автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.03
диссертация на тему: Литературное взаимодействие Франции и России и культурное самоопределение

Полный текст автореферата диссертации по теме "Литературное взаимодействие Франции и России и культурное самоопределение"

На правах рукописи

Гречаная Елена Павловна

Литературное взаимодействие

Франции и России и культурное самоопределение (конец ХУЛ! - первая четверть XIX в.)

Специальности: 10.01.03 - литературы народов стран зарубежья (литературы Европы), 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

(

Работа выполнена в Отделе классических литератур Запада и сравнительного литературоведения Института мировой литературы им. А.МГорького РАН

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор А.Н. Гиривенко доктор филологических наук, профессор Н.Т. Пахсарьян доктор филологических наук В.И. Сахаров

Ведущая организация: Тверской Государственный Университет

Зашита состоится "_" _ 2003 г. в 15.00 часов на

заседании Диссертационного совета Д.002.209.01 по филологическим наукам в Институте мировой литературы им. АМ.Горького РАН по адресу: 121069 Москва, ул. Поварская, д.25-а.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Института мировой литературы им. А.МГорького РАН.

Автореферат разослан "_"_2003 г.

Ученый секретарь Диссертационного совета, кандидат филологических наук

В.А. Никитин

2©oj-A

""Изучение роли иной национальной культуры в процессе индивидуального и коллективного самоопределения является одним из приоритетных направлений современных гуманитарных наук, что обусловлено значительным усилением межкультурных контактов и необходимостью решения возникающих в связи с этим обстоятельством проблем. При этом давняя проблема взаимоотношений России и Запада в настоящее время только все более актуализируется. Имеющий большую историю диалог России и Франции, которая долгое время воспринималась как воплощение Европы, диалог, зафиксированный в том числе в литературных и окололитературных текстах, представляет в этой связи особый интерес, так как почерпнутые в прошлом примеры культурного взаимодействия двух стран могут предложить определенные модели взаимовосприятия и самоидентификации, которые зачастую оказываются повторяющимися константами, востребованными и в другие эпохи. Актуальность диссертации заключается, таким образом, в обращении к проблематике, являющейся одной из приоритетных и в то же время не достаточно изученной в ряде существенных аспектов. Если литературные связи Франции и России не раз становились объектом исследования, их функционирование в контексте индивидуального и коллективного самоопределения до сих пор практически не изучено. Особый интерес данный феномен представляет в конце XVIII - первой четверти XIX в., когда французское влияние в России достигло апогея и шло интенсивное формирование русской культуры и "русского мифа", в создании которого приняли участие представители европейской, в том числе французской, культуры. Актуальность работы обусловлена также впервые проводимым столь масштабным исследованием окололитературных, "приватных" текстов, так называемого "обычного письма" ("écriture ordinaire") — термин, введенный французским социологом Д.Фабром для определения массива текстов, ставших в последнее время предметом пристального изучения в европейской науке. Именно на основе прежде всего неопубликованных, неизученных "домашних" документов — писем, мемуаров, дневников, альбомов — решается в диссертации вопрос самоопределения представителей разных культур. При этом привлекаются также произведения, созданные в рамках "большой" литературы, которые в равной мере отражали взаимодействие различных культурных ареалов и служили — в процессе чтения, переписывания, цитирования — средством построения собственной личности. Актуальными являются также особое внимание, уделенное в работе текстам, созданным женщинами, которые играли существенную роль в создании культурной атмосферы эпохи, и обращение к проблеме обмена иньм духовным, в том числе религиозным, опытом. Диссертация отличается междисциплинарным подходом, что также определяет ее актуальность.

Предметом исследования являются литературные и окололитературные тексты, созданные представителями французской и русской культур, в которых отразились поиски духовного самоопределения с опорой на перекрестный культурный опыт Франции и России. Среди литературных текстов — произведения Ю.Крюденер (в том числе неопубликованные), Кс. и Ж. де Местра, Ж. де Сталь, С.Коттен, А.Шемен, П.Бургуэна, русская поэзия первой четверти XIX в. Окололитературные тексты включают неизданные письма французских эмигрантов (Л.-Э. де Тарант, А.-Ж.Ламбер и др.), опубликованные и неизданные (сохранившиеся в архивах Москвы и Санкт-Петербурга) воспоминания, дневники, альбомы, письма В.Н.Головиной, А.И.Толстой,

С.П.Свечиной, Ю.Крюденер, Кс. де Местра, Ж. де Сталь, А.П.Хвостовой, П.Н.Фредро, императрицы Елизаветы Алексеевны. Таким образом, изучение литературного взаимодействия двух стран проводится с упором на маргинальные и/или остававшиеся в тени, не достаточно акцентированные явления и тенденции, что позволяет предложить новое направление в исследовании проблемы.

Цели и задачи исследования. Основная цель — выявить закономерности, механизмы индивидуального и коллективного самоопределения в процессе приобщения (зафиксированного в литературных и "обычных" текстах) к иному культурному ареалу. Среди поставленных целей —пересмотр стереотипов, сложившихся по мере культурного диалога двух стран, переоценка "обычного письма", выявление его роли при характеристике ментальное™ эпохи, а также роли женских текстов и тройственной культурной модели в выработке специфической саморефлексии и построении своего "я". Цель определяет задачи работы — изучение литературного взаимодействия Франции и России в период наиболее интенсивных контактов двух стран (конец XVIII - первая четверть XIX в., эпоха царствования Павла I и Александра I), взаимодействия как подспудного ("домашние" неопубликованные или опубликованные гораздо позже тексты), так и явного (опубликованные в данную эпоху романы, повести, стихотворения, мемуары, эссе), в основе которого лежит проблема поисков духовной, национальной идентичности, освоения, переосмысления, трансформации иного культурного опыта.

Методология и методика работы опираются на достижения отечественной историко-литературной школы, представленной в том числе работами по сравнительному литературоведению и межкультурной коммуникации (М.П.Алексеев, В.Э.Вацуро, П.Р.Заборов, Д.СЛихачев, Ю.М.Лотман, А.Д.Михайлов, Б.В.Томашевский), а также на традиции изучения во Франции русско-французских литературных связей и культурных "трансфертов" (Ж,-Л.Дарсель, М.Кадо, Ш.Корбе, А.Лортолари, Ж.Нива, Л.Робель, М.Эспань). Методы "конкретного литературоведения", введение в научный оборот новых документов, фактов являются базой для теоретических обобщений и выводов. Теоретическое значение и научная новизна работы определяются тем, что литературное взаимодействие Франции и России в исследуемый период впервые вписывается в контекст индивидуального и коллективного самоопределения, интенсивных духовных поисков. Выявлены роль и особенности функционирования маргинальных текстов, тройственной культурной модели в процессе литературного и культурного общения, формирования собственной духовной позиции. Пересмотрено представление о "закрытой" французской и "переимчивой" русской культуре. В научный оборот введены массивы неопубликованных и неизученных архивных документов, позволяющих по-новому представить русско-французский культурный диалог эпохи.

Апробация работы. Основные положения диссертации были представлены в виде докладов на российских и международных конференциях, в том числе на русско-французских коллоквиумах "Рукопись сквозь века" (Москва, 1993), "Стендаль и Россия" (Москва, 1994), "Языки рукописей" (Санкт-Петербург, 1998), "Литературный пантеон: национальный и зарубежный" (Москва, 1998), "Кануны и рубежи" (Москва, 2000), на международных конференциях "Пушкин и мировая литература" (Москва, 1999), "Гуляевские чтения" (Тверь, 1997, 1998, 1999), "Поэзия и религия" (Клермон-Ферран, 1998), "Поэзия и

перевод» (Париж, 2000), «Автобиографическая практика в России» (Гиссен, Германия, 2001), «Автобиографические тексты ХУГП - XX вв. во Франции и России» (Париж, 2002), «Чтение и читательницы в эпоху Старого режима» (Рейн, 2002), «Женщины и Просвещение» (Париж, 2003). По теме работы опубликованы монография «Литературное взаимовосприятие России и Франции в религиозном контексте эпохи» (1797-1825)» и более сорока статей. Диссертация была обсуждена на заседании Отдела классических литератур Запада и сравнительного литературоведения ИМЛИ РАН. Практическая значимость работы. Результаты исследования легли в основу курса лекций, прочитанных в 2002 г. в Университете им. Блеза Паскаля (Клермон-Ферран, Франция). Осуществлены научные издания ряда неопубликованных архивных текстов, в том числе писем Ж. де Сталь, принцессы де Тарант, автобиографических сочинений В.-Ю.Крюденер (вышедших отдельным изданием), воспоминаний П.Н.Фредро. В серии «Литературные памятники» опубликовано научное издание нового перевода романа В.-Ю.Крюденер «Валери» с приложением других, впервые публикуемых текстов. Результаты исследования могут быть использованы при чтении лекций и спецкурсов по истории русско-европейских литературных и культурных связей, при подготовке учебных курсов истории французской и русской литератур, справочно-энциклопедических изданий. Структура диссертации: введение, три части (первая часть включает три главы, вторая и третья части состоят каждая из двух глав), заключение, приложение, библиография.

Во Введении обосновывается проблематика работы, определяются метод и предмет исследования, дается обзор литературы, а также общая панорама европейских духовных тенденций в рассматриваемую эпоху. В Части I изучается функционирование французского аристократического культурного комплекса в России, в контексте индивидуального и коллективного самоопределения представителей Франции и России, на примере писем французских эмигрантов, прежде всего неизданного эпистолярного наследия Л.-Э. де Тарант (глава 1), и автобиографических текстов русских женщин, находившихся в поле притяжения западных духовных течений и перешедших в католицизм (глава 2). В главе 3 рассматривается восприятие русскими поэтами начала XIX в. духовно-религиозных аспектов французской литературы и выявляются некоторые элементы - французского культурного комплекса в творчестве А.С.Пушкина. В Части П исследуется роль тройственной культурной модели в системе литературного взаимодействия Франции и России и в процессе поисков духовной и национальной идентичности, модели, представленной Ю.Крюденер (глава 1) и императрицей Елизаветой Алексеевной (глава 2). Часть ГО посвящена восприятию русского духовного феномена французскими писателями эпохи, сделавшими попытку приблизиться к нему в романах и повестях (глава 1) и способствовавшими в конечном итоге созданию русского мифа (глава 2). В Заключении подводятся итоги исследования, формулируются выводы, очерчена дальнейшая судьба моделей русско-французского литературного взаимодействия и культурного самоопределения. В Приложении публикуются фрагменты из неизданных воспоминаний дочери В.Н.Головиной графини П.Н.Фредро

Содержание диссертации

Введение.

Взаимодействие Франции и России в конце XVIII - первой четверти XIX в. характеризуется, как известно, особой интенсивностью и продуктивностью. Оно внесло существенный вклад в процесс индивидуального и коллективного самоопределения, которым отмечены культурные контакты двух стран. Открытость, своеобразная податливость русской культуры и та "отзывчивость", при которой "внятно все", общепризнаны и мифологизированы. При этом констатация культурного протеизма нередко сочеталась с утверждением невнятности самой русской культуры, невозможности уловить ее суть, когда на помощь приходило представление о "загадочности русской души", ставшее частью общеевропейского мифа. История и особенности восприятия России другими странами позволяют четче прояснить механизмы формирования ее духовного облика и культурного самосознания и одновременно немало говорят и о другой, воспринимающей стороне.

Долгое время практически не принимавшая в расчет находившуюся, по ее понятиям, за гранью европейской цивилизации страну, Франция начала обращать все большее внимание на Россию в XVIII в., по мере роста ее политического влияния и укрепления военной мощи. При этом интерес к русской культуре как таковой начал проявляться во Франции только на рубеже ХУ1П-Х1Х вв., а ее признание произошло не ранее середины XIX в.

Что же касается России, то в новое время самый сильный след в ее культурной памяти оставили встречи с культурами Германии и Франции. Влияние Германии было в целом более длительным и непрерывным. Влияние Франции имело свой, ни с каким другим не сравнимый апогей — конец XVIII -первая четверть XIX в., затронуло только образованный слой русского общества.

Увлечение русского общества французской культурой, начавшее вытеснять немецкое влияние в царствование Елизаветы Петровны, в основном возобладало в эпоху Екатерины П и Павла I. Это время бурной экспансии в Европе французской философии, литературы, салонной культуры, "искусства общежития". Революция 1789 г., сопровождавшаяся эмиграцией немалой части населения Франции, а затем наполеоновские походы способствовали еще более широкому распространению французского влияния. Годы правления Александра I, время войн и союза с Наполеоном, массовых контактов представителей Франции и России — период наиболее интенсивного и драматического взаимодействия двух культур. В александровскую эпоху, что является ее важнейшей особенностью, Франция после падения Империи начала утрачивать свои ведущие позиции в Европе, тогда как Россия выступила на передний план как совершившая дело спасения и предпринявшая попытку объединения европейских стран, объединения не только политического, но и духовного (Священный союз Александра I).

К концу ХУШ в. французская культура стала для высшего слоя русского общества домашней, впитанной с детства, особенно после наплыва эмигрантов. Французское образование уже было в то время обязательным и доминирующим, стало признаком культурности.

В конечном итоге те, кто ратовали за национальную самобытность, критиковали культурную мимикрию, во многом опирались на опыт Запада, в частности Франции: Россия должна была стать столь же культурно

независимой, "узнаваемой", продолжающей национальные традиции, что и эта страна. Рост национального самосознания проходил с опорой на европейскую образованность, на труды французских и немецких писателей.

В диссертации рассматриваются особенности процесса

индивидуального и коллективного самоопределения в период, когда русская культура наиболее сильно тяготела к французской и когда началось систематическое восприятие нашей страны Францией. В этом процессе существенное место занимал обмен духовным опытом. Если литературные связи двух стран конца XVIII - начала XIX В. не раз становились предметом изучения, их духовно-идентификационный аспект практически не изучен. Между тем он имел особое значение в те годы, которые составляют хронологические рамки данной работы. Время царствования Павла I и Александра I отмечено в России повышенным интересом к западной духовности (существенный вклад в которую принадлежал Франции) и непосредственным приобщением к ней: это эпоха широкой веротерпимости, разлива мистицизма, восстановления н распространения масонских лож, обращений в католичество, конфессионального синкретизма. Определенную роль в размывании духовных границ не только между Россией и Францией, но и между этими культурными ареалами и Германией играли такие "промежуточные" фигуры-посредники, как баронесса В.-Ю.Крюденер, балтийская аристократка, российская подданная и французская писательница, проведшая большую часть жизни в европейских странах, в том числе во Франции. В.-Ю.Крюдеиер воплощала духовное взаимодействие Германии, Франции и России. Другим олицетворением тройственного культурного комплекса предстает императрица Елизавета Алексеевна, жена Александра I, немецкая принцесса, получившая французское воспитание. Функционирование тройственной культурной модели было непосредственно связано также с выработкой специфической саморефлексии, построением своего "я".

В рассматриваемый период началось приближение Франции к духовному образу России, приближение зачастую вынужденное (историческими событиями), но сопровождавшееся попытками проникнуть в особенности (в том числе религиозные) русской жизни. Эти попытки были предприняты в ряде художественных произведений (Кс. де Местра, г-жи Копен и других писателей), но в еще большей степени в мемуарных и эпистолярных текстах французских эмигрантов и путешественников.

Отдельные аспекты духовного диалога двух стран в рассматриваемый период представлены в работах русских и французских исследователей: Н.Н.Булича, А.Д.Галахова, Г.Флоровского, Ф.Лея, Ш.Корбе. М.Кадо затрагивает проблему "закрытости" для французов первой четверти XIX в. религиозной жизни России и долгое время сохранявшейся стереотипности ее образа. Роль французской литературы в создании "формул для самовыражения русского читателя" и языка "внутренней, интимной и духовной жизни" подчеркнута в работах Ю.М.Лотмана. В трудах упомянутых авторов содержатся существенные наблюдения, проясняющие особенности русско-французских культурных связей первой четверти XIX в., но в них или не проводится вообще или только намечено изучение русских и французских литературных текстов эпохи с точки зрения индивидуального и коллективного самоопределения.

"Идеологической борьбе" двух стран, выразившейся в противостоянии Александра I и Наполеона, посвящена диссертация французского исследователя А.Рачинского (1996). Взаимодействие двух культур рассматривается в этой

работе (отчасти вслед за Ш.Корбе) с точки зрения "интеллектуальной, философской и религиозной битвы" между двумя видениями мира: революционным, республиканским и монархическим, традиционным.

Воздействие европейской культуры на выработку российских "базовых идеологем" исследуется в книге А.Л. Зорина "Кормя двуглавого орла... Литература и государственная идеология в России в последней трети ХУШ — первой трети XIX века" (2001).

В нашей диссертации предлагается рассмотрение литературного взаимодействия двух стран, порой опосредованного и влиянием третьего культурного ареала, взаимодействия, отразившегося в разного рода текстах, в том числе в неизданных и неизученных архивных документах: письмах, дневниках, мемуарах, альбомах. В развитии "домашних" жанров, которые в конце XVIII - начале XIX в. занимали значительное место в общем литературном процессе, большая роль принадлежит женщинам, чутко улавливавшим зачастую подспудные духовные тенденции того времени и создававшим как правило не предназначенные для публикации и потому более "спонтанные" тексты. Женщины проявляли в ту эпоху повышенную духовную чувствительность и "отзывчивость" (обращения в католицизм отмечены прежде всего среди женщин).

Таким образом, предоринимается попытка определить роль иного литературно-духовного комплекса в конструировании собственной культурной идентичности и в формировании и функционировании "своего" языка.

Во второй части Введения представлены основные параметры духовпой ситуации, сложившейся в Европе в изучаемую эпоху. Отмечена тенденция к духовному единству, роль западных конфессий, мистических течений в процесс формирования духовной и национальной идентичности.

Часть I. Французский аристократический культурный комплекс в контексте индивидуального и коллективного самоопределения.

В Части I изучается феномен восприятия, усвоения, трансформации элементов иной культуры, зафиксированный в "приватных", прежде всего неопубликованных текстах представителей Франции и России. Исследуется роль иного культурного опыта в процессе актуализации, формирования и/или изменения, переориентации собственной культурной идентичности. Глава 1. Французская эмиграция в России и проблема культурной идентичности (письма французской эмигрантки принцессы де Тарант). В конце XVIII в. русское общество испытывало притяжение умножившихся в этот период нетрадиционных для него форм духовной жизни. Продолжали воздействовать на умы материализм и деизм, бывшие видами религиозного индифферентизма, распространившегося в России XVIII в. среди почитателей французских философов-просветителей. Несмотря на гонения в царствование Екатерины П, сильные позиции продолжало удерживать масонство. К концу века на передний план выдвинулись различные религиозно-мистические учения (составлявшие и духовную базу масонства), которые основывались прежде всего на отходе от церковной традиции, освобождали от авторитета и посредничества церкви и предоставляли личности право прямого общения с Богом, право субъективного выбора и индивидуального религиозного творчества. Развивается понятие "малой", "внутренней церкви", созидаемой каждым индивидуально. Акцент на личности, на ее одиноких поисках Бога был

силен и в католицизме. Нетрадиционные духовные пути привлекали возможностью преодолеть духовное молчание и послушание, "проявить себя".

Притяжение католицизма исходило прежде всего из области французской культуры, которая расширилась с восшествием на трон Павла I.

Основную массу французских эмигрантов составляли аристократы, традиционно связанные с католицизмом (память об этом освежили у-многих революционные потрясения), и католические священники, которые легко вписались в русское высшее общество. В результате контакты этого общества с католицизмом умножились. Причем это был католицизм гонимый, окруженный ореолом мученичества и вызывавший в среде русского общества сочувствие и смешанный с восхищением интерес.

Одной из ярких фигур французской эмиграции стала принцесса Луиза-Эмм анюэла де Тарант (1763-1814), которая нашла в России многих своих соотечественников, была радушно принята в высшем петербургском обществе и поселилась в доме графини В.Н. Головиной.

Неизданные архивные материалы принцессы де Тарант хранятся в фонде В.Н.Головиной в Государственном архиве Российской Федерации и включают большое количество писем французской эмигрантки, адресованных в основном Головиной (в 1798-1799 гг. - из окрестностей Петербурга, в 1801-1803 гг. - по дороге во Францию и из Парижа и Видевиля, загородного имения матери принцессы) и описания ее плавания в Кронштадт и поездок в Вену (1805 г.) и Казань (1806 г.), составленные также в форме писем к определенному адресату (всего более 400 листов). •

Принцесса де Тарант была.одной из тех,'кто утверждал в России культуру французской аристократии, оставшейся верной традициям. Роялизм и католицизм предстают в ее письмах как часть обыденной жизни, о них упоминается мимоходом, посреди отчета о повседневных занятиях. В России г-жа де Тарант общается с эмигрантами герцогом Энгиенским, принцем Конде, шевалье д'Огаром, известными своей преданностью монархии. Когда предоставляется возможность, она встречается в Митаве с дочерью Людовика XVI и Марии-Антуанетты герцогиней Ангулемской. Свои письма принцесса де Тарант запечатывает сургучными печатями с изображениями скорбной фигуры, обнимающей урну, королевских лилий, креста и якоря, короны, окруженной резной надписью "God save the King". Ее послания в определенной мере проникнуты духом культуры Англии, ставшей убежищем для многих французских эмигрантов. Дом Головиных стал очагом аристократической культуры Франции и Англии.

Старая аристократическая культура обладала притягательной силой для русской знати, в конце XVIII в. большей частью новой и лишь в отдельных случаях имевшей родословную, восходящую к средневековью. Разумеется, французские эмигранты это чувствовали и нередко выдавали себя за представителей старой аристократии. Подлинная или мнимая, французская аристократия олецетворяла для русского общества величие не преданного забвению, единого европейского исторического прошлого. В этом отношении пример принцессы де Тарант, которая носила имя правителей средневекового княжества Таренто (в Италии), а сама происходила из рода Шатийон, давшего в XI в. первого папу римского из французов (Урбана П, вдохновителя первого крестового похода), был особенно характерен. По свидетельству П.Н.Фредро, дочери В.Н.Головиной, принцесса "не любила выставлять напоказ свои чувства", в полном соответствии с аристократическим кодексом поведения,

сложившимся еще в эпоху рыцарства (умеренность речи, молчание - качества, которые вменялись в долг средневековым рыцарям-монахам, в частности Тамплиерам). Судя по всему, для французской эмигрантки, которая тщательно поддерживала свой легендарный образ, было характерно самоощущение себя царицей некоего загробного царства.

