автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: "Медный всадник" А.С. Пушкина: концептуально-поэтическая инвариантность в русской литературе XX века

Полный текст автореферата диссертации по теме ""Медный всадник" А.С. Пушкина: концептуально-поэтическая инвариантность в русской литературе XX века"

005014243

ПЕРЗЕКЕ Андрей Борисович

«МЕДНЫЙ ВСАДНИК» A.C. ПУШКИНА: КОНЦЕПТУАЛЬНО-ПОЭТИЧЕСКАЯ ИНВАРИАНТНОСТЬ

В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XX ВЕКА (1917 - 1930-е ГОДЫ) Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ Диссертации на соискание учёной степени доктора филологических наук

1 5 [.]Д?

Великий Новгород

2012

005014243

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор Кошелев Вячеслав Анатольевич

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Голубков Михаил Михайлович

доктор филологических наук, профессор Игошева Татьяна Васильевна

доктор филологических наук, профессор Федотов Олег Иванович

Ведущая организация:

ГОУ ВПО «Вологодский государственный педагогический университет»

Защита состоится 13 марта 2012 года в И часов на заседании диссертационного совета Д 212.168.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при Новгородском государственном университете им. Ярослава Мудрого по адресу: 173014, Великий Новгород, Гуманитарный институт, Антоново, ауд. № 1208.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Новгородского государственного университета.

Автореферат разослан

2012 г.

диссертационного совета

доктор филологических наук, профессор

О.С. Бердяева

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

«Медный всадник») является эпохальным творением и занимает особое место в художественном мире Пушкина и общем массиве русской литературы. Повышенный интерес к поэме начинается в XIX веке, продолжается в ХХ-ом и не ослабевает в новом столетии, оставаясь устойчивой и представительной тенденцией, поскольку смысловой и эстетический потенциал, определяющий феноменальность этого произведения, делает его постоянно актуальным для изучения в различных аспектах. Поэма отличается чрезвычайной семантической плотностью, всеохватностью мировидения, высокой степью ассоциативнсти. Лежащие в основе «петербургской повести» универсалии «погружены» в российскую историческую реальность и выражают её определённый, повторившийся в последующую эпоху алгоритм.

«Медный всадник» проявил выдающуюся способность находиться в состоянии широкого диалога с культурой, литературой и глобальными противоречиями России XX века. Сегодня особенно становится очевидна сильная, многоплановая тенденция влияния историософской концепции, мотивихи, принципов поэтики этого творения Пушкина „а прозу и поэзию минувшего столетия и постоянная обращённость к нему критики и литературоведения, литературной и философской публицистики.

В настоящий момент русская литература XX века уже принадлежит прошлому как окончательно сложившаяся данность. При обращении к ней действует «пафос дистанции» (М.Бахтин), который способствует объёмному осмыслению завершённых в себе явлений. Наука интенсивно создаёт реальное представление о полноте её состава, искусственно нарушенного ранее, основных тенденциях, разноплановых идейных и эстетических установках, продуктивных классических традициях. Специальное изучение в этом контексте влияния «петербургской повести» на литературную динамику двух первых советских десятилетий открывает её активное участие в структуре-и концептообразующих процессах, обусловивших создание в эта годы высокохудожественных произведений на остроакгуальные темы, ведущую роль этого пушкинского творения в формировании литературы катастрофического художественного сознания, генерирующей в себе его интертекст.

В общем литературном потоке советской эпохи становится виден выраженный текстовыми формами многих произведений яркий концептуально-поэтический дискурс «Медного всадника», феномен которого ещё не нашёл адекватного отражения в посвящён-ных прошлому столетию современных историко-литературных обобщениях и начинает получать системное рассмотрение в настоящей работе.

Изучение ключевого периода 1917- 1930-х годов для литературного развития XX века сквозь призму последней поэмы Пушкина имеет свою логику. В подобной ипостаси «Медный всадник» предстаёт как структурно-семантический комплекс, имеющий мощную

энергию инвариантного влияния „а художественные процессы в сфере искусства слова новой эпохи. В способности выхода за пределы своего века в формах интертекста раскрываются сущностные свойства пушкинского текста, подтверждается непреходящий характер воплощенных в нём противоречий национального бытия. Меаду тем, возникает необходимость предварительного рассмотрения «петербургской повести» как поэтического целого которое на протяжении длительного периода выступает в России историко-литературной проблемой первостепенной значения, принадлежа к разряду высших ценностей национальной культуры и духа, не ставших мёртвыми раритетами.

Актуальность диссертации связана с потребностью продолжения традиций изучения «Медного всадника» как художественного единства и ключевого произведения русской литературы, и в свете этого - углублённого осмысления его интегральной роли в послеоктябрьском литературном процессе XX века, определяемого революцией как главным событием эпохи и динамикой постреволюционной реальности.

Цель работы заключается в дальнейшем развитии существующих представлений о концептуально-поэтическом потенциале «петербургской повести» и изучении путей закономерностей, форм И масштаба его реализации в литературе XX века.

Подобная цель исследования диктует постановку следующих задач:

- рассмотреть историософскую концепцию поэмы как вершину постижения Пушкиным дела Петра и его последствий для России;

- уточнить своеобразие художественно-мировоззренческой природы «Медного всадника» и предложить систему подходов, создающую возможность его обновлённой интерпрета-

ции;

- определить функции произведения в русской литературе и культуре XIX и XX века и выявить причины его широкой востребованности художественным сознанием новой эпохи в качестве ведущего литературного инварианта;

- исследовать мировоззренческие основы и поэтические механизмы развития интертекста пушкинскои поэмы в постреволюционной литературе 1917- 1930-хгодов.

Избранный для рассмотрения историко-литературный период включает в себя кризисное время разразившейся революционной катастрофы, имевшей продолжение как созидательно-разрушительное пересоздание и «усовершенствование» всех основ российского бытия в согласии с победившими мировоззрением и идеологией. Революционный процесс сопровождался сменой власти и появлением судьбоносных для России новых властных персоналии и грандиозных преобразовательных программ. Для русской литературы этот период явился очередным циклом её развития, который начинался в условиях координально изменившейся реальности. Для определённой части литературного состава он был отмечен преемствешюстью по отношению к гуманистической составляющей предшествующей

культуры, творческой интерпретацией классического наследия. Именно в 1917 - 1930-е годы берёт истоки и развивается далее качественно новый этап актуализация семантики «Медного всадника» в отечественной литературе и культуре. Поэма входила в глубокий резонанс с действительностью, с присущими в тот период национальному сознанию тенденциями осмысления происходящего, что создавало особые возможности для её рецепции и художественной интерпретации. Возникли условия для значительного усиления влияния пушкинского шедевра, в своё время предвосхитившего многие существенные черты литературы будущего, для формирования под его знаком отдельных художественных текстов и в целом мощной тенденции литературного процесса начала советской эпохи.

Логика осмысления инвариантного потенциала поэмы заставляет в настоящей работе вновь обратиться к проблемным вопросам интерпретации её базовых парадигм и обрести обновлённые представления о концепции и поэтике самого сложного, по мнению многих исследователей, произведения русской литературы. Они, опирающиеся на текстовые формы, призваны стать исходными для анализа причин и путей его взаимодействия с реальностью и словесностью за пределами эпохи своего создания в XX веке.

Благодаря усилиям многих литературоведов, писателей, философов о «петербургской повести» возникла огромная по своему составу литература, создающая диапазон движущихся парадигм её осмысления. К ней, ставшей в русской культуре центром притяжения, обращались Н.П.Анциферов, В.Г.Белинский, Л.Белый, Д.Д.Благой, В.Я.Брюсов, Н.В.Измайлов, Д.М.Мережковский, А.Л.Осповат, А.П.Платонов, Л.В.Пумпянский, Р.Д.Тименчик, Б.В.Томашевский, Ю.Н.Тынянов, С.А.Фомичёв, В.Ф.Ходасевич и другие, изучавшие обстоятельства создания поэмы, высказавшие конструктивные мысли о её идеях и свойствах.

Вместе с тем, несмотря на объёмную и многосоставную исследовательскую модель «петербургской повести», сами участники её создания неоднократно отмечали отсутствие процессов интеграции различных подходов к произведению, разнобой и противоречивость мнений, субъективность оценок, и в итоге - невозможность приблизиться к определению концепции поэмы как целого, неуловимость её авторских смыслов.

Осмысление «петербургской повести» связано с ярко обозначившимся кругом проблем, ряд из которых не нашёл своего убедительного разрешения вплоть до настоящего времени. Продолжение подобных попыток открывает путь к возможному сегодня пониманию её историософского смысла, к чему стремится настоящее исследование. Дальнейшее развитие системного подхода к пушкинскому творению призвано интенсифицировать сложившийся арсенал представлений, преодолеть на этом пути факторы инерции парадигм и ощутить его в качестве концептуально-поэтического целого в современном восприятии. Продвижение в искомом направлении способно положить начало новому этапу постижения «ребуса» (Г.П.Макогоненко) «Медного всадника».

Можно утверждать, что изучение поэтики «петербургской повести» - одно из самых тонких мест «всадниковедении» на всём протяжении его развития. Поэтому «возвращение к тексту» под знаком пристального осмысления содержательности его форм выступает, наряду с другими, глубоко перспективным путём корректировки научных концепций произведения. В настоящем исследовании она предпринята с пониманием того обстоятельства, что проблемы интерпретации «Медного всадника» невозможно исчерпать, но можно в определённой мере продвигаться по пути их решения.

Проблема интертекста «Медного всадника» в произведениях писателей советского периода не обрела развёрнутой исследовательской конкретики, системности и далека от стадии зрелой литературоведческой концепции. В современной науке не появилось ни одной, посвящённой ей монографической работы, помимо отдельных попыток обозначить эту' проблему в общем виде и некоторых наблюдений над избранными авторскими текстами.

Следует отметить, что большинство механизмов формирования инвариантного влияния поэмы остаётся не выявленным, методология подходов к подобного типа исследованию -не разработанной. Попытки литературоведов очертить круг произведений XX века, в которых отразились смыслы этого творения Пушкина, показывают, что реальный формат распространённости его интертекста современной наукой фактически не определён. Между тем, прояснение подобных вопросов призвано способствовать полноте представлений о причинах и масштабе «прорастания» «петербургской повести» в культуру России XX века.

Научная новизна исследования определяется восполнением в нём значительных пробелов в избранной сфере литературных явлений и началом в современном литературоведении качественно нового этапа осмысления как единого научного комплекса историко-литературных и теоретических проблем художественной природы «Медного всадника» и его инвариантного присутствия в литературе XX века. Впервые в рамках монографического изучения «петербургской повести» для полноты охвата феномена её литературного бытия объединяются эти два взаимосвязанных аспекта, определяя двухчастную структуру работы. Новизна заключается в подходе с позиций интертекста пушкинской поэмы к известным произведениям М. Цветаевой, Л. Мартынова, Н. Гумилёва, А. Блока, С .Есенина, Ю. Олеши, М. Булгакова, В. Вересаева, А. Весёлого, М. Козырева, Б. Пильняка, А. Платонова, М. Шолохова, в системном описании типологии сложившегося концептуально-поэтического дискурса и определении его системного уровня в литературе как сверхтекста.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Семантика «Медного всадника» выражает отношения власти с национальным миром, народом и личностью, сложившиеся в эпоху Петра, перешедшие в XX век и порождающие явление резонанса поэмы с революционным катастрофическим развитием реальности и его влияние на литературу в качестве инвариантного текста, базовые смыслы которо-

го широко воспроизводятся в индивидуально-авторских художественных интерпретациях.

2. «Медный всадник» играет в российском духовном пространстве роль, но многим параметрам сопоставимую с функцией мифа, которая ярко проявляется в XX веке и определяет его особое положение в контексте классических традиций русской литературы.

3. В историософской концепции «петербургской повести» доминирует христианско-гуманнстическая аксиология, определяя её внутреннее единство и характер востребованности ведущими писателями следующего столетия.

4. В образе Евгения Пушкин создаёт новый тип литературного героя с чертами неот-мирности, несводимого к типу «маленького человека» и получающего развитие в литературе XX века.

5. Фигура Петра во Вступлении в поэму составляет вместе с фигурой Медного всадника единый властный образ с негативной семантикой, которая находит своё продолжение в произведениях писателей XX века о современной им реальности.

6. Наряду с центральными образами поэмы в ней лаконично воплощён многогранный образ народа. Он оказывает существенное влияние на её художественную концепцию и получает развитие в литературе XX века.

7. Художественное сознание Пушкина в «петербургской повести» предстаёт катастрофическим, в произведении создаётся поэтика катастрофы, которая затем находит дальнейшее воплощение в послеоктябрьской литературе в контексте динамики синхронной ей исторической реальности.

