автореферат диссертации по социологии, специальность ВАК РФ 22.00.01
диссертация на тему: Историческая социология: становление социальных институтов Советской России (20-е годы)

Полный текст автореферата диссертации по теме "Историческая социология: становление социальных институтов Советской России (20-е годы)"

р р £ 0 Д ПРаВЭХ РУКОПИСИ

ЧЕРНЫХ АЛЛА ИВАНОВНА

ИСТОРИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ:

СТАНОВЛЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ИНСТИТУТОВ СОВЕТСКОЙ РОССИИ (20-е годы)

22.00.01 —теория, методология и история социологии

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук

На правах рукописи

ЧЕРНЫХ АЛЛА ИВАНОВНА

ИСТОРИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ:

СТАНОВЛЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ИНСТИТУТОВ СОВЕТСКОЙ РОССИИ (20-е годы)

22.00.01 -г- теория, методология и история социологии

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук

Работа выполнена в секторе истории марксистской социологии Ийститута социологии Российской Академии наук

Официальные оппоненты:

Доктор философских наук,

профессор Ашин Геннадий Константинович.

Доктор исторических наук,

профессор Салмин Алексей Михайлович.

Доктор социологических наук,

профессор Кравченко Альберт Иванович.

Ведущая организация:

Отдел социальной философии и антропологии Института философии Российской Академии наук.

Защита состоится "_" июня 1997 года в_часов на заседании Диссертационного совета Д.002.25.04 Института социологии РАН. 117259 Москва, ул. Кржижановского д. 24/35, корп. 5, комн. 323

С диссертацией можно.ознакомиться в Библиотеке Института социологии РАН

Автореферат разослан "_" мая 1997г.

Ученый секретарь

Диссертационного Совета Т.М.Дридзе

В данной работе на основе исторической социологии исследуется конкретная страна и конкретная историческая эпоха — Советская Россия в 20-е годы нынешнего столетия. Конечная цель, которую ставит перед собой автор, состоит в достижении определенной степени ясности по вопросу о возможностях и пределах сознательно, целенаправленно осуществляемых социальных изменений.

Актуальность темы исследования. Тема настоящего исследования актуальна, по меньшей мере, в трех отношениях. Во-первых, она актуальна с точки зрения овладения собственным историческим прошлым, в отношении к которому среди обществоведов преобладают два основных подхода. Одни пытаются совершенно вычеркнуть из отечественной истории ближайшие к нам 70 лет, начав отсчет с постперестройки или, по крайней мере, с перестройки, иными словами, сделать бывшее небывшим и начать «с чистого листа». По странной аберрации сознания, сторонники этого подхода убеждают всех, что это и должно считаться «возвращением в историю». Вторые согласны принять, хотя и с оговорками, советский исторический опыт, но избирательно, вычеркнув из него «сталинщину».

Подобное отношение к социальной действительности демонстрирует «зашоренность» исследователей, выдающих собственные предрассудки и предвзятые, политически обусловленные мнения за научно обоснованные позиции. Плох или хорош был Сталин, в плохом или хорошем (с точки зрения нынешних социологов и политологов) обществе жили советские люди, — именно это общество представляет собой тот грунт, на котором неизбежно приходится возводить сегодняшнее социального здание. Попытки же представить дело так, словно можно создавать новое общество, забыв об этом грунте, весьма напоминают строительство нового общества в первые годы советской власти. Большевики считали, что они «сломали» и уничтожили все, что только возможно, и начинают историю с «чистого листа»; на деле они, как и все взбаламученное и перемешанное революцией российское общество, находились под воздействием тысячелетних традиций, вер, способов поведения и мышления.

Попытки забыть о том, что было на самом деле, чреваты большими неприятностями для самих «строителей»: в лучшем случае отсутствием сколько-нибудь заметных успехов (как это происходит сейчас), в худшем — полным провалом попыток со-

циальных преобразований. Иначе говоря, политическая и социальная стабильность в современной России практически недостижима до тех пор, пока советский период не будет полноценно и полноправно интегрирован в историю России, причем интегрирован не «выборочно», а целиком — в. единстве как «положительных», так и «отрицательных» сторон. Для того чтобы осуществить такую интеграцию, как раз и необходимо исследование, которое показало бы, что в Советской России было советского и в чем она была и оставалась Россией, причем показ этот должен основываться не на идеологических предпочтениях, а на объективном анализе средствами эмпирической социальной науки.

Во-вторых, тема настоящего исследования актуальна с точки зрения происходящих ныне социальных реформ. Под этим углом зрения задача исследования может быть сформулирована так: анализ предпосылок и условий успешности или неуспешности крупномасштабных социальных преобразований на примере реформ, происходивших в первое десятилетие советской власти.

Вопреки характерному для формационной концепции представлению о тотальности происходящих в ходе и в результате революции изменений, в работе на большом эмпирическом материале показывается, как реально идущие процессы детерминированы не только сознательной волей инициаторов изменений, но и неосознаваемыми традиционными нормами и представлениями. В силу этого тотальный вроде бы разрыв с прошлым оказывается на деле синтезом изменения и преемственности. Точно так же вопреки предполагаемому формационной концепцией представлению об одномоментности изменений (одномоментно происходящее изменение формы владения средствами производства неким мистическим образом производит революцию практически одновременно во всех сферах общественной жизни) автор стремится продемонстрировать долговременный характер процессов изменения, состоящий во взаимной адаптации и взаимной переработке преобразовательных планов большевиков, с одной стороны, и традиционных норм и правил российской социальной и политической жизни— с другой.

Опыт нынешних социальных реформ в России уже неоднократно демонстрировал, что у них отсутствует сколько-нибудь продуманное теоретическое и методологическое основание. Отсутствие подобного обоснования ведет к весьма неприятным последствиям, главное из которых — дискредитация реформаторского проекта как такового. Настоящее исследова-

ние, хотя и не ориентировано непосредственно на выработку й формулирование теории и методологии реформ, представляет собой исследовательскую основу для создания такого рода теории и методологии. В нем делается попытка системного рассмотрения общественных преобразований в первые годы Советской власти.

В первых двух пунктах речь шла о практической социальной и политической актуальности темы диссертационного исследования. В-третьих, исследование актуально в теоретико-методологическом смысле. Несмотря на то, что об исторической социологии в нашей социологической литературе говорится и говорилось (в том числе, в советское время), довольно много, сколько-нибудь последовательные представления о том, что такое историческая социология, в чем состоит ее предмет, каков ее понятийный аппарат и т.д. — отсутствуют. Поэтому представляется в высшей степени актуальным теоретико-методо'логическое исследование исторической социологии как аналитического орудия, чему целиком посвящена первая глава диссертации.

Предмет исследования — институциональные изменения (изменения институтов) в Советской России в первое послереволюционное десятилетие, поскольку именно в них наиболее полно выражены значимые изменения структуры социальной системы, позволяющие говорить о возникновение нового типа общества.

Что собой представляет социальный институт? Одно из наиболее общих определений дано И. Гофманом1 в работе о тотальных институтах, к которым он относит принудительные сообщества,-то есть организации, вся жизнь членов которых строго регламентирована и находится под тщательным контролем, а потребности четко определены и. удовлетворяются организацией. Образцами для данной модели служили школы-интернаты, армейские казармы, психиатрические больницы, тюрьмы.

В условиях тотальных институтов любое отклонение от правил тут же пресекается и наказывается, а в идеале вообще не допускается. Индивиды здесь отрезаны от общества и содержатся в «закрытом» режиме , для того, чтобы добиться изменения их идентичностей. Той же цели служит унификация внешнего вида в результате использования форменной, общей для всех одежды (лишение индивида такой поддержки идентичности, как пользо-

1 Goffman E. ' Asylums: Essays on the. Social Situation of Mental Patients and Other Inmates. New York, 1961.

вание собственной одеждой), ограничения на личное владение и передвижение, строгий распорядок дня (деятельности) и обязательное подчинение персоналу института.

Основным отличием тотальных институтов от всех других видов сообществ, институтов и организаций является то, что их члены лишены права выбора: вступив в них добровольно (за исключением исправительных заведений), они не могут по собственной воле покинуть их, будучи удерживаемыми в них силой. В определенном смысле именно тотальным институтом — по последствиям членства в ней —оказалась РКП(б).

Понимание социальных институтов как структурных компонентов общества, с помощью которых организуются основные виды социальной активности и удовлетворяются возникающие социальные потребности, широко применялось в социологии, прежде: всего в функционалистской традиции от Спенсера до Парсонса. Так понимаемые социальные институты могут принимать форму организаций, групп или типов деятельности, которые социально обязательны, высоко интегрированы, организованы и стабильны. В этой трактовке проводится принципиальное различение между структурами и процессами, происходящими в обществе.

Подобное понимание термина преобладало, пока в социологической теории господствовал функционализм. Пересмотр многих теоретических положений его, в частности, тезиса о принципиальном различии между структурой и процессом, институтом и функцией, привел к отказу от подобного «статического» понимания институтов в пользу «динамического» их рассмотрения. Стало ясно, что институты постоянно находятся в становлении, переживая стадии формирования, изменения и упадка, и .что именно этот процесс заслуживает наибольшего внимания. При таком подходе институты рассматриваются как образцы поведения, в соответствии с которыми люди оказываются связанными со своей ролью в процессе формирования идентичности. Следовательно, социальное поведение всегда оказывается более или менее институционализированным, иными словами, предполагает большую или меньшую степени формализации, сопровождаемой определенным ценностным настроем и эмоциональными обертонами, чем, в конечном счете, и объясняется сопротивление изменениям и ориентация на сохранение практикуемых поведенческих моделей.

Возникновение новых, образцов поведения или отношений может происходить как под воздействием авторитета хариз-

матического лидера, так и в результате нововведений в ситуации политических, социальных или культурных взрывов. Но даже когда изменения приняты и усвоены, действующие индивиды стремятся представить собственное поведение относительно предсказуемым и постоянным, поскольку без подобной уверенности трудно нормально существовать. Результатом оказывается рути-низация новых образцов и моделей поведения. Такого рода процесс становления социальных «габитусов», или высоко формализованных образцов поведения, ценностно значимых и незначительно изменяющихся с течением времени, как раз и представляет собой то, что ныне именуется институционализа-цией. Когда-то «институт» противопоставлялся «процессу», ныне возникновение институтов (институционализация) как процесс стало центром исследовательского интереса. Как новые формы поведения или стили жизни обретают точку опоры и находят последователей в обществе, каким образом они распространяются, усваиваются, сочетаются с другими социокультурными моделями и структурными образованиями? Эти вопросы находятся в центре внимания социологии коллективного поведения и социологии социальных движений; именно решения этих вопросов, полученные в рамках названных дисциплин и создают концептуальные рамки, очерчивающие и выделяющие специфический предмет данного исследования, — процессы институционализации новых форм жизни и деятельности и становление новых социальных институтов в Советской России.

Методология исследования. Изменения, происходящие в научном знании за последние пару десятилетий и особо интенсивно идущие с конца 70-х годов, связаны, в терминологии B.C. Швыре-ва, со становлением неклассической «исторической формации науки»2, пришедшей на смену классической науке и выражающей новое понимание реальности в эпоху постмодерна. Постулатами этой новой «формации науки» являются: (1) признание гетерогенности предметов и объектов познания, (2) видение целостного мира как структуры взаимодействий и связей, а не как особой «сущности», (3) представление о развитии как процессе много- и разнонаправленном, разворачивающемся через флуктуации и проходящем точки бифуркации, (4) идея многообразия как необходимого основания исторического полиморфизма.

2 Швырев B.C. Научное познание как деятельность. М., 1984. С. 6.

