автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: К.К. Случевский и пушкинская традиция

Полный текст автореферата диссертации по теме "К.К. Случевский и пушкинская традиция"

П п "

московским государственный университет

имени М.ВЛОМОНОСОВА

Филологический факультет Кафедра истории русской литературы

На правах рукописи

ТАХО-ГОДИ ЕЛЕНА АРКАДЬЕВНА

К.К.СЛУЧЕВСКИЙ И ПУШКИНСКАЯ ТРАДИЦИЯ Специальность 10.01.01 — русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва 1994

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы Московского государственного университета имени М.¿Ломоносова.

Научный руководитель — доктор филологических наук, профессор В.И.Кулешов

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор О.И.Федотов кандидат филологических наук Е.В.Иванова

Ведущее научное учреждение — Российский гуманитарный

университет

Защита состоится » ^СШрТв 1994 г. на заседании .

специализированного Совета Д-053.Й5.11 по русской литературе и фольклористике при Московском государственном университете им. М.ВЛомоносова.

Адрес: 119899, Москва, В-234, Воробьевы горы, МГУ, 1-й корпус гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке филологического факультета МГУ им. М.ВЛомоносова.

Автореферат разослан

<■ оЕ »

ОчОЯ 1994 г.

Ученый секретарь специализированного совета

ДЛТ.Ивинский

Новизна исследования. Традиция, эволюционная преемственность — один из важнейших вопросов современного литературоведения. Особый аспект этой проблемы — изучение воздействия пушкинского наследия на развитие русской литературы. Однако до сих пор остается мало разработанной такая тема, как «Пушкин и предсимволисты» — возможно и потому, что само понятие пред-символизма (или «пресимволизма», по определению З.Минц) так и не смогло завоевать столь же прочное и неоспоримое место в системе литературоведческих категорий как романтизм, реализм, символизм и др. Некоторые исследователи (ИЯмпольский) видели в таких поэтах как К.Случевский и А .Апухтин лишь младших представителей «чистого искусства», не принимая в расчет то, что современная этим поэтам критика явно ощущала их отличие от предыдущего поколения—А.Майкова, ЯЛолонского, А.Фета и А.Плещеева. К.Случевский, А.Голенищев-Кугузов, ААпухтин, К.Фофанов не мыслили себя отдельной школой, не объявляли своих манифестов. Однако их имена ставились рядом не случайно. При всей внешней несхожести, в их творчестве немало общего и, в первую очередь, такие две, казалось бы взаимоисключающие, черты, как прозаизация стиха и одновременно его «литературность» (термин Д.СЛихачева) .

Как уже отмечалось в некоторых литературоведческих работах, ностальгическая тоска по цельности и крепости стиля во многом способствовала формированию у этих авторов особого культа пушкинской поэзии. В творчестве К.Случевского (1837—1904) — самого старшего из этой группы поэтов —с предельной ясностью проявились все особенности переходного периода: поиск собственного поэтического языка, стремление осознать свое место в мире поэзии, найти в нем точки опоры. И в этом поиске он больше, чем остальные его современники, ориентировался на

* Игнорирование такого явления как «литературность» при изучении творчества К.Случевского привело Н.В.Мадигожину в ее канд.дисс. «Поэтика К.К.Случевскогс, (проблемы полифонизма и прозаизации лирики)» (Томск, 1991) к выводу, что Случевский не «содержанием», а «формой» стиха «подготавливал появление реалистической поэзии XX века» (с. 5) и что «в целом поэтики Некрасова и Случевского объективно сближены больше, чем художественные приемы Случевского и символистов...» (с. 169). (

Пушкина. Тем не менее о пушкинской традиции в творчестве Случевского до сих пор ничего не писалось , хотя вопрос о взаимодействии творчества этого поэта с художественными системами его предшественников и современников ставился неоднократно . По-видимому, взгляды Случевского — «поэта второго ряда» — на Пушкина, его вклад в формирование пушкинской традиции казались малосущественными. Но если рассматривать Случевского как наиболее крупного представителя русского предсимволизма, его эстетическая позиция приобретает совершенно другое значение.

Актуальность исследования. Разработка проблемы «К.Случев-ский и пушкинская традиция» представляет интерес не только потому, что позволяет полнее представить литературные взгляды Случевского, открывает новые аспекты в изучении его творчества, но и дает возможность еще раз проследить благотворное влияние пушкинской поэзии на последующее развитие русской литературы, еще раз подчеркнуть роль и значение Пушкина в формировании литературного самосознания последующих поколений писателей, что весьма актуально в дни, когда близится 200-летний юбилей великого поэта.

Цель и задачи работы — исследование малоизвестных литературных и архивных материалов, связанных с отношением Случевского к Пушкину. Необходимо установить, в каком плане происходит восприятие Случевским пушкинской традиции, какова его собственная роль в ее формировании. Обращение к творчеству Случевского в таком контексте может помочь: лучше понять особенности творчества самого Случевского; продемонстрировать на его примере, каково было воздействие пушкинского наследия на предсимволистов и в чем его специфика; вычленить основные этапы в развитии пушкинской традиции и восполнить те пробелы

* Исключение—публикация Л.Соболевым неизвестного стихотворения Случевского о Пушкине (Ново-Басманная, 19.—М., 1990.—С. 303-312).

** Зеньковский С А. Традиции романтизма в творчестве Константина . Случевского//American contributions to the seventh international congress ofslavists.— Warsaw, 1973.— P. 568—595; Касаткина B.H.Тютчевская традиция в «ночной поэзии» ААФета и К.К.Случевского // Вопросы развития русской поэзии.—Куйбышев, 1974,—Т. 155.—С. 70—80; Мирошникова О-В. Некрасовские традиции и творческое самоопределение К.К.Случевского // НА.Некрасов и русская литература. Вып. 4,— Ярославль, 1977,— С. 87—96 и др.