Новая русская культура в контакте со старой европейской четче усваивала ценность прошлого, многовековой культурной традиции, которую пытались прервать реформы Петра. Быть можегг, этот опыт впоследствии стал отчасти одним из источников размышлений Пушкина об аристократии как воплощенной славе предков. Если он сокрушался, что "рыцарство не одушевило предков наших чистыми восторгами, и благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отозвалось в краях оцепеневшего севера..."1, то та же мысль звучит ранее у Ж. де Местра: "Европейский характер, составившийся из смеси рыцарства и христианства, никогда не распространялся далее Двины"2. Возможно, что и желание Павла стать магистром Мальтийского ордена проистекало из стремления приобщиться к древней европейской аристократической культуре, обрести те рыцарские, космополитические черты, которых на фоне рафинированной европейской знати ему не хватало.

Высший слой французской эмиграции олицетворял не только старую аристократию, роль которой в России была принижена, но и неизменную, не подчиненную светским властям, "не обезглавленную" католическую церковь. Эти два фактора, каково бы ни было эмпирическое отношение русского общества к французским эмигрантам, обеспечили силу духовного воздействия принесенной ими культуры. Pia этом фоне воспринимались впоследствии идеи Ж. де Местра, A.C. Пушкина, П.Я. Чаадаева.

Ореол неколебимой преданности католической церкви окружил в России и принцессу де Тарант. Духовником Л.-Э. де Тарант позднее стал известный пропагандист католицизма в России аббат Розавен. Она была знакома и с другим проводником католического влияния в петербургских салонах, Ж. де Местром. Вскоре после своего приезда в нашу страну Л.-Э. де Тарант подружилась с С.П. Свечнной, перешедшей в католичество в 1815 г. В окружении г-жи де Тарант в России были и многие ее соотечественники-католики: помимо упомянутых выше, герцог А.-Э. де Ришелье, граф А. де Сен-При, бывший дипломат и литератор граф М.-Г. де Шуазель-Гуффье, художница Э. Виже-Лебрен.

Особой культурной атмосфере, которая сложилась вокруг принцессы де Тарант в России, в значительной мере способствовали и ее письма.

К концу XVIII в. эпистолярный жанр достиг во Франции высокой степени развития, получил широкое распространение и прочно опирался на определенные литературные модели: общепризнанные эпистолярные образцы мастеров XVII - XVIII вв. и приобретшие в это время огромную популярность романы в письмах. Расцвет эпистолярного жанра был тесно связан с развитием так называемых "интимных", или исповедальных жанров, таких, как дневник, мемуары. Л.-Э. де Тарант как представительница старой аристократии укоренена в классической французской культуре. В эпоху чувствительных излияний и восторженных порывов ее письма отличаются классической

1 Пушкин A.C. О ничтожестве литературы русской (1834) // Пушкин А С. Поли. собр. соч.: в 17 т. М Л, 1937-1949. Т.П. С.268.

5 Письмо кавалеру де Росси от 7 (19) декабря 1810 // Местр Жозеф де, граф. Петербургские письма. СПб., 1995. С.158 (пер. Д.Соловьева).

ясностью стиля, ироничностью, трезвостью мысли, при том, что они не лишены страстности.

Чувствительные стереотипы были хорошо известны г-же де Тарант. Но встречающиеся в ее письмах сентиментальные порывы как правило включают элемент их несколько отстраненной оценки, шутливой, ироничной или грустной. Они как бы обыгрываются, свидетельствуя о мировосприятии, тесно связанном с "маскарадной" культурой рококо. Иронической дистанцированности подвергается и сельский идеал. О принципиальной позиции — игнорировании наиболее характерных образцов литературы XVIII в. как в той или иной мере подрывающих традиционные устои — свидетельствует и круг чтения принцессы, достаточно ограниченный. При всем учете цензурных соображений очевидно, что автор писем не желает знать литературу, повинную, по ее мнению, в крушении старого порядка.

Письма принцессы де Тарант в значительной степени ориентированы на тексты г-жи де Севинье. Эта писательница была образцом прежде всего для представителей высшего общества, не только во Франции, но и в России. С середины XVIII в. образцы ее писем фигурировали в учебниках по эпистолярному мастерству. Большим ее поклонником был С.Р. Воронцов, особой популярностью она пользовалась у современниц г-жи де Тарант: баронессы C.B. Строгановой, А.И. Бутурлиной, Е.П. Дивовой, княжны В.И. Туркестановой, С.П. Свечиной. Письма матери принцессы де Тарант, герцогини де Шатийон, также находятся под явным влиянием посланий г-жи де Севинье. Эпистолярные тексты Л.-Э. де Тарант отмечены и самой, быть может, характерной особенностью писем г-жи де Севинье — неистощимостью в описании чувства привязанности к адресату, то есть, к графине Головиной. Какие бы темы ни были затронуты в письмах, все в них как бы стянуто к одному центру, каким является "адресат. Но в отличие от посланий г-жи де Севинье в письмах принцессы меньше заботы о "литературности", больше "эмпиризма", свойственного вообще ее эцохе, они лишены интеллектуальных рассуждений, погружены в стихию частной жизни, изобилуют мелкими подробностями, личность в них гораздо более одинока, не защищена, бесприютна. Письма Л.-Э. де Тарант превращаются в эпистолярный дневник, который дорожит самыми незначительными ощущениями и впечатлениями. Беспрерывная стенограмма собственного существования тем подробнее, чем явственней ощущение того, что слова падают в пустоту и диалог оказывается иллюзорным. В письмах почти нет никаких признаков реакции на ответы адресата, что сближает их с женскими эпистолярными романами XVIII в., также зачастую превращающимися в "одноголосую сюиту". Язык писем принцессы де Тарант - это язык глубокого одиночества, которое осознано и принято и является условием "письма", входит в "правила игры". В то же время ее письма опираются на искусство беседы, которое стало отличительной чертой французской аристократии XVIII в., ее салонной культуры. Разговор, в котором ценится прежде всего непринужденность формы, легкость перехода из одного регистра в другой, от ipyera к шутке, определяет внутреннюю структуру писем Л.-Э. де Тарант. Их содержание может быть незначительным, ибо главное — сама речь, ее оформление, прихотливое и фрагментарное, следующее ритму живой, раскованной устной речи, "расцвечивающее" пустяки. В форме писем силен игровой момент, использование шутливых недомолвок, намеков. Порой неожиданные переходы смешивают иерархию понятий и серьезные темы лишаются своего иератического ореола, "обытовляются". Тема католицизма

постоянно присутствует в письмах принцессы де Тарант, начиная с самых первых, посланных из Гатчины в 1798 г. Этому способствовала сама атмосфера Гатчины, где в одной и той же церкви служили поочередно по православному и католическому обряду. Католические акценты усиливаются в письмах, написанных во время поездки во Францию, предпринятой осенью 1801 г. Подруга В.Н.Головиной не упускает случая приобщить ее к особенностям католической религии. Эмигрантское окружение и прежде всего принцесса де Тарант внедряют католицизм в повседневную, домашнюю жизнь Головиной, сплетают его с ее горестями и радостями.

Между тем приобщение к русской жизни не прошло бесследно для принцессы де Тарант. Она отправилась в нашу страну с намерением пробыть там не более года. Представление о суровом русском климате, в котором жить невозможно, внедренное в сознание французов сочинениями о России, сменяется уверенностью в том, что как раз климат Парижа, сырой и нездоровый, совершенно не пригоден для жизни. Так частично разрушались культурные стереотипы, и главнейший из них — стереотип безусловного превосходства Франции над всеми странами.

Эпистолярные тексты Л.-Э. де Тарант, прежде всего написанные из-за границы, отмечены чувством глубокой усталости, которая является не только ее личным ощущением, но представляет собой культурный феномен эпохи. Это усталость целой культуры, в координатах которой становится все труднее удержаться. Чувство тревоги, духовного дискомфорта нарастает в письмах принцессы по мере ее приближения к Франции и удаления от России. "Огромная печаль погруженного в траур общества" (по выражению Ш.Нодье) — такова эмоциональная ■ доминанта писем принцессы из Франции. Аналогичные чувства засвидетельствованы в "Воспоминаниях" Э.Виже-Лебрен и в одном из писем Ж. де Местра. Коллективное самоопределение претерпевает существенные изменения, в понятие "аристократия" входят такие составляющие, как "ничтожество", "нищета", "беспомощность". Прежние духовные ориентиры воспринимаются с усилием. Л.-Э. де Тарант признается, что порой не может тягаться в религиозном рвении с другими представителями эмиграции.

Своя культура на грани исчерпанности, и принцесса настойчиво обращает свои взоры в сторону другой. Она выступает во Франции как представительница России, с особой чуткостью реагируя на изменение общественного мнения о далекой северной державе (основными составляющими которого были презрение и страх, появившийся после побед Суворова). По возвращении в Россию принцесса практически слагает свою прежнюю культурную "амуницию", уходит в частную жизнь и порой спокойно оказывается в обстановке, где роли полностью меняются: французы, культурные властители Европы, оказываются никому неизвестным народом, а русские воспринимаются примерно так же, как в иных местах — французы. Ожидание постоянно приписывавшейся России азиатчины не подтвердилось, и нужно было делать досадное усилие, чтобы перейти от легких клише к выработке собственного мнения.

Реставрация, открывшая, казалось бы, возможности для "новой жизни" старой аристократии, вызвала у г-жи де Тарант чувство не столько радости, сколько смятения от того, что ее долг призывал ее вернуться на родину. Неизбежность этого возвращения стала для Л.-Э. де Тарант гибельной. Дочь В.Н.Головиной оставила описание последних дней подруги своей матери,

выдержанное в агиографическом духе. Так сильна была потребность в религиозном преображении повседневного опыта, в прославлении страданий, что в петербургском женском кругу составился своего рода культ принцессы.

Л.-Э. де Тарант испытала невольное, но для сосредоточенной на себе французской культуры существенное влияние России. Французы большей частью настороженно относились к русской жизни, но она оказывала на них подспудное, порой кардинальное воздействие как нечто, что может существенно повлиять на систему культурных ценностей, на мировосприятие, на саму культурную идентичность. Принцесса де Тарант привязалась поначалу только к одной русской женщине, передала ей и ее потомкам культурную эстафету (Головина и две ее дочери стали католичками), но сама, пережив культурный крах, видела убежище только в России. При этом план личных отношений играл особенно большую роль в тот период, когда русская культура еще оставалась для французов закрытой. Приобщение к образу России именно изнутри привязанности к определенной личности стало впоследствии традиционным для французов (можно вспомнить русских жен французских писателей XIX-XX вв.). Переняв отчасти культурные атрибуты Запада, В.Н. Головина сохранила духовное господство, безусловно преобладавшее, судя по текстам ее подруги.

Вместе с тем пример таких французских эмигрантов, как Л.-Э. де Тарант, говорит о притяжении России, причины которого остаются неосознанными, в какой-то мере иррациональными. Иррационализм, неупорядоченность составляли для французов интригующие, впечатляющие аспекты 'русской жизни. Именно эти моменты акцентированы в описании путешествия в Казань, принадлежащем г-же де Тарант (плохое состояние дорожных колясок, готовых развалиться, до чего никому, нет дела, безалаберность слуг, положивших вторично багаж на то место, откуда он уже падал на дорогу, и в конечном итоге потерявших его, отсутствие слаженности в действиях всей группы путешественников, дисциплины), а также впечатление от "пугающих" пустых пространств, когда на протяжении многих верст не встречается ни одного жилища, от конгломерата народностей. Игровое освоение чужой реальности при помощи слов из иного мира ("cher et miss", 'schou-vache"— эти слова обозначают черемисов и чувашей) вносит в нее элемент абсурдности и предстает в то же время как некий защитный экран. Россия до конца воспринималась французской эмигранткой как место изгнания. Между тем атмосфера русской жизни стана для нее во многом своей, о чем свидетельствует, в частности, описание путешествия в Казань.

При всей ориентации русского общества на французскую культуру ее представители чувствовали необходимость доказать разрыв со своей родиной, чтобы по-настоящему прижиться в России. На примере другого французского эмигранта, Ж.-А. де Сен-Ламбера видно, насколько эмигранты чувствовали тонкость и ненадежность французского культурного слоя, покрывавшего целый массив иного, "чужого", уходящего в толщу традиционных нравов и обычаев

"Домашние", бытовые тексты представляют взаимодействие России и Франции на глубинном, как бы дорефлексивном уровне, на уровне подтекста и подсознания, составляя невидимую часть литературного айсберга. Тесно связанные с литературой письма Л.-Э. де Тарант, утверждая классические традиции XVII - XVIII вв., по мере переживания автором российского опыта превращаются в своего рода "поток сознания", в котором салонная речевая игра приобретает драматические, полные отчаяния интонации. С одной

стороны, приобщение к иному культурному опыту вело к актуализации собственных культурных традиций. В российском политическом и духовном контексте конца XVIII - начала XIX в. особенно уместной оказалась французская роялистско-католическая модель, позволявшая стяжать легендарный ореол. В то же время на примере французских эмигрантов видно, что русская жизнь могла внести существенные коррективы в их восприятие собственной культуры, в саму культурную идентичность, наконец, в сам процесс письма. Приобщение к иному культурному алеалу могло привести к ослаблению собственной культурной идентичности, а порой и к ее утрате. Глава 2. Маргинального» как механизм самосознания в автобиографических текстах В.Н.Головиной и представительниц ее круга.

Автобиографические тексты русских женщин появляются во второй половине XVIII в. Значительная часть их написана на французском языке представительницами аристократии. Графиня В.Н.Головина (1766-1821) и ее женское окружение получили французское воспитание, их автобиографические тексты опираются на французские мемуары ХУП-ХУШ вв., "Исповедь" Ж.Ж.Руссо, а также на европейскую романную продукцию эпохи, бывшую одним из источников автобиографического жанра (в первую очередь это относится к романам в форме мемуаров, как отмечает ФЛежен в своей книге "Автобиография во Франции", 1971). Следует учитывать возможное знакомство В.Н.Головиной и ее окружения с "Моей историей" Е.Р.Дашковой и рукописью "Воспоминаний" принцессы де Тарант, которую она привезла в Россию.

Существенное место в "Воспоминаниях" В.Н.Головиной (написанных в 1813-1817 гг.) занимает описание перипетий душевной жизни, сохраняющее порой налет усвоенной в юности книжной чувствительности, который практически отсутствует в "Воспоминаниях" (написанных в 1792-1793 гг.) принцессы де Тарант, изначально занимающей позицию "неприсоединения" к модным литературным течениям XVIII в., расшатывающим устои. В то же время чувствительные пассажи В.Н. Головиной отмечены своего рода автоматизмом, стереотипностью и скорее камуфлируют истинный драматизм переживаний, В этом отношении не "клишированная аффективная реакция" формирует автобиографическое пространство, как в случае с мемуарами французских авторов; моменты автобиографизма, то есть "самораскрытия", представления своей личности, возникают в большей степени в хроникальных пассажах, становящихся косвенной проекцией внутреннего мира автора.

Чувствительные стереотипы находятся под контролем аристократического комплекса поведения, согласно которому "я - ненавистно" (выражение Паскаля). Сентиментальная аскеза в сочетании с обилием подробностей придворной жизни придает "Воспоминаниям" В.Н.Головиной несколько бесстрастный характер. Между тем зачастую полный сдержанной печали тон и общее впечатление недоговоренности доказывают обратное: что это бесстрастие мнимое. Калейдоскоп лиц и событий словно призван усилить общую грустную тональность.

Формированию духовного самосознания русских женщин в значительной мере способствовало усвоение французской культуры, которое могло сопровождаться движением в сторону традиционных европейских ценностей и моделей поведения. Если для таких представителей старой французской культуры, как принцесса де Тарант, традиционные ценности были исчерпаны, то для русских женщин аристократического круга пример приверженности этим ценностям наперекор всему обладал значительной силой

воздействия, оживляя память о духовном опыте предков и в то же время порой укладывая этот опыт в лоно европейской культурной традиции.

Переход В.Н. Головиной в католичество и ее отъезд во Францию незадолго до смерти были своего рода углублением духовного уединения, печатью которого отмечены "Воспоминания". Характерные для руссоистской чувствительности увлеченность жизнью сердца, склонность доверять душевным движениям оказывались включены в комплекс традиционных представлений о предписанном женщине молчании (в целом совпадавших с требованиями, которые предъявлял женщине и Руссо). Укорененной духовной потребности в прикровенном выражении чувств отвечали такие константы французской аристократической культуры, как эмоциональная сдержанность, самообладание, камуфляж душевных переживаний, ощущение дистанции, воздвигающей незримый барьер между личностью и ее окружением. В конечном итоге, усвоение западного, прежде всего французского культурного опыта, способствовало проявлению традиционного духовного склада, отличающегося сочетанием напряженной душевной жизни, самоотречения и молчания.

В этом отношении характерно обращение в католицизм в начале XIX в. преимущественно женщин, имевшее следствием усиление их маргинальное™. Внушаемые католицизмом чувства вины и боли были созвучны свойственной русскому психическому складу склонности к самоосуждению и страданию. Эмоциональный момент был особенно значим в обращениях женщин, в той или иной мере страдавших от чувства вины.

Сходный психологический комплекс лежал в основе обращения графини А.И.Толстой (1774-1825), перешедшей в католицизм около 1802 г. Сохранился неизданный французский дневник ее путешествия по Европе в 1789-1792-гг., совершенно "закрытый" в том, что касается ее личности, и полностью ориентированный на тщательное описание разных достопримечательностей, в котором вместе с тем проявляются некоторые аспекты ее культурной позиции (повышенный интерес к иному культурному опыту, его проекция на собственный, присутствующий в качестве неизменного ориентира). Более поздний дневник (1813 г., также неизданный) свидетельствует об усилении личностных акцентов под влиянием нового культурного статуса и необходимости согласовывать его с традиционными реалиями.

Более молодое поколение русских католичек зачастую занимает более явную духовную позицию, четче осознает свою маргинальность и начинает уделять больше внимания индивидуальному развитию, испытывая потребность в самовыражении и в осмыслении необычного опыта. При этом истории обращений "в чистом виде", сосредоточенные казалось бы исключительно на анализе душевных переживаний, находятся в сильной зависимости от традиционного религиозного дискурса и во многом оперируют стереотипными формулами. Таково, например, "Обращение одной русской женщины в католическую веру", написанное по-французски в 1813. Анонимный автор ориентирует свой текст прежде всего на западный религиозный дискурс, на "Исповедь" Блаженного Августина, утверждая, что с детства ее душа была полем борьбы "человека духовного" я "человека плотского" Такой плотный слой, скрывающий собственное "я", свидетельствует об отходе от руссоистской исповедальной традиции и о тенденции к преобладанию надличностного начала, характерной для русского религиозного дискурса. Но при всей клишированной закрытости текста "Обращения..." в нем все же возникают некоторые "просвета", призванные указать на необычность автора — в

согласии с традицией европейской женской духовной автобиографии. Французский язык с его богатой литературной традицией открывал возможность сформулировать дерзновенные признания, помогал выявить скрытые потенции собственной личности при помощи общепризнанных моделей. Католическая церковь, как следует из текста "Обращения...", привлекала автора возможностью выйти из обычного круга занятий молодой женщины, "начать новую жизнь"

С.П.Свечина (1782-1857) оставила запись, начатую в сентябре 1815 г. незадолго до своего перехода в католицизм и опубликованную впоследствии под названием "Дневник обращения". Этот "дневник" она называет подлинным памятником своих колебаний и невероятных усилий, которые она предпринимала, чтобы успокоиться в лоне той религии, в которой родилась.

Обращения русских, в том числе женщин, в католическую веру были в немалой мере следствием стремления к более "экстенсивной", менее созерцательной религиозной жизни, следствием того религиозного рвения, в котором воспитывала православная церковь, не давая ему — внешне — духовного простора. Этот простор находили в деятельном, требовательно-суровом, проникнутом духом дисциплины католицизме, дававшем внешний выход избытку благочестия.

Влияние европейской интроспективной литературы ощутимо в неизданных "Моих воспоминаниях" дочери В.Н.Головиной ПЛ. Фредро (начатых в 1822, продолженных после 1842 г.), при том что они также носят в значительной мере характер хроники.

Под влиянием эпохи с ее интересом к автобиографическим жанрам П.Н.Фредро (1790 - после 1870) старается наметить этапы своего духовного развития, настаивая в особенности, подобно романтическому герою, на своем одиночестве с юных лет и разочаровании в жизни. В то же время ее воспоминания несут печать французского аристократического комплекса. "Охлажденность" и стоицизм французской аристократической культуры в лице принцессы де Тарант способствовали тому, что П.Н.Фредро обрела свой язык, свое зеркало, которое, хотя и в неизбежно смещенном виде, но по-новому, с большей установкой на откровенность и на своего рода безжалостность отражает и ее образ, и образы других действующих лиц. Принятый П.Н.Фредро в "Моих воспоминаниях" резковатый, порой насмешливый тон призван не допустить никаких чувствительных излияний. Им автор предпочитает создание своего рода анекдотической реальности. Текст П.Н. Фредро отмечен противоборством между мемуарной традицией XVIII в. и новой романтической интроспекцией. Несмотря на традиционный женский лаконизм, она (в отличие от В.Н.Головиной, которая в своих "Воспоминаниях" ничего йе говорит о своих религиозных поисках, приведших ее к перемене веры) уделяет проблеме духовного самоопределения довольно много места. I

В основе обращения П.Н.Фредро, как следует из текста воспоминаний, были ее незаурядная душевная организация, заставлявшая ее страдать от непонимания, и жажда трудного, величественного пути. Бескомпромиссность католического догматического мышления не была навязана извне: она отвечала нравственному максимализму и потребности во внутренней дисциплине, которые, как дает понять П.Н.Фредро, коренились в духовном опыте ее предков, в самой атмосфере ее семьи. В этой бескомпромиссности автор превосходит Ж. де Местра, адресуя ему упрек в неэффективности его проповеди в России. 1

На примере литературно зафиксированных обращений русских женщиной в католичество можно сделать вывод о том, что их самоизображение не укладывается в стереотипные рамки образов Элен Безуховой из романа Л.Н.Толстого "Война и мир" или тех русских дам, в поведении которых современники, занимавшие позицию сторонних, враждебно настроенных по отношению к западному влиянию наблюдателей, подчеркивали пассивное следование моде и пренебрежительный космополитизм. Сделанный выбор осознавался ими как проявление собственной, непростой индивидуальности, обуреваемой одновременно жаждой самовыражения и самоотречения. Литературные средства самоконструирования черпались в европейской, прежде всего французской литературе. При этом чувствительная литература могла восприниматься как таящая угрозу уклонения от традиционной женской скромности. Тогда в игру вступала аристократическая литературная (и шире -культурная) модель, в основе которой лежит тактика привлечения интереса к собственной личности посредством ее ускользания, утаивания. Эта модель в определенной мере способствовала актуализации русской традиционной летописно-житийной модели с ее хроникальным бесстрастием и драматическим подтекстом. Религиозная и литературная маргинальность русских женщин стимулировала энергию самосознания, при этом исповедальность ограничивалась строгими рамками. Приглушенность внутренней жизни, недоговоренность создавали особое поле, напряжения. В текстах русских католичек создается ситуация рвущегося наружу, но непроговоренного признания, углубляющего исповедальную бездну.