Но, разумеется, лишь общих принципов «новой науки» недостаточно. Требуется определенная методология для каждого специфического предмета исследования. В данной работе это — историческая социология. Обращение именно к исторической социологии с ее сильнейшим инструментом познания — сравнительным анализом обусловлено по меньшей мере тремя основными обстоятельствами: во-первых, «многоукпадностью» социальной жизни страны, в которой одновременно наличествовали все мыслимые и немыслимые для человека XX века модели жизни и мысли — от первобытных (шаманизм) до современных высокоорганизованных, во-вторых, огромными региональными различиями, превращавшими страну в своеобразную модель мира со своим «центром» и «периферией», в-третьих, междисциплинарным характером самой исторической социологии, обеспечивающим ей возможности связи с целым рядом социально-научных дисциплин как теоретического, так и социально-практического характера.

Начнем с последнего аспекта. В рамках исторической социологии социальные изменения выступают в качестве тематического связующего звена между социологией и другими науками, в особенности социальной философией и социальной историей, как показал Нисбет3, политической наукой, антропологией и экономической наукой. Когда с понятием социальных изменений необходимо связывается представление о том, что его можно объяснить воздействием независимых переменных на зависимые переменные, тогда это понятие становится сердцевиной социо-техники и начальным пунктом социальной работы, политики и социологии развития (того, что может быть названо методологией реформ). Возникающие в процессе направленной деятельности изменения можно обозначить как запланированные изменения, из практики которых теория социальных изменений получила значительный импульс, связанный прежде всего с учетом побочных последствий. К числу последних относятся негативные последствия и эффекты планирования, исследование предпосылок управляемого запланированного изменения, проблемы неравномерного изменения разных секторов общества (культурный лаг и т.п.) или воздействие изменений в одном секторе на другие. Именно потому, что запланированное изменение непосредственно связано с интересами и потребностями практики, в настоящей

3 1№Ье1 Я.А. Босга! С^алде апс1 ЖэКзгу. 1опс1оп, 1968.

работе обсуждаются вопросы фаз изменений, роли «агентов» и «клиентов» изменений, управленческого вмешательства и т.п.

Теория социальных изменений, под которыми понимаются «значимые изменения социальных структур (то есть социальных действий и взаимодействий), включая последствия и проявления этих структур, воплощенные в нормах (правилах поведения), ценностях, культурных продуктах и символах»4 включает практически всю социологию, в том числе вопросы социальных, ценностных, а также культурных изменений. В ней существует огромное множество частных подходов (конфликтные, структурно-функциональные, диалектические — гиперэмпиризм Гурвича). Именно к этой сфере относятся такие ключевые для современной ситуации понятия, как модернизация, инновация, конфликт.

Все это объясняет, почему именно историческая социология в совокупности ее дисциплинарных опосредствовании является наиболее адекватным инструментом анализа социальных реформ и, пожалуй, наиболее перспективным средством создания и понимания природы прикладных социально-научных дисциплин.

Помимо указанных выше, связанных со спецификой исторической социологии, назову еще два методологических принципа, сыгравших важную роль в этой работе. Первый из них — так называемый принцип двойной конституции исторических процессов, формирующихся прежде всего в ходе повседневной деятельности: с одной стороны, как детерминация жизнедеятельности людей теми условиями и обстоятельствами, которые они застают, а с другой — как влияние исторической практики людей на формирование структур.

Второй из отмеченных принципов опирается на идею Макса Вебера о том, что в основе деления наук лежат не «фактические» связи «вещей», а «мысленные» связи проблем: «...Там, где с помощью нового метода исследуется новая проблема и тем самым обнаруживаются истины, открывающие новые точки зрения, возникает новая «наука»5.

Согласно этой точке зрения отдельные социальные и гуманитарные науки отличаются друг от друга не «предметами» изу-

4 Moore W.F. Social ChangeZ/lnternational Encyclopedia of the Special Sciences. New York, 1968. Vol. 14. P. 366.

5 Вебер M. Объективность социально-научного и социально-политического познания // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 364.

чения, которые у них часто общие, а постановкой проблем и используемыми методами. Науку конституируют специфический взгляд на предмет, формулировка проблемы, методы ее исследования и достигнутые результаты. Научные концепции меняются вместе с изменением характера проблем, к которым обращаются ученые. Как дифференциальное исчисление не нужно для определения скорости колесницы, так для объяснения социальных изменений в ходе революций в рамках исторического материализма было вполне достаточно прогрессистских линеарных воззрений, при использовании которых бралось в расчет лишь генеральное направление развития в виде идеологически заданного.

Поэтому, хотя в следующих разделах, в частности, в разделе, посвященном степени исследованности проблемы и обзору литературы, приводится много материалов, посвященных как исторической социологии, так и изучению реалий Советской России 20-х годов, это не будет означать, что все эти статьи и книги представляют собой последовательные шаги в одном и том же направлении, в одном ряду с которыми располагается (будучи в определенном смысле его завершением на данный момент) и настоящая диссертация. Наоборот, специфика постановки проблемы (специфика вопросов, обращенных к реальности) обусловливает специфичность теоретико-методологического подхода. Если заострить это суждение, то можно сказать, что каждая книга, а также каждая диссертация, вообще каждая теоретически значимая работа — это наука в себе.

Степень разработанности темы исследования. Тема исследования, как было показано выше, имеет двоякий характер: это одновременно и теоретико-методологическое исследование в сфере исторической социологии, и историко-социологическое исследование социально-культурных реалий Советской России 20-х годов. Если брать второй аспект темы, то можно сказать, что о нем написано бесконечно много, как у нас в стране, так и на Западе. Однако, если подойти с точки зрения специфики избранного автором историко-социологического подхода, окажется, что на самом деле тема разработана весьма слабо. Есть лишь ограниченное число работ, а тем более подходов. Это, в первую очередь, концепция тоталитаризма. Имеется в виду не тоталитаризм как политический режим или система власти (подход, великолепно разработанный Х.Аренд в ее классическом исследовании «Истоки тоталитаризма»), но тоталитаризм как определенный тип

социального устройства традиционных и современных обществ, организации сознания и способа бытия их членов, определений менталитет и национальная психология6.

Следующей важной опорой данного исследования выступает традиция отечественной теоретической истории, уделяющая особой внимание категориальному аппарату и методологии исторического познания, в частности, работы М.А.Барга, И.Д.Ковальченко, А.С.Уйбо и др.7

Особую роль играли исследования классиков социологии, прежде всего М. Вебера, К.Маркса, Э. Дюркгейма, западных ученых — специалистов в области исторической социологии: Р. Мер-тона, Н. Элиаса, Ф. Абрамса, В. Конце, Т. Скочпол, Ч. Тилли, С. Кента, О. Рамштета,Ш„Эйзенштадта, П. Штомпки и многих других, чьи идеи и подходы инспирировали данное исследование. Трудно переоценить значение работ французских историков школы «Анналов»* прежде всего М. Блока и Ф. Броделя, а также А. Гуре-вича и сложившейся в последние годы группы исследователей ментальности в нашей стране. . ■

Несмотря на выдающуюся роль, которую играла история в трудах основоположников социологии, их последователи до конца 50-х годов создали крайне мало важных в историческом плане работ. Рост интереса к исторической социологии отразился в журнальном буме, начало которому было положено историком Сильвией Трапп, основавшей в 1958г. журнал «Сравнительные исследования общества и истории» (Comparative Studies in Society and History), за ним последовали: с 1963г. — «История труда» (Labor History), с 1967г. — «Журнал социальной истории» (Journal of Social History), с 1970г. — «Журнал междисциплинарной истории» (Journal of Interdisciplinary History), с 1975г. — «Журнал семейной истории» (Journal of Family History) и «Социальная история»1 (Social History), с 1976г. — «История социальной науки», (Social Science History), с 1988г. — «Журнал исторической социологии» (Journal of Historical Sociology) и целый ряд других.

На протяжении 60-х годов число исследований, носящих междисциплинарный характер, как и количество публикаций на темы исторической социологии, продолжало возрастать. При-

6

Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989.

7 Барг M.Ä. Категории и методы исторической науки. М., 1984; Барг М. А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987; Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования М., 1987; Уйбо A.C. Теория и историческое познание. Таллин, 1988.

мерно в то же время начинают появляться первые работы сход-нойггематики в Советском Союзе, что.было связано как с усиле-■ нием контактов с-заоадными коллегами и возможностью получения информации из первых рук, обращением к современной западной литературе, так и расширением теоретического круга интересов советских ученых. Работы Ю.Н.Давыдова, БАГрушина, А.Я.Гуревича, В:З.Дробижева, Л.МДробижевой, И.С.Кона,/ П.П.Лашука, Б.Н.Миронова, Б.Ф.Поршнева, А.И.Ракитова, 8-З.Роговина и многих других способствовали достижению того - уровня исследований, который сделал-возможным зрелый и последовательный анализ средствами исторической социологии .зсонкретных социальных времена явлений.

Источники. При написании работы были использованы следующие виды источников.

Во-первых, официальные документы и издания: конституции, распоряжения правительства, решения партийных съездов и конференций, сборники статистических материалов, в том числе партийных переписей. Сюда же относятся работы партийных вождей — В.И.Ленина, И.В.Сталина, Л.Д.Троцкого, Н.И.Бухарина, Г.Е.Зйновьева, Каменева, А.И.Рыкова, М.Н.Томского, Ф.Э.Дзержинского.

Во-вторых, богатейшая, но ныне сравнительно малодоступная авторская литературы 20-х годов: статистические и экономические обзоры, книги и статьи историков, социологов, экономистов, демографов тех лет. Это работы Б.Бруцкуса, Ю.Ларина, А.Аникста, А.Исаева, Ал.Леонтьева, Л.Б.Минца, А.И.Хрящевой, С.Г.Струмилина, А.В.Чаянова, С.Н.Прокоповича, Н.Д.Кондратьев, А.Рашина, Я.И.Гиндина, И.Ходоровского, П.А.Сорокина<1' Н.А.Ка-х;реева, В.И.Герье и др.

В-третьих, мемуарная литература — воспоминания, дневники участников событий, хотя использование этого рода источников, как, впрочем, и книг, издававшихся начиная примерно с 1926 г., требует значительной осторожности. К этому разряду относятся публикации архивных материалов, появившихся в нашей стране с конца 80-х годов: это и переиздания опубликованного ранее на Западе, в частности, репринт 22-томного «Архива русской революции», изданного И.В.Гессеном по свежим следам в 1923-1925 гг. в Берлине, но главное — уникальные документы, ставшие доступными после открытия архивов. Назову лишь два издания — «Звенья», начавший выходить с 1991г., и «Неиз-

вестная Россия», публиковавшийся с 1992г. и насчитывающий 4 выпуска.

Четвертой важной составляющей источниковедческой базы стали журналы тех лет — «Большевик», «Большевичка», «Коммунистический Интернационал», «Красная Новь», «Пролетарская революция и культура», «Под знаменем марксизма», «Жилищная кооперация», «Жилец», «Научное слово», «Научный работник». Особо отмечу издававшийся за границей «Социалистический Вестник», содержавший. прекрасный анализ событий в Советской России.

Научная новизна и практическая ценность. Настоящее исследование является первым в отечественной литературе, в котором период становления основных социальных институтов советского общества рассматривается с точки зрения системы понятий исторической социологии. При этом автору пришгось решать как ряд основных, так и значительное количество вспомогательных (технико-методологического плана) научных проблем

I. Систематически проанализированы этапы возникновения, становления и развития исторической социологии как теоретической и прикладной дисциплины в социально-историческом контексте. Рассмотрены и систематизированы основные понятия этой дисциплины.

Несмотря на то, что исторической социологии у нас еще в советское время было посвящено довольно значительное количество работ, настоящее исследование принципиально отличается от них, ибо является первым в отечественной литературе масштабным исследованием в этой области, которому не угрожала идеологическая цензура. Хотя сам по себе этот факт не является, конечно, заслугой автора, автор получил (и постарался достойно использовать) счастливую возможность свободного исследования в этойсфере. Факт этот тем более важен, что сейчас социология переживает период обостренного интереса и внимания к исторической проблематике, вызванных ощущением недостатка перспективы, когда границы собственно социологии не позволяют получать исторически фундированных обобщений.

