автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.20
диссертация на тему: Латинская земледельческая лексика на индоевропейском фоне

Полный текст автореферата диссертации по теме "Латинская земледельческая лексика на индоевропейском фоне"

На правах рукописи

Антонина Васильевна Грошева

ЛАТИНСКАЯ ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКАЯ ЛЕКСИКА НА ИНДОЕВРОПЕЙСКОМ ФОНЕ

Специальность 10.02.20 - сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

? о'' '

г з мая

003471130

Работа выполнена в Отделе сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков и ареальных исследований Института лингвистических исследований Российской академии наук

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

главный научный сотрудник Сергей Алексеевич Мызников

доктор филологических наук профессор

Юрий Владимирович Откупщиков

доктор филологических наук профессор

Мария Акоповна Таривердиева

Ведущая организация: Московский государственный

университет им. М. В. Ломоносова

Защита диссертации состоится 26 июня 2009 года в 14 час. на заседании диссертационного совета Д 002.055.01 при Институте лингвистических исследований Российской академии наук по адресу: 199053, Санкт-Петербург, Тучков пер., д. 9, конференц-зал.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института лингвистических исследований РАН по адресу: 199053, Санкт-Петербург, Тучков пер., д. 9.

Автореферат разослан 12 мая 2009 г.

Ученый секретарь ¿Ог^/

диссертационного совета -

доктор филологических наук / ' В. В. Казаковская

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Реферируемая работа посвящена исследованию трёх основных тематических пластов латинской лексики - ландшафтного, земледельческого и растительного - в семантическом (синхронном), семасиологическом (диахроническом) и морфологическом аспектах; при анализе каждой лексемы исследуются её словообразовательные возможности; этимологический анализ проводится с акцентом на сохранившиеся ареальные связи лексемы в других индоевропейских языках.

Предметом исследования является выяснение общих и частных причин, культурно-исторических и внутриязыковых, вызывавших семантические изменения в каждой отдельно взятой латинской лексеме и в тематическом классе в целом. История каждой лексемы прослеживается на фоне сопоставления с соответствующими изменениями в других индоевропейских языках.

Объектом исследования является лексика латинского языка, представленная в памятниках письменности, начиная от архаической латыни и кончая поздней античностью; при определении круга лексем проводилась сверка с данными Оксфордского латинского словаря1.

Актуальность исследования определяется важностью исследуемого пласта лексики не только для собственно латинского языка и римской культуры, но и для всех современных языков Европы. Особенно важным в этом отношении является изучение ботанической терминологии. Сельскохозяйственная лексика, ее возникновение и внутренняя форма, а также дальнейшее развитие семантики этих лексем способно пролить свет на такой важный культурный процесс, как появление сельскохозяйственной деятельности в древнейшей Европе.

Теоретической основой исследования являются работы по латинской лексикологии и словообразованию зарубежных и отечественных филологов и лингвистов (А. Эрну, А. Мейе, Ж. Марузо, Ж. Андре, Э. Сен-Дени, В. Пизани, М. Фрюи; И. М. Тройского, М. М. Покровского, Р. А. Будагова, Ю. В. Откупщикова, В. Г. Гака и др.), а также многочисленные исследования по лексике индоевропейских языков (германских, славянских, балтийских, иранских, албанского и пр.). В плане сравнительно-исторического рассмотрения латинской лексики теоретической основой настоящего исследования стал фундаментальный труд Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы»2, наряду с работами зарубежных компаративистов (Э. Бенвениста, О. Семереньи, В. Порцига, Дж. Мэллори и Д. Адамса и др.)

1 Oxford Latin Dictionary. / Ed. by P. G. W. Glare. Oxford, 1968-1982 (сокращенно OLD).

2 Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984.

Гипотеза исследования заключается в том, что в лексическом составе латинского языка, как в любом развивавшемся языке, неизбежно должны были происходить определенные изменения, поскольку между выделением италийских языков (главным представителем которых является латинский) из индоевропейской общности и его самостоятельным существованием и функционированием лежит отрезок времени, исчисляющийся многими веками.

Цель исследования состоит в тщательном семантическом и этимологическом анализе лексем латинского языка трёх названных тематических классов. В связи с этим возникли следующие задачи: 1) определить степень сохранности индоевропейского наследия в каждом отдельном классе лексем, 2) проследить сохранившиеся ареальные связи латинских лексем с соответствующими лексемами других индоевропейских языков, 3) исследовать изменения в семантике каждой латинской лексемы (утрата старых значений и развитие новых), 4) осветить роль метафоры в создании новых, в том числе абстрактных значений.

Материалом исследования послужили сочинения латинских авторов, прежде всего трактаты о сельском хозяйстве - Катона (De agri cultura, II в. до н. э.), Варрона (De re rustica, I в. до н.э.), Колумеллы (De re rustica, II в. н. э.), поэмы Вергилия («Geórgica», I в. до н. э.) и Лукреция (De rerum natura, I в. до н. э), труд Плиния Старшего (Naturalis Historia, I в. н. э.), а также фрагменты прозаических и поэтических произведений других латинских авторов.

На защиту выносятся следующие положения:

1) в пределах рассматриваемых тематических пластов латинской лексики отмечено преимущественное сохранение терминов индоевропейского происхождения в земледельческой сфере\

2) выявлено формирование широко разветвленной сети префиксальных образований от некоторых глаголов (в частности, от глагола sero 'сеять') при крайней ограниченности подобных образований от других глаголов (например, meto 'снимать урожай/жать');

3) термины земледелия развивают переносные/абстрактные значения (метафорического свойства) и образуют синонимические ряды;

4) этимологический анализ системы земельных мер и терминов землевладения в древней Италии возможен только с учетом культурно-исторического контекста;

5) обновление латинской ландшафтной лексики осуществлялось за счет использования собственных словообразовательных средств латинского языка;

6) основным принципом, лежащим в основе семантических сдвигов при формировании ландшафтной и растительной лексики, является антропоморфизм;

7) ботаническая лексика сохраняет ареальные связи с другими индоевропейскими языками в большей мере по сравнению с ландшафтной.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

1) дан комплексный семантический и этимологический анализ лексем земледельческой латинской лексики;

2) выявлено значительное количество собственно латинских новообразований, созданных преимущественно с использованием сохранившихся в латинском языке индоевропейских основ;

3) отмечено крайне незначительное число заимствований из италийских и других языков;

4) предложены новые объяснения некоторых сомнительных этимо-логий (viscum, truncas, planta, saltus); предложены новые этимологии для слов, обозначающих колос и его части, а также дана оценка «народных» этимологий этих слов, предложенных Варроном в соответствии с его этимологической теорией (Var. R. R. 1. 10);

5) в ботанической сфере выявлено широкое метафорическое использование соматизмов в качестве терминов и названий растений и крайне редкий переход противоположного свойства (растительный термин —> соматизм);

6) продемонстрирована возможность взаимообмена значениями между соматизмом и растительным термином.

Теоретическая значимость. Проведённое исследование отдельных слоев латинской лексики даёт представление о процессах формирования словарного фонда латинского языка, характерных особенностях, свойственных этому языку как потомку некогда существовавшей индоевропейской общности. Латинский язык во многом сохранил следы индоевропейского происхождения, в то же время изменяясь и развиваясь в соответствии с изменением места пребывания, культурно-исторических условий, хозяйственной деятельности, чтобы со временем превратиться в литературный язык, ставший на много веков для народов Европы языком образования и науки.

Практическая значимость и рекомендации по использованию результатов исследования. Представленный материал может быть учтён при написании «Исторической лексикологии латинского языка», а также может послужить источником для сопоставления при анализе аналогичных тематических классов лексики в других индоевропейских языках. Материалы по ботанической терминологии и номенклатуре могут быть использованы специалистами в области ботаники, при издании пособий и словарей, а также в процессе преподавания различных спецкурсов в медицинских и гуманитарных институтах.

Апробация работы. Результаты работы являлись предметом дискуссий на заседаниях Отдела сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков и ареальных исследований Института лингвистических исследований РАН (1969-2009 гг.), а также обсуждались на ежегодных чтениях, посвященных памяти проф. И. М. Тройского (Институт лингвистических исследований РАН, 1972-2009 гг.) и на других конференциях, в частности посвященных 110-летию со дня рождения акад. В. М. Жирмунского и 90-летию со дня рождения чл,-

корр. А. В. Десницкой (Институт лингвистических исследований РАН, 2001,2002).

По результатам исследования опубликована монография (20 п. л.) и 23 печатных работы общим объемом 20 п. л., в том числе 12 работ в рецензируемых научных изданиях («Acta Lingüistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований РАН», «Индоевропейское языкознание и классическая филология»).

Объем и структура диссертации. Диссертация объемом 410 с. состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии, включающей 160 наименований.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, определяется предмет и объект, цели и задачи исследования, его новизна, теоретическая и практическая значимость.

Первая глава «Латинская ландшафтная лексика» посвящена семантическому и этимологическому анализу примерно пятидесяти терминов, обозначающих природные, естественные («нерукотворные») объекты земной поверхности (самой земли - 5, горы и её частей, также холма - 14, горного хребта, цепи гор - 4, скалы, утёса, кручи, обрыва - 15, горной тропы - 1, равнины, поля, долины - 9). Наличие столь большого, разнообразного по способу образования и разнородного по происхождению материала не даёт возможности представить здесь в полном объёме анализ каждого термина. Будут изложены только обобщения, явившиеся результатом всестороннего анализа лексики указанного тематического класса.

В нашем исследовании выдвижение ландшафтной лексики на первый план обусловлено несколькими причинами. Во-первых, ландшафт наряду с климатом является важной характеристикой среды обитания народа - носителя данного языка, его хозяйственной деятельности на занимаемом пространстве, условий жизни и быта, религии, обычаев, то есть всего жизненного уклада. Во-вторых, термины ландшафта косвенным образом могут свидетельствовать о том, жил ли этот народ на данной территории изначально или он переселился сюда из других мест с похожим или же иным ландшафтом, а также о том, как эта перемена среды обитания отразилась на всей системе обозначений ландшафта в языке данного народа, насколько сохранились в нём древние наименования и как велико количество новообразований. Исследование языковых фактов должно или способствовать поддержке представлений о перемещении италийцев из областей с другим ландшафтом или подвергнуть эти представления корректировке. В-третьих, необходимо с помощью сравнительно-исторического метода установить, с какими другими языками сохранил связи латинский язык в этом пласте лексики, подтверждающие его индоевропейское происхождение, насколько они многочисленны, случайны или закономерны; какие элементы ландшафтной лексики, реконструируемые

для общеиндоевропейского состояния, латинским языком были утрачены, и о чём может свидетельствовать их утрата.

Поскольку «традиция рисует латинян земледельческим и в ещё большей мере пастушеским племенем»3, очевидно, что ключевым термином в тематическом классе «лексика ландшафта» является обозначение земли. Для латинского языка насчитывается по крайней мере пять лексем с значением 'земля' - humus, terra, tellus, solum, aridum, которые никоим образом не могут рассматриваться в качестве абсолютных синонимов, потому что между ними имеются определённые различия как с семантической точки зрения, так и с точки зрения способа образования, этимологии, происхождения, архаичности и отражения в романских языках.

Из перечисленных возможных обозначений земли наиболее древним, относящимся по набору соответствий из других ветвей индоевропейской семьи языков к общеиндоевропейскому состоянию, является сущ. humus, i f 'земля как нижняя сфера, область', сохраняющее несомненно древнее (гендерное) противопоставление земли и неба (ср. humi 'на земле', humilis 'низкий', применительно к ландшафту 'низменный или расположенный на низменности').

Сущ. terra, ае fe разветвлённой системой производных, преимущественно прилагательных (terreus, = terraneus, откуда mediterraneus 'средиземный', terrestris и др., сущ. territorium), с самого раннего времени составляло сильную конкуренцию humus. Terra отражало чёткое противопоставление земли и воды, о чём свидетельствует наличие формул: terra marique 'на суше и на море', aquam terramque petere 'требовать воды и земли' (как знаков покорности). В отличие от humus, круг соответствий лат. terra из других языков весьма узок и ограничивается оскскими формами terum 'territorium', te ras 'terrae' и кельтскими: др.-ирл. tïr 'область', tir 'сухой', tïrim 'я сушу', брет., валл. tir 'земля' (этимологически суша). Италийские и кельтские слова являются образованиями от индоевропейской основы * éhíer-s- 'сушить' (terra < * tersa), весьма неплохо представленной в разных индоевропейских языках: др.-инд. trsyati 'он жаждет', греч. терсгорса 'сохну', лат. torreo 'сушу', гот. paursjan 'жаждать', арм. t'arsamin 'увядаю, сохну'. Однако развитие значения земля, суша из общеиндоевропейской основы 'сушить' характерно только для италийских (terra) и кельтских (валл. tïr) языков. Данная семантическая изоглосса относится к более позднему хронологическому уровню индоевропейской общности, а именно ко времени после выделения тохарского из индоевропейского (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 419). Humus и terra во многих случаях выступают как взаимозаменяемые синонимы. Одной из тенденций развития латинского словаря было сокращение числа дублетов, избыточных форм и, тем самым, устранение оттенков значе-

3 Тронский И. М. Очерки из истории латинского языка. М.; Д.: Изд-во АН СССР. 1953. С. 115.

ния4. Жертвой этой тенденции оказалось humus, постепенно вытесненное синонимом terra, вошедшим во все романские языки; та же судьба, что и humus, постигла прил. humilis.

В семантике tellus, uris f - третьего члена лексико-семантической группы обозначения земли - есть особенности, отличающие это слово от употребления humus и terra: значение 'земля как собственность' -> 'земельный участок, поместье' зафиксировано только у tellus. Как аномальное по форме слово изолированного типа оно разделило судьбу humus, уступив в романских языках место более простому по способу образования terra.

Отличительной особенностью сущ. solum является значение 'земля', 'почва, особенно возделанная, обработанная'. Мнения этимологов сводятся к тому, что существует неразрывная связь между понятиями 'селиться, оседать (< *sed-) на земле' и 'возделывать землю', поэтому латинскому solum находят семантические и формальные параллели в славянских и балтийских языках. Отсутствие кельтских соответствий препятствует тому, чтобы относить появление лат. solum вместе со славянскими и германскими формами к времени существования «древнеевропейских диалектов», то есть к сравнительно позднему этапу членения индоевропейского языка. В отдельных романских языках лат. solum нашло отражение именно в значении 'земля', 'почва' (ср. франц. sol, исп. suelo, португ. solo).

Новообразованием в этой лексико-семантической группе обозначений земли является субстантив aridum, i п (подразумевается solum aridum) 'суша, сухое место', родственный глаголу агео 'быть сухим' (ср. выше этимологию terra и однокоренной глагол torreo 'сушить'). Aridum иллюстрирует широко распространённую в латинской лексике тенденцию создавать путём субстантивации обозначения элементов ландшафта, не имевших специальных названий, или, как в данном случае, синонимичные образования к уже существующим. Этим средством широко пользовались поэты.

Таким образом, все латинские названия земли поддаются этимологизации на индоевропейском уровне. Явных заимствований из других языков не обнаруживается. Однако «возраст» этих слов в латинском неодинаков. Древнейшее слово восходит к отдалённому общеиндоевропейскому прошлому (humus), другие локализуются в истории самого латинского языка (aridum).

Италия - страна преимущественно горная, равнины занимают лишь пятую часть её поверхности. При анализе латинских обозначений возвышенностей - гор и холмов главной задачей было выяснить, в какой степени сохранилась в латинском языке индоевропейская система наименований элементов горного ландшафта, реконструированная в труде «Индоевропейский язык и индоевропейцы» (Гамкрелидзе, Иванов 1984), в которой многочисленность индоевропейских слов, обо-

4 Ernout A. Aspects du vocabulaire latin. Paris. 1954. P. 185. 8

значающих 'высокие горы' и 'возвышенности', расценивалась авторами как свидетельство горного ландшафта индоевропейской прародины, локализацию которой они относят к Малой Азии и Ближнему Востоку (там же: 866 -867).

Важно отметить, что италийские языки, равно как германские и кельтские, не сохранили общеиндоевропейскую основу для обозначения горы. В значении 'гора, возвышенность' лат. möns, -tis m образует периферийную диалектную изоглоссу *m(e)n-éhl- вместе с авестийской и кельтскими формами. Данное обозначение горы в латинском ещё в древности связывали по происхождению с глаголом emineo 'выдаваться', 'выступать', 'торчать', другими производными от которого были mentum 'подбородок', monile 'ожерелье', minae (plur.) 'зубцы, выступы'. Однако в термине mons не заключалось представления о горах, возвышающихся до небес, и о небе, мыслимом как 'каменный свод', и о 'тучах' и 'облаках' как 'горах'; неприменимо к латинским фактам заключение о горе как достигающей неба каменной громаде, вершина которой скрывается в тучах, как в реконструкции Гамкрелид-зе и Иванова (там же: 670). Утрачена также древняя традиционная связь между названиями 'бога грома' и 'дуба', 'скалы', 'камней', что косвенным образом должно свидетельствовать и об изменениях в религиозных верованиях латинян.

Заключение об общеиндоевропейском характере образований от корня *k!hlel- 'гора', 'возвышенность' выведено на основании соответствий из «древнеевропейских» диалектов (в том числе лат. collis, is m 'холм'), а также из анатолийских языков и греческого. Для наименования холма (collis) и горы (möns) в латинском использован один и тот же характерный мотивирующий признак: то, что эти объекты возвышаются, выступают вздымаются над ровной поверхностью земли (collis от *cello, ср. префиксальные образования ex-cello, ante-, prae-'выдаваться', 'отличаться', 'превосходить'), поэтому было возможно употребление этих слов как синонимов. Интересен факт обозначения вершин, верхушек холмов родственными collis образованиями columen (более древнее) и culmen (более позднее): именно culmen, вытеснив columen, оставило следы в романских языках (ср. в этом плане аналогичную ситуацию с более «старым» humus и более «молодым» terra). Следует отметить ещё несколько синонимичных образований для обозначения верха, вершины горы/ холма, прежде всего многозначного сущ. vertex, -icis m (< verto/vorto 'вертеть'), получившего это значение благодаря метафорическому переосмыслению соматизма vertex 'макушка', что наблюдается и в русском языке. Словом cacumen, inis n могли обозначать как 'вершину возвышенностей', так и 'верхушку дерева', 'остриё стебля или ветки' в сочинениях по сельскому хозяйству. Архаический способ образования cacumen (удвоение) и наличие единственного соответствия - др.-инд. kakubh- f 'вершина горы' дают повод расценивать эту пару слов как крайне редкую изолированную индо-италийскую периферийную изоглоссу при утрате этого слова в

других индоевропейских диалектах. Acumen, inis n (< асио 'заострять') 'остриё, жало' и вообще 'острая часть, кончик любого предмета', но -как поэтический образ - и acumen montis 'вершина, пик горы', - в семантическом плане представляет собой латинское новообразование.

Трудноразрешимые проблемы ставит перед этимологами сущ. saltus, -Us m, имеющее на первый взгляд два несовместимых значения, а именно: 1) скачок, прыжок 2) узкий, тесный проход сквозь лес, гористую местность; теснина, ущелье. Предполагается, что в основе второго значения заложено представление о холмистой местности, непригодной для пашни, которую, однако, можно использовать для выпаса скота, откуда значение 'пастбище, выгон'. В императорскую эпоху словом saltus стали обозначать 'имение, ферму с пастбищами'. Этимологи по-разному подходят к объяснению saltus в двух его значениях. Вальде и Хофман не связывают их между собой, посвящая каждому отдельную ссловарную статью: 1) saltus - производное от salió 'скакать, прыгать', греч. äXXo|iai то же, аХца 'прыжок'; др.-ирл. saltraim 'ступать ногами' и salad, nomen actionis от указанного глагола (WH: 2, 468); 2) saltus (WH: 2, 470) сопоставлено лишь с ново-в.-нем. Wald (*sualtus) [по Holthausen KZ 46, 178, Nehring Gl. 11. 291]. Эрну и Мейе идентифицируют оба значения saltus, не объясняя семантической связи между ними, отмечая лишь, что глагол salto (интенсивно-итеративная форма от salió) получил специфическое значение 'плясать' (ср. Salii 'плясуны', 'прыгуны', две жреческие коллегии). Всё это очень далеко от терминов ландшафта. Перекидным мостиком между двумя столь несходными значениями saltus 1) 'прыжок, скачок' и 2) термин ландшафта - могли бы послужить значения другого производного от salió, а именно salebra, ае f (преим. множ. ч.), обозначающего различные 'неровности почвы', 'бугорок', 'кочку', 'ухаб (на пути)'5. Можно реконструировать в качестве исходного для saltus значения 'затруднённый способ передвижения, напр. прыжками, по бугристой, кочковатой местности'. В этом случае можно отметить совершенно оригинальный вид образования в латинском языке термина ландшафта, где в основу, вероятно, положен способ передвижения. Если принять во внимание то обстоятельство, что стада летом перегоняли для пастьбы в горы, в места, заросшие лесом, предположение о развитии значений saltus 2 из saltus 1 (метонимическим путём) не покажется таким уж неправдоподобным.

Никаких специальных новообразований для обозначения горного хребта, горной цепи в латинском создано не было. Для наименования этих понятий использовались метафорически переосмысленные уже имевшиеся в языке слова, значение которых расширялось: iugum, i n 'ярмо' —> 'горная цепь, кряж' (iugum Alpium); Collum, i n 'шея' —> 'горный перевал'; scapulae, arum f 'лопатки, плечи' —> 'горный хре-

5 Цицерон употребляет БсйеЪга образно для обозначения неровности, шероховатости стиля. 10

бет'; radix, icis f 'корень' —> 'подножие горы' (Cato Agr. 1. 3 sub radice montis). Эти обозначения ландшафта почерпнуты из соматической и ботанической лексики, традиционно используемой для пополнения латинского словаря.

Для наименования скалы самым нейтральным словом было rüpés, is f (образовано от гитро 'разрывать, ломать, разрушать'); в семантическом плане как термин ландшафта (наряду с несколькими префиксальными именными формами - ab-ruptum, prae-rupta, de-rupta) rüpes следует считать латинским новообразованием.