Глава 3. Духовно-религиозные аспекты французской литературы в восприятии русских поэтов начала XIX в.

Обращение после революции 1789 г. французской литературы к традиционным религиозным ценностям было с сочувствием воспринято рядом русских поэтов. Русский поэтический религиозный дискурс отчасти опирается на европейский, в том числе французский, представленный такими поэтами, как Ж.Делиль] Ш.Мильвуа, Л. де Фонтан, А. де Ламартин. При этом философская, ораторская эксплуатация религиозного чувства (харатерная, в частности, для Ламартина) осталась в целом чужда русским поэтам, которые предпочитали выражать его с большей долей простоты и "молчания" в согласии с русской духовной традицией. Религиозное восприятие мира проявляется в поэзии В.А.Жуковского, К.Н.Батюшкова, А.С.Пушкина, П.А.Вяземского сквозь призму мистического сенсуализма, благодаря сплаву-реального и воображаемого, чувственного и духовного. Подобный сплав они сумели оценить и у поэта, чьи произведения не свидетельстуют о религиозной вере, но проникнуты "религиозным трепетом" — А.Шенье, "воскрешенного" во французской литературе в контексте возврата к духовным традициям.

Почитатель А.Шенье А.С.Пушкин был в то же время отчасти приобщен к католической духовной ауре. В силу ряда обстоятельств он в определенной мере воспринял католицизм как личное переживание (одно из свидетельств — письмо К.Собаньской от февраля 1830 г.).

Наиболее проникнуто духом католической мистики стихотворение Пушкина 1829 г. "Жил на свете рыцарь бедный...", которое может отчасти рассматриваться как проекция мучительного чувства к Собаньской. Невозможная любовь рыцаря мистична, при этом на общей атмосфере этого стихотворения (если исключить примиряющий конец, отчасти в духе православного "Хождения Богородицы по мукам", в котором Богоматерь

испытывает чувство жалости к грешникам) лежит ощутимая печать тяжести и непросветленности, связанная с уныло-суровым образом рыцаря, его уклонением от молитв Отцу и Сыну, и Святому Духу и с его полной какого-то скрытого упрека сосредоточенностью на образе Девы Марии, которая до самого конца никак его не поддерживает. Следует заметить, что поведение рыцаря имеет особенности, характерные для легендарного ордена Тамплиеров. Именно Тамплиерам был свойствен совершенно особый культ Богоматери, впоследствии, в пору гонений на орден, их обвиняли в кощунствах, направленных против Христа. Поклонение Деве Марии сочеталось с подчеркнутым, в отличие от рыцарского культа Прекрасной дамы, отвращением от женщин. Есть еще одна черта, роднящая рыцаря с Тамплиерами - это его молчание. Мистический порыв в запредельное в сочетании с непросветленной плотью заканчивается ее разрушением. Но и по смерти она может торжествовать.

Теме чувственной любви к умершей возлюбленной посвящено стихотворение 1830 г. "Заклинание", Помимо прямого источника, стихотворения Барри Корнуолла "Призыв", "Заклинание" имеет еще один источник, возможно, в свое время вдохновивший английского поэта. Это "Путешествие в Испанию" французского писателя Луи де Лангля, впервые опубликованное в 1788 г. В двух стихотворениях Пушкина царят "мистическая ночь" и свойственный католицизму мистический надрыв, еще больше усиливающие ропот плоти. В то же время напряжение между духовным и плотским, особенно подчеркнутое в католицизме, все же в определенной мере разрешается у Пушкина финальным катарсисом, освобождением из духовного и телесного плена.

Ранняя юность Пушкина пришлась на период торжества "чувствительной" литературы. Однако исповедальная распахнутость, "всегда восторженная речь" остались для него объектом отстраненного, подсвеченного иронией изображения (не исключавшего, впрочем, сочувствия, как к случае с Ленским). Пушкин остался приверженцем языковой простоты, психологического "лаконизма". При этом он, в рамках аристократической разговорной практики, свободно сталкивает различные стилистические регистры, играет на их смещении, особенно в письмах, постоянно меняя эмоциональный тон, что позволяет ему уходить от прямого самовыражения и превращать исповедь в игровой камуфляж душевных переживаний (мастером которого была г-жа де Севинье).

Такая основная константа аристократической культуры личности, как "внутренняя тишина" ("silence intérieur"), обусловливает предельную сдержанность пушкинской любовной лирики, которая') граничит с сентиментальной аскезой и прочерчивает "незримую черту",/ограждающую внутренний мир не только субъекта, но и объекта любви. Примером такого аскетизма является знаменитое стихотворение "Я вас любил: любовь еще, бьггь может...". Две его первые строки перекликаются со словами даного из героев романа г-жи де Тансен "Мемуары графа де Комменжа" (1735), пользовавшегося в свое время большой известностью. Трагическая история друх влюбленных, рассказанная в романе г-жи де Тансен в манере хроники, в рамках классической "риторики несказуемого", сохраняет свое влияние и в творчестве Пушкина.

"Евгений Онегин" представляет собой пространство par excellence взаимодействия французского аристократического и руссоисрско-вертеровского духовных комплексов. Если герои европейской чувствительной литературы, как

правило, гибнут от несчастной любви (так умерли все любимые героини "бедной Тани" - Кларисса, Юлия, Дельфина), то Татьяна, подобно принцессе Клевской из одноименного романа г-жи де Лафайет, переходит в зону иных ценностей: брак для нее - то же, что уединение и мопастырь для французской героини, отказывающейся от любви, ибо это чувство теряет в ее глазах безусловную, абсолютную ценность и все больше осознается как проблематичное. Онегин, оказавшийся в свою очередь во власти безответной любви, "не умер, не сошел с ума". Финал "Евгения Онегина", проникнутый духом стоицизма, который является отличительной чертой французской аристократической литературы, не мог удовлетворить современников Пушкина, привыкших к стереотипным, "чувствительным" развязкам любовных историй, чем объясняются обращенные к поэту призывы продолжить роман.

Французская аристократическая литература, созданная женщинами, актуализируется после Французской революции, в ту пору, когда отвергается та мужская модель, что была затронута влиянием либертинажа. Необычайную популярность, в том числе в кругах аристократии, получает творчество С.-Ф. де Жанлис, стоявшей в своих сочинениях на позициях монархизма и благочестия. Пушкин хорошо знал ее творчество. Сцена последнего свидания Татьяны и Онегина напоминает картину невольного признания из романа г-жи де Жанлис "Велизарий". Расставание Татьяны и Онегина перекликается также с финальной сценой трагедии Расина "Береника", в котором любящие друг друга иудейская царица Береника и римский император Тит расстаются из соображений долга, причем инициатива принадлежит Беренике.

Попытки взломать освященные веками устои во имя права на свободу чувств разбиваются о твердыню традиционных, в том числе аристократических представлений о чести и долге, чему один из самых ярких примеров у Пушкина — сцена последней встречи Марьи Кириловны и Дубровского.

Аристократический духовный комплекс (с явными элементами французской культуры) оказался в конечном итоге включенным у Пушкина в круг хорошо ему знакомых исконных народно-религиозных представлений о "хранении" своей внутренней жизни в тайне, душевном целомудрии и выражении своих чувств, особенно религиозных, через призму канона. Пушкину, преодолевшему вольтерьянство своей молодости, остались чужды и те "мудрствования", имевшие предметом традиционную религию, которым были подвержены его современники в эпоху, отмеченную разного рода мистическими блужданиями, а также европейская "чувствительная" литература, находившаяся под влиянием "религии сердца" Руссо, противопоставленной догматической вере. В своих религиозных стихах Пушкин держится как можно ближе к канону: так, в стихотворении "Отцы пустынники и жены непорочны..." он перелагает великопостную молитву св. Ефрема Сирина с такой же заботой о точности, с какой Корнель и Расин перелагали французскими стихами молитвы и песнопения латинского католического молитвенника. Тяготение к традиции определяло духовную позицию Пушкина в последние десять лет его жизни.

Часть П. Тройственная культурная модель в системе русско-французских литературных связей.

Часть II посвящена феномену тройственной культурной модели, представленной россиянами немецкого происхождения, получившими французское воспитание и писавшими на французском языке. Изучается роль "чувствительной" литературы, мистицизма в создании ориентированных на

интроспекцию текстов, в процессе самоосмысления личности, взаимодействие руссоистско-вертеровского и французского аристократического комплекса (глава 1), а также особенности духовного самоопределения сквозь призму чужих литературных текстов (глава 2).

Глава 1. Юлия Крюденер и "чувствительный" мистицизм.

В личности, судьбе и творчестве баронессы В.-Ю.Крюденер (1764-1824) отразился ряд ведущих духовных и литературных тенденций конца XVIII — начала XIX вв. Образ этой женщины как бы олицетворяет Европу того времени в миниатюре. Подданная Российской империи немецкого происхождения, получившая французское воспитание, автор романа на французском языке, в котором описываются Италия и Швеция, она оставила свой след в литературе. Проповедница христианства, духовная наставница Александра I и других коронованных особ, она вошла в историю—как русскую, так и европейскую. Чутко реагировавшая на веяния своей эпохи, Ю. Крюденер олицетворяла своеобразный симбиоз различных культур, прежде всего французской и немецкой. Почерпнутые в них ориентиры служили построению собственной личности Наделенная от природы живым воображением и впечатлительностью, Ю.Крюденер естественно оказалась во власти литературных моделей своей эпохи. В XVIII в. литература начала претендовать на обладание полнотой истины, на проникновение в суть вещей и духовное водительство. Возведенные в ранг идеологии руссоистская чувствительность, религия сердца, противопоставленные традиционной, догматической вере, культ одиночества, приближающего душу к Богу, были в значительной степени • связаны с протестантской мистикой, пиетизмом. Безусловна опора автобиографических текстов Ю.Крюденер на "Тайный дневник" И.-К.Лафатера, на "Жизнь г-жи де Ламот Гюйон". Для Ю. Крюденер "тщеславие" (vanité) - качество, которым она не столько опечалена, сколько заворожена как основной константой своего характера. Это понятие тесно связано с французской аристократической культурой, в которой много внимания уделялось искусству подать себя в обществе, внешним формам поведения, внешнему блеску. Но для Ю. Крюденер это не просто светское тщеславие. То, что она называла тщеславием, было в значительной мере жизненной позицией, планомерным утверждением своей незаурядности, избранности, уникальности.

Во многом ее дневники конца XVIII - начала XIX в. близки общей схеме женского дневника той эпохи, -независимо от протестантского или католического воспитания. Он ведется с целью нравственного самоусовершенствования, а также затем, чтобы принести некогда пользу детям. Но при этом душевный резонанс, произведенный теми или иными событиями, занимает в дневниках Ю. Крюденер несоизмеримо большее место. Она чувствует себя в постоянном общении с Богом, и это общение составляет сущность той личности, которая конструируется в дневниках. Уже в них проявляется та особенность, которая будет определяющей для текстов баронессы: французская языковая культура в сочетании с пиетистской чувствительностью, "откровенностью" становится средством оформления мистического порыва в бесконечность, метафизического томления. Дневниковые записи Ю. Крюденер велись с целью постоянного отчета обо всех душевных движениях, но при этом идеал "прекрасной души" обуславливал их строгий отбор

Несмотря на, казалось бы, слабую связь с Россией, баронесса Крюденер со свойственной ей чуткостью сознавала значимость и актуальность русского

мифа, ориентировалась в российской истории (тем более, что она была внучкой сподвижника Петра I фельдмаршала Миниха) и российской действительности, в русских духовно-религиозных тенденциях (о чем свидетельствует повесть на сюжет из русской жизни "Алексей, или история русского солдата", 1797). Позднее в "Воспоминаниях о детстве и юности" (написаны в предположительно в 1824 г.) она непосредственно свяжет свой образ с важнейшими историческими событиями (царствование Анны Иоанновны, переворот Елизаветы Петровны, ссылка Миниха, его возвращение после воцарения Петра III), припишет себе не только потребность Тамплиеров в духовном господстве, но и стойкость и аскетизм подруги Анны Иоанновны Юлианы Менгден, твердость фельдмаршала Миниха, его победоносность. Именно с Россией будут связаны самые смелые упования баронессы Крюденср, сделавшей ставку на Александра I. В то же время российский пласт наиболее непроявлен в ее текстах, ориентированных на европейскую культуру, что было, возможно, следствием осознания общей культурной ситуации, в орбиту которой была втянута и Россия. Баронесса Крюденер участвовала в формировании российского духовного климата, взяв на вооружение европейскую культуру, прежде всего французскую и немецкую.

Язык как ранних, так и более поздних текстов Ю.Крюденер, отличается неизменной эмфатичностью, которая отчасти уравновешивается и сглаживается легкостью и мелодичностью речи. Если в сочинениях, тяготеющих к стихотворениям в прозе (как "Описание сада в Шенхофе", 1799), берет верх своего рода чувствительный максимализм, "восторженная речь", близкая-.немецким духовным гимнам, то в произведениях, ориентированных на романный жанр, существенную роль играет французская речевая культура. Наивная восторженность сочетается в повести "Альжита" (между 1802 и 1805) со сдержанностью и ироничностью -салонной аристократической беседы. Героини баронессы, в изобилии наделенные автобиографическими чертами, чувствительные и честолюбивые, обладают всеми отличительными качествами "прекрасных душ". В их образах намечено романтическое противопоставление "избранных" и "толпы".

Роман г-жи Крюденер "Валери" (1803) имел в свое время большой успех, в том числе и в России. На первый взгляд он представляет собой концентрат основных литературных и идейных веяний эпохи. Автор выбирает самую распространенную в то время форму — роман в письмах. "Валери" ближе к типу "одноголосого" романа: почти все письма принадлежат главному герою, Густаву, и тяготеют к жанру письма-исповеди, к дневниковым записям, а ближе к концу переходят в настоящий дневник героя. Исповедальный пафос, эмоциональная распахнутость, "восторженная речь", безмерность чувств, характерные для "Валери", непосредственно отсылают к руссоисгско-вертеровскому литературному комплексу. Особенно тесная связь существует между "Валери" и "Страданиями юного Вертера" Гете, идейная направленность которого, судя по воспоминаниям одного из современников, не удовлетворяла баронессу, и она предложила иной, "благочестивый" вариант сходного сюжета. Руссоистско-вертеровский комплекс взаимодействует в романе Ю. Крюденер с традициями аристократической культуры. Аристократическое происхождение героев — еще одно свидетельство их избранности. В определенной мере именно аристократизм становится причиной исключительной сдержанности Густава, не позволяющего себе признания ни при каких обстоятельствах: о его любви становится известно в самом конце только благодаря его другу. В этом

отношении разработка темы невозможной любви сближает "Валери" с классическим образцом, посвященным той же теме, романом г-жи де Лафайет "Принцесса Клевская".

Одной из особенностей романа Ю. Крюденер является то, что он полностью интроспективен, и не только потому, что почти все письма написаны Густавом, и другим голосам уделено мало места. Дело в том, что автор почти не пытается психологически обособить своих героев. В сущности, все они, и прежде всего Густав и Валдщ, оказываются проекцией самого автора, коллективным портретом баронессы Крюденер, какой ей хотелось себя видеть.

Успеху романа Ю. Крюденер способствовало и то, что в этом сочинении, "написанном по-французски под знаком немецкого романтизма" (по выражению М.Мерсье), была создана полная внутреннего драматизма картина соотношения двух культур - Севера и Юга. Автор выступает как знаток северной, германской культуры, привлекая экзотизмом своих описаний прежде всего французских читателей, проявлявших все больший интерес к иным культурным ареалам. В то же время Ю.Крюденер не забывает и о южной экзотике, предлагая противоречивый и красочный сплав чувственного и духовного. В своих описаниях Италии она опирается на образцы раннего немецкого романтизма, произведения Л. Тика, В.Г. Вакенродера.

Процесс самоопределения, начатый в русле литературы, был продолжено баронессой Крюденер на путях иного господства — духовно-религиозного. Иные перспективы были связаны с освобождением от власти земных желаний и страстей, с духовным преображением и воспарением над земной суетой. .

Протестантское воспитание учило жить в постоянном, непосредственном общении с Богом, его -как бы субъективной аппроприации в процессе индивидуального творчества. Главным для Ю. Крюденер, ученицы религиозных мистиков, всегда оставалось созидание "великой невидимой церкви, которую не разделяет ни один культ", Пиетизм, связанный с поисками "истинного христианства", близость к которому находили в древних восточных церквах, обретал в лице баронессы Крюденер, подданной России, русскую ипостась и отчасти воспринимался как проявление русской религиозности, тем более, что это качество все больше приписывалось русским. Чувство духовной радости, вера в то, что грех побежден божественной любовью, преодоление разлада между плотью и духом, который особенно акцентирован в католицизме, и отсутствие каких-либо следов суровой идеи предопределения, отличающей протестантизм, отчасти придают ее религиозности восточные черты. В то же время ей были ближе деятельный характер католицизма, добрые дела, на которых основывал личное спасение пиетизм, нежели восточная созерцательность.

В ходе Отечественной войны 1812 г., по мере все большего укрепления победоносного образа России, баронесса Крюденер начинает приписывать этой стране провиденциальную роль. Она всячески подчеркивает роль Александра I в борьбе с Антихристом (Наполеоном), простодушие русского солдата, одушевленного живой верой ("Лагерь при Верпо", 1815), видит в России оплот спасения верующих.

Своего рода культурным двойником баронессы Крюденер стала А.П. Хвостова (1768-1853). Сохранились ее многочисленные письма за 1821-1822 гг., обращенные к Ю. Крюденер и А.С. Голицыной. По-видимому, в эти же годы А.П. Хвостова послала дочери баронессы Крюденер написанное по-французски небольшое сочинение "Особое воспитание" ("Education particulière"), образец

духовной автобиографии (не издано). А.П.Хвостова подчеркивает свои успехи в свете, литературную известность, стяжавшую ей европейское признание, и в то же время глубокую неудовлетворенность, преследовавшую ее, несмотря на внешне блестящее существование. В 1806 г. под влиянием чтения "Жизни г-жи Гюйон" происходит духовный кризис, озарение. При всем внутреннем сопротивлении, которое вызвала поначалу эта чужая культурная модель ("все казалось мне в этой книге фанатичным, необычайным, почти смешным, и все же я не могла от нее оторваться"), она стала средством самосознания, самопостроения и литературного оформления чувствительного мистицизма. Поиски Бога были одновременно поисками своего "я", той идентичности, что, как пишет автор, свойственна одному Богу. На примере А.П.Хвостовой видно, как приобщение к западным формам религиозности служило средством создания собственной личности, собственного мира, способствовало развитию в России женского творчества.

Вероятно, что "Особое воспитание" А.П. Хвостовой послужило одним из источников "Воспоминаний о детстве и юности" Ю. Крюденер. Непроницаемый спиритуалистический дискурс сочетается в то же время с элементами руссоистской автобиографии (автор уделяет внимание своим ранним годам, описывает свои детские переживания, разные бытовые истории) и французской мемуарной традицией (словно "игра волшебного фонаря" предстают увеселения светского общества, намечена картина "старой, благородной Франции".

Тройственная культурная модель способствовала свободной ориентации в различных культурных ареалах, выработке специфического духовного самоопределения, в котором сочетались элементы, характерные для разных культур и отразившиеся в литературных текстах.

Глава 2. Императрица Елизавета Алексеевна на перекрестке культур.

Императрица Елизавета Алексеевна (1779-1826), родившаяся в одном из немецких княжеств, получила светское воспитание в духе французской аристократической культуры В ее архиве преобладают рукописи на французском языке, которым она владела лучше, чем немецким. Вскоре по прибытии в Россию она овладела также русским языком (в ее архиве сохранился сделанный ею русский перевод драмы Шиллера "Мессинская невеста").

Среди альбомов императрицы, судя по позднейшему описанию, имелись образчики вполне канонического типа, однако сохранились и представляют особый интерес те альбомы, что полностью исписаны рукой Елизаветы, в особенности два наиболее ранних, содержащих записи 1795-1801 и 1803-1810 гг. Эти записи представляют собой цитаты из литературных произведений в основном на французском, но также на английском, отчасти немецком и русском языках. Цитаты сопровождаются датами с указанием месяца, года, иногда места, где была сделана запись, а порой — комментариями в скобках самой Елизаветы. Перед нами своеобразная, прикровенная форма дневника, причем дневника духовного: если даты под цитатами отсылают к событиям жизни, то все же основная функция этих цитат — осмысление собственных переживаний. Записи служат вехами душевной жизни, выражают невысказанное через уже сказанное, превращая печатное слово в рукописное и в собственную речь. Альбом становится закрытым, закодированным автобиографическим пространством, в котором чужие слова служат знаками своего, глубоко личного.

На первый взгляд эти чужие слова придают альбому Елизаветы вид стереотипного, дамского альбома, заполненного цитатами из чувствительной, меланхолической литературы. Любовь, разлука, редкая гармония душ, смерть и загробное соединение любящих—таковы основные темы цитат в этом альбоме. Елизавета выписывает фрагменты из произведений Ж. де Сталь ("О влиянии страстей на счастье отдельных личностей и народов", "Дельфина", "Коринна"), г-жи Котген ("Матильда"), Бернардена де Сен-Пьера ("Поль и Виржини"), г-жи де Жан лис ("Герцогиня де Лавальер"), Ж.Делиля (отрывок о меланхолии из поэмы "Воображение"). Больше всего места (девять страниц) занимают выписки из романа баронессы Крюденер "Валери" (датированы мартом - маем 1805 г.), выстраивающиеся в виде определенного сюжета: зарождение любовного чувства, восхищение предметом поклонения, грусть от разлуки и, наконец, осознание трагизма любви. Стереотипность цитат усиливает скрытый характер "дневника". На значимость записей, представляющих собой по сути интертекст, указывают комментарии и датировки. То, что некоторые комментарии тщательно зачеркнуты или даже вырезаны (возможно, самой Елизаветой либо позднее посторонней рукой), говорит о непосредственной проекции личного опыта на литературный текст. Цитаты записаны с некоторыми неточностями, "вольно". Свой опосредованный портрет императрица дает в альбоме 1803-1810 гг. при помощи характеристики, данной С.-Ф. де Жан лис г-же де Лавальер, героине ее одноименного романа.

