автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Маленькая трилогия А.П. Чехова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Маленькая трилогия А.П. Чехова"

Российская Академия наук Институт русской литературы (Пушкинский Дом)

На правах рукописи

004601У^У

ШАЦЕВ ВЛАДИМИР НАТАНОВИЧ

МАЛЕНЬКАЯ ТРИЛОГИЯ А.П.ЧЕХОВА: ЛИТЕРАТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ XIX ВЕКА И ПРОБЛЕМА РАССКАЗЧИКА

Специальность 10 01 01-10-русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

(1 3 МАМ 2910

Санкт-Петербург

2010

004601929

Работа выполнена в Отделе пушкиноведения Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

Научный руководитель

Официальные оппоненты

доктор филологических наук Фомичев Сергей Александрович

доктор филологических наук Катаев Владимир Борисович

кандидат филологических наук Иванова Наталья Федоровна

Ведущая организация

Санкт-Петербургский государственный университет

Защита диссертации состоится 17 мая 2010 г в 14 00 часов на заседании Специализированного совета Д 002 208 01 в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) РАН по адресу 199034, Санкт-Петербург, наб Макарова, д 4

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН

Автореферат разослан у уапреля 2010 г

Ученый секретарь Специализированного со^ета^. ¿/f кандидат филологических наук С

С А Семячко

Общая характеристика работы

О циклизации в русской классической литературе и о связи циклических построений с большой прозаической формой, прежде всего, с жанром романа, существует обширная литература, в частности, труды А С Янушкевича (о Пушкине и Гоголе), Ю В Лебедева (середина XIX в ), Л Е Ляпиной (весь XIX век) и др Введение к монографии Л Е Ляпиной завершается пожеланием, чтобы ее книга стала «трамплином для дальнейших изысканий»1 Воспользовавшись пожеланием, хотелось бы, во-первых, ограничиться только новеллистическими циклами, во-вторых, детализировать, уточнить и даже в некоторых аспектах оспорить уже сказанное о чеховской маленькой трилогии (1898), во многом завершающей литературу XIX века

Актуальность диссертационного исследования определяется особой ролью маленькой тргпогии Чехова как одного из итоговых произведений русской прозы XIX века

Объектом исследования являются три рассказа Чехова «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви», которые были опубликованы в июльском и августовском номерах журнала «Русская мысль» за 1898 г, а впоследствии с некоторыми изменениями включены в 12-й том второго издания собрания сочинений писателя, вышедший в свет в 1903 г Преимущественное внимание уделяется природе дистанции между автором и рассказчиками маленькой трилогии

Предметом исследования, помимо самой маленькой тргпогии и ее культурно-исторического фона, является литературный материал, подготавливающий ее появление прозаические циклы первой трети и второй половины XIX в, а также «циклостремительные» тенденции в чеховском творчестве (внутренние циклы и триадические структурные образования в рамках чеховских сборников)

Цель диссертации - проанализировать маленькую трилогию на фоне литературной традиции XIX вив контексте общественно-политических событий, современных Чехову, связать воедино поэтику и смысл маленькой трилогии, через анализ поэтики прийти к восстановлению утраченных читателями и исследователями смысловых особенностей произведения Цель исследования определяют его конкретные задачи

1 ЛяпинаЛ Е Циклизация в русской литературе XIX века СПб , 1999

С 7

- рассмотреть все сборники Чехова как подступы к созданию цикла маленькая трилогия,

- осмыслить значение композиционных принципов сборников,

- раскрыть значение триадических сцеплений рассказов внутри сборников как структурных прообразов маленькой трилогии,

- проанализировать круг источников, цитатный фон и социально-политический контекст маленькой трилогии,

- продемонстрировать значение дистанции между рассказчиками и автором в маленькой трилогии, учитывая русскую традицию введения рассказчиков, восходящую к «Повестям Белкина», «Вечерам на хуторе близ Диканьки» и «Герою нашего времени»,

- определить, каким образом отношения «автор - рассказчик» корректируют смысловое содержание внутренних новелл,

- выявить роль маленькой трилогии как одного из итоговых произведений русской прозы XIX века

Научная новизна исследования определяется как его методами, так и привлекаемым материалом Разрабатываемая Л Гоготишвили концепция «непрямого говорения», будучи примененной к анализу маленькой трилогии, позволяет не только обнаружить новые смысловые нюансы произведения, но и принципиально по-новому увидеть самый его сюжет В образах рассказчиков представлены три типа русских интеллигентов, истории которых (внутренние новеллы) недостоверны, пристрастны и говорят прежде всего о субъекте, а не об объекте повествования Путь к пониманию взаимоотношений автора и рассказчиков открывается не через записные книжки или рассказ «Учитель словесности» (как это делается обычно), но через «Драму на охоте» К анализу привлечена ускользнувшая от внимания исследователей подборка юмористических миниатюр «Три рассказа», которая доказывает актуальность для Чехова конца 1890-х годов его «осколочной» прозы и сознательное тяготение к структуре триптиха Неявная включенность Чехова общий процесс увлечения античностью на рубеже Х1Х-ХХ в сказалась в отражении в цикле 1898 г полемики между Меньшиковым и Розановым по поводу платоновского «Пира», а также в интересе к первой части романной трилогии Мережковского, опубликованной под названием «Отверженный» в «Северном вестнике» (1895), где, как и в маленькой трилогии, большую роль играет образ Афродиты Впервые обнаружены вошедшие в маленькую трилогию отклики Чехова на философию Бокля и Ницше, драматургию Метерлинка, публицистику Вольтера и Золя

Методологическую основу диссертации составляют историко-литературный и компаративистский подходы, а также разрабатываемая на стыке лингвистики, философии, культурологи и литературоведения концепция «непрямого говорения» (Л Гоготишвили)

На защиту выносятся следующие положения:

1 Маленькая трилогия является целостным законченным циклом, вобравшим в себя традиции русской литературы XIX в, идущие от Пушкина, Гоголя, Лермонтова

2 История формирования сборников, подготовивших появление маленькой тргпогии, и анализ взаимоотношения между отдельными частями этих «циклостремительных» единств позволяет определить характер соединения их в сложное текстовое единство

3 Взаимоотношения отдельных частей маленькой трилогии с текстами-источниками (ап Павел, Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Метерлинк, Л Толстой, М Ковалевский и др) свидетельствует как о чутком воспроизведении Чеховым чужого слова, так и о его переосмыслении

4 Представления писателя об авторском голосе, обращенном к читателю, концептуально оформленные Чеховым в письмах к Суворину, складывались, с одной стороны, под опосредованным воздействием «Повестей Белкина», «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Героя нашего времени» - произведений, где мнение самого их создателя скорее угадываемо, чем заметно, с другой стороны, в полемике с всеведением Л Толстого

5 В маленькой тричогии представлен наиболее развитый тип «смешанного повествования» (термин М Л Семановой) - сложной структуры, которая обеспечивает наличие безоценочной авторской точки зрения

6 В маленькой трилогии совмещаются две тенденции стремление придать максимальную убедительность для слушателей словам рассказчиков, этих «подлинных», по определению В Я Звиняцковского, героев цикла, и в то же время установить существенную дистанцию между ними и автором

7 Роль рассказчиков в маленькой трилогии определяется поэтикой «непрямого высказывания» Непрямое, неявное, тайное, особенное высказывание, которое, в отличие от толстовской назидательной прямоты, составляет главную черту чеховского почти невидимого и совсем не авторитарного автора Сложившаяся в литературоведении репутация

Чехова как неавторитарного писателя более всего подтверждается поэтикой маленькой трилогии

Научно-практическая значимость работы. Материалы диссертации могут быть использованы в общих и специальных вузовских курсах по истории русской литературы, в семинарах и спецкурсах, при научном издании и комментировании текстов писателя Эти материалы уже были использованы автором диссертации при проведении Круглого стола «Чехов в школе» (МГУ, 2010), на уроках и факультативных занятиях в Физико-технической школе при ФТИ им А Ф Иоффе РАН, при чтении лекций по русской литературе и по введению в литературоведение в РХГА (Российская христианская гуманитарная академия)

Апробация работы. Основные положения диссертации отражены в публикациях (список приведен в конце автореферата) и апробированы при выступлениях на международных конференциях доклад «Романс "Виют витры" Украинские корни маленькой трилогии Чехова» сделан на конференции «Образ Чехова и чеховской России в современном мире» (ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, 2008), доклад «"Три рассказа" Чехова и общероссийские чествования Белинского весной 1898 г» - на конференции «А П Чехов и мировая культура взгляд из XXI века» (МГУ, 2010)

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы (213 названий)

Основное содержание работы

Во Введении обосновывается выбор материала, определяются цель и задачи диссертации Маленькая трилогия рассматривается как своего рода ключевой текст, сфокусировавший те важнейшие особенности чеховского творчества, которые определили место писателя на границе культурных эпох реализма и модернизма

Глава 1 «Чехов на пути к маленькой трилогии» посвящена сборникам Чехова Лично составленные и озаглавленные Чеховым, эти двенадцать новеллистических коллекций достойны изучения в качестве подступов к маленькой трилогии По отдельности сборники хорошо изучены, им посвящена и коллективная монография, редактор которой А Б Муратов так обобщил наблюдения отдельных исследователей « чеховские сборники не были случайным собранием произведений ни с точки зрения их отбора, ни с точки зрения их расположения в книге < >

Внутреннее единство сборника определялось не последовательностью развития какой-то темы или мотива, а своеобразным "движением", усложнением, обогащением, уточнением мотивов и тем первого рассказа, его художественных идей, как бы завершенным в последнем рассказе»2 К этому следует добавить, что в основе объединения составных частей сборников в единое целое лежат разные принципы

Параграф 1.1. «Сборники как подступы к единственному циклу». Принципы, положенные в основу объединения рассказов в сборниках, отчасти отражены в их заглавиях По тематическому принципу объединены и озаглавлены «Сказки Мельпомены» (1884) и «Детвора» (1889), названными не столь определенно можно считать «Пестрые рассказы» (1886), «Пестрые рассказы» — издание второе, исправленное (1891), «Палата № 6» (1893), «Рассказы 1 Мужики 2 Моя жизнь» (1897), общее настроение, «атмосферу» передают заглавия «Невинные речи» (1897) и «Хмурые люди» (1890), а также «Шалость» (оставшийся неизданным сборник 1882 года) Впрочем, чеховские названия книг могли звучать и нейтрально «Рассказы» (1888), «Повести и рассказы» (1894)

Внутри сборников Чехова иногда возникают подобия триптихов смысловая связь объединяет первый, заключительный и центральный рассказы Так, например, в «Пестрых рассказах» начальный текст «Конь и трепетная лань» и заключительный неправдоподобный рассказ «Два газетчика» имеют сходных по профессии главных героев — это бедствующие журналисты Рассказ «Циник», по счету 39-ый, находится ровно в середине сборника и играет роль своего рода смыслообразующего ядра, «центра симметрии» всей книги Сходные приемы композиции прослеживаются в сборниках «Пестрые рассказы», «Невинные речи», «Рассказы», «Повести и рассказы»

В рамках одной книги могут складываться и более сложные композиционные отношения внутренние трилогии и дилогии вступают в смысловые взаимодействия или накладываются друг на друга Так, в сборнике «Детвора» сосуществуют две внутренних «трилогии» Одна, объединенная темой сна, состоит из рассказов «Детвора», «Ванька», «Событие» Сон персонажей завершает каждый из них Другая, о «жертвах человеческого насилия», включает рассказы «Ванька», «Событие» и «Кухарка женится», объединенные темой явной и мнимой жестокости взрослых по отношению к детям Эти «трилогии», на две трети состоящие из одного материала, содержат разное изображение зла в «трилогии» о снах зло нарастает, а в «трилогии» о жертвах человеческого насилия» оно

2 Сборники Чехова Межвузовский сборник Л , 1990 С 5

убывает Сборник «Палата № 6» — это «дилогия» (второй и третий рассказы), которая обрамлена перекликающимися начальным («Палата №6») и финальным («Гусев») рассказами о смерти В финале намечен выход из мрака окончательного небытия в сферу вечности небо над океаном, невыразимая красота его

В сборнике «Хмурые люди» внутреннюю «трилогию», объединенную темой физической близости и ее разрушительных последствий, формируют рассказы «Володя», «Припадок» и «Шампанское» (заключительный в сборнике) Тут представлены три варианта последствий физической близости или, как в «Припадке», только возможности ее самоубийство, желание самоубийства, восторг, переживаемый по поводу собственных, пусть даже гибельных увлечений Если составные части «Вечеров на хуторе близ Диканьки» расположены «по степеням нарастающей мрачности» (Мочульский К В Духовный путь Гоголя Pans, 1934 С 20), то в циклостремительных сборниках Чехова ситуация прямо противоположная от мрака — к свету

Параграф 1.2. «Предпоследний триптих: "Три рассказа" А. П. Чехова в сборнике "Памяти Белинского"». «Посылаю для Сборника в память Белинского три рассказа Если найдете их подходящими, то благоволите напечатать их под общим заглавием "Три рассказа" или "Мелочи" и в таком порядке 1) Оратор, 2) Неосторожность и 3) В бане», -писал Чехов П А Ефремову 24 июня 1898 г3

В мае 1898 г писатель попадал в обстановку всероссийских чествований Белинского, бурная подготовка к которым освещалась во всех заметных литературно-общественных периодических изданиях «Всякое замечательное происшествие подает повод к сатирической картинке всякое сочинение, ознаменованное успехом, подпадает под пародию < > Сей род шуток требует редкой гибкости слога »4 - эти слова как нельзя более подходят для определения места «Трех рассказов» в контексте торжественного юбилейного сборника Надгробная речь, которая по ошибке посвящена здравствующему человеку («Ошибка»), напоминает письмо Белинского, в котором тот оплакивает смерть Станкевича Рюмка с керосином, выпитая вместо водки («Неосторожность»), потрясает организм г-на Стрижина так же, как «осколочная» подборка «Три рассказа» взрывает мемориальное настроение сборника «Памяти

3 Чехов А П Полн собр соч и писем В 30 т М, 1983 Письма Т VII С 227 Далее ссылки на это издание Чехова приводятся в тексте с указанием тома и страницы Серия писем обозначается литерой «П»

4 Пушкин А С Полн собр соч [М, Л], 1949 Т 11 С 118

Белинского» А в пылком длинноволосом и кашляющем человеке, который в парилке обличает невежество и защищает просвещение («В бане»), трудно не узнать самого неистового Виссариона Замечательное общероссийское помпезное мероприятие вызвало затаенную пародию Чехова Желание дистанцироваться от легко предугадываемой патетики большинства авторов сборника - вот что могло побудить Чехова предложить откровенно сатирические «Три рассказа» редактору сборника П А Ефремову

