автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Художественно-философская концепция детства в творчестве Ф. М. Достоевского

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Степанова, Татьяна Анатольевна

стр.

Введение.2

Глава I. Система взглядов Ф.М,Достоевского на детей и детство .,.22

Глава. 2. Образы детей в произведениях

Достоевского .47

Глава 3, Дети-символы . 146

Введение диссертации1989 год, автореферат по филологии, Степанова, Татьяна Анатольевна

Образы детей ж размнмления о детстве занизит знаяжтель-ное место в творчестве многих русских писателей» Однако особенно важное значение кмеет тема детства в творчестве Ф.М. Достоевского»

17)Бекедин считает, что Достоевский "чаще других русских классиков. обращается к молодик представителям рода чело» веческого"; "обилие детских образов.*, придает.особнй колорит, особую атмосферу" его произведениям. С.В.Ниалков отмечает: "Именно любовь к детям к знание их детской жизни.характеров, их интересов, иг мыслей и чувств позволяли рассказать так точно, правдиво о разных детских судьбах и характерах, типичных для того времени, да ж до сих пор интересных для нашего читателя"Последнее высказывание представляет в некотором смысле исключение из правила; для нашего литературоведения гораздо привычнее иная точка зрения: "*.у него дети изрекают подчас такие глубокомысленные афорхзмн» каких прк самом высоком понятии о ребячьем уме нельзя связывать с ребенком" (В.Ф.Пере-верзев19^). "Дети у Достоевского - не совсем дети, они наглядят взрослыми, поражают эксцентричностью своих поступков, разговорами не по летам. То какие-то сахарное пасхальные куколки, то капризные бесенята. Нет ретуши в их портретах,нет мере возраста, настоящей инфантильно с ти ♦ При этом много недостатков в стиле автора, сдацавая умилительность. Все тут неправдоподобно. Дети совсем по-иному бывают и жестоки, и ласковы* Вовсе не так, как у Достоевского" (В.И.Кулешов^).

Необходимо сразу отметить: Достоевский, следуя некоторой литературной и педагогической традиции» определял "детский возраст" довольно широко, расходясь в этом с современными понятиями. "Ребешвши", "мальчишкой" называется в романе "Подросток" Аркадий Долгорукий. Объясняется это, скорее всего, общепринятым взглядом на детство-отрочество-юность как на единую пору становления человека, для которой характерна незавершенность, незаконченность личности. Повышение "возрастного цениа" для понятий "младенец", "подросток", "юноша" заметно еще у Пушкина. Вспомним его "Подражание Данту";"&шренная, одетая убого, но видом величавая жена".,, беседует "о младенцами" - то есть школьниками, детьми, по современным понятиям, подросткового возраста, й юноша Аркадий называется "подростком", поскольку дети с 7 до 15 лет определяются Достоевским как "малолетние". Видимо, предполагалось, что с 15 лет человек еще продолжает быть ребенком,хотя уже и не малолетним* Дополним это замечанием из подготовительных материалов к "Подростку" - об Аркадии: "Такие бывают только 15 лет, но этот 19, сидел в углу, думал один." (16,71) - намек на обусловленную спецификой развития задержку в детстве*Итак, по Достоевскому, ребяческий возраст может быть ограничен только 19-20 годами, то еоть временем окончательного самоопределения индивидуальности, сложения характера в его основном виде, который с годами в сущности своей уже не изменится.

Еще одна немаловажная причина, по которой решение Достоевским "детских вопросов" кажется особенно замечательным - твердость и определенность его дозшши в тех случаях,когда речь идет о детях. Универсальная формула гуманного отношения к личности предполагала, однако, некоторую тенденцию к всепрощению и "всеоправданию". Если же дело касалось детей, если личность оказывалась виновна перед ребенком - реакция Достоевского и его героев была однозначна и решительна (вспомнии знаменитое "Расстрелять!" Алеши Карамазова).

Такая твердость позиции обусловлена, быть может» самим предметом размышлений. Для детства и юности характерны прямые (первые, важнейшие) вопросы, требующие таких же прямых и немедленных ответов. Отвечают же детям только то, в чемуверены безусловно, что уже проверено и истинно. Погружаясь в мир ребенка, взрослый человек невольно воспринимает его простой и ясный взгляд - даже на сложнейшие проблемы « и, быть может, получает способность просто и ясно их разрешить* И главное, что привлекает внимание к "детской теме* Достоевского, - присутствие в его творчестве цельной и завершенной художественто-фшософской концепции детства (воспользуемся этим териином).

Анализ звеньев этой концепции и выведение заключения о смысле и значении ее для понимания творчества Достоевского - цель данной работы* Построить ее представляется целесообразным в следующей последовательности:1) анализ системы взглядов Достоевского на детство,как сна сложилась в публицистике, письмах, художественных произведениях;2) анализ детских образов в повестях и романах;3) рассмотрение символического значения детских образов в связи с философскими и социальными воззрениями писателя.

Необходимым кажется и предварительный беглый очерк того, как тема детства определилась в русской литературе пран-лого века - современной Достоевской и предшествующей ему* Это позволит с самого начала отделить понятия и взгляды, пришедшие из литературной традиции, от оригинальных его воззрений на детство,Традиционно эпитет "детский** употреблялся русскими писателями для обозначения невинности и нравственной чистоты. Определялось это традиционным же убеждением не только в отсутствии, но и в невозможности грехов в детстве, детской вины пред кем бы то ни было - богом или людьми. Отсутствие вребенке полноценного сознания обусловливало невозможность сознательного зла - следовательно, и "невинность". А кроне того, ребенок, по мнению многих русских писателей, обладает от рождения качествами "идеальной" личности: способностью беззаветно верить и безгранично доверять, искренне, всем существом любить (Душкин: ". и предается безусловно Любви, как малое дитя».".42) В ребенке ввделось отсутствие эгоизма, доброта, чувство братства по отношению ко всем лхщям (Пушкин: ". и как дитя была добра.".43)Однако выражение "как дитя" может служить и отрицательной характеристикой - в случае, если писатель, употребляя его, желает подчеркнуть неразумность поступков, нерасчетливость, наивность какого-либо героя» или его жизненную неприспособленность, неспособность отдавать себе отчет в поступках и действиях, душевную слепоту и т.п. Л Доде той: "Я, как дети, хочу разрушить то, чем живу".44) В таком сравнении с ребенком проявляется традиционный взгляд на него как на существо еще не мыслящее. Героиня Н. С Лескова даже заявляет:45)"И добро бы человек, а то дитя, мальчик"./потребляется эпитет "детский* и в значении "простой, наивный, естественный, безыскусный" (Гоголь: "Он был чрезвычайно смешон и прост, как дитя".46)Детство считается порой беззаботности, свободы от сомнений и страданий, присущих взрослому сознанию; соединяется чаще и прежде всего с понятиями бездумного счастья, радости, того, что называется младенческой бессознательной гармонией (Лермонтов: "Их жребий зависти достоин" Некрасов: "Ты ликуешь, на миг не смолкая, как дитя, без забот и без дум").48^Сравнение литературного персонажа с ребенком может укаг-зывать и на слабость его (Белинский: "Алеко, подобно дитяти,лишен воли";*^ Тургенев; "Она, как дитя, отдалась мне в руки".50 ^ Употребленный в таком значении знитет "детский" может оказаться антонимом слов "мужской", "сильный". Таким образом понятая идея "детства" не выходит за рамки ряда "старики, женщины, дети" и имеет преимущественное назначение сигнализировать о слабости героя, к которому применен эпитет "детский".

Наконец, эпитет этот может указывать на особенность восприятия, на необычную для взрослого и характерную для ребенка яркость впечатлений, откровенность чувств (Душкин; "Я в умиленье, молча, неясно, Любуюсь вами, как дитя"; ' I.Толстой: "Она плакала, не удерживаясь, как плачут наказанные де-т«").52'Такова, в основных своих проявлениях, семантика сравнения с ребенком. Как вцдим, диалектически противоречивая сущность детства нашла отражение в достаточно противоречивом употреблении этого сравнения русскими писателями.

Традиционно признание определяющей роли детства в образовании и становлении человеческой личности. Детские годы героев русской литературы - в форме хронологического начала повествования, в подробных ли воспоминаниях или хотя бы в виде кратких сведений - неизменно поясняют особенности их характеров«У многих писателей звучит мотив сожаления, тоски,своеобразной ностальгии по детству как по утраченной гармонии ж невозможному более беззаботному счастью. "Радостное", "прекрасное", "счастливое" - постоянные эпитеты к слову "детство" в произведениях прошлого века» Начало жизни всегда кажется светлым, чистым, радужным, сравнивается с прекрасным сном, признается самой чудесной эпохой человеческой жизни (Огарев: "Мне детство предстаёт;, как в утреннем тумане долина мирная"»®). Детство прекрасно отсутствием сомнений (Никитин: "Молись, дитя: сомненья камень твоей груди не тяготит" ^^безусловной верой в добро, в справедливость, в неопознанную еще истину» Горькие слова Александра Адуева в гончаровеской "Обыкновенной истории" звучат искренней тоской по этим детским "иллюзиям": "Младенческие верования утрачены,а что я узнал нового верного?. ничего: я нашел сомнения,толки,теории».♦ и от истины дальше прежнего".И как знать, существует ли во взрослой жизни нечто, способное компенсировать эту утрату? За словами гончаровского героя - предположение (опять-таки традиционное) о том, что детские интуитивные представления о жизни - при всей их примитивности - располагаются гораздо ближе к истине, нежели рациональные "взрос -лые" построения и практический их, принадлежащий сегодняшнему дню, опыт.

Таким образом, в системе представлений русских писателей о детстве значительное место занимает идеализация его -следствие неспособности взрослых лкщей обрести столь же гармоническое миросозерцание на более высоком уровне умственного и нравственного развития (Л.Толстой: "Счастливая,счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают,возвышают мою душу и служат для меня источником наслаждений. Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве?",Сожаление об утраченном вместе с детством чувстве гармонии сочетается с признанием за детьми способности "чутьем", интуитивно отличать хорошее от дурного, правду от лжи. Взрослея, человек теряет детскую интуицию, приобретая взамен опыт и сознание, но неупрочивает, а, напротив, теряет порой критерии добра ж зла. Потеря детства означает потерю спокойствия и уверенности,даже если этот покой - всего лишь "детское спокойствие незнае НЬЯ^> (Н.Огарев). И для взрослых иной раз встреча с ребенком дает' надежду на воцарение чистоты, любви и добра на Земле, служа напоминанием о том, что человек в первозданном своем виде прекрасен и добр.

Появление ребенка "оживляет" забитую Акулину в повести Григоровича "Деревня". Как главную в жизни ценность берегут детей крестьянские герои Никитина - для народа непреложна идея о том, что ребенок - "дар божий", посланный в утешение и для надежды живущим. Дети - напоминание об ответственности перед будущим, способное уберечь от малодушного шага (Некрасов: "О, лучше в могилу мне заживо лечь, мужа лишить утешенья И в будущем сына презренье навлечь.").5®*У многих русских писателей звучит требование большего уважения к ребенку, к его внутреннему миру, чей это принято в практике воспитателей* Утверждается мысль о значительности и богатстве духовного облика, личности ребенка. И если возникают под пером русского поэта детские образы,как правило, создаются они с не меньшим вниманием к их личностной ценности, нежели "взрослые" характера (вспомним трилогию Л.Толстого, "хронику" С.Т.Аксакова, произведения Некрасова, Тургенева, Салтыкова-Щедрина).

Русские писатели надеются на счастливое будущее современных детей (иди хотя бы тех, кто родится после них) • Такого рода оптимизм дает силы жить даже в страшные и тяжелые мгновения истории (Тютчев:.наяву увидят внуки то, что снвлося отцам!Однако, при всей устремленности в будущее, при всех гад*»™* на него большинство русских писателей понимало, что реальных оснований для таких надежд действительность еще не давала« Главнейшим фактором любой общественной реальности всегда был человек» следовательно, для лучшего будущего необходимо вырастить лучших лйдей. Дети должны быть лучше отцов, но зависит это, разумеется, от последних. Мысль о необходимости "выращивать" человечность в детях,признание недостаточности "детских" добродетелей и необходимости их упрочения и развития, наряду с развитием сознания -эта мысль занимает оообое место в литературной "воспитательной системе" (Некрасов; "Жизни вольным впечатлениям душу вольную отдай, Человеческим стремлениям в ней проснуться не мешай.".60}). В противном случае милая "детская" неразумность может стать страшной (Гаршин: ".эта женщина - девочка. •• не смотрит на казнь. В ее молодой душе не выросли человеческие чувства - жалость и сострадание" ^).

Детство, при всей своей прелести, ограничено как временными, так и нравственными рамками (Тургенев: "Женщина в 28 лет, жена и мать, не должна походить на девочку: недаром же она жала";62) Следовательно, детство нуждается-таки в руководстве со стороны взрослых людей, задача которых прежде всего, - не сгубить того ценного, что заложено в детской природе, а развить и укрепить полноценным человеческим сознанием. И горе растущему человеку, если общество вкладывает его в заведомо уродливую "форму", если взрослые передают детям неправедный социальный опыт и пагубную мораль (Никитин: "Мы рабство с молоком всосали, Сроднились с болью наших ран. Нет! В нас отцы не воспитали, не подготовили гра»-дан".®^)/в связи с этим следует упомянуть проблему "случайного семейства", нашедшую художественное воплощение в романах Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, Л.Толстого (о Достоевском будет сказано далее особо). "Случайное семейство" -лишь одна, но типическая форяа извращения человеческой личности с детских лет; отсутствие духовной связи с близкими лодьыи с самого начала калечит младенческую природу,сущность которой - стремление к любви и тесному общению с другими лхщьии* Именно на детях отражаются всего более ненормальные "семейные" отношений ладей, по сути чужих и ненужных друг другу, но которые должны жить шесте и считаться близкими* Последствия и результаты таких отношений в семье - несчастливые, порой трагические судьбы лвдей, выросших в ней. Изображая зти судьбы, писатели словно представляют иллюстрации одной простой шсли: строя свою жизнь, борясь с неизбежными невзгодами и неудачами, человек как бы расходует на них запас жизненных сил, что в детстве дала ецу родительская любовь, их забота о нем, душевная тревога х боль за его будущее. И если ничего этого у человека не было - выстоять в жизни он не сумеет.

Вообще же несчастное детство, по мнению русских писателей, - безусловно ненормальное явление. В самом соединении понятий "детство" и "горе" - ненормальность и извращение« Тем не менее, рассказы о печальном детстве, о несчастьях, настигагщнх маленького человека в самые безмятежные его годы* привычны для русского читателя; привычно и нетерпимое, негодующее отношение авторов к изображаемым ими явлениям. "Печальное детство" - это прежде всего упрек обществу, в котором человеческая личность не может не только жить по-человечески, но даже благополучно стать человеком. Крайнее выражение такого гневного упрека - картины детской смерти, запечатленные многими русскими писателями.

Такова, в общем и весьма приблизительном виде» сжстена представлений русокой литература о детстве* Сразу отметин, что Достоевский, безусловно, разделял все эти общепринятые "литературные" взгляда. Именно эти идеи станут основой его собственной концепции детства - но только основой, и не более.

Ложь и зло общества опасны для него самого, но во много раз опаснее они для невинной и неопытной души: "Ребенок,свежий, открытый добру и истине, спрашивает, что такое мир, какой его закон, и мы, вместо того чтобы открыть ему переданное нам простое учение любви и истины, старательно начинаем ему вбивать в голову всевозможные ужасающие нелепости и мерзости".6*7^Портить и "уродовать" детей (по выражению Левина) -преступление, хуже которого нет в мире"68* и именно такие преступления обычны и даже нормальны в современном обществе. Во многих произведениях Толстой изображает извращенное,неверное воопитание детей, вредное да них прежде всего стремлением взрослых загнать их в строго определенную форму» кото-рад кажется воспитателям необходимой. Единственно верное воспитание ребенка - любовь, самоотверженная и требовательная, Родители должны быть в "неустанном, вечном душевном напряжении,имеидем целью только нравственное добро детей,"6^ как графиня Марья в "Войне и мире". "Надо только не портить, не уродовать детей, и они будут прелестны".70^ - к этому, столь простому и столь нелегком? правилу сводится суть нормального отношения взрослого к ребенку. Любовь я детям и забота об их правильном развитии вознаграждается сторицей, отзывается в душе самого взрослого нравственным покоем, совершенствованием его собственного духовного мира (что также -ото из капитальнейших стремлений толстовских героев).

Ребенок - "благословлеяие божне", радость, свительство прекрасной сущности человеческой природы, обещание будущей человеческой гармонии - когда люди научатся сохранять и умножать это прекрасное в своих детях, Тйково убеждение Толстого, разделяемое большинством русских писателей,Несомвенно, что весь комплекс традиционных взглядов на детей и детство, выработанных русской литературой, был воспринят и усвоен Достоевским, Отметим здесь же и безусловное влияние на его художественную "детскую тему" западно-европейской традиции (в частности, творчества Диккенса) - рассмотрение чего, к сожалению, не входит в задачи данного исследования. Однако, как художник, заведший "процесс со всей литературой"» он противостоял ей и "детской темой" своего творчества.

Глава X. Система взглядов Ф.М.Достоевского на детей и детствоI.

Отметим сразу: детство и юность для Достоевского неразделимы и составляют одно целое* Основа для объединения детей - подростков - молодежи - общая "природа" их, отличающаяся от взрослой человеческой сущностями (гжвное!) общий взгляд автора на эту "молодую поросль" как на "грядущее человечество" /23,58/. Озабоченность судьбами мира заставляла Достоевского думать не "только о людях настоящего, но и о поколениях, идущих за ними - как ближайших, тех, кто сейчас пребывает во младенчестве, так и отдаленнейших - хозяевах грядущего века. Сознание ответственности за будущих ладей было тем острее, что, как никто другой, Достоевский умел предугадывать "страшные вопросы", которыми полно "близкое будущее человечества" /23,58/,и,как никто, надеялся помочь грядущему в их разрешении: "Если б можно было. хоть сколько-нибудь почувствовать наше будущее, наше русское столь загадочное будущее." /25,173/.

Взгляд на современных ему детей как на поколение «которому придется жить в этом загадочном будущем, сделать то,чего не удалось сделать предыдущим поколениям, и которое дхшжнастойчивое внимание Достоевского к детству и детям."И тема эта слишком важная. Вы отцы, они ваши дети. Ш теперешнее поколение русских, они будущее. Что готовим мы России?" /25,243/. "Я же безгранично верю в наших будущих и уже начинающихся людей" /26,377/.

Этим "грядущим людям" надеется помочь Достоевский - и, пожалуй, в том видит смысл своей деятельности. Считая себя вместе со своим поколением обессиленным трудными поисками-ошибок отцов, - этот взгляд определил сообоепути, неспособный более двигаться и действовать, он верит в то, что ш предназначено предостеречь молодежь от ошибок. когда-то совершенных отцами, и избавить ее от ненужной тратя сил на поиски уже открытых истин: "В молодежи нашей есть серьезность, и дай только бог, чтоб она была умнее направлена" /25,131/. Для "подростков", для юного поколения шшет Достоевский, их старается обратить в свою веру, их - "новых лвдей": "А впрочем, неужели и впрямь я хотел кого убедить. Это была щутка. Но - слаб человек: авось прочтет кто-нибудьиз подростков, из юного поколения" /25,23/.

И все же главные свои надежды Достоевский обращает не к молодежи, а к детям, о них думает чаще и оптимистичнее. Ведь молодое поколение уже зависит от существувдего уклада жизни, уже является частью отвергаемого несправедливого общества, и потому осуществить "золотой век" уже не сможет -ибо не сможет изменить себя» "Правильное сознание" детей еще не зародилось, следовательно - они еще не заражены Линейными болезнями" существующего общества. Достоевский хочет думать, что этих болезней можно избежать. Истоки этого предположения - в чрезвычайно своеобразном взгляде Достоевского на детей и детство.

2."Дети, пока дети, до семи лет, например, страшно отстоят от лвдей: совсем будто другое существо и с другою природой", - заявляет Иван в "Братьях Карамазовых", и по "Дневнику писателя" мы знаем, что Достоевский разделяет мнение своего героя» Не противопоставление "большие - маленькие" (лвди) - в основе воззрений Достоевского на детство,но "взрос лые лщци - дети", а то и резче - "человек - ребенок". В чемже, по Достоевскому, особенности "детской природы"? "Слушайте: ш не должны превозноситься над детьми, ш их хуже. И если мы учим их чему-нибудь, чтоб сделать их лучшими, то и о^ш нас учат многому и тоже делают вас лучшими уже одним только наши» соприкосновением с няни* Они очеловечивают нашу душу одним только своим появлением между нами. А потому мн их должны уважать и подходить к ним с уважением к их лику ангельскому (хотя бы и имели их научить чеку) >н ах невинности, даже и при порочной какой-нибудь в них привычке -к их безответсвенности и к трогательной их беззащитности " /23,69/.

Итак, сразу можно очертить "традиционное" во взглядах Достоевского: для него детство - это прежде всего невинность, беззащитность, безответственность. Бессознательная гармония детства позволяет Достоевскому еще включать ребенка в такой же бессознательно-гармоничный мир природы. Как на залог торжества красота и идеалов в реальном человеческом обществе, как на "некое указание" смотрит на детей старец Зосима: "Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам" /14,289/.

Чеад ке могут дети научить лвдей? Почему "без детей нельзя было бы так любить человечество"? /25,177/.

Необходимо и важно для человека, живущего в мире социального зла и, по Достоевскому» несущего ответственность за это зло, - знать, что он когда-то, в начале жизни, был вполне хорош и чист. "Детки никогда не бывают дурны лицом" /14, 2X6/ - и, вероятно, обаяние всякого ребенка есть слабый сигнал о потенциальной красоте всякого человека. "Золотой век", общество "прекрасных, как дети", людей ("Сон смешного человека") - по Достоевсшицу, вечный маяк мирового развития -присутствует ежедневно радом со взрослым человечеством в виде крошечной модели - Детства*Дети» по убеждению писателя, наделены особым безошибочным чувством истины, в то время как взрослые, оставив это чувство в детстве, знания истины еще не приобрели* Об этой способности детей каким-то непостижимым образом приобретать верные представления о реальности, о "других средствах приобретения знаний" /23,22/ Достоевский размышляет часто и подолгу: "Любопытно проследить, как самые сложные понятия прививаются к ребенку совсем незаметно, и он, еще не умея связать двух мыслей, великолепно иногда понимает самые глубокие жизненные вещи" /22,9/.

И, по его мнению, способность эту вполне могут сохранить взрослые: "Можно очень многое не сознавать, а лишь чувствовать. Можно очень многое знать бессознательно". /21,37/.

И, что самое важное, - безотчетное детское чувство правды безусловно глубже и ближе к истине, нежели взрослое се - результат жизненного опыта и работы мысли: "Пяти-шестилетний ребенок знает иногда о боге или добре и зле такие удивительные вещи и такой неожиданной глубины, что поневоле заключишь, что этому младенцу даны природой какие-нибудь другие средства приобретения знаний, не только нам неизвестные, но которые мы даже на основании педагогики должны бы были почти отвергнуть. он знает о боге, может быть, уже столько же, сколько и вы, а о добре и зле и о том, что стыдно и что похвально, - может быть даже и гораздо более вас." /23,20/.

Отсюда - глубочайшее уважение Достоевского к детям, отношение к ним не только как к равный, но как к превосходящим взрослых.

Устами князя Мышкииа призывает Достоевский людей к уважению детства : "Ребенку можно все говорить - все; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать, под предлогом, что они маленькие и что ем рано знать« Какая грустная и несчастная мысль!" /8,58/.

Князь - Христос, идеальный человек, из каких и должно будет сложиться человечество "золотого века" - не любит и не умеет быть со взрослыми, с "большими": "Что бы они ни говорили со мвой, как бы добры ко мне ни были, все-таки мне всегда почему-то, и я ужасно рад, когда могу уйти поскорее к товарищам, а товарищи мои всегда были дети, но не потому« чтопя сам был ребенок, а потому что меня просто тянуло к детям.». /8,63/."Положительно прекрасный герой" Достоевского действительно гораздо ближе к детям чертами своего духовного облика, нежели к взрослым людям. По Достоевскому, идеальные человеческие черты присутствуют в любом человеке именно в первые годы его существования - существования еще полу-бес сознательного. Ребенок еще не осознает своего Я, не сознает зла и добра в себе и в окружающем мире. Он невинен - и прежде всего потому, что у него нет еще возможности свою вину, осознать, понять ("У ней нет еще и не может быть столько ума,чтоб заметить в себе худое"-22,68). Однако невинность детская и безгрешность Князя-Христа - явления глубоко различные. "Идеальность" ребенка непрочна и относительна (в том же "Идиоте" Достоевский напоминает о детской "безжалостности" - эпизод травли детьми беззащитной Мари)* И вое же именно в детях видят взрослые герои Достоевского напоминание о возможном человеческом идеале, о "золотом веке". Беззащитность и хрупкооть маленького существа вызывают у взрослого лучшие человеческие чувства: нежность, заботу, жалость, сочувствие» Уже по одному этоод дети приближают реальных людей к идеальным отношениям "золотого века", когда ценность другой личности будет осознаваться равной своему Я. Уже теперь, в существующем обществе, такое отношение возможно - но лишь к ребенку:".за детей своюс почти каждый согласится поотрадать и умереть." Д6Д39/.

Любить ребенка и дать его - "великое и единственное человеческое очастье, по словам Анны Григорьевны Достоевской,*^ убежденность которых уже наверное разделял Федор Михайлович. Человек, нравственно отторгнувший себя от людей, "преступивший" черту человечности, - прежде всего теряет право на детей, на любовь к детям: "Почему все потеряно? Ребенок? Кто мне запретит любить этого ребенка?" /27,143/. Эти, не включенные в текст "Преступления и наказания", слове Раекольни-кова все же глухо звучат в романе - вопросом^приговором Сони: "Я не понимаю, ну как вы будете, ну как вы женитесь, как детей будете иметь?" /7,187/.

Родное дитя - это залог бессмертия человека, и не просто продолжение жизни родителей, но - надежна на лучшую жизнь. Сама сущность младенца -это неопределенность, и любят в ребенке эту потенциально безграничную возможность человека: "А в младенце столько надежд" /23,26/. 1&знь ребенка -по существу, приготовление к чему-то. И это приготовление демонстрирует взрослому взгляду такую стремительность развития,в которой, по-вндо/юму, сконцентрированы силы и возможности человеческой природы. И взрослому человек,ооознапцему свою неизбежную уже ограниченность и несовершенство,"всего лучше глядеть на детей. Пусть моя жизнь прожита,но эти."/23,117/.

Это-взрослый взгляд, сквозь призму прожитой жизни; может ли детство, увиденное таким образом, быть каким-то иным, не-радужным? Достоевского, однако, не могла не занимать действительная сущность детства. Рассмотрим его высказываней на этот счет, начав с самого доступного: анализа значений, какие принимает эпитет "детский" в его произведениях. Наиболее настойчиво сравнение с детьми героев романа "Дшют", Несколько раз подчеркивается "детская црирода"1яав-ного героя - князя Шишкина. Очевидная "детская" черта его -интуитивное чувство правды, красоты, добра, которое неизменно оказывается вернее "разумных" представлений окружающих людей; его оценка событий, лкщей и явлений безошибочна» Прибавим к этому совершенно "детскую" доверчивость к лвдям, -она, впрочем, должна быть названа верой, верой в победу доброго человеческого начала в любой человеческой душе, И знаменитое его "Парфен, не верю!" отзовется позднее в словах другого "идеального человека": "Не ты убил отца, не ты,,." А значит, детская эта вера - по Достоевскому - непременный компонент идеального духовного облика Человека, Залог спасения человечества - в том, быть может, что эти идеальные черты вечно будут пребывать в человечестве - в детстве каждого его представителя. Думается, отнюдь не случайно созданный Достоевским Христос XXI века прочно связан с детством не только своим духовным обликом, но и реальными отношениями. Не случайно дети - цервое и преданнейшее окружение вернувшегося к жизни из безумия князя» Из набросков к "Идиоту" явствует, что дети должны были играть еще более значительную роль в романе, чем это вышло в окончательном тексте. Во многих записях зафиксированы самые различные сюжетные положения и ходы, определяемые схемой "князь-дети": здесь и упоминание о "детском клубе", и замечание: "Все вопросы,и личные князя (в которых дети берут страстное участие),и общие, решаются в нем Св клубе - Т,С.), и в этом много трогательного и наивного, ибо в самые крайние трагические и личныеминуты своя князь занимается разрешением и общих вопросов" /9,241/. Многозначительна такая запись: "да; Через детей признается и Рогожин в совершении преступления" (там же). Еще раз о принадлежности князя к миру детства: "В детях находит дядей и свою компанию." /9,2X8/ и т.д. Мн выписали самое характерное; все, разумеется, привести невозможно.

Словами князя: "Ведь вы знаете, за кого я детей почитаю?" - определяется явно положительная семантика, которая придана в этом романе выражению "как дитя". Ребенком названа Лизавета Прокофьевна: ". вы совершенный ребенок, во всем, во всем."; Аглая: "Я ужасно люблю, что вы такой ребенок, такой хороший и добрый ребенок! Ах, как вы прекрасны можетебыть, Аглая!"; Ганя: ". у вас, право, еще детский смех есть. Давеча вы вошли мириться и говорите: "Хотите я вам руку поцелую", - это точно как дети бы мирились. Стало быть, еще способны же вы к таким словам и движениям"; Варя Лебедева: ". А какое симпатичное, какое милое лицо у старшей дочери Лебедева, вот у той, которая стояла с ребенком, какое невинное, какое почти детское выражение и какой почти детский смех!" И в других романах Достоевского можно найти немало примеров такого же значения эпитета "детский", сравнения "как дитя": в "Подростке" детское обнаруживается у Макара Ивановича, у Версилова в лучшие его минуты. В "Бесах" - "самое детское выражение" появляется в лице Кириллова. "Как дитя" глядит и радуется чему-то Грушенька в "Братьях Карамазовых".

Выть или становиться на время "ребенком" - значит иметь или возвращать на мгновение себе "детские" достоинства,необходимые дня человеческой личности вообще, черты человека "золотого века": простоту, доверчивость (веру в лвдей), ис-искренность чувство истины и добра. Такое значение сравнения с ребенком в приведенных выше примерах.

Однако в ряде случаев Достоевский придает эпитету "детский" иной смысл: обладающий теми чертами "детскости", которые противоречат истинной человечности. Сравнение с ребенком легко приходит на ум, если необходимо подчеркнуть в противнике (именно в литературной полемике Достоевский чаще всего пользуется этим приемом) неразумия, неумелость, неспособность понять другого, эгоизм и раздражительность, несдержанность и неумение общаться.*^)Такая неоднозначность определения "детский" в устах Достоевского - следствие глубокого пониманий им противоречив вой сущности "детской природы". Некоторые черты, неизбежно и необходимо присущие ребенку, нелепы и вредны во взрослой личности; взросление ребенка должно состоять в избавлении от этих черт.

Достоевский, так высоко ставящий детей над "взрослым" человечеством, прекрасно сознавал и отрицательные, путающие качества "детской природы". "Порознь - ангелы божии." -не уставал он повторять о детях, как и его герой Д4Д87/. Но как настойчиво в его произведениях повторение одного и того же сюжетного мотива - обозначим его словами того же Снегире-, ва; ".а вместе. весьма часто безжалостны". Отсутствие социального опыта, наивный эгоцентризм, неумение чувствовать чужую боль - все эти естественные (и простительные в обществе взрослых, которым ребенок, разумеется, вреда принести не сможет) "детские" качества могут обернуться жестокостью в общении с ровесниками, с теми, кто слабее. Ситуации, когда группа детей ("ангелов!") травит безвинную жертву - в произведениях Достоевского часты, как ни у какого другого писателя. Швейцарские дети преследуют безответную и несчастную Марк в "Идиоте", воспитанники пансиона Т^ушара издеваются над маленьким Аркадием Долгоруким, школьники в "Братьях Карамазовых" жестоко третируют Илюшу Снегирева.

Замечательна эта особенность взгляда Достоевского на детей - ясно и трезво видящего все дурное, что возможно в детях, и отмечащего все это довольно-таки невозмутимо,без "педагогической паники". "7 ней (7-летней дочери Крояеберга» -Т.О.) нет еще и не может быть столько ума, чтоб заметить в себе худое" /22,68/.".семилетнюю тфошку, безответственную вполне во всех своих пороках.♦." /22,67/. "Никто из здравых умом не станет укорять и стыдить 13-летнего за то, что ему не 25 лет" /22,Ш/,Следовательно, по Достоевскому, детская "природа" не столько безгрешна, сколько неподсудна. Какие же отличия от взрослых дают детям такие привилегий? Не в этих ли отличиях - секрет "детской природы"?Попытаемся свести воедино имеющиеся у Достоевского на этот счет наблюдения.

1) Ребенок внес оциа лен, он не участвует в жизни общества и не отвечает за социальное зло. Взрослый же человек всегда - член общества, несет ответственность за устройство егои последствия этого устройства.

2) Ребенок не знает этических норм, выработанных обществом. Взрослый человек руководствуется этими нормами,ре-17лирует ими свои отношения с другими людьми.

3) Ребенок наделен неким "чувством истины", интуитивноон способен постигать очень сложные вещи-это убеждение Достоевский высказывает прямо и неоднократно. Однако,в то же самоевремя, ребенок не способен сознательно отличить добро от зла, ибо получать наслаждение может от того и другого, не справляясь с тем, как это отзывается на окружающих. Взрослый же, творя зло, "знает, что это зло".

4) Люди отличаются от детей "широкостью". Человек способен вмещать "обе бездны разом", добра и зла* Ребенок же,не имея еще о них твердых понятий, не обладает и "широкостью" души. В "детской природе" бог с дьяволом еще не борется.

5) Ребенок - необходимый атрибут и органическая часть "живой жизни". Он счастлив самим чувством бытия. Человек же не может уже быть счастлив только оттого, что существует; он знает о неизбежной смерти и ищет смысл и назначение собственного существования.

6) Ребенок обладает ничем не ограниченными, принципиально бесконечными возможностями развития ("Все ви - Колумбы."- 9,242)* Силы и возможности взрослого человека неизбежно уже ограничены, диапазон жизненной деятельности сужен.

7) Потенциально безграничны и нравственные возможности ребенка, и так же конечна, определенна нравственность, человечность взрослого.

8) Однако реальная доброта, которую может проявить ребенок, случайна и непрочна. Милосердие и доброта взрослого- сознательны, выстраданы опытом жизни, и потому только "взрослая нравственность - истинно человечна.

Однажды Достоевский задумывается над весьма оригинальным предположением что было бы, "если бы мать родила совсем взрослого" /22,146/ - и отвечает на это дважды: ".готовым человеком никто не родится" /16,276/, "Человек, который не был ребенком, будет плохим гражданином" /23,179/. Попытаемся пояснить эту, чрезвычайно характерную для мировоззрения Достоевского, идею.

Одна из кардинальных мыслей Достоевского о детстве, которую он на все лады растолковывал в "^евнике писателя", -о необходимости светлых впечатлений в начале жизни челове -ка: ". нельзя отпускать детей в жизнь без великих и прекрасных воспоминаний положительного и пре1фасного,нельзя." /25,244/. "Я. всегда верил в силу гуманного, эстетически выраженного впечатления. Впечатления мало-помалу на- 35 копляются, пробивают с развитием сердечную кору, проникают в самое сердце, в самую суть и формируют человека" /19,109/.

Старец в "Братьях Карамазовых", рассказывая о смерти своего старшего брата и духовном перевороте, происшедшем стем накануне смерти, замечает о своих детских впечатлениях: "Юн был, ребенок, но на сердце осталось все неизгладимо, затаилось чувство. В свое время должно было все восстать и откликнуться" /14,263/.

