автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: История двойственного числа и квантитативных конструкций в русском языке

Полный текст автореферата диссертации по теме "История двойственного числа и квантитативных конструкций в русском языке"

г*

оь

;/Л V

На оравах рукописи

ЖОЛОБОВ Олег Феофанович

ИСТОРИЯ ДВОЙСТВЕННОГО ЧИСЛА И КВАНТИТАТИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Специальность 10.02.01 - русский язык

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических паук

Москва 1998

Работа выполнена на кафедре истории русского языка и языкознания Казанского государственного университета

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор ЖУРАВЛЕВ В.К.

доктор филологических наук ИОРДАНИДИ С.И.

доктор филологических наук, профессор ЧЕРЕМИСИНА Н.В.

Ведущая организация - Санкт-Петербургский государственный университет

л

ащита диссертации состоится

"А- " 1998

часов на заседании Диссертационного совета

г.

Д 053.01.10

при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119435, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1, ауд._.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке МПГУ по адресу: 119435, Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.

Автореферат разослан

Ученый секретарь Диссертационного совета

-ЗЬ-

о

1998 года.

СОКОЛОВА Т.П.

Современный уровень развития исторической русистики характеризуется тенденцией к „теорегизации" - ориентации на идеи современной грамматической теории [Иорданиди 1996,2; Шульга 1988, 4]. Научные достижения, накопленные историческим языкознанием, позволяют перейти от описания отдельных морфологических изменений к исследованию преобразования грамматических категорий [Колесов 1988, 4]. Наиболее существенные исторические перемены произошли в категории числа:, трехчленный числовой ряд - единственное, двойственное и множественное число - постепенно , заменился двухчленным после утраты двойственного числа. Несмотря на категориальную важность двойственного числа,, его всестороннее исследование является нерешённой, проблемой исторической русистики. Таким же белым пятном является-изучение различных реликтов двойственного числа в современной грамматической системе - прежде всего грамматически трансформированных форм выражения количественных отношений. Исследование истории двойственного числа и связанных с ним исторически форм квантитативности не может быть полным без обращения к общеславянскому, контексту и типологическим данным - как того требуют постулаты современной исторической лингвистики [см. Виноградов 1990,184; Журавлев 1991, 6 и сл.; Трубачев 1991,251].

Исследование двойственного числа у славян было начато в работах А.Белича. Он писал в статье, опубликованной в 1899 г. и посвященной двойственному числу в старославянском языке: „Судьба двойственного числа в славянских языках исследована далеко не достаточно для того, чтобы получить хотя бы приблизительное представление о том, каким образом двойственное число, так последовательно употреблявшееся в старославянском и употребляющееся поныне в некоторых славянских языках, в других из них совершенно исчезло. Для решения этого вопроса потребовалось бы детальное изучение памятников славянских языков в этом отношении и более точное определение условий, при которых двойственное число уступает место множественному" [Белич 1899, 1159]. Спустя почти сто лет рассуждение А.Белича в целом не устарело и перекликается с выводами современных исследований, в которых „причины утраты" славянского двойственного числа были признаны „не установленными" [Журавлев 1991, 78]. В недавних работах отмечалось, что восполнение пробелов в исследовании дуалиса потребует „еще немало усилий, для того чтобы выявить условия, в которых осуществлялось так называемое „падение" двойственного числа" [Марков 1982, 43]. Наряду с этим указывалось, что „проблема двойственности, её природы и древнейших значений ещё далека от окончательного разрешения. Более того, эта проблема вообще не решалась на основе сравнительно-исторического анализа" [Дегтярев 1982,28].

Славянскому двойственному числу было посвящено 5 монографических исследований: Tesniere 1925 (в словенском языке); Белий 1932 (общее описание); Dostal 1954 (в истории польского языка); Иорданский 1960 (в истории русского языка); Lotzsch 1965 (в серболужицких языках). Результаты монографических работ, в которых было предпринято диахроническое исследование двойственного числа, детально не обсуждались, а некоторые их положения, несмотря на существенные просчёты, были некритически приняты в историческом языко-

знании как итоговые. Лишь недавно основные результаты и перспективы исследования славянского двойственного числа были рассмотрены в наших работах [Ёо1оЬоу 1997а; 1997Ь, Жолобов 1997а; 1998]. В них была изложена новая концепция динамики двойственного числа в русском языке.

В столь же малой степени были исследованы формы квантитативности, которые исторически сформировались на основе дуалиса. Только в русском языке развились квантитативные конструкции типа три (огненные) глаза, где субстантивные формы коррелируют с формами множественного числа типа {огненные) глаза, будучи противопоставленными им акценгно. Речь здесь должна идти именно о квантитативных конструкциях, поскольку данные сочетания, являясь грамматически разложимыми, имеют фразеологизированный характер и функционируют как целостные морфосинтаксические единицы. В качестве комплексных единиц данные формы не анализировались, и поэтому остались не выявленными причины и механизм образования общего деклинационного образца у малых числительных два (две), три, четыре, новой деклинационной схемы у местоимения оба (обе), а также генерализованной аднумеративной формы у существительных. Только внешняя сторона этого процесса была затронута в работах, посвященных истории числительных в русском языке [срв. Дровникова 1985; Егоров 1916; Супрун 1969; Во^^Ы 1966; §егесЬ 1952 и др.].

Таким образом, актуальность настоящего исследования определяется малоизучешюстыо или нерешённостью проблем исторического языкознания, связанных с генетическим и функциональным анализом древнеславяпского двойственного числа, его динамикой и процессом утраты в древнерусском языке, а также грамматической трансформацией квантитативных конструкций в истории русского языка, обусловленное структурным преобразованием категории числа.

Объектом исследования в данной работе является подкатегория двойственного числа в истории русского языка, а также её грамматически трансформированные реликты, представленные прежде всего счётно-количественными сочетаниями.

Целью работы являлось исследование генетических и структурных характеристик древнеславянского двойственного числа, его функционирования и динамики в истории русского языка, а также изучение формирования нового малого квантигатива, генетически зависимого от форм дуалиса. В ходе исследования решались следующие задачи:

1. Реконструкция праславянской подсистемы дуалиса, установление её индоевропейских источников и типологических характеристик.

2. Исследование функционирования подсистемы форм двойственного числа в раннедревнерусский период в связи с данными сравнительно-исторического характера.

3. Исследование динамики дуальных форм, причин и этапов утраты двойственного числа па фойе общеславянских исторических изменений.

4. Описание двойственного числа в старорусской книжной письменности и новом церковнославянском употреблении.

5. Исследование функционирования двойственного и малого квантита-тивов древнего образца, а также изучение развития нового малого квантитатива.

В исследовании применялись стравнительно-исторический и сравнительно-сопоставительный методы, а также использовался структурный и статистический анализ. В исследовании было дано синхроническое описание двойственного числа в раннедревнерусском языке, однако главным направлением оставалось диахроническое изучение дуалиса и счётно-количественных конструкций. Привлечение языкового материала в основе своей определялось методикой текстовых срезов и сплошной выборки форм, которая имела целью воссоздание реально-исторической картины грамматической дистрибуции. В этом своём качестве проводившийся анализ был противопоставлен нередко встречающемуся в исторической славистике приёму языковых иллюстраций. Грамматические формы реализуются в тексте, и только анализ их бытования в тексте и может выявить их статические и динамические характеристики. Интерпретационный подход к тексту как центру приложения речевых энергий и главному источнику разнообразной лингвистической информации находится в русле современных устремлений языкознания [см. Добродомов 1989; Николаева 1987].

Впервые для исследования дуалиса и квантитативных конструкций был привлечён столь обширный языковой материал, который в массе своей оставался науке неизвестен. Были подробно рассмотрены старославянские памятники, а также древнерусские и старорусские источники XI-XVII вв., среди которых есть немало неизданных рукописных памятников. Привлекались тексты разной жан-рово-стшшстической природы. Для известных исторических периодов и известных целей материал таких разных памятников, как берестяные грамоты или конфессиональные сочинения, обладает равной лингвистической ценностью. Как справедливо было отмечено в недавней публикации: ,3 качестве первого и необходимого шага для восстановления письменных памятников в правах главного источника исторической грамматики нам видится преодоление принципиального пренебрежения к показаниям церковно-книжных текстов, отданных „на откуп" истории литературного языка. ...Известно, между тем, что именно в памятниках традиционного содержания зафиксированы древнейшие примеры многих инновационных процессов" [Крысько 1994, 26]. В исследовании использовался также инославянский и неславянский языковой материал; привлекались разнообразные словарные материалы и русские источники ХУШ-ХХ вв., а также материалы Картотеки Словаря древнерусского языка XI-XIV вв.

В работе была выработана новая концепция развития двойственного числа и генетически соотносительных с ним квантитативных конструкций. Научная новизна работы заключается также в том, что она основывалась на теоретических положениях современной лингвистической теории. В исследовании были установлены грамматическая структура дуалиса и парадигма квантитативных конструкций в праславянском языке; детально исследовано функционирование двойственного числа в древнерусском языке на материале большого числа памятников; отмечены стилистические факторы в дистрибуции числовых форм; впервые были детально исследованы конструкции так называемых божествен-

них двандва в древнерусском языке, а также установлена их. историческая связь с парными формулами; вскрыт механизм утраты двойственного числа и установлены этапы грамматического преобразования категории числа; определены условия разновременного отмирания форм двойственного числа и различий в сохранении реликтов дуальных форм; описано двойственное число в старорусском книжном и новом церковнославянском употреблении; обнаружены семантические условия деклинационного расхождения числовых слов два (две) и оба (обе); выявлена роль двойственного числа в грамматической трансформации квантитативных конструкций и формировании нового деклинационного образца малых'Числительных.

Таким образом, данное исследование имеет теоретическую и практическую значимость. В нём был впервые проведён подробный анализ существующих в языкознании воззрений по названной проблематике. В работе уточнены такие грамматические понятия, как свободное и связанное двойственное число, дистрибутивно-дуальное употребление, божественные двандва, счётный падеж и др. В исследовательскую практику введены такие понятия, как мотивационная база двойственного числа, счётно-количественная и количественно-предметная номинация, прономинально-вербальный комплекс, формульное множественное число, двойственный и малый квантитативы и др.

Результаты проведённого исследования могут быть использованы как в научно-исследовательских, так и учебных целях - в вузовских курсах по старославянскому языку, по истории русского языка и других славянских языков, а также по церковнославянскому языку.

Основные положения работы докладывались и обсуждались на всесоюзных научных конференциях в Риге (1990) и Ужгороде (1991), на заседании Института славистики в г. Г'иссен (ФРГ, 1996), на международных и межрегиональных научных конференциях в Калининграде (1992), Минске (1993), Киеве (1993), Казани (1995,1997), Москве (1998).

Диссертация состоит из введения, пяти глав и заключения, а также списков привлеченных в исследовании источников и научной литературы.

; Во введении обосновывается актуальность темы исследования и его научная новизна, определяются цели и задачи работы, а также методы изучения материала, отмечается теоретическая и практическая значимость исследования, указывается круг источников и устанавливаются принципы их анализа.

Глава 1. Праславянское состояние: исходная подсистема форм двойственного числа

Историческая концепция Белича впервые определила утрату дв. ч. как сложный процесс, который протекал по-разному и неодновременно в отдельных разновидностях дуалиса. Классификация праславянских форм дв. ч. у Белича более детализирована, чем у предшественников, и включает указание на изменения в соотношении разновидностей дв. ч., которые выразились в росте их формально-смысловой самостоятельности [БелиЬ 1932, 30-33, 43-46]. Им были выделены: (1) свободное дв. ч.; (а) дистрибутивное дв. ч. (в этом случае дв. ч. парных обозначений соотносится с контекстуальным субъектом или объектом во

мн. ч.); (2) связанное (случайное или окказиональное) дв. ч.; (Ь) анафорическое, (полусвязанное) дв. ч. (в этом случае формы дв. ч. являются контекстуально зависимыми от предшествующего употребления связанного, свободного или конгруэнтного дв. ч.); (3) „синдетски дуал", по Беличу, - конструкции, состоящие из сочетаний двух имён и дуальных форм, относящихся к ним, - конгруэнтных форм дв. ч.; (с) двойственное число число личных местоимений; согласно Беличу, этот тип форм дв. ч., обладая некоторой самостоятельностью, выступал контекстуальным вариантом дуалиса типа (3).

На основании положения о замене форм дистрибутивного да. ч. типа ноз-Ь о учеником ъ формами мн. ч. А.Белич делал вывод о том, что свободное дв. ч. в старославянском языке семантически модифицируется, так что в противопоставлении синтагм типа ржк"ы апостол?, и ржц-Ь петрл в последнем случае ржц'Ь начинает обозначать не просто парный предмет, а 'руки одного человека (Петра)', т. е. значение названной формы становится синтагматически связанным. Отсюда один шаг, как считал Белич, до замены синтагм типа ржц*к петрд синтагмами ржк-ы пстрл с тождественным синтагматически связанным значением. Данное положение является ключевым в теории А.Белича, а вслед за ним и у других авторов, но оно не может быть,принято. Сужение дистрибутивного употребления было следствием искусственной нормализации лишь в поздних текстах, а невозможность его полного устранения коренилась в самой номинационной природе парных обозначений.

Варьирование дистрибутивно-дуальных и плюральных форм в контекстах с плюральной субъектно-объектной базой необходимо отнести к исходной пра-славянской системе. Это подтверждает анализ языкового материала. В ЕвО 10561057 на 9 примеров мн. ч. парных обозначений приходится 20 примеров дистрибутивного дв. ч. В Архангельском Евангелии 1092 г. преобладание дистрибутивно-дуальных форм над плюральными выступает еще более отчетливо: 24 и 7. В Изб 1076 нет никаких отклонений от регулярного употребления форм дв. ч. Соотношение форм дистрибутивного дв. ч. и мн. ч. - 13:3 - свидетельствует о господстве форм дистрибутивного типа. В более поздних текстах формы дистрибутивного дв. ч. у парных обозначений также обычно преобладают.

Несмотря на возможную нейтрализацию противопоставления, формы дв. и мн. ч. в этих случаях оставались взаимомаркированными и преобразования эквиполентной оппозиции в привативную не происходило, потому что появление как плюральных, так и дуальных форм жёстко ограничивалось определённым типом контекста. Если контекст указывал на непарноорганизованное множество, то варьирование с формами свободного дв. ч. становилось невозможным: въ сл'Ь (так!) же /емЬ' или идлхоужьзлы въ роукахъ държаще СбВ к. ХП, 153 об.; абшеже оученикомъ повел'Ьааюпь. св'Ьце при/яти въ роукахъ 168.

Есть основания полагать, что распространение связанного дв. ч. является праславянской инновацией. В древнем индоевропейском употреблении дв. ч. не связывалось с использованием числового слова сЬаи, применение которого определялось условиями контекста - включенностью в счетно-количественный ряд. Поэтому Б.Дельбрюк использовал здесь два термина - „/^е17.аЫ" и „Биа1". Исследователь выделил в ведийском только две разновидности дуалиса - природ-

ный и анафорический [Delbrück 1968, 99-100]. Динамика дв. ч. в праславянском состояла, таким образом, в расщеплении древней синкреты на два типа номинации и расширении базиса счётно-количественных обозначений.

В древнеславянском употреблении обозначения парносоставных предметов лишь изредка представлены сочетаниями с числовыми словами. Появление числового слова всегда мотивируется контекстом, в этих случаях содержащим количественное противопоставление - не один, а два, оба\ t дште око твое СЪЕААЖНААТЪ та нстъкнн с. докр'кл ТН £СТЪ съ сдин'Ьмь оком/. ВЫ1ИТН въ цсрствис вжие. неж£ ок4: очи нмжцпо. lth в г ^еонж огньнлшк Map: Мк. 9,47 и т. д.

В отличие от этого пропуск числового слова в формах связанного дв. ч. является довольно обычным. Подобное употребление следовало бы называть несвязанным. Вопреки Беличу, оно издревле обнаруживает связь не с количественным, а с ситуативно-речевым значением определенности, как и в современных славянских языках - словенском и лужицких.

Числовые слова, образующие вместе с дуальными формами существительных связанное дв. ч., были близки друг другу. Они принадлежали к одному деклинационному типу и имели родственную семантику. В то же время было бы ошибкой отождествлять их функционально-семантически. В праславянском числовые слова *dbva (*с!ъ\'ё) и *оЪа (*оЪё) были в этом отношении разведены, наследуя индоевропейское употребление. В семантике слова *оЪа собственно количественное значение, в отличие от слова *dwa, выступало лишь опосредованно, в связи с объединением двух одинаковых в каком-либо отношении членов в рамках значений 'тот и другой', 'эти-два'. Семантические особенности числового слова оба отчётливо проявились в расхождениях с греческим употреблением: греч. ряду ¿ффбтеро! - öiio - oi ЪЬо соответствует в старославянском ряд оба - дъва - оба. Числовое слово оба выступает в прономинальной функции, что не оставляет сомнений в его местоименном статусе.

