автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: История "блудного сына" в русской литературе: модификации архетипического сюжета в движении эпох

Полный текст автореферата диссертации по теме "История "блудного сына" в русской литературе: модификации архетипического сюжета в движении эпох"

На правах рукописи

Радь Эльза Анисовна

ИСТОРИЯ «БЛУДНОГО СЫНА» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: МОДИФИКАЦИИ АРХЕТИПИЧЕСКОГО СЮЖЕТА В ДВИЖЕНИИ ЭПОХ

Специальность 10.01.01 - Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

1 о ИЮЛ 2014

005550443

Саратов 2014

005550443

Работа выполнена на кафедре русской, зарубежной литературы и методики преподавания литературы ФГБОУ ВПО «Поволжская государственная социально-гуманитарная академия»

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры русской, зарубежной литературы и методики преподавания литературы ФГБОУ ВПО «Поволжская государственная социально-гуманитарная академия» Кривонос Владислав Шаевич

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры русской литературы ФГБОУ ВПО «Волгоградский государственный социально-педагогический университет» Гольденберг Аркадий Хаимович;

доктор филологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института высших гуманитарных исследований им. Е.М. Мелетинского ГОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет» Иваницкий Александр Ильич;

доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведения ФГБОУ ВПО «Пензенский государственный технологический университет» Жаткин Дмитрий Николаевич

Ведущая организация:

ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет»

Защита состоится 25 сентября 2014 года в 14-00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.243.02 на базе ФГБОУ ВПО «Саратовский государственный университет имени Н.Г. Чернышевского» по адресу: 410012, г. Саратов, ул. Астраханская, 83, XI корпус.

С диссертацией можно ознакомиться в Зональной научной библиотеке им. В. А. Артисевич ФГБОУ ВПО «Саратовский государственный университет имени Н.Г. Чернышевского» и на сайте ФГБОУ ВПО «Саратовский государственный университет имени Н.Г. Чернышевского» (http://www.sgu.ru)

Автореферат разослан « »_2014 г.

Учёный секретарь диссертационного совета

Ю.Н. Борисов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Сюжет о блудном сыне, входящий в Священное Писание - антологию древней художественной литературы, составленную из произведений разных родов и жанров и имеющую художественную ценность и мифологическую основу, - рассматривается нами как структурное начало, содержащее конфликт поколений в ситуации выбора жизненного пути, как матрица философской мысли типологической парадигмы художественных произведений русской литературы, содержащих в своей структуре мотив «отцы - дети».

Историко-типологическое и историко-генетическое исследование линии этого древнего сюжета в русской литературе, в разных вариациях представленного авторами-создателями текстов и приоткрывающего смысловые глубины, «высвечивает» существование системы его модификаций: литературные произведения варьируют древний инвариант с учетом представлений своего времени. Модификации первоосновы в движении эпох происходят под влиянием как внешних факторов (исторического контекста, потребностей общества, художественного метода, жанровых особенностей), так и внутренних (механизма личностной и сверхличностной памяти). Сюжетные модели есть концепции, в которых иначе, чем в инварианте, по-новому, раскрываются отношения с людьми и миром. Ситуация конфликта поколений - «генотип», сохраняющийся в моди-фикационных моделях во времени и имеющий всевременной характер.

Актуальность диссертации связана с потребностью современной науки в типологических исследованиях, в поиске новых подходов к тексту как смысло-порождающему устройству, в обнаружении интертекстуальных связей, «вечных» духовных ценностей, расширении смысловых уровней. Сюжет-архетип о блудном сыне представлен как интертекст, генетически давший жизнь множеству разнообразных сюжетных модификаций. Насущное требование современной истории литературы - проследить его развитие в русской литературе, определив закономерности, разработать типологию сюжетных модификаций, выстроить исторические типологии других сюжетов и образов. Типологических описаний произведений русской литературы, сюжеты которых основаны на конфликте поколений, нет, несмотря на то что необходимость типологического подхода к литературе и культуре и потребность в типологических моделях остро ощущается. Проблема изучения сюжетных модификаций во времени еще никем не исследовалась и поэтому значимость обращения к ней является весьма актуальной.

Типологический подход позволяет изучить далекие и близкие явления литературы, исходя из структурного единства всей культуры человечества. Первоочередная задача такого изучения литературы и культуры - выработка метаязыка для их описания. В типологической парадигме художественных реализаций единой основы таким метаязыком стала притча о блудном сыне. Метаязык как язык описания позволяет рассмотреть варианты одной и той же структурной функции и определить типологические закономерности.

Сюжетно воплощенное событие притчи и его значение - это ее смысловые уровни, семиотика вечного. Текст притчи с его первичной формой образного моделирования реальности и содержательным потенциалом осмысляется индивидуально-авторским сознанием, создающим новые тексты, и различно функционирует во времени. Переосмысление текста происходит благодаря разным семантическим и синтаксическим единицам, которые становятся для создателя структурно значимыми.

Типологическая классификация и парадигма определяются системой социального функционирования текстов с единой структурной тематической единицей. Звенья парадигмы представляют собой различные варианты единого инвариантного значения. Инвариант как метаязык исполняет роль организатора системы, мерками которой мы измеряем другие тексты-объекты в движении эпох. Всем известное повествование о блудном сыне со своими образами приобрело, как, впрочем, и многие другие библейские сюжеты и образы, значение символа, выступающего «в роли сгущенной программы творческого процесса» (Ю.М. Лотман).

Степень изученности и разработанности темы можно признать недостаточной. Обращения к явлению сюжетных трансформаций и вариативности, к смыслообразованию в процессе сюжетного моделирования в современном литературоведении носят частный, локальный характер. Произведения русской литературы, в которых нашла отражение проблема «отцов» и «детей», стали предметом рассмотрения целого ряда работ отечественных ученых. Однако они основываются на изучении либо отдельного произведения, либо на сопоставлении двух-трех художественных текстов, созвучных между собой в рамках одной проблемы, так или иначе ее раскрывающих. Существующие исследования не позволяют проследить весь путь одного сюжета и причастных к этому сюжету мотивов в движении эпох. Без всеобъемлющего осмысления, без концептуального анализа текстов разных жанров, без целостного взгляда на развитие сцепленных мотивов «отцы-дети» и «блудный сын» невозможно увидеть и понять всю суть системы сюжетных модификаций. Наше обращение к библейскому сюжету-архетипу о блудном сыне - феномену, который стал объектом наибольшего числа интерпретаций в мировой литературе и искусстве, - предполагает систематизацию типологической повторяемости структурных элементов в парадигме сюжетных модификаций модели-матрицы, выступающей смыслопорождающим и сюжетообразующим компонентом в структуре художественного произведения. «Следы» сюжета-архетипа просматриваются в различных произведениях, в которых русские писатели так или иначе воспроизводят данную сюжетную схему.

Исследования, посвященные изучению функционирования преимущественно мотива блудного сына, - это труды ученых, чье внимание сконцентрировано, как правило, на произведениях русской литературы исключительно XIX века: A.B. Чернов писал об архетипе «блудного сына» в русской литературе XIX века (1994), Ю.В. Шатин обратился к исследованию трансформаций архе-типических мотивов в новой русской литературе (1996), В.И. Тюпа посвятил

ряд своих исследований притче о блудном сыне в русской литературе XIX века (1983, 2001). Это было осуществление мотивного анализа произведений, либо обращение к «присутствию» в их ткани текста евангельской притчи. В 2002 -2006 годах в научный оборот вошли наши работы, посвященные функционированию архетипического сюжета о блудном сыне в произведениях Древней Руси, XVIII в., в которых исследовался путь этого сюжета и причастных к нему мотивов во времени и был предпринят опыт целостного исследования извечной проблемы «отцов» и «детей», использования темы и сюжета различными авторами. В 2001 году нами впервые было предложено рассматривать архетипический сюжет притчи о блудном сыне как «модель системы человеческого полагания и поведения» (Э.А. Радь). Данная модель поведения отражает идеал взаимоотношений поколений, некий поведенческий канон. Поэтому вполне оправданным является исследование мотива «блудный сын» в связке и взаимообусловленности с мотивом «отцы - дети».

Существенным достижением литературоведческой мысли явились разработка и реализация проекта «Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы» и дополнительной серии «Материалы к словарю мотивов и сюжетов», выполненные Новосибирской научной школой Института филологии Сибирского Отделения РАН под руководством Е.К. Ромодановской. В словаре-указателе, максимально сохраняющем мотивно-сюжетную связь, приведена словарная статья «Блудный сын». В ней дается примерный и далеко неполный, на наш взгляд, список произведений, в которых нашел свою художественную реализацию данный мотив / сюжет. В центре внимания сибирских филологов -теоретические проблемы сюжетообразования (например, авторы Материалов уделяют большое внимание определению функционального значения мотива и сюжета как нарративных структурных элементов) и исследование отдельных сюжетов в их историческом развитии в рамках довольно широкого хронологического охвата (от начала XVIII в. до современности).

К проблеме функционирования мотива блудного сына в произведениях Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева, ссылаясь на наше диссертационное исследование 2002 г., обращается В.И. Габдуллина. Она посвящает свою докторскую диссертацию творчеству Достоевского как иллюстрации художественного осмысления духовного опыта, отраженного в притче о блудном сыне и в литературе XIX века, исследование проведено в русле историко-типологического подхода и мотивного анализа.

Т.И. Радомская в своей монографии «Дом и Отечество в русской классической литературе первой трети XIX века. Опыт духовного, семейного, государственного устроения» анализирует феномен земного Дома в контексте национального уклада и духовной традиции, повлиявших на поэтику художественных текстов. Так в комедии A.C. Грибоедова «Горе от ума» отмечены как особо значимые мотивы парадигмы пути (пути в Отечество, пути-служения, пути, управляемого Промыслом Божьим и, соответственно, пути в Отечество небесное), восходящие к притче о блудном сыне, возвращающемся в свое Отечество. Тема пути-возвращения, как пишет Т.И. Радомская, интертекстуально

оказывается связанной с определенной частью сюжета притчи о блудном сыне и становится общей для Грибоедова, Пушкина, Лермонтова. Автор книги констатирует, что в комедии притча «перерастает» в анекдот о сумасшедшем сыне и несостоявшемся отце. Однако подробного сопоставительного анализа мотивов и сюжетов не предлагает.

К проблемам архетипичности и возможностям смыслообразования («объективно данным возможностям расширения и углубления пространства смысла») в гоголевской прозе обращается В.Ш. Кривонос1. Одним из предметов его детального рассмотрения стали отцовско-сыновние отношения в повести «Тарас Бульба». Структурирование мира в этом произведении основано на антитезах «отцовская воля - сыновнее своеволие», «сон — явь», «носители истинной веры - неверные», «мужское - женское», «свое - чужое», «низ - верх» и др. Ученый отмечает: «Гоголевская повесть способна открыть такие смысловые горизонты, которые остаются пока вне поля зрения исследователей и читателей»2. Его всесторонний анализ структурных свойств произведения выявил потенциалы продуцирования смыслов, используемые автором способы пространственного измерения образа мира и мира образов и характеризующие стиль гоголевского повествования парадоксы времени.

В нашем исследовании представлен процесс сюжетного моделирования, парадигма сюжетных модификаций теоретически обоснована; детально изучено развитие сюжета о блудном сыне и его мотивов «отцы - дети» и «блудный сын» в русской литературе, что стало изначально исключительной задачей. Нами фиксируется процесс художественного моделирования авторских концепций понимания проблемы «отцов» и «детей», образа блудного сына и динамика существования названных мотивов и архетипического сюжета со средневековья до начала XX века: ранее подобная динамика в таком временном охвате не исследовалась, хотя потребность в подобного рода исследовании сюжета-архетипа о блудном сыне в русской литературе и его разнообразных моделей уже давно назрела. Особое внимание в типологических моделях уделено сознанию «блудного сына» и происходящим в сознании трансформациям.

Новизна исследования заключается в том, что впервые предпринята попытка рассмотреть на обширном материале русской литературы типологию конкретного сюжета в большом временном охвате. Подобный подход отвечает традициям русского академического, «классического» литературоведения. Исследуя литературное творчество в типологическом освещении, анализируя «межтекстове единство» в контексте системы сюжетных модификаций, наша мысль движется от структурного анализа инварианта с генерализирующими мотивами его фабулы, выявлении разных уровней текста библейской притчи к

1 См.: Кривонос В.Ш. Повести Гоголя: Пространство смысла: Монография. Самара: Изд-во СГПУ, 2006. С.13-138. Он же. «Мертвые души» Гоголя: Пространство смысла: Монография. Самара: ПГСГА, 2012. С.96-116.

~ Кривонос В.Ш. Повести Гоголя: Пространство смысла: Монография. Самара: Изд-во СГПУ, 2006. С. 10.

парадигме ее репрезентативных вариаций и описанию соотношения традиционных и индивидуально-авторских контекстов и смыслов этих вариаций. В рассмотренных произведениях прослежена трансформация как сюжета, так и ключевых фабульных мотивов. Предлагается репрезентация сюжетных моделей в различных видах литературного творчества: эпосе, драме, лирике, теоретическое осмысление и представление механизма порождения сюжетных модификаций как процесса сложного, глубинного, сознательного и бессознательного, отражающего результаты работы индивидуально-авторского сознания в понимании всевременной проблемы «отцов» и «детей».

Материалом исследования являются произведения русской литературы разных жанров и разных эпох - от древнерусской литературы до начала XX века («Житие Феодосия Печерского», «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», «Домострой», «Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Савве Грудцыне», «Комидия притчи о блуднем сыне» С. Полоцкого, «Гистории» Петровской эпохи, «Владимир» Ф. Прокоповича, «Синав и Трувор» А.П. Сумарокова, «Бригадир» Д.И. Фонвизина, «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева, «Наталья, боярская дочь» Н.М. Карамзина, «Капитанская дочка» и «Станционный смотритель» A.C. Пушкина, «Тарас Бульба» Н.В. Гоголя, «Отцы и дети» И.С. Тургенева, «Черный монах» А.П. Чехова, «Молчание», «В темную даль», «Мысль» Л.Н. Андреева, «Блудный сын» В.Я. Брюсова, «Стихи к сыну» М.И. Цветаевой, «Блудный сын» Н.С. Гумилева). Их выбор определялся их репрезентативностью для выстраивания типологической парадигмы сюжетных модификаций. Корпус произведений русской литературы выделен с помощью кода - библейско-евангельского сюжета о блудном сыне, содержащего в своей структуре генерализирующий мотив «отцы - дети» и сопряженного с ним мотива блудного сына. Полное описание генетических связей между различными сюжетными модификациями инварианта о блудном сыне далеко превосходит возможный объем данного диссертационного исследования.

Предмет исследования - эпизоды жизни архетипического сюжета о блудном сыне в русской литературе XII - первой трети XX вв., составляющие парадигму сюжетных модификаций. Принципиальное их сходство между собой - «присутствие» в структуре произведений мотивов «отцы - дети», «блудный сын», в освещении конфликта поколений, различие - в следующем: сохраняя связь с инвариантом, они актуализируют потребности своего времени и отражают авторские концепции.

Цель исследования - а) на основании сравнительного анализа проследить развитие инварианта в движении эпох, выявив сходства и различия текстов; б) уяснить, как с помощью канонического текста-кода постигаются конкретные жизненные ситуации, как, трансформируясь, сюжет демонстрирует свою устойчивость, оставаясь способом художественного осмысления и организации событий; в) показать, как индивидуально-авторское сознание моделирует новые варианты, трансформируя сюжет на уровне структуры и смысла; г)

выстроить историческую систему сюжетных модификаций одной и той же основы.

Цели исследования определили его задачи:

1) рассмотреть сюжет о блудном сыне как глубинное кодирующее устройство, своеобразный «текстовый ген» (Ю.М. Лотман), проследив его развитие в развертывании скрытых в нем потенций;

2) определить особенности функционирования архетипического сюжета, сюжетообразующих и взаимообусловленных мотивов «отцы - дети» и «блудный сын» в системе произведений;

3) показать механизм порождения сюжетных модификаций, вариативность которых определяется координатами смыслового пространства евангельской притчи;

4) через изучение процесса вариантообразования, в системе модификаций подчеркнуть, с одной стороны, общую структуру, с другой - единичность, неповторимость и смысловые полутона во внутритекстовых системах каждой сюжетной разновидности в решении проблемы «отцов» и «детей»; в парадигме модификаций — схождения и расхождения с инвариантной моделью;

5) выявить в литературных текстах стабильные, парадигматические последовательности, соответствующие начальному потенциалу, построить типологию сюжета, отражающую трансформации;

6) показать всежанровую и всевременную «жизнь» одного архетипического сюжета в русской литературе в его вариативной реализации с учетом специфики стилей эпох и исторических особенностей.

