автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.19
диссертация на тему: Месть как эмоциональный поведенческий концепт (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры)

Полный текст автореферата диссертации по теме "Месть как эмоциональный поведенческий концепт (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры)"

На правах рукописи

ЧЕСНОКОВ Иван Иванович

МЕСТЬ КАК ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ПОВЕДЕНЧЕСКИЙ КОНЦЕПТ (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры)

10 02 19 — теория языка

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Волгоград — 2009

003465388

Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшег о профессионального образования «Волгоградский государственный педаюгический университет»

Научный консультант -

Официальные оппоненты

Ведущая организация •

доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ Виктор Иванович Шаховский

доктор филологических наук, профессор Алексей Аркадьевич Романов (ГОУ ВПО «Тверской государственный университет»),

доктор филологических наук, профессор Сергей Григорьевич Воркачев (ГОУ ВПО «Кубанский государственный технологический университет»),

доктор филологических наук, доцент Светлана Валентиновна Ионова (ГОУ ВПО «Волгоградский государственный университет»)

ГОУ ВПО «Саратовский государственный университет им II Г Чернышевского»

Защита состоится 16 апреля 2009 г в 10 час на заседании диссертационного совета Д 212 027 01 в Волгоградском государственном педагогическом университете по адресу 400131, г Волгоград, пр им В И Ленина, 27

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Волгоградского государственного педагогического университета

Текст автореферата размещен на официальном сайте Волгоградского государственного педагогического университета http //www vspu ru 12 января 2009 г

Автореферат разослан 13 марта 2009 г

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, [уС^У доцент '

Н Н Остринская

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Данная работа выполнена на стыке нескольких языковедческих парадигм лингвистической концептологии, эмотивной лингвистики, психолингвистики, лингвокультурологии, прагмалингвистики и теории дискурса Объектом когнитивно-лингвокультурологического анализа в диссертации является восходящий к общебиологическому предписанию — инстинкту борьбы (агрессии) — эмоциональный поведенческий концепт (ЭПК), представленный в русскоязычном обыденном сознании ключевым словом «месть»

Предметом исследования является диалектика генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов

Актуальность диссертационного исследования обусловливается неразработанностью смыслового содержания названного концепта в русской лингвокультуре (он не представлен в известном словаре Ю. С Степанова), а также необходимостью освещения теоретической проблемы, касающейся диалектики генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов

Генетический код — это «система зашифровки наследственной информации в молекулах нуклеиновых кислот, реализующаяся у животных, растений, бактерий и вирусов в виде последовательности нуклео-тидов» (БСЭ). Термин «код», заимствованный биологами из лингвистики, предполагает определенную систему корреляций между формальными и содержательными элементами, обеспечивающую передачу информации от источника к реципиенту Однако наследственная информация в строго научном смысле никем никому не передается (генетический код лишен коммуникативной функции), она воплощается в различных организмах, и человек представляет собой одну из форм ее существования (Жакоб 1992). Эта информация самоценна, поскольку обеспечивает свое воспроизводство, традиционно сводится к основным инстинктам (Лоренц 1994), если речь идет о homo sapiens, и относится к области его эмоционального бессознательного (Фрейд 1991, Нойман 1998 и др )

Этноязыковой код—это «сформированная стереотипами этнокультурного сознания конфигуративная совокупность знаков и механизмов их применения с целью осуществления двух взаимосвязанных процессов (а) образования и структурирования довербальных смыслов и (б) их вербализации в ходе обработки, преобразования, хранения и передачи внегенетической информации в рамках определенной коммуникативно-прагматической парадигмы» (Алефиренко 2002)

Диалектика генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов освещается на материале номинативных, дескриптивных и экспрессивных единиц, представляющих ЭПК «месть» в русской лингвокультуре ~

Номинативные и дескриптивные единицы — слова, свободные и устойчивые словосочетания, а также высказывания (тексты) — репрезентируют изучаемый концепт в русском этноязыковом сознании Они, другими словами, являются гем, что обобщенный агент социального действия говорит о виндиктивной поведенческой реакции по имени «месть» (Прилагательное «виндиктивный-ая-ое» (от англ vindictive— мстительный, карательный ) не является элементом русского этноязыкового кода и потому используется в работе для спецификации довербального эмоционально-когнитивного образования, которое предопределяет поведение индивида в конфликтной ситуации социального взаимодействия и которое при вступлении в знаковое инобытие обретает имена и, соответственно, аксиологические смыслы)

Экспрессивные единицы — высказывания (тексты) и сопровождающие их невербальные знаковые построения — выражают концепт в вербальном и паралингвистическом поведении носителей русского этноязыкового сознания Они представляют собой то, чго говорит виндик-тивная поведенческая реакция по имени «месть» устами обобщенного агента социального действия в русской лингвокультуре Экспрессивные единицы являются продуктами порождаемой изучаемым концептом фру-страционно обусловленной осознанной и целенаправленной агрессивной знаковой деятельности, которая по прагматическим параметрам определяется в работе как виндиктивный дискурс (ВД)

Для проведения с вышеназванными единицами необходимых исследовательских процедур использовались толковые, фразеологические, этимологические и другие словари русского языка, Энциклопедическии словарь русской цивилизации, Старославянский словарь, Словарь славянской мифологии, Краткий словарь когнитивных терминов, Лингвис-тическии энциклопедический словарь, психологические и философские словари, книги Ветхого и Нового заветов, Еврейская энциклопедия, Православная энциклопедия, Большая советская энциклопедия, Малая медицинская энциклопедия, Краткая энциклопедия славянской мифологии, русская художественная литература (произведения классиков и современных писателей), публицистика, а также записи живой речи (далее — ЗЖР)

Целью настоящего исследования является построение теоретической модели эмоционального поведенческого концепта «месть» и ее верификация в контексте русской лингвокультуры (Под моделью концепта подразумевается формализованный аналог изучаемой ментальной сущности, служащий инструментом ее познания и формой представления в общей теории языковой личности )

Поставленная цель исследования предопределяет необходимость решения следующих задач

— разработка релевантной проводимому исследованию дефиниции эмоционального поведенческого концепта;

— описание структуры концепта «месть» с опорой на его номинативные и дескриптивные репрезентанты,

— выявление иллокутивных свойств изучаемого концепта и идентификацию ВД как способа их социально значимого выражения,

— освещение проблемы онтогенеза ВД, а также его ритуализации и косвенной презентации,

— описание коммуникативно-прагматических параметров ритуали-зованных и косвенно-производных виндиктивных вербально-знаковых построений,

— определение функций и структуры ВД

Основным методом исследования является гипотетико-дедуктивный, связанный с предположением о том, что концепт «месть» представляет собой универсальное (довербалыюе) эмоционально-когнитивное образование, которое меняет свой семантический облик в сознании, а также вербальном и парачингвистическом поведении под влиянием человеческой деятельности, предопределяющей формы культурно-исторического бытия и конкретные коммуникативно-прагматические ситуации

Данное предположение, в свою очередь, опирается на опыт изучения человека, накопленный в философии, глубинной психологии, когнито-логии, культурологии, а также эмпирические данные, которые верифицируются при анализе конкретного языкового материала Последняя процедура является демонстрацией того, что конструируемая модель концепта в своих существенных свойствах соответствует изучаемой ментальной сущности, и модельная информация может быть экстраполирована на оригинал

Кроме этого в работе используются методы индукции, интроспекции (или рефлексии над собой действующим), дискурс-анализа, компонентного (дефиниционного и контекстуального) анализа, интерпретации и лингвистического интервьюирования

Методологической базой настоящего исследования послужили общетеоретические положения о диалектическом характере взаимодействия биологической и социальной компонент в развитии человека (Ф Варе-ла,М Вартофский,Л Л Киселев, К Клакхон,У Матурана,А И Пига-лев, 3 Фрейд и др), эмоционального и рационального в мышлении и языке (Ш Балли,А М Буланов, А А Потебня, Б А Серебренников, В И Шаховский,А Б Шахнарович, Г X. Шингаров и др ), о роли языка в развитии человека и социальной роли общения (Л С Выготский, В Гумбольдт, М Коул, А А Леонтьев, А Н Леонтьев, А Ф Лосев, А Р. Лурия, О Розеншток-Хюсси, Е Ф Тарасов и др) Кроме этого реферируемая работа опирается на разрабатываемые отечественными

лингвистами концепции языковой личности (Г И Богин,Л И Гришае-ва, В И Карасик, 10 II Караулов, Л П Клобукова, В В Красных, В И Шаховский и др ), основные положения когнитивной лингвистики (Н Ф Алефиренко, Н Д Арутюнова, С Г Воркачев, В 3 Демьянков, М Джонсон, В И Карасик, В В Красных, Е С Кубрякова, Дж Ла-кофф, Д С Лихачев, 3 Д Попова, Г Г Слышкин, Ю С Степанов, И А Стернин и др ),эмотивной лингвистики (Л Г Бабенко.С В Попова, Н А Красавский, Е Ю Мягкова, Л А Пиотровская, В И Шаховский, В Volek и др ), психолингвистики (И Н Горелов, А А Залевская, И А Зимняя, А А Леонтьев, К Ф Седов, 10 А Сорокин, В А Пи-щальникова, Ch Е Osgood, Т A Sebeok и др ), лингвокультурологии (А Вежбицкая, Е М Верещагин, С Г Воркачев, В В Воробьев, В Г Костомаров, В А Маслова,В Н Телияидр ),прагмашшгвистики(В В Богданов^ Вандервекен, 3 Вендлер, В Е Гольдин,Дж Л Остин, А А Романов, Дж Р Серль и др ) и теории дискурса (Н Д Арутюнова, Э Бенве-нист, В И Карасик, М Л Макаров, А В Оляпич,А А Романов, П Се-рио, Е И Шейгал и др )

Па защиту выносятся следующие положения:

1 Эмоциональный поведенческий концепт определяется как единица психического уровня организации знания, характеризующаяся биологической детерминированностью, социальной обработанностью и знаковой, в том числе и лингвистической, оформленностью, языковая семантика при этом рассматривается как арена диалектического взаимодействия бессознательного и ценностно-нормативных установок культуры

2 Эмоциональный поведенческий концепт «месть» представляет собой ментальное образование, состоящее из эмоционального фона (гнев, ненависть, презрение, раздражение) и активирующихся на этом фоне скриптов, один из которых направляет агрессивную поведенческую реакцию индивида на источник фрустрации, а другой — на замещающий его объект

3 Эмоциональный поведенческий концепт «месть» рассматривается как отраженная в сознании индивида модель поведения (деятельности), обеспечивающая его выживание во внутривидовой конкурентной борьбе, и описывается в терминах социального взаимодействия — с точки зрения мотива, цели, а также стратегий и тактик ее достижения Целью предписываемой концептом деятельности является преобразование коммуникативного пространства и установление границы, отделяющей свое (безопасное) пространство от чужого (враждебного) Достижение цели обеспечивается стратегиями устрашения и перверсии (лат pervertere — губить, портить), т е нанесения угрожающему объекту физического и/или морального вреда

4 Изучаемый концепт находит свое выражение не только в предметно-практической, но и в возникшей на ее основе знаковой (невербальной и вербальной) деятельности, которая характеризуется фрустраци-онной обусловленностью, осознанностью, целенаправленностью, агрессивностью и по прагматическим параметрам определяется как ВД

5 Данный вид знаковой деятельности восходит к первым человеческим ритуалам и характеризуется сигнальной двунаправлснносгыо 1) устрашение, проклятие адресата-агрессора и 2) воодушевление на борьбу с врагом и сплочение субъекта речи и его сородичей в замкнутую группу Развитие ВД связано с двумя уровнями противостояния субъекта (сообщества) угрожающему объекту на первом уровне, связанном с угрозой нарушения / нарушением неким объектом границы, которой субъект (сообщество) отделяет свое (безопасное) пространство от чужого (враждебного), вырабатывается стратегия устрашения, воплощающаяся в тактике угрозы, на втором уровне, после игнорирования сигнала угрозы противником (или нарушения клятвы членом данного сообщества), складывается стратегия проклятия и соответствующие ей тактики изгнания, поругания и злопожелания Поскольку посредством ментально-знаковых презентаций первый и второй уровни относятся друг к другу как предшествующий и последующий опыты участия в ситуациях одного и того же конфликтного типа, то в виндиктивном высказывании очень часто стратегия устрашения реализуется вместе со стратегией проклятия

6 Принципиально важную роль в развитии ВД играет совпадение / расхождение интересов индивида и общества в части права на реализацию себя в качестве карающей силы первое (соответствующее ситуации военного типа) ведет к его ритуализации и стандартизации, второе (определяющее ситуацию иерархического типа) — к дестандартизации и латентности

7 ВД присущи следующие функции

• эмотивно-регулятивная функция, которая признается доминантной и характеризуется амбивалентностью, связанной с деструктивным воздействием на оппонента и оптимизацией эмоционального состояния субъекта речи (и его соратников), названная функция воплощается в целом ряде взаимосвязанных и противопоставленных по своей направленности и характеру воздействия на коммуникантов производных функций. деморализующей и инспиративной, демобилизующей и мобилизующей, разобщающей и интегрирующей, патогенной и терапевтической, ноцицептивной и гедонистической, производными от эмотивно-регуля-тивной являются атональная (состязательная) и утешительная функции, а также функции социального контроля и дестабилизации общественных отношений,

• фатическая (по Б Малиновскому, направленная на создание уз общности между людьми) функция, которая заявляет о себе в тех случаях,

когда агент социального действия устрашает и/или проклинает, как правило, отсутствующею в момент речи обидчика своего собеседника и, обозначая тем самым свою позицию в имевшем место конфликте, приближает себя к потерпевшему,

• референтивная функция, которая сводится к представлению интенций говорящего в таких формах, которые через разные степени унижения адресата-агрессора и/или замещающего его объекта позволяют ему ощущать свою социальную значимость и заявлять об этом окружающим (в определенных ситуациях способствуя эвокации аналогичных ощущений у адресатов-наблюдателей, которых он считает своими), в результате реализации названной функции и создается карта ситуации социального взаимодействия, на которой адресат-агрессор и/или замещающий его объект оказываются на нижних, а говорящий (и его соратники) — на верхних ступенях некой виртуальной или реальной системы иерархических отношений

8 ВД, как и любой другой вид предметно-пракгической или речевой деятельности, имеет две стороны внутреннюю (ментальную) и внешнюю (операциональную), в этой связи и описание структуры изучаемого феномена строится с учетом его внутренней организации, т е мотива, цели, стратегий и тактик ее достижения, и внешней, т. е с точки зрения языковых форм воплощения последних

Внутренняя структура ВД предопределяется его мотивом, целью, стратегиями и складывается из тактик угрозы, изгнания, поругания и злопо-желания

Внешняя структура ВД формируется из обслуживающих названные тактики коммуникативно-семантических полей Ядро каждого поля занимают прямые, околоядерное пространство — конвенциональные косвенные, а периферию — неконвенциональные косвенные, или транспонированные, вербальные построения Жестких границ, отделяющих транспонированные (периферийные) формы выражения изучаемых тактик от конвенциональных косвенных (околоядерных), нет В процессе социального взаимодействия транспонированные формы подвергаются ритуализации и переходят в разряд конвенциональных

Научная новизна работы связывается с психоаналитическим подходом к проблеме концептуализации и вербализации знаний, получаемых человеком от природы Этот подход расширяет исследовательское поле включением в него фактора подсознательного и освещением его диалектики с ценностно-нормативными установками культуры Иными словами, данный подход показывает, как заданная природой эмоциональная поведенческая реакция, вступая в знаковое инобытие, обретает аксиологические смыслы, которые, в свою очередь, регулируют ее проявление в коммуникативных процессах. В таком ракурсе концепт «месть» ранее не изучался

Теоретическая значимость исследования определяется тем, что в нем выявляются социально-психологические закономерности дискурсивной деятельности носителей русской лингвокультуры по объективации концепта «месть» в их языковом сознании и коммуникативном поведении, предлагается модель названного концепта как совокупного продукта эмоционального бессознательного, когнитивного сознания и языкового (дискурсивного)сознания

Результаты и выводы работы могут оказаться полезными для дальнейшей разработки актуальных проблем лингвоконцептологии, эмотив-ной лингвистики, психолингвистики и теории дискурса осмысления понятия «эмоциональный концепт» с точки зрения природы, структуры, речемыслительного и коммуникативно-прагматического потенциалов стоящего за ним феномена, освещения дискурсивной деятельности человека в эмотивном, прагматическом, социотворческом аспектах, а также изучения ее креативной и репродуктивной составляющих

Практическая ценность исследования связывается с возможностью использования изученного в нем материала при создании словарей-кон-цептуариев культурно значимых смыслов, закрепленных в языковом сознании и коммуникативном поведении, в вузовских курсах по теории языкознания, социолингвистике, психолингвистике и лингвокультуро-логии, а также в работе аспирантских семинаров и научных студенческих обществ

Апробация работы. Основные результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры языкознания ВГПУ и научно-исследовательских лабораторий ВГПУ «Язык и личность» и «Аксиологическая лингвистика» Основные положения исследования докладывались на региональных межвузовских конференциях «Языковая личность, проблемы обозначения и понимания» (Волгоград, 1997), «Кирилло-Мефодиевские традиции на Нижней Волге» (2002, 2004), «Наследие академика В И Борковского и проблемы современной лингвистики» (2002—2006), а также международных конференциях- «Reflexie aktualneho vyskumu ruskeho jazyka» (г Нитра, Словакия, 1999), «Современные парадигмы лингвистики традиции и инновации» (Волгоград, 2005), «Языковая личность в дискурсе полифония структур и культур» (Тверь, 2005), «Язык, культура, менталитет проблемы изучения в иностранной аудитории» (Санкт-Петербург, 2005, 2006), «Язык Культура Коммуникация» (Волгоград, 2006), «Этнокультурная концептосфера общее, специфическое, уникальное» (Элиста, 2006), конференции, посвященной 1900-летию г. Силистра (г Силистра, Болгария, 2006), «Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов» (Волгоград, 2005, 2007), «Динамика и функционирование русского языка факторы и векторы» (Волгоград, 2007), «Меняющаяся коммуникация в меняющемся мире» (Волгоград, 2008)

Основные положения диссертации изложены в 33 публикациях, в том числе в учебном пособии «Концепты основных инстинктов в русской лишвокультуре» (3, 5 п л ) и монографии «Месть как эмоциональный поведенческий концеп г (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры)» (16 п л )

Структура работы. Диссертация включает в себя введение, три главы, заключение, списки литературы, лексикографических и других источников и приложение

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕР ГАЦИИ

Во введении определяются объект, предмет, цель и задачи исследования, обосновывается его актуальность, описываются материал и методы исследования, формулируются гипотеза и основные положения, выносимые на защиту, раскрываются научная новизна, теоретическая значимость и практическая ценность работы

В первой главе «Человек в фокусе лингвистических исследований» 1) рассматривается становление человека как личности и роль в этом процессе языка, дается общая характеристика ЯЛ как центральной категории антропологического языкознания, 2) освещается диалектика кон-цептосферы ЯЛ и культуры, 3) предлагается модель ЭПК и технология ее описания в лингвокультурном аспекте

1 Опыт естественных и гуманитарных наук позволяет рассматривать человека как биолох ическую особь с некогда пробудившимся сознанием, которое вынесло его за пределы чисто природного существования и погрузило в мир символических форм

Создавая второй, символический, мир для фиксации приобретенного опыга и передачи его последующим поколениям, человек преодолевает конечность своего в сущности случайного существования и восходит к надындивидуальному бытию В этом процессе с филогенетической точки зрения он и начинается как личность, поскольку создает средства своего познания или когнитивные артефакты, которые не только идут дальше биологически развившихся и генетически унаследованных форм перцептивной и познавательной деятельности, но и кардинальным образом меняют саму природу научения и проводят демаркационную линию между человеческим знанием и интеллектом животных (Вартовский 1988) С этого, собственно, и начинается культура «в качестве совокупности предметов материального и духовного творчества людей» (Пига-лев 1999), а ее трансляция «представляет собой "содержание" процесса социализации» (Красных 2003) С онтогенетической точки зрения, формирование личности связано с овладением знаниями и формами дея-

тельности, которые были выработаны и закреплены в артефактах предшествующими поколениями и составляют культурный фонд данного сообщества, определяющий в конечном счете ритм его жизни Этот процесс требует от ребенка определенной активности, поскольку объективно действия и операции, необходимые для того, чтобы он научился правильно пользоваться предметом, воплощены в предмете, но для него, субъективно, они только заданы (Леонтьев 1972) Поэтому важнейшую роль в развитии его как личности играют старшие поколения, учителя-профессионалы, а также вся система принятых в обществе юридических и моральных норм поведения «Врастание» индивида в культуру осуществляется в процессе его общения с ее носителями, лишь в этом случае опыт, добытый одними людьми, становится достоянием других, лишь в этом случае формируется групповой субъект деятельности (Розеншток-Хюсси 2000) Именно благодаря общению достигаются организованность, согласованность и единство действий людей, составляющих данное культурное сообщество, обеспечиваются их взаимопонимание и сплоченность, общность чувств, мыслей, побуждений

Основным средством общения и, соответственно, проводником культурной информации является естественный человеческий язык Особая роль языка в ряду других семиотических средств, обслуживающих культуру (Петров 1991), обусловливается тем, что он включает в значения своих единиц все, что связано с коллективным осмыслением мира его носителями, и транслирует эту информацию из поколения в поколение Вместе с этим язык—это «не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность», он не только создает мысль, но и преобразует ее в высшие формы, подготавливая почву для невыразимого словом творческого мышления, в процессе которого развивается и сам человек как личность (Потебня 1976). Вполне закономерным в этой связи следует считать появление в отечественной лингвистике термина «языковая личность», которая, по мнению автора соответствующего понятия, призвана стать сквозной идеей, пронизывающей все аспекты изучения языка и разрушающей границы между дисциплинами, изучающими человека (Караулов 1987)

Языковая личность как «совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов)», обнаруживает в себе следующие уровни когнитивный (набор систематизированных идей, понятий, концептов), прагматический (цели, мотивы, установки коммуникантов) и вербально-семан-тический (нормальное владение языком) (Караулов 1989) Последний уровень уже давно находится в центре внимания ученых и достаточно плодотворно ими описывается Что же касается двух других уровней, то они начали активно изучаться лишь в последние десятилетия и прежде

всего в связи с общей переориентацией исследовательского интереса ученых со значении, выражаемых средствами языка, к знаниям человека, а также мотивам и интенциям его социально значимой вербально-знако-вой деятельности

Активное изучение этих уровней, в свою очередь, подвело ученых к необходимости детализации понятия «языковая личность» и появлению ряда терминов, коррелирующих с его базовым номинантом и обозначающих то или иное проявление человеческого фактора в языке «речевая личность» (Клобукова 1995), «коммуникативная личность» (Красных 1998, Карасик 1998), «человек говорящий» (Красных 2003), «эмотивная языковая личность» (Шаховский 2000) и др Концепция эмотивнои языковой личности получает определенное развитие и в настоящем исследовании, поскольку в центре его внимания находится человек, переживающий фрустрацию и предпринимающий в ответ на это эмоционально детерминированные агрессивные действия

Дифференциация ЯЛ на составляющие имеет ориентационно-мето-дический смысл, позволяющий исследователям сфокусировать внимание на том или ином ее проявлении Сам же изучаемый феномен, ЯЛ, остается при этом единой ментально-лингвальной (по В В Красных) или когнитивно-дискурсивной (по Л И Гришаевой) субстанцией, реализующей свои интенции в познавательной деятельности и коммуникативных процессах, оперируя при этом языковыми (и экстралингвальными) средствами

Единство (не тождество) когнитивного и дискурсивного в ЯЛ в конечном счете и предопределяет необходимость изучения того, как вне-языковые знания превращаются в языковые значения, а последние, реализуясь в коммуникативных процессах, оказывают регулирующее воздействие на психику и социальную активность людей Осуществление данной аналитической процедуры не может обойтись без обращения к таким категориям, как концептосфера, концепт, культура и этнокультурное сознание

2 Термин «концептосфера» обязан своим рождением академику Д С Лихачеву, который создал его по типу терминов В И Вернадского «ноосфера», «биосфера» и пр и ввел в отечественную науку для обозначения области знаний, связанной с культурой и языком (1993) Концептосфера как средоточие человеческих знаний о мире характеризуется изменчивостью и во временном, и в социальном измерениях, что связано с познавательной деятельностью людей и аксиологической интерпретацией приобретаемого опыта Вместе с этим концептосфере свойственна определенная упорядоченность, которая объясняется тем, что «мышление предполагает категоризацию предметов мысли, а категоризация предполагает упорядоченность ее объектов» (Попова, Стернин 2001) Проникновение в концептосферу позволяет лучше осмысливать миро-

понимание и поведение людей, раскрывает универсальные черты, присущие концептосферам всех народов, а также специфичность этнических, социальных и индивидуальных концептосфер (1 ришаева 2000) Описание концептосферы этноса, социума или индивида предполагает анализ концепта, психического образования, по ряду параметров отличающегося от понятия

Понятие традиционно относят к категориям логики Концепт же помимо логического наполнен также эмпирическим и аксиологическим содержанием и аккумулирует в себе знания, связанные с различными источниками информации о действительности эмоциями, аналитическим мышлением, памятью, воображением и т п (Алефиренко 2002, Степанов 1997, ПГаховский 2002) Другими словами, в отличие от понятия как продукта логического мышления концепт включает в себя знания, опирающиеся на «самые разнообразные способы и средства освоения окружающего мира наглядно-конкретное и абстрактное, теоретическое и непроизвольно-обыденное, направленное на предметы действительности — объектное и обращенное на самое себя — рефлексивное, отчетливо и смутно осознаваемое» (Алефиренко 2002) При такой постановке вопроса концепт представляется более объемным, по сравнению с понятием, психическим образованием, состоящим, по мнению В И Караси-ка, из образного, понятийного и ценностного компонентов (1996)

Такая теоретическая модель концепта коррелирует с семантической структурой слова, разработанной в семасиологических исследованиях и включающей в себя образный, денотативный и оценочный компоненты (Арнольд 1981,Стернин 1979,1985идр) Последнее обстоятельство «делает принципиально возможным в процессе вербализации концептов выражение любых признаков концепта в соответствующих семах и их сочетаниях в качестве ядерных и периферийных сем» (Стернин 1999), что, в свою очередь, позволяет рассматривать значение языкового знака в качестве источника концептуальной информации Но так как языковой знак представляет концепт не полностью, а передаст лишь часть релевантных для сообщения признаков (Попова, Стернин 2001), наиболее полное описание концепта предполагает изучение совокупности репрезентирующих его средств языка, организованных на основе синтагматических и парадигматических связей ключевого слова (или его лексико-семантического варианта) и представляющих собой некое функционально-семантическое единство В отличие от исследований, ориентированных на понимание содержательной стороны языка и ее динамики в коммуникативном процессе, изучение концепта обращено к человеческой ментальности, в чем, собственно, и заключается основное (векторное) различие семасиологических и концептологических лингвистических изысканий Последние, при всем своем многообразии, в основных своих

подходах к изучеиию концепта подразделяются на лингвокогнитивные и лингвокулыурологические Данные подходы не являются взаимоисключающими Напротив, различия в направлении исследовательских процедур (лингвокогпитивныи подход—от персонального сознания к культуре, и лингвокультурологический подход — от культуры к персональному сознанию) создают базу для их комплексного использования в описании ментальных структур, имея в виду диалектику части и целого применительно к индивидуальному и коллективному человеческому опыту Более того, обнаружив наряду с универсальными и специфические когнитивные процессы и не считая возможным констатировать языковую обусловленность последних (Оаэеп 1977), ученые все чаще обращают свои взоры в сторону культуры, которая рассматривается при этом в деятель-ностном, в том числе и коммуникативно-прагматическом аспекте (Лот-ман 2000, Тульвисте 1998)