А.Белич рассматривал употребление личных местоимений в качестве разновидности дуалиса в конструкциях с двумя именами, хотя и склонялся к тому, чтобы признать за ним некоторую толику самостоятельности. В действительности есть все основания для выделения прономинально-вербального дв. ч. Необходимость выделения прономинально-вербального комплекса в дв. ч. подтверждается как сравнительно-историческими, так и типологическими данными. В угро-финских языках, сохранивших дв. ч., наряду с вогульским и остяцким языками, в которых дв. ч. представлено во всех морфологических классах слов, выделяется саамский язык, в котором употребление дуалиса ограничено местоименными и связанными с ними глагольными формами [Szinnyei 1910, 56]. В готском переводе Библии дв. ч. засвидетельствовано только в формах личных местоимений 1 и 2 лица и их глагольных продолжениях [Seppänen 1985, 1]. В старопольских текстах как книжного, так и народно-разговорного характера дв. ч. дольше всего сохранялось у глагольных форм 1 и 2 л., наследующих древние прономинально-вербальные конструкции 1 и 2 л. [см. Dejna 1965, 5-6 и сл.; Strzelczyk 1955, 215-216]. Личные местоимения 1 и 2 л. дв. и мн. ч. в словенском имеют „наибольшую силу оппозиции" [Журавлев, Мажюлис 1978,19].

Только местоимения 1 и 2 л. являются личными в полном смысле слова, тогда как местоимение 3 л. представляет собой лишь „трансформационную проекцию" субстантивных форм [Натр 1975, 68]. Только местоимения 1 и 2 л. непосредственно репрезентируют акт коммуникации [Forchheimer 1953, 6]. Если местоимения 1 и 2 л. обозначают участников речевого акта - говорящего и адресата, то местоимение 3 л. указывает на предмет речи. Таким образом, в отличие от местоимения 3 л. (которое в славянских языках, как и в других языках, формируется поздно и генетически восходит к указательному местоимению) личные местоимения 1 и 2 л., вопреки Беличу, образуют независимую от субстантивного употребления коммуникативно-номинативную функцию.

Номинативно-субъектные формы личных местоимений 1 и 2 л. составляют тесные единства со своими предикативными продолжениями, поскольку глагольная категория лица генетически коренится в местоименном дейксисе. Так, в исходном индоевропейском употреблении анафорический эллипсис субъекта выполнял текстообразующую функцию. В.Дресслер [1988, 421] отмечает, что „эллипсис субъекта предполагает эксплицитное указание па ситуацию, а именно на присутствие 1-го и 2-го лица". Неноминативные формы личных местоимений имеют прямо- или косвенно-объектную функцию и могут быть представлены энклитическими или полноударными разновидностями форм, использование которых диктуется особыми синтаксическими правилами. Генитивные формы личных местоимений 1 и 2 л. выступают также с притяжательным значением, так как притяжательные местоимения дв. ч. отсутствуют. Местоименно-глагольные формы 1 и 2 л. принадлежат диалогической речи, составляя ядерную структуру акта коммуникации, поэтому их синтактико-морфолошческие характеристики находятся в близкой связи с динамикой реального узуса.

Выделяя в исходной подсистеме форм третью разновидность дв. ч. -„синдетски дуал", т. е. дуалис в конструкциях с двумя именами, А.Белич имел в виду старославянские контексты следующего типа: мдри'й же мдгдллинн i марн'Ь иоснфовд зьр'Ьдшете к где н полагддхж Map: Мк. 15, 47; кнд-Ьвгшл же сученнкА его н^ковт» н полит. р^Ьсте гн JIk. 9, 54. Сочетания двух имен собственных в этих случаях являются синтаксическим выражением дуального значения, которое за рамками самих онимов получает морфологическое выражение в употреблении при двух именах собственных конгруэнтных дуальных форм - лично-глагольных, причастных, аппозитивно-субстантивпых: ЗАр'ЬашетЕ, еид'Ькъшл, о ученика, р-ксте, хотя сам Белич, рассматривая „синдетски дуал", по каким-то причинам упоминал лишь глагольно-предикативные формы. Рассмотрение подобных конструкций является важным, потому что отступления от правильного употребления конгруэнтных форм дв. ч. в подобных примерах носили, несомненно, диагностический для ядерных форм характер. Целесообразность выделения данной разновидности дв. ч. доказывается и особенностями диахронической перспективы конструкций с двумя именами, однако перспективы совсем не той, на которую указывал А.Белич, именно с ¡тми связывая оживление дв. ч. в словенском языке.

А.Белич основывал выделение третьей разновидности дв. ч. - конструкций с двумя именами - также на генетических соображениях. Славянский „синдетски

дуал" он считал непосредственным продолжением древнего индоевропейского так называемого эллиптического двойственного числа типа санскритского а) miträ värunä (с дв. ч. каждого из имен божества); б) miträ värunah (с дв. ч. первого имени и ед. ч. второго имени); в) miträ (с дв. ч. первого имени и эллипсисом второго). Имя в форме miträ „Митра-Варуна", буквально „оба Митры", т. е. dvandva ekasesa, или эллиптическое двойственное число, потому и было возможно в индоевропейском, что являлось частью известного индоевропейскому сообществу парного сакрального именования, которое обычно выступало в сложениях, названных в Грамматике Pänini 6.2.141 devatädvandva (божественные двандва), и дв. ч. компонентов которого выражало тесное единство обозначаемых сущностей - парные божества [см. Sprachwissenschaftliches Wörterbuch 1986, 685-686; Delbrück 1968, 56 и др.].

А.Белич считал, что славянское употребление отличается от индоевропейского отсутствием собственно эллиптической разновидности форм, но оказалось, что существуют как культурные, так и системно-грамматические соответствия сложений типа божественных двандва в древнеславянском употреблении, которые у А.Белича не были отмечены. На них как на предположительные указывал еще А.И.Соболевский [1907, 205], обративший внимание на необычные примеры употребления дв. ч. имен собственных в древнерусских текстах: перенесена быста бориса и гл"кба (вместо ожидаемого борись и гл"6бъ); попъ свлтую косгпАнтину и елены (вместо ожидаемого костамтина и елены) в ,^Новгородской летописи" и под.

Сейчас могут быть указаны очень древние примеры употребления конструкций типа божественных двандва. В „Сказании о Борисе и Глебе" они относятся ко времени создания текста - к концу третьей или к последней четверти XI в. В „Сказании" встречается генерализованный, формульный образец конструкции, в котором обобщены номинативно-аккузативно-вокативные а-формы: Бысть же въ врем л перенесению стыима мчнкома • романа • и деда СбУ ХШХШ, 20в (вместо ожидаемого романоу и давидоу); иди къ стыма мчнкома бориса и гл 'кба • и та ти имата дати вид'кние СбУ ХШХШ, 22в (вместо ожидаемого борисоу и гл-tßoy) и под. Достаточно древние примеры подобных конструкций, всегда сопровождаемые регулярными формами конгруэнтного дв. ч., представлены в древнерусских минеях и прологах: Вьрста чьстьнаа • и пресловоущиа • прев"кчнаго сна • пьрвородителл • хранителе законоу • и рожыиаа радости началне • иоакима и анна • ч(с)тъна боудета Мин ХПЗ (дек.), 60v (вместо ожидаемого иоакимъ и анна); Гь /съ х(с)ъ бънашь • ... англа сво/его посла къ правьдникома • иияакыма и анън'к • из нею же ebcxonvk произити • плътьст'ки мтри (так!) /его Пр ХП-ХШ, 826 (вместо ожидаемого иоакимоу и анън'к).

В древнерусских прологах, представлено двандва в виде однословного сложения в морфологической форме дв. ч.: Въ ть(ж) днь стхъ мчнкь • савили • павла • и татианы • бра(т)сестроу ПрЛ 1262,29г.

Как двандва может быть определено церковнославянское два' два' (ip. 5ио 5ш) 'по двое, попарно' (Дьяч., 137), которое, по-видимому, соответствует ведийскому dvä-dvä 'по два', ставшему образцом для конструкций типа dvandva

(йиапс^и-). Композитом двандва является праславянское *оЪас1ъш, *оЬёс1ъ\'ё (см. БУ, 237), которое имеет современные славянские соответствия: в белорусском - абодва, абедзве, в польском - оЪусЫ/а, в словенском - (Ласка, оЬёсЬ/е и др.'Такая же форма представлена в литовском: аЬйс!и, аЫ<Ы. Данный композит, был известен также древнерусскому языку: и избраста себ'к обадва сама, I въсхот'кета пр1ати искушеше в-Ьры ЖСП к. XIV сп. XVI, 143.

А.Белич упоминал в своём изложении о так называемом конгруэнтном употреблении дв. ч. - употреблении, обусловленном синтаксическими связями слов. Однако в итоговую),,классификацию конгруэнтное дв. ч. у него не было включено. Вместе с тем к анафорическому дв. ч. были отнесены все частеречно-грамматические единицы, которые соотносились с функцией текстового повтора. Таким образом, частеречно-грамматические особенности числовых форм не нашли в классификации Белйча отражения, в то время как „у имён, обозначающих предметы, категория числа характеризовала их количественную сторону, у глаголов, а также у имён, обозначающих признаки предметов, формы числа не были связаны с планом содержания - они определялись синтаксической связью с носителем действия или признака" [Историческая грамматика 1982, 12]. Итак, выделение конгруэнтного дв. ч. обусловливается частеречной неоднородностью грамматических форм, среди которых выделяются маргинальные, синтаксически зависимые числовые формы.

Таким образом, проведенный анализ доказывает, что распределение дуальных форм в исходной системе имело следующий вид:

(1) Свободное двойственное число (количественно-предметный тип кате-гориалыю-грамматической номинации): не пр^БИША емоу год'книю Сав, 129Ь, Ин. 19, 33; Аште дамь сон г очимд моТмд: I в'Ьколлд моГмл др'кмлние: I покоТ кротдфомд моТмд Син, 173а, пс. 131 (кротасрод 'висок'); повтЬл+> сгвллъмъ! олов'Ьн'ы вип га по челюстьмд Супр, 1.

(a) Дистрибутивное употребление: и поклоныпе са на кол'Ьноу пр'Ьдъ нимъ. ржглхоу са Сав, 117-117Ь, Мф. 27, 29; н Тзгнднд в-ыстд не пород ън-ыа пишта • д'Ьлдтн зшыж ржкдмд свонмд Супр, 5; кгдд оумъ! шс • ноз'Ь о учеником 7, своимъ ЕвО 1056-1057, 154г, Ин. 13, 12.:

(2) Связанное двойственное число (счётно-количественный тип категори-ально-градШатической номинации): ов'Ь рнк'к рдзд'Ьли вскли Зогр, 93 об., Мк.'6, 41; дд по Устомъ дв^мд послУхомд ли тршъ. СТАНЕТТ. КСДК'Ь глъ Сав, 29Ь, Мф. 18, 16; в г поуст-ыни дсиисгкн поср'Ьд'Ь Д7.К0Ю лжкоу Супр, 4 об.

(b) Несвязанное употребление двойственного числа: дък'Ьмд или трьмъ рдсиоу офк егкфемд Изб 1073, 238 об.; възв'Ьстиша кьс-Ь о Е'Ьсгноую Ассем, 38 об., Мф. 8, 33; посьлдсте же сестр-Ь кго къ Н£моу ЕвА 1092, 84, Ин. 11,3.

(3) Диалоговые формы двойственного числа - прономинально-вербальное

двойственное число: и сдлхъ 1с сър'Ьте а гла. рддоу1та вд са ... тогда гла 1с . не в01тд са. нл'ктд пов'Ьдитд. Брдтт мои Сав, 121Ь, Мф. 28, 9-10; Чдто ДД сьтворж вама • Гласте емоу

гн • дд откръзете с a omi ндю Ассем, 45Ь, Мф. 20, 32-33; дд jrfe оуь'о въ прдвьдоу. достойна во по д'Ьломъ ндю пртемлев'Ь ЕвА 1092, НО об., Лк. 23,41.

(4) Двойственное число в конструкциях с двумя именами - сочетания двух имен, сопровождаемые согласованными по смыслу атрибутивными иди предикативными формами в двойственном числе: М(*к)цд hoia(b) а стоую чгодотворцю кезмсздьткоу козмъи и ддлчднд Ассем, 120Ь; гако ськоньчдстд са стаи • iwha н вдрдудсии Супр, 270; ш'кми бо дша и mimo просе•hiiaema са Пр ХЦ-ХШ, 1676; ПрЛ 1262, 6в.

(с) Божественные двандва - сакрально маркированные формы дуалиса: М(с)цл то(г). вг .лд. стою везмьздьннкоу. куроу ищдноу ЕвА 1092, 155 об.); п 'Ьренесена бы(с) • боуиса игл"6ба съ льта вышегородоу ЛНХШ-XIV, 4 об.; предъстаста /ему. ста ta стр(с)пца х(с)ва бориса и гл-кбаЧтБГ к. XI сп. XIV, 35а.

(5) Конгруэнтное двойственное число - согласовательное и координатив-ное двойственное число (в том числе двойственное число анафорических местоимений): и се в сл-Ьпьцд с-кл'Ьстд при нжтн Сав, 44Ь, Мф. 20, 30; сига оуво сватай мжчсника • коинд кадета оу того къназа мжчаштадго крьстиглн-ы Супр, 105 об.; и двпе прозрьстд нмд очи ЕвА 1092,41, Мф. 20, 34.

Глава 2. Раннедревнерусская подсистема форм двойственного числа

В И-ВП числовых слов было представлено противопоставление мужских и немужских форм, тогда как в других падежах оно не было выражено. Этот факт оказал влияние на судьбу номинативно-аккузативных форм субстантивов в счетно-количественных сочетаниях. Исходя из восточно- и западнославянских данных, Н.Н.Дурново [1924, 261] реконструировал для общеславянского периода в G-L два типа форм - по именному склонению (типа obu) и местоименному склонению (типа oboju). На фоне столь значимой для древнерусской письменности южнославянской традиции формы по образцу субстантивного склонения дъеоу, обоу следует считать морфологическими русизмами, свидетельствующими о живых процессах в подсистеме форм славянского дуалиса. Примеры форм именного типа в Р-МП обнаруживаются уже в древнейших текстах как народно-разговорного, так и книжного характера: без дъвоу ногатоу гр(в)на ГрБ № 526 (2-я треть XI в.); гако дъцш нночддд к-fe iCAvoy. гдко двл нд десАте л-Ьтоу ЕвА 1092, 54, Лк. 8,421.

1 Срв. в старославянском: ико дъцш иночадди вол'Ьше емоу. кко двою на десАте л'Ьтоу Сав, 52.

Раннедревыерусское состояние (включая перв. четв. ХШ в.) в субстантивном склонении наследует праславянские формы дв. ч., а в праславянском языке нет ни одного деклинационного типа, „который не продолжал бы тип индоевропейский" [Мейе.1951,318].

У разносюгоняемых существительных с суффиксальными формантами -отель, -аръ и -ан-инъ, в ед. ч. изменявшихся по основам на -jo и -о, а во мн. ч. - по основам На согласпый, дуальные формы образуются от основы ед. ч.: вы бо кета селоунлнина • да селоунлнё вьси чисто слов£ньскы бес'Ьдоуютъ СбУ ХШХЗП, 1056; при Максймьан'к ц(с)ри '» и при дишлитыгш'к • при безаконьною ц(с)рю Пр XII-XI11,496 и йод.' " :

В древнеславянских текстах легко образуются формы дв. ч. заимствованных слов (в том чиСле nomina propria), что свидетельствует об известном автоматизме в употреблении дуалиса: Англомоудрьнама п "пень • /еупра^иама • съ дъв'Ьла феодорома • анастаситма • всеславъпама Триодь XII, 27; око не быти въ /единой епархии дъв'кма митрополитома • или въ кдиномь град 'к дъв'Ьла еп(с)пома КЕ ХП, 4; стаа сте&анйда ... привязана къ дв '¿ata <оюникома ... разд Плена бы(с) на двок Пр ХП-ХШ, 54в и мн. др.

В раннедревнерусских текстах дуальные окончания употребляются так же, как в ед. и мн. ч., в соответствии с древними образцами склонения.

