автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Ирония в русской литературе первой половины XIX века в свете традиций немецкого романтизма

Полный текст автореферата диссертации по теме "Ирония в русской литературе первой половины XIX века в свете традиций немецкого романтизма"

На правах рукописи

Шумкова Тамара Леонидовна

ИРОНИЯ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА В СВЕТЕ ТРАДИЦИЙ НЕМЕЦКОГО РОМАНТИЗМА

10 01.01 —русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Екатеринбург

003160625

Работа выполнена в ГОУ ВПО «Нижневартовский государственный гуманитарный университет»

Научный консультант

доктор филологических наук, профессор

Щенников Гурий Константинович

Официальные оппоненты.

доктор филологических наук, профессор

Дудкин Виктор Викторович,

ГОУ ВПО «Новгородский государственный университет им Ярослава Мудрого»,

доктор филологических наук, доцент Ложкова Татьяна Анатольевна,

ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет»,

доктор филологических наук, профессор Созина Елена Константиновна,

ГОУ ВПО «Уральский государственный университет им. А М Горького» Ведущая организация

ГОУ ВПО «Омский государственный педагогический университет»

Защита состоится 2 ноября 2007 года в 14 30 на заседании диссертационного совета Д 212 283 01 при ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет» (620017, г Екатеринбург, пр Космонавтов, 26)

С диссертацией можно ознакомиться в диссертационном зале научной библиотеки Уральского государственного педагогического университета

Автореферат разослан 1 октября 2007 г

Ученый секретарь диссертационного совета

Скрипова О А

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность диссертационного исследования «Ирония в русской литературе первой половины XIX века в свете традиций немецкого романтизма» сопряжена с тремя обстоятельствами Во-первых, в связи с обращением к проблеме взаимодействия русской художественной культуры с мировым культурным процессом Во-вторых, вследствие специфики современного мировоззрения, характеризующегося идеологическим и художественным многоголосием, в котором весьма существенна ирония как мироощущение и творческая позиция В-третьих, ввиду вытекающей отсюда необходимости обращения к традициям русской классики в освоении иронии, ее использования в качестве орудия мысли, способа познания и художественного моделирования мира

Первая половина XIX в в европейской и русской литературе началась с эпохи романтизма, имеющей в качестве «исторического факта» культурные границы, детерминированные социально-политическими (революции во Франции 1793—1848гг, наполеоновские войны — восстание декабристов 1825 г ), философскими (открытия И Г Фихте и Ф В И Шеллинга), литературными (роман И В Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» — творчество ЭТА Гофмана, в России — творчество В А Жуковского) факторами1 «Революция изменила нравы Европы — сентиментальность прошлого века стала становиться смешною, а легкая каламбурная ирония и насмешливость — уступать место то сарказму, то юмору, то необузданному доверию к фантастическим идеям»2, — писал В Г Белинский, воссоздавая «хаос идей», объявших романтическое сознание

Впервые получив теоретическое обоснование в немецкой романтической философии, ирония конституируется современной наукой в качестве модуса художественности (В И Тюпа), в поле действия которого способны попадать все эмоционально-ценностные ориентиры, так как ирония абсолютно антидогматична, свободна и подвижна

Современное литературоведение подходит к проблеме изучения иронии в русской литературе первой половины XIX в с позиции ос-

1 В данном случае мы исходим из причин возникновения романтизма, выведенных самим Ф Шлегелем в 216 фрагменте (см Шлегелъ, Ф Фрагменты / Ф Шлегель // Шлегель, Ф Эстетика Философия Критика в 2 т — М Искусство, 1983 — Т 1 —С 300)

1 Белинский, В Г Тереза Дюнойе Роман Евгения Сю / В Г Белинский // Собр

соч в 9 т — М Худож лит , 1982 — Т 8 — С 245

мысления рецепции немецких романтических идей русским сознанием Так, Ю В Манн в фундаментальных трудах «Поэтика Гоголя» и «Русская литература XIX в Эпоха романтизма» выявил, что одним из направлений развития русской романтической литературы является ирония, разрушающая саму сущность романтического конфликта в связи с вторжением в него неромантических элементов Отсюда подвергшийся иронии основной в раннем немецком романтизме мотив странствия, «одомашнивание инфернальных персонажей», автоирония, а также нефантастичность фантастики— особая «редукция двоеми-рия», иронически воссоздающая абсурдность мира, мыслимого как реальный В этом ключе наблюдения исследователя пересекаются с выводами, сделанными Ф П Федоровым в работе «Романтизм и би-дермайер» относительно русского бидермайера, реабилитирующего реальность и утверждающего ценности, отвергаемые романтизмом

В монографии О Б Лебедевой и А С Янушкевича «Германия в зеркале русской словесной культуры XIX — начала XX века» утверждается мысль о том, что русские авторы, испытавшие обаяние романтической культуры Германии, усвоили и «уроки» немецкой романтической иронии Посредством иронии сам идеальный первообраз Германии претерпел снижение, «обытовление» через образ немецкого филистера, ставший своеобразной «призмой» восприятия высокой немецкой культуры в пародийном отражении, как это предстало, в частности, в поэме И П Мятлева «Сенсации и замечания госпожи Курдю-ковой за границею, дан л'этранже»

С другой стороны, в литературоведении продолжает существовать оспариваемое настоящим исследованием мнение о том, что «ирония иенской школы не была воспринята в России даже романтизмом»3

В ряде работ А Б Ботниковой, М М Гиршмана, В Н Захарова, О В Зырянова, К Г Исупова, Е А Краснощековой, О Н Кулишки-ной, М В Отрадина, С И Родзевича, О С Рощиной, Е К Созиной, А А Фаустова, Г К Щенникова и др затрагиваются аспекты иронии в творчестве русских авторов В Ф Одоевского, Ф И Тютчева, Ф М Достоевского, И А Гончарова Однако целостного исследования, посвященного иронии как модусу художественности в ее раннероманти-ческой и позднеромантической модификациях в свете диалектического пути, осуществляемого русской литературой от романтизма к реализму, в литературоведении не представлено

3 Румянцев, Б Г Категория комического в эстетике И А Гончарова / Б Г Румянцев — М, 1987 Рукоп деп вИНИОНАНСССР — Деп №30041 — С 18

Это определило объект настоящего исследования — духовное наследие русских авторов первой половины XIX в, в котором получила реализацию немецкая романтическая ирония В творчестве романтиков В Ф Одоевского и Ф И Тютчева она утверждала себя в «наслоениях» модификаций, в «Двойнике» Ф М Достоевского стала способом углубления во внутренний мир человека, в творчестве И А Гончарова 40-х гг содействовала разрыву писателя с романтической культурой Обращение к традиции двойничества в произведениях русских авторов 20—40-х гг XIX в Н А Мельгунова, В И Даля, Е П Гребенки, В Ф Одоевского, К К Павловой связано с приверженностью исследовательской логике самого «принца романтиков» Ф В Й Шеллинга, выдвинувшего в «Философии искусства» принцип дедуцирования — следования от общего к особенному Сопряжение основной в немецком романтизме категории двойничества и романтической иронии дает возможность для осмысления усложнения романтических коллизий, и как следствие, изменения роли, функций немецкой романтической иронии, сохраняющей свою антидогматическую сущность Отсюда исходит предмет исследования — ирония в русском романтизме, би-дермайере и реализме в свете преемственности культурного опыта немецкого раннего и позднего романтизма

Цель диссертации состоит в выявлении особенностей функционирования иронии как модуса художественности в русской литературе первой половины XIX в в сопряжении с диалектическим движением русской литературы от романтизма к реализму Поставленная цель обусловила следующие задачи исследования

— на основе анализа концепций иронии в современной науке рассмотреть теоретический и исторический аспекты ее изучения,

— выявить сущность сократовской, раннеромантической и поздне-романтической иронии на материале диалогов Платона и литературно-философских произведений немецких романтиков,

— исследовать романтическую иронию в творчестве В Ф Одоевского в сопряжении с его духовным обликом как романтика-любомудра и ироника,

— исходя из «антидогматизма» творчества Ф И Тютчева выявить многообразие вариантов иронии в его лирических и публицистических произведениях,

— рассмотреть, как ключевая в романтизме категория двойничества сопрягается с романтической иронией в произведениях русских авторов 20—40-х гг XIX в В И Даля, Е П Гребенки, Н А Мельгунова, К К Павловой,

— исследовать функции позднеромантической иронии в повести Ф М Достоевского «Двойник»,

— выявить, как ирония, являя себя в сфере игры культур (романтизма, бидермайера, реализма), становится выражением рефлексии романтизма в творчестве И А Гончарова 40-х гг Методологической основой диссертации являются принципы

типологического, культурно-исторического, психологического анализа, образцами которого выступают классические труды Ю М Лотмана и Ю Н Тынянова, достижения германистов-теоретиков А В Михайлова (концепция «переходности» в культуре), Ф П Федорова (концепция «катастрофического наслоения "романтизмов" друг на друга» в русской литературе)

Теоретической базой диссертации является разработанная В И Тюпой концепция модусов художественности как способов осуществления законов, обеспечивающих целостность художественного произведения

Достоверность исследования обеспечивается тщательным анализом избранных литературных произведений русских авторов первой половины XIX в и значительным объемом исследуемого материала (современные литературоведческие, философские, лингвистические работы, литературно-философские манифесты романтиков и немецких философов-классиков)

Вышеозначенные факторы определили научную новизну диссертации, в которой впервые

1) В Ф Одоевский представлен как творец-ироник, а его роман «Русские ночи» рассмотрен с точки зрения романтической иронии как основополагающего модуса художественности В качестве материала для исследования романтической иронии привлекается текст «незавершенного замысла» В Ф Одоевского «Сегелиель»,

2) предпринято осмысление разнообразия проявлений иронии в лирике и публицистике Ф И Тютчева,

3) разнонаправленный механизм действия позднеромантической «гофмановской» иронии исследован в повести Ф М Достоевского «Двойник»,

4) ранняя повесть И А Гончарова «Лихая болесть» рассмотрена с точки зрения иронии бидермайера, повесть «Счастливая ошибка» — в свете игры культур — романтизма, бидермайера, реализма,

5) выдвинута и подтверждена научная гипотеза концепции романа И А Гончарова «Обыкновенная история» как иронической ин-

терпретации раннеромантической традиции путешествия к абсолюту, вехи которого персонифицированы в образе женщины-носительницы духовного опыта героя (повесть Ф Шлегеля «Лю-цинда»)

Таким образом, в диссертации выстраивается диалектическая цепь, воссоздающая метаморфозы иронии от немецкой раннеромантической иронии, вобравшей в себя опыт Сократа (Ф Шлегель, Нова-лис, Ф В И Шеллинг, Л Тик, Жан-Поль), к позднеромантической иронии (ЭТА Гофман, Бонавентура, Й Геррес) с дальнейшим ее рассмотрением как доминанты мироощущения и в свете «катастрофического наслоения "романтизмов" друг на друга» (В Ф Одоевский, Ф И Тютчев), в сопряжении с мотивом двойничества (В И Даль, Е П Гребенка, Н А Мельгунов, К К Павлова), как способа воссоздания онтологии души человека («Двойник» Ф М Достоевского) и, напротив, в связи с разрывом с деактуализированной романтической культурой (И А Гончаров)

Теоретическая значимость исследования заключается в рассмотрении проблематики иронии как модуса художественности, функционирующего на определенном этапе «литературной эволюции» (первая половина XIX в) и выявляющего специфику национального развития русской литературы в соотнесенности с литературно-философской традицией немецкого романтизма

Практическая значимость исследования. Материалы диссертационного исследования могут быть использованы при чтении фундаментальных вузовских курсов «История русской литературы XIX в », «История зарубежной литературы XIX в », специальных курсов, посвященных литературно-философским проблемам романтизма, творчеству Ф И Тютчева, В Ф Одоевского, Ф М Достоевского, И А Гончарова, а также при создании учебных и учебно-методических пособий по данной тематике Предложенные выводы представляют интерес для исследовательской практики в области типологии русской и западноевропейской литературы

Апробация работы. Основное содержание диссертации представлено в монографии «Ирония в русской литературе первой половины XIX в в свете традиций немецкого романтизма» (М Флинта , Наука, 2007 — 370 с ) Результаты диссертационной работы отражены в 41 публикации автора, а также излагались диссертантом в докладах и сообщениях в республиканской школе-семинаре докторантов «Актуальные проблемы современного образования и науки» (Екатеринбург, Нижневартовск, 2001, Нижневартовск, 2002), в школе-семинаре докто-

рантов, аспирантов и соискателей (Нижневартовск, 2005, 2006), на втором российском философском конгрессе «XXI век будущее России в философском измерении» (Екатеринбург, 1999), региональной научно-практической конференции «Пушкин и славянский мир» (Сургут, 1999), II, IV, VI научно-практических конференциях «Синтез в мировой художественной культуре», посвященных памяти А Ф Лосева (Москва, 2001, 2004, 2005), I международной научной конференции «Деятельностное понимание культуры как вида человеческого бытия» (Нижневартовск, 2003), V Методических (Тютчевских) чтениях (Нижневартовск, 2003), III всероссийской научной конференции «История идей и история общества» (Нижневартовск, 2005), IV международной научной конференции «Русская литература в современном культурном пространстве» (Томск, 2006)

Положения, выносимые на защиту:

1 Раннеромантическая ирония в литературно-философских манифестах и художественных произведениях немецких романтиков проявляет себя как 1) непреходящее стремление субъекта к абсолюту с вечным возвращением к осознанию собственной, постоянно преодолеваемой ограниченности (ирония любви, ирония жизни), 2) ирония свободы как допустимость свободного балансирования между точками зрения в «хаосе идей», 3) романтический юмор (Жан-Поль), позволяющий субъекту через смех возвыситься над конечностью мира, где царит «гармоническая банальность» (Ф Шлегель), и над самим собой Позднеромантическая ирония предстает в свете тотального распада раннеромантического универсума, проявляя себя как 1) ирония отрицания, переходящая в саркастическую иронию, подвергающую глумлению раннеромантические ценности, 2) трагическая ирония судьбы, приносящая водящего человека в жертву слепой необходимости И раннему, и позднему романтизму присуща самоирония, позволяющая субъекту обрести собственное Я в себе

2 В основу романа «Русские ночи» В Ф Одоевского, русского любомудра и ироника, положен принцип романтической иронии, проявляющей себя как серьезно-несерьезное отношение к архиважной для человечества «задаче жизни» «Русский скептицизм» — национальный аналог раннеромантической иронии — неизменно сменяет позднеро-мантическую иронию и сопрягается с просветительским оптимизмом мыслителя

3 В творчестве Ф И Тютчева романтическая ирония выступает основополагающим принципом и проявляет себя 1) как несерьезное отношение творящего Я к творческому акту, 2) как свободная игра

романтическими ценностями, в процессе которой они утрачивают однозначность истолкования В лирике русского поэта находят претворение варианты романтической иронии ирония свободы, ирония природы, ирония любви, в лирике и публицистике— мировая ирония и ирония общественности с действующими в истории трагическими героями и ироничными субъектами

4 В отличие от немецких предшественников русские романтики остаются лояльными к просветительским идеям Ирония получает дополнительный импульс на стыке столкновения рационально-просветительского и романтического мироотношения (А Погорельский), являет себя в процессе следования субъекта к абсолюту с целью усовершенствования человечества и русской действительности (В Ф Одоевский), способна преобразовываться в раннеромантический хаос с привнесением в него просветительской идиллии человека, трудящегося на благо общества (В И Даль), связана с присущим русской романтической прозе дидактизмом поворота судьбы, когда она оборачивается внезапной наградой за испытанное героями («Лафертовская маковница» А Погорельского, «Савелий Граб, или Двойник» В И Даля)

5 Ф М Достоевский в повести «Двойник» углубляет романтически-иронические коллизии в сфере субъективного сознания героя, придавая им статус внутреннего рока Герой, лишенный спасительной самоиронии, выступает и как объект иронии повествователя, и как объект уничтожающей иронии, исходящей от двойника и общества Его двойничество одновременно трагично, так как он все более погружается в страдание, и иронично, в связи с иллюзией иронии свободы, владеющей его сознанием

6 В отношении уходящей культуры романтизма гончаровская ирония ведет себя так же, как ранее позднеромантическая ирония отрицания в отношении раннеромантической культуры («Лихая болесть»), являет собой исполненную иронии игру культур — романтизма, бидермайера, реализма («Счастливая ошибка»), выступает в качестве основополагающего модуса художественности в интерпретации раннеромантического духовного странствия («Обыкновенная история»)

Объем и структура работы Диссертация, изложенная на 454 страницах, состоит из введения, шести глав, заключения и списка использованной литературы, включающего в себя 476 наименований

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы, выявляется степень разработанности проблемы в литературоведении, формулируются цель и задачи исследования, определяются принципы методологического подхода к данной тематике, обозначаются положения, выносимые на защиту

Глава 1 «Проблема иронии в философско-эстетических и филологических исследованиях» посвящена рассмотрению иронии в теоретическом и историческом аспектах ее изучения Так, в § 1 «Лингвистические и литературно-эстетические концепции иронии (теоретический аспект)» выявлено, что современная лингвистика акцентирует внимание на двух аспектах изучения иронии— собственно лингвистическом и эстетическом (И Н Иванова, Е М Кагановская, А В Сергиенко, Л В Чернец, И Саниева, В Давыдов) В свою очередь, в самой лингвистике ирония изучается как стилистическая фигура и как коммуникационное явление Содержательная двуплановость определила рассмотрение иронии и метафоры, которая в своем нарочитом неправдоподобии вовлекает в себя гиперболу, литоту и гипоста-зирование Ирония сопрягается с иными фигурами двусмысленной речи — антифразисом, каламбуром, цитацией, парадоксом, противоречием, эвфемизмом, явлениями энантиосемии (И Саниева, В Давыдов) и рефреймирования (О С Иссерс) Ироническая полифония, выступающая разновидностью импликации (А В Сергиенко), обнаруживается посредством особых маркеров, к которым относятся риторические вопросы, лексические повторы, хезитационные паузы, говорящие имена, цитация и интонация Отсюда необходимость введения термина иронический смысл, отражающего специфику всех этапов акта коммуникации Обозначенные аспекты изучения, в свою очередь, объединены представлением о языковой игре как о «форме лингвокреативного мышления», которое «создает возможность творческого отхода от стандартных способов выражения самосознания языковой личности»4

Примеры из повестей русских романтиков А А Бестужева-Марлинского, В Ф Одоевского, Н А Полевого свидетельствуют о том, насколько плодотворно использовалась ирония в качестве стилистического приема в формировании романтической художественности

4 Гридина, Т А Языковая игра стереотип и творчество /ТА Гридина , Урал гос пед ун-т —Екатеринбург, 1996 —С 11

В фшософско-эстетических исследованиях в связи с «пульсирующим характером иронии» обнаруживаются колебания от широкого подхода к иронии как к принципу бытия и сознания (Р Рорти, В Янкелевич) до ее узкого рассмотрения лишь в сфере комического (Н Гартман, В Я Пропп) Классификации иронии сопряжены с желанием их творцов выявить многообразные особенности ее проявления, что вновь обнаруживает некоторую односторонность Так, выделение И Паси двух типов иронии— юмористической, предполагающей доброжелательное отношение к объекту, и сатирической, связанной с неприятием действительности5, приводит к смешению иронии, сатиры, юмора

В обширной классификации, созданной Ю Б Боревым, исторический подход (сократическая, романтическая, экзистенциальная ирония) сопряжен с представлением об иронии как о риторической стратегии (словесная, структурная) и как о жанровой модификации (трагическая, драматическая) При этом романтическая ирония, мыслимая как «прием, который встречается в произведениях, когда автор отрицает то, что сказал»6, оказывалась сводимой только к риторике Необоснованным представляется и разделение трагической и драматической иронии Определение сарказма как словесной иронии, имеющей целью причинение страдания, также неубедительно В целом отсутствует единый принцип классификации иронии, представленной с точки зрения и пафоса, и структурно-семантических признаков, и формы выражения

Разновидности иронии, предлагаемые В О Пигулевским (комическая, нигилистическая, скептическая), также выявлены на основе эмоционального воздействия (исключая трагическую иронию)

В классификации, созданной В М Пивоевым, выделены два типа иронии Подвидами прикрытой иронии выступают юмористическая ирония, которая, осуждая, развлекает, насмешливая ирония с ярко выраженным социально-критическим пафосом, конвенциональная ирония, возникающая в процессе общения духовно близких людей, готовых посмеяться над чем-то давно известным Подвидами открытой иронии являются риторическая ирония, трагическая ирония, при которой люди пребывают в неведении судьбы, драматическая (шекспи-

5 См Паси, И Ирония как эстетическая категория / И Паси // Марксистско-ленинская эстетика в борьбе за прогрессивное искусство сб науч тр — М Наука, 1980 — С 62

6 Борее, Ю Б Эстетика в 2 т / Ю Б Борев — Смоленск Русич, 1997 — Т 1 —С 187

ровская) ирония, саркастическая ирония, основанная на злой насмешке, сатирическая ирония, вскрывающая ядовитый подтекст По характеру критики и ее завершенности В М Пивоев выделяет негативную (антиномическую), или романтическую, и амбивалентную (диалектическую) отрицающе-утверждающую иронию По направленности иронической критики исследователь различает иронию интровертную, т е самоиронию, экстравертную, направленную на внешние явления, и гармоническую (бимодальную), предполагающую критичное отношение субъекта к себе и к миру7 Таким образом, в основу классификации положены особенности эмоционального воздействия иронии, ее функционирование в качестве риторической стратегии

Классификация И А Осиновской строится на осмыслении типов иронии согласно ее формам и функциям «Внеисторический» метод исследования связан с выявлением сквозных иронических мотивов умолчания, бездействия, хаоса, игры, опьянения, маскарада, имморализма, странничества Классификация дает представление об общих закономерностях проявления иронии в культуре без выявления частных особенностей, обнаруживаемых при смене типов культурного сознания

Таким образом, представленные классификации при всем их разнообразии свидетельствуют о подходе к иронии либо как к риторической стратегии, либо как к неустойчивому способу отношения к объекту («умонастроению»), либо как к особенности поведения в социуме, либо вне связи с типами культурного сознания

В § 2 «Исторический аспект изучения иронии» констатируется, что плодотворным в современной науке является исторический подход к изучению иронии, предполагающий ее рассмотрение в свете «культурной эволюции» (Ю Н Тынянов) М М Бахтиным выявлено, что корни иронии сокрыты во всенародном универсальном карнавальном смехе, ее появление исторически связано с потерей «живых связей литературы с народной площадной культурой»8 Уже у Сократа ирония не эстетический принцип, а мировоззрение, а сам Сократ — носитель принципиально новой формы «_уединенного сознания», «игрового отношения ироника к миропорядку»9

7 См Пивоев, В M Ирония как феномен культуры / В M Пивоев , Петрозаводск гос ун-т — Петрозаводск, 2000 — С 58—59

8 Бахтин, M M Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса / M M Бахтин —M Худож лит, 1990 —С 132

9 Тюпа, В И Художественность литературного произведения Вопросы типологии / В И Тюпа — Красноярск Изд-во Красноярск гос ун-та, 1987 — С 142, 143

Начиная с А Ф Лосева, разделившего иронию на античную и романтическую, исследователи многократно обращались к реконструкции исторической эволюции иронии от Сократа к модернизму (работы В М Пивоева, Е И Кононенко, Л А Мирской, В О Пигулевского, А Э Соловьева, В А. Серковой, А И Стригунова, М В Черданце-вой, В Е Хализева)

Среди обилия истолкований иронии наиболее значимой и актуальной представляется ее концепция, предлагаемая В И Тюпой Отталкиваясь от умозаключений Н Фрая и вслед за ним выделяя иронию как модус художественности, В И Тюпа обнаруживает ее многообразие (трагическая ирония, романтическая ирония, саркастическая ирония), выявленное в свете исторического подхода Применительно к романтической культуре ирония рассматривается в двух аспектах 1) как творческая позиция автора, его отношение к произведению, как творческое самосознание, 2) как ирония уединенного сознания, носящая трагический характер, привнесенная в романтическую культуру М Сервантесом и У Шекспиром В качестве свойств иронии В И Тюпа отмечает ее 1) антитетичность патетике (в связи с несерьезным отношением к сверхличному), с которой ее в то же время связывает пафосная природа, 2) сопряженное с несерьезно-игровым началом «разобщение личного с инфраличным» 3) неавторитарность, противостоящую героическому, трагическому и сатирическому модусам, где доминирует заданный изначально миропорядок, 3) историческую эволюцию от объективного иронического комизма, коренящегося в древнем мифе о трикстерах и в ритуальном смехе, к романтической субъективности Подход, предпринятый В И Тюпой, дает возможность понимания художественного произведения как эстетической целостности, вовлеченной в исторический контекст, и как особого мира, конструируемого посредством доминанты художественности, вступающей во взаимодействие с иными модусами, фигурирующими в произведении, что сообщает ему уникальность как сотворенному особенному При этом происходит четкое разграничение иронии и иных видов комического, иронии как эстетической категории и как стилистической фигуры, риторического приема

Глава 2 «Эволюция представлений о романтической иронии в немецкой литературе и философии первой половины XIX в.» посвящена рассмотрению иронии в ее раннеромантической и позднеро-мантической модификациях В § 1 «.Раннеромантическая ирония» выявляется декларируемая самими иенскими романтиками связь ранне-романтической иронии и иронии Сократа и вскрывается сущность ми-

роощущения субъекта, чье бесконечное продуцирование — следование к абсолюту — сопряжено с вечным осознанием границ деятельности субъекта, шеллингианского «бесконечно расширяющегося предела»

Обе модификации иронии возникают в результате культурно-исторического перелома, сопряженного с возрастанием интереса к личности Сократ, иронизируя, формировал новую личность, романтик, руководствуясь заповедью И Г Фихте о том, что через Я «утверждается огромная лествица ступеней от лишая до серафима»10, созидал собственный мир— продукт бесконечного развития самосознания, являющий себя как универсум, «хаос идей» (работы В Г Вакенродера, Ф Шлегеля, Новалиса) «Хаос идей» предполагал свободное сосуществование противоположностей, иронию свободы как позицию отсутствия выбора («Философские письма о догматизме и критицизме» Ф В Й Шеллинга) Отмечается, что именно в стремлении обрести недосягаемый абсолют осуществлялось романтическое духовное странствие — естественное состояние субъекта, движимого иллюзией обретения абсолюта, отличное от блужданий Сократа, желающего исправлять нравы афинского люда В раннем романтизме странствие венчает любовь, ирония любви, по Ф Шлегелю, сопряжена с ощущением субъективной конечности, противостоящей бесконечности, заложенной в изначальной божественности чувства Отсюда понимание смерти как «романтизированного принципа жизни» (Новалис) Ирония состояла в раскрытии жизненной сути через смерть (Сократ призывал принести в жертву Асклепию петуха, намекая на грядущее постсмертное возрождение), романтическая возлюбленная, умирая, возносила союз сердец в лоно вечности (Люцинда Ф Шлегеля, Матильда Клинг-сор и лирическая героиня «Гимнов к ночи» Новалиса) Смерть наполнялась в итоге большим жизнеутверждением, чем сама жизнь, — так реализовывала себя раннеромантическая ирония жизни Вслед за Сократом романтики культивировали ироническое умолчание как особый способ проникновения в высшую тайну мира, делающий излишним ее вербальное воплощение («Бруно, или О Божественном и природном начале вещей» Ф В Й Шеллинга) Любовь к прихотливой игре элитарного ума, эстетическое любование парадоксальными ситуациями унаследовали от античного мудреца молодые романтики, противопоставившие свою интеллектуальную элитарность «гармонической банальности» (Ф Шлегель)

10 Фихте, ИГО достоинстве человека /ИГ Фихте // Соч работы 1792— 1801 гг — М Ладомир, 1995 —С 475

Важнейший аспект романтической иронии связан с проблематикой смешного Театр К Гоцци открыл романтическому сознанию возможность преодоления конечности Я и мира через радостный жизнеутверждающий смех

Г В Ф Гегель скептически отнесся к романтической иронии, усмотрев в ней симптом разрушения субъективно-артистического мира, с его фихтеанским культом всесильного Я, играющего представлениями о добре, зле, нравственности и превращающего мир лишь в иллюзию, конструируемую субъективным сознанием Поэтому Г В Ф Гегелю ближе концепция К В Ф Зольгера, открывшего, что познаваемое и переживаемое реальное бытие и есть подлинное искусство, в лоне которого сосредоточен центр, где действует ирония— «самое совершенное создание художественного разума» Так немецкой мыслью преодолевался романтический субъективизм