Публикация «Трех рассказов» осуществилась в важный для Чехова момент в период, когда между «Чайкой», «Дядей Ваней», с одной стороны, и «Тремя сестрами», с другой, происходит новый творческий подъем и выход писателя на иной, особенный, уровень миропонимания В этот момент Чехов возвращается к эстетике «Стрекозы» и «Будильника» Реставрация «осколочной» литературы является обновлением старых ресурсов Плоские персонажи и анекдотические ситуации в 1898 г смогли дать дополнительные комические грани для рождавшейся в тот момент особенной психологической прозы — маленькой трилогии Кроме того, расположение рассказов в виде триптиха предвосхищает структуру маченькой тричогии

Двенадцать циклостремительных книжек плюс подборка рассказов для сборника «Памяти Белинского» образуют мега-сборник из тринадцати частей В нем начальная «Шалость» (1882) и финальный триптих («Оратор» — «Неосторожность» — «В бане») являются «осколочным» обрамлением довольно «сумеречной» и «хмурой» основной части Этот мега-сборник, затем «Чайка» с ее отсутствием авторской позиции в оценке персонажей и «Дядя Ваня», пьеса, где самые разные герои безоглядно, как Иван Иваныч в «Крыжовнике», жаждут потрясений, где появляется человек в футляре («Жарко, душно, а наш великий ученый в пальто, калошах, зонтиках и в перчатках» — XII, 66), подготовили появление единственного чеховского цикла —маленькой трилогии

Глава 2. «Литературные истоки маленькой трилогии» Если пушкинский и гоголевские циклы предваряли возникновение русского романа, то чеховский цикл создавался в те годы, когда классический роман не только вполне состоялся, но и прошел через фазу своего расцвета Циклы, писавшиеся в более близкую к Чехову эпоху, по своим задачам существенно отличались от тех, что были созданы в первой половине века Тогда чрезвычайно важна была поэтика, впервые отрабатывавшая приемы введения рассказчиков, дифференциации повествовательных инстанций

Во второй половине века все это уже не составляло новости Решена была и проблема интеграции ветвящихся сюжетных линий в большое прозаическое единство Дальнейшая литературная эволюция пошла по линии охвата все больших и больших кругов действительности, попадающих в зону писательского внимания Кажется, именно в эту эпоху литература поставила себе целью стать в самом прямом и буквальном смысле энциклопедией русской жизни, заглянуть во все ее уголки и отобразить их в художественном слове Это была центробежная тенденция, вступавшая в противоречие с единством романной формы И циклы второй половины XIX века идеально отвечали новой задаче Их составные части, подчас вплотную сближаясь с жанром очерка, были связаны между собой не так тесно, как у Пушкина или Гоголя, а ослабленность такой связи позволяла сколь угодно расширять область предметного описания Это и был тот ближайший по времени жанровый фон, на котором возникла маленькая трилогия

Параграф 2.1 «Структура маленькой трилогии в контексте литературной традиции» посвящен тем циклическим образованиям второй половины XIX в, на фоне которых представляется возможным оценить своеобразие поэтики маленькой трилогии К числу таких циклов относятся, в частности, «Благонамеренные речи» М Е Салтыкова-Щедрина Сопоставимой с маленькой трилогией представляется глава «К читателю», выполняющая в «Благонамеренных речах» функцию предисловия Здесь очерчен некий приватный клуб спорщиков, рассуждения которых в их узком кругу обещают стать содержанием целой серии новелл «Приятели сходятся у меня и диспутируют Один (аристократ) говорит, что хорошо бы обуздать мужика, другой (демократ) возражает, что мужика обуздывать нечего, ибо он "предан", а что следует ли, нет ли обуздать дворянское вольномыслие, третий (педагог), не соглашаясь ни с первым, ни со вторым, выражает такое мнение, что ни дворян, ни мужиков обуздывать нет надобности, потому что дворяне — опора, а мужики — почва, а следует обуздать "науку" Я слушаю эти диспуты и благодушествую Выслушаю одного — кажется, что у него есть кусочек "благих начинаний", выслушаю другого — кажется, и у него есть кусочек "благих начинаний" Ибо, повторяю нет в мире выжатого лимона, из которого нельзя было бы выжать хоть капельку "благих начинаний" А что, думаю я себе, подберу-ка я эти кусочки может быть, что-нибудь из них да и выйдет'»5 Фигуры трех щедринских диспутантов (один из них

! Салтыков-Щедрин М Е Благонамеренные речи // Салтыков-Щедрин М Е Собр соч В 20 т М, 1970 Т 11 С 7—8

педагог, как чеховский Буркни) отчасти предвосхищают образы трех рассказчиков в чеховской трилогии, близкими оказываются и некоторые темы их разговоров (ср, например, в «Крыжовнике» рассуждения о помещике и мужике) То, как щедринский рассказчик в главе «К читателю» «слушает диспуты», собираясь составить из «кусочков» разговоров некий текст, отдаленно напоминает чеховский метод создания цикла, объединяющего разные мнения и речи Но в многостраничном массиве щедринского цикла, состоящего из семнадцати частей, мнения спорщиков забываются и не становятся циклообразующим началом Для Чехова же в маленькой трилогии принципиально важным оказывается единство разноголосого повествования

В циклических построениях Салтыкова, Г Успенского, Короленко действительность представала в «объективной» оценке писателя Во второй половине 1890-х годов это было глубоко чуждо Чехову, хотя он и не отказывался взаимодействовать с современной ему литературной традицией Так, существует предположение, что на маленькую тргпогию оказала влияние повесть Д В Григоровича «Не по хорошу мил, — по милу хорош» (1889), оттиск которой был подарен автором Чехову «По форме (повествование ведется от лица рассказчика, который вспоминает слышанные от своих друзей истории) эта повесть напоминает будущую трилогию Чехова» (П III, 407, примеч Н И Гитович) Повесть Григоровича - не цикл, но в ней собрано несколько историй о любви, которыми делятся друг с другом четверо немолодых мужчин Такая композиция отчасти предвосхищает беседы героев в рассказах маленькой трилогии Здесь есть очевидный авторский голос, есть рассказчики, есть внутренние новеллы, здесь есть рассуждение о природе любви, прощание влюбленных при отходе поезда, описание соперника как отвратительного существа, упоминается военный сюртук, в котором персонаж жил «точно в футляре», в конце повести здесь утверждается, что любовь - единственное на свете «настоящее дело» — мысль, сходная с последним монологом Алехина («О любви»)

Чеховские рассказы, писавшиеся до создания маленькой трилогии, во многом отвечали общему вектору литературного развития, намеченному в больших циклах второй половины XIX века В своей совокупности рассказы Чехова охватывали бесконечное множество русских характеров и типовых эпизодов русской жизни Объединяя рассказы в сборники, Чехов лишь пунктирно прочерчивал связи между частями, не стремясь выстроить целое, от которого они были бы полностью зависимы В маленькой тричогии он поставил себе совершенно

иную задачу подчинить центробежную силу, заставлявшую постоянно расширять круг описываемой реальности, силе центростремительной, интегрирующей россыпь сюжетов в безусловное единство Но он не желал, чтобы это единство имело авторитарный характер и починялось доминирующему над изображаемым миром авторскому взгляду Вот тут-то и оказались заново востребованными открытия, совершенные в русской прозе 1830-х годов, прежде всего - введение системы рассказчиков, опосредующих авторский взгляд на предмет

Особого внимания заслуживает сопоставление Чехова с Горьким -создателем новеллистического триптиха «Старуха Изергиль» (1895), внешне наиболее близкого к структуре маленькой трилогии Начинающий Горький, испытавший серьезное влияние Ницше (см об этом работы П В Басинского), перенял и поэтику многих глав книги «Так говорил Заратустра», где, кроме самого автора, есть главный философствующий герой и внимающие его притчам слушатели (карлик, прорицатель, чародей и т д), которые в свою очередь тоже изрекают афоризмы Сходство произведений Горького и Ницше - в отсутствии существенной разницы между автором и персонажами Близость структуры лишь подчеркивает контраст между простотой и прямотой Горького и неочевидным смыслом трилогии Чехова, где автор и рассказчик не равны друг другу Так в конце XIX века, накануне катастроф, в русской литературе оформляются два взгляда на мир Два влиятельных писателя предлагают интеллигенции страстно выраженную идейную незамысловатость (Горький) и мерцающую сложность (Чехов)

В параграфе 2. 2 «Украина, "новая Афродита", античный фон» рассматриваются украинские и античные мотивы, с разной степенью очевидности вплетенные в маленькую трилогию

Беликову принадлежит одно очень важное высказывание, касающееся украинской темы «Малороссийский язык своею нежностью и приятною звучностью напоминает древнегреческий» (X, 46) Эта реплика заставляет предположить, что филологические взгляды страшного учителя мертвых языков не так уж банальны, что он мог быть знаком, например, с точкой зрения Гердера («Украина станет новой Грецией»6) или с зависимыми от Гердера воззрениями Гоголя («Да превратится он <Киев> в русские Афины, богоспасаемый наш город'»7), или же, например, с

6 Гердер И Г Дневник моего путешествия // Гердер И Г Избр соч М , Л , 1959 С 324

7 Гоголь Н В Полн собр соч М, Л, 1940 Т 10 С 291 (письмо к М А Максимовичу от 7 января 1834 г)

рассказом А А Шаховского «Маруся, малороссийская Сафо»(1839), название которого соотносит Украину и Грецию8 Рассказ этот посвящен жизни Марьи Гордеевны Чурай, которая жила в XVII веке и, согласно преданию, сочинила тот самый романс «Виют витры », который исполняет Варенька Коваленко

Та же героиня названа рассказчиком «новой Афродитой» Образ Афродиты - то пляшущей и поющей Вареньки, то бесшумно ступающей Пелагеи (греч ре^оя —«море» отсылает к мифу об Афродите) — станет сквозным мотивом маленькой триюгии Любопытно, что тот же образ Венеры, Пеннорожденной, Венус пройдет через всю объемную трилогию Мережковского «Христос и Антихрист»9 как один из ее центральных лейтмотивов Несходство Чехова и Мережковского бросается в глаза, но отмечались и «точки схода» между ними в 90-ые годы Это восторженное отношение к Италии (у Мережковского явное, у Чехова скрытое), культуроцентризм, недовольство современной критикой, отношение к Толстому, Некрасову, Гаршину, Короленко, Фофанову По мнению А П Чудакова, «среди истоков вставной пьесы в "Чайке"» — «Смерть богов (Юлиан Отступник)»10 Кажется, есть основания прибавить еще одну «точку схода» — образ пеннорожденной Афродиты И шумная Варенька, и тихая, как неспешное течение реки, Пелагея имеют нечто общее с образом Афродиты в первой части романной трилогии Мережковского При всем несходстве обоих авторов, каждый из них, обращаясь к этому образу, рисует противостояние экстравертного света жизни темному интровертному существованию

В параграфе 2.3 «Пушкин, Достоевский, Бокль и Ницше» рассматривается роль явных и скрытых цитат в маленькой трилогии

8 Поэтому едва ли прав современный исследователь, утверждая, что «чеховский человек в футляре держится за "мертвый" древнегреческий язык, за букву, а не дух греческой культуры» (см Капустин Н В О концепции прошлого у Чехова и Ницше Точки соприкосновения // Диалог с Чеховым Сб науч трудов в честь 70-летия В Б Катаева М, 2009 С 209)

9 Имевший авторскую дарственную надпись и ныне утерянный экземпляр первого тома трилогии был включен Чеховым в коллекцию лучших произведений современной беллетристики, подаренную Таганрогской библиотеке

10 См Чудаков А П Чехов и Мережковский Два типа художественно-философского сознания // Чеховиана Чехов и «серебряный век» М , 1996 С 50-67

В «Крыжовнике» Иван Иваныч неточно цитирует пушкинского «Героя» «Тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман» (X, 61) Читатель, на активное восприятие которого Чехов, по его словам, рассчитывает (П IV, 53), легко может восстановить исходную цитату и заметить, что рассказчик искажает пушкинский текст, не заканчивает строфу, лишая цитируемое контекста, а персонажа своей новеллы, собственного брата Николая Ивановича, — сердца, а вместе с тем и таких человеческих свойств как страдания, человечность

Иван Иваныч вспоминает еще и Бокля, и это кажется совсем не случайным Бокль писал «Во Франции < > все указывало на близость жестокой, ужасной борьбы Дух настоящего должен был вступить в бой с духом прошедшего и окончательно решить, может ли французский народ освободиться от цепей, в которых его так долго держали, или же ему суждено, не достигнув цели, еще глубже погрязнуть в том постыдном рабстве, которое даже в самые блестящие периоды политической истории Франции должно было служить предостережением и уроком для всего цивилизованного мира»" Между этим пассажем и чеховским текстом, вероятно, имелось, так сказать, переходное звено — глава «У наших» в романе «Бесы» Достоевский, хорошо знакомый со знаменитой книгой Бокля и с тревожным вниманием относившийся к любой радикальной идее, передал революционную, на словах подчас привлекательную, фразеологию « срезав радикально сто миллионов голов и тем облегчив себя, можно вернее перескочить через канавку», « потому прошу всю почтенную компанию не то что вотировать, а прямо и просто заявить, что вам веселее черепаший ли ход в болоте, или на всех парах через болото9»12 Ср у Чехова «Во имя чего ждать, я вас спрашиваю9 Во имя каких соображений9 Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время Но кто это говорит9 Где доказательства, что это справедливо9 Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет его илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост9 И опять-таки, во имя чего ждать9 Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить'» (X, 64) Персонажи каждого из этих трех текстов (у Бокля — это революционные французы, у Достоевского — террорист, у Чехова

11 Бокль Г Т История цивилизации в Англии СПб, 1895 Т 1 С 406

12 Достоевский Ф М Полн собр соч В 30 т Л, 1974 Т 10 С 314,

— ненавидящий всех несчастный ветеринарный врач) утверждают, что борьба есть благо, будущее — лучезарно, прошлое — это болото, канава, ров, через которые, чтоб в них не «погрязнуть», надо «перескочить»