Как и в старославянских текстах, в раннедревнеруской письменности и-склонеюте испытывало сильное влияние ¿»-masculina. Это относится прежде всего к наиболее частотному слову сынъ, которое в дв. ч. часто оформляется по 0-склонению, так что встречающиеся исконные формы имеют характер архаизмов. См. «-склонение: въетап ima рече помолита с а сны св -ктова СбУ ХП/ХШ, 1636; ти тако сконьчаста ел w ri • съ сынъма своима Пр ХП-ХШ, 1276; о-склонение: и преда ннмь идгастд. шаковъ тыднъ. енд зеведеовл ЕвА 1092, 83, Мк. 10, 35; оуспени/е стою безмюдьникоу • козмы и дамыяна « сыноу стыа аеидотыа Пр ХП-ХШ, 42а; 0енофонта иже гла къ снома своима Изб 1076, 109. Обратное влияние является исключительно редким: t? оученикь своихъ посажь дъва попы скорописьцл з:bio СбУ ХП-ХШ, 108в.

В древнерусском языке у существительных среднего рода в И-ВП дв. ч. устойчиво сохраняются исконные формы типа дъвЖ имени, тогда как в старославянской письменности эти формы испытали влияние о-склонения и поэтому в Зогр; Map здесь обнаруживается И-ВП дв. ч. нлшгЬ Мк., 3, 17. Срв. варьирование новых и исконных форм в ВП дв. ч. в Супр: прнде и нскоупи оу стрджъ •гЬлесЬ стоук^ д-ьвою стсую искоупн тЬлеси 270. В противоположность этому в СкБГ (как в ПС XI-XII, Пр ХП-ХШ и т. д.) представлены лишь исконные формы: О блаженагд оубо гроба приимьши телеси ваю чьстыгЬи; блженага цркы въ ней асе положен^ быста рац-Ь ваю сгЬи имоущи блжен-Ьи телеси ваю СбУ ХП/ХШ, 176; повода книзю o6i¡ чюдеси Там же, 19г.

Существительйое дьнь *и-основы в дуалисе получило смешанный тип склонения с преобладанием форм по ""/-образцу. Образование новых форм в дуалисе, несомненно, свидетельствует о его речевой актуальности. Срв. варьирование исконных и новых форм Р-МП дв. ч. в ПС Х1-ХП: по дъво/ж дъноу 18 об.; по

дъвою дъпию 22. Новые формы дв. ч. приобрели под влиянием ¿-склонения слова ы-основы, которые в ед. ч. в той или иной мере продолжали сохранять формы по консонантному образцу. Дв. ч. было связано в этом случае с частотным словом цьркы: и начата п ТЬпи оутрьнюю въ обою црквию СбУ ХП/ХШ, 25в (СкБГ).

Консонантное склонение имели в дв. ч. также слова десять, локъгпь 'мера длины' и, по-видимому, ногътъ, полътъ 'половина мясной туши': до дъвою десмпоу ПС Х1-ХП, 85 об.; и показа ¡шоу m'kio м'кдлно велико • дъвою на десмпе локьтоу СбУ ХП/ХШ, 122в. Архаичные деклинационные формы сохранялись в этом случае в связанном употреблении - в количественных сочетаниях.

В вокативе во всех типах склонения также употреблялись регулярные формы дв. ч. См., например: Азъ члд"к рекоу вама Изб 1076, 109; бжига цркы цв'кты оукрашаема романе и двде въпиеть ва • оукореника хва и застоупъника теплая не престаита молгаща си за рабы свои Мин ХП (июль), 113 об..

Древнерусский словарь парных обозначений, которые представляли примеры количественно-предметной номинации и составляли мотивадионную базу дв. ч., был связан прежде всего с существительными соматической группы. Эта лексико-грамматическая группа насчитывала свыше 40 единиц: бейр близньца ('testiculi' - калька с греч. 6i6updudv), бока, бръви, бръвьн•к 'веки', в"кжи (вФжди), в'кц'к, глаза, глезна (глезн-к) 'щиколотки, лодыжки', гол'кни, гроуди, гърсти, долони (длани), з'кници, истеси (ист"к) 'почки', кол'кн'к, крилi, ланит'Ь, локъти, лыста 'икры ног', моудyk 'testiculi', мышьци 'мышцы рук, плеч', ноздри, ноз'к, очи, пазоуск, плесн'к 'нижние части ног', течи (плещи), пьрси, плети 'кисти рук', плт'к, рам"к, рога, роуц'к, скорони (скрани) или скоронии (скрании) 'виски', 'щеки', слоуха, стъгн'к 'бедра', съсьца, оуса, оустън'к, оуши, челюсти.

Достаточно обширный словарь парных обозначений в действительности был еще более полным, поскольку в него входили также парные обозначения внесоматического круга: берега (брега), кольци 'ушные украшения, серьги', кл'кщи, полы 'обе половины',роукава и под. К этому словарю примыкали также обозначения образующих пару или тесно связанных лиц: дъвачьца 'близнецы', малъжена 'супруги',родителя, соупроуга 'супружеская чета' и под.

Словарь парных обозначений продолжал пополняться в позднедревне-русский период. Согласно И.Г.Добродомову [1968; 1974, 31], в ХШ в. ш древне-чувашского языка были заимствованы слова чулка и чебота, которые по своим формальным показателям совпали с древнерусскими формами дв. ч. и стали источником для соответствующих форм ед. ч. чулок и чебот.

В то же время необходимо отметить, что некоторые из приведенных выше существительных являлись многозначными и только частью своей семантики были связаны с категориальным значением парности, соотносясь с дуальными формами. Так, например, значение 'верхняя часть передней стороны туловища', наряду со значением 'утроба, чрево', имели плюральные формы слова пазоуха, тогда как дуальные формы выражали категориальное значение парносоставности и опирались на значение 'правая и левая стороны груди'. См.: а) мн. ч. (значение сложносоставности) тепенъ же бы(с) • С* того хранителл и посыпешь до

пазоухъ Пр ХП-ХШ, 68в и под.; б) дв. ч. (значение парносоставности) пазоуск и ребра пожьгоша шоу Пр ХП-ХШ, 626 и под.

В ранведревнерусском употреблении количественно-предметное дв. ч. имеет регулярные формы - парпые обозначения склоняются в соответствии с исконными декшшадионными. образцами.

Парные обозначения очи и оуши в дв. ч. имели смешанное склонение: И-ВП очи, оуши; Р-МП очию, оушгио соответствуют; /-склонению, а в Д-ТП развилась особая форма/с обобщением основно-флективиого -и-: очима, оугиима. Согласно А.Вайану, образование этих морфологических форм относится еще к индоевропейской эпохе [см. Vaillant 1958а, 313]. Слова око и оухо в ед. и мн. ч. принадлежали к *ej-neutra (срв. во мн. ч.: С&ъръзоуть с/л очеса сл'кпыихъ и оушеса глоухыихъ оуслышатъ СбУ ХП/ХШ, 217а). Дуальные формы первоначально относились, по-видимому, к жен. р., потому что в древнеславянских текстах встречаются формы прилагательных с фемининными окоетаниями: тихама бо очима приимоутъ тл ПС Х1-ХП, 84; очима добраама СбУ ХП/ХШ, 18а (СкБГ); vs. видлщема очима ПС ХГ-ХП, 31; искочившема очима /его Пр ХП-ХШ, 29а. Формы, да. ч. слов око, оухо стали деклинационным образцом для других парных обозначений, что свидетельствовало о своеобразном развитии дв. ч. В ХП в. появились формы кол'кии (вместо исконной кол'кнИ) и плещима (вместо исконной а плещема / ппечема), которые получили развитие в позднедревне-русский период: поклони кол"&ни Злат ХП, 55; быти быша по плещима и по чр-keoy Пр ХП-ХШ, 446.

Свободное дв. ч. является доминантой антропометрического описания, будучи связанным с обозначением основного антропометрического параметра -парной симметрии. См.: не дата съна очима своима • ни в'Ькама си др"Ьмани(Д • ни покои бръвъма своима СбУ ХП/ХШ, 111а; Все соугоубо даль намъ гссть бгь •в» оуши' •в'* ноз^к 'в- роуц'к аще едино врЬдить са сихъ дрйгоге намъ поработаеть СбТр ХШХШ, 17 об.; свАзавыпе 1£моу роуц'к и ноз+. • избодоша W4Ï кто • и скроушиша гол •кни кго Пр ХП-ХШ, 88а.

Еще совсем недавно считалось, что в берестяных грамотах нет примеров употребления свободного дв. ч., но последние находки опровергли это мнение. См.: 1) аже бы ти годьнъ то [из] оцъю бы са вытьрьго притькль ГрБ № 752 (1080-е - 1100-е гг.); 2) а во три копоток 'к вокЬЬ то ти «Д*« золотышк'к во колъцю • тию ГрБ № 644 (10-е - 20-е гг. ХП в.). В первом случае употреблена форма РП дв. ч. из оцъю в новгородской огласовке. Во второй грамоте употреблена форма МП дв. ч. во кольцю. Несомненно это форма свободного дв. ч., связанная сГ обозначением парного женского украшения. Рядом с формой дв. ч. здесь употреблены регулярные формы мн. ч. колоток'к и золотьниктк, которые отражают местные морфологические особешюст. Срв. номинативную форму дв. ч. у слова кольце с тем же значением в ЧтБГ к. XI en. XIV: н се впезапу испадоста feu златии кольци. иже ношаше въ оушию своею Срезн. I, 1261. Ограниченность примеров свободного дв. ч. в берестяной письменности находится в прямой зависимости от ее жанрово-стилистического своеобразия, а не от ослабления дв. ч.

Проведенный анализ не оставил сомнений в том, что в древнерусском языке устойчиво сохранялись дистрибутивно-дуальные формы. Например, в таком показательном собрании как Пр ХП-ХШ соотношение форм дистрибутивного дв. ч. и мн. ч. характеризуется абсолютным преобладанием дистрибутивно-дуальных форм (15:1). В дистрибутивном употреблении ярко выступает номинационная специфика свободного дв. ч.: оно является дуальной параллелью к дистрибутивному использованию ед. ч. См. дистрибутивное дв. и дистрибутивное ед. ч. в одном контексте: быти быша по ппещгша и по чр 'квоу Пр ХП-ХШ, 446.

Связанное дв. ч. в исходном состоянии входило в парадигму квантитативных конструкций, которые были представлены следующими образцами: (1) Горькъ сътвори плачь и рыдашш • днь iединъ или дьва Изб 1076, 153 об.; (2) възми оу доушшгЬ (о)[у *о.]оминица полъ цетвьрт'к грвн'к ГрБ № 381 (ХП в.); (3) по два безм*кна УСт Х11/ХШ, 262; (4) три/еб'Ьхот, пастоусУ ПС ХГ-ХП, 12; (5) да деслть л£тъ испълньше КЕ ХП, 826; (6) а за са(н)[и] по е коуно за довое ГрБ № 601 (90-е гг. ХП - 10-е гг. ХШ в.).

Как составная часть парадигмы квантитативных форм связанное дв. ч. имело статус двойственного квангитатива и находилось в связи с двумя потенциальными линиями генерализации. В сочетаниях с составным числительным дъва (дъв-b) на десАте существительное обычно ставилось в дв. ч. В раннедревне-русском употреблении в подобных сочетаниях обнаруживаются также формы РП мн. ч., появление которых мотивировалось словом десмпь: и приставнтд мн ВАфе. дъвою на десАте легсонъ англ г ЕвА 1092, 96 об., Мф. 26,53 и под.

Прономинально-вербальные формы являлись ключевыми при построении диалога - в акте коммуникации - и теснее всего были связаны с реальным узусом.

В склонении личных местоимений обращает на себя внимание несовпадение номинативных и аккузативных форм, которое присутствовало в субстантивном склонении. Пояснений требует дуальная форма ИП 2 л. вы, которая совпадала с формой ИП 2 л. мн. ч. вы. Есть все основания полагать, что эта форма в дв. ч. является исконной и наследует праславянское состояние, в котором сложилась так называемая латентная оппозиция - противопоставление означаемых в ИП 2 л. дв. и мп. ч. при нейтрализации означающих. В древнерусском употреблении в ИП дв. ч. известна только форма вы. Старославянские тексты отражают диалектные различия в праславянском, поскольку там, где в глаголических текстах употребляются в дв. ч. формы местоимений н-ы, ви, в кириллических текстах в дв. ч. используются формы на, ва.

В научной литературе встречается реконструкция ИП личного местоимения 2 л. *va, основываемая на данных старославянских памятников восточнобол-гарского происхождения, в которых номинатив ви варьируется с формой ИП ва. Однако славянская форма личного местоимения в ИП дв. ч. *va, являясь вторичной, не имеет индоевропейской параллели в номинативе [см. Etymologicky slov-nik 1980, 716; Hirt 1927, 21; Meillet 1924, 397 и др.]. Р.Айцетмюялер [1977, 112] восстанавливал для праславянского дв. ч. в номинативе 2 л. форму уу и отмечал, что va в номинативе развивается в результате обобщения формы аккузатива или под влиянием числового слова в конструкции уу dbva. Сложность реконструкции

ИП да. ч. личного местоимения 2 л. иногда отмечается просто указанием на варианты форм со знаком вопроса: в древнерусском - ва? вы [Соболевский 1907, 297]; в старославянском - кд (ви?) [Diels 1963, 214]. Вокализм праславянской формы ИП 2 л. дв. ч. *vy отражал гласный в литовском местоимении 2 л. да. ч. jii-du, при том что славянская форма была опосредована обобщением начального v-, представленного в косвенных падежах этого местоимения. Литовская форма имеет соответствие в данных санскрита, где во 2 л. дв. ч. отмечается форма ушат. Эта параллель предполагает исходную индоевропейскую форму *ju, вокализм которой, несомненно, родствен славянской форме vy. Славянские языки с живым употреблением дв. ч. также указывают на форму ИП 2 л. дв. ч. vy как на исходную.

Таким образом, форма дв. ч. ИП вы в древнерусском языке наследует праславянское состояние и ее регулярный характер доказывается тем, что в прономинально-вербалыюм комплексе она всегда сопровождается дуальными формами глаголов на -та: ССв-Ьфав-ь же днглг. рече женаллл. не вонтд сл к7.1 ЕвА 1092, 121 об., Мф. 28, 5; вы словолюбьца ¡еста в'кмь. а не нстиньна философа ПС Х1-ХП, 110; вы бо божествьнаа врача геста Мин ХП (июль), 112 (в службе свв. Борису и Глебу); [(Щ смолигк'къ грецинови и [к] мирославоу вы ведаета оже л тяже не добыяе ГрБ № 603 (60-е - 70-е гг. ХП в.) и мн. др.

В речи личные местоимения 1 и 2 л. всегда являются частью прономиналь-но-вербальных конструкций, главной особенностью которых начиная с индоевропейской эпохи было то, что употребление местоимений обусловливалось эмфатической или синтаксической маркированностью, в то время как нейтральный тип конструкции предполагал пропуск местоимения. Так, в ГрБ № 603 (60-е - 70-е гг. ХП в.) вы ведаета оже л тюке не добыле употребление местоимения вы обусловлено теми же правилами, которые определяли использование местоимения в летописном изложении: „Если два предложения с разными лицами выражают то или иное взаимное отношение, то при личной глагольной форме сказуемого в них обычно выступает и личное местоимение" [Истрина 1923, 38].

Дв. ч. в диалогической речи употребляется в раннедревнерусский период без ошибок. Важными являются показания берестяных грамот, в которых проно-минально-вербальное дв. ч. представлено довольно широко. Здесь также за исключением приведенного выше случая номинативно-субъектные формы личных местоимений опущены, т. е. употребляются нейтральные прономинально-вербальные конструкции. В ГрБ № 422 (40-е - 50-е гг. ХП в.) императивные формы 2 л. дв. ч. и объектные формы местоимения 2 л. дв. ч. составляют сквозную текстовую линию: СЗ м&стапъ : ко гавошь : и: ко : со:ди:ль : по:пы:тажта ми : кона : а: м*Ь:стА:та; са : ва:ма покланА: а:же : ва : цб:то: на:до:бь : а солита : комонь : а грамотуо : водаита а уо павла:■ скота попроси:та а мь:ста.

Материал берестяных грамот важен и для описания объектных форм личных местоимений в дв. ч. Они также употребляются в текстах раннедревне-русского периода в соответствии с исходной подсистемой форм: о следовании праславянскому морфосинтаксису свидетельствует сохранение в берестяных грамотах энклитических форм личных местоимений 1 и 2 л. в течение всего раннедревнерусского периода. Согласно А.А.Залгоняку [1995, 150], нейтраль-

ным был тип конструкций с энклитическими формами личных местоимений, тогда как выбор полноударного варианта определялся особыми правилами.

