автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.22
диссертация на тему: Категория одушевленности-неодушевленности в финно-угорских языках волжской группы

Полный текст автореферата диссертации по теме "Категория одушевленности-неодушевленности в финно-угорских языках волжской группы"

МАРИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правахрукописи

КОЧЕВАТКИНА Анна Петровна

КАТЕГОРИЯ ОДУШЕВЛЕННОСТИ-НЕОДУШЕВЛЕННОСТИ В ФИННО-УГОРСКИХ ЯЗЫКАХ ВОЛЖСКОЙ ГРУППЫ

10.02.22 - Языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии (финно-угорские и самодийские языки)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

ЙОШКАР-ОЛА 2004

Работа выполнена в ГУ «Научно-исследовательский институт гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия»

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

Л. П. Водясова

доктор филологических наук профессор Н. И. Исанбаев

доктор филологических наук Е. С. Ярыгина

Ведущее учреждение:

Марийский ордена «Знак Почета» научно-исследовательский институт языка, литературы и истории им. В. М. Васильева

Защита состоится «22» октября 2004 г. в 13 часов на заседании диссертационного совета Д 212.116.01 в ГОУВПО «Марийский государственный университет» по адресу: 424001, г. Йошкар-Ола, ул. Пушкина, 30.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке ГОУВПО «Марийский государственный университет»

Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук доцент

Актуальность темы исследования определяется тем, что до настоящего времени в рассматриваемых языках не было осуществлено системное описание одушевленности-неодушевленности в свете теории поля, интегрирующее разноуровневые средства выражения значения одушевленности-неодушевленности. По этой причине вопрос связи семантики субстантива и грамматических средств выражения одушевленности-неодушевленности остается открытым. Как в мордовской, так и в марийской лингвистической литературе недостаточное внимание уделяется изучению переходных языковых явлений, связанных, в частности, с одушевленностью-неодушевленностью, отсутствует описание значений имен существительных, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Недостаточно изучены признаковые слова (глаголы, причастия, имена прилагательные, местоимения), способные указывать на значение одушевленности-неодушевленности имени существительного. Не был осуществлен анализ сочетаемости имен существительных с другими языковыми единицами в аспекте одушевленности-неодушевленности.

Цели и задачи. Настоящее исследование ставит своей целью изучить и описать категорию одушевленности-неодушевленности с позиций теории поля (направление исследования - от содержания к форме). Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1) выявить лексико-семантические группы имен существительных, четко противопоставленные по одушевленности-неодушевленности, и группы субстантивов, совмещающих в своих значениях семы, указывающие на живое и неживое (промежуточные группы);

2) дать описание лексико-семантических групп существительных, глаголов, причастий, местоимений, прилагательных, способных указывать на значение одушевленности-неодушевленности субстантива (одушевленно- и неодушевленно-маркированных);

3) изучить особенности семантической сочетаемости имен существительных выделенных групп с одушевленно- и неодушевленно-маркированными глаголами;

4) описать механизм семантической трансформации имен существительных и глаголов при олицетворении.

Источники исследования. Материалом диссертационной работы послужили словарная картотека отдела филологии и финноугроведения НИИГН при Правительстве Республики Мордовия, диалектные, художественные, публицистические и фольклорные тексты, данные лексикографических источников мордовских и марийского языков, труды отечественных и зарубежных лингвистов. Отдельные примеры автор составил сам, опираясь на собственную языковую компетентность.

Методы исследования. В соответствии с поставленными задачами в работе использовались следующие методы исследован я:

метод наблюдения и описания (в /ермлнах _ Структурно-семантического подхода), позволяющий проанализировать'форму .и ¡ремрцти-;

; ' I

| г , з|

ку рассматриваемых языковых единиц;

- метод лингвистического моделирования, дающий возможность четко представить лексические, морфологические и синтаксические средства выражения одушевленности-неодушевленности и выявить их специфические особенности;

- метод компонентного анализа, позволяющий вскрыть глубинную семантику рассматриваемых языковых единиц;

- метод постановки вопросов : М. кие?, Э. киТ, Map. ко? «кто?» и

м., э. мезе?, мар. мо? «что?», помогающий выявить значение одушевленности-неодушевленности имен существительных.

Научная новизна поставленных в диссертации проблем и их разрешения заключается в следующем. О категории одушевленности-неодушевленности имен существительных в финно-угорском языкознании говорится мало, а между тем она представляет собой один из интереснейших лингвистических феноменов. В отличие от традиционного подхода к определению категории одушевленности-неодушевленности, связывающего разделение имен существительных на одушевленные и неодушевленные с объективным различием между живыми и неживыми предметами, в настоящем исследовании выдвигается и обосновывается положение о том, что в основе языковой категории одушевленности-неодушевленности лежит характер осмысления фактов объективного мира носителями языка. В диссертации выделяются и исследуются лексико-семантические группы имен существительных, имеющих специфические различия в семантике одушевленности-неодушевленности, в том числе промежуточные группы субстантивов, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Впервые осуществляется системное описание одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов, причастий, имен существительных, прилагательных, местоимений.

В данном исследовании аргументируется, что морфологическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются: парадигма спряжений, средства лично-притяжательной суффиксации, постановка вопросительного местоимения:

Синтаксическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются: переходность-непереходность, залог, объектная и безобъектная формы глаголов, контекст, семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых и переносных значениях, метафорические значения глаголов. Впервые доказывается, что наличие переходных (промежуточных) явлений в аспекте одушевленности-неодушевленности, а также колебание морфологических показателей одушевленности-

неодушевленности обусловлены контаминацией живого и неживого в понятиях предметов на гносеологическом уровне. Проводится исследование сочетаемости имен существительных с одушевленно- и неодушевленно-маркированными словами, не становившейся ранее предметом специального анализа. Представлены понятийно-терминологический аппарат и схема функционально-семантического поля одушевленности-неодушевленности.

Впервые на онтологическом, гносеологическом и языковом уровнях показаны лексические, морфологические и синтаксические средства отражения этой категории.

Указанные факторы послужили основанием выбора темы диссертации.

Практическая значимость работы состоит в том, что, опираясь на большой фактический материал, она вносит определенный вклад в синхрон-но-диахронное исследование морфологии, синтаксиса и семантики, чем заполняет один из пробелов в изучении мордовских и марийского языков. Тем самым обогащается общая теория финноугроведения в целом. Результаты исследования могут способствовать формированию более точных представлений о выражении одушевленности-неодушевленности, решению общей проблемы соотношения субъективных и объективных факторов в языках. Материалы и выводы могут быть использованы в общих и специальных курсах современных мордовских и марийского языков в университетах и институтах, при создании учебно-методических пособий для вузов, в практике преподавания мордовских и марийского языков в педагогических училищах и школах, а также в процессе проведения занятий на курсах повышения квалификации учителей-словесников.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования получили отражение в докладах на научно-практических конференциях и симпозиумах: Международной научной конференции (Йошкар-Ола, 1996), II Всероссийской финно-угорской научной конференции (Саранск, 2000), Международной конференции (Екатеринбург, 2001), республиканских научно-практических конференций (Саранск, 2002, 2003), монографии «Выражение одушевленности-неодушевленности в мордовских (мокша и эрзя) языках» (2004).

Структура и объем исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованных источников и научных работ, теоретической и художественной литературы, материалов периодической печати, условных сокращений. Общий объем работы составляет 269 страниц компьютерного текста. В работе имеются рисунки, таблицы.

Основное содержание работы

Введение носит вводно-теоретический характер. В нем дается обзор состояния изучения категории одушевленности-неодушевленности в общем, пермском, волжском и финно-угорском языкознании, а также представлены исходные теоретические основания для исследования категории одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках, взятые за основу в настоящей работе.

Категория одушевленности-неодушевленности признается в целом ряде восточнофинских языков: в марийском, удмуртском, коми-зырянском и др. Ученые называют и их грамматические особенности.

Функционально-семантические и морфологические категории относятся не к разным «мирам» - универсально-логическому и лингвистическому, а

к одному и тому же языковому миру. Различие между ними в другой плоскости: морфологические категории относятся к одной стороне языка - морфологической и к одному языковому уровню - уровню слова как словоформы. Функционально-семантические категории представляют собой более широкие языковые сферы, куда входят как морфологические категории, так и взаимодействующие и связанные с ними семантико-функциональной общностью элементы, относящиеся к иным сторонам и уровням языка (Бондарко А. В. Грамматическая категория и контекст. М., 1971:12). Особенность функционально-семантического анализа состоит в том, что он базируется на функциональном и инвариантном принципах и допускает их комбинирование, в то же время требуя разграничения типов функций и типов инвариантности в языке.

Этот принцип предполагает изучение структуры значения грамматических форм и категорий не только в системе языка (парадигматический уровень), но и в процессе их функционирования, когда факты языка выступают в тесной связи с фактами речи (синтагматический уровень).

Представляет интерес сопоставительный анализ структуры функционально-семантических категорий в разных яхыках, в частности с точки зрения наличия-отсутствия морфологического ядра, состава и характера взаимодействия компонентов данной категории, распределения между ними семантических признаков. Важно сопоставление связей категории с другими функционально-семантическими категориями (в плане их конфигураций). В конечном счете может быть поставлена задача построения типологии функционально-семантических категорий. Ядро функционально-семантической категории характеризуется определенными дифференциальными семантическими признаками. Аналогичные семантические элементы могут передаваться в различных вариантах и конкретизироваться средствами «периферии». Между ядром и периферией осуществляется своеобразное распределение «семантической нагрузки». Часть этой нагрузки берет на себя ядро, предоставляя периферийным средствам лишь функцию детализации и конкретизации, другая же часть полностью передается периферии. Противопоставление «центр - периферия» многосторонне.

В марийском языке одушевленные существительные являются наименованиями людей и животных, существительные неодушевленные - наименованиями вещей, растений и т. д. Существительные одушевленные имеют формы субъектно-объектных падежей, а в значении пространственных употребляются в сочетании с послелогами. Значительная их часть имеет особые способы выражения различий пола лица и животного. Существительные неодушевленные имеют формы всех падежей - как субъектно-объектных, так и пространственных. Однако вопросы в марийском

языке не соотносительны с категорией одушевленности и неодушевленности: вопрос ко? «КТО?» ставится лишь к именам существительным, обозначающим людей; ко всем остальным существительным - и неодушевленным, и одушевленным, обозначающим животных, птиц, рыб и т.д. - ставится вопрос

мо? «что?». Примеры: Тиде ко? - Апшат «Это кто? - Кузнец». Тиде мо! -Тиде рывыж «Это что? - Это лисица». Рыеыж мом кочкеш? - Рывыж чы-вым кочкеш «Лисица что ест? - Лисица ест курицу» (СМЯ 1961: 33).

В мордовских языках исследуемая категория в лингвистической литературе раскрыта слабо. В «Грамматике мордовских языков», например, указывается, что «грамматически не различаются существительные одушевленные и неодушевленные. Все имена существительные, которые служат названиями людей, животных, птиц, насекомых, не составляют по своей грамматической характеристике разряда одушевленных, в отличие от названия предметов неодушевленного мира» (ГМЯ1962:72). Создается впечатление, что в мордовских языках есть одушевленность-неодушевленность, и в то же время как бы ее не существует вовсе. Между тем факты языка: наличие объектных и безобъектных форм, притяжательное и указательное склонения, персональность, личность-неличность, каузативные залоги и т.д. - доказывают наличие данной категории. В кандидатской диссертации, монографии, рассматривающих ее наиболее полно, автором настоящего исследования выявлены способы выражения одушевленности-неодушевленности (Кочеватки-на 1991,2004).

В настоящем исследовании предпринята попытка комплексного рассмотрения категории одушевленности-неодушевленности в мордовских (мокша и эрзя) и марийском языках. Впервые на онтологическом, гносеологическом и языковом уровнях показаны лексические, морфологические и синтаксические средства выражения этой категории. Представлены понятийно-терминологический аппарат и схема функционально-семантического поля одушевленности-неодушевленности. Выявлены определенные закономерности в функционировании категории одушевленности-неодушевленности, исходя из трехступенчатой модели «онтология - гносеология - язык», а также рассмотрены различные средства выражения значения одушевленности-неодушевленности в их взаимосвязи и взаимодействии. Автором собран имеющийся материал по данному вопросу. Впервые осуществлен анализ грамматической категории одушевленности-неодушевленности. Выделены лексико-семантические классы имен существительных, которые охарактеризовали сложное отношение плана содержания и плана выражения этой кате-гориити.

Одушевленность понимается нами как результат морфологизации первоначально чисто синтаксических отношений, связанных со своеобразной реализацией категории объекта в рамках переходности-непереходности.

Мы выделили круг лексем, в которых она маркирована формально-морфологическими показателями, и частично дали ей формально-синтаксическую характеристику (атрибутивная, предикативная связь и согласовательные классы).

Морфологические категории в мордовских и марийском яыках

В мордовских языках состояние категории одушевленности-неодушевленности исследовано автором настоящей работы. В частности, разработана методика исследования, которая позволила дать соответствующую характеристику имени существительному в мордовских языках. Установлены основные разряды имен существительных в плане изучаемой категории, разработаны схемы поля одушевленности и поля неодушевленности, однако, этого недостаточно, чтобы выявить категорию одушевленности-неодушевленности в финно-угорских языках волжской группы.

Исследование категории одушевленности-неодушевленности в мордовских (мокша и эрзя) и марийском языках представляет собой попытку выявить определенные закономерности в функционировании категории одушевленности-неодушевленности на современном уровне, исходя из трехступенчатой модели «онтология - гносеология - язык», а также рассмотреть различные средства выражения значения одушевленности-неодушевленности в их взаимосвязи и взаимодействии.

Глава 1 «Лексические средства выражения одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках» состоит из шести подразделов. В подразделе «Имя существительное как центр поля одушевленности» дан обзор состояния изучения одушевленности-неодушевленности в свете теории поля.

Весь окружающий мир разделен на живую и неживую природу. Эти естественные различия обычно находят отражение в языке, где существуют соответственно поле одушевленности и поле неодушевленности. Поле одушевленности семантически неоднородно и включает два микрополя: а) поле лица, или антропонимическое, к которому относятся средства выражения понятийной сферы, связанной с характеристикой и деятельностью человека в отличие от животных; б) поле фауны, организующее средства выражения понятийной сферы, связанной с характеристикой и жизнедеятельностью живых организмов.

Значение одушевленности находит выражение на лексическом, морфологическом и синтаксическом уровнях. На уровне лексики использование метода компонентного анализа позволяет выделить ряд лексико-семантических групп имен существительных, характеризующихся специфическими различиями в структуре значения одушевленности-неодушевленности.

В исследование введен ряд дополнительных понятий: координата, центр, периферия. Чтобы получить «поле» одушевленности-неодушевленности, используются два типа координат: семантическая, которая указывает на «вес» дифференциальных семантических признаков, и формальная, отражающая принадлежность морфолого-семантических подклассов к определенной парадигмальной зоне и позволяющая охарактеризовать структуру поля одушевленности-неодушевленности, т. е. членение его на центр (ядро) и периферию. Таким образом, в схеме отражены два центра

(одушевленности и неодушевленности) и две периферийные зоны, семантическая и формальная характеристика групп однотипных лексем (рис.1).

кие?, ко? «кто?» мезе?, мо? «что?»

Рис. 1.

Второй подраздел главы «Лексико-семантические группы имен существительных» посвящен анализу лексико-семантических классов имен существительных. Понятие одушевленности раскрывает представление о живом объекте. Известно, что для одушевленных объектов типично собственное поведение, они выступают источником своего действия. Исходя из этого критерия, мы вводим признак живой, который объединяет дифференциальные семантические признаки: каждый одушевленный предмет существует в действительности, воспринимается органами чувств и обладает свойствами раздельной предметности. Все имена существительные, распределяющиеся по основным классам имен, образуют тематические группы. Согласно четырем дифференциально-семантическим признакам весь материал мы разбили на четыре лексико-семантических класса имен существительных (ЛСКС), каждому из которых свойствен отдельный «набор» дифференциальных семантических признаков. Они располагаются в соответствии с «весом» дифференциальных семантических признаков: чем ниже номер класса, тем ближе по семантической координате к ядру поля одушевленности входящие в него лексемы, и, наоборот, чем выше номер лексико-семантического класса, тем дальше он расположен от центра поля одушевленности.

Таблица 1

Лексико-семантические классы имен существительных (ЛСКС)

1 2 3 4 5 6 7 8

II 7 Зоонимы: Клички животных: Барбос, Сокол,

Полкан, Орлик, Гром и др. + нет + + нет

Названия диких и домашних жи- нет

вотных: м. офта, э. овто, мар. мас-

ка «медведь», м., э. алаша, мар. им- + + + +

не «лошадь», м. пине, э. киска, мар.

пий «собака» и др.

III 8 Теонимы: Термины, связанные с языческими

и христианскими верованиями + нет нет + +

мордвы, названия религиозных и мифических представлений: м. шкай, э. паз. мар. юмо «бог», м., э.

Вирява «богиня леса», мар. вудия

«водяной, русалка», ия «дьявол,

черт» и др.

IV 9 Названия неживых существ: м. кула, э. кулозь ломань, мар. ко-лышо «^«мертвец, покойник». нет + нет + +

Лексико-семантические классы не однородны по составу, в рамках каждого из них можно выделить лексические группировки:

Первый лексико-семантический класс характеризуется набором дифференциальных семантических признаков: живой, антропони-мичный, конкретный, исчисляемый. Его состав определяют лексические группы имен существительных, которые обозначают: '

1. Собственные имена существительные (индивидуальные имена, фамилии, прозвища, псевдонимы лиц). Имена собственные отличаются от нарицательных дифференциальными семантическими признаками. Для них не характерен признак исчисления и формальные показатели. Именам собственным свойственно наличие неполной — только в единственном числе - парадигмы: Авдю, Иван, Николай, Прохор, Пелагея, Аксинья, Авдотья, Олык Ипай, Осып, Шабдар, Овыча, Очандри др.

Нарицательные одушевленные имена существительные с наиболее общими названиями: м., э. ломань, мар. айдеме «человек», м., э. ава, мар. уды-рамаш, вате «женщина», м., э. цёра, мар. пдръеНимужчина», м. стирь,

3. Название лиц по степени родства: м. аля, э. тетя, мар. ача «отец», м. тядя, э., мар. ава «мать», м., э. баба, мар. кова «бабушка», м., мар. ака, э. патя «старшая сестра, младшая тетка по матери», м., э. сазор, мар. шужар

«младшая сестра», м. ощ, э. лепя, мар. чучу «дядя, младший брат матери, отца», кугызай «дядя, старший брат отца, матери» и др. Эти одушевленные существительные расщепляются на семантические множители, отражающие пол, поколение, степень родства (прямое или косвенное) и т. д. Некоторые слова этой тематической группы эмоционально окрашены.

4. Названия лиц по роду занятий, профессии имеют в своем значении эти семы: м. тонафты, э. тонавтыця, мар. туныктышо «учитель», агроном, колхозник, врач и др.;

5.Существительные, обозначающие место жительства, этническое происхождение, национальную принадлежность:мокша, эрзя, мари, татар «татарин», м. велеряй, э. веленьэриця, мар.ялыштеипыше«житель села» и др.

6. Существительное м. шаба, э. эйкакш, мар. йоча, икшыве, чарий, игем, чукай «дитя, дитятко, ребенок».

Второй лексико-семантический класс характеризуется набором дифференциальных семантических признаков: живой, фауноним, конкретный, исчисляемый. Его состав определяют зоонимы. В эту группу входят клички: а) лошадей: Сокол, Орлик, Гром и др.; б) коров и быков: Зорька, Ночка, Травка, Белянка, Цветок, Букет, Василёк и др.; в) свиней: Кузя, Борька, Яшка и др.; г) собак: Тузик, Барбос, Давол, Джек и др.; д) кошек: Мурка, Катька, Васька и др.

Третий лексико-семантический класс характеризуется набором дифференциальных семантических признаков: живой, конкретный, исчисляемый.. В эту группу входят теонимы - термины, связанные с языческими и христианскими верованиями мордвы, мари, названия религиозных и мифических представлений: м. шкай, э. паз, мар. юмо «бог», Вирява «Богиня леса», м., э. Ведява, мар. Вудава (божество) «Богиня воды», Мландава «Богиня земли», вувер, вувер кува (в народной мифологии) «ведьма», ия «черт, дьявол», шайтан «дьявол, черт, шайтан», шайтан иге «чертенок» и др.

