автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Литературная архетипика и мотивно-образная система дилогии И. Ильфа и Е. Петрова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Литературная архетипика и мотивно-образная система дилогии И. Ильфа и Е. Петрова"

На правах рукописи

Афанасьева Татьяна Сергеевна

Литературная архетипика и мотивно-образная система дилогии И. Ильфа и Е. Петрова

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Магнитогорск- 2009

003467754

Работа выполнена на кафедре новейшей русской литературы

Научный руководитель:

Магнитогорского государственного университета

доктор филологических наук, доктор философских наук, профессор Слободнюк Сергей Леонович

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

доктор филологических наук, профессор Загидуллина Марина Викторовна кандидат филологических наук, доцент Семыкина Роза Сан-Иковна

Уральский государственный университет им. А. Горького

Защита состоится 12 мая 2009 года в 10 часов на заседании Диссертационного совета Д 212.112.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени кандидата филологических наук при Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Магнитогорский государственный университет» по адресу: 455038, г. Магнитогорск, пр. Ленина, 114, ауд. 211

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Магнитогорского государственного университета.

Автореферат разослан «

Ученый секретарь диссертационного совета, доктор филологических наук, профессор

Петров А. В.

Общая характеристика работы

Актуальность данного исследования определяется необходимостью заполнить очевидные лакуны в изучении творчества И. Ильфа и Е. Петрова.

Романы И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» более восьмидесяти лет являются одними из наиболее читаемых художественных произведений русской литературы XX века. Вместе с тем, благодаря критике 30-х гг., объявившей романы «безыдейными» и «слабыми», дилогия не становилась объектом серьезных литературоведческих изысканий. Первые монографические труды появились лишь в 1960-ые гг. (А. Ву-лис, Б. Галанов, Л. Яновская). Исследователи подняли широкий круг вопросов, в частности, - вопрос о связи дилогии с литературной традицией. Так А. Вулис говорил о традиционности сюжетных линий, мотивов и образов романов1. Б. Галанов отмечал: «После выхода «Двенадцати стульев» критики находили аналогичные сюжеты в рассказе Конан-Дойля «Шесть Наполеонов»)...»2 Л. М. Яновская, в полном согласии с предшественниками, подчеркивала, что художественный образ Остапа, «как это нередко бывает в литературе, перекликается с образами других эпох и литератур - и критика поспешила объявить его традиционным... полилитературным»3.

В лингвистических исследованиях того же периода глубоко и подробно рассматривалось многообразие художественных средств дилогии, особенности стилевой манеры И. Ильфа и Е. Петрова, однако выхода на более «серьезный» уровень исследования текста, позволяющего выявить основу мотивно-образной системы дилогии, здесь также не происходило.

Девяностые годы прошлого столетия не внесли кардинальных изменений в литературоведческое осмысление романов. За последние двадцать лет

1 Вулис, А. И. Ильф Е. Петров: очерк творчества / А. Вулис. - М.: Сов. писатель, 1960.- 184 с.

2. Галанов, Б. Илья Ильф и Евгений Петров: Жизнь. Творчество / Б. Галанов. М. : Советский писатель, 1961. - С. 96.

3 Яновская, Л. М. Почему вы пишите смешно? / Л. М. Яновская. - М.: Наука, 1969.-С. 32

дилогия И. Ильфа и Е. Петрова, в основном, привлекает внимание комментаторов (М. Одесский, Д. Фельдман, Ю. Щеглов, А. Вентцель)4. В «Комментариях...» Ю. Щеглова, монографии Я. Лурье «Россия старая и новая» и в работе А. Вентцеля «Двенадцать стульев», «Золотой теленок». Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, комментарии к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям», где исследователь увлеченно интерпретирует художественную условность дилогии, мы видим, в основном, только подступы к изучению романов как явлений не только русской, но и мировой литературы.

Словом, изучение истории вопроса показывает, что говорить о целостном осмыслении дилогии современным литературоведением пока невозможно. Кроме того, анализ трудов, посвященных И. Ильфу и Е. Петрову, дает нам возможность говорить о том, что вне поля зрения исследователей оказались система образов, система мотивов, многоуровневая структура романов, а также связь дилогии с мифопоэтической традицией.

На основе сказанного выше определяются:

- объект исследования - поэтика романов И. Ильфа и Е. Петрова.

- предмет исследования - система литературных архетипов, образов и мотивов дилогии.

Цель работы — выявить и проанализировать особенности функционирования и взаимовлияния литературных архетипов, мотивов и образов дилогии И. Ильфа и Е. Петрова.

4 Одесский, М., Фельдман Д. Литературная стратегия и политическая интрига. «Двенадцать стульев» в советской критике рубежа 1920-1930-х гг. /М. Одесский, Д. Фельдман. П Дружба народов. - 2000. - № 12. - С. 179-195.

Щеглов Ю. К. О романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» / Ю. К. Щеглов. // И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев: Ю. К. Щеглов. Комментарии. - М.: Панорама, 1995. - 653 с.

Вентцель, А. «Двенадцать стульев», «Золотой теленок». Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, комментарии к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям / А. Ветцель. -М.: Новое литсрэтурнос обозрение, 2005. - 384 с.

Задачи:

1. Определить особенность отражения современной авторам действительности в художественном пространстве дилогии.

2. Выявить мифологический подтекст в мотивно-образной системе романов И.Ильфа и Е.Петрова и проанализировать его взаимодействие с литературным контекстом.

3. Определить цели авторского диалога с мифологической и мифопоэти-ческой традицией.

4. Выявить аллюзии и реминисценции в художественном пространстве дилогии.

5. Выявить систему литературных архетипов в дилогии; определить особенности их функционирования в художественном пространстве романов.

6. Проанализировать особенности взаимодействия литературных архетипов с мотивно-образной системой дилогии.

7. Установить механизмы взаимодействия категориальных архетипов с макро- и микрообразами дилогии.

Методология исследования определяется историко-литературным подходом в совокупности со структурно-семантическим методом, что позволяет анализировать литературную архетипику и мотивно-образную систему дилогии И. Ильфа и Е. Петрова в контексте мировой литературы.

Научная новизна заключается в том, что дилогия рассматривается как единая система развивающихся во взаимодействии с архетипами образов и мотивов, что, в свою очередь, позволяет рассматривать дилогию как метаро-ман - определенное надроманное единство.

Теоретическая значимость состоит в выявлении специфики понимания И. Ильфом и Е. Петровым «комического», основанной на возвращении к архаической традиции смеховой культуры, проецируемой в «карнавальном пространстве».

Практическая значимость работы заключается в возможности использования ее материалов при разработке вузовских курсов и спецсеминаров по истории русской литературы XX века.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Мотивно-образная система романов получает свое развитие во взаимодействии макро- и микрообразов с литературной архетипикой.

2. В основе семантической структуры дилогии, определяющей развитие сюжета, лежит схема перевода образа в символ и символа в миф.

3. Особенностью функционирования литературной архетипики в пространстве дилогии является ее подчеркнутая устремленность к архаическим структурам.

4. Целостность структуры метасюжета, реализующего философский аспект дилогии, обеспечивается комплексом «сюжетных» архетипов. Все три «сюжетных» архетипа («Рассказ о гусаре-схимнике», «Рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве» и «Рассказ Остапа Бендера о Вечном Жиде»), несмотря на кажущуюся разобщенность, образуют в художественном пространстве дилогии единый метасюжет о возможном самоуничтожении общества.

5. Актуализация архетипа «космоса» у И. Ильфа и Е. Петрова в дилогии завершается его трансформацией в архетип «хаоса».

Апробация работы

Материалы данного исследования были апробированы на следующих конференциях: Всероссийская научная конференция «Система и среда: Язык. Человек. Общество» (Нижний Тагил, 2005, 2007); Международная научная конференция «Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах» (Волгоград, 2006), Межвузовская научная конференция «Проблемы культуры речи в современном коммуникативном пространстве» (Нижний Тагил, 2006), Международная научная конференция «Восточнославянская филология: от Нестора до современности» (Украина, Горловка, 2008).

Структура работы обусловлена задачами исследования и отражает его основные этапы и логику развития. Диссертация состоит из введения, основной части, включающей в себя две главы, заключения, списка литературы.

По теме диссертации опубликовано 8 работ.

Основное содержание работы

Во Введении обосновывается актуальность избранной темы, дана краткая история вопроса, определяются предмет и объект исследования, обозначаются его цель и задачи, раскрывается научная новизна, выявляется теоретическая и практическая значимость проводимого исследования, указывается определяющая методология; формулируются положения, выносимые на защиту, приводятся сведения об апробации работы.

Первая глава «Мотивно-образная система дилогии И. Ильфа и Е. Петрова» открывается разделом «Мотив дороги и авторский миф о «полосе отчуждения», в котором выявляются составляющие авторского представления о «полосе отчуждения», специфика функционирования мотива дороги в романном пространстве и его реализация на композиционном и смыслообразующем уровнях.

Мы показываем, что композиция романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» генетически родственна композиции традиционных романов-путешествий, где мотив дороги выполняет функцию «соединителя» сюжетных линий всего произведения в единое целое (Н. Карамзин, А. Радищев, Н. Гоголь, А. Чехов).

Смыслообразующая функция мотива дороги в художественном пространстве дилогии реализуется на двух уровнях через систему архетипов в романах.

Первый уровень включает в себя традиционное символическое расширение «дороги» значением «жизненный путь». Подобное понимание данного мотива наиболее характерно для поэтов и писателей XIX вв. (А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Лескова).

В XX в. символическое понимание мотива дороги по-прежнему остается актуальным в творчестве ряда поэта и писателей (А. Блок, Н. Гумилев, И. Шмелев и др.), однако к традиционной символической семантике мотива дороги добавляется его понимание как некоего «духовного пути», который должен вывести общество из глубокого нравственного кризиса.

Обе литературные традиции в творчестве И. Ильфа и Е. Петрова были подвергнуты существенным изменениям. Их авторское переосмысление в художественном пространстве дилогии сводится к трансформации мотива дороги в символическую «полосу отчуждения», некое «междумирие», в котором ценностные ориентиры и понятие нормы отсутствуют.

В основе второго уровня лежит процесс мифологизации символа. Содержание мифа основано на преобразовании «полосы отчуждения» как «междумирия» в символическую развилку (по аналогии с русской сказкой), которая выступает основой для формирования авторского мифа о выборе дороги тремя богатырями (Ильей Муромцем — Остапом Бендером, Алешей Поповичем — Балагановым и Добрыней Никитичем - Паниковским).

В соответствии с обнаруживающимся типологическим сходством с русской сказкой, мы выдвигаем предположение, что функционирование мифологем в художественном пространстве дилогии должно сводиться к актуализации архетипа. Таким образом, третий структурный компонент дилогии должен демонстрировать трансформацию мифа дороги/развилки в архетип «путь». Однако основной акцент в мифотворчестве И. Ильфа и Е. Петрова был сделан на смещении и инверсии значений, на переоценке существующей картины мира, на создании авторских мифов, интерпретирующих авторское восприятие действительности в соответствии с хаотической картиной мира. Традиционная «мифологическая оболочка» в художественном пространстве романов И. Ильфа и Е. Петрова наполняется новым содержанием, что, как это ни парадоксально, ведет к демифологизации символа, возвращению к конкретному, ситуативно обусловленному пониманию художественного образа. Поскольку условий для реализации архетипа «путь» в художественной картине мира И. Ильфа и Е. Петрова нет и не может быть, то и трансформация мифологемы «дорога» в архетип «путь» невозможна. Таким образом, цепь преобразований замыкается.

Во втором разделе «Мотив обогащения в системе архетипов дилогии» мы анализируем особенности реализации основного мотива дилогии в системе авторского мифотворчества и литературной архетипики.

Мотив обогащения в художественном пространстве дилогии тесно связан с архетипом «хаоса». Жажда денег всегда заставляет героев выбирать ошибочный путь, который приводит их к духовной гибели. Таким образом, мотив обогащения приобретает фатальное и нередко демоническое значение.

Весьма важно, что сюжетная концепция «Двенадцати стульев» не предполагала вынесения данного мотива в доминантную позицию, и поэтому в заключительной главе романа И. Ильф и Е. Петров встали перед необходимостью резко снизить его значение. Ценность сокровища мадам Петуховой была преобразована из материальной в некую «нравственную» (новый клуб железнодорожников). При этом, как мы показывали ранее, такой сюжетный поворот позволил И. Ильфу и Е. Петрову не столько минимизировать значимость мотива, сколько вернуть ему космическую составляющую.

«Золотой теленок» продолжает сюжетную линию, начатую И. Ильфом и Е. Петровым в «Двенадцати стульях». Мифологема «деньги» занимает доминирующую позицию в мотивно-образной системе второго романа дилогии. Все тот же Остап жаждет получить богатство, что, в конечном счете, и происходит. Тем не менее, обретение Бендером миллиона вовсе не является апогеем развития действия. Деньги не приносят Остапу ни счастья, ни успокоения. «Золотой теленок», в верности и любви к которому поклялся великий комбинатор, в условиях современной авторам действительности оказался одним из мифов XX века.

Авторский миф о богатстве основывается на апелляции к мифологизированному сознанию, а именно, к библейской легенде о «золотом тельце». Ветхозаветный золотой телец — это лжебог, символ духовной слабости и порочности человека. Таким образом, в основе культа служения «золотому тельцу» лежит процесс саморазрушения человеческой личности, основанный на подмене истинных ценностей ложными.

Образ-символ «золотого тельца» трансформируется в авторский миф о «золотом теленке», производным которого является художественный образ Александра Корейко.

Парадигма значений мифологемы «денег» в художественном пространстве дилогии выстраивается путем инверсии, семантической реструктуризации и органичного элемента авторской игры с читателем. Макроструктура дилогии, основанная на комплексе производных мифологем, представляет собой зашифрованную авторскую интерпретацию картины мира. Развязка всего сюжетного действия заключается в утверждении апокалипсического мотива и актуализации архетипа «хаоса».

В третьем разделе «Персонифицированные» мифологемы в мотив-но-образной системе дилогии» мы выделяем две мифологемы — «Достоевский» и «Маяковский», — реализующие один из культурно-семиотических аспектов романов как своеобразной «энциклопедии жизни» русского общества 30-х гг. XX в.

Культурно-мифологический подход, лежащий в основе данного диссертационного исследования, позволяет рассматривать процесс реконструкции образов Ф. Достоевского и В. Маяковского в художественном пространстве дилогии как процесс авторского мифотворчества И. Ильфа и Е. Петрова. Мифологемы «Достоевский» и «Маяковский» как производные авторских мифов имеют довольно мало общего со своими реальными прототипами.