II. Главной теоретической проблемой,, которая решается в работе, является проблема «двойной конституции» исторических процессов, осуществляющейся путем последовательного пере-. хода от одновременно существующих и возникающих предпосылок комплексных взаимоотношений между «несущими конструкциями» структур и практикой субъектов к условиям жизни, произ-

водства и власти и завершающейся;анализом опыта и образа действий людей. Это означает включение в теоретический сценарий различных аспектов повседневной деятельности. Под повседневностью понимается та сфера, где действия и опыт, структура и практика находятся в состоянии постоянного взаимовлияния. Понятие «повседневность» охватывает совокупность процессов, протекающих во всех общественных сферах и всех социальных классах — господства и подчинения, аккумуляции и сохранения материальных, социетальных и иных благ, борьбы за влияние в идеологии, в сферах производства товаров, и услуг, восстановления рабочей силы. При этом важным моментом изучения указанных процессов является анализ их взаимной обусловленности. Именно в результате йнализа сферы повседневности конструируется двойное видение социальной действительности: с одной стороны, как детерминация жизнедеятельности мужчин и женщин теми условиями и обстоятельствами, которые они застают, а с другой — как влияние исторической практики людей на формирование структур.

III. Проанализированы и осмыслены в качестве концептуальных орудий исторической социологии понятия «социальное изменение», «социальный институт», «институционализация» и др. основные понятия, открывающие возможность историко-социологического исследования периода социальных преобразований первого десятилетия советской власти.

Впервые в отечественной литературе вводятся в научный оборот такие понятия, как «приемлемость», «переносимость», «социальная цена» социальных изменений, позволяющие анализировать аспекты изменений, до сих пор не улавливавшиеся системой социологических категорий.

IV. Продемонстрированы особенности формирования основных социальных институтов нового общества путем выявления механизма их создания и функционирования. Для каждого из исследуемых образований показано, что основной формой их выработки оказалось конструирование, то есть создание по заранее заданным принципам с целью осуществления сознательно поставленных партией задач, а основной формой существования — принуждение. В то же время они продемонстрировали (и продолжают демонстрйровать вплоть до настоящего времени) высокий уровень инерционности и стабилизационного (социально стабилизирующего) потенциала, что объясняется, прежде всего, их глубинной, хотя часто неосознаваемой самими «конструкторами», связью с традициями российского общества и культуры. Особенно

ярко эту инерционность демонстрируют советская семья и советская наука.

V. При посредстве указанных в пункте III концептуальных орудий проанализированы следующие институты и сферы жизни советского общества 20-х годов: коммунистическая партия, образование и наука, рынок труда и домашняя экономика, семья и сексуальность, социальное отклонение и ряд других институтов и практик повседневной жизни.

Несмотря на то, что все эти институты и нормативные структуры принципиально различны по своим исходным основаниям, по месту и роли в социальной жизни, анализ обнаружил, что в ходе их становления в советской жизни 20-х годов можно наблюдать две коренные тенденции, выражавшие два направления их развития, которые можно обозначить как «органическое» и «организованное». Если первое, то есть органическое, представляло собой результат стихийной институционализации в согласии с традиционными моделями и образцами деятельности, то второе, то есть организованное, являлось результатом сознательного, целенаправленного воздействия на социальное поведения. Причем желаемых целей в этом направлении власти добивались, что называется, любой ценой, не останавливаясь перед применением насилия по отношению к социальным субъектам.

При анализе институтов и социальных практик выделяются, наряду с двумя этими основными, и другие, промежуточные модели институционализации, но именно эти две представляют собой наиболее выразительные идеально-типические целостности, которые могут быть истолкованы как полюсы «континуума институционального развития* в раннюю советскую эпоху.

VI. Но самым главным, с точки-зрения автора,- результатом исследования можно считать вывод о том, что, несмотря на упорное и часто насильственное проведение того, что названо здесь организованной моделью институционализации, результат складывался во взаимодействии органической, основанной на традициях и устойчивом менталитете модели институционализации, и сознательно реализуемой организованной модели. Это означает, что социально преобразовательные намерения большевистской партии и ее лидеров не смогли быть реализованными в чистом виде. Новые институты и новые жизненные модели Советской России оказались не столько новыми, сколько плодом компромисса нового со старым, результатом взаимодействия проекта и традиции, намерения и привычки.

Это означает, что в 20-е годы в России происходило не столько становление нового общества, сколько становление нового типа общества, основанного на старых российских традициях. Именно этот главный вывод подробно аргументируется в диссертации.

В приведенных пунктах (I-VI) выражена научная новизна диссертации. С точки зрения ее практической ценности, работа может: (а) использоваться в образовательном процессе — в лекциях и лекционных курсах как исторического, так и социологического профиля, (б) выступать в качестве элемента необходимого теоретико-методологического обоснования конкретных мероприятий в рамках программы социальных реформ в России, (в) рассматриваться в качестве одного из первых шагов в деле выработки общей методологии реформаторской деятельности, в чем, как полагает автор диссертации, крайне нуждается наша страна на современном этапе ее развития.

Апробация полученных результатов. Основные положения и полученные результаты нашли свое отражение в публикациях автора, общим объемом свыше 50 п.л., в том числе в монографическом исследовании «Становление России советской. 20-ые годы в зеркале социологии» (объем 17 п.л.), депонированной в ИНИОН РАН № 51672 от 27.06.96 г., в выступлениях с докладами на конгрессах, конференциях и симпозиумах, в том числе международных, в частности, в Варшаве на конференции «Участие женщин в политике» (декабрь 1988 г.), в Торонто — «Реформирование российского социума» (май 1994 г.), в Хиль-десхайме — «Проблемы исторического развития социологии в странах Центральной и Восточной Европы» (ФРГ, ноябрь 1994 г.), на заседании Школы молодых социологов в Алуште (октябрь 1993 г.), на конференциях в Красноярске «Проблемы становления гражданского общества в России» (апрель 1996 г.) и Москве «Будущее России и новейшие ' социологические подходы» (февраль 1997 г.).

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения и списка литературы. Тематически в работе выделены 3 системных блока-раздела: Í — Теория и методология исследованая (гл. 1), II — Социально-структурные изменения и процессы институционапизации (гл. 2, 3) и III — Способы частной жизни: на что жили, как жили (гл 4,5).

Основное содержание работы

Введение содержит обоснование актуальности темы исследования, формулирование предмета и анализ степени его разработанности, изложение методологии исследования, а также научной новизны и практической ценности работы.

Раздел Т. Теория и методология исследования

Глава 1. Историческая социология: генезис и проблемы методологии

1.1 История и социология: проблемы взаимодействия. Процесс сближения истории и социологии и процесс усвоения историками концептуального багажа социологии в течение XIX и первой четверти XX века анализируется в этом параграфе на материалах немецкой, английской, французской, а также американской науки.

1.2 Историческая социология в эпоху постмодерна. С точки зрения методологии для развития социологии на протяжении последних трех десятилетий характерны два основных процесса: во-первых, отказ от «большой теории», в качестве которой до середины 60-х годов выступал симбиоз натурализма и функционализма, что привело к отказу от согласованности позиций внутри социологии и появлению большого числа разных школ и подходов и, во-вторых, усиление взаимовлияний между нею и другими дисциплинами гуманитарного цикла, прежде всего историей, философией, политологией, географией, демографией, что привело к значительным сдвигам внутри предметной области социального знания.

В конце 60-х годов с появлением работ П.Уинча, Г.Гар-финкеля, А.Сикурела и др. вновь встал старый вопрос о том, занимаются ли социологи интерпретацией социальной действительности или объективно объясняют ее (на манер естественных наук). «Новая» философия науки, нашедшая яркое выражение в знаменитой книге Т.Куна «Структура научных революций» (1977), проникла в. социологию и поставила под сомнение разделявшееся многими социологами убеждение, что теории могут быть обоснованы и проверены посредством «нейтральных в теоретическом отношении» фактов.

Несколько позже представление структурного функционализма о мирном и опирающемся на развитие технологии прогрессе было разрушено войной во Вьетнаме, студенческими волнениями, выступлениями черных в США, экономическим спадом 70-х годов. Обратившись к анализу новых масштабных явлений в

обществе — социальных движений (прежде всего женского и экологического), усилению административной власти' государства, новым культурным феноменам, социология получила мощный импульс развития, который отразился в новом всплеске интереса к истории обществ и привел к подлинному расцвету исторической социологии.

Проф. О.Рамштед предлагает следующее определение исторической социологии: «(1) обозначение социологического направления исследования, которое понимает социальную реальность как продукт исторического становления. И.С. анализирует при этом исторически доказуемые, ■ социально обусловленные возможности, которые подверглись отрицанию в ходе развития (возможности, которые не реализовались). В основном она воздерживается от любого рода прогнозов, рассматривая их как спекулятивный элемент теории. (2) Обозначение социологического исследовательского подхода, который генерализирует исторические процессы в сравнении, чтобы получить из этого вневременные закономерности. Это направление играет роль, прежде всего в теории социального изменения»8.

-Со своей-стороны мы хотим предложить следующее определение исторической социологии: это социально-научное исследование, которое служит цели конструирования или обоснования теории, уделяя особое внимание-культурным, географическим и локальным временным факторам.

Можно говорить о трех основных направлениях, вполне отчетливо проявившихся внутри этой дисциплины до конца 80-х годов. Представители первого — «выходцы» из социальной истории — полностью отошли от нее, обратившись к исследованию социологических проблем, а именно изучению макроструктурных процессов большой протяженности (особое распространение получили исследования макроструктурйых изменений в связи с социальными движениями в духе Ч.Тилли); другие, сохранившие верность исторической тематике, обратились к исследованию особенностей функционирования социальных групп, вовлеченных в процессы модернизации в широком смысле, к которым относятся индустриализация, урбанизация, пролетаризация и т.п.; сторонники третьего направления исторической социологии работают на микроуровне, исследуя проблемы взаимодействия социальных структур с конкретной деятельностью людей.

8 Lexikon zur Soziologie. Herausgeb. von W.Fuchs-RK!ima-R.Lautman-O.Rammstedt-H.Wienold. 2.verb. u. erweit. Aufl. Opladen, 1978. S. 721.

Все усиливающееся разнообразие направлений и позиций, лавинообразно нарастающее в последние годы, ставит под угрозу возможность для каждого отдельного ученого обозреть даже собственное проблемное поле в родном языковом пространстве. Единственным выходом из этой довольно опасной ситуации представляется выработка некой социальной теории как общей основы эмпирических исследований. Сопоставимость отдельных эмпирических исследований в наибольшей степени зависит от господствующих в настоящее время подходов к объектам исследования, а, следовательно, от социальной теории, которой ученые явно или неявно руководствуются. Именно в социальной теории, формирующей концепции как «общества», «класса» и «слоя», так и «субъекта» и «актора», как «структуры», так и «практики», как «экономического», «социального», так и «культурного», — ключ к решению проблемы целостности современной и будущей социальной науки. Если социологи, культуран-тропологи, этнологи, политологи и представители других гуманитарных наук при выработке теорий будут учитывать исторический характер своих объектов исследования, различия между этими науками будут и дальше уменьшаться. Результатом стирания этих различий явилось бы возникновение высокоспециализированной и высокоинтегрированной «исторической социальной науки», способной как интерпретировать, так и квантифицировать, как рассказывать, так и объяснять.

