностей наррации. Схожие замечания обнаруживаем в книге К. Проффера «Ключи к "Лолите"»: «Аллюзия, скрытая внутри аллюзии, открывает путь в иное измерение»15. Следующим исследованием, где акцентируется проблема пределов реальности и, непосредственно, тема потусторонности стала работа В. Александрова «Набоков и потусторонность», вышедшая за рубежом в 1991 году, в России только в 1999-м. Обратившись к этой теме, Александров решает ее во многом на тематическом и мотивном уровнях (выявляя «тематические парадигмы» набоковского творчества), хотя и указывает в своей работе, что потусторонность понимается им как совокупность метафизических, этических и эстетических представлений писателя. Подходя к набоковским произведениям как к единому макротексту (полагая, что металитературность является одним из ключей к пониманию потустороннего), Александров интерпретирует романы Набокова контекстуально, что, по его мнению, способствует уточнению авторских неопределенностей. Исследователь указывает на присутствие в произведениях Набокова «переплетающихся цепочек мотивов» или «текстуальных узоров», которые, наравне с «моделированием» (совпадение смысла или деталей в произведении как модель судьбы либо авторское указание на искусственную природу текста), становятся основными набоковскими приемами, через которые, по мнению Александрова, эксплицируется потусторонность. Связь метафизики писателя с эстетическими воззрениями Александров обнаруживает в использовании «разнообразных двусмысленностей и иронических оттенков»16, а также в связи с епифаниями-прозрениями, которые способны видеть многие герои. Характерными особенностями этих епифаний являются - «синтез различных чувственных переживаний и воспоминаний, ощущение вневременности,

1 7 интуитивное прозрение бессмертия» .

Схожие замечания присутствуют в биографии Набокова Ж. Бло, который, обратившись к роману «Прозрачные вещи», обнаруживает специфическую манеру видеиия писателя: «Шепчущие духи в произведении Набокова не являются строителями реальности. Они в ней аэды и рассказчики, вот почему им нужно открыть и навязать patterns, которые придадут форму и смысл их рассказам. Тем не менее эти patterns, вторая степень магического, если сравнивать его с демиургическим, остаются неполными, потому что будущее ускользает от их автора. Их высшее сознание, к которому получают доступ после метаморфозы смерти, придает им панорамное зрение на прошлое и настоящее, но поскольку должно уважать свободу человека, игрока на шахматной доске времени, будущее от этого сознания закрыто. Быть может, над этим сознанием есть Дух, сопоставимый с тем, чем является автор по отношению к рассказчику, которого он выдумал, автор, управляющий временем, которое он создал, сохраняя притом все шансы случая и возможности выбора. Набоков здесь вновь возвращается к убежденности, которую мы наблюдаем с первых его произведений: вселенной правит замысел без автора, чье искусство и знание пока еще разными, хотя соседними, союзническими путями пытаются

1Я проникнуть в тайну» . Работа М. Д. Шраера «The World of Nabokov's Stories» во многом продолжает разыскания Александрова (тематический и мотивный анализ), но на ином материале — исследователь в качестве материала для своей работы выбирает рассказы Набокова. Он обращает внимание на то, что Набокова интересует возможность проникновения в потусторонность, поскольку «the otherworld lures his characters because it radiates both love (usually romantic love but also such human passions as butterfly collecting) and perfect memories of the deceased or the unattainable, people and places alike (потусторонность привлекает его персонажей тем, что излучает одновременно любовь (как правило, романтическую, но иногда и такое человеческое пристрастие, как ловля бабочек), воспоминания об утраченном и недостижимом, схожих друг с другом людях и местах)»19. М. Шраеру принадлежит значимое уточнение понятия «потусторонности». Рассматривая стихотворение «Влюбленность», написанное главным героем романа «Взгляни на арлекинов» (к которому апеллирует В. Набокова), Шраер уточняет, что, переводя стихотворение на английский, Вадим Вадимович называет параллельную реальность "hereafter", эквивалентом, который не совсем точно совпадает с русским «потусторонность». "Hereafter" предполагает временную диахронию между реальностью («явь») и тем, что за ней следует, иным миром. <.> «Потусторонность» - как раз область, которая существует одновременно с реальностью обыденного мира и влияет 20 на нее» . Под пространством потусторонности Шраер понимает пространство в текстуальной памяти, источник и адресат творчества, отмечая, что «онтологически потусторонность Набокова близка к зазеркалыо, где героиня Льюиса Кэрролла обнаружила, что все повседневные

21 законы бытия перевернуты» .

Так называемую «многослойность пространства» обнаруживает у Набокова его биограф, Б. Бойд, отмечая, что «его стиль остается до крайности прозрачным, но в абзаце за абзацем нам попадаются то темные места, то блуждающие огоньки, которые помогают нам самостоятельно исследовать мир его книги. <.> Каждая деталь какой-нибудь из его сложных книг начинает жить в нашем сознании настолько, что мы можем заметить странность повторяющейся фразы или неслучайность повторяющегося узора, - когда, другими словами, мы сами устанавливаем новые отношения с разворачивающимся в пределах этой книги временем, непроницаемый мир Набокова неожиданно становится прозрачным, и сквозь него мы видим другие, далекие миры»22. Непосредственно к теме потусторонности Бойд обращается в другой своей работе «Метафизика Набокова: Ретроспективы и перспективы». Он уточняет замечание В. Набоковой, полагая, что главной темой для Набокова стало «место сознания во вселенной», что, по его мнению, включает вопрос «о том, что может л -J лежать за пределами сознания» . Таким образом, тему потусторонности Бойд понимает как специфическую метафизическую призму, способ познания действительности, мира, полагая, что гегелевский образ спирали является основной структурой метафизики Набокова.

Изучение творчества Набокова в русскоязычном литературоведении началось все же сравнительно недавно. В своей работе «Чуть-чуть о философии В. Набокова» 1978 года А. Пятигорский, обратившись к внутренней философии писателя, намечает проблему двоемирия в набоковском творчестве, указывая на дуализм мышления писателя, который, по его мнению, «.выражается прежде всего в <.> постоянном подчеркивании различия между мыслью человека и вещами, сделанными людьми или так или иначе очеловеченными» («цивилизацией»)24. Так называемое «умственное бытие» основывается на балансе между состоянием материи и мышлением, что обусловливает такую особенность: «Просто предметы и даже места теряют свою определенность в отношении мышления, превращаются одно в другое»25.

Исследованиями, посвященными изучению природы набоковской мистики, стали работы С. Давыдова «"Тексты-матрешки" В. Набокова» и Е. Курганова «Лолита и Ада». Определив тему творчества как предмет собственного исследования и обратившись к структуре «текста в тексте», природу набоковской . потусторонности Давыдов обнаруживает в гностицизме. Отмечая дуалистичность гностических мифов, Давыдов соотносит ее с набоковским двоемирием, полагая, что благодаря перекодировке гностического мифа в художественной системе романа «Приглашение на казнь» Набокову «удается создать ощущение метафизической реальности, мистического прозрения и опыта чисто

OA литературными, «рациональными» средствами» . Курганов обращается к мистике иного порядка - «культурно-историческая основа двух набоковских романов < «Лолита» и «Ада»>, своего рода их общий фундамент - это еврейская демонология.» . По мнению исследователя, в основе обоих романов лежат два ветхозаветных апокрифа - о Лилит, первой жене Адама, и об ангелах, проклятых Богом и превращенных в демонов. Также Курганов полагает, что ветхозаветный пласт противопоставлен в романах античному слою и связанному с ним европейскому. Демонологические линии в романах образуют, по Курганову, специфическое художественное пространство. Мистическое понимание природы потустороннего и ирреального у Набокова не является приоритетной областью в исследованиях, поскольку большинство набоковедов все же разделяет мысль о том, что «Набоков, как никто другой, понимал, что религиозно-мистическая философия, заведомо включавшая в себя иррациональное, страдала тем же пороком, что и позитивистская или материалистская: на практике она неминуемо приходила к идеологическим схемам»28.

Наиболее убедительным исследованием специфики «потусторонности» является, на наш взгляд, работа Ю. Левина «Биспациальность как инвариант поэтического мира В. Набокова», ставшая одной из первых русскоязычных работ о писателе. Ю. Левин предлагает семиотическую интерпретацию границ реальности и потусторонности у Набокова. Функциональная роль потусторонности определяется исследователем на разных уровнях. Обращая внимание на игровую природу искусства вообще и набоковского в частности, Левин отмечает, что подобного рода парадигма предполагает наличие как минимум двух партнеров; при рассмотрении данной проблемы на философском уровне исследователь указывает на то, что обращение к' биспациалыюсти стало одним из лейтмотивов философской мысли новейшего времени; с формально-семиотической точки зрения биспациальность обогащает текст семантически. Проводя аналогии с идей Лотмана о диалоге и двуязычии, необходимом для функционирования культуры, а также с концепцией Бахтина о полифоническом романе и замечаниями о ромаипой природе, Левин отмечает, что «у Набокова вступают в диалогические отношения не отдельные человеческие сознания, а целые миры, и события одного уровня реальности перекодируются в другой уровень»29. Биспациальность как таковая, по мысли Левина, является прежде всего выражением определенного мировосприятия и «несет в себе потенцию некоторого суперсюжетного сообщения, иными словами, сама биспациальная структура является генератором смысла, не заложенного в текст эксплицитно»30.