8. В ходе развития авторского замысла в поэме органично складывается антиутопическая структура, которая становится прообразом жанра романа-антиутопии XX века и широко распространённого антиутопического начала в структуре многих произведений русской литературы послеоктябрьского периода 1917 - 1930-х годов.

9. Последовательное использование принципов структурно-семантического подхода для изучения специфики формирования интертекста «Медного всадника» в послеоктябрьский период значительно расширяет представление о формах и масштабе инвариантного присутствия поэмы в литературном процессе советской эпохи.

10. Инвариантное влияние «петербургской повести» на литературу первого периода постреволюционной эпохи носит характер системного явления, имеющего свою типологию, затрагивает широкий круг знаковых произведений и создаёт выраженный дискурс, обретающий уровень выделенного сверхтекста одного произведения в составе Пушкинского

текста русской литературы.

Объектом исследования является поэма «Медный всадник» как концептуально-

поэтическое единство.

Предмет исследования составляет инвариантное влияние поэмы «Медный всадник»

на русскую литературу 1917- 1930-х годов.

Материалом исследования выступает поэма «Медный всадник», контекст произведении Пушкина, посвященных «петровской» теме, и некоторых других, а также произведения российских писателей XX века, созданные в период 1917 - 1930-х годов.

Методологическую и теоретическую основу диссертации составляют философские труды Н.А.Бердяева, Г.П.Федотова, С.Ф.Франка „ других представителей русской философской мысли, а также зарубежных философов К.Мангейма, Х.Ортега-и-Гассета В области литературной теории и истории исследование опирается „а работы М.М Бахттша Г.А.Белой, А.Н.Веселовского, М.М.Голубкова, Б.Ф.Егорова, А.К.Жолковского, О А Корниенко, В.А.Кошелева, Н.Е.Меднис, Е.М.Мелетинского, В.В.Мусатова, В.Я.Проппа ИВ Силантьева, И.П.Смирнова, С.М.Телегина, О.И.Федотова, В.Е.Хализева, М.О.Чудаковой и т д

При выполнении работы происходила широкая опора „а исследования учёных посвященные поэме «Медный всадник» и проблемам творчества поэта. Следует выделить подходы, которые содержатся в трудах Ю.М.Лотмана и В.Н.Топорова и рассматриваются нами в качестве носителей ведущей методологии для концептуального анализа произведения.

В ходе решения научных задач диссертации использовались следующие методы исследования: историко-литературный, мифопоэтаческий, структурно-семантический, сравнительно-типологический, а также принципы системного, мифореставрационного, онтологического анализа.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что в „ей уточняется и обновляется система подходов к осмыслению «Медного всадника», а также с использованием названных методов осуществляется рассмотрение интертекста произведения в литературе XX века и демонстрируется возможность продуктивного сочетания историко-литературного мифопоэтичеекого и структурно-семантического путей изучения различных граней феномена пушкинской поэмы в свете свойств её инвариантности.

Практическое значение диссертации определяется возможностью использовать ее материалы в исследованиях творчества А.С.Пушкина, истории русской литературы XX века и творчества её отдельных представителей, работах, посвященных проблемам методологии интертекстуального анализа текста, в вузовских курсах по теории литературы и истории русской литературы, спецкурсах и спецсеминарах.

Апробация идей и материалов исследования происходила в докладах на Пушкинских международных конференциях в Керчи (1992 г.), Симферополе (1999 г.), Измаиле (2004 г 2008 г., 2010 г), международных конференциях, посвященных семье Раевских, в Кировограде (2004 г., 2005 г.), международных конференциях в Ростове-на-Дону (2004 г., 2005 г., 2007 г., 2008 г.), Блоковской международной конференции в Харькове (2010 г.), Шмелёв- ' ских чтениях в Алуште (2011 г.).

Основные положения диссертации отражены в 38 публикациях общим объёмом 61,6 П.Л. В их числе учебное пособие (спецкурс) и монография, в которых проведённое исследование представлено в своей полноте.

Структура диссертации включает введение, две части и девять глав, заключение. Список использованных источников содержит 409 наименований. Объём диссертации - 586

страниц печатного текста.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается выбор и актуальность темы, обозначается степень её изученности, определяются предмет и объект исследования, его цели и задачи, называются методологические принципы, формулируются положения, выносимые на защиту, характеризуется научная новизна работы, её теоретическая и практическая значимость, приводятся сведения об апробации основных результатов.

ЧАСТЬ I «Проблемы художественной концепции и поэтики поэмы «Медный всадник» в диалоге с существующими научными представлениями и развитием новых подходов направлена на изучение структурно-семантической, историософской и аксиологической основы произведения Пушкина, присущих ему изобразительно-выразительных принципов и феноменальных свойств авторского литературного мифа национального масштаба, которые определили его инвариантный потенциал для русской культуры XX века.

В Главе 1 «О мифопоэтике «Медного всадника» поэма рассматривается с позиций особенностей её мифологизма в пушкинском воплощении, определяющего осмысление в ней конкретно-исторических процессов, связанных с цивилизацией Петра, в свете универсалий, и формирующего по принципу мифомышления целостный миф о судьбе России.

Раздел 1.1. «Аспекты мифологизма поэмы» посвящен определению ее мифологической природы. Особенностью «петербургской повести» выступает мощная архетипическая основа, которая способствовала проявлению в ней универсальных смыслов при изображении исторических явлений. Произведение, осмысляя свою эпоху, одновременно вступало в диалог с прошлым и будущим, обретая особое художественно-мировоззренческое качество и свою специфическую жизнь в духовном и культурном пространстве России.

Исследователей поражал провиденциальный потенциал «петербургской повести», обретение ею в следующую эпоху новых смыслов, приращение философских аспектов. Подобные особенности позволяют провести аналогии с вечной жизнью мифа при его соотнесении с движущейся реальностью. В этом свойстве поэмы воплотилось присущее Пушкину обострённое чувство архетипа, определившее появление в ней узнаваемых мифологем и сами принципы поэтического строительства модели мира, лежащей в её основе.

«Медный всадник» заключает в себе онтологический код трагического звучания, образно «сформулированный» Пушкиным в его структуре. Для российской истории и культуры

он во многом стал выполнять функции этиологического национального мифа. Важная особенность поэмы заключается в том, что в ней мы имеем дело с авторским воплощением высшей, циклически повторяющейся в исторических проявлениях правды о мире. В созданной Пушкиным системе изобразительно-экспрессивных возможностей миф обретал развернутую сюжетно-событийную динамику, отражал и одновременно формировал в русле литературного творчества национальные парадигмы, сложившиеся из неповторимого сочетания в исторической судьбе России универсальных первооснов.

В пушкинском повествовании оказывались предельно обнажены семантические узлы с универсальными значениями, органичное сочетание которых складывалось в целостный миф о Медном всаднике. Пушкин рассказал о нём на языке космогонии и эсхатологии, первоэлементов: камня-металла-воды-огня, а также жертвы, бунта, потопа, деяний и судьбы героя, зловещей статуи. Буквально в каждом фрагменте текста мы сталкиваемся с узнаваемыми мифологическими элементами, согласующимися между собой, их присутствие носит в поэме системный характер. В произведении осуществляется интерпретация известных мифомоделей и образов-символов, создающая новизну в сфере их конкретных воплощений и сочетаний, в результате чего возникает художественное мироздание по Пушкину. Раскрытию высших, мифологических смыслов поэмы, просвечивающих в глубине исторических, способствует применение принципов метода мифореставрации, сформулированных С.М.Телегиным, и позволяющих видеть в пушкинском изображении исторического узла российских противоречий, связанных с деятельностью Петра, универсальные смыслы.

Раздел 1.2. «Проблемы мифопоэтики «петербургской повести» в трудах пушкиноведов анализирует исследовательские подходы к её мифологическому началу. Н.П.Анциферов был первым, кто ещё в 20-х годах прошлого века определил «петербургскую повесть» как миф и дал этому глубокое обоснование. Вместе с тем, опыт его прочтения, несмотря на продуктивность многих представлений, упрощает смысл пушкинского мифа, поскольку сводит его к классической космогонии.

Тенденция изучения мифологизма «петербургской повести» возобновилась после перерыва в полвека. В.Н.Топоров, обращаясь к мифогенной среде Петербурга и затем распространяя наблюдения на мифологическую основу «Медного всадника», обозначил его структурный принцип, а также дал описание присущей произведению особой мифологемы в корпусе петербургских мифов, имеющее методологическое значение.

Ю.М.Лотман выделял три базовых элемента поэмы, называя их образами-моделями: стихии, статуи, человека, столкновение которых обозначает культурно-историческое уравнение. Его концепция заключалась в выявлении архетипической структуры, несущей в себе универсальные отношения и смыслы, которые лежат в основе интерпретаций «Медного всадника» любого уровня. Она объясняла и «глубину незаконченности» его образов, и спо-

собность отвечать «на будущие вопросы потомков». Учёный фактически обосновал мифо-логичность природы поэмы, где в историческом проявлялось универсальное.

И В Немировский выражал точку зрения, что Библия оказывается творческой моделью, по которой Пушкин строит мир своей петербургской повести. Идею о мифоиоэтическои основе образной системы «Медного всадника» и её связи с библейской традицией последовательно проводил и Г.Зотов, считая фигуру Медного всадника сродни всадникам Апокалипсиса и отмечая в произведении мифомотив Дома.

В разделе уточняется понятие мифа и предлагается понимание мифологизации истории в литературе, при котором на первый план выступает поэтическое «провидение художника, трансформирующее исходные классические модели, что происходит в поэме с космогониеи „ эсхатологией как составными частями мифа о Медном всаднике. В результате сложился

оригинальный текст, воплотивший пушкинскую историософию, ставший носителем длящихся смыслов и выступивший инвариантом для последующей русской литературы.

В разделе 1.3. «Пушкинская модель космогонии» исследуется авторская художественная интерпретация начального периода мира Петра, связанная с переосмыслением структуры традиционного космогонического мифа. Для художественной концепции Пушкина весьма существенно, что до того, как «на берегу пустынных волн» оказался демиург-носитепь грандиозного замысла, мир был уже сотворён, населён и организован. Петр предстаёт в поэме как творец, совершивший переустройство мира, а не первосоздание его из небытия В этом заключается одна из главных особенностей пушкинской космогонии в «Медном всаднике». Авторские обозначения того, откуда вырос город и как преобразилось всё вокруг, выступают указателями колоссальной внутригосударственной перестройки Традиционная сущность и схема творения, которые называют Е.М.Мелетинскии , В Н Топоров, предстают в поэме в модернизированном виде. В пушкинском варианте вместо самого деяния изображён замысел деяния, а затем вознёсшийся город как результат. При этом сам процесс творения не показан, его этапы выпадают из повествования и уходят в фигуру умолчания. Этот элемент структуры космогонического мифа Пушкина заключает в себе своеобразный «внутренний сюжет», не имеющий текстуального выражения, но концентрирующий в своей логической нише важнейший историософский смысл.

Строительство Петербурга и переустройство России было связано в реальности с деспотизмом Петра, насилием и огромными жертвами ради идеи государства, что было постигнуто Пушкиным. Но возможности называть вещи своими именами у него не было. Не отступая от истины, поэт сумел найти для её выражения тонкие поэтические ходы. Новаторское переосмысление структуры классического мифа позволило ему уйти от хорошо известных реалий, «спрятав» их в фольклорной формуле - «Прошло сто лет...», и создать сюжетную условность, что город - оплот нового мироздания Петра, вырос сам собой.

и

На основе интенсивности изображённого бунта стихии в «петербургской повести» создаётся представление о масштабе и энергии катастрофического перетворения российского мира «строителем чудотворным». За метафорическим образом покорённой стихии в ней ощутимы сила невероятной мощи и не изображаемое непосредственно катастрофическое время перестройки, уходящее в подтекст, который семантически присутствует в фигуре умолчания и становится неотъемлемой частью пушкинского мифа.

Глава_2 «Формирование утопии и антиутопии в мифе Пушкина о Медном всаднике» раскрывает пути возникновения и взаимодействия этих начал в структуре произведения, их роль в его историософском и художественном потенциале.

В разделе 2.1. «О замысле поэмы» рассматриваются авторские принципы его реализации в процессе воплощения, стремление поэта выразить суть цивилизации Петра, проявившейся в исходном и новом состоянии картины мира во Вступлении, претерпевающей в дальнейшем сюжетном действии катастрофические изменения. В повествовании возникают узнаваемые черты утопии и антиутопии. Утопией с присущими ей признаками отмечен царский замысел, переданный с использованием знаковых мифологем окна, моря и пира. Последняя из них созвучна одноимённому утопическому трактату Данте Алигьери «Пир» и в этой ассоциативности предстаёт как выражение государственного утопизма.