в истории ее освоения во второй половине XIX в., которые явно существуют в нашем литературоведении.

Практическая значимость работы заключается в том, что ее отдельные положения и выводы могут использоваться при разработке общего курса истории русской литературы XIX в., спецкурсов по творчеству Пушкина и поэзии второй половины XIX в.

Апробация работы. Основные положения диссертации излагались в форме докладов на Первых Владикавказских пушкинских чтениях (1990), на Всесоюзной научной конференции, посвященной жизни и творчеству М.Е.Салтыкова-Щедрина (Тверь, 1991), межвузовской научной конференции «Проблемы изучения и преподавания творчества М.Ю. Лермонтова (нравственно-философские аспекты)» (Ставрополь, 1991), на заседаниях аспирантского семинара кафедры истории русской литературы XIX в. МГУ им. М.ВЛомоносова (1992) и Секции научных исследований Пушкинского общества при Фонде культуры (1993). По теме диссертации опубликован ряд печатных работ.

Характер анализируемого материала, рассмотрение нами традиции как явления, объединяющего два уровня — «внетекстовой» и «текстовой», определили структуру диссертации, которая состоит из. введения, двух глав — «Роль К.Случевского в процессе формирования пушкинской традиции» и «Творчество К.Случевского и пушкинская традиция», заключения и списка литературы.

Во введении мотивируется актуальность и новизна избранного направления исследования, формулируются цели и задачи работы, определяются ее состав и композиция. В отличие от Т.Мазур и О.Мирошниковой мы выделяем в творчестве Случевского не три, а четыре периода (которые, кстати сказать, хронологически почти совпадают с основными этапами формирования пушкинской традиции во второй половине XIX в.): ранний (1857—1867) — от появления первых стихов Случевского в «Общезанимательном вестнике» до выхода в свет его брошюры «Явления русской жизни под критикою эстетики», которые подвели как бы итог этому десятилетию; второй (1868—1878) — период «ухода в подполье», когда Случевский печатается, в основном, под псевдонимами; третий (1879—1890) — открывается публикацией поэм Случевско-

* Мазур Т.П. К.К.Случевский (Основные этапы творческой биографии).—Дисс. ... канд.филол.наук.— М., 1974.— С. 8; МирошниковаО.В. Лирика К.К.Случевского (Жанрово-композиционное своеобразие). Дисс.... канд.филол.наук.— Л., 1983.— С. 67.

го «В снегах» и «Картинка в раме» («Новое время» и «Русский вестник») и завершается выходом четвертой книги стихов Случев-ского; четвертый (1891—1904) — начинается появлением в «Русском вестнике» рассказа Случевского «Профессор бессмертия» и обрывается смертью писателя.

В первой главе рассматривается первый уровень проявления традиции — «внетекстовой», прослеживается роль и степень участия Случевского в формировании пушкинской традиции на протяжении всех четырех этапов литературной деятельности Случевского.

Случевский почти пятьдесят лет принимал самое активное участие в литературной жизни, и за это время судьба сталкивала его со многими их тех, кто знал и видел Пушкина, кто издавал его сочинения, писал критические статьи о великом поэте. Из, казалось бы, разрозненных фактов, собранных в архивах, извлеченных из воспоминаний современников, из прессы тех лет, вырисовывается вполне цельная картина, позволяющая утверждать, что Случевский был одним их тех, кто внес свою лепту в процесс увековечивания памяти Пушкина, создания своеобразного «пушкинского мифа».

Первые же шаги Случевского на литературном поприще уже были связаны с именем Пушкина. В 1857 г. под псевдонимом К.С. в № 11 журнала «Общезанимательный вестник» он опубликовал рассказ «Еще о Пушкине», основанный на воспоминаниях кишиневского знакомого Пушкина — К.ИЛрункула. Диссертация касается полемики, возникшей вокруг этой публикации (воспоминания В.Горчакова, ИЛипранди). Авторство этого небольшого рассказа до сих пор приписывалось пушкинистами самому Прункулу, и впервые эта ошибка исправляется нами.

Обратившись в конце 50-х гг. к Пушкину, Случевский не только остался неузнанным, но и не был понят. И это произошло тогда, когда у Пушкина было гораздо больше поклонников, чем противников. На какое же понимание мог он рассчитывать, когда десять лет спустя встал на защиту Пушкина в брошюрах «Явления русской жизни под критикою эстетики»? В это время оценка пушкинского наследия из сферы эстетической была переведена в сферу социально-политическую. Родившееся в среде разночинной молодежи, в пылу боев против «чистого искусства» нигилистическое отношение к Пушкину представлялось Случевскому безнравственным, а статьи Д.Писарева о Пушкине, выражавшие подобные

настроения,—одним из уродливейших явлений русской жизни 60-х гг. Случевский был «близок к кругу Достоевского—Григорьева—Страхова»* и не мог не выступить в защиту родоначальника русской литературы — Пушкина.

Вполне закономерно, что в 70-е гг., когда постепенно, исподволь шла подготовка к открытию в Москве памятника Пушкину, Случевский проявил к этой работе большой интерес. Он помогал в сборе средств на памятник, о чем свидетельствует письмо к нему М.Н.Похвиснева — бывшего воспитанника Лицея и члена Комитета по сооружению памятника. Будучи редактором журнала «Всемирная иллюстрация» (1870—1875), Случевский сыграл немалую роль в подготовке общественного мнения к предстоящим торжествам: на страницах журнала публиковались различные проекты памятника Пушкину и посвященные ожидаемому событию статьи. В диссертации ставится вопрос, мог ли Случевский быть автором некоторых из этих статей.