Из наиболее ранних работ, опубликованных в России, отметим статью А. Долинина «"Двойное время" у Набокова: От "Дара" к "Лолите"» (вошедшую позднее в его книгу «Истинная жизнь писателя Сирина»), где исследователь уточняет специфику «реальности» у Набокова, отмечая, что это понятие «имеет относительный характер: мир, порожденный в сознании персонажа, будь то сон, бред, воспоминание или творческий вымысел, очень часто меняется признаками с объективно сущим, в результате чего это последнее начинает восприниматься либо как «театр земной привычки, мундир временного естества» (4, 530), либо как некий непостижимый

7 I сверхтекст, творение чужого, высшего разума» . В качестве своеобразного ядра, составляющего основу набоковской вселенной, Долинин выделяет совокупность следующих тем: тема «потерянного рая», метафизическая утрата гармонии, тема соотношения эмпирической и вымышленной действительности и тема «потусторонности». При этом исследователь отмечает, что в совокупности эти темы представляют собой единую метатему «полиреальности» - «параллельного существования двух или нескольких миров, противополагаемых друг другу на основе пространственных <.>, временных <.>, гносеологических <.> и поэтико-риторических <.> оппозиций»32.

Полемизируя с замечанием Долинина о непостижимости рассудком той тайны, которая скрывается за многообразием реальности, Б. Аверин высказывает противоположное утверждение: «В основе мистики Набокова лежит представление о высшем разуме, совсем ином и бесконечно более высоком, чем наш, и все-таки воспринимаемом нами благодаря любви, искусству, нравственности, игре, незаинтересованному созерцанию»33. Именно в силу того, что, по замечанию Аверина, Набоков утверждал такой тип мистики, противоположный символистскому, исследователи его творчества порой приходят к выводу об отсутствии в его художественной практике философии и метафизики, обнаруживая лишь изящную словесную игру. Хотя, как справедливо напоминает Аверин, одной из главных мыслей, высказанных Набоковым в лекциях, стало указание на иррациональную основу мира и на роль искусства, способного рационально ее осмыслить.

Несколько иная точка зрения представлена в книге М. Шульмана «Набоков, писатель: Манифест», написанной в эссеистичной манере. Автор обращает внимание на столь значимую для писателя оппозицию реального и ирреального: «.инобытие, которое рассматривает Набоков, есть некое солнечное, светлое, дающее жизни смысл, пространство, в котором звучит гомерический смех и в котором восстанавливаются в некоем изначальном, невозможном виде все разрушенное, согнутое и обезумевшее в нашем мире»34. Более того, полагая, что инобытие - это в некотором роде «сверхбытие», он связывает ирреальное с пространством вымысла35.

По мнению JI. Рягузовой, понятие творчества включает в себя оппозицию реального и ирреального миров, то есть, потусторонность. Цитируя Набокова, согласно которому литература есть «соприкосновение с иным состоянием сознания», Рягузова полагает, что именно благодаря творчеству «осуществляется связь с другими формами бытия». Это обусловлено еще специфической ролью концепта «творчества» в набоковской модели мира, где оно - «не искусственно созданная реальность, а гармоническая целесообразность, «фокус» пересечения реальностей, их проекция», «попытка выйти за крайние пределы не только своего «я», но и видимого мира, в запредельное»36.

А. Арьев при исследовании природы двоемирия (а он отмечает не только двое-, но и троемирие в набоковской вселенной) писателя обращает внимание на то, что «вести из вечности являются той художественной реальностью, которую постигал и выражал Набоков. Реальностью, по одну сторону которой грубоватое "реальное", по другую - гипотетическое "реальнейшее"». Арьев приходит к выводу, что «.настоящий художник оказывается на том уровне реальности, которого ни для кого другого на земле не существует. Это уровень сна»37.

О. Воронина в своей работе38 обращает внимание на игру миров, присущую художественному миру Набокова, однако полярными для нее оказываются понятия «реальность» (в гегелевском понимании) и «высшая реальность» - искусство. В остальном замечания Ворониной во многом повторяют ход мыслей Пятигорского в вышеуказанной работе. Работа Ворониной наряду с исследованием Б. Бойда «Метафизика Набокова: ретроспективы и перспективы» вошла в сборник, посвященный прошедшей в Санкт-Петербурге конференции «Реальность текста: Метафизика Набокова» 18 ноября 2000 года. Среди, других работ, представленных на конференции, отметим статью Е. Радько «В. Набоков. «Защита Лужина»: Ситуация метафизического поиска», где па материале романа делается вывод о том, что «экзистенциальная позиция Набокова может быть определена как позиция тотального сопротивления неистинному, ложному миру-лабиринту, мешающему личности подняться к подлинной, живой, реальной свободе, духовному, метафизическому бытию»39. Финал произведения трактуется исследователем как стремление писателя завершить «ситуацию метафизического поиска обретением героем истинного существования, утверждением первоочередности, «главенства» иномирия, метафизической действительности, которая делает возможным и оправдывает существование человека»40. Тему гностицизма в творчестве Набокова затрагивает в своей работе Л. Бугаева41, продолжая разыскания С. Давыдова, представленные им в монографии «"Тексты-матрешки" В. Набокова».

Г. Барабтарло усматривает определенную систему, присущую всем произведениям Набокова. По его мнению, основу текстов писателя составляет тема любви, которая последовательно охватывает совокупность трех плоскостей «мира внешнего», «мира внутреннего» («жизнь души») и «мира иного». Совмещение миров происходит последовательно, и понимается как «постепенное восхождение от «внешнего» к «внутреннему» и далее к «иному»42. По мнению Барабтарло, «все лучшие книги Набокова написаны в согласии с этой системой»43.

Написанные за последние годы кандидатские и докторские диссертации, посвященные творчеству Набокова, можно тематически разделить на несколько групп. Первую группу объединяет теоретический аспект, выдвинутый в заглавие работы, где материалом становятся романы или поэзия Набокова, либо произведения Набокова наравне с другими авторами (Орлицкий Ю. «Взаимодействие стиха и прозы: Типология переходных форм», Бологова М. «Стратегии чтения в контексте художественного повествования», Трубецкова Е. «"Текст в тексте" в русском романе 1930-х годов», Калинина Е. «Традиции русского символистского романа в романе 20-х - 30-х годов XX века (А. П. Платонов "Чевенгур", В. В. Набоков "Дар")», Лейни Р. «Модернистская ирония как один из истоков русского постмодернизма»). Вторую и весьма значительную группу составляют работы, объединенные рассмотрением произведений писателя с лингвистических позиций, выявлением языковой специфики текстов (Каракуц-Бородина Л. «Языковая личность Владимира Набокова как автора художественного текста: лексический аспект (на материале русскоязычной прозы)», Носовец С. «Цветовая картина мира В. Набокова в когнитивно-прагматическом аспекте (цикл рассказов "Весна в Фиальте")», Рахимкулова Г. «Языковая игра в прозе В. Набокова: (к проблеме игрового стиля)», Авдевнина О. «Смысловая плотность художественного текста (На материале русскоязычной прозы В. В. Набокова)», Данилова Е. «Поэтика повествования в романах В. В. Набокова: прагма-семиотический аспект»). Продолжаются интертекстуальные разыскания, проблеме взаимодействия и взаимовлияния посвящены работы Злочевской А. «Художественный мир В. Набокова и русская литература XIX в.: генетические связи, типологические параллели и оппозиции», Шадурского В. «Поэтика подтекстов в прозе В. В. Набокова», Леденева А. «Поэтика и стилистика В.В.Набокова в контексте художественных исканий конца XIX - первой половины XX века»,

Сконечной О. «Традиции русского символизма в прозе В. Набокова», Карпович И. «Сборник рассказов В. Набокова «Весна в Фиальте»: Поэтика целого и интертекстуальные связи». Изучению проблемы автобиографизма в прозе Набокова посвящены работы Б. Аверина «Романы В. Набокова в контексте русской автобиографической прозы и поэзии», монография «Набоков: Авто-био-графия» М. Маликовой, кандидатская диссертация И. Бибиной «Пространство и время в автобиографических романах В. Набокова». Изучению игрового пространства в прозе, поэзии и драматургии посвящены работы В. Гусакова «Игровое пространство в поэзии и драматургии В. Набокова», работы Г. Рахимкуловой «Языковая игра в прозе В. Набокова (к проблеме игрового стиля)» и А. Пимкиной «Принцип игры в творчестве В.В. Набокова». Поэзия В. Набокова или персонажей его произведений рассматривается в работах уже упомянутого Орлицкого, а также в кандидатской диссертации Малофеева «Поэзия В. Набокова».

Не касаясь напрямую в своих работах границ реальности и темы потусторонности, авторы диссертаций делают наблюдения над многомерностью художественного пространства набоковской прозы, которые оказываются важными для понимания оппозиции реального и ирреального. К некоторым из этих работ мы еще вернемся в тексте диссертации.

Будучи предметом нарративной (М. Бахтин, В. Тюпа, В. Шмид, Ж. Женетт, Ю. Криетева) эстетики, повествовательные стратегии имеют различные определения - «нарративные стратегии», «стратегии текста», «текстовые стратегии», «повествовательные инстанции». Под авторскими повествовательными стратегиями в диссертационном исследовании понимается способ письма, который избирает Набоков для коммуникации с читателем как основным реципиентом текста, способ, в какой-то мере предполагающий предусмотренность и организованность интерпретации самой структурой текста. Иными словами, «каким образом автор описывает последовательность происходящих событий, как он их трактует, какие грамматические и событийные категории при этом оказываются в центре ключевыми»44. Форма авторства, или креативная составляющая коммуникативной стратегии, предполагает текстообразующую соотнесенность субъекта (читателя) и формы высказывания (повествования) как целого. Имеется ввиду авторская позиция говорящего и его речевая маска (абстрактный автор, фиктивный нарратор, имплицитный автор, биографический автор, образ автора) и позиция читателя (абстрактный читатель, образ читателя, образ идеального реципиента, фиктивный читатель).