Неотъемлемой чертой нового культурного зона стали невозможные прежде „антропонимические тексты" - тексты, в которых „преобладают антропонимы, объединенные в речевые последовательности и сочетающиеся с обязательными или факультативными апеллятивными компонентами" [Подольская 1988, 34]. См.: иоси&ь • оноущш iw : мшостиви [а]насти/\ со-ем/Л » ледоси,а • iàu/лна • пелагил ГрБ № 508 (50-е гг. ХП - 10-е it. ХШ в.); Въ тъ(ж) • днь • сты(х) мчкъ ♦ терентиа « и неоншы и чадъ /во • сарвипа • и едака • и фотиа • и Никиты и феодоула • и еуникии • и вила Пр ХП-ХШ, 38г и под.

Дв. ч. последовательно употребляется при двух именах собственных как в антропонимических текстах типа месяцеслова, так и вне их. В сочетаниях парпо связанных сакральных имен, тяготеющих к обозначению святых пар-двоиц были обобщены нейтральные формы синтаксической дуальности (со схемой ед. ч. + ед. ч.), которые сопровождались регулярными формами дв. ч. Спорадически употреблялись архаические формы типа божественных двандва (со схемой дв. ч. + дв. ч./ед. ч.): (а) М(с)цд то(г). въ .кн. стою всзмьздьникоу. курд, иоднд ЕвА 1092, 168; Въсиа днъ(с) преславънаа паматъ ваю мчнка хва • романе и деде Мин ХП (июль), 111 об.; Xa ica ба npadída • иакимъ же и аньна • оукрашена правьдою » достойно п"к(с)ми да похвалена боудета днь(с) Там же, 120; (б) М(с)цд то(г). въ .лд. стою везмьздышкоу. куроу ншдноу ЕвА 1092, 155 об.; М(с)ца того(ж) -въ 'КД• meopeiiute • /иана • митрополитароусьскаго стыма ' мчнкома • бориса и гл'кба Мин ХП (июль), 111; иоакима и анна • ч(с)тъна боудета Мин ХШ (дек.), 60v и под.

В антропонимических текстах, имевших одинаковую формульную структуру, ряды из двух и более имен оказывались в тождественных контекстах: а) М(с)цд ТОГО(ж). ВЪ .3 . днь. СТОЮ МЧНКОу «рГИА ВАКХА ЕвА 1092,133 об.; б) Л1(с)цд того(ж). въ .ДГ стхъ. ммнкъ. фулимонд. И АП0Л0МД. H ЛурСА Там же, 140. Общность контекстов вызывала спорадические примеры текстово-речевого смешения числовых форм: ЛЛ(с)цд, то(г). въ .к,£. стхъ и вьрховь-нихъ. дп(с)лъ. петрд. и пдулд ЕвА 1092, 168. Таким образом, уже в древнейших текстах возникли текстово-речевые условия нейтрализации числового противопоставления. Первоначально они не затрагивали категориально-грамматических отношений при выражении числовых значений, поскольку проявлялись лишь как потенциальная величина в контекстах формульного характера.

Конгруэнтное дв. ч. представлено синтаксически зависимыми формами прилагательных и причастий, существительных в аппозиции, неличными местоимениями, а также глагольными формами 3 л. дв. ч., синтаксически связанными с подлежащим отношениями координации. Конгруэнтные формы находились в русле развития морфологических русизмов и, безусловно, свидетельствовали о речевой актуальности дуалиса.

В Р-МП дв. ч. у членных прилагательных уже в раннедревнерусский период выступают формы типа доброю. Их образование связано с воздействием

местоименного деклинационного образца, имевшего в Р-МП дв. ч. формы дъвою, обою, тою. В старославянской письменности выступают древние формы Р-МП дв. ч. типа склтоую. Местоименные флексии у прилагательных в Р-МП дв. ч., последовательно используются в большинстве древнерусских текстов.

Устойчиво сохраняется дв. ч. при употреблении неличных местоимений различных семантических: разрядов. Наиболее частотными и важными здесь являются анафорические местоимения. Они тесно связаны с текстообразованием, являясь обязательными компонентами в структуре нарративных линий текста.

В 3 л. дв. ч. глагола начиная с ЕвО 1056-1057 в древнерусской письменности употребляются обобщенные формы на -тд, которые противопоставлены старославянским формам па ^те, отражая живую древнерусскую норму. Так, в ЕвО 1056-1057: Ин. 9, 20 читаются формы аориста в 3 л. дв. ч. на -тд, которые противопоставлены формам wr'bR'fetfiAcTí, p'fecTí, представленным в западных старославянских евангелиях; см.: OTiB-feipACTa имъ родители iero и рскостл b"fc в'Ьв'Ь гако с a itcTfc син-ь ндю ЕвО 1056-1057, 39в. В восточных старославянских текстах Также распространились формы па -тд, тогда как в западных текстах они либо неизвестны, либо встречаются очень редко.

Славянские формы 3 л. дв. числа на -te, по-видимому, являются индоевропейским архаизмом [см. Райнхарт 1998, 85]. Есть основания считать формы на *-te факультативным отражением индоевропейских первичных окончаний 3 л. дв. ч. (срв. санкр. -tas), тогда как формы 3 л. дв. ч. на *-ta могут отражать индоевропейские вторичные окончания (срв. санкр. -ta + т).

Формы 3 л. дв. ч. глаголов на -та в раннедрёвнерусской письменности употребляются последовательно вне зависимости от категориальной временной принадлежности. Формы 3 л. дв. ч. на -те являются исключительно редкими. Перфектное причастие на месте 3 л. в контекстах без эмфазы употребляется без глагола-связки во всех трёх числах. См. в дуалисе: се жадъке пославъ : Абетника дова: и пограбила ма ГрБ № 235 (60-е - 70-е гг. ХП в.).

Глава 3. Динамика двойственного числа !

в древперусском языке

А.М.Иорданский, описав дв. ч. дифференцированно и радикально пересмотрев прежние датировки, пришел к выводу о том, что „утрата двойственного числа как синтаксической категории в русском языке началась еще до периода создания древнейших дошедших до нас памятников письменности, т. е. до второй половины XI в." [Иорданский 1960, 23]. Это ключевое положение теории А.М.Иорданского является ошибочным. Оно никак не может объяснить правильного использования и дальнейшего развития дуальных форм в раннедревне-русский период, а также отсутствия их „семангико-синтаксического" смешения с формами мл. ч. Но и появление варьирования дуальных и плюральных форм в сколько-нибудь значительных масштабах еще не означало утраты дв. ч. С точки зрения лингвистической теории морфологическое варьирование указывает вовсе не на утрату категориального значения, а . на „конкуренцию признаковых и непризнаковых форм" [Krízková 1962,131].

На первом этапе, согласно А.М.Иорданскому, происходило устранение морфологических форм свободного дв. ч., которые „утратили синтаксическое значение двойственности еще в доисторический период" [1960, 42]. Свои выводы об утрате морфологических форм свободного дв. ч. А.М.Иорданский иллюстрировал лишь тремя контекстами из „Сказания о Борисе и Глебе" и одним - из „Жития Феодосия Печерского", в которых он усмотрел примеры замены дв. ч. множественным. Ошибки в его анализе были повторены другими исследователями. Их главная причина - в полном отсутствии анализа дистрибутивного употребления парных обозначений. Срв, показательный фрагмент из „Сказании о Борисе и Глебе", в котором употреблены формы как мн., так и дв. ч. существительного роука: и гако быша равьно пловоуще начата скакати зълии они въ лодию 1бго • обнажены меча имоущс въ роукахъ своихъ блыцаща са акы вода • и аби1е вьскмъ весла 03роукоу испадоша • и вьси отъ страха омьртв'Ьша СбУ ХП/ХШ, 13г. Отчетливое содержательное разграничение в распределении форм мн. ч. и дв. ч. дистрибутивного типа подтверждает, что дв. ч. является живым явлением в речи составителя текста. Зрительно точное, реалистически яркое описание эпизода находит поддержку в последовательно дифференцированном использовании грамматических числовых форм: меч держится в одной руке - отсюда форма мн. ч. въ роукахъ при плюральной субъектно-объекгаой базе, весло держится обеими руками - отсюда дв. ч. Шроукоу при плюральной субъектно-объектной базе, то есть дистрибутивное дв. ч.

Вопреки А.М.Иорданскому, только мн. ч. допустимо в следующем фрагменте из „Жития Феодосия Печерского", потому что форма мн. ч. слова роука обозначает в нем непарноорганизованное множество: вьси иже ти въ отЬдь идоуще погахоу • и вьси въ роукахъ св*Ьпгй горяще имАхоуть СбУ ХГОХП1, 56г. Точно так же см.: пьрвок стааго бориса въ рахгЬ деревшгЬ кьзьмъше на рама книзи • предьидоущемь преподьбьныимь черноризцемъ • съ свищами СбУ ХП/ХШ, 20в (СкБГ); деснам очеса избодоша имъ и п'квыхъ ногъ лысты < 'икры ног'> с жилами изрезаша ПрЛ 1262, 216. Отрывок из ПрЛ 1262 особенно замечателен, потому что формы мн. ч. слова око (со склонением на *-ел) очень редко употреблялись в древнеславянской письменности.

В позднедревнерусский период получает развитие тенденция, возникшая ранее. У парных существительных обобщается деклинациошшй образец, представленный существительными очи - очима, оуши - оушима: по семоу ибразоу чърньцю малая манътка да не на пьрсьхъ ни на л щи. нъ за плечима КН 1282, 610в; самъ, преклонивъ колени, о нихь молмиесл ГА ХШ-ХГУ, 159а; тко пламени съ дымомь носдрим(а) его исходмца вид ¿ти ПрЮ XIV, 126а; убыстри же пози твои на течение право къ цркви СбТр к. XIV, 216 об.

А.М.Иорданский полагал, что утрата дв. ч. в дописьменную эпоху началась с личных местоимений 1 и 2 л. Но утрата местоименно-глагольного дв. ч. в дописьменный период не подтверждается материалом древнерусских текстов, прежде всего берестяными грамотами, в которых дв. ч. этого типа встречается еще в первой половине ХШ в. (см. ГрБ № 510).

Изредка в древнерусских памятниках рядом с формами на -в'к встречаются глагольные формы 1 л. дв. ч. на -ва: покагавъ же са кдинъ кю гла дроугоу свокмоу • бра(т) смирив -к сл кда оутро оумрева • и поидева кь боу Пр ХП-ХШ, 262а; тогда к собе реста въ истиноу в'к съгр iauiaoea • чьто оубо собе wnpaebdaiœ 'к IIpJl 1262,19а. Так или иначе флективное -ва представлено во всех группах славянских языков и в литовском языке, а поэтому имеет общеславянское происхождение. В свете этого факта флективное -vé может быть соотнесено с воздействием личного местоимения 1 л. vé..

Нейтрализация числового противопоставления в местоименно-гяагольном типе стала складываться лишь во второй половине ХШ в., а местоименная форма мы вместо ei: впервые документируется в апостольском чтении по рукописи Чудовского Нового Завета около 1355 г. (АпЧуд XIV, 179).

К дописьменному периоду отнес А.М.Иорданский [1960, 14, 73] утрату дв. ч. в конструкциях с двумя именами, хотя древнейший пример в его иллюстрациях принадлежит „Сказанию о Борисе и Глебе". Этот пример должен быть снят, потому что в нем речь идет не о двух, а о трёх князьях и форма кнтз i в нем - правильная форма мн. ч.: а стааго пгЬба роукоу • възьмь же георгин митропо-лить блгословгаше кнтз-к • излслава • и Всеволода • и пакы и стославъ имъ роукоу митрополичю • и дрьжащю стааго роукоу прилагааше кь вредоу СбУ ХП/ХШ, 20г. Срв. это же чтение в МЛС XV en. XVI: И святаго Гл*Ьба руку вземъ Георгии митрополшъ, и благословяшеть князя Изяслава, и Святъслава, и Всеволода. И паки Святъславъ имъ за руку митрополита, держаща святаго руку прилагаше кь вреду 8.

Более поздние примеры нарушений в употреблении дв. ч. относятся к позднедревнерусскому периоду, синхронны с началом утраты дв. ч. и свидетельствуют о варьировании нейтральных и маркированных числовых форм. На них нельзя основывать не только реконструкцию дописьменного состояния - по ним нельзя судить о ранведревнерусском узусе.

В книге А.М.Иорданского была предпринята попытка критического рассмотрения идеи А.И.Соболевского о сближении древнеславянских синтагм с дв. ч. имен собственных и индоевропейских форм двойного дв. ч. Подобное же сближение других исследователей осталось ему неизвестным. Критика А.М.Иорданского опиралась не на лингвистические или культурно-исторические критерии, а на совершенно невозможные в этом случае комментарии психологического толка. В отрыве от генетического и функционального контекста, характеризуют приведенные формы В.Хок, И.Дитце и Г.А.Хабургаев. Й.Дитце, рассматривавший употребление дв. ч. в ЛН ХШ-XIV, предполагал, что дв. ч. имен собственных в контекстах типа перенесена бы(с) бориса и гл 'кба свидетельствует об ошибочном понимании правильного использования дв. ч., потому что „не могут оба сингулярных субъекта стоять в ИП дв. ч." (?!) [Dietze 1971, 83] („könnten nicht die beiden singulären Subjekte im Nom. Dua. stehen").

Наиболее последовательно исходный образец конструкций божественных двандва, сопровождаемый ре1улярными согласовательными формами дв. ч., употребляется при именовании свв. Бориса и Глеба, которые в традиционном

сознании прежде всего были связаны со старым блнзнечным культом; срв., в частности: иди кь стыма мчкома бориса и гл-кба СбУ ХП/ХШ, 22в (СкБГ); и въ кдину нощь предьстаста »ему • стага стр(с)пда х(с)ва бориса и гл'кба ЧтБГ к. XI сп. XIV, 35а; и положена бы(с) • в цркви Борису и Гл i¡6y JXJI1377,4172; ш»гЬгаше же в-fepoy великоу • к -гЬм(а) мчпкма Бориса и Гл'Ьоа Там же, 479 и под. Конструкции двандва встречаются также в старорусских списках древнерусских памятников. С употреблением двандва, эксплицируя его внутреппюю форму, естественно согласуется лексема дъвоица, имепующая свв. Бориса и Глеба в древнерусской гимнографии: съдравъ бывъ оу ваю ракы • о двоице предивьнаа Мин XII (июль), 116 об. Несомненно, на особый статус этих имен указывает композит борисогл'Ьбъ 'церковь свв. Бориса и Глеба': подо борисоглибомо ГрБ № 690 (40-е - 80-е гг. XIV в.).

Интерпретационный лингвистический подход к старинным текстам, на необходимости обращения к которому настаивают современные исследователи, не оставляет сомнений в том, что своеобразное „двоичное исчисление" в древнерусском языке выходило далеко за рамки грамматического дв. ч., укоренившись в особом типе номинации, а также фигурах синтагмо- и текстопостроения. ■

Не менее чем на столетие должна быть передвинута предложенная А.М-Иорданским датировка начала утраты связанного дв. ч...Она может быть определена первой половиной XIV в. Только в этот период проявляются прямые свидетельства начавшейся' утраты связанного дв. ч. - появление плюральных форм в сочетании со словом два (defy vi распад дуальной подпарадигмы. •

Как и ранее, во второй половине ХШ - начале XIV в. р разных типах склонения употребляются правильные формы связанного дв, % Пропуск числовых слов не изменял морфологического характера числовых форм и был связан, как и ранее, со значением ситуативно-речевой определенности. Употребление регулярных форм да. ч. в берестяных грамотах снимает какие-либо сомнения в признании длительного функционирования да. ч. увосточньгхславян, ,

Свидетельством живого функционирования дв. ч. в древнерусском языке Х1-ХШ вв. является развитие в нем категории одушевлённости, щгорре было бы невозможно, если- бы1 формы дуалиса воспринимались как застывшие реликты, как примета искусственного книжного изложения. Новые формы В=РП дв. ч., отражающие значение одушевлённости, фиксируются в борисоглебском цикле начиная со стсков середины XII в.': Придете въсхвалимъ чюдотворъцю и моучёникоу Стих 1156-1163, 73 об.; прославити доблею твоен> моучёникоу Там же, 101 об.; св'Ьща съв-Ьть зълъ на правъдиваую сво/во брату Прм 1271, 256 об.; прослави ба и стую стр(с)пцю ЧтБГ к. XI сп. XIV, 53 а; пренесоша бра(т)и вса стою мчку Бориса и Г/гЬба ЛЛ 1377,29,0 (под 1115 г.). Более активное отражение новая категория получает у личных и анафорических местоимений. '

Безусловно, диагностическим текстом для анализа формульного мн. ч. является древнейший славянский пролог - Пр ХП-ХШ. Первая часть рукописи (Пр ХП/ХШ) - до л. 161а - содержит немалое число контекстов, содержащих

2 Срв.: Сщна бьг(с) иркы Бориса и Гл'Ьоа ЛЛ 1377,469.