Иногда значения слова кажутся столь различными, что лишь обращение к истории реалий помогает установить связи между этими значениями. Так обстоит дело с ära, ае f 'жертвенник, алтарь'; множ. ч. 'скалы, утёсы'. Ära - общеиталийское слово (оск. aasai 'in ära', умбр, ase 'агае' и т. д.). Образование ära связывают с корнем *äs-'жечь, высушивать' (лат. äreö), засвидетельствованным также в др,-инд. äsa- 'пепел, зола, пыль', арм. aciun 'пепел', гот. azgo f то же, наряду с др.-исл. asea то же, ново-в.-н. Asche, греч. а£ш 'сушить, сохнуть' и даже в славянских языках, напр. чеш., слов, ozditi 'сушить солод'. Эти соответствия лишь подтверждают индоевропейское происхождение корня и его исходное значение. Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов реконструируют *Has- 'очаг', исходя из хет. hassi дат.-мест. п. 'в очаге' и оск. aasaí 'на алтаре', лат. ara 'очаг' (там же: 700); их интересует обрядовая, ритуальная роль огня и очага. Авторы отмечают, что основные термины ритуально-правовой сферы с точки зрения диалектного распределения ограничены, как правило, анатолийским и италийским (там же: 807), - речь идёт о таких терминах, как 'священный', 'запрашивать богов', 'молиться' и пр. К словам «этого же семантического поля можно отнести и и.-е. *Has- 'ритуальный очаг, алтарь' при отражении в древнеиндийском этого слова в преобразованном значении: др.-инд. äsa- 'пепел', ср. также др.-исл. arinn 'возвышенное место для разведения огня'...» (там же: 808, прим. 1). Использование ритуального термина ära для обозначения природных каменных возвышенностей следует рассматривать как латинское новообразование: первичным значением ära несомненно было 'жертвенник' (ЕМ: 42). Употребление ära как термина ландшафта в латинском свидетельствует о забвении происхождения слова, его мотивирующего признака - жечь, который был замещён признаком возвышенный, выступающий..

Исследователи отмечают проникновение в латинский язык из греческого многочисленных наименований моря, утёсов и скал, особенностей береговой линии (Тронский 1953: 126). Лат. scopulus, i m является древним заимствованием из греч. сжоттеХо? 'скала', 'утёс', родственного, как полагают, глаголу сткетттоцеа 'смотреть'. За исключением

румынского, слово перешло в романские языки, ср., например, франц. ecueil 'риф', 'подводный камень'. Заимствование из греческого языка могло быть обусловлено отсутствием (или недостатком) собственно латинских терминов, обозначавших морские скалы и утёсы (до Пунических войн римляне были плохими мореходами). Лат. petra, ае f 'камень', 'скала', было заимствовано из греч. ттетра f 'скала'; ср. ттетро? ó 'камень'. Впервые petra отмечено уже у Энния. Хорошие писатели избегают petra как заимствования, предпочитая лат. saxum 'камень', но в обиходном языке petra было общеупотребительным словом, пришедшим сначала из языка мореходов; сохранилось во всех романских языках (ср. франц. pierre, исп. piedra, рум. piaträ и др.).

Остаётся рассмотреть пласт терминов, характерных для обозначения ровных пространств земли. В картине географической среды обитания древних индоевропейцев, воссозданной Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Ивановым (гл. V. С. 665-686), реконструкция указанных терминов отсутствует. В латинской лексике прежде всего следует указать на два слова, образованных от прилагательного planus 'плоский, ровный' - planifies, ëi f 'плоскость, ровное место, равнина' и его синоним planitia, ае f. Planities впервые отмечено у историка Сизенны (I в. до н.э.). Planitia встречается в надписях и перешло в романские языки. Что касается латинского, для обозначения равнины могла использоваться субстантивированная форма plana (множ. ч. ср. р. из сочетания (loca) plana 'ровные места'), наряду с субстантивом aequum, i п 'равнина' (из locum aequum 'ровное, гладкое место'). Aequor, oris, п могло обозначать как 'ровную поверхность' поля (ср. Энн. А. 137 tractatus per aequora campï), так и моря (Col. R. R. 8, 17, 3 maris aequor), или просто 'море'. Подобно большинству слов, имеющих дифтонг ае, при-лаг. aequus не имеет никакой надёжной этимологии (ЕМ: 11).

Лат. прилаг. planus имеет во многих индоевропейских языках соответствия, возводимые к корню *р,Н1(е)Ш- 'широкий, плоский' (Гамкрелидзе, Иванов: 781); производные от этого корня в ряде индоевропейских диалектов приобретают значение 'земля', то есть 'плоская', напр. др-инд. prthivl 'земля', 'земная поверхность', арм. hol 'земля', 'страна', др.-ирл. läthar 'место', lâr, род. п. lair п 'земля', 'почва', ст,-сл. polje.

Для обозначения равнины, открытого поля в противоположность горе уже у Катона зафиксировано слово campus, наряду с синонимами campanea, множ. ч. ср. р., и campânia f 'равнина, низменность'. Поскольку сельским хозяйством занимались чаще всего на равнине, campus получило значение 'поле' (ср. у Катона Agr. 1.7 campus frumen-tärius 'хлебное поле'), в то время как plana специализировалось в значении 'равнина'. Campus конкурировало с ager 'поле, пашня', почти совершенно вытеснив его в романских языках. Вальде и Хофман, ис-

ходя из параллельных образований в нескольких индоевропейских языках, типа греч. ауко? 'долина' - аукш 'изгиб', лит. lankä 'долина', 'прибрежный луг' - Папка 'загиб', гаэльск. nante 'valle', валл. nant 'ручей' (по-видимому, этимологически 'извилистый'), а также др.-инд. náma- 'изгиб', 'извилина', предполагают для campus первоначальные значения 'сгибание', 'изгиб', 'загиб', 'низменность', сопоставляя это слово непосредственно с греч. карлтг| 'изгиб', 'поворот' и кацтгта 'сгибаю', 'гну'; из аориста ка^фсц образован лат. глагол campsäre 'огибать', 'объезжать' (с Энния), вошедший в романские языки.

Приводя различные вариации корня *qam- 'гнуть' (с í-mobile и без него, с детерминантами -р- и -Ь-), подкрепляемые многочисленными соответствиями из индоевропейских языков с довольно разнообразными значениями, Вальде и Хофман пытаются связать все сопоставляемые лексемы, в том числе и лат. campus 'поле, равнина', одним общим исходным значением 'гнуть', 'сгибать', 'огибать'. Топоним Campania и прилаг. Campanus, хотя имеют вторичную назализацию по сравнению с оск. Kapv(ans), этрус. capevane, греч. Каттттауо?, тем не менее не могут быть отделены от campus (см. Schultze KZ 33. 374 и другие работы). Эрну и Мейе скептически относятся к изложенной гипотезе происхождения campus, считая греч. ка|1ттт) 'изгиб, кривизна' по значению далёким от campus 'поле', которое, по их небезосновательному мнению, могло быть пережитком некоего древнего языка Италии, как другие сельскохозяйственные термины, напр. falx 'серп'.

В заключение можно констатировать, что преимущественно на базе индоевропейских основ (или, чаще, корней) в латинском языке сложилась собственная система обозначений элементов ландшафта (земли, горы, равнины). Как явствует из реконструкции индоевропейской «горной» лексики в книге Гамкрелидзе и Иванова (Гл. 5.2 Обозначения ландшафта), латинский язык в сущности представлен своими соответствиями в одной из индоевропейских изоглосс - хетто-греко-итало-кельто-балтийской (*kfh,el-, лат. collis, culmen, columen), а также в обозначениях земли (humus, tellus). Возможно, остатком общеиндоевропейского состояния в этом плане является и итало-индийская изоглосса (лат. cacumen), а также «периферийная» итало-кельто-иранская (лат. möns). Количественно наибольшая близость в наименованиях элементов ландшафта наблюдается между латинским и германскими языками. Однако по основным терминам земля6 и гора в этих языках наблюдается расхождение. Благодаря контактам после прибытия предков латинян в Италию, в их язык вполне могли проникнуть и названия элементов ландшафта; однако, например, ни одного явного за-

6 Но при соответствии латинскому homo 'человек' (< 'земной') готского gwna 'человек'.

имствования из этрусского в изучаемой сфере лексики не оказалось. Весьма вероятно, что и сам понятийный набор элементов ландшафта увеличивался в процессе жизнедеятельности и расширения кругозора латинян. И здесь использовались преимущественно собственные ресурсы языка: обозначение новых понятий шло как за счёт увеличения количества значений уже существующих слов, так и за счёт образования новых слов.

Что касается вопроса о тождестве или изменении среды обитания латинян по сравнению с реконструированной средой обитания древних индоевропейцев, можно лишь заметить, что, на наш взгляд (и об этом уже было сказано), в латинской лексике ландшафта гораздо более утрат, чем сохранения общеиндоевропейского наследия, наряду со значительным количеством собственных новообразований. В латинской лексике никакого преобладания элементов высокогорного ландшафта, как-то: особые специальные обозначения высокой или заснеженной горы, достающей вершиной до облаков, до неба и т. п., - не наблюдается. Может быть, дело было в традиционных занятиях римлян сельским хозяйством, в их образе жизни: для земледельца и пастуха ландшафт равнин и холмов с их крутыми или пологими склонами представлял гораздо больший интерес, чем неприступные горы. Для них важны были, например, горные пастбища (sáltus) Апеннин, заросшие лесом, где летом скот находил корм и спасение от зноя, в то время как зимой его могли пасти на равнинных пастбищах.

Вторая глава исследования - «Земледельческая лексика» посвящена рассмотрению некоторых отдельно взятых лексико-семантических групп в этом обширном тематическом классе. Надо сказать, что земледельческая лексика, представляющая собой у оседлых народов один из древнейших пластов словарного фонда, довольно хорошо исследована в плане сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков. Поэтому при разработке этой темы возник замысел охватить в языковом плане весь процесс возделывания земли в древней Италии, взятый как целостный цикл, начиная от пахоты и заканчивая сбором урожая, с целью выявления как сохранности общеиндоевропейского компонента в этом пласте лексики, так и своеобразия, свойственного латинскому языку. В каждом из актов земледельческого цикла ключевым словом является обозначающий конкретное действие глагол; кроме того, должен быть обозначен исполнитель действия, орудие/инструмент действия, представлены соответствующие названия производимого действия и пр. Таким образом, рассмотрению был подвергнут весь набор основных земледельческих терминов в следующих разделах: 1) глагол aro 'пахать' и производные от него образования. 2) глагол sero 'сеять' и его производные. 3) префиксальные образования с глаголом sero 'сеять'. 4) глагол meto 'снимать урожай'. 5) глагол seco 'снимать урожай/косить' в сопоставлении

с meto. Италийские земледельцы с древних времён придавали пахоте самое серьёзное значение, считая её залогом хорошего урожая. Все авторы сельскохозяйственных трактатов разрабатывали эту тему - Ка-тон кратко, Варрон, Колумелла, поэт Вергилий - подробно. В первом разделе, помимо глагола aräre, 'пахать' рассматриваются производные: имя деятеля - arätor 'пахарь', орудие действия - arätrum 'плуг', обозначение действия - arätio 'вспашка', субстантив arätum, i n (< part. perf. pass.) 'вспаханное поле' и arvum, i n (или arva, ae f) 'поле, пашня, нива'. В одном из своих значений arvum является термином ландшафта: в этом случае как низменность, равнина arvum противопоставляется горной или возвышенной местности, - с одной стороны, или как суша морю, - с другой. Производное прил. arvalis - одно из древнейших слов, входящих в данную лексико-семантическую группу, эпитет в словосочетании fratres Arväles 'арвальские братья' - коллегия из 12 жрецов, совершавших ежегодные жертвоприношения богам, чтобы пашни (arva) принесли урожай. Рассматриваются также композиты ex-aro, in-aro, ob-aro, выявляются их семантические отличия от основного глагола, роль префикса. Этимология древних индоевропейских названий пахоты и плуга хорошо изучена: и.-е. корень *Наг- 'обрабатывать землю' выводится на основе сопоставлений хеттского, греческого, латинского, древнеирландского, готского, литовского и старославянского глаголов, имеющих значение 'пахать' (при отсутствии древнеиндийских и древнеиранских параллелей). В названиях плуга, образованных от общеиндоевропейского корня *Har-, в разных языках суффиксы варьируются. В отдельных языках сохранилось и индовропейское слово для пашни: лат. arvum соответствует греч. гом. ароира 'пахотная земля', 'нива', 'поле', ср.-ирл. arbor 'злак', арм. haravunk' 'пашня', 'поле'. Можно заключить, что лексико-семантичес-кая группа латинского глагола aro представлена значительным количеством производных, что является отражением потребности в обозначении важных понятий этого начального земледельческого цикла.

Второй этап земледельческих работ - сев\ ключевое слово второго раздела главы - глагол sero 'сеять', который как по своей семантике, так и по форме (удвоение в презенсе) относится к числу наиболее древних образований в ряду терминов земледелия. Его особенность с семантической точки зрения состоит в том, что в своём употреблении он сохранил два значения - 'сеять' и 'сажать', то есть 'закреплять в земле семя, саженец', свидетельствующие о том времени, когда сеяли зерно, не разбрасывая его, а втыкая зерна в землю одно за другим. В этих двух основных значениях глагол sero засвидетельствован в самых ранних памятниках латинской письменности - у Энния, Плавта, Като-на и у других авторов более позднего времени. Значение 'засевать что-либо' (землю, поле) является трансформацией основного значения sero как переходного глагола. Результативным следует считать значение 'рождать, порождать, производить на свет', наблюдаемое чаще всего у причастия перфекта satus в сочетании с аблативом и предлога-

ми ab, de (или без них) в лексической сфере, не имеющей отношения к сельскому хозяйству: условно её можно назвать «происхождение, родственные отношения» (Prop. 3. 9. 19 hic satus ad pacem, hic castrensibus utilis armis 'Этот для мира рожден, а тот для военного стана'). Последним надлежит отметить образное, переносное употребление глагола sero в выражениях типа 'сеять семена чего-л., насаждать, разжигать' (discordias, bellum, crimina etc.), имеющих, как правило, негативный оттенок. Из обзора немногочисленных значений глагола sero можно сделать вывод, что главной сферой его употребления в соответствии с исходным значением 'сеять' было земледелие.

Следующим важным компонентом данной лексико-семантической группы является сущ. sëmen, inis п 'семя'. В соответствии с двойственным значением глагола sero 'сеять', 'сажать', sëmen могло означать как 'семя' (любого растения), так и 'саженец'. Sëmen употреблялось и для обозначения 'семени, спермы живых существ', что повлекло за собой возникновение абстрактных значений 'родство', 'происхождение', 'порода'; 'отпрыск, потомок'. Однако вершиной абстракции следует считать терминологическое использование sëmen для обозначения атома в философской поэме Лукреция De rerum natura («О природе вещей»): Lucr. 1. 501 Sëmina quae rerum primordiaque esse docemus 'Мы учим, что есть вещей семена и начала'.

В переносном значении sëmen означало 'первоисточник', 'основу', 'причину' какого-либо явления (такое употребление не чуждо и современным языкам).

Из приведенного обзора значений sëmen следует, что древним была понятна амбивалентная природа такого сложного материального объекта, каким является семя: это, с одной стороны, и материал для посева (то есть объект действия), и в то же время - плод; потомок (результат действия). Ср. рассуждение Варрона на эту тему (Var. R. R. 1. 40); смысл его сводится к следующему: первичные семена дала природа, а прочие были добыты опытом земледельца. Первичные семена были рождены до того, как были посеяны, вторичные, собранные из них, рождены не прежде, чем были посеяны. Со временем в качестве заместителя архаического глагола sero стал использоваться более «полновесный» по форме глагол semino, семантически мало отличающийся от своего предшественника и послуживший источником целого ряда новых производных, в некоторых случаях дублирующих производные от sero. Так, для обозначения действующего лица имелись сущ. sator и seminator: sator 'сеятель'; 'человек, занимающийся посадками', в переносном значении 'создатель, основатель' (обычно по отношению к божеству); seminator встречается только в переносном значении. Satio, onis f и satus, us m - два абстрактных существительных, различение смысла которых представляет определённые трудности. По мнению Бенвениста, исследовавшего два больших типа абстрактных слов на

-tus и -tio1, слова с суффиксом -tio указывают на действие, реализующееся вне субъекта, совершающееся в объекте; слова на -tus - действие субъективное, исходящее от субъекта: следовательно satus 'посев', 'засев' противополагается satio, обозначающему само 'действие сеяния', 'посадку'. Другое, конкретное значение satus, us m - 'черенок', 'побег', 'саженец', совпадающее с sëmen.

Латинским новообразованием от semen является сущ. seminarium 'питомник', 'рассадник молодых деревьев' (с суффиксом -arium образовывали имена ср.р., обозначавшие разного рода помещения), метафорически употреблявшееся уже в древности (Var. Men. Ill hoc (sc. vinum) hilaritatis dulce seminarium «вино - приятный источник веселья»). Формальной параллелью к satio является сущ. seminatio 'осеменение, оплодотворение' (о животных); семантическая параллель к satio - сущ. sementis, is f, вошедшее в состав описательной конструкции sement-em/-im facere 'сеять', употреблявшейся взамен простого глагола sero.

Прилагательные также образовывались от двух основ: древней *se-/sa (sativus 'посевной, культивируемый', satorius 'употребляемый для посева или посадки') и более новой semin- (seminalis 'семенной, посевной', seminarius то же, seminosus 'обильный семенами'). Прил. se-mentivus (< sementis) 'посевной' употреблялось при названиях разных сельскохозяйственных культур и плодов, созревающих в период осеннего сева зерновых; в январе существовал специальный праздник по окончании посевных работ -feriae sementivae.

По своим значениям к изучаемому классу слов относится сущ. seges, segetis f: 1) посев, хлеб на корню (= sementis, is) 2) пахотная земля, пашня, нива (= ager, arvum, campus), о древности которого свидетельствует наличие этого слова в законах XII таблиц; происхождение его, однако, не вполне ясно. Очень выразительно сталкиваются seges и semen в афористичном стихе Марциала: Mart. 5. 42. 4 non reddet sterilis sëmina iacta seges 'не вернет бесплодная пашня брошенные в нее семена'. Варрон дважды касается слова seges в обоих своих сочинениях, приводя следующие толкования: Var. R. R. 1. 29. 1 Seges dicitur, quod aratum satum est 'Seges называется то, что, будучи вспаханным, засеяно'; L. L. 5. 37 Seges ab satû, id est sëmine 'seges (происходит) от satus, то есть от sëmen'. В последнем высказывании Варрон связывает общим происхождением все три слова, но если этимологическая общность satus и sëmen для нас несомненна, то относительно seges этого нельзя утверждать со всей определенностью. Этимологический словарь Эрну и Мейе относит seges к числу слов, не имеющих ясной этимологии, в то время как в словаре Вальде и Хофмана высказывается предположение о связи лат. seges с валлийскими соответствиями - ср,-валл. sehe 'семя', др.-валл. segeticion 'побег, потомок', н.-валл. hau 'сеять' и т. д., якобы восходящими к корню *së-, от которого образовано

7 Benveniste Е. Noms d'agent et noms d'action en indo-europeen. P., 1948. P. 96-104.

17

лат. sero. Но, как верно замечают Эрну и Мейе, наличие сходства между лат. seges и валлийскими формами не дает права выводить и латинское, и валлийские слова из корня *së-, И все же Вальде и Хофман не исключают возможности рассматривать корень *seg- в seges и его производных, а именно: segetâlis 'растущий среди хлебов', Segetia или

Segesta, Sëia (по-видимому, < *seg-ja) - различные имена богини-защитницы посевов - как расширенный вариант корня *së- 'сеять'.

Итак, глагол sero 'сеять' в двух своих формах корня së-/sa- послужил для создания небольшого количества производных, в числе которых слова, обозначающие действующее лицо, деятеля - sat or, oris ra, объект или результат действия - sëmen, inis п, само действие - satiô, ônis f, satus, us m; к этой же группе производных относятся прил. satôrius, sativus. Название орудия действия (типа сеялка) не представлено, очевидно из-за отсутствия специального механизма, с помощью которого производился сев.

Значительное пополнение в изучаемый словообразовательный ряд внесло слово sëmen, от более «полновесной» основы которого по существу были образованы морфологические дублеты: к serere - глагол 1-го спряжения seminare, к sator - sëminâtor, к satiô - sëminâtiô. Под влиянием этой новой основы, осложненной -а-, или непосредственно от неё были образованы сущ. sëminârium и ряд прилагательных.

Таким образом, корень *së-/ss- 'сеять', сохранившийся, возможно, с периода индоевропейской общности, на латинской почве послужил основой для создания целого словообразовательного ряда, составляющие которого были жизненно необходимы для обозначения различных понятий в сфере земледелия. Другой стороной процесса было постепенное расширение значений у возникших некогда образований от рассматриваемого корня, значений, выходящих за пределы земледельческой лексики.

Отдельному рассмотрению подверглись префиксальные образования с глаголом sero. Семантический анализ производных сочетался с выяснением роли префикса в качестве грамматического средства для перфективации латинских глагольных форм. В случае совпадения значений первичного и префиксального глаголов можно говорить об их чисто видовой соотнесённости и о наличии делексикализованного префикса, наделённого лишь грамматической семантикой8. Если сравнение даст нам полное совпадение значений исходного и префиксального глаголов, тогда можно будет говорить о наличии «пустого», делексикализованного префикса; если же совпадение будет неполным, то возможны два варианта: 1). часть значений исходного глагола отсутствует у префиксального; таким образом, объем значений производного сократился 2). наряду со значениями исходного глагола (или

8 Жирмунский В. М. Об аналитических конструкциях // Аналитические конструкции в языках различных типов. М.; Л., 1956. С. 12. 18

взамен отпавших) образовались новые значения, которых не было у производящего глагола. В этих двух последних случаях присоединение глагольного префикса не может рассматриваться как чисто грамматический процесс, а сам префикс как формальное средство перфек-тивации глагола. Именно под таким углом зрения и анализируются все префиксальные образования от sero.