Исследуя природу авторских повествовательных стратегий, мы ориентируемся на модель повествовательной структуры, разработанную В. Шмидом, выделяющим четыре уровня текстовой коммуникации: 1. Внетекстовой уровень, где коммуникация происходит между реальным автором и реальным читателем; 2. Внутритекстовой уровень - коммуникация абстрактного\имплицитного автора и абстрактного читателя; 3. Внутритекстовой уровень коммуникации «фиктивных» автора и читателя (имеются ввиду эксплицитные повествовательные инстанции, выступающие в виде персонажей); 4. Уровень повествования, текста, где возникают коммуникативные ситуации между персонажами (акторами)45.

В рамках исследования повествовательных стратегий можно выделить следующие значимые элементы наррации: сюжет и фабула, повествованис\дискурс, персонажи, повествовательная роль, время, модальность повествования, точка зрения.

При рассмотрении данной проблемы нас интересуют те возможности интерпретации, на которые ориентирует читателя Набоков.

Изучение набоковских повествовательных стратегий — предмет исследования широкого круга набоковедов. К проблеме реального (биографического), эксплицитного (рассказчика) и имплицитного (образ автора) автора обращаются в своих работах Б. Бойд, Ж. Бло, А. Бабиков, А. Долинин, М. Шраер.

Исследованию сюжета и фабулы тех или иных произведений Набокова посвящены работы Б. Аверина, В. Александрова, Н. Анастасьева, А. Бабикова, Б. Бойда и др.

К специфическим проблемам набоковского повествования обращаются В. Липецкий, А. Медведев, Н. Мельников, А. Мулярчик, Э. Найман, К. Проффер, Б. Сарнов.

Категория времени в прозе Набокова исследуется Б. Авериным, Ю. Левиным, М. Маликовой, В. Пискуновым, Е. Трубецковой, Е. Уховой, М. Шульманом.

Стратегии чтения становятся предметом исследования в работах А. Бродски, А. Долинина, 3. Захаровой, в диссертации М. Бологовой «Стратегии чтения в контексте художественного повествования». М. Болотова отмечает, в частности, что «в романе В.В. Набокова «Дар» текст-«пространство» формируется вокруг модели читательских стратегий, по мере постепенного узнавания основных вех путей. Модель, по которой строится чтение и осмысление в своем прообразе и инварианте, объективно принадлежит тексту романа и реализуется на всех его уровнях»46. К читательским стратегиям обращается в своей работе и Н. Кафидова, рассматривая концепцию читателя в поэтике Набокова47.

Модальность повествования исследуется В. Александровым, Б. Бондом, Н. Букс, М. Гришаковой, Е. Даниловой, Е. Калининой, Е. Лебедевой.

К приему «текст-в-тексте» и его функциональным особенностям в набоковской прозе обращаются С. Давыдов, Е. Трубецкова, Л. Целкова, М. Шульман. Подобного рода интерес обусловлен тем, что «в "произведениях о произведениях" действительность, как правило, вытесняется за рамки художественного текста. <.> Здесь раскрывается полная условность реалистического метода в искусстве, основанном на миметическом принципе отражения, и таится артистическое кредо автора. В антимиметическом творчестве Набокова предмет искусства - само искусство»48.

Стратегия точек зрения как один из способов интерпретации набоковского повествования используется в работах И. Бибиной, Ю. Левина, Р. Лейни, М. Маликовой, Б. Маслова, К. Проффера.

В работах В. Гусакова, А. Люксембурга, А. Пимкиной, Г. Рахимкуловой, а также С. Сендерович и Е. Шварц игровые стратегии Набокова рассматриваются на разных уровнях - лингвистическом, социокультурном, культурологическом, литературном.

Обращение к авторским повествовательным стратегиям в диссертационном исследовании обусловлено прежде всего тем, что некоторые из них (способность эпизодических персонажей становиться персонифицированным случаем для главных героев, уловление реальностей, интерпретация прошлого как мифологического пространства) являются малоизученными в набоковедении. Те же стратегии, которые привлекаются в диссертационном исследовании помимо вышеперечисленных (игра с читателем, ориентация на читателя как на последнего интерпретатора текста, авторская вненаходимость, особенности интер- и интратекстуальности, сюжет и фабула, повествование\дискурс, персонажи, повествовательная роль, время, модальность повествования, точка зрения), не были прежде рассмотрены в аспекте изучения границ реальности у Набокова. Обращение к этим стратегиям, на наш взгляд, способствует уточнению проблемы границы реальностей и специфики потусторонности у Набокова. Объектом и материалом исследования стала проза Набокова русскоязычного и англоязычного периода. Присутствие автореминисценций в набоковской прозе, приемы, работающие не только в рамках одного романа, но и на «метауровне», по определению Долинина49, признаки метапрозы, зафиксированные в работе М. Липовецкого50, создают возможность интерпретации художественного наследия писателя как единого пространства повествования, метатекста. Допустимость подобного рассмотрения отмечали в своих работах В. Александров, С. Давыдов, А. Долинин, IO. Левин, М. Медарич.

Предметом исследования стали значимые для Набокова границы реальности, выраженные в интра- и интертекстуальности; роль эпизодических персонажей в понимании пространственной организации текста и композиционной структуры набоковского повествования (его размыкания); природа иррационального у Набокова - ирреальное, зазеркалье как «иные реальности» повествования; специфика мифологического пространства в текстах.

Предлагаемый в диссертации подход формирует цель работы -рассмотрение границ повествовательной реальности в произведениях Набокова и свете авторских стратегий писателя. Для достижения цели необходимо решение следующих задач:

• выявить специфические черты «набоковского мифа России» как особого рода реальности;

На защиту выносятся следующие положения:

2. Двоемирие, зазеркалье - одна из характеристик потусторонности у Набокова. Стремление героев преодолеть пространство текста ради прозрения трансцендентного формирует внутренние сюжеты многих романов писателя. Именно осознание ирреальности дает возможность героям преодолеть иллюзорное ради реального, становится толчком к разрушению ирреальности и, по сути, является границей между мирами.

4. Разные аспекты рецепции и завершения набоковского мифа России в произведениях А. Битова, С. Соколова, Д. Галковского позволяют острее увидеть целостность набоковского мифа, его художественную продуктивность и историческую ограниченность. Повествовательные стратегии, с помощью которых создавался этот миф, применяются как для его продолжения, так и для его разрушения.

Теоретическая значимость работы заключается в осмыслении опыта одного из крупнейших писателей XX века в уловлении «исчезающей реальности», формировании художественных стратегий, определивших развитие литературы не только в первой, но и во второй половине XX века, -в частности, формирование постмодернистской парадигмы в русской литературе. Результаты работы могут найти применение в нарратологии.

Апробация работы была проведена на Всероссийских конференциях молодых учёных «Филология и журналистика в начале XXI века» (апрель 2002, 2003, 2004 гг., Саратов), межвузовской научно-практической конференции «VIII Международные Виноградовские чтения» в МГПУ (23-26 марта 2004 г., Москва), Всероссийской научной конференции «Мир России в зеркале новейшей литературы» (15-17 марта 2004 г.* Саратов), Международной научной конференции «Библия и национальная культура» (4-9 октября 2004 г., Пермь), III Международной научной конференции «Русская литература в современном культурном пространстве» (ноябрь 2004 г., Томск), II Межрегиональных Пименовских Чтениях (декабрь 2004 г., Саратов), Международной научной конференции «Изменяющаяся Россия -изменяющаяся литература: художественный опыт XX - начала XXI в» (23-25 мая 2005 г., Саратов), Научной конференции «Движение художественных форм и художественного сознания XX и XXI веков» (3-5 июня 2005 г., Самара), Международной конференции «Литература в диалоге культур-2», «Литература в диалоге культур-3» (18-21 октября 2004, 2005 гг., Ростов-на-Дону), Восьмой международной научной конференции «Филология в системе высшего образования» (21-22 июня 2005 г., Москва), Интернетконферении «Мифологические исследования», проводимой Новосибирским государственным педагогическим университетом в 2005 г. на портале www.auditorium.ru, Третьей Международной Набоковской Конференции (2123 июня 2005 г., Санкт-Петербург).

Содержание работы отражено в 12 публикациях.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Границы реальности в прозе В. Набокова"

Заключение

Каждая из глав диссертации представляет различный подход к проблеме реальности и пространства у Набокова, ведь невозможно понять, что такое потусторонность, не выявив специфические черты художественной реальности писателя. Обращение к повествовательным стратегиям Набокова, к его поэтике дает возможность приблизиться к пониманию его метапоэтики, а через нее - метафизики, строящейся на метапоэтическом принципе.

В первой части работы акцент делается на специфической роли эпизодических персонажей в формировании художественного пространства и выявляется замкнутость пространства повествования, каждый из элементов которого детерминирован авторской волей.