антропонимические ряды, которые имеют формульное оформление и являются жанровой приметой пролога в целом. В этой части употреблено 21 надглавие памятей святых, которые включают два сакральных имени, сопровождаемых регулярными дуальными формами: М(с)ца того(ж) -въ >з> днь •стра(с) стою • мчнкоу • сергиа и вакха 14а; М(с)ца того(ж) • въ I» днь • стр(с)ь стою мчнкоу • еулампиА • и еуламгогЬ • брат[а](и)сестроу 17г-18а и под. В 10 случаях конструкции го двух имен сопровождает мн. ч. формульных распространителей: Въ ть(ж) днь • стр(с)ть стхъ мчнкъ • адлукта • и калисфены дыцере кго 96; Въ ть(ж) • днь • стр(с)ть стхъ мчнкъ • иоувентина и максима 166 и под. Таким образом, в Пр ХП-ХШ при двух именах собственных обычно употребляются правильные согласовательные формы дв. ч. Это правило, однако, в значительном числе случаев нарушается, а именно - когда данные формы находятся в составе обозначений памятей святых, при том что обозначения памятей носят формульный характер. Мн. ч. может появляться исключительно в формуле страсть (память) свмпыхъ моученикъ. Вне данной формулы мн. ч. при двух именах в Пр ХН-ХШ не употребляется - как в надглавиях, так и вне их. Соотношение форм закономерного дв. ч. и формульного мн. ч. в надглавиях памятей - 21:10. Итак, в составе формульных обозначений наблюдается нейтрализация противопоставления дв. и мн. ч. и в 10 случаях в них выступает нейтральный член оппозиции -мн. ч. Формульное мн. ч. появляется в результате обобщения обозначений с закономерными формами мн. ч. адъективных и аппозитивных определений: (а) Въ ть(ж) • днь стра(с) стыхъ мчнкъ савиниана • павла • и таты • братьсестроу 4г; (б) И стра(с)ть сты(х) • еоутоухша • и селоун'Ь • и иже с нима 96а; М(с)ца того(ж)... стра(с) сты(х) мчнкъ • памфула • оуалента • и дроужины кю 149а-б. Нейтрализация противопоставления дв. и мн. ч. в приведенных выше примерах носит не языковой, а текстово-речевой характер, так как она связана с определенным, ограниченным типом контекстов. Мн. ч. вне формульных надглавий при двух именах собственных в Пр ХП/ХШ не употребляется.

Таким образом, текстово-речевые парадигмы, представленные группами антропонимов, диагностируют на рубеже ХП-ХШ вв. начало образования в перечислительных рядах интегрального семантического признака у подкатегорий дв. и мн. ч. Именно данные текстово-речевые структуры в качестве основных компонентов мартиролога или месяцеслова прочно утвердились в повседневной жизни Древней Руси: каждый день в годовом кругу был прочно связан с тем или иным формульным обозначением памяти святых, которое было у всех на устах. В итоге данные формульные выражения явились первоисточником процесса генерализации числовых значений.

В результате изменений, которые были проанализированы выше, грамматическое числовое отношение к началу ХШ в. претерпело существенное качественное преобразование. Эквиполентная оппозиция подкатегорий дв. и мн. ч. была замещена оппозицией привативного типа. Компоненты числового противопоставления утратили взаимную маркированность, и оно приняло вид более гибкого отношения, в котором преимуществами немаркированного члена оппозиции обладали формы мн. ч. В то же время названные изменения являлись лишь

отправной точкой в системно-языковой трансформации числовой оппозиции, будучи ограниченными в данный период узкими рамками копкретной текстово-речевой актуализации.

Отмирание дв. ч. не могло быть единовременным актом. Это был сложный, длительный процесс, в который постепенно втягивались отдельные разновидности дв. ч. Как и все языковые модификации, названное изменение происходило в рамках конкретных текстово-речевых условий, а его возникновение открыло дорогу для обобщения нейтральных числовых форм вне выражений формульного характера. Накопление речевых примеров нейтрализации числового противопоставления, в конце концов, придало данному преобразованию системно-языковой характер. Трансформация числового противопоставления, ,очеш> скоро проявилась в том, что наряду с регулярными формами дв. неядерных его разновидностей стали употребляться прежде недопустимые формы мн. ч.: Главы вражша покори • подъ ногы кназю нащемоу • молю ти с а пргЬдътече Мин ХШ (май), 97 об.; и вид'Ь на ропуу кго,ч(с)тныи кр(с)тъ х(с)въ • сигающь паче слнча • и посреде рогь шбразъ х(с)въ ПрЛ 1262, 21г.

Варьирование маркированных и немаркированных форм ко второй половине XIV в. начинает характеризовать речь, ориентированную на архаизмы, тогда как тексты, не связанные с архаизирующими тенденциями, в данный период демонстрируют распад дуальной подпарадигмы. Вследствие непрерывности книжной традиции варьирование маркированных и немаркированных числовых форм в дальнейшем было воспринято старорусским книжным языком. : Единичные примеры замен форм дв. ч. на плюральные формы нельзя переоценивать, они обозначают то, что обозначают: сосуществование маркированных и нейтральных числовых форм. Отдельные случаи замен всегда должны соотноситься с общетекстовым планом. Иной подход ведет к искаженному истолкованию древнерусского узуса.

Динамика форм дв. ч. в „Новгородской первой летописи" ХШ-ХГУ в. соответствует логике и хронологии общеязыковых изменений в подсистеме дуалиса. Древний, Синодальный список ЛН ХШ-ХГУ разительно отличается от более поздних списков. Так, в Комиссионном списке (XV в.) дуальные формы довольно последовательно заменяются на формы мн. ч. В целом дв. ч. употребляется еще довольно последовательно в ЛЛ 1377, в отличие от более поздних списков. В ЛЛ 1377 отчетливо запечатлелось развитие категории одушевленности в дв. ч. Этот факт, несомненно, доказывает: дв. ч. - живое грамматическое явление в период создания летописных источников.

Безусловно, диагностическими для характеристики дв. ч. в позднедревне-русский период являются созданные в это время оригинальные сочинения. Среди них могут быть отмечены такие,- в которых дв. ч. являлось важным текстообразующим средством. Так, во вторбй половине ХШ в. было составлено проложное „парное" житие - „Сказание о благоверном князе Михаиле и боярине его Феодоре". СкМФ ХШ сп. (20) XIV отличает последовательное употребление дв. ч. В старорусских списках и переработках „Сказания" ХУ-ХУ1 вв. отмечается факультативное употребление дв. ч.

„Слово о полку Игореве", создапное в конце ХП в., засвидетельствовало высокую частотность и композиционную значимость форм дв. ч. в древнерусских текстах светского характера, имевших устную традицию бытования. Хотя „Слово" сохранилось лишь в весьма поздних когтях, употребление дв. ч. в нем точно соответствует стандартному раннедревнерусскому типу. Обращает на себя внимание большое число местоименно-глагольных форм дв. ч. и их безошибочное использование. Частое воссоздание сшуации диалогического континуума в „Слове" устраняет остраненность рассказчика и слушателя от событийно-нарративной оси текста, создает особый композиционный эффект.

Весьма показателен в качестве сопоставления характер употребления форм дв. ч. в „Задонщине" - памятнике, созданном в крнце XIV в. под несомненным влиянием „Слова о полку Игореве" и дошедшем.в списке второй половины XV в. Поскольку „Задонщина" создавалась в период падения дв. ч., даже по отношению к именованиям пары-двоицы героев,, находящихся в центре композиции памятника, дуалис употреблялся неправильно. Парный композиционный принцип в „Задошцине" соответствует архаической традиции, но не получает .адекватного системно-грамматического выражения.

Материал бытовой и деловой письменности доказывает, что наиболее устойчивой разновидностью дв. ч. была та, которая, принадлежа к ядерпым разновидностям дв. ч., представляла собой счетно-количественную номинацию, -связанное дв. ч. Здесь дв. ч. продолжает правильно употребляться еще в первой половине XIV в. См. в грамотах на пергамене: 1229 г. (или 70-80-х гг. ХШ в.) аже не боудiim•к двою послоухоу ГрС, 22; даты CU двою капию въ(с)ку • в'ксцю Там же, 24; 1270 г. 'в* грене « безъ ю ногату Хрест 1, 56; 1307-1308 гг. въ дву носадоу ГВНП, 19,21; 1316 г. двема стома; дв •к ст 'к; безъ в сту ГВНП, 233. Такое же положение фиксируется грамотами на бересте, материал которых еще более показателен: гривъне; полъти -в- поп[он](е); «в"« меха •в• клетищл 718 (ХШ в.); дъв-кма десмпьма 293 (2 треть ХШ в.); •в• горошка ГрБ № 220 (60-е - 70-е гг. ХШ в.); :в: жеребьл 390 (80-е - 90-е гг. ХШ в.) - 5 раз; двема гривнама ГрБ (Смол.) № 2 (3 четв. ХШ в.); въ -в- рЬблл; «в*» роублл 138 (1300-е - нач. 1310-х гг.); -в-лососи 93 (трижды) (40-е - 60-е гг. XTV в.) и др.

Следует, однако, отметить, что в конце ХШ - начале XIV в. связанное дв. ч. также стало испытывать генерализующее воздействие плюральных числовых форм, что выразилось в совмещении субстантивной формы дв. ч. и конгруэнтной формы мн. ч. в ГрБ № 582 (кон. 1280-х - 1300-е гг.): цето еси прислале дова целовека те побегли (где дова целовека по внешним показателям форма ИП дв. ч., а побегли - форма перфектного причастия во мн. ч.).

Процесс обобщения числовых значений завершается во второй половине XTV в., и это приводит к распаду дуальной подпарадигмы. Маркированные числовые формы - морфологические формы дв. ч. - в бытовой и деловой пись-

3 Срв. регулярные формы дв. числа в законодательном установлении, близком по стилю грамотам на пергамене, - Русской Правде по списку КН 1280: до двоу гривноу; на двоу коню; двою моужю д'кти РПр 1280, 124,128-129.

менности замещаются нейтральными формами - морфологическими формами мн. ч.: з об'кма берегы Гр 5 (1302 г.); ни дву полото ГрБ № 750 (кон. ХШ - первое сорокалетие XTV в.); •в • недьланы • кожи 500 (20-е - 30-е гг. XIV в.); из дву жеребьевъ ГрДух 1358; передо обима истчи ГВНП № 106,163 (не ранее 1359 г.); боле дву сотъ челов'Ьсъ ГВНП № .44 (1373 г.), 79 и др. Распад субстантивной парадигмы в дв. ч. отражают также книжные тексты этого периода: въ двою сотъ корабл(ь) Црырадъ и>иупиша JIJI 1377, 21; при оустЬ(х) двою св'кд'Ьпель и трею стане(т) вса(к) гль АпЧуд XIV в., 149; водимь дв'Ыа члвкомъ. боуести его ради СбТр к. XIV, 175; и дв"£ трапезы поставлАше Там же, 1814; съ дв'Ыа женами ЗЦ к. XIV, 596.

Этот процесс не повлиял на склонение числовых слов два, оба, хотя, конечно же, следовало бы ожидать, что он неминуемо распространится на формы И-ВП дв.'ч. субстантивов. В женском деклинационном образце начало подобного изменения фиксируется в ГрБ № 500 (20-е - 30-е гг. XIV в.). Однако в мужском деклинационном типе эта замена Не получила развития, и здесь в сочетании с числовым словом два продолжали употребляться, как и прежде, формы на -а типа два человека. См. в берестяных грамотах: по »<?»года 32 (40-е - 60-е гг. XIV' в.); да в рублл 318 (40-е - 60-е гг. XTV в.); '»в» сорока 445 (XTV в.); два кона 532 (2 пол. XIVв.); -в-рублл42 (80-е - 90-е гг. XIV в.);®два Плеща 169 (кон. XIV в. -1400-е гг.). Вместе с тем сохраняется древний малый квантитатив и й конструкциях с числовыми словами три, четыре продолжают, как и прежде,' употребляться формы И-ВП мн. ч.: на f • годы 45 (10-е - 30-е гг. XIV в.); послале ксме свои люди г целое'bei свои 281 (50-е - 80-е гг. XIV в.); в три рублей 521 (2 пол. XIV в. - нач. XV в.). Формы на -а не только не утрачиваются, но и спорадически проникают в малый квантитатив - в сочетания с числовым словом три: по :г. рЪблА 65 (первое 40-летие XIV в.); [w] -г- рЬблА 144 (10-е - 30-е гг. XIV в.); •г• полосЦа 263' (70-е 90-е гг. XIV в.). Это же явление изредка встречается в книжных текстах: йз-Ьмь." три златника Пр 1383, 73в; вщгЬста три столпа акы дуга зарны Там же, 75б5. Обобщения флективного -а в малом квантитативе тем не менее не произошло ни в XIV в., ни позднее. Несмотря на прогрессирующий распад дуальной подпарадигмы, формы И-ВП на -а устойчиво сохранялись в позднедревнерусском узусе. Причину этого следует видеть в грамматической родовой маркированности форм типа два сорока. Устойчивость а-форм, как и прежде, удерживала в равновесий оппозицию форм муж. и жен. р.: два сорока, но дв'к zpuewk > двгЬ гривны. Субстантивная оппозиция повторяла оппозитав-ное отношение форм числовых слов: муж. р. два vs. жен. р. дв'к.

■ Таким образом, в позднедревнерусском употреблении (как и далее в старорусском) последовательно сохранялось противопоставление сочетаний типа два года и три годы, т. е. противопоставление двойственного квантигэтива и малого квантитатива. Конституирующей формой в двойственном квантитативе стала выступать не подпарадигма дв. ч., а изолированная форма И-ВП муж. рода на -а.

4 Срв. в более раннем списке: и ставАше дъв •,й трмгез "Ь ЧН ХП, 69в.

5 Срв.: вид -¿ста «г* столпы ако дугы зарны JXJI1377,210 (ПВ Л).

Эта форма утратила ясную морфологическую принадлежность, поскольку стала использоваться только в связанном виде - как счетная форма в сочетании со словами два, оба в И-ВП. Итак, дв. ч. утратилось к концу древнерусского периода, а двойственный квантитатив, грамматически трансформировавшись, стал новой морфосинтаксической формой выражения дуального значения. Накопившиеся к концу XIV в. изменения в субстантивном склонении начали оказывать влияние на словоизменение малых числительных.

Глава 4. Двойственное число в старорусском книжном языке и новом церковнославянском употреблении

Факультативное употребление дв . ч. в старорусском книжном языке в меньшей степени затронуло парные существительные, которые довольно последовательно-сохраняли дуальные формы. Этот факт требует объяснения, и оно может быть только одним: парные обозначения составляли мотивационную базу дв. ч., а распад дв. ч. в древнерусском языке способствовал новой актуализации функционально-семантической основы дуалиса, который в старорусский период являлся жанрово-стилистической приметой книжного языка. Таким образом, в книжном языке своеобразное отражение нашел общеязыковой процесс развития грамматического значения парности. Он представлял собой проекцию лексико-семантических особенностей парных существительных на их грамматические характеристики. Уже в XIV в. появились формы мн. ч. парных существительных, образованные от старой дуальной основы: зове(т) же и камене(м) очии имуща ГБ XIV, 84г; Елико кто имНкеть другь, толико и очии илгЬёть, ими же яже хощеть и видитъ, толико же и угиии, ими же слыши(т) Пч к. XIV, 21. Эта черта парных существительных окончательно сложилась в старорусский период и перешла в совреме1шую норму: колено - колени, коленей, коленям; око - очи, очей; плечо - плечи; ухо - уши, ушей. Другим проявлением парного значения в старорусский период стало употребление форм И-ВП мн. ч. типа бока, глаза, рога, рукава, которые также являлись нерегулярными, восходя к формам дуалиса, и которые также перешли в современную норму. Это дало основание для выделения категории парности в современном русском языке [Шахматов 1963, 439]. Как архаичные и очень редкие остатки дв. ч. парные обозначения, вероятно, были известны старорусской народной речи. Об этом говорят примеры из былин: По колену тутъ Добрынюшка во землю сблъ; По кол'кночку ножки да во серебри; И отрубилъ руки б'клы по локоточку; Онъ кинулъ головушку межу плечью6; Въ очью ты облыгаешъ меня, добрый молодецъ.

