автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.04
диссертация на тему: Княжеские жития в чешской и русской литературе древнейшего периода. Проблемы жанра и поэтики

Полный текст автореферата диссертации по теме "Княжеские жития в чешской и русской литературе древнейшего периода. Проблемы жанра и поэтики"

Российская Академия наук Институт славяноведения и балканистики

РГ6 од

# 1{ На правах рукописи

РАНЧИН

Андрей Михайлович

КНЯЖЕСКИЕ ЖИТИЯ В ЧЕШСКОЙ И РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ДРЕВНЕЙШЕГО ПЕРИОДА. ПРОБЛЕМЫ ЖАНРА И ПОЭТИКИ

Специальность 10.01.04 — литература зарубежных европейских стран

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва 1994

Работа выполнена в Инетитуте-слййяноведенйя и балканистики Российской академии наук.

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор С. В. Никольский

Официальные оппоненты:

Доктор филологических наук, профессор Р. Р. Кузнецова

Доктор филологических наук, профессор В. М. Живов

Ведущая организация — Институт мировой литературы им* А;-М:. Горького РАН

Защита диссертации состоится « 1994 г.

у Г оо

в ' ? часов на заседании Специализированного совета Д. 002.97.01 при Институте славяноведения * и балканистики РАН по адресу: 117334, г. Москва, Ленинский проспект, д. 32-а, корпус В, этаж 9.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института славяноведения и-балканистики РАН.

Автореферат разослан « ^ » ¡994 г

Ученый секретарь Специализированного совета кандидат филологических нау:;

М. И. Ермакова

Общая характеристика работы Актуальность исследования. К числу наиболее ранних памятников древнечешской^и древнерусской литературы относятся славян-\ ские1 и латинские агиобиографии- /Х-Х1 вв./ чешского князя св.Вячеслава /Вацлава/, убитого братом Болеславом между 929-936 гг., и жития Х1-начала XII в» русских св. князей Бориса и Глеба, убитых братом Святополком в 1015 г.- /"Сказание об убиении Бориса и 'Глеба", "Чтение о Борисе и Глебе", проложные сказания/. Эти жития играли исключительно большую роль в становлении древнечеш-ской и древнерусской агиографии, явившись образцами для последующих житий. Жития Вячеслава и Бориса и Глеба принадлежат к княжеским агиобиографиям, т,е. разновидности агиографического жанра, практически неизвестной в Византии. Вячеслав, Борис и Глеб -не мученики за веру, а жертвы династической борьбы, принявшие смерть в подражание распятому Иисусу Христу. Они не мученики, но страстотерпцы.

Традиционно эта "вольная смерть" в подражание Христу, прославление и канонизация князя как невинноубиенного и не противящегося убийцам рассматривались как характерные и специфические

I.."Востоковская легенда", или Первое славянское житие Вячеслава, "Легенда Никольского", или Второе славянское житие.

2. Легенды Гумпольта, Кристиана, Лаврентия, легенда " crescente

fide".

i о

I черты русской религиозности . Однако пример Вячеслава Чешского убеждает в неточности таких воззрений и заставляет искать общие религиозные /в том числе и дохристианские/ культурные и политические истоки культа князей-страстотерпцев. Сходный тип святых правителей существует и в письменности других государств Европы 1 /преимущественно Северной - Англии, Скандинавии, а также Сербии/. Типологическое сопоставление житийных памятников вацлавского и борисоглебского циклов с агиографическими произведениями о других невинноубиенных правителях может иметь значение и для общей •характеристики культа святых правителей в разных странах Европы /хотя развернутый или исчерпывающий анализ англосаксонских, скандинавских или германских параллелей не входил в задачи исследования/.

Памятники вацлавского и борисоглебского циклов представляют собой едва ли не один из самых значительных примеров типологического родства и культурно-исторического взаимодействия восточно-и западнославянских литератур древнейшего периода. Сопоставительный анализ древнечешских и древнерусских княжеских житий позволяет несколько по-новому взглянуть на установившиеся представ- ■ ления о культурной и литературной общности славянства в ранний период истории, а.также проследить некоторые случаи влияния про-

3. Федотов Г.П. Русские святые. М., 1990. С. 46-52; Fedotov G.P, The Russian Religious Mind. Kievan Christianityс the 10th to the t,3th Centuries. 2nd ed. E.T., I960. S. 94-T04. Иеромонах Иоанн /Кологривов/. Очерки по истории русской святости. Брюссель, 1966. С.21-27. Топо^ров Б.И. Идея святости в Древней Руси: Вольная жертва как подражание Христу - "Сказание о Борисе и Глебе"//Киаа1аа Literature. Vol. XXY-I. 1989. Special Issue. The Uillanium. of Christianity in Ruaaia-III. P. 1-102.

изведений чешской письменности на древнерусскую словесность. Анализ житий страстотерпцев Вячеслава и Бориса и Глеба представляется существенным и для характеристики всего поджанра житий святых правителей, столь распространенных прежде всего в древнерусской литературе. В рамках сопоставления древнечешских и древнерусских памятников о Вячеславе, Борисе и Глебе может быть поставлен вопрос о природе культа "вечного короля" / тех perpetuus/, сложившегося в Чехии, но не возникшего на Руси, и объяснены культурно-политические причины этого отличия.