С эпизодическими персонажами связаны те же темы, что и с главными героями произведений. Именно они реализуют для главных героев функцию судьбы (персонифицированного Случая), способствуя развитию сюжета. Даже через такую, на первый взгляд, незначительную особенность, как имя эпизодического персонажа (Менетекелфарес), возникает мотив фатальности бытия главных героев. В то же время это имя служит маркером авторского присутствия в тексте, отсылая нас к вертикали «создание - создатель», когда автору доступно абсолютное знание о судьбе своих героев.

Различные функции эпизодических персонажей, отмеченные нами в исследовании (мирообразующая, интертекстуальная, интратекстуальная, создание духовного измерения, сигналы авторских повествовательных стратегий, смещение границ реальности и ирреальности, сюжетная роль -организация конфликта), формируют в прозе Набокова множественность точек зрения и многомерность пространства.

Вертикаль «персонаж-автор», которую создает Набоков в своих произведениях, соотносится с вертикалью «человек-Бог» по принципу создание и Создатель» \ «тварь и Творец», что говорит о специфической роли автора в отношениях не только с читателем, но со своими персонажами.

Такие стратегии, как игра с читателем, ориентация на читателя как на последнего интерпретатора текста, авторская вненаходимость, способность эпизодических персонажей становиться персонифицированным случаем для главных героев, размыкают пространство повествования вовне, указывая на границы между мирами повествуемого, читательского, «предела строки» для героев. Рассмотрение границ пространства на периферии текста приводит к выявлению некоторых особенностей эпизодических персонажей, указывающих на многомирность и многомерность набоковского пространства: создание духовного измерения, пространство героя как отдельный мир. На композиционном уровне акцент делается на смещении границ реальности и ирреальности в набоковской прозе.

Текстовые переклички, повторения, повторяющиеся эпизодические персонажи в произведениях Набокова, возникновение главных героев одного романа в качестве эпизодических в других набоковских произведениях способствуют формированию единого метатекста прозы Набокова, единого художественного пространства.

Следующим шагом в исследовании стало обращение к категориям ирреальности, абсурда и нонсенса. Свое отношение к природе иррационального в художественном творчестве и способам его выражения Набоков наиболее полно передал в эссе «Николай Гоголь». Исследуя природу иррационального, Набоков делает Гоголя героем своего произведения, погружая его в вымышленное художественное пространство Петербурга. Подобное «вольное» обращение с биографией писателя обусловлено отношением Набокова к судьбе Гоголя, которая для него представляет собой борьбу рациональности с иррационализмом. Единственной возможностью осмысления трансцендентного опыта, по Набокову, является творчество.

Анализ интерпретации Набоковым художественного мировоззрения Гоголя в понимании иррационального и переосмысления писателем художественного наследия Кэрролла и категории нонсенса дал нам возможность выявить такую набоковскую стратегию письма, как уловление реальностей, указывающую на значимость соприсутствия нескольких реальностей в пространстве повествования, где совмещается поту- и посюстороннее.

Ключевой для Набокова является категория границы, указание на возможность перехода в другие пространства, где воля героя способна преодолеть творимую реальность ради сотворенной. Стремление героев Набокова выйти за пределы пространства текста ради прозрения трансцендентного формирует внутренние сюжеты многих романов писателя. Именно осознание ирреальности дает возможность героям преодолеть иллюзорное ради реального, становится толчком для перехода героев и разрушения ирреальности и, по сути, является границей между мирами.

Третьим шагом в диссертации стала попытка смены точки зрения на объект исследования, что повторяет ход мышления самого автора: обращение к рефлексии современных авторов по поводу литературного отражения реальности Набоковым соотносится с рефлексией Набокова о специфике гоголевского пространства. Анализ набоковского мифа России ведется в работе в двух направлениях — формирование мифа России в творчестве Набокова и реконструкция этого мифа через произведения писателей, которые не только «наследуют» повествовательные стратегии Набокова, но и обращаются к его мифу России с разных сторон: миф России как пространство культуры у Битова, как пространство истории у Соколова, как внутреннее пространство человека у Галковского. Само разнообразие аспектов рассмотрения этой категории подчеркивает целостную связь ее особенностей в художественной практике Набокова. Подобный подход обусловлен целыо работы, направленной не на выявление набоковской традиции в современной прозе, а на попытку через художественное восприятие современных авторов, которые спорят с Набоковым, проследить природу набоковского мифологизма.

Выявление тех повествовательных стратегий, которые использовали в своей художественной практике последователи Набокова, и их рецепции набоковского творчества дало возможность для определения такой категории, как мифологизм, с присущими ему чертами неизменности, завершенности и пространственно-временной дистанцированности, тенденцией к абстракции и привнесением элементов сказочного и фантастического за счет усиления роли вымысла (благодаря тому, что снимается внешнее соотнесение с реальностью). Миф России для Набокова аксиологичен, поскольку представляет определенную сложившуюся систему ценностей, живущую в его сознании. Единственным способом преодолеть пространственно-временную границу для героев Набокова становится вымысел.

В случае с произведениями А. Битова, С. Соколова и Д. Галковского набоковский текст выступает в качестве аксиологической модели для авторов. Схожими оказываются и черты набоковской поэтики, воспринятые писателями: приоритет стиля над сюжетом, творческий процесс как предмет произведений (автореферирование как единый прием), подчеркнутая фикциональность повествования.

В романе Битова возникает миф культуры, который ориентирован на набоковский мифологизм. Специфическими чертами мифа культуры становятся уникальность, завершенность и идеальность. Стоит также отметить, что набоковский миф России включается Битовым в единое пространство мифа культуры, которое он создает в своем романе.

У Соколова миф России доводится до предела и саморазрушается, что обусловлено постмодернистским взглядом на действительность как на хаос, игровым принципом, которым руководствуется автор, ироническим отношением к аксиологии, а также отношением к действительности как к пространству симулякров. Указание на фиктивность жизни в произведении

Соколова позволяет автору предположить возможность существования иных пределов и обострить метафизическую проблему смерти.

В художественной практике Галковского рецепция набоковского мифа способствует формированию категории метамифологии - мифологии, в которой возможно существование самосознания породившей это самосознание цивилизации. Метод создания метамифологии подразумевает подход к прошлому как дешифрируемому тексту. Отправной точкой для создания произведения становится желание восстановить несуществующее, прошлое из элементов чужих слов, а также стремление к достижению недосягаемого и реконструкции утраченного навсегда. Таким образом, категория метамифологии строится во многом с учетом набоковского мифа, его переосмысления и переоценки.

Все свойства поэтики Набокова, выявленные в ходе анализа авторских повествовательных стратегий, уточняют понимание границ реальности и специфики потусторонности у Набокова как явления метапоэтического. Они доказывают небезосновательность и продуктивность исследования данной проблемы в аспекте рассмотрения повествовательных стратегий, которые использует автор при создании единого пространства повествования.

Список научной литературыАнтоничева, Марта Юрьевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 19992000.

2. Набоков В. Собр. соч. американского периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 1997-1999.

3. Набоков В. Собр. соч.: В 4 т. М.: Правда, 1990.

4. Набоков В. Второе добавление к «Дару» // Звезда. 2001. №1. С. 85-109.

5. Набоков В. Conclusive Evidence: Memoirs / Другие берега: Мемуары. М.: Захаров, 2004.

6. Nabokov V. Lolita. Moscow: IKAR Publisher, 2002.

7. Nabokov V. The Real Life of Sebastian Knight, Bend Sinister, Pnin, Pale Fire, Ada or Ardor. A Family Chronicle, Transparent Things, Look at the Harlequins! // http://www.mochola.org/nabokov/novels.htm

8. Набоков В. On Generalities // Звезда. 1999. №4.

9. Набоков В. Предисловия автора к англ. переводам романов. // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. Т.1. СПб.: РХГИ, 1999. С. 46-106.

10. Набоков В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб.: Искусство-СПб Набоковский фонд, 1998.

11. Набоков В. Лекции по зарубежной литературе: Остен, Диккенс, Флобер, Джойс, Кафка, Пруст, Стивенсон. М.: Независимая газета, 1998.

12. Из переписки В. Набокова с редакторами Письма В.В. Руднева к В.В. Набокову. Письмо В.В. Набокова к Т.Г. Терентьевой. /Публ. и коммент. Г.Б. Глушанок//Звезда. 2002. №7. С.175-187.

13. Набоков В. Из переписки с Э. Уилсоном // Звезда. 1996. № И. С. 112132.

14. Набоков В. «Как редко теперь пишу по-русски.»: Из переписки В. В. Набокова и М. А. Алданова (1940-1950) // Октябрь. 1996. №1. 121-146.

15. Набоков В. «Отчего я любил тебя.» Письмо В.Набокова С.Зиверт. // Звезда. 2002. №9. С. 134-135.

16. Набоков В. Письма // Огонек. 1995. №50. С. 65-67.

17. Набоков В. Письма к Гессенам // Звезда. 1999. №4. С. 42-45.

18. Набоков В. «Я не был легкомысленной жар-птицей, а, наоборот, строгим моралистом.»: Из писем Набокова // Вопросы литературы. 1995. Вып. 4. С. 171-198.

19. Nabokov V. Selected letters: 1940-1977. New York: A Harvest/ HBJ Book, 1989.1.

20. Ахматова А. «Примите этот дар.»: Стихотворения. М.: Летопись, 1997.

21. Битов А. В поисках реальности / Беседу вел корр. "ЛО" Евг. Шкловский // ЛО. 1988. № 5. С. 32-38.

22. Битов А. Изобретение каменного топора // Вопросы литературы. 1998. №1. С.281-297.