1.3 Case study: русский этнос. Россия (а затем и Советский Союз, по крайней мере, в первое десятилетие своего существования) — крестьянская страна; именно менталитет этого подавляющего по численности слоя определял многие сущностные черты общества в целом. В качестве рабочего определения понятия «металитет» предложено такое: это устойчивый склад ума, носящий системный характер, который коренится в условиях материальной жизни, оказывая непосредственное воздействие на экономические, социальные и политические отношения, выступающий как ориентир поведения членов той или иной социальной группы и отражающий их понимание мира в целом и собственного места в нем.

Для России в целом и для русского крестьянина в особенности два фактора имели решающее значение: пространственно-климатический и община. Расположение России в зоне короткого сельскохозяйственного сезона и малоплодородных почв объясняло трудоемкий и экстенсивный характер земледелия и мини-

мальный объем прибавочного продукта. Здесь имелась слабая, медленно развивающаяся промышленность, низкий уровень урбанизации, исключительно внутриконтинентальная торговли.

Крестьянская община принадлежит к соседскому типу общины, появившемуся с утверждением аграрной экономики как главной формы производящего хозяйства на доиндустриальных стадиях общественной эволюции. Непосредственная подчиненность хозяйства и всего крестьянского быта природе — ее циклам, закономерностям и случайностям — объясняет слабую расчленн-ность природного и социального начал в крестьянском бытии. Следствием локализма и автаркизма общины являлось растворение личности в коллективе, господство группового сознания.

Размер территории, число жителей, богатство природных ресурсов обусловили экстенсивный тип развития России до середины XIX века. Условием подобного развития являлась возможность привлечения неограниченного количества природных и людских ресурсов в течение короткого периода. В качестве признаков развития по экстенсивному типу можно выделить: во-первых, ограниченность круга используемых ресурсов; во-вторых, отсутствие способов и критериев эффективного освоения ресурсов, поскольку в этом просто не возникает необходимости, и, в-третьих, сравнительно неразвитые разделение труда и социальная структура общества.

В отечественной науке в течение последних лет развивается — в трудах СААрутюнова, А.А.Сусоколова, В.В.Степанова — информационная концепция этноса, согласно которой основная функция этноса состоит в обеспечении защиты и социально-культурной адаптации его членов к постоянно изменяющейся ситуации. Представляется, что данная теория позволяет лучше понять процессы, происходившие в русском этносе на протяжении последних 150 лет, чем теория модернизации, описывающая лишь поверхностный слой явлений и фактически элиминирующая социальные, национальные и культурные особенности развития.

Этот подход опирается на два главных тезиса. Во-первых, это представление о взаимосвязи различных сторон этноса и о зависимости социального и экономического развития'от психологических и культурных особенностей. Во-вторых, это принцип .культурной инерции, или традиции. Общество может существовать, только поддерживая определенный культурный стандарт — устойчивую систему ценностей, норм поведения, принципов технологии, эстетических образцов й т.д. Этнос является механизмом, обеспечивающим устойчивость культурной традиции. Изме-

нение культурной традиции происходит скачками, через прерывание постепенности культурных изменений. Однако «скачок» не означает полной утраты культурной идентичности, й между двумя соседними стабильными состояниями этноса всегда есть элементы преемственности. Это справедливо даже для случаев перехода от экстенсивной культуры к интенсивной.

Согласно этой гипотезе, как кризисные' состояния этноса, так и пути выхода из них являются не результатом волеизъявления отдельных лидеров или партий, а следствием глубинных закономерностей развития этноса. Действия лидеров, способы и формы их правления в конечном итоге отражают тенденции развития этноса и его состояние в каждый данный момент*.

Был ли готов русский этнос в начале XX в. к развитию в качестве открытого общества с рыночной экономикой? Для ответа необходимо проанализировать основные процессы, происходившие в его недрах, главным из которых была урбанизация.

Урбанизация — процесс не только географический и технологический, но и социальный, означающий возникновение нового менталитета, иной системы отношений и трудовой этики, нового типа личности, иных механизмов накопления и передачи этнокультурной информации. Основные черты новой трудовой этики базировались на высоком уровне специализации и вытекающей из него обезличенное™ человеческих отношений, высоком статусе закона по сравнению с личной властью, — будучи в корне несовместимы с образом жизни сельской общины.

Территориальная экспансия российского этноса не только тормозила развитие городов в количественном и в качественном отношении, но и способствовала сохранению главного носителя «традиционного» менталитета — сельской общины, выступавшей в качестве механизма групповой адаптации крестьян к социальной и природной среде в условиях низкоурбанизованного общества. Поразительная устойчивость сельской общины была, в свою очередь, обусловлена именно низким уровнем урбанизации, поскольку постоянная возможность оттока наиболее кон-фликтогенных элементов из общин Центральной России снимала внутреннее напряжение в последних, продлевая их исторический век.

Технологические нововведения как массовое явление проникли в страну с Запада раньше, чем сложились социальные и социально-психологические предпосылки для их восприятия. Глубинной внутренней перестройки структуры русского этноса к концу XIX в. не произошло — перемены назрели, но не заверши-

лись. Распад общины.зашел далеко, но она не распалась-оконча*- -тельно. Альтернативные ей городские этнические субкультуры начали формироваться, но не сформировались в достаточной степени. Надвигавшийся кризис экстенсивного развития русского этноса был дополнен мощным технологическим и идейном воздействием европейского капитализма, к полному восприятия;которого российское общество не было готово. Эти противоречия и вызвали тот социальный взрыв, который на протяжении жизни нескольких поколений определял и во многом продолжает определять судьбы русского этноса, в основе которого — специфическое протекание процессов урбанизации.

Социальные катаклизмы, потрясшие русский этнос в первой трети XX века,: были результатом его внутреннего, имманентного развития, усиленного «реакцией отторжения» по отношению к западным влияниям, что и привело к установлению нового.политического режима — советского социалистического строя.

Экономические и социальные условия России .в первые десятилетия XX века складывались таким образом, что при любой политике, при любой организации власти массовый и невиданный по масштабам и темпам «выброс» бывших сельских жителей в слабые и не готовые к их приему города был неизбежен; столь же неизбежным было превалирование в обществе менталитета, опиравшегося на систему ценностей маргинальных слоев российского населения. Все политические и экономические решения, : все мероприятия по развитию общества могли быть эффективны только в том случае, если они учитывали основные черты этого менталитета.

Вот этой-то массой и овладел Сталин!

В заключение параграфа демонстрируются содержательные характеристики русского этноса, сделавшие, для него приемлемым коммунистический режим и способствовавшие выживанию индивидов в предельно тяжелых для большинства населения условиях существования. Параграф фактически представляет собой исследование предпосылок возникновения и становления новых социальных институтов на основе традиционного менталитета русского этноса.

Раздел II, Социально-структурные изменения и процессы институционализации

Гпава 2. Гэсударство и партия

2.1 Государство и партия. Единственной возможностью осуществить план коммунистического строительства в России явля-

лась, по. мнению Ленина, диктатура пролетариата как «власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами»9. На деле это была диктатура партии.

С 1917 г. в политическом поведении большевиков утвердилась, как писали современники, «логика казармы». Ее пытались объяснить отходом от марксистского понимания сложности переустройства общества,, изменением социального состава партии, превратившейся из рабочей в рабоче-солдатскую: «Разбить буржуазию — вот и социализм. Захватить власть — тогда все сможем. Соглашения — это зачем? — делиться добычей? Как бы не так; что? иначе нельзя? Ну, ладно, поделимся. А стой! мы опять сильнее! не надо и т.д. С соответственной точки зрения решаются все программные и тактические вопросы»10.

Тактика большевиков обеспечила достижение их ближайших целей. Но для решения конструктивных задач негативная, разрушительная энергия масс оказалась малопригодной. В конце своей жизни Ленин признал, что партия «ввязалась в бой» в октябре 1917 г., не имея долгосрочного прогноза развития событий, не предполагая в тот момент, что оно может привести к таким резким поворотам, как Брестский мир или нэп (задним числом они представлялись Ленину всего лишь «деталями развития»). Разогнав «локомотив» революции нужно было теперь «удержать его на рельсах». Для этого всю свою политику большевики подчинили двум взаимосвязанным приоритетам — гипотетической мировой революции и сохранению во что бы то ни стало в своих руках власти.

Попыткой перехода к децентрализации хозяйственной жизни был нэп, когда на смену «организующему процессу» шел «органический» процесс. Но это был процесс подчинения экономики целям правящей партии, в ходе которого под предлогом сохранения идейно-политического единства происходило «выдавливание» из нее демократически ориентированных членов партии — путь, открывший дорогу власти «аппаратчиков».

2.2 Партия как организация. Все послеоктябрьские годы Ленин считал, что Коммунистическая партия, которая, в качестве единственной и несменяемой правящей партии рабочего класса, осуществляет диктатуру пролетарита, должна быть предельно ма-

■ 9 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 37. С. 245.

10 Богданов A.A. Вопросы социализма: Работы разных лет. М., 1990. С. 353.

лочисленной, «узкой», а расширять и углублять свое влияние на рабочую массу ей следует не численностью, которая, по его мнению, должна составлять 1/20 от числа «профессионально-организованных рабочих»11, а моральным примером и идейной чистотой своих рядов.

Однако уже в течение двух послереволюционных лет с апреля 1917 г. по март 1919 г. — численность партии выросла в 6-8 раз. К осени 1920 г. партия насчитывает уже более 700 тыс. членов при 3 млн. 135 тыс. рабочих, и проведенная в это время их перерегистрация демонстрирует изменение ее социального Состава: рабочих — 44%, крестьян — 24%, остальных — 32%12. Созданная большевиками к этому времени однопартийная система государственного управления и власти содержала в себе угрозу ее собственному существованию. Будь советская политическая система многопартийной, социально активные люди могли бы выбрать для себя наиболее подходящие партии или движения. В существующих условиях они были «обречены» на членство в единственной партии. Поэтому в нее шли люди, вполне порядочные в житейском смысле, но далекие от целей коммунизма, стремящиеся к участию в общественной жизни и готовые для этого (при отсутствии других возможностей) стать членами компартии; но кроме этих субъективно честных энтузиастов в партию пошли честолюбцы и карьеристы.

Сложившаяся внутри партии ситуация порождала негативные и даже опасные для ее существования последствия: во-первых, вела к дискредитации ее в глазах масс и, во-вторых, усиливала бюрократизацию управленческих структур,-— процессы, получившие названия «перерождения» партии.

Уже в партийной переписи 1927 г. «лукавая» статистика использует новшество: под социальным положением коммуниста понималось его основное занятие (основная профессия) в прошлом и «однажды данное определение социального положения на пересматривается (выделено мною — А.Ч.) с переменой рода занятий или приобретением новой профессии»13. На практике это означало, что коммунист, вступавший в партию рабочим, считается рабочим, даже если он стал директором треста или секре-

11 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 39. С. 28.

,2 Ризель Ф., Смиттен У. Социальный состав Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) Н Итоги всероссийской переписи 1927 года. М.-Л, 1928. С. 15.

13 Там же. С. 26.

тарем райкома. Поэтому для члена партии социальное происхождение не столь существенно, как социальное положение, тогда как для остального населения страны, не принадлежащего к правящей партии, вопрос социального происхождения имел решающее значение.

Что означает эта «игра» о положением-происхождением? Во-первых, она позволяла сохранять декларативно правильный, то есть рабочий в большинстве, состав партии. Тем самым «закомиссарившиеся» бывшие рабочие, превратившиеся в «плохих чиновников», борьба с которыми велась начиная с X съезда партии, приобретали особый статус неприкосновенности. Во-вторых, член партии сразу поднимался над ; остальной «массой», поскольку для него (в отличие от остального населения страны) не играло роли происхождение, а только принадлежность к этой партии.

