автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.10
диссертация на тему: Критические отзывы современников Н.С. Гумилева об его основных поэтических сборниках

Полный текст автореферата диссертации по теме "Критические отзывы современников Н.С. Гумилева об его основных поэтических сборниках"

□030В70 Ю

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ М.В.ЛОМОНОСОВА

ФАКУЛЬТЕТ ЖУРНАЛИСТИКИ

КАФЕДРА ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КРИТИКИ И ПУБЛИЦИСТИКИ

На правах рукописи

Лебедева Оксана Олеговна

Критические отзывы современников Н.С. Гумилева об его основных поэтических сборниках (1905-1925 гг.)

Специальность 10.01.10 - «Журналистика»

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва - 2006

003067010

Работа выполнена на кафедре литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова.

Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор Николай Алексеевич Богомолов.

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Олег Алексеевич Клинг, кандидат филологических наук, доцент Давид Маркович Фельдман.

Ведущая организация: Институт мировой литературы.

Защита диссертации состоится «^т>> б) Ир€лЛ$ 2007 г. в часов, аУД- на заседании диссертационного' совета Д. 501.001.07 по

журналистике при Московском государственном университете по адресу: 125009 Москва, ул. Моховая, 9 (факультет журналистики).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке факультета журналистики МГУ (адрес: 125009 Москва, ул. Моховая, 9).

Автореферат разослан «¿Т>\ [_2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук

Критика начала XX века - это новый этап в развитии русской литературной критики, связанный с изменениями самого состава литературы. В этот период еще были действенны традиции прежней (народнической, позитивистской, социологической) критики, восходящие к последним десятилетиям XIX века, но возникала и новая, основанная на взглядах писателей-модернистов — символистов, акмеистов, футуристов и др. Такое положение весьма усложняет картину, делает ее многоплановой, особенно если учитывать творчество не только наиболее известных и талантливых критиков, но и критику «рядовую», в которой осваивалось и закреплялось то, что у «главных» только намечалось. Подчеркнем, что на эти годы приходился расцвет критики как рода деятельности, поскольку ею занимались почти все видные писатели того времени: И.Ф. Анненский, К.Д. Бальмонт, Андрей Белый, A.A. Блок, В.Я. Брюсов, М.А. Волошин, Вяч.И. Иванов, М.А. Кузмин, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, В.Ф. Ходасевич и многие другие. По этой причине представляется интересным изучать опыт критической мысли, лучшие ее образцы, к которым смело можно отнести многие статьи и рецензии начала XX в. Особую актуальность последнее приобретает в связи с наблюдаемой сейчас тенденцией к преобразованию самой природы литературной критики, все чаще подменяемой литературной журналистикой.

В данной диссертации мы решили обратиться к комплексу литературно-критических материалов, касающихся творчества Н.С. Гумилева. После 1986 года, когда имя поэта было возвращено в число почитаемых на родине, о нем было написано множество научных трудов, однако никто еще не рассматривал весь массив прижизненных откликов на его поэтические книги. Большая часть критических статей и рецензий включена в сборник «Н.С. Гумилев: Pro et contra» (СПб., 1995; 2-е изд. - СПб., 2000), но в задачу составителей не входил их аналитический разбор. К тому же собственные разыскания позволили нам ввести в круг исследования и некоторые отложившиеся в печати, но не попавшие в сборник работы, что и определило новизну нашей диссертации. Необходимо сделать акцент на том, что если прежде изучались критические позиции отдельных критиков - к примеру, A.A. Блока, В Л. Брюсова, Д.С. Мережковского, Н.К. Михайловского, К.И. Чуковского, Н.С. Гумилева (особо отметим статьи о Н. Гумилеве-критике и теоретике поэзии, принадлежащие Вяч.Вс. Иванову, A.B. Лаврову, Р.Д. Тименчику, Г.М. Фридлендеру, O.A. Клингу, М. Малин, Ж. Бонамуру, Вяч. Завалишину, Р. Уиттакеру, В.Н. Крылову, Ю.В. Бабичевой), то мы опирались на комплекс критических высказываний об одном авторе, что дало

возможность увидеть не только индивидуальное своеобразие каждого критика, но и значительную часть спектра эпохи, проявившуюся в откликах авторов разных направлений. Для примера упомянем наиболее выразительных авторов статей и рецензий о Гумилеве, обозначив их позиции в литературе: символисты В. Брюсов, Вяч. Иванов, И. Анненский, коллеги-акмеисты С. Городецкий и В. Нарбут (а также «младший акмеист» Георгий Иванов), футуристы С. Бобров и В. Шершеневич, марксист В. Львов-Рогачевский, будущие литературоведы формальной школы В. Жирмунский и Б. Эйхенбаум.

Таким образом, объектом настоящей работы явилась литературная критика 1905-1925 гг., а предметом стали отзывы критиков-современников об основных поэтических книгах Гумилева, опубликованные в указанный период в прессе России и русского зарубежья, в отдельных изданиях, а также содержащиеся в мемуарах и эпистолярии.

Под основными книгами Гумилева мы подразумевали: «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга», «Чужое небо», «Колчан», «Костер» и «Огненный столп». Мы намеренно не касались переводов и драматических произведений поэта, поскольку темы Гумилев-переводчик и Гумилев-драматург довольно обширны и достойны отдельного изучения, выходящего за пределы интересующих нас процессов. Не попали в орбиту нашего исследования и три поэтические книги: прижизненный «Шатер», поскольку он является частью незавершенного замысла «географии в стихах»; «Посмертный сборник», довольно бессистемно составленный Г. Ивановым из стихотворений, которые сам Гумилев не печатал, а также посмертный «К синей звезде», практически не известный в советской России, так как был издан в Берлине в 1923 году и попал в Россию в крайне ограниченном количестве экземпляров.

Наш выбор хронологических рамок (1905-1925 гг.) был обусловлен тем, что нас интересовали статьи современников поэта, причем преимущественно критические, а не литературоведческие, после же 1922 года рецензии на вышеуказанные сборники ни в России, ни за границей уже не появлялись, за исключением трех отзывов о втором издании «Колчана» (1923). Последним значительным трудом, посвященным всей поэзии Гумилева, в то время оказалась монографическая статья Ю.Н. Верховского «Путь поэта», напечатанная в 1925 году. Она и стала для нас своеобразным рубежом. И хотя данная работа не может быть названа бесспорной (уже вскоре после ее публикации П.Н. Лукницкий писал Л.В. Горнунгу, что

«статья грешит неточностями (даже в цитатах), ошибочностью мнений и некоторой слепотой»1), тем не менее она значима тем, что не зависит от готовых формул, господствовавших тогда в советской печати. После же 1925 года в советской периодике предпочитали говорить о социальной позиции Гумилева, основывая суждения на превратно понятых, а то и заведомо искажаемых цитатах, причем определяющей для оценок становилась судьба расстрелянного поэта, которому инкриминировалось участие в антисоветском заговоре. Например, В. Саянов в 1927 году характеризовал Гумилева как поэта «подымающейся буржуазии», «агрессивного капитализма, перерастающего в империализм», а В. Ермилов в 1928-м - как шовиниста, в творчестве которого пробиваются ростки фашизма2.

В своей диссертации мы придерживались концепции о сущности критики, которая была сформулирована в начале 1980-х годов в учебнике, посвященном теории литературно-художественной критики3, и которая положена в основу деятельности кафедры литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ. Заключается данная концепция в следующем: критика, являясь одним из видов литературного творчества, представляет собой анализ, истолкование и оценку (при помощи системы доказательств) художественных произведений с точки зрения теории и истории литературы. Однако при этом критики судят сквозь призму современности не только произведения, но и жизненные явления, в них отраженные, то есть их деятельность обусловлена общественными умонастроениями и задачами, а значит, не только художественна и научна, но еще и публицистична. Правда, нужно оговориться, что Гумилев в своей поэзии почти не обращался к социальной действительности (за исключением войны), поэтому она практически не обсуждалась и в критических работах, в которых разбирались стихотворения поэта.

Сформировать методологическую основу диссертации нам позволили труды таких ученых, знатоков литературы начала XX века, как K.M. Азадовский, Майкл Баскер, H.A. Богомолов, O.A. Клинг, A.B. Лавров, O.A. Лекманов, Д.Е. Максимов, Р.Д. Тименчик, и других современных филологов.

1 Письмо от 3 января 1929 г. // Николай Гумилев: Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 561.

2 Саянов В.М. К вопросу о судьбах акмеизма // На литературном посту. 1927. № 17-18. С. 16; Ермилов В.В. Поэзия войны // Ермилов В.В. За живого человека в литературе. М., 1928. С. 171-178.

3 Баранов В.И., Бочаров А.Г., Суровцев Ю.И. Литературно-художественная критика. М., 1982.

Были также учтены работы признанных отечественных и зарубежных литературоведов и исследователей в области литературной критики: М.М. Бахтина, В.Г. Белинского, А.Г. Бочарова, В.В. Виноградова, Л .Я. Гинзбург, Ю.М. Лотмана, Ролана Барта и др. Кроме того, при систематизации материалов прессы нам очень помогли книги и статьи известных специалистов по теории, практике и истории журналистики Я.Н. Засурского, Б.И. Есина, И.В. Кузнецова, Е.П. Прохорова, М.В. Шкондина.

В диссертации мы преследовали цель — внести вклад в изучение поэзии Н.С. Гумилева и русской критической традиции посредством рассмотрения рецензий на поэтические сборники Гумилева. И в соответствии с поставленной целью нами решались следующие задачи:

- очертить круг отзывов;

- разобрать и сравнить их, передавая колорит эпохи;

- показать прямую зависимость содержания критических статей и заметок от литературных вкусов, общественных настроений и личных симпатий или антипатий их авторов, поскольку большинство статей и рецензий составляет неотъемлемую часть литературной (а иногда и политической) борьбы;

- отразить иерархию критиков и их откликов, так как деятельность любого критика воспринималась читателями-современниками в зависимости от той позиции, которую критик занимал в литературе, его авторитетности и глубины суждений. То же относится и к жанровой специфике откликов, определяющей их характер: одни представляют собой подробный и глубокий анализ, другие - не более чем импрессионистическая или информационная заметка, третьи - фельетонного типа и т.д.;

- охарактеризовать журналы и газеты, на страницах которых появлялись отзывы о сочинениях Гумилева;

- продемонстрировать, что Гумилев на протяжении почти всей своей творческой жизни принадлежал к символистам и лучшие его произведения созданы под знаком именно символизма.

В работе над диссертацией мы придерживались эволюционно-хронологического метода: 1 часть включила сборники, ориентированные на символизм: слабый, юношеский «Путь конквистадоров» и более самостоятельные «Романтические цветы» и «Жемчуга»; 2 часть - «Чужое небо», в котором наметились акмеистические тенденции, и «Колчан», ставший самым акмеистическим сборником Гумилева; 3 часть отразила возвращение Гумилева в лоно символизма в «Костре» и «Огненном столпе».

Практическая значимость данной работы видится нам в том, что ее материалы и выводы могут быть использованы в обобщающих исследованиях по истории гуманитарной мысли XX столетия, а также в ходе чтения спецкурсов по истории литературной критики и русской литературы начала XX века.

Структура и содержание диссертации

Диссертация состоит из Введения, трех частей, Заключения и библиографического списка литературы.

Первая часть: «Творчество Н. Гумилева в контексте русского символизма» разделена на три главы, носящие имена сборников Гумилева 1905-1910 гг.: «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга».

«Путь конквистадоров». Первая глава первой части настоящего исследования рассказывает о реакции критиков на сборник Н. Гумилева, состоящий из стихотворений 1903-1905 гг. и вышедший в октябре 1905 года. Эта книга 19-летнего автора по причине ее слабости не привлекла особого внимания, да и те, кто откликнулся на нее (В.Я. Брюсов - в «Весах» и C.B. фон Штейн - в литературном приложении газеты «Слово»), преследовали свои определенные цели. Штейн - знакомый Гумилева по Царскому Селу -прежде всего хотел поддержать дебютирующего поэта. А небольшая и до известной степени одобрительная рецензия Брюсова, скорее всего, была обусловлена литературной политикой, в которой вождь московских символистов принимал самое деятельное участие. Впоследствии «Путь конквистадоров» анализировал также Ю. Верховский в упомянутой выше работе «Путь поэта».

В. Брюсов подчеркивал, что темы и приемы творчества Гумилева изобличают в нем сторонника «новой школы» в поэзии и он часто повторяет обычные заповеди декадентства. Однако мы акцентируем внимание на том, что некоторые примеры, демонстрирующие, по мнению Брюсова, декадентство Гумилева, можно по-разному интерпретировать, особенно если рассматривать их в отвлечении, вне контекста. Выраженное в них бунтарство, прославление мечты и абсолютных идеалов, контрастность, пристрастие к путешествиям - признаки, которые с таким же успехом можно приписать романтизму, почему Ю.Н. Верховский в 1925 г. и будет настаивать на романтической сущности «Пути конквистадоров». Но если брать сборник в целом, то Брюсов, несомненно, был прав. Книга Гумилева пронизана

символистским духом: стихи претендуют на насыщенность тайными смыслами, символизация возведена в принцип творчества. Автор, стараясь следовать образцам новейшей русской поэзии (С. Штейн), осваивает образы, наиболее распространенные в лирике символистов и отражающие мистические представления как старших, так и младших представителей этого течения. Вместе с тем Ю. Верховский не решался назвать Гумилева эпохи первого сборника символистом. Вероятно, это было связано с тем, что содержание «Пути конквистадоров» не укладывалось в сформулированную Верховским теорию «классического символизма», в соответствии с которой символистское искусство не подчинялось законам эстетики и предназначалось для духовного развития самого художника, а также его читателей, которые узнают тайны, им постигнутые и разрешают вместе с ним свои противоречия в мыслях и в душе. Верховский, создавший схему трех типов поэтического творчества: песенного, пластического и словесного, не сомневался в том, что Гумилев - «живописец-пластик». Однако, на взгляд критика, поэту явно недоставало молитвенной музыкальности и интимности, а главное - у него не было тайноведческой исповедальности, поэзии мысли, намного более тяготеющей к символичности.

В. Брюсов и С. Штейн легко обнаруживали в «Пути конквистадоров» изъяны техники стиха, указывая на то, что дебютирующий поэт злоупотребляет неправильными ударениями, начинает анапест с ямбических двусложных слов и не всегда соблюдает общепринятые правила рифмовки. Однако Ю. Верховский отметил не только недостатки, но и некоторые достижения поэта в области формы: изысканное ритмическое звучание «Песни Дриады» из поэмы «Осенняя песня» и метрическое разнообразие в балладе «Сказка о королях».

Подчеркнем, что композиции «Осенней песни», «Сказки», а также «Девы Солнца» строились Гумилевым по образцу лирических поэм К. Бальмонта, представляющих собой цикл стихов, написанных разными размерами и объединенных общей темой. Однако подражательность произведений данного сборника была очевидна не только в композиции. Так, Брюсов писал: «Отдельные строфы до мучительности напоминают свои образцы, то Бальмонта, то Андр. Белого, то А. Блока...».

В первой главе диссертации мы сочли необходимым провести четкую разграничительную линию между заимствованиями и реминисценциями в гумилевских стихах, поскольку и впоследствии Гумилева не раз упрекнут в подражательности. Аллюзий в поэзии Гумилева действительно немало, и он

часто переосмысляет и модернизирует воспринятое из книг. И в зрелые годы, будучи уже самобытным мастером слова, Гумилев не откажется от возможности передавать душевное состояние героя с помощью реминисценций. Поэтому, видимо, можно предположить, что нарочитое использование им цитат, чужих образов, тем и сюжетов есть лишь стилистический прием, быть может, в раннем творчестве еще не всегда сознательно применяемый.