Однако на самом Пушкинском празднике 1880 г. Случевскому не пришлось присутствовать — он был командирован по службе в Германию и Францию. Но из-за границы, из Гейдельберга, Случевский в письме от 21 мая 1880 г. к О.Ф.Миллеру прислал стихотворение, приуроченное к открытию памятника,— «Тост Пушкину».

Интерес и любовь Случевского к Пушкину были хорошо известны его современникам, поэтому его часто приглашали на литературные вечера, посвященные Пушкину. Так, с просьбой выступить на Пушкинском чтении 26 октября 1880 г. к Случевскому обращался по совету Ф.М.Достоевского председатель Литературного фонда В.Гаевский. То, что именно Достоевский рекомендовал Случевского Гаевскому, важно потому, что до сих пор ничего не говорилось о существующей близости взглядов этих двух писателей на Пушкина.

Случевский не слышал Пушкинской речи Достоевского, но ее содержание и значение были им глубоко осмыслены. По мнению Случевского, только Достоевский смог помочь русскому обществу до конца осознать роль Пушкина как первого национального писателя и увидеть в его творческом наследии обращенность к будущему: «Перед лицом представителей всех оттенков мысли

* Егоров Б.Ф. Борьба эстетических идей в России 1860-х годов.— Л., 1991.- С. 42.

Достоевский своею огненною речью неожиданно дал этому празднику душу, объяснил смысл и указал, так сказать, не один, а множество якорей, на которых расшатанный и обуреваемый дух русского человека может укрепиться и успокоиться». В стихотворении, навеянном смертью Достоевского, Случевский специально называет Пушкина «поэтом Достоевского» («поэта твоего» — восклицает он, обращаясь к покойному) — это выражает представление Случевского о Достоевском как о продолжателе пушкинской традиции в русской литературе. Отношение к Пушкину «сквозь призму Достоевского» — одна из специфических черт восприятия Случевским Пушкина.

В отличие от 1880 г. 50-летие со дня гибели Пушкина (1887 г.) было омрачено рядом литературных скандалов. После окончания срока авторских прав пушкинских наследников в свет вышло сразу несколько изданий сочинений великого поэта, среди которых были дешевое издание А.С.Суворина и более дорогое литфондовское, подготовленное секретарем Литфонда П.О.Морозовым. Оба издания печатались в типографии Суворина, и вскоре Суворин был обвинен в плагиате (хотя о плагиате как таковом не могло, конечно, быть и речи, так как подлинный текст сочинений Пушкина никак не являлся собственностью Литфонда). В эту неприятную историю вокруг пушкинского издания был втянут и Случевский — вместе с К. Арсеньевым, А.Унковским и Н.Таганцевым он должен был выступить посредником для устранения недоразумения, возникшего между Литфондом и Сувориным.

Однако, как представляется, весь спор вокруг издания сочинений Пушкина Сувориным был не столько спором о тех или иных авторских правах, как это казалось современникам. Речь шла о гораздо более важной проблеме, которая оставалась как бы в тени,— а именно о принципах издания Пушкина, о текстологических подходах тех, кто издавал его сочинения. С наибольшей очевидностью эта сторона вопроса нашла отражение в письмах АА.Суворина-сына к Случевскому. Суворин-младший старался принизить результат проделанной Морозовым работы по уточнению пушкинских текстов, упрекал его в мелочности и буквоедстве. Приглашенный Сувориным в качестве третейского судьи, Случевский не разделял столь пренебрежительного взгляда на труд Мо-

* Случевский К.К. Достоевский (Очерк жизни и деятельности).— СПб., 1889.-С. 13.

розова: в 1899 г., возглавив комиссию по изданию «Избранных сочинений А.С.Пушкина для юношества», Случевский пригласил в качестве редактора издания и автора биографического очерка о Пушкине именно Морозова. Кстати сказать, книга была отмечена критикой как лучшая из появившихся в 1899 г. изданий подобного рода, а биографический очерк Морозова занял «бесспорно первое место» (В.Сиповский) среди пушкинских биографий юбилейного года.

В начале 90-х гг. Случевский начал издавать специальную серию рассказов для детей и юношества «Книжки моих старших детей». Эта серия представляет для нас интерес потому, что в нее вошел очерк Случевского «Мысли на могиле Пушкина (Святогор-ский монастырь и село Михайловское)». Очерк напечатан в 17-й книжке серии. Идея о его написании зародилась у Случевского еще в 80-е гг., когда поэт путешествовал вместе с покровительствовавшим ему в.кн. Владимиром Александровичем. В 1885 г. состоялось одно из путешествий великого князя, во время которого он посетил Святогорский монастырь и Михайловское. Таким образом судьба предоставила Случевскому возможность впервые побывать на могиле Пушкина 26 мая, в день рождения поэта, и познакомиться с его сыном, Григорием Александровичем. Это посещение пушкинских мест отразилось в книге Случевского «По Северу России» и в очерке «Мысли на могиле Пушкина». Видимо, впечатления были столь сильны, что и 100-летний юбилей Пушкина Случевский решил отмечать не в Москве, не в Петербурге, а в Святых Горах.

Кульминацией в истории становления пушкинской традиции во второй половине XIX в. стало празднование в 1899 г. пушкинского 100-летия. Случевский был одним из организаторов и деятельных участников этих торжеств.

Осенью 1898 г. при Академии наук бьша создана особая комиссия по устройству празднования пушкинского юбилея. В нее вошли известные ученые, общественные деятели, писатели, журналисты, музыканты и художники. Был приглашен туда и Случевский. С Академией наук Случевский был связан и раньше благодаря участию в конкурсах на Пушкинскую премию: в период 80-90-х гг. произведения Случевского несколько раз выдвигались на соискание Пушкинской премии (в 1883, 1895 и 1899 гг.) и дважды были удостоены почетного пушкинского отзыва Академии.