В "Братьях Карамазовых" объяснено вполне и значение этих "детских впечатлений прекрасного": они - тот родник человечности, присутствие которого во взрослой душе удержит в дурную минуту от зла, "спасет". И знаменательно, что произносит эти слова Алеша, более того - произносит их "под занавес", завершая тем самым сложнейшую повесть о жизни человеческой, о муках, надрывах и прозрениях. И говорит он эти слова детям:"Помните всегда эту минуту, когда вы плакали. Это на всю жизнь останется, может быть, и верить не будете,и сердцем одеревенеете, а вот эту минуту чистых слез всегда помнить будете, таких минут немного, но они-то и спасают, они всегда спасают. Хоть над всем будете смеяться, а над ними не усмехнетесь. А и усмехнетесь если, то вы же в сердце скажете: нет, это я дурно сделал, что усмехнулся, над этим нельзя смеяться" /15,371 - цитируются черновые наброски к роману/.

В художественных произведениях Достоевский неизменно подчеркивает важность какого-либо детского впечатления для духовной жизни того или иного героя. Чаще всего именно память о детском ощущении, чувстве предваряет (а то и определяет) переломный момент в жизни героя. Почти обязательно перед принятием важного решения или перед свершением крупного (а то и главного) поступка человека Достоевского оказывается во власти детского воспоминания. Потрясение от духовного преображения и смерти старшего брата "отзывается" в Зосиме - уже взрослом человеке - решением посвятить свою жизнь боту. Воспоминание о молитве матери, о "косых лучах" приходит к Алеше перед тем, как он решает уйти в монастырь. Сон "из детства" видит Раскольников перед убийством.

Достоевский говорит и о собственном впечатлении детства, очень отозвавшемся в его жизни, имевшем, быть может, решающее значение для его взгляда на народ, для его мировоззрения в целом. Речь идет о встрече с мужиком Мареем: ".мне вдруг припомнилось почему-то одно незаметное мгновение из моего первого детства, когда ше было всего девять лет от роду, -мгновение, казалось бы, мною совершенно забытое, но я особенпно любил тогда воспоминания из самого первого моего детства** /29,47/. Мгновение, когда ребенок ощутил душевную теплоту простого мужикаспасло взрослого человека от ожесточения, от несправедливого суждения о русском народе, о каторжниках.

Вот в силу таких "детских впечатлений", в благодетельность их для нравственного выбора человека - страстно верит писатель. Традиционный для русской прозы прием характеристики героя - рассказ о детских его годах - приобретает в произведениях Достоевского особую окраску. Ретроспекции в детство героя (в у Доетоевского это всегда - ретроспекции) обязательно поясняют нынешнее духовное состояние взрослого человека. Вареньке в "Бедных людях", Ордннов в "Хозяйке", Раскольников, Николай Ставрогин, старец Зосима, братья Карамазовы. - перечень героев Достоевского, о детстве которых мы узнаем,слишком представителен, чтобы отметить всех.- 37 -3.

Что означает для Достоевского превращение Ребенка в Человека? Точнее - что означает это превращение "в идеале" и что представляет собой процесс взросления в реальной жизни, в данном типе общества? Могут ли взрослые люди регулировать этот процесс?Как гениальный психолог, Достоевский, безусловно, учитывал строгую индивидуальность процесса развития личности. Однако он был убежден и в существовании некоторых объективных закономерностей развития сознания и нравственности (именно это он считал главным показателем роста человека). И бш! уверен в своем знании пусть не того, что именно нужно юному существу для выработки из него гармоничной личности, но, по крайней мере, того, чего ему не надобно. И потому верил в право взрослых помогать детям в их взрослении - при условии соблюдения теми определенных "принципов воспитания".

Прежде всего, воспитатель должен с момента первого прикосновения к ребенку учитывать его не-чедовече скую »детскую чуткость и восприимчивость. А потому, если не желает вырастить в ребенке зло, он должен уничтожить зло в себе самом, ибо с приближением к ребенку он становится для него источником знаний о мире, моделью, по которой из ребенка будет получаться человек: ". ревностный отец даже должен иногда совсем перевоспитать себя для детей своих" /25,191/. Другими словами, первый принцип воспитания - самовоспитание. Оттого-то и нет, пожалуй, труднее дела, чем растить детей.Оттого-то с таким сожалением пишет Достоевский о некоем муже-либерале; "Я научу сына моего быть честным человеком,и вот и все", - порешил он В заключение в полной и очевидной уверенности, что добрые дела, нравственность и честность естьнечто данное и абсолютное, ни от чего не зависящее и которое можно всегда найти в своем кармане, когда понадобится, без трудов, сомнений и недоумений" /21,123/. Оттого же,вероятно, очень немногих людей Достоевский наделял правом быть с детьми, помогать ш стать взрослыми: ".бывают некоторые врожденные педагоги, до страсти любящие жить и обходиться с детьми, которых отнюдь не надо смешивать с учеными и искусственными педагогами.1* /19,52/.

При скверности всего общества достаточно - думает Достоевский - определенного (небольшого) количества ладей, наиболее близких к идеальному оближу Человеку (для Достоевского - Христа), которые смогут идеальными своими чертами моделировать юные души по своему подобию; готовить идеальных людей для будущего идеального общества (иллюзия всех просветителей всех времен: не идеальный тип общества создает идеального Человека, а идеальные люди формируют идеальное Общество).

Вели же, как это и происходит сейчас, дети растут рядом с дурными людьми, они отравляются пороками общества, еще не успев стать членами его. "Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный, со скверным словом, с гневною душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. ТЬ и не знал сего, а может быть, ты уже там в него семя бросил дурное, и возрастет оно, пожалуй, а все потому, что ты не уберегся перед дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал всебе" /14,289/.

Присутствие рядом с ребенком предполагает и требуетот взрослого любви к нему. Без этого преступно даже приближаться ж детству. Зло в детях - это ведь не только отпеча -ток зла "внешнего". Это - и результат отсутствия "внешнего" добра. Дети нелюбимые не верят любви и добру, когда они наконец являются в их жизни, ж до конца дней своих подчиняются только вяоюпго в отношениях с людьми, а то и сами это насилие исповедует. Нелюбовь к ребенку - самое страшное для него. По Достоевскому, нет и не может быть разделения на плохих и хороших детей, есть только любимые к нелюбимые. 7 нелюбимых взрослые способны отыскать массу дурного, как делали это Джунковские и Кроне бе рги (см.-22,160-190/.

О следующем принципе, который должен лежать в основе воспитания каждого ребенка, отчасти уже говорилось. "Впечатления прекрасного" - добра, красоты, духовности - "остаются на всю жизнь" и служат началом подлинной человечности. "Без святого и драгоценного, унесенного в жизнь из воспоминаний детства не может жить человек.• Человек <.> наклонен отмечать как бы точки в своем прошедшем, чтобы по ним потом ориентироваться в дальнейшем и выводить по ним хотя бы нечто целое для порядка и собственного назидания. При этом самые сильнейшие и влняпцие воспоминания почти всегда те,которые остаются из детства" /25,172/. Характерно для Достоевского такое, например, рассуждение о значении детских впечатлений для всей сознательной жизни человека (речь идет об Онегине и Татьяне): "7 него никакой почвы, это былинка, носимая ветром. Не такова она вовсе: у ней и в отчаянии и в страдальческом сознании, что погибла ее жизнь, все-таки есть нечто твердое и незыблемое, на что опирается ее душа. Это ее воспоминание детства, воспоминания родины <• • • > > они-то и спат-сают ее душу от окончательного отчаяния. И этого немало,нет,Тут уже многое, потому что тут целое основание, тут нечто незабываемое и не разрушимое» Тут соприкосновение с родиной, с родным народом, с его святынею.».*1 /25,394/.

О "соприкосновениях с родиной", о необходимости для ре- и бенка чувства родной земли, родного народа Достоевский говорит особенно горячо и настойчиво, возвращается к тому несколько раз. Первейшее же условие соблюдения этого принципа - воспитание ребенка на родном его языке. Вслед за Душкиным Достоевский твердит о решаодей роли русского языка в воспитании русских людей, о вреде "заграничного воспитания* дворянских отпрысков (статья в "Дневнике писателя" за июяздэ-густ 1876 "На каком языке говорить отцу отечества?" /29,8084/- Двдвдн пишет он о тревожащей его тенденции: "Я <.;> встретил в Швейцарии русского тринадцатилетнего гальчика, учившегося три года в Женеве, в пансионе. Он вывезен был из России по десятому году и уже забыл чрезвычайно много русских слов, понимал меня плохо, хотя ему, очевидно,хотелось поговорить со мной по-русски. Выговор его был очень смешон. Мне было вовсе не до смеху на него глядя" /20,148/, "Ведь грустно и смешно в самом дяде подумать, что не было б Арины Родионовны, няньки Пушкина, так, может быть, и не было б у нас Пушкина. Ведь это вздор? Неужели же не вздор? А что,ее- -ли и в самом деле не вздор? Вот теперь много русских детей везут воспитывать во Францию; ну что, если туда увезли какого-нибудь другого Душкина и там у него не будет ни Арины Родионовны, ни русской речи с колыбели?" /5,51/.

Но не только о знании языка того народа, к которому принадлежит дитя по рождению, печется Достоевский: для русского ребенка обязательно и "познание России", истории ееС "Если уж нельзя быть нашему юношеству на деле русским, то пусть будут хоть по науке" /20Д51/. и еще раз - в набросках к "Подростку": ".всякий факт нашей жизни, если осмыслить его в русском духе, будет драгоценнее детям, не потому вовсе, что мы там-то и тогда-то отбились, приколотили, убили, а потому, что мы всегда и везде, в тысячу лет,в доблестях наших и в падении нашем, в славе нашей и в унижении нашем, были и остались русскими, сами по себе. Русский дух драгоценным будет" /16,168/.

Наконец, по глубокому убеждению Достоевского, ребенок должен взрослеть и разуверяться в детских иллюзиях, переходить от бессознательного "счастья бытия" к осознанному трагизму человеческой неизбежной смерти - сам, самостоятельно. "Живой самостоятельный дух нужен", - постоянно подчеркивает писатель, говоря о воспитании. Оставлять ребенку свободу действий, свободу выбора знаний, не ущемлять его самостоятельности в познании мира - еще один принцип воспитания.

Итак самовоспитание, самосовершенствование родителей, любовь их к ребенку, доставление ему зстзляческнх впечатлений, народность воспитания, забота о патриотизме будущего гражданина России, самостоятельность развития ребенка -эти принципы составляют своеобразный "кодекс воспитания" по Достоевскому, в идеальном, так сказать, виде. В реальности же автор "Дневника писателя" видел совсем иное."Тяжело деткам в наш век взрастать, сударь!" - в этих словах Парадоксалиста слышен и вздох его создателя. Самые большие тяготы, взваленные на современных Парадоксалисту "деток", - из разряда социальных. Невинные ^беззащитные, они рождаются в мире "грешном", который раднс^Щва /либовраждебен к ним, если только помимо естественного своего права на существование они не "приобрели" еще до появления на свет иных, социально значимых прав ("»».одному еще во чреве матери прокаркнула счастье ворона-судьба, а другой из воспитательного дома на свет божий выходит" /1,86/).

Целая глава "Дневника писателя" посвящена детям,не имеющим, по существу, права на нормальную жизнь, - детям,растущим в воспитательных домах /22,17-26/. Вообще "Дневник писателя" в известном смысле походит на знаменитую "коллекцию" Ивана Карамазова: в тон же январском выпуске мы видим и "мальчика с ручкой", и "мальчика у 1рнста на елке", в других выпусках узнаем об истязаемой родителями семилетней дочери Кронеберга и нелюбимых детях Джунковских; в июльском 1876 года номере читаем о "фабричных детях", которые "поступают девяти лет, когда еще играть хочется, на фабрики,ломая там спинную кость над станком, тупя ум перед подлой машиной, которой молится буржуа, утомляя и губя воображение перед бес-счисленными рядами рожков газа, а нравственность - фабричным развратом, которого не знал Содом" /23,97/. А вот "Маленькие картинки" - уже о детях русских мастеровых, растущих и чахнущих в жалких лачугах: ".боже мой, ребенок, что цветок, что листок, завязавшийся весною на дереве: ему надо свету, воздуху, воли, свежей пищи, и вот шесто этого душный подвал." /21,112/.

Остановимся на одном пункте социальных обличений Достоевского, причиной которых стало зрелище исковерканного детства. От детского ли "счастья бытия", недостатка сознания или избытка бессознательного эгоцентризма (юр - это я) нов детстве ребенок никогда не чувствует себя ничтожным,"ветошкой"» Капиталистическое же общество слишком многих лю- цз дей заставляет ощутить свою ничтожность, уничтожая вовсе человеческое их достоинство. Поэтому и для слишком многих детей процесс взросления состоит в осознании своей малости, униженности, ненужности. И это - самое страшное зло, какое причиняет человеку буржуазное общество. Вместо того, чтобы от естественного "детского" мировоззрения (когда "Я" - органическая часть гармоничного мира» но других "Я" не замечаешь, а собственная личность кажется центром мироздания) - перейти к "взрослому" (когда развившееся сознание и развитая нравственность меняют представления о мире и человек научается уважать чужое "Я" наравне со своим собственным), вместо этого естественного и правильного развития ребенок превращается не в Человека, а в Униженного или Оскорбленного, в зависимости от того, как относится к чуждому и отторгающему его миру: пытается ли все же пристроиться как-то в жизни (как правило, ценой отказа от собственного достоинства, унижения) или сам отворачивается гордо от мира.

Итак, объективные условия существования для подавляющего большинства детей вообще исключают всякую возможность воспитания (то есть мудрого и бережного направляющего влияния взрослых на ребенка). Но даже и для детей относительно благополучных» на которых социальное зло не воздействует непосредственно, "материально", - нормальное взросление невозможно.

Первый принцип - самосовершенствование взрослых, сокрытие от детских глаз взрослых пороков - практически неосуществим. "Наши дети воспитываются и взрастают, встречая отвратительные картины" /22,27/. Результат дурного примера сказывается на ребенке мгновенно. Вот девочка на пароходе, которую иабдвдает автор "Маленьких картинок": "Вера наконец подбегает подпрыгивая и фальшиво ластится (шеети-сешшетний ребенок, еще в чине ангела, и тот уже лжет и коверкается 0"/21, 169/ *Второй - важнейший - принцип С "сердечное воспитание") настолько не соблюден современными взрослыми, что последствия принимают масштабы грандиозной социальной проблемы, названной Достоевским проблемой "случайного семейства". Из современной семьи, по его мнению, уходит любовь, исчезает духовная связь между родителями и детьми, семья превращается в соседство случайных и ненужных друг другу людей. Виноваты в том, безусловно родители: ".эти создания тогда только вторгаются в душу нашу ижрнрастают к нашему сердцу, когда мы, родив их, следим за ними с детства, не разлучаясь,с первой улыбки их, и затем продолжаем родниться взаимно душою каждый день, каждый час в продолжение всей жижни нашей. Созидается же семья неустанным трудом любви" /22,691-70/.

Вдесто "впечатлений прекрасного" современный Достоевскому ребенок получает в детстве совсем иные впечатления; вот хотя бы мальчик из "Петербургских сновидений": ".невыносимо, когда - ну хоть невольно - подумаешь, сколько грустного цинизма, сколько тяжелых впечатлений вынесет этот мальчик из своего детства. И не отразится ли этот цинизм в его нравственном развитии? А если отразится, то чем? Отвращение ли к этому цинизму или одним из тех примирений, которые губят душу навеки?" /19,77/,О недостатках воспитания русских детей именно как русских уже говорилось. Приведем еще две выдержки из статьи "Одна из современных фадыаей": "Какие впечатления выносит из своего детства уже теперешняя современная нам молодежь?. если с самого первого детства своего эти дети встречали всемействах своих один лишь цинизм, высокомерное ж равнодушное отрицание; если слово "отечество" произносилось перед ними не иначе как с насмешливой складкой, если к делу России все воспитывавшие их относились с презрением или равнодушием - то скажите: что можно требовать от этих детей."/21, 135/. ".где дети воспитываются без почвы, - вне естественной правды, в неуважении или в равнодушии к отечеству и в насмешливом презрении к народу, так особенно распространяется в последнее время, - тут ли, из зтого ли родника наши юные лщи почерпнут правду и безошибочность направления своих первых шагов в жизни?" /21,132/.

Тревожит Достоевского особенно и идейный разброд в современном обществе, отсутствие у "отцов" "связующей,общей,нрав-ственной и гражданской идеи", что приводит к социально-психологическим катастрофам, разражающимся в первую очередь в юношеской среде (например, массовые самоубийства молодых людей и подростков в 70-х годах Достоевский объяснял именно этим).

Невозможно говорить и о самостоятельном развитии ребенка в современных условиях: общество выращивает детей в заведомо искусственных "формах", существование их регламентировано десятками незыблемыхправил и установлений,в результате которых живую душу ребенка насильно помещают в заранее приготовленный "футляр", и ни о каком естественном, здоровом, самостоятельном развитии речи быть не может.

Таким образом, ни один из обязательных для нормального взросления детей принципов в оовдршеаном обществе не выдерживается. Результаты этого ожидаются Достоевским со страхом: "Что готовим мы России?." /25,243/. Однако же рядом с острым чувством вины присутствует веегда горячая вера в нравственную силу юной личности, которая сумеет сама, невзираяна неблагоприятные условия, созданные для нее, "сыскать себе добрую дорогу уже одним инстинктом" /2,206/. "Я страстно верю в наи^г молодежь", - не устает повторять Достоевский в своем "Дневнике". Но опасность для будущего представляется ему слишком серьезной, & вина общества перед детьми - слишком огромной. С публицистических страниц Достоевского встает перед читателем мощный образ исковерканного взрослыми детства. й Достоевский "бьет тревогу": Дети - это те, кого сейчас надо спасать, ради низе, ради будущего, ради настоящего: "Любовью лишь купим сердца детей наших. Ради них сократитсямучение перерождения человеческого общества в совершеннейг *шее. Да. совершится же это совершенство и да закончатся наконец страдания и недоумения цивилизации нашей" /25,194/.

Пришло время обратиться наконец к живым образам тех,за кого так страстно молил и требовал Достоевский, поистине создавший в публицистических своих творениях "апологию Детства" (по выражению В.В„Виноградова^)а Рассмотрим, как взгляды его на детство и представления о детях воплотились в образы детей на страницах его произведений.

Глава 2. Образы детей в произведениях ДостоевскогоI.

Человек в творчестве Достоевского исследован с оамого своего начала - и не просто с "зарождения правильного сознания1', но даже с рождения. Читатель Достоевского присутствует при самом рождении человека - и глазами героя "Бесов" Шатова видит "великую тайну и необъяснимую", выше которой "нет ничего на свете": "Шло двое, и вдруг третий человек, новый дух, дельный, законченный, как не бывает от рук человеческих: новая мысль й новая любовь, даже страшно." Д0,52/. Идею бесконечности жизни, продолжения одной жизни в другой - только ее пока обозначает "существо, беспомощное до ужаса". Ничего - от Человека, но все пока Природа. И, однако, этого уже довольно для бесконечной благодарности этому "существу" - оно дает сшсл существования взрослых людей, очищает их сознание, выводит из тупиков совесть.

Таким образом, уже младенчество в изображении Достоевского - спутник Истины, Добра и Красоты, хотя пока ©то отражается в окружающих младенца людях, а не составляет его собственной сущности. Можно вслошить нарисованную Достоевским картину в "Дневнике писателя" за февраль 1877 года - "новорожденный еврейчик" в руках у старика доктора - по Достоевскому,и решение еврейского вопроса, которым приходилось ему заниматься в своем "Дневнике", и вообще - залог будущего всечеловеческого соглаоия. Встает в этот ряд и картина семейного счастия ("когда они трое, муж, жена и ребенок, вместе.") в"3аписках из подполья" /5,158/.

Существует исследовательская точка зрения, которая присваивает писателям как бы определенный возраст, независимо от числа прожитых теми лет; Душкин - юноша, Лев Толстой -ребенок.,. При всей спорности такого подхода к писателю и его взгляду на мир утверждение Достоевского как писателя исключительно "взрослого", очевидно, возражений не вызивет. Тот самый "художнический" взгляд, который дает В.В.Вересаевуправо называть Л.Толстого ребенком, у Достоевского - решительно не "детский". И не только потому, что детское сознание не вмещает тревожных "вечных" вопросов (вопросы,разумеется, - и у Толстого), но в силу особенного характера его мысли, его писательского самосознания, которое вместило практически весь опыт предшествующей человеческой мысли,учло его и на этом фундаменте выстраивало опыт собственный. У самого Достоевского "детский" ясный, не утомленный опытом и привычкой к сущему взгляд (который так поражает в Толстом) отсутствует. И это определяет зачастую характер изображения детей в его произведениях. Ярче всего это проявляется там, где дети оказываются не в центре повествования, а составляют как бы "фон" действия. У Достоевского таких эпизодов чрезвычайно много; сводятся они к трем общим типам:1) один ребенок (как правило, не обрисованный даже внешне, а лишь упоминаемый) появляется где-то "в толпе";2) на периферии "взрослой" жизни возникает и даже порой вовлекается в действие группа детей, из которых ни один ребенок не прорисован как самостоятельный образ;3) изображается детский коллектив, в котором, однако, читатель может различить несколько особенных лиц.

Во всех вариантах, как бы то ни было, автор предлагает вместо образов детей - символ Детства. Очевидно, что и в этом случае (как в эпизодах с младенцами) речь идет не столько о детях, сколько об отношении к ним взрослых людей шш о"взрослых" идеях, связанных с детством.

Таков, по Достоевскому, лучший способ преодоления коллективной жестокости, жестокости самой страшной.

До сих пор речь шла об изображении Достоевским детского коллектива как чего-то целого, нерасчленяемого. Читатель воспринимает его как некое единство. У Достоевского таких ) образов немного. В большинстве случаев, если уж ребенок по-^ является на его страницах, он оставляет в памяти читателя яркий след: если не портрету то хотя бы одна черточка детского облика запоминается и заставляет его увидеть воочию: "Маленькая девочка, дочка, стоит прислонившись к гробу, да такая, бедняжка, скучная, задумчивая! А не люблю я, маточка, когда ребенок задумывается: смотреть неприятно! Кукла какая-то из тряпок на полу возле нее лежит, - не играет, на губах пальчик держит; стоит себе - не пошевелится. ЕЙ хозяйка конфетку дала, взяла, а не ела,,в" /1,50/»Встречаем мы мимоходом трех маленьких детей Марфы Борисовны в романе "}^циот" - и в памяти остается крошечная, но выразительная черточка детского поведения, милой бесцеремонности: о. две девочки и мальчик, из которых Леночка была старшей, подошли к столу, все трое положили на стол руки, и все трое тоже пристально стали рассматривать князя" /8,111/,Заметим: эпизодически возникающий в повествовании Достоевского ребенок - это всегда намек на какие-то "взрослые" проблемы, чаще всего - социальные. Для обострения темы обнищания присутствуют в "Игроке" дети генерала Миша и Надя. Воспитанники Алексея Ивановича упоминаются или изображаются в романе всегда в контексте разговоров о деньгах и о будущем разорении генерала.

Особого разговора заслуживают дети Катерины Ивановны в "Преступлении и наказании"* обрисованные довольно подробно, но присутствующие все-таки "на заднем плане". Даже в именах их Достоевский отчасти путается: старшая девочка остается Полечкой на протяжении всего романа, младшие же называются по-разному, "Катерина Ивановна взяла Лидочку, сняла со стула мальчика" /6,143/. "Случилось так, что Коля и Леня,напу-ганные до последней степени., вдруг, как бы сговорившись, схватили друг друга за ручки и броеилнеь бежать" /6,331/. В конце концов, даже пол ребенка не так важен, важнее то, как присутствие ребенка отзывается во взрослых душах. Это способно и подтолкнуть к гибели (во имя детей Соня продает себя), и сберечь остатки человечности (любовь к детям - искра, тлеющая в Мармеладове; вспомним петушка, найденного в его кармане).

Отметим сходство сшетных положений, в какие ставятсяДостоевским маленькие его герои, мимоходом возникающие в произведениях:"Изредка в толпе слышался робкий голос ребенка, украдкою просившего милостыню" /19,75/* "Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один на улице: он, кажется, потерял дорогу, одна баба остановилась было на минуту его выслушать, но ничего не поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте"; /13,64/» "Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами.»." ДО,334/. В этот ряд встают и "мальчик с ручкой" из "Дневника писателя", и "мальчик у Христа на елке", и дочь повесинпейся от побоев мужа жены в главе "Среда" того же "Дневника". Светлые детские лица рядом с грязью взрослой жизни - страшная картина реальности, выписанная всепэ двумя красками» Детство самой сущностью своей противостоит бесчеловечному миру взрослых, а однажды у Достоевского - и активными своими действиями, активным добром - жестокости и равнодушию (дети в "Цциоте* в отношениях с Mart®. Правда, происходит это под влиянием князя Мышкина, но все же именно дети заражаются этим влиянием).

Все сказанное пока относилось к "периферийным" детским образам. Первый же в его творчестве "действующий" ребенок -десятилетний братец Лизанъки - появился в рассказе "Слабое сердце" (1848 год):"- Здравствуйте, с Новым годом вас честь имею поздравить, Василий Петрович, - сказал хорошенький черноволосый мальчик лет десяти, в кудряшках, - сестрица вам кланяется, и маменька тоже, а сестрица велела вас поцеловать от себя."/2,33/.

Как видим, Достоевский сохраняет еще вполне общелитературные приемы детского портрета. Лизанькин братец чрезвычайно похож на многих "литературных деток" века. Но уже в "Елке и свадьбе" (1848) Достоевский представит своим читателям вполне оригинальные детские образы, сопроводив их характерным признанием в особенном пристрастии к детям: "Я очень люблю наблюдать за детьми. Чрезвычайно любопытно в них первое, самостоятельное проявление в жизни" /2,97/, Рассказ этот,сохраняя полностью сугубо "взрослый", поверхностный взгляд на детей, являет собой уже попытку разгадать и изобразить детскую натуру, вмещающую начала не-детских душевных противоречий.

Выбранная автором позиция - взрослый наблвдатель - обуславливает отстраненность рассказчика от описываемых сцен. Отсвда - независимое, открыто негативное отношение к изображаемому злу* Рассказчик молод, полон ощущения своей духовной силы: он сам является судьей происходящего: "Я тоже не мог утерпеть и захохотал ему прямо в глаза".

Замечательнее всего для нас, что исследуя и осуждая общественное зло, Достоевский уже здесь включает в орбиту своей мысли (пока - по преимуществу социальной) соотношение "Дети - Общество". "Елка и свадьба" демонстрируют насильственное включение детей в общественные отношения взрослых. Ребенок впервые вводится в мир этих отношений как лакмусовая бумажка, которая мгновенно проявляет неестественность,гнусность и убожество мира собственников и рабов.

Равные по естественному праву своего рождения и праву жизни, дети на балу, устроенном взрослыми, оказываются неравными по параметрам и критериям, которые для них, для "живой жизни" никакого смысла не имеют и иметь не могут, й рассказчик счастлив, что дети "решительно не хотели походить набольших, несмотря на все указания гувернанток и маменек".

Из толпы детей, симпатичной рассказчику почти без ис -мнения (вызывают некоторое предубеждение "пятеро сытеньких мальчиков1* хозяина да "одутловатый мальчишка", уже,верно,усвоившие понятие о своих преимуществах перед иными детьми), двое обрисованы Достоевским достаточно ярко; "Девочка лет одиннадцати, прелестная, как амурчик, тихонькая, задумчивая, бледная, с большими задумчивыми глазами навыкате" - и "мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыжень^ кий", который при "мудрой" раздаче подарков оказывается обделенным очень заметно. Непонятная еще детскому сознанию ущемленное ть производит уже на него вполне закономерное действие: ".;.видно было, что он уже чувствовал и понимал свое положение"»"Я заметил, что рыженький мальчик до того соблазнился богатыми игрушками других детей, особенно театром, в котором ещ хотелось непременно взять на себя какую-то роль, что решился поподличать. Он улыбался и заигрывал с другими детьми, он отдал свое яблоко одному одутловатому мальчишке, у которого навязан был полный платок гостинцев, и даже решился повозить одного на себе, чтоб только не отогнали его от театра".

Как отмечено в комментариях к академическому изданию сочинений Достоевского, здесь обозначены уже контуры будущих психологических исследований писателя (см.2,484): мучительное ощущение своей бедности и зависимого положения;борьба гордости и трусости, детская наивность и первые попытки "поподличать" - все эти черточки характера рыженького мальчика, присущие, по мнению комментаторов, и Аркадию Долгорукому, намечают впервые важную для зрелого Достоевскоготему "члена случайного семейства".

Однако значительность содержания рассказа - не только в этом* Перед вами яркий случай пагубного вторжения взрослых в детский мир, пример откровенно грубый, "материальный". Тем закономернее сарказм Достоевского в изображении взрослых рядом с детыли.^Итак, по меньшей мере три начальные точки будущей "детской темы" Достоевского поставлены в этом рассказе. Во-первых, это мысль о непохожести "детской природы" на природу взрослого человека, живущего в антагонистическом обществе (описание всех детей в рассказе, их поведения на елке). Впервые пользуется здесь Достоевский приемом "лакмусовой бумажки" - приемом отражения и проявления социального зла путем введения в повествование детей. Впервые пытается увидеть в ребенке начало личности - в буржуазном обществе это означает начало раздвоения, душевных противоречий (образ рыженького мальчика). Каждый из этих пунктов будет позднее развит Достоевским.

Заметную роль играют дети в романе "Преступление и наказание". Дети Катерины Ивановны - образы очень живые и коя-кретнне. Однако мы чаще слышим о них, нежели наблюдаем их воочию. В общем движении романа дети Иармеладовых более живут в речах взрослых, чем "наяву". Они, при всей зримой конкретности своего облика - скорее знак, символ "живой жизни",перед которым равно беспомощны все "теории". И для "идеи" Раскол ьникова дети Иармеладовых, их нужда и обделейность - одно из обоснований. Обоснование вернейшее, убеждающее более, чем горе взрослое - ибо дети в своих несчастиях, в отличие от взрослых, не виновата нисколько.

Дети - образ человечности, попранной общественной несправедливостью. Дня Раскольникова такой взгляд на детей,взгляд теоретика - преобладаний. И, однако, радон к шесте с иин - взгляд Раскольникова - чемшежа, который "теоретика1* неизмеримо глубже, интереснее и значительнее. Человеческий этот взгляд замечает мине подробности облика каждого ребенка и согревает изображение детей в романе.

Несмотря на мимолетность взгляда писателя на детей,мы получаем мгновенный и точный портрет каждого. Мы успеваем увидеть и угадать милый и особенный характер мальчика Парке-ладовых, с его прелестной серьезностью, основательность!), стремлением к осознанным им нормам поведения, противоречат» естественной детской живости, но необходимым как условие спокойствия его бедной матери. Недетская солидность ребенка -как реакция на вечный надрыв, издерганность, нервическую стремительность Катерины Ивановны. И нтмитя другая черточка, приданная бы Достоевским этому малышу, не могла б, вероятно, так оттенить нелегкость детского существования в несчастной этой семье.

Девятилетняя Долечка выписана еще ярче. Она и заметнее в сюжете решала (Достоевский заставляет ее встречаться с Раскольнжхожн, быть равной собеседницей матери), и большую роль играет в размышлениях и разговорах взрослых; о ней в первую очередь слова Сокольникова, рисующего картины странного будущего семьи Марнеладовых. Полечка одновременно и образец вынужденного раннего взросления (мотив довольно редкий для Достоевского), и художественное воплощение любмюй его мысли о пластичности детской души, о "страшных" возможностях, таящихся в ней; возможностях проницать и верно угадывать самые сложные вещи, понятия, оттенки отношений и т.п. Долечка в свои девять-десять лет взрослее Катерины Ивановны, по крайней мере в одном отношении: она ответственнеематери, ибо вынуждена чувствовать эту ответственность не только за сестру и брата, но и за саму мать. Вспомним: Долечка "хотя я многого еще не понимала, но зато очень хорошо поняла, что нужна матери, и потому всегда следила за ней своими умннми глазами и всеми силами хитрила, чтобы представиться все понимающею" /6,138/.

Доминирующее на "детских" страницах романа чувство -"надрыв", жгучее страдание. Кстати, и эпизоды, в которых появляются дети, всегда - кульминационные, где страдания героев достигают высшей точки. Детские образы в "Преступлении и наказании" - как бы скгнаж о возведении надрыва в нечеловеческую уже степень.

То же мн видим в "Вечном муже". Восьмилетняя Лиза Трусоц-кая - воплощение взрослого страдания, воспринятого детской думой и оттого увеличенного многократно, потрясшего беззащитную эту душу до гибели ее»Уже первая встреча с девочкой изумляет читателя. Как и в "Преступлении и наказании", ребенок в этой повести является в обстановке весьма напряженной: ".(Трусоцкий).унимал криком, жестами, а может быть. ж пинками, маленькую девочку, лет восьми, одетую бедно, хотя и барышней, в черном шерстяном коротеньком платьице. Она, казалось, была в настоящей истерике." /9,30/, Пораженный экстремальностью ситуации,читатель даже не может толком разглядеть девочку, успевая заметить только ее одеяние. Для подлинного представления своей маленькой героини Достоевский выводит ее спустя три страницы:"Это была высоконькая, тоненькая и очень хорошенькая девочка. Во взгляде ее была та детская важность, когда дети, оотавшись одни с незнаксмш, уйдут в угол и оттуда важно инедоверчиво поглядывают на нового, никогда еще не бывавшего гостя; но бала, может быть, и другая, как бн уж и не детская мысль." /9,33/»В восьмилетнем существе (еще, по мнению Достоевского, "в чине ангела") - вполне человеческие сложнее, противоречивые стремления и чувства, составляющие единое душевное состояние в данную минуту. Борется детство с "не-детскостью". То^ ная и узнаваемая черта - "детская важность" - и необычная для восьмилетней внутренняя серьезность (знакомая вам ухе по детям Мармеладовнг), душевная развитость, способность понимать состояние другого человека без слов, без внешних примет (качество, обязательное для всех главнейших героев Достоевского).

Случай с Лизой демонстрировал читателю образец того самого особенного, детского проникновения в суть сложнейших человеческих отношений, понятий и явлений, которое так высоко ставил Достоевский* Ребенку с ясным и неискушеннда взглядом виднее действительность в ее я&тинннх, главнейших чертах и красках; и человеческие отношения дети порой проницают гораздо вернее, чем многоопытные взрослые. Лиза, не умея разобраться в сложнейших чувствах к ней отца (узнавшего, что отцом ей называться он не может; возненавидевшего ее - единственную возможную и ближайшую жертву - за собственные страдания; но не могущего отказаться от страстной, болезненной отцовской любви), - тем не менее, остро и чутко ощущает перемену отношения к себе.

По контрасту с мучительной (и мучащей) любовью Трусоц-кого к Лизе, по контрасту даже с корыстной, по существу (ради обретения "цеди жизни"), любовью к ней Вельчанинова Достоевский с каким-то серьезным уважением всматривается вособенности детской трогательной любви Лизы к "отцу*. Лиза любит всем существом, не рассуждая и не торгуясь; Вельчани-нова она любить не может совершенно закономерно, ибо - "нечем", всякая возможность иной любви, иного отца для этого ребенка бессмысленна. И этим, кстати. Достоевский противоречит общепринятому представлению о неглубокости детских привязанностей, непрочности и недолговечности детских чувств. В этом пункте "детский темы" Достоевского мы вновь "выходим" к его мечте о "положительно прекрасном человеке", о "золотом веке" подлинно человеческих отношений между людьми. Детская любовь Лизы, не видящей никаких пороков Трусоцкого, верящей ему безусловно - сопоставима с сознательной, во такой же доверчивой и верующей любовью к людям Алеши Карамазова и князя Мвдкжна. Разница только в уровне сознания: Лиза любит, потому что не умеет и не хочет видеть дурное (с "закрытыми глазами"), Алеша - потому что, видя и поникая все дурное в людях, не пугается людских пороков и безусловно же верит в силу и победу добра в их душах* С&да же детской любви, однако, не уступает могуществу любви "христианской"* Лиза умирает воистину от любви, вернее, от недостатка ее в любимом человеке. Вновь -мотив детской смерти, и снова это - горе, венчающее взрослое страдание: "Главное страдание его (Вельчанинова. - Т.О.) состояло в юм, что Лиза не успела узнать его и умерла,не зная, как он мучительно любил ее! Вся цель его жизни, мелькцувшая перед ним в таком радостном свете, вдруг померкла в вечной тьме.ЛюбовквЛжзы, - мечтал он, - очистилась и искупилась бы вся моя прежняя смрадная и бесполезная жизнь; взамен меня праздного, порочного и отжившего, - ж взлелеял бы для жвэ-иж чистое и прекрасное существо, и за это существо все было бы мне прощено, и все бы я сам простил себе" /9,62/.