Важно сказать, что погрешности, допущенные в сборнике, на который рецензенты смотрели как на предварительный поэтический опыт, не помешали им сказать в адрес Гумилева несколько ободрительных слов. В. Брюсов и С. Штейн нашли в книге прекрасные стихотворения, грациозные и легкие образы. Штейн признал творческой удачей стихи со сказочным, мистическим оттенком. Вообще он заметил в Гумилеве задатки серьезного поэтического дарования, которое стоит культивировать, добиваясь большей простоты и непосредственности поэтической речи. Брюсов предположил, что книга - только «путь» нового конквистадора и что победы и завоевания ждут его в будущем.

«Романтические цветы». Стихи второго сборника Гумилева (1908 г.) заинтересовали намного большее число литераторов, среди которых, были и весьма почтенные: кроме В. Брюсова, взявшего над Гумилевым своего рода литературное шефство, книгу рецензировали выдвигавшийся в первые ряды современных поэтов И. Анненский и недавняя главная надежда русского символизма С. Городецкий. Отозвались также А. Левинсон, В. Гофман (еще один ученик Брюсова), а также П. Пильский и Н. Шебуев.

Несмотря на заглавие сборника, отдельные критики увидели в нем не только романтизм, но парнасство и символизм. Брюсов, как и Левинсон, придерживался мнения, что с парнассцами Гумилева роднит его пристрастие к экзотике. Однако И.Анненский усомнился в подлинности этой экзотики гумилевского сборника, и единственное, чему он поверил, - это пропитанной трагедией, человечной и не надуманной истории о «дочери властительного Чада» (цикл «Озеро Чад»), которая понравилась очень многим. Все остальные «романтические цветы» Гумилева были для Анненского «бумажными», отчего не могли притязать на титул подлинно прекрасных, так как настоящая красота, с его точки зрения, облекая высшую правду, должна быть непременно жизненной. Не отказывая гумилевским «цветам» в своеобразной красоте, Анненский не смог скрыть, что они, на его взгляд, «деланные», причем деланные на парижский манер. Один из немногих современников, он

был уверен: сборник «Романтические цветы», созданный и изданный в Париже, является порождением этого города, и герои прошлых столетий, персонажи, помещенные в экзотическую обстановку, несут глубокий отпечаток жизни европейской столицы.

Через семнадцать лет Верховский, уже знавший, как воспринимается творчество Гумилева читателями начала 1920-х годов, как и Анненский, обратил внимание на «изысканность» и «выделанность» сборника. Но в отличие от Анненского, усомнившегося в достоверности экзотической и исторической поэзии Гумилева, Верховский разглядел в основе «Романтических цветов» «внутреннюю подлинность», ощущение которой возникает как раз благодаря этим мотивам, разработанным глубже других.

Помимо интереса Гумилева к дальним странам, была еще одна причина, заставлявшая присоединять поэта к парнасскому кругу, - это «объективность» его лирики. Брюсов утверждал, что поэт таит от читателей волнения своей души, как бы стесняясь доверять сокровенные мысли и сердечные переживания, хотя все же он не так холоден и эмоционально сдержан, как покорители ледяной вершины Парнаса. В. Гофман придерживался несколько иной точки зрения, он склонен был думать, что стихи Гумилева по большей части эпические и в них отсутствует настоящая музыка. А исходя из художественных понятий Гофмана, эта поэтическая особенность Гумилева была крайне нежелательной, так как, по Гофману, для истинного искусства значение имеют лишь субъективные чувства поэта, отражающие весь мир. Большинство же рецензентов не было столь категорично и не отрицало лиричности поэзии Гумилева, конечно, предпочитающего изящное «музыкально-прекрасному» (И.Анненский) и тяготеющего к лиро-эпическому жанру (Ю.Верховский). Эта дискуссия нашла продолжение и в отзывах о последующих книгах Гумилева.

В диссертации мы подчеркиваем, что в основном критики-современники Гумилева говорили о его раннем творчестве как о «дневной», бравурной поэзии, выдержанной в мажорном ключе. Почти никто из них не обмолвился о мистическом подтексте первых книг Гумилева, прежде всего тех же «Романтических цветов». А ведь даже архитектоника этого сборника, на взгляд Н.А.Богомолова, выстроена по принципу магического заклинания и автор, пробуя себя в роли мага, пытается с помощью последовательных рифмованных речей добиться любви женщины, конкретно - любви Анны Горенко, которой посвящена книга. Данную версию подтверждает письмо Гумилева Брюсову от 11/24 марта 1907 года, где поэт именует себя «адептом

оккультизма», а также наставление В. Брюсова, который первый потребовал от поэтического сборника, чтобы он был замкнутым целым, объединенным единой мыслью. Этот аспект творчества Гумилева только в наши дни оказался замечен некоторыми исследователями - Майкл Баскер, Н.А. Богомолов и Р. Эшельман разрушают стереотип одностороннего и поверхностного восприятия раннего Гумилева и, демонстрируя его познания в области оккультизма, убедительно доказывают, что вся его поэзия, начиная с «Романтических цветов», пронизана визионерскими и гипнотическими мотивами.

Изяществу и красоте стиха «Романтических цветов», где резко очерчены образы и обдуманно выбраны изысканные эпитеты, отдали должное В. Брюсов, С. Городецкий и И. Анненский. Тем не менее, по мнению рецензентов, в целом книга была еще далека от совершенства и выдавала неопытность автора, пока не нашедшего себя, своей манеры и своего стиха. Брюсов, несмотря на благожелательное отношение к отдельным стихотворениям, в общем счел сборник слабым, подражательным и только ученическим. А. Левинсон и В. Гофман выразили надежду, что настоящее творчество Гумилева впереди, сейчас же он находится в самом начале поэтического роста, и его книга - лишь обещание, к которому, впрочем, стоит прислушаться.

В главе «Жемчуга» мы обращаем внимание на то, что к 1910 году Гумилев обрел имя в литературе, поэтому и пожелавших высказаться по поводу его нового сборника было вдвое больше, чем откликнувшихся на «Романтические цветы». Вместе с Брюсовым, статьи которого о каждой новой книге Гумилева стали уже традицией, в июле 1910 г. написал о «Жемчугах» Вяч. Иванов. На третий сборник отреагировали также Н. Абрамович, С. Ауслендер, М. Волошин, С. Городецкий, Г. Чулков, И. Ясинский и др. Из числа рецензировавших «Жемчуга» выделялись четверо радикально настроенных критиков - Е. Янтарев, Росмер (по мнению Р.Д. Тименчика - С. Городецкий) и критики марксистского толка Л. Войтоловский и В. Львов-Рогачевский. Заметку первого из них, правда, трудно принять всерьез, так как она, наверняка, была вызвана личной обидой - убийственной рецензией Гумилева на книгу Янтарева «Стихи». Росмер же, Войтоловский и Львов-Рогачевский нападали на идеалиста Гумилева в основном за безразличие к повседневности. Последние двое критиков конкретизировали этот упрек как пренебрежение к насущным социальным проблемам, освещение которых, по их утверждению, являлось чуть ли не единственным

оправданием искусства.

Свой третий сборник Гумилев посвятил В.Я. Брюсову, решившись всенародно объявить его своим учителем. Вероятно, он полагал, что в области мастерства достиг уже многого и наставнику не придется за него краснеть. Укреплял его в этом убеждении Вяч. Иванов, считавший, что к тому времени Гумилев действительно заслужил право принять ритуальный удар мечом по плечу.

Тот факт, что Гумилев поставил себе в пример Брюсова, был взят на вооружение всеми критиками. И, по их суждениям, получалось, что Гумилев, перенимая и достоинства, и недостатки учителя, заимствует у него буквально все: темы, образы, мысли, слова, стиль, технические приемы, лиро-эпический жанр и, естественно, принадлежит к тому же направлению в поэзии, что и Брюсов.

Рецензенты «Жемчугов», касавшиеся вопроса о принадлежности Гумилева к литературным школам, подобно критикам, анализировавшим предыдущие сборники поэта, увидели в его творчестве преимущественно романтические, идеалистические и парнасские тенденции. Но выбор Гумилева не мог быть одобрен, например, Брюсовым или Вяч. Ивановым по причине имевшихся у них соображений теоретического порядка: Брюсов прогнозировал лидерство не возникшего пока в поэзии направления, синтезирующего реализм и идеализм, а Вяч. Иванов с середины 1900-х гг. постулировал «реалистический символизм», призванный стать оппозицией субъективному «идеалистическому символизму» и, в частности, романтизму и идеализму, которые чурались действительности и только грезили о запредельном и несбыточном. Логично было бы ожидать резкой критики Гумилева и со стороны Ауслендера, попробовавшего в 1908 году в первом сборнике рассказов «Золотые яблоки» применить единственно верный, по его словам, реалистический метод. Однако в силу дружественных отношений с Гумилевым Ауслендер не стал противопоставлять свой метод гумилевскому.

Большинство критиков обратило внимание на немелодичность и бесстрастность стихотворений «Жемчугов», нередко связывая эти их качества с родовой природой гумилевского творчества. С точки зрения Вяч. Иванова, в поэзии Гумилева явно преобладал эпический элемент, так как переживание поэта «растворялось» в вымыслах и снах о далеких странах. Однако, согласно Анненскому, у поэта двадцати четырех лет не могло быть другого «символа переживаний», кроме разнообразных декораций. У Бориса Кремнева (Г.И.Чулкова) создалось впечатление, что в сборнике расцветает романтизм

воинствующего типа, совершенно не способный породить магическую влюбленность в Прекрасную Даму (из-за чего М. Волошин позже назвал книгу Гумилева «холодно-формальной» и искусственной). Иначе полагал Ю.Верховский, анализировавший уже законченное поэтическое творчество Гумилева. Он приводил примеры того, как в «Жемчугах», постепенно развиваются лирические мотивы, причем глубоко элегические.

Предметом самого большого количества насмешек, сыпавшихся на Гумилева, стали его экзотические стихи, а точнее, одна их особенность -обилие названий разных животных. Ко всему прочему изображаемая Гумилевым фауна некоторым рецензентам показалась сделанной из раскрашенного картона (Л. Войтоловский, В. Львов-Рогачевский), декоративной, бутафорской (И. Анненский).

Хотя представление о Гумилеве как о самом преданном последователе Брюсова существовало в сознании рецензентов, от них не ускользнуло и то, что поэт испытал на себе влияние не только своего учителя. Согласно Львову-Рогачевскому и Войтоловскому, Гумилев смело перенимал экзотизм и историзм французских поэтов (вероятно, имелись в виду парнассцы), а также — размеры А. Блока, слова и образы К. Бальмонта, темы и настроения Ф. Сологуба, построение строф Саши Черного, сравнения И.С. Тургенева, выражения Пушкина, Лермонтова и Кнута Гамсуна, манеру, размеры и темы Гейне, строй речи Гомера. У М. Волошина, В. Брюсова и С. Соловьева список поэтов, которым подражал Гумилев, выходил намного скромнее: Андрей Белый, И. Анненский, Вяч. Иванов, Леконт де Лиль. Ю. Верховский присовокуплял к этим поэтам еще нескольких парнассцев и «проклятых» (Ш. Бодлера, Т. Готье, Т. де Банвиля), которых Гумилев воспринимал через призму переводов Анненского и Брюсова.

Все недостатки «Жемчугов» (в том числе технические: редкость аллитераций и внутренних рифм, а также вычурность рифм) не стали решающими для И. Ясинского, С. Соловьева, Г. Чулкова и С. Ауслендера, которые резюмировали: «красивый и красочный» стих Гумилева «крепнет», в книге уже встречаются «литые строфы», выдающие школу Брюсова. Сам мэтр констатировал, что почти все стихотворения сборника прекрасны.

Однако несмотря на очевидные успехи Гумилева, в «Жемчугах» он все-таки выступал пока еще в качестве ученика, а не самостоятельного мастера. Издав третью книгу, он вынужден был с сожалением признать (в письме к Брюсову), что его стихи - опять «упражнения», и считаться с ним как с поэтом придется только через много лет.

Вторая часть: «Гумилевский акмеизм в критике»

«Чужое небо». Конкретно о «Чужом небе» в 1912 году писали Брюсов, М. Кузмин (дважды), С. Городецкий (в «Речи» и «Гиперборее»), В. Нарбут, Б. Садовской и И. Ясинский, об отдельных же стихотворениях, вошедших в сборник, и о самом Гумилеве упоминали в период с 1911 по 1914 год Андрей Белый, В. Ходасевич, опять Брюсов, Городецкий и др.

В начале данной главы нами дается краткая история зарождения акмеизма.

Мы указываем, что поскольку кредо акмеистов выкристаллизовывалось в «Цехе поэтов» в феврале-марте 1912 года, то оно, естественно, нашло отражение в рецензиях на «Чужое небо» С. Городецкого, с которым Гумилев с середины 1911 года объединился на почве общей неприязни к Вяч. Иванову (они образовали союз с явным намерением противодействовать старшему поэту). В своих статьях Городецкий назвал те акмеистические положения, которыми, по его соображениям, оперировал в сборнике Гумилев: «Чужое небо» - это книга не символов, а жизнеспособных образов, в ней нет неврастенической мистики, магии, каббалистики и теософии, которыми перегружена символистская поэзия последних лет. Помимо Городецкого, на акмеистических декларациях, претворенных Гумилевым в сборнике, остановились в рецензиях Вл. Нарбут и М. Кузмин, прежде всего потому, что Нарбут входил в число акмеистов, а Кузмин принимал участие в «Цехе поэтов» и был в курсе становления нового течения. Нарбут отмечал стремление Гумилева изображать мир ясным и простым, Кузмин делал акцент на гумилевском заявлении о юноше Адаме, который глядит на мир с улыбкой, юношески-мужественным взглядом, но все же отдает (по крайней мере, пока) предпочтение снам и мечтаниям.

Мнения критиков, рецензировавших «Чужое небо», совпадали в том, что здесь Гумилев вполне сложился как стихотворец: достиг столь высокого уровня в деле огранки стихотворений, что при всех дальнейших творческих переменах не сможет уже, как сказал М. Кузмин, утратить заостренной и крепкой формы. Однако далеко не все приветствовали возросшее мастерство поэта, относя такую поэзию не более как к «шлифовальному искусству». Так, Б. Садовской в статье о «Чужом небе» писал, что стихотворения Гумилева хорошо сделаны, порой с изумительным мастерством, но не имеют ничего общего с настоящей поэзией, так как в них совершенно отсутствует веянье

живого духа, неуловимая таинственная сила - все то, что

принято понимать под вдохновением.

Почти не вуалировал в рецензии на «Чужое небо» своего расхождения с Гумилевым и Брюсов, который не слишком высоко его ставил, в то же время подчеркивая, что речь идет об одаренном художнике. Сходно с Брюсовым и Садовским говорила о Гумилеве М. Шагинян. Она, не отказывая ему в таланте, хорошем вкусе и образованности, тем не менее оставляла его на паперти храма поэзии как недостойного, не призванного Богом.

При всем том Брюсов утверждал, что Гумилев как человек мыслящий, начитанный и много повидавший может быть интересен читателю переданными в поэзии мыслями, жизненными наблюдениями и новыми мотивами. Наличие в «Чужом небе» самостоятельных и удачных мыслей, точно и ясно выраженных, констатировал также В. Ходасевич, а разнообразие в выборе тем и подлинность экзотизма - С. Городецкий.

Последнему казалось, что в книге Гумилева не было философии как таковой, но это не мешало его лирике являться абсолютно бесстрастной «лирикой мысли», где воля и мысль преобладают над чувством. От В.Ходасевича тоже не укрылась рассудочность гумилевской поэзии, но тем не менее он считал, что именно в «Чужом небе» поэт снял наконец маску и привычная его холодность превратилась в сдержанность. На быстрые и успешные завоевания Гумилева в сфере лирики указывали в статьях и М. Кузмин, Андрей Белый и Ю. Верховский.