В качестве опосредованного языка Елизавета Алексеевна использует также отметки и пометы на полях печатных изданий. Печатный текст может провоцировать дневниковую запись эпистолярного типа, то есть вдвойне интимную, а поля книги функционируют как биографическое пространство, как резервуар смыслов, причем значимостью обладают и пробелы: чем они протяженнее, тем более значительными предстают пометы.

Переписывание, трансформация литературных цитат служила средством "самовыражения" при соблюдении равновесия между предписанным женщине молчанием и исповедальными порывами. Альбомы и тетради с выписками из литературных произведений становились "мизансценой", представляющей скрывающуюся за чужими словами личность. Преобладающими в сохранившихся рукописях императрицы являются цитаты из французской литературы конца XVIII - начала XIX в. При этом даже роман Гете "Страдания юного Вертера" цитируется во французском переводе. Характерная для немецкой сентименталистской литературы экзальтированность,^ оказавшая определенное влияние на Елизавету (о чем свидетельствуют ее ранние письма к В.Н.Головиной), уступает место в ее опосредованно автобиографических записях французской сдержанности, ориентации на надличностные идеалы, характерной для французского классицизма. Поначалу далекая, по ее собственному признанию от религии, императрица в процессе переосмысления европейского культурного наследия, которым она вполне владела, вписывает в конечном итоге свой образ в контекст русских духовных ценностей. Ее индивидуальное самоопределение находится в тесной связи с коллективным. Она становится воплощением русского религиозного идеала, дистанцируясь, несмотря на веяния эпохи, от влияния как немецкого мистицизма, так и католицизма. В текстах императрицы преобладают твердость и просветленное спокойствие. Мотив любви к России постоянен в ее письмах. Религиозное воодушевление - критерий величия народа, оно объединяет "варвар Севера и святош Юга Европы" (то есть, Россию и Испанию), именно они противостоят

"самой культурной нации" (т.е. Франции) отмечала Елизавета Алексеевна, чутко реагируя на религиозные акценты новой культурной мифологии. Императрица способствовала формированию образа России в глазах иностранных наблюдателей. Основные качества, отмеченные, в частности Ж. де Сталь, в облике Елизаветы Алексеевны, являются также характерными чертами того образа России, который писательница создает в своей книге "Десять лет в изгнании". Так Елизавета Алексеевна, изначально представительница западного духовного склада, весьма близкая французской аристократической культуре, становится олицетворением России.

Часть Ш. Освоение французской литературой русского духовного феномена

В части третьей изучается формирование образа России в литературных произведениях ряда французских писателей начала XIX в., трансформация этого образа, а также русского опыта и русских реалий в элементы самоидентификации и автобиографического дискурса, участие французских писателей в создании русского мифа.

Глава 1. Россия в творчестве французских писателей начала XIX в. (Аделаида Шемен, Софи Коттен, Ксавье де Местр, Поль де Бургуэн).

В XVIII в. во Франции появились первые художественные произведения, созданные на русском материале, прежде всего трагедии и поэмы, которые поначалу носили обезличенно-классицистический, наднациональный характер (tpdi едия "Петр Великий" Ж.-Г. Дюбуа-Фонтенеля, 1742; поэма "Петр Великий" К.-Ж. Дора, 1779), затем отражали общее тяготение европейской литературы к экзотике, при этом Россия была представлена в основном тиной Сибири ("Князь Ковшимен, татарская история", 1710, роман, вышедший без имени автора, трагедия Ж.-Ф. Лагарпа "Меншиков, или Ссыльные", 1775; трагедия Ж.-Ф. Дюсиса "Федор и Валдамир", 1801; драма Ж.-А. Фердинана Ламартелльера "Меншиков и Федор, или Безумец из Березово", 1808). Во второй половине XVIII — начале XIX в. вышел ряд сочинений на французском языке, посвященных Сибири. О ней писали посетившие ее ученые-путешественники Ж. Шапп д'Отрош ("Путешествие в Сибирь", 1768), Н.-Ж. Делишь ("Отрывок из путешествия, предпринятого в 1740 г. в Березов в Сибири", 1779), Ж.-Б. Бартелеми де Лессепс ("Путешествие по Камчатке", 1790), Э.-Л.-М. Патрен ("Описание путешествия в горы Алтая в Сибири", 1783), пленные француз Ф.-О. Тесби де Белькур ("Рассказ, или дневник французского офицера на службе польской конфедерации, плененного русскими и сосланного в Сибирь", 1776) и поляк М.-О. Беневски ("Путешествие и мемуары", 1791), немецкий писатель А. Коцебу ("Памятный год моей жизни", 1802). Ж.-А. Бернарден де Сен-Пьер намеревался написать повесть на сюжет из жизни фельдмаршала Миниха, сосланного в Сибирь, в которой хотел изобразить идиллию в духе "Поля и Виржини", созданную в суровых условиях благодаря связующим изгнанников узам любви. Об этом он сообщал Ю. Крюденер 29 апреля 1790 г. Сама баронесса в "Воспоминаниях о детстве и юности" пишет об Иване Антоновиче (сыне Анны Леопольдовны, убитом в Шлиссельбургской крепости), что его "скосила смерть на пустынных просторах Сибири" (хотя маловероятно, что она не знала его истинной истории) и называет Сибирь как место ссылки Ю. Менгден, подруги Анны Леопольдовны, в то время, как она была сослана в Рязанскую губернию.

В описаниях Сибири преобладали указания на суровый климат, однообразие снежных равнин (М. Беневски), невиданно грозные природные явления (Н.-Ж. Делиль), бесчеловечное обращение с пленными (Тесби де Белькур), но также на гостеприимство и приветливость местных жителей. Католик Н.-Ж. Делиль с симпатией описывает свои встречи с православными священниками. Тесби де Белькур отмечает, что, хотя в целом "русский народ — неотесан и груб", "в России и в Сибири есть очень порядочные люди".

Краткий "сибирский" эпизод присутствует в романе Аделаиды-Изабеллы-Жанны Шемеи (1772 - ?) "Русский курьер, или Корнели де Жюсталь" (1806), быстро переведенном на русский язык. Это многоголосый эпистолярный роман, в котором, в частности, рассказывается о том, как французский эмигрант Сент-Эстев оказался в "ужасных пустынях" Сибири из-за того, что вызвал в Петербурге на дуэль фаворита Павла I. Местом его ссылки становится книжно-стереотипный Березов: "бесплодная земля, затянутое тучами небо, край деспотизма и нищеты, в общем, могила". В предисловии автор вписывает свой роман в ряд произведений, прославляющих заслуги женщин. Систематическое изучение различных вопросов, связанных с феноменом женщины, напоминает в ту эпоху исследование того, что можно назвать terra incognita, и восходит к эпохе Просвещения с ее интересом к маргинальным фигурам (дикарь, женщина, ребенок). Такой же неведомой, лежащей на грани цивилизованного мира землей, представлялась и Россия. Произведения, в которых российская тема сочеталась с женской, выражали интерес эпохи к иному, недооцененному или вообще неучтенному.

Таковы роман Софи Копен (1770-1807) "Елизавета, или сосланные в -Сибирь" (1806) и повесть Ксавье де Местра "Юная сибирячка" (1828), в основе которых лежит реальный факт. В то время как эти произведения являли собой, в особенности второе, попытку приблизиться к духовному облику России, в русской литературе того времени, при всей ее опоре на французскую, произведений, в которых выразилось бы стремление постичь особенности французской жизни, французского характера, не было. Уже это свидетельство большего интереса со стороны представителей французской культуры к российскому феномену подрывает стереотип замкнутости этой культуры. И произведения С. Котген и Кс. де Местра при всей их на первый взгляд незамысловатости представляются весьма знаменательными.

Тема России в годы, предшествовавшие выходу в свет романа С.Коттен, особенно в 1801-1803, время политического сближения России и Франции, была весьма популярна во французской периодике. Постоянная информация о жизни нашей страны присутствовала на страницах журналов "Mercure de France", "Archives littéraires de l'Europe", газет "Journal de Paris", "Moniteur", "Journal des Débats". Г-жа Коттен могла узнать об истории девушки, пришедшей пешком из Сибири в Петербург, го публикаций в иностранной периодике. Г-жа Котген подчеркивает религиозную составляющую русской жизни, рисует весьма редкий в ту пору во французских текстах положительный образ русского священника (тогда как этот образ, как правило, не выходил из стереотипных рамок, определенных такими качествами, как пьянство и невежество). Отмечается, что смирением Елизавета была обязана религии своей матери, русской женщины Федоры. В то же время молитвенная практика Елизаветы имеет некоторый католический оттенок, который объясняется духовным опытом писательницы. "Русский" роман г-жи Коттен явился своеобразным катарсисом ее драматических духовных исканий, отразившихся в более ранних

романах ("Клер д'Альб", "Амели Мансфилд", "Матильда") и письмах, в которых жажда гармонии, идеала превращалась в игру разрушительных страстей. При этом она остается в пределах чувствительного романа, хотя и сознает искусственность счастливого любовного финала, который не вяжется с той картиной мира, проникнутой пафосом религиозного самоотречения, которую она изобразила.

Приближение к духовному облику России изнутри католического опыта характерно для писателя, обратившегося к тому же сюжету, что и г-жа Коттен -Ксавье де Местра (1763-1852).

Католический духовный комплекс с наибольшей силой выражен в его повести "Прокаженный из города Аоста" (1811), которая имеет автобиографическую основу. Власть земного мира — источник мучительных размышлений автора. Борьба с целью победить материальное начало не только не приносит успокоения, но чревата катастрофическими последствиями. Вечное одиночество непреодолимо. Только любовь может пробить в нем брешь. Некоторые моменты сомнения, связанные с догматической непримиримостью и с чувственными аспектами католицизма, а также пример русской жены, оставшейся в лоне своей церкви и гораздо более достойной, по мнению де Местра, спасения, чем он, обусловили, по-видимому, его внимание, благожелательный интерес к православию и к России вообще. В оде на падение Наполеона, написанной в 1815 г. и неопубликованной при жизни де Местра, он называет Россию "благословенной, любимой землей", "новой родиной". На сюжеты из русской жизни написаны его повести "Кавказские пленники" (1825), "Юная сибирячка", "История пленного француза" (не окончена, оп. в 1877 г.). Русский характер предстает' в этих. произведениях в своих контрастных аспектах: от безудержной жестокости до тишайшей кротости.

На тему "русского плена" был опубликован в 1815 г. в Париже роман в письмах "Пленник в России". Его автор, барон П.-Ш.-А. де Бургуэн (1791 -1864), находился в 1812 г. в составе французской армии. Отдавая дань политической конъюнктуре, Бургуэн выражает в то же время общекультурную тенденцию своей эпохи: его роман отмечен стремлением напомнить об исторических связях России и Франции, усилившихся после Французской революции в особенности на уровне личных взаимоотношений, разрушить образ врага, созданный с двух сторон, показать возможность диалога. Та же тенденция проявилась и в неоконченной "Истории пленного француза" Кс. де Местра.

Возможно, произведение Бургуэна послужило одним из источников романа М.Н.Загоскина "Рославлев, или Русские в 1812 году" (1831), а также повлияло на создание образа русской героини в романе Стендаля "Арманс, или Сцены из жизни парижского салона 1827 года" (1827). Романы Бургуэна и Стендаля отчасти перекликаются и с повестью A.C. Пушкина "Рославлев" (1831), в которой русская героиня влюбляется в пленного француза.

Повесть "Юная сибирячка" (1828) явилась литературным итогом русского опыта Кс. де Местра. Героиня, Прасковья Лупулова, одушевлена исключительно верой и чужда каких бы то ни было сентиментальных порывов. В сущности в этой написанной по-французски повести создан образ русской святой — писателем-католиком. Повесть близка по жанру "бытовому" житию, рисующему святость в миру, посреди забот повседневной жизни (таково древнерусское "Житие Юлиании Лазаревской"). Возможно, де Местр (изучавший русский язык и цитировавший в письмах А.С.Пушкина) был знаком

с опубликованными в 1810 г. в журнале мистического направления "Друг юношества" "Своеручными записками" Н.Б. Долгорукой, стоически перенесшей ссылку в Сибирь, совершившей подвиг терпения и смирения и затворившейся затем (подобно героине де Местра) в монастыре в Киеве. Житийная направленность произведения Кс. де Местра обусловила отказ от любовного сюжета. Юная сибирячка воплощает русский православный монашеский идеал, которому согласно житийной традиции посвящена вся ее жизнь с детства.

В повести показано, что по мере того, как человек постигает согласие воли Провидения с собственной волей несвобода и одиночество постают быть источником душевной борьбы. Элемент такой борьбы полностью отсутствует в повести. Русская религиозность в изображении Кс. де Местра — не плод воспитания или образования, но некое спонтанное, простодушное чувство. В то же время де Местр не замыкает свою героиню в национальные рамки, но придает ей некоторые черты, знакомые по европейской литературе.

В испытаниях Прасковье помогает молитва, она часто крестится — де Местр подчеркивает это проявление набожности, особенно бросавшееся в глаза иностранцам в России Писатель дает изображение русского характера, отчасти отмеченное стереотипностью западного восприятия, и в то же время приближенное к русской житийной традиции. В результате признание обреченности человека на неволю и одиночество обрело ту просветленность, которой не было в его более ранних повестях.

Сдержанность и простота сближают "Юную сибирячку" с французской 'классицистической литературой.■■ Писателю остался чужд романтический индивидуализм. Уклонение от психологической сложности, неуместной в картине простодушной веры, придает • повести "Юная сибирячка" черты народной сказки: Бог и Царь воспринимаются как безусловное благо и "вместилище" правды. Взгляд другого, католика-аристократа, представителя французской культуры, способствовал выработке того образа России с его религиозной доминантой, который в первую очередь утвердился в самой России.

Глава 2. Русский миф Жермены де Сталь и Жозефа де Местра.

Сложившийся к концу XVIII в. во Франции образ нашей страны был наглядно представлен в начале XIX в. в книге Ш.Массона "Секретные записки о России" (т.1-2,1800; т.З, 1802). Этот образ составляли прежде всего такие черты, как варварство (азиатчина), деспотизм и рабство, воровство, внешняя, основывающаяся на суевериях, религиозность и как следствие — отсутствие нравственных принципов, подражание иностранцам. Как положительная отмечалась едва ли не единственная особенность — гостеприимство, которое, впрочем, расценивалось, с одной стороны, как проявление восточных нравов, а, с другой, как следствие рабской беспечности и отсутствия привычки думать о завтрашнем дне.

Политическая ситуация и положение изгнанницы сыграли свою роль в восприятии Жерменой де Сталь (1766-1817) России, которая была для нее страной, вступившей в борьбу с "тираном" и оказавшей ей помощь в трудную минуту (она пересекла Россию летом 1812 г., направляясь в Швецию). Эти обстоятельства определили заведомо благожелательное отношение писательницы к России в ее книге "Десять лет в изгнании" (1812-1813, оп. 1819). Однако роль политической конъюнктуры не является определяющей в этом произведении. Ж. де Сталь предлагает иной взгляд на нашу страну не

столько из политических соображений, сколько вследствие собственных духовных исканий, усилившегося к тому времени чувства метафизического беспокойства и желания проникнуть в глубинный смысл вещей. Не один раз она полемизирует с создателями стереотипного образа России. Вместе с тем особенности образа нашей страны, утвердившиеся во французском сознании, хорошо усвоены писательницей.

Ж. де Сталь отмечает негативные черты деспотического правления, следствиями которого являются царящие в обществе скрытность и притворство. Отводя традиционное обвинение в варварстве, писательница в духе культурных веяний второй половины XVIII в. придает положительный акцент понятию варварства: оно воспринимается как синоним первозданности, цельности и силы. Ж. де Сталь поддерживает также стереотипный образ России как страны воинской доблести, в которой не развиты искусство и литература.

После своего переезда через Россию Ж. де Сталь изнутри стереотипного "имиджа" создает во многом иной образ этой страны. Следует отметить, что с первых же строк своей книги писательница переносит акцент с себя и своих невзгод на исторические события, общественные бедствия. Ее личные размышления тяготеют к обобщениям, носящим общечеловеческий смысл. Между тем сам отбор впечатлений и реакция на них способствуют созданию автопортрета, причем именно в наиболее "обезличенных" главах, какими и являются главы, посвященные России. Страна, в которой оказалась Ж. де Сталь, вызывает у нее противоречивые чувства. Это одновременно олицетворение изгнания и символ свободы (а ее "культ" всегда был свойствен дочери Неккера, что она подчеркивает в начале своей книги), последний оплот против тирании Наполеона. Вступив в пределы "империи, признанной абсолютной", она "впервые почувствовала себя свободной со времен воцарения Бонапарта". Но свобода предстает в необычном виде: в виде безлюдных просторов, полной независимости от бытовых условий ("комфорта"), характерной для всех слоев нации, приветливых крепостных крестьян (их "мягкость", "douceur", она отмечает и в "Размышлениях о французской революции"), покорных воле Провидения, наконец, деспотического образа правления.

Однообразная русская равнина производит впечатление кошмарного сна. В то же время в унылом пейзаже, бесконечных пространствах г-жа де Сталь видит сходство с "некоторыми метафизическими идеями", прежде всего с идеей бесконечного, а эта идея ее всегда занимала и является предметом размышлений в книге "О Германии". Таким образом, место изгнания пробуждает религиозное чувство и одновременно производит тягостное впечатление. Ж. де Сталь не только воспринимает Россию как проекцию грустных мыслей изганницы. Русская жизнь обостряет ее духовные противоречия. Перед писательницей — противоположность привычным представлениям о свободе, обществе, личности, повседневном существовании, своего рода не-жизнь, нечто слитое с вечностью, со смертью. Как в случае с Германией, г-жа де Сталь ищет в России некий духовный стержень и в обоих случаях находит его в религии. Она уделяет особое внимание в своей книге религиозности русских, вводя Россию в контекст религиозного возрождения в Европе, подчеркивает "доминирующую" роль религии и ее основополагающее влияние на характер русских.

Замечания о "резких контрастах", определяющих русский характер, о заложенной в нем тяге к безмерности при всей опоре на сложившиеся представления получают у Ж. де Сталь новый смысл: в ее книге проступают

черты той "загадочной русской души", которая станет стереотипом в XIX - XX вв. Ж. де Сталь настаивает на том, что русские, какова бы ни была их подражательность, всегда остаются русскими: Дело в том, что вследствие того чувства притяжения-отталкивания, которое определяет духовную позицию г-жи де Сталь, она формирует образ закрытой, трудно постигаемой страны и культуры. Упоминание о различных кофессиях, о смеси Европы и Азии, Севера и Юга, подводит к восприятию России как потенциального центра духовного единства. Самобытность России должна быть, по мысли Ж. де Сталь, сохранена и усилена. России уготована провиденциальная роль, она начинает получать статус некоего явления "не от мира сего", уводящего за земные пределы.

Создание образа России имеет место и в книге Ж. де Местра (1753-1821) "Санкт-Петербургские вечера, или Беседы о власти Провидения в этом мире" (1809,1820 гг., оп. в 1821 г.).

Неопределенность, царящую как в окружающем мире (не свет, не тьма), так и в духовном (сенатор, представляющий Россию, живет в предчувствии свершения апокалиптических пророчеств, визионерских предсказаний) писатель ставит целью преобразовать в строгую определенность, в некую твердыню, в качестве каковой и был задуман Петербург. Ж. де Мсстр видит в России последний оплот традиций — монархизма и христианства, противостоящий революционной Франции. Именно от французского влияния Россия должна быть освобождена в первую очередь, и писатель посвящает свою книгу в значительной степени разоблачению французской философии XVIII в., рационализма и эмпиризма во имя утверждения релшжшюй концепции мира, общества, государства. Подобно Ж. де Сталь писатель настаивает на самобытности России, которую она должна- культивировать. Для создания русского мифа было существенно и то, что де Местр призывал к единству Европы, будучи в России, изнутри российского опыта.

Упор на традицию, характерный для осмысления образа России в сочинениях де Местра, впоследствии будет усвоен русскими славянофилами. Ж. де Местр создает головокружительный образ России, в котором непостоянство, жажда новизны сочетаются с тягой к противоположностям. Образ России, намеченный в сочинениях Ж. де Сталь и Ж. де Местра, был положен впоследствии во Франции в основу нового стереотипа, способствовавшего развитию особого интереса к тому русскому духовному складу, воплощением которого стало творчество И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. Этот же образ стимулировал процесс национального самосознания России, служил формированию ее собственного культурного облика. Полемизируя с западным восприятием России, соглашаясь с ним или подыгрывая ему, русская мысль так или иначе уже не могла перестать вглядываться в предложенное ей зеркало.

Заключение

Литературное взаимодействие Франции и России в конце XVIII - первой четверти XIX в. явилось действенным фактором индивидуального и коллективного самоопределения, в процесс которого были включены представители обеих стран.

На примере текстов французских эмигрантов, прежде всего писем и "Воспоминаний" принцессы Л.-Э. де Тарант, ставшей видной фигурой русского аристократического общества, рассмотрены роль и функционирование

французской аристократической, католической модели на русской почве. Эта модель оказалась востребованной в российском политическом и духовном климате периода царствования Павла I и Александра I. Роялистская легенда успешно использовалась французскими эмигрантами в России, предельно акцентируя один из традиционных аспектов собственной культурной идентичности, уходящей корнями вглубь веков. Наряду с коллективным культурным самоопределением шел также процесс индивидуальной самоидентификации, которая по мере переживания иного культурного опыта приобретала драматический оттенок. В восприятие собственной культуры вносились существенные коррективы, она все больше осознавалась как исчерпанная, не способная предоставить необходимые духовные опоры, что вело к ослаблению собственной культурной идентичности, к ее трансформации под влиянием новых условий, а порой и к ее утрате. "Закрытая", вековая французская культура оказывалась более уязвимой, чем какая-либо другая, именно по причине своей "закрытости", самодостаточности и иллюзии стабильности.