Сильнее, чей где бв то ни было, звучит в "Вечной муже" мысль Достоевского о том, что именно ребенком окупается инаполняется жизнь взрослого; смерть ребенка означает и духовную смерть родителя, гибель его надежд на будущее, на бессмертие, на оправданность собственного существования*Мотив смерти ребенка, переломлявдей духовную жизнь взрослого человека, окончательно оформляется в рассказе о купце и мальчике - самоубийце <"Подросток"). Рассказ принадлежит Макару Ивановичу, и в его изложении облик мальчика намечен весьма условно: "Слабенысий был и нежный и личиком миловидный,как девочка" - облик невинного агнца, будто и внешними приметами своими обреченного быть жертвой» Однако, как всегда у Достоевского, и условный этот образ обладает живой характерностью; припомним хотя бы эпизод с девочкой, несущей ежика: "А он никогда еще ежика не видывал, подступил и смотрит, и уже забыл- детский возраст!. - "Как же это, говорит,такой ежик!- и уж смеется, и стад он его тыкать пальчиком, а ежик-то щетинится" ДЗ,315-327/,Ребенок у Достоевского всегда узнаваем, всегда - ребенок, при всей своей порой символичности и ограниченности своей роли (как в данном сюжете) * В этом рассказе смерть ребенка тем стращэе отзывается во взрослом, что она - добровольна, и причиной ее становится именно взрослый этот человек. И нравственные муки Макара Ивановича потому несравнимы со страданиями Вельтанинова, несравнимы и последствия их. Самоубийство мальчика оказывается ударом, встряхнувшим и переломавшим все в закостеневшей душе, смертельно поразившим совесть, уже не возмущаемую виной перед взрослыми людьми. В истории Макара Ивановича звучат евангельские слова, чрезвычайно важные, по-видимому» для Достоевского; "А иже аще соблазнишьединого малых сиг*. - формула человеческой вины,которой не может быть прощения.

В "Подростке", таким образом, введен конкретный ответчик за зло, причиненное ребенку; и справедливость, неизбежность возмездия, и долгое искупление вины утешают слушателей Макара Ивановича и читателей "Подростка", сложнее и безнадежнее ответ на вопрос "Кто виноват?" в новеллах "Мальчик с ручкой" и "Нальчик у Христа на елке" из "Дневника писателя". Здесь обидчиков, при всей их реальности, указать труднее» Тем больше тревожат и возмущают совесть читателей Достоевского эти детские образы: "Дети странный народ, они снятся и мерещатся" /22,13/.

Вину за детские страдания несут в равной степени всевзрослые, живущие во времена, когда восьмилетние дети замерзает под окнами. В несправедливом обществе не может быть невинных людей» И перед детьми, перед теми, кто жизнь свою еще не сознает, кто невинен и беззащитен - общество виновно всего более.

Итак, одна из главных идей Достоевского - о всеобщей виновности за всех - прочно связана с образом Детства (мы еще увидим это, когда будем говорить о сне Дмитрия Карамазова).

Наконец, обратимся к детям (именно "малолетним",по терминологии писателя) его последнего романа, детям докторши, соседки Красоткиных, - восьмилетней Насте и семилетнему брату ее.

Помимо мудрой нежности и снисходительности, с которыми Достоевский откровенно любуется своими маленькими героями, не могут не заинтересовать пристрастного к "детской теме" читателя три "содержательных момента" этой главы. Во-первых, "опасный" разговор деток, с которого и начинается наше знахомсгво с ними, - обсуждение "нечаянного приключения с Катериной" и выяснение общего вопроса о появлении "маленьких деток" * Спор этот, в котором стороны высказывают самые неожиданные точки зрения, демонстрирует оба характера: быструю стремительность, "горячность" и живость ума Насти; Медлительность и какую-То уже мужскую основательность, твердость Кости, При всей шористичности эпизода видна в нем мысль серьезная и отчасти ранее уже заявлявшаяся: о путях и средствах, какими прививаются детскому сознанию "взрослые" понятия» И здесь же - попытка очертить особенности детского сознания, детского восприятия явлений взрослой жизни, которые, невзирая на запретно с ть обсуждений, так же реальны для детей, как и для взрослых, и требуют осиысленщ, хотя бы в силу их соб^< ственннх "логических" возможностей,Любопытны очень ж взаимоотношения между детьми и,в особенности, отношения их с Колей* Тринадцатилетний Красоткин для малышей - безусловный "большой" авторитет, пожалуй, более крупный» нежели кто-либо. Причина - в искренней любви и заботе старшего соседа к ним (что в 13-летнем возрасте нечасто встречается), да и, вероятно, в определенном педагогическом таланте Красоткина, как ни нелепо это звучит. А главное, быть может, в "прелестной натуре" их иного покровителя, в безусловно хороших качествах его, в которых дети никогда не ошибаются. И откликаются детские сердца на его добро безусловно ж всецело: "Зато и обожали же его оба "пузыря".

Подчеркнем здесь и особенную тонкость, с которой Достоевский рисует поведение и само состояние ребенка, как умеет разглядеть мельчайше ньюансы детского изменчивого настроения; проследим вместе с писателем за Костей в течение деся-ти-пятнаддатн минут: вот он, видя Колю в дверях, молча улыбается ему во весь рот, ожидая, что он "войдет и сделает что-нибудь прекрасное и забавное". Вот глубокомысленно сдувает. Настю, соображает, твердо возражает сестре, "важно осведомляется" о деталях спора. "Осклабляется", встречая входящего Колю и начинает запинаться его собакой. Озабоченно переглядывается с Настей, беспокоясь словами Коли. Тот хочет оставить их - "на лицах детей выразилась страшная тоска". Но достаточно заманчивого предложения - в "лица детей мгновенно прояснились". Обещанную пушечку и порох они рассматривают "с благоговейным страхом, еще усилившим наслаждение", и рассказы Коли слушают "со страшшм любопытством". И, однако, едва Коля собирается после "представления" уйти, опять пугаются, и Костя "приготовляется плакать".

Ясная доверчивость к тому, кого он любит; бесконечная зависимость от старшего, беззащитность; всепоглощенность впечатлениями жизни и неустанный интерес, "страшное любопытство" к ее явлениям, - все это так узнаваемо читателям, несомненно "отдыхающим душой" на этих страницах.

В трагическом и сложном романе, оказавшемся к тому же последним, Достоевский оставил ясной, солнечный образ Детства - лучик безмятежной человеческой прелести в непонятном, надрывном, исковерканной социальном мире, на "детских" страницах романа будто светлеет взгляд писателя, и шор его -прежний, юный, особенно тепло сверкает здесь. Как,впрочем, и в сценах с "мальчиками" - детьми, вступившими уже в иную пору человеческого взросления.

Укажем на особое, не совпадающее с современным, представление; Дрстоевского о границах человеческого детства. Поволе писателя девятнадцатилетнего Аркадия Долгорукова од включаем в "толпу детей". Своеобразным было разграничение ш возрастам* порой трудноуловимое, однако, следуя за писателем, мы смело выделяем в особую группу детей от 11-12-ти до 14-ти лет, традиционно определяя этот период детства как "отрочество"; Справедливости ради отметим, что для Достоевского это название не характерно, но отроческий возраст он выделял несомненно: ".хоть он больше всего любил трехлетних детей или около того, но и школьники лет десяти-одиннадцати ему очень нравились" /14,160/. Несомненное сходство в этом пункте творца Алеши Карамазова со своим героем доказывает самый перечень важнейших детских характеров из его произведений:- Маленький герой - II лет,- Не точка Незванова и княжна Катя - II лет,- Нелли СЬшт - 13 лет,- Матреша - 14 лет,- "мальчики" - 11-13 лет,- Коля Красоткин - 14 лет.

Достоевский не раз подчеркивал - прямо или косвенно -свой интерес к детям именно этого возраста: ".тут этот интереснейший возраст, вполне еще сохранивший саму» младенческую, трогательную невинность и незрелость с одной стороны,а с другой - уже приобретший скорую до жадности способность восприятия и быстрого ознакомления с такими идеями и представлениями, о которых, по убеждению чрезвычайно многих родителей и педагогов, этот возраст даже и представить себе будуоо бы ничего еще не может. Это-то вот раздвоение, эта-то две столь несходные половины юного существа в своем соединении представляет чрезвычайно много опасного и критического в жизни этих юных существ" /19,59/."Юные души, ухе вышедшие из первого детства, во еще да-1 леко ие дозревшие до какой-нибудь хоть самой первоначальной возмужалости", - так определяет Достоевский двенадцатилетних, хотя 12 лет для него - лишь приблизительный ориентир,и к этой неопределенной, перевальной эпохе детства он относил детей порой и десятилетних, и пятнадцатилетних. * 0 том же "выходе из первого детства", о вступлении в какукнто иную стадию своего становления говорит Маленький герой: ".конечно, я был ребенок, не более как ребенок. но - странное дело! -какое-то непонятное мне самому ощущение уже овладело мною, что-то уже шелестело по моему сердцу, до сих пор незнакомое и неведомое ему" /2,269/.

Герой этой повести идеально воплощал идеальные же представления писателя об отроческом возрасте: в нем сочеталась детская интуиция добра и правды с проснувшимся взрослым сознанием, опытом человеческих отношений. Случай с мадам М. дает детской душе (несомненно, в себе самой заключающей какие-то потенции человечности) толчок для раскрытия ее "сокровищ: вицы", для первого сознательного проявления прекрасных ее качеств. И более наглядно, чем здесь, Достоевский не демонстрировал "зарождение правильного сознания" (подчеркнуто мною. -Т.С.):"Я закрыл руками лицо и, весь трепеща, как былинна, невозбранно отдался первому сознанию и откровению сердца, первому, еще неясному прозрению природы моей.* Первое детство мое кончилось с этим мгновением" /2,295/.

Запомним: по Достоевскому, конец "первого детства", как правило, связан с каким-то событием, на которое детская душа отзывается потрясением. Для Маленького героя это событие счастливое - влюбленность, рыцарская помощь мадам М, почти спасение ее и награда за то.

Для Неточке Незвановой переход к сознательному восприятию жизни ознаменован, напротив, событиями мучительными и плохо ей понятными: остро 1*увствуемой семейной трагедией, смертью матери, безумием отца: "Я чувствовала, как что-то безобразное совершалось со мною: мне все казалось, что зто сони /2,187/,Переход Неточки из детства в отрочество экстремален; "взрослое4 сознание не естественно прорастает из детского гарканического представления о мире, а врывается в него вместе с болезнью. Выздоровевшая Неточка - уже не Тот ребенок, что жил чувствами и полунеясными фантастическими мечтами. Она будто входит разом в новый объем, заполнив его целиком своей выросшей от потрясения, повзрослевшей от страданий душой. И рядом с ней совершенным ребенком кажется вначале ее беззаботная ровесница княжна Катя. Теперь сама Неточка,знакомство с нею становятся для княжны неким толчком к переходу в иное "духовное" качество. Сильные и хорошие чувства -сострадание, жалость, любовь, - вызванные в Кате Неточкой, изменяют маленькую княжну, заставляя ее впервые серьезно задуматься о себе и о другом человеке. Процесс этого изменения прослежен Достоевским подробно и внимательно. Одним присутствием Неточкж и кроткой ее любовью преодолевается "главный порок" кйяжны - гордость. Но надобно подчеркнуть самостоятельноеть Кати в этом повороте к человечности по отношению к Неточке. Достоевский доверяет "инстинкту" ребенка: "Но чувство справедливости всегда брало верх в ее сердце". "Но это было прекрасно, доброе маленькое сердце, которое всегда умело сыскать себе добрую дорогу уже одним инстинктом" /2,206/; Веру в доброе начало даже в маленьком человеке, человеком еще не могущем называться, Достоевский утверждает уже здесь.

И еще одна важная мысль - о "критичности" отрочества, опасности и значительности этой эпохи детской жизни для становления личности. Сознание, зарождающееся в этот период (". с 12-ти лет,. то есть почти с зарождения правильного сознания." - 13,72), должио складываться именно как "правильное", человечное, с верой в добро и запасом идеалов. Но слишком много, как мы видели уже, следя за мыслью пиоателя, опасностей во взрослом мире для новорожденного самосознания, слишком много зла, которое может отпечататься на восприимчивой детской душе я определить ее окончательную форму.

Делу» главу "Дневняка писателя" за 1876 год вызвал "случай из детской жизни", рассказанный Достоевскому одной матерью (о том, как двенадатилетняя девочка, запутавшись в собственной лжи, решила убежать из дома к осуществила, так сказать, "пробу" своему решению). Этой истории обязаны мы знаменитым предостережением Достоевского об опасности этого "интереснейшего" возраста и напошнанием: "Знаю тоже, что в этих юных душах, уже вышедших ив первого детства, но еще далеко не дозревших до какой-нибудь хоть самой первоначальной возмужалости,мо-гут порою зарождаться удивительные, фантастические представления, мечты и решения" /24,58/.

Даже удивительный мир Неточки Незвановой, причудливо созданный ею из обрывков действительности и образов своей детски-неожиданной фантазии, - не кажется неестественным читатеапв, раз делящему это "знание" Достоевского, Толчком для бурной духовной работы станут события в семье Неточки - онине снимут еще все покровы со спящего сознания, но приготовят его к окончательному пробуждению.

Идея "критичности1* детского возраста найдет наиболее точное художественное воплощение в образах юности ("подростков", по Достоевскому). Но истоки этой идеи и первые приступы к ее разработке - именно в образах "двенадцатилетних".Достоевский знал* как уязвимо отроческое сознание и какие стасности слишком реальны для современных детей (а для определенных классов и слоев общества - неизбежны) • Результаты такого рода отроческих потрясений Достоевский видел слишком часто и так же часто изображал в собственных романах.

Штабс-капитан Снегирев в "Братьях Карамазовых" называет первые столкновения детского сознания со злом & "пришиблением истиной": ".детки наши, - то есть не ваши, а наши-с,детки презренных, но благородных нищих-с, - правду на земле еще вдевять лет от роду узнают-с. Богатым 1де: те всю жизнь.такой глубины не исследуют, а мой Илюшка в ту самую минуту на пло-щади-то-с, как руки-то его целовал, в ту самую минуту всю истину произошел-с. Вошла в него эта истина-с и пришибла егонавеки-с" /14,187/.

Илюша Снегирев "происходит истину" девяти лет от роду, и потому, несмотря на нежный его возраст, уместнее говорить о нем не как о ребенке "первого детства", но как о вступившем в авоху раннего слишком сознания жизни - прежде всего сознания неизбежной и безнаказанной несправедливости."Жизнеописание" Илюш Снегирева - едва ли не самое подробное "житие" ребенка у Достоевского. Хотя излагается онов романе довольно своеобразно - автор представляет существование мртпят» как бы в трех ракурсах: освещая его,так сказать.прямо и бесхитростно (эпизоды с Илюшей, где читатель может сам наблвдать его; первая драматическая встреча с Алешей Карамазовым, приход Алеши в дом Снегиревых, болезнь Илюши) - и, с другой стороны, заставляя рассказывать о нем самых близких ему лвдей: отца и Колю Красоткина. В сложной канве романа судьба Илюши мерцает живым и изменчивым огоньком - то пропадая под спудом трагических и грозных событий жизни взрослых, то разгораясь ярким пламенем, очищающим души лвдей, окружающих его. Проследим развитие этой, очевидно важной, линии романа, рискнув (в чисто исследовательских целях) заменить художественную ее логику традиционно хронологической.

Илюша - ребенок, на которого жизнь с самого его рождения взглянула, говоря словами Гоголя, "как-то кисло-неприютно". Имущественное и общественное положение родителей не дало ему обыкновенного детского счастья: беззаботности (забот у него уже много - он разделяет их с своей семьей), бездумности (думать приходится о вещах, детству совсем несвойственных) гармонического ощущения мира (окончательно гармонию его мира'"расколет" Дмитрий Карамазов, но и до этого чувства правильности, справедливости, красоты всего сущего у Илюши нет). Вечная нужда, сумасшедшая мать, больная сестра,жалкий отец - мир илюшиного детства очень походит на семейную обстановку Мармеладовых, но детский характер, сложившийся в семье штабс-капитана Снегирева, сложнее и интереснее детских образов "Преступления и наказания".

То, что видит читатель в момент первого знакомства с Илшей Снегиревнм - это уже итог истории, перевернувший его судьбу, потрясшей его душу до проникновения горькой истины жизни. Озлобленность, истеричность мальчика, так поразившие Алешу, - совершенно закономерное состояние этой гордой и пилкой душ, и Боля Красоткин разъяснит эту закономерность рассказом о характере Илюши,Попав в гимназию, испытав на себе довольно-таки жестокое отношение более обеспеченных и счастливых тем детей (то есть, оказавшись в условиях, создаваемых Достоевским и в "Бедных людях" для Вареньки, и в "Подростке" для Аркадия), Илюша ведет себя совсем иначе, нежели Аркадий и Варенька.Сознание своей приниженности делает его не жертвой, а,напротив, бойцом за свое достоинство, образует в нем качества, привлекающие старшеклассника и "героя школы" Красоткина.

Но драться за себя - по Достоевскому, еще не достоинство, и эта способность еще не гарантирует победы добра в человеческой неустойчивой душе, тем более - отроческой, такой отзывчивой на влияние взрослой личности. Случай сводит Шшцу с дурным человеком, и Достоевский наглядно иллюстрирует свою мысль о свойстве ребенка мгновенно вбирать в себя взрослую злобность: ".каким-то образом сошелся с лакеем покойного отца вашего.Смердяковым, а тот и научи его, дурачка, глупой шутке, то есть зверской щутке, подлой щутке." /14,480/.

Детское чувство: "зло есть зло" - безошибочно в Илюше, как во всяком ребенке, и собственная жестокость его потрясает: "Признается мне, а сам плачет-плачет, обнимает меня,сотрясается. Ну, вижу, угрызения совести." Любопытна читаемая здесь догадка о том, как следует вести себя с ребенком в такой тяжелый для его совести момент. Резко негативная реакция Коли Красоткина, очевидно, неверна - судя по результатам: "Передай, - закричал он, - от меня Красоткину, что я всем собакам буду теперь куски с булавками кидать,всем,всем!" Прежде чем рассудить этот случай, напомним, что такоеКоля для Илюши: безусловный авторитет, нечто высшее, кумир, которому Илюша с восторгом подчиняет всего себя (преувеличение эмоций Достоевский, несомненно, относит за счет детской пылкости и безусловности чувства)* Более трезвое поведение в дружбе Красоткина приводит Илшу в замешательство, а "опыт" Коли (который надумал "выдержать1* Илюшу в отдалении от себя несколько дней), быть может, и толкает его к Смердякову. Напоминая этим происшествием заветную свою мысль об "опасности отроческого возраста", Достоевский подчеркивает необходимость взрослого внимания к ребею^ в это время. Отсутствие радом с Илюшей Коли Красоткина оборачивается неизбежно присутствием Оиердякова. Если нет рядом с ребенком примера добра - это автоматически означает появление зла в его жизни и в его душе. А детский инстинкт по сравнению со взрослым недобрым сознанием почти всегда бессилен и с легкостью вытесняется.

Два закона детской психологии были бесспорны для Достоевского. Во-первых, постичь и принять мудрое правило человеческих отношений: "Не отвечай на зло злом" - детская природа не способна. На оскорбление Мити Илива мечтает ответить оскорблением таким же (хотя в картине мщения врагу, нарисованной им отцу, немалая"доля недетского благородства). На травлю со стороны мальчишек он отвечает утроенной злобой; даже Алеша, виновный только в том, что Митя ему брат, становится объектом илюшиной ненависти; а Коля подвергается даже нападению с ножом. (Понятно, почему именно Коле мстит маленький Снегирев наиболее жестоко: мнимые колиад насмешки Илмпе, горячо его любящему, больнее всего). Эта особенность детского миросозерцания подсказывает (опять-таки) единственно верное отношение к детям: никакого насилия, никакого зла, никакой жестокости - иначе все это сию же минуту взрастет в детскойдуше сторицей, на горе тем же взрослым»Вторая "психологическая" особенность детского поведения исходит из факта огромного авторитета, который имеет для ребенка взрослое слово и взрослое отношение» Ребенок безусловно верит той оценке, которую дает взрослый человек (и даже просто старший) его действиям и поступкам» Опыт любого воспитателя может подтвердить, что ребенок (невольно или созна -тельно) становится таким, каким видит его взрослый» Расстроенный угрызениями совести Илюша жаждет, чтобы Коля - высший авторитет - признал его все же не конченным человеком» Получив же презрение Красоткина, истерически обещает "нарочно", назло быть таким, каким тот его посчитал.

Выше было сказано, что смелость и стойкость Илюш,защищающего собственное достоинство, при всей привлекательности, какую придает это его облику, - еще не определяет сочувствия Достоевского ему как личности. А вот самоотверженность и отвага, с которыми бросается девятилетний мальчик на защиту отца - делают его образ подлинно героическим, поднимают его на неизмеримую нравственную высоту над остальными детьми Достоевского. Илюша является в романе будто живое действительное воплощение будущего детского Страшного суда над взрослыми миром, о котором говорит в своей исповеди Иван Карамазов; символом "великого гнева"» И приговор Илши этому миру безжалостен: он, подобно, Ивану, отказывается от такого мира, и не на словах только, а действительно уходит из него.СМерть Илши - возмездие Дмитрйю, никогда уже не могущему исправить зло, содеянное этому ребенку, быть может, наказание отцу. Но она же - благотворное потрясение, с которого начинается "зарождение правильного сознания" мальчиков, окружавших Илюшу.йшсша во многом, наряду с Алешей Карамазовым - совесть романа, "А что ж бы я моему мальчику-то сказал, если б у вас деньги за позор наш взял?"- от бесчестного, по его мнению, поступка Снегирева удерживает мысль об Илюше. Коля Красоткин, быть может, впервые в жизни терзается муками совести после посещения умирающего своего маленького друга. Не случайны, думается, цветы Лизы Хохлаковой на гробике Илюши. И,конечно, сильнейшее воздействие судьба Илюши оказывает на ¿лещу Карамазова. Как и у него, слушателя исступленной исповеди штабс-капитана Снегирева, "душа дрожит от слез" у любого читателя 2-Й часта "Братьев Карамазовых", а это-то, быть может, было чрезвычайно важным для ее автора.

Укажем кстати же на детский образ, быть может, не столь памятный читателю, но, несомненно, родственный Илюше Снегиреву: 12-летниЙ мальчик, встреченный на улице повествователем "Петербургских сновидений". Этот ребенок - тоже из разряда "пришибленных истиной", но характер иной и не менее обаятельный. Результаты раннего столкновения с несправедливостью, враждебностью окружающего мира, по Достоевскому, сказываются по-разному. "Истина" Сто есть открытие в жизни всемогущего зла) может озлобить детскую душу и тогда выходит "надрыв" Илюши Снегирева, а может и закалить ее, напротив, в добре, в сопротивлении злу: ".я покоен за встреченного мною мальчика. Он не пропадет. Вероятно, он уже человек законченный" /19,77-78/.

Итак, в современном Достоевскому обществе "двенадцатилетним" приходится не только выдерживать борьбу с "естественными", свойственными этому возрасту опасностями (и научаться верно понимать и осознавать добро и зло, выбирать добро сознательно и твердо, научаться человеческим отношениям и уважению кдругому)» но и принимать на хрупкие свои плечи зло "сотворенное", исходящее от определенной организации человеческого общества. Эта борьба - страшнее, тягостнее, и она гораздо реже кончается благополучно для растущего человека. Достоевский на этот счет иллюзий не питает.

О скорой и неизбежной гибели Полечки Мармеладовой (стоящей в силу необходимо раннего своего взросления, на пороге пробуждения сознания) говорит Раскольников Соне. Это действительно - логический исход ее исковерканного детства,спасти от которого Полечву может лишь чудо, случайная благотворитель -ность Свидригайлова.

О такой же неизбежной в будущем гибели своей двоюродной сестры Саши пишет Макару Варенька Доброеелова. Это - лдтт. упоминание, беглая информация о детских судьбах, мелькающая в разговорах героев Достоевского. Роман "Униженные и оскорбленные" более беспощаден к читателю, демонстрируя ему в ярком свете трагедию ребенка, тринадцатилетней девочки, если не доведенную до логического финала, то опять-таки вследствие чудесного вмешательства (на сей раз - рассказчика истории, Ивана Петровича). Однако образ Нелли Смит - образ поэтический, странный, почти пугающий непривычное сознание русского читателя - не сводился к обозначению этого мотива. Пожалуй, за исключением Лизы Хохлаковой, нет в творчестве Достоевского образа девочки более необычной. Характер Нелли вычерчен с теми же уважением и удивлением пред "тайной", с коими Достоевский подходил к главнейшим своим персонажам: ". до сих пор я не знаю всей тайны этого больного, измученного и оскорбленного маленького сецвда" /3,37]У.

Типологически этот образ следует отнести к тому же ряду, к какому принадлежит Илюша Снегирев. Существуя в ужасных условияг, переживя g такие тяготы и кошмары, какие не под силу и закаленной взрослой душе, - Нелли не может называться униженной этими условиями и тяготами. Она - именно оскорбленное сердце г замкнувшееся в себе и будто защитившееся от мира слоем ледяного отчуждения. Такая реакция на лвдской холод - реакция сильной натуры. Нелли именно такова. И ее судьбой »развитием ее характера Достоевский высказывает надежду о спасении таких замерзших детских душ, которое целиком - во власти взрослых. Любовь и искреннее участие сначала одного Ивана Петровича, а затем - семьи йхменевых делают необходимое и неизбежное чудо с этим "суровым и загадочным" детским сердцем, обременнда в свои 13 лет недетским жизненным опытом страданий. Нелли "оттаивает" медленно и трудно; раскрыть свое сердце навстречу Ивану Петровичу ей мешает многое: и неожиданное сильное чувство к нему, и дикая гордость, и жажда независимости, и привычка к одиночеству, и недоверчивость к добру. Тем значительнее итог: "Она и не ждала, что сыщет когда-нибудь таких лкщей, что найдет столько любви к себе, и я с радостно видел, что озлобленное сердце размягчилось и душа отворилась для нас всех" /3,428/.

И еще одно следует отметить: Достоевский, как в "Маленьком герое", как в "Братьях Карамазовых" усиленно подчеркивает нравственную высоту, которую может демонстрировать отроческая душа. Роль, которая отведена Нелли в романе, исключительна: именно она, ее рассказ приводит драматическую размолвку Наташи с отцом к счастливому концу. Заслуга Нелли в этом тем более ошеломляет, что девочка соединяет вновь близких лкщей как бы ценою собственного здоровья и жизни. Тяжелый, мучительный для нее рассказ о матери вызывает страш -ный припадок эпилепсии и болезнь, приведшую к смерти. Сознательность же поступка Нелли, предвидящей такой исход для себя, несонненБа: на уговоры Ивана Петровича ехать к йхменевым и рассказать о матери она отвечает согласием, но "тяжело переводя дух и каким-то странным взглядом пристально и долго посмотрев на меня, - замечает рассказчик" - что-то похожее на укор было в этом взгляде, и я почувствовал это в моем сердце" /3,407/.

Итак, мотив "отогревания любовью" окоченевшей детской души; идея вероятной нравственной высоты ребенка; "тайны",которую человеческое дитя уже заключает в себе; и, как обязательный мотив всех случаев изображения Достоевским "нищего детства", - мотив раннего познания зла и несправедливости -все это включено в роман "Униженные;:; и оскорбленные", одним из центральных образов которого стала "оскорбленная девочка".

В завершенном виде, мотив надругательства над девочкой - вариант "цршпибления истиной" - запечатлен в исповеди Николая Ставрогина, в истории 14-летней Матреши. Образ ее имеет скорее значение символа, и в качестве такового будет занимать нас позднее, в особой главе. Здесь же отметим, что при всей своей "идеологической загруженности" образ очередной "обиженной девочки" Достоевского очень конкретен и осязаем: "Она была белобрысая и весноватая, лицо обыкновенное,но очень много детского и тихого, чрезвычайно тихого." /11,13/. Отметим трогательную деталь духовного облика Матреши,много говорящую о том, как чрезвычайно высоко оценивал Достоевский нравственные "потенции" детства: "Но и в стыде этом она,какребенок, винила, наверное, одну себя" (подчеркнуто мною. -Т.С.).

В "Братьях Карамазовых" Достоевский знакомит нас с целой группой подростков (в современном значении этого слова).

Главным лицом явится в этой "толпе детей" Коля Красоткин,но читатель сумеет разглядеть и Смурова, и Картащова - мальчика, "открывшего Трою"; заметит общий характер этой ребячьей компании, чуткой к добру н отзывчивой на доброту.

Смуров называется рассказчиком "умненьким мальчиком"; мы замечаем, что он первый помирился с йлшей; что маменька йнюши особенно его полюбила. И тем не менее этот мальчик -именно "из толпы", более всего толпе принадлежащий и ее определяющий, "средина", заурядность (если исключить из этих понятий всяческие негативные смысловые оттенки). Читатель невольно заражается теплым чувством автора к этому герою: мальчишеский этот "тип" безусловно обаятелен.

В Смурове - обрисован прежде всего обыкновенный ребенок со всеми естественными и законными: слабостями детства* После похорон Ишсши, "плача во весь голос", Смуров успевает в то же время швырнуть камень в стаю птиц по дороге. Что это -детская неглубокость переживания? Но мы знаем, как высоко ценит Достоевский в детях именно способность сильно чувствовать и всем существом переживать обиду, радость, горе. Вероятнее, что отмеченная деталь - констатация безграничности жизненной энергии детства, которая по огромности своей не может разом быть направлена в одно чувство, как у взрослых»Смуров, несомненно, ограниченнее развитого Коли Красот-кина, но он так же несомненнее превосходит его добросердечием, искренней и самоотверженной преданностью. Вспомним, как бескорыстно гордится он тем же Колей.

Хорош и Карташов - само воплощение милой детской застенчивости, скромности; обещающий прекрасную натуру в скором будущем* И, возможно, именно этот тихий мальчик возьмет отАлеши максимум его качеств, впитает в себя более остальных речи и поступки юс Учителя (и именно потому, что менее других, менее Коли и Смурова, занят собой).

И все-таки главнейшим героем "детской темы" (и,в частности, "Отрочества") Достоевского должен быть признан, безусловно, Коля Красоткин.

Несчастливой судьбой своей в нашем литературоведении образ Коли Красоткина отчасти обязан отзыву А Д.Горького ("Еще о карамазовщине"): "Если тринадцатилетний мальчик Красавин (так у Горького. - Т.О.) говорит, что "глубоко постыдная черта", когда человек всем лезет на шею от радости, читатель вправе усомниться в бытии такого мальчика. Если мальчик заявляет: "Я их бью, а они меня обожают" - и характеризует товарища: "Предался мне рабски, исполняет малейшие мои повеления, слушает меня, как бога", - читатель видит, что это не мальчик, а Тимерлан или по меньшей мере околоточный надзиратель".1^Для Ю.Г.Кудрявцева ("Три круга Достоевского")76^ Коля- "ребенок-отрицатель", "образ детского нигилиста, нахватавшегося верхушек".

Мы убеждены в несправедливости приведенных оценок, и для спора с ними воспользуемся приемом самого Ф.М.Достоевского."7 лет конфисковал", - записал Достоевский в черновиках к "Дневнику писателя" об адвокате Кронеберга, обвинившем семилетнюю девочку в неких грехах. Обвинять тринадцатилетнего мальчика в пороках, изобретенных взрослым сознанием- значит "конфисковывать" его лета, так же не замечая того, как вышеупомянутый адвокат. Для Достоевского же, рисующего характер с безусловным уважением к его складу, особенностям,"тайне", - столь же безусловно внимание к летам своего героя, Доя автора Коля Красоткин, при всем своем "раннем развитии", - еще дитя. Вслушаемся в ремарки: "передернул плечиками", "проговорил задрожавшим голосом" - Достоевский напоминает временами читателю, что перед ними ребенок. Страница, посвященные Коле (особенно - описание его облика и характера), - одни из самых светлых в романе благодаря мягкому шору,пристально-нежному вниманию автора к юному, столь настойчиво заявляющему себя характеру.

Каковы бы ни были первоначальные намерения Достоевского (а именно по ним обычно судят об этом образе) - изобразить ли "раннего" нигилиста, развенчать ли детской прямотой "социалистические заблуждения" - бддем оценивать его авторскую мысль по реально созданному характеру. А реально - яркий и обая -тельный образ Коли Красоткина отнюдь не исчерпывается фразами типа "Я неисправимый социалист" шш ".да и вообще все* мирную историю не весьма уважаю".

В целях получения объективного представления об этом детском образе будем на сей раз прццеживаться авторской логики развертывания его на страницах десятой книги и эпилога "Братьев Карамазовых".

Достоевский начинает с объяснения'.условий, в которых определялась и окрепла незаурядная личность его героя.Беспредельная, самозабвенная любовь матери (вслед за Достоевским воздержимся от эпитета "чрезмерная": по его, очевидно верному, убеждению, любовь к ребенку может быть только недостаточной) ; отсутствие всякого насилия над растущим сознанием; относительно свободный выбор поведения и образа мыслей; сильная увлеченность тгтггяшг и свободный к ним доступ, - все это уже многое объясняет в характере Коли Крас о ткала. Становитсяпонятны та внутренняя раскованность и та смелость, которые обнаруживает Коля в общении с любым собеседником. Иначе и не могут строиться отношения с людьми у ребенка, который незнаком с насилием со стороны взрослого. Человечность, доброта,забота о слабейшем - эти черты Коли, несшяненно отражают личность матери. Безусловная порядочность, своеобразный "кодекс чести" и мужества, о соблюдении которого он тщательно заботится - это отчасти действие книг. Второе следствие чтения -то самое "раннее развитие", разъяснению которого Достоевский посвятит особую главу.

Вслед за характеристикой условий, в которых сложился характер героя, Достоевский осуществляет первый, как бы еще карандашный набросок самого образа: рассказывает историю "пре-невозможного пари" на железной дороге. Сообщение о безушом (со взрослой точки зрения) поступке Коли Красоткина окончательно обрисовывает облик юного героя. И внимательному читателю, очевидно, важным представляется как сам факт отчаянной этой шалости, так и последствия ее для Коли.

Потрясение, испытанное им и вследствие своего "подвига", и вследствие отчаяния матери, - изменяет его, явно переводя в иное духовное состояние: "На другой день Коля проснулся по-прежнему "бесчувственный", однако стал молчаливее, скромнее, строже, задумчивее" /14,465/.

Воочию (после всех рассказов о нем) мы видим Колю впервые в главе "Детвора". Образ Коли здесь лепится автором какбы "с внешней стороны" - отношениями к нему "пузырей" и Агафьи.

В следующей главе десятой книги мы имеем возможность наблюдать общение Коли со сверстником (точнее - почти сверстником); заметим на дальнейшее, что Коля в романе имеет дело- В4 только с детьми, которые его младпге. Обратим пока внимание на высокомерно-снисходительный тон общения, отчасти объясняемый именно разницею в возрасте, которая в детстве много значит.

В разговоре Коли со Смуровым Достоевский дает уже некоторые намеки на идеи, занимающие мальчика: "Я отрицаю медицину. Бесполезное учреждение"; "Я социалист" и т.п. Однако разъяснение этих неожиданных заявлений откладывается до разговора с Алешей Карамазовым, а внимание читателя обращено на иные-стороны этого любопытного характера. Третья глава называется Достоевским "Школьник" и воспроизводит несколько мимолетных озорных стычек, словесных пикировок Коли с обитателями городского базара, из которых он неизменно выходит победителем (за исключением последнего диалога с "умным мужиком"). Замечательны здесь легкость общения, свобода и непринужденность, с какой юный герой Достоевского вступает в контакт с каждым, кто встречается на его пути. Это уже не естественная детская непринужденность (идущий радом Смуров конфузится колшшх выходок)., а особенность характера.

