автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.09
диссертация на тему: Историография социальной истории тюркского Каганата VI - VIII вв.

Полный текст автореферата диссертации по теме "Историография социальной истории тюркского Каганата VI - VIII вв."

На правах рукописи

ТИШИН Владимир Владимирович

ИСТОРИОГРАФИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ ТЮРКСКОГО КАГАНАТА VI—VIII вв.

Специальность 07.00.09 — Историография, источниковедение и методы исторического исследования

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук

005561427

Работа выполнена в Отделе истории Востока Федерального государственного бюджетного учреждения науки Института востоковедения Российской академии наук

кандидат исторических наук, профессор Васильев Дмитрий Дмитриевич

Крадин Николай Николаевич,

член-корреспондент РАН, доктор исторических наук, профессор, ФГБУН Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, заведующий Центром политической антропологии

Войтов Владимир Ефимович,

кандидат исторических наук, Государственный музей искусств народов Востока, главный научный сотрудник

Институт стран Азии и Африки ФГБОУ ВПО Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова

Защита состоится «/'-^ » -¿/¿-Т-iW > 2015 г. в / / часов на заседании диссертационного совета Д 002.042.03 по историческим наукам при ФГБУН Институте востоковедения РАН по адресу: 107031, Москва, ул. Рождественка, Д. 12.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке и на сайте ФГБУН Института востоковедения РАН по адресу: 107031, Москва, ул. Рождественка, д. 12, www.ivran.ru

Автореферат разослан «/? » 2015 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат исторических наук Петрова A.A.

© ФГБУН Институт востоковедения РАН

Научный руководитель

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы. Значительное увеличение фонда источников и расширение методической и методологической базы исторических исследований в последние годы позволяют по-новому взглянуть на различные аспекты истории и культуры древних тюркоязычных народов Центральной и Средней Азии.

Одним из основных вопросов, требующих нового освещения, является характеристика социальных отношений в Тюркского каганате VI—VIII вв. в связи с особенностями кочевнических обществ. За предшествующий, более чем 250-летний, период изучения истории эпохи Тюркского каганата был накоплен значительный исследовательский материал, представленный работами специалистов различных научных направлений и национальных школ, который требует критического анализа и периодизации. Данное обстоятельство заставляет нас обратиться к специальному изучению исследовательской литературы и систематизации взглядов ученых на социо- и политогенез древних тюрков в период VI—VIII вв.

Целью данной работы является изучение и обобщение опыта исследований по социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв.

Это обуславливает постановку в рамках исследования следующих задач:

— анализ литературы, специально посвященной или связанной с проблемами социально-экономических отношений и социально-политической организации Тюркского каганата VI—VIII вв.;

— выделение и характеристика основных этапов изучения социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв.;

— определение преобладающих направлений в исследованиях социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв., характеристика основных тенденций и выявление связанных с ними проблем данных исследований;

— установление связей и преемственности между отдельными исследовательскими направлениями;

— выявление проблем, определение перспектив и формулировка ближайших задач изучения древнетюркского общества и древнетюркской государственности.

Объектом исследования является исследовательская литература, касающаяся вопросов социально-экономических отношений и социально-политической организации древних тюрков VI—VIII вв.

Предметом исследования выступают теоретические и методологические подходы, методические принципы, концепции, гипотезы и мнения исследователей, затрагивавших проблемы хозяйства, общественного устройства и социально-политических институтов древних тюрков VI—VIII вв., изложенные в той или иной форме. Таким образом, в настоящем исследовании понимание историографического факта ограничено содержательным аспектом.

Нижняя граница хронологических рамок исследования определяется началом появления первых исторических работ о древних тюрках VI—VIII вв., — серединой XVIII в., — верхняя граница — началом первого десятилетия(ХХ1 в.

Географические рамки исследования определяются исходя из места пребывания и гражданства авторов рассматриваемых работ в определенный истори-

ческий период и степени их участия в научной жизни конкретной страны. К исследованию привлечены работы дореволюционных и советских авторов, а в последующем исследователей из Российской Федерации и ряда стран СНГ — Казахстана, Кыргызстана, Узбекистана, Азербайджана и Украины. Также были использованы работы ученых из Германии, Франции, Дании, Венгрии, Великобритании, Турции, Италии, США, Польши, Монголии, Японии и Китая1.

Степень разработанности проблемы. Специальные монографические исследования, обобщающие опыт историографии социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв. как в целом, так и в рамках отдельной национальной традиции или в отдельно взятый хронологический этап, отсутствуют. По большей части это объясняется спецификой самого объекта исследования, поскольку единственной попыткой специального исследования социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв. может быть названа лишь работа А.Н. Бернштама, защищенная в качестве кандидатской диссертации в 1935 г. и монографически изданная в 1946 г. под названием «Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI—VIII вв. Восточно-тюркский каганат и кыргызы». Одна из глав монографии содержит раздел, бывший дополненным вариантом части статьи автора 1934 г. «Проблема распадения родовых отношений у кочевников Азии», где предложен разбор имевшегося на тот момент опыта изучения кочевнических обществ в связи с Тюркским каганатом. Обсуждение конкретных вопросов встречается в основной части книги. Полемические заметки по социальной проблематике разбросаны по страницам множества публикаций других авторов, так или иначе затрагивающих историю Тюркского каганата VI—VIII вв., а также встречаются в историографических работах, обобщающих результаты исследований социальных отношений у кочевников.

Источниковая база обусловлена целью работы и спецификой объекта исследования. Она сформирована из двух категорий источников, — историографических и исторических, — соответственно отражающих два уровня историографического анализа.

Основу диссертационного исследования составляют историографические материалы, т.е. источники, представляющие непосредственный предмет историографии, напрямую отражающие процессы и тенденции, характерные для исторической науки в конкретных исторических условиях. Эта категория источников в общем совпадает с предметом настоящего исследования. Она представлена, прежде всего, литературой, отражающей взгляды тех или иных ученых на хозяйство, общество и социально-политические институты древних тюрков VI— VIII вв.

По качеству содержащейся в этих работах научной информации среди них могут быть выделены, во-первых, собственно научные издания: монографии, статьи в сборниках и журналах, авторские разделы в коллективных работах, тексты и тезисы научных докладов, сделанных на семинарах, конференциях, конгрессах, сообщения, а также диссертации и авторефераты диссертаций, предисловия к

1 Ввиду ограничения объема диссертационного исследования рассмотрение этих работ, традиционно именуемых «зарубежной историографией», дано в Приложении.

книгам и сборникам, комментарии к изданиям переводов исторических источников и иностранной литературы; во-вторых, рсфератнвно-информатнвные источники: обзоры, аннотации, резюме; в-третьих, научно-учебная литература: лекции, учебники и учебные пособия. Отдельно располагаются также привлекавшиеся нами иногда публикации научно-популярного характера. В данной классификации также учитывается такой признак как целевое предназначение привлекаемой литературы, — научная или социальная направленность конкретной работы, — который, однако, специфика поставленной проблемы настоящего исследования позволяет считать вторичным.

Отмеченная выше монография А.Н. Бернштама, кроме объективных недостатков, вызванных стремлением автора подчинить выводы марксистской методологии, имела ряд других слабых сторон. В частности, на момент издания в 1946 г. в ней не были учтены научные публикации, появившиеся за десятилетие, прошедшее с момента ее защиты как диссертации в 1935 г., как и не были включены новые источниковые материалы, чего сам А.Н. Бернштам не отрицал, но что, тем не менее, было отмечено его оппонентами (C.B. Киселев). Однако, она остается единственной целостной попыткой исследования древнетюркского общества на основе непосредственного источникового материала.

Поэтому весь массив привлеченных в настоящем исследовании в качестве источников авторских работ, исходя из их предмета исследования, может быть также разделен на две подгруппы: работы по древнетюркскому периоду, так или иначе затрагивающие проблемы социальной истории Тюркского каганата (ввиду фактического отсутствия исследований, посвященных ей непосредственно), и работы, касающиеся данной проблематики в контексте общих проблем кочевничества. Относительно внутренней характеристики этих подгрупп следует отметить, что так или иначе те и другие работы содержат разрозненные и зачастую попутные замечания по социальной истории древних тюрков VI—X вв., однако, если в работах, общих или специальных, связанных с историей кочевнических обществ, данная проблематика носит прикладной характер и затрагивается, как правило, в сравнительно-историческом аспекте, что при этом делается, как правило, авторами, не специализирующимися в этой области, то в рамках общей картины исследований, связанных с историей, культурой и языком древних тюрков VI—X вв., выполненных специалистами, обладающими необходимой соответствующей подготовкой, отдельные аспекты хозяйственной и социально-политической сфер жизни древнетюркского общества, даже не входя в круг предметов исследования, предстают в более четком представлении, т.к. исследуются на основе непосредственного источникового материала.

В качестве историографических источников к настоящему исследованию были привлечены и другие материалы, так или иначе отражающие взгляды и подходы тех или иных авторов или характеризующие (прямо или косвенно) определенные тенденции, присущие отдельному хронологическому этапу или исследовательскому направлению: рецензии, заметки, дискуссии и обсуждения, письма в редакцию, редакторские примечания, а также составленные современниками конкретных ученых материалы биографического свойства о них, статьи, приуроченные к важным датам, некрологи, газетные статьи, переписка.

Вторая выделенная нами группа источников имеет скорее вспомогательный характер, поскольку необходима для сопоставлений и критической оценки тех или иных принадлежащих конкретным авторам аргументов и выводов, связанных с интерпретацией данных непосредственно исторических источников, т.е. для их проверки на конкретном материале. Эту группу представляют сами письменные источники по истории древних тюрков VI—X вв. Мы имели необходимость обращаться к самым информативным с точки зрения социальной истории Тюркского каганата материалам: это, во-первых, памятники древнетюркской рунической письменности; во-вторых, китайские источники; в-третьих, свидетельства византийских авторов; реже возникала потребность привлекать данные мусульманских, — арабских и персидских, — и согдийских источников.