Основная цель настоящего исследования состоит в изучении поэтики и семантики житий Вячеслава, Бориса и Глеба в контексте других житий князей-страртотерпцев /в первую очередь, св.Людмилы Чешской и русских правителей/, а также княжеской агиографии ' в целом. Задачей сопоставительного анализа является обнаружение общего - объясняемого как типологическим родством, так и восприятием вацлавских житий русскими книжниками. Предметом анализа является семантический архетип памятников: протосюжет /ситуация/ невинного убиения и ее участники - персонажи /актанты/ и их характеристики, "семантическое наполнение" "фигуры" св^ого князя, мотивы канонизации подвижника. Автор намерен исследовать "художественный мир" этих памятников: ве$клички с библейскими прообразами, поэтику персонажа, пространства и времени, средств выразительности. Жития святых правителей, невинно убиенных политическими врагами, рассматриваются в едином контексте с агиобио-графиями святых - праведных- и милосердных правителей и крестителей /русские князья свв.Ольга и Владимир/. Отличия чешских, преимущественно латинских, житий от русских позволяют сделать ряд

выводов о своеобразии двух литератур - Littérature Latina и 5

■ Ы^4ега1;ига 31аУ1са Ог-Нюйоха,

Методология и методика исследования связаны с сопостави-! тельным анализом. Кития Вячеслава сравниваются с агиобиография-ми Бориса и Глеба, а оба цикла изучаются в контексте житий св. Людмилы Чешской, бабки Вячеслава /а также гомилий, ей посвященных/, сербского князя Стефана Дечанского, русских князей Игоря Ольговича и Михаила Тверского, Эдуарда Мученика Английского и ' Олава Норвежского, а также "Саги облаве Святом" из "Круга зем-• ного" Снорри Стурлусона, свидетельств летописных и хроникальных ( сочинений, повествующих о князьях, павших от рук заговорщиков,

о князьях-святых и т.д. /рассказ "Повести временных лет" под ' 1097 г. об ослеплении Василька Теребовльского, повесть об убиении Андрея Ботолюбского в Ипатьевской летописи под 1174 г., "Хроника сербских кралей" архиепископа Даниила и его продолжа-, телей и т.п./.

Анализируя поэтику, нарративное построение житий, автор отдает предпочтение структурно-семиотическому подходу, возможности : которого в области исследования средневековой словесности ' -...т.;,.;.-., продемонстрированы недостаточно. Помимо изучения , агиографических памятников с точки зрения науки о литературе,. . автор диссертации прибегает также к элементам культурологического анализа житий, то есть занимается выявлением системы норм поведения, поведенческих моделей, связанных с представлениями о святом и греховном, о подобающих или неподобающих деяниях князя /в том числе, представлений, восходящих к дохристианским временам/, отразившихся - иногда помимо воли книжников - в житиях,.

Материал исследования делится на две части. В центре исследования - древнейшие вацлавские и борисоглебские жития. Допол-

няющий, как бы "фоновый" материал, - это жития других святых князей,и т.д. Для анализа древнейших житий Вячеслава использовано их издание в первом томе серии " Pontea Rerum Bohe-micarum"4; текст легенды Лаврентия цитируется по .

и ч

изданию Monumente histórica Germaniae"^.

Для анализа борисоглебских житий использовано издание Д.И.Абрамовича6, а также текст "Сказания о Борисе и Глебе" г составе Успенского сборника XII—XIII вв'.7 и в первом томе /"XI-начало XII века"/ серии "Памятники литературы Древней Руси"®.

Научная новизна работы. Проведенный сопоставительный анализ позволил выявить семантический архетип княжеского страстотерпче-ского жития, его"структурное ядро", установить общие элементы княжеских страстотерпческих житий и других групп агиографических произведений о святых князьях. Развернутое сопоставление поэтики вацлавских и борисоглебских китий учеными не проводилось; в нескольких работах обращалось внимание на отдельные содержательные особенности, отличающие друг от друга или роднящие между собою эти памятники /Б.Н.Флоря^/; затрагивался вопрос о заимство-

4#Pontea rerum Bohemicaluro. Vol. I. Praha, 1872.

5#Monumenta histórica Germanise. Vol. 7. Weimar, 1973.(Laurentius/. .Opera).

6. Кития CBB. мучеников Бориса и Глеба й службы им. Приготовил Д.И.Абрамович. /Памятники древнерусской литературы. Вып. 2/. Пг., 1916,

Успенский сборник. XII—XIII вв. ГЛ., 1972.

8. Памятники литературы Древней Руси. XI-начало XII века. М., 1278.

9. Flor ja B.JJ. VáclavskS legenda a borisovsko-glebovakj' kult Cshody a rozdlly) // ¿íeskoslovenskj £ввор1в historick^. Vol. 26. T978. n t. S. 82-95.

ванных фрагментах и ситуациях в древнерусских памятниках из чешских житий /Н.Кнгхвм10/.. Наше исследование позволяет по-новому охарактеризовать жития князей-страстотерпцев как особую разновидность агиографии и установить ее отличительные признаки, несовпадающие с традиционно упоминаемыми исследователями. По-новому освещается в диссертации и связь житий невинноубиенных князей /презде всего, Вячеслава, Бориса и Глеба/ с библейскими архетипами. .

Особое внимание обращается на мотивы прославления и канонизации святых князей, в том числе князей-мучеников, в средневековой Еуси и Чехии, а также в северноевропейских странах. Хотя культ^ святых правителей и является предметом целого ряда исследований, "семантическое наполнение^образа святого князя не рассматривалось как смыслопорождающий элемент в агиографии. В диссертации вскрываются также дохристианские истоки культа святого правителя.

Помимо выводов и наблюдений, касающихся типологии вацлавских и борисоглебских памятников, автор диссертации пытается установить возможные случаи воздействия чешских памятников на древнерусскую книжность, еще не привлекавших внимания ученых. В оте-

1

чественной медиевистике в данном аспекте вацлавские и борисоглебские агиографические памятники не исследовались. .

Практическая ценность работы.Диссертация может послужить основой для монографии об образе князя-страстотерпца в славянской j

ю. Ingham S. Же Kartyxed Prittce Culr

turel Contizmity//Kedieval Russian Culture. Berkeley-L.i.,1984.