Б.Ф.Егоров видит в России XVIII века возможность практически осуществлять утопические замыслы», поскольку за реализацию взялся сам Пётр, стремившийся к коренному преобразованию страны. Цена этих деяний была страшной. Художник-мыслитель в «Медном всаднике» первым осознанно объединяет в одном сюжете утопизм и историзм, рассматривая петровскую цивилизацию, венчаемую городом, как реализацию в российской истории утопического проекта путём насилия власти над национальным миром. За величественно-эмоциональным изображением «града Петрова» во Вступлении стоит литературный приём создания условной авторской позиции, отличающейся от реальной, в чём виден пушкинский новаторский способ выстраивания и подачи художественного материала.

В разделе 2.2. «Поэтика утопии» исследуются принципы идеализированного изображения реализации «дум великих» Петра как художественный путь Пушкина к воплощению концепции замысла. Образ «полнощных стран красы и дива» во Вступлении заключает в себе признаки сложившихся в культуре представлений о модели пространственной утопии, которую Г.Гюнтер называет «городом» и отмечает, что симметрия его геометрических форм символизирует идеал совершенства. Эта признаки точно проецируются на пушкинское описание города Петра и его отдельных элементов. По мнению М.М.Голубкова, утопический идеал обессмысливает поступательное движение времени, которому некуда больше двигаться. Такая особенность присуща Вступлению в «Медный всадник», складываясь из утопического хронотопа с мотивами победы, наследника, ликования, пушкинской

версии календарного мифа, и определяя развитие семантики «вечного города».

Утопическую условность образа Петербурга Вступления, созданного средствами одической поэтики, поддерживает фольклорная семантика тридесятою царства и Небесного Иерусалима. Все возможные смыслы одического Вступления в «петербургскую повесть», не противореча друг другу, приводят к единой сущности созданного Пушкиным образа Петербурга - идеальности, которая свидетельствует о его утопичности. В центре этого изображения находится гармония воды и камня в нарушение их фундаментальной оппозиции, проявляющейся в петербургских реалиях. Описание Петербурга дано во Вступлении как торжество идеи «пира на просторе», выполняет свою художественную функцию в общем замысле и предстаёт блестящей имитацией оды, поскольку в его дальнейшем развитии неизбежно следует неприсущее этому жанру изображение «ужасной поры» катастрофы.

Раздел 2.3. «Столкновение идеального и реального в поэме» посвящен проблеме утопической картины мира Вступления как точке семантического «отталкивания» в формировании общей катастрофической концепции пушкинского мифа, имеющей исток в финале

вступительной структуры и обретающей динамику сюжетного развития в I и II частях.

Миру идеального в поэме противостоит мир, реально созданный Петром, все главные свойства которого проявляет катастрофа-потоп. В «Медном всаднике» предстают очертания «другого» Петербурга, где помимо стройного каменного центра есть бедная окраина, кроме «праздных счастливцев» - простые жители. Этот Петербург расположен «под морем», подвержен ударам стихии. В I и II частях поэмы перед нами по воле пушкинского замысла возникает образ «омрачённого города», где нарушено равновесие бинарных оппозиций в сторону преобладания негативных значений и нет ни одной гармоничной сферы.

Изображение терпящего катастрофу и посткатастрофического Петербурга в I и II частях поэмы способствует возникновению антиутопического начала, опровергающего воплощённую средствами оды утопию Вступления. Оно определяется художественным сознанием Пушкина, итогом его многолетнего осмысления последствий деятельности Петра, присущей ему позицией «абсолютного» гуманизма, и создаётся благодаря приёму «обвального» контраста. В поэме, где показан расцвет иллюзорной «петербургской утопии», чреватой катастрофой, проявляется негативное отношение поэта к этому жанру в литературе и к самой утопической идее в России, скрытая полемика с ними, выражается трагедийное восприятие российской истории. Пушкин бросал вызов официальной идеологии и всем «петербургским» обольщениям своего века. В этом заключалось патриотическая позиция поэта, которая проявляется при соотнесении «Медного всадника» с контекстом эпохи его создания.

В разделе 2.4. «Развитие антиутопической жанровой структуры» рассматривается глубокое новаторство Пушкина. Изображая коллизию общенационального масштаба, он делает суверенную личность мерой всех вещей н аксиологическим центром произведения.

Во внутреннем пространстве жанра лиро-эпической поэмы возникает уникальная для своего времени двухчастная структура антиутопии, которая получит название, а также развёрнутое изображение и широкую динамику в литературе вслед за историческими потрясениями в XX веке. Вопрос о роли Пушкина в формировании жанра антиутопии выступает одним из наименее разработанных в посвящённых ему трудах..

Н.П.Сысоева определяет пушкинское творение как новый тип русского национального эпосотворчества. Пушкин в этом контексте первым в русской словесности воплотил антиутопический тип мировидения, создал «конспект антиутопии», заключающий в себе огромный потенциал для будущего. Это явилось гуманистической реакцией на мироустрояющее насилие, которому Россия при Петре подверглась в невиданном масштабе, ставшее историческим прообразом насильственного внедрения в ней утопии в XX столетии.

Если для жанра антиутопии характерно изображение «умышленного» общества во спасение, то в «Медном всаднике» создаётся образ «умышленного» города, если её атрибутом выступает фигура спасителя, воплощающая архетип отца и идею верховной власти, то в поэме эти функции выполняет образ Петра в двух своих ипостасях. Включив в рассказ о бунте стихии линию Евгения, поэт создаёт художественно-мировоззренческий принцип, который впоследствии станет главным жанрообразующим фактором антиутопии. В «Медном всаднике» впервые в русской литературе заявляет о себе катастрофическое сознание, которое затем будет присуще русскому эпосотворчеству и мировой антиутопии, где в качестве меры состояния мира выступит судьба человека. «Медный всадник» явился русской «вестью миру». Главной ценностью в нём оказывались не «громады стройные», а частный человек как единственный смысл бытия в его непреходящем христианско-гуманистическом понимании.

В Главе 3 «Типология стихии в «Медном всаднике». Авторская интерпретация мифа о потопе. О катастрофическом художественном сознании Пушкина» подробно рассматривается структура стихийного начала поэмы с позиций изображения в её сюжете о мире Петра стихийных основ бытия, определяющих его динамику и отмеченных авторской аксиологией. Глава раскрывает своеобразие пушкинского поэтического мышления, определившего соотношение предметных и метафорических значений в фигурах и явлениях поэмы и присущий ей принцип катастрофизма.

В разделе 3.1. «Природные первоэлементы в поэме. Бурный пейзаж» отмечается, что в существующих исследованиях внимание к стихийности в «петербургской повести» чаще всего ограничивалось аспектами бунта, и только в ряде работ обращалось внимание на её иные грани. Даётся определение стихийных первоэлементов - воды, огня, воздуха, земли (в поэме - камня и металлов) и исследуется их насыщенное присутствие в поэме в различных ипостасях, состояниях и динамике взаимодействия, которое связывает в ней природную и социальную сферы в одно целое, определяет образы Петра, Евгения, потопа, народа, смену

состояний картины мира и выступает образным языком Пушкина. Россия, предстающая в метафоре реки, и Россия, переданная через метафору обузданного коня, -таков художественный путь её постижения в «Медном всаднике». Вина за ярость природной стихии, в которой проступает семантика народного бунта, всецело лежит „а Петре. Колоссальная смысловая наполненность и ассоциативность образов произведения берет начало в художественном мышлении Пушкина.

Раздел 3.2. «Масштаб и природа катастрофизма в поэме» направлен на изучение развёрнутого образа катастрофы в концепции автора. Она изображена как особое событие » М..ре с нарушенным равновесием, в котором природно-социальная сила произвела разрушительное действие действие, имеющее необратимо-негативный результат. Пушкин использует аллегорический потенциал бурного пейзажа, наделяя его семантикой народного бунта. Он выходит за рамки буквы Библейской эсхатологии, придавая ей новаторский ракурс - гибель города Петра равновелика национальной катастрофе. Новацией выступает и «гуманистическое измерение» в сюжете поэмы, определившее её трагедийность. Кагастрофа носит антропогенный характер, имея исток в Петре, который, обладая земной властью, беобт на себя роль демиурга и становится для своего мира ложным богом.

В разделе 3.3. «Тема жертвы и природа трагизма в поэме» анализируется пушкинское изображение человеческих последствий потопа, развивающее её «гуманистическое измерение». Жертвами невинными и напрасными предстают Параша и её мать, Евгений, массово погибшие жители. Идее праведного Божьего гнева над городом-миром Петра и его обитателями, бытующей в его время, Пушкин противопоставил идею трагических и невосполнимых человеческих утрат, что включает в себя и мотив утраты дома, с которым связана гибель возможности семейного космоса для героя. Катастрофам национального масштаба показан Пушкиным через крушение бытийных основ и тотальную жертвенность.

Раздел 3.4. «Катастрофа как свойство авторского сознания Пушкина и поэтика катастрофы в «петербургской повести» концентрирует внимание на том, что поэт стоит у „стоков формирования в литературе катастрофической модели развития действительности и создаёт в антиутопической структуре «Медного всадника» всеохватный образ разрушения мира, имеющий различные формы текстового выражения. Поэт воплощает бурный пейзаж как элемент образа бедствия, показывает уничтожение человеческой среды обитания, что авторской аксиологией осмысляется как трагедия. В поэме ярко выражена мысль, что высшей ценностью в обустроенном космосе выступает человек и всё, связанное с ним, а не город-государство. Поэтому катастрофическое сознание Пушкина, определившее тип текста произведения с принципами его поэтики, явилось в высшей степени гуманистичным.

В разделе 3.5. «Образ народа в контексте изображения стихийного начала в поэме» даёт;-?- анализ новаторского многопланового изображения Пушкиным коллективного

персонажа с его национально „ исторически обусловленными чертами поведения и души С позиций мифопоэтики он - субъект мифа о Медном всаднике в значении человечества В «петербургской повести» две пушкинские темы Петра и народа сходятся в одном сюжете знаменуя особый этап постижения поэтом главного узла российской истории, на новом уровне поднимаются проблемы народа и власти, народа и личности, сущности народа.

В мире Петра возникают веские причины для народного возмущения, олицетворённого в поэме Невой. В метафорическом образе бунта Пушкин познаёт тёмный лик народной души. В «Медном всаднике» его историософская концепция проявляется особой транью представая расколом внутри самого народа, когда его активная часть, поднявшаяся на власть, становится необузданной силой. В агрессии бунтующей части народа по отношению к бытийствующей проявляется архетип «брат на брата» с вариацией массовости. Перевозчик выступает связующей фигурой между народной и природной стихией. Жители после потопа знаменуют иной ракурс изображения народа и авторского отношения Пушкина к нему. Важную роль в поэме играет мотив вечно текущего бытия, связанный с рыбаком Образ народа в «Медном всаднике», отличаясь глубиной, достоверностью и полнотой, выступает неотъемлемой составляющей его художественного мировидения.

В разделе 3.6. «Пушкинская концепция и типология бунта» анализируются изображённые в поэме четыре типа бунта как экстремального проявления стихийных сил: бунт власти против старого устройства жизни, бунт природный, народный, образованный.

Водная стихия в поэме на преграду отвечает потопом. Социальный бунт, нашедший своё выражение в этой символике, подчинён тому же алгоритму. Власть в лице Петра бунтует против стоящих „а пути её воли преград - природной среды, России «старомосковской», всего устройства национального мира, подняв его на дыбы в процессе покорения -акции. По отношению к ней все остальные формы бунта являются реакцией. Восстание героя против Петра носит индивидуальный образованный характер. На мифопоэтическом уровне в подобном противостоянии возникает архетип бунта сына против отца. Отказ героя от бунта концептуален. Поэма выступает художественным манифестом неприятия любого его типа как онтологического явления, имеющего негативные свойства по всей семантической вертикали. Пушкинская аксиология рассматривает бунт как тупиковый путь в стремлении посредством насилия усовершенствовать мир, преодолеть царящие в нём злой несправедливость, что выступает основой историософии «Медного всадника».

В разделе 3.7. «О катастрофической картине мира в поэме «Медный всадник» рассматривается специфика пушкинского мировидения. Соотносясь с представлениями своего времени, оно заключало в себе гносеологический потенциал, предвосхитивший вектор развития ведущих направлений философской мысли, духовного и художественного поиска, которые со временем стали характерны для европейской культуры в послепушкинскип пе-

риод в течение XIX и XX веков.

В Главе 4 «Образ «бедного» Евгения: становление литературного героя нового типа, его фольклорная и литературная парадигма. Проблема пушкинского гуманизма в поэме» даётся анализ ведущих представлений о главном персонаже «Медного всадника» и предложены принципы значительного расширения его интерпретационного диапазона в мифопоэтическом и социально-психологическом измерениях.