Историография проблемы. Вся совокупность проблем социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв. лежит в двух плоскостях: во-первых, они входят в общий круг вопросов, связанных с древнетюркской эпохой VI—X вв., прежде всего, с изучением памятников древнетюркской рунической письменности, во-вторых, являются составной частью проблематики, связанной с характеристикой социальных отношений у кочевнических народов. Каждое из этих направлений представляет совершенно отдельную отрасль научного знания, имеет самостоятельное происхождение и собственную историю развития.

Изучение памятников древнетюркской рунической письменности больше примыкает к источниковедению и филологии. Филологические работы, связанные с анализом лексики, изучением семантики и установлением этимологии отдельных лексических единиц, разбором синтаксических конструкций, конкретизирующие содержание источника, имеют определенное значение при исследовании социальных аспектов древнетюркской эпохи. История открытия и изучения этих памятников получила значительное освещение в историографии. История изучения кочевнических обществ насчитывает уже более ста лет дискуссий вокруг целого ряда социологических проблем, многие из которых пока еще далеки от решения. Многочисленные историографические исследования2 освобождают нас от необходимости подробно останавливаться на этих вопросах. Оба направления и тематически, и хронологически смыкаются, поскольку выделение характеристики социальных отношений в древнетюркском обществе в качестве самостоятельной исторической проблемы оказалось возможным только после открытия (1889 г.) и расшифровки (1893 г.) древнетюркских рунических памятников в долине р. Орхон.

В 1894 г. Н.И. Веселовский опубликовал статью «Орхонские открытия», где впервые описал историю открытия и дешифровки Хошо-Цайдамских надписей, дал пересказ их содержания и представил некоторые предварительные результаты интерпретации в связи с известными историческими фактами. С этого сообщения

2 См. работы А.Ю. Якубовского, О. Латтимора, Л. Кродсра, В.Н. Никифорова, C.M. Абрамзона, А.И. Першица, Г.А. Федорова-Давыдова, Б.А. Литвинского, A.M. Хазанова, Г.С. Гороховой, Л.С. Коган, Э. Геллнера, M.A. Васильева, Халиля Исмаила, K.O. Эрдниевой, М.И. Гольмана, A.B. Попова, Н.П. Писаревского, H.H. Крадина, Р.Б. Сулейменова, Г.Е. Маркова, Т. Дж. Барфилда, Н.Э. Масанова, С.А. Васютина, М.М. Батмаева, А.К. Ешмуратова, Т.С. Жумаганбетова, А.Р. Шаисламова, П.К. Дашковского и др.

может вести свое начало историография истории орхонских тюрков как самостоятельного предмета исследования.

Среди первых критических обзоров литературы по истории Тюркского каганата следует назвать работы П.М. Мелиоранского и В.В. Бартольда. П.М. Мелиоранский еще при подготовке статьи 1898 г., посвященной анализу сведений древнетюркских рунических памятников, проработал основную связанную с ними и вообще историей древних тюрков литературу, развернутый анализ которой представил в защищенной в следующем году своей магистерской диссертации, впервые также изложив наиболее полную историю открытия и изучения орхонских памятников. Тогда же выходит статья В.В. Бартольда «Новые исследования об орхонских надписях», посвященная критическому обзору последних на то время исследований (1899 г.). В дальнейший короткий период его научной деятельности, перед безвременной кончиной, историографическая проблематика ни разу не становилась предметом работ П.М. Мелиоранского, в то время как в ряде работ В.В. Бартольда, — статьях, обзорах, рецензиях, некрологах, — уделялось значительное внимание критическому анализу взглядов современников (тюркологов, китаистов, арабистов, иранистов, этнографов) на различные аспекты истории древних тюрков VI—X вв., о чем специально сказано в основной части настоящей работы. Поэтому В.В. Бартольд справедливо может считаться основателем того историографического направления, которое может именоваться «историографией истории Тюркского каганата VI—VIII вв.».

В 1900 г. К.А. Иностранцев составил критический обзор литературы, задачей которого было рассмотрение теорий происхождения хуннов (сюн-ну). Вместе с тем, в связи с проблемами этно-лингвистической принадлежности и природы политического объединения, К.А. Иностранцев затронул проблемы соотношения хуннов с другими кочевническими народами, неизбежно коснувшись и древних тюрков VI—VIII вв. Работа впервые поднимает ряд важных вопросов теории и методики исследования этнических процессов у кочевнических народов, ставит проблему преемственности между их хронологически сменявшими друг друга политическими образованиям. О новаторском характере работы свидетельствуют, в частности, серьезные полемические замечания, высказанные в рецензии В.В. Бартольда. Кроме того, именно этот обзор четко показывает, что фактически в период, предшествующий открытию и расшифровке орхонских памятников, ученых интересовали проблемы происхождения, этнической и языковой принадлежности исторических бесписьменных кочевнических народов, их соотношения друг с другом и связи с современным населением азиатских степей.

В дальнейшем в ряде своих публикаций В.В. Бартольд не раз отмечал значение памятников древнетюркской рунической письменности как важного источника внутреннего происхождения по социальной и политической жизни кочевнического общества. Говоря о сложности их интерпретации, В.В. Бартольд особо отмечал необходимость филологической подготовки для работы с надписями как с историческим источником.

В своих работах В.В. Бартольд говорил о значении для изучения социальных отношений у кочевников, древних тюрков VI—"VIII вв. в частности, работ В.В. Радлова, отметив его роль в историографии проблемы. Сам В.В. Бартольд

неоднократно обращался к материалам древнетюркских рунических памятников в своих рецензиях на работы по кочевникам JL Кауна, H.A. Аристова, К.А. Иностранцева, Э. Шаванна, а также в связанных с памятниками статьях при критике тех или иных позиций названных ученых, а также В. Банга, И. Маркварта, Ф. Хирта, выводя тем самым ряд исторических вопросов на дискуссионный уровень. Однако поскольку, в сущности, именно В.В. Радлов и В.В. Бартольд стояли у истоков изучения социальной истории древних тюрков VI—VIII вв., то именно это обстоятельство дает нам основания считать В.В. Бартольда основоположником историографии и этого направления.

Таким образом, значение трудов В.В. Бартольда в свете проблематики настоящего исследования состоит в следующем: (1) им фактически были окончательно сформулированы критерии, позволяющие характеризовать написанные до открытия и расшифровки орхонских памятников работы, касающиеся истории древних тюрков VI—VIII вв. на основе данных преимущественно иноземных источников, как «предысторию» их изучения, т.е. собственно историю их изучения как уже известного объекта, в т.ч. и их социальных отношений, следует отсчитывать только с 90-х гг. XIX в.; (2) В.В. Бартольдом было отмечено первостепенное значение памятников древнетюркской рунической письменности для изучения внутренних процессов в древнетюркском обществе; (3) В.В. Бартольд сформулировал требования к качественной работе с памятниками древнетюркской рунической письменности; (4) В.В. Бартольд фактически начал фиксировать развитие научной мысли относительно проблем истории древнетюркского общества, будучи при этом сам непосредственно включен в этот процесс.

Позже историографический аспект социальной истории Тюркского каганата в той или иной степени затрагивался в работах таких исследователей, как

A.C. Букшпан, H.H. Козьмин, А.Н. Бернштам, С.Г. Кляшторный, JLH. Гумилев, М.В. Воробьев, Халиль Исмаил, М.Х. Маннай-оол, K.M. Кортепетер,

B.В. Трепавлов, К.Г. Ахсанов, М. Добрович, С.А. Васютин, П.К. Дашковский. Существуют отдельные обзоры литературы так или иначе близких по тематике исследований: работ китайских (Линь Гань, Хань Чжунъ-и, Жэнь Бао-лэй, Э. Сарыташ), турецких (М. Бедир, А. Байоглу) и монгольских (Б. Батсурэн) ученых, работ археологов (H.H. Серегин), а также сводки исследований по древнетюркской титулатуре (А. Донук, Ф. Рыбацки, X. Ширин Усер). Но в целом специальной историографической работы нет.

Таким образом, со времен постановки проблемы В.В. Бартольдом, когда изучение социальной истории Тюркского каганата только начиналось, ее историография так не развилась в самостоятельное направление. Мы имеем лишь совокупность многочисленных исследований по историографии социальной истории кочевничества, а также отдельных историографических сюжетов или полемических заметок касательно древнетюркской эпохи.

Теоретико-методологическую основу работы составляет совокупность методов исследования, как специальных, так и общенаучных. Методология работы базируется на общих принципах объективности и историзма, с применением принципа диахронии для рассмотрения историографических явлений. В работе был использован ряд типичных для историографических исследований методов:

хронологический метод, метод периодизации, историко-генетический (ретроспективный) метод, проблемный метод, перспективный метод, органично вписывающихся в канву общенаучных методов, наиболее распространенных в исторических исследованиях, таких как системный метод, метод анализа, дедуктивный и индуктивный методы, конкретный анализ, логический анализ, метод синтеза.

Научная новизна работы. Настоящая работа является первым специальным историографическим исследованием проблем социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв. В работе обобщены основные достижения в историографии вопроса, выявлены проблемы исследований, намечены задачи для последующих работ. Впервые проводится критический анализ исторических работ за весь период изучения истории Тюркского каганата, что позволяет произвести систематизацию взглядов исследователей, предложить периодизацию и представить целостную картину эволюции исторических концепций социальной и политической истории этого исторического политического образования тюркоязычных народов.