Был Случевский и среди членов рабочей подкомиссии АН,

которая составила саму программу чествований. Именно в процессе работы комиссии возникли первые предложения о создании учреждения, отдаленно похожего на будущий Пушкинский Дом. Одним из тех, кто высказывал подобное предложение в самых общих чертах, был Случевский.

На заседании подкомиссии <~ыло решено провести конкурс на лучший текст для юбилейной ¿гнтаты, для чего была образована еще одна специальная комиссия. Случевский в нее не вошел потому, что сам хотел принять участие в конкурсе.

«Кантата А.С.Пушкину», написанная к юбилею, была не единственным сочинением Случевского, приуроченным к этому событию. Были опубликованы еще два его стихотворения. Первое «А.С.Пушкину», прочитанное на спектакле в Мариинском театре, посвященном памяти поэта, и второе — «Гимн Пушкину», прозвучавший по всей России — от Народного дома в Нежине до Пушкинского Лицея, где на литературно-музыкальном утре после речи Иннокентия Анненского о Пушкине он исполнялся хором учеников. Весной 1899 г. была также поставлена в театре Литературно-артистического кружка драматическая сцена Случевского «Поверженный Пушкин».

Той же весной 1899 г. Случевскому было предложено П.Исаковым войти в Комитет представителей Петербургских и художественных обществ, образовавшийся для устройства юбилейного Пушкинского праздника. Но Случевский в это время уже сам возглавлял Петербургскую комиссию по организации чествования памяти Пушкина в Святых Горах. В Святые Горы съехалось много гостей, среди которых было немало «пятничников» — членов кружка поэтов, сгруппировавшихся вокруг Случевского в конце 90-х годов и собиравшихся у него по пятницам.

Отрицательное отношение к торжествам 1899 г. было характерно для многих журналистов, освещавших в печати юбилейные дни. Это отношение, во многом, сохранилось до настоящего времени — празднества 1899 г. по-прежнему кажутся некоторым исследователям «казенными», сутубо «официозными». Однако такое представление во многом ошибочно. В Святых Горах состоялось одно из тех немногих чисто литераторских празднеств в «академическом» (по определению В.Сиповского) юбилее 1899 г., и этим оно нам особенно интересно. Присутствие на Святогорских торжествах сыновей Пушкина придало им особую атмосферу, за что в письме к Г. А. Пушкину (ИРЛИ), написанном спустя несколь-

ко дней по завершении праздника, Случевский выразил свою глубокую признательность.

Среди многочисленных изданий, посвященных 100-летию Пушкина, был и «Пушкинский сборник», вышедший под редакцией К.Случевского, П.Гнедича и Д.Мордовцева. В диссертации большое внимание уделено истории возникновения этого сборника —от момента появления первой мысли о подобном издании, высказанной на обедах беллетристов Амфитеатровым, вплоть до самого его выхода в свет и реакции критики на его появление, а также предшествующей подготовительной работе по сбору материалов и переписке с авторами, которая проводилась редакцией сборника. В «Пушкинский сборник» вошли произведения многих известных русских поэтов и писателей. Отдел прозы Сборника был представлен именами тех прозаиков (конечно, исключая АЛ.Чехова, давшего для сборника рассказ «Происшествие»), которых принято относить к «массовой литературе»: П.Боборыкин, ВАвенариус, ИЛсинский, М.3агуляев, НЛейкин, ИЛотапенко, Д.Мордовцев и др. В отличие от него поэтический отдел объединил в себе разные школы, разные литературные поколения («искусство для искусства», предсимволизм, модернизм, эстетизм, символизм). Он полностью отразил происходящее в русской поэзии нарождение новых течений: рядом с именами К.Р., Голенищева-Кутузова, Фофанова появились не только имена Д.Цертелева, МЛохвицкой, О.Чюми-ной, П.Соловьевой (Allegro), Т.Щепкиной-Куперник и ряда других молодых поэтов, но и «старших» символистов: Н.Минского, Д.Мережковского, З.Гиппиус, К.Бальмонта, Ф.Сологуба. И в этом несомненно заслуга Случевского, сумевшего сплотить вокруг себя тесный кружок поэтов, многие из которых потом стали «литературной аристократией» XX в.

Члены «пятниц» Случевского почтили 100-летие Пушкина еще одним изданием — альманахом «Денница» (январь 1990 г.). В «Альбоме пятниц» (ИРЛИ) сохранилась запись от 9 апреля 1899 г. о решении «пятничников» издать свой альманах. На исполнение замысла потребовалось немногим меньше года. Хотя первоначально «Денница» задумывалась как «чисто поэтический альманах», она, в конце концов оказалась по своей структуре очень близка «Пушкинскому сборнику» (вступительное слово от имени редакции и два раздела: поэзии и прозы), но в отличие от «Пушкинского сборника» в альманахе участвовали только «пятничники» (Минский, Сологуб, Вл.Соловьев, З.Гиппиус, Мережковский, Бальмонт

и др.). Случевский, наряду с П.Гнедичем и ИЯсинским, вновь был избран в редакцию альманаха. Это издание было вызвано стремлением кружка Случевского к продолжению пушкинской традиции в новой поэзии начинающегося XX в. Такая цель подчеркивалась и в предисловии к альманаху и в его названии, которое должно было напомнить об альманахе «Денница» М.Максимовича, где ровно семьдесят лет назад печатался сам Пушкин.

