Наполеоновская фабула в произведениях Ф.М. Достоевского

Жукова, Юлия Александровна

автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Наполеоновская фабула в произведениях Ф.М. Достоевского

Год: 2007
Автор научной работы: Жукова, Юлия Александровна
Ученая cтепень: кандидата филологических наук
Место защиты диссертации: Уфа
Код cпециальности ВАК: 10.01.01

Диссертация по филологии на тему 'Наполеоновская фабула в произведениях Ф.М. Достоевского'

Полный текст автореферата диссертации по теме "Наполеоновская фабула в произведениях Ф.М. Достоевского"

На правах рукописи

Жукова Юлия Александровна

НАПОЛЕОНОВСКАЯ ФАБУЛА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО (От «Двойника» до «Преступления и наказания»)

Специальность 10.01.01. — русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Магнитогорск -2007

003064847

Работа выполнена на кафедре русской литературы ГОУ ВПО «Башкирский государственный педагогический университет имени М. Акмуллы»

Научный руководитель Борисова Валентина Васильевна, доктор филологических наук, профессор

Официальные оппоненты: Влаекин Александр Петрович, доктор филологических наук, профессор Шаулов Сергей Сергеевич, кандидат филологических наук, старший преподаватель

Защита состоится «24» сентября 2007 года в 10.00 часов на заседании диссертационного совета К. 212.112.02 по присуждению ученой степени кандидата филологических наук в Магнитогорском государственном университете по адресу: 455038, г. Магнитогорск, пр. Ленина, д. 114, ауд. 211.

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеки Магнитогорского государственного университета. Текст автореферата опубликован на официальном сайте ФГОУ «Магнитогорский государственный университет» http://science.masu.ru 24 августа 2007 года.

Автореферат разослан 24 августа 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Ведущая организация

ГОУ ВПО «Челябинский государственный университет»

доктор филологических наук, профессор

М.М. Полехина

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Проблематика диссертационного исследования имеет отношение к теории и истории фабулистики и сюжетосложения. Его актуальность обусловлена важностью типологического описания одной из ядерных фабул, входящих в репертуар русской литературы, - наполеоновской фабулы. Однако раскрыть ее невозможно без учета всех аспектов темы «Ф.М. Достоевский и Наполеон», среди которых наиболее важными для нас являются следующие: наполеоновские мотивы, наполеоновская проблематика, наполеоновская фабула, наполеоновская идея, герой-наполеономан. В рамках нашей темы очень значим и историко-культурный аспект, недостаточно исследованный в науке. Преимущественно изучалась природа образа героя-идеолога, его наполеоновский эгоизм, под которым понимался и образ жизни «в свою утробу», и тайное страстное желание персонажа «скопить миллион», чтобы стать человеком, которому «все позволено». Осмысление идейного отношения писателя к личности французского императора позволяет взглянуть на его произведена в сравнительно-историческом ключе, абстрагируясь от модного ныне религиозного дискурса.

Научная новизна работы заключается в конкретизации предложенной Р.Г. Назировым «фабулы о трагедии узурпатора», выделении и характеристике ее вариантов в творчестве Ф.М. Достоевского, начиная с петербургской поэмы «Двойник» и заканчивая первым романом «пятикнижия» - «Преступление и наказание». Впервые определяется состав мотивов, образующих наполеоновскую фабулу, предлагается их классификация, разводятся традиционные в литературоведении понятия «наполеоновская тема», «наполеоновский миф» и «наполеоновская легенда», соотносятся европейская и русская фабульные традиции, прослеживается их трансформация на материале художественных текстов Ф.М. Достоевского.

Предметом исследования являются наполеоновская фабула и ее сюжетные варианты в произведениях писателя конца 1840-1860-х годов.

Объектом исследования стали повести «Двойник», «Господин Прохарчин», «Дядюшкин сон», «Записки из Мертвого дома», «Записки из подполья», романы «Униженные и оскорбленные» и «Преступление и наказание»; суждения Ф.М. Достоевского о Наполеоне Бонапарте в письмах и публицистике - «Зимних заметках о летних впечатлениях» и «Дневнике писателя».

Цель работы - выделение наполеоновской фабулы, которая характерна для творчества Ф.М. Достоевского и определяет в большой мере идеологическое и художественное своеобразие его произведений.

В диссертации решаются такие задачи, как:

1) структурная и типологическая характеристика наполеоновской фабулы на основе ее мотивного анализа;

2) раскрытие соотношения наполеоновской фабулы и типологии героев-идеологов Ф.М. Достоевского;

3) выявление трансформации фабульной традиции в сюжетных вариациях писателя;

4) изучение роли и функции наполеоновской фабулы в его произведениях, начиная с «Двойника» и заканчивая «Преступлением и наказанием».

На защиту выдвигаются следующие положения.

1. Наполеоновская фабула не синонимична понятиям наполеоновского мифа, наполеоновской легенды и наполеоновской темы. Она представляет собой структурную проекцию биографии французского императора Наполеона I Бонапарта (1769 - 1821) на образ литературного героя, что позволяет типологически рассмотреть ее как систему мотивов.

2. В произведениях Ф.М. Достоевского тот или иной набор мотивов определяет характер сюжетной реализации фабулы, в которой доминантным остается мотив теоретически и идеологически обоснованного преступления.

3. В мировой литературе выделяются две фабульные традиции — западноевропейская и русская, каждая из которых имеет свои «персональные» варианты (бальзаковский, стендалевский, пушкинский, лермонтовский, толстовский, достоевский), связанные с идеей наполеонизма.

4. Вариации наполеоновской фабулы у Ф.М. Достоевского разнообразны. В петербургской повести «Двойник» и рассказе «Господин Прохарчин» они не тождественны авантюрным фабулам, так как выводятся из подтекста произведения и связаны с его идейным содержанием. В целом, для фабульной традиции Ф.М. Достоевского свойственна контаминация фабул. Так, в повести «Двойник» сопрягаются фабулы Наполеона и Петра I. Здесь писателем актуализируется пушкинский вариант фабулы, тогда как в повести «Господин Прохарчин» переосмысляется фабульная традиция Н.В. Гоголя и намечается развитие ротшильдовской линии. Обе фабулы узнаваемы, хотя и сильно редуцированы. В первых произведениях художник реализует наполеоновскую фабулу пародийно, его наполеоновские типы дегероизированы.

5. В повести «Дядюшкин сон» и романе «Униженные и оскорбленные» Ф.М. Достоевский продолжает развивать фабульные традиции, прежде всего, A.C. Пушкина и О. де Бальзака. В этих произведениях усилен мотив преступления, но фабулы по-прежнему представляются эллиптическими, поскольку в них отсутствуют мотивы угрызений совести, наказания и воскресения героя. Шаржирование образа «хищного галла» в произведениях конца 1850 - начала 1860-х годов продолжает оставаться для писателя актуальным.

6. Контаминация мотивов наполеоновской и евангельской фабулы происходит в «Записках из Мертвого дома» и «Записках из подполья», приобретая завершенный характер в романе «Преступление и наказание». По

сравнению с предыдущими произведениями пафос «Записок...» более трагический в связи с актуализацией мотива преступления (особенно в «Записках из Мертвого дома»).

7. В романе «Преступление и наказание» наполеоновская фабула впервые приобретает законченный вид благодаря введению мотивов угрызений совести и духовного воскресения героя наполеоновского типа. Так появляется новый и самостоятельный вариант наполеоновской фабулы в русской литературе XIX века.

Теоретическую и методологическую основу диссертационного исследования составляют биографический, сравнительно-исторический и структурный методы. Они позволяют установить характер отношения писателя к Наполеону, определить круг мотивов, составляющих названную фабулу, проследить на примере конкретных произведений ее трансформацию и эволюцию, выяснить соотношение термина наполеоновская фабула с такими общеупотребительными понятиями, как наполеоновская легенда, наполеоновский миф, наполеоновская тема, наполеоновская идея, наполеоновский тип. Художественные тексты Ф.М. Достоевского интерпретируются на основе структурного, мотивного, интертекстуального анализа, культурно-исторического комментария. Их образцы представлены в трудах М.М. Бахтина, Г.М. Фридлендера, Р.Г. Назирова, Р.Н. Поддубной, В.Н. Захарова, О.Г. Дилакторской, Б.Н. Тихомирова, В.В. Борисовой и других исследователей. В теоретическом плане особенно значимы работы А.Н. Веселовского, Л.Е. Пинского, О.М. Фрейденберг, Б.М. Гаспарова, И.В. Силантьева.

Фабульный репертуар отечественной классики был объектом пристального внимания многих литературоведов. Наибольший вклад в его изучение внес Р.Г. Назиров. Он не только предложил качественно новые определения категорий сюжета и фабулы, указал на основные способы трансформации фабул, но и описал в историческом развитии «ядро русского

фабульного репертуара нового времени» — пять фабул Пушкина и пять фабул Гоголя.

Тем не менее, данный вопрос изучен еще недостаточно. Это подтверждается тем, что русская фабулистика до сих пор пополняется. Например, Е.А. Степановой была выделена и описана кавказская фабула в русской литературе XIX - XX веков.

В качестве источников исторического материала были использованы «максимы» Наполеона Бонапарта в переложении Лас Каза; воспоминания о французском императоре Стендаля, Меневаля, Констана, де Сепора; научные и беллетризованные биографии, принадлежащие Д.С. Мережковскому, Е.В. Тарле, А.З. Манфреду, а также работы о Наполеоне других авторов.

Практическая значимость работы состоит в возможности использования ее материалов для преподавания дисциплины «История русской литературы XIX века» и разработки спецкурсов, а также для продолжения научных изысканий, сопряженных с темой настоящей диссертации.

Апробация работы. Основные положения диссертации отражены в 8 статьях и представлены в докладах на конференциях: 2-х международных (XXXI Международные чтения «Достоевский и мировая культура», г. Санкт-Петербург, 9-12 ноября 2006 г.; «Русский язык в поликультурной среде: лигводидактические и социокультурные проблемы высшего образования», УГНТУ, г. Уфа. 22-23 марта 2007 г.), 4-х всероссийских («Система непрерывного образования: школа - педучилище вуз»; БГПУ им. М. Акмуллы, г. Уфа; май 2004, 2005 гг., апрель 2006, 2007 гг.) и 1-ой региональной («Актуальные проблемы филологии», БашГУ, г. Уфа; 22 апр. 2005 г.). Материал диссертационного исследования был апробирован в процессе преподавания курса русской литературы XIX века в Уфимском филиале Московского государственного открытого педагогического университета им. М.А. Шолохова, Уфимского торгово-экономического колледжа, на практических занятиях по теме «Виды анализа художественного текста» в

Башкирском институте развития образования и в элективном курсе «Феномен Наполеона в русской литературе XIX века».

Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы, включающего 172 наименования. Общий объем диссертации — 165 страниц.

КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении дифференцируются понятия сюжет, фабула, мотив, наполеоновская легенда, наполеоновский миф, наполеоновская фабула, наполеоновская идея, наполеоновская тема, наполеоновский мотив, наполеоновский тип героя.

С формальной точки зрения наполеоновская фабула опознается по главной фабульной ситуации преступления; по комплексу мотивов, среди которых доминирует мотив мук нечистой совести персонажа; по типу фабульно значимого героя — человека наполеоновского склада; по сюжетным фунюцим персонажей - «хищник», «жертва»; по типу развязки (трагической или трагикомической); по специфическим символическим образам - солнца, паука, волка и др. Например, аналогия Наполеон — волк возникла во время Отечественной войны 1812 года сначала в народном художественном сознании, затем была творчески переосмыслена И.А. Крыловым в басне «Волк на псарне», A.C. Пушкиным в романе «Евгений Онегин», JI.H. Толстым в романе-эпопее «Война и мир». В «питомник волков разнообразных пород» у Ф.М. Достоевского входят и Голядкин-младший, и князь Банковский, и Раскольников. В центре наполеоновской фабулы всегда находится герой, для которого главными целями являются богатство, слава и власть. Маркирующее значение имеют и культурно-исторические реминисценции, аллюзии, цитаты и парафразы, образные сравнения (формулы-клише) и т.п. Так, в романе «Преступление и наказание» развернутый намек Порфирия Петровича на

причастность Раскольникова к убийству процентщицы «Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает?» перекликается с пушкинской строкой «Мы все глядим в Наполеоны...», осуждающей бездушие и эгоизм поколения Онегина. Характер оточечных» реминисценций имеют топонимы {Тулон, Аустерлиц, Ватерлоо, Святая Елена) и антропонимы (Наполеон, Талейран, Даву), маркирующие фабулу.

Европейский вариант наполеоновской фабулы обусловлен романтическим и трагическим пафосом. Ее важными компонентами являются три ситуации: возвышение героя, слава и трагическая развязка его истории. Своих целей он достигает дорогой ценой - жизни, чести, свободы. В столкновении с жестокой реальностью его образ перверсируется: исключительная личность, претендовавшая быть образцом для подражания, превращается в жертву внешних обстоятельств, однако не испытывая угрызений совести.

Русский вариант фабулы сформировался, прежде всего, в историческом контексте войны России и Франции 1811-1812 годов. Поэтому изменился характер основного конфликта и концепция образа героя наполеоновского типа: «хищник» превратился в «жертву» собственных устремлений. Доминантными становятся мотивы преступления и угрызений совести; усиливается трагический пафос, обусловливающий и тип развязки (трагический, реже трагикомический); романтическая тональность снимается иронией. Трансформация европейского варианта на русской почве происходит благодаря замене места действия и времени, а также за счет увеличения фабульно значимых мотивов (собственно амплификации).

Своеобразный итог эволюции наполеоновской фабулы в мировой литературе подвел Ф.М. Достоевский. Его каноническая модель представлена в романе «Преступление и наказание».

В первой главе «Наполеоновская фабула и типология героев-идеологов в ранних произведениях Ф.М. Достоевского» анализируются петербургская повесть «Двойник», рассказ «Господин Прохарчин» и повесть «Дядюшкин сон». В них писатель пока остается в русле традиции. Событийные модели повестей 1846 года почти не отличаются от художественных версий наполеоновской фабулы A.C. Пушкина и Н.В. Гоголя. Но в отличие от «Преступления и наказания», фабулы «Двойника» и «Господина Прохарчина» носят заметно редуцированный характер: мотивы узурпации героем чужих прав, преступления и угрызений совести в них слабо выражены или вовсе отсутствуют, нет еще и мотива воскресения героя наполеоновского типа. Зато налицо идея главного персонажа «сделаться Наполеоном», или стать «успешником». Так, в «Двойнике» она приобретает очертания идеологической формулы благодаря лаконизму высказывания: «Смелому дорога везде!».

Вместе с тем, многое переняв у своих выдающихся предшественников, Ф.М. Достоевский сознательно отказался от явной романтизации и героизации Наполеона. Образы его героев карикатурны, гротескны, что свидетельствует о превалирующем гоголевском влиянии. Так, желание Поприщина «сделаться генералом» и «испанским королем» предвосхищает наполеоновскую идею и трагическую развязку истории Якова Петровича Голядкина. Хотя обращение автора «Мертвых душ» к наполеоновской проблематике носит лапидарный характер, его нельзя не учитывать в поэме. Этот момент важен, поскольку несомненна, например, связь между образами Павла Ивановича Чичикова и Семена Ивановича Прохарчина. Поэтому нельзя полагать, что «из <...> пяти пушкинских фабул только трагедия узурпатора не прошла через гоголевскую трансформацию»1.

Авторское определение жанра «Двойника» - «петербургская поэма» -дает основание соотнести ее содержание и структуру с петербургским мифом,

1 Назиров Р.Г Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул: Автореф. дисс. соискание ученой степ. д.ф.н. - Уфа: Изд-во БашГУ, 1995. - С.27.

прослеживая преломление пушкинских и гоголевских традиций (В.Н. Топоров, В.Е. Ветловская, О.Г. Дилакторская и др.)- Однако на развитие идейного плана «Двойника» больше повлияла история Франции конца XVIII - начала XIX века, нежели петровские реформы, которые и хронологически дальше от эпохи Ф.М. Достоевского: «удар Петра разбудил лишь тело, удар Наполеона - душу России» (Д.С. Мережковский). Наконец, автор актуализировал именно наполеоновские мотивы, говоря о мечте Голядкина-старшего «сделаться Наполеоном» (1; 434). Следовательно, петербургский миф служит всего лишь материалом для создания бытовой фабулы в «Двойнике».

В первой повести Ф.М. Достоевского в соответствии с темой двойничества наблюдается удвоение мотивов, следовательно, и самой фабулы. Образ Якова Петровича Голядкина изображается в двух ракурсах - «хищника» и «жертвы», но оба они представляют собой карикатуры, «комедию пасквильную». Двойник напоминает успешного Наполеона. «Отверженный всеми» Голядкин-старший очень похож на портреты экс-императора на Святой Елене работы Г. Берне, К. Штейбна, А. Орловского. Создается впечатление, будто автор проверяет возможности обоих вариантов: апологетического и пародийного. В связи с этим вызывает возражение трактовка образа Голядкина-младшего В.Н. Захаровым, увидевшим в нем «не призрак, не галлюцинацию, а реально действующее лицо, не сон героя, а явь в художественном мире произведения»1.

Сравнение с Наполеоном образа Семена Ивановича Прохарчина из другой повести 1846 года можно было бы объяснить «особой» функцией, «сродни той, которой в следующем столетии бытовое сознание наделило имя Пушкина <...>: "А за квартиру Пушкин платить будет?"'»2. Однако «Господин Прохарчин» вовсе не последнее произведение у Ф.М. Достоевского, в котором имя исторического лица функционально значимо. Герой повести соотносится с

1 ЗахарсмВНСистема жанров Достоевского. Типология и поэтика.-Л:1Ьд-воЛаипр. ун-та, 1985,—С77.