Глагол sero сочетается с большим количеством префиксов. Производные с префиксами con-, in-, ob- весьма употребительны; с другими префиксами sero сочетается значительно реже. Consero в значении 'сеять' (семена, хлеб), 'сажать' (деревья) совпадает с простым sero, однако это значение для consero не является главным: на первый план выдвигается значение 'засевать, засаживать' (землю, поле и т.д.), которое у sero было едва намечено (у поэтов). Составители Оксфордского словаря (OLD) полагают, что наличие префикса con- придает глаголу некий дополнительный оттенок значения и consero означает 'засевать/засаживать (землю) обильно' (или, может быть, 'плотно, густо'? -to sow or plant plentifully). Однако, на наш взгляд, предпочтительнее видеть здесь в префиксе con- оттенок всестороннего охвата объекта действием, «полноохватность» действия, выражаемого consero по сравнению с простым глаголом. Поэты употребляют consero в различных переносных значениях. Однако определённое различие в семантике простой и префигированной форм этого глагола играет не столь важную роль, как их грамматическое противопоставление, что подтверждается на материале, например, текста Катона (Cato Agr. 6. 1), где эти формы выступают как синонимы (serito 8: conserito 2). Производных от consero было несравненно меньше, чем от sero и semen: название действия consitio имеет то же значение 'сеяние, посадка', что и satio. Равнозначны sator 'сеятель' и consitor. Имя римской богини плодородия и урожая Ops сопровождалось эпитетом Consïva 'сеятель-ница' (объяснение / затруднительно). Прилагательные с префиксом con- образовывались только от именной основы semen 'семя' : consemi-nalis, consemineus.

Композит insero, sëvi, situm, ere (глагольным префиксом служит предлог in 'в, на') в отдельных случаях сохраняет основные значения, свойственные первичному глаголу sero, то есть 'сеять', если речь идет о зерновых, или 'сажать' - о лозах, деревьях, кустарниках и пр. В агрономических текстах можно встретить композит insero и в значении 'засевать (землю чем-либо)', которое является основным для consero и второстепенным для sero.

По сравнению со значениями, свойственными sero и consero, совершенно новым является у insero специальное техническое значение 'прививать (черенок, побег)'.

Широкая употребительность insero в специфическом значении 'прививать' способствовала развитию у этого глагола абстрактных переносных значений 'насаждать, внедрять, пускать корни, укореняться', продлевая, таким образом, линию развития метафорических зна-

чений, отмеченных у sero и consero. У разных латинских авторов можно найти много примеров метафорического переосмысления insero и особенно его перфектного причастия insitus: Cic. Orat. 97 (elo-quentia) inserit novas opiniones, evellit Ínsitas «красноречие способствует установлению новых мнений (букв, прививает), уничтожает укоренившиеся».

Словообразовательный ряд глагола insero по своему объему не уступает ряду простого глагола sero. Insitio, önis f в качестве технического термина означает как 'прививка', так и 'место прививки', а также 'способ прививки' (отмечено и сущ. insitus, us m 'прививка'). Примеров употребления insitio немало в «Земледелии» Катона, который подробно разрабатывает тему прививок различных плодовых растений, прежде всего винограда. В поэме Лукреция «О природе вещей» находим яркий стихотворный пример, ценность которого, помимо заключенной в нем важной информации, состоит в соположении существительных satio и insitio: Lucr. 5. 1361 At specimen satiönis et insitiönis origo / Ipsa fuit rerum primum natura creatrix «Первый посева пример и образчик прививки деревьев / Был непосредственно дан природою, всё создающей» (пер. Ф. А. Петровского). Того, кто делал прививки, именовали insitor, oris m.

Прил. insitïvus 'привитой' (аналог satîvus 'посевной', 'культивируемый') служило определением к названиям плодов привитых деревьев в противоположность дичкам (Ног. Epod. 2. 19 insitïva decerpens pira «срывающий привитые груши»). В сфере человеческих, родственных отношений insitïvus употреблялось по отношению к лицам, которые не являются законными потомками, а вошли в семью, например, в результате усыновления (речь может идти о внебрачных или приемных детях и т. п.): Sen. Con. 2. 1. 21 tota familia expeliere insitîvum heredem cupiente «так как вся семья желала изгнать наследника по усыновлению». Прил. insitïcius 'полученный путем скрещения, гибрид' является по своему происхождению техническим термином, употреблявшимся в языке животноводов, откуда оно перешло в другие сферы жизни и деятельности.

Наличие префикса в производном obsero не влияет на изменение значения: 1) сеять, сажать 2) засевать что-л. чем-л. Как показывает употребление obsero, префикс ob не несёт в нём никакой смысловой нагрузки, поскольку значения предлога ob 'перед, против' в этом глаголе не прослеживаются. Семантическое сходство obsero с простым sero проявляется и при образном или метафорическом переосмыслении: 'сеять' > 'порождать'. Прич. obsitus, в сфере растительности означающее 'посеянный, посаженный', при характеристике людей (в негативном плане) приобретает результативное значение 'поросший, обросший' (стандартная метафора obsitus aevo 'престарелый', ср. con-situs senectute 'состарившийся').

Следует отметить 14 префиксов, участвующих в создании образований, сложных с с sero (из которых рассмотрено 3), что в значитель-

ной мере связано с семантикой данного глагола, допускающей различные пространственно-временные уточнения ('в', 'перед', 'у, возле', 'между', 'вокруг', 'под', 'прежде', 'ранее', 'снова' и т. д.). Эти префиксы неоднородны по своему составу. Наиболее велика доля глагольных префиксов, совпадающих по форме с предлогами и не имеющих наречного употребления (ad-, сот-, de-, in-, ob-, per-, pro-, prae-, sub-, inter-)-, практически только два префикса из этой серии, ab- и ex-, не сочетаются с глаголом sero. Эти предлоги-префиксы, восходящие к наречным элементам, «принадлежат, по большей части, к числу унаследованных и засвидетельствованы также и в других ветвях индоевропейской языковой семьи»9. Префиксы dis- и re-, не употреблявшиеся самостоятельно, также участвуют в образовании производных от sero.

Из числа предлогов, сохраняющих наречное употребление и выступающих в качестве глагольных префиксов (их всего десять), только circum- и super- были использованы для создания сложных с sero образований. Группа этих предлогов-наречий представляет собой, по большей части, «продукт позднейшего, италийского, или уже собственно латинского развития». Обобщая, можно сказать, что глагол sero в полной мере использует широкие словообразовательные возможности, предоставляемые разветвленной системой латинских префиксов.

Родственный и сходный в своих значениях с sero, но более «полновесный» по форме глагол sémino, вытеснивший в романских языках своего архаического по образованию предшественника, сочетался с меньшим числом глагольных префиксов (7): засвидетельствованы ш-sëmino, prô-, dis- и re-, inter-', поздние prae- и supersëmino.

Рассмотренные префиксальные образования различаются между собой как по частоте употребления, так и по количеству производных от них. Наиболее активными в том и в другом плане являются consero и insero, прочие глаголы встречаются значительно реже и не имеют производных (obsero, assero, dissero) или представлены единичными и обычно поздними примерами (prôsero и др.).

Употребительность того или иного образования в рассмотренной группе производных от sero несомненно в первую очередь связана с семантикой префиксальной формы. Чем меньше ограничений, уточнений накладывает тот или иной префикс на значение производного, то есть чем неопределённее значение префикса, тем свободнее и шире употребление самого производного, тем быстрее идет процесс десе-мантизации префикса; утрачивая собственное значение, такой префикс может стать грамматическим средством для выражения видового различия, как это произошло с префиксом сот-, не имеющим в consero значения совместности действия, свойственного предлогу сит, а также с префиксом ob-. Однако следует признать, что большинство префиксальных производных от sero не утрачивают своих реальных значений

9 Тронский И. М. Историческая грамматика латинского языка. M.: Индрик, 2001. С. 388.

и поэтому их префиксы не превращаются в чисто грамматические видовые признаки.

Анализ семантики рассмотренных префиксальных образований показал, что все они (за редким исключением) сохраняют живую связь с первичным глаголом sero, во многом дублируя как его конкретные, так и абстрактные значения. Наряду с исходными земледельческими значениями 'сеять/сажать', 'засевать', возникло общее для ряда префиксальных глаголов результативное значение '(по)рождать', 'производить на свет'. Только у insero появилось новое техническое значение 'прививать'. Кроме того, у префиксальных производных получило развитие и чисто метафорическое употребление 'сеять семена чего-либо', 'насаждать', 'разжигать' (вражду, раздор, преступления и т. п., обычно с отрицательным оттенком). Более других глагольных форм переносному употреблению подвергались перфектные причастия, постепенно утрачивавшие глагольные признаки на пути превращения в прилагательные. Типичным примером метафорического переосмысления являются словосочетания consitus (obsitus) senectute (aevo, annis), передающие значение прилагательного 'старый'; insitus 'привитой' как прилагательное получило значение 'врожденный, прирожденный, свойственный'. Подобные явления семантической деривации, основанной на метафорическом переносе значений, наиболее ярко свидетельствуют о делексикализации глагольного префикса10. Можно констатировать, что лексико-семантическая группа «глагол sero и его префиксальные образования» внесла заметный вклад в создание абстрактной латинской лексики.

Третий акт земледельческого цикла - уборка урожая. Ключевым словом в данной лексико-семантической группе является глагол meto 'косить', 'жать', 'снимать/убирать урожай'. Sero и meto часто встречаются в одном контексте, так как они обозначают действия, между которыми в реальности существует неразрывная связь: первое действие неизбежно должно повлечь за собой второе, второе является следствием первого. Благодаря многовековому опыту земледельцев древней Италии, связь между севом и жатвой закреплена в пословичных выражениях, например, ut sementem feceris, ita metes «как посеешь, так и пожнешь» (Cic. de Orat. 2. 261), mihi istic пес seritur пес metitur «мне здесь не сеять и не жать» (Plaut. Epid. 265), т. е. «мне это безразлично». Вероятно у любого народа, основным занятием которого некогда было земледелие, можно найти подобные образцы народной мудрости.

Среди основных глагольных форм meto, messui, messum, ere обращает на себя внимание редкая, очевидно вторичная, форма перфекта со сдвоенным суффиксом -s- + -ui , возникшая в результате распро-

10 Смирницкая С. В. Грамматизация словообразовательных элементов в истории немецкого языка (на примере префикса ge-) // Труды по германистике и истории языкознания. СПб., 2002. Наука. С. 13. 22

странения перфекта на -vi (-ui): *mes-s-i > mes-s-ui (Тронский 2001: 286).

По единодушному мнению авторов этимологических словарей латинского языка (Вальде - Хофман, Эрну - Мейе) корень met- 'косить, снимать урожай, жать', кроме латинского, встречается только в кельтских языках: те же самые значения имеют ср.-брет. midiff, н.-брет. medi (Pedersen I 162). Кельтские соответствия прослеживаются и в производных словах: корн, midil 'messor' (жнец), др.-ирл. meithleorai 'mes-sores' (жнецы), ср.-ирл. meithel 'группа жнецов', с тем же значением др.-валл. те del и т. д. Таким образом, в отличие от лат. sero 'сеять', имеющего надежные соответствия в нескольких ветвях индоевропейских языков (в хеттском, правда, с измененным значением; определенно в германских, балтийских, славянских языках, но при отсутствии параллелей из индоиранских языков, греческого и армянского), лат. meto 'жать' следует рассматривать как изолированную итало-кельтскую изоглоссу. Иная точка зрения представлена в труде Гам-крелидзе и Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы», где итало-кельтские соответствия авторы сближают с хет. mai-/miia- 'созревать', 'расти', 'процветать', med. 'рождаться', ср. др.-инд. mímlte 'зачинается', 'созревает' (о плоде во чреве матери); ср. тох. В maiyya 'сила', maiwe 'молодой', др.-в.-нем. mäen (нем. mähen), др.-англ. mäwan (англ. mow) 'жать', 'убирать урожай' - и на основе этих соответствий реконструируют и.-е. *meH(i)- 'созревать', 'собирать урожай', 'время созревания урожая' (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 691). Однако подобные сближения, по нашему мнению, нельзя считать вполне удовлетворительными как с точки зрения фонетики, так и семантики. Более близкой к истине представляется точка зрения О. С. Широкова, который считает, что индоиранский корень *те- 'зреть', 'расти', 'процветать'; 'рождаться' с распространением *-t- только в итало-кельтских языках получил значение 'косить', 'жать'; в германских языках этот корень имеет другое распространение". Ср. точку зрения В. Порцига: «Как бы ни представляли себе возникновение *met- из *те-, во всяком случае, это более поздняя форма корня. В балтийских и славянских языках в значении 'жать' повсюду употребляются слова с более общим значением 'резать'; это же имеет место в некоторых германских языках». Порциг относит meiere к ряду слов, отражающих древние различия в индоевропейском словообразовании12.

В значении 'убирать урожай', 'жать' (зерновые - пшеницу, ячмень) meto зафиксирован в самых ранних латинских памятниках. Речь может

11 Широков О. С. Реконструкция праязыковых изоглосс общеиндоевропейского континуума // Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Теория лингвистической реконструкции. М.: Наука. 1988. С. 56.

12 Порциг В. Членение индоевропейской языковой общности. Редакция и предисловие А.В.Десницкой. М. Прогресс. 1964. С. 152-153; 158.

идти не только о жатве, уборке зерновых, но и других сельскохозяйственных культур или трав, зелени, даже о сборе винограда. Как и при глаголе sero, при meto встречается figura etymologica: sero semina 'сеять семена' - meto messem 'жать жатву'. Возможно и метонимическое употребление meto, когда объектом глагольного действия становится не выращенный продукт, подлежащий уборке, а сама земля, поле и т.п.: Col. R. R. 2. 12. 6 iugerum agri eius...metit unus «один югер этого поля (люцерны) убирает один (человек)». Отмечено и абсолютное, безобъектное употребление meto: Plaut. Мег. 71 tibi occas, tibi sens, tibi item metis «для себя ты боронишь, для себя сеешь и для себя самого жнешь» (в метафорическом значении трудиться ради собственной пользы).

Если считать значение 'снимать урожай', 'жать' основным для глагола meto, тогда его второе значение 'отрезать, срезать' следует рассматривать как производное, выходящее за рамки терминологического употребления исключительно в сфере земледелия, хотя исторически скорее всего картина была обратной: более общее значение срезать специализировалось в более узкое жать. В этом втором значении meto часто встречается у поэтов в самых разнообразных контекстах: Ovid. Fast. 2. 706 Tarquinius...virga lilia summa metit «Тарквиний сбивает палкой головки лилий»; Mart. 7. 95. 12 barba, qualem forficibus metit supinis tonsor «борода, которую цирюльник стрижет загнутыми ножницами». Речь может идти о животных, срывающих на корм верхушки растений: Ovid. Am. 3. 10. 40 in silva farra metebat aper «кабан в лесу срывал злаки». Именно это значение позволяет поэтам использовать meto в чисто метафорическом смысле 'скашивать, рубить (оружием в битве)': Verg. Aen. 10. 513 próxima quaeque metit gladio «все, что поблизости, косит мечом»; Ног. Carm. 4. 14. 31 Primosque et extremos metendo / Stravit humum «рубя (мечом) и первых и последних, он устлал землю (телами врагов)».

Для обозначения глагольного действия (nomen actionis) чаще всего употреблялось сущ. messis, is f 'уборка урожая, жатва', отмеченное уже у Катона в главе, где речь идет о ритуале, предшествующем жатве: Cato Agr. 134 Priusquam messim faciès, porcam praecidaneam hoc modo fieri oportet «Перед жатвой следует предварительно принести в жертву свинью таким образом»; Var. R. R. 1. 27 Aetate fieri messes oportere «летом надлежит убирать урожай». Сущ. messis привлекло внимание Варрона как грамматика, и в гл. 50-й своего сочинения о сельском хозяйстве он дает не одно, а два толкования этого слова, дополняя свои объяснения описанием разных способов жатвы на территории Италии.

Подобно sementis, messis как обозначение ежегодно совершаемой в определенное время сельскохозяйственной работы могло употребляться в значении обстоятельства времени - per messem «во время жатвы», то есть летом: Messis метонимически могло употребляться в значении 'созревшее зерно (на корню или уже сжатое)', 'урожай'.

Один из советов Варрона рачительному хозяину (Var. R. R. 1. 13) -возведение постройки (nubilarium), под крышей которой он сможет разместить урожай (subicere messem) со всего поместья. Обычно метонимическое употребление messis свойственно поэтам. Зафиксированы и другие именные образования от meto: для обозначения жатвы -messio, onis f (словообразовательный аналог satio), messura, ае f 'разрез, срез, урожай', Messia, имя богини жатвы, урожая; для имени деятеля - messor, oris m 'жнец; прил. messorius 'жатвенный, уборочный' (по типу satorius). Это прилагательное уточняло назначение уборочного инструмента, серпа -faix messoria, поскольку словом falx, eis f обозначали самые различные режущие орудия для сельскохозяйственных работ. Серпы для жатвы были весьма разнообразны по форме, на что указывало уточняющее прилагательное, но faix в значении 'серп' могло употребляться самостоятельно. Серп был символом земледелия, ассоциировавшимся с Приапом, богом садов, полей и плодородия. Faix представлял собой по форме режущий инструмент с кривым, загнутым лезвием, находивший себе применение и как боевое оружие трёх видов. Однако первичным значением faix очевидно следует считать 'коса', 'серп'. Известны и уменьшительные формы этого слова: falcula, falcicula. Сближение с faix поздно засвидетельствованного названия сокола - falco, onis ш как птицы, имеющей загнутые когти, скорее всего является «народной» этимологией. Следует отметить производное образование falcarius, i m 'кузнец, делающий серпы и косы'. Этимология faix остается спорной. По мнению Эрну и Мейе по способу образования faix входило в группу существительных неясного происхождения, таких, как arx, calx, тегх, и, по-видимому, не было производным; «во всяком случае, слово имеет неиндоевропейский вид, что не удивительно для названия инструмента», - заключают авторы этимологического словаря (ЕМ: 214). Гамкрелидзе и Иванов приводят две основы для обозначения серпа: 1) основа *serp[h]-, представленная в хеттском, греческом, осетинском, славянских и балтийских языках; для сравнения приводятся лат. sarpo 'режу', др.-в.-н. sarf 'острый, грубый'. В древнеиндийском основа *serp[ 1 в значении 'серп' заменяется производной от другой основы: др.-инд. datram 'серп'; 2) основа *kmerp[h]-; эта индоевропейская основа характеризуется большей диалектной ограниченностью (греко-кельто-германо-балтийская) и поэтому не может считаться общеиндоевропейской (Гамкрелидзе, Иванов 1984: 692). Лат .faix остается за пределами обеих групп.

В отличие от глагола sero, отличавшегося наличием большого числа производных (14), образованных путем присоединения префиксов с различными пространственно-временными значениями, производных как старых, так и более новых, возникающих по мере развития латинского языка, глагол meto имеет в сущности всего два префиксальных образования. Dëmeto, messui, messum, ere по своей семантике ничем не отличается от простого глагола. В значении 'жать, убирать, снимать урожай' dëmeto засвидетельствован уже у Катона: Cato hist. 57 ubi hor-

deum dëmessuit «когда он убрал (сжал) ячмень»; префикс de- в данном контексте очевидно придает глаголу интенсифицирующий оттенок завершенности действия. Значение 'косить', свойственное простому глаголу meto, сохраняется и в префиксальном: Col. R. R. 2. 18. 1 Fenum autem dëmetitur optime ante quam inarescat «Лучше всего скосить сено до того, как оно высохнет». В этом отрывке префикс de- в глаголе скорее всего имеет комплексное значение, сочетая оттенок отделения, свойственный предлогу de, с завершённостью действия: скосить сено, то есть срезать траву, очистить от нее землю. Перфектное причастие dëmessus у разных авторов неоднократно встречается в составе конструкции ablativus absolutas: dëmesso frumento «убрав пшеницу», dë-messis segetibus «убрав посевы (сняв урожай)»; префикс de- в причастии перфекта также подчеркивает факт завершенности действия глагола. Объектом уборки могут быть не только зерновые, которые жнут, но и плоды, овощи, фрукты, цветы и даже мёд. В сфере животноводства dëmeto можно встретить, когда речь идет о стрижке овец. Метафорическое употребление в военной сфере характерно для dëmeto в значении 'срезать, отрубать' так же, как и для простого глагола meto, напр. ferro caput dëmetere (Sen. Ag. 987) «срубить голову мечом». Имя деятеля dëmessor, oris m 'жнец, косарь' засвидетельствовано только в Carmina epigraphica; dëmessio, onis f - редкая форма.

В целом исследование исходного глагола meto и префиксального dëmeto показало полное совпадение основных лексических значений этих образований как в прямом, так и в переносном употреблении. Отличие между ними лежит скорее в области грамматики. В производном глаголе префикс de-, с одной стороны, сохраняя значение предлога de, сигнализирует об отделении какого-то объекта, его устранении, с другой стороны, придает глаголу дополнительный оттенок завершённости действия, доведения его до конца.

Наличие префиксального ëmeto, -ere 'сжать, скосить полностью' можно проиллюстрировать единственным достоверным примером из поэтического текста (Ног. Epist. 1. 6. 21), где употребление этой формы могло быть вызвано метрическим потребностями.

Возникает вопрос, почему столь сильно различается количество префиксальных, образованных от глагола sero, для которого характерна полипрефиксация (14), и meto (2). Оба эти переходных глагола входят в один лексико-семантический класс (земледельческая лексика), оба имеют эволютивный характер, обозначая длительное действие, действие как процесс. Тем не менее дополнительные уточнения, сообщаемые различными префиксами глаголу sero, главным образом пространственные, отчасти временные, совершенно отсутствуют у meto и, напротив, префиксы de- и е-(ех-) практически не сочетаются с sero. Сев, сеяние зерновых, посадка плодовых деревьев и жатва, уборка, сбор урожая образуют по сути дела единый сельскохозяйственный процесс: сев - его начало, жатва - его завершение, финал, венчающий дело. Однако именно нахождение этих действий на противоположных

полюсах единого трудового процесса и нашло отражение в языковой практике: заключенные в префиксах пространственно-временные характеристики, придаваемые глаголу sero ('сеять в, перед, у, возле, между, вокруг, под; прежде, ранее, снова' и т. д.), для значения meto все были несущественны. Языковыми средствами необходимо было лишь подчеркнуть факт окончания процесса полевых, садовых и прочих сельскохозяйственных работ: эту функцию и выполнял глагол démeto, где наличие префикса, как и в аналогичных сочетаниях с некоторыми другими глаголами, напр. decerpo 'сорвать' (при carpo 'рвать, срывать'), deculco 'растоптать' (при calco 'топтать'), delacero 'растерзать' (при lacero 'терзать') и др., указывало на то, что действие доводится до конца, реализуется полностью. Поскольку префиксальный demeto сохранил круг значений, свойственный исходному meto, и не развил новых собственных значений, можно заключить, что префикс de- в dimeto выполняет роль перфективирующего показателя.