Четвертый лексико-семантический класс характеризуется набором дифференциальных семантических признаков: антропоним, конкретный, исчисляемый. Его состав определяют названия неживых существ: м. кула, э. куло, кулозь ломань, мар. колышо еН «мертвец, покойник».

Разграничение живой и неживой природы в сознании людей, выраженное, хотя и неполностью, в формах языка, не ведет к их абсолютному противопоставлению. С древнейших времен мышление человека приобрело способность одушевлять природу. Персонифицировались неодушевленные предметы и в результате поэтического творчества они наделялись признаками и свойствами человека или другого живого существа (умением говорить, разумно действовать, передвигаться и т. д.). Такие жанры литературного и устного народного творчества, как сказка, басня, пословицы, представляют беспредельную творческую фантазию в этой области. Персонифицировались силы природы и религиозные верования. Например, м. Ведьса аварди инекуй, Лихтихть-таргайхть вешенди (Евсевьев М.Е. Избранные труды.. Саранск, 1963:468) «В реке плачет водяной змей. Спасителей он ищет»; э. Ведя-

вапепь моись алтыя, бояраванень баславия (там же:239). «Богине воды я сама обещала, владычице воды я посулила»; мар. Купшо лийже - ияже лиеш (поел.) (МРС1956: 139) «Было бы болото - черти будут»; Вувер-кува удыр-влакын парняштьш пурлып онча: коя улыт уке, терга (Марийский фольклор 1992:146) «Вувер-кува зубами попробовала пальцы у девочек: жирные или нет, проверила». Названия представителей флоры в финно-угорских языках не включаются в разряд одушевленных существительных, хотя они и осмысливаются как живые растительные организмы.

Использование метода компонентного анализа позволяет выделить ряд лексико-семантических групп имен существительных, имеющих специфические отличия в аспекте семантики одушевленности-неодушевленности, свидетельствующие о различии в осмыслении объектов действительности как живых или неживых:

1) основные группы, включающие субстантивы, строго противопоставленные по одушевленности-неодушевленности: а) «абсолютно одушевленные» - обозначают предметы, осмысливающиеся как живые существа, которые содержат в своих значениях семы, отражающие только признаки живых существ, и относятся к полю одушевленности; б) «абсолютно неодушевленные» - обозначают предметы, осмысливающиеся как неживые, содержат в своих значениях семы, указывающие на неживое, и относятся к полю неодушевленности;

2) промежуточные группы, включающие имена существительные, составляющие зону пересечения поля одушевленности и поля неодушевленности, поскольку совмещают в своих значениях семы, отражающие признаки живого и неживого. Они могут быть объединены следующим образом: 1) обозначения предметов, представленных в языке как одушевленные (с преобладанием сем, указывающих на живое): названия умерших людей (семы «человек», «бывший живым»); названия персонажей мифов, сказок, легенд и фантастических произведений (семы «вымышленное существо», «представляемое живым»); 2) обозначения предметов, представленных в языке как неодушевленные (с преобладанием сем, указывающих на неживое): названия совокупностей живых существ (сема «совокупность»); названия частей тела человека и животных (семы «неживой предмет», «часть живого существа»), названия растений (сема «неживой предмет»).

Имена существительные с примерно одинаковым набором сем, указывающих на живое и на неживое, образуют следующие лексико-семантические группы:

1) названия человека и животных на стадии эмбрионального развития (семы «организм», «формирующийся», «неспособный к самостоятельной жизнедеятельности»);

2) названия животных в качестве пищи (семы «пища», «приготовленная из животного»);

3) названия кукол (семы «неживой предмет», «внешнее подобие живого», «функциональное подобие живого»);

4) названия игровых фигур (семы «неживой предмет», «функциональное подобие живого»).

Имена существительные, обозначающие предметы, не получающие однозначного осмысления в языковом сознании говорящих: названия микроорганизмов (способные актуализировать как сему «живое существо», так и сему «неживой предмет»).

В других подразделах: «Лексико-семантические группы глаголов», «Причастие как компонент поля одушевленности», «Прилагательное как компонент поля одушевленности», «Местоимение как компонент поля одушевленности-неодушевленности» - осуществляется системное описание одушевленно- и неодушевленно-маркированнных глаголов, причастий, имен прилагательных, местоимений. Выделяются их особенности в аспекте одушевленности-неодушевленности.

Г л а в а 2 «Морфологические средства выражения одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках» состоит из трех подразделов: «Выражение одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках», «Формант -п как показатель одушевленности в мордовских и марийском языках», «Выражение одушевленности-неодушевленности в парадигме спряжений», в которых выявляются морфологические средства выражения одушевленности-неодушевленности.

Морфологический показатель одушевленности-неодушевленности базируется на противопоставлении двух частных парадигм склонения имен существительных, служащих для выражения многих лексических и грамматических значений. В склонении слов адъективной структуры (прилагательных, местоимений, числительных, причастий) также обнаруживаются две частные парадигмы, являющиеся средством разграничения грамматических и лексических значений одушевленности-неодушевленности имен существительных. Колебание морфологических показателей одушевленности-неодушевленности обусловлено контаминацией живого и неживого в понятиях предметов на гносеологическом уровне.

В мордовских и марийском языках формирование представлений об одушевленности-неодушевленности связано с выражением принадлежности, личности-неличности. Зарождение его связано с принадлежностной и выделительной функциями указательных или личных местоимений, употреблявшихся с именами и превратившихся затем в классные показатели одушевленности, восходящие к указательным местоимениям. По нашему мнению, одушевленные имена существительные совпадают с разрядами слов, получающих притяжательные суффиксы или относящихся к притяжательному склонению, которое в финно-угорских языках приобрело выделительное значение. Имена существительные в мордовских языках характеризуются присоединением к ним специфических суффиксов (обычно они стоят после падежного суффикса), используемых для передачи грамматического значения принадлежности одного лица или предмета другому лицу или предмету. Так, в слове м. кудо-зе, э. кудо-м «дом мой» выделяются два элемента: предмет

обладания, выраженный основой куд- I кудо- «дом», и обладатель (субъект обладания), выраженный суффиксом -зе 1-м «мой, принадлежащий мне»; в слове м. куд-це, э. кудо-т -це I -т является суффиксом 2-го лица единственного числа со значением «твой, принадлежащий тебе», -ц 1-зо - суффикс, предназначенный для обозначения принадлежности предмета третьему лицу единственного числа: кудо-ц I кудо-зо «его (ее) дом, принадлежащий ему (ей)». Для подчеркивания этой их роли представляется предпочтительным термин «лично-притяжательные суффиксы», яснее выделяющий то, что названные элементы обозначают и лицо, и идею принадлежности предмета лицу. В марийском языке в формах субъектно-объектных падежей, кроме дательного, где притяжательный суффикс может стоять как перед падежным окончанием, так и после него, притяжательный суффикс предшествует падежному окончанию, а в формах пространственно-местных падежей следует после падежного окончания. Притяжательные суффиксы различаются по лицам: ача-м «отец мой», ача-т «отец твой», ача-же «отец его» и т. д. (Галкин И.С. Историческая грамматика марийского языка. Йошкар-Ола, 1964:71). Данные суффиксы являются и морфологическим средством отражения одушевленности-неодушевленности: они сочетаются с классом слов, функционально выступающих в позиции одушевленного имени существительного.

Склонение имен существительных в зависимости от основообразующего суффикса, будучи в финно-угорских языках архаичным, обнаруживает связь с категорией одушевленности-неодушевленности благодаря не только семантическому составу имен каждой группы, но и ряду формальных признаков. Последние стали таковыми лишь с течением времени. Первоначально формативы основ не были безразличны к семантике существительных и присоединялись только к определенным именам, выделяя их среди остальных. Лишь некоторая группа имен могла иметь суффиксы активных имен. Это свойство одушевленных имен - приобретать суффиксы неотторжимой принадлежности или обладать активным падежом - согласуется с мыслью о том, что основообразующие суффиксы появляются вследствие потребности выделить определенный класс слов. Одним из таких маркеров, несущих сему одушевленности (активности), служит формант -п. Функция его как показателя одушевленности реализуется неодинаково в разных словах. Включая сему одушевленности, он постепенно начинает присоединяться к именам, семантика которых не противоречит значению активности, и превращается в формальный признак этого склонения. Возможно, nomina agentis вначале строились по модели «человек-он» или «человек-этот». Подобная же модель составляла, по-видимому, и основу активного падежа, с той разницей, что личное или указательное местоимение указывало на принадлежность прежде всего лицу, которая затем была перенесена и на другие вещи. В дальнейшем на базе значения принадлежности показатель стал выражать определенность (ОФУЯ 1974:270, 391). Наряду с генитивом в мордовских языках существует геннтивоподобное имя (прилагательное) со сходным суффиксом - нь (н-овый

оформитель является не только показателем родительного падежа, но и словообразовательным суффиксом).

Для выявления одушевленности-неодушевленности важно обратить внимание на «перебои» в функционировании названий действия и соответственно в их суффиксации. Не все названия действия, оказавшиеся в позиции сказуемого, одновременно оказались в сфере глагола, а значит, и спряжения. На языковой шкале противопоставлений одушевленность и неодушевленность стоят выше, чем определенность и неопределенность. Неодушевленные существительные в аккузативе употребляются без маркировки: м. луван книга, э. ловнан книга, мар. книгам лудам «читаю (я) книгу». Фактор одушевленности сам по себе уже предполагает развитие по линии определенности. Формы объектного спряжения, включающие показатели объекта и времени, воспринимаются как своеобразные отглагольные имена, находящиеся в отношении принадлежности к лицу, выступающему в роли производителя действия. Иными словами, по нашему мнению, здесь четко выступает одушевленность. Объектные формы глагола указывают на лицо субъекта и лицо объекта. Исторически они имеют генетическую связь с притяжательными формами имени.

Таблица2

Система лексико-семантических групп имен существительных в мордовских и марийском языках

Группа

ЯЗЫКОВОЙУРОВЕНЬ

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13

м., э. ло-мань, мар. айдеме «человек» м., э. ве-дява, мар. еудия «русалка» м. кула, э. куло, мар. колыша «покой-кик» эмбрион микроб м. идня-ка, э. ня-ка, мар. курчак «кукла» дама, туз, валет плод-мар. саска «пло Д» М. .70- еажа, ъ.улов, мар. ко-л ышо кап, витя «труп» м. кядь, э. кед ь, мар. кид «рука» класс м. ша-чикс, э. чачовкс «растение» туця «туча»

м., э. ала-ша, мар. имне «лошадь» вирятя, мар. таргыл- тыш «леший», зародыш, мар. иланда-рыше «зародыш» м., э. бактерия, мар. бактерий м., э. сельме, мар. шинча «глаз» веле, мар. села «село» М..1ЯЦЭ. лей, мар зНер «раз»

м., а кат, мар. кол «рыба» ваит стада, мар. куту «стадо»

м. кокка мредмар. мрне «муха»

Одушевленные имена существительные Имена существительные с колеблющимися признаками одушевленности Неодушевленные имена существительные

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙУРОВЕНЬ

1 2

яоманъ. ведява,

мар. айдеме мар.

«человек» вудия

«русал-

ка»

м., э. ала- .«., э.

ша, мар. вирятя.

имне «ло- мар.

шадь» тар-

гылтыш

«леший»

м., э. кал,

мар. коч

«рыба»

Мыслимые как жи-

вые

3 8 4 5 6 7 10 11

и.кую, м., э. эмбрион. .»(., 3. м. идня- дача, м. кядь, класс

э.куло, плод, заро- микроб, ка, э ня- туз, ва- эжедь,

мар. ко- мар. дыш. мар. ка, мар. лет мар. кид

яышо саска мар. бакте- курчак «рука»

«покой- «плод» иланда• рии «кукла»

кик» рыше «бакте-

«заро- рия»

дыш»

зародыш бакте- туз, да- м, э. вей,

рия ма, ва- сельме. мар. се-

лет мар. ла «се-

шинча ло»

«глаз»

стада.

мар.

куту

«стадо»

Совмещающие признаки живого и неживого

9 12 13

и.ло- ы.ша- туця

важа. чикс, э. «ту-

э.улов, ча- ча»

мар. човкс

колышо «рас-

кап. тение»

витя

«труп»

м.ляй.

алей

мар

«река»

Мыслимые как нежи-

вые

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙУРОВЕНЬ

1 2 8 4 11 12 5 ' 9 3 6 7 10 13

М., Э. .70-мань, мар. ай-деме «человек» м., э. плод, мар. сас- ка «плод» эмбрион, зародыш, мар. иланда-рыше «зародыш» класс м. ша-чикс, э. чачовкс, мар. куш- кыл «растение» м., э., мар. микроб, бактерий М..Ю важа, э улов, мар. колыша кап, вигя «труп» м. кула, э. куло.мар. колышо «покойник» м. идняка, э. няка, мар. кур-чак «кукла» дача, туз, валет м. кядь, э. кедь «рука» ту-ця «туча»

м., э. апаша, мар. ии-не «лошадь» зародыш велг «село» бактерия туз сельце «глаз» м. ляй, а. лей, мар ■зйер «река»

м., э. ит, мар. кол «рыба» .и, э. стада, мар. кут)> *стадо» валет

м. кару, э. карво, мар. карме «муха» -

ЖИВОЕ НЕЖИВОЕ

<о

Г л а в а 3 «Синтаксические средства выражения одушевленности -неодушевленности в мордовских и марийском языках» состоит из подразделов: «Соотнесение переходности-непереходности и одушевленно сти-неодушевленности в мордовских и марийском языках», «Значение одушевленности-неодушевленности и контекст», «Семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых значениях», «Семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их переносных значениях», «Олицетворение и семантика одушевленности-неодушевленности».

Синтаксическими средствами выражения одушевленно сти-неодушевленности являются: переходность-непереходность, объектная и безобъектная формы глаголов, контекст, семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых и переносных значениях, метафорические значения глаголов. Наряду с общекатегориальным значением действия, физического и душевного состояния при описании одушевленных имен существительных в настоящее время учитываются такие признаки имен и глаголов, как активность-пассивность, валентность, объектно-субъектные характеристики действия. По смысловому содержанию одушевленность-неодушевленность отражает реальные отношения действительности - «живой - неживой», имеющие важное значение в практической жизни. Грамматическое выражение этого уже осознанного отношения осуществляется лексически: слово в номинальной функции передает значение одушевленного или неодушевленного предмета. Однако лексический, словарный способ оказался недостаточным. В связи с развитием структуры глагольного предложения появилась необходимость дифференцировать значение прямого объекта и выделить как особую его разновидность значение живого объекта.

В глаголь но-именных словосочетаниях в зависимости от лексических и грамматических свойств компонентов могут выражаться разные синтаксические отношения: м. куд путомс, э. кудо путомс, мар. портым чоНаш «строить дом», м. школаса покодемс э. школасо важодемс, мар. школышто пашам ышташ «работать в школе». В первом перед нами объектные отношения, во втором - пространственные, что обнаруживается формами зависимых слов.

Одушевленность-неодушевленность понимается нами как результат морфологизации первоначально чисто синтаксических отношений, связанных со своеобразной реализацией категории объекта в рамках переходности-непереходности. Учитывая неразработанность мордовского исторического синтаксиса, мы вынуждены прибегать к имеющимся описаниям русского синтаксического строя с целью установления унаследованного, автохтонного (исконного) либо заимствованного статуса рассматриваемых конструкций. В семантике мордовских глагольных лексем зафиксированы субъектные или объектные связи либо те и другие. Поэтому глаголы можно условно назвать (по локализации этих связей) субъектными, объектными и двунаправленными - субъектно-объектными и объектно-субъектными. В свою очередь, субъектный глагол может быть: 1) односубъектным, когда только одна семантическая категория имен совместима с ним: м. увамс, э. онгомс, мар. опташ

«лаять» (это делать может только собака), м., э. цяхамс, мар. шончалаш «ржать» (лишь лошадь), м. арьсемс, э. арсемс, мар. шопаш «думать, размышлять» (лишь человек); 2) многосубъектным: м., э. самс, молемс, шаштомс, м. ётамс, э. ютамс , мар. толаш «идти, прийти, приблизиться, придвинуться», кошташ «ходить, ездить», ошкылаш «шагать» (действие может совершить человек, животное, средства передвижения (машина, поезд), явления природы (дождь, снег, град), абстрактные понятия (время, жизнь)). В семантике большинства глагольных лексем фиксируются двойные связи: субъектная и объектная направленность действия. Поскольку у них может быть несколько типов семантических субъектов и объектов, относящихся к разным категориям слов (одушевленные-неодушевленные, лицо-нелицо, исчисляемые-неисчисляемые, конкретные-абстрактные, обозначения единичных предметов или собирательных имен и т. д.), их семантическая структура имеет сложное строение, а смысловой объем очень значителен.

В мордовских языках переходные глаголы обозначают любое воздействие одного предмета (или лица, живого существа) на другой предмет (или лицо, живое существо), представленный в формах именительного, родительного и отложительного падежей основного склонения, если он обозначает объект неопределенный, и в формах родительного либо родительного с послелогом м. эса, э. эйсэ указательного или притяжательного склонения, если он обозначает объект определенный (или принадлежащий лицу). Переходные глаголы - это глаголы активного действия. Они передают отношение между субъектом - производителем действия и объектом действия. Активный субъект - прежде всего человек. Переходные глаголы обозначают действие, которое у одной части всегда, у другой - преимущественно переходит на прямой объект. При этом обозначаются два действия в их взаимовсязи (двудействие): воздействие со стороны субъекта и ответная реакция объекта: м. нолдайне, э. полдыя «я отпустил его» - «я сделал так, чтобы он удалился»; мар. пуаш «дать», ышташ «делать», аралаш «беречь». Переходность связана с активным действующим лицом, как правило, одушевленным: м. Нолдасак воляс кяльцень - няфтьсак врагти мяльцепь (посл.) «Выпустишь язык на волю -врагу тайну откроешь»; э. Кувать апак арсе, Яхим керясъ нудей, сонзэ панк пувазь пештизе ватракшонть потмонзо коштсо ды нолдызе ведентенъ (Ко-ломасов В.М. Лавгинов. Саранск, 1956:79) «Недолго думая, Яхим срезал тростник, через стебель надул нутро лягушки и отпустил в воду». Переходность глагола устанавливается его лексическим значением: если по смыслу высказывания в составе предложения должен быть объект действия, то в семантике глагола будет содержаться значение переходного действия; если же объект не предполагается, то глагол осмысливается как непереходный. В том случае, когда за глаголом переходность действия лексически не закреплена, в мордовских языках она познается двумя способами: а) по наличию во фразе объекта (прямого дополнения); б) по субъектно-объектной форме глагола. Первый способ является исключительно синтаксическим, второй - морфолого-синтаксическим, так как субъектно-объектная форма глагола восполняется во

фразе обычно и прямым дополнением, объектом, представленным особым словом либо включенным в глагол объектным показателем (если он местоименный): м. Федоторясь синнезень калхнень, таргась сумкастонза эзьконь кочкаф лугань шурьхкат, мелкайняста кярсезень пеельса, салня мархта аф ламда тапазень и шорязепь ведаркаста калхнень ёткс, а сяльде лангозост каясь кваз (Кирдяшкин Т. А. Кели Мокша. Саранск, 1953:8) «Жена Федота наломала рыбу, вытащила из сумки недавно собранный луговой лук, мелко нарезала ножом, с солью немного помяла и смешала с рыбой, затем налила на них квас»; э. Те шкас сон (Наста) эзизе оршне сонзэ, хоть тувталткак ульпесть тенень, по сон пельсь паряжамс те платиясонть, пельсь, кода мерить, ломанень кортавтомадо (Коломасов 1956:12) «До сих пор она (Наста) не одевала его, хотя и была возможность, но она боялась, как говорят, людского осуждения».

В марийском языке при альтернативе выбора маркированного- немаркированного объекта также реализуется дефинитность - индефинитность прямого объекта: Me ваш-ваш эре игылтына, койдаркалена ыле (Петухова Л.А. Глагольно-именные сочетания в марийском языке. Йошкар-Ола, 1980:27) «Мы посмеивались друг над другом (доел, взаимно насмехались)». Переходные глаголы в понудительном залоге почти всегда имеют при себе два объекта - прямой и косвенный. Имя в форме винительного падежа является объектом действия, а имя в форме дательного падежа - объектом понуждения. Глаголы в понудительном залоге имеют грамматический показатель ыкт (-кт): мушкышташ «заставить мыть», куралыкташ «заставить пахать, вспахать: трактористлан пакчам куралыкташ «заставить тракториста вспахать огород» и др. Но объект в форме дательного падежа не является объектом понуждения. Он представляет собой лицо или предмет, ради которого или в интересах которого совершается данное действие: туныкташ «учить, научить», ончыкташ «показать», чикташ «одевать».