Методологическую основу нашей диссертации составляет сочетание ис-торико-типологического, историко-генетического, структурно-семиотического и сравнительно-исторического методов. Структурный метод продуктивен при анализе мифологических влияний, повторяющихся тематических элементов и предполагает, что художественное произведение рассматривается как система разноуровневых отношений, при этом уровни выделяются на основе оппозиций. Семиотический метод позволяет соотнести литературный, часто повторяющийся сюжет, с фольклорными, мифами, обрядами, а также с историко-культурным контекстом. Типологический метод выявляет инвариантные закономерности развития структурных функций на основе сопоставления функционально эквивалентных литературных явлений. Историко-генетический метод показывает устойчивость в художественных реализациях архетипического сюжета.

Методически диссертационное исследование опирается на труды Ю.М. Лотмана, Р. Барта, В. Шмида. Использованы приемы анализа и подходы к исследованию текста, разработанные В.Я. Проппом, который провел огромную основательную и скрупулезную работу по генетической и типологической систематизации фольклора, вслед за ним мы попытались генетически систематизировать произведения русской литературы, в своей структуре содержащие (эксплицитно или имплицитно) евангельский миф о блудном сыне.

Попытка увидеть и соединить закономерность и индивидуальное внутри этой закономерности позволяет нам углубиться в соотнесенность общей нормы, воспринимаемой художником и адресатом произведения как внешняя по отношению к данному тексту закономерность, и конкретных творческих решений, предстающих как индивидуально-совершенные открытия.

Теоретической базой стали труды видных литературоведов - Р. Барта, М.М. Бахтина, С.Н. Бройтмана, А.Н. Веселовского, Б.М. Гаспарова, В.А. Зарец-кого, Б.О. Кормана, Ю.М. Лотмана, Д.С. Лихачева, А.Ф. Лосева, М. Мамарда-швили, В.Я. Проппа, Е.К. Ромодановской, Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпы, О. Фрейденберг, В. Шмида. Теоретическую основу составили принципы структурного и типологического методов, разработанные Д.С. Лихачевым и Ю.М. Лотманом, теория Д.С. Лихачева о концентрации в концептуальной сфере языка культуры в целом, теория М.М. Бахтина о диалогической природе образо-творчества, учение Б.О. Кормана об авторе и субъектной организации художественного произведения, формах выражения авторского сознания в нем, концепция А.Х. Гольденберга, исследующего фольклорные и литературные архетипы в поэтике Н.В. Гоголя вносящего существенный вклад в разработку теории архетипов; основные положения современных исследователей о типологической повторяемости, абстрагированности, матричности как способности архетипов продуцировать па своей основе новые варианты протообразцов, наследственности, способности передаваться от поколения к поколению.

Традиционный мотив «отцы - дети» как сюжетное ядро, раскрывающее взаимоотношения поколений, разворачивается в сюжет, в связи с чем мы можем проследить его развитие от эпохи к эпохе и убедиться в бесконечной актуальности извечной проблемы отцов и детей и невозможности однозначного ее решения, ибо в разные исторические времена вопрос взаимоотношений поколений наполняется новым содержанием и смыслом. Двигаясь во времени, сюжет-архетип как поведенческая модель видоизменяется, заключает в себе оценивающий авторский взгляд и представляет собой не просто схему событий, а реализацию определенного типа поведения. Первообраз впитывает в себя различные мифологемы и современные идеи, благодаря чему переходит в сюжет актуальный и сохраняется в нем наподобие ядра.

Художественные произведения, создаваемые в каждом новом временном отрезке, имеющие в своей основе общую структурную единицу, рассматриваются нами как парадигма типологически разнообразных «модификаций» одной и той же основы. Системно-структурный анализ художественных текстов, включающий в себя изучение типологических схождений и расхождений, утверждает нас в понимании «текста как смыслопорождающего устройства» (Ю.М. Лотман).

Парадигматический ряд сюжетных модификаций, отображающих и изъясняющих конфликт поколений, дает возможность проследить путь одного сюжета и причастных к этому сюжету мотивов, проанализировать и понять суть системы с устойчивым канонизированным типом кодировки, увидеть историю «блудного сына» во времени.

Практическая и теоретическая значимость. Полученные выводы вносят новый вклад в разработку истории и теории литературы. Теория порождения сюжетных модификаций, предложенная в данном исследовании, позволяет рассматривать типологию различных фабул, сюжетов, мотивов. Целостность и широта охвата литературных произведений с их образцами решения извечной проблемы «отцов» и «детей» и различными образами блудных сыновей / дочерей дают возможность проникнуть в процессы художественного исследования тайн человеческой индивидуальности, понять степень свободы и зависимости человека от социальной среды, и, главное определить вечные ценности человеческого бытия, понять истинное предназначение человека в нравственно-философском аспекте. Поэтому материалы диссертации могут быть широко использованы в литературоведческих исследованиях, в вузовской практике преподавателями-филологами (в курсах по истории русской литературы, в спецкурсах и спецсеминарах), педагогами, психологами, учителями словесности.

Кроме того, диссертационное исследование актуализирует проблему преемственности между древнерусской литературой и новой, что выразилось и в использовании авторами разных эпох мотива «отцы - дети» и коррелирующего с ним мотива блудного сына, а также в постижении национального своеобразия русской литературы и отражении исторической памяти русского народа в его литературе.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Сюжет евангельской притчи о блудном сыне - структурное начало, включающее уровни фабулы, сюжета, смыслов, способствующее распознаванию внутренних антитетичных отношений; универсальная мифологическая модель взаимоотношений поколений, отражающая образцовость в разрешении извечной проблемы «отцов» и «детей»; канонический сюжет с исходом, в котором торжествует идеальное начало, сюжет-макрособытие, поведенческий образец; матрица для создания типологически сходных произведений разных жанров русской литературы.

Миф о блудном сыне как язык, на котором говорят авторы разных времен, затрагивающие извечную проблему «отцов» и «детей», имплицитно или эксплицитно присутствующий в текстах, составляет онтологическое поле и является результатом онтологического сознания. Это свойство сюжета-архетипа позволяет рассматривать его в онтологическом плане и говорить о «физических» художественных реализациях.

2. Фабульная ситуация конфликтности инварианта — модели человеческого полагания и поведения - порождает разнообразные модификаций формы и художественные инкарнации в актуальном пространстве (структурные варианты). Инвариант является началом парадигмы сюжетных модификаций по сходству и различию, в каждом структурном варианте сохраняя свою устойчивость в движении эпох, расширяя смысловое пространство текста, становясь метатек-стом по отношению к другим моделям (т.к. передает во времени отцовско-

го

сыновние отношения), и предстает способом художественного постижения события.

3. Согласно нашей теории, в механизме порождения сюжетных модификаций участвуют: а) смысловые координаты инвариантной структуры евангельской притчи, потенциально предполагающие вариативность; б) наличие главного «гена» - мотива «отцы - дети» — обладающего моделирующими качествами; в) индивидуально-авторское сознание, моделирующее новый художественный вариант ситуации, вобравший в себя конкретное жизненное событие и особенности исторической эпохи и культурного развития общества; г) память (личностная (авторская) и сверхличностная (память культуры)), которая ретроспективно отсылает читателя к архетипу.

4. Сюжетно-фабульные модели разных эпох демонстрируют смысловую неисчерпаемость и процесс деканонизации в разрешении проблемы «отцов» и «детей». Этот процесс затрагивает не только уровень фабулы, выдавая модификации формы, но и уровень сюжета, отражая смысловую спектральность. Художественные модели как варианты текста-матрицы, созданные индивидуально-авторским сознанием, в системе модификаций репрезентируют смысловое многообразие интерпретации проблемы «отцов и детей» и многоликость образа «блудного сына». Философский смысл притчи, отвечая на запросы времени, проявляясь в модификационных моделях, потенциально бесконечен, актуализируется, соприкоснувшись с другим (чужим) смыслом. Через развертывание смысловых потенциалов инварианта происходит растяжение текста первообраза в его вариантах и смысловой прирост.

5. В системе сюжетных модификаций можно выделить два комплекса сочинений: 1) один составляют сочинения, где притча о блудном сыне сохранена в своем первоначальном композиционном построении, либо с прямыми воспроизведениями сюжетной канвы притчи; 2) второй - произведения, где обнаруживается «присутствие» того же сюжета в значительно измененном виде, это случаи актуализации притчи без воспроизведения ее сюжета в тексте. Парадигма сюжетных модификаций демонстрирует генетическую сюжетную предопределенность и «онтологичность» писательского сознания, впитывающего особенности своей эпохи и проявляющего своеобразие художественного метода. «Ядро» сюжета-архетипа в новых моделях, с одной стороны, обретает новые оболочки, с другой, - остается неуничножимо-вечным.

6. В типологии сюжетов происходит (или подразумевается) изменение состояния героя. Эквивалентности состояний и ситуаций в парадигме сюжетных модификаций отражаются в эпизодах жизни сюжета о блудном сыне. Наличие эквивалентностей подтверждает факт существования типологических черт в системе.

7. Типология текстов с единой структурной единицей, выявляющая сходства / различия, проецирует горизонтальные и вертикальные межтекстовые связи, подразумевает многочисленные многоуровневые межтекстовые и внутритекстовые диалоги (диалог мировоззрений героев, их сознаний; диалог авторского сознания с сознаниями героев, автора и повествователя (нарратора); диа-

лог творческой личности (автора) с жизнью; диалог с мифом; диалог эпох и авторских сознаний; диалог времени и вечности; диалог с культурой).

Апробация исследования. Объектом внедрения материалов и результатов диссертационного исследования является учебный процесс на филологическом факультете Башкирского государственного университета (г. Стерлита-мак): лекции по истории русской литературы, спецкурсы и дисциплины по выбору (например, «Библия и русская литература»). Основные положения и идеи диссертации изложены в периодических изданиях, рекомендованных ВАК РФ (15 статей), в докладах на научно-практических конференциях различного уровня и опубликованы в сборниках их материалов:

Международных (A.C. Пушкин и культура, Самара, 1999; Н.В. Гоголь и мировая культура, Самара, 2009; Проблемы изучения русской литературы XVIII века, Самара, 2011; Гуманитарные науки в XXI веке, Москва, 2011; Дни науки - 2012, Прага, Чехия, 2012; Цветаевские чтения, Елабуга, 2012; Международный Форум словесников, Санкт-Петербург, 2012; Научный прогресс в Европейских странах, Штуптарт, Германия, 2013; Измайловские чтения, Оренбург, 2013),

Всероссийских (Два века с Пушкиным, Оренбург, 1999; Христианство и культура, Самара, 2000; Русский язык и литература рубежа XX-XXI веков: специфика функционирования, Самара, 2005; Проблемы изучения русской литературы XVIII века, Самара, 2003, 2006; Кормановские чтения, Ижевск, 2006,2013; Бочкаревские чтения, Самара, 2006; Качуринские чтения, Стерлитамак, 2012; Образотворческие и смыслопорождающие функции художественного текста, Стерлитамак, 2012).

Основные и промежуточные результаты диссертационного исследования обсуждались на кафедре русской, зарубежной литературы и методики преподавания литературы ФГБОУ ВПО «Поволжская государственная социально-гуманитарная академия».

Публикации. По теме диссертационного исследования опубликовано 52 работы, среди них: 15 статей - в изданиях, рекомендованных ВАК России (Вестник ВГУ. Серия: Филология. Журналистика, 2011 (№1, № 2), 2012 (№1, №2); Вестник ТГУ, 2011; Известия Самарского научного центра Российской академии наук, Т.14, №2, 2012; Вопросы филологии, 2012, № 40; Филологические науки. Вопросы теории и практики, 2013 (№ 5 (23), №7 (25), №11 (29), №12 (30)), 2014 (№1 (31), №2 (32), №3 (33)); Вестник УдГУ. Серия: История и филология, 2013; Фундаментальные исследования, 2013), статей в других изданиях - 31, учебных пособий - 2, глав учебника - 1, глав монографий - 1, монографий - 2.

Структура и объем диссертации. Исследование состоит из введения, четырех глав, заключения, библиографии, включающей 488 наименований, приложений. Объем диссертации - 350 страниц.

Система сюжетных модификаций одной и той же основы-матрицы имеет следующие характеристики: целостность как онтологическое качество; «меж-

текстовое единство», структурную внешнюю и внутреннюю диалогичность; смысловую неисчерпаемость; открытость (потенциальное продолжение во времени).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении сформулированы актуальность исследования, степень изученности проблемы, цели и задачи работы, раскрывается методологическая база работы, ее теоретическая и практическая значимость, определены положения, выносимые на защиту, дается общая структура диссертации.

Глава I. «Христианский канонический метасюжет и литературное творчество».

В параграфе первом «Мифологический сюжет-архетип о блудном сыне как отражение конфликта поколений: уровни парратива, внутритекстовые диалоги» представлен структурный анализ евангельской притчи о блудном сыне, позволяющий обнажить глубинный философский смысл библейского текста, несущего значение первоосновы в построении взаимоотношений поколений и заключающего в себе идеальную модель поведения в ситуации конфликта. Сюжет с исходом, в котором торжествует идеальное начало должного, может быть назван каноническим.

Сюжет библейско-евангельского повествования о блудном сыне потенциально заключает в себе возможность многочисленных диалогов. Учитывая специфику поэтики конкретного библейского нарратива, осмысляемого как реальность, произведение рассматривается как органическое целое, каждый элемент которого реализуется лишь в отношении к другим элементам и к структурному целому всего текста, что позволяет обнаружить структурные и внеструктурные элементы системного единства библейского текста. Структура евангельской притчи, которая включает уровни сюжета, фабулы, способствует распознаванию внутренних антитетичных и, соответственно, диалогичных отношений.

Распознаются в свою очередь и разные смысловые уровни: 1) сакральный, высший смысл обретения Бога внутри себя, качественно новой духовной жизни (образ Отца - Бог); 2) бытовой и всечеловеческий смысл духовного единения поколений, понимания единства жизненных принципов и взглядов на жизнь. Обретение духовного родства оказывается выше родства по крови.

Мысль движется от констатации известных фактов к постановке новой проблемы - рассматривать евангельскую притчу как поведенческий канон в решении извечной проблемы отцов и детей, как инвариант, порождающий вариативность в сюжетах русской литературы, которая, в свою очередь, репрезентирует процесс моделирования сюжетных моделей, разворачивающих заключенный в архетипическом сюжете потенциал смыслов. Во всех актуальных сюжетах, благодаря сохраняющемуся в их структуре мотиву «отцы - дети», представлена фабульная ситуация конфликтности поколений.

Сюжетообразующий мотив притчи (мотив «отцы - дети») разворачивает в динамике времени разные смысловые пласты, порождает и передает конфликтность взаимоотношений поколений, коррелирует с мотивом «блудный

сын». Архетипнческий сюжет о блудном сыне содержит в себе потенциал вариативности для художественного творчества, реализованный в русской и зарубежной литературе в виде типологии текстов с единой структурообразующей единицей. Моделируя образ мира и образ человека во всей их потенциальности, притча указывает на «высшую тему», объясняющую скрытый смысл любого земного события, - восстановления прерванной связи между человеком и Богом, внутреннего преображения, возвращения его божественного достоинства, т.е. встречи с Богом в самом себе и его мудростью.

Сюжет-архетип представлен как интертекст, генетически давший жизнь множеству разнообразных модификаций, открывающих новые возможности расширения смысловых уровней текста-матрицы, в котором навсегда сохранился его главный ген - мотив «отцы - дети». Выделены два типа сочинений авторов разных эпох, в которых «присутствие» притчи и обращение к ней носит эксплицитный или имплицитный характер: 1) сюжет сохранен в своем первоначальном виде (прямые воспроизведения сюжетной канвы притчи); 2) в переосмысленном и трансформированном виде (случаи актуализации притчи в читательском сознании без воспроизведения ее сюжета в тексте). Четыре плана сюжета-архетипа (повествовательно-событийный (фабульный); идейный; символический (символический план притчи способен развернуться в ряд смыслов); потенциально-подтекстовый, который реализуется в актуальных сюжетах в движении эпох) «участвуют» в актуальных сюжетах, включая читателя в процесс непрестанного смыслопорождения, отражающего уникальность авторского сознания, моделирующего новые художественные реальности.

Уровень фабулы в типологической модели - повествование о сыне-грешнике, с этим образом связана вся событийная сторона притчи. Уровень сюжета включает разные смысловые пласты. В историко-литературном процессе фабула трансформируется, сюжет осложняется благодаря авторским интенциям.

Смысловой инвариант с «фабульной ситуацией конфликтности поколения» порождает разнообразные модификации этой формы как структурные варианты. Модификации открывают возможность расширения уровня сюжета. Так возникают разнообразные художественные инкарнации сюжета-архетипа в актуальном пространстве - модели, созданные индивидуальным авторским сознанием и передающие состояния мира в его данности и в его потенциальности. Каждая эпоха предлагает свои сюжетно-фабульные построения, свое сюжетно-смысловое содержание. Являясь началом парадигмы сюжетных модификаций по сходству (наличие единого мотива) и различию, мифологический сюжет потенциально содержит в себе разнообразие возможных интерпретаций всевре-менной темы. Совокупность инварианта и максимального числа вариантов позволяет говорить о системе, транслирующей и эксплицирующей смыслы, имплицитно присутствующие в инварианте. В каждом новом структурном варианте благодаря мотиву «отцы - дети» так или иначе «заключен» сюжет-архетип. Именно он, расширяя смысловое пространство текста, становится ме-татекстом по отношению к другим моделям-вариантам, так как передает во

времени отцовеко-сыновние отношения. Особенность метатекстуальной системы в системе - генетическая художественная предопределенность.