В то же время французский аристократический культурный комплекс мог в значительной мере способствовать самоидентификации россиян. Об этом в особенности свидетельствуют автобиографические тексты российских женщин, написанные на французском языке: мемуары В.Н.Головиной, П.Н.Фредро, дневники А.И.Толстой, С.П.Свечиной. Овладение французскими литературными средствами самовыражения шло в направлении традиционной приглушенности внутренней жизни, а тяготение к иной культурной идентичности, особенно явственное при обращении авторов

автобиографических сочинений в католицизм, актуализировало собственную духовную подвижническую модель. Сходные механизмы продолжали функционировать и далее в мемуарных текстах XIX - XX в., написанных как по-французски, так и по-русски.

Французская аристократическая культура, взаимодействуя с собственными духовными ценностями, нашла отражение и в "большой" литературе, в том числе в творчестве А.С.Пушкина, приверженного таким понятиям, как "внутреннее молчание", риторика несказуемого, стоицизм и самоотречение, а также в произведениях других русских писателей вплоть до Анны Ахматовой.

Роль литературного взаимодействия в процессе коллективного и интивидуального самоопределения особенно очевидна при рассмотрении фшур-посредников, воплощающих тройственные культурные связи, таких, как известная в свое время писательница и проповедница, российская подданная В.-Ю.Крюденер и русская императрица Елизавета Алексеевная, обе — немецкого происхождения, получившие французское воспитание. В.-Ю.Крюденер в процессе характерных для ее эпохи интенсивных мистических поисков внесла свой вклад в переоценку образа России, представляя эту страну как оплот простодушной веры, центр спасения, а ее жителей, от императора до простого солдата — как хранителей благочестия, победителей сил тьмы. Воплощением религиозного образа России стала также императрица Елизавета Алексеевна, переосмыслившая европейское культурное наследие в процессе обретения новой культурной идентичности, которая в то же время явилась манифестацией русского мифа.

Мистические поиски, тесно связанные с "чувствительным" освоением внутреннего мира личности, способствали развитию интроспективных

тенденций в автобиографических текстах, как это видно на примере воспоминаний В.-Ю.Крюденер и ее культурного "двойника", русской писательницы А.П.Хвостовой. Пиетистские тенденции, развивая тягу к самоанализу с опорой на европейские образцы, не препятствуют в то же время А.П.Хвостовой оставаться в лоне традиционной религии, хотя и выводят ее за рамки предписанного женщине молчания. Фигуры В.-Ю.Крюденер и А.П.Хвостовой, воплощающие право женщины на собственные духовные искания, предвещают появление других российских "богоискательниц" (особенно в конце XIX - начале XX в.), предпочитавших "обосноваться" на перекрестке культур.

Тяготея к иной конфессиональной зоне, представители России способствовали восприятию русской религиозности как доминирующей константы национальной культуры. Это представление было не в последнюю очередь сформировано иностранными, в том числе французскими писателями, что явилось результатом новой культурной ситуации, когда был акцентирован религиозный образ не только России, но и некоторых других стран (Германии, Испании).

При этом русская религиозность в целом оставалась для большинства иностранных наблюдателей закрытой областью, воспринималась как специфическая и становилась частью мифа о загадочной русской душе, нашедшего отклик и в самой России. <

. Россия вошла во французскую литературу прежде всего как некий духовный феномен. Литературное влияние, в первую очередь русского романа, проявилось значительно позже^ в конце XIX в. В то же время представители французской культуры и в-рассматриваемый период проявляли чуткость в отношении особенностей русского мифа. Этот миф способствовал появлению • новых акцентов в творчестве французских писателей, прежде всего таких, как Жозеф и Ксавье де Местр, Жермена де Сталь. Красота и загадочность белых ночей порождают грандиозный замысел "Санкт-Петербургских вечеров" Ж. де Местра, чья могучая архитектоника напоминает размах закованной в гранит северной столицы. Кс. де Местр создает в "Юной сибирячке" образ русской святой, причем использует средства, весьма приближенные к русской житийной и летописной традиции. Ж. де Сталь проецирует русский миф на собственный внутренний мир с его противоречиями, которые она вписывает в метафизически! контекст, связывает со своей тягой к безграничному, воплощенному в русском пейзаже.

Вслед за братьями де Местрами и Ж. де Сталь русская духовная специфика будет подчеркнута в образах героинь Стендаля (Арманс из одноименного романа) и Бальзака (Феодора, повесть "Шагреневая кожа") и в конечном итоге станет стереотипом. Религиозный образ России при веем критическом отношении к русской церкви неизменно сохранял свою актуальность.

Таким образом, представление о "закрытой" французской и "переимчивой" русской культурах оказывается по большей части стереотипным. Усвоение западного, в том числе французского культурного опыта, способствовало в значительной мере утверждению в России собственных духовных традиций, проявлению своей культурной идентичности, формированию своего языка. Французские литературные модели, как "аристократическая", так и "чувствительная", служили выработке литературного сознания, которое зачастую получало французское языковое

оформление, однако это не препятствовало выявлению собственного духовного склада. Создание русского мифа шло в определенной степени при посредстве представителей французской культуры, в свою очередь сумевших претворить этот миф в свое творчество.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Литературное взаимовосприятие России и Франции в религиозном контексте эпохи (1797-1825). М„ ИМЛИ РАН, 2002. 320 с. (20 ал.)

2. Юлия Крюденер. Валери / Изд. подгот. Е.П.Гречаная М., Наука, 2000 (серия "Литературные памятники"). 430 с. (16 а.л.).

3. Баронесса Крюденер. Неизданные автобиографические тексты. Вступительная статья, составление, перевод с французского, публикация и примечания. М., ОГИ, 1998.167 с. (10 ал.).

4. Андре Шенье. Сочинения. 1819 /Изд. подгот. Е.П.Гречаная (серия "Литературные памятники"). М., Наука, 1995. 608 с. (42 ал.).

5. La sensibilité préromantique et la tradition manuscrite: les écrits inédits de Mme de Krüdener // Les manuscrits littéraires à travers les siècles. Actes du colloque franco-russe. Paris, 1995. P. 133-140 (0,5 ал.).

6. Предромантическое мироощущение и романтическая традиция: неизданные материалы из архива Юлии Крюденер // Рукопись сквозь века. Москва-Париж-Псков, 1994. С. 70-76 (0,5 ал.).

7. Le salon de Mme de Krüdener à Paris en 1802-1803 // Campagnes en Russie. Sur les traces de Henri Beyle dit Stendhal, Paris, Solibel, 1995. P. 185-189 (0,4 ал.).

8. Francis Ley. Madame de Krüdener. 1764-1824. Romantisme et Sainte-Alliance, ■ Paris, 1994 [рец.-статья] // Francia. Forschungen zur westeuropäischen Geschichte. Band 22/2, Sigmaringen, 1996. S. 298-302 (0,3 ал.).

9. "Etoile filante": André Chénier vu par les poètes russes // Les poètes sous la Terreur: de l'événement au mythe. Cahiers Roucher-André Chénier. Etudes sur la poésie du XVIIIe siècle. Rennes, 1995. N 15. P. 237-247 (0,6 ал.).

10. Встреча двух усадебных культур: французская эмигрантка принцесса де Тарант и графиня В.Н.Головина // Пушкинское наследие и русская усадебная культура. Большие Вяземы, 1997. С.64-68 (0,3 ал).

И. Philologiques. IV. Transferts culturels triangulaires. France-Allemagne-Russie / Sous la direction de Katia Dmitrieva et Michel Espagne. Paris, 1996 [рец.] // Новое литературное обозрение. 1997. № 25. С. 394-397 (0,4а.л).

12. Madame de Krüdener et la poesie (d'après ses archives inédites) // Poétesses et égéries poétiques. Cahiers Roucher-André Chénier. Etudes sur la poésie du XVIIIe siècle. Rennes, 1998. N 17. P.91-96 (0,3 ал.).

13. Автопортрет баронессы Крюденер и романтический нарциссизм // Материалы международной научной конференции (Седьмые гуляевские чтения). Тверь, Изд-во ТвГУ, 1998. С. 34-37 (0,3 ал.).

14. Александр I по неизданным текстам трех его современниц И Хозяева и гости усадьбы Вяземы. Большие Вяземы, 1998. С. 18-23 (0,3 ал).

15. Comte Ernest de Münnich, Mémoires sur la Russie de Piene Le Grand à Elizabeth 1ère. Traduction, introduction, notes de Francis Ley, Paris, 1997 [рец.] // Francia, Band 25/2 (1998), Sigmaringen, 1999. S. 271-272.

16. Французские тексты женщин аристократического круга (конец XVIII-начало XIX в.) и взаимодействие культур // Известия АН. Серия литературы и языка. 1999, т.58, № 1. С. 33-44 (1 ал.).

17. Две эмблемы французской культуры в России: Эварист Парни и Андре Шенье // Литературный пантеон: национальный и зарубежный. Материалы российско-французского коллоквиума. М., Наследие, 1999. С.111-118 (0,5 ал.).

18. Линар // По страницам Онегинской энциклопедии. Октябрь. 1999. № 6. С. 183-184.

19. Образ Н.П. Голицыной в неизданных "Воспоминаниях" П.Н. Фредро // Хозяева и гости усадьбы Вяземы. Материалы VI Голицынских чтений. Большие Вяземы, 1999. С.14-18 (0,3 а.л.).

20. Католический аспект двух стихотворений А.С.Пушкина // Мир романтизма. Вып. 2. Тверь, ТвГу, 1999. С. 155-158 (0,3 а.л.).

21. Пушкин и французская аристократическая литература XVÍI-XVIII веков // Университетский пушкинский сборник. М., МГУ, 1999. С. 389-395 (0,4 ал.).

22. Дельфина // Онегинская энциклопедия. М., Русский путь, 2000. С. 340-341.

23. Крюднер // Онегинская энциклопедия. М., Русский путь, 2000. С. 551-553.

24. Deux lettres de la princesse de Tárente à la comtesse Golovina // Dix-huitième siècle. Paris, PUF, 1999. N 31. P. 331-343 (1 ал.).

25. Между молчанием и признанием: язык рукописей императрицы Елизаветы Алексеевны и ее женского окружения //Языки рукописей. СПб., Союз писателей Санкт-Петербурга, 2000. С. 67-84 (1,2 а.л.).

26. Maria Pavlovna. Die Frühen Tagebücher der Erbherzogin von Sachsen-WeimarEisenach [рец.] // Новое литературное обозрение. 2000. № 46. С. 416-419.

27. Un brouillon de Valérie de Mme de Kriidener dans les archives de Moscou // Dix-huitieme siècle. Paris, PUF, 2000. N 32. P. 343-350 (0,6 ал.).

28. Романтический контекст неизданных мемуаров П.Н. Фредро // Мир романтизма. Вып. 4. Тверь, ТвГу, 2000. С. 97-102 (0,3 ал.).

29. Self and Story in Russian Histoiy / Ed. by L.Engelstein and S.Sandler. Ithaca; L.: Comell University Press, 2000 [рец.] // Новое литературное обозрение. 2001. № 48. С. 402-405.

30. Графиня П.Н. Фредро. "Ни разу мое сердце не раскрылось...": Отрывки из воспоминаний. Вступит, ст., перевод с франц., публикация, послесловие, примечания // Наше наследие. 2001, № 59-60. С. 178-199 (3 ал.).

31. La présence d'André Chénier dans le premier receuil poétique de Pouchkine // Cahiers Roucher-André Chénier. Etudes sur la poésie du XVHIe siècle. Rennes, 2001. N 20. P. 135-141 (0,4 ал.).

32. Адресат женских дневников конца XVIII — начала XIX вв. и процесс письма // Вопросы филологии. 2001. № 3. С. 90 - 93 (0,5 ал.).

33. Eveil religieux, éveil poétique? // L'Eveil des Muses. Poétique des Lumières et au-delà. Mélanges offerts à Edouard Guitton. Rennes, Presses universitaires de Rennes, 2002. P. 321-330 (0,7 а.л.).

34. Дневник в России в конце ХУШ — первой половине XIX в. как автобиографическое пространство (в соавторстве с К.Вьолле, Франция) // Известия АН. Серия литературы и языка. 2002. Т. 61. № 3. С. 18-36 (2 ал.).

35. Александр I//Католическая энциклопедия. Т. 1. М.,2002. С. 149-152.

36. Грубер Габриэль // Католическая энциклопедия. Т. 1. М., 2002. С.1485-1486.

37. Жюбе Жак //Католическая энциклопедия. Т. 1. М., 2002. С. 1870.

38."Кто любит свою келью, найдет в ней мир": тема неволи и одиночества в творчестве Ксавье де Местра // Темница и свобода в художественном мире романтизма. М„ ИМЛИ РАН, 2002. С. 174-188 (1 а.л.).

39. Леруа М. Миф о иезуитах: от Беранже до Мишле. М., 2001 [рец.] // Новое литературное обозрение. 2002. № 56. С. 385-387.

40. Катастрофическая эпоха как повседневность в автобиографических текстах русских женщин на французском языке // Кануны и рубежи. М., ИМЛИ РАН, 2002. С. 207-217 (0,7 ал.).

41. Jacques Delille en Russie // Delille et la poésie descriptive. Cahiers Roucher-A.Chénier. Saint-Estève, 2003. N 22. P. 79-87 (0,4 ал.).

42. Fonction des citations littéraires dans les albums féminins russes rédigés en français (fin du XVITFe - début du XIXe siècle) // Lectrices d'Ancien régime. Rennes, Presses universitaires de Rennes, 2003. P. 431-439 (0,4 а.л.).

43. Marginality and selfrepresantation in autobiographical texts of Russian Catholic Women // Autobiographical practices in Russia. Giessen, Vandenhoeck und Rubrecht, 2003 (2 а.л., в печати).

44. Textes autobiographiques des femmes russes du XVIIIe siècle rédigés en fiançais // Dix-huitième siècle. Paris, Presses universitaires de France. 2004. N 36 (1,5 ал., готовится к печати).

45. Местр Жозеф де И Католическая энциклопедия. Т.2. М., 2004 (ОД ал., готовится к печати).

46. Местр Ксавье де // Католическая энциклопедия. Т.2. М., 2004 (ОД ал., готовится к печати).

47. Lettres inédites de Madame de Staël à Ferdinand Christin // Revue d'histoire littéraire de la France. N 5. Paris, 2003 (готовится к печати).

рос национальная библиотека j С. Петербург I ОЭ эое «гг !

2ооЗ -Д

116 5 3 7 '

Издательство ООО "МАКС Пресс". Лицензия ИД № 00510 от 01.12.99 г. Подписано к печати 27.10.2003 г. Формат 60x90 1/16. Усл.печ.л. 2,0. Тираж 100 экз. Заказ 601. Тел. 939-3890,928-2227,928-1042. Факс 939-3891. 119899, Москва, Воробьевы горы, МГУ.

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Гречаная, Елена Павловна

Введение.

Часть I. Французский аристократический культурный комплекс в контексте индивидуального и коллективного самоопределения.

Глава 1. Французская эмиграция в России и проблема культурной идентичности (письма принцессы де Тарант).

Глава 2. Маргинальность как механизм самосознания в автобиографических текстах В.Н.Головиной и представительниц ее круга.

Глава 3. Духовно-религиозные аспекты французской литературы в восприятии русских поэтов начала XIX в.

Часть II. Тройственная культурная модель в системе русско-французских литературных связей.

Глава 1. Юлия Крюденер и "чувствительный" мистицизм.

Глава 2. Императрица Елизавета Алексеевна на перекрестке культур.

Часть III. Освоение французской литературой русского духовного феномена.

Глава 1. Россия в творчестве французских писателей начала XIX в. (Аделаида Шемен, Софи Коттен, Ксавье де Местр, Поль де Бургуэн).

Глава 2. Русский миф Жермены де Сталь и Ксавье де Местра.

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Гречаная, Елена Павловна

Взаимодействие Франции и России в конце XVIII - первой четверти XIX в. характеризуется, как известно, особой интенсивностью и продуктивностью. Оно внесло существенный вклад в процесс индивидуального и коллективного самоопределения, которым отмечены культурные контакты двух стран. Для России это период осознания своего места в европейском контексте, для Франции — время культурных потрясений, переоценки ценностей. Открытость, своеобразная податливость русской культуры и та "отзывчивость", при которой "внятно все", общеггризнаны и мифологизированы. При этом констатация культурного протеизма нередко сочеталась с утверждением невнятности самой русской культуры, невозможности уловить ее суть, когда на помощь приходило представление о "загадочности русской души", ставшее частью общеевропейского мифа. История и особенности восприятия России другими странами позволяют четче прояснить механизмы формирования ее духовного облика и культурного самосознания и одновременно немало говорят и о другой, воспринимающей стороне, в особенности когда речь идет о таком культурном диктаторе, каким на протяжении длительного периода была Франция.

Долгое время практически не принимавшая в расчет находившуюся, по ее понятиям, за гранью европейской цивилизации страну, Франция начала обращать все большее внимание на Россию в XVIII в., по мере роста ее политического влияния и укрепления военной мощи1. Россия получила знаковый статус благодаря французским философам-просветителям, представлявшим ее либо как воплощение варварства и рабства (Рейналь), либо как молодую, подающую радужные (либеральные) надежды державу, возглавляемую просвещенной «Минервой Севера» (по выражению Вольтера), Екатериной II2. При этом интерес к русской культуре как таковой начал проявляться во Франции только на рубеже XVIII-XIX вв., а ее признание произошло не ранее середины XIX в.3

Что же касается России, то в новое время самый сильный след в ее культурной памяти оставили встречи с культурами Германии и Франции. Влияние Германии было в целом более длительным и непрерывным: хотя основные его этапы - первая половина XVIII и 20-е - 30-е гг. XIX в., оно практически не прекращалось на протяжении двух этих веков. Немецкое влияние пронизало русское общество снизу доверху: немцы-колонисты стали частью сельского и городского населения, балтийские аристократы заняли видное место на вершине российской государственности, сыграв существенную роль в истории России4. Влияние Франции имело свой, ни с каким другим не сравнимый апогей - конец XVIII - первая четверть XIX в., затронуло только образованный слой русского общества. Попытки Екатерины II переселить в Россию французских колонистов закончились неудачей (в частности, из-за противодействия французского правительства); колония гугенотов, обосновавшаяся на Волге, отчасти полностью слилась с местным населением, большинство же французов, пробыв несколько лет в волжских колониях, вернулось в Москву (где существовало французское землячество) и пополнило ряды учителей и торговцев, существовавших обособленно от простых слоев российского общества5. Что касается французских эмигрантов-дворян, то многие из них для укрепления своего положения заключали браки с русскими и должны были демонстрировать полный разрыв со своей родиной, сражаясь со своими соотечественниками в периоды военных конфликтов с Францией.

Увлечение русского общества французской культурой, начавшее вытеснять немецкое влияние в царствование Елизаветы Петровны, в целом возобладало в эпоху Екатерины II и Павла I. Это время бурной экспансии в Европе французской философии, литературы, салонной культуры, "искусства общежития". Революция 1789 г., сопровождавшаяся эмиграцией немалой части населения Франции, а затем наполеоновские походы способствовали еще более широкому распространению французского влияния6. Годы правления Александра I, время войн и союза с Наполеоном, массовых контактов представителей Франции и России - период наиболее интенсивного и драматического взаимодействия двух культур. В александровскую эпоху, что является ее важнейшей особенностью, Франция после падения Империи начала утрачивать свои ведущие позиции в Европе, тогда как Россия выступила на передний план как совершившая дело спасения и предпринявшая попытку объединения европейских стран, объединения не только политического, но и духовного (Священный союз Александра I).

К концу ХУШ в. французская культура стала для высшего слоя русского общества домашней, впитанной с детства, особенно после наплыва французских эмигрантов, многие из которых поселились в домах русской знати в качестве гувернеров, учителей, секретарей, компаньонок, почетных гостей и пр. Французское образование уже было в то время обязательным и доминирующим, стало признаком культурности. На французском языке не только говорили в обществе, но зачастую и думали. На этом языке писались письма, воспоминания, художественные произведения. В последней трети ХУШ -начале XIX в. появляются русские "французские литераторы" (А.П.Шувалов, С.П.Румянцев, А.М.Белосельский-Белозерский, Б.В.Голицын, Ф.Г.Головкин)7, практически утратившие связь с родным языком. В одном из французских писем Ф.Г.Головкина, выросшего за границей, впоследствии вельможи павловского времени, покинувшего Россию в 1808 г. и умершего во Франции, русская пословица звучит аналогично русским фразам князя Ипполита в "Войне о и мире": ".на наша улица праздник" . В то же время его сочинения на французском языке удостоились похвалы Ж. де Сталь, которая, по его собственному свидетельству, говорила ему : "Я хотела бы обладать вашим стилем"9, а актриса-эмигрантка Л.Фюзиль приняла его в Петербурге за француза10.

Культурная мимикрия, поверхностная галломания были легкими объектами критики для тех, кто утверждал, что во всех бедах русского общества повинны французские учителя и французское образование. Подражание иностранцам, прежде всего французам, высмеивалось на страницах журналов и в литературе. Но в конечном итоге те, кто ратовали за национальную самобытность, во многом опирались на опыт Запада, в частности Франции: Россия должна была стать столь же культурно независимой, "узнаваемой", продолжающей национальные традиции, что и эта страна. Рост национального самосознания проходил с опорой на европейскую образованность, на труды французских и немецких писателей11.

В данной работе рассматриваются особенности процесса индивидуального и коллективного самоопределения в период, когда русская культура наиболее сильно тяготела к французской и когда началось » систематическое восприятие нашей страны Францией. В этом процессе существенное место занимал обмен духовным опытом. Если литературные связи двух стран конца XVIII - начала XIX в. не раз становились предметом изучения12, их духовно-идентификационный аспект практически не изучен. Между тем он имел особое значение в те годы, которые составляют хронологические рамки данной работы: 1797 - 1825. Время царствования Павла I (взошедшего на трон в ноябре 1796 г.) и Александра I отмечено в России повышенным интересом к западной духовности (существенный вклад в которую принадлежал Франции) и непосредственным приобщением к ней: это эпоха широкой веротерпимости, разлива мистицизма, восстановления и распространения масонских лож, обращений в католичество, конфессионального синкретизма. Определенную роль в размывании духовных границ не только между Россией и Францией, но и между этими культурными ареалами и Германией играли такие "промежуточные" фигуры-посредники, как баронесса В.-Ю.Крюденер, балтийская аристократка, российская подданная и французская писательница, проведшая большую часть жизни в европейских странах, в том числе во Франции. В.-Ю.Крюденер воплощала духовное взаимодействие Германии, Франции и России. Другим олицетворением тройственного культурного комплекса предстает императрица Елизавета Алексеевна, жена Александра I, немецкая принцесса, получившая французское воспитание. Функционирование тройственной культурной модели было непосредственно связано также с выработкой специфической саморефлексии, построением своего «я»13.