На семантическом уровне дистрибуция аккузативных маркеров зависит от определенности-неопределенности прямого объекта: имена, входящие в группу детерминированных объектов, имеют тенденцию к морфологическому оформлению, тогда как характеризующимся отсутствием дифференциальных признаков обычно свойственна нулевая маркировка. Некоторое влияние на функционирование показателей винительного падежа оказывает лек-сико-грамматический разряд одушевленности-неодушевленности имени. В этом плане морфологической маркировкой обладают следующие лексико-грамматические разряды существительных: имена собственные; имена, выражающие термины родства и свойства; имена, указывающие на сферу деятельности, род, объект деятельности, профессию, склонности. Маркированную форму получают прямые объекты, выступающие в синтагме с вербальными единицами, выражающими перцептивные, когнитивные процессы, а также глаголы, выражающие чувства, настроение и оценку человека либо содержащие в семантике значение результативности действия.

Функционирование глагола в поле одушевленности либо в поле не-

одушевленности в немалой степени обусловливается его дистрибутивными связями. Например, существительные, называющие реально соподчиненный в каждой конкретной ситуации субъект действия (лицо или предмет), могут взаимозаменяться при глаголе, обозначающем соответствующую ситуацию, что приводит к включению глагола в поле одушевленности или неодушевленности. Как в мордовских, так и в марийском языке прямое дополнение обозначает: а) неопределенный объект действия, под которым подразумевается предмет вообще, без указания на него как на известный в какой-то мере говорящему; б) определенный объект действия, т. е. предмет, так или иначе известный говорящему как предмет, принадлежащий определенному лицу.

Будучи категориями синтаксическими, объект и переходность непосредственно соотносятся с залоговостью. Этот аспект затрагивается нами постольку, поскольку мы прибегаем к основной залоговой оппозиции - противопоставлению актива-пассива для установления критериев одушевленности-неодушевленности.

Из множества разнообразных залогов для нас представительны следующие: активный (действительный, основной), когда субъект в номинативе занимает позицию подлежащего, объект в винительном падеже - прямого дополнения; пассивный (страдательный), где субъект в форме косвенного падежа стоит в позиции агентивного дополнения, объект действия в номинативе - подлежащего; возвратный, при котором действие глагола направлено на субъект, т. е. он в позиции подлежащего является и субъектом, и объектом; понудительный, указывающий, что действие или состояние совершается по приказанию (просьбе) другого лица или оно производится через кого-нибудь. Разные залоги имеют специфическое морфологическое оформление и выделяются на формально-содержательной основе. Залоговые образования (кроме актива-пассива) толкуются как словообразовательные.

В мордовских и марийском (Галкин И.С. Залоги в марийском языке. Йошкар-Ола,1958:30) языках синтаксическая (и смысловая) особенность понудительных глаголов заключается в том, что действия, выраженные ими, представляются как бы производящимися не теми лицами, которые непосредственно их совершают, а теми, от которых идет понуждение к действию. В зависимости от воли и желания первого субъекта меняется характер действия. Волеизъявление субъекта, передаваемого для исполнения второму субъекту, выступает как понуждение, приказ, просьба: м. кантфтомс, э. кандов-томс, мар. кондыкташ «заставить, попросить, приказать принести». Намерение первого субъекта совершить действие над вторым, выраженным прямым дополнением, нередко носит длительный характер, ввиду того что действие передается для исполнения второму субъекту, который реагирует на понуждение. Второй субъект всегда и объект волеизъявления. Из синтаксических свойств компонентов залога отметим их структурную необходимость или факультативность: м. Тишка сувафтозень кудонголъде калатф нурдопят-ненъ, кантфтсь молатка и ушедсь кочкамост (Кирдяшкин 1953:118). «Тихон принес из сеней ломаные санки, попросил принести молоток и начал их

ремонтировать»; э. Зярдо машинанть лоткавтызь, Яхим понгсь аватнень юткс (Коломасов 1956:223) «Когда машину остановили (букв, заставили остановиться), Ефим очутился среди женщин». В предложениях с глаголами понудительного залога часто отсутствует подлежащее, которое восстанавливается из контекста поличным окончаниям глаголов. Подлежащее маркировано в глаголе: м. «Стоп, мил человек, коза эряскодат ? - нотфтазе лафтуда Корожсь. — Васенда кштифттядязь, а сяльде ни яфтама» (Мишанина В.И. Ки лангса ломатть. Саранск, 1985:142) «"Стоп, мил человек, куда торопишься? "- дернул за плечо Корож. - "Сначала заставим тебя плясать, а потом уж разойдемся"». В марийском языке при образовании понудительных глаголов от непереходных глаголов последние превращаются в переходные, поэтому меняется выражение грамматического отношения в предложении. Грамматический субъект при непереходном глаголе становится грамматическим объектом при понудительном глаголе: Корно дене имне ошкылеш. «По дороге идет лошадь»; Корно дене имньым ошкылтем «По дороге веду лошадь (букв, заставляю шагать)»; Салтак мапыме шеНгеч волшебник кува тудын кусен гычын пакетым луктын лудеш, вара кушкед кышка, олмешыже «ватемын кок шинчажымат шуралтен лукса да азажым нумалтен луктын колтыза», манын возен пышта салтакын кусенышке (Галкин 1958:29). «Пока солдат спал, волшебница достала из его кармана письмо и прочитала, потом порвала, а вместо него положила в карман записку «выткните глаза у жены и выгоните вместе с ребенком (букв, заставив нести ребенка)»; Вара салтакым кычкырен кынелтен луктын колта «Потом, разбудив солдата (букв, заставив встать), выпроваживает». При образовании же понудительных глаголов от переходных последние, оставаясь переходными , приобретают лишь понудительный характер. Причем, меняется грамматическое отношение в предложении, но несколько иначе: грамматический объект остается тем же, грамматический субъект превращается в косвенный объект в форме дательного падежа: Тудо кылгпам нумалеш. «Он таскает снопы»; Тудлан кыптам нумалтем «Заставляю его таскать снопы». При отсутствии в предложении прямого объекта в винительном падеже ковенный объект приобретает облик прямого объекта и совмещает сразу обе функции: Тудлан вудым подылтем. «Даю ему хлебнуть воду»; Тудым подылтем. «Даю ему хлебнуть». Эргыж-шешкыжым подылтен, Павыл кугыза кынел шогалеш. «Напоив сына и сноху (букв, заставив хлебнуть), старик Павел встает». Это же предложение можно выразить с прямым и косвенным объектами следующим образом: Эргыж-шешкыжлан пурам подылтен, Павел кугыза кынел шогалеш. «Сына и сноху напоив (букв, заставив хлебнуть) пивом, старик Павел встает» (там же:30).

В современном марийском языке при помощи суффикса -ыкт образуются понудительные глаголы от глаголов, например: шочыкташ «заставить родиться» от шочаш «родиться», вучыкташ «заставить ждать» от вучаш «ждать». Глаголы с этим формантом могут иметь безличное значение: Мушкыр коршта, варкыныкта «Болит живот, тошнит». Суффикс ~ыкт не дополняет суффиксы -т (-д), -тар (-дар), -ар с залоговым значением, а составляет ядро каузативного залога. По значению глаголы на -ар являются понудительными. Собст-

венное понуждение выражается только в некоторых случаях: Мемнан иол-таш саламым колта, мемнан чопым йывыртарен. «Наш друг шлет привет, наше сердце радует». Глаголы на -тар (-дар) имеют каузативное значение. В них тоже, как и при предыдущем суффиксе, понуждение заметно притушено: Кон верч тушан самырык жапем йомдаренам ? «Из-за кого потерял свои молодые годы?»; Тушат сатум йьшыжтареныт «И там украли товар». Однако понуждение может быть и четко выраженным: Уудыр кылмен пытыше пылы-шыжым огеш чамане, пешкыде ий пелен сайынак вел иштара. «Не жалеет девушка свое замерзшее ухо, все больше прижимает его к твердому льду». В данном случае -тар употреблен в значении -ыкт и оба суффикса можно легко заменить.

В мордовских языках в предложениях с глаголами каузативного залога часто отсутствует подлежащее, которое восстанавливается из текста по личным окончаниям глаголов. Подлежащее маркировано в глаголе: м. Кошар-дозь Ушмань Байкать работами (УПТМН. Саранск, 1977:73). «Заставили Ушмань Байку работать»; э. Мезень тевнес сонзэ ней кармавтсынек? (там же:62). «Какое дело теперь его заставим делать?».

Подлежащее согласуется с глагольным сказуемым в лице и числе. Согласование является случаем избыточного маркирования подлежащего: м. Шить кошардсазъ стада мельге синь якама, веть кошардсазь ногай идень синь ваннема (там же: 74). «Днем заставляют его за стадом ходить, ночью заставляют его ногайского ребенка нянчить»; э. Чить вановтыть сынь кедь-стэнзэ стадыне (там же: 62). «Днем заставляют они его пасти стадо». На отсутствующие единицы синтаксического уровня указывают личные окончания глаголов объектного спряжения. Подлежащее и прямое дополнение маркируются в глаголе. Каузативные глаголы, образуемые от основ непереходных глаголов, имеют также разные оттенки понудительного значения, как и каузативные глаголы, образованные при помощи суффикса м. -фт, э. -вт от переходных глаголов. Кроме явного понуждения, приказа, повеления в них может чувствоваться оттенок допущения, дозволения действия, происходящего помимо или вопреки желанию субъекта-понудителя. Вполне возможно, что причиной активизации подобных употреблений стало лексико-синтаксическое калькирование с русского языка. Нами проанализированы это каузативное значение и глагольные конструкции с точки зрения выражения каузатором и агентом действия одушевленных-неодушевленных референтов.

Вместе с тем нельзя не признать, что в диалектной и разговорной речи, языке художественной литературы и средств массовой информации категории объекта и переходности еще далеки от той степени грамматикализованное™, которая присуща им в кодифицированном литературном языке. Живая речь отчасти сохраняет, а отчасти возрождает на новых основаниях ряд явлений, характерных для «дограмматической», преимущественно семантической стадии в развитии исследованных категорий. Причиной служит, как мы полагаем, неокончательная сформированность категории залога, реализуемой в противопоставлении актив-пассив. При отсутствии (или, по крайней мере,

нераспространенности) в разговорной речи маркированного члена оппозиции (пассива) другой важнейший морфологический - признак переходности -невозвратность теряет, релевантность. Этот процесс завершает важнейшую тенденцию развития синтаксической системы. - устранение аккузативно-генитивной переходности посредством дополнительного распределения объектных форм в зависимости от одушевленности-неодушевленности.

На синтаксическом уровне значение одушевленности-неодушевленности находит выражение в специфике сочетаемости имен существительных с глаголами, прилагательными и другими элементами речевой цепи, взаимодействии значений сочетающихся слов. Мы солидарны с В. Г. Гаком, выделяющим три наиболее общих типа взаимодействия слова и его семантического окружения: 1) семантическое согласование - наличие общей семы (син-тагмемы) в обоих членах сочетания; 2) семантическое несогласование - отсутствие общей семы в одном из членов сочетания; 3) семантическое рассогласование - наличие в пределах синтагмы семантических компонентов, несовместимых с точки зрения реальных предметных отношений (Гак В.Г. к проблеме семантической синтагматики. М., 19726: 383 - 384).

Применительно к целям нашего исследования указанные типы могут быть конкретизированы следующим образом: 1) семантика контекста поддерживает1 значение одушевленности-неодушевленности имени существительного; 2) семантика контекста, не содержит указания на значение одушевленности-неодушевленности имени существительного; 3) семантика контекста противоречит значению одушевленности-неодушевленности имени существительного. Например: м. Ведсь лакай; э. Ведесь лаки; мар. Вуд шолеш «Вода кипит»; м. Чайниксь лакай, э. Чайникесь лаки; мар. Чайник шолеш «Чайник кипит»; м. Ялгазе омбоце шись ни лаказь лакай. «Друг (мой) второй день уж кипит (от негодования)»; э. Иван еще смелстэ ахити. Сон хоть умок уш лакомо кар-мась, но аштесь. (Раптанов Т.А. Кочказь сочиненият. Саранск, 1948: 37) «Иван еще смело держится. Он давно уж стал кипеть (от возмущения), но держался»; мар. Шыде шолеш «Злоба кипит», В первом предложении между подлежащим и сказуемым устанавливается семантическое согласование при помощи связующей семы «неживое», поскольку существительное обозначает жидкость (неживое), а глагол - ее свойство. В сочетании с семантически неодушевленным субстантивом ведсь /ведесь «вода» это актуализирует неодушевленно-маркированное значение глагола лакай Iлаки (кипеть - клокотать, пениться). Во втором примере между существительным и глаголом отмечается несогласование в силу метонимического переноса, предполагающего опущение компонента «жидкость», который подразумевается ввиду наличия в контексте метонимической связи «содержащее - содержимое» (чайник - вода), и значение глагола не претерпевает изменения. В последних примерах семантическое рассогласование между подлежащим и сказуемым преодолевается за счет трансформации неодушевленно-маркированного значения глагола в одушевленно-маркированное: м. лакамс (перен.) «волноваться, возмущаться» (МРВ 1998:322), э. лакамс (перен.) «волноваться, сердиться, кипеть» (ЭРВ 1993: 328).

Актуализация его обусловлена воздействием одушевленно-маркированных элементов контекста: подлежащего, выраженного одушевленным существительным м. ялгазе «друг (мой)», э. Иван, а также обстоятельства причины, выраженного предложно-падежной формой субстантива с лексическим значением человеческой эмоции.

Таким образом, на синтаксическом уровне значение одушевленности-неодушевленности проявляется спецификой сочетаемости имен существительных с другими языковыми единицами в составе высказывания.

Поскольку возможность употребления субстантивов с нейтральными (по отношению к одушевленности-неодушевленности) словами существует всегда,- нами рассмотрена семантическая сочетаемость имен существительных с одушевленно- и неодушевленно-маркированными словами, позволяющая определить в значениях компонентов сочетаний семы, указывающие на живое и неживое: Анализ синтагматических связей слов в аспекте одушевленности-неодушевленности строится в основном на примере семантического взаимодействия имени существительного и глагола, реализующегося в синтаксических группах субъект - глагол, глагол - объект, так как глагол-сказуемое выступает конструктивным и смысловым центром предложения.-

Изменение значения языковой единицы влечет за собой изменение ее сочетаемостных свойств, поэтому вначале мы обратились к синтагматике-слов, употребленных в прямом (исходном) значении, а затем в значении переносном:

Семантическая сочетаемость в плане одушевленности-неодушевленности реализуется за счет связующих сем «живое» и «неживое», вследствие чего наиболее четко выявляются синтагматические свойства субстантивов основных групп, строго противопоставленных по данному признаку. По отношению к семантике одушевленности-неодушевленности названных суб-стантивов могут быть описаны две нормативные синтагматические модели: 1) «абсолютно одушевленное» существительное + одушевленно-маркированный глагол (синтагмема «живое»): м. шабась уды, э. эйкакшось уды, мар. йочам малаш «ребенок спит», м. пинесь увай, э. кискась онги, мар. пийым опташ «пес лает», м. аказе сяряди, э. патям сэреди, мар. акам кор-шташ «тетя болеет» и т.д.; 2) «абсолютно неодушевленное» существительное + неодушевленно-маркированный- глагол (синтагмема «неживое»): м: ведсь лакай, э. ведесь лаки, мар. вуд шолеш «вода кипит»; м. телевизорсь яжавсь, э. телевизорось яжавсь «телевизор сломался», мар. когон пудырген «замок сломался», шагат пужлен «часы испортились» и др. Сочетания, не соответствующие данным моделям, предполагают либо нарушение синтагматической нормы, либо переосмысление значений компонентов. Многие имена существительные промежуточных групп могут сочетаться как с одушевленно-, так и с неодушевленно-маркированными глаголами, что обусловлено семантическими особенностями данных субстантивов: совмещением в их значениях сем, указывающих на живое и на неживое.

Проведен более подробный анализ выделенных нами лексико-

семантических групп.

Группа «А» (основная) - абсолютно одушевленные имена существительные.

Они обозначают предметы, осмысливающиеся как живые существа, и встречаются только в сочетаниях с одушевленно-маркированными глаголами. В подобных сочетаниях синтагматическую функцию выполняет сема «живое»: субстантив обозначает живое существо, а глагол - какое-либо действие живого существа или действие, направленное на него. Как правило, оба их члена обладают нейтральным, лишенным образности значением. К суб-стантивам регулярно задается вопрос кие? «кто?»: м. ломаттне шачихть, ка-сыхть, сиредихть «люди рождаются, растут, старятся»; Бабась панчсезень кенкшнень, а цёранясь мельганза пякснезень (Мишанина 1985: 13) «Старушка открывала двери, а мальчик за ней закрывал (их)»; э. Совась Кандра атя, лоткась лоханенть велькссэ ведранть ваксе, кундызе... кеченть, корштась ведь (Куторкин А. Д. Лажныця Сура. Саранск, 1976:213) «Вошел дед Кондрат, остановился около ведра, висевшего над лоханью, схватил...ковш, глотнул воды»; мар. Кочам кидпашалан уста лийын: шкеак куршым урген, корзинкам тодын (Петухова 1980:41) «Мой дед был мастер на все руки: сам шил кузовки, плел корзинки».

Сочетаемость с неодушевленно-маркированными глаголами «абсолютно одушевленным» субстантивам не свойственна.

Группа «Б» (основная) - абсолютно неодушевленные имена существительные. Субстантивы данной группы, обозначающие предметы, осмысливающиеся как неживые, сочетаются, исключительно с неодушевленно-маркированными глаголами. Подобные сочетания реализуются посредством связующей семы «неживое», к именам существительным регулярно задается вопрос л/езе? «что?»: м. Сась весь (Мишанина 1985:22) «Наступила ночь»; э. Вармась еасня тошкась маласо куронть марто, мейле кармась эрьва чувто прява лопатнень ловомо (Куторкин 1976:58) «Ветер сначала шептался с ближайшим кустарником, затем начал считать листья на каждом дереве»; Цецят васня лисить, появить мастор лангс, лопиямстост касыть, мейле цветить, мазылгалить, а уш сёксня шачтыть, певердить мастор ёжос эсест эйдть — видьметь (там же:240) «Цветы сначала выходят, появляются на земле, растут, покрываясь листочками, затем цветут, красуются, а уж осенью плодятся, роняют на землю своих детей — семена»; мар. Йуштд мардеж чурийжым че-вертен пуалеш (Петухова 1980:36) «Разрумянивая (его) лицо, дует холодный ветер»; Воктенжак шемшыдай пеледалын. «Рядом цветет гречиха».

Сочетаемость с одушевленно-маркированными глаголами «абсолютно неодушевленных» имен существительных возможна лишь в переносном значении.

Группа «А» - имена существительные, обозначающие умерших людей. Субстантивы различаются по сочетаемостным свойствам. Субстантивированные слова м. кула, э. кулозь «умерший», м. кулоф, ловажа, э. кулозь ло-мань, улов, мар. колышо «умерший, мертвец, покойник, труп» могут сочетаться с одушевленно-маркированными глаголами в форме прошедшего вре-

мени благодаря эллипсису определяемого слова со значением лица, повлекшему субстантивацию и изменение семантического наполнения субстантива: м. - Церай, катк вандыс пялот ловажать, пади, кодавок тязк калмафтови. - Мезе тият, кода ловажать кудстот паньцак, кда пильгонза аф якайхть (Мишанина 1985:161) «"Сынок, оставь у себя дома до завтра покойницу, может, удастся как-нибудь здесь и похоронить"; - "Что поделаешь, как покойницу из дома выгонишь, если ноги (ее) не ходят"»; э. Становоенть самс илинк токше уловтнень (Куторкин1976:180) «До прихода станового не трогайте мертвых»; Кулозтнень ваномо вензэ лангс пурнавсть эрьванть ялганзо ды кирдажонзо (там же: 182) «С умершими провести последнюю ночь пришли их друзья и ровесники». В данном случае интересующие нас имена существительные обозначают лиц, ранее живших, однако умерших к настоящему времени.

