автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.20
диссертация на тему: История и структура оригинального древнерусского текста (XI-XIV вв.): комплексный анализ и реконструкция

Полный текст автореферата диссертации по теме "История и структура оригинального древнерусского текста (XI-XIV вв.): комплексный анализ и реконструкция"

ГИППИУС Алексей Алексеевич

История и структура оригинального древнерусского текста

(Х1-Х1У вв.): комплексный анализ и реконструкция

Специальность 10.02.20 — сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва-2006

Работа выполнена в Отделе типологии и сравнительного языкознания Института славяноведения РАН

Официальные оппоненты:

Ведущая организация:

Институт русской литературы (Пушкинский дом) РАН.

Отдел древнерусской литературы

Защита состоится 5 декабря 2006 г. в 15.00 час. на заседании диссертационного совета Д 002.248.02 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Институте славяноведения РАН по адресу: 119334 г. Москва, Ленинский проспект, д. 32а, корпус «В», 9-й этаж.

С диссертацией можно ознакомиться в диссертационном совете Института славяноведения РАН

Автореферат разослан 22 сентября 2006 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук

я

Н.М. Куренная

© Институт славяноведения РАН, 2006 г.

Общая характеристика работы

Диссертационное исследование объединяет результаты филологических разысканий, проводившихся на материале памятников, относящихся к разным жанрам и уровням древнерусской письменности. Объектом исследования в первой главе диссертации служит текст Новгородской первой летописи; во второй — Повесть временных лет; в третьей - сочинения Владимира Мономаха; в четвертой — княжеские акты Великого Новгорода. Соединение очерков, посвященных столь разным памятникам, оправдывается как наличием многочисленных «сюжетных» связей и пересечений между главами диссертации, так и - что не менее существенно — общностью подхода и методов решения тех задач, которые ставит перед исследователем такой разнородный на первый взгляд материал.

Анализируемые в диссертации тексты объединяет ряд общих признаков.

Во-первых, все рассматриваемые памятники были созданы или, по крайней мере, начали формироваться в древнейший, домонгольский период русской истории.

Во-вторых, все они являются оригинальными произведениями восточнославянских авторов.

В-третьих, исследуемые в диссертации тексты не принадлежат к традиционным жанрам церковнославянской книжности, составляя, так сказать, наиболее «оригинальную» сферу оригинальной древнерусской письменности. Удовлетворяя специфические культурные запросы и практические нужды древнерусского общества, эти тексты никогда не выходили в своем бытовании за пределы Руси; с точки зрения организации церковнославянской литературы, они образовывали ее периферию или же вообще находились за ее пределами. Но именно этот локальный характер придает рассматриваемым произведениям фундаментальное значение как памятникам национальной истории и языка, делает их хрестоматий (гбй классикой древнерусской письменности и литературы.

В-четвертых, исследуемые тексты (за единственным исключением в виде Мстиславовой грамоты 1130 г., представляющей, впрочем, в данном отношении особую проблему) дошли до нас не в оригиналах, а в списках, как правило значительно отстоящих во времени от эпохи создания текста; это противопоставляет их такой специфической категории оригинальных древнерусских памятников, как берестяные грамоты.

Наколем, в-пятых, рассматриваемые в диссертации тексты прошли более или менее длительный процесс формирования, в ходе которого их объем постепенно увеличивался, а состав усложнялся. Являясь плодом коллективного труда или же неоднократного обращения к тексту одного автора, эти памятники - одни в большей, другие в меньшей степени -представляют собой неоднородные в текстологическом отношении образования, содержат разновременные наслоения, интерполяции, перестановки, купюры и прочие следы редакторской деятельности.

Текстологическая гетерогенность, свойственная важнейшим памятникам оригинальной древнерусской письменности домонгольской эпохи, представляет для исторической русистики постоянно действующий «вызов», актуальность которого с течением времени только возрастает. Принципиальная ограниченность числа письменных источников древнейшего периода русской истории (берестяные грамоты составляют в этом отношении счастливое исключение), делает дальнейшее продвижение и данной области возможным лишь за счет повышения информационной «отдачи» классических, многократно изучавшихся памятников. Именно в этом в первую очередь заключается цель диссертационного исследования.

Текстологическая сложность этих памятников составляет один из главных ресурсов для достижения этой цели. «Сложный» древнерусский текст, подобно геологической породе, заключает в себе в конденсированном виде информацию о всех этапах его сложения; главная задача, которую ставит перед исследователем такой памятник, заключается в стратификации образующих его разновременных напластований, уяснении их относительной хронологии и взаимных отношений. Адекватное решение этой задачи качественно преобразует возможности использования текста как исторического, лингвистического и литературного источника.

Насколько заманчивой является открывающаяся таким образом перспектива, настолько труднодостижимой оказывается всякий раз задача объективной реконструкции истории «сложного» текста. Главным препятствием, встающим на пути такой реконструкции, является невозможность достичь ее путем одного лишь сравнительно-текстологического анализа, гарантирующего, как принято считать, наиболее надежные результаты. «Поучение» Владимира Мономаха, дошедшее в единственном Лаврентьевском списке 1377 г., представляет в данном отношении крайний случай. Но и там, где текст сохранился в нескольких или даже во многих списках, возможности «внешней», сравнительной текстологии оказываются весьма ограниченными. Чаще всего момент разделения рукописной традиции на отдельные ветви и группы застает «сложный»

текст уже на продвинутом этапе его становления, и текстологическая гетерогенность в полной мере характеризует уже реконструируемый архетип. Дальнейшее продвижение вглубь истории текста оказывается осуществимым лишь путем внутренней реконструкции, возможности которой многими исследователями оцениваются скептически.

Этот скептицизм отчасти оправдан картиной, которую на сегодняшний день представляют итоги разысканий по истории древнерусского «сложного» текста. Нужно признать, что количество положительно доказанных, утверждений, гипотез, которые бы разделялись большинством специалистов, в этой области крайне незначительно, а разброс мнении по одним и тем же вопросам, напротив, предельно широк. Ярче всего эту ситуацию демонстрирует историография «Повести временных лет» (ПВЛ) - самого сложного из «сложных текстов» древней Руси. Реконструированная A.A. Шахматовым схема соотношения редакций ПВЛ и предшествовавших ей летописных сводов является в настоящее время скорее достоянием университетских курсов истории древнерусской литературы, чем предметом сколько-нибудь широкого научного консенсуса. Попытки модификации этой схемы и альтернативные концепции происхождения Начальной летописи также остаются пока на уровне индивидуальных исследовательских попыток, не получивших сколько-нибудь широкой поддержки. Такое положение дел позволяет иногда говорить о затянувшимся кризисе, в котором пребывает восходящий к Шахматову «стратификационный» или «реконструктивистский» подход к ПВЛ.

Альтернативу зашедшему в тупик «дифференцирующему» (стратификационному) подходу к ПВЛ видят в «интегральном» или «культурно-историческом» подходе, ориентированном на поиск тем и идей, связывающих летопись как целое, определяющих ее «сквозную» историософскую концепцию. Акцент на «целостности» летописного текста составляет характерную примету настоящего этапа в изучении ПВЛ и в разных теоретических преломлениях представлен в работах В.Я. Петрухпна, И.Н. Данилевского, С .Я. Сендеровича, A.A. Шайкина и других авторов. Тот же отход от «реконструктивизма» в сторону «целостного» анализа наблюдается и в отношении других «сложных» текстов. На необходимости именно такого рассмотрения текста Новгородской I летописи настаивает У. Швайер (1997), а Дж. Гини (1993) в новейшем монографическом исследовании «Поучения» Владимира Мономаха противопоставляет амбициозным попыткам реконструкции истории текста анализ его как литературного целого, в том виде, в каком «Поучение» дошло ло нас в Лаврентьевской. летописи.

Не ставя под сомнение достижений «интегрального» направления исследований «сложного» текста, автор диссертации является тем не менее приверженцем текстологического рекоиструктивизма и находит, что возможное™ данного направления в отношении исследуемых памятников не только не исчерпаны, но использованы пока в очень ограниченном объеме. Одна из целей диссертации как раз и состоит в демонстрации этих неиспользованных возможностей.

Главным условием успешного развития стратификационного направления является расширение арсенала методов н инструментов текстологической стратификации. Методологическое своеобразие диссертации определяется постоянным взаимодействием сравнительно-текстологического метода и метода внутренней реконструкции. Вопреки распространенному мнению, возможности первого даже в отношении таких текстов, как ПВЛ, использованы пока далеко не полностью. Что же касается второго, то традиционное недоверие к внутренней реконструкции обусловливается, но мнению автора, тем, что до последнего времени сфера приложения этого метода понималось слишком узко, включая исключительно внутритекстовые противоречия идеологического, композиционного пли грамматического характера; интерпретация этого материала, в силу его принципиальной ограниченности и часто неочевидности, нередко носит весьма субъективный характер, испытывая на себе воздействие построений общеисторического свойства.

В диссертации метод внутренней реконструкции понимается более широко. Как источник внутренней реконструкции, ее первичный материал, нами рассматривается структура текста в целом, в той мере в какой она может быть трактована как синхроническая проекция его истории. Первоочередной задачей является поэтому отбор всех текстологически релевантных данных, то есть таких элементов структуры текста, которые потенциально могут заключать в себе информацию о его истории. Внутритекстовые противоречия составляют лишь одну категорию этих данных; другую, не менее важную, образуют всевозможные проявления формальной гетерогенности текста, т.е. неоднородного распределения в нем разного рода повторяющихся (в первую очередь вариантных) элементов и структур. Круг явлений, становящихся при таком понимании задач внутренней реконструкции объектом внимания текстолога, потенциально весьма широк: от особенностей формуляра и риторической организации текста до распределения в нем элементов низших языковых уровней.

Языковые данные как источник сведений об истории текста обладают двумя существенными преимуществами: идеологической нейтрально-

стью и разнообразием, позволяющим основывать текстологические выводы не на изолированных фактах но на коррелирующих результатах анализа текста по нескольким или даже многим независимым параметрам. Полученные таким образом выводы имеют основания претендовать на объективность.

Анализ формальной, в первую очередь языковой гетерогенности «сложного» текста является одним из главных исследовательских методов, использованных в диссертации: он применяется к Новгородской I летописи, Повести временных лет, автобиографии Мономаха, «Уставу о мостех», Мстиславовой грамоте. Применительно к разным текстам он меняет свои формы, играя в реконструкции большую или меньшую роль. Однако нигде эта роль не является самодовлеющей. Важнейшие ключи к истории текста может давать язык; но интерпретация этих ключей, их правильное использование возможно лишь в рамках комплексной исследовательской процедуры, в сочетании с другими методами как собственно текстологического, так и более широкого историко-филологического профиля. История текста как область филологии обречена быть комплексной научной дисциплиной, и именно комплексность подхода, в конечном счете, определяет методологическую новизну диссертации и ее основных выводов.

На защиту выносятся следующие основные результаты исследования.

• На основе специально разработанной методики произведена сегментация текста Новгородской I летописи с 1016 по 1330 г.; установлена зависимость смены новгородских летописцев от перемен на новгородской епископской кафедре; тем самым окончательно подтвержден владычный характер новгородского летописания ХП-Х1У вв.

• Выдвинута и обоснована гипотеза, объясняющая соотношение Ипатьевского и Лаврентьевского текстов Повести временных лет; предложена новая схема соотношений редакций памятника.

• Предложено новое решение ключевого для истории начального древнерусского летописания вопроса о соотношении начальных пассажей Повести временных лет и Новгородской первой летописи младшего извода.

• Получено лингвистическое подтверждение гипотезы А.Л. Шахматова об отражении в тексте Н1Л младшего извода Киевского начального свода 1090-х гг.; предложена новая стратификация древнейшей части текста Начальной летописи (до 6523 г.), предполагающая существова-

мне трех этапов формирования текста, предшествовавших созданию IIBJI.

• Реконструирована история текста подборки сочинений Владимира Мономаха в Лаврентьевской летописи 1377 г.; обосновано положение о трех этапах формирования «Поучения»; предложена новая трактовка его автобиографической части; выявлена текстологическая неоднородность завершающей летописную подборку «Молитвы»; обоснована принадлежность Владимиру Мономаху ее первоначального текста.

• Реконструирована в общих чертах история текста «Церковного устава Всеволода»; обоснована гипотеза, объясняющая сложный характер зависимости этого памятника от «Церковного устава Владимира» поэтапным формированием текста.

• На основе анализа структуры текста «Устава о мостех князя Ярослава» реконструирован первоначальный текст памятника и механизм внесения в него интерполированных фрагментов; уточнено содержание отдельных топографических объектов и социальных категорий, упоминаемых «Уставом».

• Предложено новое прочтение «Мстиславовой грамоты» 1130 г., основанное на реинтерпретации коммуникативной структуры акта; обосновано наличие в документе следов редактирования первоначального проекта; выдвинута гипотеза, связывающая переутверждение грамоты печатью Ярослава Всеволодовича и появление приписки о «волоцком вене» с историческими обстоятельствами 1233-1234 гг.

Апробация результатов исследования. Положения диссертации нашли отражение в 41 научной публикации общим объемом более 50 а.л. Отдельные главы и разделы диссертации неоднократно обсуждались на заседаниях Отдела типологии и сравнительного языкознания Института славяноведения РАН, Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинского дома) РАН, на региональных, всероссийских и международных конференциях и семинарах в гг. Москве, Санкт-Петербурге, Новгороде, Новосибирске, Киеве.

Структура работы. Диссертация состоит из Введения, четырех глав и приложений.

Основное содержание работы

Во Введении к диссертации, носящем подзаголовок «Древнерусский текст сложной структуры: модели формирования и пути реконструкции», определяются цели и задачи исследования, очерчивается круг использо-

ванных в диссертации методик. Здесь также обсуждается важный теоретический вопрос об общих моделях, по которым может происходить формирование «сложного» текста. Препятствием к реконструкции истории текста нередко оказывается не недостаток объективных данных, по неадекватное представление о конструктивном принципе, лежащем в основе исторической эволюции текста.

Рассматривая проблему в общем виде, можно говорить о трех главных моделях формирования «сложного» текста. Это: I) постепенное накопление продолжающих друг друга записей; 2) распространение исходного текста путем редакторской переработки; 3)составление текста путем объединения нескольких ранее существовавших текстов (компиляция).

В реально сохранившихся «сложных» текстах эти три модели представлены как правило не в «чистом» виде, но в тех или иных комбинациях друг с другом. Задача восстановления истории конкретного «сложного» текста в значительной мере состоит именно в том, чтобы установить соотношение в нем этих трех текстообразующих начал.

Особенно сложное переплетение этих начал демонстрируют памятники летописного жанра. Основу этого жанра, его конструктивный принцип составляет постепенное накопление погодных записей (годовых статей), создаваемых более или менее синхронно описываемым событиям. В этом отношении русское летописание, не находя прямых аналогов в византийской исторической литературе, обнаруживает глубокое типологическое сходство со средневековой западноевропейской анналистикой, представляя по существу тот же самый историографический жанр. При переписке потоки первичных погодных записей (анналы) редактируются, распространяясь известиями, записываемыми ретроспективно. В составе летописных компиляций-сводов они объединяются с другими аналогичными потоками, вбирая в себя также исторический и литературный материал иного происхождения. Таким образом, любой летописный свод (а все дошедшие до нас древнерусские летописи представляют собой, как известно, именно летописные своды) соединяет в себе три указанных модели. Однако соотношение этих моделей, их «удельный вес» является раз-личным.чдля разных летописных памятников.

Глава 1.

Новгородская владычная летопись ХП-Х1У вв. н ее авторы.

Предметом исследования в 1-й главе диссертации служит текст Новгородской первой летописи (Н1Л) в хронологических рамках ее древнейшего Синодального списка X111-ХIV вв.; его задачей является реконструкция состава образующих этот текст «авторских» фрагментов, соз-

данных отдельными летописцами; как главный инструмент такой реконструкции используется анализ формальной гетерогенности летописного текста.

Языковая и литературная неоднородность летописи составляет ее принципиальное свойство, обусловленное самой природой летописного жанра. Дискретный характер анналистического процесса предполагает участие в нем разных авторов. Принадлежа разным поколениям, будучи носителями разных диалектов, обладая различными представлениями о нормах литературного языка и разными литературными пристрастиями, эти авторы - в большей или меньшей степени - оставляли на страницах летописи отпечаток своей индивидуальности. «Идеальная», дошедшая в оригинале летопись, могла бы без особого труда быть разделена на фрагменты, созданные отдельными книжниками-летописцами, так или иначе различающиеся на всех уровнях - от почерка и графики до особенностей литературного стнля. Именно так выглядят сохранившиеся в подлинниках средневековые западноевропейские анналы.

Поскольку все без исключения русские летописи представляют собой не оригиналы, а списки вторичных летописных сводов, их первоначальный состав может быть лишь объектом реконструкции. Возможности такой реконструкции зависят, во-первых, от того, в какой мере исходная последовательность летописных записей была нарушена позднейшими редактурами, и, во-вторых, от того, насколько нивелированной в процессе переписки текста оказалась его исходная языковая гетерогенность.

В обоих отношениях Н1Л представляет собой исключительно удобный для изучения объект. В отличие от летописных традиций Южной и Северо-Восточной Руси, активно взаимодействовавших в составе летописных сводов XII в., новгородское летописание в течение длительного времени развивалось обособленно. Основу текста Н1Л составляет погодная летопись, на протяжении нескольких столетий создававшаяся при новгородской епископской кафедре. «Официальный экземпляр» новгородское! владычной летописи, к которому восходит весь текст, общий для двух изводов Н1Л, представлял собой рукопись, возникшую около 1115 г. и с тех пор на протяжении нескольких столетий из года в год пополнявшуюся новыми записями. Эта рукопись, по-видимому, никогда полностью не заменялась, хотя отдельные ее тетради и листы могли заменяться на отредактированные. Как следствие, Н1Л характеризуется существенно большей текстологической однородностью, чем любой другой древнерусский летописный свод.

Столь же важное значение имеет наличие в нашем распоряжении такой уникальной рукописи, как Синодальный список (СС) Н1Л. В кодико-

логическом отношении рукопись делится на две основные части — СС| (л. 1-118, события 6524-6742 гг.) и СС2 (л. 119-166, события 67426838 гг.) — и дополнения на лл. 167-169 за 6838-6860 гг. СС| написана одним почерком XIII в., СС2 — одним почерком 1-й пол. XIV в., скорее всего ок. 1330 г., которым заканчивается ее текст. Текстологические данные позволяют считать СС на основном его протяжении списанным непосредственно с «официального экземпляра» владычной летописи, а в части до 6703 г. — отделенным от «официального экземпляра» одним промежуточным списком. Такая близость СС к его протографу позволяет рассчитывать на относительно адекватную передачу языкового облика последнего. Особенно замечательной в этом отношении является первая часть рукописи, крайняя лингвистическая пестрота которой, проявляющаяся даже на низших языковых уровнях, явно восходит к ориг иналу.

Указанные особенности Н1Л и СС позволили использовать анализ формальной гетерогенности СС как действенный инструмент восстановления исходной структуры новгородской владычной летописи XII - нач. XIV вв. Чтобы результаты такого анализа могли претендовать на объективность, мы сочли необходимым строго отделить описание материала от его интерпретации. Этим объясняется структура главы, складывающейся из двух основных разделов.

В первом разделе представлены материалы лингвистического «атласа» СС, содержащего сведения о распределении по погодным статьям летописи конкретных элементов языка и стиля. Прототипом для такого атласа для нас служит атлас диалектный. Роль географической карты в нашем случае выполняет хронологическая сетка, а аналогом изоглосс, очерчивающих области распространения диалектных явлений, являются границы-«швы», отделяющие группы статей, в которых рассматриваемый признак представлен, от смежных участков, на которых он отсутствует. Швы подразделяются на «левые» (фиксирующие момент появления признака), «правые» (фиксирующие момент исчезновения признака) и «двусторонние» (фиксирующие рубеж, на котором один вариант сменяется другим), а также на «сильные» и «слабые» (в зависимости от интенсивности проявления признака в тексте).

Ниже перечисляются признаки, хронологическая неоднородность распределения которых в тексте Н1Л с 1016 по 1330 г. делает возможным проведение «швов».

1. Кодикология и палеография: расположение текста на странице; размер инициала «В»; форма титла; варианты сокращений; соотношение полной и сокращенной записи (лексема князь).

2. Графика, орфография, фонетика: употребление омофоничных графем (соотношение w - О, оу - у - tf, е - ic, а - га, ф - в, кс -|); отражение цоканья; отсутствие рефлекса второй палатализации; переход вл' > л'\ соотношение е и ¿; замена i на м во флексиях; отражение результатов падения редуцированных; отвердение конечного /м'/.

3. Морфология: формы И.ед.муж. о-склонения; Д. ед. муж. о-склонения; Р.ед. *а- и *у'д-основ; И. и В. мн. о-склонения и *у'о-склонения; Р.мн. *а- и */'о-склонения; противопоставление др.-рус. и ц.-сл. флексий в Р. ед., И. В.мн. */«-склонения и В.мн. *уо-склонения; колебания в морфологическом роде личных имен (имена на -иль!-ила и -ии/-ия)\ влияние местоименного склонения на адъективное (iioeéu — новой) и адъективного на местоименное (инАхъ - ииыхъ).

4. Синтаксис: В=Р местоимения и; беспредложный локатив в пространственном значении (названия городов); употребление глагольных форм (соотношение аориста и перфекта (л-формы), употребление имперфекта, плюсквамперфекта и сослагательного наклонения); порядок слов в простом предложении: группа субьект-объект-предикат; dativus absolutus; сос тав союзных средств;

5. Лексика: лексические корреляции фонетического происхождения (град-городь, сдравъ — сторовъ — здоровъ); коиьчати vs. съвьршити', ити (ходити) i Ьхшпи (Аздити)', книжные способы словообразования (composita, отглагольные существительные на -пае и -тие)\ отдельные наречия места и времени.

6. Структура текста и стиль: вариантные способы обозначения дневных дат; виды присоединительной формулы (Въ то Dice nímo / врАмя, Въ се / шо лее л Ъ то, Томь же л ЬтЬ / въ то же л i то / того же л i та, тьгда же)\ объем годовой статьи; употребление прямой речи; соотношение наррати-ва и комментирующих фрагментов, разновидности комментария («провиденциальный» комментарий, молитвенные обращения), библейские цитаты, риторические вопросы и восклицания, ремарки от первого лица, обращения к аудитории, употребление оценочных эпитетов).

Во втором разделе собранные таким образом данные: -183 шва (96 левых, 68 правых и 19 двусторонних), сегментирующие текст по 76 формальным признакам, — обрабатываются с целью выявления пучков хронологически близких швов, разграничивающих отрезки летописного текста, созданные разными авторами (ср. пучки изоглосс, разграничивающие территориальные разновидности языка). Обработка данных «атласа» строится как чисто формальная процедура и складывается из нескольких этапов.

На первом этапе хронологически близкие швы одного типа объединяются в группы с целью выявления согласующихся швов. На втором этапе такие группы хронологически близких левых и правых швов анализируются с точки зрения возможности трактовки такой группы как пучка, манифестирующего одну текстологическую границу. При этом принимаются во внимание, с одной стороны, хронологическая «глубина» группы, а с другой - наличие в ней сильных швов и их расположение в группе. В результате этой операции одни группы сохраняются как таковые и признаются пучками соотнесенных швов, тогда как другие дробятся па отдельные швы и/или более мелкие подгруппы, возглавляемые соответствующими обобщенными швами. На третьем этапе производится сопоставление обобщенных швов разных типов, а также не образующих групп первичных швов, и, при отсутствии противоречий между ними, проводятся текстологические границы.

Применение данной процедуры к спискам выделенных швов обнаруживает на основном протяжении СС (с восполнением лакуны 67816806 гг. по младшему изводу Н1Л) высокую степень согласованности однотипных швов и значительное число согласований между швами разных типов. Итоговый перечень текстологических границ, манифестируемых соотнесенными швами, имеет следующий вид: 6576><6583, 6622x6623, 6640><6640, 6664x6665, 6671x6674, 6695><6695, 6707x6708, 6718X6719, 6734><6734, 6753x6754, 6782><6786, 6806x6807.

В заключительном разделе 1-й главы предлагается нсторико-текстологическая интерпретация полученной сегментации текста. Первые две из выделенных границ получают объяснение в свете осуществленного ранее текстологического исследования. Границу 6576x6583 Мы считаем отражением кодикологической гетерогенности протографа СС, который, согласно нашим выводам, в части до 6582 г. представлял собой оригинал свода начала XII в., а с 6583 г. — список конца 1160-х гг.

Статья 6623 (1115) г., перед которой проходит первый из выделенных рубежей, открывается известием о перенесении мощей Бориса и Глеба -последним, восходящим к киевскому источнику «свода Мстислава» начала XII в. Таким образом, данная граница, по-видимому, отражает переход от «ретроспективной» части княжеского свода, использовавшей материал киевского летописания, к погодной новгородской летописи.