В первой части данного раздела мы анализируем мифологему «Достоевский». Как известно, фигура Ф. М. Достоевского и для его современников, и для последующих поколений была знаковой и символичной. Войдя еще при жизни в ряды классиков русской, а позднее и мировой литературы, писатель был обречен на восприятие себя читающей публикой, прежде всего, сквозь призму созданных им произведений. Кроме этого, для нас представляет большой интерес миф о «подпольном человеке», созданный Ф. М. Достоевским и интерпретированный Н. К. Михайловским5

Впервые в «Записках» Ф. М. Достоевский вывел в художественной литературе персонажа, для которого дисгармония перестала восприниматься как трагедия, не совместимая с жизнью. Напримере своего героя автор доказал, что с такой трагедией стало возможно жить, персонаж перестал стесняться своей «подпольности», произошло перерождение мировоззрения писателя. Таким

5 Михайловский, Н. К. Литературно-критические статьи / Н. К. Михайловский. [Электронный ресурс] :-М., 1957.-Режим доступа: http://az.lib.rU/m/mihajlowskij_n_k/text_0042.shtml

10

образом, Ф. М. Достоевский выступил автором одной из своих собственных мифологем.

Сложившийся со временем мифологизированный образ Ф. М. Достоевского представлял собой некую корреляцию, с одной стороны, устойчивого представления о нем как о философе-мыслителе, обозначившем особый путь развития русской нации, с другой - как о слабом, подверженным различным страстям и сомнениям человеке, что косвенно подтверждалось реакцией читателя на опубликовашше в 20-е гг. XX в. письма Ф. М. Достоевского.

В художественном пространстве «Двенадцати стульев» мифологема «Достоевский» получила реализацию в образе отца Федора Вострикова, определяющей чертой которого выступает «чистая» идея обогащения, без каких либо философских исканий и духовных терзаний.

Таким образом, традиционная знаковость и философское осмысление творчества Ф. М. Достоевского, данные в едином контексте с фактами его биографии и авторским мифом Ф. М. Достоевского о «подпольном человеке», в интерпретации И. Ильфа и Е. Петрова вступают в противоречие с существующим стереотипом восприятия творчества и личности классика XIX в.

Сущность мифа о Достоевском в трактовке И. Ильфа и Е. Петрова основана на парадоксе, абсурде и провокации. Именно это и послужило основанием для возникновения мифа о государственном заказе на написание И. Ильфом и Е. Петровым «Двенадцати стульев»6.

Таким образом, личность Ф. М. Достоевского в синтезе с им самим созданным мифом о «подпольном человеке», переосмысление его И. Ильфом и Е. Петровым - все это один из значимых аспектов мифопоэтики художественного пространства дилогии.

Вторая часть данного раздела посвящена исследованию особенностей функционирования мифологемы «Маяковский» в художественном пространстве романа «Двенадцать стульев».

Активное моделирование поэтом собственного образа традиционно сводилось к интенсивной рефлексии и гиперболизации значимости своей

6 Сараскина, Л. Ф. Толстоевский против Ф. Достоевского / Л. Сараскина// Октябрь. - 1992.

3, - С. 188-197.

Сарнов, Б. Возвращение блудного сына / Б. Сарнов // Литературная учеба. - 1982. - № 2. -С. 185-197.

личности. Осознание исключительности своего поэтического дара и, как следствие, обособленная позиция в культурной и общественной жизни — наиболее примечательные черты мифологемы «Маяковский».

В «Двенадцати стульях» одними из основных параметров, по замыслу авторов, должны были стать актуальность и узнаваемость отображаемых проблем. 1927 г. - год создания И. Ильфом и Е. Петровым «Двенадцати стульев» - был для В. Маяковского годом развенчания, когда знаковость его фигуры, особый, «мифологизированный образ», приобрели отрицательный характер. И. Ильф и Е. Петров отреагировали на подобные метаморфозы мифологемой поэта-халтурщика, своим Ляписом-Трубецким, высмеивая и осуждая таким образом фальшь не столько в почти эталонном образе «литературного борца революции», сколько в многочисленных подражателях и в окружающей авторов действительности.

В четвертом разделе первой главы «Архетипическое в образе Остапа Бендера» анализируется центральный образ дилогии, варианты интерпретации которого стали одной из основных причин полемики вокруг романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».

«Великий комбинатор», очевидно, представляет собой некий собирательный образ «плута», восходящий к давней литературной традиции. Однако образ Бендера, помимо явного плутовского начала, несет в себе и нечто демоническое. Впервые этот факт был отмечен Ю. К. Щегловым, расценившим образ Остапа как трансформацию двух архетипов: «плута» и «демона».

Развивая этот тезис, мы вначале подробно анализируем плутовскую составляющую в образе Остапа. Уже само словосочетание «великий комбинатор» акцентирует внимание на установке И. Ильфа и Е. Петрова расширить парадигму значений архетипа «плута» качественно новым типом «мошенника». Сфера интересов Остапа как представителя данного типа сконцентрирована, прежде всего, в интеллектуальной области. Следовательно, формула «деклассированных жуликов» «цель оправдывает средства» для Остапа неприемлема. Ему важен процесс проектирования и реализации «блестящих комбинаций» и афер, результат которых для него ожидаем. Таким образом, авторское решение относительно образа Бендера в словосочетании «вели-

кий комбинатор» предполагает неразрешенность конфликта и, как следствие, актуализацию мотива возвращения.

Как известно, одним из самых ранних воплощений архетипа «плута» является образ мифического трикстера, соединяющего в себе способность как создавать, так и разрушать.

Принцип художественной реализации архетипа «плута» на почве русской культуры также имеет свои яркие примеры ранней интерпретации (от зооморфной традиции русской сказки к жанру фольклорного анекдота, позднее к балаганным сюжетам о Петрушке).

Далее мы показываем связь традиционного архетипа «демона» с архетипом качественно другого уровня, нашедшим свое воплощение именно в художественном пространстве дилогии И. Ильфа и Е. Петрова, обращая при этом особое внимание на то, что:

1. Историческая интерпретация архетипа «демона» строится на восприятии демона в роли антагониста Бога, а по сути - в рамках оппозиции.

2. В эпоху романтизма семантика демонического архетипа была расширена за счет привнесения в данный архетип дополнительного значения судьбы или рока.

В итоге, мы получаем возможность доказать, что плутовской архетип в художественном пространстве дилогии И. Ильфа и Е. Петрова получил новую дуалистическую интерпретацию, которая стала возможна за счет синтеза архетипов «плута» и «демона». При этом сам синтез стал возможен по причине обращенности авторов к истокам понимания «плутовского» и «демонического».

Органичное слияние демонического и плутовского в образе великого комбинатора расширило художественное пространство дилогии, акцентировав внимание на современных авторам проблемам действительности.

Во второй главе данного исследования «Система архетипов в художественном пространстве «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» выделяются и анализируются архетип «хаоса», «сюжетные» архетипы, архетипы «правды» и «лжи».

В первом разделе второй главы «Сюжетные» архетипы в художественном пространстве дилогии» мы рассматриваем роль вставных мини-

сюжетов, к которым относятся: «Рассказ о гусаре-схимнике» («Двенадцать стульев»), «Рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве» и «Рассказ Остапа Бендера о Вечном Жиде» («Золотой теленок»).

Вопрос о «сюжетных» архетипах в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова не раз поднимался в научной литературе. Однако его решение затрагивало лишь основной сюжет первого романа и основывалось на нахождении в нем соотношения типического и нетипического. Тогда как, по нашему мнению, именно посредством вставных мини-сюжетов реализуется гносеологический и онтологический аспект дилогии, поскольку лирические отступления, авторские ремарки — все это своеобразная квинтэссенция авторского мировоззрения, реализующая авторскую модель устройства мира.

Основу структуры «Рассказа о гусаре-схимнике» составляет библейская притча о блудном сыне, «зеркально процитированная» И. Ильфом и Е. Петровым. Библейского блудного сына к осознанию смысла жизни, «истинного пути» приводят пережитые лишения, превысившие меру его возможностей, оказавшиеся непосильными для него и тем самым исполнившие роль нравственного катарсиса. Для графа Алексея Буланова лишения изначально являются самоцелью, именно в них он видит основу истинного мировосприятия. Развязка библейской притчи в мифе И. Ильфа и Е. Петрова является завязкой. Мифологическая картина мира авторов дилогии инвертирует традиционные мотивы агиографической литературы (отшельничество, лишения, укрощения плоти) и трактует их как проявление гордыни - первого из семи смертных грехов человека. Таким образом, мораль «Рассказа о гусаре-схимнике» И. Ильфа и Е. Петрова кардинально противопоставлена морали библейской притчи о блудном сыне.

Сотериологическое основание архетипического сюжета предполагает движение героя через страдание к искуплению, нравственному очищению и постижению истины. Изменение композиции архетипического сюжета оказалось определяющим в отношении его идеи. Таким образом, сюжет со-териологического типа трансформируется в сюжет аксиологического типа с установкой на движение в сторону регресса.

«Рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве» отражает гносеологические и онтологические искания И. Ильфа и Е. Петрова. Данный «сюжетный» архетип напрямую отсылает читателя к библейскому сюжету о первом мужчине и первой женщине.

Интерпретация данного «сюжетного» архетипа И. Ильфом и Е. Петровым в наибольшей степени сопоставима с его интерпретацией в поэме Дж. Мильтона «Потерянный рай». На основании общей семантики мы можем говорить о типологическом родстве «Рассказа...» с английской поэмой XVII века, где современная Дж. Мильтону действительности соотносится с библейским мифом о грехопадении Адама и Евы.

Период написания «Золотого теленка» совпал с определенным разочарованием И. Ильфа и Е. Петрова в окружающей их действительности. Ни в коей мере не противопоставляя собственное мировоззрение советскому режиму, авторы дилогии с журналистской точностью фиксировали наблюдения о жизни современного общества. Изменения к лучшему, которые так жаждали увидеть писатели, к сожалению, не происходили. Общество деградировало, понятие «культуры» становилось атавизмом, условия жизни были далеки от приемлемых, бюрократизм расцветал. Мечта о «советском рае», в осуществление которой верило общество, продолжала оставаться мифом. Таким образом, библейский мотив изгнания из рая трансформируется в художественном пространстве «Золотого теленка» в эсхатологический мотив.

«Рассказ Остапа Бендера о Вечном Жиде» апеллирует к легенде, послужившей материалом для многих литературных произведений. Смысл данной легенды заключается в божественном возмездии. Примеров воплощения подобных «сюжетных» архетипов можно привести множество. Прежде всего, это легенды Древней Греции о Сизифе, Тантале, Прометее, библейское повествование о Каине, легенда о Летучем голландце.

И. Ильф и Е. Петров в «Золотом теленке» представили собственную ретроспективу «сюжетного» архетипа о Вечном Жиде. Сам по себе образ Жида для авторов не представляет никакого интереса. Трансформация «сюжетного» архетипа сводится к полному семантическому замещению. Важна

не история или даже первопричина скитаний Жида, а итог этих скитаний. Божественным проклятьем Агасфер был осужден на вечность, прекратить которую оказалось суждено петлюровцам. Вероятно, И. Ильф и Е. Петров отсылают читателей к событиям 1919 года, когда регулярные отряды петлюровской армии после неудачной попытки большевистского переворота (городская стража, состоявшая в большинстве своем из евреев, не приняла в нем участия) по приказу своего командующего за четыре часа вырезали 1650 евреев.

Таким образом, семантический центр «сюжетного» архетипа о Вечном Жиде в интерпретации И. Ильфа и Е. Петрова образован эсхатологическим мотивом, провозглашающим наступление Судного дня. Авторы дилогии, трансформируя «сюжетный» архетип о Вечном Жиде, демонстрируют нарушение исторически сложившегося временного континуума, в результате чего вектор истории меняет свое направление.

Все три «сюжетных» архетипа, не смотря на кажущуюся разобщенность, образуют в художественном пространстве дилогии единый метасю-жет, целостная структура которого включает в себя последовательное выделение этапов морального самоуничтожения общества. «Рассказ о гусаре-схимнике» констатирует смену ценностной картины мира (аксиологический мотив). «Рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве» вводит в метасюжет апокалипсичесий мотив. Сюжетно завершающий «Рассказ Остапа Бендера о Вечном Жиде» утверждает эсхатологический мотив лейтмотивом всего метасюжета.

Во втором разделе второй главы «Архетип «хаоса» в мотивно-об-разной системе дилогии» мы анализируем центральный архетип романов И. Ильфа и Е. Петрова, определяющий как семантическое, так и структурное поле «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка».

Романы И. Ильфа и Е. Петрова для современных авторам читателей явились знаковыми произведениеми 20-30-х гг. XX в., отразившими практически все стороны жизни советского общества этого периода, но оставленными за пределами потенциального фонда русской классики. Модель советской действительности, воссозданная И. Ильфом и Е. Петровым, оказалась излишне реалистичной, а осмысление авторами утопической формы, диктуе-

мой государством, оказалось излишне критическим. Официальная литература этого периода создавала миф об идеальной жизни, иллюзорный мир, в котором идеологические представления должны были превращаться в реалистические картины мира (Г. Л. Нефагина). И. Ильф и Е. Петров в своем творчестве пошли дальше — они создали собственный миф о мифе начала XX в., семантическим ядром которого явился архетип «хаоса».

Одной из сложностей анализа дилогии является традиционная попытка литературоведов вывести ее идею через противопоставление «положительного» и «отрицательного». При этом одно из ключевых положений литературной критики конца 20-х - начала 30-х гг. XX в. - отсутствия положительного противовеса в романах И. Ильфа и Е. Петрова полностью игнорируется. Выделить архетип «космоса», согласно интерпретации его как некой «системы», в художественном пространстве «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» невозможно.

Все это вызвало в свое время активную полемику, в ходе которой были высказаны две противоположные точки зрения. Первые рецензии на роман «Двенадцать стульев» отмечали слабость и «заданность» концовки, отсутствие идеологической установки и положительного противовеса. Литературная критика периода «второго рождения» дилогии (1960-ые гг.) определила художественную ценность романов гораздо выше. Более того, в самом образе Остапа Бендера был найден ряд положительных черт, и критики объявили о его типологическом сходстве с культурным героем, приписав ему такие совершенно не свойственные черты характера, как «растерянность и размягченность», «добродушие и щедрость» (К. Симонов).

Космос как гармоничная система мироустройства, занимающая контрпозицию по отношению к широко заявленному хаосу, литературными критиками 1960-х гг. выявляется в разрозненных микросюжетах и микрообразах романов (клуб железнодорожников, построенный на деньги мадам Петуховой, рассказ о летчике-герое Севрюгове, проносящаяся мимо «Антилопы» колонна автомобилей). Явное несоответствие — функционирование макрообраза в микрообразах - было отмечено как жанровая специфика или

особенность авторской манеры писателей. Тогда как авторская манера писателей, окончательно сформировавшаяся ко времени написания второго романа дилогии, предполагала совершенно другую интерпретацию. Апробированная на протяжении двух романов модель преобразования образа в символ и символа в миф, указывала на отсутствие космоса и его атрибутов в современной И. Ильфу и Е. Петрову действительности.