В § 2 «Позднеромантическая ирония и раскол универсума» рассматривается, как в позднем романтизме иронический «хаос идей», титаническая сила гения, конструирующего универсум в лоне красоты, сменяется осознанием тотальной двойственности человека и мира. В поле осмысления романтиков привходят проблемы родового и первородного греха, выбора, искушения человека, проявления в нем изначальной тварности Основной становится трагическая ирония судьбы, действие которой обнажает относительность свободного волеизъявления человека («Эликсиры дьявола» ЭТА Гофмана) С другой стороны, реализацию получает ирония, отрицающая священные раннеро-мантические ценности любовь, дружбу, продуцирующую силу трансцендентального субъекта ЭТА Гофман боготворил иенцев, но упоен в «Серапионовых братьях» смехом над «Генрихом фон Офтердин-геном», Бонавентура-Шеллинг подвергает в «Ночных бдениях» глумлению открытия трансцендентальной философии, Й Геррес творит легенду о Поэзии, Философии и Фантазии, смешанных с житейской грязью Комическая ирония, открытая Жан-Полем, сохранила себя и в позднем романтизме «Урдар-озеро» из гофмановской «Принцессы Брамбиллы», дарящее всемогущество самоиронии, избавляло дух от бездны, в которую он, зависимый от «демонизированного мироздания», погружался, увлекаемый роком Таким образом, обнаруживается противостояние зиждительной раннеромантической иронии позднеро-мантической иронии, раскалывающей универсум

Глава 3 «Романтическая ирония — доминанта мироощущения В. Ф. Одоевского» посвящена осмыслению проявлений романтической иронии в творчестве русского любомудра В § 1 «В Ф Одоев-

ский чудак, романтик, ироник» на основании воспоминаний его современников В Г Белинского, И И Панаева, Е Растопчиной, М П Погодина, С А Соболевского и др выявлен духовный облик В Ф Одоевского, чей конек (в стернианском смысле) был связан с желанием синтезировать все составляющие бытия человека С другой стороны, склонность к всеохватному синтезу обличала в мыслителе человека шеллингианской эпохи В Ф Одоевский стремится найти концентрированную форму выражения бушующего в сознании «хаоса идей», рассуждая о древних иероглифических «пальмовых листиках» и «дощечках», универсальном цифровом языке будущего— носителях абсолютного знания, которое должно явить себя в грядущей «религиозной эпохе человечества» Эти конструкции, с одной стороны, отражали продуцирование Я мыслителя, а с другой — понимание им невозможности претворения конструируемого, не влияющее, однако, на энтузиазм творца, — таков раннеромантический вариант иронии, исповедуемой В Ф Одоевским Вопреки позиции немецких романтиков, романтическая ирония русского любомудра не существовала только во имя самодостаточности творящего субъекта В Ф Одоевский осуществлял свой путь искателя истины, желая изменений для России и всего сущего, и потому ему был присущ просветительский оптимизм При этом «неукорененность», ставшая трагедией жизни ЭТА Гофмана, обрела для русского мыслителя жизнеутверждающую многосторонность раннеромантического «хаоса идей» Духовный облик В Ф Одоевского, таким образом, являл собой облик ироника, осознающего ограниченность человеческой натуры, но всей своей жизнью творца и труженика стремящегося опровергнуть это утверждение

§ 2 «Романтическая ирония — основной принцип построения универсума роман В Ф Одоевского "Русские ночи"» посвящен рассмотрению романа «Русские ночи» как универсума, внутри которого пульсирует человеческая мысль, явленная в многообразии противоположных точек зрения, характеризующих мировоззренческую ситуацию современности Позицию самого В Ф Одоевского выражает Фауст — носитель русского скептицизма — национального варианта романтической иронии, предполагающего духовную вибрацию между «критицизмом и энтузиазмом», когда достигнувший крайней степени самоисчерпанности человек на самом деле желает продолжения духовного пути во имя само- и мироусовершенствования С другой стороны, отмечается, что важность поставленной «задачи жизни» снимается несерьезностью бальной атмосферы и легкомысленностью молодого шеллингианца Ростислава, впервые возвестившего о ее постановке

В Ф Одоевский прибегает к ироническому приему рогШ-концовок, низводя сверхзадачу в сферу светской беседы Изначально подвергнутая иронии проблема, таким образом, не дает отлиться «хаосу идей» в систему, подобную «Философии искусства» Ф В И Шеллинга — вершине романтического конструирования

В § 3 «Рукопись шеллингианцев — совокупность частных проявлений иронии» рассматривается многообразие проявлений романтической иронии, демонстрирующих «катастрофическое наслоение» ее модификаций Новеллы, входящие в рукопись, по замыслу автора организованы так, что судьба рефлектирующего героя-безумца в центре каждой из них отвечает на вопрос, поставленный предыдущей новеллой, и перекликается с размышлениями-рассуждениями философствующих приятелей, которые, в свою очередь, согласно занимаемой позиции (шеллингианец, кондиллькист, скептик), комментируют прочитанное и прочувствованное В результате каждая из историй, демонстрируя неприемлемую ни автором, ни героями-философами судьбоносную односторонность, вызывает к жизни противоположность, порождающую надежду на преодоление противоречия Поиск благодатного синтеза — абсолюта — устремляется в бесконечность, непреходящая пульсация осознания односторонности и желания ее преодоления являет себя как раннеромантическая ирония Рукопись завершается Судилищем, призванным привести противоречия, охватывающие героев, если не к полному снятию, то к логическому выстраиванию, должному направить мысль к их разрешению Однако Судилище не только искажает смысл противоречий (в том, как это происходит, можно уловить иронию, направленную на трансцендентальные построения немецких мыслителей), но и становится объектом насмешек ироника, пророка, ученика дьявола, многоликого доктора Сегелиеля, вовсе не должного появляться в качестве подсудимого Истина, не родившись, падает в бездну, происхождение которой неизвестно то ли это одна из шуток Сегелиеля, то ли всепоглощающее, ничего не рождающее небытие Так, «задача жизни», к разрешению которой девять ночей устремлялся ищущий дух целого поколения, исполненного «жажды исповедания» (С И Ермоленко), на самом деле оказывается только иронически размытой иллюзией, аналогом позднеромантиче-ского Ничто, фигурирующего, в частности, в «Ночных бдениях» Бо-навентуры Однако долгий диалог друзей-философов о России приводит к неожиданному, но в русле осознания специфики русского скептицизма закономерному результату Высокая патетика мыслей о назначении России, сначала с улыбкой рассматриваемых как «фраза»,

становится оправданной в дальнейшем следовании к абсолюту друзей-философов и предсказываемых ими поколений «искателей» Таким образом, «Русские ночи» выступают полем «катастрофического наслоения» иронии раннего и позднего романтизма в «струе русского духа»

Глава 4 «Романтическая ирония в творчестве Ф. И. Тютчева» посвящена целостному рассмотрению романтической иронии как «базисной онтологической категории» лирики и публицистики русского поэта В § 1 «Творчество и творец в свете иронии» выявлен духовный облик Ф И Тютчева как поэта-ироника Его личность несет в себе романтический комплекс противоречий Остроумец, дипломат и светский человек, он утомлен суетностью света, а его душа напряжена от смешения в ней конечного и бесконечного Раннеромантическая легкомысленная праздность — шлегелевский «фрагмент богоподобия» — сопрягается с легкостью отношения к себе как к творцу, для которого исписанная бумага «пахнет затхлостью» Ф И Тютчев исходил из ка-рамзинского представления о стихах как о «безделках», из раннеро-мантического понимания невозможности вербального выражения бесконечной идеи («Silentium1»), из гетевско-романтической игровой природы творчества («Конь морской»), из фаустовского неверия в мудрость, зафиксированную в высказанном и записанном слове («Стихи живут два-три мгновенья ) Ф И Тютчев играет романтической кон-цептосферой, нарушая привычные в романтизме соположения поэта и толпы («Средство и цель»), поэта и возлюбленной («Не верь, не верь поэту'») Он низводит образ творца в сферу конечного («На камень жизни роковой »), «одомашнивая» образ возлюбленной поэта и одновременно в сравнении с гейневским «Liebste, sollst mir heute sagen » делая его более многогранным («Друг, откройся предо мною ») Таким образом, Ф И Тютчев развивает тему поэта и поэзии в ракурсе романтической иронической недосказанности

В § 2 «Трансцендентальный субъект в лирике Ф И Тютчева» исходя из фихтевско-шеллингианского видения самосознания как основного трансцендентального принципа и из шеллингианского парадокса о том, что «убеждение в слабости разума вселяет в нас надежду когда* либо стать сопричастным высшим силам9»11, в лирике Ф И Тютчева выявляется романтическая ирония В раннеромантиче-ской модификации она сопровождает гносеологический акт как бесконечное стремление к трансцендентному с возвращением к субъектив-

11 Шеллинг, Ф В Й Философские письма о догматизме и критицизме / Ф В Й Шеллинг//Соч в2т — М Мысль, 1987 — Т 1 — С 46

ной конечности («Фонтан») Познание человеком себя через слияние с миром природы (волна, ветер, звезды) оказывается невозможным, фаустовское «Мир бесконечности мне недоступен», которое пытались преодолеть иенские романтики, мыслящие человека воплощением идеи гармоничного первообраза, Ф И Тютчевым не преодолевается По-иенски понимая непознаваемость абсолюта и природы в качестве его воплощения, русский поэт иронизирует над субъектом-познающим, утратившим былое богоподобие («Вопросы», «С горы скатившись, камень ») В параграфе затрагиваются вопросы о духовном томлении («Проблеск»), об иронической многоплановости трактовки трансцендентального состояния безумия в одноименном стихотворении, о неустойчивых состояниях «грезовидных» переходов, сопряженных с ироническим напряжением лирического героя и читателя («Сон на море», «По равнине, по лазурной », «С озера веет прохлада и нега », «Как дымный столп светлеет в вышине», «Перемена», «Дым») В то же время отмечается, что в «Ночных мыслях» (переводе «Шс^еёапкеп» И В Гете) Ф И Тютчев, вслед за «Эпикурейскими воззрениями Гейнца-Упрямца» Ф В Й Шеллинга, продемонстрировал редкое в романтической литературе иронически-насмешливое отношение к проблеме трансцендентального В стихотворениях-переводах из Г Гейне «В которую из двух влюбиться » и «Перемена» драматическая любовная проблематика преображается посредством раннеромантической иронии в «легкокрылую шутку»

Позднеромантическая ирония проявляет себя в связи с осмыслением иллюзорности личной свободы человека, удел которого изначально предопределен («С поляны коршун поднялся», «Какое дикое ущелье», «И гроб опущен уж в могилу», «От жизни той, что бушевала здесь ») Отсюда ирония, подобная древней трагической иронии (ведая о своей участи, человек свершает «подвиг бесполезный» — череду актов личностного волеизъявления, молит об изменении удела, зная при этом, что изменение невозможно), ирония судьбы, когда, жаждая воссоединения с всеоживляющей природой, человек сливается с ней, но как с бездной, с небытием Улыбка природы иронизирующей равно адресована прошедшему («Но твой, природа, мир, о днях былых молчит / С улыбкою двусмысленной и тайной »), грядущему (« весну прослышала / И ей невольно улыбнулась») и навсегда уходящему («Теперь, так немощно и хило — / В последний улыбнется раз») Природа одновременно и улыбчиво-поглощающая Сфинкс12 (пантеисти-

12 Сфинкс — изначально мифологическое существо женского пола

19

ческая ирония), и Исида, скрытая покрывалом, и «живородящий хаос», и бездна небытия, совокупно таящие возможность полного отсутствия мировой тайны Таким образом, трансцендентальный субъект в лирике Ф И Тютчева заключен в исполненную иронии «катастрофичность наслоений» противоречивого мирами природы

В § 3 «Ирония истории в творчестве немецких романтиков и Ф И Тютчева» указывается, что от немецких романтиков к Ф И Тютчеву пришло представление об ироническом «хаосе идей», порожденном катастрофическими историческими событиями Обращение к прошлому в пророческом ожидании грядущего с Востока Золотого века также связано с усвоением немецкой историософии Русский мыслитель остро переживает происходящее в России, раздираемой внутренними противоречиями и ввергнутой во внешнеполитические коллизии Об этом он размышляет в работах «Письмо русского» (1844), «Россия и Германия» (1844), «Записка» (1843), «Россия и Революция» (1848), «Россия и Запад» (1849), «Римский вопрос» (1849), «Письмо о цензуре в России» (1857) и в ряде стихотворений Освободительная война с Наполеоном, открывшая Западу политическую мощь России, стала стимулом для тютчевского историософского конструирования, подобно тому как Французская революция сыграла ту же роль в становлении немецкой исторической мысли Главная проблема, волнующая Ф И Тютчева, — вопрос о России и Западе Ирония истории (Г В Ф Гегель), переживаемая Западом, по Ф И Тютчеву, состояла в том, что внезапное обнаружение европейским Западом российской мощи привело к «смещению идей» — одновременному признанию русского государства и нежеланию смириться с очевидным Отсюда, по Ф И Тютчеву, парадоксальное желание Запада развиваться через возвращение к Средневековью, что должно было привести к основанию на «православном Востоке латинской империи» Важно, что до Ф И Тютчева о подобном развитии в еще более резком тоне говорил немецкий романтик Ф Баадер, живописующий картину, предшествующую Страшному Суду На земле появляются неведомые существа, одержимые страстью к разрушению, действия которых вполне сравнимы с притязаниями «иллиберальных деятелей, которые видят реставрацию средневековья чтобы воскресить мертвое»13 Таким образом, согласно Ф Баадеру и Ф И Тютчеву, западная политика пыталась ввести историю в ироническую ситуацию подмены

13 Баадер, Ф Из дневников и статей / Ф Баадер // Эстетика немецких романтиков — М Искусство, 1987 —С 557

истинного ложным и принятия ложного пути за истинный Высокодуховное оживление мира видится русскому мыслителю в возрождении Восточной империи, «душой» которого явилось бы «христианское начало», выражающее национальное естество государства

Поэту и мыслителю интересны герои переломных эпох — творцы, жертвы и провидцы истории, которых он наделяет богоподобием «Счастлив, кто посетил сей мир / В его минуты роковые — / Его призвали Всеблагие, / Как собеседника на пир» В этом принципиальное отличие тютчевского исторического мышления от воззрений немецких романтиков, не представивших в своих творениях героя, которого не могла породить экономически слабая разрозненная Германия Ф И Тютчеву присуща своеобразная гибкость восприятия исторических коллизий, отражающаяся в изменчивости образов героев, которых в силу колоссальной значимости выполняемой ими миссии невозможно воспринимать однозначно И тогда образ трагического героя в сознании поэта перевоплощается в образ всегда двойственного ироничного субъекта (С Кьеркегор) он предвидит события, не отвечающие его высоким чаяниям, но вынужден подталкивать их, мысля в этом некую высшую целесообразность Таков у Ф И Тютчева папа Пий IX, чей длительный понтификат имел переломное значение в политике Европы и в истории католицизма В «Encíclica» поэтом обрисовывается образ ироничного субъекта папа, движимый честолюбивыми устремлениями, творит благо, но это лишь иллюзия, так как он зависим от политических сил Невозможность реализации замыслов делает папу реакционером от церкви и от политики, заставляя отречься от всего, что он ранее сделал для Италии («Свобода совести есть бред'») Однако в стихотворении «Свершается заслуженная кара» позиция Ф И Тютчева в отношении Пия IX изменится Носитель тиары назовется поэтом «неповинным» и будет призван к очистительной молитве, долженствующей спасти его «седины» Возникает образ трагического героя над католицизмом свершается Суд как «праведная кара», необходимое предвестье торжества истины, но папа— и лучший из людей, и воплощение «тысячелетнего греха» — неотвратимо гибнет

В стихотворении «Великий Карл, прости» Ф И Тютчев поэтически выявил гегелевскую иронию общественности, при которой общая цель правительства преобразуется в частную, а общая деятельность — в волеизъявление индивида Она связывается с действиями служителей католической церкви, узурпирующих светскую власть Карл, создавший единую Европу, воспринимается поэтом как трагический герой, чьи великие деяния оказались бессмысленными в свете современных

событий — таков иронический виток истории Поэта восхищает Наполеон — герой эпохи, творец и жертва истории Последние годы жизни Наполеона, его смерть подвигли Ф И Тютчева на создание образа трагического героя («Неман») С другой стороны, Наполеон предстает как «серьезная пародия на Карла Великого», который «не чувствуя за собой собственного права всегда играл роль»14

Весь исторический процесс, явленный совокупно в системе сменяющих друг друга периодов, вовлекается Ф И Тютчевым в сферу иронии В балладе «Поминки» победа ахеян сопряжена с реалиями, противоречащими моменту торжества Возвращающихся домой поджидают Керы, герой Патрокл мертв, а ничтожный Терсит жив, доспехи Ахилла получил не самый сильный, а самый «лукавый» из воинов Все земное лишь прах на фоне божественной вечности И в этом ирония истории, привносящая в победу поражение, преображающая жизнь в «дым», бессмысленно уходящий в небо, где обитают боги

Современное положение России вызывает у Ф И Тютчева ироническое отношение (письма к Э Ф Тютчевой от 3/15 октября 1853 г , 20 июня 1855 г, стихотворения «Наш век», «Куда сомнителен мне твой », «Отрадно спать — отрадней камнем быть», «Напрасный труд — нет, их не вразумишь ») Если в стихотворении «Как дочь родную на закланье » русский царь мыслился родственным Агамемнону трагическим героем, то в эпитафии «Н П » упоминается только суетность покойного царя Добро и зло, творимые им, оказались «призраками пустыми», а сам он — лживым «лицедеем» Образ трагического героя преобразуется в саркастическое «нулевое я»

Ф И Тютчев ощущает движение истории, прислушивается к пульсации жизни, изменяющейся в связи с историческими метаморфозами Поэт одновременно предстает субъектом истории и субъектом-познающим, творцом историософских конструкций и трезвым аналитиком Это определило многоплановость иронии в его сочинениях, посвященных исторической проблематике раннеромантический «хаос идей», порожденный историческими катаклизмами, иронию истории и иронию общественности, связанную с появлением ироничных субъектов и трагических героев

Глава 5 «Категория двойиичества и метаморфозы иронии: от романтизма к «Двойнику» Ф. М. Достоевского» посвящена осмыслению своеобразия проявлений иронии в сопряжении со стихией двой-

14 Тютчев, Ф И Россия и Запад /ФИ Тютчев // Полн собр соч и письма вбт — М Классика, 2003 — Т 3 — С 197—198

двойничества Двойничество — категория романтической поэтики, имеющая древние мифологические корни, включающая «особенности бытования и функционирования образа двойника в его модификациях, обусловленные комплексом религиозно-философских идей о положении человека в мире»15 Двойничество выступает благодатным материалом для исследования его в связи с иронией, которая, по замечанию В Янкелевича, и есть «то немного меланхолическое веселье, к которому нас подводит открытие плюрализма»16

В § 1 «Романтическая ирония и стихия двойничества в русской прозе 20—40-х годов XIX в » отмечено, что стихия двойничества, исполненного иронии, пронизывает всю книгу А Погорельского «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» (1828) фигура автора— Антоний — Двойник, докторша — она же после смерти, но менее сварливая, профессор — привидение, намекающее на уплату долгов, Адели-на — деревянная кукла — Андроида Карла Великого — кукла Роберт-сона— кукла гофмановского Спаланцани— травестированная Гала-тея— светская женщина, профессор Андрони— профессор Спаланцани— Пигмалион, Кот старухи— Аристарх Фалалеевич Мурлы-кин — дьяволоподобный участник таинственных заклинаний маков-ницы Двойничество утрачивает инфернальную природу, забавляет читателя и собеседников, в свете просветительской традиции указывает на человеческие пороки, настраивая на их преодоление Напряжение, сопровождающее романтические коллизии, иронически снимается в постоянных колебаниях рассудка и воображения, насмешке над слабостью первого и неверии во всемогущество второго, в то время как все происходящее существует исключительно благодаря силе воображения — такова ироническая интерпретация А Погорельского немецкой традиции двойничества

В рассказе Е П Гребенки «Двойник» (1837) двойничество есть результат игры крайностей бытия, реализации оппозиции бесконечное (поэтическая любовь) — конечное (обывательский мир) Романтический энтузиаст, ощутив иронию любви, воспетую Г Гейне («Кто влюбился без надежды, пусть несчастлив, все ж он бог »), не изменил себе, соприкоснувшись с реальной подлостью жизни Владеющее им двойничество — это высокое безумие «Так ему бог дал»

15 Козлова, А Ф Феномен двойничества и формы его выражения в русской прозе 1820—30-х годов / А Ф Козлова автореф дис канд филол наук — Томск, 1999 — С 3

16 Янкелевич, В Ирония / В Янкелевич // Янкелевич, В Ирония Прощение — М Республика, 2004 — С 27

В романе К К Павловой «Двойная жизнь» (1848) жизнь Цецилии (показательно немецкое происхождение героини) проходит в двух измерениях дневном, где ее Я призвано исполнять социально предопределенную роль (события воссозданы прозой), и ночном, в котором ее внутренний голос, отраженный в речах неведомого умершего, открывает девушке ее собственную сокровенную сущность (переживаемое передано стихами) Ирония жизни Цецилии состояла в том, что ей был определен удел заурядной помещицы в союзе с пошлым человеком При этом позднеромантическую картину с явным торжеством конечного сменяет раннеромантическая незавершенность Цецилию не покинул ее ночной друг, следовательно, она способна пережить духовное возрождение «Двойную жизнь» К К Павловой и «Двойник» Е П. Гребенки объединяет раннеромантическая устремленность героев к бесконечному Состояние героев говорит о вынужденном раздвоении Я в силу тотального раскола мира, в котором оно пребывает, ирония сопряжена с тесными границами этого мира, не могущего вместить и принять чуждую ему субъективную бесконечность

Позднеромантическое двойничество-оборотничество, навеянное творчеством ЭТА Гофмана, представлено в повести Н А Мельгу-нова «Кто же он?» (1831) Образ инфернального Вашиадана претерпевает «одомашнивание», а его многоликость отвечает нормам светского общества, требующего протеичности от всех, кто является его частью Читатель пребывает в состоянии иронического напряжения, не имея возможности разгадать, кем на самом деле является Вашиадан

В повести В И Даля «Савелий Граб, или Двойник» (1842), несмотря на подобную гофмановским «Двойникам» сюжетную запутанность, очевидно влияние просветительской традиции и более «спокойное» восприятие позднеромантического двойничества Жизнь в повести овеяна иронией братьев связывают «и горе, и радость», столь внезапно сменяющие друг друга, что трудно осмыслить метаморфозы жизни, принявшей, как того ранее желал Новалис, «форму книги» Романтическая непредсказуемость соседствует с просветительской разумностью посредством человеческих усилий жизнь устроена столь же увлекательно, как в книге, но труд во имя общего процветания вознаграждается всеобщим благом Стихия карнавала, предваряющая и завершающая хитросплетения человеческих судеб, сообщает всему происходящему характер «веселой относительности»

Таким образом, настойчивое обращение русских прозаиков к проблематике двойничества свидетельствует не только об усвоении немецкой романтической традиции, но и о ее разрушении в связи с со-

пряжением с просветительским рационализмом, дидактизмом и снижением позднеромантических инфернальных образов

В § 2 «Ирония в повести Ф М Достоевского "Двойник"» рассматривается, как посредством действия позднеромантической иронии происходит глубокое проникновение во внутренний мир человека У Ф М Достоевского впервые двойничеством наделяется заурядное лицо, а шлегелевская «гармоническая банальность» утрачивает гармоничность, переживая сложные психологические коллизии Появление Голядкина-младшего сигнализировало о том, что личность обладает внутренним миром, конструирующая сила которого не возвышает ее духовность, как было в романтизме, а усугубляет духовное убожество, движение к катастрофе самоутраты В ее воссоздании русский писатель особым образом применяет воспринятое из романтизма Герой попадает в поле роковых сил, исходящих из природы зеркала, — вещи, исполненной в романтизме инфернальной мощи Голядкин в полной мере испытывает на себе романтическую прихотливость и непредсказуемость слова как случайно высказанного желания Это несет в себе отпечаток романтической иронии судьбы, когда нелепость случайности перерастает в необходимость Но одновременно кажущиеся судьбоносными коллизии, берущие начало в утренних грезах о «штуке», вскрывают пустоту существования героя, в судьбе которого нет ничего, что ранее служило предметом романтического страха и восхищения Сами романтические представления о безумии, враге, браке претерпевают снижение, разложение безумие сопряжено с уже предчувствуемым сумасшествием, проблема врага обретает бытовой характер, брак становится идеей, односторонняя попытка реализации которой выступает как проявление болезненных импульсов «ветошки с амбицией» Ф М Достоевским производится виртуозная игра ключевыми романтическими представлениями о «бездне», «враге», «роке», «игре природы», «колдовстве» не только в плане снижения кроющейся за ними романтической наполненности, но и в плане возведения их на онтологический уровень Ибо Голядкин — сам себе враг (инферналь-ность романтического врага привходит в его двоящийся внутренний мир), одержимый внутренним роком, ввергающим в бездну, которая есть не только обезличенный мир общества, но и его собственный распавшийся внутренний мир Свершаемое волшебство, не лишаясь своей изначальной преобразующей силы, целиком концентрируется во внутреннем мире героя и служит не только маркером болезненности его психики, но и мерилом нравственного падения Однако охваченный внутренними противоречиями образ Голядкина потому так легко во-

влекаем в романтически-иронический мотив деревянности, марионе-точности, что вместе с остальным обществом являет собой пустоту, подвергаемую насмешке в духе и раннего, и позднего романтизма Постоянное балансирование героя между разными образами Я, точками зрения о самом себе наводит на мысль об интерпретации иронии свободы, которая становится иллюзией применительно к голядкинско-му существованию Если герои «Русских ночей» В Ф Одоевского утверждали свободу собственного Я, не приемля ни одной из устоявшихся точек зрения на мир, то колебания Голядкина, напротив, свидетельствовали о разложении Я в сторону уничтожения И опять же не того благодетельного уничтожения-возрождения, о котором молил лирический герой Ф И Тютчева, а уничтожения-ничтожества, связанного с погружением в бездну, олицетворяемую пустым обществом и одновременно прогрессирующей пустотой собственного распада Герой, устремляющийся в бездну, в свою очередь становится объектом иронии повествователя («Рок-то его увлекал »), анализирующего его психологическое состояние и наводящего на мысль, что бездна есть и одновременно отсутствие своего «места» в мире Ведь Голядкин не может найти достойной реализации себя в «позициях-масках», заключенных в образах добродетельного чиновника, холуя и авантюриста

Согласно романтическому канону, спасение запутавшегося героя — в его самоиронии Некоторые такого рода успокоительные моменты присутствуют в жизни Голядкина, принося его душе короткие миги отдохновения Однако отсутствие самоиронии Голядкина, только его «Урдар-озера», с точки зрения немецкого романтизма есть внутренний трагизм, связанный с несвободой человека от губительной замкнутости

Явление Голядкина-младшего— это и следствие «драмы сознания» героя, и свидетельство протеичности и безликости общества Делая Голядкина-старшего игрушкой в своих руках, Голядкин-младший являет собой воплощение иронии судьбы Неслучайна неуловимость образа Голядкина-младшего, награжденного множеством эпитетов, призванных охватить в слове его ускользающую, непредсказуемую, зловещую сущность Раннеромантические попытки закрепить конечностью слова бесконечность идеи, разрешаемые зиждительной иронией, преображаются в иронически окрашенную демонстрацию многогранной изощренности пустоты За устрашающей протеичностью Голядкина-младшего не кроется ничего живого Замещение Голядкиным-младшим Голядкина-старшего в бытовой и профессиональной сферах связывает события «Двойника» с ситуациями «Крошки Цахеса», ли-

шенными, однако, своей колдовской изначальности, вопреки мнению самого Голядкина Общество, абстрагирующееся от личностной конкретики и потому само обретающее безликость, трагически увлекающую в бездну, подвергается иронии, близкой гофмановской С другой стороны, именно беззащитность Голядкина перед роком, сосредоточенным в образах Голядкина-младшего и совокупного бездушного чиновничьего мира, усложняет сферу иронического, привнося в нее оттенок простой человечности Она проявляет себя как бесконечная жалость к маленькому человеку, не умеющему воплотить себя во враждебных мирах собственного Я и общества

В двух сценах, предшествующих первому визиту Голядкина в дом Берендеева, и во время проводов его превосходительства к экипажу Ф М Достоевский прибегает к приему, условно называемому нами двоящимся смехом, когда его смеющиеся от внутреннего самоудовлетворения герои становятся объектом комической иронии повествователя РогЫ-концовки, к которым прибегает Ф М Достоевский, свидетельствуют о том, что писателем была воспринята русская традиция переосмысления-снижения романтических ситуаций

Появление немецких персонажей в повести «Двойник» затрагивает важнейший вопрос об отношении Ф М Достоевского к немецкой культуре Образы немецкого врача, «пресдобной бабенки» из кондитерской, Каролины Ивановны— это персонажи-филистеры, адресованная которым романтическая ирония исходила из усвоения русским писателем традиций немецкого романтизма С другой стороны, «однобокость» этих персонажей противопоставлялась русскому филистеру Голядкину, раздираемому противоречиями,— так подспудно Ф М Достоевским затрагиваются особенности многогранного национального характера

Таким образом, в «Двойнике» представлена чрезвычайно усложненная картина воплощения иронии, имеющей корни в романтической поэтике

Глава 6 «Ирония как способ освоения реализма в творчестве И. А. Гончарова 40-х годов» посвящена проблеме иронии как творческой позиции писателя, осуществляющего переход от романтизма к реализму, своеобразное прощание с романтической культурой В § 1 «Повесть И А Гончарова "Лихая болесть" ирония бидермайера» констатируется, что, с одной стороны, повесть являет собой дружеский шарж, пародирование страсти к прогулкам, которой было одержимо семейство Майковых С другой стороны, появление повести, высмеивающей романтически настроенных путешественников в момент расцвета творчества эпигонов романтизма, сигнализировало о том, что