В следующей главе читатель впервые узнает об отношениях Коли с Илюшей Снегиревым - узнает из колиного же рассказа Алеше Карщщзову^-Дляу^ образа рассказчика автор особо подчеркивает некоторую нервозность, которую тот обнаруживает. Колю слушает человек, которому он страстно желает понравиться; и мы впервые видим, как сильна в этом мальчике постоянная, почти болезненная потребность в самооценке, а значит - ж в угадывании впечатления, которое он производит на окружающих. Чрезвычайную мнительность Крас о ткана мы обнаруживаем в том разговоре его с Алешей (".про меня, например, есть клевета, что я на прошлой неделе с приготовительными в разбойники играл. Я имею основание думать, что это до вас дошло, но я не для себя играл, а для детворы играл. И вот у нас всегда вздор распустят." /14,483/,и пятая глава "У Илюшиной постельки" утвердит вас в этом впечатлении. "Фортель", который производит в этом эпизоде Красоткин, и все его поведение в доме Снегиревых атанут несколько позднее объектом нашего пристального внимания.

Кульминационным моментом в этом постепенном "развертывании" характера является, безусловно, беседа Коли с Алешей в главе "Раннее развитие" - окончательное и законченное представление его духовного мира, образа мыслей, убеждений. Последующие сцены лишь дополнят впечатление о Коле: эпизод с "лекарем" покажет решительную дерзость, на какую способен он в отношении антипатичного ему человека; прощание с Илюшей обнаружит не детское уже мужество, к какому стремится этот мальчик; речь Алеши Карамазова у Илшиного камня вызовет разом всю восторженность его детски-впечатлительной натуры,го-рячую веру в неясные, но безусловно высокие и прекрасные идеалы, энтузиазм к добру и к истине. Таким запоминает Колю читатель, закрывающий роман* И образ этот будто венчает трагический, бесконечно сложный и безусловно взрослый мир романа.

Таков ход "представления" читателю того героя "Братьев Карамазовых". Попробуем теперь разобраться в тех противоречивых впечатлениях, которые рождает этот образ."Я иногда ужасный ребенок", - признается Коля Алеше,и читатель действительно распознает типично детские черты в этом развитом и умном мальчике. Причем черты, у других детей Достоевским не отмечаемые: "школьничество" - живое и веселое отношение к людям, озорство, великолепная "контактность" с окружающими. Легче отыскиваются в детях из произведений Достоевского другие черты духовного облика Коли: чисто отроческая стыдливость и сдержанность чувств, особое - отроческое же - отношение к известным явлениям взрослой жизни ("На нечаянное приключение с Катериной он, разумеется, смотрел с самым глубоким презрением»." /14,467/, По-детски трогателен Красоткин в своем желании казаться старше и попытках скрыть свои невинные интересы и потребности (например, игры в "лошадки" или в "разбойники").

И, однако, присутствуют уже в этом тринадцатилетнем сознании свойства и наклонности, далеко уводящие его от детства, Первой из них следует назвать чрезвычайно ценимую Алешей Карамазовым "потребность в самосуждении", которая начинается в Коле с потребности в самооценке и мучительной мнительности. Обладая острой и, в принципе, точной наблюдательностью» Коля свои аналитические способности неизбежно и прежде всего обращает на собственную персону; и мы видим, как болезненны и порой несправедливы его самооценки: "Лицо у меня, впрочем, умное; я не хорош, я знаю, что я мерзок лицом, но лицо умное. Да вряд ли и лицо умное?" - подумывал он иногда, даже сомневаясь и в этом". "Я, разумеется, ненавижу мое имя Николай. Тривиально, казенно." /14,478,483/.

У Коли встречаются порой одобрительные оценки своих качеств; "Я, признаюсь, иногда бывал храбр.н, ",,.я в иных случаях люблю быть гордым.,," Но рядом с этими замечаниями гораздо серьезнее звучат такие признания: ". только, кажется,я сделал глупо.", "Видите, видите, какой я эгоист!" Й даже такое: "Я не приходил из самолюбия, из эгоистического самолюбия и подлого самовластия, от которого всю жизнь не мог^ избавиться, хотя всю жизнь ломаю себя. Я теперь этовиду, я во многом подлец, Карамазов!" /14,503/.

Наконец, вспомним эта, действительно необычные в устах ребенка, слова: "Я гдубоко несчастен. Я воображай иногда бог знает что, что надо мной все смеются, весь мир, и я тогда, я просто готов тогда уничтожить весь порядок вещей."/14,503/.

Забегая несколько вперед, заметим: необычность этих слов, пожалуй, только в том, что их произносит тринадцатилетний подросток. А вот в чувстве, которое их вызвало и которое чутко угадал писатель - могут, безусловно, признаться слишком многие подростки. И - отметим - современному семикласснику уже не чужд и подобный способ выражения подобных же мыслей. И вряд ли требуется сегодня доказывать этим подросткам, что Коля Красоткин не выдуман Достоевским, а увиден им в действительности (конца 19 века или 20-го - уже не столь важно).

Очень характерно для Красоткина Скак ни для одного ребенка у Достоевского) стремление к качествам, какими взрослая личность действительно превосходит личность юную - к мужеству, твердости, разумности, сдержанности. Вспомним еще раз, как стойко держится он перед умирающим Илюшей, пытаясь всеми силами скрыть от того свои слезы. Чем больнее его душе (к страданиям явно непривычной), тем более сил тратит он на то, чтоб боль эту не обнаружить, ж оттого поступки и слова его в такие минуты неестественно грубы и резки.

Немаловажную роль для создания образа Коли играет его речь: яркая, развитая, она, кроме всего прочего, безусловно впитала в себя авторскую наклонность к легкой насмешливой интонации. Так говорит Коля с Агафьей, называя ее то "женским полом", то "легкомысленной старухой", то попросту "бабусей" (чего сорокалетняя кухарка, конечно, не заслуживает).

Реакция яе Агафьи на эти изобретения вполне положительна: ".¡♦бормотала Агафья, принимаясь возиться около печки, но совсем не недовольным и не сердитым голосом, а, напротив, очень довольным, как будто радуясь случаю позубоскалить с веселым барчуком". Примерно в том же тоне разговаривает Красот-кин со Смуровым, с "пузырями" - то есть с теми, кого превосходит в чем бы то ш было: в летах, в развитии, в степени независимости. И совсем иначе звучат его речи, обращенные к Алеше Карамазову, чья симпатия и уважение ему так необходимы. Читатель словно слышит учащенное биение сердца; и вся известная уже ему смелость общения Коли с людьми куда-то ис-чазает, является даже косноязычие: "- Были причины, о которых сейчас узнаете. Во всяком случае, рад познакомиться.Давно ждал случая и много слышал, - пробормотал, немного задыхаясь, Коля" /14,479/,Но это - первый момент знакомства с Алешей, очень скоро Коля ободрится теплым и понимающим взглядом собеседника и, как презде, речь его будет словно фокусировать бесконечную его энергию, ребяческую торопливость к жизни и отроческий жадный интерес к ней, - всю стремительную и одаренную его натуру. Автор же для введения его речи в повествование принужден будет по-прежнему искать и находить чрезвычайно экспрессивную лексику: "отрезал", "отчеканил", "огрел вопросом", "завопил", "восклицал неистово", "радостно заспешил", "силился всех перекричать","ужасно озлился", "сфорсил","раздражился" и т.д. А если уж употребляется нейтральный по сути глагол "говорить", то непременно сопровождается экспрессивным же определением: "громко и задирчиво", "грозно","с энтузиазмом", "важно", "иронически", "строго и настойчиво", "с жаром", "стремительно", "твердо", "неудержимо","впопыхах","скороговоркой*, "надменно и свысока", "горделиво", "торопливо" и "деловито", "самолюбиво"., - список все разрастается, а мы отннщь не исчерпали всех красок, истраченных художником на речь Николая Красоткина. И то впечатление, какое производит Коля на своих маленьких слушателей, соответствует накалу его речей: Илюша внимает ему "с бесконечнЕШ интересом ж наслаждением", "с беспредельным счастьем"; Оиуров слушает, "решительно гордясь в ту минуту Красоткшщм" и т.д.

У нас есть, таким образом, законное основание опреде -лить наконец одну из главнейших черт "прелестной" (в оценке Алеши) натуры Коли Красоткина - одержимость, Коля живет невероятно насыщенно, "весь отдаваясь идеям и действительной жизни", как он сам заявляет.

Порою это свойство овладевает ш настолько, что он теряет способность собою управлять (вспомним его фразу на рынке: "Ни за что не оставлю, я теперь поехал" /14,477/. Отчасти это привлекает, как непременное и обязательное качество по-настоящему талантливой личности» Но здесь же таится опасность для юной, слишком еще податливой натуры.

Вспомним сдержанное неодобрение Алеши во время "представления", устроенного Колей у илюшиной постельки. И слова Алеши после этого эпизода (сказанные о Ниночке): "Вам очень полезно узнавать вот такие существа,. Это лучше всего вас переделает"."Положительно прекрасный" герой Достоевского убежден, что Колю уже надо "переделывать". И автор с этим, очевидно, согласен - как обнаруживает следующая цитата из "Дневника писателя", характеризующая одну юную девушку: "А главное, повторю это, тут одно дело, и для дела ни малейшего тшесла-вш, ни малейшего самомнения ж самоупоения собственным подвигом, - что, напротив, очень часто вещим в современных молодых ладях, даже еще только в подростках" /23,53 - подчеркнуто мною,- Т.О.),Самолюбие, самомнение, самоупоение.

Любовь к себе, завышенное о себе мнение, упоение собой - этого Достоевский не прощал никому, даже детям - и в этом еще одна особенность его отношения к Детству. Самолюбие не есть еще грех, но, по Достоевскому, все человеческие пороки начинаются в этой точке, и все преступления - тоже, ибо любовь к себе неизбежно означает равнодушие - презрение - ненависть к другому.

В юных душах власть самолюбия сильнее и объяснимее (прежде всего - невежеством всякого рода: умственным, житейским, сердечным). Но - не простительнее! ]$цинственная причина, по которой Достоевский с гораздо большей снисходительностью относится к детской самовлюбленности - неограниченная способность Детства к изменению, росту, "выпрямлению". И все-таки Достоевского очень беспокоит зараженность юного поколения этой "болезнью" (так аттестует самолюбие Алеша): "Нынче даже почти дети начали уж этим страдать. Это почти сумасшествие. В это самолюбие воплотился черт и залез во все поколение, именно черт." /14,503/.

Бесхитростность детской природы позволяет Достоевскому резко и наглядно показать тот вред, какой самолюбие причиняет самой личности и тем, кто ее окружает. В центре внимания читатели - история ссоры и примирения Коли с Илюшей Снегиревым. Именно оттого так подробно излагает ее Достоевский,что оборачивается она чрезвычайно тяжкими душевными терзаниями для ее участников.

Дружба Коли и Илюши - это явно не равноправные взаимоотношения, Коля, призывая в душе достоинства своего друга ("Я люблю этаких"), пытается истребить в нем те качества,которые свойственны ему самому: гордость, независимость, нежелание подчиняться кому бы то ни было. То есть, по существу, преследует в Илюше самолюбие. Таково же отношение его к другим людям» Если право на лучшее знание он еще признает во взрослом человеке (например, в штабс-капитане Снегиреве - знание состава "настоящего пороха"), то в ровеснике, тем более в младшем - не выносит совершенно. Вспомним, как "расправляется" он с Карташовым "открывшим Трою". Екть первым во всяком деле, или не быть совсем - вот формула его юношеского самолюбия, и это могло бы иметь смысл вполне положительный (как похвальное стремление к совершенству), если б. Бели бы это стремление не наносило очень часто неисправимый вред тем,кто окружает самолюбивого мальчика.

Достоевекий демонстрирует весьма показательный примертакого вреда. Задуманное доброе, по существу, дело - утешитьИлшу, разыскав и приведя к нему невредимую собаку, в преступлении над которой Илюша так горько раскаивается, - делоэто становится одним из самых дурных, бессмысленно-жестокихпоступков Крас о ткана. И причина тому - ослепление самолюбием,которое незаметно для сознания Коли подменило добрую цель добрую для Илши - целью, необходимой самому Коле: получитьнравственную награду за свое доброе, восхищение зрителей,"любовь и аплодисменты". Найденная действительно собака втечение трех недель обучается всяким "штукам" - ради того только, чтоб произведенный ее предъявлением эффект сильнее поразил зрителей. Это кажется теперь Коле самым главным: "Я привел, а он не смотрит!" - возмущается он Илюшей» "Я вот расскажу, как это было, штука в том, как это было, а не вчем другом!" Это правда, для Коли "штука" именно в его собственных заслугах, а не в чем другом - и это-то грустно на-блвдавдему за ним Алеше Карамазову. Ибо "что-то другое" -есть настоящая человечность, бескорыстная забота о другом, которая была первым, естественным побуждением Коли,и которая благодаря неумному его самолюбию превратилось в заботу о себе.

И результат его "подвига" - явный вред больному мальчику: и от угрызений совести, измучавших ребенка за месяц,быть может, подтолкнувших его к могиле; и от вредного для больного потрясения колиным "эффектом"; и от отсутствия Коли и его предполагаемого презрения к нему, к Илюше.

Коля, при всей одурманенности самоупоением ("Сам уж он бвл очень упоен") очень скоро получает наказание: "О, как я кляну себя, что не приходил раньше, - плача и уже не конфузясь, что плачет, пробормотал Коля" /14,507/."Добрый инстинкт" детства, в который Достоевский так верит, указывает Коле точно и безжалостно на жестокость его поступка. Но автор усиливает и ускоряет, так сказать,процесс раскаяния в Коле присутствием Алеши - "совести" целого ряда героев романа, в который встает и Коля Краооткин.

Обнаружив перед читателем ту опасность, какую представляет самолюбие, тщеславное желание быть лучшим перед всеми, и те реальные "выбоины", которые уже нанесены самолюбием цельной и "прелестной" натуре Коли, - Достоевский указывает и вернейший (в числе немногих) путь преодоления опасности и "выпрямления" юной души. Появление Алеши в Колиной жизни обещает читателю избавление этого одаренного мальчика от его "детских болезней" - эгоизма, самомнения, высокомерия, бессознательной жестокости к окружающим. Мы знаем, что именнопример "положительно прекрасной личности" для Достоевского -самый продуктивный способ воспитания, и перевоспитания тоже. Так что за Колю (в этом отношении) автор, и читатель с ним вместе, спокоен.

Но помимо детских во многом "болезней сердца",что ли, -Коля, в изображении Достоевского, заражен исключительно "взрослым" недугом сознания. И это для писателя гораздо серьезнее.

Коля вообще чрезвычайно зависим от взрослых, при всей своей подчеркнутой самостоятельности. В словах его часто и невольно проскальзывают ссылки на Ракитина, на учителей, на писателей и критиков-публицистов. Дгусная до познаний натура мальчика торопится овладеть тем умственным багажом, что накоплен человечеством до него; но отсутствие сердечной чуткости (та самая "детская болезнь") определяет, очевидно,и недостаток чуткости сознания, да и силы тринадцатилетнего разума еще недостаточно для критического освоения информации. Коля схватывает по преимуществу то "взрослое знание",какое лежит на поверхности наук и теорий; то, что легко достается и скоро усваивается. Результаты поразительны: "Я социалист, Оду-ров"; "Мы отстали от народа - это аксиома" (уж не "Дневник писателя" ли попался Коле в отцовском шкафу?); "Я отрицаю медицину. Бесполезное учреждение"; "Конечно, бог есть только гипотеза. но. я признаю, что он нужен.", "Классические языки - это полицейская мера"; всемирная история -"изучение ряда глупостей человеческих", и т.д., и т.п.

Реакция Алеши на все эти заявления совершенно однозначна: ".вас непременно кто-нибудь научил!" "- Ну где, ну где вы этого нахватались! С каким это дураком вы связались?" "- Мне только грустно, что прелестная натура, как ваша, ещеи но начавшая жать» уже извращена всей этш грубым вздором" /14,500-502/.

Рассмотрим, из чего складывается впечатление "раннего развития" Коли, так изумляющее Алешу.

Дреяще всего, это усвоенные им "верхушки", парадоксы чужой мысли, явно неорганичные его по-детски цельной натуре,противоречащие и складу его личности, и реальному жизненному опыту."7 людей все привычка во всем, даже в государственных и политических отношениях. Привычка - главный двигатель"."Наполеон - псевдовеликий человек"; "Кандида читал в русском переводе, в старом, уродливом переводе, смешном".; "классические языки - подлость"; "женщина есть существо подчиненное и должна слушаться.".Характерно, что "внутренний голос" Коли, его самоконтролирующее сознание, как правило, отзывается на подобные его реплики досадливнм:"Опять,опять!" (будто что-то в нем морщится от собственных заявлений).

Усвоив подобные образцы "прогрессивной", по его мнению, мысли, Коля с легкостью вырабатывает на этот манер свои собственные суждения. И, как правило, обнаруживает здесь неглу-бокость понимания декларируемых идей, ибо собственные его высказывания незаметно для него самого противоречат ранее произнесенным фразам; объявив, что признает "одну математику и естественные", он несколько раз аттестует медицину как Ъодлость", признается, что "терпеть ее не может" и т.д.

Но самыми показательными являются высказывания Коли по кардинальным, так сказать, вопросам - которые и самого Достоевского, и главнейших его героев волновали чрезвычайно - народ, социализм, религия,"Я знаете, никогда не отвергаю народа. Я люблю с народом;." "Я вседа готов призвать ум в народе" /14,495,477/;- высокомерная снисходительность этих слов, равно как и всей "теории" явно противоречит реальным отношениям Коли с простыми людьми. Что-то есть в беседах Коли с мужиками и бабами на базаре истинно хорошее, несмотря на подчеркнуто игривый »"школьнический" тон мальчика. Может быть - простота и легкость, с каким он входит в контакт с самыми разными "представителями народа"; а может - действительное знание им их жизни, их интересов. Знание это, как и лица хорошо знакомых ему простых людей, как-то не вписываются в отвлеченный "образ" русского народа, усвоенный им со страниц газетных статей и журнальных дискуссий.

В данном случае, вероятно, вред "раннего развития" Коли- то есть ранней зависимости его сознания от идей, выработанных взрослыми. Достоевский видит именно в таком "книжном" отношении ж жизни, игнорирующем реальную, "живую" жизнь,которая существует рядом с Колей и в которой тот активно участвует, но ценит ее мало;- Я социалист, Смуров.- А что такое социалист? - спросил Смуров.- Это коли все равны, у всех одно общее имение,нет браков, а религия и все законы как кому угодно, ну и там все остальное. Ты еще ие дорос до этого, тебе рано." /14,473/."Социализм" Красоткина (иначе, чем в кавычках, он не может определяться) - блестящий пример опошления великой Идеи вследствие "попадания ее на улицу", где всякое умственное ничтожество вольно истолковывать ее на свой убогий лад, "волочить" по грязи, искажать до неузнаваемости, оставляя, впрочем громкое ее имя за дешевыми интерпретациями. От подобного вульгарного социалиста Ражитина Коля и усваиваетопошленные социальные идеи - н спешит подписаться под ними, прельщенный их дерзостью, но не имея еще возможностей постичь действительный смысл социалистического учения.

Обратимся к последнему вопросу, первостепенному для многих героев "Братьев Карамазовых"; "Алешка, есть бог? - кричит за них за всех Федор Павлович Карамазов. Послушаем ответы Коли Красоткина: ".я ничего не имею против бога. Конечно,бог есть только гипотеза.но.я признаю, что он нужен, для порядка. для мирового порядка и так далее.,и если б его не было, то надо бы его выдумать", ".можно ведь и не веруя в бога любить человечество.", ".христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс."И если хотите, я не против Христа. Это была вполне гуманная личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул к революционерам и, может быть, играя бы важную роль. Это даже непременно" /14,499-000/.

Несамостоятельность, ученичество Коли в этом вопросе виднее всего; Достоевский даже отдает ему собственные воспоминания (о словах Белинского насчет возможного приобщения Христа к современному революционному движению (21,11); и потому никакой серьезной роли в поисках решения глобального этого мировоззренческого вопроса Коля не играет. Высказывания его по этому поводу только обнажают окончательно суть "раннего развития": поверхностность знаний и убеждений; как следствие - вульгаризацию и безапелляционное упрощение заимствованных идей.

Характерно, что именно трактовка "религиозных" вопросов вызывает у сдержанного Алеши восклицание: "Ну где, ну Где вы этого нахватались! С каким это дураком вы связались?"Алеша чутко улавливает истоки колиных рассуждений,понимая, разумеется, неестественность их для детского сознания. Другой своей репликой он высказывается еще однозначнее: ".да когда это вы успели? Ведь вам еще только тринадцать лет, кажется?" /14,500/.

Взгляды, которые так запальчиво декларирует Коля, без подкрепленяости ж обусловленности собственным опытом, без выстраданное те всей жизнью - пустой звук. Коля не социалист, не нигилист даже - просто потому, что он физически не мог еще успеть стать кем-то. Для Алеши, угадывающего истинную основу всех этих безашзяляционных заявлений - болезненное самолюбие Коли - его утверждения действительно забавны ("Социалист? -засмеялся Алеша."). И умный мальчик, обостренно чуткий к реакции собеседника, по—своему понимает молчаливое удивление Алеши:" -Скажите, Карамазов, вы ужасно меня презираете? - отрезал вдруг Коля и весь вытянулся пред Алешей, как бы став в позицию. - Сделайте одолжение, без обиняков" /14,501-502/.

Коля будто бы сам оглашает возможность такого презрения, признавая в душе его закономерность. Что это - опять "инстинкт"? Или все же - самолюбие?Итогом разговора (ж одновременно - очерка этого своеобычного детского характера), как бы отвечающим на вопрос об отношении к Коле самого автора, становится алешин анекдот о немце и реакция Коли на него: "Самомнение - это пусть,это от молодости, это исправится, если только надо, чтоб это исправилось, но зато и независимый дух, с самого чуть не детства, зато смелость мысли и убеждения." /14,502/.

Эти Колины слова созвучны убежденности автора "Братьев Карамазовых", которую тот не раз демонстрировал в "Дневнике писателя" - убежденности в том, что молодежь сумеет со временем избавиться от извращений и ошибок самолюбия, от идейных заблуждений (хотя "заблуждения* эти Достоевский понимал и истолковывал, естественно, по-своему), - но зато сохранить, в отличие от старших поколений, искренность стремления к добру и истине, смелость и самоотверженность на пути к всеобщему счастью. Залог того, что Коля сумеет освободиться сам от дурного в своей душе и в сознании - способность его к самоосуждению, которое, уживаясь с замечательным самомнением, и образует чрезвычайно противоречивый и своеобразный характер. Для Алеши Карамазова, как, вероятно, и для автора, главное во всем эпизоде - не демонстрация Колей своих передовых взглядов, а внезапное его душевное движение навстречу алешиному сдержанному недовольству. Вот в этой-то способности "осудить себя", рассмотреть честна и беспристрастно свою персону "со стороны" и сознать свои недостатки - Достоевский видит основу будущей прекрасной личности, й, видимо, толчок к "выпрямлению" Коли, переделке его сознания даст опять-таки появление в его жизни Алеши Карамазова* Не случайно подчеркивает писатель влечение Коли к этому человеку: ".что-то было во всех выслушанных им рассказах об Алеше симпатическое и влекущее." "Инстинкт" выводит Колю к Алеше, и вот его (особенно ценное в этом гордом мальчике) признание-просьба: "Я пришел учиться у вас, Карамазов".

Но в ответ на это читатель слышит неожиданное: "-А я у вас, - улыбнулся Алеша, пожав ему руку" /14,484/. Чему? Чему может (и хочет) научиться "идеальный" герой Достоевского у тринадцатилетнего Коли? Вопрос можно обернуть иной гранью: что симпатично автору "Братьев Карамазовых* в этом мальчике, ради чего он делает его главным героем целой книги романа? И, наконец, что читателю (читателю современному, живущему в конце 20 века), может нравиться в Коле; что он может узнать в этом образе свое, созвучное своему времени?Прежде всего, наверное, - контактность, умение общаться, не теряя своего достоинства и не ущемляя его в других,доставляя им радость от своей личности, Достоевский,сам нелегко сходившийся с лвдьвд» всегда, с самой юности своей, мечтал о таких качествах; и нет в его творчестве другого образа, в котором бы он с такой же силой эти качества воплотил. Тем примечательнее для нас, что "гением общения" стал ребенок.

Второе. Для того, чтобы разобраться, чего же нет в Алеше и чем щедро наделил Достоевский Колю Красоткина, вспомним один эпизод, где присутствуют оба героя, - 7 глава, разговор штабс-капитана Снегирева со знаменитым доктором, лицом,неприятным в равной степени и Коле, и Алеше. Чванливость и нескрываемое презрение к бедному штабс-капитану вызывают резкий отпор со стороны Коли: он открыто издевается над "лекарем", и даже собирается натравить на него Перезвона. Действия же Алеши исключительно направлены на то, чтобы сдержать пылкость Красоткина и загладить его слова перед "взбесившимся" доктором. Способность (и желание) активно противостоять злу, откровенность неприятия - вот то, чем Коля, пожалуй, далеко превосходит Алещу.

Третье. Коля по своей натуре - деятель. Необычно энерги-Чвсжий, стремительный облик его; непринужденность и раскованность поведения заставляют невольно сопоставлять и даже отождествлять его с современными тринадцатилетними мальчишками, И хотя Горышй настойчиво предлагал "усумниться в существовании" мальчика, который не любит "телячьих нежностей" и стремится к первенству над сверстниками, к власти над младшишк ("Я их бью, а они меня обожают"), сегодня сомневаться в реальности этого типа не приходится: достаточно в подтверждение этой реальности зайти в седьмой класс любой школы или заглянуть на сеанс хорошего "школьного" фильма.

Энергия Коли, жажда жить и познавать жизнь ("Я.впрочем, все это исследую" - не столько бахвальство, сколько знание безграничных своих возможностей, от которого происходит и явное преувеличение своих сил) - все это качества, безусловно привлекающие Алешу Карамазова и безусловно узнаваемые сегодняшним взрослым читателем. Жизненная энергия этого мальчика колоссальна и заставляет поверить современной биологической гипотезе о том, что в тринадцатилетнем возрасте человек располагает запасом сил на 600 лет жизни. Достоевский это будто угадывает, изображая своего юного героя. Добавим к этому -не просто жажда жизни в Коле, но жажда деятельности на благо лжщвм (как бы путано и неясно он это пока ни понимал).

Попробуем разъяснить чрезвычайно многозначительные слова Алеши Карамазова: ".вы, между прочим, будете и очень несчастный человек в жяани."Д4,504/.

Коля, благодаря своей исключительно сильной и богатой натуре, будет очень много требовать от жизни. Счастье для "русского мальчика"(а Коля - явно представитель этого племени) - это счастье не иначе как вместе со всем человечеством, на меньшее он не согласен. Иначе - нет гармонии в душе "мальчика". Коля обязательно будет несчастен, ибо такого большого, единственно возможного для него счастья жизнь ему, разумеется, не даст.

Однако Достоевский награждает Колю (будущего 1) иным, и, быть может, гораздо более необходимым для его жизни чувством - чувством смысла существования: ".но в целом все-таки блаroc ловите жизнь,." Будущая его жизнь будет наполнена высшим смыслом приближения этой гармонии.

Значительное место, которое отведено в романе Коле Кра-соткину (по существу, делая книга посвящена ему), наряду с отсутствием ощутимой связи его "линии" с главным сюжетом -заставляет предположить, что Достоевский "готовил" его для второго, "главного", по его словам, романа. Представить будущего Красоткина, имея перед глазами весьма противоречивый,неустойчивый отроческий его образ, - довольно сложно. Однако один намек на будущее развитие характера Достоевский все же оставил. Он - в том, как тщательно высчитал автор возраст своего юного героя, который "13 лет назад" (напомним, в предисловии "от автора" Достоевский подчеркивает современность своего произведения: ".именно в наш текущий момент", в год написания романа - 1880 - разворачиваются события "второго романа") был накануне своего четырнадцатилетия: "То есть четырнадцатый, через две недели четырнадцать, весьма скоро." В 1880 году ему, стало быть, - 27 лет, возраст более чем многозначительный для Достоевского* Возраст Николая Ставрогина и Петра Верховенского, Крафта, Васина и "дергачевцев", Што-ва и Кириллова, Дмитрия Карамазова, Рогожина и князя Мишкина, наконец. Каким бы ни было дальнейшее развитие Николая Красоткина, какие пути и поиски истины ни приготовил доя него автор, - совершенно очевидно, что он должен был встать в этот ряд сложнейших "идеологических" героев Достоевского, й тем примечательнее для нас его детский образ, что за ним так явно угадываются серьезнейшие замыслы Достоевского.

Наиболее серьезен и последователен бил интерес Ф.М.Достоевского к образу Юности, Подростка - ребенка, "вышедшего из детства и делающего первые,"робкие наги" в жизни взрослой. Одними своими гранями Юность соприкасается с Детством,иными - вырастает уже во взрослый мир, в общество,ЕЬость, по Достоевскому, начиналась у ребенка в 15-16 лет, естественно развиваясь из Отрочества, Эти две ступеньки роста личности, пожалуй, качественно не различались; разница заключалась для Достоевского только в объеме приобретенных "взрослых" свойств: отрочество - зарождение их, качало человека, юность - "неготовый человек", но уже принявший основную форму, в которой личность будет отныне существовать.

Отчего 0ность не отделена от Детства? Прежде всего,повторим, - по признаку "неготовности" и живейшей способностик развитию, гибкости, незащищенности от влияний (то есть -по тому, чем она так отличается от взрослой сущности человека). Это - достоинство, но и недостаток в то же время. Главнейшая мысль Достоевского в этом "разделе" его "детской темы": юность нуждается в руководителях. Об этом - горячие слова Подростка: ".Ид, я - жалкий подросток и сам не знаю поминутно, что зло, что добро. Покажи вы мне тогда хоть капельку дороги, и я бы догадался и тотчас вскочил на правый путь" /13,217/.

Шости еще свойственны многие детские преимущества, но по сравнению с детьми нноши уже ответственны за то,что происходит вокруг них, они уже - члены общества и, значит,участники социальной несправедливости, в той или иной роли ("молота" или "наковальни"). Последним свойством они устремленыво взрослый мир и открыты ему более, чем дети "в первом детстве" и в отрочестве; и нравственность их открытее для зла, нежели детская. Все это определяет гораздо большую сложность личности "подростка"; и неудивительно, что Достоевскому было интереснее и естественнее начать эпопею о Детстве "первой пробой мысли" именно о Подростке.

В романах Достоевского действуют восемь детей в стадии юношества (от 15-ти до 19-ти лет). В этот ряд, после некоторых колебаний, мы рискнули поставить 14-^гетнюю Лизу Хохлакову, ибо даже первое знакомство с этой юной героиней Достоевского обнаруживает не детскую и даже не отроческую сложность,нецельность ее натуры." "Вы смеетесь, как маленькая девочка, а про себя думаете как мученица", - слова Алеши Карамазова подтверждают нашу решимость.

Девочки-подростки у Достоевского, как правило, - пятнадцатилетние, Как и 12 лет, этот возраст для писателя - нечто вроде ориентира, обозначающего определенный комплекс идей, определенное духовное состояние растущей личности. Уже в "Бедных людях" мы встречаем пятнадцатилетнюю девочку: "Мне не хотелось, чтобы он считал меня за ребенка. Мне тогда было уже пятнадцать лет" /1,32/.

Варенька рассказывает в дневнике более всего о себе -пятнадцатилетней, поскольку этот возраст для нее, как и для других героинь Достоевского, стал временем стремительного духовного роста, "скачка" в новое состояние, превращения в окончательно сложившуюся личность. Для женщин, по Достоевскому, это совершается мгновенно, в силу пережитого мощного эмоционального потрясения; и в этом их взросление отличается от взросления юношей. Для Вареньки причиной и стимулом резкого духовного роста становится чувство к студенту Покровскому;отношения с ним, натурой более развитой и богатой; его смерть. События внешней жизни Вареньки называют необходимость серьезной внутренней работы - духовной и мыслительной; Варенька впервые в жизни подвергает анализу себя ж окружающее; и после смерти Покровского она - вполне развившаяся в результате этой работы личность, взрослый человек. В 15 страниц заключен рассказ Вареньки о себе - очерк превращения девочки-отрока (в начале своего пятнадцатилетия Варенька ничем не отличается от тринадцатилетней шалуньи Саши) в молодую девушку» "неготового11 человека, но приобретшего уже законченную форму и значительное духовное содержание.

Через 14 лет после "Бедных людей" появится в творчестве Достоевского еще одна пятнадцатилетняя девочка - в повести "Село Степанчиково и его обитатели" (1859 год), на на сей раз целью изображения будет не исследование роста личности, а мгновенная фиксация тех прекрасных человеческих качеств, которые, по мысли Достоевского, связаны именно с юностью.

Саша Ростанева единственная в семье и в доме полковника решается на открытый и энергичный бунт против тирании Фомы Фомича; и делает это с прямотой и отвагой, в которых взрослым героям повести автором отказано.

Образ Юности стоит как бы особняком в повести, на него не действует дурманящая атмосфера ростаневского дома, юность не подчинена власти Фомы Фомича и как бы воплощает трезвый и свободный взгляд самого автора. Достоевский открыто любуется своей героиней, впервые обнаруживая одну из светлейших своих надедд, столько раз заявлявшуюся позднее: "Мы благоговейно верим в наше юношество."Ближок Саше Ростаневой облик шестнадцатилетней девочки из "Подростка", ставшей объектом грязной шутки Аркадия и случайного его приятеля: * Девочка.вдруг остановилась, откинула вуаль с своего очень недурного, сколько помню, но худенького лица и с сверкающими глазами крикнула нам: - Ах »какие вы подлецы! Может быть, тут ж заплакала бы, но произошло другое: размахнулась к своею маленькой тощей рукой влепила студенту такую пощечину, которой ловче, может быть, никогда не было дано. Так и хлястнуло!" /13,79/.

А в "Преступлении и наказании" пятнадцатилетняя девочка оказывается символом идеи отнюдь не такой светлой.^ Через всю "детскую тему" Достоевский протягивает одну образную нить, рисуя в разных произведениях одну и ту же фигурку - "оскорбленную девоч^г"; пяти, десяти, пятнадцати лет.

Образ этот принадлежит к ряду так называемых символических фигур в творчестве Достоевского (именно вследствие своей повторяемости), и потому будет занимать нас в следующей главе. Обратимся к иному образу девочки-подростка, - на наш взгляд, самому яркому и сложному У Достоевского, требующему особенного внимания.

Четырнадцатилетняя Лиза Хохлакова в романе "Братья Карамазовы" - образ странный и своеобразный. Странный настолько, что А.М.Горькому показался клеветой на детскую и человеческую природу (статья "йце о карамазовщине"78^). Своеобразный до того, что вызывает сомнение сама правомерность зачисления Лизы в сонм детей, а не взрослых героев Достоевского. Мать Лизы отзывается о ней в романе: "О, горе с нервною женщиной.", да и отношения Лизы с Алешей - на первый взгляд, отношения совершенно "взрослые".

1отя, забегая вперед, отметим, что в "любовной" своей истории с Алешей Карамазовым Лиза не столько действительностремится замуж, сколько по-детски "примеряет" роль невесты,взрослой женщины. Вспомним, с каким азартом изобретает она Алеше его будущий свадебный костюм: "Не смейтесь, это очень важно!" Да и автор не дает читателю забывать о детском возрасте своей героини, постоянно подчеркивая ее 14 лет. "Это ребенок, ты обижаешь ребенка!" - скажет с горячностью Алеша Ивану» Запомним это восклицание.