II. Lenghoff G. The Martyred Princes Borifl and Qleb. Berkeley-L.A., 1989? Cherniavsky if. Tsar end People. Яетг Натеп, 196К

письменности.Основные-положения и выводы могут быть применены в общих курсах по истории древнерусской .'и древнечешской литературы, в спецкурсах по княжеской агиографии или по жанрам средневековых славянских литератур, а также в работе спецсеминаров и при написании учебных пособий и методических разработок по вузовской и гимназической программам.

Апробация работы. По теме диссертации опубликовано /и находится в печати/ 5 статей, а также тезисы доклада "Огненный столп в древнерусской агиографии: ветхо- и новозаветные истоки". Диссертация обсуждалась на заседании Группы славянских литератур ИСБ РАН. По материалам диссертации был сделан доклад на конференции "Славяне и их соседи.-Еврейское население Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы: Средние века-начало Нового време-ни"/ИСБ РАН, 1393/; доклады на Международной конференции "Дни славянской письменности"/1993/ и на заседании Общества исследователей Древней Руси при И,'ЛИ РАН /1994/.

Структура работы. Текст диссертации состоит из введения, двух глав и заключения. Список литературы содержит перечень,' отечественных и зарубежных источников.

Основное содержание диссертации

Во введении проанализирована история сопоставительного изучения вацлавской и борисоглебской агиографии. Выделены основные исследовательские подходы, сформулированы основная цель и частные задачи настоящей работы.

Библиографический обзор показывает, что вацлавские и борисоглебские жития в сопоставительном аспекте изучены недостаточно. Некоторые ученые вообще отрицали существенную близости этих па-

з-36 7

мятников /Г.П.Федотов/. Из работ, непосредственно посвященных сопоставлению двух циклов, следует выделить статьи Б.Н.Флори и

то

Н.Ингхэма . Б.Н.Флоря противопоставил борисоглебские жития, как проводящие преимущественно политическую идею подчинения младших князей старшим, вацлавской агиографии, делающей акцент на христианских добродетелях и аскезе святого князя. Мнение Б.Н.Флоря достаточно аргументированно оспорил Н.Ингхзм, указавший на то, что христианское, религиозное начало играет в обрисовке образов Сориса, и Глеба не меньшую роль, чем в случае с Вячеславом. Американский исследователь также отметилчто нарративная схема двух памятников - "Востоковской легенды" и "Ска- :

ТО i

зания о Борисе и Глебе" - совпадает во многих деталях . Он продемонстрировал заимствования из "Востоковской легенды" в тексте ' "Сказания о Борисе и Глебе", а также обнаружил ряд других сви- ;

детельств знакомства составителей борисоглебских житий с памят- '

14

никами вацлавского цикла .

Развернутое'всестороннее сопоставление житий Вячеслава и . Бориса и Глеба в аспекте поэтики и семантики не предпринималось. После изложения истории вопроса во введении поясняется структура работы. В главе первой рассматривается общность вац-

12. См. также: Revelll Georgette. La legenda di San Venceslao e lo "Skazanie o Borise i Glebe"r Alcune osservazioni sul rappor-ti agiografici medloevali// Ricerohe Slaviatiche. Vol. XXXIX-XL. 1992-1993/1. P.209-247. ' . /

13. Ingham S. The Martyred Prince... P. 36-42.

14. Ingham K. Czech Hagiography in Kiev* Thé Prisoner JSiraclea of Boris and deb.// Die »elt der Slaven. Jahrgang X. Heft. 2. ffleaden, 1965. P. 166-182.

4 9

лавских и борисоглебских памятников в типологическом аспекте. Глава вторая посвящена вопросу о влиянии вацлавских житий на бо-: рисоглебские и конкретным случаям такого влияния, а также сопоставительному анализу эволюции ряда эпизодов в вацлавской и борисоглебской агиографии.

Первая глава "Агиографические памятники о Вячеславе и о Борисе и Глебе и особенности жанра княжеских страстотррпческих житий" начинается с обзора существующих в современной медиевистике точек зрения на природу жанров в средневековых славянских /прежде всего, в древнерусской/.литературах. Наряду с мнением об устойчивости жанров и существовании четкой жанровой системы в древнеславянской и дрернерусской словесности /Д.С.Лихачев/ в последнее время всё большее распространение получает концепция, согласно которой древнерусская словесность не знает жанровой системы и даже жанров в собственном смысле слова. По мнении приверженцев этой концепции, скорее можно говорить о "подвижных композиционных структурах" и "протожанрах" /Р.Пиккио, Г.Ленхофф и др./. ЗЕанрово очерченные произведения существуют, как считают адепты такой точки зрения, только в сфере письменности, непосред. ственно связанной с церковным ритуалом, обрядом и определяемой им.

По нашему мнению, произведения в средневековых славянских литературах, в частности, древнерусской не являются "жанрово аморфными", но принадлежат к достаточно отличным друг от друга, определенным жанрам. Учитывая семантическую "д?ууровнеЕость" средневековой литературы, произведения которой содержат и пред- • метный план, и сверхреальный, архетипический смысл, для определения жанровой природы того или иного памятника и описания поэ-

тики жанра существен его семантический архетип, смысловое и структурное ядро, которое может осложняться, обрастать дополнительными элементами или редуцироваться в том или ином конкретном тексте. В случае если такие "наращения" объясняемы некими дополнительными целями составителя текста и если ядро текста легко вычленимо, - можно говорить с достаточным основанием о принадлежности утого памятника к определенному жанру. Совмещение в одном произведении черт разных жанров иногда объясняется тем, что . эти жанры, принадлежат ,к различным надаанровым образованиям /"родам"/ и не находятся друг с другом в отношениях оппозиции. Так, • "Сказание о Борисе и Глебе" можно, отталкиваясь от наблюдений Р.Пиккио, назвать гомилией на тему "род праведных благословен будет", но это не мешает видеть в нем и мартирий с добавлением "летописных" фрагментов, ибо гомилия и житие в русской письменности не противопоставлены четко друг другу в качестве разных жанров, ^прообразующие элементы гомилии и жития различны, однако основа /свидетельство о праведной жизни или/и кончине святого-общая. Поэтому один и тот же памятник может соединять в себе черты "похвального слова" и.агиобиографии /возможность трансформации жития в "похвальное слово" достаточно очевидна/.