Выстраивая структурно-семантическую линию дилогии, авторы лишь обозначают существование гармоничного макромира, вступающего в противоречие с хаотичным микромиром маленьких людей. Это эфемерный мир, мир символических идей и образов, преобразованный в миф о социализме, стремящийся в своем развитии к архетипу «космоса», но не трансформирующийся в него. И. Ильф и Е. Петров не отказывают ему в идеальном, теоретическом существовании, но практического воплощения в художественном пространстве дилогии он не получает.

Космос в структуре дилогии И. Ильфа и Е. Петрова представлен на уровне некой незавершенной гештальт-структуры, узнаваемой путем объединения входящих в нее отдельных образов, но остающейся при этом динамичной и проницаемой.

Без сомнения, огромную роль в интерпретации архетипа «хаоса» сыграла сатирическая условность дилогии. Сюжет «Двенадцати стульев», предложенный В. Катаевым собратьям по перу, изначально был принят И. Ильфом и Е. Петровым именно вследствие своей универсальности, возможности ненавязчиво, в увлекательной форме показать и высмеять недостатки не системы, а ошибочно работающих в ней людей. Но на фоне «гимнов» советской власти, поющихся современной И. Ильфу и Е. Петрову литературой, их дилогия обрела новые черты. Бюрократизм, взяточничество и ограниченность стали не просто объектом насмешки, а полноправными представителями хаоса.

Таким образом, реализация архетипа «хаоса» в художественном пространстве дилогии И. Ильфа и Е. Петрова состоялась в двух направлениях. С одной стороны, архетип «хаоса» представляет собой существующий

параллельно космосу мир алчных, ограниченных и бесперспективных людей «второго сорта». С другой стороны, архетип «хаоса» был представлен в качестве вторичного по отношению к космосу мира, самим космосом и порожденным.

В третьем разделе второй главы «Истинное и ложное в системе архетипов дилогии» мы рассматриваем особенности гносеологических исканий авторов дилогии.

Обращаясь к теме соотношения истинного и ложного, И. Ильф и Е. Петров должны были преодолеть ряд сложностей, одной из которых явилось выделение «истинного» в окружающей соавторов действительности, так как современное им общество находилось в процессе становления: система прежних ценностей была уже разрушена, а новая система окончательно не сформирована.

Попытка обретения «истины» в дилогии реализуется в соответствии с уже апробированной И. Ильфом и Е. Петровым схемой «от образа к символу, от символа к мифу».

В семантическом ряду «труд-общество-правда», стремящемся к конечному преобразованию в архетип «истины», И. Ильф и Е. Петров ограничиваются мифом о правде. При этом мифологема «правды» и архетип «истины» заключают в себе принципиально различные виды познания. «Правда» в дилогии обладает атрибутами относительности и условности, «истина» - абсолютна. Однако архетип «истины» как абсолютного знания традиционно соотносится с архетипом «космоса», который в художественном пространстве дилогии не получает реализации, а следовательно, приход к истине невозможен.

Архетип «лжи», атрибутируя архетип «хаоса», получает реализацию в художественном пространстве дилогии на уровне микро- и макрообразов с последующим преобразованием: обман - самообман — ложь.

Ложь-тастихия,вкоторойОстапБендерчувствуетсебяуверенноисвобод-но. Образ его жизниоснован на обманеокружающихивсевозможных авантюрах. Однако по ходу равития сюжета дилогии Остап обманывает бюрократов,

тунеядцев и прочих сомнительных элементов, подлежащих исключению из рядов советских граждан. В итоге, мотив обмана, парадоксальным образом получает вполне положительную семантику.

В Заключении намечаются перспективы дальнейшего исследования дилогии, подводятся итоги проделанной работы и формулируется вывод о том, что поиск универсальной модели космического построения общественного миропорядка, отраженный в многоуровневой структуре романов, приводит авторов к критической переоценке господствующей идеологии и, как следствие, к инверсии архетипических значений.

Основные положения диссертации отражены в следующих работах:

1. Афанасьева Т. С. Интеграция плута и демона в образе Остапа Бендера // Вестник Челябинского государственного педагогического университета / Гл. ред. В. В. Латюшин. - № 6. - 2008. - С. 136-146 (реестр ВАК МОиН РФ).

2. Афанасьева Т. С. Особенности сатиры И. Ильфа и Е. Петрова в романах «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» // Нижнетагильская государственная социально-педагогическая академия. Ученые записки. Филологические науки / Отв. ред. Н. Е. Букина. Нижний Тагил, 2005. - С. 75-77.

3. Афанасьева Т. С. Роль архетипов в системе художественного произведения // Система и среда: Язык. Человек. Общество: Материалы Всероссийской научной конференции, Нижний Тагил, 2005 / Отв. ред. В. П. Конева. - Нижний Тагил: Нижнетагильская государственная социально-педагогическая академия, 2005. - С. 114-118.

4. Афанасьева Г. С. Роль речевой характеристики героя в создании целостного художественного образа (на примере романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев») // Проблемы культуры речи в современном коммуникативном пространстве: Материалы межвузовской научной конференции / Отв. ред. Т. С. Кириллова. - Нижний Тагил: Нижнетагильская государственная социально-педагогическая академия, 2006. - С. 59-62.

5. Афанасьева Т. С. Архетип Трикстера в творчестве Н. В. Гоголя и И. Ильфа и Е. Петрова // Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах: Материалы Международной научной конференции, Волгоград, - Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2006 - С. 233-238.

6. Афанасьева Т. С. Теория архетипов в отечественном литературоведении // Сборник научных трудов аспирантов и соискателей НТГСПА. Выпуск 9. - Нижний Тагил: Нижнетагильская государственная социально-педагогическая академия, 2006. - С. 3-9.

7. Афанасьева Т. С. Традиция изображения архетипа Денег в русской литературе Х1Х-ХХ вв. (на примере трагедии А. С. Пушкина «Скупой рыцарь», поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» и романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев») // Система и среда: Язык. Человек. Общество: Материалы Всероссийской научной конференции, Нижний Тагил, 2007 / Отв. ред. В. П. Конева. - Нижний Тагил: Нижнетагильская государственная социально-педагогическая академия, 2007. - С. 92-97.

8. Афанасьева Т. С. Архетипическое и эпохальное в образе Остапа Бен-дера в художественном пространстве сатирической дилогии И. Ильфа и Е. Петрова // Восточнославянская филолгия: от Нестора до наших дней. Материалы международной научной конференции. 22-23 мая 2008 г. Горловка / Гл. ред. В. М. Докашенко. - С. 156-158.

Подписано в печать 31.03.2009. Формат 60 х 84 1/16. Гарнитура «Тайме». Печать на ризографе (офсетная). Бумага для множительных аппаратов. Усл. печ. л. 1,4. Уч.-изд. л. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ № 44.

Оригинал-макет изготовлен в РИО НТГСПА. Отдел издательских и множительных систем НТГСПА. Адрес: 622031, г. Нижний Тагил, ул. Красногвардейская, 57

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Афанасьева, Татьяна Сергеевна

Введение.

Глава 1: Мотивно-образная система дилогии И. Ильфа и Е. Петрова.

§ 1. Мотив дороги и авторский миф о «полосе отчуждения».

§ 2. Мотив обогащения в системе архетипов дилогии

§ 3. «Персонифицированные» мифологемы в мотивно-образной системе дилогии.

§ 4. Архетипическое в образе Остапа Бендера.

Глава 2: Система архетипов в художественном пространстве

Двенадцати стульев» и «Золотого теленка».

§ 1. «Сюжетные» архетипы в художественном пространстве дилогии.

§ 2. Архетип «хаоса» в мотивно-образной системе дилогии.

§3. Истинное и ложное в системе архетипов дилогии.

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Афанасьева, Татьяна Сергеевна

Романы И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» более восьмидесяти лет являются одними из наиболее читаемых художественных произведений русской литературы XX века. Вместе с тем, благодаря критике 30-х гг., объявивших романы «безыдейными» и «слабыми», дилогия длительное время не становилась объектом серьезных литературоведческих изысканий. Упоминания дилогии в литературной критике до 60-х годов XX в. были редкими и, в большинстве своем, содержали перечень слабых сторон, нежели достоинств романов. Вышедший в 1927 году роман «Двенадцать стульев» был охарактеризован авторитетным журналом того времени «На литературном посту» как роман со слабой композицией, заданной концовкой и «отсутствующим положительным противовесом».

Вспоминая о первой рецензии, Е. Петров писал: «Первая рецензия в «Вечерке» рецензией вообще не была. Потом рецензий вообще не было». Заметка в «Вечерней Москве» (21ЛХ) была написана, по определению авторов романа, в стиле «удар палашом по вые». «Роман читается легко и весело», — писал рецензент «Вечерней Москвы» JI. К., - но вместе с тем «утомляет». «Утомляет потому, что роман, подымая на свет несуразицы современного быта и иронизируя над разнообразными представителями обывательщины, не восходит на высоты сатиры. Авторы прошли мимо действительной жизни - она в их наблюдениях не отразилась.». Затем, как рассказывал Е. Петров, критика замолчала»1.

Золотой теленок», напечатанный в 1931 году, был встречен критикой не так сурово, хотя и его в то время не оценили по достоинству. В начале 1950-х годов о романах как о произведениях, не отвечающих запросам времени и не имеющих ярко выраженной идеологической установки, практически забыли.

1 Цит по: Курдюмов, А. А. В краю непуганых идиотов / А. А. Курдюмов // И. Ильф Е. Петров. Двенадцать стульев: кн. для ученика и учителя / сост., предисловие, комментарии, справочные и методические материалы Ю. Б. Орлицкого. - M.: ООО Издательство ACT : ООО Агентство КРПА Олимп, 2002. - С. 448.

В 1956 году дилогия обрела «новую жизнь». Январское издание этого года открывалось положительным предисловием К. Симонова: «Отошло в прошлое многое из того, что осмеяно в этих романах, канули в небытие некоторые из выведенных в них типов, но самые книги Ильфа и Петрова не устарели и не утратили своей силы и прелести. Пользуясь критической терминологией, о них можно сказать, что они прошли проверку временем, а говоря проще — их по-прежнему читают и любят» . Таким образом К. Симонов смог отдать дань дружеским отношениям, связывавшим его с Е. Петровым, и одновременно почтить его память.

Начало 60-х годов XX в. можно назвать массовым увлечением творчеством И. Ильфа и Е. Петрова. В этом году издается, пожалуй, до сих пор самая авторитетная монография об И. Ильфе и Е. Петрове А. Вулиса, где подробно и основательно рассмотрена творческая биография писателей. Монография дает объективную, в рамках диктуемой тем временем идеологии, характеристику художественных произведений соавторов. Центральное место в исследовании уделяется романам «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». По мнению А. Вулиса, дилогия могла родиться только в результате совместного творчества двух талантливых писателей, объединенных общностью взглядов и идей, но остающихся при этом яркими индивидуальностями. Е. Петров дал романам «живые» диалоги, непредсказуемость сюжетных линий. От И. Ильфа они унаследовали краткие, но необыкновенно яркие описания, часто заканчивающиеся перифразами, и «юмористические размышления». А. Вулис делает попытку найти в творчестве «ранних» И. Ильфа и Е. Петрова заготовки для их будущих совместных романов. Так, исследователь указывает, что в петровском «Всеобъемлющем зайчике» скрывается будущая «Гав-рилиада» Никифора Ляписа, в «Даровитой девушке» угадываются черты Эл-лочки Щукиной, лексикон которой был записан И. Ильфом еще в 1926 году,

2 Симонов, К. Предисловие / К. Симонов // И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев. Золотой теленок.

М.: Гослитиздат, 1956. - С. 3-14. а «Идейный Никудыки» - никто иной, как Васисуалий Лоханкин с его «сермяжной» правдой. По мнению автора монографии, в этом можно увидеть два момента: логично, что соавторы использовали имеющиеся у них наработки, но также можно предположить, что образы и сюжеты, волновавшие их несколькими годами раньше, не оставляли их равнодушными и в период совместного творчества. По свидетельству многих источников, в том числе и согласно мнению А. Вулиса, при сопоставлении газет и глав романов становится очевидным тот факт, что И. Ильф и Е. Петров живо отзывались на события общественной жизни страны. В качестве доказательства А. Вулис цитирует заметки «Правды» за 1 апреля 1927 года, среди которых встречается и сообщение, что «на Всеказахском съезде Советов обсуждается как дело самого близкого будущего постройка железной дороги, призванной соединить Среднюю Азию с Сибирью»3, «в судебных практиках часто фигурируют дела о квартирных склоках».4

В монографии А. Вулиса поднимается и вопрос о прототипах героев. По мнению исследователя, случаи, когда прототип ясен, достаточно редки. Анализируя художественные образы дилогии, А. Вулис находит в них черты как знаменитых современников И. Ильфа и Е. Петрова (М. Зощенко - Ляпис), так и, основываясь на записях авторов дилогии, людей, известных только им самим. Чаще всего в качестве прототипа выступает целая группа лиц или определенная черта характера, встречающаяся у целой категории граждан, а также определенное явление в общественной жизни, своеобразным резонансом на которое является тот или иной художественный образ.

Анализируя художественное пространство дилогии, исследователь приходит к выводу, что в романах часто встречаются сюжетные линии и образы, уже имеющие традицию в мировой художественной литературе. Однако проблему литературных архетипов в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова А. Вулис в своей монографии не рассматривает.

3 Вулис, А. И. Ильф Е. Петров: очерк творчества / А. Вулис. — М.: Советский писатель, 1960. - С. 135.

4 Там же. - С. 136.

Б. Галанов в согласии с А. Вулисом пишет: «После выхода «Двенадцати стульев» критики находили аналогичные сюжеты в рассказе Конан-Дойля «Шесть Наполеонов» (где два жулика гонялись за серой жемчужиной Борд-жиа и один перерезал другому горло, как Воробьянинов Бендеру). Авторов «Двенадцати стульев» это, по-видимому, не смущало. Традиционность авантюрного сюжета была им даже на руку, открывая дополнительные возможности не только для иронического переосмысления истории погони за бриллиантами, но и для внутренней полемики с теми скороспелыми приключенческими романами - отечественными и переводными, - которые в 20-е годы разные частные и получастные издательства щедро выбрасывали на книжный рынок»5.

Л. Яновская в своей книге «Почему вы пишите смешно?», также соглашаясь со своими предшественниками, отмечает, что образ Остапа, «как это нередко бывает в литературе, перекликается с образами других эпох и литератур — и критика поспешила объявить его традиционным. полилитературным»6.

Одним из основных объектов полемики вокруг романов И. Ильфа и Е.Петрова в литературоведении 1960-х годов был вопрос о соотношении в художественном пространстве дилогии юмора и сатиры. Литературоведы 1920-1930-х гг. единогласно отмечали факт отсутствия в художественной литературе этого периода произведений сатирического жанра. Сатира должна была бичевать остатки старого буржуазного общества, противопоставляя ему «идеальный» мир, в котором главный герой посвящает свою жизнь служению идее господства всеобщего социализма. Романы И. Ильфа и Е. Петрова в такие узкие рамки не вписывались. Их главного героя невозможно было назвать честным тружеником, несмотря на то, что он «чтил Уго

5 Галанов, Б. Илья Ильф и Евгений Петров: жизнь и творчество / Б. Галанов. - М.: Советский писатель, 1961.-С. 96.