Все чаще в исследование вопроса о том, насколько язык детерминирует образ мышления, предлагается включать такую важную составляющую, как формирующееся в свойственных для данной культуры видах деятельности этнокультурное сознание и способы его семиотизации Так, Н Ф Алефиренко (2002) считает, что «различного рода иллюзии об абсолютном господстве одного из базовых элементов речемыслительной деятельности — языка или мышления — порождаются неразличением когнитивной значимости языковой и культурологической семиотики в познании и отражении мира» Именно культурологический акцент в языковом моделировании квантов структурированного знания приобретает в последнее время все большую популярность, так как позволяет рассматривать концепт в широком социально-историческом контексте, чем углубляет научное понимание данной ментальной сущности При таком подходе концепты — это важнейшие элементы соответствующей кон-цептосферы языка и этнокультуры Взаимопроникновение последних феноменов позволяет Ю С Степанову (1997) определять концепты как «сгустки культурной среды в сознании человека», «то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека» Поэтому языковая личность как носитель этнокультурного сознания выдвигается на передний план лингвокультурологических исследований и закономерно оказывается в центре внимания данного исследования

3 Этнокультурное сознание «как исторический опыт, упорядоченный с помощью определенной ценностно-смысловой структуры» (Алефиренко 2000) включает в себя не только знания об окружающей человека действительности, но и результаты самопознания Это означает, что концептуализации подвергаются не только предметы и явления внешнего мира, но и психоэмоциональные процессы, наиболее значимые из которых объективируются знаковыми системами, языком и культурой, и потому также могут изучаться лингвокультурологически

Выдвижение эмоционального концепта (ЭК) в центр внимания отечественной лингвокультурологии связано прежде всего с исследованиями В И Шаховского и его последователей В И Шаховский (2002) считает «Поскольку чувственный этап процесса когниции мира человеком и себя в нем соотносится с деятельностью его эмоционального мышления, языковая система (рациональное мышление) выполняет по отношению к непрерывно конструируемому целому функцию кодирования внеязыковых концептов (в т ч и эмоциональных переживаний) и функцию манипулирования ими через манипулирование вербальными смыслами»

Развивая данный тезис, необходимо подчеркнуть, что концептуализация эмоционального опыта — процесс когнитивно-дискурсивный, затрагивающий фундаментальные основы познания мира и самопознания и опирающийся на языковые знаки, значения которых обусловливают наше отношение к предмету мысли Поэтому, приступая к лингвокуль-турологическому описанию эмоциональных концептов, необходимо попытаться «разорвать» языковой круг и, опираясь на данные других наук, определить, какой фрагмент глубинной психической жизни человека подвергся концептуализации и каково его ближайшее окружение, «соседство» с другими, релевантными для его понимания, психическими явлениями Для этого представляется целесообразным обратиться к опыту изучения человека, накопленному в области психоаналитических исследований. Этот опыт не является последней инстанцией, определяющей человеческую сущность Во-первых, его содержание подвержено воздействию тех сдвигов, которые происходят и будут происходить в области наук, так или иначе ориентированных на человека Во-вторых, наши знания о человеке черпаются не только из научных источников Многое мы узнаем из религии, изобразительного искусства, художественной литературы и просто повседневной жизни, а эти знания, в свою очередь, влияют на восприятие обществом научной информации Более того, социально-культурные факторы не только опосредуют передачу обществу научной продукции, но и сами в значительной степени определяют те направления научных изысканий, которые соответствуют умонастроениям и интересам людей в данный исторический период Последним обстоятельством (в частности — умонастроением венских буржуа конца XIX — начала XX века) объясняется зарождение фрейдизма, положившего начало глубинным психологическим исследованиям

Между тем психоаналитическое понимание человеческой природы характеризуется отстраненностью от ценностной составляющей этого понятия и потому используется в качестве опоры, на которой строится предпринятое описание диалектики эмоционального (генетического) и этноязыкового кодов Известно, что сознание человека, с которым мы

обычно свяшваем свое Я, составляет лишь поверхностный слой его психическом жизни, включающей еще и мощный пласт бессознательного Важнейшим свойством бессознательного, согласно давним философским и научным традициям, является его энер1 етическая природа Так, 3 Фрейд трактовал бессознательное как энергию пола, К Юнг — как изначальную психическую совокупность связей, представляющую собой поток витально-психической энергии, из которой родилась и в которую включена каждая индивидуальная душа На энергетическую природу психических процессов указывают и другие ученые как психологи, так и физики (Р Уилсон, С Гроф, Э Финкельштейн, В Геизенберг и др ) Такого же энергетического подхода к психическим процессам придерживаются и философы, рассматривающие бессознательное как безличную (доиндивидуальную) стихию неритмичных пульсаций-желаний, заполняющую все социальное поле, из которого черпают энергию все единичные субъекты (G Deleuze, F Guattan)

Согласно данным подходам, исходящие от индивида импульсы-желания образуют его бессознательный эмоционально-энергетический фон, на базе которого в процессе жизнедеятельности возникают очаги возбуждения — ситуативные доминанты, предопределяющие «в значительной степени характер текущих реакций центров в данный момент» (Ухтомский 2002) Ситуативная доминанта как однажды пережитый modus operandi (образ действия) центральной нервной системы вызывается вновь в поле внимания, как только возобновляется хотя бы частично ставший для нее адекватным раздражитель, в результате чего формируется устойчивая ментальная структура — ЭК, который складывается из определенного фрагмента бессознательного эмоционально-энергетического фона человека и соответствующих этому фрагменту скриптов Такой ЭК предопределяет поведение человека в данной ситуации, т е фактически является эмоциональным поведенческим концептом (ЭПК), и благодаря способности человека к саморефлексии, объективируется, т е обретает знаковую оформленность

Объективация ЭПК, предполагающая выбор знаков для его представления в сознании и коммуникативном поведении, осуществляется в соответствии с системой ценностей, исторически сложившейся в рамках данною сообщества При этом каждая культурно-историческая система предла1 ает человеку свои категориально-семантические доминанты, благодаря которым знание и превращается в феномен культуры (Алефирен-ко 2002) Изменчивость категориально-семантических доминант обусловливает смысловую динамику и дискурсную вариативность ЭПК, что обнаруживается при культурологическом анализе его невербальных и вербальных репрезентантов Лишвокультурологическое исследование ЭПК ориентируется прежде всего на мир языковых значений, поскольку

последний «с его структурой ценностно-смысловых отношений оказывается культурной формой существования знания и способом его функционирования в сфере духовно-практической деятельности» (Парахон-ский 1982)

ЭПК определяется нами как единица психического уровня организации знания, характеризующаяся биологической детерминированностью, социальной отработанностью и знаковой (в том числе и лингвистической) оформленностью Языковая семантика при этом закономерно рассматривается как арена диалектического взаимодействия бессознательного и ценностно-нормативных установок культуры

Во второй главе «Эмоциональный поведенческий концепт "месть" в контексте психологических исследований» 1) дается аналитический обзор наиболее известных в современной психологии социоцентрических теорий мести и 2) предлагается психоаналитическая интерпретация изучаемого феномена

1 Рассматриваемые в этой главе теории мести как способа не уронить свое достоинство в глазах других (Обучи, Камбара 1985) и как магического исправления зла (Фромм 1998) справедливо указывают на то, что общество может способствовать тому, чтобы человек отвечал ударом на удар, однако не касаются психических процессов, которые побуждают его мстить Не делает этого и теория мести как защиты (Бэрон, Ричардсон 2001), хотя ее несомненным достоинством является то, что она рассматривает месть как защитную агрессивную поведенческую реакцию индивида не только на нанесенный ему моральный или физический вред, но и на намерение какого-либо лица, которое он воспринимает как агрессивное (и которого тот на самом деле может и не иметь) О характере намерений индивид судит по их символическим составляющим, среди которых немало таких, которые не поддаются однозначной интерпретации Поэтому мы делаем предположение о том, что чем обостреннее восприятие человеком мира как враждебного ему пространства, тем больше в его жизни конкретных ситуаций социального взаимодействия, в которых он, опираясь на самые разные показатели психофизиологической и социальной активности окружающих его людей, подозревает их в неблаговидных намерениях и наносит по ним предупредительные удары (как предметно-практические, так и знаковые)

По мнению многих ученых (Леви-Строс 1983, Леви-Брюль 1994, Ной-ман 1998 и др ), таким, особо настороженным, восприятием мира и характеризовался древний человек, который в любом незнакомом предмете (не говоря уже о незнакомом человеке) видел подстерегающую его опасность и в целях защиты своей жизни совершал по отношению к ним агрессивные действия, сначала предметно-практические, а затем и сформировавшиеся на их основе знаковые (в том числе и вербальные) Это

хорошо известно эгнолингвистам, которые в рамках актуальной апо-тропеическои ситуации описали немало примеров, свидетельствующих о том, как человек, воспринимая те или иные явления природы или социальном жизни в качестве показателей агрессивных намерений неких злых сил или связанных с хтоническим миром людей, наносил по последним превентивные удары в самых разных знаковых формах (Толстой 1995, Левкиевская 2002 и др ) Достаточно сказать о том, что пристальный взгляд незнакомого человека воспринимался обозреваемым как угроза сглаза, в связи с чем он защищался такими магическими речевыми формулами, как «Песок у очи'», «Соль mo6i в очы, калинь у плечо), «Силь тэбэ в очы, карачун в зубы, а камэнь в груды» и др (Левкиевская 2000) По сути дела все эти формулы представляли в сознании речедействующего субъекта воображаемые им конкретные предметно-практические действия, которыми он наносит своему оппоненту ущерб и тем самым предохраняет себя от надвигающейся опасности

Современный человек не столь настороженно (по сравнению со своими предками) относится к окружающему его миру, по крайней мерс, в том смысле, что не склонен видеть в пристальном взгляде незнакомого человека угрозу сглаза и в целях самозащиты использовать магические речевые формулы Однако это не означает, что тот же пристальный взгляд не может вызвать у него агрессивную поведенческую реакцию как предметно-практическую, так и знаковую

В принципе, как показывают исследования психологов (Реан 1996, Крэйхи 2003 и др), любой раздражитель может побудить индивида действовать агрессивно При этом один и тот же раздражитель у одного и того же индивида в зависимости от его общего психического состояния в момент взаимодействия может вызвать самые разные реакции — и неагрессивные, и агрессивные Поэтому, с учетом данного обстоятельства, акцент в исследовании мести как защитной поведенческой реакции смещается в реферируемой работе с внешних по отношению к индивиду обстоятельств на психические процессы, которые происходят в его организме и в конечном счете предопределяют характер его поведенческих реакций К этому подталкивает и то обстоятельство, что защитные агрессивные действия, как предметно-практические, так и знаковые, совершаются человеком не только по отношению к конкретному носителю опасности, но и к любому потенциальному агрессору, т е в профилактических целях, что объясняется его убежденностью в том, что в мире всегда есть люди, которые желают ему зла и готовы в любой удобный для них момент причинить ему моральный или физический вред Такого рода превентивные агрессивные действия, совершаемые человеком на знаковом уровне социального взаимодействия, описываются этнолинг-вистами в рамках профилактической апотропсической ситуации какраз-

новидности оберегов, исполняемых впрок (см Елеонская 1929, Толстой 1995, Левкиевская 2002 и др) Например «Выбрав место под пасеку, пчеловод должен был найти в поле небольшой камень, взять его зубами, в зубах принести на пасеку и там закопать, после чего произносилось "заклятье" на пасеку, в котором, в частности, говорилось следующее а как камень тверд и студен, так бы затвердепася земля и язык тому человеку и злой жене, которые помыслят на мою пасеку "» (Левкиевская 2002) Считалось, что несомый данными магическими действиями коммуникативно-прагматический заряд каким-то образом достигнет цели, т е окажет устрашающее воздействие на потенциальных недоброжелателей и удержит их от дурных мыслей и поступков

В религиозной литературе аналогичные по своей природе профилактические агрессивные знаковые (а точнее — вербальные) действия, правда, озвучиваемые в присутствии людей — потенциальных агрессоров, передаваемые им через посредника или представляемые для обозрения ими в письменном виде, называются апотропеическим проклятием Примером такого проклятия являются слова Бога Отца «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно, ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно» (Исход 20 7)

Апотропеическое проклятие фактически является именем высказываемого субъектом речи предложения, смысловая структура которого складывается из акта волеизъявления, задающего адресату — потенциальному агрессору те или иные границы деятельности, и сообщения о том, что за неподчинение воле субъекта речи его постигнет кара Подобного рода высказываемые субъектом речи предложения широко распространены и в современной практике социального взаимодействия и с точки зрения лежащих в их основе мотивационно-целевых параметров ничем не отличаются от самых ранних форм представления магических агрессивных оберегов

Все вышесказанное и предопределяет необходимость поиска некоего универсального феномена психической жизни человека, который побуждает его мстить Таким феноменом, как показывает анализ литературы по глубинной психологии (Фрейд 1991, Юнг 1994, Уилсон 1999, Гроф 1996 и др ), можно считать ментальный предикат «желание», который является важнейшей внутренней движущей силой психофизиологической и социальной активности человека

2 Из общего для психоаналитиков, физиков и философов понимания энергетической природы бессознательного следует, что и взаимодействие индивида с внешней средой строится по принципу энергетического обмена Если импульсы-желания, исходящие от индивида и окружающего его информационного пространства, совпадают, как при совпадении двух фаз волн, то они усиливаются и находят выход вовне,

обеспечивая его (индивида) нормальное существование В случае несовпадения энергия, соответственно, не находит выхода и травмирует единый психофизиологический организм То же самое можно сказать и об осознанных желаниях, неудовлетворение которых ведет к аналогичным психофизиологическим процессам и травмам В обоих случаях энергия нереализуемого по каким-либо причинам желания может вызвать аффективное состояние (фрустрацию), которое в обыденном сознании объективируется словом «обида» Такое понимание обиды в данном случае не ограничивается рамками коммуникативных процессов, в которых она приравнивается к переживаемому предметно-практическому или вербальному оскорблению Обида, как представляется, может иметь и квазикоммуникативный характер (например, « за державу обидно»), и некоммуникативную природу («В моей душе — обида, тяжесть / В моей душе — тупая боль // За то, что вот уже полгода / Я не в ладах с самим собой» (Пивоварова Пилигрим)) В любом случае, если травма (обида) достаточно глубока, то это приводит к изменениям в психике индивида, что, в свою очередь, проявляется в его предметно-практическом и коммуникативном поведении При этом импульс нереализуемого желания по закону сохранения и превращения энергии может устремляться в глубины подсознания («системы конденсированного опыта», по С Грофу), вызывая различные расстройства, в том числе и астенические состояния, которые в той или инои степени поддаются терапевтическому воздействию методом катарсиса (по Й Брейеру и 3 Фрейду) Но энергия нереализуемого желания, помимо вытеснения в область подсознания, может направляться и вовне, превращаясь (как один из вариантов) в виндик-тивную (агрессивную) поведенческую реакцию — месть, обеспечивающую индивиду эмоциональную разрядку и самостоятельный выход из психотравматического состояния Важнейшим опосредующим звеном между фрустрацией и ответной виндиктивной поведенческой реакцией являются эмоции группы гнева или раздражение, составляющие эмоциональный фон изучаемого концепта и активирующие скрипты, один из которых направляет агрессивное действие индивида на источник фрустрации, а другой — на замещающий его объект

Психоаналитический (с опорой на фрустрационную теорию агрессии) подход к описанию мести дает возможность, во-первых, не ограничивать рассмотрение даной агрессивной поведенческой реакции рамками наличной ситуации социального взаимодействия, в которой моральный или физический вред индивиду уже нанесен или присутствует намерение другого лица причинить ему ущерб, а во-вторых, не связывать ее только с попыткой преодоления преграды целенаправленному поведению Именно названный подход к описанию мести позволяет охватывать и такие ситуации социального взаимодействия, в которых один че-

ловек мстит другому лишь только потому, что второму в этой жизни просто больше повезло Примером, иллюстрирующим данный тезис, является ветхозаветная история о Каине и Авеле «Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их И призрел Господь на Авеля и на дар его, А на Каина и на дар его не призрел Каин сильно огорчился, и поникло лице его И сказал Господь Каину почему ты огорчился? и отчего поникло лиие твое7 Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица7 а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит, он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним И сказал Каин Авелю, брату своему И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убш его» (Бытие 4 3—8)

Конечно, в книге Бытия нет слова «месть», и мы обычно говорим о том, чго Каин убил Авеля из зависти Но зависть (или обида оттого, что кому-то лучше, чем мне) — это обыденный номинант невротического состояния (фрустрации), а не действия Человек может завидовать всю свою жизнь и не предпринимать при этом никаких агрессивных шагов в отношении объекта зависти (или замещающего его объекта) Но если данное состояние приводит к эвокации эмоций гнева, ненависти, презрения или раздражения и соответствующей им агрессивной поведенческой реакции, то есть смысл говорить о мести, что, собственно, и делает в своем Соборном послании святой апостол Иуда «А сии злословят то, чего не знают, что же по природе, как бессловесные животные, знают, тем растлевают себя Горе им, потому что идут путем Каиновым, предаются обольщению мзды » (Иуд 10—11)

Поэтому прав Н В Гоголь, который употребляет слово «месть» в своей повести «Страшная месть», основанной, как известно, на вышеупомянутом ветхозаветном сюжете о «братских» взаимоотношениях « Как получил Иван жалованье от короля, в тот же день разделил все поровну между собой и Петром Взял Петро половину королевского жалованья, но не мог вынесть того, что Иван получил такую честь от короля, и затаил глубоко на душе месть

Ехали оба рыцаря на жалованную королем землю, за Карпат Посадил козак Иван с собой на коня своего сына, привязав его к себе < > Младенец заснул, стал дремать и сам Иван < > По-над самым провалом дорога — два человека еще могут проехать, а трое ни за что Стал бережно ступать конь с дремавшим козаком Рядом ехал Петро, весь дрожал и притаил дух от радости Оглянулся и толкнул названного брата в провал И конь с козаком и младением по петел в провал»

Если психический процесс, предшествующий виндиктивному предметно-практическому действию Петра, представить в виде последовательности взаимосвязанных феноменов, то он в линейном изображении

примет следующий вид зависть (обида) => гнев, ненависть, презрение или раздражение => активация виндиктивного скрипта (сопровождаемая радостью от предвкушения его реализации) виндиктивное предмет но-практическое действие

В вышерассмотренных ситуациях социального взаимодействия месть не является ответом индивида на понесенный ущерб или исходящую от какого-либо лица угрозу причинения ему ущерба, не является она и попыткой преодоления преграды целснапрвленному поведению (ведь ни в одном из этих случаев объект мести не чинил преград и не являлся сам преградой на пути своего будущего мстителя к успеху) Между тем в сознании неудачника успешный человек связывается с причиной его неудачи, превращается в источник фрустрации и становится объектом виндиктивного воздействия Избранным подходом к описанию мести объясняются и такие ситуации социального взаимодействия, в которых человек за свои невзгоды мстит не благополучным людям — источникам фрустрации, а находит себе жертву, какое-либо беззащитное существо, для расплаты за все, что в его жизни не состоялось или состоялось, но то, чего не удалось избежать

В исследовании отмечается, что, если у фрустрированного индивида нет возможности разрядиться на подходящих для этого людях, он это делает на неодушевленных объектах Для подтверждения данного тезиса рассматривается один из эпизодов рассказа А П Чехова «Обыватели»

«Проводив в десятом часу вечера гостя, Ляшкевский долго глядит ему вслед и ворчит

— Проклятый, целый день просидел без всякого дела Только жалованье даром получают, черт бы их побрал < >

Он выглядывает в окно, но обывателя уже нет ушел спать Ворчать не на кого, и он впервые за весь день закрывает свой рот, но проходит минут десять, он не выдерживает охватывающей его тоски и начинает ворчать, толкая старое, ошарпанное кресло

— Только место занимаешь, старая дрянь1 Давно бы пора тебя сжечь, да все забываю приказать порубить Безобразие'

А ложась спать, он нажимает ладонью пружину матраца, морщится и брюзжит

— Про-кля-тая пружина1 Она всю ночь будет мне бок резать Завтра же велю распороть матрац и выбросить тебя, негодная рухлядь

Засыпает он к полуночи, и снится ему, что он обливает кипятком обывателей, Финкса, старое кресло »

Обращает на себя внимание последний абзац приведенного фрагмента текста В нем описывается то, как бессознательное помогает единому психофизиологическому организму освободиться от накопленных психических травм, предоставляя ему возможность во сне сделать и с источ-

никами фрустрации, и с замещающим их объектом то, что не было сделано наяву

Все вышеизложенное показывает, что, когда человек мстит, торжествует бессознательное, сознание же идет у него на поводу и, соизмеряя степень понесенного своим носителем ущерба с мощностью и направлением ответного удара, придает последнему те или иные формы реализации Делая это, индивид получает удовольствие «[Фоминым] овладело чувство злорадства и наслаждения местью» (Фадеев Молодая гвардия)

Поскольку «месть» как эмоциональная поведенческая реакция оказывается связанной с чувством удовольствия, можно предположить, что она становится одним из объектов табуирования в самых первых иерархически организованных человеческих сообществах У древних народов «имеется амбивалентная направленность по отношению к их запретам табу, в бессознательном им больше всего хотелось нарушить их, но они в то же время боятся этого, они потому именно боятся, что желают этого, и страх у них сильнее, чем стремление к наслаждению» (Фрейд 1998) Такая амбивалентность чувств свойственна и современным людям и является важнейшим психическим фактором, позволяющим регулировать их социальную активность, усиливая страх перед наказанием за совершение данного действия в одной ситуации и инспирируя к совершению этого же действия — в другой Поэтому при психоаналитическом подходе к описанию мссти особую значимость приобретает фактор культуры как дискурсивной деятельности, придающей в зависимости от ситуации общения изучаемому феномену те или иные аксиологические смыслы и влияющей тем самым на процессы социального взаимодействия

Несмотря на уязвимость, психоаналитический подход к изучаемому концепту представляется оправданным, так как расширяет исследовательское поле, включая в него фактор подсознательного (эмоциональную разрядку) и его диалектику с ценностно-нормативными установками культуры

В третьей главе «Эмоциональный поведенческий концепт "месть" в русской лннгвокультуре» рассматриваются 1) репрезентации названного концепта в языковом сознании и 2) формы его представления в коммуникативном поведении В связи с последним обстоятельством в центр исследовательского внимания выдвигается ВД как фрустрационно обусловленная осознанная целенаправленная агрессивная знаковая деятельность, связанная с выражением изучаемого концепта в практике социального взаимодействия, освещаются вопросы, касающиеся истоков ВД, его онтогенеза, ритуализации и косвенной презентации, функций и структуры

1 Диалектика эмоционального бессознательного и ценностно-нормативных установок культуры освещается в данном разделе на матери-

але номинативных и дескриптивных единиц, репрезентирующих изучаемый концепт в двух векторных проекциях или скриптах, отражающих в сознании реальную или описываемую ситуацию и предписываемый ею план поведения (Демьянков 1994) Один скрипт направляет виндиктив-ные действия обиженного против обидчика, другой — против третьего, не имеющего отношения к конфликту, лица

Первый скрипт, представленный в русском этноязыковом сознании библейской идиомой «око за око, зуб за зуб» (Исход 21 24), в своем зачаточном состоянии существует как общебиологическое предписание, обеспечивающее выживание индивида во внутри- и межвидовой конкурентной борьбе, а также при взаимодействии со средой обитания (см Лоренц 1994) Психофизиологическая энергетика, дифференцированная дискурсивным мышлением на обиду и месть, уходит своими корнями в эмоциональное бессознательное примитивного человека, когда перцепция и инстинктивная реакция, захватывающая весь психофизиологический организм, были связаны подобием рефлективной дуги, когда человек действовал целостно, но не имел свободы выбора (Нойман 1998)

Свобода выбирать появляется по мере развития головного мозга, в процессе которого инстинктивный рефлекс стал задерживаться сознательным вмешательством размышления и взвешивания целесообразности тех или иных социальных действий Однако глубинная причинно-следственная связь между обидой и местью так и остается психофизиологической основой ЗАКОНА, обеспечивающего выживание всего сообщества — желания лица или группы лиц, знаково оформленного и превращенного в правило для всех, неисполнение которого ведет к возмездию (коллективной мести)

Желание-правило, принятое всеми, в свою очередь, формирует у членов сообщества устойчивый архетип границы (или предела), который покоится на страхе ее нарушения и обусловливает семантические преобразования слов, связанных с представлениями о виндиктивном поведении Так, в русском языке складывается оппозиция слов возмездие, мщение (отмщение) —месть, отместка, дифференцирующих в виндиктивном поведении коллективное (санкционированное обществом) и индивидуальное (спонтанное) начала «Тут не до частной мести, когда речь идет о народном, общем отмщении» (Тургенев Накануне)

Виндиктивное действие, исходящее от Бога или совершаемое от имени сообщества, — возмездие, мщение (отмщение) — воспринимаем как направленное на восстановление порядка, мира и согласия и расценивается как добро То же действие, совершенное индивидом без санкции сообщества — месть (отместка), — рассматривается как подрывающее его устои и определяется как зло

Наличие в семантических структурах членов оппозиции коннотатив-ных компонентов противоположных оценочных знаков предопределяет

возможность их использования в высказывании в качестве контекстуальных антонимов «Яне за месть, а за справедливое возмездие» (Говорухин «Месть надо подавать холодной» ОРТ 2004 27 февр )

Такая дифференциация виндиктивного поведения, в свою очередь, детерминирована ценностно-нормативными установками христианства, дискредитирующего все виды агрессии (включая и месть) как таковые (В культуре рода, как известно, кровная месть — обычай мстить за убитого родственника убийством одного из членов рода убийцы — является нормой )

Можно сказать, что собственно христианское (православное) понимание мести и представлено в русскоязычной научной лексикографии Месть — «оплата зломъ за зло, обидой за обиду, злопамятство» (СД), «намеренное причинение зла с целью отплатить за оскорбления, обиды ит п » (МАС-2), «намеренное причинение зла, неприятностей с целью отплатить за оскорбление, обиду или страдания» (ТСУ)

В других лингвокультурах «месть» определяется с нейтральных позиций, не выражающих прямых оценок в категориях добра и зла См , напр , дефиницию «мести», представленную в англоязычном толковом словаре «retaliation for offence or injury, desire for this, vindictive feeling, chance to win after earlier defeat,» (POD) — «отплата за обиду или вред, желание этого, чувство мести, шанс одержать победу после ранее пережитого поражения» (перевод мой — И Ч)

В такой объективной позиции англоязычного интерпретанта выражается наиболее общее отличие рационалистической английской линг-вокультуры от мифологизированной и морализованной русской Ведь «в Христианстве нет никаких "объективных законов", если под объективностью понимать нравственно нейтральные процессы, идущие помимо борения светлого и темного начал» (Панарин 2002) А Православие долгое время господствовало в России не только в качестве общегосударственного, но и общенародного круга идей, и прежде всего в области обобщающей и систематизирующей мысли Этот культурологический фактор естественным образом находит выражение и в паремиологиче-ском фонде русского языка «Не тати зломъ за зло», «Нам добро, никому зло — то законное житье1», «Дружбу помни, а зло забывай», «Зла за зло не вздавай», «На зло молящаго Богъ не слушаетъ» (те кто молит о мести) (СД), «Не возмещай обидъ», «Другу не дружить, а недругу не мстить», «Лесть да месть дружны» (Там же)

Ценностно-нормативные установки культуры, осуждающие месть как произвол личности, подводят носителя языка к необходимости эвфеми-зации изучаемого концепта, что обусловливает его обозначение косвенными именами из сферы экономических отношений (отплатить, свести счеты, вернуть долг, поквитаться), а также педагогического дискурса (наказывать, учить (дать урок), воспитывать)