Раздел 4.1. «Своеобразие структуры поэмы с двумя героячи» обращается к важным концептообразующим принципам её авторской организации, связанными со смысловым масштабом образа Евгения. Его социальную малость Пушкин восполняет человеческой значительностью, благодаря чему этот герой в полной мере оказывается сопоставим с фигурой Петра, что придаёт конфликту двух персонажей неисчерпаемую философскую глубину. Огромная смысловая нагрузка, лежащая на образе Евгения, отражена в структуре поэмы. Все её смыслы «завязаны» на образе Евгения и отмечены гуманистической аксиологией Пушкина, признающей приоритет человеческого над государственным.

В разделе 4.2. «О проблемах интерпретации образа Евгения в пушкиноведении» даётся обзор ведущих алгоритмов оценок героя и его конфликта с Петром-Медным всадником. Одна из распространённых точек зрения противопоставляла «сверхличного» Петра «личному» Евгению, проявлялась тенденция осмыслять его в качестве представителя множества и видеть в нём тип «маленького» человека. Стремления постичь принципы пушкинской типизации были лишены полноты и цельности. Обманчиво «маленький» герой оказывался как тип неуловим, не сводясь ни к одной из предлагаемых схем. Он как бы «разрывался» на две половины по линии сопряжения малого, убогого и высокого, героического. Первым, кто сделал шаг на пути к пониманию Евгения как значительного и цельного образа, был А.Платонов. Наиболее близко к его истинному измерению подходили те исследователи, которые смогли увидеть системный характер его достоинств, относительность «малости», отсутствие в его образе семантики ничтожества и безликости, а также истинный масштаб героя, делающий его сопоставимым с образом Петра-Медного всадника не только в сцене бунта. В работах последних лет изживаются представления о «малости» Евгения и меняется отношение к его бунту против Петра, самому Петру и его государству.

В разделе 4.3. «Динамика становления образа Евгения в поэме. Принципы пушкинской типизации. Избранность героя» изучаются пути создания автором главной фигуры поэмы, адекватной её замыслу. Творческий поиск Пушкиным героя нового типа пролегает через неоконченную поэму «Езерский» и черновики к последнему варианту «Медного всадника», в котором поэт меняет первоначальный характер типизации и уходит от убогости мечтаний Евгения, безродства, низких черт, наделяя его чувством чести и желанием независимости. Евгений, призванный доказать неправедность мира Петра, является новаторским

образом «внутреннего», благородного и умного человека, носителя героического начала, до трагических событий непроявленного во вне. Эти смыслы раскрываются в густом ассоциативно-логическом поле поэмы, где «малость» героя условна. Высокий нравственный потенциал, неповторимость и одновременно внешняя похожесть на других людей, а перед лицом катастрофы разделение общей судьбы - таковы свойства этого персонажа.

Образ героя имеет многоплановую архетипическую основу. Он-сирота. В его семейных устремлениях ощутим космогонический миф. Евгений охвачен эросом, воплощает в себе архетип рода. Поэт придаёт ему житейскую достоверность, онтологическую значительность, черты «неотмирности», делает его трагическим героем. Образу Евгения присуща двойственность, складывающаяся из обыденных и высоких черт, и не нарушающая его реалистической целостности как новаторского типа в русской литературе.

В разделе 4.4. «Евгений как герой традиционного сюжета о влюблённых» рассматривается пушкинская интерпретация архетипической структуры о любви и разлуке. «Печальная повесть о благородном Евгении и Параше» становится в один ряд с подобными историям мировой литературы о великой силе эроса. В поэме искусно слиты воедино две сюжетные основы, где одна содержит историю города, подверженного мести стихии, вторая - историю любви. В напряжённом сюжетном действии проявляется антиутопическое начало, важнейшим элементом которого становится «романс о влюблённых» с трагическим звучанием. Мотив утраты и поиска невесты одновременно предстаёт как мотив испытания для Евгения, призванного проявиться в своей героической сути. Стимулом его преображения выступает высокое чувство любви. Герои традиционного сюжета, воссозданного Пушкиным на отечественной почве, становятся нравственным приговором царству Медного всадника как оборотная сторона этого грандиозного, но бесчеловечного проекта.

Раздел 4.5. «Фольклорно-мифологические мотивы в поэтике образа Евгения» направлен на дальнейшее расширение диапазона интерпретации образа Евгения. Парадигматические представления о нём складывались на социально-историческом и социально-психологическом уровне, потенциал которого в науке оказался исчерпан. Онтологическая значительность Евгения создаёт ему превосходство над Петром и находит подтверждение на мифопоэтическом уровне. В качестве её носителей в структуре образа героя выделяются мотивы сиротства, избранности, безумия, преследования, преступления, неотмирности и смерти в их мифологическом аспекте, семантика ночи и сказочные элементы, выделяемые В.Я.Проппом. Степень творческой активности Пушкина при взаимодействии с традицией в поэме невероятно высока. Это определяет лежащую на её мифопоэтической структуре яркую печать авторского воплощения и делает образ Евгения, в котором сильна архети-пическая основа, придающая ему онтологические смыслы, новаторским конструктом.

Раздел 4.6. «Сюжетная линия Евгения: Путь героя. Традиционное и авторское» концентрирует внимание на ведущих чертах архетипа героя в главном персонаже «Медного всадника». Сюжетная динамика героического Пути сочетает в себе пространственное и внутреннее движение. Евгений первым в мировой литературе проходит по миру утопии, терпящему катастрофу, и становится героем антиутопии. Главной ценностью и целью его Пути выступает единство с возлюбленной - высокий эрос. Жизненный путь, намеченный ИМ в мечтах, благороден, онтологнчен, но не героичен. Печать героя впервые ложится на Евгения в эпизоде на льве. Линия движения героической личности, воплощённая Пушкиным в новаторской интерпретации традиционного канона, складывается из вторжения в его жизнь беды, утраты невесты и крушения надежд, поиска похищенной возлюбленной, прозрения, бунта н ухода в иное нарство из мира Медного всадника вслед за Парашей. Преодо-пенис искушения бунтом и отказ от него как от зла выступает этапом эволюции Евгения перед финалом Пути, знаменует его победу над собой, в чём, по К.Юшу, состоит признак герої. Евгений сумел избежать разрушительного воздействия хаоса на свою душу. Он сохранил сокровенную цель воссоединения с невестой, духовную высоту и, завершая Путь героя, добровольно уходит из мира, отвергнувшего его, отнявшего смысл жизни и обрек-шегг. страдания. Мотив ухода становится последним штрихом в структуре высокого образа «лишнего человека», созданного Пушкиным в «петербургской повести».

В разделе 4.7. «Пушкинский гуманизм и проблемы русского Возрождения в «Медном всаднике,, Герой Пётр и герой Евгений. Новый тип героя, его литературные предшественники. «Наш герой» и автор в поэме» рассматривается комплекс проблем, связанных с главным персонажем поэмы, отношениями с ним автора и уникальностью её смыслового пространства. Образу Евгения присуща идея спасения от зла, он концентрирует в себе философско-религиозную глубину и христианский идеал русского гуманизма. Будучи побеждённым, этот персонаж стал в духовном измерении победителем мира с присущим ему злом, не стремясь переделать его путём насилия, уйдя из него и благодаря этому избежав внутреннего разрушения. Поэтому в трагедии Евгения ощутим свет высшей Правды о человеке, с позиции которой Пушкин даёт ему жизнь как новому типу героя русской литературы. Он предстаёт больше мира и лучше мира, а его Путь - Путём христианина.

«Петербургская повесть» выступает эпохальным явлением русского Возрождения, уникальным по своим формам воплощения новой идеологии, в центре которой - понимание высоты человеческого духа. Евгений стал первым ренессансным образом в его российской ипостаси, не случайно отмеченным тяготением к гамлетовскому талу. По своему смысловое диапазону он предстаёт «всечеловеком», оказывается не только равновелик Петру, но «выше его в нравственном, гуманистическом измерении - таков масштаб его авторской тин'шции. Этот герой песет на себе явную и «спрятанную» печать различимого авторского

автобиографизма. Евгений - сокровенный пушкинский образ. Воплощая в нём свою философию человека и мира, Пушкин наделил его личность и судьбу глубокими чертами, соотносимыми со своими. Это был способ участия поэта в художественной мистерии «Медного всадника» с тем же финалом, который в реальности скоро ожидал и его.

■Г"ава -5 «Образ власти в «Медном всаднике», его структура и поэтика. Своеобразие эсхатологии поэмы» направлена на комплексное исследование в свете общей концепции пушкинского мифа его властного компонента с использованием новых подходов.

Раздел 5.1. «Петербургская повесть» и контекст развития темы Петра в творчестве Пушкина: эволюция архетипа «отца и сына» изучает динамику и формы художественного постижения поэтом власти в России и поэму как его итог в «петровском контексте». «Медный всадник», где петербургское и человеческое составляют несоизмеримые величины, выделяется из него своей всеобъемлющей концепцией власти.

В «Стансах» по линии Пётр I - Николай I проявляется архетип «отцовства и сыновства» "в его властной ипостаси. Идеализация царя-реформатора была пушкинским приёмом для вступления в диалог с правящим царём посредством позитивной модели монаршего поведения. В романе «Арап Петра Великого» продолжается авторская установка на идеализацию Петра. Отношения «отцовства и сыновства» по линии Пётр - Ибрагим выступают здесь моделью желаемых для поэта отношений с Николаем I. В «Полтаве» на Петре-победителе лежит печать позитивной семантики «отца отечества».

В «Моей родословной» происходит сдвиг концепции в сторону будущей идеи «Медного всадника», где наряду с позитивом царя-«отца» впервые появляются черты Петра-деспота. Именно здесь пропадает идеализация Петра и берёт исток конфликт Евгения и Медного всадника. В последней поэме совершается резкий мировоззренческий поворот, вместо свершений и побед царя она показывает угрозу разрушения стихией его града, воплощает негатив отношений «отцовства и сыновства» в масштабе российской реальности. Поэт говорил своим творением Николаю I о губительном наследии деспотизма Петра, о грядущих катастрофах и слабости царей перед их угрозой. Семантический узел «отцовства и сыновства» в «Медном всаднике», выступая главным звеном пушкинской концепции власти, приобретает острую конфликтную направленность. Поэма заключает глубину и полноту окончательного постижения Пушкиным природы власти и её роковой роли для России, трагический для поэта разлад с ней в качестве отвергнутого «наперсника» в деле несостоявшейся гармонизации российской государственности «сверху». Медный всадник в поэме -это властный принцип, истоком которого явилась личность Петра, спроецированная на Россию в прошлом и обретшая инобытие, активно влияющее на её настоящее и будущее.

В разделе 5.2. «О поэтике изображения Петра - Медного всадника в поэме» говорится об авторских принципах воплощения властного образа. Он в своих ипостасях составляет

единое семантическое целое, скреплённое монистической логикой Пушкина. Поэт никогда не впадал в обольщение Петром и не терял критического отношения к нему. Со временем оно нарастало, обретя свой ник в концептуальных авторских установках «Медного всадника». Пётр Вступления, задумавший перестройку, оказывается не способен осмыслить последствия своих деяний. Недальновидность царя-реформатора, не называемая Пушкиным прямо, выражена им в системе действие-результат и придаёт исходному образу скрытую негативную семантику, которая рецептивно осознаётся уже после изображения катастрофы.

Д.Д.Бпагой, исследуя мастерство композиции в поэме, отмечал, что статуарное описание живого Петра уже с самого начала подготавливает переход от Петра-человека к Петру-памятнику. Благодаря такому построению Пушкин осуществляет единство образа царя. Черты Медного всадника ретроспективно соотносятся с фигурой Вступления и раскрывают сущность, которая изначально присутствовала в Петре и определила ход переустройства мира. В основе единого образа власти лежит идея Пушкина: Медный всадник таков, каков был Пётр. По мнению О.Г.Чайковской, тот, с кем встретился на площади Петербурга Евгений, это парь Пётр, у которого вместо души был неисчерпаемый запас агрессии и готовность растоптать любого, в ком была капля независимости. Медный всадник ужасен для своих сограждан, приобретающих, согласно логике поэмы, семантику его врагов. Пушкин воплотил открывшуюся ему такую полноту правды о Петре, которой не было в предшествующих произведениях его «петровского контекста».