Известное высказывание «Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа» (X, 58), являются не только, как было много раз замечено, полемикой с Толстым Оно соотносимо и с откровениями Заратустры «Да, братья мои1 < > Лишь своей воле покорен свободный дух' Свой мир создает отрешившийся от мира»13 Разумеется, словесная формула «свободный дух» не является изобретением Ницше Но заслуживает внимания, что в обоих случаях речь идет о своеволии, о претензии владеть «земным шаром» и презрении к миру тех, кто не понимает дерзаний «свободного духа» Известно, что «Заратустра» был прочитан автором маленькой тртогни через полгода после ее публикации, но многое и раньше было у интеллигенции на слуху Поэтому естественно предположить, что герой-рассказчик в «Крыжовнике» — стихийный ницшеанец, агрессивный мечтатель, возможно, читатель Горького

Произнося свой знаменитый монолог, Алехин говорит « и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было все то, что нам мешало любить Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе» (X, 74) Мысль героя вполне ницшеанская «Зигфрид и Брунгильда, таинство свободной любви, гибель устарелой морали»14 И не то чтобы вагнеровско-ницшеанской Брунгильде подобна Анна Алексеевна Луганович, а Зигфриду — тайно влюбленный Павел Константинович Алехин, но в мечтах последнего отказ от «устарелой морали», безусловно, ощущается Как и Иван Иваныч, Алехин в своем высказывании тоже оказывается стихийным ницшеанцам Первый презирает всю русскую жизнь в ее общем ровном течении, второй — общепринятые этические нормы

В параграфе 2.4 «Другие возможные влияния и источники: Метерлинк, Толстой, Золя, Вольтер» рассматриваются авторы, входившие в круг чтения Чехова в год, предшествующий написанию

13 Нитцше Ф Так говорил Заратустра Девять отрывков в переводе С П Нани СПб ,1899 С 55

14 Humuie Ф Вагнер и вагнерианцы (Fnednch Nietzsche «Der Fall Wagner»)//Новое время 1894 №6539, 14 мая С 6

маленькой трилогии Определение ее источников, скрытых и явных цитат, реминисценций, аллюзий и ассоциаций неизбежно связано с анализом переписки, где упомянуто множество авторов и периодических изданий, в основном русских и французских

12 июля 1897 года, еще находясь в Мелихово, Чехов пишет А С Суворину «Читаю Метерлинка < > я непременно бы поставил "Les aveugles" < > содержание ее в том, что старик проводник слепцов бесшумно умер, и слепые, не зная об этом, сидят и ждут его возвращения» (П VII, 26) В пересказе Чехова пьеса сводится к тому, что люди грезят о превратившемся уже в призрак наставнике, который явится и решит их проблемы Это письмо перекликается с другим, от 4 (16) января 1898 года, где Чехов еще достаточно миролюбиво объясняет Суворину свою позицию в деле Дрейфуса Оно завершается впечатлением от чтения трактата Толстого «Что такое искусство7» «Судя по выдержке, напечатанной в "Нов<ом> вр<емени>", статья Л<ьва> Н<иколаевича> об искусстве не представляется интересной Все это старо Говорить об искусстве, что оно одряхлело, вошло в тупой переулок, что оно не то, чем должно быть, и проч и проч., это все равно, что говорить, что желание есть и пить устарело, отжило и не то, что нужно Конечно, голод старая штука, < > но есть все-таки нужно и мы будем есть, что бы там ни разводили на бобах философы и сердитые старики» (П VII, 144) Вполне очевидно, что слепая вера в какого бы то ни было авторитетного лидера — Священника, как у Метерлинка, или, как в данном случае, «сердитого старика», открывающего глаза человечеству на то, как ему жить и что ему думать, была неприемлема для Чехова Но в этом письме интересно то, что его заключительный пассаж обращен и к самому Суворину, история острых разногласий с которым по делу Дрейфуса хорошо известна Дело Дрейфуса и реакция на него французов и соотечественников стали для Чехова потрясением, заставившим по-новому взглянуть на русскую интеллигенцию «После восьми месяцев, проведенных во Франции, в возбуждении от дела Дрейфуса, Чехов вернулся на родину, и результатом этого нового возмужания, и гражданского, и художнического, стал "Человек в футляре"»15 В тот же период в зону читательского снимания Чехова попадает Э Золя Ясность общественной позиции французского писателя не позволила ему поддаться общественному гипнозу, поверить в

15 Катаев В Б Чехов плюс Предшественники, современники, преемники M,2004 С 45

«ужасные откровения» и «бредовые домыслы» лжесвидетелей16 В маленькой тричогии нежелание доверять гипнотической и потому часто заманчивой лжи выражено не с помощью ораторских или публицистических приемов, а через поэтику произведения, разоблачающую речи злословящих героев-рассказчиков Из многих книг, отправленных Чеховым из Франции в Таганрогскую библиотеку, он удержал на время вольтеровский «Трактат о веротерпимости в связи со смертью Жана Каласа» (см письмо П Ф Иорданову от 9 (21) марта 1898 — П VII, 181) В самом начале этого трактата рассказывается об огульном обвинении, напоминающем дело Дрейфуса Кроме того, некоторые высказывания Вольтера были созвучны представлениям Чехова о природе творчества Пятую главу трактата завершают слова «Прошу беспристрастного читателя взвесить все эти истины, углубить, исправить их Внимательные читатели, которые обмениваются мнениями, всегда идут в своих мыслях дальше автора» 7 Это близко чеховским декларациям о читательском сотворчестве - декларациям, которые многое поясняют в замысле маленькой трилогии Именно здесь, и только здесь, у Чехова не только слушатели, герои-слушатели (Иван Иваныч в первой части, Буркин и Алехин во второй, Иван Иваныч и Буркин в третьей), но и читатели могут идти в своих мыслях дальше рассказчика

Глава 3 «Автор и герои-повествователи в маленькой трилогии Чехова»

В параграфе 3.1 «Внутренние новеллы и недостоверность микросюжетов» речь идет о притчеобразных миниатюрах, включенных в монологи рассказчиков Каждая из внутренних новелл содержит, кроме самой истории, еще и предваряющие ее или вклинившиеся в нее поучительные, с точки зрения рассказчика, микросюжеты Большая часть этих миниатюр включает в себя не сразу заметную ложь Слегка монструозные персонажи притчеобразных микросюжетов в историях чеховских рассказчиков — это ловкие карикатурные украшения, подчеркивающую некую мысль внутренней новеллы

Параграф 3.2 «Внутренние новеллы и их герои» посвящен анализу того, как характер рассказчиков обнаруживает себя в преподносимых ими историях В том, как обрисованы персонажи внутренних новелл,

16 Золя Э Я обвиняю // Золя Э Собр соч В 26 т М , 1967 Т 26 С

221

17 Вочьтер Бог и люди Статьи, памфлеты письма В 2т М,1961 Т 2 С 24

проявляются представления о добре и зле, страхи и надежды самих рассказчиков

Главная черта поэтики маленькой трилогии - неравенство автора и рассказчиков Но дистанция между ними не только подчеркивается, иногда она сокращается Этот нюанс уже был замечен «Чехов то совмещает свою линзу с линзой персонажа < > то заставляет эти линзы слегка расходится»18 Чехов не равен Буркину, но рассказчику, тем не менее, переданы какие-то чеховские наблюдения и словечки (ср, например, описание Буркиным Беликова и описание Чеховым критика Меньшикова «М<еньшиков> в сухую погоду ходит в калошах, носит зонтик, чтоб не погибнуть от солнечного удара » (XVII, 222), ср также сказанное в одном из писем о начале работы над трилогией «Моя машина уже начала работать» (IIVII, 221) — и слова из рассказа Буркина «Одним словом, заработала машина» (X, 47)) С другой стороны, Буркин своей способностью живо рассказывать и возводить на людей напраслину похож на хороших знакомых Чехова

Здесь возникает побочная тема прототипов Несмотря на бесплодность поиска точных прототипов, можно отметить те впечатления Чехова, которые не могли не сказаться на лепке персонажей В ловко злословящем учителе Буркине можно узнать собеседника и сотрапезника Чехова художника Валерия Ивановича Якоби (1833—1902), «который Григоровича называет мерзавцем и мошенником, а Айвазовского сукиным сыном, Стасова — идиотом и т д Третьего дня обедали я, Ковалевский и Якоби и весь обед хохотали до боли в животе — к великому изумлению прислуги» (П VII, 62) Очевидно, что Якоби клевещет, но делает это смешно и развлекает собеседников Как в трактовке Якоби Григорович оказывается даже шпионом (П VII, 82), так и Беликов, по версии Буркина, награжден небывалыми способностями не находясь при власти, он лишает свободы целый город Как ядовитый острослов Якоби косвенно охарактеризован через им же созданные карикатуры на людей, так и в Буркине угадывается пресловутая футлярность

В том, как Буркин любуется новым учителем истории и географии Михаилом Саввичем Коваленко, сказалось восхищение, которое испытывал Чехов по отношению к профессору Максиму Максимовичу Ковалевскому (1851—1916), историку конституционного права «Познакомился с Максимом Ковалевским, бывшим московским профессором, уволенным по 3-му пункту Это высокий, толстый, живой, добродушнейший человек Он много ест, много шутит и очень много

18 Лакшин В Я Толстой и Чехов М, 1963 С 561

работает — и с ним легко и весело Смех у него раскатистый, заразительный» - писал Чехов Суворину 1(13) октября 1897 г (П VII, 62) Не только происхождение (Украина), не только созвучие фамилий, не только рост, голос, не только педагогическая деятельность, но также взгляды историка конституционного права Ковалевского и учителя истории и географии Коваленко похожи Последнего легко представить рассуждающим о том, как важна «свобода от личного подчинения и рабства», или страстно говорящим о «свободе слова, письма и печати», «о личных правах граждан, о народном суверенитете» (Ковалевский М М Происхождение современной демократии М, 1895 Т 2 С 57, 87, 570) Именно второй том был М Ковалевским подарен Чехову Похоже, что рассказ, в котором фигурирует Коваленко, был самому Ковалевскому особенно памятен Рассказывая о встречах с Чеховым, Ковалевский пишет о том, как важен «оставшийся в нашем обиходе термин "человек в футляре"» (Чехов в воспоминаниях современников М, 2005 С 526)

В иаченькой триюгии представлены три типа русских интеллигентов, и подчас исследователи, пишущие о них, присоединяются к одному из чеховских рассказчиков, новеллы которых всегда недостоверны, пристрастны и говорят прежде всего о субъекте, а не об объекте повествования Искусный рассказчик Буркин — тип робкого влюбленного и едва ли не тайного провокатора трагических событий (смерть Беликова), искусный рассказчик Иван Иваныч, ненавидящий всех, предстает оратором грядущих социальных потрясений, искуснейший из рассказчиков, которого слушают не прерывая, Алехин, подаривший собеседникам долгожданную историю «про изящных людей, про женщин», не заметил, что «красивая, интересная жизнь» открывалась для него в возможности так и не совершенных им гражданских поступков

В триаде (автор — рассказчик — герои внутренней новеллы) читателю предлагается уловить скрытое мнение автора, который чаще всего довольно далеко отстоит от красноречивых героев-повествователей На уровне прямого высказывания рассказчики приписывают себе, по выражению И Бродского, «статус жертвы», утверждая, что в их проблемах виноваты внешние силы В первой части их олицетворяет Беликов, во второй — брат рассказчика и вообще люди как таковые, в третьей — муж любимой женщины и обстоятельства жизни В контексте непрямого чеховского высказывания рассказчики невольно (но волею автора) выдают себя с головой, а то, как обрисованы ими персонажи внутренних новелл, перестает вызывать доверие С учетом этого контекста приходится признать, что Беликов - далеко не такая страшная и карикатурная фигура,

каким его рисует Буркин, что точно так же гиперболизированы и черты героя внутренней новеллы в «Крыжовнике», что взаимность, которой якобы пользовался Алехин, - в большой степени плод его воображения

Образы рассказчиков - своего рода зеркала, которые Чехов предлагает читателю, не настаивая на том, что именно он должен, сочувствуя и едва ли осуждая, увидеть в них А сам трудно уловимый меланхолический автор дает читателю-собеседнику возможность увидеть звездное небо над головой и утренний сад, и плес, а также, быть может, подумать о нравственном законе в душе

В параграфе 3.3 «Об авторской воле в маленькой трилогии» рассматриваются то, как проявляет себя в тексте автор, скрытый в глубокой тени им придуманных героев-рассказчиков и ими созданных колоритных персонажей внутренних новелл Если в «Драме на охоте» отношение редактора А Ч — фактически самого Антона Чехова — к герою-рассказчику дано наглядно, то в маленькой трилогии автор заявляет о себе так незаметно, что нужен читательский труд и поиск, чтоб понять природу его отношения к каждому из трех сюжетов В параграфе продемонстрировано, каким образом авторское присутствие проявляется в структуре цикла, в порядке следования его частей, в названиях отдельных рассказов, в пейзажах, концовках и перекличке между ними, в портретах персонажей, нарисованных не рассказчиками, а автором, в знаках препинания наконец

В Заключении подводятся итоги исследования В посвященном Пушкину сборнике «Чеховиана» повторяется тезис о том, что Пушкин начинает классическую литературу XIX столетия, а Чехов завершает ее Об этом пишут едва ли не все авторы этого сборника, в том числе и А П Чудаков, для которого перекличка двух писателей есть своего рода «завершение круга» По словам В Б Катаева, «"маленькую трилогию" в первую очередь можно в определенном смысле считать гоголевской трилогией Чехова» Скрещение пушкинской и гоголевской традиции растождествления автора и рассказчика откликается в маленькой трилогии, единственном чеховском цикле, подводящем один из итогов русской литературы XIX века

По теме диссертации опубликованы следующие работы19:

1* Шацев В Н Чехов на пути к «маленькой трилогии» // Русская литература 2009 №4 С 115—122

2* Шацев В Н Украинские источники рассказа А П Чехова «Человек в футляре» лирический и драматический подтексты // Вестник Томского государственного педагогического университета 2009 Вып 4 (82) С 148—151

3 Шацев В Н «Три рассказа» А П Чехова и общероссийские чествования Белинского // Новый филологический вестник 2009 № 2 (9) С 48—55

4 Шацев В Н В поисках циничного перевода «Гейши» // Чеховский вестник № 25 М , 2010 (в печати)

19 Значком * отмечены работы, опубликованные в изданиях, рекомендованных ВАК

Подписано в печать 09 04 2010 г Формат 60x84 1/16 Бумага офсетная Печать цифровая Уел печ л 1,5 Тираж 100 экз Заказ № 68 Отпечатано в ООО «Типография СИЯНИЕ» 196247, Россия, Санкт-Петербург, Краснопутиловская ул , д 64, корп А, оф 1 -Н

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Шацев, Владимир Натанович

ВВЕДЕНИЕ.