В рассматриваемый период началось приближение Франции к духовному образу России, приближение зачастую вынужденное (историческими событиями), но сопровождавшееся попытками проникнуть в особенности (в том числе религиозные) русской жизни. Эти попытки были предприняты в ряде художественных произведений (Кс. де Местра, г-жи Коттен и других писателей), но в еще большей степени в мемуарных и эпистолярных текстах французских эмигрантов и путешественников. «Домашние», окололитературные тексты (письма, воспоминания) в силу своей относительной свободы от канонов служили действенным средством освоения иной культуры.

Если в начальные периоды знакомства с Россией «наибольшей пристрастностью» отличалось изображение религии, «неспособной привить нравственные принципы примитивному народу»14 и не играющей никакой культурной роли, то впоследствии все больше укреплялось мнение, сформулированное в настоящее время известным руссистом Жоржем Нива: ".трудно дать определение России, не обращаясь к православию"15.

Таким образом, литературное взаимодействие Франции и России рассматривается в трех аспектах: 1) функционирование французского аристократического культурного комплекса на русской почве в процессе индивидуального и коллективного самоопределения; 2) роль тройственной культурной модели в системе русско-французского литературного взаимодействия; 3) восприятие русского духовного феномена представителями французской культуры и формирование русского мифа.

Отдельные аспекты духовного диалога двух стран в рассматриваемый период представлены в работах русских и французских исследователей. Н.Н.Булич, А.Д.Галахов, Г.Флоровский, Ф.Лей рассматривают роль европейского мистицизма в александровскую эпоху16. Д.А.Толстой, рисуя картину католического влияния в России, не касается литературы и по сути представляет католицизм как чуждое и враждебное явление, пытавшееся

1 7 вопреки традиции утвердиться на русской почве . Ш.Корбе, посвятивший свою работу проблеме восприятия русской культуры во Франции в XIX в., отмечает как одну из основных причин игнорирования до 1812 г. крупными французскими писателями русской литературы - неприятие того идеологического комплекса, который связывался с Россией как абсолютной

1Я монархией . Посвященная русско-французским связям 1840-1850-х гг. книга М.Кадо затрагивает ряд важных и для более ранних периодов вопросов, в частности проблему «закрытости» для французов первой четверти XIX в. религиозной жизни России и долгое время сохранявшейся стереотипности ее образа19. Роль французской литературы в создании «формул для самовыражения русского читателя» и языка «внутренней, интимной и духовной жизни» лл подчеркнута в работах Ю.М.Лотмана . В трудах упомянутых авторов содержатся существенные наблюдения, проясняющие особенности русско-французских культурных связей первой четверти XIX в., но в них или не проводится вообще или только намечено изучение русских и французских литературных текстов эпохи с точки зрения индивидуального и коллективного самоопределения.

Идеологические и культурные контакты Франции и России» (18001820) - тема диссертации А.Рачинского, защищенной в Париже в 1996 г.21 Эта работа посвящена «идеологической борьбе» двух стран, выразившейся в противостоянии Александра I и Наполеона. В ней собран большой, но, как правило, уже известный исторический материал о французских эмигрантах в России, влиянии масонства, в том числе на будущих декабристов, о политических конфликтах двух стран, роли Ж. де Местра и ряда католических аббатов. Взаимодействие двух культур рассматривается (отчасти вслед за Ш.Корбе) с точки зрения «интеллектуальной, философской и религиозной битвы» между двумя видениями мира: революционным, республиканским и монархическим, традиционным. Между тем акцент на оппозиции идеологий не должен скрывать сложный процесс притяжения и отталкивания различных культур, проявившийся прежде всего на уровне литературных свидетельств уникальной эпохи, отмеченной верой в возможность духовного единства.

Воздействие европейской культуры на выработку российских «базовых идеологем» исследуется в книге А.Л. Зорина «Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века». Французские идеологические модели, наполеоновский миф, европейский мистицизм (представленный в том числе баронессой Крюденер) предстают в книге как «резервуар метафор»22, воплощенных в литературных текстах и определяющих государственную идеологию. Религиозная атмосфера эпохи воссоздана в особенности в главах, посвященных эпохе Александра I, мистическим корням создания Священного союза. В центре внимания автора — «конверсия идеологических конструкций, созданных изящной словесностью, в собственно идеологическую риторику»23.

В настоящей работе предполагается рассмотрение литературного взаимодействия двух стран, порой опосредованного и влиянием третьего культурного ареала, взаимодействия, отразившегося в разного рода текстах, в том числе в неизданных и неизученных архивных документах: письмах, дневниках, мемуарах, альбомах. В развитии «домашних» жанров, которые в конце XVIII - начале XIX в. занимали значительное место в общем литературном процессе, большая роль принадлежит женщинам, чутко улавливавшим зачастую подспудные духовные тенденции того времени и создававшим как правило не предназначенные для публикации и потому более спонтанные» тексты. Женщины проявляли в ту эпоху повышенную духовную чувствительность и «отзывчивость» (обращения в католицизм отмечены прежде всего среди женщин). Привлекаются также произведения, созданные в рамках «большой» литературы, которые в равной мере отражали взаимодействие различных культурных ареалов и служили — в процессе чтения, переписывания, цитирования — средством построения собственной личности.

Таким образом, предпринимается попытка определить роль иного литературно-духовного комплекса в конструировании собственной культурной идентичности и в формировании и функционировании «своего» языка. * *

Европеизация русского общества с самого начала сопровождалась усилением контактов с нетрадиционными для России формами духовной жизни, в том числе с инославными вероисповеданиями. С эпохи Петра I установилось своего рода протекционистское отношение к лютеранам, были предоставлены возможности для свободного отправления и других религиозных культов, в частности, католического, запрещенного до начала XVIII в. Новая столица, Петербург, стала воплощением веротерпимости, что неизменно отмечалось иностранными наблюдателями24, для которых прежде русские церкви были закрыты25. Европейская духовная жизнь начала без препон входить в состав русской духовной жизни.

В то же время православная церковь в результате петровских реформ оказалась в не слишком благоприятных условиях. Упразднение патриаршества и подчинение церкви государству ограничило ее духовное водительство. В условиях расцвета светской культуры русское духовенство оказалось отодвинуто на задний план. Оно никогда не составляло часть высшего общества (в отличие, например, от французских аббатов, как правило, младших сыновей из дворянских семей), будучи в общей массе недостаточно образованным и "благородным" и скорее сливаясь с простым народом. Европеизированной русской знати не хватало духовников, которые могли бы удовлетворить ее усложнившиеся духовные запросы. К тому же, особенно с конца XVIII в. у русских дворян и русских церковнослужителей иногда буквально не было общего языка: характерно, что по прибытии будущего митрополита

Московского Филарета в Петербург (в 1809 г.) ему посоветовали в Синоде изучить французский язык26. Выступив с защитой догматов веры, он написал по-русски и по-латыни "Разговоры между испытующим и уверенным в православии Восточной греко-российской церкви"( 1815), но "те, кто нуждался в нем <этом сочинении>, не знали или презирали родной язык, это были иностранцы в своем же отечестве"27. Хотя автор этого свидетельства, Александр Стурдза, отличался пристрастностью, особой ревностью в отношении православия, и он, и его сестра Роксандра (в замужестве Эдлинг), изнутри оценивали религиозную ситуацию тех лет: "<Сколькие>. вдавались в различные учения единственно потому, что не нашли себе руководителей"28; "Русское духовенство, живущее в уединении и бедности, не могло иметь никакого влияния на дворянство, воспитанное на французский манер и черпавшее свои религиозные идеи лишь в книгах, одобренных обществом Иисуса"29. Для русского образованного общества порой более доступными были французские католические проповедники (Фенелон, Боссюэ, Бурдалу, Массийон).

Характерно, что в речи одного из русских иерархов, несмотря на трагический опыт 1812 г., не подвергаются сомнениям достоинства французской культуры, «великие способности» «галлов», составляющих «народ, столь любезный в общежитии, народ, который для других народов был примером и наставником людскости и нежности.»30 - до такой степени был укоренен в русском обществе стереотип французского культурного превосходства.

Иностранные же наблюдатели, «исторически» настроенные против православия, способствовали развитию критического взгляда на русское духовенство, подчеркивали декоративность русского священства ("На мой взгляд, - писал Жозеф де Местр, - нет большей разницы между попом и трубой органа: оба только поют и ничего более" ), неразвитость искусства проповеди, акцент на внешней обрядности. "Проповеди, поучения, толкование догматов веры здесь не приняты и нет кафедр. Поститься, читать длинные молитвы, кланяться перед иконами, креститься - к этому сводится вся религия в России", -писал посетивший Петербург в конце 1799 - начале 1800 гг. аббат Ж.-Ф.Жоржель32. По замечанию современного французского исследователя, «примат литургии над религиозным поучением шокировал адептов реформации и контр-реформации, забывавших, что на Западе морализаторская функция христианства была не столь давней.» .

Между тем немудрствующая простота и каноническое смирение русского духовного чина противостояли беспокойным умствованиям представителей культурного слоя. Во второй половине ХУШ в. появились к тому же такие светила церкви, как св. Тихон Задонский, св. Паисий Величковский, митрополит Московский Платон (Левшин), митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Гавриил (Петров), архимандрит Анастасий (Братановский), известный проповедник, прозванный "русским Массийоном". "Собрание разных поучений на все воскресные и праздничные дни" митрополита Гавриила, изданное в 1775 и 1776 гг., в обязательном порядке читалось в извлечениях по церквам. В первое десятилетие XIX в. началась деятельность св. Филарета Московского. В конце ХУШ в. стали возрождаться монашество, традиции православного мистицизма (в 1793 г. появился перевод Паисия Величковского на церковнославянский язык проникнутого духом исихазма "Добротолюбия"). По поводу своей встречи с митрополитом Гавриилом в 1799 г. французская художница-эмигрантка Э.Виже-Лебрен, жившая в России в 1795-1801 гг., писала: "Я в жизни не оказывалась в присутствии человека, чей вид произвел бы на меня столь внушительное впечатление"34. Достоинства Платона и Гавриила отметил и такой неприязненно настроенный по отношению к "греко-русской церкви" автор, как Ш.-Ф.-Ф. Массон35.

Русское дворянство того времени как правило не было начисто оторвано от традиционных, в том числе религиозных, устоев. Многие из русских дворян росли в усадьбах, с детства были окружены не только французскими учителями, но и кормилицами, няньками из простого народа, присутствовали на богослужениях в усадебных и сельских церквах. Русская религиозная жизнь могла ощущаться как полная и неповрежденная. "Теперь только я начинаю понимать, - размышляет в своих "Записках" 1804 г. С.П.Жихарев, - как полезно было для меня это русское деревенское воспитание, над которым так издевались соседи, - эти ежедневные утрени, молебны и всенощные, в которых я исправлял должность дьячка."36 Он вспоминает о паломнических поездках в Задонск, "к Троице", отмечает величественный характер службы в Александро-Невском монастыре и благообразие церковнослужителей . Эти записи соседствуют с характеристиками актеров французской труппы и рассказами о маскараде - в согласии с установкой на стерновско-карамзинскую пестроту впечатлений, - но сквозь композиционную условность проступает подлинный и серьезный духовный опыт.

Этот опыт был уделом довольно многих. По свидетельству М.Д.Бутурлина, росшего в окружении французских и английских учителей, в начале XIX в. и в их доме в Москве, и в загородных поместьях царила глубоко религиозная, православная атмосфера, и его родители общались с достойными священнослужителями (друзьями его отца, известного библиофила, директора Эрмитажа, сенатора графа Д.П.Бутурлина были как простой сельский священник, так и писатель, ученый, позднее митрополит Киевский, Евгений

1 о

Болховитинов ). Все это не помешало тому, что впоследствии мать, одна из сестер и старший брат, а в начале XIX в. и тетка М.Д.Бутурлина перешли в католичество.

Весной 1803 г. «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали по своему обыкновению об отъезде за границу среди прочих лиц генерал-лейтенантши княгини Анны Александровны Голицыной с тремя сыновьями и четырьмя дочерьми: «При ней: французской нации аббат Лавуазиер, мадам Наузвиль с дочерью, Английской нации мамзель Броун, Француз Жермен»39. А.А.Голицына отправлялась во Францию, где осенью того же года ее муж Б.А. Голицын был представлен Первому консулу и, возможно, успел встретиться со знаменитым мистиком и масоном Л.-К. де Сен-Мартеном (по преданию, они были знакомы; Сен-Мартен умер в октябре 1803 г.). Одной из дочерей Б.А.Голицына, воспитанной в столь прозападной духовной атмосфере, была Татьяна, в замужестве Потемкина, впоследствии снискавшая известность как ревнительница православия. Эти примеры говорят о том, что в рассматриваемую эпоху с ее перенасыщенной религиозной атмосферой следование традиции могло привести к ее трансформации в иной духовный опыт, а соприкосновение с иными духовными тенденциями - усилить тяготение к собственной традиции.

В 1777 г. в "Письмах из Франции" Д.И.Фонвизина католическая месса описывается как своего рода фарс, вызывающий смех и чувство недоумения: "Обедню служил здещний епископ; облачался публично, но не среди церкви, а в боку. Попы, в больших париках, стояли в два ряда, то есть одни спиною к алтарю, а другие к народу, Подумай же, кто облачал его преосвященство? Собственные его лакеи в ливрее! . Я покатился со смеху, видя эту комедию. Подумай, какая разница в образе мыслей!"40 Между тем, русские путешественники, находясь за границей, могли спокойно относиться к посещению католических церквей за отсутствием православных41. В 1816 г. Н.И.Куракина, "строго-православная" (по замечанию ее биографа), по дороге в Лозанну заходит в католическую церковь. "Кюре как раз служил мессу, -записывает она по-французски в своем путевом дневнике, - я прослушала ее почти с таким же рвением, как если бы я присутствовала на греческой службе; разница так невелика."*2 Немного позднее, прибыв в Париж, она чувствует себя, как дома: ". бал был во всех отношениях совершенно подобен нашим: обычаи, наряды, скука, все такое же; я никогда не видела, чтобы две нации так подходили друг другу и так были похожи, особенно внешне"43. Чтобы появился такой спокойный, независимый взгляд на культуру, бывшую как никакая другая своего рода навязчивой идеей русского общества, оно должно было существенным образом продвинуться по пути индивидуального и коллективного самоопределения.

1 См.: Лиштенан Ф.-Д. Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750. М., 2000.

2 См.: LortholaryA. Le mirage russe en France au XVIIIe siècle. Paris, 1951. 3Cm.: Corbet Ch. L'opinion française face à l'inconnu russe (1799-1894). Paris, 1967.

4 См.: Оболенская C.B. История немцев в России как проблема русской культуры // Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур. М., 2000. С. 6-13; Scharf С. Katharina II, Deutschland und die Deutschen. Mainz, 1995.

5 См.: Rjéoutski V. La communauté francophone de Moscou sous le règne de Catherine II. // Revue des études slaves. T.68, fasc. 4. Paris, 1996. P. 445-461.

6 Предполагается, что около 1810 г. количество французов в России достигало десяти тысяч; в 1812 г. на территории нашей страны осталось триста тысяч солдат и офицеров, часть которых осела в России. См.: Gerbod P. D'une révolution, l'autre: Les Français en Russie de 1789 à 1917 // Révue des études slaves. Paris, 1985. T. 57, fasc. 4. P. 606-608.

7 См.: Заборов П.P. Заборов П.P. Русско-французские поэты XVIII в. // Многоязычие и литературное творчество. Л., 1981. С.66-105.

8Письмо Ф.Г. Головкина Г.Г. Орлову от 4 мая 1822 г. // ОПИ ГИМ. Ф.166. Папка 8. Л. 63.

Письмо Ф.Г. Головкина Г.Г. Орлову. [1821-1822 гг.] // Там же. Л.67. Ж. де Сталь состояла в переписке с Ф.Г. Головкиным, который познакомился с ней в начале 1800-х годов (см.: Zaborov Piotr. Les Russes à Coppet // Cahiers staëliens. Nouvelle série. 1993-1994. N 45. P. 67-68).

10См.: Fusil L, Souvenirs d'une actrice. Paris, 1841. P. 170. иСм.: Зорин A. Ж.-Ж. Руссо и национальная утопия "старших архаистов"// Новое литературное обозрение. 1996, №20. С.56-63; Nethercott F. L'iïtablissement du système scolaire en Russie (1800-1850): rfifiirence framaise ou гййгепсе allemande? // Philologiques. IV. Transferts culturels triangulaires. France-Allemagne

Russie. Paris, 1996. P. 187-204.

1 0

Из работ, посвященных общим вопросам, см.: Haumant Е. La culture française en Russie (1700-1900). Paris, 1913; Jost F. La France littéraire en face de la Russie: Jalons d'une découverte // Jost F. Essais de litétrature comparée. Fribourg, 1968. T. 2. P. 259-312; Robel L. Histoire de la neige: La Russie dans la littérature française. Paris, 1994. Многим аспектам русско-французских литературных связей конца XVIII - первой половины XIX в. посвящены работы В.Э. Вацуро, Л.И. Вольперт, П.Р. Заборова, В.А. Мильчиной, А.Д. Михайлова, Б.В. Томашевского, Е.Г. Эткинда.

13 О тройственных культурных связях помимо указанного выше (сн. 10) сборника статей см.: Espagne M. Les transferts culturels triangulaires // Espagne M. Les transferts culturels franco-allemands. Paris, 1999. P. 153-178.

14 MervaudM., Roberti J.-C. Une infinie brutalité: L'image de la Russie dans la France des XVIe et XVIIe siècles. Paris, 1991. P. 155.

15 Nivat G. Russie - Europe. La fin du schisme. Etudes littéraires et politiques. Lausanne, 1993. P.230.

16 Галахов АД. Обзор мистической литературы в царствование императора Александра I // ЖМНП. 1875. № 11; Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1983; Ley F. Alexandre 1er et sa Sainte-Alliance. Paris, 1975; Ley F. Madame de KrUdener (1764-1824). Romantisme et Sainte-Alliance. Paris, 1994.

17

Толстой Д. A. Римский католицизм в России. Спб., 1877. Т. 2.

18 См.: Corbet Ch. Op. cit. P. 88.

19Мишель Кадо отмечает "полное непонимание православной жизни западными католиками" в течение длительного периода времени - до середины XIX в. и долее. В это время "в особенности религия и история остаются неизвестными и травестированными, что имеет чрезвычайно серьезные последствия, когда речь идет о стране с духовными традициями и национальным прошлым, столь отличными от наших" - Cadot M. La Russie dans la vie intellectuelle française. 1839-1856. Paris, 1967. P.546.

20 Лотман Ю.М. Русская литература на французском языке И Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллин, 1992. С. 354, 359.

21 Ratchinski A. Les contacts idéologiques et culturels entre la France et la Russie (1800-1820). Thèse de doctorat nouveau régime. Paris, 1996.

22 Зорин А.Л. «Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001. С. 29.

23 Там же. С. 27.

24 См.: Августин (Никитин), архимандрит. Православный Петербург в записках иностранцев. Спб., 1995. С. 35-48.

Тем не менее иностранцам удавалось и прежде проникнуть внутрь русских церквей и дать довольно точное описание обрядов. См.: Mervaud M., Roberti J.-C. Op. cit. P. 38-39.

26 См.: Флоровский Г. Ук. соч. С.167.

27 Stourdza A. Le Comte de Maistre // Stourdza A. Oeuvres posthumes. Paris, 1859. P.181 (зд. и далее, за исключением особо оговоренных случаев, перевод всех французских цитат мой - Е.Г.).

Стурдза A.C. О судьбе православной церкви русской в царствование императора Александра I // Русская старина. Т.ХУ. 1876. С.270.

29 Edling R. Mémoires de la comtesse Edling, пйе Stourdza. M., 1888. P.25.

30 Цит. по: Михайлова Н.И. «Витийства грозный дар.». Пушкин и русская ораторская культура его времени. М., 1999. С.79.

3 Местр Жозеф де, граф. Петербургские письма. Спб., 1995. С.284 (Пер. Д.Соловьева).

Путешествие в Петербург аббата Жоржеля в царствование императора Павла I. М., 1913. С.130 (пер. Н.Соболевского. Французский оригинал впервые был опубликован в 1819 г.). О том же писал живший в 1728-1731 гг. в России аббат Ж. Жюбе в сочинении, остававшемся до наших дней в рукописи: «Беспрестанно видишь только крестные знамения, глубокие поклоны и повсюду слышно только господи помилуй» (Jubé J. La religion, les moeurs et les usages des Moscovites. Oxford, 1992. P. 119).

33 Van Regemorter J.-L. Préface // Mervaud M., RobertiJ.-C. Op. cit. P. 8.

34 Vigée-Lebrun, Madame. Souvenirs. Paris, 1869. T.I. P.348 (первое издание -1835-1837). л г

Masson С.-F.-Ph. Mftmoires secrets sur la Russie pendant les règnes de Catherine II et de Paul I. Paris, 1859. P. 188,190 (первое издание - 1800 -1802).

36 Жихарев С.П. Записки современника. M.;JI., 1955. С.ЗО.

37 Там же. С.83,96.

38 См.: Бутурлин М.Д. Записки // Русский архив. 1897, № 2-3. С.236,405.

39 Санкт-Петербургские ведомости. № 37, 8 мая 1803 (сообщение повторялось также в следующих номерах от 12 и 15 мая).

40 Фонвизин Д.И. Собр. соч. в двух томах. М.; Л., 1959. Т.2. С.418 (курсив мой -Е.Г.).

41 См.: Строганова Н.М. Записки // Русский библиофил. 1914. № 4. С. 34: автор и ее спутники присутствуют в 1780 г. на католической службе в Брюсселе.

42 Дневник княгини Н.И.Куракиной // Девятнадцатый век. Исторический сб., издаваемый князем Ф.А.Куракиным под редакцией В.И.Смольянинова. М., 1903. Т. 1. С. 139 (курсив мой - Е.Г.).