Теоретическая и практическая значимость работы. Результаты исследования могут быть использованы при написании обобщающих трудов по истории тюркоязычных народов, равно как и привлечены к исследованиям социальной истории кочевнических народов, поскольку в известной форме обобщают и подытоживают достижения огромного существующего фонда работ всего предшествующего периода. Материалы исследования могут найти практическое применение как при написании научных трудов, так и при подготовке учебных курсов и составлении учебных и справочных пособий по истории исторической науки, истории востоковедения, истории тюркологии, а также ряда смежных дисциплин: этнографии / этнологии / культурной (социальной) антропологии, тюркской филологии, археологии и др. Собранные автором материалы также могут служить дополнением к библиографии по истории и культуре древних тюрков VI—X вв.

Основные положения, выносимые на защиту3:

— социальная история Тюркского каганата VI—VIII вв. за редкими исключениями не становилась предметом специального исследования в работах ученых, соответственно историография проблемы не разработана, периодизация отсутствует;

— в настоящем исследовании предлагается выделение пяти этапов изучения социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв.: (1) середина XVIII — конец XIX вв.; (2) конец XIX — 20-е гг. XX вв.; (3) 30-е — 50-е гг. XX в.; (4) 60-е — 80-е гг. XX в.; (5) с 90-х гг. XX вв. по настоящее время. Периодизация обусловлена наиболее значительными переменами в древнетюркском источниковедении, а также методике, теории и методологии кочевниковедческих исследований4;

— период, начавшийся с появлением в первых работ, затрагивающих историю Тюркского каганата, в середине XVIII в., предшествующий открытию и расшифровки памятников древнетюркской рунической письменности, характеризуется введением в научный оборот первых сведений китайских авторов

3 Ниже приводится освещение выводов, нашедших отражение как в основной части диссертационного исследования, так и в разделах, вынесенных в связи с большим объемом в Приложение к основной части работы.

4 Критерии периодизации обоснованы в Приложении.

(Ж. Дегинь, К. Видлу, Н.Я. Бичурин (Иакинф) и др.) и одновременно выявлением (пока еще вне каких-либо определенных методологических установок) основных проблем этнической и социальной истории кочевнических обществ; он должен рассматриваться как подготовительный этап изучения древнетюркского общества;

— социальная история древних тюрков VI—VIII вв., как и всех других кочевнических народов степной зоны Евразии, неразрывно связана с их этнической историей ввиду специфики этнических процессов, характерных для кочевнических обществ;

— начало изучения социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв. может отсчитываться с момента нахождения, расшифровки и издания первых переводов памятников древнетюркской рунической письменности в конце XIX в. и последовавшим потоком работ по их интерпретации (В.В. Радлов, В.В. Бартольд и

др);

— работы В.В. Радлова и Г. Вамбери, благодаря привлечению, прежде всего, сравнительно-этнографического материала, положили начало исследованию специфики социальных процессов у кочевнических народов, заложив основы для методологической базы; продуктивнее всего дальнейшее развитие эта линия нашла в венгерской историографии (Д. Немет и др.). В.В. Бартольд поставил проблему специфики отношений кочевнических обществ с оседло-земледельческим населением, разрабатывавшуюся позже в работах О. Латтимора, В. Эберхарда, A.M. Хазанова, Т. Дж. Барфилда, Н.Н. Крадина и др.;

— в советской историографии кочевничества в работах авторов периода 20-х — 40-х гг. XX в., изучавших проблемы истории древнетюркского общества (А.С. Букшпан, С.П. Толстов, А.Н. Бернштам) просматриваются попытки вписать особенности этнических и социальных процессов у кочевников в марксистские методологические схемы; в дальнейшем здесь, как и в марксистской историографии зарубежных стран, прежде всего, Монголии и Китая, возобладала догматическая трактовка социальных отношений в Тюркском каганате5;

— в 60-е —70-е гг. XX в., благодаря работам этнографов (Б.Г. Кузеев, Г.Е. Марков, А.И. Першиц, A.M. Хазанов, и др.) и археологов (А.Д. Грач, Д.Г. Савинов), советская историография обнаруживает полную неспособность своего подхода к рассмотрению кочевнических обществ, а в их общем ряду и древнетюркского, с позиций универсальной стадиальной схемы исторического процесса;

— западноевропейские и американские специалисты, продолжавшие придерживаться интерпретации социальной истории кочевнических обществ евразийских степей по линии, заданной В.В. Радловым, тем не менее, специально не разрабатывали эту проблематику в отношении Тюркского каганата, однако важные аспекты социальной жизни древних тюрков VI—VIII вв. нашли отражение в работах ученых с филологической направленностью (А. фон Габэн, О. Прицак, Д. Синор, сэр Дж. Клосон, Р. Жиро, Л. Базен, П.Б. Голден и др.)6;

5 Разбор работ китайских и монгольских ученых дан в Приложении.

6 Обоснование данного и следующего пункта дано в Приложении.

— турецкая республиканская историография, с самого начала будучи, тесно связанной с формированием политической идеологии молодого государства, имела в основе предложенную М. Фуатом (Кёпрюлю) концепцию преемственности социально-политических институтов от кочевнических племен Центральной Азии до османов, и долгое время сохраняла, прежде всего, социальную ориентацию, говоря о линейном развитии, либо о бытовании основных институтов у тюрков с древнейших времен;

— начало 90-х гг. XX в. отмеряет новую веху в изучении истории древне-тюркского общества VI—VIII вв., что было определено, прежде всего, факторами политического характера; период может характеризоваться началом интеграции различных методик и методологических направлений исследований, появлением специальных и междисциплинарных исследований;

— привлечение конкретного источникового материала по истории Тюркского каганата в дискуссиях по проблемам кочевнических обществ демонстрирует важность изучения внутренних аспектов социальной жизни кочевников Евразии в целом, показывая неспособность теоретических обобщающих схем отразить особенности их социальной истории.

Апробация работы. Предварительные наработки, основные идеи и заключения исследования озвучивались автором в виде докладов и подвергались обсуждению научным сообществом в ходе ряда научных мероприятий различного уровня (круглых столах, международных, межинститутских и внутриинститут-ских конференциях, конгрессах) в период 2010—2015 гг., проходивших в Москве, Санкт-Петербурге, Звенигороде, с публикацией текстов докладов или тезисов по результатам многих из них. Отдельные положения исследования были представлены в нескольких научных статьях, в т.ч. в изданиях, входящих в список ВАК.

Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы, списка сокращений памятников и текстовых приложений обязательного и справочного характера, составляющих отдельный том.

II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении представлено обоснование выбора темы исследования и ее актуальности, сформулированы цель и задачи, обозначены объект и предмет исследования, хронологические и географические рамки работы, определена степень изученности проблемы, дана характеристика источниковой базы исследования и историографии проблемы, теоретико-методологических основ и методов исследования, охарактеризована научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы, представлены основные положения, выносимые на защиту, дана информация об апробации и структуре работы.

В Главе 1 «Начало изучения истории древних тюрков. Формирование источниковой базы и выработка методов исследования» рассматриваются начальные этапы изучения древних тюрков VI—VIII вв. с середины XVIII в. до 20-х гг. XX в.

1.1. Написание первых работ по истории древних тюрков (середина XVIII — конец XIX вв.). Первые исследователи Южной Сибири, немецкие ученые, участвующие в экспедициях, организовывавшихся с начала XVIII в. российским императорским Двором, оставляли отдельные случайные заметки о социальной дифференциации у населения региона предшествующих эпох, составлявшиеся на основе собственных наблюдений и первых попыток интерпретации археологических данных (Д.Г. Мессершмидт, Ф.Й. Страленберг, Г.Ф. Миллер, И.Г. Гмелин, Э. Фишер, П.С. Паллас). Однако несовершенство методов археологии и отсутствие базы письменных источников объективно не позволяло им сделать какие-либо далеко идущие выводы по поводу датировки и атрибуции имевшегося вещественного материала.

Накопление первых сведений о древних тюрках связано с работами французских миссионеров-иезуитов XVII—XVIII вв. Появлявшиеся в результате работы представляли собой, в сущности, переложения сведений китайских авторов, дополнявшихся комментариями переводчиков или сокращавшихся по их усмотрению (К. Видлу, А. Гобиль, Ж.-А.-М. де Майя). Авторы этих работ находились в зависимости от источника и не ставили перед собой исследовательских задач, но именно они дали возможность в последующем приступить к написанию цельной истории кочевников Центральной Азии. Один из таких авторов К. Видлу полностью следовал традициям китайских источников, а также взглядам исламоведа Б. д'Эрбело, подразделявшего тюркские и монгольские народы, которых он считал одной «нацией» по географическому признаку— на восточных и западных «татар». Наряду с переводными работами, начиная с середины XVIII в. появляются первые исследовательские труды по истории кочевников Центральной Азии, затрагивающие и историю древних тюрков VI—VIII вв., такие как труд Ж. Дегиня. Ученый также следовал географической классификации народов евразийских степей, но рассматривал кочевнические племенные образования не как основанные не этнической или языковой близости, а только как политические объединения, получавшие названия по имени главенствующего племени. Отмечая отсутствие этнической основы у кочевнических народов, он писал о политической преемственности создаваемых ими племенных образований, в частности, от хун-нов до тюрков. В плане методов Ж. Дегиню был близок Э. Гиббон, специально историей древних тюрков не занимавшийся, но обративший внимание на преобладание межличностных связей над кровнородственными отношениями в образовании социальных связей у ведущих кочевой образ жизни народов, бегло указав также на значение редистрибутивных механизмов.