Семантическое согласование субстантивов группы «А» с одушевленно-маркированными глаголами осуществляется с помощью связующих сем «человек» и «бывший живым». Наличие в значениях субстантивов сем, указывающих на неживое, создает некоторое семантическое противоречие, лежащее в основе сочетаний данных существительных с одушевленно-маркированными глаголами: м.А тя пингть ёмла кудняса сире бабаня да по-койнщать кафта кати-мзярдонь ялганза штасть кафта ловажат (Мишанина 1974:45) «А в это время в маленькой избушке старенькая бабушка и две давнишние подружки покойной мыли два трупа»; -У-у-у! - ловажать ваксса уркодозевсь равжа руцяса комачаф пря ава - Бакинонь тядяц. — Ловажась живолгодсь! — кулевсь вайгяль (Моисеев М. С. Куцемат и сюцемат. Саранск, 1988:128) «"У-у-у!" - около подойника зарыдала женщина в черном платке. Мать Бакина. "Покойник ожил!" - послышался голос»; А Лиза стаки явсесь, панчсесь потмонц эзембряса ащи Верань ловажанцты (Девин И. М. Нардише. Саранск, 1969: 109) «А Лиза все причитала, изливала душу лежащей в переднем углу покойнице Вере»; Покойницать мельгеуезьуйсь траурной мелодия (там же : 112) «За покойницей словно плыла траурная мелодия»; э. Валгсь Миша, ваны - килангонть троке кулозь ломань ашти празь (УПТМН 1967:169) «Слез (с коня) Миша, смотрит - поперек дороги лежит мертвый человек.»; Калмизь кулозтнень молебен марто (там же) «Похоронили умерших с молебном».

Слова м. кула, э. куло, ловажа, покойник; «мертвец,

труп, покойник» сочетаются с одушевленно-маркированными глаголами чаще в тех случаях, когда являются названиями персонажей народных легенд и сказок

Все это указывает на чеодинаковое положение лексических единиц, обозначающих умерших, в структуре поля одушевленности-неодушевленности: субстантивы м. кула, э. куло, м. покойник, э.улов, мар. ко-лышо «усопший, покойный, умерший» и т.д., ввиду наличия в их семантике семы м., э. ломань, мар. айдеме «человек», тяготеют к полю лица, в то время как м., э. ловажа, мар. виля «труп» с ведущей семой «тело умершего» является компонентом поля неодушевленности.

Группа «Б» - имена существительные, обозначающие человека и животных на стадии эмбрионального развития. Субстантивы сочетаются только с одушевленно-маркированными глаголами, обозначающими физиологические проявления жизни (в мордовских и марийском языках эти существительные заимствованы из русского): зародыш, эмбрион, плод. Проявления жизнедеятельности организмов на ранней стадии развития доступны только восприятию специалистов. Существительные не обладают такими признаками живых существ, как эмоциональная активность, способность к самостоятельной (независимо от материнского организма) жизнедеятельности, обмену веществ, развитию, питанию, чувствительности и т. д. Эти признаки выявляются специальными методами, и поэтому эти объекты значимы только для специалистов.

Группа «В» - имена существительные, обозначающие микроорганизмы: бактерия, вирус, микроба «микроб». Названия микроорганизмов могут сочетаться только с теми одушевленно-маркированными глаголами, которые обозначают элементарные проявления жизни: м. микробатне сто-жавсть «микробы уничтожены, истреблены», э. бактериятне эрить ку-ватьс «бактерии живут долго»; м. микроорганизматне кулсихть, э. микроор-ганизматне кулсить «микроорганизмы погибают», мар. Теве айдеме шо-дышто туберкулез бактерий-влак чыла шуктат (СМЯ 1990:139) «Вот и в легких человека туберкулезные бактерии все гноят»; бацилла - бактерия в форме палочки; м. туберкулезонь бацилла, мар. туберкулез бацилла «туберкулезная бацилла», э. тифень бациллат «тифозная бацилла», мар. мушкыр тифын бациллыже «бацилла брюшного тифа»; м., э. микроба, мар. микроб -микроскопический одноклеточный, очень маленький живой организм; м., э. микроорганизма, мар. микроорганизм - невидимый невооруженным глазом растительный или животный организм.

Семантика глагола предполагает постановку вопроса мезе? «что?». Ограниченная сочетаемость с одушевленно-маркированными глаголами, а также колебание в постановке вопросов свидетельствуют о «размытости» семантики одушевленности-неодушевленности субстантивов группы «В».

Группа «Г» - имена существительные, обозначающие животных в качестве пищи. Употребляясь в значении «пища», имена существительные сочетаются только с неодушевленно-маркированными глаголами, при этом связующую функцию выполняют семы «неживое» и «пища»: м. върьгасне сивозь учать «волю! съели овцу», э. пидинек кал ям (штюрьба) «сварили рыбный суп (уху)», мар. Эрлалан чывым руалам, кайык шурым пукшен колтем (Петухова 1980:43) «На завтра заколю курицу, накормлю куриным супом».

Группа «Д» - имена существительные, обозначающие персонажей мифов, легенд, сказок и преданий. Семантические особенности названий вымышленных существ обусловливают сочетаемость с одушевленно-маркированными глаголами, так как синтагматическую функцию выполняет сема «представляемое живым»: м. Шкайти вирьса шуфттне фкя сереса ашесть касфтов, а ломаттне и ёфси (Лобанов В. М. Шкаень толня. Саранск, 2000:122) «Богу в лесу деревья не удалось вырастить одинаковыми, а

людей и вовсе»; - Аф полдаса ведунбацять, мзярс аф кадсы ведуншинц (Мишанина В.И. Вальмафтома куд. Саранск, 2002:150)«Не выпущу колдунью, пока не перестанет колдовать»; э. Атясь комась ведьс ды кармась си-меме. Ведява купдызе сакалдо ды а полды эйсэнзэ (УПТМН 1967:11) «Старик нагнулся к воде и стал пить. Русалка схватила его за бороду и не отпускает»; Вай, авакай, зяро эряви! Нишкепазось кисэнек аштезэ (Калинкин И. А. Васо-ло ки лангсо. Саранск, 2000:228) «Ох, мамочка, сколько всего надо!.. Бог (Всевышний) заступится за нас»; мар. Йумыж годьш кугызан пондашыжъш кугу Шем Вудоп руалтенат куча. Кугыза Шем Вудоным пеш сорвала: «Поп-дашем колто\» - манеш. Кугу Шем Вудоп Янгелдым кугжо йукшбдепе турлын шудалеш (Марийский фольклор 1992: 81) «Увидев это, Черный Водяной схватил старика за бороду. Старик стал умолять Черного Водяного: "Отпусти мою бороду!" - просит (он). Великий Черный Водяной своим зычным голосом ругает Янгелде на чем свет стоит».

Сочетаемость преимущественно с одушевленно-маркированными глаголами указывает на преобладание в значениях имен существительных данной группы сем, указывающих на живое.

Группа «Е» - имена существительные, обозначающие кукол. - Названия кукол достаточно часто выступают в сочетаниях с одушевленно-маркированными глаголами, что подтверждает положение о наличии в значениях данных субстантивов семы «функциональное подобие живого». Такие сочетания, усиливающие семантику одушевленности и обусловливающие постановку вопроса нередки в речи детей, а также при описа-

нии детских игр: м. Вдруг - бта струна сязевсь - Светкать вайгячец: "Кук-ланязе!.. Таньказе... ваясь!"- и ушедсь ласькондема берякшь кувалма. Кукла-нясь эзрайль, крхшапаль, няевсь аньцяй иднякс, уйсь копорь лангса (Волков А. А. Тумонят. Саранск, 1971:33) «Вдруг - будто струна оборвалась - Светкин голос: "Куколка (моя)!.. Танька... утонула!" - и начала бегать по берегу. Куколка была большенькая, голая, казалась крошечным ребенком, плыла на спине»; э. Кухтнь кенкшенть лангсто несь сыре ава, вакссонзо аштесь нилешка иесэ ашине тейтерне. Кедьсэнзэ кирдсь цють а эсензэ эйш-ка налкшкень одирьвине (Абрамов К. Г. Велень тейтерь. Саранск, 1980: 446) «На пороге кухонной двери он увидел пожилую женщину, рядом с ней стояла девочка лет четырех. В руках держала чуть ли не с себя куклу-невесту»; мар. Ик порт воктене иктаж вин ияш удыр курчак дене модын шинчылтеш (СМЯ 1994:159) «Возле одного дома сидит и играет в куклы девочка лет пяти»; Но нуно мутланен огыт мошто шол, модынат огыт керт. Лум курчак веле улыт веет (Алексеев Г. Мшаным ужара конда. Йошкар-Ола, 1993:173) «Но они же не умеют разговаривать, и играть не могут. Они ведь только снеговики (букв, снежные куклы)». Наличие в значениях слов, обозначающих кукол, компонентов «неживое» и «подобие живого» позволяет этим лексемам вступать в сочетания как с одушевленно-, так и неодушевленно -маркированными глаголами, причем сочетание с глаголами разных групп возможно даже в пределах узкого контекста.

Группа «Ж» - имена существительные, обозначающие игровые фигуры. Субстантивы могут вступать в сочетания с одушевленно-маркированными глаголами благодаря семе «функциональное подобие живого», выполняющей синтагматическую функцию: м. Крез валетсь - мирдец -фалу арсесь пиковай дамать мархта серцек. (Моисеев М.С. Колма горен-цят. Саранск, 1990: 69) «Валет крестовый - муж (ее) - постоянно выходит рядом с пиковой дамой »; Повесткаса фкя кизефкс: сатомс пе доминотнен-ди. Аньцек аделави шись, и ванат: чак! «Баян!», «Пустушка!», «Сява!» (Моисеев М.С. Кячказ. Саранск, 1972: 27) «На повестке один вопрос: перестать играть в домино. Как только день пройдет, и глядишь: чак (стук)! «Баян!», «Пустышка!», «Козел!». Сочетаемость с неодушевленно -маркированными глаголами свидетельствует о наличии в значении названий игровых фигур семы «неживое»: тузсь мянцерявсь «туз измялся», слонць яжавсъ «слон сломался», мар. домино дене модаш (РМС1966: 158) «играть в домино», шахмат дене модаш (там же: 830) «играть в шахматы», шашка де-не модаш (СМЯ 1998:66) «играть в шашки» и т. д.

Сравнение сем «неживое» и «функциональное подобие живого» обусловливает сочетаемость этих существительных как с одушевленно-, так и с неодушевленно-маркированными глаголами.

Группа «3» - имена существительные, обозначающие совокупности живых существ. Общая сема «совокупность» создает условия для сочетаемости субстантивов с неодушевленно-маркированными глаголами: м. Стадать куду панемацка васепце шитнень аф тёждя: сяда тазатне ардыхть шемо-том, сяда осалхне цють аськоляйхть, нярьсна нолдафт ... А стадась эци стенакс (Левчаев П. И. Аляшка цёрокш. Саранск, 1969: 42) «В первые дни стадо гнать домой нелегко: более сильные быстро мчатся, более слабые еле передвигаются, морды опущены...А стадо стеной прет»; Народсь мзярдовок ашезень шнакшне сятнень, кие визди шачема кяленц эзда, кяшендьсы эсь на-циональностенц (Лобанов В. М. Шкаень толня. Саранск, 2000:198) «Народ никогда не хвалил тех, кто стесняется своего языка, скрывает свою национальность»; э. Чопоньбелев Торсук Эмель ...ютась эсензэ порядканть валь-малга десятникнень ды кармавтсь: - Ёвтнеде промксос! Покшнек-вишкиненек... Веленек-сядонек.... Аванек-це'ранек.... (Куторкин А.Д. Раужо пал-маиь. Саранск, 1997:181) «Ближе к вечеру Торсук Эмель ...прошелся под окнами своего порядка (улицы) к десятнику и наказал: "Всех зовите на собрание! И стар и млад... Всей общиной, всем селом... И бабы и мужики"»; мар. Олыкышто кызыт тугай пудыранчик, калык тунар шыдешкен, изиш тудым тарваташ гын, тышке толын, земский начальникет, Панкрат Иванычет чыла пытарен кертеш (СМЯ 1992: 233) «На лугах сейчас такая суматоха, народ настолько озлоблен, что если его чуть-чуть тронуть, он, придя сюда, покончит со всеми, и с земским начальником, и с Панкрат Иванычем».

Семы «люди» и «животные» выполняют связующую функцию в сочетаниях субстантивов с одушевленно-маркированными глаголами, обозначающими действия множества живых существ. Имена существительные мо-32

гут употребляться в речи с одушевленно-маркированными глаголами благодаря метонимическому значению, активизирующему сему «живое»: м. Сембе велети кулевсь, бта седть лангса колма ават врьгятнесть Федяшев Сав-вань лангс (Кирдяшкин 1953:151) «Все село услышало, будто три женщины на мосту напали на Федяшева Савву; э. Кавто чинь ютазь нилеце бригада-сопть, кода лия бригадатнесэяк, костязь тикшенть кармасть каямо сто-гас (Коломасов 1956:164). «Через два дня в четвертой бригаде, как и в других бригадах, стали метать сухое сено в стога»; Обедта мейле, кода свал, брига-дась аламос оймсесь (там же: 165). «После обеда, как всегда, бригада немного отдыхала»; мар. Теве ынде, ик кугу ешыш ушнен, шкенан илышым саемдаш шонена (Петухова 1980:42) «Вот теперь, влившись в большую семью, думаем улучшить свою жизнь»; Ордыжто ик тушка урокам сорпгиватла (там же) «в стороне одна группа сортирует рожь».

Группа «И» - имена существительные, обозначающие части тела человека и животных. Для субстантивов промежуточной группы характерна сочетаемость с одушевленно-маркированными глаголами, указывающая на наличие в их значениях семы «неживое». Примером могут служить сочетания с глаголами, обозначающими повреждения тела: м. яжамс кядь «сломать руку»; э. керямс сур «порезать палец»; мар. омсаш парням ишаш «прищемить палец в дверях», кидым помышыш чыкаш «сунуть руку за пазуху»; Ку-ва-влак шипчам карышт. «Старухи вытаращили глаза»; Ача ден эрге шинча вашлийыч (Берлинский В. Н. Колча. Советск: Вести трехречья, 2004:114) «Отец с сыном встретились взглядом (букв, глазами)»; Ший пуян Ший Пампалчелекты-нат шогалеш. Патыр шипчам карен онча (Марийский фольклор 1992:86) «Тут Сереброзубая выскочила. Богатырь даже глаза вытаращил». Сема «часть живого» создает условия для сочетаемости существительных с некоторыми одушевленно-маркированными глаголами; при этом характер вопроса к субстан-тиву не изменяется — мезе?, мо? «что?». Сочетаемость в исходном значении преимущественно с неодушевленно-маркированными глаголами, а также характер вопроса мезе?, мо? «чго?», указывающего на неодушевленность, свидетельствуют о преобладании сем, указывающих не неживое, в семантике данных субстантивов.

Группа «К» — имена существительные, обозначающие названия растений: м. шуфта, э. чувто, мар. пушеНге «дерево», м. келу, э. килей, мар. куэ «береза», м. панга, э. панго, мар. поНго «гриб», м. тише, э. тикше, мар. шудо «трава» и др. являются растительными организмами, обладающими основными свойствами живого: развитием, питанием, размножением. Однако многие проявления жизнедеятельности растений существенно отличаются от свойств, присущих животным и человеку. В сознании говорящих среди признаков растительных организмов выделяются признаки, указывающие на живые существа: «рост», «развитие», «размножение», «реакция на погоду» (иногда - на смену времени суток) и др., а также признаки, обычно указывающие на неживые предметы: «неподвижность», «отсутствие видимой активной реакции», «отсутствие ч у в ого

\ ¿лйоткка 1

; С.П«ер4>?г 1

| ОЭ 200 ант I

контакта с окружающими предметами» и др. Сочетаемость преимущественно с неодушевленно-маркированными глаголами, а также постановка вопроса мезе? «что?» говорят о присутствии семы «неживое» в семантике субстантивов.

Таким образом, анализ сочетаемости имен существительных выделенных лексико-семантических групп с одушевленно- и неодушевленно -маркированными глаголами обнаруживает ряд семантических особенностей субстантивов. Способность субстантивов промежуточных групп выступать в сочетаниях как с одушевленно-, так и неодушевленно-маркированными глаголами подтверждает положение о совместимости в их семантике сем, указывающих на живое и неживое.

Отношение семантического рассогласования (в том числе в аспекте одушевленности-неодушевленности) является источником переосмысления значений сочетающихся единиц. Как правило, преодоление рассогласования осуществляется за счет актуализации переносных, контекстуально обоснованных значений глагола и имени существительного, реализующихся в условиях определенного контекста. Актуализация связана с процессом вторичной номинации - использования фонетического облика уже существующей единицы в качестве имени для нового обозначаемого. Модификация основного значения языковой единицы может быть основана на смене категориальных сем, в том числе семы одушевленности семой неодушевленности и наоборот.

Использование одушевленно-маркированных глаголов для фиксации признаков неживого, а также неодушевленно-маркированных глаголов для именования признаков живого представляет собой частный случай метафоры - употребления слова, обозначающего некоторый класс объектов, явлений и т. п., для характеризации или наименования объекта, входящего в другой класс. При этом между ними устанавливаются отношения сходства (в нашем случае между свойствами живых и неживых предметов).

В частности, в сочетаниях типа «одушевленный субстантив + неодушевленно-маркированный глагол» семантическое согласование может достигаться путем метафорического изменения значения глаголов, когда они, обладая неодушевленно-маркированным значением, в сочетании с одушевленными субстантивами подвергаются переосмыслению, утрачивая семы, отражающие признаки неживого, и актуализируя метафорическое одушевленно-маркированное значение: м. седись лакась, седеесь лакась «сердце кипело», мар. шумем вургыжеш «сердце кипит, беспокоится, волнуется».

Новое значение обладает стилистической и эмоциональной окрашенностью и регулярно воспроизводится, благодаря чему получает отражение в словаре.

Лакамс: м., э. 1. Приходить в состояние кипения. 2. Приходить в состояние сильного гнева, раздражения. 3. Волноваться, бурно протекать.

Шолаш: мар. 1. Кипеть, вскипеть (о жидкости); самовар шолеш «самовар кипит»; вуд шолеш «вода кипит»; 2. перен. (протекать оживленно) шолаш; паша шолеш «работа кипит»; 3. перен. шолеш, вургыжеш; шыде шолеш «злоба кипит»; шум вургыжеш «сердце кипит».

Нардамс: 1. Вытереть (слезы, пот), стереть. 2. Исключить (из списка). 3. Грести (нардамс милесэ «грести веслами»). 4. Съесть, сожрать, слопать; 5. Забыть, вычеркнуть из памяти; 6. Обмануть, провести. 7. Нардамс рой «снять рой пчел»; мар. ушташ'. 1. Вытереть, обтереть; кидым ушташ «вытереть руки»; 2. Износить трением; уштын пытараш; кынервуйым йыген тугаташ «вытереть локти».

Ваномс: 1. Смотреть, глядеть. 2. Осматривать, производить осмотр (обследование). 3. Ознакомиться, пробежать глазами. 4. Окинуть взором, обозреть. 5. Пасти (стадо). 6. Рассмотреть, разобрать. 7.0бращать внимание, следить. 8. Брать пример, подражать, равняться (на кого-либо). 9. Заботиться, ухаживать, нянчить.

Ончаш: мар. 1. Смотреть, посмотреть, глядеть, поглядеть. 2. Наблюдать, понаблюдать. 3. Смотреть, присматривать, ухаживать. 4. В сочетании с деепричастной формой глагола выражает действия, совершаемые в течение некоторого короткого времени: кутырен ончаш «поговорить», лудын ончаш «почитать», ончен кодаш «смотреть вслед удаляющемуся, провожать глазами»; ончен налаш «осмотреться вокруг»; ончен савырнаш «осматривать, осмотреть, оглядывать, оглядеть»; «ухаживать (за ребенком), заботиться о ком-нибудь, ухаживать за гостем».

Таким образом, в рассмотренных сочетаниях рассогласование в аспекте одушевленности-неодушевленности преодолевается за счет трансформации значения глагола при семантическом тождестве субстантива: в случае объединения несовместимых в исходных значениях единиц глагол развивает производное значение, соотносимое со значением имени существительного, семантика субстантива не претерпевает изменений.