Одним из ярких, хотя, возможно, и не основных симптомов перерождения пролетарской партии, проявившихся вскоре после Октябрьской революции, стало деление ее на «верхи» и «низы». Резолюция XII партконференции (1922г.) — первое документальное свидетельство закрепления материального неравенства членов партии, в котором проявилось превращение ее в командный состав рабочего класса, организованный по принципу субординации и нормам иерархически выстроенного неравенства. В нем проявились и другие принципиальные вещи, существенные для функционирования российской компартии: отождествление партийной активности с руководящим постом в партаппарате, явная ложь о финансировании привилегий партийной верхушки из денежных средств партии.

особенность всякой организованной политической партии, особенно массовой, и, добавим, особенно в такой отсталой стране, какой былй Россия, где рядовые члены были отделены от лидеров «образовательным цензом», — тенденция к созданию закрытого руководства. Автор классической рнаботы по социологии партий Р.Мих'ельс отмечал: «С расширением официального аппарата, то есть по мере роста числа членов организации, наполнения ее сундуков и разрастания прессы, демократия в ней все чаще отвергался и заменяется всемогущими комитетами»14. Это обвинение в адрес социал-демократической партии Германии, сделанное в 1908 году (sic!). Очевидно, что Россия не стала ис-

14 Michels R. Zur Sociologie des Parteiwesens. Berlin, 1925. S. 504.

25

ключением, исключительными, однако, оказались масштабы отказа от демократии и всевластие аппарата.

Согласно «железному закону олигархии» Р.Михельса олигархические (бюрократические) тенденции заложены в самом принципе руководства и организации («кто говорит организация, тот говорит олигархия»), поскольку последним всегда внутренне присущ раскол на лидеров и руководимых, господство меньшинства (руководителей) над большинством (массой), что неизбежно приводит к расхождению провозглашенных в программах идей и реальной политики.

Сам Михельс объяснял феномен олигархии воздействием двухосновных групп причин —технико-организационных и психологических. Если первые объективно обусловлены необходимостью руководства, дисциплины (подчинения), порядка, без чего невозможно существование никакой организации, то в основе вторых — трансформация психики руководящих лиц и руководимых масс под воздействием тех же организационных структур и процессов как внутри социально-политических институтов, так и в социуме в целом.

Для выполнения всеобъемлющих функций «хорошего партийного чиновника» требовались люди совершенно особого склада — «аппаратчики». Анализировавший в 20-е годы состав партии психолог А.Залкинд выделял в «психограмме» коммуниста в качестве основных черт революционный моноидеизм — сосредоточенность целиком на идее революции, динамизм и активизм, а также авангардизм, присущие представителям всех партийных слоев. На практике эти черты проявляются в виде эмоций риска, выражающихся в «готовности ко всему», пионерстве — «непрерывном устремлении вперед», повышенной сублимации как «отказе от обычных человеческих чувств» и социоцентризме — особом свойстве личности настоящего коммуниста, благодаря которому он «целиком связан с общественными моментами, при почти полном отрыве от обычных интеллигентских самососредоточений», что «создает состояние непрерывной напряженности, невозможности забыть о. своем партийном естестве (выделено мною. — А.Ч.) ни на минуту, даже в домашней обстановке, даже во сне»15. Совокупность всех необычных психических черт порождает у члена партии еще одну особенность, отмеченную А.Залкиндом, — «выстояние над широкими массами населения»,

16 Залкинд А.Б. Очерки культуры революционного времени. М., 1924. С. 103-105.

вызванную, видимо, чувством законной гордости от принадлежности к касте «избранных», во что постепенно начинает вырождаться с середины 20-х годов верхушечная часть партии — «партаппарат».

Возникает законный вопрос: откуда же рекрутировались такие люди — «рыцари без страха и упрека», готовые во имя долга поставить на карту живые человеческие: жизни? Хотя однозначного исчерпывающего ответа дать на него, видимо, не удастся, но существует, мне кажется, попытка ответа, связанная с социально-культурными особенностями формирования российской революционно-демократической интеллигенции в начале XX века, предложенная Георгием Федотовым. «"Новая интеллигенция", или "новая демократия", — самоучки, не имевшие преемственной связи со стародворянской культурой, осуществлявшейся через школу... они сдают на аттестат зрелости экстернами, проваливаясь из года в год. Экстерны — это целое сословие в старой России. Экстерны могут обладать огромной начитанностью, но им труднее всего дается грамота. Они с ошибками говорят по-русски. Для них издаются всевозможные "Библиотеки самообразования", питающие их совершенно непереводимыми кирпичами в невозможных переводах. Это невероятная окрошка из философии, социологии, естествознания, физики, литературы... Для них издается "Вестник знания", самый распространенный журнал в России, о котором настоящая интеллигенция не имеет понятия... Среди новых людей множество неудачных изобретателей и еще больше непризнанных поэтов. В социалистических партиях они встречаются с интеллигенцией на равной ноге, — пожалуй, приобретают здесь после крушения первой русской революции особый вес»16.

Достаточно посмотреть автобиографии деятелей Октябрьской революции, партии и государства, чтобы убедиться в правоте слов Г.Федотова. Именно этот социально-психологический тип «блудных сынов образования» оказался во главе партии и государства после победы Октября. •

Если же говорить о партийной массе, из которой рекрутировались аппаратчики среднего и низшего звена, то здесь необходим анализ изменений социальной структуры, происшедших в стране после революции. В результате грандиозного социокультурного переворота на поверхность общественной жизни были вынесены

16 Федотов Г.П. И есть и будет. Размышления о России и революции. Париж, 1932. С. 49

слои, ранее распространенные преимущественно в низах. Особый интерес для данной темы представляют изменения в структуре рабочего класса России, рассмотренные далее в этом параграфе.

Таким образом, правящая партия была пролетарской скорее по. формальным признакам (вспомним «положение-происхо--ждение»), а партаппарат осуществлял свое стремление к лично- . му благополучию, обрекая массы на «равенство» в нищете. .

2.3 Партия как движение. По своим фундаментальным основания общественно-политическая система, которая стала утверждаться в России после октября 1917 года, окончательно сфор- " мировавшись к середине 30-х годов, изначально ориентировалась на методы «революционного скачка». Эволюционное начало не было ей присуще, а использовалось лишь как промежуточное звено с целью накопления сил для очередного «броска». Весь партийно-политический механизм по сути и технологии был ориентирован на «борьбу», то есть на различные варианты чрезвычайщины.

Здесь мы подошли к решающему моменту анализа — объяснению того, как функционировала партия и каким образом ее фунционирование было столь успешным. Это стало возможным потому, что она сумела сохраниться как движение и созданное ею государство также превратить в движение.

Превосходный анализ партии-движения дан X. Арендт в классических «Истоках тоталитаризма»17 и развит современным немецким социологом О. Рамштетом18, к разработкам которых мы и обратились.

Всякая партия развивается из социального движения, которое, в свою очередь, характеризуют две важнейших черты: (1) историчность или темпоральность, иначе говоря, движение существует как таковое лишь постольку, поскольку оно развивается и изменяется, и (2) непосредственно поведенческий характер, то есть участники движения в своем поведении непосредственно воплощают цель движения. Весьма существенны также (3) единство цели движения и мотивации его участников, по причине которого движение1 реализуется не только в массовых акциях; но продолжает существовать и развиваться; даже не обладая сколько-нибудь устойчивой организацией, и «между» демонстра-

17 Арендт X. Истоки тоталитаризма. М„ 1996.

18 Rammstedt О. Soziale Bewegung. Frankfurt am/Main, 1979.

тивными массовыми акциями — в нормальной, рутинной повседневности.

Из этого следует (4) тезис о несводимости движения к формально й организации. Это не означает, разумеется, что движение не может сочетаться с формальной организацией (партией, например), но означает, что оно не может выразиться в ней целиком, так сказать, «осесть» в ней. Если же говорить вообще о соотношении движения и. организации, то основное различие состоит в формализации базисных принципов: формальные нормы, играющие главную роль в организации, в движении излишни, поскольку в его основе лежит единство цели и мотива действия. Лидерство в нем имеет чаще всего не характерную для организации харизматическую природу.

Большевистская партия, победившая в 1917 г., столкнулась с невозможностью «вместить» массовое движение, приведшее ее к власти, в рамки государственных. структур. Результатом стал террор по отношению к прежним соратникам, уничтожение старой «ленинской гвардии», означавшее подавление движения в прежнем виде. Тем не менее идеология и побудительные импульсы были сохранены и нашли свое выражение в государственной организации и экспансии вовне, выражением чего стала теория перманентной революции Л.Троцкого. Без этого, очевидно, было не обойтись: движение могло оставаться движением, только двигаясь, то есть изменяясь, наращивая свои успехи. Остановка движения означала бы утрату легитимации, конец харизматической власти вождя. Но, поскольку, страна не обладала достаточными силами для внешней экспансии, Сталин предпочел «экспансию вовнутрь», наращивая в то же время готовность к экспансии вовне (см. книги В. Суворова. «Ледокол» и «День М»), Страна приобрела облик государства-движения или, точнее, псевдодвижения, где противоестественное сочетание формально-организационных и «движенческих» структур и принципов (попытка, например, предписать в качестве формальной нормы единство цели государства и мотивации гражданина) привело к известным трагическим последствиям.

Институционализация движения традиционно означала его , стагнацию, то есть гибель. Сохраниться оно может только в условиях кризиса: Именно поэтому советская Россия постоянно жила в условиях чрезвычайщины, В: которой нашла свое выражение еще одна важная черта социальных движений (5): их постоянно нарастающая радикализация....

Государству-движению, процесс складывания которого завершился консервативной революцией 1929-1931, удалось совместить несовместимое: жизнь движения, которое живет, пока движется, и превращение своих притязаний во всеобщие, придание им социально-государственного уровня всеобщности. В новейшее литературе встречаются оценки этого государства как продукта этатистской идеологии. Но в государстве-движении на первое место неизбежно ставится не идея государства, а идея движения, и это коренным образом отличает его идеологию от идеологии этатизма.

Гпава 3. Образование и наука

3.1 Народное образование и «овладение» высшей школой. Октябрьская революция провозгласила воспитание нового человека делом не просто государственной важности, но государственной обязанностью. В соответствии с основными идеологическими установками главным направлением стало разрушение старой и создание новой системы образования, центром которой должно стать не обучение как традиционная форма передачи готовых знаний ученику учителем, но образование как творческий процесс, в ходе которого «образуется» личность человека, ширится, обогащается, усиливается и совершенствуется. Утвердилась точка зрения, согласно которой школа считалась не столько местом получения знаний, сколько «кузницей» воспитания нового человека, а само понятие образования было заменено термином социальное воспитание, ставшим господствующим принципом всей системы, начиная с дошкольного воспитания.

Претерпело изменения и содержание понятия «народное образование»: под ним понимался не организованный педагогический процесс, но система образовательного воздействия, в которое включалось все население страны (и дети, и взрослые) и вся совокупность общественных и государственных институтов — партийные и государственные органы, профсоюзы, печать и т.д.

В 1925 г., полемизируя с педагогами старой школы, нарком-прос А.В.Луначарский подчеркивал, что «дело просвещения было, есть и будет чисто политическим делом». Тем самым ставилась под сомнение основная задача школьного образования — передача подрастающему поколению знаний и навыков. Такая установка господствовала до середины 30-х годов.

Основой школьной жизни был объявлен производительный труд как «средство коммунистического воспитания». В связи с этим на повестку дня встала задача «органического» построения

школьных программ, основанных на «марксистской идее о соединении производительного труда и обучения в школе». «Коммунистическое воспитание» понималось как «разрешение противоречия личности и общества — я и коллектива»: лишь когда «я и коллектив сольются..., будут разрешены все противоречия и будут достигнуты все цели воспитания».