В основном критики были убеждены, что в сборнике «Чужое небо» наблюдается движение вперед (Брюсов, Ходасевич), он является серьезным этапом (Городецкий) или даже поворотным моментом в развитии Гумилева, и если в нем поэт еще отдает дань внешнему ученичеству, то последнюю (Верховский). Один из самых положительных откликов о «Чужом небе» принадлежал Ходасевичу, рецензировавшему сборник в ту пору, когда к печати была подготовлена его вторая книга стихов «Счастливый домик» (1914), которая во всех планах была переходной, и это вместе со вполне определившимся желанием уйти от исчерпавшего себя символизма и обрести собственную стезю в поэзии роднило Ходасевича с Гумилевым. Поэтому он, несмотря на свое недоверие к акмеизму как литературному направлению, высоко оценил книгу «Чужое небо» и ее автора.

На переходный характер сборника обратили внимание также Ю. Верховский и М. Кузмин. Верховский старался показать, что на одной грани «Чужого неба» находился «Паломник» - свидетельство того, что душа

Гумилева, интуитивно и музыкально «стесняясь лирическим волненьем», уже хотела излиться «свободным проявленьем», а на другой грани -гумилевский перевод стихотворения Т. Готье «Искусство», призывавшего художника работать только с неподатливым и «бесстрастным материалом». По наблюдению Кузмина, эта книга Гумилева широко открывала двери новым возможностям поэта, оставляя впечатление интермеццо. Таким образом, наиболее проницательные рецензенты не усмотрели в «Чужом небе» никакого акмеизма, а лишь фиксировали переходность книги.

«Колчан». По сравнению со всеми сборниками Гумилева, его «Колчан» (1916) собрал наибольшее количество отзывов: В. Жирмунского, Б. Эйхенбаума (в будущем выдающихся литературоведов), М. Тумповской (статья которой, кстати, стояла на порядок выше всех остальных), талантливой поэтессы и критика С. Парнок, С. Городецкого, 3. Бухаровой, П. Владимировой, Д. Выгодского, И. Гурвича, Б. Олидорта и др. После второго, берлинского издания «Колчана» в 1923 году критические заметки (А. Закржевской, М. Слонима и Ю. Офросимова) о книге были опубликованы и в зарубежной прессе, но на них, конечно, уже оказали сильнейшее влияние впечатления от гибели поэта.

Не случайно пятый сборник Гумилева открывался стихотворением «Памяти Анненского». В этом был свой скрытый смысл или некая демонстрация: если «Жемчуга» начинались с «Волшебной скрипки», посвященной Брюсову, то теперь первое стихотворение нового сборника адресовалось другому учителю Гумилева - Иннокентию Анненскому, который, полагала Ахматова, «шел одновременно по стольким дорогам», «нес в себе столько нового, что все новаторы оказывались ему сродни»1. Вас. Гиппиус был уверен, например, что «остроте» Гумилев учился именно у «поэтического отшельника» Анненского, каждое движение которого было заострено. И акмеистические принципы осознания «самоценности каждого явления» (Гумилев) и принятия мира «во всей совокупности красот и безобразий» (Городецкий) также были переняты у Анненского (см. статью «Что такое поэзия?»).

В этой главе мы указываем, что, как правило, рецензенты выделяли в «Колчане» акмеистические черты. М. Тумповская и Ю. Верховский делали акцент на «вещности» поэзии Гумилева, то есть на передаче переживаний через детали предметного мира, что В. Жирмунский в статье «Преодолевшие символизм» обозначил как «психологический эмпиризм». Свойственные

1 Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). М.; Torino, 1996. С. 282.

акмеистам четкость и острота характеристик отмечались М. Слонимом, точность и графичность речи - В. Жирмунским, 3. Бухаровой и др., языковая простота - И. Гурвичем и отчасти С. Парнок, пластичность стихов — М. Слонимом и Ю. Верховским, архитектурность - С. Городецким. Кстати, вслед за О. Мандельштамом именно Городецкий пропагандировал архитектурность как одну из важных особенностей современной поэзии, благодаря которой можно возвратить словам их значение и смысл, защитив от эмоционально-музыкального лиризма.

Многие из тех, кто затрагивал вопрос о лирике в «Колчана», подчеркивали, что стих Гумилева холоден, «мраморен» (Б. Олидорт), разумен и уравновешен. По соображению 3. Бухаровой, в творчестве Гумилева неизменно господствовал философ, по выражению Б. Олидорта, его произведениям не был присущ «моцартизм» - колдовская гармония слов, подобная очаровывающему подбору музыкальных звуков. Чуждость поэзии Гумилева лиризму и ее родственность изобразительным искусствам соединяла причинно-следственной связью склонная к углубленной созерцательности антропософка М. Тумповская, имевшая с Гумилевым личные отношения. В ее понимании Гумилев по натуре был не созерцатель, а эмпирик, воспринимавший мир и себя только через ощущение вещей, с помощью пяти чувств. Поэтому предпосылкой рождения у него образа являлось ощущение, напряженное до высшей степени. Почти десять лет спустя Ю. Верховский не без оснований уловил в «Колчане» гармоничный синтез лирического начала с объективным эпическим повествованием, ведущий к одушевленной изобразительности, предполагающей проникновение не только в душу человека, но и в душу вещей.

Собственное мнение о причинах скупой лиричности «Колчана» высказывал также Г. Чулков, версия которого состояла в том, что Гумилев ко всему в мире подходит, как воин, лишь изредка интересующийся не военной жизнью, но не принимающий ее близко к сердцу. Не только ему, но и многим другим критикам бросалось в глаза сильно развитое в Гумилеве мужское начало, его называли «художником храбрости, певцом бесстрашия», «поэтом подвига» (Ю. Айхенвальд), «воли, борьбы и усилия» (М. Слоним). И, конечно, эта мужественность получала лучшее выражение в военных стихах. В «Колчане» Гумилев воспевал не минутное, «фейерверочно вспыхивающее» геройство во время сражения, а «длительный подвиг» (П. Владимирова), его труд (И. Гурвич), то есть терпеливое и мужественное перенесение тягот и невзгод бранной жизни, невероятное напряжение воли и сил души перед

лицом смерти (М. Слоиим). Вся война представала в книге одним большим «величавым» подвигом, и в этом отношении к фронтовой поэзии Гумилева применялся даже термин «народная», поскольку критику виделась аналогия с природой русского народа, далекого от героических взлетов, постоянно предававшегося «духовному деланию» (П. Владимирова).

Именно в военных стихах, согласно Ю. Айхенвальду и (позднее) А. Ахматовой, зародилась в творчестве Гумилева русская тема, неразрывно соединенная с православием. Война помогла поэту понять «Россию-Русь», образ которой вырастал также в «Старых усадьбах», где любовь и привязанность Гумилева к русской старине, его тоска по навеки ушедшему передавались читателю (рецензии И. Гурвича, А. Закржевской и Ю. Айхенвальда). Однако Б. Эйхенбаум был убежден, что «Чужое небо» все-таки роднее Гумилеву. Это было параллельно утверждениям М. Тумповской и 3. Бухаровой о том, что экзотика являлась духовной сущностью поэта не менее чем война и ум у него был более европейского, чем славянского склада.

Бесспорным грехом стихотворений «Колчана» Тумповская называла несовершенство композиции, несогласованность отдельных частей поэтического целого. По ее мнению, эскизные приемы Гумилева лишь фиксировали творческий процесс, а творческое движение редко застывало в произведении в законченной форме. Вместе с тем она констатировала, что в «Колчане» уже появилось то, что в прежних книгах возникало лишь спорадически: художественный размах, пафос, гипнотизирующие читателя образы. Творчество Гумилева наконец освободилось, поэт обрел собственный тембр голоса, который зазвучал теперь полным звуком на протяжении большого цикла стихов, сопрягавших в себе движение и спокойствие, иногда уже достигавших единства - вершины искусства.

Несмотря на то, что «Колчан» стал самым акмеистическим сборником Гумилева, критики (например, Б. Эйхенбаум и Д. Выгодский) нашли в этой книге отступления от акмеизма, в чем, по большому счету, не было парадокса, так как Гумилев уже весной 1914 года начал от него отходить.

Третья часть: «Последние сборники»

«Костер» и «Огненный столп». Рецензий на «Костер» в связи с тяжелой послереволюционной обстановкой появилось достаточно мало: пять на книгу 1918 года (А. Левинсона, П. Медведева, Б. Олидорта, В. Шершеневича и не напечатанная при жизни статья Вас. Гиппиуса) и три (носившие

преимущественно некрологический характер) — на повторное издание 1922 года (В. Лурье, Е. Шамурина и Вл. Шкловского).

В главе «Костер» мы напоминаем, что к 1918 году даже те, кто не умалял значения акмеизма, признавали его прошедшим этапом русской литературы. Так, по мысли В. Лурье, участницы стихотворной студии Гумилева в Доме Искусств, теперь высшим достижением искусства призван был стать синтез акмеизма и символизма. И вполне вероятно, что она основывалась на идеях самого Гумилева, скорее всего, включавшего в этот «союз» и романтизм. Ведь то, что поэт хранил верность этому течению, мало у кого вызывало сомнение. Романтизм «Костра» сказывался, в частности, в той иронии, в той сдержанной улыбке, которую Вас. Гиппиус и А. Левинсон угадывали при чтении даже серьезных стихов сборника. (По Левинсону, этот юмор был одним из признаков сокровенной чувствительности, скрытого душевного волнения поэта). Б. Олидорт считал, что уже в «Костре» Гумилев, противоречиво сочетавший «буйный» романтизм и фантастику французской поэзии с холодной сознательностью, добился равновесия, которое с натяжкой можно назвать синтезом.

По наблюдению Левинсона, Гумилев в живописных и «весело конкретных» произведениях «Костра» словно впервые вскидывал глаза на весь подлунный мир. Правда, К. Мочульский в статье об «Огненном столпе» указывал на то, что в «Костре» «ослепительно дерзкое» задание новой поэзии «переименовать все предметы, вызвать еще никогда не звучавшим словом к бытию новый мир» не было и не могло быть выполнено Гумилевым, поскольку сама такая задача относится к числу невозможных. Зато в «Костре» ощущались «энергия, активность, конструктивность», стремление «строить, созидать, «делать», а не петь, как птицы (Мочульский).

Старые упреки Гумилеву в холодности раздались и со стороны бывшего эгофутуриста из группы «Мезонин поэзии» В. Шершеневича, а также Е.И. Шамурина, заведующего отделом библиографии Татгосиздата и директора Татарской республиканской книжной палаты. Книговед и библиограф Шамурин (в принципе критической деятельностью не занимавшийся и оставшийся в истории русской науки о литературе как составитель известной фундаментальной антологии) не обнаружил в книге Гумилева ни огня, ни пафоса, ни вдохновенья. Для него он (как ранее для Б. Садовского и М. Шагинян) не был поэтом Божьей милостью. В противовес этому мнению ценившая поэзию Гумилева В. Лурье говорила о поэте не как о рассудительном европейце, а как о простом индийце или арабе, который не

знает «половинчатой, малокровной любви», а хочет петь о ней «на языке серафимов». Ю. Верховский даже писал, что молитвенно изливающаяся любовь Гумилева - это служение высшим целям.

Среди стихотворений шестого сборника Гумилева критиками особо выделялись живописный «Городок», красочная «Осень» и образец философской лирики - «Деревья». На теме неведомой родины остановились, да и то мимолетно, только В. Лурье и Ю. Верховский. Согласно Лурье, она возникала в «Стокгольме», по Верховскому, - в «Прапамяти». Поразительно, но на тесно связанные с этой темой размышления Гумилева о существовании генетической памяти или некоего сплава впечатлений души, имевшей несколько земных воплощений, ни один рецензент так и не обратил внимания. Хотя мотив метемпсихоза или сансары, появившийся в «Романтических цветах», последовательно развивался в поэзии Гумилева на протяжении всей его жизни.

Откликнувшиеся на посмертное издание «Костра» критики замечали, что в сборнике поэт обвеян какой-то грустью, особенно в «Рабочем», который задает тон всей книге (Вл. Шкловский и Е. Никитина). После казни Гумилева многие увидели в этом пророческом стихотворении предчувствие смерти. Однако это мнение разделялось не всеми. Так, В. Шершеневич и П. Медведев настаивали на том, что именно «Рабочий» совершенно не удался Гумилеву. Но для верного восприятия подобной точки зрения полезно знать, что Медведев в вырисовывавшимся в сознании многих современников противостоянии Блока и Гумилева был безусловно на стороне Блока (как один из основоположников блоковедения), а Шершеневич не просто был склонен оценивать всю шестую книгу Гумилева как безнадежно слабую, она означала для него резкую деградацию поэта. Шершеневич убеждал читателя, что вкус и зрение здесь изменили Гумилеву, а поскольку никакими иными свойствами истинного поэта он не обладает, то, естественно, наступил «конец всему» - поэты разума не переносят падений. Это было явным предубеждением, но настроение критика удивления не вызывало в силу его литературных пристрастий, да и язвительности натуры. Шершеневич, следуя своей излюбленной критической манере, просто бравировал предвзятостью. Для доказательства этого достаточно вспомнить, что, например, Е. Шамурин, далекий от восторгов по поводу «Костра», утверждал, что в книге сохранились лучшие черты поэтики Гумилева: его стихи утонченны, со вкусом отделаны, в них есть известное благородство стиля, изысканность образов и тем. Бесспорное мастерство поэта констатировали также Б.

Олидорт и А. Левинсон. Вас. Гиппиус поражался чуть ли не сверхъестественным способностям Гумилева, у которого каждое слово живет своей жизнью и имеет свой вес, форму и цвет.

Если в эволюции Гумилева «Чужое небо» стало переходным этапом, и в «Колчане» переходность эта отчасти сохранилась, то в «Костре» для критиков очевидна была поэтическая зрелость поэта. Они в основном придерживались мнения, что «Костер» не стал случайным сборником, органично вписавшись в творчество Гумилева (В. Лурье, Б. Олидорт), но и не прибавил ничего нового к прежним произведениям поэта (Вл. Шкловский), скорее выглядел после «радостно-фантастического» «Колчана» кратким интермеццо перед чем-то значительным (А. Левинсон). Но если Вас. Гиппиус заподозрил в «Костре» не подлинное горение, огонь, низведенный с неба, а всего лишь бенгальские огни самого лучшего качества, Левинсон уподобил книгу очистительному костру, из пепла которого должен грянуть Феникс.

Волей обстоятельств все рецензии на последний сборник Гумилева «Огненный столп» были посмертными, так как книга вышла почти одновременно с известием о казни поэта. И трагедия эта неизбежно отразилась на содержании статей, которых насчитывается примерно два десятка. Авторами основных из них стали: Г. Иванов, С. Бобров, К. Мочульский, Н. Минский, А. Мухарева, Н. Оцуп, Ю. Офросимов и Вл. Пяст.

Некоторыми рецензентами «Огненного столпа» снова фиксировалась органическая связанность сборников Гумилева, а всеми ими уже не в первый раз отмечалось безукоризненное построение гумилевских произведений, отточенность их формы. Любопытно, что Н. Оцуп - член «Цеха поэтов» и один из постоянных приверженцев акмеизма в. его позднем изводе -характеризовал Гумилева как классика, требующего равномерного внимания ко всем явлениям жизни во вселенной, и в частности, ко всем четырем составляющим стихотворства: фонетике, стилистике, композиции и эйдологии. О классицизме Гумилева вели речь также поэт, филолог Б. Горнунг и Г. Иванов, активный участник всех трех «Цехов», с 1913 года отстаивавший в печати акмеистические вкусы. По соображению К. Мочульского, тоже причислявшего Гумилева к классицистам (в этом отношении критик двигался параллельно с В. Жирмунским, теоретическими воззрениями которого интересовался сам Гумилев), поэт к освоению законов классицизма шел через примитив: «освободив фразу от аксессуаров, выделив ее стержень - глагол», поэт создал «новый энергический язык», в котором все слова «просты и мудры».