Таким образом, изучение материала первых пяти разделов центральной главы исследования, посвященных циклу главных земледельческих работ в древней Италии, показало не только наличие прочной индоевропейской базы в наименованиях основных терминов земледелия (пахать, сеять, жать и их производные), но также развитие на этой базе собственно латинской системы обозначения понятий, необходимых в данной отрасли сельского хозяйства.

В семантическое поле, составляющие которого используются в латинском языке для обозначения столь важного в сфере сельского хозяйства понятия как уборка, сбор урожая (зерновых, трав, плодов, овощей и т.п.), помимо ключевого слова meto, входят глаголы seco, caedo, carpo, sarpo и некоторые другие. Сопоставление корпуса смыслов, выражаемых в целом перечисленными глаголами, в первую очередь парой meto - seco, позволит выявить как линии пересечения значений, так и семантические особенности каждого члена этой пары, их сходство и различие в сфере конкретных и переносных значений. Словарная статья seco, ui, tum, äre включает 6 значений, из них главное - разрезать, рассекать что-либо ножом (или другим острым предметом), резать. Из этого толкования можно заключить, что seco является переходным глаголом, обозначающим совершаемое над объектом действие с помощью определенного вспомогательного предмета. Однако просмотр приведенных в Оксфордском словаре примеров показывает, что указание на инструмент действия имеется при этом глаголе далеко не всегда, поэтому seco скорее следует отнести к группе глаголов с включенным в его семантику инструментом действия. При подобных глаголах обозначение инструмента является факультативным, и для предложений с ними типично скорее его отсутствие, чем наличие. Отсутствие в агрономических сочинениях названия рабочего инструмента для уборки каких-либо культур объясняется, очевидно, тем, что привычное для сельского труженика действие выполняется преимущественно с помощью известного предмета - специального

ножа, серпа. Режущим инструментом мог быть и лемех плуга. Значительно чаще глагол seco встречается в контекстах иного рода, когда речь идет о кровавых действиях, совершаемых с помощью оружия, название которого обычно сообщается, - ножа (novacula), меча (gla-dium, ferrum, ensis) (значение lb OLD). Особенно интересен пример из описания сражения в «Фиваиде» Статия, где в одном контексте сталкиваются глаголы meto и seco: Stat. Theb. 7. 713 comminus hune stantem metit, hunc a poplite sectum... «одного, стоящего вблизи, он рубит, другого, с подрезанными поджилками...». Оба глагола выполняют в данном отрывке одинаковую функцию, обозначая действие резать (одним и тем же) острым оружием, однако с точки зрения семантики meto и seco не выступают здесь как полноценные синонимы: seco имеет прямое значение 'резать, подрезать', meto - переносное, метафорическое 'рубить, косить в битве', поскольку для meto в качестве основного закрепилось значение 'жать, косить'. Таким образом, в приведенном отрывке обнаруживается первый пример проявления семантического своеобразия этих глаголов, входящих в единое семантическое поле. Другие значения seco характеризуются различными дополнительными, уточняющими оттенками при сохранении основного смысла: 'резать - на части, на куски, ломти, крошить', 'отрезать порцию, часть, кусок чего-либо'; чаще всего эти оттенки лексически никак не выражены, и только контекст свидетельствует об их наличии. Составители Оксфордского словаря значение 'косить (хлеба, травы), срезать выращенный в поле продукт' расценивают всего лишь как оттенок (ЗЬ) значения 'отрезать часть от чего-либо', хотя правильнее было бы его выделить как специальный технический термин земледелия и полеводства. Примеры этого употребления seco весьма многочисленны: Cato Agr. 54. 3 manibus carpito (ocinum)... quod falcula13 secaveris, non renascetur «кормовую смесь рви руками ... ; что срежешь серпом (abl. instrument!), то не вырастет вновь». Овощи составляли немалую часть рациона римлян, и их выращиванию и сбору (лука, бобов, гороха и прочих стручковых) уделялось немало внимания. Когда речь шла об уборке зерновых, seco, выступая синонимом meto, имел значение

13 Помимо уменьшительного falcula, ае f 'серп' имелось аналогичное образование sécula, ае f 'серп', употреблявшееся в Кампании (Var. L. L. 5. 137). Всё же для значения косить более употребителен глагол secare'. Cato Agr. 53. 1 Fenum, ubi tempus erit, secato, cavetoque ne sero seces. Priusquam semen maturum siet, secato. «Когда придет время, коси сено (fenum), смотри, не опаздывай с косьбой. Коси, пока травы не дали семена»; с обозначением инструмента действия: Var. R. R. 1. 49. 1 herba ... subsecari falcibus debet «траву должно срезать косами». Явное противопоставление secare 'косить' (о травах) и meiere 'жать' (о зерновых) можно видеть у Колумеллы: Col. R. R. 11. 2 etiam viciam in pabulum secare oportet, priusquam siliquae eius durentur; hordeum meiere «необходимо также вику скашивать на фураж, прежде чем ее стручки затвердеют; жать ячмень». Соответственно имелись особые названия для косьбы сена (fenisicia) и косаря (fenisex, feniseca)', во второй части этих композитов имеем корень sec- 'резать'. 28

'жать': Var. R. R. 1. 50 (manípulos) ...de singulos secant inter spicas et stramentum «(снопы) ... один за другим нарезают, отделяя колосья от соломы»; именно здесь находится одна из точек пересечения общих значений глаголов meiere и secare. Глаголом seco обозначали также различные действия, в результате которых на одушевленном объекте возникали глубокие порезы или раны; это могло быть хирургическое вмешательство, вскрытие или удаление органов: в этом случае seco следует рассматривать как медицинский термин со значением 'ампутировать, оперировать'.

Семантика этого глагола предоставляла широкие возможности для развития метафорических значений. Отметим лишь некоторые семантические переходы. Наиболее ожидаемым и легко предсказуемым в силу своей языковой универсальности является переносное результативное значение решать какую-либо проблему, возникшее по сходству с моделью, свойственной основному физическому значению 'разрезать что-либо (например, узел) ножом или другим острым орудием': Ног. Serm. 1. 10. 15 ridiculum acri / fortius et melius magnas plerumque secat res «смехом обычно быстрее и лучше, чем острым (оружием), большие дела решаются».

По сходству с действием наносить глубокую рану, порез у seco возникло переносное значение «бить плетьми, розгами, сечь бичами», то есть 'наказывать'. Несомненно метафорическим является значение seco в словосочетании боль режет (боль - это следствие резания, а в данном контексте она выступает как субъект действия). Возникло также абстрактное значение подразделять(ся), необходимое при разного рода классификациях - вещей, предметов и т. п.; подобное употребление seco как результат метафорического переосмысления неоднократно встречается в речах Цицерона, у Квинтилиана, Сенеки и др. Ограничимся самым кратким примером: Sen. Ер. 58. 14 animalia in quas species seco? «на какие виды разделяю я животных?».

Семантическая универсалия, свойственная в том числе многим современным языкам, прослеживается в таких переносных значениях глагола seco, как пересекать, рассекать воду, воздух, толпу, прокладывать путь через пространство: Ovid. Met. 7. 1 fretum... puppe seca-bant «кормою пролив они рассекали». Возможно, такое употребление было свойственно первоначально поэтам, мыслящим художественными образами, но со временем и по мере повторения образ потускнел и закрепился в обыденной речи как стёртая метафора. Поэтическая образность очевидно ещё сохраняется в выражении рассекать землю, т. е. пахать.

Сравнение корпуса прямых и переносных значений глаголов meto и seco приводит к вполне определенному выводу. Точек пересечения в семантике этих лексем обнаруживается немного, но они более всего важны для темы исследования: это конкретное значение убирать урожай, косить, жать, характерное для сферы сельского хозяйства, затем - значение срезать, отрезать, встречающееся у обоих глаголов

в самых разнообразных контекстах (в том числе опять же как терминологическое, сугубо сельскохозяйственное), и значение скашивать, рубить (мечом и т.п.) - в военной сфере. Далее, если сфера абстрактных значений глагола seco довольно широка, то глаголу meto свойственны, в сущности, лишь метафорические переосмысления, не ведущие к возникновению абстрактных значений. Meto остается по преимуществу сельскохозяйственным термином, используемым (часто совместно с sero 'сеять') в качестве базового элемента при создании немалого числа выражений пословичного типа; глаголу seco эта функция совершенно не свойственна.

В сочетании с seco наиболее обычными являются производные с префиксами sub- и de- : sub-seco 'подрезать, обрезать', de-seco 'срезать, отрезать', употребляющиеся, например, параллельно с meto в 50-й главе 1-й книги Варрона, где рассказывается о трёх способах жатвы в разных областях Италии. Circum-seco 'обрезать кругом' отличается от предыдущих deseco и subseco тем, что его префикс circum- сохраняется в латинском не только как предлог, но и как наречие 'вокруг': Cato Agr. 114. 1 (о лозах) earum radices circumsecato et purgato «корни кругом у них обрежь и обчисти». Отмечен также префиксальный reseco, по своим основным значениям 'подрезать, подстригать (о деревьях и т. п.)' близкий как простому глаголу seco, так и рассмотренным производным (первая фиксация - в «Земледелии» Катона). В знаменитой оде Горация «К Левконое» глагол reseco 'отрезать' употреблен в метафорическом значении: Ног. Carm. 1. 11. 7 vina liques et spatio brevi / spem longam reseces «вина цеди, Долгой надежды нить Кратким сроком урежь» (пер. С. Шервинского).

В особом разделе рассмотрены и несколько обозначений борозды -важного не только земледельческого, но и культового термина, поскольку в древней Италии существовал обычай отмечать местоположение города, его границы проведённой плугом бороздой. Прежде всего, установлены семантические сходства и различия между основными названиями борозд - sulcus, porca, lira, рассмотрены их производные образования, возникшие переносные значения и этимология терминов. Происхождение рогса вызывало интерес грамматиков уже в античности, но все предложенные ими версии объяснения этого слова являются «народными» этимологиями. Подверглись детальному анализу и другие компоненты синонимического ряда обозначений борозды - area, versus, pulvinus.

Следующий раздел главы посвящён рассмотрению принятых в разных областях Италии земельных мер, перечень которых имеется в 1-й книге трактата Варрона (Var. R. R. 1. 10 iugum, versus, iugerum, actus quadratus, scripulum, heredium, saltus, centuria', в предыдущей 9-й главе Варрон даёт три толкования слова terra 'земля'). В данном разделе ставится задача соотнести понимание Варроном каждого из перечисленных терминов с его собственной теорией о четырёх ступенях (gradus) этимологического объяснения слов (explanatio), данной в со-

хранившейся 5-й книге трактата De lingua Latina. Приведённые Варро-ном этимологии в основном, как он считает, остаются на третьем уровне объяснения, которого достигла только философия: это те многочисленные слова обиходного языка, которые «изменяются» (declin-antur), то есть образуются от первичных слов (verba primigenia), созданных ономатетом, их творцом, раскрыть замысел которого необычайно трудно. Просмотр довольно специфического языкового материала - наименований земельных мер в сельскохозяйственном трактате Варрона с наглядностью показал, с какими трудностями пришлось бы столкнуться автору, если бы он поставил своей задачей действительно объяснить происхождение, то есть дать этимологию каждого из упомянутых им терминов и, таким образом, подняться до четвёртой ступени. Отдавая себе отчет в том, что этимологии далеко не всех слов могут быть выяснены (Var. L. L. VII, 4), поскольку он не располагает для этого необходимыми данными, Варрон ограничивается иногда весьма лаконичными высказываниями о значении слов; по крайней мере при рассмотрении наименований земельных мер никаких фантастических этимологий он не предлагает, и поэтому его усилия проникнуть в тайну происхождения этого рода терминов, сложившихся в определенную систему измерения, несмотря на «ненаучность», примитивность метода исследования, заслуживают внимания и изучения. Обращение к достижениям современной этимологии свидетельствует, к сожалению, о том, что по прошествии веков, в течение которых трудились многие поколения ученых, и даже с помощью сравнительно-исторического метода изучения языков, далеко не каждый из рассмотренных терминов получил адекватное объяснение.

Следующий раздел, по тематике тесно примыкающий к предыдущему, посвящён терминам землевладения fundus, praedium, villa. Исследование показало, что слово fundus в ходе длительной истории (его основа отмечена в ряде индоевропейских языков) претерпело ряд семантических изменений: от исходного значения 'земля как низ' к 'земля как почва', затем 'земельный участок, надел, имение'; последнее значение в определённой мере является уже юридическим термином, подразумевающим чьё-либо право на владение земельным участком и всем, что на нём находится. Слово praedium, по-видимому, имело ход семантического развития обратный тому, что мы наблюдаем у fundus: возникшее как термин латинского права со значением 'залог, состоящий в земле, данный поручителем в сделке между другой частной стороной и государством', praedium со временем стало употребляться в обыденной жизни в значении 'поместье', наравне с fundus, не утратив формальной и смысловой связи с производящим словом praes, praedis 'поручитель, гарант'. Таким образом, лингвистические данные ясно указывают на противопоставленность терминов fundus и praedium с точки зрения их происхождения и на постепенное нивелирование этого противопоставления впоследствии. Возникшее в императорскую эпоху новообразование latifundium (от latus 'широкий' + корень

fund- + суф.-io-) как нельзя более точно отражало процесс распространения в Италии крупных земельных владений. Словом villa обозначались, как правило, постройки на территории поместья, однако в расширительном значении этим словом могли обозначать имение в целом.

Историю земледелия у каждого народа наилучшим образом отражают названия сельскохозяйственных культур, в первую очередь злаковых растений. В связи с этим отдельно рассмотрен высокочастотный термин frumentum, обозначающий все зерновые с колосом. Fru-mentum 'зерно, хлеба на корню' был семантически более узким термином по сравнению с родственными по происхождению словами fruges nfructus, которыми обозначали самые разные 'продукты земли'. Этимологи устанавливают также связь этих названий продуктов земли с глаголом fruor 'наслаждаться чем-либо', подчёркивая общеиталийский характер указанных образований и находя им формальные и семантические соответствия в германских языках. В статье сделана попытка установить семантическую связь сущ. frumen, inis п, имеющего омонимичные значения - 1. глотка 2. жертвенная каша, - с группой fruor, fruges, frumentum, а также установить первоначальное значение fruor -'есть, питаться, кормиться' > 'наслаждаться (плодом) чего-либо' > 'пользоваться, получать доход, прибыль'. Как доказательство возможности такого решения проблемы привлечены факты индоиранских языков, где yava- 'хлебный злак, зерно' связано с корнем yav- 'есть, жевать'14 и типологическая параллель из тюркских языков15, где от глагола yé- 'есть, кушать' имеется древнее отглагольное образование *jemis 'плоды, фрукты', букв, 'съедобное' (-mis - непродуктивный аффикс со значением объекта действия). Предложенная интерпретация группы родственных латинских образований от fruor позволяет переместить их на уровень basic vocabulary и, в соответствии с классификацией Клосона-Дёрфера, включить глагол fruor в основной диагностирующий список (№ 87 есть, кушать), frumentum - в дополнительный список - Д 12 плод, фрукт.

Ещё один раздел главы «Земледельческая лексика», содержание которого имеет непосредственное отношение также и к растительной терминологии, посвящен этимологическому анализу названий колоса и его частей. Выбор темы обусловлен наличием в 1-й книге о земледелии Варрона специальной главы (Var. R. R. 1. 48), в которой он даёт описание колоса зерновых (spied), состоящего из нескольких частей (culmus 'стебель зерновых', granum 'зерно', gluma 'шелуха', arista 'ость'; vagina 'оболочка'; frit 'верхняя часть колоса' и иггипсит 'нижняя часть колоса'), снабжая название каждого термина собственной

14 Стеблин-Каменский И. М. Очерки по истории лексики памирских языков (названия культурных растений). М.: Наука. 1982. С. 26.

15 Севортян Э. В. Аффиксы именного словообразования в азербайджанском языке. М.: Наука. 1966. С. 349.

этимологией там, где ему это по силам, и обходя молчанием то, что представляет непреодолимую трудность для объяснения. Эта глава о колосе может служить образцом, демонстрирующим одновременно и метод изложения ученым-«натуралистом» определенной темы, и стилистические приемы Варрона-писателя, нередко использующего образные сравнения при объяснении значения слова, и его подход к этимологическому анализу латинских слов. Предлагаемые Варроном этимологии по большей части относятся к числу «народных» (spica 'колос' от spes 'надежда', arista 'ость' от aresco 'сохнуть', granum 'зерно' от gero 'нести, приносить' и т. д.). Единственный случай, когда Вар-рону удалось правильно указать «первичное» слово, от которого образовано производное, это связать gluma 'шелуха' с глаголом glubo 'снимать кожицу, обдирать, лупить' (III ступень по его этимологической теории). Наша задача состояла в установлении подлинной этимологии наименований колоса и его частей, насколько это позволяет состояние современной этимологической науки, дать оценку имеющимся версиям или предложить новую гипотезу о происхождении того или иного термина. Картина происхождения латинских названий колоса и его частей оказалась далеко не простой и неоднородной. Более или менее уверенно можно отнести к общеиндоевропейскому состоянию обозначение стебля (или соломы) зерновых - лат. culmus. Важное в культурно-историческом отношении обозначение зерна (лат. granum) с этимологической точки зрения представляет собой спорный случай: по мнению одних лингвистов, не принимающих во внимание родство granum с др.-инд. jlrnáh 'ветхий, старый, дряхлый' (Мейе, Майрхофер, Гамкрелидзе - Иванов), granum - это диалектно ограниченное новообразование западного ареала индоевропейских языков, по мнению других (Фасмер, Вальде - Хофман и, по-видимому, Откупщиков16), др.-инд. форма jirnah не может быть отделена от лат. granum. Соответствия лат. глаголу glübo, от которого образовано gluma 'оболочка зерна', находятся лишь в отдельных индоевропейских языках (греч., тох., герм., др.-прус.), но образование на -та от этого глагола как terminus technicus отмечено только в латинском. Не все индоевропейские языки различают лексически колос и ость, как это имеет место в латинском согласно сообщению Варрона, который оба слова - spica 'колос' и arista 'ость' - объяснял, исходя из доступных ему средств родного языка. Но arista, судя по непродуктивности словообразовательной модели, вряд ли было исконно латинским, скорее всего, оно было заимствовано и, возможно, первоначально со значением колос, конкурируя какое-то время с явно латинским образованием spica', постепенно происходил процесс дифференциации значений, и за spica закрепилось более общее значение 'колос' (во всяком случае, в языке сельского населения), за arista - 'ость'; тем не менее нередко arista метонимически употреблялось для обозначения колоса взамен spica, особенно в

16 Откупщиков Ю. В. Очерки по этимологии. СПб., 2001. С. 93.

поэзии. Spïca - этимологически 'остриё' - только в латинском языке было использовано для обозначения колоса; в других индоевропейских языках созданные от этого корня образования служили для наименования острых предметов различного назначения. Высказаны некоторые предположения об источниках появления в латинском необычных по форме слов frit (звукоподражательная основа) и игги(псит), как и о возможном заимствовании vagina. Таким образом, небольшой набор лексем, обозначающих в латинском языке колос и его части, с точки зрения происхождения представляет собой пёструю картину, где наряду с несомненно индоевропейскими образованиями отмечены и слова, почерпнутые из местных языков Италии и из других источников.

Приложением к главе «Земледельческая лексика» является раздел «Особенности синтаксического строя ранней латинской прозы (на материале трактата "De agri cultura" Катона)» (статья 1982 г.). Основное внимание в данном разделе сосредоточено на изобилующем разного рода архаизмами языке этого трактата как раннего литературного памятника латинской прозы, создание которого относится к началу II в. до н. э. Разнообразная тематика, затронутая Катоном в его сочинении, была обусловлена сочетанием в жизни загородного хозяйства множества различных работ, сменяющихся в зависимости от времени года. Для темы этого раздела показалось логичным и важным рассмотреть особенности синтаксических структур в трёх условно выделенных нами слоях текста:

а) сакральный слой, представленный несколькими молитвами, обращенными к разным божествам в связи с произведением определенных сезонных работ (сев, жатва и др.), и описанием обряда;

б) юридический слой, где речь идёт о заключении контрактов между хозяином имения и подрядчиками;

в) хозяйственный слой.

Текст молитв насыщен ритуальной, архаической лексикой. Отдельные архаизмы отмечаются и в области морфологии. Синтаксис сложного предложения находится на той стадии, когда паратаксис еще преобладает над гипотаксисом, хотя уже заметны определенные усилия организовать сложное предложение таким образом, чтобы в нем выделялись главная и зависящие от нее части. Так, вполне отчетливо прослеживаются в молитвах придаточное дополнительное и придаточное причины. Однако способы скрепления сложного предложения в единое целое еще очень несовершенны. В отдельных случаях в роли скреп по существу выступают наречия, еще не ставшие полноценными подчинительными союзами. Набор таких наречий-союзов крайне ограничен (uti, quod), а значения их весьма разнообразны. Что касается синтаксиса словосочетаний, то отмечен бессоюзный способ соединения однородных членов предложения. Архаизирующим моментом является употребление figura etymologica. Аллитерация - древнейший стилистический прием, который также наблюдается в молитвах. Об

архаичности текста свидетельствует и выражение определительных отношений с помощью аппозиции (вместо жертвоприношение свиньи - свинья-жертва). Однако, несмотря на разного рода архаизмы, текст молитв в «De agri cultura» Катона вполне понятен, в отличие, например, от гимна арвальских братьев, который выражен таким древним языком, что восприятие его было недоступно уже самим римлянам17.

Переходя к синтаксическим особенностям описаний религиозных обрядов, прежде всего необходимо отметить своеобразную структуру сложного предложения у Катона, где можно встретить как чистый паратаксис, так и смешанный тип, который нельзя считать подлинным гипотаксисом, во-первых, по той причине, что нет четких границ между составными частями сложного предложения, главное и придаточное как бы взаимно пронизывают друг друга. Другой причиной может быть отсутствие подчинительного союза. Чистый гипотаксис в сакральном слое - редкий случай, причем строй сложноподчиненного предложения элементарно прост: придаточное + главное.

