автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Кавказская фабула в русской литературе XIX - XX веков

Полный текст автореферата диссертации по теме "Кавказская фабула в русской литературе XIX - XX веков"

На правах рукописи

Степанова Евгения Анатольевна

КАВКАЗСКАЯ ФАБУЛА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ Х1Х-ХХ ВЕКОВ

Специальность 10.01.01. - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Уфа-2004

Работа выполнена на кафедре русской литературы Башкирского государственного педагогического университета

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Борисова Валентина Васильевна

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Аюпов С. М.

кандидат филологических наук, доцент Бедрикова М. Л.

Ведущая организация:

Башкирский государственный университет

Защита состоится «18 » июня 2004 года в У^ч&соь на заседании диссертационного совета 212.112.02 при Магнитогорском государственном университете по адресу: 455038, г. Магнитогорск, пр. Ленина, 114, ауд. _.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Магнитогорского государственного университета

Автореферат разослан « » сЛ^&Л*- 2004 г.

Учёный секретарь диссертационного совета доктор филологических наук, профессор

АЬккЛ

Общая характеристика работы

Изучение фабульного репертуара русской литературы XIX-XX веков — это целый пласт в отечественном литературоведении. Оно связано с необходимостью структурировать большой литературно-художественный материал, накопленный в русской словесности, найти закономерности его развития. Проблема выявления общих для произведений разных столетий фабул имеет особую значимость и актуальность, так как позволяет увидеть глубинную, генетическую связь современной русской литературы с классикой.

Основы сравнительного изучения фабул заложены в трудах тех видных ученых, которые внесли значительный вклад в историческую поэтику. Это А.Н. Веселовский, В.М. Жирмунский, В.Я. Пропп, Ю.Н. Тынянов, B.JI. Пумпянский, Л.Я. Гинзбург, Р.Г. Назиров. Ими проведена громадная работа по изучению и теоретическому обобщению фабулистики.

Однако фабульный репертуар русской литературы XIX-XX веков еще недостаточно исследован. Мы полагаем, что он может быть дополнен, по крайней мере, еще одной фабулой - кавказской. Кавказская фабула в нашем представлении -это событийная основа, предопределенная литературной традицией изображения Кавказа, построенная на центральной ситуации плена и любви между русским и горянкой. Ее формирование и развитие можно проследить в «Кавказских пленниках» A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого, И. Колокгаевской, «Кавказском пленном» B.C. Маканина. Образованная на основе сюжета поэмы A.C. Пушкина в дальнейшем она проходит через сюжеты других произведений, обогащаясь в них и одновременно влияя на них, то есть она предстает как инвариант для всех послепушкинских сюжетов.

Актуальность и научная новизна предлагаемого исследования определяются тем, что в нем восполняется некоторый пробел в изучении истории фабулистики русской литературы XIX-XX веков, выявляются определенные закономерности соотношения классики с современной литературой.

Изучение модификаций и трансформаций кавказской фабулы позволяет обогатить и углубить злободневную в наше время тему Кавказа в русской литературе. В этом смысле значение работы выходит за рамки чистого литературоведения. Литературный дискурс Кавказа представляет собой мощный пласт культурно-исторического опыта, позволяющий по-новому взглянуть на современные геополитические и культурологические проблемы.

.Объектом исследования являются произведения А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, А.А.Бестужева-Марлинского, Л.Н.Толстого, В.С.Маканина, И.Колонтаевской, последовательно соотнесенные с романтическим, реалистическим, постреалистическим этапами развития русской литературы. Предмет исследования - сама кавказская фабула и ее сюжетные варианты в разных произведениях.

Диссертационная работа имеет целью выделение в составе фабулистики русской литературы кавказской фабулы, описание, анализ и интерпретацию ее эволюции в "Кавказских пленниках" А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, Л.Н. Толстого, И. Колонтаевской, «Хажди-Мурате» Л.Н. Толстого и "Кавказском пленном" В.С.Маканина, установление закономерностей и логики ее развития в русской литературе XIX-XX веков.

В задачи исследования входит:

1) формальный анализ и интерпретация сюжета поэмы «Кавказский пленник» А.С.Пушкина, выделение его структурных элементов как мотивов романтической кавказской фабулы;

2) определение влияния пушкинской кавказской фабулы на сюжет поэмы «Кавказский пленник» М.Ю. Лермонтова, выявление степени художественной трансформации и изменения идеологической концепции в ней;

3) изучение влияния романтических произведений A.A. Бестужева-Марлинского на эволюцию кавказской фабулы;

4) исследование особенностей реалистической кавказской фабулы в «Кавказском пленнике» Л.Н. Толстого, определение ее структуры и мотивов, изучение отражения кавказской фабулы в повести «Хаджи-Мурат»;

5) рассмотрение эволюции кавказской фабулы в «Кавказском пленном» B.C. Маканина, определение специфики ее структуры и идеологической концепции в связи с постреалистическим характером произведения и творческими установками автора;

6) выявление трансформации кавказской фабулы в «Кавказском пленнике» И. Колонтаевской в плане специфики сюжета, изучение соотношения современного варианта кавказской фабулы с ее прежними образцами;

7) обобщение истории развития кавказской фабулы в русской литературе, выявление закономерностей и логики ее эволюции.

Методологическую базу диссертации составляет комплекс современных и традиционных литературоведческих методов с преимущественной опорой на сравнительно-исторический и структурный методы. На принципах сравнительно-исторического подхода в работе базируется определение общего основания для сопоставления фабульных вариантов, выделение повторяющихся компонентов сюжетов разных произведений. В соответствии с методологическими установками А.Н. Веселовского и В.Е. Ветловской проводится мотивный анализ и толкование текстов. Исследование строится также на принципах структурного подхода. Сюжет и фабула рассматриваются как конструктивные элементы художественной структуры; в понятийном аппарате диссертации задействована структуралистская оппозиция «вариант-инвариант».

Наша работа основывается и на традициях культурно-исторической школы. При определении этапов развития кавказской фабулы, при анализе отдельных произведений мы стремимся учитывать общекультурный контекст, влияние фактов истории. Кроме того, изучение произведений русской литературы XIX-XX веков проводится с учетом принципов интертекстуального анализа. Определение семантических сдвигов при переходе от старого контекста к новому, выявление и интерпретация реминисценций, цитат лежат в основе анализа сюжетных вариантов кавказской фабулы. Особое значение в качестве теоретической и методологической основы нашей диссертации имеет работа Р.Г. Назирова, выделившего и подробно рассмотревшего фабульное ядро русской литературы XIX века.

Практическая значимость диссертации состоит в возможности ее использования в процессе преподавания теории и истории русской литературы XIX века, современной русской литературы. Материал диссертационного исследования может служить основой отдельного спецкурса, а также базой для будущих научных изысканий.

Апробация работы. Основные положения диссертации нашли отражение в 4 статьях, были представлены на всероссийских и международных конференциях (Уфа, 2003, Старая Русса, 2003). Диссертация обсуждалась на заседаниях кафедры русской литературы Башкирского государственного педагогического университета.

Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав и списка использованной литературы, включающего 184 наименования. Общий объем диссертации - 180 страниц.

Краткое содержание работы

Во введении обосновывается выбор темы исследования, ее актуальность, излагаются положения, выдвигаемые на защиту, определяются цели и конкретные задачи исследования.

В первой главе «Теория и история сюжетосложения и фабулистики» с теоретической точки зрения обосновываются принципы и положения, исходя из которых проводится историко-литературный анализ произведений.

По нашим наблюдениям, развитие терминов «сюжет» и «фабула» в отечественном литературоведении имеет долгую историю. Истоки их понимания лежат в «Поэтике» Аристотеля, который под фабулой понимал хранимые преданием «сочетания фактов» и говорил о необходимости их тщательной словесной обработки. В период классицизма и Просвещения «истории», обработанные драматургом, уже обозначались словом «сюжет». Такое понимание сюжета и фабулы сохранялось вплоть до XIX века. Однако затем категория «сюжет» сменила традиционное обозначение «фабула» и утвердилась в значении «системы основных событий». Во многом этому способствовали работы А.Н. Веселовского, который, дополнив теорию сюжета и фабулы, выделил «мотив» как «простейшую повествовательную единицу» и сюжет как сочетание мотивов. Большой вклад в

разработку проблемы сюжета и фабулы в 20-ые годы XX века внесли представители формальной школы: Б.В. Томашевский, В.БШкловский, Ю.Н. Тынянов и одновременно М.М.Бахтин. У каждого из них была своя оригинальная теория сюжетосложения и фабулистики. В.Б. Шкловский различал фабулу как заимствованный «материал» и сюжет как прием его обработки. Фабулой он называл ход событий, происходящих в жизни героев, а сюжетом — ход повествования об этих событиях. В трактовке Б.В. Томашевского фабула предстает как нечто внешнее по отношению к художественному тексту, предшествующее сюжету, а сюжет - как моделирование тех же событий, что составляют фабулу. По сути, сюжет здесь сближается с композицией, но при этом не учитывается характер изменения события в художественном поле. Глубокие суждения о сюжете и фабуле мы находим в работах М.М.Бахтина и его последователей. Ученый исходил из того, что перед читателем возникает два события: событие, о котором рассказано в произведении, и событие самого рассказывания. По его мнению, фабула характеризует произведение с точки зрения его тематической ориентации в действительности, а сюжет как конкретная последовательность изображаемых движений - есть уже художественная реальность, создаваемая в произведении. В середине XX века в учебной и научной литературе вновь утвердилось унифицированное определение сюжета как событийного ряда. Позднее преобладающими становятся определения сюжета и фабулы, близкие к данным В.Б. Шкловским. В 60-ые годы XX века сюжетология выделилась в особый раздел. Рижские ученые Л.С. Левитан и Л.М. Цилевич углубили понимание соотношения фабулы и сюжета, ввели понятия прото-, пред- и гиперсюжета, сюжета-архетипа, актуализированного сюжета. Особенно ценными для нас оказались их теоретические определения сюжета-архетипа и фабулы. Сюжет-архетип предшествует конкретной фабуле. Будучи связующим звеном между действительностью и сюжетом (во всех его формах и воплощениях), она осуществляет такую же роль посредника между сюжетом-архетипом и актуализированным сюжетом. В конкретной фабуле может быть реализован и целый набор сюжетов-архетипов. Кроме того, она имеет особый характер: в ней отражается авторский оценивающий взгляд.

Наибольшую важность для'нас имеют исследования сюжета и фабулы Р.Г. Назирова. Он дает достаточно полные определения этим литературным явлениям. «Фабула — событийная конструкция произведения, предопределенная литературной традицией, мыслимая как жизнеподобно выпрямленная в плане общечеловеческого опыта времени и выведенная из-под субъективной точки зрения, в отличие от сюжета [...] Сюжет — индивидуальная конкретизация фабулы в плане авторской субъективности, допускающая пространственно временные смещения (инверсии) и организующая систему образов»1. Наша работа основывается именно на таком понимании сюжета и фабулы.

В зарубежном литературоведении сюжет и фабула также являются поэтологическими категориями, обозначающими элементы структуры художественного произведения. Первоначально значение терминов «сюжет» и «фабула» аналогично определялось в связи с аристотелевской «Поэтикой». В XIX веке, несмотря на достижения биографической (или позитивистской), социологической школ, вопросы теоретической поэтики, в частности, в зарубежной теории литературы были недостаточно разработаны. Лишь в XX веке исследователи вновь обратились к этим категориям. В работах структуралистов (Р. О. Якобсон, К. Леви-Стросс, Р. Барт, А.-Ж. Греймас, Ж. Жанетт и другие) понятия фабулы и сюжета заменились терминами «история» и «дискурс», а в семантической поэтике польского ученого Г. Маркевича, например, вообще не используется термин «сюжет», фабула же имеет расширенное значение. Кроме того, существуют другие определения фабулы и сюжета, близкие к определениям русских формалистов. Одни из них тождественны толкованиям Б.В. Томашевского (Г. Шоу, В. Кайзер, С. Барнет, М. Беман, В.Бурто), другие - близки к трактовкам сюжета и фабулы В.Б. Шкловского (Г. Вильперт, Р. Фаулер).