23. Битов А. Пушкинский дом. СПб.: Азбука-классика, 2004.

24. Битов А. Разные дни человека / Беседу вела И. Ришина // Лит. газ. 1987. 22 июля. №30. С. 6.

25. Галковский Д. Бесконечный тупик: Исходный текст // Континент. 1994. №81.

26. Галковский Д. Бесконечный тупик. М.: Самиздат, 1998.

27. Галковский Д. «Бесконечный тупик» (Исходный текст) // http://samisdat.eom/3/312-bt-p.htm

28. Галковский Д. Интервью // http://www.galkovsky.com/exclusive02.htm

29. Галковский Д. Интервью // Континент. 1993. № 77. С. 310-325.

30. Галковский Д. Очень русская сказочка! // http://www.livejournal.com/ users/galkovsky/3451 l.html?view=1649359&style=mine#tl649359

31. Галковский Д. Пропаганда. Псков: ГУП Псковская областная типография, 2003.

32. Гейне Г. Стихотворения. М.: Худ. лит., 1985 (Классики и современники: Поэтическая библиотека).

33. Гоголь Н. Собр. соч.: В 2т. М.: Худ. лит., 1966.

34. Пушкин А. Евгений Онегин. М.: Худ. лит., 1978.

35. Соколов С. Американцы не могут понять о чем это можно говорить два часа Беседа с писателем. / / Юность. 1989. №12. С.66-68.

36. Соколов С. Время для частных бесед: Интервью В. Ерофееву // Октябрь. 1989. №8.

37. Соколов С. Спасение в языке Беседа с писателем. // Лит. учеба. 1990. Кн.2. С. 180-184.

38. Соколов С. Интервью С. Адамову // Юность. 1989. №12.

39. Соколов С. Палисандрия. Эссе. Выступления. СПб.: Симпозиум, 1999.

40. Чехов А. Собр. соч.: В 8т. М.: Огонек, Правда, 1970.

41. Carroll L. Alice in Wonderland // Hertfordshire: Wordsworth Editions Limited, 1995 (Wordsworth Classics).

42. Heine H. Heines Werke in Ftinf Banden. Erster Banden. Gedichte: Aufbau -Verlag Berlin und Weimar, 1974 (Bibliotek Deutcher Klassiker).188 III

43. А. С. Пушкин и В. В. Набоков: Сборник докладов международной конференции 15-18 апреля 1999 г. СПб.: Дорн, 1999.

44. Авдевнина О. Смысловая плотность художественного текста (На материале русскояз. прозы В.В. Набокова): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Саратов, 1997.

45. Аверин Б. Гений тотального воспоминания. О прозе Набокова // Звезда. 1999. №4. СД58-163.

46. Аверин Б. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб.: Амфора, 2003.

47. Аверин Б. Романы В. Набокова в контексте русской автобиографической прозы и поэзии: Автореф. дис. д-ра филол. наук. СПб, 1999.

48. Александров В. Набоков и потусторонность: Метафизика, этика, эстетика. СПб: Алетейя, 1999.

49. Амусин М. О несходстве сходного // Октябрь. 2000. №2. С. 181-186.

50. Анастасьев Н. Одинокий король. М.: ЗАО Центрполиграф, 2002.

51. Анастасьев Н. Феномен Набокова. М.: Сов. писатель, 1992.

52. Аннинский JI. Возвращение к Набокову // Моск.новости. 1988. 1 мая. №18.

53. Асоян А., Подкорытова Т. След пушкинской музы в рассказе В.Набокова «Весна в Фиальте» // Изв. Сиб.отд-ния РАН. История, филология и философия. Новосибирск, 1992. Вып.2. С.52-58.

54. Бабиков А. Путь к «Дару» Владимира Набокова // Набоковский вестник. Вып. 4: Петербургские чтения. СПб.: Дорн, 1999. С.160-168.

55. Бабич Д. Каждый может выйти из зала. Театрализация зла в поизведениях В. В. Набокова // Вопросы литературы. 1999. Вып.5. С.142-157.

56. Барабтарло Г. Бирюк в чепце // Звезда. 1996. №11. С. 192-206.

57. Барабтарло Г. Разрешенный диссонанс // Звезда. 2003. №4. С. 190-205.

58. Безродный М. Имя черта // НЛО. 1998. №3(31). С.276-278.

59. Белова Т. Набоков и Э. Хемингуэй: (Особенности поэтики и мироощущения) // Вестник Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1999. №2. С. 55-61.

60. Бетеа Д. Изгнание как уход в кокон: образ бабочки у Набокова и Бродского//Руская литература. 1991. №3. С. 121-132.

61. Бибина И. К проблеме автобиографии // Автор. Текст. Аудитория: Межвуз. сб. науч. трудов. Саратов: Изд-во СГУ, 2002. С. 64-67.

62. Бибина И. «Магический кристалл» в романе В. Набокова «Другие берега» // Русский роман XX века: Духовный мир и поэтика жанра: Сб. науч. тр. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2001. С. 141-145.

63. Бибина И. Пространство и время в автобиографических романах В. Набокова: Автореф. дис. канд. филол. наук. Саратов, 2003.:

64. Битов А. Близкое ретро, или Комментарий к общеизвестному // Новый мир. 1989. №4. С. 135-164.

65. Бицилли П. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии. М.: Русский путь, 2000.

66. Бойд Б. В. Набоков: Русские годы: Биография. М.: Независимая газета; СПб.: Симпозиум, 2001.

67. Boyd В. V. Nabokov: The American Years: Biography. London: Vintage, 1993.

68. Бойд Б. Набоков: вступление в биографию. Биограф Набокова об автобиографиях Набокова// Литературное обозрение. 1999. №2. С. 1220.

69. Бойд Б. Метафизика Набокова: Ретроспективы и перспективы // Набоковский вестник. Вып. 6: Набоков и Серебряный век. СПб.: Дорн, 2001.

70. Бло Ж. Набоков. СПб.: Русско-Батийский информационный центр БЛИЦ, 2000.

71. Бологова М. Стратегии чтения в контексте художественного повествования: Автореф. дис. канд. филол. наук. Новосибирск, 2000.

72. Бонгард-Левин Г. Владимир Набоков и академик М.И.Ростовцев (Новые материалы из архивов США) // НЛО. 1993. №5. С.122-137.

73. Бродски А. «Лолита» и послевоенное эмигрантское сознание // НЛО. 2002. №58. С. 260 -279.

74. Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце: О русских романах В. Набокова. М.: Новое литературное обозрение, 1998.

75. В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. Т.1. СПб.: РХГИ, 1999.

76. В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. Т.2. СПб.: РХГИ, 2001.

77. Вострикова М. Набоков в миниатюре (Сборник рассказов «Возвращение Чорба») // Российский литературоведческий журнал. 1994. №4. С.103-109.

78. Галимова Е. Три карты («Пиковая дама» Пушкина и «Король, дама, валет» Набокова) // Русская литература. 2003. №1. С. 110-122.

79. Гальцева Р., Роднянская И. Помеха человек: Опыт века в зеркале антиутопий // Новый мир. 1988. №12. С.217-230.

80. Гандлевский С. Странные сближения // Иностранная литература. 2004. №10. С.241-263.

81. Гришакова М. О визуальной поэтике В. Набокова // http://www.ruthenia.ru/document/404860.html

82. Гусаков В. Игровое пространство в поэзии и драматургии В. Набокова: Автореф. дис. канд. филол. наук. Воронеж, 2003.

83. Давыдов С. «Тексты-матрешки» В. Набокова. СПб.: Кирцидели, 2004.

84. Данилова Е. Поэтика повествования в романах В. В. Набокова: прагма-семиотический аспект: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Саратов,2003.

85. Дарк О. Загадка Сирина: Ранний Набоков в критике «первой волны» русской эмиграции // Вопросы литературы. 1990. №3. С.243-257.

86. Десятов В. Русские постмодернисты и В. В. Набоков: интертекстуальные связи: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. Тамбов,2004.

87. Десятов В. Русские постмодернисты и В. Набоков. Барнаул: Изд-во Алтайского университета, 2004.

88. Джонсон Д. Птичий вольер в «Аде» Набокова // JIO. 1999. №2. С. 103109.

89. Джонсон Д. Странные соседи: Эйн Рэнд и Владимир Набоков // Звезда. 2001. №4. С. 195-203.

90. Долинин А. Две заметки о романе «Дар» // Звезда. 1996. №11. С. 168180.

91. Долинин А. Набоков, Достоевский и достоевщина // JIO. 1999. №2. С. 38-46.

92. Долинин А. Истинная жизнь писателя Сирина: Работы о Набокове. СПб.: Академический проект, 2004.

93. Есаулов В. Праздники. Радости. Скорби (Литература русского зарубежья как завершение традиции) // Новый мир. 1992. №10. С.232-242.

94. Ерофеев Вик. Русский метароман Набокова, или В поисках потерянного рая // Вопросы литературы. 1988. №10.

95. Захарова 3. Авторские стратегии и читательское восприятие: Рассказ В. Набокова «Пассажир» // Русская литературная классика XX века: В.

96. Набоков, А. Платонов, JI. Леонов: Сборник научных трудов. Саратов: Изд-во СПИ, 2000. С. 56-64.

97. Захарова 3. Архетипические мотивы волшебной сказки в романе В. В. Набокова «Приглашение на казнь» // Филол. этюды: Сб. науч. ст. молодых ученых. Вып. 1. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1998.

98. Звезда. 1996. № 11. В. Набоков: Неизданное в России.