Составление законов и разного рода правовых документов предъявляет особые, повышенные требования к способу их изложения. Здесь не должно быть места неточностям, неясностям, в то же время не должно быть ничего упущено как в главном, так и в деталях. Однако язык, находящийся в начальном периоде своего письменного развития, явно еще не был способен выразить все нюансы и тонкости юридической стороны дела. Поэтому результаты рассмотрения синтаксического строя двух указанных тематических слоев оказались во многом сходными, если отбросить те особенности, которые накладывает на стиль документов их содержание, например преобладание условных предложений в юридических текстах. Общими чертами являются, с одной стороны, чрезмерная краткость, сжатость выражения, недосказанности разного рода, с другой стороны - ненужные повторения, излишние уточнения, по сути дела никак не развивающие уже высказанную мысль.

Наибольшее сходство наблюдается в структуре сложного предложения, где наряду с чисто паратактическим соединением отдельных предложений отмечаются и элементы правильного гипотаксиса.

Изучение синтаксического строя ранней латинской прозы непосредственно на материале указаний и советов по сельскому хозяйству самого Катона дало, как нам кажется, наиболее полное представление об особенностях, характеризующих латинский синтаксис в период его становления. В этом разделе получили свое подтверждение черты, отмеченные в синтаксисе двух предыдущих слоев, но к ним добавились и новые явления, которые могли отсутствовать в силу небольшого объема сакральных и юридических текстов. Кроме того, обнаружение дополнительных черт в хозяйственном слое связано и с разговорной

17 Лрвальские братья - жреческая коллегия, одно из древнейших религиозных учреждений в Риме. Ритуал арвальских братьев носил аграрный характер.

струей, являющейся, наряду с архаическим началом, непременным компонентом складывающегося латинского синтаксиса. Разграничить эти два начала в области синтаксиса довольно трудно. Поэтому в качестве самых общих синтактико-стилистических особенностей, прослеживаемых в первом прозаическом латинском памятнике, следует указать на излишнее многословие, необоснованные, ненужные повторения, с одной стороны, и чрезмерную краткость, неразвернутость, неполноту высказывания - с другой. В сфере структуры предложения отмечается наличие большого числа паратактических соединений наряду с конструкциями промежуточного, смешанного типа, где зарождающийся гипотаксис еще не имеет всех тех формальных черт, которые будут присущи ему в классическое время. Большая свобода наблюдается в размещении придаточных предложений определенного типа вокруг главного. Внутри предложения порядок слов не регулируется какими-либо твердыми правилами. Следствием такой свободы в построении предложения являются разного вида дизъюнкции, анаколуфы, антиципация.

Третья глава исследования отражает результаты изучения латинской ботанической лексики, предпринятого прежде всего с целью выявления и установления степени сохранности индоевропейского наследия в этом весьма обширном тематическом классе латинского словарного фонда. Основой для исследования послужили книга Ж. Андре, представляющая собой по существу Словарь ботанической номенклатуры (названия растений) и терминологии (названия частей, правильнее - органов растений), а также очерк А. Эрну «Латинский ботанический словарь» 8, автор которого, тщательно изучив материал названной книги Ж.Андре, предложил классификацию этого материала по четырём основным группам. Необычность предложенной Эрну классификации состоит в том, что в её основу положены различные критерии. Первые две группы ботанических терминов сформированы по генетическому принципу: в одну небольшую по объему группу, куда входят в том числе около 20-ти названий деревьев, включены слова, для которых можно предполагать индоевропейское происхождение. Другая группа, значительно превосходящая первую по объему, состоит из так называемых изолированных слов, не имеющих соответствий в других индоевропейских языках; многие из слов этой группы, очевидно, являются заимствованиями из разных неизвестных источников, в том числе из тех языков, на которых говорило местное население Италии до вторжения латинян. К их числу относятся и самые общие по значению ботанические термины, такие как herba 'трава', baca 'ягода', arbor 'дерево', silva 'лес'. Источник появления в латинском слов четвертой группы (о третьей см. ниже) не вызывает сомнения - это преимущественно греческие заимствования. Вполне естест-

18 André J. Lexique des termes de botanique en latin. Paris, 1956; Ernout A. Le vocabulaire botanique latin. Paris, 1965. 36

венно, что среди них могли быть термины и индоевропейские по происхождению, и неиндоевропейские, но Эрну при рассмотрении этой группы слов генетической стороны не касается. При формировании третьей группы Эрну берет за основу морфологический критерий, отбирая только те латинские фитонимы, которые образованы от какого-либо известного именного или глагольного корня, при условии, что этимология производного слова должна содержать указание на реальный или предполагаемый характерный признак, свойственный растению или его части (например, salvia, ae f 'шалфей', благодаря целебным свойствам этого растения, связывают с прил. salvus 'здоровый, целый, невредимый'). Эта третья группа ботанических терминов количественно превосходит все прочие группы, поэтому её материал разбит на подгруппы в соответствии с многочисленными словообразующими суффиксами. Произвести генетический анализ всех составляющих третьей группы было бы весьма затруднительно, но Эрну и не ставил перед собой такой задачи; это не входило и в планы нашего исследования. В любом случае его классификация латинских ботанических терминов, хотя и не является исчерпывающей, безусловно полезна, поскольку дает возможность проводить дальнейшие исследования в одной из специальных областей латинской лексики.

Наше внимание было сосредоточено на рассмотрении первой группы ботанических наименований (по классификации Эрну), имеющих индоевропейское происхождение.

Значительную долю в этой группе составляют названия деревьев -дуба (quercus), клена (acer,opulus), бука (fagus), ольхи (alnus, verna), сосны (pinus), вяза (ulmus), ясеня (ornus, farnus, fraxinus), орехового дерева (corulus) и некоторых других, хотя самый общий термин - дерево здесь отсутствует: лат. arbös (> arbor, oris f) находится во второй группе терминов, об этимологии которых нельзя судить с полной определенностью. Общеиндоевропейское слово со значением дерево италийской ветвью языков было утрачено. Приводя латинские названия деревьев в алфавитном порядке, Эрну сопровождает каждое название наиболее достоверными с его точки зрения соответствиями из других индоевропейских языков. Поскольку в труде Гамкрелидзе и Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы» обширный раздел посвящен названиям растений (Ч. 2, С. 612-664) и прежде всего деревьев (С. 612-647), было решено сопоставить список Эрну и названное исследование, чтобы выяснить, во-первых, какова роль латинского материала в реконструкции древнего индоевропейского растительного мира, и, во-вторых, выявить особенности италийской системы обозначений деревьев. Необходимо упомянуть о книге П. Фридриха «Протоиндоевропейские названия деревьев» (Friedrich 1970), материал которой в значительной мере был использован Гамкрелидзе и Ивановым. В списке литературы, приложенном к книге П. Фридриха, как и в труде Гамкрелидзе и Иванова, работы Андре и Эрну по латинской ботанической терминологии не значатся.

Исследование показало, что роль латинского материала в этой реконструкции весьма существенна. Можно указать, по крайней мере, три общеиндоевропейских названия деревьев, где представлены латинские соответствия: дуб (quercus), береза (farnus и fraxinus, с семантическим сдвигом -> ясень,), сосна (pïnus). Прочие латинские названия деревьев имеют соответствия лишь в отдельных индоевропейских диалектах:

ornus 'ясень' - армян., греч., балт., слав., албан., герм., кельт.

alnus 'ольха' - герм., балт., слав., греч., кельт.

ulmus 'вяз' - герм., кельт., (возможно) слав.

salix 'ива' - греч., герм.

ebulus 'бузина' - балт., слав., кельт.

cornus 'кизил' - греч., балт., алб. (?), слав. (?)

fâgus 'бук' - греч., герм., кельт.

carpinus 'граб' - слав., балт.

corulus 'орешник' - кельт., герм.

пих 'орех' - кельт., герм.

Особняком стоят: асег 'клен' (итало-германская изоглосса), pôpulus 'тополь' (итало-греческая изоглосса).

Согласно приведенным соответствиям, наибольшее сходство в названиях деревьев обнаруживается между италийскими и германо-кельтскими языками (по 7), несколько меньше совпадений - с балтийскими и славянскими (6-5); следовательно, сходство наблюдается преимущественно в тех индоевропейских диалектах, которые принято объединять в группу «древнеевропейских». Возможно, названия деревьев в обозначенных языках в какой-то мере являются совместными новообразованиями, возникновение которых было связано с перемещением носителей данных индоевропейских диалектов на новые территории и обитанием в иных экологических условиях, в частности с иной флорой. Наличие некоторого числа латино-греческих соответствий (6) может свидетельствовать либо о сохранении обоими языками индоевропейского наследия, либо о позднейших совместных инновациях. Проведено сопоставление данных, полученных при рассмотрении названий деревьев, с результатами анализа происхождения латинской ландшафтной лексики. Сходство двух сравниваемых систем обозначения - ландшафта и названий деревьев - состоит в наличии небольшого числа терминов, сохранившихся от общеиндоевропейского периода (соответственно 5 : 3); в остальном можно заметить, что названия деревьев гораздо теснее сплачивают «древнеевропейские» диалекты в единую общность, чем обозначения элементов ландшафта. С экологической точки зрения этот факт, как нам представляется, должен свидетельствовать о большем сходстве растительности в местах обитания носителей указанных диалектов по сравнению с ландшафтом, сильнее отличавшемся от одной области к другой. Поэтому система терминов ландшафта могла подвергаться в каждом диалекте большему обновлению, чем арбореальная система обозначений. Здесь

не следует упускать из виду и важность хозяйственного фактора: преобладание возвышенностей или равнин играло не последнюю, если не решающую роль в образе жизни и занятиях древнего населения, имея в виду наличие плодородных земель, удобных пастбищ, наличие путей сообщения и пр. По поводу этимологии латинских названий деревьев можно сказать, что достоверных версий, объясняющих происхождение какого-либо названия, крайне мало. Дело в том, что за редким исключением эти названия представляют собой непроизводные образования, основа которых сама служила для создания целого ряда собственных производных, как прилагательных, так и существительных. В этом плане исключения представляют farnus, fraxinus, carpinus: прилагательные по форме, которыми первоначально, скорее всего, обозначали древесину дерева, впоследствии они стали названиями самих деревьев. Установить характерный признак, положенный в основу при наименовании дерева (форма или окраска листьев, плодов, цвет, вид или свойства коры, излюбленное место произрастания и т. п.), можно лишь с трудом и в единичных случаях. С большей или меньшей определенностью к этимологизируемым названиям относятся обозначения: клёна (асег сближают с âcer 'острый'), ясеня (farnus, fraxinus, служившие изначально наименованием берёзы, получившей в нескольких индоевропейских языках свое название по цвету коры - 'белая, блестящая'), бузины (ebulus, происхождение слова связывают с корнем *edh- 'острый' из-за формы листьев), возможно, вяза (ulmus, предположительно от корня *el- 'серо-желтый', который усматривают также и в названии ольхи, alnus). Бесспорным случаем является поздно зафиксированное латинское новообразование для названия осины - tremulus (субстантивированное прилагательное от глагола tremo 'дрожать, трястись') букв. 'дрожащая, трепещущая'. Препятствуют установлению подлинной этимологии и семантические переносы, столь характерные для арборе-альной системы отдельных индоевропейских языков. Мнение П. Фридриха относительно возможности установления этимологии рассмотренных ботанических терминов носит весьма пессимистический характер (Friedrich 1970: 155). В области грамматики у латинских существительных, обозначающих деревья, привлекают внимание колебания в роде (обычно женский, реже мужской и средний) и в основе (на -о- или -и-).

Исследование процессов номинации привело лингвистов к выводу, что метафора как средство создания новых значений слов на базе уже существующих в языке является наиболее продуктивным способом пополнения и обиходно-бытового, и научно-терминологического словаря. Метафора как результат отношений между двумя значениями слова, из которых одно - исходное, а другое - производное, служит ярким примером развития в сфере лексической семантики. То, что первоначально воспринимается как образное употребление слова, с течением времени закрепляется за словом в качестве его вторичного

значения. В лингвистических исследованиях не раз выделялись различные универсальные категории, порождающие метафоры; первое место среди них отводится антропоморфизму. В разделе «Роль метафоры в латинской ботанической терминологии и номенклатуре» нами была поставлена задача проследить возникновение латинских ботанических терминов и фитонимов благодаря метафорическому переосмыслению названий частей человеческого тела (так называемых со-матизмов)-, этот процесс был, по-видимому, следствием одушевления латинянами окружающей природы. О создании отдельных терминов ландшафта с использованием соматизмов речь шла в 1-й главе (см., например, сущ. vertex 'макушка' > 'вершина горы', закрепившееся и в сфере растительности для обозначения верхушки лиственных растений и вошедшее в этом значении в научный обиход). На основе ассоциативного сходства между отдельными частями человеческого тела или животного - ноги (стопы, колена, голени, бедра, пятки и т.д.), руки (плеча, ладони, пальца), головы (глаза, уха, рта, языка, волос, бороды), тела, кожи и пр. - и частями (органами) растений возникла масса ботанических терминов и названий растений, многие из которых послужили базой для создания современной научной терминологии и номенклатуры. Значительный интерес представляет, в частности, история вхождения в ботаническую терминологию сущ. planta 'подошва ноги', употреблявшегося в сфере растительности в двух значениях: 1) саженец, рассада 2) молодая ветвь, черенок. Все словари латинского языка считают planta 'подошва ноги' и planta 'саженец, черенок' омонимами и приводят их под цифрами 1) и 2). В Этимологическом Словаре Эрну и Мейе (ЕМ: 512) отмечается, что форма planta 1 не имеет соответствий в других индоевропейских языках, являясь, таким образом, латинской инновацией (вторичное образование от основы презен-са несохранившегося глагола с носовым инфиксом, имевшего, вероятно, значение 'расширяться, распространяться', индоевропейская основа *spleth-). Следующим этапом, как полагают авторы Словаря, было возникновение от planta 1 'подошва ноги' глагола planto 'уминаю землю ногой', который получил в языке крестьян специальное значение 'вдавливать побеги, сажать'; в этом значении глагол сохранился в романских языках (франц. planter, ит. plantare). Далее от planto был образован отглагольный субстантив planta 2 'саженец'. Этой этимологической версии Эрну придерживается и в статье «Le vocabulaire botanique latin» (1965). Точка зрения Вальде и Хофманна по существу мало отличается от изложенной; важно отметить, что эти авторы отрицают идентичность planta 1 и planta 2, вопреки тому, что, по их собственным словам, «древние грамматики отстаивали их единство <...>; и все-таки уже в доисторическое время в языковом сознании planta 'саженец', должно быть, ощущалось как самостоятельное слово» (WH:

2, 317). На наш взгляд, следует, однако, отнестись с большим вниманием к мнению античных грамматиков, для которых метонимическая связь между planta 'подошва ноги' как орудием действия и planta 'отросток, саженец' как объектом действия, участвующими в едином процессе - посадке растения, была гораздо более очевидной, чем это представляется современным этимологам.

История planta 2 'саженец' интересна и в другом отношении. В латинском языке не было специального слова для обозначения родового понятия «растение»: arbor 'дерево' и herba 'трава' соответствовали самым широким классификационным понятиям в сфере ботаники. Обобщающее значение «растение» появляется у planta впервые в XIII в. в сочинениях Альберта Великого, а французское слово plante приобретает это значение еще на триста лет позже19. В ботанической номенклатуре от planta образовано название подорожника - plantage, inis f, плоские широкие листья отдельных видов которого напоминали собой подошву ноги (André 1956: 254).

Едва ли не единственный случай, где ход семантического развития был противоположным вышеуказанному (соматизм —> ботанический термин) отмечен для сущ. spina в значении 'колючка, шип', употреблявшегося также для обозначения любого из многочисленных видов колючих растений - терновника, боярышника, ежевики, шиповника и др. Обилие растительных значений spina и многочисленность его производных (spineus 'снабженный шипами', 'колючий', spinetum 'терновник', spiniger и spinifer 'терновый, колючий', spinosus 'поросший терном', откуда spinosa, orum n pl. 'колючие растения', spinus, i f 'черная колючка, дикая слива' и др.) заставляет думать, что эти ботанические значения были первичными, а соматизм spina, засвидетельствованный впервые у Цельса (I в. н. э.) в значении 'хребет', 'позвоночный столб' имеет метафорическое происхождение. Аналогичный семантический переход произошёл и в древнегреческом: cfcavöa 'колючее растение' > 'спинной хребет'.

Обзор латинских ботанических терминов, возникших на основе метафорического переосмысления слов, входящих в состав соматической лексики, показал, что роль метафоры как средства номинации в сфере растительной лексики была весьма значительна: около половины общего количества соматизмов используются в латинской ботанической терминологии для обозначения различных органов растений и в ботанической номенклатуре - для наименования растений. Без всякого сомнения можно утверждать, что ни в одной другой лексико-семантической группе не наблюдается такого числа метафорически

19 Ульманн С. Семантические универсалии. Пер. с английского // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 5 (Языковые универсалии). М., 1970. С. 264.

употребляемых соматизмов, как в сфере растительности. Возникновение у соматизмов переносных значений, относящихся к ботанической терминологии, было вызвано насущной необходимостью обозначить каким-либо образом определенные органы растения, обычно (но далеко не всегда) ввиду отсутствия для них в латинском языке специальных названий, созданных с помощью словообразовательных средств, то есть грамматическим путем.

Авторами многих метафорических переносов несомненно были те, кто самым тесным образом соприкасался с объектами живой природы, кто возделывал землю, - сельские жители. Пользуясь их терминологией, писатели составляли свои руководства по различным отраслям сельского хозяйства. В определенной мере из того же источника черпали образные выражения и поэты; вопрос об их собственном вкладе в ботаническую терминологию требует отдельного углубленного изучения. Относительная легкость, доступность образного переомысления соматизмов способствовала их широкому проникновению сразу в несколько тематических групп лексики (ландшафтную, бытовую, ботаническую и пр.) для передачи новых понятий, возникающих по мере освоения окружающего мира и углубления знаний о природе в результате интенсивной хозяйственной деятельности. Такой способ активного вовлечения соматизмов в сферу номинации следует рассматривать, безусловно, как одно из проявлений принципа экономии языковых усилий. Научной ботанической терминологии древние римляне не создали, - это было делом отдаленного будущего, но они заложили ее фундамент, и немалое число метафорически переосмысленных соматизмов стали кирпичиками этого фундамента.

Предметом рассмотрения в следующем разделе главы является история амбивалентного имени truncus. Теоретической базой исследования послужили, в частности, работы акад. В. М. Жирмунского о становлении категории прилагательных в индоевропейских языках. Будучи формально и существительным и прилагательным, лат. truncus в обеих своих ипостасях имеет значения, включающие его как в число соматизмов (сущ. 'тело', 'труп', прил. 'изувеченный, искалеченный'), так и ботанических терминов (сущ. 'ствол дерева', прил. 'обрубленный', 'лишённый сучьев'). Между учёными нет согласия в вопросе о том, какое значение сущ. truncus следует считать первичным, а какое возникшим благодаря метафорическому переосмыслению; нет ясности и в вопросе о способе образования прил. truncus; предлагаемые этимологии этого имени сомнительны. В данном разделе диссертации доказывается первичность растительного значения имени truncus и предлагается новая этимологическая версия с привлечением данных славянских языков. Непосредственным продолжением изложенной темы является раздел о соотношении латинских corpus и truncus и особом ви-

де метафорических сближений между ними. Сущ. corpus, oris п 'тело' относится к числу слов с необычайно развитой полисемией: спектр его значений колеблется от базисного, древнейшего слоя - соматической лексики до самого высокого уровня абстракции - значений, относящихся к строению вещества, материи (аналогично греч. сгш(ш). Часть физических значений corpus метафорически использовалась в сфере растительности, хотя употребление corpus 'тело' применительно к растению в целом расценивается лингвистами лишь как особенность поэтического стиля речи. Как уже было отмечено, в латинской ботанической терминологии типичным способом номинации с помощью метафоры является использование соматизмов для обозначения частей растения. Обратный процесс, когда «растительный» термин переосмысляется как соматизм (например, spina 'шип, колючка' —► 'хребет', 'позвоночный столб'), наблюдается крайне редко. Анализ значений corpus и truncus дает нам совершенно особую картину: взаимопроникновение, взаимообмен значениями обеих сопоставляемых лексем, в результате которого, благодаря использованию метафоры, каждое из слов обогащается новыми смыслами. Так, латинские авторы активно пользуются соматизмом corpus для обозначения ствола дерева (при наличии truncus 'ствол') и его древесины (при наличии lignum), а также мякоти, сердцевины самых разных плодов (наряду с соматизмами caro, pulpa и при отсутствии для мякоти специального, общего названия). Truncus 'ствол', в свою очередь, становится заместителем corpus, приобретая значение 'тело', 'туловище человека', а затем, с дополнительным оттенком (по аналогии со стволом дерева, очищенным от ветвей, сучьев) - 'тело, лишенное членов и /или головы', то есть 'труп'.

Этот процесс взаимообмена между соматизмами и «растительными» терминами обусловлен, несомненно, представлениями латинян о сходстве в устройстве человеческого организма и назначении его частей и органов с организмом животных и, главное, растений. Как выяснилось, развитие метафорических значений у corpus и truncus было обусловлено предметным сходством не только по признаку формы, но и по функции. Семантическая двойственность существительного truncus - 1) ствол дерева 2) тело человека, туловище - нашла также свое отражение в отыменном глаголе trunco, -are и его префиксальных производных: 'обрезать' (напр. сучья, лозу, в агрономических сочинениях); 'увечить, уродовать, расчленять' (тело человека, скот, животных). Продуктом живой народно-разговорной речи представляется развитие у сложных с trunco глаголов значения 'быстро, жадно есть', 'пожирать', 'расправляться с пищей', очевидно, отрезая от нее куски (впервые в комедиях Плавта, также у Апулея). Семантически родственным является диминутив trunculus, i m 'годный в пищу кусок, отрезанный от туши животного' (trunculi suum 'свиные окорока'). Однако

отыменный глагол corpora, -are только в архаической латыни имел значения, сближавшие его с trunco, - 'поражать намертво', 'убивать' (Энний). Имеются префиксальные образования с corporo (con-, in-, re), но преимущественно у поздних, христианских авторов, где возникает необходимость обозначать такие понятия, как облекать плотью, воплощать. Далее прослеживается история терминов corpus и truncus в романских языках. В итальянском сохранился ряд значений лат. corpus: ит. согро 'тело'; 'плоть'; 'туловище', 'стан', но «растительные» метафорические значения оказались утраченными. Ит. tronco (сущ.) имеет почти те же основные значения, что и лат. truncus: 1) ствол (дерева) 2) обрубок, колода, обломок 3) туловище, торс и т. д. Аналогичная картина в испанском: tronco (наряду с torso) может означать и 'туловище', и 'ствол' (дерева, колонны, наряду с fuste). Франц. corps сохранило и исходное значение лат. corpus 'тело', 'туловище', 'стан', и вторичное 'мертвое тело', 'труп'; однако «растительные» значения corpus - 'ствол', 'древесина дерева', 'мякоть плода', вышли из употребления. Таким образом, данные современных языков, генетически восходящих к латинскому, свидетельствуют о том, что более редкая для латыни модель метафорического развития значений растение (здесь truncus) —> соматизм (здесь corpus) оказалась более устойчивой в данном конкретном случае по сравнению с моделью переноса значения соматизм —> растение, которая романскими языками была утрачена. Как мы пытались показать, определенное сходство между стволом дерева и телом/туловищем человека, подмеченное еще в глубокой древности и нашедшее отражение в латинском языке, остается ощутимым и для людей нового времени, однако из двух возможностей образного отождествления этих объектов современные романские языки сохранили только одну.