Глава I

ЧЕХОВ НА ПУТИ К маленькой трилогии.

1. Сборники как подступы к единственному циклу.

2. Предпоследний триптих: «Три рассказа» А. П. Чехова в сборнике «Памяти Белинского».

Глава II

Литературные истоки маленькой трилогии.

1. Структура маленькой трилогии в контексте литературной традиции.

2. Украина, «новая Афродита», античный фон.

3. Пушкин, Достоевский, Бокль и Ницше.

4. Другие возможные влияния и источники: Метерлинк, Толстой, Золя, Вольтер.

Глава III

АВТОР И ГЕРОИ-ПОВЕСТВОВАТЕЛИ В маленькой трилогии ЧЕХОВА.

1. Внутренние новеллы и недостоверность микросюжетов.

2. Внутренние новеллы и их герои.

3. Об авторской воле в маленькой трилогии.

Введение диссертации2010 год, автореферат по филологии, Шацев, Владимир Натанович

Цикл маленькая трилогия (1898), признанный исключением в чеховском творчестве1 и «уникальным экспериментом»2, все же недостаточно оценен именно как шедевр, суммирующий опыт прозы XIX столетия. То, что соединенные между собой рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» вовлечены в диалог с разными явлениями русской литературы и европейской культуры, отмечается крайне редко. Между тем этот диалог осуществляется не только через явные и скрытые отсылки к Пушкину, Гоголю, Тургеневу, Щедрину, Толстому, Достоевскому, Горькому, а также к античной мифологии, Боклю, Ницше. Он осуществляется и на уровне поэтики маленькой трилогии, в рамках которой происходит переосмысление некоторых фундаментальных оснований прозаического повествования.

Основные черты поэтики маленькой трилогии, во-первых, определяются тем, что она представляет собой цикл, и, во-вторых, тем, что этот цикл построен на передаче слова от одного рассказчика к другому. Само по себе это не составляет никакой литературной новости. Уже в первой половине XIX века классические русские прозаические циклы — «Повести Белкина» и «Вечера на хуторе близ Диканьки» — строились также на введении нескольких рассказчиков. Однако именно на фоне классической традиции становится видно, как изменились функции рассказчиков у Чехова. Они вводятся не только ради создания литературной маски, не только ради мотивации стилевого единства или стилевого разнообразия, не только — что, впрочем, очень важно — ради создания той дистанции между автором и повествователем, которая обеспечивает реализацию в тексте разного рода сказовых или игровых возможностей. Функция рассказчиков в маленькой трилогии связана с поэтикой

1 «The three stories, The Man in a Case, Gooseberries and About Love < . > are exceptions in Chekhov's work (Bruford W. H. Chekhov and His Russia: A Sociological Study. London, 2002. P. 203; first published in 1948).

2 Сухих И. H. Маленькая трилогия: Проблема цикла // Сборники Чехова. Межвузовский сборник. Л., 1990. С. 142. непрямого говорения», организующей зазор между высказыванием и предметом, на который оно обращено, — поэтикой, предполагающей заведомую неадекватность любого высказывания, претендующего на прямое выражение предмета.

Интерес к «непрямому высказыванию» возник на рубеже XIX и XX веков в философии Льва Шестова (с которой Чехов, по некоторым предположениям, мог быть знаком) и остается остро актуальным до сих пор (свидетельство тому — объемная монография Людмилы Гоготишвили «Непрямое говорение», вышедшая в 2006 г.). В русской художественной литературе этот феномен впервые, как кажется, был отрефлексирован и воплощен именно в поэтике Чехова — чем, в частности, и определяется его пограничное положение завершителя русской классической традиции и предтечи модернизма. В диссертации будет рассмотрено, каким образом циклизация и введение рассказчиков в маленькой трилогии связаны с созданием поэтики «непрямого высказывания». Непрямое, неявное, тайное, особенное высказывание, которое, в отличие от толстовской назидательной прямоты, составляет главную черту своеобразного чеховского мифа о почти невидимом и совсем не авторитарном авторе, наиболее характерно именно для маленькой трилогии.

В послесловии к сборнику «А. П. Чехов: Pro et Contra» А. Д. Степанов, характеризуя отзывы критиков девяностых годов XIX и начала XX столетия, замечает: «В чеховских произведениях начинают видеть все, что созвучно собственной душе — от святого всепрощения до сатанинского скептицизма. При этом почти все продолжают искать в тексте хоть какой-то императив и радостно сводят к нему все содержание: "Дальше так жить невозможно. перескочить через ров" ("Крыжовник", "Человек в футляре" — Волынский и Богданович) <.> Разумеется, при этом Чехов неизменно вещает "устами" своих персонажей. Зеркальность оборачивается непрозрачностью: критическая статья теперь говорит только об отражении критика, а чеховский смысл остается в зазеркалье»3. Процитированное справедливое утверждение нуждается в некотором уточнении. Действительно, упомянутые выше современники Чехова обращали главное внимание на персонажей внутренней новеллы маленькой трилогии и сразу же — на автора, минуя тем самым героев-повествователей. Впрочем, иногда они все-таки упоминаются — хотя бы и вскользь. Тот же А. И. Богданович в «Критических заметках», опубликованных в журнале «Мир Божий» (1898. № 10), пишет: «Рассказ ведется от первого лица. Учитель гимназии Буркин рассказывает про своего товарища, недавно умершего учителя греческого языка Беликова», «ветеринарный врач рассказывает про своего брата», «Алехин рассказывает о любви к замужней женщине, которая тоже любила его»4. A. J1. Волынский в 12-м номере «Северного вестника» за 1898 год в статье «Антон Чехов» обращает внимание на структуру трилогии: «"Человек в футляре", "Крыжовник" и "О любви" не только связаны между собой единством внутреннего настроения, но как бы вставлены в одну рамку: рассказы ведутся от лица трех приятелей, которые обмениваются в дружеской беседе своим житейским опытом»5. В монографии П. М. Бицилли три рассказа рассматриваются в единстве, при этом рассказ «О любви», «о настоящем, человеческом»6, по мнению исследователя, контрастирует с предыдущими двумя частями цикла. П. М. Бицилли обращает внимание на наличие героев-рассказчиков, но не подчеркивает их неравенства автору.

Только в 1960-ые — 1970-ые годы в работах 3. С. Паперного и М. Л. Семановой, в конце 1970х и в 1980-ые — В. Б. Катаева, Л. М. Цилевича, В. Я. Звиняцковского, А. Н. Неминущего и американского слависта Джона Фридмена, в 1990-ые — И. Н. Сухих, а в настоящее время — В. И. Тюпы можно найти продолжение и детализацию того, что было лишь едва обозначено

3 Степанов А. Д. Антон Чехов как зеркало русской критики // А. П. Чехов: Pro et Contra. СПб., 2002. С. 981.

4 Богданович А. И. Критические заметки // А. П. Чехов: Pro et Contra. С. 257, 262, 266.

5 Волынский А. Л. Антон Чехов // А. П. Чехов: Pro et Contra. С. 356.

6 Бицилли П. М. Творчество Чехова: Опыт стилистического анализа. София, 1942. С. 103. некоторыми старшими и младшими современниками Чехова. Фельетонист, критик и ученый 3. С. Паперный — заметная фигура в «оттепельные» 1960-ые годы, когда дискуссия и спор стали непременной и часто плодотворной частью жизни. Возможно, потому именно этот исследователь первый обращает внимание на диалогичность трилогии и на связь между отдельными ее частями. «Буркин рассказывает о своем коллеге ("некий Беликов, учитель греческого языка, мой товарищ"); Иван Иваныч — о своем брате; Алехин — о самом себе. Так постепенно приближается объект повествования к героям-рассказчикам»7. М. Л. Семанова, продолжая и углубляя сказанное Паперным, придает особенное значение композиции чеховских произведений, и это ведет к дальнейшему уточнению их смысла. «Мы уже видели, что в одних произведениях ("Дуэль", "Студент") повествование ведет только автор, но в него "включаются" голоса героев; в других — только рассказчик ("Рассказ неизвестного человека", "Дом с мезонином"), но слышен и голос автора. В этой главе речь пойдет о "смешанном" типе повествования: от лица автора и от лица героя-рассказчика. В каждом отдельном случае важно увидеть содержательность именно данной формы повествования, обусловленность выбора рассказчика. Выяснение этих вопросов чеховской поэтики тем более важно, что в критической литературе не раз отождествляли Чехова и его героев, рассказчиков»8. Последнее утверждение представляется особенно важным. Оно может звучать и более резко: интерпретаторы Чехова продолжают отождествлять автора и героев-повествователей. Впрочем, есть и исключения. Таково, например, обстоятельно сформулированное мнение В. Б. Катаева: «Существует возможность неверной интерпретации (к сожалению, очень часто реализуемая в различных работах "о маленькой трилогии"): абсолютизировать какую-либо одну из этих реакций9. Чаще всего чеховские намерения видят в том, чтобы провозгласить фразы, которые произносит рассказчик второй

7 Паперный 3. С. Записные книжки Чехова. М., 1976. С. 286.

8 Семанова М. Л. Автор - Рассказчики - Слушатели: Трилогия о футлярных людях // Семанова М. Л. Чехов - художник. М., 1976. С. 144.

9 Имеются в виду мнения героев-рассказчиков. истории, Чимша-Гималайский. Мотивы такого отождествления каждый раз вполне понятны, но всегда они являются посторонними и по отношению к рассказу, и к действительной авторской установке»10. От таких или подобных отождествлений далек А. Н. Неминущиий. Он вслед за А. П. Чудаковым различает и разделяет три понятия: автор, «позиция которого находит свое выражение более всего в композиционных формах трилогии»11, повествователь — очевидец всех происходящих в трилогии событий, и рассказчик. Но даже при свойственном А. Н. Неминущему изощренном видении формальных особенностей трилогии12 ее смысл исследователь выявляет несколько прямолинейно, игнорируя им же намеченные инстанции повествования. Jl. М. Цилевич подчеркивает необходимость учитывать дистанцию между автором и рассказчиком: «.благодаря повествователю раскрывается противоречие между сознанием автора — носителя этико-эстетической нормы и сознанием героя, отклоняющегося от этой нормы»13. В. Я. Звиняцковский справедливо замечает, что «подлинные герои "маленькой трилогии"»14 — это именно рассказчики, а не персонажи их устных историй.

Часто встречающееся игнорирование фигуры рассказчика, по мнению Джона Фридмена, искажает смысл трилогии: «The teller in each story is a prominent figure in his own right: Burkin spins such a skewed tale that he cannot but be considered an active focus of the reader's and narrator's attention ; in "Goosberries", there is an overt indication that Ivan Ivanich is worthly of our careful

10 Катаев В. Б. Проза Чехова: Проблемы интерпретации. М., 1979. С. 241.

11 Неминущиий А. Н. О статусе повествователя в «маленькой трилогии» А. П. Чехова // Сюжет и художественная система. Даугавпилс, 1983. С. 69.

12 «.Очевидна связь между рассказами: их объединяет присутствие группы персонажей —- рассказчиков-слущателей (Буркин, Иван Иваныч, Алехин) преемственность пространства и времени действия ("О любви" начинается словами "На другой день"), незавершенность, возможность продолжения действия. Это позволяет говорить не только о сюжете каждого рассказа в отдельности, но и о едином, "сквозном" сюжете трилогии, в котором можно выделить сюжетный план, вмещающий в себя частные истории Беликова, Николая Ивановича, Алехина, и сюжетно-повествователъный план» (Там же. С. 65).

13 Цилевич Л. М. Жанрово-стилевое единство чеховского рассказа // Жанрово-стилевое единство художественного произведения. Новосибирск, 1989. С. 74.

14 Звиняцковский В. Я. Традиции Гоголя и украинская тематика в произведениях Чехова // Гоголь и литература народов Советского Союза. Ереван, 1986. С. 154. attention when he states that the focal point of his story is not his brother's story but his own. Upon reading the group of stories as a whole, then, one wonders why critical discussions has seldom centered around Burkin as a character. Many critics never even mentioned him, assuming that he is a Chekhov's unmediated voice, and quoting his words as though they are Chekhov's own. This failure to note Burkin's independent voice has distorted the story's ultimate significance»15.

Согласившись в целом с мнением Джона Фридмена, хотелось бы уточнить одно его утверждение. Литературоведов, пишущих о роли рассказчиков, не равных автору, не так уж мало. Так, Л. Г. Барлас, признавая разницу между автором и его героями-повествователями, в основном акцентирует то, что «рассказы "от автора", и рассказы с образом рассказчика имеют много общих черт в своей структуре»16. В статье И. Н. Сухих «Маленькая трилогия: Проблема цикла», насыщенной большим количеством тонких наблюдений, отмечается, что «слово героя (как и во многих других произведениях Чехова) не исчерпывает позицию автора»17. В. И. Тюпа, анализируя трилогию, также указывает на «несводимость авторской позиции к

18 той, которую вполне определенно занимает Буркин» . Далее исследователь обращает внимание на опасную агрессивность монологов Ивана Иваныча, которого ошибочно считают едва ли не двойником самого Чехова. Немецкая исследовательница Херда Шмид, считает принципиально важной разницу

15 Freedman J. Narrative Technique and the Art of Story-telling in Anton Chekhov's «Little Trilogy» // Critical Essays on Anton Chekhov. Boston, 1989. P. 104. Перевод: «Герой-повествователь в каждом рассказе - фигура заметная и очень значимая. Буркин плетет свою историю так уклончиво, что ее уж никак нельзя считать выражением ни читательского, ни авторского отношения к изображаемым событиям. В "Крыжовнике" есть очевидное указание на то, что Иван Иваныч сам по себе заслуживает пристального внимания, когда он произносит, что главное здесь не история его брата, а его собственная. Читая трилогию именно как целое, трудно понять, почему критические разборы редко уделяют внимание такому важному герою, как Буркин. Многие его просто не упоминают, полагая, что это попросту авторский голос и что цитировать этого персонажа все равно, что самого Чехова. Эта ошибочная небрежность приводит к тому, что смысл трилогии сильно искажается».

16 Барлас Л. Г. Язык повествовательной прозы Чехова. Проблемы анализа. Ростов, 1991. С. 81.

17 Сухих И. Н. Маленькая трилогия: Проблема цикла. С. 142.

18 Тюпа В. И. Анализ художественного текста. М., 2006. С. 192. между автором, героями и типами, изображенными во внутренней новелле, которая есть «языковое произведение, созданное речевым действием Буркина»19.