99. Звезда. 1999. № 4. В. Набоков: К 100-летию со дня рождения.

100. Зверев А. Набоков. М.: Молодая гвардия, 2001.

101. Злочевская А. Поэтика В. Набокова: Новации и традиции // Русская литература. 2000. № 1. С. 40-62.

102. Злочевская А. Художественный мир В. Набокова и русская литература XIX в.: генетические связи, типологические параллели и оппозиции: Автореф. дис. д-ра филол. наук. М., 2002.

103. Злочевская А. Художественный мир В. Набокова и русская литература XIX века. М.: Изд-во МГУ, 2002.

104. Калинина Е. Традиции русского символистского романа в романе 20-х 30-х годов XX века (А. П. Платонов «Чевенгур», В. В. Набоков «Дар»): Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2004.

105. Каневская М. Семиотическая значимость зеркального отображения: Умберто Эко и Владимир Набоков // НЛО. 2003. №60. С. 204-213.

106. Карпович И. Сборник рассказов В. Набокова «Весна в Фиальте»: Поэтика целого и интертекстуальные связи: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Барнаул, 2000.

107. НО.Кафидова Н. Концепция читателя у В. Набокова // Движение художественных форм и художественного сознания XX и XXI веков: Материалы Всероссийской научно-методической конференции 3-5 июня 2005 года, Самара. Самара: Изд-во СГПУ, 2005. С.230-238.

108. Ш.Кац Б. «Уж если настраивать лиру на пушкинский лад.»: О возможном источнике «Университетской поэмы» В. Набокова // НЛО. 1996. №17. С. 279-295.

109. Классик без ретуши: Литературный мир о творчестве В. Набокова. • М.: НЛО, 2000.

110. Козицкий И. Набоков и Добужинский: связи формальные и не только // Нева. 1997. №11. С. 214-220.

111. Куллэ В. «Демон» Набокова и «Небожитель» Бродского // ЛО. 1999. №2. С.86-88.

112. Курганов Е. Лолита и Ада. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2001.

113. Лебедева Е. Смерть Цинцинната Ц.: Опыт мифолог, интерпретации романа «Приглашение на казнь» В. Набокова // Набоковский вестник. Вып. 4: Петербургские чтения. СПб.: Дорн, 1999.

114. Левин Ю. Биспациальность как инвариант поэтического мира В. Набокова // Russian Literature (Amsterdam). 1990. XXVIII. № 1. С.45-124.

115. Левинг Ю. Вокзал-гараж-ангар: В. Набоков и поэтика русского урбанизма. СПб.: Изд-во И. Лимбаха, 2004.

116. Леденев А. Поэтика и стилистика В.В.Набокова в контексте художественных исканий конца XIX первой половины XX века: Автореф. дис. д-ра филол. наук. М., 2005.

117. Леденев А. Ритмический «сбой» как маркер аллюзии в романе В. Набокова «Лолита» // Вестн. Моск. Ун-та. 1999. Сер. 9. Филология. №2. С.47-54.

118. Лейни Р. Модернистская ирония как один из истоков русского постмодернизма: Автореф. дис. канд. филол. наук. Саратов, 2004.

119. Лем С. Лолита, или Ставрогин и Беатриче //ЛО. 1992. №1. С.75-85.

120. Липецкий В. За что же все-таки казнили Цинцинната Ц? // Октябрь. 1993. №12.

121. Липовецкий М. «Беззвучный взрыв любви»: Заметки о Набокове // Урал. 1992. №4. С.155-176.

122. Литературное обозрение. 1999. № 2 (274). В. Набоков в конце столетия.

123. Люксембург А. Набоков-переводчик // Филологический вестник Ростовского государственного университета. 1999. № 3.

124. Маликова М. Набоков: Авто-био-графия. СПб.: Академический проект, 2002.

125. Малофеев П. Поэзия В. Набокова: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Екатеринбург, 1996.

126. Маслов Б. Поэт Кончеев: Опыт текстологии персонажа // НЛО. 2001. №47. С. 172-186.

127. Медведев А. Перехитрить Набокова // Иностранная литература. 1999. №12. С. С.96-124.

128. Мельников Н. Повесть о том, как Алексей Матвеевич поссорился с Владимиром Владимировичем // Новый мир. 2003. №7. С. 155-160.

129. Миллер Л. И другое, другое, другое. // Вопросы литературы. 1995. Вып. 6.С. 86-102.

130. Михайлов О. Разрушение дара: О Владимире Набокове // Москва. 1986. №12. С.66-72.

131. Мондри Г. О двух адресатах литературной пародии в «Даре» В. Набокова (Ю. Тынянов и В. Набоков) // Российский литературоведческий журнал. 1994. №4. С. 95-102.

132. Мулярчик А. Верность традиции: Рассказы Набокова 20-30-х гг. // Лит. учеба. 1989. №1.

133. Мулярчик А. Русские романы В. Набокова // Российский литературоведческий журнал. 1996. №8. С. 195-247.

134. Мулярчик А. Набоков и «набоковианцы» // Вопросы литературы. 1994. Вып. 3. С. 125-169.

135. Набоков Н. Багаж: Мемуары русского космополита. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2003.

136. Набоковский вестник. Вып. 4: Петербургские чтения. СПб.: Дорн,1999.

137. Набоковский вестник. Вып. 5: Юбилейный (1899-1999). СПб.: Дорн,2000.

138. Набоковский вестник. Вып. 6: Набоков и Серебряный век. СПб.: Дорн, 2001.

139. Найман Э. Литландия: аллегорическая поэтика «Защиты Лужина» // НЛО. 2002. №54. С. 285^-288.

140. Носик Б. Мир и Дар Набокова: Первая русская биография писателя. СПб.: Золотой век, 2000.

141. Носик Б. Набоков-переводчик и переводчики Набокова // Иностранная литература. 1993. №11. С.23 8-242.

142. Павловский А. К характеристике автобиографической прозы русского зарубежья (И.Бунин, М.Осоргин, В.Набоков) // Русская литература. 1993. №3. С.30-53.

143. Пимкина А. Принцип игры в творчестве В.В. Набокова: Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1999.

144. Пискунов В. Чистый ритм Мнемозины // ЛО. 1990. № 10. С.21 -31.

145. Плотникова Е. Билингвизм культур в творческом наследии В. Набокова: Автореф. дис. канд. культурологии. М., 2004.

146. Полищук В. Жизнь приема у Набокова // // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество В. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. Т.1. СПб.: РХГИ, 1999. С.815-828.

147. Полищук В. Поэтика вещи в прозе В. Набокова: Автореф. дис. . канд. филол. наук. СПб., 2000.

148. Проффер К. Ключи к «Лолите». СПб.: Симпозиум, 2002.

149. Рахимкулова Г. Языковая игра в прозе В. Набокова: (к проблеме игрового стиля): Автореф. дис. . доктора филол. наук. Ростов-на-Дону, 2004.

150. Ронен О. «Vera» // Ронен О. Из города Энн. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2005. С. 103-118.

151. Ронен О. Пути Шкловского в «Путеводителе по Берлину» // Звезда. 1999. №4. С. 214-218.

152. Рягузова Л. Концепт «творчество» в идиостиле Набокова // Набоковский вестник. Вып. 4: Петербургские чтения. СПб.: Дорн, 1999.

153. Савельева В. «Король, дама, валет», или Сердца трех в романе Набокова//Русская речь. 1998. №4. С. 17-21.

154. Сарнов Б. Ларец с секретом (О загадках и аллюзиях в русских романах Набокова) // Вопросы литературы. 1999. Вып. 3. С. 136-182.

155. Семенова Н. Цитата в художественной прозе (На материале произведений В. Набокова): Монография. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2002 (Приложение к серийному изданию «Литературный текст: проблемы и методы исследования»).

156. Семенова С. Два полюса русского экзистенциального сознания: Проза Г. Иванова и В. Набокова-Сирина // Новый мир. 1999. №9. С. 183-205.

157. Сендерович С. В. Набоков и постсимволизм // Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции 4-6 марта 1998 года, Вып. 2. М.: РГГУ, 1998. С. 33-38.

158. Сендерович С., Шварц Е. Вербная штучка: Набоков и популярная культура // НЛО. 1997. № 24. С. 93-110; № 26. С. 201-222.

159. Сконечная О. Традиции русского символизма в прозе В. Набокова: Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1994.

160. Смолякова Г. «Воздух твой, вошедший в грудь мою, я тебе стихами отдаю.» (В.Набоков и А. Ахматова) // Набоковский вестник. Вып. 4: Петербургские чтения. СПб.: Дорн, 1999. С. 69-75.

161. Старое литературное обозрение. 2001. № 1 (277). В. Набоков в конце столетия.

162. Тамми П. Тени различий: «Бледный огонь» и «Маятник Фуко» // НЛО. 1999. №19. С. 2-70.

163. Трубецкова Е. «Многопланность мышления» в романе В. Набокова «Дар» // Слово в системе школьного и вузовского образования: Сб. науч. тр. Саратов: Изд-во Сарат. Пединститута, 1998. С. 154-158.

164. Трубецкова Е. «Текст в тексте» в русском романе 1930-х годов: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. Саратов, 1999.

165. Урбан Т. Набоков в Берлине. М.: Аграф, 2004.

166. Ухова Е. Призма памяти в романах Владимира Набокова // Вопросы литературы. 2003. №4. С. 159-166.