Исследование ботанического термина Ъасса 'ягода', относимого по классификации А. Эрну к группе изолированных слов, чьё происхождение неизвестно (Ernout 1965), задумано как параллельное сравнение с паронимом Ъисса 'щека'; 'кусок пищи, который можно принять за один раз' с целью выявить сходства и различия как в ходе семантического развития указанных слов, так и в путях их распространения в романских и балканских языках. Побудительной причиной и отправной точкой для исследования послужила статья А. В. Десницкой «Лат. Ъисса - пути распространения одного общероманского слова» (Десницкая 1984).

Латинские Ъисса и Ъасса прежде всего связывает формальная близость: они различаются только гласными корня. Звонкий губной смычный Ъ был почти не употребителен в начале обычного индоевропейского слова, и в латинском количество слов с нач. Ъ сравнительно невелико. Наличие Ъ в начале латинского слова представляет собой явление недавнего времени и имеет разное происхождение. Ж. Мару-зо, обследовавший всю серию слов с нач. b в «Этимологическом словаре латинского языка» Эрну и Мейе, пришел к выводу, что за исклю-

чением случаев, когда нач. b является результатом чисто фонетических процессов, например, ассимиляции согласных, «не существует ни одного латинского слова с нач. Ь. Большинство представленных в словаре слов следует отнести к категории заимствованных» (Marouzeau : 82)20: преобладающее число заимствований - грецизмы; в ряду заимствований из кельтских языков, в частности галльского, находится Ьисса\ Ьас(с)а - слово некоего средиземноморского языка. По другой версии лат. Ьисса 'щека' образовано от комплекса *bu-, обозначающего взрывной звук, издаваемый надутой щекой; сочетание -сс- рассматривается как аффективное удлинение гуттурального расширителя корня (WH: 1, 120). В этом случае следует отнести Ьисса к числу собственно латинских звукоподражательных образований, как возникшее в недрах разговорной речи в противовес литературному синониму gena 'щека'. Ономатопеический характер Ьисса признают и авторы Оксфордского словаря (ср. гр. (Зйктт)? 'воющий', о ветре, а^еро? ). Васса 'ягода' - экспрессивное дублетное образование к исходной форме bâca (Тронский 2001: 115). Наличие паронима Ьисса могло повлиять на возникновение экспрессивной формы Ьасса, учитывая сходство форм надутой щеки и ягоды (антропоморфизм), а, кроме того, созвучие сущ. Ьасса с именем бога виноградарства Бахусом (Вакхом - лат. Bacchus, древнее заимствование из греч. Всхкхо?). Однако для обозначения ягод винограда, из которых делали вино, употребляли acinus, i m (или acina - собир. мн.ч. ср.р.), не имеющее определенной этимологии, как большинство слов, связанных с культурой винограда и виноделия. Словом bâca обозначали чрезвычайно разнообразные плоды дерева или куста (иногда с косточкой) (André: 1956: 49); для ягод винограда название bâca никогда не употреблялось.

Изменения в семантике Ьисса начались уже в самом латинском: литературные слова классической латыни genae 'щёки' (мн.ч.) и ôs, oris п 'рот' постепенно выходят из употребления под давлением более выразительного конкурента Ьисса, присвоившим себе оба значения - и щека (обычно во мн.ч.), и рот (ед.ч.). В большинстве романских языков Ьисса стало нейтральным обозначением понятия рот: ит. bocca, f, исп. boca, f, фр. bouche, f и др. На востоке лингвистической Романии сохранились первичные значения лат. Ьисса: 1) щека 2) кусок пищи, принимаемый за один раз. Нейтральное лат. ôs 'рот' сменилось в румынском словом, восходящим к просторечному лат. gula 'глотка'. В албанском среди многочисленных латинских слов, рано вошедших в его лексический состав, представлено bukë, f (< лат. Ьисса) в трех новых специфических значениях, не имеющих соответствий в романских языках: 1) хлеб (основное значение) 2) еда, трапеза (дневная или вечерняя) 3) зарабатывание средств к существованию, то есть на хлеб (во фразеологических оборотах); источником для развития значений албанского bukë послужило второе значение лат. Ьисса 'количество

20 Marouzeau J. Quelques aspects de la formation du latin littéraire. Paris, 1949.

пищи, принимаемое за один раз'. Алб. goje 'рот' считают заимствованием из итал. gola.

Лат. Ьас(с)а претерпело в романских языках некоторые семантические изменения, практически оставаясь в рамках растительной терминологии (Meyer-Lübke № 859); особенности этих изменений, в том числе метафорических переосмыслений, прослежены на материале каждого романского языка в отдельности. Также рассмотрено своеобразное семантическое развитие уменьш. bäcula 'ягодка', нашедшего отражение только в отдельных диалектах и говорах итальянского языка; заимствование этого слова албанским из североитальянских говоров далеко не бесспорно.

Различие в ходе семантического развития исследуемых латинских лексем Ьисса и Ъасса, по-видимому, изначально было обусловлено их вхождением в разные тематические классы. Известно, что соматизмы во всех индоевропейских языках обладают самыми широкими возможностями развития новых значений, особенно благодаря метафорическому переосмыслению, пополняя таким образом лексику ландшафтную, растительную, хозяйственную и пр. Напротив, термины в сфере растительности гораздо более ограничены в плане создания новых значений, выходящих за пределы их области, за исключением, может быть, физической и умственной характеристики человека. Отсюда столь заметная разница в разветвлении значений bucca, *buccäta, - впрочем, иногда весьма специфичном для каждого из рассмотренных языков, - и в ходе семантического развития Ьасса. Невостребованность лат. Ьасса в отдельных языках может объясняться отсутствием потребности в родовом термине ягода при наличии специальных названий для плодов конкретного вида дерева или кустарника. Однако в ботанике лат. Ьасса 'ягода' по праву получило статус термина.

Заключительный раздел третьей главы посвящен анализу значения и формы известного с времён античности экзотического растения-паразита - омелы (viscum, i п), название которого не имеет ясной этимологии; второе значение viscum - 'птичий (= птицеловный) клей, получаемый из ягод омелы'. Много внимания уделено особенностям этого растения и его применению в медицинской и хозяйственной сферах жизни. Отмечены весьма многочисленные производные от viscum (viscarago, inis f 'чертополох', прилагательные - новообразования viscinus, viscineus, viscillarius, зафиксированные в глоссах в значении 'птицелов' или 'продавец птиц', viscosus 'клейкий, липкий'; viscidus (о вяжущем, терпком вкусе вина). Особо выделено довольно древнее отыменное прил. viscatus, а, um 'смазанный птичьим клеем', очень рано приобретшее переносное значение с негативным оттенком: viscalae manus «вороватые руки», то есть руки, к которым все прилипает (Lucil. Maior, II в. до н. э.), viscata muñera «корыстные подарки, рассчитанные на получение выгод» (Plin. J. Ер. 9. 30. 2), ista viscata beneficia «эти благодеяния, заманивающие в ловушку» (Sen. Ер. 8. 3). У Овидия появляется глагол viseare 'ловить или прочно закреплять с

помощью птичьего клея, склеивать'. Этимология лат. viscum ставит много вопросов, поэтому одни лингвисты относят этот фитоним к терминам, не имеющим надёжного объяснения (Эрну 1965, Fruyt 1986), другие связывают его с фонетически сходными германскими и славянскими соответствиями, обозначающими вишню, то есть с семантическим переносом (Вальде - Хофман, Гамкрелидзе - Иванов, Фасмер). Предлагаемая нами этимология предполагает включение viscum (< * vicsom, с метатезой - Тронский 2001: 136) в семантическое поле группы глагола vincio 'вязать, привязывать, связывать' и фито-нима vicia, ае f 'вика, кормовая трава'. История происхождения лат. viscum сопоставляется с рассмотрением этого фитонима в скандинавских языках, где он встречается в исландском эпосе (др.-исл. mistilteinn 'омела').

Обобщая результаты изучения материала третьей главы, следует отметить, что на первый план надлежит выдвинуть идею о закладывании основ латинской ботанической терминологии (в широком смысле слова), о процессе её зарождения, в основе которого лежал метод метафорического переосмысления соматизмов. Тесное взаимодействие и взаимовлияние соматизмов и терминов растительности в семантическом плане рассмотрено в разделах о соотношении corpus и truncus, bucca и bacca. Вопрос о сохранении индоевропейского наследия в латинской ботанической номенклатуре изучен на материале двадцати названий деревьев, этимологии которых, к сожалению, поддаются определению лишь в редких случаях.

Заключение. История развития латинской лексики, как и лексики любого языка, складывается из истории отдельных слов. Сходные явления, характерные для изменений в лексической сфере, можно наблюдать в каждом языке: развитие новых значений слова в процессе его употребления, превращение отдельных слов в архаизмы и их выпадение из лексического состава языка, возникновение новых слов. Наряду с изучением отдельных слов, возможно и необходимо изучение закономерностей развития в группах (классах) слов, объединённых общей семантикой, поскольку каждый из тематических классов обладает своими особенностями и возможностями в развитии значений, зависящими от множества различных факторов. Наиболее трудной проблемой является выяснение причин, по которым происходят изменения в отдельных словах и в группах слов в целом.

Общая задача нашего исследования состояла в том, чтобы проследить определенные закономерности в развитии латинской лексики в пределах рассматриваемых нами тематических классов. В качестве начального объекта исследования была выбрана ландшафтная лексика, так как ландшафт, наравне с климатом, является важной характеристикой среды обитания народа, определяющей его хозяйственную деятельность. Подробный анализ материала позволил сделать вполне конкретные выводы. Главным из них является вывод о том, что в этом тематическом классе латинской лексики наблюдается гораздо более

утрат терминов, относящихся к общеиндоевропейскому наследию, чем их сохранения, наряду с появлением значительного количества собственно латинских новообразований, созданных, тем не менее, в большинстве случаев с использованием индоевропейских корней и основ. Большую роль в процессе обновления латинской лексики сыграли явления субстантивации и метафоризации.

Изучение материалов главы «Латинская земледельческая лексика» наглядным образом показало не только сохранение прочной индоевропейской базы в наименованиях важнейших терминов земледелия, но также значительное расширение этой базы главным образом за счёт развития латинской системы глагольной префиксации, особенно у глагола sero и производного от того же корня синонимичного глагола semino. Основная масса префиксальных производных от глаголов aro, sero, semino, meto, seco образована с помощью префиксов, засвидетельствованных и в других ветвях индоевропейской языковой семьи. Анализ семантики префиксальных производных показал, что все они (за редким исключением) сохраняют живую связь с первичными глаголами, во многом дублируя как их конкретные, так и абстрактные значения.

Прежде чем излагать результаты изучения материалов третьей главы исследования, необходимо сделать некоторые пояснения. Ботаническая лексика практически складывается из двух составляющих -ботанической терминологии (названия органов растений) и ботанической номенклатуры (названия растений, или фитонимы), хотя слово терминология в расширительном (не строго научном) значении часто используют для обозначения обоих разделов ботаники, вместе взятых. Рассмотрению латинской ботанической номенклатуры предыдущими исследователями (Андре, Эрну) уделялось значительно больше внимания, чем терминологии. Заполнению этого пробела и посвящен в нашем исследовании начальный раздел главы «Ботаническая лексика». Обзор латинских ботанических терминов, возникших на основе метафорического переосмысления слов, входящих в состав соматической лексики, показал, что роль метафоры как средства номинации в сфере растительной лексики была весьма значительна: около половины общего количества соматизмов используются именно в латинской ботанической терминологии для обозначения различных органов растений и в меньшей мере - в ботанической номенклатуре (для наименования видов растений). Без всякого сомнения можно утверждать, что ни в одной другой лексико-семантической группе (в сравнении, например, с ландшафтной лексикой) не наблюдается такого числа метафорически употребляемых соматизмов, как в сфере растительности. Некоторое число терминов, возникших в результате переосмысления латинских соматизмов, закрепились впоследствии в научной ботанической сфере.

Всестороннее исследование трёх важных и крупных тематических классов латинской лексики в конечном итоге привело к заключению о

том, что в зависимости от конкретной тематики каждый класс имеет свои отличительные особенности как в плане сохранения пережитков древнего индоевропейского состояния, так и в плане различных способов пополнения лексического состава каждого класса на путях самостоятельного развития латинского языка.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора.

Монография:

1. Грошева А. В. Латинская земледельческая лексика на индоевропейском фоне. СПб.: Наука, 2009. 413 с.

Научные статьи, опубликованные в ведущих российских периодических изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ:

2. Грошева А. В. Латинская лексика в трудах И. М. Тройского // Индоевропейское языкознание и классическая филология - II. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: ИЛИ РАН, 1998. С. 174-179.

3. Грошева А. В. Словообразовательный ряд латинского глагола sero 'сеять' // Acta Lingüistica Petropolitana. Труды ИЛИ РАН. Т. 1, ч. 1. СПб.: Наука, 2003. С. 73-86.

4. Грошева А. В. Обзор префиксальных образований с латинским глаголом sero 'сеять' // Acta Lingüistica Petropolitana. Труды ИЛИ РАН. Т. 2, ч. 1. СПб.: Наука, 2006. С. 134-156.

5. Грошева А. В. Лексико-семантическая группа 'снимать/убирать урожай' (глагол meto 'жать') // Acta Lingüistica Petropolitana. Труды ИЛИ РАН. Т. 3, ч. 3. СПб.: Нестор-История, 2007. С. 301-313.

6. Грошева А. В. О нескольких латинских названиях борозды И Индоевропейское языкознание и классическая филология - XI. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: Нестор-История, 2007. С. 59-74.

7. Грошева А. В. Трактат Варрона «О сельском хозяйстве» (лингвистический аспект) // Индоевропейское языкознание и классическая филология - V. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: Наука, 2001. С. 32-37

8. Грошева А. В. Латинские термины землевладения (fundus, praedium, villa) // Индоевропейское языкознание и классическая филология - VI. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: Наука, 2002. С. 48-53

9. Грошева А. В. Взгляд лингвиста на латинскую ботаническую терминологию // Индоевропейское языкознание и классическая филология - VII. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: Наука, 2003. С. 159-165.

10. Грошева А. В. Лат. corpus и truncus (метафорические сближения) // Acta Lingüistica Petropolitana. Труды ИЛИ РАН (К 80-летию проф. В. М. Павлова). Т. 3, ч. 1. СПб.: Нестор-История, 2007. С. 94-108.

11. Грошева А. В. Лат. viscum 'омела' (к проблеме формы и значения) II Acta Lingüistica Petropolitana. Труды ИЛИ РАН. Т. 4. ч. 1. СПб.: Наука, 2008. С. 221-233.

12. Грошева А. В. Римский завтрак // Индоевропейское языкознание и классическая филология - VIII. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: Наука, 2004. С. 49-57.

13. Грошева А. В. Земля и ее характеристики в сочинениях латинских авторов // Индоевропейское языкознание и классическая филология - X. Материалы чтений, посвященных памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: Наука, 2006. С. 59-67.

Статьи, опубликованные в сборниках научных трудов и периодических изданиях

14. Грошева А. В. Ареальные связи латинской лексики (на материале терминов ландшафта) // Этнолингвистические исследования. Взаимодействие языков и диалектов. СПб.: ИЛИ РАН, 1998. С.73-98.

15. Грошева А. В. К изучению названий злаков (лат. frumentum) // Collo-quia classica et indoeuropica - II. СПб.: Алетейа, 2002. С. 127-131.

16. Грошева А. В. О нескольких этимологиях Варрона (колос и его части) // Сборник статей к 75-летию со дня рождения проф. А. Л. Грюнберга. СПб.: Наука, 2006. С. 310-318.

17. Грошева А. В. Особенности синтаксического строя ранней латинской прозы (на материале трактата «De agri cultura» Катона) И Синтаксические особенности литературных языков на ранних этапах их формирования (на материале индоевропейских языков). Л., Наука, 1982. С. 3-52.

18. Грошева А. В. Роль метафоры в латинской ботанической терминологии и номенклатуре // Colloquia classica et indogermánica - III. СПб.: Наука, 2002. С. 253-282.

19. Грошева А. В. Индоевропейское наследие в латинских названиях деревьев // Hrda mánasa. Сборник статей к 70-летию со дня рождения проф. Л. Г. Герценберга. СПб.: Наука, 2005. С. 252-272.

20. Грошева А. В. К истории лат. truncus // Материалы конференции, посвященной 110-летию со дня рождения акад. В. М. Жирмунского. СПб.: Наука, 2001. С. 154-158.

21. Грошева А. В. Судьба двух латинских паронимов (1. Ьисса - 2. Ъасса) I/ Материалы конференции, посвященной 90-летию со дня рождения чл.-корр. А. В. Десницкой. СПб.: Наука, 2002. С. 66-72.

22. Грошева А. В. Лат. pinus сосна в индоевропейском освещении // Материалы Международной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения проф. М. И. Стеблин-Каменского. СПб.: Наука, 2003. С. 166-171.

23. Грошева А. В. Соматизмы в латинской лексике (обозначение ноги и её частей) // Studia Lingüistica et Balcanica. Памяти А. В. Десницкой (19121992). СПб.: Наука, 2001. С. 144-151.

Подписано в печать 20.04.2009. Бумага офсетная. Печать офсетная. Тираж 150 экз. Заказ № 1051.

Отпечатано в типографии «Нестор-История» СПб., ул. Роэенштейна, д. 21

тел./факс: (812)622-01-23 e-mail: manager__nestor@list.ru

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Грошева, Антонина Васильевна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. ЛАНДШАФТНАЯ ЛЕКСИКА

Ареальные связи латинской лексики (на материале терминов ландшафта).

ГЛАВА II. ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКАЯ ЛЕКСИКА

Глагол аго 'пахать'.

Словообразовательный ряд глагола sero 'сеять'.

Обзор префиксальных образований с глаголом sero.

Лексико-семантическая группа 'снимать/убирать урожай' (глагол meto 'жать').

Сопоставительный анализ глаголов meto и seco.

О нескольких латинских названиях борозды.

Лексическая оппозицияporca 1 'борозда' : рогса 2 'свинья'.

I Трактат Варрона «О сельском хозяйстве» (лингвистический аспект). 141 Латинские термины землевладения {fundus, praedium, villa). t К изучению названий злаков (лат. frumentum).

О нескольких этимологиях Варрона {колос и его части).

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Грошева, Антонина Васильевна

Лексика любого языка отражает и выражает человеческий опыт и знания о сложном мире вещей и понятий. У каждого народа складывается свое представление об окружающем мире в зависимости от среды обитания, образа жизни, хозяйственной деятельности, от истории и культуры, от контактов с другими народами и прочих немаловажных факторов, которые могут быть весьма специфическими. Лексика латинского языка, имеющего длительную многовековую историю, представляет собой сложное и многогранное явление, углубленное изучение которого зависит от задач, стоящих перед исследователем, и от методов, которыми он пользуется. В соответствии с традициями, которые особенно поддерживал И. М. Тронский, генетический анализ стал основным при рассмотрении латинской лексики, сохраняющей неразрывные связи со словарным фондом других языков индоевропейской семьи.

Диссертационное исследование посвящено изучению отдельных тематических классов латинской лексики - ландшафтной, земледельческой и ботанической с особым вниманием к её историческим корням - общеиндоевропейскому языковому состоянию. Ни по одному из рассматриваемых тематических классов обобщающих работ такого плана не существует, хотя отдельные латинские лексемы, относящиеся, например, к сфере земледелия или ландшафта, привлекали внимание лингвистов, особенно в качестве материала при сравнительно-исторических исследованиях. Наша главная задача состояла в тщательном семантическом и этимологическом анализе основных составляющих ландшафтной, земледельческой и ботанической лексики с целью выявить сохранность индоевропейского слоя в каждом классе и проследить имеющиеся ареальные связи отдельных латинских лексем с соответствующими лексемами в других индоевропейских языках. В процессе анализа отмечались изменения в семантике каждой латинской лексемы (утрата старых значений и развитие новых); особое внимание уделялось метафоре в создании новых, в том числе абстрактных значений.

Историко-лексикологический материал в зависимости от содержания распределён по трём основным главам: 1. Термины ландшафта, 2. Земледельческая лексика, 3. Ботаническая терминология и номенклатура. Однако это разграничение носит довольно условный характер: фактически, как показал анализ языкового материала, составляющие этих тематических классов тесно соприкасаются друг с другом и пересекаются, представляя единый комплекс — латинскую сельскохозяйственную лексику. Ландшафт и климат являются важнейшими характеристиками среды обитания народа, непосредственно влияющими на его хозяйственную деятельность, условия жизни и быта, обычаи, культуру. Поэтому анализ ландшафтной лексики как особого тематического класса слов органично вписывается в данное исследование, позволяя установить, во-первых, то общее достояние, которое удержал латинский язык от давней эпохи совместного пребывания с другими народами индоевропейской семьи на предполагаемой «прародине», и, во-вторых, выяснить, как обновился этот пласт лексики в течение длительного периода самостоятельного существования италийцев, начиная со времени их проникновения и распространения на Апеннинском полуострове в середине II тысячелетия до н. э. и заканчивая первыми веками новой эры.