Граница 6640><6640 (1132 г.) разрывает рассказ об уходе Всеволода в Русь и возвращении его в Новгород после попытки вокняжения в Пере-яславле. Возникший в связи с этим конфликт Всеволода с новгородцами, повлекший за собой существенное ослабление положения князя в городе,

составляет самый подходящий исторический контекст для предполагаемою Д.С.Лихачевым перехода новгородской софийской летописи от князя к епископу. Данную границу поэтому есть основания трактовать как отражение этого важнейшего момента в истории новгородского летописания.

Владычный характер новгородского софийского летописания дает ключ к интерпретации остальных выделенных границ. Их историческая подоплека выясняется из сопоставления с хронологическим перечнем новгородских епископов и архиепископов: семь из нуждающихся в интерпретации девяти границ в точности совпадают с переменами на новгородской епископской кафедре или же могут быть соотнесены с ними:

6664(1156)><6665(1157) Нифонт / Аркадий 6671.(1163)><6674(1166) Аркадий / Илья 6694(1186)><6695(1187) Илья / Гавриил 6707(1199)><6708( 1200) Мартирий / Митрофан 6718(1210)><6719(1211) Митрофан / Антоний 6782(1274)><6786( 1278) Далмат / Климент 68(>2( 1294)><6807( 1299) Клнмент / Феоктист

Обнаруженные совпадения позволяют констатировать наличие следующей фундаментальной для истории текста Н1Л закономерности: смена новгородского (архи)епископа регулярно влекла за собой смену летописца. Устойчивая корреляция между двумя рядами событий как нельзя более ярко характеризует новгородскую летопись как орган епископской кафедры; если угодно, именно эта корреляция в первую очередь позволяет считать эту летопись владычной.

Со сменой архиепископа есть основания связывать и рубеж 6734><6734. В статье 6736 г. имеется хронологическое указание, показывающее, что статья не могла быть написана ранее 1230 (6738) г., под которым упоминает о себе в летописи Тимофей пономарь (слова «и-тако ста по три лЬта» при сообщении об увеличении цен). В 1230 г. был поставлен на кафедру архиепископ Спиридон. Его избранию в 1229 г. предшествовал двухлетний период, который Новгород провел вообще без владыки (после ухода от дел Антония в 1228 (6736) г.) в условиях крайней политической нестабильности. Этим, вероятно, и был вызван перерыв в софийском летописании, заставивший нового летописца, приступившего к работе в 1230 г., начать с описания событий нескольких предыдущих лет.

В свете обнаруженной закономерности получают объяснение и несколько менее четко обозначенных текстологических границ. Обобщенный шов 6832> соотносится со смертью Давыда и избранием Моисея в 1324 (6832) г. Сильный одиночный шов <6738 совпадает с временем оставления кафедры архиепископом Моисеем в 1330 (6838) и избранием Василия Калики. Хотя в Синодальном списке этот шов, фиксирующий начало систематического использования л-форм в аористном значении, совпадает с границей основной части рукописи и текста на дополнительных листах, независимое отражение его списками младшего извода H1JI позволяет возводить данный рубеж к «официальному экземпляру» владычной летописи, связывая его с очередной переменой на новгородской кафедре. Далеко не случайным выглядит в связи с этим и момент окончания основного текста Синодального списка: последняя запись СС2 сообщает о прибытии к новоизбранному владыке митрополичьих послов с приглашением на хиротонию. Таким образом, очередной этап копирования в Юрьеве монастыре владычной летописи совпадает с одним из рубежей в истории текста самой этой летописи. Показательно также, что последняя из записей на дополнительных листах СС представляет собой пространный рассказ о кончине Василия Калики в 1352 г.

Выделенные в тексте погодной новгородской летописи ХП-первой трети XIV в. сегменты могут быть, таким образом, атрибуированы одному княжескому и одиннадцати владычным летописцам:

6623 (1115) - 6640 (1132)-летописец князя Всеволода;

6640 (1132) - 6664 (1156)-летописец архиепископа Нифонта;

6665 (1157) - 6671 (1163) — летописец епископа Аркадия;

6672 (1164)- 6694 (1186) - летописец архиепископа Ильи;

6695 (1187) - 6707 (1199) - летописец архиепископов Гавриила и Мартирия;

6708 (1200) - 6718 (1210)-летописец архиепископа Митрофана;

6719 (1211) - 6734 (1226)-летописец архиепископа Антония;

6734 (1226)-6782 (1274)-летописец архиепископов Спиридона и Далмата ';

6783 (1275) - 6806 (1298) - летописец архиепископа Климента;

1 Летописцем архиепископов Спиридона и Далмата, написавшим текст статей 6734-6782 гг. можно с почти полной уверенностью считать Тимофея пономаря, упоминающего о себе в летописи под 1230 (6738) г. и исполнявшего обязанности владычного секретаря в конце 1260-х гг.

6807 (1299) - 6818 (1310)? - летописец архиепископов Феоктиста и Давыда;

6819 (1311) - 6832 (1324)-летописец архиепископа Давыда;

6833 (1325) — 6838 (1330) — летописец архиепископа Моисея.

Глава 2. Из истории начального древнерусского летописания

2.1. К проблеме редакций «Повести временных лет».

В рассмотрении данной проблемы автор, как и его предшественники, отправляется от схемы A.A. Шахматова. Согласно этой схеме, первая редакция ПВЛ, которой предшествовал Киевский Начальный свод 10931095 гг., была составлена Нестором между 1110 и 1113 гг. и до нас не дошла. Вторая редакция, составленная Сильвестром в 1116 г., сохранилась в списках лаврентьевской группы, но не в первоначальном виде, а со следами вторичного влияния со стороны третьей редакции. Эта последняя была составлена на основе второй редакции в 1118 г. и читается в списках ипатьевской группы.

Свой аиализ мы начинаем с обсуждения важнейшей поправки к этой схеме, сделанной М.Х. Алешковским (1969) и касающейся соотношения Начального свода 1090-х гг. (существование которого мы считаем доказанным Шахматовым) и ПВЛ в их заключительных фрагментах. Согласно Шахматову, Начальный свод заканчивался статьей 1093 г., события же последующих лет были впервые описаны уже в ПВЛ в начале 1110-х гг. Выделяя в описании этих событий два пласта: один - сочувственный Святополку Изяславичу, другой — сочувственный Владимиру Мономаху, - Шахматов атрибутировал эти пласты соответственно первой (Не-сторовой) и второй (Сильвестровской) редакциям ПВЛ.

Предложенная Алешковским альтернатива такой трактовке, намного более вероятная в свете типологических параллелей, заключается в том, что составленный в начале 1090-х гг. Начальный свод не был по его завершении заброшен на полтора десятилетия, но продолжал пополняться погодными записями до того момента, когда на его основе была сбстав-лена ПВЛ. Согласно Алешковскому, продолженный погодной летописью Начальный свод 1090-х гг. (отождествляемый Алешковским с первой редакцией ПВЛ) отразился в новгородском своде Мстислава 1115 г. С сохранением шахматовского противопоставления Начального свода и ПВЛ эта идея была использована в работе (Гиппиус 1997); ее развивает в новейшей работе и А. Тимберлейк (2001), точка зрения которого на данную проблему нам особенно близка.

Согласно А. Тимберлейку, первоначальный слой статей ПВЛ 10901110-х гг. (по статью 1112 г.) принадлежит Начальному своду и его анна-

листическому продолжению, а более поздний - первой (и единственной) редакции ПВЛ. Промономаховская тенденция этого второго слоя хорошо согласуется со счетом лет «до смерти Святополчи» в статье 852, что позволяет датировать создание ПВЛ периодом между смертью Святополка в апреле 1113 г. и появлением записи.Сильвестра в 1116 г.

Текстологическая необходимость считать труд Сильвестра особой редакцией ПВЛ в таком случае отпадает. А. Тимберлейк, следуя в этом за В.М. Истриным, считает, что Сильвестр в 1116 г. переписал текст ПВЛ, ничего к нему не добавив, кроме собственной записи, и лишь сократив некоторые пассажи. В пользу такого понимания роли Сильвестра свидетельствует и характер его записи, а также атрибуция ПВЛ перу «черноризца Федосьева монастыря Печерского», сохраненная большинством полных списков.

Признание Сильвестра простым переписчиком делает наиболее экономным текстологическим решением (которое и избирает А. Тимберлейк) отождествление его списка с протографом лаврентьевской группы; при этом общим протографом лаврентьевской и Ипатьевской групп оказывается оригинал ПВЛ, созданный в 1113-1116 гг. Удовлетворительно объясняя соотношение шести полных списков ПВЛ, такая реконструкция наталкивается, однако, на препятствие в виде текста Н1Л младшего извода за 6553-6582 г. Н1Л на этом участке, не разделяя специфических ошибок лаврентьевской и ипатьевской групп, содержит несколько бесспорно первоначальных чтений, одинаковым образом искаженных во всех полных списках ПВЛ. При этом, по разделяемому нами мнению Алешков-ского, воспроизводимый текст принадлежит именно ПВЛ, а не Начальному своду. Это значит, что использованный в Новгороде на очередном этапе редактирования местной летописи (согласно нашей гипотезе - в конце 1160-х гг.) список ПВЛ восходил к оригиналу памятника, минуя общий протограф ипатьевской и лаврентьевской групп. Этим общим протографом, следовательно, не мог быть оригинал ПВЛ.

Реконструкция, учитывающая данные Н1Л, должна, таким образом, содержать промежуточное звено между оригиналом ПВЛ и архетипами лаврентьевской и ипатьевской групп. Этим промежуточным звеном и была, очевидно, рукопись Сильвестра 1116 г. — общий протограф всех шести полных списков ПВЛ.

Принятие данной схемы означает, что Сильвестр мог и не ограничиться ролью простого копииста и что-то внести от себя в переписываемый текст; однако текстологическая необходимость в признании его рукописи редакцией отсутствует.

Центральное место в композиции главы занимает обсуждение гипотезы Шахматова о «третьей редакции» ПВЛ 1118 г. Существование такой редакции в настоящее время большинством исследователей отрицается. JI. Мюллер (1967), рассмотрев аргументы Шахматова в пользу существования «третьей редакции», признал все их несостоятельными и предложил альтернативную схему истории текста ПВЛ, в которой редакция 1118г. отсутствует, а ипатьевская и лаврентьевская группы независимо друг от друга восходят к рукописи Сильвестра. Данная точка зрения была поддержана О.В. Твороговым (1997) и А. Тимберлейком (2001). Этот негативный консенсус в отношении «третьей редакции» представляется нам преждевременным; разбирая аргументы Шахматова и контраргументы его оппонентов, мы приходим к выводу, что «постсильвестровская» редакция ПВЛ все же существовала, однако в форме, несколько отличной от предполагавшейся самим Шахматовым.

Реконструируя третью редакцию ПВЛ, Шахматов исходил из того, что первая и вторая редакция заканчивались статьей 6618 г., до начала рассуждения об ангелах, фрагмент которого читается в списках Лаврен-тьевской группы перед записью Сильвестра. Наличие в списках Ипатьевской группы продолжения этого рассуждения и текста статей 6619 и последующих годов само по себе воспринималось Шахматовым как свидетельство существования «еще одной древней редакции» ПВЛ. При этом начало рассуждения об ангелах в списках второй редакции Шахматов вынужден был объяснять вторичным влиянием со стороны третьей редакции. Не соглашаясь с такой'трактовкой, мы, вслед за В.М. Истриным и Л. Мюллером, объясняем прекращение Лаврентьевского текста в статье 6618 г. утратой окончания его протографом, первоначально доводившим изложение до 1115г. или 1116 г.

Вторым аргументом A.A. Шахматова в пользу существования третьей редакции ПВЛ и основанием для датировки этой редакции 1118г. была отмеченная ученым смена стиля, наступающая в Ипатьевской летописи после 1117 (6625) г. Л. Мюллер не признает этого аргумента, считая смену стиля недоказанной. Между тем, на 1117 г. как некий текстологический рубеж указывает и композиция статьи 6525 г., включающей известия о событиях сразу нескольких лет, расположенные к тому же в явно непервоначальном порядке.

Ключевая роль в обосновании Шахматовым его гипотезы принадлежит двум пассажам в статьях 6604 (1096) и 6622 (1114) г., в которых летописец, говоря от первого лица, сообщает о чудесных явлениях, наблюдавшихся в северных землях, сопровождая свидетельства очевидцев собственным комментарием, основанным на литературных источниках —

«Откровении Мефодия Патарского» в первом случае и Хронографе во втором. В статье 1096 г. упоминается разговор с новгородцем Гюрятой Роговичем, состоявшийся «4-ми лЪт(ы) преже сихъ», то есть, очевидно, за четыре года до момента работы летописца. В статье 1111 г. летописец, в связи со строительством в этом году крепости в Ладоге, упоминает о собственной поездке в Ладогу и пересказывает слышанные им от ладо-жан удивительные истории.

Гипотеза Шахматова исходит из того, что 1)оба фрагмента принадлежат перу одного летописца; 2) поездка летописца в Ладогу имела место в 1114 г.; 3) разговор летописца с Гюрятой Роговичем произошел в том же 1114 г. Отсюда логически вытекает датировка работы летописца 1118 г., отделенным от 1114 г. теми самыми четырьмя годами, о которых рассказчик упоминает, передавая разговор с Гюрятой под 1096 г. С другой стороны, Шахматов сопоставляет ладожские мотивы статьи 1114 г. с читаемой в Ипатьевской летописи версией рассказа о Рюрике, согласно которой Рюрик сначала садится княжить в Ладоге и лишь затем основывает Новгород, и заключает, что данная версия сюжета также появилась в третьей редакции ПВЛ и что источником информации летописца послужили рассказы, слышанные им в Ладоге в 1114 г.

По мнению критиков Шахматова, это построение опровергается уже тем фактом, что «ладожская» версия рассказа о Рюрике читается во всех списках ПВЛ, кроме Лаврентьевского, и в силу этого должна считаться первоначальной. Это утверждение, однако, основывается на упрощенном представлении о структуре рукописной традиции ПВЛ, не учитывающем того обстоятельства, что текст ПВЛ в Радзивиловской летописи является контаминированным и на значительном протяжении восходит к архетипу, общему не с Лаврентьевской и Троицкой, а с Ипатьевской летописью. На соответствующих отрезках текста общие чтения Лавр, и Тр. (а при отсутствии текста Тр. - индивидуальные чтения Лавр.) оказываются текстологически равноправными с общими чтениями Радз. и Ипат. летописей. К числу таких «ипатьевских фрагментов» в Радзивилловской летописи относится и статья 862 г. Это лишает «ладожскую» версию текстологического приоритета, уравнивая ее в правах с версией Лавр, летописи. В последней название города, в котором сначала садится княжить Рюрик, опущено, однако общая схема рассказа является той же, что и в Н1Л младшего извода, излагающей «новгородскую» версию предания. Поскольку непосредственная генеалогическая связь между ЛТ и Н1Лмл отсутствует, данное совпадение может быть объяснено только путем признания «новгородской» версии первоначальной. Очевидно, как и предполагал Шахматов, эта версия была унаследована ПВЛ от Начального свода

1090-х гг. (текст которого отражает H1JI), тогда как «ладожская» версия представляет собой результат редактуры, произведенной в протографе Ипатьевской летописи и, вследствие контаминации в Радзивилловской летописи, отраженной также ею.

Не опровергает шахматовской гипотезы и предполагаемое присутствие статьи 1114 г. в рукописи Сильвестра; более того, оно позволяет существенно укрепить ее. Анализ текста статей 6621—6622 гг. выявляет наличие в нем по крайней мере двух слоев. Очевидной вставкой, нарушающей первоначальную композицию статьи 6621 г., является сообщение о закладке в этом году Мстиславом церкви Николы в Новгороде, аналогичное по тематике и формуляру известию 6622 г. о закладке каменной крепости в Ладоге, в связи с которым летописец пересказывает чудесные истории, слышанные им от ладожан. Таким образом, как и «ладожская» версия рассказа о Рюрике, «ладожские» фрагменты статьи 1114 г. обнаруживают свою непервоначальность в составе ПВЛ. Их есть все основания относить к тому же текстовому пласту, что и дополнительные по отношению к лаврентьевскому тексту краткие сообщения Ипатьевской летописи за 6584-6618 гг., отождествляя этот пласт с «постсильвестров-ской» редакцией ПВЛ.

В датировке этой редакции мы следуем за Шахматовым, опираясь на совпадение упомянутого в связи с рассказом Гюряты Роговича четырехлетнего интервала с временем, отделяющим поездку летописца в Ладогу в 1114 г. от рубежного в текстологическом отношении 6625 (1117) г. 1117 г. представляется нам наиболее вероятной датой создания редакции.

К редакции 1117 г. мы, вслед за Шахматовым, возводим и отдельные фрагменты, общие для ипатьевской и лаврентьевской групп, в первую очередь - изложение разговора с Гюрятой Роговичем под 1096 г. и продолжающий его подробный рассказ о борьбе Олега Святославича с Изя-славом и Мстиславом Владимировичами. Проникновение этих текстов в летописи лаврентьевской группы, которое Шахматов относил к XIV в., мы объясняем как результат взаимодействия древних экземпляров'ПВЛ, имевшего место сразу после появления редакции 1117 г.

После того, как на основе списка Сильвестра был создан новый, «княжеский» или «Мстиславов» экземпляр ПВЛ, включивший ряд дополнительных известий и новый литературный материал, выдубицкий игумен мог пожелать внести важнейшие из этих дополнений в свою рукопись. Это можно было сделать путем замены и вставки отдельных листов или тетрадей, в зависимости от объема копируемых дополнений. «Вторичное влияние третьей редакции на вторую» представляется нам как именно такое «обновление» выдубицкого экземпляра ПВЛ, в резуль-

тате которого рукопись Сильвестра, сохранив основной состав тетрадей, включила наиболее существенные из дополнений редакции 1117 г.

В продолжении раздела уточняется состав редакторских дополнений 1117 г. и обсуждается вопрос о том, какие из них и как были перенесены Сильвестром в его кодекс. Мы приходим к заключению, что наиболее значительные из этих дополнений образовывали в «княжеском экземпляре» ПВЛ два компактных массива: в статьях 6604-6605 и 6618-6625 гг. Попутно решается задача общей стратификации текста ПВЛ в указанных хронологических рамках. В частности, подробно рассматривается структура статьи 6605 г., целиком занятой так называемой «Повестью об ослеплении Василька Теребовльского». В этом тексте нами выделяется первоначальная основа, восходящая к погодной Киево-Печерской летописи, дополнения, сделанные составителем ПВЛ, и дополнения редактора 1117 г. (последнему, согласно нашим выводам, принадлежит панегирик Владимиру Мономаху, вставленный в рассказ о съезде у Городца, а также общая перекомпоновка текста статьи). Между теми же тремя пластами распределяется текст статей 6618-6619 г., в которых читается известное рассуждение об ангелах, спровоцированное описанием знамения в Пе-черском монастыре.

В итоге предлагается следующая реконструкция этапов сложения текста ПВЛ начиная с 90-х гг. XI в.

Около 1091 г. в Киево-Печерском монастыре был создан Начальный свод. Он получил продолжение в виде погодной Печерской летописи, которая регулярно велась до, по крайней мере, 1114 г.

В II14-1115 гг. путем основательной переработки Начального свода и его аннапистического продолжения (Печерской летописи) в стенах того же монастыря была создана «Повесть временных лет». В составе нового свода текст Печерской летописи был переработан в духе прославления Владимира Мономаха. Наиболее вероятным импульсом к составлению ПВЛ следует считать перенесение мощей св. Бориса и Глеба 2 мая 1115 г., приуроченное к столетию их кончины.

Одновременно с созданием ПВЛ, в Новгороде, на основе того же продолженного Печерской летописью Начального свода (использованного до 6524 полностью, а далее - в виде кратких извлечений) был создан летописный свод Мстислава Владимировича, отразившийся в HI Л обоих изводов (по статью 6622 г., за исключением текста младшего извода за 6553-6583 гг.).

В 1116 г. киево-печерский оригинал ПВЛ переписал игумен Выду-бицкого монастыря Сильвестр; видимые основания считать его рукопись особой редакцией памятника отсутствуют.

В 1117 г., после перевода Мстислава из Новгорода в Белгород, на основе рукописи Сильвестра был изготовлен еще один экземпляр ПВЛ, в котором текст выдубицкого экземпляра подвергся редакторской обработке, особенно интенсивной в заключительной части свода, но затронувшей и его начало (рассказ о Рюрике). Этот «княжеский» или «Мстиславов» экземпляр ПВЛ является общим протографом Ипатьевской летописи и южнорусского источника летописного свода 1479 г.

Сразу после составления «княжеского» экземпляра ПВЛ («редакции 1117 г.») наиболее значительные из его дополнений были перенесены, путем замены и вставки листов, в рукопись Сильвестра. С утраченным (или не успевшим появиться) новым окончанием кодекс Сильвестра, после поставления его переяславским епископом, лег в основу местного летописного свода, к которому - через ряд промежуточных звеньев -восходит архетип лаврентьевской группы. К нему в свою очередь полностью восходит текст ПВЛ в Лаврентьевской и Троицкой летописях и частично - в Радзивиловской летописи, использовавшей также источник Ипатьевского типа.

Несколько известий статей 1114 и 1115 г. были вскоре после составления «княжеского» экземпляра ПВЛ перенесены в новгородский свод Мстислава. Впоследствии, при составлении архиепископского свода 1160-х гг., в Новгороде был использован список ПВЛ, восходивший к ее киево-печерскому оригиналу (из него был извлечен текст статей 65536582 гг.).

2.2. Два начала Начальной летописи: к истории композиции Повести временных лет

Вопрос о взаимоотношении ПВЛ и HI Л младшего извода - один из центральных в истории начального древнерусского летописания. Как известно, расхождения между двумя текстами особенно значительны в их начальных фрагментах: библейско-космографическое введение ПВЛ (далее - Введение) отсутствует в Н1Л, где вместо него читается предисловие к «Временнику» (далее - Предисловие).

Излагаемое в данном разделе представление о соотношении этих текстов отправляется от двух положений гипотезы A.A. Шахматова, которые мы считаем доказанными. Согласно первому, основной текст HI Л в части до 1015 г. первичен по отношению к соответствующему тексту ПВЛ и лежит в его основе; согласно второму, Предисловие представляет собой киевский текст 90-х гг. XI в. Первое из этих положений в настоящее время разделяется абсолютным большинством исследователей; обосновывающая его аргументация Шахматова никем из его оппонентов опро-

вергнута не была. Второе положение, хотя и оспаривается рядом авторов, обладает, на наш взгляд, достаточным запасом прочности и также остается в силе (в работе подробно рассматриваются аргументы, выдвигавшиеся против шахматовской атрибуции, и демонстрируется их несостоятельность).

Мы принимаем также важнейшую поправку к схеме Шахматова, сделанную М.Х. Алешковским (1971) и дополнительно аргументированную О.В. Твороговым (1976) и В.Я. Петрухиным (1995). Согласно этой поправке, библейское Введение, которое Шахматов считал дополнением ПВЛ к тексту Начального свода, присутствовало в составе Начальной летописи уже в XI в.; отсутствие же его в Н1Л есть результат искусственного усечения.

Примирить эти три положения между собой непросто. Согласно М.Х. Алешковскому, в своде 1091 г. читалось как Предисловие, так и Введение. Однако композиционно Введение не находит себе места между Предисловием и продолжающим его текстом Н1Л; необходимо признать, что Предисловие было написано для летописного свода, в котором не было Введения.

Имеется единственная возможность согласовать шахматовскую датировку Предисловия с тезисом об опущении библейского Введения в Н1Л. Необходимо предположить, что Введение читалось в летописном источнике свода 1091 г., было опущено составителем этого свода, а затем восстановлено в ПВЛ на основе того же источника. Дальнейшее содержание раздела посвящено подробному обоснованию этой гипотезы.

Не вызывает сомнений, что своду 1091 г. предшествовал более ранний летописный памятник, в котором повествование о первых русских князьях до Владимира читалось без разделения на годовые статьи. Создание этого свода относится большинством исследователей к началу 1070-х гг. Появление именно в эту эпоху летописного памятника, открывавшегося рассказом о разделе земли сыновьями Ноя, выглядит глубоко не случайным. В композиции ПВЛ рассказ о сыновьях Ноя выполняет двоякую функцию: с одной стороны, он задает общую «библейскую» перспективу повествования о происхождении славян и Русской земли, возглавляет иерархию уровней космографического описания, спускаясь по ступеням которой, автор в конечном счете доходит до полян и основания Киева; с другой стороны, данный сюжет несет важную идеологическую нагрузку: именно здесь формулируется принцип «не преступати в жребий бра-тень», повторяемый затем в «завещании» Ярослава Мудрого и вновь вспоминаемый в связи с изгнанием Изяслава из Киева в 1073 г. Проведение параллели между сыновьями Ноя и сыновьями Ярослава естественно

относить к периоду, когда на исторической сцене действовали сами Яро-славичи. С.Франклин (1982), отмечая актуальность библейского зачина ПОЛ для киевского политического контекста начала 1070-х гг., предположительно связал появление этого сюжета в Начальной летописи с реконструируемым A.A. Шахматовым Киево-Печерским сводом 1073 г. Вступая в противоречие с трактовкой этого летописного этапа самим Шахматовым, данное предложение хорошо согласуется с тем его пониманием, которое предложено в диссертации.