Гумилев вообще, на взгляд Мочульского, старался передать читателям свои волевые устремления, зажечь, научить, подвигнуть их на дело, о чем и поведал в «Моих читателях», где наиболее явственно выразился его мужественный индивидуализм (Н. Минский). Меньше всего, по наблюдениям Ю. Офросимова, ощущается в стихах «Огненного столпа» переживание, в них скорее звучит героическая музыка, в них - уверенность, жесткость, скованность. Это проявляется в самых различных тематических областях. Любовь у Гумилева, подчеркивал Мочульский, вызывая в памяти образы эпохи «Жемчугов», - это поединок, и его возлюбленная -враждующий друг, недаром воинственно звучащее имя Эльга-Ольга для Гумилева слаще «самого старого вина». С. Боброву, в рецензии которого отчетливо чувствовались ирония и плохо скрываемое неприятие всего творчества Гумилева, героиня того же стихотворения «Ольга» и вовсе представлялась колдуньей или мрачной кликушей, любовь которой ассоциируется с картинами древлянской бани.

Но мы уточняем, что в «Огненный столп» вошли и другие стихотворения, принадлежащие к сфере любовной лирики (хотя бы «Дева-птица» и «Лес»), проникновенность которых импонировала Г. Иванову и Вл. Пясту. Тем не менее они как будто намеренно оставлялись в тени такими рецензентами, как Мочульский, Бобров и Офросимов. Однако лиричность «Заблудившегося трамвая» не смогли обойти молчанием даже двое последних: первый из них отнес стихотворение к трагедии «пушкинского размера» с компонентами «Капитанской дочки» и «Медного всадника». Ю. Офросимов прогнозировал, что если бы не прервалась жизнь поэта, «Заблудившийся трамвай» должен был стать переломным моментом в его творчестве. Критик, вероятней всего, не знал, что произведение было создано почти за два года до гибели Гумилева. Но оно действительно сыграло огромную роль в его жизни. По сообщению ученицы Гумилева И. Одоевцевой, поэт утверждал, что после «Заблудившегося трамвая» (который он сам очень ценил) и «У цыган» с акмеизмом уже покончено, и очень скоро он произнесет новое слово в поэзии.

Только А. Мухарева отмечала, что «Заблудившийся трамвай» пронизан молниями прозрений и в нем сознание Гумилева сливается с каким-то жившим до него «я» и с «я» будущим. Уже много лет спустя А. Ахматова писала о том, что это стихотворение - самое биографически насыщенное в сборнике, вследствие чего изо всех прочих ближе всего к нему стоит «Память», так как там поэт тоже считает свою жизнь поэтическим фактом. По

убеждению Н. Минского, не любивший говорить о себе Гумилев, предчувствуя близкую смерть, решил в последних стихах запечатлеть свой духовный облик, дав возможность заглянуть в свою душу. Он завещал потомкам в нескольких стихотворениях «Огненного столпа» свою «авто-психографию». Особенно показательна и важна была в этом смысле для стоявшего у истоков русского символизма Минского «Память», где ясно видно, что в конце жизни Гумилев возвратился к мистике, но не «детски-наивной», а «сознательно-волевой». Пожалуй, так конкретно, как Минский, в начале 20-х годов прошлого века о символизме позднего Гумилева не писал никто из критиков. С этой точки зрения ими не обсуждались ни «Слово», ни «Шестое чувство», ни «У цыган», ни «Пьяный дервиш», ни «Душа и тело», ни другие стихотворения. Лишь в 1925 году в очерках о современной русской литературе стали появляться следующие фразы: в «Заблудившемся трамвае», «Пьяном дервише» и «Шестом чувстве» Гумилев вновь приблизился к символизму, или: поэт усилил ранее слабые элементы импрессионизма в «Заблудившемся трамвае» и «У цыган» (Г. Горбачев в «Очерках современной русской литературы» и Е. Шамурин в антологии «Русская поэзия XX века»), В том же 1925-м году Верховский определял миросозерцание и мировосприятие, весь художественный путь Гумилева, как символические.

В главе «Огненный столп» мы резюмируем, что в начале 1920-х годов предметом дискуссии чаще становился вопрос не о символизме, а о философичности поэзии Гумилева. По уверению Л. Лунца, подобного рода стихи в «Огненном столпе» удались. Вряд ли, полагал Вл. Пяст, у кого-либо из русских и мировых поэтов, претендовавших на звание философов, найдутся столь точные и глубокие мысли, как, например, в триптихе «Душа и тело». По сей день наибольший интерес вызывают третья часть этого стихотворения и та субстанция, «прозванье» которой «невыразимо». Ранее критики были более или менее единодушны в том, кто ответствовал душе и телу. Для С. Боброва, Вл. Пяста и А. Ахматовой (в беседах двадцатых годов, записанных П.Н. Лукницким) это было «я» человека, впервые поставленное судьей души и тела (Ахматова), восставшее на Бога-Слово (Пяст), или интеллект, неожиданно оказавшийся выше подсознанья (Бобров). У Верховского в работе «Путь поэта» в связи с данным стихотворением речь шла о внутреннем росте духовной личности, которая «как бы перерастает самое себя и стремится вырваться за пределы» (С. 130). Большинство же современных ученых (Н. Богомолов, И. Делич, М. Йованович, Р. Эшельман) сходится во мнении, что лирическое «я» заключительной части произведения

есть Дух. Так или иначе, филологам сегодня ясна необыкновенная насыщенность этого стихотворения множеством духовных традиций (библейской, Платоновской, неоплатонической, теософской, масонской, восходящей к скандинавской или ведической мифологии и др.). Да и символико-философская многогранность всего «Огненного столпа» была осознана по-настоящему только исследователями 1990-х годов, подробнейшим образом изучившими последнюю книгу Гумилева, от ее названия до каждого стихотворения.

Подводя итоги всего изложенного в этой главе, мы делаем вывод, что самый значительный сборник Гумилева «Огненный столп» воплощал возвращение поэта в лоно символизма, начатое еще в «Костре». Но теперь это был уже символизм не подражательный, зависящий от взглядов В. Брюсова или Вяч. Иванова, А. Блока или Андрея Белого, а пропущенный через собственную душу, опирающийся на личный духовный и жизненный опыт, это было собственное мироощущение Гумилева. И если в 1914 году поэт, по сведениям Н. Минского, боялся всякой мистики в поэзии, так как не хотел «выдавать читателю векселя», по которым расплачиваться будет не он, а «неведомая сила», то в самом конце 1910-х и начале 1920-х годов, многое пережив, Гумилев, вероятно, чувствовал желание и право серьезно и открыто размышлять о взаимодействии души и духа, о взаимоотношениях Бога и человека.

Заключение.

В заключение диссертации мы подчеркиваем, что несмотря на недопонимание порой поэзии Н. Гумилева, критики при жизни поэта сделали очень много ценных замечаний о его творчестве, создали своеобразный пьедестал для дальнейшего исследования его поэзии. Наработанный материал стал тем фундаментом, на который опирались следующие поколения литературоведов и критиков. И вполне понятно, что в суть творчества Гумилева они проникали уже глубже, имея выгодную возможность оценивать его произведения сквозь призму времени, рассматривая их в историческом контексте культурно-социальных явлений, проанализированных и обобщенных несколько десятков лет спустя.

Сегодня уже никто не сомневается в том, что Гумилев был одарен незаурядной художественной силой. Вряд ли случайно у него и его воззрений было много последователей, вплоть до того, что по примеру петербургского «Цеха поэтов» в разных городах неоднократно организовывались новые «цехи» поэтов. В 1923 году в журнале «Книга и революция» Д. Выгодский подчеркивал, что роль Гумилева в истории русской поэзии последнего

десятилетия исключительно велика, а И. Груздев в следующем номере этого же журнала именовал поэзию Гумилева и Ахматовой нашей «малой классикой», соответствующей «большой классике» символизма - поэзии Александра Блока.

Действительно, Гумилев внес ощутимый вклад в развитие русской семантической поэтики. Соединяя в своих поздних стихах достижения символизма с возможностями акмеизма, он определял новый подход поэтического отображения мира, в частности, задавая такие тематические архетипы, как, например, мотив памяти.

С точки зрения Выгодского, «из скрещения» школы Гумилева с В. Маяковским и Н. Асеевым возник целый ряд поэтов. По К. Мочульскому, поэтику Гумилева усвоили Г. Адамович, Г. Иванов, Г. Маслов, Вс. Рождественский. Впоследствии и Ахматова не уставала повторять о «бешеном влиянии» Гумилева на целые поколения.

Поэтическая известность его действительно росла с каждым годом, особенно после трагической гибели, когда облик поэта осветился еще и героическим ореолом. По этому поводу вспоминаются слова самого Гумилева: в 1918 году на Троицу он, «впав в пророческий тон», говорил Анне Ахматовой, что «он будет жить в сердцах людей не только как поэт», но и «как-то иначе»1.

Основные положения настоящей диссертации отражены в следующих публикациях:

1. Лебедева О.О. «Жемчуга» Н.С. Гумилева в критике современников // Современные гуманитарные исследования. 2005. № 6. С. 158-165. (0,6 пл.).

2. Лебедева О. Акмеистические манифесты в зеркале критики (1913-1916 гг.) // Медиальманах. 2006. № 3. С. 65-72. (0,5 пл.).

3. Лебедева О. Последний сборник Н.Г. Гумилева // Вестник Университета. 2007. № 1. (~0,8 пл.).

1 Лукницкий П.Н. Асигшапа: Встречи с Анной Ахматовой. 1926-1927. Париж; М., 1997. Т.2. С.78.

У/7Д. ¿л/с.Зг.

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Лебедева, Оксана Олеговна

Введение

1. Творчество Н. Гумилева в контексте русского символизма

1.1. «Путь конквистадоров»

1.2. «Романтические цветы»

1.3. «Жемчуга»

2. Гумилевский акмеизм в критике

2.1. «Чужое небо»

2.2. «Колчан»

3. Последние сборники

3.1. «Костер»

3.2. «Огненный столп»

Введение диссертации2006 год, автореферат по филологии, Лебедева, Оксана Олеговна

Критика начала XX века - это новый этап в развитии русской литературной критики, связанный с изменениями самого состава литературы. В этот период еще были действенны традиции прежней (народнической, позитивистской, социологической) критики, восходящие к последним десятилетиям XIX века, но возникала и новая, основанная на взглядах писателей-модернистов — символистов, акмеистов, футуристов и др. Такое положение весьма усложняет картину, делает ее многоплановой, особенно если учитывать творчество не только наиболее известных и талантливых критиков, но и критику «рядовую», в которой осваивалось и закреплялось то, что у «главных» только намечалось. Подчеркнем, что на эти годы приходился расцвет критики как рода деятельности, поскольку ею занимались почти все видные писатели того времени: И.Ф. Анненский, К.Д. Бальмонт, Андрей Белый, А.А. Блок, В.Я. Брюсов, М.А. Волошин, Вяч.И. Иванов, М.А. Кузмин, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, В.Ф. Ходасевич и многие другие. По этой причине представляется интересным изучать опыт критической мысли, лучшие ее образцы, к которым смело можно отнести многие статьи и рецензии начала XX в. Особую актуальность последнее приобретает в связи с наблюдаемой сейчас тенденцией к преобразованию самой природы литературной критики, все чаще подменяемой литературной журналистикой.

В данной диссертации мы решили обратиться к комплексу литературно-критических материалов, касающихся творчества Н.С. Гумилева. После 1986 года, когда имя поэта было возвращено в число почитаемых на родине, о нем было написано множество научных трудов, однако никто еще не рассматривал весь массив прижизненных откликов на его поэтические книги. Большая часть критических статей и рецензий включена в сборник «Н.С. Гумилев: Pro et contra» (СПб., 1995; 2-е изд. - СПб., 2000), но в задачу составителей не входил их аналитический разбор. К тому же собственные разыскания позволили нам ввести в круг исследования и некоторые отложившиеся в печати, но не попавшие в сборник работы, что и определило новизну нашей диссертации. Необходимо сделать акцент на том, что если прежде изучались критические позиции отдельных критиков - к примеру, А.А. Блока, В.Я. Брюсова, Д.С. Мережковского, Н.К. Михайловского, К.И. Чуковского, Н.С. Гумилева (особо отметим статьи о Н. Гумилеве-критике и теоретике поэзии, принадлежащие Вяч.Вс. Иванову, А.В. Лаврову, Р.Д. Тименчику, Г.М. Фридлендеру, О.А. Клингу, М. Малин, Ж. Бонамуру, Вяч. Завалишину, Р. Уиттакеру, В.Н. Крылову, Ю.В. Бабичевой), то мы опирались на комплекс критических высказываний об одном авторе, что дало возможность увидеть не только индивидуальное своеобразие каждого критика, но и значительную часть спектра эпохи, проявившуюся в откликах авторов разных направлений. Для примера упомянем наиболее выразительных авторов статей и рецензий о Гумилеве, обозначив их позиции в литературе: символисты В. Брюсов, Вяч. Иванов, И. Анненский, коллеги-акмеисты С. Городецкий и В. Нарбут (а также «младший акмеист» Георгий Иванов), футуристы С. Бобров и В. Шершеневич, марксист В. Львов-Рогачевский, будущие литературоведы формальной школы В. Жирмунский и Б. Эйхенбаум.

Таким образом, объектом настоящей работы явилась литературная критика 1905-1925 гг., а предметом стали отзывы критиков-современников об основных поэтических книгах Гумилева, опубликованные в указанный период в прессе России и русского зарубежья, в отдельных изданиях, а также содержащиеся в мемуарах и эпистолярии.

Под основными книгами Гумилева мы подразумевали: «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга», «Чужое небо», «Колчан», «Костер» и «Огненный столп». Мы намеренно не касались переводов и драматических произведений поэта, поскольку темы Гумилев-переводчик и Гумилев-драматург довольно обширны и достойны отдельного изучения, выходящего за пределы интересующих нас процессов. Не попали в орбиту нашего исследования и три поэтические книги: прижизненный «Шатер», поскольку он является частью незавершенного замысла «географии в стихах»1; «Посмертный сборник», довольно бессистемно составленный Г. Ивановым из стихотворений, которые сам Гумилев не печатал, а также посмертный «К синей звезде», практически не известный в советской России, так как был издан в Берлине в 1923 году и попал в Россию в крайне ограниченном количестве экземпляров.

Наш выбор хронологических рамок (1905-1925 гг.) был обусловлен тем, что нас интересовали статьи современников поэта, причем преимущественно критические, а не литературоведческие, после же 1922 года рецензии на вышеуказанные сборники ни в России, ни за границей уже не появлялись, за исключением трех отзывов о втором издании «Колчана» (1923). Последним значительным трудом, посвященным всей поэзии Гумилева, в то время оказалась монографическая статья Ю.Н. Верховского «Путь поэта», напечатанная в 1925 году. Она и стала для нас своеобразным рубежом. И хотя данная работа не может быть названа бесспорной (уже вскоре после ее публикации П.Н. Лукницкий писал JI.B. Горнунгу, что «статья грешит неточностями (даже в цитатах), ошибочностью мнений и

1 Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). М.; Torino, 1996. С. 276. некоторой слепотой»1), тем не менее она значима тем, что не зависит от готовых формул, господствовавших тогда в советской печати. После же 1925 года в советской периодике предпочитали говорить о социальной позиции Гумилева, основывая суждения на превратно понятых, а то и заведомо искажаемых цитатах, причем определяющей для оценок становилась судьба расстрелянного поэта, которому инкриминировалось участие в антисоветском заговоре. Например, В. Саянов в 1927 году характеризовал Гумилева как поэта «подымающейся буржуазии», «агрессивного капитализма, перерастающего в империализм», а В. Ермилов в 1928-м - как шовиниста, в творчестве которого пробиваются ростки фашизма2.