Земледельческая лексика является центральной темой исследования, поскольку земледелие, наряду со скотоводством, было основным занятием жителей древнего Лация. Земля была источником, производителем всех жизненных благ; отсюда то усиленное внимание, которое уделяли возделыванию земли латинские писатели-«агрономы» - Катон, Варрон, Колумелла, опиравшиеся в своих трудах на многочисленные сочинения греческих авторов, не сохранившиеся до нашего времени. При рассмотрении этого пласта лексики возник замысел охватить в языковом плане весь цикл земледельческих работ в древней Италии, начиная от пахоты и заканчивая жатвой, сбором урожая. Цель исследования заключалась в том, чтобы выявить степень сохранности общеиндоевропейского компонента в этом древнейшем пласте лексики и обнаружить в нем своеобразные процессы и явления, характерные только для латинского языка.

В качестве приложения к главе «Земледельческая лексика» представлен раздел «Особенности синтаксического строя ранней латинской прозы (на материале трактата "De agri cultura" Катона)». Основное внимание в данном разделе сосредоточено на изобилующем лексическими и синтаксическими архаизмами языке этого раннего литературного памятника латинской прозы. В частности, показалось целесообразным рассмотреть особенности синтаксических структур в трёх условно выделенных нами слоях текста: а) наиболее архаичный сакральный слой, представленный несколькими молитвами, обращенными к разным божествам в связи с произведением определенных сезонных работ {сев, жатва и др.) и описанием соответствующего обряда; б) юридический слой, - где речь идёт о заключении контрактов между хозяином имения и подрядчиками, - стиль которого близок стилю законов; в) хозяйственный слой, в лексике и синтаксисе которого прослеживаются черты живой разговорной речи.

В третьей главе диссертации — «Ботаническая лексика», наряду с.решением аналогичных проблем, обозначенных выше, особое внимание уделено различным способам создания латинской растительной терминологии и номенклатуры.

Помимо решения задач, общих для исследования всех трёх лексико-тематических классов, в каждом разделе ставилась и решалась какая-либо частная проблема. Так, например, анализ названий земельных мер, перечисляемых Варроном (Var. R. R. 1. 10), сочетается с перечнем основных положений этимологической теории этого учёного, изложенной им в V-VI книгах «De Lingua Latina», и оценкой его «этимологий»; вопрос о статусе амбивалентного имени truncus решается с учётом теории акад. В. М. Жирмунского о становлении категории прилагательных в индоевропейских языках.

Как было сказано, диссертация посвящена исследованию трёх основных тематических пластов латинской лексики - ландшафтного, земледельческого и растительного - в семантическом (синхронном), семасиологическом (диахроническом) и морфологическом аспектах; при анализе каждой лексемы исследуются её словообразовательные возможности; этимологический анализ проводится с акцентом на сохранившиеся ареальные связи лексемы в других индоевропейских языках.

Предметом исследования является выяснение общих и частных причин, культурно-исторических и внутриязыковых, вызывавших семантические изменения в каждой отдельно взятой латинской лексеме и в тематическом классе в целом. История каждой лексемы прослеживается на фоне сопоставления с соответствующими изменениями в других индоевропейских языках.

Объектом исследования является лексика латинского языка, представленная в памятниках письменности, начиная от архаической латыни и кончая поздней античностью; при определении круга лексем проводилась сверка с данными Оксфордского латинского словаря (OLD).

Актуальность исследования определяется важностью исследуемого пласта лексики не только для собственно латинского языка и римской культуры, но и для всех современных языков Европы. Особенно важным в этом отношении является изучение ботанической терминологии. Сельскохозяйственная лексика, ее возникновение и внутренняя форма, а также дальнейшее развитие семантики лексем этого слоя способно пролить свет на такой важный культурный процесс, как появление сельскохозяйственной деятельности в древнейшей Европе.

Теоретической основой исследования являются работы по латинской лексикологии и словообразованию зарубежных и отечественных филологов и лингвистов (А. Эрну, А. Мейе, Ж. Марузо, Ж. Андре, Э. Сен-Дени, В. Пизани, М. Фрюи; И. М. Тройского, М. М. Покровского, Р. А. Будагова, Ю. В. Откупщикова, В. Г. Гака и др.), а также многочисленные исследования по лексике индоевропейских языков (германских, славянских, балтийских, иранских, албанского и пр.). В плане сравнительно-исторического рассмотрения латинской лексики теоретической основой настоящего исследования стал фундаментальный труд Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. В с. Иванова «Индоевропейский язык и индоевропейцы», наряду с работами зарубежных компаративистов (Э. Бенвениста, О. Семереньи, В. Порцига, Дж. Мэллори и Д. Адамса и др.)

Гипотеза исследования заключается в том, что в лексическом составе латинского языка, как в любом развивавшемся языке, неизбежно должны были происходить определенные изменения, поскольку между выделением италийских языков (главным представителем которых является латинский) из индоевропейской общности и его самостоятельным существованием и функционированием лежит отрезок времени, исчисляющийся многими веками.

Цель исследования состоит в тщательном семантическом и этимологическом анализе лексем латинского языка трёх названных тематических классов. В связи с этим возникли следующие задачи: 1) определить степень сохранности индоевропейского наследия в каждом отдельном классе лексем,

2) проследить сохранившиеся ареальные связи латинских лексем с соответствующими лексемами других индоевропейских языков, 3) исследовать изменения в семантике каждой латинской лексемы (утрата старых значений и развитие новых), 4) осветить роль метафоры в создании новых, в том числе абстрактных значений.

Материалом исследования послужили сочинения латинских авторов, прежде всего трактаты о сельском хозяйстве - Катона (De agri cultura, II в. до н. э.), Варрона (De re rustica, I в. до н.э.), Колумеллы (De re rustica, II в. н. э.), поэмы Вергилия (Georgica, I в. до н. э.) и Лукреция (De rerum natura, I в. до н.

3), труд Плиния Старшего (Naturalis Historia, I в. н. э.), а также фрагменты прозаических и поэтических произведений других латинских авторов.

На защиту выносятся следующие положения:

1) в пределах рассматриваемых тематических пластов латинской лексики отмечено преимущественное сохранение терминов индоевропейского происхождения в земледельческой сфере;

2) выявлено формирование широко разветвленной сети префиксальных образований от некоторых глаголов (в частности, от глагола sero 'сеять') при крайней ограниченности подобных образований от других глаголов (например, meto 'снимать урожай/жать');

3) термины земледелия развивают переносные/абстрактные значения (метафорического свойства) и образуют синонимические ряды;

4) этимологический анализ системы земельных мер и терминов землевладения в древней Италии возможен только с учетом культурно-исторического контекста;

5) обновление латинской ландшафтной лексики осуществлялось за счет использования собственных словообразовательных средств латинского языка;

6) основным принципом, лежащим в основе семантических сдвигов при формировании ландшафтной и растительной лексики, является антропоморфизм;

7) ботаническая лексика сохраняет ареальные связи с другими индоевропейскими языками в большей мере по сравнению с ландшафтной.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

1) дан комплексный семантический и этимологический анализ лексем земледельческой латинской лексики;

2) выявлено значительное количество собственно латинских новообразований, созданных преимущественно с использованием сохранившихся в латинском языке индоевропейских основ;

3) отмечено крайне незначительное число заимствований из италийских и других языков;

4) предложены новые объяснения некоторых сомнительных этимоло-гий (viscum, truncus, planta, saltus); предложены новые этимологии для слов, обозначающих колос и его части, а также дана оценка «народных» этимологии этих слов, предложенных Варроном в соответствии с его этимологической теорией (Var. R. R. 1. 10);

5) в ботанической сфере выявлено широкое метафорическое использование соматизмов в качестве терминов и названий растений и крайне редкий переход противоположного свойства (растительный термин —> соматизм);

6) продемонстрирована возможность взаимообмена значениями между соматизмом и растительным термином.

Теоретическая значимость. Проведённое исследование отдельных слоев латинской лексики даёт представление о процессах формирования словарного фонда латинского языка, характерных особенностях, свойственных I i I этому языку как потомку некогда существовавшей индоевропейской общности. Латинский язык во многом сохранил следы индоевропейского происхождения, в то же время изменяясь и развиваясь в соответствии с изменением места пребывания, культурно-исторических условий, хозяйственной деятельности, чтобы со временем превратиться в литературный язык, ставший на много веков для народов Европы языком образования и науки.

Практическая значимость и рекомендации по использованию результатов исследования. Представленный материал может быть учтён при написании «Исторической лексикологии латинского языка», а также может послужить источником для сопоставления при анализе аналогичных тематических классов лексики в других индоевропейских языках. Материалы по ботанической терминологии и номенклатуре могут быть использованы специалистами в области ботаники, при издании пособий и словарей, а также в процессе преподавания различных спецкурсов в медицинских и гуманитарных институтах.

Апробация работы. Результаты работы являлись предметом дискуссий на заседаниях Отдела сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков и ареальных исследований Института лингвистических исследований РАН (1969-2009 гг.), а также обсуждались на ежегодных чтениях, посвященных памяти проф. И. М. Тройского (Институт лингвистических исследований РАН, 1972-2009 гг.) и на других конференциях, в частности посвященных 110-летию со дня рождения акад. В. М. Жирмунского и 90-летию со дня рождения чл.-корр. А. В. Десницкой (Институт лингвистических исследований РАН, 2001, 2002).

По результатам исследования опубликована монография (20 п. л.) и 23 печатных работы общим объемом 20 п. л., в том числе 12 работ в рецензируемых научных изданиях («Acta Linguistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований РАН», «Индоевропейское языкознание и классическая филология»).

Отправной точкой нашего исследования в< целом послужил краткий, но весьма информативный обзор архаической лексики, данный в одном из разделов IV главы «Очерков из истории латинского языка» проф. И. М. Тройского (М.; Д., 1953. С. 113-140).

Сохраняя и развивая тенденции исследования латинской лексики, намеченные в «Очерках» И. М. Тройского, мы предлагаем в нашей диссертации рассмотрение отдельных тематических пластов латинского словарного состава с учётом новых достижений в индоевропеистике, полученных за более чем полувековой период времени, прошедший после выхода в свет труда И. М. Тройского.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Латинская земледельческая лексика на индоевропейском фоне"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История развития латинской лексики, как и лексики любого другого языка, складывается из истории отдельных слов, между которыми наблюдаются различные связи. В процессе функционирования в лексической сфере неизбежно происходят разного рода изменения: у одних слов развиваются новые значения, другие слова превращаются в архаизмы и выпадают из лексического состава языка; пополнение словарного запаса происходит как за счёт возникновения новых слов, так и заимствований из разных источников.

Наряду с изучением отдельных слов, возможно и необходимо изучение закономерностей развития в группах (классах) слов, объединённых общей семантикой, поскольку каждый из тематических классов обладает своими особенностями и возможностями в развитии значений, зависящими от множества различных - часто экстралингвистических - факторов. Наиболее трудной проблемой является выяснение причин, по которым происходят изменения в отдельных словах и в группах слов в целом.

Общая задача предпринятого исследования состояла в том, чтобы проследить определенные закономерности в развитии латинской лексики в пределах рассматриваемых нами тематических классов. В качестве начального объекта исследования была выбрана ландшафтная лексика, поскольку ландшафт, так же, как и климат, является важной характеристикой среды обитания народа, в значительной степени определяющей его хозяйственную деятельность. Подробный анализ материала позволил сделать вполне конкретные выводы. Главным из них является вывод о том, что в этом тематическом классе латинской лексики наблюдается гораздо больше утрат терминов, относящихся к общеиндоевропейскому наследию, чем примеров их сохранения, наряду с появлением значительного количества собственно латинских новообразований, созданных, тем не менее, в большинстве случаев на основе унаследованных индоевропейских корней с использованием широких возможностей системы латинского именного слововообразования. Большую роль в этом процессе обновления латинской лексики сыграли явления субстантивации и метафоризации.

Центральная часть исследования посвящена рассмотрению земледельческой лексики - таким ключевым терминам в цикле сельскохозяйственных работ, как пахота, сев и сбор урожая.

Тема пахоты как основного действия в земледельческом цикле, служившего залогом будущего хорошего урожая, весьма основательно разработана в сочинениях латинских писателей-«агрономов» (у Катона - кратко, у Варрона, Колумеллы и Вергилия - подробно), что позволило выявить обозначения всего необходимого круга понятий, входящих в состав этой лекси-ко-семантической группы (глагол агаге 'пахать' и его производные: имя деятеля (arator), орудие действия (aratrum), название действия (aratio), результат действия (aratum, arvum)). Из числа особенностей, свойственных исключительно латинскому языку, заслуживает упоминания древнейшее прилагательное arvalis 'пахотный, пашенный', имеющее отношение к религиозному культу. Включённость всей этой группы латинских терминов в общеиндоевропейский фонд не вызывает сомнений.

Также подробно рассмотрен глагол sero, sevi, satum, serere 'сеять', 'сажать'; и по своей двойной семантике, и по форме он относится к числу наиболее древних образований в ряду латинских терминов земледелия. В этой лексико-семантической группе другим важным компонентом является существительное semen, inis п, имевшее также два значения — 'семя' и 'саженец'. Основной процесс, который наблюдался в течение всего времени существования латинского языка и завершился в языках романских - это конкуренция двух основ со значением 'сеять' - древней и.-е. *si-/sa- и новой, появившейся в латинском semin-, каждая из которых давала собственный круг производных.

Наличие двух синонимичных основ в рамках одной лексико-семантической группы привело к обилию производных образований, иногда дублирующих друг друга или различающихся только оттенками значения: sator : siminator, satio : seminatio, satTvus : sementivus и т. д. Возникший как семантический дублет к sero более «полновесный» глагол semino постепенно вытеснил своего архаичного предшественника.

Отдельному рассмотрению подверглись многочисленные префиксальные образования с глаголом sero. Здесь главной задачей было выяснение роли префикса: создаёт ли его присоединение к. sero новое значение или префикс выступает в роли грамматического средства, служащего для перфективации глагольных форм: Исследование показало, что глагол sero сочетается с большим количеством префиксов* (14)• и что в указанном плане роль этих префиксов неоднозначна. Наглядный образец возникновения нового значения даёт префиксальное производное insero: сохраняя основные значения, свойственные первичному глаголу, insero приобретает специальное техническое значение 'прививать?, которое было весьма актуальным для сельского хозяйства древней Италии. Основная масса префиксальных производных с sero образована с помощью префиксов, засвидетельствованных и в других ветвях индоевропейской языковой семьи. Анализ семантики* префиксальных производных от sero показал, что все они (за редким исключением) сохраняют живую связь с первичным глаголом, во многом дублируя как его конкретные,' так и абстрактные значения. Перфективирующая роль префиксов обнаружилась наиболее отчётливо у префиксальных производных с сот- и об-.,Более новый глагол semino сочетался с меньшим числом префиксов.

В следующем разделе, посвященном терминам уборки урожая (глагол meto 'жать' и производные) сделан вывод, согласно которому число префиксальных производных от meto незначительно' и ограничивается двумя префиксами - (1ё- и ё(ех)- (последний крайне редко), что контрастирует с большим разнообразием префиксальных образований от глагола sero.

Следует отметить не только количественный, но и качественный контраст между sero и meto с точки зрения создания префиксальных производных, а именно избирательность префиксов: префиксы с1ё- и ё(ех)- практически не сочетаются с sero, в то время как префиксы, сочетающиеся с sero, не образуют префиксальных производных с meto. Так как глагол demeto сохранил круг значений, свойственный исходному meto, не развив новых собственных значений, делается вывод о перфективирующей роли префикса в этом префиксальном производном.

Помимо meto, в лексико-семантическую группу убирать /снимать урожай входили и другие глаголы: seco, caedo, carpo, sarpo и др. Сопоставительный анализ meto и seco 'резать' позволил выявить как линии пересечения значений, так и семантические особенности каждого из них, их сходство и различие в сфере конкретных и переносных значений, что дало возможность прийти к заключению, что meto и seco не являются абсолютными синонимами. В ходе исследования было установлено, что сфера абстрактных значений глагола seco весьма широка, а глаголу meto свойственны метафорические переосмысления, не ведущие к развитию абстрактных значений. Meto остается в латинском языке по преимуществу сельскохозяйственным термином, используемым (часто в совокупности с sero 'сеять') в качестве базового элемента при создании немалого числа выражений пословичного типа; глаголу seco 'резать' эта функция совершенно не свойственна.

В особом разделе рассмотрены несколько обозначений борозды — важного не только земледельческого, но и культового термина, поскольку в древней Италии существовал обычай отмечать местоположение города, его границы проведённой плугом бороздой. Установлены семантические сходства и различия между тремя основными лексемами для обозначения борозды -sulcus, рогса, lira, рассмотрены их производные, а также переносные значения и этимология этих терминов. Подверглись детальному анализу и другие компоненты синонимического ряда обозначений борозды - area, versus, pulvinus.

С опорой на перечень Варрона (Var. R. R. 1. 10) отдельно рассмотрены слова, обозначающие принятые в разных областях Италии названия земельных мер. Соотнесение предложенных Варроном толкований этих терминов с его теорией о четырёх ступенях этимологического анализа (Var. L. L. 5) показало, что в своих объяснениях он ограничивается ссылкой на производность земельных терминов от разных первичных слов (verba primigenia), которые, однако, сами остаются не объясненными

С неменьшей подробностью рассмотрены термины землевладения: fundus, praedium, villa. Основной вывод, полученный на основании семантического и этимологического анализа терминов fundus и praedium заключается в том, что противопоставленность этих терминов постепенно подверглась забвению и в конечном итоге привела к нивелированию смыслового различия между ними; в расширительном значении (метонимически) villa так же, как fundus и praedium, могло обозначать 'поместье, имение'.

Основную роль в сельском хозяйстве древней Италии играли посевы злаков. Из числа посевных культур был рассмотрен высокочастотный термин frumentum, i п, имеющий наиболее общее значение среди названий злаков» и обозначавший все зерновые с колосом (пшеницу, ячмень, просо и др.). Была сделана попытка установить семантическую связь существительного frumen, inis п, имеющего омонимичные значения - 1. глотка 2. жертвенная каша, - с группой fruor, friiges, frumentum, а также установить первоначальное значение fruor - 'есть, питаться, кормиться' > 'наслаждаться (плодом) чего-либо' > 'пользоваться, получать доход, прибыль', используя в качестве доказательства такого решения, в частности, факты индоиранских языков и типологическую параллель из тюркских языков.

Специально рассмотрены лексемы, обозначающие в латинском языке колос и его части (Var. R. R. 1. 48). С точки зрения происхождения эти лексемы представляют собой пёструю картину, поскольку наряду с несомненно индоевропейскими образованиями встречаются слова, заимствованные из языков древней Италии и из других источников.

Особый раздел, в котором основное внимание было сосредоточено на изобилующем разного рода архаизмами языке трактата Катона «De agri cul-tura» как едва ли не самого раннего литературного памятника латинской прозы (начало II1 в. до н. э.), позволил проследить употребление лексем латинского языка в различных функциональных стилях. В качестве самых общих син-тактико-стилистических особенностей можно указать на излишнее многословие, необоснованные, ненужные повторения, с одной стороны, и чрезмерную краткость, неразвернутость, неполноту высказывания, - с другой. В сфере структуры" предложения отмечено наличие большого числа паратактических соединений наряду с конструкциями промежуточного, смешанного типа, где зарождающийся гипотаксис еще не имеет всех тех формальных черт, которые будут присущи ему в классическое время. Большая свобода наблюдается в размещении придаточных предложений вокруг главного. Внутри предложения порядок слов не регулируется какими-либо твердыми правилами. Следствием такой свободы в построении предложения являются разного вида дизъюнкции, анаколуфы, антиципация.

Последний раздел исследования отражает результаты изучения латинской ботанической лексики, предпринятого, во-первых, с целью установления степени сохранности индоевропейского наследия в этом весьма обширном тематическом классе латинского словарного фонда, и, во-вторых, с целью выявления особенностей италийской ботанической системы.

Обзор латинских ботанических терминов, возникших на основе метафорического переосмысления слов, входящих в состав соматической лексики, показал, что роль метафоры как средства номинации в сфере растительной лексики была весьма значительна: около половины общего количества соматизмов используются в латинской ботанической терминологии для обозначения различных органов растений и в ботанической номенклатуре - для наименования видов растений. Без всякого сомнения можно утверждать, что ни в одной другой лексико-семантической группе (например, ландшафтной лексике) не наблюдается такого числа метафорически употребляемых соматизмов, как в сфере растительности. Основой для выявления индоевропейского наследия в латинских названиях деревьев послужила классификация растений, выполненная А. Эрну на материале латинского ботанического словаря Ж. Андре (раздел «Латинская ботаническая номенклатура с лингвистической точки зрения»). Исследование показало, что латинский материал играет весьма существенную роль в реконструкции древнего индоевропейского растительного мира. Наибольшее сходство в названиях деревьев обнаружено между италийскими и германо-кельтскими языками, несколько меньше совпадений у латинских названий с балтийскими и славянскими языками; следовательно, это сходство наблюдается преимущественно в тех индоевропейских диалектах, которые принято объединять в группу «древнеевропейских».

Этимологический анализ латинских названий деревьев показал, что, за некоторыми исключениями (обозначения клёна, ясеня, бузины, осины), установить подлинную этимологию не представляется возможным.

Отдельно рассмотрена история происхождения и развития латинского truncus, которое - и как существительное, и как прилагательное - относится и к числу соматизмов (сущ. 'тело, труп', прил. 'изувеченный, искалеченный'), и к числу ботанических терминов (сущ. 'ствол дерева', прил. 'обрубленный, лишённый сучьев'). В ходе изложения доказывается первичность употребления слова truncus применительно к дереву и предлагается новая этимология с привлечением данных славянских языков.

Исследуется также соотношение латинских corpus и truncus и особый вид метафорических сближений между этими двумя лексемами. Анализ значений corpus 'тело' и truncus 'ствол' представил совершенно особую картину: взаимопроникновение, взаимообмен значениями обеих сопоставляемых лексем, в результате которого, благодаря использованию метафоры, каждое из двух слов обогащается новыми смыслами; семантическое исследование латинских лексем дополнено сведениями об их дальнейшей истории в романских языках.

Исследование ботанического термина Ьасса 'ягода' было задумано как параллельное сравнение с паронимом-соматизмомЪисса 'щека; кусок пищи, который можно принять за один раз' с целью выявить сходства и различия как в ходе семантического развития указанных слов, так и в путях их распространения в романских и балканских языках.