Раздел 5.3. «Диалектика власти в поэме и семантическая основа образа Медного Всадника в пушкинской интерпретации» рассматривает архетшшческую основу его негативных черт и стадиальную структуру изображения властных фигур. В поэме проявляются три взаимосвязанные стадии власти. Первая, связанная с Петром Вступления, - деятельная, созидательно-разрушительная, не ведающая о последствиях. Фитура Медного всадника воплощает власть, застывшую в своей эволюции, охранительную, с печатью былых побед, противодействующую бунту и пожинающую плоды катастрофы. Статуя не только памятник Петру, но и утверждение его деспотического принципа, продолжающегося после Петра. Царь «со скорбными очами», глядящий на наводнение с балкона дворца, в диалектике власти в поэме олицетворяет собой её бессилие и безволие перед лицом угрозы, неспособность влиять на события. С позиций мифопоэтики в этом венценосном персонаже видна инверсия архетипа змееборства. Он отказывается от поединка с потопом-змеем, рассматривая его как фатальное явление свыше. Возможность этой семантики становится признаком кризиса власти, прообразом её полного крушения в будущем. На каждой из властных фигур поэмы лежит печать одиночества. Из этого складывается мотив их отделёнкости от реального мира и замкнутости в себе как познанный поэтом неизменный властный атрибут. Образ царской статуи становится у Пушкина антитезой памятнику Фальконе, вступая в по-

лемику с его идеей, берущей начало в официальной идеологии.

Пушкинская семантика Медного всадника выходит за рамки архетипа Змееборца-Громо-вика, включая в себя несколько мифооснов, не противоречащих друг другу. Кумир поэмы позволяет видеть в нём также хранителя города -- мёртвого предка. Преследующий Евгения всадник напоминает и карающего античного бога. Таков был реальный Пётр - поборник цивилизации и губитель людей, о чём прекрасно знал Пушкин-историк. Принцип власти, воплощённый в памятнике, выступал продолжением человеческих качеств царя, заложившего жестокость в основу государства. Пушкин, как это проявилось в аксиологии «Медного всадника», был певцом свободы периода империи, давая поэтическое осмысление деспотической власти в России и её созиданию, но не воспевая их.

Раздел 5.4. «Эсхатология «петербургской повести» раскрывает специфику пушкинского воплощения финалистского мифа. Пушкин так выстраивает цепочку причинно-следственных связей, что космогония и эсхатология группируются вокруг Петра-Медного всадника. Власть предстаёт созидателем и 1убителем города-мира в пушкинском творении, где доминирует семантика разрушения и гибели, составляя сущность его всеобъемлющего мировидения. В поэме её эсхатологические смыслы стягиваются к пророческой идее грядущей гибели города Петра Авторская эсхатология начинается в космогоническом мифе Введения и связана с царём-демиургом, отмеченным семантикой статуарности и олицетворяющим насилие над стихией бытия. В этом контексте смерть Евгения предстаёт как исход праведника из обречённого «умышленного» града, лежащего во зле.

Для понимания пушкинского «языка меди» важно учитывать, что в одном из значений она символизирует цвет осени и соотносится «с достижением надежд и упадком» (В.Н.Топоров). Семантика преходящих побед и славы, связанная с медью, развивается Пушкиным в поэме, где изображена пора катастрофы - осень Медного всадника.

Глубокое эсхатологическое начало отличает драматичную фигуру «печального царя». Его дворец «казался островом печальным», символизирующим одиночество и смерть. На острове находит свою смерть и Евгений, и этот параллелизм усиливает эсхатологическую основу художественной концепции Пушкина. Первопричины интегральной в его поэме идеи обречённости концентрируются вокруг образа власти.

Художественная система «петербургской повести» отразила стремление поэта прочитать силами искусства слова судьбу России, постичь скрытые смыслы её существования, провидеть её будущее и неотделимую от неё свою участь. В поэме воплотилась та высота национального духа, которую в русской культуре было дано выразить гению Пушкина.

ЧАСТЬ II «Медный всадник» в истории и литературе России XX века (1917- 1930-е годы)» содержит исследование реализации инвариантной семантики пушкинского мифа в историческом, духовном и художественном пространстве нового столетия, его влияния на

структуру и идеологию авторских текстов, формирование типологии его литературного дискурса и судьбы пушкинского творческого типа писателей в пострсиолюгщонпую эпоху.

Глава 6 «Присутствие поэмы в контексте исторического и литературного процесса последующий эпохи и принципы его изучения» раскрывает механизмы её резонанса с динамикой российской реальности и развитие интертекста в литературе начала XX века.

В разделе 6.1. «Итоги и перспективы осмысления «петербургской повести» обобщаются её свойства всеохватности, определяются функции как русской нациологемы (воплощение мифа в конкретике национального - С.М.Телегин), намечаются перспективы изучения за пределами эпохи создания. Методологическую основу такого подхода содержат мысли М.М.Бахтина о судьбе великих литературных творений, которые разбивают грани своего времени и живут в веках, обогащаясь новыми смыслами. Это определяет поле для исследования поэмы сквозь призму её соотносимое™ с историческим развитием России в XX веке и острой актуальности для художественного сознания эпохи, создаёт возможность осмысления реального масштаба и путей влияния «Медного всадника» на ведущие тенденции литературы нового времени в качестве инварианта Как отмечает Г.Макаровская, эпоха революционных перемен XX столетия стала началом новой жизни произведения, когда «Медный всадник» воспринимался не как размышление об эпохе Петра, а в поэме поражало провидение будущего. Развитие подходов к пушкинскому творению в подобном ракурсе определяет новый уровень её научного постижения.

Материал раздела 6.2. «Опыт рассмотрения российской исторической реальности в свете пушкинского литературного мифа» выходит за пределы литературного анализа на уровень изучения его сверхлитературной ипостаси в сопоставлении с трагической судьбой России, что открывает путь к пониманию причин инвариантного влияния поэмы. Поэтические смыслы мифа о Медном всаднике пронизывают ход истории России, постоянно подтверждая его универсальность. В XX веке завершение одного цикла национального бытия стало началом другого. Пушкинский миф продолжил своё действие в революционной и последующей реальности, его символика наполнилась новым жизненным содержанием. Перипетии эпохи оказались отмечены всем спектром смыслов, присущих поэме Пушкина.

Русская революция была пиком неоконченного в лоэме противостояния стихии и камня-власти, неизбежное катастрофическое завершение которого было в ней спроецировано на будущее. Оба типа бунта, народный и образованный, в которых поэт увидел роднящие их черты, в XX веке объединились, в девятом вале потопа захлебнулась Россия Петра, в чём нашли подтверждение эсхатологические смыслы «Медного всадника». Образ Евгения определённой стороной оказывался разомкнут на феномен русской интеллигенции и её бунт против власти. В революционном народном бунте нашли подтверждение пушкинские смыслы, связанные с проявлением худших сторон народной души. Образ «печального» ца-

ря резонировал в судьбе Николая II, который не смог «совладать» со стихией и был обречён. В реальности XX века случилась «ужасная пора», которой завершалась созданная Петром цивилизация, и в этом нашли подтверждение логика и истина пушкинского мифа.

Вместе с разрушением старого мира революционная сила проявляла себя как креативная. В действиях новой власти была узнаваема семантика космогонии, осмысленной Пушкиным в поэме, она выдвинула фи^ру Ленина, имевшего свои «великие думы» об «улучшении» России. Победившая стихия с первых шагов приобрела семантику Медного всадника - обновившегося в ней деспотического принципа. О возникшей негативной связи времен очень точно писал Н.А.Бердяев, называя приёмы Петра совершенно большевистскими, сравнивая Петра и Ленина, переворот петровский и большевистский. Медный всадник как фигура пушкинского мифа перешёл из одной эпохи в другую, сохраняя свою сущность, и теми же методами вновь создал деспотическое государство, так же не щадя „и народ, ни частного человека. В общей картине внедрения в России XX столетия утопии можно увидеть конкретно-историческое продолжение смыслов пушкинской поэмы. В соответствии с ними принцип насилия становится постоянно действующим фактором советского государства. С идеей «пира на просторе» резонировала идея коммунистической гармонизации мира. Существует и множество других аналогий.

Представления о движении русской истории в русле семантики «Медного всадника» позволяют прояснить его уникальное место в русской культуре. Они выступают основой для понимания сущности дискурса пушкинского творения в литературном развитии XX века и формирования литературы катастрофического художественного сознания.

В разделе 6.3. «Развитие пушкинских смыслов «Медного всадника» в литературе начала XX века: основные тенденции» даётся обзор предреволюционного периода формирования интертекста поэмы. Её семантически ёмкие, зримые образы и ключевые сцены, система художественно-композиционных решений прочно входили в литературный обиход, были широко востребованы писателями для выражения волнующего их современного содержания, становясь поэтическим языком. Художники и философы, начиная с рубежа веков, стремились увидеть в пушкинском творении универсальный код национальной истории. Этот период развития литературы Р.Тименчик определил как время, когда «Медный всадник» стал центральным символом русской «вести миру», а само это словосочетание в Петербурге 1910-х годов обрело самодостаточную семантическую ёмкость.

Интерпретация произведения в период тревожных ожиданий до19!7 года имела свои черты, поскольку тенденция его инвариантного влияния на литературу XX века находилась в стадии формирования. До революции не была активизирована вся мотивика поэмы с её общим катастрофизмом. В прозе в произведениях Д.Мережковского, А.Ремезова, А.Белого, В.Ропшина, ориентированных на «петербургскую повесть», происходит авторское «окли-

кание» её базовых образов, которое начинается с оппозиции Медный всадник / бедный Евгений. В поэзии было создано большое количество стихов, содержащих реминисценции пушкинского творения с тревожным звучанием. В море литературной мотивики широкое влечение писателей начала XX века к «Медному всаднику» имело чётко выраженные контуры. Все, обращавшиеся к темам пушкинского мифа, оказывались в поле его духовного и эстетического притяжения, в постоянном диалоге с ним, и через его посредство - с реальностью, развивающейся по его законам.

Раздел 6.4. «О поэтических смыслах «Медного всадника» в литературе XX века с позиций Iьеории мотива и интертекстуальчости» обращается к пониманию сути этих категорий А.Н.Веселовским и рядом современных учёных, а также принципам анализа интертекста позмы в послеоктябрьской поэзии.

Целый ряд взглядов в области теории мотива непосредственно проецируется на функционирование смыслов «Медного всадника» в русской литературе XX века. Весьма ценной для исследования является мысль И.В.Силантьева о том, что вариации мотива не нарушают целостности его семантики, равно как наблюдения в мотивиой сфере Ю.В.Шатина, Б.М.Гаспарова, А.И.Белецкого и т.д. Трудно назвать мотив поэмы Пушкина, который не был воспринят писателями XX века в и не предстал в вариантной версии. Развивались, прежде всего, мотивы, связанные с образами Медного всадника, Евгения, змея, ненастного Петербурга, круг которых в дальнейшем расширяется. Поэма выступила центром исходной мотивики, вокруг которого складывалось особое семантическое пространство.

В трудах многих учёных категория мотива осмысляется в связи с теорией интертекста. Её общие аспекты в свете изучения инвариантности «Медного всадника» затрагиваются в данном разделе в трудах К.Жолковского, Ю.Кристевой, Р.Барта, Ю.Лотмана, И.Смирнова, Н.Фатеевой, И.Ильина. Конкретное проявление интертекста «петербургской повести» детально анализируется в авторских вариациях М.Цветаевой («Лебединый стан»), Л.Мартынова («Провинциальный бульвар»), Н.Гумилёва («Заблудившийся трамвай») с позиций узнаваемости пушкинских смыслов в поэтических формах их произведений и реализации художественного катастрофизма, присущего инвариантному тексту.

Глава 7 «Движущие силы и формы семантической интеграции поэмы «Медный всадник» в русский послеоктябрьский литературный процесс XX века» направлена на исследование активного присутствия поэмы Пушкина в культурном пространстве кризисной эпохи России, её глубокого влияния на формирование структуры художественных текстов.

Раздел 7.1. «Развитие катастрофического мироощущения в русском культурном создании революционной и постреволюционной эпохи и «петербургская повесть» (общие черты явления)» посвящен вопросам утверждения новых общественно-философских

парадигм и «поворота» к Пушкину в духовной жизни начала советского периода, востребованности в литературе потенциала «Медного всадника», методологии определения его интертекста в произведениях с реалиями новой эпохи и влияния на художественный мир поэмы С.Есенина «Анна Снегина».

Философская мысль в лице Н.Бердяева, В.Эрна, С.Аскольдова, С.Булгакова и др. осмысляла революцию как катастрофу. В этом контексте в литературной среде возник «поворот» к Пушкину. Идеи этого «поворота» выражались в «Колеблемом треножнике» В.Ходасевича, где поэт обращается к «Медному всаднику» с его явно современным звучанием и связывает интерес к Пушкину с развитием постреволюционной реальности как наступлением тьмы, в которой его имя станет духовным паролем. Межтекстовый диалог с «петербургской повестью» для писателей катастрофического сознания был неизбежен. Поэма, обладая универсализмом, после революции усилила своё инвариантное влияние на литературу, осмысляющую новую эпоху. Её создателям было дано постичь враждебность новой власти личностному, народному, национальному, прошлому, настоящему и будущему России, и в результате творчески воспринять мотивику и аксиологию «Медного всадника».