Столь же закономерным, как и появление космографического Введения в своде начала 1070-х гг., выглядит отказ от него в созданном двадцать лет спустя Начальном своде. Хронологически препарируя свой источник (следами чего являются неоднократно отмечавшиеся случаи разрыва хронологической сеткой некогда цельных фраз), составитель Начального свода принял за точку отсчета - «начало Русской земли» - вычисленную на основе Хронографа дату воцарения Михаила III. Этот хронологический рубеж связан, с одной стороны, с имперской ретроспективой Предисловия, вводящей Киев в череду «царствующих» городов, наряду с Римом, Александрией, Антиохией, а с другой - через имя Михаила, ассоциируемого с последним царем «Откровения Мефодия Патарско-го» - с его эсхатологической перспективой, представляющей Русь как избранное царство «последнего времени». Лишенное дат библейско-космографическое Введение, следы усечения которого имеются в HI Л, оказывалось за пределами этой «имперско-эсхатологической» схемы. Опущение его в Начальном своде было следствием предпринятого в нем композиционного реформирования летописи, реорганизации ее на едином хронологическом основании.

Итоговая композиция древнейшей (до 6453 г.) части ПВЛ объясняется в диссертации как результат синтеза композиционных схем двух предшествующих ей летописных сводов. В ее датированной (анналистической) части ПВЛ базируется на тексте Начального свода, распространяя и перерабатывая его; в своей недатированной части она основывается на космографическом введении свода 1070-х гг., воспроизводя его также со значительными дополнениями. Как следствие редактуры, которой Введение подверглось при составлении ПВЛ, в диссертации трактуется многократно отмечавшаяся мозаичность композиции Введения, повторы и перебои изложения, выдающие присутствие в тексте двух разновременных слоев.

Возвращение ПВЛ к композиционной схеме свода 1070 гг. хорошо согласуется с гипотезой Л.В. Черепнина (1948), связывающего составление этого свода с первым перенесением мощей св. Бориса и Глеба в 1072 г., а

составление ПВЛ - со вторым перенесением их мощен в 1115 г. Как и п 1072 г., в 1115 г. политическую ситуацию на Руси определяло соотношение трех главных фигур, на этот раз в поколении внуков Ярослава Мудрого: Владимира Всеволодовича (Мономаха) и двух старших Святославичей, Олега и Давыда. Идеологический подтекст, связывавший библейский мотив «трех братьев» с историей Бориса и Глеба, делал его способ-разным «спутником» борисоглебской темы.

В заключительной части раздела делается вывод о том, что композиция свода 1072 г., открывавшегося рассказом о сыновьях Ноя, не была исконной для Начальной летописи. Признается обоснованным предположение Шахматова, согласно которому предшествовавший этому этану Древнейший свод открывался рассказом об основании Киева. История формирования композиции начальной части ПВЛ предстает, таким образом, как своего рода колебательный процесс: мы наблюдаем как бы несколько движений маятника, совершаемых между двумя вариантами начала летописного повествования: «от Кия, Щека и Хорпва» и «от Сима, Хама и Иафета». Первый из этих вариантов, «киевский», является для Начальной летописи исходным и получает новую жизнь в Начальном своде 1090-х гг. Второй, «библейский» вариант впервые появляется в своде 1072 г. и впоследствии восстанавливается в ПВЛ.

2.3. К лиигвотекстологичсскон стратификации Начальной летописи.

В разделе демонстрируются возможности использования лингвистических данных для стратификации ПВЛ. Сложная структура текста и высокая степень нивелированности его исходной языковой гетерогенности в сохранившихся списках ограничивают эти возможности. Однако летальный анализ распределения в тексте даже малого числа избранных языковых признаков приносит свои плоды. Анализируемые признаки связаны с оформлением прямой речи; наиболее важным из них является оппозиция старых и новых форм аориста глагола речи (рАиш-рекоша, р£хъ-рекохъ и т. д.).

Анализ материала ПВЛ по Лаврентьевскому списку (лучше других сохраняющему исходный языковой облик текста) обнаруживает расхождение по данному признаку между двумя частями памятника: в первой части (с начала текста по статью 6524 г.) старые и новые формы встречаются в соотношении 61 к 12, тогда как во второй (статьи 6552-6612) - в соотношении 24 к 23.

Резкое преобладание старых форм аориста в древнейшей части ПИЛ заставляете особым вниманием отнестись к представленным здесь ново-

образованиям. Замечательным образом, на тех же местах, что и в Лавр., новые формы выступают в Новгородской Карамзинской летописи конца XV - начала XVI в. (НК), а также в сопоставимых пассажах Н1Л, что позволяет считать эту картину отражающей древнее состояние текста.

Анализ контекстов с новообразованиями типа рекоша, обнаруживает их текстологическую неслучайность. Из 16 новых форм, представленных в Лавр, и НК, все, кроме последнего (под 6524 г.), выступают во фрагментах, которые, по тем или иным причинам, могут считаться вставками в первоначальный текст.

Девять примеров фиксируются в текстах, отсутствующих в Н1Л и в свое время трактованных Шахматовым как добавления к Начальному своду, сделанные составителем ПВЛ. Четыре из них приходятся на недатированное Введение, причем на те его фрагменты, которые мы в разделе 2.2. признали вставками ПВЛ, распространившими краткое введение свода 1072 г. Один пример выступает в Сказании о славянской грамоте под 6406 г. Две новых формы фиксируются под 6453 в рассказе о четвертой мести Ольги, в котором старые формы отсутствуют, при том что в рассказе о первых трех местях употребляются (семь раз) только они. Еще три формы представлены под 6505 г. в рассказе о «белгородском киселе».

В том, что фрагменты, квалифицируемые, по текстологическим соображениям, как добавления ПВЛ к Начальному своду, оказываются маркированными и в языковом отношении, мы видим лингвистическое доказательство гипотезы A.A. Шахматова.

Чрезвычайный интерес представляют шесть примеров, приходящихся на текст, общий для ПВЛ и Н1Л, то есть читавшийся уже в Начальном своде. Текстологически также неслучайные, они проливают свет на ранее неизвестные обстоятельства истории текста.

Первый из этих шести примеров выступает в рассказе о хазарской дани. Единственная в этом тексте новая форма аориста (на семь старых) находится во фразе, вводящей библейскую параллель. Трактовка последней как позднейшей вставки подтверждается и анализом структуры текста, в которой дважды повторяется конструкция якоже и бысть, подтверждающая факт исполнения пророчества. Первоначальный вид текста восстанавливается следующим: «...си имуть имати дань на насъ и на шгЬхъ страна" [...] гакоже и бысть: володЪють бо Козары Русьскии князи и до дншнго дне».

Следующий пример выступает под 6453 г. в начале рассказа об убийстве Игоря: «в се же лЪто рекошя дружина Игореви...». Этот факт мы объясняем тем, что в Начальном своде данная фраза завершала собой вставной фрагмент, распределяющий по годам немногочисленные собы-

тия княжения Игоря, которые в источнике Начального свода ис имели абсолютных дат.

Два примера фиксируются под 6494 г. в «Речи философа»; оба они приходятся на ту часть текста, которая содержит подборку цитат из пророков и заключающий ее обмен репликами между Владимиром и Философом; в остальном тексте представлены исключительно старые формы. Таким образом открывается чрезвычайно важный для истории текста ПВЛ факт: вся «пророческая» часть «Речи Философа» является вставкой в текст, первоначально лишь коротко упоминавший о деятельности пророков по ходу изложения Священной истории.

Наконец, два примера следуют один за другим в заключительном пассаже статьи 6495 г., в том месте, где бояре, высказываясь в поддержку «закона греческого», ссылаются на крещение Ольги. Текст здесь обнаруживает явные признаки редактуры. Как заметил Шахматов, фраза «от-вЪщавъ же бояре, рекоша...», неуместная в качестве реакции па отчет послов Владимира, стыкуется с вопросом Владимира в начале статьи: «Что ума придаете, что отвЪщаете?». Разделяющий эти очевидно связанные друг с другом фрагменты рассказ о посольствах Владимира к болгарам, немцам и грекам Шахматов считал вставкой. Однако языковые признаки вставки обнаруживает не этот рассказ, а продолжающий его обмен репликами между боярами и Владимиром. Сам же эпизод с посольствами Владимира не содержит ничего, что заставляло бы предполагать его вто-ричность.

Примирить эти факты, находящиеся между собой в видимом противоречии, можно, предположив, что в тексте Начального свода коптампни-рованными оказались две версии рассказа о «выборе веры» - более ранняя и более поздняя. В первой реакцией бояр на сообщение Владимира о приходе к нему болгарских, немецких и греческих миссионеров было предложение направить собственных послов в эти страны для «испытания» их «службы», а окончательным аргументом в пользу принятия греческого православия оказывалась красота византийского богослужения. В более поздней версии этот рассказ был опущен, и в ответ на речь Владимира, уже склоненного Философом к принятию греческой веры, бояре ссылались на прецедент Ольги, в свое время принявший «закон греческий». Начальный свод, восстанавливающий в своем составе эпизод «испытания служб», выступает таким образом как третий по счету этап в предыстории ПВЛ, каким он является и в схеме Шахматова.

Реконструкция такой последовательности формирования рассказа верифицируется подключением к анализу еще одного языкового параметра. Дважды представленный в диалоге Владимира с боярами оборот от-

вЬщавше ... рекошя в рассматриваемой части ПВЛ, помимо данного пассажа, представлен всего три раза: в рассказе о поездке Ольги в Царьград и в разговоре Владимира с Философом. В рассказе о крещении Ольги в настоящее время надежно выделяются два пласта: первичный - «легендарно-фольклорный» и вторичный - «агиографический». Фраза, включающая названный оборот, относится к первому пласту. Выясняется таким образом, что сам по себе рассказ о крещении Ольги появился в Начальной летописи на определенном этапе ее формирования, очевидно, одновременно с включением ссылки на этот эпизод в диалоге Владимира с боярами; изначально же заслуга христианского просвещения Руси приписывалась исключительно Владимиру.

Фрагменты текста, содержательно связанные между собой, оказываются таким образом сопряжены и лингвистически. Анализ таких связей, взаимно поддерживающих друг друга, приводит к стратификации древнейшей части ПВЛ, хорошо согласующейся с картиной, реконструированной (на совсем иных основаниях) в разделе 2.2. Как и схема Шахматова, зга стратификация предполагает наличие двух летописных этапов, предшествовавших Начальному своду 1090-х гг., однако существенно иначе трактует их содержание. Особенно существенно наша реконструкция расходится с шахматовской в трактовке древнейшего этапа. В отличие от Шахматова, мыслившего ядро будущей ПВЛ в виде такого же летописного свода, как и все последующие, и называвшего его Древнейшим сводом, мы склонны видеть в нем более цельный в литературном отношении текст - основанное на дружинном предании повествование, прослеживавшее историю Русской земли от основания Киева до крещения Владимира. Языковая архаичность этого текста, в котором были предс тавлены только старые формы аориста типа р£ша , делает вероятным появление его ранее середины XI в., возможно еще при Владимире Святославиче.

Глава 3.

Сочинения Владимира Мономаха: опыт текстологической реконструкции

В текстологическом изучении подборки произведений Владимира Мономаха, включенной в статью 1096 г. Лаврентьевской летописи, акцент как правило делается на составе комплекса, границах между отдельными входящими в него произведениями и их отношениях между собой. Намного меньше внимания традиционно уделяется фактам, свидетельствующим о внутренней неоднородности отдельных частей летописной подборки. Можно сказать, что проблема линейной, «горизонтальной»

сегментации комплекса практически заслонила в историографии проблему «вертикальной» стратификации его составляющих. Между тем именно стратификационный подход, направленный на выявление в сочинениях Мономаха исходной основы и вторичных напластований различной глубины, дает ответы на ключевые вопросы истории комплекса.

Предпринятый в 3-й главе диссертации опыт стратификации «Поучения» Мономаха отправляется от двух посылок. Во-первых, имеется прямое указание на то, что «Автобиография» Мономаха как неотъемлемая часть его «Поучения» была создана не единовременно (около 1117 г., до которого доведен перечень путей Мономаха), но по крайней мере в два этапа. Однозначным свидетельством этого является читаемая в середине списка «путей» Мономаха фраза «се нынЪ иду Ростову». С другой стороны, как отражение сложной истории текста есть основания трактовать давно отмеченные нерегулярности в структуре текста «Поучения», известную аморфность его композиции. В них естественно видеть не проявление изначально присущей этому памятнику «конструктивной нечеткости» (Т. Н. Копреева) или «некоторой несвязности мысли» (Г. Под-скальски), а результат искажений, которым подвергся в процессе редактирования исходный текст, обладавший более внятной композицией и более выдержанный в жанровом отношении.

Наличие в ПВМ позднейших напластований, исказивших первоначальную композицию, ярче всего демонстрирует противоречивое положение в тексте следующих двух фрагментов. 1. «Первое Ба дЬлд . и дша свокга . стра* имЪите Бии в ердци своемь . и мл'тню творд не а'скудпу . то бо гесть начатокъ ведкому добру». В Лавр, эта фраза читается между двумя предложениями, описывающими возможную реакцию аудитории Мономаха на его «грамотицу»; разрывая связное рассуждение, она не находит в ближайшем контексте продолжения, которое содержательно предполагает. 2. «Си словца прочитаюче . дЪти мои бж'твнага похвалите Ба . давшаго нам млсть свою . и се й худаго Moiero безумыа наказанье . послушайте мене аще не всего пршмете то половину». Как следует из текста, в этом месте должна проходить граница, отделяющая выдержки из Писания от собственного поучения Мономаха. Однако в Лавр, данной фразе предшествует авторское рассуждение Мономаха, выражающее восхищение божественным мироустройством. Навеянный Шсстоднепом Иоанна Экзарха, этот пассаж тем не менее никак не подходит иод определение «божественные словца».

Предлагаемое в диссертации объяснение этих противоречий заключается в следующем. Под «божественными словцами» во втором пз приведенных контекстов естественно понимать выписки из Псалтыри, сделап-

ные Мономахом на Волге после отъезда послов (и потомь собра" словца си любам . и складохъ по рдду и написа*). Это означает, что весь текст между окончанием блока цитат из Псалтыри и фразой «Си словца прочи-таюче...», включающий целый ряд материалов литературного происхождения (фрагменты из Жития и Поучения Василия Великого, паремейного чтения книги Исайи, Постной Триоди), отсутствовал в первоначальном виде «Поучения», в котором «божественные словца» — подборку псалтырных стихов - непосредственно продолжало «наказание» детям самого Мопомаха.

Фраза «Первое Ба дЪла . и дша свогега . стра" имЬите Бии в срдци своемь...» имеет в тексте зеркальное соответствие в виде концовки той части ПВМ, в которой автор рисует образ идеального князя: «Се же въ! конець всему: страхъ Бжии нмЪите въине всего» (246.27). Соотносящиеся друг с другом как «альфа» и «омега», две фразы составляют обрамление этого «княжеского зерцала». Первая из них должна была открывать его и в этом качестве находит себе место после слов: «и се ui худаго мокхо безумыа наказанье . послушайте мене аще не всего приТмете то половину» (245.3).

Оторванность начала «княжеского зерцала» от его непосредственного продолжения означает, что весь разделяющий их текст имеет вставное происхождение. Однако в пределах этого текста уже выделяется одна вставка. Эго позволяет заключить, что формирование текста «Поучения» прошло зри этапа. В исходном варианте «княжеское зерцало», обрамленное фразами о страхе Божием, читалось непосредственно за вводным обращением к детям. На втором этапе в текст был вставлен эпизод встречи с послами и гадания на Псалтыри, а также продолжающая его подборка псалтырных цитат. На третьем этапе текст был значительно дополнен на основе других богослужебных и литературных источников (Жития и Поучения Василия Великого, Паремейника, Триоди, Шестоднева и др.). Соответственно, возможно говорить о трех редакциях текста - П1, П2 и ПЗ, из которых третья дошла до нас в составе летописной подборки, а первые две гипотетически реконструируются путем внутренней критики текста памятника.

Такая реконструкция истории текста хорошо согласуется с имеющимися в тексте указаниями на время и обстоятельства его написания. Она позволяет преодолеть наиболее серьезные препятствия к признанию основного текста памятника возникшим задолго до 1117 г. Высказанный еще М. 11. Погодиным взгляд, согласно которому Поучение было написано Мономахом по пути в Ростов после встречи с послами братьев в 1099 г., затруднительно принять по двум причинам. Во-первых, во время

поездки Мопомаха в Ростов послы не могли встретить его па Волге - на этом пути они могли его только догнать, тогда как в Поучении сказано: «оусрЪтоша». С другой стороны, предположению о написании Поучения по пути в Ростов, куда Мономах ходил на зиму, до сих пор противоречило наличие в нем несомненного влияния великопостного богослужения.

Оба эти обстоятельства разъясняются предлагаемым построением. Написанным «сЬда на санехъ», во время зимнего пути в Ростов следует считать П1, в котором не было ни эпизода встречи с послами, ни великопостных мотивов. Путь этот мы, вслед за С.М. Соловьевым и М.С. Грушевским, относим к зиме 1100/1101 г. Встреча с послами, предложившими Мономаху идти на Ростиславичей (за отказ последних выполнить условия, выдвинутые им на Уветичском съезде), произошла, очевидно, той же зимой или в начале весны 1101 г., на обратном пути Мономаха из Ростова в Смоленск. Тогда же, по-видимому, данный эпизод был включен в П2.

Анализ фрагментов, включенных в ПЗ, позволяет существенно уточнить объем и характер литературной работы, проделанной Мономахом над текстом «Поучения» на данном этапе. Проводимые при этом внутритекстовые связи приводят к выводу, что текст П2 был не просто расширен в ПЗ дополнительным литературным материалом и авторскими рассуждениями. За исключением выдержек из Жития и Поучения Василия Великого, а также непосредственно продолжающей последнюю цитаты из Паремейника, фрагменты, вошедшие в текст па этом этапе, образуют содержательное единство. Расположенные в иной последовательности, они складываются в самостоятельный и внутренне законченный текст, составляющий своего рода комментарий к цитируемым стихам Постной триоди, иначе говоря - великопостную «проповедь», развивающую темы покаяния и молитвы, вкупе с прославлением милосердия и премудрости Создателя. Тематикой и общей тональностью этот текст глубоко разнится с П2, в которое он был фрагментами включен при подготовке летописного «издания» сочинений Мономаха (ПЗ).

Раздел 3.2 посвящен анализу «Автобиографии» как составной части «Поучения», в частности, выяснению того, в каком объеме автобиографический рассказ входил в состав П1. Важный для решения этого вопроса материал дает формально-языковой анализ «летописи путей» Мономаха. Он обнаруживает заметную неоднородность распределения по тексту отдельных структурных средств, используемых при перечислении походов. Обращает на себя внимание наличие в тексте двух непересекающихся зон, характеризуемых соответственно использованием союзов та и то (чаще в сочетании то и) (247.16-248.11) и сочетания по томь (249.3-

250.25). Из этих двух моделей первая представляет собой более динамичный способ организации материала в нарративе, тогда как вторая придает тексту характер простого перечня. Зона использования та и то охватывает события с начала «летописи» по 1078 г., в котором Мономах стал черниговским князем. Языковое своеобразие этого фрагмента позволяет видеть в нем искомую часть «Автобиографии», с самого начала входившую в состав Поучения и выполнявшую в нем не столько «биографическую», сколько назидательную функцию - как образец неутомимого княжеского труда.

Как часть Поучения, этот фрагмент (заканчивающийся словами «та на Дрыотьскь воюя, та Чернигову») должен был обладать относительной композиционной завершенностью. Весьма вероятно, что продолжением его в исходном тексте были слова, которыми «летопись путей» заканчивается и в Лавр.: «А и-1Церышгова до Кыева нестишь ■Ьзди" ко шцю, днемь есмъ переЬздилъ до вечерни. А всЪ* путии . п . и . г . велики" . а прока не испомшо менши"» (250.26). Общий счет путей в П1 должен был быть иным. Однако, какой бы ни была эта цифра, чтобы получить ее, Мономах должен был составить письменный перечень своих путей. Именно этот синхронный написанию П1 вспомогательный перечень (использовавший модель по томь) и заканчивался, вероятно, фразой «И се пынЪ иду Ростову». При создании ПЗ он был продолжен и включен в «Поучение» в отредактированном (дополненном новыми подробностями, но отчасти и сокращенном) виде. При этом редактированию подвергся и фрагмент, читавшийся в составе ПВМ 1.

Вставкой ПВМЗ следует считать и перечень заключенных Мономахом миров с половцами, отпущенных и убитых им половецких князей. Основание для этого вполне очевидно: приступая к рассказу о своей жизни, Мономах говорит только о «путях и ловах». Начиная с описания охот Мономаха весь текст до конца Поучения может быть признан восходящим к ПВМI.

В разделе 3.3 объектом анализа является молитвенный текст («Молитва»), завершающий летописную подборку сочинений Владимира Мономаха. Проблема атрибуции этого текста традиционно увязывается в литературе с вопросом о времени включения в летопись самой подборки После работ Н.Н.Воронина (1962) и, особенно, Р. Матьесена (1971), идентифицировавшего последний, 13-й фрагмент «Молитвы» с 4 тропарем 9-й песни «Канона молебного» Кирилла Туровского, большинство исследователей считает доказанным, что молитва перу Мономаха не принадлежит, а комплекс в целом был вставлен в летопись не ранее вто-

рой половины XII в. Логика доказательства этих положений представляется между тем весьма несовершенной.

Даже согласившись с тезисом Матьссена об использовании в «Молитве» текста «Канона молебного» (что вполне вероятно, несмотря на сохраняющуюся возможность использования в обоих произведениях общего источника), трудно понять, почему включение в молитвенную компиляцию тропаря Кирилла Туровского в качестве ее последнего (!) фрагмента должно автоматически свидетельствовать о позднем происхождении всей компиляции, и почему этот текст не мог дополняться уже в составе летописной подборки.

Важнейшие данные для атрибуции текста дает анализ его структуры. В настоящее время из тринадцати фрагментов, составляющих «Молитву» (последний, 14-й, образованный стандартными заключительными формулами молитвословий, можно не учитывать), остаются не идентифицированными три (3, 11, 12). При этом все идентифицированные фраг менты (за исключением уже названного 13-го), происходят, как установлено Н.В. Шляковым (1900), из одного, в широком смысле, источника - по-следования богослужения сыропустной недели, 1-й и 5-й недели великого поста, причем относительно расположение фрагментов в «Молитве» совпадает с их последовательностью в богослужении. Неидсптпфпцпро-ванные фрагменты, каково бы ни было их происхождение, не вписываются в эту последовательность, что дает основание подозревать их позднейшее появление в составе «Молитвы».

Анализ идентифицированных Шляковым фрагментов «Молитвы» выявляет определенную логику в их составе, содержании и композиции. Прежде всего, число этих фрагментов - 9 - равно числу песней литургического канона. Четыре фрагмента 4(3), 5(4), 9(8), 10(9) представляют собой тропари, взятые соответственно из 2-й, 4-й, 7-й и 9-й (МВ возрастающий порядок!) песней канонов, причем 4-й (из девяти) фрагмент заимствован из четвертой песни, а 9-й - из девятой.

С точки зрения содержания фрагментов, эта девятичастная структура обнаруживает симметричное устройство. Фрагменты 1-4 обращены к Богу »лицам святой Троицы, тогда как фрагменты 6-9 объединены богородичной тематикой. Центральный, 5-й фрагмент является единственным, обращенным к святому - творцу великопостного канона Андрею Критскому.

Симметричной относительно 5-го фрагмента эта структура является и с точки зрения субъекта молитвословий. Во фрагментах этот субъект индивидуален, тогда как во фрагментах 6-9 он коллективен.

Представляется совершенно невероятным, чтобы эта упорядоченная в нескольких независимых друг от друга аспектах структура, которую мы получаем, устранив из текста «Молитвы» неидентифицированные фрагменты и тропарь Кирилла Туровского, была лишь игрой случая. Она со всей определенностью свидетельствует о том, что четыре указанных фрагмента являются позднейшими добавлениями к исходному тексту, представлявшему собой весьма оригинальную мозаическую композицию на темы великопостного и подготовительного к великому посту богослужения. *

Вывод о текстологической двуслойности «Молитвы» устраняет препятствия к атрибуции первоначального текста Мономаху, а идейная созвучность «Молитвы» другим текстам Мономаха, ее композиционная соотнесенность с открывающей «Поучение» подборкой псалтырных цитат (текста также мозаичной композиции) делает эту атрибуцию более чем вероятной.