После обзора эволюции терминов «сюжет» и «фабула» в теории литературы в нашей работе прослеживается развитие сюжетосложения и фабулистики в истории художественной литературы. В процессе ее исторического развития наблюдается

1 Назиров Р.Г Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе Сравнительная история фабул Диссертация о виде научного доклада на соискание ученой степени доктора фил наук - Екатеринбург. 1995 С 2

усиление роли сюжетности в произведении. В сказке, древних и средневековых эпосах, произведениях классицизма доминирующее значение имело сцепление фактов, событий, перипетий. Начиная с эпохи Возрождения, постепенно в творениях писателей все больший вес приобретают обрисовка характеров, внутренняя жизнь героев, сюжетные детали. Такая тенденция сохраняется вплоть до современности. В некоторых произведениях новейшей литературы событийность вообще часто выступает лишь как фон для разворачивания индивидуального сознания, рефлексии какого-либо персонажа, автора, в них практически невозможно выявить какой-то повествовательный сюжет, не говоря уже о фабуле. Тем не менее, и в современной литературе фабула, также как и сюжет, продолжает оставаться основой, каркасом художественного произведения.

В конце первой главы помещен краткий словарь основных терминов и понятий, используемых в диссертации.

Вторая глава «Романтический этап в истории кавказской фабулы» открывается параграфом, посвященным ее формированию в поэме A.C. Пушкина «Кавказский пленник». Мы особо подчеркиваем, что романтический пафос произведения и литературный дискурс, связанный с темой и образом Кавказа, обусловили особенности сюжетных ситуаций, которые ложатся в основу кавказской фабулы. В историографии поэмы A.C. Пушкина «Кавказский пленник» выделяются труды В .Г. Белинского, В.М. Жирмунского, Г.А. Гуковского, Б.В. Томашевского, Д.Д. Благого, Г.П. Макогоненко, Ю.В. Манна, А.Н. Архангельского и других. В ходе последующего анализа сюжетных ситуаций произведения мы делаем вывод, что основные элементы сюжета - пленение героя и любовь горянки - ложатся в основу кавказской фабулы. Соответственно в ней выделяются два мотива - мотив плена и мотив любви. Первый их них имеет символический характер и фокусирует в себе решение проблемы свободы. Главный герой, русский Пленник изначально томился на Родине в оковах духовного, внутреннего плена, который был вызван, с одной стороны, отчуждением и неприятием светского общества, с другой стороны, подверженностью страстям, одиночеством. Поиски свободы обернулись для центрального персонажа физическим рабством. Метафорический плен превратился в

буквальный. Пленение романтического героя в горах в какой-то мере переворачивает каноническую романтическую ситуацию. Неволя парадоксально сочетается с романтическим образом свободы-Кавказом, но место идеализированной свободы оказывается иллюзией, приводит к очередному разочарованию. Так в поэме A.C. Пушкина начинает разрушаться романтический миф. В финале произведения Отчизна, которая раньше ассоциировалась для героя с неволей, соотносится со свободой, а Кавказ, представлявший мир свободы, превращается в плен. В основе структуры романтической кавказской фабулы оказывается перверсия категорий плена и свободы.

Ситуация плена в ее буквальном выражении не только усиливает трагичность положения романтического героя, но и обнажает его слабость. В условиях столкновения с реальностью его мечта об абсолютной свободе сменяется желанием физического освобождения, сливается с мечтой о конкретной свободе. Мы считаем, что здесь происходит зарождение мотива плена как испытания героя. Этот мотив в дальнейшем будет подхвачен в реалистическом варианте фабулы у J1.H. Толстого и в постреалистическом у B.C. Маканина. У великого русского писателя плен становится испытанием способности русского солдата приспособиться к иной культурно-национальной среде и выжить в ней, не нарушив нравственных заповедей. В произведении B.C. Маканина пленником становится не русский, а кавказец. Встреча с ним оборачивается для русского испытанием Красотой, испытанием на милосердие.

Таким образом, определяющей для кавказской фабулы является ситуация испытания героя любовью в плену и самим пленом. Это своего рода вариация канонической для русской литературы ситуации «Русский человек на rendez-vous». В «Кавказском пленнике» A.C. Пушкина она выглядит следующим образом: русский человек на Кавказе, в плену у инородцев и иноверцев, испытываемый любовью прекрасной горянки.

Во втором параграфе второй главы исследуется развитие кавказской фабулы в поэме М.Ю.Лермонтова «Кавказский пленник». В отечественном литературоведении на протяжении долгого времени она считалась ученической, подражательной.

Однако детальное рассмотрение ее сюжета показывает, что в поэме появились новые действующие лица, изменились характер основного конфликта, концепция образов Пленника и Черкешенки, что привело к трансформации сюжета лермонтовского «Кавказского пленника» и к первой вариации кавказской фабулы, переосмыслению ее мотивов. Так, введя в поэму новых пленников и этим преобразовав прежнюю, пушкинскую сюжетную линию, поэт изначально подчеркивает враждебность мира, в который попадает главный герой, усиливает трагичность его положения. Ситуация плена типизируется, а центральный персонаж лишается мотива отстраненности от окружающих людей, мотива абсолютной гордости. И Пленник, и Черкешенка гибнут от рук ее отца (в этом сказывается влияние «Абидосской невесты» Дж. Байрона). Так, М.Ю. Лермонтов обнажает конфликт естественного чувства, любви Черкешенки с беспощадными нравами соплеменников. Именно в нем юный поэт видит причину трагической гибели "девы гор". М.Ю. Лермонтов осуждает черкесские нравы и обычаи и отходит от идеализированного руссоистского представления о них. Сам главный герой, Пленник мало похож на свободолюбивого, гордого героя поэмы A.C. Пушкина. Его образ становится более приземленным и «очеловеченным», в нем появляется сентиментальность. И Черкешенка в произведении М.Ю. Лермонтова несколько отличается от пушкинской. Она страстна, горяча, более решительна. Именно ее драма во второй части произведения приобретает большее сюжетное значение: здесь происходит переакцентировка ролей центральных персонажей, подчеркивающая параллелизм судеб двух героев и соответственно двух частей поэмы.

В конце параграфа мы делаем вывод о характере развития кавказской фабулы в сюжете поэмы М.Ю. Лермонтова. У A.C. Пушкина мотив плена идейно и композиционно был связан с темой свободы. В его кавказской фабуле он многозначен, и символическая перверсия несвободы и свободы для романтического героя определяет, по сути, все своеобразие сюжета произведения. В лермонтовской же поэме Пленник не ищет свободы до Кавказа, он был духовно независим и счастлив. Мотив плена отражает внешнее противостояние русского, отчужденного от инородцев, и Кавказа. Ситуация плена не является апофеозом разочарований

романтического героя, результатом различий культуры и природы, а выражает естественное чувство несчастного и страдающего пленника. Неволя имеет лишь исторический смысл, но зато М.Ю. Лермонтовым подчеркивается психологическая тяжесть плена. Претерпевает изменения и мотив любви, хотя героиня по-прежнему выполняет функцию спасения. В отличие от пушкинской поэмы, где после первого свидания автор только упоминал о прежней любви Пленника, М.Ю. Лермонтов подробно останавливается на этом мотиве. Его герою чувства Черкешенки причиняют боль, напоминая о былом счастье. В целом, автор продолжает процесс развенчания мифа о Кавказе как о крае свободы и счастья, реалистичнее изобразив ситуацию плена. Соответственно меняется и мотивная структура кавказской фабулы. В лермонтовской поэме не отразилось стремление романтического героя попасть с Родины на Кавказ. Россия с самого начала ассоциируется для Пленника со счастьем, любовью, благополучием, а Кавказ чужд ему как мир неволи и страданий. Перверсии этих категорий, как в пушкинской поэме, не происходит.

В последнем параграфе второй главы раскрывается влияние кавказских произведений A.A. Бестужева-Марлинского на развитие кавказской фабулы. Наиболее интересны в этом отношении его кавказские романтические повести «Аммалат-Бек» и «Мулла-Нур». По ряду мотивов и ситуаций, по их смысловой соотнесенности сюжет первого произведения напрямую сближается с кавказской фабулой. Ситуация плена является в «Аммалат-Беке» структурообразующим звеном, имея, как и в пушкинском варианте, метафорическое значение. Главный герой повести A.A. Бестужева-Марлинского, аналогично пушкинскому Пленнику, находится в плену страстей и предрассудков. Его духовная несвобода еще более усиливается, когда Аммалат-Бек попадает в неволю к русским. Физический Плен в его буквальном смысле оказывается препятствием для единения героя с любимой и усиливает его душевное смятение. Русская неволя становится для него психологическим испытанием. В этом значении ситуация плена в «Аммалат-Беке» сближается уже с «Кавказский пленником» М.Ю.Лермонтова. В повести изображается романтически поэтизированное противоборство горцев и русских, между которыми мечется главный герой-Аммалат. Драматичность его положения не

только в том, что в определенный момент в нем начинается борьба добра и зла, борьба страстей, но еще и в том, что ему приходится выбирать между «своими» и «чужими» (горцами и русскими). В начале произведения молодой горец еще пытается сохранить равновесие отношений с ними, затем, вопреки своим принципам, становится сообщником аварского хана, убийцы русского. В плену у русских Аммалат-Бек оказывается «своим среди чужих». Страсть к Селтанете, свободолюбивый характер вынуждают его стремиться к сородичам, к «своим». Он убивает невинного русского друга, выполняя условие, поставленное Ахмет-ханом. Однако «свои» и, прежде всего, возлюбленная, его не принимают, осудив за «злодейскую измену». Так он окончательно становится «чужим среди своих» и предателем для «чужих». Подобное построение сюжета напоминает структуру кавказской фабулы, сложившейся на основе пушкинского сюжета. В ней действие также соотносится с бегством романтического героя от одного «объекта притяжения» к другому - из России на Кавказ и обратно. Ситуация плена, когда центральный персонаж оказывается «своим среди чужих» и «чужим среди своих», еще раз повторится в повести Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат». Ее герой, представитель кавказского мира, тоже оказывается в плену у русских. Однако в произведении Толстого поступки центрального персонажа имеют реалистическую мотивировку.

Сюжет повести «Мулла-Нур» также строится на переходе героев из одной сферы в другую. Это «верх» - горы и «низ» - Дербент. Искандер-Бек проходит путь от «низа» к «верху» и возвращается вниз, а Мулла-Нур перемещается в обратном направлении. В противопоставлении «верха» и «низа» выражается оппозиция добра и зла, духовности и бездуховности, порочности и чистоты. В повести, возможно, впервые в русской литературе отчетливо звучит мысль о священном, особом воздействии гор на человека. На их вершинах находится снег, обладающий сказочной силой, там же происходит частичное духовное очищение Искандер-Бека. Наконец, именно там обитает благородный романтический герой - Мулла-Нур. Такая традиция изображения гор, Кавказа сохранится в русской литературе вплоть до наших дней.

Третья глава посвящена исследованию реалистического варианта кавказской фабулы в произведениях Л.Н. Толстого. В них происходит не только изменение принципов отражения действительности, но и смена родо-жанровой принадлежности кавказской фабулы. Первоначально возникнув на основе романтической поэмы A.C. Пушкина, она трансформировалась в сентиментально-романтической психологической поэме М.Ю. Лермонтова (согласно классификации А.И. Глухова). В своем реалистическом варианте она предстает в эпических жанрах Л.Н.Толстого, который мог воспользоваться лермонтовским опытом прозаического (но сильно усеченного) переложения кавказской фабулы в «Герое нашего времени». Несомненно, изменение творческого метода художника, рода и жанра повлияло на характер кавказской фабулы. Все кавказские произведения Л.Н. Толстого, в том числе и «Кавказский пленник», отличаются идейной глубиной и масштабностью. Этот рассказ - результат переосмысления традиционной романтической ситуации русского невольника на Кавказе. В целом сюжетная схема произведения Л.Н. Толстого незначительно отличается от рассмотренных вариантов кавказской фабулы, но все ее мотивы получают новое, реалистическое звучание. Заслуга художника в том, что, сняв все романтические оппозиции, он сохраняет фабульную конструкцию. Мотив плена в его произведении обусловлен внешним конфликтом, связанным с историческим противостоянием народов. Физическая неволя теперь не соотносится с духовной. Кроме того, плен оборачивается моральным испытанием идеального героя «из народа», проверкой его нравственной способности оценить происходящее и выбрать верную, положительную линию поведения. Доминирование мотива испытания героя Кавказом у Л.Толстого своим следствием имеет появление «двойника» главного героя, который, по контрасту с ним, не выдерживает проверки. Подобное «переложение» кавказской фабулы оборачивается ее расширением, своеобразной амплификацией. Опытом писателя реалиста XIX века воспользуются В.С.Маканин и И. Колонтаевская, которые тоже введут в свои произведения дополнительных персонажей. Прежняя мотивная структура кавказской фабулы, в которой отражается движение героя с Родины на Кавказ и затем в обратном направлении, у Л.Н. Толстого видоизменяется, редуцируется. Исчезает яркая

оппозиция родины и Кавказа как разных объектов притяжения центрального персонажа. Перед нами совершенно другой тип героя - русского кавказца, много лет прожившего на Кавказе в условиях затяжной войны. Именно здесь, на Кавказе, несмотря и вопреки пленению, наиболее органично ощущает себя Жилин. Так происходит редукция мотивной структуры кавказской фабулы, связанной с перемещениями героя. Претерпевает определенные изменения и образ героини. Сохраняя свою прежнюю сюжетную функцию, она, тем не менее, выглядит иначе. Вместо страстной горянки изображается маленькая девочка, пожалевшая доброго и приветливого русского солдата-умельца.