Необходимо отметить, что трагическая гибель Гумилева в 1921 году вызвала желание многих литераторов проследить художественный путь поэта и начертать его духовный портрет, что привело к публикации целой серии мемуарных очерков и статей, обобщающих творчество Гумилева. На этих откликах нам хотелось бы здесь остановиться.

Прежде всего литераторов привлекало в Гумилеве «неустанное напряжение воли»3 и мужество. Е. Аничков4 утверждал, что воля - основная черта личности Гумилева, К. Мочульский - что «волевой строй души» определил всю его поэзию (С. 187). Предметы и люди служили возбудителями воли деятельного поэта, наполняющего динамикой все, к

1 Письмо от 3 января 1929 г. // Николай Гумилев: Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. С. 561.

2 Саянов В.М. К вопросу о судьбах акмеизма // На литературном посту. 1927. № 17-18. С. 16; Ермилов В.В. Поэзия войны // Ермилов В.В. За живого человека в литературе. М., 1928. С. 171-178.

3 Мочульский К. Классицизм в современной русской поэзии // Мочульский К. Кризис воображения. Томск, 1999. С. 186. Далее статья цитируется без сносок, но с указанием страницы источника.

4 Аничков Е. Новая русская поэзия. Берлин, 1923. С. 109. Далее статья цитируется без сносок, но с указанием страницы источника. чему он прикасался, из чего и проистекала неизбежная дидактика его творчества (Мочульский. С. 187). Примерно то же, что Мочульский назвал пафосом воли у Гумилева, Ю. Верховский обозначил как «пафос стремления», связанный с Музой Дальних Странствий. На взгляд Мочульского, Гумилев «пел» только о делах (поэзия для него была тоже делом1) и победах, всегда говорил о себе как о сильном, смелом и отважном муже: конквистадоре, рыцаре, древнем ловчем, мореходе, вожде дикого племени, водителе караванов. (С. 188). Жить для него - значило идти «с несгибающейся и неуклоняющейся прямотой»2 по линии наибольшего сопротивления3, без страха преодолевать опасности в путешествиях, на войне или охоте4. «Героизм казался ему вершиной духовности» (Голлербах. С. 17). Н. Минский также подчеркивал сосредоточенность, трезвость и правдивость поэта, изображавшего «только конкретное, подлинное, лично пережитое» (С. 169).

Согласно К. Мочульскому, Гумилев «знал одно волнение: поступка, подвига», поэтому в его своеобразно холодных произведениях воля становилась эмоцией и даже любовные стихи приобретали сдержанную суровость (С. 186-187). «Самое понятие лиризма - как душевных излияний, пассивного самолюбования и игры ощущениями», было ему «враждебно» (Мочульский. С. 186). В стихотворения у него выливался лишь избыток переживаний, «чувствительность, слезливость, жалостливость»,

1 О «торжественности поэтического делания» Гумилева свидетельствовали также АЛевинсон и Э. Голлербах (Левинсон А. Гумилев // Современные записки. 1922. № 9. С. 309; Голлербах Э. Из воспоминаний о Н.С. Гумилеве // Николай Гумилев в воспоминаниях современников / Под ред. В. Крейда. М., 1990. Далее эти статьи цитируются без сносок, но с указанием страницы источника).

2 Волковыский Н. Н.С. Гумилев //Дни. 1923.2 сент. (№ 254).

3 Голлербах Э. С. 20. (См. также, например: Воспоминания В.Я. Ирецкого о Н.С. Гумилеве / Публ. Н.В. Снытко // Российский архив. Вып. 1. М., 1991. С. 210.)

4 Минский Н. Н. Гумилев. Огненный столп // Николай Гумилев в воспоминаниях современников / Под ред. В. Крейда. М., 1990. Далее статья цитируется без сносок, но с указанием страницы источника. сентиментальность были ему чужды (Н. Минский. С. 170, В. Львов-Рогачевский1). л

Но превыше подвига и славы, превыше всего Гумилев ставил поэзию . Он обожал ее , любил всем своим существом, она была для него «формой религиозного служения»4, «мерой вещей» («вселенная - материалом для создания образов», «музыка сфер - прообразом стихотворной ритмики»)5. Одержимый совершенствованием техники стиха, он, по его собственным словам, «изводился» над ним, «как пианист над клавишами»6. Гумилев «первый объявил стихосложение наукой и ремеслом», а не чистым талантом и вдохновением7. По В. Ходасевичу, «в механику стиха он проникал, как мало кто <.> глубже и зорче, нежели даже Брюсов», но «к стихам подходил формально» (С. 82). Другое мнение отстаивал Ю. Айхенвальд, полагавший, что Гумилев мастерству и форме не придавал самодовлеющего значения, веря в «божественность живого слова», в то, что поэту «доверены судьбы вселенского движения» и он - «властелин ритмов» «расковывает косный сон стихий»8, как «косноязычный Моисей» «вещает великое», что «чувствуется в самой неясности его глаголов»9.

1 Львов-Рогачевский B.JI. Певец и защитник старого мира // Львов-Рогачевский В.Л. Новейшая русская литература. М.; Л., 1925. С. 89. Далее статья цитируется без сносок, но с указанием страницы источника.

2 Аничков Е. С. 111; Волковыский Н. Н.С. Гумилев // Дни. 1923. 2 сент. (№ 254).

3 Ходасевич Вл. Гумилев и Блок // Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: В 4 т. М., 1997. Т. 4. С. 82. Далее статья цитируется без сносок, но с указанием страницы источника.

4 Оцуп Н. Н.С. Гумилев // Николай Гумилев в воспоминаниях современников / Под ред. В.Крейда. М., 1990. С. 177.

5 Левинсон А. С. 309.

6 Немирович-Данченко В. Рыцарь на час (из воспоминаний о Гумилеве) // Воля России. 1924. №819.

7 Толстой А. Н. Гумилев // Последние новости. Париж. 1921. 23,25 октября.

8 Строки из стихотворения Н. Гумилева «Вечер» (сборник «Колчан»).

9 Айхенвальд Ю. Гумилев // Айхенвальд Ю. Поэты и поэтессы. М., 1922. С. 34, 48, 49. Далее статья цитируется без сносок, но с указанием страницы источника.

В поэзии Гумилев был не созерцатель, но пластик (В. Брюсов -1922 г.1, М. Слоним - 1923 г.2), живописец (Г. Адамович - 1921 г.3, М. Слоним - 1923 г.), строитель (К. Мочульский - 1922 г.). Правда, Голлербах в 1921 году настаивал на том, что Гумилев - именно зодчий, «угрюмый и упрямый», а не живописец и не ваятель4. А Ю. Верховскому думалось, что главной линией поэтического становления Гумилева было планомерное освобождение в нем самом «душевно-музыкального» и что в конце концов он, типичный поэт-пластик, все-таки «раскрыл для себя в слове и слово-музыку, и, в тесном смысле, слово-эпос» (Верховский. С. 139).

Подробнее всех рецензентов историю развития таланта Гумилева разбирали С. Бобров5, Г. Иванов6 и В. Львов-Рогачевский (С. 88-91). Ранний период творчества Гумилева Бобров характеризовал такими чертами, как «махровый эстетизм», воспитанный на французах-парнассцах и В. Брюсове, «своеобычный Руссоизм», романтизм, «грубое и тяжелое богоборчество», «примитивный демонизм» и экзотизм, который выражался в обращении к «гео-, этно- и зоографическим» темам, в нарочитом употреблении редких слов, названий малоизвестных животных, растений, городов, драгоценных камней, имен «прочно забытых» писателей и художников (С. 263). Особенно в первых книгах Гумилева Боброву и Иванову бросались в глаза «налет» «игрушечности, несерьезности, игры в охоту на слонов», театральность образов, красивость и обдуманность позы поэта (С. Бобров. С. 263). За неправдоподобный замысел и использование «реквизита

1 Брюсов В. Вчера, сегодня и завтра русской поэзии // Брюсов В. Среди стихов 18941924. М., 1990. С. 588.

2 Сл<оним> М. Среди книг и журналов // Воля России. Прага. 1923.15 июня. (№ 11).

3 Адамович Г. Н. Гумилев. Шатер // Цех поэтов. 1921. № 2. С. 70.

4 Голлербах Э. Огненный столп // Вестник литературы. 1921. № 10 (34). С. 9.

5 Бобров С. Н. Гумилев «Огненный столп» // Красная новь. 1922. № 3. Далее статья цитируется без сносок, но с указанием страницы источника.

6 Иванов Г. О поэзии Н. Гумилева // Летопись Дома литераторов. 1921. 1 ноября. (№ 1). С. 3. Далее статья цитируется без сносок. высокопарного чудака» Бобров не жаловал даже «Капитанов», хотя все считали это произведение одним из лучших у Гумилева. Бобров, однако, отдавал должное «увлекательности» формы данного произведения, оказавшей «серьезное влияние на следующее поколение, до Маяковского включительно» (С. 263). Реакцией против «безудержной экзотики», с точки зрения Иванова, явилось «Чужое небо», где голос поэта стал «много сдержанней, человечней и естественней, нисколько не теряя богатства интонаций». А. Ахматова вспоминала, что, хоть путешествия и были для Гумилева «лекарством от всех недугов» (от несчастной любви и литературных огорчений), но и в них он как будто временами разочаровывался, например, возвратившись из Африки в 1911 году, когда «произошел резкий поворот в его отношении к экзотике», и в 1913 году: «Сколько раз он говорил мне о той «золотой двери», которая должна открыться перед ним где-то в недрах его блужданий, а когда вернулся в 1913 <году>, признался, что «золотой двери» нет. (См. «Пятистопные ямбы».) Это было страшным ударом для него»1. Ю. Айхенвальд полагал, что в «Колчане» «блудный сын» Гумилев начал «духовное возвращение на родину», «тоска по чужбине встретилась в его душе» с тоской по Отчизне (С. 45, 48). Тем не менее известный филолог, профессор, приверженец «реалистического символизма» Е. Аничков обнаруживал больше всего экзотики именно в этом сборнике (С. 110). А, по раскладу критика новой (рабоче-крестьянской) эпохи Г. Горбачева, ко времени «Колчана» будущий контрреволюционер Гумилев, удаляясь от «примитивно-грубоватого, но здорового и искреннего романтизма» «Романтических цветов», «стал впадать в малосоответственный ему эстетизм и упадочность.»2. По

1 Записные книжки Анны Ахматовой. 1958-1966. М.; Torino, 1996. С. 256, 279, 288, 639640; Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. 1926-1927. Париж; М., 1997. Т. 2. С. 21,27.

2 Горбачев Г. Очерки современной русской литературы. Л., 1925. С. 39-40. наблюдению же Г. Иванова, в «Колчане» произошло полное преодоление эстетизма, наметился выход к лирике, прежде Гумилеву недоступной, и в «Костре» поэт сделал еще один уверенный шаг по стезе, выбранной в «Чужом небе».

Зачарованность дальними странами была столь выдающейся особенностью Гумилева, что отмечалась всеми, но для некоторых она так и осталась неизменной, в том числе и для Брюсова, который в 1922 году в перечне общих черт гумилевских «щегольских» стихов первой ставил экзотику (затем следовали археология, изысканный эстетизм, безразличие к современности)1. В этом же году Ю. Офросимов писал о «романтике и фантазере, неугомонном путешественнике» Гумилеве, олицетворявшем «наиярчайший протест против эпохи «трех сестер»: «.все, что о России и от России - случайно, ненароком, будто он никогда и не видел ее настоящую, ничего не знал, кроме песчаных степей Сахары, негуса, леопардов.»2. «Гумилев так и застыл на романтических и героических тонах. Прошлое, экзотика - основной фон его произведений» (П. Лебедев-Полянский)3. А ведь был, возражала А. Ахматова критикам, которых занимал исключительно ориентализм Гумилева, был у поэта целый период «русских» стихов, «когда он полюбил Россию, говоря о ней так, как француз

0 старой Франции»4. Это «военные стихи» в «Колчане», «Змей», «Мужик» и «Андрей Рублев» в «Костре», («слабые» и «очень злободневные» «Сестре милосердия» и «Ответ сестре милосердия» 1915 года, отблеск «русского

1 Брюсов В. Вчера, сегодня и завтра русской поэзии // Брюсов В. Среди стихов 18941924. М., 1990. С. 588.

2 Офросимов Ю. О поэтах Петрополиса // Руль. 1922.24 сентября. (№ 554).

3 Полянский В. [П.И. Лебедев-Полянский] Социальные корни русской поэзии XX века // Ежов И.С., Шамурин Е.И. Русская поэзия XX века. М., 1925. С. 13. (См. также: Горбачев Г. Очерки современной русской литературы. Л., 1925. С. 28.)

4 Лукницкий ГШ. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. 1924-1925. Paris, 1991. Т. 1. С. 271. настроения» в «Синей звезде») и завершающее цикл стихотворение «Франции» (1918 г.). Конечно, «русский период» длился недолго, но Гумилев все равно был прежде всего не экзотиком и воином, а «визионером, пророком, фантастом» и единство его пути было несомненно, например, для Ахматовой1.

В 1953 году Д. Кленовский уверял, что оккультные мотивы впервые возникли в творчестве Гумилева только в двух его последних книгах («Костер» и «Огненный столп»), явившись «живой» «духовной струей», забившей «из глубин просветленного сознания» поэта. В небольшой, но «полноценной горсти» «умудренных» стихотворений, составивших «основной смысл» поэзии Гумилева, автор попытался «интуитивно познать непознаваемое», тем самым отойдя от своего акмеистического постулата «непознаваемое <.> нельзя познать» (там же. С. 132-133).

По мнению других критиков (В. Брюсова, Г. Горбачева, Э. Голлербаха4, С. Маковского, Б. Эйхенбаума), Гумилев начинал символистом, им он и остался до конца дней, несмотря на свое намерение обрести самостоятельность и сказать новое слово в поэзии посредством акмеизма, который, к примеру, Брюсовым в 1922 году классифицировался как ответвление символизма. С. Маковский был убежден, что если забыть о «пресловутом термине «акмеизм» и без предвзятости вслушаться в стихи Гумилева, в которых передается любовное волнение, «предчувствие иного

1 Записные книжки Анны Ахматовой. 1958-1966. М.; Torino, 1996. С. 251, 625; Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие: Дневники, воспоминания, письма А. Ахматовой. М., 1991. С. 229.

1 Однако Д. Кленовский, подтверждая свою мысль, пользовался также примерами из «Колчана».

3 Кленовский Д. Оккультные мотивы в русской поэзии нашего века // Грани. 1953. № 20 (окт.-дек.). С. 133.

4 Голлербах Э. Н.С. Гумилев (К 15-летию литературной деятельности) // Вестник литературы. 1920. № 11. С. 17. мира, или отчаяние от сознания бренности земного бытия», то их глубоко символический и даже сюрреалистический смысл станет очевиден1.

Хотя «русский символизм» и «закончил круг своего развития»2 в начале 10-х годов XX столетия, Гумилеву - сыну своего века так и не удалось вырваться из этого магического круга - символизм он не преодолел. И ярким аргументом в пользу данного суждения была, по соображениям Б. Эйхенбаума и С. Маковского, связь акмеистов с И. Анненским, «больше других сохранившим в неприкосновенности черты раннего символизма»3. По Эйхенбауму, акмеисты не устанавливали новых традиций, а просто вернулись к первоначальной эстетической позиции, от которой отклонились поздние символисты, слишком осложнившие свою поэтическую практику религиозным философствованием. Таким образом, генетическая линия символизма закончилась в начальной своей точке - акмеисты завершили тот «большой круг, который в общем именуется модернизмом»4.