Отдельную проблему составляет интерпретация обращения к Андрею Критскому, являющегося композиционным центром первоначального текста «Молитвы». Это центральное положение заставляет предполагать патрональный характер данного обращения. Можно думать, что Андрей Критский выступает здесь как патрон сына Мономаха Андрея (Доброго). Такая интерпретация хорошо согласуется с предположением Н. Шлякова, согласно которому «Поучение» в редакции 1117 г. было родительским благословением Мономаха отправлявшемуся на первое самостоятельное княжение во Владимир семнадцатилетнему Андрею. В этой ситуации включение в «Поучение» молитвенного текста, организованного вокруг обращения к святому покровителю Андрея, оказывается более чем уместным. Этим объясняется амбивалентность «Молитвы»: написанная Мономахом, она предназначена для произнесения ее Андреем, написана отцом для сына ив этом смысле является для последнего не чем иным как «отней молитвой», с упоминания которой начинает свое «Поучение» Мономах. Замечательно в связи с этим, что именно Андрей Добрый оказывается первым из русских князей, кому помогает в битве (в 1123 г., т. е. еще при жизни Мономаха!) «отня молитва».

Предложенная в диссертации трактовка «Молитвы» проливает свет и на дальнейшую судьбу сочинений Мономаха. Если «Молитва», как и в целом «Поучение» в редакции 1117 г., писалась Мономахом для Андрея, которому суждено было умереть в 1142 г. князем Перяславля Южного, то можно понять, почему эти тексты дошли до нас составе одного из списков «северо-восточной» ветви рукописной традиции ПВЛ, южнорусский источник которого был связан именно с Переяславлем.

Глава 4.

К изучению княжеских актов Великого Новгорода.

4.1. К истории текста Церковного устава Всеволода

«Устав великого князя Всеволода о церковных судах, людях и мерилах торговых», известный также как Церковный устав Всеволода (далее УВс), церковная традиция связывает с именем Всеволода-Гавриила Псковского. Между тем, как давно установлено, памятник этот не только не представляет собой оригинального установления Всеволода Мстисла-вича, но, изобилуя анахронизмами относительно той эпохи, не может принадлежать ей целиком, в том виде, в каком он дошел до нас. C.B. Юшков (1927) показал, что главный его источник - Церковный устав Владимира (УВл) — был использован в УВс в своей Синодальной редакции, достаточно далеко отстоящей от вероятного архетипа и созданной не ранее XIII в.; он также выделил в УВс несколько фрагментов, содержащих оригинальный материал, отсутствующий в УВл. Дискуссии, более полувека ведущиеся вокруг происхождения УВс, связаны прежде всего с интерпретацией этих оригинальных фрагментов. Сам C.B. Юшков считал их восходящими к подлинному акту XII в., изданному Всеволодом Мстиславичем и использованному при составлении Уве; B.J1. Янин отнес этот акт к началу XIII в.; A.A. Зимин (1953) не считал возможным относить сложение памятника в целом ко времени ранее конца XIV в.; Я.Н. Щапов (1972) видит в УВс фальсификат конца XIII в., основанный на Синодальной редакции УВл.

Согласно новейшей трактовке, принадлежащей Б.Н.Флоре (1999), оригинальный новгородский материал памятника датируется последними десятилетиями XII в. (на это указывает как содержание установлений УВс о торговом суде и мерилах, так и, особенно отождествления, упомянутого в УВс среди участников княжеского совета бирича Мирошки с сыном убитого в 1167 г. бирича Несды (Незды), известным Новгородской летописи как посадник Мирошка Нездинич (1189-1203). Главный вопрос происхождения дошедшего до нас текста сводится, следовательно, к тому, когда и как этот новгородский материал конца XII в. был соединен с текстом УВл. Использование последнего в Синодальной редакции, свидетельствует, казалось бы, о том, что это соединение произошло относительно поздно путем компиляции двух разновременных документов, что и предполагает Б.Н. Флоря. Сходным образом понимал происхождение текста и C.B. Юшков, относивший оригинальный новгородский материал УВс ко времени Всеволода Мстиславича.

Такая трактовка, однако, вступает в противоречие с общей закономерностью формирования подобного рода текстов, сформулированной Я.Н. Щаповым. Как показал исследователь, формирование княжеских уставов происходило путем дополнения и редактирования древних, ставших каноническими памятников, а не путем слияния различных памятников, принадлежавших различным князьям. На этом основании новгородские фрагменты Уве Щапов трактует не как куски самостоятельного текста, независимого от УВл, а как дополнения к статьям последнего, потребовавшим наиболее значительной переработки во второй половине XIII в.

Анализ текста УВс заставляет согласиться с Щаповым в том, что оригинальные фрагменты УВс были с самого начала «встроены» в текст УВл. Но если эти фрагменты были написаны в конце XII в. (что убедительно показал Б. Н. Флоря), то таким текстом никак не могла быть Синодальная редакция, сложившаяся не ранее второй половины следующего столетия. Значит, по Синодальной редакции УВл текст УВс был лишь отредактирован и дополнен в XIII в., приобретя таким образом известный нам вид, - первоначально же он основывался на другой, более ранней версии этого памятника. Свидетельством этого могли бы быть проявления текстологической неоднородности восходящего к УВл текста УВс. Они, действительно, имеются. Вставки в перечень церковных судов, появившиеся в Синодальной редакции УВл, обнаруживаются в УВс не на тех местах, где они читаются в самом УВл. Следовательно, эти фрагменты УВс являются вставками в уже существовавший ранее текст, сделанными на основании Синодальной редакции. С другой стороны, "не на своих местах", по сравнению с Синодальной редакцией, находятся в УВс целые заимствованные из нее статьи. Так, статьи 20 и 21 помещены, в отличие от статей 13 и 14 УВл, которые они воспроизводят, не в середине текста, перед статьей о мерилах, а в самом его конце, перед статьей 22, соответствующей заключительной статье 19 УВл. И это различие лучше объясняется исходя из предположения, что использованию в УВс Синодальной редакции УВл предшествовал более ранний вид текста, использовавший какую-то иную редакцию УВл.

В связи с таким предположением большой интерес представляют чтения, в которых УВс совпадает не с Синодальной редакцией УВл, а с Архангельским изводом его краткой, Оленинской редакции. Два таких чтения были отмечены Б.Н. Флорей; пристальный анализ текста показывает, что в действительности «оленинских» чтений в УВс существенно больше и они значительно разнообразнее, чем кажется на первый взгляд. Есть все основания считать эти чтения восходящими к более ранней, чем осно-

ванная на Синодальной редакции УВл, версии УВс. В отличие от Синодальной, Оленинская редакция УВл достаточно близка реконструируемому -Я.Н. Щапову архетипу устава, что делает использование ее в качестве первоначальной основы УВс вполне правдоподобным

Данное предположение, однако, встречает следующее препятствие. Версия УВл, использованная при составлении новгородского акта конца XII в., обязательно должна была включать статью о торговых мерилах, на основании которой и была создана соответствующая статья УВс. Между тем в Оленинской редакции эта статья отсутствует. Согласно выводам Я.Н. Щапова, она впервые появилась в архетипе Синодально-Волынской группы, создание которого исследователь относит ко второй половине XII - началу XIII в. Иначе говоря, Оленинская редакция оказывается в данном случае с л и ш к о м близка к архетипу У В л, чтобы рассматриваться в качестве непосредственной основы новгородского устава конца XII в.

Для истории текста УВс данное противоречие представляется исключительно важным, приоткрывая еще один, наиболее глубокий пласт этого памятника. Оно означает, что издатель новгородского устава конца XII в. не первым в Новгороде использовал УВл, что этому акту предшествовала еще более ранняя новгородская обработка УВл, основанная на близкой к архетипу версии этого памятника. «Оленинский» слой принадлежит, очевидно, именно этому древнейшему пласту УВс.

Все сказанное приводит нас к следующей схеме развития основного текста УВс (без дополнительных статей 24-26), складывающейся из трех последовательных этапов:

1) новгородский княжеский церковный устав, основанный на близком к архетипу тексте УВл (УВс1);

2) устав второй половины XII в., основанный на УВс1, отредактированный и дополненный на основе текста УВл, близкого к архетипу Синодально-Волынской группы, с включением нового оригинального материала (УВс2);

3) устав конца ХШ-Х1У вв., основанный на УВс2, отредактированный и дополненный по Синодальной редакции УВл (УВсЗ).

Согласно предлагаемой схеме, Устав Всеволода представляет собой новгородскую реплику Устава Владимира, воспроизводящую в своей эволюции изменения общерусского оригинала. На каждом из трех этапов этой эволюции текст УВс включал, с одной стороны, исходные (на этапе УВс1) или дополнительные (на этапах УВс2 и УВсЗ) положения актуальной версии УВл, а с другой - местные добавления к ним или их переделки применительно к новгородской ситуации.

Трактовка УВс как текста, прошедшего в своем формировании несколько этапов, позволяет предложить ответ на центральный в историографии памятника вопрос о личности упоминаемого в нем князя Всеволода. Есть все основания, на наш взгляд, относить это упоминание к древнейшему пласту Устава — УВс1 и считать издателем первого новгородского церковного устава Всеволода-Гавриила Мстиславича.

До последнего времени попытки усмотреть в УВс следы подлинного акта Всеволода Мстиславича разбивались об анахроничные относительно времени его княжения детали в оригинальных фрагментах памятника, которые были отнесены C.B. Юшковым к акту Всеволода. Теперь это препятствие исчезает: анахроничные для начала XII в. установления о торговом суде и мерилах действительно появились позже, в конце столетия, и в дальнейшем подверглись редактуре при привлечении Синодальной редакции УВл. Основанная на тексте «Оленинского» типа первая новгородская обработка УВл еще не содержала этих установлений, а связывать с именем Всеволода Мстиславича следует именно ее.

4.2. «Устав князя Ярослава о мостех»

«Устав о мостех» князя Ярослава (далее УМ) - самый короткий из древнерусских княжеских уставов и вместе с тем один из наиболее сложных для анализа. Содержание памятника, регламентирующего порядок благоустройства центральной территории Новгорода, давно закрепило за ним значение ценнейшего источника по исторической топографии города и социальной истории Новгородской земли. Однако извлечение из этого источника достоверной исторической информации затруднено до крайности. Предельный лаконизм УМ и его насыщенность топографической и социальной терминологией делают текст предметом разноречивых толкований.

Предпринятый в диссертации анализ текста УМ опирается на текстологический вывод B.JI. Янина (1977), согласно которому наиболее близким к архетипу памятника является его Археографический вид, а в его пределах - текст, дошедший в составе Комиссионного списка Н1Л. Исследователь также выявил в тексте УМ вторую интерполяцию (первая, упоминающая новгородские сотни, была выявлена М.Н. Тихомировым) и обосновал датировку памятника временем княжения в Новгороде Ярослава Ярославича (не позднее 1265-1267 гг.).

Разделяя эти положения, мы, однако, не находим возможным принять предложенную В.Л. Яниным реконструкцию первоначального вида УМ. Средством корректировки этой реконструкции выступает анализ структуры текста, получаемого при удалении из УМ двух интерполяций.

Текст УМ складывается из однотипных синтагм, включающих обозначения субъекта мощения и объекта (участка) мощения, а также слова поплата и мостити, употребленные употребленные по одному разу в начале текста, но имплицитно присутствующие в структуре всех фрагментов. Так, например, фрагмент тысячьскому — до вощышк есть сокращенная запись фразы, которая в' развернутом виде имела бы вид: *тысячьскому поплата — до вощиик мостити, что означает 'тысяцкий платит за мощение (участка) до вощников'.

Нераспознание такой структуры текста лежит в основе точки зрения, выделяющей слова осмеником поплата в начале УМ в отдельную фразу, будто бы означающую, что плата за мощение перечисленных в УМ участков собирается осьмниками - сборщиками торговой пошлины. Безусловно справедливой нужно признать трактовку A.B. Кузы (1979), согласно которой осьмники выступают в УМ в качестве субъекта мощения первого из названных в тексте участков.

Принципиальное значение для реконструкции исходного состояния текста имеет присутствие в нем двух структурных аномалий. 1. Во фрагменте а ЧюдиичевЪ yjiuiji с загородки до городнихъ воротъ единственный раз название улицы метонимически обозначает ее жителей (ожидалось бы, как во всех остальных случаях: чюдинцевг^мъ). 2. В сочетании до Острой городни, до софьян единственный раз одна и та же граница участков определяется дважды: топографически (ср. до Бориса и Глеба, до городных ворот, до великого ряду и т.д.) и указанием следующего субъекта мощения (ср. до тысяцкого, до вощиик)', во всех остальных случаях границы определяются одним из двух способов.

Чрезвычайно важным представляется тот факт, что обе отмеченные аномалии занимают в тексте аналогичные позиции, а именно приходятся на границы основного текста УМ и выделяемых в нем интерполяций. Это позволяет видеть в них результат нарушения первоначальной структуры текста, вызванного внесением в него двух вставок. Известно, что интерполяции УМ первоначально представляли собой маргиналии на полях оригинала памятника и не предназначались для введения их внутрь основного текста. Писец, осуществивший эту операцию (в эпоху, когда УМ уже утратил значение действующего акта и представлял только «архивный» интерес) был озабочен тем, чтобы как-то соединить основной текст с маргиналиями, придав целому видимость связности. Этого можно было достичь, «привязав» маргиналии к тем фрагментам основного текста, с которыми они топографически перекликались. Анализ двух контекстов позволяет в первом случае признать такой «связкой» слова а ЧюдинчевЪ

улиц¿1 во втором — слова до Острой городни (внесенная таким образом интерполяция перечисляет городни Великого моста).

Итогом проведенного анализа является следующая реконструкция первоначального текста памятника (места исключенных вставок обозначены [...]):

[0]А се оуставъ Ярослава кназа о мостЪхъ. [1] Осмышкомъ поплата: (а) въ Людинь коньць через греблю къ Добрыни улици, (Ь) въ городьнлга ворота до ПискуплА улицл, (с) съ проусы до Бориса и ГлЪба мостити, [...] (с!) съ загородьци до городьнихъ вороть; [2] а владыцЬ (а) съ изгои сквозЪ городьнлга ворота и (Ь) съ другыми изгои до [...] софыанъ; [3] софыаномъ до тысачьского; [4] тысачьскомоу до вощьникъ; [5] Ш вощьникъ посадь-никоу до великого рддоу; [6] (у великого рлдоу кназю до нЬмечьского вымола; [7] нЬмьцемъ до ИванА вымола; [8] гътомъ до Алъфьрдова вымола до задьнего; [9] й Алъфьрдова вымола огнищаномъ до Боудлтина вымола; [10] ильиньцемъ до МатьфЪева вымола; [11] михаиловьцемъ до Бардовы оулицЪ; [12] витьковьцемъ до Климлтиныхъ сЪнии.

Предложенная реконструкция значительно облегчает задачу истори-ко-топографической интерпретации УМ, снимая ряд противоречий и вопросов, до сих пор не находивших убедительного разрешения. Важнейшим из них является вопрос о статусе такой социальной группы, как осьмнжи, которым в УМ принадлежит организующая роль в мощении всей южной части территории нынешнего Кремля и подходов к нему со стороны Людина конца, Прусской улицы и Загородья. Специальный ис-торико-лексикологический экскурс позволил предложить принципиально новую трактовку этого социального термина. Согласно нашим выводам, осьмники выполняли особую роль в дружинной организации, возглавляя боевые подразделения из восьми человек (существование таких подразделений свидетельствуется берестяной грамотой № 724 середины XII в.). Локализация этой социальной группы в южной части Детинца, обнесенной укреплениями в 1116 г. Мстиславом Владимировичем, является важным свидетельством присутствия на этой территории князя и его дружинного окружения в XII—XIII вв.

4.3. Мстиславова грамота ИЗО г. .

Завершающий диссертацию очерк, посвященный старейшему русскому акту - жалованной грамоте великого князя Мстислава Владимировича и его сына Всеволода новгородскому Юрьеву монастырю (МГ), начинается с разбора недавнего предложения В.Л. Янина (2000) считать

дошедший до нас документ не оригиналом, а архивной копией, выданной монастырю во второй четверти XIII в. Основанием для этого предположения служит наличие при грамоте печати Ярослава Всеволодовича, княжившего в Новгороде в 1220-30-х гг. Хотя дипломатический и палеографический анализ документа действительно обнаруживает черты, которые могут свидетельствовать о копировании некоего оригинала, согласиться со столь радикальной передатировкой МГ не представляется возможным.

Скрепление МГ печатью Ярослава Всеволодовича мы связываем с переутверждением документа, потребовавшимся в связи с появлением в нем приписки «и вено во(ло)цкое». Присоединяясь к такому прочтению приписки, мы видим в ней упоминание владений Юрьева монастыря на Волоке Ламском. Анализ исторических обстоятельств последнего княжения в Новгороде Ярослава Всеволодовича позволил связать приобретение монастырем прав на эту землю с кончиной в Новгороде в 1234 г. старшего сына Ярослава Федора. Княжич внезапно умер накануне собственного бракосочетания, когда, как подчеркивает летопись, все было уже готово для свадьбы. Согласно нашей гипотезе, приготовленный свадебный дар - «во-лоцкое вено» - был обращен в заупокойный вклад в Юрьев монастырь, ставший местом погребения Федора Ярославича.

Предметом дальнейшего анализа становится необычная композиция МГ. Грамота содержит две интитуляции: Мстислава («Се азъ Мьстислав Володимирь сынъ, дьржа Роусьску землю в свою княженше...») и Всеволода («А се га Всеволодъ...»). Такая композиция традиционно понимается как указание на то, что пожалование земли и пошлин шло от имени Мстислава, князя киевского, а пожалование блюда - от имени его сына Всеволода, князя новгородского» (С.М. Каштанов). При внешней очевидности, такое понимание дела оставляет, однако, необъясненной структуру санкционирующей части грамоты. Санкций в МГ две, что, на первый взгляд, корреспондирует с наличием в ней двух интитуляции. Однако, вопреки ожидаемому, вторая санкция распространяется не только на жалуемое монастырю Всеволодом блюдо, но и на «ту дань». С.М.Каштанов (1996) считает поэтому первую санкцию сформулированной от лица Мстислава, вторую — от объединенного лица Мстислава и Всеволода.

Что имеется в виду под «той данью»? Если понимать под этим выражением все подати, жалуемые монастырю Мстиславом вместе с передаваемой волостью, то кажется странным, что 1) вторая санкция частично дублирует первую, и что 2) эта дублировка распространяется только на доходы с волости, не затрагивая пожалования земли. Это заставляет видеть в «той дани» второй санкции «осеннее полюдие даров-

ное» в 25 гривен, которое, согласно традиционной трактовке, Мстислав дополнительно передает монастырю. Но тогда возникает другой вопрос: зачем вообще понадобилось разбивать на две части перечисление жалуемых монастырю доходов и, отрывая осеннее полюдье от дани, вир и продаж, помещать его после санкции и обращения к братии?

Ответ на этот вопрос зависит от понимания слов «рукою своею», противопоставляющих второе пожалование первому («по-велЪлъ гесмь сыну свокму Всеволоду йдати...» уб. «а газъ далъ роукою свогею...»). Данный оборот является фразеологическим эквивалентом местоимения «сам» и может, в зависимости от контекста, означать 1) «не прибегая к чьей-либо помощи, без использования чьего-либо труда, услуг, без посредников» и 2) «по собственной инициативе, без чьего-либо приказа, своей властью». К Мстиславу как правителю Русской земли второе значение неприложимо. Теоретически, можно было бы предположить, что дополнительное пожалование Мстислав делает, не прибегая к посредничеству Всеволода, то есть что в данном контексте реализовано первое значение оборота. Это допущение, однако, предельно запутывает ситуацию: непонятно, почему полюдье, в отличие от всех остальных пожалований, Мстислав не повелевает Всеволоду отдать монастырю, но отдает сам, в обход сына. Это тем более странно, что как раз к полюдью, собиравшемуся в ходе личного объезда князем своих владений, Всеволод, как новгородский князь, должен был иметь самое прямое отношение.

Предлагаемый выход из положения заключается в переосмыслении коммуникативной структуры документа. Все противоречия устраняются, если допустить, что дополнительное пожалование монастырю полюдья исходит уже не от Мстислава, а от Всеволода. Фраза «а газъ далъ роукою свогею и осеньшее полюдые даровьнок:» может быть трактована как реакция Всеволода на распоряжение Мстислава. Общая структура этой части грамоты (за вычетом санкции и обращения к братии) имеет следующий вид: «Я, Мстислав.... повелел сыну своему Всеволоду отдать Буйцы святому Геогрию вместе с данями, вирами* и продажами ... А я [Всеволод] от себя даю [в дополнение к этому] еще и осеннее полюдье в 25 гривен». Формула своею рукою противопоставляет собственное пожалование Всеволода тому, которое он делает, выполняя волю отца. Выде-ленность полюдья, как дани, в сборе которой князь лично принимал участие, становится при таком прочтении документа вполне понятной.

Необычное с точки зрения современного восприятия отсутствие инти-туляции в начале «речи» Всеволода объясняться очевидной для аудитории документа зависимостью этой речи от слов Мстислава. Такая «не-

объявленная», эксплицитно не выраженная смена перспективы сообщения (т. е. говорящего или адресата) встречается в берестяных грамотах и связана с воспроизведением в письменном тексте структуры устной коммуникации.

При предлагаемом понимании структуры МГ в ней выделяются следующие части: 1) пожалование Мстислава (волость Буйцы с данью, вирами и продажами); 2) добавление к нему Всеволода, касающееся полюдья, собираемого с той же волости; 3) отдельное пожалование Всеволода, не связанное с распоряжением отца (серебряное блюдо).

Согласно предлагаемой реконструкции, проект документа не содержал упоминания полюдья: соответствующая фраза была добавлена (первоначально, вероятно, - на полях) в ходе его редактирования; одновременно ко второй санкции (Всеволода) было сделано добавление или тоу дань. В дошедшем до нас оригинале акта обе вставки были внесены в основной текст. Основанием для такой реконструкции служит корреляция между языковыми аномалиями, фиксируемыми в местах обеих вставок: нарушение последовательно соблюдаемого в МГ правила обозначения начального /о/ как си в сочетании осенънкк полюдыс и аномальное сочетание союзов или ... и во второй санкции грамоты (даже кто за-пъртить или тоу дань и се блюдо).

Положения работы отражены в следующих публикациях 2:

1. «Повесть временных лет»: к вопросу об интерпретации названия // Семиотика культуры. Тезисы докладов Всесоюзной школы-семинара по семиотике культуры 8-18 сентября 1988 года. Архангельск. 1988. С. 63-66.

2. Система формальных признаков языка древнерусской письменности как предмет лингвистического изучения // Вопросы языкознания, 1989, №2, с. 93-110.

3. Из истории взаимодействия региональных изводов церковнославянского в древнейшую эпоху (формы номинатива действительных причастий на -*оп!з // Советское славяноведение, 1990. №. С. 58-69.

2 В список включены также лингвистические, текстологические и историко-культурные работы, относящиеся к отдельным разделам диссертации, но не включенные в нее во избежание излишнего увеличения объема.

4. Новые данные о пономаре Тимофее - новгородском книжнике середины XIII века// МАИРСК. Информационный бюллетень. Вып. 25. М, 1992. С. 59-86.

5. Новгородские летописцы XII—XIII веков // Проблемы синтеза культур. Тезисы докладов научной конференции. Севастополь. 1992. С. 3-5.

6. Морфологические, лексические и синтаксические факторы в склонении древнерусских членных прилагательных // Исследования по славянскому историческому языкознанию. Памяти проф. Г.А. Ха-бургаева. М., 1993. С. 66-84.

7. «Повесть временных лет»: о возможном происхождении и значении названия// Cyrillomethodianum. XV-XVI. Thessalonique, 1993. С. 7-23.

8. Древнерусские наречия на базе компаратива// Problemi di morfosintassi delle lingue slave. 4. Atti del IV Seminario di Studi Pon-tigiano (Siena), 19-20 aprile 1994. P. 33^44. .

9. Об одной числовой модели в древнерусских текстах // Истоки русской культуры (Археология и лингвистика). 7-9 декабря 1993 г. Москва. Тезисы докладов. M., 1993. С. 43-46.

10. Ярославичи и сыновья Ноя в Повести временных лет// Балканские чтения 3. Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы. Тезисы и материалы симпозиума. М., 1994. С. 136-141.

11. «Русская Правда» и «Вопрошание Кирика» в Новгородской Кормчей 1282 г. (К характеристике языковой ситуации Древнего Новгорода) // Славяноведение. 1996. № 1. С. 48-62.