Следует также разграничивать в средневековой славянской письменности "полноправные", жаирово завершенные произведения, с одной стороны, и тексты, являющиеся своеобразными "заготовками", "эскизами" для таких произведений. К примеру, так называемые древнерусские летописные "повести о княжеских преступлениях", рассказывающие о вероломном убийстве или ослеплении князьями своих политических соперников, являются своеобразными заготовками, набросками для житий невинноубиенных князей: таковы рассказ "По-

вести временных лет" под 1097 г. об ослеплении Василька Теребо-вльского /который обрисован как "потенциальный" святой/, рассказ Ипатьевской летописи под 1147 г. об убиении св.князя-монаха Игоря Ольговича* повесть об убийстве Андрея Боголюбского /ставшего местночтимым святым/ в этой ле летописи под 1147 г. Летописные повести об убийстве Игоря и Андрея действительно послужили основой для составления их житий /проложного сказания об убиении Игоря Ольговича и так называемой'"церковной повести" об убийстве Андрея Боголюбского/. Сходный случай, возможно, представляет собой и первое славянское житие князя Вячеслава /"Востоковская легенда"/, отличающееся от других памятников вацлавского цикла исторической конкретикой, уделяющее мало внимания христианским добродетелям святого; по мнению многих ученых, это древнейшее произведение цикла. Существует разделяемая рядом богемистов гипотеза о первичности "Востоковской легенды" по отношению к другим памятникам вацяавской агиографии. В таком случае, "Востоковская легенда", лишенная многих черт традиционного жития и напоминающая "хроникальный рассказ" о Вячеславе или его "историзугощую апологию"' /В.Конзал/, также создавалась и функционировала как своеобразная "заготовка" к "правильному" житию чешского князя. ''Таким "правильным" житием является, например, "легенда Никольского", вторая славянская агиобиография-Вячеслава/,

В последующей части главы исследуется семантика образа святого князя /прежде всего, князя-жертвы/ в агиографии и анализируется структура житий князей-страстотерпцев: Вячеслава, Бориса и Глеба, Михаила Тверского, Стефана Дечансного в сопоставлении с рядом североевропейских агиобиографий правителей, павших жертвою заговора /Эдуарда Мученика Английского, Олава Норвежского 4-Л&7

и др./.

В'культе святого князя-страстотерпца и святого князя-пра-

■ вителя существенны дохристианские и "внехристианские" представления. Не случайно» в Киевской Руси в отличие от Византии и Московской Руси не было святых-мирян /не мучеников за веру/вне княжеского рода. В Московской Руси сакрализуется сан правителя, од-

1 нако мы ьочти не встречаем в числе святых великих князей и царей. Почитание святых князей и, в частности, страстотерпцев, в' первоначальный период, русской истории связано с тем, что князь /не как носитель сан а, но как член рода/ обладал ненит сакраль-; ным статусом. Генетически, исторически такое отношение к князю объясняется архаическим представлением о князе-жреце /ср. предания о вещем Олеге; показательна и сама семантика слова князь -из германского ktmingos .ср. готск. kunygga

: то есть: князь и жрец одновременно/. Значимость дохристианских рудиментов в культе святого князя особенно очевидна в случае с

I

Вячеславом Чешским, два жития которого - "Востоковская легенда" и легенда Лаврентия из Монте-Кассино - сообщают об обряде по-стрижин, совершаемом над отроком Вячеславом епископом и знаме-

■ нующем снисхождение благодати Божией на святого /в легенде Ла-

■ врентия пострижины, впрочем, поняты и описаны как крещения, однако такая трактовка вторична и связана с тем, что составитель легенды не был знаком с обрядом пострижин1V.

Князь как бы вмещал в себе всю полноту зризни земли и рода

15. Ср. TreStik D. Vefclav а Berengar. Politlckt»"; po£adi poetri-fcin sv. Vafclava roku 9T5// 6esk$jcasopls hiatoriokj. Ro£n. 89. 1991. n.5-6. S. 642-645.

/может быть, отголосок такого восприятия князя обнаруживается в как будто бы неорганичном и богословски неприемлемом мотиве "Повести об убийстве Андрея БоголюбскогоГ сообщающей, что князь принял смерть за грехи людей/. В христианском коде образ святого князя прочитывается как символ, "икона" Христа в его двуедином образе Царя Небесного и Кертвы. В этой связи, как нам представляется, можно полагать, что жития князей-мучеников и князей-мютосердных и справедливых правителей, защитников земли и поборников Христовой веры имеют общий семантический архетип. Характерно, что больиинство житий Вячеслава /"Легенда Никольского", легенды "СгезсехгЬэ fj.de , ", Гумпольта, Кристиана, Лаврентия/ являются агиобиографиями не только святого - мученика, страстотерпца, но и святого - доброго властелина, военачальника и защитника и распространителя христианской веры. Сходным обра- • зом, княжеские добродетели Бориса подчеркнуты в "Чтении о Борисе и Глебе" /ср. также образ Стефана Дечанского - страстотерпца, правителя, борца с ересью варлаамитов, военачальника - в его житии, написанном Григорием Цамблаком/.