Но все приведенные рассуждения являются все-таки многочисленными исключениями из общего правила. В большинстве же своем и современники Чехова, и позднейшие исследователи либо не воспринимали трилогию как целое, обращая внимание на одну или две части триптиха, либо не различали автора и героя-рассказчика. Так, еще А. М. Скабичевский, не отрицая, впрочем, единства трилогии, полагал, что Иван Иваныч в «Крыжовнике» — alter ego автора. В статье «Текущая литература. Новые рассказы А. Чехова: "Человек в футляре", "Крыжовник", "О любви"», опубликованной в газете «Сын

9п отечества» (1898, 4 сентября) , критик писал: «.при всем разнообразии этих рассказов, они все-таки имеют нечто общее, связывающее их крепкой связью, заключающейся в том меланхолическом настроении автора <.> настроении, обусловливающемся зрелищем пустоты и бессодержательности нашей жизни и всякого рода нравственных уродств, встречающихся на каждом шагу ее бестолковой сутолоки». При этом, по мнению Скабичевского, «устами Ивана Иваныча <.> г. Чехов внушает читателям: "Не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!"»21. Сам Чехов, еще ранее22 высказывался о неверном, по его мнению, смешении авторских мыслей и рассуждений субъективного повествователя: «Если Вам подают кофе, то не старайтесь искать в нем пива. Если я преподношу Вам профессорские мысли, то верьте мне и не ищите в них

19 Шмид X. Вариации «футлярного человека» в «Человеке в футляре» и «О вреде табака» // Чеховские чтения в Оттаве. Тверь; Оттава, 2006. С . 69. (пер. с немецкого В.

Чупасова).

20

Хронологически это один из самых первых отзывов.

21 Ле Флеминг Ст. Господа критики и господин Чехов: Антология. СПб.; М., 2006. С.

В письме к А. С. Суворину от 17 октября 1889 по поводу «Скучной истории». чеховских мыслей. <.>Неужели Вы так цените вообще какие бы то ни было мнения, что только в них ищете центр тяжести, а не в манере высказывания их,

23 не в их происхождении и проч.?» . Чехов также выражал неудовольствие намерением публиковать маленькую трилогию фрагментарно. Позднее он был раздосадован невниманием публикаторов к специфике жанра маленькой трилогии. 28 сентября 1899 г. он сообщал издателю А. Ф. Марксу, что читает корректуру второго тома собрания своих сочинений и попутно недоумевал: «. между тем <. .> типография присылает рассказы по своему выбору, и сегодня, например, я получил рассказы, которые написаны мной в последние два года и которые могут войти в последний, X том. Присланы в корректуре также рассказы "Человек в футляре", "Крыжовник", "О любви" — рассказы, принадлежащие к серии, которая далеко еще не закончена и которая может войти лишь в XI или XII том, когда будет приведена к концу вся серия. Убедительно прошу Вас сделать распоряжение, чтобы типография, набирая рассказы, всякий раз строго держалась моего списка» (П. VIII, 286). О. Р. Васильева перевела на английский вторую и третьи части трилогии и спрашивала у Чехова, как он смотрит на публикацию рассказов без первой части. 5 января 1899 г. писатель отвечал: «Поступайте, как хотите; но ведь если не будет "Человека в футляре", то будет неясно, кто говорит и почему» (П. VIII, 15). Чехову было важно, что три его рассказа не разрозненные произведения, а серия, или цикл.

Н. К. Михайловский в статье «Кое-что о г-не Чехове», опубликованной в «Русском богатстве» (1900, № 4), среди прочих рассказов излагает, подробно цитируя, только два: «О любви» и «Человек в футляре» (именно в таком порядке). Критик пишет, что у Чехова «некий Алехин рассказывает в собравшемся у него в деревне маленьком обществе один эпизод из своей

Чехов А. П. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1983. Письма. Т. 3. С. 266. Далее ссылки на это издание Чехова приводятся в тексте с указанием тома и страницы. Серия писем обозначается литерой «П». жизни»24, но это не мешает Михайловскому отождествить рассказчика с автором. Ю. И. Айхенвальд в главе «Чехов» из книги «Силуэты русских писателей» (1906), едва упомянув «Крыжовник», сопоставляет Беликова с Обломовым и приходит к выводу, что «Человек в футляре» — «произведение слабое» . А. Б. Дерман в тридцатые годы , В. В. Ермилов — в сороковые в критико-биографических очерках о Чехове порицали автора «Крыжовника» за то, что его герой, Иван Иваныч, не видит, как важен для будущего России рабочий класс. Б. М. Эйхенбаум в содержательной статье «О Чехове» (1944), впоследствии опубликованной в расширенном виде, следуя за мнениями литературоведов, во многих отношениях от него далеких, пишет опять же только о «Крыжовнике»: «".Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений?". Важно, что все это говорит не сам Чехов, а его герой — обыкновенный провинциальный ветеринарный врач. Чехов никогда не сочинял он услыхал эти слова в жизни и обрадовался им, потому что сам он и был этим человеком с молоточком. Он стучал в самое сердце России — и достучался. Чехов умер накануне революции 1905 года. Явились люди уже не с молоточками, а с рабочими молотами. На вопрос Чехова: "Во имя чего ждать?"

28 они ответили: "Больше ждать не будем"» . Конечно, и отдельный рассказ может быть причиной высказывания или разбора, но игнорирование того же «Крыжовника» как части триптиха и сопутствующее невнимание к героям

24 А. П. Чехов: Pro et Contra. С. 349.

25 Там же. С. 736-737.

26 Дерман А. Б. Антон Павлович Чехов: Критико-биографический очерк. М., 1939. С. 146. В другой, поздней, монографии А. Б. Дермана присутствует что-то вроде упрека Чехову, который без необходимости вводит в повествование рассказчика: «И тут Чехов в какой-то степени поступился своим принципом сдержанности: в состав персонажей двух произведений, резко обличительных по своему содержанию, "Крыжовника" и "Человека в футляре", он ввел фигуру рассказчика, от лица которого якобы ведется повествование и который не только излагает события и рисует портреты остальных персонажей, но и дает всему должную оценку» (Дерман А. Б. О мастерстве Чехова. М., 1959. С. 181).

27 Ермилов В. В. Чехов. М„ 1946. С. 296—298.

28 Эйхенбаум Б. М. О Чехове // Звезда. 1944. № 5-6. С. 78; Эйхенбаум Б. М. О прозе: Сборник статей. Л., 1969. С, 369. повествователям, к внутренним новеллам заметно обедняет трактовку далекого от тенденциозности чеховского мировосприятия.

Г. П. Бердников в 1970-ом году пишет о маленькой трилогии, но в следующем порядке: «Крыжовник», «О любви», «Человек в футляре». В его книге «А. П. Чехов: Идейные и творческие искания» оказываются проигнорированными структурные особенности чеховского замысла, а также и композиция каждой из новелл. Поэтому смысл трилогии сводится к протесту против «существующего порядка», против отсутствия свободы «как характерного признака существующего строя»29. Разумеется, идеологические построения Г. П. Бердникова обусловлены не только тем, что ему не важен порядок следования частей трилогии. Не замечает он и границы между Чеховым и его героем-рассказчиком. «Вместе с Иваном Ивановичем ("Крыжовник") Чехов ужасается тому, что так много непоколебимо счастливых людей»30.

Советское литературоведение иногда искренне, иногда по инерции вчитывало в текст трилогии отчетливые революционные смыслы. «Восприятие Чехова как писателя, демонстрировавшего ненормальность всего уклада русской жизни (из чего следовал логический вывод о необходимости радикальных перемен), было свойственно большинству советских литературоведов, в том числе таким глубоким исследователям, как Г. А. Бялый, А. П. Скафтымов и Н. Я. Берковский. В последние 15 лет суждение о чеховских общественных идеалах повернулось на 180 градусов»31. Применительно к маленькой трилогии это высказывание А. Д. Степанова абсолютно справедливо. А. П. Скафтымов писал о «Крыжовнике», Н. Я. Берковский — о «Человеке в футляре» , а Г. А. Бялый — обо всей трилогии. При этом герои-повествователи отождествлялись с автором, который приходит к «отказу от

29 Бердников Г. П. А. П. Чехов: Идейные и творческие искания. JL, 1970. С. 445.

30 Там же. С. 247.

31 Степанов А. Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005. С. 12.

Берковский Н. Я. Литература и театр. М., 1969. С. 101—102 (глава «Чехов: от рассказов и повестей к драматургии»). идеи "естественных" изменений» и утверждает «необходимость немедленных и решительных исторических действий»33.

Традиция, игнорирующая неравенство рассказчиков автору трилогии продолжается в сравнительно недавних работах. Например, в диссертации Г. А. Якимовой герой-повествователь отождествляется с автором: «Иван Иваныч представлен как герой, постигший сущность всеобъемлющей футлярности»34. И. И. Докучаев справедливо полагает, что «внутри цикла существуют сюжетные связи»35, но это не мешает ему видеть в каждом герое-рассказчике едва ли не рупор авторского голоса. Е. Ю. Афонина в статье «Корректировка заглавия как фактор формообразования: (Три рассказа Чехова)» утверждает, что «при отсутствии общего заглавия текст не может рассматриваться как цикл. В таком случае перед нами группа отдельных самостоятельных текстов»36. В этой же статье много сказано о взаимовлиянии рассказчиков, но не об отличии их мнений от авторской точки зрения.

Эта идущая еще от современников Чехова стойкая традиция не видеть за рассказчиком автора, как за деревьями леса, или рассматривать части трилогии вне связи с самим циклом представляется далеко не всегда безобидной, особенно когда исследователь, выстраивая по-своему интересные культурно-исторических схемы, забывает о художественном контексте или когда политик ищет в литературе подходящий инвентарь для своего грозного агитационного хозяйства. Так, например, М. Н. Эпштейн соотносит гоголевскую «Шинель» и «Человека в футляре», вернее их самых заметных персонажей. В статье «Маленький человек в футляре: Синдром Башмачкина-Беликова» исследователь указывает, что Ленин первый отметил сходство Башмачкина и

33 Бялый Г. А. Чехов и русский реализм: Очерки. Л., 1981. С. 67.

34 Якимова Г. А. Рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» в творчестве Чехова: (К проблеме системного анализа). Автореф. дис. на соискание учен. степ. канд. филолог, наук. М., 1995. С. 8.

35 Докучаев И. И. «Футлярный мир» и царство смысла // Мировая художественная культура в памятниках. СПб., 1997. С. 150.

36 Опубликовано в Интернете: http://www. rsuh. ru/article. html?id=51133

Беликова в «присущей ему разоблачительной манере»37. Далее речь идет о том, что для Сталина, попрекавшего бывших лидеров правой оппозиции тем, что они футлярные люди, закрыты для исторической новизны и т. д. и т. п., была свойственна «умственная закрытость, неподвижность, однодумство, сосредоточенность на "Букве", "Шинели", "Футляре" или другой идее-фикс». В заключение М. Н. Эпштейн пишет: «Такие сверхсерьезные шутки подбрасывает нам история отечественной литературы и причудливая фантазия отечественной истории. Эта шутка не была бы понята во всей ее глубине, если бы между самым маленьким человеком XIX века и самым возвеличенным Сверхчеловеком XX века не помещался их посредник, зачехоленный чеховский

2 о персонаж — маленький человек в футляре» . Статья Эпштейна выводит филологию в еще животрепещущую историю и рассказывает о небезобидных опытах правителей в области прикладного литературоведения. Получается так, что Ленин и Сталин попали в зависимость от литературного персонажа, используемого ими в качестве идеологического оружия. Знаменитые «вожди», как многие до них и после них, не вникали в поэтику того или иного им приглянувшегося литературного произведения. Для них все сказанное о Беликове — мнение Чехова, часто трактуемого еще даже и с дореволюционных времен обличителем, разоблачителем, бичевателем и т. д. Игнорирование того, как построен чеховский рассказ, в котором автор и герой-повествователь не равны друг другу, уводит от смысла и приводит к упрощенным объяснениям жизни в целом. В данном случае и сам М. Н. Эпштейн в своем сравнении не замечает того, что Башмачкин дан в освещении объективного повестователя, т. е. Гоголя, а Беликов — субъективного (не Чехова, а его героя Буркина). И, как это ни покажется неожиданным, сам исследователь попадает в плен искусного чеховского рассказчика, а его историческая концепция (от так называемого

37 Эпштейн М. Н. Маленький человек в футляре: Синдром Башмачкина-Беликова // Вопросы литературы. 2005. № 6. С. 202.

38 Там же. С. 203. маленького человека» к тирану) строится на зыбких основаниях — на свойствах персонажа, вынутого из литературного контекста.

А. Д. Степанов, в послесловии к сборнику «А. П. Чехов: Pro et Contra» указывавший на необходимость различать точки зрения Чехова и его героев, в фундаментальном исследовании «Проблемы коммуникации у Чехова», упоминает рассказы трилогии вне связи друг с другом, а мнение рассказчика выдает за авторскую оценку: «Учитель почти безумен, и гимназия "страшна, противна всему существу его"» . Между тем, то, что Беликову гимназия страшна и противна, сказано не автором, а его героем-рассказчиком Буркиным, и потому не совсем достоверно или, быть может, даже не достоверно вообще.

Представляющаяся ошибочной тенденция не видеть рассказчика как посредника между автором и героями внутренней новеллы может быть отчасти объяснена изнутри природы чеховской маленькой трилогии. Рассказчики столь красноречивы, что, во-первых, своей импульсивностью и страстностью заслоняют самого Чехова, неспешного комментатора событий, во-вторых, автор иногда все же заметно отражается в своих героях. «.Будучи близок к рассказчикам, повествователь одновременно и удален от них, стоит выше, видит больше» 40.

Отдельно надо сказать о британском литературоведе Дональде Рейфилде, авторе биографии «Anton Chekhov: A Life» (1998), которая выдержала в России три издания в переводе О. Макаровой, популярна среди читателей и обсуждается специалистами. Оставляя в стороне споры об этичности в трактовке тех или иных фактов личной жизни Чехова41 или фактических

39 Степанов А. Д. Проблемы коммуникации у Чехова. С. 87.

40Неминущиий А. Н. О статусе повествователя в «маленькой трилогии» А П. Чехова. С. 6 (курсив мой -В. Ш.). Повествователем здесь назван автор.