Энантиосемические преобразования последних, вероятно, и оказываются возможными лишь потому, что существует глубинная причинно-следственная связь между нереализуемым желанием (обидой) и вин-диктивнои поведенческой реакцией (местью) Ведь если наказ как воля, выраженная в слове, не выполняется, то он может обретать и невербальные формы, в том числе и формы физического воздействия (см ФСРЯ гиперо-гипонимические межуровневые отношения наказывать — спускать шкуру, задавать перцу /чесу, вправлять мозги, намылить шею и др ) Это означает, что глагол «наказывать», т е задавать адресату границы деятельности, содержит скрытую сему «кара», которая и предопределяет возможность его использования в ситуации, когда заданные границы адресатом нарушены (ср Монич 1998) То же можно сказать и о глаголах / глагольных словосочетаниях «учить (проучить) / дать урок» и «воспитывать / проводить воспитательную работу», которые употребляются для обозначения различных видов виндиктивного воздействия «Чтобы проучить Женю, к вечеру, так и не сказав сестренке ни слова, Ольга уехала в Москву» (Гайдар Тимур и его команда) «(Он) решипся дать порядочный урок своенравной актрисе Один вечер, чуть вышла она на сцену, поднялся шум, гвалт, каждое слово ее встречали свистками и насмешками» (Дружинин Полинька Сакс)

Использование производных лексико-семантических вариантов названных глаголов и глагольных словосочетаний вместо глагола «мстить» для обозначения данного виндиктивного действия в данной коммуникативно-прагматической ситуации оправдывает производимое действие, акцентируя внимание на его инструментальном характере и закрывая тем самым фактор подсознательного (змоционалыю-энергетическую разрядку), который всегда при этом присутствует Показательна в этом отношении кульминационная сцена повести А С Пушкина «Выстрел» Комментируя представленное в этой сцене поведение Сильвио, респонденты (преподаватели старшего поколения ВГПУ) употребляют глагол «проучил», если его одобряют, и глагол «отомстил», если осуждают (Возможно, что при иных профессиональных, возрастных и прочих параметрах респондентов и результаты опроса могут быть иными )

Здесь же важно подчеркнуть то, что выбор слова определяется не его предметной отнесенностью, а позицией интерпретанта, в языковом сознании которого оно занимает аксиологически определенное место, вступая в семантические оппозиции, отражающие общую структуру соответствующего этно/социо/культурного сознания

Необходимо также иметь в виду и то, что несмотря на ценностно-нормативные установки культуры, осуждающие месть как произвол личности, данная эмоциональная поведенческая реакция остается для индивида неизменно желанной, так как санкционирована и оправдана бес-

сознательным Ведь когда человек мстит, он возвращает себе отобранное обществом «право» реализовать себя как карающую силу и восстанавливает закон, заложенный в него природой Можно сказать, что в мести человек сам себе закон Отсюда и сочетания слов «жажда мести», «наслаждаться местью», «наметиться вволю», «отвести душу», а также «требовать удовлетворения / сатисфакции», т е вызывать на дуэль, откровенно указывая на вызванный обидой внутренний (энергетический) дискомфорт

Следует также отметить, что негативный оценочный компонент в слове «месть» остается психологически релевантным лишь до тех пор, пока деятельность людей ориентирована на установление мира внутри сообщества, и меняет свое качество в ситуации военного типа, когда данное сообщество преобразуется в единую силу, направленную против чужого закона В этой ситуации индивидуальное (месть) не противоречит общественному (возмездие, отмщение), так как векторы их совпадают, а отрицательный оценочный компонент в слове «месть» меняет свой знак на противоположный («народные мстители» — о партизанах)

Глубинные причинно-следственные связи между обидой и местью, однако, не ограничиваются логикой «диалогического единства» и не вписываются в ветхозаветный тезис «око за око, зуб за зуб» Коммуникативные процессы в обществе подчиняются более сложным психологическим закономерностям, согласно которым обидчик и ответчик очень часто не являются одним и тем же лицом Такой коммуникативный крен находит свое объяснение в эволюционных процессах, связанных со становлением человеческого сознания, поскольку первые проявления разума, разбивающего рефлекторную дугу между обидой и местью, сводились, вероятно, к соотнесению собственных сил индивида с силами противника, чем и определялась целесообразность «ответного удара» Если индивиду противостояла намного превосходящая его сила, то «удар» направлялся в наиболее безопасное, подсказанное инстинктом самосохранения, русло — на того, кто слабее Так, собственно, и рождается второй скрипт, который в научном сознании обозначается термином «переориентированное действие» (Лоренц 1994) В русском этноязыковом сознании он репрезентирован фразеологическими единицами (козел отпущения, виноват стрелочник, валить с больной головы на здоровую, в чужом пиру похмелье и др ), имеющими условно-символический характер (не столько указывают, сколько намекают на стоящую за ними когнитивную структуру)

Поскольку скрипт состоит из действующих лиц, сюжета и ситуации (Демьянков 1994), то для его непрямого наименования дискурсивному мышлению достаточно опоры на одну из его составляющих, имеющую статус прецедента и способную воспроизвести в сознании носителя язы-

ка всю ситуативную динамику Прецедент при этом понимается как «дис-курсивно обусловленный факт, имевший ранее место в лингвокогнитив-нои деятельности членов определенного культурно-языкового сообщества и служащий образцом для последующих подобных фактов» (Алефи-ренко 2002) Известно, что у иудеев существовал обряд отпущения грехов, согласно которому первосвященник возлагал обе руки на голову живого козла в знак возложения на него всех грехов еврейского народа, после чего козел изгонялся в пустыню

Благодаря Библейским текстам имя действующего лица обряда — «козел отпущения» — становится прецедентным, метафоризуется и приобретает условно-символический характер «Почему же я и вот эти несчастные должны сидеть тут за всех, как козлы отпущения1» (Чехов Палата № 6) Как мегафора идиома связана с эталоном сравнения — ветхозаветным козлом, действующим лицом известного обряда Как символ идиома имеет двойную референцию с одной стороны, отсылает к заместительной жертве, а с другой (и это особенно важно) — к общечеловеческой психологической закономерности — эмоциональной разрядке, проявляющейся в виндиктивных действиях против того, кто слабее, последнее обстоятельство и позволяет рассматривать идиому как условно-символический репрезентант данного скрипта в целом Так же (условно-символически) представляют изучаемый концепт и другие, названные в исследовании, фразеологические единицы Все они могут рассматриваться как универсальные в том смысле, что их означаемые (лица, сюжеты, ситуации) являются означающими универсальной поведенческой реакции, направленной на замещающий (обидчика) объект

Анализ материала, таким образом, показывает следующее

— заданная природой эмоциональная реакция, вступая в знаковое инобытие, обретает аксиологические смыслы, которые, в свою очередь, являются производными от человеческой деятельности, предопределяющей формы культурно-исторического бытия и конкретные коммуникативно-прагматические ситуации,

— семантическая валентность ключевого слова (месть) отражает конфликт между подсознательным и ценностно-нормативными установками культуры,

— как поведенческая реакция месть реализуется в двух скриптах, отражающих человеческую внутривидовую конкурентную борьбу и структурирующих общественные отношения, в русском этноязыковом сознании данные скрипты представлены условно-символически—посредством фразеологических единиц

2 В исследовании определяются формы представления ЭПК «месть» в коммуникативном поведении

• Концепт «месть», являясь источником социальной активности человека, находит свое выражение не только в предметно-практической,

но и возникшей на ее основе знаковой, в том числе и вербальной, деятельности

Во внутривидовой конкуренции на базе общебиологического предписания, именуемого инстинктом агрессии, в сознании индивида формируется ситуативная эмоционально-когнитивная доминанта (месть), представляющая собой комплекс чувств-мыслей-побуждений, объединенных общей модальностью ведения борьбы (Ухтомский 2002, Шахов-ский, Чесноков 2005) Эмоциональным фоном отражения объекта в сознании субъекта при этом является чувство гнева, играющее роль связующего звена между перцепцией негативного воздействия и ответной вин-диктивной реакцией На таком эмоциональном фоне в сознании субъекта активируе1ся скрипт, который направляет его виндиктивную реакцию на источник фрустрации Завязке скрипта при этом соответствует момент фиксации субъектом некоторой критической точки в поведении угрожающего объекта, сигнализирующей о том, что надо предпринимать конкретные контрмеры (напугать, оттолкнуть, ударить, убить), сферой приложения которых следует считать коммуникативное пространство, которое субъект стремится преобразовать так, чтобы между ним и источником угрозы была установлена некая зона безопасности Развязке скрипта и цели предписываемой им деятельности соответствует момент устранения угрозы и связанного с этим установления границы, отделяющей свое (безопасное) пространство от чужого (враждебного)

Частотность ситуаций, в которых сталкиваются интересы индивидов, ведущих борьбу за жизненное пространство, обусловливает устойчивый характер названной эмоционально-когнитивной доминанты, которая вызывается в поле внимания всякий раз при адекватном раздражителе и превращается таким образом в стереотип сознания, представляющий собой модель поведения, связанную с вышеупоминавшейся целевой установкой, а также стратегиями устрашения и перверсии, обеспечивающими ее реализацию Можно сказать, что в данном случае мы имеем дело с фиксированным отражением в сознании человека деятельности, продукты которой выступают в роли предметов, удовлетворяющих потребностям его выживания во внутривидовой конкурентной борьбе По мнению В В Красных (2003), такие ментальные образования следует считать «стереотипами поведения, хранящимися в сознании в виде штампов сознания и выступающими в роли канона», они, как полагает ученый, «представляют собой инварианты деятельности, определяют коммуникативное (и в том числе — вербальное) поведение в той или иной коммуникативной ситуации» Канонизация виндиктивного речеповеде-ния достигается путем регулярного использования субъектом спроецированных сего предметно-практической деятельности на вербально-зна-ковый уровень стратегий устрашения и перверсии (последняя приобре-

тает здесь имя «проклятие»), на базе которых, в свою очередь, развиваются речевые тактики угрозы, а также изгнания, поругания и злопоже-лания Объективация названных стратегий и тактик в процессе коммуникации предполагает оперирование языковыми и экстралингвистическими средствами, т е осуществление фрустрационно обусловленной осознанной и целенаправленной агрессивной деятельности, которая по прагматическим параметрам определяется в реферируемой работе как ВД ВД с учетом сложившейся в современном языкознании традиции (Brown, Yule 1983, Шейгал 2000, Карасик 2002, Красных 2003 и др ) рассматривается нами как единство процесса и результата ВД как процесс представляет собой текущую в конкретной ситуации общения речевую деятельность, связанную с выбором и аранжировкой имеющихся, а также производством новых языковых и экстралингвистических средств, адекватных ее цели, стратегиям и тактикам Эта деятельность возникает вследствие реакции единого психофизиологического организма на фрустрацию, питается энергией ситуативной доминанты — чувствами гнева, ненависти, презрения или раздражения — и завершается вместе с угасанием названных чувств Но поскольку конкурентная борьба, столкновения индивидов, отстаивающих в ней свои права, и свойственные конфликтным ситуациям виндиктивные речевые реакции сопровождают всю историю развития человечества, то и ВД в данном контексте может быть охарактеризован как процесс перманентный, или как одна из констант психической и социальной активности людей в ценностно-коммуникативном пространстве

ВД как результат — это совокупность порожденных в процессе коммуникации текстов Созданные тексты в тех или иных своих модификациях или фрагментах включаются в дискурсивную деятельность на последующих этапах ее развития В этой связи ВД характеризуется как креативно-репродуктивная речевая деятельность Однако с учетом расплывчатости понятий «креативность» и «репродуктивность» (применительно к речевой деятельности), а также того, что в процессе объективации виндиктивных речевых тактик воспроизводятся не столько готовые высказывания, сколько отдельные (пусть и главные смысловые) их компоненты, в работе признается целесообразным говорить о том, что в своем развитии ВД подвергается ритуализации и косвенной презентации, и, соответственно, о продуцировании его субъектом ритуализованных (и стандартизированных этими компонентами) и косвенно-производных форм выражения ЭПК «месть» в практике социального взаимодействия Концепт «месть» как поведенческий стереотип требует своего выражения в вербальных и паралингвистических формах, ВД — креативно-репродуктивная деятельность с языковыми и экстралингвистическими составляющими, удовлетворяющая эту потребность Текст (высказыва-

ние) — вербально-знаковая форма выражения концепта, которая может быть ритуализованной и косвенно-производной

• Описание природы и развития ВД опирается на существующий в биосемиотике тезис, согласно которому живой организм познает мир посредством никла взаимодействий с различными его проявлениями (Степанов 1971) Чем чаще и интенсивнее взаимодействует организм с определенной реалией, тем интенсивнее вычленяются из этой реалии опознавательные признаки, и знаки развиваются прежде всего в тех взаимодействиях, которые наиболее регулярны и значимы для поддержания жизненного цикла

Для первых людей наиболее регулярными и значимыми в этом смысле являлись ситуации, в которых присутствовала непосредственная, исходящая от природы, животных и особей homo sapiens, угроза их существованию (Леви-Строс 1985, Лоренц 1994) В подобного рода ситуациях, как уже отмечалось, происходит активация общебиологического скрипта, связывающего перцепцию негативного воздействия и ответную внндиктивную реакцию подобием рефлекторной дуги (Нойман 1998) На психическом уровне организации знания при этом формируется ситуативная эмоционально-когнитивная доминанта (месть), представляющая собой комплекс чувств-мыслей-побуждений, объединенных общей модальностью ведения борьбы Частотность жизненных ситуаций, в которых пересекаются интересы особей одного вида, ведущих борьбу за жизненное пространство, обусловливает устойчивый характер названной эмоционально-когнитивной доминанты и предопределяет возникновение процесса ритуализации — устойчивого воспроизводства определенной совокупности жизненно значимых действий с изначальной двунаправленной сигнальной функцией 1) угроза приближающемуся агрессору и 2) призыв к объединению особей одного вида в замкнутую группу (Лоренц 1994) Подобною рода ритуализованные действия, по мнению этологов, возникают естественным путем, в значительной степени аналогичным эволюции социальных инстинктов у животных, и, превращаясь в средство общения между особями одного вида, становятся первичными знаками (Степанов, Проскурин 1992), на базе которых, в свою очередь, развиваются уже собственно языковые явления (Топоров 1988) Из представленной выше интерпретации семантики ритуализован-ных действий следует, что ВД (во всем многообразии его современных презентаций) восходит к некогда единому сигналу, посылаемому субъектом угрожающему объекту в качестве ответной угрозы и являющемуся одновременно призывом к объединению сородичей в борьбе с врагом Данный сигнал ставил адресата-сородича перед выбором либо «становиться в строй» для устранения угрозы и защиты своей территории, либо

подвергат ься винднктивному воздействию и оказываться выброшенным за ее пределы Третьего в ситуации военного типа, как известно, не дано «Занимающий место в строю» принимал на себя определенные воинские обязанности, чем подтверждал статус своего и, естественно, подвергал себя угрозе наказания со стороны иерархически организованного сообщества за их нарушение Поэтому клятва как знаково оформленное социальное действие (уже вне наличной ситуации военного противостояния) непременно включает в себя (имплицитно или эксплицитно) идею возмездия за нарушение принимаемых обязательств Можно сказать и так, что реализующаяся в акте угрозы инвариантная коммуникативно-прагматическая установка — соблюдай границу, иначе тебя постигнет кара — переориентируется дающим клятву на себя и становится структурообразующим элементом данного социального действия « Если же я нарушу эту торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара трудового народа, всеобщая ненависть и презрение трудящихся» (УВС ВС СССР)

Нарушение клятвы членом данного сообщества, как и игнорирование предостерегающего сигнала угрозы противником, ведет к реализации заложенной в данные знаково-вербальные акты виндиктивной составляющей, которая в наиболее общих чертах сводится к предметно-практическим действиям, направленным на физическое уничтожение, выталкивание за пределы своей территории или поругание (т е избиение) агрессора Осуществление названных действий в состоянии повышенного эмоционального напряжения, вероятно, стимулирует знаково-вербальную объективацию и передачу объекту виндиктивного воздействия соответствующих им интенций — убить (или нанести вред здоровью), изгнать, унизить (Вербальными коррелятами названных интенций в современной русской лингвокультуре являются такие идиомати-зированные волитивы, как чтоб ты сдох, пошел в болото, а также инвек-тивные акты, связанные с присвоением адресату различных имен с общим признаком «отвергаемое» — мразь, сволочь и мн др ) Подобного рода деятельность, связанную со знаково-вербальным опредмечиванием и передачей агрессору виндиктивных интенций, зачастую называют одним словом — проклятие Такое широкое понимание проклятия представлено, в частности, в словаре В И Даля, где оно определяется посредством глагола проклинать, проклясть, который означает «црк предать анафеме, отлучить от церкви,// в гражд быту лишать благоволе-нья, изгонять от себя, лишая наследья и всякого общенья,// ругать, поносить, призывать на кого бедствия, желать кому зла, ненавидеть» Близкое к этому определение проклятия встречается и в Малом академическом словаре русского языка, где оно связывается с 1) краиним, бесповоротным осуждением кого-, чего-л , знаменующим полный разрыв с кем-,

чем-л , отторжение (от себя, от общества), а также 2) бранным словом, ругательством

Согласно данным дефинициям проклятие предстает как категориальная (стратегическая) составляющая виндиктивного дискурса, реализующаяся (если использовать современные термины) в речеповеденческих тактиках изгнания, поругания и злопожелания, включающего в себя как навлекающие на противника беду паралингвистические, так и вербальные действия Вместе с этим существует и узкое понимание проклятия, которое в данном случае приравнивается к злопожеланию в указанных выше разновидностях Так, в словаре славянской мифологии оно определяется как «словесный ритуал, имеющий целью нанести урон определенному адресату» и представляющий собой «пожелание смерти, болезней, бедности, неудачи, раздоров в семье и пр », которое «может сопровождаться ритуальными актами, например, бросанием камней, в том числе и на могилу уже умершего человека» (ССМ http // www pagan ru)

Как бы сегодня ни трактовалось проклятие, оно обнаруживает онтологическую взаимосвязь с центральным элементом ритуала — клятвой В русской лингвокультуре эта взаимосвязь подтверждается и формально — однокоренными номинантами данных видов знаково-вербальной деятельности, и функционально — возможностью использования (в обыденном общении) переориентированных речевых формул проклятия в значении клятвы См Разрази меня гром1Я вас всех выведу на чистую воду'

Такая возможность, в свою очередь, обусловлена симметрическим строением формируемого ритуалом в сознании людей гештальта границы каждому элементу добра (или задаваемой обществом и принимаемой индивидом норме поведения) соответствует элемент зла (или кары за ее нарушение) А поскольку проклятие является знаково-вербальной разновидностью кары, то и использование соответствующих ему, но переориентированных речевых формул в значении клятвы представляется вполне естественным, поскольку эксплицирует то, что содержится в любой клятве — угрозу возмездия за нарушение устанавливаемых границ деятельности

Нормы поведения в процессе культурно-исторического развития общества могут меняться, но неизменным остается главный атрибут клятвы — неразрывное единство мысли, слова (знака) и дела, за расторжение которого индивид в конечном счете и подвергается проклятию Это обусловливает устойчивый характер гештальта границы, на который впоследствии опираются и индивидуальные клятвоприношения, по своему содержанию не имеющие непосредственного отношения к установленным в обществе юридическим или моральным нормам поведения или даже противоречащие им Проклятие же по-прежнему остается возмез-

днем (если кара осуществляется от имени группы/сообщества) или местью (если речь идет о межличностных отношениях) за нарушение покоя и согласия, образованного ко1да-ю единением в ритуальном акте мысли, слова (знака) и дела

Изложенное выше подводит к выводу о том, что развитие виндик-тивного дискурса связано с двумя уровнями противостояния субъекта (сообщества) угрожающему объекту На первом уровне происходит знаковая объективация субъектом (членами сообщества) возникающих в его (их) когнитивном сознании образов устрашающих действий и передача их агрессору с целью изменения его поведения и сохранения в неприкосновенности или демаркации нарушенной им границы На этом уровне вырабатывается стратегия устрашения, воплощающаяся в тактике угрозы На втором уровне (после игнорирования сигнала угрозы противником или нарушения клятвы членом данного сообщества) объективированные и переданные агрессору в акте угрозы образы реализуются в конкретных предметно-практических и производных от них знаково-вер-бальных действиях На этом уровне складываются стратегия перверсии (проклятия) и соответствующие ей тактики злопожелания (или проклятия в узком смысле этого слова), изгнания и поругания

Первый и второй уровни противостояния обнаруживают изоморфизм воображаемым действиям первого соответствуют реальные действия второго А поскольку первые обусловлены знанием того, как надо вести себя в подобных ситуациях, то можно сказать, что посредством ментально-знаковых презентаций первый и второй уровни относятся друг к другу как предшествующий и последующий опыты участия в ситуациях одного и того же конфликтного типа Поэтому в виндиктивном высказывании очень часто стратегия устрашения реализуется вместе со стратегией проклятия «Сдавайтесь, сволочи' А не то заживо всех сожгу1» или «Так ли исполняешь ты свою должность и господскую волю7 Я тебя, старого пса' пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому человеку» (Пушкин Капитанская дочка)

В своем развитии ВД подвергается двум взаимосвязанным процессам — ритуализации и косвенно-призводной презентации, данные процессы — феномены неслучайные, поскольку в них обнаруживаются некоторые универсальные социально-психологические закономерности формирования дискурсивного сознания и ситуативно обусловленного речеповедения

Ритуализация виндиктивного речеповедения представляет собой процесс устойчивого воспроизводства речевых структур, связанных своим содержанием с тактиками угрозы, изгнания, поругания, злопожелания, стратегиями устрашения и проклятия и дискурсивно стереотипной ситуацией военного типа, в которой данное лингвокультурное сообщество

преобразуется в единую силу, направленную против чужого закона Этот процесс налагает на ЯЛ, находящуюся в данном лингвокультурном сообществе, определенные ограничения, которые проявляются в том, что «говорящему предлагаются готовые формы речи, жестко связанные с определенным содержанием, отчужденным, однако, от адресанта» (Але-фиренко 2002) Такое отчуждение ведет к стандартизации речи, что обеспечивается лексико-грамматическими средствами, наиболее эффективно и экономно способствующими решению тех или иных коммуникативных задач Так, устойчивая речевая структура я/мы кого-тУкому-л + +глагол насильственного действия становится главным средством выражения речевой тактики угрозы, а инвективы мразь, сволочь, идиот и др — тактики поругания Идиоматизация тактики изгнания достигается за счет использования субъектом ВД требования с главным смысловым компонентом — глаголом идти в форме повелительного наклонения или прошедшего времени, который нередко предваряется усилительной частицей а ну и, как правило, сопровождается наречиями отсюда, вон или прочь Иногда субъект ВД для интенсификации своего намерения причинить адресату-агрессору моральный вред использует глаголы проваливай, убирайся и др , а также отправляет своего оппонента к реалиям, ассоциируемым членами этнокультурного сообщества с нечистотой и/или опасностью для здоровья (иди/пошел (ты) в баню (болото) и т д) Злопожела-ние в том виде, в каком оно встречается в обыденном речеповедении, также обнаруживает черты идиоматизации, связанные с регулярным использованием речевых структур, лексически ориентированных на причинение адресату физического и/или морального вреда — чтоб (ты) здох, чтоб (ты) провалился и т д

Ритуальные высказывания считаются лингвистически неинформативными (Алефиренко 2002) Информативным в них является не содержание, а факт места и роли адресанта и адресата (Гудков 1994) Последнее обстоятельство — дейктический (или ориентационный компонент) ВД — и оказывается особо значимым для ситуации военного типа

Ведение войны, как известно, предполагает овладение высотами — и не только географическими, но и моральными Захват последних осущест -вляется виндиктивным дискурсом ведь устрашение и проклятие врага означает также и возвышение над ним адресанта (Карасик 1989) Враг (или объект ВД) в ситуации военного типа может и не понимать содержания сказанного, его активность как слушателя в данном случае имеет второстепенное значение, и в этом смысле его можно считать потенциальным адресатом Реальными адресатами-слушателями здесь становятся члены одного с отправителем речи лингвокультурного сообщества Для них открытое и недвусмысленное устрашение и/или проклятие агрессора является и призывом к совместному противостоянию, и инспирати-

вом, поскольку свидетельствует об отсутствии у агента социального действия сграха Последнее обстоятельство, ассоциируемое с наличием силы, и заставляет людей объединяться, так как это означает ее преумножение

Такая сигнальная двунаправленность ВД — 1) устрашение, проклятие агрессора и 2) призыв к совместному противостоянию — является его онтологическим свойством, восходящим к первым человеческим ритуалам и обусловленным законами внутривидовой конкурентной борьбы Это свойство закономерно обнаруживается и в текстах — продуктах ВД, наполненных стандартизированными и ритуализованными вербальными формами и обладающих в силу этого мощным эмоциогенным потенциалом Вот как, к примеру, выглядит письмо запорожских козаков турецкому султану «Ты шайтан турецкий, проклятого чорта брат и товарыщ и самого Люциперя секретарь1 Який ты чорта льщарь7 Чорт выкидае, а твое вийско пожирае Не будешь ты годен сынив християнсь-ких пид собою мати, твого вийска мы не боимосъ, землею и водою будем бытьця з тобою Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, иерусалимский броварник, александрийский козолуп, Великого и Малого Египта свынарь, армянська свыня, татарский сагайдак, Каминецкий кат, Подо-лянський злодиюка, самого гаспида внук и всего свиту и подсвиту блазень, а нашего бога дурень, свиняча морда кобиляча с ака, ризницка собака, нехрещеный лоб, хай бы взяв тебе чорт' Оттак тоби козаки видсказали, плюгавче1 Невгоден еси матери вирных хритиан' Числа не знаем, бо календаря не маем, мисяц у неба, год у кнызи, а день такий у нас, як и у вас, поцелуй затее с аку нас'» (цит по Крепкое русское слово М , 2005)

Можно сказать, что все содержание письма сводится к унижению султана и демонстрации превосходства над ним авторов, что достигается за счет использования козаками стратегий проклятия и устрашения своего адресата Стратегия проклятия воплощается здесь в тактиках поругания и злопожелания Для реализации первой тактики авторы прибегают к инвективным номинантам султана чорта брат, Люциперя секретарь, самого гаспида внук, свиняча морда и др и идиоматизированному воли-тиву поиелуй за те в с аку нас Вторая тактика представлена идиомати-зированной волеизъявительной конструкцией хай бы взяв тебя чорт Стратегия устрашения реализуется в тактике угрозы' Не будешь ты годен сынив християнських пид собою мати, твого вийска мы не боимосъ, землею и водою будем бытьця з тобою

При восприятии текста реципиент, вероятно, вдет в обратном направлении от его вербально выраженной формы к тактикам, стратегиям, цели и, наконец, концепту как психическому эпицентру речевой деятельности автора

В контексте вышесказанного ритуализация ВД предстает как санкционированный обществом процесс стандартизации и закрепления в

дискурсивном сознании его членов вербальных форм, обеспечивающих однотипную объективацию ЭПК «месть» Данный процесс, в свою очередь, направлен на оптимизацию виндиктивного речеповедения, поскольку стандартизированные вербальные формы легче усваивать и проще воспроизводить, они открыто представляют мысли-чувства-побуждения адресантов и не требуют интеллектуальных усилий при декодировании от адресатов Все это и определяет их социально-психологическую значимость в ситуации военного типа, требующей от индивида и сообщества слаженных, оперативных и недвусмысленных эмоциогенных рече-действий На их использование в так называемое мирное время, в ситуации иерархического типа, налагаются запреты морального или юридического свойства, которые лишают фрустрированную ЯЛ права реализовать себя как карающую силу в речеповедении В такой ситуации фруст-рированная ЯЛ обрекается на конфликт, в который вступает ее бессознательное со знанием деонтических норм Если в этом конфликте гнев подавляет страх перед наказанием со стороны сообщества за нарушение принятых в нем правил поведения, то в ход идут все те же выработанные в ситуации военного типа стандартизированные и ритуализованные формы виндиктивной речи, что и происходит всякий раз в обыденном, чаще непубличном общении