Еще один его способ заключается в актуализации переносного метонимического значения субстантива. Метонимия - троп или механизм речи, состоящий в регулярном или окказиональном переносе имени с одного класса объектов или единичного объекта на другой класс либо отдельный предмет, ассоциируемый с данным по смежности, сопредельности, вовлеченности в одну ситуацию (ЛЭС 1990:300). Существуют также случаи окказионального метонимического переноса, затрагивающего семантику одушевленности-неодушевленности субстантива: м. Синь кудсост телефоноль. Гайфтян... Трубкаса цяторф -вайгялыпь стака содамска... И сембе, трубкась кулось... (Мишанина В. И. Озкс тумоть тарадонза. Саранск,1993: 169) «У них дома телефон. Звоню... В трубке треск - голос трудно различить... И все, трубка умерла...»; э. - Окой-ники...- каятотсь тона пестэ, ды трубкась пикнезевсь (Ганчин А. Д. Куш кемеде, куш илядо. Саранск, 1995:29) «"Наконец-то..."- послышалось с того конца, и трубка запищала».

Однако реализация метонимического значения имени существительного ограничена условиями употребления: субстантивы развивают его только в сочетаниях с глаголами определенных лексико-семантических групп: м. классь кулх-цонды; э. велесьудыу мар. ял семын илаш «жить в деревне».

Семантическое рассогласование может устраняться метафорическим-

переносом значения субстантива. Показательно в данном плане сочетание неодушевленных имен существительных с одушевленно-маркированными глаголами, являющееся средством известного художественного приема -олицетворения (персонификации). Обычно при олицетворении от понятия «человек» отделяются признаки мыслительной, речевой и эмоциональной деятельности, которые приписываются неживому предмету: м. Тюсфтома трватне азозьмекольдень валть:«Ванятка, иднязе...» (Мишанина В. И. Си-янь ракакудня. Саранск, 1974: 44). «Бесцветные губы произнесли последние слова: "Ванятка, сыночек..."»; «Жив шалхкоц», - кенярдезь арьси акеяла Саша (там же: 38). «"Жив нос", - обрадованно думает в подлавке Саша». Здесь семантическое согласование осуществляется благодаря метафорическому изменению значения существительного трватне, шалхкоц: под влиянием одушевленно-маркированных глаголов субстантив помимо собственных сем актуализирует контекстуально обусловленную сему «живое», а значения глаголов остаются неизменными.

Сказанное свидетельствует, что олицетворение заслуживает специального рассмотрения, поскольку непосредственно соотносится с исследуемой нами проблемой сочетаемости языковых единиц в аспекте одушевленности-неодушевленности.

Понятие «олицетворение» («персонификация», «прозопопея») обнаруживает расплывчатость содержания, что создает известную трудность при исследовании данного явления. Феномен его, согласно Гину, может быть рассмотрен в трех основных аспектах: историко-генетическом (мировоззренческом), литературоведческом (филологическом) и лингвистическом (Гин Я. И. Поэтика грамматического рода. Петрозаводск, 1992: 24). В первом оно предстает как «присущее мифологическому сознанию свойство перенесения на неодушевленные вещи и явления черт живых существ (антропоморфизм, анимизм) или животных (зооморфизм), а также наделение животных качествами человека» (Мифы народов мира 1982: 252). Здесь оно связано с некоторой воображаемой реальностью, существование которой не подвергается сомнению. В художественной же литературе это некоторая условность, литературный прием, подчиненный художественным задачам автора. Во втором аспекте оно представляет мыслительную операцию, состоящую в приписывании понятию о некотором предмете (явлении) признаков живого существа вообще либо лица в частности. Происходит совмещение в значении персонифицированного существительного сем, отражающих признаки живого и неживого, а также лица и нелица: м. Келнармонць кандсь живой ведь, бабась пркштадезе мархтонза цёрать - цёрась живолгодсь, и куйть вяшкомац щё-кастонза прасъ (УПТМН 1966: 47) «Тетерев принес живую воду, бабушка обрызгала ею парня, парень ожил, и змеиный клык выпал из его щеки»; мар. Миклай кайыме шеНгечын Павшетын маскаже мераНетым колта илыше вудлан. МераН кудалеш илыи е вудлан. (Марийский фольклор 1992: 76) «После ухода Михаила медведь посылает зайца за живой водой. Побежал заяц за живой водой и сейчас же принес ее».

Итак, мы убедились в верности высказанного положения о том, что на синтаксическом уровне значение одушевленности-неодушевленности находит выражение в специфике сочетаемости имен существительных с глаголами, прилагательными и другими элементами речевой цепи, во взаимодействии значений сочетающихся слов. В самом общем виде синтагматические отношения между словом и его семантическим окружением могут быть описаны посредством трех типов семантического взаимодействия сочетающихся единиц: 1) семантическое согласование - наличие общей семы в обоих членах сочетания; 2) семантическое несогласование - отсутствие общей семы в одном из членов сочетания; 3) семантическое рассогласование - наличие в пределах синтагмы сем, не совместимых с точки зрения выражаемых ими реальных предметных отношений. По отношению к семантике одушевленности-неодушевленности сочетающихся единиц выделяются следующие типы семантического взаимодействия: 1) семантика ближайшего контекста поддерживает значение одушевленности-неодушевленности имени существительного (ближайший контекст - сочетающиеся с данным существительным слова: глаголы, имена прилагательные, местоимения и др.); 2) семантика ближайшего контекста не содержит указания на значение одушевленности -неодушевленности имени существительного; 3) семантика ближайшего контекста противоречит значению одушевленности-неодушевленности имени существительного.

Исследование сочетаемости имен существительных и глаголов, употребленных в прямом значении, позволяет выявить определенные закономерности:

1. Имена существительные всех выделенных лексико-семантических групп могут выступать в сочетаниях с нейтральными по отношению к семантике одушевленности-неодушевленности глаголами. В этом случае семантическое согласование осуществляется за счет сем, не относящихся к значению одушевленности-неодушевленности.

2. «Абсолютно одушевленные» субстантивы сочетаются с одушевленно-маркированными глаголами за счет связующей семы «живое». Эта сочетаемость усиливает значение одушевленности.

3. «Абсолютно неодушевленные» субстантивы сочетаются с неодушевленно-маркированными глаголами за счет связующей семы «неживое». Эта сочетаемость усиливает значение неодушевленности.

4. Имена существительные промежуточных групп могут употребляться в речи как с одушевленно-, так и с неодушевленно-маркированными глаголами, что подтверждает положение о совмещенности в значениях этих суб-стантивов сем, указывающих на живое и неживое.

Нарушение типичных синтагматических связей (семантическое рассогласование) ведет либо к нарушению нормы, либо к переосмыслению значения сочетающихся единиц. Анализ языкового материала позволяет выделить следующие способы преодоления семантического рассогласования между именем существительным и глаголом: 1) одушевленный субстантив + неодушевленно-маркированный глагол: а) согласование достигается за счет ме-

тафорического переноса значения глагола, актуализируется переносное одушевленно-маркированное значение глагола; б) согласование достигается за счет метонимического переноса значения субстантива; субстантив актуализирует переносное значение неодушевленности; 2) неодушевленное существительное + одушевленно-маркированный глагол: а) согласование достигается за счет формирования переносного значения глагола («живая» метафора) или производного значения глагола, генетически связанного с метафорическим преобразованием (генетическая метафора); актуализируется производное неодушевленно-маркированное значение глагола; б) согласование достигается за счет метонимического переноса значения субстантива; субстантив актуализирует переносное значение одушевленности; в) согласование достигается путем метафорической трансформации значения субстантива (олицетворение).

В лингвистическом аспекте художественный прием олицетворения непосредственно связан с взаимодействием значения одушевленности-неодушевленности субстантива и его семантического окружения. Семантическая трансформация существительного при олицетворении состоит в актуализации контекстуально - обусловленной семы «живое» (а также семы «лицо»), обеспечивающей согласование с одушевленно-маркированными элементами контекста.

В заключении обобщаются основные выводы исследования, сделанные в главах, а также отмечены некоторые наблюдения относительно области глагольной морфологии. Важнейшим из них является то, что в основе выражения одушевленности-неодушевленности имен существительных как мордовских, так и марийского языков лежит характер осмысления говорящим фактов объективного мира. Оно формируется на базе понятийных категорий онтологического, гносеологического и языкового уровней, отражающих явления объективного мира. Одушевленные и неодушевленные субстантивы не всегда соответствуют объективно живым и неживым предметам: как правило, они отражают предметы, осмысливающиеся как живые или неживые. В основе деления имен существительных на одушевленные и неодушевленные лежат обыденные понятия носителей языка о живом и неживом.

В диссертации выделены и исследованы лексико-семантические группы имен существительных, имеющих специфические различия в семантике одушевленности-неодушевленности, в том числе промежуточные группы субстантивов, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Впервые осуществлено системное описание одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов, причастий, имен существительных, прилагательных, местоимений. Противопоставление значений одушевленности-неодушевленности находит морфологическое выражение в парадигме спряжения глаголов в указательном и притяжательном склонениях имен существительных и др.

В данном исследовании морфологическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются парадигма спряжений, средства лично-притяжательной суффиксации. Выразителями одушевленности-неодушевленности на грамматическом уровне в мордовских языках являются

суффиксы: м., э. -сь, -тне: м. кудсось, э. кудосось «тот, кто или что дома, дома находящийся», м. паксясось, э. паксястось «тот, кто в поле, в поле находящийся» и т. п. Они выступают не носителями формальных значений корнеслов м. куд, э. кудо «дом», пакся «поле», а особого лексического значения, отличного от тех, которые выражены корнесловами. В финно-угорских языках отношение принадлежности предмета грамматическому лицу или другому предмету показывается с помощью притяжательных суффиксов: м. -зе, э. -м (м. кядезе, э. кедем «моя рука»; венг. -em (konyvem «моя книга»), мар. -ад/, -ем (авам «мать моя», кидем «моя рука»). Как видим, данной грамматической категорией одновременно может быть выражен предмет обладания и его обладатель. Притяжательное отношение представляет собой разновидность атрибутивных отношений. В марийском языке показателями притяжательное™ могут оформляться одушевленные имена существительные, прилагательные, местоимения, причастия. Морфологическим показателем генитива в нем служит формант - н (-ын, -ын), отвечает он на вопросы кон! «кого?». Наряду с генитивом в мордовских языках существует генитивоподобное имя (прилагательное) со сходным суффиксом -нь (н-овый оформитель является не только показателем родительного падежа, но и словообразовательным суффиксом). В марийском языке в притяжательных формах, в отличие от падежных, гласный -е перед -м не редуцировался, т. к. он стал суффиксальным, приобрел смысловую нагрузку и перетянул на себя ударение: кидым «руку», кидем «рука моя». В мордовских языках представлены показатели объекта, относящиеся к 1-му, 2-му и 3-му лицу: м., э. кунда-с-ак «ты поймаешь го», м. кунда-т'-ан, з. кунда-т-ан «я поймаю тебя», м. кундаса-м-азь, э. кундаса-м-изь «они поймают меня». В прошедшем времени для объекта 3-го лица («его» и «их») показатель объекта действия не обнаруживается. В марийском языке при употреблении с прямым объектом глаголы обозначают активное действие, направленное на объект. Для марийского языка характерно и то, что прямой объект часто сливается с субъектом действия: Нуно ваш-ваш йора-тат «Они любят друг друга». В марийском языке в формах субъектно-объектных падежей, кроме дательного, где притяжательный суффикс может быть как перед падежным окончанием, так и после него, притяжательный суффикс предшествует падежному окончанию, а в формах пространственно-местных падежей следует после падежного окончания. Одушевленные предметы могут выражать двойное понуждение, т. е. понуждение через кого-то. Как для мордовских, так и для марийского языков характерна форма двойного понуждения, т. е. суффикс понудительного залога м. -фт-, э. -ет-, мар. -ыкт- повторяется дважды, при этом выражается такое действие, которое выполняется третьим лицом через посредство второго: м. кантфтан, э. кан-довтан «заставляю нести», лакафтфтса ведть «заставлю кипеть воду»; мар. оптыктыкташ «заставить поливать», шупшыктыкташ «заставить возить», тунемше-влаклан ковышташ вудым оптыктыкташ «заставить учащихся поливать капусту». Форманты глагола нанизываются один за другим к корню слова: м., э. якамс «ходить», м. яка-фт-омс, э. яка-вт-омс «заставить хо-

дить», м., э. потямс «доить, сосать», м. потя-фт-омс, э. потя-вт-омс «заставить доить, сосать (кормить)», мар. воз-ыкт-ыш, г. сир-ыкт-ыш «писать», воз-ыкт -{ы)ш-(ы)м, г. сир- ыкт- (ы)ш - (ы) м «заставил писать» и т. д. Глаголы с двойным суффиксом понудительности обозначают двойное понуждение к действию: м., э. Семён ведь эжди, мар. Семён вудым ырыкта «Семен греет воду» - э. Семён ведть эжтьфтьсы, э. Семен веденть эждевтъеы, мар. Семен вудым ырыктыкта «Семен заставляет греть воду» (одушевленный предмет), но: кече вудым ырыкта «солнце греет воду» - нельзя сказать ырыктыкта, т. е. неодушевленные субъекты не могут образовать понудительный залог.

Функционирование глагола в поле одушевленности либо в поле неодушевленности в немалой степени обусловливается его дистрибутивными связями. Например, существительные, называющие реально соподчиненный в каждой конкретной ситуации субъект действия (лицо или предмет), могут взаимозаменяться при глаголе, обозначающем соответствующую ситуацию, что приводит к включению глагола в поле одушевленности или неодушевленности.

Совмещение в семантической структуре имен существительных промежуточных групп сем, указывающих на живое и неживое, обусловливает колебания грамматического показателя одушевленности-неодушевленности данных лексем. Наличие переходных (промежуточных) явлений в аспекте одушевленности-неодушевленности, а также колебание морфологических показателей одушевленности-неодушевленности обусловлено контакинаци-ей живого и неживого в понятиях предметов на гносеологическом уровне.

Анализ лексических средств выражения одушевленности-неодушевленности полностью подтверждает положение о ведущей роли гносеологических оснований для изучаемой категории. В мордовских языках, как известно, прямое дополнение обозначает:

а) неопределенный объект действия, под которым подразумевается предмет вообще, без указания на него как на предмет, в какой-то мере известный говорящему;

б) определенный объект действия, т. е. предмет, так или иначе известный говорящему как предмет, принадлежащий определенному лицу.

Использование метода компонентного анализа позволило выделить ряд лексико-семантических групп имен существительных, обнаруживающих специфические различия в семантике одушевленности-неодушевленности, свидетельствующие о различии в осмыслении фактов объективного мира как живых или неживых.

По отношению к семантике одушевленности-неодушевленности сочетающихся единиц выделяются следующие типы семантического взаимодействия:

1) семантика ближайшего контекста поддерживает значение одушевленности-неодушевленности имени существительного;

2) семантика ближайшего контекста не содержит указания на одушевленность-неодушевленность имени существительного;

3) семантика ближайшего контекста противоречит значению одушевленности-неодушевленности имени существительного.

Исследование семантического взаимодействия имен существительных и сочетающихся с ними одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов обнаруживает следующие закономерности:

1) «абсолютно одушевленные» субстантивы сочетаются преимущественно с одушевленно-маркированными глаголами, что усиливает значение одушевленности имени существительного;

2) «абсолютно неодушевленные» субстантивы сочетаются преимущественно с неодушевленно-маркированными глаголами, что способствует усилению значения неодушевленности;

3) имена существительные промежуточных групп могут употребляться как с одушевленно-, так и с неодушевленно-маркированными глаголами, что и подтверждает положение о совмещении в значениях этих субстантивов сем, указывающих на живое и неживое;

4) нарушение типичных синтагматических связей приводит к семантической трансформации сочетающихся единиц, осуществляющейся за счет смены семы одушевленности на сему неодушевленности и наоборот.

Синтаксическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются: переходность-непереходность, объектная и безобъектная формы глаголов, контекст, семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых и переносных значениях, метафорические значения глаголов. Ассоциативные механизмы мышления человека обусловливают наличие на гносеологическом уровне промежуточных понятийных форм, совмещающих признаки живого и неживого («мыслимый как бывший живым», «мыслимый как подобие живого», «мыслимый как совокупность живого» и др.).

Проведено исследование сочетаемости имен существительных с одушевленно- и неодушевленно-маркированными словами, не становившейся ранее предметом специального анализа.

Лингвистической основой художественного приема олицетворения обычно является семантическое рассогласование исходно неодушевленного существительного и одушевленно-маркированных элементов олицетворяющего контекста, которое преодолевается за счет актуализации в значении субстантива контекстуально-обусловленной семы «живое» (в некоторых случаях семы «лицо»).

Таким образом, категория одушевленности-неодушевленности на лексическом, морфологическом и синтаксическом уровнях в мордовских и марийском языках обнаруживает специфические средства выражения и является больше функционально-семантической, нежели грамматической.

Сокращения

Букв. - буквально, венг. - венгерский язык, г. - слово горного диалекта марийского языка, ГМЯ - грамматика мордовских языков, ЛЭС - лин-

гвистический энциклопедический словарь, манс. - мансийский язык, мар. -марийский язык, м. - мокшанский язык, МРВ - мокшанско-русский словарь, ОФУЯ'- основы финно-угорского языкознания, р. - русский язык, РМС -русско-марийский словарь, СМЯ - словарь современного марийского языка, фин. - финский язык, хант. - хантыйский язык, э. - эрзянский язык, эст. -эстонский язык, удм. - удмуртский язык, УПТМН - устно-поэтическое творчество мордовского народа, ЭРВ - эрзянско-русский словарь.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Кочеваткина А.П. Категориянь коряс явомась // Сятко.- 1990. - № 6. С.84-86.

2. Кочеваткина А.П. Одушевленностень-аволь одушевленностень не-втемстэ глаголонть саемазо // Сятко. - 1991. - № 5. С. 60 - 61.

3. Кочеваткина А.П. Существительное как компонент поля одушевленности // Тр. МНИИЯЛИЭ. - Саранск, 1991. - Вып. 105. Сер. лингв. -С. 43-46.

4. Кочеваткина А.П. Категория одушевленности-неодушевленности в мордовских языках. Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Йошкар-Ола, 1991. 24 с.

5. Кочеваткина А.П. Семантический анализ терминов родства и свойства в мордовских языках // Тезисы докладов Международной конференции... - Йошкар- Ола, 1996. - С. 49 - 50.

6. Кочеваткина А.П. Связь категории одушевленности с категорией принадлежности в мордовских языках // История, образование и культура народов Поволжья: Материалы Всерос. науч.-практ. конф. - Саранск, 1997. -С. 203-205.

7. Кочеваткина А.П. Термины кровного родства и свойства в эрзянском языке // Актуальные проблемы мордовского языкознания: Межвуз. сб. научн. тр. - Саранск, 1997. - Вып.1. - С. 102 - 109.

8. Кочеваткина А.П. Функционально-семантическое поле одушевленности / неодушевленности, личности / неличности в финно-пермских языках // Проблемы межэтнических взаимодействий...: Тез. докл. - Сарапул, 1997. -С. 102-109.

9. Кочеваткина А.П. История и пути образования свадебной лексики в мордовских языках // Финно-угристика на пороге Ш-го тысячелетия. - Саранск, 2000. - С. 168 - 171.

Ю.Кочеваткина А.П. Финно-угорские заимствования в лексике русского языка // Лингвокультурологические проблемы толерантности: тез.докл. Междунар. конф. Екатеринбург, 24-26 октября 2001г. - Екатеринбург, 2001. -С. 354 - 355.

11. Кочеваткина А.П. Финно-угорские заимствования в лексике русского языка // Финно-угристикань ксвкстематне: Алтавить Т.М.Тихонова доцэн-тэнть чачома нестэнзэ 60 иень топодемантень. - Саранск, 2001. - С. 81 - 83.

12.Кочеваткина А.П. История исследования мордовских языков //: Мордовия: Энциклопедия. - Саранск, 2001. С. 273.

13.Кочеваткина А.П. Финно-волжские языки // Мордовия: Энциклопедия. - Саранск, 2001. - С. 663.

14. Кочеваткина А.П. Обрядовая терминология в мордовских языках // Рябовы: pro et contra. Сб. материалов Рябовских научных чтений, г. Саранск, 16 апреля 2002г. Научные труды НИИГН, т.2 (119). - Саранск: Тип. «Красный Октябрь», 2002. - С. 160-161.

15. Кочеваткина А.П. Способы образования терминов кровного родства и свойства в финно-угорских языках финно-пермской группы // Рябовы: pro et contra. Сб. материалов Рябовских науч. чтений, г. Саранск, 16 апреля 2002г.- Саранск, 2002. - С. 135 - 137. Науч. труды НИИГН, Т.2 (119).