Каждое появление этой девочки в романе будто электризует ж без того грозовую его атмосферу: в хоре его голосов возникает высокий, режущий слух звук натянутой до предела струны, готовой вот-вот лопнуть. Безудержная веселость, насмешливость - и мгновенные взрывы отчаяния; искреннейший детский смех - и истерические слезы. Лиза волею Достоевского держит читателя в постоянном напряжении, в котором сливаются заинтересованность и некое опасливое ожидание. И жутковатая глава "Бесенок" - кульминация образа - не объяснит Лизу,оставит читателя в еще больших сомнениях и тревоге.

Попробуем обнаружить то, что дает для понимания этого юного характера автор. Начнем с истоков.«¿¿.те (именно так она именуется вначале)-дочь богатой светской дамы, вдовы, "всегда со вкусом одетой", "очень миловидной собою", "с очень оживленными и почти совсем черными глазами". Образ ее достаточно сложен и противоречив, чтобы стать предметом специального рассмотрения; для нас же важнее всего те черты этой дамы, которые заметил острый взгляд ее дочери и которые уродливо в этом взгляде отразились: фалыгь, лицемерие, "светски" вывернутые нравственные представления (о дозволенности, например, чтения чужих писем и подслушивания под дверью), а в целом - ложь существования, которую госпожа Хохлакова совершенно не замечает, а ее четырнадцатилетняя дочь видит оченьясно".

Лиза, быть может, и не задумалась бы об этом, благополучно превратившись со временем в подобие своей матери, - если бы Достоевский не обрек свою юную героиню (как ранее - восемнадцатилетнего Ипполита в "Ддиоте") на болезнь,страдания, и тем самым не "создал" бы ей условий для ускоренного духовного развития, Чувство своей отверженности от здоровых,нормальных людей; нравственные муки и боль физическая - все это стремительно развивает Лизу (Алеша: "Вы, сидя в креслах,много чего передумали"). А истинность страданий реек© оттеняет материнское и общественное лицемерие. Взгляд Лизы на мать,на людей и даже на Алешу - остер и насмешлив. Дурные привычки и пороки матери она считает нормой; в искренность лвдей уже мало верит, хотя по-настоящему знает только одного человека -мать.

Такова "предыстория" характера, объективные обстоятельства его развития и отчасти причины "искажения" этой юной и (смеем утверждать) богатой натуры. Ложь и лицемерие, которые стали "формой существовани"лт-жи 1охлаковоЙ, исказят Лизину яизнь неожиданно и страшно. Опасаясь от них, полудетское еще сознание окажется во власти ж темных инстинктов, и диких влечений; и искать будет не столько добра, сколько - правды,искренности. Речь об этом впереди. Сейчас же попробуем определить то общее впечатление, какое складывается об этой девочке у читателя "Братьев Карамазовых".

Вспомним еще раз слова Алеши, заключающие в себе как бы ключ к этому образу, указание на то, как следует воспринимать его: "Это ребенок, ты обижаешь ребенка! Она больна, она сама очень больна, она тоже, может быть, с ума сходит. Я не мог не передать тебе ее письма. Я, напротив, от тебя хотел что услышать. чтобы спасти ее."Это - последние слова о Лизе в романе. Вернемся к началу, когда Достоевский впервые представляет свою героиню: "Четырнадцатилетняя дочь ее страдала параличом ног. Это было прелестное личико, немного худенькое от болезни,но веселое. Что-то шаловливое светилось в ее темных больших глазах с длинными ресницами".

Кстати отметим: обращаем мы внимание на эту девочку лишь после того, как автор показывает целую галерею "верующих баб", каждую из них - со своей болью и заботой. И в ряду прочих видим кликушу, успокоенную молитвой Зосимы и наложением епитрахили. Диза тоже "исцелена" молитвой старца, и очень многозначительно (дяя будущего развития характера) это сближение беснующейся крестьянки и дворянской девочки с утонченно-изломанной психикой, таящей в себе "бесенка". Нечто вроде поклона в ноги Мите Карамазову, которым так удивил своих посетителей "русский инок", - своего рода "указание".

Суетливая и бестолково-истерическая любовь матери, по-видимому, серьезно "расшатала" нервы девочки к 14-ти ее годам: уже в этой первой сцене мы наблхщаем скорую смену настроений, резкие переходы от смеха к слезам и обратно и т.п. Все это - предпосылки и залог будущих непременных "сотрясений организма" и "надрывов":"Миленькое, смещееся личико/^е сделалось было вдруг серьезным. но не вытерпела и вдруг рассмеялась.Хс&е вдруг, совсем неожиданно, покраснела, лицо ее стало ужасно серьезным., вдруг не выдержав, закрыла лицо рукой и рассмеялась ужасно, неудержимо, своим длинным, нервным, сотрясающимся и неслышным смехом., стала целовать его руку,»., вдруг прижала ее к глазам своим и заплакала." /14,54-55/.

Лиза необычайно развита (мать о ней: ".«.она такая умненькая - верите т вы?"), удивляет читателя своей проницательностью, верностью и точностью сувдений, быстротой мышления, Ее мнением,как неожиданно выяснится, дорожит даже Иван Карамазов (".Лиза презирать начнет!" - бредит он перед Алешей, терзаясь угрызениями совести). Только с Лизой Алеша говорит о себе, зная, что она лучше всех способна понять его. Именно при Лизе (и благодаря ей, судя по всему) у Алеши вырывается смутное еще признание: "А я в бога-то вот, может быть, и не верую". С ней Алеша всего откровеннее, с нею только делится своими тревогами и заботами - о Снегиреве и Илше, например, - в то время как других своих собеседников он принужден главным образом выслушивать и утешать. О Лизе - восторженные слова любимого героя Достоевского: ".в вас очень много способностей, каких во мне совсем нет. Что в том,что вы смеетесь и шутите. Но вы смеетесь как маленькая девочка, а про себя думаете как мученица." /14,199/.

Что же ценит Алеша в Лизе, что в ней ставит так высоко?Прежде всего, Лизе (более, чем другим героям романа) присуще обостренное чувство чужой боли. Вспомним ее хлопоты вокруг пустяковой раны Алеши; ее плач о Снегиреве, об Илше. Уже после "бесенка" (а может быть, и одновременно с этим приступом злобы и отчаяния )она посылает цветы на могилу Илши, а значит, помнит о нем и страдает.

Иронический ее ум беспощадно подмечает все нелепости окружающих, и даже Алеша Карамазов в ее присутствии (единственный раз в романе!) кажется самодовольным - когда он рассказывает ей о капитане Снегиреве и своей будущей ему помощи. И как тонко насмешничает это 14-летнее создание: "На высшей ноге - прелестно, Алексей Федорович, нзо продолжайте,про- ПО - 'должайте!" И тал же тонко, умея не обидеть, уличает она Алешу в самоупоении: "Опутайте, Алексей Федорович, нет ли тут во всем этом рассуждении нашем, то есть вашем. нет.уж лучше нашем. нет ли тут презрения к нему, к этому несчастному.» в том, что мы так его душу теперь разбираем, свысока точно, а?" (подчеркнуто мною. - Т.С.)Только Лиза замечает алешинн собственные печали и тревоги. И главнейшего, по Достоевскому, человеческого порока -тщеславия, самолюбия - в Лизе нет совершенно: "Я вас совсем не стою", "больная дурочка" - это лизина самооценка, и кокетства здесь нет. Доказательство тому - действительное беспощадное осознание своих пороков, доведение их в своем сознании до кошмара.

Итак, перед нами - незаурядная, духовно богатая, привлекательная личность. Всеми лучшими, "любимыми" своими человеческими качествами наделяет Достоевский иную свою героиню -и достигает неожиданного эффекта. Читателя, следящего за Лигой, не оставляет необъяснимая тревога, напряженное ожидание каких-то внезапных поступков и непредсказуемых в ней перемен. И невольно приходит к такому читателю вопрос: уж не того ли рода лизина одаренность, "тайна", "широта", которую Митя Карамазов настоятельно предлагал "сузить"?Обратимся к главному, на наш взгляд, в этом загадочном образе - к внезапному превращению "прелестной" "умненькой девочки" в "бесенке", так изумившему в свое время А.М.Горького."Алеша, спасите меня!" ".я убью себя, потому что мне все гадко. Я не хочу жить, потому что мне все гадко!" "Алеша, ходите ко мне, ходите ко мне чаще, - проговорила она вдруг молящим голосом /15,23-25/.

От чего (или от кого?) просит защиты Лиза? Что происходит с умным, чутким, талантливым подростком, если ему "все гадко"? Где объяснение беспричинной, на первый взгляд,нервической напряженности существования Лизы? Между какими полюсами раздернуты "струны ее души", если на малейшее прикосновение действительности отзывается она так болезненно - резко?Объяснение Достоевский дает еще до "кошмарной" шестой главы. Вспомним Лизу в мвмент"сговора" с Алешей:Знаете,«¿¿.те мой старец сказал один раз: за людьми сплошь надо как за детьми ходить, а за иными как за больными в больницах.- Ах, Алексей Федорович, ах, голубчик, давайте за людьми как за больными ходить!""-. Так знайте, что и я, напротив, не только в самом главном подчиняться готова, но и во всем уступлю вам и вам теперь же клятву в этом даю - во всем и на всю жизнь, -вскричала пламенно, - и это со счастием, со счастием!.Вы теперь как мое провидение." /14,200/.

Все это (и искреннейшие!) признания Алеше в любви и преданности. Влечение к Алеше - к доброте, целомудрию,сердечности - сильно в Лизе до такой степени, что это влечение считает она "любовью на всю жизнь", спеша влить свою тягу к добру в привычное житейское русло,А рядом - так же безаппеляционно заявленное: „Я вашего брата Ивана Федоровича не люблю, Алеша" /14, 201/.

Заявление это удивляет читателя, заставляя впервые предположить, что Лиза думает о малознакомом ей Иване Карамазове. Почему? И почему "не люблю"? А самое большое почему - после этого: "».(Алеша) почувствовал в своей правойруке письмо, маленькое письмецо, твердо сложенное ж запечатанное. Он взглянул и мгновенно прочел адрес: Ивану Федоровну Карамазову. Он быстро поглядел на Лизу. Лицо ее сделалось почти грозно.- Передайте, непременно передайте) - исступленно, вся сотрясаясь, приказывала она, - сегодня, сейчас! Иначе я стравлюсь! Я вас затем и звала!" /15,25/.

Лизина душа распята противоположными влечениями: ее манит красота добра, высокой человечности - красота зла, как ни кощунственно это звучит ("И в презрении быть хорошо!"). И воплощены эти полюса для Лизы не в отвлеченных понятиях "бог - дьявол", а в живых людях: "Алеша - Иван", ибо с Иваном она прежде всего связывает представления о холодном цинизме и безверии (для Алеши Иван - "такой же русский мальчик", а для нее - автор формулы "все дозволено"). Стремясь к добру и желая любить его - ока предлагает себя в невесты Алеше. Не в силах бороться со злыми инстинктами - "предлагается" Ивану. Это, правда, только один из вариантов отдать ся злу; можно еще зажечь дом, распять четырехлетнего мальчика, убить кого-нибудь или себя.

В 1876 году Достоевский был потрясен самоубийством дочери А.Й.Герцена - не только отказом 17-летней девочки от жизни, но и "фораой" этого отказа. Предсмертную записку юной самоубийцы - пугающее сочетание цинического безразличия к жизни ж странной душевной усталости - Достоевский приводил в "Дневнике писателя", пытаясь постигнуть: что сталось с этой полудетской душой, с этим неокрепшим сознанием? И сам себе ответа тогда не давал. Созданием Лизы Хохлаковой, быть может, руководило то же горестное недоумение, и художник Достоевский, как обычно, оказался сильнее публициста:за ответом на вопрос о причинах самоубийств совсем молодых лвдей мы обращаемся к главе "Бесенок" его последнего романа.

Третий, последний в романе визит Алеши к Лизе для нее необычайно важен: что-то решается сейчас в ее жизни, в ее душе» К матери обратиться она не может: Лиза не уважает мать. Аотя, заметим, многие взгляды и привычки матери приняла за норму (например, убеждение, что подслушивать под дверью - не низость, а естественное право близких лвдей). И вряд ли простым совпадением объясняется тот факт, что страшная борьба в ее душе происходит как раз в то время, когда к г-же Хохла-ковой начинает "ходить" молодой человек Петр Ильич Перхотин. А Лиза, вероятно, особенно остро чувствует свое одиночество.

Алеша является к вей в самый напряженный момент ее духовного кризиса и играет в нем немалую роль, удерживая Лизу, быть может, на самом пороге, который она решается было преступить.

Важная деталь: Алеша застает Лизу "полулежащею в ее прежнем кресле". Лиза уже здорова, только это кресло напоминает о ее пропшом физическом недуге, а на сей раз - сигнализирует, вероятно, о нездоровье душевном, гораздо более мучительном."Она не тронулась к нему навстречу, но зоркий, острый ее взгляд так и впился в него. Взгляд был несколько воспаленный, лицо бледно-желтое. Алеша изумился тому, как она изменилась в три дня, даже похудела. Она не протянула ему руки".

Алеша поражен не столько этими внешними переменами, сколько чутко им угадываемым внутренним смятением: "всего более поражала ее серьезность: ни тени смешливости и шутливости не было теперь в ее лице".

Итак, к приходу Алеши Лиза чем-то измучена и взвинченадо того предела, за которым - сумасшествие. Чем же?"Что сделают на том свете за самый большой грех?"- спрашивает Лиза у Алеши и, в ответ на его "Бог осудит", издевательски смеется: "Вот так я и хочу. Я бы пршша, а меня бы и осудили, а я бы вдруг всем им и засмеялась бы в глаза.,."/15, 22/.

Всякий ребенок, начиная с самого нежного своего возраста - и до бесконечности, выслушивает от взрослых массу разнообразных наставлений, большинство которых сводится к одному: "Люби добро, будь добрым". И дитя, не зная еще, что такое добро и зло, уже постигает: добро - обязательно, зло - запретно.

Не говоря уже о том, что таким путем добро никогда не попадает в детскую душу (ребенок иначе учится доброте,не через наставления), такое "воспитание" дает эффект верный и для взрослых всегда неожиданный. Суть его в том, что в глазах ребенка взрослые, говорящие о добре, редко представляют его.И если уж взрослый человек обнаруживает перед ребенком недостатки или пороки (а скрыть от детских глаз дурные качества невозможно) - то тем самым компрометируются и все безусловные истины, исходящие из уст этого человека.toe внушала правила добродетели мать, заботящаяся о ее нравственности и находящая тайные наслаждения в чтении дурных книг; любящая разговоры о бескорыстной любви к ближнему - и легко отказывавдая в помощи доведенному до отчаяния Мите Карамазову. Нетрудно предположить по родительнице, что понятия ее девочки о добре ж зле извращены самым жестоким образом. Лиза не разуверилась в существовании добра вообще (есть ведь в ее жизни и Алеша Карамазов), но для нее добро заметно стало синонимом неискренности: ".в этом все как будто условились лгать и все с тех пор лгут. Все говорят, что ненавидятдурное, а про себя все его любят" /15,23/.

Лиза лгать не хочет. И раз добро - ложь, она предпочитает ему правду - зло, А если весь мир осудит ее за это - тем "приятнее". Мечта "засмеяться в глаза" тем, кто осудит ее откровенное зло, исходит из убеждения, что втайне все лвди "любят преступление", а осуждают только на словах.

Алеша, пытаясь разобраться в сущности лизиного "кризиса", говорит ей: "Вы злое принимаете за доброе", - и оказывается неправ. Она вовсе не меняет местами нравственные полюса,прекрасно понимая, что хорошо, что плохо. Совершая зло или только мечтая о нем, отлично знает ему дену. Прочитав про распятого евреем мальчика, всю ночь "трясется в слезах". Передавая через Алешу письмо для его брата, знает, что причиняет ему боль (чего стоит ее раздавленный палец и шепот себе: "Подлая, подлая."). И потому, как ни отказывается Алеша ей верить, она говорит правду: "Я просто не хочу делать доброе, я хочу делать злое".

Лизе скучно добро, которое навязывают, и весело незнакомое, запретное зло: "Ах, не говорите, не говорите ничего, вы мне уж прежде все это говорили, я все наизусть знаю. Скучно".

Среда, разумеется, во многом определяет, добр или зол человек. Но роль среды, по мысли писателя, не должна унижать (тем паче - уничтожать!) волю личности. Человек сам себя делает - в тех или иных не зависящих от него обстоятельствах. Нет ничего обиднее для личности, чем сознание ее неволи, несвободы, недоверия к собственной ее тяге к добру. Доя Достоевского это - неуважение к человеку, неверие в его силы,в его человеческую природу.

Алеша Карамазов, как и его создатель, любит людей и хочет верить им. Верит он и в Лизу Хохлакову, оттого и защищает ее так горячо перед Иваном. Й читатель романа, определив окончательно "диагноз" ее болезни (влечение ко всемупротиворечит общепринятым нормам лживого и лицемерного ее круга), не забудет страстной этой защиты, угадав за ней горячую надежду самого автора на нравственную устойчивость Человека,на способность его противостоять злу в собственной душе и во внешнем мире.

Из мальчиков - "подростков" прежде всего мы встречаем у Достоевского шестнадцатилетнего Фалалея в "Селе Степанчико-ве и его обитателях": "Фалалей был дворовый мальчик, сирота с колыбели и крестник покойной жены моего дяди." /3,60/.

Личность эта достаточно оригинальна, но не очень значительна: Фалалей до чрезвычайности наивен, искренне привязан к своим господам; совершенно не способен ко лжи (что становится невольною причиной скандалов, кои учиняет в доме Фома Фомич). Никакая "тайна", кажется, не затемняет его ясную душу» Кроме детской наивности, автор наделяет Фалалея прелестной внешностью и талантом плясуна. Последнее особенно не нравится Фоме Фомичу, и Фалалею мы обязаны первым явлением Опискина в качестве грозного обличителя пороков. На этом, пожалуй, роль Фалалея оканчивается. Достоевский не дарит его пристальным вниманием, ограничиваясь беглым "взрослым" взглядом, каким смотрит он иногда на "малолетних" детей. Отметим, однако, что это - единственный случай "невнимательного" отношения к внутреннему шру изображаемого подростка. Уже следующий пример - тому подтверждение.

В "Цдиоте" присутствуют два подростка - пятнадцатилетний Коля Йволгин (который, впрочем, при первом своем появлении аттестуется тринадцатилетним) и восемвадцатилетний Ипполит Терентьев. Оба выступают в романе совершенно "на равных" со взрослыми персонажами; являются приятелями, но различия между ними весьма значительны.

Коля для окружающих (и для автора, очевидно) - прежде всего "мальчик", несмотря на свое активное участие в жизни взрослых героев романа. Ипполит же, как это неоднократно подчеркивается, в свои 18 лет - отладь не "восемнадцатилетний": "А знаете, что мне не восемнадцать лет: я столько пролежал на этой подушке, и столько просмотрел в это окно, и столько продумал <в.> обо всех <.> что <.> у мертвого лет не бывает, вы знаете" /8,246/.

Мы все-таки - ради заявленного возраста Ипполита - включаем его в ряд "детей" у Достоевского, сознавая некоторую условность такого включения.

Однако прежде обратимся к младшему приятелю Ипполита, Не замеченная автором путаница в летах Коли объясняется,вероятно, изменением его роли в быстро развивающихся событияхроманаг Если в 1-й части он - лишь один из Иволгиных,брат Гаяечки и сын генерала Йволгина, то уже вступление но 2-Й части романа уведомляет о возросшем его самостоятельном значении. Достоевский "сводит" Колю в тесном знакомстве с семьей Еаанчиных, делает его другом князя Мышкина, заставляет присутствовать при важнейших событиях романа и порою деятельно в них участвовать.

Функциональная роль Коли Йволгина в повествовании от -части сводится к роли "вестника" в древнегреческих трагедиях. Коля выполняет обязанности переносчика писем, записок, новостей и т.д. Знва познакомившись с князем, он передает ему записку от генерала йволгина, своего отца; именно он доставляет Аглае Епанчиной письмо от князя, а позже оказывает услуги такого рода и самой Аглае: передает, например, от ее имени Мышкицу ежа. И письмо от Аглаи Гане Иволгину в конце концов-вручает тоже Коля. Он, при появлении своем где бы те ни было, приносит всегда "целый короб известий", так что Ли-завета Прокофьевна, например, без него и обойтись в иных случаях не может. Коле же, кстати, поручается прочесть мерз-цую статью Келлера (т.е. - опять-таки довести до сведения собравшегося у князя общества суть притязаний Бурдовского и его компании).

Однако Коля - не только "вестник", но прежде всего Свидетель" с юными (то есть - прямолинейными и честными) суждениями о происходящих событиях. ДостоевскжЙ настойчиво включает Колю в число лиц, присутствувдих при том или ином значительном происшествии; и уже это заставляет нас внимательнее, чем обычно бывав?, вглядываться в младшего Йволгина.

Примечательны отношения Коли со взрослыми героями романа. Так или иначе, он связан практически со всеми: с членами собственной семьи (с каждым - особенными взаимоотношениями), с "жильцами" - князем, Фердыщенко; с Ипполитом ( и теми, с кем он общается; в частности, с компанией Бурдовско-го); с семьями Лебедевых и Епанчшадх; с Евгением Павловичем и т.д. Обширные эти "связи" дают нам право сразу же выделить два качества этого "молодого, но азартного подростка" (по определению Лебедева). Во-первых.:, Коля отличается чрезвычайной общительностью и умением "сойтись", причем совершенно "на равной ноге", с самыми разными лицами. Во-вторых, несомненна так называемая "услужливость" его деятельной натуры; ибо все отношения Коли с лвдьми могут быть определены или как действенная помощь (семье, особенно "генералу"; князю; Ипполиту.), или как дружба, не менее действенная (с Епан-чиными, например). У Коли, заметим, нет врагов; а отношение друзей к нему почти однозначно: он всем нужен.

Разберемся, из каких "составлявших" складывается этот своеобразный (и очевидно привлекательный) юный характер.

Коля бодр и удивительно чуток к душевному состоянию другого (правда, пока еще по-детски). Он первым бросается "обнимать и целовать князя" после полученной тем пощечины от Ганн. Коля жалеет и оберегает больного Ипполита; дежурит у его постели; сочувствует его "Исповеди" и искренне боится за него (один из немногих присутствующих при "самоубийстве^. Несмотря на свою ^азартность", он деликатен: засмеявшись над ревностью князя, умолкает "тотчас же, заметив, что тот искренно огорчен". И даже Лебедев, ревнувдий князя к Коле, замечает о нем: "Люблю ребенка за понятливость <.> мальчик прыткий, хотя и назойливый".

Особенно показательны для колиного характера отношения его с отцом. Мальчик прекрасно понимает нелепость своегородителя, но, в отличие от Гани, страдает не за себя, не за свое достоинство, а за отца: "Генерал покраснел ужасно,Коля тоже покраснел и стиснул себе руками голову" /8,94/.

Коля более, чем кто бы то ни было, жалеет отца, и "ге -нерал" более всех нуждается в нем. Примечательно последнее "благословение" несчастным генералом своего терпеливого сына; "Благослови тебя бог, мишй мальчик, за то, что почтителен бнл к позорному, - да! К позорному старикашке,отцу своему». ♦ да будет и у тебя такой же мальчик."Коля неоднократно называется в романе "бедным мальчиком". Детское его сознание с самого начала и беспрестанно оскорбляется "неблагообразием" семейства, отсутствием "порядка" в доме, в обществе, в нравственных понятиях. Не только фантастический его родитель, но и Ганя, и Варя, и Птицын, и "капитан-ша", с которой он связан чрез Ипполита, - доставляют самые безобразные и беспорядочные впечатления его неокрепшему разуму и ничего отрадного не говорят о взрослом мире. "Здесь ужасно мало честных людей, так даже некого совсем уважать", - слышит от него Мышкин уже со второй встречи. Отсутствие твердых нравственных норм, самой возможности верить в кого-то или во что-то - вот главное, что мучает мальчика: "Й заметили вы, князь, в наш век все авантюристы! й именно у нас в России, в нашем любезном отечестве, И как это так все устроилось - не понимаю. Кажется, уж как крепко стояло, а что теперь? Это все говорят и везде пишут. Обличают. У нас все обличают. Родители первые на попятный и сами своей прежней морали стыдятся.,,"Достоевский "отдает" Коле заветные свои идеи, отчасти придающие мальчику оттенок "книжности", "раннего развития", как у его тезки Красоткша. Эта черта будет позднее развитаавтором; и характерно, что Коля начинает ее демонстрировать прямо с рассуждений о "беспорядке" отцов (одной из главных "детских" проблем в публицистике Достоевского). Дети,особенно подростки, вступающие уже в жизнь, непременно должны быть уверены, что в человеческом обществе существуют незыблемые, прочные, обязательные для всех моральные понятия, нормы. Отрицание - страшный вред для сознания, не постигшего еще толком ничего положительного; и нигилизм способен погубить юный разум (по предположению Достоевского, это произошло с дочерью Герцена). 0«гцн обязаны внушить детям веру в идеалы, в нравственный порядок, иначе рискуют разрушить их сознание, не имеющее еще никакой опоры: ни силы духа, ни опыта мысли.

Коля в свои 15 лет уже очень много знает о несовершенстве мира, и не только судит об этом по собственному житейскому опыту, но не без успеха пользуется "обличительной литературой"; "- Опять вы из книжки, Коля, - заметила Аделаида. - Да он иначе и не говорит, как из книжек, - подхватил Евгений Павлович, - целыми фразами из критических обозрений выражается".

Итак, перед нами - привычный уже читателю Достоевского тип подростка с "ранним развитием", сознающего "неблагообразие своего "случайного семейства" и распространяющего убеждение в "беспорядке" на все общество в целом. "Оживает" эта схема благодаря чудесным свойствам, которыми одаряет писатель младшего Иволгина: в нем есть и доброта, и проницательность, и честность, и сообразительность, и чрезвычайная активность. С самого начала читатель предуведомлен о многочисленных обязанностях Коли, с которыми тот видимо легко справляется.

Привычка к постоянной "помощи" кому-нибудь вырабатывается в Коле в очень привлекательную черту характера (драгоценную для его друзей). Именно благодаря ему князь Мышкин избегает опасных последствий припадка (эпизод покушения Рогожина). Именно Коля устраивает судьбу безнадежно уже больного князя. В целом - доказательств активности его дружбы и деятельности его характера в романе более чем достаточно»Тем обаятельнее юношеская непосредственность этого "деятеля", не дающая за серьезными его делами забывать о его детском еще возрасте. Достоевский мастерски воспроизводит юную общительность, живость и непосредственность речи. И его поведение с Епанчиными, стычки с Лизаветой Прокофьевной (вспомним ссору о чижиках, оказавшуюся в одном ряду со спором по "женскому вопросу") - обнаруживают натуру вполне еще детскую. Аглая прямо называет его "пузырем", к "жестокой обиде" Коли. Дизавета Нрокофьевна азартно утверждает, что он "мальчишка, мальчишка!" - и получает неожиданно твердый отпор князя:"Нет, не мальчишка, а Николай Ардалионович".

Коля, несомненно, заслуживает уважения князя. Помимо всех упомянутых достоинств, он обладает обостренным чувством справедливости (общим* до Достоевскому, свойством юности).Я бы Ганьке все простил, - признается он князю, - если бы он по любви; да зачем он деньги берет, вот беда!" И даже накануне "фантастической" свадьбы князя с Настасьей Филипповной, поддавшись общему негодованию, Коля очень скоро мирится с Мышкиным, если и не одобрив его решения, то поняв неизбея&-ность оного.

Коля разительно непохож на своих старших брата и сестру: отчасти, быть может, вследствие своего семейного положения-"на побегушках"; отчасти благодаря близости к матери, женщине, по утверждению многих лиц романа, благородной и замечательной, 7 Коли совсем иной характер, чем у Ганечки, иной взгляд на события, иные дели и, вероятно, совсем иная судьба, На глазах у читателя совершается "перелом" в душе Коли. Виной тому - история своего рода "преступления и наказании", происшедшая с "генералом". О краже его отцом денег у Лебедева и всех поел едущих событиях Коля вначале не тлеет ни малейшего понятия, но чутко угадывает, что с отцом что-то неладно: "Все это время Коля был в каком-то особенно озабоченном настроении". Утешения он ищет у князя; тому "всегда докладывали, что Коля весь день искал его и спрашивал. Но при встречах Коля ничего не мог сказать особенного, кроме того, что решительно "недоволен" генералом и теперешним его поведением" /8,402/. Рассказ князя о событиях, приведших несчастного старика к печальному концу, "поразил бедного мальчика как громом. Он не мог вымолвить ни слова и молча заплакал. Князь почувствовал, что это было одно из тех впечатлений,которые остаются навсегда ж составляют перелом в жизни юноши навеки", Коля окончательно расходится со своими семейными: "- Негодные Ганька, и Варя, ж Птицын! Я с ними не буду ссориться, но у нас разные дороги с этой минуты!" /8,461/.Коля определяет свою "дорогу", заявляя о своей преданности князю и приверженности ему.

От Коли Иволгина читатель "Идиота" выносит отрадное впечатление: "человек из него, кажется, выйдет хороший". И недаром "сердечность" Евгения Павловича автор доказывает в эпилоге тем, что тот "получает письма от Коли", что Коля стал его другом, Достоевский будто оставляет читателю надежду (всегдашнюю свою надежду на Юаость), что в этом милом "мальчишке" след князя Христа, во всяком случае, запечатлелся и что потому не совсем же напрасно появлялся тот среди"бедных людей". Коля - тот, кого "оставляет" князь (по выражению Ипполита)» кто более всех сумел научиться у князя любви к людям - любви деятельной.

Образ восемнадцатилетнего Ипполита, вследствие идеологической его нагруженности, заслуживает внимания особого. Читателя "Цциота", напряженно следящего за бурным развитием судеб князя - Рогожина - Настасьи Филипповны - Аглаи, по-настоящему отвлекает от этих судеб Только Ипполит Терентьев со своей "Исповедью", Ипполит резко отличается не только от своего щя*-ятеля - Коли Иволгина, но и от всех "подростков" Достоевского, ж причислять его к ним приходится с некоторой натяжкой, Ипполит - законченный "готовый человек", мыслитель, которому Достоевский доверяет вопросы глобальные и "страшные".

Проследим, как развертывается образ Ипполита Терентьева на страницах романа. Еще до появления его перед читателем кое-что о нем становится известно из колиных рассказов:"А вот у меня есть один большой друг, этот еще несчастнее. Но он такой странный; он ужасно обидчивый.,. Впрочем, он ужасно раздражен, я с ним и спорить уже перестал." /8,112/.

Итак, "несчастный", больной, очень развитый и, видимо, неглупый юноша - и еще более Коли Иволгина "оскорбленный неблагообразием" семейным и общественным. Таково наше "заочное" представление об Ипполите. Первое же действительное знакомство с ним происходит на даче Лебедевых в Павловске,куда он является в числе "компаньонов Бардовского",Сцена в доме Лебедева "проявляет" не только смертельную болезнь Ипполита, но ж нервнически-раздраженное состояние,в котором он пребывает. (Достоевский находит внразительнейший глагол - "затрепетал", которым вводит одну из реплик Ипполита).

История с. "незаконным сыном Павлищева", в которой Ипполит счел нужным принять участие, разъяснена ж о кончена. Но Ипполит не уходит с лебедевской дачи. Можно предположить,что нелепо-грязная "история" заинтересовала его как повод появиться у князя; и все происшедшее с Антипом Бундовским было для него прологом к его собственному "соло". Отчасти это осуществляется благодаря эксцентричности Лизаветы Црокофьевны,возмущенной дерзостью "мальшпвк" и в Ипполите увидевшей главного виновника "истории". В добросердечной генеральше он вызывает чувства, прямо противоположные друг другу, - и жалость, и негодование в то же время. В эту первую свою встреч с обществом князя Ипполит делает своего рода предисловие к будущей "Исповеди": отчасти намечаются ее идеи я ясно определяется ее "полемическая направленность": "Так знайте же, что если я кого-нибудь здесь ненавижу, - завопил он с хрипом, с визгом, с брызгами изо рта (я вас всех, всех ненавижу!), - то вас вас." /8,249/.

Чем объясняется такая - казалось бы, беспричинная ненависть к князю Мишкину, мы узнаем позднее, когда "тетрадка" Ипполита, его "необходимое объяснение" перед смертью, - окажется в центре внимания гостей князя на его именинах. "Исповедь" займет в романе около 40 страниц (1/15 текста, что немало) и станет идейной кульминацией не только образа Ипполита, но, быть может, и образа князя Мишкина. После "Исповеди" читатель еще несколько раз встретится с Ипполитом: услышит его желчный разговор с Иволгинши (генералом и Ганей),увидит его с князем и Аглаей. Существенного к тому, что дает "Исповедь", эти сцены не прибавят; посему сосредоточимся на его "статье".

В начале "Исповеди11 Йшшит еще раз подчеркнет свою "пятшесячную ненависть" к князю Мишкину; к концу статьи эта ненависть станет понятной. Ипполит провозглашает нелепость, обреченность и, следовательно, трагизм человеческого существования. Нелепость - потому что жизнь человека, величайшее Чудо, сотворенное природой, сводится человеком же к сущим пустякам. Обреченность - потому что любая жизнь, и самая достойная, и самая ничтожная и подлая - неизбежно уничтожится "природой". Трагизм - потому что человеческое сознание способно постичь и нелепость, и обреченность человеческой жизни.Ипполит осознал это, как никто из живущих с ним рядом, ибо он свой конец ввдит почти воочию.

Разъяснение своей "идеи" - своего вызова "бессмысленным силам природы", обрекшим его на уничтожение - Ипполит приготовляет несколькими отступлениями: сном о "гадине", в которую будто воплотилась та "наглая и бессмысленно-вечная сила", которая готова уже его "поглотить"; рассуждением о картине Ганса Гольбейна, утверящащей, по его мнению, власть смерти даже над лучшим из людей. Этими "картинками" Ипполит увлекает своих слушателей (и читателя) в тот мрак безысходного отчаяния, выхода из'которого не видит. Мысль его "курсирует" по заколдованному кругу, не в силах вырваться за пределы ^вопросов без ответа":- для чего вся красота мира, если человек смертен?- человек смертен, но он обладает сознанием, которое не может с этим смириться;- если и существует какой-то "высший смысл" в том, что человек должен умереть, сознание никогда не сможет его постигнуть;- человек не знает законов, по которым он должен умереть; не имеет свободной воли, не зависящей от "природы",а потовду не может и отвечать за себя.

Последний тезис обидаее всего для Ипполита, Единственную возможность проявить свою волю он видит в самоубийстве - в уходе из жизни по собственному желанию (ему кажется, что это самое главное). Но в "Исповеди" есть намек и на иной выход, на иное решение вопроса о смысле обреченной и ограниченной "злою природою" человеческой жизни.

Сам Ипполит как-то рассказывает историю про некоего генерала, который утешал заключенных преступников и каторжан, скрашивал своим добрым отношением их тяготы и оставил после себя набожное воспоминание в.душах этих "несчастных". Анекдот этот рассказан после успешного завершения "доброго дела" самого Ипполита (он помог добиться справедливости одному бедному доктору из провинции), и за ним следует рассуждение о полезности такого рода "дел" для самого творящего добро: "Бросая ваше семя, бросая вашу "милостыню", ваше доброе дело в какой бы то ни было форме, вы отдаете часть вашей личности и принимаете в оебя часть другой. <.> получивший от вас передаст другому• И почему вы знаете, какое участие вы будете иметь в будущем разрешении судеб человечества?" /6,336/.

Итак, жить для других, остаться жить в чужнй памяти -такое решение вопроса о смысле человеческой жизни, такой "вариант" бессмертия, как видим, "продуман" Ипполитом; во всяком случае, известен ему; но решительно для него невозможен, как ни пытается он следовать ему ("оставить" Колю Иволгика, например, после своей смерти - своего ученика, так сказать; или "поговорить полчаса с народом из окошка", чтоб, открыть ему некую истину; да и само публичное чтение "Исповеди*, вероятно, преследует те же цели). Все эти попытки выглядят надуманными и вымученными; Ипполит ничего не сможет "оставить", потому что "оставлять" нечего - действительного добра нет в его душе. Он будто подавляет все человеческие свои побуждения мрачным вопросом "зачем?", беспрестанной думой о своем близком конце. Отсвда - чудовищное отношение к несчастному Сурикову; тирания окружающих (матери, Коли,своих домашних); откровенные гадости князю и Иволгиным и т.д.