Сюжетно-фабульные модели разных эпох демонстрируют смысловую неисчерпаемость и процесс деканонизации в разрешении проблемы отцов и детей. Совершенно очевидна невозможность различения модификаций без обращения к общей модели, коей является канонический сюжет о блудном сыне. Разновидности повествовательных текстов частично реализуют эту модель, а частично отклоняются от нее.

Конфликтность взаимоотношений поколений, представленная в тексте явно, либо подразумеваемая в подтексте, информацию о которой предстоит распознать читательскому сознанию, передается во времени генетически через мотив «отцы - дети», который выступает «в роли сгущенной программы творческого процесса»3 и продвигает повествование. Перспектива событийного развития действия, определяемая этим мотивов, носит чаще всего острый характер, т.к. в диалог вступают сознания персонажей.

Первообраз впитывает в себя различные мифологемы и современные идеи, благодаря чему и переходит в сюжет актуальный, реализованный в конкретном произведении, и сохраняется в нем наподобие ядра. Поэтому структурный анализ сюжета притчи о блудном сыне (инварианта), впервые проведенный углубленно, - необходимое начальное звено для понимания парадигмы репрезентативных вариаций притчи в русской литературе. И в этом заключается новизна подхода.

Параграф второй «Теория сюжетных модификаций и литературное творчество в типологическом освещении. «Межтекстовое единство» как явление литературы» освещает видение системы модификаций древнего сюжета - литературных произведений, варьирующих древний инвариант с учетом представлений времени, что позволило сформулировать теорию сюжетных модификаций на примере архетипического сюжета о блудном сыне и его художественных инкарнаций в русской литературе в движении эпох.

В механизме порождения сюжетных модификаций библейской модели, в процессе художественного моделирования важную роль играют:

1) код, заключенный в сюжете-архетипе для дешифровки индивидуальным художественным и нехудожественным сознаниями, адресованный настоящему и будущему и дающий мощный культурный импульс художественной вариативности (главный «ген» в структуре притчи - мотив «отцы - дети», передает актуальным сюжетам конфликтность взаимоотношений поколений, выраженную в тексте явно, либо подразумеваемую в подтексте);

2) память, которая ретроспективно возвращает к архетипу; индивидуальная память автора, сознательно использующая архетип, коррелирует со сверхличностной памятью культуры, которая сохраняет в произведении предшествующие тексты;

3) координаты смыслового пространства, которыми и обусловлена вариативность архетипического сюжета в движении эпох, благодаря чему наблюда-

3 Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб, «Искусство-СПб», 2000. С. 239.

15

ется типологическое совпадение произведений разных литературных периодов; так называемые «отправные точки смыслообразования» (Р. Барт) способны превратить текст сюжета-архетипа в новый, «для которого мерность семиотического пространства резко возрастает» (Ю.М. Лотман);

4) авторское сознание, способное в «процедуре» варианто- и смыслопо-рождения не только сознательно порождать новые тексты по существующей модели, но чаще всего несознательно, универсальная модель «живет» в области бессознательного, в творческой памяти писателя, влияя на процесс смыслопо-рождения. В результате работы сознания автора со словом во всем богатстве его значений и смыслов, со всей полнотой сюжетно-композиционных и жанровых форм организации произведения, проявления личностной и сверхличностной памяти рождается художественная концептуальность. Концепцию автора с его пониманием и оценкой человеческого мира представляют сознания героев, композиционно соотнесенные и преломленные между собой им же самим и выраженные в произведениях текстами персонажей. Разные понимания жизни авторами и героями, разные подходы к ней, позиции, точки зрения, «языки» как целостные мировоззрения вступают между собой в диалог. Диалогическая структура мышления, деятельности, определяющей поэтику произведения, подразумевает многочисленные диалоги - как внутренние (например, между сознаниями героев), так и внешние (например, с мифом), связанные с постижением авторского смысла произведения.

Внутри типологии сюжетных модификаций многоуровневые диалоги можно представить следующим образом: 1) диалог мировоззрений героев, их сознаний; 2) диалог авторского сознания с сознаниями героев, автора и повествователя (нарратора); 3) диалог творческой личности (автора) с жизнью; 4) диалог с мифом; 5) диалог эпох и авторских сознаний; 6) диалог времени и вечности; 7) диалог текста с культурой.

В разных вариациях одной и той же основы трансформация (изменение последовательности ключевых мотивов в сюжете, их последовательности) и диссоциация сюжетной структуры (распад, «пропуск» отдельных мотивов) -это продукты моделирующего сознания, превращающего случайное или типическое в закономерное.

Элементы универсального сюжета связаны с другими элементами (потенциальными в структуре инварианта и реализованными в актуальных сюжетах) отношением корреляции. Коррелируют пары: «уход - возвращение», «блуждание - возвращение», «отцы - дети», «грехопадение - покаяние», «воля — доля», «умирание — воскрешение», «часть наследства — расточение», «смирение — радость» и др. Таким образом, можно говорить о порождении совокупности парадигматических смысловых корреляций, обусловленной альтернативной возможностью, открывшейся сюжетной ситуацией выбора и имеющей для дальнейшего хода действия наиважнейшее значение. Предложенная жизнью в ситуации выбора альтернативность, в свою очередь, образует дихотомию понятий: «блудный / праведный», «возвращение / не-возвращение»; «покаяние / не-

покаяние»; «вера / неверие»; «диалог состоявшийся / не-состоявшийся»; «земля родная / чужая» и др.

Возможная дихотомия предполагает подчеркнутую диалогизацию внутренней структуры нарратива инварианта. Поэтому в авторских текстопорож-дающих интенциях, направленных на отражение конфликта поколений, содержатся два сюжетно-смысловых плана: первый - реально-эмпирический план (уровень повествовательного текста и актуального сюжета) и второй - мифологический (уровень сохраненного в повествовательном тексте сюжета-архетипа). Мотив «отцы - дети» в нарративной структуре, развернутый в вариант конфликта поколений (этот мотив предполагает и бесконфликтные отношения, как, например, в случае со старшим сыном в притче), становится образом-метафорой, актуализирующим для читательского сознания семантическое поле мифа, вступающего в диалог с реальностью. Диалог актуального сюжета и мифа заключает в себе возможность трансформации мифического архетипа в разные (и противоположные в том числе) по смыслу образы. Эту возможность художественно реализует авторское сознание.

В актуальных сюжетах (чья жанровая принадлежность может быть разнообразной), созданных тем или иным способом и затрагивающих проблему взаимоотношений отцов и детей, всегда сохраняется главный «ген» инварианта, благодаря чему в читательском сознании актуализируется притча без воспроизведения ее в новых текстах, предлагаются разные «результаты» разрешения конфликта поколений.

Система сюжетных модификаций одной и той же фабульной основы представляет диапазон вариативности, зависящий от активной творческой свободы самовыражения, авторских рефлексий и от типов замещающих и приращенных к основному ядру сюжета элементов.

Содержательность смысла определяется сосредоточенностью на некоем ядре, благодаря которому выявляются сходства несходного и несходство сходного. Смысл как результат смыслопорождения возникает в тексте, а не вовлекается в него со стороны, не только провозглашается художником, но и создается с участием читательского сотворчества (В.А. Зарецкий).

Необходимость «текстуального диалогизма» как постоянного, снова и снова возникающего «вечного» спора-контестации художников слова с предшествующей культурной традицией вытекает из актуализации общего смысла и рождения потенциальной множественности смыслов.

Онтологический характер универсалии, порождающей сюжетные модели, выражается в том, что «ядро» сюжета-архетипа в новых моделях, с одной стороны, обретает новые оболочки, с другой, остается неуничтожимо-вечным.

Изменение состояния героя в типологии сюжетных модификаций изображается писателями эксплицитно и в имплицитной форме, например, через «сопоставления двух контрастирующих состояний»4. В структурах и евангельской притчи, и произведений русской литературы, входящих в типологическую

4 Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2008. - С.16.

17

систему, обнаруживаются наличие темпоральной дистанции между исходным и конечным состояниями героя, их эквивалентности.

Глава II. «Модификации сюжета о блудном сыне в древнерусской литературе»

Множество литературных произведений варьирует древний сюжет о блудном сыне, отражая представления своего времени и постигая конкретные жизненные ситуации.

Представим примеры модификаций сюжета о блудном сыне, как образцы неявного, бессознательного воспроизведения евангельской притчи в древнерусской литературе, которым мотив «отцы - дети» передал конфликтность взаимоотношений поколений. Тематическая концепция данного мотива соединила тексты в единое смысловое пространство и осуществила связь времен, образовав типологическое схождение. Парадигма сюжетных модификаций в древнерусской литературе выстраивается из произведений: «Житие Феодосия Печер-ского», «Слово о полку Игореве», «Моление Даниила Заточника», «Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о купце, купившем мертвое тело», «Комидия притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого.

В первом параграфе «Грешная» мать в «Житии Феодосия Печерско-го»: модель «Перевернутость» говорится о том, что в сюжете произведения есть два знаменательных эпизода «реализации» первообраза: история отношений блаженного Феодосия и его матери и история отношений с черноризцем Федосьева монастыря. Первый эпизод представляет собой перевернутый вариант притчи о блудном сыне. Не сын, а мать через покаяние проходит путь от греха к распознаванию духовного смысла человеческой жизни, обретению душевного покоя, к встрече с Богом в самой себе. Во втором эпизоде Феодосий, исполненный святого духа и умножающий божественное богатство, выступающий в роли отца по отношению к черноризцам, в очередной раз проявляет смирение и мудрость. Радость духовного отца, ратующего за спасение души черноризца, никогда не гневающегося, не осуждающего, смиренного и милосердного, ассоциируется с возвращением блудного сына и радостью Бога-Отца.

Трансформация и диссоциация структуры первообраза, генетическое восхождение к мифу — свидетельство вариантопорождения актуального сюжета с учетом представлений времени. С целью удовлетворения общественных потребностей, идеологических, литературно-эстетических и нравственных запросов общества деятели литературы обращали пристальное внимание на определенные стороны общественной и духовной жизни людей. Из всего многообразия человеческой жизни избирались такие реальные ценности, которые особенно волновали историческую эпоху. Путь святости, праведности был требованием общества Х1-ХШ вв. Поэтому общей концепцией произведений Киевской Руси стала идея духовного единения «отцов» и «детей» и жизни по Богу.

Параграф второй — «Система эквивалентностей «Слова о полку Игореве» и евангельской притчи о блудном сыне: модель «Тщеславие». На сюжетное сходство «Слова о полку Игореве» с притчей о блудном сыне впервые ука-

зал Б.М. Гаспаров5, акцентируя внимание на мотивах расточения отцовского имения, грехопадения, гибели / умирания, возвращения / воскресения, сопряженных с образом главного героя. Диалектическая диада «воля - доля», художественно воплощенная в «Слове о полку Игореве», также отсылает читателя к мифологическому источнику и коррелирует с его структурой. Выстраивается система эквивалентностей двух текстов - Притчи и «Слова», подкрепленная рядом дихотомий, выстраивающих антитетичный мир художественного произведения XII века. Инверсия выразилась в трансформации образа блудного сына-грешника в героический образ, о чем свидетельствует сюжетная очередность действий героя, богатая добыча войска Игорева и финал - возвращение и слава в его честь.

Сюжетная структура инварианта в варианте «Слова» претерпела следующую трансформацию: в мотивном комплексе первообраза измененными индивидуальным сознанием неизвестного нам автора предстали мотивы наследства, грехопадения, искушения, возвращения и покаяния; а единая структурная тематическая единица двух текстов сохранила конфликтность взаимоотношений. В конфликте поколений отмечается некоторая логическая незавершенность, объясняемая тем, что текст «Слова» дошел до нас не в первоначальном виде, а с «потерянными» фрагментами.

Традиционная система взаимоотношений «герой - властитель», расширяющая координаты смыслового пространства отношений «сын - отец», с ее причинно-следственными связями представлена как в «Слове о полку Игореве», так и в «Молении Даниила Заточника», проанализированном в третьем параграфе «Мудрый сын в «Молении Даниила Заточника»: модель «Преданность»». В нем отмечается, что конфликт поколений в Слове / Молении охарактеризован как мнимый, отражающий разное восприятие ситуации. Мотив «отцы - дети» реализован через иерархическую связь между участниками «диалога».

Человеческая потребность блудного / праведного «сына» в князе-отце как архетипическая психологическая потребность на уровне подсознания выразилась в системообразующих, ключевых, на наш взгляд, словах, основанных на христианской этике поведения: «Не смотри же на меня, господине, как волк на ягненка, а смотри на меня, как мать на младенца». Так в структуре Моления обнаруживается вселенское содержание библейской притчи, актуализация которой происходит в читательском сознании. В безграничном желании героя быть рядом с князем подтекстово заключен мотив возвращения, имеющийся в евангельской притче о блудном сыне. Подобная интерпретация объясняется позицией автора-героя, претендующего на положение умного / мудрого «сына».

Модель «Моления» как полноценное звено в системе модификаций сюжета о блудном сыне несколько выламывается на фоне повествовательных текстов, что обусловлено спецификой эпистолярного жанра и существенными изменениями мотивного комплекса инварианта (присутствием целого ряда мотивов лишь в подтексте). В структуре произведения отсутствуют мотивы ухода,

5 Гаспаров Б.М. Поэтика «Слова о полку Игореве». М.: «Аграф», 2000. С. 298-322.

19

странствия и неверности. «Событие» произошло только в сознании князя, создавшего мыслительную модель неверности в поведении своего подданного, в реальности не подтвердившуюся, но указывающую на ее семантический потенциал в отношениях «отцов» и «детей». Однако Даниил, выполняющий функцию сына, через принципиальную позицию, явленную в тексте, выстраивает «события», которые могут повлиять на его собственную биографию.

Четвертый параграф - ««Домострой» и русская литература XVII века: модели «Моральное высшее», «Договор с дьяволом», «Невозвращение», «Договор с ангелом»». В системе модификаций архетипического сюжета на этапе древнерусской литературы XVII века вырисовывается несколько иная картина. В произведениях этого периода прослеживаются варианты отказа от нормы и варианты принятия нормы как выражения согласия с традицией.

Каждая новая модель актуального сюжета этого периода соотносится, но не совпадает с библейской притчей как сюжетом с идеальным исходом. Реальные возможности жизни оказываются сложнее и непредсказуемее, художественно воплощаются в авторских дискурсах, репрезентированных в прямой или завуалированной форме. «Принцип соответствия - несовпадения вытекает из самой конкретно-ситуативной природы нового сюжета»6.

Важным звеном в эволюции мотива «отцы — дети» является памятник литературы XVI века «Домострой», содержащий христианские каноны и «моральное высшее» как ориентир и регулятор жизни и выдающий «поведенческую норму». Это связано с тем, что в этот исторический период общество, переживающее «упадок нравов», выдвинуло требование создания образцов, регулирующих и исправляющих человеческие, иерархические государственные отношения и быт.

Теоретический трактат «Домострой» (модель «Моральное высшее») предложил идеалы, повлиявшие на общественное сознание XVI века, провел грань между старой и новой Россией, сохранив и развив традиции изнутри. Устремленный к органическому / гармоническому состоянию мира, он закончил собою длительный процесс осмысления и стабилизации средневековой эпохи, доведя её до системы, развив до предела, за которым скрывался отчасти новый взгляд на поведение человека в обществе. Значение образцовости и семантической всевременности - черты литературного памятника XVI века.

«Домострой», являющийся руководством к идеальной жизни в миру, в котором человек рассматривается как член большой семьи и представитель общественной группы или класса, предлагает концепцию Дома как первичное, исходное для достижения идеала мироустройства, образец частной жизни с ее строгим порядком, послушанием, почитанием главы, и концепцию Государства как образцового мироустройства, которое становится для человека макрозадачей. Правильное домоустроение предполагает беспрестанное совершенствование, стремление к идеалу. Идеал, в котором отражены христианские каноны и «моральное высшее» всего общества, становится важным стимулом и ориентиром и представляет собой единство внутреннего (нравственного, духовного) и

6 Бройтман О.Н. Историческая поэтика: Учебное пособие. М., 2001. С.ЗЗЗ.