6 Яновская, Л. М. Почему вы пишите смешно? / Л. М. Яновская. - М.: Наука, 1969. - С. 32. ловный кодекс». Кроме этого, сама сатирическая установка дилогии вызывала у литературных критиков немалое сомнение.

По этому поводу Л. Яновская пишет: «Писателей влекла жизнь, смешная и трогательная, грустная и патетическая; обладавшие обостренным чувством юмора, они видели смешное прежде всего, и не только смешное в чистом виде, но и то смешное, что просвечивало и в трогательном, и в грустном, и в патетическом; они видели мир в его комическом своеобразии, ощущали колорит времени и быта с их неповторимыми внешними приметами. У Ильфа и Петрова острое ощущение времени»7.

Авторским ответом на вопрос о соотношение сатиры и юмора в дилогии стала реплика в предисловии к «Золотому теленку». Некий строгий гражданин обращается к авторам с неожиданным вопросом: «Скажите, почему вы пишите смешно? Что за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума о сошли?». На что И. Ильф и Е. Петров отвечают: «Но ведь мы не просто смеемся. Наша цель - сатира именно на тех людей, которые не понимают реконструктивного периода» .9

Жанровые особенности романов И. Ильфа и Е. Петрова определяются, прежде всего, самой идеей дилогии, а также спецификой художественных образов романов. Центральный образ дилогии - Остап Бендер, сын турецко-подданого, по роду занятий тунеядец, жулик и аферист без определенного места жительства. Подобный герой по законам сатирического жанра должен формировать у читателя исключительно негативное восприятие. Второстепенные герои мало уступают ему в характеристике: Ипполит Матвеевич Во-робьянинов — бывший предводитель дворянства, жаждущий возвращения своего богатства; Шура Балаганов - фиктивный сын лейтенанта Шмидта; Михаил Самуэлевич Паниковский - «человек без паспорта». Всех их можно было бы назвать отрицательными персонажами, но у читателей они вызыва

7 Яновская, Л. М. Почему вы пишите смешно? / Л. М. Яновская. — М.: Наука, 1969. - С. 35 - 36.

8 Ильф И., Петров Е. Золотой теленок / И. Ильф, Е. Петров. - М.: Дом, 1995. - С. 5.

9 Там же. — С. 5. ют, сложное чувство: смесь иронии и «брезгливой жалости». Безусловно, второстепенные герои дилогии - персонажи комические, более того, традиционно комические.

На фоне второстепенных героев образ Бендера многогранен. Невозможно не поддаться его обаянию и оптимизму. Фразы главного героя «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» прочно вошли в разговорную речь и часто цитируются средствами массовой информации. Особая функция Остапа, суть которой пытались определить исследователи 1930-х, 1960-х и 1990-х гг., заключается в формировании вокруг себя некоего межпространства: с одной стороны, Бендеру нет места в советском обществе как человеку, жаждущему личной выгоды, с другой - он не враг, а яркая личность, ощущающая свою индивидуальность и способность изменить окружающий мир. Талант Бендера в умении убедить, подчинить себе, увлечь, но все это не имеет перспективы практического применения в ближайшем «светлом будущем», поэтому Остап обречен на глубокий внутренний конфликт, порожденный одиночеством.

Однако целью авторов дилогии было изображение не личностного конфликта, а воссоздание реалий окружающей действительности. Л. М. Яновская пишет: «Художественная глубина образа - от глубокого знания Ильфом и Петровым жизни. Его внешняя реальность - от знания писателями лица жизни, гримас и черточек этого лица. И такое сочетание характерно для их стиля. Оно и создает атмосферу достоверности в их романах, подкупает чию тателя, захватывает его» .

Таким образом, сатира И. Ильфа и Е. Петрова неотделима от их юмора. Как пишет Я. Эльсберг, «сатира отнюдь не пренебрегает шуткой и остротой, но последнее всегда подчиняется в ней обличительному пафосу».11 Именно этот пафос позволяет найти свежие образы, усилить эффект сказанного, подчеркнуть яркость подмеченного авторами. Своими произведениями, по мне

10 Яновская, Л. М. Почему вы пишите смешно? / Л. М. Яновская. - М.: Наука, 1969. - С. 133.

11 Эльсберг, Я. Вопросы теории сатиры. / Я. Эльсберг. - М.: Советский писатель, 1957. - С. 176. нию Б. Галанова, И. Ильф и Е. Петров доказывают, что «сатира может быть смешной». Юмор - это своеобразная игра с воображением читателя, позволяющая находить новые сильные стороны сатиры.

Юмористическое отображение действительности основывается на распознавании и констатации некоего несоответствия, отступления от общепринятой нормы. Юмор обнаруживает алогизм, неполноценность этого несоответствия. «Из распознавания притворства и возникает Смешное, - что всегда поражает читателя неожиданностью и доставляет удовольствие; при том в большей степени тогда, когда притворство порождено было не тщеславием, а лицемерием; ведь если открывается, что человек представляет собой как раз обратное тому, что он собой изображал, это более неожиданно и, значит, более смешно, чем если выясняется, что в нем маловато тех качеств, которыми он хотел бы славиться.»12. Таким образом, юмор является акцентированным отражением комического в жизни, преломляющим явления окружающей действительности в определенном ракурсе. Важной составляющей юмористического образа оказывается его установка на объективность авторского восприятия и оценки, позволяющая отметить несоответствие формы содержанию. Причем несоответствие юмористического объекта обязательно проявляется не в основополагающих категориях или явлениях окружающей действительности. Принимая явление в целом, автор смеется над мелкими его недостатками, так как эти недостатки, по существу, не представляют для общества опасности. Автор юмористического образа не выступает против самого явления, о котором говорит, он лишь показывает его частные недостатки. Если же недостатки оказываются основополагающими в восприятии этого явления, юмористический образ становится сатирическим. «В сатире комическое достигает своего наиболее мощного и художественно многогранного выражения»13.

12 Эльсберг, Я. Вопросы теории сатиры/Я. Эльсберг. -М. : Советский писатель, 1957.-С. 158.

13 Там же.-С. 175.

Промежуточными формами между юмором и сатирой являются ирония и сарказм. Суть иронии заключается в наделении объекта теми качествами, которыми он не обладает, с целью создать еще больший акцент на значимости реального отсутствия этих качеств.

Сарказм часто определяют как «злую иронию», «основанную не только на усиленном контрасте подразумеваемого и выражаемого, но и на немедленном намеренном обнажении подразумеваемого. Сарказм - это жёсткая насмешка, которая может открываться позитивным суждением, но в целом I всегда содержит негативную окраску и указывает на недостаток человека, предмета или явления. В отличие от иронии, в сарказме находит свое выражение высшая степень негодования, ненависть, которую вызывает у художника данное явление, неприемлемость самого его существования».14

Отсюда выводится основное различие между юмором и сатирой. Юмор, показывая недостатки, частности явлений в целом сохраняет реальный образ изображаемого явления. Сатира же, выступая против самого явления, стремится уничтожить его во всех проявлениях и формах.

В юморе эпоха строящегося социализма не нуждалась, следовательно, и писателям-юмористам места в ней не было. Позднее, когда романы вновь вернулись к читателю, критики пришли к заключению, что сатиры в дилогии больше, чем юмора. Прийти к иному выводу было и нельзя. Тогда пропала бы идейность романов. Однако в данном случае не следует противопоставлять убеждения авторов романов о «великом комбинаторе» идеологической установке партии. По свидетельствам друзей И. Ильфа и Е. Петрова, а также их самих, вопроса, с партией они или нет, для них никогда не стояло. Писатели были всецело с ней за одно, поэтому причина отсутствия, как отмечалось в критике 1930-х годов, «положительного противовеса» герою-аферисту кроется в другом. Современники авторов дилогии видели причину в неопытности романистов И. Ильфа и Е. Петрова; литературоведы 60-х гг. XX в. счи

14 Википедия. Свободная энциклопедия. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/wiki/CapKa3M тали, что положительным героем дилогии является авторская позиция и, как следствие, авторский смех, ирония, сарказм.

Так или иначе, но никто из исследователей не отрицал, что романы получились «живыми», энергичными, задорными, легко читаемыми. Период написания «Двенадцати стульев» исчисляется несколькими месяцами. При этом известно, что авторы работали над ним исключительно в вечернее время, успевая писать и для журналов, но работали с упоением. На фоне авторской увлеченности, легкости, которая сопутствовала И. Ильфу и Е. Петрову в процессе создания образа Остапа, герой-аферист приобрел черты почти магического обаяния. Он просто не мог не вызывать симпатии, а его товарищ по погоне за бриллиантами - жалости.

Официально полемика вокруг дилогии была завершена. Однако ответ на вопрос о соотношении сатирического и юмористического в художественном пространстве дилогии, так и не смог объяснить явных противоречий в построении сюжетных линий и в центральном образе дилогии - Остапе. Вывод, который напрашивался годами, официально так и не был сделан: объект литературного спора был выбран ошибочно. И. Ильфа и Е. Петрова совершенно не заботили ни вопросы жанровой принадлежности их романов, ни идейной значимости художественных образов. Задачей авторов было максимально точно изобразить современную им действительность. Таким образом, в «Двенадцати стульях» и в особенности в «Золотом теленке» И. Ильф и Е. Петров смогли дать не просто ироничную зарисовку явлений окружающей их действительности, а вернуться к самым истокам понятия «комического», когда основным свойством смеха была его амбивалентность: веселье и беспредельный разгул народного карнавала, где функция смеха, помимо созидательного, космического начала, заключает в себе начало хаотическое, разрушительное. Авторская ирония в таком случае выступает критерием разграничения истинных и ложных морально-этических ориентиров (в качестве примера авторской иронии можно обратиться к особенностям создания образа деревенского общества в романе А. Пушкина «Евгений Онегин»),

Что касается лингвистических исследований 1960-х гг., следует сказать, что в них глубоко и подробно рассматривалось многообразие художественных средств дилогии, особенности стилевой манеры И. Ильфа и Е. Петрова. Однако выхода на анализ мотивно-образной системы дилогии в соответствии с традицией мировой литературы также не происходило.

Девяностые годы прошлого столетия не внесли кардинальных изменений в литературоведческом осмыслении романов. За последние двадцать лет дилогия И. Ильфа и Е. Петрова, как правило, становилась объектом комментированного чтения (М. Одесский, Д. Фельдман, Ю. Щеглов, А. Вентцель)15. В «Комментариях.» Ю. Щеглова, монографии Я.Лурье «Россия старая и новая» и в работе А. Вентцеля «Двенадцать стульев», «Золотой теленок». Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, комментарии к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям» мы видим в основном только подступы к изучению романов как явлений не только русской, но и мировой литературы. Следует подчеркнуть, что исследования 1990-х гг., в которых проводится мысль о необходимости анализировать художественное пространство дилогии в контексте литературной традиции, создали необходимые условия для качественно нового восприятия романов И. Ильфа и Е. Петрова.

В ряде литературоведческих работ, посвященных творчеству И.Ильфа и Е. Петрова, проводится мысль, что в основе мотивно-образной системы дилогии И. Ильфа и Е. Петрова лежит группа архетипических значений: «Точно так же действовали Ильф и Петров. После «Двенадцати стульев» они уже не

15 Одесский М., Фельдман Д. Литературная стратегия и политическая интрига "Двенадцать стульев" в советской критике рубежа 1920 - 1930-х годов / М. Одесский, Д. Фельдман. // «Дружба Народов» 2000. - № 12. -С. 179-195.

Щеглов, Ю. К. О романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» / Ю. К. Щеглов. // И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев: Ю. К. Щеглов. Комментарии. - М.: Панорама, 1995. - 653 с.

Вентцель, А. Д. И. Ильф и Е. Петров. «Двенадцать стульев», «Золотой теленок»: Комментарии к комментариям, комментарии, примечания к комментариям, примечания к комментариям к комментариям и комментарии к примечаниям / А. Д. Вентцель. - М: Новое литературное обозрение, 2005. - 379 с. прибегают к стилизации. В «Золотом теленке» роман Достоевского («Бесы») превращен в миф, а мотивы персонажа из прототипов переведены в архетипы».16

Вопрос о роли использования литературных архетипов в художественном произведении в отечественном литературоведении стал предметом активного обсуждения в 1990-е гг. В широком смысле наличие архетипа в структуре художественного произведения означает, что символическое значение художественного произведения имеет своим источником не только область личного, индивидуально-творческого у поэта или писателя, но и область некоего первообраза, или праобраза, представляющего собой общее наследие человечества. Данный подход в анализе литературного произведения позволяет учитывать также эстетический аспект и его роль в культурном наследии поколений.

Понятие «архетип» вошло в широкую практику благодаря швейцарскому психологу Карла Гюстава Юнга, работавшего в русле фрейдовской теории бессознательного.

Оправданием применения практики Юнга в области литературоведения является подход к восприятию всех видов художественного творчества человека как способа выражения его внутреннего мира, стремления к самопознанию.

Литература оперирует художественными образами на сенситивном уровне, или на уровне воображаемой действительности. Художественное произведение - отчасти восприятие чувственное. По этому поводу Юнг в своей книге «Психоанализ и искусство» пишет: «Произведение дает нам окончательную картинку, которая поддается анализу в той степени, в которой мы можем лишь констатировать наличие символа. Но если нам не удается определить наличие символического значения в произведении, мы утверждаем,

16 Каганская, М. Мастер Гамбс и Маргарита / М. Каганская. // И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев / сост., предисловие, комментарии, справочные и методические материалы Ю. Б. Орлицкого. -М.: ООО Издательство ACT: ООО Агентство КРПА Олимп, 2002. - С. 490 по мере нашей уверенности, что оно значит только то, о чем в нем сказано, или, другими словами, что оно есть только то, чем кажется. Таким образом, мы не находим стимула или точки отсчета для анализа».17

Исследуя сновидения и фантазии своих пациентов, Юнг употреблял термин «архетип», делая ссылку на применение этого термина Филоном Александрийским и Дионисием Ареопагитом, а также на некоторые сходные представления у Платона и Августина.

В целом, под «архетипом» Юнг понимает «образ, принадлежащий всей 18 человеческой расе». По мнению Юнга, архетипы - это «наиболее древние и наиболее всеобщие представления человечества».19 Кроме того, архетип у Юнга - понятие динамическое: «Архетип, разумеется, всегда и везде находится в действии. Архетип есть динамический образ».20 В своей работе психолог выделяет два пути генезиса архетипа:

1. Архетип «представляет собой отражение постоянно повторяющегося опыта человечества».