Все жанры в старорусской книжной письменности подчинены общей тенденции к редукции форм дв. ч. и минимизации дуального употребления формами дв. ч. парных обозначений. Допустимое новыми грамматическими представлениями синонимическое варьирование числовых форм в итоге служило накоплению контекстов с нейтральными числовыми обозначениями. В этом отношении старорусский книжный язык соответствовал логике развития естественных языков с живой подкатегорией дуалиса. Согласно данным общей типо-

6 По образцу очью.

логии, только парные обозначения способны оставаться тем минимумом форм дуалиса, которые сохраняются при ограниченном употреблении субстантивных форм дв. ч.

Проведённое описание доказало, что почти в полной мере редукция дуального употребления до ступени парных обозначений осуществилась в старорусском летописном языке. Диапазон дуальных форм в других жанрах оставался довольно широким. Употребление дуалиса могло постоянно подгштываться культурно-историческими связями с памятниками предшествующей эпохи, когда дв. ч. являлось живой подкатегорией, поэтому статистическая оценка дистрибуции форм дв. ч. может здесь иметь только относительную ценность. Выбор дв. ч. мог определяться как диктуемыми жанром текстуальными связями с авторитетными текстами, сложившимися в древности, так и личной установкой автора на интергекстуальность и привлечение свидетельств из канонической и святоотеческой литературы. Использование дуальных форм в этих случаях имело разную долю самостоятельности. Употребление дв. ч. определялось также уровнем грамотности авторов или переписчиков и, вероятпо, их. сознательными грамматическими предпочтениями. Неупорядоченным являлось употребление форм дв. ч. в переводной апокрифической литературе, не имевшей устойчивой книжной традиции. Варьирование числовых форм в славяно-книжном языке стало средостением в противостоянии двух тенденций 7 к сближению с народно-разговорным языком и к обособлению книжного языка, из которого вытекало „обращение к неизвестным в народно-разговорном субстрате. лексемам и грамматическим формам" [Толстой 1963,267].

Существование дуальных форм за рамками парных обозначений определялось непрерывностью и преемственностью письмснн9-книжной, традиции в истории русского языка. Древнерусская литература оставалась источником образцовых во всех отношениях произведений и в старорусский период. Авторитетность древних текстов вновь и вновь подтверждалась каждодневной кропотливой работой по переписыванию и,переработке старых рукописей, благодаря этому дошедших до нашего времени в массе списков и редакций. В то же время эта работа в языковом отношении, обусловливала неоднородность старорусской письменности, так как вновь создаваемые произведения, хотя и основывались обычно на грамматической традщцш, , неминуемо ей .противоречили, вюдочгщ в себя и узаконивая всё. новые и новые инновации* Употребление форм дв. ч. особенно ярко обнаруживает эту двуплановость старорусского книжного языка. Старорусские списки древнерусских памятников по. сохранности, форм дуалиса часто разительно отличаются от вновь созданных сочинений. Безусловно, это свидетельствует о том, что дв. ч. являлось живой подкатегорией, в языковом сознании древних русичей. , •„ .', ...

Углубление в данную тему показывает, что носителем^ этого., старого языкового сознания оставался и выдающийся древнерусский писатель Епифаний Премудрый, годы жизни которого пришлись на вторую половину ХГу, - первую четверть XV в. В „Повести о Стефане, епископе Пермском", которая была создана, очевидно, в конце XIV в., дв. ч. употребляется автором довольно правильно, самостоятельно, часто не обусловлено книжными реминисценциями.

Отступления от правильного употребления являются редкими и отражают процесс нейтрализации древней числовой оппозиции, который достиг в народно-разговорном языке своего пика во второй половине XIV в. Нет сомнений в том, что по свободе, диапазону и сохранности форм дв. ч. житие явственно отличается от произведений, возникших в ХЛ^-ХЛП вв.

Старорусские переработки древнерусских памятников предполагали одновременно текстово-речевое приспособление числового противопоставления к условиям изменившихся грамматических представлений. Эта своеобразная его адаптация состояла в увеличении веса нейтральных числовых форм, так что баланс числовых форм определялся условиями факультативного употребления дуалиса, при том что некий минимум маркированных числовых форм признавался в этих случаях необходимым.

Кульминацией развития филологических знаний в старорусский период стала „Грамматики славенооя правилное синтагма" - книга, написанная Меле-тием Смотрицким и напечатанная в 1619 г. В то же время приведенные в ней образцы форм дв. ч. дезориентируют, вводят в заблуждение. Уже в самих грамматических дефинициях встречаются неправильные формы дв. ч. В зафиксированных у Смотрицкого парадигменных образцах содержится немало новообразований, которые, однако, не означали развития дв. ч. в церковнославянском языке, а представляли собой искусственные формы, созданные самим автором грамматики. Так, в именном склонении Смотрицкий [1619/1979, 40 и др.] ввел разграничение дательного и творительного падежей типа тыма воинома, тыма запое "кдема ув. т'кма воинома, т'кма запов'кдма. Встречаются искусственные формы в номинативе: та юноша; та словеса; пгк мреж'к, т'к запое -кд 'к; т'к матер-к. Ряд окказиональных форм и искусственная дифференциация были введены Смотрицким в прономинально-вербальное употребление дв. ч.: „Славяне [дкоже во Именехъ сице и во Глехъ двойственное им^ть число по всЬ(м) трТсмь родчгмъ во всЬхъ трехъ лицехъ скланАемое" [Смотрицкий 1619/1979, 55]. И в самой формулировке, указывая на общеродовое славяне, и в приведенных затем формах Смотрицкий прокламирует панславянские принципы своей грамматики. Приницип родовой дифференциации в прономиналыш-вербальных формах дв. ч. он определенно позаимствовал на крайнем славянском юго-западе, в первых словенских грамматических штудиях XVI в. Однако если в словенском языке родовая дифференциация выражала живой речевой процесс, то у Смотрицкого приведённые формы большей частью не имели никакой поддержки в восточнославянском книжпом употреблении.

Увеличение плюральных замен в Новой Библии было подготовлено новыми грамматическими представлениями в ХУШ в. В переработке грамматики Смотрицкого, проведенной Федором Поликарповым в 1721 г., дв. ч. было возведено к древнему греческому употреблению, которому противопоставлялись более обычные для славянской речи формы мн. ч. Тем не менее выводы С.Булича о широком распространении замен дв. ч. на мн. в новой редакции Библии, которую он прямо возводит к Елизаветинской Библии 1751 г., являются очевидным преувеличением. За рамками Св. Писания употребление дв. ч. минимизировано и основывается на лексически мотивированных парных обозначе-

ыиях, а другие разновидности дуалиса отмечаются только спорадически и обусловлены текстуальной зависимостью от канонической традиции. Свидетельства о сложности реальной дистрибуции форм дв. ч. отсутствуют в современной церковнославянской грамматике [срв. Гаманович 1991].

Глава 5. Развитие нового малого квантиташва в старорусском языке и в новое время

В старорусских грамотах противопоставление двойственного и малого квантигативов древнего образца в мужском роде отчетливо документируется при сплошной выборке форм независимо от того, где эти грамоты были написапы - в северной, средней или в южной диалектных областях в период вплоть до XVII в. В ряде грамот бывшие дуальные формы на -а в сочетаниях с числовым словом два и плюральные формы в сочетаниях с числовыми словами три, четыре чередуются в одном контексте. Двойственный и малый квангигатив древнего типа в этом случае также не смешиваются, хотя и находятся в одной текстовой парадигме: три сорок'к, два пуза жита в новгородской грамоте № 140 первой четверти XV в. ГВНП, 193; па, (д)ва кЬргана на великие; да (д)ва пенка дЬбовы; два пенка; да на три дЬбки; т'к три дрркщ на три кл^ны; и три кп'кны; на четыре кле(ны); на два дЬба на сЬкир) двадЬба 1496-1505 гг. АИ, 519-521; три рЬ'(б)ли\ три то(р)лопы кощатые; два размгкра\ вс'Ь три браты ,служи(м) около 1535 г. по списку XVI в. ГрР ХУтХУТ, 103-104 и мн. др. Таким образом, в мужском роде вплоть до XVII в. вюпочитель^о в. старорусских грамотах продолжал сохраняться тип форм, генетически восходящий к бывпщм формам дв. ч., однако ни в одном из ранее предпринимавшихся исследований дв.1;. эта закономерность в его динамике не была выявлена. Проведенное исследование доказало, что грамматическое значение двойственности не только не было утрачено в древнерусский период, но оставалось, актуалыплм элементом грамматической системы в старорусском языке. На юго-западе Руси на границе с украинскими говорами в сочетаниях с числовым словом дв к еще в текстах XVII в. у существительных женского рода в И-ВП встречаются формы бывшего дв. ч. В данном факте проявилось несомненное воздействие говоров Украины. Обобщение плюральных форм в обоих типах квантигативов лексически локализовано и обусловливается в рассмотренных документах заимствованием западнорусского („литовского") образца.

Обобщение единой субстантивной формы в сочетаниях с числовыми словами два, три, четыре означало утрату последней позиции, в которой сохранялась отмеченность синтагм с бывшим дв. ч. В результате генерализации был утрачен двойственный квантитатив, дуальное значение было растворено в более общем значении малого или ограниченного множества, воспринявшего маркированные по роду формы на -а. Синтагмы типа пять дворовъ пять избъ, пять сежь) еще в ХШ-ХГУ вв. приобрели родовую отмеченность, косвенно поддерживая мужские родовые формы на -а в сочетаниях типа два двора, три города. Утверждение единого квантитативного образца в двойственном и малом кванти-тативах древнего типа сопровождалось их смешением в ряде старорусских

памятников. Взаимное совмещение двух древних квантитативных образцов отмечается с конца XVI в.

Сложным является вопрос о морфологическом статусе форм на -а в период с XV по XVII в. Есть отдельные примеры осмысления их в качестве форм РП ед. ч. На это указывают редкие случаи употребления в сочетании со словом два генитивных форм на -у. Однако имеющиеся случаи инноваций касаются одной лексемы (годъ) и содержатся главным образом в поздних памятниках, остаются чрезвычайно редкими и не означают итогового изменения, а лишь фиксируют тенденцию, рядом с которой существовала другая - осмысление форм на -а как форм И-ВП мн. ч., о чем свидетельствуют древние примеры местоименного и адъективного согласования со счетными формами субстантивов; срв.: межь два крутые крижа 1391 г. сп. XVI в. ГВНП, 288; а в той цркви два крыласа четвероугольные в косякы зобрать к. XVII в. ГрЮ, 90; те два мои дома ... згорели ПМД XVIII, 136 и под.

Атрибутивные формы РП мн. ч. в квантитативных сочетаниях не указывают на генитивный статус существительных в таких конструкциях. Появление генитивных форм связано с обобщением атрибутивно-адъективных форм в сочетаниях типа шесть дворов пустых, где форма РП мн. ч. была исконной. Срв. безразличное употребление подобных адъективно-атрибутивных форм в разных типах счетно-количественных сочетаний в результате обобщения одной модели: а) по полутора рубля, московьских АИ, 156 (1448-1449 хт.); б) да два двора нищи(х) ГрР ХУ-ХУГ, 77; в) да три дворы поповьг(х) ГрР ХУ-Х\/1, 52; г) да во(с)мъ дваро(в) служни(х) ГрР ХУ-ХУТ, 52; д) дво(и) доски зе(р)калпы(х) ГрВл XVII, 263.

Старорусские акцептованные тексты не дают точного ответа на вопрос о морфологическом статусе счетно-количественных форм на -а [см. Колесов 1972, 130 и сл.; 149 и сл.]. В XVII в. сохранялось варьирование типа два года ув. два года Ув. два годы. Анализ бытовой и деловой письменности XVII в. показывает, что разграничение несвязанного генитива па -у и количественных форм на -а (или -ы) везде проведено последовательно. Более реалистично еще в середине XVII в. определять характер субстантивных форм в синтагмах типа три ряда, четыре шага в качестве форм с неопределенным морфологическим статусом, детерминированным их функциональной природой - обозначением отмеченного по роду ограниченного количественного ряда.

В деловой и бытовой письменности в XVII в. господствуют количественно-именные сочетания с обобщенными по образцу бывшего двойственного квантитатива субстантивными формами, кроме сочетаний со словом рубль, которые, напротив, почти исключительно оформляются по плюральному образцу и должны описываться отдельно. Особой характеристики требуют также сочетания со словом год, которое в количествешшх сочетаниях часто оформляется по плюральному образцу. Однако в отдельных документах встретилось последовательное разграничение двойственного квантитатива и малого квантитатива древнего типа (в том числе в текстах второй половине XVII в.). Этот факт доказывает, что архаизмы могли быть прерогативой не только книжной речи, но и в той или иной степени определяли узуальное распределение форм в народно-

разговорном языке. В этих случаях отчетливо просматривается развитие мотивированного синтаксически (препозиция субстантива) и семантически (значение приблизительного, неточного количества) типа, сам факт существования которого доказывает потенциальный узуальный характер форм с обобщением плюрального образца. См.: в про(ш)лыхъ (де) год "к(х) то(му) годы с четыре; с-¿на возы с три 1691 г. ГрВл XVII, 76, 80 и под.

Устойчивость архаических отношений обусловлена в данном случае, как и во многих других, тем, что динамические процессы в языке детерминированы воздействием на факторы системного характера факторов речевого, текстового пиана. Общие грамматические процессы, будучи связанными исторически с конкретными лексемами, всегда являются процессами лексико-грамматиче-скими, всегда протекают во взаимодействии с определенными лексико-семанти-ческими, текстово-речевыми, культурно-историческими факторами.

Анализ показывает, что в течение XVII в. происходит утрата архаических систем с противопоставлением двойственного и малого квантитативов. В процесс генерализации был втянут также квантитатив половинного счёта (типа полтретя воза). ¡В итоге три древних квантитатива, слившись, образовали один малый квацтитатив - морфосинтаксичсскиеединстватипа полтора пуда, два двора, три аршина, четыре струга (а позднее и - четыре с половиной воза), которые обозначали малое или ограниченное множество. Обобщение форм половинного и двойственного, квантитативов, наблюдаемое со второй половины XVI в., было одной из причин акцентного варьирования в формирующемся малом квантитативе нового типа. Вместе с тем половинный квантитатив стал причиной утверждения генитивного статуса субстантивных форм в составе нового малого квантитатива.

Затруднительно видеть в реликтах дуальных форм парных обозначений основной источпик новых форм И-В мн. ч. типа л'кса. В исследованиях по исторической грамматике до сих пор не был указан другой источник инноваций в Й-ВП мн. ч., который генетически также соотносился с формами бывшего дуалиса. В квантитативных конструкциях субстантивные формы па -а/-я и -ы/-и в старорусском языке находились в отношениях грамматической синонимии (см. отношения типа три года - три годы, три якоря - три якори). Поэтому новые плюральные формы на -а контекстуально зависят от субстантивных форм в новом малом квантитативе и могут быть возведены к нему генетически.

Развитие в русском языке новых форм И-ВП мн. ч. на -а, маркированных по роду (неженский род), является особенностью, отличающей русский язык от других славянских языков, и имеет точную параллель в другом взаимосвязанном явлении - в развитии особой структурной формулы нового малого квантитатива. Зависимость форм И-ВП.мн. ч. на -а от субстантивных форм в составе двойственного квантитатива, а затем нового малого квантитатива отчетливо проявляется в акцентуации: номинативно-аккузативные формы на -а мо1ут получать только слова, имеющие наосновное ударение в составе конструкций малого квантитатива. Распространение форм на -а в конце XVIII - начале XIX в. отражает ступень полной акцентной регуляции отношений типа два, три города - города, а в старорусских текстах обнаруживаются квантитативные субстан-

тивные варианты форм с нафлективным ударением два года, два рога. Такие же акцентные формы зафиксированы в современных говорах.

Структурно отношение в русском типа два, три года - года повторяется в украинском, в котором наблюдается следующая пропорция: в ИП мн. ч. существительные син, брат и дуб имеют формы сини, братй, дуби, но с числительными два, три, чотири употребляются формы два {три, чотири) сини, брати, дуби [Mayer 1971, 74].