В последующие годы появляется ряд работ, связанных с попытками установления этнической и языковой принадлежности отдельных упоминаемых в источниках народов, исходя из различных методик. В работах Ж.-П. Абель-Ремюза и Ю. Клапрота на основе анализа языковых данных обосновывается тюркоязычые народа ту-цзюэ китайских источников. Имели место также попытки отождествления народов на основе географического фактора, взяв за основу антропологический критерий (А. Демулен, К.Ф. Нейман). В работах К.Ф. Неймана и Н.Я. Бичурина отражается стремление показать существование на протяжении всего исторического периода на локальных территориях одного народа, выступа-

ющего в разные времена под разными названиями. Несмотря на то, что Н.Я. Бичурин считал ту-цзюэ монголами, он отметил такую важную особенность социальной организации кочевников Монголии как разделение народа на «уделы» или «колена», именовавшиеся по имени предводителя. В работах этого периода имеет значение признание возможности наименования по названию главенствующего народа всего политического объединения, независимо от происхождения каждого из входящих в него народов (К.Ф. Нейман, Э.И. Эйхвальд, Г. Ховорс). В.В. Григорьев указал на цепной характер кочевнических миграций, а также на стремление кочевников к обретению товаров, также он обмолвился о данническом характере зависимости населения оседло-земледельческих территорий от кочевников, однако, свои наблюдения он не объяснил концептуально. Значительный вклад в изучение особенностей социальной организации кочевнических обществ внесли российские исследователи, изучавшие жизнь и быт кочевников Казахстана и Средней Азии, в частности в работах А.И. Левшина и Ч.Ч. Валиханова говорится о влиянии природных условий на хозяйственную, а также социально-политическую организацию кочевников, имевшую надтерриториальную основу.

Таким образом, этот период изучения древних тюрков характеризуется, прежде всего, сбором материала: ведением в оборот китайских источников, ставших основной для фактической базы, и накоплением знаний по этнографии, составившим основу методологических подходов к последующему осмыслению истории кочевнических обществ.

1.2. Первые попытки осмысления социальной организации орхонских тюрков (конец XIX в. — 20-е гг. XX в.). Выделяемый этап непосредственно связан, прежде всего, с открытием и расшифровкой памятников древнетюркской рунической письменности.

Первым ученым, прямо поставившим вопрос о закономерностях социальных отношений у кочевников может считаться В.В. Радлов. На основе полевых наблюдений за «киргизами», т.е. казахами, В.В. Радлов развил многие доводы А.И. Левшина, показав тем самым их справедливость, а также обозначил основные законы функционирования кочевнических обществ. В.В. Радловым был отмечен текучий характер социальной организации и эфемерность политических объединений кочевников. Наиболее удачливый вождь одного из племен, объединяя вокруг себя другие, создает государство. Он опирается на собственное племя; из его представителей, своих родственников и приверженцев, хан назначает правителей над другими племенами и меньшими социальными единицами. Подданные готовы подчиняться ему, пока не удовлетворит свои потребности в удачливых походах. Только это условие способствует укреплению власти. После смерти лидера его объединение, как правило, распадается, и власть может узурпировать представитель любого другого племени. При этом происходит перегруппировка племен и их частей в новые соединения. Концепция В.В. Радлова нашла полное подтверждение на материалах введенных в последующем в научный оборот Хо-шо-Цайдамских надписей.

Одновременно с В.В. Радловым свои исследования вел венгерский этнограф и филолог Г. Вамбери. Он подверг критике подход, разделяющий кочевнические народы на «расы» по физическому признаку, выделив за основу, прежде всего,

языковой фактор. Г. Вамбери одним из первых пытался разобраться в терминологии социальной организации тюркских кочевников.

Отметив в качестве элементарной социальной единицы у кочевников аул, который был хозяйственным, а не кровнородственным объединением, В.В. Радлов и Г. Вамбери, фактически, наиболее четко обосновали отсутствие этнической основы у кочевнических политических объединений.

Н.М. Ддринцев, первооткрыватель Орхонских памятников, одним из первых высказал мнение о стадиальном характере перехода кочевников от кочевого образа жизни к оседлому.

Имевший возможность воспользоваться результатами открытия памятников древнетюркской рунической письменности Л. Каун был близок к Ж. Дсгиню, также выступая в качестве сторонника т.н. «политической классификации». Несмотря на идеалистическое восприятие кочевников, основанное на некритическом отношении к источникам, работы Л. Кауна могут рассматриваться как закономерное историографическое явление — ответ на общий кризис позитивистской методологии, первая попытка отойти от стереотипного исключительно негативного восприятия кочевников.

Большое влияние этнографические исследования Г. Вамбери оказали на работы H.A. Аристова, применившего его идеи к конкретно-историческому материалу, однако, находясь на позициях родовой теории, пренебрегшего выводом о на-дэтническом характере кочевнических объединений. H.A. Аристов одним из первых обратил внимание на условность социальной терминологии кочевников.

В конце XIX в. впервые высказал свои взгляды на кочевнические общества В.В. Бартольд, впоследствии переживавшие определенные изменения, происходившие на фоне развития знаний о древних тюрках, что отражалось в его постоянной полемике с оппонентами. В.В. Бартольд указал на демократическую природу каганской власти у тюрков, исходя из того факта, что орхонские надписи подчеркивают единство каганской власти и народа. Также, ссылаясь на орхонские надписи, В.В. Бартольд не раз отмечал, что у кочевников понятие родовой собственности переносится на государство. Начало усобиц и распад государства связано с усилением отдельных членов рода, тяготившихся родовыми связями.

Линия, близкая к взглядам Ж. Дегиня, нашла развитие в работах Э.Х. Паркера, попытавшегося придать «политической классификации» этнографическое обоснование. Э.Х. Паркер представил картину истории кочевнических политических объединений степной Евразии с древнейших времен как образований одного народа. Наиболее радикальное воплощение эти взгляды получили у М.А. Чаплички, предложившей, однако, более или менее цельную концепцию тюркской истории в рамках единой линии этнической и политической преемственности.

Отдельные замечания, имеющие значение для социальной истории, встречаются в работах В. Томсена, В.П. Васильева, П.М. Мелиоранского, Э. Шаванна, И. Маркварта, Э. Блоше, Л. Вигера, А. Кордье, П. Пельо.

В связи с рядом обстоятельств с середины 10-х гг. XX в. происходит снижение интереса к изучению памятников древнетюркской рунической письменности, а также раскол европейского научного сообщества, что отразилось на количе-

ственных и качественных характеристиках историографии истории древних тюрков.

Во 2-й пол. 10-х— 20-е гг. XX в. В.В. Бартольд окончательно формулирует свои взгляды на социально-политическую историю кочевников, развивая идеи В.В. Радлова и опираясь, прежде всего, на памятники древнетюркской рунической письменности. В.В. Бартольд говорит о социальной борьбе у кочевников вследствие наличия имущественной дифференциации, отмечая при этом отсутствие государственной организации в условиях обычного кочевого быта. Создание кочевых империй происходит в результате этой борьбы, а поддержание их существования основывается на военных походах, поддерживающих население стабильной продукцией оседлого труда и создающих авторитет для власти. В.В. Бартольд рассматривал эти социальные отношения в стадиальном ключе, отмечая следующей стадией завоевание оседлого общества.

В работах К. А. Иностранцева и Г.Е. Грумм-Гржимайло разрабатывались, в основном, этнические проблемы древнетюркской истории. Отдельные наблюдения социологического характера приобретают историографическое значение в связи с полемическими замечаниями В.В. Бартольда. Развивая взгляды Ж. Дегиня об организационном характере кочевнических политических образований, включавших полиэтническое население, К.А. Иностранцев обратил внимание на важность роли этнического ядра, дававшего имя всему объединению. В.В. Бартольд попытался противопоставить «политической классификации» чисто позитивистский подход, согласно которому судить о происхождении народа позволяли только памятники его языка.

Таким образом, в период 2-й половины XVIII — 20-х гг. XX вв. зарождается фундаментальная основа источниковой и методологической базы, позволившая в последующие годы приступить не только к изучению древнетюркского общества, но и к первым попыткам теоретического осмысления его места в мировом историческом процессе. Важную роль в этом сыграли три обстоятельства: (1) разработка китайских материалов как основных внешних источников по истории древних тюрков; (2) открытие и расшифровка памятников древнетюркской рунической письменности; (3) активное привлечение материалов этнографии кочевнических тюрко-монгольских народов к историческим исследованиям. Именно последнее обстоятельство способствовало расширению методической базы ко-чевниковедческих исследований, продемонстрировав ограниченность чисто позитивистского подхода к изучению кочевников, замыкавшегося на критике письменных источников, исходя из общих представлений об историческом процессе.

Глава 2 «Изучение древнетюркского общества в советской историографии» посвящена работам советских ученых о социальной истории древних тюрков VI—VIII вв. на протяжении всего периода 20-х — 80-х гг. XX в.

2.1. Советская историография 30-х— 50-х гг. XX в. и ее инерция в последующие годы. Очередной период изучения древнетюркского общества VI— VIII вв. может отсчитываться с конца 20-х — начала 30-х гг. XX в. В советской России, затем в СССР в это время происходят процессы становления новой марксистской идеологии. В советском государстве, отчасти сохранившем научный потенциал имперской России, начинаются разрабатываться новые письменные па-

мятники, широко организуются археологические раскопки в Южной Сибири и Средней Азии, появляются важные труды по этнографии тюркских и монгольских народов.

В 1928 г. с важной статьей выступил A.C. Букшпан, попытавшийся соединить достижения дореволюционной историографии (выводы Ж. Дегиня, Н.Я. Бичурина, В.В. Радлова и Г. Вамбери) с только становившейся марксистской методологией. Он выделил три важных аспекта, от которых, по его мнению, следовало исходить в последующих исследованиях: во-первых, это явление, когда все племенное объединение именовалось по названию главного рода, бывшего своеобразным патроном, тогда как остальные племена играли роль «клиентов в коллективном смысле»; во-вторых, это факт повторяемости названий родов у разных народов; в-третьих, искусственность языковой классификации. Критикуя схему М.А. Чаплички, для понимания социальной истории тюркских кочевников он отметил роль природно-географического фактора, оказывавшего влияние на формы социальной организации и хозяйства у тюркских племен на разной стадии развития. Он писал о значении металлургии у восточных тюрков, комплексном хозяйстве и высокой роли торговли в истории государства западных тюрков.