16. Кочеваткина А.П. Функционально-семантическая категория одушевлённости-неодушевлённости в мордовских языках // Рябовы: pro et contra. Сб. материалов Рябовских науч. чтений, г. Саранск, 16 апреля 2002 г.- Саранск, 2002. - С. 168 - 172. Науч. труды НИИГН: Т.2 (119).

17.Кочеваткина А.П. Глагол в контексте категории одушевленности-неодушевленности в мордовских языках // Роль науки в социально-экономическом развитии Республики Мордовия: Материалы респ. науч.-практ. конф., посвящ. 70-летию НИИ гуманит. наук. — Саранск, 2003. - С. 115 -118.

18.Кочеваткина А.П. Терминология мордовского свадебного обряда в этнолингвистическом аспекте // Вопросы терминологии в финно-угорских языках Российской Федерации. - Сомбатхей, 2003. - С. 45 - 48 (Резюме на английском языке).

19.Кочеваткина А.П. Грамматика мордовских языков // Мордовия. Эн-цикл.: В 2-х т.- Саранск, 2003. - Т. 1. - С. 260.

20.Кочеваткина А.П. Проблема категории одушевленности-неодушевленности в мордовских учебниках // Проблемы и перспективы развития восточных финно-угорских языков: Материалы науч.-практ. конф. «Функционирование языков и состояние этнокультуры восточных финно-угорских народов: проблемы и перспективы развития» (4-7 июня 2003г., г. Саранск). - Саранск, 2003. - С. 172 - 176.

21.Кочеваткина А.П. Глаголы речевой деятельности в контексте одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках // Интеграция образования, - № 2.2004. - С. 175 - 177.

22.Кочеваткина А.П. Выражение одушевленности-неодушевленности в мордовских (мокша и эрзя) языках. - Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2004. -140 с.

* 1 68 96

Подписано в печать 10.09.04. Объем 2,5 п. л. Тираж 100 экз. Заказ № 1566.

Типография Издательства Мордовского университета 430000, г. Саранск, ул. Советская, 24

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Кочеваткина, Анна Петровна

ВВЕДЕНИЕ.

Глава 1. ЛЕКСИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ ОДУШЕВЛЕННОСТИ-НЕОДУШЕВЛЕННОСТИ В МОРДОВСКИХ И

МАРИЙСКОМ ЯЗЫКАХ.

§ 1. Имя существительное как центр поля одушевленности.

§ 2. Лексико-семантические группы имен существительных.

§ 3. Лексико-семантические группы глаголов.

§ 4. Причастие как компонент поля одушевленности.

§ 5. Прилагательное как компонент поля одушевленностинеодушевленности

§ 6. Местоимение как компонент поля одушевленностинеодушевленности

Глава 2. МОРФОЛОГИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ ОДУШЕВЛЕННОСТИ-НЕОДУШЕВЛЕННОСТИ В МОРДОВСКИХ

И МАРИЙСКОМ ЯЗЫКАХ.

§ 1. Выражение одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках.

§ 2.Формант -п как показатель одушевленности в мордовских и марийском языках.

§ 3. Выражение одушевленности-неодушевленности в парадигме спряжений.

Глава 3. СИНТАКСИЧЕСКИЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ ОДУШЕВЛЕННОСТИ-НЕОДУШЕВЛЕННОСТИ В МОРДОВСКИХ И МАРИЙСКОМ ЯЗЫКАХ.

§ 1. Соотнесение переходности-непереходности и одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках.

§ 2. Значение одушевленности-неодушевленности и контекст

§ 3. Семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых значениях.

§ 4. Семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их переносных значениях.

§ 5.Олицетворение и семантика одушевленности-неодушевленности

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Кочеваткина, Анна Петровна

Актуальность исследования. Категория одушевленности-неодушевленности принадлежит к числу мало изученных вопросов финно-угорского языкознания. До настоящего времени в рассматриваемых языках не было осуществлено системное описание одушевленности-неодушевленности в свете теории поля, интегрирующее разноуровневые средства выражения значения одушевленности-неодушевленности. По этой причине вопрос связи семантики субстантива и грамматических средств выражения одушевленности-неодушевленности остается открытым. Как в мордовской, так и в марийской лингвистической литературе недостаточное внимание уделяется изучению переходных языковых явлений, связанных, в частности, с одушевленностью-неодушевленностью, отсутствует описание значений имен существительных, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Недостаточно изучены признаковые слова (глаголы, причастия, имена прилагательные, местоимения), способные указывать на значение одушевленности-неодушевленности имени существительного. Не был осуществлен анализ сочетаемости имен существительных с другими языковыми единицами в аспекте одушевленности-неодушевленности.

Объектом исследования является семантическая система одушевленности-неодушевленности, а также лексические, морфологические и синтаксические средства ее выражения в современных мордовских и марийском языках.

Источники исследования. Материалом диссертационной работы послужили словарная картотека отдела филологии и финно-угроведения НИИ ГН при Правительстве Республики Мордовия, диалектные, художественные, публицистические и фольклорные тексты, данные лексикографических источников мордовских и марийского языков, труды отечественных и зарубежных лингвистов, толковые словари мордовских языков, многотомный толковый словарь современного марийского языка. Отдельные примеры автор составил сам, опираясь на собственную языковую компетентность.

Научная новизна поставленных в диссертации проблем и их разрешение заключается в следующем: о категории одушевленности-неодушевленности имен существительных в финно-угорском языкознании говорится мало, а между тем она представляет собой один из интереснейших лингвистических феноменов. В отличие от традиционного подхода к определению категории одушевленности-неодушевленности, связывающего разделение имен существительных на одушевленные и неодушевленные с объективным различием между живыми и неживыми предметами, в настоящем исследовании выдвигается и обосновывается положение о том, что в основе языковой категории одушевленности-неодушевленности лежит характер осмысления фактов объективного мира носителями языка. В диссертации выделяются и исследуются лексико-семантические группы имен существительных, имеющих специфические различия в семантике одушевленности-неодушевленности, в том числе промежуточные группы субстантивов, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Впервые осуществляется системное описание одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов, причастий, имен существительных, прилагательных, местоимений.

В данном исследовании морфологическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются: парадигма спряжений, средства лично-притяжательной суффиксации, постановка вопросительного местоимения м., э. кие?, мар. ко? «кто?», м., э. мезе?, мар. мо? «что?». Синтаксическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются: переходность-непереходность, залог, объектная и безобъектная формы глаголов, контекст, семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых и переносных значениях, метафорические значения глаголов. Впервые доказывается, что наличие переходных (промежуточных) явлений в аспекте одушевленности-неодушевленности, а также колебание морфологических показателей одушевленности-неодушевленности обусловлено контаминацией живого и неживого в понятиях предметов на гносеологическом уровне. Предполагается выявить закономерности в функционироf вании одушевленности-неодушевленности, исходя из трехступенчатой модели «онтология - гносеология — язык», а также средств выражения значения одушевленности-неодушевленности в их взаимосвязи и взаимодействии. Указанные факторы послужили основанием выбора темы диссертации.

Цели и задачи исследования. Настоящее исследование ставит своей целью изучить и описать категорию одушевленности-неодушевленности с позиций теории поля (направление исследования — от содержания к форме). Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1) выявить лексико-семантические группы имен существительных, l+t* четко противопоставленные по одушевленности-неодушевленности, и группы субстантивов, совмещающих в своих значениях семы, указывающие на живое и неживое (промежуточные группы);

2) дать описание лексико-семантических групп существительных, глаголов, причастий, местоимений, прилагательных, способных указывать на значение одушевленности-неодушевленности субстантива (одушевленно- и неодушевленно-маркированных);

3) изучить особенности семантической сочетаемости имен существительных выделенных групп с одушевленно- и неодушевленно

Н маркированными глаголами;

4) описать механизм семантической трансформации имен существительных и глаголов при олицетворении.

Теоретической и практической основой диссертации явились работы отечественных и зарубежных лингвистов в области общего и финно-угорского языкознания.

Методы исследования. В соответствии с поставленными задачами в работе использовались следующие методы исследования:

- метод наблюдения и описания (в терминах структурно-семантического подхода), позволяющий проанализировать форму и семантику рассматриваемых языковых единиц;

- метод лингвистического моделирования, дающий возможность четко представить лексические, морфологические и синтаксические средства выражения одушевленности-неодушевленности и выявить их специфические особенности;

- метод компонентного анализа, позволяющий вскрыть глубинную семантику рассматриваемых языковых единиц;

- метод постановки вопросов : м., э. кие!, мар. ко? «кто?» и м., э. мезе?, мар. мо? «что?», помогающий выявить значение одушевленности-неодушевленности имен существительных.

Теоретическое и практическое значение работы. Результаты исследования могут способствовать формированию более точных представлений о выражении одушевленности-неодушевленности, решению общей проблемы соотношения субъективных и объективных факторов в языках. Материалы и выводы могут быть использованы в общих и специальных курсах современных мордовских и марийского языков в университетах и институтах, при создании учебно-методических пособий для вузов, в практике преподавания мордовских и марийского языков в педагогических училищах и школах, а также в процессе проведения занятий на курсах повышения квалификации учителей-словесников.

На защиту выносятся следующие положения:

1) в основе выражения одушевленности-неодушевленности лежит характер осмысления носителями мордовских и марийского языков фактов объективного мира, языковая категория одушевленности-неодушевленности формируется на базе понятийных категорий гносеологического уровня, отражающих явления объективного мира;

2) на уровне лексической семантики выделяются группы имен существительных, четко противопоставленных по одушевленности-неодушевленности, и группы субстантивов, совмещающих в своих значениях семы, указывающие на живое и неживое;

3) сема «одушевленность-неодушевленность» выявляется не только в значениях имен существительных, но и в значениях имен прилагательных, местоимений (личных, указательных, вопросительных), глаголов, причастий;

4) на уровне морфологии различение предметов, осмысливающихся как живые или неживые, находит выражение в парадигме спряжений, лично-притяжательной суффиксации; через постановку вопросительного местоимения м., э. кие?, мар. ко? «кто?» — м., э. мезе!, мар. мо! «что?»; формы указательности и притяжательности, залоговые отношения, словообразование, контекст;

5) на синтаксическом уровне семантическое взаимодействие имен существительных и сочетающихся с ними одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов обнаруживает следующие закономерности: а) семантическое согласование в аспекте одушевленности-неодушевленности приводит к усилению значения одушевленности-неодушевленности субстантива; б) семантическое рассогласование в аспекте одушевленности-неодушевленности приводит к семантической трансформации сочетающихся единиц, осуществляющейся за счет мены семы одушевленности на сему неодушевленности или наоборот;

6) основой художественного приема олицетворения является семантическое рассогласование в аспекте одушевленности-неодушевленности, преодолевающееся за счет актуализации контекстуально-обусловленной семы «живое» (в некоторых случаях семы «лицо») в значении персонифицированного существительного.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списков теоретической и художественной литературы, материалов периодической печати, условных сокращений. Общий объем работы составляет 269 страниц компьютерного текста. В работе имеются схемы, таблицы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Категория одушевленности-неодушевленности в финно-угорских языках волжской группы"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Проведенное исследование позволяет утверждать, что в основе выражения одушевленности-неодушевленности имен существительных мордовских и марийского языков лежит характер осмысления говорящим фактов объективного мира. Оно формируется на базе понятийных категорий онтологического, гносеологического и языкового уровней, отражающих явления объективного мира. Одушевленные и неодушевленные субстантивы отражают предметы, осмысливающиеся как живые или неживые. В основе деления имен существительных на одушевленные и неодушевленные лежат обыденные понятия носителей языка о живом и неживом. В диссертации выделены и исследованы лексико-семантические группы имен существительных, имеющих специфические различия в семантике одушевленности-неодушевленности, в том числе промежуточные группы субстантивов, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Впервые осуществлено системное описание одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов, причастий, имен существительных, прилагательных, местоимений.

Противопоставление значений одушевленности-неодушевленности находит морфологическое выражение в парадигме спряжения глаголов в указательном и притяжательном склонениях имен существительных и др. В данном исследовании морфологическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются парадигма спряжений, средства лично-притяжательной суффиксации. Выразителями одушевленности-неодушевленности на грамматическом уровне в мордовских языках являются суффиксы -сь, -тне: м. кудсось, э. кудосось «тот, кто или что дома, дома находящийся», м. паксясось, э. паксястосъ «тот, кто в поле, в поле находящийся» и т. п. Они выступают не носителями формальных значений корнеслов м. куд, э. кудо «дом», пакся «поле», а особого лексического значения, отличного от тех, которые выражены корнесловами. В финно-угорских языках отношение принадлежности предмета грамматическому лицу или другому предмету показывается с помощью притяжательных суффиксов: м. -зе, э. -м (м. кядезе, э. кедем «моя рука»; венг. -em (konyvem «моя книга»), мар. -ам, - ем (авам «мать моя», кидем «моя рука»). Как видим, данной грамматической категорией одновременно может быть выражен предмет обладания и его обладатель. Притяжательное отношение представляет собой разновидность атрибутивных отношений. В марийском языке показателями притяжательности могут оформляться одушевленные имена существительные, прилагательные, местоимения, причастия. Морфологическим показателем генитива в нем служит формант - н (-ын, -ьгн), отвечает он на вопросы кон! «кого?». Наряду с генитивом в мордовских языках существует генитивоподобное имя (прилагательное) со сходным суффиксом -нь (н-овый оформитель является не только показателем родительного падежа, но и словообразовательным суффиксом). В марийском языке в притяжательных формах, в отличие от падежных, гласный -е перед -м не редуцировался, т. к. он стал суффиксальным, приобрел смысловую нагрузку и перетянул на себя ударение: кидым «руку», кидем «рука моя».

В мордовских языках представлены показатели объекта, относящиеся к 1, 2 и 3-му лицу: м., э. кунда-с-ак «ты поймаешь его», м. кунда-т'-ан, э. кун-да-т-ан «я поймаю тебя», м. кундаса-м-азь, э. кундаса-м-изь «они поймают меня». В прошедшем времени для объекта 3-го лица («его» и «их») показатель объекта действия не обнаруживается. В марийском языке при употреблении с прямым объектом глаголы обозначают активное действие, направленное на объект. Для марийского языка характерно и то, что прямой объект часто сливается с субъектом действия: Нуно ваш-ваш йоратат «Они любят друг друга». В марийском языке в формах субъектно-объектных падежей, кроме дательного, где притяжательный суффикс может быть как перед падежным окончанием, так и после него, притяжательный суффикс предшествует падежному окончанию, а в формах пространственно-местных падежей следует после падежного окончания.

Одушевленные предметы могут выражать двойное понуждение, т. е. понуждение через кого-то. Как для мордовских, так и для марийского языков характерна форма двойного понуждения, т. е. суффикс понудительного залога м. -фт-, э. -вт-, мар. -ыкт- повторяется дважды, при этом выражается такое действие, которое выполняется третьим лицом через посредство второго: м. кантфтан, э. кандовтан «заставляю нести», лакафтфтса ведть «заставлю кипеть воду»; мар. оптыктыкташ «заставить поливать», шупшыктык-таш «заставить возить», тунемше-влаклан ковышташ вудым оптыктыкташ «заставить учащихся поливать капусту». Форманты глагола нанизываются один за другим к корню слова: м., э. якамс «ходить», м. яка-фт-омс, э. яка-вт-омс «заставить ходить», м., э. потямс «доить, сосать», м. потя-фт-омс, э. потя-вт-омс «заставить доить, сосать (кормить)», мар. воз-ыкт-ыш, г. сир-ыкт-ыш «писать», воз-ыкт -(ы)ш-(ы)м, г. сир- ыкт- (ы)ш - (ы) м «заставил писать» и т. д. Глаголы с двойным суффиксом понудительности обозначают двойное понуждение к действию: м., э. Семён ведь эжди, мар. Семён вудым ырыкта «Семен греет воду» - э. Семён ведть эжтьфтъфтьсы, э. Семен ве-денть эждевтьвтьсы, мар. Семен вудым ырыктыкта «Семен заставляет греть воду» (одушевленный предмет), но: кече вудым ырыкта «солнце греет ^ воду» - нельзя сказать ырыктыкта, т. е. неодушевленные субъекты не могут образовать понудительный залог.

Функционирование глагола в поле одушевленности либо в поле неодушевленности в немалой степени обусловливается его дистрибутивными связями. Например, существительные, называющие реально соподчиненный в каждой конкретной ситуации субъект действия (лицо или предмет), могут взаимозаменяться при глаголе, обозначающем соответствующую ситуацию, что приводит к включению глагола в поле одушевленности или неодушевленности. Г

Совмещение в семантической структуре имен существительных промежуточных групп сем, указывающих на живое и неживое, обусловливает колебания грамматического показателя одушевленности-неодушевленности данных лексем. Наличие переходных (промежуточных) явлений в аспекте одушевленности-неодушевленности, а также колебание морфологических показателей одушевленности-неодушевленности обусловлено контаминацией живого и неживого в понятиях предметов на гносеологическом уровне.

Анализ лексических средств выражения одушевленности-неодушевленности полностью подтверждает положение о ведущей роли гносеологических оснований для изучаемой категории. В мордовских языках, как известно, прямое дополнение обозначает: а) неопределенный объект действия, под которым подразумевается предмет вообще, без указания на него как на предмет, в какой-то мере известный говорящему; б) определенный объект действия, т. е. предмет, так или иначе известный говорящему как предмет, принадлежащий определенному лицу.

Использование метода компонентного анализа позволило выделить ряд лексико-семантических групп имен существительных, обнаруживающих специфические различия в семантике одушевленности-неодушевленности, свидетельствующие о различии в осмыслении фактов объективного мира как живых или неживых.

Сема одушевленности-неодушевленности обнаруживается не только в значениях имен существительных, но и в значениях признаковых слов. Так, все глаголы как мордовских, так и марийского языков по своим семантическим свойствам могут быть распределены на:

1) одушевленно-маркированные;

2) неодушевленно-маркированные;

3) нейтральные.

Аналогичная группировка проведена среди имен прилагательных. В качестве актуализаторов, определяющих субстантивы промежуточных групп, могут выступать одушевленно- и неодушевленно-маркированные глаголы и адъективные слова.

По отношению к семантике одушевленности-неодушевленности сочетающихся единиц выделяются следующие типы семантического взаимодействия:

1) семантика ближайшего контекста поддерживает значение одушевленности-неодушевленности имени существительного;

2) семантика ближайшего контекста не содержит указания на одушевленность-неодушевленность имени существительного;

3) семантика ближайшего контекста противоречит значению одушевленности-неодушевленности имени существительного.

Исследование семантического взаимодействия имен существительных и сочетающихся с ними одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов обнаруживает следующие закономерности:

1) «абсолютно одушевленные» субстантивы сочетаются преимущественно с одушевленно-маркированными глаголами, что усиливает значение одушевленности имени существительного;

2) «абсолютно неодушевленные» субстантивы сочетаются преимущественно с неодушевленно-маркированными глаголами, что способствует усилению значения неодушевленности;

3) имена существительные промежуточных групп могут употребляться как с одушевленно-, так и с неодушевленно-маркированными глаголами, что и подтверждает положение о совмещении в значениях этих субстантивов сем, указывающих на живое и неживое;

4) нарушение типичных синтагматических связей приводит к семантической трансформации сочетающихся единиц, осуществляющейся за счет смены семы одушевленности на сему неодушевленности и наоборот.

Синтаксическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются: переходность-непереходность, объектная и безобъектная формы глаголов, контекст, семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых и переносных значениях, метафорические значения глаголов. Наряду с общекатегориальным значением действия, физического и душевного состояния при описании одушевленных имен существительных в настоящее время учитываются такие признаки имен и глаголов, как активность-пассивность, валентность, объектно-субъектные характеристики действия. По смысловому содержанию одушевленность-неодушевленность отражает реальные отношения действительности — «живой - неживой», имеющие важное значение в практической жизни. Грамматическое выражение этого уже осознанного отношения осуществляется лексически: слово в номинальной функции передает значение одушевленного или неодушевленного предмета. Однако лексический, словарный способ оказался недостаточным. В связи с развитием структуры глагольного предложения появилась необходимость дифференцировать значение прямого объекта и выделить как особую его разновидность значение живого объекта.