12. К истории сложения текста Новгородской первой летописи// Новгородский исторический сборник. Вып. 6[16]. Спб., 1997. С. 3-72.

13. «Вожжей оленьих 28...». Об одной числовой модели в древнерусских текстах // «Живая старина». 1997. № 3. С. 21-23.

14. Древнерусские летописи в зеркале западноевропейской анналисти-ки // Славяне и немцы. Средние века - ранее Новое время. Сборник тезисов 16 конференции памяти В.Д. Королюка. М., 1997. С. 24-27.

15. Библейские парадигмы Новгородской летописи (О книге: U. Schweier. Paradigmatische Aspekte der Textstruktur. Textlinguistische Untersuchungen zu der intra- und der intertextuellen funktionalen Belastung von Strukturelementen der frbhen ostslavischen Chroniken. München, 1995.) // Russian Linguistics. Vol.22. 1998. P.233-256.

16. К характеристике новгородского владычного летописания XII-XIV вв. // Великий Новгород в истории средневековой Европы. К 70-летию Валентина Лаврентевича Янина. М., 1999. С. 345-^165.

17. Новые данные по истории текста Новгородской первой летописи // Новгородский исторический сборник. Вып. 7[17]. СПб., 1999. С. 18-48. [Совм. с Т.В. Гимоном].

18. О возможном значении и происхождении названия «Повести временных лет»// Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М,, 2000. С. 448—460 (исправленный и дополненный вариант № 2).

19. Рекоша дружина Игореви. К лингвотекстологической стратификации Начальной летописи//Russian Linguistics, 25,2001. P. 147-181.

20. О критике текста и новом переводе-реконструкции Повести временных лет (По поводу книги: Die Nestorchronik: die altrussische Chronik, zugeschrieben dem Mönch des Kiever Höhlenklosters Nestor, in der Redaktion des Abtes Sil'vestr aus dem Jahre 1116, rekonstruiert nach den Handschriften Lavrent'evskaja, Radzivilovskaja, Akademi-Ceskaja, Troickaja, Ipat'evskaja und Chlebnikovskaja, ins Deutsche übersetzt von Ludolf Müller, (= Forum Slavicum, Bd. 56), München: Fink, 2001, 366 S. // Russian Linguistics, 26,2002. S. 63-126.

21. Янь Вышатич и волхвы: «уроки церковнославянского» (Лингво-семиотический комментарий к Начальной летописи) // Семиотика и информатика. 37. 2002. С. 16-42.

22. 6700 год от Сотворения мира. Отмечались ли юбилеи в древней Руси? // Родина. 2002. № 4. С. 102-106.

23. Тезисы к текстологии сочинений Владимира Мономаха // Восточная Европа в древности и средневековье. Автор и текст. XV Чтения памяти В. Т. Пашуто. Москва, 15-17 апреля 2003. Материалы конференции. М„ 2003. С. 58-66.

24. У истоков древнерусской исторической традиции // Славянский альманах 2002. М., 2003. С. 9-25.

25. Millennialism and the Jubilee Tradition in the Old Russian History and Historiography // Ruthenica. II. Kiev. P. 61-71.

26. К атрибуции молитвенного текста в Поучении Владимира Мономаха // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2003, № 4(14). С. 13-14.

27. К изучению церковного устава Всеволода // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Материалы научной конференции. Вып. 12. Великий Новгород, 2003. С. 163-173.

28. Сочинения Владимира Мономаха: опыт текстологической реконструкции. I.// Русский язык в научном освещении. 2003, №6. С. 60-99.

29. Социокультурная динамика письма в Древней Руси (О книге: S. Franklin. Writing, Society and Culture in Early Rus. C. 950-1300.

Cambridge, 2002)// Русский язык в научном освещении. 2004, № 1(7). С. 171-194.

30. Сочинения Владимира Мономаха: опыт текстологической реконструкции. II // Русский язык в научном освещении. 2004, № 8. С. 144-169.

31. К прагматике и коммуникативной организации берестяных грамот // В.Л. Янин, A.A. Зализняк, A.A. Гиппиус. Новгородские фа-моты на бересте. Из раскопок 1997-2000 гг. М., 2004. С. 183-232.

32. Русское летописание в свете типологических параллелей // Жанры и формы в письменной культуре Средневековья. М. 2005. С. 174200. (совм. с Т.В. Гимоном).

33. Князь Ярослав Владимирович и новгородское общество конца XII в. // Церковь Спаса на Нередице: От Византии к Руси. М„ 2005. С. 11-25.(1,4 а.л.).

34. К изучению княжеских уставов Великого Новгорода: Устав князя Ярослава о мостех // Славяноведение. 2005. № 4. С. 9-24.

35. К соотношению начальных пассажей Повести временных лет и Новгородской первой летописи // Восточная Европа в древности и средневековье. Проблемы источниковедения. XVII чтения памяти В.Т. Пашуто. IV Чтения памяти A.A. Зимина. М., 2005. С. 57-60.

36. Повесть об ослеплении Василька Теребовльского в составе Повести временных лет// Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2005. 3 (21). С. 15-16.

37. К изучению грамоты Мстислава и Всеволода Юрьеву монастырю (ок. 1130 г.) // Общество, государство, верховная власть в России в Средние века и раннее Новое время в контексте истории Европы и Азии (X-XVI1I вв.). Между нар. конф., посвященная 100-летию со дня рождения Л.В. Черепнина. М. 2005. С. 101-103.

38. Новгородская владычная летопись и ее авторы: история и структура текста в лингвистическом освещении// Лингвистическое источниковедение и история русского языка. 2005. М., 2006. С. 114-251.

39. Два начала Начальной летописи: К истории композиции Повести временных лет// Вереница литер. Сборник к 60-летию В.М. Живова. М„ 2006. С. 58-98.

40. Сочинения Владимира Мономаха: опыт текстологической реконструкции. III // Русский язык в научном освещении. 2006. № 2. (в печати).

41. К проблеме редакций Повести временных лет// Славяноведение. 2007. № 2. (в печати).

Подписано в печать 13.06.2006 Объем 2,5 п.л. Тираж 100 экз. Компьютерный центр ИСл РАН - ritlen@mail.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Гиппиус, Алексей Алексеевич

Введение. Древнерусский текст сложной структуры: модели формирования и пути реконструкции.

Глава I. Новгородская владычная летопись XII-XIV вв. и ее авторы: история текста в лингвистическом освещении.

Вводные замечания.

Общая характеристика источника.

Материалы лингвистического «атласа» НПЛ.

Обработка данных «атласа».

Историко-текстологическая интерпретация полученных результатов.

Глава II. Из истории начального древнерусского летописания.

1. К проблеме редакций «Повести временных лет».

2. Два начала Начальной летописи: к предыстории композиции

Повести временных лет».

3. К лингвотекстологической стратификации Начальной летописи.

Глава III. Сочинения Владимира Мономаха: опыт текстологической реконструкции.

Вводные замечания.;.

К датировке «Поучения».

Стратификация «Поучения»: три этапа истории текста.

К изучению «Автобиографии» Мономаха.

Молитва» Владимира Мономаха.

Глава IV. К изучению княжеских актов Великого Новгорода.

1. «Устав великого князя Всеволода».

2. «Устав о мостех» князя Ярослава.

3. Мстиславова грамота 1130 г.

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Гиппиус, Алексей Алексеевич

Диссертационное исследование объединяет в себе результаты филологических разысканий, проводившихся на материале памятников, принадлежащих разным жанрам и уровням древнерусской письменности. Предметом анализа в первой главе диссертации служит текст Новгородской первой летописи; во второй — «Повесть временных лет»; в третьей — сочинения Владимира Мономаха; в четвертой — княжеские акты Великого Новгорода. Соединение очерков, посвященных столь разным текстам, может показаться носящим искусственный и случайный характер. Казалось бы: что общего между киевской Начальной летописью и новгородским «Уставом о мостех»? Или между «Поучением» Мономаха и Мстиславовой грамотой 1130 г.? Тот факт, что все эти памятники были созданы на восточнославянской территории в древнерусскую эпоху, сам по себе не предполагает их совместного рассмотрения. Более того, очевидно, что тексты, анализируемые в каждой из четырех глав, могли бы стать, а некоторые уже не раз становились предметом монографического исследования и что в рамках настоящей работы они не могут быть проанализированы с той степенью полноты, какой каждый из них в отдельности заслуживает. Неизбежной при такой композиции работы фрагментарности анализа не оправдывает и наличие конкретных «сюжетных» переплетений и связей между составляющими диссертацию очерками: такого рода связи пронизывают древнерусскую письменность в целом.

И все же предлагаемое на суд читателя сочинение является далеко не механическим соединением разрозненных очерков, но обладает — так, во всяком случае, кажется автору — определенной внутренней целостностью. Эту целостность ему сообщает, с одной стороны, принципиальное сходство задач, которые ставит перед исследователем столь разнородный на первый взгляд материал, а с другой — общность подхода и методов, используемых для решения этих задач.

Анализируемые в диссертации тексты объединяет ряд общих признаков.

Во-первых, все эти тексты были созданы или, по крайней мере, начали формироваться в домонгольскую эпоху.

Во-вторых, все они являются оригинальными произведениями восточнославянских авторов.

В-третьих, исследуемые в диссертации тексты — в отличие, скажем, от восточнославянских житий или служб русским святым — не принадлежат к традиционным жанрам церковнославянской книжности, составляя, так сказать, наиболее «оригинальную» сферу оригинальной древнерусской письменности. Удовлетворяя специфические культурные запросы и практические нужды древнерусского общества, эти тексты никогда не выходили в своем бытовании за пределы Руси; с точки зрения организации церковнославянской литературы, они образовывали ее периферию или же вообще находились за ее пределами. Но именно этот локальный характер придает рассматриваемым произведениям основополагающее значение как памятникам национальной истории и языка, делает их хрестоматийной «классикой» древнерусской письменности и литературы.

В-четвертых, почти все исследуемые тексты (за исключением Мстиславовой грамоты 1130 г., представляющей, впрочем, в данном отношении особую проблему) дошли до нас не в оригиналах, а в списках, как правило значительно отстоящих от эпохи создания текста; это противопоставляет их такой специфической категории оригинальных древнерусских памятников, как берестяные грамоты.

Наконец, в-пятых, рассматриваемые в диссертации тексты, прежде чем отразиться в дошедших до нас списках, прошли более или менее длительный путь формирования, в ходе которого их объем постепенно увеличивался, а состав усложнялся. Являясь плодом коллективного труда или же неоднократного обращения к тексту одного лица, эти памятники — одни в большей, другие в меньшей степени — представляют собой неоднородные в текстологическом отношении образования, содержат разновременные наслоения, интерполяции, перестановки, купюры и прочие следы редакторской деятельности.

Текстологическая гетерогенность, свойственная важнейшим памятникам оригинальной древнерусской письменности домонгольской поры, представляет для исторической русистики постоянно действующий «вызов», актуальность которого с течением времени только возрастает. Принципиальная ограниченность числа письменных источников древнейшего периода русской истории (берестяные грамоты составляют в этом отношении счастливое исключение), делает дальнейшее продвижение в данной области возможным лишь за счет повышения информативности отдачи классических, многократно изучавшихся памятников. Текстологическая сложность этих памятников составляет в данном отношении один из главных потенциальных ресурсов. «Сложный» древнерусский текст, подобно геологической породе, заключает в себе в конденсированном виде информацию о всех этапах его сложения, и адекватная реконструкция истории такого текста качественно преобразует возможности его использования как исторического, лингвистического и литературного источника.

Насколько заманчивой является открывающаяся таким образом перспектива, настолько труднодостижимой оказывается всякий раз задача объективной реконструкции истории «сложного» текста. Главным препятствием, встающим на пути такой реконструкции, является невозможность достичь ее путем одного лишь сравнительно-текстологического анализа, гарантирующего, как принято считать, наиболее надежные результаты. «Поучение» Владимира Мономаха, дошедшее в единственном Лаврентьевском списке 1377 г., представляет в данном отношении крайний случай. Но и там, где текст сохранился в нескольких или даже во многих списках, возможности «внешней», сравнительной текстологии оказываются весьма ограниченными. Чаще всего момент разделения рукописной традиции на отдельные ветви и группы застает «сложный» текст уже на продвинутом этапе его становления, и текстологическая гетерогенность в полной мере характеризует уже реконструируемый архетип памятника. Дальнейшее продвижение вглубь истории текста оказывается осуществимым лишь путем внутренней реконструкции, возможности которой многими исследователями оцениваются скептически.

Скептицизм этот отчасти оправдан той картиной, которую на сегодняшний день представляют итоги разысканий в области истории древнерусского «сложного» текста. Нужно признать, что количество положительно доказанных утверждений, гипотез, которые бы разделялись большинством специалистов, в этой области крайне незначительно, а разброс мнений по одним и тем же вопросам, напротив, предельно широк.

Ярче всего это положение дел демонстрирует историография «Повести временных» лет (ПВЛ) — самого сложного из «сложных» текстов древней Руси. Реконструированная А. А. Шахматовым схема соотношения редакций ПВЛ и предшествовавших ей летописных сводов является в настоящее время скорее достоянием университетских курсов истории древнерусской литературы, чем предметом сколько-нибудь широкого научного консенсуса. Попытки модификации этой схемы и альтернативные ей концепции происхождения Начальной летописи также остаются пока на уровне индивидуальных исследовательских экспериментов, не получивших сколько-нибудь широкой поддержки. Такое положение дел позволяет некоторым авторам говорить о затянувшимся кризисе, в котором пребывает восходящий к Шахматову «стратификационный» или «реконструктивистский» подход к ПВЛ.

Обстоятельное теоретическое обоснование этой позиции принадлежит С. Я. Сендеровичу [2000]. «Признаки кризиса, — пишет исследователь, — заключаются не в том, что проблематика ПВЛ так и не вышла из области гипотетических построений — так обстояло дело с самого начала, — но в том, что ни одна новая гипотеза не оказалась лучше прежней. Эмпирический материал настолько сложен, противоречив и при этом кардинально недостаточен, что каждый исследователь создает свою собственную фрагментацию текстов на основе выбранных им ограниченных критериев или выбирает некоторый набор аргументов в массе возможных; споры последних лет все чаще движутся по кругу. Попытки расслоения ПВЛ, выяснения последовательности фаз ее складывания, различение в ней более ранних сводов, принадлежащих определенным летописцам, выделение ядер и протоядер — все это представляет собой сегодня поле разноречивых спекуляций, опирающихся на остроту ума исследователя даже без какой-либо попытки методологической строгости. <.> Когда начинают лущить луковку ПВЛ, то серединка исчезает. Или, если воспользоваться иной метафорой, мы летим, как Алиса, в бездонный колодец, прихватывая по пути пустые банки из под варенья, или скорее — пустые черепки»» [Сендерович 2000: 462]. В менее образной формулировке тот же приговор стратификационному подходу вывод выглядит так: «В случае древнерусского летописания ясно, что его начальный этап находится за пределами герменевтической плодотворности сравнительно-текстологического метода. В дискуссиях последних десятилетий стало ясно, что любое построение основывается на произвольном выборе аргументов и перетасовке прежних и является не более достаточным, чем любое другое предприятие подобного рода» [Там же: 468].

Альтернативу зашедшему в тупик «дифференцирующему» (стратификационному) подходу к ПВЛ С. Я. Сендерович видит в «интегральном» или «культурно-историческом» подходе, ориентированном на поиск тем и идей, связывающих летопись как целое, определяющих ее «сквозную» историософскую концепцию. Акцент на «целостности» летописного текста составляет вообще характерную примету настоящего этапа в изучении ПВЛ и в разных теоретических преломлениях представлен в работах В. Я. Петрухина [2003], И. Н. Данилевского [2004], А. А. Шайкина [2005] и других авторов. Тот же отход от «реконструктивизма» в сторону «целостного» анализа наблюдается и в отношении других «сложных» текстов. На необходимости именно такого рассмотрения текста Новгородской первой летописи настаивает У. Швайер [1997], а Дж. Гини в новейшем монографическом исследовании «Поучения» Мономаха противопоставляет амбициозным попыткам реконструкции истории текста анализ его как литературного целого, в том виде, в каком «Поучение» дошло до нас в Лаврентьевской летописи [Гини 1993: 14, 94].

Не ставя под сомнение достижений «интегрального» направления (они особенно существенны в области выявления интертекстуальных зависимостей, связывающих отдельные пассажи летописи между собой и с их внелетописными источниками и прототипами), не будем забывать, что трактовка летописи (или любого другого «сложного» текста) как «целого» является в очень значительной мере вынужденным приемом, влекущим за собой искусственное упрощение (и, так сказать, «уплощение») предмета исследования. С другой стороны, в понимании того, что именно создает «целостность» летописного текста, сторонники «интегрального» подхода демонстрируют ту же множественность субъективных интерпретаций, которая так не устраивает их в «дифференцирующем» подходе. И. Н. Данилевский видит эту целостность во всепроникающем эсхатологизме ПВЛ, В. Я. Петрухин — в моделировании истории Руси по образцу библейской Священной истории; С. Я. Сендерович предлагает на роль «завершающей интегративной тенденции» ПВЛ некий «нативистский план», в равной степени обусловливающий расстановку акцентов в трактовке Начальной летописью истории христианизации Руси и ее династической истории; А. А. Шайкин, оперируя более традиционными литературоведческими категориями, находит общую историко-художественную концепцию ПВЛ в объединяющей ее морально-политической и нравственной идее, в соответствии с которой история Руси делится на четыре эпохи.

Бегство из царства произвольного гипотезирования, каким представляется С. Я. Сендеровичу нынешнее состояние «дифференцирующего» подхода, оборачивается на деле еще более ярко выраженным субъективизмом. При всех несовершенствах «стратификационного» подхода, исследователь, работающий в его русле обладает одним бесспорным преимуществом — уверенностью в том, что объект его поиска действительно существует: присутствие в тексте ПВЛ разновременных напластований ни у кого не вызывает сомнений, между тем как утверждение о наличии в ПВЛ общего историософского плана, «завершающей интегративной тенденции», целостной композиции и т. д. само по себе является гипотезой, по отношению к которой те или иные конкретные трактовки этого единства являются уже гипотезами второго порядка.

Разумеется, оспаривать целесообразность поиска в ПВЛ сквозных тем и идей не приходится, тем более что на этом пути в последнее время получены весьма интересные результаты. При этом, если только не иметь в виду самых общих оснований существования летописного жанра или парадигматического значения библейской истории в целом для исторического самосознания Киевской Руси, речь должна идти в первую очередь о смысловых конфигурациях, присущих отдельным пластам текста и/или связывающих эти пласты друг другом. В этом смысле «культурно-исторический» подход не составляет альтернативы «дифференцирующему», также предполагая определенную стратификацию текста. С этим, в принципе, согласен и С.Я. Сендерович, говоря о возможности новой стратификации текста в рамках культурно-исторической перспективы. «Эта перспектива реконструируется независимо от сравнительно-исторической перспективы. Она дает возможность различить в ПВЛ слои, не открывающиеся ни при каком другом подходе. Чрезвычайно интересным может быть то, как эти результаты позволяют пересмотреть традиционные проблемы стратификации ПВЛ, возникшие в рамках шахматовской перспективы. Ближе всего к истине мы будем, когда сможем найти пересечения обоих подходов, корректирующие друг друга» [Сендерович 2000: 494].

Как общую декларацию этот тезис нельзя не под держать; непонятно только, о какой «корректировке» традиционной стратификации ПВЛ может идти речь, если итогом всех опытов в этом роде является лишь нагромождение субъективных гипотез, не поддающихся верификации. Что здесь корректировать: груду «пустых черепков»? С другой стороны, пока не видно, чтобы в рамках «интегрального» направления исследований наметились сколько-нибудь определенные контуры новой стратификации, о которой говорит С. Я. Сендерович.

К счастью, реальное положение дел в области реконструкции истории начального древнерусского летописания (а вместе с ней — и истории древнерусского «сложного текста» вообще) несколько отличается от картины, нарисованной С. Я. Сендеровичем. Тональность этой картины определяет принципиальный отказ исследователя от оценки альтернативных гипотез с точки зрения их достоверности. Занимая позицию «над битвой», Сендерович видит свидетельство кризиса «шахматовского» направления в самой множественности вариантов стратификации, предлагаемых часто «без какой-либо попытки методологической строгости». С тем, что стратификационному подходу к ПВЛ не хватает методологической строгости, нельзя не согласиться. Но именно это делает диагностируемый Сендеровичем кризис не столь глубоким, каким он видится со стороны. Множественность конкурирующих вариантов объяснения одного и того же эмпирического материала только тогда свидетельствует о кризисе научного направления, когда предложение этих вариантов осуществляется с соблюдением общепринятых правил выдвижения и критики научных гипотез. Если же «кризис» заключается в том, что эти правила регулярно нарушаются в ходе исследований, то выход из него следует искать не столько в кардинальном обновлении научной парадигмы, сколько в наведении элементарного порядка в научной дискуссии, приведении ее в соответствие с правилами «нормальной науки» (в смысле, вкладываемом в это понятие Т. Куном [1977]).

Принципы эти, как известно, заключаются в следующем. «Нормальная» научная гипотеза возникает из необходимости объяснения определенного соотношения эмпирических фактов, что отличает ее от догадок, основанных на допущении простой возможности некоторого положения вещей [Лурье 1977; Лурье 1981]. Основанием для выдвижения гипотезы, альтернативной уже существующей, может быть или предложение для той же совокупности фактов более простого и экономного и объяснения или обнаружение фактов, противоречащих ранее выдвинутой гипотезе. Гипотеза, ставшая объектом критики, остается жизнеспособной до тех пор, пока ее сторонники в состоянии отвести выдвинутые против нее аргументы. Гипотеза, подтвердившая свою жизнеспособность, не может быть игнорируема никакими другими построениями, оперирующими тем же эмпирическим материалом.

В отношении ПВЛ несоблюдение этих элементарных принципов, к сожалению, является нормой; историография начального летописания изобилует, с одной стороны, предположениями, не вызванными текстологической необходимостью (догадками, по классификации Лурье), а с другой — построениями, выдвигаемыми без оглядки на предшествующую традицию, принципиально не считающимися с ранее высказанными гипотезами. Такое положение дел в известной мере компрометирует стратификационный подход, но в то же время облегчает положение исследователя, желающего действовать по законам «нормальной науки». С этой точки зрения в истории изучения начального летописания вполне отчетливо разделяются магистральное движение идей и гипотез, связанных научной преемственностью, и маргинальные ответвления, эту преемственность нарушающие. Причем преемственность и принадлежность «мэйнстриму» определяются отнюдь не «верностью» шахматовской концепции (которая, как первое систематическое построение истории начального летописания, является неизбежной точкой отсчета современной научной традиции), а критическим осмыслением ее положений, осуществляемым, однако, по все тем же правилам «нормальной науки». При таком взгляде на вещи итогом разысканий нескольких поколений исследователей оказывается уже не груда «пустых черепков», но значительно расширившийся круг выявленных фактов и высказанных аргументов, которые, подтверждая, опровергая или взаимно корректируя друг друга, постепенно приближают к решению сформулированной А.А. Шахматовым задачи.

ПВЛ — замок с многозначным шифром, а реконструкция истории ее текста — сложнейшая комбинаторная задача, решение которой в принципе не под силу одному исследователю. Преемственность научной традиции дает возможность, включаясь в решение этой задачи, не начинать каждый раз с чистого листа: отдельные знаки «шифра» можно считать уже надежно установленными; целый ряд опробованных, но не оправдавших себя комбинаций следует исключить из числа возможных вариантов, сузив тем самым поле дальнейшего поиска. В этом смысле даже заведомо ошибочные ходы на пути стратификации, становясь объектом критического анализа, приближают достижение цели.

Примером продуктивного обсуждения научной гипотезы, ведущего к надежному установлению стратификационной комбинации, может служить дискуссия вокруг гипотезы Шахматова о Киевском Начальном своде конца XI в., отразившемся в Новгородской первой летописи младшего извода. В то время как ряд периферийных положений этой гипотезы обнаружил свою недостаточную обоснованность, центральный тезис Шахматова о первичности текста НПЛ по отношению к ПВЛ в части до 6523 г. устоял против возражений на него В. М. Истрина [1924] (см. разбор этих возражений у Я. С. Лурье [1976: 96-99]) и был, с рядом важных уточнений, подтвержден в ходе проведенного О. В. Твороговым [1976] сплошного сопоставления текстов ПВЛ и НПЛ в указанных хронологических рамках.