В «Хаджи-Мурате» Л.Н. Толстой создает другой вариант кавказской фабулы. Через мотив плена раскрывается драматизм человека, попавшего в круговорот войны. Главный герой так же, как Аммапат-Бек, мечется между «своими» и «чужими», и те, и другие представляют угрозу для его жизни и жизни близких ему людей. Герой становится Пленником, желая спасти их и себя. Плен оборачивается для Хаджи-Мурата иллюзией не индивидуальной духовной свободы, как в романтических сюжетах, а иллюзией своеобразного выкупа, залога за собственную жизнь и жизнь родных. Хаджи-Мурат пытается спасти их, совершив своеобразный «обмен» своего плена на их плен. Эта ситуация похожа на сделку в «Кавказском пленном» B.C. Маканина, где русские пытаются обменять пленного горца на зажатый, «плененный» в ущелье русский отряд. Но оказывается, что на войне не действуют никакие законы, гарантирующие спасение человека. Хаджи-Мурат становится Пленником войны и ее пешкой. Таким образом, и в «Хаджи-Мурате» раскрывается похожая на кавказскую фабулу структура, но в ней происходит своеобразное «удвоение» плена и переакцентировка субъекта и объекта действия, связанная с функцией спасения: Пленник пытается спасти других пленников.

Четвертая глава «Трансформация кавказской фабулы в современной русской литературе» содержит два параграфа: первый посвящен постреапистическому варианту кавказской фабулы в «Кавказском пленном» B.C. Маканина, второй -повести И. Колонтаевской «Кавказский пленник».

B.C. Маканин создает новый вариант кавказской фабулы на основе ремейка в контексте всей русской литературы. Особую роль в нем играет тезис Ф.М. Достоевского «Красота спасет мир» (звучащий в набросках к "Бесам" как «Мир станет красота Христова»'). Категория Красоты у писателя XIX века имела религиозно-этический характер и являлась основной идеей творчества. Достоевский на протяжении всей жизни исходил из своей системы понимания Красоты, высшим проявлением которой для него был Христос. Она связана с миссией спасения мира, к ней тянется человек, видя в ней отражение гармонии и покоя. Но разрушение этико-религиозно-эстетической целостности в человеке ведет к амбвивалентности Красоты: она может привести к низости, а не к Богу.

В рассказе B.C. Маканина идея Красоты воплощается трояко: в художественном образе Красоты самой по себе, в представлении о ней и ее восприятии героями и в рассуждениях автора-повествователя. Внешняя, природная красота доминирует в произведении. Яркая, великолепная, почти изнуряющая и ослепляющая солдат, она создает пространство, очень близкое к метафизическому пространству Швейцарии в "Идиоте" Достоевского. В произведениях романтиков XIX столетия пышно цветущая природа Кавказа была проявлением естественной, натуральной, неизменной жизни. В «Кавказском пленном» яркий, сильный характер красоты природы создает, напротив, ощущение предельности, пограничности самой жизни вообще, когда она уже кажется иллюзией. Здесь же мы находим отголоски мысли Достоевского об абсолютности Красоты и независимости ее от человека, необходимости духовных усилий, чтобы преодолеть пропасть между ними. Но писатель-наш современник усиливает мотив метафизической глобальности Красоты: в его произведении еще ярче контраст между ее вечной властью и притягательностью для человека и ничтожностью и заземленностыо человеческой жизни. Солдаты - главные герои рассказа - не знают про Красоту, которая спасет мир, но они видят "красоту местности". Она непонятна им и вызывает душевное беспокойство, тревогу, страх. Как и для повествователя, для них она в конечном счете явная, объективная сила, влияющая на ход событий. Только ее прежнее

1 Достоевский Ф M Поли. собр. соч. : ВЗОт.-Л , 1974. Т. U.C. 188.

предназначение иронически снижено: Красота «спасает», помогая продлить физическое существование, становясь «опытом выживания». С точки же зрения автора-повествователя она по прежнему "заинтересована" в людях, то есть не может не возродить в них религиозно-этических чувств (ведь сам автор помнит про Красоту, какой ее знал князь Мышкин), но герои не могут воспринять ее душой, так как не способны на духовные усилия. В иронических напоминаниях о Красоте из-за спины повествователя выглядывает автор. Для него идеал Прекрасного остался в минувшем веке. Только одного героя Маканин проверяет на милосердие. Солдат Рубахин испытывает чувство нежности, желание заботиться о прекрасном юноше-пленнике. Его внешность отражает красоту божьего творения. Однако попытка автора хотя бы в художественном мире провести эксперимент, возродить красоту души человека, установить связь с добром заканчивается крахом. И в изображении эротической любви главного героя к молодому горцу сквозит ирония и даже самоирония, заведомо подчеркивающая безуспешность усилий духовно "восстановить" человека.

В новом варианте кавказской фабулы происходит значительное изменение ее структуры. Пленником становится горец, захватчиком - русский солдат. Внешне эта «рокировка» отражает реальное положение дел на Кавказе, Но она также связана с метафорической многозначностью мотива плена в рассказе. В плену у «вялой войны», превратившейся в торг, в охоту, в игру, находятся обе противостоящие стороны: Россия и Кавказ, русские и горцы. Пленником является не только горец, но и русский герой. С одной стороны, он в плену у войны, у силы забвения и насилия, поскольку живет по ее законам, на «инстинкте выживания». Это опытный и матерый солдат, как толстовский Жилин. С другой стороны, он пленен Красотой Кавказа, которая удерживает его здесь и заставляет вспоминать о милосердии, чуткости, любви к ближнему, когда он видит прекрасного горца. Солдат неожиданно начинает заботиться о попавшем в плен противнике, пытается понять его душу, ощущает его тоску. Однако в экстремальной ситуации нравственного выбора в Рубахине побеждает инстинкт выживания, и он убивает горца. B.C. Маканин во многом продолжает традиции Л.Н. Толстого. Так же, как и писатель-реалист, наш

современник изображает войну с бытовой стороны, противопоставляет войну и Красоту. Но его постреалистический подход во многом менее оптимистичен, чем реализм автора «Кавказского пленника» и «Хаджи-Мурата». Война у B.C. Маканина превращается в метафору жизни общества. Она настолько обросла бытом, что ее почти не отличишь от мирной жизни, а жизнь «в цивилизации» столь же опасна, как на войне. Подобно JI.H. Толстому, B.C. Маканин изображает в своем рассказе устоявшиеся литературные типы русского солдата, горцев, исторических лиц, решающих исход войны. Но маканинский герой «из народа» лишен патриотизма, храбрости, которые художник XIX века считал ценнейшими качествами русского национального характера, тем более, что рядом с ним появляется тип нового русского кавказца - Вовки-стрелка, «героя» нашего времени, умеющего получить свое любым путем. Романтический образ свободолюбивых горцев также разрушается у автора нового варианта кавказской фабулы. Он усиливает их негативную характеристику. Они вероломны и хитры, как торговец Алибек и как русский полковник Гуров, и война для них - ремесло, возможность наживы.

В конце параграфа делается вывод о том, что кавказская фабула, вариант которой создал B.C. Маканин, приобрела в его произведении более глобальный характер. Она связана и с Кавказом, и с социально-политическим устройством России, и с духовным состоянием человека XX века. Мотив плена в новом свете раскрыл отношения между Россией и Кавказом, Красотой и Человеком. Постреалистическая концепция мира пронизана стремлением современного писателя найти опору в гуманистических идеях.

Далее в диссертационной работе исследуется эволюция кавказской фабулы в повести И. Колонтаевской «Кавказский пленник». В ходе анализа ее сюжета выясняется, что он имеет много перекличек с прежними вариантами кавказской фабулы. Это и изображение войны с бытовой, не «парадной» стороны; и повторение маканинских мотивов «войны-игры», но с явным усилением трагичности ее участников, «войны-торга» на которой пленники являются обменной валютой; превращение трагической разъединенности Красоты гор и человека в почти физически ощутимое героем психологическое отторжение; сюжетные элементы в

духе толстовской традиции, подчеркивающие обыденность, прозаичность жизни обычных кавказцев, взаимоотношений Пленника и горских детей; дегероизация горцев, превратившихся в хищников, реальных исторических лиц. Современный вариант кавказской фабулы отличается от предыдущих особенностями повествовательной формы. С одной стороны, она реализуется в жанре документальной повести, отсюда стремление автора к полной достоверности и реалистичности изображаемого, к более развернутому повествованию с несколькими хронотопами. Ситуация плена приобретает максимально реалистический, документальный характер. С другой стороны, большое значение имеет изменение субъектной организации текста. Введение «я-повествования» открывает новые возможности реализации всей литературной традиции, позволяет увидеть ситуацию плена «изнутри», в максимальном приближении, с более драматичной точки зрения самого плененного. Действие постоянно прерывается множеством отступлений -размышлений, переживаний Пленника. Они образуют второй, религиозно-мистический сюжет произведения. Мы доказываем, что этот вариант кавказской фабулы реализуется в двойном сюжете. Один из них связан с кавказской фабулой, другой - с экзистенциальным восприятием и осмыслением героем происходящих событий. Второй сюжет рождается на основе первого и приводит к постоянной ретардации действия. Обогащение прежней, главной для произведений-вариантов кавказской фабулы, темы русского человека на Кавказской войне мистическим подтекстом, связанным с мотивами Конца и Воскресения, человеческого бытия и небытия, конкретными событиями, приобретающими в сознании центрального персонажа религиозно-мифологический характер, не случайно. Этот глубинный мистический сюжет приводит к фабульному взаимодействию. Происходит инклюзия фабулы Христа в кавказскую фабулу. Мотивы кавказской фабулы становятся более многозначными. Основной мотив плена, как и в рассказе Л.Н. Толстого, сохраняет значение нравственного испытания человека, связанное с постоянной угрозой смерти и полной безысходностью. Кроме того, в результате фабульного взаимодействия он приобретает значение экзистенциальной, последней проверки героя, выступающего в роли Спасителя, удерживающего мир от Конца. Пленник

выполняет миссию Христа и переживает все основные перипетии, составляющие его фабулу. Как и Иисус, он переживает не только душевные и физические страдания, смерть, но и воскресение. Мотив любви иноверки к Пленнику совершенно редуцируется, хотя остается функция спасения. Учитель, Гуру его наставляет, бывший охранник Александра, Хизир приносит ему весть о близком освобождении, мать находит сына и возвращает домой: все они выполняют именно эту функцию.

В целом, в повести И.Колонтаевской кавказская фабула претерпевает значительную трансформацию. Впервые в ней происходит изменение повествовательной формы, впервые она сочетается с другой фабулой, что неизбежно приводит к своеобразному переосмыслению ее мотивов. Однако ситуация испытания пленом, восходящая еще к пушкинскому фабульному ядру, сохраняется и имеет много общего с вариантами кавказской фабулы Л.Н. Толстого, B.C. Маканина.

В заключении резюмируется содержание работы, подводятся основные итоги исследования. Подчеркивается, что кавказская фабула прошла длительный путь развития. Он сопровождался сменой родо-жанровых характеристик и принципов художественного отражения действительности. Литературная реализация кавказской фабулы во многом зависела от типа художественного мышления автора и литературного контекста новой сюжетной актуализации. Изменения структуры кавказской фабулы во многом носят закономерный характер: наблюдается увеличение числа героев и усиление событийной напряженности, что особенно заметно в рассказе B.C. Маканина и повести И. Колонтаевской; так же постепенно усиливается мотив плена как испытания и редуцируется мотив любви, хотя функция героини-спасительницы сохраняется.