Морфологические изменения в склонении малых числительных два, три, четыре были целиком детерминированы не внутричастеречными факторами -они были обусловлены формированием нового малого квантитатива. Развитие нового малого квантитатива выразилось как в обобщении субстантивной формы в составе квантитатива, так и в развитии унифицированной парадигмы малых числительных.

История ДП и ТТТ малых числительных с наибольшей отчетливостью выявляет зависимость их морфологических характеристик от развития нового малого квантитатива. Параллельно с образованием нового малого квантитатива с унифицированной субстантивной формой складывается унифицированный образец деклинации малых числительных:

Дательный падеж двема (двемя), двемъ, двумъ <-> тремъ (трема), четыремъ (четырьма)

Творительный падеж двема, двемя, двумя ++ трема, тремя, четырьма, четырьмя Понятно, почему древнейшие изменения в парадигме числового слова два были связаны именно с ДП: после образования нового малого квантитатива парадигма числового слова два приобретает те же структурные характеристики, какими обладали числовые слова три, четыре. Исконное разграничение Д и ТП в парадигме числовых слов три и четыре легко распространяется на деклинаци-онные свойства числового слова два, тогда как в Р и МП долгое время сохраняется stutus quo, поскольку падежный синкретизм в Р и МП дву соответствовал такому же структурному отношению в парадигме числовых слов три и четыре, которые имели синкретичные формы РП и МП трех и четырех.

В старорусском языке изредка встречаются примеры В-ИП одушевленных существительных, что обусловлен образованием нового малого квантитатива в XVIE в. Его образование способствовало оформлению малых числительных в качестве самостоятельных частеречных единиц, а также проявилось в грамматической трансформации квантитативных конструкций, в результате которой роль грамматической доминанаты перешла от существительных к малым числительным. Таким образом, возникло новое, постоянно действующее основание для спорадичекого использования В-ИП грамматически доминирующих малых числительных в сочетаниях с одушевленными существительными.

Достаточно последовательное отражение значения одушевленности в новом малом квантитативе было подготовлено длительным функционированием двойственного и древнего малого кваптитативов. Эта грамматическая черта нового малого квантитатива выступала в ослабленном виде тогда, когда он был частью сочетаний с составными числительными и попадал в зависимость от

формы предшествующего числительного7. В современной норме формы В-ИП в сочетаниях с составными числительными являются более употребительными. Новая грамматика определяет вариант типа проэкзаменовать двадцать двух студентов как книжный, устаревающий, а тип - проэкзаменовать двадцать два студента как нормативный.

После утраты дв. ч. образовался новый тип квантитатива, формы существительных в котором утратили ясный морфологический статус. Это выразилось в варьировании форм прилагательных, осложнявших квантитативные конструкции. Здесь могли выступать как ноштатшшо-аккузативные, так и гени-тивные формы прилагательных: два дома новая -> два дома новые ув. два дома новых. Древнее дв. ч., как и древний малый кваптитатив предполагали постпозиционное употребление атрибутивных адъективов, поскольку сами числовые слова два, оба, три, четыре являлись согласованными определениями и помещались в препозиции к субстаншвам. При эмфазе прилагательные могли занимать любую другую позицию в словосочетаниях. Перемещение атрибутивных форм в препозиционное по отношению , к существительным тхоложение отразило изменившийся частеречный статус числовых слов. В счетных рядах постпозиционное положение прилагательных сохранялось долго.

Р.Брандг [1905, 35 и сл.] в начале столетия, имея в виду сочетания типа оба, два, три, четыре дома, высказал предположение о существовании ограниченного числа, которое выражалось субстантивными формами, употребляемыми при малых числовых словах. Й.Еленски [1978, 91], сочувственно цитируя Р.Брандга, полагал необходимым введение понятия счетной множественности как морфологической категории. Сходным образом В.Д.Климонов [1987, 199200] посчитал необходимым введение понятия паукального мн. ч.. Во всех этих случаях морфологическое категориальное значение числа смешивается с числовой семантикой, выражаемой комплексными морфосинтаксическими единицами.

Заключение . , ,

„Славянские языки вместе с литовским являзотся единственными индоевропейскими языками, где двойственное число сохранилось так долго" [Мейе 1951, 260]. Сохранение дуалиса имело точную параллель в длительном функционировании у славян и балтов старой индоевропейской идеологии, связанной с пантеоном парных божеств и близнечным культом. Так, древнерусские памятники свидетельствуют о сохранении в древнеславянском узусе архаичных конструкций типа божественных двандва , , ;

Утрата дв. ч. не была связана с воздействием греческого языка, переводы с которого легли в основу всей христианской письменности на. славянском наречии, так как в греческом дв. ч. не употреблялось. Дв. ч. последовательно вводилось в славянские переводы, и, хотя в переводы попадали ошибки при употреблении числовых форм, они оставались фактами текстово-речевого, а не системно-языкового характера.

7 Срв.: V 1ш(х) Ь'били капитана да (д)в^(х) пор^(т)чико(в) и КГ члка са(л)да(т) В-К 1645-1646, 1648, 193.

Дв. ч. последовательно употреблялось на протяжении всего раннедревне-русского периода. Предположения о ранней - дописьменной - утрате свободного дв. ч. и дв. Ч. личных местоимений должны быть отвергнуты как противоречащие свидетельствам древнерусской письменности, и прежде всего письменности на бересте, в которой местоименно-глагольное дв. ч. известно уже за рамками раннедревнерусского периода.

Несомненным доказательством живого функционирования дв. ч. в древнерусском языке является образование и употребление инновационных форм: Р-МП дв. ч. дву по именному образцу; Р-МП дв. ч. типа святою по местоименному образцу; 3 л. дв. ч. лично-глагольных форм на -та; унифицированных деклина-ционных форм дв. ч. наряду с исконными формами в разных типах склонения; обобщенных по мужскому роду форм дв. ч. типа два села; форм В-РП дв. ч., отражающих значение одушевленности и т. д.

Утрата дв. ч. в древнерусском языке была длительным процессом. Она была обусловлена четырьмя этапами генерализации числовых значений. Первый этап этого процесса фиксируется текстами рубежа ХП-ХШ вв. Второй его этап сложился во второй половине ХШ в., а третий этап - ко второй половине XTV в. Четвёртый этап завершился к началу XV в. На первом этапе распространение антропонимических текстовых рядов привело к образованию формульного мн. ч. в конструкциях с двумя сакральными именами. Эти конструкции как парадигматические компоненты месяцеслова стали фактом ежедневной текущей жизни в Древней Руси. Распространение мн. ч. в репродуктивных формулах вызвало развитие интегрального семантического признака в подкатегориях дв. и мн. ч., что обусловило трансформацию эквиполентного числового противопоставления в противопоставление привативное. На втором этапе формирование обобщенного значения 'два, оба и больше' захватило прономинально-вербаль-ное дв. ч. и свободное дв. ч., перестав носить, таким образом, ограниченный текстово-речевой характер. Появились также спорадические примеры употребления мн. ч. вместо конгруэнтного дв. ч. в конструкциях со связанным дв. ч. На третьем этапе нейтрализация числового противопоставления захватила связанное дв. ч., в результате чего нейтральные числовые формы индуцировали распад дуальной подпарадигмы и дв. ч. как одна из граммем категории числа в целом было утрачено, однако его употребление еще допускалось некоторое время па четвёртом этапе, когда оно выступало в роли маргинального слоя узуальных архаизмов. В русском языке дв. ч. было утрачено ранее, чем в других славянских языках. Ближе всего к русскому языку стоит сербохорватский, но и в нём падение дв. ч. началось в то время, когда в русском оно уже было в целом утрачено - во второй половине XTV в..

Распад дуальной подпарадигмы не затронул формы И-ВП дв. ч. в сочетаниях типа два года. Субстангавы на -а были маркированными родовыми формами, и эта их грамматическая особенность воспрепятствовала устранению противопоставления двойственного и малого квантитативов, т. е. конструкций типа два сорока vs. три, четыре сороки. Таким образом, падение дв. ч. не привело к утрате дуальной семантики: она в позднедревнерусском и старорусском языке выражалась грамматически трансформированной формой - конструкцией двой-

ственного квантитатива. Становление двойственного квантитатива явилось предельно полным развитием тенденции к морфосинтаксическому выражению дуального значения - тенденции, которая проявилась еще в праславянской инновации - расширенном употреблении связанного дв. ч.

Древнерусские памятники оставались образцом для вновь создаваемых книжных сочинений различных жанров. Тем не менее, как показало изучение старорусской письменности, возникло существенное расхождение в употреблении дуалиса между старорусскими списками древнерусских памятников и новосозданными старорусскими текстами. В старорусских сочинениях общей тенденцией стало накопление нейтральных числовых форм. В некоторых случаях проявилось развитие грамматической синонимии, выразившееся в обратных заменах - заменах форм мн. ч. на формы дв.: грамматическая маркированность дуалиса становилась маркированностью стилистической. Отчётливо проявилось движепие к минимизации дуального употребления -сужению диапазона разновидностей дв. ч. и ограничению его дуальными формами парных обозначений.

Новое церковнославянское употребление отразило в себе сложную многовековую историю дуалиса. Оно содержит два резко отличных типа: если библейский текстовой цикл связан с довольно последовательным сохранением дв. ч. то другие церковнославянские тексты после исправлений сохранили лишь остатки дуалиса, и даже дв. ч. парных обозначений было в них еще более сужено.

Изучение бытовой и деловой письменности разной региональной принадлежности показало, что противопоставление нового двойственного квантитатива типа два года и малого квантитатива древнего образца типа три, четыре годы довольно последовательно сохранялось вплоть до начала XVII в. В XVII в. распространился новый малый квантитатив типа два, три, четыре года. Таким образом, только в этот период произошла утрата грамматического значения двойственности. Вплоть до XVIII в. встречалось спорадическое употребление малого квантитатива древнего образца.

В позднестарорусском языке происходило закрепление позиционной мены прилагательного: два дома старые, три домы старые —> два, три старые дома. Изменение синтаксической позиции было обусловлено преобразованием часте-речного характера числовых слов и изменением характера синтаксических отношений в квантитативных обозначениях. Числовые слова малого множества из разряда прилагательных перешли в частеречный разряд числительных, из синтаксически зависимого элемента превратившись в синтаксически доминирующий элемент конструкции. В свою очередь обобщение аднумеративно-субстан-тивных форм и формирование нового квантитатива предопределило динамику морфологических изменений самих малых числительных.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Древнерусское двойственное число в общеславянском контексте. -Казань: Унипресс, 1997. -114 с.

2. Символика и историческая динамика славянского двойственного числа / Beiträge zur Slavistik. - Bd. 35. - Frankfort am Main: Lang, 1998. - 260 c.

3. Категория „двоицы" в организации древнерусского текста // Закономерности развития и взаимодействия национальных языков и литератур (Текст. Коммуникация. Перевод) / Тезисы научно-практической конференции. - Ч. 1. - Казань, 1989. - С. 126-128.

4. Формальное и содержательное развитие грамматической категориаль-ности имени существительного // Закономерности языковой эволюции / Тезисы докладов. - Рига, 1990. - С. 57-58.

5. Функционально-аналитическое описание двойственного числа и диахроническая перспектива // Соотношение синхронии и диахронии в языковой эволюции / Тезисы докладов Всесоюзной научной конференции. - Москва - Ужгород, 1991. - С. 179.

6. Развитие категории числа: динамика отношений двоичности // Имя и глагол в исторической перспективе / Acta Universitatis Latviensis; Т. 558: Славянская филология. - Рига: Латв. ун-т, 1991. - С. 38-48.

7. Словообразование и морфология // Die Beziehungen der Wortbildung zu bestimmten Sprachebenen und sprachwissenschaftlichen Richtungen / Beiträge zur Slavistik. -Bd. 16. - Frankfurt am Main: Lang, 1991. - S. 31-55.

8. „1 x (Vi + Vi)" или „1 + 1"? // Исторические изменения в языковой системе как результат функционирования единиц языка / Тезисы докладов. - Калининград, 1992. - С. 89-90.

9. Морфология древнерусских биномов-онимов // Актуальные проблемы филологии в вузе и школе / Материалы межвузовской конференции. -Тверь, 1993. - С. 23-24.

10. Полевое описание истории двойственного числа и славянская арео-логия // Арэолопя: Праблемы i дасягненш / Тэзкы дакладау м5жнароднай навуковай канферэнцьп. - Мшск, 1993. - С. 18-19.

И. Сдвоенные именования в древнерусском языке // Тези доиошдеи науково-пракгичноГ конференцп „Писемш пам'ятки схщнослов'ян-ськими мовами Х1-ХУШ ст." - КиЗСв - Слов'янськ, 1993. - С. 99-102.

12. Двойственное число и отношения двоичности в древнерусском тексте (на материале Сказания о Борисе и Глебе) // Проблемы исторического языкознания, вып. 4: Русский язык донационального периода. - СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1993. - С. 88-96.

13. Бодуэп де Куртенэ и генерализованная славянская грамматика // Бодуэн де Куртенэ: Теоретическое наследие и современность / Тезисы докладов Международной конференции. - Казапь, 1995. - С. 74-76.

14. Бодуэн де Куртенэ и „славянский языковой мир" // Уч. зап. Казан, гос. ун-та. - Т. 131. - Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1995. - С. 50-56.

15. Славянский узус и история двойственного числа // Irmerslavischer und slavisch-deutscher Sprachvergleich / Beiträge zur Slavistik. - Bd. 27. -Frankfurt am Main: Lang, 1995. - S. 281-297.

16. Современный восточнославянский узус и древнерусское двойственное число // Пам'япси писемност! схаднослов'янськими мовами XI-XVH1 столггь. - Вил. 2. - Kmlb: Хрещатик, 1995. - С. 190-202.

17. Адъективные формы в композиции древнерусского текста // Das Adjektiv im Russischen / Beiträge гиг Slavistik. - Bd. 29. - Frankfurt am Main: Lang, 1996. - S. 225-238.

18. „Ветхие" новые „двоицы" // Слово I. - Тамбов, 1996. - С. 41-48.

19. Вопросы типологии и истории двойственного числа . // История русского языка. Словообразование и форморбрдзрвание, - Казань: Унипресс, 1997.-С. 106-112. _ Z^Zu::

20. О составе и структуре древнерусских , берестяных грамот-,//, Studien zur russischen Sprache und Literatur des 11.-18. Jahrhunderts / Beiträge zur Slavistik. - Bd. 33. - Frankfurt am Main: Lang, 1997. - S. 167-180.

21. Очерк теории геидиадиса (к описанию древнеславянской нумерологии) // Studien zur russischen Sprache und Literatur des 11.-18. Jahrhunderts / Beiträge zur Slavistik. - Bd..33!'г Frankfurt am Main:.Lang, 1997. - S. 19522. О числовых символах в древнерусском текстробразовании //.Studien zur

russischen Spräche irnd Literatur-des ,11.-18. Jahrhunderts / Beiträge zur Slavistik.-:tii!33.'- Frankfurt am'lVlain: tang, 1997.-S. 181-194.

23.' Типология двойственного числа и образ мира // Языковая семантика и образ мира / Тезисы Международной научной конференции. - Кн. 2. -Казань: Изд-во Казан, ун-та, 1997. - С. 259-261. - Кн. 2.

24. Struktur des Duals im Urslavischen und Altrussischen // Studien zur russischen Sprache und Literatur des 11.-18. Jahrhunderts / Beiträge zur Slavistik. - Bd. 33. - Frankfurt am Main: Lang, 1997. - S. 79-98.

25. Über Ergebnisse und Perspektiven der historischen Beschreibung des slavischen Duals. I // Zeitschrift für Slavistik. - 1997. - Bd. 42(1). - S. 3-48.

26. Двойственное число в Архангельском Евапгелии 1092 г. // Florilegium Slavicum: Liber ad honorandum Herbert Jelitte. - Frankfurt am Main: Lang, 1998. - S. 337-346.

27.0 двойственном числе личных местоимений в праславянском и древнерусском употреблении // Проблемы сравнительно-исторического языкознания в сопряжении с лингвистическим наследием Ф.Ф.Фортунатова / Тезисы докладов. - М.: „Диалог-МГУ", 1998. - С. 34-36.

28. Еорисл и Гъл'Ьел // Slavische Studien zum ХП. Internationalen Slavistenkongreß in Krakau 1998 / Beiträge zur Slavistik. - Bd. 37. -Frankfurt am Main: Lang, 1998. - S. 309-323.