167. Фомин С. «Стихи пронзившая стрела» (Тема творчества в поэзии В. Набокова) // Вопросы литературы. 1998. Вып. 6. С. 40-53.

168. Хасин Г. Театр личной тайны: Русские романы В. Набокова. М.-СПб.: Летний сад, 2001.

169. Хейбер Э. «Подвиг» Набокова и волшебная сказка // В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. Т.2. СПб.: РХГИ, 2001, С.716-729.

170. Ходасевич В. Перед зеркалом. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.

171. Целкова Л. Традиции русского романа в «Подвиге» В. Набокова // Русская словесность. 1995. №3. С. 79-86.

172. Целкова Л. Набоков в жизни и творчестве. М.: Русское слово, 2002.

173. Чайковская В. На разрыв аорты (Модели «катастрофы» и «ухода» в русском искусстве) // Вопросы литературы. 1993. Вып. 6. С. 3-23.

174. Шадурский В. Интертекст русской классики в прозе Владимира Набокова. Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2004.

175. Шевченко В. Зрячие вещи: Оптические коды Набокова // Звезда. 2003. №6. С. 209-219.

176. Шифф С. Вера (Миссис Набокова): Биография. М.: Независимая газета, 2002.

177. Шраер М. Набоков: Темы и вариации. СПб.: Академический проект, 2000.

178. Шульман М. Набоков, писатель: Манифест. М.: Независимая газета, 1998.

179. Юркина J1. Лекции В. В. Набокова о литературе // Русская словесность. 1995. №1. С. 74-86.

180. Shrayer М. The World of Nabokov's Stories. Austin: University of Texas Press, 1999.

181. Toker L. Mary: «Without Any Passport» // http://www.libraries.psu.edu/ iasweb/nabokov/tokerl.htm1.

182. Аверин Б. История моего современника А.Г.Битова // Звезда. 1996. №1. С. 192-197.

183. Берг М. Антиподы: писатель дневной и ночной // НЛО. 1997. № 28. С. 223-231.

184. Борисенко А., Демурова Н. Льюис Кэрролл: мифы и метаморфозы // Иностранная литература. 2003. №7. С. 195-207.

185. Вайль П., Генис А. Уроки школы для дураков // ЛО. 1993. № 1/2. С. 13-16.

186. Вайль П., Генис А. Цветник российского анархизма // Октябрь. 1991. №9. С. 61-63.

187. Василевский А. Рец. на кн. Д. Галковского «Бесконечный тупик». // Новый мир. 1995. № 5. С. 250.

188. Вулф В. Льюис Кэрролл // http://www.lib.ru/CARROLL/carrolO5.txt

189. Галинская И. Лыоис Кэрролл и загадки его текстов. М.: ИНИОН РАН, 1995.

190. Гарднер М. Аннотированная «Алиса». Цит. по: http://www.lib.ru/ CARROLL/carrolO6.txt

191. Генис А. Беседа седьмая: горизонт свободы. Саша Соколов // Звезда. 1997. №8. С. 236-238.

192. Генис А. Иван Петрович умер: Статьи и расследования. М.: НЛО, 1999.

193. Генис А. Социалистический «Улисс», или Как читать постмодернистские книги // Лит. газ. 1993. 3 нояб. № 44. С. 4.

194. Гройс Б. Кремлевский хронист // Соколов С. Палисандрия. Эссе. Выступления. СПб.: Симпозиум, 1999. С. 428-430.

195. Губайловский В. «Личная страница»: Сайты Александра Левина и Дмитрия Галковского // Новый мир. 2002. №5. С. 212-216.

196. Демурова Н. Лыоис Кэрролл. Очерк жизни и творчества. М.: Наука, 1979.

197. Ерофеев Вик. Памятник прошедшему времени // Октябрь. 1988. № 6. С. 203-204.205.3олотусский И. Возвышающее слово: Проза-87. Ст. 2 // Литературное обозрение. 1988. №7. С. 7-18.

198. Зорин А. Насылающий ветер // Новый мир. 1989. № 12. С. 250-253.

199. Иваницкая Е. Новые русские мальчики // Знамя. 1992. № 10. С. 205209.

200. Иванова Н. Судьба и роль // Дружба народов. 1988. № 3. С. 244-255.

201. Иванова Н. Точка зрения : О прозе последних лет. М.: Сов. писатель, 1988.

202. Новиков В. Филологический роман: Старый новый жанр на исходе столетия //Новый мир. 1999. №10. С. 193-206.

203. Карабчиевский Ю. Филологическая проза // Новый мир. 1993. № 10. С. 216-243.

204. Касаткина Т. В поисках утраченной реальности // Новый мир. 1997. №3. С. 200-212.

205. Касаткина Т. Литература после конца времен // Новый мир. 2000. №6. С. 187-202.

206. Кожинов В. Жизнь в слове // Наш современник. 1992. № 1. С. 125-128.

207. Кондаков И. От истории литературы к поэтике культуры // Вопросы литературы. 1997. №2. С. 49-59.

208. Королев С. Галковский. Трагедия маленького человека // Филос. науки. 1994. № 4-6. С. 255-264.

209. Кублановский Ю. В советском поэтическом зоопарке // Новый мир. 2002. №7. С. 176-180.

210. Курбатов В. Небо Аустерлица // Лит. учеба. 1993. № 4. С. 110-115.

211. Курицын В. Великие мифы и скромные деконструкции // Октябрь. 1996. №8. С.171-187.

212. Курицын В. Отщепенец: Двадцать пять лет назад закончен роман «Пушкинский дом» // Лит. газ. 1996. 5 июня. № 23.

213. Курицын В. «Странный опыт», или Жизнь в музее // Урал. 1989. № 11. С. 184-186.

214. Латынина А. Десять лет спустя // Новый мир. 2004. № 4. С. 146-152.

215. Латынина А. Дуэль на музейных пистолетах: Заметки о романе Андрея Битова «Пушкинский дом» // Лит. газ. 1988. 27 янв. № 4. С. 4.

216. Липовецкий М. Разгром музея: Поэтика романа А. Битова «Пушкинский дом» // НЛО. 1995. № 11. С. 230-244.

217. Липовецкий М. Рец. на кн. Д. Галковского «Бесконечный тупик». // Октябрь. 1994. № 10. С. 191-192.

218. Липовецкий М. Мифология метаморфоз: Поэтика «Школы для дураков» Саши Соколова// Октябрь. 1995. № 7. С. 183-192.

219. Марутина И. «Москва-Петушки» Вен. Ерофеева и «Школа для дураков» Саши Соколова в контексте русской литературы: Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 2002.

220. Немзер А. В поисках жизни // Урал. 1988. № 9. С. 170-172.

221. Новиков В. Тайная свобода // Знамя. 1988. № з. с. 229-231.230.0ден У. Сегодняшнему «Миру чудес» нужна Алиса // Знание-сила.1979. №7. С. 40.

222. Падни Д. Лыоис Кэрролл и его мир. М.: Радуга, 1982.

223. Перро Ж. Чудесное путешествие Льюиса Кэррола в царство русских сказок // Звезда. 1996. № 3. С. 190-199.

224. Роднянская И. Преодоление опыта, или Двадцать лет странствий // Новый мир. 1994. №8. С.222-232.

225. Сухих И. Сочинение на школьную тему // Звезда. 2002. № 4. С. 224234.

226. Турбин В. Евгений Онегин эпохи развитого социализма: По поводу романа Саши Соколова «Палисандрия» // Урал. 1992. № 5. С. 181-187.

227. Урнов Д. Как возникла «страна чудес». М.: Книга, 1969.

228. Фридман Дж. Ветру нет указа: Размышления над текстами романов «Пушкинский дом» А. Битова и «Школа для дураков» Саши Соколова//ЛО. 1989. № 12. С. 14-16.

229. Чалмаев В. Испытание надежд. Перестройка и духовно-нравственная ориентация современной прозы // Москва. 1988. № 4. С. 183-196.

230. Честертон Г. Лыоис Кэрролл. Цит. по: http://www.lib.ru/CARROLL/ carrol02.txt

231. Широков В. Сам свой лоцман, сам свой боцман, сам свой капитан // Знамя. 1998. № 6. С. 237-239.202 V

232. Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004.

233. Арнольд И. Проблемы интертекстуальности // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. 1992. Вып. 4. № 23. С. 53-61.

234. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1994.

235. Барт P. S/Z. М.: Ad Marginem, 1994.

236. Бахтин М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб.: Азбука, 2000.

237. Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худ. лит., 1975.

238. Бахтин М. Фрейдизм. Формальный метод в литературоведении. Марксизм и философия языка. Статьи. М.: Лабиринт, 2000.

239. Бахтин М. Собр. соч.: В 5 т. М.: Русские словари, 1997.

240. Бахтин М. Эпос и роман. СПб.: Азбука, 2000.

241. Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979.

242. Блум Г. Страх влияния // НЛО. №20 (1996). С. 229—233.

243. Бодрийар Ж. Америка. СПб: Вл. Даль, 2000.

244. Бодрийар Ж. Система вещей. М.: Рудомино, 1995.

245. Бродский И. Письмо Горацию. М.: Наш дом, 1998.

246. Бютор М. Роман как исследование. М.: Изд-во МГУ, 2000.

247. Вайскопф М. Птица-тройка и колесница души. Работы 1978-2003 гг. М.: НЛО, 2003.

248. Гаспаров Б. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века. М.: Наука, 1993.

249. Генис А. Вавилонская башня: Искусство настоящего времени: Эссе. М.: Независимая газета, 1997.