Примером «отрицательной продуктивности» стратификационной гипотезы может служить реконструируемое Д. С. Лихачевым в качестве первоосновы ПВЛ «Сказание о первоначальном распространении христианства на Руси», созданное в Киеве в окружении Ярослава Мудрого [Лихачев 1947: 62-70]. Д.С.Лихачев с полным основанием констатировал наличие теснейших содержательных и стилистических связей между фрагментами ПВЛ, возводимыми им к этом у источнику. Однако с точки зрения их происхождения связи эти принципиально амбивалентны и могут в равной степени объясняться восхождением соответствующих фрагментов к некогда единому тексту и принадлежностью их перу одного позднейшего редактора. Текстологические аргументы, которые бы свидетельствовали в пользу избранной им первой возможности Д. С. Лихачевым приведены не были; положение, согласно которому первоначальное церковное сказание под пером позднейших летописцев насыщалось фольклорными подробностями, осталось не обоснованным. Между тем, в дальнейшем были обнаружены весьма яркие свидетельства обратного: в частности, в наиболее показательном в данном отношении рассказе о крещении Ольги церковно-«агиографические» фрагменты с редким единодушием трактуются в настоящее время исследователями как вторичные распространения первоначального рассказа, основанного на устном предании (ср. [Кузьмин 1977: 339; Мюллер 1988а: 85-96; Чекова 1993: 13; Баловнев 2000: ООО; Шайкин 2005: 50-58]). Это соотношение следует относить к числу надежно установленных фактов истории текста Начальной летописи; что же касается гипотезы Д. С. Лихачева, то числить ее среди реально конкурирующих между собой вариантов стратификации ПВЛ в настоящее время не приходится (ср. последовательную критику этой гипотезы в [Баловнев 2000]).

Случай с крещением Ольги демонстрирует принципиальную возможность достижения научного консенсуса в вопросах стратификации текста ПВЛ. Главной задачей дальнейшего развития стратификационного подхода должно стать расширение этой «территории согласия», могущей составить основу для объективной реконструкции истории текста.

Для решения этой задачи стратификационный подход обладает еще очень значительными неиспользованными ресурсами. Утверждение, будто эмпирический материал, которым располагает исследователь Начальной летописи, принципиально недостаточен для ее объективной стратификации, следует скорректировать: материал этот не столько недостаточен, сколько пока недостаточно востребован и отрефлектирован. Это относится не только к сферам языка и структуры текста, текстологическое освоение которых пока переживает свой начальный этап (см. ниже), но и к такой традиционному материалу текстолога, как сравнительные данные. Расхожее представление о том, что ограниченные возможности сравнительно-текстологического метода в отношении ПВЛ давно исчерпаны (в чем С. Я. Сендерович видит главное «ограничение шахматовской перспективы» [Сендерович 2000: 471]) решительно не соответствует действительности. Достаточно сказать, что два новейших опыта реконструкции архетипического текста ПВЛ, предпринятые Д. Островским [2003] и Л. Мюллером [2001], исходят из ошибочной схемы соотношения основных ветвей рукописной традиции памятника, не отражающей контаминированного характера текста Радзивилловской летописи [см. Гиппиус 2002: 74-89; Назаренко 2002]. Поскольку на той же стемме основывается и критика Л. Мюллером гипотезы Шахматова о «третьей» редакции ПВЛ [Мюллер 1967], признание факта контаминации неизбежно влечет за собой новый виток в обсуждении проблемы редакций памятника (см. раздел 2.1 диссертации).

И все же главный резерв стратификационного подхода составляет не внешняя, сравнительная, а внутренняя реконструкция. Как уже было сказано, возможности этого метода многими авторами расцениваются скептически; в частности, уже неоднократно упоминавшийся Я. С. Лурье, по существу, отказывает выводам, полученным путем внутренней реконструкции, в праве называться гипотезами, относя их к области догадок. Между тем, как и для истории языка, для истории текста внешняя и внутренняя реконструкция являются полноценными методами, в равной степени способными приводить к восстановлению объективной картины исторического развития изучаемого объекта. Скепсис в отношении возможностей внутренней реконструкции как метода историко-текстологического исследования объясняется, на наш взгляд, тем, что эти возможности до недавнего времени использовались в очень ограниченном объеме.

Как метод текстологии, внутренняя реконструкция базируется на представлении о том, что процесс формирования текста оставляет определенные следы в его структуре, на основании которых течение этого процесса может быть ретроспективно восстановлено. Именно структура текста, понимаемая максимально широко, включая и его языковую организацию, составляет первичный материал внутренней реконструкции. Можно сказать, что структура текста значима для текстолога в той мере, в какой она представляет собой синхроническую проекцию его истории. Важнейшей задачей является поэтому отбор текстологически релевантных фактов, то есть таких элементов структуры текста, которые могут потенциально заключать в себе информацию о его истории.

Источником этой информации выступают разного рода «нерегулярности» в структуре текста, которые можно условно разделить на две категории. Первую образуют структурные аномалии, возникающие при соединении гетерогенных отрезков текста: грамматические несообразноости, содержательные дублировки, композиционные и идеологические противоречия и т. д. Нарушая грамматическую или смысловую связность текста, структурные аномалии представляют собой, по существу, дефекты редактирования, изобличающие факт пропуска или интерполяции. Факты такого рода давно и прочно вошли в практику текстологических исследований [см. Лихачев 1986:199-212].

Этого нельзя сказать о втором источнике внутренней реконструкции, который пока только начинает разрабатываться. Им является языковая и стилистическая вариативность или, иначе говоря, формальная гетерогенность «сложного текста». Неоднородность распределения по тексту тех или иных формальных признаков является важнейшим ключом к восстановлению его истории. Как и текстуальные противоречия и аномалии, проявления формальной гетерогенности фиксируются на разных уровнях: от низших языковых до высших уровней организации текста. Источником текстологической информации может быть и варьирование в тексте омофоничных графем или вариантных флексий, и распределение в нем отдельных лексем и синтагм, и соотношение различных моделей, по которым строится однотипные сообщения или же целые рассказы. В этом смысле лингвистическое (начиная с низших языковых уровней) «картографирование» текста Новгородской 1-й летописи, используемое нами в первой главе диссертации, и «формулярный» анализ, к которому мы прибегаем в четвертой главе, анализируя «Устав о мостех», составляют разные аспекты одной и той же, в широком смысле, методики.

Языковая и, шире, формальная гетерогенность текста обладает, как потенциальный источник сведений о его истории, двумя важными преимуществами: идеологической нейтральностью и разнообразием. Первая освобождает получаемые таким путем текстологические выводы от предвзятости, второе позволяет основывать их не на изолированных фактах, но на согласующихся между собой результатах анализа текста по нескольким или даже многим независимым параметрам. Отдельная структурная аномалия вполне может носить случайный характер: грамматическое несогласование — быть следствием невнимательности писца, а композиционный сбой объясняться литературной неискушенностью создателя текста; но систематические совпадения всегда отражают закономерность. Если в тексте на одном и том же рубеже происходит изменение сразу нескольких языковых показателей — есть все основания предполагать смену автора или источника; если фрагмент, нарушающий композиционную логику, оказывается маркированным и в языковом отношении — такой фрагмент можно уверенно считать вторичной вставкой. Степень надежности получаемых таким образом выводом ничем не уступает, а иногда и превосходит степень надежности заключений сравнительно-текстологического анализа.

Анализ формальной гетерогенности «сложного» текста является одним из главных исследовательских методик, использованных в диссертации: она прилагается к Новгородской 1-й летописи, Повести временных лет, автобиографии Мономаха, «Уставу о мостех», Мстиславовой грамоте. Варьируясь применительно к материалу, этот метод может играть в реконструкции большую или меньшую роль. Однако нигде эта роль не является самодовлеющей. Важнейшие ключи к истории текста может давать язык; но интерпретация этих ключей, их правильное использование возможно лишь в рамках комплексной исследовательской процедуры, в сочетании с другими методами как собственно текстологического, так и более широкого историко-филологического профиля.

Непременным условием адекватной стратификации древнерусского «сложного» текста является уяснение тех общих моделей, по которым может происходить формирование такого текста. Препятствием к реконструкции истории текста нередко оказывается не недостаток объективных данных, но неверное или неточное представление о «конструктивном принципе» текста.

Рассматривая проблему в общем виде, можно говорить о трех главных моделях, трех путях возникновения «сложного» текста. Ими являются: 1) постепенное накопление продолжающих друг друга записей (модель «продолжение»); 2) распространение исходного текста путем редакторской переработки исходной основы (модель «редактура»); 3) составление текста путем объединения нескольких ранее существовавших текстов (модель «компиляция»). Иллюстрациями трех моделей (специально заимствованными из современного обихода) могут служить: 1) дневник, музейная книга отзывов или корабельный вахтенный журнал; 2) словарь или учебник, выдержавший несколько «исправленных и дополненных» изданий; 3) студенческий реферат, составленный на основе нескольких ему подобных.

Сложный текст, возникающий путем накопления записей, представляет собой наиболее элементарный объект текстологического исследования. Увеличение объема такого текста и усложнение его структуры происходят путем продолжения последовательности текстовых фрагментов, не затрагивающего структуры ранее созданного текста. При этом относительный «возраст» отдельных фрагментов текста однозначно устанавливается по их месту в тексте, поскольку каждая следующая запись автоматически является более поздней, чем предыдущая. Задача реконструкции истории такого текста, если он дошел до нас не в оригинале, а в списке, заключается в его сегментации, установлении границ, разделяющих отдельные группы записей (например, сделанные одним лицом или в один период времени). Впрочем, само существование списков и рукописной традиции с необходимостью не предполагается данной моделью: процесс накопления записей может на протяжении неопределенно долгого времени (ограниченного, в зависимости от жанра, сроками человеческой жизни или продолжительностью существования тех или иных институций) осуществляться на страницах одной и той же (в физическом смысле) книги; история текста является в этом случае историей одной рукописи.

Сложный текст, возникающий путем редактуры, намного более труден для анализа, особенно если его редактирование прошло несколько этапов. Увеличение объема такого текста происходит за счет трансформации его первоначальной структуры, реконструкция которой, помимо сегментации, т. е. деления текста на гетерогенные фрагменты, предполагает его расслоение, т.е. собственно стратификацию. Построенный по данной модели текст может в любой его точке содержать элементы разной хронологической «глубины»: как принадлежащие первоначальному «ядру», так и привнесенные на том или ином этапе редактирования. Степень полноты, с которой на основе сохранившейся версии текста могут быть восстановлены его более ранние состояния, зависит от того, каким было соотношение в процессе редактирования основных редакторских операций: вставки (интерполяции), сокращения и замены. При редактировании в режиме вставки текст включает в себя новые элементы, не утрачивая ничего из своего прежнего состава; если этот режим был единственным, исходный текст, по крайней мере теоретически, может быть восстановлен на основе отредактированного в полном объеме, путем исключения из него фрагментов, трактуемых как интерполяции. Если же редактирование, помимо интерполяций, заключалось также в сокращениях и заменах, полное восстановление исходного текста является в принципе невозможным.

Компиляция как путь формирования сложного текста предполагает объединение готовых текстовых блоков, представляющих собой самостоятельные произведения или части таких произведений. Структура текста, созданного путем компиляции, может по-разному соотноситься со структурой его источников: эти источники могут полностью входить в состав компиляции или же присутствовать в них в виде фрагментов, располагаясь чересполосно с другими использованными источниками. В зависимости от характера компиляции задача реконструкции может ограничиваться вычленением в ее составе частей, восходящих к разным источникам или представляющих собой отдельные самостоятельные тексты, или же включать в себя восстановление из фрагментов «растворенных» в компиляции текстов-источников.

Три описанных модели формирования «сложного» текста — «продолжение», «редактура» и «компиляция» — в реально сохранившихся памятниках сложного состава представлены как правило не в «чистом» виде, но в тех или иных комбинациях друг с другом. Задача восстановления истории конкретного «сложного» текста во многом и заключается в том, чтобы установить соотношение в нем этих трех текстообразующих начал.

Особенно сложное переплетение этих начал демонстрируют памятники летописного жанра. Основу этого жанра, его конструктивный принцип составляет постепенное накопление погодных записей (годовых статей, анналов), создаваемых более или менее синхронно описываемым событиям. При переписке такие потоки первичных погодных записей редактируются, распространяясь известиями, записываемыми ретроспективно. В составе летописных компиляций-сводов они объединяются с другими аналогичными потоками, вбирая в себя также исторический и литературный материал иного происхождения. Таким образом, любой летописный свод (а все дошедшие до нас древнерусские летописи представляют собой, как известно, именно летописные своды) соединяет в себе три указанных модели. Однако соотношение этих моделей, их «удельный вес» является различным для разных летописных памятников.

Нужно заметить, что в оценке этого соотношения отечественной историографией до недавнего времени имел место известный перекос, заключавшийся в принижении роли собственно погодного записывания событий в становлении летописного текста. Этот аспект процесса летописания оказался практически полностью заслонен шахматовской концепцией летописных сводов. В трудах самого Шахматова и, в особенности, в работах его учеников и последователей деятельность летописца понимается по преимуществу как компилятивная, состоящая в обработке материала, почерпнутого из разных источников, иногда также — в дополнении его на основе собственных сведений, осуществляемом, однако, ретроспективно, в момент работы над новым летописным сводом1.

1 Ср.: «. Шахматов выяснил, что летописей редко вел свои записи из года в год, как это представляли себе предшествующие исследователи. Составление летописного

Справедливость такого подхода в отношении подавляющего большинства списков русских летописей и их ближайших протографов не вызывает сомнений. Его результат — воссозданное трудом многих поколений исследователей генеалогическое древо русских летописей XI-XVI вв. [Лурье 1985] — более чем впечатляющ. Возражать приходится не против шахматовской концепции летописных сводов, а против ее абсолютизации, при которой содержание летописного процесса сводится к одному лишь обновлению сводов, а годовая статья трактуется исключительно как форма организации материала в единовременно создаваемом своде.

Выправить этот перекос помогают западноевропейские параллели. Не находя прямых аналогов в византийской исторической литературе, русское летописание, между тем, обнаруживает глубокое типологическое сходство со средневековой западноевропейской анналистикой, представляя по существу тот же самый историографический жанр. Благодаря несравненно более высокой степени сохранности памятников западный материал позволяет воочию наблюдать то, что для древней Руси может быть лишь объектом реконструкции. Сохранившиеся в подлинниках западные анналы не оставляют ни малейших сомнений в реальности ведения погодных записей как особого типа историографической деятельности. Многие монастырские или епископские анналы Средневековья велись именно таким образом, т.е. систематически пополнялись записями о текущих событиях, нередко — на протяжении весьма долгого времени. Это пополнение — что весьма характерно — могло происходить на страницах одной и той же рукописи. К такой рукописи могли приплетаться новые листы и тетради; делались вставки на полях или между строк в уже существующем тексте, и, наоборот, какие-то фрагменты могли выскабливаться; книжники могли оставлять в рукописи свободное место, чтобы вписать нечто в дальнейшем. Иногда рукопись анналов «жила» таким образом на протяжении двух и даже более столетий. Сохранившиеся образцы таких «живых летописей» (вроде «Паркеровой летописи» — рукописи А Англо-Саксонской хроники IX-X вв., ирландских Инишфалленских анналов XI-XIV вв. или анналов шотландского монастыря Мельроз XII-XIII вв.) позволяют составить достаточно полное свода совершалось по большей части единовременно. Компилируя работу своих предшественников, летописец дополнял ее собственными записями за несколько лет, доводя изложение до своего времени» [Лихачев 1947: 194]. представление об анналистике как деятельности, о процессе работы анналистов, о кодикологическом оформлении текста анналов (см. подробнее: [Гимон и Гиппиус 2005: 178-184]).

Нет оснований думать, что на Руси дело обстояло иначе. Более того, отдельные древнерусские летописи демонстрируют вполне аналогичный западноевропейскому процесс ведения погодных записей с регулярностью и продолжительностью, даже превосходящими западные образцы жанра. Это прежде всего относится к летописанию Великого Новгорода, отразившемуся в Новгородской 1-й летописи. Текст это летописи на протяжении более чем трехсот лет, с начала XII по середину XIV в. складывается, за немногими исключениями, из погодных записей сначала княжеских, а потом епископских и архиепископских летописцев, работавших при новгородском Софийском соборе. Признание анналистического по преимуществу характера текста НПЛ за этот период лежит в основе предпринятого в первой главе диссертации опыта лингвотекстологической сегментации этого текста, разделения его на отдельные «авторские» фрагменты. Редактура и компиляция, естественно, также играли определенную роль в сложении этого памятника, однако значительно меньшую, чем принято считать.

Качественно иным является соотношение этих начал в тексте «Повести временных лет», анализируемом во второй главе диссертации. В сравнении с Новгородской летописью за XII-XIV вв. ПВЛ — во много раз более сложное образование. Компилятивный характер этого образования, вобравшего в себя материал разнообразных источников, столь же очевиден, как и присутствие в нем разновременных слоев, отражающих результаты редактирования некоего исходного текста. Признание того и другого оставляет, однако, значительный простор для конкуренции как конкретных текстологических решений и атрибуций, так и общих моделей диахронической организации текста в целом.

Наиболее авторитетной из таких моделей заслуженно остается уже неоднократно упоминавшаяся схема А. А. Шахматова, представляющая ПВЛ как систему «оболочек»-редакций, разросшихся вокруг созданного в 30-х гг. XI в. Древнейшего свода и прошедшую в своем формировании шесть этапов, заканчивая редакцией ПВЛ 1118 г. Альтернативу этой «моноцентрической» модели составляет представление об изначальной множественности летописных традиций XI в., питающих собой

Начальную летопись. Свое наиболее последовательное выражение эта точка зрения нашла в книге А. Г. Кузьмина [1977]. Сходное понимание процесса начального русского летописания отражают также разыскания С. В. Цыба по хронологии ПВЛ [Цыб 1995].

Автору диссертации «моноцентрическая» модель Начальной летописи представляется a priori предпочтительной как более экономное описание процесса начального летописания. С другой стороны, объяснение противоречий текста ПВЛ в рамках развития единого «ствола» древнекиевского летописания лучше согласуется с фактом восхождения к общему «корню» различных региональных летописных традиций XII-XIII вв. (включая и новгородскую, основанную на предшествующем ПВЛ Начальном своде).

Еще одним основанием противопоставления общих моделей истории текста ПВЛ является вопрос о соотношении ее летописных и внелетописных источников. Согласно одной модели, ПВЛ представляет собой компилятивный по преимуществу текст, использующий материалы письменных сказаний о событиях и лицах ранней русской истории, имеющих нелетописное происхождение. При таком взгляде на вещи (ярко представленном, например, работами Л. Мюллера [1988а; 19886, 2003]), текстологическая гетерогенность рассказов об Ольге, Владимире, крещении Руси или ранней истории Печерского монастыря объясняется соединением на страницах летописи материала двух или нескольких источников, излагавших различные версии исторического предания. Альтернативная трактовка предполагает, что письменная фиксация соответствующих преданий впервые происходила уже на страницах летописи, которая предстает в таком случае не как вторичный «депозитарий» первичной литературной продукции древнекиевской эпохи, но как одна из важнейших форм ее существования.

Само собой разумеется, что в отношении разных текстов ПВЛ эта сложнейшая альтернатива может разрешаться по-разному; однако рассматривая вопрос в общем виде, нам кажется естественным, следуя тому же принципу «экономии», исходить из второй точки зрения. Предположение о «долетописной» форме бытования письменного исторического предания, отраженного ПВЛ, является необходимым лишь тогда, когда а) имеются отличные от летописи свидетельства этого предания и б) когда эти свидетельства не могут сами быть возведены к летописному тексту. Такие свидетельства имеются, скажем, для рассказа о крещения Владимира в Корсуне («Корсунской легенды»); но, например, для рассказа о визите Ольги к византийскому императору они отсутствуют, и ничто не мешает думать, что как письменный текст этот рассказ впервые появился в составе Начальной летописи.

Наконец, принципиально важно, что наряду с компиляцией и «авторским» распространением первоначальной нарративной основы в формировании ПВЛ играла существенную роль и анналистическая составляющая. Признание этой роли лежит в основе важнейшей поправки к шахматовской схеме соотношения ПВЛ и Начального свода, сделанной М. X. Алешковским. На ней в значительной мере базируется предлагаемая в первой главе диссертации трактовка вопроса о редакциях ПВЛ.

В текстологическом изучении подборки произведений Владимира Мономаха, включенной в статью 1096 г. Лаврентьевской летописи, акцент как правило делается на составе комплекса, границах между отдельными входящими в него произведениями и их отношениях между собой; таким образом во главу угла ставится компилятивное начало. Намного меньше внимания традиционно уделяется фактам, свидетельствующим о внутренней неоднородности отдельных частей летописной подборки. Можно сказать, что проблема линейной, «горизонтальной» сегментации комплекса практически заслонила в историографии проблему «вертикальной» стратификации его составляющих. Между тем, как мы показываем в третьей главе диссертации, именно стратификационный подход, направленный на выявление в сочинениях Мономаха исходной основы и вторичных напластований различной глубины, дает ответы на ключевые вопросы истории комплекса.

Специфическое преломление проблемы стратификации «сложного» текста получают в актовом материале, рассматриваемом в четвертой главе диссертации. Вопрос о соотношении компиляции и редактуры чрезвычайно остро стоит по отношению к такому тексту, как «Устав великого князя Всеволода», анализируемый в начале четвертой главы. Основанный на «Уставе Владимира» — памятнике, который, согласно реконструкции Я. Н. Щапова, развивался путем поэтапного распространения древнего «ядра», возникшего еще в конце X в., «Устав Всеволода» включает в себя также оригинальный новгородский материал. Реконструкция истории памятника зависит в первую очередь от того, как трактовать этот материал: видеть ли в нем фрагменты самостоятельного акта, соединенного с «Уставом Владимира», или ли считать появившимся в ходе дополнения последнего в Новгороде.

Устав о мостех князя Ярослава», при всей краткости этого текста, представляет значительную трудность для исследования также в силу своеобразия его структуры. Центральным для истории этого текста является вопрос о происхождении имеющихся в нем интерполяций и механизме введения их в основной текст. Решение этого вопроса зависит от того, появились ли интерполированные фрагменты в процессе редактирования исходного текста или же они представляют собой самостоятельные записи, искусственно включенные в текст «Устава», — в таком случае мы, по существу, имеем дело с компиляцией.

Последний из рассматриваемых в диссертации памятников — Мстиславова грамота 1130 г., до сих пор вообще никогда не рассматривалась как «сложный» текст. Между тем, объяснить парадоксы композиции этого древнейшего русского акта помогает признание его «текстом с историей», принявшим свой окончательный вид в результате редактирования первоначального проекта.

Список научной литературыГиппиус, Алексей Алексеевич, диссертация по теме "Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание"

1. Алексеев 1935 М. П. Алексеев. Англо-саксонская параллель к Поучению Владимира Мономаха ТОДРЛ. 1935. Т. 2. 39-

2. Алексеев 1987 А. А. Алексеев. Переводы с древнееврейских оригиналов в древней Руси Russian Linguistics. Vol. 11. 1. P. 1—20, Алексеев 1993 A. A. Алексеев. Русско-еврейские литературные связи до XV в. Jews and Slavs. Jerusalem St. Petersburg. 1

3. Алексеев 2002 A. И. Алексеев Под знаком конца времен: Очерки русской религиозности конца XFV начала XVI в. СПб., 2

4. Алешковский 1963 —М. X. Алешковский. Новгородский детинец 1044-1430 гг. (по материалам новых исследований) Архитектурное наследство. М., 1963. Вып.

5. Алешковский 1969 Алешковский М. X. Первая редакция Повести временных лет Археографический ежегодник за 1969 г. М., 1969. 15—

6. Алешковский 1971 М. X. Алешковский. Повесть временных лет. Судьба литературного произведения в древней Руси. М., 1

7. Алешковский 1976 М.Х. Алешковский. К типологии текстов "Повести временных лет" Источниковедение отечественной истории. Вьш. 2. М., 1

8. Алешковский 1981 М. X. Алешковский. Новгородский летописный свод конца 1220-х тт.II Летописи и хроники. 1980. М., 1981. 104-

9. Архипов 1995 А Архипов. По ту сторону Самбатиона: Этюды о русско-еврейских культурных, язьпсовых и литературных контактах в X—XVI вв. Oakland, 1995. АСВР Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV начала XVI в. М., 1964. Т. III. Баловнев 2000 Д. А. Бстовнев Сказание «о первоначальном распространении христианства на Руси»: Опыт критического анализа Церковь в истории России. М., 2000. Сб. 4. 5-46.