Вполне возможно, что одно из житий Вячеслава - славянская "Легенда Никольского" -'повлияло на обрисовку Владимира-крестителя Руси в "Повести временных лет" под 996 г.: ср. рассказы о милосердии Вячеслава, не участвующего в вынесении смертных приговоров преступникам, и о Владимире, отказывающемся казнить разбойников. Свидетельством тому,'что параллель "Вячеслав и его бабка, первохристианка Людмила - Владимир и его бабка, перво-христианка Ольга" была актуальна для древнерусских книжников,

составителей "Повести временных лет", является отмеченная Р.О.Якобсоном16 цитата -из латинской гомилии о св.йодмиле /"Но- -mella in festo sanctae Liuthmilae» / в некрологе Ольги /"Повесть временных лет" под 967 г./. Эта, основанная на действительно разительном сходстве мевду русской и чешской парами святых князей, параллель была, вероятно, вытеснена в сознании древнерусских книжников другою; "Владимир и Ольга - император Константин и его мать Елена", более значимой в условиях "со-ревно-вания", духовного состязания с Византией за равное христианское достоинство. Характерно, тем не менее, что Вячеслав мог привлечь внимание русских книжников не только как князь-страстотерпец, но и как князь-христианский правитель и миссионер Христовой веры.

Владимир, Борис и Глеб образуют в борисоглебских житиях неразрывную триаду, в которой признаками страстотерпцев обладают сыновья и всеми атрибутами христианского святого правителя -их отец. Цельное представление об идеальном святом правителе -милосердном владыке, праведном судье, поборнике веры, защитнике земли, увенчивающем свою жизнь добровольным самоумалением, отказом от соблазнов сего мира и власти я принимающем смерть в уподобление Христу, воплощено в этих трех святых, персонажах борисоглебских житий.

Вопреки укоренившемуся мнению, для протосюжета /ситуация невинного убиения/ мотив непротивления князя убийцам необязателен. Ни Глеб /в "Сказании о Борисе и Глебе"/, ни Игорь Ольгович, ни Эдуард Мученик не могут сопротивляться из-за внезапности

16. Якобсон Р. Работы по поэтике. IL, 1987. С. 52.

нападения; более того, они не успели бы отказаться от сопротивления врагам. Андрей Боголюбский /в рассказе Ипатьевской летописи под 1174 г./ и Вячеслав /в "Востоковской легенде"/ активно сопротивляются губителям. В рассказе Новгородской первой летописи /Синодальный список/ об убийстве рязанскими князьями своих родственников /1218 г./ сюжетный мотив готовности умереть также отсутствует /убийство совершается внезапно/, но тем не менее летописец видит здесь именно невинное убиение и уподобляет убитых Борису а Глебу, а заговорщиков - Святополку. Почти обязателен мотив непротивления не в сюжете, не в поступках святого, не в его поведении по отношению к убийцам, но в молитвах святых страстотерпцев о даровании им смерти, подобной Христовой, а также как богословская идея, объясняющая прославление страстотерпцев. Показательно,, однако, что, например, во всех - кроме "Востоковской легенды" - житиях Вячеслава мотив непротивления князя присутствует и на сюжетном уровне, и в молитвах или речах святого.

Житийный протосюжет, ситуация невинного убиения характеризуются не образом святого /ннязь, на котором как бы "разряжается" царящее в мире зло, может быть фигурой чисто пассивной/, а образами, фигурами других действующих персонажей, его противников. Противники князя - это близкие /родственники/ или подданные, вероломно попирающие свой статус, обязывающий находиться в дружбе или повиновении у князя, и коварно губящие святого: брат /Болеслав - убийца Вячеслава, Святополк - убийца Бориса и Глеба/ отец, мачеха или сын /Стефан Душан - убийца Стефана Дечанского/, князь-родственник /Владислав, родственник жены святого диоклей-ского князя Иоанна-Владимира, лицемерно заманивающий его на казнь/, народ /киевляне - убийцы Игоря Ольгоеич^/, подданные

бояре - убийцы Андрея Боголюбского/. При этом князь-страстотерпец знает своих убийц:, ему или известны их намерения заранее, или же истина узнается в момент гибели; знание об измене близких усиливает страдания святого, вслух или безмолвно как бы обличающего их неправду. Внезапная гибель, "удар в спину", когда' князь не видит лица убийцы, а инициаторы заговора остаются нераскрытыми, не воспринималась как невинное убиение. Так был убит половцами русский князь Роман Святославич в 1079 г., и это событие не вызвало у упомянувшего о нем составителя "Повести временных лет" никаких ассоциаций со смертью страстотерпца.

Ситуация невидного убиения характеризуется инверсией ролей участников событий: подданные/родственники - убийцы; князь /могущественный и почитаемый/ - жертва. Такая инверсия оказывается конструктивным признаком агиографических произведений о князьях-страстотерпцах. Эпизод убийства - "кульминационная" точка, в которой происходит полная смена "семантических знаков", характеристик персонажей: антагонисты святого окончательно попирают свой статус близости к князю и нисходят во тьму; страстотерпец, проходя через страдание и смерть, "самоумаляется" как земной правитель, цо возвышается в этом "ритуале перехода" как святой.