Получалось: акмеизм - призрак, и в сущности его не было. Но с этим не могла, например, смириться А. Ахматова, считавшая, что акмеизм «рос от наблюдения» Гумилева за ее и манделыптамовскими стихами и что «замазывание» этого явления есть «большой грех перед страдальческой тенью» поэта5. Вот и Б. Горнунг, неоднократно цитировавший в своих работах «Письма о русской поэзии» Гумилева, спрашивал в одной из своих статей имажинистов, знают ли они достаточно «Огненный столп», поэму «Начало» и теоретические взгляды главы акмеистов, и тут же продолжал:

1 Маковский С. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // Новый журнал. Нью-Йорк. 1964. №77. С. 187-188.

2 Гумилев Н. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 3. С. 16.

3 Эйхенбаум Б. Анна Ахматова: Опыт анализа. П., 1923. С. 25.

4 Там же.

5 Записные книжки Анны Ахматовой. 1958-1966. М.; Torino, 1996. С. 251,267,452.

Если бы знали, то едва ли отнеслись скептически к утверждению, что со смертью Гумилева русская поэзия осиротела»1.

Так в целом современниками было оценено все творчество Гумилева в ближайшие годы после его казни.

В своей диссертации мы придерживались концепции о сущности критики, которая была сформулирована в начале 1980-х годов в учебнике, посвященном теории литературно-художественной критики2, и которая положена в основу деятельности кафедры литературно-художественной критики и публицистики факультета журналистики МГУ. Заключается данная концепция в следующем: критика, являясь одним из видов литературного творчества, представляет собой анализ, истолкование и оценку (при помощи системы доказательств) художественных произведений с точки зрения теории и истории литературы. Однако при этом критики судят сквозь призму современности не только произведения, но и жизненные явления, в них отраженные, то есть их деятельность обусловлена общественными умонастроениями и задачами, а значит, не только художественна и научна, но еще и публицистична. Правда, нужно оговориться, что Гумилев в своей поэзии почти не обращался к социальной действительности (за исключением войны), вследствие чего она практически не обсуждалась и в критических работах, в которых разбирались стихотворения поэта.

Сформировать методологическую основу диссертации нам позволили труды таких ученых, знатоков литературы начала XX века, как К.М. Азадовский, Майкл Баскер, Н.А. Богомолов, О.А. Клинг, А.В. Лавров, О.А. Лекманов, Д.Е. Максимов, Р.Д. Тименчик, и других современных

1 Горнунг Б. Гостиница для путешествующих в прекрасном // Горнунг Б. Поход времени. Статьи и эссе. М., 2001. Т. 2. С. 225.

2 Баранов В.И., Бочаров А.Г., Суровцев Ю.И. Литературно-художественная критика. М., 1982. филологов. Были также учтены работы признанных отечественных и зарубежных литературоведов и исследователей в области литературной критики: М.М. Бахтина, В.Г. Белинского, А.Г. Бочарова, В.В. Виноградова, Л.Я. Гинзбург, Ю.М. Лотмана, Ролана Барта и др. Кроме того, при систематизации материалов прессы нам очень помогли книги и статьи известных специалистов по теории, практике и истории журналистики Я.Н. Засурского, Б.И. Есина, И.В. Кузнецова, Е.П. Прохорова, М.В. Шкондина.

В диссертации мы преследовали цель - внести вклад в изучение поэзии Н.С. Гумилева и русской критической традиции посредством рассмотрения рецензий на поэтические сборники Гумилева. И в соответствии с поставленной целью нами решались следующие задачи: очертить круг отзывов; разобрать и сравнить их, передавая колорит эпохи; показать прямую зависимость содержания критических статей и заметок от литературных вкусов, общественных настроений и личных симпатий или антипатий их авторов, поскольку большинство статей и рецензий составляет неотъемлемую часть литературной (а иногда и политической) борьбы; отразить иерархию критиков и их откликов, так как деятельность любого критика воспринималась читателями-современниками в зависимости от той позиции, которую критик занимал в литературе, его авторитетности и глубины суждений. То же относится и к жанровой специфике откликов, определяющей их характер: одни представляют собой подробный и глубокий анализ, другие - не более чем импрессионистическая или информационная заметка, третьи - фельетонного типа и т.д.; охарактеризовать журналы и газеты, на страницах которых появлялись отзывы о сочинениях Гумилева; продемонстрировать, что Гумилев на протяжении почти всей своей творческой жизни принадлежал к символистам и лучшие его произведения созданы под знаком именно символизма.

В работе над диссертацией мы придерживались эволюционно-хронологического метода: 1 часть включила сборники, ориентированные на символизм: слабый, юношеский «Путь конквистадоров» и более самостоятельные «Романтические цветы» и «Жемчуга»; 2 часть - «Чужое небо», в котором наметились акмеистические тенденции, и «Колчан», ставший самым акмеистическим сборником Гумилева; 3 часть отразила возвращение Гумилева в лоно символизма в «Костре» и «Огненном столпе».

Практическая значимость данной работы видится нам в том, что ее материалы и выводы могут быть использованы в обобщающих исследованиях по истории гуманитарной мысли XX столетия, а также в ходе чтения спецкурсов по истории литературной критики и русской литературы начала XX века.

На основе диссертации были подготовлены научные публикации:

Лебедева О.О. «Жемчуга» Н.С. Гумилева в критике современников // Современные гуманитарные исследования. 2005. № 6. С. 158-165. (0,6 п.л.)

Лебедева О. Акмеистические манифесты в зеркале критики (19131916 гг.) // Медиальманах. 2006. № 3. С. 65-72. (0,5 п.л.)

Лебедева О. Последний сборник Н.С. Гумилева // Вестник Университета. 2007. № 1. (-0,8 пл.)

I ЧАСТЬ

ТВОРЧЕСТВО Н. ГУМИЛЕВА В КОНТЕКСТЕ РУССКОГО

СИМВОЛИЗМА

Заключение научной работыдиссертация на тему "Критические отзывы современников Н.С. Гумилева об его основных поэтических сборниках"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Несмотря на недопонимание порой поэзии Н. Гумилева, критики при жизни поэта сделали очень много ценных замечаний о его творчестве, создали своеобразный пьедестал для дальнейшего исследования его поэзии. Наработанный материал стал тем фундаментом, на который опирались следующие поколения литературоведов и критиков. И вполне понятно, что в суть творчества Гумилева они проникали уже глубже, имея выгодную возможность оценивать его произведения сквозь призму времени, рассматривая их в историческом контексте культурно-социальных явлений, проанализированных и обобщенных несколько десятков лет спустя.

Сегодня уже никто не сомневается в том, что Гумилев был одарен незаурядной художественной силой. Не случайно у него было много последователей, вплоть до того, что в 1920-х годах по примеру петербургского цеха в крупных городах постоянно организовывались новые цехи поэтов. В 1923 году в «Книге и революции» Д. Выгодский подчеркивал, что роль Гумилева в истории русской поэзии последнего десятилетия «исключительно велика»1, а И. Груздев в следующем номере этого же журнала именовал поэзию Гумилева и Ахматовой «нашей «малой классикой», соответствующей «большой классике» символизма - поэзии Александра Блока»2.

1 Выгодский Д. Обзор // Книга и революция. 1923. № 2 (26). С. 61.

2 Груздев И. Русская поэзия в 1918-1923 гг. //Книга и революция. 1923. № 3 (27). С. 33.

Действительно, Гумилев внес ощутимый вклад в развитие русской семантической поэтики. Соединяя в своих поздних стихах достижения символизма с возможностями акмеизма, он определял новый подход поэтического отображения мира, в частности, задавая такие тематические архетипы, как, например, мотив памяти.

По мнению Выгодского, «из скрещения» школы Гумилева с В. Маяковским и Н. Асеевым возник целый ряд поэтов (С.61). По К. Мочульскому, поэтику Гумилева усвоили Г. Адамович, Г. Иванов, Г. Маслов, Вс. Рождественский. Впоследствии и Ахматова не уставала повторять о «бешеном влиянии» Гумилева «на целые поколения»1.

Известность его росла с каждым годом, особенно после трагической гибели, когда облик поэта осветился еще и героическим ореолом. По этому поводу вспоминаются слова самого Гумилева: в 1918 году на Троицу он, «впав в пророческий тон», говорил Анне Ахматовой, что «он будет жить в сердцах людей не только как поэт», но и «как-то иначе»2.

Ранняя насильственная смерть Гумилева дала толчок к расширению его поэтической славы, писал Г. Адамович. И теперь «стихи его читаются не одними литературными специалистами или поэтами; их читает «рядовой читатель» и приучается любить эти стихи - мужественные, умные, стройные, благородные, человечные - в лучшем смысле слова»3.

1 Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). М.; Torino, 1996. С. 272, 625.

2 Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. 1926-1927. Париж; М., 1997. Т. 2. С. 78.

3 Адамович Г. Памяти Гумилева // Николай Гумилев в воспоминаниях современников / Под ред. В. Крейда. М., 1990. С. 244.

Список научной литературыЛебедева, Оксана Олеговна, диссертация по теме "Журналистика"

1. Гумилев Н.С. Собр. соч.: В 4 т. / Ред., вступ. ст. Вяч. Завалишина. Регенсбург, 1947.

2. Гумилев Н. Собр. соч.: В 4 т. / Под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. М.: Терра, 1991 (репринт издания: Вашингтон: В. Камкин, 1962-1968).

3. Гумилев Николай. Соч.: В 3 т. / Вст. ст. Н.А. Богомолова; подг. текста и комм. Н.А. Богомолова, Р.Л. Щербакова, Р.Д. Тименчика; биогр. хроника Е.Е. Степанова. М.: Худ. литература, 1991.

4. Гумилев Николай. Собр. соч.: В 3 т. / Вст. ст., сост., подг. текста, комм. И.А. Панкеева. М.: Олма-пресс, 2000.

5. Гумилев Николай. Стихотворения и поэмы / Вст. ст. А.И. Павловского; сост., вст. ст., комм. М.Д. Эльзона. 2-е изд., испр. и доп. СПб.; Академический проект, 2000. - 736 с. / Новая библиотека поэта.

6. Гумилев Н.С. Неизданные стихи и письма. Paris: YMCA-Press, 1980.225 с.

7. Гумилев Николай. Неизданное и несобранное / Сост., ред. и комм. М. Баскера и Ш. Греем. Paris: YMCA-Press. 1986. 297 с.

8. Гумилев Николай. Стихи. Поэмы / Сост., автор биогр. очерка и коммент. В.К. Лукницкая. Тбилиси: Мерани, 1989. 496 с.

9. Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии / Вст. ст. и сост. Г.М.

10. Фридлендера, комм. Р.Д. Тименчика. М.: Современник, 1990. 384 с. / Библиотека «Любителям российской словесности»: Из литературного наследия.

11. Гумилев Николай. Carmina ab auctore selecta / Подг. текста и послесл. М.Д. Эльзона. СПб.: Дмитрий Буланин: Petropolis, 1994. 120 с. / Studiorum slavicorum monumenta.

12. Сборники статей и воспоминания

13. Николай Гумилев: Исследования и материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1994. 680 с.

14. Николай Гумилев: Pro et contra: Личность и творчество Николая Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология / Подготовил Ю.В. Зобнин. 2-е изд-ие. СПб.: Изд. Русского Христианского гуманитарного института, 2000. - 671 с.

15. Жизнь Николая Гумилева: Воспоминания современников / Сост., комм. Ю.В. Зобнина, В.П. Петрановского, А.К. Станюковича. Л.: Изд. Международного фонда истории науки, 1991. 336 с.

16. Николай Гумилев в воспоминаниях современников / Ред.-сост., авт. пред. и комм. Вадим Крейд. М.: Вся Москва, 1990 Репринт с изд.: Париж; Нью-Йорк; Дюссельдорф: Третья волна; Голубой всадник, 1989. 322 с.

17. Адамович Г. О Гумилеве // Последние новости. Париж. 1934. 9 августа.

18. Амфитеатров А. Н.С. Гумилев // Амфитеатров А. Горестные заметы: Очерк красного Петрограда. Берлин: Грани, 1922. С. 37-43.

19. Амфитеатров А.В. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих / Сост., подг. текста и комм. А.И. Рейтблата, Н.А. Богомолова, Д.И.

20. Зубарева. М.: Новое литературное обозрение, 2004. Т. 2 (по указателю).

21. Белый Андрей. Начало века / Вст. ст., сост., подг. текста и комм. А.В. Лаврова. М.: Худ. литература, 1990. 688 с. / Серия литературных мемуаров.

22. Воспоминания В .Я. Ирецкого о Н.С. Гумилеве / Публ. Н.В. Снытко // Российский архив. Вып. 1. М., 1991. С. 206-211.

23. Неизвестная книга Сергея Боброва из собрания библиотеки Стэнфордского университета / Под ред. М.Л. Гаспарова. Oakland.: Berkeley Slavic Specialties, 1993. XII, 96 с. / Stanford Slavic Studies. 6.

24. Городецкий Сергей. Жизнь неукротимая: Статьи. Очерки. Воспоминания / Вст. ст., подг. текста, прим. В. Енишерлова. М.: Современник, 1984. 256 с. / О времени и о себе.

25. Дубнова-Эрлих С. Хлеб и маца: Воспоминания, стихи разных лет. СПб.: Максима, 1994. 302 с.

26. Лукницкая В.К. Из двух тысяч встреч. М.: Правда, 1987. Лукницкий П. О Гумилеве: Из дневников Павла Лукницкого // Литературное обозрение. 1989. № 6. С. 82-89.

27. Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. 1924-1925. Paris: YMCA-Press, 1991. Т. 1. 348 с.

28. Лукницкий П.Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. 1926-1927. Париж; М.: YMCA-Press; Рус. путь, 1997. Т. 2. 374 с.

29. Маковский С. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // Новый журнал. Нью-Йорк. 1964. № 77. С. 155-189.

30. Маковский С. Николай Гумилев (1886-1921) // Маковский С. На Парнасе Серебряного века. М.: Изд. дом «XXI век Согласие», 2000. С. 292332.

31. Оношкович-Яцына А.И. Дневник 1919-1927 / Публ. Н.К. Телетовой //

32. Минувшее: Ист. альманах. М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1993. Т. 13 (по указателю).

33. Оцуп Н.А. Н.С. Гумилев // Оцуп Н. Океан времени. СПб.: Logos, 1994. С. 511-519, 558-584.

34. Рождественский Вс. Александр Блок. (Из книги «Повесть моей жизни») // Звезда. 1945. № 3. С. 109, 113-114.

35. Садовской Б. Записки // Российский архив. Вып. 1. М., 1991. С. 149150, 182.

36. Толстой А. Н. Гумилев // Последние новости. Париж. 1921. 23, 25 октября.

37. Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие: Дневники, воспоминания, письма А. Ахматовой. М.: Радуга, 1991. 384 с.

38. Чуковская Лидия. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 1: 1938-1941. М.: Согласие, 1997. Кн. 1. 541 с.

39. Чуковский Корней. Дневник 1901-1929 / Вст. ст. В.А. Каверина; подг. текста и комм. Е.Ц. Чуковской. 2-е изд-ие, испр. М.: Советский писатель, 1997. - 541 с.

40. Чуковский Николай. Литературные воспоминания / Сост. М.Н. Чуковской; вст. ст. Л.И. Левина. М.: Советский писатель, 1989. С. 27-46.

41. Шкловский Виктор. Сентиментальное путешествие. Воспоминания 1917-1922. М.; Берлин: Геликон, 1923. 391 с.

42. Монографические научные труды, посвященные творчеству Н.С. Гумилева и проблемам литературы начала XX века

43. Н. Гумилев и русский Парнас: Материалы научной конференции 1719 сент. 1991 г. / Музей А. Ахматовой в Фонтанном доме. СПб., 1992.-136 с.

44. Гумнлевские чтения: Материалы международной конференции филологов-славистов: СПб., 15-17 апреля 1996 г. СПб.: Изд-во Спб гуманитарного ун-та профсоюзов, 1996. 286 с.