2. «Архетип есть своего рода готовность снова и снова репродуцировать те же самые или сходные мифические представления. Как представляется, архетипы — это не только отпечатки постоянно повторяющихся типичных опытов, но и вместе с тем они эмпирически выступают как силы или тенденции к повторению этих опытов».21

Важнейшими среди архетипов Юнг выделил архетипы «матери», «дитяти», «тени», «анимуса» («анимы»), «мудрого старика» («мудрой старухи»). «Мать» выражает вечную и бессмертную бессознательную стихию. «Дитя» символизирует пробуждение индивидуального сознания из стихии коллективно-бессознательного (но и связь с изначальной бессознательной недиффе

17 Юнг, К. Психоанализ и искусство / К. Юнг. - М. : Прогресс, 1992 - С. 25.

18 Юнг, К. Г. Душа и миф: шесть архетипов / К. Г. Юнп - Киев : Порт-Рояль; Москва : Совершенство, 1997. -С. 97.

19 Юнг, К. Г. О психологии бессознательного / К. Г. Юнг. // К. Г. Юнг. Собрание сочинений. Ответ Иову. -М.: Прогресс, 1994. - С. 47.

20 Там же.-С. 109.

21 Там же.-С. 109. ренцированностью, а также «антиципацию» смерти и нового рождения). «Тень» - это оставшаяся за порогом сознания бессознательная часть личности, которая может выглядеть и как демонический двойник. «Анимус» для мужчины и «анима» для женщины воплощают бессознательное начало личности, выраженное в образе противоположного пола, а «мудрый старик» («старуха») — высший духовный синтез, гармонизирующий в старости сознательную и бессознательную сферу души». Также Юнгом выделяется «архетип Трикстер» (плут, обманщик). С одной стороны, он тесно связан с Тенью, с другой - с Ребенком. Его характеризуют безудержная страстность, буйство и инфантилизм».23 Такой подход характеризует этапы психологического сознания человека. Следовательно, определенному психофизическому этапу жизни человека соответствует определенный архетип.

В современном литературоведении делаются попытки переосмыслить традиционное толкование «архетипа» путем введения дополнительных терминов и понятий (архетипические образы, архетипические мотивы, архети-пические сюжеты).

А. Л. Топорков считает, что проблемой архетипов отечественное литературоведение занимается уже сравнительно давно. В качестве доказательства он отмечает, что, «хотя ученые XIX века и не пользовались термином «архетип», соответствующее понятие было им, несомненно, хорошо известно. Они уделили много внимания поиску первоэлементов, схем, формул, мотивов, лежащих в основе мифологии и мифопоэтических текстов. Как правило, их называли «мифами» или «первообразами», реже - «коренными понятиями человечества» .24

22 Мелетинский, Е. М. О литературных архетипах / Е. М. Мелетинский. - М.: Рос. гос. гуманитар, ун-т, 2001.-С. 6.

23 Майкова, А. Н. Архетипы и архетипические образы (на примере сказки о Царевне-лягушке и мифе о Гиль-гамеше) / А. Н. Майкова. // Филологические науки. - 1994, № 4. - С. 20.

24 Топорков, А. Л. Предвосхищение понятия «архетип» в русской науке XIX века / А. Л. Топорков. // Литературные архетипы и универсалии / Под ред. Е. М. Мелетинского. - М.: Рос. гос. гуманитар, ун-т, 2001. - С. 348.

В более позднем литературоведении появилось понятие «вечных тем» или «проблем». Например, «проблема отцов и детей», «проблема выбора», «тема жизни и смерти». К понятию «вечные темы» тесно примыкает понятие «вечные образы». Речь идет об образе героя-любовника (Дон Жуан), образе рефлектирующего героя (Гамлет) или демоническом образе (Печорин, Онегин). Проблема вечных образов и обращения к ним в художественной литературе была поставлена И. Нусиновым в его книге «Вековые образы», где он пишет: «История литературы знает образы, типичные лишь для эпохи, когда они были созданы, или для ближайшего к ней исторического отрезка времени, и образы, сохранившие свою типическую значимость в течение многих веков или даже в течение тысячелетий.

К образам первого рода относятся образы И. Тургенева и ряда других писателей.

К образам второй группы относятся Прометей, Дон-Кихот, Гамлет, Фауст или Тартюф, Хлестаков, Иудушка Головлев, Обломов и многие другие».25

Итак, под «вековыми образами» И. Нусинов понимал как раз такие художественные образы, которые в современном литературоведении получили название «архетипических».

В 1970 году в журнале «Вопросы литературы» была опубликована статья С. С. Аверинцева «Аналитическая психология» К. Юнга и закономерности творческой фантазии», в которой дается основательный и критический анализ теории архетипов К. Юнга. С. С. Аверинцев указывает на двусмысленность и незавершенность его теории. Анализируя научно-теоретическое наследие К. Юнга, ученый считает нужным обратить наше внимание на тот факт, что архетипы не являются образами - это продуцируемые бессознательным схемы, априорно формирующие представления человека. Далее характеризуя архетипы, С. С. Аверинцев отмечает их способность концентрировать психическую энергию и воздействовать амбивалентно.

Критический пафос статьи С. С. Аверинцева направлен на «.спекулятивно-мистические элементы юнговского философствования, никак не вытекающие из гипотезы об архетипах как таковой и являющиеся ее произвольным домысливанием».26

На соотнесении архетипа, мифологии и литературы построена концепция Е. М. Мелетинского. Несмотря на то, что Е. М. Мелетинский полемизирует с Юнгом по двум основным моментам: во-первых, возражения исследователя вызывает тот факт, что юнговские архетипы не являются сюжетами, и, во-вторых, исследователь сомневается в наследственном характере передачи архетипов, он отмечает: «На ранних ступенях развития эти повествовательные схемы отличаются исключительным единообразием. На более поздних этапах они весьма разнообразны, но внимательный анализ обнаруживает, что многие из них являются своеобразными трансформациями первичных элементов. Эти первичные элементы удобнее всего было бы назвать сюжетными архетипами». Исходя из этого, исследователь вводит понятие «архетипиче-28 ского мотива».

В. А. Марков, обозначая проблему архетипов, назвал их «первичными, исторически уловимыми или неосознаваемыми идеями, понятиями, образами, символами, прототипами, конструкциями, матрицами и т. п., составляющими своеобразный «нулевой цикл» и одновременно «арматуру» всего универсума человеческой культур».29 По его мнению, «все многообразие архетипов имеет некую единую основу. Архетипы - это смыслообразующие

26 Авернинцев, С. С. Аналитическая психология К. Юнга и ее закономерности творческой фантазии / С. С. Аверинцев. // Вопросы литературы. - 1970. -№ 3. - С. 128.

27 Цит. по Ю. В. Доманский. Архетипические мотивы в русской прозе XIX в. - Дис. канд. филолог, наук Тверь, 1998.-С. 13.

28 Доманский, Ю. В. Архетипические мотивы в русской прозе XIX в. - Дис. канд. филолог, наук Тверь, 1998.-С. 9-12.

29 Марков, В. А. Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса) / В. А. Марков. // Тыняновский сборник. Четвертые тыняновские чтения. — Рига, 1990. — С. 133. центры, лежащие в структурах подсознания; в них сконденсирован духовно-практический опыт человечества».30

В. А. Марков в зависимости от контекста выделяет три «модальности архетипов»:

1. Архетипы «парадигмальные». На этой основе выстроены работы известного мифолога М. Элиаде. Здесь «архетип» является синонимом к «образцам для подражания», «программ поведения».

2. Архетипы «в смысле К. Юнга», где под «архетипами» мыслятся априорные организаторы человеческого опыта, нечто значимое в социокультурном универсуме человечества (разумеется, с учетом исторических, этнических и иных модификаций).

3. Архетипы «физикалистские», отражающие единство структур космических и ментально-психических, понятийных и художественно-образных».

Далее исследователь ищет точки соприкосновения между мифом и литературой, используя для этого понятие «архетип». В качестве важного аспекта В. А. Марков отмечает, что «художественное мышление формируется на той же архетипической основе и пронизано образами, производимыми от базисных бинарных символов».31

При этом исследователь акцентирует внимание на трех особенностях архетипов: на всеобщности, универсальности и репродуцирующем характере. «При анализе поэтических текстов, - считает В. А. Марков, - архетипы нас подстерегают, можно сказать, на каждом шагу. И это не простые прецеденты, не окказиональные совпадения. Существует - на уровне бессознательного -вполне объективная историческая (логическая, художественная, праксеоло-гическая) память, в которой хранятся золотые слитки человеческого опыта —

30 Марков, В. А. Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса) / В. А. Марков. // Тыняновский сборник. Четвертые тыняновские чтения. - Рига, 1990. - С. 133.

31 Там же.-С. 141. нравственного, эстетического, социального. Это уже не ренессансность, а реставрация, археология смыслообразов».

Литературная энциклопедия терминов и понятий» под редакцией А. Н. Николюкина, стремясь дать наиболее полное и точное и безотносительное какой-либо теории определение термина «архетип», обозначает его «не самим образом (или мотивом), но его схемой, обладающей качеством универсальности, сопрягающей прошлое и настоящее, всеобщее и частное, свершившееся и потенциально возможное. .».33

Полемизируя с исследователями, выступающими за расширение понятия «архетип», С. Н. Зенкин в своей статье «Когда имеет место архетип? К методологии поиска архаических интертекстов в произведениях современной культуры»34 предлагает, напротив, сузить понятие. Он отмечает основную трудность в идентификации архетипов в современной литературной культуре. По его мнению, она состоит в отграничении самих архетипов от их литературных эквивалентов. В современном литературоведении наметилась тенденция к отождествлению литературного архетипа с архаичными формами без учета первоначальной научной концептуализации, на которой основывается понятие архаики. С. Н. Зенкин считает, что подобное расширение объема понятия не является научно оправданным и закономерным, более того, он полагает, что подобный процесс ведет к размытию понятийных границ и затемнению значения. В качестве основной задачи современного литературоведения в формировании теории архетипов автор статьи выделяет сужение понятия «архетип» как необходимое условие его «операторной действительности».

Для подготовки такого определения С. Н. Зенкин предлагает следующие «рестриктивные процедуры»:

32 Марков, В. А. Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса) / В. А. Марков. // Тыняновский сборник. Четвертые тыняновские чтения. - Рига, 1990. — С. 141.

33 Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. - М., 2001. - С. 59.

34 Зенкин, С. Н. Когда имеет место архетип? К методологии поиска архаических интертекстов в произведениях современной культуры / С. Н. Зенкин. // Архетипические образы в мировой культуре. - СПб : Государственный Эрмитаж, 1998.-С. 111.

1. Необходимо выделять архетип в структурно-семантическом пространстве художественного произведения, «причем не только на уровне наличия в произведении других, не-архетипических «уровней», но и в плане пространственной или линейной развертки произведения. Архетип показывает собой некоторый выделенный, особо отмеченный участок (участки) текста, задавая на этом участке особую, дополнительную кодировку, которая требует интерпретации со стороны воспринимающего произведение человека. В этом смысле архетип представляет собой частный случай интертекста, присутствующего в тексте в виде более или менее локализованных цитат и реминисценций.

2. Архетип имеет образную природу. Во избежание терминологического дублирования целесообразно отграничивать архетипы от символов и мифов, которые, подобно им, могут обладать архаическим происхождением, но организуются по дискретным знаковым законам. Исследователь подчеркивает, что архетип отличает от символа и мифа, прежде всего, целостность, неделимость структуры. Вследствие этого расширение понятия «архетип» включением в него всякого рода нарративных схем, бродячих сюжетов, поэтических топосов и так далее представляется излишним.

• Подводя своеобразный итог всему вышесказанному, мы можем сделать вывод, что в современном литературоведении преобладает тенденция к расширению понятия «архетип», поиску его новых интерпретаций. Речь идет об «архетипических образах», «архетипических мотивах» и «архетипических сюжетах».

Ю. В. Доманский утверждает, что «мотив в литературном тексте может быть рассмотрен с учетом архетипического значения. Сам термин «мотив» генетически восходит к музыке, где понимается как «мельчайшая часть мелодии, гармонического последования, которая обладает смысловой ценностью и может быть узнана среди множества других аналогичных построений». Из музыки термин «мотив» пришел в литературоведение. В отечественном литературоведении первым к проблеме мотива обратился А. Н. Весе-ловский. В качестве примеров А. Н. Веселовский привел неразлагаемые далее элементы низшей мифологии и сказки. Таким образом, по А. Н. Веселов-скому, мотив - «простейшая повествовательная единица, образно ответившая на разные запросы первобытного ума и бытового наблюдения».33

Вслед за А. Н. Веселовским Б. В. Томашевский определил мотивы как «темы таких мелких частей произведений, которые уже нельзя дробить».36 По Б. В. Томашевскому каждое предложение обладает своим мотивом. В. Я. Пропп возразил Б. В. Томашевскому: в предложении может быть несколько мотивов, потому что мотив - мельчайшая семантически значимая единица литературного произведения.

В новейших исследованиях учитываются концепции и Б. В. Томашев-ского, и В. Я. Проппа. В «Литературном энциклопедическом словаре» мотив определяется как «устойчивый формально-содержательный компонент литературного текста»37, который содержит элементы символизации и имеет словесную (и предметную) закрепленность в самом тексте.

Таким образом, под мотивом следует понимать устойчивый семантический элемент художественного текста, выраженный в слове. «Частным случаем функционирования предметного мотива является его повторяемость. Таким образом, мотив может быть рассмотрен в двух планах:

1. Мотив предметный, т. е. устойчивый семантический элемент текста, выраженный в слове.

2. Мотив архетипический.

Анализ показывает, что в целом ряде мотивов архетипическое значение оо актуализируется всегда, вне зависимости от ситуации».

35 Цит. по Ю. В. Доманский. Архетипические мотивы в русской прозе XIX в. - Дис. канд. филолог, наук Тверь, 1998.-С. 46.

36 Там же.-С. 47.

37 Там же.-С. 47.

38 Там же.-С. 46.

Таким образом, изучение истории вопроса показывает, что говорить о целостном осмыслении дилогии современным литературоведением пока невозможно. Кроме того, изучение трудов, посвященных И. Ильфу и Е. Петрову, дает нам возможность говорить о том, вне поля зрения исследователей оказались система образов, система мотивов, многоуровневая структура романов, а также связь дилогии с мифопоэтической традицией.

В дилогии И. Ильфа и Е. Петрова мы выделили три группы литературных архетипов:

1) «категориальные» литературные архетипы («космос и хаос», «истина и ложь»);

2) собственно архетипы (Трикстер, демон);

3) «сюжетные» архетипы (сюжет о блудном сыне - «Рассказ о гусаре-схимнике»; сюжет об Адаме и Еве - «Рассказе господина Гейнриха об Адаме и Еве»; сюжет о Вечном Жиде - «Рассказе Остапа Бендера о Вечном жиде»).