Кавказская фабула достаточно самоценна, и ей не свойственны какие-либо сочетания с иными фабулами, хотя внутри ее структуры изменения происходят. Так, для лермонтовского варианта характерна переакцентировка образов героя и героини, Черкешенка в финале поэмы оказывается в центре действия и изображается как пленница своего мира. В повести A.A. Бестужева-Марлинского «Аммалат-Бек» мы видим амплификацию фабульной структуры ситуацией Каина, в которой оказывается главный герой. В толстовском «Кавказском пленнике» происходит

частичная редукция и видоизменение мотива любви, амплификация сюжета «двойником» героя. В рассказе B.C. Маканина вновь происходит (на этот раз уже полная) инверсия субъекта и объекта действия - Пленником становится горец, а захватчиком - русский. Лишь в последнем варианте происходит инклюзия в кавказскую фабулу фабулы Христа и внутри структуры - редукция мотива любви. При этом в каждой следующей трансформации семантическая значимость прежней структуры расширяется за счет ее новой интерпретации.

Столь длительная эволюция кавказской фабулы логически подводит к вопросу о причинах того, почему она продолжает развиваться и привлекать внимание писателей на протяжении целых двух столетий. В более общем смысле возникает вопрос о механизме существования и развития фабул-инвариантов, вопрос об истоках и факторах, влияющих на их динамику, а в целом и на характер литературной эволюции. В ходе исследования мы выясняем, что в основе постоянной художественной актуализации кавказской фабулы - экстралитературный фактор все продолжающейся войны на Кавказе. Ситуация плена каждый раз неожиданно «оживает» в литературе, потому что уподобляется действительности, и нередко «актуализируется», выходя за рамки художественного мира, в конкретно-исторических фактах. Историческая основа кавказской фабулы сохранялась на протяжении веков, и поэтому продолжала развиваться литературная традиция. Однако этот фактор не объясняет в полной мере внутренний, собственно художественный механизм фабульного развития. Опираясь на изыскания О.М. Фрейденберг, мы находим мифологические корни выделенной нами структуры в самых первых, древних фабулах. В солярно-загробных мифах круговорот жизни и смерти предстает в виде цепочки временной смерти героя, его соединения с героиней, символизирующего смерть, и обязательного воскресения. В самом общем, схематичном виде это и есть первооснова кавказской фабулы. Временная смерть (пребывание в загробном мире) соотносится с пленом, соединение с женщиной из другого, враждебного мира - с любовью иноверки к Пленнику, оживление - со спасением героя благодаря ее усилиям. Интересно и то, что во всех трех первых сюжетах-вариантах кавказской фабулы легко обнаружить еще одну архаическую

метафору — метафору еды, также обозначающую преодоление смерти. Ей соответствуют эпизоды, в которых горянка угощает Пленника вином и лепешками. На архаическом этапе развития литературы также обнаруживаются параллели с основными мотивами кавказской фабулы. Сюжеты античных мифов о Тесее и Ариадне, Ясоне и Медее совпадают со структурой кавказской фабулы, прежде всего, с сюжетами ее романтических вариантов. Именно архетипичность кавказской фабулы в полной мере объясняет ее особую «живучесть». Укорененность определенных мотивов в глубинах человеческого сознания обуславливает их устойчивость и неизменную повторяемость в истории литературы и культуры. Простейший смысл биологически значимых процессов жизни и смерти человека с течением времени структурировался, застывал в определенную схему, которая затем подвергалась новому осмыслению, и становилась «парафразой <...>, новым иносказанием одного и того же смысла, т.е. интерпретации действительности»1.

Выявление фабульного репертуара русской литературы далеко еще от завершения. Описание фабул русской литературы предполагает дальнейшее определение общих закономерностей возникновения и развития подобных кавказской фабуле инвариантных структур.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:

1. На rendez-vous с Кавказом // Словесность. Приложение к «Вестнику Башкирского государственного педагогического университета. Серия гуманитарных наук». - Уфа, 2003. - С. 64-70.

2. Достоевский и Маканин о Красоте // Достоевский и современность. Материалы XVII Международных Старорусских чтений 2002 г. - Великий Новгород, 2003.-С. 151-161.

3. Изучение творчества B.C. Маканина в XI классе // Система непрерывного образования: школа - педучилище - педвуз. Материалы Международной научно-практической конференции. - Уфа, 2003. - С. 145-151.

1 Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - М., 1997. С. 110.

Рассказ B.C. Маканина «Кавказский пленный» в контексте русской классической литературы // Материалы V региональной межвузовской конференции «Русская литература в контексте мировой культуры», посвященной 50-летию института. - Ишим, 2004. - С. 132-137.

Лицензия РБ на издательскую деятельность №0267 от 17.06.1998 г.

Подписано в печать 17.04.2004 г. Формат 60x84/16. Компьютерный набор. Бумага типографическая. Гарнитура Times. Усл. печ.л. - 1,50. Учет. изд.л. - 1,40. Тираж 100 экз. Заказ № 73.

Отпечатано методом ризографии с готовых авторских оригиналов

Редакционно-издательский отдел Республиканского Учебно-научного методического центра МО РБ 450000, г. Уфа, ул. Ленина, 61

РНБ Русский фонд

2007-4 18441

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Степанова, Евгения Анатольевна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. Теория и история фабулистики и сюжетосложения.И

ГЛАВА И. Романтический этап в истории кавказской фабулы.

§ 1. Формирование кавказской фабулы в поэме А.С. Пушкина «Кавказский пленник».

§ 2. Развитие кавказской фабулы в поэме М.Ю. Лермонтова « Кавказский пленник».

§ 3. Влияние кавказских произведений А.А. Бестужева-Марлинского на эволюцию кавказской фабулы.

ГЛАВА III. Реалистическая кавказская фабула в творчестве Л.Н. Толстого: «Кавказский пленник» и «Хаджи-Мурат»

ГЛАВА IV. Трансформация кавказской фабулы в современной русской литературе.

§ 1. Постреалистическая кавказская фабула в «Кавказском пленном»

B.C. Маканина и литературная традиция XIX века.

§ 2. «Кавказский пленник» И. Колонтаевской как новая модификация инвариантной структуры.

Введение диссертации2004 год, автореферат по филологии, Степанова, Евгения Анатольевна

Наше исследование вписывается в сравнительную историю фабул отечественной литературы. Предпосылки для ее изучения заложены в трудах тех видных исследователей, которые внесли значительный вклад в историческую поэтику. Это А.Н. Веселовский, В.М. Жирмунский, В.Я. Пропп, Ю.Н. Тынянов, В.Л.Пумпянский, Л.Я. Гинзбург, Р.Г. Назиров1. Они проделали громадную работу по теоретическому обобщению большого литературного материала. Ими были изучены фабулы фольклорных жанров, героического эпоса разных народов, некоторые фабулы русской литературы XIX века. На основе их трудов сложились методика и категориальный аппарат изучения фабулистики.

Особое значение в качестве теоретической и методологической основы нашей диссертации имеет работа Р.Г. Назирова, подробно рассмотревшего пять фабул А.С. Пушкина и пять фабул Н.В. Гоголя в историческом развитии: фабулу ограбленного бедняка, онегинскую, наполеоновскую фабулы, фабулы о колдуне-предателе, о любви на войне; фабулы о мудрости безумца, о продавшемся таланте, о возрождения грешника, о безволии мечтателя, об избавлении девушки.

Нельзя не согласиться с мнением Р.Г. Назирова: «. именно Пушкин создал ядро русского фабульного репертуара нового времени. Большею г^

См. их работы: Веселовский А.Н. Историческая поэтика. -Л.: Гослитиздат, 1940.-648 с. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин; Пушкин и западные литературы. Избр. труды. - Л,: Наука, 1978. - 423 с. Пропп В.Я. Труды. Русская сказка. - М.: Лабиринт, 2000. - 333 с. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. -М.: Наука, 1977. - 574 с. Тынянов Ю.Н. Архаисты и новаторы. - Л.: Прибой, 1929. - 595 с. Пумпянский В.Л. Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы. - М.: Языки русской культуры, 2000. - 864 с. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. - М.: Советский писатель, 1979. - 222 с. Назиров Р.Г. Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул. Диссертация в виде научн. доклада на соиск. ученой степени д-ра филол. наук. - Екатеринбург: Изд.-во БГУ, 1995. стью эти фабулы прошли через полемическое освоение Гоголя, что придало русской фабулистике внутреннюю напряженность и динамизм»1.

Понимая фабулистику отечественной литературы как динамическую систему, мы полагаем, что она может быть дополнена, по крайней мере, еще одной фабулой - кавказской. Кавказская фабула в нашем представлении - это событийная основа, предопределенная литературной традицией изображения Кавказа, построенная на центральной ситуации плена и любви между русским и горянкой. Ее формирование и развитие можно проследить в «Кавказских пленниках» А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, JI.H. Толстого, И. Колонтаев-ской, «Кавказском пленном» B.C. Маканина. Образованная на основе сюжета поэмы А.С. Пушкина, в дальнейшем она проходит через сюжеты других произведений, обогащаясь в них и одновременно влияя на них, то есть предстает как инвариант для всех последующих послепушкинских сюжетов.

Таким образом, настоящая диссертация стремится в определенной степени восполнить пробел в изучении истории фабулистики в русской литературе XIX-XX веков. В более общем смысле в работе проводится попытка теоретического обобщения определенного опыта классической литературы XIX века и выявления генетической связи с ней современной словесности. Произведения писателей-классиков, сюжеты которых являются вариантами кавказской фабулы, сопоставляются с рассказом нашего современника B.C. Маканина, повестью И. Колонтаевской начала XXI века. Необходимость глубокого научно-теоретического осмысления творчества некоторых новейших писателей уже давно назрела в отечественном литературоведении. Также в работе рассматривается повествовательная форма сравнительно малоизученных (как выясняется из историографического обзора) с теоретической точки зрения "Кавказского пленника" М.Ю. Лермонтова и романтических произведений А.А. Бестужева-Марлинского.

1 Назиров Р.Г. Цитир. раб. С. 43.

Кроме того, изучение модификаций и трансформаций кавказской фабулы позволяет обогатить новыми суждениями злободневную в наше время тему Кавказа в русской литературе, сравнить прежние и новые варианты ее разработки. В этом смысле значение работы выходит за рамки чистого литературоведения. Ведь литературный дискурс, связанный с темой и образом Кавказа, представляет собой мощный пласт культурно-исторического опыта, позволяющий по-новому взглянуть и на сложившиеся геополитические и культурологические проблемы.

Именно этими положениями определяются актуальность и научная новизна предлагаемого исследования.

Объектом исследования являются произведения А.С. Пушкина, М.Ю.Лермонтова, А.А.Бестужева-Марлинского, Л.Н.Толстого, В.С.Маканина, И.Колонтаевской, соотнесенные с романтическим, реалистическим, постреалистическим этапами развития русской литературы. А предмет исследования - это сама кавказская фабула и ее сюжетные варианты в "Кавказских пленниках" А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого, И. Колонтаевской, "Кавказском пленном" B.C. Маканина.

В связи с темой диссертационная работа имеет целью выделение в составе фабулистики русской литературы кавказской фабулы, описание, анализ и интерпретацию ее эволюции в "Кавказских пленниках" А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, Л.Н. Толстого, И. Колонтаевской, «Хажди-Мурате» Л.Н. Толстого и "Кавказском пленном" В.С.Маканина, установление закономерностей и логики ее развития в русской литературе XIX-XX веков.

На защиту выдвигаются следующие положения:

- В русской фабулистике XIX-XX веков существует кавказская фабула -событийная основа, предопределенная литературной традицией изображения Кавказа, построенная на центральной ситуации плена и любви между русским и горянкой, которая является инвариантной структурой для нескольких сюжетов - ее модификаций. Она состоит из двух фабульных мотивов (ее минимальных образно-обобщающих конструктивных единиц): мотива плена и мотива любви. В актуализированных сюжетах структура кавказской фабулы претерпевает трансформации, а ее мотивы обогащаются новым содержанием. В эволюции кавказской фабулы прослеживается определенная логика и имеются свои закономерности.

- Вариантами кавказской фабулы становятся «Кавказские пленники» А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, JI.H. Толстого, И. Колонтаевской, «Кавказский пленный» B.C. Маканина. Ее зарождение происходит в поэме А.С. Пушкина, в которой заложен большой потенциал ее дальнейшего развития. Изначальное своебразие мотивов кавказской фабулы обусловлено романтическим пафосом пушкинского произведения.