В процессе «коммунистического, воспитания» из мира личности изымались целые пласты традиционной культуры, прежде всего религия, объявленная врагом № 1 и подлежащая беспощадному искоренению. К числу пережитков относилась и этика: пересмотру с классовых позиций подлежали даже простые формы нравственности, зафиксированные в десяти, заповедях. Так, «не убий» — ханжеская заповедь, поскольку, убийство неисправимого врага революции можно считать «этически законным»; заповедь «чти отца своего» должна выполняться лишь по отношению к отцу, который занимает революционно-пролетарские позиции, отца, враждебного революции, следует не чтить, но пе-

19

ревоспитывать

Одним из существенных моментов реализации новых классово выверенных педагогических идей стало новое отношение к истории и ее преподаванию. История изучалась исключительно как «арена классовой борьбы. Природа же рассматривалась как «арена, где развертывается трудовая жизнь общества». Выражением этого подхода стал приписываемый И.В.Мичурину лозунг: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее — наша задача».

Важное место в системе школьного образования в 20-е годы занимала физическая культура, выполнявшая двоякую функцию — экономическую и идеологическую. В основе учения о «классовой, физкультуре» лежала павловская теория условных рефлексов, но особым образом препарированная для выделения пригодных для строительства будущего рефлексов и отказа от «буржуазных». Массовое внедрение физкультуры в жизнь должно было улучшить состояние «живой машины»—человека, являющейся основой производства. От состояния «механизмов» этой машины во многом зависит экономическое благосостояние страны20. Вторая важнейшая функция физкультуры— подготовка и поддержание «на уровне полного здоровья борца, защищающе-

19 Залкинд А.Б. Революция и молодежь. М., 1924. С. 53-55.

20 Никитин Т.Р. Азбука психофизической культуры. Харьков, 1928. С. 9, 10.

го завоевания революции». Однако далеко не всякая физкультура могла удовлетворить этим требованиям, поскольку «без выявления классовых интересов мы не можем проводить физическое воспитание трудящихся»21.

Результаты реформы школьного образования 20-х годов сказались в отдаленной перспективе. Послереволюционные поколения приняли на себя основную тяжесть Великой Отечественной войны и с честью вышли из этого тяжелейшего испытания. Было ли это успехом «социального воспитания», полученного в рамках новой школы, или же сыграли свою роль другие факторы? Думаю, одназначного ответа на этот вопрос нет, а исторические примеры — скажем, массовые выступления во время войны 1812 г. крепостных крестьян против французских завоевателей, несших освобождение от ненавистной крепостной зависимости, могут трактоваться по-разному, свидетельствуя, в частности, о глубоком чувстве патриотизма. Вопрос о социально-психологических последствиях «социального воспитания» в условиях новой шко-лывесьма сложен: люди, окончившие ее, сохранили способность любить и страдать, отличать добро от зла, а не только следовать жестким и простым схемам. Количество злодеев «во имя идеи», воспитанных этой школой, было, видимо, не больше, чем во все другие времена.

И хотя имплицитно целью воспитания в рамках дошкольного и школьного образования в Советской России было не столько стремление прививать какие-либо убеждения, поскольку единственным убеждением в условиях государства-движения должна быть уверенность в правоте власти, сколько разрушение способности к формированию убеждений вообще, однако и здесь сила сопротивления человеческого «материала», подпитываемая традицией, семейными нормами, оказалась непреодоленной.

3.2 Наука как социальный институт. Говоря о науке в целом, можно выделить по крайней мере два рода факторов, влияющих на ее развитие в том или ином направлении, — внешние, и внутренние. К числу внешних отнесятся политические, экономические, партийно-идеологические. К внутренним — научные интересы, ценности и идеалы познания, традиции и мотивации научной деятельности характерные для данного научного

21 Зикмунд А.А. Основы советской системы физкультуры. М., 1926.

С. 6. 32

сообщества; такую совокупность традиций, форм и мотиваций поведения ученых принято называть «этосом науки».

Понимание науки как социального института позволяет выделить в ней. следующие компоненты: 1) наличие группы лиц, осознающих себя членами научного сообщества и следующих общим нормам и идеалам научного исследования — собственно ученых; 2) создание специфического типа научной литературы — обзоров, журналов и учебников; 3) возникновение особых форм научной коммуникации — защита диссертаций, семинары, научные дискуссии, конференции, конгрессы, и, наконец, 4) создание функционально автономных организаций,, ответственных за образование и подготовку кадров для данной дисциплины — кафедр, факультетов, университетов.

■ В этосе науки заложено стремление ученого к экспансии: расширение круга учеников и сотрудников, получение лабораторий и институтов для собственных исследований и в конечном счете подчинение всех исследований в-данной области собственной теории. Склонность считать собственную теорию лучшей и даже единственно верной побуждает ученого бороться с научными оппонентами. В условиях свободы научной критики, существования независимых источников финансирования и естественной дифференциации познавательных интересов, приводящей к дифференциации научного сообщества, тенденция отдельных ученых и коллективов к монополии на истину (и, соответственно, источники финансирования) уравновешивается аналогичными стремлениями конкурентов.

Таковы, особенности функционирования «нормальной» науки. Однако существование науки в СССР имело свои особенности, которые можно определить как ее огосударствление и монополизацию отдельных направлений.

Процесс монополизации шел двумя путями. Первый — элиминация научных направлений, признанных «вредными» по идеологическим соображениям путем закрытия базовых учреждений (лабораторий, обществ, журналов) под нажимом государства. В числе «закрытых» направлений можно назвать евгенику, психоанализ, педологию, психотехнику, научную организацию труда, социологию. Второй.путь монополизации — подавление и «поглощение» научных направлений внутри отдельных отраслей «конкурирующими» школами. Этот компонент присущ нормальному развитию любой науки, однако в условиях огосударствления и идеологизации она приобретает специфические черты: как следствие' «поглощения» научйых направлений происходит процесс

«присвоения» их познавательных функций другими конкурирующими направлениями.

, . В истории советской науки преобладало прямое воздействие государственной идеологии на науку путем внедрения в нее вульгаризированного марксизма, на основе которого все научные дисциплины приводились к единому философскому знаменателю. Марксизм был объявлен образцом всех наук и характерные для него претензии на неопровержимость предлагаемых объяснений, лексика и стилистика, манера аргументации и полемики переносились в научную деятельность. Тем самым в науку внедрялись чуждые научному этосу приемы политической деятельности и борьбы. >

Идеологизация науки привела к существенному изменению стиля и содержания научной полемики, к: замене научных аргументов вненаучными, чаще всего апелляцией к «авторитету». В свою очередь произошло изменение значения научного авторитета, превращение его в фетиш: присвоение отдельным ученым (чаще умершим) звания главного и непогрешимого специалиста в данной области знания, отклонение от воззрений' которого рассматривалось как покушение на устои самой науки. На фетишизированные авторитеты переносилась вся полнота власти на владение истиной в последней инстанции, что особенно наглядно проявилось в 40-е годы «борьбы за приоритеты» отечественных ученых во всех науках. С этим связан и другой феномен — насаждение культа «корифеев», когда естественный для научного этоса пиетет к учителю повторял образ непогрешимых идеологических основоположников партии и государства. Именно в руках «корифеев» концентрировалась власть, в науке, что создавало удобный механизм контроля. Но сам «корифей», сосредоточивший в своих руках огромную административную власть, оказывался не в состоянии управлять такой махиной, поэтому он «делегировал» функции управления специально созданному аппарату, который, действуя вначале лишь как передаточная: инстанция, превращается затем в реальную управляющую инстанцию. Фактически происходило отчуждение реальной власти от юридически обладавшего ею лица и передача ее аппарату, который на деле нередко «замещает» ставшее уже ненужным руководство. •.! • ;""

З.З.' Социальный портрет советского ученого. 20-х; годов. Ориентация новой власти на создание рабоче-крестьянской интеллигенции, которая должна в конечном счете вытеснять с руководя-

щих постов старых спецйалистов, влияла на характер формирования научного сообщества сразу после революции, однако возможности подобного влияния были не очень велики. Ситуация изменилась лишь к концу десятилетия, когда проявились последствия «овладения» новой властью системой высшего образования в стране, и в науку пришли выпускники первых рабфаков. Именно с конца 20-х 'годов в советской науке происходит «ускорение» естественной смены поколений." Процесс пошел еще быстрее с появлением в 30-ые годы института «выдвиженцев» из рабочих в науку.

Раздел III. Способы частной жизни: на что жили, как жили

Как писал К. Поланьи, «организация труда — всего лишь другое название формы жизни простого народа»22, поэтому именно с нее начинается рассмотрение «габитусов» повседневности.

Гпава 4.<Эрганизация труда и проблемы занятости 4.1 Военный коммунизм: мобилизация и амотивизация труда. После Октябрьской революции вопрос регулирования трудовых ресурсов занял одно из первых мест в хозяйственной деятельности новой власти. Ускоренная национализация в условиях гражданской войны и иностранной военной интервенции, когда три четверти территории страны было изъято из нормального процесса производства, создавала огромные трудности; обладая более чем скудными средствами, государство было вынуждено содержать огромное количество наполовину бездействующих (из-за нехватки сырья и топлива) предприятий с весьма значительными кадрами рабочих и служащих. Это приводило к парадоксальной ситуации, когда заработная плата работающих была ниже голодного минимума.

Сложившаяся ситуация привела к тяжелым социальным последствиям, воздействие которых сказывалось на протяжении значительного перйода. времени. Во-первых, исчезла реальная трудовая мотивация, поскольку положение работающего мало чем отличалось от положения безработного. Во-вторых, чрезвычайно низкая заработная плата создавала видимость дешевизны рабочей силы, приводя к экономическому парадоксу — количественному росту занятых в производстве и одновременному падению суммы производственных результатов.

22 Ро1а^! К. ТЬе вгеа! ТгапзЛэгтайоп. Уогк, 1944. Р. 75.

Ситуация на рынке труда в эпоху военного коммунизма характеризовалась следующими особенностями: во-первых, нехваткой квалифицированных рабочих при наличии большой резервной армии труда; во-вторых, нищенской заработной платой, не обеспечивающей прожиточного минимума, что приводило, с одной стороны, к потере мотивации к труду, а с другой — к катастрофическому падению производительности труда; соединение этих обстоятельств и вызвало к жизни экономический парадокс — превышение спроса на рабочую силу над предложением ее при сохранений значительной армии безработных. Выходом из нее стало введение всеобщей трудовой повинности, фактически насильственной мобилизации на трудовой фронт, когда государство осуществляло централизованное распределение трудовых ресурсов путем монополизации этого распределения.

Однако принудительный труд вел страну прямым путем к гибели: промышленное производство падало из-за катастрофического падения производительности труда.

4.2 Рынок труда и нэп. Для периода нэпа оказался характерным противоречивый процесс — непрерывный рост занятости при одновременном росте безработицы. Причины этого вполне понятны: восстановление и развитие промышленности требовали новых квалифицированных кадров, которых не хватало; по данным ЦСУ в 1923 г. в промышленности было занято лишь 54% довоенного числа фабрично-заводских рабочих, тогда как 46% оставались в деревнях, куда уехали в поисках пропитания в самые голодные годы военного коммунизма. Те же, кто возвращались в город, далеко не всегда могли найти работу и пополняли армию безработных.

Отечественные экономисты, социологи и статистики, интенсивно исследовавшие проблему безработицы в 20-е годы, придерживались той точки зрения, что безработица в Советской России не будет ликвидирована даже тогда, когда народное хозяйство в целом достигнет довоенного уровня. Однако форсированная индустриализация внесла свои существенные коррективы в теоретические прогнозы. 1929 год — год «великого перелома», свертывания нэпа и перехода к ускоренной индустриализации, пусть в превращенной форме, но оказавшейся возвратом к «организационной» модели военного коммунизма, — стал переломным и в ситуации с безработицей. В 1930 г. было официально объявлено о ликвидации в СССР безработицы и о закрытии за ненадобностью бирж труда.