И А Гончаров включился в борьбу литературных направлений Метод его не был нов ранее Ф И Тютчев в стихотворении «На камень жизни роковой » дружелюбно воссоздал портрет своего учителя С Е Раича и в то же время иронично выразил протест против антиромантичности его духовного облика

Среди многочисленных романтических мотивов одним из основных выступает мотив странствия В раннем романтизме герой осуществлял символическое странствие, бесконечно устремляясь к абсолюту, выражаемому образами божественной любви В позднем романтизме герой странствовал, реализуя преступные замыслы, по иронии судьбы довлеющие над его сознанием в силу родового греха И А Гончаров подвергнет насмешке обе эти традиции, но исходить будет из собственно русской, восходящей к «Странствователю и домоседу» К Н Батюшкова, где странник, вернувшийся под кров брата, вновь отправляется в путь вопреки здравому смыслу и мнению окружающих Ирония здесь, по наблюдению Ю В Манна, была направлена на самого странника, на его брата Клита и недоброжелательных соотечественников У И А Гончарова иронии подвергнутся странники и сопровождающие их лица Так, Вереницын — и демон-искуситель, и «азиатский колдун», тайными заклинаниями возбуждающий тягу к путешествиям («болести»), и одинокий человек, ищущий в семье Зу-ровых понимания Источником сведений о нем является сплетня — исполненный иронии жанр непрямой коммуникации Образ Тяжелен-ко, напротив, выступает носителем антиромантического начала, восходя к карнавальным мотиву «разинутого рта» и наполненного «чрева» Сам рассказчик занимает позицию ироника, исповедующего своеобразный вариант иронии свободы, стараясь не занимать никакой определенной позиции, не исключая возможности истинности любой из них Прогулки, участником которых являются Зуровы и трое названных лиц, сопряжены с тремя повторяющимися моментами роггЛ-концовками, призванными снизить романтическое содержание речей восторженных путешественников антиромантическим мотивом еды и мотивом зависимости путешественников от бытовой неустроенности Это сигнализировало о том, что романтическое в повести подвергалось иронии с точки зрения культуры бидермайера Однако идеал бидер-майера— комфортный быт, радующий душу человека, вступает в конфликт с самим собой в связи с чрезмерностью романтических устремлений персонажей Изысканное духовное наслаждение путешествием приводит к физическому изнурению людей (Зуровы, Вереницын) С другой стороны, аффектированное чревоугодие, сопряженное со

страстью к покою (Тяжеленко), также ведет к гибели Активность, пародирующая романтическое безумие, и пассивная помещичья «дикость», завершенные смертью и уравненные одновременным получением известия о ней, парадоксальным образом замкнулись друг в друге, открывая единство своей природы— внутреннее Ничто В силу этого можно говорить о наличии в повести саркастической иронии

В § 2 «Ирония на стыке культур повесть И А Гончарова "Счастливая ошибка"» раскрывается игра культур — романтизма, бидер-майера, реализма В духе бидермайера представлены роскошные бытовые картины, становящиеся фоном развертывания отношений героев — Егора Адуева и его кузины Елены Нейлейн, чье немецкое происхождение отвечало идеалу бидермайера Оба стремятся к счастливому браку, призванному увенчать бидермайеровскую идиллию Однако в процессе повествования становится очевидным, что характеры влюбленных воссозданы с позиций разных культур Егор Адуев— пародийный романтический герой Елена, изначально напоминающая романтическую капризницу из лермонтовского стихотворения «К портрету», на самом деле действует вполне осознанно, она как будто сошла со страниц бальзаковских романов, в которых многочисленные светские девушки проходили «школу мадемуазель де Шолье» Взаимонепонимание влюбленных, выступающих при всех культурных ассоциациях и просто молодыми пылкими людьми, могло бы привести к катастрофе, если бы не «счастливая ошибка», в связи с которой герой попал на роскошный бал, где и помирился со своей избранницей Иронией проникнуты и взаимоотношения автора и читателя Автор постоянно обращается к своим «читательницам» и «читателям», призывая их к «суду» над героями Когда речь идет о чисто мужском занятии (каковым можно считать распитие молодыми холостяками шампанского из стаканов, а не из бокалов), он делает примечание для несведущих «читательниц», просвещая их как мужчина и знаток света Но не только В сатире К Н Батюшкова «Певец в Беседе любителей русского слова» Певец, за которым скрывалась фигура автора, созывает своих литературных недругов на пир Начинается он традиционной батюшковской полной чашей вина, а завершается стаканом Стакан, сменивший чашу, бокал и кубок, становится атрибутом самой низкой сферы бытовой жизни человека В свою очередь, внедрение И А Гончаровым стакана в радостное пиршество молодых людей сигнализировало, что это уже не романтический пир Так автор шутливо наставляет читателей и читательниц в перипетиях жизни и любви, прививая им собственные литературные вкусы

Важен и социальный аспект, подспудно присутствующий в повести Выявленная А Г Цейтлиным «игра противоположностями» была свойственна русскому бидермайеру, где автор, упоенно описывая в духе этой культуры радости быта, одновременно показывает, «как мало в России оснований для стиля "бидермайер"»17

В § 3 «Роман И А Гончарова «Обыкновенная история» ироническая интерпретация романтического странствия души» высказывается мысль о том, что жизнь Александра Адуева подчинена раннеро-мантической диалектике духовного странствия Золотой век (слияние с миром) — Железный век (антагонизм с миром) — Золотой век (сознательное созидание себя в мире) Провинциальное неведение героя (Золотой век), воссозданное в тех же чертах, что и жизнь до путешествия в Аугсбург новалисовского Генриха фон Офтердингена, сменяют петербургские коллизии (Железный век) Столичная жизнь Александра сопряжена с обретением опыта, в процессе следования, как в философской повести Ф Шлегеля «Люцинда», от женщины к женщине Психологическое состояние, межличностные отношения с окружающими героя людьми, его мечты и желания восходят к образам шлегелевского Юлия и Адольфа из одноименного романа Б Констана Следовательно, Александр связан с плеядой молодых людей, представленных романтической литературой Эта связь исполнена иронии И не только в свете особенностей речи Адуева, пародийно высвечивающей его как романтического героя После детской влюбленности в Софью герой увлекается петербургской барышней Наденькой Любецкой В истории с Наденькой «романтическая схема» перевертывается первый поцелуй становится началом разрыва В отношениях с вдовой Тафаевой иронически интерпретируется связь Адольфа и Элеоноры, у Б Констана завершившаяся трагически — смертью героини, а у И А Гончарова — ее истерическими припадками Вечно плачущая и грустная Юлия Та-фаева, в свою очередь, есть пародия на «Клариссу, Юлию, Дельфину» Мечты о будущей комфортной жизни в браке, которым однажды предавались герои, иронически высвечивают идиллию бидермайера

Сопоставление Лизы, персонифицирующей новую веху духовного странствия героя, и ее отца с древними мифологическими персонажами, раздираемыми роковыми страстями, Антигоной и Эдипом обретает ироническое звучание в устах героя, который более неспособен ис-

17 Берковский, Н Я О «Повестях Белкина» (Пушкин 30-х годов и вопросы народности и реализма) / Н Я Берковский // Статьи о литературе — М , Л Наука, 1962 — С 347

пытывать страсть Если в «Люцииде» многочисленные женщины совокупно являли собой панораму Железного века, предшествующего обретению истинной любви, созданной и прочувствованной в Золотом веке, то Александру И А Гончарова в Золотом веке отказано — последней вехой странствия выступает безымянная носительница приданого Даже Софья не может быть воспоминанием о бессознательном рае — она теперь мать большого, погрязшего в бедности семейства

Одобрение дяди, переживающего духовный кризис в связи с пересмотром собственных воззрений на жизнь, и придание истории Александра статуса «необыкновенной» сигнализируют об иронии свершающееся «необыкновенное» на самом деле есть не только «обыкновенное», но и вечное в мире «Человекобожеская утопия» Петра Ивановича как временно позитивное в романе в противовес романтическому видению выступает лишь иллюзией, обнаруживая «конечность человека», его «лишенность дара вечной жизни», его «слабость и непостоянство»18 С другой стороны, финал романа И А Гончарова иронически не завершен, следовательно, предполагает, что обыкновенное в нем, открытое «всему», способно вместить в себя раннеромантиче-ское чудо духовного преображения — открытие героем Золотого века, невозможное на данном этапе судьбы

Следование от женщины к женщине, обретающее в романтическом романе статус странствия души в поисках абсолюта, сопрягается в «Обыкновенной истории» с тактикой рефреймирования Читатель, знакомый с повторяющимися ситуациями, содержащимися в немецких романтических текстах, ожидает, что абсолют будет найден и в «Обыкновенной истории» Однако путем рефреймирования— разрушения привычного разрешения ситуации — И А Гончаров обманывает читательские ожидания, иронизирует по поводу склонности к устоявшимся клише Таким образом, прощаясь с романтизмом, И А Гончаров своим творчеством 40-х гг убедительно демонстрирует, как ему необходим романтизм, чтобы следовать далее

В Заключении подводятся итоги исследовательской работы Анализ иронии как модуса художественности, претерпевающего метаморфозы в свете эволюции типов культурного сознания, показал, что эта категория является основополагающей, выступая «маркером» происходящих в культуре изменений В раннем немецком романтизме ирония— продукт человеческого интеллекта, жаждущего абсолюта,

18 Созина, Е К Сознание и письмо в русской литературе монография / Е К Созина —Екатеринбург Изд-воУрал ун-та, 2001 —С 338

который только мысленно предвосхищался, теоретически осмыслялся, возникал как итоговая, но неизменно отдаляющаяся точка философского конструирования или как поэтический образ Сознание совершало свой «караванный путь», даря субъекту ощущение собственной продуцирующей силы Мысль о конечности пребывания в мире сменялась стимулирующей дальнейшее созидание иронией любви и иронией жизни Печальная «улыбка духа» адресовалась Я, удовлетворенному своей вечной неудовлетворенностью Тональность улыбки менялась, когда в ее поле попадал мир, в центре которого пребывала «гармоническая банальность»— воплощение конечности Вслед за Сократом, но без его нравственно-педагогической аффектации, иенские романтики, улыбаясь, создавали серьезное— мир, в котором все мыслимое совершенство было призвано обрести в животворящем синтезе самое себя

В позднем немецком романтизме человек погружался в тотальное двоемирие Когда сверхреальный мир раскалывался на миры Бога и Сатаны, конечность, персонифицированная последним, обретала статус абсолютности Человек попадал в поле действия сил, неподвластных его частному волеизъявлению— такая ситуация раскрывается Ф В Й Шеллингом в «Философских исследованиях о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах» Человек — жертва, увидевшая гримасу судьбы и ставшая объектом ее иронии Первородный грех искупался как родовой, через свой собственный грех (Берта Л Тика), через грехи прошлых поколений (Медардус ЭТА Гофмана) человек вводился в лоно вселенского греха, свершая извилистый путь страдания-искупления, подвластный, как марионетка кукловоду («Ночные бдения» Бонавентуры), высшим силам Дух более не обладает демиургической властью, напротив, творческая личность становится жертвой конечного мира

Сознание позднеромантического человека-творца— разрушающее сознание Коль скоро «один романтик едва понимал другого», а «надежда на грядущую культуру» была «развеяна»19, оставалось свести счеты с предшествующей культурой, дарящей мечту, подвергнув ее уничтожающей насмешке

Раннеромантическая комическая ирония, открытая Жан-Полем, сохранила себя и в позднем романтизме шут, подобный Белькампо, противостоял страшной силе судьбы, шут становился монахом, следо-

19 Лукач, Г фон Душа и формы / Г фон Лукач — М Logose&teга, 2006 — С 99

вательно, в страшном мире позднего романтизма смех преображался в богоугодный акт, вознося человека к Богу-абсолюту

Преодолев французский канон, ориентирующий на замкнутую в себе безжизненную догму, русское сознание, напитанное идеями немецкого трансцендентализма и натурфилософии, устремилось к освоению миров, созидаемых Я Русские мыслители В Ф Одоевский и Ф И Тютчев объединены человеческой и духовной общностью в связи с непреходящим ощущением обаяния немецкого трансцендентализма Родовитые дворяне, светские люди, оба были лично знакомы с Ф В Й Шеллингом и горды этим Оба чудаки— в романтически-ироническом смысле противостояния «заданному миропорядку»

Роман В Ф Одоевского «Русские ночи» явился средоточием романтической иронии Энциклопедически представленная духовная жизнь поколения первой половины XIX в сопрягается с проявлением иронии свободы, дух которой исходил из «Философских писем о догматизме и критицизме» Ф В Й Шеллинга истинный философ может позволить себе духовную роскошь не склоняться ни к одной из философских систем, будучи избавлен от оков догматизма Особо претворенный хор, подобный античному хору, выражает точки зрения мыслящих людей современности, объединенных общей проблемой разрешения «задачи жизни» При этом важнейшие духовные вопросы иронически снижаются, переходя в пласт забавного, несерьезного посредством рогМ-концовок, к которым часто прибегает русская литература, уходящая от романтических клише в поисках собственного пути Просветительское соседствует с романтическим в освещении значимой проблемы России и будущего человечества, претворяясь в русском скептицизме Русский скептицизм венчает роман, проявляя себя и как всеохватное, никогда не увенчанное итогом раннеромантическое стремление к синтезу (во имя блага человечества), и как вариант философии свободы, и как вера в преодоление темноты взаимного непонимания, которая когда-нибудь найдет оправдание самой себе По принципу сопряжения общего и особенного русский скептицизм устремлен к снятию конфликта «мысли и выражения» каждой новеллы рукописи шеллингианцев, духовно подпитывая идею о том, что сама Россия создана для высокого удела примирения мировых противоречий В Ф Одоевский, в чьем повествовании прихотливо переплетаются раннеромантические и позднеромантические модификации иронии, остается русским просветителем-энтузиастом

Романтическая душа Ф И Тютчева — центр коллизий, связанных с существованием поэта в мире светских условностей и «в себе са-

мом» Раннеромантическое легкомыслие сопрягается с легкостью отношения к себе как к творцу все есть мгновение вдохновенной мысли, снизошедшего творческого откровения Тютчев-романтик проникается магией звучащего слова, но одновременно призывает к молчанию, вовлекается в состояния грез и сна, но ощущает надлом и утомительность радостно-спокойного циклизма бытия, ему ведома смерть, но не только как бесконечное, а как бездна, сопряженная с людским и природным равнодушием Ирония сопровождает гносеологический акт субъекта, устремленный в бесконечное и возвращающий Я к конечному себе, проявляет себя как ирония природы-Исиды, улыбающейся тщете человеческих устремлений, как пантеистическая ирония, сопровождающаяся равнодушным поглощением миром единичного человеческого существования Воля человека, подвластного судьбе-мойре, оказывается иллюзией— так у Ф И Тютчева воплощается ирония судьбы

Ф И Тютчев обнаруживает в себе «силу исторического чувства», заявляющего о себе в свете раннеромантического желания приблизиться к абсолюту, заданному в историософском ключе, — как ожидаемый и вечно отдаляемый от современного человечества Золотой век Запад мыслится как средоточие иронии общественности, аналогичные процессы протекают и в России, где правительство узурпировало священную монаршую власть, являя собой не только «гармоническую банальность», но и тотальное зло, мешающее претворению сокровенной идеи христианского обновления государства Современный мир, переживающий свой «железный» период, населяет сонм трагических героев, жертв истории, подобных Агамемнону, и ироничных субъектов, становящихся в центре событий, осознаваемых ими как ложные, но необходимые в истории Ф И Тютчев и В Ф Одоевский равно радеют о величии Родины, уверены в ее высоком предназначении и понимают, что история шутит с ними, мыслителями-пророками, перед которыми будущее навсегда сокрыто покрывалом Исиды

Обращение русской литературы к категории двойничества связано с усвоением фихтеанско-шеллингианской идеи существования в мире Я и не-Я, а также с открытием ЭТА Гофманом страшного сопряжения конечного и бесконечного, в вихревой центр которого попадала чувствительная душа романтического героя Раннеромантическая и позднероман-тическая модификации иронии взаимонаслаивались («Двойная жизнь» К К Павловой), ирония получала дополнительный импульс в связи с привлечением просветительского начала («Двойник, или Мои вечера в Малороссии» А Погорельского) Она же, в свою очередь, адресовалась

немецкой романтической традиции, изначально антирациональной Двой-ничество становилось выражением протеичности и пустоты «гармонической банальности», развлекая читателя в «Кто же он9» Н А Мельгунова, устрашая впоследствии в «Двойнике» Ф М Достоевского

В «Савелии Грабе » В И Даля происходит наслоение концепции новалисовской «жизни, принявшей форму книги» и гофмановско-го двойничества, возникающего в обрамлении карнавальной стихии с одновременным привнесением в происходящее просветительской идиллии разумного жизнестроительства Так реализовывала себя культурная игра, исполненная иронии, направленной на героев и читателя, от которых ускользали причинно-следственные связи происходящего

«Двойник» Ф М Достоевского стал результатом мощной творческой рефлексии, которой подверглась русско-немецкая традиция двойничества Голядкин-младший— и часть субъективного сознания, и часть породившего его общества, мыслимого как бездна, наполненная пустотой На героя, во внутренний мир которого вписывается сниженный инфернальный образ романтического врага, направлен тройной поток позднеромантической иронии повествователя, двойника и общества Духовная слабость героя, не обретшего своего места, но балансирующего между разнообразными жизненными позициями, сопряжена с иллюзией исповедания им иронии свободы, отсутствие самоиронии ввергает его в безумие, лишенное романтической возвышенности, но исполненное трагизма, охватывающего мир маленького человека Таким образом, позднеромантические коллизии посредством иронии реализуют себя на уровне онтологии человеческой души

Если Ф М Достоевский, не будучи романтиком, психологически обогащает романтическую традицию, то И А Гончаров преодолевает ее, проходя тот же путь, которым некогда шли поздние немецкие романтики,— путь иронического отрицания прежней культуры Так, «Лихая болесть» выступает средоточием иронии, которой подвергаются ценности романтизма, попавшие в зависимость от сферы конечного Ирония бидермайера в повести сопряжена с гипертрофированным восприятием самого идеала этой культуры — стремления к комфорту и удовольствию Саркастическая ирония проявляет себя как выявление Ничто, скрытого за маской мниморомантических персонажей «Счастливая ошибка» — это прощание с романтизмом на стыке встречающихся культур Герой-псевдоромантик, героиня, воссозданная в реалистическом ключе, обстановка бидермайера сопрягаются в романтическом видении случайного и необходимого, за которыми ощутимы очертания иного — социального — конфликта

В качестве научной гипотезы выдвигается и подтверждается мысль о том, что «Обыкновенная история» выступает иронической интерпретацией раннеромантического странствия, мыслимого как путь постижения непознаваемого абсолюта Следование Александра от женщины к женщине, как в шлегелевской «Люцинде», завершается, однако, не обретением божественной любви, а браком с безымянной обладательницей приданого Насмешку над наивным читателем таит в себе тактика рефреймирования, призывающая отрешиться от привычности романтического клише

Таким образом, в произведениях русского романтизма, в частности в лирике Ф И Тютчева, «Русских ночах» В Ф Одоевского, «Двойной жизни» К К Павловой, «Двойнике » А Погорельского, имело место соприсутствие раннеромантической и позднеромантиче-ской иронии Раннеромантическая ирония, выражаемая приемами иронического умолчания, недосказанности, колебаниями между точками зрения, сопрягалась с насмешкой над ценностям романтизма либо с точки зрения просветительской рассудочности, либо в связи с собственным ощущением свободы романтическим творцом Шеллингианцы В Ф Одоевский и Ф И Тютчев были способны насмехаться над трансцендентальной философией («Ночные мысли» Ф И Тютчева, эпизод Судилища и диалог о «фразах» в «Русских ночах» В Ф Одоевского), будучи уверенными в ее важности для русского сознания Утверждение и отрицание (снижение) в мироотношении связывались как единство противоположностей Бидермайер и реализм в основном используют отрицающую, снижающую потенцию позднеромантической иронии Наряду с упоминаемыми выше рефреймированием и роггй-концовками, «одомашниванием» романтических персонажей оказывается задействованным целый ряд приемов, посредством которых реализуется ирония десакрализация античного и романтического мифов (увядшие желтые цветы, Эдип и Антигона, Агасфер, странствие души в «Обыкновенной истории» И А Гончарова, «враг» Ф М Достоевского), бытовое снижение романтических ситуаций (эпизоды путешествия в «Лихой болести», распитие вина из стаканов в «Счастливой ошибке» И А Гончарова, безумие Голядкина Ф М Достоевского), недосказанность (вариант иронического умолчания), призванная держать читателя в ироническом напряжении (Вереницын И А Гончарова), пародийность романтического персонажа (Егор Адуев и Юлия Тафаева И А Гончарова), снижение романтической трактовки иронии свободы (Голядкин), внедрение комического персонажа для снижения трагизма (в «Лихой болести» известие о смерти получает носитель

комической фамилии «Меболсдринов») Очевидно, что многогранность позднеромантической иронии Ф М Достоевского сопряжена с восхождением на уровень психопоэтики, ирония И А Гончарова, напротив охватывает пласты культуры, действуя по принципу отрицания и сталкивания

Истоки культурной игры, осуществляемой, в частности, В И Далем и И А Гончаровым, кроются в романтизме автор «Ночных бдений» и в настоящее время искушает читателя тайной своего истинного имени, несмотря на узнаваемость текстов, иронически интерпретирующих знаковые произведения немецкого романтизма и немецкой классической философии В «Савелии Грабе »ив «Счастливой ошибке» запутывающиеся герои и читатель постоянно отдаляются от открытия истины

Совокупно это свидетельствовало о неоднородности и усложненности протекающих в русской литературе процессов

Г Гейне в «Романтической школе» говорил об истории литературы как о «большом морге», где каждый находит дорогих его сердцу покойников Русским авторам ушедшие творцы открывали грани их собственного творческого дара, равно как выявляли грядущей культуре ее первоосновы, давая возможность действия «хитроумной игре смещений, подмен и несознаваемых, или непризнаваемых в открытую перетолкований»20, что готовило перспективу для «игры с текстом» в культурах последующих эпох

Основные результаты исследования отражены в 41 публикации автора:

Монографии

1 Шумкова, Т Л Ирония в русской литературе первой половины XIX в в свете традиций немецкого романтизма / Т Л Шумкова — М Флинта , Наука, 2007 — 370 с

2 Шумкова, Т Л Ф В Й Шеллинг и русская литература первой половины XIX века / Т Л Шумкова — Екатеринбург Изд-во Урал ун-та , Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 2001 —204 с

3 Емельянов, Б В Романтическое сознание и его эволюция / Б В Емельянов, Т Л Шумкова // Романтизм истоки, метафизи-

20 Женнет, Ж Фигуры в 2 т / Ж Женнет — М Изд-во им Сабашниковых, 1998 —Т 2 —С 305

ка, эволюция коллективная монография — Екатеринбург УрО РАН, 2006 — С 77—108

Статьи в рецензируемых научных изданиях, включенных в реестр ВАК МОиН РФ

4 Шумкова, Т Л Позднеромантическая ирония отрицания в романе Бонавентуры «Ночные бдения» / Т Л Шумкова // Вестник ТГПУ Серия Гуманитарные науки (филология) / Томский гос пед ун-т,

2005 — Вып 3 (47) — С 65—69

5 Шумкова, Т Л «Обыкновенная история» И А Гончарова как пародия на романтический роман / Т Л Шумкова // Филологические науки — 2006 — №1 —С 11—18

6. Шумкова, Т Л Ирония как форма раннеромантического сознания в лирике Ф И Тютчева / Т Л Шумкова // Известия Уральского государственного университета Серия Гуманитарные науки —

2006 —№41 —Вып 11 —С 57—68

7 Шумкова, Т Л Ирония природы в лирике Ф И Тютчева и немецкая романтическая традиция / Т Л Шумкова // Вестник Томского государственного университета общенаучный периодический журнал бюллетень оперативной научной информации — 2006 №110 Актуальные проблемы литературоведения теоретические и прикладные аспекты / Томский гос ун-т — Томск, 2006 — С 103—108

Научные статьи

8 Шумкова, Т Л Духовный мир личности в литературно-эстетической теории В Ф Одоевского / Т Л Шумкова // Русская литература и философская мысль XVIII—XIX вв сб науч тр — Тюмень Изд-во Тюменск ун-та, 1993 —С 3—11

9 Шумкова, Т Л Философия Ф В Й Шеллинга и мотив «романтического возмездия» в творчестве В Ф Одоевского / Т Л Шумкова // Литературно-философские проблемы в контексте современных духовных исканий сб науч тр — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 1996 —С 36—45

10 Шумкова, Т Л Философия Ф В Й Шеллинга и мировоззренческие основания русского романтизма (на материале творчества В Ф Одоевского) / Т Л Шумкова // Философия Культура Образование сб науч тр — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 1996 —С 15—25

11 Шумкова, Т Л Философия искусства Ф В Й Шеллинга и иен-ская романтическая школа / Т Л Шумкова // Философия и куль-

тура сб науч тр — Екатеринбург Изд-во Урал ун-та , Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 1996 —С 47—56

12 Шумкова, Т Л Философия Фридриха Вильгельма Йозефа Шеллинга в художественном сознании русских романтиков / Т Л Шумкова // Вопросы философии и истории философии сб науч тр — Екатеринбург Изд-во Урал ун-та , Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та 1999 —С 44—52

13 Шумкова, Т Л Духовные искания В Ф Одоевского в контексте философии немецкого романтизма новелла «Сильфида» / Т Л Шумкова // Вопросы истории философии сб науч тр — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 2000 — С 47—52

14 Шумкова, Т Л Игры культуры эпохи реализма к проблеме интерпретации романтического романа в русской прозе 1840-х годов / Т Л Шумкова // Научные труды Нижневартовского государственного педагогического института — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 2003 —С 133—143

15 Шумкова, Т Л Духовная ситуация в России первой половины XIX века как результат освоения немецких романтических идей / Т Л Шумкова // Россия и Запад проблемы истории и культуры сб науч тр — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 2003 —С 250—263

16 Шумкова, Т Л Проблема изучения творческих взаимосвязей Ф И Тютчева и немецких романтиков в свете литературоведческих дискуссий / Т Л Шумкова // Малоизученные и дискуссионные проблемы отечественной истории сб науч тр — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 2005 —С 133—144

17 Шумкова, Т Л Сократовская ирония как предтеча раннероманти-ческой иронии / Т Л Шумкова // Научные труды Нижневартовского государственного гуманитарного университета — Нижневартовск Изд-во Нижневарт гуманит ун-та, 2005 — Вып 2 —С 104—127

18 Шумкова, Т Л Современные концепции иронии в лингвистике / Т Л Шумкова // Научная жизнь — М Наука, 2006 — № 6 — С 157—161

19 Шумкова, Т Л Ирония истории в творчестве немецких романтиков и Ф И Тютчева / Т Л Шумкова // Русская классика динамика художественных систем сб науч тр / Урал гос ун-т , Урал гос пед ун-т , ИФИОС УрО РАО «Словесник» // Екатеринбург [б и ], 2006 — № 1 — С 40—59

20 Шумкова, Т Л Ирония как эстетическая категория в современных литературоведческих исследованиях / Т Л Шумкова // Научные труды Нижневартовского государственного гуманитарного университета — Нижневартовск Изд-во Нижневарт гуманит ун-та, 2007 — С 83—101

21 Шумкова, Т Л Ирония в позднем немецком романтизме / Т JI Шумкова // Проблемы филологии и духовной культуры сб науч тр — Нижневартовск Изд-во Нижневарт гуманит ун-та, 2007 — С 95—120

Тезисы докладов и сообщений

22 Шумкова, Т Л Романтизм как тип культурного сознания к методологии изучения в школе и вузе / Т Л Шумкова // Современный урок Содержание, программы, методика первые методические (Пушкинские) чтения тезисы докладов и сообщений, Нижневартовск, 26—27 марта 1999 г — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 1999 — С 9—13

23 Шумкова, Т Л Романтизм как тип культурного сознания (к вопросу о методологии изучения в вузе) / Т Л Шумкова // Философия и педагогика (Вторые Соколовские чтения) материалы региональной научно-практической конференции, Нижневартовск, 17—19 мая 1999 г — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 1999 — С 139

24 Шумкова, Т Л В Ф Одоевский о путях развития русской духовности (к истории русского шеллингианства) / Т Л Шумкова // А С Пушкин и славянский мир тезисы докладов и материалы региональной научной конференции, Сургут, 20—22 мая 1999 г — Сургут Ред-изд центр СурГПИ, 1999 — С 105—108

25 Шумкова, Т Л Философия Ф В Й Шеллинга в русском романтическом сознании 30—40-х годов XIX века / Т Л Шумкова // XXI век будущее России в философском измерении материалы второго российского философского конгресса, Екатеринбург, 7— И июня 1999 г в 4 т — Екатеринбург Изд-во Урал ун-та, 1999 — Т 3 — С 139

26 Шумкова, Т Л Романтическая утопия В Ф Одоевского / Т Л Шумкова // Литература как форма существования философии материалы научной конференции, проведенной обществом ревнителей русской философии в Уральском государственном университете им А М Горького, Екатеринбург, 17 апреля 2001 года —Екатеринбург Изд-во Урал ун-та, 2001 —С 119—122