Это начинание было встречено одобрительно отнюдь не всеми. Так, П. Якубовичу появление альманаха в 1900 г. казалось абсурдным явлением: «Каким литературным покойникам могла прийти в голову подобная идея!» — недоумевал он. Критик не предполагал, что вскоре с новой силой возродятся те «полузабытые издательские предприятия незабвенной пушкинской плеяды»* , о которых мечтали и которые пытались восстановить в небольшом кружке поэтов, возглавляемом Случевским. Не прошло и года, как в московском книгоиздательстве «Скорпион» вышел еще один альманах (1901 г.). Открывающая его редакционная преамбула объясняла, что русские символисты, желая по-своему продолжить традиции пушкинской поэзии, возобновляют после семидесятилетнего перерыва альманах пушкинской поры «Северные цветы». И не случайно, что В.Брюсов, один из инициаторов новых «Северных цветов», обратился за стихами для сборника и к Случевскому — в нем новое поколение поэтов видело одного из верных хранителей пушкинской традиции, воспринимало его как своего предшественника, как звено, соединяющее поиски нового пути с пушкинским началом в русской поэзии.

В первой главе мы останавливались на основных литературно-биографических вехах поклонения Случевского Пушкину. То, как это поклонение сказалось на творчестве самого Случевского и в чем именно проявилось, стало предметом исследования во второй главе работы. Отдельные высказывания, появившиеся после смерти Случевского, о том, что он в своем творчестве продолжил пушкинскую традицию, не были приняты во внимание историками русской литературы и скоро забылись. Конечно, несправедливо ставить Пушкина и Случевского на одну ступень, об этом говорил еще В.Брюсов: «Стихи Случевского уже потому не могут равняться

* Русское богатство. — 1900. — № 2. — С. 36.

* * Денница,- СПб., 1900.- С. IV.

с созданиями титанов нашей поэзии, что не обладают столь же совершенной формой».

Мы рассматриваем «текстовой уровень традиции — художественную реализацию интереса Случевского к Пушкину — не прибегая к сопоставлениям подобного рода; при этом нами используется жанрово-тематический принцип классификации материала.

Заставляет обратиться к этому вопросу и сложившаяся парадоксальная ситуация, когда, начиная с Ап.Григорьева, утверждалось, что только Лермонтов имел на Случевского большое воздействие, а сам Случевский на протяжении всей своей жизни старался доказать, что развитие русской литературы идет по иному, пушкинскому пути. Лермонтовская традиция, как, впрочем, и некоторые другие (тютчевская, некрасовская), действительно не прошла бесследно для Случевского. Но для его самоопределения как писателя Пушкин был гораздо важнее. Даже в, так сказать, «лермонтовских» произведениях Случевского («Элоа»), ощутимы отголоски пушкинских произведений.

Едва ли не первой данью пушкинской традиции в творчестве Случевского была драматическая сцена «Землетрясение», написанная в конце 50-х годов (время создания пьесы о пределено в диссертации Т.П.Мазур на основании письма Л АМея от 14 ноября 1859 г.). Если в «Элоа» мы указываем на некоторые ситуации, близкие «Каменному гостю», то в «Землетрясении» возникают некоторые мотивы из другой «маленькой трагедии» Пушкина — «Пира во время чумы». Ориентация Случевского при этом именно на Пушкина подтверждается тем, что стихотворение Случевского «Тост Пушкину» (1880), представляет собой переработку одной из песен «Землетрясения». Мотивы пушкинского «Пира» появятся вновь в последней книге прозы Случевского «Новые повести» (1904) в «Рассказе-симфонии».

В конце 50-х г. Случевскому для реализации его замысла потребовались исторические, полные экзотики декорации — Итальянское Возрождение, XVI в., неслыханные злодеяния — обращение Случевского к пушкинской трагедии вызвало к жизни произведение, выполненное в жанре уходящей в прошлое романтической драмы. Хотя и здесь проявилась основная особенность функционирования пушкинской традиции в творчестве Случевско-

* История русской литературы XIX века (под ред. Д.Овсяннико-Кули-ковского), т. 5.— М., 1917.— С. 277.

го — метафорический смысл слов пушкинского священника, обращенных к «безбожным безумцам»:

А ваши ненавистные восторги

Смущают тишину гробов — и землю

Над мертвыми гробами потрясают!

у Случёвского исчезает. Возмездие происходит не в будущей загробной жизни, а тотчас же: сама земля отвечает на «безбожный пир» подлинным, реальным землетрясением, погребающим преступного героя.

В начале XX в. Случевский, напротив, разрабатывает пушкинские мотивы на принципиально ином материале. Автора интересует история души человека, внешне вполне заурядного, а внутренне — aller ego пушкинского Вальсингама. Здесь возвращение к Пушкину связано с попыткой создания совершенно нового, вполне в духе нарождающегося символизма (вспомним «Симфонии» А.Бе-лого) жанра. Весь комплекс нравственных проблем: добра и зла, спасения и падения, воплощенный в пушкинской трагедии, становится для Случёвского той музыкальной основой, из которой вырастает весь его «рассказ-симфония».

«Рассказ-симфония» — одно из тех прозаических произведений Случёвского, в которых реминисценции из Пушкина как бы являются ключом к второму, ассоциативному плану, без которого вещь не может быть истолкована с исчерпывающей полнотой. Пушкинская реминисценция создает тот контекст, благодаря которому та или иная повесть или рассказ приобретают совершенно новый, а порой и неожиданный смысл. Так, например, в повести Случёвского «Мой дядя» возникает травестия «Братьев-разбойников» Пушкина. Наш анализ позволяет утверждать, что пушкинская поэма оказывается для Случёвского той универсальной структурой, в которой оппозиции (добро-зло, жертва-палач и др.) даны в их первоначальном незыблемом смысле. Случевский использует эту модель лишь для того, чтобы нагляднее продемонстрировать крушение старых нравственных оппозиций, их усложненность в реальной жизни. В повести пародируется не Пушкин и его поэма, а прямолинейность и простота романтического конфликта. В таком контексте начинает иначе восприниматься и название повести. В «присутствии Пушкина» оно читается как начало первой, открывающей «Евгения Онегина» строфы, причем прием «выворачивания

наизнанку» соблюдается и тут: пушкинская ирония сменяется серьезностью, герой Случевского действительно «честных правил» и на самом деле «уважать себя заставил».