Принцип замены семантических характеристик на противополож- -ные. обнаруживается не только в функциях участников событий, но и в пространстве действия, и в образной системе. Борис и Глеб удалены от святого центра русской земли - Киева, который занял ока;> ный Святополк, и погибают в пустынных местах. Занятому нечестивцем центру противопоставлен небесный "эмпирей", в котором-Царь Небесный и отец Владимир, "через" него обращаются друг к другу перед смертью братья. Но совершается убийство, и персонажи

занимают истинное, им подобающее положение в пространстве» Души святых восходят на небо, к Богу и отцу; тела Бориса и Глеба переносят под Киев, в церковь св.Василия /ср.: Василий - крестное, христианское имя Владимира; Святополк бежит из Киева и гибнет "в пустыне межю Чехи и Ляхы"17/. Поэтика кпнтрастной смены "семантических знаков" проявляется и в отдельных образах: холодный, "аки вода", блеск мечей убийц, стерегущих Глеба на реке -теплый огонь свечей, чудесно загорающихся над телом Глеба /"Сказание о Борисе и Глебе"/; ладья - место мученической смерти Глеба - ладья, символизирующая торжество святых братьев, спешащих на помощь Александру Невскому в видении Пелугия /"Сказание о Борисе и Глебе" и "Житие Александра НевскогС/; рассказ о пересечении Михаилом на пути в Орду реки, на которой он прощается с боя-рами/"траница пространства смерти"/ - рассказ о перевозе его тела через реку Оредежь /"Горесть"/ по пути на Русь; этот эпизод отделяет скорбное повествование о мученичестве от фрагмента о бренности всего земного и описаний чудес, которыми п^лавил святого Бог /"Повесть о Михаиле Тверском"/^ видение конунгом во сне лестниц^, ведущей на небо - пробуждение и гибель от руки поддан; ных, горний путь через земную смерть /" Passio et mlracula beati Olai "Хроника" Адама Бремененого, lib. XI, cap.LXI, achol. . 41'/42 /• Антиномичен мотив гибели на рассвете /Вячеслав; Борис : в "Сказании о Борисе и Глебе", Андрей Еоголюбский в Ипатьевской летописи под 1174 г./: смерть в момент пробуждения мира, падение тела - восхождение солнца, подобно которому восходит к Богу

17. Это выражение может быть понято, как: "в пустом месте, нигде". См.: ФлоровскиЙ A.B. Чехи и восточные славяне. Т. I. V Praze, 1935. С. 42-43. '

душа святого.

Поэтика антиномии и полярной смены семантических характеристик, свойственная страстотерпческим житиям, присуща в разной мере всей мартириологии /и не только ей/ и отражает евангельский рассказ о крестной смерти Христа. Но в житиях князей-страстотерпцев эта поэтика имеет жанро- и структурообразующий характер, формирует ядро текста. Антиномичны ветхозаветные рассказы - об убийстве Авеля и об искушении Иова, - на которые ориентируются эти жития. Агиобиографии правителей-страстотерпцев становятся как бы метатекстами по отношению ко всей мартириологии, обнажая, высвечивая ее парадигму.

Показательно соотношение этих агиобиографий и Св.Писания. Если обыкновенно агиографические тексты представляют "развертывание" библейских прс^разов, то целый ряд княжеских житий отличает прямые повторения библейских ситуаций /убийство Авеля братом Каином - убийство Вячеслава и Бориса и Глеба братьями; тайная вечеря Христа - предсмертный пир Вячеслава с братом. Болеславом/ или даже реализация, "материализация" метафор и символов Писания /Глеб в "Сказании о Борисе и Глебе", уподобляющий себя' срезаемой нржом виноградной лозе - ср. уподобление Христом себя лозе виноградной в Евангелии от Иоанна, 15; 4,5; бремя Христово - ярмо, возложенное татарами на плечи Михаила Тверского и т.ду* "Сказание о Борисе и Глебе" сближает с историческими книгами Ветхого Завета неожиданная для агиографического текста "летописная:* часть - рассказ о битвах Ярослава со Святополком. Обычно в житии события обладают прямым и символическим смыслами, воспри- . нимаясь как знаки библейских прообразов. В житиях князей-страстотерпцев в двух разных кодах - "божественном" и "земном" - мо-

жет повторяться сообщение об одном и том же событии /ср.: Борис и Глеб возвращаются к отцу как бы и духовно, встречаясь с ним на небесах, и на земле, "телесно" - их тела переносят в церковь св.Василия/. Княжеские агиобиографии обладают чертами саморефе-рентности, сближаясь в этом отношении более со Св.Писанием, нежели с другими произведениями житийного жанра. /Христологические мотивы и библейские символы есть:ги в других мученических житиях, но обыкновенны они не столь явственны/.

Во второй главе "Тенденции жанрового развития вацлавской и борисоглебской агиографии" более пристально рассматриваются именно жития Вячеслава и Бориса и Глеба. Сопоставляются различные эпизоды, устанавливаются случаи возможных заимствований из чешских памятников в русских. Например, сведениям 'Чегенды Никольского"' и легенды Гумпольта, что Вячеслав был принужден своими боярами взять наложницу, - хотя сам не желал этого, - чтобы продолжить свой род, соответствует известие "Чтения о Борисе и Глебе", согласно которому Борис был женат, причем вступить в брак его упросили подданные, не желавшие прекращения рода князя. Если вспомнить, что в описании чудес Бориса и Глеба Нестором прослеживается влияние вацлавских литий, близких к латинской агиобиографии Гумпольта /Н.Ингхэм/, то указанное совпадение древне-чешских и древнерусскою памятников вряд ли можно назвать случайным. Скорее, речь идет о осознанной ориентации Нестора на произведения вацлавской традиции. Показательны в этой связи также включения убиения Вацлава-Вячеслава в контекст всемирной священной истории в легендах Гумпольта, Лаврентия й Кристиана, - с одной стороны, - и в "Чтении о Борисе и Глебе" Нестора, - с дру- ■ гой.