- В «Кавказском пленнике» М.Ю. Лермонтова кавказская фабула воплощается в новом романтическом варианте, отличающемся значительной трансформацией романтического сюжета А.С. Пушкина. Его подробный анализ опровергает распространенное в литературоведении мнение об ученическом характере художественного произведения. В нем происходит дероманти-зация кавказского мира и закладываются основы реалистического понимания кавказской фабулы.

- Повести А.А. Бестужева-Марлинского «Аммалат-Бек» и «Мулла-Нур» также основываются на структуре кавказской фабулы. Характер ее изменений в произведениях писателя имеет тесную связь с пушкинским и лермонтовским вариантами и обнаруживает определенное сходство с реалистической повестью Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат».

- После романтического следует реалистический этап эволюции кавказской фабулы. Ее реалистическая трансформация происходит в «Кавказском пленнике» и «Хаджи-Мурате» Л. Н. Толстого. Рассказ писателя создается в полемике с романтической традицией, романтическим изображением кавказской войны и человека на ней, но основной каркас кавказской фабулы в нем сохраняется. Ее мотивы получают реалистическое звучание: мотив плена, хотя и сохраняет значение нравственного испытания героя, который он приобрел еще в пушкинской поэме, изображается как событие объективной действительности, а мотив страстной любви иноверки к герою заменяется сочувствием маленькой девочки-горянки к нему, то есть мотив любви частично редуцируется. В толстовском варианте кавказской фабулы центральный персонаж приобретает черты нового литературного типа - русского кавказца.

В «Хаджи-Мурате» мотивы кавказской фабулы приобретают функциональное значение, подобное тому, что он имеет в «Аммалат-беке» А.А. Бес-тужева-Марлинского. Их новая модификация в произведении JI.H. Толстого связана со стремлением передать драматизм судьбы человека, попавшего в круговорот войны и ставшего ее Пленником.

- Рассказ B.C. Маканина «Кавказский пленный» представляет собой постреалистическую трансформацию кавказской фабулы. Он создан на основе ремейка в плане всей литературной традиции XIX века и восходит как к пушкинскому фабульному ядру, так и к реалистическим вариантам JI.H. Толстого, его изображению кавказской войны; в произведении по-новому осмысляется тезис Ф.М. Достоевского о Красоте, прежние литературные типы. В «Кавказском пленном» мотив плена, как и в пушкинской поэме, становится многозначным, а мотив любви видоизменяется. Инвариантная структура претерпевает изменения: в ней происходит своеобразная переакцентировка.

- Дальнейшее развитие кавказской фабулы происходит в повести И.Колонтаевской «Кавказский пленник». Трансформация инвариантной структуры связана с новым направлением эволюции литературной традиции, выражающимся прежде всего в изменении субъектно-речевого построения текста. Благодаря переплетению с темой Апокалипсиса и фабулой Христа кавказская фабула приобретает в произведении экзистенциальное значение. Мотив плена на войне осмысляется как виртуальное распятие Пленника и его воскресение ради спасения мира. Мотив любви полностью исчезает, остается только функция матери-спасительницы.

Для доказательства вышеизложенных положений ставятся следующие задачи:

1) формальный анализ и интерпретация сюжета поэмы «Кавказский пленник» А.С.Пушкина, выделение его структурных элементов как мотивов романтической кавказской фабулы;

2) определение влияния пушкинской кавказской фабулы на сюжет поэмы «Кавказский пленник» М.Ю. Лермонтова, степени художественной трансформации и изменения идеологической концепции в ней;

3) изучение влияния романтических произведений А.А. Бестужева-Марлинского на эволюцию кавказской фабулы;

4) исследование особенностей реалистической кавказской фабулы в «Кавказском пленнике» JI.H. Толстого: определение характера изменения ее структуры и содержания мотивов, изучение влияния кавказской фабулы на его повесть «Хаджи-Мурат»;

5) рассмотрение эволюции кавказской фабулы в «Кавказском пленном» B.C. Маканина, определение специфики ее структуры и идеологической концепции в связи с постреалистическим характером произведения и творческими установками автора;

6) выявление трансформации кавказской фабулы в «Кавказском пленнике» И. Колонтаевской в связи со спецификой сюжета произведения; изучение соотношения кавказской фабулы с ее прежними вариантами;

7) обобщение истории развития кавказской фабулы в русской литературе, выявление закономерностей и логики ее эволюции.

Методологическую базу диссертации составляет комплекс традиционных и новых литературоведческих методов с преимущественной опорой на сравнительно-исторический и структурный методы. На принципах сравнительно-исторического метода в работе базируется определение общего основания для сравнения фабульных вариантов, выделение повторяющихся компонентов сюжетов разных произведений. В соответствии с методологическими установками А.Н. Веселовского и В.Е. Ветловской проводится мотивный анализ и истолкование текстов. методологическими установками А.Н. Веселовского и В.Е. Ветдовской проводится мотивный анализ и истолкование текстов.

Исследование всех произведений строится также на принципах структурного подхода. Сюжет и фабула рассматриваются как конструктивные элементы художественного произведения, входящие в его структуру. Кроме того, в понятийном аппарате диссертации задействована структуралистская оппозиция «варианта-инварианта».

Диссертационная работа основывается и на традициях культурно-исторической школы. При определении этапов развития кавказской фабулы, анализе отдельных произведений мы стремимся учитывать общекультурный контекст, влияние фактов истории на их содержание.

Изучение произведений русской литературы XIX-XX веков в нашей диссертации проводится и с учетом принципов интертекстуального анализа. Понимание текста как высказывания, диалогически взаимодействующего со всем ранее созданным в определенной смысловой сфере, которое в свою очередь служит как бы его претекстом; определение семантических сдвигов, происходящих при переходе от старого контекста к новому, выявление и интерпретация реминисценций, цитат лежат в основе анализа сюжетных вариантов кавказской фабулы.

Теоретической базой работы являются труды как общего, теоретического, так и историко-литературного характера, в которых рассматриваются произведения А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого, А.А. Бестужева-Марлинского и B.C. Маканина. В ходе нашего исследования мы опирались на изыскания А.Н. Веселовского, Г.А. Гуковского, В.М. Жирмунского, Ю.М.Лотмана, Г.П. Макогоненко, Б.М. Эйхенбаума, Б.В. Томашевского, А.Н.Соколова, Ю.В. Манна, В.А. Мануйлова, Р.Г. Назирова, А.И. Глухова, Л.Бегби, Л.М. Розенблюм, А.Н. Архангельского, А. Марченко и других. Подробный комментарий работ, связанных с теорией сюжетосложения, проводится в первой главе. Степень научной разработанности проблемы в связи с творчеством того или иного писателя определяется в начале каждой главы.

Диссертационное исследование состоит из введения, четырех глав, заключения и списка использованной литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Кавказская фабула в русской литературе XIX - XX веков"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы попытались доказать существование в русской литературе XIX-XX веков еще одной, так называемой «кавказской фабулы», той событийной основы многих произведений, которая предопределена литературной традицией изображения Кавказа и построена на центральной ситуации плена, любви русского и горянки. Мы проследили, как кавказская фабула сформировалась в романтической поэме А.С. Пушкина «Кавказский пленник». Ее сюжет стал архетипичным для последующих фабульных вариантов в одноименных произведениях М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого, И. Колонтаевской, в «Кавказском пленном» B.C. Маканина. В каждом из них кавказская фабула обогащается новым идейным содержанием, а ее структура, претерпевая определенную трансформацию, остается в целом прежней.

Ее развитие связано с несколькими системами образного видения, художественного воссоздания и пересоздания мира: романтической, реалистической и постреалистической. Зарождение кавказской фабулы происходит на романтическом этапе. Так, в поэме А.С. Пушкина определяются ее основные мотивы - мотив плена и любви в плену. Изначально ее структура основывается на своеобразном композиционном хиазме плена и свободы. В сюжете пушкинского «Кавказского пленника» происходит перверсия и метафоризация этих состояний в нравственно-психологическом и идейном ключе, что приводит в дальнейшем к функциональной многозначности мотива плена и подобию структур в разных вариантах кавказской фабулы. Так, к примеру, плен в переносном смысле -духовный плен - будет испытывать затем герой повести А.А. Бестужева-Марлинского Аммалат-Бек, охваченный страстями. В метафорическом же плену у Кавказа и войны находится и Рубахин в рассказе В.С.Маканина «Кавказский пленный». В центре кавказской фабулы оказываются два типа героя: Пленник и Черкешенка. Взаимоотношения между ними определяют романтическую коллизию и мотив любви.

Уже в поэме А.С. Пушкина ситуация плена и любви в плену приобретает характер нравственного испытания героя, который затем повторится в «Кавказских пленниках» J1.H. Толстого, И. Колонтаевской и «Кавказском пленном» B.C. Маканина. Мотив испытания русского любовью на чужбине сближает кавказскую фабулу традиционной в русской литературе ситуацией «русского человека на rundez-vous». Хотя результаты испытания, в сравнении, например, с тургеневской «Асей», имеют разное значение. Отказ романтического героя от любви говорит о цельности его характера, а отказ героя повести И.С.Тургенева, наоборот, обнажает его слабость. Особое своеобразие ситуации, подробно рассматриваемой нами в диссертации, определяется ее сочетанием с культурным мифом Кавказа как особого, экзистенциального мира, отчего она приобретает дополнительное, расширенное значение. Имеется в виду rundez-vous русского человека именно с Кавказом, с его своеобразным миром, что приводит к другим, уже национально-культурным коннотациям фабулы.

Дальнейшее развитие кавказской фабулы мы находим в «Кавказском пленнике» М.Ю. Лермонтова. В нем так же разворачивается романтический сюжет (актуализированный по отношения к сюжету-архетипу А.С. Пушкина) - вариант кавказской фабулы. Его структура во многом аналогична структуре пушкинской поэмы. Но в произведении М.Ю. Лермонтова романтическая многозначность ситуации плена снимается, что связано с деромантизацией представлений об идеальном естественном мире Кавказа. Поэт использует оппозицию плена и свободы, к которой пришел пушкинский герой в финале. Для лермонтовского Пленника изначально Родина представляет собой и духовную, и физическую свободу, а Кавказ - плен во всех смыслах. На первый план выходит драматизм положения Пленника как героя, оказавшегося в опасном и духовно чуждом ему мире, в полной власти враждебно настроенных иноверцев и инородцев.

Кроме того, поэт акцентирует внимание на образе Черкешенки. Она не только выполняет функцию спасения Пленника. В поэме раскрывается индивидуально-психологическая драма отвергнутой любви и подчеркивается параллелизм судеб героини и романтического героя. Она — пленница своей среды и, преступив ее законы, погибает.

Романтические произведения А.А. Бестужева-Марлинского также соотносятся с кавказской фабулой. В повести «Аммалат-Бек» основным звеном сюжета является плен романтического героя. Как и в пушкинской поэме, он связан с противопоставлением свободы и несвободы, мира культуры и мира вольности. Основным мотивом побега Аммалат-Бека становится любовь-страсть, препятствием к которой стала неволя. Похожая мотивировка и в сюжете поэмы М.Ю. Лермонтова. В ней плен тоже препятствует герою, сохраняющему желание вернуться в родной мир, где его ждет возлюбленная. Кроме того, как и в лермонтовском варианте кавказской фабулы, в произведении А.А. Бестужева-Марлинского в эпизоде плена обнажается непримиримость двух разных культур, мира природы и цивилизации.

Ситуация плена, когда герой повести оказывается между двух лагерей, в целом повторяет структуру кавказской фабулы. Точно так же, как и в «Аммалат-Беке» А.А. Бестужева, она затем повторится в «Хаджи-Мурате» Л.Н. Толстого и отчасти в «Кавказском пленном» В.С.Маканина. В произведении Л.Н.Толстого это происходит буквально: горец попадает в ситуацию «свой среди чужих», «чужой среди своих», трагически разрешающуюся. В рассказе B.C. Маканина двойственность положения главного героя, Рубахина, метафорична: он одновременно в плену у гор, которые его не отпускают, у их Красоты, и в то же время в плену у войны, разрушающей Красоту.

В «Мулла-Нуре», втором романтическом произведении А.А. Бестужева-Марлинского, сюжет строится на переходе героев из одной сферы в другую. Горы представляют верхнюю сферу. Они обладают способностью воздействовать на человека, менять его внутренний мир. Такая традиция изображения гор Кавказа сохраняется в русской литературе до наших дней.