2 Волгин И.Л., Наринский М.М. «Развенчанная тень»: Диалог о Достоевском, Наполеоне и наполеоновском мифе // Метаморфозы Европы: Сб. статен. — М.: «Наука», 1993. — С. 133.

Наполеоном прежде всего психологически. Его контакты с другими персонажами повести вызывают аналогию с военно-политической конфронтацией: «сношения обеих враждебных сторон начались без всяких предварительных приготовлений и без тщетных усилий, но как будто случаем» (1: 244)1; «у Семена Ивановича был всегда в запасе свой особый, довольно хитрый, а весьма впрочем, замысловатый маневр» (1: 244) и т.п.

Толкование фамилии Прохарчин может быть также соотнесено с образом Наполеона. Этимология и семантика имени героя не ограничивается идеей «жизни в свою утробу». Накопления тешили самолюбие Прохарчина, придавали ощущение самодостаточности, уверенности в себе. Именно в осознании собственной силы воплощается амбиция персонажа, в которой ему было отказано многими литературоведами.

Большую роль в «наполеоновской новелле "Господин Прохарчин"» (И.Л. Волгин) играют исторические реминисценции. В связи с этим обращают на себя внимание «редкости», обнаруженные в тюфяке покойного скопца: денежные знаки других стран («два какие-то жетона, один наполеондор», «немецкие крестовики»). География сбережений Семена Ивановича вызывает аналогию с географией доходов, которые поступали из завоеванных Наполеоном стран в государственную казну Империи. В связи с образом героя, сравниваемого с французским императором, наполеондор выполняет функцию монеты-символа, что мотивировано литературной традицией. Прохарчин всю жизнь следует правилу «беречь и копить копейку» подобно Павлу Ивановичу Чичикову, в лице которого губернские чиновники не случайно обнаружили сходство с Бонапартом.

Наполеоновская фабула повести о несчастном скопце трансформируется за счет инверсии ситуаций: «возвышение» и «слава» персонажа отнесены к развязке. При жизни Прохарчин переживает невзгоды и лишения, а после

1 Здесь и далее в автореферате диссертации цитаты из произведений Ф.М. Достоевского приводятся по изданию: Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений в 30 томах. - Л.: «Наука», 1972-1990. Арабскими цифрами в круглых скобках указаны том и страница.

смерти, когда в тюфяке обнаруживается его капитал, он «возвышается» в глазах ближайшего окружения, становится почти «подвижником». Таким образом, история Прохарчина в отличие от Голядкина выстраивается как история жертвы обстоятельств, то есть по западноевропейской модели. Функциональная нагрузка образа Семена Ивановича конкретизируется. Он больше «жертва», чем «хищник»: не Прохарчин совершает преступление (хотя оно инкриминировалось ему, например, В.В. Ермиловым), а «злые надсмешники» строят козни и в итоге губят героя. Однако одухотворенный образ мученика разрушается Ф.М. Достоевским при помощи иронии, что вполне в духе гоголевской традиции.

Вместе с тем именно инверсия мотивов и ситуаций отличает наполеоновскую фабулу «Господина Прохарчина» от традиционных западноевропейских и русских событийных моделей. Данный этюд полнее раскроется автором в одном из романов «пятикнижия» - в «Подростке».

Криптопародия на героя-идеолога в образе Марьи Александровны Москалевой привела к структурному расширению наполеоновской фабулы в повести «Дядюшкин сон». Повествователь подчеркивает, что в голове героини сложился «великий и смелый проект» устройства счастья дочери, и тем самым впервые обозначается мотив теоретического обоснования преступления. Героиней четко сформулирована эгоистическая цель, определены этапы и методы воздействия на Зину и князя К. Кроме того, «проект» сориентирован в будущее и включает план отступления во избежание «необыкновенного позора» «в случае неудачи». Станет традиционной у Ф.М. Достоевского лексика, маркирующая мотив: «доказательства», «попробовать», «расчетцы» и др.

Автор «Дядюшкиного сна» экспериментирует с образом исторического лица, отбирая и творчески трансформируя наиболее интересные личностные качества и эпизоды из биографии «хищного галла». Эта игра и определяет характер и действительную причину сравнения Марии Александровны с

Бонапартом: «Разумеется, это делали в шутку ее враги, более для карикатуры, чем для истины» (2: 297). Последние годы жизни самодержца олицетворяет другой шарж - образ князя К. Таким образом, и в «Дядюшкином сне» налицо удвоение сатирического приема, которое показывает, что автор находился в состоянии активного творческого поиска.

В «Дядюшкином сне» наполеоновская фабула впервые описывается как система событий: «Повесть моя заключает в себе полную и замечательную историю возвышения, славы и торжественного падения Марьи Александровны и всего ее дома в Мордасове» (2: 299). Они соотносятся с конкретными сюжетными ситуациями: «возвышается» Москалева в глазах общества провинциального города, когда князь К. прибывает с визитом именно в ее дом; момент «славы» связан с ситуацией сватовства князя к дочери Москалевой; «торжественное падение» обозначено отказом жениха от невесты и бунтом Зины против произвола и лицемерия матери.

Идеологическая фабула повести восходит к бальзаковской вариации, в которой отсутствует не только мотив духовного воскресения, но и мотив угрызений совести. Так, в эпилоге «Дядюшкиного сна» Марья Александровна Москалева, возродившись как «баснословный феникс из своего пылающего праха», начинает новую блестящую жизнь, выдав Зину за генерала-губернатора. В связи с этим и фабульный мотив наказания весьма условен. Такое сюжетное воплощение наполеоновской фабулы, в котором зло фактически остается безнаказанным, повторится затем только в романе «Униженные и оскорбленные» в связи с образом князя Валковского.

Во второй главе «Наполеоновская фабула и ее мотивы в произведениях Ф.М. Достоевского начала 1860-х годов» рассматриваются наполеоновские мотивы произведений Ф.М. Достоевского начала 1860-х годов — романа «Униженные и оскорбленные», «Записок из Мертвого дома» и «Записок из подполья».

Роману «Униженные и оскорбленные» посвящен первый параграф главы. В произведении сохраняется фабульная модель A.C. Пушкина и О. де Бальзака. Здесь доминирует мотив преступления, но фабульная ситуация падения и сопряженный с ней мотив наказания изымаются автором из событийной модели романа. Актуальными остаются фабульные ситуации возвышения и славы героя, сопряженные с эпизодами разорения Смитов, судебной тяжбы Валковского и Ихменева, любви Алеши и Кати. В отличие от героев повестей конца 1840 — 1850-х годов, удача пока не изменяет князю. Все его преступные предприятия удаются. Банковский не раскаивается даже у постели умирающей по его вине дочери. Он признается: «Я на все согласен, было бы мне хорошо...» (3: 366). Валковский тоже своего рода «теоретик». Его однозначная идея-формула преобразуется в дальнейшем в противоречивое кредо Раскольникова «все разрешается».

Образ князя выполняет функцию «фабульного центра» романа, однако представляется несправедливой его дискредитация как сюжетно значимого персонажа на основании того, что «конфликты, завязанные при его активном участии, составляют предысторию сюжета»1. По сравнению с предыдущими героями, сами наполеоновские черты проступают в характере князя ярче, потом)' что его образ построен на контаминации мотивов магнетического обаяния, целеполагания и волеизъявления героя. Реминисценция имени Талейрана в эпизоде встречи Ивана Петровича и Валковского поддерживает ассоциативную связь последнего с Наполеоном периода расцвета его деятельности, однако это только усиливает карикатурность образа князя.

Следовательно, история данного персонажа также свидетельствует о продолжающейся дегероизации образа «властителя дум» в художественном сознании Достоевского.

1 Назфов Р.Г. Трагедишюе начата в романе ФЛ1 Достоевского «Уиижашые и оскорйтэшые» //I h'.iipoa Р.Г. Р^гская ктассичхкая

ликра1>ра; сраБнигелькнсторнчхкин подшд Исследования разных пег. Сб сrairit -Уфа; РИО БашГУ, 2005. -С 31.

См. также ка: Захаров B.H. Сшгемажщров Достоевского. Тишлопн и поэтика.-JL: Изд.во Ленишр. yitra, 19S5. —С 134.

В «Записках из Мертвого дома» и «Записках из подполья» вновь появляется мотив наказания. В «Записках из Мертвого дома» он звучит более мощно, в «Записках из подполья» обозначен весьма слабо (если считать наказанием для Парадоксалиста его разрыв с Лизой и беспросветное одиночество). Здесь еще нет мотива раскаяния, на котором «у Достоевского основывается психология преступника в целом, что определяет построение романной фабулы»1.

Зато уже в «Записках из Мертвого дома» намечается мотив воскресения, связанный с образом Горянчикова (ср., например, характеристику героя во «Введении» и содержание главы «Выход из каторги» с описанием Раскольникова в эпилоге «Преступления и наказания»). Это обусловлено тем, что в характере героя превалирует духовное начало, выделяющее его из «толпы» каторжан, позволяющее отнести Горянчикова к числу таких харизматических героев у Ф.М. Достоевского, как Раскольников или князь Мышкин. Мотив воскресения, связанный в «Записках из Мертвого дома» исключительно с образом Горянчикова, проявляется уже в самом начале повествования, когда говорится о готовности «почетных» горожан «всячески обласкать» человека, сполна искупившего свою вину и вставшего на путь исправления. Аналогия Горянчиков - злодей не возникает в принципе в силу того, что сама история его преступления опускается.

Тем не менее, в записках покойного Александра Петровича приводится целый ряд «вариаций в одном и том же роде преступлений» - преступлений, совпадающих, прежде всего, структурно: Газина, Петрова, Лучки, Баклушина. Автор записок находит Наполеонов даже среди своих тюремщиков. Это и убитый Лучкой плац-майор, и поручики Жеребятников и Смекалов. Продолжается этот ряд рассказами о неудачном побеге Куликова с каторги и о его «ученом» поединке с Елкиным, которые выстроены по схеме развенчания героя. Кроме фабульных мотивов преступления и наказания, актуализируются

1 Криницын АБ. Исповедь годггшьюго человека: К ашрсгопогииФЛ! Досгоевсюга — М.: «МАКС Пресс», 2001. - С 245.

также мотивы целеиолагаиия и волеизъявления, теоретического обоснования преступления, актерства и краха теоретика. Все они напрямую соотносятся с наполеоновской идеей в той или иной ее вариации - «Aut Caesar, aut nihil» или «все позволено».

Как и в ранних повестях, в «Записках из Мертвого дома» наполеоновские реминисценции отсутствуют, однако некоторые биографические подробности, психологические детали портретов персонажей, типичные формулы сравнений и номинаций вызывают ассоциации персонажей с французским императором периода ссылки на Святую Елену. История каждого Наполеона в «Записках из Мертвого дома» — это история «хищника», который даже в неволе продолжает оставаться опасным. Редукция событийной модели в каждом случае заключается в том, что преступники, о которых повествует Горянчиков, не испытывают чувство вины, и в этом смысле они точная копия нераскаявшегося Бонапарта. Исключением является лишь сам автор записок об острожной жизни.

В «Записках из подполья» весьма ощутимо пушкинское и гоголевское влияние. Первая часть произведения условно бессюжетна, так как представляет собой своего рода «поток сознания» героя и построена только на одной сюжетной ситуации — воспоминаний о событиях двадцатилетней давности. Здесь актуализируются преимущественно два фабульных мотива: психологического сходства Парадоксалиста с Наполеоном и теоретического обоснования героем своих поступков, основанного на реминисценции и парафразе девиза Цезаря Борджиа - Наполеона.

Питая иллюзии по поводу собственной исключительности, подпольный человек фактически доказывает свой тезис о том, что «человек устроен комически». Его стремление выделиться носит литературный характер: «Сам себе... жизнь сочинял, чтоб хоть как-нибудь да пожить» (5: 108). В мечтах Парадоксалиста обнаруживается взаимоналожение двух исторических образов - Наполеона и Христа, имеющее, однако, безусловно иронический характер.

Более того, именно слепое подражание великим и уничтожило героя-повествователя.

Во второй части «Записок из подполья» легко узнаются основные фабульные ситуации: «возвышение» и «славу» Парадоксалист переживает при встрече с Лизой в так называемом «модном магазине», «торжественное падение» происходит позднее, когда Лиза появляется на пороге его квартиры. Комплекс мотивов расширяется за счет мотива узурпации чужих прав, контаминированного с мотивами мессианства и эстетической игры. Появляется и мотив преступления: сняв маску Спасителя, Парадоксалист разбивает надежды грешницы на спасение. Собственно, в осознании подпольным человеком своей ничтожности заключается фабульный мотив краха теоретика. В «Записках из подполья» впервые проявляется мотив угрызений совести, но герой Ф.М. Достоевского еще не готов к тому, чтобы начать жизнь праведника.

Таким образом, инклюзия наполеоновских и евангельских мотивов в «Записках из Мертвого дома» и «Записках из подполья» предвосхищает трагическую контаминацию фабул Наполеона и Христа в первом романе «пятикнижия».

В главе третьей «Наполеоновская фабула в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» анализируется последний в рамках нашей темы фабульный вариант.

Здесь фабула маркируется идеологическим заявлением самого героя: «Вот что: я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил... (6: 318). Поначалу события развиваются согласно заданной модели, затем происходит редукция ситуаций возвышения и славы. По отношению к главной фабульной ситуации -преступлению, совершенному героем наполеоновского типа, — используется прием событийной инверсии: она вводится в начало повествования и тем самым оказывается в сильной позиции. Более ясным становится и мотив теоретического обоснования злодеяния, острее начинают звучать

контаминированные с крахом идеолога мотивы мук его нечистой совести и наказания, прежде всего, нравственного.

Эти мотивы достигают кульминации и развязки, когда герой Ф.М. Достоевского, осознав собственную ничтожность и бессмысленность дальнейших жертвоприношений во имя идеи, является с повинной в полицейскую контору. В конечном счете, фабульный мотив наказания приобретает многофункциональный характер. Духовное воскресение преступника - итог трансформации фабульной традиции у русского писателя.

Соответственно коренные изменения претерпевает и образ главного героя. Это молодой человек, который не грезит о вселенской славе, а активно действует «по примеру авторитета» - конкретного исторического лица и согласно своей теории. На основе сравнения Раскольникова с профанированным образом Наполеона «под кроватью» у бесполезной и злой старушонки делается вывод о том, что это тоже пародия на «законодателя и установителя человечества». «Теория» героя Ф.М. Достоевского, как и идея мирового господства Наполеона, не выдерживает проверки в ходе решающего эксперимента. Однако образ Раскольников уже пародия в большей степени трагическая. Очевидно, что его устремления благороднее по сравнению с целями «авторитета». Тем не менее, он осознает свою немощность: «От Свидригайловых-то, от Афанасия-то Ивановича Бахрушина чем ты их убережешь, миллионер будущий, Зевес, их судьбою располагающий? Через десять-то лет? Да в десять-то лет мать успеет ослепнуть от косынок, а пожалуй что и от слез; от поста исчахнет; а сестра? Ну, придумай-ка, что может быть с сестрой через десять лет али в эти десять лет? Догадался?» (6: 38-39). Хоть и в ироническом смысле, герой возводит себя в Зевсы (равно в Наполеоны), говорит о «языческом» поклонении себе со стороны матери и сестры, о том, что они готовы принести себя в жертву ради счастья сына-«идола». Таким образом, трагедия Раскольникова обусловлена не только разобщенностью с внешним

миром, но и внутренней раздвоенностью: наполеонизм и мессианство - «две вещи несовместные».

Вместе с тем в «Преступлении и наказании» сохранилась тенденция количественной эскалации жертв «хищника», характерная для предшествующих «пятикнижию» произведений. В «Двойнике» такой жертвой был один Голядкин-старший; в «Дядюшкином сне» их уже шесть: Зина Москалева, учитель Вася, князь К., Мозгляков, Зяблова, Афанасий Матвеич; в «Униженных и оскорбленных» — девять: старик Смит, его дочь, маленькая Нелли, чета Ихменевых, Наташа, первая супруга князя Валковского, Алеша, посеченный за жену крестьянин Валковского; в «Записках из Мертвого дома» их гипотетическое число еще больше. В деле Расколышкова в качестве «потерпевших» выступают восемь персонажей: Алена Ивановна и Лизавета Ивановна, Пульхерия Александровна и Дуня, Лужин, Заметов, Соня и сам преступник. К тому же его последний сон наглядно демонстрирует ужасные последствия подобной эскалации, когда уже все человечество приносится в жертву наполеоновской идеи.

Функцию маркировки фабулы выполняют и некоторые художественные детали. Например, значима такая изобразительная подробность в портрете персонажа, как шинель, до сих пор не привлекавшая внимание литературоведов. В предшествующих преступлению эпизодах, в сцене убийства старухи-процентщицы и ее сестры, во время болезни Раскольникова его верхняя одежда многократно обозначается лексемами «пальто» или «платье». И только в эпизоде сокрытия улик автор «переодевает» преступника в шинель. Это не просто синонимичная замена. Раскольниковская шинель упоминается только в данном фрагменте текста, причем четырежды. Когда герой наконец засыпает «глубоким, крепким, целебным сном», говорится о «мягком ватном одеяле», заменившем ему «разорванную прежнюю шинель» (6: 100). Такой прием неизбежно вызывает ассоциации с образом человека в военной форме. Тем более, что и до и после преступления герой изображается

на фоне обстановки, весьма напоминающей бивуачную. «Поверженный» Раскольников подобен разбитому Наполеону на Березине или под Ватерлоо.

Мотив преступления в романе также трансформируется: преступник сам берет в руки орудие убийства, вследствие чего наполеоновская фабула внешне приобретает криминальный характер, оставаясь глубоко идеологизированной.