27 Шумкова, Т Л Творческие взаимосвязи философии Ф В Й Шеллинга и поэзии Ф И Тютчева в контексте литературно-философских дискуссий / Т JI Шумкова // Русская философия между Западом и Востоком материалы V Всероссийской научной заочной конференции, Екатеринбург, сентябрь —октябрь 2001 г — Екатеринбург Изд-во Урал ун-та, 2001 — С 292—296

28 Шумкова, Т Л Жанровый синтез романа Бонавентуры «Ночные бдения» / Т J1 Шумкова // Синтез в русской и мировой художественной культуре материалы Второй научно-практической конференции, посвященной памяти А Ф Лосева, Москва, 6—7 декабря 2001 г / Моек пед гос ун-т — M [б и ], 2002 — С 144—147

29 Шумкова, Т Л ФИ Тютчев и немецкая классическая философия

к вопросу о творческих взаимосвязях / Т Л Шумкова // V методические (Тютчевские) чтения тезисы докладов и сообщений, Нижневартовск, 20—21 марта 2003 г / Нижневарт пед ун-т — Нижневартовск, 2003 — С 3—6

30 Шумкова, Г Л Личность В Ф Одоевского в свете художественных интерпретаций к проблеме памяти искусства / Т Л Шумкова // Деятельностное понимание культуры как вида человеческого бытия материалы I международной научной конференции, Нижневартовск, 17—18 декабря, 2003 г — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 2003 —С 284—285

31 Шумкова, Т Л Игры культуры в романе И А Гончарова «Обыкновенная история» / Т Л Шумкова // Синтез в русской и мировой художественной культуре материалы четвертой научно-практической конференции, посвященной памяти А Ф Лосева, Москва, 27—28 ноября 2004 г / Моек пед гос ун-т — M [б и ], 2004. —С. 185—188

32 Шумкова, Т Л Философия искусства Шеллинга и романтическая ирония парадокс сопряжения / Т Л Шумкова // Современные проблемы развития образования и науки тезисы школы-семинара докторантов, аспирантов и соискателей — Нижневартовск Изд-во Нижневарт гуманит ун-та, 2005 — С 43—45

33 Шумкова, Т Л Творческая личность в свете синтеза раннероман-тической и позднеромантической иронии (на материале лирики Ф И Тютчева) / Т Л Шумкова // Синтез в русской и мировой художественной культуре материалы шестой научно-практической конференции, посвященной памяти А Ф Лосева, Москва, 24—25 ноября 2005 г / Моек гос пед ун-т — M , 2006 — С 305—310

34 Шумкова, Т Л Ирония истории в творчестве Ф И Тютчева / Т JI Шумкова // История идей и история общества материалы III всероссийской научной конференции, Нижневартовск, 22 апреля

2005 г — Нижневартовск Изд-во Нижневарт гуманит ун-та,

2006 — С 148—151

35 Шумкова, Т Л «Silentium1» Ф И Тютчева как средоточие иронии / Т Л Шумкова // Современные проблемы образования и науки тезисы школы-семинара докторантов, аспирантов и соискателей, Нижневартовск, 7 апреля 2006 г — Нижневартовск Изд-во Нижневарт гуманит ун-та, 2007 —С 31—35

Учебно-методические работы

36 Шумкова, Т Л Ранний немецкий романтизм учебно-методическое пособие / Т Л Шумкова — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 1999 —40 с

37 Шумкова, Т Л Романтизм в Германии и России учебное пособие / Т Л Шумкова —■ Екатеринбург Изд-во Урал ун-та , Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 2001 — 175 с

38 Шумкова, Т Л История зарубежной и русской литературы первой половины XIX века романтизм учебное пособие / Т Л Шумкова — М Флинта , Наука, 2002 — 240 с

39 Шумкова, Т Л Романтизм как тип культурного сознания проблемы методологии и поэтики / Т Л Шумкова // Полищук, В И, Шумкова, Т Л , Баринштейн, И Э и др Проблемы отечественной и зарубежной культурологии XIX—XX веков учебное пособие — Нижневартовск Изд-во Нижневарт пед ин-та, 2004 — С 40—69

40 Шумкова, Т Л Романтизм / Т Л Шумкова // Шумкова, Т Л, Култышева, О М, Анненкова, Н В , Лялина, Л В Эволюция типов культурного сознания учебное пособие — Нижневартовск Изд-во Нижневарт гуманит ун-та, 2007 — С 32—56

41 Шумкова, Т Л Реализм / Т Л Шумкова // Шумкова, Т Л , Култышева, О М , Анненкова, Н В , Лялина, Л В Эволюция типов культурного сознания учебное пособие — Нижневартовск Изд-во Нижневарт гуманит ун-та, 2007 —С 57—71

Подписано в печать 20 06 07 Формат 60 х 84/(6 Бумага для множительных аппаратов Печать на ризографе Уч-изд л 2,0 Тираж 100 экз Заказ 2072 ГОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет» Отдел множительной техники 620017 Екатеринбург, пр Космонавтов, 26 E-mail uspu@uspuru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Шумкова, Тамара Леонидовна

ВВЕДЕНИЕ.

Глава

ПРОБЛЕМА ИРОНИИ В ФИЛОСОФСКО-ЭСТЕТИЧЕСКИХ И

ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ.

§ 1. Лингвистические и литературно-эстетические концепции иронии теоретический аспект).

§ 2. Исторический аспект изучения иронии.

Глава

ЭВОЛЮЦИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ОБ ИРОНИИ В НЕМЕЦКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И ФИЛОСОФИИ ПЕРВОЙ

ПОЛОВИНЫ XIX В.

§ 1. Раннеромантическая ирония.

§ 2. Позднеромантическая ирония и раскол универсума.

Глава

РОМАНТИЧЕСКАЯ ИРОНИЯ — ДОМИНАНТА МИРООЩУЩЕНИЯ

В.Ф.ОДОЕВСКОГО.

§ 1. В.Ф.Одоевский — чудак, романтик, ироник.

§ 2. Романтическая ирония — основной принцип построения универсума: роман В.Ф.Одоевского «Русские ночи».

§3. Рукопись шеллингианцев — совокупность частных проявлений иронии.

Глава

РОМАНТИЧЕСКАЯ ИРОНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ

Ф.И.ТЮТЧЕВА.

§ 1. Творчество и творец в свете иронии.

§ 2. Трансцендентальный субъект в лирике Ф.И.Тютчева.

§ 3. Ирония истории в творчестве немецких романтиков и Ф.И.Тютчева.

Глава

КАТЕГОРИЯ ДВОЙНИЧЕСТВА И МЕТАМОРФОЗЫ ИРОНИИ: ОТ

РОМАНТИЗМА К «ДВОЙНИКУ» Ф.М.ДОСТОЕВСКОГО.

§ 1. Романтическая ирония и стихия двойничества в русской прозе 30—40-х годов XIX в.

§ 2. Ирония в повести Ф.М.Достоевского «Двойник».

Глава

ИРОНИЯ КАК СПОСОБ ОСВОЕНИЯ РЕАЛИЗМА В ТВОРЧЕСТВЕ

И.А.ГОНЧАРОВА 40-Х ГОДОВ.

§ 1. Повесть И.А.Гончарова «Лихая болесть»: ирония бидермайера.

§ 2. Ирония на стыке культур: повесть И.А.Гончарова «Счастливая ошибка».

§ 3. Роман И.А.Гончарова «Обыкновенная история»: ироническая интерпретация романтического странствия души.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Шумкова, Тамара Леонидовна

Актуальность диссертационного исследования «Ирония в русской литературе первой половины XIX века в свете традиций немецкого романтизма» сопряжена с тремя обстоятельствами. Во-первых, в связи с обращением к проблеме взаимодействия русской художественной культуры с мировым культурным процессом. Во-вторых, вследствие специфики современного мировоззрения, характеризующегося идеологическим и художественным многоголосием, в котором весьма существенна ирония как мироощущение и творческая позиция. В-третьих, ввиду вытекающей отсюда необходимости обращения к традициям русской классики в освоении иронии, ее использования в качестве орудия мысли, способа познания и художественного моделирования мира.

Первая половина XIX века в европейской и русской литературе началась с эпохи романтизма, имеющей в качестве «исторического факта»1 культурные границы, детерминированные социально-политическими (революции во Франции 1793 — 1848 гг., наполеоновские войны — восстание декабристов 1825 г.), философскими (открытия КГ.Фихте и Ф.В.Й.Шеллинга), литературными (роман И.В.Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» — творчество Э.Т.А.Гофмана; в России — творчество В.А.Жуковского) факторами . «Революция изменила нравы Европы — сентиментальность прошлого века стала становиться смешною, а легкая каламбурная ирония и насмешливость — уступать место то сарказму, то юмору, то необузданному доверию к фантастическим идеям»3, — писал В.Г.Белинский, воссоздавая, «хаос идей», объявших романтическое сознание.

Впервые получив теоретическое обоснование в немецкой романтической философии, ирония конституируется наукой в качестве модуса художественности, в поле действия которого способны попадать все эмоционально

1 Жирмунский В.М. Литературные течения как явление международное. Л., 1967. С. 13; см. также: Федоров Ф.П. Романтизм и бидермайер // Russian Literature. Amsterdam, 1995. V. 38. P. 241.

2 В данном случае мы исходим из причин возникновения романтизма, выведенных самим Ф.Шлегелем в 216 фрагменте. (См.: Шлегель Ф. Фрагменты // Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: В 2 т. М., 1983. Т. 1. С. 300).

3 Белинский В.Г. Тереза Дюнойе. Роман Евгения Сю // Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1982. Т. 8. С. 245. ценностные ориентиры, так как ирония абсолютно антидогматична, свободна и подвижна4.

Современное литературоведение подходит к проблеме изучения иронии в русской литературе первой половины XIX века с позиции осмысления рецепции немецких романтических идей русским. Так, Ю.В.Манн в фундаментальных трудах «Поэтика Гоголя» и «Русская литература XIX в. Эпоха романтизма» выявил, что одним из направлений развития русской романтической литературы является ирония, разрушающая саму сущность романтического конфликта, в связи с вторжением в него неромантических элементов. Отсюда подвергшийся иронии основной в раннем немецком романтизме мотив странствия, «одомашнивание инфернальных персонажей», автоирония, а также нефантастичность фантастики — особая «редукция двоемирия», иронически воссоздающая абсурдность мира, мыслимого как реальный5. В этом ключе наблюдения исследователя пересекаются с выводами, сделанными Ф.П.Федоровым в работе «Романтизм и бидермайер» относительно русского бидермайера, реабилитирующего реальность и утверждающего ценности, отвергаемые романтизмом6. В монографии О.Б.Лебедевой и А.С.Янушкевича «Германия в зеркале русской словесной культуры ХЗХ-начала XX века» утверждается мысль о том, что русские авторы, испытавшие обаяние романтической культуры Германии, усвоили и «уроки» немецкой романтической иронии. Посредством иронии сам идеальный первообраз Германии претерпел снижение, «обытовление» через образ немецкого филистера, ставший своеобразной «призмой» восприятия высокой немецкой культуры в пародийном отражении, как это предстало, в частности, в поэме

4 См.: Тюпа В.И. Художественность литературного произведения. Вопросы типологии. Красноярск, 1987. С. 140—178; Ботникова А.Б. Что осталось? (Наследие романтизма в начале XXI века) // Филологические записки Воронежского ун-та. Воронеж, 2001. Вып. 17. С. 42; Выгон М.С. Парадигмы комического в современной литературе // Современная русская литература (1990-е гг. — начало XXI в.). СПб., 2005. С. 55; Есин А.Б. Литературоведение. Культурология: Избранные труды. М., 2003. С. 267; Найман Е.А. Онтологизм иронии // Проблемы исследования знания и культуры: Сб. науч. тр. Томск, 1994. Рукоп. депонирована в ИНИОН РАН. Деп. № 49527. С. 73.

5 См.: Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. М., 1988. С. 80—120; Манн Ю.В. Русская литература XIX в. Эпоха романтизма. М., 2001. С. 168—169; 348—351; 420, 431—434.

6 См.: Федоров Ф.П. Романтизм и бидермайер. С. 251—254.

Ивана Петровича Мятлева (1796—1844) «Сенсации и замечания госпожи Кур-дюковой за границею, дан л'этранже»7.

С другой стороны в литературоведении продолжает иметь место оспариваемое настоящим исследованием мнение о том, что «ирония иенской школы о не была воспринята в России даже романтизмом» .

В работах А.Б.Ботниковой, М.М.Гиршмана, В.Н.Захарова, О.В.Зырянова, К.Г.Исупова, Е.А.Краснощековой, М.В.Отрадина, С.И.Родзевича, О.С.Рощиной, Е.К.Созиной, А.А.Фаустова, Г.К.Щенникова и др. затрагиваются аспекты иронии в творчестве русских авторов Ф.И.Тютчева, Ф.М.Достоевского, И.А.Гончарова. Однако целостного исследования, посвященного иронии как модусу художественности в ее раннеромантической и позднеромантической модификациях в свете диалектического пути, осуществляемого русской литературой от романтизма к реализму, в литературоведении не представлено.

Это определило объект настоящего исследования — духовное наследие русских авторов первой половины XIX в., в котором получила реализацию немецкая романтическая ирония. В творчестве романтиков В.Ф.Одоевского и Ф.И.Тютчева она утверждала себя в «наслоениях» модификаций, в «Двойнике» Ф.М.Достоевского стала способом углубления во внутренний мир человека, в творчестве И.А.Гончарова 40-х годов содействовала разрыву писателя с романтической культурой.

Обращение к традиции двойничества в произведениях русских авторов 20—40-х годов XIX в. Н.А.Мельгунова, В.И.Даля, Е.П.Гребенки, В.Ф.Одоевского, К.П.Павловой связано с приверженностью исследовательской логике самого «принца романтиков» Ф.В.И.Шеллинга, выдвинувшего в «Философии искусства» принцип дедуцирования — следования от общего к особенному. Сопряжение основной в немецком романтизме категории двойничества и романтической иронии дает возможность осмысления усложнения романтических коллизий, и как следствия, изменения роли, функций немецкой романти

7 См.: Лебедева О.Б., Янушкевич A.C. Германия в зеркале русской словесной культуры XIX — начала XX в. Köln, Weimar, Wien, 2000. С. 67—72.

8 Румянцев Б.Г. Категория комического в эстетике И.А. Гончарова. М., 1987. Рукоп. деп. в ИНИОН АН СССР. —Деп.№ 30041. С. 18. ческой иронии, сохраняющей свою антидогматическую сущность. Отсюда исходит предмет исследования — ирония в русском романтизме, бидермайере и реализме в свете преемственности культурного опыта немецкого раннего и позднего романтизма.

Цель диссертации состоит в выявлении особенностей функционирования иронии как модуса художественности в русской литературе первой половины XIX в. в сопряжении с диалектическим движением русской литературы от романтизма к реализму. Поставленная цель обусловила следующие задачи исследования: на основе анализа концепций иронии в современной науке рассмотреть теоретический и исторический аспекты ее изучения; выявить сущность сократовской, раннеромантической и позднероман-тической иронии на материале диалогов Платона и литературно-философских произведений немецких романтиков; исследовать романтическую иронию в творчестве В.Ф.Одоевского в сопряжении с его духовным обликом как романтика-любомудра и ироника; исходя из «антидогматизма» творчества Ф.И.Тютчева, выявить многообразие вариантов иронии в его лирических и публицистических произведениях; рассмотреть, как ключевая в романтизме категория двойничества сопрягается с романтической иронией в произведениях русских авторов 20—40-х годов XIX в. В.И.Даля, Е.П.Гребенки, Н.А.Мельгунова, К.К.Павловой; исследовать функции позднеромантической иронии в повести Ф.М.Достоевского «Двойник»; выявить, как ирония, являя себя в сфере игры культур (романтизма, бидермайера, реализма), становится выражением рефлексии романтизма в творчестве И.А.Гончарова 40-х годов.

Методологической основой исследования являются принципы типологического, культурно-исторического и психологического анализа, образцами которого выступают классические труды Ю.М.Лотмана и Ю.Н.Тынянова9, достижения германистов-теоретиков А.В.Михайлова (концепция переходности в культуре, согласно которой диалектика культурных процессов предполагает «переход и непереход; эпохи переходят одна в другую, и в то же время, из одной. . "не пускают" в другую»10), Ф.П.Федорова (концепция «катастрофического наслоения романтизмов друг на друга»11 в русской литературе).

Теоретической базой диссертации является разработанная В.И.Тюпой концепция модусов художественности как способов осуществления законов, обеспечивающих целостность художественного произведения. «Это тот или иной строй эстетической завершенности, предполагающий не только соответствующий тип героя и ситуации, авторской позиции и читательского восприятия, но и внутренне единую систему ценностей, и соответствующую ей поэтику»12, — констатирует исследователь. Предпринимаемый им исторический подход позволяет осмыслить произведение как целостность с преобладанием в ней определенной эстетической доминанты, обогащенной «конструктивным преодолением субдоминантных эстетических тенденций»13.

Достоверность исследования обеспечивается значительным объемом исследуемого материала (современные литературоведческие, философские и лингвистические работы, литературно-философские манифесты романтиков и немецких классических философов) и тщательным анализом избранных литературных произведений немецких и русских авторов первой половины XIX в.

Вышеозначенные факторы определили научную новизну диссертации, в которой впервые:

9 См.: Лотман Ю.М. О типологическом изучении культуры // Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000. С. 241—242; 449; Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю.Н. Литературная эволюция. М., 2002. С. 193.

10 Михайлов A.B. Судьба классического наследия на рубеже XVIII—XIX веков // Михайлов A.B. Обратный перевод. М., 2000. С. 21. Исследователь прибегнул к образному сравнению, почерпнутому из «Мифологии азиатского мира» Й.Герреса: «Не только у входа в Рай поставлен пламенеющий херувим, но и на всякой границе, где одна эпоха переходит в другую, грозит нам огненный меч». (Там же).

11 Федоров Ф.П. Типы искусства, существовавшие в 1800—1830-е годы // Эолова арфа. Русская романтическая лирика. Даугавпилс, 1994. С 304. Следует отметить, что, говоря о «катастрофизме» наслоений, исследователь имеет в виду «убыстренность», «стремительность» и одновременность сосуществования «различных культурных языков», постоянное «нарушение эволюционной стройности Запада» как «качество русской литературной эволюции» первой половины XIX в. (Федоров Ф.П. Романтизм и бидермайер. Р. 252 —253).

12 Тюпа В.И. Художественный дискурс (Введение в теорию литературы). Тверь, 2004. С. 37.

13 Там же. С. 52.

1) В.Ф.Одоевский представлен как творец-ироник, а его роман «Русские ночи» рассмотрен с точки зрения романтической иронии как основополагающего модуса художественности. В качестве материала для исследования романтической иронии привлекается текст «незавершенного замысла» В.Ф.Одоевского «Сегелиель»;

2) предпринято осмысление разнообразия проявлений иронии в лирике и публицистике Ф.И.Тютчева;

3) ранняя повесть И.А.Гончарова «Лихая болесть» рассмотрена с точки зрения иронии бидермайера; повесть «Счастливая ошибка» — в свете игры культур — романтизма, бидермайера, реализма;

4) разнонаправленный механизм действия позднеромантической «гофма-новской» иронии исследован в повести Ф.М.Достоевского «Двойник»;

5) выдвинута и подтверждена научная гипотеза концепции романа И.А.Гончарова «Обыкновенная история» как иронической интерпретации ран-неромантической традиции путешествия к абсолюту, вехи которого персонифицированы в образе женщины-носительницы духовного опыта героя (повесть Ф.Шлегеля «Люцинда»).

Таким образом, в диссертации выстраивается диалектическая цепь, воссоздающая метаморфозы иронии: от немецкой раннеромантической иронии, вобравшей в себя опыт Сократа (Ф.Шлегель, Новалис, Ф.В.Й.Шеллинг, Л.Тик, Жан-Поль), к позднеромантической иронии (Э.Т.А.Гофман, Бонавентура, Й.Геррес) с дальнейшим ее рассмотрением как доминанты мироощущения и в свете «катастрофического наслоения романтизмов друг на друга» (В.Ф.Одоевский, Ф.И.Тютчев), в сопряжении с мотивом двойничества (В.И.Даль, Е.П.Гребенка, Н.А.Мельгунов, К.К.Павлова), как способа воссоздания онтологии души человека («Двойник» Ф.М.Достоевского) и, напротив, в связи с разрывом с деактуализированной романтической культурой (И.А.Гончаров).

Теоретическая значимость исследования заключается в рассмотрении проблематики иронии как модуса художественности, функционирующего на определенном этапе «литературной эволюции» (первая половина XIX в.) и выявляющего специфику национального развития русской литературы в соотнесенности с литературно-философской традицией немецкого романтизма.

Практическая значимость исследования. Материалы диссертации могут быть использованы при чтении фундаментальных вузовских курсов «История русской литературы XIX в.», «История зарубежной литературы XIX в.», специальных курсов, посвященных литературно-философским проблемам романтизма, творчеству Ф.И.Тютчева, В.Ф.Одоевского, Ф.М.Достоевского, И.А.Гончарова, а также при создании учебных и учебно-методических пособий по данной тематике. Предложенные выводы представляют интерес для исследовательской практики в области типологии русской и западноевропейской литературы.

Апробация работы. Основное содержание диссертации представлено в монографии «Ирония в русской литературе первой половины XIX в. в свете традиций немецкого романтизма» (М.: Изд-во «Флинта»; Изд-во «Наука», 2007. — 370 е.). Результаты диссертационной работы отражены в 41 публикации автора, а также излагались в докладах и сообщениях, сделанных в Республиканской школе-семинаре докторантов «Актуальные проблемы современного образования и науки» (Екатеринбург — Нижневартовск, 2001 г., Нижневартовск, 2002 г.), в школе-семинаре докторантов, аспирантов и соискателей (Нижневартовск, 2005, 2006 гг.), на Втором Российском философском конгрессе «XXI век: будущее России в философском измерении» (Екатеринбург, 1999 г.), Региональной научно-практической конференции «Пушкин и славянский мир» (Сургут, 1999 г.), II, IV, VI научно-практических конференциях «Синтез в мировой художественной культуре», посвященных памяти А.Ф.Лосева (Москва, 2001, 2004, 2005 гг.), I Международной научной конференции «Деятельностное понимание культуры как вида человеческого бытия» (Нижневартовск, 2003 г.), V Методических (Тютчевских) Чтениях (Нижневартовск, 2003 г.), III Всероссийской научной конференции «История идей и история общества» (Нижневартовск, 2005 г.), IV Международной научной конференции «Русская литература в современном культурном пространстве» (Томск, 2006 г.).

Положения, выносимые на защиту

1. Раннеромантическая ирония в литературно-философских манифестах и художественных произведениях немецких романтиков проявляет себя как: 1) непреходящее стремление субъекта к абсолюту с вечным возвращением к осознанию собственной, постоянно преодолеваемой ограниченности (ирония любви, ирония жизни); 2) ирония свободы как допустимость свободного балансирования между точками зрения в «хаосе идей»; 3) романтический юмор (Жан-Поль), позволяющий субъекту через смех возвыситься над конечностью мира, где царит «гармоническая банальность» (Ф.Шлегель), и над самим собой. Позд-неромантическая ирония предстает в свете тотального распада раннероманти-ческого универсума, проявляя себя как: 1) ирония отрицания, переходящая в саркастическую иронию, подвергающую глумлению раннеромантические ценности; 2) трагическая ирония судьбы, приносящая волящего человека в жертву слепой необходимости. И раннему, и позднему романтизму присуща самоирония, позволяющая субъекту обрести собственное Я в себе.

2. В основу романа «Русские ночи» В.Ф.Одоевского, русского любомудра и ироника, — положен принцип романтической иронии, проявляющей себя как серьезно-несерьезное отношение к архиважной для человечества «задаче жизни». «Русский скептицизм» — национальный аналог раннеромантической иронии — неизменно сменяет позднеромантическую иронию и сопрягается с просветительским оптимизмом мыслителя.

3. В творчестве Ф.И.Тютчева романтическая ирония выступает основополагающим принципом и проявляет себя: 1) как несерьезное отношение творящего Як творческому акту; 2) как свободная игра романтическими ценностями, в процессе которой они утрачивают однозначность истолкования. В лирике русского поэта находят претворение варианты романтической иронии: ирония свободы, ирония природы, ирония любви; в лирике и публицистике — мировая ирония и ирония общественности с действующими в истории трагическими героями и ироничными субъектами.

4. В отличие от немецких предшественников, русские романтики остаются лояльными к просветительским идеям. Ирония получает дополнительный импульс на стыке столкновения рационально-просветительского и романтического мироотношения (А.Погорельский); являет себя в процессе следования субъекта к абсолюту с целью усовершенствования человечества и русской действительности (В.Ф.Одоевский), способна преобразовываться в раннероманти-ческий хаос с привнесением в него просветительской идиллии человека, трудящегося на благо общества (В.И.Даль); связана с присущим русской романтической прозе дидактизмом поворота судьбы, когда она оборачивается внезапной наградой за испытанное героями («Лафертовская маковница» А.Погорельского, «Савелий Граб, или Двойник» В.И.Даля).

5. Ф.М.Достоевский в повести «Двойник» углубляет романтически-иронические коллизии в сфере субъективного сознания героя, придавая им статус внутреннего рока. Герой, лишенный спасительной самоиронии, выступает и как объект иронии повествователя и как объект уничтожающей иронии, исходящей от двойника и общества. Его двойничество одновременно трагично, так как он все более погружается в страдание, и иронично, в связи с иллюзией иронии свободы, владеющей его сознанием.

6. В отношении уходящей культуры романтизма гончаровская ирония ведет себя так же, как ранее позднеромантическая ирония отрицания в отношении раннеромантической культуры («Лихая болесть»); являет собой исполненную иронии игру культур — романтизма, бидермайера, реализма («Счастливая ошибка»), выступает в качестве основополагающего модуса художественности в интерпретации раннеромантического духовного странствия («Обыкновенная история»).

Объем и структура работы. Диссертация, изложенная на 454 страницах, состоит из введения, шести глав, заключения и списка использованной литературы, включающего в себя 476 наименований.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Ирония в русской литературе первой половины XIX века в свете традиций немецкого романтизма"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Анализ иронии как модуса художественности, претерпевающего метаморфозы в свете эволюции типов культурного сознания, показал, что эта категория является основополагающей, выступая маркером происходящих в культуре изменений. А.В.Михайлов, рассуждая о процессах, проистекающих в литературе, отметил: «Можно думать, что в литературах рубежа XVIII—XIX вв. сама смена классицизма, романтизма, реализма (хотя, строго говоря, это не смена, а наслоение одного на другое и отчасти сосуществование разного и переплетающегося) говорит нам не так уж много, и сама эта смена, или сосуществование, выступает лишь как язык иного — того, что совершается на большей глубине., в самой культуре разверзается пропасть. Парадоксальным образом именно глубина пропасти — глубина совершающихся перемен — способствует сглаживанию и как бы нейтрализации процессов на поверхности»1. Иронии как мироотношению и мироощущению здесь принадлежит существенная роль. В Германии «пропасть» (метафора мировоззренческого состояния эпохи) была особенно ощутима в связи с реакцией на европейские социально-политические события. Отторжение Я от мира, не оправдавшего ожиданий индивидуума, сопровождалось глубокой рефлексией, выявившей иное Я, сопрягающее в себе острое ощущение собственной конечности и мощный потенциал зиждительной энергии — синтез «самосозидания и самоуничтожения»2, осуществляемый посредством свободной деятельности субъекта-творца.

Ирония — продукт человеческого интеллекта, жаждущего абсолюта, который только мысленно предвосхищался, теоретически осмыслялся, возникал как конечная, но неизменно отдаляющаяся точка философского конструирования или как поэтически неуловимый образ, — явилась способом утверждения Я в этом всеохватном постижении. Сознание совершало свой «караванный путь», даря субъекту ощущение собственной продуцирующей силы. При этом

1 Михайлов A.B. Судьба классического наследия на рубеже XVIII—XIX веков // Обратный перевод. С. 21.

2 Шлегель Ф. Фрагменты. С. 291. целью субъекта оставался сам путь как становление; абсолют, приближаясь, отступал вдаль, оставляя творящее Я, возвращаемое к конечному себе, в томлении по обретаемой и одновременно утрачиваемой бесконечности. «Улыбка духа», печальная улыбка, адресовалась самому себе, удовлетворенному вечной неудовлетворенностью. Тональность улыбки менялась, когда в ее поле попадал мир, поражающий несовершенством. В центре этого мира пребывал «неразвитый человек — карикатура на себя самого»3, «гармоническая банальность», воплощающая конечность. Вслед за божественно-веселым Сократом, но без его нравственно-педагогической аффектации, иенские романтики, улыбаясь, создавали серьезное — мир, в котором все мыслимое совершенство обретет в животворящем синтезе самое себя. Энергия раннеромантической иронии сильна и радостна, сила и радость были спутниками бесконечной череды «внутренних революций», свершаемых в душах героев: Генриха фон Офтер-дингена, Франца Штернбальда, Юлия. Жизнь каждого из них можно было уподобить «изумительной музыкальной пьесе»; герой, «не переставая, размышлял о ней, и всякий раз заново приходил в восторг»4.