45. Ахматова А. Десятые годы. М.: Изд-во МПИ, 1989. С. 255-263.

46. Ахматовские чтения. А.Ахматова, Н.Гумилев и русская поэзия начала XX века. Тверь: Тверской гос. ун-т, 1995.

47. I Ахматовские чтения. Творчество Н. Гумилева и А. Ахматовой в контексте русской поэзии XX века: Материалы региональной научной конференции, посвященной 110-летию со дня рождения Анны Ахматовой. Тверь, 2002.-116 с.

48. Азадовский К.М., Тименчик Р.Д. К биографии Н.С. Гумилева (вокруг дневников и альбомов Ф.Ф. Фидлера) // Русская литература. 1988. № 2. С. 171-186.

49. Аллен JI. «Заблудившийся трамвай» Н.С. Гумилева // Аллен JI. Этюды о русской литературе. Л.: Худ. лит-ра, 1989. С. 113-143.

50. Баскер Майкл. О «Пьяном дервише» Н. Гумилева // Вестник русского христианского движения. 1991. № 162-163. С. 199-228.

51. Баскер Майкл. Ранний Гумилев: Путь к акмеизму. СПб.: Изд-во Христианского гуманитарного института, 2000. 160 с.

52. Богомолов Н.А. Проблемы поэзии в русской критике 1910-х первой половины 1920-х годов: Автореферат дисс. . д-ра филол. наук. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1992. - 52 с.

53. Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М.: Новое литературное обозрение, 1995. 368 с.

54. Богомолов Н.А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М.: Новое литературное обозрение, 2000. 560 с.

55. Богомолов Н.А. Русская литература первой трети XX века: Портреты. Проблемы. Разыскания. Томск.: Водолей, 1999. 639 с.

56. Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова. М.: Новое литературное обозрение, 2004. 624 с.

57. В.Я. Брюсов и русский модернизм / Ред.-сост. О.А. Лекманов. М.:1. ИМЛИ РАН, 2004. -352 с.

58. Вольпе М.Л. Африканские путешествия Николая Степановича Гумилева // Народы Азии и Африки. 1989. № 1. С. 98-109.

59. Давидсон А.Б. Муза странствий Николая Гумилева. М.: Наука, 1992. -320 с.

60. Давыдов 3., Купченко В. Черубина// Памир. 1989. № 8. С. 124-160. Делич И. Николай Гумилев // История русской литературы XX века. Серебряный век. М.: Прогресс: Литера, 1995. С. 488-501.

61. Иванникова Н.М. Неизвестные стихотворения Н.С. Гумилева // Памятники культуры: Новые открытия: Письменность. Искусство. Археология: Ежегодник 1994. М.: Наука, 1996. С. 44-62.

62. Иннокентий Анненский и русская культура XX века. СПб.: АО «Арсис», 1996. 156 с.

63. Кленовский Д. Оккультные мотивы в русской поэзии нашего века // Грани. 1953. № 20 (окт.- дек.). С. 132-134.

64. Клинг О. Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм // Вопросы литературы. 1995. № 5. С. 101-125.

65. Клинг О.А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов. Автореф. дисс. д-ра филол. наук. М., 1996. 52 с.

66. Критика русского символизма: В 2 т. / Сост. Н.А.Богомолов. М.: Аст: Олимп, 2002. 400, 446 с.

67. Критика русского постсимволизма / Сост. О.А. Лекманов. М.: Аст: Олимп, 2002.-378 с.

68. Кроль Ю. Об одном необычном трамвайном маршруте («Заблудившийся трамвай» Н.С. Гумилева) // Русская литература. 1990. № 1. С. 208-218.

69. Кузнецова О.А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» // Русская литература. 1990.1. С. 200-207.

70. Лавров А.В., Тименчик Р.Д. И.Ф.Анненский. Письма к С.К.Маковскому // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 г. Л., 1978. С. 222-241.

71. Лавров А.В., Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1981. Л.: Наука, 1983. С. 61-146.

72. Лавров А.В. Андрей Белый в 1900-е годы. М.: Новое литературное обозрение, 1995. 336 с.

73. Лавров А.В. В.М. Жирмунский в начале пути // Русское подвижничество. М.: Наука, 1996. С. 337-352.

74. Лекманов О.А. Книга об акмеизме и другие работы. Томск: Водолей, 2000. 704 с.

75. Литературное наследство. Т. 27-28: Русский символизм. М.: Академия наук СССР, 1937.-691 с.

76. Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. Стихи. Проза. М.: Академия наук СССР, 1976. 856 с.

77. Литературное наследство. Т. 89: Блок А. Письма к жене. М.: Академия наук СССР, 1978.-416 с.

78. Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок: Новые материалы и исследования: В 4 кн. Кн. 1 / Подгот. Центр, гос. архив литературы и искусства СССР. М.: Академия наук СССР, 1980. 567 с.1. Кн. 2. 1981.-416 с.1. Кн. 3.1982.-862 с.1. Кн. 4. 1987.-776 с.

79. Кн. 5 / Отв. ред. И.С. Зильберштейн и Л.М. Розенблюм. 1993. 905 с.

80. Литературное наследство. Т. 98: Валерий Брюсов и его корреспонденты: В 2 кн. Кн. 1 / Отв. ред. Н.А. Трифонов. М.: Наука, 1991. -830 с. Кн. 2. 1994.-635 с.

81. Лишь для тебя на земле я живу». (Из переписки Николая Гумилева и Ларисы Рейснер) / Подг. текста Н.А. Богомолова // В мире книг. 1987. № 4. С. 72-75.

82. Максимов Д. Брюсов-критик // Валерий Брюсов Собрание сочинений: В 7 т. М.: Худ. литература, 1975. Т. 6. С. 5-23.

83. Максимов Д.Е. Поэзия и проза Александра Блока. Л.: Сов. писатель, 1981.-552 с.

84. Мартынов И.Ф. Два акмеизма: К истории поэтической дискуссии о творчестве Фра Беато Анджелико // Вестник русского христианского движения. 1986. № 148. С. 108-122.

85. Новое литературное обозрение. 1994. № 10 (номер посвящен Вяч. Иванову).

86. Обатнин Г.В. Неопубликованные материалы Вяч. Иванова. По поводу полемики о "мистическом анархизме" // Лица: Биографический альманах. 3. М.; СПб.: Феникс; Atheneum, 1993. С. 466-477.

87. Оцуп Н.А. Николай Гумилев. Жизнь и творчество / Пер. Луи Аллена при участии Сергея Носова. СПб.: Logos, 1995. 200 с.

88. Пономарева Г.М. Воспоминания С.В. Штейна о поэтах-царскоселах (И.Ф. Анненский, Н.С. Гумилев, А.А. Ахматова) // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia. III. Проблемы русской литературы и культуры. Helsinki, 1992. С. 84-91.

89. Спиваковский П. «Индия Духа» и Машенька: «Заблудившийся трамвай» Н.С. Гумилева как символистско-акмеистическое видение // Вопросы литературы. 1997. № 5. С. 39-54.

90. Суперфин Г.Г., Тименчик Р.Д. Письма А.А. Ахматовой к В.Я. Брюсову // Государственного ордена Ленина библиотека СССР им. В.И. Ленина. Записки отдела рукописей. Вып. 33. М., 1972. С. 272-279.

91. Тименчик Р.Д. Заметки об акмеизме // Russian Literature. 1974. № 7/8.-С. 23-46; 1977. Vol. 5. № 3. С. 281-300; 1981. Vol. 9. № 1-2. - С.175-189.

92. Тименчик Р. «Над седою, вспененной Двиной.» (Н. Гумилев в Латвии: 1916-1917)//Даугава. 1986. № 8. С. 115-121.

93. Тименчик Р. Неизвестные письма Н.С. Гумилева // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 46. № 1.1987. С. 50-79.

94. Тименчик Р. Николай Гумилев и Восток // Памир. 1987. № 3. С. 123136.

95. Тименчик Р.Д. К символике трамвая в русской поэзии // Труды по знаковым системам. XXI. Символ в системе культуры. Вып. 754. Тарту, 1987. С. 135-143.

96. Тименчик Р.Д. Иннокентий Анненский и Николай Гумилев // Вопросы литературы. 1987. № 2. С. 271-278.

97. Тименчик Р.Д. Неизвестные экспромты Николая Гумилева // Даугава. 1987. № 6. С. 111-116.

98. Устинов А. Две жизни Николая Бернера // Лица: Биографический альманах. Т. 9. СПб.: Феникс, 2002. С. 5-64.

99. Шубинский В. «Я тот, кто спит.»: 25 августа 75 лет со дня гибели Николая Гумилева // Вечерний Петербург. 1996. 23 августа.

100. Эйхенбаум Б. Анна Ахматова: Опыт анализа. Пб.: Тип. им. Ивана Федорова, 1923.

101. Eshelman R. «Dusa i telo» as a Paradigm of Gumilev's Mystical Poetry // Nikolay Gumilev 1886-1986: Papers from the Gumilev Centenary Symposium. Oakland, California: Berkeley Slavic Specialties, 1987. Pp. 102-132.

102. Eshelman Raoul. Nikolaj Gumilev and Neoclassical Modernism. Bern e.a.: Peter Lang, 1993. 162 p. / Slawische Literaturen: Texte und Abhandlungen. Hrsg. von Wolf Schmid. Bd. 3.

103. Masing-Delic Irene. The Time-Space Structure and Allusion Pattern of Gumilev's «Zabludivshiisia tramvai» // Essays in Poetics. Vol. 7, № 1 (1982). Pp. 62-83.

104. Sampson Earl D. Nikolay Gumilev. Boston: Twayne Publishers, 1979.192 p.

105. Thompson Ewa W. N.S. Gumilev and the Russian Ideology // Nikolay Gumilev 1886-1986: Papers from the Gumilev Centenary Symposium. Oakland, California: Berkeley Slavic Specialties, 1987. Pp. 322-326.

106. Критика поэзии H. Гумилева в 1906-1925 гг.

107. Абрамович Н.Я. Рец. на кн.: Гумилев Н. Жемчуга. М., 1910. // Студенческая жизнь. 1911. № 26.

108. Адамович Г. Н. Гумилев. Шатер // Цех поэтов. 1921. № 2. С. 69-71. Адамович Г. Гумилев: К предстоящему 10-летию со дня его расстрела // Иллюстрированная Россия. 1931. № 25 (318). Перепеч.: Дружба народов 1995. № 10. С. 184-187.

109. Айхенвальд Ю. Гумилев // Айхенвальд Ю. Поэты и поэтессы. М.: Сев. дни, 1922. С. 31-51.

110. Аничков Е. Новая русская поэзия. Берлин: Изд-во И.П. Ладыжникова, 1923. С. 108-119.

111. Ауслендер С. Литературные заметки. Книга злости // День. 1915. 22 марта.

112. Б.п. Отзыв на № 1 «Острова»> // Утро. 1909. 18 мая. (№ 30).

113. Б.п. Отзыв на № 1 «Острова»> //Золотое руно. 1909. № 6. С. 78.

114. Б.п. Городецкий С. Н. Гумилев. Чужое небо // Гиперборей. 1912. № 1 (окт.). С. 29.

115. Б.п. Смесь//Аполлон. 1913. № 1. С. 70-71.

116. Белый Андрей. Десять лет «Северных цветов» // Русская мысль. 1911. № 10. Отд. III. С. 24.

117. Бернер Н. Война и поэзия // Песни Жатвы. М., 1915. Тетр. 1. С. 9, 2527.

118. Бетаки В. Избранник свободы: К столетию со дня рождения Н.С. Гумилева // Русская мысль. 1989.11 апреля.

119. Блок А.А. Без божества, без вдохновенья // Шахматовский вестник. 1996. №6. С. 13-20.

120. Бобров С. Анна Ахматова. Четки // Современник. 1914. № 9 (май). С.108.

121. Бобров С. Н. Гумилев. «Огненный столп» // Красная новь. 1922. № 3. С. 262-265.

122. Брюсов В. Среди стихов: Манифесты, статьи, рецензии 1894-1924 / Сост. Н.А. Богомолова, Н.В. Котрелева; вступ. ст. и коммент. Н.А. Богомолова. М.: Сов. писатель, 1990. 720 с.

123. Буренин В. Критические очерки // Новое время. 1911. 30 сент. (№ 12770). С. 4.

124. Бухов Арк. Как убивают поэзию // Синий журнал. 1912. № 47. С. 7. Венгров Н. Н. Гумилев. Колчан. Стихи // Летопись. 1916. № 1. С 416. Верховский Ю.Н. Путь поэта // Современная литература. Л., 1925. С. 93-143.

125. Владимирова П. Поэзия в дни войны // Лукоморье. 1916. № 38. С. 18.

126. Войтоловский Jl. Очерки истории русской литературы XIX и XX веков: В 2 кн. М.; Л.: Гос. изд-во, 1928. Кн. 2. 301 с.

127. Волковыский Н. Н.С. Гумилев // Дни. 1923. 2 сент. (№ 254). Волошин М. Позы и трафареты // Утро России. 1911. 12 февраля. (№ 34). С. 6.

128. Выгодский Д. Поэзия и поэтика (Из итогов 1916 г.)// Летопись. 1917. № 1.С. 248-258.

129. Выгодский Д. Обзор // Книга и революция. 1923. № 2 (26). С. 60-61. Г.К. Крыжицкий Г.К. Н. Гумилев. Шатер. Огненный столп // Библиографические листы Русского библиологического общества. 1922. Лист 2. С. 20-21.

130. Голлербах Э. Н.С. Гумилев (К 15-летию литературной деятельности) //Вестник литературы. 1920. № 11. С. 17-18.

131. Голлербах Э. Огненный столп // Вестник литературы. 1921. № 10 (34).1. С. 9.

132. Горбачев Г. Письма из Петербурга // Горн. 1922. № 2 (7). С. 133. Горбачев Г. Очерки современной русской литературы. Л.: Гос. изд-во, 1925. С. 28, 39-41.

133. Горнунг Б. Поход времени. Статьи и эссе / Вст. ст. П. Нерлера; совт. и коммент. М. Воробьевой. М.: Изд. РГГУ, 2001. Т. 2. С. 193-510 (нумерация в т. 1 и 2 общая).

134. Городецкий С. Молодняк // Утро. 1908.29 сентября. (№ 18).

135. Городецкий С. Из ограды на волю // Известия книжных магазинов т-ва Вольф. 1909. № 9. С. 216.

136. Городецкий С. Да, против течения! // Против течения. 1910. 12 ноября.5..

137. Городецкий С. Пир поэтов // Речь. 1911. 27 июня. (№ 173). С. 3. Городецкий С. Н. Гумилев. Чужое небо // Речь. 1912. 15 (28) октября. (№ 283). С. 5.

138. Городецкий С. Поэзия как искусство // Лукоморье. 1916. № 18. С. 1920.

139. Гофман В. Н. Гумилев. Романтические цветы // Русская мысль. 1908. №7. С. 144-145.

140. Груздев И.А. Русская поэзия в 1918-1923 гг. // Книга и революция. 1923. № 3 (27). С. 33.

141. Дейч А. Очерки о символизме и футуризме в поэзии // Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива». 1914. № 1. С. 116-121.

142. Дмитриев П. Журнальное обозрение // Образование. 1907. № 11. С. 115-116.

143. Дмитриевич С. Бессилие современной критики // Хмель. 1913. № 7-9. С. 33-34.

144. Долинин А. Искоз А.С. Акмеизм // Заветы. 1913. № 5. С. 152-162. Ежов И.С., Шамурин Е.И. Русская поэзия XX века: Антология русской лирики от символизма до наших дней / Вводн. ст. В. Полянского. М.: Новая Москва, 1925.-667 с. Библиография: С. 561-591.