Продолжение эволюции кавказской фабулы мы видим в «Кавказском пленнике» Л.Н. Толстого. Это еще один ее сюжет-вариант. Мы доказываем, что писатель продолжает литературную традицию, но учитывая и переосмысляя существовавшие до него романтические сюжеты. Писатель создает реалистический вариант прежней событийной структуры, обогащая и обновляя ее мотивы. Его заслуга в том, что, сняв все романтические оппозиции, он не допускает разрушения кавказской фабулы. Ситуация плена изображается в рассказе как исторически-конкретное событие кавказской войны XIX века. Главный герой - русский кавказец: русский, давно проживающий на Кавказе, привыкший к нему и полюбивший этот край. Его образ дидактически выпрямлен, несколько идеализирован. Плен в реалистическом произведении становится моральным испытанием идеального героя «из народа», его нравственной способности оценить происходящее и выбрать верную, положительную линию поведения. Доминирование мотива испытания героя Кавказом у Л.Толстого своим следствием имеет появление «двойника» главного героя, который, по контрасту с ним, не выдерживает проверки. Подобное «переложение» кавказской фабулы оборачивается ее расширением, своеобразной амплификацией. Опытом писателя реалиста XIX века воспользуются В.С.Маканин и И. Колонтаевская, которые тоже введут в свои произведения дополнительные персонажи.

Претерпевает определенные изменения и образ героини. Сохраняя свою прежнюю сюжетную функцию, она, тем не менее, выглядит иначе. Вместо страстной горянки изображается маленькая девочка, пожалевшая доброго и приветливого русского солдата-умельца.

В более позднем произведении, в повести «Хаджи-Мурат», Л.Н. Толстой создает другой вариант кавказской фабулы. Она стала плодом долгих творческих размышлений автора. Теперь мотив плена раскрывает драматизм положения человека, попавшего в круговорот войны. Главный герой ради спасения семьи переходит на сторону русских. Положение Хаджи-Мурата как Пленника, оказавшегося против неволи заложником русской власти, осложняется тем, что его родные - заложники Шамиля - тоже в плену. Плен начинает выполнять еще одну сюжетную функцию: функцию обмена, выкупа за другой плен. Похожую функцию он приобретет и в рассказе B.C.Маканина «Кавказский пленный», в котором плененного горца русские солдаты пытаются обменять на выход из ущелья-западни. Но надежды главного героя повести Л.Н.Толстого иллюзорны: война не имеет правил, охраняющих и способствующих спасению человеческой жизни. Хаджи-Мурат - Пленник, запутавшийся в перипетиях войны.

Наконец, кавказская фабула возрождается, благодаря приему ремейка, в рассказе «Кавказский пленный» B.C. Маканина. Наш современник создает постреалистический вариант кавказской фабулы, обобщая весь предыдущий опыт. Переосмысление прежних мотивов связано со стремлением писателя оценить современное духовное состояние России и русского человека. Поэтому B.C. Маканин творит художественный мир рассказа, оставаясь в контексте всей русской литературы.

В произведении изображается современная чеченская война, происходит значительное изменение структуры кавказской фабулы: Пленником становится горец, захватчиком - русский солдат. Он может спасти кавказца, если его душу успеет спасти, возродить Красота, о которой знал и писал Ф.М. Достоевский. Образ Красоты входит в идейно-композиционную структуру рассказа как обязательный элемент. Поэтому мы подробно раскрываем концепт Красоты в произведении B.C. Маканина, связанный с религиозно-художественной философией классика XIX века.

Мотив плена в рассказе многозначен. В плену у «вялой» войны, превратившейся в торг, в охоту, в игру, находятся обе противостоящие стороны: Россия и Кавказ, русские и горцы. Пленником является не только горец, но и русский герой. С одной стороны, он в плену у войны, поскольку живет по ее законам, на «инстинкте выживания», Это опытный и матерый солдат, как толстовский Жилин. С другой стороны, он пленен Красотой Кавказа, которая удерживает его здесь и заставляет вспоминать о милосердии, чуткости, любви к ближнему, когда он видит прекрасный облик своего пленника. То есть плен в очередной раз оборачивается моральным испытанием: Рубахин оказывается перед нравственным выбором. Но своеобразный эксперимент автора оказывается неудачным: в критической ситуации главный герой предпочитает убить пленника, чтобы не подвергнуться опасности.

B.C. Маканин, как и Л.Н. Толстой, изображает в своем рассказе устоявшиеся литературные типы русского солдата, горцев, исторических лиц, решающих исход войны. Все они дегероизированы и описываются с большой долей иронии.

Совершенно особый вариант кавказской фабулы представляет собой повесть И. Колонтаевской «Кавказский пленник», хотя и в сюжетных элементах, и в образах ее немало параллелей с прежними одноименными произведениями. В повести неожиданно раскрываются новые возможности развития литературной традиции, благодаря повествованию от первого лица. Мотив плена приобретает резко субъектную окраску, раскрывается психологическая глубина драматизма человека, ставшего невольником при постоянной угрозе смерти. Психологизация повествования, ведущегося с точки зрения Пленника-участника войны, рядового солдата, позволяет создать невероятный эффект присутствия на ней и, главное, ее экзистенциального переживания.

Формула «я был на этой войне» для героев современной литературы, по наблюдениям критиков, становится одним из крайних решений проблемы существования. Наверное, поэтому мотив плена на войне связывается с метафизической темой Апокалипсиса и Воскресения. Страшные картины противостояния, которые вспоминает герой, действительно напоминают конец света. Но в повести есть и «вестник» Апокалипсиса -Володька-наводчик, услышавший звук трубы, которая возвещает о конце мира, и

Гуру», который раскроет глаза главному герою на его христоподобную миссию. Так, в произведении начинает развиваться религиозно-мистический сюжет. Виртуальное распятие центрального персонажа и его воскресение завершают его. Таким образом, впервые в эволюции кавказской фабулы происходит инклюзия в нее фабулы Христа. Мотив же любви в повести практически редуцируется. Остается только функция спасительницы, которую большей частью выполняет мать героя, выводящая его из ада плена.

В итоге мы можем сказать, что кавказская фабула прошла длительный путь развития. Он сопровождался сменой родо-жанровых характеристик и принципов художественного отражения действительности. Литературная реализация кавказской фабулы во многом зависела от типа художественного мышления автора, создателя ее варианта, литературного контекста новой сюжетной актуализации.

Поэтому изменения структуры кавказской фабулы носят закономерный характер. В целом наблюдается увеличение числа героев и усиление событийной насыщенности, что особенно заметно в рассказе B.C. Маканина и повести И. Колонтаевской. Так же происходит постепенное усиление мотива плена как испытания и постепенная редукция мотива любви, хотя функция спасительницы сохраняется.

Необходимо также заметить, что кавказская фабула достаточно самоценна, и ей не свойственны какие-либо сочетания с иными фабулами. Хотя внутри ее структуры изменения происходят. Как мы заметили, для лермонтовского варианта характерна переакцентировка образов героя и героини, которая в финале поэмы оказывается в центре действия и изображается как пленница своего мира. В повести А.А. Бестужева-Марлинского «Аммалат-Бек» мы видим амплификацию структуры ситуацией Каина, в которой оказывается главный герой. В толстовском «Кавказском пленнике» происходит частичная редукция и видоизменение мотива любви, амплификация сюжета «двойником» героя. В рассказе B.C. Маканина вновь происходит (на этот раз уже полная) инверсия субъекта и объекта действия

Пленником становится горец, а захватчиком - русский. Лишь в последнем варианте происходит инклюзия в кавказскую фабулу фабулы Христа и внутри структуры - редукция мотива любви.

Предпринятое нами исследование входит в ту область литературоведения, которая остается широким полем для дальнейших разработок. Выделение вариантов общей фабулы в ряде произведений позволяет обобщить и структурировать большие пласты литературно-художественного опыта. Важную роль в сравнительно-типологическом изучении фабул играет его методологическое основание. В связи с этим безусловна огромная заслуга Р.Г. Назирова, практически открывшего новую сферу науки и едва ли не первым изучившего фабульный репертуар русской литературы XIX века. Ученый выделил самые значимые, классические фабулы, выявил их истоки, проследил их зарождение и развитие. Фундаментальный труд Р.Г. Назирова открыл широкие перспективы дальнейшего научного изучения литературных фабул. Поэтому считаем вполне естественным выделение в русской фабулистике еще одной -кавказской - фабулы. Сравнительный анализ произведений классиков XIX века с достаточной наглядностью подтверждает существование в них этой инвариантной структуры, дальнейшее ее развитие в отечественной словесности XX и даже XXI века.

Столь длительная эволюция кавказской фабулы логически подводит к вопросу о причинах того, почему она продолжает развиваться и привлекать внимание писателей на протяжении целых двух столетий. В более общем смысле возникает вопрос о механизме существования и развития фабул-инвариантов, вопрос об истоках и факторах, влияющих на их динамику, а в целом и на характер литературной эволюции.

Один из современных авторов, Дм. Никулин, пишет: «Человеческая память собирает себя от рассеяния, выбирая замечательные события в качестве центров кристаллизации того способа представления мира и самих себя в мире и в оппозиции к миру, который называется культурой»1. Он отмечает, что такими «замечательными событиями» становятся по преимуществу войны и катастрофы. Нетрудно заметить, что и в литературе, как части культуры, запечатлевающей в слове и поэтических формах историко-культурное сознание, они становятся «центрами кристаллизации». Это видно по многим классическим произведениям как зарубежной, так и отечественной литературы, наконец, по рассматриваемой нами кавказской фабуле.

Ее первый архетипический сюжет в «Кавказском пленнике» А.С. Пушкина построен на событиях, происходивших во время войны между русскими и горцами, и ее основной мотив - мотив плена неразделим с понятием войны. Все последующие варианты также имеют реальную историческую подоплеку: кавказскую войну XIX века и чеченскую войну XX и XXI столетия. По нашему мнению, именно этот экстралитературный фактор войны на Кавказе стал одним из решающих, именно он определил развитие и возрождение данной фабулы.

Каждый раз ситуация плена неожиданно «оживает», потому что действительность уподобляется ей, и нередко «актуализируется», выходя за рамки художественного мира в конкретно-исторических фактах. Историческая основа кавказской фабулы сохранялась на протяжении веков, и литературная традиция поэтому продолжала развиваться. При этом в каждой следующей трансформации семантическая значимость прежней структуры расширялась за счет ее новой интерпретации.

Однако этот фактор не объясняет в полной мере внутренний, собственно художественный механизм фабульного развития. История изучения фабул в литературоведении побуждает нас к поискам мифологических корней выделенной нами структуры. В данном отношении большую ценность представляют исследования О.М. Фрейденберг, которая

1 Никулин Д.Афина и Арес: война, побеждающая войну Н Новое литературное обозрение, 2002. № 4. С.234. писала о том, что изначальное рождение литературных форм (прежде всего, сюжетов и жанров) происходит в первобытном мировоззрении. В системе метафор первобытного сознания мотив плена, основополагающий в кавказской фабуле, сближается прежде всего с метафорой смерти. Подтверждением тому может служить рассмотренный исследовательницей и ее предшественниками обряд превращения царей в рабов, узников во время праздника Сатурналий, символизирующий временную смерть года1. После нее должна следовать обязательная реинкарнация. Момент обновления или рождения заново в круговороте жизни и смерти сопровождается поединком (борьбой), актом еды (пиршеством), и актом соединения или свадьбы . Так и выход из плена (временной смерти) предполагает именно эти действия.

По мнению О.М. Фрейденберг, позднее, при оформлении первобытного мировоззрения в солярно-загробных мифах, борьба героя со смертью часто заменяется актом укрощения или его соединения с героиней, женщиной, символизирующей смерть. В итоге круговорот жизни-смерти предстает в виде следующей цепочки: временная смерть - соединение с женщиной -оживление. В самом общем, схематичном виде это и есть первооснова кавказской фабулы. Временная смерть (пребывание в загробном мире) соотносится с пленом, соединение с женщиной из другого, враждебного мира - с любовью иноверки к Пленнику, оживление - со спасением героя благодаря ее усилиям. Интересно и то, что во всех трех первых сюжетах-вариантах кавказской фабулы легко обнаружить еще одну архаическую метафору -метафору еды, также обозначающую преодоление смерти. Ей соответствуют, по нашему мнению, эпизоды, в которых горянка угощает Пленника вином и лепешками.