Однако творческое сознание, уставшее от бесконечных блужданий, взрастило в себе причины неизбежного раскола созидаемого универсума — симфилософского, симпоэтического союза. Позднеромантический человек погружался в тотальное двоемирие. Когда сверхреальный мир раскалывался на миры Бога и Сатаны, конечность, персонифицированная последним, обретала статус абсолютности5. Личность балансировала в междумирии, не будучи способной к нахождению себя в себе. Когда «двоемирие Бог-Сатана сменялось единомирием судьбы»6, человек попадал в поле действия сил, неподвластных его частному волеизъявлению — такая ситуация раскрывается Шеллингом в «Философских исследованиях о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах». Человеку уготована роль Иуды, предавшего Христа добровольно, но и в силу высшего судьбоносного предначертания. Человек — тво

3 Шлегель Ф. Фрагменты. С. 292.

4 Тик Л. Странствия Франца Штернбальда. С. 19.

5 См.: Федоров Ф.П. Романтизм и бидермайер. Р. 243.

6 Там же. рец собственной судьбы, однако это только иллюзия, питаемая присущим ему тщеславием; на самом деле человек — жертва, увидевшая гримасу судьбы и ставшая объектом ее иронии. Первородный грех искупался как родовой; через свой собственный грех (Берта Тика), через грехи прошлых поколений (Медар-дус Гофмана) человек вводился в лоно общечеловеческого греха, свершая извилистый путь страдания-искупления, подвластный, как марионетка кукловоду («Ночные бдения» Бонавентуры), высшим силам.

Дух более не обладает демиургической властью; напротив, творческая личность становится жертвой конечного мира. Окруженный марионетками, человек обманывается в собственных чувствах (Натанаэль и Олимпия, Ната-наэль и Клара Гофмана); запутанность его во всемирной лжи несет в себе иронию, насмешку жизни, утратившей истинность.

Сознание позднеромантического человека-творца — разрушающее сознание. Объектом разрушения выступают священные раннеромантические ценности: любовь, дружба, познание трансцендентального субъекта, устремленного к бесконечности. Коль скоро «один романтик едва понимал другого», у а «надежда на грядущую культуру» была «развеяна» , оставалось свести счеты с предшествующей культурой, дарящей мечту. Отсюда пародийный смех, требующий «для себя серьезного в плане эстетической игры с ним, как бы подбиваемый изнутри бесом., такой пародийный, заведомо зажигающийся от противоположного смех, и может быть последователен лишь тогда, когда осмеивает самое священное для себя. Таков смех у алтаря, у гроба»8.

Гофман боготворил иенцев, но упоен в «Серапионовых братьях» смехом над «Генрихом фон Офтердингеном», Бонавентура-Шеллинг подвергает в «Ночных бдениях» глумлению дорогие его сердцу открытия трансцендентальной философии, Геррес творит легенду о Поэзии, Философии и Фантазии, смешанных с житейской грязью, а над ними витают грациозные образы сказки, вплетенной в канву великого новалисовского романа.

7 Лукач Г. фон. Душа и формы. С. 99.

8 Михайлов A.B. Культура комического в столкновении эпох. С. 109.

Раннеромантическая комическая ирония, открытая Жан-Полем, сохранила себя и в позднем романтизме: «Урдар-озеро», дарящее всемогущество самоиронии, обретение себя в собственном Я, самоузнавание через смех, избавляло дух от бездны, в которую он, зависимый от «демонизированного мироздания», погружался, увлекаемый роком. Шут, подобный Белькампо, противостоял страшной силе судьбы; шут становился монахом, следовательно, в страшном мире позднего романтизма смех преображался в богоугодный акт, смех возносил человека к Богу-абсолюту, к обретению мига гармонии с миром и собой.

Русская культура чутко отозвалась на происходящее. Всю первую половину XIX века в России характеризует напряженный интерес к немецкой классической философии, приобщение к которой, по свидетельству В.Г.Белинского, означало «быть современным»9. Преодолев французский канон, ориентирующий на замкнутую в себе безжизненную догму, русское творческое сознание, напитанное идеями немецкого трансцендентализма и натурфилософии, устремилось к освоению миров, созидаемых Я.

Два русских мыслителя, к творчеству которых мы обращаемся в настоящем исследовании, объединены мировоззренческой, человеческой, духовной общностью в связи с непреходящим ощущением обаяния немецкого трансцендентализма. Одоевский и Тютчев — оба родовитые дворяне, светские люди. Оба были лично знакомы с Шеллингом и горды этим. Оба чудаки — в романтически-ироническом смысле. Одоевский оказывается наследником стернианского конька, но в шеллингианском, объективно-идеалистическом выражении, проявляющем себя как склонность к всеохватному жизнеутверждающему синтезу, в который равно вовлекаются бытовое и бытийное.

Синтез всего (от ингредиентов вдохновенно создаваемых блюд до Поэзии и Философии, слившихся в грядущей «религиозной эпохе человечества») есть вечно отдаляющийся абсолют, объект неистощимого энергичного стрем

9 Белинский В.Г. Руководство к познанию теоретической и материальной философии. Сочинение Александра Петровича Татаринова // Собр. соч.: В 9 т. М., 1981. Т. 7. С. 511. ления. Стремление порождало скептицизм, но, не в духе философского агностицизма, а как раннеромантическую иронию — стимулятор бесконечного познания и творчества. Однако не только для себя, как было у иенских романтиков, а для всего человечества, и в первую очередь, для России. Поэтому скептицизм Одоевского сопровождает эпитет «русский», сообщающий продуцирующей деятельности романтика этический, просветительский смысл. Человек ограничен, он осознает свои границы, гносеологические и творческие, видя смысл собственного существования в их преодолении в свете непреходящих актов самоусовершенствования.

Будучи светским человеком, Одоевский хорошо знаком с «духом гостиных», поэтому его ирония, направленная, как у иенцев, на «гармоническую банальность», выступает в качестве иронии не только романтика, но и знатока, рационально оценивающего светскую пустоту. Он, Рюрикович, не мог стать ее частью, отсюда его чудачества в свете, его салон, отражающий общественный и личностный дуализм: дворяне и входящая в силу разночинная интеллигенция, столь симпатичная душе Одоевского, но столь чуждая светскому обществу с его пониманием приличий, размытостью восприятия жизненно истинного и ложного. Русский любомудр носил в себе иронию жизни, балансируя в меж-думирии светского и несветского, истинного и неистинного. Отсюда его страдающие герои, жертвы иронии жизни — баронесса Дауерталь в «Княжне Ми-ми», более яркая Зинаида в «Княжне Зизи», рассказчик, в одиночестве встречающий Новый год в одноименной повести.

Русские ночи» — «книга итогов» — расценивается нами как средоточие иронии. Универсум, романтическое пульсирующее все, легло в основу построения романа. Энциклопедически представленная духовная жизнь поколения первой половины XIX в. сопрягается с проявлением иронии свободы, дух которой исходил из «Философских писем о догматизме и критицизме» Шеллинга: истинный философ может позволить себе духовную роскошь не склоняться ни к одной из философских систем, будучи избавлен от оков догматизма и долженствования. Особо претворенный хор, подобный античному хору, выражает точки зрения мыслящих людей современности, объединенных общей проблемой разрешения «задачи жизни». Однако важнейшие духовные вопросы ставятся на балу, иронически снижаются, переходя в пласт забавного, несерьезного посредством роШ-концовок, к которым часто прибегает русская литература, уходящая от романтических клише в поисках собственного пути.

Важным представляется переплетение фантастического и реального в историях, которые содержала рукопись шеллингианцев: «все описываемое просто переключалось в другую плоскость: происходило "на самом деле", но не объяснялось и в тоже время не мистифицировалось, даже не усложнялось, но просто оставалось в своей собственной сфере загадочно-неопределенного, странно-повседневного. На этой почве развивалась тончайшая пародия романтической тайны, романтической формы слухов и недостоверных случайных суждений».10 При этом сопряжение серьезного и несерьезного — заповедь шлегелевской иронии — не предается забвению, а, напротив, получает разворачивание. Каждая человеческая судьба, пульсирующая со страниц шеллинги-анской рукописи, выступает частью «загадки жизни»; «покрывало Исиды», воспеваемое немецкими и русскими романтиками вслед за Кантом, ниспадает лишь отчасти, ибо никому не дано приблизить абсолют, овладеть полным знанием в его синтетической нерасторжимости, которую запечатлевали древние на своих «пальмовых листиках» и «дощечках».

Нерешенная задача жизни еще более отдаляется от своего разрешения на «забавном» Судилище, где факты перепутываются, люди не слышат друг друга, а живые судьбы-аргументы ее постижения, не могут быть сопряжены в свете путаницы в единое целое. Истина, не родившись, попадает в бездну, а голос, раздающийся оттуда, принадлежит неизвестно кому.

И все же Одоевский-просветитель сменяет Одоевского-романтика в освещении значимой проблемы России и будущего человечества. Еще недавно друзья-философы с улыбкой вспоминали лозунги шеллингианской эпохи, но теперь с серьезностью возвращаются к ним, веря, что Россия создана для вы

10 Манн Ю.В. Гоголь // История всемирной литературы: В 9 т. М., 1989. Т. 6. С. 375. сокого удела примирения мировых противоречий, романтически отражающихся в конфликте «мысли и выражения». Русский скептицизм венчает роман, проявляя себя и как всеохватное, никогда не увенчанное итогом раннеро-мантическое стремление к синтезу (однако во имя блага человечества), и как вариант философии свободы, и как вера в преодоление темноты взаимного непонимания, которая когда-нибудь, в векторно-открытом грядущем, найдет оправдание самой себе. Одоевский, в чьем повествовании прихотливо переплетаются раннеромантические и позднеромантические варианты иронии, остается русским просветителем-энтузиастом.

Личность Тютчева несет в себе романтический комплекс противоречий. Острослов, дипломат, светский человек, привычно лавирующий в гостиных, где решались проблемы частной карьеры и политически важные вопросы, он скучает и утомляется от суетности света; романтическая душа поэта напряжена от дуализма существования, смешения в ней конечного и бесконечного. Раннеромантическое легкомыслие, праздность — прибежище богоподобного творчества — сопрягается с легкостью отношения к себе как к творцу: никакого надрыва, декларативности, толстых тетрадей — проводников в вечное — все есть фрагмент вдохновенной мысли, снизошедшего творческого откровения.

Фрагмент, равновеликий вечному; миг откровения, но только миг, — такова духовная установка Тютчева-романтика, которому ведома магия звучащего слова, но для кого актуален призыв к молчанию, кто проникает в одновременное состояние сна, бодрствования, грезовидения, но ощущает надлом и утомительность радостно-спокойного циклизма бытия, кому ведома смерть не только как бесконечное, но и как бездна, сопряженная с людским и природным равнодушием.

Отсюда ирония, пронизывающая творчество Тютчева, ирония как «базисная онтологическая категория»11. Она сопровождает гносеологический акт субъекта, устремленный в бесконечное и возвращающий Я к конечному себе; Исупов К.Г. Онтологические парадоксы Ф.И.Тютчева («Сон на море»). С. 27. проявляет себя как ирония природы-Исиды, улыбающейся тщете человеческих устремлений; как пантеистическая ирония, сопровождающаяся равнодушным поглощением миром единичного человеческого существования. Воля человека, подвластного судьбе-мойре, оказывается иллюзией — так у Тютчева воплощается ирония судьбы.

Возлюбленный и поэт Тютчева перерастают границы романтического: они более не явлены в единстве; над ними довлеет разобщающий конечный мир, принимающий их в себя. Отсюда тютчевская ирония по поводу романтического творчества и романтической любви и познания. Вероятно, русский поэт вкладывает в такую трактовку и личное ощущение жизни.

12

Тютчев обнаруживает в себе «силу исторического чувства» ; она заявляет о себе в свете раннеромантического желания приблизиться к абсолюту, заданному в историософском ключе, — как ожидаемый и вечно отдаляемый от современного человечества Золотой век. Катастрофизм исторических событий порождает «хаос идей» в осмыслении иронического витка истории: с одной стороны, смерть и суетность человеческого существования, с другой — мысль о том, что это есть преддверие сотворения новой исторической общности, современного православного Востока. Мировая ирония кроется в отношении к России Запада, осознающего мощь русского государства, но не желающего принять ее. Запад мыслится как средоточие иронии общественности, связанной с секуляризацией католической церкви; аналогичные процессы протекают и в России, где правительство узурпировало священную монаршую власть. Современное правительство, направляющее Россию на путь западной цивилизации, предстает объектом тютчевской иронии. Это не только «гармоническая банальность», это тотальное зло, мешающее претворению сокровенной идеи христианского обновления России, призванной возглавить воцеркв-ленную Восточную империю.

12 Григорьев A.A. Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства // Григорьев A.A. Искусство и нравственность. M., 1986. С. 49.

Современный мир, переживающий свой «железный» период, населяет сонм трагических героев, жертв истории, подобных Агамемнону, и ироничных субъектов, становящихся в центре событий, осознаваемых как ложные, но необходимые в истории. Ход истории исполнен иронии, ибо настоящее в нем отрицает величие прошлого, обретая черты фарса, и когда это завершится, поэту неведомо.

Тютчев и Одоевский равно радеют о величии Родины, уверены в ее высоком предназначении, и понимают, что история шутит с ними, мыслителями-пророками, перед которыми будущее навсегда сокрыто покрывалом Исиды.

В настоящем исследовании мы обратились к важнейшей категории романтизма — двойничеству. Его источник кроется в философском дуализме сознания романтиков. «Шеллингизм, — писал А.А.Григорьев, — . .в первоначальной форме своей завлекал своим таинственным тождеством сознающего я и сознаваемого не-я, приводил. к стихийному раздвоению, был узаконением, оправданием этого раздвоения — или, действуя другими, внешне мистическими своими сторонами, увлекал благородные, ищущие цельности, ищущие успокоения и центра души в какие-то заоблачные выси, где их обманывали призрачные формы примирения в прошедшем, отжитом мире. Новое учение смело ставило всеобъемлющий принцип., дразня в тоже время душу своими отвлеченными таинственными сторонами»13.

Другой вдохновляющей силой был Гофман, открывший русскому сознанию фантастический абсурдный мир двойников-автоматов, приносящих страдание чувствительным душам, впускающим их в свою жизнь в силу роковых обстоятельств. Немецкий романтик открыл страшное сопряжение конечного и бесконечного, в вихревой центр которого попадает чувствительная душа романтического героя, претерпевая губительные метаморфозы. Фантастическое, сопряженное с инфернальным, уживалось с просветительским; на стыке рассудка и воображения возникала ирония («Двойник, или Мои вечера в

13 Григорьев A.A. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Григорьев A.A. Искусство и нравственность. С. 142.

Малороссии» Антония Погорельского). Она же, в свою очередь, адресовалась немецкой романтической традиции, изначально антирациональной.

Романтическая ирония любви оборачивалась двойничеством в качестве результата трагического вмешательства социальных коллизий — в «Двойнике» Гребенки несчастный влюбленный, обретая двойника, становился причастным бесконечности, божественности. Светская девушка в «Двойной жизни» Павловой пребывает в междумирии, принимая светскую мораль за истину, отношения с пустым человеком за подлинное чувство. У нее есть ночной друг — ее второе Я — и одновременно случайно появившийся возлюбленный. О молодом умершем велся праздный разговор; ведь свет равно безразличен к вопросам истинности жизни и смерти, к вопросам человечности. Однако Цецилии этот человек, преображенный грезой, открывает новые грани бытия. Ирония в том, что она не внемлет ему, совершая ошибку, — вечная ирония судьбы древней Кассандры. Но голос не покидает Цецилию и во время заблуждения — финал остается раннеромантически иронически незавершенным. Человеческое Я есть жертва конечного, тесные границы которого, в силу свершающейся иронии жизни, лишают его возможности вырваться в бесконечный мир.

Конечное как протеичное и пустое получает персонификацию в повести Мельгунова «Кто же он?». Вашиадан — инфернальный персонаж и одновременно светский человек, вписывающийся в общество-театр: здесь никто не живет, все лишь играют роль. А если роль дается трудно, то на любительской сцене всегда найдется дублер, вызывающий восхищение публики. То, что у Мельгунова пока забавляет читателя, у Достоевского обретет страшные черты внутреннего рока. А пока появление двойника, есть ирония, адресованная свету, «гармонической банальности», и читателю, не могущему понять, кем на самом деле является Вашиадан. Ирония связана и с «одомашниванием» (Ю.В.Манн) инфернального персонажа, его бытовым снижением, влекущим за собой разрушение романтического мифа.

Ирония человеческих судеб двойников-братьев способна принять «форму книги» в прихотливых переплетениях жизней, где веселье непредсказуемо соседствует со слезами в «веселой относительности» бытия и где сказочное, книжное преодолевается жизнью и ею же облагораживается. Такова ситуация, возникающая в «Савелии Грабе, или Двойнике» Даля. Двойничество, могущее стать по-гофмановски страшным, становится радостным через преодоление трудностей жизни, через труд. Так просветительское, соседствуя с романтическим, разрешает романтическую коллизию, но и разрушает ее.

Двойник» Достоевского стал результатом мощной творческой рефлексии, которой подверглась русско-немецкая традиция двойничества. Двойник, Голядкин-младший, — и часть субъективного сознания, и часть породившего его общества, мыслимого как бездна, наполненная Ничем, пустотой. Романтическая концептосфера — мотивы марионеточности-деревянности, всесилия высказанного вслух желания, неукротимого рока, нивелирующего личное волеизъявление, волшебства, личностного замещения, получают у Достоевского разворачивание в онтологическом плане. Герой одновременно выступает и как объект иронии повествователя, и как объект уничтожающей иронии, идущей от двойника и бездушного общества, в которое несчастный не вписался в силу балансирования между собой и иным, кем он хотел бы стать, в связи с исповеданием им иллюзорной иронии свободы. Отсутствие самоиронии Голядкина не как единичных кратковременных актов, а как жизненной позиции, сообщает ему трагизм непреодоленной ограниченности. С другой стороны, герой, увлекаемый внутренним роком, остается больным и одиноким человеком, вызывающим глубокую жалость читателя и повествователя.

Достоевский, отталкиваясь от найденного романтиками, создает новый мир, в центре которого — дисгармоничная «банальность», неспособная к преодолению жестокости внешнего мира, продуцирующей бездуховности собственной внутренней жизни. Духовная слабость героя ввергает его в безумие, лишенное романтической возвышенности. Голядкинское страдание двойниче-ством исполнено трагизма. «В этих случаях боль приходит к личности. изнутри, рождаясь вместе с нею. Страдание — конститутивная черта трагического героя, как бы удостоверяющая его личностность»14.

Если Достоевский существенно психологически и онтологически обогащает романтическую традицию, то Гончаров преодолевает ее, проходя тот же путь, которым некогда шли поздние немецкие романтики, — путь иронического отрицания прежней культуры. Так, «Лихая болесть» выступает средоточием иронии бидермайера, которой подвергаются ценности романтизма, попавшие в зависимость от сферы конечного, что выражается посредством активного использования приема роМ-концовок, снижающих романтическое видение целостного мира природы; «одомашнивания» инфернального персонажа; комического истолкования смерти. Сопутствующая бидермайеровской иронии саркастическая ирония проявляет себя как выявление Ничто, скрытого за маской мниморомантических персонажей.

Счастливая ошибка» — это прощание с романтизмом на стыке встречающихся культур. Герой-псевдоромантик, героиня, воссозданная в реалистическом ключе, обстановка бидермайера, сопрягаются в романтическом видении случайного и необходимого, за которыми ощутимы очертания иного — социального — конфликта.

В качестве гипотезы мы выдвигаем и обосновываем мысль о том, что «Обыкновенная история» выступает иронической интерпретацией раннеро-мантического повествования, где странствие мыслилось как путь постижения непознаваемого абсолюта. Следование Александра от женщины к женщине, как в шлегелевской «Люцинде», завершается, однако, не обретением божественной любви, а браком с безымянной обладательницей приданого. Герой процветает в Железном веке, однако, иронически незавершенный финал романа оставляет его открытым для неизвестных жизненных метаморфоз, среди которых, возможно, найдет свое претворение и Золотой век.

Таким образом, в произведениях русского романтизма, в частности, в лирике Тютчева, «Русских ночах» Одоевского, «Двойной жизни» Павловой,

14 Тюпа В.И. Художественность литературного произведения. С. 129.

Двойнике.» А.Погорельского имело место соприсутствие раннеромантиче-ской и позднеромантической иронии. Раннеромантическая ирония, выражаемая приемами иронического умолчания, недосказанности, колебаниями между многообразными точками зрения, сопрягалась с недоверием к ценностям романтизма и насмешкой над ними либо с точки зрения просветительской рассудочности, либо в связи с собственным ощущением свободы романтическим творцом. Шеллингианцы Одоевский и Тютчев были способны насмехаться над трансцендентальной философией («Ночные мысли» Тютчева, эпизод Судилища и диалог о «фразах» в «Русских ночах» Одоевского), будучи уверенными в ее важности для русского сознания. Утверждение и отрицание (снижение) в мироотношении сопрягались как единство противоположностей.

Бидермайер и реализм в основном используют отрицающую, снижающую потенцию позднеромантической иронии. Наряду с упоминаемыми выше рефреймированием и роШ-концовками, «одомашниванием» романтических персонажей, оказывается задействованным целый ряд приемов, посредством которых реализуется ирония: десакрализация античного и романтического мифов (увядшие желтые цветы, Эдип и Антигона, Агасфер, странствие души в «Обыкновенной истории» Гончарова, «враг» Достоевского); бытовое снижение романтических ситуаций (эпизоды путешествия в «Лихой болести», распитие вина из стаканов в «Счастливой ошибке» Гончарова, безумие Голядкина Достоевского); недосказанность (вариант иронического умолчания), призванная держать читателя в ироническом напряжении (Вереницын Гончарова), пародийность романтического персонажа (Егор Адуев и Юлия Тафаева Гончарова); внедрение комического персонажа для снижения трагизма (в «Лихой болести» известие о смерти получает родственник — носитель комической фамилии «Меболсдринов»). Сама романтическая трактовка иронии свободы подверглась ироническому снижению в «Двойнике» Достоевского.

Очевидно, что многогранность позднеромантической иронии Достоевского сопряжена с восхождением на уровень психопоэтики, ирония Гончарова, напротив охватывает пласты культуры, действуя по принципу отрицания и сталкивания.

Истоки культурной игры, осуществляемой, в частности, Далем и Гончаровым, кроются в романтизме: автор «Ночных бдений» и в настоящее время искушает читателя тайной своего истинного имени, несмотря на узнаваемость текстов, иронически интерпретирующих знаковые произведения немецкого романтизма и немецкой классической философии. В «Савелии Грабе.» и в «Счастливой ошибке» запутывающиеся герои и читатель постоянно отдаляются от открытия истины, становясь объектом авторской игры.

Гейне в «Романтической школе» сделает жестокое замечание: «История литературы — это большой морг, где всякий отыскивает покойников, которых любит и с которыми состоит в родстве. Когда среди великого множества ничтожных трупов я вижу здесь Лессинга или Гердера с их величавыми человеческими лицами, мое сердце бьется сильнее. Как могу я пройти мимо, не коснувшись легким поцелуем ваших бледных губ!»15. Такова ирония Гейне в адрес литературного процесса, где умершие открывают живым творцам грани их собственного творческого дара, а грядущей культуре — ее первоосновы, давая возможность действия «хитроумной игре смещений, подмен и несознаваемых, или непризнаваемых воткрытую перетолкований»16.

Несомненно, русские авторы, к творчеству которых мы обращались, именно так относились к Шеллингу, Жан-Полю, Ф.Шлегелю, Новалису, Тику, Гофману, Зольгеру. Взгляд назад им был необходим, чтобы двигаться далее, преодолевая «пропасть», возникающую между культурами, которую они заполняли игрой, «хаосом идей» и многогранной иронией, унаследованной из немецкого романтизма и в, итоге, направляемой на романтизм.

Так открывалась перспектива для «игры с текстом» в культурах последующих эпох.

15 Гейне Г. Романтическая школа. С. 156—157.

16 Женнет Ж. Фигуры: В 2 т. М., 1998. Т. 2. С. 305.

Список научной литературыШумкова, Тамара Леонидовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Аванесов, Р.И. Достоевский в работе над «Двойником» Текст. / Р.И. Аванесов // Творческая история. Исследования по литературе. М.: Никитинские субботники, 1927. — С. 154—190.

2. Аверинцев, С.С. / Агасфер Текст. / С.С. Аверинцев // Мифологический словарь; под ред. Е.М. Мелетинского. — М: Советская энциклопедия, 1991, — С. 13.

3. Автухович, Т.Е. «Русские ночи В.Ф.Одоевского»: позитивизм в зеркале романтизма Текст. / Т.Е. Автухович // Автухович, Т.Е. Поэзия риторики: очерки теоретической и исторической поэтики: монография. — Минск: РИВШ, 2005. — С. 148—157.

4. Азбукин, В. И.А.Гончаров в русской критике (1847—1912) Текст. / В.И. Азбукин. — Орел: Электрич. типография. М.Л. Миркина, 1916. — 293 с.

5. Айхенвальд, Ю. Тютчев Текст. / Ю. Айхенвальд // Айхенвальд, Ю. Силуэты русских писателей: в 2 т. М.: Терра — книжный клуб; Изд-во «Республика», 1998, —С. 116—124.

6. Аксаков, И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева Текст. / И.С. Аксаков. —М.: Типография М.Г. Волчанинова, 1886. — 327 с.

7. Аксаков, И.С. Ф.И.Тютчев и его статья «Римский вопрос и папство» Текст. / И.С. Аксаков // Ф.И. Тютчев: pro et contra: антология. — СПб.: Изд-во Русской Христианской гуманитарной академии, 2005. — С. 146—184.

8. Андреева, В., Ровнер, А. Змей, Камень Текст. / В. Андреева, А. Ровнер // Энциклопедия символов, знаков, эмблем; авт.-сост. В. Андреева, В. Куклев, А.Ровнер. — М.: Локид-Миф, 1999. — С. 199—200; 226—229.

9. Аникст, A.A. «Фауст» Гете: Лит. комментарий Текст. / А.А.Аникст. — М.: Просвещение, 1979. — 240 с.

10. Ю.Аношкина, В.Н. Мировоззрение и слово поэта: Современные проблемы изучения поэтического наследия Тютчева Текст. / В.Н. Аношкина // Литературоведческий журнал. — 2004. — № 18. — С. 3—25.

11. Апостолос-Кападонна, Д. Словарь христианского искусства Текст. / Д. Апостолос-Кападонна. — Челябинск: Урал 1ЛТ), 2000. — 267 с.

12. Аронсон, М., Рейсер, С. Литературные кружки и салоны Текст. / М.Аронсон, С.Рейсер. — М.: Аграф, 2001. — 400 с.

13. Ашимбаева, Н.Т. Достоевский. Контекст творчества и времени: монография Текст. / Н.Т.Ашимбаева. — СПб.: Серебряный век, 2005. — 288 с.

14. Балакин, В.Д. Между сказкой и реальностью Текст. / В.Д. Балакин // Сафрански Р. Гофман. — М.: Молодая гвардия, 2005. — С. 5—14.

15. Балакшина, Ю.В. Текст. Комическое в романе И.А.Гончарова «Обыкновенная история» (Юмор как эстетическая доминанта художественного целого) / Ю.В.Балакшина: Автореф. дис. . канд. филол. н. — СПб.: [б.и.], 1999. — 18 с.

16. Бальзак, О. де. Собр. соч. Текст.: в 15 т. / О. де Бальзак. — М.: Худож. лит., 1951.

17. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика Текст. / Р.Барт; сост., общ. ред., вступит, ст. Г.К.Косикова. — М.: Радуга, 1994. — 616 с.

18. Барт, Р. Нулевая степень письма Текст. / Р. Барт // Семиотика: Антология; сост. Ю.С. Степанов, изд-е 2-е, испр. и доп. — М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. — С. 327—370.

19. Батюшков, К.Н. Стихотворения Текст. / К.Н.Батюшков. — М.: Худож. лит., 1988. —320 с.

20. Бахтин, М.М. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук Текст. / М.М.Бахтин. — СПб.: Азбука-классика, 2000. — 336 с.

21. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского Текст. / М.М.Бахтин. — М.: Худож. лит., 1972. — 470 с.

22. Бахтин, М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса Текст.: монография / М.М.Бахтин. — М.: Худож. лит, 1990. —543 с.

23. Бахтин, М.М. Эпос и роман Текст. / М.М.Бахтин. — СПб.: Азбука, 2000. — 304 с.

24. Белинский, В.Г. Взгляд на русскую литературу 1847 года Текст. // Собр. соч.: в 9 т. / В.Г. Белинский. — М.: Худож. лит., 1982. — Т. 8. — С. 337—412.

25. Белинский, В.Г. Петербургский сборник Текст. // Собр. соч.: в 9 т. / В.Г. Белинский. — М.: Худож. лит., 1982. — Т. 8. — С. 121—156.

26. Белинский, В.Г. Руководство к познанию теоретической материальной философии. Сочинение Александра Петровича Татаринова Текст. // Собр. соч.: в 9 т. / В.Г. Белинский. — М.: Худож. лит., 1981. — Т. 7. — С. 511—512.