Акт художественного творчества человека несет в себе глубоко индивидуальный характер, так как позволяет человеку выразить себя посредством создания художественного образа. Создавая воображаемую действительность, ее автор проецирует некую модель реальности, где под маской героев произведения скрыты реальные люди и события. Такой прием позволяет ему анализировать характеры и поведения окружающих, соотносить их с собственным мировоззрением, с общественным миропониманием или точкой зрения отдельно взятого человека. Таким образом человек познает и самого се/ бя. Это стремление к самовыражению, проявлению своей индивидуальности заложено в человеке на уровне бессознательного. Однако любопытным представляется тот факт, что для самовыражения человек часто использует «заготовленные» схемы, воспринимаемые нами как архетипы. Следовательно, в процессе художественного творчества архетип трансформируется, вступает во взаимодействие с другим архетипом или приобретает новую смысловую наполненность.

Примеров такого использования архетипов в художественной литературе достаточно. К библейскому сюжету об Иисусе Христе возвращались в своем творчестве М. Булгаков и Л. Андреев. Однако не всегда роль архетипа в художественном произведении сводится к переиначиванию традиционно сложившегося сюжета с целью нахождения в нем нового смысла.

Частным случаем трансформации архетипа являются инверсия его значения и синтез двух или более архетипов.

Основные архетипы, выделенные Юнгом в его работах, составляют лишь часть архетипической базы, на которую опирается художественная литература, особенно в сатирическом произведении.

Задачей сатиры является обличение отрицательно воспринимаемого поведения или какого-либо факта действительности, неприемлемого для общества. Таким образом, можно сказать, что «предмет сатиры — отрицательное в человеке, в обществе, при условии, что отрицательная суть предмета проявляет себя комически, позволяя тем самым писателю представить их в комическом виде. Смешным объект и явления становятся тогда, когда писателю удается схватить и художественно изобразить комизм противоречия, выразить к нему теми или иными средствами эмоционално-отрицательное (ироническое, юмористическое, саркастическое) отношение с определенной исходной положительной точки: личного отношения, здравого смысла, принятой нормы, идеала и так далее».39 В качестве средства реализации этой задачи сатира использует смех. Как правило, герои произведения комически противопоставляются обстоятельствам или наоборот. В любом случае, согласия между ними нет и быть не может. При этом по законам жанра герои не могут вызывать симпатий, а обстоятельства понимания.

Русская сатирическая традиция начала складываться в XVIII веке, но «ее истоки восходят к устному народному творчеству, так как фольклорные сатира и юмор всегда оказывают воздействие на профессиональную литературу».40 Развитие сатиры как самостоятельного жанра связано с именами О. И. Сенковского, А. Грибоедова, И. С. Крылова, Н. И. Новикова, Д. И. Фонвизина, А. С. Пушкина, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. Н. Островского, Н. В. Гоголя, М. Зощенко, М. Горького, В. Маяковского и, конечно, И. Ильфа и Е. Петрова.

Я. Эльсберг в своей книге «Вопросы теории сатиры» пишет, что русская сатира развивалась интенсивно и в соответствии с особенностями национального характера. «В разные эпохи у нас появлялось множество сатир, эпиграмм, насмешливых перелицовок известнейших произведений и всякого рода пародий едких, злых. Но сатира скоро попросила себе поприща обширнейшего и перешла в драму. Высочайшим явлением русского театра Гоголь считал «Недоросль» и «Горе от ума».41 Эволюционируя, сатирическая традиция вывела к более монументальным литературным формам, в частности, к сатирическому роману.

Каждый из писателей-сатириков внес свой вклад в развитие жанра, и каждый из них явился новатором. Как уже отмечалось выше, сатира И. Ильфа и Е. Петрова имеет ряд значительных отличий. Одним из таких отличий можно назвать многослойность образов, разноплановость повествования, стилизацию (письма отца Федора стилизованы под письма Ф. М. Достоевского), стилистический оксюморон, свойственный авторской манере писателей.

Следовательно, и архетипы, функционирующие внутри романного пространства, подвергаются трансформации и переосмыслению. Одной из особенностей сатирических и юмористических произведений является «элемент неожиданности», своеобразная игра с читателем. Архетипы в таком случае используются автором как некая маска, определенный шифр, посредством которого он достигает определенных жанровых и стилистических целей. Суть такой «игры» состоит в следующем: архетип соотносит наше восприятие с уже устоявшимся в мировой литературе художественным образом. Это

40 Озмитель, Е. К. О сатире и юморе / Е. К. Озмитель. - Л., 1973. — С. 13.

41 Эльсберг, Я. Вопросы теории сатиры / Я. Эльсберг. - М.: Советский писатель, 1957. - С. 70. может быть архетип «возлюбленной», «матери», «рыцаря», «хаоса» и так далее. Сатирическое произведение дает оригинальную интерпретацию сформировавшейся семантике традиционного художественного образа. Так, в «Золотом теленке» мы читаем: «Остап Бендер любил и страдал: любил деньги и страдал от их отсутствия». Первая часть фразы подготавливает нас ко встрече с традиционным в мировой литературе образом несчастного героя-любовника (вертеровский тип). Вторая - разрушает традиционный образ, внося в него новые, актуальные для конкретного исторического периода черты. В данном случае на лицо взаимодействие двух архетипических сюжетов (пример синтеза архетипов): с одной стороны, это история героя-любовника, а с другой - скупого рыцаря. Жанр произведения позволяет противопоставлять два архетипических образа, не антагонистичных по своей сути. Таким образом, их взаимодействие привело к синтезу. Как первому, так и второму архетипическому образу в их первоначальном значении в современной авторам дилогии эпохе уже нет места. Им на смену приходит герой-рыцарь удачи, денег и головокружительной карьеры.

Кроме того, литературный архетип нередко выступает в качестве основного структурообразующего компонента художественного произведения, подчиняющего себе его мотивно-образную систему. Архетип не маркирован в художественном пространстве произведения. В сознании человека он живет, как правило, в виде определенного образа, который передается от поколения к поколению посредством культурной памяти. Юнг утверждает, что врожденных идей не существует, но существуют врожденные возможности появления идей, которые контролируют художественное творчество человека и направляют его деятельность в рамках определенных категорий. Он называет их «некими априорными идеями, существование которых можно установить только по их воздействию». Другими словами, воссоздание изначального образа становится возможным при условии работы с цельным, законченным произведением. В каждом из подобных образов присутствует частичка человеческой психологии и человеческой судьбы, следы радостей и горестей, бесконечное количество раз повторявшихся в жизнях предшественников и, более того, обещающих повторяться и в дальнейшем.

Таким образом, выделение и исследование литературных архетипов в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова представляет для литературоведа широкое поле деятельности. Как правило, следуя сложившейся литературоведческой традиции, в исследовании поэтики романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» основной акцент делается на разнообразие средств создания художественных образов, соотношение юмора и сатиры, на определение роли Остапа в художественном пространстве дилогии, на авторскую интерпретацию «вечного» вопроса о русской интеллигенции. При этом вне поля зрения исследователей оказались система образов, система мотивов, многоуровневая структура романов, а также связь дилогии с мифологической традицией. По-прежнему не уделяется должного внимания философскому аспекту дилогии. Следует отметить, что художественное достоинство романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» было недооценено современниками И. Ильфа и Е. Петрова, а проблематика была рассмотрена в непростительно узком ракурсе.

Подводя итог выше сказанному, мы можем сделать вывод, что ранее дилогия И. Ильфа и Е. Петрова никогда не рассматривалась в соотношении с теорией архетипов. Следовательно, данное исследование позволяет интерпретировать художественное пространство дилогии на качественно новом уровне.

Актуальность данного исследования определяется необходимостью заполнить очевидные лакуны в изучении творчества И. Ильфа и Е. Петрова.

Цель данной работы заключается в выявлении и анализе особенностей функционирования и взаимовлияния литературных архетипов, мотивов и образов дилогии И. Ильфа и Е. Петрова.

На основе сказанного выше определяются: объект исследования - поэтика романов И. Ильфа и Е. Петрова. предмет исследования - система литературных архетипов, образов и мотивов дилогии.

В работе ставится ряд задач:

1. Определить особенность отражения современной авторам действительности в художественном пространстве дилогии.

2. Исследовать мифологический подтекст в мотивно-образной системе романов И. Ильфа и Е. Петрова и проанализировать его взаимодействие с литературным контекстом.

3. Проанализировать причины и цели авторского диалога с мифологической и мифопоэтической традицией.

4т Выявить аллюзии и реминисценции в художественном пространстве дилогии.

5. Определить систему литературных архетипов в дилогии, а также особенности их функционирования в художественном пространстве романов.

6. Рассмотреть особенности взаимодействия литературных архетипов и мотивно-образной системы дилогии.

7. Установить механизмы взаимодействия категориальных архетипов с макро- и микрообразами.

Методология исследования определяется историко-литературным подходом в совокупности со структурно-семантическим методом, что позволяет исследовать литературную архетипику и мотивно-образную систему дилогии И. Ильфа и Е. Петрова в контексте мировой литературы.

Концепция данного исследования, основанная на анализе достаточно известного алгоритма перевода образа в символ, символа в миф и мифа в архетип, позволяет рассматривать дилогию И. Ильфа и Е. Петрова в контексте мировой литературной традиции. Новаторским приемом авторов «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» стало жанрово оправданное решение не доводить процесс преобразования до логического завершения. Миф в структуре дилогии не переводится в архетип, акцентируя внимание на собственной семантической динамике и незавершенности. Таким образом, «целостность» и «внутренняя непроницаемость» литературных архетипов («хаос», «ложь») в художественном пространстве дилогии контрастирует с незавершенностью авторских мифов, ведущими мотивами которых являются мотивы незавершенности и повторяемости. Все это еще раз акцентирует внимание на хаосе в окружающей И. Ильфа и Е. Петрова действительности.

В основе дилогии И. Ильфа и Е. Петрова нами выделены следующие значимые структурно-семантические компоненты: мотив дороги, мотив обогащения, «персонифицированные» мифологемы «Достоевский» и «Маяковский», «сюжетные» (сюжет о блудном сыне - «Рассказ о гусаре-схимнике»; сюжет об Адаме и Еве - «Рассказе господина Гейнриха об Адаме и Еве»; сюжет о Вечном Жиде — «Рассказе Остапа Бендера о Вечном жиде»), «категориальные» (архетип «хаоса», архетип «правды», архетип «лжи») и собственно литературные архетипы (архетип «демона», архетип «плута»). Особенности функционирования обозначенных литературных архетипов определяются жанровой спецификой произведений, а также традиционной условностью.

Научная новизна заключается в том, что дилогия рассматривается как единая система развивающихся во взаимодействии с архетипами образов и мотивов, что, в свою очередь, позволяет рассматривать дилогию как метаро-ман.

Теоретическая значимость определяется в выявлении специфических алгоритмов возвращения И. Ильфа и Е. Петрова к архаической традиции в понимании «комического».

Практическая значимость работы заключается в возможности использования ее материалов при разработке вузовских курсов и спецсеминаров по истории русской литературы XX века.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Мотивно-образная система романов получает свое развитие во взаимодействии макро- и микрообразов с литературной архетипикой.

2. В основе семантической структуры дилогии, определяющей развитие сюжета, лежит схема перевода образа в символ и символа в миф.

3. Особенностью функционирования литературной архетипики в пространстве дилогии является ее подчеркнутая устремленность к архаическим структурам.

4. Целостность структуры метасюжета, реализующего философский аспект дилогии, обеспечивается комплексом «сюжетных» архетипов. Все три «сюжетных» архетипа («Рассказ о гусаре-схимнике», «Рассказ господина Гейнриха об Адаме и Еве» и «Рассказ Остапа Бендера о Вечном Жиде»), несмотря на кажущуюся разобщенность, образуют в художественном пространстве дилогии единый метасюжет о возможном самоуничтожении общества.

5. Актуализация архетипа «космос» у И. Ильфа и Е. Петрова в дилогии завершается его трансформацией в архетип «хаоса».

В основе концепции данного исследования лежит мифопоэтический метод. Мифопоэтика романов И. Ильфа и Е. Петрова строится на художественно мотивированном обращении к традиционным мифологическим схемам, моделям, сюжетно-образной системе. В художественном пространстве дилогии встречаются маркированные и немаркированные интертексты различной степени прецедентности.

Многоуровневая структура романов обуславливается разными уровнями мифологического контекста в романах, проецирующего реалии современной И. Ильфу и Е. Петрову действительности в мифологическом аспекте. Микрообразы романов аккумулируются в структурообразующем архетипе хаоса, включающем в себя систему мировосприятия авторами современной им действительности.

Апробация работы

Материалы данного исследования были апробированы на следующих конференциях: Всероссийская научная конференция «Система и среда: Язык. Человек. Общество» (Нижний Тагил, 2005, 2007); Международная научная конференция «Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах» (Волгоград, 2006), Межвузовская научная конференция «Проблемы культуры речи в современном коммуникативном пространстве» (Нижний Тагил, 2006), Международная научная конференция «Восточнославянская филология: от Нестора до современности» (Украина, Горловка, 2008).

Структура работы обусловлена задачами исследования и отражает его основные этапы и логику развития. Диссертация состоит из введения, основной части, включающей в себя две главы, заключения, списка литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Литературная архетипика и мотивно-образная система дилогии И. Ильфа и Е. Петрова"

Выводы, к которым привел анализ мотивно-образной системы и художественного пространства дилогии в целом свидетельствуют о том, что романы И. Ильфа и Е. Петрова — уникальное явление в литературе XX в. Поиск оригинального решения проблем современности, о которых литераторы 1920-х-1930-х гг. не решались говорить открыто, привел И. Ильфа и Е. Петрова к синтезу культурных универсалий (литературные архетипы и мифы) и авторских мифов. Традиционно переломные моменты в жизни общества осмыслялись посредством мифологии. Универсальность мифа, проявляющаяся в способности отражать эволюцию в мировоззрении общества, акцентировать внимание на актуальных проблемах социума, - потенциал мифотворчества, не востребованный в полной мере художниками слова начала XX в., - нашел свою реализацию в дилогии И. Ильфа и Е. Петрова.

Литературоведы периода интенсивного изучения творчества И. Ильфа и Е. Петрова (1960-ые гг.) подробно описывали творческую лабораторию писателей, акцентируя внимание на их «журналистском подходе» к процессу сбора материала для своих будущих произведений. Признав, что дилогия И. Ильфа и Е. Петрова является «энциклопедией жизни советского общества 20-30-х гг. XX в.», литературоведы не учли ни степень значимости выбранных авторами традиционных образов и мотивов, ни саму причину обращения к литературной традиции. Вне зоны внимания исследователей оказались важнейшие для понимания логики построения сюжета «Двенадцати стульев» и в особенности «Золотого теленка» приемы моделирования художественного пространства.

Как показывают результаты проведенного исследования, И. Ильф и Е. Петров тщательно продумывали практическое воплощение собственных творческих замыслов, искусно маневрируя в сложных условиях современной им политической обстановки. Культурный диалог с читателем, акцент на мифопоэтической традиции, ее авторская интерпретация в художественном пространстве дилогии, полилитературность сюжета, архаические алгоритмы в обращении авторов к понятию «комического» - важнейшие объекты структурно-семантического поля дилогии, - как правило, либо ни разу не становились предметом изучения литературоведов, либо получали поверхностную трактовку.