250. Гинзбург Л. Литература в поисках реальности: Статьи, эссе, заметки. Л.: Советский писатель, 1987.

251. Гуковский Г. Изучение литературного произведения в школе (Методологические очерки о методике). M.-JL: Просвещение, 1966.

252. Гурко Е. Тексты деконструкции. Деррида Ж. Differance. Томск: Водолей, 1999.

253. Делёз Ж. Переговоры: 1972-1990. СПб.: Наука, 2004.

254. Деррида Ж. Эссе об имени. СПб.: Алетейя, 1998.

255. Денисова Г. В мире интертекста: язык, память, перевод. М. Азбуковник, 2003.

256. Женетт Ж. Работы по поэтике. Фигуры: В 2 т. М.: Изд-во Сабашниковых, 1998.

257. Жолковский А. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука, 1994.

258. Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции XX века. Томск: Водолей, 1998.

259. Касаткина Т. Пространство и время в русской литературе конца XX века // Теоретико-литературные итоги XX века: Т.2: Художественный текст и контекст культуры. М.: Наука, 2003. С. 87-139.

260. Козловски П. Культура постмодерна. М.: Республика, 1997.

261. Компаньон А. Демон теории. Литература и здравый смысл. М.: Изд-во Сабашниковых, 2001.

262. Косиков Г. Идеология. Коннотация. Текст // Барт P. S/Z. М.: Ad Marginem, 1994. С. 277-302.

263. Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. М.: РОССПЭН, 2004.

264. Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М.: ОГИ, 2000.

265. Левин 10. Зеркало как потенциальный семиотический объект // Труды по знаковым системам. Тарту, 1988. Вып. 22: Зеркало. Семиотика зеркальности. (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 831).

266. Лиотар Ж-Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998.

267. Липовецкий М. Изживание смерти. Специфика русского постмодернизма // Знамя. 1995. № 8. С. 194-205.

268. Липовецкий М. Русский постмодернизм: Очерки истории поэтики. Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т, 1997.

269. Лотман Ю. Внутри мыслящих миров. Человек-Текст-Семиосфера-История. М.: Языки русской культуры, 1999.

270. Лотман Ю. Избранные статьи: В 5 т. Таллинн: Александра, 1993.

271. Лотман Ю. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л.: Просвещение, 1980.

272. Лотман Ю. Семиосфера: Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки. СПб.: Искусство-СПб, 2000.

273. Лотман Ю., Цивьян Ю. Диалог с экраном. Таллинн: Александра, 1994.

274. Мурьянов М. Магический кристалл // Временник Пушкинской комиссии, 1967—1968 / АН СССР. ОЛЯ. Пушкин, комис. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1970.

275. Неелов Е. Волшебно-сказочные корни научной фантастики. Л.: ЛГУ, 1986.

276. Пестерев В. Модификации романной формы в прозе Запада второй половины XX столетия. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 1999.

277. Петрухин П.В. Нарративная стратегия и употребление глагольных времен в русской летописи XVII века // Вопросы языкознания. 1996. № 4. С. 62-84.

278. Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции 10-11 марта 1995 года. М.: РГТУ, 1995.

279. Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции 4-6 марта 1998 года. Вып. 2. М.: РГТУ, 1998.

280. Постсимволизм как явление культуры: Материалы международной научной конференции 21-23 марта 2001 года, Москва, РГГУ. Вып. 3. М.; Тверь, 2001.

281. Раушенбах Б. Геометрия картины и зрительное восприятие. СПб.: Азбука-классика, 2001.

282. Ронен О. Подражательность, антипародия, интертекстуальность и комментарий // НЛО. 2000. №42. С. 255-261.

283. Рымарь Н. Романное мышление и культура XX века // Литературный текст: Проблемы и методы исследования. 6 / Аспекты теоретической поэтики: К 60-летию Н. Д. Тамарченко: Сб. научн. тр. М.; Тверь, 2000. С. 98-99.

284. Скафтымов А. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы // Русская литературная критика / Под ред. В. В. Прозорова, О. О. Миловановой. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1994.

285. Скоропанова И. Русская постмодернистская литература. М.: Флинта; Наука, 2001.

286. Степанов В., Дудочкин П., Фомичев С. Из комментария к «Евгению Онегину» // Временник Пушкинской комиссии, 1981 / АН СССР. ОЛЯ. Пушкин, комис. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1985.

287. Столович Л. Зеркало как семиотическая, гносеологическая и аксиологическая модель // Труды по знаковым системам. Тарту, 1988. Вып. 22: Зеркало. Семиотика зеркальности. (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 831).

288. Тархов А. Комментарий // Пушкин А. С. Евгений Онегин. М.: Детская литература, 1980.

289. Тынянов 10. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977.

290. Тюпа В. Аналитика художественного: Введение в литературоведческий анализ. М.: Лабиринт, РГТУ, 2001.

291. Тюпа В. Художественный дискурс (Введение в теорию литературы). Тверь: Твер. гос. ун-т, 2002. (Литературный текст: проблемы и методы исследования: Приложение. Серия «Лекции в Твери»),

292. Успенский Б. История и семиотика (Восприятие времени как семиотическая проблема). Статья первая // Труды по знаковымсистемам. Тарту, 1988. Вып. 22: Зеркало. Семиотика зеркальности. (Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 831).

293. Успенский Б. Поэтика композиции. СПб.: Азбука, 2000.

294. Фатеева Н. Типология интертекстуальных элементов и связей в художественной речи // Известия АН. Серия литературы и языка. № 5. Т. 57. 1998. С. 25-38.

295. Федотов Г. Судьба и грехи России: Избранные статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. СПб.:, 1999.

296. Флоренский П. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М.: Прогресс, 1993.

297. Франк С. Этюды о Пушкине. Paris: YMCA-PRESS, 1987.

298. Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. М.: Прогресс, 2000.

299. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М.: Касталь, 1996.

300. Хейзинга Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. М.: Прогресс Традиция, 1997.

301. Художественное пространство и время: Межвузовский сборник научных трудов, Даугавпилс: Даугавпилсский педагогический ин-т им. Я. Э. Калнберзина, 1987.

302. Чоран Э. После конца истории. СПб.: Симпозиум, 2002.

303. Шкловский В. Повести в прозе: Размышления и разборы: В 2 т. М.: Худ. лит., 1966.

304. Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2003.

305. Шукшин В. Социокультурное пространство и проблема жанра // Вопросы философии. 1997. №6. С.69-78.

306. Эйхенбаум Б. О литературе. М.: Советский писатель, 1987.

307. Эпштейн М. Все эссе: В 2 т. Т. 1: В России. Екатеринбург: У-Фактория, 2005.

308. Эпштейн М. Парадоксы новизны: О литературном развитии XIX-XX веков. М.: Советский писатель, 1988.

309. Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М.: Гнозис, 1994.

310. Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987.

311. Ямпольский М. Память Тиресия: Интертекстуальность и кинематограф. М.: РИК «Культура», 1993.

312. Яусс X. История литературы как провокация литературоведения // НЛО. 1995. №12. С.34-84.1. VI

313. Библиография // В. В. Набоков: Pro et contra: Личность и творчество Владимира Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. Т.1 / Сост. М. Маликова. СПб.: РХГИ, 1999. С.927- 967.

314. Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М.: Республика, 1996.

315. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4т. М.: Олма-Пресс, 2002.

316. Данилов Ю. Кэрролл в России // Знание-сила. 1974. №9. С. 44-47.

317. Западное литературоведение XX века: Энциклопедия. М.: Intrada, 2004.

318. Ильин И. Постмодернизм: словарь терминов. М.: Intrada, 2001.

319. Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М.: Советская энциклопедия, 1962-1978.

320. Лексикон нон-классики.' Художественно-эстетическая культура XX века. М.: РОССПЭН, 2004.

321. Литературный энциклопедический словарь / Под ред. В. Кожевникова и П. Николаева. М.: Советская энциклопедия, 1987.

322. Материалы к библиографии В. Набокова // В. В. Набоков: Pro et contra: Материалы и исследования о жизни и творчестве В. В. Набокова: Антология. Т.2 / Сост. С. А. Антонов. СПб.: РХГИ, 2001. С. 972-1029.

323. Набоков В. Указатель литературы, опубликованной на русском языке в СССР, России, странах СНГ и государствах Балтии // Авт. сост. Г. Г. Мартынов. СПб.: Фолио-Пресс, 2001.

324. Онегинская энциклопедия: В 2 т. М.: Русский путь, 1999.

325. Постмодернизм: Энциклопедия. Минск: Интерпрессервис, Книжный Дом, 2001.

326. Руднев В. Словарь XX века: Ключевые понятия и тексты. М.: Аграф, 1997.

327. Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века: Энциклопедический биографический словарь. М.: РОССПЭН, 1997.

328. Современное зарубежное литературоведение. Страны Западной Европы и США: Концепции, школы, термины/ Сост. И.П. Ильин, Е. А. Цурганова. М.: Intrada, 1996.

329. Словарь языка Пушкина: В 4 т. / Под ред В. В. Виноградова. М.: Рос. акад. наук., Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова, 1956-1961.

330. Толстой И. Библиографическая справка // Набоков В. Пьесы. М.: Искусство, 1990. С.252-265.

331. Толстой И. Набоков в печати // Звезда. 1991. №6.С. 206-207.

332. Философский словарь. М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1961.

333. Шаадт Ш. Новые публикации по интертекстуальности // НЛО. 1995. № 12. С. 337-344.