27. Белинский, В.Г. Сочинения князя В.Ф.Одоевского Текст. // Собр. соч.: В 9 т. / В.Г. Белинский. — М.: Худож. лит., 1981. — Т. 7. — С. 102—126.

28. Белинский, В.Г. Тереза Дюнойе. Роман Евгения Сю Текст. // Собр. соч.: В 9 т. / В.Г. Белинский. — М.: Худож. лит., 1982. — Т. 8. — С. 240—259.

29. Белопольский, В.Н. Достоевский и философская мысль его эпохи Текст.: монография / В.Н. Белопольский. — Ростов: Изд-во Рост, ун-та, 1987. —208 с.

30. Бем, А.Л. Исследования. Письма о литературе Текст. / А.Л. Бем. — М.: Языки славянской культуры, 2001. — 448 с.

31. Бент, М.И. Немецкая романтическая новелла: Генезис, эволюция, типология Текст. / М.И. Бент — Иркутск: Изд-во Иркутск пед. ин-та, 1987. —120 с.

32. Беньямин, В. Теория искусства ранних романтиков и Гете Текст. / В.Беньямин // Логос. — 1992. — Вып. 4. — С. 151—158.

33. Берков, П. Из истории русской пародии XVIII—XX вв. Текст. / П. Берков // Вопросы литературы. — 1957. — Вып. 5. — С. 220—268.

34. Берковский, Н.Я. Романтизм в Германии Текст. / Н.Я. Берковский — Л.: Худож. лит., 1973. — 568 с.

35. Берковский, Н.Я. Статьи о литературе Текст. / Н.Я. Берковский. — М.; Л.: Гослитиздат, 1962. — 452 с.

36. Берковский, Н.Я. Статьи и лекции по зарубежной литературе Текст. / Н.Я Берковский. — СПб.: Азбука- классика, 2002. — 480 с.

37. Берковский, Н.Я. Тютчев Текст. / Н.Я. Берковский // Тютчев, Ф.И. Полное собрание стихотворений. — М.: Худож. лит., 1987. — С. 5—42.

38. Бернандт, Г.Б. Одоевский и Бетховен. Страницы из истории русской бетховенианы Текст. / Г.Б. Бернандт. — М.: Сов. композитор, 1971. — 52 с.

39. Берновская, Н.М. О романтической иронии в творчестве Э.Т.А.Гофмана Текст. / Н.М. Берновская: Автореф. дис. канд. филол. н. [б.и.]М., 1971.—16 с.

40. Блок, A.A. Ирония Текст. // Собр. соч.: в 6 т. / A.A. Блок. — Л.: Худож. лит., 1982. — Т. 4. — С. 100—105.

41. Богуславский, В. Скептицизм Текст. / В. Богуславский // Философская энциклопедия: в 5 т. / Под ред. Ф.В.Константинова. — М.: Советская энциклопедия, 1970. — Т. 5. — С. 23

42. Бонавентура. Ночные бдения Текст. / Бонавентура. — М.: Наука; отв. ред. A.B. Гулыга, 1990. — 254 с.

43. Борев, Ю.Б. Эстетика Текст.: в 2 т / Ю.Б.Борев. — Смоленск: Русич, 1997. —Т. 1. —576 е.; Т. 2. —640 с.

44. Ботникова, А.Б. Гофман и русская литература (Первая половина XIX века). К проблеме русско-немецких типологических связей Текст. / А.Б.Ботни-кова. — Воронеж: Изд-во Воронеж ун-та, 1977. — 206 с.

45. Ботникова, А.Б. Немецкий романтизм: диалог художественных форм Текст.: монография / А.Б. Ботникова. — Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та., 2003. — 341 с.

46. Ботникова, А.Б. Романтическая ирония и преодоление монологизма Текст. / А.Б. Ботникова // Филологические записки Воронежского гос. ун-та. — Воронеж: Воронеж, ун-т. — 2000. — Вып. 14. — С. 108—114.

47. Ботникова, А.Б. Что осталось? (Наследие романтизма в начале XXI века) Текст. / А.Б. Ботникова // Филологические записки. Воронежского университета. — Воронеж: Воронеж, ун-т. — 2001. — Вып. 17. — С. 36—46.

48. Боцяновский, В.Ф. Князь В.Ф.Одоевский и общество посещения бедных в С.-Петербурге Текст. /В.Ф. Боцяновский. — СПб.: С-Петербургская гос. типография, 1899. — 25 с.

49. Брюсов, В .Я. Ф.И.Тютчев. Смысл его творчества Текст. / В.Я. Брюсов // Тютчев Ф.И. Стихотворения. — М.: Прогресс-Плеяда, 2004. — С. 462— 482.

50. Большой толковый словарь русского языка Текст.; под ред. С.А.Кузнецова. — СПб.: Норинт, 2000. — С. 1507.

51. Булгаков, С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения Текст. / С.Н.Булгаков. М.: Республика, 1994. — 415 с.

52. Булдакова, Е.Р. Книга В.Ф.Одоевского «Русские ночи» и интеллектуальная культура его времени Текст. / Е.Р. Булдакова: Автореф. дис. . канд. филол. н. СПб. [б.и.], 1998. — 17 с.

53. Буткова, Н.В. Образ Германии и немцев в творчестве Ф.М.Достоевского Текст. / Н.В. Буткова. — Волгоград, 2000. Рукоп. депонирована в ИНИОН РАН. — Деп. № 55866. от 14. 08. 2000 г. — 54 с.

54. Бухштаб, Б.Я. Стихи Тютчева о времени // Бухштаб Б.Я. Фет и другие Текст. / Б.Я. Бухштаб. СПб.: Академический проект, 2000. — С. 64—74.

55. Вайман, С.Т. Тютчевское Текст. / С.Т. Вайман // Филологические науки. — 1978. — № 6. — С. 23—34.

56. Вайнштейн, О.Б. Истолкуйте мое наваждение Текст. / О.Б. Вайн-штейн // Литературное обозрение. — 1991. — № 12. — С. 68—70.

57. Вайнштейн, О.Б. Язык романтической мысли. О философском стиле Новалиса и Фридриха Шлегеля Текст. / О.Б.Вайнштейн / РГГУ. — М.: [б.и.], 1994. —80 с.

58. Ванслов, В.В. Эстетика романтизма Текст. / В.В. Ванслов. — М.: Искусство, 1966. — 404 с.

59. Васильева, Е. Опыт интерпретации романа И.А.Гончарова «Обыкновенная история» Текст. / Е. Васильева // Литература: сб. науч. тр. вузов Лит. ССР. — Вильнюс: Lietuv. TSR, 1989. — № 31 (2). — С. 30—43.

60. Виндельбанд, В. Избранное: Дух и история Текст. / В. Виндельбанд

61. М.: Юристъ, 1995. — 687 с.

62. Виткоп-Менардо, Г. Гофман сам свидетельствующий о себе и о своей жизни Текст. / Г. Виткоп-Менардо: пер. и сост. М. Бент — Челябинск: Урал LTD., 1999. —325 с.

63. Вольперт, Л. Ирония в прозе Пушкина и Стендаля («Капитанская дочка» и «Красное и черное») Текст. / Л. Вольперт // Лотмановский сборник; под ред. Л.В. Киселевой. — М.: ОГИ, 2004. — С. 270—280.

64. Воробьева, М.С. Особенности повествования в повести И.А.Гончарова «Лихая болесть» Текст. / М.В. Воробьева // Художественный текст и культура: Материалы междунар. науч. конф. (2—4 октября 2003 г.).

65. Владимир: б.и., 2004. — С. 128—133.

66. Вригт, Г.Х. фон. Три мыслителя Текст. / Г. X. фон Вригт. — СПб.: Блиц, 2000. — 256 с.

67. Габитова, P.C. Философия немецкого романтизма Текст. / P.C. Га-битова. — Л.: Наука, 1978. — 288 с.

68. Гайденко, П.П. Прорыв к трансцендентному Текст. / П.П. Гайден-ко. — М.: Республика, 1997. — 495 с.

69. Гайм, Р. Романтическая школа. Вклад в историю немецкого ума Текст. / Р. Тайм. — М.: Солдатенков, 1891. — 782 с.

70. Галенко, С.П. Идея трансцендентализма в западноевропейской философии Текст. / С.П. Галенко // Историко-философский ежегодник — 92. — М.: Наука, 1992. — С. 46—64.

71. Гартман, Н. Эстетика Текст. / Н. Гартман. — Киев: Ника-Центр, 2004. — 640 с.

72. Гачева, А.Г. «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется.» (Достоевский и Тютчев) Текст. / А.Г. Гачева. — М.: ИМЛИ РАН, 2004. — 640 с.

73. Гегель, Г.В.Ф. Эстетика Текст.: в 4 т. / Г.В.Ф. Гегель. — М.: Искусство, 1973. — Т. 4. — 676 с.

74. Гейне, Г. Кто впервые в жизни любит. Текст. / Г.Гейне // Собр. соч.: В Ют. —М.:Худож. лит., 1956. —Т. 1. —С. 112.

75. Гейне, Г. Романтическая школа Текст. / Г.Гейне // Собр. соч.: В 10 т. М., 1958. Т. 6. С. 143—280.

76. Гельдерлин, Ф. Рейн Текст. / Ф.Гельдерлин // «Свободной музы при-ношенье.»: Европейская романтическая поэма. — М.: Московский рабочий, 1988. —С. 63—69.

77. Гете, И.В. Природа и искусство Текст. / И.В. Гете // Избранное: в 2 т. СПб.: ИЧП фирма «Кристалл», ТОО «Респекс», 1997. — Т. 1. — С. 167.

78. Гете, И.В. Природа Текст. / И.В. Гете // Гете И.В. Избранное. М.: Худож. лит, 1963. — С. 488—490.

79. Гете, И.В. Фауст Текст. / И.В. Гете // Гете И.В. Избранное: в 2 т. — СПб. : ИЧП фирма «Кристалл», ТОО «Респекс», 1997. —. Т. 2. — 560 с.

80. Гинзбург, Л.Я. О литературном герое Текст. / Л.Я.Гинзбург. — Л.: Сов. писатель, 1979. — 232 с.

81. Гинзбург, Л.Я. О лирике Текст. / Л.Я. Гинзбург. — М.: Интрада, 1997. —415 с.

82. Гиривенко, А.Н. Из истории русского художественного перевода первой половины XIX века. Эпоха романтизма Текст.: учеб. пособие / А.Н.Гиривенко. — М.: Изд-во «Флинта», Изд-во «Наука», 2002. — 280 с.

83. Гиршман, М.М. Литературное произведение: теория художественной целостности Текст. / М.М.Гиршман. — М.: Языки славянской культуры, 2002. — 528 с.

84. Глан, М. Из истории русского романтизма тридцатых годов Текст. / М.Глан // Русская речь. — 1935. — № 7—8. — С. 97—121.

85. Гоголь, Н.В. Собр. соч. Текст. / Н.В. Гоголь: В 6 т. — М.: Худож. лит., 1952.

86. Голубева, О.Д. В.Ф.Одоевский Текст. / О.Д. Голубева. — СПб.: Изд-во Рос. нац. библиотеки, 1995. — 187 с.

87. Гончаров, И.А. Письма столичного друга к провинциальному жениху Текст. / И.А. Гончаров // Гончаров, И.А. Повести и очерки. — Л.: Худож. лит., 1937. —С. 15—181.

88. Гончаров, И.А. Неизданные стихи Текст. / И.А. Гончаров // Звезда. — 1938. — № 5. — С. 243—245.

89. Гончаров, И.А. Собр. соч. Текст.: в 5 т. / И.А.Гончаров. — М.: Лек-сика-Ьех1са, 1996. — Т. 1. — 592 с.

90. Горнфельд, А.Г. На пороге двойного бытия Текст. / А.Г. Горнфельд // Ф.И.Тютчев: pro et contra: Антология. — СПб.: Изд-во Русской Христианской гуманит. академии, 2005. — С. 230—246.

91. Готорн, Н. Мастер красоты Текст. / Н. Готорон // Искусство и художник в зарубежной новелле XIX века: Сб. произведений — Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1986. — С. 388—407.

92. Гофман, Э.Т.А. Собр. соч. Текст.: в 6 т. / Э.Т.А.Гофман. — М.: Ху-дож. лит., 1996—2000.

93. Гоцци, К. Сказки для театра Текст. / К. Гоцци // Гольдони К. Комедии. Гоцци К. Сказки для театра. Альфьери В. Трагедии. — М.: Худож. лит, 1971. —С. 323—530.

94. Гребенка, Е.П. Рассказы пирятинца Текст. / Е.П. Гребенка // Избр. произведения. — Киев: Радянський письменник, 1954. — С. 19—82.

95. Грехнев, В.А. Романтическая ирония и абсолют Текст. / В.А. Грех-нев // Сюжет и время: Сб. науч. тр. / Коломен. гос. пед. ин-т. — Коломна: [б.и.], 1991. —С. 23—27.

96. Гражис, П. Достоевский и романтизм: Текст.: монография / П.Гражис. — Вильнюс: Москлас, 1979. — 172 с.

97. Грешных, В.И. Ранний немецкий романтизм: фрагментарный стиль мышления Текст./ В.И.Грешных: монография. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1991. — 144 с.

98. Григорович, Д.С. Литературные воспоминания (Отрывок) Текст. / Д.С.Григорович // Одоевский В.Ф. Последний квартет Бетховена. — М.: Сов. рабочий, 1982. — С. 369—371.

99. Григорьев, A.A. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина Текст. / A.A. Григорьев // Григорьев A.A. Искусство и нравственность. — М.: Современник, 1986. — С. 70—188.

100. Григорьев, A.A. Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства Текст. / A.A. Григорьев // Григорьев, A.A. Искусство и нравственность. — М.: Современник, 1986. — С. 31—69.

101. Григорьев, A.A. И.С.Тургенев и его деятельность. По поводу романа «Дворянское гнездо» (Современник, 1859 г. № 1). Письма к ГГ. А. К.-Б.

102. Статья четвертая и последняя Текст. / A.A. Григорьев // Соч.: в 2 т. — М.: Худож. лит, 1990. —Т. 2. —С. 171—211.

103. Гридина, Т.А. Языковая игра: стереотип и творчество Текст. / Т.А.Гридина / Урал. гос. пед. ин-т. — Екатеринбург: [б.и.], 1996. — 214 с.

104. Гроссман, Л.П. Проблема реализма у Достоевского Текст. / Л.П.Гроссман // Вестник Европы. — Пг., 1917. — № 2. — С. 65—99.

105. Гроссман, Л.П. Тютчев и сумерки династий Текст. / Л.П.Гроссман // Ф.И.Тютчев: pro et contra. — СПб.: Изд-во Русской Христианской гуманитарной академии, 2005. — С. 380—407.

106. Грязнова, А.Т. Ученик Гофмана или предшественник Щедрина? (Анализ «Сказки о мертвом теле, неизвестно кому принадлежащем») В.Ф.Одоевского Текст. / А.Т.Грязнова // Русский язык в школе. — 2004. — № 2. — С. 52—60.

107. Гузь, H.A. Художественная система романов И.А.Гончарова Текст. / H.A. Гузь: Автореф. дис. . д-ра филол. н. М.: [б.и.], 2001.— 34 с.

108. Гулыга, A.B. Шеллинг Текст. / A.B. Гулыга. — М.: Соратник, 1994. —320 с.

109. Гуревич, П.С. Игра Текст. / П.С. Гуревич // Культурология XX века: Энциклопедия. — СПб.: Алетейя, 1998. — С. 236.

110. Гюнтер, X. Эстетика государства и трагедия смеха Текст. / X. Гюнтер // ОНС: Общественные науки и современность. — М., 1992. — № 4. — С. 87—96.

111. Даль, В.И. Савелий Граб, или Двойник Текст. / В.И. Даль // Соч.: в 3 т. — М.: О.Вольф, 1883. — Т. 2. — С. 108. — 223 с.

112. Дарский, Д.С. Чудесные вымыслы: О космическом сознании в лирике Ф.И.Тютчева Текст. / Д.С. Дарский. — М.: Товарищество скоропеча-ти А.А.Левенсон, 1914. — 127 с.

113. Дементьев, В.В. Непрямая коммуникация и ее жанры Текст. / В.В.Дементьев; под ред. В.Е.Гольдина / Ин-т русск. яз., лит. и журналистикипри филолог, факультете Саратов, гос. ун-та — Саратов: Изд-во Саратов, унта, 2000. — 248 с.

114. Денисова, Г.В. В мире интертекста: язык, память, перевод Текст. / Г.В.Денисова. — М.: Азбуковник, 2003. — 298 с.

115. Денисова, И.Э. Пушкинские цитаты и реминисценции в «Обыкновенной истории» И.А.Гончарова Текст. / И.Э.Денисова // Филологические науки. — 1990. — № 2. — С. 26—36.

116. Державин, Г.Р. Бог, Фелица Текст. / Г.Р.Державин // Антология русской поэзии: в 2 т. — М.: Терра, 1997. — Т. 1. — С. 199—206.

117. Дилакторская, О.Г. «Двойник» и «Мертвые души». К проблеме диалога текстов Текст. / О.Г. Дилакторская // Русская речь. — 1998. — № 4.1. С. 3—11.

118. Дилакторская, О.Г. Мотив зеркала в повести «Двойник» Ф.М.Достоевского Текст. / О.Г. Дилакторская // Литература в целостном контексте культуры: Всерос. межвуз. конф.: Доклады. Биробиджан, 1996. С. 5—15.

119. Динесман, Т.Г. Ф.И.Тютчев. Страницы биографии (К истории дипломатической карьеры) Текст. / Т.Г. Динесман. — М.: ИМЛИ РАН, 2004.160 с.

120. Дмитриева, Л.С. Комическое в эстетической концепции Ф.М.Достоевского Текст. — Донецк, 1983. Рукоп. депонирована в ИНИОН АН СССР. — Деп. № 12919 от 10. 05. 1983 г. — 12 с.

121. Дьяченко, А. Евгений Павлович Гребенка Текст. / А. Дьяченко // Гребенка Е.П. Избранные произведения. М.: Худож. лит., 1954. — С. 3 —18.

122. Евнин, Ф.И. Об одной историко-литературной легенде Текст. / Ф.И. Евнин // Русская литература. — 1965. — № 3. — С. 3—26.

123. Евстратов, Н.Г. Гончаров на путях к роману (к характеристике раннего творчества). Текст. / Н.Г. Евстратов / Мин-во Просвещения Казах. ССР / Уральский пед. ин-т им. А.С.Пушкина: Ученые записки — Уральск, 1955. —Т. 2. —Вып. 6. —С. 171—215.

124. Егорова, В.И. В.Ф.Одоевский в общественной жизни 20—40-х годов XIX века Текст. / В.И. Егорова: Автореф. дис. . канд. ист. н. М.: [б.и.], 1989. —24 с.

125. Емельянов, Б.В. Три века русской философии (XVIII—XX вв.) Текст. / Б.В. Емельянов. — Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1997. — 226 с.

126. Емельянов, JI.H. Гоголь и ранний Достоевский: тема двойничест-ва и романтическая традиция Текст. // Романтизм в литературном движении: сб. науч. тр. / Твер. гос. ун-т. — Тверь: [б.и.], 1997. — С. 144—147.

127. Еремеев, А.Э. Русская философская проза Текст.: монография / А.Э. Еремеев. — Томск: Изд-во Томск ун-та, 1989. — 192 с.

128. Ермоленко, С.И. Лирика М.Ю.Лермонтова: жанровые процессы Текст.: монография / С.И. Ермоленко / Урал. гос. пед. ин-т. — Екатеринбург: [б.и.], 1996. —420 с.

129. Ермоленко, С.И. Характер монолога в ранней лирике М.Ю.Лермонтва (1831-го июня 11 дня) Текст. / С.И. Ермоленко // Проблема стиля и жанра в русской литературе XIX века: сб. науч. тр. — Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1991. — С. 21—34.

130. Есин, А.Б. Литературоведение. Культурология: Избранные труды Текст. / А.Б.Есин — М.: Изд-во «Флинта»; Изд-во «Наука», 2003. — 352 с.

131. Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики Текст. / Жан-Поль. — М.: Искусство, 1981.— 448 с.

132. Женнет, Ж. Фигуры Текст.: В 2 т. — М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. —Т. 2.-472 с.

133. Жилякова, Э.М. И.А.Гончаров и Вальтер Скотт (некоторые наблюдения) Текст. / Э.М. Жилякова // Проблемы метода и жанра: сб. науч. тр.

134. Томск: Изд-во Томск, ун-та, 1998. — Вып. 13. — С. 197—214.

135. Жилякова, Э.М. Традиции сентиментализма в творчестве раннего Достоевского Текст. / Э.М. Жилякова. — Томск: Изд-во Томск ун-та, 1989.272 с.

136. Жирмунский, В.М. Гете в русской литературе Текст. / В.М.Жирмунский. — Л.: Наука, 1981. — 674 с.

137. Жирмунский, В.М. Литературные течения как явление международное Текст. / В.М.Жирмунский: Материалы V Конгресса Междунар. ассоциации по сравнительному литературоведению (Белград, 1967). Доклады советской делегации. — Л.: Наука, 1967. — 20 с.

138. Жирмунский, В.М. Немецкий романтизм и современная мистика Текст. / В.М.Жирмунский. — СПб.: Axioma, 1996. — 232 с.

139. Жирмунский, В.М. Религиозное отречение в истории романтизма Текст. / В.М.Жирмунский. — М.: Наука, 1969. — 83 с.

140. Жуковский, В.А. Полн. собр. соч. и писем Текст. / В.А.Жуковский: в 20 т. — М.: Языки русской культуры, 2000. — Т. 2. — 760 с.

141. Загидуллина, М.В. Двойничество Текст. / М.В.Загидуллина // Достоевский: Эстетика и поэтика. Челябинск: Металл, 1997. — С. 150—151.

142. Замотин, И.И. Романтический идеализм в русском обществе и литературе 20—30-х годов XIX столетия Текст. / И.И.Замотин. — СПб.: Типография М.А. Александрова, 1907. — 432 с.

143. Захаркин, A.A. Новые черты русского романа 40-х годов XIX века («Обыкновенная история» И.А.Гончарова и «Рудин» И С.Тургенева) Текст.: ав-тореф. дис. канд. филол. н. / A.A. Захаркин. — М.: [б.и.], 1993. — 19 с.

144. Захаров, В.Н. Двойничество Текст. / В.Н. Захаров // Достоевский: Эстетика и поэтика. — Челябинск: Металл, 1997. — С. 151.

145. Захаров, В.Н. Система жанров Достоевского (типология и поэтика) Текст.: монография / В.Н.Захаров. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1985. — 209 с.

146. Захаров, В.Н. Фантастическое в творчестве Ф.М.Достоевского Текст.: автореф. дис. . канд. филол. н. /В.Н.Захаров. —Петрозаводск: [б.и.], 1975. —25 с.

147. Зеньковский, В.В. Гоголь и Достоевский Текст. / В.В. Зеньков-ский // О Достоевском; под ред. А.Л.Бема. — Прага: Legiografíe. Praha XIII, 1929. —С. 65—76.

148. Зеньковский, В.В. История русской философии Текст. / В.В.Зеньковский: в 2 т. — Л.: ЭТО, 1991. — Т 1. — Ч. 1. — 222 с.

149. Золотницкий, Н.Ф. Цветы в легендах и преданиях Текст. / Н.Ф. Зо-лотницкий. — М.: Фирма «Т- Око», 1987. — 362 с.

150. Зольгер, К.В.Ф. Эрвин Текст. / К.В.Ф. Зольгер. — М.: Искусство, 1992. —432 с.

151. Зырянов, О.В. «Образ мыслителя» в лирике Ф.И.Тютчева 1830-х годов (к проблеме драматического) Текст. / О.В. Зырянов // Проблема стиля и жанра в русской литературе XIX века: сб. науч. тр. — Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1991. — С. 34—44.

152. Иванов, В.И. Борозды и Межи: Опыты эстетические и критические Текст. / В.И. Иванов. — М.: Мусагет, 1916. — 351 с.

153. Иванова, И.Н. Ирония: Из истории понятия Текст. / И.Н. Иванова // Вестник Ставропольского гос. пед. ун-та: Социально-гуманитарные науки. — Ставрополь: [б.и.], 1997. — Вып. 10. — С. 57—66.

154. Иванова, И.Н. Современные концепции иронии Текст. / И.Н. Иванова // Филология, журналистика, культурология в парадигме современного научного знания / Ставроп. гос. пед. ин-т. — Ставрополь: [б.и.], 2004. — Ч. 1. —С. 13—18.

155. Иванова, О.В. Ирония в романе Ф.Сологуба «Мелкий бес» Текст. / О.В. Иванова // Литературоведческий журнал. — 2000. — № 13—-14. — Ч. 2. —С. 250—278.

156. Иванюк, Б.П. Стихотворение-троп как тип художественного целого (на материале произведений Ф.И.Тютчева) Текст. / Б.П. Иванюк: Авто-реф. дис. . канд. филол. н. — Киев: [б.и.], 1988. — 16 с.

157. Из бумаг князя В.Ф.Одоевского Текст. // Русский архив. — 1864. — № 7—8. — С. 804—850.

158. Ирония Текст. // Литературный энциклопедический словарь; под ред. В.М.Кожевникова, П.А.Николаева. — М.: Советская энциклопедия, 1987. —С. 132.

159. Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи Текст. / О.С. Иссерс. — М.: Едиториал УРСС, 2002. — 284 с.

160. Исупов, К.Г. Онтологические парадоксы Ф.И.Тютчева («Сон на море») Текст. / К.Г. Исупов // Типологические категории в анализе литературного произведения как целого: сб. науч. тр. / Кемер. гос. ун-т. — Кемерово: [б.и.], 1983. —С. 21—29.

161. Калинин, И.А. Утопия: «между полезным и забавным»: («4338 год» В.Ф.Одоевского) Текст. / И.А. Калинин // Вестник молодых ученых: Гуманитарные науки. — СПб.: Изд-во СПб ГУ, 1998. — № 3. — С. 7—18.

162. Калинников, Л.А. Постулаты практического разума в свете кантов-ской философии истории Текст. / Л.А.Калинников // Кантовский сб. — Калининград: Изд-во Калиниград. ун-та, 1983. — Вып. 8. — С. 12—26.

163. Каменский, З.А. Русская философия начала XIX века и Шеллинг Текст. / З.А.Каменский. — М.: Наука, 1980. — 326 с.

164. Кант, И. Антропология с прагматической точки зрения Текст. / И. Кант // Соч.: в 8 т. — М.: Чоро, 1994. — Т. 7. — С. 137—376.

165. Кант, И. Критика способности суждения Текст. / И. Кант // Собр. соч.: в 8 т. — М.: Чоро, 1994. — Т. 5. — 414 с.

166. Кантор, В. Иная Европа Федора Тютчева Текст. / В. Кантор // Вестник Европы, 2004. — Т. 12. — С. 191—206.

167. Канунова, Ф.З. Еще раз о соотношении романтизма и реализма: к проблеме свободы и необходимости в русской классической литературе Текст. / Ф.З.Канунова // Проблема метода и жанра: сб. науч. тр. — Томск: Изд-во Томск ун-та, 1991. — Вып. 17. — С. 3—16.

168. Карельский, А.В. От героя к человеку. Два века западноевропейской литературы Текст. / А.В. Карельский. — М.: Сов. писатель, 1990. — 399 с.

169. Карлгоф, В.И. Живописец / В.И.Карлгоф // Искусство и художник в русской прозе первой половины XIX века: сб. произведений. — JL: Изд-во Лениград ун-та, 1989. — С. 43—54.

170. Карташова, И.В. Этюды о романтизме Текст. / И.В.Карташова / Тверской ун-т. — Тверь: [б.и.], 2002. — 189 с.

171. Касаткина, Т.А. Эмоционально-ценностная ориентация иронии и ее воплощение в романе «Бесы» Достоевского (Образ Николая Ставрогина) Текст. / Т.А.Касаткина // Филологические науки. — 1993. — № 2. — С. 69—80.

172. Касумова, С.Ф. Литературно-критические воззрения В.Ф.Одоевского Текст. / С.Ф. Касумова: Автореф. дис. . канд. филол. н.1. Баку: б.и., 1990. — 25 с.

173. Кашина, Н.В. Эстетика Ф.М.Достоевского Текст.: учеб. пособие / Н.В.Кашина. — М.: Высшая школа, 1989. — 288 с.

174. Киносита, Т. Ирония судьбы или ирония романтическая? По поводу трагедии героя рассказа «Кроткая» Текст. / Т. Киносита // Достоевский и мировая культура: альманах. — М.: Раритет-Классика плюс, 1999. — № 12.1. С. 13—17.

175. Киреевский, И.В. Избранные статьи Текст. / И.В. Киреевский — М.: Современник, 1984. — 383 с.

176. Кирпичников, А. Достоевский и Писемский. Опыт сравнительной характеристики Текст. / А.Кирпичников. — Одесса: Типо-лит. штаба Одесского военного округа, 1884. — 88 с.

177. Князь Владимир Федорович Одоевский. Переписка с великой княгиней Марией Павловной, великой герцогиней Саксен-Веймар-Эйзенах Текст.; составление, подготовка текста, вступительная статья и комментарии Е.Е.Дмитриевой. — М.: ИМЛИ РАН, 2006. — 374 с.