20

внешнего мира. Парадигма этики облекается в определенный набор действий, обрядов — в этикет, повязывающий человека во всех жизненных ситуациях. «Поведенческая норма» в отношениях между членами семьи, хозяином и прислугой, хозяином государства и его подчиненными составляет форму идеальной жизни. Домострой оперирует исключительно понятием «дом», обозначая им единое хозяйственное, социальное и психологическое целое, подразумевая внутрисемейные и внутригосударственные отношения, основанные на господстве / подчинении, равно необходимые для нормальной жизни дома и человека в нем. «Малый мир» и мир большой сращены друг с другом и взаимосвязаны, ибо через Дом частный выражается Дом государственный. Дом - это и рай, психологическое целое, и та норма, которая резко ограничивала свободу, так любимую молодым поколением, от которой отталкиваются герои литературных произведений XVII века. Не принимая подобную нормативность, они пытаются «построить» в жизни свой этикет поведения, свою идиллию, свой рай. Реальная и литературная жизнь выдает новые варианты домостроения, расходящиеся с идеалами «Домостроя». Свидетельством тому служат примеры более поздних произведений, таких как «Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о купце» (XVII в.), «Комидия притчи о блуднем сыне» Симеона Полоцкого (последняя четверть XVII века), «Повесть о Фроле Скобее-ве» (начало XVIII в.).

В литературе XVII века наблюдается разрушение дома как психологического целого и в большей части своей его невосстановление. Невосстановление первоначальной идиллии, противопоставленной большому миру, демонстрируют авторы бытовых повестей («Повести и Горе-Злочастии», «Повести о Савве Грудцыне»), заканчивая повествование тем, что приводят своих героев в монастырь. Исход, близкий к идеальному (для героя в сложившейся ситуации), но не совпадающий с ним, заключает в себе мотив одиночества и отказа от индивидуальности как символ спасения своей души от дьявола, от горя-судьбы. Бытовая повесть XVII века представляет конкретную коллизию своего времени, где выхода из одиночества нет. Неизбывность одиночества - плата за отречение от Бога в договоре с дьяволом. В модели «Договор с дьяволом» сюжетообра-зующим является мотив договора с дьяволом, представлен типичный «портрет» средневекового человека «самовластного», своей волей совершающего поступки, ведущие к добру или злу, к правде или неправде, проявляющего «энергичность» и «живость».

Возникший от активности разлад с миром и конфликт отцов и детей подкрепляется в «Повести о Горе-Злочастии» (модель «Невозвращение») словами: «Человеческое сердце несмысленно и неуимчиво». В своей неуимчивости и не-смысленности человек оказывается перед выбором: принять жизнь либо как начальную идиллию, рай уготованный, либо как странствие, как большой мир, ища в жизни «лучшее», свое, добытое своими руками.

С идиллией тесно связана глубокая философская мысль о личностном предназначении. Эти понятия смыкаются и одновременно расходятся, ибо есть предназначение как норма, готовая идиллия и как отход от нормы, идиллия, ко-

торую ищет герой. Идиллия может быть выражена в согласии предназначения с традицией и в согласии человека со своим предназначением. Свое жизненное предназначение, уготованное человеку с рождения, чувствуют с малых лет герои житий. Предназначение героев повестей XVII века, как они его понимают сами, иного рода. Это предназначение в опоре на собственные силы, что связано в литературе с развитием индивидуальности, проявлением личностных качеств, характера. В центре человек как личность. Опора на собственные силы заключает в себе творческое и разрушительное начала.

Героям, в которых высокое соединено с низменным, не дает покоя не исчерпывающееся осознание своей вины перед Богом. Пройдя через грехопадение, в беспрестанном покаянии они лишаются навсегда начальной идиллии и обретают идиллию относительную. В монастыре человек находит себя не в бессилии духовного одиночества, а в силе духовного единения с Богом. Обретение психологической цельности — в свершившемся возвращении в лоно корпорации. Возвращение в отчий дом осталось невозможным, взаимоотношения поколений приобретают безвозвратный конфликтный характер. Подобный финал — логическое следствие неразумности человека, его «несмысленного сердца». Структура актуальных сюжетов бытовых повестей отразила трансформацию структуры инварианта, произведенную индивидуально-авторским сознанием, диалогизирующим с мифом и отразившим требования своего времени.

Результатом авторской текстопорождающей интенции является структурный вариант «Повести о купце, купившем мертвое тело» (модель «Договор с ангелом»), представляющий литературную обработку (в духе литературы демократических слоев русского общества) русской народной сказки. В оригинальной по своему идейному замыслу и художественному выполнению повести герои, обстановка и действие перенесены в мир реальных отношений русской действительности конца XVII века.

Текст архетипического сюжета также «вторгается» в повествовательную ткань произведения. Повторение инварианта с мотивом «отцы - дети», содержащим генетическую программу развития и передающим конфликтность взаимоотношений, выражено имплицитно. Смысловой инвариант генерирует новый структурный вариант с сохранением начальной идиллии. Ненарушаемость начальной идиллии соотносима по значимости с идиллией приобретенной, добытой своими руками. В «Повести о купце» идиллия выражается в богобоязненности и благонравии купеческой семьи, в которой вырос единственный сын, опять-таки безымянный по произведению, но, в отличие от Саввы и молодца, отличающийся разумом и стремлением быть последователем дела своих родителей, принимающий высоконравственность поступков, верность слову, чистоту помыслов, отсутствие корысти как норму. Купеческий сын с достоинством проходит путь от идиллии, созданной родителями, к идиллии, построенной собственными руками.

Основные звенья мотивного комплекса инварианта («отцы-дети» - выбор — уход - странствие - возвращение) повторяются, но демонстрируют семиотическую неоднородность. Завуалировано в произведении присутствует мо-

тив ослушания: купеческий сын не приобрел товаров, не продолжил дело отца, а купил мертвое тело, исполнив нравственный долг перед Богом. Трансформация мотивного комплекса инварианта, в котором отражены потеря родственных связей и вина за содеянное, связана с сохранением духовной целостности героя с Богом, диссоциация — с отсутствием мотива грехопадения.

Эпизод, связанный с заключением договора с ангелом, - смысло- и сюже-тообразующий, что позволяет нам классифицировать данную модификацион-ную модель как одноименную.

Очередная модификация архетипического сюжета о блудном сыне рассматривается в параграфе пятом ««Комидия притчи о блуднем сыне» Симеона Полоцкого: модель «Скиталец»». Русская молодежь этого времени стремилась освободиться от домостроевских догм и жить «как ей любо». В авторском дискурсе Симеона Полоцкого точно воспроизводится в действии библейский текст, соединяющий библейскую «вечность» и московскую современность, сохраняющий не только основную канву притчевого повествования, но и детали, реплики действующих лиц, наглядно демонстрирующий неоднозначность решения проблемы и утверждающий читателя в мысли, что идиллия восстановима только правильностью принятых решений.

Чуждая страна действительно чужая в авторских интенциях литературы XVIII века: «дети» отправляются в странствие в поисках не столько собственного счастья, сколько с целью приобретения новых знаний и прославления своей страны, что было обусловлено историческим развитием русского общества, требованиями государственной политики, коренными изменениями в экономике, философии, и, следовательно, в сознании людей.

Акцентированность на мотивах возвращения, покаяния блудного сына и прощения Бога-Отца сменяется в пьесе Полоцкого «развертыванием» смысловой координаты странствия / скитания. Отказ от жизни домостроевской, нормированной, выраженный в критическом взгляде на устроение «отцовского» варианта жизни, коррелирует с желанием погулять, почувствовать свободу. Семантика слова «блудный» в тексте Симеона Полоцкого указывает на перво-степенность смысла блуждания пространственного. Большая часть произведения посвящена биографическим эпизодам скитания героя. Сцены, подробно воспроизводящие жизнь Блудного сына на чужбине и его падение, являются творческим домыслом Полоцкого и преследуют цель озадачить зрителя / читателя вопросом о причинах этого падения.

В нарративной структуре пьесы мотивы расточения наследства и грехопадения обретают новые варианты своего художественного воплощения. Бремя ответственности за расточение имущества возлагается в произведении на отца, не научившего сына жить разумно, и на «злонравных» и корыстных слуг, расхитивших чужое добро и манипулирующих юношей. Потеря материального богатства сменяется обретением житейского опыта и Бога в себе. Внутренний статус человека с достоинством, сохранившего «честь» рода, выражен в ненарушении отцовских заповедей (не был блудником, пьяницей, скупым, был до-

верчив, добр и дружелюбен), в нежелании голодного героя есть из одного корыта со свиньями и в гневе.

Укрупнение фазы странствия, которая составляет основу нарратива, позволило писателю внести новые смысловые оттенки в трактовку проблем отцов и детей, отличную от евангельской. Симеон Полоцкий в своей поучающей пьесе, с одной стороны, максимально близко воспроизвел сам оригинал; с другой стороны, через реплики и диалоги сумел передать психологические состояния и личностные качества блудного сына, как то: открытость, наивность, печаль, безысходность, безграничную радость, развил в деталях сцены кутежей, унижения главного героя и его возвращения, сопроводив их музыкой и пением. Музыка, пение и интермедии усиливают легкое, комическое в драматическом, ибо пьеса Полоцкого по жанру больше относима к драме. А присутствие комедийного начала, которое в ранних пьесах не играет главенствующей роли в сочетании с серьезной драматургией, отвечало исконным зрелищным и литературным традициям.

Глава Ш. Вариативность архетипического сюжета о блудном сыне в русской литературе ХУШ века.

Новая литература также выдает варианты индивидуального художественного моделирования, сохраняя архетипические черты первоисточника и одновременно отступая от его канона. Парадигму модификаций архетипического сюжета о блудном сыне в русской литературе XVIII века составляют произведения: «Гистории» петровской эпохи, «Синав и Трувор» А.П. Сумарокова, «Бригадир» Д.И. Фонвизина, «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева, «Наталья, боярская дочь» Н.М. Карамзина. Данный перечень не исчерпывает полную картину сюжетных модификаций в литературе указанного периода, но демонстрирует смысловое, структурное и жанровое разнообразие вариантов сюжета-архетипа, его всежанровую и всевременную «жизнь» с учетом специфики стилей эпох и исторических особенностей. Черты времени так или иначе конденсируются в каждом произведении.

В нарративной структуре этих произведений мотив «отцы - дети» вновь развернут в вариант конфликта поколений и актуализирует семантическое поле мифа, вступающего в диалог с реальностью. Диалог актуального сюжета и мифа заключает в себе возможность трансформации мифического архетипа в разные (и противоположные в том числе) по смыслу образы. Модификации сюжета о блудном сыне, как образцы неявного, бессознательного «воспроизведения» фабулы евангельской притчи в русской литературе XVIII века вновь сохраняют тематическую концепцию взаимообусловленных мотивов «отцы — дети», «блудный сын» и соединяют тексты в единое смысловое пространство.

В первом параграфе «Произведения Петровского времени («Гистории»: модель «Путешественник», трагедокомедия Феофана Прокоповича «Владимир»: модель «Призыв»)» речь идет об основном мотивном комплексе «гис-торий» - сопряжении в нарративной структуре мотивов «отцы - дети», благословение, уход, странствие, не-возвращение. Главный мотив развернут в бесконфликтные, как типичные для того времени, отношения поколений. Герои

«гисторий», оказавшись в ситуации блудных детей (путешествующих / блуждающих по другим странам), к родителям не возвращаются. Мотив «отцы - дети» в трагедокомедии Ф. Прокоповича «Владимир» реализуется через союз с отцом сыновей Бориса и Глеба. Герои выбирают новизну, разум, свет, оказываются гибкими в приятии нового, что отличает их от старшего поколения и даже самого Владимира, которого весьма долго мучают сомнения. Трижды искушаемый бесами мира, хулы и плоти, Владимир, сомневающийся и поначалу заблуждающийся, осознает, насколько трудно преодолеть старые привычки и обычаи, но все же сделать это возможно. Владимир в решении поставленной перед ним сложнейшей проблемы обнаружил поистине государственный ум, твердость воли, личное мужество. Так Владимир обретает в своем сердце нового Бога.

Эпоха Петра сделала Россию открытой и подвижной: обмен опытом, обучение за пределами России, множество открытий и изобретений, расцвет науки и культуры. Все это не могло не сказаться на российском человеке. Он стал более динамичным, подвижным. Предпочтение отдавал путешествиям и дорогам, структурно выполняя функцию блудного сына (в значении странника). Возросшая свобода выбора открыла широкие возможности для самореализации. В жизни реальных людей и героев художественного, фикциального мира, конфликт поколений стал острее.

Второй параграф — «Трагедия А.П. Сумарокова «Синае и Трувор»: модель «Трагическая дилемма»». Конфликт трагедии носит характер внутренней борьбы между патриотической любовью (любовью к родителю и долгом перед отечеством) и любовью-страстью (к возлюбленному). Арена борьбы — сердце главной героини Ильмены. Мотив сердца (общий для целого ряда трагедий Сумарокова) становится смыслообразующим элементом в структуре произведения. Внешний конфликт между отцом и дочерью снят. Оба поколения живут общей нацеленностью на приношение пользы государству. Свидетельством духовного (по чувству долга) единения служит следование дочери отцовским наставлениям.

Внутренняя, «сердечная» обособленность героини указывает на структурную функцию блудной дочери: ее сердце живет своей жизнью, его не подчинить законам государства, не принудить выполнять чью-либо волю, оно в своем выборе свободно. Между разумом и сердцем возникает противоречие, следствием которого становится своеобразный протест, выраженный в желании уйти из жизни как единственно правильном решении в сложившейся сложной ситуации. В читательском сознании актуализируется событийная канва евангельской притчи о блудном сыне (мотивы «отцы - дети», своеволия, ухода = грехопадения). Фабула сюжета-архетипа в данном актуальном сюжете трансформирована и редуцирована. При этом концептуальный уровень произведения осложняет его структуру мотивом сердца. Внутренний конфликт раскрывает нравственно-психологическую основу драматической коллизии: это изображение, с одной стороны, героини, совершающей психологический подвиг и с точки зрения христианской морали грех; с другой, изображение монарха, ведомого

страстями и несущего горе и смерть. Глубокая философичность трагедии связана с несовпадением взглядов «отцов» и «детей» на значимость внутреннего мира человека перед государством, ставящим все индивидуальное в разряд второстепенного.

Трагическую дилемму определяют равноценные по отношению друг к другу чувства долга и чувства страсти (любви), выраженные в преданности и отцу, и возлюбленному. Оба чувства - высоки и красивы, в отличие от произведений XVII века, где страсть рассматривается как проявление низменного, греховного начала в человеке. Героиня в ситуации выбора реализуется как индивидуальность.

Ильмена в своем характерологическом целом отвечает семантике мотив-ного комплекса страдания сердца, отношения дочери с отцом, на основе которого строится сюжет произведения. Мотивный комплекс можно разложить на его составляющие: сердце - любовь - отцы-дети - страдание - смерть / грехопадение. Ключевыми словами для всего произведения в этом ряду являются отглагольные существительные «страдание» и «любовь». По своей семантической природе эти слова предикативны и обозначают определенное действие, с которым семантически коррелирует соответствующий глагол: страдание - страдать, любовь - любить, что сигнализирует об определяющем положении предикативного начала в семантической структуре мотива.

Мотивы сердца, «отцы-дети», смерти обозначены через непредикативные слова, за которыми также подразумевается комплекс действий-предикатов: мотив сердца - любить, мотив «отцы - дети» — строить отношения, мотив смерти — погибать. И этот же мотивный комплекс любви и страдания, являющийся типичным для произведений сентиментализма, подразумевает тему всего повествования: любовь и долг в трагедии «Синав и Трувор».

Таким образом, отмечая структурную измененность сюжета-матрицы о блудном сыне в актуальном сюжете А.П. Сумарокова, обнаруживаем диссоциацию таких мотивов, как возвращение, покаяние, смысловую трансформацию мотивов ухода, грехопадения, приращение мотивов сердца и страдания.

В третьем параграфе «Комедия Д.И. Фонвизина «Бригадир»: модель «Духовная пустота»» «высокая» комедия весьма своеобразно затрагивает вопросы нравственности, решает извечную проблему «отцов» и «детей». Бросая сатирически-обличительный взгляд на свое время, автор предполагает, на наш взгляд, идею глубинной, внутренней диалогичности мысли и диалогичности смыслов. Обнажая пороки современного общества, в котором соотношение «материальное - духовное» трансформировано в сторону преобладания первого, индивидуально-авторское сознание Фонвизина также создало вариацию известного сюжета-архетипа, открыв новые параметры и представив художественное воплощение темы взаимоотношений поколений в типичном для своего времени виде. В нарративе комедии «Бригадир» ценность материального (физического) оказывается приоритетной, а моральные качества, объединяющие отрицательных героев, обозначены единым понятием «бесчестие». Мотив бесчестия является и смыслопорождающим элементом в структуре произведения,

указывающим на греховность и низменность родительского дома. Скрытые смыслы, заключенные в координатах смыслового пространства инварианта, оживают при рецептивном осмыслении вечной проблемы в контексте нового времени и демонстрируют широту смыслового потенциала.

Мотивы странствия (= путешествия в Париж), грехопадения (= расточительности; из текста известно, что Иван «повеса»), возвращения структурно и формально ставят 25-летнего инфантильного Ивана в один ряд с евангельским блудным сыном. Однако негативное наполнение образа, его статичность (статичны все персонажи этого произведения), выводят героя из него. Явно обозначенный конфликт поколений выражен в несовпадении взглядов на жизнь, брак, семью, в разном отношении к делу, в проявлении своеволия. Структура произведения как носитель нового смысла сходна с евангельским текстом по контрасту: тема «отцы - дети» в аспекте духовного / материального, возвышенного / низменного, должного / недолжного. Образ Ивана не подразумевает внутреннего перерождения. Невозможность духовных метаморфоз обусловлена низменной, бездуховной средой. Налицо диссоциация мотивного комплекса фабульного инварианта - отпадение мотивов покаяния и возрождения.