Примерно в таком же плане рассматривается в диссертации ряд сатирических повестей Случевского («Застрельщики», «Нетопыри и совы»).

Воздействие Пушкина проявилось, конечно, не только в драматургии и прозе Случевского. Его интерес к Пушкину нашел отражение прежде всего в его поэзии, в которой мы обнаруживаем пушкинские реминисценции, прослеживаем эволюцию пушкинских мотивов, тем, образов. Мотивы «Бахчисарайского фонтана»; образ мертвой возлюбленной, навеянный стихами Пушкина и его драмой «Русалка»; общность тем в стихотворениях Пушкина «Мирская власть» и «В костеле» Случевского; влияние пушкинского «Путешествия в Арзрум» на стихотворение Случевского «Коллежские ассесоры»; роль пушкинских цитат (концептуальная «После казни в Женеве» или чисто иллюстративная поэма «Он и Она») в поэзии Случевского; форма «пушкинских поэм» у Случевского; «ритмическая память» пушкинской поэзии в стихотворениях и поэмах Случевского — все это'-становится предметом нашего исследования. Однако наиболее пристальное внимание мы уделяем последним циклам стихов Случевского, созданным на рубеже XX в.

Из всех томов лирики Случевского современники единодушно выделили последний — сборник «Песни из Уголка» (1902) (Уголок—название дачи поэта, которую он построил в Усть-Нарве в 1896 г.). Уже само заглавие книги заставляет нас обратиться назад, к концу XVII—началу XIX в., когда в таких жанрах как элегия и послание постепенно стали выдвигаться на первый план сам человек, окружающие его быт и природа. В русской литературе возникла антитеза, в которой, с одной стороны, «укромная хижина», «смиренная хата», «приют для добрых душ», «родительское владение» или «приобретенная усадьба», а с другой — богатые чертоги, столица, большой город, полный шума и забот. В 1800-е гг. все чаще к первому ряду примыкает слово «уголок» — чуждым светской суеты дом поэта, обитель муз, необходимое условие творческой независимости. Во второй четверти XIX в. из русской лирики идея «уголка» как острова тишины, как источника вдохновения постепенно вытесняется: уже у Лермонтова по сравнению с языком Пушкина частота употребления этого

слова-символа 5:34*. В последующей поэзии возможность существования подобного «уголка» отрицается или оспаривается. Так, Полонский в стихотворении «Одному из уставших» (1862) говорил о людях своего поколения: «Мы и в глуши не перестанем злиться». Выбрав название для новой книги, связанное с понятием «уголка», Случевский вернулся к забытой традиции. А это и сабинское поместье, прославленное Горацием, и державинская Званка, и пушкинское Михайловское — дорогой поэту «уголок земли? воскрешение Случевским мотива «уголка» не было случайным явлением в культуре конца XIX—начала XX в. Так, в|кивописи рубежа веков возникает, в свою очередь, мотив «приюта».** Но у Слу-чевского, в отличие от других его современников, узость и ограниченность «уголка» — обманчивы и иллюзорны. Замкнутая структура образа, декларированная вначале автором, разрушается. Она расскрывается прежде миру природы, а затем и всему миру человеческих страстей. Круг тем и образов расширяется по концентрическим окружностям: 1) от героя —к его семье и всему человечеству и 2) от дома, сада «уголка» и окружающей их природы — к земле и космосу.

На страницах сборника появляются имена пушкинских персонажей (Татьяны, Ленского, Онегина, Петра I), реминисценции из Пушкина — пушкинское творчество для Случевского это тоже своеобразный поэтических «уголок», отразивший в себе идеальный, утраченный, «затерянный мир» прошлого, светлый и гармоничный. Поэтому с пушкинской поэзией сборник Случевского связывает, кроме мотива «уголка», еще один мотив — «прошлое и настоящее», который объединяет целый ряд других мотивов, от более конкретных (люди прошлого века и теперешнего, поэзия ушедшей эпохи и нынешней) до более глобальных (память и забвение, тленное и нетленное, временное и вечное, жизнь и смерть).

Личностное бессмертие оказывается для Случевского важнее бессмертия творческого и, тем более, «овеществленного» (ср. у Пушкина «Я памятник себе воздвиг...» и «Вновь я посетил.,.») и в этом основное отличие его философских взглядов от мировоззрения Пушкина, которому этот мотив в целом абсолютно чужд. Наиболее зримо эта разница проявилась в предсмертных циклах

* См.: Лермонтовская энциклопедия,— М., 1981,— С. 717.

* * См.: Поспелов Г. Мотив приюта в русском пейзаже конца XIX—начала

XX века // Советская живопись.— Вып. 9,— М., 1987.— С. 215—226.