10. Бобров 2001 —А.Г.Бобров. Новгородские летописи XV в. СПб., 2

11. Болховитинов 1818 Евгений, митрополит (Болховитинов). Примечания на грамоту великого князя Мстислава Володимировича и сына его Всеволода Мстиславича, удельного князя новгородского, пожалованную новгородскому Юрьеву монастырю//Вестник Европы. Ч. 100.1818. 201—

12. Бугославский 1941 А .Бугославский "Повесть временных лет": списки, редакции, первоначальный текст Старинная русская повесть. Статьи и исследования. М.; Л., 1941. 7-

13. Будих 1969 W. Budich. Aspekt und verbale Zeitlichkeit in der I Novgoroder Chronik. Graz, 1

14. Буров 1994 —В. A. Буров. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. М., 1

15. Вайян 1952 А Вайян. Руководство по старославянскому язьпсу. М., 1

16. Вайан 1954 А. Vailllant. La chronique de Kiev et son Auteur Прилози за юьижевност, je3HK, HCTopHJy и фолклор. 1954. Кн> 20. 1—

17. Вайан 1957 А. Vailllant. Les citations des annes 1110—1111 dans la chronique de Kiev//Byzantinoslavica. 1957. Vol. 18. P. 18—

18. Васильев 1946 A. Vassilev A. The emperor Michael III in Apokriphal Literature Byzantina-metabyzantina. 1946. Vol. 1. P. 237-

19. Ведюшкина 1998 И. В. Ведюшкина. «Нарцы еже суть словене» Восточная Европа в древности и средневековье. X чтения к 80-летию чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуго.М., 1998.С. 13—

20. Внлкул 2003 Т. Л. Вилкул. «И седе Кыеве» (к характеристике одного из источников Новгородской первой летописи старшей редакции) Восточная Европа в древности и средневековье. Автор и его текст. XV Чтения памяти В. Т. Пашуто. Москва, 15-17 апреля 2003 г. Материалы конференции. М., 2003. 36-

21. Вилкул 2003 Т. Вилкул. Новгородская первая летопись и Начальный Свод Palaeoslavica, 2003. V.11. Р. 5-35.

22. Виноградов 1923 В. В. Виноградов. Исследования в области фонетики севернорусского наречия. Пг., 1

23. Винокур 1962 Г. О. Винокур. О фонетике Мстиславовой грамоты ИЗО г.// Вопросы славянского язьпсознания. Вьш. 6. М., 1962. 66—

24. Владимирский-Буданов 1908 —М. Владимирский-Буданов. Хрестоматия по истории русского права. СПб.; Киев, 1

25. Воскресенский 1893 В А. Воскресенский. Поучение детям Владимира Мономаха. СПб., 1

26. Воронин 1962 Я Н. Воронин. О времени и месте включения в летопись сочинений Владимира Мономаха Историко-археологический сборник: А. В. Арциховскому к 60-летию со дня рождения и 35-летию научной, педагогической и общественной деятельности. М., 1962. 265-

27. Ворт 1985а Д S. Worth. The Codification of a Nonexisting Phrase: «и вено вотское» in the St. mota Studies in Ukranian Linguistics. In honor of George Y. Shevelov. Ed. J.P.Hursky [The Annals of the Ukrainian Academy of Arts and Sciences in the U. S. Vol. XV (1981—1983)]. Clifton, 1985. P. 359—

28. Ворт 19856 D. S. Worth. Vernacular and Slavonic in Kievan Rus The Formation of the Slavonic Literary Languages. Proceedings of a Conference Held in memory of Robert Auty and Anne Pennington at Oxford 6-11 July 1981. Ed. G. Stone and D. S. Worth. Columbus 1985. P. 233—242. ГВНП Грамоты Великого Новгорода и Пскова. Под ред. Н. Валка. М.; Л., 1

29. Гимон и Гиппиус 1999 Т. В. Гимон, А. А. Гиппиус. Новые данные по истории текста Новгородской первой летописи Новгородский исторический сборник. Вып. 7[17].СПб., 1999. 18-

30. Гимон и Гиппиус 2005 Т. В. Гимон, А. А. Гиппиус. Русское летописание в свете типологических параллелей Жанры и формы в письменной культуре Средневековья. М. 2005. 174-

31. Гини 1993 G. Ghini. Un testo «sapienziale» nella Rus Kieviana. II Poucenie di Vladimir Monomach. Bologna. 1990.

32. Гиппиус 1991—А.А.Гиппиус. Рекоша дружина Игореви. К лингвот- екстологаческой стратификации Начальной летописи Russian Linguistic. 2001. 25. P. 147-

33. Гиппиус 1992 А А. Гиппиус. Новые данные о пономаре Тимофее новгородском книжнике середины XIII в. Информационный бюллетень МАИРСК. М., 1992. Вып. 25. 59-

34. Гиппиус 1992 А. А. Гиппиус. Новгородские летописцы ХП-ХШ вв. Проблемы синтеза культур. Тезисы докладов научной конференции. Севастополь, 1992. 3-

35. Гиппиус 1993а А. А. Гиппиус. Морфологические, лексические и синтаксические факторы в склонении древнерусских членных прилагательных Исследования по славянскому историческому язьпсознанию. Памяти профессора Г.А.Хабургаева. М., 1993. 66-

36. Гиппиус 19936 А. А. Гиппиус. Древнерусские наречия на базе компаратива Problemi di morfosintassi delle lingue slave. Firenze, 1993. Vol.

37. Гиппиус 1994 A. A. Гиппиус. Ярославичи и сьшовья Ноя в Повести временных лет Балканские чтения

38. Лингво-этнокультурная история Балкан и Восточной Европы. Тезисы и материалы симпозиума. М., 1994. 136-141, Гиппиус 1996 А. А. Гиппиус. Лингво-текстологическое исследование Синодального списка Новгородской первой летописи. Канд. дисс. М., 1

39. Гиппиус 1997 А А. Гиппиус. "Вожжей оленьих 28...". Об одной числовой модели в древнерусских текстах "Живая старина". 1997. ШЗ. 21-

40. Гиппиус 1997 А. А. Гиппиус. К истории сложения текста Новгородской первой летописи //Новгородский исторический сборник. Вьш. 6[16]. Спб., 1997. 3-

41. Гиппиус 1999 А. А. Гиппиус. К характеристике новгордского владычного летописания XII-XIV вв. Великий Новгород в истории средневековой Европы. К 70летию Валентина Лаврентьевича Янина. М., 1999. 345-

42. Гиппиус 2001 А. А. Гиппиус. «Суть людие новгородци от рода варяжска»: опыт генеалогической реконструкции Восточная Европа в древности и средневековье.

43. Материалы конфереиции, М., 2001. 59-

44. Гиппиус 2001 А. А.Гиппиус. Рекоша дроужина Игореви: К лингвотекстологической стратификации Начальной летописи Russian Linguistics. Vol. 25. >fo 2. P. 147-

45. Гиппиус 2002 A. A. Гиппиус. 0 критике текста и новом переводе-реконструкции Повести временных лет Russian Linguistics. 26 (2002). P. 63-

46. Гиппиус 2003 Владимира А. А. Гиппиус. К атрибуции молитвенного текста в «Поучении» в изучении Древней Руси. II Мономаха Комплексный подход Международная научная конференция 3-6 ноября 2003 г. Тезисы докладов. М., 2

47. Гиппиус 2003 А. Gippius. Millennialism and Jubilee Tradition in Early Rus History and Historiography Ruthenica. T.

49. Гиппиус 2004 A. A. Гиппиус. К прагматике и комммуникативной организации берестяных грамот В. Л. Янин, А. А. Зализняк, А. А. Гиппиус. Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1997-2000 гг.). М., 2

50. Гиппиус 2006 А. А. Гиппиус. Скандинавский след в истории новгородского боярства The Slavicization of the Russian North. Ed. By Juhani Nuorluoto. Helsinki, 2006. P. 93-

51. Голышенко 1982 В. Голышенко. Немаркированный знак у в ранних восточнославянских рукописях История русского язьша (Памятники XI-XVII вв.). М., 1982. 3-

52. Горбань 2002 О. А. Горбань. Древнерусские глаголы движения в системе языка и в тексте. Волгоград, 2

53. Горский 1988 А А. Горский. О переходном периоде от доклассового общества к феодализму у восточных славян Советская археология. 1988. Х» 2. 120-

54. Горский 1989 А А. Горский. Древнерусская дружина. М., 1

55. Горский 2003 А. А.Горский. Забытая война Мономаха Родина. 2002. 11-12. 98-

56. Горский 2004 А. А. Горский. К вопросу о судьбе произведений Владимира Мономаха Неисчерпаемость источника. Сборник к 70-летию В. А. Кучкина. М., 2004.

57. Miinchen, 1979 (=L. Muller (Hg.). Handbuch zur Nestorchronik. Bd. 3). Грушевский 1905 —M. C. Грушевський. Исторк Укра1ни-Руси. Т. 2. JIbBiB, 1

58. Данилевский 1995 И. К Даншевскт. Замысел и название Повести временных лет Отечественная история. 1995. Х9

59. Данилевский 1997 временных лет У И. Н. Данилевский. Эсхатологические мотивы в Повести источника. Сборник статей в честь чл.-корр. РАН М.Каштанова.Ч. 1 .М., 1997. 172-

60. Данилевский 1999 И. Н. Данилевский. Круг чтения составителей Повести временных лет Древнерусская культура в мировом контексте. М., 1999. 117-

61. Данилевский 2004 И. НДанилевский. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2

62. Данилов 1947 В. В. Данилов. «Октавий» Минуция Феликса и «Поучение» Владимира Мономаха ТОДРЛ. 1947. Т. 5. 97-107. ДГ ХП-ХШ Москва, 1992. ДЦГ Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV -XVI вв. Подг. к иеч. Л. В. Черепнин. М.; Л., 1

63. Дитце 1971 Die Erste Novgoroder Chronik nach ihrer altesten Redaktion Древнерусская грамматика ХП-ХШвв. Под ред В. В. Иванова. (Synodalhandschrift) (1016-1333/1352) Edition des altrassischen Textes und Faksimile der Handschrift in Nachdruck. In deutscher Ubersetzung herausgegeben und mit einer Einleitung versehen von Joachim Dietze. Leipzig, 1

64. Дитце 1975 Die Sprache der Ersten Novgoroder Chronik: Die von der Synodalhandschrift graphisch reflektierte phonetische und phonologische Situation, Poznan, 1975 (=Univ. im. A.Mickiewicza w Poznaniu. Seria Filologia rosyjska 6). Дитце 1977 Frequentzworterbuch zur Synodalhandschrift der Ersten Novgoroder Chronik von Joachim Dietze. Па11е (Salle), 1977.

65. Дурново 1924 Н. К Дурново. Очерк истории русского языка. М., 1

66. Дурново 1933 Н.Н. Дурново. Славянское правописание XI-XII вв.// Slavia, гоб. XII, ses.1-

67. Дурново 1969 Я Я Дурново. Введение

68. Дурново 2000 Я Я Дурново. Избранные работы по истории русского языка. М., 2

69. Духовная 1793 Духовная Великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха детям своим, называемая в Летописи Суздальской «Поучение». СПб., 1

70. Дыбо 1988 А. В.Дыбо. Деклинационные различия новгородских диалектов XIIIXIV вв. и их локализация Балто-славянские исследования. 1986. М. 79-

71. Дыбо 1989 А В.Дыбо. Деклинационные различия новгородских диалектов XIIIXIV вв. и их локализация Балто-славяиские исследования. 1987. М. 162-

72. Енуков 2002 В. В. Енуков. Посемье и семичи (По данным письменных, археологических и нумизматических источников) Очерки феодальной России. Сборник статей. Вьш. 6. М., 2002. 3-

73. Живов 1995 В.М. Живов. Usus scribendi. Простые претериты у летописцасамоучки (на материале Мазуринского летописца XVII в.) Russian Linguistics. Vol 19 (1995). P. 45-

74. Живов 1995 В.М.Живов. Usus scribendi. Простые претериты у летописцасамоучки Russian Linguistics. 1995. Vol. 19. No. 1. P. 45-75 Живов 2002 В. М. Живов. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М., 2

75. Зализняк 1986 А. А. Зализняк. Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения В. Л. Янин, А. А. Зализняк. Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1977-1983 гг.). М., 1986. 89-219.

76. Зализняк 1995 А А. Зализняк. Древненовгородский диалект. 1

77. Зализняк 2004 А А. Зализняк. Древненовгородский диалект. 2-е изд. М., 1995 Зиборов 1995 В. К. Зиборов. О летописи Нестора. Основной летописный свод в русском летописании XI в. Л., 1

78. Золтан 1987 А. Золтан. СЕ АЗЪ...: к вопросу о происхождении начальной формулы древнерусских грамот Russian Linguistics. Vol. 11 (1987). P. Ивакин 1901 KM. Ивакин. Князь Владимир Мономах и его Поучение. Ч.

79. Поучение детям; письмо к Олегу и отрывки. М., 1

80. Ильинский 2000 —Г. А. Ильинский. Юрьевская грамота 1130 г. Подг текста и публ. Г. Баранковой Лингвистическое источниковедение и история русского языка. 2000. М., 2000. 321—

81. Иорданиди и Крысько 2000 И. Иорданиди, В. Б. Крысъко. Историческая грамматика древнерусского языка. Множественное число именного склонения. М., 2

82. Исаевич 1982 Я. Д. Исаевич. Древнепольская народность и ее этническое самосознание Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. 144-

83. Исаченко 1960 А В. Исаченко. Древнерусское изоостати ся II Rusko-ceske studie. Sbomik Vysoke skoly pedagogicke v Praze. Jazyk I literatura. 2 (1960). S. 333-

84. Исаченко 1971 A. V. Isacenko. Die Grazismen des Grossfursten Zeitschrift fr slavische Philologie. Bd. 35 (1971). S. 97—

85. Истрин 1922 В. М. Истрин. Очерк истории древнерусской литературы домосковского периода. Пг., 1

86. Истрин 1924 В. М. Истрин. Замечания о начале русского летописания: по поводу исследований А. А. Шахматова в области древнерусской летописи Известия ОРЯС. 1924. Т.

87. Истрина 1923 Е. Истрина. Синтаксические явления Синодального списка 1-й Новгородской летописи. Пг., 1923

88. Карамзин 1991 Я М Карамзин. История государства Российского. Т. 2-3. М., 1

89. Каштаиов 1992 М. Каштанов. К вопросу о расшифровке имени «Игфшь» в Уставе великого князя Всеволода-Гавриила Мстиславича Образование древнерусского государства: Снорные проблемы. Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В. Т. Пашуто, М., 13-15 апр. 1992. Тез. докл. М. 23-25 Каштанов 1996 С М Каштанов. Из истории русского средневекового источника. АктыХ—XVIBB.M., 1

90. Каштанов 1999 М. Каштанов. Жалованные акты на Руси XII-XIV вв. Средневековая Русь. Вып. 2. М., 1999. 21—

91. Квирквелия 1986 О. Р. Квирквелия. Методика анализа системы умолчания Новгородской I летописи Математика в изучении средневековых повествовательных источников. М., 1986. 83-

92. Кленин 1993 Е. Klenin. The perfect tense in the Laurentian manuscript of 1377 American Contributions to the 11th International Congress of Slavists. Bratislava. AugustSeptember 1

93. Literature. Linguistics. Poetics. Columbus, Ohio, 330-

94. Кленин 1993 E. Klenin. The Perfect Tense in the Laurentian Manuscript of 1377 American Contributions to the Eleventh International Congress of Slavists. Bratislava, August-September 1

95. Literature, Linguistics, Poetics, Columbus, Ohio, 1993. P. 330-

96. Клосс 2000 Б. М. Клосс. Предисловие к изданию 2000 г. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (Полное собрание русских летописей. Том III). М., 2000. V-VII. Клосс и Лурье 1976 Б. М. Клосс, Я. Лурье. Русские летописи XI-XV вв. Методические рекомендации по описанию славяно-русских рукописей для Сводного каталога рукописей, хранящихся в СССР. Вьш.2, М. 78-

97. Клэнчи 1979 М. Clanchy. From memory to written word. England 1066 1

98. Комарович 1941 5. Л. Комарович. Поучение Владимира Мономаха История русской литературы. Т.

99. Литература XI нач. XIII в. М.; Л., 1941. 289-297.

100. Конявская 2000 Е. Л. Конявская. Авторское самосознание древнерусского книжника РС1 середина XV в.). М., 2

101. Конреева 1972 Т. Н. Копреева. К вопросу о жанровой нрироде Поучения Владимира Мономаха ТОДРЛ. 1972. Т. 27. 94-

102. Котышев 2001 Д. В. Котышев. К вонросу о датировке одного фрагмента «Поучения» Владимира Мономаха Вестник Челябинского университета. Сер.

103. История.2001.Хо I.e.5-12. Кох 1990 Chr. Koch, Das morphologische System des altkirchenslavischen Verbums. I. Text, II. Anmerkungen. Munchen, 1

104. Кралик 1963 Кролик О. Повесть временных лет и легенда Кристиана ТОДРЛ. М.;Л., 1963. Т.19. 176-

105. Крысько 1993 В. Б. Крысъко. Категория одушевлености в древненовгородском диалекте Славяноведение. 1993. >fo 3. 69-

106. Крысько 1994 В. Б. Крысько. Новые материалы к истории древненовгородского номинатива на -е II Вонросы языкознания. 1994. 2 6. 78-88. Г Куза 1979 А. В. Куза. Рец. на кн.: В. Л Янин. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М., 1977 Советская археология. 1979. №

107. Кузьмин 1974 А. Г. Кузьмин. Сказание об апостоле Андрее и его место в Начальной летописи //Летописи и хроники. 1973. М., 1974. 37-

108. Кузьмин 1977 А Г. Кузьмин. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1

109. Кулаков 1993 В. И. Кулаков. Прусская дружина и Русь Восточная Европа в Древности и Средневековье: Спорные проблемы истории: Чтения памяти чл.-корр. РАН В. Т. Пашуто. Москва, 12—Иапреля 1993 г. М., 1993. Кун 1977 Т. Кун. Структура научных революций. М., 1

110. Кусков 1982 В В. Кусков. История древнерусской литературы. М., 1984. Изд. 4-е. М., 1984.

111. Кучкин 1985 В. А. Кучкин. «Слово о нолку Игореве» и междукняжеские отношения 60-х гг. XI в. Вопросы истории.

112. Кучкин 1999 В. А. Кучкин. Чудо св. Пантелеймона и семейные дела Владимира Мономаха Средние века и раннее Новое время. Сборник статей к 60-летию Л. В. Милова. М., 1999. 50—

113. Лавровский 1852 П. А. Лавровский. О язьже северных русских летописей. СПб., 1852 Лавровский 1864 Я А. Лавровский. Обзор ветхозаветных апокрифов Духовный вестник. 1

114. Лант и Таубе 1988 Я Lunt, М. ТаиЬе. Early East Slavic translations from Hebrew? Russian Linguistics. 1988. Vol. 12. P. 147—

115. Ларин 1975 Б. A. Ларин. Лекции по истории русского литературного языка (X середина XVUI в.). М., 1

116. Левин 1984 В. Д. Левин. К характеристике русского извода старославянского языка//Wiener SlavistischerAlmanach. 1984. Bd. 13. S.171-196. ЛЕР Летописец Еллинский и Римский Подг. О. В. Творогов, А. Давьщова. СПб., 1

117. Литвина и Успенский 2006 А. Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский. Выбор имени у русских князей: Династическая история сквозь призму антропонимики. М., 2

118. Литвина, Успенский 2002 А.Ф. Литвина, Ф. Б. Успенский. Пути усвоения христианских имен в русских княжеских семьях XI- начала ХШ в. Религии мира. История и современность. 2002. М., 2002. 36-

119. Лихачев 1947 Д. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М., 1

120. Лихачев 1950 —Д. Лгаачев. Повесть временных лет: Историко-литературный очерк Повесть временных лет. Ч. 2. М.; Л., 1

121. Лихачев 1979 Д. Лихачев. Великое наследие: Классические произведения литературы Древней Руси. 2-е изд. М., 1979.

122. Лихачев 1986 Д. Лихачев. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1

123. Лихачев 1986 Д. Лихачев. «Шестоднев» Иоанна Экзарха Болгарского и «Поучение» Владимира Мономаха Д. Лихачев. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986.

124. Лихачев 1986 Д. Лихачев. «Софийский временник» и новгородский политический переворот 1136 г. Д.С.Лихачев. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. 154-

125. Лихачев 1987 Д. Лихачев. Владимир Всеволодович Мономах Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вьш. I. XI первая половина XIV в. М., 1987. 98-

126. Лосева 2001 О. В. Лосева. Русские месяпесловы XI-XIV вв. М., 2

127. Лосева 2001а О. В. Лосева. Патрональные святые русских князей (летописи, месяцесловы, сфрагистика) Восточная Европа в древности и средневековье. Генеалогия как форма исторической памяти. XIII Чтения памяти В. Т. Пашуто. Москва, 11-13 апреля 2

128. Материалы конференции. М., 2001. 126-

129. Лурье 1976 —Я. Лурье. Общерусские летописи XFV—XV вв. М., 1

130. Лурье 1976а —Я. Лурье. О шахматовской методике исследования летописных сводов Источниковедение отечественной истории. Вьш. 2. М., 1

131. Лурье 1977 Я. Лурье. О гипотезах и догадках в источниковедении Источниковедение отечественной истории. 1976. М., 1977. 26-

132. Лурье 1981 Я. Лурье. О возможности и необходимости при исследовании летописей ТОДРЛ. Т. 40.1981. 13-

133. Лурье 1985 Я. Лурье. Генеалогическая схема русских летописей XI-XVI вв., вошедших в "Словарь книжников и книжности Древней Руси" ТОДРЛ. Т. 40. Л., 1985. 190-

134. Лурье 1990 Я. Лурье. Схема истории летописания А.А.Шахматова и М. Д. Приселкова и задачи дальнейшего исследования летописей ТОДРЛ. Т. 44. Л., 1990. 185-195.

135. Ляпунов 1900 Б.М.Ляпунов. Исследование о языке Синодального сниска 1-й Новгородской летописи. СПб., 1

136. Макарий 1860 Макарий, архимандрит. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. Ч. 1-2. М., 1

137. Макарий 1861 —Макарий, архимандрит. Описание новгородского общежительного первоклассного Юрьева монастыря ЧОИДР. М., 1858. Кн.

138. Маркс 1914 Н. А. Маркс. Две старейших русских грамоты из дошедших до нас в подлинниках Древности. Труды императорского московского археологического общества. Т. 24. М., 1914. 1—

139. Матьесен 1971 Р. Матьесен. Текстологические замечания о произведениях Владимира Мономаха ТОДРЛ. 1971. Т. 26. 192-

140. Мещерский 1956 Я А. Мещерский. Отрьшок из книги «Иосиппон» в «Повести временных лет» Палестинский сборник. 1956. Вьш. 2. М. 58—

141. Мещерский 1977 Я А. Мещерский. К толкованию лексики одного из «темных мест» в «Поучении» Владимира Мономаха Русская историческая лексикология и лексикография. Д., 1977. 39-

142. Мещерский 1980 Я А. Мещерский. «Поучение» Владимира Мономаха и «Изборник» 1076 г. Вестник ЛГУ.

143. История, язык, литература. Вып. 4. 1980. 104-

144. Миклощич 1860 Chronica Nestoris. Textum russico-slovenicmn, versionem latinam, glossarium edidit Fr. Miklosich. Volmnen primum, textum continens. Vindibona, 1

145. Милтенова и Тъпкова-Заимова 1996 Милтенова А., Тъпкова-Заимова В. Историко-апокалиптичната книжнина във Византия и средновековна България. София, 1

146. Молчанов 1997 А А. Молчанов. Ярл Рёгнвальд Ульвссон и его потомки на Руси (О происхождении ладожско-новгородского посадничьего рода Роговичей-Гюрятиничей) Памятники старины: Концепции. Открьггия. Версии. Памяти Василия Дмитриевича Белецкого. СПб.; Псков, 1

147. Момина 1992 М А. Момина. Проблема правки славянских богослужебных книг на Руси в XI в. ТОДРЛ. 1992. Т. 45. 200-219.

148. Jahrhimderts. Teil I: Vorfastenzeit. Hg. M. A. Momina und N. Trunte. Paderbom, Miinchen, Wien, Zurich, 2005 [Abchandlungen der Nordrhein-Westflischen Akademie der Wissenschaften. Bd. 110]. Мусин 1998 A E. Мусин. ИЗО г. Архиепископ Иоанн Попьян и кризис церковногосударственных отношений в древней Руси Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып.