Одним из кульминационных моментов в развитии философской линии романа представляется первый эпизод у Порфирия Петровича. Здесь Раскольников проясняет основные положения своей теоретической статьи и утверждает мысль о том, что из гениальных убийц страдает тот, кто имеет совесть, и что такое «наказание ему, - опричь каторги» (6; 203). И «прибавил вдруг задумчиво, даже не в тон разговора»: «Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть» (6; 203). Так, уже в третьей части романа маркируется фабульный мотив воскресения: Раскольникову, как человеку глубокому и гуманному, предстоит возродиться через страдание.

Таким образом, в романе «Преступление и наказание» завершился процесс художественной трансформации и модификации наполеоновской фабулы в творчестве Ф.М. Достоевского. Во-первых, именно это произведение отмечено наиболее полным сопряжением западноевропейской и русской версий воплощения традиционной событийной модели; во-вторых, после варьирования разных комбинаций фабульных мотивов в предшествующих произведениях именно здесь писатель пришел к реализации практически всего комплекса. В результате потенциал наполеоновской фабулы автор в принципе исчерпал, что видно из стремления контаминировать ее с евангельской фабулой, к развитию которой он в итоге и обратился. Наполеоновская фабула, представленная в первом романе «великого пятикнижия», является более самоценной, более глубокой по идейному наполнению, более завершенной по форме и,

следовательно, более оригинальной в сравнении со всеми другими его произведениями.

В целом, в «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевский представил свой канонический вариант наполеоновской фабулы, хотя интерес писателя к ней не пропал. Наполеоновские мотивы будут развиваться им в других романах «пятикнижия», но уже на других основаниях и, самое главное, произойдет их переакцентировка: утратится прямая связь фабулы с главным героем, отдельные ее элементы станут соотноситься уже со второстепенными персонажами.

В заключении резюмируется содержание диссертации, подводятся итоги проделанной работы, намечаются перспективы дальнейшего исследования.

Наполеоновская фабула прошла довольно долгий путь развития — от древних мифов о героях и погубителях до современности (см. роман Б. Окуджавы «Свидание с Бонапартом»), В мифологической почве укоренены героический и дегероизированный варианты фабулы. Первый вариант восходит к мифу о Прометее, сыне титана Япета, с которым часто сравнивали узника Святой Елены. Второй вариант возник в результате отождествления Бонапарта с разными персонифицированными силами Зла (Антихристом, Люцифером, Гогом и др.). Не случайно событийные конструкции древних мифов и легенд структурно совпадают с наполеоновской фабулой. Следовательно, живучесть фабулы объясняется не только историческими, культурными и психологическими факторами, но и ее архетипичностью.

воскресения героя, который впервые появится в фабульном каноне Ф.М. Достоевского. Кроме того, у классиков западноевропейских литератур отсутствуют мотивы мук нечистой совести и наказания преступника, тогда как в творчестве русского художника они являются принципиально значимыми.

Герой наполеоновского типа у Ф.М. Достоевского проводит в жизнь особого рода идею, формула которой уточнялась писателем на протяжение всего творческого пути: «Смелому дорога везде!» (в «Двойнике»), «Aut Caesar, aut nihil» (в «Неточке Незвановой»), «Успех все оправдывает» (в «Дядюшкином сне»), «Все позволительно!» (в «Дядюшкином сне»), «Все разрешается» (в «Преступлении и наказании») и, наконец, «Все позволено» (в «Братьях Карамазовых»).

В процессе работы над образами, сориентированными на Наполеона, Ф.М. Достоевский вышел за пределы литературной традиции. Его герой-«завоеватель» (Голядкин-младший, Прохарчин, Москалева, князь Валковский-старший, Парадоксалист, Раскольников) в принципе пародиен. Независимо от характера пародии (собственно сатирической или трагической), происходит профанирование, снижение фабульной ситуации и соответственно — развенчание героя.

Таким образом, начав с обращения к традиции, пройдя долгий путь ее творческой трансформации, Ф.М. Достоевский утвердил в литературе собственный канон наполеоновской фабулы.

Основные положения исследования отражены в следующих публикациях:

1. Жукова Ю.А. Наполеоновская легенда A.C. Пушкина // Словесность. Приложение к «Вестнику Башкирского государственного педагогического университета. Серия гуманитарных наук». Вып. 2. -Уфа: Изд-во БГПУ, 2003. - С.25-32.

2. Жукова Ю.А. Наполеоновская фабула в творчестве Ф.М. Достоевского // Система непрерывного образования: школа - педучилище вуз:

Материалы всероссийской НПК. БГПУ. Май, 2004. - Уфа: Изд-во БГПУ, 2005.-С. 141-151.

3. Жукова Ю.А. Категории «сюжет», «фабула» и «идея» в словоупотреблении Ф.М. Достоевского // Актуальные проблемы филологии: Материалы республиканской конференции молодых ученых. БашГУ, 22 апр. 2005 г. - Уфа: РИО БашГУ, 2005. - С.184-187.

4. Жукова Ю.А. О наполеоновской фабуле в «Дядюшкином сне» Ф.М. Достоевского // Система непрерывного образования: школа - педучилище вуз: Материалы всероссийской НПК. БГПУ. Май, 2005. - Уфа: Изд-во БГПУ, 2006.-С. 166-171.

5. Жукова Ю.А. Наполеоновская идея в творческом сознании Ф.М. Достоевского // Социально-гуманитарные знания. Вып. 9. - Уфа-Москва: Изд-во БГПУ, 2006. - С. 305-309. (Реестр ВАКМинобрнауки РФ).

6. Жукова Ю.А. Ассоциативный анализ наполеоновской фабулы в повести Ф.М. Достоевского «Господин Прохарчин» // Русский язык в поликультурной среде: лигводидактические и социокультурные проблемы высшего образования: Материалы Международной НПК. УГНТУ. 22-23 марта 2007 г. - Уфа: изд-во УГНТУ, 2007. - С.127-132.

7. Жукова Ю.А. Исторические (наполеоновские) реминисценции в произведениях Ф.М. Достоевского // Три века русской литературы: Сб. научных статей. Вып. 14. - Москва-Иркутск, 2007.

Жукова Юлия Александровна

НАПОЛЕОНОВСКАЯ ФАБУЛА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО (От «Двойника» до «Преступления и наказания»)

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Лицензия № ИД 03913 от 02.02.01. Подписано в печать 21.08.07. Бумага ксероксная. Формат 60x84 1/16. Отпечатаю на ризографе. Гарнитура Тайме Усл. печ. л. 1,6.Уч.-изд. л. 1,7. Тираж 100 экз.Заказ 066.

Издательство БИРО. 450005, Уфа, ул. Мшгажева, 120.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Жукова, Юлия Александровна

Введение

Глава 1. Наполеоновская фабула и типология героев-идеологов в ранних произведениях Ф.М. Достоевского

§1. «Двойник»

§2. «Господин Прохарчин»

§3. «Дядюшкин сон»

Глава 2. Наполеоновская фабула и ее мотивы в произведениях

Ф.М. Достоевского начала 1860-х годов

§ 1. «Униженные и оскорбленные»

§2. «Записки из Мертвого дома»

§3. «Записки из подполья»

Глава 3. Наполеоновская фабула в романе Ф.М. Достоевского

Преступление и наказание»

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Жукова, Юлия Александровна

Проблематика предлагаемого исследования имеет отношение к теории и истории фабулистики и сюжетосложения. В отечественной науке сложилось определенное представление о фабульном репертуаре русской литературы. Он описан, прежде всего, Р.Г. Назировым в монографии «Творческие принципы Ф.М. Достоевского» (Саратов, 1982) и статьях разных лет: «Трагедийное начало в романе Ф.М. Достоевского "Униженные и оскорбленные"» (1965), «Петербургская легенда и литературная традиция»

1975), «Реминисценция и парафраза в "Преступлении и наказании"»

1976), «Фабула о мудрости безумца в русской литературе» (1980), «Автономия литературного героя» (1982), «Специфика художественного мифотворчества Ф.М. Достоевского: Сравнительно-исторический подход» (1999) и др. Полнее всего его концепция представлена в автореферате диссертации в виде научного доклада на соискание ученой степени доктора филологических наук «Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул» (Уфа, 1995). В нем содержатся качественно новые определения категорий сюжета и фабулы; названы основные способы их трансформации; типологически описаны пять фабул А.С. Пушкина и пять фабул Н.В. Гоголя, составляющие событийное «ядро» русской литературы.

В число пушкинских вошла и фабула о трагедии узурпатора. Она особенно привлекла наше внимание, так как ее содержание может определяться отношением того или иного автора к Наполеону Бонапарту и наполеоновскому мифу. Не случайно и Р.Г. Назиров объяснил некоторые фабульные ситуации важными фактами наполеоновской истории. Продолжив изыскания по теме «А.С. Пушкин и Наполеон», он претворил в жизнь завещание Б.Г. Реизова, который считал тему и образ Наполеона достойными внимания будущих исследователей1. Поэтому и наша работа имеет ин-тегративный характер: она включает не только теоретико-литературный, но и историко-культурологический аспект.

Тем не менее, представляется спорным вывод Р.Г. Назирова о том, что «из рассмотренных пяти пушкинских фабул только трагедия узурпатоу ра не прошла через гоголевскую трансформацию» . Хотя обращение Н.В. Гоголя к наполеоновской проблематике, действительно, носит лапидарный характер, нельзя не учитывать его, например, в поэме «Мертвые души». На наш взгляд, гоголевский вариант фабулы наравне с пушкинским повлиял на содержательный и структурный планы некоторых произведений Ф.М. Достоевского. Это заметно уже в одной из самых ранних повестей - в «Господине Прохарчине».

Безусловно, Ф.М. Достоевский - в высшей степени самобытный, гениальный писатель, но и он считается преемником пушкинских и гоголевских литературных традиций. Известно немало работ отечественных и зарубежных авторов, посвященных сравнительному анализу его художественных текстов и произведений других классиков. Труды Р.Г. Назирова естественным образом продолжают этот ряд. В характеристике пушкинской фабулы о трагедии узурпатора ученый не просто констатировал ее трансформацию, например, в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», а концептуально описал ее новый вариант.

И все же необходимой представляется конкретизация данной фабулы. Наименование, предложенное Р.Г. Назировым («фабула о трагедии узурпатора»), передает ее типологический характер. Наполеоновская фабула в содержательном отношении уже и, следовательно, может считаться

1 Реизов Б.Г. Пушкин и Наполеон // Реизов Б.Г. Из истории европейских литератур: Сборник статей. - J1.: Изд-во Ленинград, ун-та, 1970. - С. 65.

2 Назиров Р.Г Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул: Автореф. дисс. на соискание ученой степ. д.ф.н. - Уфа: Изд-во БашГУ, 1995. - С. 27. видовой. Такой акцент позволяет проследить, как варьируется и развивается сама фабула, сориентированная на ту или иную историческую личность узурпатора (в нашем случае на Наполеона Бонапарта).

Предлагаемая работа тесно связана и с вопросом «Ф.М. Достоевский и Наполеон». До настоящего времени этот аспект был освещен недостаточно. Преимущественно изучалась природа образа героя-идеолога, его наполеоновский эгоизм, под которым понимался и образ жизни «в свою утробу», и тайное страстное желание персонажа «скопить миллион», чтобы стать человеком, которому «все позволено». Конечно, аллюзии и реминисценции из наполеоновской истории выявлялись и объяснялись в реальных комментариях и примечаниях к художественным и публицистическим текстам Ф.М. Достоевского, однако их функции в структуре повествования, по большому счету, не указывались. Наполеоновские мотивы, наполеоновская проблематика, наполеоновская фабула, наполеоновская идея, ге-рой-наполеономан - все это важные аспекты названной выше темы. В действительности же она шире, так как предполагает изучение и мировоззренческих позиций писателя.

Ф.М. Достоевский был знаком с посвященными Наполеону работами В. Скотта, А. Тьера, Т. Карлейля, А.И. Михайловского-Данилевского и других авторов Часть изданий имелась в его личной библиотеке; некоторые книги он заказывал родным и друзьям. Например, в письмах к брату от 30 января - 22 февраля и 27 марта 1854 года он просит прислать «европейских историков, экономистов, святых Отцов.», а в «Дневнике писателя» 1877 года отрицательно отзывается о третьей части популярного трехтомного «Руководства к познанию всеобщей политической истории» И.К. Кайданова. В результате размышлений о роли случая в истории Ф.М. Достоевский пришел к выводу о том, что Наполеон появился на арене мировой истории не вдруг, что Великая французская буржуазная революция 1789 года служила императору и при жизни, и даже после смерти средством изменения «лика всей Европы».

Естественно, начитанность героев повестей и романов Ф.М. Достоевского тоже свидетельствует о его литературной осведомленности. Так, о любви «читать. военные реляции» сообщает Порфирий Петрович. В самом деле, «Политическая и военная жизнь Наполеона» генерал-адъютанта барона А.Г. Жомини, в которой «излагались подробности сражений и приводились военные реляции Наполеона»1, была одним из самых разрекламированных и читаемых изданий в пору создания романа «Преступление и наказание».

В романе «Идиот» князь Мышкин упоминает «Историю кампании 1815 года. Ватерлоо» Ж.Ф.А. Шарраса - «первый серьезный протест в наполеоновской историографии против. совершенно ненаучного подхода к л этому вопросу» . В ней критиковалось так называемое героическое направление в наполеоноведении. Писателю могло быть известно как брюссельское издание 1858 года, так и его русский перевод 1868 года.

Многократно в текстах Ф.М. Достоевского называется имя английского историка и социолога Генри Томаса Бокля, чья «История цивилизации в Англии» была особенно популярной в русском обществе в начале 1860-х годов. Его соотечественник, писатель Дональд Мэкензи Уоллес, с которым в 1870-е годы Ф.М. Достоевского познакомил И.С. Аксаков, в путевых заметах «Россия» (1877) свидетельствовал, что ему «редко приходится раскрывать номер журнала и даже газеты без того, чтобы не встретить имени Бокля. Интеллигентная молодежь зачитывается «Историей цивилизации» и на многие мысли, высказанные в ней, смотрит как на откро

1 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15 т.: Т.5. - Л.: Наука, 1988-1996. - С. 569.

2 Тарле Е.В. Наполеон. Талейран. - М.: Изографус, ЭКСМО, 2003. - С. 384. вение.»1. Суждение Г.Т. Бокля о том, что «жизнь Наполеона представля2 ет собой непрерывное усилие подавить свободу человечества» , без сомнения, созвучно жизненному кредо идеологов из «Преступления и наказания» и «Братьев Карамазовых».

Наконец, письмо писателя к А.И. Шуберт от 14 марта 1860 года проливает свет на характер его отношения к Наполеону. Иронизируя по поводу своего «кошачьего почерка» как «единственного сходства с Наполеоном», Ф.М. Достоевский отвергает саму мысль о возможности сравнения с «властителем дум» нескольких поколений. Эта ирония проникла и в его художественные произведения, а стало быть, осмысление идейного отношения художника к личности французского императора позволяет рассматривать их контексте культурного и исторического процесса, несколько абстрагируясь от модного ныне религиозного дискурса.

Таким образом, актуальность нашего диссертационного исследования обусловлена важностью типологического описания одной из ядерных фабул, входящих в репертуар русской литературы, - наполеоновской фабулы, а это невозможно сделать без учета всех аспектов темы «Ф.М. Достоевский и Наполеон».

Для достижения поставленной цели предполагается решить такие задачи, как:

1) структурная и типологическая характеристика наполеоновской фабулы на основе ее мотивного анализа;

Цит. по: Соловьев С. Генри Томас Бокль (Предисловие) // Бокль Г.Т. История цивилизаций. История цивилизации в Англии в 2-х т.: Т.1. - М.: Мысль, 2000. - С. 13.

2 Бокль Г.Т. Там же. - С. 261.

2) раскрытие соотношения наполеоновской фабулы и типологии героев-идеологов Ф.М. Достоевского;

3) выявление трансформации фабульной традиции в сюжетных вариациях писателя;

Предметом исследования является наполеоновская фабула и ее сюжетные варианты в произведениях писателя конца 1840-1860-х годов.

Теоретическую и методологическую основу диссертационного исследования составляют биографический, сравнительно-исторический и структурный методы. Они позволяют установить характер отношения писателя к Наполеону; определить круг мотивов, составляющих наполеоновскую фабулу; проследить ее становление и трансформацию в произведениях Ф.М. Достоевского; выяснить соотношение термина наполеоновская фабула с такими понятиями, как наполеоновская легенда, наполеоновский миф, наполеоновская тема, наполеоновская идея, наполеоновский тип. Художественные тексты интерпретируются в соответствии с принципами культурно-исторического комментария, структурного, мотивного, интертекстуального анализа, разработанными А.Н. Веселовским, М.М. Бахтиным, Р.Г. Назировым, Р.Н. Поддубной, В.Н. Захаровым, И.В. Силантьевым, Б.Н. Тихомировым, В.В. Борисовой и др.

Теория сюжетосложения и фабулистики зародилась еще во времена Аристотеля. Сегодня выделяют четыре концепции соотношения сюжета и фабулы. Согласно первой, сюжет представляет собой целостную систему событий во всей их полноте; фабула - это не что иное, как сюжетная схема. Вторая концепция суть зеркальное отражение первой: фабула есть целостная система событий, сюжет является ее схемой. В третьей под сюжетом понималась художественно целесообразная система событий; под фабулой - выпрямленный сюжет. И наконец, с точки зрения приверженцев последней, категория фабулы избыточна.

Очевидно, что проблема различения сюжета и фабулы продолжает оставаться злободневной, так как до сих пор эти понятия порою взаимоподменяются. Необходимо продолжать изучение сюжетосложения и фабулистики в этом направлении. Однако мы будем рассматривать положения данной теории лишь в той мере, которая представляется достаточной для раскрытия темы диссертации.