Но плата оказалась слишком высока: платить пришлось низким уровнем производительности труда, высоким травматизмом и аварийностью, не в последнюю очередь обусловленными низкой квалификацией рабочих, но главное — падением качества труда, поскольку трудовая мотивация в этих условиях вновь упала В этой ситуации работой обеспечивались не представители разных групп трудящихся, дифференцированно по профессиям, квалификации, типу труда (простой — сложный, умственный — физический), но обладатели «простой пары рабочих рук». В этом, - в частности, была* особенность ускоренной индустриализации страны, носившей экстенсивной характер и осуществлявшейся административно-принудительными методами, что на многие десятилетия предопределило специфику и острейшие социально-экономические проблемы советского общества.

4.3 Рабочие бюджеты: от «пищевых» к «одежным» и обратно. Оплата труда после революции стала быстро эволюционировать в сторону полного уравнивания. Три обстоятельства имели решающее значение: во-первых, идеологический момент, связанный с прокламированием правящей партией принципа равенства; во-вторых, социально-политический момент, отразивший интересы молодых рабочих-коммунистов, которые в силу недостаточной квалификации не могли претендовать на высокие тарифные ставки, но, обладая политическим влиянием, всячески препятствовали квалифицированным в большинстве своем пожилым рабочим и не членам партии получать достойное вознаграждение за свой труд. Однако решающим стало третье объективное обстоятельство — разруха, охватившая все области хозяйственной жизни, вела к катастрофическому падению заработной платы, повлекшему за собой, по словам С.Струмилина, «выравнивание заработков всех категорий трудящихся на уровне голодного минимума наименее обученных рабочих».

Кроме сближения крайних уровней зарплаты выравниванию материального положения способствовали освобождение трудящихся от квартплаты, платы за электроэнергию, газ, канализацию, водопровод (хотя все эти льготы для большинства имели скорее символическое значение, поскольку чаще всего этими удобствами нельзя было воспользоваться), отмена платы за почтовые отправления (право бесплатной пересылки корреспонденции распространялось и на «трудящиеся массы всех иностранных государств»), бесплатная выдача некоторых продовольственных товаров, а в 1921 г. — бесплатная выдача ле-

карств. ВосприйяЙ'большевистскую риторику, массы стремились все получить да$Ь;м;:' бьти даже попытки брать товары в лавках, не.платя за них,'!на т'рамваях и по железной дороге также ездили даром, "

Бюджеты рабочих в период военного коммунизма можно с полным основаниеМ''назвать пищевыми, поскогйэку практически вся зарплата уходилггна питание. Само же питание значительно ухудшилось как в качественном, так и в количественном отношении, поскольку многйб'продукты просто исчезли.

«Коммунистическая»:,'Т.е. уравнительная, оплата труда, привела к «весьма существенной экономической несуразице: к превращению труда в социальное обеспечение, при котором терялся всякий материальный стимул к нормальной производительности труда»23. Новая экономическая политика явилась отказом от утопических по сути принципов организации промышленности и уравнительности в оплате труда, знаменуя собой переход, от «организационной» к «органической» модели развития и возврат к традиционной форме оплаты труда, зависившей от производительности.

Рост заработной платы, произошедший на фоне денежной реформы 1922-1924 гг., в результате которой была «сбита» инфляция, привел не только к изменению трудовой мотивации, но и к существенному улучшению жизненного уровня рабочих и изменению характера их бюджета. Как только расходы на питание снизились до более или-менее нормального уровня, произошел резкий рост затрат на одежду, что позволяет назвать рабочие бюджеты 1922-1923 гг. одежными.

В 1926-1928 гг. уровень жизни рабочих в СССР достигает своего максимума: исчезают уже и «одежные» бюджеты (в 1927 г.), что означало ликвидацию потерь в одежде, белье и утвари, понесенных в ходе гражданской войны и военного коммунизма.

Анализ бюджетных наборов в соотнесении с заработной платой на протяжении длительного времени позволяет сделать несколько важных выводов об изменениях в питании русского рабочего. Во-первых, постепенно происходит вытеснение хлеба картофелем, то есть из страны хлебного питания Россия в XX в. постепенно превратилась, в страну картофельного питания (этот процесс завершился.,к;.40-м годам). Во-вторых, постоянно сохраняется недостаток а: питании, российского населения животных белков и жиров — молока, мяса и масла.

23 Экономическая жизнь. № 252. 1922

Одним из основных экономических результатов советской власти стало, по данным Международного бюро труда в Женеве, создание нового феномена — «самых бедных в мире белых рабочих»24.

Глава 5. Мир повседневности

Под обыденной жизнью в диссертации понимается совокупность форм повседневного поведения и опыта, в значительной степени базирующихся на традиционных ценностях, а потому труднее поддающихся насильственному социальному изменению. Сфера повседневной жизни является базисным «местом» человеческого существования, семья, лежащая в основе этого существования, не только ведет человека через трудности социализации, но и удовлетворяет основополагающие потребности людей.

5.1 Изменения половой морали: от «.свободного Эроса» к антисексуализму. Как ни парадоксально это звучит, но после Октябрьской революции Россия стала одной из самых свободных стран мира в области половой морали, и эта ситуация сохранялась на протяжении всего первого десятилетия Советской власти.

Эмансипация сексуальной сферы была объявлена политическим достижением новой власти, пропаганда свободы половых отношений велась под звучным лозунгом — «Свободу крылатому Эросу!», автором которого была Александра Коллонтай — признанный теоретик женского вопроса. По ее мнению, новой нормой общения между полами, которую установит коллективистское общество будущего, будет свободная любовь, поэтому необходимо разрушить существующий тип семьи, поскольку практикуемые в ней отношения нарушают «основной принцип идеологии рабочего класса — товарищескую солидарность».

С 1926г. начинается постепенный отход государственной политики в сфере семейно-брачных отношений от теории свободной любви и ориентации на разрушение семьи, приведший к смене «парадигмы», когда на место свободного проявления всех сексуальных интересов приходит запрет на нерегламентирован-ную, вне рамок семьи, половую жизнь, а в качестве новой добродетели выдвигается аскетический антисексуализм, чему был целый ряд причин, прежде всего экономического свойства. Ускоренная индустриализация требовала огромного количества рабочих

24 .Тидмарш К. Не разучились ли они работать?//ЭКО. 1994. №3. С.133.

рук, нехватка которых восполнялась за счет женщин, занятых и на ранее считавшихся чисто мужскими работах.

Внедрение антисексуализма в массовое сознание шло прежде всего по пути стирания внешних различий между полами в сфере эстетики, быта, моды — отказа от красивой одежды и украшений как «буржуазных пережитков». Особенно активно этот процесс шел в годы первой пятилетки, представлявшей собой в этом смысле «рецепцию» идей и форм периода военного коммунизма, что связано с возвратом к той же модели «организующего развития». Стремление к внешнему единообразию, унификация одежды гражданок социалистического государства становится с конца 20-х годов государственной политикой.

Антисексуализм, бывший реакцией на освобожденную сексуальность, оказался преддверием жесткого регламентирования всех сфер интимной жизни граждан, а провозглашение семьи как «ячейки общества» государственной ценностью на фоне пренебрежения интимной стороной жизни не могло не породить аберраций сознания. Произошло совершенно естественное вытеснение ценностей пола и затушевывание традиционных половых ролей и ожиданий в женском сознании. На первый план выдвигаются социальные ценности престижа и социального статуса, тогда как дети, семья оказываются не просто дополнением, но чем-то второстепенным для многих женщин.

5.2 Алкоголизм и девиантное поведение. Пьянство традиционно относится к числу русских национальных особенностей, хотя, как показывают сравнительное исследования, и сильно преувеличенное в своих масштабах.

С началом первой мировой войны в России было прекращено монопольное производство спиртных напитков, что, по сути, означало введение «сухого закона». Антиалкогольные меры сохранялись практически до середины 20-х годов. Летом 1925 г. была введена государственная монополия на производство алкоголя. И хотя сторонники антиалкогольного движения пытались объяснить эту акцию стремлением вытеснить самогоноварение с целью оздоровления населения, на деле причины лежали а сфере политики и прежде всего — экономики. Отвечая на вопрос делегации иностранных рабочих 5 ноября 1927 г., И.Сталин четко их обозначил: «Когда мы вводили водочную монополию, перед нами стояла альтернатива: либо пойти в кабалу к капиталистам, сдав им целый ряд важнейших заводов и фабрик... либо ввести водочную монополию для того, чтобы заполучить необходимые

оборотные средства для развития нашей индустрии своими собственными силами25.

Теснейшим образом связано с пьянством и бытовое хулиганство, рост которого вызывался и невиданным числом беспризорных подростков, и тем, что тяжелые жилищные условия большинства горожан, прежде всего теснота и скученность в домах, выталкивали их после работы на улицу.

Хулиганство как социальное явдение — отнюдь не порождение революции, хотя, конечно, масштаб и формы его значительно изменились в результате социальных катаклизмов, пережитых Россией в начаде XX в. Это явление представляет собой, по мнению известного философа Н.О.Лосского, одну из особенностей русского народа, возникающую как массовое явление в результате «отрыва от строя жизни «отцов, утраты религии» с конца XIX в. в малообразованной народной толпе, среди крестьян и рабочих26.

В зависимости от идеологической установки официальное отношение к хулиганству было различным, как различны были и санкции за хулиганские действия. За одинаковые проступки представители разных социальных слоев и групп несли разное наказание, что показывает анализ «факторов репрессии» — степени тяжести приговоров. По данным 1927 и 1928 гг. рабочие и крестьяне приговаривались, как правило, к более лргким наказаниям, чем представители других слоев. Этот же принцип распространялся и на неграмотных или имеющих низшее образование, а также на молодежь, что связано с концепцией преступности, господствовавшей в советской юриспруденции в 20-е годы. Уголовная преступность рассматривалась как своеобразная социальная болезнь, вызванная неправильными условиями жизни, что списывалось на не изжитое до конца влияние капитализма. Поэтому уголовники считались «социально близкими» в отличие от «социально далеких» казров — контрреволюционеров, Разрыв между существованием уголовных преступников в трудовых лагерях и жизнью всего остального населения стремительно сокращался, и эта тенденция прервалась лишь к середине 30-х годов. К тому же культурный уровень большинства населения был таков, что массы с крайнем недоумением воспринимали судебное преследование за некоторые виды хулиганских действий, в частности за матерщину: «Ругатель кровно связан с бытом, с

25 Сталин И.В. Сочинения. Т.10. С.232.

26 Лосский Н.О. Характер русского народа. М., 1990. Кн. вторая. С.

массой, и на суде искренне недоумевает, что такая обыкновенная вещь, как "выражаться", есть преступление».

В целом к концу 20-х годов хулиганство в столицах и в крупных городах идет на убыль, что обусловлено не столько усилением репрессивных мер, сколько уменьшением «социальной базы» хулиганства — беспризорных — и расширением сети культурно-просветительских учреждений — клубов, дворцов культуры, различных кружков и секций, частично канализирующих энергию молодежи в «мирное» русло.

5.3 Жилищный «передел» и его результаты. Примерно через две недели после взятия Зимнего В.И.Ленин набросал черновой проект «о реквизиции квартир богатых для облегчения нужд бедных», согласно которому «богатой квартирой считается всякая квартира, в которой число комнат равняется или превышает число душ населения, постоянно проживающих в этой квартире»27.

В ленинской формулировке был зафиксирован решающий для последующей политики Советской власти в сфере жилья момент — принципиальная невозможность для каждого человека иметь отдельную комнату. Именно с воплощения в жизнь этого положения начался оказавшийся проклятием для миллионов горожан этап коммуналок, давший не только богатейший материал советской литературе, но и породивший специфические социально-психологические особенности нескольких поколений советских людей.