В глагольно-именных словосочетаниях в зависимости от лексических и грамматических свойств компонентов могут выражаться разные синтаксические отношения: м. куд путомс, э. кудо путомс, мар. пдртым чоНаш «строить дом», м. школаса покодемс э. школасо важодемс, мар. школышто пашам ышташ «работать в школе». В первом перед нами объектные отношения, во втором — пространственные, что обнаруживается формами зависимых слов.

Ассоциативные механизмы мышления человека обусловливают наличие на гносеологическом уровне промежуточных понятийных форм, совмещающих признаки живого и неживого («мыслимый как бывший живым», «мыслимый как подобие живого», «мыслимый как совокупность живого» и др.).

Проведено исследование сочетаемости имен существительных с одушевленно- и неодушевленно-маркированными словами, не становившейся ранее предметом специального анализа.

Лингвистической основой художественного приема олицетворения обычно является семантическое рассогласование исходно неодушевленного существителыюго и одушевленно-маркированных элементов олицетворяющего контекста, которое преодолевается за счет актуализации в значении субстантива контекстуально-обусловленной семы «живое» (в некоторых случаях семы «лицо»).

Таким образом, категория одушевленности-неодушевленности на лексическом, морфологическом и синтаксическом уровнях в мордовских и марийском языках обнаруживает, соответственно каждому из этих уровней, специфические средства выражения и является больше функционально-семантической, нежели грамматической.

Список научной литературыКочеваткина, Анна Петровна, диссертация по теме "Языки народов зарубежных стран Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии"

1. Абрамов 1992= Абрамов В. П. Синтагматика семантического поля. — Ростов н Д: Изд-воРост. ун-та, 1992. 112 с.

2. Авилова 1976 = Авилова Н. С. Вид глагола и семантика глагольного слова. М.: Наука, 1976. 328 с.

3. Амосова 1963 = Амосова Н. Н. Основы английской фразеологии. Д.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1963. 203 с.

4. Андуганов 1991 =Андуганов Ю. В. Историческая грамматика марийского языка. Синтаксис. 4.1. Введение. Субстантивные словосочетания. Иошкар- Ола: Map. кн. изд-во. 1991. 194с.

5. Апресян 1995 = Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания h Вопросы языкознания. 1995. - №1. - С. 37-67.

6. Арьес 1992 = Арьес Ф. Человек перед лицом смерти: Пер. с франц. М.: Прогресс, 1992. 450 с.

7. Балакин 1948 = Балакин П. Г. Местоимения в мордовских языках // Зап. НИИ при Совете Министров МАССР. Язык и лит. Саранск, 1948. № 10. С. 69-99.

8. Бархударов 1975 = Бархударов Л. С. Очерки по морфологии современного английского языка. М.: Высш. шк., 1975. 155 с.

9. Барцева 1989 = Барцева Л. И. Полисемия глаголов в марийском языке. Автореф. дис. . канд. филол. наук. Тарту, 1989. 20с.

10. Бондарко 1971 = Бондарко А. В. Грамматическая категория и контекст. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1971. 114 с.

11. Бондарко 1976а = Бондарко А. В. К интерпретации одушевленности-неодушевленности, разрядов пола и категории рода // Славянское и балканское языкознание. М., 1976 а. С. 25 39.

12. Бондарко, Буланин 1967 = Бондарко А. В. Русский глагол / А.В. Бондарко, Л. Л. Буланин. Л.: Просвещение. Ленингр. отд-ние, 1967. 192 с.

13. Бондарко 1991 = Бондарко А. В. Персональность. Семантика лица // Теория функциональной грамматики. Персональность. Залоговость. СПб., 1991. С. 5-40

14. Бондарко 19766 = Бондарко А. В. Теория морфологических категорий. JL: Наука. Ленингр. отд-ние 19766. 254 с.

15. Бондарко 1984 = Бондарко А. В. Функциональная грамматика. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1984. 216 с.

16. Бубрих 1947 = Бубрих Д. В. Имена действия в мордовских языках // Филологические доклады на конференции по вопросам финно-угорской филологии. Л., 1947. С. 5 14.

17. Бубрих 1953 = Бубрих Д. В. Историческая грамматика эрзянского языка. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1953. 272 с.

18. Бубрих 1941 = Бубрих Д. В. Мордовское спряжение // Зап. МНИИСК. 1941. №4. С. 3-53.

19. Бубрих 1941 = Бубрих Д. В. Мордовское склонение // Зап. МНИИСК. 1941. №2 С. 79- 102.

20. Бубрих 1947 = Бубрих Д. В. Эрзя-мордовская грамматика-минимум: Пособие для вузов. Саранск: Мордгиз, 1947. 52 с.

21. Булыгина 1980 = Булыгина Т. В. Грамматические и семантические категории и их связь // Аспекты семантических исследований. М., 1980. С. 33 -35.

22. Васильев 1971 = Васильев Л. М. Очерки по семантике русского глагола // Учен. зап. Уфа, Изд-во Башкир, ун-та, Вып. 43. Сер. филол. наук, №16(20), 1971.311 с.

23. Васильев 1990 = Васильев Л. М. Современная лингвистическая семантика: Учеб. пособие для вузов. М.: Высш. шк., 1990. 176 с.

24. Ведяшкин 1980 = Ведяшкин И. М. Категория залога в эрзя-мордовском языке: Автореф. дис. канд. . филол. наук. Тарту, 1980. 21 с.

25. Вернер 1972 = Вернер И.Г. Категория рода в кетском языке: Автореф.канд. филол. наук. Томск, 1972. 18 с.

26. Виноградов 1954 = Виноградов В. В. Вопросы изучения словосочетаний (на материале русского языка) // Вопр. языкознания. 1954. №3. С .3 24.

27. Виноградов 19756 = Виноградов В. В. Вопросы изучения словосочетаний // Избр. тр.: Исследования по русской грамматике. М.: Наука, 19756. С. 231-253.

28. Виноградов 1986 = Виноградов В. В. Русский язык: (Грамматическое учение о слове). 3-е изд. М.: Высш. шк., 1986. 640 с.

29. Гаджиева 1961 = Гаджиева Н. 3. Глаголы речи в тюркских языках / Н. 3. Гаджиева, А. А Коклянова // Историческое развитие лексики тюркских языков. М., 1961.285с.

30. Гак 1972а = Гак В. Г. Глагольная сочетаемость и ее отражение в словарях глагольного управления // Лексикология и лексикография / Под ред. В. В. Морковина. М.: Рус. яз., 1972а. С. 61 - 73.

31. Гак 19726 = Гак В. Г. К проблеме семантической синтагматики // Проблемы структурной лингвистики. 1971. М., 19726. С. 379 392.

32. Галкин 1961 = Галкин И. С. Введение в морфологию // Современный марийский язык: Морфология. Йошкар-Ола, 1961. С. 4 29.

33. Галкин 1958= Галкин И. С. Залоги в марийском языке. Йошкар-Ола: Map. кн. изд-во, 1958. 78с.

34. Галкин 1964 = Галкин И. С. Историческая грамматика марийского языка. Морфология. 4.1. Йошкар-Ола: Map. кн. изд-во, 1964. 204с.

35. Гвоздев 1961 = Гвоздев А. Н. Современный русский литературный язык. М.: Наука. 1961. 386 с.

36. Гвоздев 1973 = Гвоздев А. Н. Современный русский литературный язык. 4-е изд. М.: Просвещение, 1973. 432 с.

37. Гин 1992 = Гин Я. И. Поэтика грамматического рода. Петрозаводск: Изд-во КГПИ, 1992. 168 с.

38. Грамматика мордовских (мокшанского и эрзянского) языков. Ч. 1. Фонетика и морфология. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1962.376 с.

39. Грамматика мордовских языков. Фонетика, графика, орфография, морфология / Под ред. проф. Д. В. Цыганкина. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1980.430 с.

40. Грамматика современного башкирского литературного языка / Отв. ред. А. А. Юлдашев. М.: Наука, 1981. 495 с.

41. Грамматика 1970 = Грамматика современного русского литературного языка. М.: Наука, 1970. 767 с.

42. Грамматика современного удмуртского языка: Фонетика и морфология. Ижевск: Удм. кн. изд-во, 1962. 376 с. (ГСУЯ).

43. Грамматика финского языка: Фонетика и морфология. M.;JI., 1958. 296 с.

44. Гулыга, Шендельс 1969 = Гулыга Е. В. Грамматико-лексические поля в современном немецком языке / Е. В. Гулыга, Е. И. Шендельс. М.: Наука, 1969. 184 с.

45. Гухман 1968 = Гухман М. М. Грамматические категории и структура парадигм // Исследования по общей теории грамматики. М., 1968.

46. Гухман 1981 = Гухман М. М. Историческая типология и проблема диахронических констант. М.: Наука, 1981. 248 с.

47. Докулил 1967 = Докулил М. К вопросу о морфологической категории // Вопр. языкознания. 1967. № 6. С. 3 16.

48. Дульзон 1970 = Дульзон А.П. Енисейско-чукотско-корякские языковые связи в области спряжения // Уч. зап. Кемеровского ун-та, 1970. Вып. 24. Кемерово, 1970. С. 32 35

49. Евсевьев 1963 =Евсевьев М. Е. Избранные труды: Основы мордовской грамматики. Саранск, 1963. 473 с.

50. Евсевьев 1928 = Евсевьев М. Е. Основы мордовской грамматики: Эр-зянь грамматика: С приложениями образцов мокшанских склонений и спряжений. М.: Центриздат, 1928. 446 с.

51. Евсевьев 1931 = Евсевьев М. Е. Основы мордовской грамматики: Эр-зянь грамматика. 2-е изд., испр. М: Центриздат, 1931. 242 с.

52. Ельмслев 1972 = Ельмслев JI. О категориях личности-неличности и одушевленности-неодушевлённости // Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972. С. 114 152.

53. Заводова 1955 = Заводова Р. А. К вопросу о субстантивации прилагательного // Зап. МНИИЯЛИ. Саранск, 1955. № 16. С. 125 132.

54. Зализняк 1967 = Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. М.: Наука, 1967. 370с.

55. Звегинцев 1962 = Звегинцев В. А. Очерки по общему языкознанию. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1962. 384 с.

56. Иванов 1975 = Иванов И. Г. Возникновение и развитие марийского литературного языка. Автореф. дис. .докт. филол. наук. Тарту, 1975.

57. Иванов 1978 = Иванов В. В. Чет и нечет: Ассиметрия мозга и знаковых систем. М.: Сов. радио, 1978. -184с.

58. Иванов 1986 = Иванов В. А. Типология посессивного спряжения и посессивного типа конструкции // Славянское и балканское языкознание. Проблемы диалектологии. Категория посессивности. М.: Наука, 1986. С 132 142.

59. Ицкович 1982 = Ицкович В.А. Очерки синтаксической нормы. М.: Наука, 1982. 199 с.

60. Ицкович 1980 = Ицкович В. А. Существительные одушевленные и неодушевленные в современном русском языке (норма и тенденция) // Вопр. языкознания. 1980. №4. С. 84 96.

61. Карцевский 1965 = Карцевский С. О. Об асимметрическом дуализме лингвистического знака // Звегинцев В. А. История языкознания XIX — XX вв. в очерках и извлечениях. М., 1965. Ч. 2.

62. Касевич 1977 = Касевич В. Б. Элементы общей лингвистики. М.: Наука, 1977. 183 с.

63. Кацнельсон 1972 = Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевоемышление. JI.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1972. 216 с.

64. Кедайтене 1982 = Кедайтене Е. И. Категория одушевлённости в русском языке. М.: Наука, 1982. 246 с.

65. Климов 1971 = Климов Г. А. Вопросы методики сравнительно- генетических исследований. Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1971. 87 с.

66. Климов 1973 = Климов Г. А. Очерк общей теории эргативности. М.: Наука, 1973. 264 с.

67. Коведяева 1966 = Коведяева Е. И. Марийские языки // Языки народов СССР. Финно-угорские и самодийские языки. М.: Изд-во Наука, 1966. -T.III.-С. 221-254.

68. Колесников 1988 = Колесников А. А. Семантическое обеспечение грамматических форм имен существительных русского языка. Киев: Вища. шк., 1988. 138 с.

69. Колшанский 1974 = Колшанский Г. В. Паралингвистика. М.: Наука, 1974. 81 с.

70. Коляденков 1954 = Коляденков М. Н. Грамматика мордовских (эрзянского и мокшанского) языков. Ч. 2. Синтаксис. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1954. 327 с.

71. Коляденков 1946 = Коляденков М. Н. Происхождение глагольных форм типа «кундындеряй кундандеряй» в мордовских языках // Зап. НИИ. Язык и литература. Саранск: Мордгиз, 1946. № 5. С. 50 - 53.

72. Коляденков 1959 = Коляденков М. Н. Структура простого предложения в мордовских языках. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1959. 292 с.

73. Кондратьева 2002 = Кондратьева Н. В. Выражение прямого объекта в удмуртском языке (в историко-сопоставительном плане): Автореф. дис. .канд. филол. наук. Ижевск, 2002. 22 с.

74. Конт 1959 = Конт К. Объект в прибалтийско-финских языках (падежные формы): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Таллин, 1959. 14 с.

75. Кочеваткина 1991 = Кочеваткина А. П. Категория одушевленности-неодушевленности в мордовских языках: Автореф. дис. .канд. филол. наук. Йошкар-Ола, 1991.24с.

76. Кочеваткина 2002 = Кочеваткина А. П. Функционально-семантическая категория одушевленности-неодушевленности в мордовских языках // Рябовы: pro et contra / Научные тр. НИИ ГН при Правительстве РМ. Т.2 (119). С. 168-172.

77. Крушельницкая 1967 = Крушельницкая К. Г. Грамматические значения в плане взаимоотношения языка и мышления // Язык и мышление. М., 1967. С. 214-224.

78. Кубрякова 1978 = Кубрякова Е. С. Части речи в ономасиологическом освещении. М.: Наука, 1978. 115 с.

79. Курилович 1961 = Курилович Е. Очерки по лингвистике. Сборник статей: Пер. с пол., англ., фр., нем. М.: Изд-во иностр. лит., 1961. - 456с.

80. Лаврентьев 1975 = Лаврентьев Г. И. «Номинатив» прямого дополнения в марийском языке // Вопросы финно-угроведения. Саранск, 1975. Вып. 6. С. 114-121.

81. Лаврентьев 1994= Лаврентьев Г. И. Морфемная структура слова и словообразование в современном марийском литературном языке: Автореф. дис. . докт. филол. наук. Йошкар Ола, 1994. 46с.

82. Лаврентьева, Тураева 1981 = Лаврентьева Н. М. Функциональная и структурная характеристика мордовского словосочетания / Н. М. Лаврентьева, Л. И. Тураева // Проблемы межъязыкового контактирования. Тр. МНИИ-ЯЛИЭ; Вып.61. Саранск, 1981. С. 60 68.

83. Логинова 2001 = Логинова Е. Ю. Способы выражения категории количества в эрзянском языке: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Саранск,2001. 18 с.

84. Лыскова 1995 = Лыскова Н. С. Аргументы-субъекты в обско-угорском предложении // LU 31, 1995. № 4. С. 263 271.

85. Лыскова 1997 = Лыскова Н. С. Синтаксис имени существительного в обско-угорских языках (семантический аспект): Автореф. дис. . д-ра. фи-лол. наук. Йошкар-Ола, 1997. 23 с.

86. Лыткин 1955 = Лыткин В. И. Введение в морфологию // Современный коми язык: Фонетика. Лексика. Морфология: Учеб. для высш. учеб. заведений / Под ред. проф. В. И. Лыткина. Сыктывкар, 1955. С. 111 — 131.

87. Майтинская 1955 = Майтинская К. Е. Венгерский язык. Ч. 1. Введение, фонетика, морфология. М.: Наука, 1955. 304 с.

88. Майтинская 1964 = Майтинская К. Е. Местоимения в мордовских и марийских языках. М.: Наука, 1964. 110 с.

89. Матюшкин 1962 = Матюшкин П. Г. К вопросу об употреблении форм объектного спряжения в мордовских языках // Учен. зап. Мордов. ун-та. Сер. филол. наук. Саранск, 1962. № 20. С. 54-93.

90. Милославский 1981 = Милославский И. Г. Морфологические категории современного русского языка. М.: Наука, 1981. 254 с.

91. Мифы народов мира. 2 т. М.: Сов. энциклопедия, 1982.720 с.

92. Мосин 1985 = Мосин М. В. Финно-угорская лексика в мордовских и прибалтийско-финских языках (семантический анализ): Учеб. пособие / Мордв. ун-т. Саранск, 1985. 88 с.

93. Надькин 1981 = Надькин Д. Т. Лексическая и реляционная основы в системе мордовского глагола // Тр. НИИЯЛИЭ. Сер. лингвист. / Проблемы межъязыкового контактирования. Вып. 61. Саранск, 1981. С. 95 121.

94. Надькин 1968 = Надькин Д. Т. Морфология нижнепьянского диалекта эрзя-мордовского языка // Очерки мордовских диалектов. Саранск, 1968. Т. 5. С. 3-198.

95. Нарушевич 1996 = Нарушевич А. Г. Категория одушевленностинеодушевленности в свете теории поля: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Таганрог, 1996. 18 с.

96. Науменко-Папп 1982 = Науменко-Папп А. Практический курс венгерского языка. М.: Высш. шк., 1982. 351 с.

97. Общее языкознание 1973 = Общее языкознание: Методы лингвистических исследований / Отв. ред. Б. А. Серебренников. М.: Наука, 1973.318с.

98. Орнатов 1838 = Орнатов П. П. Мордовская грамматика, составленная на наречии мордвы-мокши. М., 1838. 106 с.

99. Осипова 1980 = Осипова О.А. Отражение категории одушевленности / неодушевленности в парадигме склонения в древнегерманских языках (на материале готского языка). Томск: Изд-во Томского ун-та, 1980. 130 с.

100. Осипова 1988= Осипова О.А.Общие следы активной структуры в склонении существительных в уральских, енисейских и индоевропейских языках.-СФУ 24, 1988. С. 161 167.

101. Осипова 2001 = Осипова О.А. Следы активной типологии в диалектах хантыйского языка / О.А.Осипова, А.Ю.Фильченко // LU 37, 2001. № 3. С. 193-210.

102. Основы финно-угорского языкознания. Вопросы происхождения и развития финно-угорских языков. М.: Наука, 1974. 484 с. (ОФУЯ).

103. Основы финно-угорского языкознания. Прибалтийско-финские, саамский и мордовские языки. М.: Наука, 1975. 346с. (ОФУЯ).

104. Основы финно-угорского языкознания: Марийский, пермские и угорские языки. М.: Наука, 1976. 464с. (ОФУЯ).

105. Палль 1955 = Палль В. Й. Времена и наклонения в мордовских языках: Автореф. дис. канд. филол. наук. Тарту, 1955. 18 с.

106. Пенгитов 1961 = Пенгитов Н.Т. Имя существительное // Современный марийский язык. Морфология. Иошкар Ола: Мар.кн. изд-во, 1961. С.29-72.

107. Петухова 1980 = Петухова JI. А. Глагольно-именные словосочетанияв марийском языке. Йошкар Ола: Map. кн. изд-во, 1980. 110с.

108. Пешковский 1956 = Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М.: Учпедгиз, 1956. 511 с.

109. Пигин 1946 = Пигин М. И. Конструкция речи чувственного восприятия в мордовских языках // Зап. НИИ при Совете Министров МАССР. Язык и лит. Саранск, 1946. № 5. С. 54 67.

110. Потапкин 1948 = Потапкин С. Г. Качественные прилагательные в мордовских языках // Зап. НИИ при Совете Министров МАССР. Язык и лит. Саранск, 1948. № 10. С. 35-37.

111. Потебня 1958 = Потебня А. А. Записки по русской грамматике. М., 1958.

112. Прокушева 1996 = Прокушева Т. И. Маркированный аккузатив и его функционирование в коми языке // Межвузовский сборник научных трудов. Саранск, 1996. С. 62-66.

113. Протасеня 1962 = Протасеня П. Ф. Проблемы общения и мышления первобытных людей. Минск, 1962.

114. Ревзина 1973 =Ревзина О. Г. Общая теория грамматических категорий // Структурно-типологические исследования в области грамматики славянских языков. М., 1973. С. 5 — 38.

115. Грамматика 1980= Русская грамматика. Т. 1. / Под ред. Н. Ю. Шведовой. М.: Наука, 1980. 709 с.

116. Русская грамматика 1982 = Фонетика. Фонология. Ударение. Интонация. Словообразование. Морфология. Т.1. / Гл. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Наука, 1982. 783 с.