Значительной вехой в отечественной теории сюжетосложения и фабулистики по праву считается труд А.Н. Веселовского «Поэтика сюжетов», изданный в начале XX века. Он представляет собой «программу теоретического и исторического изучения сюжета, которая до сих пор еще не выполнена нашей наукой»'. Ученый ввел понятие мотива как «формулы, отвечавшей на первых порах общественности на вопросы, которые природа всюду ставила человеку, либо закреплявшей особенно яркие, казавшиеся важными или повторяющиеся впечатления действительности»2; уточнил определение сюжета, интерпретировав его как «комплекс мотивов», или «сложную схему, в образности которой обобщились известные акты человеческой жизни и психики в чередующихся формах бытовой действитель

1 Бройтман С.Н. Историческая поэтика: Хрестоматия-практикум: Учеб. пособие. - М.: Издат. центр «Академия», 2004,- С. 331.

2 Веселовский А.Н. Поэтика мотивов // Веселовский A.M. Историческая поэтика. - М.: «Высшая школа», 1989. -С. 301. ности»1 (курсив А.Н. Веселовского. - ЮЖ.). Теоретик выявил у мотивов способность видоизменяться за счет изменения их части или приращения нового компонента. Следовательно, сюжеты тоже «варьируются». Понятие же фабулы в работе А.Н. Веселовского не только не определяется, но даже и не упоминается.

В другом классическом исследовании - «Сюжет «Дон Кихота» и конец реализма Возрождения» (1961) JT.E. Пинского - говорится, что не только сюжет, но и фабула художественного произведения может опираться «на какой-либо широко известный мотив, вошедший в религиозное, моральное или художественное сознание аудитории»2 (здесь и далее курсив JI.E. Пинского. - ЮЖ.). Такие мотивы ученый называет «фабульными». Функцию же фабульного мотива выполняет обычно «действительный исторический факт или легенда, точнее - исторический факт в легендарном преломлении»3. Фактически J1.E. Пинский тоже не разводит понятия «сюжет» и «фабула»; на их взаимозаменяемость указывает и специфичное словоупотребление - через дефис: «сюжет-фабула». Основными приметами таких текстовых построений являются, по мнению литературоведа, неизменность имен героев и наиболее ярких мотивов («историй»), которые составляют ядро фабулы.

Когда содержание и структура художественного произведения носят вторичный характер, а каждый из последующих героев отличается от своего литературного предшественника «и по интересам, и по характеру, и по судьбе», «фабула отходит на второй план». Данный тезис был развит Р.Г. Назировым, предложившим, наряду с бытовой фабулой, выделять в произ

1 Веселовский А.Н. Там же. - С. 302.

2 Цит. по: Пинский Л.Е. Сюжет-фабула и сюжет-ситуация // Пинский Л.Е. Магистральный сюжет: Сборник. -М.: «Советский писатель», 1989. - С. 324.

3 Пинский Л.Е. Там же. - С 327. ведениях Ф.М. Достоевского «скрытый миф», в центре которого находится «герой-идеограмма» (Христос, Наполеон, Ротшильд и др.)1.

Теория J1.E. Пинского, возможно, отчасти сложилась под влиянием идей не только А.Н. Веселовского, но и О.М. Фрейденберг, автора этапной в отечественной теории литературы «Поэтики сюжета и жанра» (1927). Исследовательница считала, что все мотивы одного сюжета не просто связаны с конкретным образом, но определяются семантикой его имени. Иначе говоря, сюжет может быть представлен как «система развернутых в словесное действие метафор» или «иносказаний основного образа» . Следовательно, по О.М. Фрейденберг, сюжет и образ являются понятиями взаимообусловленными, ибо и «вся морфология персонажа представляет собой морфологию сюжетных мотивов» .

Для нас очень ценно определение О.М. Фрейденберг «мифологического сюжета», под которым она понимала вовсе «не сюжет мифа, но сюжет, созданный мифо-творческим мышлением», «сюжет и персонажа, и вещи, и действия»4. Образ Наполеона, как известно, приобрел с течением времени признаки «культурного мифа». Следовательно, выступая у Ф.М. Достоевского прототипом идеи героя, он придает сюжету и фабуле мифологические свойства.

Понятие «наполеоновский миф» достаточно распространенное, однако в науке нет его четкой дефиниции. До сих пор понятия «наполеоновский миф» и «наполеоновская легенда», «наполеоновская тема» и «наполеоновский мотив» используются как абсолютные синонимы. Полагаем, необходимо внести ясность в понимание указанных категорий.

Пожалуй, первым, кто попытался истолковать термин «наполеоновский миф», был Б.Г. Реизов. Исследователь дифференцировал наполеонов

1 Назиров Р.Г. Творческие принципы Ф.М. Достоевского. - Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 1982. - С. 88-89.

2 Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. - М.: «Лабиринт», 1997. - С. 223.

3 Фрейденберг О.М. Там же. - С. 222.

4 Фрейденберг О.М. Там же. - С. 224. ский миф, сложившийся в сознании масс и передаваемый изустно, и наполеоновский миф, оформленный мастерами художественного слова. Различие их заключалось в том, что произведения устного народного творчества возникали и бытовали параллельно с историческими событиями эпохи. Художественное воплощение исторические факты и народные представления о Наполеоне получили несколько позднее.

Однако ученый полагал, что истоки литературного варианта наполеоновского мифа восходят к античному мифу о Прометее. Так, в рукописи О. де Бальзака «Изречения и мысли Наполеона», больше известной под названием «Изречения и мысли Наполеона, собранные Ж.-Л. Годи-младшим» (1838), заключенный на острове Святой Елены Наполеон изображен как титан: «Новый Прометей, я прикован к скале, на которой меня терзает коршун. Я похитил у неба огонь, чтобы дать его Франции; огонь поднялся к своему источнику, и вот я здесь»Несмотря на то, что эти слова, скорее всего, принадлежат самому писателю, они позволили Б.Г. Реи-зову выделить в произведениях французского писателя ряд мотивов под общим названием «мотивы титанизма» и говорить о его варианте мифа как о «солнечном». По мнению исследователя, после смерти Наполеона в 1821 году актуализируется идеологический аспект истории, и личность французского императора становится легендарной.

В конце 1990-х годов определенную ясность в понимание «наполеоновского мифа» внесла Л.И. Вольперт. Во многом ее понимание сходно с пониманием Б.Г. Реизова и также зависит от определений мифологического сюжета О.М. Фрейденберг и сюжета-фабулы Л.Е. Пинского. Под «наполеоновским мифом» Л.И. Вольперт понимает «тип фантастического массового сознания, восходящий к архетипам героя погубителя и спасителя» (здесь и далее курсив Л.И. Вольперт. - ЮЖ.), которому «свойственно со

1 Цит. по: Геизов Б.Г. Мотивы титанизма в «Человеческой комедии» // Реизов Б.Г. Бальзак: Сборник статей. -Л.: Изд-во Ленинград, ун-та, 1960. - С. 42. четание легенды и факта, принимающее нарративную форму (образ, сюжет, композиция), характеризующееся такими категориями, как анонимность, повторяемость, цикличность, тенденциозность»1. В ее представлении, миф возник после 1821 года, поскольку «до 1821 года наполеоновский миф не мог быть структурирован, нарративный сюжет был "открыт" и не имел окончательного оформления. Смерть Наполеона на Св. Елене, определившая качественно новый этап в развитии наполеоновской легенды, как бы закончила сюжет жизни и придала мифу завершенность» . Однако данная цитата показывает: понятия «наполеоновский миф» и «наполеоновская легенда» в активном словаре терминов Л.И. Вольперт все-таки не различаются.

Время зарождения наполеоновского мифа и наполеоновской легенды, установленное Б.Г. Реизовым и Л.И. Вольперт, расходится с представлениями о нем ведущих российских наполеоноведов - Е.В. Тарле и А.З. Манфреда. Они считали, что «"наполеоновская легенда", сыгравшая впоследствии такую активную историческую роль, стала строиться задолго до Виктора Гюго и Гейне, до Гете и Цедлица, до Пушкина и Лермонтова, до Бальзака и Беранже, до Мицкевича и Товянского и до целого легиона поэтов, публицистов, политических деятелей и историков, мысль и чувство которых, а больше всего воображение, упорно обращались и надолго приковывались к этой гигантской фигуре, показавшейся Гегелю после Иены олицетворением "мирового духа", двигателем истории человечества. Созу даваться легенда начала уже на острове Св. Елены» , то есть с 1815 года.

Определение понятия «наполеоновская легенда» закрепила в материалах к «Пушкинской энциклопедии» О.С. Муравьева. В статье «Наполе

1 Вольперт Л.И. «Мятежной вольности наследник и убийца» (Наполеоновский «миф» Пушкина и Стендаля) // Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль. - М.: «Язык русской культуры», 1998. - С.293

2 Вольперт Л.И. Там же. - С. 293-294.

3 Тарле Е.В. Наполеон. // Тарле Е.В. Наполеон. Талейран. - М.: «Изографус», «ЭКСМО», 2003. - С. 353. он. "Герой"» (1999) она атрибутировала наполеоновскую легенду как всю сумму литературных воплощений образа Наполеона, заведомо отделенную от исторической оценки его личности и его деяний1. Последнее примечание весьма существенное, хотя и несколько противоречивое. По мнению Л.Я. Гинзбург, Б.Г. Реизова, А.Н. Архангельского и других исследователей, каждое литературное воплощение образа Наполеона, прямое или опосредованное, отражает взгляд того или иного художника на императора, представляет собой авторский вариант решения этической или исторической проблемы, связанной с Наполеоном, и одновременно является откликом на литературную традицию изображения великого человека. Так, Л.Я. Гинзбург писала: «Наполеон в "Войне и мире" - это в предельной степени творение Толстого, концепция Толстого, но живет этот образ непрестанным соизмерением с настоящим Наполеоном. Структура образа заведомо двойная, основанная на том, что у читателей есть представление о Наполеоне» (курсив Л.Я. Гинзбург. - ЮЖ.). Иначе говоря, авторское изображение исторического лица всегда носит субъективный характер, тогда как задача интерпретатора сводится к исследованию его образа как художественного явления.

Толкование понятия наполеоновской легенды О.С. Муравьевой сродни определению фабулы Р.Г. Назировым как «событийной конструкции произведения, предопределенной литературной традицией, мыслимой как жизнеподобно выпрямленная в плане общечеловеческого опыта времени и выведенной из-под субъективной точки зрения». Под «индивидуальной конкретизацией фабулы в плане авторской субъективности, допускающей пространственно-временные смещения (инверсии) и организую

1 Муравьева О.С. Наполеон. «Герой»//Звезда. - 1999.-№1.-С. 233.

2 Гинзбург Л.Я. О литературном герое. - Л.: Л.О. изд-ва «Советский писатель», 1979. - С. 8. щей систему образов»1 ученый подразумевал сюжет. Именно на таком понимании терминов «фабула» и «сюжет» основывается наша работа.

Данные общие положения можно конкретизировать применительно к теме нашей работы. Под наполеоновской фабулой в произведениях русской литературы мы будем понимать общую для ряда произведений систему фабульных событий (мотивов), организованную хронологически и «жизнеподобно» в рамках культурно-исторической (в том числе литературной) традиции. Субъективные оценки жизни и деятельности Бонапарта, пространственно-временные смещения, система образов - это уже структурные элементы наполеоновского сюжета.

Ясно, что лексема «узурпатор» в названии фабулы указывает на одну из основных фабульных ситуаций. С латинского языка слово usurpator переводится как «человек, незаконно присвоивший власть». Данное значение зафиксировано в ряде лексикографических изданий: в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля по & узурпатором подразумевается «похититель власти или трона», то есть фактически то же, что и самозванец; в «Словаре иностранных слов» (под ред. И.В. Лехина, Ф.Н. Петрова и др.) - «лицо, незаконно захватившее в свои руки власть или присвоившее себе чужие права на что-либо».

Однако семантика слова шире. Оно образовано от глагола usurpo -«пользуюсь», «употребляю». Значит, «узурпатор» может переводиться и как «потребитель», то есть «человек, который стремится жить, больше получая от других, чем отдавая им». Лексемы «узурпатор» и «потребитель» показаны как семантически родственные в словаре В.И. Даля. Лексикограф особо выделил выражение «потребитель сел, городов» и пояснил его как «истребитель или разоритель их». Конкретный исторический пример с Наполеоном - хорошая иллюстрация к данной словарной статье. Внешняя

1 Назиров Р.Г. Традиции Пушкина и Гоголя. - С. 2. политика «хищного галла» была ориентирована на расширение границ Французской империи и упрочение ее экономики за счет захвата чужих территорий и присвоения их материальных ценностей. Именно в пору его правления начинает меняться общественная идеология: деньги стали единственным мерилом успешной и счастливой жизни человека. Вот как охарактеризовал идеологию английской буржуазии Т. Карлейль в книге «Прошлое и настоящее» (1843): «У нас нет больше Бога. Божьими законами является только один принцип - принцип наивозможно большего счастья.

Так как место старой религии надо было, однако, чем-нибудь заполнить, то нам дали новое евангелие, вполне соответствующее пустоте и бессодержательности века, - евангелие мамоны. От христианского неба отказались как от сомнительного, от ада - как от нелепости, и вот мы получили новый ад; адом является для современного англичанина сознание, что он "не пробьется", что он "не заработает денег"»1.

Таким образом, в процессе изучения фабулы важно учитывать ее семантическое наполнение и культурно-исторический материал, на котором она выстраивается.

В русской литературе одним самых ярких примеров фабулы о трагедии человека, незаконно присвоившего власть, является событийная модель трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов» (1825). В ней ожила карам-зинская версия о восшествии Бориса Годунова на российский престол ценою жизни царевича Дмитрия. Она могла вызвать в сознании художника аналогию с Наполеоном, казнившим в 1804 году герцога Энгиенского, чтобы беспрепятственно занять императорский трон. По крайней мере, об этом свидетельствует заметка А.С. Пушкина на полях статьи М.П. Погодина «Об участии Годунова в убиении царевича Дмитрия» (1829): «А На

1 Цит. по: Фукс Э. Иллюстрированная история нравов: Буржуазный век. - M.: TEPPA; Республика, 1996. - С. 37. полеон, убийца Энгиенского, и когда? ровно 200 лет после Бориса»1. Пушкиноведы (Б.Г. Реизов, О.С. Муравьева и др.) отмечают также, что в 1825 году поэт особенно часто вспоминает о Наполеоне; изучает мемуары императора и его современников; углубляется в исторические статьи; пускается в споры с друзьями и знакомыми о роли и месте Наполеона в истории; наконец, имеет его в виду, когда рассуждает о политическом убийстве в «Замечаниях на Анналы Тацита».

При создании образа Годунова автор использует те же формулы, которыми в юношеских стихотворениях он характеризовал Наполеона (например, «злодей», «губитель» и др.). Отдельные детали портрета Бориса усиливают сходство порфироносных особ: Годунов вовсе не «природный» князь, не знатен родом, но он, по словам Шуйского, «смел». Фабульная ситуация преступления возникает уже в самом начале трагедии, когда Шуйский рассказывает Воротынскому об организованном Борисом убийстве царевича Димитрия. Одновременно начинает звучать и доминантный мотив мук нечистой совести: «губителя раскаянье тревожит» и «ступить мешает на престол». Финал знаменитого монолога Бориса «Достиг я высшей власти.» - самая высокая точка в развитии этого мотива. На ситуацию психологического самобичевания преступника накладывается ситуация прозрения («Кто ни умрет, я всех убийца тайный.»), а затем и наказания: смерть царя-узурпатора подготавливает гибель всей его семьи.

Другое звучание фабула приобретает в повести А.С. Пушкина «Пиковая дама» (1833). Германн, главный герой повести, поразительно похож на Наполеона. Это отмечает и Томский, и воспитанница старой графини Лизавета Ивановна, и повествователь. Фабула открывается мотивом целе-полагания и волеизъявления фабульно значимого персонажа: душа молодого офицера «алкала» денег, покоя и независимости. Затем он разрабаты

1 Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в 17 т.: Т. 12.-М.: «Воскресенье», 1994-1998.-С. 248. вает своеобразную «теорию» сбережения и преумножения капитала и план проникновения к старой графине, чтобы узнать три заветных карты. Смерть графини и обман Лизаветы Ивановны соотносятся с фабульной ситуацией преступления. Она сменяется ситуацией прозрения и угрызений совести, которая твердит преступнику: «Ты убийца старухи!» Развязка истории Германна трагична: он сходит с ума.

В зарубежной литературе разработчиками наполеоновской фабулы были, прежде всего, французские писатели - О. де Бальзак и Стендаль.

Главным героем романа Бальзака «Полковник Шабер» является солдат гвардии Наполеона, участвовавший в самых громких и славных битвах (в тексте романа появляются топонимы Эйлау, Иена и др.). Это положительный образ: Шабер не хищник, а жертва наполеоновской истории и морали. В его военных рассказах слышится неподдельный восторг, полковник преклоняется перед гением военачальника и императора. В данном случае прослеживаются фабульные фольклорные мотивы. Жизненный путь Шабера от сиротского приюта к графскому титулу выстроен по схеме герой - жертва, или возвышение - слава - падение. Финал его истории трагичен: вероломство супруги (соответствует мотиву морального преступления) обрекает героя О. де Бальзака на нищету, лишает веры в добро, любовь и справедливость, заставляет отказаться от славного имени и окончить дни в богадельне. Ту же схему мы обнаружим и у Ф.М. Достоевского. Разница между ними заключается лишь в том, что у русского классика происходит деромантизация, дегероизация, а затем и профанация Наполеона в образах сориентированных на него героев. Причем даже в большей степени, чем у всех остальных русских писателей.

Анализ показал, что в произведениях разных авторов представлен, во-первых, один и тот же тип героя - «молодой человек, завоевывающий мир»1 и, во-вторых, одна и та же событийная конструкция. Мы видим, что наполеоновскую фабулу можно обнаружить и там, где Наполеон не является полноценным художественным образом, самостоятельным персонажем. Следовательно, опровергается тезис J1.E. Пинского об обязательном сохранении в названии сюжета и фабулы имени главного героя.