Если же чувство гнева оказывается неспособным полностью преодолеть деонтический страх, то происходит активизация речемыслительной деятельности, в результате чего и порождаются косвенные виндиктив-ные высказывания Косвенность виндиктивного речеповедения, основанная на использовании предложений в не свойственных им прагматических функциях, рассчитана, вероятно, на то, что адресат-объект декодирует послание, поскольку имеет общие с адресантом пресуппозиции, а наблюдатель (общество) за неимением таковых может остаться в неведении. Такое, действительно, возможно, если полиинтенциональное высказывание (напр «Мы еще встретимся») диагностируется наблюдателем вне коммуникативного события В реально разворачивающемся или реконструируемом событии наблюдатель без труда определит речевой акт угрозы и в приведенном высказывании, и в других, опирающихся на носители традиционно иных иллокутивных сил (напр «Береги себя», «Ждите гостей» и пр) Что же в этом случае привлекает агента социального действия в виндиктивных речеактах, смысл которых выводится по правилам импликатур (по Грайсу — conversational implicatures)9 Скорее всего, связанная с использованием нетрадиционных носителей виндиктивной информации двусмысленность, дающая ему возможность в случае скандала сослаться на то, что его не так поняли Наличие плацдарма для отступления, надо полагать, и делает косвенные формы представления БД столь распространенными в институциональном и, в пер-

вую очередь, публичном общении Много тому подтверждений можно найти в области политической деятельности, как международной, так и внутреннем (Шсигал 2000)

Пример косвенного поругания российских ветеранов Великой Отечественной войны не так давно дала президент Латвии Вайра-Вике-Фрей-берга «Конечно, мы не переубедим, не изменим сознание тех пожилых россиян, которые 9 мая будут класть воблу на газету, пить водку, а также вспоминать, как они героиски завоевали Балтию»(Коме правда 2005 5 февр)

Выступая от имени «своих» и констатируя невозможность осуществления желаемых действий (переубедить, измени гь), автор презентирует свое высказывание как речевой акт утешения Однако интенция поругания, ориентированная на российских ветеранов, вполне очевидна вз1 ля-ните, мол, какие нецивилизованные люди считаются освободителями Прибалтийских стран от фашизма В контексте вышеизложенного косвенную презентацию ВД можно рассматривать как уловку речемысли, позволяющую агенту социального действия вербализовывать свои стратегии устрашения и перверсии при формальном соблюдении этических норм общения

Итак, ритуализация и косвенная презентация ВД — это феномены, порожденные ситуациями военного и иерархического типа и, соответственно, совпадением и расхождением интересов индивида и общества в части речеповеденческой экспликации древнейшего стереотипа сознания по имени «месть» Отсюда различия в наборе и иерархии коммуникативно-прагматических установок, реализующихся в ритуализованных и косвенных виндиктивных высказываниях Первые ориентированы на сплочение и инспирацию адресата-наблюдателя (общество) на фоне устрашения и перверсии адресата-объекта, вторые — на устрашение и перверсию адресата-объекта и нейтрализацию (в случае скандала) адресата-наблюдателя (общество) Основанные на страхе и двусмысленные, они лишены мобилизирующей и инспиративной силы, которая присуща открытым и понятным ритуализованным виндиктивным высказываниям (текстам)

Из последних рассуждений вытекает и следующий вывод о том, что совпадение / расхождение интересов индивида и общества в части права на реализацию себя как карающей силы также существенно влияет на развитие ВД Первое (соответствующее ситуации военного типа) ведет к его ритуализации и стандартизации Второе (определяющее ситуацию иерархического типа) — к дестандартизации и латентности

Таким образом, если уровни противостояния субъекта (сообщества) угрожающему объекту «ответственны» за формирование стратегий и тактик ВД, то ситуации военного и иерархического типа — за его идио-матизацию и косвенную презентацию

• Функциональная характеристика ВД выстраивается с учетом ранее рассмотренных факторов, предопределяющих его порождение, а именно ситуации общения и мотивационно-целевой базы данного вида речевой деятельности При этом принимается во внимание набор общеязыковых функций, который был намечен в трудах К Бюлера (1993) и Р Якобсона (1975)

Доминантной функцией ВД признается эмотивно-регулятивная, которая характеризуется амбивалентностью, связывающей деструктивное воздействие на психику адресата-агрессора с оптимизацией эмоционального состояния адресанта (и его соратников) Названная функция воплощается в целом ряде взаимосвязанных и противопоставленных по своей направленности и характеру воздействия на коммуникантов производных функций деморализующей и инспиративной, демобилизующей и мобилизующей, разобщающей и интегрирующей Наиболее синкретично данные функции реализуются в боевом кличе «ура», с которым, угрожая врагу, люди идут в бой и который в силу своей сигнальной двуна-правленности воодушевляет, мобилизует и объединяет их на борьбу с агрессором Синкретизм этих функций обнаруживается и в развернутых виндиктивных высказываниях, таких как «Сломим хребет фашистской гадине'», «Сотрем с лица земли фашистскую нечисть1» и др Осуществляя виндиктивную речевую деятельность, направленную на причинение адресату-агрессору психической травмы, говорящий «выпускает пар» и восстанавливает свой, нарушенный фрустрацией, эмоционально-энергетический баланс, что позволяет говорить о выполнении ВД патогенной и терапевтической (или катартической) функции Подобного рода самотерапия, связанная с эвокацией у адресата-агрессора душевной боли, доставляет речедействующему субъекту удовольствие (вспомним А С Пушкина «Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага »), а потому ВД можно приписать ноцицептивную и гедонистическую функции В ситуации военного типа для речедействующего субъекта и его соратников особо значимыми оказываются функции, оптимизирующие их эмоциональное состояние, поскольку все они в конечном счете повышают уровень резистентности единого социального организма страху и связанной с ним депрессии и во многом предопределяют успех его борьбы против чужого закона Опыт виндиктивного речеповедения, приобретенный членами данного сообщества в ситуации военного типа (несмотря на то, что в мирное время на его использование налагается табу), экстраполируется ими на свои внутренние конфликты и с вовлечением в них наблюдателей ведет к образованию групп и объединений, сражающихся за определенные интересы или права Наиболее интенсивно этот опыт применяется в сфере политики, где в борьбе за власть используются те же способы, а нередко и средства речевого воздействия на оппонента и

наблюдателя, чю и в военное время Поэтому можно говорить о том, что в общем контексте социального взаимодействия людей ВД выполняет атональную (или состязательную) функцию, реализация которой ведет к разделению их на чужих и своих, образованию иерархически организованных сообществ и групп и поддержанию в конечном счете внутривидовой конкурентной борьбы

В реферируемой работе отмечается, что на ранних стадиях развития человеческого общества ВД приобретает магическую функцию, которая реализуется в различных видах заклятия (или заклинания), предназначенных для воздействия как на таинственные силы природы, представленные духами (демонами) и богами, так и на людей

Помимо вышеназванных в работе описываются выполняемые ВД функции социального контроля и дестабилизации общественных отношений

Онтологически присущая ВД сигнальная двунаправленность предопределяет возможность реализации данным видом речевой деятельности фатической (по Б Малиновскому, направленной на создание уз общности между людьми) функции, которая заявляет о себе в тех случаях, когда агент социального действия устрашает и/или проклинает, как правило, отсутствующего в момент речи обидчика своего собеседника и, обозначая тем самым свою позицию в имевшем место конфликте, приближает себя к потерпевшему Названная функция реализуется и в таких ситуациях, когда адресант для установления добрых отношений с адресатом угрожает его потенциальным недоброжелателям «— Ты, сосед, живи спокойно Никто тебя здесь не тронет А кто осмелится, так я тому в два счета рога пообломаю» (ЗЖР) Таким способом, надо отметить, мужчины традиционно завоевывают женщин «— Приходи к нам вечером на танцы Придешь?—Не знаю Боязно как-то —Да ты приходи и никого не бойся Я за тебя любому голову оторву» (ЗЖР)

Близкой к фатической является утешительная функция ВД, которая реализуется в случае, когда субъект речи, желая предотвратить ответные насильственные действия обиженного против обидчика, сообщает ему о том, что сам покарает агрессора Обычно в роли такого утешителя выступает лицо, характеризующееся более высоким по сравнению со своим собеседником возрастным или социальным статусом и располагающее для применения карательных мер необходимыми возможностями и/или полномочиями Чаще всего такими лицами являются родители, стремящиеся предотвратить разрастание конфликта между детьми «— Ты не плачь, Митюха, да зуб на брата не точи Вот явится он, я ему, сукину сыну, сам накостыляю» (ЗЖР) Такой способ утешения обиженного является не менее, а скорее всего более эффективным, чем выражение соболезнования, значащее молчание и пр (Ханский 2002), посколь-

ку дает ему возможность почувствовать, что на его стороне сила, которая покарает обидчика и восстановит справедливость

Референтивная функция ВД сводится к представлению интенций говорящего в таких формах, которые через разные степени унижения адресата-агрессора и/или замещающего его объекта позволяют ему ощущать свою социальную значимость и заявлять об этом окружающим (в определенных ситуациях способствуя эвокации аналогичных ощущений у адресатов-наблюдателей, которых он считает своими), в результате реализации названной функции и создается карта ситуации социального взаимодействия, на которой адресат-агрессор и/или замещающий его объект оказываются на нижних, а говорящий (и его соратники) на верхних ступенях некой виртуальной или реальной системы иерархических отношений

Описанные в реферируемой работе функции ВД являются обусловленными глубинной психологической потребностью человека восстанавливать свой, нарушенный фрустрацией, эмоционально-энергетический баланс за счет устрашения ее источника и / или причинения ему морального и / или физического вреда

• ВД как и любой другой вид предметно-практической или речевой деятельности имеет две стороны внутреннюю (ментальную) и внешнюю (операциональную) В этой связи и описание структуры изучаемого феномена строится с учетом его внутренней организации, т е мотива, цели, стратегий и тактик ее достижения, и внешней, тес точки зрения языковых форм воплощения последних

Внутренняя сгруктура ВД предопределяется его мотивом, целью, стратегиями и складывается из тактик угрозы, изгнания, поругания и злопо-желания

В практике социального взаимодействия названные тактики подвергаются процессам ригуализацин и косвенной презентации, поэтому каждая из них с точки зрения форм своего вербального воплощения обладает структурой языкового (в данном случае — коммуникативно-семантического) поля, ядро и околоядерное пространство которого занимают ритуализованные (прямые и, соответственно, конвенциональные косвенные), а периферию — неконвенциональные косвенные или транспонированные вербальные построения

В ядро КСП форм выражения тактики угрозы входят высказываемые субъектом речи предупреждения-предсказания-обещания с прямыми (я тебя ударю, мы вас побьем, я прикажу тебя выпороть и т д), в околоядерное пространство — с конвенциональными косвенными (я тебе покажу кузькину мать, мы вам зададим жару и т д) номинантами карательных мер, которые говорящий (или группа лиц, в которую он себя включает) намеревается применить к адресату-агрессору или позаботить-

ся об их применении третьими лицами Ближнюю периферию данного поля образуют предупреждения-предсказания с прямыми (я буду вынужден тебя ударить, нам придется тебя повесить, он тебя побьет, тебя побьют, быть тебе битым, тебе не поздоровится и т д) и конвенциональными косвенными (он тебе задаст перцу, тебя научат свободу любить и т д) номинантами карательных мер, которые говорящий (или группа лиц, в которую он себя включает) будет вынужден(а) применить к адресату-агрессору или позаботиться об их применении третьими лицами, применят или будут вынуждены применить определенные третьи лица, применят неопределенные третьи лица или которые воплотятся как бы сами собой в неблагоприятных для адресата-агрессора событиях Дальнюю периферию составляют предупреждения с прямыми (я могу и ударить, нам ничего не стоит свернуть тебе шею, ты можешь лишиться головы, тебя могут побить и др ) и конвенциональными косвенными (не взнуздал бы я тебя, как бы тебе здесь не накостыляли и т д) номинантами карательных мер, которые говорящий (или группа лиц, в которую он себя включает) может применить к адресату-агрессору или позаботиться об их применении третьими лицами, определенные или неопределенные третьи лица могут применить к адресату-агрессору или которые могут как бы сами собой воплотиться в неблагоприятных для него событиях В отдельный сегмент моделируемого поля входят формы, имплицирующие угрожающую информацию (я расскажу всем о твоем прошлом, я тебе этого не забуду, ты меня еще вспомнишь, мы еще встретимся, я про тебя все знаю, добром прошу и т д)

В ядро КСП форм выражения тактики изгнания входят высказываемые субъектом речи требования, ключевым смыслообразующим компонентом которых является глагол «идти» в форме повелительного наклонения или прошедшего времени, нередко предваряемый усилительной частицей «а ну» и, как правило, сопровождаемый наречиями «отсюда», «вон», или «прочь» («Иди отсюда», «А ну иди отсюда», «Пошел вон / прочь», «А ну пошел вон /прочь») Здесь же находятся требования, представленные такими устойчивыми императивными конструкциями, как «не попадайся мне на глаза», «чтоб я тебя (здесь) больше не видел», «чтоб духу твоего / ноги твоей (здесь) больше не было» и др В ядре данного поля оказываются также требования, в которых говорящий для интенсификации своего намерения причинить адресату-агрессору моральный вред использует глаголы убирайся, проваливай, катись, дергай, выметайся и др , междометия брысь или кыш или наименования реалий, к которым он отправляет своего оппонента — болото, баня, леший, черт и др Околоядерное пространство данного поля занимают советы, просьбы и мольбы, которыми субъект речи побуждает оппонента уйти, удалиться («Вам лучше уйти», «Попрошу Вас покинуть зал заседаний», «Выйдите, пожалуйста, из аудитории», «Я вас умоляю идите со своим футболом на

стадион, не бегайте под окнами») На периферии моделируемого поля находятся вербальные построения, не содержащие формальных показателей намерения говорящего побудить оппонента покинуть определенную территорию — лексических и фразеологических единиц с семантикой удаления Они рассматриваются нами как формы импликации изучаемой тактики и включают в себя как вопросительные (рогативы), так и утвердительные (репрезентативы) предложения, содержащие самую разную ситуативно обусловленную информацию, которая, с точки зрения отправителя сообщения, способна побудить реципиента уйти, удалиться («Ты не хочешь подышать свежим воздухом7», «Ты можешь опоздать на автобус» и т д)

В ядро КСП форм объективации тактики поругания входят такие высказываемые субъектом речи предложения, в которых при помощи пейоративов и обсценной лексики выражается оценочная нефактуаль-ная квалификация лица («Ты — негодяй», «Ты — вор» и т д), при помощи глаголов, обозначающих аморальные или противоправные действия, — оценочная фактуальная квалификация лица («Ты каждый день пьянствуешь», «Ты украл у меня часы» и др ), при помощи устойчивых конструкций типа «плевал я на тебя», «пошел вон», «черт бы тебя побрал», «черт тебя носит» или «где тебя черти носят7» эксплицируется негативное эмоциональное отношение к его намерениям или действиям и тем самым оказывается деструктивное воздействие на его психику, здесь же находятся имплицирующие угрожающую информацию резкие (не выражающие конкретно-коммуникативных смыслов изгнания и злопожела-ния) директивы, в том числе и персональные запреты («А ну иди сюда», «Чтоб через две минуты все было готово», «Не смей трогать спички», «Прекратите безобразничать», «Заткнись» и т д) Околоядерное пространство данного поля занимают высказываемые субъектом речи вопросительные предложения («Ты дурак7»), которые представляют собой продукты трансформации выражающих посредством пеиоративов оценочную нефактуальную квалификацию лица утвердительных предложений («Ты дурак»), утвердительные предложения, в которых посредством сравнительной конструкции или речевых структур с обобщающим значением выражается оценочная нефактуальная квалификация лица («Ты ведешь себя как дурак», «Так поступают трусы» и т д), а также различные по своей синтаксической организации предложения, в которых посредством маркеров пейоративного отчуждения (имени собственного оппонента, используемого говорящим во множественном числе в качестве нарицательного, местоимений всякий, каждый, разный, какой-нибудь, этот, частиц там, тоже и некоторых других языковых единиц) выражается оценочная нефактуальная квалификация лица («—Я же вам ясно, гражданин, сказала начальника нет и сегодня не будет Ходят тут всякие » (Гейко Под откос) и др ) Здесь же оказываются дразнилки и пе-

редразнииания как формы выражения негативного эмоционального отношения к поведению оппонента и деструктивного воздействия на его психику («Жадина-говядина1», «— Где? — На бороде» и т д) На ближней периферии моделируемого поля располагаются различные по своей синтаксической организации предложения, в которых посредством нейтральных в оценочном отношении имен или мелиоративов, способных в конфликтной ситуации общения выполнять инвективные функции, выражается оценочная нефактуальная квалификация лица («— Если ты, ветеринар, еще раз позволишь себе смотреть на мою жену таким сальным взглядом, я тебя раздавлю» (Платова Хрустальная ловушка), «— Ну что, голубчик, попалсяТеперь я шучу тебя, как по чужим огородам лазать» (ЗЖР)), утвердительные предложения, в которых посредством предицирования ему признаков, имплицирующих негативную эмоциональную оценку его морально-волевых качеств, интеллектуального развития и пр , выражается фактуальная квалификация лица («[Жириновский] У меня дома десять тысяч книг Пойдемте к Зюганову — у него только «Дед Мазай и зайцы» —РТР «Вести» 2007 18 нояб ), вопросительные предложения, которые используются для выражения негативного эмоционального отношения к поведению оппонента и деструктивного воздействия на его психику и которые не содержат пейоративных имен или глаголов, обозначающих его аморальные или противоправные действия («Президент Грузии, выступая перед телезрителями, вдруг начал жевать собственный галстук Вот тут непонятно неужели ба-тоно Мишико забыл вшить туда ампулу с ядом — на случай провалаЬ> — Коме правда 2008 21—28 авг) На дальней периферии располагаются директивы, в том числе и персональные запреты, которые используются говорящим в конфликтной ситуации общения в качестве реплик-реакций на противоречащее его воле поведение реципиента («Сколько можно развлекаться?> Займитесь делом'», «Не вмешиваися в наши дела' Без тебя разберемся'» и др )

В ядро КСП форм выражения тактики злопожелания входят высказываемые субъектом речи вне наличной конфликтной ситуации общения магические заклинания, являющие собой логические доказательства желаемого через моделируемое (действительное) или обращенные к могущественным силам природы просьбы или мольбы причинить его оппоненту вред «Как на восине лисцья вянуць, так пусть у злодея руки, ноги отсохнуць», «Как стоит приворотный столп нем, глух, глуп, так бы мои супротивники были немые, и глухие, и глупые, и слепые» (Левкиевская 2000), «Окаянные духи, придайте мне силы, помогите и пособите мне, чтобы не было (имярек) ни в день житья, ни в ночь спанья, ни в час моготы, ни в полчаса терпежу» (Забылин 2003) Здесь же находятся предназначенные для использования в наличной конфликтной ситуации общения краткие оптативные конструкции, которыми субъект речи выражает желание

причинить оппоненту вред и, делая это, фактически эксплицирует негативное эмоциональное к нему отношение и тем самым оказывает деструктивное воздействие на его эмоциональную сферу (чтобты сдох, чтоб у тебя язык отсох, черт бы тебя побрал, пропади ты пропадом и др ) Околоядерное пространство данного поля занимают высказываемые субъектом речи предложения, характеризующиеся репрезентативным синтаксисом и выстраивающиеся по моделям 1) имя носителя зла + имя или местоимение, указывающее на объект воздействия, + предикативная единица «нет» («Холеры на вас нет»), 2) глагол, обозначающий насильственное действие, + имя или местоимение, указывающее на объект воздействия, + местоимение «некому» («Бить тебя некому»), а также риторические вопросы о том, когда какое-либо несчастье случится с объектом воздействия («Когда ты только сдохнешь?», «Когда же черт возьмет тебя7» и т д) Па периферии моделируемого поля оказываются оптативные конструкции, которые не содержат формальных показателей желания говорящего причинить оппоненту вред — лексических единиц и их сочетаний, обозначающих уход из жизни или состояния, связанные с физическими и/или душевными страданиями, и которые рассматриваются в работе как формы импликации изучаемой тактики («Чтоб тебя дети так кормили», «Чтоб ты жил на одну зарплату» и т д)

Жестких границ, отделяющих транспонированные (периферийные) от конвенциональных косвенных (околоядерных) форм выражения изучаемых тактик, нет В процессе социального взаимодействия транспонированные формы подвергаются ритуализации и переходят в разряд конвенциональных

В заключении диссертации подводятся основные итоги исследования, отмечается, что анализ форм объективации ЭПК «месть» в русской линг-вокультурев целом подтверждает жизнеспособность излагаемой в работе концепции Вместе с этим подчеркивается, что в диссертации затронута лишь малая часть проблемы, касающейся концептуализации и вербализации знаний, получаемых индивидом при помощи биологического механизма наследования, и что дальнейшие изыскания в области антропологической лингвистики прольют свет на многие вопросы, касающиеся диалектики генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

Книги

1 Чесноков И И Месть как эмоциональный поведенческий концепт (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры) монография /ИИ Чесноков — Волгоград Изд-во ВГПУ «Перемена», 2008 — 256 с (16 п л)

Учебные издания

2 Чесноков И И Концепты основных инстинктов в русской лингвокульту-ре учеб пособие по курсу «Лингвострановедение» / И И Чесноков —Волгоград Перемена, 2005 — 60 с (3,5 п л )

Статьи в журналах, входящих в список ВАК

3 Чесноков И И Истоки и социотворческий потенциал виндиктивного дискурса/И И Чесноков//Изв Волгогр гос пед ун-та Сер Филологические науки —2005 — №3(12) — С 74—77 (0,3 п л)

4 Чесноков И И Виндиктивный дискурс интенциональный и операциональный аспекты /ИИ Чесноков // Научная мысль Кавказа прил — 2006 — № 6 — С 278—284 (0,4 п л )

5 Чесноков И И Виндиктивный дискурс ритуализация и косвенная презентация/ И И Чесноков//Вестн Волгогр гос архит-строит ун-та Сер Гуманитарные науки — 2006 — Вып 7(19) — С 166—170 (0,4 п л)

6 Чесноков И И Онтогенез виндиктивного дискурса /ИИ Чесноков // Вестн Волгогр гос мед ун-та прил —2006 —№2(18) -—С 7—10(0,4п л)

7 Чесноков И И Концепт «месть» в лингвокультурном аспекте /ИИ Чесноков // Изв Волгогр гос пед ун-та Сер Филологические науки — 2006 — №3(16) —С 7—14(0, 6 п л)

8 Чесноков И И Концепт «секс» в русской лингвокультуре/И И Чесноков//Изв Волгогр гос пед ун-та Сер Филологические науки —2006 —№5 (18) — С 79—85 (0,5 п л)

9 Чесноков И И Тактика угрозы как структурная составляющая виндиктивного дискурса (прямые формы объективации) /ИИ Чесноков // Изв Волгогр гос пед ун-та Сер Филологические науки — 2008 — № 5 (29) — С 8— 12(0, 5п л)

Статьи в научных журналах, сборниках научных трудов и материалов конференций

10 Чесноков И И От логической к эмотивной парадигматике / И И Чесноков // Языковые парадигмы и их функционирование сб науч тр — Волгоград ВГПУ, 1992 — С 90—97 (0, 3 п л )

11 Чесноков И И О когнитивном аспекте коммуникативных неудач/И И Чесноков // Reflexie aktualneho vyskumu ruskeho jazyka Medzinarodna konferen-cia — Nitra, 1999 — С 113—117(0, 2 n ji)

12 Чесноков И И Русские лингвострановедческие реалии как концепты национального менталитета / И И Чесноков // Opera Slavica —2002 —№2 — С 26—32 (0,3 п л )

13 Чесноков И И Концепт «власть» и концептуальная схема «Бог—власть — народ» / И И Чесноков // Кирилло-Мефодиевские традиции на Нижней Волге сб ст — Волгоград Перемена, 2002 —Вып 5 —С 99—104 (0,3 п л)

14 Чесноков И И Культурные концепты и ономастическое пространство языка/И И Чесноков//Ономастика Поволжья материалы IX Междунар конф по ономастике Поволжья — M Ин-т этнологии и антропологии РАН, 2004 — С 91—96 (0,3 п л)

15 Чесноков И И Психологическая значимость и языковая репрезентативность концепта/И И Чесноков // Opera Slavica —2004 — №2 — С 1—10 (0,5 п л)

16 Чесноков И И Концепт «прощение» история ключевого слова/И И Чесноков // Кирилло-Мефодневские традиции на Нижней Boire со ст — Волгоград Перемена, 2004 —Вып 6 —С 71—76(0, Зп л)

17 Чесноков И И «Иностранец» в этноязыковой оценке/ И И Чесноков// Opera Slavica — 2005 — № 2 — С 32—35 (0,2 п л )

18 Чесноков И И Эмоционально-когнитивная доминанта и дискурсивная деятельность /ИИ Чесноков // Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов материалы Междунар науч конф — Волгоград Изд-во ВолГУ, 2005 — С 456-460 (0, 3 п л )

19 Чесноков И И Фрустрации — эмоции—дискурс (к теории виндиктив-ного дискурса) / В И Шаховскии, И И Чесноков // Языковая личность в дискурсе полифония структур и культур материалы Междунар науч -практ конф — M —Тверь ИЯ РАН ТвГУ ТГСХА, 2005 — С 152—159(авт объем —0,3п л)

20 Чесноков И И Концепт «прощение» как ценностно-коммуникативный ориентир сознания (к проблеме этноязыкового кодирования универсальных эмоционально-смысловых единиц)/И И Чесноков//Русистика сб науч тр — Киев, 2006 — Вып 5—6 — С 67-69 (0,4 п л)

21 Чесноков И И Эмоциональный концепт как объект лингвокультурологин /ИИ Чесноков // Наследие академика В И Борковского и проблемы современной лингвистики статьи, исследования, материалы — Волгоград Изд-во ВолГУ, 2006 — С 229—236 (0,4 п л)

22 Чесноков И И Внндиктивный дискурс стратегии, тактики, презентемы/ И И Чесноков//Язык Культура Коммуникация материалы Междунар науч конф —Волгоград Волгогр науч изд-во, 2006 —Ч 3 —С 175—179 (0,3 п л)

23 Чесноков И И Внндиктивный дискурс в обрядовой терапии /ИИ Чесноков // Известия на Научен център «Св Дазий Доростолски» — Силистра към Русснски университет «Ангел Кънчев», 2006 —С 172—176 (0,3 п л)

24 Чесноков И И Внндиктивный дискурс и нечистая сила [Электронный ресурс]/И И Чесноков//Мир лингвистики и коммуникации —Тверь ТГСХА ТИПЛиМК, 2007 —№1 (6) —Режим доступа http //www tverlingua by ru (0,3 п л)

25 Чесноков И И Виндиктивный дискурс в ситуации военного типа / И И Чесноков // Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов материалы Второй Междунар науч конф — Волгоград Изд-во ВолГУ, 2007 — Т I — С 830—834 (0,3 п л)

26 Чесноков И И Концепт «месть» как эпицентр виндиктивного дискурса / И И Чесноков // Вестн Волгогр гос ун-та Сер 2, Языкознание — 2007 — Вып 6 — С 61—65 (0,5 п л)

27 Чесноков И И Функции виндиктивного дискурса /ИИ Чесноков // Известия на Научен ценгър «Св Дазий Доростолски» — Силистра към Русенс-ки университет «Ангел Кънчев», 2007 —С 310 — 316 (0,4 п л)

28 Чесноков И И Структура виндиктивного дискурса /ИИ Чесноков // ДииамИка и функционирование русского языка факторы и векторы сб науч ст по материалам Мсждунар конф — Волгоград Изд-во ВГИПК РО, 2007 — С 125—127 (0,25 п л)

29 Чесноков И И Виндиктивный дискурс истоки, функции, структура / И И Чесноков // Меняющаяся коммуникация в меняющемся мире-2 сб ст — Волгоград Изд-во ФГОУ ВПО «ВАГС», 2008 —Т I — С 31—35 (0,5 п л)

30 Чесноков И И Тактика угрозы как структурная составляющая виндиктивного дискурса (косвенные формы объективации предупреждения-предсказания-обещания) /ИИ Чесноков II У чистого источника родного языка сб науч ст к 60-летию проф В И Супруна —Волгоград Изд-во ВГПУ «Перемена», 2008 — С 358—363 (0,3 п л )

31 Чесноков И И Маркеры интенции перверсии в речевой тактике изгнания /ИИ Чесноков // Теоретические и лингводидактические проблемы исследования русского и других славянских языков сб науч тр — Волгоград Изд-во ВолГУ, 2008 — С 66—71 (0,25 п л)

32 Чесноков И И Тактика изгнания как структурная составляющая виндиктивного дискурса (посылы и их локусы) /ИИ Чесноков // Человек в коммуникации лингвокультурология и прагматика сб науч тр —Волгоград Изд-во ВГПУ «Перемена», 2008 — С 18—24 (0,25 п л)

33 Чесноков И И Тактики виндиктивного дискурса и перформативные высказывания/И И Чесноков//Русистика сб науч тр —Киев, 2008 —Вып 8 — С 16—18 (0,3 п л)

ЧЕСНОКОВ Иван Иванович МЕСТЬ

КАК ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ПОВЕДЕНЧЕСКИЙ КОНЦЕПТ (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры)

Автореферат

Подписано к печати 04 03 2009 г Формат 60x84/16 Печать офс Бум офс Гарнитура Times Уел печ ч 2,4 Уч -изд л 2,5 Тираж 120экз Заказ т

ВГПУ Издательство «Перемена» Типография издательства «Перемена» 400131, Волгоград, пр им В И Ленина, 27

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Чесноков, Иван Иванович

Введение

Глава 1. Человек в фокусе лингвистических исследований

1.1. Человек - личность - языковая личность

1.2. Концептосфера языковой личности и культура

1.3. Эмоциональный концепт как объект лингвокультурологии

Выводы

Глава 2. Эмоциональный поведенческий концепт «месть» в контексте психологических исследований

2.1. Социально-психологические теории мести

2.1.1. Месть как способ не уронить свое достоинство в глазах других

2.1.2. Месть как магическое исправление зла

2.1.3. Месть как защита

2.2. Психоаналитическая интерпретация мести 70 Выводы

Глава 3. Эмоциональный поведенческий концепт (ЭПК) «месть» в русской лингвокультуре

3.1. Репрезентации концепта в языковом сознании

3.2. Формы представления концепта в коммуникативном поведении 99 3.2.1. ЭПК «месть» как психический эпицентр виндиктивного дискурса

3.2.2. Онтогенез, ритуализация и косвенная презентация виндиктивного дискурса 10В

3.2.3. Функции виндиктивного дискурса

3.2.4. Структура виндиктивного дискурса

3.2.4.1. Тактики виндиктивного дискурса и эксплицитные перформативные высказывания

3.2.4.2. Тактика угрозы

3.2.4.3. Тактика изгнания

3.2.4.4. Тактика поругания

3.2.4.5. Тактика злопожелания

Выводы

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Чесноков, Иван Иванович

Общефилософский и общенаучный разворот к человеку, ознаменовавший собой конец XX века, не мог не затронуть вопроса о глубинных эмоциональных основах его сознания и поведенческих программ. Антропологическая ориентация философской, естественно-научной и гуманитарной мысли закономерно обнаружила себя и в языкознании, расширив его исследовательский фронт проблемами лингвокогнитивного и лингвокультурологического характера. Данное обстоятельство, в свою очередь, открыло широкие перспективы для изучения проблемы концептуализации эмоций в связи с участием в этом процессе языка как феномена, способного фиксировать познавательный опыт и вводить в мир человека аксиологические (культуроносные) смыслы, детерминирующие его предметно-практическую и коммуникативную деятельность.