Текст евангельской притчи о блудном сыне и актуальный сюжет Фонвизина в диалоге смыслов и в диалоге вечности и времени выдают образцы с разными полюсами значений — «+» и «-», побуждая читателя задуматься об идеальном и безобразном, о смысле всего сущего.

В четвертом параграфе ««Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева: модель «Поиск добродетельности»» автор обращается к проблеме «человек - государство», но в отличие от своих предшественников впервые в литературе наполняет идею патриотизма революционным содержанием. За раскрытием темы народа с нравственно-эстетических позиций, т.е. с точки зрения существующего добра и зла, где добро - это свобода, а зло - эксплуатация человека человеком и порожденный ею бесчеловечный строй царской России, стоит поиск потенциального патриота среди людей разных сословий. Примеры разных семей и разных человеческих отношений помогают читателю легко определить, за кем же должно быть будущее России. Своеобразной призмой этого поиска может служить его публицистическое произведение «Беседа о том, что есть сын Отечества».

Радищев подводит черту под идеей государственности, утверждая, что человек должен быть прежде всего сыном отечества (т.е. патриотом), проводя тождество между этим понятием и понятием «истинный человек». Хорошим сыном является тот человек, который следует вечным канонам бытия, данным от Бога.

Семейное воспитание как первооснова всей жизни человека и благосостояния всего общества дается родителями. Полагая, что семейное воспитание выше общественного, Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» приводит множество примеров взаимоотношений «отцов» и «детей», свидетельствующих о беспрекословном следовании детей «заповедям» отцов, которое, однако, не всегда гарантирует наличие духовного семейного единства, внутрен-

ней бесконфликтности. Ценности семей, с которыми читатель вместе с Путешественником встречаются, разные. Автора наряду с задачей исправления всего общества волнует проблема родительской ответственности за воспитание будущих граждан прежде всего с нравственных позиций.

Радищевскую мысль, громко звучащую в произведениях Древней Руси, которую можно сформулировать так: здоровье общества начинается со здоровья взаимоотношений «отцов» и «детей», дополняет тезис: Бог внутри семьи может сделать общество совершенным. Под Богом следует понимать нравственность, доброту, благородство по отношению к человеку вообще - то есть все то, о чем говорит Радищев в «Беседе». В «Путешествии» писатель показывает семьи, в которых живет Бог и в которых он отсутствует.

Мотив «отцы - дети» является структурообразующим элементом в целом ряде глав «Путешествия». В главе «Крестьцы» изображение взаимоотношений поколений заключает в себе потенцию конфликтности, снимаемую поучением отца, человека духовного, способного на приобщение своих детей к сакральному и соборному началу. Крестицкий дворянин, предлагая своим сыновьям «правила единожития и общежития», предостерегает их от греха, того возможного пути, который прошел блудный сын. Радищев поднимается на новую ступень в понимании евангельской притчи о блудном сыне: в притче и произведениях Древней Руси духовное единение наступает после прохождения «детьми» испытаний, грехопадения и раскаяния; в главе «Крестьцы» духовная связь поколений первостепенна. В данной авторской концепции — новизна в понимании вечной проблемы. Путешественник, устами которого говорит сам А.Н. Радищев, развивает мысль об отцовской ответственности перед обществом за поступки и деяния детей до их совершеннолетия, об ответственности перед Богом за семена добродетели, вложенные в детей.

Мотивы странствия, грехопадения, покаяния и возвращения, не вошедшие в структуру текста, функционально принадлежат миру героев, и присутствуют в структуре сюжета имплицитно.

Выбранные из «Путешествия из Петербурга в Москву» семейные ситуации помогают понять и раскрывают великое значение воспитания и духовного единения поколений для здоровья общества. Поэтому-то и названа отчизна «отчим домом» (единый корень со словом «отец»), и «сыновья» принадлежат не только своим родителям (родство по крови), но и родине, за ними - будущность.

Всем своим произведением А.Н. Радищев протестует против существующей безбожной государственной системы и одновременно бросает ей вызов. Дети в безбожной семье и безбожном государстве обречены быть блудными.

Параграф пятый - ««Наталья, боярская дочь» Н.М. Карамзина: модель «Чистота»». Автор данной модели концентрирует внимание читателя на морально-психологической стороне решения вопроса взаимоотношений поколений, предлагая заслуживающий подражания пример идеального человека, идеального государства, идеального государя. В произведении, которое продолжает древнерусские художественные традиции (например, житийной литературы,

воссоздавая древнерусскую святость), обнаруживаются как традиционно древнерусские мотивы, входящие в его структуру, так и мотивы-функции внутреннего слоя, принадлежащие структуре сюжета-архетипа: мотив «отцы - дети» как образ-метафора, мотивы своеволия «блудной дочери», ухода, вины, возвращения, покаяния.

Мотив «отцы - дети» основан на высокой нравственности обеих сторон: читателю открывается сложность душевной жизни ее основных героев - Натальи, боярина Матвея и Алексея.

Разрушив идиллию, созданную отцом, «блудная дочь» Наталья с Алексеем обретают в уединенном жилище посреди непроходимого леса собственную идиллию, но от отца не отчуждаются. С исчезновением дочери в сердце боярина Матвея поселились печаль, боль и тревога за судьбу родного дитя. Но отец не ставит в вину дочери ее поступки. Не гнев, а великодушие, смиренность и «чистое сердце» являются подосновой в его объяснении случившегося.

В повести Карамзина, с одной стороны, произошел в какой-то мере возврат к древнерусским традициям, в которых приоритет отдавался фамильной чести рода, верности государю и ориентации и полаганию на Бога; но с другой стороны, наряду с другими произведениями автора, вновь поднималась на высшую ступень ценность индивидуальности по ее внутренним качествам, а тонкое изображение различных психологических состояний героев, их чувственности и душевных порывов открывает новое поле деятельности для многих писателей последующих веков.

Сюжетная линия героини произведения развивалась по канве архетипи-ческого сюжета о блудном сыне, во многом повторяя его фабулу. Ее образ претерпел определенную трансформацию: Наталья не совершала греха в традиционном понимании этого слова, странствовала по стране вместе со своим возлюбленным и жила с осознанием вины перед брошенным ею отцом (дихотомия «блудная - праведная»).

Глава ГУ. «Трансформация сюжета о блудном сыне в русской литературе XIX - начала XX вв. Межтекстовые диалоги в реализации смыслового единства».

Мотивы «отцы — дети», «блудный сын», взаимообусловленные генетической информацией, приобретают в литературе XIX - XX вв. качественно иные характеристики. Тема отцов и детей наполняется конкретным историко-литературным содержанием, имеет наиболее сложный вид и рассматривается под углом зрения мотива «отцы - дети», приобретшего символическое значение. В попытках художественного осмысления современной действительности, обращаясь к книгам Священного Писания, особенно к Евангелиям как источнику нравственных и философских коллизий, писатели стремились высказать свое Слово о человеке, Боге и мире: например, Ф.М. Достоевский (в романах «Подросток», «Бесы», «Братья Карамазовы» мы также встречаемся как с трансформацией сюжета о блудном сыне, так и с трансформацией мотива блудного сына).

«Блудный сын» в концепции нового времени (эпохи XIX - начала XX в.) становится «бездомным скитальцем по родной стране», зачастую переживающим духовную драму. Человек - «заблудшая душа» - еще один модус образа блудного сына, выражающий отпадение от Бога; отпадает от своих корней «высшее общество», в чем проявляются структурные элементы архетипического сюжета о блудном сыне.

Рассмотрение архетипического сюжета о блудном сыне в движении эпохи XIX в. обнаруживает систему сюжетных модификаций со своей историей, созданной мыслями разных художников в самых разных жанрах. Система эта изменяется и изменения свои хранит в памяти. Внутрисистемный «структурный параллелизм» (Ю.М. Лотман) демонстрирует сближения и различия между разнородными текстами, скрепленными в единое целое. Творческое сознание (воля художника), производя логические операции некоторых исходных высказываний, выдает новые сообщения.

Сюжет о блудном сыне с генерализующим мотивом «отцы - дети» как символ продолжает во времени реализовываться в топологическом пространстве в своей инвариантной сущности, активно коррелируя с культурным и историческим контекстами и трансформируясь под их влиянием. И в литературе XIX - XX вв. мы продолжаем наблюдать его повторяемость, изменяемость, смысловые валентности, углубленный психологизм.

Новая эпоха в истории русской литературы есть новая семантическая ступень со своей концепцией мира и человека в нем, со своей философской системой и дополнительными измерениями. Как отмечает A.A. Звозников, в зеркале литературы XIX в. - начала XX в. отразились соблазн безбожия и сложные и порой трагические попытки возвращения к христианским истокам7. Соблазн безбожия сопрягается и с ощущением богооставленности - сиротства (особенно на рубеже веков). Под безбожием понимается сознательный отказ от Бога, под сиротством - вынужденное духовное одиночество. Однако вера в человека, способного достичь согласия с миром, природой, самим собой остается определяющей в литературе.

Новый этап развития литературы отличается резким возрастанием личностного начала и предлагает читателю образцы великолепного изображения индивидуальности в ее возвышенном, но чаще трагическом выражении. Своеволие индивидуальности, являясь одним из ключевых мотивов многих произведений, определяет дальнейшую судьбу человека. Волевое устремление - принцип существования личности - часто пресекается жизнью, вновь выдавая отрицательный результат - долю, участь.

Ю.М. Лотман, размышляя о метаязыке типологических описаний культуры8, предлагает модель сюжета в виде некоторой карты, разделенной морем. Герой из страны «внутренней» (внутреннего пространства), воплощающей практическую жизнь и замкнутое, а мы добавим, личностное, пространство,

Звозников A.A. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX в. Минск, 2001. С. 8.

8 Лотман Ю.М. О метаязыке типологических описаний культуры // Лотман Ю.М. История и типология культуры. СПб.: «Искусство-СПБ», 2002. С.469-483.

движется в пространство «внешнее», разомкнутое (государственную жизнь), нечто там приобретает и возвращается во внутреннее. Такой схеме соответствуют сюжеты русских народных сказок. Большинство сюжетов литературных произведений предполагает еще и различные утраты героями во внешнем пространстве. Модель евангельской притчи о блудном сыне, охватывающая универсальное множество элементов мира и являющаяся моделью культуры, есть сюжет утраты материального и одновременного обретения духовного. Обратный сюжет строится по иной формуле: герой приходит из внешнего пространства, несет ущерб и возвращается. Подобных сюжетных примеров в произведениях указанного периода не так много.

Художественные произведения XIX - XX вв. заключают в своей структуре потенциал стремления к автономности, замкнутости, с одной стороны, и стремление к взаимодействию с другими текстами, чему способствует смысл как главная искомая величина. Природу межтекстовых отношений объясняет открытый М.М. Бахтиным принцип диалога культур. Творческие пространства разных писателей «сходятся» и перекликаются внутренней, порой скрытой, од-нотемностью различных произведений (как в нашем случае) и выявляют межтекстовое единство и глубинные смыслы. Модификации архетипического сюжета в литературе XIX — начала XX вв. также содержат в себе инвариантную ситуацию выбора пути и выявляют эквивалентности структурных элементов текстов.

В первом параграфе «Дихотомия «блудный - праведный» в структуре романа A.C. Пушкина «Капитанская дочка»» рассматривается косвенное обращение A.C. Пушкина к архетипическому сюжету о блудном сыне. Авторское сознание реализует возможность трансформации главного образа притчи в образы неоднозначные, расширяющие спектр семантических значений слова «блудный», благодаря чему в текстах и возникает дихотомия «блудный - праведный».

В романе «Капитанская дочка» сверхличностная память культуры и личностная память дали мощный импульс творческому авторскому сознанию породить новый вариант текста. На основании особых законов сюжетосложения память отобрала некоторые мотивы из вечного репертуара литературы, трансформировав их и соединив в новую конструкцию. Авторское сознание создало «картину мира» текста, осознанно обратившись к истории крестьянского бунта под предводительством Пугачева и художественно воплотив ее в собственной концепции, и неосознанно (как проявление памяти культуры) воспроизведя библейский миф о блудном сыне. Отобранные мотивы смысловыми нитями тянутся и к целому ряду других текстов. Чужие тексты (архивные материалы, тексты устного народного поэтического творчества, библейские образы, произведения древнерусской литературы) оказались включенными (сознательно / бессознательно) в трансформированном виде в основной текст романа.

В диалогическом контексте своего времени человеческий поступок может быть понят как текст, представляющий смысловую позицию и систему мотивов. Так сюжетные линии Гриневых старшего и младшего с их человеческими

поступками ассоциативно отсылают к архетипическому сюжету. Роман «Капитанская дочка», в структуре своей содержащий мотив «отцы - дети» (а его наличие обязательно для идентификации генетической связи этих двух текстов: пушкинского и библейского), представляет собой один из многочисленных вариантов инвариантного сюжета, в котором евангельский образ трансформировался индивидуально-авторским сознанием в образ сына блудного и праведного одновременно. В перевернутом, театральном мире Гринев сохраняет свою праведность, не поддается искушениям Пугачева, связанным с подкупом с выгодой для обеих сторон, остается верным отцовским заповедям и своей государыне. Линию сюжета Гринева-праведника «отслеживает» сознание «внутреннее», которое следует за героем. Сознание «внешнее», принадлежащее Гриневу-старшему, формирует образ сына-грешника.

В положении грешника-праведника Петра Гринева и Машу спасает человечность, таящая в себе возможность глубоких исторических концепций, стирающая грани сословного разделения, объединяющая людей разных социальных групп в едином служении Отечеству Земному и Отечеству Небесному. Внесословная человеческая сущность способна разрешить семейные, социальные, политические конфликты. В финале произведения, благодаря человечности как высшему духовному критерию, истина открывается, доброе имя герою возвращается, торжествует справедливость, в семье восстанавливается гармония, главный герой («блудный / праведный» сын) обретает идиллию, добытую своими руками.

Второй параграф — «Трансформация «вечного текста» в повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба»: модель «Детоубийство»». Мотивный комплекс сюжета библейской притчи о блудном сыне изменяется в «Тарасе Бульбе» в вариант, выраженный в перевернутости, противоречивости, двойственности смыслов и образов, в невозвращении сыновей в отчий дом в силу трагичности финала, а в случае с Андрием - еще и в непокаянии.

Внутренний смысл произведения (от сюжета до внутренних качеств, характеристик персонажей и проблем) пропитан историчностью, атмосферой социального уклада. Перед читателем возникает не отвлеченная семейная ситуация, а ситуация, кодифицированная по правилам эпохи XV века и по правилам Запорожской Сечи с православной верой, товариществом и гульбой.

Читателю представлена модель Дома запорожцев не только с пространственным, но и моральным содержанием, обладающим особыми качествами. Феномен Дома - Запорожской Сечи определен пространством, ограниченным не самим собой, а «частным» существованием, замкнутым в себе, с одной стороны, с другой - значением похожести на Дом, его имитации - «как бы родительский дом» во главе с батькой-кошевым (люди «приходили сюда, как будто бы возвращаясь в свой собственный дом») со своей церковью. Церковь символизирует встречу человека с Богом, причастие его земной жизни к жизни бесконечной и виртуальное обретение небесной отчизны, потребность в которой, как истинного отеческого дома, испытывает каждый человек. Так парадигма товари-щеско-семейных отношений (кошевой - казаки — Запорожская Сечь - едино-

волие) перерастает в парадигму духовную (Отец Небесный - казаки - Дом Небесный - едино-душие).

По аналогии с библейским старшим сыном, Остап остался в границах принятого и утвержденного Тарасом Бульбой ценностно-смыслового поля, согласившись с традицией. Как библейский младший сын, Андрий, проявив своеволие (отказавшись от единоволия), выбирает другой жизненный вариант, ища в жизни «лучшего», ломая традиции Запорожской Сечи, пренебрегая нормами уготованной модели бытия, демонстрируя величие индивидуалистического «Я». Так возникает конфликт поколений. Так возникает конфликт средневекового «Мы» и индивидуалистического «Я» XIX века.

Библейский блудный сын, потерявший статус достойного сына, пройдя через символическую смерть и воскрешение, осознав свой грех, возвращается в новом духовном качестве и обретает собственный дом - храм души, которым стал для него дом Отца. Блудный сын Гоголя, потерявший родственные связи и отчизну, умерев символически и осиротев духовно, обречен на трагическое невозвращение, непрощение, невозможность покаяния и не-обретение.

В евангельской притче торжествует идеальное начало: сила Бога-отца — во всепрощении по отношению к кающемуся сыну. В повести Гоголя «Тарас Бульба» - трагическая невосстановимость идеального начала: карающая сила земного отца лишает сына шанса осознать свой грех.