Суждение Р.Н. Поддубной о сюжете романа Ф.М. Достоевского «Идиот» подтверждает наш вывод: «Романом «Идиот» Достоевский объективно подготовил одну из разновидностей воплощения «сюжета» Христа, вне изображения самого образа» (курсив мой. - Ю.Ж.). Исследовательница апеллирует к лаконичной концепции образа князя Мышкина -«Князь Христос», имеющейся в подготовительных материалах к роману.

Параллельно возникает вопрос о месте и роли героя в процессе сю-жетосложения и построения фабулы. Вопрос о дефиниции и соотношении таких научных категорий, как «литературный герой», «литературный персонаж», «литературный характер», «литературный тип», «действующее лицо» и «художественный образ», до сих пор порождает споры среди литературоведов. Однако теоретики литературы едины в том, что главный интерес для любого писателя сводится к познанию человека. Это подтверждают и слова Ф.М. Достоевского из письма к брату от 16 августа 1839 года: «.учиться, "что значит человек и жизнь", - в этом довольно успеваю я; учить характеры могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно <.>. Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».

Таким образом, литературный герой есть не что иное, как персонификация индивидуально-авторского понимания человека: его психологи

1 Гинзбург Л.Я. Там же. - С. 23.

2 Поддубная Р.Н. Сюжет Христа в романах Достоевского // Достоевский и национальная культура. Вып. 2 /Под ред. Г.К. Щенникова. - Челябинск: Челяб. гос. ун-т, 1996. - С. 49. ческих качеств, нравственных и философских позиций, сформированных «под действием социальных отношений какой-то страны и эпохи» (А.Я. Эсалнек). Об этом достаточно подробно говорится в трудах Г.Н. Поспелова, Л.Я. Гинзбург, С.Г. Бочарова и др.

Желание описать жизнь какого-либо лица возникает у писателя, естественно, не на пустом месте. Как правило, лицо это является примечательным, особенным, отличным от других. У Ф.М. Достоевского же всякое «лицо», как и все события, в которых оно участвует, «обусловлены и оформлены идеей» (Л.Я. Гинзбург). Следовательно, тип литературного героя потому и определяется характером идеи, что он ее фактически олицетворяет. В связи с этим любопытно следующее замечание Ф.М. Достоевского: «Сущность вещей человеку недоступна, а воспринимает он природу так, как отражается она в его идее, пройдя через его чувства; стало быть, надо дать поболее ходу идее (курсив мой. -Ж.Ю.) и не бояться идеального. Портретист усаживает, например, субъекта, чтобы снять с него портрет, приготовляется, вглядывается. Почему он это делает? А потому что он знает на практике, что человек не всегда на себя похож, а потому и отыскивает "главную идею его физиономии", тот момент, когда субъект наиболее на себя похож. В умении приискать и захватить этот момент и состоит дар портретиста. А стало быть, что же делает тут художник, как не доверяется скорее своей идее (идеалу), чем предстоящей действительности? Идеал ведь тоже действительность, такая же законная, как и текущая действительность» (21; 75-76). Эти слова прекрасно иллюстрируют высказывание М.М. Бахтина об идее героя как о «предмете художественного изображения» у Достоевского. Но писатель мыслил значение идеи шире: он представлял ее двигателем развития фабулы и сюжета и потому настаивал, что ей «надо дать поболее ходу».

Безусловно, фабула не является чем-то статичным и неизменным. Она может трансформироваться за счет замены места действия и исторической приуроченности; переакцентировки, включая инверсию субъекта и объекта действия и замену развязки; за счет контаминации (последовательного сращения фабул и мотивов); инклюзии (сочетания фабул путем включения одной в другую); фузии (взаимоналожения или слияние фабул); редукции (сокращения) фабулы; амплификации (распространения, введения повторяющихся мотивов); парафразы (свободного переложения фабулы или ее части); цитации фабульных структур, или quasi-цитат; криптопа-родии, то есть пародии без указания объекта с неявным характером осмеяния1. Но, преобразовываясь, та или иная событийная модель не перестает быть узнаваемой, поскольку «фактором единства. фабульной традиции является повторяющийся набор отличительных ее черт, фабульный шва-риант (курсив мой. - Ю.Ж.)» .

С формальной точки зрения, наполеоновская фабула опознается по главной ситуации идеологически обоснованного преступления: убийства, доведения кого-нибудь до смерти и пр.; по комплексу мотивов, среди которых доминирует мотив нечистой совести преступника; по моноцентрической системе образов; по функции персонажей (тиран - жертва); по типу фабульно значимого персонажа. В произведениях с наполеоновской фабулой таким героем является, как правило, исключительная (харизматическая) личность, жизненными приоритетами которой становятся богатство, слава и власть. Главный герой в произведениях Ф.М. Достоевского обычно выступает носителем идеи вседозволенности. Томясь жаждой славы, он разрабатывает собственную концепцию межличностных отношений и даже общественного устройства. Именно такому художественному типу отводится роль погубителя, сопоставимого по кровожадности с мерзким насекомым (обычно, пауком) или хищным животным (чаще всего, волком).

1 См. об этом: Назиров Р.Г. Традиции Пушкина и Гоголя. - С. 3.

2 Назиров Р.Г. Традиции Пушкина и Гоголя. - С. 3.

Причем образы хищников представляются своеобразными символами. Например, аналогия Наполеон - волк возникла во время Отечественной войны 1812 года сначала в народном художественном сознании, затем была творчески переосмыслена И.А. Крыловым в басне «Волк на псарне», А.С. Пушкиным в романе «Евгений Онегин», J1.H. Толстым в романе-эпопее «Война и мир». В «питомник волков разнообразных пород» у Ф.М. Достоевского входят и Голядкин-младший, и князь Валковский, и Раскольников. Образ же солнца подчеркивает индивидуализм и исключительность героя. Так, заходящее солнце метафорически обозначает смерть того или иного персонажа (например, Нелли и старика Смита в романе «Униженные и оскорбленные», процентщицы в «Преступлении и наказании») или предвосхищает провал предприятия теоретика, несбыточность его надежд, карьерный крах.

Завершенный вариант наполеоновской фабулы предполагает непременную трагическую развязку: герой подвергается не только уголовному наказанию и/ или общественному порицанию, но и высшему (божественному) суду, а в результате - сумасшествие и/ или смерть. Наконец, маркирующее значение в произведениях с наполеоновской фабулой имеют и культурно-исторические реминисценции, аллюзии, цитаты и парафразы, образные сравнения (формулы-клише) и т.п. Так, в романе «Преступление и наказание» развернутый намек Порфирия Петровича на причастность Раскольникова к убийству процентщицы «Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает?» перекликается с пушкинской строкой «Мы все глядим в Наполеоны.», осуждающей бездушие и эгоизм поколения Онегина. Характер «точечных» реминисценций, маркирующих фабулу, имеют топонимы {Тулон, Аустерлиц, Ватерлоо, Святая Елена) и антропонимы {Наполеон, Талейран, Даву).

Говоря о структуре фабулы, Р.Г. Назиров отмечал, что «реально фабула всегда выступает в виде единичных сюжетов»1, которые в свою очередь являются своеобразными «комплексами мотивов» (А.Н. Веселов-ский).

К мотивам основным относятся наиболее яркие в тематическом плане и константные в рамках конкретной фабулы и конкретного сюжета мотивы. Среди них мы выделяем:

1) мотив сходства (портретного, психологического, биографического);

2) мотив целеполагания и волеизъявления;

3) мотив теоретического обоснования преступных действий и преступления;

4) мотив самозванства и узурпации чужих прав;

5) мотив краха теоретика;

6) мотив мук нечистой совести преступника;

7) мотив наказания;

8) мотив духовного воскресения идеолога.

Второстепенные мотивы наделены лишь информативной функцией и вводятся в канву повествования по мере необходимости. К этой группе мы причисляем:

1) мотив одиночества;

2) мотив двойничества;

3) мотив бунта;

4) условно эротический мотив (любви, обольщения, гипнотических чар и др.);

5) демонический мотив;

6) мотив судьбы (рока или провиденциальный мотив);

1 Назиров Р.Г. Традиции Пушкина и Гоголя. - С.З.

7) мотив актерства (эстетической игры).

Эпизодические мотивы немногочисленны, а случаи их введения единичны. В данную группу входят:

1) мотив заточения (изгнания из общества);

2) мотив самоубийства;

3) мотив солнца;

4) фольклорные мотивы (величанья, армейского отцовства и др.).

Данные мотивы имеют достаточно прозрачную этимологию (культурную, литературную, психологическую и др.). Охарактеризуем каждый мотив, определяя:

1) ключевое слово в наименовании мотива с точки зрения его традиционного семантического наполнения, индивидуально авторского понимания, культурно-исторического смысла;

2) пафос, привносимый в общий эмоциональный тон произведения;

3) лексику и фразеологию (специфические метафоры, сравнения, эпитеты и пр.), стилистические фигуры (например, культурно-исторические аллюзии), разнообразные цитаты и реминисценции, служащие «индексами» узнавания мотива;

4) образ главного героя в условиях реализации мотива;

5) устойчивые художественные детали и символы;

6) степень модификации мотива.

Здесь мы будем понимать мотив не просто и не столько как «простейшую повествовательную единицу», элементарную частицу сюжета, но и как «устойчивый смысловой элемент литературного текста, повторяющийся в пределах ряда. литературно-художественных произведений»1 Ф.М. Достоевского.

1 Мотивы поэзии Лермонтова//Лермонтовская энциклопедия. -М.: Советская энциклопедия, 1981. - С. 290.

Мотив целеполагаиия и волеизъявления. В психологии под целью понимается осознанный образ предвосхищаемого результата, на достижение которого направлено действие человека; сама же сознательная постановка человеком целей в своей деятельности называется целеполаганием. Любая деятельность человека как форма его психической активности состоит из относительно законченных элементов - действий и всегда целенаправленна, то есть подчинена достижению определенного результата.

Деятельность Наполеона Бонапарта была ориентирована на создание самого мощного в мире государства: «Клянусь, все, что я делаю, я делаю только для Франции»1. На самом деле, императором Франции руководила эгоистическая цель единоличного правления целым миром: «Я хотел всемирного владычества, - признается он сам, - и кто на моем месте не захотел бы его? Мир звал меня к власти. Государи и подданные сами устремлялись наперерыв под мой скипетр»2.

В литературных произведениях разных авторов мотив целеполагания обычно звучит достаточно четко. Например, «Деньги, - вот чего алкала его душа!» (о Германне), «Достиг я высшей власти.» (о Борисе Годунове), «.я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил» (о Раскольникове) и т.д.

В отличие от целеполагания, волеизъявление представляет собой активное выражение воли - желания и способности человека действовать в направлении сознательно поставленной цели, преодолевая при этом внешние и внутренние препятствия.

Так, чтобы занять императорский трон, Бонапарт преодолел не одно препятствие. Ему пришлось отказаться от идей Революции, уничтожить законного наследника императорского престола, жестоко расправиться с мятежниками. В «петербургской повести» А.С. Пушкина «Медный Всад

1 Цит. по: Мережковский Д.С. Наполеон // Мережковский Д.С. Собрание сочинений. Данте. Наполеон. - М.: «Республика», 2000. - С. 264.

2 Мережковский Д.С. Там же. - С. 262. ник» (1833) мотив волеизъявления звучит особенно мощно. Поэт осуждает Петра I за то, что он возвел новую столицу «назло надменному соседу» ценой многочисленных человеческих жизней. По мнению А.С. Пушкина, цели царя-реформатора были благими, но средства, которые он избрал для их достижения, оказались преступными. Таким образом, и в пушкинской поэме данный мотив контаминируется с чрезвычайно распространенным в мировой литературе мотивом преступления.

Герои художественных произведений проверяются на прочность «переступанием» через себя, человеческие жизни, законы общественной морали и т.д. Авторы решают сложный вопрос: есть ли преступления «во благо»? Мы видим это и в «Медном Всаднике» А.С. Пушкина, и в «Преступлении и наказании» Ф.М. Достоевского. В произведениях последнего всякое преступление идеологически обосновано, причем каждый раз писатель отсылает читателя к «теории» политического имморализма, которую во второй половине XIX столетия связывали с именем Наполеона. Таким образом, любой факт истории наполеоновской эпохи, отраженный в художественных текстах Ф.М. Достоевского, приобретает, по Л.Я. Гинзбург, статус «индекса» узнавания фабулы.

Конкретные исторические примеры обусловливают правомерность выделения этого мотива среди наиболее устойчивых. До сих пор в историографии остается спорным вопрос, считать ли преступным отъезд Наполеона из армии во время Египетского похода в 1799 году. Историки указывают на ряд политических причин, вынудивших Наполеона спешно отправиться во Францию. В действительности Бонапарт заботился только о своей жизни и карьере: он торопился покинуть Египет ради «шанса на выигрыш» - будущего пожизненного консульства.

Политический имморализм Бонапарта проявился и в кровавом подавлении восстания роялистов в Париже 13 вандемьера 1795 года, когад по скопившимся у церкви Св. Роха людям ударили пушки.

Следующим поводом для развенчания покорителя Тулона стала узурпация прав императора Франции ценою жизни настоящего наследника французского престола - принца Луи Антуана де Бурбона Конде, больше известного как герцога Энгиенского (1772-1804).

К последнему историческому факту этимологически восходит мотив самозванства и узурпации персонажем чужих прав.

Самозванство - достаточно распространенное явление не только в европейской, но и в российской истории, которое сводится к незаконному объявлению себя верховным правителем государства и присвоению определенных прав и полномочий. Самозванцем называли Лжедмитрия, Степана Разина, Емельяна Пугачева; в отличие от них вошедшие на российский престол преступным путем Борис Годунов, Екатерина II, Александр I, Николай I были более удачливы.

Наполеона Бонапарта тоже считали самозванцем. Все понимали, что он волею случая оказался в нужном месте, в нужное время и приложил все усилия, чтобы народ принял его в новом качестве. Казнь наследного принца Бонапарт оправдывал словами: «Для Франции лучше, чтобы был я, а не Бурбоны»1. Однако авторитет новоиспеченного императора заметно пошатнулся: «Быть Бонапартом и после этого сделаться императором! Какое понижение!» - такую оценку дал известный французский публицист Поль-Луи Курье2.

Вокруг коронации Наполеона ходило много слухов, анекдотов, возникали споры. К примеру, наглядно подтверждают это диалоги гостей салона Анны Павловны Шерер в романе-эпопее Л.Н. Толстого «Война и мир» (приводим их в сокращении и авторском переводе с французского языка):

1 Стендаль. Жизнь Наполеона// Стендаль. Собрание сочинений в 15 томах: Т. 11. - М.: «Огонек», «Правда», 1959.-С.31.

2 Цит. по: Тарле Е.В. Наполеон. - С. 124.

- .После убийства герцога даже самые пристрастные люди перестали видеть в нем [Наполеоне] героя. Если он и был героем для некоторых людей, то после убиения герцога одним мучеником стало больше на небесах и одним героем меньше на земле. <.>

- Казнь герцога Энгиенского, - сказал мсье Пьер, - была государственная необходимость; и я именно вижу величие души в том, что Наполеон не побоялся принять на себя одного ответственность в этом поступке. <.>

Виконт только пожал плечами. Пьер торжественно посмотрел поверх очков на слушателей.

- Я потому так говорю, - продолжал он с отчаянностью, - что Бурбоны бежали от революции, предоставив народ анархии; а один Наполеон умел понять революцию, победить ее, и потому для общего блага он не мог остановиться перед жизнью одного человека. <.> Наполеон велик, потому что он стал выше революции, подавил ее злоупотребления, удержав все хорошее - и равенство граждан, и свободу слова и печати - и только потому приобрел власть.

- Да, ежели бы он, взяв власть, не пользуясь ею для убийства, отдал бы ее законному королю, - сказал виконт, - тогда бы я назвал его великим человеком»1.

Мотив теоретического обоснования героем преступления впервые был выделен и описан М.М. Бахтиным в известной работе «Проблемы поэтики Достоевского». Литературовед полагал, например, что прототипами идей Раскольникова, переступившего христианскую заповедь «Не убий!», «были идеи Макса Штирнера, изложенные им в трактате «Единст

1 Толстой Л.Н. Война и мир //Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 12 т.: T.3. - С. 177-179. венный и его собственность», и идеи Наполеона III, развитые им в книге «История Юлия Цезаря» (1865)»1.

Но как быть, скажем, с пушкинским Германом, появившимся задолго до Раскольникова и во многом определившим его характер?. По все видимости, и у того, и у другого героя перед глазами был, пожалуй, единственный пример фантастически счастливого устроения человеческой судьбы - пример Наполеона. Тогда справедливым будет вспомнить, чем же руководствовался в своей жизни политический лидер Франции.

Большая часть историков утверждают, что Наполеон был весьма начитанным человеком. В юности он «зачитывался всемирною историей По-либия, Арриановой жизнью Александра, «жизнями» Плутарха; бредил изумившими человеческий род Леонидами, Катонами и Брутами. Однако «терпеть не мог римского историка Тацита за то, что Тацит непочтителен к римским цезарям» . Хотя философов Бонапарт считал шарлатанами, он был знаком с трактатами многих просветителей. Ученые говорят о значительном влиянии работ Ж.-Ж. Руссо на формирование мировоззрения молодого Бонапарта. Например, А.З. Манфред, досконально изучивший ранние литературные, публицистические и философские опыты Наполеона, отмечает в них многочисленные ссылки на разные авторитетные источники, начиная с древнейших времен. Б.Г. Реизов указывает, что в числе настольных книг французского императора, видимо, находился известный трактат «Государь», принадлежащий перу Макиавелли. По книгам минувших лет французский император учился вести государственные дела, подражая Александру Македонском, Юлию Цезарю, Карлу Великому. Так, «Наполеон пожелал, чтобы римский папа лично участвовал в его предстоящей коронации, как это было сделано за тысячу лет до него, в 800 г., с Карлом Великим. Но Наполеон решил внести при этом существенную по

1 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Советская Россия, 1979.-С. 104.