По мнению В.И. Шаховского, общеизвестные тезисы о психологическом (Спиро), духовном (Вежбицкая) и биологическом (Дарвин) единстве человечества не могут быть оспорены или подтверждены без опоры на лингвистику, поскольку концептуализация даже универсальных, базовых эмоций предполагает её материализацию в этноспецифических языковых формах [Шаховский, 2002, с. 2]. Поэтому постижение этноязыкового кода, объективирующего эмоциональные концепты, - это в известной степени и постижение менталитета его носителей.

Конечно, менталитет как «специфический способ восприятия и понимания действительности» [Попова, Стернин, 2001, с. 65] связан не только с языком и культурой. Он формируется также под влиянием экономических, природных факторов, взаимодействия с представителями иных культурных сообществ и поэтому представляется более ёмкой категорией, чем культура или язык. Но всё содержание ментальности, сознательное и бессознательное (эмоциональное), обретает своё материальное выражение, доступное как для самого субъекта, так и для других людей, только в процессе семиозиса и кодификации в границах знаковых систем конкретной этнокультурной общности [Гудков, 1994, с. 47]. А так как этнический язык является базовым кодом и ядром семиотической системы любой культуры [Алефиренко, 2002, с. 30], то и мир его значений (языковое сознание) закономерно рассматривается нами как арена диалектического взаимодействия знаний, получаемых индивидом при помощи биологического механизма наследования и приобретаемых в процессе социализации.

Языковое сознание, как известно, опредмечивается в коммуникативном поведении, и, следовательно, названная выше диалектика не может не проецироваться на сопровождающие его вербально-знаковые построения. Дихотомия языковое сознание — коммуникативное поведение, в свою очередь, позволяет описывать языковую личность (ЯЛ) с позиций лингвистической концептологии и теории дискурса [Карасик, 2002, с. 8]. Совмещением названных позиций в единой аналитической процедуре обеспечивается комплексность когнитивно- коммуникативного подхода к изучению ЯЛ, на который и опирается предпринимаемое исследование.

Данный подход ориентирует лингвиста на изучение «корреляций и связей, что обнаруживаются между структурами языка и структурами знания» [Кубрякова, 2004, с. 9] и выводит в центр исследовательского внимания дискурсивную деятельность как феномен, связанный «с процессами планирования и регулирования внешней деятельности людей, их ориентации в ценностно-коммуникативном пространстве» [Алефиренко, 2002, с. 170]. Эта деятельность всегда протекает в конкретных социально-исторических условиях, опирается на языковые и экстралингвистические составляющие и содержит в себе элемент интенциональности, связанный .с ценностным отношением этноязыкового сообщества к познаваемой действительности. Данное обстоятельство и выводит когнитивно- коммуникативное описание ЯЛ на лингвокультурологический уровень, открывая перед исследователем путь к у» познанию того, что В. Гумбольдт называл «духом народа» [Гумбольдт, 1985, с. 365].

Объектом когнитивно-лингвокультурологического анализа в диссертации является восходящий к общебиологическому предписанию — инстинкту борьбы (агрессии) - эмоциональный поведенческий концепт (ЭПК), представленный в русскоязычном обыденном сознании ключевым словом «месть».

Предметом исследования является диалектика генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов.

Актуальность диссертационного исследования обусловливается неразработанностью смыслового содержания названного концепта в русской лингвокультуре (он не представлен в известном словаре Ю.С. Степанова), а также необходимостью освещения теоретической проблемы, касающейся диалектики генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов.

Генетический код - это «система зашифровки наследственной информации в молекулах нуклеиновых кислот, реализующаяся у животных, растений, бактерий и вирусов в виде последовательности нуклеотидов» [БСЭ, Т. 6, с. 240]. Термин «код», заимствованный биологами из лингвистики, ' предполагает определенную систему корреляций между формальными и содержательными элементами, обеспечивающую передачу информации от источника к реципиенту. Однако наследственная информация в строго научном смысле никем никому не передается (генетический код лишен коммуникативной функции), она воплощается в различных организмах, и человек представляет собой одну из форм ее существования [Жакоб, 1992]. Эта информация самоценна, поскольку обеспечивает свое воспроизводство, традиционно сводится к основным инстинктам [Лоренц, 1994], если речь идет о homo sapiens, и относится к области его эмоционального бессознательного [Фрейд, 1991; Нойман, 1998 и др.].

Этноязыковой код - это «сформированная стереотипами этнокультурного сознания конфигуративная совокупность знаков и механизмов их применения с целью осуществления двух взаимосвязанных процессов: (а) образования и структурирования довербальных смыслов и (б) их вербализации в ходе обработки, преобразования, хранения и передачи внегенетической информации в рамках определенной коммуникативно-прагматической парадигмы» [Алефиренко, 2002, с. 61-62].

Диалектика генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов освещается на материале номинативных, дескриптивных и экспрессивных единиц, представляющих ЭПК «месть» в русской лингвокультуре.

Номинативные и дескриптивные единицы - слова, свободные и устойчивые словосочетания, а также высказывания (тексты) - репрезентируют изучаемый концепт в русском этноязыковом сознании. Они, другими словами, являются тем, что обобщенный агент социального действия говорит о виндиктивной поведенческой реакции по имени «месть». (Прилагательное «виндиктивный-ая-ое» (от англ. vindictive - мстительный, карательный) не является элементом русского этноязыкового кода и потому используется в работе для спецификации довербального эмоционально-когнитивного образования, которое предопределяет поведение индивида в конфликтной ситуации социального взаимодействия и которое при вступлении в знаковое инобытие обретает имена и, соответственно, аксиологические смыслы).

Экспрессивные единицы - высказывания (тексты) и сопровождающие их невербальные знаковые построения - выражают концепт в вербальном и паралингвистическом поведении носителей русского этноязыкового сознания. Они представляют собой то, что говорит виндиктивная поведенческая реакция по имени «месть» устами обобщенного агента социального действия в русской лингвокультуре.

Экспрессивные единицы являются продуктами порождаемой изучаемым концептом фрустрационно обусловленной осознанной и целенаправленной агрессивной знаковой деятельности, которая по прагматическим параметрам определяется в работе как виндиктивный дискурс (ВД).

Для проведения с выше названными единицами необходимых исследовательских процедур использовались толковые, фразеологические, этимологические и другие словари русского языка; Энциклопедический словарь русской цивизации; Старославянский словарь, Словарь славянской мифологии; Краткий словарь когнитивных терминов, Лингвистический энциклопедический словарь, психологические и философскис словари; книги Ветхого и Нового заветов; Еврейская энциклопедия, Православная энциклопедия, Большая советская энциклопедия, Малая медицинская энциклопедия, Краткая энциклопедия славянской мифологии; русская художественная литература (как произведения классиков, так и работы современных писателей), публицистика, а также записи живой речи (далее — ЗЖР).

Целыо настоящего исследования является построение теоретической модели эмоционального поведенческого концепта «месть» и ее верификация в контексте русской лингвокультуры. (Под моделью концепта подразумевается формализованный аналог изучаемой ментальной сущности; служащий инструментом ее познания и формой представления в общей теории языковой личности).

Поставленная цель исследования предопределяет необходимость решения следующих задач:

1) разработку релевантной проводимому исследованию дефиниции эмоционального поведенческого концепта;

2) описание структуры концепта «месть» с опорой на его номинативные и дескриптивные репрезентанты;

3) выявление иллокутивных свойств изучаемого концепта и идентификацию ВД как способа их социально значимого выражения;

4) освещение проблемы онтогенеза ВД, а также его ритуализации и косвенной презентации;

5) описание коммуникативно-прагматических параметров ритуализованных и косвенно-производных виндиктивных вербально-знаковых построений;

6) определение функций и структуры ВД.

Основным методом исследования является гипотетико-дедуктивный, связанный с излагаемым ниже предположением.

Концепт «месть» представляет собой универсальное (довербальное) эмоционально-когнитивное образование, которое меняет свой семантический облик в сознании, а также вербальном и паралингвистическом поведении под влиянием человеческой деятельности, предопределяющей формы культурно-исторического бытия и конкретные коммуникативно-прагматические ситуации.

Данное предположение, в свою очередь, опирается на опыт изучения человека, накопленный в философии, глубинной психологии, когнитологии, культурологии, а также эмпирические данные, которые верифицируются при анализе конкретного языкового материала. Последняя процедура является демонстрацией того, что конструируемая модель концепта в своих существенных свойствах соответствует изучаемой ментальной сущности, и модельная информация может быть экстаполирована на оригинал.

Кроме этого в работе используются методы индукции, интроспекции (или рефлексии над собой действующим), дискурс-анализа, компонентного (дефиниционного и контекстуального) анализа, интерпретации и лингвистического интервьюирования.

Методологической базой настоящего исследования послужили общетеоретические положения о диалектическом характере взаимодействия биологической и социальной компонент в развитии человека (Ф. Варела, М. Вартофский, JI.JI. Киселев, У. Матурана, А.И. Пигалев, 3. Фрейд и др.).

Простейшие, генетически заложенные в человеке, эмоциональные реакции рассматриваются в качестве важнейших детерминант его мыслительной деятельности и поведенческих программ [Фрейд, 1991; Нойман, 1998 и др.]. Эта позиция не противоречит и существующим в современной классической психологии характеристикам эмоций, согласно которым последние выполняют отражательную, регулятивную и когнитивную функции. Из первой характеристики следует, что эмоциональные переживания представляют собой результат проецирования в сознание объективно существующих явлений, событий, фактов и т.п. [Сеченов, 1995, с. 100-102]. Из второй - что эмоции регулируют действия человека, а то, как эти действия совершаются, зависит от актуального сочетания эмоциональных сил [Рейковский, 1979, с. 7]. Из третьей - что эмоции детерминируют мысли [Изард, 1980, с. 247], «предшествуют и «сопровождают» когнитивные процессы» [Шаховский, 2003, с. 217].

Вместе с этим, очевидно и то, что человек как член общества не может всегда поступать так, как ему диктуют его страсти. Существует еще и культурная составляющая, которая в контексте изучаемого вопроса рассматривается как «социальная система функционально полезных форм деятельности, закрепившихся в общественной практике и сознании» [Пигалев, 1999, с. 8]. И хотя, по мнению некоторых ученых, у человека, включая его мораль, культуру, социальные институты, не может быть никаких проявлений, которые противоречили бы его биологической природе [Lumsden, Wilson, 1981], представляется, что конфликт между индивидуальным бессознательным и ценностно-нормативными установками культуры все же существует и в данном случае сводится к тому, что человек оказывается вынужденным подчинять свои эмоциональные (прежде всего - инстинктивные) реакции принятым в обществе правилам поведения. «Примечательно, что как бы мало ни были способны люди к изолированному существованию, они тем не менее ощущают жертвы, требуемые от них культурой ради возможности совместной жизни, как гнетущий груз. Культура должна поэтому защищать себя от одиночек, и ее институты, учреждения и заповеди ставят себя на службу этой задачи; они имеют целью не только обеспечить известное распределение благ, но и постоянно поддерживать его, словом, должны защищать от враждебных побуждений людей все то, что служит покорению природы и производству благ» [Фрейд, 1997, с. 364-365].

Противопоставление культуры как целенаправленных сил и способностей человека дикой, необузданной стихии природы свойственно не только 3. Фрейду. Такого рода противопоставление, по мнению А.И. Пигалева, является важнейшим для всех подходов к ее пониманию, начиная с Самуэля Пуфендорфа [Пигалев, 1995, с. 5]. При этом все, что связано с налагаемыми культурой ограничениями на проявление человеком инстинктивных эмоциональных реакций, рассматривается учеными с точки зрения деятельности людей, направленной на установление мира и согласия внутри сообщества. Однако в ходе исторического развития каждое этнокультурное сообщество занимается не только своей внутренней самоорганизацией, оно еще и противостоит другим сообществам и ведет с ними войны. Более того, эти процессы, как показывает история, оказываются теснейшим образом взаимосвязанными, поскольку ничто не объединяет людей так, как общий враг или соперник, представляющий угрозу их жизни или благополучию. В условиях войны, как известно, многое из того, на что в мирное время налагаются запреты, становится востребованным. Во всяком случае, месть врагу считается проявлением благочестия, и каждая этнокультура в соответствующие периоды своего развития не только освящает это чувство, но и вырабатывает целый арсенал средств для его выражения в вербальном и паралингвистическом поведении. Поэтому при описании концепта «месть» принимаются во внимание ситуации военного и иерархического типов, которые характеризуются, соответственно, совпадением и расхождением интересов индивида и общества в части права на реализацию себя как карающей силы и в равной степени влияют на формирование его смыслового содержания и социально значимого выражения.*

Методологическую базу исследования составили также общетеоретические положения о диалектике эмоционального и рационального в мышлении и языке (Ш. Балли, A.M. Буланов, А.А. Потебня, Б.А. Серебренников, В.И. Шаховский, А.Б. Шахнарович, Г.Х. Шингаров и др.) и о роли языка в развитии человека и социальной роли общения (JI.C. Выготский, В. Гумбольдт, М. Коул, А.А. Леонтьев, А.Н. Леонтьев, А.Ф. Лосев, А.Р. Лурия, О. Розеншток-Хюсси, Е.Ф. Тарасов и др.). Кроме этого исследование опирается на разрабатываемые отечественными лингвистами концепции языковой личности (Г.И. Богин, Л.И. Гришаева, В.И. Карасик, Ю.Н. Караулов, Л.П. Клобукова, В.В. Красных, В.И. Шаховский и др.), основные положения когнитивной лингвистики (Н.Ф. Алефиренко, Н.Д. Арутюнова, С.Г. Воркачев, В.З. Демьянков, М. Джонсон, В.И. Карасик, В.В. Красных, Е.С. Кубрякова, Дж. Лакофф, Д.С. Лихачев, З.Д. Попова, Г.Г. Слышкин, Ю.С. Степанов, И.А. Стернин и др.), эмотивной лингвистики (Л.Г. Бабенко, С.В. Ионова, Н.А. Красавский, Е.Ю. Мягкова, Л.А. Пиотровская, В.И. Шаховский, В. Volek и др.), психолингвистики (И.Н. Горелов, А.А. Залевская, И.А. Зимняя, А.А. Леонтьев, К.Ф. Седов, Ю.А. Сорокин, В.А. Пищальникова, Ch.E. Osgood, Т.А. Sebeok и др.), лингвокультурологии (А. Вежбицкая, Е.М. Верещагин, С.Г. Воркачев, В.В. Воробьев, В.Г. Костомаров, В.А. Маслова, В.Н. Телия и др.), прагмалингвистики (В.В. Богданов, Д. Вандервекен, 3. Вендлер, В.Е. Гольдин, Ситуация военного типа характеризуется тем, что на фоне общего для членов данного сообщества активно действующего врага существующие между ними конфликты отходят на второй план, повышается их сплоченность, и они, в известном смысле, превращаются в единую силу, направленную против чужой воли. Ситуация иерархического типа характеризуется отсутствием непосредственной для членов данного сообщества внешней угрозы и связанной с этим повышенной конфликтностью их внутрисоциумных отношений.

О термннологизированных словосочетаниях «ситуация военного типа» и «ситуация иерархического типа» см.: Монич, 1998, с. 104-105.

Дж.Л. Остин, А.А. Романов, Дж.Р. Серль и др.) и теории дискурса (Н.Д. Арутюнова, Э. Бенвенист, В.И. Карасик, М.Л. Макаров, A.B. Олянич, А.А. Романов, П. Серио, Е.И. Шейгал и др.).

На защиту выносятся следующие положения:

1. Эмоциональный поведенческий концепт определяется как единица психического уровня организации знания, характеризующаяся биологической детерминированностью, социальной обработанностыо и знаковой, в том числе и лингвистической, оформленностью; языковая семантика при этом рассматривается как арена диалектического взаимодействия бессознательного и ценностно-нормативных установок культуры.

2. Эмоциональный поведенческий концепт «месть» представляет собой ментальное образование, состоящее из эмоционального фона (гнев, ненависть, презрение, раздражение) и активирующихся на этом фоне скриптов, один из которых напрвляет агрессивную поведенческую реакцию индивида на источник фрустрации, а другой - на замещающий его объект.

3. Эмоциональный поведенческий концепт «месть» рассматривается как отраженная в сознании индивида модель поведения (деятельности), обеспечивающая его выживание во внутривидовой конкурентной борьбе, и описывается в терминах социального взаимодействия — с точки зрения мотива, цели, а также стратегий и тактик ее достижения. Целью предписываемой концептом деятельности является преобразование коммуникативного пространства и установление границы, отделяющей свое (безопасное) от чужого (враждебного) пространства. Достижение цели обеспечивается стратегиями устрашения и перверсии (лат. pervertere - губить, портить), т.е. нанесения угрожающему объекту физического и / или морального вреда.

4. Изучаемый концепт находит свое выражение не только в предметно-практической, но и возникшей на ее основе знаковой (невербальной и вербальной) деятельности, которая характеризуется фрустрационной обусловленностью, осознанностью, целенаправленностью, агрессивностью и по прагматическим параметрам определяется в работе как ВД.

5. Данный вид знаковой деятельности восходит к первым человеческим ритуалам и характеризуется сигнальной двунаправленностыо: 1) устрашение, проклятие адресата-агрессора и 2) воодушевление на борьбу с врагом и сплочение субъекта речи и его сородичей в замкнутую группу. Развитие ВД связано с двумя уровнями противостояния субъекта (сообщества) угрожающему объекту: на первом уровне, связанном с угрозой нарушения / нарушением неким объектом границы, которой субъект (сообщество) отделяет свое (безопасное) от чужого (враждебного) пространства, вырабатывается стратегия устрашения, воплощающаяся в тактике угрозы; на втором уровне, после игнорирования сигнала угрозы противником (или нарушения клятвы членом данного сообщества), складывается стратегия проклятия и соответствующие ей тактики изгнания, поругания и злопожелания. Поскольку посредством ментально-знаковых презентаций первый и второй уровни относятся друг к другу как предшествующий и последующий опыты участия в ситуациях одного и того же конфликтного типа, то в виндиктивном высказывании очень часто стратегия устрашения реализуется вместе со стратегией проклятия.

6. Принципиально важную роль в развитии ВД играет совпадение / расхождение интересов индивида и общества в части права на реализацию себя в качестве карающей силы: первое (соответствующее ситуации военного типа) ведет к его ритуализации и стандартизации, второе (определяющее ситуацию иерархического типа) — к дестандартизации и латентности.

7. ВД присущи следующие функции: эмотивно-регулятивная функция, которая признается доминантной и характеризуется амбивалентностью, связанной с деструктивным воздействием на оппонента и оптимизацией эмоционального состояния субъекта речи (и его соратников); названная функция воплощается в целом ряде взаимосвязанных и противопоставленных по своей направленности и характеру воздействия на коммуникантов производных функций: деморализующей и инспиративной, демобилизующей и мобилизующей, разобщающей и интегрирующей, патогенной и терапевтической, ноцицептивной и гедонистической; производными от эмотивно-регулятивной являются агональная (состязательная) и утешительная функции, а также функции социального контроля и дестабилизации общественных отношений; фатическая (по Б. Малиновскому, направленная на создание уз общности между людьми) функция, которая заявляет о себе в тех случаях, когда агент социального действия устрашает и / или проклинает, как правило, отсутствующего в момент речи обидчика своего собоседника и, обозначая тем самым свою позицию в имевшем место конфликте, приближает себя к потерпевшему; референтивная функция, которая сводится к представлению интенций говорящего в таких формах, которые через разные степени унижения адресата-агрессора и / или замещающего его объекта позволяют ему ощущать свою социальную значимость и заявлять об этом окружающим (в определенных ситуациях способствуя эвокации аналогичных ощущений у адресатов-наблюдателей, которых он считает своими); в результате реализации названной функции и создается карта ситуации социального взаимодействия, на которой адресат-агрессор и / или замещающий его объект оказываются на нижних, а говорящий (и его соратники) на верхних ступенях некой виртуальной или реальной системы иерархических отношений.

8. ВД, как и любой другой вид предметно-практической или речевой деятельности, имеет две стороны: внутреннюю (ментальную) и внешнюю (операциональную), в этой связи и описание структуры изучаемого феномена строится с учетом его внутренней организации, т.е. мотива, цели, стратегий и тактик ее достижения, и внешней, т.е. с точки зрения языковых форм воплощения последних.

Внутренняя структура ВД предопределяется его мотивом, целью, стратегиями и складывается из тактик угрозы, изгнания, поругания и злопожелания.

Внешняя структура ВД формируется из обслуживающих названные тактики коммуникативно-семантических полей; ядро' каждого коммуникативно-семантического поля занимают прямые -, околоядерное пространство - конвенциональные косвенные -, а периферию — неконвенциональные косвенные или транспонированные вербальные построения.

Жестких границ, отделяющих транспонированные (периферийные) от конвенциональных косвенных (околоядерных) форм выражения изучаемых тактик, нет. В процессе социального взаимодействия транспонированные формы подвергаются ритуализации и переходят в разряд конвенциональных.

Научная новизна работы связывается с психоаналитическим подходом к проблеме концептуализации и вербализации знаний, получаемых человеком от природы. Этот подход расширяет исследовательское поле включением в него фактора подсознательного и освещением его диалектики с ценностно-нормативными установками культуры. Иными словами, данный подход показывает, как заданная природой эмоциональная поведенческая реакция, вступая в знаковое инобытие, обретает аксиологические смыслы, которые, в свою очередь, регулируют ее проявление в коммуникативных процессах. В таком ракурсе концепт «месть», насколько нам известно, не изучался ни в отечественном, ни в зарубежном языкознании.

Теоретическая значимость исследования определяется тем, что в нем выявляются социально-психологические закономерности дискурсивной деятельности носителей русской лингвокультуры по объективации концепта «месть» в их языковом сознании и коммуникативном поведении; предлагается модель названного концепта как совокупного продукта эмоционального бессознатального, когнитивного сознания и языкового (дискурсивного) сознания.

Результаты и выводы работы могут оказаться полезными для дальнейшей разработки актуальных проблем лингвоконцептологии, эмотивной лингвистики, психолингвистики и теории дискурса: осмысления понятия «эмоциональный концепт» с точки зрения природы, структуры, речемыслительного и коммуникативно-прагматического потенциалов стоящего за ним феномена; освещения дискурсивной деятельности человека в эмотивном, прагматическом, социотворческом аспектах, а также изучения ее креативной и репродуктивной составляющих.

Практическая ценность исследования связывается с возможностью использования изученного в нем материала при создании словарей -концептуариев культурно значимых смыслов, закрепленных в языковом сознании и коммуникативном поведении; в вузовских курсах по теории языкознания, социолингвистике, психолингвистике и лингвокультурологии, а также в работе аспирантских семинаров и научных студенческих обществ.

Апробация работы. Основные результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры языкознания ВГПУ и научно-исследовательских лабораторий ВГПУ «Язык и личность» и «Аксиологическая лингвистика». Основные положения исследования докладывались на региональных межвузовских конференциях: «Языковая личность: проблемы обозначения и понимания (Волгоград, 1997), «Кирилло-Мефодиевские традиции на Нижней Волге» (Волгоград, 2002, 2004), «Наследие академика В.И. Борковского и проблемы современной лингвистики» (Волгоград, 2002-2006), а также международных конференциях: «Reflexie aktualneho vyskumu ruskeho jazyka» (г. Нитра, Словакия, 1999), «Современные парадигмы лингвистики: традиции и инновации» (Волгоград, 2005), «Языковая личность в дискурсе: Полифония структур и культур» (Тверь, 2005), «Язык, культура, менталитет: проблемы изучения в иностранной аудитории» (Санкт-Петербург, 2005, 2006), «Язык.

Культура. Коммуникация» (Волгоград, 2006), «Этнокультурная концептосфера: общее, специфическое, уникальное» (Элиста, 2006), конференции, посвященной 1900 - летию г. Силистра (г. Силистра, Болгария, 2006), «Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов» (Волгоград, 2005, 2007), «Динамика и функционирование русского языка: факторы и векторы» (Волгоград, 2007), «Меняющаяся коммуникация в меняющемся мире» (Волгоград, 2008).

Основные положения диссертации изложены в 33 публикациях, в том числе в учебном пособии «Концепты основных инстинктов в русской лингвокультуре» (3, 5 п.л.) и монографии «Месть как эмоциональный поведенческий концепт (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры)» (16 п.л.).