В соответствии с принципами «революционного жилищного передела» весь жилой фонд, независимо от его качества, местоположения и даже наличия стенных перегородок, делился на равные отрезки площади в соответствии с принятой нормой в 20 кв.аршин (10 кв.м) на взрослого и ребенка до двух лет и 10 кв. аршин (5 кв.м) на ребенка от двух до двенадцати лет; в 1924 г. в связи со значительным ростом городского населения эта норма была сокращена до 16 кв. аршин (8 кв.м) вне зависимости от возраста проживающих. Это означало, что если человек жил один в комнате площадью более 16 кв. аршин, он должен был «самоуплотниться».

В результате жилье было исключено из рыночного оборота, и это повлекло за собой значительные изменения в жилищных условиях всех групп населения. Во-первых, радикально улучшились жилищные условия рабочих; во-вторых, верхний «этаж» жи-

27 Ленин. Поли. собр. соч. Т.54. С. 380. 42

лищной стратификации, несмотря на жилищный передел, был сохранен, но заняли его другие люди — реквизированные «буржуйские» квартиры пошли партийным и хозяйственным руководителям; в-третьих, резко ухудшилось положение интеллигенции — врачей, учителей, инженеров, ученых и предпринимателей, подвергшихся «уплотнениям» и переселениям.

Нэп, высвободивший рыночные стимулы в сфере жилищного строительства, привел к фактической отмене принципов «жилищного передела»' и жесткой классовой политики периода военного коммунизма. ".Система жилищного неравенства в этот период несколько сглаживается за счет определенного выравнивания уровня обеспеченности жильем разных социальных групп под воздействием демографических и миграционных факторов. Однако со стороны такого важного показателя, каким является количество жилой площади на одного человека, ситуация выглядела малоутешительной. В 1927/28 гг. по сравнению с 1923 г. средняя обеспеченность жилой площадью сократилась с 6,1 до 5,9 кв.м.

С переходом к ускоренной индустриализации предназначенные для жилищного строительства средства изымались у населения путем прямого налогообложения и централизованно распределялись в соответствии с новыми приоритетами, прежде всего на постройку жилья для рабочих, возводимого вокруг промышленных новостроек. Следствием стало абсолютное уменьшение жилого фонда, рост коммуналок и ухудшение санитарно-гигиенических условий.

Полученное от государства жилье, где проходила частная жизнь, рассматривалось как временное пристанище, нечто вторичное, вспомогательное по отношению к жизни в коллективе, где каждый на виду. Коммуналки вполне согласуются с идеей правильно организованного быта, где каждый — только часть коллектива. Жизнь в коммуналке — это жизнь «на виду», означающая уничтожение социальной дистанции между людьми, и как следствие — потерю собственной индивидуальности и идентичности, слияние'людей в массу, поскольку только в массе социальная дистанция отсутствует.

Результаты «жилищного передела» оказали решающее влияние на частную жизнь советских граждан, которые, по словам булгаковского Воланда, «люди как люди, вот только квартирный вопрос их испортил». Государство же, став монопольным собственником жилья, превратило его в один из основных рычагов социального контроля.

Заключение. 1. Революция как процесс радикальных изменений общества и его социальной структуры отнюдь не завершается на следующий день после смены власти.' Это долговременный процесс, занимающий значительный промежуток времени. И основные критерии, позволяющие говорить об успехе' или неудаче революции, и есть изменения не столько экономические, сколько социально-структурные. Чтобы их осуществить, необходимо заменить старые господствующие классы и слои новыми, занимающими господствующие (ключевые) позиции в новой системе власти. Разрушение старой бюрократической структуры государственного управления, осуществленное большевиками, привело на деле к замене старого аппарата управления новым, сформированным из представителей «партии власти» и созданию на новых партийных основах столь же замкнуто-корпоративной бюрократической системы.

Усилиями правящей партии в этом государстве оказались слиты воедино законодательная и исполнительная власть, поскольку принципы государственного управления оказались партийно-идеологическими принципами существования государства-движения.

2. Гибель старого имперского мира оказалась для масс людей и гибелью их собственного индивидуального мира, что привело к массовой дезориентации, утрате личностных и групповых идентификаций. Идентификации, как правило, институционализированы, т.е. связаны с основными институтами данного общества — семьей, системой образования, экономическими и государственно-правовыми отношениями и др. и проявляются через соответствие (или несоответствие) поведения институциональным требованиям и возникающим в зависимости от него реакциям этих институтов. Поэтому разрушение традиционных социальных институтов, в рамках которых происходила социализация индивидов, приводило к массовой утрате идентификаций, порождая негативные последствия для общества в целом.

Для миллионов граждан России, провозглашенной советской, принадлежность к свергнутым слоям, — дворянам, помещикам, царским чиновникам, священнослужителям, кулакам, пред-, ставителям буржуазии, к которой относили даже мелких лавочников, а шире — всех состоятельных людей, у которых было, что отнять, — означала преследования по принципу социального просхождения, характерные для всех революций. Большинство этих людей, отнесенных к категории «бывших», было обречено на потерю фундаментального для человека признака — собст-

венного места в мире. Эта тотальная утрата складывалась из двух основных компонентов: во-первых, из лишения своего дома, что означало потерю' собственной социальной среды, той «ниши», в.которой они ролились и нашли свое место в мире; во-вторых, из утраты правового статуса, традиционно выступавшего как выражение социальной защиты со стороны власти; отныне они оказались беззащитны перед любой угрозой, а власть вместо защиты только преследовала их за то, чем они непоправимо были — рожденными в «плохом» классе. Все первое послереволюционное десятилетие представители этих слоев и групп рассматриваются как «социально опасные элементы», лишенные избирательных прав.

Провозгласив народовластие, социальное равенство и отмену эксплуатации человека человеком, большевики, однако, пришли к ограничению этих принципов, а впоследствии и к отказу от них.

3. Решающими для судьбы всякого жителя СССР были два обстоятельства: социальное происхождение и членство в партии, причем последнее могло даже гасить недостатки первого. Для рабочих, выходцев из беднейшего крестьянства были открыты значительные возможности прежде всего социального роста, а значит, и смены социального статуса — сын рабочего или крестьянина-бедняка мог стать «выдвиженцем», то есть быть направлен на учебу в вуз по разнарядке или занять командную должность в промышленности. .Однако решающая роль в изменении статусного положения члена общества принадлежала партии. Без преувеличения можно сказать, что уже к концу 20-х годов в стране сложилась новая стратификационная структура, которую можно представить в виде пирамиды: вождь, ЦК, аппаратчики разного уровня на местах, партийцы и беспартийная масса. Но наряду с этой структурой существовала и параллельная, определяемая принадлежностью к партии или ее «фасадным организациям» — приводным ремням партии. Структура этих статусов может-быть представлена в виде луковйцы: в центре — вождь, затем — члены партии, занимающие, различные должности в партийным органах, ВЧК-ГПУ, армии, советских органах, на производстве, в науке, культуре, а за ними идет слой всех остальных, то есть беспартийная масса.

4. Как сумел победить Сталин и укрепиться сталинизм? Специфика его идеологических решений заключалась в их смещении в сторону массового сознания, в использовании тяготения масс к отцу-вождю. Таким образом, черпая опору, государственности в

архаичных пластах массового сознания, Сталин обеспечил себе успех.

Но кроме этого, существовали традиционные для России обстоятельства, связанные с отношением к власти: это, во-первых, презрение к закону, отражавшее фактические условия правления в стране, и, во-вторых, отсутствие традиции подлинно конституционного правления вело к тому, что не только массы, но и большинство интеллигенции представляли себе правление и власть в виде произвольных решений сверху.

Сталинизм победил потому, что шел по пути воплощения древних авторитарных принципов, ориентируясь на коллективное бессознательное, жаждавшее авторитаризма. Созданный в стране порядок принятия решений снимал с народа, с каждого человека бремя принятия решений. Партия большевиков приобрела политическую монополию на власть и создала однопартийное государство, в котором безраздельно господствовала партийная олигархия при опоре на государственную машину управления и ее карательно-репрессивные органы.

5. Характеризуя выводы работы в целом, можно сказать так: представления о безграничных возможностях социально-преобразовательной деятельности, из которых исходили большевики (и из которых частично исходят и нынешние преобразователи отечества), являются утопическими и не отвечающими закономерностям реального протекания социальных изменений; анализ с точки зрения исторической социологии показывает, что вопреки намерениям и декларациям большевиков об осуществлении их преобразовательных намерений десятилетие строительства нового общества завершилось не столько построением нового, невиданного ранее социального механизма, сколько воспроизведением, разумеется, в иной форме, традиционных для российской истории структур и механизмов социальной жизни.

Публикации по теме диссертации.

1. Становление России советской. 20-е годы в зеркале социологии. М., 1996. 270

с. (рукопись депонирована в ИНИОН РАН № 51672 от 27.06.1996).

2. Либеральная идеология на пути к «Вехам» // Из истории буржуазной социологической мысли в дореволюционной России. М.: ИС АН СССР, 1986. С. 154166. -

3. К спорам «о смысле войны» в России в 1914-1916 гг.// Цивилизация и общест-

венное развитие. Сб.ст. М.: ИФ АН СССР, 1987. С. 18-32.

4. Статьи-персоналии: Бакунин М.А., Бердяев H.A., Бехтерев В.М., Богданов А.,

Булгаков С.Н., Герцен А.И., Данилевский Н.Я., Де Роберти Е.В., Кареев Н.И., Ковалевский М.М., Коллонтай A.M., Кропоткин П.А., Леонтьев К.Н., Мечников Л.И., Милюков П.Н., Михайловский H.K., Сорокин П.А., Струве П.Б., Струми-

лин С.Г., Хвостов В.М.// Биографии русских и советских социологов: Библиографический словарь. Берлин, 1987 (на русск., нем. и англ. яз.). Общий объем 1,5 п. л.

5. Рынок труда в 20-ые гады // Соц. исследования. 1989. №4. С.113-127.

6. Социально-политический анализ безработицы (1918-1928 гг.)// История становления советской социологической науки. Сб.ст. М.: ИС АН СССР. 1989. С. 87-104.

7. Н.Бердяев и С.Булгаков об истоках и следствиях русской революции II Социо-

логия и социализм: Социальный идеал и исторический процесс. Сб.ст. М.: ИС АН СССР, 1990. С. 130-152.

8. Борьба с алкоголизмом в России в XIX — начале XX века // За здоровый образ

жизни (борьба с социальными болезнями). Сб.ст. М.: ИС АН СССР, 1991. Кн. 1. С. 44-59.

9. Проблемы семьи и брака в первое десятилетие советской власти II Социали-

стический идеал: вчера, сегодня, завтра. М.: ИС АН СССР, 1992. С. 165-202.

10. Пол и семья в России 11 Magisterium. M.: 1992. P. 12-24 (на англ. яз.)

11. По пути к гражданскому обществу: Реформы 60-х годов в России // Проблемы формирования гражданского общества. М.: ИС РосАН. 1993. С. 80-100.

12. Крылатый Эрос и промфинплан II Социологические исследования. 1993. № 8. С. 105-114.

13. Долгий путь к гражданскому обществу //Социологические исследования 1994. №8-9. С. 173-181.

14. Eine andere Macht — ein anders Wissen. Das Schicksal der Sociologie in Sowjetrussland in der 20er Jahren // Soziologie und Geschichte — Geschichte der Soziologie: Beitrage zur Osteuropaforschung. Hamburg, 1995. S. 151-169.

15. Жилищный передел. Политика 20-х годов в сфере жилья // Социологические исследования. 1995. № 6. С. 81-89.

16. Tschetschenien-Krise und das Schicksal Russlands //Berliner Debatte INITIAL. Berlin, 1995. # 3. S. 70-79.

17. Статьи-персоналии в Энциклопедическом социологическом словаре. M.: Ин-т социально-политических исследований, 1995. 8 персоналий. 0,2 п.л.

18. Гражданское общество в России: традиции и современность // Проблемы становления гражданского общества в России. Тезисы докладов и материалы научно-практической конференции. Красноярск, 1996. С. 46-52.