В 30-е гг. XX в. со своими концепциями социальной истории Тюркского каганата выступают С.П. Толстое, H.H. Козьмин и А.Н. Бернштам, представившими три варианта трактовки истории древнетюркского общества в рамках марксистской парадигмы. С.П. Толстов и А.Н. Бернштам не отрицали факта связи этнических и социальных процессов у кочевников.

С.П. Толстов пытался объяснить эти особенности через призму зависимости социального развития кочевников от соседства с более развитыми, по его мнению, обществами Центральной и Средней Азии. Социальные отношения в кочевых обществах, характеризующиеся как рабовладельческие, ввиду наличия такого явления как саун (отдача скота на выпас) были ограничены в своем развитии, их объединения определялись как военно-рабовладельческие монархии. Важной чертой, однако, было сохранение патриархальной оболочки классовой эксплуатации. Развитию кочевников способствовал только подъем оседлых соседей на феодальный уровень. Стремление тюрков к захвату рабов (qul) толкало их на завоевательные походы, приводившие к подчинению оседло-земледельческого населения, при этом все формы зависимости земледельцев от кочевников, как внутренние, так и внешние {tat), С.П. Толстов трактовал как формы рабства, опираясь в т.ч. и на данные об исследованном Б.Я. Владимирцовым у монголов институте unagan bogol. Древнетюркская социальная и политическая терминология интерпретировалась С.П. Толстовым по аналогии с терминами античной Греции и Рима.

А.Н. Бернштам исходил из идеи развития социальных отношений у кочевников, в частности древних тюрков, от родового строя до феодального в ходе распада патриархальной общины, положив в основу мысли Ф. Энгельса о «германском пути возникновения государства». Каганство А.Н. Бернштам рассматривал как родовую знать, связанную с рабовладением, бегство — как феодализирую-щуюся верхушку общины, основывающуюся на имущественном расслоении. В ранних работах он выделял рабство, которое видел в таких явлениях как усыновление (oyut), клиентела (oyus), а также коллективная зависимость одних племен от

других (qui), в качестве основного фактора процесса феодализации. При этом рабство А.Н. Бернштам считал укладом внутри феодальной формации. Образовывавшееся в ходе трехсторонней борьбы каганства, бегства и общины государство сохраняло родоплеменные институты в качестве основы механизма управления.

H.H. Козьмин обосновывал существование в Тюркском каганате развитых феодальных отношений западноевропейского типа, основанных на земельной собственности, за что подвергался критике со стороны оппонентов, отмечавших, прежде всего, поверхностный подход к материалу и схематический характер его обобщений, ведущий к модернизации представлений о характере социальных отношений у кочевников (В.А. Казакевич, Н. Смирнов, А.Н. Бернштам).

В более поздних работах А.Н. Бернштама гораздо большее внимание обращено на формы коллективной зависимости у тюрков. Он продолжал трактовать зависимость одних племен от других как рабство, но теперь уже отмечал именно завоевание одними племенами других в качестве основного движущего фактора развития социальных отношений. Много места в работах А.Н. Бернштама уделено разбору древнетюркской социальной терминологии, интерпретированной им, однако, в рамках марксистских стадиальных схем. В частности неоднозначная трактовка семантики терминов el и budiin отразила несостоятельность универсалистского подхода к пониманию их значений. Исследователь неоднократно обращался к проблемам этногенеза тюркоязычных народов, фактически показывая политический характер кочевнических объединений Центральной Азии. Однако ввиду объективной методологической ограниченности попытки поместить в единый исторический контекст этно-, глотто- и социогенез кочевнических народов, остались неудачными.

В работах С.П. Толстова и А.Н. Бернштама обосновывалась мысль о неразрывности кочевнического и оседло-земледельческого хозяйств, и симбиотическом характере существования кочевнических и земледельческих обществ.

Главным оппонентом А.Н. Бернштама выступил C.B. Киселев, отметивший методологические и методические натяжки в его работах. Также C.B. Киселеву принадлежит первая попытка классификации погребений алтайских тюрков на основе имущественного признака.

В работах ряда авторов затрагивался вопрос о соотношении элементов родо-племенной и военно-административной структуры в Тюркском каганате (И.А. Кпюкин, М.И. Артамонов, C.B. Юшков, Л.П. Потапов).

Работы ученых последующих лет, в той или иной мере касавшихся тематики социальной истории Тюркского каганата, но специально ей не занимавшихся, самостоятельных выводов, как правило, не содержали, ограничиваясь довольно общей характеристикой социальных отношений, основанной на результатах предшествующих исследований (работы С.П. Толстова и А.Н. Бернштама), подкрепленных ссылками на постулаты «классиков марксизма» (ср., напр., работы Л.Р. Кызласова).

2.2. Советская историография 60-х — 80-х гг. XX в. Расширение методологической базы. Выделяемый период характеризуется, во-первых, отходом от жестких методологических рамок в марксистской историографии кочевничества, во-вторых, расширением источниковой базы за счет привлечения результатов ар-

хеологических раскопок в Южной Сибири и введения в научный оборот новых памятников древнетюркской рунической письменности, в частности это публикация ряда крупных надписей из Монголии (С.Г. Кляшторный) и издание корпуса енисейских памятников (Д.Д. Васильев).

В целом древнетюркское общество в советской историографии периода конца 60-х — середины 80-х гг. XX в. характеризовалось как раннефеодальное. Одним из первых эту характеристику поставил под сомнение В.И. Шунков, выступивший с интерпретацией социального строя древних тюрков VI—VIII вв. как военно-демократического, однако, не приведя никакой аргументации в пользу этой точки зрения.

В 60-е гг. XX в. появляется ряд работ JI.H. Гумилева, видевшего общество Тюркского каганата на стадии военной демократии. Также он продвигал идею о двух путях развития политических объединений Центральной Азии, связанных с двумя формами социально-политического устройства — орда, централизованное объединение, характерное для тюрков, и племя как объединение экзогенных родов, характерное для уйгуров и других телэских племен. Тюркский каганат был объединением, основанным на симбиотическом существовании двух систем, где орда играла роль военно-административного центра, племена— роль крыльев. Однако, отсутствие теоретико-методологической базы, неоднозначность понятийно-терминологического аппарата, непоследовательность аргументации, в совокупности с вольной трактовкой источникового материала не позволили придать противоречивым построениям JI.H. Гумилева законченный концептуальный характер. Его работы быстро устарели уже в 60-е — 70-е гг. XX в. в связи с открытием новых источников.

Отдельные важные замечания по социальной истории Тюркского каганата встречаются в ранних работах Ю.А. Зуева, привлекавшего широкий пласт китайских источников. Он выступил с оригинальной гипотезой о существовании трех (позже — двух) правящих и брачующихся фратрий в Тюркском каганате, интерпретируя через призму их борьбы его социально-политическую историю. Впоследствии эти выводы получили развитие на новом методологическом уровне, а также разрабатывались в работах его учеников, в т.ч. и на новом материале (К.У. Торланбаева, A.M. Досымбаева и др.).

С.Г. Кляшторный посвятил ряд специальных работ различным аспектам социально-политической жизни древних тюрков VI—VIII вв., основываясь, прежде всего, на материалах памятников древнетюркской рунической письменности. Во многом развивая выводы А.Н. Бернштама, С.Г. Кляшторный, тем не менее, отметил ряд особенностей социальной организации и социальной структуры кочевнических обществ древнетюркской эпохи. Он писал о соединении в Тюркском каганате двух уровней социальной организации, — военно-административной (е/) и родоплеменной (bodun), — отмечая ее консервативный («архаичный») характер. Каган был одним из родоплеменных вождей, возглавляя военно-административную структуру, в которой другие вожди (беги) играли роль командного состава. Для древнетюркского общества была характерна высокая горизонтальная социальная мобильность. Основу населения составляли «мужи-воины» (ег), положение которых в обществе определялось местом племени, к ко-

торому каждый из них принадлежал, в общей иерархии племен, наследственным статусом, а также имущественным положением, которое могло быть изменено в связи с личными воинскими характеристиками. Рабство было ограничено женским трудом и носило патриархальный характер. Терминология личной и коллективной зависимости не была разграничена (qui, kiUj). Гораздо большее значение играло подчинение и включение в el других племен, сохранявших свое внутреннее устройство, но терявших суверенитет.

Л.П. Лашук рассматривал Тюркский каганат как «прафеодальное» политическое образование с племенной организацией, основанного на внешних формах эксплуатации. В работах С.А. Плетневой и К.И. Петрова получила развитие концепция развития кочевнических обществ к феодализму в ходе постепенного оседания. Эпоха существования Тюркского каганата как раннефеодального государства рассматривалась здесь как переходный период.

Рядом ученых обращается внимание на сохранение в Тюркском каганате племенной организации (С.М. Абрамзон, Г.Е. Марков, C.B. Дмитриев) и других консервативных элементов (Н. Рахманов), не позволявших считать его классовым обществом. Высказываются мысли о социально-политической эволюции Тюркского каганата в ходе взаимоотношений с оседло-земледельческими обществами (A.M. Хазанов, Д.К. Кшибеков, Ю.С. Худяков).

Обобщение археологических материалов позволило ученым сделать ряд важных наблюдений касательно социальной структуры обществ древнетюркского времени (А.Д. Грач, Г.В. Длужневская, Б.Б. Овчинникова, Ю.С. Худяков).