O^yjLwiH

Текст диссертации на тему "История двойственного числа и квантитативных конструкций в русском языке"

Казанский государственный университет

На правах рукописи

Жолобов Олег Феофанович

ИСТОРИЯ ДВОЙСТВЕННОГО ЧИСЛА И КВАНТИТАТИВНЫХ КОНСТРУКЦИЙ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Специальность 10.02.01 - русский язык

Диссертация на соискание учёной степени доктора филологических наук

-Зф

присудил ученую

Мапгльггшс управление

и^Кяза1ге1998

Оглавление

Введение 6 Глава 1. Праславянское состояние: исходная подсистема форм

двойственного числа 16

1.1. Типологические данные. Генетическая мотивация двойственного числа 16

1.2. Индоевропейские истоки славянского двойственного числа 19

1.3. Общая характеристика концепции А.Белича 20

1.4. Дистрибутивное употребление свободного двойственного числа 24

1.5. Особенности парных обозначений. Разграничение свободного и связанного двойственного числа 32

1.6. Функционально-семантическое разграничение числовых слов

*(1ъуа (*(1ъуё) и *оЬа (оЬё) 37

1.7. Двойственное число в прономинально-вербальном комплексе 38

1.8. Употребление двойственного числа в конструкциях с двумя именами. Божественные двандва 42

1.9. Классификация дуальных форм в исходной системе 48 Глава 2. Раннедревнерусская подсистема форм двойственного числа 52

2.1. Грамматическая характеристика числовых слов

дъва, оба, дъвои, обои 52

2.2. Дуальные формы в разных типах склонения 55

2.3. Свободное двойственное число. Дистрибутивно-дуальные и плюральные формы 64

2.3.1. К стилистике парных обозначений 77

2.4. Связанное двойственное число в составе парадигмы квантитативных конструкций. Связанное двойственное число

в сочетаниях с составными числительными 79

2.5. Прономинально-вербальное двойственное число 81

2.6. Двойственное число в конструкциях с двумя именами. Образование формульного множественного числа 92

2.7. Конгруэнтное двойственное число 98

2.7.1. Причастия и прилагательные 98

2.7.2. Неличные местоимения 100

2.7.3. Глагольные формы третьего лица 101 Глава 3. Динамика двойственного числа в древнерусском языке 104

3.1. Анализ концепции А.М.Иорданского. Мнимые ошибки в употреблении двойственного числа 104

3.1.1. Свободное двойственное число 106

3.1.2. Местоименно-глагольное двойственное число 112

3.1.3. Двойственное число в конструкциях с двумя именами 118

3.1.4. Божественные двандва 120

3.1.4.1. „Бориса и ПгЬба" 122

3.1.4.2. Конструкции двандва и парные формулы 124

3.1.5. Связанное двойственное число 131

3.2. Связанное двойственное число в берестяных грамотах 133

3.2.1. Женский род 134

3.2.2. Средний род 135

3.2.3. Мужской род 136

3.3. Развитие категории одушевленности в двойственном числе 137

3.4. Расширенное употребление множественного числа в репродуктивных формулах 139

3.5. Изменение грамматического статуса дуальных форм 148

3.6. Показания Новгородской первой летописи 157

3.6.1. Связанное двойственное число 157

3.6.2. Диалоговые формы двойственного числа 159

3.6.3. Двойственное число в конструкциях с двумя именами 160

3.6.4. Связанное двойственное число. Конгруэнтные формы двойственного числа 162

3.6.5. Соотношение числовых форм в Синодальном и

Комиссионном списках 164

3.7. Показания Лаврентьевской летописи 165

3.7.1. Числовые формы парных обозначений 166

3.7.2. Числовые формы местоимений и глаголов во втором и

третьем лице 169

3.7.3. Двойственное число в конструкциях с двумя именами 173

3.7.4. Связанное двойственное число. Конгруэнтные формы двойственного числа 176

3.7.5. Развитие категории одушевленности в Лаврентьевском

списке летописи 180

3.7.6. Двойственное число в Лаврентьевском, Ипатьевском, Радзивиловском и Московско-Академическом списках

летописи 181

3.8. Двойственное число в „Сказании о Михаиле и Феодоре" 186

3.9. Двойственное число в „Слове о полку Игореве" и

„Задонщине" 188

3.10. Двойственное число в позднедревнерусской бытовой

и деловой письменности 196

3.11. Распад дуальной подпарадигмы. Развитие нового двойственного квантитатива 199

3.12. Изменения в склонении числовых слов два, три 203 Глава 4. Двойственное число в старорусском книжном языке

и новом церковнославянском употреблении 205

4.1. Двойственное число в книжных памятниках, созданных

в старорусский период 205

4.2. Двойственное число в старорусских списках

древнерусских памятников 230

4.3. Двойственное число в „Грамматике" Смотрицкого и

новом церковнославянском употреблении 235

Глава 5. Развитие нового малого квантитатива

в старорусском языке и в новое время 251

5.1. Функционирование двойственного и малого квантитативов

в старорусский период 251

5.2. Образование нового малого квантитатива 267

5.3. Вопрос о морфологическом статусе квантитативных

форм на -а 269

5.4. Употребление нового малого квантитатива в деловой

и бытовой письменности XVH-XVIII вв. 274

5.5. Квантитативные конструкции и номинативно-аккузативные формы множественного числа на -а 295

5.6. История малых числительных в связи с развитием

нового малого квантитатива 301

5.6.1. Родительный падеж 303

5.6.2. Местный падеж 304

5.6.3. Винительный падеж малых числительных

в квантитативных конструкциях с одушевленными

существительными 308

5.6.4. Дательный и творительный падежи 311 5.1. Два и две, оба и обе 317

5.8. О формах адъективных и прономинальных распространителей в малом квантитативе 320

5.9. Вопрос о „счётном падеже" 325 Заключение 330 Источники и сокращения 338 Словари 350 Литература 352

Введение

Современный уровень развития исторической русистики характеризуется тенденцией к „теоретизации" - ориентации на идеи современной грамматической теории [Иорданиди 1996, 2; Шульга 1988, 4]. Научные достижения, накопленные историческим языкознанием, позволяют перейти от описания отдельных морфологических изменений к исследованию преобразования грамматических категорий [Колесов 1988, 4]. Известно, что наиболее существенные исторические перемены произошли в категории числа: трехчленный числовой ряд - единственное, двойственное и множественное число - постепенно заменился двухчленным после утраты подкатегории двойственного числа. Несмотря на категориальную важность двойственного числа, его всестороннее исследование остаётся нерешённой проблемой исторической русистики. Таким же белым пятном является изучение различных реликтов двойственного числа в современной грамматической системе - прежде всего грамматически трансформированных форм выражения количественных отношений. Исследование истории двойственного числа и связанных с ним исторически форм квантитативности не может быть полным без обращения к общеславянскому контексту их функционирования и типологическим данным - как того требуют постулаты современной исторической лингвистики [см. Виноградов 1990, 184; Журавлев 1991, 6 и сл.; Тараненко 1993, 74; Трубачев 1991, 251].

Исследование двойственного числа у славян было начато в работах А.Белича. Он писал в статье, опубликованной в 1899 г. и посвященной двойственному числу в старославянском языке: „Судьба двойственного числа в славянских языках исследована далеко не достаточно для того, чтобы получить хотя бы приблизительное представление о том, каким образом двойственное число, так последовательно употреблявшееся в старославянском и употребляющееся поныне в некоторых славянских языках, в других из них совершенно исчезло. Для решения этого вопроса потребовалось бы детальное изучение памятников славянских языков в этом отношении и более точное определение условий, при которых двойственное число

уступает место множественному" [Белич 1899, 1159]. Спустя почти сто лет рассуждение А.Белича в целом не устарело и перекликается с выводами современных исследований, в которых „причины утраты" славянского двойственного числа были признаны „не установленными" [Журавлев 1991, 78]. В недавних работах отмечалось, что восполнение пробелов в исследовании дуалиса потребует „еще немало усилий, для того чтобы выявить условия, в которых осуществлялось так называемое „падение" двойственного числа" [Марков 1982, 43]. Наряду с этим указывалось, что „проблема двойственности, её природы и древнейших значений ещё далека от окончательного разрешения. Более того, эта проблема вообще не решалась на основе сравнительно-исторического анализа" [Дегтярев 1982, 28].

Всего славянскому двойственному числу было посвящено 5 монографических исследований1: Tesnière 1925 (в словенском языке); БелиЬ 1932 (общее описание); Dostäl 1954 (в истории польского языка); Иорданский 1960 (в истории русского языка); Lötzsch 1965 (в серболужицких языках). Частные вопросы, связанные с данной проблематикой, с той или иной степенью полноты освещались в следующих работах: Белич 1899; Булаховский 1946; Вайан 1952; Гадолина 1963; Дегтярев 1982; Добродомов 1968; Елисеева 1958; Ермакова 1970; Жолобов 1991; Журавлев 1991; Историческая грамматика 1982; Киянова 1990; Кудрявцев 1996; Соболевский 1905; Хабургаев 1990; Шахматов 1957; Шульга 1985; Aitzetmüller 1978; Aitzetmüller 1990; Decaux 1953; Dejna 1965; Derganc 1991; Diels 1963; Dietze 1971; Dolobko 1925; Elson 1987; Freidhof 1972; Hamp 1975; Hock 1986; Jakopin 1966; Jelitte 1997; Kiparskij 1967; Liukkonen 1973; Mayer 1971; Meillet 1924; Naylor 1972; Obnorskij 1925; Pavliuc 1989; Plank 1989; Stolz 1988; Strzelczyk 1955; Vaillant 1958a, 1958b; Vondrâk 1928 и др. В работах общеграмматического плана, как правило, можно найти лишь беглый обзор некоторых форм двойственного числа. Например, в академической „Исторической грамматике русского языка", посвященной глаголу, развитие дуальных форм настоящего времени в XII-XIV вв. рассматривается лишь на половине страницы;

1 Судя по автореферату [Лыса 1992], соответствующее диссертационное исследование двойственного числа в истории украинского языка целиком зависит от исследования А.М.Иорданского, и поэтому его положения, за исключением анализа некоторых фактических ошибок, в дальнейшем изложении не рассматриваются.

чрезвычайно ограничен круг древнерусских источников; варьирование форм остается необъяснённым; связь с личными местоимениями и другими формами двойственного числа никак не комментируется [срв. Историческая грамматика 1982, 67].

Процесс утраты славянского двойственного числа с разной степнью полноты рассматривался в монографических исследованиях А.Белича, А.Достала и А.М.Иорданского. Этого явно не достаточно в силу сложности и обширности языкового материала, который остается не описанным и не объясненным в полной мере, в силу особой значимости славянских данных для сравнительно-исторического и типологического описания двойственного числа и в силу изменения теоретических оснований историко-лингвистических исследований.

Результаты названных выше монографических исследований детально не обсуждались, а некоторые их положения, несмотря на существенные просчёты, были некритически приняты в исторической славистике как итоговые. Лишь недавно общие результаты и перспективы описания славянского двойственного числа были рассмотрены в наших работах [Йо1оЬоу 1997а; 1997Ь, Жолобов 1997а; 1998]. Наиболее полное привлечение существующих работ, так или иначе связанных с данной проблематикой, безусловно, необходимо не только для поиска верных решений, но и в плане историографии науки.

В свое время в книге А.Достала было высказано предположение об утрате двойственного числа у славян уже в позднии праславянскии („доисторическии ) период. Точное, последовательное использование двойственного числа в старославянских текстах он объяснял реновацией - искусственной „интеллектуализацией" языка первых славянских переводов Константином Философом [БобШ 1954, 17] . Столь необычный вывод Достал основывал на том недоказанном допущении, что другие древнеславянские тексты (древнерусские, древнесербские и под.) не знали такого последовательного употребления двойственного числа, какое было характерно для текстов старославянских, и это, согласно Досталу, было обусловлено ранним,

2 См.: „Теп1:о поуу гогкуё! staroslovënskëho <1иа1и Б! тййете уук1асЫ ]ако тге1екитНгас1 1:о1ю1:о ]агука, ]ако^о }агука 8р1зоупё1ю, ]ако Боис^ ]еИо ргушЪо скйуогеш, }е% ти Ьу1о ргауёёроёоЬпё с1ос1апо ргутт ]еЬю 1уйгсет Коп^апйпет Filosofem".

„доисторическим" распадом двойственного числа у славян.

В рецензии на книгу А.Достала было справедливо отмечено, что приведенные доводы автора не могут объяснить сохранения живого употребления двойственного числа в современных славянских языках - в верхне-, нижнелужицком и словенском [Х^уйггем 1956, 184]. Кроме того, двойственное число было представлено в иолабском языке, исчезнувшем в XVIII в. [см. Супрун 1987, 60-61], и характерно также для современного кашубского употребления (в рамках местоименно-глаголь-ного комплекса) [см. Ьогегйг 1925,156].

Вопреки положениям книги Достала, функционирование двойственного числа в данных языках было обусловлено факторами естественной эволюции. Так, если сохранение двойственного числа в словенских и лужицких говорах вплоть до XVI в. определялось тем, что они, являясь окраинными говорами славянского ареала, противостояли соседним неславянским говорам и представляли собой зоны консервации архаизмов, то дальнейшее оживление дуалиса в названных окраинных языках с XVI в. было связано со становлением литературной нормы, начало которой положили появившиеся в этот период христианские переводы. Языковую снову их составила, как показывают исторические материалы, именно диалектная речь, сохранившая архаизмы [см. Ермакова 1970, 48; Бе^апс 1988, 246] .

Вместе с тем нужно отметить, что рецензент согласился признать вывод Достала о ранней - ко времени создания древнейших памятников - утрате двойственного числа как „живой грамматической категории" в древнепольском и древнерусском языках. Однако древнерусские источники в книге Достала не анализировались, и ранняя датировка утраты двойственного числа в них ни на чем не основана. Старопольские тексты, которые рассматривались в монографии, также не дают оснований для столь радикального суждения. Рядом с многочисленными примерами регулярного употребления двойственного числа А.Достал обнаружил в

Предки словенцев ранее всего по сравнению с другими славянами были обращены в христианство и могли совместить архаичные языковые формы с новым христианским миросозерцанием, а лужичане, напротив, сопротивлялись христианизации и приняли христианство позднее других славян, однако и то и другое историческое событие естественно сочеталось с устойчивостью архаичных языковых форм [см. Топоров 19966, 421-425].

старопольской деловой письменности конца XIV - второй половины XV в. спорадические случаи замены правильного двойственного числа плюральными формами [БозШ 1954, 75-82]. Употребление плюральных форм в подобных условиях может означать лишь начало утраты двойственного числа, а не отголоски давно закончившегося процесса. К тому же анализ материала был проведен также не всегда точно. Регулярное двойственное число Достал совершенно искусственно объяснял в названных поздних текстах воздействием на субстантивы деклинационных форм числового слова с1м>а. Исследование старопольской письменности, удостоверяет, что утрата двойственного числа происходила довольно поздно - в XVI в., а изредка дуалис встречался еще в XVII в. [К1етещ1ел¥к2, Ье1]г-8р1а\ут8к1, игЬапсгук 1964, 310].

Похожие, хотя и менее масштабные, просчеты обнаруживает другое исследование, в котором анализировался более обширный и более значимый в силу своего разнообразия и древности древнерусский материал, - монография А.М.Иорданского. Безусловно, книга А.М.Иорданского имела важное значение как первое и единственное до недавнего времени монографическое описание двойственного числа в истории русского языка, однако она поставила больше новых вопросов, чем решила старые. Значительные уточнения должны быть внесены в описание А.Белича, наиболее ценным в котором было первое обращение к общеславянскому контексту употребления форм двойственного числа, хотя собственно диахроническое исследование дуалиса в книге А.Белича также отсутствовало. Поэтому необходимо новое обращение к памятникам древнеславянской письменности для описания дистрибуции форм двойственного числа, которое было бы возможно более полным и не ограничивалось отдельными более или менее яркими иллюстрациями. Необходимо существенное расширение круга описываемых текстов и привлечение неиспользованного рукописного материала. Предварить эту работу следовало бы критическим рассмотрением уже полученных результатов и выработкой новых теоретических оснований для продолжения исследований.

В столь же малой степени исследованы формы квантитативности, которые исторически сформировались на основе форм дуалиса. Только в русском языке развились квантитативные конструкции типа три (огненные) глаза, где субстантив-

ные формы коррелируют с формами множественного числа типа {огненные) глаза, будучи противопоставленными им акцентно. Речь в этом случае должна идти именно о квантитативных конструкциях, поскольку данные сочетания, являясь грамматически разложимыми, имеют фразеологизированный характер и функционируют как целостные морфосинтаксические единицы. В качестве комплексных единиц данные сочетания не анализировались, и поэтому остались не выявленными п