Таким образом, очевидно, что кавказская фабула имеет истоки в самых первых, древних, мифологических фабулах, объясняющих мир и человеческое бытие. См. об этом подробнее: Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - M.: Лабиринт, 1997. С. 82-86. 2 См: Там же. С. 50-86.

На архаическом этапе развития литературы также обнаруживаются параллели с основными мотивами кавказской фабулы Сюжеты античных мифов о Тесее и Ариадне, Ясоне и Медее совпадают со структурой кавказской фабулы (прежде всего, с сюжетами ее романтических вариантов). Оба греческих героя, Тесей и Ясон, это путники, отправившиеся в путь и покинувшие родину в поисках чего-либо. Такова же судьба кавказского пленника: он оставляет Отчизну в поисках свободы. Пребывание Тесея на Острове Минос и Ясона у царя Ээта сродни плену романтического героя у горцев.Всем троим помогает пройти испытание и освободиться героиня-спасительница из вражеского мира. Тесею содействует Ариадна, дочь критского царя Миноса, Ясону - Медея, дочь царя Колхиды, а Пленнику -Черкешенка. Мотивом действий героинь, как в мифах, так и в романтическом сюжете, становится внезапно вспыхнувшая любовь. В мифах обоим героям удается бежать, потому что, в отличие от романтического Пленника, они отвечают взаимностью своим спасительницам.

Таким образом, кавказская фабула , по которой герой, попав в чуждый мир, становится Пленником, испытывает тяготы неволи, и затем спасается, благодаря иноверке, влюбленной в него, базируется на той же событийной схеме, что и античные мифы. В кавказской фабуле действует та же пара героев, находящихся в сходных ситуациях и выполняющих сходные функции, что и в мифах.

Как нам представляется, именно архетипичность кавказской фабулы в полной мере объясняет ее особую «живучесть». Укорененность определенных мотивов в глубинах человеческого сознания обуславливает их устойчивость и неизменную повторяемость в истории литературы и культуры. Простейший смысл биологически значимых процессов жизни и смерти человека с течением времени структурировался, застывал в определенную схему, которая затем подвергалась новому осмыслению, и, как пишет О.М.

Фрейденберг, становилась «парафразой <.>, новым иносказанием одного и того же смысла, т. е. интерпретации действительности»1.

Выявление фабульного репертуара русской литературы далеко еще от завершения. Труды отечественных литературоведов по истории поэтики лишь заложили фундамент для дальнейших исследований. Описание фабул русской литературы так же предполагает дальнейшее определение общих закономерностей возникновения и развития подобных кавказской фабуле инвариантных структур.

1 Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - M.: Лабиринт, 1997. С. 110.

Список научной литературыСтепанова, Евгения Анатольевна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Агеносов В.В. Некоторые итоги развития литературы XX в. в контексте русского литературного процесса (опыт классификации) // Филологические науки, 2003. № 1. С. 3-9.

2. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М: Республика, 1994. - 591 с.

3. Аристотель. Поэтика. Риторика. С.-Пб.: Азбука, 2000. - 348 с.

4. Архангельский А.Н. Герои Пушкина. Очерки литературной характерологии. — М.: Высшая школа, 1999. 286 с.

5. Бавильский Д. Зоны мерцания: сухие грозы // Независимая газета, 1995. № 336. С. 12.

6. Базанов В.Г. Очерки декабристской литературы. Публицистика. Проза. Критика.- М.: ГИХЛ, 1953. 527 с.

7. Басинский П. Игра в классики на чужой крови И Лит. газета, 1995. № 23. С. 4.

8. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. -М.: Художественная литература, 1975. 502 с.

9. Бахтин М.М. Тетралогия. М.: Лабиринт, 1998. - 607 с.

10. Ю.Бегби Льюис. Александр Бестужев-Марлинский и русский байронизм. С.-Пб.: Академический проект, 2001. - 368 с.

11. П.Белик А.П. Художественные образы Ф.М. Достоевского. Эстетические очерки. М.: Наука, 1974. - 224 с.

12. Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Изд.-во АН СССР, 1955.

13. Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства: В 2 т. М.: Исскуство, 1994.

14. Н.Березнева А.Н. Русская романтическая поэма. Лермонтов. Некрасов. Блок. Саратов: Изд.-во Саратовского университета, 1976. - 97 с.

15. Бестужев-Марлинский А.А. Собр. соч.: В 2 т. М.: Художественная литература, 1981.

16. Билинкис Я.С. О творчестве JI.H. Толстого. Очерки. Д.: Советский писатель, 1959.

17. Благой Д.Д. От Карамзина до наших дней: В 2 т. М.: Художественная литература, 1979.

18. Благой Л.Д. Мир как Красота. О "Вечных огнях" Фета. М.: Художественная литература, 1975. - 111 с.

19. Благой Л.Д. Творческий путь Пушкина (1826-1830). М.: Советский писатель, 1967. - 723 с.

20. Борисова В.В. Из истории толкований романа «Идиот» и образа князя Мышкина // Роман Достоевского «Идиот»: раздумья, проблемы. Иваново: Изд.-во ИвГУ, 1999. С. 169-179.

21. Борисова В.В. Катарсис // Достоевский. Эстетика и поэтика. Словарь-справочник. Челябинск: Металл, 1997. С. 92.

22. Борисова В.В. Национальное и религиозное Ф.М. Достоевского (Проблема этноконфессионального синтеза). Уфа: Башкирский государств, педагогический университет, 1997. - 95 с.

23. Бочаров С.Г. О реальном и возможном сюжете («Евгений Онегин») // Динамическая поэтика: От замысла к воплощению М.: Современник, 1990. С. 14-38.

24. Бочков В.Н. "Скажи, которая Татьяна?": Образы и прототипы в русской литературе. М.: Современник, 1990. - 318 с.

25. Бройтман С.Н. Историческая поэтика. -М.: Высшая школа, 2001. 435 с.

26. Вайман С. Вокруг сюжета // Вопросы литературы, 1980. № 2. С. 45-65.

27. Васильев В. Бестужев-Марлинский на Кавказе. Краснодар: Краснодарсккое изд.-во, 1939. - 132 с.

28. Верольский Ю.Б. « Кавказский пленник» Л. Толстого: история и современность // Л.Н. Толстой и Чечено-Ин1ушетия. Грозный: Чечено-Ингушское кн. изд.-во, 1989. С. 105-109.

29. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л.: Гослитиздат, 1940. - 648 с.

30. ЗО.Ветловская В.Е. Повесть Гоголя «Шинель» (трансформация пушкинскихмотивов) // Русская литература, 1988. № 4. С. 41-69. 31 .Ветловская В.Е. Пушкин. Проблемы истории и формирование русского реализма. М.: Современник, 1991. - 256 с.

31. Виноградов Б.С. Кавказ в русской литературе 30-ых г. XIX в. Грозный: Чечено-Ингушское кн. изд.-во, 1966. - 178 с.

32. Война место присутствия (Беседа Ирины Каспэ, Екатерины Ваншенкиной Ильи Кукулина) // Новое литературное обозрение, 2002, № 23. С. 224-233.

33. Вопросы сюжетосложения. Сб. статей. Рига: Звайгзне, 1969. - 160 с.

34. Восточная поэтика: Специфика художественного образа. М.: Наука, 1983. -261 с.

35. Генис А. Беседа III-я: прикосновения Мидаса: В. Маканин // Звезда, 1997. № 4. С. 228-230.

36. Гинзбург JI. Я. О литературном герое. JI.: Советский писатель, 1979. -222 с.

37. Гинзбург J1. Я. О психологической прозе. JL: Художественная литература, 1971. - 443 с.

38. Глухов А.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. Уфа: Изд.-во БГУ, 2000. -131с.

39. Глухов А.И. Эпическая поэзия М.Ю. Лермонтова- Саратов: Изд.-во Саратовского университета, 1982. 209 с.

40. Глухов А.И. Юношеские поэмы М.Ю. Лермонтова. Проблематика. Поэтика. Жанр. Уфа: Изд.-во БГУ, 2001.- 189 с.

41. Гордин Я. Русский человек на Кавказе. Предварительные заметки о кавказской утопии // Звезда, 2002. № 7.С. 164-174.

42. Горький A.M. Поли. собр. соч.: В 30 т. М.: Наука, 1953. Т. 3.

43. Грейвс Р. Мифы Древней Греции / Пер. с англ. под ред. А.А. Тахо-Годи. -М.: Прогресс-традиция, 1992.

44. Гудзий Н.К. Лев Толстой. М.: Гослитиздат, 1960. - 215 с.

45. Гуковский Г.А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М.: Гослитиздат, 1957.-438 с.

46. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики.- М.: Художественная литература, 1965. 355 с.

47. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т.- М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 1998.

48. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т.- JL: Наука, 1974.

49. Достоевский Ф.М. Материалы и исследования / Под ред. Базанова В.П. -Л.: Наука, 1974.-349 с.

50. Дружин Г. Перечитывая « Хаджи-Мурата»: Чечня, горцы, пограничье // Новый мир, 2002. № 10. С. 205-209.

51. Ениколопов И.К. Пушкин в Грузии. Тбилиси: Заря Востока, 1950. - 85 с.

52. Еремина Л.И. Рождение образа: О языке художественной прозы Льва Толстого. М.: Наука, 1983. - 342 с.

53. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин; Пушкин и западные литературы. Избр. тр. Л.: Наука, 1978. - 423 с.

54. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Избр. тр. Л.: Наука, 1977. - 407 с.

55. Ильин И. Постмодернизм. Словарь терминов. М.: INTRADA , 2001. - 384 с.

56. История романтизма в русской литературе (1825-1840). М.: Наука, 1979. -312с.

57. Канунова Ф.З. А.А. Бестужев-Марлинский и романтики-беллетристы 2030-ых годов XIX в. М.: Наука, 1973. - 230 с.

58. Касаткина В.Н. Романтическая муза Пушкина. М.: Изд.-во МГУ, 2001. -128 с.

59. Кашина Н.В. Эстетика Достоевского. М.: Высшая школа, 1989. - 288 с.

60. Козловский Я. Поговорим О бурных днях Кавказа // Лит. газета, 1997. № 25-26. С. 13.

61. Колонтаевская И. Кавказский пленник // Дружба народов, 2001. № 4.С. 128-160.

62. Кормилов С.И. Юг России — Пушкину // Вестник Московского университета, сер. 9 Филология, 2001. №. 5. С. 122-126.

63. Косиков Г. К. Структурная поэтика сюжетосложения во Франции // Зарубежное литературоведение 70-ых годов. Направления, тенденции, проблемы. -М.: Наука, 1984. С. 155-204.

64. Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. / Под ред. Суркова А.А. М.: Советская энциклопедия, 1972.

65. Краткий словарь по эстетике. М.: Просвещение, 1983. - 224 с.

66. Кричевская Л.И. А. Бестужев-Марлинский и Л. Толстой // Лит. учеба, 1985. № 6. С. 24-30.

67. Кулешов В.И. А.А. Бестужев-Марлинсикий. К пересмотру значения // Кулешов В.И. Этюды о русских писателях. М.: Наука, 1982. С. 50-73.

68. Кулешов В.И. А.С.Пушкин. Научно-художественная биография.- М.6 Наука, 1997.-238 с.

69. Кулешов В.И. Жизнь и творчество А.С. Пушкина. М.: Наука, 1987. - 357 с.

70. Кулешов Ф.И. Л.Н.Толстой. Из лекций по русской литературе XIX века. -Минск: Изд.-во БГУ, 1978. 288 с.

71. Культурология. XX век. Словарь / Под ред. Левита А. СПб.: Университетская книга, 1997. - 630 с.

72. Курбатов В. Азбука правды. «Кавказский пленник» и «Хаджи-Мурат» Л.Н. Толстого // Литература в школе, 1999. №. 7. С. 35-42.

73. Лебедев Ю.В. Судьба человека и смысл его жизни в мироощущении Л.Н. Толстого // Литература в школе, 1991. № 1. С. 23-33.

74. Левитан Л.С. И Цилевич Л.М. Сюжет в художественной системе литературного произведения. — Рига: Заматне, 1990. 512 с.

75. Лейдерман Н. Л. Траектории «экспериментирующей эпохи» // Вопросы литературы, 2002. № 4. С. 3-47.

76. Лейдерман Н.Л. Липовецкий М.Н. Современная русская литература: В 3 кн. М.: Академия-Высшее образование, 2000.