И отсвда же - вспышки ненависти к князю Мышкину. Князь, не произнеся ни единого возражения против его "Исповеди",невольно и неумолимо перечеркивает всю философию Ипполита.Князь не менее Ипполита знаком с чувством отторженности от красоты ж гармонии мира - но отнюдь не проклинает мир за это.Трагизм, бессилие и отчаяние Ипполита - в том, что он не способен,подобно князю, вырваться за рамки своего "я", разомкнуть свою личность, слиться с другими людьми ж остаться жить в них после физической своей смерти. "Пройдите мимо нас и простите нам наше счастье" - совет князя Мышкгоа уйти достойно, "благословляя" остающуюся жизнь, для Ипполита тоже неприемлем. Он "не прощает" природе ее "насмешливости" ж умирает "в ужасном волнении".

Почему Ипполиту 18 лет? Почему вопросы жизни и смерти поручены "подростку"? Прежде всего, выбором такого героя Достоевский, безусловно, "обострил" эти вопросы: в восемнадцатилетнем юноше бунтует не просто обреченная жизнь, но-жизнь, не успевшая еще состояться. Юность ж смерть - сочетание противоестественное*Хотя Ипполит и утверждает, что он давно уже не юноша, Достоевский не раз напоминает о его возрасте. Читатель наблюдает и совершенно детский, непосредственный конфуз молодого мыслителя; и болезненную потребность в ласке, любви -потребность больного и ребенка ("Вы меня совсем не любите!" - говорит он Фердыщенко, вызывая общий смех, и "ужасно" краснеет), и детский плач навзрыд*;* Ипполит, конечно, "еще очень молодой человек", во многом такое же дитя, кал и Коля Иволгин, И думать о "вечных вопросах" ему свойственно, как любому юному человеку; гораздо более, чем человеку пожившему. В восприятии молодого сознания "страшные вопросы" новы, ярки и откровенны, ж безусловно заслоняют собой вопросы житейские, бытовые, даже социальные.

Ипполит не кончает жизнь самоубийством, как намеревался, отчасти тем дискредитируя свою идею свободного отказа от жизни в противодействие насмешливой "природе". Но вопросы о смысле человеческой жизни, так остро поставленные "Исповедью",силы своей от того не теряют, разумеется. Бессилием индивидуалистической идеи Ипполита "математически" доказывается ("от противного") истинность нравственной позиции князя Мышкина, любящего людей и отдающего им (какими бы эти люди ни были) свою жизнь, свои духовные силы.

Последний и самый значительный "подросток", выведенный Достоевским, - Аркадий Долгорукий. Роман, героем которого он является, назван в его чееть и написан от его лица. Отметим сразугэтонзсовсем обычный роман для Достоевского, хотя он прочно стоит в ряду его "пятикнижия" и, безусловно, является одним из главных его творений. "Подросток" отличается от других романов тем, что сам Достоевский определил как "аромат первой юности" - особенным светлым и ясным колоритом повествования. Если "Братья Карамазовы" пронизаны "лучами заходящего солнца", то в этом.романе утренний свет разливается на героев и события - какими бы трагическими они ни были. " N01/1BENE: ХОРОШ!" - так Достоевский в подготовительных материалах определяет настроение будущего романа и подчеркивает его цели: "«».выразить всю теплоту и гуманность романа" /16,63/, "поэма первой юности." /16,42/."Первая юность" - интереснейший для писателя этап человеческой жизни, совмещающий детское отсутствие усталости (сердечной и умственной) и почти взрослую, полноценную способность мыслить. Первая "проба" самостоятельной жизни всегда предполагает первое (оттого - особенно острое и болезненное) столкновение с вопросами, в детстве и отрочестве невозможными."Кончается вопросом Подростка: где правда в жизни? (которой он и ищет во все продолжение романа). Гимн - быть правым человеком. "Знаю, нашел, что добро и зло", - говорит он" /16,63/.

Даже со скидкой на то, что "говорит он", Подросток, эта мысль будущего романа останавливает взгляд читателя его набросков. Может быть, юность и в самом деле вернее может определить, "что добро и зло"? - как яснее кажется условие задачи, записанное на чистой доске."Подросток" - это история поисков истины "самым милым, самым симпатичным существом". И автор, как никому другому, дает возможность Аркадию понять "правду в жизни": "И жизнь сама учит, но именно.его, Подростка, потому что другого не научила бы" /16,61/. И сам Достоевский, ведомый своим юным героем, максимально приближается в этом романе к ясным ответам на "вечные вопросы": именно здесь блеснет знаменитое определение "живой жизни". Здесь получит определение (почти по Л.Толстому) радость бытия: "я просто в жизнь верю,я жить хочу из всех сил", и замерещится ответ на вопрос о смысле человеческой жизни. "Но что делать, живя? - вот задача. Этого уж я не знаю. Неужели только доставать пропитание? Этого мало, Просто всех любить, и так как я этого не умею,но хочу, то учиться любить всю жизнь" /16,99/. ".Мир надо переделать, но<».»> первый шаг в том, чтоб начать непременно с себя".

И все-таки необычайность романа не в этом» Устанавливая "2 правила для романа", Достоевский, правда, первым записал именно требование "прямо объяснить истину", - но "второе правило", пожалуй, стало важнейшим:"2-е правило в том, что герой - Подросток« А остальное все второетепенность" /16,375/.

Доказательство тому - настойчивость, с какой Достоевский варьирует и развивает это "правило" в набросках к роману: "Не оставлять ни на минуту Подростка. Подросток герой. Симпатичнее вывести личность" /16,244/.". Заставить читателя полюбить Подростка. Полюбят, и роман тогда прочтут. Не удастся Подросток как лицо - не удаст -■лея и роман" /16,86/."Таким образом сам собою вырисовывается тип гоноши (и в неловкости рассказа, и в том: "Как жизнь хороша", и в необыкновенной серьезности характера. Художественность должна помочь. Но как в повестях Белкина важнее всего сам Белкин,так и тут прежде всего обрисовывается Подросток" /16,48/.

Итак, источник необычного "освещения" этого романа Достоевского - главный его герой, "подросток", "неготовый человек", "дитя, вышедшее из первого детства", но к Детству еще принадлежащее. Связь с миром Детства вообще ясно ощутима в романе: много образов детей, воспоминания самого Аркадия о своем пяти-, десяти-, пятнадцатилетнем возрасте. В подготовительных же материалах к "Подростку" предполагалась еще более широкая разработка теш детства. Замыслы "набросков" реализованы небыли, но для нас представляют несомненный интерес.

Первоначально "Подросток" задумывался как роман о де -тяг, а не только об одном ребенке. Предполагалось взять "героем" целый детский коллектив ("империя"), устроенный осо -бенно от взрослого общества, по иным законам ж принципам (отчасти это напоминает детские идеи юных декабристов)/16,6/. Примечательно здесь это резкое отделение детей, ж даже противопоставление их миру взрослых. Постепенно, однако, замыслы изобразить коллектив детей, сложнейшие психологические отношения, возникающие внутри этого коллектива и между ним и взрослыми, - сменяются намерением проникнуть в духовный мир одного ребенка, проследив его взросление и "первые шаги" в жизни. Является л крепнет идея соединить этот замысел с другим, видимо занимавшем Достоевского впечатлением - характером взрослого человека, "дворянина 40-х годов", из тех, что "созерцают обе бездны разом". После некоторой "борьбы" двух этих лиц на первое место решительно выдвигается "подросток". Его голос становится голосом повествователя, его взгляд -углом зрения на события. Роман становится исповедью, а герой ее - Аркадий Долгорукий - одним из самых глубоких, психологически точных и исследованных детских характеров не только у Достоевского, но и, пожалуй, во всей русской литературе;Несмотря на то, что события, ради которых Аркадий берется за "сознательный отчет о первых, бурннх и рискованных,шагах <•».> на жизненном поприще", охватывают всего несколько месяцев на двадцатом его году, - перед читателем успевает пройти вся недолгая жизнь юноши.

Жизнь свою Аркадий - повествователь резко разделяет на два этапа: до 19 лет и год 19-летия, который исследуется им так пристально и беспощадно к самому себе. Этапы эти не равноценнн по длительности; но вполне соотносимы по значению своему для формирования Аркадия: 19-й его год сыграл огромную роль в становлении его личности. И если первая "стадия" роста, захватившая детство и (главное!) отрочество героя,заключалась прежде всего в "жизни в углу", когда развивался он благодаря напряженной внутренней работе, избегая чьих-то внешних влияний, то на втором этапе резкое взросление совершалось исключительно благодаря внешним факторам - лвдям и событиям - дающим пищу его сердцу и уму.

В "жизнеописании" Аркадия, данном в ретроспективе, разбросанном по всей его исповеди и перемежающем повесть о петербургских событиях, - заметны привычные для Достоевского "возрастные точки", на которых расставлены акценты: 5,10,12 лет.

В 12 лет, по признанию Аркадия, "началось настоящее,правильное мое развитие". В 16 лет Аркадий "выдумал идею", и с этой"идеей" ушел уже за пределы отрочества. Таким образом, все прежние, знакомые уже нам представления Достоевского о детстве сохранены и в истории детства Аркадия Долгорукова. А рассказ о нескольких месяцах его юности - главное содержание романа "Подросток" - завершает картину превращения Ребенка в Человека, как дана она в творчестве Достоевского.

Юность - это еще Детство и уже не Детство. Сохраняя наполовину детское в своей природе, Подросток, тем не менее, уже может быть противопоставлен Ребенку. Юность - это начало "взрослого" сознания и, преяще всего, самосознания. ДляДостоевского это означало начало действительной человеческой "тайны", ибо знаменовало собой "начало широкости", по его формулировке.

Вместе с более или менее законченными, твердыми понятиями о добре ж зле человек получает как бы право сознательного выбора между ними - и впервые ощущает свою "широкость". Юность, вероятно, имеет началом точку первого осознания своей исключительности, сложности и бесконечности человеческой "тайны".

Подросток - юноша, развитый напряженной духовной работой, - уже ясно осознал и собственную противоречивость, и невозможность оамому разрешить эту "загадку": "способность человека. лелеять в душе своей высочайший идеал рядом с величайшей подлостью, и все совершенно искренне" /13,307/.

Не один раз Подросток вернется к этой мысли - это один из идейных стержней, скрепляющих его исповедь: "Жажда благообразия была в высшей мере, и уж конечно так, но каким образом она могла сочетаться с.другими, уж бог знает какими,жаждами, - это да меня тайна" ЗДЗ, 307/. "Да, во мне много разных "качеств", и душа у меня неспокойная" /13,281/. "Увы, все делалось во имя любви, великодушия, чести, а потом оказалось безобразным, нахальным, бесчестным" /13,164/.

Аркадий демонстрирует "совмещение несовместимого" постоянно; Достоевский в набросках к роману отмечает: "Подросток и мелочен, и глубок, и много знает, и наивен, и мрачен" /16, 94/.

При несомненной самоуверенности - постоянная неуверенность в себе; наряду со стремлением к независимости от мира и людей ("идеей") - жажда быть любимым, желание "прыгауть на шею"; вместе с декларируемым равнодушием к миру ("угол"!) - жажда полюбить и поверить (потребность в Версилове, симпатия к старому князю и т.п.). Таковы главные противоречия в характере Аркадия и его поведении.

В "законченной форме" Достоевский предъявит человеческую широкость в образе Версилова. Аркадий - именно "начало" широкости, а потому его "тайна" читателю пока еще ясна и прозрачна.

В "симпатичном существе", мальчике, чьи мысли и чувства "написаны на лбу" (по выражению Версилова), живет "душа паука", как сам он считает. Низкие замыслы против Ахмаковой,участие в грязных забавах "студента", свой двухмесячный "позор", когда "сознание позора только усугубляло счастье" - все это убеждает Аркадия, что он способен увлекаться "красотой безобразия". Юная открытость героя помогает Достоевскому определить в "Подростке" нечто вроде закона человеческой природа:- "широкость" - следствие духовной бесконечности человека, его споообнооти "вмещать обе бездны разом";- однако зло в человеке вторично, ибо человек и в самом страшном падении своем знает, что зло - это зло и что он виновен ;- а потому и должен быть "свет в конце", торжество добра в человеческой душе.

Проследим, как этот "закон" проявляется в юном Аркадии Долгоруком,Аркадий, несмотря на свое девятнадцатилетне и активное участие в жизни взрослых людей, общества, - еще ребенок для окружающих и для читателя. Сам он обнаруживает это с удавлением: "Само так вышло! В молодом человеке сказался вдруг маленький ребенок. Маленький ребенок, значит, жил еще тогда в душе моей на целую половину". Эта "детская половина",- ввдимо, типичная черта для Юности, сохраняющей еще незащищенность, хрупкость, нетвердость шага.

Но Аркадий - не просто "еще ребенок". Он - ребенок "случайного семейства", дитя, лишенное родительской любви и нормального детства, жаждавшее внимания взрослых и оставленное ими на произвол случая; как щенок, брошенный в воду и своими силенками прибивающийся к берегу.

Естественная реакция маленького Аркадия на отсутствие внимания мира к нему - попытка ответить миру тем же, - замкнуться в себе: "С двенадцати лет, я думаю, то есть почти с зарождения правильного сознания, я стал не любить людей. Не то что не любить, а как-то стали они мне тяжелы", ".я сделал себе угол и жил в углу." /13,72/,Однако, прежде чад прийти к этому, Аркадий успевает пережить целый комплекс реакций на несправедливое отношение мира к его личности (как бы примеряет по своим силам возможные варианты существования). Он то пытается смириться, подчиниться вполне несправедливости (стать "лакеем"), то протестует- робко (попытка уйти от Тушара) и неистово ("поджог" яезнан комого дома)*»* "Угол" - лучший выход, мыслимый в его шло-женин.* *Таким образом, первое, в чем убеждает нас Аркадий: взлелеянная им "идея" - это реакция на внешний беспорядок. Она неорганична, неестественна для сознания ребенка - но только счастливого, нормального ребенка* Для Аркадия Долгорукова она (или что-нибудь в ее роде) неизбежна. "Единственный читатель" записок Аркадия так определяет происхождение его "идеи": "Может быть, в этих, столь ранних, порывах безумия заключается именно эта жажда порядка и это искание истины, ж кто ж виноват, что некоторые современные молодыелщж ввдят эту истину и этот порядок в таких глупеньких и смешных вещах» что не понимаешь даже, как могли они им поверить!" (Из письма Николая Семеновича).

Истоки "идеи" - обида на мир и "жизнь в углу", чрезвычайно развившие мечтательность Аркадия, стремление "в самом полном уединении <•••> пересоздавать жизнь на иной лад". Аркадий признается: "Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия "идеи", когда все мечты из глупых разом стали разумными и из мечтательной фодаг романа перешли в рассудочную форму действительности" /13,14/."Форму" мечты Аркадия принимают действительно своеобразную; и нельзя не отметить чуткость детского воображения,безошибочно уловившего вернейший для того времени путь "покорения мира". "Моя идея - это стать Ротшильдом." /13,66/.

Не бунт, не ратные подвиги, не мысль, не талант или подвижничество; деньги - вот рычаг, с помощью которого Аркадий надеется овладеть фортуной и приобрести то, в чем видится ему смысл существования. "Могущество и уединение" - так определяет он цель своей жизни, и только богатство, по его мнению, дает ему то и другое.

Могущество - потому что всю короткую свою жизнь испытывал унизительную от всех и всего зависимость* Уединение -потому что, наученный горьким опытом, боится людей и не верит им.

И, однако, Аркадий едет в Петербург не только реализовывать свою "идею", а, быть может, надеясь (подсознательно) опровергнуть ее. Он едет в свою семью и, главное, к своему отцу, страстная любовь к которому так поддерживала ж так мучила его. Аркадий, говорящий о пристрастии к одиночеству,ничего так не желает, как быть любимым людьми и любить людей:"Я существо благодарное и доказал это уже сотнею дурачеств. Я мигом бы отвечал откровенному откровенностью и тотчас же стал бы любить его. Так я и делал: но все они тотчас меня надували ж с насмешкой от меня закрывались" /13,72/.

Подростов является в Петербург, надежно защищенный от возможной людской холодности своей "идеей" ("это та крепость, в которую я всегда и во всяком случае могу скрыться от всех ладей".,), но втайне надеясь встретить человеческую теплоту, свет и любовь. И события первого года его жизни в столице очень скоро заставляют его расстаться с намерением "сделаться Ротшильдом". Аркадий испытывает наконец и семейные привязанности, и первую влюбленность, и так страстно желаемую дружбу с отцом - и в "идее" скоро отпадает надобность, ибо уходят и постепенно забываются наполнявшие ее чувства (одиночество, обида и ожесточение). Самая же главная причина несостоятельности "идеи-чувства" - то, что она, в сущности, неорганична мальчику, который в самый разгар увлеченности ею восклицает: "Чем я могу быть полезен лвдям?""Пусть приходит, когда надо, смерть, а пока жить, жить!"Как бы только подольше прожить на свете!" /13,161/ -та самая "живая жизнь", о которой так много говорят герои романе© Достоевского, переполняет Аркадия, и она легко и незаметно опроквдвает все его идейные построения. В ней,очевидно - секрет обаяния Подростка и ключ к определению "Юности по Достоевскому".

Однако "живая жизнь" так же бущует в Детстве и Отрочестве человека. В чем тогда разница? Вспомним: для Достоевского Юность - это время первого в жизни сознательного выбора между добром и злом, и оттого этап этот опаснее для становления личности, нежели предыдущие и последующие. Человек проходит его "как по лезвию ножа", и самому ему сделать в это время выбор невероятно трудно (вспомним Лизу Хохлакову или 19-летнюю Олю из "Подростка", которая гибнет, потому что уже не в состоянии увидеть добро в этом мире, отличить его от зла)« В образе Аркадия Долгорукова Достоевский постарался особенно подчеркнуть этот мотив: "Я шел по тоненькому мостику из щепок, без перии, над пропастью, и мне весело было, что я так иду; даже заглядывал в пропасть" /13,163/. "Затаенное желание беспорядка." - по наброскам к роману ввдно, что именно эта черта волнует писателя более остальных. "Он ищет руководящую нить поведения, добра и зла", - отмечает Достоевский /16,51/.

Итак, в "Подростке" налицо признание, что человеку,помимо инстинкта, необходимо знание добра и зла, общественные моральные нормы, каких буржуазное общество, в частности, представить не может, Аркадий обращается с горькими упреками к Версилову: "Да, я - жалкий подросток и сам не знаю поминутно, что зло, что добро. Покажи вы мне тогда хоть капельку дороги, и я бы догадался и тотчас вскочил на правый путь" /13,217/.

Версалов в том, быть может, не столь уж виновен. Во-первых, потому» что сам не обладает необходимой моральной твердостью в выборе добра или зла, А во-вторых, он своей отстраненностью от "чужой совести" открыл Аркадию самый приемлемый (хотя и небезопасный) путь решения вопроса -дал ему возможность определить самому эти нравственные категории, дал свободу и самостоятельность, Версилов отчасти сомневается в Аркадии; но Достоевский искренне верит в доброту юной души, в человечность молодого сознания» Писатель дает в "Подростке" доказательства своей веры: Аркадий, "дописав последнюю строчку", чувствует, что "перевоспитал себя самого", то есть утвердился уже окончательно в понимании жизни, смысла ее и порядка, "Гимн - быть правым человеком" /16, 63/, - записал Достоевский для себя суть финала "исповеди" Подростка. На уровень "взрослой", общественной жизни выдвинута идея "детской природы" - нравственной невинности,сознания своей правоты, гармонии поступка и совести. Это - выбор Аркадия Долгорукова, и мы были бы несправедливы, если бы не упомянули о тех внешних факторах, которые способствовали ему. Главный из них - общение Аркадия со своим отцом, Андреем Петровичем Версиловым; и взаимоотношения отца и сына слишком важны, чтобы мы могли их миновать.

Даже беглый анализ подготовительных материалов к роману убеждает, что долгое время не только Подросток и проблемы, с ним связанные, занимали автора готовящегося романа. Замыслы претерпевали различные трансформации, прежде чем на первый план окончательно выступила фигура будущего Аркадия Долгорукова, а роман о так называемом "хищном типе" (О НЕМ) отошел на второе место, оставшись, однако, важной линией произведения. Мысль создать роман о герое, воплощающем "широкость", человеке бесконечного обаяния, ума и красоты, и в то же время способном на крайние безобразия и преступление, - занимал Достоевского долгое время. Знаменательно,что этот сложнейший замысел соединился с романом о ребенке; и что именно "хищному типу" была предоставлена в этом романе роль воспитателя и друга юноши. Дело в том, что задуманный характер, в набросках поражающий именно "хищностью" ("раздирал рот ребенку"; "разбивает беспощадно идеалы у других" и т.п.),чрез- т внчайно трансформируется для "Подростка". Версилов в романе- прежде всего человек "из лучших", а потом уже - "широкий" человек. Достоевский не жалеет для своего героя лучших качеств и достоинств, и читатель слишком понимает,почему единственная встреча с этим человеком так потрясла десятилетнего Аркадия: ум, красота, грациозность,благородство,"высшие идеи", европейский лоск, светские манеры - все соединилосьв Андрее Петровиче Версилове. Однако такая гипертрофирован-ность человеческой красоты не может пройти безболезненно для жизненной правды, и правда эта требует своего. Отсюда - столь же колоссальное безобразие, являющееся вспышками в атом человеке* Будто бы человеческая природа имеет некий нравственный центр, точку отсчета добра и зла и гармонии этих двух наг-чал. И если человеческая личность неправдоподобно отклонена к положительному полюсу - она не в силах прочно удержаться на нем без неизбежных, хотя бы и мгновенных, бросков е полюсу противоположному, ради восстановления душевного равновесия. И действует, вероятно, здесь желание'проверить свою свободу, волю выбора, - и все это будто "нехотя".

Версилов обладает громадной внутренней силой» Образ его- это почти "гимн человеку", почти идеал, как в финале обмолвился о нем Подросток: "».все, что было в нем идеального, еще сильнее выступило вперед".

Нравственное кредо Версилова - это принцип гордого и сильного человека, который свою гордость не декларирует,но и не "смиряет". Версилов, в отличие от подобных ему героев Достоевского, не только рассуждает, но отчасти знает "живую жизнь" и способен на живое, реальное добро: "Я вдруг сознал, что мое служение идее вовсе не освобождает меня, как нравственно-разумное существо, от обязанности сделать в продолжениемоей жизни хоть одного человека счастливым практически" /13, 381/.

Версилов владеет секретом идеального отношения к людям; вспомним, как он слушает самозабвенно фантазирующего квартирного хозяина или как терпеливо относится к князю Сереже, к самому Аркадию в пору его "счастья". Аркадий подозревает в этом просто равнодушие к другим; но у Версилова на этот счет выработана теория: "не вскакивать в совесть" других лкщеЧ, принимать их такими, как они есть и - "делать им добро",в том числе и обыкновенным добрым к ним отношением.

Итак, отец Аркадия, по его собственному выражению,"бесконечно силен". Он из тех "лучших" людей, нескольких десят -ков которых, по мнению Достоевского, достаточно для обновления целого общества. Достоевский развивал эту идею в публи-стических своих размышлениях ("Дневник писателя" эа 1876 год); во взволнованной речи князя Мышкина; в рассуждениях самого Версилова перед молодым князем Сокольским. Воплощение идеи об "учителях" общества, о руководстве молодежью — мы видим в отношениях Версилова и Подростка. Именно здесь "идеальные" черты Версилова выступают всего рельефнее. В "хорошие" свои часы, дни и недели отец Аркадия представляет собой образец удивительно тонкого и бережного отношения взрослого к юноше. Если решиться на то, чтобы "забыть" безразличие Версилова к сыну в детстве, то взаимоотношения их, пожалуй, представляют материал для выведения своего рода "теории воспитания" подростка: - максимальная чуткость к душевному состоянию под -ростка, и духовная близость - до возможности общения "без слов" прав, но ни слова более, умоляю тебя!");- уважение к подростку, как к равному; но проявление большей бережности к его самолюбию;- ненавязчивость (обязательное условие общения с любым подростком!);- влияние на подростка—при условии, что он сам желает этого влияния, основанного на безусловном уважении юноши к своему Учителю, на его доброй на то воле»Для Аркадия Долгорукова, как мы знаем, именно отец был всегда венцом его устремлений; будущая встреча с ним составляла весь смысл его детского существования* Однако отношение Аркадия к Вереилову претерпевало множество изменений.

Любовь десятилетнего Аркадия к отцу - именно "детская любовь", любовь - восхищение, любовь без рассувдений« Она естественно перейдет в отроческую исступленную влюбленность, превозносящую и идеализирующую Версилова до крайности. И, как всякая крайность у Достоевского, она неизбежно превращается в свою противоположность - ненависть. До приезда в Петербург Аркадий успевает убедить себя, что презирает отца и еыу одному жаждет отомстить за детскую свою обиду, одиночество, все несправедливости, коими ударила уже его жизнь. Однако стоило Версилову совершить благородный поступок (таков, в глазах мальчика, вызов на дуэль и отказ от наследства) - как Аркадий весь отдается пылкому восторгу пред отцом. Время "счастья" (и "позора", кан он позднее определял) Аркадия было счастливым прежде всего общением с Версиловым, взаимностью отца,"Любовь - тиранство" этого периода жизни подростка сменяется вспышкой озлобления (следствие безумного письма Версилова к Ахмаковой). И, наконец, Аркадий утверждается в любви-сочувствии, любви - жалости к больному уже отцу. По Достоевскому, это самое надежное чувство - да и самое привлекательное для него.

Кстати же отметим характерную деталь: впервые после детскоро своего ожесточения Аркадий плачет именно от ласки Версилова, поверив в то, что отец его любит. Этот эпизод и стал, вероятно, началом угасания "идеи"» Любовь отца заставила забыть о его "жестокости", и это, по Достоевскому» единственно возможный способ благотворного воздействия на несчастливого в детстве юношу.

Влияние Вереилова на Аркадия, конечно, колоссально. В ряду иных людей, имевших у Аркадия авторитет (Ахмакова, Анна Андреевна, Макар Иванович, князь Сережа и т.д.) важнейшее значение Версилова бесспорно. Но к Аркадий воздействовал на отца не менее явно» Версилова подвигают на крупные поступки (тот же вызов на дуэль князя Сережи или передача письма) именно глаза Аркадия, следящие за ним то с угрюмой настороженностью, то влюбленно и преданно. И здесь мы - хотя бы мельком - вновь возвращаемся Достоевским к мысли о человечности и благородстве детей: само присутствие ребенка делает человека возвышенней и чище.

Б целом же история взаимоотношений отца и сына убеждает в благотворности этих отношений для обоих. Аркадий высказывает это твердо и трогательно; ".мне самого Версилова всю жизнь надо было, всего человека, отца". /13,111/.

Итак: "живое" чувство жизни, нравственная невинность (правота) - в сочетании со взрослой ответственностью за свои поступки, взрослой "широкостью" и свободным разумным нравственным выбором - вот итог духовной работы 20-летнего Аркадия Долгорукова; и по Достоевскому это - определение нормальной человеческой Юности.

Кроме "дити" из сна Мити Карамазова (образ, более других привлекающий исследователей своей символичностью), Ю.Ф. Карякин выделяет как символ не меньшего масштаба образ восьмилетней девочки из "сна смешного человека": "Вечная девочка - как образ вселенской беды, образ греха, над не» сотворенного, образ совести"»,* ".».образ исгфгпления человеческой вины перед людьми, образ воли искупления".®^Приведенных высказываний достаточно для утверждения тезиса, который, как видим, принят литературоведением и который станет основой для дальнейших рассуждений в этой главе. В мире Достоевского Детство присутствует не только в художественной, зримой форме (дети - персонажи), не только в форме отвлеченно-теоретической (дети - предмет размышлений автора и его героев), но и в форме неких абстракций, обозначающих исключительно "взрослые" проблемы, идеи и понятия. В этом Достоевский особенно заметно расходится с другими писателями; тем пристальнее следует всмотреться в это явление.

Как основной признак символа А.Ф.Лосев выделяет его способность "иметь бесконечное количество значений". ' Длятого, чтобы предметный или словесный знак стал символом, он должен иметь как минимум два значения: помимо единичного непосредственного, прямого - общее, вбирающее в себя сущность других явлений, "Условно выражать сущность какого-либо явления" так определяет главное назначение символа "Словарь литературоведческих терминов" под редакцией Л.И.Тимофеева.®® Г.Н.Поспелов выделяет еще один признак: "Символ - самостоятельный художественный образ, который имеет эмоционально -иносказательный смысл, основанный на сходстве явлений жизии".

Самостоятельность символа - в том числе самостоятельную художественную ценность символического образа - подчеркивает и Лосев: в отличие от аллегории, символическое "видовое явление так же реально, как и та общность, под которую оно подведено".^ (выделено везде мною, - Т.С.)Для Достоевского-художника, так много думающего о детстве - оказалось естественным увидеть в образах детей некоторую символику. Обуславливалось это особенностями его художественного мышления, которое А.П.Рудаковым определено как "сущностное": "В сознании художника существует некая внутренняя действительность, которая объективируется в процессеот}создания произведения". Отвергая обвинения в неспособности Достоевского детально и зримо рисовать предметный мир своих произведений, исследователь замечает, что предметы просто-напросто "увидены особым образом". Они как бы освобождены от своих оболочек, мешающих общению - поверх барьеров - сути с сутью"."На наш взгляд, сказанное относится в некоторой степени и ко многим детским образам у Достоевского.

Как мы уже отмечали, некоторые исследователи недооценивают художественные достоинства "детских страниц" у Достоевского, И действительно, различия в изображении детей Достоевеким и, например, Л.Н.Толстым - налицо» Сравним хотя бы два периферийных детских образа из "Войны и мира" и "Братьев Карамазовых"."Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платье. увидев чужого человека, золот^ушно-бодезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно-злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их.« Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывающую и мокрую девочку, побежал сам искать другого выхода". ^Перед нами - персонаж романа - эпопеи, рисующей грандиозную картину жизни; полноценный этой жизни представитель и участник; самостоятельный художественный образ, хотя и существующий в романе считанные минуты. Читатель узнает о девочке все, что можно за эти минуты узнать - возраст, внешность, черты зароящающегося характера; по одному эпизоду может представить ее семью и воспитание, прошлое и будущее.

А вот те же несколько минут, отведенные для существования детского образа в романе Достоевского:"Девчоночку маленькую, пятилетнюю, возненавидели отец и мать. Они били, секли, пинали ногами, не зная сами за что, обратили все тело ее в синяки,.*, запирали ее на всю ночь в отхожее место. Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к "боженьке", чтобы тот защитил его, - понимаешь ли ты эту ахинею, друг мой ибрат мой,,,, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана?" /14,220/.

У читателя Достоевского нет возможности увидеть (в привычном для литературы понимании) этого ребенка: пять лет, девочка - вот все, что мы о нем узнаем. Но необходимо ли это свидетелю "бунта" Ивана Карамазова? Прибавится ли что-то к впечатлению от этих строк от того, что читатель представит конкретный, живой и неповторимый, облик этого ребенка?Такой способ изображения детей в некоторых случаях -разумеется, не недостаток, а принципиальная особенность Достоевского-художника» Суть ее в том, что в данном отрывке, как и во многих других, где о ребенке говорит и думает взрослый человек, детский образ не является полноценным персонажем произведения, а служит символом, знаком, дащим мощный болевой импульс взрослому сознанию и вызывающий "вечные вопросы", а значит, символизирующим эти вопросы. Такой образ - принадлежность сознания, а не действительности» Семантика "детской" символики Достоевского определяется той общей идеей Детства, которая, как мы видели, постепенно складывалась в его творчестве (недаром же большинство символических образов детей приходится на его последние романы). Ребенок для героев Достоевского - это сама Невинность, залог человеческого Совершенства, "золотого века" человечества, это очень часто - безвинное Страдание и Высший Суд для обидчика. Символами этих понятий и становятся конкретные детские образы в произведениях Достоевского.

Девочка на бульваре в том же "Преступлении и наказании"; девочка, встреченная автором "Зимних заметок о летних впечатлениях" на лондонской улице; наконец, Матреша в "Бесах"- все эти и многие другие образы, - по существу вариации одного образа Погубленного Ребенка, символа высшего суда над погубившим его человеческим обществом»"И никогда ничего не являлось мне столь мучительным! Жалкое отчаяние беспомощного десятилетнего существа с несложившимся рассудком, мне грозившего (чем? что могло оно мнесделать?)*1 /11,232/. Матреша, бессильный и беззащитный ребе/нок, "делает" то, что не под силу никакому взрослому: она, уже после своей гибели, казнит убийцу« "Самоказнь" Николая Ставрогина начинается в минуту смерти оскорбленной девочки. И, по Достоевскому, каждый преступник, виновный в насилии над ребенком, так же обречен, как "Принц Гарри". В этом и состоит высший "нравственный закон"; это и означает присутствие "бога" в духовном мире человека и человечества.

Итак, "бог" - это высший суд; суд преступника его же совестью. Для посягнувшего на ребенка нет и не может быть оправданий. И потому идея бога - совести разъясняется именно с помощью детей (".♦. я тему мою нарочно сузил"). ЕЬть олицетворением суда совести - справедливого и беспощадного - одно из назначений символического образа Ребенка в произведениях Достоевского.

Все сказанное, однако, относилось пока к вине конкретного человека перед конкретным же ребенком. Гораздо тревожнее - вопрос об общечеловеческой вине перед детьми вообще. Существуя в обществе, взрослые люди несут ответственность за его несовершенство, за несправедливость и насилие в общественных отношениях. Вопрос об устройстве человеческого общества, таким образом, открыто связывается с детьми: именно детские страдания указывают на порочность социальной организации жизни.

Идея о том, что человек является в мир с потенциямиидеального существа, для Достоевского непреложна* В этом -суть веры Макара Ивановича Долгорукова, старца Зосимы и всех героев, включающих в картины мировой гармонии образы детей* Сближение Ребенка и Христа - воплощенного идеала - в "картине" Настасьи Филипповны весьма знаменательно; Ребенок и Христос как бы одноприродные существа на разных стадиях развития: потенциал идеала и его реализация* "Никогда я не видывал на нашей земле такой красоты в человеке. Разве лишь в детях наших, в самые первые годы их возраста, можно было бы найти отдаленный, хотя и слабый, отблеск красоты этой".("Сон смешного человека" - 25,112).

Дитя символизирует совершенство, заложенное в человеке. А кроме того, забота, жалость и любовь взрослого человека к ребенку - по существу, есть идеальное отношение человека к человеку, постоянно присутствующее в реальном человеческом обществе и напоминающее о возможности совершенных отношений между людьми. Образ Ребенка теснейшим образом "связывается с идеей "золотого века". Определенней всего говорит об этом Версилов в "Подростке"; вот его "программа": "Они стали бы нежны друг к другу и не стыдились бы того, как теперь,и ласкали бы друг друга как дети." /13,379/.

Очевидно, что Версилов слабо представляет себе материальную основу "всеобщей гармонии"» "Работали бы друг на друга".,, - сказано об этом небрежно и неясно» Главное - нравственная организация будущего общества; остальное же, как считал и его создатель, "мигом устроится". Принцип этой нравственной организации - перенос отношений взрослых людей к детям на отношения между людьми вообще.

Чувства взрослого к ребенку именно идеальны и отвечают требованиям будущего "золотого века": трепет, нежность, искренность - это "по Версилову". Достоевский дополняет: "доброта, ласка, любовь, снисхождение" /19,103/, А в "Братьях Карамазовых" любимый его герой заключит: ".„.за людьми надо сплошь как за детьми ходить" /14,197/.

Достигает же Иван этого эффекта, обратившись мыслью к детям.