Приметы времени, стереотипы общества, постоянный диалог прошлого и настоящего - все это материал для авторских реминисценций, тонкой, изобретательной игры с читателем, которая ведется одновременно и в рамках сатирического жанра, и выходит далеко за его рамки. Таким образом, «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» представляют читателю не только дневник современной И. Ильфу и Е. Петрову эпохи, но и дневник собственно авторских размышлений по поводу реалий окружающей их действительности. Круг проблем, решаемых И. Ильфом и Е. Петровым, отображает онтологические и гносеологические искания авторов дилогии. Квинтэссенцию своих онтологических и гносеологических исканий И. Ильф и Е. Петров выразили в «сюжетных» архетипах («Рассказ о гусаре-схимнике», «Рассказе господина Гейнриха об Адаме и Еве» и «Рассказе Остапа Бендера о Вечном Жиде»). Экзистенциальная условность и принципы ее интерпретации в художественном пространстве дилогии позволяет нам рассматривать «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» как метароман - определенное надроманное единство с собственной фабулой и собственным проблемным полем. Акцентировать внимание на проблеме бездуховности современного И. Ильфу и Е. Петрова общества, представить его развитие в регрессе, было возможно исключительно в рамках мифологии, репродуцирующей архетипический конфликт космоса и хаоса. Инвариантность мифа позволила авторам создать некую внетекстовую реальность, расставить нужные акценты, не дав категоричного ответа на вопрос «что дальше?». Сюжетная незавершенность дилогии, открытый вопрос о будущем, - все это, по сути, продолжение диалога авторов и читателей.

Материал заключений, к которым мы пришли в данном исследовании, позволяет сделать вывод, что в основу концептуального видения современного И. Ильфу и Е. Петрову общества положена оппозиция «категориальных» архетипов «космоса» и «хаоса», «истины» и «лжи», парадигма значений которых в пределах художественного пространства дилогии определяется в макро- и микрообразах. Более того, макро- и микрообразы в романах И. Ильфа и Е. Петрова взаимопроникаемы и динамичны. Таким образом, в художественном пространстве дилогии создаются условия для расширения семантического поля мотивно-образной системы дилогии как метаромана.

Поиск универсальной модели космического построения общественного миропорядка, отраженный в многоуровневой структуре романов, приводит авторов к переосмыслению традиционных архетипических значений. В частности, в художественном пространстве дилогии не получают реализацию изначально заявленные архетипы «истины» и «космоса», парадигма значений которых определяется положительной семантикой. Более того, ни один из художественных образов романов И. Ильфа и Е. Петрова не может быть причислен к категории положительных. Данное утверждение является полемичным, однако материал заключений настоящего исследования позволяет настаивать именно на подобной точке зрения, поскольку целью И. Ильфа и

Е. Петрова была не сатира, а достоверность и узнаваемость отображаемой действительности. Авторы дилогии никогда не были романистами; они писали заметки, фельетоны и рассказы. Перейти на качественно новый уровень писательского мастерства за несколько месяцев, в течение которых создавался их первый роман, даже при условии «гениальности» авторов и правки текста В. Катаевым, было невозможно. Ориентируясь на образцы классики мировой и русской литературы, И. Ильф и Е. Петров (Е. Маркевич. Гоголевские традиции в произведениях И. Ильфа и Е. Петрова204) не могли и не хотели отказываться от журналистского стиля. Следовательно, авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», моделируя собственную художественную реальность по образцу окружающей их действительности и наблюдая реализацию «положительного» исключительно на уровне идеологии, не могли воплотить «космическое», «положительное» начало в художественном пространстве ни первого, ни, тем более, второго романа. Смех И. Ильфа и Е. Петрова как важнейшая составляющая семантического поля дилогии, в отличие от смеха Н. В. Гоголя, также не может быть расценена как «положительная» составляющая, поскольку функция «комического» в дилогии выявляется на уровне репрезентации архетипа «хаоса».

Анализ мотивно-образной системы романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» (мотив дороги, мотив обогащения, архетип «трикстера») во взаимосвязи с литературной архетипикой позволили интерпретировать типические явления современной авторам действительности с позиции культурной памяти и исторического опыта. Определенная незавершенность второго романа дилогии, предполагающая возвращение Остапа к его прежнему образу жизни, неявно обозначила и авторскую позицию в определении со-цио-культурной и политической ситуации 1920-1930-х гг. в стране.

Эта «двойственность», противоречие в идеологической установке романов, как ее видели литературоведы 1960-х гг., и авторских убеждений, которые И. Ильф и Е. Петров открыто выражали «при любом удобном случае», послужили основой для различного рода литературных сплетен вокруг дилогии. Таким образом, схема создания современных авторам мифов оказалась применимой и за пределами художественного пространства дилогии.

Перспективы дальнейшего изучения сюжетной организации и мотивно-образной системы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», безусловно, должны в большей степени основываться на мифологической и мифопоэти-ческой традиции. В частности, особый интерес представляют «знаковые» образы эпохи (Эллочка Щукина, Полыхаев, «дети лейтенанта Шмидта» и другие), создававшиеся И. Ильфом и Е. Петровым как «актуальные» образы для конкретного времени, но закрепившиеся в национальном менталитете на уровне универсальных.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Интерпретация романов И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» в соответствии с теорией архетипов и мифопоэтической традицией позволила достигнуть качественно нового уровня в понимании идеи и мотивно-образной системы дилогии.

Классификация мотивов и художественных образов романов, учитывающая традиционность их структуры, а также выявляющая авторское решение в их интерпретации и развитии, опровергает закрепившееся в литературоведении положение о романах И. Ильфа и Е. Петрова как о произведениях с «мелкой тематикой».

Список научной литературыАфанасьева, Татьяна Сергеевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Авернинцев, С. С. Аналитическая психология К. Юнга и ее закономерности творческой фантазии / С. С. Авернинцев // Вопросы литературы. 1970. -№ 3. - С. 121-142.

2. Авернинцев, С. С. Архетипы / С. С. Авернинцев // Мифы народов мира. Энциклопедия. М. : Мир книги, 1997. Т. 1. - С. 110-111.

3. Архетип. Культурологический альмонах / отв. ред. и сост. С. Б. Борисов. Шадринск : Изд-во Шадринского пединститута, 1996. - 124 с.

4. Архетипы в фольклоре и литературе : сб. науч. стат. Кемерово : Кузбассвуз издат., 1994. - 96 с.

5. Архетипы и пернатый змей. Эволюция человеческого рода / под ред. Тино Пальямунго. М. : Триада-ар, 1992. - 79 с.

6. Архетипические структуры художественного сознания. Вып. 3 -Екатеринбург : Изд-во Урал, ун-та, 2003. 221 с.

7. Бальбуров, Э. А. Космос Платонова. / Э. А. Бальбуров // Вечные сюжеты» русской литературы («блудный сын» и др.) / под ред. Е. К. Ромодановской. Новосибирск : Ин-т филологии, 1996. - С. 122-131.

8. Бахтин, М. М. Сатира / М. М. Бахтин // Собр. соч. : в 6 т. М. : Лабиринт, 1997.-Т. 5. С. 165.

9. Блок, А. Стихотворения и поэмы. Избранное / А. Блок. Свердловск : Средне-Уральское книжное изд-во, 1976. - 144 с.

10. Большакова, А. Литературный архетип / А. Большакова. // Литературная учеба. 2001. - Книга шестая. - С. 169-177.

11. Большакова, А. Теории архетипа на рубеже 20-21 вв. / А. Большакова. // Вопросы филологии. 2003. - № 1. - С. 169-173.

12. Бражников, И. Л. Мифопоэтический аспект литературного произведения / И. Л. Бражников. — М. : Флинта, 1997. — 261 с.

13. Викторович, В. А. Понятие мотива в литературоведческих исследованиях / В. А. Викторович // Русская литература 19 в.: Вопросы сюжета и композиции / под ред. Горький, 1973. - 115 с.

14. Воспоминания об И. Ильфе и Е. Петрове: сборник / сост. Г. Мунблит, А. Раскин. М. : Сов. писатель, 1963. - 217 с.

15. Вулис, А. В лаборатории смеха / А. Вулис. М. : Наука, 1966. -163 с.

16. Вулис, А. И. Ильф Е. Петров: очерк творчества / А. Вулис. М. : Сов. писатель, 1960. - 184 с.

17. Вулис, А. Метаморфозы комического / А. Вулис. М. : Сов. писатель, 1976. - 236 с.

18. Вулис, А. Творчество И. Ильфа и Е. Петрова / А. Вулис. Ташкент, - 1958.-318 с.

19. Гайденко, П. Прорыв к трансцендентному: Новая онтология XX в. / П. Гайденко. -М. : Республика, 1997. 621 с.

20. Галанов, Б. Илья Ильф и Евгений Петров: Жизнь. Творчество / Б. Галанов. М. : Советский писатель, 1961.-313 с.

21. Гоголь, Н. В. Избранная проза / Н. В. Гоголь. СПб : МиМ-ЭКСПРЕСС, 1996. - 768 с.

22. Голан, А. Миф и символ: Перевод / Ариэль Голан. 2-е изд. / А. Голан - М. Иерусалим: Русслит: Тарбут, 1994. - 371 с.

23. Головко, В. М. Черты национального архетипа в мифологеме Христа произведений И. С. Тургенева / В. М. Головко // Евангельский текст в русской литературе 18-20 вв.: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. -Петрозаводск, 1994. С. 231-248.

24. Гольденберг, А. Житийная традиция в «Мертвых душах» / А. Гольденберг // Литературная учеба. 1982. - № 3 . - С. 155-160.

25. Григорьев, И. Психоанализ как метод исследования художественной лдитературы / И. Григорьев // 3. Фрейд. Психоанализ и русская мысль. -М. : Просвещение, 1984. С. 221-236.

26. Гроссман, Б. Заметки о творчестве И. Ильфа и Е. Петрова / Б. Гроссман // Знамя. 1937. - № 90. - С. 190-206.

27. Гурович, Л. И. Ильф и Е. Петров сатирики / Л. Гурович // Вопросы литературы. — 1957. - № 9. — С. 110-139.

28. Гурьева, Т. Н. Архетипические мотивы в мифотворчестве М. Цветаевой (по поэме «Егорушка») / Т. Н. Гурьева // Поэмы «Егорушка» и «Красный бычок». Третья Цветаевская международная науч.-темат. конфер.: сб. докл. М., 1995. - С. 65-78.

29. Дзидов, А. Р. Архетип дороги у В. Максимова / А. Р. Дзидов // Архетип. Культурологический альманах / отв. ред. и сост. С. Б. Борисов. -Шадринск : Изд-во Шадринского пединститута, 1996. С. 36-42.

30. Дикманн, Ханс. Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание / Ханс Дикманн. / перевод Г. Л. Дорецкой и В. В. Зеленского; под общ. ред. В. В. Зеленского. СПб : Акад. проект, 2005. - 251 с.

31. Долгополов, Л. На рубеже веков. О русской литературе к. XIX -н. XX вв. / Л. Долгополов. Л. : Сов. писатель, 1985. - 351 с.

32. Донецкий, Б. Родной брат великого комбинатора: о возможном прототипе О. Бендера / Б. Донецкий // Литературная Россия. — 1987. 16 окт.

33. Доманский, Ю. В. Архетипические мотивы в русской прозе XIX в. Текст. : дис. канд. филолог, наук : 10.01.01 / Ю. В. Доманский. — Тверь, 1998.-184 с.-Библиогр. : С. 173-184.

34. Дорошевич, А. Архетип / А. Дорошевич // Краткая литературная энциклопедия терминов и понятий. М. : Филол. об-во «Слово» : ОЛМА-Пресс, 2003.-317 с.

35. Достоевский, Ф. М. Дневник писателя / Ф. М. Достоевский. М. : Современник, 1989 557 с.

36. Достоевский, Ф. М. Повести и рассказы / Ф. М. Достоевский. В 2-х тт. - Т. 1. - М. : Художественная литература, 1979. - 495 с.

37. Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений в тридцати томах / Ф. М. Достоевский // Собр. соч. : в 30 т. JI. : Наука, 1985. - Т. 28. -354 с.

38. Ершов, П. Из истории советской сатиры. М. Зощенко и сатирическая проза 20-40-х гг. / П. Ершов Л. : Художественная литература, 1973. -276 с.

39. Ершов, П. Сатира и современность / П. Ершов. М. : Наука, 1978.-287 с.44/ Ершов, П. Советская сатирическая проза / П. Ершов. М.-Л. : Художественная литература, 1966. -325 с.

40. Есаулов, И. А. Юродство и шутовство в русской литературе / И. А. Есаулов. // Литературное обозрение. 1998. - № 3. - С. 61-78.

41. Жар-птица и Василиса-царевна // Народные русские сказки : из сборника А. Н. Афанасьева. М. : Художественная литература, 1979. - 348 с.47.' Журбина, Е. И. Об Ильфе и Петрове / Е. И. Журбина // Октябрь. 1937. -№ 10.-С. 171-178.

42. Журбина, Е. И. Повесть с двумя сюжетами. / Е. И. Журбина. 2-е изд., доп. -М. : Художественная литература, 1974. -187 с.

43. Зенкин, С. Н. Когда имеет место архетип? К методологии поиска архаических интертекстов в произведениях современной культуры / С. Н. Зенкин // Архетипические образы в мировой культуре. СПб : Государственный Эрмитаж, 1998. - С. 3-4.

44. Зиновьева, Л. Ю. Вечные образы / Л. Ю. Зиновьева // Литературная энциклопедия образов и понятий. М. : Интелвак, 2003. - 457 с.

45. Иваницкий, А. И. Архетипы Гоголя / А. И. Иваницкий // Литературные архетипы и универсалии : сборник / под ред. Е. М. Мелетинского. -М. : Рос. гос. гуманитар, ун-т, 2001.-437 с.

46. Ильф, И., Петров, Е. Двенадцать стульев: кн. для ученика и учителя / И. Ильф, Е. Петров. / сост., предисловие, комментарии, справочные и методические материалы Ю. Б. Орлицкого. М. : ООО Издательство ACT : ООО Агентство КРПА Олимп, 2002. - 528 с.

47. Ильф, И., Петров Е. Золотой теленок / И. Ильф, Е. Петров. М. : Дом, 1995.-320 с.

48. Ильф, И., Петров Е. Золотой теленок / И. Ильф, Е. Петров.: Ю. К. Щеглов. Комментарии. М. : Панорама, 1995. - 653 с.

49. Карабчиевский, Ю. Воскресение Маяковского / Ю. Карабчиев-ский. М. : Советский писатель, 1990. - 224 с.

50. Карамалова, Е. Ю. Мифопоэтический анализ рекламного дискурса / Е. Ю. Карамалова // Вестник Московского университета: серия 10. Журналистика. 2008. - № 3. - С. 85-96.

51. Кацис, JI. «Маякоша. Любимейший враг.» Маяковский в поэтической полемике конца 20-х начала 30-х годов / Л. Кацис. // Литературное обозрение. - 1993. - № 6. - С. 84-99.