Очередная сюжетная модель инварианта в актуальном сюжете романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», претерпевшая трансформацию, рассматривается в третьем параграфе «Проблема выбора путей и смены поколений в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети»: модель «Духовное одиночество»». В романе И.С. Тургенева архетипический сюжет о блудном сыне получил весьма своеобразное претворение. Тема искушения, традиционная для этого сюжета, осуществляется через мотив двойничества персонажей, идущий еще от произведений древнерусской литературы.

Базаров, без сомнения, является независимой, критикующей, протестующей личностью и изначально имеет внутреннюю установку обособленности. Он - личность незаурядная, выделяемая из всех не только новыми взглядами абсолютно на все, но и внешними данными — находится в ситуации социального одиночества в силу основного противоречия между его сознанием и жизнью, выламывается из общей картины мира. Он —человек с неопределенным будущим, человек, ищущий новые нормы общественного построения, обладатель латерального (нешаблонного) мышления, способного на новые, полезные для общества идеи, как свидетельство личностного потенциала. Простота и прямолинейность новых взглядов на вещи выражают огромный диапазон отрицания. Своими стремлениями, целями, идеями он поднимается над существующим обществом. Сталкиваясь с тайной человеческой индивидуальности, читатель оказывается перед необходимостью раскрыть эту тайну.

Мотив «отцы - дети» реализован через отношения: Евгений Базаров и Павел Петрович Кирсанов как антагонисты; Базаров и родители.

Базаров - блудный сын Бога-Отца, представляющий латеральную модель поведения. Автор показал трудности духовной борьбы со страстями, смертным грехом гордыни, духовные заблуждения, заблуждения разума и открытие героем в себе невидимого бытия (мира божественного присутствия в человеке). Но и это невидимое бытие Базаров пытается отвергнуть. Евгений Базаров в состоянии блудного сына находится большую часть своей сознательной жизни: через три года отсутствия в родительском доме, путешествия из Петербурга в Марьино, а затем в Никольское, со злобой в душе на себя (злоба как форма проявления скрытой любви, как полемика с добром, подспудно живущим в душе отрицателя) Евгений Базаров после всех событий (поединок с Павлом Петровичем, объяснение с Одинцовой (латеральная модель поведения в ситуации признания в любви обречена на неуспех)) отправляется в дом своих родителей в сопровождении Аркадия.

Базаров возвращается с целью навестить любящих родителей, отдать сыновний долг: душа тянется к ним, сердце любит их, но разум холоден, так как герой считает нужным прятать эту любовь под маской грубости (сентиментальность и искренность не вписываются в рамки его теории). В отличие от героини повести A.C. Пушкина «Станционный смотритель», в сюжете которой мотив «отцы - дети» структуро- и смыслообразующий, Базаров не испытывает чувства вины перед своими родителями (вина и глубокое переживание родятся в нем позже, в финале романа), он живет собой, в своем мире, который вдруг дал серьезную трещину.

В нарративе притчи блудный сын функционально - кающийся грешник, готовый на положение раба в доме отца. В романе Тургенева функционально все наоборот: не сын, а родители боготворят единственного сына, готовы угождать во всем. Но Базаров, убегая от Одинцовой и пытаясь убежать от самого себя, не находит в отчем доме душевного покоя, не заполняет новыми чувствами внутреннюю душевную пустоту, не обретает духовного единства с родителями.

Душевная / духовная пустота приводят к тотальному неуспеху (одиночество в дружбе, в любви и одиночество идеологическое тому подтверждение) и осознанию нереализованное™ своего предназначения. Поэтому возвращение в родительский дом и гибель от случайного пореза являются закономерностью. Такова цепочка трагических событий в сюжете романа, раскрывающих судьбу блудного сына - Евгения Базарова.

Диссоциация связана с выпадением из структуры фабулы произведения мотива покаяния. Смысловое приращение раскрывается через мотив «смиренного кладбища» - последнего пристанища человека, обители, которая дает вечное успокоение и смирение с собой и с природой.

Параграф четвертый — «Интертекстуальные переплетения в повести А.П. Чехова «Черный монах»». К древнерусским традициям, евангельскому сюжету о блудном сыне, теме судьбы и двойничества, житию святого Антония и повестям XVII века тянутся смысловые, нити повести А.П. Чехова «Черный монах», что подтверждает уникальность чеховского текста, обновление традиций, наполнение их новым смыслом, и целостность литературного процесса.

Механизм проявления творческой памяти в обращении писателя к мифологическому наследию рождает новый механизм собственных мифотворческих построений, усиленных актуальными представлениями-концепциями. Явления сверхличностной памяти образуют широчайшую область разного рода текстуальных перекличек. Интертекстуальные переплетения в повести осуществляются как на уровне аллюзий, реминисценций, так и на уровне актуализации читательским сознанием межтекстовых связей, «полигенетичности» текста, мифологической закодированности (коды в конкретном чеховском произведении присутствуют имплицитно). В чеховском рассказе / повести периода творческой зрелости обнаруживаются:

1) созвучие с библейским притчевым сюжетом о блудном сыне (по мнению А.П. Чудакова, рассказ уходит своими корнями в культурно-историческую память притчевой традиции), библейской легендой о грехопадении первых людей, средневековым сюжетом о договоре человека с дьяволом, в которых отмечается реактуализация отдельных мотивов;

2) художественная связь с житием святого Антония, образ дьявола из которого стал прототипом Черного монаха;

3) структурно-художественная и жанровая общность с древнерусскими «Повестью о Горе-Злочастии» и «Повестью о Савве Грудцыне», последний из которых стоял у истоков романного жанра (в «Черном монахе» очевиден сюжет, характерный для целого романа).

Переплетение текстов произошло и на уровне мотивов блудного сына, ухода, странствия, грехопадения, возвращения / не-возвращения, отчуждения / отпадения от миропорядка, неправедного партнерства с инфернальным помощником-вредителем, минуя сознание их носителей, представляя собой в типологическом смысле вариативные модели и составляя парадигматический ряд.

Благодаря генерации нового смысла в новом структурном варианте производится (бессознательно) трансформация первоначального содержания, исключающая ряд мотивов из первоначального варианта, и рождается модификация формы.

В повести Чехова обозначены моменты возвращения блудного сына, Коврина, в родительский дом (дом опекуна Песоцкого) и ухода, в отдельном биографическом отрезке героев акцентированно передана конфликтность ситуации. Возвращение фиксируется осознанием и потребностью в родственных отношениях.

Жизнь блудного Коврина вне дома, человека наслаждающегося, но уставшего, с «блуждающим» рассудком, несет отпечаток греховности как результат подверженности соблазнам и искушениям. Пристрастие магистра к вину и сигарам по приезду в Борисовку с целью поправить здоровье сохраняет прежнюю функциональность образа блудного сына. Мотив грехопадения сопрягается с мотивом неосознанного отчуждения от мира (уединение в родовом имении Ковринка предшествует приезду чеховского героя к Песоцким и свидетельствует о начале душевной болезни) и хронологически последовательно с осознанным отчуждением от семьи. Мотив духовного блуждания в дебрях своего

сознания подкрепляется образом блуждающего в пространстве и времени черного монаха, персонифицированной греховной части сознания личности Ков-рина, страдающего манией величия. Персонифицированная судьба стала для Коврина той неведомой силой, которая произвела колоссальные разрушения в его жизни и в жизни его близких.

Мотивы судьбы, двойничества и болезни - точки сближения чеховской повести и с древнерусскими повестями («Повестью о Горе-Злочастии» и «Повестью о Савве Грудцыне»).

«Бесовское» безумие как одержимость демоническим духом перед смертью трансформируется в безумие «священное» как приобщение к божественной истине.

Мифологическое пространство повести содержит богатый потенциал неоднозначных трактовок одного и того же произведения, а значит, и возможность сотворчества, диалога с читателем, диалога с мифом. Использование сюжетов и образов библейской мифологии, древнерусской литературы приводит к созданию особого смыслового пространства и способствует расширению содержания, углублению психологического пласта текста, активизирует процесс смыслопорождения.

Активирование христианских мотивов и сюжетов создает в чеховском тексте сеть интертекстуальных эквивалентностей - сходств и контрастов, касающихся различных тематических единиц: персонажей, ситуаций и действий, непрестанно повторяющихся во все исторические времена.

В пятом параграфе «Моделирование вариантов сюжета-архетипа авторским сознанием A.C. Пушкина и JI.H. Андреева в диалоге эпох («Станционный смотритель» и «Молчание») исследуются варианты «отдаления» от идеальности в разрешении конфликта поколений, усиления его остроты. Первоначальный текст в них не стерся, не потерял содержащуюся в нем информацию, а сохранил культурную активность порождать новую информацию. Интерпретации библейского сюжета органично вошли в творения Пушкина и Андреева. С точки зрения структурной соотнесенности «переплетение» текстов произошло на уровне мотивов ухода, падения и возвращения «блудных» дочерей, однако внимание авторов в большей степени сосредоточено на образах отцов — Вырине и о. Игнатии. Их истории также проходят по канве притчи, с ней не сливаясь, представляя собой психологически более сложные варианты.

Мотив блудного сына, легко «прочитываемый» читательским сознанием в произведениях, стал точкой притяжения двух текстов. Оживляя сакральный смысл притчи — неизбежность возвращения к истоку, к Богу-Отцу, через падение, искупление, — Пушкин убеждает читателя в неизменности и неотвратимости нравственного закона. Андреев же в рассказе представляет обостренное осознание необходимости возвращения и одновременно невозможность его осуществления. Невозможным становится внутреннее (психологическое) возвращение его героини к истоку. Объяснением такому положению вещей служит исторический контекст произведений. Разным эпохам создания текстов свойствен катастрофизм социальной действительности.

Также точками пересечения стали: традиционная для русской классики и для творчества Пушкина тема маленького человека (гуманистическая направленность творчества Андреева — в сочувствии и сострадании маленькому человеку); единство проблематики (конфликт «отцов» и «детей»), уходящей своими корнями в мифологию; совпадающие мотивные комплексы; актуализация единой идейной основы; топика произведений.

В создании истории собственной жизни выбор детей и его последствия имеют разную первопричину: в «Станционном смотрителе» выбор как проявление своеволия обусловлен жизнью героини при дороге, встречами и расставаниями, тягой молодости в большой мир; в «Молчании» - внутренней отгороженностью персонажей друг от друга, одиночеством, уединённостью сознания героини, отсутствием духовного родства.

Таким образом, можно говорить о перекличках этих текстов как на уровне мотивов («отцы-дети», уход, возвращение, покаяние, блуждание, вина, тайна), пространственных доминант (город - дом - кладбище), так и на уровне перекрестного функционального созвучия образов: Дуня - Вера («блудные» дочери с точки зрения сознания их отцов, мотив грехопадения), Дуня - о. Игнатий (сцены покаяния-исповеди на могилах, мотив вины), Самсон Вырин - Вера (пророчество о горькой судьбе, доле, мотив гибели), Самсон Вырин - о. Игнатий (пустой дом, пустота духовная, мотив одиночества, потери родственных связей). Но если у Пушкина источник трагического - в самой природе человека (трагическое восприятие мира - черта маленького человека в литературе XIX века), то у Андреева трагичны и проблематичны само бытие и человек в нем.

В параграфе шестом — «Сюжетообразующие парадигмы в ранних рассказах Л.Н. Андреева «В темную даль», «Мысль»: модели «Символическое отцеубийство» и «Интеллектуальное блуждание»» - Л.Н. Андреев зримо и выпукло изобразил тревожную жизнь начала века, показал с огромной художественной силой и пронзительностью человека в крайних жизненно-психологических ситуациях, парадоксы бытия и сознания. При сюжетообра-зующей роли парадигм («утрата - потеря», «комната - дом - мир», «тревога -опасность - беда - страх», «любовь - равнодушие - ненависть», «абсолютное одиночество - одиночество в толпе - вынужденное одиночество», «потерянность - заблуждение», «мир сознания - о-сознание себя и мира») и сквозных мотивов (раскаяния (покаяния) и утраты, ухода и возвращения, вины и осуждения, невысказанного / высказанного слова, потерянности в пространстве и блуждания) для писателя важен не только сюжет (он - средство), а прежде всего атмосфера, в которой живут герои, их душевный мир, не столько социальное, сколько психологическое. В молчании, недоговоренности, неизвестности (в какую «темную даль» отправляется герой, почему уходит из жизни Вера, умен или безумен Керженцев?) - простор и для читательского творчества и неразрешимость загадки личности мыслящего человека, извечных тайн бытия. Блудными с разным семантическим наполнением являются герои этих произведений - Николай, Керженцев.

Седьмой параграф - ««Точка зрения» героя-нарратора в стихотворении В. Брюсова «Блудный сын»» рассматривает слияние текста персонажа с текстом нарратора, что является характерным для многих лирических произведений. Единственная «точка зрения» в стихотворении репрезентирует субъектные переживания и отражает духовный опыт лирического героя - блудного сына - как свидетельство изменения его состояния. Первичным объектом для моделирования сюжетно-фабульной структуры лирического произведения, в котором есть внутренняя сюжетность, стала мифологическая модель с закодированными смыслами.

Принцип эквивалентности структурных элементов позволяет обнаружить в брюсовском тексте обязательный для художественного высказывания смысловой прирост к тексту-первооснове.

Интертекстуальные связи объединяют в единое целое три текста: библейскую притчу о блудном сыне, стихотворение A.C. Пушкина «Воспоминания в Царском Селе» (строчка из которого - эпиграф к стихотворению «Блудный сын») и новый, рожденный авторской интенцией В. Брюсова, — все они имеют в своей структуре мотив блудного сына, «продвигающий» повествование и определяющий перспективу событийного развития действия.

Новая оболочка архетипического сюжета репрезентирует рефлективное осознание собственной жизни через исповедальное слово. Обязательной составляющей структуры исповедального текста выступает мотив грехопадения.

Интерференция текстов позволяет интерпретатору находить в них ключи для дешифровки смыслов, заложенных в стихотворении Брюсова, в котором, в отличие от эпического текста притчи, присутствует единственная «точка зрения» на события — «точка зрения» лирического героя, отражающая сознание лирического субъекта-нарратора.

Параграф восьмой - «Сотворение новой реальности в «Стихах к сыну» М.И. Цветаевой». Индивидуально-авторское сознание М. И. Цветаевой в цикле стихотворений, адресованных сыну, моделирует сюжет возможной его судьбы. Сюжетность лирического произведения как художественная реальность отражает рефлексию лирической героини, а поток ее сознания оценивает события биографического прошлого и настоящего, пытается нарисовать желаемое будущее. Смысловыми нитями переплетаются в тексте история семьи, история России, мифология, мировая и русская культура, что представлено в образной системе произведения.

«Стихи к сыну» продиктованы глубокой внутренней потребностью воссоединиться с Родиной, вернуть Родину сыну, стремящемуся в Советскую Россию, воспринимающему ее вслед за сестрой Ариадной страной-идеалом.

Намеченный в желаниях лирической героини (блудной дочери по отношению к своему отечеству) мотив возвращения на родину сопрягается в цикле с сюжетом о блудном сыне, отправные точки которого — смысловые координаты - позволяют индивидуально-авторские импликативы обнажить и интерпретировать.

В центре структурно-художественной системы произведения — не сын, творящий собственную биографию, а мать, вершащая судьбу сына, дающая импульс для создания сыновней собственной биографии.

В параграфе девятом «Межтекстовый диалог в поэме Н.С. Гумилева «Блудный сын»» предлагается анализ лирического произведения Н.С. Гумилева «Блудный сын», отражающего переосмысление автором содержательного потенциала известной евангельской притчи. В диалоге поэмы с текстом притчи трансформации подвергается сюжет и отдельные образы. Событийность представлена открытым сознанием лирического героя, который является автобиографическим и автопсихологическим. «Текстуальный диалогизм» есть спор художника слова с предшествующей культурной традицией и актуализация новых смыслов.

Лирический повествовательный текст Гумилева частично реализует первоначальную модель, а частично отклоняется от нее.

В поэме трансформации подвергся как сюжет, так и ключевые фабульные мотивы. Структурно значимыми для создателя становятся отдельные семантические единицы инварианта. Новая событийная модель заключает в себе набор ее составляющих, отражающий как трансформацию архетипического сюжета, так и диссоциацию первоначального мотивного комплекса:

- меняется семантика мотива ухода из дома, цель ухода гумилевского героя - возвышенная;

- грех блудного сына не несет в себе разрушительную силу;

- в структуре произведения отсутствует мотив покаяния (есть покаяние как намерение);

- образ старшего сына заменен на образ сестры, пир — на намерение свадьбы, в структуре произведения отмечается смысловой прирост, связанный с образом невесты;

- отец ожидает сына-победителя, а не сына-грешника.

Учитывая жанровую принадлежность произведения, являющегося поэтическим воплощением евангельской притчи, необходимо отметить, что сюжетность / событийность в поэме репрезентирована открытым сознанием лирического героя, сознанием субъекта речи, организующего произведение, место-именно оформленного, сознанием, отражающим неповторимый душевный опыт.

Заключение подводит основные итоги исследования истории «блудного сына» в движении эпох.