Концептуальное значение имеют работы А.Д. Грача, позволившие говорить о наличии у тюркоязычных кочевников периода VI—IX вв. на территории Центральной Азии и Южной Сибири общих культурных и политических традиций, в связи с чем им была сформулирована дефиниция «древнетюркское время». Развивая эти идеи, Д.Г. Савинов выдвинул концепцию о системе социально-этнического подчинения как основе политических образований эпохи. Данные выводы имеют методологическое значение. Они хорошо сочетались с разработками этнографов, показавших сегментарный характер кочевнических обществ, многоступенчатость и текучесть их социальной организации, что отражалось в этногенетических и социально-политических процессах (Р.Г. Кузеев, Л.П. Потапов, С.М. Абрамзон, А.И. Першиц, A.M. Хазанов).

Таким образом, с 60-х гг. XX в. в советской историографии под оболочкой марксистской методологии развивались достаточно прогрессивные идеи, в т.ч. подпитываемые расширением базы конкретного источникового материала, однако диктатура марксистской парадигмы ограничивала возможности исследователей и тормозила развитие изучения кочевнических обществ, в т.ч. древнетюркского.

В Главе 3. «Современные исследования» рассматриваются работы ученых, начиная с 90-х гг. XX в., по первое десятилетие XXI в.

3.1. Проблемы генезиса социально-политических институтов и механизмов власти. Большое влияние на историографию кочевничества оказали в этот период работы антропологов A.M. Хазанова и Т. Дж. Барфилда, выступивших с идеями о внешнеэксплуататорском характере кочевнических политических объединений. Т. Дж. Барфилдом была предложена модель, согласно которой су-

шествование наиболее крупных империй кочевников было обусловлено существованием по соседству оседло-земледельческих государств, которые становились объектом эксплуатации. В работах обоих авторов нашла отражение и интерпретация истории Тюркского каганата. С этих позиций H.H. Крадин определил Тюркский каганат как «типичную кочевую империю», с точки зрения уровня социально-политического развития рассматриваемую как «суперсложное вожде-ство». Недостаточное владение антропологами источниковым материалом и специальной литературой не позволяет считать ряд их выводов удачными, что было показано синологами и специалистами, конкретно занимающимися проблемами социальной истории Тюркского каганата (М.Р. Дромпп, С.А. Васютин).

В контексте теорий о внешних факторах политогенеза кочевнических обществ, т.ч. Тюркского каганата, высказывались мысли о том, что важнейшим фактором было стремление к контролю над торговыми путями (К. Бекквис, Д. Кристиан) или внешняя угроза (Дж.Д. Роджерс). Н. Ди Космо связывал образование государства у народов Центрально Азии с кризисными явлениями, отражавшимися в ухудшении экономических, политических и социальных условий. Этот подход нашел удачным М.Р. Дромпп, уточнивший ряд моментов на основе конкретного источникового материала касательно Тюркского каганата. М.Р. Дромпп также обратил внимание на значение идеологии как фактора закрепления власти в кочевнической конфедерации за одним племенем. Подобные мысли разделяла Э. Кюрсат-Алерс. Д. Рождрес противопоставил сторонникам как внешних, так и внутренних факторов политогенеза у кочевников концепцию о преемственности политических образований Центральной Азии. И. Тоган предпринята попытка совместить идеи об особенностях социальной организации кочевнических обществ, исходя из их внутренних процессов, с эволюционистскими разработками, вписав таким образом историю народов Центральной Азии в общий ход Всемирного исторического процесса.

В целом дискуссии на конкретном материале показали, что социально-политическая история Тюркского каганата не может быть адекватно объяснена через призму поверхностных схем, а внутренние факторы изменений в кочевнических обществах вовсе заслуживают большего внимания.

3.2. Специальные и обобщающие работы. С начала 90-х гг. XX в. появился ряд обобщающих работ, в которых проблемы социальных отношений и политических институтов Тюркского каганата получили широкое освещение.

В своей сводной работе о тюркских народах П.Б. Голден ограничивался осторожными замечаниями о социальных явлениях в Тюркском каганате, однако в целом пришел к согласию с мнением о влиянии внешнеполитического фактора на создание государства в Центральной Азии в период Тюркского каганата. Е.И. Кычанов рассматривал политогенез кочевников как следствие развития со-словно-классового расслоения, говоря с этих позиций и о Тюркском каганате.

С конца 80-х — начала 90-х гг. XX в. в ряде работ С.Г. Кляшторный развивает свои мысли прежних лет, дополняя их в связи с появлением новых исследований, но в целом оставшись на позициях стадиального понимания характера истории кочевнических политических образований Центральной и Средней Азии. Вместе с тем для периода Тюркского каганата он отмечает такое явление, как со-

здание у родственных тюркоязычных племен общеимперской идеологии, предопределившей своеобразие и преемственность социально-политических институтов в сменявших друг друга после Тюркского каганата политических образованиях тюркских народов.

С.А. Васютин обратил внимание на такой момент в социальной организации кочевнических политических образований, в т.ч. Тюркском каганате, как иерархическая стратификация племен и народов в общей структуре полиэтнической конфедерации. В основе механизма власти лежала организация каганом идеологических и организаторских функций для поддержания собственного престижа среди подчиненных племен. Это не способствовало усложнению административных структур, позволяя опираться на традицию. Поэтому Восточно-тюркский каганат оставался «суперсложным (имперско-ксенократическим) вождеством» или, по иному критерию, «квазиимперским вождеством», в отличие от Западно-тюркского, значительная доля городского населения в составе которого способствовала развитию системы управления, направляя ее «по пути оформления государственной системы». В зависимости от объекта эксплуатации, кочевых групп или оседло-земледельческого населения Китая и Средней Азии, Тюркские каганаты могут также типологизироваться соответственно как «типичные кочевые империи» или «даннические империи».

С попыткой исследования социальной структуры населения Тюркского каганата на основе обобщения разрозненных и противоречивых археологических данных выступил H.H. Серегин. По мнению исследователя, материал погребений позволяет говорить не только об имущественной, но и профессиональной дифференциации населения.

Опыт соединения данных археологических и письменных источников с современными методологическими разработками в кочевниковедении демонстрируют работы С. Штарка, который, тем не менее, придерживается концепции определяющего влияния контактов кочевников с оседло-земледельческим миром в развитии политических структур. Вместе с тем, отмечая влияние согдийцев на социально-экономическую и политическую жизнь Тюркского каганата, С. Штарк выдвигает гипотезу о роли тюркских военных дружин в социально-политической жизни городов Средней Азии.

В работах Г.Б. Бабаярова предпринята попытка исследования социально-политических институтов Западно-тюркского каганата на основе данных, прежде всего, нумизматики и археологии. Работа содержит богатый фактический материал, но слабой стороной предстает некритическое использование научной литературы и недостаточная проработка теоретико-методологических аспектов.

Существует также множество работ, содержащих отдельные интересные заключения частного характера, — работы, специалистов в конкретной отдельной области, в основном, археологов и филологов, — вносящих определенный вклад в развитие знаний о древнетюркском обществе или в методологию исследований.

3.3. Работы по частным вопросам. В ряде работ исследователей последних лет древнетюркское общество и государственность были затронуты частично, но они также имели важное методологическое значение.

В работах Д.Д. Васильева отмечается необходимость более широкого при-

влечения материалов древнетюркеких рунических эпитафий для понимания особенностей этнической, социальной и политической истории периферии Тюркского каганата. В.В. Трепавловым поднят вопрос о преемственности политических образований Центральной Азии от хуннского до монгольского периодов. В работах Н.Э. Масанова, Ю.И. Дробышева, У. Ханичёрча и Ч. Амартувшина обращено внимание на влияние природного фактора на социальную жизнь кочевнических обществ, в т.ч. древнетюркской эпохи.

В последние годы социологические интерпретации встречаются в ряде работ российских археологов. В работах лингвистов попутно затрагиваются проблемы интерпретации древнетюркской социальной терминологии (Ф. Рыбацки, И.В. Кормушин), однако, зачастую авторы исходят из стереотипных представлений о закономерностях социальных процессов. Появился также ряд работ, связанных с интерпретацией социальной терминологии непосредственно (Ш. Баштуг, У. Йохансен, И. Зимоньи, Р.Ю. Почекаев, Н.М. Тукешева). Значительное внимание этому моменту уделено в работах М. Добровича, в частности предпринявшего попытку сопоставления терминологии древнетюркеких рунических надписей с терминами китайских источников. Особый интерес представляют работы П.Б. Голдена и Т. Осава о термине qui, на основе привлечения сравнительных материалов показавших, что он обозначал зависимость, а не личное подчинение. В этом отношении с данными выводами коррелируется работа Дж.К Скэффа, выдвинувшего новую концепцию тюрко-китайских отношений. По его мнению, социальная структура, как и социальная организация кочевнических обществ, строилась на основе модели «патрон—клиент», характерной для азиатских политий вообще. Эта же схема экстраполировалась на построение взаимоотношений на политическом уровне.

Таким образом, в последние годы различные аспекты изучения древнетюрк-ского общества привлекали внимание многих ученых, отличавшихся самыми различными методиками и методологическими подходами. Такая широта в методике и в методологии порождает разнообразие в выводах и соответственно в исторических оценках характера как отдельных явлений и процессов в древнетюркском обществе, так и древнетюркского общества и государственности в целом.