Вацлавская традиция создавала ближайший контекст борисоглебских житий, их фон. Переклички обнаруживаются, однако, не только между русскими памятниками и чешскими житиями Вячеслава, но и между "Сказанием о Борисе и Глебе" и латинскими текстами, посвященными бабке Вячеслава-страстотерпице княгине Людмиле, убитой по приказу своей невестки Драгомиры, матери Вячеслава. /Прежде всего, это эпизоды убийства Глеба и Людмилы/. Так как вацлавские и людмильские памятники естественно образовывали в чешской письменности единый цикл /о судьбе Людмилы упоминали жития Вячеслава, а легенда Кристиана непосредственно соединяет в себе две агиобио-графии: Людмилы и ее внука/, сближения борисоглебских и людмиль-ских памятников вполне закономерны.

В латинской гомилии о Людмиле " Homelia in fest о sanctl Uu-thmiiae " убийцы, таящие на,языке яд, подобно змеям, врываются в дом Людмилы, говорящей им кротко-голубиным голосом: "Братья мои...". В "Сказании о Борисе и Глебе" ■ Глеб "жалостно глас ис-пущаше: "Не дейте мене, братия моя милая и драгая!"

Близость этих двух фрагментов, конечно, не позволяет сделать вывод о влиянии латинского памятника /в гипотетических славянских переводе или,версии/ на русский. Вместе с тем такая близость не случайна: сходны ситуации убиения Людмилы и Глеба. Убийцы чешской княгини врываются в дом; следует речь - молитва Людмилы; убийцы Глеба захватывают его корабль, далее идет плач - моление ннязя.'Само сходство ситуаций должно было облегчить заимствование, • этим сходством объясняется и во многом идентичное развертывание текстов. ,

Второй случай совпадения "Сказания о Борисе и Глебе" и латинских памятников о Людмиле Чешской - рассказ о бегстве и смерти

ОДНОГО ИЗ убийц ЛЮДМИЛЫ /" Рааэ1о вапс1;1 Ыи-ЬИшНае" : и легенде Кристиана/ и рассказ о бегстве Святополка /"Сказание , о Борисе и Глебе"/.

Ввацлавских памятниках /особенно у Гумпольта, в "Легенде ^ Никольского" и у Кристиана/ и в древнерусском "Сказании о Борисе и Глебе" особенно, в сравнении со многими другими житиями страс-, ютерпцев, акцентированы антитетичность святости и греха,света и тьмы, вечной жизни и вечной смерти. В легенде Кристиана о Вяче-г '.славе и Людмиле эта антитетичность вступает даже в противоречие с,топикой жанра агиографии. Агиограф сообщает, что Вячеслав в ' отмщение за убийство бабки Людмилы изгоняет свою мать Драгомиру из Чехии. Это свидетельство подчеркивает праведность Вячеслава, ' выступающего как бы "наследником" святости страстотерпицы Людми-1 лы /ср. с Борисом и Глебом - "наследниками" святости их отца Владимира/; однако оно безусловно противоречит тенденции Кристиана - в соответствии с агиографическим каноном - представлять ро-' дителей святого праведниками. Стремясь избежать возникшего противоречия, Кристиан сообщает о последовавшем затем покаянии Дра-гомиры и прощении ее сыном.

Акцентированность ключевых антитез греха и святости в житиях Вячеслава, Бориса и Глеба и развертывающих эти антитезы образов не случайна. Обстоятельства смерти чешского и русского .князей оказались как бы точным повторением архетипической библейской ситуации: святые князья погибли от руки своих братьев. История Авеля и Каина как бы повторялась в Чехии и на Руси. События священной истории приоткрывались для агиографов, писавших о Вячеславе и о Борисе и Глебе, в современности. Особое символическое значение приобретали практически все эпизоды памятников.

В случае с чешским князем это убийство у дверей храма, актуализирующее ассоциации "князь - жертва", рождаеиые литургической символикой предсмертного пира и чаши, испиваемой Вячеславом /"Легенда Никольского", легенда Гумпольта/. В случае с Борисом и Глебом - это мотив проклятия, тяготеющего над новым Каином -Святополком, гибнущим безвестно в чужой земле.

Ассоциации с ветхо- и новозаветными архетипами, с Христом-Небесным Царем и Жертвой определяют отбор деталей, их трактовку-и образную систему памятников. В житиях Вячеслава это чудо с кровью святого, не уходившей в землю /ср. мотив "крови, вопиющей к Господу", в "Сказании о Борисе и Глебе" - молитва Ярослава к Богу перед битвой со Святополком/. В "Сказании о Борисе и Глебе" воплощением и развитием библейского мотива возмездия братоубийце Каину является, злая гибель Святополка: на Каина Господь наложил особую печать - он был "проклят от земли".

В обоих циклах - чешском и русском - пр^леживаются христо-логические мотивы и образы, В "Легенде Никольского", "Creacente fide", у Гумпольта и Кристиана это рассказы о приготовлении Вячеславом хлеба и вина для причастия /здесь же может быть, вероятно, упомянуто, и известие об обыкновении Вячеслава, приготовляющего хлеб и вино, ходить босиком/. В "Сказании о Борисе и Глебе" .хрястологической символикой проникнуты описание предсмертной ночи Бориса; в молении Глеба встречается уже упоминавшийся образ-символ Христа — лозы виноградной, Глеб уподоблен Агнцу— Хрис-у и т.д.