145. Ермилов В.В. Поэзия войны // Ермилов В.В. За живого человека в литературе. М.: Федерация, 1928. С. 171-178.

146. Жирмунский В. Преодолевшие символизм // Русская мысль. 1916. №12. Отд. И. С. 26-56.

147. З.Б. 3. Бухарова. Н. Гумилев. Колчан // Литературное и популярно-научное приложение к журналу «Нива». 1916. № 7. С. 456-458.

148. Закржевская А. Библиография // Дни. Берлин; Париж. 1923. 2 сент. (№254).

149. Ивич И. Цех поэтов // Вестник литературы. 1912. № 4. С. 90-91. Игнатов И. Литературные отклики (Новые поэты. «Акмеизм», «адамизм», «эгофутуризм») // Русские ведомости. 1913.4 апреля. (№ 78, 80).

150. Кадмин Н. Абрамович Н.Я. История русской поэзии. От Пушкина до наших дней. М.: Моск. изд-во, 1915. Т. 2. С. 303-304.

151. Катанян В. Маяковский: Хроника жизни и деятельности. М.: Сов. писатель, 1985. С 66.

152. Л. Ларин О. Рабинович И.Я. // Русская молва. 1912. 22 декабря. (№

153. Л.Вас-ий Василевский Л.М. Новые книги. «Северные цветы»,альманах на 1911 г. // Речь. 1911.15 (28) авг. (№ 222).

154. Левинсон А. Гумилев // Современные записки. 1922. № 9. С. 309-315. Липскеров К. Н. Гумилев. Колчан // Русские ведомости. 1916.13 апр. (№84).

155. Лунц Л. Цех поэтов // Книжный угол. 1922. № 8. С. 52-54. Лурье В. Костер // Дни. Берлин. 1922. 30 дек. (№ 51). Львов-Рогачевский В. Лирика современной души // Современный мир. 1910. №10. С. 85.

156. Львов-Рогачевский В. Символисты и наследники их // Современник. 1913. № 6. С. 264-265 ; № 7. С. 298-305.

157. Львов-Рогачевский В. В лагере символистов // Современник. 1914. № 2. С. 104.

158. Львов-Рогачевский В.Л. Певец и защитник старого мира // Львов-Рогачевский В.Л. Новейшая русская литература. М.; Л.: Френкель, 1925. С. 88-91.

159. М. А. Мухарева. Н. Гумилев. Огненный столп // Саррабис. 1921. № 3.1. С. 12.

160. М. Сл. М.Л. Слонимский. Дракон // Жизнь искусства. 1921. 11 марта. (№ 688-690). С. 2.

161. Медведев П.Н. Н. Гумилев. «Костер» // Записки Передвижного Общедоступного театра. Пг., 1919. Вып. 24-25 (август-сентябрь). С. 14-15.

162. Мочульский К. Классицизм в современной русской поэзии // Мочульский К. Кризис воображения. Томск: Водолей, 1999. С.186-197.

163. Накатов И. Своя своих не познаша // Футуристы. Первый журнал русских футуристов. 1914. № 1-2. С. 118-120.

164. Нарбут Вл. Н. Гумилев. Чужое небо // Новая жизнь. 1912. № 9. С. 265266.

165. Неведомский М. Миклашевский М.П. Еще годмолчания // За 7 дней. 1913. № 1 (95). С. 12.

166. Никитина Е.Ф. Поэты и направления. (Пути новейшей поэзии) // Свиток. М., 1924. Кн. 3. С. 134.

167. Оксенов И. «Взыскательный художник». (О творчестве современном и грядущем) // Новый журнал для всех. 1915. № 10. С. 42.

168. Олидорт Б. Новые книги // Приазовский край. 1916. 6 окт. (№ 263). С.5.6.

169. Олидорт Б. Н. Гумилев. «Костер» // Орфей. Ростов-на-Дону. 1919. № 1.С. 86.

170. Офросимов Ю. О поэтах Петрополиса // Руль. 1922. 24 сентября. (№554..

171. Оцуп Н. О Н. Гумилеве и классической поэзии // Цех поэтов. 1922. № 3. С. 45-47.

172. Полянин А. С. Парнок. В поисках пути искусства // Северные записки. 1913. № 5-6. С. 227-232.

173. Поэт Тихонов Н.С. Поэзия изломов // Жизнь искусства. 1921. 25 окт. (№814). С. 4.

174. Пяст Вл. Н.С. Гумилев. Огненный столп // Цех поэтов. 1922. № 3. С.71.74.

175. Редько А. У подножия африканского идола. Символизм. Акмеизм. Эго-футуризм // Русское богатство. 1913. № 7. С. 179-191.

176. Ритор. Эскизная поэзия // Новое время (иллюстрированное приложение). 1916. 14 (27) мая. (№ 14434). С. 10-11.

177. С.И. Символизм и акмеизм //День. 1912. 23 дек. (№ 82). С.С. Селянин С.А. Н. Гумилев. Огненный столп // Начало. Иваново-Вознесенск. 1922. № 2/3. С. 164.

178. Садовской Б. Конец акмеизма // Современник. 1914. № 13-15 (август). С. 230-233.

179. Садовской Б. Озимь. Пг., 1915. С. 47. Садовской Б. Ледоход. Пг., 1916. С. 193-201.

180. Саянов В.М. К вопросу о судьбах акмеизма // На литературном посту. 1927. № 17-18. С. 16.

181. Слоним М. Хвала мужественности: Творчество расстрелянного поэта // Воля России. 1922. № 23-24. С. 13-18.

182. Сл<оним> М. Среди книг и журналов // Воля России. Прага. 1923. 15 июня. (№ 11).

183. Соловьев С. «Остров». Ежемесячный журнал стихов. № 1 // Весы. 1909. №7. С. 102.

184. Философов Д. Новая критика // Русское слово. 1911. 22 апреля. (№91..

185. Философов Д. Акмеисты и М.П. Неведомский // Речь. 1913. 17 февраля. № 47.

186. Ховин В. Модернизированный Адам // Небокопы. Эгофутуризм. VIII. СПб., 1913. С. 9-15.

187. Ходасевич В. Вместо рецензии // Дни. 1925. 27 сент. (№ 812). -Перепеч.: Ходасевич Владислав. Собр. Соч. / Под ред. Дж. Мальмстада и Р. Хьюза. Ann Arbor. 1990. Т. 2. С. 376.

188. Чудовский В.А. Литературная жизнь. Собрания и доклады // Русская художественная летопись. 1911. № 9. С. 142-143.

189. Чудовский В.А. Общество ревнителей художественного слова // Русская художественная летопись. 1911. № 20. С. 321.

190. Чуковский К. Заметки читателя. Цветущий посох // Журнал журналов. 1915. № 1.С. 7-8.

191. Чуносов М. Ясинский И.И. Н. Гумилев. Жемчуга // Новое слово. 1911. №3. С. 159.

192. Чуносов М. Ясинский И.И. Н. Гумилев. Чужое небо // Новое слово.1912. №7. С. 157-158.

193. Ш. Е.И. Шамурин. Гумилев Н. Костер // Казанский библиофил. 1922. № 3. С. 88.

194. Шагинян М. Литературный дневник. Поэт Божией милостью // Приазовский край. 1912. 30 мая. (№ 141).

195. Шершеневич В. Футуризм без маски. Компилятивная интродукция. М.: Искусство, 1913. С. 24,28, 35-41.

196. Шкловский Вл.Б. Н. Гумилев. «Костер» // Книга и революция. 1922. №7 (19). С. 57.

197. Штейн С. Н.Гумилев. «Путь конквистадоров» // Слово. 1906. 21 января. (№ 306).

198. Эйхенбаум Б. Новые стихи Н. Гумилева // Русская мысль. 1916. № 2. Отд. III. С. 17-19.

199. Эйхенбаум Б.М. Миг сознания // Книжный угол. 1921. № 7. С. 12. Эренбург И. Заметки о русской поэзии // Гелиос. 1913. № 1. Париж. С.14.17.

200. Ю.О<фросимов> Критика и библиография // Руль. Берлин. 1923. 3 июня. (№ 761).

201. Ego Э. Голлербах. Альманах «Дракон» // Известия Петросовета. 1921. 21 февраля. (№ 40).

202. N.N. Шебуев Н.Г. Дневник читателя // Весна. 1908. № 1. Senior. Диспут футуристов о современной литературе // Русская молва. 1913. 27 марта. (№ 105).1. Дополнительная литература

203. Анненский И. Античный миф в современной французской поэзии // Гермес. 1908. № 7. С. 177-185: № 8. С. 209-213: № 9. С. 236-240: № 10. С. 270-288.

204. Анненский Иннокентий. Книги отражений / Изд. подготовили Н.Т. Ашимбаева, И.И. Подольская, А.В. Федоров. М.: Наука, 1979. -680 с. / Литературные памятники.

205. Анненский И. Избранное. М.: Правда, 1987.

206. Анненский Иннокентий. Избранное / Вст. ст., подг. текста, сост. и комм. И. Подольской. М.: Правда, 1987. 592 с.

207. Ауслендер С. Возвращение из плена // Новый журнал для всех. 1909. № 14. С. 79-82.

208. Бальмонт К.Д. Горные вершины. М., 1904. 209 с. Бальмонт К.Д. Стихотворения / Вст. ст., сост., подг. текста и прим. Вл. Орлова. Л.: Советский писатель, 1969. - 712 с. / Библиотека поэта, большая серия.

209. Баранов В.И., Бочаров А.Г., Суровцев Ю.И. Литературно-художественная критика. М.: Высшая школа, 1982. 208 с.

210. Баратынский Е.А. Стихотворения. Поэмы / Изд. подготовил Л.Г. Фризман. М.: Наука, 1982. 720 с.

211. Белый Андрей. Символизм как миропонимание / Сост., вст. ст. и прим. Л.А. Сугай. М.: Республика, 1994. 528 с. / Мыслители XX века.

212. Белый Андрей. Критика. Эстетика. Теория символизма / Вст. ст., подг. текста А.Л. Казина; комм. А.Л. Казина, Н.В. Кудряшевой. М.:

213. Искусство, 1994. Т. 1. 480 с. / История эстетики в памятниках и документах.

214. Белый Андрей. Критика. Эстетика. Теория символизма / Вст. ст., подг. текста A.JI. Казина; комм. A.JI. Казина, Н.В. Кудряшевой. М.: Искусство, 1994. Т. 2. 576 с. / История эстетики в памятниках и документах.

215. Белый А. Золото в лазури. М.: Скорпион, 1904. 266 с. Библиотека А.А. Блока: Описание / Сост.: О.В. Миллер, Н.А. Колобова, С .Я. Бовина; ред.: К.П. Лукирская. Л.: Изд-во БАН, 1984. Кн. 1. -318 с.

216. Блок А. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л.: Гослитиздат, 1960-1963. Блок Александр. Записные книжки 1901-1920 / Сост., подг. текста, пред. и прим. Вл. Орлова. М.: Худ. литература, 1965. 664 с.

217. Брюсов В. Полное собрание сочинений и переводов: В 21 т. СПб.: Сирин, 1913. Т. 21.-296 с.

218. Верховский Ю. О символизме Боратынского // Труды и дни. 1912. № 3. С. 2-8.

219. Верховский Ю. Поэты пушкинской поры // Поэты пушкинской поры. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1919. С. 9-14.

220. Городецкий С. Некоторые течения в современной русской поэзии // Аполлон. 1913. № 1. С. 46-50.

221. Городецкий С. Музыка и архитектура в поэзии // Речь. 1913. 17 июня. (№ 162).

222. Гофман В. Что есть искусство // Искусство. 1905. № 1. С. 19-24. Гофман В. О тайнах формы // Искусство. 1905. № 4. С. 35-39. Книга о русских поэтах последнего десятилетия / Под ред. М. Гофмана. СПб.; М.: Т-во М.О. Вольф, 1909. 420 с.

223. Десять писем Валерия Брюсова к П.П. Перцову // Печать и революция. 1926. № 7. С. 36-50.

224. Есии Б.И., Кузнецов И.В. Триста лет отечественной журналистики (1702-2002). М.: Изд-во Моск. ун-та, 2002. 222 с.

225. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика / Избранные труды / Отв.ред. Ю.Д. Левин, Д.С. Лихачев; изд. подготовила Н.А. Жирмунская; пред. Д.С. Лихачева. Л.: Наука, 1977. -408 с.

226. Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966) / Сост. и подг. текста К.Н. Суворовой; вст. ст. Э.Г. Герштейн; научное консультирование, вводные заметки, указатели В.А. Черных. Москва; Torino: Giulio Einaudi ed., 1996. -850 с.

227. Засурский Я.Н. Основные понятия теории журналистики. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1993.

228. Зиновьева-Аннибал Л.Д. В раю отчаянья: Андрэ Жид // Весы. 1904. № 10. С. 16-38.

229. Иванов Вяч. О «факельщиках» и других именах собирательных // Весы. 1906. № 6. С. 52-55.

230. Иванов Вяч. По звездам. СПб.: Оры, 1909. 439 с.

231. Иванов Вячеслав. Борозды и межи: Опыты эстетические и критические. М.: Мусагет, 1916.-351 с.

232. Иванов Вяч. Собрание сочинений: В 4 т. Брюссель: Foyer Oriental Chretien, 1971-1987.

233. Иванов Вячеслав. Родное и вселенское / Сост., вст. ст., прим. В.М. Толмачева. М.: Республика, 1994. 432 с. / Мыслители XX века.

234. Из истории русской журналистики начала XX века / Под ред. Б.И. Есина. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.

235. Литературный процесс и русская журналистика конца XIX -начала XX века: 1890-1904: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М.: Наука, 1982. 370 с.

236. Мережковский Д.С. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы. СПб.: Типо-лит. Б.М. Вольфа, 1893.- 192 с.

237. Минский Н. При свете совести. СПб.: Семеновск. типо-лит. (И. Ефрона), 1980.-261 с.

238. Новикова Ольга, Новиков Владимир. Об эстетической совести // Звезда. 2006. № 9.

239. Одоевцева Ирина. Избранное: Стихотворения. На берегах Невы. На берегах Сены / Вст. ст., сост., подг. текста Е.В. Витковского; послесл. А.П. Колоницкой. М.: Согласие, 1998. 960 с.

240. Пильский П.М. Столбы // Театр и искусство. 1907. № 47. С. 778.

241. Прохоров Е.П. Введение в теорию журналистики. М.: Аспект Пресс; Изд-во Моск. ун-та, 2003. 366 с.

242. Русская литература и журналистика начала XX века: 1905-1917 гг.: Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М.: Наука, 1984. 368 с.

243. Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания / Сост. В.Н. Терехина, А.П. Зименков. М.: Наследие, 1999. 480 с.

244. Русские писатели: 1800-1917: Биографический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1989-1999.

245. Тарасенков А.К., Турчинский Л.М. Русские поэты XX века 1900-1955 Материалы для библиографии. М.: Яз. славян, культуры, 2004. 896 с.

246. Масанов И.Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей: В 4 т. М.: Изд-во Всесоюзной книжной палаты, 1956.

247. Сологуб Ф. Собрание стихов. Книги III и IV. 1897-1903. М.: Скорпион, 1904.-188 с.

248. Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: В 4 т. М.: Согласие, 1996-1997. Ходасевич В. Некрополь. Воспоминания. Литература и власть. Письма Б.А. Садовскому. М.: СС, 1996. 464 с.

249. Чулков Г. О мистическом анархизме. СПб.: Факелы, 1906. 79 с. Чулков Г. Покрывало Изиды: Критические очерки. М.: Изд. журнала «Золотое руно», 1909. - 217 с.

250. Шестов Л. Вячеслав Великолепный // Русская мысль. 1916. № 10. С. 80-110.

251. Эйхенбаум Б.М. Литература: Теория. Критика. Полемика. Л.: Прибой, 1927.-304 с.