3.4. Общая характеристика периода. Период конца 80-х — 90-х гг. XX в. характеризуется появлением ряда новых методических и методологических разработок в изучении кочевников, на что оказали влияние как объективные научные факторы, так и субъективные, в качестве которых можно рассматривать политические катаклизмы, потрясшие постсоветское пространство. После падения «железного занавеса» и монополии бывшей советской науки на полевое изучение тюркских древностей, и с приходом национальных правительств в Казахстане и Кыргызстане, демократического правительства в Монголии непосредственное изучение уникальных памятников истории и культуры древнетюркского периода стало возможным для более широкого числа специалистов. С этого времени возможно говорить о развертывании международного сотрудничества между специалистами различных стран и фактически о начавшихся взаимных интеграционных процессах между представителями разных школ; фактически, речь идет о процессах, связанных с интернационализацией науки в целом.

В Заключении подводятся итоги проделанного исследования. Проблема характеристики социально-экономических отношений и изучения социально-политической организации древних тюрков VI—VIII вв. может считаться одной из наиболее сложных как в тюркологии, так и в кочевниковедении. Это объясняется, прежде всего, сложностью источникового материала, который при всем своем разнообразии требует разносторонней и высококвалифицированной подготовки от исследователя. С самого начала своего изучения история древних тюрков VI—VIII вв., как правило, не выходила из общего контекста кочевниковедческих исследований. Мы выделяем пять периодов развития изучения общественных отношений древних тюрков.

Первый период (середина XVIII — конец XIX вв.) отмечен крупными работами о древних тюрках или связанными с ними, как правило, не затрагивавшими проблем их социальной истории, касавшимися, в основном, политической и отчасти этнической истории. Изучение древних тюрков началось со второй половины XVIII в. и изначально базировалось, в основном, на данных письменных, прежде всего, китайских источников. Уровень науки тогда был таков, что дальше пересказа этих источников, как правило, с европоцентристских позиций, это изучение продвинуться не могло. Однако ученые активно занимались проблемами происхождения, этнической и языковой идентичности того или иного кочевнического народа, их соотношения между собой. Лишь с введением в оборот новых источ-никовых материалов, в большей степени, этнографических и лингвистических, историческая наука оказалась в состоянии предпринять первые попытки дать характеристику процессам, происходящим в кочевнических обществах.

Второй период (конец XIX — 20-е гг. XX вв.) в изучении древнетюркского общества может отсчитываться с открытия (1889 г.) и расшифровки (1893 г.) древнетюркских рунических надписей Монголии. Эти тексты помогли увидеть кочевническое общество с другой стороны. Также они дали богатый лингвистический материал. Расширение источниковой базы приводит к столкновению различных методик исследования: новаторских подходов с привлечением этнографического материала с одной стороны, позволяющих говорить об особенностях кочевнических обществ (В.В. Радлов, Г. Вамбери, Н.А. Аристов), и классического позитивистского подхода, опирающегося на представления об универсальности и стадиальном характере законов Всемирного исторического процесса, с другой (В.В. Бартольд).

Дальнейшее развитие эволюционистский стадиальный подход получил в марксистской, прежде всего, советской историографии. С ней связан третий период изучения древнетюркского общества (30-е — 50-е гг. XX в.). поскольку именно здесь началось настоящее изучение социально-экономической и социально-политической истории Тюркского каганата VI—VIII вв. Несмотря на некую односторонность трактовки закономерностей социальных изменений, предлагаемую марксистской методологией, советские ученые с привлечением самого разнообразного материала предприняли очень важные попытки вскрыть сущность социальных процессов, происходящих в кочевнических обществах, в т.ч. и в древне-тюркском.

Следующий, четвертый период (60-е — 80-е гг. XX в.) связан с расширением методологической базы у марксистских ученых и попытками западноевропейских ученых создать единую историю тюрко-монгольских народов, органично соединив между собой отдельные этапы и охватив политический и, по возможности, социально-экономический аспект.

Увеличение в период 1950-х— 1980-х гг. источниковой базы, благодаря, в первую очередь, изысканиям в археологии и тюркской филологии, дало массу дополнительного материала, требовавшего обобщения и нового осмысления. В то же время широкое использование сравнительно-исторического и сравнительно-этнографического методов позволило выявить несостоятельность марксистской методологии для изучения кочевнических обществ.

В целом, европейские, американские и японские исследователи продвинулись в изучении древнетюркского общества несколько дальше. Прежде всего, это венгерские ученые, которые сумели развить опыт В.В. Радлова и Г. Вамбери. В западноевропейской и американской историографии к отдельным сторонам социальной истории древних тюрков VI—X вв. обращались как профессионалы, однако, прежде всего филологи или историки, имевшие сильную филологическую подготовку, так и различные исследователи иного профиля, и при этом все они внесли свой определенный вклад в изучение проблематики.

Разработки, имевшие концептуальное значение, в т.ч. и для изучения социальной истории древних тюрков VI—VIII вв., появились в работах ученых специально тюрками не занимавшихся, как в Советском Союзе, так и за рубежом.

Начиная с 90-х гг. XX в.. когда наступает пятый период, прежде всего, за счет специалистов из государств бывшего СССР, значительно увеличилось число различных научных школ, объективно расширилась теоретико-методологическая база. Методологическая незрелость школ государств, образовавшихся после падения СССР, а также идеологическая направленность турецкой историографии за редкими исключениями не позволяет рассматривать созданные в условиях этих традиций работы в общем ключе развития науки. Увеличение числа теоретико-методологических подходов в целом отнюдь не стало способствовать положительному продвижению в изучении кочевнических обществ, в т.ч. древнетюркского. Одна и та же источниковая база при разных методологических подходах позволяет делать самые различные выводы по поводу характеристики кочевнических обществ, в т.ч. древнетюркского и по-разному трактовать одни и те же происходящие в них процессы. Это указывает на необходимость возвращения к работе с непосредственным источниковым материалом.

В Приложении представлены текстовые материалы, не вошедшие в основную часть, но получившие отражение в выводах работы, а также материалы справочного характера. В Приложении 1 «По поводу употребляемых в работе дефиниций Центральная Азия, Средняя Азия, древние тюрки, государство, государственность, социогенез и политогепез» оговаривается употребление в работе названных дефиниций и их соотношение. В Приложениях 2—6 представлен обзор т.н. «зарубежной» историографии социальной истории Тюркского каганата: в Приложении 2 «Венгерская историография социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв.» рассмотрены работы Д. Немета, А. Альфёльди, И. Деера,

Ф. Ласло, Л. Лигети, П. Ваци, Д. Дьёрффи, И. Эчеди, К. Цегледи, Й. Сюча, И. Вашари и др.; в Приложении 3 «Работы западноевропейских и американских авторов по социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв.» — работы П. Пельо, В. Котвича, О. Франке, Р. Груссе, А. фон Габэн, О. Латтимора, П.А. Будберга, Г.В. Вернадского, В. Эберхарда, Д. Синора, О. Прицака, Р. Жиро, Г. Дёрфера, Ж.-П. Ру, А. Бомбачи, сэра Дж. Клосона, Л. Базена, Л. Крэдера, Б. Шпулера, Ж. Кюзенье, Дж. Сондерса, Л.У. Мосеса, Д. Твитчетта, А.Ф. Райта, Г.Дж. Векслера, Л. Квантена, П.Б. Голдена, Т. Нагродзкой-Майхжык, П. Каннаты, Дж.Ф. Флэтчера, В.Э. Шарлиппа и др.); в Приложении 4 «Изучение социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв. в японской историографии» рассмотрены взгляды Мори Macao, Ямады Нобуо, Хаяси Тосио, Савады Исао, Сира-иси Нориюки, Наито Мидори и др.; Приложение 5 «Работы турецких авторов» включает три подпункта: «Дореспубликанский (османский) период (конец XIX в. — 20-е гг. XX в.)», посвященный работам Неджипа Асыма (Йазыксыза), Й. Акчуры, М. Зийя (Гёк Алпа) и др., «Республиканский период (середина 20-х гг. XX в. — 1980-е гг.)», где рассмотрены работы М. Фуата (Кёпрюлю), А. Джафероглу, А.З. Велиди (Тогана), С. Максуди (Ареала), X. Намыка (Оркуна), А. Инана, X. Нихаля (Атсыза), А. Нимета (Курата), М. Алтая (Кёймена), О. Турана, О. Недима (Туны), Б. Огеля, Л. Расоньи, И. Кафесоглу, Д. Авджыоглу, М. Арслана, А. Донука и др., «Современный период», где говорится о работах А. Ташагыла, С. Гёмеча, С. Дивитчиоглу и др.; в Приложении 6 «Зарубежная традиционная марксистская историография. 50-е — 80-е гг. XX в. Работы китайских и монгольских ученых по социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв.» дан обзор взглядов китайских авторов, таких как Ma Чжан-шоу, Хоу шан-чжи, Цай Хун-шэн, Чжан Гуан-чжи, Линь Гань, У Цзинь-шань, Лю Си-гань, Сюэ Цзун-чжэн, Чжан Чжи-и, У Цзян, Гэн Ши-минь, Ло Синь, Линь Энь-сянь, и монгольских — Н. Сэр-Оджава, X. Пэрлээ, Б. Шырендыба, Н. Ишжамца, Ш. Биры и др. В Приложении 7 «Библиография библиографий работ по истории, культуре и языку древних тюрков VI—X вв.» представлена попытка аннотированного обзора библиографий по древнетюркскому периоду, содержащихся в различных работах, связанных с древнетюркской тематикой. В Приложении 8 «Критерии периодизации изучения социальной истории Тюркского каганата VI—VIII вв.» дается обоснование предложенной в работе периодизации историографии социальной истории Тюркского каганата. Приложение 9 «Достижения, проблемы, методы, задачи и перспективы изучения древнетюрк-ского общества и государственности» представляет опыт обобщения основных проблем изучения социальной истории Тюркского каганата и авторские соображения касательно методов их решения. В Приложении 10 «Оригинальное написание восточных слов и сочетаний, переданных в основном тексте транслитерацией» приводится оригинальное написание встречающихся в работе слов и словосочетаний, а также выходных данных цитированных или упомянутых в тексте работ на восточных языках с алфавитными системами, отличными от кириллицы и латиницы.