Структура работы. Диссертация включает в себя введение, три главы, заключение, список литературы, список лексикографических и других источников и приложение.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Месть как эмоциональный поведенческий концепт (опыт когнитивно-коммуникативного описания в контексте русской лингвокультуры)"

Выводы

Рассмотренные в третьей главе работы номинанты и дескрипторы ЭПК «месть» показывают, что смысловое содержание названной единицы сознания складывается в результате диалектического взаимодействия биологического и социального кодов. Это означает, что заданная природой эмоциональная реакция, вступая в знаковое инобытие, обретает аксиологические смыслы, производные от специфики человеческой деятельности, предопределяющей формы культурно-исторического бытия и конкретные коммуникативно-прагматические ситуации. В семантической валентности ключевого слова «месть» обнаруживается конфликт между подсознательным и ценностно-нормативными установками культуры. Как поведенческая реакция месть реализуется в двух скриптах, отражающих внутривидовую конкурентную борьбу и структурирующих общественные отношения; в русском этноязыковом сознании данные скрипты представлены условно-символически - посредством фразеологических единиц.

Изучаемый концепт являет собой эмоционально детерминированную и отраженную в сознании индивида модель поведения (деятельности), обеспечивающую его выживание во внутривидовой конкурентной борьбе. Целью предписываемой данным концептом деятельности является преобразование коммуникативного пространства и установление границы, отделяющей свое (безопасное) от чужого (враждебного) пространства. Достижение названной цели обеспечивается стратегиями устрашения и перверсии (от лат. pervertere - губить, портить), т.е. нанесения угрожающему объекту физического и / или морального вреда.

ЭПК «месть» находит свое выражение не только в предметно-практической, но и возникшей на ее основе знаковой деятельности, которая характеризуется фрустрационной обусловленностью, осознанностью, целенаправленностью, агрессивностью и по прагматическим параметрам определяется в настоящей работе как виндиктивный дискурс (ВД). Данный вид знаковой деятельности рассматривается нами как единство процесса и результата.

ВД как процесс представляет собой текущую в конкретной ситуации общения речевую деятельность, связанную с выбором и оранжировкой имеющихся, а также производством новых языковых и экстралингвистических средств, адекватных ее цели, стратегиям и тактикам. Эта деятельность возникает вследствие реакции единого психо-физиологического организма на фрустрацию, питается энергией ситуативной доминанты - чувствами гнева, ненависти, презрения, раздражения - и завершается вместе с угасанием названных чувств. Но поскольку конкурентная борьба, столкновения индивидов (и обществ), отстаивающих в ней свои права, и свойственные конфликтным ситуациям общения виндиктивные речевые реакции сопровождают всю историю развития человечества, то и ВД в данном контексте рассматривается нами как процесс перманентный или как одна из констант психической и социальной активности людей в ценностно-коммуникативном пространстве.

ВД как результат - это совокупность порожденных в процессе коммуникации текстов. Созданные тексты в тех или иных своих модификациях или фрагментах включаются в виндиктивную дискурсивную деятельность на последующих этапах ее развития, что, в свою очередь, обусловливает ее креативно-репродуктивный характер.

Изучаемый вид речевой деятельности восходит к первым человеческим ритуалам и характеризуется сигнальной двунаправленностью: 1) устрашение, проклятие адресата-агрессора и 2) воодушевление на борьбу с врагом и сплочение субъекта речи и его сородичей в замкнутую группу.

Развитие ВД связано с двумя уровнями противостояния субъекта (сообщества) угрожающему объекту.

На первом уровне, связанном с ощущаемой субъектом (членами сообщества) угрозой нарушения или нарушением неким объектом границы, которой первый (первые) отделяет (ют) свое (безопасное) от чужого (враждебного) пространства, происходит знаковая объективация субъектом (членами сообщества) возникающих в их сознании образов устрашающих действий и передача их агрессору с целью изменения его поведения и сохранения в неприкосновенности названной границы или ее демаркации. На этом уровне вырабатывается стратегия устрашения, воплощающаяся в тактике угрозы.

На втором уровне (после игнорирования сигнала угрозы противником или нарушения клятвы членом данного сообщества) объективированные и переданные в акте угрозы образы реализуются в конкретных предметно-практических и производных от них знаково-вербальных действиях. На этом уровне складывается стратегия перверсии (проклятия) и соответствующие ей тактики изгнания, поругания и злопожелания.

Первый и второй уровни противостояния обнаруживают изоморфизм: воображаемым действиям первого соответствуют реальные действия второго. А поскольку первые обусловлены знанием того, как надо вести себя в подобных ситуациях, то посредством ментально-знаковых презентаций первый и второй уровни относятся друг к другу как предшествующий и последующий опыты участия в ситуациях одного и того же конфликтного типа. Поэтому в виндиктивном высказывании очень часто стратегия устрашения реализуется вместе со стратегией проклятия.

ВД присущи следующие функции: эмотивно-регулятивная, которая является доминантной и характеризуется амбивалентностью, связанной с деструктивным воздействием на оппонента и оптимизацией эмоционального состояния субъекта речи (и его соратников); названная функция воплощается в целом ряде взаимосвязанных и противопоставленных по своей направленности и характеру воздействия на коммуникантов производных функций: деморализующей и инспиративной, демобилизующей и мобилизующей, разобщающей и интегрирующей, патогенной и терапевтической, ноцицептивной и гедонистической; производными от эмотивно-регулятивной функции являются атональная (состязательная) и утешительная функции, а также функции социального контроля и дестабилизации общественных отношений; фатическая (по Б. Малиновскому, направленная на создание уз общности между людьми) функция, которая заявляет о себе в тех случаях, когда агент социального действия устрашает и / или проклинает, как правило, отсутствующего в момент речи обидчика своего собеседника и, обозначая тем самым свою позицию в имевшем место конфликте, приближает себя к потерпевшему; референтивная функция, которая сводится к представлению интенций говорящего в таких формах, которые через разные степени унижения адресата-агрессора и / или замещающего его объекта позволяют ему ощущать свою социальную значимость и заявлять об этом окружающим (в определенных ситуациях способствуя эвокации аналогичных ощущений у адресатов-наблюдателей, которых он считает своими); в результате реализации названной функции и создается карта ситуации социального взаимодействия, на которой адресат-агрессор и / или замещающий его объект оказываются на нижних, а говорящий (и его соратники) на верхних ступенях некой виртуальной или реальной системы иерархических отношений.

ВД, как и любой другой вид предметно-практической или речевой деятельности, имеет две стороны: внутреннюю (ментальную) и внешнюю (операциональную), в этой связи и описание структуры изучаемого феномена строилось нами с учетом его внутренней организации, т.е мотива, цели, стратегий и тактик ее достижения, и внешней, т.е. с точки зрения языковых форм воплощения последних.

Внутренняя структура ВД предопределяется его мотивом, целью, стратегиями и складывается из тактик угрозы, а также изнания, поругания и злопожелания.

Внешняя структура ВД формируется из обслуживающих названные тактики коммуникативно-семантических полей. Ядро каждого коммуникативно-семантического поля знимают прямые -, околоядерное пространство - конвенциональные косвенные - , а периферию — неконвенциональные косвенные или транспонированные вербальные построения.

В коммуникативно-семантическом поле средств выражения тактики угрозы выделяется ядро, в которое входят предупреждения-предсказания-обещания с прямыми номинантами карательных мер, околоядерное пространство, где оказываются предупреждения-предсказания-обещания с конвенциональными косвенными номинантами карательных мер, ближняя периферия, образуемая предупреждениями-предсказаниями с прямыми и конвенциональными косвенными номинантами карательных мер, дальняя периферия, состоящая из предупреждений с прямыми и конвенциональными косвенными номинантами карательных мер, в отдельный сегмент моделируемого поля входят формы, имплицирующие угрожающую информацию.

В коммуникативно-семантическом поле средств выражения тактики изгнания выделяется ядро, в которое входят требования (приказы), которыми субъект речи побуждает оппонента покинуть определенную (считающуюся первым своей) территорию, околоядерное пространство, где оказываются советы, просьбы или мольбы, которыми субъект речи побуждает оппонента уйти, удалиться, периферия, образуемая рогативными и репрезентативными конструкциями, которыми субъект речи намекает оппоненту на то, чтобы он ушел.

В коммуникативно-семантическом поле средств выражения тактики поругания выделяется ядро, куда входят высказываемые субъектом речи предложения, в которых посредством пейоративов и обеденной лексики выражается оценочная нефактуальная квалификация лица, посредством глаголов, обозначающих аморальные или противоправные действия, - оценочная фактуальная квалификация лица, при помощи устойчивых конструкций типа «плевал я на тебя», «пошел вон», «черт бы тебя побрал», «черт тебя носит» или «где тебя черти носят?» эксплицируется негативное эмоциональное отношение к его намерениям или действиям и тем самым оказывается деструктивное воздействие на его эмоциональную сферу, имплицирующие угрозу резкие (не выражающие конкретно-коммуникативных смыслов изгнания и злопожелания) директивы, в том числе и персональные запреты, околоядерное пространство, где оказываются высказываемые субъектом речи вопросительные предложения типа «Ты дурак?», «Ну не свинья ли ты?», различные по своей синтаксической организации предложения, в которых посредством маркеров пейоративного отчуждения выражается оценочная нефактуальная квалификация лица, дразнилки и передразнивания как формы выражения говорящим негативного эмоционального отношения к поведению оппонента, ближняя периферия, где располагаются различные по своей синтаксической организации предложения, в которых посредством мелиоративов выражается оценочная нефактуальная квалификация лица, утвердительные предложения, в которых посредством предицирования ему признаков, имплицирующих негативную эмоциональную оценку его морально-волевых качеств, интеллектуального развития и пр. выражается фактуальная квалификация лица, вопросительные предложения, которые используются говорящим для выражения негативного эмоционального отношения к поведению реципиента и которые не содержат пейоративных имен или глаголов, обозначающих его аморальные или противоправные действия, дальняя периферия, где располагаются директивы, в том числе и персональные запреты, которые используются говорящим в конфликтной ситуации общения в качестве реплик-реакций на противоречащее его воле поведение реципиента.

В коммуникативно-семантическом поле средств выражения тактики злопожелания выделяется ядро, в которое входят высказываемые субъектом речи вне наличной конфликтной ситуации общения магические заклинания, являющие собой логические доказательства желаемого через моделируемое (действительное) или обращенные к могущественным силам природы просьбы или мольбы причинить его оппоненту вред; околоядерное пространство, где оказываются высказываемые субъектом речи предложения, характеризующиеся репрезентативным синтаксисом и выстраивающиеся по моделям: 1) имя носителя зла + имя или местоимение, указывающее на объект воздействия, + предикативная единица «нет», 2) глагол, обозначающий насильственное действие, + имя или местоимение, указывающее на объект воздействия, + местоимение «некому», риторические вопросы о том, когда какое-либо несчастье случится с объектом воздействия («Когда ты только сдохнешь?», «Когда же черт возьмет тебя?»), периферия, образуемая оптативными конструкциями, которые не содержат формальных показателей желания говорящего причинить оппоненту вред - лексических единиц и их сочетаний, обозначающих уход из жизни или состояния, связанные с физическими и / или душевными страданиями, - и которые рассматриваются в настоящей работе как формы импликации изучаемой тактики (чтоб ты жил на одну зарплату).

Жестких границ, отделяющих транспонированные (периферийные) от конвенциональных косвенных (околоядерных) форм выражения изучаемых тактик, нет. В процессе социального взаимодействия транспонированные формы подвергаются ритуализации и переходят в разряд конвенциональных.

Заключение

Опыт естественных и гуманитарных наук позволил нам рассматривать человека как биологическую особь с некогда пробудившимся сознанием, которое вынесло его за пределы чисто природного существования и погрузило в мир символических форм.

Создавая второй, символический, мир для фиксации приобретенного опыта и передачи его последующим поколениям, человек преодолевает конечность своего существования и восходит к надиндивидуальному бытию. В этом процессе с филогенетической точки зрения он и начинается как личность, поскольку заботится об общественном благополучии и воспроизводстве социальной жизни. Становление личности в онтогенезе связывается с усвоением индивидом опыта, приобретенного и воплощенного в символических формах предшествующими поколениями, что, в свою очередь, оказывается возможным лишь в процессе его общения с другими людьми. А поскольку основным средством общения и проводником культурной информации является естественный человеческий язык, то вполне закономерно, что в центре исследования интересующей нас единицы сознания оказалась ЯЛ как творец и продукт культуры.

Сотворение культуры как способа организации и развития жизнедеятельности, принципиально отличающейся от биологических форм существования, требует постоянно воспроизводящегося человеческого усилия. Это усилие изначально направляется доминирующими индивидами или лидерами первых человеческих сообществ на расшатывание генетического кода людей, расширение диапазона их потребностей и подчинение их природных энергоресурсов общественно полезной деятельности. Особая роль в этом процессе отводится языку как инструменту воздействия на первую сигнальную систему, при помощи которого оценивается и модифицируется идущая по ее каналам биологически полезная информация, осуществляется подавление одних желаний и эвокация других и определяется, в кончном счете, как поступать человеку в той или иной жизненной ситуации. Находясь под воздействием языка, второй сигнальной системы, человек интериоризирует свои реальные отношения с другими людьми, выступая как бы другим для себя самого, что, в свою очередь, позволяет ему контролировать и изменять свою собственную деятельность. В данном контексте мы и определили культуру как дискурсивную деятельность, регул ирующую энергетику эмоционального бессознательного и тем самым определяющую векторы социальных отношений.

Эта деятельность имеет свои специфические черты в каждом этническом сообществе, где складываются свои потребности в том или ином знании, вырабатываются критерии его оценки и формы представления в сознании и коммуникативном поведении. А поскольку у каждого народа есть своя система предметных значений и социальных стереотипов, то сознание человека оказывается всегда этнически обусловленным.

Этнокультурное сознание включает в себя знания не только об окружающей человека действительности, но и результаты самопознания. Это означает, что концептуализации подвергаются не только феномены внешнего по отношению к человеку мира, но и психоэмоциональные процессы, наиболее значимые из которых объективируются знаковыми системами, языком и культурой, и потому тоже могут изучаться лингвокультурологически.

Концептуализация психоэмоционального опыта - процесс когнитивно-дискурсивный, затрагивающий фундаментальные основы познания мира и самопознания и опирающийся на языковые знаки, значения которых обусловливают наше отношение к предмету мысли. Поэтому лингвокультурологическое исследование эмоционального концепта потребовало от нас выхода за пределы языкового круга и опоры на данные других наук, позволяющие определить, какой фрагмент глубинной психической жизни человека подвергся концептуализации и каково его ближайшее окружение, «соседство» с другими, релевантными для его понимания, психическими явлениями. Для этого мы и обратились к опыту изучения человека, накопленному в области психоаналитических исследований, который, со свойственной ему отстраненностью от ценностной составляющей этого понятия, использовался нами в качестве опоры, на которой строилось предпринятое описание диалектики генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов.

Этот опыт позволил нам рассматривать ЭК как устойчивую ментальную структуру, складывающуюся из определенного фрагмента индивидуального бессознательного эмоционально-энергетического фона и соответствующих ему (фрагменту) скриптов. Такой ЭК обусловливает поведение человека в данной ситуации социального взаимодействия и благодаря способности человека к саморефлексии объективируется, т.е. обретает знаковую оформленность в соответствии с системой ценностей, исторически сложившейся в том или ином сообществе; в этом контексте он предстает как единица психического уровня организации знания, характеризующаяся биологической детерминированностью, социальной обработанностыо и знаковой (в том числе и лингвистической) оформленностыо.

Полагая, что ЭК может быть рассмотрен как отраженная в сознании индивида биологически детерминированная и социально обработанная модель поведения (деятельности) и намереваясь примерить предлагаемую модель на эмоционально-когнитивное образование, представленное в русскоязычном обыденном сознании ключевым словом «месть», мы посчитали целесообразным сначала рассмотреть то, что говорят о мести психологи-социоцентристы, и лишь затем предложить основанное на психоаналитических исследованиях человека понимание данной единицы сознания.

Последнее позволило нам считать, что существует универсальный психический феномен, который побуждает человека мстить. Таким феноменом является ментальный предикат - желание - один из важнейших внутренних стимулов психо-физиологической и социальной активности индивида.

Реализация того или иного импульса-желания доставляет индивиду удовольствие, в то время как полное или частичное блокирование импульса-желания травмирует его единый психо-физиологический организм и вызывает фрустрацию.

Если травма достаточно глубока, то это приводит к изменениям в психике индивида и его предметно-практическом и коммуникативном поведении. При этом импульс блокируемого желания по закону сохранения и превращения энергии может устремляться в глубины подсознания («системы конденсированного опыта», по С. Грофу), вызывая различные расстройства, в том числе и астенические состояния, которые в той или иной степени поддаются терапевтическому воздействию методом катарсиса (по Й. Брейеру и 3. Фрейду).

Но энергия полностью или частично блокируемого желания помимо вытеснения в область подсознания, может напрвляться и вовне, превращаясь (как один из вариантов) в виндиктивную (агрессивную) поведенческую реакцию - месть, обеспечивающую индивиду эмоциональную разрядку и самостоятельный выход из психотравматического состояния.

Важнейшим опосредующим звеном между фрустрацией и ответной виндиктивной поведенческой реакцией являются эмоции группы гнева или раздражение, составляющие эмоциональный фон изучаемого концепта и активирующие скрипты, которые направляют агрессивные действия индивида на источник фрустрации или замещающий его объект.

Психоаналитический подход к описанию мести позволил нам не ограничивать рассмотрение данной защитной поведенческой реакции рамками наличной ситуации социального взаимодействия, а саму реакцию не рассматривать только как попытку преодоления преграды целенаправленному поведению.

Названный подход к изучаемому концепту оказался оправданным еще и потому, что позволил нам расширить исследовательское поле включением в него фактора подсознательного (эмоциональной разрядки) и его диалектики с ценностно-нормативными установками культуры.

Верифицировалась предлагаемая нами модель ЭПК «месть» в контексте русской лингвокультуры. Для этого анализировались номинативные, дескриптивные и экспрессивные единицы, представляющие названный концепт в языковом сознании и коммуникативном поведении ее носителей.

Анализ номинантов и дескрипторов, представляющих ЭПК «месть» в русскоязычном обыденном сознании показал, что заданная природой эмоциональная реакция, вступая в знаковое инобытие обретает имена и обрастает аксиологическими смыслами, производными от специфики человеческой деятельности, предопределяющей формы культурно-исторического бытия и конкретные коммуникативно-прагматические ситуации. Данное обстоятельство предопределяет открытость, смысловую динамику и дискурсную вариативность изучаемой единицы сознания. В этом контексте и тезис о том, что сотворение мира и пробуждение сознания - процессы параллельные (Нойман 1998), становится вполне прозрачным, если сотворением мира считать его знаковую интерпретацию, а последнее — функцией сознания.

ЭПК «месть» рассматривался нам как отраженная в сознании индивида модель поведения (деятельности), обеспечивающая его выживание во внутривидовой конкурентной борьбе; целью предписываемой концептом деятельности является преобразование коммуникативного пространства и установление границы, отделяющей свое (безопасное) от чужого (враждебного) пространства; достижение названной цели обеспечивается стратегиями устрашения и перверсии.

Изучаемый концепт находит свое выражение не только в предметно-практической, но и возникшей на ее основе знаковой деятельности, которая характеризуется фрустрационной обусловленностью, осознанностью, целенаправленностью, агрессивностью и которую мы определили как ВД.

Данный вид знаковой деятельности восходит к первым человеческим ритуалам и характеризуется сигнальной двунаправленностыо: 1) устрашение, проклятие адресата-агрессора и 2) воодушевление на борьбу с врагом и сплочение субъекта речи и его сородичей в замкнутую группу.

Развитие ВД связано с двумя уровнями противостояния субъекта (сообщества) угрожающему объекту. На первом уровне, связанном с угрозой нарушения / нарушением неким объектом границы, которой субъект (сообщество) отделяет свое (безопасное) от чужого (враждебного) жизненного пространства, вырабатывается стратегия устрашения, воплощающаяся в тактике угрозы. На втором уровне, после игнорирования сигнала угрозы противником или нарушения клятвы членом данного сообщества, складывается стратегия проклятия и соответствующие ей тактики изгнания, поругания и злопожелания. Посредством ментально-знаковых презентаций первый и второй уровни относятся друг к другу как предшествующий и последующий опыты участия в ситуациях одного и того же конфликтного типа! Поэтому в виндиктивном высказывании очень часто стратегия устрашения реализуется вместе со стратегией проклятия.

Принципиально важную роль в развитиии ВД играет совпадение / расхождение интересов индивида и общества в части права на реализацию себя в качестве карающей силы: первое (соответствующее ситуации военного типа) ведет к его ритуализации и стандартизации, второе (определяющее ситуацию иерархического типа) — к дестандартизации и латентности.

Исследование ВД показало, что данному виду речевой деятельности присущи следующие функции: эмотивно-регулятивная (доминантная), которая характеризуется амбивалентностью, связанной с деструктивным воздействием на оппонента и оптимизацией эмоционального состояния субъекта речи и его соратников; производные от нее атональная и утешительная функции, а таже функции социального контроля и стабилизации общественных отношений; фатическая функция, которая заявляет о себе в тех случаях, когда субъект речи устрашает и / или проклинает, как правило, отсутствующего в момент речи обидчика своего собеседника и, обозначая тем самым свою позицию в имевшем место конфликте, приближает себя к потерпевшему; референтивная функция, в результате реализации которой создается карта ситуации социального взаимодействия, на которой адресат-агрессор и / или замещающий его объект оказываются на нижних, а говорящий (и его соратники) на верхних ступенях некой виртуальной или реальной системы иерархических отношений.

Поскольку ВД, как и любой другой вид предметно-практической или речевой деятельности имеет две стороны: внутреннюю (ментальную) и внешнюю (операциональную), то и описание его структуры строилось с учетом его внутренней организации, т.е. мотива, цели, стратегий и тактик ее достижения, и внешней, т.е. с точки зрения языковых форм воплощения последних.

Внутренняя структура ВД предопределяется его мотивом, целью, стратегиями и складывается из тактик угрозы, а также изгнания, поругания и злопожелания.

Внешняя структура ВД формируется из обслуживающих названные тактики коммуникативно-семантических полей; ядро каждого коммуникативно-семантического поля занимают прямые-, околоядерное пространство - конвенциональные косвенные - , а периферию — неконвенциональные косвенные или транспонированные вербальные построения. Жестких границ, отделяющих транспонированные (периферийные) от конвенциональных косвенных (околоядерных) форм выражения изучаемых тактик, нет. В процессе социального взаимодействия транспонированные формы подвергаются ритуализации и переходят в разряд конвенциональных.

Рассмотренные нами формы объективации ЭПК «месть» в русской лингвокультуре в целом, как нам кажется, подтвердили жизнеспособность излагаемой в работе концепции. Вместе с этим, мы понимаем, что затронули лишь малую часть проблемы, касающейся концептуализации и вербализации знаний, получаемых индивидом при помощи биологического механизма наследования. Полагаем, что дальнейшие изыскания в области антропологической лингвистики прольют свет на многие вопросы, связанные с диалектикой генетического (эмоционального) и этноязыкового кодов.

Список научной литературыЧесноков, Иван Иванович, диссертация по теме "Теория языка"

1. Автономова Н.С. Рассудок, разум, рациональность. М.: Наука, 1988.

2. Адлер А. Очерки по индивидуальной психологии / пер. с нем. М.: Когито-Центр, 2002.

3. Адоньева С.Б. «Я» и «ты» в ритуальном тексте: ситуация границы // Пограничное сознание: альманах «Канун». СПб., 1999. Вып. 5.

4. Алефиренко Н.Ф. Поэтическая энергия слова. Синергетика языка, сознания и культуры. М.: Academia, 2002.

5. Алефиренко Н.Ф. Языковая картина мира и культура // Когнитивно-дискурсивные аспекты лингвокультурологии. Волгоград: Перемена, 2004.

6. Апотелоз Д. Язык, мышление и референция // Концептуализация и смысл: сб. науч. тр. Новосибирск: Наука. Сиб. отделение, 1990.

7. Апресян Р.Г. Сила и насилие слова // Человек. 1997. № 5.

8. Апресян Ю.Д. Интегральное описание языка и системная лексикография. М.: Шк. «Языки русской культуры», 1995. Т. 2.

9. Апресян Ю.Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. 2-е изд., испр. и доп. М.: Шк. «Языки русской культуры», «Восточная литература» РАН, 1995. Т. 1.

10. Ю.Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Вопр. языкознания. 1995. № 1.

11. П.Апресян Ю.Д. Перформативы в грамматике и словаре // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1986. Т. 45. № 3.

12. Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка.Стилистика декодирования: учебное пособие для фак. и ин-тов иностр. яз. Л.: Просвещение, 1973.

13. Арнольдов А.И. Введение в культурологию: учебное пособие. М.: Нар. акад. культуры и общечеловеческих ценностей, 1993.

14. Арутюнова Н.Д. Аномалии и язык (к проблеме языковой «картины мира») // Вопр. языкознания. 1987. № 3.

15. Арутюнова Н.Д. Введение // Логический анализ языка. Ментальные действия. М.: Наука, 1993.

16. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энцикл., 1990.

17. Арутюнова Н.Д. Истина и этика // Логический анализ языка. Истина и истинность в культуре и языке. М.: Наука, 1995.

18. Арутюнова Н.Д. Истина. Добро. Красота: Взаимодействие концептов // Логический анализ языка. Языки эстетики: концептуальные поля прекрасного и безобразного. М.: Индрик, 2004.

19. Арутюнова Н.Д. Лингвистические проблемы референции // Новое в зарубежной лингвистике. М.: «Радуга», 1982. Вып. XIII: Логика и лингвистика (Проблемы референции).

20. Арутюнова Н.Д. Речеповеденческие акты и истинность // Человеческий фактор в языке: Коммуникация, модальность, дейксис. М.: Наука, 1992.

21. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М.: Шк. «Языки русской культуры», 1999.

22. Бабенко Л.Г. Лексические средства обозначения эмоций в русском языке. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1989.

23. Бабушкин А.П. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та, 1996.

24. Бабушкин А.П., Жукова М.Г. Перевод реалий в свете проблем когнитивной семантики // Проблемы культурной адаптации текста. Воронеж, 1999.

25. Базылев В.Н. Язык ритуал - миф. М., 1994.

26. Балаян А.Р. Основные коммуникативные характеристики диалога: автореф. дис.канд. филол. наук. М., 1971.

27. Балли Ш. Французская стилистика. М.: Иностр. лит., 1961.

28. Баранов А.Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1993.

29. Баранов А.Н. Аксиологические стратегии в структуре языка: Паремиология и лексика // Вопр. языкознания. 1989. № 3.

30. Баранов А.Н., Добровольский Д.О. Постулаты когнитивной семантики // Изв. РАН. Серия литературы и языка. 1997. Т. 56. № 1.

31. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика / пер. с фр. М.: Прогресс, 1989.

32. Бартминьский Е. Этноцентризм стереотипа: результаты исследования немецких (Бохум) и польских (Люблин) студентов в 1993-1994 г.г, // Речевые и ментальные стереотипы в синхронии и диахронии: тез. конф. М., 1995.

33. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Худож. лит., 1965.

34. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. М.: Искусство, 1986.

35. Беликов В.И., Крысин Л.П. Социолингвистика. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2001.

36. Белл Р.Т. Социолингвистика. Цели, методы, проблемы / пер. с англ. М.: Международные отношения, 1980.

37. Бельчиков Ю.А. Инвективная лексика в контексте некоторых тенденций в современной русской языковой коммуникации // Филологические науки. 2002. №4.

38. Бенвенист Э. Общая лингвистика / пер с фр. М.: Прогресс, 1974.

39. Бергсон А. Два источника морали и религии / пер. с фр. М.: Канон, 1994.

40. Бердяев Н.А. Философия свободы. М.: Интерпартнёр-МКС, 1990.

41. Бережной Н.М. Человек и его потребности. М.: Форум, 2000.