Особое исследование посвящено анализу значения и формы известного с времён античности экзотического растения-паразита омелы (viscum, i п), название которого не имеет ясной этимологии. Выдвинутое новое объяснение предполагает включение viscum в семантическое поле группы глагола vincio 'вязать, привязывать, связывать' и фитонима vicia, ае f 'вика, кормовая трава'. История происхождения лат. viscum сопоставляется с рассмотрением этого фитонима в скандинавских языках, где он встречается в исландском эпосе (др.-исл. mistilteinn 'омела').

Всестороннее исследование трёх важных и крупных тематических классов латинской лексики в конечном итоге привело к заключению о том, что в зависимости от конкретной тематики каждый класс имеет свои отличительные особенности как в плане сохранения входящими в него лексемами пережитков древнего индоевропейского состояния, так и в плане различных способов пополнения лексического состава каждого класса на путях самостоятельного развития латинского языка.

Список научной литературыГрошева, Антонина Васильевна, диссертация по теме "Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание"

1. М. Фрейденберг. М:; Л.: ОГИЗ. Ачарян 1971-1979 Ачарян Гр. Этимологический коренной словарь армянского языка, I-IV. Ереван: Изд-во Ереванского Университета. (На армян. яз.).

2. Балли 1961 Балли Ш. Французская стилистика. Пер. с французского К. А. Долинина. М.

3. Будагов 1963 — Будагов Р. А. Сравнительно-семасиологические исследования.

4. Романские языки. М., Изд-во МГУ. Будагов 1977 — Будагов Р. А. Что такое развитие и совершенствование языка? М.

5. Виноградов 1953 Виноградов В. В. Основные типы лексического значения //

6. Гак 1988 Гак В. Г. Метафора: универсальное и специфическое // Метафора в языке и тексте. М.: Наука. С. 11 - 26.

7. Гак, Ганшина 1997 Гак В. Г., Ганшина К. А. Новый французско-русский словарь. М.: Изд-во "Русский язык".

8. Гамкрелидзе, Иванов 1984 Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси: Изд-во Тбилисского университета.

9. Герценберг, Казанский 2005 -Герценберг JI. Г., Казанский Н. Н. Праязыковая реконструкция: общие проблемы // Вестник РАН. Т. 75, № 12. С. 1077 -1088.

10. Григорьева 2000 Григорьева А. А. О некоторых продуктивных словообразовательных моделях латинской кулинарной лексики в Апициевом корпусе // Colloquia classica et indo-europeica II. СПб.: «Алетейа». С. 140 - 145.

11. Гринбаум 2007 Гринбаум Н. С. Пиндар. Проблема языка. СПб.: Нестор-История.

12. Грошева 1998 Ареальные связи латинской лексики (на материале терминов ландшафта) // Этнолингвистические исследования: Взаимодействие языков и диалектов. СПб., ИЛИ РАН. С. 73-98.

13. Грошева 2001. Грошева А.В. Соматизмы в латинской лексике (обозначение ноги и её частей) // Studia Linguistica et Balcanica. Памяти А. В. Десниц-кой (1912-1992). СПб.: Наука. С. 144-151.

14. Грошева 20012 Грошева А. В. Трактат Варрона «О сельском хозяйстве» (лингвистический аспект) // Индоевропейское языкознание и классическая филология - V. Материалы чтений памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: Наука. С. 32-37.

15. Грошева 2003. Грошева А. В. Взгляд лингвиста на латинскую ботаническую терминологию // Индоевропейское языкознание и классическая филология — VII: Материалы чтений памяти проф. И. М. Тройского. 16-18 июня 2003. СПб.: Наука. С. 159-165.

16. Грошева 2003г Грошева А. В. Лат .pinus 'сосна' в индоевропейском освещении // Материалы Международной конференции, посвящённой 100летию со дня рождения проф. М. И: Стеблин-Каменского. СПб.: Наука: С. 166- 171.

17. Даниленко 1990 Даниленко В. П. Ономасиологическое направление в грамматике. Раздел 1. 1. Античность (Марк Теренций Варрон). Изд-во Иркутского университета.

18. Дворецкий 1986 Дворецкий И. X. Латинско-русский-словарь. 3-е; изд. М.: Изд-во «Русский язык».

19. Дёрфер-1981— Дёрфер Г. Базисная лексика,и алтайская проблема:// Вопросы языкознания, № 4. С. 35-44.

20. Десницкая 1988- Дссницкая А. В. Типы лексических взаимосвязей и вопросы балканского языкового союза // Славянское языкознание. X Международный съезд славистов. София, сент. 1988. Доклады советской делегации. М:: Наука. С. 131-151.

21. Десницкая 1984 Дссницкая А. В. Лат. Ьисса - пути распространения одного общероманского слова // А. В. Десницкая. Сравнительное языкознание и история языков. Л:: Наука. С; 317-324:

22. Древний мир 1922 Древний мир в памятниках его письменности- ч. III. Рим -Республика, кн. 1, М. '

23. Дубинская, Воронин 1979 Дубинская Е.А., Воронин С.В. К символизму лабиальных. Функциональные особенности лингвистических единиц. Сб. научных трудов. Краснодар, 1979. С. 113 - 1191

24. Живов 2002 — Живов В. М. История русского права как лингвосемиотическая проблема // Из истории русской культуры. М. Т. 2, кн. Г.

25. Жирмунский 1945 Жирмунский В. М. Генезис категории прилагательных в индоевропейских языках//Тезисы докладов: М. С. 9 - 11.

26. Жирмунский 1946 Жирмунский В, М. Происхождение категории прилагательных в индоевропейских языках в сравнительно-грамматическом освещении // Известия ОЛЯ АН СССР. Т. 5. Вып. 3. С. 183-203.

27. Жирмунский 1956 Жирмунский В. М. Об аналитических конструкциях // Аналитические конструкции в языках различных типов. М.; Л. С. 3 - 4.

28. Забинкова, Кирпичников 1957 Забинкова Н.Н., Кирпичников М.Э. Латин-ско-русский словарь для ботаников. М.; Л.

29. Зайцев 1986 Зайцев А. И. Праиндоевропейские истоки древнегреческого эпоса // Проблемы античного источниковедения: Сб. научных трудов. М.; Л., 1986.

30. Залманов 1998 Залманов А. С. Чудо жизни. М.

31. Звегинцев 1957 Звегинцев В. А. Семасиология. М.: Изд-во МГУ.

32. Иванов, Топоров 1965 Иванов Вяч. Вс., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. М.: Наука.

33. Ивина 2001 Ивина Л. В. Венчурная терминология // Язык и речевая деятельность. 2001, т. 4, ч. 1. С.

34. Ильенков 1845 Ильенков Я. Краткая латинская синонимика. СПб.

35. ИВЛ История всемирной литературы. Т. 2. М.; Наука, 1984.

36. Казанскене 1980 Казанскене В. П. Древние греческие и латинские образования с суффиксальными *-т-, *-теп, *-п-. Автореферат диссертации на соискание уч. степ, кандидата филол. наук. М.

37. Каракулаков 1967 Каракулаков В. В. Варрон о четырёх ступенях этимологического исследования // Языкознание и литературоведение. Учен, записки Душанбинского гос. пед. ин-та им. Т. Г. Шевченко. Т. 51. С. 117146.

38. Каракулаков 1969 Каракулаков В .В. Марк Теренций Варрон и его место в истории языкознания. Автореферат диссертации на соискание уч. степ, доктора филол. наук. Л.

39. Карасёва 2001 Карасёва Т. А. Развитие значений латинского глагола putare И Индоевропейское языкознание и классическая филология - V. СПб. Наука. С. 64-65.

40. Кацнельсон 1965 Кацнельсон С. Д. Содержание слова, значение и обозначение. М.; Л.: Наука.

41. Кацнельсон 1986 Кацнельсон С. Д. Язык поэзии и первобытно-образная речь // Общее и типологическое языкознание. JL; Наука. С. 86-106.

42. Кло(у)сон 1969 Кло(у)сон Дж. Лексикостатистическая оценка алтайской теории. Вопросы языкознания, № 5. С. 22-41.

43. Коломиец 1986 Коломиец Т.В. Названия дорог в индоевропейских языках // Этимология 1984. М.: Наука.

44. Либерман 1998 Либерман А. С. Новый этимологический словарь английского языка // Язык и речевая деятельность. Т. 1. С. 115 - 126.

45. Лопатина 1976 Лопатина М. Г. Способы выражения приказания в трактате Катона «De agri cultura» // Вопросы классической филологии. Вып. VI. М.: МГУ. С. 209-225.

46. ЛЭС Лингвистический энциклопедический словарь. М.: 1990.

47. Мажуга 2002 Мажуга В. И. «Aptota», an «Monoptota»? О двух классификациях несклоняемых имен у римских грамматиков и о филиации их трудов // Colloquia classica et indogermanica III. СПб.: Наука. С. 283-302.

48. Маслов 1958 — Маслов Ю. С. Роль так называемой перфективации и импер-фективации в процессе возникновения славянского вида. М.: Изд-во АН СССР. Советский комитет славистов.

49. Медицинская поэзия средневековья (Валафрид Страбон «Садик», Одо из Мена «О свойствах трав», Арнольд из Виллановы «Салернский кодекс здоровья») / Составление, перевод с латинского, примечания Ю. Ф. Шульца. М.: Интербук, 1992.

50. Мейе 1954 Мейе А. Сравнительный метод в историческом языкознании. М.: Изд-во иностранной литературы.

51. Минский 1988 Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. М.: Прогресс. С. 281 -309.

52. Моммзен 1936 Моммзен Т. Римская история. T.l. М.

53. Моммзен 1993 Моммзен Т. История Рима. Подготовка текста и примечания Ф. М. Лурье. СПб.: Лениздат.

54. Николаев 2005 Николаев А. С. К действию закона.Рикса в древнегреческом языке // Hrda manasa. Сборник статей к 70-летию со дня рожденияпроф. JI. Г. Герценберга. СПб.: Наука. С. 38-72.

55. Новодранова 2008 Новодранова В. Ф. Именное словообразование в латинском языке и его отражение в терминологии (Laterculi vocum latinarum et terminorum). M.: Изд-во «Языки славянских культур».

56. Откупщиков 1967 — Откупщиков Ю. В. Из истории индоевропейского словообразования. Изд. ЛГУ. 2005 2-е изд., исправленное и дополненное. М.; СПб.: Academia.

57. Откупщиков 1988 Откупщиков Ю. В. Балто-славянская проблема (лексический материал и методы исследования) // Baltistica. XXIV (1). С. 11—26.

58. Откупщиков 2001 Откупщиков Ю. В. Очерки по этимологии. СПб.: Изд-во СПбГУ.

59. Откупщиков 2004 Откупщиков Ю. В. В. Порциг о диалектном членении индоевропейской языковой общности // Индоевропейское языкознание и классическая филология - VIII. Материалы чтений памяти проф. И. М. Тройского. СПб.: Наука. С. 194-199.

60. Перельмутер 2001 Перельмутер И: А. А. В. Десницкая о предмете и методах ареальной лингвистики // Studia linguistica et balcanica. Памяти А. В. Десницкой (1912-1992). СПб.: Наука. С.49-58.

61. Пизани 1957 Пизани В. Этимология1. История — проблемы - метод. Перевод с итальянского. М.: Изд-во иностр. литературы.

62. Покровский 1959 Покровский Mi М. Избранные работы по языкознанию. М.'Изд-во АН СССР, ОЛЯ.

63. Порциг 1964 Порциг В. Членение индоевропейской языковой общности. М.: Прогресс.

64. Потебня 1899 Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Т. III. Об изменении значения и заменах существительного. Харьков.

65. Реферовская 1966 Реферовская Е.А. Истоки аналитизма. М.; Л.: Наука.

66. Севортян 1966 Севортян Э. В. Аффиксы именного словообразования в азербайджанском языке. М.: Наука.

67. Сергеенко 1950 Марк Порций Катон. Земледелие. Серия «Литературные памятники». Изд. АН СССР / Пер. и ком. М. Е. Сергеенко. Отв. ред. акад. И. И. Толстой.

68. Сергеенко 1964а Сергеенко М. Е. Простые люди древней Италии. М.; Л.: Наука.

69. Сергеенко 19646 Сергеенко М. Е. Жизнь древнего Рима. Очерки быта. М.; Л.: Наука.

70. Сергеенко 1966 Сергеенко М. Е. Рецензия на: Tielscher P. Des Marcus Cato Belehrung iiber die Landwirtschaft (Originaltext, Ubersetzung, Erlauterun-gen). Berlin, 1963 // Вестник древней истории. № 4 (98). С. 182-187.

71. Сергеенко 1971 Сергеенко М. Е. Columella, II, 12, 7-8 (Опыт комментария) // Вестник древней истории. № 2. С. 116-119.

72. Сергеенко 1974 Сергеенко М. Е. Рецензия на: Martin R. Recherches sur les agronomes latins et leur conceptions sociales et economiques. Paris, 1971, XV, 418 p. //Вестник древней истории. № 1. С. 190-199.

73. Скляревская 1988 Скляревская Г.Н. Языковая метафора в толковом словаре. Проблемы семантики (на материале русского языка). Ч. 1 - 2. М.: АН СССР, Институт русского языка

74. Скляревская 1988 Скляревская Г. Н. Категория образности и толковый словарь литературного языка // Советская лексикография. М.

75. Скляревская 1993 Скляревская Г. Н. Метафора в системе языка. СПб., Наука.

76. Слав, древности 1995 Славянские древности. Этнолингвистический словарь под ред. Н. И. Толстого. Т. 1, А - Г. М.: Международные отношения.

77. ССРЯ Словарь современного русского языка в 17 тт. М.-Л.: 1948 - 1965.

78. Смирницкая 2002 Смирницкая С. В. Грамматизация словообразовательных элементов в истории немецкого языка (на примере префикса ge-) // Труды по германистике и истории языкознания. СПб.: Наука. С. 12-17.

79. Соболевский 1907 Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. М.

80. Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Современное состояние и проблемы. М., Наука, 1981.

81. Срав. грам. герм. яз. 1962 Сравнительная грамматика германских языков. Т. 1. Германские языки и вопросы ареальной лингвистики. М.: АН СССР, Институт языкознания.

82. Стеблин-Каменский 1982 Стеблин-Каменский И. М. Очерки по истории лексики памирских языков (названия культурных растений). М.: Наука.

83. Таронян 1994 Плиний Старший. Естествознание. Об искусстве. Перевод с латинского, предисловие и примечания Г. А. Тароняна. М.

84. Топоров Топоров В. Н. Прусский язык. Словарь (Е-Н) 1979; 1984 (K-L) М.

85. Топоров 2005 Топоров В. Н. «Ночь и день: их противостояние и их взаимная тяга» // Hrda manasa. Сб. статей к 70-летию со дня рождения проф. Л.

86. Г. Герценберга. СПб.; 2005. С. 153-175.

87. Тронский 1953 Тронский И. М. Очерки из истории латинского языка. М.; Л.: Изд-во АН СССР.

88. Тронский 2001 Тронский И. М. Историческая грамматика латинского языка. М.: Индрик.

89. Трубачёв 1960 Трубачёв О. Н. Происхождение названий домашних животных. Этимологические исследования. М.: Изд-во АН СССР.

90. Трубачёв 1976 Трубачёв О. Н. Этимологические исследования и лексическая семантика // Принципы и методы семантических исследований. М.: Наука. С. 147-179.

91. Ульманн 1970 Ульманн С. Семантические универсалии. Пер. с английского // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 5 (Языковые универсалии). М.: Прогресс. С. 277-281.

92. Фалилеев 2000 Фалилеев А. И. Общеславянск. *kolsu; валлийск. pall, pallaf II Colloquia classica et indo-europeica II. СПб.: Алетейа. С. 131-136.

93. Фельдман 1957 Фельдман Н. И. Об анализе смысловой структуры, слова в двуязычных словарях // Лексикографический сборник. Вып. 1. М. С. 935.

94. Филин 1983 Филин Ф. П. Проблемы исторической, лексикологии русского языка (древний период) // Славянское языкознание (IX Международный съезд славистов. Киев, сент. 1983). М.: Наука. С. 271-287.

95. Фрэзер 1980 — Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. Исследование магии и религии. М.

96. Шаховский 1987 Шаховский В.И. Соотносится ли эмотивное значение слова с понятием? // Вопросы языкознания. № 5. С. 47- 58.

97. Широков 1988 Широков О. С. Реконструкция праязыковых изоглосс общеиндоевропейского континуума // Сравнительно-историческое изучение языков разных семей. Теория лингвистической реконструкции. М.: Наука.

98. Шрадер 1886 — Шрадер О. Сравнительное языковедение и первобытная история. Лингвистическо-исторические материалы для исследования индо-германской древности (пер. с нем.). СПб.

99. Штаерман 1974 Штаерман Е. М. Римская собственность на землю // Вестник древней истории. № 3.

100. Шубик 1980 Шубик С.А. Языкознание древнего Рима // История лингвистических учений. Древний мир. Л.: Наука, ЛО. С. 233 - 256.

101. Щербак 1961 Щербак А. М. Названия домашних и диких животных в тюркских языках // История развития лексики тюркских языков. М.: Наука. С. 82- 172.

102. Энциклопедический словарь лекарственных растений и продуктов животного происхождения // Под ред. К. Ф. Блиновой и Г. П. Яковлева. СПб., 1999.

103. ЭСРЯ Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Перевод и комментарии О.Н.Трубачёва. В 4 т. М.: Прогресс, 1986-1987.

104. Языковая номинация 1977 Языковая номинация (Виды наименований). Коллективная монография. М.: Наука.

105. Якубинский 1986 Якубинский JI. П. Несколько замечаний о словарном заимствовании // Избранные работы. Язык и функционирование. М.: Наука.

106. Andre 1949 Andre J. Etude sur les termes de couleur dans la langue latine. Paris: Klinksieck.

107. Andre 1956 Andre J. Lexique des termes de botanique en latin. Paris. Benveniste 1948 -Benveniste E. Noms d'agent et noms d'action en indo-europeen. Paris.

108. Boisacq E. 1938. Dictionnaire etymologique de la langue grecque: 3-me ed. Paris; Heidelberg.

109. Buga 1958-1961 Buga K. Rinktiniai Rastai. I—III. Vilnius.

110. Brehaut 1933 Brehaut E. Cato the Censor. On Farming. New York.

111. Ernout 1909 Ernout A. Les elements dialectaux du vocabulaire latin. Paris. Ernout 1954 - Ernout A. Aspects du vocabulaire latin. Paris: Klinksieck. Ernout 1957 - Ernout A. Philologica II (Les noms des parties du corps en latin).

112. Paris: Klinksieck. P. 57- 66. Ernout 1965a Ernout A. Philologica III (Le vocabulaire botanique latin). Paris: Klinksieck. P. 125-150.

113. Ernout 1965b Ernout A. Les noms latins du type "sedes". Philologica. P. 7 - 28. Fjalor i gjuhes se sotme shqipe. Pristine, 1981.

114. Aufl. bearb. von W. Mitzka. Berlin: De Gruyter. Kroll 1933 Kroll W. Die Entwicklung der lateinischen Schriftsprache//Glotta. Bd. 22. H. 1/2.

115. Syntax des Lateins. 2. Teil. Lund. 1942. Marouzeau 1949 Marouzeau J. Quelques aspects de la formation du' latin litteraire. Paris.

116. Mayrhofer 1953-1980 Mayrhofer M. Kurzgefasstes etymologisches Worterbuch des Altindischen. A Concise Etymological Sanskrit Dictionary. Bd. 1-4. Heidelberg.

117. Meillet, Vendryes 1948 Meillet A., Vendryes J. Traite de grammaire compareedes langues classiques. Paris. Meyer 1891 Meyer G. Etymologisches Worterbuch der albanesischen Sprache.

118. Stassburg (Leipzig, 1982) Meyer-Lubke 1968 Meyer-Lubke W. Romanisches Etymologisches Worterbuch. Heidelberg.

119. Niedermann 1902 Niedermann M. Notes d'etymologie latin: Melanges linguistiques offerts a A. Meillet. Paris.

120. Norden 1898 -Norden E. Die Antike Kunstprosa. Bd. I. Leipzig.

121. OGD — A Greek-English Lexicon compiled by H. G. Liddell and R. Scott revised and augmented throughout by Sir H. S. Jones . With a revised Supplement 1996. Oxford, 1843-1996.

122. OLD Oxford Latin Dictionary // Ed. by P.G.W. Glare. Oxford: OUP. 1968 -1982.

123. Orel 1998 Orel VI. Albanian Etymological Dictionary. Leiden; Boston; Koln.

124. Paulys Wissowa 1894 - Real-Encyclopiidie der classischen Altertumswissen-schaft. Erster Band. Stuttgart.

125. Perrot 1961 Perrot J. Les derives latins en -men et -mentum. Paris.

126. Persson 1891 — Persson P. Studien zur Lehre von der Wurzelweiterung und Wur-zelvariation. Uppsala.

127. Pinault 1995 — Pinault G.-J. Le probleme du preverbe en indo-europeen // Les Pre-verbes dans les langues d'Europe. Ed. Andre Rouisseau. Universite de Clermont-Ferrand II.von Planta 1892 von Planta. Grammatik der osk.-umbr. Dialekte. Bd. I. Strassburg.

128. Pulgram 1958 Pulgram E. The Tongues of Italy. Prehistory ands History. Cambridge, Massachusetts.

129. RL Schrader O., Nehring A. Reallexikon der Indogermanischen Altertumskunde: 2 Bd. Berlin ; Leipzig, 1938.

130. Saint-Denis 1943 De Saint-Denis E. Des vocabulaires techniques en latin. Memorial des etudes latins (offert a J. Marouzeau). Paris: Les Belles Lettres. P. 54 -79.

131. Saussure 1912 Saussure F. de. Adjectifs i.-e. du type caecus 'aveugle' // Festschrift fur W.Thomsen. Leipzig, 1912. P. 202 sq. (=Recueil des publications scientifiques de F. de Saussure). Geneve, 1970. P. 595-599).

132. Stolz, Schmalz 1895 Stolz Fr., Schmalz J. H. Historische Grammatik der lateini-schen Sprache. II Hft. Stammbildungslehre. Leipzig.

133. Tielscher 1963 Tielscher P. Des Marcus Cato Belehrung iiber die Landwirtschaft (Originaltext, Ubersetzung, Erlauterungen). Berlin.

134. Till 1935 Till R. Die Sprache Catos // Philologus, Suppl. XXVIII. H. 2. Leipzig. S.1-102.