178. Ковач, А. О смысле и художественной структуре повести Достоевского «Двойник» Текст. / А. Ковач // Достоевский: Материалы и исследования. — Л.: Наука, 1976. — С. 57—65.

179. Козлова, A.B. Феномен двойничества и формы его выражения в русской прозе 1820 — 30-х годов Текст. / A.B. Козлова: автореф. дис. . канд. филол. н. — Томск: [б.и.]. 1999. — 16 с.

180. Козырев, Б.М. Письма о Тютчеве Текст. / Б.М.Козырев // Литературное наследство. — М: АН СССР, 1988. — Т. 97: в 2 кн. — Кн. 1. «Ф.И.Тютчев». — С. 70—131.

181. Компаньон, А. Демон теории. Литература и здравый смысл Текст. / А. Компаньон. — М.: Прогресс, 2001. — 336 с.

182. Кононенко, Е.И. Ирония как эстетический феномен Текст. / Е.И. Кононенко: автореф. дис. . канд. филос. н. — М.: [б.и.], 1987. — 24 с.

183. Кононенко, Е.И. Эстетический диапазон иронии Текст. / Е.И.Кононенко // Проблемы эстетической культуры и искусства: сб. науч. тр.; под ред. Е.Г.Яковлева. — М., 1982. Рукоп. депонирована в ИНИОН АН СССР. —Деп. № 12022 от 04. 01. 1983 г. —С. 108—118.

184. Котляревский, H.A. Князь Владимир Федорович Одоевский, автор «Русских ночей» Текст. / Н.А.Котляревский // Котляревский, H.A. Старинные портреты. — СПб.: Типография М.М.Стасюлевича, 1907. — С. 135—153.

185. Краснощекова, Е. И.А.Гончаров и русский романтизм 20—30-х годов Текст. / Е. Краснощекова // Известия АН СССР. Серия литературы и языка, 1975. — Т. 34. — № 4. — С. 304—316.

186. Краснощекова, Е. И.А.Гончаров. Мир творчества Текст.: монография / Е. Краснощекова. — СПб.: Пушкинский фонд, 1997. — 496 с.

187. Крекнина, Л.И. Христианско-мифологическая традиция в русской литературе 30—40-х гг. XIX в. Текст. / Л.И. Крекнина. — Тюмень: Изд-во Тюмен. ун-та, 1997. — 78 с.

188. Кубасов, И.А. Князь Владимир Федорович Одоевский: Биографический очерк Текст. / И.А. Кубасов. — СПб.: Типография главного упр. уделов, 1903. — 116 с.

189. Кузнецов, О.Н., Лебедев В.И. Достоевский о тайнах психического здоровья Текст. / О.Н. Кузнецов; В.И. Лебедев. — М.: Изд-во Российского открытого ун-та, 1994. — 168 с.

190. Куклев, В., Гайдук, Д. Пчела Текст. / В. Куклев, Д. Гайдук // Энциклопедия символов, знаков, эмблем / Авт.-сост. В.Андреева, В.Куклев, А.Ровнер. — М.: Локид-Миф, 1999. — С. 409—410.

191. Кулишкина, О.Н. «Психологические заметки» В.Ф.Одоевского: «Афористическая одежда» «Совершеннейшей системы» Текст. / О.Н.Ку-лишкина // Филологические науки. — 1998. — № 1. — С. 31—40.

192. Кулишкина, О.Н. Русская афористика первой половины XIX века Текст. О.Н. Кулишкина / СПбГУ. — СПб.: [б.и.], 2003. — 120 с.

193. Кулишкина, О.Н. Фаустовская тема в художественном мире «Русских ночей» В.Ф.Одоевского Текст. / О.Н. Кулишкина // Русская литература. — 1996. — № 2. — С. 126—132.

194. Кьеркегор, С. Наслаждение и долг Текст. / С. Кьеркегор. — Рос-тов-н/Д.: Феникс, 1998. — 416 с.

195. Кьеркегор, С. Страх и трепет Текст. / С. Кьеркегор. — М.: Терра, 1998. —384 с.

196. Кьеркегор, С. О понятии иронии Текст. / С. Кьеркегор // Логос.1993. — № 4. — С. 176—203.

197. Лебедева, Н.С. Образ художника у Гофмана и Одоевского Текст. / Н.С. Лебедева // СВОЕ и ЧУЖОЕ в европейской культурной традиции: Литература. Язык. Музыка: сб. науч. тр. / Нижегородский гос. ун-т. — Н.Новгород: [б.и.], 2000. — С. 244—245.

198. Лебедева, Н.С. Способы изображения мысли в романе В.Ф.Одоевского «Русские ночи» Текст. / Н.С. Лебедева // Грехневские чтения: сб. науч. тр. / Нижегородский гос. ун-т. — Н.Новгород: [б.и.], 2001. —С. 46—49.

199. Лебедева, О.Б. Русская высокая комедия XVIII века: Генезис и поэтика жанра Текст.: монография / О.Б.Лебедева. — Томск: Изд-во Томск ун-та, 1996. —356 с.

200. Лебедева, О.Б., Янушкевич, A.C. Германия в зеркале русской словесной культуры XIX-начала XX века Текст.: монография / О.Б.Лебедева, A.C. Янушкевич. — Köln, Weimar, Wien: Bohlau Verlag, 2000. — 172 с.

201. Левина, Л.А. Авторский замысел и художественная реальность (Философский роман В.Ф.Одоевского «Русские ночи») Текст. / Л.А. Лебедева // Известия АН СССР: Серия литературы и языка. — 1990. — Т. 49.1. —С. 31—40.

202. Лейбов, Р. «Лирический фрагмент» Тютчева: Жанр и контекст Текст. / Р. Лейбов. — Тарту: Tartu ulikooli kirjastus, 2000. —143 с.

203. Лейдерман, Н.Л. Постреализм: Теоретический очерк Текст. / Н.Л. Лейдерман / Уральское отделение РАН, Урал. гос. пед. ин-т; Ин-т фи-лол. исследований и образовательных стратегий «Словесник». — Екатеринбурга [б.и.], 2005. — 244 с.

204. Лермонтов. Ю.М. Текст. / М.Ю. Лермонтов. Собр. соч.: в 4 т. М.: Худож. лит., 1958.

205. Лермонтовская Энциклопедия Текст. М.: Советская энциклопедия, 1981. —784 с.

206. Леэметс, Х.Д. Метафора в русской романтической прозе 30-х годов XIX века (На материале произведений А.А.Бестужева-Марлинского, Н.А.Полевого и В.Ф.Одоевского) Текст. / Х.Д. Леэметс: Автореф. дис. . канд. филол. н. — Тарту: [б.и.], 1974. — 24 с.

207. Литературные манифесты западноевропейских романтиков Текст. — М.: Изд-во МГУ, 1980. — 639 с.

208. Лихачев, Д.С. Внутренний мир художественного произведения Текст. / Д.С.Лихачев // Вопросы литературы. — 1968. — № 8. — С. 74—87.

209. Лихачев, Д.С. Смех как мировоззрение Текст. // Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. Смех как мировоззрение. — СПб.: Алетейя, 2001. — С. 342—403.

210. Лобыцына, М.В. Своеобразие русской фантастической повести 1820 1830 гг. (Н.В.Гоголь и В.Ф.Одоевский) Текст. / М.Ф. Лобыцына: автореф. дис. . канд. филол. н. — М.: [б.и.], 1991. — 16 с.

211. Логинова, Н.И. К вопросу об иронии у А.С.Пушкина («Капитанская дочка») и у Ф.М.Достоевского («Подросток») Текст. / Н.И. Логинова // Вестник Московского ун-та. — Сер. 9: Филология. — М.: Изд-во МГУ, 1999. — № 5. — С. 16—26.

212. Ломагина, М.Ф. К вопросу о позиции автора в «Двойнике» Достоевского Текст. / М.Ф. Ломагина // Филологические науки. — 1971. — № 5. — С. 3—13.

213. Лосев, А.Ф. Ирония античная и романтическая Текст. / А.Ф. Лосев // Эстетика и искусство. — М.: Искусство, 1966. — С. 54—84.

214. Лосев, А.Ф. История античной эстетики Текст. / А.Ф. Лосев. — М.: Искусство, 1969. — 716 с.

215. Лосев, А.Ф. Музыка как предмет логики Текст. / А.Ф.Лосев // Лосев А.Ф. Форма. Стиль. Выражение. — М.: Мысль, 1995. — С. 405—602.

216. Лосев, А.Ф. Прометей Текст. / А.Ф.Лосев // Мифологический словарь; под ред. Е.М.Мелетинского. — М., 1990. — С. 21.

217. Лосев, А.Ф., Шестаков, В.Н. Ирония Текст. / А.Ф.Лосев, В.Н.Шестаков // Лосев А.Ф. Шестаков В.Н. История эстетических категорий. — М.: Искусство, 1965. — С. 326—358.

218. Лотман, Л.М. Ф.И.Тютчев Текст. / Л.М.Лотман // История русской литературы: в 4 т. — Л.: Наука, 1982. — Т. 3. — С. 403—426.

219. Лотман, Ю.М. Заметки по поэтике Тютчева Текст. / Ю.М.Лот-ман // Лотман, Ю.М. О поэтах и поэзии. — СПб.: Искусство-СПБ, 1996. — С. 553—564.

220. Лотман, Ю.М. О русской литературе классического периода Текст. / Ю.М. Лотман // Лотман, Ю.М. О русской литературе. — СПб.: Искусство-СПБ, 1997. — С. 594—604.

221. Лотман, Ю.М. О типологическом изучении культуры Текст. / Ю.М. Лотман // Лотман, Ю.М. Семиосфера. — СПб.: Искусство-СПБ, 2000. с. 447—459.

222. Лотман, Ю.М. Поэзия Карамзина Текст. / Ю.М. Лотман // Лотман, Ю.М. Карамзин. — СПб.: Искусство-СПБ, 1997. — С. 418—455.

223. Лотман, Ю.М. Поэтический мир Тютчева Текст. / Ю.М. Лотман // Лотман, Ю.М. О поэтах и поэзии. СПб.: Искусство-СПБ, 1996. — С. 565—594.

224. Лотман, Ю.М. Русский дендизм Текст. / Ю.М. Лотман // Лотман, Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб.: Искусство-СПБ, 1994. — С. 123— 135.

225. Лощиц, Ю.М. Гончаров Текст.: монография / Ю.М. Лощиц. — М.: Молодая гвардия, 1986. — 367 с.

226. Лукач, Г. фон. Душа и формы Текст.: Эссе / Г. фон Лукач. — М.: Logos altera, 2006. — 264 с.

227. Магина, Р.Г. Русский философско-психологический романтизм (Лирика В.А.Жуковского, Ф.И.Тютчева, А.А.Фета) Текст. / Р.Г. Магина: пособие по спецкурсу / Челяб. гос. пед. ин-т. — Челябинск: [б.и.], 1982. — 94 с.

228. Маймин, Е.А. О русском романтизме Текст. / Е.А. Маймин: книга для учителя. — М.: Просвещение, 1975. — 239 с.

229. Мамардашвили, М.К. Картезианские размышления Текст. / М.К.Мамардашвили. — М.: Прогресс, 1993. — 352 с.

230. Манн, Ю.В. Диалектика художественного образа Текст. / Ю.В.Манн. — М.: Сов. писатель, 1987. — 319 с.

231. Манн, Ю.В. Динамика поэтических форм Текст. / Ю.В.Манн // Какой должна быть история литературы: «Круглый стол» // Вопросы литературы.1996. — № 3. — С. 21—25.

232. Манн, Ю.В. Гоголь Текст. / Ю.В.Манн // История всемирной литературы: в 9 т. — М.: Наука, 1989. — Т. 6. — С. 369—384.

233. Манн, Ю.В. Литература в первой половине XIX века Текст. / Ю.В.Манн // История всемирной литературы: в 9 т. М.: Наука, 1989. — Т. 6.1. С. 284—292.

234. Манн, Ю.В. Натуральная школа Текст. / Ю.В.Манн // История всемирной литературы: в 9 т. — М.: Наука, 1989. — Т. 6. — С. 384—396.

235. Манн, Ю.В. Поэтика Гоголя Текст. / Ю.В. Манн: монография. — М.: Худож. лит, 1988. — 413 с.

236. Манн, Ю.В. Русская литература XIX в. Эпоха романтизма Текст. / Ю.В.Манн. — М.: Аспект-Пресс, 2001. — 447 с.

237. Манн, Ю.В. Русская философская эстетика Текст. — М.: МАЛП, 1998. —381 с.

238. Манн, Ю.В. Философия и поэтика «натуральной школы» Текст. / Ю.В.Манн // Проблемы типологии русского реализма: сб. науч. тр. — М.: Наука, 1969. — С. 241—305.

239. Маркович, В.М. О значении чудесного в русской литературе XIX века Текст. / В.М. Маркович // Российский литературоведческий журнал. — 1993. —№3. —С. 8—12.

240. Маркович, В.М. Тема искусства в русской прозе эпохи романтизма Текст. / В.М.Маркович // Искусство и художник в русской прозе первой половины XIX века: сб. произведений. — Л.: Изд-во Ленинград, ун-та, 1989. — С. 5—42.

241. Маркович, В.М. «Чужая речь» и взаимодействие речевых манер в романе Гончарова «Обыкновенная история» Текст. / В.М.Маркович // Филологические науки. — 1982. — № 2 (128). — С. 58—66.

242. Масленникова, A.A. Скрытые смыслы и их лингвистическая интерпретация Текст. / A.A. Масленникова: Автореф. дис. . д-ра филол. н. СПб.: [б.и.], 1999. —35 с.

243. Махов, А.Е. Миф об эоловой арфе Текст. / А.Е. Махов / Публикация С.А.Гудимовой // Культурология — 1994. — № 4 (12): Дайджест. — С. 228—245.

244. Медовой, М. Пути развития философской прозы В.Ф.Одоевского в середине 1820—1840-х годов Текст. / М. Медовой: Автореф. дис. . канд. фи-лол. н. Л. [б.и.], 1971. —18 с.

245. Мейер, Г.А. Жало и дух. Обморок веры живой (Место Тютчева в метафизике российской литературы) Текст. / Г.А. Мейер // Ф.И.Тютчев: pro et contra. — СПб: Изд-во Русской Христианской гуманитарной академии, 2005. — С. 698—720.

246. Мелетинский, Е.М. Герой волшебной сказки Текст. / Е.М. Мелетин-ский. — СПб.: Академия исследований культуры, Традиция, 2005. — 240 с.

247. Мельгунов, H.A. Кто же он? Текст. / Н.А.Мельгунов // Мельгу-нов, H.A. Рассказы о былом и небывалом: в 2 т. — М.: Типография Августа Семена, 1834. — С. 45—138.

248. Мельник, В.И. Художественные искания и этический идеал И.А.Гончарова Текст.: автореф. дис. . д-ра филол. н. — Л.: [б.и.], 1989. — 42 с.

249. Мельник, В.И. Тема донжуанизма в творчестве И.А.Гончарова Текст. В.И. Мельник // Метод, жанр, поэтика в зарубежной литературе: сб. науч. тр / Отв. ред. Л.Д. Беглова. / Киргиз, гос. ун-т им. 50-летия СССР. — Фрунзе: [б.и.], 1991. С. 49—58.

250. Мельник, В.И. Гончаров и Европа (к постановке проблемы) Текст. /

251. B.И. Мельник // Гончаровские чтения: сб. науч. тр.; под ред. В.И.Мельника / Ульяновск, гос. технич. ун-т: — Ульяновск: б.и., 1995. — С. А—13.

252. Мережковский, Д.С. Две тайны русской поэзии Текст. / Д.С.Мережковский // Мережковский, Д.С. В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет; сост. Е.Я.Данилова. — М.: Сов. писатель, 1991. —1. C. 416—482.

253. Мережковский, Д.С. Толстой и Достоевский. Вечные спутники Текст. / Д.С.Мережковский. — М.: Республика, 1995. — 624 с.

254. Мехтиев, В.Г. Романтизм как религиозная проблема (соборность — ирония — нигилизм) Текст. / В.Г.Мехтиев // Проблемы славянской культуры и цивилизации: Материалы научно-методич. конференции / УГНИ. — Уссурийск: б.и., 2001. —С. 115—121.

255. Мизинов, П.И. Князь В.Ф.Одоевский и его литературная деятельность Текст. / П.И. Мизинов // Мизинов П.И. История и поэзия. Историко-литературные этюды. — М.: Н.К.Андронов, 1900. — С. 421—492.

256. Милюгина, Е.Г. О мифотворчестве романтиков. К вопросу об универсализме романтического художественного мышления Текст. / Е.Г. Милюгина // Романтизм в литературном движении: сб. науч. тр / Твер. гос. ун-т — Тверь: [б.и.]., 1997. — С. 33^4.

257. Мирская, JI.A., Пигулевский, В.О. Романтическая ирония и игра воображения Текст. / JI.A. Мирская, В.О. Пигулевский // Философские науки. — 1987. — № 4. — С. 39—49.

258. Мировая история. Новое время. XIX век. Текст.: Энциклопедия. — М.: Олма-Пресс, 2003. — 320 с.

259. Мисюров, H.H. Истинная Церковь немецких романтиков. Новая страница из истории романтической школы в Германии Текст.: монография / Н.Н.Мисюров / Омский гос. ун-т. — Омск: [б.и.], 1998. — 136 с.

260. Михайлов, A.B. Обратный перевод. Русская и западноевропейская культура: Проблемы взаимосвязей Текст. / А.В.Михайлов. — М.: Языки русской культуры, 2000. — 856 с.

261. Михайловская, Н.М. Драматургия В.Ф.Одоевского и 40 60-х годов XIX века Текст. / Н.М. Михайловская / Челяб. гос. ин-т культуры. — Челябинск, 1987. Рукоп. деп. в ИНИОН АН СССР. — Деп. № 33889 от 13. 05. 1988 г. —21 с.

262. Михайловская, Н.М. Владимир Федорович Одоевский писатель-просветитель Текст. / Н.М. Михайловская: Автореф. дис. . д-ра фи-лол. н. — М.: [б.и.], 1985. — 45 с.

263. Михайловская, Н.М. Реалистическая проза В.Ф.Одоевского 30-х годов XIX века Текст. / Н.М. Михайловская / Челяб. гос. пед. ин-т. — Челябинск, 1979. Рукоп. деп. в ИНИОН АН СССР. — Деп. № 4427. — 12 с.

264. Михновец, Н.Г. Прецедентные произведения и прецедентные тексты в диалогах культур и времен Текст.: монография / Н.Г.Михновец. — СПб.: Наука; САГА, 2006. — 384 с.

265. Молнар, А. Поэтика романов И.А.Гончарова Текст. / А.Молнар: монография. — М.: Спутник +, 2004. — 157 с.

266. Москвин, В.П. Русская метафора: Очерк семиотической теории Текст.: монография /В.П. Москвин. — М.: ЛЕНАНД, 2006. — 184 с.

267. Москвин, В.П. Фигуры двусмысленной речи Текст. / В.П.Москвин // РЯШ. — 2002. — № 2. — С. 86—90.

268. Мочульский, К. Достоевский. Жизнь и творчество Текст. / К.Мочульский. — Париж: YMCA-press, 1980. — 561 с.

269. Мухамидинова, Х.М. Формы выражения авторской позиции в романе Гончарова «Обыкновенная история» Текст. / Х.М.Мухамидинова // Реализм: жанр, стиль: сб. науч. тр. / Киргиз, ун-т им 50-летия СССР. — Бишкек: [б.и.], 1991. — С. 35—46.

270. Мухамидинова, Х.М. Авторская позиция в повести Гончарова «Лихая болесть» Текст. / Х.М. Мухамидинова. — Бишкек, 1992. Рукоп. деп. в ИНИОН РАН. — Деп. № 46762 от 09. 19.1992 г. — 14 с.

271. Надточий, Э. Типологическая проблематизация связи субъекта и аффекта в русской литературе (Из философских наблюдений над эволюцией поэтики золотухи) Текст. / Э. Надточий // Логос. — 1999. — № 2. — С. 24—42.

272. Найман, Е.А. Онтологизм иронии Текст. / Проблемы исследования знания и культуры: сб. науч. тр. — Томск, 1994. Рукоп. депонирована в ИНИОН РАН. — Деп. № 49627 от 28. 07. 1994 г. — С. 72—76.

273. Накамура, К. Чувство жизни и смерти у Достоевского Текст. / К. Накамура. — СПб.: Дмитрий Буланин, 1997. — 332 с.

274. Наранхо, К. Песни Просвещения Текст. / К. Наранхо. — М.: ACT, 1997. —375 с.

275. Незавершенный замысел В.Ф.Одоевского «Сегелиель» (по рукописям из фонда № 539 Российской национальной библиотеки) Текст. / В.Ф. Одоевский; публикация А.В.Коренькова // Вестник Российского ун-та дружбы народов. —1998. — № 3. — С. 85—120.

276. Недзвецкий, В.А. «Все так обыкновенно.» (Концепция современности у И.А.Гончарова) Текст. / В.А.Недзвецкий // Известия АН СССР. 1991. — Т. 50. — № 2. — С. 99—113.

277. Некрасов, Н.А. Из статьи «Русские второстепенные поэты» Текст. / Н.А.Некрасов // Тютчев, Ф.И. Стихотворения. — М.: Прогресс-Плеяда, 2004. — С. 360—384.

278. Нестерова, C.B. Женская тема в творчестве Каролины Павловой Текст. / C.B. Нестерова // Проблемы литературных жанров: сб. науч. тр. — Томск: Изд-во Томск, ун-та, 2002. — Ч. 1. — С. 210—213.

279. Нечаева, B.C. Ранний Достоевский. 1821—1849 Текст. / В.С.Нечаева. — М.: Наука, 1979. — 288 с.

280. Новалис. Гимны к ночи Текст. / Новалис. — М.: Энигма, 1996. —192 с.

281. Одоевский, В.Ф. Избранные музыкально-критические статьи Текст. / В.Ф.Одоевский. — М.; Л.: Государственное музыкальное изд-во, 1951. —557 с.

282. Одоевский, В.Ф. Музыкально-литературное наследие Текст. / В.Ф.Одоевский. — М.: Музгиз, 1951.— 723 с.

283. Одоевский, В.Ф. Сочинения: В 3 частях Текст. / В.Ф. Одоевский.

284. СПб.: Иванов, 1844. — Ч. 3. — 374 с.

285. Одоевский, В.Ф. Записная книжка Текст. / В.Ф. Одоевский // Одоевский В.Ф. Романтические повести. — Л.: Прибой, 1929. — С. 61—76.

286. Одоевский, В.Ф. О литературе и искусстве Текст. / В.Ф. Одоевский. — М.: Современник, 1982. — 223 с.

287. Одоевский, В.Ф. Русские ночи Текст. / В.Ф. Одоевский. — М.: Наука, 1975.—319 с.

288. Одоевский, В.Ф. Соч.: В 2 т Текст. / В.Ф. Одоевский. — М.: Ху-дож. лит., 1981. —Т. 1. —365 с.—Т. 2. —365 с.

289. Океанский, В.П. Поэтика пространства в русской метафизической лирике XIX в.: Е.А.Баратынский, А.С.Хомяков, Ф.И.Тютчев Текст.: монография / В.П.Океанский / Ивановский гос. ун-т. — Иваново: [б.и.], 2002.201 с.

290. Осиновская, И.А. Поэтика иронии Текст. / И.А.Осиновская // Труды членов Российского философского общества. — М.: Московский философский фонд, 2002. — Вып. 2. — С. 254—290.

291. Осипов, Н.Е. «Двойник. Петербургская поэма» Ф.М.Достоевского Текст. / Н.Е.Осипов // О Достоевском: сб. науч. тр; под ред. А.Л.Бема. — Прага: 1^ю§гайе. РгаИа XIII, 1929. — С. 39—64.

292. Осповат, А.Л. «Олегов щит» у Пушкина и Тютчева (1829 г.) Текст. / А. Л. Осповат // Тыняновский сборник: Третьи тыняновские чтения.

293. Рига: Зинатне, 1988. — С. 61—69.

294. Осповат, А.Л. О стихотворении «14-ое декабря 1825 года» (К проблеме «Тютчев и декабризм») Текст. / А.Л. Осповат // Тютчевский сборник. — Таллинн: Ээсти раамат, 1990. — С. 233—251.

295. Осповат, A.JI. Пушкин, Тютчев и польское восстание 1830—1831 гг. Текст. / A.JI. Осповат // Пушкинские чтения в Тарту: Тезисы докл. научн. конф. — Таллинн: Ээсти раамат, 1987. — С. 49—52.

296. Отрадин, М.В. Роман И.А.Гончарова «Обыкновенная история» Текст. / М.В.Отрадин // Русская литература. 1993. — № 4. — С. 35—65.

297. Отрадин, М.В. Проза И.А.Гончарова в литературном контексте Текст. / М.В.Отрадин: монография / С-Петербург. ун-т — СПб.:[б.и.], 1994. — 168 с.

298. Панаев, И.И. Литературные воспоминания (Отрывок) Текст. / И.И. Панаев // Одоевский, В.Ф. Последний квартет Бетховена. — М.: Московский рабочий, 1982. — С. 332—339.

299. Паперный, З.С. Ирония и лирика: Лермонтовская традиция у Чехова Текст. / З.С. Паперный // Связь времен. — М.: Наследие, 1994. — С. 139—152.

300. Паси, И. Ирония как эстетическая категория Текст. И. Паси // Марксистско-ленинская эстетика в борьбе за прогрессивное искусство: сб. науч. тр. — М.: Наука, 1980. — С. 60—84.

301. Петрова, Н. Был ли Адуев романтиком по натуре Текст. / Н. Петрова // Studia Rossica; Red. E.Lorenc. — Warszava: Wid-wo Uniw. War-szawskiego; Poznan: Wid-wo Poznanskie, 1976. — Т. 1. — S. 195—200.

302. Печерская, Т.И. Поэтика повестей Ф.М.Достоевского 1840— 1860-х гг. Текст. / Т.И.Печерская: автореф. дис. . канд. филол. н. — Томск: [б.и.], 1989. —16 с.

303. Пивоев, В.М. Ирония как феномен культуры Текст. / В.М. Пиво-ев / Петрозаводск, гос. ун-т. — Петрозаводск: [б.и.], 2000. — 106 с.

304. Пигарев, К.В. Тютчев и его время Текст. / К.В. Пигарев. — М.: Современник, 1978.

305. Пигулевский, В.О. Эстетический смысл иронии в искусстве (От романтизма к постмодернизму Текст. / В.О.Пигулевский: автореф. дис. .д-ра филос. н. —М.: [б.и.], 1992.— 37 с.

306. Пигулевский, В.О., Мирская, JI.A. Символ и ирония: Опыт характеристики романтического миросозерцания Текст. / В.О.Пигулевский, Л.А.Мирская. — Кишинев: Штиинца, 1990. — 167 с.

307. Письмо В.Г.Белинского к Боткину. Из бумаг князя В.Ф.Одоевского Текст. / В.Г. Белинский // Русский архив. — 1864. — № 7—8. — С. 836—845.

308. Платон Текст. / Платон: Соч.: в 4 т. — М.: Мысль, 1990—1994.

309. Плотин. Эннеады Текст. / Плотин: в 2 т. — Киев: УЦИММ-ПРЕСС — ИСА, 1995. — Т. 2. — 236 с.

310. Погодин, М.П. Воспоминание о князе Владимире Федоровиче Одоевском Текст. / М.П. Погодин // Одоевский, В.Ф. Последний квартет Бетховена. —М.: Московский рабочий, 1982. — С. 321—326.

311. Погорельский, Антоний. Двойник, или Мои вечера в Малороссии Текст. / Антоний Погорельский // Погорельский, Антоний. Избранное. — М.: Худож. лит, 1985. — С. 24—158.

312. Полевой, H.A. Живописец Текст. / H.A. Полевой // Искусство и художник в русской прозе первой половины XIX века. — Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1989. — С. 122—236.

313. Полевой, П. История русской литературы в очерках и биографиях. — Ч. 2: Новый и новейший периоды: от Кантемира и до нашего времени Текст. / П. Полевой. — СПб.: Издание Д.Д.Полубояринова, 1890. — 358 с.

314. Полонский, А.П. Князь В.Ф.Одоевский Текст. / А.П. Полонский // Одоевский В.Ф. Последний квартет Бетховена. — М.: Московский рабочий, 1982. —С. 372—376.

315. Попа, П. Романтизм и реализм в литературном творчестве В.Ф.Одоевского Текст. / П. Попа: автореф. дис. . канд. филол. н. — М.: [б.и.], 1967. —18 с.

316. Порошенков, Е.П. Об одной идее повести Ф.М.Достоевского «Двойник» Текст. / Е.П. Порошенков // Ученые записки Московского государственного пед. ин-та. — М., 1967. — № 256. Очерки по истории русской литературы. — С. 128—150.

317. Постнов, О.Г. Эстетика И.А.Гончарова Текст. / О.Г. Постнов: монография. — Новосибирск: Наука, 1997. — 240 с.

318. Походня, С.И. Языковые виды и средства реализации иронии Текст. / С.И.Походня: монография. — Киев: Наукова думка, 1989. — 128 с.

319. Поэзия немецких романтиков Текст.: сб. произведений; сост. А.В.Михайлов. — М.: Худож. лит, 1985. — 527 с.