Отметим кстати деталь, характерную для Достоевского как писателя,наследовавшего лучшие гуманистические традиции литературы мировой и русской, "Е^нт" Ивана, как уже отмечалось исследователями, словно аккумулирует гнев и тревогу всей отечественной литературы, А потому неудивительно, что в "коллекцию" его попали факты, уже однажды "собранные" русскими писателями. Достаточно сравнить "Отрывки из путевых заметок графа Гаранского" Н*А,Некрасова (1853 год):"Цу, словом, все одно: тот с дворней выезжал разбойничать, тот затравил мальчишку. - и рассказ Ивана о генерале, приказавшем затравить собаками восьмилетнего мальчика* И.С.Никитин в стихотворении "Молитва дитяти" (1853 год) представляет себе и читателям молитву оскорбленного ребенка:"Молись, дитя: тебе внимает Творец бессчисленных миров, И капли слез твоих считает, И отвечать тебе готов.«,»" ^ - в изложении Ивана картина "детских слез", конечно, несравнимо мучительнее, но по сути - та же: "Маленькое существо, еще не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, бьет себя в подлом месте, в темноте и в холоде, крошечным своим кулачком в надорванную грудку и плачет своими кровавыми, незлобивыми, кроткими слезками к "боженьке", чтобы тот защитил его0„."/14, 220/.

И если Некрасов в поаме "О погоде" (1858) восклицает: "Этот омут хорош для людей, Расставляющих ближнему сети, Но не жалко ли бедных детей? Вы зачем тут, несчастные дети?" ^Достоевский (устами автора поэмы о Великом инквизиторе) ставит тот же вопрос гораздо более жестко: ". о больших я и. говорить не буду,. они отвратительны и любви на заслуживают. но при чем тут дети, скажи мне, пожалуЙста?"/Х4, 216/.

Достоевский, творя "бунт" Ивана Карамазова, разумеется, не был оригинален в "сужении темы" этого бунта. Использование образа страдающего Ребенка как символа человеческого страдания вообще - прием, привычный для русской литературы. Но той мощи, той потрясающей сердца читателей силы воздействия, с какою зазвучал символ этот в последнем романе Достоевского, литература не знала* В голосе Ивана Карамазова не только звенит гнев его создателя; он вобрал в себя обличительный пафос целой эпохи; и, как мы видели, образы и мысли многихпоэтов вливаются в "коллекцию" юного мыслителя. Сам Федор Михайлович Достоевский, автор "Дневника писателя" и журна -лист, мог бы предъявить огромное количество "фактов" дляэтой коллекции: в течение всей жизни он так же "собирал" подобные случаи и заставлял читателей содрогаться над ними в негодовании. Дети Джунковских; дочь Кронеберга (вошедшая в Иванову "коллекцию"); задушенная отчимом крестьянская девочка (из записных тетрадей I872-75гг - 21,272); маленькие болгары и сербы, зверски убитые турками или сведенные с ума их изощренной жестокостью; фабричные дети, изувеченные непосильной работой или развратом.«. Маленький мальчик, оставленный один на темной улице, заставивший Аркадия Долгорукова подумать о потерянности всего общества. Пятилетняя проститутка, явившаяся Свидригайлову перед самоубийством,^ лицо Петербурга, где Соня Мармеладова продает себя за хлеб для малолетних сестер и женщины с испитыми физиономиями толпятся у трактиров.

Грандиозный образ страдающего ребенка встает со страниц Ф»М.Достоевского, и он, безусловно, должен быть назван главным символом в его творчестве. Недаром же он безусловно и отмечается всеми, кто говорит а пишет о Достоевском.

Общество не просто отражается в своих детях. Это чистое "зеркало" укрупняет, фокусирует его проблемы и чаяния, уродства и язвы* Потому-то Ребенок в произведениях Достоевского способен символизировать так многое: и человеческое совершенство, и человеческий порок, и страдание, к высший суд, и "золотой век" человечества.*. Даже будущие гармонические социальные отношения Достоевский провидит, обращаясь к Детству: они воцарятся, когда каждый человек будет видеть в другом Ребенка, хотя и выросшего, и относиться к нему с заботой,добротой и нежностью.

Последний тезис естественно приводит нас к "самому краткому, самому выстраданному и страшному» но и самому обнадеживающему" афоризму Достоевского: "Есть малые дети и большие дети. Все - дитё1" /15,31/.

Это утверждение Мити Карамазова становится отчасти основой и "поэмы" о Великом Инквизиторе, и спора Алеши с Иваном. Отметим сразу: все три брата согласны в толковании символа "Ребенок ■ Человечество", все трое имеют в виду нравственную слабость, беспомощность людей. Но для Мити "дитё" - это призыв к самопожертвованию, мольба о защите от страданий. Для Ивана это - причина презирать людей. Для Алеши - необходимость любить и жалеть, действовать во имя их блага.

Для пояснения этих точек зрения воспользуемся "сочинением" Ивана Карамазова (ведь более всего может занимать нас спор Ивана с Алешей - Инквизитора с Христом; в то время как "решение" Мити ясно без дискуссий). Радикально противоположные взгляды братьев на нравственную природу человека имеют только одну общую черту: люди кажутся им детьми. Для Ивана это бесспорно, потому что люди по-детски слабы, а значит -трусливы, жестоки и злы; боятся свободы совести, ибо не могут сами противостоять элу. Их влечет "красота безобразия", и поэтому люди для своего нравственного спасения жаждут "подчиниться", ищут, кому "вручить совесть", ибо сами они за себя отвечать не могут.

Алеша тоже назовет однажды людей детьми. Но не только потому, что без развития в себе нравственной силы ("закона") человек беспомощен и слаб перед влекущим его злом. Алеша верит в "детский инстинкт добра" в человеке. Люди, отдаваясь злу, не могут не сознавать своей преступности. Развитие"инстинкта" до "сознания", а не присутствие внешнего "блюстителя нравственности" - единственно достойный человека исход борьбы добра со злом в его душе.

Великий Инквизитор (и Иван с ним) убежден, что леди могут быть счастливы только бездумно, как дети: вручив свою совесть высшей силе, не ведая ни добра, ни зла, не делая различий между ними: ".они только жалкие дети,но <*.♦> детское счастье слаще всякого" /14,236/.

Это убеждение очевидно спорит с противоположным: человек может знать иное счастье, не "младенческое". Бесконечное постижение истины, тяга к красоте и духовности, свободная приверженность добру и сознательный отказ от зла, борьба за торжество социальной гармонии - в этом заключается действительно достойное человека счастье. И люди, безусловно,могут быть так счастливы.

Если Великий Инквизитор для блага человечества насильно "оставляет его в детстве", то молчащий Христос считает необходимым выводить людей из нравственного детства, делать их свободными и сильными, утверждая нравственный закон в них самих, а не навязывая его извне.

Если Великий Инквизитор культивирует младенческую слабость в людях, то Христос, несомненно, желает ее преодоления.

Для Мити, постигшего вдруг трагичность миропорядка, при котором все страдают, "все - дите", выход видятся в том, чтобы разделить эти страдания с людьми, взять их большую часть на себя, И хотя чаша людских бед не уменьшается оттого, что Митя Карамазов идет безвинно на каторгу, но очищаетоя его собственная душа, он осознает свою ответственность за всех, за общество, а это, по ДостойВскоаду, уже много значит.

Оптимальный выход предлагает писатель в Алеше Карамазове. Заметим: множество героев Достоевского говорят и рассуждают о детях, но в контакт с детьми входят считанные единицы. Среди них - Алексей Федорович Карамазов, вокруг которого сплачивается двенадцать мальчиков (Смуров говорит об илюпдаом доме: ". человек десять наших ходит туда", это 1фоме самого Омурова и Коли Красоткина). Желающий изменить общество Алеша начинает с изменения человека этого общества, й начать с детей для него естественнее и вернее. Уберечь гибкие души от зла, вырастить и укрепить в них добро, своим примером ввести "нравственный закон" в их души, а уважением и любовью укрепить в них веру в себя, в свои собственные силы.

Закономерен вопрос - как происходит символизация детских обрезов?В поздних произведениях Л.Н.Толстого можно встретить страницы, где на глазах читателя совершается этот процесс превращение детского образа в символ. Вместе с главным героем романа "Воскресение" мы встречаем однажды в его деревне "худую женщину с исчахшим, но все улыбавшимся от болезни бледным ребеночком в скуфеечке из лоскутиков".^ Ребенок этот упоминается в романе четыре раза; отметим, что на сей раз, против обыкновения, Толстой не указывает ни возраста, ни даже пола ребенка* Детали здесь ни художнику,ни читателю не требуются: образ предназначен для того, чтобы стать символом.

Подобным же образом становятся символами "детки" в главе "Е^нт". Иван Карамазов "деток" своей "коллекции", разумеется, никогда воочию не видел, они - "газетные факты", сведения о них он выбрал из потока ежедневных сообщений прессы, но в качестве таковых они становятся толчком для работы его мысли. Эти "детки" с газетных полос могли бы остаться чистой абстракцией - и тогда, конечно, символами бы не стали - если бы не возбужденная, взволнованная мысль "бунтаря", его горячее воображение, которое на глазах у читателя творит зримые образы, имеющие громадное, "всемирное", символическое значение. Больная совесть человечества, которая не даст ему спокойно жить в гипотетически счастливом будущем - вот что означает "маленький замученный" для Ивана и слушающего его Алеши, а вместе с ним и для читателей романа.

Символизация детских образов происходит всегда и непременно, если ребенок не действует в произведении и не ведет повествование Скак Маленький герой, например), а если о нем говорят или думают взрослые герои. Это те случаи, когда образ Детства нужен для пояснения взрослой мысли, что у Достоевского, как ш уже убедились, очень часто: ".я взял одних деток для того, чтобы вышло очевиднее". Ребенок в таких случаях - не персонаж, а начало мысли, символ, которого довольно для того, чтоб взрослое сознание "заработало" определенным образом. Связь детства с "мировыми вопросами" для Достоевского безусловна; героям его достаточно вспомнить о детях - и мысль их устремляется ввысь, от житейских и социальных проблем - к общефилософским. Символизация детских образов, следовательно, - это воздействие на них взрослого сознания, отягченного грузом "вечных вопросов" (это условие непременное). Дети-символы являются как бы промежуточным этапом от фактов действительности - к коренным вопросам бытия. Подчеркнем еще раз коренное отличие Достоевского здесь от других писателей, пользующихся тем же приемом: не жизненные явления определяют у него специфическую "форму" символов, а мысль, сознание, бьющееся над "страшными вопросами", облекает их в детские образы.

Тяготение к символизации заметно у Достоевского даже там, где он рисует вполне конкретных детей - персонажей (причина все та же - связь детства с самой сутью жизни, с "вечными вопросами"). Проявляется это только в тех случаях,когда о ребенке говорит взрослый герой. Пока Илюша Снегирев "воюет" со своими товарищами по классу, ссорится с Колей Красоткиным и бросает камнями в Алешу Карамазова - перед нами обычный, живой ребенок. Но когда о его нравственных страданиях говорят взрослые герои романа - образ его приобретает явно символические черты, и в надгробной речи Алеши Карамазова уже почти не остается "живого", реального Илюши, перед нами - некий символ безвинного страдания и нравственной чистоты, символ, перед которым должны преклониться и о которомбудут помнить все слушатели Алеши.

Итак, важнейшая особенность "детской темы" творчества Достоевского - тенденция к символизации детских образов,выведение темы Детства на философский уровень, использование детских образов как символов в постановке и разрешении "вечных вопросов".- 168 -ЗаключениеВажность и значительность темы детства в творчестве Достоевского бесспорны цля всех его исследователей. Однако должного внимания историков литературы эта тема, как ни парадоксально, еще не получила. В лучшем случае советское литературоведение представляло анализ отдельных детских образов или частных проблем, связанных с детством в произведениях Достоевского. Еще не предпринимались попытки выделить весь "пласт" его мыслей, идей, догадок, художественных открытий и символических образов, связанных с этой темой. А потому задачами данного исследования стали прежде всего выделение. анализ и сведение воедино тех элементов произведений Достоевского, которые по внутренней взаимосвязи и взаимообусловленности своей естественно складываются в единую целостную художественно-философскую концепцию Детства.

Кроме того, что цель эта увлекательна сама по себе, -на наш взгляд, изложение этой концепции дает большие возможности для понимания творчества Достоевского, своеобразия Достоевского как публициста, художника и мыслителя.

На первый взгляд, в разработке "детской темы" Достоевский шел в том же направлении, что и вся русская классическая литература. Но, унаследовав гуманистический пафос и важнейшие идеи классической "детской темы", он на этой основе создал в своей публицистике вполне оригинальную систему взглядов на детей и детство."Я очень люблю наблюдать за детьми", /2,97/?признавался Достоевский в самом начале своей литературной деятельности. Уже зрелым мастером записал, будто уточняя: "Дети странный народ, они снятся и мерещатся." /22,13/. "Дети вооб- 169 те. Дети с отцами и без отцов в особенности" /22,140/.

Чем же дети привлекали художника, всегда озабоченного самыми тревожными, самыми больными для "взрослого" человечества вопросами?Многим. "Ароматом первой юности" /16,43/. "Первым самостоятельным проявлением в жизни" /2,97/, особенно обаятельным для художника-психолога. Бесконечной способностью к развитию, какую имеет человек в первые годы жизни. Ясностью, которую вносит присутствие ребенка во все социальные и философские проблемы. И потом, "детки - ведь это будущее, а любишь ведь только будущее, а об настоящем-то кто ж будет беспокоиться." /23,99/."Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей. Совсем будто другое существо и с другою природой". /14,217/. В чем же особенности "детской природы", в чем основания столь настойчивого противопоставления детей - людям, Ребенка - Человеку? Достоевский неоднократно разъясняет их в своей публицистике, что дает возможность говорить о своеобразной "концепции детства" в его наследии.

Прежде всего, ребенок внесоциаяен. Он не участвует в жизни общества и не отвечает за социальное зло. Ребенок не знает этических норм, выработанных обществом, и не может регулировать этими нормами свои отношения с людьми. Ребенок не способен отличать добро от зла, ибо не умеет понять, как его поступки отзываются на окружающих. Взрослый человек, творя зло, "знает, что это здо", и способен вполне осознанно "вмещать обе бездны разом". Не имея твердых понятий о добре и зле, ребенок не обледает и "широкостью" души: в детской природе бог с дьяволом еще не борется. Дитя - органическая часть "живой жизни". Детство счастливо самим чувством бытия.

Человек же не может уже быть счастлив только оттого, что существует: он знает о неизбежной смерти и ищет смысл и назначение своего недолгого существования. Ребенок обладает ничем не ограниченными, принципиально бесконечными возможностями развития, в том числе и нравственного. Силы и возможности взрослого человека неизбежно ограничены, диапазон жизненной деятельности сужен. И хотя ребенок, по убеждению Достоевского, обладает неким "инстинктом добра" (иначе он зовется писателем "голосом природы" - тем, что "кричал" в Раскольнико-ве против убийства, придя к нему сном из далекого детства), - однако реальная доброта, которую может проявить ребенок, случайна и непрочна, ибо со страданием он еще не знаком, а значит, и чужое страдание понять и разделить не умеет. Милосердие и доброта взрослого выстраданы опытом жизни, я потому только "взрослая" нравственность истинно человечна.

Процесс превращения ребенка в человека потому слишком противоречив. Смотря по обстоятельствам своего взросления ребенок может оставить в детстве объективные "минусы" своей детской природа и приобрести объективные "взрослые" (социальные) плюсы; а может, зафиксировав в своей яичноети детские недостатки (прежде всего - детский эгоизм), заразиться к тому же "взрослыми" болезнями. Процессы эти могут быть и более сложного порядка ("минус" на "плюс", и наоборот) - пути здесь, что называется, неисповедимы, и результаты трудно предсказуемы. Несомненно одно: существование в человеческой жизни периода максимальной близости к бессознательно-гармоничной природе, периода "живой жизни" - Достоевский считал великим благом.

Несмотря на безусловную самостоятельность взросления каждого ребенка, несомненно и право взрослых людей помогать и способствовать росту юного сознания - при условии соблюдения взрослыми некоторых "правил".

Прежде всего, берущий на себя трудную роль воспитателя обязан с первого прикосновения к ребенку учитывать его нечеловеческую, детскую восприимчивость и чуткость. А потому,если не желает вырастить зло в маленьком существе, должен уничтожить зло в себе самом, ибо с приближением к ребенку он становится для него источником знаний о мире и моделью, по которой ребенок будет отчасти формироваться: ". ревностный отец даже должен иногда совсем перевоспитать себя для детей своих" /25,191/. Далее, присутствие ребенка безусловно требует любви к нему, без этого преступно даже приближаться к детству. Зло в детской душе - это не только "отпечаток" зла внешнего, порою это - следы отсутствия внешнего добра, участия, заботы. Нелюбимому ребенку, по убеждению Достоевского, бесконечно трудно, почти невозможно вырасти в Человека.

Началом подлинной человечности в ребенке являются и "впечатления прекрасного" в детстве, которые остаются на всю жизнь, по мнению писателя. "Без святого и драгоценного, унесенного в жизнь из воспоминаний детства, не может жить человек" /25,172/. Таким же драгоценным для ребенка является и раннее чувство Родины. "Русский дух", русский язык должны воспитывать детей России.

Названные"правила" составляют своеобразный кодекс воспитания "по Достоевскому"» в идеальном, так сказать, виде. В реальности же автор "Дневникаписателя" видел совсем иное. Ни один из обязательных для воспитания ребенка принципов в современном обществе не выдерживается. Результаты этого ожидаются Достоевским со страхом: "Что готовим мы России?." /25, 243/. Однако же рядом с острым (и, главное, безнадежным) чувством вины пред детьми живет в нем горячая вера в нравственную силу юности, которая, по его мнению, всегда сыщет себе "добрую дорогу уже одним инстинктом72,206/.

Существует непосредственная связь между "концепцией детства" в публицистике Достоевского и образами детей в егохудожественных произведениях. Желая показать, что есть Детство, он создавая образы "малолетних детей" ("Слабое сердце", "Елка и свадьба", "Вратья Карамазовы"), любуясь их невинностью, чистотой, цельностью. С болью думая о страданиях детей в современном обществе - рисовал таких страдающих детей ("Бедные яюци'Ч "Преступление и наказание", "Мальчик у Христа на елке"). Пытаясь уяовйть зарождение сознания, делающее ребенка - человеком, создавая образы Маленького героя, Неточки Незвановой, Лизы Трусоцкой. "Начало сознания" предполагало не только разрыв с бессознательной гармонией бнтия, но и "начало широкости" - и в творчестве Достоевского появляются Нелли Смит, Аркадий Долгорукий, Илюша Снегирев, Интересовали Достоевского и одаренные дети, с "ранним развитием", чья "широкость" - от богатства духовных сил и возможностей (княжна Катя, Коля Красоткин). Увидел читатель Достоевского и детей "извращенных", надорванных этой "широкостью" - Лизу Хохлакову, Ипполита Терентьева.

Достоевский отличается как приверженностью к определенным "детским типам", так и развитием, углублением психологического их анализа в каждом почти произведении."Тайна" человека в творчестве Достоевского исследуется с самого ее начала - с рождения, с появления на свет человеческого существа. Много раз возникает на страницах книг Достоевского образ младенца, и всегда - как некий символ. Читателю представляется не столько само детство, сколько ответ на вопрос: что ребенок значит для взрослых людей? И "малолетние" дети ( по "классификации Достоевского - шгги-- десяти летние) появляются в его произведениях зачастую лишь за тем же. В таких случаях автору не важен даже пол ребенка (младшие дети Катерины Ивановны в "Преступлении и наказании" зовутся то Колей и Леней, то Колей и Лидочкой), важнее то, как присутствие детей отзывается во взрослых душах. В том же "Преступлении и наказании" это способно и подтолкнуть к гибели (во имя детей Соня продает себя), и сберечь остатки человечности (вспомним петушка, найденного в кармане Мармеладова). Но главное назначение таких образов - оттенять мрак взрослой жизни. Светлые детские лица рядом с грязью, развратом и ужасом - картина реальности, выписанная всего двумя красками, а оттого пронзительно-резкая.

Достоевский не раз признавался в пристрастии к определенным возрастным этапам детской жизни. 5,10,14 лет - опорные "точки" его художественного исследования детства. И если пятилетние дети ему, как и его герою /14,160/, "очень нравились" именно как дети, как чистое воплощение идеи Детства, то к десятилетним он уже проявляет интерес художника-психолога. 10 лет - время перехода от "первого детства" (по выражению Маленького героя) к "зарождению правильного сознания" /13,72/. По Достоевскому, этот переход всегда связан с каким-то событием, на которое детская душа отзывается потрясением. Для Маленького героя это событие счастливое - первая влюбленность и рыцарская помощь своей возлюбленной. Для Неточки Незвановой переход к сознательному восяцштию жизни ознаменован, напротив, событиями мучительными и плохо ей понятными:семейной трагедией, смертью матери, безумием отца. Подобный отход от "природы", потеря "ангельского чина", даваемого только бездумностью существования, гораздо более закономерен для всех юных героев Достоевского. У штабс-капитана Снегирева есть даже словечко на этот счет - "пршшб-яение истиной". Истина - в жестокости жизни, в безнаказанности зла, в несправедливости общественного устройства. Та- 175 кая истина действительно "пришибает" хрупкое еще создание ребенка и порой убивает его. Нелли Смит» Лиза Трусоцкая, Илюша Снегирев - жертвы "истины".

Вместе с развитием понятий о добре и зле ребенок получает как бы право выбора между ними - и впервые ощущает свою "широкость". Достоевский устанавливает "начало широкости" - 14 лет. Первое осознание своей исключительности, сложности, противоречивости собственных желаний и устремлений - вот точка, с которой, по Достоевскому, начинается юность. Все его "подростки", как и Аркадий Долгорукий, обнаруживают в себе способность "лелеять в душе своей величайший идеал рядом с величайшей подлостью, и все совершенно искренне" /13,307/. Именно в 14 лет проявляются в детском характере полюса "широкости": их уже можно назвать, обозначить, но еще невозможно развести в разные стороны.

Возраст "пцдростков" Достоевского - от 14 до 19 лет -возраст тревожный и опасный. Растущий человек проходит его "как по лезвию ножа". Именно в этот критический момент жизни подросток всего мучительнее борется с влекущим его любопытством к дурному (влекущим - главным образом оттого, что дурное незнакомо и запретно). Незаметно для себя юный человек способен подменить этические категории (добро- зло, хорошо - плохо), внушаемые ему с "первого детства", - эстетическими (скучно - весело, приятно - неприятно). И тогда влечение к "веселому" может оказаться тягой к дурному. Лиза Хохлакова, например, вовсе не принимает "злое"за?доброе", как полагает Алеша Карамазов. Она отнюдь не меняет местами нравственные пояюса; совершая зло или мечтая о нем, отлично знает ему цену. Лизе скучно добро, которое навязывают ей взрослые, "втайне любящие" преступление, а на словах его осу- 176 ждающие. И кош добро есть итожь» она предпочитает ему зяо-правду. А ееи весь лицемерный мир осудит ее за то - "тем приятнее"I /15,22/.

Наряду с опасностями, подстерегающими четырнадцатилетних, ясно видел Достоевский и особенную тревожность, беспо-койность этого возраста. Никогда потом человек не задает себе страшных вопросов о жизни и смерти так беспощадно, как в пору юности. Б восприятии молодого сознания эти вопросы новы и резки и, безусловно, заслоняют собой все житейские проблемы (которые неизбежно выйдут "на первый пла^ в его взрослой жизни). Вероятно, так яснее кажется условие задачи, написанное на чистой доске, и, вероятно, оттого Ипполиту Те-рентьеву - всего 18.

Следует отметить, что характеры подростков у Достоевского долгое время не признавались "детскими". Нынешние читатели избавлены от этих сомнений: дети с "ранним развитием"- реальность нашего времени. Им не только знакомы проблемы, занимавшие когда-то героев Достоевского, но и не чужда манера их поведения (тех же Красоткина или Лизы). Обычный опыт любого взрослого подтверждает, что "подростки" Достоевского не выдуманы им, а увидены в действительности (конца 19 или 20 века - в сущности, неважно.).

Достоевского, безусловно, отличает особенный, неповторимый подход к изображению детей. Суть его совпадает с осо-ёенностями его творческой позиции. "Человек есть тайна познать которую не дано вполне даже ему самому; и эта тайна- главный импульс творчества Достоевского. Колоссальное и "априорное" уважение к человеческой личности (идущее от сознания ее уникальности, а значит, бесконечной ее тайны) -распространяется Достоевским и на его маленьких героев. Иэто прежде всего обуславливает его ранний (уже в "Елке ж свадьбе") отказ от изображения детей как чего-то вполне ясного и прозрачного. Личность ребенка в произведениях Достоевского так же бездонна и сложна, как и личность взрослого.

В мире Достоевского детство присутствует не только в художественной, зримой форме (дети - персонажи), не только в форме отвлеченно - теоретической (дети - предает размышлений автора и его героев), но и в форме неких символических образов, обозначавших исключительно "взрослые" понятия, идеи и проблемы,Иван Карамазов трижды обосновывает эту связь детства с "мировыми вопросами": ". я взял одних деток,, для того чтобы вышло очевиднее.", ". я тему мою нарочно сузил.", ". я взял одних деток, потому что тут неотразимо ясно то, что мне надо сказать." /Е4,222/.

Дети способны "прояснить" даже непосильный для многих героев Достоевского вопрос о боге. Из всех возможных толкований идеи бога (творец,провидение»нравственный закон) герои его,кек правило, отдают предпочтение последнему. Бог - это закон, высший суд, если его нет-"все позволено". Причем речь идет не о какой-то внешней силе,сдерживающей нравственный беспорядок. Для Родиона Раскольникова высший суд -суд его совести,внешнее наказание для него ничего не значит (".из таких, которым хоть кишки вырезай(в он будет стоять да с улыбкой смотреть нз мучителей."-6,351). Для Николая Ставрогина единственно возможное возмездие за грехи - его "самоказнь". С понятием такого высшего суда, нравственного закона (бога) Достоевский и связывает в первую очередь образ Детства. Затравленный собаками мальчик из "коллекции" Ивана Карамазова,юный самоубийца в "Подростке" (рассказ Макара Ивановича), девочка на лондонской улице ("Зимние заметки о летник впечатлениях") Матреша в "Бесах" - все эти и многие другие персонажи - по существу, являются вариациями единого образа Погубленного Ребенка, символа высшего суда над погубившим его человечеством. И если насилие над взрослым человеком преступник порой может назвать наказанием ("все грешны") и тем совесть свою успокоить, то для посягнувшего на ребенка оправдания нет. Именно потому идея бога-совести почти всегда воплощается Достоевским в детские образы. И это касается не только вины конкретного человека перед конкретным же ребенком. Герои Достоевского думают и об общечеловеческой вине взрослых перед детьми. Существуя в обществе, люди несут ответственность за его несовершенство, за несправедливость и насилие в человеческих отношениях. И вопрос об устройстве общества открыто связывается с детьми: именно детские страдания указывают на порочность социальной организации жизни.

Идея о том, что человек является в мир с потенциями идеального существа, для Достоевского непреложна. Знаменательно соседство ребенка и Христа в "картине" Настасьи Филипповны в "Цдиоте" /8,380/» Ребенок и Христос - как бы одноприродные существа яа разных стадиях развития, потенциал идеала и его реальное воплощение. Дитя, таким образом, символизирует совершенство, заложенное в человеке. А кроме того, естественная любовь взрослого человека к ребенку (любовь-нежность, любовь-забота) - есть, в сущности, идеальное отношение человека к человеку, некий прообраз "золотого века" человеческих взаимоотношений, постоянно присутствующий в реальном человеческом обществе. 0 "золотом веке", мечте многих героев Достоевского, определеннее всех говорит Версилов в "Подростке".

Весьма слабо представляя себе материальную основу "всеобщей гармонии" ("работали бы друг на друга" - сказано им небрежно и неясно), он считает главным нравственную организацию будущего общества. Остальное, как полагал и его создатель, "мигом устроится" /13,379/. Принцип же нравственной организации гармоничного общества - перенос отношений взрослых к детям на отношения между людьми вообще. Алеша Карамазов подтвердит позднее: "За людьми надо сплошь как за детьми ходить" /14,197/.

Достоевский никогда не говорил о реальных действиях, могущих преобразовать общество в "идеальное". Но зато умел поднять и своих героев, и своих читателей на ту последнюю "ступеньку" мысли, за которой непосредственно - действие. Человек, чье сознание восприняло "бунт" Ивана Карамазова, неизбежно ощущает необходимость "изменить пик мира сего". Даже "ангел" Алеша требует действия для восстановления справедливости. Достигает же Иван этого эффекта, обратившись мыслью к детям.

Ребенок в творчестве Достоевского символизирует, таким образом, и высший Суд над человеком, и само страдающее Человечество, и веру в бесконечное Совершенство человеческой природы, и признание ее Слабости. Все - "дите", все "мировые вопросы" вошли в 1щею Детства, вся духовная сфера человеческой жизни оказалась ею охвачена. И даже выбор пути к будущей гармонии Достоевский связывал с детством. Не идеально устроенное общество, по его мнению, даст идеальных людей, а, напротив, люди с идеальной нравственностью смогут организоваться в идеальное общество. Незараженность детей общественными пороками, временная их индифферентность людскому племени давали Достоевскому надежду на то, что в недрах "социаль- 180 ного неблагообразна" возможно вырастить идеальных людей -при условии существования идеальных для того Учителей.

Детство в изображении Достоевского - нечто неспокойное, тревожное, загадочное. Никакой привычной безмятежности не наймет его читатель в детских судьбах, детских образах, им созданных. Объясняется это, в частности, "точкой зрения" на детство: дети изображаются им чаше всего не "изнутри", а со стороны", увиденные глазами взрослого наблюдателя, который знает не только то, что "детки" - "ангелы божии", но и что "весьма часто безжалостны" и что "тяжело деткам в наш век взрастать".

Заметна существенная разница между "малолетними детьми" в произведениях Достоевского и его "подростками". Первые своим условным обликом явно противостоят сложным, "с надрывами", образам Отрочества и Юности. Причина - в той специфической наклонности обозначать образами детей (и всегда, как правило, - "малолетних") нравственные и философские понятия, способствующие разрешению "вечных вопросов". Детские образы часто становятся у него символическими - в тех случаях, когда дети не являются непосредственными участниками событий, а служат предметом размышлений и разговоров взрослых персонажей. Такое "превращение" детей в символы важнейших социальных проблем и "мировых вопросов" придает концепции Детства у Достоевского глубокий философский смысл.

Итак, собранные воедино размышления Достоевского о детстве, образы детей в его произведениях, его "детская" символика составляют целостную художественно-философскую концепцию Детства, которая отнюдь не является каким-то искусственным построением - именно потому, что "звенья" этой системы, как мы ви^дени, взаимосвязаны, взаимообусловлены и пороютрудно расчленяемы. Прямые высказывания о детстве в "Дневнике писателя" органично и естественно переходят в рассказы о детях ("Мальчик с ручкой" л др.); рассказчик "Елки и свадьбы", описывая наблюдаемые им сцены "из детской жизни", не может удержаться от обобщающих замечаний о сущности Детства; Иван Карамазов, воссоздавая конкретные образы страдающих детей, обращает их тут же в грандиозные символы Страдания и Высшего Суда.

Целостная концепция Детства, созданная творчеством Достоевского, на наи взгляд, выводит традиционную "детскую тему" русской литературы на более высокий уровень: от бытового и социального ее понимания - к высотам "мировых вопросов" и философских прозрений. ". я взял одних деток, потому что тут неотразимо ясно то, что мне надо сказать" за словами Ивана Карамазова, безусловно, стоит и опыт постановки "вечных вопросов" его создателем.

И, наконец, последнее, немаловажное. Во всех своих частях "детская тема" Достоевского обращена к современности -его современности (вспомним реальных, живущих и на страницах тогдашних газет детей из его "Дневника писателя") и современности нашей. Объяснимся.

Достоевский, быть может, ничего не желал с такою страстностью, как немедленно, сию минуту передать человечеству истины, им выстраданные. Однако, как ни парадоксально, мысль его "работала" на поколения, родившиеся позже него. Тому были объективные причины, и первая из них - действительная "отдаленность" £по выражению Салтыкова-Щедрина) вопросов, которые предлагай: Достоевский своим читателям. Долгое время эти вопросы не казались первостепенными; и произведения Достоевского переживали то обидное забвение, то резкое отрицание, то явное непонимание. День сегодняшний настоятельно потребовал всего Достоевского; настало время, когда нравственные проблемы его творчества оказались в центре современной духовной жизни. Непростые, загадочные, противоречивые детские характеры, созданные писателем прошлого века, сегодня узнаваемы и правдоподобны, быть может, более, чем сто лет назад. И современным "подросткам" (из которых, как известно, "созидаются будущие поколения") наверняка нужнее знакомство с юными героями Достоевского, чем их сверстникам в прежние десятилетия.- 183 -ПРИМЕЧАНИЯ1) Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч. в 30-ти томах. Л., 1971198?, т.22 с.7. Далее произведения Достоевского цитируются по этому изданию, с указанием тома и страницы в тексте.

2) Каптерев П.Ф. Типы детей в произведениях Достоевского. "Воспитание и образование", 1895, М I, 3,4,9-10.

3) ПользинскиЙ П.С. Детский мир в произведениях Достоевского.- Издание журнала "Гимназия", Ревель, 1881.

4) Миллер 0. Дети в сочинениях Ф.М.Достоевского. - "Женскоеобразование".№№ 2-3, С. - Петербург, 1882. 5} Подосенова А. Русские дети. - "Книжки недели", 1898, февраль, март, апрель.

6) Трубицын Н.-Достоевский и дети. - Кронштадт, 1903.

7) ПользинскиЙ П.С. Детский мир в произведениях Достоевского.- Издание журнала "Гимназия", Ревель, 1881, с.85,8) Там же.

9) Бахтин М.М, Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979,гл.4.

10) Кирпотин Б.Я. Мир Достоевского. М., 1983.

11) Бекецин П.В. Шолохов и Достоевский. (0 преемственностигуманистического пафоса).- В кн.: "Достоевский. Материалы и исследования". Л.,1983 вып.5, с.32-57.

12) Кудрявцев Ю.Г. Три круга Достоевского, М., 1979.

13) Виноградов В.В. О художественной прозе, - В кн.: Виноградов В.В. "О языке художественной прозн", M., 1980, С.183.

14) Этов В.И. Достоевский. Очерк Творчества. M, 1968, С.61.

15) Кудрявцев Ю.Г. m круга Достоевского. M., 1979, С.47,16) Карякин Ю.Ф. Самообман Раскольникава, M,, 1976, С,90.

17) Бекедин П.В. Шолохов и Достоевский. (О преемственностигуманистического пафоса), - В кн.: "Достоевский. Материалы и исследования",JI,, 1983, вып.5, С.38-39.

18) Михалков C.B. Достоевский и дети. - Б кн.: Михалков C.B."Воспитательная сила литературы", M. ( 1-983, С.124-127.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Художественно-философская концепция детства в творчестве Ф. М. Достоевского"

- 168 -Заключение

Важность и значительность темы детства в творчестве Достоевского бесспорны цля всех его исследователей. Однако должного внимания историков литературы эта тема, как ни парадоксально, еще не получила. В лучшем случае советское литературоведение представляло анализ отдельных детских образов или частных проблем, связанных с детством в произведениях Достоевского. Еще не предпринимались попытки выделить весь "пласт" его мыслей, идей, догадок, художественных открытий и символических образов, связанных с этой темой. А потому задачами данного исследования стали прежде всего выделение. анализ и сведение воедино тех элементов произведений Достоевского, которые по внутренней взаимосвязи и взаимообусловленности своей естественно складываются в единую целостную художественно-философскую концепцию Детства.

Кроме того, что цель эта увлекательна сама по себе, -на наш взгляд, изложение этой концепции дает большие возможности для понимания творчества Достоевского, своеобразия Достоевского как публициста, художника и мыслителя.

На первый взгляд, в разработке "детской темы" Достоевский шел в том же направлении, что и вся русская классическая литература. Но, унаследовав гуманистический пафос и важнейшие идеи классической "детской темы", он на этой основе создал в своей публицистике вполне оригинальную систему взглядов на детей и детство.