ПУБЛИКАЦИИ АВТОРА ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИССЛЕДОВАНИЯ:

Публикации в ведущих периодических изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки Российской Федерации:

1. Тишин, В.В. Казаклык как социальное явление / В.В. Тишин// Этнографическое обозрение. — 2011. — № 5. — С. 126—140. (1,37 п.л.).

2. Тишин, В.В. К вопросу о форме семьи у древних тюрков в связи с ее хозяйственными функциями// Этнографическое обозрение. — 2012. — №4.— С. 92—107.(1,34 п.л.).

3. Тишин, В.В. К проблеме ранних тюрко-иранских и тюрко-монгольских связей / В.В. Тишин // Восток (Oriens). — 2012. — № 2. — С. 23—33. (1 п.л.)

4. Тишин, В.В. К вопросу о двоевластии в Тюркском каганате / В.В. Тишин // Восток (Oriens). — 2014. — № 2. — С. 23—33. (1 п.л.).

5. Тишин, В.В. К проблеме форм эксплуатации и социальной зависимости в древнетюркской среде VI—XI вв.: историографический аспект / В.В. Тишин // Этнографическое обозрение. — 2014. —№4. — С. 93—107. (1,44 п.л.).

6. Тишин, В.В. [Рец. на] Fikret Yildinm, Erhan Aydin, Risbek Alimov. Yenisey— Kirgizistan Yazitlari ve Irk Bitig. Ankara: BilgeSu, 2013. 512s./ B.B. Тишин // Восток (Oriens). — 2014. — № 6. — С. 188—190. (0,2 п.л.).

7. Тишин, В.В. К вопросу о характере общины у древних тюрков VI— VIII вв. / В.В. Тишин // Восток (Oriens). — 2015. — № 2. — С. 43—53. (1 п.л.).

8. Васильев, Д.Д. Сергей Григорьевич Кляшторный (4 февраля 1928 — 21 сентября 2014)/ Д.Д.Васильев, В.В. Тишин// Урало-алтайские исследования. — 2015. — № 4(15) — С. 101—104. (0,25 п.л., авторский текст не разделен).

Публикации в прочих изданиях:

9. Тишин, В.В. Порядок престолонаследия у древних тюрков VI—VIII вв. (по китайским источникам) // Общество и государство в Китае: XLII науч. конф. — М.: ИВ РАН, 2012. — Т. 2 — С. 226—232. (0,5 п.л.).

10. Тишин, В.В. К древнетюркской системе родства/ В.В. Тишин// Orientalistica Iuvenile. Сб. ст. молодых ученых Ин-та востоковедения РАН. — 2012. — Вып. IV. — С. 86—111. (0,5 п.л.).

11. Тишин, В.В. О соотношении терминов oyul и uri в памятниках древнетюркской рунической письменности / В.В. Тишин // Феномен социализации в этнической культуре : Мат-лы Одиннадцатых Санкт-Петербургских этнографических чтений. — СПб.: ИПЦ СПГУТД, 2012. — С. 41—44. (0,2 п.л.).

12. Тишин, В.В. О значении термина да-гуанъ ШЩ1 в китайских источниках о древних тюрках (к критике гипотезы И. Кафесоглу) / В.В. Тишин // Общество и государство в Китае : XLIII науч. конф. — М. : ИВ РАН, 2013. — Т. 1. — С. 158— 166. (0,5 п.л.).

13. Тишин, В.В. К истории изучения древнетюркской семьи VI—VIII вв. /

B.В. Тишин // Междунар. науч. конф. студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов-2013». — М., 2013. — [1 электрон, опт. диск (CD-ROM)] (0,2 п.л.)

14. Тишин, В.В. Еще раз о сочетании кок türk/ В.В. Тишин// XXVII Междунар. науч. конф. по источниковедению и историографии стран Азии и Африки «локальное наследие и глобальная перспектива». «Традиционализм» и «революционизм» на Востоке. 24—26 апреля 2013 г.: тез. докл. — СПб., 2013. —

C. 109. (0,05 п.л.).

15. Тишин, В.В. О социально-экономическом подтексте восприятия кочевания и оседлости в сознании тюркских кочевников /В.В. Тишин // Седьмая Международная востоковедная конференция (Торчиновские чтения) «Метаморфозы» 22—25 июня 2011 г. — СПб., 2013. — Ч. 1. — С. 79—87. (0,5 п.л.).

16. Тишин, В.В. Некоторые заметки о служителях культов у древних тюрков VI—VIII вв. / В.В. Тишин // Мировоззрение населения Южной Сибири и Центральной Азии в исторической ретроспективе: сб. ст. / под ред. П.К. Дашковского. — Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2013. — Вып. VI. — С. 102— 119.(0,5 п.л.).

17. Тишин, В.В. К вопросу о клане и патронимической организации у древних тюрков VI—VIII вв. / В.В. Тишин // VII Международная конференция «Источники по истории кочевников средневековой Евразии» : Программа. Тезисы докладов. Список участников. [Звенигород, 20—22 ноября]. — М.: ПРОБЕЛ-2000, 2013. — С. 78—79. (0,04 п.л.).

18. Тишин, В.В. К проблеме соотношения племенных названий уйгур и то-куз огуз и их отношения к «девяти племенам» китайских источников / В.В. Тишин // 44-я научная конференция «Общество и государство в Китае». — М.: ИВ РАН, 2014 (Ученые записки отдела Китая.— Вып. 14).— Т. XLIV. Ч. 1, —С. 131—140. (0,5 п.л.).

19. Тишин, В.В. Служители культа у древних тюрков VI—VIII вв.: основные проблемы исследований / В.В. Тишин // Восточная Европа в древности и средневековье. Язычество и монотеизм в процессах политогенеза : XXVI Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто, 16—18 апреля 2014 г.: мат-лы конф. — М.: ИВИ РАН, 2013. — С. 272—277. (0,25 п.л.).

20. Тишин, В.В. К интерпретации сочетания kók türk/ В.В. Тишин// Проблемы востоковедения. — 2014. — № 1(63). — С. 78—84. (0,5 п.л.).

21. Тишин, В.В. К вопросу о клане и патронимической организации у древних тюрков VI—VIII вв. / В.В. Тишин // Бюллетень общества востоковедов. — М. : ИВ РАН, 2014.— Вып. 21. Материалы VII Международной конференции «Источники по истории кочевников средневековой Евразии». — С. 329—344. (0,5 пл.).

22. Тишин, В.В. Забытое имя в историографии социальной истории древних тюрков : Александр Семенович Букшпан / В.В. Тишин // III Международная конференция «Архивное востоковедение». Москва, 12—14 ноября 2014 г.: мат-лы конф. /отв. ред. В.В. Беляков, —М. : ИВ РАН, 2014, —С. 120—121.(0,05 п.л.).

23. Тишин, В.В. [Рец. на] Серегин Н.Н. Социальная организация раннесред-невековых тюрок Алтае-Саянского региона и Центральной Азии (по материалам

погребальных комплексов). Барнаул : Изд-во АлтГУ, 2013. 206 с. / В.В. Тишин // Вестник НГУ. Сер.: история, филология.— 2014.— Т. 13. Вып. 8. История.— С. 192—195.(0,27 пл.).

24. Тишин, В.В. Этногенез древних тюрков VI—VIII вв. и социальная история Тюркского каганата в работах А.Н. Бернштама / В.В. Тишин // История востоковедения : традиции и современность: (Мат-лы школы-конференции аспирантов и молодых ученых) / отв. ред. И.Х. Миняжетдинов ; рук. проекта и ред.-сост. М.А. Пахомова. — М.: ИВ РАН, 2014. — С. 27—40. (0,5 пл.).

25. Tishin, V.V. On the Term däguän iSlí of Chinese Sources on the Early Turkic History (in View of the One Hypothesis of ibrahim Kafesoglu) / V.V. Tishin // Dil Ara§tirmalari. — 2014. — Sayi 15. — S. 39—51. (0,87 пл.).

26. Тишин, В.В. Проблемы социальной истории Тюркского каганата в работах китайских ученых : опыт историографического обзора / В.В. Тишин // Общество и государство в Китае / редколл. А.И. Кобзев и др. — М.: ИВ РАН, 2015 (Ученые записки ИВ РАН. Отдел Китая. — Вып. 7). — Т. XLV. Ч. 1. — С. 418— 428. (0,5 пл.).

27. Тишин, В.В. К прочтению древнетюркской рунической надписи из Кой-тубека (в контексте проблем землепользования у кочевников древнетюркского времени) / В.В. Тишин // Восточная Европа в древности и средневековье. Государственная территория как фактор политогенеза : XXVII Чтения памяти члена-корреспондента АН СССР В.Т. Пашуто, 15—17 апреля 2015 г.: мат-лы конф. — М. : ИВИ РАН, 2015. — С. 268—273. (0,25 пл.).

28. Тишин, В.В. К семантике терминов oyul и oylan в тюркоязычных памятниках VIII—XI вв. / В.В. Тишин // Азия и Африка в меняющемся мире. XXVIII Международная научная конференция по источниковедению и историографии стран Азии и Африки. 22—24 апреля 2015 г.: тез. докл./ отв. ред. H.H. Дьяков, A.C. Матвеев. — СПб.: ИФ СПбГУ, 2015. — С. 353. (0,05 пл.).

Подписано в печать: 10.08.2015

Объем: 1,7 усл.п.л. Тираж: 100 экз. Заказ № 1033 Отпечатано в типографии «Реглет» 107031, г. Москва, ул. Рождественка, д. 5/7, стр. 1 (495) 623 93 06; www.reglet.ru