77. Лермонтов М.Ю. Собр. соч.: В 4 т. М.: Художественная литература, 1986.

78. Лермонтовская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1981. - 784 с.

79. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: Интелвак, 2001. -1595 с.

80. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Художественная литература, 1971.- 414 с.

81. Лотман Ю.М. А.С. Пушкин. Л.: Просвещение, 1982. - 253 с.

82. Лотман Ю.М. О русской литературе. Статьи и исследования: История русской прозы. Теория литературы. С.-Пб.: Искусство, 1997. - 845 с.

83. Лотман Ю.М. происхождение сюжета в типологическом освещении // Избранные статьи: В 3 т. Таллинн: Александра, 1992. Т. 1. С. 224-242.

84. М.Ю. Лермонтов и Чечено-Ингушетия. Грозный: Чечено-Ингушское кн. изд.-во, 1981.- 126 с.

85. Маймин Е.А. Пушкин. Жизнь и творчество. М.: Наука, 1982 - 209 с.

86. Маканин B.C. Кавказский пленный // Новый мир, 1995. № 4.

87. Маканин Вл. Интервью // Советская Башкирия, 1999. 27 февраля. С. 12.

88. Макогоненко Г.П. Лермонтов и Пушкин. М.: Советский писатель, 1987. -398 с.

89. Максимов Д.Е. Поэзия Лермонтова М.-Л.: Наука, 1964. - 266 с.

90. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М.: Наука, 1976. - 375 с.

91. Манн Ю.В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. М,: Аспект-Пресс, 2001.-447 с.

92. Мануйлов В.А. Кавказские рассказы и повести Л.Н. Толстого // Л.Н. Толстой. Кавказские повести и рассказы. Воронеж: Изд.-во Воронеж, университета, 1978. С. 3-41.

93. Маркевич Генрик. Основные проблемы науки о литературе. М.: Прогресс, 1980.-374 с.

94. Марченко А. И духовно навеки почил? // Новый мир, 1997. № 4. С. 12-24.

95. Маслин Н.О. романтизме А.Марлинского // Вопросы литературы, 1958. № 8. С. 141-169.

96. Мейлах. Б.С. Творчество А.С. Пушкина. Развитие художественной системы. — М.: Просвещение, 1984. — 160 с.

97. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М.: Б.и., 1994. - 136 с.

98. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. - 407 с.

99. Мифология: Большой энциклопедический словарь. / Гл. ред. Е.М. Мелетинский. М.: Большая Российская Энциклопедия, 1998. - 736 с.

100. Назиров Р.Г. Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул. Автореф. дис. на соиск. д-ра филол. наук.-Екатеринбург: Изд.-во БГУ, 1995. 46 с.

101. Найдич Э.Э. Примечания // М.Ю. Лермонтов. Полн.собр. соч.: В 2 т. -Л.: Художественная литература, 1989. Т.2. С. 347-357.

102. Нейман Б.В. Влияние Пушкина в творчестве Лермонтова. Киев: Вища школа, 1914.

103. Нефагина Г.Л. Русская проза второй половины 80-ых-начала 90-х годов XX века. Минск: Экономпресс, 1998. - 231 с.

104. Нехлюдов С.Ю. О функционально-семантической природе знака в повествовательном фольклоре // Семиотика и художественное творчество. М.: Наука, 1977. С. 183-197.

105. Никулин Д. Афина и Арес: война, побеждающая войну // Новое литературное обозрение, 2002. № 23. С. 234-243.

106. Опульская Л.Д. Позднее творчество Л.Н. Толстого. М.: Наука, 1955. -143 с.

107. Опульская Л.Д. Ступени великого восхождения («Детство», «Отрочество», Севастопольские рассказы, «Казаки» Л.Н. Толстого) // Вершины. -М: Просвещение, 1983. С. 197-214.

108. Пинский Л.Е. Сюжет-фабула и сюжет-ситуация // Пинский Л.Е. Магистральный сюжет. М.: Советский писатель, 1989. - 312-332.

109. Померанц Г. Страстная односторонность и бесстрастие духа. М.- С.-Пб.: Университетская книга, 1998. - 617 с.

110. Попов А.В. Русские писатели на Кавказе. Баку: Академия наук A3 ССР, 1949.-70 с.

111. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. М.: Лабиринт, 1998. - 512 с.

112. Пропп В.Я. Собрание трудов. Русская сказка. М.: Лабиринт, 2000. -333 с.

113. Проскурин О. Поэзия Пушкина или подвижный палимпсест. М.: Новое лит. обозрение, 1999. - 426 с.

114. Пульхритудова Е.М. Литературная теория декабристского романтизма в 30-ые г. XIX века.// Проблемы реализма. Сб. статей. М.: Искусство, 1967. -232-292.

115. Путилов Б.Н. Мотив как сюжетообразующий фактор // Типологические исследования по фольклору. М.: Наука, 1975. С.234-238.

116. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т М.: Воскресенье, 1994.

117. Пушкин и мир Востока. М.: Наука, 1999. - 431 с.

118. Пушкин. Итоги и проблемы изучения. М.- Л.: Наука, 1968. - 663 с.

119. Рак В.Д. Раннее знакомство Пушкина с произведениями Байрона // Русская литература, 2000. № 2. С. 3-25.

120. Рам Харша. Кавказские пленники: культурные мифы и медиальные репрезентации в чеченском конфликте // Новое литературное обозрение, 1998. №34. С. 84-105.

121. Роднянская И. Сюжеты тревоги: Маканин под знаком новой жестокости // Новый мир, 1997. № 4. С. 200-212.

122. Розенблюм JI.M. «Красота спасет мир»: О символе веры Ф.М. Достоевского //Вопросы литературы, 1991. № 11-12. С. 142-180.

123. Розенблюм J1.M. Творческие дневники Достоевского. М.: Наука, 1981. - 368 с.

124. Русская проза / Под ред. Тынянова Ю.М., Эйхенбаума Б.Х. JL: Наука, 1964.-325 с.

125. Русская романтическая поэма первой половины XIX века. Антология / Под ред. Афанасьева В. М.: Прогресс, 1985. - 457 с.

126. Русские писатели XIX века. Биобиблиографический словарь: В 2т. М.: Просвещение, 1995. - 575 с.

127. Русские писатели о литературном труде: В 4 т. JI.6 Советский писатель, 1955. - 586 с.

128. Русский романтизм. / Под Ред Григоряна К.Н. Л.: Наука, 1978. - 285 с.

129. Сандомирская В. «Естественный человек» и общество // Звезда, 1969. С. 42-46.

130. Сахаров В.И. Страницы русского романтизма. М.: Советская Россия, 1988.-362 с.

131. Селезнев Ю. В мире Достоевского. М.: Современник, 1980. - 376 с.

132. Семенов Л.П. Лермонтов на Кавказе. Пятигорск: Заря Востока, 1939. -78 с.

133. Сент-Бев Ш.О. Литературные портреты. Критические очерки. М.: Художественная литература, 1970. - 582 с.

134. Серафимова В.Д. Метафорический язык произведений B.C. Маканина // Русская речь, 2001. № 2. С. 34-41.

135. Соколов А.Н. М.Ю. Лермонтов. М.: МГУ, 1957. - 91 с.

136. Соколов А.Н. Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX в. М.: МГУ, 1955. - 692 с.

137. Соколов А.Н. Творчество М.Ю. Лермонтова. М.: МГУ, 1964. - 378 с.

138. Соловьев B.C. Сочинения: В 2т. М.: Мысль, 1990.

139. Степанов H.JI. Писатель-декабрист (А. Бестужев-Марлинский) // Степанов H.JI. Поэты и прозаики. М.: Художественная литература, 1966. С. 230-276.144. «Столетья не сотрут.» Русские классики и их читатели. Сост. A.JI. Ильин-Томич. -М.: Книга, 1989. 247 с.

140. Султанов К. Национальное самосознание и ценностные ориентации литературы. -М.: РГГУ, 2001. 547 с.

141. Теоретическая поэтика: понятия и определения. Хрестоматия. Авт.-сост. Тамарченко Н.Д. М.: РГГУ, 2001. - 467 с.

142. Теория литературы / Под ред. Хализева В. Е. М.: Высшая школа, 1999.-398 с.

143. Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении: В 4 т. М.: Наука, 1964. - 486 с.

144. Тимофеев JI. И. Основы теории литературы. М.: Просвещение, 1970. -448 с.

145. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 91 т. М.: Терра, 1998.

146. Толстой. Л.Н. Кавказские повести и рассказы. Воронеж: Изд.-во Воронежского университета, 1978. - 238 с.

147. Томашевский Б.В. Пушкин. Опыт изучения творческого развития. Л: Академия наук СССР, 1961. - 515 с.

148. Томашевский Б.В. Пушкин. Работы разных лет. М.: Книга, 1990. - 670 с.

149. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика- М.: Аспект-Пресс, 1999.-334 с.

150. Троицкий В.Ю. Художественные открытия русской романтической прозы 20-30-ых г. XIX в. М.: Наука, 1985. - 279 с.

151. Тургенев И.С. Переписка И.С. Тургенева: В 2т. — М.: Художественная литература, 1980.

152. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М.: Наука, 1977. - 574 с.

153. Тынянов Ю.Н. Архаисты и новаторы. Л.: Прибой, 1929. - 595 с.

154. Уманская М.М. Лермонтов и романтизм его времени. Ярославльб Верхне-Волжское кн. изд.-во, 1971- 304 с.

155. Файзуллина 3. «Кавказский синдром» в рассказе В. Маканина «Кавказский пленный» // Учитель Башкортостана, 2002, № 7. С. 47-49.

156. Федоров А.В. Лермонтов и литература его времени. Л.: Художественная литература, 1967. - 364 с.

157. Фрейнденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М.: Лабиринт, 1997. -445 с.

158. Фриддендер Г.М. Пушкин. Достоевский. Серебряный век- С-Пб.: Современник, 1995. 567 с.

159. Фридман Н.В. Романтизм в творчестве А.С. Пушкина. М.: Просвещение, 1980.- 191 с.

160. Холодяков И.В. « Другая проза». Поиски, обретения, потери // Литература в школе, 2002. № 8. С.23-35.

161. Холодяков И.В. « Другая проза». Поиски, обретения, потери // Литература в школе, 2003. № 1. С. 36-40.

162. Храпченко М.Б. Собр. соч.: В 4т. М.: Художественная литература,1980. Т. 2.

163. Ху Сун Вха. Положительно-прекрасный человек (Тайна князя Мышкина) // Русская литература, 2001. № 2.

164. Чумаков Ю.Н. Два фрагмента о сюжетной полифонии «Моцарта и Сальери» // Болдинские чтения. Горький: Волго-Вятское кн. изд.-во,1981.- 198 с.

165. Шадури. В. Декабристская литература и грузинская общественность. -Тбилиси: Литература да Хеловнеба, 1958. 230 с.

166. Шифман А.И. Лев Толстой и Восток. М.: Наука, 1971.-552с.

167. Шкловский В.Б. Заметки о прозе русских классиков. М.: Советский писатель, 1955. - 460 с.

168. Шкловский В.Б. Повести о прозе. Размышления и разборы: В 2т. М., 1989.

169. Шкловский В.Б. Толстой. М.: Молодая гвардия, 1967. - 655 с.

170. Щенников Г.М. Художественное мышление Ф.М. Достоевского. -Свердловск: Средне-Уральское кн. изд.-во, 1978. 175 с.

171. Эйхенбаум Б.М. Л.Толстой. Пятидесятые годы. Л.: Изд.-во Академии наук СССР, 1974. - 538 с.

172. Эйхенбаум Б.М. Л.Толстой. Семидесятые годы. Л.: Советский писатель, 1974. - 425 с.

173. Эйхенбаум Б.М. О литературе. Работы разных лет. М.: Советский писатель, 1987. - 541 с.

174. Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. М - Л.: Изд.-во Академии наук СССР, 1961.-572 с.

175. Юсим М.А. Три рассказа о Красоте // Судьбы и образы женщин Средневековья. С.-Пб.: Искусство, 2001. С.136-139.

176. Янковский Ю.З. Человек и война в творчестве Л.Н. Толстого. Киев: Вища школа, 1978. -144 с.

177. Яснополянский сборник, 1980. Тула: Приокское кн. изд.-во , 1981. -253 с.

178. Эйдельман Н.Я. «Быть может за хребтом Кавказа»: (Русская литература и общественная мысль первой половины XIX в. Кавказский контекст.) -М.: Наука, 1990.-316 с.