320. Пропп, В.Я. Проблемы комизма и смеха Текст. / В.Я.Пропп. — М.: Лабиринт, 1999. — 288 с.

321. Простосердов, Е. И смех, и горе (Литературные и общественные заметки) Текст. / Е.Простосердов // Наблюдатель. — № 4. — С. 46—58.

322. Пруцков, Н.И. Мастерство Гончарова-романиста Текст.: монография / Н.И.Пруцков.— М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1962. — 232 с.

323. Пумпянский, Л.В. Поэзия Ф.И.Тютчева Текст. / Л.В.Пумпянский // Урания: Тютчевский альманах. 1803—1928; под ред. Е.П.Казанович. — Л.: Прибой, 1928. —С. 9—57.

324. Пушкина, О.С. Петербургскую смесь. Текст. / О.С.Пушкина // Исторический вестник. — 1888. — Т. 31. — № 2. — С. 291.

325. Ремчукова, E.H. Креативный потенциал русской грамматики (морфологические ресурсы языка) Текст.: автореф. дис. . д-ра филол. н.— М.: [б.и.], 2005. — 40 с.

326. Родзевич, С. К истории русского романтизма (Э.Т.А.Гофман и 3040 гг. в нашей литературе) Текст. / С.Родзевич // Русский филологический вестник. — Пг. — 1917. — № 1—2. — С. 194—237.

327. Романов, Б. Неразгаданный Тютчев Текст. / Б.Романов // Тютчев, Ф.И. Стихотворения. — М.: Прогресс-Плеяда, 2004. — С. 550—570.

328. Рорти, Р. Случайность. Ирония и Солидарность Текст. / Р.Рорти.

329. М.: Русское феноменологическое общество, 1996. — 282 с.

330. Рощина, О.С. Иронический модус художественности (А.П.Чехов, А.А.Блок, И.А.Бунин) Текст. / О.С. Рощина: автореф. дис. . канд. филол. н. — Новосибирск: [б.и.], 1998. — 24 с.

331. Румянцев, Б.Г. Категория комического в эстетике И.А.Гончарова Текст. / Б.Г.Румянцев. — М., 1987. Рукоп. деп. в ИНИОН АН СССР. — Деп. №30041.-23 с.

332. Румянцев, Б.Г. Проблемы комического в русской эстетике и литературной критике 20—30-х годов XIX века. Текст. / Б.Г. Румянцев. — М., 1987. Рукоп. деп. в ИНИОН АН СССР. — Деп. № 30043. — 23 с.

333. Румянцев, Б.Г. Художественное выражение комического в романах И.А.Гончарова Текст. / Б.Г.Румянцев: Автореф. дис. . канд. филол. н.1. М.: б.и., 1988. —18 с.

334. Русская литература XIX века (вторая половина) Текст.: учебное пособие / Даугавпилс. пед. ун-т. — Даугавпилс: [б.и.], 1993. — 625 с.

335. Русская романтическая повесть писателей 20—40 годов XIX века Текст.: сб. произведений; сост. В.И. Сахаров. —М.: Пресса, 1992. — 464 с.

336. Русские эстетические трактаты первой половины XIX века Текст.: сб. произведений; сост. З.И. Каменский: в 2 т. — М.: Искусство, 1974. —Т. 2.-647 с.

337. Русское общество 40—50-х годов XIX в. Ч. 1. Записки А.И. Ко-шелева Текст. / А.И.Кошелев. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1991. — 237 с.

338. Савов, С.Д. Ирония как объект философско-эстетического анализа Текст. / С.Д.Савов: автореф. дис. . канд. филос. н. — Киев: [б.и.], 1986.16 с.

339. Сакулин, П.Н. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф.Одоевский. Мыслитель. Писатель Текст. / П.Н. Сакулин. — М.: Изд-во М. и С.Сабашниковых, 1913. — Т. 1. — Ч. 1. — 606 с. — Т.1. — Ч. 2.459 с.

340. Саниева, И.; Давыдов, В. Ирония. История вопроса Текст. / И.Саниева, В.Давыдов // Язык. Сознание. Коммуникация: сб. науч. тр. — М.: Макс-Пресс, 2000. — Вып. 12. — С. 54—69.

341. Санников, В.З. Русский язык в зеркале языковой игры Текст. / В.З.Санников. — М.: Языки русской культуры, 1999. — 541 с.

342. Сафрански, Р. Гофман Текст. / Р. Сафрански. — М.: Молодая гвардия, 2005. — 383 с.

343. Сахаров, В.И. Романтические повести В.Ф.Одоевского и эволюция русской романической прозы Текст. / В.И. Сахаров: Автореф. дис. . канд. филол. н. — М. [б.и.], 1976. — 19 с.

344. Сергиенко, A.B. О природе иронии как проявлении импликации (на материале прозы Г.Гейне) Текст. // Семантические процессы на разных уровнях языковой системы: сб. науч. тр; под ред. Л.И.Баранниковой. — Саратов: Изд-во Саратов ун-та, 1994. — С. 157—163.

345. Серкова, В.А. Ирония в философском мышлении Текст. / В.А.Серкова: автореф. дис. . канд. филос. н. — Л.: [б.и.], 1989. — 18 с.

346. Серкова, В.А. Пространство иронического контекста (Сократ, Фр.Шлегель, Кьеркегор) Текст. / В.А.Серкова // Кьеркегор и современность:

347. Материалы науч. конф.; под ред. Т.В.Щитцовой. — Минск: РИВШиГО, 1996. С. 89—98.

348. Силютина, О.Ф. Раннее творчество Ф.М.Достоевского. Проблемы иронии, сарказма и юмора Текст. / О.Ф. Силютина: автореф. дис. . канд. филол. н. — М.: [б.и.], 1968. — 17 с.

349. Синева, E.H. Мифологические корни проблемы двойничества Текст. / E.H. Синева // Язык. Миф. Этнокультура: Материалы Межрегиональной научной конф. (18—20 февраля, 2003 г.) / Кемеров. гос. ун-т. — Кемерово: [б.и.], 2003. — С. 75—89.

350. Скабичевский, A.M. Очерки умственного развития нашего общества. 1825—1860 Текст. / A.M. Скабичевский // Отечественные записки — 1870. —Т. 192,—№ 10. —С. 255—322.

351. Скабичевский, A.M. История новейшей русской литературы. 1848—1890 Текст. / А.М.Скабичевский. — СПб.: Ф.Павленков, 1891. — 523 с.

352. Скатов, Н. По высям творенья. Текст. / Н.Скатов // Тютчев, Ф.И. Стихотворения. — М.: Прогресс-Плеяда, 2004. — С. 610—637.

353. Склейнис, Г.А. «Двойничество» в аспекте системности художественного творчества Ф.М.Достоевского Текст. / Г.А. Склейнис. — Магадан: Кордис, 2002. — 39 с.

354. Словарь античности Текст.; сост. Й.Ирмшер. — М.: Прогресс, 1989. —704 с.

355. Смирнов, A.C. Принципы анализа иронического дискурса романтической эпохи Текст. / А.С.Смирнов // Современные методы анализа художественного произведения: Материалы научного семинара (12—15 мая). — Смоленск: Универсум, 2002. — С. 71—80.

356. Соболевский, С.А. Кн. В.Ф. Одоевскому Текст. / С.А.Соболев-сикй // Эпиграммы и экспромты С.А.Соболевского. — М., 1912. — С. 73.

357. Современное зарубежное литературоведение Текст.: Энциклопедический справочник. — М.: Intrada, 1999. — 320 с.

358. Созина, Е.К. Двойничество Текст. / Е.К.Созина // Достоевский: Эстетика и поэтика: Словарь-справочник. — Челябинск: Металл, 1997. — С. 149—150.

359. Созина, Е.К. Сознание и письмо в русской литературе Текст. / Е.К.Созина. — Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001. — 552 с.

360. Соколовская, А.И. Достоевский и романтизм Текст. / А.И. Соколовская: автореф. дис. . канд. филол. н. — М.: [б.и.], 1979. — 16 с.

361. Соколовская, С.А. Фантастическое в философско-эстетической концепции В.Ф.Одоевского Текст. / С.А.Соколовская: автореф. дис. . канд. фи-лос. н. — М.: [б.и.], 1989. — 18 с.

362. Соллогуб, В.А. Воспоминание о князе В.Ф.Одоевском Текст. / В.А.Соллогуб // Одоевский, В.Ф. Последний квартет Бетховена. — М.: Московский рабочий, 1982. — С. 342—344.

363. Соловский, П.Н. Князь В.Ф.Одоевский и его сочинения Текст. / П.Н.Соловский. — Чернигов: Губ. типография, 1884. — 43 с.

364. Соловьев, А.Э. Романтическая концепция иронии Текст. / А.Э.Соловьев: автореф. дис. . канд. филос. н. —М.: [б.и.], 1988. — 24 с.

365. Соловьев, А.Э. Романтическая ирония и философия истории Гегеля Текст. / А.Э. Соловьев // Из истории идейных исканий эпохи классической немецкой философии: сб. науч. тр. / Ин-т философии АН СССР. — М.: [б.и.], 1985. —С. 79—99.

366. Соловьев, B.C. Поэзия Тютчева Текст. / B.C. Соловьев // Соловьев, B.C. Литературная критика. — М.: Современник, 1990. — С. 105—121.

367. Сомов, В.П. Три повести — три пародии (о ранней прозе И.А.Гончарова) Текст. / В.П.Сомов // Ученые записки Московского гос. педин-та им. В.И.Ленина. — М., 1967. — № 256: Очерки по истории русской литературы. — Ч. 1. — С. 109—127.

368. B.Н. Татищева. — Тольятти: б.и., 2004. — Ч. III. — С. 163—168.

369. Старобинский, Ж. Ирония и меланхолия Текст. / Ж.Старобин-ский // Старобинский, Ж. Поэзия и знание: История литературы и культуры. — Т. 1. — М.: Языки славянской культуры, 2002. — С. 357—394.

370. Стерн, Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена Текст. / Л. Стерн // Стерн Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. Сентиментальное путешествие по Франции и Италии. — М.: Худож. лит., 1968. —С. 25—542.

371. Стригунов, А.И. Ирония в структуре мировоззрения: постановка проблемы Текст. / А.И. Стригунов // Диалектика форм и уровней общественного сознания: сб. науч. тр. — Барнаул: Изд-во АГУ, 1988. — С. 118—132.

372. Суворова, H.H. Суицид романтической иронии Текст. // Филология. Культурология. Речевая коммуникация: Материалы междунар. конф.

373. Чтения Ушинекого» / Ярослав, гос. пед. ун-т. им. К.Д. Ушинского; отв. ред. В.Н.Степанов. — Ярославль: б.и., 2003. — С. 201—205.

374. Сумцов, Н.Ф. Князь В.Ф.Одоевский Текст. / Н.Ф. Сумцов. — Харьков: Типография М.Зильберберга, 1884. — 63 с.

375. Тамарченко, Н.Д., Тюпа, В.И., Бройтман, С.Н. Теория литературы Текст. / Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа, С.Н. Бройтман: учебное пособие для студентов филол. фак. высш. уч. заведений: в 2 т.; под ред. Н.Д.Тамарченко

376. М.: Издательский центр «Академия», 2004. — Т. 1. — 512 с.

377. Телетова, Н.К. Повести Белкина Пушкина и поэтика романтического Текст. / Н.К. Телетова // Русская литература. — СПб. — 1994. — № 3.1. С. 33—43.

378. Тик, JI. Странствия Франца Штернбальда Текст. / Л.Тик. — М.: Наука, 1987, —360 с.

379. Тимофеева, З.М. Проблема соотношения игры и литературы Текст. / З.М. Тимофеева // Studia Lingüistica. XII. Перспективные направления современной лингвистики: сб. науч. тр. — СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И.Герцена, 2003. — С. 310—315.

380. Топоров, В.Н. Заметки о поэзии Тютчева (Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингианством) Текст. / В.Н.Топоров // Тютчевский сборник. Тарту: Tartu ulikooli kirjastus, 1990. — С. 32—107.

381. Тузов, Н.В. Парадоксы миропознания и мироощущения, или иронический взгляд на известные и неизвестные истины Текст. / Н.В.Тузов. — М.: Сивилла, 2000. — 197 с.

382. Тураев, С.В. Революция во Франции и немецкая литература Текст. / С.В.Тураев. — М.: Наследие, 1997. — 215 с.

383. Тургенев, И.С. Дым Текст. / И.С. Тургенев // Собр. соч.: в 12 т. М.: Худож. лит., 1954. — Т. 4. — С. 7—190.

384. Тургенев, И.С. Отцы и дети Текст. / И.С.Тургенев // Собр. соч.: в 12 т. — М.: Худож. лит., 1954. — Т. 3. — С. 167—370.

385. Турьян, М.А. Жизнь и творчество Антония Погорельского Текст. / М.А. Турьян // Погорельский, Антоний. Избранное. — М.: Худож. лит., 1985. —С. 3—22.

386. Турьян, М.А. «Странная моя судьба.» О жизни Владимира Федоровича Одоевского Текст.: монография / М.А.Турьян. — М.: Книга, 1991. — 400 с.

387. Тынянов, Ю.Н. Литературный факт Текст. / Ю.Н.Тынянов // Тынянов, Ю.Н. Литературная эволюция. —М.: Аграф, 2002. — С. 167—187.

388. Тынянов, Ю.Н. О литературной эволюции Текст. / Ю.Н. Тынянов // Тынянов, Ю.Н. Литературная эволюция. М.: Аграф, 2002. — С. 189—204.

389. Тынянов, Ю.Н. Тютчев и Гейне Текст. / Ю.Н. Тынянов // Тынянов, Ю.Н. История литературы. Критика. — СПб.: Азбука-классика, 2001. — С. 367—378.

390. Тюпа, В.И. Система эстетических категорий как литературоведческая проблема Текст. / В.И.Тюпа // Типологические категории в анализе литературного произведения как целого: сб. науч. тр. / Кемер. гос. ун-т. — Кемерово: [б.и.], 1983. — С. 3— 13.

391. Тюпа, В.И. Художественность литературного произведения Вопросы типологии Текст. / В.И.Тюпа. — Красноярск: Изд-во Красноярск, унта, 1987.—224 с.

392. Тюпа, В.И. Художественный дискурс (Введение в теорию литературы) Текст. / В.И.Тюпа / Серия: «Лекции в Твери» / Твер. гос. ун-т. — Тверь: [б.и.], 2002. — 80 с.

393. Тютчев, Ф.И. Полное собрание сочинений и письма Текст. / Ф.И. Тютчев: в 6 т. — М.: Издательский центр «Классика», 2004.

394. Тютчев, Ф.И. Полное собрание стихотворений Текст. / Ф.И. Тютчев: в 2 т. — М.: Терра, 1994. — Т. 1. — 416 с. — Т. 2. — 544 с.

395. Э.Ф.Тютчева — К.Пфеффелю (Овстуг, 13—16/25—28 июля 1849 г.) Текст. / Э.Ф. Тютчева // Федор Иванович Тютчев. Литературное наследство. — М.: АН СССР, 1988. — Т. 97: в 2 кн. — Кн. 2. — С. 233—234.

396. Ушаков, Ю.Г. Сатирико-обличительные произведения В.Ф.Одоевского 30-х гг. XIX в. Текст. / Ю. Ушаков: автореф. дис. . канд. фи-лол. н. — М.: [б.и.], 1960. — 22 с.

397. Фархитдинова, О.М. Ирония: проблема определения и роль в философском познании Текст. / О.М. Фархитдинова: автореф. дис. . канд. филос. н. — Екатеринбург: [б.и.], 2004. — 25 с.

398. Фаустов, A.A. «И всяк зевает да живет.» (к симптоматике гон-чаровской «Лихой болести») Текст. / А.А.Фаустов // Русская литература. — 2003. — № 2. — С. 80—93.

399. Фаустов, A.A. Язык переживания русской культуры: На пути к середине XIX в Текст. / Воронеж, гос. ун-т. — Воронеж: [б.и.], 1998. — 125 с.

400. Федоров, Ф.П. (авт.-сост.) Эолова арфа. Русская романтическая лирика Текст. / Ф.П.Федоров. — Даугавпилс: Sab, 1994. — 352 с.

401. Федоров, Ф.П. Романтизм и бидермайер Текст. // Russian Literature, Amsterdam. — 1995. — V. 38. — P. 241—258.

402. Федоров, Ф.П. Романтический художественный мир: пространство и время Текст.: монография / Ф.П. Федоров. — Рига: Зинатне, 1988. — 456 с.

403. Федоров, Ф.П. Человек в романтической литературе Текст. / Ф.П. Федоров: учебное пособие / ЛГУ им. П. Стучки. — Рига [б.и.], 1987. — 118 с.

404. Филин, М.Д. «Русский Фауст» в Европе. Записные книжки князя В.Ф.Одоевского Текст. / М.Д. Филин // Филин, М.Д. Люди Императорской России. М.: НПК «Интелвак», 2000. — С. 310—344.

405. Философия Шеллинга в России Текст.; под ред. В.Ф. Пустарнакова.

406. СПб: Изд-во Русского Христианского гуманитарного ин-та., 1998. — 528 с.

407. Флоровский, Г.В. Исторические прозрения Тютчева Текст. / Г.В.Флоровский // Флоровский, Г.В. Из прошлого русской мысли. М.: Аграф, 1998. —С. 223—235.

408. Флоровский, Г.В. Спор о немецком идеализме Текст. // Флоровский, Г.В. Из прошлого русской мысли. М.: Аграф, 1998. — С. 412—430.

409. Фрай, Н. Анатомия критики. Очерк первый Текст. / Н.Фрай // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX—XX вв.: Трактаты, статьи, эссе. / Серия: «Университетская библиотека». — М.: Изд-во МГУ, 1987. — С. 232—263.

410. Франк, М. Аллегория, остроумие, фрагмент, ирония. Фридрих Шлегель и идея разорванного «Я» Текст. / М.Франк // Немецкое философское литературоведение наших дней: Антология. — СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2001. — С. 291—313.

411. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра Текст.: монография / О.М. Фрейдренберг. —М.: Лабиринт, 1997. — 448 с.

412. Фридлендер, Г.М. Достоевский и мировая литература Текст. / Г.М. Фридлендер. —Л.: Сов. писатель, 1985. —456 с.

413. Хаев, Е.С. Болдинские чтения: Статьи, заметки, воспоминания Текст. / Е.С. Хаев. / Нижегородский гос. ун-т. — Н.Новгород: [б.и.], 2001. — 156 с.

414. Хализев, В.Е. Теория литературы: учебник. — М.: Высшая школа, 2000. — 398 с.

415. Ханмурзаев, К.Г. Герой и особенности поэтики «Ночных бдений» Бонавентуры Текст. / К.Г.Ханмурзаев // Проблемы метода и поэтики в зарубежной литературе XIX—XX веков: сб. науч. тр. Пермь: [б.и.], 1987.1. С. 11—19.

416. Хейзинга, И. Homo ludens. Статьи по истории культуры Текст. / Й.Хейзинга. — М.: Прогресс-Традиция, 1997. — 416 с.

417. Хин, Е.Ю. В.Ф.Одоевский Текст. / Е.Ю.Хин // Одоевский В.Ф. Повести и рассказы. М.: ГИХЛ, 1959. — С. 3—38.

418. Ходанен, Л.А. О поэтике «Русских ночей» В.Ф.Одоевского Текст. / Л.А. Ходанен. / Моск. гос. пед ин-т им. В.И.Ленина. — М., 1977. Ру-коп. деп. в ИНИОН АН СССР. — Деп. № 1305 от 15. 04. 1977 г. — 19 с.

419. Ходасевич, В.Ф. Державин. Текст. / В.Ф. Ходасевич. — М.: Книга, 1988. —384 с.

420. Худушина, И.Ф. Философские и социальные взгляды В.Ф.Одоевского Текст. / И.Ф. Худушина: автореф. дис. . канд. филос. н. — М., 1983. — 15 с.

421. Цейтлин, А.Г. «Счастливая ошибка» Гончарова как ранний этюд «Обыкновенной истории» Текст. / А.Г.Цейтлин // Творческая история. Исследования по литературе. — М.: Никитинские субботники, 1927.1. С. 124—153.

422. Цейтлин, А.Г. Иван Александрович Гончаров Текст.: учебное пособие / А.Г.Цейтлин. — М.: Изд-во МГУ, 1952. — 62 с.

423. Цехновицер, О.В. Силуэт Текст. / О.В.Цехновицер // Одоевский,

424. B.Ф. Романтические повести. — Л.: Прибой, 1929. — С. 5—20.

425. Циклотемия: Электронный ресурс. Режим доступа: http: //www.doctor.ru/qa/psycho/qa.html?id=57996.

426. Чагин, Г.В. Тютчевы Текст. / Г.В. Чагин. — СПб.: Наука, 2003.416с.

427. Черданцева, И.В. Ирония как метод философствования Текст. / И.В.Черданцева: автореф. дис. канд. филос. н. — Тюмень: [б.и.], 1998. — 19 с.

428. Чернец, Л.В. Ирония как стилистический прием Текст. / Л.В.Чернец // Русская словесность. — 2001. —№5. — С. 69—72.

429. Чернов, A.B. Архетип «блудного сына» в русской литературе XIX века Текст. / А.В.Чернов // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX вв.: сб. науч. тр. / Петр. гос. ун-т. — Петрозаводск: [б.и.], 1994. —1. C. 151—158.

430. Чернова, C.B. «Надо уметь чувствовать и думать.» Текст. / C.B. Чернова // Семантика. Функционирование. Текст: сб. науч. тр. — Киров: Изд-во ВятГУ, 2004. — С. 3—13.

431. Чижевский, Д.И. К проблеме двойника Текст. / Д.И. Чижевский // О Достоевском; под ред. А.Л.Бема. — Прага: Legiografie. Praha XIII, 1929.1. С. 9—38.

432. Чижевский, Д.И. Тютчев и немецкий романтизм Текст. / Д.И.Чижевский // Тютчев: pro et contra. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманит. ун-та, 2005. — С. 608—632.

433. Чирков, Н.М. О стиле Достоевского Текст. / Н.М. Чирков. — М.: Наука, 1967.—306 с.

434. Чуич, H.H. Парадоксы интерпретации «иронического текста» Текст. / H.H. Чуич // Понимание и интерпретация текста: сб. науч. тр. / Твер. гос. ун-т. — Тверь: [б.и.], 1994. — С. 123—129.

435. Чулков, Г. Как работал Достоевский в сороковых годах Текст. / Г.Чулков // Литературная учеба. — 1938. — № 4. — С. 46 76.

436. Чхатарашвили, Е.Д. «Русские ночи» В.Ф.Одоевского Текст.: ав-тореф. дис. . канд. филол. н. — Тбилиси: [б.и.], 1966. — 17 с.

437. Шакирова, Л.Г.Истоки символики философских стихов Тютчева о природе Текст. / Л.Г. Шакирова / Лит. ин-т им. А.М.Горького. — М., 1987. Рукоп. деп. в ИНИОН АН СССР. Деп. № 29770 от 09. 06. 1987. — 47 с.

438. Шашкова, Н.В. Романтическая ирония как основа решения конфликта Текст. // Проблемы духовной жизни: история и современность; отв. ред. Л.Е.Шапошникова / Нижегородский гос. пед. ун-т им. Н.И.Лобачевского

439. Н.Новгород: б.и., 2002. — С. 198—204.

440. Шеллинг, Ф.В.Й. Соч. Текст. / Ф.В.Й.Шеллинг: в 2 т. — М.: Мысль, 1987—1989. —Т. 1. —640 е. —Т. 2. —636 с.

441. Шеллинг, Ф.В.Й. Философия искусства Текст. / Ф.В.Й.Шеллинг.1. М.: Мысль, 1966. — 496 с.

442. Щенников, Г.К. Синтез русских и западноевропейских литературных традиций в характерологии Ф.М.Достоевского Текст. / Г.К.Щенников // Творчество Ф.М.Достоевского: искусство синтеза. — Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1991. — С. 150—63.

443. Щенников, Т.К. Целостность Достоевского Текст. / Г.К.Щенников. — Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001. — 440 с.

444. Щенников, Г.К. Эволюция сентиментального и романтического характеров в творчестве раннего Достоевского Текст. / Г.К.Щенников // Достоевский. Материалы и исследования. JL: Наука, 1983. — Вып. 5. — С. 90—100.

445. Шлегель, Ф. Эстетика. Философия. Критика Текст. / Ф.Шлегель: в 2 т. — М.: Искусство, 1983. — Т. 1. — 480 с. — Т. 2. — 448 с.

446. Шлейермахер, Ф.Д. Речи о религии к образованным людям ее презирающим. Монологи Текст. / Ф.Д. Шлейермахер. — М.: Русская мысль, 1911. —390 с.

447. Шмид, У. Субъективность как обыкновенная история: игра авторского «я» у Гончарова Текст. / У. Шмид // Логос. — 2001. — № 3. — С. 126—134.

448. Шор, Р. Из новой литературы по Гофману Текст. / Р.Шор // Печать и революция: журн. марксист, критики. — М.: Гос. изд-во, 1924. — С. 129—132.

449. Штерн, М.С. Философско-художественное своеобразие прозы В.Ф.Одоевского (От апологов к «Русским ночам») Текст. / М.С. Штерн: ав-тореф. дис. . канд. филол. н. — Л.: [б.и.], 1978. — 14 с.

450. Шульц, Г. Новалис сам свидетельствующий о себе и своей жизни Текст. / Г.Шульц; сост. М. Бент. — Челябинск: Урал LTD, 1998. — 330 с.

451. Щукин, В.Г. Культурный мир русского западника Текст. / В.Г. Щукин // Вопросы философии. — 1992. — № 5. — С. 74—86.

452. Энгельгардт, Б. Неизданная повесть Гончарова «Лихая болесть» Текст. / Б.Энгельгардт // Звезда. — 1936. — № 1. — С. 231—234.

453. Эпштейн, М. Ирония стиля: демоническое в образе России у Гоголя Текст. / М.Эпштейн // Новое литературное обозрение. — 1996. — № 19. —С. 129—147.

454. Эстетика немецких романтиков Текст.: сб. произведений; сост. А.В.Михайлов. —М.: Искусство, 1987. — 736 с.

455. Эткинд, Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVIII—XIX веков Текст. / Е.Г.Эткинд. — М.: Языки русской культуры, 1999 — 448 с.

456. Юнггрен, А. Поэзия Тютчева на фоне салонной речи Текст. / А.Юнггрен // Тютчевский сб. — Тарту: Tartu ulikooli kirjastus, 1999. — С. 9—30.

457. Юнггрен, А. Поэзия Тютчева и салонная культура XIX века Текст.: монография. — М.: Наука, 2006. — 123 с.

458. Юнусов, И.Ш. Национальное и инонациональное в русской прозе второй половины XIX в. (И.С.Тургенев, И.А.Гончаров, Л.Н.Толстой) Текст. / И.Ш. Юнусов. — СПб.: Изд-во РГПУ им А.И. Герцена, 2002. — 400 с.

459. Юсим, М.А. Ундины Текст. / М.А.Юсим // Мифологический словарь / Под ред. Е.М.Мелетинского. — М.: Советская энциклопедия, 1991. — С. 562—563.

460. Юхнова, И.С. Поэтика философской прозы В.Ф.Одоевского Текст. / И.С. Юхнова // Вестник Нижегородского ун-та. — 2001. — Серия: Литературоведение. — Вып. 1 (3). — С. 86—89.

461. Янкелевич, В. Ирония. Прощение Текст. М.: Республика, 2004.335 с.

462. Янушкевич, A.C. В мире Жуковского Текст. / A.C. Янушкевич.

463. СПб.: Наука, 2006. — 524 с.

464. Ярхо, В.Н. Сфинкс Текст. / В.Н. Ярхо // Мифологический словарь; под ред. Е.М.Мелетинского. — М.: Советская энциклопедия, 1991. —С. 519—520.

465. Cornuwell, N. Odoevsky and the Philosophical Tradition Текст. // Cor-nuwell, N. The life, times and milieu ofV.F.Odoevsky (1804—1869). — L.: Athione press, 1986.—P. 91—105.

466. Thomas, J.H. Fichte and F.V J.Shelling // Nineteenth Century religious thought of the West. — Cambridge, 1985. P. 41—79.

467. Goethe, I. W. Nachtgedanken: Электронный ресурс. — Режим доступа: http: //www.foreigner777.narod.ru/gedicht e/nachtgedanken.htm.

468. Goethe, I.W. Wechsel: Электронный ресурс. — Режим доступа: http:www.joergalbreht.de/es/deutschedichter.de/werk.asp?/D=332.

469. Heine, H. Die Nordsee: Электронный ресурс. — Режим доступа: http://www.schiffbruechige.de/gelihte23.html.

470. Heine, H. In welche soll ich mich verlieben.: Электронный ресурс. Режим доступа: htpp://www.pinselpark.org/literature/h/heine/poem/inwelchesoll.html.

471. Heine, H. Liebste, sollst mir heute sagen: Электронный ресурс. — Режим доступа: http://www.kalliope.org/digt.pl?longdid=heine2001102217.

472. Wilhelm Tell van Schiller, Friedrich von: Электронный ресурс. — Режим доступа: http:digbib.org/Friedrichvon Schiller1759/Wilhel.