41 См. об этом: Гитоеич И. Made in, или Снова о биографии: Заметки читателя (Труайя Анри. Чехов / пер. с фр. Васильковой; Рейфилд Роналд. Жизнь Антона Чехова / пер. с англ. О. Макаровой) // Чеховский вестник. М., 2005. № 17. С. 21—-36; Катаев В. Б. Жизнь после смерти: Биография и биографы // Биография Чехова: Итоги и перспективы. Материалы Международной научной конференции. Великий Новогород, 2008. С. 19—28. ошибках, имеющих отношение к его творчеству42, хочется остановиться только на лете 1898-ого года, времени создания маленькой трилогии. Рейфилд пересказывает внутренние новеллы первых двух частей трилогии вне какой-либо их связи с рассказчиками. О рассказе «О любви» сказано так: «.a miller tells of his hopeless love for his best friend's wife»43. Дональд Рейфилд принадлежит к числу тех исследователей, для которых жанровая и структурная специфика маленькой трилогии не важна. Впрочем, Рейфилд не только популярный биограф, но и филолог. В монографии «Understanding Chekhov: А Critical Study of Chekhov's Prose and Drama» (1999) Рейфилд, в общих чертах усвоив опыт 3. С. Паперного, М. JL Семановой, В. Б. Катаева, без всяких ссылок на них, добросовестно замечает, что трилогия целостна, что в ней есть рассказчики, о нетождественности которых автору, впрочем, ничего не сказано. Некоторые из приведенных здесь фактов, безусловно, по-своему удивительны. Учитель гимназии Буркин назван «science teacher», а помещик Алехин «а genleman turned miller»44. У Чехова нет указаний на то, какой именно предмет преподает Буркин. В «громадном имении» Алехина есть мельница, что, разумеется, не делает его мельником. Мавра, которая у Чехова, жена старосты, у Рейфилда— «peasant girl»45, крестьянская девушка; это делает ее резко моложе и меняет ее семейный статус. Жена Лугановича Анна Алексеевна у Рейфилда — «the wife Elena»46. Сравнивая посвященные маленькой трилогии тексты из «Anton Chekhov: A Life» и «Understanding of Chekhov' s Prose and Drama», можно заметить, что в рейфилдовском чеховедении смыкаются две рассмотренные в этой главе тенденции. Рейфилд-биограф, подобно многим и многим, игнорирует структуру маленькой

42 См. об этом: Катаев В. Б. Rayfield Donald. Anton Chekhov. A Life // Чеховский вестник. M., 1997. № 2. С. 11—12.

43Rayfield D. Anton Chekhov : A Life. London. 1998. C. 460. Перевод: « .мельник рассказывает о своей безнадежной любви к жене лучшего друга».

44 Rayfield R . Understanding of Chekhov's Prose and Drama. The University of Wisconsin Press, 1999. P. 203.

45 Ibid.

46 Ibid. P. 205. трилогии. Рэйфилд-литературовед, несмотря ни на что, обращает внимание на художественные особенности чеховского цикла.

Итак, одни исследователи замечают только героя внутренней новеллы, другие обращают внимание на рассказчика и, главное, на самого автора. В первом случае оказывается проигнорированным авторский замысел и на первый план выступает сам пишущий с его представлениями о добре и зле, во втором случае открывается непростой путь к Чехову. Именно этот путь представляется плодотворным.

Все сказанное может показаться несколько неожиданным, если учесть, насколько обстоятельно проработаны в литературоведении те аспекты поэтики, о которых здесь идет речь. Проблеме циклизациина протяжении многих лет уделялось самое активное исследовательское внимание47. Проблеме автора и рассказчика, необходимость различать которых ясна даже начинающему студенту, посвящено множество работ48. Выделение в тексте различных повествовательных уровней и инстанций породило целую самостоятельную

47 См., например: См., например: Шкловский В. Б. Гамбургский счет. JL, 1928. С. 114— 116; Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. М.; Л., 1959. С. 26—40, 74—75, 236—242; Эйхенбаум Б. М. Герой нашего времени // Эйхенбаум Б. М. О прозе. С. 249—304; Лебедев Ю. В. У истоков эпоса: (Очерковые циклы в русской литературе 1840—1860-х годов). Ярославль, 1975; Гей Н. К. Проза Пушкина: Поэтика повествования. М., 1989. С. 70-131 (глава II: «"Повести Белкина" как цикл»); Сборники Чехова: Межвузовский сборник. Л., 1990; Дарвин M. Н., Тюпа В. И. Циклизация в творчестве Пушкина: Опыт поэтики конвергентного сознания. Новосибирск, 2001. С. 14—59, 151—225; Тюпа В. И. Анализ художественного текста. С. 191—203 (глава 6: «Анализ цикла "Маленькая трилогия"»), 204—251 (глава 7: «Анализ сложносоставного целого. "Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А. П."»); Янушкевич А. С. Русский прозаический цикл: Нарратив, автор, читатель // Русская повесть как форма времени. Томск, 2002. С. 97—114; Киселев В. С. Метатекстовые повествовательные структуры в русской прозе конца XVIII — первой трети XIX века. Томск, 2006. С. 501—539 (глава 15: «Циклы Гоголя 1830-х годов и формы романтической циклизации»).

48 См., например: Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. С. 40—61, 199—235, 374—387; Семанова М. Л. Чехов—художник. С. 144—152 (глава 7: «Автор - Рассказчики - Слушатели: Трилогия о футлярных людях»); Гинзбург Л. Я. О литературном герое. Л., 1979; Катаев В. Б. Проза Чехова: Проблемы интерпретации. С. 238—239; Неминущиий А. Н. О статусе повествователя в «маленькой трилогии» А. П. Чехова. С. 64—71; Freedman J. Narrative Technique and the Art of Story-telling in Anton Chekhov's «Little Trilogy» // South Atlantic Review. 1988. T. 53: 1. P. 1-18; Гей H. К. Проза Пушкина. Поэтика повествования. С. 132— 172 (глава «Белкин — повествователь»); Виноградов В. В. О теории художественной речи. М., 2005. С. 125—243 (раздел II: «Проблема образа автора в художественной литературе»); Гоготишвши Л. А. Непрямое говорение. М., 2006. С. 174—219. область филологии - нарратологию (теорию повествования), сложившуюся в западной науке и в последнее время деятельно усваиваемую в России49. Проблема точки зрения, с которой ведется повествование, получила в этом контексте всестороннее освещение. И все же, несмотря на наличие такого разработанного инструментария, поэтика маленькой трилогии до сих пор остается неотрефлексированной, и это ведет к утрате важнейших смыслов чеховского повествования. Подобное положение дел определяет главную цель настоящего исследования, которая состоит в том, чтобы восполнить указанную лакуну.

Как уже ясно из того, что было изложено выше, определяющим для поэтики маленькой трилогии является сочетание двух приемов: введения рассказчиков и циклизации. В задачи данной работы входит анализ тех тенденций чеховского творчества, которые органично привели писателя к созданию цикла. Эти «циклостремительные» тенденции будут рассмотрены в первой главе. Во второй главе контекст рассмотрения маленькой трилогии будет расширен за пределы чеховского творчества. Речь пойдет о тех традициях, на которые откликаются как поэтика, так и смысловое содержание трилогии. Лишь после этого в третьей главе будет предпринят анализ самого цикла и его внутренних связей, определяемых природой повествования, введенными в него фигурами рассказчиков.

49 См., например: Greimas A. Narrative Grammar: Units and Levels // Modern Language Notes. 1968. № 86. P. 793—806; Bronzwaer W. J. M. Implied Author, Extradiagetic Narrator and Public Reader: Gerard Gene's Narratological Model and the Reading Version of «Great Expectations» // Neophilologus. 1978. P. 1—18; Culler J. Fabula and Sjuzhet in the Analisis of Narrative. Some American Discussions // Poetics Today. 1980. Vol. 1. P. 27—37; Lanser S. The Narrative Act: Point of View in Prose Fiction. Princeton, 1981; Weststeijn W. Author and Implied Author: Some Notes on the Author in the Text // Signs of Friendship. To Honour A. G. F. van Hoik, Slavist, Linguist, Semiotician. Amsterdam, 1984. P. 553—568; Berendsen M. The Teller and the Observer: Narration and Focalization in Narrative Texts // Style. 1984. Vol. 18. P. 140—158; Bal M. Narratology: Introduction to the Theory of Narrative. Toronto, 1985; Jahn M., Nuning A. A Survey of Narratological Models // Literatur in Wissenschaft and Unterricht. 1994. Bd 27. S. 283— 303; Нарратор // Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): Концепции, школы, термины: Энциклопедический справочник / Ред.-сост. И. П. Ильин, Е. А. Цурганова. М., 1996. С. 19—Ы\Шмид В. Нарратология. М., 2008.

Исследование маленькой трилогии под таким углом зрения могло бы дать богатую пищу для нарратологических штудий. В настоящем исследовании избрана, однако, иная, более традиционная методология. Для подобного выбора имеются две основные причины.

Во-первых, изощренная система различений, характерная для нарратологического анализа, представляется в данном случае избыточной. Простого различения автора и рассказчиков вполне достаточно для того, чтобы достичь основной цели диссертации: связать воедино поэтику и смысл маленькой трилогии, через анализ поэтики прийти к восстановлению утраченных читателями и исследователями смысловых особенностей произведения.

Во-вторых, с теоретической точки зрения, основное внимание в работе будет направлено не на выявление в чеховском тексте уже многократно описанных нарратологами повествовательных инстанций, а на обозначенную в начале Введения проблему «непрямого говорения». Интерес к ней заявлен в современной культуре скорее на философском уровне50 и лишь изредка обнаруживается в литературоведческих трудах51. Между тем эта проблема кажется весьма актуальной для нашей эпохи, пережившей и модернизм, и постмодернизм, усомнившейся в классическом тождестве речи и ее предмета. Чехов, несомненно наследующий русской классике, стоит как раз в той точке культурной истории, когда это тождество было поколеблено. И маленькая трилогия - самое яркое свидетельство тому.

Сказанное позволяет понять, почему небольшое произведение Чехова избрано в качестве основного материала диссертационной работы. Маленькая трилогия рассматривается как текст, сфокусировавший те важнейшие особенности чеховского творчества, которые определили место писателя на границе культурных эпох. Естественно, что такого рода ключевой текст

50 См. упомянутую уже книгу Л. А. Гоготишвили «Непрямое говорение».

51 См., например: Аверин Б. В. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб., 2003. С. 314—332 (раздел «Поэтика "непрямого высказывания"»).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Маленькая трилогия А.П. Чехова"

Заключение

Маленькая трилогия была объектом самого пристального внимания в этой диссертации. Несмотря на кажущуюся изученность единственный чеховский цикл, написанный в хронологическом промежутке между «Чайкой» и «Дядей Ваней», с одной стороны, и « Тремя сестрами», с другой, обычно не рассматривается как один из важнейших итогов чеховского творчества и вообще русской литературы XIX столетия. Исследователи не всегда охотно перечитывают хрестоматийные тексты. Отсюда возникают ошибки в именах персонажей, в роде их деятельности, в возрасте, что невозможно в случае с более знаменитыми текстами (например, с рассказом «Дама с собачкой», на котором не лежит густой слой хрестоматийного глянца). Изучение конкретного текста маленькой трилогии в широком культурном контексте открывает неожиданные смыслы и культурные связи этого уникального чеховском цикла.

Кристаллы маленькой трилогии вырастали в растворе чеховской прозы, большая часть образцов которой была помещена в его многочисленных сборниках. Внутри почти каждого из них удалось обнаружить нечто вроде трилогий из рассказов тематически или по настроению тяготеющих друг к другу. Кроме того, рассмотрение обойденной вниманием исследователей коллекции ранних миниатюр «Три рассказа», предложенной летом 1898 г. для сборника «Памяти Белинского», доказывает актуальность для Чехова даже в конце 90-х годов его, казалось бы, легкомысленной «осколочной» прозы и сознательное тяготение к структуре триптиха.

Многочисленные явные и предполагаемые литературные источники маленькой трилогии дают возможность увидеть ее в контексте достаточно неожиданных культурных явлений, в основном связанных с кругом чтения Чехова: украинская литература, античная мифология, полемика Розанова с Меньшиковым, романы Мережковского, стихи Пушкина, сочинения Достоевского, Л. Толстого, Салтыкова-Щедрина, пьеса Метерлинка, статья

Вольтера, публицистика Золя, повесть Григоровича, книги Ницше, идеи которого набирали популярность в России, и зависимые от них романтические сказки и ритмизованные новеллы раннего Горького, а также труды М. Ковалевского.

Вместе с темой культурного контекста в исследовании возникла и другая тема: влияние конкретных людей. Поиск того или иного прототипа - путь не особенно плодотворный и часто тупиковый. Но нельзя не отметить по крайне мере двух человек, общение Чехова с которыми могло отразиться в маленькой трилогии. Это художник В. И. Якоби и историк конституционного права М. М. Ковалевский. То, что смешно клевещущий Якоби вошел в трилогию как заглазно оговаривающий людей Буркин, а либерально мыслящий профессор Максим Ковалевский превратился в учителя истории и географии Михаила Коваленко, остается всего лишь предположением, но, как кажется, небезосновательным. Очевидно лишь то, что в разгар дела Дрейфуса рядом с Чеховым появляются два новых собеседника и сотрапезника, каждый из которых как будто воплощает в себе две важные общественные тенденции. Это веселая азартная клевета (Якоби) и мудрая широта взгляда (М. Ковалевский).

Композиция трилогии и каждой из ее частей, где, кроме автора есть герои-повествователи, рассказывающие внутренние новеллы, была подготовлена и русской литературой XIX века: от пушкинских «Повестей Белкина» до гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки» через циклы Щедрина к Г. Успенскому, Григоровичу и Горькому. Чеховский цикл, где автор не равен рассказчикам и где на читателя возлагаются сотворческие задачи, стал воистину новаторским явлением.

В триаде (автор — рассказчик — герои внутренней новеллы) читателю предлагается уловить скрытое мнение автора, который чаще всего довольно далеко отстоит от красноречивых героев-повествователей. На уровне прямого высказывания рассказчики приписывают себе, по выражению И. Бродского, «статус жертвы», утверждая, что в их проблемах виноваты внешние силы. В первой части это Беликов, во второй — брат рассказчика и вообще все люди, в третьей — муж любимой женщины и обстоятельства жизни. В контексте непрямого высказывания рассказчики невольно (но волею автора) выдают себя с головой.