Я очень люблю наблюдать за детьми", /2,97/?признавался Достоевский в самом начале своей литературной деятельности. Уже зрелым мастером записал, будто уточняя: "Дети странный народ, они снятся и мерещатся ." /22,13/. "Дети вооб

- 169 те. Дети с отцами и без отцов в особенности" /22,140/.

Чем же дети привлекали художника, всегда озабоченного самыми тревожными, самыми больными для "взрослого" человечества вопросами?

Многим. "Ароматом первой юности" /16,43/. "Первым самостоятельным проявлением в жизни" /2,97/, особенно обаятельным для художника-психолога. Бесконечной способностью к развитию, какую имеет человек в первые годы жизни. Ясностью, которую вносит присутствие ребенка во все социальные и философские проблемы. И потом, "детки - ведь это будущее, а любишь ведь только будущее, а об настоящем-то кто ж будет беспокоиться ." /23,99/.

Дети, пока дети, до семи лет например, страшно отстоят от людей. Совсем будто другое существо и с другою природой". /14,217/. В чем же особенности "детской природы", в чем основания столь настойчивого противопоставления детей - людям, Ребенка - Человеку? Достоевский неоднократно разъясняет их в своей публицистике, что дает возможность говорить о своеобразной "концепции детства" в его наследии.

Прежде всего, ребенок внесоциаяен. Он не участвует в жизни общества и не отвечает за социальное зло. Ребенок не знает этических норм, выработанных обществом, и не может регулировать этими нормами свои отношения с людьми. Ребенок не способен отличать добро от зла, ибо не умеет понять, как его поступки отзываются на окружающих. Взрослый человек, творя зло, "знает, что это здо", и способен вполне осознанно "вмещать обе бездны разом". Не имея твердых понятий о добре и зле, ребенок не обледает и "широкостью" души: в детской природе бог с дьяволом еще не борется. Дитя - органическая часть "живой жизни". Детство счастливо самим чувством бытия.

Человек же не может уже быть счастлив только оттого, что существует: он знает о неизбежной смерти и ищет смысл и назначение своего недолгого существования. Ребенок обладает ничем не ограниченными, принципиально бесконечными возможностями развития, в том числе и нравственного. Силы и возможности взрослого человека неизбежно ограничены, диапазон жизненной деятельности сужен. И хотя ребенок, по убеждению Достоевского, обладает неким "инстинктом добра" (иначе он зовется писателем "голосом природы" - тем, что "кричал" в Раскольнико-ве против убийства, придя к нему сном из далекого детства), - однако реальная доброта, которую может проявить ребенок, случайна и непрочна, ибо со страданием он еще не знаком, а значит, и чужое страдание понять и разделить не умеет. Милосердие и доброта взрослого выстраданы опытом жизни, я потому только "взрослая" нравственность истинно человечна.

Настойчивое противопоставление Достоевским детей - людям провоцирует "детский" впоине вопрос: чья же"природа" лучше, ближе к идеалу? Писатель считает, что дети превосходят взрослых - но лишь как бесконечная возможность превосходит неизбежно ограниченную действительность. Сила, достоинство детства - это одновременно его слабость и недостаток. И то, и другое сводится к одному: ребенок - не член человеческого общества. Лишь в общении с другими лкщьми вырабатываются нормы человечности, имеют смысл нравственные понятия. Ребенок - не член общества - не отвечает за общественное зло, он невинен (черта идеальной человечности). Но он не имеет еще возможности сознательно предпочитать злу - добро, а только это (а не "детский инстинкт") - подлинная нравственность. По сравнению с реальным, живущим в обществе угнетения, человеком, ребенок, несомненно, ближе к идеалу. По сравнению же с самим идеалом Достоевского - человеком, сознающим зло и преодолевающим его, творящим добро вопреки злу, а не от незнания его, - чистота и невинность ребенка еще не достаточны. Представяения Достоевского о детстве отчасти парадоксальны: ребенок, по его мнению, обладает достоинствами человечности, но еще не является человеком. Поскольку главные-то качества человека, отделяющие его от природы, - мысль, сознание, духовность - все это "благоприобретенное", природой ребенку не вручаемое. Ребенок не имеет социальных достоинств человека, но зато не заражен еще и социальными болезнями.

Процесс превращения ребенка в человека потому слишком противоречив. Смотря по обстоятельствам своего взросления ребенок может оставить в детстве объективные "минусы" своей детской природа и приобрести объективные "взрослые" (социальные) плюсы; а может, зафиксировав в своей яичноети детские недостатки (прежде всего - детский эгоизм), заразиться к тому же "взрослыми" болезнями. Процессы эти могут быть и более сложного порядка ("минус" на "плюс", и наоборот) - пути здесь, что называется, неисповедимы, и результаты трудно предсказуемы. Несомненно одно: существование в человеческой жизни периода максимальной близости к бессознательно-гармоничной природе, периода "живой жизни" - Достоевский считал великим благом.

Несмотря на безусловную самостоятельность взросления каждого ребенка, несомненно и право взрослых людей помогать и способствовать росту юного сознания - при условии соблюдения взрослыми некоторых "правил".

Прежде всего, берущий на себя трудную роль воспитателя обязан с первого прикосновения к ребенку учитывать его нечеловеческую, детскую восприимчивость и чуткость. А потому, если не желает вырастить зло в маленьком существе, должен уничтожить зло в себе самом, ибо с приближением к ребенку он становится для него источником знаний о мире и моделью, по которой ребенок будет отчасти формироваться: ". ревностный отец даже должен иногда совсем перевоспитать себя для детей своих" /25,191/. Далее, присутствие ребенка безусловно требует любви к нему, без этого преступно даже приближаться к детству. Зло в детской душе - это не только "отпечаток" зла внешнего, порою это - следы отсутствия внешнего добра, участия, заботы. Нелюбимому ребенку, по убеждению Достоевского, бесконечно трудно, почти невозможно вырасти в Человека.

Началом подлинной человечности в ребенке являются и "впечатления прекрасного" в детстве, которые остаются на всю жизнь, по мнению писателя. "Без святого и драгоценного, унесенного в жизнь из воспоминаний детства, не может жить человек" /25,172/. Таким же драгоценным для ребенка является и раннее чувство Родины. "Русский дух", русский язык должны воспитывать детей России.

Названные"правила" составляют своеобразный кодекс воспитания "по Достоевскому"» в идеальном, так сказать, виде. В реальности же автор "Дневникаписателя" видел совсем иное. Ни один из обязательных для воспитания ребенка принципов в современном обществе не выдерживается. Результаты этого ожидаются Достоевским со страхом: "Что готовим мы России? ." /25, 243/. Однако же рядом с острым (и, главное, безнадежным) чувством вины пред детьми живет в нем горячая вера в нравственную силу юности, которая, по его мнению, всегда сыщет себе "добрую дорогу уже одним инстинктом72,206/.

Существует непосредственная связь между "концепцией детства" в публицистике Достоевского и образами детей в его художественных произведениях. Желая показать, что есть Детство, он создавая образы "малолетних детей" ("Слабое сердце", "Елка и свадьба", "Вратья Карамазовы"), любуясь их невинностью, чистотой, цельностью. С болью думая о страданиях детей в современном обществе - рисовал таких страдающих детей ("Бедные яюци'Ч "Преступление и наказание", "Мальчик у Христа на елке"). Пытаясь уяовйть зарождение сознания, делающее ребенка - человеком, создавая образы Маленького героя, Неточки Незвановой, Лизы Трусоцкой. "Начало сознания" предполагало не только разрыв с бессознательной гармонией бнтия, но и "начало широкости" - и в творчестве Достоевского появляются Нелли Смит, Аркадий Долгорукий, Илюша Снегирев, Интересовали Достоевского и одаренные дети, с "ранним развитием", чья "широкость" - от богатства духовных сил и возможностей (княжна Катя, Коля Красоткин). Увидел читатель Достоевского и детей "извращенных", надорванных этой "широкостью" - Лизу Хохлакову, Ипполита Терентьева.

Достоевский отличается как приверженностью к определенным "детским типам", так и развитием, углублением психологического их анализа в каждом почти произведении.

Тайна" человека в творчестве Достоевского исследуется с самого ее начала - с рождения, с появления на свет человеческого существа. Много раз возникает на страницах книг Достоевского образ младенца, и всегда - как некий символ. Читателю представляется не столько само детство, сколько ответ на вопрос: что ребенок значит для взрослых людей? И "малолетние" дети ( по "классификации Достоевского - шгги-- десяти летние) появляются в его произведениях зачастую лишь за тем же. В таких случаях автору не важен даже пол ребенка (младшие дети Катерины Ивановны в "Преступлении и наказании" зовутся то Колей и Леней, то Колей и Лидочкой), важнее то, как присутствие детей отзывается во взрослых душах. В том же "Преступлении и наказании" это способно и подтолкнуть к гибели (во имя детей Соня продает себя), и сберечь остатки человечности (вспомним петушка, найденного в кармане Мармеладова). Но главное назначение таких образов - оттенять мрак взрослой жизни. Светлые детские лица рядом с грязью, развратом и ужасом - картина реальности, выписанная всего двумя красками, а оттого пронзительно-резкая.

Достоевский не раз признавался в пристрастии к определенным возрастным этапам детской жизни. 5,10,14 лет - опорные "точки" его художественного исследования детства. И если пятилетние дети ему, как и его герою /14,160/, "очень нравились" именно как дети, как чистое воплощение идеи Детства, то к десятилетним он уже проявляет интерес художника-психолога. 10 лет - время перехода от "первого детства" (по выражению Маленького героя) к "зарождению правильного сознания" /13,72/. По Достоевскому, этот переход всегда связан с каким-то событием, на которое детская душа отзывается потрясением. Для Маленького героя это событие счастливое - первая влюбленность и рыцарская помощь своей возлюбленной. Для Неточки Незвановой переход к сознательному восяцштию жизни ознаменован, напротив, событиями мучительными и плохо ей понятными:семейной трагедией, смертью матери, безумием отца. Подобный отход от "природы", потеря "ангельского чина", даваемого только бездумностью существования, гораздо более закономерен для всех юных героев Достоевского. У штабс-капитана Снегирева есть даже словечко на этот счет - "пршшб-яение истиной". Истина - в жестокости жизни, в безнаказанности зла, в несправедливости общественного устройства. Та

- 175 кая истина действительно "пришибает" хрупкое еще создание ребенка и порой убивает его. Нелли Смит» Лиза Трусоцкая, Илюша Снегирев - жертвы "истины".

Вместе с развитием понятий о добре и зле ребенок получает как бы право выбора между ними - и впервые ощущает свою "широкость". Достоевский устанавливает "начало широкости" - 14 лет. Первое осознание своей исключительности, сложности, противоречивости собственных желаний и устремлений - вот точка, с которой, по Достоевскому, начинается юность. Все его "подростки", как и Аркадий Долгорукий, обнаруживают в себе способность "лелеять в душе своей величайший идеал рядом с величайшей подлостью, и все совершенно искренне" /13,307/. Именно в 14 лет проявляются в детском характере полюса "широкости": их уже можно назвать, обозначить, но еще невозможно развести в разные стороны.

Возраст "пцдростков" Достоевского - от 14 до 19 лет -возраст тревожный и опасный. Растущий человек проходит его "как по лезвию ножа". Именно в этот критический момент жизни подросток всего мучительнее борется с влекущим его любопытством к дурному (влекущим - главным образом оттого, что дурное незнакомо и запретно). Незаметно для себя юный человек способен подменить этические категории (добро- зло, хорошо - плохо), внушаемые ему с "первого детства", - эстетическими (скучно - весело, приятно - неприятно). И тогда влечение к "веселому" может оказаться тягой к дурному. Лиза Хохлакова, например, вовсе не принимает "злое"за?доброе", как полагает Алеша Карамазов. Она отнюдь не меняет местами нравственные пояюса; совершая зло или мечтая о нем, отлично знает ему цену. Лизе скучно добро, которое навязывают ей взрослые, "втайне любящие" преступление, а на словах его осу

- 176 ждающие. И кош добро есть итожь» она предпочитает ему зяо-правду. А ееи весь лицемерный мир осудит ее за то - "тем приятнее"I /15,22/.

Наряду с опасностями, подстерегающими четырнадцатилетних, ясно видел Достоевский и особенную тревожность, беспо-койность этого возраста. Никогда потом человек не задает себе страшных вопросов о жизни и смерти так беспощадно, как в пору юности. Б восприятии молодого сознания эти вопросы новы и резки и, безусловно, заслоняют собой все житейские проблемы (которые неизбежно выйдут "на первый пла^ в его взрослой жизни). Вероятно, так яснее кажется условие задачи, написанное на чистой доске, и, вероятно, оттого Ипполиту Те-рентьеву - всего 18 . .

Следует отметить, что характеры подростков у Достоевского долгое время не признавались "детскими". Нынешние читатели избавлены от этих сомнений: дети с "ранним развитием"

- реальность нашего времени. Им не только знакомы проблемы, занимавшие когда-то героев Достоевского, но и не чужда манера их поведения (тех же Красоткина или Лизы). Обычный опыт любого взрослого подтверждает, что "подростки" Достоевского не выдуманы им, а увидены в действительности (конца 19 или 20 века - в сущности, неважно .).

Достоевского, безусловно, отличает особенный, неповторимый подход к изображению детей. Суть его совпадает с осо-ёенностями его творческой позиции. "Человек есть тайна познать которую не дано вполне даже ему самому; и эта тайна

- главный импульс творчества Достоевского. Колоссальное и "априорное" уважение к человеческой личности (идущее от сознания ее уникальности, а значит, бесконечной ее тайны) -распространяется Достоевским и на его маленьких героев. И это прежде всего обуславливает его ранний (уже в "Елке ж свадьбе") отказ от изображения детей как чего-то вполне ясного и прозрачного. Личность ребенка в произведениях Достоевского так же бездонна и сложна, как и личность взрослого.

В мире Достоевского детство присутствует не только в художественной, зримой форме (дети - персонажи), не только в форме отвлеченно - теоретической (дети - предает размышлений автора и его героев), но и в форме неких символических образов, обозначавших исключительно "взрослые" понятия, идеи и проблемы,

Иван Карамазов трижды обосновывает эту связь детства с "мировыми вопросами": ". я взял одних деток,, для того чтобы вышло очевиднее.", ". я тему мою нарочно сузил.", ". я взял одних деток, потому что тут неотразимо ясно то, что мне надо сказать." /Е4,222/.

Дети способны "прояснить" даже непосильный для многих героев Достоевского вопрос о боге. Из всех возможных толкований идеи бога (творец,провидение»нравственный закон) герои его,кек правило, отдают предпочтение последнему. Бог - это закон, высший суд, если его нет-"все позволено". Причем речь идет не о какой-то внешней силе,сдерживающей нравственный беспорядок. Для Родиона Раскольникова высший суд -суд его совести,внешнее наказание для него ничего не значит (".из таких, которым хоть кишки вырезай(в он будет стоять да с улыбкой смотреть нз мучителей."-6,351). Для Николая Ставрогина единственно возможное возмездие за грехи - его "самоказнь". С понятием такого высшего суда, нравственного закона (бога) Достоевский и связывает в первую очередь образ Детства. Затравленный собаками мальчик из "коллекции" Ивана Карамазова, юный самоубийца в "Подростке" (рассказ Макара Ивановича), девочка на лондонской улице ("Зимние заметки о летник впечатлениях") , Матреша в "Бесах" - все эти и многие другие персонажи - по существу, являются вариациями единого образа Погубленного Ребенка, символа высшего суда над погубившим его человечеством. И если насилие над взрослым человеком преступник порой может назвать наказанием ("все грешны") и тем совесть свою успокоить, то для посягнувшего на ребенка оправдания нет. Именно потому идея бога-совести почти всегда воплощается Достоевским в детские образы. И это касается не только вины конкретного человека перед конкретным же ребенком. Герои Достоевского думают и об общечеловеческой вине взрослых перед детьми. Существуя в обществе, люди несут ответственность за его несовершенство, за несправедливость и насилие в человеческих отношениях. И вопрос об устройстве общества открыто связывается с детьми: именно детские страдания указывают на порочность социальной организации жизни.

Идея о том, что человек является в мир с потенциями идеального существа, для Достоевского непреложна. Знаменательно соседство ребенка и Христа в "картине" Настасьи Филипповны в "Цдиоте" /8,380/» Ребенок и Христос - как бы одноприродные существа яа разных стадиях развития, потенциал идеала и его реальное воплощение. Дитя, таким образом, символизирует совершенство, заложенное в человеке. А кроме того, естественная любовь взрослого человека к ребенку (любовь-нежность, любовь-забота) - есть, в сущности, идеальное отношение человека к человеку, некий прообраз "золотого века" человеческих взаимоотношений, постоянно присутствующий в реальном человеческом обществе. 0 "золотом веке", мечте многих героев Достоевского, определеннее всех говорит Версилов в "Подростке".

Весьма слабо представляя себе материальную основу "всеобщей гармонии" ("работали бы друг на друга" - сказано им небрежно и неясно), он считает главным нравственную организацию будущего общества. Остальное, как полагал и его создатель, "мигом устроится" /13,379/. Принцип же нравственной организации гармоничного общества - перенос отношений взрослых к детям на отношения между людьми вообще. Алеша Карамазов подтвердит позднее: "За людьми надо сплошь как за детьми ходить" /14,197/.

Достоевский никогда не говорил о реальных действиях, могущих преобразовать общество в "идеальное". Но зато умел поднять и своих героев, и своих читателей на ту последнюю "ступеньку" мысли, за которой непосредственно - действие. Человек, чье сознание восприняло "бунт" Ивана Карамазова, неизбежно ощущает необходимость "изменить пик мира сего". Даже "ангел" Алеша требует действия для восстановления справедливости. Достигает же Иван этого эффекта, обратившись мыслью к детям.

Ребенок в творчестве Достоевского символизирует, таким образом, и высший Суд над человеком, и само страдающее Человечество, и веру в бесконечное Совершенство человеческой природы, и признание ее Слабости. Все - "дите", все "мировые вопросы" вошли в 1щею Детства, вся духовная сфера человеческой жизни оказалась ею охвачена. И даже выбор пути к будущей гармонии Достоевский связывал с детством. Не идеально устроенное общество, по его мнению, даст идеальных людей, а, напротив, люди с идеальной нравственностью смогут организоваться в идеальное общество. Незараженность детей общественными пороками, временная их индифферентность людскому племени давали Достоевскому надежду на то, что в недрах "социаль

- 180 ного неблагообразна" возможно вырастить идеальных людей -при условии существования идеальных для того Учителей.

Детство в изображении Достоевского - нечто неспокойное, тревожное, загадочное. Никакой привычной безмятежности не наймет его читатель в детских судьбах, детских образах, им созданных. Объясняется это, в частности, "точкой зрения" на детство: дети изображаются им чаше всего не "изнутри", а со стороны", увиденные глазами взрослого наблюдателя, который знает не только то, что "детки" - "ангелы божии", но и что "весьма часто безжалостны" и что "тяжело деткам в наш век взрастать".

Заметна существенная разница между "малолетними детьми" в произведениях Достоевского и его "подростками". Первые своим условным обликом явно противостоят сложным, "с надрывами", образам Отрочества и Юности. Причина - в той специфической наклонности обозначать образами детей (и всегда, как правило, - "малолетних") нравственные и философские понятия, способствующие разрешению "вечных вопросов". Детские образы часто становятся у него символическими - в тех случаях, когда дети не являются непосредственными участниками событий, а служат предметом размышлений и разговоров взрослых персонажей. Такое "превращение" детей в символы важнейших социальных проблем и "мировых вопросов" придает концепции Детства у Достоевского глубокий философский смысл.

Итак, собранные воедино размышления Достоевского о детстве, образы детей в его произведениях, его "детская" символика составляют целостную художественно-философскую концепцию Детства, которая отнюдь не является каким-то искусственным построением - именно потому, что "звенья" этой системы, как мы ви^дени, взаимосвязаны, взаимообусловлены и порою трудно расчленяемы. Прямые высказывания о детстве в "Дневнике писателя" органично и естественно переходят в рассказы о детях ("Мальчик с ручкой" л др.); рассказчик "Елки и свадьбы", описывая наблюдаемые им сцены "из детской жизни", не может удержаться от обобщающих замечаний о сущности Детства; Иван Карамазов, воссоздавая конкретные образы страдающих детей, обращает их тут же в грандиозные символы Страдания и Высшего Суда.

Целостная концепция Детства, созданная творчеством Достоевского, на наи взгляд, выводит традиционную "детскую тему" русской литературы на более высокий уровень: от бытового и социального ее понимания - к высотам "мировых вопросов" и философских прозрений. ". я взял одних деток, потому что тут неотразимо ясно то, что мне надо сказать" за словами Ивана Карамазова, безусловно, стоит и опыт постановки "вечных вопросов" его создателем.

И, наконец, последнее, немаловажное. Во всех своих частях "детская тема" Достоевского обращена к современности -его современности (вспомним реальных, живущих и на страницах тогдашних газет детей из его "Дневника писателя") и современности нашей. Объяснимся.

Достоевский, быть может, ничего не желал с такою страстностью, как немедленно, сию минуту передать человечеству истины, им выстраданные. Однако, как ни парадоксально, мысль его "работала" на поколения, родившиеся позже него. Тому были объективные причины, и первая из них - действительная "отдаленность" £по выражению Салтыкова-Щедрина) вопросов, которые предлагай: Достоевский своим читателям. Долгое время эти вопросы не казались первостепенными; и произведения Достоевского переживали то обидное забвение, то резкое отрицание, то явное непонимание. День сегодняшний настоятельно потребовал всего Достоевского; настало время, когда нравственные проблемы его творчества оказались в центре современной духовной жизни. Непростые, загадочные, противоречивые детские характеры, созданные писателем прошлого века, сегодня узнаваемы и правдоподобны, быть может, более, чем сто лет назад. И современным "подросткам" (из которых, как известно, "созидаются будущие поколения") наверняка нужнее знакомство с юными героями Достоевского, чем их сверстникам в прежние десятилетия .

Список научной литературыСтепанова, Татьяна Анатольевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Маркс К. и Энгельс Ф. Об искусстве: В 2-х т. Сборник, 4-еизд., М., 1983.

2. Ленин В.И. О литературе и искусстве. М., 1957.

3. Достоевский Ф.М. Полн.собр.соч. в 30-ти т. Л., 1972 1988.

4. Достоевский Ф.М. Письма, т.1-4. М.-Л., 1928 1959.

5. Достоевский Ф.М. в работе над романом "Подросток", "Лит.наследство" т.77. М., 1966»

6. Неизданный Достоевский. Записные книжки и тетради. 1860- 1801. "Лит.наследство", т. 83. М., 1971.

7. Достоевский Ф.М. Новые материалы и исследования. "Лит.наследство", т.86, М., 1973.

8. Достоевский Ф.М., Достоевокая А.Г. Переписка. Л*, 1976.

9. Аксаков К.С. Три критические статьи г-на Имрек. В кн.:

10. Добролюбов H.A. Забитые люди. Собр.соч. в 9-ти т. М.^.,1963, т.7, С.225-275.

11. Григорьев A.A. Литературная критика. М., 1967.

12. Михайловский Н.К. Жестокий талант. В кн.: Михайловский

13. Н.К. Литературно-критические статьи. М., 1957.

14. Писарев Д.И. Погибшие и погибающие. Борьба за жизнь. Соч.:

15. В 4-х т.,М.,1956,1.4,0.86-139,316-369.

16. ЧереышевскиЙ Н.Г. "Детство и отрочество". Сочинения графа Л.Н.Толстого, Военные рассказы графа Л.Н, Толстого. -Полн,собр.соч.М.Д946,т.З, C.42I-431.

17. Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1971.

18. Г?) Достоевская Л.Ф. Достоевский в изображении его дочери.1. М.-Л., 1922.

19. Достоевский А.М. Воспоминания. Л,( 1930.

20. Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников: В 2-х т.1. M., 1964.

21. Из архива Достоевского. Письма русских писателей п/ред.

22. Н.К.Пиксанова. М.-П., 1923.

23. Ковалевская C.B. Воспоминания детства и автобиографические очерки. M, 1966.

24. Страхов H.H. Воспоминания о Ф.М.Достоевском.-В кн.:

25. Биография, письма и заметки из записной книги Ф.М.Достоевского" Спб., 1883.

26. Суслова А.П. Годы близости с Достоевским. Дневник-повести-письма. М., 1928.

27. Штакенщнейдер Е.А. йевник и записи. М.-Л., 1934.

28. Антонов С.А, От первого лица. M., 1973.

29. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. M., 1979.

30. Бвхтин М.М, План доработки книги "Проблемы поэтики Достоевского"»-В кн.: "Контекст IS76". M., 1977.

31. Бахтин М.М. Экстетика словесного творчества. M., 1979.

32. Велик A.A. 3£удожестввниые образы Ф.М.Достоевского, Эстетические очерки, M., 1974.

33. Белкин A.A. Ф.М.Достоевский. M., 1956,

34. Белов C.B. Роман Ф.М.Достоевского "Преступление и наказание" (комментарий). Л,, 1979.

35. Белов C.B. Хенв писателя. M.f 1986.

36. Белъчиков Н.Ф. Достоевский в процессе петрашевцев.М.,1971.

37. Бердяев H.A. Миросозер^ние Достоевского, Прага, 1923.

38. Биография, письма и заметки из записной книги Ф.М.Достоевского. Спб., Ï883.

39. Богданов В.А. О с юже тн о -комп о s иционн ой структуре и жанре

40. Братьев Карамазовых". В кн.: "Писатель и жизнь". Сборник. М., I9SI.

41. Борщевский С.А. Щедрин и Достоевский. M.f 1956»39. курсов Б.И. "Подросток" роман воспитания. "Авроре",1971,1. II,40. ^рсов Б.И, Личность Достоевского. Л., 1974.

42. Вересаев В.В» Кивая жизнь. (0 Достоевском и Льве Толстом).- Собр.соч.в 5-ти т. M., 1961, т.З, С.269-491.

43. Ветловская В.А. Символика чисел в "Братьях Карамазовых".- В сб.: "Древнерусская литература и русская иультура. Труды отдела древнерусской литературы", вып.изд.АН СССР, Л., 1971.

44. В иль мои т Н.Е, Великие спутники. Литературные этгодд. М.,1969.

45. Вильмонт Н.Е. Достоевский и Шиллер. M., 1984.

46. Виноградов В.В. Тургенев и школа молодого Достоевского.

47. Русская литература", 1959, Я II.

48. Виноградов В.В. Поэтика русской литературы. M., 1976.

49. Виноградов В.В. Избранные труда. О языке художественнойпрозы. M., 1980.

50. Волгин И.Г, Семья и дети // В мире книг, 1984. - й 8.

51. Волынский А. Царство Карамазовых. Спб., 1901,50. 1Ънзбург Л.А. О психологической прозе. M., 1972.

52. Гозенпуд A.A. Достоевский и музыка. Л., 1981.

53. Горький А.М. Заметки о мещанстве. О "карамазовщине", йцео "карамазовщине"« -Собр.соч.в 30-ти т. М., 1953, т.23,24,

54. Голосовкер Я. Достоевский и Кант. M.f 1963.

55. Гроссман Л.П. Путь Достоевокого. М., 1924.

56. Гроссман Л.П. Достоевский. М., 1965.

57. Гроссман Л.П. Поэтика Достоевского. М., 1925.57} Гуральник У,, Ддатреяко С. Год Достоевского, "Вопросилитературы", 1982, * 5.

58. Vyo М.М. Идеи и образы Достоевского. М., 1971.

59. Днепров В.Д. Идеи. Отрасти. Поступки. Из Художественногоопыта Достоевского. Л., 1978.

60. Дгепров В.Д. Идеи времени и формы времени. Л., 1980,

61. Долинин A.C. В творческой лаборатории Достоевского. M«,1947.

62. Долинин А. О, Последние романы Достоевского. И* —Л,, 1963.

63. Долинина Н.Г. Предисловие к Достоевскому. Л., 1980.

64. Ф.М.Достоевский в документах и иллюстрациях. М., 1972.

65. Ф.М,Достоевский в зарубежных литературах. Л., 1978,

66. Ф.М,Достоевский в русской критике. Ц., 1956,

67. Достоевский и его время. Л., IS7I.

68. Достоевский и русские писатели. M.t 1971.

69. Достоевский и театр. Л., 1983.

70. Достоевский. Материалы и исследования. Л,, 1935-1983,вып.1-6.

71. Достоевский художник и мыслитель. М., IS72.

72. Евнин Ф.Е. Реализм Достоевского. В кн,: "Проблемы типологии русского реализма". М., 1969.

73. Ермилов В.В. Ф.М. Достоевский. М., 1956.

74. Захаров В.Н. Система жанров Достоевского, Л., 1985.

75. Каптеров Д.Ф. Типы детей в произведениях Достоевского.- "Воспитание и обучение",1985,Ш 1,3,4, 9-10,

76. Каптеров П.Ф. Избранные педагогические сочинения. М, ,1982.

77. Карякин Ю.Ф. Самообман Раскольникова. М., 1976.

78. Карякин Ф.Ф. Достоевский (очерки). М., 1984,79. йфпотин В.Я, Роман Достоевского "Подросток".-В ки.:

79. Достоевский Ф.М. "Подросток". М., 1961.

80. Кирпотш В.Я. Ф.М.Достоевский, творческий путь, М., i960,

81. Кирпотин В.Я. Избранные работы в 3-х томах* М., 1978.

82. Кйрпотин В.Я. Мир Достоевского. М,, 1983.

83. Кожшов В.В. Роман Ф.М.Достоевского "Преступление и наказание",-В кн.: "Три шедевра русской классики". М., 1971,

84. Комврович В.Л. Генезис романа "Подросток",-В кн.: "Литературная мысль". Альманах, кн.З, изд."Мысль", 1923.

85. Кудрявцев Ю.Г. £унт или религия (0 мировоззрении Достоевского). М., 1969.

86. Н&дрявцев Ю.Г, Три круга Достоевского. М., 1979.67. ^лешов В.И, Жизнь и творчество Ф,М,Достоевского, М.,1984.

87. Дулешов В.И. Критическое и позитивное в наследии Ф.М.Достоевского. -В кн.: Слетов В.И. "В поисках точности и истины". М, ,1986, Cv97-I09.

88. Курлшдская Г.Б. Л.Н.Толстой и Ф.М.Достоевский. Т^ла, 1986.

89. Лосев А.Ф. Введение в общую теорию языковых моделей. М.,1968.

90. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Шф, М., 1982,

91. Луначарский A.B. Достоевский как писатель и художник.

92. Собр.соч.в 8-ми т. М, ,1963, т.1, С.179-195.

93. Лучников М.Ю. Достоевский и Чернышевский ("Вечный муж" и

94. Что делать?" "Русская литература",1978, & 2.

95. Мережковский Д.С. Лев Толстой и Достоевский* Религия, т.2ч.2 изд.З-е, Спб., 1903.

96. Шллер О.Ф. Дети в сочинениях Ф.М.Достоевского. "Невскоеобразование", № 2-3, Спб., 1882.

97. Михалков C.B. Достоевский и дети.-В ка.: Михалков C.B.

98. Воспитательная сила литературы". М.,1983.

99. Мкртчян Л.М. Дети в "Братьях Карамазовых", -В кн.: "Вестник Ереванского университета. Общественные науки". Ереван, I97X, $ 3.

100. Нечаева B.C. Ранний Достоевский. I82I-I849. M., 1979.

101. Нечаева B.C. Дурнал М.М. и Ф.М.Достоевских "Время" 18661863. M., 1972.

102. Нечаева B.C. З^рнал М.М. и Ф.М.Достоевских "Эпоха" 18641866. M., IS75.

103. Переверзев В.Ф. Гоголь. Достоевский. Исследования. М.,1972.

104. Осмоловский О.И. Достоевский и русский психологическийроман. Кит», 1981.

105. Подосенова А. Русские дети, "Книжки недели", 1898, февраль, 'март, август.

106. Пользинский П.С. Дэтский мир в произведениях Достоевского.- Ревель, 1891.

107. Поспелов Г,Н. Творчество Ф.М.Достоевского, М., I97X.

108. Цушкарева B.C. Детство в романе Ф.М.Достоевского "Подросток" и в первой повести Л.Н.Толстого.-В кн.: "Филологический сборник (статьи и исследования)". Л.,1970, С»113-122,

109. ЮТ) Цушкарева B.C. Дети и детство в художественном мире Ф.М.

110. Достоевского, (диссертация на соискание учен, степени канд.филол.наук). Л., 1975. 108) Родина Т.М. Достоевский* Повествование и драма, М.,1984.

111. Розенблш Л.М. Творческие дневники Достоевского, М.Д981, ПО) Саруханян ЕЛ, Достоевский в Петербурге, Л.» 1972,

112. Селезнев Ю.И, В мире Достоевского, M., 1980,

113. Селезнев Ю.И, Достоевский. M., 1985,

114. Семенов Е.И. Тема детей в литературно-философской концепции Ф.М.Достоевского,-"Ученые записки Псковского гос.пединститута", 1964, вып.25,

115. Семенов Е.И. Роман Достоевского "Подросток". Л., 1970.

116. Сердкиенко В.А. &гико-философские предпосылки подхода кчеловеку У позднего Достоевского, (автореферат на соискание учен.ст.канд.филол.наук). Вильнюс, 1969.

117. Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей:статьи и исследования о русских классиках. M., 1972»

118. Соловьев C.M« Изобразительные средства в творчестве Ф.М,1. Достоевсного. M., 1979.

119. Сохряков Ю.М,,Холодова Г,М. Проблемы творчества Ф.М.Достоевского в последних английских и американских монографиях. В кн.: "Русская литература в оценке современной зарубежной критики". Ы., 1981.

120. Тарасов В.Н. "Идущее человечеотво." (Особенности изображения детства в творчестве Ф. Достоевского). -В кн, : Тараоов Б.Н. "Поиски правды",М. ,1984.

121. Творчество Ф,М.Достоевского. Сборник статей. М., 1959.

122. Трубицын Н. Достоевский и дети, Крсиштандт, 1903,

123. З^ниманов В.А. Творчество Достоевокого. 1854-1862.Л. ,1980.

124. Тшькия К.И. ^нт Родиона Раскольникова. В кн.: Достоевский Ф.М, "Преступление и наказание", М., 1974, С.5-38.

125. Тынянов Ю.Н. Достоевский и Гоголь, (К теории пародии).

126. В кн.: Тынянов Ю.Н. "Поэтика. История литературы. Кино". М., 1977, С.198-226.

127. Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского. M.-I. f 1964.

128. Фридлендер Г.М. Достоевский и мировая литература.Л. ,1985, Ï27) Холодова Г.И. Чернышевский и Достоевский. (Социально-этические искания: сходство и различия).-"Филологические науки", 1978, № 4.

129. Храпченко М,Б, Достоевский и его литературное наследие.

130. Собр.соч.в 4-х т, М,, 1980, т.З.

131. Чирков Н.М. О стиле Достоевского. М,, 1967.130. ^лков Г, Как работал Достоевский. M», 1939.

132. Шкловский В*В. За и против. Заметки о Достоевском.М, ,1957.

133. Щенников Г.К. Художественное мышление Достоевского.М.Д978.

134. Этов В.И. Достоевский» Очерк творчества. М., 1969.

135. Янтарева-Виленкина М.Н. Двтские типы в произведениях1. Достоевского. Спб., 1907.

136. Сод: ft.L. Between Sarin and Heaven. Shakespeare^

137. Dostoevsky and Meaning of Chris T-^ajedy. Chica<jto> San -Francisco, /969

138. Htnj^ey 71. The undiscovered J>osioi/evsxf.

139. Л ri у ¿ey. ¿on afoTL/ ^ M? m d /ion^ /9&<2137. £aj*y MM 2>osioevs*y and Diekens, ct study оf

140. JLii. erary 37tjf¿ыепсе. J?ouiê¿edpe and J^e y a. n ¿onc/ort and Boston.,/973138. 0<x4es J.Q Trafic and comic *£ si Ons Broilers

141. Karamazov, Jn: The £of -Jтрои'it-¿¿~ly* Tragic ¿forms in л

142. The Vangitas-d Press. /ifv /972,139. ÄowfeW-W. Z)os-toewsXy. Chi^d *nd TTlan ¿n hisvvoj-x. New Yo-riCj ¡96&