42. Берковиц Л. Агрессия: причины, последствия и контроль. М.; СПб., 2001.

43. Берн Э. Игры, в которые играют люди: Психология человеческих взаимоотношений; Люди, которые играют в игры: Психология человеческой судьбы / пер. с англ. М.: Прогресс, 1988.

44. Бескова Н.А. Эволюция и сознание: новый взгляд. М.: Индрик, 2002.

45. Блумфильд JI. Язык / пер. с англ. М.: Прогресс, 1968.

46. Блюм Г. Психоаналитические теории личности / пер. с англ. М.: КСП+, 1996.

47. Богатырев П.Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971.

48. Богатырев П.Г. Народная культура славян / сост. Е.С. Новик, Б.С. Долгин / под. общ. ред. Е.С. Новик. М.: ОГИ, 2007.

49. Богданов В.В. Классификация речевых актов // Личностные аспекты речевого общения: межвуз. сб. науч. тр. Калинин: Изд-во Калининского гос. ун-та, 1989.

50. Богданов В.В. Перформативное предложение и его парадигмы // Прагматический и семантический аспекты синтаксиса. Калинин: Изд-во Калининского гос. ун-та, 1985.

51. Богданов В.В. Речевое общение: прагматические и семантические аспекты. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1990.

52. Богин Г.И. Модель языковой личности в ее отношении к разновидностям текстов: автореф. дис. . д-ра филол. наук. Л., 1984.

53. Болдырев Н.Н. Когнитивная семантика: курс лекций по английской филологии. Тамбов: Изд-во Тамбов, ун-та, 2001.

54. Болдырев Н.Н. Концептуальные структуры и языковые значения // Филология и культура: материалы Междунар. конф. 12-14 мая 1999 г. Тамбов: Изд-во Тамбов, ун-та, 1999.

55. Бондалетов В.Д. Социальная лингвистика: учебное пособие. Рязань: Рязан. гос. пед. ин-т, 1984.

56. Борботько В.Г. Психологические механизмы речевой регуляции и инспиративная функция языка // Функционирование языка как средства идеологического воздействия. Краснодар: Изд-во Кубан. ун-та, 1988.

57. Борисова И.Н. Непрямая коммуникация в речевой систематике // Прямая и непрямая коммуникация: сб. науч. ст. Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 2003.

58. Буланов A.M. «Ум» и «сердце» в русской классике. Соотношение рационального и эмоционального в творчестве И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского, JI.H. Толстого. Саратов: Изд-во Саратов, ун-та, 1992.

59. Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М.: Республика, 1994.

60. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Модальность // Человеческий фактор в языке: Коммуникация, модальность, дейксис. М.: Наука, 1992.

61. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия / пер. с англ. СПб.: Питер, 2001.

62. Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция / пер. с нем. М.: Прогресс, 1993.

63. Вандервекен Д. Небуквальные речевые акты // Концептуализация и смысл: сб. науч. тр. Новосибирск: Наука. Сиб. отделение, 1990.

64. Вартофский М. Модели. Репрезентации и научное понимание. М.: Прогресс, 1988.

65. Василенко JI.M. Магия: старое зло или новое благо? // Вопр. Философии. 1994. №2.

66. Васильев И.А., Поплужный B.JL, Тихомиров O.K. Эмоции и мышление. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980.

67. Васильев М.А. Язычество восточных славян накануне крещения Руси. М., 1999.

68. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М.: Языки славянской культуры, 2001.

69. Вежбицкая А. Речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1985. Вып. XVI: Лингвистическая прагматика.

70. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М.: Школа «Языки русской культуры», 1999.

71. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.: Русские словари, 1997.

72. Вежбицкая А., Годдард К. Дискурс и культура // Жанры речи: сб. науч. ст. Саратов: Колледж, 2002. Вып. 3.

73. Вендлер 3. Иллокутивное самоубийство // Новое в зврубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1985. Вып. XVI: Лингвистическая прагматика.

74. Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. 4-е изд., испр. и доп. М.: Рус. яз., 1990.

75. Вилюнас В.К. Психологические механизмы мотивации человека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.

76. Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения. М.: Наука, 1993.

77. Витт Н.В. Речь и эмоции. М.: Изд-во МГУ, 1984.

78. Витт Н.В. Эмоциональная регуляция речевого поведения при общении. М.: Изд-во МГУ, 1983.

79. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика. Волгоград: Перемена, 1997.

80. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М.: Наука, 1985.

81. Воркачев С.Г. Вариативные и ассоциативные свойства телеономных лингвоконцептов. Волгоград: Парадигма, 2005.

82. Воркачев С.Г. Концепт счастья в русском языковом сознании: опыт лингвокультурологического анализа. Краснодар: Изд-во Кубан. гос. технол. унта, 2002.

83. Воркачев С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической парадигмы в языкознании // Филол. науки. 2001. № 1.

84. Воркачёв С.Г. Национально-культурная специфика концепта любви в русской и испанской паремиологии // Филол. науки. 1995. №3.

85. Воркачёв С.Г.Сопоставительная этносемантика телеономных концептов «любовь» и «счастье» (русско-английские параллели). Волгоград, 2003.

86. Воробьёв В.В. Лингвокультурология. Теория и методы. М.: Изд-во Рос. унта Дружбы народов, 1997.

87. Вундт В. Психология народов. М.: Изд -во Эксмо; СПб.' Terra Fantastika, 2002.

88. Выготский Л.С. Мышление и речь // Собр. соч. в 6-ти томах. М.: Педагогика, 1982. Т. 2.

89. Вышкин Е.Г. Метатеория как способ систематизации лингвистического знания: дис. . докт. филол.наук. Саратов: Саратовский гос. ун-т, 1999.

90. Гак В.Г. Актантная структура грехов и добродетелей // Логический анализ языка: Языки этики: сб. ст. М.: Языки русс, культуры, 2000.

91. Гак В.Г. Сопоставительная лексикология. На материале французского и русского языков. М.: Международные отношения, 1977.

92. Гак В.Г. Языковые преобразования. М.: Школа «Языки русской культуры», 1998.

93. Гамкрелидзе Т.В. Р. Якобсон и проблемы изоморфизма между генетическим кодом и семиотическими системами // Вопр. Языкознания. 1988. № 3.

94. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М.: Новое лит. обозрение, 1996.

95. Гачев Г.Д. Русский Эрос: «Роман» Мысли с Жизнью. М., 1994.

96. Гейзенберг В. Шаги за горизонт / пер. с нем. М.: Прогресс, 1987.

97. Гельфанд М.С. Коды генетического языка и естественный язык // Вопр. языкознания. 1990. № 6.

98. Герд А.С. Жаргонология: предмет, объект и типы единиц // Грани слова: сб. науч ст., посвященный 65-летию проф. В.И. Мокиенко. М.: ЭЛПИС, 2005.

99. Гловинская М.Я. Семантика глаголов речи с точки зрения теории речевых актов // Русский язык в его функционировании. Коммуникативно-прагматический аспект. М., 1993.

100. Гойхман О.Я., Надеина Т.М. Основы речевой коммуникации. М.: ИНФА, 1997.

101. Гольдин В.Е. Обращение: теоретические проблемы. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1987.

102. Гольдин В.Е., Сиротинина О.Б., Ягубова М.А. Русский язык и культура речи: учебник для студентов-нефилологов / под ред. О.Б. Сиротининой. Изд. 2-е, стереотипное. М.: Едиториал УРСС, 2003.

103. Горелов И.Н. Вопросы теории речевой деятельности. Таллин, 1987.

104. Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации. М.: Наука, 1980.

105. Горелов И.Н., Седов К.Ф. Основы психолингвистики. М.: Лабиринт, 1997.

106. Гришаева Л.И. Индивидуальное использование языка и когнитивно-дискурсивный инвариант «языковая личность» // Вопр. .когнитивной лингвистики. 2006. № 1.

107. Гришаева Л.И. Перевод как источник знаний о концептуализации внеязыковой действительности // Перевод: язык и культура: материалы Междунар. науч. конф. Воронеж: Центр.-чернозем. кн. изд-во, 2000.

108. Гроф С. Холотропное сознание / пер. с англ. М.: Изд-во Трансперсонального Института, 1996.

109. Гудков Д.Б. Структура и функционировании двусторонних имен (к вопросу о взаимодействии языка и культуры) // Вестник Моск. гос. ун-та. Сер. 9. Филология. 1994. № 6.

110. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984.

111. Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М.: Прогресс, 1985.

112. Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М.: Искусство, 1990.

113. Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. СПб.: Изд-во «Литера», 1994.

114. Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация / пер. с англ. М.: Прогресс, 1989.

115. Делёз Ж. Логика смысла / пер. с фр. М.: Академия, 1995.

116. Дементьев В.В. Непрямая коммуникация и ее жанры. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2000.

117. Дементьев В.В. Фатические речевые жанры // Вопросы языкознания. 1999. № 1.

118. Демьянков В.З. «Концепт» в философии языка и в когнитивной лингвистике // Концептуальный анализ языка: современные направления исследования: сб. науч. тр. М. Калуга: Эйдос, 2007.

119. Демьянков В.З. Теория прототипов в семантике и прагматике языка // Структуры представления знаний в языке. М., 1994.

120. Демьянков В.З. Фрейм // Кубрякова Е.С., Демьянков В.З. и др. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Изд-во Моск. гос. ун-та, 1996.

121. Дешериев Ю.Д. Социальная лингвистика. К основам общей теории. М.: Наука, 1977.

122. Додонов Б.И. Эмоции как ценность. М.: Политиздат, 1978.

123. Доценко Е.Л. Психология коммуникации. М., 1996.

124. Елеонская Е. Вредоносные заговоры. Три заговора из Сборника 17-го века // Slavia: casopis pro slovanskou filologii. Roc. 8. Ses. 4. 1929.

125. Ершов П.М. Потребности человека. M., 1990.

126. Ефимов Б.Е. Основы понимания карикатуры. М.: Изд-во Академии художеств СССР, 1961.

127. Жакоб Ф. Лингвистическая модель в биологии // Вопр. языкознания. 1992. №2.V

128. Жельвис В.И. Культура и непристойность: проблема взаимоотношений // Прямая и непрямая коммуникация: сб. науч. ст. Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 2003.

129. Жельвис В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема. М.: Ладомир, 1997.

130. Жельвис В.И. Эмотивный аспект речи. Психолингвистическая интерпретация речевого воздействия. Ярославль: Изд-во Ярослав, пед. ин-та, 1990.

131. Жинкин Н.И. Механизмы речи. М.: Изд-во АПН РСФСР, 1958.

132. Забылин М. Русский народ: Его обычаи, предания, обряды. М.: Изд-во Эксмо, 2003.

133. Залевская А.А. Введение в психолингвистику. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 1999.

134. Залевская А.А. Проблемы организации внутреннего лексикона человека. Калинин, 1977.

135. Залевская А.А. Текст и его понимание. Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 2001.

136. Заметалина М.Н. Функционально-семантическое поле бытийности в синхронии и диахронии. Волгоград: Перемена, 2002.

137. Зимняя И.А. К вопросу о восприятии речи. Автореф. дисс. .канд. филол. наук. М., 1961.

138. Зимняя И.А. Способ формирования и формулирования, мысли как реальность языкового сознания // Язык и сознание: парадоксальная рациональность. М., 1993.

139. Зубкова Л.Г. Антропологический подход к языку: истоки, принципы, эволюция // Языковое бытие человека и этноса: психолингвистический и когнитивный аспекты: сб. тр. / под общ. ред. В.А. Пищальниковой. М.; Барнаул, 2003.

140. Изард К. Психология эмоций. СПб.-М.-Харьков-Минск: Питер, 1999.

141. Изард К. Эмоции человека. М.: Изд-во МГУ, 1980.

142. Ионова С.В. Аппроксимация содержания вторичных текстов: дис. . д-ра филол. наук. Волгоград, 2006.

143. Ионова С.В. Эмотивность текста как лингвистическая проблема: дис. . канд. филол. наук. Волгоград, 1998.о

144. Иокояма О.Б. Когнитивная модель дискурса и русский порядок слов. М.: Языки славянской культуры, 2005.

145. Кабакчи В.В. Основы англоязычной межкультурной коммуникации: учеб. пособие. СПб.: Изд-во Рос. гос. пед. ун-та им. А.И. Герцена, 1998.

146. Каган М.С. Эстетика как философская наука. СПб., 1997.

147. Казин A.JI. Художественный образ как явление культуры // Вопросы философии. 1982. № 3.

148. Какорина Е.В. Стилистический облик оппозиционной прессы // Русский язык конца XX столетия (1985-1995). М.: Языки русской культуры, 1996.

149. Кант И. Сочинения: в 6-ти т. / под общ. ред. В.Ф. Асмуса и др. М.: Мысль, 1963-1966. Т. 4.

150. Карасик В.И. Архетипические концепты в общении // Прямая и непрямая коммуникация: сб. науч. ст. Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 2003.

151. Карасик В.И. Концепт как категория лингвокультурологии // Известия ВГПУ. Серия: филол.науки. 2002. №1.

152. Карасик В.И. Культурные концепты: проблема ценностей // Языковая личность: Культурные концепты: сб. науч. тр. Волгоград: Перемена, 1996.

153. Карасик В.И. Статус лица в значении слова: учебное пособие по спецкурсу. Волгоград: ВГПИ им. А.С. Серафимовича, 1989.

154. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград: Перемена, 2002.

155. Карасик В.И. Языковые ключи. Волгоград: Парадигма, 2007.

156. Караулов Ю.Н. Показатели национального менталитета в ассоциативно-вербальной сети // Языковое сознание и образ мира: сб. ст. М.: Ин-т языкознания, 2000.

157. Караулов Ю.Н. Предисловие. Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык и личность. М.: Наука, 1989.

158. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М.: Наука, 1987.

159. Караулов Ю.Н. Типы коммуникативного поведения носителя языка в ситуации лингвистического эксперимента // Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 1996.

160. Киселев JI.JI. От редукционизма к интегратизму // Человек. 2003. № 4.

161. Клакхон К. Зеркало для человека. Введение в антропологию. СПб.: Евразия, 1998.

162. Клобукова Л.П. Феномен языковой личности в свете лингводидактики // Международная юбилейная сессия, посвященная 100-летию со дня рождения академика В.В. Виноградова. М., 1995.

163. Колесов В.В. «Жизнь происходит от слова». СПб.: Златоуст, 1999.

164. Колшанский Г.В. Объективная картина мира в познании и языке. М.: Наука, 1990.

165. Колшанский Г.В. Паралингвистика. М.: Наука, 1974.

166. Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М.: Кигито-Центр, 1997.

167. Кравченко А.В. Знак, значение, знание. Очерк когнитивной философии языка. Иркутск: Иркут. обл. типография № 1, 2001.

168. Кравченко А.В. Что такое коммуникация? (Очерк биокогнитивной философии языка) // Прямая и непрямая коммуникация: сб. науч. статей. Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 2003.

169. Кравченко А.И. Введение в социологию: учебное пособие. М.: Просвещение, 1996.

170. Красавский Н.А. Лингвистические методы исследования эмоциональной концептосферы // Лингвистические парадигмы: традиции и новации: мат-лы междунар. симпозиума молодых ученых «Лингвистическая панорама рубежа веков». Волгоград: Перемена, 2000.

171. Красавский Н.А. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах. Волгоград: Перемена, 2001.

172. Красных В.В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? М.: ИТДГК «Гнозис», 2003.

173. Красных В.В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность? (Человек. Сознание. Коммуникация.) М.: Диалог-МГУ, 1998.

174. Красных В.В. Концепт «Я» как репрезентант русского культурного пространства // Язык и эмоции: личностные смыслы и доминанты в речевой деятельности. Волгоград: Изд-во ЦПО «Центр», 2004.

175. Крэйхи Б. Социальная психология агрессии / пер. с англ. СПб.: Питер, 2003.

176. Кубрякова Е.С. Начальные этапы становления когнитивизма: лингвистика психология - когнитивная наука // Вопросы языкознания. 1994. №4.

177. Кубрякова Е.С. Предисловие // Кубрякова Е.С., Демьянков В.З. и др. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996.

178. Кубрякова Е.С. Язык и знание: На пути получения знаний о языке: Части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М.: Языки славянской культуры, 2004.

179. Кубрякова Е.С. Языковое сознание и языковая картина мира // Филология и культура: материалы междунар. конф. Тамбов: Изд-во Тамбов, ун-та, 1999.

180. Кубрякова Е.С., Шахнарович A.M., Сахарный Л.В. Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи. М.: Наука, 1991.

181. Кун Т. Структира научных революций. М.: Прогресс, 1971.

182. Кусов Г.В. Оскорбление как иллокутивный лингвокультурный концепт: дис. . канд. филол. наук. Краснодар, 2004.

183. Лайонз Дж. Лингвистическая семантика: Введение. М.: «Языки славянской культуры», 2003.

184. Лакан Ж. Значение фаллоса // Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или Судьба разума после Фрейда. М., 1997.

185. Лакофф Дж. Мышление в зеркале классификаторов // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1998. Вып. XXIII: Когнитивные аспекты языка.

186. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живём // Теория метафоры. М.: Прогресс, 1990.

187. Леви- Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994.

188. Леви- Строе К. Структурная антропология. М.: Наука, 1983.

189. Левкиевская Е.Е. Мифы русского народа. М., 2000.

190. Левкиевская Е.Е. Славянский оберег. Семантика и структура. М.: Индрик, 2002.

191. Леонтович О.А. Русские и американцы: парадоксы межкультурного общения: монография. Волгоград: Перемена, 2002.

192. Леонтьев А.А. Психолингвистика. Л.: Изд-во «Наука», Ленинград, отделение, 1967.

193. Леонтьев А.А. Языковое езнание и образ мира // Язык, и сознание: парадоксальная рациональность. М., 1993.

194. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975.

195. Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. 3-е изд. М., 1972.

196. Линский Л. Референция и референты // Новое в зарубежной лингвистике. М.: «Радуга», 1982. Вып. XIII: Логика и лингвистика (Проблемы референции).

197. Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Изв. РАН. Серия литературы и языка. 1993. № 1.

198. Логический анализ языка. Истина и истинность в культуре и языке: материалы конф. М.: Наука, 1995.

199. Логический анализ языка. Культурные концепты: сб. ст. М.: Наука, 1991.

200. Логический анализ языка. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов: сб. ст. М.: Наука, 1989.

201. Лоренц К. Агрессия (так называемое «зло»). М., 1994.

202. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982.

203. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993.

204. Лосев А.Ф. Философия имени. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990.

205. Лотман Ю.Н. Семиосфера. СПб.: Искусство- СПБ, 2000.

206. Лукашевич Е.В. Когнитивная семантика: эволюционно-прогностический аспект. М.; Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2002.

207. Лурия А.Р. Основные проблемы нейролингвистики. М.: Изд-во МГУ, 1975.

208. Лурия А.Р. Язык и сознание. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1998.

209. Ляпин С.Х. Концептология: к становлению подхода // Концепты. Науч. труды Центроконцепта. Архангельск: Изд-во Помор, ун-та, 1997. Вып. 1.

210. Макаров М.Л. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе. Тверь: Изд-во Твер. ун-та, 1998.

211. Макаров М.Л. Основы теории дискурса. М.: ИТДГК «Гнозис», 2003.

212. Маковский М.М. Язык Миф — Культура. Символы жизни и жизнь символов. М.: ИРЯ им. Виноградова РАН, 1996.

213. Малиновский Б. Магия. Наука и религия. М.: Рефл-бук, 1998.

214. Малиновский Б. Научная теория культуры / пер. с англ. 2-е изд., испр. М.: ОГИ, 2005.

215. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1990.

216. Мамонтов А.С. Язык и культура: сопоставительный аспект изучения. М.: ИЯ РАН, 2000.

217. Маслова А. Семантика и прагматика косвенной угрозы-повествования // Грани слова: сб. науч. ст., посвященный 65-летию проф. В.И. Мокиенко. М.: ЭЛПИС, 2005.

218. Маслова В.А. Лингвокультурология: учеб. пособие. М.: Издательский центр «Академия», 2001.

219. Матевосян Л.Б. Толкование эмоциональных состояний как ключ к пониманию культуры // Филол. науки. 1999. № 3.

220. Матурана У., Варела Ф. Древо познания: биологические корни человеческого понимания / пер. с англ. М.: Прогресс-Традиция, 2001.

221. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика: учебное пособие. М.: Аспект Пресс, 1996.

222. Мечковская Н.Б. Язык и религия: учеб. пособие. М.: Агентство «Фаир», 1998.

223. Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1988. Вып. XXIII: Когнитивные аспекты языка.

224. Можайскова И.В. Духовный образ русской цивилизации и судьба России. (Опыт метаисторического исследования). В 4-х частях. Часть 1. Религиозные начала цивилизационной структуры человечества и духовные истоки русской цивилизации. М., 2001.

225. Монич Ю.В. Проблемы этимологии и семантики ритуализованных действий // Вопр. языкознания. 1998 №1.

226. Москвин В.П. Русская метафора. Семантическая, структурная, функциональная классификация. Волгоград: Перемена, 1997.

227. Москвин В.П. Эвфемизмы в лексической системе современного русского языка. Волгоград: Перемена, 1999.

228. Муравьева Н.В. Язык конфликта. М.: ГЛЭДИС, 2002.

229. Мягкова Е.Ю. Эмоциональная нагрузка слова: опыт психолингвистического исследования. Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 1990.

230. Мягкова Е.Ю. Эмоционально-чувственный компонент значения слова: вопросы теории: автореф. дис. . д-ра филол. наук. М., 2000.

231. Налимов В.В. В поисках иных смыслов. М.: Прогресс, 1993.

232. Налимов В.В. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков. М.: Наука, 1979.

233. Налимов В.В. Спонтанность сознания: Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М.: Изд-во «Прометей», 1989.

234. Негневицкая Е.И. К проблеме психолингвистических' оснований методики обучения второму языку // Проблемы психолингистики. М., 1975.

235. Нерознак В.П. От концепта к слову: к проблеме филологического концептуализма // Вопросы филологии и методики преподавания иностранных языков. Омск: Изд-во Омск. гос. пед. ун-та, 1998.

236. Николаева Т.М. Текст // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энцикл., 1990.

237. Нойман Э. Происхождение и развитие сознания. М.: Рефл-бук, Ваклер, 1998.

238. Олянич А.В. Презентационная теория дискурса. Волгоград: Парадигма, 2004.

239. Остин Дж.Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. XVII: Теория речевых актов.

240. Панарин А.С. Православная цивилизация в глобальном мире. М.: Алгоритм, 2002.

241. Панов В.Г. Эмоции. Мифы. Разум. М.: Высш. шк., 1992.

242. Парахонский Б.А. Стиль мышления: Философские аспекты анализа стиля в сфере языка, культуры и познания. Киев: Наук, думка, 1982.

243. Паршин Б.П. Понятие идиополитичеекого дискурса и методологические основания политической лингвистики: Электронный ресурс. Архив 23 марта 1999. URL: http://www.elections.ru/biblio/lit/parshin.htm (дата обращения: 23.03.1999).

244. Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960.

245. Пеньковский А.Б. О семантической категории «чуждости» в русском языке // Структурная лингвистика. 1985 1987. М.: Наука, 1989.

246. Пеньковский А.Б. Тимиологические оценки и их выражение в целях уклоняющегося от истины умаления значимости // Логический анализ языка. Истина и истинность в культуре и языке. М.: Наука, 1995.

247. Петренко В.Ф. Основы психосемантики. Смоленск, 1997.

248. Петров В.В. Философские аспекты референции // Новое в зарубежной лингвистике. М.: «Радуга», 1982. Вып. XIII: Логика и лингвистика (Проблемы референции).

249. Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991.

250. Пигалев А.И. Культура и целерациональность // Известия Волгоградского госпедуниверситета. Серия: социально-экономические науки и искусство. 2005. № 2 (11 ).

251. Пигалев А.И. Культурология: учебное пособие. Волгоград: Изд-во Волгогр. гос. ун-та: ООО «Либрис», 1999.

252. Пиотровская Л.А. Лингвистическая природа эмотивных высказываний (На материале русского и чешского языков): дис. . д-ра филол. наук. Санкт-Петербург, 1995.

253. Платон. Кратил, или О правильности имен // Античные теории языка и стиля: антология текстов. СПб.: «Алетейя», 1996.

254. Попова З.Д., Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж: Изд-во «Истоки», 2001.

255. Попова З.Д., Стернин И.А. Понятие «концепт» в лингвистических исследованиях. Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 2000.

256. Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983.

257. Поспелова А.Г. Речевые приоритеы в английском диалоге: дис. в виде науч. докл. . д-ра филол. наук. СПб., 2001.

258. Поспелова А.Г., Шустрова Е.Н. Косвенные коммуникативные единицы, связанные с манипулированием и мистификацией // Прямая и непрямая коммуникация: сб. науч. ст. Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 2003.

259. Постовалова В.И. Язык как деятельность. Опыт интерпретации концепции В. Гумбольдта. М.: Наука, 1982.

260. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М.: «Искусство», 1976.

261. Почепцов Г.Г. Коммуникативные технологии двадцатого века. М.: Рефл-бук, Киев: Ваклер, 2000.

262. Почепцов Г.Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопр. языкознания. 1990. № 6.

263. Прибытюк И.И. Дискуссионные моменты теории непрямой коммуникации // Прямая и непрямая коммуникация. Сб. науч. ст. Саратов: Издательство ГосУНЦ «Колледж», 2003.

264. Прохоров Ю.Е. Национальные социокультурные стереотипы речевого общения и их роль в обучении русскому языку иностранцев. М., 1996.

265. Реан А.А. Агрессия и агрессивность личности. СПб., 1996.

266. Рейковский Я. Экспериментальная психология эмоций. М.: Прогресс, 1979.

267. Рейфман И. Ритуализованная агрессия: дуэль в русской культуре и литературе. М.: НЛО, 2002.

268. Риман Ф. Основные формы страха. Исследования в области глубинной психологии. М.: Алетейя, 1998.

269. Розанов В.В. Русская церковь // Религия. Философия. Культура. М.: Республика, 1992.

270. Розеншток-Хюсси О. Избранное: Язык рода человеческого. М.;СПб.: Университет, книга, 2000.

271. Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. М.: Лабиринт, 1994.

272. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Б.А. Серебренников, Е.С. Кубрякова, В.И. Постовалова и др. / отв. ред. Б.А. Серебренников. М.: Наука, 1988.

273. Романов А.А. Иллокутивные индикаторы прямых и косвенных речевых актов // Речевые акты в лингвистике и методике: межвуз. сб. науч. тр. Пятигорск: Изд-во ПГПИИЯ, 1986.

274. Романов А.А. Прагматические особенности перформативных высказываний // Прагматика и семантика синтаксических единиц: сб. науч. тр. Калинин: Изд-во Калининского гос. ун-та, 1984.

275. Романов А.А. Системный анализ регулятивных средств диалогического общения. М.: Ин-т языкознания АН СССР, 1988.

276. Романов А.А., Черепанова И.Ю. Суггестивный дискурс в библиотерапии. М.: Лилия, 1999.

277. Ротенберг B.C. Слово и образ: проблемы контекста ■// Вопросы философии. 1980. № 4.

278. Руднев В.А. Древо жизни: Об истоках народных и религиозных обрядов. Л.: Лениздат, 1989.

279. Руднев В.П. «И это все о нем» // Плуцер-Сарно А. Большой словарь мата. СПб.: Лимбус Пресс, 2001. Т. 1.

280. Руднев В.П. Введение в «п.ду» // Плуцер-Сарно А. Материалы ксловарю русского мата. СПб.: 000 «Издательство «Лимбус Пресс», 2005. Т. 2.

281. Рузин И.Г. Когнитивные стратегии именования: модусы перцепции (зрение, слух, осязание, обоняние, вкус) и их выражение в языке // Вопросы языкознания. 1994. № 6.

282. Руткевич A.M. Психоанализ. Истоки и первые этапы развития. М.: ИНФРА-М-ФОРУМ, 1997.

283. Савицкий В.М. Английская фразеология: проблемы моделирования. Самара: Изд-во «Самарский университет», 1993.