Здесь представлены три типа русских интеллигентов, а исследователи, пишущие о них, подчас присоединяются к одному из чеховских рассказчиков, новеллы которых всегда недостоверны, пристрастны и говорят прежде всего о субъекте, а не об объекте повествования. Искусный рассказчик Буркин — тип робкого влюбленного и едва ли не тайного провокатора трагических событий (смерть Беликова); искусный рассказчик Иван Иваныч (в первой части он наивный слушатель, к которому подходят слова из повести «Степь»: «.какой страшный рассказ ни расскажи на Руси <.> он всегда отзовется в душе слушателя былью.» — VII, 72—73), ненавидящий всех, предстает оратором грядущих социальных потрясений; искуснейший из рассказчиков, которого слушают не прерывая, Алехин, подаривший собеседникам долгожданную историю «про изящных людей, про женщин», часто трактуемый как тоже «футлярный» человек, не потому таков, что безоглядно не устремился к любимой женщине, а потому, что не заметил, что «красивая, интересная жизнь» открывалась для него в возможности так и не совершенных им гражданских поступков. В образах рассказчиков Чехов предлагает своего рода зеркала, не настаивая на том, что именно должен каждый читатель, сочувствуя и едва ли осуждая, увидеть в них. В этом и состоит поэтика непрямого высказывания: «Боже, не позволяй мне осуждать или говорить о том, чего я не знаю и не понимаю» (Записная книжка I - XVII, 82). В то же время трудно уловимый меланхолический автор предлагает читателю-собеседнику увидеть звездное небо над головой и утренний сад, и плес, а также, быть может, подумать о нравственном законе в душе. Не более, но и не менее того.

Как на рубеже XIX—XX веков (первая редакция трилогии — 1898 г., вторая — 1903 г.), так и сегодня уникальный чеховский цикл позволяет

Список научной литературыШацев, Владимир Натанович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Чехов А. П. Поли. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1974—1983.

2. Аверин Б. В. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб., 2003. С. 314—332 (раздел «Поэтика "непрямого высказывания"»).

3. Аверин Б. В. Сборник «Палата № 6» // Сборники Чехова: Межвузовский сборник. Л., 1990. С. 97—108.

4. Айхенвалъд Ю. И. Чехов // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). СПб., 2002. С. 722-785.

5. Алешинцев А. В. История гимназического образования в России. СПб., 1912.

6. Анненский И. Ф. Драма настроения. Три сестры // Анненский И. Ф. Книги отражений. М., 1979. С. 82—92.

7. Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков: Переписка. Дневники. Воспоминания. Статьи. М., 2005.

8. Барлас Л. Г. Язык повествовательной прозы Чехова: Проблемы анализа. Ростов, 1991.

9. Батюшков Ф. Д. На расстоянии полувека. Бальзак, Ант. Чехов и Влад. Короленко о крестьянах // Памяти В. Г. Белинского: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899. С. 449— 487.

10. Белый А. А. П. Чехов // Белый А. Критика, эстетика, теория символизма. М., 1994. Т. 2. С. 356—358.

11. Белый А. Чехов // Критика, эстетика, теория, символизма. М., 1994. Т. 1. С. 318—324.

12. Бергсон А. Смех / Пер. с французского И. Гольденберга. М., 1992.

13. Бердников Г. П. А. П. Чехов: Идейные и творческие искания. Л., 1970.

14. Бердяев Н. А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909. С. 1—22.

15. Берковский H. Я. Чехов: От рассказов и повестей к драматургии // Берковский Н. Я. Литература и театр. М., 1969. С. 48—182.

16. Бицилли П. М. Творчество Чехова: Опыт стилистического анализа. София, 1942.

17. Богданович А. И. Критические заметки // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). С. 256-268.

18. Бокль Г. Т. Влияние женщины на успехи знания / Пер. Г. Думшина. СПб., 1864.

19. Бокль Г. Т. История цивилизации в Англии / Пер. А. Н. Буйницкого. СПб., 1895. Т. 1-2.

20. Бочаров С. Г. Чехов и философия // Бочаров С. Г. Филологические сюжеты. М., 2007. С. 328-343.

21. Буйда Ю. Химич // Новый мир. 1999 № 11. С. 86-90.

22. Бушканец Л. Хочу быть консерватором! // Чеховский вестник. М., 2007. № 21. С. 16-20.

23. Быкова М. Философия Ницше и «массовое сознание» русского интеллигента в творчестве Чехова 90-900-х годов // Чехов и Германия. М., 1996. С. 136-139.

24. Бялый Г. А. Заметки о художественной манере Чехова // Бялый Г. А. Русский реализм. Л., 1973. С. 149-166.

25. Бялый Г. А. Чехов и русский реализм // Бялый Г. А. Русский реализм конца XIX века. Л, 1981. С. 149-165.

26. Вагнер В. M. М. Ковалевский как социолог // M. М. Ковалевский ученый, государственный и общественный деятель и гражданин: Сб. статей. Пг., 1917. С. 144-168.

27. Венцлова Т. Тень и статуя // Венцлова Т. Собеседники на пиру: Статьи о русской литературе. Вильнюс, 1997. С. 82-102.

28. Весселъ H. X. Наша среднеобразовательная школа. СПб., 1903.

29. Вилъкин А. Отчего стрелялся Константин? // Современная драматургия. 1988. №3. С. 207-216.

30. Виноградов В. В. О теории художественной речи. М. 2005. С. 125-243. (раздел «Проблема образа автора в художественной литературе»).

31. Власова М. Коммуникативная проблематика образа учителя в творчестве А. П. Чехова // Молодые исследователи Чехова: Сб. статей. М., 2005. Вып. 5: Материалы международной научной конференции. С. 160—165.

32. Волынский А. Л. Антон Чехов // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). СПб., 2002. С. 216—229.

33. Вольтер. Трактат о веротерпимости в связи со смертью Жана Каласа // Вольтер. Бог и люди: Статьи, памфлеты письма: В 2 т. / Сост., подгот. текста и редакция перевода Е. Г. Эткинда. М., 1961. Т. 2. С. 5—51.

34. Гей Н. К. Проза Пушкина: Поэтика повествования. М., 1989. С. 70-172 (главы «"Повести Белкина" как цикл», «Белкин — повествователь).

35. Гердер И. Г. Дневник моего путешествия // Гердер И. Г. Избранные сочинения. М.; Л., 1959. С. 315—332.

36. Гинзбург Л. Я. О литературном герое. Л., 1979.

37. Гиппиус В. В. Гоголь. СПб., 1994.

38. Гитович И. Е. Made in, или Снова о биографии: Заметки читателя (Труайя Анри. Чехов / Пер. с фр. Васильковой; Рейфилд Роналд. Жизнь Антона Чехова / Пер. с англ. О. Макаровой) // Чеховский вестник. М., 2005. № 17. С. 21—36.

39. Гитович И. Е. Биография Чехова вчера и завтра // Чеховиана: Из века XX в XXI: Итоги и ожидания. М., 2007. С. 42—67.

40. Глинский Б. Б. Виссарион Григорьевич Белинский и чествование его памяти, с пятью иллюстрациями и приложением его юношеского «Журнала поездки в Москву и пребывания в оной». СПб., 1898.

41. Гоголь H. В. Женщина // Гоголь Н. В. Поли. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 8. С.143—147.

42. Гоголь Н. В. Письма: 1820—1835 // Гоголь Н. В. Поли. собр. соч. М.; Л., 1940. Т. 10.

43. Гоголь Н. В. Страшная месть // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. М., 2003. Т. 1.С. 185—217.

44. Гоготишвили Л. А. Непрямое говорение. М., 2006.

45. Голицын H. 77. Маруся Чурай // Голицын H. Н. Биографический словарь русских писательниц. СПб., 1889. С. 271—273.

46. Голъцев В. А. Литературные очерки. М., 1895.

47. Горький М. Литературные заметки. По поводу нового рассказа Чехова «В овраге» // Ле Флеминг Ст. Господа критики и господин Чехов: Антология. СПб.; М., 2006. С. 198-199.

48. АЪ.Грачева И. В. Сборник «В сумерках» // Сборники Чехова: Межвузовский сборник. Л., 1990. С. 49-61.

49. Григорович Д. В. Не по хорошу мил, по милу хорош // Григорович Д. В. Полн. собр. соч.: В 11 т. СПб., 1889. Т. 11. С. 286-355.

50. Громов М. 77. Скрытые цитаты: (Чехов и Достоевский) // Чехов и его время. М., 1977. С. 39-52.

51. Громов М. 77. Тропа к Чехову. М., 2004.

52. Громов М. П. Чехов. М, 1993. С. 275.

53. Грушевский М. 1з чужих лггератур // Л1тературно-науковий bîchhk. Льв1в, 1898. Т. 4, кн. 9. С. 134-150.

54. Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. М.; Л., 1959.

55. Дарвин M. Н., Тюпа В. И. Циклизация в творчестве Пушкина: Опыт поэтики конвергентного сознания. Новосибирск, 2001.

56. Де Пруайар Ж. Гордый человек и дикая девушка: (Размышления над повестью «Драма на охоте») // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1998. С. 113-116.

57. Дерман А. Б. Антон Павлович Чехов: Критико-биографический очерк. М., 1939.

58. Дерман А. Б. О мастерстве Чехова. М., 1959.

59. Дневники Софьи Андреевны Толстой: 1897-1909. М., 1932.

60. Докучаев И. И. «Футлярный мир» и царство смысла // Мировая художественная культура в памятниках. СПб., 1997. С. С. 148-156.

61. Долженков П. Н. Тема страха перед жизнью в прозе Чехова // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. М., 1995. С. 66—70.

62. Долинин А. С. О Чехове: (Путник-созерцатель) // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). СПб., 2002. С. 923—960.

63. Достоевский Ф. М. Бесы // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1974. Т. 10.

64. Достоевский Ф. М. Выставка в Академии художеств за 1860—1861 год // Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1979. Т. 19. С. 151-168.

65. Достоевский Ф. М. Письма: 1832—1859 // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1985. Т. 28.

66. Достоевский Ф. М. Село Степанчиково и его обитатели // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972. Т. 3. С. 5—168.

67. Драгомирецкая Н. В. Автор и герой в русской литературе XIX-XX в. М., 1981.

68. Елена Прекрасная: Комическая оперетта, переделанная с французского Тр. Валяьно. СПб., 1867.

69. Ермилов В. Е. А. П. Чехов. М., 1949.

70. Жилякова Э. М. «В сумерках» А. П. Чехова: Поэтика заглавия // Гуманитарные науки в Сибири. Серия филология, лингвистика. Новосибирск, 2000. № 4. С. 8-13.

71. Звиняцковский В. Я. Традиции Гоголя и украинская тематика в произведениях Чехова // Гоголь и литература народов Советского Союза. Ереван, 1986. С. 147-164.

72. Звиняцковский В. Я. Замысел и прототипы: (К истолкованию рассказа «О любви») // Динамическая поэтика: От замысла к воплощению. М., 1990. С. 147-158.

73. Звиняцковский В. Я. Если бы ты меня слышал, я б с тобой не говорил. // Чеховские чтения в Оттаве. Тверь; Оттава, 2006. С. 179—190.

74. Звиняцковский В. Я. Мода на невинность: (Меньшиков и Беликов) // Чеховские чтения в Ялте. Вып. 13. Мир Чехова: Мода, ритуал, миф. Сб. науч. трудов. Симферополь, 2009. С. 69-80.

75. Золя Э. Я обвиняю // Золя Э. Собр. соч.: В 26 т. М., 1967. Т. 26. С. 216—254.

76. Иванов И. И. Белинский как русский культурно-исторический тип // Памяти В. Г. Белинского: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899. С. 73-80.

77. Иванова Н. Ф. К поэтике чеховской прозы // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1898. С. 110—112.

78. Иванова Н. Ф. Оперетта в прозе Чехова // Вестник Новгородского государственного университета. 2000. № 15. С. 46-51.

79. Календарь для учителей и лиц, служащих по учебному ведомству: 1897— 1898 учебный год. СПб., 1897.

80. Капустин Н. В. О библейских цитатах в прозе Чехова конца 1880-х 1890-х годов // Чеховиана: Чехов в культуре XX века: Статьи, публикации, эссе. М., 1993. С. 17-26.

81. Капустин Н. В. «Чужое слово» в прозе А. П. Чехова: Жанровые трансформации. Иваново, 2003.

82. Капустин Н. В. О «русской идее», чеховской степи, овраге и трубочке Ивана Ивановича // Наш Чехов: Сб. статей и материалов. Иваново, 2004. С. 74-87.

83. Капустин H. В. О концепции прошлого у Чехова и Ницше: Точки соприкосновения // Диалог с Чеховым: Сб. науч. трудов в честь 70-летия В. Б. Катаева. М., 2009. С. 201-210.

84. Катаев В. Б. Проза Чехова: Проблемы интерпретации. М., 1979.

85. Катаев В. Б. Проблемы интерпретации творчества Чехова. Автореф. дисс. на соискание ученой степени доктора филолог, наук. М., 1984.

86. Катаев В. Б. Rayfield Donald. Anton Chekhov. A Life // Чеховский вестник. M., 1997. № 2. С. 6—12.

87. S7. Катаев В. Б. Чехов плюс. Предшественники, современники, преемники. М, 2004.

88. Катаев В. Б. Жизнь после смерти: Биография и биографы // Биография Чехова: Итоги и перспективы: Материалы Международной научной конференции. Великий Новогород, 2008. С. 19—28.

89. Киселев В. С. Метатекстовые повествовательные структуры в русской прозе конца XVIII — первой трети XIX века. Томск, 2006. С. 501—539 (глава «Циклы Гоголя 1830-х годов и формы романтической циклизации»).

90. Ковалевский M. М. Происхождение современной демократии. М., 1895. Т. 2.

91. Ковалевский M. М. Происхождение идеи долга // Памяти В. Г. Белинского: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899. С. 401^12.

92. Ковалевский M. М. Взаимоотношения свободы и общественной солидарности // Интеллигенция в России: Сб. статей. СПб., 1910. С. 59—88.

93. Коренева М. Ю. Д. С. Мережковский и немецкая культура: (Ницше и Гете: Притяжение и отталкивание) // На рубеже XIX-XX веков: Из истории международных связей русской литературы: Сб. научных трудов. Л., 1991. С. 44-76.

94. Котляревский И. П. Наталка-полтавка: Украинская опера в двух действиях. Киев, 1884.

95. Кузнецов С. Н. Сборник «Рассказы» // Сборники Чехова: Межвузовский сборник. Л., 1990. С. 62-75.

96. Лакшин В. Я. Толстой и Чехов. М., 1963.

97. Лапушин Р. Е. «Народ безмолвствует?»: («Борис Годунов» и проза Чехова) // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1998. С. 47—53.

98. Лебедев Ю. В. У истоков эпоса: (Очерковые циклы в русской литературе 1840—1860-х годов). Ярославль, 1975.

99. Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени // Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. Л., 1979—1981. Т. 4. С. 183—318.