Типологический взгляд на литературу предшествующих эпох проявил, как повторяется и трансформируется сюжет-архетип о блудном сыне, какие лики имеет образ блудного сына в литературном процессе. Типологический и ис-торико-генетический подходы, необходимые при изучении близких и современных явлений в не меньшей степени, чем далеких и необычных, позволили понять закономерности, традиции, различия и утвердили в мысли о существующем генотипе художественных произведений и системе сюжетных модификаций.

В разделе «Приложения» - четыре приложения, сопровождающие основной текст диссертационного исследования: Приложение 1. Механизм порождения сюжетных модификаций; Приложение 2. Схема парадигмы художественных произведений русской литературы, содержащих в своей структуре мотив «отцы - дети» (модификации архетипического сюжета о блудном сыне); Приложение 3. Пример трансформации сюжета-архетипа в «Житии Феодосия Печерского»; Приложение 4. Характер трансформации текста-матрицы (сюжета-архетипа о блудном сыне) в произведениях русской литературы, содержащих мотив «отцы — дети».

ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНЫ В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ:

Монографии:

1. Радь, Э. А. Память творчества русских писателей : Мифопоэтика, интертекстуальность, межтекстовые связи : монография / Э. А. Радь. Уфа : Гилем, 2010. 200 с. (12,5 п. л.). ISBN 978-5-7501-1194-7

2. Радь, Э. А. История «блудного сына» в русской литературе : модификации архетипического сюжета в движении эпох : монография / Э. А. Радь. М. : ФЛИНТА : Наука, 2014. 278 с. (16,6 п. л.). ISBN 978-5-9765-1826-1 (Флинта), ISBN 978-5-02-038539-9 (Наука)

Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК:

3. Радь, Э. А. Механизм порождения сюжетных модификаций (на примере сюжета о блудном сыне) / Э. А. Радь // Вестник ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. 2011. № 1. С. 60-64. ISSN 1814-2958. Режим доступа: jour.vsu.ru/edition/journals/vestnik_filology/201 l_l_vestnik.pdf

4. Радь, Э.А. Моделирование вариантов сюжета-архетипа о блудном сыне авторским сознанием A.C. Пушкина и Л.Н. Андреева в диалоге эпох // Вестник ТГУ, октябрь 2011, № 351. - С. 39-42. ISSN 1561-7793. Режим доступа: vestnik.tsu.ru/vestnik/archive/134-351 -oktjabr-2011 .html

5. Радь, Э. А. Модификации сюжета о блудном сыне в древнерусской литературе. Статья 1 / Э. А. Радь // Вестник ВГУ. Серия : Филология. Журналистика. 2011. № 2. С. 94-99. ISSN 1814-2958. Режим доступа: jour.vsu.ru/edition/journals/vestnik_filology/2011_2_vestnik.pdf

6. Радь, Э. А. Комедия Д.И. Фонвизина «Бригадир» : Диалог времени и вечности / Э. А. Радь // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. 2012. Т. 14, № 2. С. 217-222. ISSN 1990-5378. Режим доступа: http://www.ssc.smr.ru/media/journals/izvestia/2012/2012_2_217_222.pdf

7. Радь, Э. А. Модификации сюжета о блудном сыне в древнерусской литературе. Статья 2 / Э. А. Радь // Вестник ВГУ. Серия : Филология. Журналистика. 2012. № 1. С. 95-102. ISSN 1814-2958. Режим доступа: http://jour.vsu.ru/edition/journals/vestnik_filology/2012_l_vestnik.pdf

8. Радь, Э. А. Интертекстуальные переплетения в повести А.П. Чехова «Черный монах» / Э. А. Радь // Вестник ВГУ. Серия : Филология. Журналистика.

2012. № 2. С.79-84. ISSN 1814-2958. Режим доступа:

http://j our. vsu.ru/edition/j ournals/vestnik_filology/2012_2_vestnik.pdf

9. Радь, Э. А. Сюжетообразующие парадигмы в ранних рассказах Л.Н. Андреева / Э. А. Радь // Вопросы филологии. 2012. № 40. С.64-71. ISSN 15621391

10. Радь, Э. А. Система эквивалентностей «Слова о полку Игореве» и евангельской притчи о блудном сыне / Э. А. Радь // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов : Грамота, 2013. № 5 (23), Ч. 2. С. 172-175. ISSN 1997-2911. Режим доступа: www.gramota.net/materials/2/2013/5-2/45.html

11.Радь, Э. А. Автор - нарратор - герой в стихотворении В. Брюсова «Блудный сын» / Э. А. Радь // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов : Грамота, 2013. № 7 (25), Ч. 1. С. 168-170. ISSN 1997-2911. Режим доступа: www.gramota.net/materials/2/2013/7-1/47.html

12.Радь, Э. А. Сотворение новой реальности в «Стихах к сыну» М.И. Цветаевой / Э. А. Радь // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов : Грамота, 2013. № 12 (30), Ч. 2. С.176-178. ISSN 1997-2911. Режим доступа: www.gramota.net/materials/2/2013/12-2/46.html

13.Радь, Э. А. Вариативность сюжета о блудном сыне в русской литературе XVIII века / Э. А. Радь // Вестник Удмуртского университета. Серия История. Филология. Ижевск : Изд-во УдГУ, 2013. Вып. 4. С. 3-8. ISSN 19998597 (Online), ISSN 1810-5505 (Print). Режим доступа: http://vestnik.udsu.ru/2013/2013-054/vuu_13_054_01.pdf

14.Радь, Э. А. Притча о блудном сыне: христианский канонический метасюжет и литературное творчество / Э. А. Радь // Фундаментальные исследования.

2013. № 11 (Ч. 3). С.598-604. ISSN 1812-7339. Режим доступа: http://www.rae.rU/fs/pdf/2013/l 1-3/33172.pdf

15.Радь, Э. А. Дихотомия «тело - душа» в поэме М. Цветаевой «Автобус» / Э. А. Радь, С. Р. Мокшина // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов : Грамота, 2014. № 1 (31), Ч. 2. С. 169-173. ISSN 1997-2911. Режим доступа: www.gramota.net/materials/2/2014/l-2/47.html

16.Радь, Э. А. Дихотомия «блудный - праведный» в структуре произведений A.C. Пушкина «Метель» и «Капитанская дочка» / Э. А. Радь // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов : Грамота, 2014. № 2 (32), Ч. 1. С. 145-148. ISSN 1997-2911. Режим доступа: www.gramota.net/materials/2/2014/2-1/39.html

17.Радь, Э. А. Межтекстовый диалог в поэме Н.С. Гумилева «Блудный сын» / Э. А. Радь // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов : Грамота, 2014. № 3 (33), Ч. I. С. 144-146. ISSN 1997-2911. Режим доступа: http://www.gramota.net/articles/issn_1997-2911_2013_12-2_46.pdf

Публикации в сборниках материалов всесоюзных, всероссийских и международных конференций

18.Акбашева (Радь), Э. А. Конфликт поколений и ситуация выбора в биографических сюжетах (в исследовании студентов педагогического колледжа) / Э. А. Радь // Современные технологии в организации учебно-воспитательного процесса в вузе и школе : сб. материалов регион, научно-практич. конф. 25-26 марта 1998 г. Стерлитамак : СГПИ, 1998. Ч. 2. С. 7478.

19.Акбашева (Радь), Э. А. Архетип блудного сына в произведениях A.C. Пушкина / Э. А. Радь // «Два века с Пушкиным» : материалы Всерос. научно-практич. конф. 17-18 февраля 1999 г. Оренбург : ОГПУ, 1999. Ч. 1. С.72-78.

20.Радь, Э. А. Идиллия и странствие в повести A.C. Пушкина «Станционный смотритель» / Э. А. Радь // A.C. Пушкин и культура : тезисы междунар. конф., посвященной 200-летию со дня рождения. Самара, 1999. С. 10-11.

21.Радь, Э. А. Проблема выбора путей и смены поколений в творчестве И.С. Тургенева / Э. А. Радь // Христианство и культура : материалы конференций, посвященных 2000-летию Христианства. Самара : Изд-во СамГПУ, 2000. С.96-113.

22.Радь, Э. А. Парадигмы рассказа JI.H. Андреева «В темную даль» / Э. А. Радь // Русский язык и литература рубежа XX-XXI веков : специфика функционирования : Всерос. науч. конф. языковедов и литературоведов (5-7 мая 2005 года). Самара : Изд-во СГПУ, 2005. С. 596-600.

23.Радь, Э.А. Психологизм в трагедиях А.П. Сумарокова (мотивы сердца и страдания) / Э. А. Радь // Антропологическая парадигма лингвистики и проблемы лингвокультурологии : материалы Всерос. науч. конф. с междунар. участием. 14 октября 2005 г., Стерлитамакская гос. пед. академия (Респ. Башкортостан) / отв. ред. Н.В. Пятаева : в 2 т. Стерлитамак : СГПА, 2006. Т. 1.С. 212-216.

24.Радь, Э. А. Многоликое одиночество героев как отражение проблемы «отцов» и «детей» в рассказе JI. Андреева «Молчание» / Э. А. Радь // Корма-новские чтения : материалы Межвуз. конф. (Ижевск, апрель, 2006) / сост. Н. С. Изместьева, Д. И. Черашняя. Ижевск, 2006. Вып. 6. С. 168-172.

25.Радь, Э. А. Философское и психологическое содержание памятника древнерусской литературы («Слово Даниила Заточника») / Э. А. Радь // Бочкарев-ские чтения : материалы XXX Зональной конф. литературоведов Поволжья 6-8 апреля 2006 года. Самара : Изд-во СГПУ, 2006. Т. 1. С. 121-128.

26.Радь, Э. А. Традиции древнерусской литературы в повести А.П. Чехова «Черный монах» / Э. А. Радь, И. В. Ивашина // Материалы XXXI Зональной конф. литературоведов Поволжья : в 3 ч. Елабуга : Изд-во ЕГПУ, 2008. Ч. 1.С. 240-245.

27.Радь, Э. А. Честь и бесчестие «отцов» и «детей» в комедии Д.И. Фонвизина «Бригадир» / Э. А. Радь // Пятая междунар. научно-практич. конф. «Проблемы изучения русской литературы XVIII века», поев. 60-летию профессо-

ра Олега Михайловича Бураика и 30-летию его научной деятельности. Октябрь 2011 г. Самара, 2011. С. 140-147.

28.Радь, Э. А. Домострой XVI века : форма и содержание идеальной жизни / Э. А. Радь // Гуманитарные науки в XXI веке : материалы IV Междунар. науч-но-практич. конф. (30.09.2011). М. : Изд-во «Спутник +», 2011. С. 17-24.

29.Радь, Э. А. Трансформация «вечного» текста в творчестве Н.В. Гоголя / Э. А. Радь // Теоретические и методические аспекты изучения литературы. Вторые Качуринские чтения : сб. материалов Всерос. (с междунар. участием) научно-практич. конф., Республика Башкортостан, г. Стерлитамак, 18 мая 2012 г. / отв. ред. А. С. Акбашева : в 2 ч. Стерлитамак : СГПА им. Зай-наб Биишевой, 2012. Ч. 2. С. 46-54.

30.Радь, Э. А. «Тарас Бульба» Н.В. Гоголя : трансформация «вечного текста» / Э. А. Радь // Дни науки - 2012 : материалы VIII Междунар. научно-практич. конф. Прага, 2012. С. 35-41.

31.Радь, Э. А. «Точка зрения» героя-нарратора в стихотворении В. Брюсова «Блудный сын» / Э. А. Радь // lst Conférence «Science progress in European countries: new concepts and modem solutions». March 28, 2013. Stuttgart, Germany. Штуттгарт, 2013. С. 141-142.

32.Радь, Э. А. Структурный анализ притчи о блудном сыне : уровни нарратива / Э. А. Радь // Диалог традиций и инноваций в условиях трансформации общества и культуры: Сб. научных статей и методических рекомендаций по материалам I Международного форума словесников (19 - 20 октября 2012 г., Санкт-Петербург). СПб.: ООО "Книжный Дом", 2014. С.238-245.

33.Радь, Э. А. Дихотомия «блудный - праведный» в романе А.С. Пушкина «Капитанская дочка» / Э. А. Радь // Четвертые Измайловские чтения, посвященные 180-летию приезда в г. Оренбург А.С. Пушкина. Оренбург : Изд-во ОГПУ, 2013. С. 203-206.

Учебно-методические материалы

34.Радь, Э. А. Трансформация сюжета о блудном сыне в произведениях русской литературы : учебное пособие по спецкурсу для студентов филол. факультетов вузов. Стерлитамак ; Самара : Изд-во СГПИ, 2003. 167с.

35.Радь, Э. А. Методические указания к изучению бытовых повестей XVII века (из курса истории древнерусской литературы) / Э. А. Радь // Сотворчество учителя и ученика : сб. научно-методич. материалов / под общ. ред. И. Е. Карпухина ; отв. ред. А. С. Акбашева. Стерлитамак : Изд-во СГПИ, 2004. С. 130-137.

36.Радь, Э. А. Притча о блудном сыне в русской литературе : учебное пособие / Э. А. Радь. Стерлитамак ; Самара, 2006. 185 с.

37.Радь, Э. А. Кризис бытия и сознания в ранних рассказах JI.H. Андреева / Э. А. Радь // Русская литература XX века : учебное пособие. Уфа : Гилем ; Стерлитамак : СГПА им. Зайнаб Биишевой, 2009. С. 56-75.

Публикации в других изданиях

38.Акбашева (Радь), Э. А. Конфликт поколений и ситуация выбора в биографических сюжетах (на примере произведений древнерусской литературы) : рукопись / Э. А. Радь. Деп. в ИНИОН РАН 15.03.99 г. № 54405. 19 с.

39.Радь, Э.А. Проблема выбора путей и смены поколений в творчестве A.C. Пушкина и И.С. Тургенева // Проблемы изучения и преподавания филологических наук. Сб. материалов. В 4-х частях. Ч.З. - Стерлитамак: СГПИ,

1999.-С.63-67.

40. Радь, Э. А. Изучение проблемы «отцов» и «детей» в творчестве Симеона Полоцкого / Э. А. Радь // Актуальные проблемы изучения и преподавания литературы в вузе и школе : межвуз. сб. науч. тр. Самара : Изд-во СамГПУ,

2000. С. 135-145.

41.Радь, Э. А. «Моление Даниила Заточника» сквозь призму проблемы «отцов» и «детей» / Э. А. Радь // Ученые записки Стерлитамакского госпединститута и СФ АН РБ (Лингвистика. Литературоведение). Стерлитамак : СГПИ, 2002. С. 175-179.

42.Радь, Э. А. Художественное воплощение проблемы «семья-общество» в «Путешествии из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева / Э. А. Радь // Проблемы изучения русской литературы XVIII века : межвуз. сб. науч. тр. Самара : Изд-во СамГПУ, 2003. Вып. 10. С. 211-222.

43.Радь, Э. А. Концепция личности человека в исторической повести Н.М. Карамзина / Э. А. Радь // Актуальные проблемы социогуманитарного знания : сб. науч. тр. кафедры философии МГПУ. М. : «Прометей», 2004. Вып. 27. С. 142-151.

44.Радь, Э. А. Трансформация сюжета о блудном сыне в творчестве Л. Андреева / Э. А. Радь // Актуальные проблемы социогуманитарного знания : сб. науч. тр. М.: «Прометей», 2005. Вып. 31. С. 233-238.

45.Радь, Э. А. Древнерусская художественная традиция в творчестве Н.М. Карамзина / Э. А. Радь // Проблемы изучения русской литературы XVIII века : межвуз. сб. науч. тр. Самара : Изд-во «НТЦ», 2005. Вып. 11. С. 152-162.

46.Радь, Э. А. Мудрость Даниила Заточника / Э. А. Радь // Актуальные проблемы социогуманитарного знания : сб. науч. тр. кафедры философии МПГУ. М.: «Прометей», 2006. Вып. 35. С. 210-215.

47.Радь, Э. А. Идеология и психологизм в трагедии А. Сумарокова «Синав и Трувор» / Э. А. Радь // Проблемы изучения русской литературы XVIII века : межвуз. сб. науч. тр. Самара: Изд-во «НТЦ», 2006. Вып. 12. С. 98- 105.

48.Радь, Э. А. «Повесть о купце» : художественное своеобразие и общность с бытовыми повестями XVII века / Э. А. Радь // Труды Стерлитамакского филиала Академии наук Республики Башкортостан. Серия «Филологические науки» / отв. ред. И.Е. Карпухин. Уфа : Гилем, 2006. Вып. 3. С. 88-92.

49.Радь, Э. А. Ситуация открытия истины в поздних рассказах А.П. Чехова / Э. А. Радь // Проблемы образотворчества и смыслопорождения в словесном

искусстве : сб. ст. к 80-летию проф. В.А. Зарецкого. Стерлитамак, 2008. С. 261-270.

50.Радь, Э. А. Аититетичиость миров сознания и бытия в повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» / Э. А. Радь // Гоголевский сборник. СПб. ; Самара, 2009. Вып. 3. С. 30-38.