Случевского «Смерть и Бессмертие», «Загробные песни», «В'том мире», которые поэт предполагал, но не успел издать отдельной книгой (поэтому мы в дальнейшем говорим не о циклам, а о книге «Загробных песен»). Уже в «Песнях из Уголка» возникали ассоциации не только с пушкинским «Странником», а через него и с Д.Беньяном, но и с другим знаменитым изображением посещения иного мира —с «Божественной комедией» Данте. Дантовские мотивы в поэзии Случевского являлись и раньше: то самостоятельно, то параллельно с пушкинскими (влияние Дан те и «Бесов» Пушкина на стихотворение Случевского «Листопад», Данте и «Пира во время чумы» на «Рассказ-симфонию» Случевского). Стремление описать иные сферы, проследить путь человека к бессмертию, ставшее главной задачей «Загробных песен», требовало от Случевского постоянного памятования своих предшественников. Но в отличие от Данте у Случевского загробный мир во многом, если можно так выразиться, «русифицирован». Хотя Случевский говорит о множестве народов и исторических лиц, но главные встречи в том мире — с русскими царями, писателями, учеными. Здесь Иван Грозный, и Петр Великий, и Пушкин, и Гоголь, и Лобачевский. Ко всем этим выдающимся личностям поэт подходит исключительно с морально-этической меркой. Поэтому он не называет прямо их громкие имена, а обращается непосредственно к их жизни, их поступкам, их духовному облику. Поэтому одни (Грозный) — осуждены, другие (Гоголь, Лобачевский) — вознесены и оправданы. Что касается Петра I и Пушкина, то решение их судьбы не столь прямолинейно. Как от поэта от Случевского можно было бы ожидать панегирика Пушкину, но эти ожидания в «Загробных песнях» не оправдываются. Любовь к пушкинской поэзии не помешала Случевскому критически подойти к ее создателю — ведь в ином мире и критерии иные, здесь судят не по таланту, не по воздействию на целые поколения, а по тому, кто и как преуспел «в деле Господнем». Для Случевского — Петр 1 и Пушкин — два духа «из истинно огромных», но при этом они оба не входят в число светлых душ: они в загробном мире «из полутемных». Исходящий от них свет «был мал, так мал, что незамечен» от того, что

их век был невелик, почти что скоротечен,

и в подвигах добра он мог бы быть иным...

Но таким сугубо религиозным взглядом ие исчерпывается отношение Случевского к Пушкину. Для Случевского, несмотря на все религиозные «но», не менее важен исторический подход к судьбе и творчеству великого русского поэта. Образ Пушкина — «вожака народных дум» складывался у Случевского постепенно, на протяжении нескольких десятилетий.

Интерес к биографическим подробностя жизни Пушкина, первоначально характерный для Случевского (конец 50-х гг., рассказ «Еще о Пушкине»), сменился к середине 80-х гг. серьезными размышлениями об исторически непреходящем значении Пушкина. Впервые о русских корнях пушкинского гения, о русской основе его творчества Случевский заговорил в путевых очерках «По Северу России» (1885). К этому же вопросу он обратился спустя несколько лет и в «Мыслых на могиле Пушкина» (начало 90-х гг., «Книжки моих старших детей»). Идеи о национальной самобытности и глубокой народности пушкинского творчества легли в основу речи Случевского на 100-летнем юбилее поэта в Святых Горах. Стремление видеть в Пушкине прежде всего первого национального поэта сказалось на собственных стихах Случевского о Пушкине. Если в «Тосте Пушкину» (1880) эта проблематика еще не затронута, то в стихах к столетию поэта («Кантата А.С.Пушкину», «Гимн А.С.Пушкину», «А.С.Пушкину») она выходит на первый план.

В пьесе Случевского «Поверженный Пушкин» (1899) представление о Пушкине как национальном символе Русского государства нашло наиболее яркое воплощение. Пьеса Случевского анализируется нами в контексте славянофильских идей, высказанных Достоевским («Признание славянофила», «Речь о Пушкине», «Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине) и Данилевского («Россия и Европа»).

Образ Пушкина — молодого гуляки, беспечного стихотворца и забияки, каким он рисовался кишиневскому приятелю поэта, не удовлетворял Случевского уже в рассказе «Еще о Пушкине». «Своего» Пушкина Случевский видел иным. В творчестве Случевского пушкинский образ прошел эволюцию от Пушкина-гения, основателя всей русской словестности, до Пушкина — знамени всего русского народа, всего русского государства, всей русской истории и всех славянских племен.

В заключении подводятся итоги работы. Изучение вопроса «К.Случевский и пушкинская традиция» представляет интерес по-

тому, что позволяет вернее представить творческий облик Случев-ского и одновременно проследить основных этапы становления и утверждения пушкинской традиции во второй половине XIX в. Мы охватили более чем полувековой период из истории формирования этой, возможно, основной для русской литературы традиции на примере восприятия ее Случевским: 50-е гг. с их повышенным интересом к биографическим подробностям; 60-е гг. с их гонениями на Пушкина и его музу; 70-е гг., подготовляющие исподволь тот всплеск интереса к Пушкину, который обнаружит себя во время открытия памятника Пушкину в 1880 г. и после этого; и, наконец, закрепление пушкинской славы в конце века, совпавшее со 100-летним юбилеем поэта.

Из разрозненных и небольших по объему высказываний Слу-чевского в его критических статьях, очерках, докладах, юбилейных речах складывается вполне целостная картина его представлений о судьбе и творчестве Пушкина. Эволюция образа самого Пушкина также прослеживается нами на протяжении всего творчества Слу-чевского с учетом историко-культурного контекста эпохи. Проделанный анализ привел нас к выводу, что тяготение Случевского к пушкинской традиции было вполне осознанным и не прошло бесследно для его творческой практики.