В литературе 1917 - ] 930-х годов меняется характер интертекста поэмы, расширяется его диапазон. В новых текстах развиваются вариации мотива бунта стихии, активизируются мотивы, связанные с жертвой, космогонией, судьбой личности и её эроса в кризисное время, утопическими проектами и их гибельными последствиями. Уходят декларативные ссылки на образную пластику Медного всадника, Евгения, «омрачённого» Петербурга, сцену преследования и т.д. Формируется иная тенденция, когда смыслы мифа Пушкина уходят вглубь структуры текстов, обретая имплицитный характер присутствия. Литература воспринимает изменившиеся формы времени, и смыслы поэмы находят в ней своё проявление в ином обличьи. Воспроизводится, прежде всего, структура пушкинского мифа и присущие ему силы - стихия, власть, личность, народ, эрос. Образное присутствие «петербургской повести» в новых текстах уступает место структурно-семантическому. В понимании этого лежит путь к обновлению методологии изучения интертекста поэмы в наступившую эпоху, снижению семантического порога его узнаваемости, открывая подлинный масштаб распространённости. Пушкинские смыслы сохраняют свою идентичность в художественной структуре новых произведений при самых различных авторских вариациях.

Примером имплицитного проявления интертертекста «Медного всадника» служит поэма С.Есенина «Анна Снегина». Пушкинские смыслы предстают здесь в облачении реалий новой эпохи и носят скрытый характер, что становится типичным литературным явлением. Обновление методологии изучения инвариантного влияния пушкинского текста позволяет значительно расширить состав произведений, попадающих в сферу его притяжения, при существующих или отсутствующих авторских установках на это.

Раздел 7.2. «Миф о революции поэмы A.A.Блока «Двенадцать» в свете художественных смыслов поэмы А.С.Пушкина «Медный всадник» системно изучает развитие пушкинской мотивики в художественной структуре великого произведения о революции, стоящего у истоков катастрофического текста русской литературы XX века. Его будущий автор в марте 1910 года сделал запись: «Медный всадник», - все мы находимся в вибрациях его меди».

У Блока в неповторимой авторской интерпретации ощутима гриада «Медного всадника» стихия - власть - человек. Пушкин и Блок писали портрет одного и того же явления, но первый - в его «детские годы», второй - в «зрелом возрасте». Инвариантность творения Пушкина по отношению к «Двенадцати» по преимуществу «спрятана» очень глубоко, требует широкого контекста сопоставления, и на наш взгляд, возникает у поэта по преимуществу непреднамеренно. В то же время в ряде случаев эти связи в авторских вариациях Блока оказываются ощутимы достаточно рельефно. Поэт с очевидностью идет пушкинским путём, вынося на первое место человеческую цену рукотворной катастрофы, что проявляет авторский гуманизм, вступающий в противоречие с революционной моралью двенадцати. С позиций гуманистического измерения поэмы Блока в ней происходит своего рода суд над стихией-властью, принесшей в мир злобу, разорение, убийство и богоотрица-ние. Системный характер пушкинских смыслов в «Двенадцати» противодействует внешней авторской идее выхода в новый мир через преступление божеских и человеческих законов и принесение в жертву старого мира. В интертексте «Медного всадника» явно прочитываются сомнения поэта в верности революционного пути. В поэме, задуманной Блоком как апофеоз революции, побеждает высокая правда, а с ней пушкинское начало, глубоко заложенное в нём. К.И.Чуковский писал, что «Двенадцать» будут понятны лишь тому, кто сумеет вместить двойное ощущение революции его автором.

Всё, что совершается в поэме Блока, и какой потенциал для будущег о таит изображённая в ней сила, пришедшая к власти, впервые получило воплощение в «Медном всаднике» и теперь подтверждалось развитием революционной реальности. В «Двенадцати» происходит вариативное воспроизведение и продолжение пушкинского литературного мифа о России в изменившихся реалиях нового века несмотря на многие различия обеих поэм, включающие мировоззренческую трагедию Блока, запечатленную в формах поэтики его текста. Она не разрушает сути мифа о Медном всаднике, но накладывает на него отпечаток мучительного духовного поиска художником-мыслителем другой эпохи смысла революции. Исследование влияния «петербургской повести» на «Двенадцать» выступает очередным подтверждением «во плоти» её исключительного потенциала для русской литературы.

Раздел 7.3. «Интертекст «Медного всадника» в романе-антиутопии Е.И.Замятина «Мы» рассматривает ещё одно проявление интеграционной тенденции пушкинского мифа в структуре знакового произведения послеоктябрьской эпохи. Роман создавался в русле ли-

тературы катастрофического сознания и стал её важным проявлением. В контексте присущих ему литературных традиций поэма Пушкина выступает основным инвариантом, влияние которого носит системный характер. Интертекст «Медного всадника» проступает в «Мы» на разных уровнях, происходит развитие и жанровое оформление антиутопического начала, воплощённого Пушкиным в поэме.

Приметы Единого Государства близки своей семантикой изображению Петербурга во Вступлении к «петербургской повести», на них тоже лежит печать утопии. В ходе развития сюжета романа в нём, как и в ней, иссякает одическое состояние мира, оказавшееся иллюзорным, возникает «ужасная пора» и катастрофа При этом у Замятина вслед за Пушкиным эсхатологический миф главенствует над космогоническим. В «Мы» осуществляется преемственность мотива насилия власти над стихией, присущего пушкинской поэме, прекрасный город становится, подобно Петербургу, градом обречённым. Скованная у Замятина Скрижалью и зелёным стеклом как аналогами гранита у Пушкина, но не побеждённая до конца, стихия бунтует и временно вырывается из плена. В антиутопии это бунт человеческих душ, поставивший под угрозу существование Единого Государства.

В основе романа воспроизводится семантическая парадигма «петербургской повести»

- стихия, статуя, человек, сохраняя пушкинскую предикацию. Противостояние в «Мы» стихии и власти приводит к катастрофе, в чём отзывается концепт поэмы. Одним из ярких проявлений её интертекста у Замятина выступает образ Благодетеля, занимающий в структуре романа то же место, что и Медный всадник в творении Пушкина, и воплощающий в себе ту же властную суть. Этому образу вслед за «петербургской повестью» свойственна семантика как неподвижной, так и ожившей статуи. Формы интертекста «Медного всадника» в антиутопии Замятина распространяются и на уровень главного героя. Между ним и Евгением существуют сложные отношения, связанные с высокой степенью активности творческой интерпретации автором романа «Мы» пушкинского инварианта. Это характерно и для любовного сюжета, мотивов женской жертвы и утраты возлюбленной.

В «Медном всаднике» можно увидеть такие черты поэтики, которые оказались присущи экспрессионизму в русской литературе следующего века. Вполне закономерно, что Замятин

- создатель прозы «новых координат» (В.А.Туниманов), избрал в качестве главного инвариантного текста для своего эпохального романа пушкинский литературный миф. Он стал притягателен для художественного поиска писателя, оказался во многом созвучен его ми-ровидению и новаторским эстетическим представлениям.

В Главе 8 «Формирование дискурса «Медного всадника» в литературе советского периода 20-х - 30-х годов» на основе выработанной системы подходов к художественным текстам определяется общий масштаб явления инвариантности поэмы Пушкина.

Раздел 8.1. «Дальнейшее расширение семантического пространства «петербургской повести» в произведениях о революции и строительстве социализма» обращается к актуальным вопросам методологии исследования и пушкинскому интертексту в романах М.Булгакова и Ю.Олеши, изображающих разные стадии развития советской эпохи.

Использование структурно-семантического подхода позволяет видеть ранее скрытые сферы инвариантного влияния «Медного всадника как органичной системной составляющей внутреннего мира знаковых послеоктябрьских произведений. Дальнейшее исследование предусматривает, наряду с продолжением наблюдения процессов внутри структуры отдельных текстов, развитие представлений о литературном поле действия пушкинского интертекста. В главе происходит расширение его состава за счёт тех текстов, в которых влияние «Медного всадника» ранее не определялось. Оно оказывается присуще многим произведениям - носителям драматической концепции времени и катастрофического мироощущения. Благодаря этому интертекст поэмы выступает для них универсальным связующим звеном, определяющим системное единство этого явления и обусловившим его дискур-

енвнос ь в литературе 1917- 1930- годов.

Масштабное присутствие «петербургской повести» в литературном сознании эпохи стало основой важной тенденции осмысления динамики революционного процесса, которая опиралась на присущую ей аксиологию. В ситуации давления советской идеологии пушкинский миф, сориентированный по оси добра и зла, посредством «управляемого» им интертекста находился в сложном диалоге с советской идеомифологической системой, доходящем до острого идейного противостояния. В этих драматических перипетиях происходила реализация потенциала поэмы и складывались судьбы несущей его литературы.

В романе М. Булгакова «Белая гвардия» хорошо видно своеобразие интертекста «Медного всадника» применимо к воплощению темы революции и гражданской войны. Булга-ковская интерпретация узнаваемых смыслов поэмы носит системный характер и происходит как в имплицитной форме, так и в более непосредственном выражении. Пушкинская мотивика получает органичную адаптацию в романной жанровой структуре «Белой гвардии» и обретает в ней сюжетное расширение, во многом сохраняя пушкинскую аксиологию. Писатель создаёт роман с чертами антиутопии о катастрофе в мире национальном, личностном и семейном, возникшей в результате нападения стихии на Город, о деградировавшей власти, о народном бедствии. В этом проявилась особенность авторского сознания Булгакова, входящего в резонанс с пушкинской поэмой. Оба произведения сближает присущая их моделям мира иллюзорность устойчивости бытия с его базовыми ценностями. Образы города, стихии (хаоса), народа, власти, героя. Дома в «Белой гвардии» становятся проводниками влияния «Медного всадника». Важнейшая особенность романа Булгакова заключается в том, что в его антиутопической структуре возникает интертекст того творе-

ния Пушкина, в котором впервые в мировой словесности даётся нравственно-философское отрицание пути бунтующей революции как проявления мирового зла. В этой смысловой ипостаси поэмы мысль Пушкина работала на опережение развития российской реальности, найдя своё подтверждение в интертекстах произведений XX века.

В романе Ю.Олеши «Зависть», изображающем строительство нового мира, мотивы поэмы Пушкина оказываются активизированы в ином преломлении. Его центральный конфликт связан с креативным сломом прежнего бытия и антагонизмом личности и власти. «Медный всадник», применимо к «Зависти», воплотившей художественную версию советской космогонии, подтверждает свою роль универсального инварианта русской литературы XX века. Его смыслы носят у Олеши системный характер, в центре их во многом стоит развёрнутый авторский вариант семантики пушкинской фигуры умолчания поэмы. Вслед за «петербургской повестью», «Зависть» является разновидностью катастрофического текста. Изображённый в ней мир терпит бедствие от преобразовательной деятельности власти. Роман строится на вариативной авторской интерпретации базовых образов-символов стихии -статуи - человека, которые лежат в основе пушкинской поэмы.

По линии центральных персонажей в нём творчески воспроизводится архетип «отца и сына» в его негативном варианте, характерном для «Медного всадника». Андрей Бабичев, выступая главным носителем властной воли, заключает в себе ведущие черты Петра-Медного всадника. Образ Кавалерова воплощает черты героя «евгеньевского» типа. В судьбе его неординарной личности, как и личности Евгения, отражается истинное лицо века. Инвариантность образа Евгения для героя Олеши усиливается в романе изображением его бездомного существования и драматического эроса, с которыми в «Зависти» связаны мотивы похищения невесты и женской жертвы, присущие «Медному всаднику».

Для «Зависти» характерны мотивы Дома и семьи как человеческого космоса, ставшего заложником государства. Они отмечены катастрофическим звучанием инварианта, связанным с вторжением властной силы в естественное человеческое бытие. Бабичев под пером Олеши предстаёт создателем утопии и хозяином пира, соотносясь со смыслами пушкинского мифа. В целом эсхатологический пласт в «Зависти», «управляемой» «Медным всадником», преобладает над её космогонией, проявляя созвучие антиутопической идеи романа пушкинскому осмыслению Петербургской цивилизации. Креативный миф советской эпохи в интерпретации Олеши выступает знаменательным явлением литературы 20-х годов XX века и связан с общей тенденцией развития в ней интертекста «петербургской повести».

В Разделе 8.2. «О тенденции распространённости мотивики пушкинского мифа о Медном всаднике в литературном процессе эпохи» это явление рассмотрено в свете современных концепций развития литературы XX века и создаётся панорама инвариантности поэмы.

Полнота художественной интерпретация всей системы мотивов пушкинского мифа как

целого осуществлялась в общем массиве произведений, осмысляющих катастрофическое развитие России после 1917 года. Явление востребованности смыслового арсенала поэмы было включено в те глобальные процессы цивилизационного, культурного масштаба, возникшие в результате октябрьского переворота, которые по-своему происходили в литературе и находят осмысление в современных попытках выстроить её историю.