2 Тарле E.B. Наполеон. - С. 106. правку: Карл Великий сам поехал для своего коронования к папе в Рим, а Наполеон пожелал, чтобы римский папа приехал к нему в Париж»1.

Ситуацию краха теоретика можно соотнести с поражением Бонапарта в московском походе и при Ватерлоо, которые показали несостоятельность его теоретических выкладок и планов относительно создания единого европейского государства во главе с Францией.

Как правило, герой литературного произведения, осознав бессмысленность своих усилий, предпринимаемых для достижения цели, чувствует крайнее опустошение, непреходящую горечь. Например, в финале главы «Княжна Мери» романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» Печорин не случайно засыпает «сном Наполеона после Ватерлоо».

Мотив мук нечистой совести выделен в числе основных фабульных мотивов Р.Г. Назировым. Более того, литературовед назвал его «доминантным». Очевидно, нравственные мучения преступника вполне вписываются в рамки христианского учения, ведь основным способом познания человеком себя и мира является страдание. Угрызения совести делают человека человеком, доказывая ему убогость идеи узурпации божеского права распоряжаться судьбами других людей. Однако угрызений совести сам Наполеон не испытывал; неведомы они и западноевропейским героям наполеоновского типа. Таким образом, данный мотив вырос именно на русской почве и стал одним из главных отличительных признаков русского варианта фабулы.

Мотив наказания также вытекает из христианского учения, согласно которому «всем нам должно явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое» (2-е послание Коринфянам, 5: 10).

1 Тарле E.B. Наполеон.-С. 124.

2 Библия. - М.: Изд-во Российского Библейского Общества, 1998. - С. 222.

Наказание ниспосылается герою в разных формах: физической смерти, лишении рассудка или личной свободы. Понес наказание за свои преступления и Наполеон: он умер в изгнании, на чужих руках, не оставив после себя наследника, к тому же, как полагают ученые, насильственной смертью.

Размышления художников о последних годах жизни французского императора и о его кончине отразились во многих художественных произведениях. Так, сходят с ума и Германн, и Поприщин, и Голядкин; погибают Борис Годунов и Андрей Болконский; пытаясь спастись, бежит из города N Чичиков; отправляется в изгнание на исправительные работы Раскольников и т.д.

Мотив духовного воскресения преступника сопряжен с мотивом наказания и тоже имеет евангельские корни. Это еще один мотив, характерный исключительно для русской сюжетной вариации. Перерождается преступник или вероотступник в результате тяжелых и длительных внутренних борений. Ему открываются высокие Истины, и он возвращается к Жизни. Данный мотив был введен в наполеоновскую фабулу именно Ф.М. Достоевским, благодаря чему можно говорить о максимальной степени завершенности и оригинальности идеологической фабулы «Преступления и наказания».

Мотив одиночества - тоже характерный мотив наполеоновской фабулы. Образ человека наполеоновского склада является ближайшим «родственником» романтического героя: он противопоставляет себя обществу, осознавая себя личностью исключительной, которой уготовано свыше совершить нечто незаурядное. В то же время он находится в постоянном и напряженном поиске смысла бытия и средств выживания сообразно своим представлениям о достойной его жизни.

Совершенно справедливым кажется нам мнение Л.Я. Гигзбург о том, что «байронический герой возник до Байрона и пережил длинный ряд подсказанных общественной обстановкой превращений - от Рене Шатобриана до Жюльена Сореля, Печорина, Фредерика Моро»1. Так, семнадцатилетний Бонапарт писал: «Всегда одинокий среди людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собою»2. Даже историки, исследовавшие эпистолярное наследие Наполеона, пытались разрешить дилемму: что это -аффектация, свойственная юношескому возрасту, или дань сентиментализму? Ясно одно: если такое преувеличение чувств было свойственно большей части молодых современников Наполеона, то оно естественным образом стало характерной особенностью портрета нового типа литературного героя - образа романтика. Однако одиночество будут испытывать и многие герои реалистических художественных произведений: Онегин, Печорин, Раскольников.

Мотив бунта, на наш взгляд, соотносим со временем, получившим в наполеоноведении официальное название «сто дней» - от «революции 20 марта» (так современники называли взятие Парижа в марте 1815 года) до поражения Бонапарта на поле Ватерлоо 18 июня 1815 года.

Сто дней» - это бунт Наполеона, когда он, ссыльный о. Эльба, движимый личными и политическими причинами, 26 февраля 1815 года покинул место своего заключения, чтобы вновь завоевать Францию. По мнению историков, «это последнее, самое дерзкое, самое рискованное из приключений его жизни, которое стали позже называть «полетом орла», было самым замечательным» . Кроме того, «надо было обладать смелостью, решимостью Наполеона, его умением дерзать, его политическим глазомером, чтобы рискнуть на беспримерное предприятие и достичь успеха»4.

Протест Наполеона против судьбы был метафорически переосмыслен многими литераторами.

1 Гинзбург Л.Я. Там же. - С. 21.

2 Манфред A.3. Наполеон Бонапарт. - М.: «РИПОЛ КЛАССИК», 2002. - С. 22.

3 Манфред A.3. Там же. - С.751.

4 Манфред A.3. Там же. - С. 751.

Условно эротический мотив имеет ряд модификаций: мотив любви, мотив первой любви, мотив обольщения, мотив гипнотических чар и т.п.

Известно, что Наполеон пользовался успехом у женщин. Его мужские победы вошли в многочисленные анекдоты и легенды. Так, в светских обществах разных стран упорно ходил слух о том, что одной из причин казни герцога Энгиенского была причина интимного характера: любовное соперничество Бонапарта и герцога Энгиенского за расположение известной французской драматической актрисы Маргариты-Жозефины Веммер (1787-1867), известной как мадемуазель Жорж. Анекдот о встрече соперников в парижских апартаментах актрисы рассказывается в романе Л.Н. Толстого «Война и мир». Эта историческая реминисценция используется автором с целью изображения нравов и интересов аристократических салонов российской столицы.

Мотив судьбы (рока, провиденциальный мотив). Одно из значений слова «судьба» указывает на его концептуальную сущность. Согласно фаталистической концепции, успех Наполеона-политика и полководца часто объяснялся покровительством высших сил. Более того, его считали «свершителем роковым безвестного веленья» (А.С. Пушкин).

Рок», «жребий», «фатум», «закон», «счастье», «провиденье» «случай» - вот основные поэтические синонимы, которыми часто подменяется слово «судьба» в стихотворениях наполеоновских циклов у разных авторов (Дж.Г.Н. Байрона, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева и др.).

Реализуясь в том или ином значении, судьба представляется не только силой, покровительствующей Наполеону (до русского похода), но и силой, враждебной ему (начиная с 1812 года). Художники-реалисты восприняли романтическую концепцию трагической участи незаурядной личности в связи с образами Байрона и Наполеона и показали ее в новом ракурсе на примере литературных персонажей.

Мотив актерства (эстетической игры). Название мотива ориентировано на особую многозначную философско-эстетическую категорию «игра», связанную, прежде всего, с театральным искусством. В рамках наполеоновской фабулы актуализируются отрицательное значение ключевого слова наименования: обычно под актерством мы понимаем «неискреннее, притворное поведение человека».

Биографы Наполеона отмечали у него способности к режиссуре и лицедейству. Вот ряд фактов, свидетельствующих об этом.

Вошла в историю взаимная неприязнь французского императора и папы римского Пия VII. По историческим анекдотам известен случай, когда Пий VII в споре с Наполеоном из-за второго Конкордата в 1813 году назвал его комедиантом. Д.С. Мережковский, исследовавший актерский талант Бонапарта, согласился с папой и справедливо заметил, что Наполеон - «"комедиант" человечески-божественной комедии».

Другой яркий пример из жизни французского императора - обыгрывание церемонии собственной коронации при помощи настольного кукольного театра. Очевидно, таким же кукольным театром для генерала Бонапарта были и поля сражений. Пожалуй, JI.H. Толстой был первым из русских писателей, который в романе «Война и мир» увековечил карикатурный образ Наполеона-актера (в сцене подношения портрета сына) и Наполеона-игрока (в ряде эпизодов, изображающих его накануне Бородинского сражения). Подводя своеобразный итог в размышлениях о месте Бородино в карьере Наполеона-стратега, писатель резонно заметил в эпилоге романа: «Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится»1. Действительно, именно с Бородино начался закат славной карьеры великого человека.

1 Толстой Л.Н. Война и мир // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 12 т.: Т.6. - С. 260.

Мотив заточения (изгнания) был освоен русскими художниками (начиная с А.С. Пушкина) с ориентацией на имеющийся опыт построения сюжета об изгнаннике и в первую очередь в соответствии с европейской романтической поэтической традицией (в творчестве Дж. Байрона). Поэты-романтики, как правило, метафорически переосмыслили сам акт изоляции человека и пришли примерно к такому выводу: чтобы быть изгнанным, нужно как-то проявить себя, а проявляют себя, как правило, люди, мыслящие и действующие неординарно. Таким образом, «быть изгнанным - значит быть избранным, приобрести очевидное доказательство своего избранничества, своей исключительности»1. Ссыльный Наполеон в стихотворениях наполеоновских циклов А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова представлен, как правило, «великим человеком» в ореоле мученика - «изгнанника вселенной» (см. «Наполеон» (1821), «К морю» (1824) А.С. Пушкина; «Наполеон» (1829), «Св. Елена» (1830), «Последнее новоселье» (1840) М.Ю. Лермонтова).

Мотив самоубийства также имеет реальную подоплеку. Хотя на самоубийство Наполеон всегда смотрел как на проявление слабости, очевидцы в своих воспоминаниях и биографы не раз упоминали о том, что, предчувствуя скорый конец своей политической карьеры, верховный главнокомандующий французской армии нарочно подвергал себя смертельной опасности на полях сражений в 1813-1814 гг. Смерть в бою за идею от руки противника была для него последним и главным выражением мужества и геройства. Но активное стремление найти смерть без сопротивления, в положении живой мишени можно расценить только как завуалированное самоубийство. Наполеону не везло - судьба хранила полководца, поэтому после первого отречения в Фонтенбло счеты с жизнью он попытался свести традиционным способом - приняв яд.

1 Лермонтовская энциклопедия. - С. 296.

Мотив солнца сводится к сравнению жизни героя с движением дневного светила. Например, такую форму сравнения использовал в жизнеописании Наполеона Д.С. Мережковский: у него героический этап биографии французского военачальника, расцвет наполеоновской Империи отождествляется с солнцем в зените, финал карьеры и жизни Бонапарта- с ночью.

Итак, мы представили характеристику большей части из выделенных нами мотивов. Содержание оставшихся мотивов представляется довольно прозрачным: в данном случае речь идет о мотиве портретного сходства героя с Бонапартом, о мотиве двойничества, о фольклорных мотивах (названия перечисленных в составе фольклорных мотивов говорят сами за себя).

Не подлежит сомнению то, что впервые наполеоновская тема зазвучала в произведениях классиков западноевропейской литературы и что впервые именно у них появился наполеоновский тип героя. Известно, что в XIX веке (особенно в самом его начале) на общественно-социальную, политическую, культурную стороны жизни европейских государств и России очень сильно влияла Франция. Так, русский писатель XX столетия М. Горький в романе «Жизнь Клима Самгина» говорит словами доктора До-надьё, что «мир вдохновляется Францией», что «нигде не любят Францию так горячо, как в России»1. Достоевский также отмечал, что в 1864 году «в моде была Франция» и кружок Белинского с «благоговением, доходившим даже до странности», «склонялся перед Западом, то есть перед Францией преимущественно» (5: 50). По мнению Достоевского, размышления о Европе не могли «миновать русского человека» (22: 83). Причину того, «почему Европа имеет на нас, кто бы мы ни были, такое сильное, волшебное, призывное впечатление», писатель видел в том, что «все, решительно почти все, что есть в нас развития, науки, искусства, гражданственности, че

1 Горький М. Жизнь Клима Самгина (Сорок лет) // Горький М. Собрание сочинений в 16 т.: Т. 14. - М.: «Правда», 1979.-С.21-22. ловечности, все, все ведь это оттуда, из той же страны святых чудес!» (5: 51). Русский классик приходит к заключению: жизнь русского дворянина складывается по европейскому образу и подобию от рождения - вот почему никто из привилегированного российского сословия не может «устоять против этого влияния, призыва, давления» (5: 51).

Своеобразный итог эволюции наполеоновской фабулы в мировой литературе подвел Ф.М. Достоевский. Его каноническая модель, представленная в романе «Преступление и наказание», сформировалась не сразу. Ее «эмбриональные» варианты обнаружим уже в повестях конца 1840 - 1850-х годов. Их анализу посвящена следующая глава диссертации.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Наполеоновская фабула в произведениях Ф.М. Достоевского"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Наполеоновская фабула прошла довольно долгий путь развития - от древних мифов о героях и погубителях до современности (см. роман Б. Окуджавы «Свидание с Бонапартом»). В мифологической почве укоренены героический и дегероизированный варианты фабулы. Первый вариант восходит к мифу о Прометее, сыне титана Япета, с которым часто сравнивали узника Святой Елены. Второй вариант возник в результате отождествления Бонапарта с разными персонифицированными силами Зла (Антихристом, Люцифером, Гогом и др.). Не случайно событийные конструкции древних мифов и легенд структурно совпадают с наполеоновской фабулой. Следовательно, живучесть фабулы объясняется не только историческими, культурными и психологическими факторами, но и ее архетипичностью.

С национально-культурной точки зрения, в мировой литературе также выделяются две вариации событийной организации повествования о герое наполеоновского типа - западноевропейская и русская. Главное отличие западноевропейской модели от русского варианта связано не только с диаметральной противоположностью характера персонажа (он не дероман-тизируется и не дегероизируется), но и с отсутствием мотива духовного воскресения героя, который впервые появится в фабульном каноне Ф.М. Достоевского. Кроме того, у классиков западноевропейских литератур отсутствуют мотивы мук нечистой совести и наказания преступника, тогда как в творчестве русского художника они являются принципиально значимыми.

Понятие «наполеоновская фабула» не является синонимом понятий «наполеоновский миф» и «наполеоновская легенда», так как под мифом принято понимать художественное воплощение «первобытного», фантастического представления человека о происходящем в окружающем мире; под легендой - историю, основанную на реальных фактах, но дополненную сказочными или фантастическими элементами. Фабула же представляет собой событийную модель, схему повествования, в которой отражаются лишь ключевые моменты истории персонажа. Следовательно, наполеоновская фабула есть не что иное, как структурная проекция биографии французского императора Наполеона I Бонапарта (1769 - 1821) на жизнь литературного героя. Определение же «наполеоновская» в названии конкретизирует содержание синтетической фабулы о трагедии узурпатора.

С формальной точки зрения наполеоновская фабула опознается по ряду постоянных признаков, образующих фабульный инвариант.

Во-первых, главной фабульной ситуацией является преступление. Причем в результате целенаправленных и идеологически обоснованных действий злодея персонажи гибнут не только физически, но и духовно. Так, Раскольников и в самом деле берет в руки топор и совершает страшное, тогда как Москалева или князь Валковский убивают, не обагряя своих рук кровью: учитель Вася погибает от разлуки с Зиной Москалевой, а маленькая Нелли Смит-Валковская, брошенная отцом на произвол судьбы, умирает от тяжелой болезни. Не более чист и Парадоксалист, вдоволь насмеявшийся над поверившей ему Лизой.

Во-вторых, наполеоновская фабула представляет собой комплекс мотивов, объединенных в три группы (основные, второстепенные, эпизодические) по степени устойчивости в пределах ряда художественных текстов, не ограниченного рамками творчества только Ф.М. Достоевского. Причем понятие «мотив» может заменять понятия «фабульное событие» и «сюжетная ситуация». Например, мотив преступления сопрягается с фабульной или сюжетной ситуацией преступления; мотив краха теоретика - с ситуацией «торжественного падения» героя и т.п. В комплексе мотивов доминирует предвосхищающий крах теоретика мотив мук его нечистой совести.

В-третьих, наполеоновская фабула связана с особым типом литературного героя. Это человек наполеоновского склада. Богатство, слава и власть - вот основные цели, которые он ставит перед собой. Как правило, герой наполеоновского типа у Ф.М. Достоевского является проводником идеи наполеонизма, формула которой уточнялась писателем на протяжение всего творческого пути: «Смелому дорога везде!» (в «Двойнике»), «Aut Caesar, aut nihil» (в «Неточке Незвановой»), «Успех все оправдывает» (в «Дядюшкином сне»), «Все позволительно!» (в «Дядюшкином сне»), «Человеку надо - одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела» (в «Записках из подполья»), «Все разрешается» (в «Преступлении и наказании») и, наконец, «Все позволено» (в «Братьях Карамазовых»).

В литературной характерологии такие герои образуют самостоятельную типологическую группу. В процессе работы над характерами своих «идеологов» Ф.М. Достоевский вышел за пределы литературной традиции. Его «завоеватель» (Голядкин-младший, Прохарчин, Москалева, князь Вал-ковский-старший, Парадоксалист, Раскольников) подается как пародия на Наполеона. В ряде случаев она перерождается в «кричащую» карикатуру.

В-четвертых, по сюжетным функциям персонажи дифференцируются на «хищников» и их «жертв». Кроме того, сам хищный (наполеоновский) тип трансформируется в «жертву» обычно в финале повествования: он сходит с ума, умирает, разуверяется в собственной значимости или истинности своей теории, теряет близких, лишается свободы.