Пушкинское воздействие проявляется в произведениях Случевского во все периоды его литературной деятельности. Случев-ский обращается к пушкинским произведениям или за темой, которую можно разработать в своей тональности, «перевести» на свой язык,не нарушая изначально заложенного смысла («Коллежские ассесоры», «Рассказ-симфония», др.); или за сюжетной схемой, причем пушкинское содержание кардинально переосмысляется при сохранении внешней последовательности развития событий (травестия «Братьев-разбойников» в повести «Мой дядя»); или за моделью для создания произведений того же жанра (форма «пушкинской поэмы», исторической драмы — напр. «Бориса Годунова» при создании «Поверженного Пушкина»); или за тем или иным ритмическим рисунком («Буд-рыс и его сыновья» и баллада Случевского «Петр I на каналах»). Но особенно пушкинское влияние усиливается в последние годы жизни Случевского, на рубеже двух веков, в его «Песнях из Уголка». Насыщенность этой поэтической книги Случевского пушкинскими цитатами, реминисценциями, образами, мотивами максимально.

В своих поисках новых средств выражения Случевский чувствовал сопротивление словесного материала, «затрудненность» поэтического языка и поэтому прежняя, пушкинская поэзия воспринималась им как глубоко гармоничная и потому недосягае-мя. Однако в отличие от некоторых поэтов послепушкинской поры, Случевский не пошел по пути простого повторения пушкинских поэтических формул, не использовал готовых пушкинских клише (речь, конечно, не идет о прямых цитатах и реминисценциях). Случевский искал и находил в пушкинском наследии то, что, по его мнению, в наибольшей степени было близко современной дисгармоничной, полной противоречий эпохе — недаром Случевский видел в Пушкине художника во многом близкого Достоевскому. Круг пушкинских произведений, влияние которых нам удалось выявить в творчестве Случевского, в значительной мере обусловлен таким восприятием (философская лирика конца 20-х—начала 30-х гг.; «Борис Годунов», «Каменный Гость», «Пир во время чумы», «Русалка»; «Руслан и Людмила», «Бахчисарайский фонтан», «Братья-разбойники», «Евгений Онегин»). Но пушкинская проза (за исключением «Путешествия в Арзрум») оставлена Случевским совершенно без внимания — видимо, предубежденное отношение к ней, характерное для первой половины XIX в., передалось в какой-то мере и Случевскому.

Взгляд на Пушкина как на первого национального поэта, воспевшего «преданья старины глубокой», как на знамя русской идеи, объединяющее вокруг себя все «славянские ручьи»,— интересный и важный сам по себе — чисто в художественном плане привнес в поэзию Случевского, особенно в произведения, прямо посвященные Пушкинку, стилизацию в псевдо-национальном духе, чуждом для Случевского в целом.

В творчестве Случевского пушкинская традиция взаимодействует со многими другими: как с западноевропейскими (Данте, Беньян, др.), так и с отечественными. Это пр^ает поэзии Случевского особый стилистический полифонизм, когда в его «лермонтовских» произведениях слышатся отголоски пушкинских произведений, а в навеянных пушкинской лирикой стихах — некрасовские интонации и наоборот.

Без учета пушкинской традиции нельзя понять ни специфику творчества Случевского, ни то, почему его смерть вызвала у современников слова сожаления об утрате последнего представителя именно пушкинской школы поэзии и об «особом месте»,

которое в ней занимал Случевский*. Для литературной молодежи конца XIX— начала XX в. Случевский был человеком, родившимся в год смерти Пушкина, последние «патриархом» русской культуры золотого века и в то же время их современником. Культ Пушкина, характерный для хозяина «пятниц», объединивших талантливых поэтов рубежа веков, многие из которых стали впоследствии метрами новой поэзии серебряного века, способствовал возрождению интереса к Пушкину и у них. Случевский оказался необходимым звеном, скрепившим непрерывность пушкинской традиции в русской литературе. ^

* Павлов П.Е. Памяти К.К.Случевского //Исторический Вестник.— 1904.- № П.—С. 756,

СПИСОК ПЕЧАТНЫХ РАБОТ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ:

1. Об одном поэтическом диалоге: «Невыразимое» Внуковского и «Неуловимое» К.Случевского //Студенческий меридиан.— 1989.- № 4.- С. 40-41.

2. «Еще о Пушкине» //Литературная учеба.— 1990.— N° 3.— С. 163-166.

• 3. Роль искусства в формировании К.К.Случевского-художника //Роль искусства в поэтике литературного произведения,— Орджоникидзе, 1989,— С. 126—139.

4. Традиции Лермонтова в прозе К.К.Случевского //Проблемы изучения и преподавания творчества М.Ю Лермонтова (нравственно-философские аспекты): Тезисы межвузовской научной конференции.— Ставрополь, 1991.— С. 67—69.

5. Еще один пример к теории цвета А.Ф. Лосева («Черноземная полоса» К.К.Случевского) //А.ФЛосев и культура XX века: Лосевские чтения.— М„ 1991.—С. 106—119.

6. Культурные эпохи и их изображение в прозе К.К.Случевского //Северо-Кавказские чтения (Материалы школы-семинара «Ли-манчи-92»). Вып. 2. Литература и культура.—Ростов-на-Дону, 1992.-С. 17-19.

7. К.К.Случевский и пушкинская традиция //Владикавказские пушкинские чтения. Вып. 1.—Владикавказ, 1993.—С. 105—118.

8. Владимир Соловьев и Константин Случевский — пересечение судеб //Символ (Париж).— 1993,— № 29.— С. 255—271. /

9. Мотивы «Пира во время чумы» в творчестве К.Случевского //Вестник МГУ. Сер. «Филология».—1993.— № 6.— С. 39—45.

10. Мотив «уголка» в поэтической символике «Песен» К.Случевского //Межвуз. сборник Дагестанского госуниверситета*— Махачкала, 1993.— 1 п. л.

11. Лермонтовская традиция в творчестве К.Случевского //Русская литература,— 0,9 пл. (в печати).

p^WAZOb Xix