150. Мустафина 1991 Мустафина Э. К. Редкая форма имперфекта глагола бьгги в литературном язьже Древней Руси Исследования по глаголу в славянских языках: История славянского глагола. М., 1991. 55-

151. Мюллер 1967 L. Miiller. Die «dritte Redaktion» der sogenannten Nestorchronik Festschrift ftir Margarete Woltner zum

152. Geburtstag. Heidelberg, 1967. S. 171-

153. Мюллер 1979 L. Miiller. Noch einmal zu Vladimir Monomachs Zitat aus einer asketischen Rede Basilius des GroBen Russia mediaevalis. 4.1979.16-

154. Мюллер 1988a L. Miiller. Die Erzahlung der Nesotchronik (iber die Taufe Olgas im Jahre 954/955 Zeitschrift ftir Slawistik. 1988. Bd. 33. S. 785-

155. Мюллер 19886 L Miiller. Die Chronik-Erzaehlung ueber die Taufe Vladimirs des Heiligen Slavistische Studien zum X. Intemationalen Slavistenkongress in Sofia. 1988. Hg. R. Olesch, H. Rothe. Koln, Wien, 1988. S. 429-

156. Мюллер 2000 Л. Мюллер. Понять Россию: историко-культурные исследвания. М., 2

157. Мюллер 2001 Die Nestorchronik: die altrussische Chronik, zugeschrieben dem Mnnch des Kiever Hohlenklosters Nestor, in der Redaktion des Abtes Silvestr aus dem Jahre 1116, rekonstruiert nach den Handschriften Lavrentevskaja, Radzivilovskaja, Akademiceskaja, Troickaja, Ipatevskaja und Chlebnikovskaja, ins Deutsche ubersetzt von Ludolf MuUer Forum Slavicum, Bd. 56), Munchen: Fink, 2

158. Мюллер 2003 Л. Мюллер. Рассказ об Исакии и сказание «чего ради зовется Печерский монастырь» ТОДРЛ. 2003. Т. 54. 66-

159. Назаренко 1996 А В. Назаренко. Элементы житийной традипии о св. Владимире в западноевропейской литературе первой половине XI века Древняя Русь и Запад. Научная конференция. Резюме докладов. М., 1996. 33-36.

160. Назаренко 2002 А В. Назаренко. Новый труд известного слависта: к выходу в свет немецкого неревода Повести временных лет Л.Мюллера //Славяноведение. 2002. 2.С. 128-

161. Насонов 1951 А. Н. Насонов. "Русская земля" и образование территории древнерусского государства. М., 1

162. Насонов 1969 А Я Насонов. История русского летописания XI начала XVIII в.: Очерки и исследования. М., 1

163. Никитин 2001 факты. М.,2

164. Никольский 1906 Я Никольский. Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений (X-XII вв.). СНб., 1

165. Носов Е. Я. Носов. Новгородская волость Буйцы (историко-археологический комментарий) Новгород и Новгородская земля. Истогрия и археология. Вып.

166. Новгород, 1990. 110-114. НШ1 (=Н1Л) Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Под ред. А. Н. Насонова. М.; Д., 1

167. Обнорский 1946 Н. Обнорский. Очерки но истории русского литературного языка старшего периода. М., 1

168. Оболенский 1998 Д. Оболенский. Византийское содружество наций. Шесть А. Л. Никитин. Основания русской истории: Мифологемы и византийских портретов. М., 1

169. Октоих 1991 Октоих сиреч Осмогласник. Т. 2. М., 1

170. Орлов 1946 А. Орлов. Владимир Мономах. М.; Л., 1

171. Островский 2003 The Povest vremennykh let: An Interlinear Collation and Paradosis. Ed. By Donald Ostrowski. Vol. 1. [Harvard, 2003]. ПВЛ 1996 Повесть временных лет Подгот. текста, перев., статьи и коммент. Д. Лихачева, под. ред. В. А. Адриановой-Перетц. 2-е изд., иснравл. и дополн., подгот. М. Б. Свердлов. СПб., 1996.

172. Петров 1999 —Д. А. Петров. Проблемы исторической топографии Новгорода. М., 1

173. Петрухин 1995 В Я. Петрухин. Начало этнокультурной истории Руси IX—XI вв. Смоленск; М., 1

174. Петрухин 1996 П. В. Петрухин. Нарративные стратегии и употребление глагольных времен в руской летописи XVII в. Вопросы язьжознания. 1996. Х» 4. 62-

175. Петрухин 1998 В. Я. Петрухин. К ранней истории русского летописания: о предисловии к Начальному своду Слово и культура. Памяти Н. И. Толстого. Т. 2. 354-

176. Петрухин 1999 В. Я. Петрухин. «Начало Русской земли» в начальном летописании Восточная Европа в исторической ретроспективе: к 80-летию В. Т. Пашуто. М., 1999. 220-

177. Петрухин 2000 В. Я. Петрухин. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия Из истории русской культуры. Т.1 (Древняя Русь). М., 2

178. Петрухин 2003 В. Я. Петрухин. История славян и Руси в контексте библейской традиции: миф и история в Повести временных лет Древнейшие государства Восточной Европы: 2001 год: Историческая память и формы ее воплощения. М., 2003. 93-

179. Петрухин 2006а В. Я. Петрухин. Как начиналась Начальная летопись? ТОДРЛ. 2006. Т. 57. 33—

180. Петрухин 20066 В. Я. Петрухин. Киевская легенда и историческое пространство Восточная Европа в Древности и Средневековье. XVIII Чтения памяти В. Т. Пашуто. Москва, 17—19 апреля 2006 г. Материалы конференции. М., 2006. 149-153. Ш1ДР 1978 Памятники литературы Древней Руси. XI-XII века. М., 1978. ПЛДР 1978 Памятники литературы Древней Руси. XI-XII века. М., 1

181. Плюханова 1995 М Б. Ялюхокова. Сюжеты и символы Московского царства. СПб., 1995.

182. Погодин 1857 М П. Погодин. Новгородские летописи Изв. по ОРЯС. 1857. Т.VI. Вып. 3.

183. Погодин 1861-1863 —М.П. Погодин. О поучении Мономаховом ИОРЯС АН. Т. 10.1861-1863.

184. Подскальски 1996 Г. Подскальски. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988-1237 гг.). СПб., 1

185. Понырко 1992 Я В. Понырко. Эпистолярное наследие Древней Руси XI-XIII вв. СПб., 1

186. Понырко 2004 Я В. Понырко. Покаянные каноны Кирилла Туровского (вопросы атрибуции) ТОДРЛ. Т. 55. 240-

187. Поппэ 1996 А Поппэ. Митрополиты и князья Киевской Руси Г. Подскальски. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (988-1237 гг.). СПб., 1996. 444-

188. Приселков 1913 М. Д. Приселков. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси ХП-ХШ вв. СПб., 1

189. Приселков 1939 М. Д. Приселков. История рукописи Лаврентьевской летописи и ее изданий Ученые записки Лен. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена. 1939. Т.

190. Приселков 1996 М:Д. Приселков. История русского летописания XI-XV вв. СПб., 1

191. Приселков 2002 М. Д. Приселков. Троицкая летопись: Реконструкция текста. 2-е изд. СПб., 2

192. Протопопов 1874 Протопопов. Поучение Владимира Мономаха как памятник религиозно-нравственных воззрений и жизни Руси в дотатарскую эпоху ЖМНП. 1874, февраль, ч. 171. 231-

193. Прохоров 1972 Г. М. Прохоров. Кодикологический анализ Лаврентьевской летописи Вспомогательные исторические дисциплины. Т. 2. Л., 1972. 83—104. ПРП Памятники руского права. Вып. 2. М., 1953.

194. Законодательство Древней Руси. М., 1

195. Раппопорт 1982 памятников. Л., 1

196. Робинсон 1984 А Н. Робинсон. Литература Древней Руси История всемирной литературы. Т. 2. М., 1

197. Рождественская 1992 Т. В. Рождественская. Древнерусские надписи на стенах храмв XI—XV вв.: новые источники. СПб., 1

198. Русинов 1997 В. Н. Русинов. Послание инока Поликарпа к игумену Акиндину и его источники Проблемы пронсхождения и бьггования памятников древнерусской письменности и литературы. Н. Повгород, 1997. 4-

199. Русинов 2003 В. Я Русинов. Летописные статьи 1051-1117 гг. в связи с П. А. Раппопорт. Русская архитектура X—ХШ вв. Каталог проблемой авторства и редакций «Повести временных лет» Вестник Нижегородского униаерситета им. Н. И. Лобачевского. Серия История. 2003. Вьш. 1(2). 111-

200. Рыбаков 1938 Б. А. Рыбаков. Деление Новгородской земли на сотни в XIII в. Исторические записки. М., 1938. Т.

201. Рыбаков 1963 Б. А. Рыбаков. Древняя Русь: Сказания, былины, летописи. М., 1

202. Рыбаков 1966 Б. А. Рыбаков. Русь в эпоху «Слова о полку Игореве» История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 1. М., 1966. 636-

203. Рыбаков 1972 Б. А. Рыбаков. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1

204. Рылов 2002 А. Рылов. Речестилевой синтаксический анализ текста Новгородской первой летописи старшего ивода Проблемы происхождения и бытования памятников древнерусской письменности и литературы. Нижний Новгород, 2002.

205. Свердлов 2000 М Б. Свердлов. Историческая намять и историческая действительность в сказании о трех братьях-варягах Восточная Европа в древности и средневековье. Историческая намять и формы ее воплощения. XII Чтения памяти В. Т. Пашуто. Москва, 18-20 апреля 2

206. Материалы конференции. М., 2000. 23—

207. Свердлов 2003 М. Б. Свердлов. Домонгольская Русь: Князь и княжеская власть на Руси VI первой трети XIII в. СПб., 2003. СГ XIII-XIV Смоленские грамоты XIII—XTV вв./ Изд. подг. Т. А. Сумникова и В. В. Лопатин. М., 1963. СДРЯ Словарь древнерусского языка (XI—XFV вв.). Т.1—. Москва 1988 Семенов 1961 А. И. Семенов. Осменники "Устава о мостех" Новгородский исторический сборник. Новгород, 1961. Вьш.

208. Сергий 1898 Сергий, архиеп. Св. Андрей, Христа ради юродивый и праздник Покрова Пресвятыя Богородицы. СПб., 1898. СК XIV Сводный каталог славяно-русских руконисных книг, хранящихся в России, странах СНГ и Балтии. XIV век. Вьщ. 1. М., 2002 СК XI-XIII Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР. XI-XIII вв. М., 1984. Сл. XI-XVII Словарь русского язьнса XI-XVII вв. Вьш. 1—. М., 1975—. Соболевский 1905 А И. Соболевский. Древняя переделка Начальной летониси ЖМНП. 1

210. Соболевский 1922 А. И. Соболевский. Семца, сябр, шабер Учен. зап. Высшей школы г. Одессы. Отд-ние гуманитарно-общественных наук. Одесса, 1922. 61-

211. Соловьев —СМ. Соловьев. Сочинения. В 18-ти кн. Кн. 1. М., 1988. Кн. 2. М., 1

212. Сперанский 1904 —М. Н. Сперанский. Переводные сборники изречений в славянорусской письменности. М., 1

213. Срезн. И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка. T.I-III. Санкт-Петербург 1893-1903.

214. Стрижак 1985 ЕтимолоНчний словник л1тописних географ1чних назв П1вдено1 Pyci. Видп. ред. О. Стрижак. КиКв, 1

215. Строев 1820 Софийский временник или Русская летонись с 862 но 1534 г. Издал П.М.Строев. 4.1. М., 1

216. Творогов 1974 О. В. Творогов. Повесть временных лет и Хронограф по великому изложению ТОДРЛ. 1976. Т. 24. 99-

217. Творогов 1976 О. В. Творогов. Повесть временных лет и начальный свод (текстологический комментарий) ТОДРЛ. 1976. Т. 30. 3-

218. Творогов 1987а О. В. Творогов. Повесть временных лет Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI—первая половина XIV в. Л., 1987. 337—

219. Творогов 19876 О. В. Творогов. Василий Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вьш. 1 (XI—первая половина XIV в. Л., 1987. 91—

220. Творогов 1997 О. В. Творогов. Существовала ли третья редакция «Повести временных лет»? In memoriam: Сборник памяти Я. Лурье. СПб,. 1997. 203—

221. Темчин 1993 Ю. Темчин. Было ли краткоапракосное Евангелие первой славянской книгой, переведенной с греческого Исследования по славянскому историческому языкознанию. Памяти проф. Г. А. Хабургаева. М., 1993. 13-

222. Тимберлейк 1997 А. Тимберлейк. Аугмент имперфекта в Лаврентьевской летописи Вопросы язьцсознания. 1997. 5. 66-

223. Тимберлейк 2000 А. Timberlake. Older and yoimger recensions of the First Novgorod Chronicle Oxford Slavonic Papers. 2000. Vol. 33. P. 1-

224. Тимберлейк 2000 —A. Timberlake. Who wrote Lavrentian Chronicle (1177-1203)? Zeitschrift fur slavische Philologie, 2000,237-

225. Тимберлейк 2001 A. Timberlake A. Redactions of the Primary Chronicle Русский язык в научном освещении. 2000. №1. 219-

226. Тихомиров 1941 М Я Тихомиров. Исследование о Русской Правде. М.; Л., 1

227. Тихомиров 1955 —М. Н. Тихомиров. Крестьянские и городские восстания на Руси XI XIII вв. М., 1955. 000.

228. Толочко 2003 П. П. Толочко. Русские летописи и летописцы Х-ХШ вв. СПб., 2

229. Толочко 2005 А. П. Толочко. Как выглядел оригинал Галицко-Волынской летописи Восточная Европа в Древности и Средневековье. XVII Чтения памяти В. Т. Пашуто. IV Чтения памяти А. А. Зимина. Москва, 19—22 апреля 2005 г. Материалы конференции. М., 2005. 152—

230. Трендафилов 1990 —X. Трендафилов. Речта на философа в староруската Повесть временных лет и полемичните традиции на Константин-Кирил Старобългарска литература. 1990.2. ЗФ

231. Трояновский 2001 В. Трояновский. Новгородский Детинец в X-XV вв. по археологическим данным. Автореферат дисс. канд. ист. наук. М., 2

232. Трунте 1993 Я Trunte. Doctrina Christiana: Untersuchungen zu Kompilation und Quellen der sogenaimten "Rede des Philosophen" in der Altrussischen Chronik Millennium Russiae Christianae: Tausend Jahre Christliches RuBland 988-1988: Vortrage des Symposiums in Munster vom 5. bis

233. Juli 1988. Hg. G. Birkfellner. K6ln, etc. 1993. S. 355-394. УС Успенский сборник XII—XIII в. Изд. подг. О. А. Князевская и др. М., 1

234. Успенский 1973/1999 Б. А. Успенский. Древнерусские кондакари как фонетический источник Славянское языкознание. VII международный съезд славистов... Доклады советской делегации. М., 1

235. Перепечатано: Б. А. Успенский. Избранные труды. Т. Ш. М., 1999. 209—

236. Успенский 1983 Б. А. Успенский. Языковая ситуация Киевской Руси и ее значение для истории русского литературного язьша. М., 1

237. Успенский 2002 Б. А. Успенский. История русского литературного языка XI-XVII вв. Москва, 2

238. Федер 1983 W. R. Veder. The "Izbomik of John the Sinner": a Compilation from Compilations//Полата книгописная. Т. 8.1983. P. 15-37.

239. Филиповский 1983 Г. Ю. Фшипповскт. «Слово» Андрея Боголюбского о празднике 1 августа Памятники истории и культуры. Ярославль, 1983. 75-

240. Флоря 1985 Б. Н. Флоря. Сказание о преложении книг на славянский язык: источники, время и место написания Byzantinoslavica, 1985. Т. 46. 12-

241. Флоря 1999 Б. Н. Флоря. К изучению Церковного устава Всеволода Россия в Средние века и раннее Новое время. Сборник статей к 60-летию Л. В. Милова. М., 1999.С. 83—

242. Франклин 1982 Franklin S. Some Apocryphal Sources of Kievan Russian Russian Historiography//Oxford Slavonic Papers. N.S. 1982. Vol. 15. P. 1-

243. Франчук 1986 В. Ю. Франчук. Киевская летопись: Состав и источники в лингвистическом освещении. Киев, 1

244. Хрусталев 2002 —Д. Г. Хрусталев. Разыскания о Ефреме Переяславском. СПб., 2

245. Хунгер 1978 Я Hunger. Die hochsprachliche prophane Literatur der Byzantiner. Bd.l. Miinchen, 1

246. Цукерман 1995 Zuckerman. On the date of the Khazars Conversion to Judaism and the Chronology of the Kirigs of the Rus Oleg and Igor Revue des Etudes Byzantines. 1995. Vol. 53. P. 237270. Цыб 1994 В. Цыб. Летописный источник «Поучения Владимира Мономаха» Гуманитарные науки в Сибири. 1994. 4. 5-10. Цыб 1995 В. Цыб. Древнерусское времяисчисление в «Повести временных лет». Барнаул, 1

247. Чекова 1993 И. Чекова. Художественное время и пространство в летописном повествовании о княгине Ольге в Царьграде Годишник на Софийския университет «Св. Кл. Охридски. Факултет по славянски филологии. Т. 86.1993. Кн. 248. Черепнин 1948 Л. В. Черепнин. «Повесть временных лет»: ее редакции и предшествующие ей летописные своды Исторические записки. 1948. Т. 25. 293333.

249. Чижевска 1952 Т. Cyzevska. Zu Vladimir Monomach und Kekaumenos Wiener Slavistisches Jahrbuch. 1952. Bd. 2. S. 157-

250. Шайкин 2005 A. A. Шайкин. Поэтика и история: На материале памятников русской литературы XI-XVI вв. М., 2

251. Шалина 2005 И. А. Шстина. Реликвии в восточнохристианской иконографии. М., 2

252. Шахматов 1885 А А. Шахматов. О язьпсе новгородских грамот XIII и XIV в. Исследования по русскому языку. Т. 1. СПб., 1885. 131—

253. Шахматов 1908 А А. Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1

254. Шахматов 1908/2002 А.А.Шахматов. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908 (Переиздано: А. А. Шахматов. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. СПб., 2002) Шахматов 1916 А А. Шахматов. Повесть временньк лет. Т. 1. Пг., 1

255. Шахматов 1938 А. А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIVXVI вв. М.; Л., 1

256. Шахматов 1940 А. А. Шахматов. Повесть временных лет и ее источники ТОДРЛ. 1940. Т. 4. 9-

257. Шахматов 1947 А. А. Шахматов. Киевский Начальный свод 1095 года А. А. Шахматов. 1864-1

258. Сборник статей и материалов. М.; Д., 1

259. Шахматов 1/1 А А. Шахматов. История русского летописания. Т.

260. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн.

261. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб, 2

262. Шахматов 1/2 А. А. Шахматов. История русского летописания. Т.

263. Повесть временных лет и древнейшие русские летописные своды. Кн.

264. Раннее русское летописание XI—XII вв. СПб, 2

265. Швайер 1992 U. Schweier. Zu der intra- und der intertextuellen funktionalen Belastung von Strukturelementen in der friihen ostslavischen Chroniken Slavistische Beitrage. Band

267. Русские диалекты: история и современность. М., 1997. 16-

268. Шляков 1900 Я В. Шляков. О Поучении Владимира Мономаха ЖМНП. 1900, май, ч. 329. 96-138; июнь, ч. 329. 209-258; июль, ч. 330. 1-

269. Щавелев 1997 П. Щавелев. Курское Посемье в «Поучении» Владимира Мономаха Россия и Украина на пороге XXI в. Пути сочетания национальных интересов и братского взаимодействия: Тезисы научных докладов и сообщений международной конференции. Воронеж, 1

270. Щапов 1989 Я. Я Щапов. Государство и церковь в Древней Руси XI-XIII вв. М., 1

271. Щапов 1972 —Я. Н. Щапов. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси. М., 1

272. Юшков 1927 В. Юшков. Устав князя Всеволода Юв1лейний зб1рник на пошану акад. Д. I. Багалк. Ки1в, 1927. 405-

273. Янин 1956 Я Л. Янин. Печать Мстиславовой грамоты Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вьш. 65. М., 1956. 42—

274. Янин 1962 В Л. Янин. Новгородские посадники. М., 1

275. Янин 1970 В. Л. Янин. Актовые печати Древней Руси X-XV вв. Т. 1. М., 1

276. Янин 1977 В. Л. Янин. Очерки комплексного источниковедения. Средневековый Новгород. М., 1

277. Янин 1991 В.Л.Янин. Новгородские акты XII-XVBB. Хронологический комментарий. М., 1

278. Янин 2000 В. Л. Янин. К вопросу о дате древнейшего русского акта Проблемы всемирной истории: Сборник статей в честь Александра Александровича Фурсенко. СПб., 2000. 159—

279. Янин 2004 В. Л. Янин. Средневековый Новгород. М., 2

280. Янин и Зализняк 1999 В. Л. Янин, А. А. Зализняк. Новгородские берестяные грамоты из раскопок 1998 г. Вопросы языкознания. 1999. 4. 3-27.

283. Употребление ф и -e- с сточки зрения соответствии этимологии. этимол. 6694 6697 6702 6703 МИТрофДМА филипд стефлил ефимик микифорд фомоу 6704 eout вюмоу оч)моу 6705 i6707 6709 6710 ИИКИфорА штрофлыл оулкимфл eoy-eiiMHA в€ДОрЛ Bftp-eAOMetft неэтимол. этимол. неэтимол. МИКИвЧ)роу митро-вАыл митро-влыъ Табл.

284. Распределение кс и 3 КС 6665 6670 6694 6700 6708 6712 6716 6723 6724 6725 6732 6736 6738 6740 ольксоу ОЛЬКСй ллексл ллексл ольксою ольксе ольксоу ольксоу ольксиииць ольксдмдрд лльЗлмдрл АЛЬАИДРА йЛЬЛИДрА ольинх лльЗлмдры ольоу

285. Наличие/отсутствие рефлекса второй палатализации (6788-6724) 6685 6688 NA ЛАМЬСКеМЬ BOAOU,t NA B0A3t Oy BbAtNt Oy ptU,t 6689 MN03M Ароузии 6695 6696 6697 6698 6702 6704 6705 6709 6717 6722 6723 6724 Ароугии (И. мн.) ВАрАЗИ мирошки (Д.) uiNeKe (В. мн.) въ vbrAOBt оулки поутьиики (И. мн.) мирошке (Зх) Р. въ плотьыикихъ ведиуии Ароузии BAAAblU,t ВАрАЗИ NA OKt MN03M MN03t rOCTbBNMU,M nptCTOynNMU,M NA ptlJ,t 3 x

288. Рефлексы *ТегТ: BptMA BptMA 6676 6684 6685 6689 6694 6695 6712 6721 6726 6732 npMCntAO B p t M A CKONVANMK) врАмеиъ времА въ ТО же BptMA ВЪ то BptMA въ то же BptMA въ то BptMA въ то же BptMA въ то же времА по мААе времеыи времеыомъ миыоувшимъ въ то времА

290. Суффикс -ьк (без Иванъко) ъ 6598 6635 6636 6642 6644 6645 6646 6647 6648 6654 6669 6675 6691 6701 6702 6703 6712* 6723 6724 6732* 6733 6736 льгъко ЛОДКАХЪ МИКуЛЪи,Ии,А TAtBlKA ОСМЬЫЪКД ОСМИИКА ttXNbKA 0С1и»1ЫЪКА МИК0уЛЪ11,И11,А всеволодъкА (2) всеволодкомь всеволодкА микоулъи,ицк> клдкоу съдко рлдъко OCTANKOy Хревъкове кротъкоу КОуЕЪКОВЪ оулки ЗАМКЫ остлыъке рьжевкоу дЪвкы лодкы двдковъ кроткл 6737 6738 МИХАИЛКД luKOyNKOBMU,b ПЛрОЕУИ влоуиковицА БЛОуТКИНИи,А кроткл 6740 KptnKO

292. Формы Р. ед. *уа-основ. -t 6709 6711 6712* 6723 6726 6728 6732 6734 6736 6737 6738 ИЗ rpMAbNMU,t B/VAAllU,bNe nuieNMU.t БрАТЬК ЫАШеИ ЗАПрАША БрАТЫ€ СВОКИ БРАТЬИ СВОКИ Ne ВЪ1АА1€МЪ -и илик ij,epNMU,t ПОПАДЬК ИС TbMbNMU,t из гptvьcкtи земли ВАШеИ БРАТЬИ оу сгЬи Софии (2х) прКА ИЛИИ оутАивъсА всей БрАтьи ВАШеИ 3€МЛИ БрАТЬИ СВ01€И Ne ВЫАВАКМЪ стЪи Софии оу ст-Ьи Софии оу ст-Ьи Софии 6742 из мбАвеже голове MNOrO ПОПОуСТОШИША ЗвМЛб ЩЪ

296. Прямая речь персонажей. 6525 6526 6527 6528 6529 6530 6531 6532 6533 6534 6535 6536 6537 6538 6539 6540 6541 6542 6543 6544 6545 6546 6547 6548 6549 6550 6551 6552 6553 6554 6555 6556 6557 6558 6559 6560 6561 6562 6563 6564 6565 6566 6567 6568 6569 6570 6571 6572 6573 6574 6575 6576 6577 6578 6579 6580 6581 6582 6583 6584 6585 6586 6587 6588 6589 6590 6591 6592 6593 6594 6595 6596 6597 6598 6599 6600 6601 6602 6603 6604 6605 6606 6607 6608 6609 6610 6611 6612 6613 6614

297. Грамота Мстислава и Всеволода Юрьеву монастырю ИЗО г. Фотография. I10 hi |i5 |ie