В-пятых, тип развязки истории героя наполеоновского склада также маркирует фабулу. Обычно развязка носит трагической или трагикомический характер.

Наконец, функционально значимыми в произведениях с наполеоновской фабулой являются культурно-исторические реминисценции и символические образы. Например, аналогия литературный герой - Наполеон паук возникла у Ф.М. Достоевского сначала в повести «Дядюшкин сон», затем появилась в романе «Униженные и оскорбленные», повторилась в «Записках из Мертвого дома» и «Записках из подполья» и, наконец, обозначилась в романе «Преступление и наказание». Происхождение сравнения Наполеона с пауком то же, что и в случае с аналогией Наполеон - волк. Оно возникло в связи с событиями не одной только Отечественной войны 1812 года. На страницах периодических изданий время от времени появлялись шаржи, изображавшие Наполеона исполинским пауком. Главным поводом для их создания была пресловутая идея мирового господства, а также обусловленные ею нескончаемые войны Франции с другими европейскими странами. Паук то же хищник, кровопийца, а его умение вязать опасные сети ассоциируется с талантом плетения интриг. Ф.М. Достоевский первым переосмыслил этот образ и вывел его в связи с такими персонажами, как Марья Александровна Москалева, князь Петр Александрович Валковский, каторжанин Газин и Раскольников. Все они представляют группу «герой наполеоновского типа». В творчестве художника границы паучьего мира раздвигаются. Сначала художник рисует только внутренний мир того или иного героя-«паука», представляет его идею «нелепой» и «отвратительной, как паук». Затем он собирает таких персонажей в одном месте, например, в «Записках из Мертвого дома», где сама каторга представляется «склянкой» с пауками, готовыми съесть друг друга. Наконец, в «Преступлении и наказании» эта метафора приобретает глобальный, космический характер. Свидригайлов пытается развенчать идею вседозволенности, заставляя Раскольникова представить вечность с «переступившими через кровь» Наполеонами и Магометами как закоптелую деревенскую баню с пауками по углам.

Канон наполеоновской фабулы Ф.М. Достоевского формировался в течение двадцати лет. Именно такой временной промежуток разделяет петербургскую повесть «Двойник» и роман «Преступление и наказание».

Структурные изменения фабулы Ф.М. Достоевского носят закономерный характер и свидетельствуют об устойчивости интереса писателя к личности французского императора и мировой истории периода его правления.

До «Преступления и наказания» в произведениях Ф.М. Достоевского наполеоновская фабула включала три основных события: преступное «возвышение» героя, «славу» и его «торжественное падение», которые непосредственно соотносились с основными этапами в биографии Наполеона Бонапарта: Тулон, Империя и Москва (Ватерлоо, Святая Елена). Затем к ним прибавляется ситуация «постепенного обновления человека,. постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой» (6:422). С течением времени число событий увеличивается, психологизм повествования нагнетается. Сначала это достигается за счет развернутых описаний душевных переживаний жертв, принесенных героями наполеоновского типа на алтарь честолюбия, эгоизма и тщеславия, и, соответственно, за счет усиления мотива преступления. Тем более что ряд «потерпевших» в произведениях постоянно увеличивается: от одного в «Двойнике» до восьми в «Преступлении и наказании».

Мотив душевных мук преступника и его наказания в значительной части ранних текстов отсутствует. Исключением являются «Записки из Мертвого дома» и «Записки из подполья». В первом произведении названный мотив весьма формален, так как связан только с автором острожных заметок. Во втором художественном тексте этот мотив сильно редуцирован и факультативен. Вследствие абсолютной бездуховности фабульно значимых «хищников» «Двойника», «Дядюшкиного сна», «Униженных и оскорбленных», вопрос о возможности их возрождения даже не поднимается. Так, в эпилоге мордасовской летописи Марья Александровна Москалева, возродилась как «баснословный феникс из своего пылающего праха» (М.Ю. Лермонтов) и начала новую блестящую жизнь, выдав Зину за генерала-губернатора. Не испытывает угрызений совести и гениальный «комбинатор» Петр Александрович Валковский.

Только начиная с «Записок из Мертвого дома», наполеоновская фабула Ф.М. Достоевского совмещается с фабулой Христа, а бывшие завоеватели перерождаются в жертвы собственных страстей. Однако следует признать, что попытки «жертвенного» изображения героя наполеоновского типа предпринимались Ф.М. Достоевским и в ранних произведениях - в «Двойнике», «Господине Прохарчине», «Дядюшкином сне». Следовательно, можно наблюдать преемственность в развитии этой сюжетной линии у художника. Так, совершенно справедливо говорил о его поэтике как о поэтике сатиры В.Я. Кирпотин. И в самом деле, начала сатиры Ф.М. Достоевского надо искать не только в социальном неблагополучии, как это характерно, например, для сатиры Н.А Некрасова, но и в мифологии, и в мировой истории.

Таким образом, событийные модели произведений, созданных до «Преступления и наказания», представляются редуцированными. Только в первом романе «великого пятикнижия» названные мотивы максимально контаминируются и теснее переплетаются с другими мотивами. В финале произведения их динамичное развитие завершается мотивом духовного воскресения преступника. В итоге, об идеологической фабуле «Преступления и наказания» мы можем говорить как об оригинальном каноне Ф.М. Достоевского, в котором герой, прозревший в страдании, уже готов начать праведную жизнь.

Автор «Преступления и наказания» первым в русской и мировой литературе окончательно развенчал злой гений Наполеона. Тем не менее, он предоставил своему весьма амбициозному герою возможность совершить «великий, будущий подвиг» и пережить высокое «обновление».

Список научной литературыЖукова, Юлия Александровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Достоевский, Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. / Ф.М. Достоевский.-Л.: Наука, 1972-1990.-30 т.

2. Байрон, Дж.Г.Н. Избранное / Дж.Г.Н. Байрон. Ростов-н/Д.: Феникс,1998. 544 с. - (Всемирная библиотека поэзии).

3. Бальзак, О. Собрание сочинений: в 22 т. / О. Бальзак. Красноярск: Универс, 1993.-22 т.

4. Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового Завета: Канонические. М.: Изд-во Российского Библейского общества, 1998. - 1242 с.

5. Горький, М. Собрание сочинений: в 16 т. / М. Горький. М.: Правда,1979.- 16 т.

6. Гоголь, Н.В. Избранные сочинения: в 2 т. / Н.В. Гоголь. М.: Худож.лит., 1978.-2 т.

7. Лермонтов, М.Ю. Сочинения: в 2 т. / М.Ю. Лермонтов. М.: Правда,1988.-2 т.

8. Максимы и мысли узника Святой Елены. Рукопись, найденная в бумагах

9. Лас Каза. СПб.: ИНАПРЕСС, 1995. - 188 с. (Свидетели истории).

10. Наполеон. Годы величия. 1800-1814 (Воспоминания секретаря Меневаляи камердинера Констана). М.: Захаров, 2001. - 478 с. Ю.Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений: в 17т./ А.С. Пушкин. - М.:

11. Воскресенье, 1994-1998. 17 т. П.Сегюр. Поход в Россию (Мемуары адьютанта) / Сегюр. - М.: Захаров, 2002. - 286 с.

12. Стендаль. Собрание сочинений: в 15т./ Стендаль. М.: Правда, 1959. -15 т.

13. Толстой, А.Н. Полное собрание сочинений / А.Н. Толстой. М.: ОГИЗ;

14. Гос. изд-во худож. лит., 1946.

15. Толстой, JI.H. Собрание сочинений: в 12 т. / Л.Н. Толстой. М.: Правда, 1987.- 12 т.1.. Библиография

16. Азарова, Н. Пушкин и Толстой / Н. Азарова // Октябрь. 1979. - №6. - С.215.219.

17. Альтман, М.С. Достоевский. По вехам имен / М.С. Альтман. Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 1975. - 280 с.

18. Анненков, П.В. Замечательное десятилетие. 1838-1848 / П.В. Анненков // Литературные воспоминания / П.В.Анненков. М.: Правда, 1989. - С. 111-352.

19. Анненков, П.В. Критические очерки / П.В. Анненков; сост. И.Н. Сухих. -СПб.: Изд-во РХГИ, 2000. 416 с.

20. Аристотель. Риторика. Поэтика / Аристотель. М.: Лабиринт, 2000. -224с.

21. Артамонов, С.Д. Сорок веков мировой литературы: в 4 кн. / С.Д. Артамонов М.: Просвещение, 1997. - Кн. 4. Литература нового времени. -336 с.

22. Архангельский, А.Н. Герои Пушкина. Очерки литературной характерологии / А.Н. Архангельский. М.: Высш. шк., 1999. - 287 с.

23. Архангельский, А.Н. Стихотворная повесть А.С. Пушкина «Медный Всадник»: учеб. пособие для филол. спец. вузов / А.Н. Архангельский. -М.: Высш. шк., 1990.-95 с.

24. Ашимбаева, Н.Т. Лексема «князь» в контексте произведений Ф.М. Достоевского/ Н.Т. Ашимбаева // Достоевский. Контекст творчества и времени / Н.Т. Ашимбаева. СПб.: Серебряный век, 2005. - С.25-36.

25. Ашимбаева, Н.Т. Сны в произведениях Достоевского и пушкинский слой в петербургских снах в «Преступлении и наказании» / Н.Т. Ашимбаева // Достоевский. Контекст творчества и времени / Н.Т. Ашимбаева. -СПб.: Серебряный век, 2005. С. 17-24.

26. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М.М. Бахтин. М.: Советская Россия, 1979. - 320 с.

27. Бахтин, М.М. Тетралогия / М.М. Бахтин. М.: Лабиринт, 1998. - 608 с.

28. Белик, А.П. Художественные образы Ф.М. Достоевского (Эстетические очерки) / А.П. Белик. М.: Наука, 1974. - 224 с.

29. Белинский, В.Г. Взгляд на русскую литературу 1846 года / В.Г. Белинский // Поли. собр. соч.: в 13 т. М.: Изд-во АН СССР, 1955. - Т. 10. -С. 7-50.

30. Белинский, В.Г Литературные мечтания / В.Г. Белинский // Полн. собр. соч.: в 13 т.-М.: Изд-во АН СССР, 1953.-Т. 1.

31. Белопольский, В.Н. Достоевский и философская мысль его эпохи. Концепция человека / В.Н. Белопольский. Ростов: Изд-во Рост, ун-та, 1987.-208 с.

32. Бердяев, Н.А. Миросозерцание Достоевского / Н.А. Бердяев // О русских классиках / Н.А. Бердяев; сост. А.С. Гришин. М.: Высш. шк., 1993. -С. 107-223.

33. Библиотека Ф.М. Достоевского: Опыт реконструкции. Научное описание. -СПб.: Наука, 2005.-338 с.

34. Билинкис, Я.С. Романы Достоевского и трагедия Пушкина «Борис Годунов» (К проблеме единства пути русской литературы XIX столетия) /

35. Я.С. Билинкис // Достоевский. Материалы и исследования. Л.: Л.О. изд-ва «Наука», 1976. - Т. 2. - С. 164-168.

36. Благой, Д.Д. Достоевский и Пушкин / Д.Д. Благой // От Кантемира до наших дней / Д.Д. Благой.- М.: Худож. лит., 1972. Т. 1.- С. 417-501.

37. Бокль, Г.Т. История цивилизаций. История цивилизации в Англии: в 2-х т. / Г.Т. Бокль. М.: Мысль, 2000-2002. - 2 т.

38. Борисова, В.В. Национально-религиозные основы публицистики Достоевского / В.В. Борисова // Ф.М. Достоевский и национальная культура: сб. ст. / под ред. Г.К. Щенникова, А.В. Подчиненова. Челябинск: Изд-во Челяб. гос. ун-та, 1994. - Вып. 1. - С.281-305.

39. Борисова, В.В.Эмблематический строй романа Достоевского «Идиот» / В.В. Борисова // Достоевский. Материалы и исследования / отв. ред. Н.Ф. Буданова, И.Д. Якубович. СПб.: Наука, 2005. - Т. 17. - С. 102107.

40. Бройтман, С.Н. Историческая поэтика: Хрестоматия-практикум: учеб. Пособие / С.Н. Бройтман. М.: Издат. центр «Академия», 2004. - 352 с.

41. Введение в литературоведение: учеб. пособие/ Л.В. Чернец, В.Е. Хализев, А.Я. Эсалнек и др.; под ред. Л.В. Чернец. М.: Высш. шк., 2006. - 680 с.

42. Веселовский, А.Н. Поэтика сюжетов/ А.Н. Веселовский // Историческая поэтика / А.Н. Веселовский. М.: Высш. шк., 1989. - С. 300-306. -(Классика лит. науки).

43. Ветловская, В.Е. Опыт Великой французской революции в понимании молодого Достоевского / В.Е. Ветловская // Русская литература. 1989. - №3. - С. 32-48.

44. Ветловская, В.Е. Повесть Гоголя «Шинель» (трансформация пушкинских мотивов) / В.Е. Ветловская // Русская литература. 1988. - №4. - С. 4169.

45. Ветловская, В.Е. Пушкин. Проблемы истории и формирования русского реализма / В.Е. Ветловская // Русская литература. 1988. - №1. - С. 526.

46. Виноградов, В.В. Гоголь и Достоевский / В.В. Виноградов // Избр. труды. Поэтика русской литературы / В.В. Виноградов. М.: Наука, 1976. - С. 460-462.

47. Виноградов, В.В. К морфологии натурального стиля (Опыт лингвистического анализа петербургской поэмы «Двойник») / В.В. Виноградов // Избр. труды. Поэтика русской литературы / В.В. Виноградов. М.: Наука, 1976.-С. 101-140.

48. Виролайнен, М.Н. «Медный всадник. Петербургская повесть» / М.Н. Ви-ролайнен // Звезда. 1999. №6. - С. 208-219.

49. Волгин, И.Л. «Развенчанная тень»: Диалог о Достоевском, Наполеоне и наполеоновском мифе / И.Л. Волгин, М.М Наринский // Метаморфозы Европы: сб. ст. М.: Наука, 1993. - С. 127-164.

50. Вольперт, Л.И. Пушкин в роли Пушкина. Творческая игра по моделям французской литературы. Пушкин и Стендаль / Л.И. Вольперт. М.: Язык русской культуры, 1998. - 328 с.

51. Вригт, Г. X. Достоевский / Г.Х. Вригт // Три мыслителя / Г.Х. Вригт. -СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 2000. С. 772.

52. Всемирная история: в 24 т. / А.Н. Бондак, И.Е. Войнич и др. Минск: Лит., 1997. - Т. 16. Европа под влиянием Франции. - 560 с.

53. Гарин, И.И. Многоликий Достоевский / И.И. Гарин // Пророки и поэты: в 4 т. / И.И. Гарин. М: ТЕРРА, 1994. - Т.4. - С. 7-413.

54. Гаспаров, Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX века / Б.М. Гаспаров. М.: Наука, 1994. - 303 с.

55. Гинзбург, Л.Я. О литературном герое / Л.Я. Гинзбург. Л.: Л.О. изд-ва «Советский писатель», 1979. - 224 с.

56. Горбовский, А. Кто умер на острове Святой Елены? / А. Горбовский // Наука и жизнь. 2000. - № 10. - С. 115.

57. Грунский, Н.К. Наполеон I в русской художественной литературе / Н.К. Грунский // Русский филологический вестник. 1898. - Т. 40. - С. 193324.

58. Гулин, А.В. На Поклонной горе (Наполеон и Москва в романе Л.Н. Толстого «Война и мир») / А.В. Гулин // Литература в школе. 2002. - №9. -С. 7-12.

59. Дилакторская, О.Г. Петербурская повесть Достоевского / О.Г. Дилакторская. СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. - 352 с. (Studiorum slavicorum monumenta. Т. 17).

60. Добролюбов, Н.А. Забитые люди / Н.А. Добролюбов // Собр. соч.: в 3 т-М.: Худож. лит, 1987. Т. 3. - С. 520-574.

61. Долинин, А.А. Достоевский и другие: Статьи и исследования о русской классической литературе / А.А. Долинин. Л.: Л.О. изд-ва «Худож. лит.», 1989.-478 с.

62. Достоевский, A.M. Воспоминания / A.M. Достоевский. СПб.: Андреев и сыновья, 1992. - 397 с. - (Историко-литературные мемуары).

63. Достоевский Ф.М. в воспоминаниях современников: в 2 т. М.: Худож. лит., 1990. - 2 т. - (Литературные мемуары).

64. Достоевский в русской критике: сб. ст. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1956.-472с.

65. Достоевский и русские писатели: сб. статей / сост. В.Я. Кирпотин. М.: Советский писатель, 1971. - 442 с.

66. Достоевский художник и мыслитель: сб. ст. / отв. ред. К.Н. Ломунов. -М: Худож. лит., 1972. - 688 с.

67. Дубровин, Н.Ф. Наполеон I в современном ему русском обществе и в русской литературе / Н.Ф. Дубровин // Русский вестник. 1895. - №2. -С. 195-228; №4. - С. 214-243; №6. - С. 3-38; №7. - С. 73-114.

68. Дудкин, В. Философия преступления у Достоевского / В. Дудкин // XXI век глазами Достоевского: перспективы человечества: материалы Меж-дунар. конференции. Япония, Ун-т Тиба. 22-25 авг. 2000. Пушкино: Издат. дом «Грааль», 2000. - С. 128-152.

69. Дьяконова, Н.Я. Лирическая поэзия Байрона / Н.Я. Дьяконова. М.: Наука, 1975.- 168 с.

70. Егоров, Б.Ф. Сюжет и фабула / Б.Ф. Егоров и др. // Вопросы сюжетос-ложения: сб. ст. / отв. ред. Л.М. Цилевич. Рига: Звайгзне, 1978. - Вып. 5.-С. 11-22.

71. Елистратова, А.А. Байрон / А.А. Елистратова. М.: Изд-во АН СССР, 1956.-254 с.