43 Там же. С.41.

Часть I. Французский аристократический культурный комплекс в контексте индивидуального и коллективного самоопределения

Заключение научной работыдиссертация на тему "Литературное взаимодействие Франции и России и культурное самоопределение"

Заключение

Литературное взаимодействие Франции и России в контексте культурного самоопределения рассмотрено на уровне «домашних», автобиографических текстов, таких, как письма, воспоминания, дневники, альбомы, а также ряда литературных произведений, представляющих собой попытку определить духовный облик России и осмыслить культурный опыт Франции. Исследование проводилось на основе значительного количества неопубликовнных и неизученных рукописных материалов, составивших основной корпус «домашних» текстов, принадлежащих представителям Франции и России. Подчеркнута роль женского творчества в создании особой культурной атмосферы эпохи.

На примере текстов французских эмигрантов, прежде всего писем и «Воспоминаний» принцессы Л.-Э. де Тарант, ставшей видной фигурой русского аристократического общества, рассмотрены роль и функционирование французской аристократической, католической модели на русской почве. Эта модель оказалась востребованной в российском политическом и духовном климате периода царствования Павла I и Александра I. Роялистская легенда успешно использовалась французскими эмигрантами в России, предельно акцентируя один из традиционных аспектов собственной культурной идентичности, уходящей корнями вглубь веков. Наряду с коллективным культурным самоопределением шел также процесс индивидуальной самоидентификации, которая по мере переживания иного культурного опыта приобретала драматический оттенок. В восприятие собственной культуры вносились существенные коррективы, она все больше осознавалась как исчерпанная, не способная предоставить необходимые духовные опоры, что вело к ослаблению собственной культурной идентичности, к ее трансформации под влиянием новых условий, а порой и к ее утрате. «Закрытая», вековая французская культура оказывалась более уязвимой, чем какая-либо другая, именно по причине своей «закрытости», самодостаточности и иллюзии стабильности.

В то же время французский аристократический культурный комплекс в чняхштегткнпй мере прижился на русской почве. Об этом в особенности свидетельствуют автобиографические тексты российских женщин, написанные на французском языке: мемуары В.Н.Головиной, П.Н.Фредро, дневники

A.И.Толстой, С.П.Свечиной. В их сочинениях литературные средства самоизображения черпались в европейской, прежде всего французской литературе. При этом такие константы, как эмоциональная сдержанность, самоконтроль, камуфляж душевных переживаний отвечали исконной духовной потребности в прикровенном выражении чувств, предписанному женщине молчанию. Усвоение западного, прежде всего французского культурного опыта, способствовало проявлению традиционного духовного склада, отличающегося сочетанием напряженной душевной жизни, самоотречения и молчания. Овладение французскими литературными средствами самовыражения шло в направлении традиционной приглушенности внутренней жизни, а тяготение к иной культурной идентичности, особенно явственное при обращении авторов автобиографических сочинений в католицизм, актуализировало собственную духовную подвижническую модель. Французская аристократическая модель продолжала функционировать и далее в мемуарных текстах XIX - XX в., написанных как по-французски, так и по-русски.

Французская аристократическая культура нашла отражение и в «большой» литературе, в том числе в творчестве А.С.Пушкина, приверженного таким понятиям, как «внутреннее молчание», риторика несказуемого, стоицизм и самоотречение. Русский поэтический религиозный дискурс отчасти опирается на европейский, в том числе французский, представленный такими поэтами, как Ж.Делиль, Ш.Мильвуа, Л. де Фонтан, А. де Ламартин. При этом философская, ораторская эксплуатация религиозного чувства (харатерная, в частности, для Ламартина) осталась в целом чужда русским поэтам, которые предпочитали выражать его с большей долей простоты и «молчания» в согласии с русской духовной традицией. Религиозное восприятие мира проявляется в поэзии

B.А.Жуковского, К.Н.Батюшкова, А.С.Пушкина, П.А.Вяземского сквозь призму мистического сенсуализма, благодаря сплаву реального и воображаемого, чувственного и духовного. Подобный сплав они сумели оценить и у поэта, чьи произведения не свидетельстуют о религиозной вере, но проникнуты «религиозным трепетом» — А.Шенье, «воскрешенного» во французской литературе в контексте возврата к духовным традициям.

Роль культурного взаимодействия в процессе коллективного и интивидуального самоопределения особенно очевидна при рассмотрении фигур-посредников, воплощающих тройственные культурные связи, таких, как известная в свое время писательница и проповедница, российская подданная В.-Ю.Крюденер и русская императрица Елизавета Алексеевная, обе — немецкого происхождения, получившие французское воспитание. В.-Ю.Крюденер в процессе характерных для ее эпохи интенсивных мистических поисков внесла свой вклад в переоценку образа России, представляя эту страну как оплот простодушной веры, центр спасения, а ее жителей, от императора до простого солдата — как хранителей благочестия, победителей сил тьмы. Воплощением религиозного образа России стала также императрица Елизавета Алексеевна, переосмыслившая европейское культурное наследие в процессе обретения новой культурной идентичности, которая в то же время явилась манифестацией русского мифа.

Мистические поиски, тесно связанные с «чувствительным» освоением внутреннего мира личности, способствали развитию интроспективных тенденций в автобиографических текстах, как это видно на примере воспоминаний В.-Ю.Крюденер и ее культурного «двойника», русской писательницы А.П.Хвостовой, автора неопубликованного текста «Особое воспитание». Пиетистские тенденции, развивая тягу к самоанализу с опорой на европейские образцы («Жизнь г-жи Гюйон»), не препятствуют в то же время А.П.Хвостовой оставаться в лоне традиционной религии, хотя и выводят ее за рамки предписанного женщине молчания. Фигуры В.-Ю.Крюденер и А.П.Хвостовой, воплощающие право женщины на собственные духовные искания, предвещают появление других российских «богоискательниц» (особенно в конце XIX - начале XX в.), предпочитавших «обосноваться» на перекрестке культур.

Тяготея к иной конфессиональной зоне, представители России способствовали восприятию русской религиозности как доминирующей константы национальной культуры. Это представление было не в последнюю очередь сформировано иностранными, в том числе французскими писателями, что явилось результатом насыщенной атмосферы религиозных исканий, когда был акцентирован религиозный образ не только России, но и некоторых других стран (Германии, Испании).

При этом русская религиозность в целом оставалась для большинства иностранных наблюдателей закрытой областью, воспринималась как специфическая и становилась частью мифа о загадочной русской душе, нашедшего отклик и в самой России, перед которой в начале XIX в. стояла «задача стать оригинальной»1.

Россия вошла во французскую литературу прежде всего как некий духовный феномен. Литературное влияние, в первую очередь русского романа, проявилось значительно позже, в конце XIX в. В то же время представители французской культуры и в рассматриваемый период проявляли чуткость в отношении особенностей русского мифа. Этот миф способствовал появлению новых акцентов в творчестве французских писателей, прежде всего таких, как Жозеф и Ксавье де Местр, Жермена де Сталь. Красота и загадочность белых ночей порождают грандиозный замысел «Санкт-Петербургских вечеров» Ж. де Местра, чья могучая архитектоника напоминает размах закованной в гранит северной столицы. Кс. де Местр создает в «Юной сибирячке» образ русской святой, причем использует средства, весьма приближенные к русской житийной и летописной традиции. Ж. де Сталь проецирует русский миф на собственный внутренний мир с его противоречиями, которые она вписывает в метафизический контекст, связывает со своей тягой к безграничному, воплощенному в русском пейзаже.

Вслед за братьями де Местрами и Ж. де Сталь русская духовная специфика будет подчеркнута в образах героинь Стендаля (Арманс из одноименного романа) и Бальзака (Феодора, повесть «Шагреневая кожа») и в конечном итоге станет стереотипом. Религиозный образ России при всем критическом отношении к русской церкви неизменно сохранял свою актуальность. «Из всего, что я вижу в этом мире и в особенности в этой стране [России], - писал маркиз де Кюстин в книге «Россия в 1839 году», - следует, что человек живет здесь, на земле, вовсе не для счастья. Смысл его существования совершенно иной, религиозный: нравственное совершенствование, борьба и победа. <.> В наши дни русский народ самый набожный из всех христианских народов.»2.

Таким образом, представление о «закрытой» французской и «переимчивой» русской культурах оказывается по большей части стереотипным. Усвоение западного, в том числе французского культурного опыта, способствовало в значительной мере утверждению в России собственных духовных традиций, проявлению своей культурной идентичности, формированию своего языка. Французские литературные модели, как «аристократическая», так и «чувствительная», служили выработке литературного сознания, которое зачастую получало французское языковое оформление, однако это не препятствовало выявлению собственного духовного склада. Создание русского мифа шло в определенной степени при посредстве представителей французской культуры, в свою очередь сумевших претворить этот миф в свое творчество.

1 Гройс Б. Поиски русской национальной идентичности // Россия и Германия. М., 1993. С. 33.

2 Кюстин А. де. Россия в 1839 году. Т.2. М., 1996. С. 54-55 (пер. О. Гринберг).

Список научной литературыГречаная, Елена Павловна, диссертация по теме "Литература народов стран зарубежья (с указанием конкретной литературы)"

1. Августин (Никитин), архимандрит. Православный Петербург в записках иностранцев. Спб., 1995.

2. Азадовский М. Из материалов "Строгановской академии". Неопубликованные произведения Ксавье де Местра и Зинаиды Волконской. Публикация МАзадовского // Литературное наследство. Т.33-34. М., 1939. С. 195-214.

3. Алексеев М.П. Пушкин: сравнительно-исторические исследования. Л., 1972.

4. Алексеев М.П. Русско-английские литературные связи (XVIII век первая половина XIX века) // Литературное наследство. Т. 91. М., 1982.

5. Артемова Е.Ю. Культура России глазами посетивших ее французов (последняя треть XVIII века). М., 2000.

6. Архив братьев Тургеневых. Вып.1-6. СПб., 1911-1921.

7. Архив князя Воронцова. Кн. 7, 14, 22, 30 М., 1875, 1879, 1881, 1884.

8. Эстетика раннего французского романтизма / Сост., вступит, ст. и коммент В.АМильчиной. М., 1982.

9. Барсов НИ. К истории мистицизма в России // Барсов Н.И. Исторические, критические и полемические опыты. СПб., 1879.

10. Бартенев П. Предисловие издателя к "Запискам Федора Николаевича Голицына" // Русский архив. 1874, кн 1.

11. Х.Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977.

12. П.Батюшков КН. Сочинения. СПб., 1885.

13. Булич H.H. Очерки по истории русской литературы и просвещения с начала XIX века. СПб., 1912.

14. Бутурлин М.Д. Записки // Русский архив. 1897, № 2-3.

15. Васильчиков A.A. Семейство Разумовских. Т. 1-2. СПб., 1880.

16. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. "Элегическая школа". СПб., 1994.

17. Веселовский А.Н. В.АЖуковский. Поэзия чувства и "сердечного воображения". М., 1999.

18. Веселовский А.Н. Западное влияние в новой русской литературе. СПб., 1905.

19. Вигель Ф.Ф. Записки. М., 2000.

20. Винницкий И.Ю. Утехи меланхолии // Ученые записки Московского кулътупоппгического липея. № 1310. Вып. 2. М. 1997. С. 107-288.

21. Виттекер Ц.Х. Граф С.С.Уваров и его время. СПб., 1999.

22. Волконская 3. Св. Екатерина Сиенская (Из путевых записок об Италии) // Московский вестник. 1827. Ч. 6. № 24. С. 392—397.2Ъ.Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. М., 1998. Набоков В. Комментарии к "Евгению Онегину" Александра Пушкина. М., 1999.

23. Вольтер и Россия / Под ред. А.Д.Михайлова, А.Ф.Строева. М., 1999.

24. Воробьев Г. А. Француз-конфедерат в Сибири // Исторический вестник. 1898. Т. 73. № 8. С. 546-553.

25. В раздумьях о России (XIX век). М., 1996.

26. Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003.2%.Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М., 1984.

27. Гагарин И. Дневник. Записки о моей жизни. Переписка /Сост., вступ. ст., пер. с фр. и комм. Р. Темпеста. М., 1996.

28. Галахов А.Д. Обзор мистической литературы в царствование императора Александра I // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1875. №11.31 .Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1977.

29. Ъ2.Гиривенко А.Н. Русский поэтический перевод в культурном контекстеромантизма. М., 2000. 33.Глинка С.Н. Сочинения. М., 1817. 34Глинка Ф.Н. Сочинения. М., 1986. Ъ5.Глинка Ф.Н. Опыты священной поэзии. СПб., 1826.

30. Голицын А Я Князь А.Н.Голицын (в его письмах). Русский архив. 1905. Т.З.

31. Голицын Б.В., князь. Избранные страницы / Сост. и пред. В.В. Цоффки. Большие Вяземы, 2001.3%. Головин а В.Н. Мемуары // История жизни благородной женщины. М., 1996.

32. Головкин Ф. Двор и царствование Павла I. М., 1912.

33. Гречаная Е.П. Литературное взаимовосприятие России и Франции в религиозном контексте (1797-1825). М., 2002.

34. Грибоедовская Москва. Письма М.А.Волковой к В.А.Ланской (1812-1818) //1. Русский архив. 1875. № 8.

35. Гройс Б. Поиски русской национальной идентичности // Россия и Германия. М„ 1993. С. 30-51.

36. Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987.

37. Державин Г.Р. Сочинения: в 4 т. СПб., 1895.

38. Державин Г.Р. Стихотворения. JL, 1957.

39. Дипломаты-писатели; писатели-дипломаты / Сост. В.Е.Багно. СПб., 2001.

40. AI Дмитриева Е.Е. Обращения в католичество в России в XIX в. // Мировое древо. Вып. 4. М., 1996. С. 84-110.48Дурылин С. Госпожа де Сталь и ее русские отношения // Литературное наследство. Т.33/34. М., 1939.

41. Егоров Б.Ф. Очерки по русской культуре XIX века // Из истории русской культуры. T.V (XIX век). М., 1996.

42. Елисеева О.И. Екатерина II и Е.Р. Дашкова: феномен женской дружбы в эпоху Просвещения // Е.Р. Дашкова и A.C. Пушкин в истории России. М., 2000. С.19-33.

43. Делиль Ж. Дифирамб на бессмертие души. Перевел Александр Палицын. М., 1804.52.<ДелильЖ.> Бессмертие дущи, дифирамб. М., 1820.

44. Жуковский В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т.1-2. М., 1999 2001.

45. Жуковский и русская культура. Л., 1987.

46. Заборов П.Р. Жермена де Сталь и русская литература первой трети XIX века // Ранние романтические веяния. Л., 1972.

47. Заборов П.Р. Россия во французской трагедии XVIII в. // Восприятие русской культуры на Западе. Очерки. Л., 1975. С.32-50.

48. Заборов П.Р. Русско-французские поэты XVIII в. // Многоязычие и литературное творчество. Л., 1981. С.66-105.

49. Заборов П.Р. Шарль Мильвуа в русских переводах // Взаимосвязи русской и зарубежной литератур. Л., 1983. С.100-128.

50. Записки и воспоминания русских женщин XVIII первой половины XIX века / Сост., вступит, ст. Г.Н.Моисеевой. М., 1990.64.3аписки квакера о пребывании в России. 1818-1819. // Русская старина. 1874, январь. С.6-19.

51. Зорин А. Ж.-Ж. Руссо и национальная утопия "старших архаистов"// Новое литературное обозрение. 1996, №20. С.56-63.вв.Зорин A.JI. К.Н.Батюшков в 1814-1815 гг. // Известия АН СССР. Сер. Литературы и языка. 1988. Т.47. №4. С.368-378.

52. П.Зорин А. Л. Вольтер и восточная политика Екатерины II // Вольтер в России / Под редакцией А.Д. Михайлова, А.Ф. Строева. М., 1999. С.106-116.

53. Зорин А.Л. «Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001.

54. Зубков Н.Н. Ранние книжные манифестации поэзии К.Н.Батюшкова // Известия АН. Серия литературы и языка. 1997. Т.56. № 3.

55. Из истории литературных связей XIX века. М., 1962.71 .Исюолъ С.Н. Германия глазами русской путешественницы конца XVIII -начала XIX в. // Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур. М., 2000. С. 31-41.

56. Исмаил-Заде Д.И. Императрица Елисавета Алексеевна. Единственный роман императрицы. М., 2001.1Ъ.Карамзин Н.М. Письма Н.М.Карамзина И.И.Дмитриеву. СПб., 1866.

57. А.Карамзин Н.М., Дмитриев И.И. Избр. стих. Л., 1953.

58. Карп С.Я. Французские просветители и Россия: исследования и новые материалы по истории русско-французских культурных связей второй половины XVIII века. М., 1998.

59. Карсавин Л.П. Жозеф де Местр // Вопросы философии. 1989. № 3. С.79-118.

60. Кондаков Ю.Е. Духовно-религиозная политика Александра I и русская православная оппозиция. СПб., 1998.78.<Коттен С.> Елисавета, или Нещастия семейства, сосланного в Сибирь и потом возвращенного: Истинное происшествие. Сочинение Г-жи Готтень. М., 1807.

61. Кочеткова Н.Д. Палицын // Словарь русских писателей XVIII века. Т.2. СПб., 1999.

62. Кюстин А. де. Россия в 1839 году. Сост., вступит, ст. В.А.Мильчиной, пер. О.Э.Гринберг, С.Н.Зенкина, В.А.Мильчиной, И.К.Стаф. Коммент. В.А.Мильчиной, А.Осповата. Т.1-2. М., 1996.

63. Лабзин А. Дифирамб на бессмертие души. Соч. г-на Делиля. СПб., 1804. ЪЪЛабзина А.Е. Воспоминания. СПб., 1903.

64. Лагутина И. Символическая реальность Гете: поэтика художественной прозы. М., 2001.

65. Левин Ю.Д. Восприятие творчества инонациональных писателей // Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения. Л., 1974.

66. Мария Федоровна, императрица. Lettres de S.M. l'Impératrice Marie Feodorowna à Mademoiselle deNelidow. Livr. 1. 1797-1798. SPb., 1897.

67. Маркович A. Жозеф де Местр и Сент-Бев в письмах к Р.Стурдзе-Эдлинг // Литературное наследство. М., 1939. С. 379-456.

68. Массон Ш. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. М., 1996.

69. Международные связи русской литературы. Л., 1963.

70. Местр Ж. де. Санкт-Петербургские вечера /Пер. с франц., примеч. А.А.Васильева. СПб., 1998.

71. Местр Жозеф де, граф. Петербургские письма. 1803-1817 / Сост., вступ. ст., пер. с франц., примеч. Д.В.Соловьева. Спб., 1995.105 .Миллер К. Французская эмиграция и Россия в царствование Екатерины II. Париж, 1931.

72. Мир русской императрицы. Александра Федоровна. Спб., 1997.

73. Мировосприятие и самосознание русского общества (XI-XX вв.). М., 1994.

74. Михайлова НИ. «Витийства грозный дар.». Пушкин и русская ораторская культура его времени. М., 1999.

75. Морошкин M. Иезуиты в России. 4.1-2. СПб., 1867-1870.

76. Оболенская C.B. История немцев в России как проблема русской культуры // Русские и немцы в XVIII веке: Встреча культур. М., 2000.

77. Оже И. Из записок Ипполита Оже (с неизданного французского подлинника) // Русский архив. 1877, № 4.

78. Оже И.-Н. Жюст. Из записок // Русские мемуары: 1800-1825. М., 1989.

79. Пб.Остафьевский архив князей Вяземских. Т.1-5. СПб., 1899-1913.117.0тношения между Россией и Францией в европейском контексте (в XVIII-XX вв.). М., 2002.

80. Пекарский П. П. Путешествие академика Николая Иосифа Делиля в Березов в 1740 году // Приложение к VI т. Записок Императорской Академии наук. № З.СПб., 1865. С. 1-74.

81. Пушкарева H.JI. Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X начало XIX в.). М., 1997.

82. Пушкарева H.JI. Русская женщина: история и современность. М., 2002.

83. Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 17 т. М.;Л., 1937-1949.

84. Пушкин B.JI. Стихи. Проза. Письма/Сост. Н.И.Михайловой. М., 1989.2Ъ.Пыпин А.Н. Религиозные движения при Александре I. СПб., 2000.

85. Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанных и собранных ее внуком Д.Благово. Л., 1989. С.292-293.

86. Россия и Европа: Дипломатия и культура. М., 1995.

87. Россия и Запад: горизонты взаимопонимания. Литературные источники первой четверти XVIII века. Вып. 1. М., 2000.

88. Россия, Запад, Восток: встречные течения. К 100-летию со дня рождения академика М.П.Алексеева.

89. Россия и Франция XVIII-XX века / Отв. ред. П.Черкасов. М., 1995.

90. Россия первой половины ХЕХ века глазами иностранцев. Л., 1991.

91. Ростопчин Ф.В. Ох, французы! М., 1992.

92. Русская культура XVIII века и западно-европейские литературы: Сб. статей. Л., 1980.

93. Русские писатели. 1800-1917. Биографический словарь. Т.1-4. М., 19921999.

94. Русско-европейские литературные связи. М.;Л., 1966.

95. Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. М., 1961.

96. Руссо Ж.-Ж. Юлия, или Новая Элоиза. М., 1968.

97. ХЗб.Савкина И. «Чужое мое сокровище»: женские мемуары как автобиография // Тендерные исследования. 1999, № 2. С. 178 - 208.

98. Сахаров В.И. Судьбы масонской литературы в начале XIX века // Масонство и русская литература XV Ill-начала XIX вв. М., 2000.13 8.Сахаров В. И. Иероглифы вольных каменщиков: масонство и русская литература XVIII начала XIX века. М., 2000.

99. Ъ9.Семенко КМ. Батюшков и его «Опыты» // Батюшков КН. Опыты в стихах и прозе. М., 1977.

100. Сикари А. Портреты святых. Милан, 1991.4\.Смирнова-Россет А.О. Воспоминания. М., 1989.

101. Сталь Ж. де. Десять лет в изгнании/Пер. с франц., статьи икоммент. В.А.Мильчиной. М., 2003.

102. Сталь Ж. де. О литературе, рассмотренной в связи с общественными установлениями. М., 1989 / Сост. А.А.Аникста и В.А.Мильчиной, вступит, ст. А.А.Аникста, пер. с франц. и примеч. В.А.Мильчиной.

103. Станевич Е. Сельской житель, или Георгики французские. М., 1804.