117. Рятсеп 1954 = Рятсеп X. К. Структура простого предложения в эстонском языке. Ориентированные на глагол модели предложения. Автореф. дис. .докт. филол. наук. Тарту, 1974. 91с.

118. Серебренников 1967 = Серебренников Б. А. Историческая морфология мордовских языков. М.: Наука, 1967. 262 с.

119. Серебренников 1964 = Серебренников Б. А. Основные линии развития падежной и глагольной систем в уральских языках. М.: Наука, 1964.184 с.

120. Современный коми язык: Учебник для высших учебных заведений: Фонетика, лексика, морфология. Сыктывкар, 1955. С. 142.

121. Скляревская 1993 = Скляревская Г. Н. Метафора в системе языка. СПб., 1993.220 с.

122. Современный коми язык. Учебник для высших учебных заведений. Часть первая. Фонетика, лексика, морфология. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1955.311с.

123. Смиренникова 1984 = Смиренникова А. Е. Залоги в мордовских языках. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1984. 68 с.

124. Сова 1970 = Сова Л. 3. Аналитическая лингвистика. М.: Наука, 1970. 254 с.

125. Современный марийский язык: Морфология. Йошкар-Ола: Map. кн изд-во, 1961. 324 с.

126. Степанов 1975а = Степанов Ю. С. Методы и принципы современной лингвистики. М.: Наука, 1975а. 311 с.

127. Степанов 19756 = Степанов Ю. С. Основы общего языкознания: Учеб. пособие для вузов. М.: Просвещение, 1975. 272 с.

128. Степанов 1981 = Степанов Ю. С. Имена, предикаты, предложения (семиологическая грамматика). М.: Наука, 1981. 360 с.

129. Телия 1981 = Телия В. Н. Типы языковых значений: Связанное значение слова в языке. М.: Наука, 1981. 270 с.

130. Теньер 1988 = Теньер Л. Основы структурного синтаксиса. М.: Прогресс, 1988. 656 с.

131. Тихонова 1970 = Тихонова Т. М. К вопросу о выражении определенности и неопределенности имени в мордовских языках. Автореф. дисс. . канд. филол. наук. М., 1970. 24 с.

132. Тужаров 1984 = Тужаров Г. М. Проблема немаркированного имени в марийском языке // Сов. финно-угорведение.- Таллин, 1984.- № 4. С. 282-289.

133. Тужаров 1986 = Тужаров Г. М. Проблема немаркированного аккузатива в марийском языке // Сов. финно-угроведение. Таллин, 1986. № 2. С. 99 107.

134. Тужаров 1987 = Тужаров Г. М. Грамматические категории имени существительного в марийском языке. Йошкар-Ола: Map. кн. изд-во, 1987.142 с.

135. Тюркина 1972 = Тюркина В. М. Субстантивные словосочетания с зависимым существительным в мордовских языках // Вопросы мордовского языкознания. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1972. С. 144-205. (Тр. МНИИЯЛИЭ: Вып.42.).

136. Усманова 2002 = Усманова М. Г. Функционально-семантическая классификация глаголов башкирского языка: Автореф. дис. . д-ра филол. наук. Уфа, 2002. 52 с.

137. Уфимцева 1974 = Уфимцева А. А. Семантический аспект языковых знаков // Аспекты семантических исследований. М., 1974. С. 28 41.

138. Учаев 1982 = Учаев 3. В. Марий йылме. Йошкар-Ола, 1982. Ч. 1. 183 с.

139. Феоктистов 1963 = Феоктистов А. П. Категория притяжательности в мордовских языках. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1963. 184 с.

140. Фортунатов 1957 = Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. 1 2 т. - М., 1957.

141. Хазагеров, Ширина 1994 = Хазагеров Т. Г. Общая риторика: курс лекций и словарь риторических фигур: Учеб. пособие / Т. Г.Хазагеров, JI. С. Ширина. Ростов н Д: Изд-во Рост, ун-та, 1994. 192 с.

142. Халлап 1955 = Халлап В. Суффиксы образования глаголов в мордовских языках (общемордовские суффиксы): Автореф. дис. .канд. филол. наук. Таллин, 1955. 27с.

143. Хейнсоо 1987 = Хейнсоо X. Взаимоотношения сказуемого и подлежащего в во деком языке: Автореф. дисс. . канд. филол. наук. Тарту, 1987. 24 с.

144. Храковский 1999 = Храковский В. С. Теория языкознания. Арабистика. СПб.: Наука, 1999. 449 с.

145. Чеснокова 1987 = Чеснокова JI. Д. Местоимения «кто» и «что» и семантика одушевленности-неодушевленности в современном русском языке // Русское языкознание. Киев, 1987. Вып. 14. С. 69-75.

146. Чхаидзе 1970 = Чхаидзе М. П. Вопросы глагольного управления в некоторых финно-угорских языках в сравнительно-типологическом освещении / 3-й Международный конгресс финно-угроведов. Таллин, 1970. 4.1. С. 161 — 168.

147. Шаронов 2001 = Шаронов А. М. Мордовский героический эпос: сюжеты и герои. Саранск: Морд. кн. изд-во, 2001. 207 с.

148. Шахматов 19Ю=ШахматовА.А.Очерк звуковых собенностей и краткая морфология сухокарбулацкого и оркинского говоров// Шахматов А. А. Мордовский этнографический сборник: СПб., 1910. С. 721 — 842.

149. Шрамм 1974 = Шрамм А. П. Принципы семантической классификации качественных прилагательных в русском языке // Вопросы семантики. JL: Изд-во Ленингр. ун-та, 1974. Вып. 1. С. 3 17.

150. Штелинг 1959 = Штелинг Д. А. О неоднородности грамматических категорий // Вопросы языкознания. М, 1959. № 1. С. 53 64.

151. Щерба 1957 = Щерба Л. В. О служебном и самостоятельном значении грамматики как учебного предмета // Избранные работы по русскому языку. М, 1957. С. 11 20. Щерба Л. В. О частях речи в русском языке // Там же. С. 63 - 84.

152. Щур 1974 = Щур Г. С. Теория поля в лингвистике. М.: Наука, 1974. 253 с.

153. Юфкин 1984 = Юфкин Ю. С. К понятию валентности в мокшанском языке // Проблемы грамматического строя мордовских языков (Тр. МИИЯЛИЭ. Сер. лингвист. Вып. 77). Саранск, 1984. С. 54 64.

154. Якубинский 1953 = Якубинский Л. П. История древнерусского языка. М.: Наука, 1953.200 с.

155. Ямбулатова 1997= Ямбулатова М. В. Суффиксы с залоговым значением и проблема категории залога в марийском языке. Автореф. дис. .канд. филол. наук. Йошкар-Ола, 1997.23с.

156. Ярцева 1981 = Ярцева В.Н. Контрастивная грамматика. М.: Наука,1981.111с.

157. Ahlquist A. Versuch einer mokscha-mordwinischen Grammatik nebst Tex-ten und Worterverzeichniss // Forschungen auf dem Gebiete der ural-altaischen Sprachen von Dr. August Ahlquist. Erster Theil. St.-Petersburg, 1861. S. 32 78.

158. Castren M. A. Uber die Personalaffixe in den altaischen Sprachen // M. A. Castren Nordische Reisen und Forschungen. Kleinere Schriften. Bd. 5. St.-Petersburg, 1862. S. 151 -222.

159. Gabelentz H. K. Versuch einer mordwinischen Grammatik // Zeitschrift fur die Kunde des Morgenlandes. Bd. 2. Gottingen, 1839.

160. Kellgren H. Die Grundziige der finnischen Sprache mit Rucksicht auf den ural-alfaischen Sprachstamm. Berlin, 1847. S. 61.

161. Paasonenn H. Einige Bemerkungen uber die Formen der Possessivsuffixe // Paasonen H. Mordwinische Lautlehre. Helsingfors, 1903. S. 120 123. (Memories de la Societe Finno-ougrienne; V. 22).

162. Szinnyei J. Finnisch-ugrische Sprachwissenschaft. Berlin und Leipzig, 1922. S. 98.

163. Ravila P. Ober die Verwendung der Numeruszeichen in den uralischen Sprachen//Finnich-ugrische Forschungen. Helsinki, 1941. Bd. 27.

164. Ахманова О. С. Словарь лингвистических терминов. М.: Сов. энцикл., 1969. 608 с.

165. Бузакова Р. Н. Словарь синонимов эрзянского языка / Под ред. Д. В. Цы-ганкина. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1982. 192 с.

166. Коляденков М. Н. Русско-эрзянский словарь / М. Н. Коляденков, Н. Ф. Цыганов. М.: Изд-во иностр. и нац. словарей, 1948. 413 с.

167. Коляденков М. Н. Эрзянеко-русский словарь / М. Н. Коляденков, Н. Ф. Цыганов. М.: Изд-во иностр. и нац. словарей, 1949. 292 с.

168. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева. М.: Сов. энцикл., 1990. 685 с. (ЛЭС).

169. Марийско-русский словарь. М.: Изд-во иностр. и нац. словарей, 1956. 863 с.

170. Марузо 1960 = Марузо Ж. Словарь лингвистических терминов. М.: Изд-во иностр. лит., 1960.436 с.

171. Мокшень-рузонь валке. М.: Русский язык, Дигора, 1998. 920 с. (МРВ).

172. Потапкин С. Г. Мокшанско-русский словарь / С. Г. Потапкин, А. К. Имяреков. М.: Изд-во иностр. и нац. словарей, 1949. 360 с.

173. Потапкин С. Г. Русско-мокшанский словарь / С. Г. Потапкин, А. К. Имяреков. М.: Изд-во иностр. и нац. словарей, 1951. 688 с.

174. Русско-марийский словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1966. 848 с.

175. Словарь иностранных слов. М.: Рус. яз., 1989. 624 с. (СИС).

176. Словарь марийского языка. Йошкар-Ола: Map. кн. изд-во, Т.1, 1990. 488с.; Т. 2, 1992. 464с.; Т.З, 1994. 501с.; Т. 4, 1998. 384с.; Т. 6, 2001. 363с.; Т.8: Изд-во Map. НИИ, 2003. 511 с.

177. Эрзянь-рузонь валке. М.: Рус. яз., Дигора, 1993. 803 с.

178. Философский энциклопедический словарь.М.: Сов. энцикл., 1983.840 с.1. Художественная литература

179. Абрамов 1962 = Абрамов К. Г. Комолявка: Эрьва кодат ёвтнемат. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1962. 158 с.

180. Абрамов 1967= Абрамов К. Г. Эсеть канстось а маряви: Роман. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1967. 340 с.

181. Абрамов 1971 = Абрамов К. Г. Эрзянь цёра: Роман. Васенце книга. Ки-якссо олгт. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1971.330 с.

182. Абрамов 1973= Абрамов К. Г. Эрзянь цёра: Роман. Омбоце книга. Понгосо мода. Саранск: Морд, кн . изд-во, 1973. 440 с.

183. Абрамов 1980 = Абрамов К. Г. Велень тейтерь: Роман. Саранск: Морд, кн. изд-во, 1980. 448 с.

184. Абрамов 1989= Абрамов К. Г. Олячинть кисэ: Роман. Степан Разинэнь шкадо ёвтнема. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1989. 416 с.

185. Абукаев-Эмгак 1991= Абукаев-Эмгак В. Шочмо тувыр: Роман, икым-ше книга. Йошкар-Ола: Марий кн. изд-во, 1991. 304с.

186. Алексеев 1993= Алексеев Г. Ушаным ужара кода. Повесть да ойлы-маш-влак. Йошкар-Ола: Марий кн. Савыктыш, 1993. 254с.

187. Алексеев 2001= Алексеев Г. Шочмо вер чевер: лирический новелла-влак. Йошкар-Ола: Марий кн. изд-во, 2001. 264с.

188. Аношкин 1940 = Аношкин В. А. Ёвтнемат. Саранск, 1940. 86 с

189. Атянин 1963 = Атянин Ф. С. Мзярда кенерихть марьхне: Повесть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1963.222 с.

190. Бебан 1959 = Бебан М. А. Тундань нармотть: Расскаст. Саранск: Морд, кн. изд-во, 1959. 64 с.

191. Бердинский 2004= Берлинский В. Н. Колча. Ойлымаш-влак. Со-ветск: Вести трехречья, 2004. 144с.

192. Васильев 2001= Васильев JI. Куван кенгеж. Ойлымаш-влак. Казань: Изд-во «Магариф», 2001. 176с.

193. Галютин-Ялзак 2003= Галютин-Ялзак Ю. Идет гын, ужат. Эрыкан роман-трилогий // Ончыко. — 2003.-№8. С.27-85.

194. Ганчин 1995= Ганчин А.Д. Куш кемеде, куш илядо: Ёвтнемат. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1995 126с.

195. Девин 1965 = Девин И. М. Иван-лейтенантсь: Повесть.Саранск: Морд, кн. изд-во, 1965. 116 с.

196. Девин 1969 = Девин И. М. Нардише: Роман. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1969. 424 с.

197. Доронин 1993 = Доронин А. М. Кочкодыкесь пакся нармунь: Роман. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1993. 383 с.

198. Доронин 1996 = Доронин А. М. Баягань сулейть: Роман. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1996. 480 с.

199. Калинкин 2000 = Калинкин И. А. Васоло ки лангсо: Повесть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 2000. 256 с.

200. Кирдяшкин 1953 = Кирдяшкин Т. А. Кели Мокша: Роман. Саранск: Мордгиз, 1953. 298 с.

201. Кишняков 1962 = Кишняков И. П. Иссась шуди Волгав: Повесть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1962. 220 с.

202. Коломасов 1956 = Коломасов В. М. Лавгинов: Роман. 2-е изд. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1956. 229 с.

203. Кудряшов 2002= Кудряшов М. Илыше пбрдемыште: Повесть ден ой-лымаш-влак. Йошкар-Ола: Республикысе усталык рудер, 2002. 188с.

204. Куторкин 1969 = Куторкин А. Д. Лажныця Сура: Роман. Васенце книга. Валдаевть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1969. 428 с.

205. Куторкин 1976 = Куторкин А. Д. Лажныця Сура: Роман. Омбоце книга. Кавто киява. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1976. 408 с.

206. Куторкин 1987 = Куторкин А. Д. Лажныця Сура: Роман. Колмоце книга. Ашолгадома ланга. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1987. 392 с.

207. Куторкин 1997 = Куторкин А. Д. Раужо палмань: Роман; Ламзурь: Поэма . Саранск: Морд. кн. изд-во, 1997. 336 с.

208. Ларионов 1967 =Ларионов С. С. Колма вармат: Повесть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1967. 299 с.

209. Левчаев 1959 = Левчаев П. И. Вирсь увнай: Расскаст и очеркт. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1959. 243 с.

210. Левчаев 1969 = Левчаев П. И. Аляшка цёрокш: Повестть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1969. 230 с.

211. Левчаев 1972 = Левчаев П. И. Кярьмаз: Кочкаф произведеният. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1972. 355 с.

212. Лобанов 2000 = Лобанов В. М. Шкаень толня: стихт, пеетькшнемат, лятфнемат. Саранск: Морд. кн. изд-во, 2000. 208 с.

213. Лукьянов 1955 = Лукьянов А. М. Валдо ки: Роман. Васенце пелькс. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1955. 180 с.

214. Макулов 1957 = Макулов Л. Ф. Мокшень стирь: Повесть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1957. 175с.

215. Макулов 1997= Маку;:.ов Л.Ф. Мокшень стирь. Кранч: Повестть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1997. 334с.

216. Малькин 1959 = Малькин А. С. Кельгома стирти: Расскаст. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1959. 72 с.

217. Марийский фольклор. Сказки луговых мари. Йошкар-Ола: Map. кн. изд-во, 1992.364с.

218. Марийский фольклор. Песни восточных мари. Йошкар-Ола: Map. кн. изд-во, 1994. 316с.

219. Мартынов 1977 = Мартынов А. К. Розень кши: Роман. Саранск: Морд, кн. изд-во, 1977. 215 с.

220. Мишанина 1974 = Мишанина В. И. Сиянь ракакудня: Расскаст. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1974. 46 с.

221. Мишанина 1976= Мишанина В.И. Качаму шобдава: Расскаст. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1976. 96 с.

222. Мишанина 1985 = Мишанина В. И. Ки лангса ломатть: Расскаст и повесть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1985. 166 с.

223. Мишанина 1993 = Мишанина В. И. Озкс тумоть тарадонза: Повесть, азкст, пьесат. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1993. 272 с.

224. Мишанина 2002 = Мишанина В. И. Вальмафтома куд: Повесть, азкст, пьесат. Саранск: Морд. кн. изд-во, 2002. 320 с.

225. Моисеев 1972 = Моисеев М. С. Кячказ: Расскаст. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1972. 44 с.

226. Моисеев 1988 = Моисеев М. С. Куцемат и сюцемат: Расскаст, повесть, азкст. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1988. 304 с.

227. Моисеев 1990 = Моисеев М. С. Колма горенцят: Пеетькшнемат, расскаст, очеркт. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1990. 255 с.

228. Моисеев 1993 = Моисеев М. С. Пяльди вармат: Фантастическяй повесть, азкст-месть, пеетькшнемат. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1993.288 с.51. Мокша 1976, №4,6.

229. МЁ 1940 = Мокшень ёфкст. Саранск: Изд-во МНИИСК, 1940. 297 с.

230. Осипов-Ярча 2003= Осипов-Ярча В. Мундыр мор олыкем. Повесть // Ончыко. 2003. - № 5. С. 19 - 66.

231. Раптанов 1948 = Раптгнов Т. А. Кочказь сочиненият. Саранск: Морд-гиз, 1948. 272 с.

232. Сайгин 1974 = Сайгин М. JL Давол: Роман. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1974. 276 с.

233. Сиянь путерькскат 1993 = Сиянь путерькскат: Рассказы, отрывки из романов, пьеса / Сост. Терешкина Е. Я. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1993. 190 с.57. Сятко 1995, №1.

234. Таныгин А., Попов Н. 2000= Таныгин А., Попов Н. Марий юмор-влак // Ончыко. 2000. №4. - С. 144-153.

235. Тяпаев 1972= Тяпаев А.П. Мекольдень атямсь: Повесть и расскаст. -Саранск: Морд. кн. изд-во, 1972. 134с.

236. Тяпаев 1994 = Тяпаев А. П. Седть лангса тол: Повестть, азкст, лятфне-мат. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1994. 335 с.

237. Тяпаев 1980= Тяпаев А.П. Сосетт: Повестть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1980.154с.

238. УПТМН 1966 = Устно-поэтическое творчество мордовского народа. Т. 3,ч. 1. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1966. 384 с.

239. УПТМН 1967 =Устно-поэтическое творчество мордовского народа. Т. 3, ч. 2. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1967. 386 с.

240. УПТМН 1977 = Устно-поэтическое творчество мордовского народа. Т. 1., ч. 2. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1977. 352 с.

241. Учватов 1979 = Учватов Н.И. Алят: Повесть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1979. 60 с.

242. Щеглов 1968 = Щеглов А.С. Уцяска: Ёвтнемат ды повестть. Саранск: Морд. кн. изд-во, 1968. 190 с.

243. ЭЁ =1940 = Эрзянь ёвкст. Саранск: Изд-во МНИИСК, 1940. 150 с.

244. ЭЁ 1952 = Эрзянь ёвкст. Саранск: Мордгиз, 1952. 74 с.

245. ЭФ 1939 =Эрзянь фольклор. Саранск: Мордгиз, 1939. 402

246. Эркай Никул 1960 = Эркай Никул. Алёшка: Повесть. Саранск: Морд, кн. изд-во, 1960. 59 с.1. Условные сокращениябукв. — буквально венг. венгерский языкг. — слово горного диалекта марийского языка

247. ГБЛЯ — грамматика современного башкирского литературного языка

248. ГМЯ — грамматика мордовских (мокшанского и эрзянского) языков

249. ГСУЯ грамматика современного удмуртского языка

250. ГФЯ — грамматика финского языка

251. ЛЭС лингвистический энциклопедический словарьманс. — мансийский языкмар. марийский языкм. мокшанский язык

252. ОФУЯ основы финно-угорского языкознанияр. русский язык

253. СИС — словарь иностранных слов1. СКЯ современный коми язык

254. СМЯ — современный марийский язык

255. ФЭС философский энциклопедический словарьфин. финский языкхант. хантыйский языкэ. — эрзянский языкэст. — эстонский языкудм. — удмуртский язык•г