Смерть Бориса и Глеба как бы санкционировала, подтверждала христианский статус новокрещенной Руси, свидетельствовала о нем. И страстотерпческая смерть Вячеслава и его бабки Людмилы говори-

ла о свершившейся христианизации новонрещенной Чехии /кстати, например,. Кристиан относил крещение Чехии к заслугам именно Людмилы, бабки Вячеслава, а самого Вячеслава Кристиан и автор "Cres-cente fide " рисуют борцом с язычеством/. Не случайно, в начале вацлавских легенд - у Кристиана и автора "Crescente fideа также в людмильскоЙ легенде "íuit in Provincia Boheraorum"" сообщалось о крещении Чехии при деде Вячеслава, князе Спитигневе, Согласно "Crescente fide Вячеслав был не только борцом с язычеством, но и защитником христианства от угрозы языческой реставрации: мать Вячеслава, Драгомира, которую "Crescente fide* изображает язычницей, преследует христиан, изгоняет священников , из страны и старается отторгнуть от Христа Вячеслава.

При сопоставлении древнерусских памятников с древнечешски-т обнаруживаются и значительные отличия. Несомненно, ближе все; го к произведениям вацлавского цикла, таким, как "Легенда Николь-¡ ского", легенды Лаврентия, Гумпольта и Кристиана, - "Чтение о ! Борисе и Глебе" Нестора. Это не мартирий, повествующий лишь о ¡мученической смерти святого, но развернутая трехчастная агиобио-■ графил, с богословско-ясторическим введение^основной частью и описанием посмертных чудес- Борис у-Нестора, яан и Вячеслав в "Легенде Никольского", - идеальный христианин, исполненный познания книжного и мудрости. Он милосерден л кроток, не дорожит властью и чужд земных соблазнов.

Как заметил Й.Интхэм, самб'название-труда Нестора - "Чтение о Борисе - и -Глебе""- уникальна' в русской агиографии и соответствует распространенному заглавию латвнсювс "житий или глав в житиях - "legenda*H "lectio". Такое заглавие носят, например, главы /12/, на которые разделен текст легенды о Вячеславе Лаврентия.

Утверждать, что заглавие Нестерова жития восходит к латинским "lectio" и "legenda" /например, в несохранившихся славянских версиях латинских житий/, было бы некоторым преувеличением: написание "От бытия чтения" встречается в паремийных чтениях о Борисе и Глебе, откуда и могло попасть в текст Нестора. Соотношение паремийных текстов с "Чтением" и "Сказанием" о Борисе и Глебе изучено совершенно недостаточно; однако нельзя не заметить что паремийные сказания ближе к "Сказанию о Борисе и Глебе", чем к житию, составленному Нестором.

В то время как в вацлавской агиографии господствующее место получила классическая каноническая агиобиография /по сути дела, все дреЕнейшие памятники о чешском князе, кроме "Востоков-ской легенды", удовлетворяют требованиям агиобиографического канона/, на Руси несоизмеримо большее распространение получило "Сказание о Борисе и Глебе" - мартирий, осложненный дополнениями летописного характера, нежели "Чтение" Нестора. Отчасти это явление объяснимо значительно большей эмоциональностью,.экспрессивностью первого памятника /Несторово житие написано сухо и маловыразительно/. Но, самое главное, в "Сказании" был подчеркну* крайне знач}шый для культа святых братьев и русской религиозности в целом мотив невинности и чистоты добровольной жертвы святых братьев /при этом агиограф даже пренебрег историческими фактами - на самом деле, как известно, не только Борис в год смерти, но и Глеб были зрелыми мужчинами, а не юношей и отроком*®/. Образце князя-идеального правителя был в меньшей мере значим для

18. Существует, впрочем, и мнение, что Борис и Глеб были убитн в юном возрасте /А.Е.ПреснякоЕ и др:/.

древнерусского сознания, в частности, это могло быть связано и с поздним формированием монархии в собственном смысле слова, и с относительно неразработанными /в сравнении с западной мыслью/ представлениями об идеальном правителе. Сопоставление вацлавско-го и борисоглебского циклов свидетельствует также и о менее определенном и четком ощущении жанра в древнерусской словесности, что объясняется более общими культурными различиями литератур латинского Запада /в том числе и латинской словесности Чехии/ • и православного славянства. ■

В заключении сформулированы основные выводы, которые могут быть кратко изложены следующим образом. Жития князей-страстотерпцев - это отдельный "поджанр" агиографии, семантически тесно связанный с другими группами княжеских житий, прежде всего с житиями правителей-распространителей христианской веры и идеальных владык. В основе представлений о святом правителе, по-видимому, лежала архаическая дохристианская мифологема князя - родового вождя, вмещающего всю полноту жизни своих людей и земли. В христианском сознании эта мифологема претерпела трансформацию: князь начал восприниматься как "символ" Христа, а его убиение - как смерть во имя Христово. Основу сюжетной схемы страстотерпческих житий образует ситуация невинного убиения князя его близкими. Для структуры княжеского страстотерп-ческого жития характерна именно эта смена ролей персонажей: князь/жертва, близкие/враги. Сравнительный анализ, развернутое сопоставление поэтики вацлавских и борисоглебских житий позволяет сделать вывод, что черты их сходства имеют как типологический характер, так и являются следствием вероятных заимствований, совершенных русскими агиографами. Есть основания пола-

гать, что преемственность древнерусских памятников по отношению к древйечешским"была более значительной, чем считалось до сих пор.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. К вопросу о текстологии Борисоглебского цикла // Вестник МГУ. Серия IX. Филология. 1987. № I. С. 73-80 /0,8 а.л./.

2. Огненный столп в древнерусской агиографии: ветхо- и ново-, заветные истоки // Славяне и их соседи. Еврейское население Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы: Средние века -начало Нового времени. Сборник тезисов XII чтений памяти В.Д.Королюка. М., 1993. С. 20-24 /0,3 а.л./.

3. Огненный столп в древнерусской агиографии: ветхо- и новозаветные истоки // Славяне и их соседи. Еврейское население Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы: Средние века -начало Нового времени. М.> 1994. /0,8 а.л./. С'• ¿> -