52. Кедрова, М. М. Архетипиы мировой литературы в интерпретации И. С. Тургенева («Гамлет» и «Дон Кихот») / М. М. Кедрова // История литературы и художественное восприятие — Тверь : ТГУ, 1991. — 139 с.

53. Келдыш, В. На рубеже художественных эпох / О русской литературе к. XIX н. XX вв. / В. Келдыш // Вопросы литературы - Вып. 11.-С. 92-106.

54. Керлот, X. Э. Словарь символов / X. Э. Керлот. М. : REFL-book, 1994.- 601 с.

55. Криничная, Н. А. Указатель типов, мотивов, основных элементов преданий / Н. А. Криничная. Петрозаводск, 1990. -294 с.

56. Кулешов, В. И. Жизнь и творчество Ф. М. Достоевского /

57. B. И. Кулешов. -М. : Просвещение, 1979. 372 с.

58. Курагина, Н. В. Архетипы Фауста и Дон Жуана в поэмах Нико-лауса Ленау / Н. В. Курагина // Филологические науки. 1998. - № 1.1. C. 41-49.

59. Ладыгина, О. М. Легенды о короле Артуре и мифотворчество XX в. / О. М. Ладыгина. — М. : НОУ «Полярная звезда», 2000. 74 с.

60. Лейдерман, Н. Л., Липовецкий, М. Н. Современная русская литература: 1950-1990-е гг.: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. Т. 1 : 1953-1968 // Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовецкий. - М. : Издательский центр «Академия», 2003. - 416 с.

61. Литвинова, А. Постоколлониальная теория и практика в английской литературе 2-ой пол. 20 в. / А. Литвинова // Начало

62. Литературные архетипы и универсалии: сборник / под ред. Е. М. Мелетинского. — М. : Рос. гос. гуманитар, ун-т, 2001. 437 с.

63. Литературная энциклопедия терминов и понятий / гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. — М. : Интелвак, 2001. — 685 с.

64. Лосев, А. Ф. Философия. Мифология. Культура / А. Ф. Лосев. -М. : Политиздат, 1991. 524 с.

65. Лурье, Я. С. Россия древняя и Россия новая / Я. С. Лурье. СПб : Дмитрий Буланин, 1997,- 403 с.

66. Майкова, А. Н. Архетипы и архетипические образы (на примере сказки о Царевне-лягушке и мифе о Гильгамеше) / А. Н. Майкова // Филологические науки. 1994. - № 4. - С. 20-29.

67. Маймин, Е. А. Пушкин. Жизнь и творчество / Е. А. Маймин. М. : Наука, 1982.-209 с.

68. Манн, Ю. Поэтика Гоголя / Ю. Манн. М. : Художественная литература, 1988.-412 с.

69. Марков, В. А. Литература и миф: проблема архетипов (к постановке вопроса) / В. А. Марков // Тыньяновский сборник. Четвертые тынья-новские чтения. Рига, 1990. - С. 133-145.

70. Мелетинский, Е. М. Аналитическая психология и проблема происхождения архетипических сюжетов. Бессознательное: Сборник / Е. М. Мелетинский. Новочеркасск, 1994. - 247 с.

71. Мелетинский, Е. М. Герой волшебной сказки / Е. М. Мелетинский. -М.: Акад. исслед. культ. СПб : Традиция, 2005. -237 с.

72. Мелетинский, Е. М. Миф и историческая поэтика фольклора / Е. М. Мелетинский. М. : Наука, 1991. - 316 с.

73. Мелетинский, Е. М. О литературных архетипах / Е. М. Мелетинский. -М.: Рос. гос. гуманитар, ун-т, 1994. 133 с.

74. Мелетинский, Е. М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов / Е. М. Мелетинский. // Литературные архетипы и универсалии: Сборник / под ред. Е. М. Мелетинского. М.: Рос. гос. гуманитар, ун-т, 2001. - С. 73-127.

75. Мелетинский, Е. М. От мифа к литературе / Е. М. Мелетинский-М. :РГГУ, 2000.-167 с.

76. Мелетинский, Е. М. Первобытное наследие в архаических эпосах /Е. М. Мелетинский. М. : Наука, 1964.-204 с.

77. Мелетинский, Е. М. Происхождение героического эпоса / Е. М. Мелетинский. М. : «Вост. лит.» РАН, 2004 : ППП Тип. Наука - 460 с.

78. Мелетинский, Е. М. Семантическая организация мифологического повествования и проблема создания семиотического указателя мотивов и сюжетов / Е. М. Мелетинский // Труды по знаковым системам, № 16. — Тарту, 1983.-С. 28-34.

79. Михайловский, Н. К. Литературно-критические статьи. М., 1957 // http://az.lib.rU/m/mihajlowskijnk/text0042.shtml

80. Можейко, М. А. Космос / М. А. Можейко // Новейший философский словарь // http://slovari.yandex.ru/dict/phil dict/article//filo/filo-367.htm

81. Назиров, Р. Г. Творческие принципы Ф. М. Достоевского / Р. Г. Назиров. Саратов : Изд-во Сарат. ун-та, 1982. - 160 с.

82. Неклюдова, М. Г. Традиции и новаторство в русском искусстве к. XIX нач. XX в./М. Г. Неклюдова. М., 1991.-161 с.

83. Некрылова, А. Ф. Русские народные городские праздники, увеселения и зрелища: Конец XVIII начало XX века. / А. Ф. Некрылова. - 2-е изд., доп. - JI. : Искусство, 1988. - 215 с.

84. Нусинов, И. Вековые образы / И. Нусинов. М. : Художественная литература, 1937. - 142 с.

85. Одесский, М., Фельдман Д. Литературная стратегия и политическая интрига. «Двенадцать стульев» в советской критике рубежа 1920-1930-х гг. / М. Одесский, Д. Фельдман. // Дружба народов. 2000. - № 12. - С. 179— 195.

86. Озмитель, Е. К. О сатире и юморе / Е. К. Озмитель. Л., 1973. - с.

87. Осиновская, И. А. Ирония и Эрос. Поэтика образного поля / И. А. Осиновская- М., 2007, с. 84-104 //http://ec-dejavu.ru/L/Irony.html

88. Павлинов, С. Источник «Повести о капитане Копейкине» в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» / С. Павлинов // Вопросы литературы. 1991. -№ 11-12.-С. 318-324.

89. Парамонов, Б. Согласно Юнгу / Б. Парамонов // Октябрь, 1993, №5. С. 155-164.

90. Потебня, А. А. Слово и миф / А. А. Потебня. М. : Лабиринт, 2000.-479 с.

91. Пропп, В. Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки: комментарии Е. М. Мелетинского / В. Я. Пропп // Собр. соч. В. Я. Проппа. М. : Лабиринт, 2003. - 143 с.

92. Пушкин, А. С. Избранные сочинения : в 2-х т. / А. С. Пушкин. -М. : Художественная литература, 1978. Т. 2. - 686 с.

93. Радип, П. Трикстер: Исследование мифов / П. Радип. СПб, 1999.-254 с.

94. Радинас, Пол. Комментарии Юнга и Карла Кереньн (Цюрих, 1954) / Пол Радинас. // The Trickster: A Studi in American Indian Mythology. London; Нью-Йорк, 1956. (Прим. англ. издания) // http://www.msclub.ce.cctpu.edu.ru/school/Jung/Jung23.htm

95. Разговоры о самом главном.: Переписка Б. Л. Пастернака и В. Т.Шаламова // Юность. 1988. - № 10. - С. 55- 74.

96. Рейтблат, А. И. Буренин и Надсон. Как конструируется миф / А. И. Рейтблат. // Новое литературное обозрение. 2005. — № 75. - С. 154-166.

97. Руткевич, А. М. Юнг об архетипах современного бессознательного / А. М. Руткевич // Вопросы философии. 1988. — № 11. — С. 58-72.

98. Сараскина, Л. Ф. Толстоевский против Ф. Достоевского / Л. Сараскина // Октябрь. 1992. - № 3. - С. 188-197.

99. Сарнов, Б. Возвращение блудного сына / Б. Сарнов // Литературная учеба. 1982.-№ 2. - С. 185-197.

100. Сарнов, Б. Что же спрятано в «Двенадцати стульях?» / Б. Сарнов //Октябрь.-1992.-№6.-С. 165-182

101. Селивановский, А. П. Смех Ильфа и Петрова / А. П. Селиванов-ский // А. П. Селивановский. В литературных боях. — Изд. 2-е, доп. М. : Наука, 1963.-С. 76-85.

102. Семанов, С. Из жизни великого комбинатора. По страницам дилогии И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» / С. Семанов // Слово. 1990. -№ 3. - С. 17-21.

103. Симанов, К. Предисловие / К. Симанов // И. Ильф. Е. Петров. Двенадцать стульев. Золотой теленок. -М. : Гослитиздат, 1956, С. 3-14.

104. Синцова, Т. Н. И. Ильф и Е. Петров. Материалы для библиографии / Т. Н. Синцова. Л., 1958. - 54 с.

105. Смирнов, И. П. Место «мифопоэтического» подхода к литературному произведению среди других толкований текста / И. П. Смирнов // Миф фольклор - литература. - М. : Сов. Россия, 1986. - 366 с.

106. Спиридонова, Л. А. Русская сатирическая литература нач. XX в. / Л. А. Спиридонова. М. : Просвещение, 1977. - 369 с.

107. Спиридонова, Л. А. Салтыков-Щедрин и русская сатира нач. XX в. / Л. А. Спиридонова // Салтыков-Щедрин и русская сатира 18-20 вв.: сб. ст.-М., 1998.- 254 с.

108. Степанов, Н. Л. Гоголевская «Повесть о капитане Копейкине» и ее источники / Н. Л. Степанов // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. Т. XVIII. - Вып. 1. - М., 1959. - С. 41-54.

109. Степанов, Н. Л. Сатира М. Булгакова в контексте русской сатиры XIX -I пол. XX в. / Н. Л. Степанов. Винница : Универсум, 1999. - 283 с.

110. Топорков, А. Л. Предвосхищение понятия «архетип» в русской науке XIX века / А. Л. Топорков // Литературные архетипы и универсалии / под ред. Е. М. Мелетинского. М. : Рос. гос. гуманитар, ун-т, 2001. - С. 348366.

111. Топоров, В. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное / В. Топоров. М. : Прогресс : Культура, 1995.- 621 с.

112. Туманов, В. А. Ф. М. Достоевский в художественных произведениях и публицистике М. А. Алданова / В. А. Туманов // Русская литература. 1996.-№ З.-С. 78-105.

113. Турбин, В. Маяковский: революция-любовь-бутафория / В. Турбин. // Дружба народов. 1993. - № 7. - С. 206-220.

114. Тыньяновский сборник. Четв. Тыняновские чтения: сб. ст. / под. ред. -Рига, 1990.-347 с.

115. Фельдман, Д. М. Почему антисоветские романы стали советской классикой?: Беседы с филологом о романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» / Д. М. Фельдман // Независимая газета. -2001. 13 янв. С. 11-18.

116. Холмогоров, М. Из какого сора. / М. Холмогоров // Вопросы литературы. 2001. - № 4. - С. 251-252.

117. Храпченко, М. Б. Литературный путь. Величие писателя / М. Б. Храпченко. — М. : Современник, 1984. 655 с.

118. Цветаева, М. Стихотворения и поэмы / М. Цветаева. Екатеринбург : Средне-Уральское книжное изд-во, 1997. - 528 с.

119. Человек и его символы / под общ. ред. С. Н. Сиренко. М. : Серебряные нити, 1998. - 296 с.

120. Чернов, А. В. Архетип «блудного сына» в русской литературе XIX в. / А. В. Чернов // Евангельский текст в русской литературе 19-20 вв.: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск : 1994. - 128 с.

121. Шарп, Д. Типы личности: Юнговская психологическая модель / Д. Шарп. СПб, 1996. - 367с.

122. Шатин, Ю. В. Архетипические мотивы и их трансформация в новой русской литературе / Ю. В. Шатин // «Вечные сюжеты» русской литературы («блудный сын» и др.) / под ред. Е. К. Ромодановской. Новосибирск : Ин-т филологии, 1996. - С. 29-41.

123. Щеглов Ю. К. О романах И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» / Ю. К. Щеглов. // И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев: Ю. К. Щеглов. Комментарии. М. : Панорама, 1995. - 653 с.

124. Щербина, А. А. Искусство смешного и насмешливого слова: В микромире комического у И. Ильфа и Е. Петрова / А. А. Щербина // Русская литература. 1974. - № 1. - С. 200-209.

125. Щербина, Н. Г. Герой и антигерой / Н. Г. Щербина. М., 2002. -438 с.

126. Щербина, Н. Г. Героический миф тоталитарной России / Н. Г. Щербина. Томск, 1998. - 261с.

127. Элиаде, М. Аспекты мифа / М. Элиаде. / пер. с фр. В. Большакова. М. : Акад. проект, 2005. - 222 с.

128. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении. Архетип и повторяемость / М. Элиаде. М. : Ладомир, 2000. - 414 с.

129. Эльсберг, Я. Е. Вопросы теории сатиры / Я. Е. Эльсберг. М. : Советский писатель, 1957.-427 с.

130. Эльсберг, Я. Е. Наследие Гоголя и Щедрина и советская сатира / Я. Е. Эльсберг. М. : Советский писатель, 1954. - 346 с.

131. Эсалнек, А. Архетип / А. Эсалнек // Введение в литературоведение. М.: Просвещение, 2000. - С. 30-37.

132. Юнг, К. Г. Душа и миф: шесть архетипов / К. Г. Юнг. — Киев-Москва, 1997.-263 с.

133. Юнг, К. Г. О психологии бессознательного / К. Г. Юнг // К. Г. Юнг. Собрание сочинений. Ответ Иову. -М. : Прогресс, 1994. 463 с.

134. Юнг, К. Г. О современных мифах: сб. трудов / К. Г. Юнг. / пер. с нем. — М., 1994.- 541с.

135. Юнг, К. Г. Психоанализ и искусство / К. Г. Юнг. — М. : Прогресс, 1992.-715 с.

136. Юнг, К. Г. Архетип и символ / К. Г. Юнг. М. : Ренессанс, 1991. - 297 с.

137. Якушин, Н. И. Образ «маленького человека» в творчестве Ф. М. Достоевского 40-х годов XIX века / Н. И. Якушин // Труды научной конференции Сталинского педагогического института: Выпуск 1. 1956. - С. 166-175.

138. Яновская, JI. М. Дело № 2 (К творческой истории «Золотого теленка»). «Золотой теленок» или «Миллиардеры» / JI. М. Яновская // Вопросы литературы. 1963. - № 2. - С. 176-191.

139. Яновская, JI. М. Три книги об Ильфе и Петрове / Л. М. Яновская // Новый мир. 1962.- № 1. - С. 256-260.

140. Л. М. Яновская. Почему вы пишите смешно? Об И. Ильфе и Е. Петрове, их жизни, их юморе. М.: Наука, 1969. — 216 с.а