104. Степанов М. Шебунин A.H.J Жозеф де Местр в России // Литературное наследство. М., 1937. Т.29-30. С.577-726.

105. Строганова Н.М. Записки // Русский библиофил. 1914. № 4.

106. Строев А.Ф. «Те, кто поправляет Фортуну»: Авантюристы Просвещения. М., 1998.

107. Строев А.Ф. Россия глазами французов XVIII начала XIX века // Логос, N 8(1999). С. 8-41.

108. Стурдза А.С. О судьбе православной церкви русской в царствование императора Александра I // Русская старина. Т.ХУ. 1876. С.266-281.

109. Сурат И. Жизнь и лира. М., 1995.

110. Тарле Е.В. Запад и Россия. Пг., 1918.

111. Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII первой половины XIX в.: от рукописи к книге. М., 1991.

112. Толстой Д.А. Римский католицизм в России. Т.1-2. Спб., 1877.

113. Трубицын Н.Н. Из поездки Василия Львовича Пушкина за границу (18031804) // Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Выпуск XIX-XX. Пг., 1914.

114. Тургенев Н.И. Декабрист Н.И.Тургенев. Письма к брату С.И.Тургеневу. М.;Л., 1936.

115. Тургенев Н.И. Россия и русские. М., 2001.

116. Туркестанова B.K Journal tenu par la princesse Barbe Tourkestanow, demoiselle d'honneur de Sa Majesté l'Impératrice Maria Fedorowna. 1818. Moscou, 1884.

117. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. M., 1997.

118. Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров. М., 1990.

119. Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 1-2. М., 1994.161 .Февчук Л. П. Семья Пушкина. Изобразительные материалы в словацком национальном музее в Братиславе // Временник пушкинской комиссии. Вып.9. Л., 1973.

120. Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1983.

121. Фома Кемпийский. О подражании Христу. Брюссель, 1993.

122. Фонвизин Д.И. Собр. соч. в двух томах. М.; Л., 1959.

123. Французская поэзия в переводах В.А.Жуковского. М., 2001 / Сост., вступит, ст., примеч. Н.Т.Пахсарьян.

124. Французская элегия в переводах поэтов пушкинской поры / Сост. В.Э.Вацуро, вступит, ст. В.Э.Вацуро и В.А.Мильчиной, коммент. В.Э.Вацуро и В.А.Мильчиной. М., 1989.

125. ХЫ.Фридман Н.В. Неизвестные письма К.Н.Батюшкова//Русская литература. 1970. №1.6SXeocmoea А.П. Мои бредни (записки) // Русский архив. 1907. Кн. 1. №1. С.5-48.69.<Хвостова А.П.> Отрывки. СПб., 1796.

126. П0.<Хвостова А.П.> Письма христианки, тоскующей по горнем своем отечестве, к двум друзьям ее, мужу и жене. СПб, 1815.1\.<Хвостова А.П.> Советы душе моей, творение христианки, тоскующей по горнем своем отечестве. СПб, 1816.

127. Цимбаева E.H. Русский католицизм: Забытое прошлое российского либерализма. М., 1999.

128. Щукин В.Г. Запад как пространство «романтического побега» (Замогильные записки Печерина) // Из истории русской культуры. Т.5. М., 1996.

129. Эстетика раннего французского романтизма /Сост., вступит, ст. и коммент. В.А.Мильчиной. Пер. с франц. О.Э.Гринберг, В.А.Мильчиной М., 1982.

130. Эткинд А. «Умирающий Сфинкс»: круг Голицына-Лабзина и петербургский период русской мистической традиции //Studia slavica finlandesia. T. 13. Helsinki, 1996.

131. Эткинд Е.Г. Пушкин и Ламартин // Русская литература. 1999. №2. С. 43-70. 187.Эфрос А. Юлия Крюденер и французские писатели // Литературноенаследство. Т.33-34. М., 1939. С.81-104. 188Яковлев Н.В. Последний литературный собеседник Пушкина (Бари

132. Корнуоль) // Пушкин и его современники. Пг., 1917. Вып. 28. С.5-20. 189Янушкевич A.C. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А.Жуковского. Томск, 1985.

133. A. corps perdu: les biographies spirituelles féminines // Le temps de la réflexion. Paris, 1986. P. 389-415.

134. Anthologie de la poésie française du XVIIIe siècle / Ed. M.Delon. Paris, 1997. 192 Arnelle. Une oubliée: Madame Cottin d'après sa correspondance. Paris, 1914.

135. Art de la lettre, art de la conversation à l'époque classique en France. Actes du colloque de Wolfenbüttel. Octobre 1991. Paris, 1995.

136. Athayde de Grubemann Y. Un cosmopolite suisse: Jacques-Henri Meister (17441826). Genève, 1954.

137. Ayrault R. La genèse du Romantisme allemand. T. 1-2. Paris, 1961.

138. Badinter E. Emilie, Emilie: L'ambition féminine au XVIIIe siècle. Paris, 1983.

139. Balayé S. Madame de Staël. Lumières et liberté. Paris, 1979!

140. Baldensperger F. Bibliographie critique de Goethe en France. Paris, 1907.

141. Baldensperger F. Le mouvement des idées dans l'émigration française (17891815). T. 1-2. Paris, 1925.

142. Benyowsky M.-Aug. Voyages et Mémoires de Maurice-Auguste, Comte de Benyowsky. T. 1-2. Paris, 1791. Berger D. Jean-Paul und Frau von Krüdener. Wiesbaden, 1957.

143. Berthier A. Xavier de Maistre. Etude biographique et littéraire. Lyon; Paris, 1918.

144. Biographie moderne, ou Dictionnaire historique de tous les hommes morts et vivants. Leipzig, 1806.203 .Boigne, comtesse de. Mémoires. Paris, 1907.

145. Bordonove G. Les Templiers. Paris, 1977.

146. Bourgoing P. Le prisonnier en Russie. Paris, 1815.

147. Briot F. Usage du monde, usage du soi: Enquête sur les mémorialistes d'Ancien Régime. Paris, 1994.

148. Cadot M. La Russie dans la vie intellectuelle française. 1839-1856. Paris, 1967.

149. Campan, madame. Mémoires de madame Campan, première femme de chambre de Marie-Antoinette. Paris, 1998.

150. Carre 11 S.L. Le soliloque de la passion féminine ou le dialogue illusoire. Paris, 1982.

151. Chateaubriand F. R. de. Le génie du chistianisme. Paris, 1966.

152. ChénierA. Oeuvres complètes. Paris, 1958.2\S.Cholvy G., Hilaire Y.-M. Histoire religieuse de la France contemporaine. 18001880. Toulouse, 1985.

153. Conversion d'une dame russe à la foi catholique, racontée par elle-même et publiée par le P.Gagarine. Paris, 1862.

154. Corbet Ch. L'opinion française face à l'inconnu russe (1799-1894). Paris, 1967.

155. La Correspondance. Les usages de la lettre au XIXe siècle / Sous la direction de R.Chartier. Paris, 1991.

156. Daudet E. Joseph de Maistre et Blacas. Leur correspondance inédite et l'histoire de leur amitié. 1804-1820. Paris, 1908.

157. Dedeyan Ch. Le cosmopolitisme européen sous la Révolution et l'Empire. T. 1-2. Paris, 1976.

158. Delille J. Recueil de poésies et de morceaux choisis de Jacques Delille. Paris, 1801.

159. Delille J. La Pitié. Paris, 1803.22%.Delille J. Oeuvres. Paris, 1834.

160. Delille J. Oeuvres complètes. Paris, 1847.

161. Diesbach G. de. Histoire de l'Emigration. 1789-1814. Paris, 1975.

162. Didier B. La littérature française sous le Consulat et l'Empire. Paris, 1992.

163. Didier B. Le XVIII siecle. 1778 1820. Paris, 1976.

164. Difficulté d'être et mal du siècle dans les correspondances et journaux intimes de la première moitié du XIXe siècle / Ed. S.Bernard-Griffiths, C.Croisille. Clermont-Ferrand, 1998.

165. Dmitrieva K. Les conversions au catholicisme en Russie au XIXe siècle. Ruptures historiques et culturelles // Revue des études slaves. Paris. T. LXVII/2-3, 1995. P. 311-336.

166. Duby G., Aries Ph. Histoire de la vie privée. T.3. Paris, 1986.

167. Duby G., PerrotM. Histoire des femmes en Occident. T.3-4. Paris, 2002.

168. Duverdier G. L'orientalisme piétiste en Prusse et en Russie // Dix-huitième siècle. 1996, N28. P. 71-90.

169. Ecrire, publier, lire les correspondances. Nantes, 1982.

170. Edling R. Mémoires de la comtesse Edling, née Stourdza. Moscou, 1888.

171. Elias N. La société de cour. Paris, 1985.2A\.Espagne M. Les transferts culturels franco-allemands. Paris, 1999.

172. Exercices spirituels de Saint Ignace // Livre de prières, de cantiques et d'exercices spirituels. Moulins, 1992.

173. Eynard Ch. Vie de Madame de Kriidener. Paris, 1849.

174. Faivre A. Eckartshausen et la théosophie chrétienne. Paris, 1969.

175. Falloux, comte de. Madame Swetchine, sa vie et ses oeuvres. Paris, 1860.

176. Fierro A. Les Français vus par eux-mêmes. Le Consulat et l'Empire. Paris, 1998.

177. Fortia de Piles A. Voyage de deux Français en Allemagne, Danemark, Suède, Russie et Pologne. Paris, 1796.

178. Foucalt M. L'écriture de soi // Corps écrit. 1983, N 3. P.3-23.

179. Forycki R. Madame de Staël et la Russie d'Alexandre 1er // Le groupe de Coppet et l'Europe. 1789 1830. Actes du 5e colloque de Coppet. 8 - 10 juillet 1993. Paris, 1994.

180. Fusil L. Souvenirs d'une actrice. Paris, 1841.

181. Gagarin, P<ère> J. Tendances catholiques dans la société russe. Paris, 1860.

182. Gagarin, R.<évérend> P.<ere> J. Le salon de la comtesse Golowin. Lyon, 1879.

183. Galitzin Aug. Vie d'une religieuse du Sacré-Coeur. Paris, 1864.

184. Genlis, Madame de. Bélisaire. Paris, 1808.

185. Genlis, Madame de. La Duchesse de Lavallière. Paris, 1804.

186. Le genre des mémoires, essai de définition. Colloque international des 4 -7 mai 1994. Paris, 1995.

187. Gerbod P. D'une révolution, l'autre: Les Français en Russie de 1789 à 1917 // Révue des études slaves. Paris, 1985. T. 57, fasc. 4. P.606-616.25%.G offinan E. La mise en scène de la vie quotidienne. T.l-2. Paris, 1973.

188. Golovine, comtesse de. Souvenirs. Paris, 1910.

189. Grassi M.-C. L'art de la lettre au temps de la Nouvelle Héloïse et du romantisme. Paris, 1994.

190. Grassi M.-C. Lire l'épistolaire. Paris, 1998.

191. Le groupe de Coppet et l'Europe. Paris, 1994.

192. Guilland A. La rhétorique dans les Soirées de Saint-Pétersbourg: réfuter et convaincre // Revue des études maistriennes. N 12. Paris, 1996.

193. Guitton E. Jacques Delille et la Terreur: du silence au lyrisme expiatoire // Cahiers Roucher André Chénier. 1794 - 1994. N 15. Rennes, 1995. P. 67-84.

194. Guitton E. Jacques Delille (1738-1813) et le poème de la nature en France de 1750 à 1820. Lille, 1976.

195. Gusdorf G. De l'auobiographie initiatique au genre littéraire // Revue d'histoire littéraire de la France. 1975, N 6. P. 957-994.

196. Gusdorf G. Du néant a Dieu. Paris, 1983.

197. Haumant E. La culture française en Russie (1700-1900). Paris, 1913.271 .Heldt B. Terrible perfection. Women and Russian Literature. Bloomington; Indianpolis, 1987.

198. Hipp M.-T. Mythes et réalités. Enquête sur le roman et les mémoires (16001700). Paris, 1976.

199. Histoire de la France religieuse. Paris, 1991. T. 3.21A.Hortense Beauharnais. Mémoires de la reine Hortense. Paris, 1927.

200. Knapton E.J. The lady of the Holy Alliance: the life of Julie de KrUdener. New-York, 1939.

201. Koyré A. La philosophie et le problème national en Russie au début du XIXe siècle. Paris, 1929.281 .Kriidener, Madame de. Ecrits intimes et prophétiques. 1785-1807. T.l. Paris, 1975.

202. Kriidener, Madame de. Le Camp de Vertus. Paris, 1815.

203. Kriidener, Madame de. Valérie. Paris, 1974.

204. Lacroix P. Mme de Kriidener, ses lettres et ses ouvrages inédits. Paris, 1880.

205. Ladoué P. Un précurseur du romantisme: Millevoye. Paris, 1912.

206. Lamartine A. de. Méditations / Ed. F.Letessier. Paris, 1968.

207. Lamartine A. Oeuvres poétiques complètes. Paris, 1963.2%%.Lamartine A. Le journal de Madame de Lamartine, mère d'Alphonse de Lamartine (1801-1829), présenté et annoté par M. Domange. Paris, 1989.

208. Lamothe Guyon J. M. B. Vie de Madame J. M. B. de Lamothe Guyon, écrite par elle-même. Paris, 1791.

209. Langle L.M. de. Voyage en Espagne. P., 1803.291 .Laquiante A. Un hiver à Paris sous le consulat 1802-1803 d'après les lettres de J.F. Reichardt. Paris, 1896.

210. Lecarme J., Lecarme-Tabone E. L'Autobiographie. Paris, 1997.

211. Lejeune Ph. L'autobiographie en France. Paris, 1998.

212. Lescure. Rivarol et la société française. Paris, 1883.

213. Lescure. Le comte Joseph de Maistre et sa famille. 1753-1852. Paris, 1893.

214. LeyF. Alexandre 1er et sa Sainte-Alliance. Paris, 1975.

215. Ley F. Bernardin de Saint-Pierre, Madame de Staël, Chateaubriand, Benjamin Constant et Madame de Krudener (d'après des documents inédits). Paris, 1967.

216. Ley F. Le roman Valérie, jugé par Goethe, Jean-Paul et Sophie Laroche // Revue d'histoire littéraire de la France. 1996, N 2.301 .Ley F. Madame de Krudener (1764-1824). Romantisme et Sainte-Alliance. Paris, 1994.

217. LeyF. Madame de Kriidener et son temps. 1764-1824. Paris, 1961.303 .Ley F. Madame de Krüdener. 1764-1824. Romantisme et Sainte-Alliance. Paris, 1994.

218. Liechtenhan D.-F. Les trois christianismes et la Russie. Paris, 2002.

219. Ligne Ch-J. Valérie, ou Lettres de Gustave de Linar à Ernest de G., continuée par S.<on> A.<ltesse> le P.<rince> de L.<igne>. Dresde, 1807.

220. Ligne, prince de. Oeuvres. Bruxelles, 1860.

221. Lortholary A. Le mirage russe en France au XVIIIe siècle. Paris, 1951.

222. Lovie J. Les dernières années de Joseph de Maistre: 1817-1821 // Revue des études maistriennes. N 10. Paris, 1987.

223. Lundquist E. Du Voyage autour de ma chambre aux Prisonniers du Caucase // Studia slavica Gunnaro Jacobson sexagenario a discipulis oblata. Göteborg, 1980. P. 79-93.310.<Madame Chemiri>. Le Courrier russe, ou Cornélie de Justal. Paris, 1806.

224. Madame Guyon. Grenoble, 1997.

225. Maistre J. de. Oeuvres complètes. T.l-14. Lyon, 1884-1887.

226. Maistre J. de. Les soirées de Saint-Pétersbourg ou Entretiens sur le gouvernement temporel de la Providence. Genève, 1993.

227. Maistre J. de. Lettres et opuscules inédits. T. 1-2. Paris, 1851.315 .Maistre J. de. Quatre chapitres inédits relatifs à la Russie. Paris, 1859.3\6.Maistre X. de. Chapitre inédit d'histoire littéraire et bibliographique. Genève, 1895.

228. Maistre X. de. Nouvelles. Genève, 1984.

229. Maistre X. de. Oeuvres complètes. P., s.d.

230. Maistre X. de. Oeuvres inédites. P., 1877.

231. Marcellus, comte de. Chateaubriand et son temps. Paris, 1859.321 .Marek Iglot, S.J. La compagnia di Gesù nell'Impero russo (1772-1820) e la sua parte nella restaurazione generale délia compagnia. Roma, 1997.

232. Masson Ch. Mémoires secrets sur la Russie pendant les règnes de Catherine II et Paul I. Paris, 1859.

233. Menant S. L'esthétique de Voltaire. Paris, 1995.

234. Menant S. La chute d'Icare. La crise de la poésie française. 1700-1750, Genève, 1981.

235. Mercier M. Valérie. Origine et destinée d'un roman. Lille, 1974.

236. Mercier M. Le roman féminin. Paris, 1976.

237. Merlant J. Le roman personnel de Rousseau à Fromentin. Paris, 1905.

238. Mervaud M., Roberti J.-C. Une infinie brutalité: L'image de la Russie dans la France des XVIe et XVIIe siècles. Paris, 1991.331 .Miiievoye Ch. Oeuvres. T.l-3. Paris, 1880.

239. Le Mirage russe au XVIIIe siècle. Ferney-Voltaire, 2001.

240. Monglond A. La France révolutionnaire et impériale. Paris, 1953. T. 7. 33\.Narichkine, madame. 1812, le comte Rostoptchine et son temps. Saint1. Pétersbourg, 1912.

241. Nivat G. Russie Europe. La fin du schisme. Etudes littéraires et politiques. Lausanne, 1993.

242. OuvaroffS. A la mémoire de l'Impératrice Elisabeth. Saint-Pétersbourg, 1826.

243. L'ours et le coq. Trois siècles de relations franco-russes. Essais en l'honneur de Monsieur Cadot, réunis par F.-D.Liechtenhan. Paris, 2000.

244. Pabst W. Juliane von Kriidener, Jacques Delille und die «Mémoire involontaire» II Germanisch-Romanische Monatsschrift. Neue serie. T.XIV. Heft 2. April 1964. Winter-Universitäts Verlag. Heidelberg. P. 139-170.

245. Pierling P. Problème d'histoire. L'Empereur Alexandre 1er est-il mort catholique? Paris, 1813.

246. PingaudL. Les Russes à Paris (1800-1830) Il Le Correspondant, 25 avril 1904.

247. Pingaud L. Les Français en Russie et les Russes en France. Paris, 1886.

248. Pingaud L. Un agent secret sous la révolution et l'Empire: Le comte d'Antraigues. Paris, 1893.

249. Pingaud L. L'impératrice Elisabeth Alexeievna d'après des documents inédits. Paris, 1910.

250. Plantié J. Le mode du portrait littéraire en France. 1641 1681. Paris, 1994.

251. Précis de littérature du XVIIIe siècle / Sous la diréction de R.Mauzi avec collaboration de S.Menant et M.Delon. Paris, 1990.

252. Pomeau R. La religion de Voltaire. Paris, 1956.

253. Private self Theory and Practice of Women's Autobiographical Writings. Chapel Hill and London, 1988.

254. Racine J. Théâtre complet. Paris, s.a.

255. Ratchinski A. Les contacts idéologiques et culturels entre la France et la Russie (1800-1820). Thèse de doctorat nouveau régime. Paris, 1996.

256. Romans de femmes duXVIIIe siècle / Ed. R.Trousson. Paris, 1996.

257. Rosset Fr. Madame de Staël et les paradoxes de l'autobiographie dans Dix années d'exil II Cahiers staëliens. 1996-1997, N 48.

258. Rossi H. Mémoires aristocratiques féminins. 1789-1848. Paris, 1998.

259. Rouet de Journel. Une Russe catholique: Madame Swetchine. Paris, 1929.

260. RoussetJ. Forme et signification. Paris, 1962.

261. Russie, histoire des mouvements spirituels II Dictionnaire de spiritualité. T. 14. Paris, 1991.

262. Rzewuska R. Mémoires. Rome, 1939.

263. Sainte-Beuve Ch.-Aug. Madame de Kriidener (1837) Il Sainte-Beuve Ch.-Aug.

264. Portraits de femmes. Paris, 1837. 361.Sainte-Beuve Ch.-Aug. Sur Madame de Kriidener H Mme de Kriidener. Valérie. Paris, 1837.

265. Saint-Martin L.C. L'homme de désir. Lyon, 1790.

266. Saint-Martin L.C. Mon portrait historique et philosophique (1789-1803). Paris, 1961.

267. Staël G. Oeuvres complètes de Madame la Baronne Staël-Holstein. T.l-17. Paris, 1820-1821.

268. Staël G. de. De l'Allemagne. Paris, 1968.

269. Staël, Madame de. Dix années d'exil. Paris, 1996. Stendhal. Correspondance. P., 1962.37\.Stourdza A. Le Comte de Maistre H Stourdza A. Oeuvres posthumes. Paris, 1859.

270. Suchanek L. Les catholiques russes et les procatholiques en Russie dans la première moitié du XIXe siècle // Cahiers du monde russe et soviétique. 1988, vol. XXIX (3-4). P. 361-374.

271. Susini E. Franz von Baader et le romantisme mystique. Paris, 1942.

272. Susini E. Lettres inédites de Franz von Baader. Paris, 1942.

273. Swetchine, madame de. Journal de sa conversion. Méditations et prières. Paris, 1863.

274. Swetchine, madame de. Lettres, publiées par le comte Falloux. P., 1881. T.l-2.

275. Tárente, princesse de. Souvenirs. Rennes, 1901.37%.Thérèse d'Avila. Vie écrite par elle-même. Paris, 1995. Ségur L.-Ph. de. Souvenirs et anecdotes sur le règne de Louis XVI. Paris, 1909.

276. Transferts culturels triangulaires. France-Allemagne-Russie / Sous la direction de K.Dmitrieva et M.Espagne. Paris, 1996.

277. Versini L. Le roman épistolaire. Paris, 1979.

278. Viatte Aug. Les sources occultes du romantisme. Illuminisme Théosophie. 17701820. Paris, 1979.

279. Vigée-Lebrun, Madame. Souvenirs. Paris, 1869. T.l-2.38ô.Zaborov P. Madame de Staël et ses correspondants russes II Cahiers staëliens. 1971. N 13.

280. Zaborov P. Les Russes à Coppet // Cahiers staëliens. Nouvelle série. 1993-1994. N45. P.67-75.