72. Ермилов, В.В. Ф.М. Достоевский / В.В. Ермилов. М., 1956.

73. Иванов, Вяч.И. Достоевский и роман-трагедия / Вяч.И. Иванов // Родное и вселенское / Вяч.И. Иванов. М.: Республика, 1994. - С. 282-311. -(Мыслители XX века).

74. Иванов, Вяч. И. Экскурс: основной миф в романе «Бесы» / Вяч. И.Иванов // Властитель дум: Ф.М. Достоевский в русской критике конца XIX -начала XX века / сост. Н.Т. Ашимбаева. СПб.: «Художественная литература», 1997. - С. 432-439.

75. Касаткина, Т.А. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве Ф.М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле»/ Т.А. Касаткина. М.: ИМЛИ РАН, 2004. - 480 с.

76. Касаткина, Т.А. Характерология Достоевского. Типология эмоционально-ценностных ориентаций / Т.А. Касаткина. М.: Наследие, 1996. - 336 с.

77. Кикан, В.П. Сюжетно-стилевое своеобразие современной поэмы. 1. Структура, сюжет, архитектоника / В.П. Кикан // Вопросы сюжетосло-жения: сб. ст. / отв. ред. Л.М. Цилевич. Рига: Звайгзне, 1976. - Вып. 4. Сюжет и композиция. - С. 91-103.

78. Кирпотин, В.Я. Достоевский-художник / В.Я. Кирпотин // Избр. тр.: в 3 т. / В.Я. Кирпотин. М.: Худож. лит., 1978. - Т. 3. - С. 437-741.

79. Кирпотин, В.Я. Мир Достоевского: Статьи, исследования / В.Я. Кирпотин. -М.: Советский писатель, 1983.-471 с.

80. Кирпотин, В.Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова / В.Я. Кирпотин // Избр. тр.: в 3 т. / В.Я. Кирпотин. М.: Худож. лит., 1978. -Т. 3. - С. 5-436.

81. Кормилов, С.И. Поэзия М.Ю. Лермонтова / С.И. Кормилов. М.: Изд-во МГУ, 1997.- 128 с.

82. Краснов, Г.В. Сюжет в творческой истории произведения / Г.В. Краснов // Вопросы сюжетосложения: сб. ст. / отв. ред. Л.М. Цилевич. Рига: Звайгзне, 1976. - Вып. 4. Сюжет и композиция. - С. 19-32.

83. Криницын, А.Б. Исповедь подпольного человека: К антропологии Ф.М. Достоевского / А.Б. Криницын. М.: МАКС Пресс, 2001. - 357 с.

84. Кудрявцев, Ю.Г. Три круга Достоевского (Событийное. Социальное. Философское) / Ю.Г. Кудрявцев. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979. - 344 с.

85. Курляндская, Г.Б. Нравственный идеал героев Л.Н.Толстого и Ф.М.Достоевского / Г.Б. Курляндская. М.: Просвещение, 1988. - 256 с.

86. Ланда, Р. По следам Бонапарта./ Р. Ланда // Азия и Африка. 1998. -№11. -С.10-21.

87. Левитан, Л.С. О некоторых соотношениях фабулы, сюжета и композиции / Л.С. Левитан // Вопросы сюжетосложения: сб. ст. Рига: Звайгзне, 1969.-Вып. 1.-С. 7-43.

88. Лотман, Ю.М. Происхождение сюжета в типологическом освещении / Ю.М. Лотман // Избр. ст.: в 3 т. Таллинн, 1992. - Т. 1.

89. Манфред, А.З. Наполеон Бонапарт / А.З. Манфред. М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2002. - 776 с. - (Законы власти).

90. Мартьянова, С.А. Образ человека в литературе: от типа к индивидуальности личности / С.А. Мартьянова. Владимир: Изд-во ВГПУ, 1997. -120 с.

91. Мелетинский, Е.М. Заметки о творчестве Достоевского / Е.М. Мелетин-ский. М.: РГГУ, 2001.-190 с.

92. Мережковский, Д.С. Наполеон / Д.С. Мережковский // Собр. соч.: Данте. Наполеон / Д.С. Мережковский. М.: Республика, 2000. - С. 341-510. -(Прошлое и настоящее).

93. Мережковский, Д.С. Л.Толстой и Достоевский. Вечные спутники // Собр. соч. / Д.С. Мережковский. М.: Республика, 1995. - 624 с. - (Прошлое и настоящее).

94. Михайловский, Н.К. Жестокий талант / Н.К. Михайловский // Литературная критика: Статьи о русской литературе XIX начала XX века / Н.К. Михайловский. - Л.: Л.О. изд-ва «Худож. лит.», 1989. - С. 153-234.

95. ЮО.Мочульский, К.В. Достоевский (1821-1881) / К.В. Мочульский // Великие русские писатели XIX века / К.В. Мочульский. СПб.: Алетейя, 2000.-С. 105-132.

96. Муравьева, О.С. Наполеон. «Герой» / О.С. Муравьева // Звезда. 1999. -№1.-С. 233-238.

97. Муравьева, О.С. Пушкин и Наполеон (Пушкинский вариант «наполеоновской легенды») О.С. Муравьева // Пушкин. Исследования и материалы. -Л.: Л.О. изд-ва «Наука», 1991. -Т. 14. С. 5-32.

98. Набоков, В. Лекции по русской литературе: Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев / В. Набоков. М.: Независимая газета, 1998.-440 с.

99. Назиров, Р.Г. Автономия литературного героя / Назиров. Р.Г. // Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: сб. ст. / Р.Г. Назиров. Уфа: РИО БашГУ, 2005. - С. 117-124.

100. Назиров, Р.Г. Петербургская легенда и литературная традиция / Р.Г. Назиров // Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: сб. статей / Р.Г. Назиров. Уфа: РИО БашГУ, 2005. - С. 58-59.

101. Назиров, Р.Г. Реминисценция и парафраза в «Преступлении и наказании» / Р.Г. Назиров // Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: сб. ст. / Р.Г. Назиров. -Уфа: РИО БашГУ, 2005. С. 71-78.

102. Назиров, Р.Г. Творческие принципы Ф.М. Достоевского / Р.Г. Назиров. Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 1982. - 160 с.

103. Назиров, Р.Г. Традиции Пушкина и Гоголя в русской прозе. Сравнительная история фабул: автореф. дис. . д-ра ф.наук / Р.Г. Назиров. -Екатеринбург, 1995. 46 с.

104. Назиров, Р.Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе / Р.Г. Назиров // Русская классическая литература: сравнительно-исторический подход. Исследования разных лет: сб. ст. / Р.Г. Назиров. -Уфа: РИО БашГУ, 2005. С. 103-116.

105. Немировский, И.В. Генезис стихотворения А.С. Пушкина «Наполеон» (1821) / И.В. Немировский // Пушкин. Исследования и материалы-СПб.: СПб.О. изд-ва «Наука», 1995. Т. 15. - С. 176-183.

106. ПЗ.Одиноков, В.Г. Об одной литературной реминисценции в «Записках из подполья»/В.Г. Одиноков// Достоевский. Материалы и исследования-JL: JI.O. изд-ва «Наука», 1976. Т.2. - С. 82-87.

107. Одиноков, В.Г. Типология образов в художественной системе Ф.М. Достоевского / В.Г. Одиноков. Новосибирск: Сиб. О. изд-ва «Наука», 1981.- 145 с.

108. И5.Переверзев, В. Ф.М. Достоевский / В. Переверзев. M.-JI.: Гос. изд-во, 1925.- 135 с.

109. Пинский, JI.E. Сюжет-фабула и сюжет ситуация / J1.E. Пинский // Магистральный сюжет: сб. / J1.E. Пинский. М.: Советский писатель, 1989. -С. 322-338.

110. Поддубная, Р.Н. Сюжет Христа в романах Достоевского / Р.Н. Поддуб-ная// Достоевский и национальная культура / под ред. Г.К. Щенникова. Челябинск: Челяб. гос. ун-т, 1996. - Вып. 2. - С. 29-65.

111. Поддубная, Р.Н. Герой и его литературное развитие (Отражение «Выстрела» Пушкина в творчестве Достоевского) / Р.Н. Поддубная // Достоевский. Материалы и исследования / под ред. Г.М. Фридлендера. JI.: «Наука», 1978. - Т. 3. - С. 54-66.

112. Подосокорский, Н.Н. Наполеонизм в повести «Дядюшкин сон» / Н.Н. Подосокорский // Достоевский и современность: Материалы XIX Меж-дунар. Старорусских чтений 2004 г. В. Новгород: Новгород, гос. объ-ед. музей-заповедник, 2005. - С. 187-195.

113. Попович, Иустин Прп. Достоевский о Европе и славянстве / Прп. Иу-стин Попович. СПб.: Адмиралтейство, 1998. - 272 с.

114. Пропп, В.Я. Морфология сказки / В.Я. Пропп. М.: Наука, 1969. - 168 с.

115. Радзинский, Э. Собрание сочинений: в 7 т. / Э. Радзинский. М.: Ваг-риус, 1999.-7 т.

116. Реизов, Б.Г. Бальзак: сб. ст. / Б.Г. Реизов. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1960.-331 с.

117. Реизов, Б.Г. Батальные сцены «Пармского монастыря» / Б.Г. Реизов // Из истории европейских литератур: сб. ст. / Б.Г. Реизов. JL: Изд-во Ленингр. ун-та, 1970.-С. 187-204.

118. Реизов, Б.Г. Понятие свободы у Пушкина / Б.Г. Реизов // Из истории европейских литератур: сб. ст. / Б.Г. Реизов Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1970.-С. 23-50.

119. Реизов, Б.Г. Почему Стендаль назвал свой роман «Красное и черное»? / Б.Г. Реизов // Из истории европейских литератур: сб. ст. / Б.Г. Реизов. -Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1970. С. 170-186.

120. Реизов, Б.Г. Пушкин, Тацит и «Борис Годунов» / Б.Г. Реизов // Из истории европейских литератур: сб. ст. / Б.Г. Реизов. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1970.-С. 66-82.

121. Реизов Б.Г. Наполеон // Реизов Б.Г. Стендаль: Философия истории. Политика. Эстетика. Л.: Л.О. изд-ва «Наука», 1974. - С. 75-92.

122. Реизов Б.Г. Пушкин и Наполеон // Реизов Б.Г. Из истории европейских литератур: Сб. статей. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1970. - С. 51-65.

123. Рейтблат, А.И. Булгарин и Наполеон / А.И. Рейтблат // Новое литературное обозрение. 1999. - №40. - С. 87-93.

124. Роллан, Р. Жизни великих людей: Бетховен, Микеланджело, Л. Толстой / Р. Роллан. М.: Известия, 1993. - 335 с.

125. Савельева, В.В. Художественная антропология / В.В. Савельева. Ал-маты: Изд-во АГУ, 1999. - 281 с.

126. Савостин, И.Г. Диалектика фабулы, сюжет и композиции поэмы Н.А. Некрасова «Современники» / И.Г. Савостин // Вопросы сюжетосложе-ния: сб. ст. / отв. ред. J1.M. Цилевич. Рига: Звайгзне, 1976. - Вып. 4. Сюжет и композиция. - С. 81-90.

127. Савостин, И.Г. Диалектика фабулы, сюжет и композиции поэмы Н.А. Некрасова «Современники» / И.Г. Савостин // Вопросы сюжетосложе-ния: сб. ст. / отв. ред. J1.M. Цилевич. Рига: Звайгзне, 1978. - Вып. 5. -С. 119-127.

128. Силантьев, И.В. Поэтика мотива / И.В. Силантьев; отв. ред. Е.К. Ромо-дановская. М.: Языки славянской культуры, 2004. - 296 с. - (Язык. Семиотика. Культура).

129. Сухомлинов, М.И. «Последнее новоселье». Стихотворение Лермонтова / М.И. Сухомлинов // Русский вестник. 1895. - №3. - С. 216-233.

130. Тарле, Е.В. Наполеон. Талейран / Е.В. Тарле. М.: Изографус, ЭКСМО, 2003.-704 с.

131. Тер-Гукасова, Т.А. В мире Достоевского. Т.А. Тер-Гукасова. М.: Титул, 1994.-56 с.

132. Тихомиров, Б.Н. «Лазарь! гряди вон». Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» в современном прочтении: Книга-комментарий / Б.Н. Тихомиров. СПб.: Серебряный век, 2005. - 472 с.

133. Тоичкина, А.В. Malbrough s'en va-t-en guerre. (Тема воскресения в «Преступлении и наказании») / А.В. Тоичкина // Достоевский. Материалы и исследования. / отв. ред. Н.Ф. Буданова, И.Д. Якубович. -СПб.: Наука, 2005. Т. 17. - С. 240-248.

134. Тынянов, Ю.Н. Достоевский и Гоголь (К теории пародии) / Ю.Н. Тынянов // Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов. М.: Наука, 1977.-С. 198-226.

135. Тюлар, Ж. Наполеон, или Миф о «спасителе» / Ж. Тюлар. М.: Молодая гвардия, Русское слово, 1996. - 382 с. - (Жизнь замечательных людей. Серия биографий. Вып. 736).

136. Фокин, П. Типология харизматического лидерства в романах Достоевского / П. Фокин // XXI век глазами Достоевского: перспективы человечества: Материалы Междунар. конф. Ун-т Тиба, Япония. 22-25 авг. 2000. Пушкино: Издат. дом «Грааль», 2000. - С. 153-164.

137. Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности / О.М. Фрейденберг. -М.: Издат. фирма «Восточная литература» РАН, 1998. 800с. - (Исследования по фольклору и мифологии Востока).

138. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. М.: Лабиринт, 1997.-445 с.

139. Фридлендер, Г.М. Реализм Достоевского / Г.М. Фридлендер. М.-Л.: Л.О. изд-ва «Наука», 1964.-404 с.

140. Фукс, Э. Иллюстрированная история нравов: Буржуазный век / Э. Фукс. М.: ТЕРРА; Республика, 1996.-448 с.

141. Хализев, К.Е. Цикл А.С. Пушкина «Повести Белкина» / К.Е. Хализев, С.В. Шешунова. М.: Высш. шк., 1989. - 79 с.

142. Ходасевич, В. О Пушкине / В. Ходасевич // Вопросы литературы. -1999. -№3.~ С. 74-118.

143. Цвейг, С. Бальзак. М.: Молодая гвардия, 1962. - 494 с. - (Жизнь замечательных людей).

144. Чернова, Н.В. «Господин Прохарчин». (Символика огня) / Н.В. Чернова // Достоевский. Материалы и исследования. СПб.: «Наука», 1996. - Т. 13.-С. 36-44.

145. Чирков, Н.М. О стиле Достоевского: проблематика, идеи, образы / Н.М. Чирков. М.: Наука, 1967. - 304 с.

146. Шагалов, А.Ш. Тема Наполеона в творчестве М.Ю. Лермонтова / А.Ш. Шагалов // Ученые зап. Московск. гос. пед. ин-та им. В.И. Ленина. М.: Изд-во МГПИ им. В.И. Ленина, 1970. - Вып. 389. - С. 194-218.

147. Шведова, Н. «Злых фурий светоч» (Образ Наполеона в русской публицистике начала XIX века) / Н. Шведова // Родина. 2002. - №8. - С. 1012.

148. Шестов, Л.И. Достоевский и Ницше / Л.И. Шестов. М.: Грааль, 2001. -160 с.

149. Штирнер, М. Единственный и его собственность / М.Штирнер. СПб.: Азбука, 2001.-448 с.

150. Щенников, Г.К. Целостность Достоевского / Г.К. Щенников. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2001.-440 с.

151. Энгельгардт, Б.М. Идеологический роман Достоевского / Б.М. Энгель-гардт // Избр. тр. / Б.М. Энгельгардт; под ред. А.Б. Муратова. СПб.: Изд-во С.-Петербург, ун-та, 1995. - С. 270-308.

152. Якубович, И.Д. Поэтика ветхозаветной цитаты и аллюзии у Достоевского: бытование и контекст / И.Д. Якубович // Достоевский. Материалы и исследования. / отв. ред. Н.Ф. Буданова, И.Д. Якубович. СПб.: «Наука», 2005. - Т. 17. - С.42-60.

153. I. Энциклопедии, словари, справочные издания

154. Достоевский: Эстетика и поэтика: словарь-справочник / сост. Г.К. Щенников, А.А. Алексеев; науч. ред. Г.К. Щенников; ЧелГУ. Челябинск: Металл, 1997. - 277 с. - (Достоевский и русская культура).

155. Наседкин, Н.Н. Достоевский. Энциклопедия /Н.Н. Наседкин. М.: Алгоритм, 2003. - 800 с. - (Русские писатели).

156. Словарь литературоведческих терминов / ред.-сост. Л.И. Тимофеев, С.В. Тураев. М.: Просвещение, 1974. - 509 с.

157. Ашукин, Н.С. Крылатые слова, литературные цитаты, образные выражения / Н.С. Ашукин, М.Г. Ашукина. М.: Худож. лит, 1966. - 824 с.

158. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И. Даль. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1956. -4 т.

159. Лермонтовская энциклопедия / гл. ред. В.А. Мануйлов. М.: Советская энциклопедия, 1981.-784 с.

160. Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка / С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. М.: ООО ИТИ Технологии, 2006. - 944 с.

161. Ребер, А. Большой толковый психологический словарь: в 2 т. /А. Ребер. М.: Вече, ACT, 2000. - 2 т.

162. Русова, Н.Ю. От аллегории до ямба: Терминологический словарь-тезаурус по литературоведению /Н.Ю. Русова. М.: Флинта: Наука, 2004.-304 с.

163. Словарь иностранных слов / под ред. И.В. Лехина, С.М. Локшиной, Ф.И. Петрова и Л.С. Шаумяна. М.: Советская энциклопедия, 1964. -784 с.