51. Радь, Э. А. Характер функций Черного монаха в одноименной повести А.П. Чехова / Э. А. Радь // Труды Стерлитамакского филиала АН РБ. Серия «Филологические науки» / отв. ред. И.Е. Карпухин. Уфа : АН РБ, Гилем, 2010. Вып. 4. С. 181-185.

52. Радь, Э. А. Архетипический сюжет и сюжетообразующий мотив «отцы -дети» в «Слове и полку Игореве» / Э. А. Радь // «Любить дело в себе...»: Книга Памяти профессора В.А. Зарецкого : воспоминания, материалы личного архива, статьи / ред.-сост. А. С. Акбашева. Стерлитамак : СФ БГУ, 2013. С. 473-478.

Подписано в печать 05.06.2014. Формат 60x84 'Л6- Бумага офсетная. Гарнитура Times. Печать цифровая. Объем 3.0 печ. л. Тираж 120 экз. Заказ № 94-Т

Типография СГУ г. Саратов, ул. Б. Казачья 112а

тел.: (845-2) 27-33-85

Текст диссертации на тему "История "блудного сына" в русской литературе: модификации архетипического сюжета в движении эпох"

ФГБОУ ВПО

«Поволжская государственная социально-гуманитарная академия»

На правах рукописи

05201 451407 РАДЬ ЭЛЬЗА АНИСОВНА

ИСТОРИЯ «БЛУДНОГО СЫНА» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: МОДИФИКАЦИИ АРХЕТИПИЧЕСКОГО СЮЖЕТА В ДВИЖЕНИИ ЭПОХ

Специальность 10.01.01 - Русская литература

Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор Кривонос Владислав Шаевич

Саратов - 2014

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ.................................................................................................................5

ГЛАВА I. ХРИСТИАНСКИЙ КАНОНИЧЕСКИЙ МЕТАСЮЖЕТ И ЛИТЕРАТУРНОЕ ТВОРЧЕСТВО

1.1. Мифологический сюжет-архетип о блудном сыне как отражение конфликта поколений: уровни нарратива, внутритекстовые диалоги................25

1.2. Теория сюжетных модификаций и литературное творчество в типологическом освещении. «Межтекстовое единство» как явление литературы.................................................................................................................39

ГЛАВА II. МОДИФИКАЦИИ СЮЖЕТА О БЛУДНОМ СЫНЕ В ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ................................................................58

2.1. «Грешная» мать в «Житии Феодосия Печерского»:

модель «Перевернутость»........................................................................................68

2.2. Система эквивалентностей «Слова о полку Игореве»

и евангельской притчи о блудном сыне: модель «Тщеславие»...........................73

2.3. Мудрый сын в «Молении Даниила Заточника»:

модель «Преданность»..............................................................................................79

2.4. «Домострой» и повести XVII века: модели «Моральное высшее», «Договор с дьяволом», «Невозвращение», «Договор с ангелом»........................86

2.5. «Комидия притчи о блуднем сыне» Симеона Полоцкого:

модель «Скиталец»..................................................................................................114

ГЛАВА III. ВАРИАТИВНОСТЬ УНИВЕРСАЛЬНОЙ МОДЕЛИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVIII ВЕКА.......................................................129

3.1. Произведения петровского времени («Гистории»: модель «Путешественник», трагедокомедия Феофана Прокоповича «Владимир»: модель «Призыв»)...................................................................................................135

3.2. Трагедия А.П. Сумарокова «Синав и Трувор»:

модель «Трагическая дилемма».............................................................................142

3.3. Комедия Д.И. Фонвизина «Бригадир»:

модель «Духовная пустота»...................................................................................153

3.4. «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева:

модель «Поиск добродетельности».......................................................................160

3.5. «Наталья, боярская дочь» Н.М. Карамзина:

модель «Чистота»....................................................................................................172

ГЛАВА IV. ТРАНСФОРМАЦИЯ СЮЖЕТА О БЛУДНОМ СЫНЕ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX - НАЧАЛА XX ВВ. МЕЖТЕКСТОВЫЕ ДИАЛОГИ В РЕАЛИЗАЦИИ СМЫСЛОВОГО ЕДИНСТВА............................................................................................................183

4.1. Дихотомия «блудный - праведный» в структуре романа

A.C. Пушкина «Капитанская дочка».....................................................................190

4.2. Трансформация «вечного текста» в повести Н.В. Гоголя

«Тарас Бульба»: модель «Детоубийство».............................................................197

4.3. Проблема выбора путей и смены поколений в романе

И.С. Тургенева «Отцы и дети»: модель «Духовное одиночество»....................205

4.4. Интертекстуальные переплетения в повести А.П. Чехова

«Черный монах»......................................................................................................230

4.5. Моделирование вариантов сюжета-архетипа авторским сознанием A.C. Пушкина и Л.Н. Андреева («Станционный смотритель»

и «Молчание»).........................................................................................................247

4.6. Сюжетообразующие парадигмы в ранних рассказах

Л.Н. Андреева «В темную даль», «Мысль»: модели «Символическое отцеубийство» и «Интеллектуальное блуждание»..............................................260

4.7. «Точка зрения» героя-нарратора в стихотворении В.Я. Брюсова «Блудный сын».......................................................................................................272

4.8. Сотворение новой реальности в «Стихах к сыну»

М.И. Цветаевой........................................................................................................277

4.9. Межтекстовый диалог в поэме Н.С. Гумилева «Блудный сын»........283

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.....................................................................................................289

3

БИБЛИОГРАФИЯ................................................................................................296

ПРИЛОЖЕНИЯ....................................................................................................343

Приложение 1. Механизм порождения сюжетных модификаций.............344

Приложение 2. Схема парадигмы художественных произведений русской литературы, содержащих в своей структуре мотив «отцы - дети»

(модификации архетипического сюжета о блудном сыне)................................345

Приложение 3. Пример трансформации сюжета-архетипа

в «Житии Феодосия Печерского»..........................................................................346

Приложение 4. Характер трансформации текста-матрицы (сюжета-архетипа о блудном сыне) в произведениях русской литературы, содержащих мотивы «отцы - дети», «блудный сын»...................347

ВВЕДЕНИЕ

Сюжет о блудном сыне, входящий в Священное Писание - антологию древней художественной литературы, составленную из произведений разных родов и жанров и имеющую художественную ценность и мифологическую основу, - рассматривается нами как структурное начало, содержащее конфликт поколений в ситуации выбора жизненного пути, как матрица философской мысли типологической парадигмы художественных произведений русской литературы, содержащих в своей структуре мотив «отцы - дети»1.

Историко-типологическое и историко-генетическое исследование линии этого древнего сюжета в русской литературе, в разных вариациях представленного авторами-создателями текстов и приоткрывающего смысловые глубины, «высвечивает» существование системы его модификаций: литературные произведения варьируют древний инвариант с учетом представлений своего времени. Модификации первоосновы в движении эпох происходят под влиянием как факторов внешних (исторического контекста, потребностей общества, художественного метода, жанровых особенностей), так и внутренних (механизма личностной и сверхличностной памяти). Сюжетные модели суть концепции, в которых иначе, чем в инварианте, по-новому, раскрываются отношения с людьми и миром. Ситуация конфликта поколений — «генотип», сохраняющийся в модификационных моделях во времени и имеющий всевременной характер.

Актуальность диссертации связана с потребностью современной науки в типологических исследованиях, в поиске новых подходов к тексту как смыслопорождающему устройству, в обнаружении интертекстуальных связей, «вечных» духовных ценностей, расширении смысловых уровней. Сюжет-архетип о блудном сыне представлен как интертекст, генетически давший

' Несмотря на то что «блудный сын» и «отцы и дети» являются цитатными словосочетаниями, в нашем исследовании и целом ряде других работ такие словосочетания как сюжет о блудном сыне, проблема «отцов» и «детей», конфликт отцов и детей употребляются как в кавычках, так и без них. Мы воспользуемся правом подобной вариативности, в большинстве случаев отказавшись от кавычек. Однако в кавычки нами берутся мотивы «отцы — дети» и «блудный сын».

жизнь множеству разнообразных сюжетных модификаций. Насущное требование современной истории литературы - проследить его развитие в русской литературе, определив закономерности, разработать типологию сюжетных модификаций, выстроить исторические типологии других сюжетов и образов. Типологических описаний произведений русской литературы, сюжеты которых основаны на конфликте поколений, нет. Проблема изучения сюжетных модификаций во времени еще никем не исследовалась и поэтому значимость обращения к ней является весьма актуальной.

Евангельская притча о блудном сыне несет в себе конкретное, священное событие. Разделяя жанровые функции притчи и других текстов, в которых «событию придается значение», Ю.М. Лотман пояснял, что значение приписывается в коде — однозначном для отправителя и подлежащем интерпретации для получателя . Ученый указывал на необходимость типологического подхода к литературе и культуре и на потребность в типологических моделях3.

Типологический подход позволяет изучить далекие и близкие явления литературы, исходя из структурного единства всей культуры человечества. Первоочередная задача такого изучения литературы и культуры - выработка метаязыка для их описания. В типологической парадигме художественных реализаций единой основы таким метаязыком стала притча о блудном сыне. Метаязык как язык описания позволяет рассмотреть варианты одной и той же структурной функции и определить типологические закономерности.

Сюжетно воплощенное событие притчи и его значение - это ее смысловые уровни, семиотика вечного. Текст притчи с его первичной формой образного моделирования реальности и содержательным потенциалом осмысляется индивидуально-авторским сознанием, создающим новые тексты, и различно функционирует во времени. Переосмысление текста происходит

2 Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров // Лотман Ю. М. Семиосфера. - СПБ. : Искусство-СПб., 2001. - С. 337.

3 Лотман Ю. М. О типологическом изучении культуры // Там же. С. 447.

благодаря разным семантическим и синтаксическим единицам, которые становятся для создателя структурно значимыми.

Типологическая классификация и парадигма определяются системой социального функционирования текстов с единой структурной тематической единицей. Звенья парадигмы представляют собой различные варианты единого инвариантного значения. Инвариант как метаязык исполняет роль организатора системы, мерками которой мы измеряем другие тексты-объекты в движении эпох. Всем известное повествование о блудном сыне со своими образами приобрело, как, впрочем, и многие другие библейские сюжеты и образы, значение символа, выступающего «в роли сгущенной программы творческого процесса». «Развитие сюжета - лишь развертывание некоторых скрытых в нем потенций»4. «Засевший в памяти писателя яркий эпизод, - замечает Ю.М. Лотман, и эти слова вполне применимы к евангельскому сюжету о блудном сыне, - символизировался и начал проявлять типичные черты поведения символа в культуре: накапливать и организовывать вокруг себя новый опыт, превращаясь в своеобразный конденсатор памяти, а затем развертываться в некоторое сюжетное множество»3.

Степень изученности и разработанности темы можно признать недостаточной. Обращения к явлению сюжетных трансформаций и вариативности, к смыслообразованию в процессе сюжетного моделирования в современном литературоведении носят частный характер. В нашем исследовании процесс сюжетного моделирования и парадигма сюжетных модификаций осмысливаются системно в теоретическом плане. Особое внимание в типологических моделях уделено сознанию «блудного сына» и происходящим в сознании трансформациям.

Литература живет по своим, только ей присущим законам, и памятью других типов словесного творчества. По мысли В.А. Беглова, чем более зрелой выступает литература и чем более совершенным оказывается конкретное

4 Лотман Ю. М. Семиосфера. С. 239.

5 Там же. С. 248.

произведение, тем более архетипически ориентированным оно себя проявляет. Архетипы - это своего рода знаки самоидентификации элементов внутреннего мира литературного произведения... себя в пространстве и времени6 Архетип, всегда сохраняя свое значение и функции, не разрушается, а только видоизменяется, проявляя себя в новых формах на новых исторических этапах.

Мотив блудного сына является одним из сквозных мотивов в русской литературе. Архетипический сюжет о блудном сыне выступает смыслопорождающим и сюжетообразующим компонентом в структуре художественного произведения. Его «следы» просматриваются в различных произведениях, в которых русские писатели так или иначе воспроизводят данную сюжетную схему. Существующие исследования, посвященные изучению функционирования преимущественно мотива блудного сына, носят, как правило, локальный характер. Внимание ученых сконцентрировано чаще всего на отдельных произведениях русской литературы исключительно XIX века. Так A.B. Чернов писал об архетипе «блудного сына» в русской литературе

п

XIX века (1994), Ю.В. Шатин обратился к исследованию трансформаций

о

архетипических мотивов в новой русской литературе (1996), В.И. Тюпа посвятил ряд своих исследований притче о блудном сыне в русской литературе XIX века (1983, 2001)9. Это было осуществление мотивного анализа произведений, либо обращение к «присутствию» в их ткани текста евангельской притчи. В 2002 — 2006 годах в научный оборот вошли наши работы, посвященные функционированию архетипического сюжета о блудном сыне в произведениях Древней Руси, XVIII в., в которых исследовался путь этого сюжета и причастных к нему мотивов во времени и был предпринят опыт целостного исследования извечной проблемы «отцов» и «детей»,

6 Беглов В. А. Методологические проблемы современного литературоведения : учебное пособие. -Стерлитамак, 2011. — С. 95.

7 Чернов А. В. Архетип «блудного сына» в русской литературе XIX века // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. - Петрозаводск, 1994.-С. 151-158.

8 Шатин Ю. В. Архетипические мотивы и их трансформации в новой русской литературе // «Вечные» сюжеты русской литературы: («Блудный сын» и другие). - Новосибирск, 1996. - С. 29-41.

9 Тюпа В. И. Притча о блудном сыне в контексте «Повестей Белкина» как художественного целого // Болдинские чтения. - Горький, 1983. - С.67-81.; Его же. Аналитика художественного (Введение в литературоведческий анализ). - М. : Лабиринт, РГГУ, 2001.

использования темы и сюжета различными авторами10. В 2001 году нами впервые было предложено рассматривать архетипический сюжет притчи о блудном сыне как «модель системы человеческого полагания и поведения»11. Данная модель поведения отражает идеал взаимоотношений поколений, некий поведенческий канон. Поэтому вполне оправданным является исследование мотива «блудный сын» в связке и взаимообусловленности с мотивом «отцы -дети».

Проблема «отцов» и «детей», отраженная в произведениях русской литературы, стала предметом целого ряда работ отечественных ученых. Однако они также носят частный характер и основываются на изучении либо отдельного произведения, либо на сопоставлении двух-трех художественных текстов, созвучных между собой в рамках одной проблемы, так или иначе ее раскрывающих12.

Существующие исследования отдельных произведений русской литературы, отображающих и изъясняющих конфликт поколений, не позволяют проследить весь путь одного сюжета и причастных к этому сюжету мотивов в движении эпох. Без всеобъемлющего осмысления, без концептуального анализа текстов разных жанров, без целостного взгляда на развитие сцепленных мотивов «отцы - дети» и «блудный сын» невозможно увидеть и понять всю суть системы сюжетных модификаций. Наше обращение к библейскому сюжету-архетипу о блудном сыне - феномену, который стал объектом наибольшего числа интерпретаций в мировой литературе и искусстве, — предполагает систематизацию типологической повторяемости структурных элементов в парадигме сюжетных модификаций модели-матрицы.

Существенным достижением литературоведческой мысли явились разработка и реализация проекта «Словарь-указатель сюжетов и мотивов

10 Радь Э. А. Конфликт поколений и ситуация выбора в произведениях литературы Древней Руси и XVIII века (К истории сюжета о блудном сыне) : автореф. дис. ... канд. филол. наук. — Самара, 2002. - 168 е.; Её же. Притча о блудном сыне в русской литературе. - Самара, 2006. — 184 с.

11 Радь Э. А. Конфликт поколений и ситуация выбора в произведениях литературы Древней Руси и XVIII века (К истории сюжета о блудном сыне): дис. ... канд. филол. наук. - Самара, 2001. - С. 5.

12 См. подробно в моей диссертации: Радь Э. А. Конфликт поколений и ситуация выбора в произведениях литературы Древней Руси и XVIII века (К истории сюжета о блудном сыне).

русской литературы»13 и дополнительной серии «Материалы к словарю мотивов и сюжетов»14, выполненные Новосибирской научной школой Института филологии Сибирского Отделения РАН под руководством Е. К. Ромодановской. В словаре-указателе, максимально сохраняющем мотивно-сюжетную связь, приведена словарная статья «Блудный сын». В ней дается примерный и далеко неполный, на наш взгляд, список произведений, в которых нашел свою художественную реализацию данный мотив / сюжет. В центре внимания сибирских филологов - теоретические проблемы сюжетообразования (например, авторы Материалов уделяют большое внимание определению функционального значения мотива и сюжета как нарративных структурных элементов15) и исследование отдельных сюжетов в их историческом развитии в рамках довольно широкого хронологического охвата (от начала XVIII в. до современности).

К проблеме функционирования мотива блудного сына в произведениях Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева, ссылаясь на наше диссертационное исследование 2002 г., обращается В.И. Габдуллина16. Она посвящает свою докторскую диссер