100. Ляпина Л. Е. Циклизация в русской литературе XIX века. СПб., 1999.

101. Ляцкий Е. А. А. П. Чехов и его рассказы // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). СПб., 2002. С. 425^81.

102. Малороссийские песни, изданные М. Максимовичем. М., 1827.

103. Маркович В. М. Пушкин, Чехов и судьба «лелеющей душу гуманности» // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1998. С. 19—33.

104. Маяковский В. В. Два Чехова // Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1961. Т. 1.С. 294—301.

105. Мелиховский летописец: Дневник Павла Егоровича Чехова. М., 1995.

106. Мережковский Д. С. Христос и Антихрист // Мережковский Д. С. Собр. соч.: В 4 т. М, 1990. Т. 1—2.

107. Мережковский Д. С. Чехов и Горький // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). СПб., 2002. С. 692—671.

108. Минц 3. Г. О некоторых «неомифологических текстах» в творчестве русских символистов // Поэтика русского символизма. СПб., 2004. С. 59—102.

109. Михайловский 77. К. Кое-что о г-не Чехове // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). СПб, 2002. С. 332—354.

110. Михайловский 77. К. Полн. собр. соч. СПб, 1914. Т. 8: Статьи из «Русского богатства» 1895—1898 гг.

111. Мокиенко В. М., Сидоренко К. 77. Словарь крылатых выражений Пушкина. СПб, 1999.

112. Мочулъский К. В. Духовный путь Гоголя. Paris, 1934.

113. Муравьева О. С. «Герой» // Звезда. 2005. № 11. С. 233—23 8.

114. Муратов А. Б. От редактора // Сборники Чехова: Межвузовский сборник. Л., 1990. С. 3—6.

115. Мусин-Пушкин А. А. Среднеобразовательная школа в России и ее значение. Пг, 1915.

116. На трудовом пути: Литературно-художественный сборник к 35-летию литературно-педагогической деятельности Д. И. Тихомирова. М, 1901.

117. Набоков В. В. Другие берега. М, 2001.

118. Нарратор // Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): Концепции, школы, термины: Энциклопедический справочник / Ред.-сост. И. П. Ильин, Е. А. Цурганова. М, 1996. С. 79—81.

119. Неминущиий А. Н. О статусе повествователя в «маленькой трилогии» А. П. Чехова // Сюжет и художественная система: Межвузовский сборник научных трудов. Даугавпилс, 1983. С. 64—70.

120. Неминущий А. 77. Сборник «Повести и рассказы» // Сборники Чехова: Межвузовский сборник. Л, 1990. С. 109-122.

121. Нитше Ф. Вагнер и вагнерианцы Фридриха Нитше (Friedrich Nietzsche: «Der Fall Wagner») // Новое время. 1894. № 6539, 14 (26) мая. Приложение № 174. С. 3-6.

122. Нитцше Ф. Так говорил Заратустра: Девять отрывков в переводе С. П. Нани. СПб., 1899.

123. Павлов Н.Ф. Романс // Павлов Н. Ф. Сочинения. М., 1985. С. 232.

124. Паперный 3. С. А. П. Чехов. М., 1960.

125. Паперный 3. С. Записные книжки Чехова. М., 1976.

126. Петухова Е. Н. Чеховский текст как претекст: (Чехов Пьецух -Буйда) // Чеховиана: Из века XX в XXI: Итоги и ожидания. М., 2007. С. 427^433.

127. Письма Белинского к жене, 1846 г. // Памяти В. Г. Белинского: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899. С. 119-158.

128. Полоцкая Э. А. О поэтике Чехова. М., 2001.

129. Полякевич Л. А. «Тамань» Лермонтова, «Воры» Чехова и интертекстуальность // Чеховиана: Из века XX в XXI: Итоги и ожидания. М., 2007. С. 375-385.

130. Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. М., 2002.

131. Пушкин. «Англия есть отечество карикатуры.» // Пушкин. Полн. собр. соч. М.; Л., 1949. Т. 11. С. 118.

132. Пушкин. Герой // Пушкин. Полн. собр. соч. Т. 3. М.; Л., 1948. С. 251— 253.

133. Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова / Пер. с англ. О. Макаровой. М., 2008.

134. Рилъ А., Зиммелъ Г. Фридрих Нитцше: I. Художник и мыслитель II. Этико-философский силуэт / Пер. с нем. Н. Южина. Одесса, 1898.

135. Розанов В. В. Кроткий демонизм // Розанов В. В. Религия и культура. СПб, 2008. С. 144—150.

136. Савельева В. В. Гипнос и Танатос в художественной антропологии Чехова // Чеховские чтения в Ялте. Вып. 13: Мир Чехова: Мода, ритуал, миф: Сб. научных трудов. Симферополь, 2009. С. 178—205.

137. Салтыков-Щедрин M. Е. Благонамеренные речи // Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М, 1971. Т. 11. С. 7—490.

138. Салтыков-Щедрин М. Е. Дневник провинциала в Петербурге // Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1970. Т. 10. С. 271—553.

139. Свиясов Е. В. Сафо в восприятии русских поэтов: (1880-1910 гг.) // На рубеже XIX—XX веков: Из истории международных связей русской литературы: Сб. научных трудов. Л., 1991. С. 253-275.

140. Себина Е. Чехов и Ницше: Проблемы сопоставления повести А. П. Чехова «Черный монах» // Чехов и Германия. М., 1996. С. 126—136.

141. Семанова М. Л. Театральные впечатления Чехова-гимназиста // А. П. Чехов: Сб. статей и материалов. Ростов-на-Дону, 1959—1960. Вып. 2. С. 157—184.

142. Семанова М. Л. Чехов художник. М., 1976.

143. Скабичевский А. М. Памяти Белинского // Русская мысль. 1898. № 5. С. 110.

144. Скафтымов А. П. О повестях Чехова «Палата № 6» и «Моя жизнь» // Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972. С. 381-403.

145. Слонимский Л. 3. Профессия писателя // Памяти В. Г. Белинского: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899. С. 392—396.

146. Смирнов А. А. Романтика Пушкина и антиромантизм Пушкина // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1998. С. 96—101.

147. Степанов А. Д. Антон Чехов как зеркало русской критики // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). СПб., 2002. С. 976—1007.

148. Степанов А. Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005.

149. Стороженко Н. И. Памяти Белинского // Памяти В. Г. Белинского: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899. С. 1—7.

150. Суворин А. С. «Горе от ума» и его критики // «Горе от ума», комедия в четырех действиях А. С. Грибоедова. СПб., 1886. С. I-LXXII.

151. Сухих И. Н. Два скандала: Достоевский и Чехов // Диалог с Чеховым: Сб. научных трудов в честь 70-летия В. Б. Катаева, М., 2009. С. 321-326.

152. Сухих И. Н. «Маленькая трилогия»: Проблема цикла // Сборники Чехова: Межвузовский сборник. Л., 1990. С. 138-148.

153. Сухих И. Н. Сборник «Детвора» // Сборники Чехова: Межвузовский сборник. Л., 1990. С. 76-82.

154. Сухих И. Н. Жизнь человека: версия Чехова // Чехов А. Рассказы из жизни моих друзей. СПб., 1994. С. 5-28.

155. Сухих И. Н. Чехов в Пушкине: К парадигмологии русской литературы // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1998. С. 10—19.

156. Сухих И. Н. Сказавшие «Э!»: Современники читают Чехова // А. П. Чехов: Pro et Contra: Творчество А. П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в.: (1887—1914). СПб., 2002. С. 7—44.

157. Сухих И. Н. Проблемы поэтики Чехова. СПб., 2007.

158. Толстая Е. Д. Поэтика раздражения. М., 1994.

159. Толстая Т. И. Любовь и море // Толстая Т. И. Река: Рассказы. М., 2007. С. 320-342.

160. Толстой Л. Н. Война и мир // Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1937. Т. 9; М., 1937. Т. 10; М., 1940. Т. 11; М., 1940. Т. 12.

161. Дневники Толстого: 1900 г. //Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. М., 1935. Т. 54. С. 3-79.

162. Турков А. М. Разногласия по «женскому вопросу» // Чехов и Лев Толстой. М., 1980. С. 264-269.

163. Тюпа В. И. Анализ художественного текста. М., 2006.

164. Тюпа В. И. Коммуникативная стратегия чеховской поэтики // Чеховские чтения в Оттаве. Тверь; Оттава, 2006. С. 17-32.

165. Фауст: Опера Жуля Барбье и Мишеля Каре. Музыка Гуно. Вильна, 1879.

166. Фет А. А. Стихотворения и поэмы. JL, 1986 (Сер. «Библиотека поэта»).

167. Фидель. Новая книга о Чехове: (Ложь в его творчестве). СПб., 1909.

168. Фомин А. Чехов в русской критике: Опыт библиографического исследования. СПб., 1907.

169. Фомичев С. А. Пушкин и Гоголь // Zeitschrift für Slawistik. 1987. Bd 32, H. l.S. 78-85.

170. Фрезер Д. Золотая ветвь. М., 2006.

171. Хехт Д. Чехов и Фридрих Ницше: Дух времени или влияние? // Чехов и Германия. М., 1996. С. 122-126.

172. Цилевич Л. М. Жанрово-стилевое единство чеховского рассказа // Жанрово-стилевое единство художественного произведения. Новосибирск, 1989. С. 69-84.

173. Чехов в воспоминаниях современников. М., 2005.

174. Чудаков А. П. Мир Чехова. М., 1986.

175. Чудаков А. 77. Антон Павлович Чехов: Книга для учащихся. М., 1987.

176. Чудаков А. 77. Чехов и Мережковский: Два типа художественно-философского сознания // Чеховиана: Чехов и «серебряный век». М., 1996. С. 50-67.

177. Чудаков А. 77. Пушкин Чехов: Завершение круга // Чеховиана: Чехов и Пушкин. М., 1998. С. 35^5.

178. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. М., 2007. Т. 3.

179. Шаховской А. А. Маруся, малороссийская Сафо // Сто русских литераторов. СПб., 1839. Т. 1. С. 771-830.

180. Шекспир. Гамлет: Трагедия В. Шекспира / Пер. А. Кронеберга. М., 1861.

181. Шиллер Ф. Разбойники / Пер. М. Достоевского // Полн. собр. соч. Шиллера в переводе русских писателей. 7-е изд. СПб., 1893. Т. 1. С. 149209.

182. Шкловский В. Б. Гамбургский счет. Л., 1928.

183. Шкловский В. Б. О Зощенке и большой литературе // Михаил Зощенко: Статьи и материалы. JL, 1928. С. 15-25.

184. Шкловский В. Б. О теории прозы. М., 1983.

185. Шмид В. Нарратология. М., 2008.

186. Шмид X. Вариации «футлярного человека» в «Человеке в футляре» и «О вреде табака» / Пер. с нем. В. Чупасова // Чеховские чтения в Оттаве. Тверь; Оттава, 2006. С. 58-85.

187. Щеглов В. Г. Граф Лев Николаевич Толстой и Фридрих Ницше. Ярославль, 1887.

188. Эйделъман Н. Я. «Медная и негодная.» // Эйдельман Н. Я. Статьи о Пушкине. М., 2000. С. 224-248.

189. Эйхенбаум Б. М. Герой нашего времени // Эйхенбаум Б. М. О прозе. Л., 1969. С. 249-304.

190. Эйхенбаум Б. М. О Чехове // Звезда. 1944. № 5-6. С. 75—79.

191. Эйхенбаум Б. М. О Чехове // Эйхенбаум Б. М. О прозе Л., 1969. С. 357— 370.

192. Эпштейн M. Н. Маленький человек в футляре: Синдром Башмачкина-Беликова // Вопросы литературы. 2005. № 6. С. 193—203.

193. Эткинд Е. Г. А. П. Чехов // Эткинд Е. Г. Психопоэтика. «Внутренний человек» и внешняя речь: Статьи и исследования. СПб., 2005. С. 321-363.

194. Якимова Г. А. Рассказы «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» в творчестве Чехова: (К проблеме системного анализа). Автореф. дис. на соискание ученой степени кандидата филолог, наук. М., 1995.

195. Якушкин В. Е. Белинский, его друзья и враги // Памяти В. Г. Белинского: Литературный сборник, составленный из трудов русских литераторов. М., 1899. С. 24-44.

196. Янушкевич А. С. Особенности прозаического цикла 30-х годов и «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Автореф. дисс. на соискание ученой степени кандидата филолог, наук. Томск, 1971.

197. Янушкевич А. С. Русский прозаический цикл: Нарратив, автор, читатель // Русская повесть как форма времени. Томск, 2002. С. 97-114.

198. Bal М. Narratology: Introduction to the Theory of Narrative. Toronto, 1985.

199. В er ends en M. The Teller and the Observer: Narration and Focalization in Narrative Texts // Style. 1984. Vol. 18. P. 140—158.

200. Berlin I. Russian Thinkers. London, 1994.

201. Bronzwaer W. J. M. Implied Author, Extradiagetic Narrator and Public Reader: Gerard Gene's Narratological Model and the Reading Version of «Great Expectations»//Neophilologus. 1978.P. 1—18.

202. Bruford W. H. Chekhov and His Russia: A Sociological study. London, 2002.

203. Callow Ph. Chekhov: The Hidden Ground. Chicago, 1998.

204. Culler J. Fabula and Sjuzhet in the Analisis of Narrative: Some American Discussions 11 Poetics Today. 1980. Vol. 1. P. 27—37.

205. Freedman J. Narrative Technique and the Art of Story-telling in Anton Chekhov's «Little Trilogy» // Critical Essays on Anton Chekhov. Boston, 1989. P. 103—113.

206. Freedman J. Narrative Technique and the Art of Story-telling in Anton Chekhov's «Little Trilogy» // South Atlantic Review. 1988. № 53: 1. P. 1—18.

207. Greimas A. Narrative Grammar: Units and Levels // Modern Language Notes. 1968. №86. P. 793—806.

208. John M., Nuning A. A Survey of Narratological Models // Literatur in Wissenschaft and Unterricht. 1994. Bd 27. S. 283—303.

209. Lanser S. The Narrative Act: Point of View in Prose Fiction. Princeton, 1981.

210. Maxwell D. The Unity of Chekhov's «Little Trilogy» // Chekhov's Art of Writing: A Collection of Critical Essays / Ed. Paul Debrezeny and Thomas Eekman. Columbus, OH, 1977. 35—53.

211. RayfieldD. Anton Chekhov: A Life. London, 1998.

212. Rayfield R . Understanding of Chekhov's Prose and Drama. The University of Wisconsin Press. 1999.