По мнению М.М.Голубкова, перед историком русской литературы XX века стоит задача выбора точки зрения на свой объект. Показательно, что в качестве доминирующего угла зрения на литературу советского периода Г.А.Белая избирает оппозицию «восстание масс и русская культура», отмечая, что это один из возможных ракурсов исследования. Изучение явления интерактивного присутствия «Медного всадника» правомерно становится одним из тех подходов, под углом которого раскрываются важнейшие закономерности литературного процесса 1917 - 1930-х годов. Аксиология и эстетика созданного Пушкиным авторского мифа, проявляясь в интертексте произведений советской эпохи, противостояла литературе революционного сознания. В ходе развития писателями литературных традиций и формирования в их произведениях интертекста разных инвариантных истоков, «Медный всадник» благодаря своим свойствам занимал в этом ряду особое место. Длящаяся с 1917 года катастрофическая эпоха русской истории глядела в него и узнавала себя. И не случайно, что в поисках художественного кода для объяснения революционной эпохи именно к этому творению Пушкина обращаются В.Ходасевич, А.Платонов, М.Пришвин, М.Булгаков.

Для создания более полной картины распространённости мотивики пушкинского мифа в литературе двух первых советских десятилетий и возможности широких концептуальных обобщений, в данном разделе в добавление к ранее рассмотренным текстам осуществляется обзор группы ведущих произведений, обращенных к событиям революции и гражданской войны, генезису и утверждению новой власти, облику возникшей реапьности, строительству нового мира, отмеченных гуманистическим мироощущением их авторов. Они представляют мощную тенденцию тяготения большого массива литературы 20-х - 30-х годов к «Медному всаднику» как семантическому инварианту в её наиболее ярких проявлениях. Приведённые тексты далеко не исчерпывают состава этой тенденции, который не поддаётся конечному исчислению. С разной степенью углублённости интертекст поэмы Пушкина рассматривается в индивидуально-авторских проявлениях романов А.Весёлого «Россия, кровью умытая», В.Вересаева «В тупике», Б.Пильняка «Волга впадает в Каспийское море», М.Булгакова «Мастер и Маргарита», М.Шолохова «Тихий Дон», повестей М.Козырева «Ленинград», Б.Пильняка «Повесть непогашенной луны», А.Платонова «Епи-фанские шлюзы» и «Котлован», рассказах А.Весёлого «Босая правда», А.Платонова

«Усомнившийся Макар».

Писатели самой разной идейно-эстетической ориентации, которых прочно объединя-

ла приверженность русской классической традиции и жизненной правде, в своём творческом стремлении выразить сущностные черты революционной и постреволюционной эпохи неизбежно приходили каждый своим путём к смыслам пушкинской поэмы, в целом создавая литературный дискурс «Медного всадника». Приведённый анализ свидетельствует о том, что в литературе исследуемого периода он выступает генеральной тенденцией её развития, включающей в сферу своего влияния первостепенные произведения советской эпохи. Осознание подобного пушкинского присутствия, затрагивающего самые разные уровни их художественной системы, включая концептогенные, позволяет существенно расширить представление о поэтическом и смысловом потенциале как хорошо известных творений, так и «задержанных», сравнительно недавно ставших предметом изучения. Продолжение обзора могло бы каждый раз подтверждать наличие конкретных признаков исследуемой тенденции в неповторимых авторских версиях, открывать её новые грани, расширять состав тяготеющих к ней текстов, видеть разный характер авторских установок и разную степень приближенности к инварианту - литературному мифу Пушкина. В то же время, сама идея этого явления оказывается в ходе исследования в целом определена.

Глава 9- «Типология творческого поведения, авторской судьбы, интертекста «Медного всадника» и явление сверхтекста поэмы в литературе 1917 - 1930-х годов» обращена к закономерностям, связанным с личностями писателей, воспроизводящих смыслы пушкинского мифа, и содержит обобщение форм и значения его литературного присутствия.

Раздел 9.1. «Пушкинский литературный тип творческого поведения и авторской судьбы в русской постреволюционной культуре» рассматривает творческую индивидуальность Пушкина-автора «петербургской повести» как инвариантную модель для формирования типа художника советской эпохи, ставшего носителем её интертекста, и перед лицом власти деспотического склада исполнившего свою творческую миссию. Пушкинский литературный тип заключается в особом духовном качестве «тайной свободы», суть которой раскрыл Блок в посвященном Пушкину выступлении «О назначении поэта», наметив контур, который точно проецируется на сам факта создания поэтом в сложнейшей общественно-политической ситуации своей эпохи поэмы катастрофического звучания и колоссального историософского масштаба, а также судьбу «Медного всадника» и его автора. «Тайная свобода» заключается в подчинённости художника категорическому императиву вопреки мощным внешним факторам, а через него - высшей мотивации. Признаком отмеченного ей вслед за Пушкиным типа русских писателей выступает их неизбежный конфликт с властью, имеющий нравственно-гуманистическую основу, трудная судьба их произведений, которые впоследствии обретают вечную жизнь в культуре после смерти своих создателей. : Это явление сложилось в специфических условиях действия в XX веке в модернизиро-

ванном виде российского кода, постигнутого поэтом в «Медном всаднике». Обращение к нему в 1917 - 1930-е годы позволяет видеть драматизм положения поэтически одарённой личности, обречённой на постоянное «мыслепреступление» и преследование, и неизменно исполняющей своё высокое и часто жертвенное предназначение. Проявление интертекста пушкинской поэмы в произведениях советской эпохи было знаком творческой причастности их авторов к пушкинскому мифу с его мировидением и аксиологией, осознанием революционного развития как катастрофы, что предопределяло судьбу их самих и их творений. Воспроизведение художниками тех или иных граней пушкинского мифа было симптомом их неприятия происходящего в стране, несогласия с новой властью и духовного противостояния с ней. По мнению Н.В.Корниенко, никогда за весь XX век русская литература не переживала того напряжения в духовном стоянии, как в 20-е и 30-е годы, утверждая свободу и власть духовного действия и совершая подвиг творчества и созидания. Свою свободу художники отстаивали в единственно возможной области - в своих текстах.

Б сфере пушкинского литературного типа, имеющего в писательской среде широкий диапазон своих конкретных проявлений, находились литературные позиции, творческое поведение и судьбы А.Блока, Н.Гумилёва, С.Есенина, М.Цветаевой, Е.Замятина, Б.Пильняка, А.Платонова, Ю.Олеши, А.Весёлого, М.Козырева, О.Мандельштама, М.Булгакова, М.Шолохова, воплотивших в своём творчестве интертекст «Медного всадника». Приведённые в систему в данном разделе, они открывают в проходящем в обстановке политического террора творческом и литературном процессе 1917-го - 1930-х годов его особые черты и драматические стороны. В судьбе литературных творцов и их произведений Отражалось истинное лицо «века-волкодава», происходило ужесточение деспотических Свойств власти по сравнению с пушкинской эпохой и эпохой Петра I, углубление негатива отношений, сложившихся ранее между властью и литературой. Пушкин и его литературные современники не сталкивались со многими проявлениями государственного произвола, пришедшегося на долю их поэтических потомков в XX веке после революции. Возвращение мифа о Медном всаднике в реальность советской эпохи было отмечено значительным усилением присущего ему зла. Главный феномен пушкинского типа заключался в том, что через несовершенную человеческую природу относящихся к нему художников проявлялась светлая сила огромной духовной и поэтической мощи. Она становилась противодействие злу в его конкретно-историческом обличьи. Неуклонно подчиняясь сверхличностному алгоритму, творческие личности в высшем пределе его амплитуды проявляли непреклонность в своём стремлении следовать присущей им «тайной свободе» поэтической души и говорить правду о времени дорогой для себя ценой.

В Разделе 9.2. «Основные принципы типологии в литературном дискурсе «Медного всадника» рассматривается системное единство текстов, отмеченных влиянием пушкинско-

го мифа в ходе его широкой и органичной интерпретации писателями. Творения разных авторов в подобном преломлении выступают составляющими литературного феномена русской духовности, находящейся в сфере влияния Пушкина, уцелевшей в эпоху революции и продолжающейся после неё. Отмеченные интертекстом поэмы, они составляют семантическую общность с глубоким эффектом переклички. В подобной роли поэма предстаёт интегральным центром, через который происходит их структурно-семантическая взаимосвязь.

Методологической основой рассмотрения типологии дискурса «Медного всадника» выступает расчленение систем объектов и их группировка с помощью обобщённой модели или типа. В данном случае объектами являются тексты писателей с узнаваемой моти-викой пушкинского творения, а роль обобщённой модели играет сам литературный миф поэта как смысловое единство в функции инварианта. Каждый авторский текст дискурса в той или иной степени заключает в себе определённые грани пушкинской модели, находясь в типологической взаимосвязи с другими родственными текстами в сфере данной знаковой системы, сохраняя в то же время свою непохожесть и активную валентность для вхождения в другие художественные общности по иным признакам. Для всех текстов, составляющих дискурс «Медного всадника» в литературе 1917 - 1930-х годов, характерен катастрофам. Структура типологии дискурса содержит подтверждение и развитие ключевых смыслов поэмы в рамках её триединой образно-символической формулы стихия - статуя (власть) - человек. Она исследуется в общем контексте путём последовательного выстраивания типологически рядов из рассматриваемых в диссертации произведений по принципу вариативного воплощения в формах их поэтики определённых инвариантных смыслов.

В органично сложившейся типологической общности дискурса художниками XX века оказалась востребована практически вся мотивно-образная база пушкинского мифа, включая космогонию и эсхатологию, все основные грани его поэтического мировидения, что ясно свидетельствует об универсальности творения Пушкина, проявившейся в литературных интерпретациях1917 - 1930- годов следующего века. При этом нет ни одного произведения, полностью вбирающего в себя весь его концептуально-семантический спектр. Подобная полнота на поэтическом и мифопоэтическом уровнях осуществляется лишь в контексте дискурса поэмы как одного из самых ярких явлений русской литературы XX века.

Раздел 9.3. «Дискурс «Медного всадника» как явление сверхтекста: системный уровень, свойства, значение в литературном процессе» посвящён итоговому определению формата интертекстуального присутствия и идейной миссии пушкинского инварианта в культуре России изучаемого периода. Дискурсивносгь поэмы даёт все основания быть рассмотренной в свете современных научных представлений о сверхтекстах, отражающих постижение сквозных процессов в литературе. Типологическая общность произведений, в которых узнаваемы смыслы и конститутивные черты «петербургской повести», соотносима с

общими генетическими свойствами сверхтекста как литературного феномена, и в то же время имеет свои яркие индивидуальные особенности и своё уникальное место в литературе советской эпохи. В работах В.Н.Топорова, М.Н.Эпштейна, Б.М.Гаспарова, Н.Е.Меднис, А.Г.Лошакова и других учёных определяются свойства сверхтекста, приложимые к дискурсу пушкинского мифа. Находит подтверждение глубокая мысль Н.Е.Меднис о существовании внелитературных факторов, влияющих на развитие этого феномена, поскольку развитие сверхтекста «Медного всадника» было вызвано не только внутрилитературными процессами, но и социально-политическим, идеологическим, духовным состоянием России.

Соответствуя общим свойствам литературного феномена сверхтекстов и по многим критериям подтверждая свою принадлежность к этому разряду верхних уровней текстовых образований, дискурс «Медного всадника» обладает яркими особенностями. Он относится к разряду сверхтекстов одного произведения и занимает центральное место в литературе постреволюционной эпохи 1917- 1930-х годов, становясь катастрофическим текстом русской литературы этого периода со свойствами всеохватности всех сфер национального бытия, явившимся поэтической реакцией на революцию, той оценкой её национальным сознанием, в формировании которой принимает участие Пушкин. По своей двойственной природе это литературная система, непосредственно продолжающая пушкинские смыслы поэмы, и одновременно черпающая их из внетекстовой реальности своего времени.

Обращение к активно изучаемым сегодня литературным процессам XX века с позиций сверхтекста «Медного всадника» способно внести новизну в понимание важнейших закономерностей развития литературы советской эпохи и позволяет особым образом взглянуть на судьбу пушкинского наследия. Трудно переоценить то обстоятельство, что в катастрофическое время «петербургская повесть» определённым образом объединяла вокруг себя близких по духу художников, способствовала постижению средствами литературы сложнейших исторических перипетий и явилась своим интертекстом нескончаемо длящимся для России бытием великого поэта, помогшим ей сохранить критерии добра и зла и обрести ясное понимание прошедшей трагической эпохи в свете вечных ценностей и истин.

В Заключении подводятся итоги исследования и обобщаются результаты.

В «петербургской повести» происходит творческий прорыв и оказываются сформированы важные черты литературы будущего. Можно утверждать, что Пушкин своими новациями предвосхитил многие художественные открытия грядущих лет. Его поэма вобрала в себя исторические реалии, архетипическую основу и философский смысл изображаемых явлений, создала поэтическое единство семантик, а вместе с ним всеохватностъ, глубину и многозначность антропоцентричного авторского мифа, которому предстояло реализовать свой потенциал в обновлённых реалиях и эстетических системах XX века. Художник объял в поэме полноту глобальной смысложизненной, судьбоносной исторической ситуации мис-

териального формата, совершившей циклическое возвращение в жизни России XX века. В этом заключается суть пушкинского литературного мифа, причины его универсализма и востребованности. В исследовании открывается присущий поэме трагический созидательно-разрушительный код национального развития, позволяющий видеть, что всё, что случилось с Россией в результате революции, в символико-метафорической форме было описано в «петербургской повести» и составило её насыщенное семантическое пространство.

«Медный всадник» с присущей ему концентрацией художественно-мировоззренческих свойств обрёл особую жизнь в духовном и культурном измерении следующего столетия и представал звеном, связующим две катастрофические эпохи русской истории, отмеченные деспотическим пересозданием мира. Проведённый анализ даёт основание утверждать, что даже в тех случаях, когда писатели XX века, стремясь к правдивому изображению, специально не ориентировались на текст пушкинского творения, они неизменно создавали свои произведения в соответствии с катастрофической реальностью, которая оказывалась в резонансе со смыслами поэмы Пушкина. Творческий процесс 1917-1930-х годов происходил в ситуации её неординарного семантического присутствия в отечественной литературе со свойственными только ей концептуально-художественными приоритетами. Поэтому любой случай узнаваемой мотивики «Медного всадника» в произведениях писателей может быть рассмотрен как его интертекст в неповторимой авторской интерпретации.

В результате сделанных наблюдений становится видно, как в литературном процессе после революции 1917 года, когда возникла катастрофическая динамика российской реальности, сложились особые формы инвариантного влияния «петербургской повести». Нашедшие развитие в работе структурно-семантические принципы его определения значительно расширяют существующие в науке представления о механизмах формирования и масштабе интертекста поэмы Пушкина и позволяют говорить о нём как об одной из ведущих литературных тенденций советской эпохи, связанной с именами больших художников, произведения которых были отмечены глубоким органичным проникновением в их художественную структуру и образную концепцию семантики «Медного всадника».

Исследование сложившихся путей распространения интертекста поэмы показало, что есть все основания связывать его плодотворное развитие в катастрофическую эпоху XX века с существованием в творческой среде феномена пушкинского литературного типа. Фактор авторского сознания многих писателей, так или иначе находящихся в сфере притяжения к Пушкину, способствовал в постреволюционной литературе формированию интеграционных сил «петербургской повести». Их действие выразилось в возникнове типологической общности произведений, составивших в период 1917 - 1930-х годов дискурс «Медного всадника», который обрёл признаки и уровень сверхтекста. Благодаря обращению к генеральным проблемам эпохи и своему составу он выступил для литературы центральной,

наиболее значительной линией её развития. Сверхтекст «петербургской повести» заключал в себе художественный путь выражения национальным сознанием негативной реакции на революционные изменения действительности, был ярким свидетельством существования духовной оппозиции новой власти в поднятой на дыбы России. Изучение концептуально-поэтических свойств «петербургской повести» и её влияния на литературу XX века привело в работе к раскрытию особой, не имеющей аналогов, её роли метафорического зеркала в русской культуре, созданного Пушкиным.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

Монография:

1 Поэма «Медный всадник» в русской литературе XIX и XX века: функции национального мифа в постреволюционную эпоху (1917 - 1930-е годы): Монография. - Кировоград: ПВЦ Мавик, 2011.-467 с.

Учебное пособие:

2. Поэма А.С.Пушкина Медный всадник» в современном освещении: проблемы художественной концепции и поэтики. Учебное пособие (спецкурс). - Кировоград: ПВЦ Мавик, 2008.-216 с.

Работы, опубликованные в ведущих рецензируемых журналах и изданиях, рекомендованных ВАК Российской Федерации:

3. Поэтика катастрофы в поэме А.С.Пушкина «Медный всадник» // Преподаватель XXI век. -2009.-№2.-С. 346-353.

4. Произведения А. С. Пушкина о Петре и поэма «Медный всадник»: эволюция архетипа «отца и сына»//Русская литература.-2010. - №4,- С. 178- 190.

5. О мифологической природе поэмы A.C. Пушкина «Медный всадник» и её космогоническом мифе. // Русский язык за рубежом. - 2010. - № 3 (220). - С. 92 - 100.

6. «Медный всадник» Пушкина. Семантический узел «отцовства и сыновства» // Вопросы литературы. - 2010. -№4. - С. 283 - 294.

7. Фольклорно-мифологические мотивы поэтики образа Евгения в поэме A.C. Пушкина «Медный всадник» // Филология и человек. - 2010. - №1. - С. 50 - 59.

8. Судьба России в магическом кристалле поэмы A.C. Пушкина «Медный всадник». // Научная мысль Кавказа. - 2006. - №4. - С. 79-84.

9. Пушкинская концепция и поэтика изображения народа в поэме «Медный всадник» // Филологические науки - 2008.- №4.- С. 14-21.

10. Поэтика антиутопии в поэме A.C. Пушкина «Медный всадник» как русская «весть миру»: взгляд из наших дней // Вопросы литературы. - 2008. - №3. - С. 233-259.

11.0 пушкинском замысле в поэме «Медный всадник» // Вестник СГПИ. Научн. и образовательный журнал Славянского-на-Кубани гос. пед. ин-та №1 (6). - Славянск-на-Кубани: Изд-во СГПИ, 2008 . - С. 15-26.

Работы, опубликованные в ведущих рецензируемых журналах и изданиях, рекомендованных ВАК Украины:

12. Пушкинский след в романе Е.Замятина «Мы» // Наукові записки. - Випуск XXVII. -Серія: Філологічні науки (літературознавство). - Кіровоград: РВЦ КДПУ ім. В. Винничен-ка, 2000. - С. 267-279.

13. Эрос как структурно-семантическая основа поэмы А.С.Пушкина «Медный всадник»

записки. - Випуск 56. - Серія: Філологічні науки (літературознавство) - Кіровоград: РВЦ КДПУ їм. В. Винниченка, 2004. - С. 319-334.

14, Поэтика утопии в поэме A.C. Пушкина «Медный всадник». //Наукові записки - Випуск 79.- Серія: Філологічні науки (літературознавство). - Кіровоград: РВЦ КДПУ ім В Винниченка, 2008. - С. 297-306.

^.Становление и смысловой масштаб образа Евгения в поэме А.С.Пушкина «Медный всадник» // Пауков, записки. - Випуск 85. - Серія: Філологічні науки (літературознавство) -Кіровоград: РВЦ КДПУ ім. В. Винниченка, 2009. -С. 299-310.

16. Исторические и мифологическое в поэме A.C. Пушкина «Медный всадник» // Вісник Дніпропетровського університету. - №.1.- Серія: Літературознавство. Журналістика -Вип. 9 Дніпропетровськ: ДНУ, 2007. - С. 159-164.

17. Художественная мифология пушкинского «Медного всадника» в поэме А Блока «Двенадцать» // Науковий вісник Ізмаїльського державного гуманітарного університету Філологічні науки: Збірник наукових праць. Вип. 18. - Ізмаїл: ІДГУ, 2005. - С 119-128

18. Формирование антиутопическом жанровой структуры в поэме A.C. Пушкина «Медный всадник» // Науковий вісник Ізмаїльського державного гуманітарного університету Історичні науки. Філологічні науки: Збірник наукових праць. Вип.24,- Ізмаїл: ІДГУ, 2008,- С.30-

19. Интертекст поэмы А.С.Пушкина «Медный всадник» в романе М.А.Булгакова «Белая гвардия» // Науковий вісник Ізмаїльського державного гуманітарного університету- Історичні науки. Філологічні науки: Збірник наукових праць. Вип. 28. - Ізмаїл: ІДГУ, 2010. -С. 173-185. '

20. Эсхатология поэмы А.С.Пушкина «Медный всадник»//Культура народов Причерноморья. Научный журнал. Вып. № 92. - Симферополь: Межвузовский центр «Крым», 2006. -

21. Катастрофам как свойством авторського сознания A.C. Пушкина в «Петербургской повести»//Культура народов Причерноморья. Научный журнал. Вып. 140,- Симферополь-Межвузовский центр «Крым», 2008. - С. 56-59.

22. О мифологизме «Медного всадника» и его функции мифа // Наукові записки Харківсь-

lZ°n эпп80ИапЬ"0Г?^агГ,Ш0Г0 У^мрсигеху ім- Г.С. Сковороди. Серія літературознавство. - ¿008. - Вип. З (55). Частина друга. - Харків: ППВ «Нове слово», 2008 - С 3-11

23. О диалектике власти в поэме A.C. Пушкина «Медный всадник» // Наукові записки Харківського національного педагогічного університету ім. Г.С.Сковороди. Серія літературознавство,- 2008. - Вип. 4 (56). Частина перша. - Харків: ППВ «Нове слово», 2008 - С 3-11

24. Поэтика катастрофы в поэме A.C. Пушкина «Медный всадник» // Наукові записки Харь-ківського національного педагогічного університету ім. Г.С.Сковороди. Серія літературознавство,- 2008. - Вип.4 (56). Частина друга. - Харків: ППВ «Нове слово», 2008 - С 16-23

25. Идея обречённости в «петербургской повести» Пушкина как составная часть мифа о Медном всаднике // Наукові записки Харківського національного педагогічного університету їм. Г.С. Сковороди. Серія літературознавство. - 2009. - Вип. 1 (57) Частина перша.-Харків: ППВ «Нове слово», 2009,-С. 30-37. «чина пер

26 О художественном воплощения космогонических смыслов в поэме А С Пушкина «Медный всадник» // Наукові записки Харківського національного педагогічного університету їм. Г.С. Сковороди. Серія літературознавство. - 2009. - Вип І (57) Части на друга. - Харків: ППВ «Нове слово», 2009. - С. 52-58.

27. Фольклорно-мифологические мотивы поэтики образа Евгения в поэме А С Пушкина «Медный всадник» // Наукові записки Харківського національного педагогічного університету їм. І .С. Сковороди. Серія літературознавство. - 2009. - Вип. З (59). Частина друга -

Харків: ППВ «Нове слово», 2009.-С. 27-35. друга.

28. О поэтических смыслах Медного всадника с позиций теории мотива и интертекстуаль-

„осхи // наукові записки Харківського «—ьно^ел Сковороди. Серія літературознавство. - 2009.

ППВ «Нове слово», 2009. - С. 59-65. интертекстуальных связей с по-

29. Поэма Н.Гумилева «Заблудившиися ^амваю ^VxapLcbKoro національного пе-змой A.C. Пушкина «Медный - 2009. -.Вип. 4 дагогічного університету їм. Г.С. сковороди. ^ у г -50-56 . .. ?60). Частинаперша. - Харків: ППВ «Нове — ^^'итие в русской литера-

30. Пушкинские смыслы поэмы «Медкыи всадник» F^ педагогіч1ІОГо, уи.-™Ре начала XX века // Наукові записки Харківського нащо Частана дру-верситету ім. Г.С. Сковороди. Серт літературознавство. - 2009. Вип.

f2" Судьба России в магическом кристалле поэмы A.C. Гс'Тково"^ ^иски Харківського ППВ «Нове Серія літературознавство. - 201U. - вип. .........

SÄ «м——■

L ,1- Харківського n^«, - х7рк»: ДГШ .ИоК

Серія літературознавство. - 201U. - вип. j \ )■ . . . ,

ro» 2010.-С. 26-32. , .'''..'; .

Прочие издания: ,„„'f Замятина

34 Поэма А С. Пушкина «Медный вс^ник» в художества ^Гин и Крым: Материалы IX Междунар. науч. конф.. В 2 х кн. Ки

поль: Крымский Архив, 2000. - Сроссийской исторической реально-35. Поэма A.C. Пушкина «Медный всадник» в международной научной кон-

стью // Литература в диалоге культур - £ Материалы

ференции. - Ростов-на-Дону: Изд-во РГУ 2004^ ^ - всадт,ик)) // Литера-

ка-Дону: Изд-во РГУ, 2006. - С. 209-217 ^ /у Литерат7ра »диалоге

—; • —Г " SSÄ

тге-6. Мясри«іи»ВДв.роД«ой тучно» «о»»=Р»™»- р»™>

-1ПГЧО Г- 1«1_1Я4

гос», 2008. - С. 182-184.