284. Самойлова Е.Е. Проклятия как форма конвенционального поведения: Электронный ресурс. URL: http://www.ruthenia.ru/folklore/samoylova3.htm (дата обращения: 20.12.2006).

285. Седов В.В. Восточно-славянская этноязыковая общность // Вопр. языкознания. 1994. № 4.

286. Седов К.Ф. Агрессия как вид речевого воздействия // Прямая и непрямая коммуникация: сб. науч. ст. Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 2003.

287. Седов К.Ф. Дискурс и личность: эволюция коммуникативной компетенции. М.: Лабиринт, 2004.

288. Селиверстова О.Н. Компонентный анализ многозначных слов. На материале некоторых русских глаголов. М.: «Наука», 1975.

289. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии / пер. с англ. М.: Прогресс, Универс, 1993.

290. Серебренников Б.А. Роль человеческого фактора в языке. Язык и мышление. М.: Наука, 1988.

291. Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса / пер. с фр. и португ. М.: Прогресс, 1999.

292. Серль Дж.Р. Классификация иллокутивных актов // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1986 (б). Вып. XVII: Теория речевых актов.

293. Серль Дж.Р. Референция как речевой акт // Новое в зарубежной лингвистике. М.: «Радуга», 1982. Вып. XIII: Логика и лингвистика (Проблемы референции).

294. Серль Дж.Р. Что такое речевой акт? // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1986 (а). Вып. XVII: Теория речевых актов.

295. Серль Дж.Р., Вандервекен Д. Основные понятия исчисления речевых актов // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1986. Вып. XVIII: Логический анализ естественного языка.

296. Сеченов И.М. Психология поведения. М.: Воронеж: Изд-во «Ин-т практ. психологии», 1995.

297. Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика / пер. с англ. М.: «Прогресс», 1976.

298. Слышкин Г.Г. Лингвокультурные концепты и метаконцепты. Волгоград: Перемена, 2004.

299. Слышкин Г.Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе. М.: Academia, 2000.

300. Соколов А.Н. Внутренняя речь и мышление. М., 1967.

301. Соколов Э.В. Понятие, сущность и основные функции культуры. Л., 1989.

302. Соколов Ю.М. Русский фольклор. М.: Гос. учеб.-педагог, изд-во Наркомпроса РСФСР, 1941.

303. Сорокин Ю.А. Психолингвистические аспекты изучения текста. М.: Наука, 1985.

304. Соссюр Ф.де. Труды по языкознанию / пер. с фр. М.: «Прогресс», 1977.

305. Степанов Ю.С. «Понятие», «Концепт», «Антиконцепт». Векторные явления в семантике // Концептуальный анализ языка: современные направления исследования: сб. науч. тр. М. Калуга: Эйдос, 2007.

306. Степанов Ю.С. Альтернативный мир, Дискурс, Факт " и принцип Причинности // Язык и наука конца 20 века: сб. ст. М.: Рос. гос. гуманитар, унт, 1995.

307. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Шк. «Языки русской культуры», 1997.

308. Степанов Ю.С. Семиотика. М.: «Наука», 1971.

309. Степанов Ю.С. Характеры народов в зеркале их собственных языков (Юбилейные заметки к 70-летию факультета иностранных языков Харьковского национального университета) // Вюник Харювського нацюнального ушверситету iM. В.Н. Каразша. 2000. № 471.

310. Стернин И.А. Концепты и невербальность мышления // Филология и культура: материалы междунар. конф. Тамбов: Изд-во Тамбов, ун-та, 1999.

311. Стернин И.А. Лексическое значение слова в речи. Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 1985.

312. Стернин И.А. Проблемы анализа структуры значения слова. Воронеж: Изд-во Воронеж, гос. ун-та, 1979.

313. Стефаненко Т.Г. Этнопсихология: учебник. М.: Институт психологии РАН, 1999.

314. Судаков К.В. Динамические стереотипы или информационные отпечатки действительности. М.: ПЕРСЭ, 2002.

315. Супрун В.И. Концепт мата в русском языковом сознании // Проблемы вербализации концептов в семантике языка и текста: материалы междунар. симпозиума. Волгоград, 22 24 мая 2003 г. В 2 ч. Тезисы докладов. Волгоград: Перемена, 2003. Ч. 2.

316. Сусов И.П. Деятельность, сознание, дискурс и языковая система // Языковое общение: процессы и единицы. Калинин: Калинин, гос. ун-т, 1988.

317. Сухих С.А., Зеленская В.В. Прагмалингвистическое моделирование коммуникативного процесса. Краснодар: Изд-во Кубан. ун-та, 1998.

318. Тарасов Е.Ф. Социальный символизм в речевом поведении // Общая и прикладная психолингвистика. М., 1973.

319. Тарасов Е.Ф. Тенденции развития психолингвистики. М.: Наука, 1987.

320. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М.: Наука, 1987.

321. Телия В.Н. О специфике отображения мира психики и знания в языке // Сущность, развитие и функция языка. М.: Наука, 1987.

322. Телия В.Н. О феномене воспроизводимости языковых выражений // Язык, сознание, коммуникация: сб. ст. М., 2005.

323. Телия В.Н. Основные постулаты лингвокультурологии // Филология и культура: материалы междунар. конф. Тамбов: Изд-во Тамбов, ун-та, 1999.

324. Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М.: Шк. «Языки русской культуры», 1996.

325. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М.: Слово / Slovo, 2000.

326. Токарев С.А. Ранние формы религии. М.: Политиздат, 1990.

327. Толстая С.М. Магия обмана и чуда в народной культуре // Логический анализ языка. Культурные концепты. М.: Наука, 1991.

328. Толстой Н.И. Некоторые проблемы и перспективы славянской и общей этнолингвистики // Изв. АН СССР. Серия литературы и языка. 1982. Т. 41. № 5.

329. Толстой Н.И. Этнолингвистика в кругу гуманитарных дисциплин // Русская словесность. От теории словесности к структуре текста. Антология. М.: Academia, 1997.

330. Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М.: Изд-во «Индрик», 1995.

331. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Издательская группа «Прогресс»-«Культура», 1995.

332. Топоров В.Н. О ритуале. Введение в проблематику // Архаичный ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М.: Наука, 1988.

333. Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян: Лингвистические исследования. 2-е изд., доп. М.: Наука, 2003.

334. Труфанова И.В. О разграничении понятий «речевой акт», «речевой жанр», «речевая стратегия», «речевая тактика» // Филол. науки. 2001. № 3.

335. Тульвисте П. Культурно-историческое развитие вербального мышления. Таллин, 1998.

336. Уилсон Р. Квантовая психология. М., 1999.

337. Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Успенский Б.А. Избранные труды. М.: Гнозис, 1994. Т. 2: Язык и культура.

338. Уфимцева Н.В. Этнические и культурные стереотипы: кросскультурное исследование // Изв. АН. Серия литературы и языка. Т. 54. 1995. № 3.

339. Ухтомский А.А. Доминанта. СПб.: Питер, 2002.

340. Фаминицын А.С. Божества древних славян. СПб.: Изд-во «Алетейя», 1995.

341. Федосюк М.Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров // Вопросы языкознания. 1997. № 5.

342. Финкелыптейн Э.Б. Проблема бессознательного и фундаментальные принципы физики // Бессознательное. Новочеркасск, 1994.

343. Формановская Н.И. О коммуникативно-семантических группах и интенциональной семантике их единиц // Языковое общение и его единицы: сб. науч. ст. Калинин: Изд-во Калининского гос. ун-та, 1986.

344. Франкфорт Г. и др. В преддверии философии. Духовные искания древнего человека. М., 1987.

345. Фрейд 3. Будущее одной иллюзии // Фрейд 3. Основной инстинкт. М.: Олимп; ООО «Издательство ACT-ЛТД», 1997.

346. Фрейд 3. Введение в психоанализ: лекции. М.: Наука, 1991.

347. Фрейд 3. Психология бессознательного. М.: Просвещение, 1990.

348. Фрейд 3. Тотем и табу. М.: Олимп; ООО «Издательство ACT ЛТД», 1998.

349. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.: Республика, 1994.

350. Фромм Э. Психоанализ и этика. М.: Изд-во «Республика», 1993.

351. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М.: Политиздат, 1980.

352. Фуко М. Археология знания. Киев: «Ника-Центр», 1996.

353. Фукуяма Ф. Наше постчеловеческое будущее: Последствие биотехнической революции. М.: «АСТ», 2004.

354. Фукуяма Ф. Почему мы долны беспокоиться // Отечественные записки. 2002. № 7.

355. Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993.

356. Ханский А.О. Коммуникативные стратегии вербального утешения: автореф. дис.канд. филол. наук. Тверь, 2002.

357. Химик В.В. Русская разговорная речь: осмеяние объекта // Грани слова: сб. науч. ст., посвященный 65-летию проф. В.И. Мокиенко. М.: ЭЛПИС, 2005.

358. Хомский Н. Картезианская лингвистика. Глава из истории рационалистической мысли. М.: КомКнига, 2005.

359. Хомский Н. Язык и мышление. М.: Изд-во МГУ, 1972.

360. Хохлова Н.В. Способы и средства реализации коммуникативной категории угрозы в русском и английском языках: дис.канд. филол. наук. Самара, 2004.

361. Худяков А.А. Понятие и концепт: опыт терминологического анализа // Филология и культура: материалы III междунар. конф. Тамбов: Изд-во Тамбов, ун-та, 2001.4. 2.

362. Цеплитис Л.К. Анализ речевой интонации. Рига: Зинатне, 1974.

363. Черепанова И.Ю. Дом колдуньи. Язык творческого Бессознательного. М.: «КСП», 1996.

364. Чесноков И.И. Виндиктивный дискурс: интенциональный и операциональный аспекты // Научная мысль Кавказа. Приложение.2006. № 6.

365. Чесноков И.И. Виндиктивный дискурс: ритуализация и косвенная презентация // Вестник Волгоградского архитектурно-строительного университета. Серия: гуманитарные науки. 2006. Вып. 7 (19).

366. Чесноков И.И. Истоки и социотворческий потенциал виндиктивного дискурса // Известия ВГПУ. Серия: филологические науки. 2005. № 3(12).

367. Чесноков И.И. Концепт «месть» в лингвокультурном аспекте // Известия ВГПУ. Серия: филологические науки. 2006. № 3 (16).

368. Чесноков И.И. Онтогенез виндиктивного дискурса // Вестник ВолгМУ. Приложение. 2006. № 2.

369. Чесноков И.И. Эмоционально-когнитивная доминанта и дискурсивная деятельность // Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов: материалы междунар. науч. конф. Волгоград: Изд-во ВолГУ, 2005.

370. Чупина Г.А. Принцип деятельности и язык. Философско-методологический анализ. Красноярск: Изд-во Красноярского гос. ун-та, 1987.

371. Шамне H.JI. Актуальные проблемы межкультурной коммуникации: учебное пособие. Волгоград: Изд-во Волгогр. ун-та, 1999.

372. Шатуновский И.Б. Речевые акты разрешения и запрещения в русском языке // Логический анализ языка: Языки этики: сб. ст. М.: Языки русс, культуры, 2000.

373. Шахнарович A.M. Онтогенез языкового сознания: развитие познания и коммуникации //Язык и сознание: парадоксальная рациональность. М., 1993.

374. Шахнарович A.M. Семантика детской речи, психолингвистический анализ: автореф. дис.докт. филол. наук. М., 1985.

375. Шаховский В.И. The Russian language personality and its neologisms in emotional communicative situations // Языковая личность: проблемы креативной семантики: сб. науч. тр. Волгоград: Перемена, 2000.

376. Шаховский В.И. Значение и эмотивная валентность единиц языка и речи // Вопр. языкознания. 1984. № 6.

377. Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та, 1987.

378. Шаховский В.И. Лингвистическая теория эмоций. М.: Гнозис, 2008.

379. Шаховский В.И. Реализация эмотивного кода в языковой игре // Эмотивный код языка и его реализация. Волгоград: Перемена, 2003.

380. Шаховский В.И. Словная идиоматика как межкультурный феномен // Известия Волг. гос. пед. ун-та. Серия: филол. науки. 2002. №2.

381. Шаховский В.И. Эмоции и их концептуализация в различных лингвокультурных контекстах // Международный журнал славистов «Русистика»: сб. науч. тр. Киев, 2001. Вып. 1.

382. Шаховский В.И., Чесноков И.И. Фрустрации -эмоции — дискурс (к теории виндиктивного дискурса) // Языковая личность в дискурсе: Полифония структур и культур: материалы между нар. науч.-практ. конф. М,- Тверь: ИЯ РАН, ТвГУ, ТГСХА, 2005.

383. Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. М.: Изд-во АН СССР, 1960.

384. Швейцер А.Д. Современная социолингвистика. Теория, проблемы, методы. М., 1977.

385. Шейгал Е.И. Концепты и категории дискурса // Человек в коммуникации: концепт, жанр, дискурс: сб. науч. тр. Волгоград: Парадигма, 2006.

386. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса: монография / Ин-т языкознания РАН; Волгогр. гос. пед. ун-т. Волгоград: Перемена, 2000.

387. Шестак Л.А. Русская языковая личность: коды образной вербализации тезауруса. Волгоград: Перемена, 2003.

388. Шингаров Г.Х. Эмоции и чувства как форма отражения действительности. М.: Наука, 1971.

389. Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики. М.: Наука, 1973.

390. Элиаде М. Священные тексты народов мира. М.: Крон-Пресс, 1998.

391. Юдин А.В. Русская народная духовная культура. М.: Высш. шк., 1999.

392. Юдин Б.Г. О человеке, его природе и его будущем // Вопросы философии. 2004. № 2.

393. Юнг К.Г. Либидо, его метаморфозы и символы / пер. с нем. Спб.: Восточно-Европейский институт психоанализа, 1994.

394. Язык и национальное сознание. Вопросы теории и методологии. Воронеж, 2002.

395. Язык и эмоции: личностные смыслы и доминанты в речевой деятельности. Волгоград: Изд-во ЦПО «Центр», 2004.

396. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М.: Прогресс, 1975.

397. Якушин Б.В. Гипотезы о происхождении языка. М.: Наука, 1984.

398. Янко Т.Е. Коммуникативные стратегии русской речи. М.: Языки русской культуры, 2001.

399. Ясперс К. Смысл и назначение истории / пер. с нем. М.:-Политиздат, 1991.

400. Allan К., Burridge К. Euphemism and Dysphemism: Language Used as Shield and Weapon. New York, Oxford: Oxford University Press, 1991.

401. Austin J.L. How to Do Things with Words. Oxford: Clarendon Press, 1962.

402. Behe M. Darwin"s Black Box: The Biochemical Challenge to Evolution. N.Y.: Free Press, 1996.

403. Berkowitz L. Aggression: Its causes, consequences and control. Phyladelphia, PA: Temple University Press, 1993.

404. Berkowitz L. Frustration-agression hypothesis: Examination and reformulation. Phsychological Bulletin. 1989. № 106.

405. Berne T. Sex in Human Loving. L.: A. Deutsch, 1971.

406. Bickerton D. Language and Species. Chicago: University of Chicago Press, 1990.

407. Boas F. Race, Language and Culture. New York: Macmillan, 1940.

408. Bredo E. Cognitivism, situated cognition, and Deweyian pragmatism: Электронный ресурс. URL: http://www.ed.uiuc.edu/COE/EPS/PES-Yearbook/ 94do с s/B RED О. HTM (дата обращения: 01.10.2004).

409. Brown G. Speakers, Listeners and Communication: Explorations in Discourse Analysis. Cambridge; New York, 1995.

410. Brown G., Yule G. Discourse Analysis. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.

411. Buck R. The Communication of Emotions. New York; Guilford Press, 1984.

412. Buss A. Aggression Pays // The Control of Aggression and Violence. New York: Academic Press, 1971.

413. Carruthers M. The Book of Memory: A Study of Memory in Medieval Culture. Cambridge: Cambridge University Press, 1992.

414. Cassirer E. An Essay on Man: An Introduction to a Philosophy of Human Culture. New Haven: Yale University Press, 1945.

415. Chomsky N. Knowledge of Language: Its Nature, Origin and Use. N.Y.: Praeger, 1986.

416. Chomsky N. Reflections on Language. N.Y.: Panteon, 1975.

417. Clark H.H. Using Language. Cambridge: Cambridge University Press, 1996.

418. Cohn D.A. Child mother attachment of six - year - olds and social competence at school // Child Development. 1990. № 61.

419. Damasio A. Descartes' Error: Emotion, Reason, and the Human Brain. New York: Avon books, 1995.

420. Dasen P.R. Are cognitive processes universal? A contribution to cross-cultural Piagetian psychology // Studies in cross-cultural psychology / Ed. N. Warren. London: Academic Press, 1977.

421. Deacon Т. The Symbolic Species: The Co-Evolution of Language and the Human Brain. L.: Allen Lane, 1997.

422. Deleuze G., Guattari F. Capitalism and Schisophrenia: Anti-Oedipus. New-York: A Richard Seaver Books: The Viking Press, 1977.

423. Dembski W. The Design Inference. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

424. Deutch D. The Fabric of Reality: The Science of Parallel Universes and Its Implications. L.: Penguin Books, 1997.

425. Dijk T.A. van. Studies in the Pragmatics of Discourse. The Hague, 1981.

426. Dijk T.A. van. Text and Context: Explorations in the Semantics and Pragmatics of Discourse. Harlow: Longman, 1980.

427. Ditmann A.T. Interpersonal Messages of Emotion. N.Y.: Springer Publ. Co, Inc., 1972.

428. Douglas M. Purity and Danger: An Analysis of Concepts of Pollution and Taboo. London; New York: Routledge, 2002.

429. Duranti A. Linguistic Anthropology. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

430. Eco U. Semiotics and the Philosophy of Language. Bloomington: Indiana University Press, 1984.

431. Edmondson W. Spoken Discourse: a Model for Analysis. London: Longman, 1981.

432. Ekman P. All emotions are basic // The Nature of Emotion: Fundamental Questions / Ed. P. Ekman and R. Davidson. New-York: Oxford University Press, 1994.

433. Ellyson S., Dovisio J. Power, Dominance, and Nonverbal Behavior. N.Y.: Springer Publ., 1985.

434. Fauconnier G. Mappings in Thought and Language. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

435. Felson R.B. Impression management and the escalation of aggression and violence // Social Psychology Quarterly. 1982. № 45.

436. Felson R.B., Ribner S.A., & Siegel M.S. Age and the effect of third parties during criminal violence // Sociology and Social Research. 1984. № 68.

437. Fodor J.A. The Language of Thought. Harvard: Univ. Press, 1979.

438. Gardner R.C., Kirby D.M., Arboleda A. Ethnic stereotypes: A cross-cultural replication of their unitary dimensionality // The Journal of Social Psychology. Vol. 91. 1973.

439. Gerhard G. The Russian World: Life and Language. N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1974.

440. Girard R. La violence et le sacre. Paris: Grasset, 1972.

441. Girard R. Le bouc emissaire. Paris: Grasset, 1982.

442. Goffman E. Frame Analysis: An Essay on the Organization of Experience. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1974.

443. Goffman E. Relations in Public: Microstudies of the Public Order. Harmondsworth: Penguin, 1972.

444. Goleman D. The Emotional Intelligence. Why it can matter more than IQ? Bentan books, 1997.

445. Gray W. Emotional Cognitive Structuring: A New Theory of Mind // Forum for Correspondence and Contact, 1973.

446. Greenwell J., & Denderink H.A. The role of perceived versus actual attack in human physical aggression // Jornal of Personality and Social Psychology. 1973. № 26.

447. Gumperz JJ. Communicative Competence // Sociolinguistics. N.Y., 1997.

448. Gumperz J.J. Discourse Strategies. Cambridge: Camb. Univ. Press, 1982.

449. Halliday M.A.K. Language as Social Semiotic: The Social Interpretation of Language and Meaning. London: Arnold, 1978.

450. Hammock G., Rosen S., Richardson D., & Bernstein S. Aggression as equity restoration // Jornal of Research in Personality. 1989. № 23.

451. Harris R. The Language Myth. London, 1981.

452. Hymes D. Foundations in Sociolinguistics: An Ethnographic Approach. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1974.

453. Jakendoff R. Consciousness and the computational mind. Cambridge (Mass.), 1987.

454. Jakendoff R. Semantics and cognition. Cambridge (Mass.), 1983.

455. Jakobson E. Language and emotion // Pragmalinguistics. The Haugue, 1979.

456. Johnson M. The body in the mind: the bodily basis of meaning, imagination, and reason. Chicago, 1987.

457. Kenny A. A Brief History of Western Philosophy. Oxford: Blackwell, 1998.

458. Kiener F. Das Wort als Waffe. Zur Psychologie der verbalen Aggression. Goettingen: Vandenhoek und Ruprecht, 1983.

459. Lakoff G. Women, fire, and dangerous things. What categories reveal about the mind. Chicago, 1987.

460. Lakoff G., Johnson M. Metaphors we live by. Chicago, 1980.

461. Langacker R.W. Concept, image and symbol: The cognitive basis grammar. Berlin, Mouton de Gruyter, 1990.

462. Langacker R.W. Foundations of Cognitive Grammar. Vol. 1. Theoretical Prerequisites. Stanford (Ca.): Stanford University Press, 1987.

463. Leakey R. The Origin of Humankind. L.: Weidenfeld and Nicolspn, 1994.

464. Leech G.N. Principles of pragmatics. London: Longman, 1983.

465. Levinson S. Pragmatics. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1983.

466. Lumsden Ch.J., Wilson E.O. Genes, mind and culture. The revolutionary process. Harvard University Press, 1981.

467. Lutz C. Unnatural emotions. Chicago and London, University of Chicago Press, 1988.

468. Lyons J. Semantics. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

469. Malinowski B. Phatic communion // Communication in face-to-face interaction. Harmondsworth, 1972.

470. Mandler G. Mind and Emotion. New York, 1975.

471. Maslow A.A. Theory of Human Motivation // Psychological Review. 1943. № 50.

472. Menninger K. The Crime of Punishment. New York: The Viking Press, Inc., Eleventh printing, 1973.

473. Milroy L. Language and Social Networks. Oxford: Basil Blackwell, 1980.

474. Ohbuchi K., & Kambara T. Attacker s intent and awareness of outcome, impression management and retaliation // Jornal of Experimental Social Psychology. 1985. №21.

475. Ortony A., Clore J.L., Collins A. The cognitive structure of emotions. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.

476. Osgood Ch.E. A Behavioristic Analysis of Perception and Language as Cognitive Phenomena // Contemporary Approaches to Cognition. Cambridge, 1957.

477. Pinker St. The Language Instinct: How the Mind Creates Language. N.Y.: Morrow, 1994.

478. Psycholinguistics. A survey of theory and research problems / Ed. Ch.E. Osgood and T.A. Sebeok. Baltimore, 1954.

479. Rawson H. Wicked Words. A Treasury of Curses, Insults, Put-Downs, and Other Formely Unprintable Terms from Anglo-Saxon Times to the Present. N. Y.: Crown Publishers, Inc., 1989.

480. Renfrew C. Archaeology and Language. L.: Jonathan Cape, 1987.

481. Rosch E. Human categorization // Studies in cross-cultural psychology / Ed. N. Warren. London: Academic Press, 1977.

482. Rose St. Freedom and Determinism. L.: Penguin Books, 1997.

483. Ruthrof H. The body in language. London; New York: Cassel, 2000.

484. Sadok J.M. Toward a linguistic theory of speech acts. New York: Academic Press, 1974.

485. Sapir E. Selected writings in language, culture and personality / Ed. D. Mandelbaum. Berkeley: University of California Press, 1949.

486. Schiffrin D. Approaches to Discourse. Oxford, Cambridge, Mass.: Basil Blackwell, 1994.

487. Searle J. Minds, Brains and Science. L.: British Broadcasting Corporation, 1984.

488. Searle J.R. Speech acts: an essay in the philosophy of language. London: Cambridge university press, 1969.

489. Seriot P. Analyse du discours politique Sovietique. Paris: Institut d"Etudes slaves, 1985.

490. Skinner B.F. Beyond Freedom and Dignity. N.Y.: Bantam Books, 1972.

491. Sperber D., Wilson D. Relevance: Communication and Cognition. Oxford: Basil Blackwell, 1986.

492. Stubbs M. Discourse Analysis: The Sociolinguistic Analysis of Natural Language. Oxford: Blackwell, 1983.

493. Swinburne R. The Existence of God. Oxford: Clarendon Press. Revised edition. 1991.

494. Taylor J.R. Linguistic Categorization: Prototypes in Linguistic Theory. Oxford: Clarendon Press, 1995.

495. Tedeschi J.T. & Felson R.B. Violence, agression, and coercive actions. Washington DC: American Psychological Association, 1994.

496. Violi P. Meaning and experience. Bloomington: Indiana University Press, 2001.

497. Volek B. Emotive Signs in Language and Semantic Functioning of Derived Nouns in Russian. Amsterdam/ Philadelfia, 1987.

498. Whorf B.L. Language, thought and reality: Selected writings of Benjamin Lee Whorf / Ed. John B. Carrol. New York: Wiley, 1956.

499. Wodak R. Disorders of discourse. London and New York: Longman, 1996.

500. Yule G. Pragmatics. Oxford: University Press, 1996.

501. Лексикографические и другие источники

502. АМЭ Античная мифология: энциклопедия. М.: Эксмо; СПб.: МиДгард, 2007. АК - Антология концептов / под ред. В.И. Карасика, И.А. Стернина. Волгоград: Парадигма, 2006. Т. 3.

503. А-РС Мюллер В.К. Англо-русский словарь. М.: Гос. изд-во иностр. и национальн. словарей, 1962.

504. БАС Словарь современного русского литературного языка: в 17т. М.-Л.: АН СССР, 1950-1965.

505. ББС Библейский богословский словарь / под ред. В. Михайловского. М.: Изд-во Свято-Владимирского братства, 1995.

506. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового завета канонические. М.:

507. Издание Всесоюзного совета евангельских христиан баптистов, 1968.

508. БК Боевой карандаш. Л.: Издательство «Художник РСФСР», 1977.

509. БСМ Плуцер-Сарно А. Большой словарь мата. СПб.: Лимбус Пресс, 2001. Т.1.

510. БСЭ — Большая советская энциклопедия; в 30 т.; 3-е издание. М.: Изд-во

511. Советская энциклопедия», 1969-1978.

512. БФСРЯ Большой фразеологический словарь русского языка. Значение. Употребление. Культурологический комментарий Текст . / отв. ред. В.Н. Телия. М.: ACT - ПРЕСС КНИГА, 2006.

513. БЧЭ Донцов В.И. Биоэнергетика человека: энциклопедия. М.: Формпрогресс, 1994.

514. ЕЭ Еврейская энциклопедия. Сводъ знанш о еврействе и его культуре в прошлом и настоящем / под общ. ред. А. Гаркави и Л. Каценельсона. В 16 томах. СПб.; М.: «Терра»- «Тегга», 1991.

515. КИСС Москвин В.П. Краткий идеографический словарь сочетаемости. Киев: Свит, 1992.

516. КРС Крепкое русское слово. М.: Альта-принт, 2005.

517. КСКТ Кубрякова Е.С., Демьянков В.З. и др. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.

518. KCnJI Горский Д.П., Ивин А.А., Никифоров А.Л. Краткий словарь по логике. М.: Просвещение, 1991.

519. КФЭ Краткая философская энциклопедия / ред. Е.Ф. Губский. М.: Изд. гр. «Прогресс», 1994.

520. КЭСМ — Краткая энциклопедия славянской мифологии: Ок. 1000 статей / Н.С. Шапарова. М.: ООО «Издательство ACT» : ООО «Издательство Астрель» : ООО «Русские словари», 2003.

521. ЛиМДГиР Кондратов А.П. Легенды и мифы Древней Греции и Рима. М.: РИПОЛ классик, 2005.

522. Л-РС Латинско-русский словарь / сост. И.Х. Дворецкий, Д.Н. Корольков / под общ. ред. С.И. Соболевского. М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1949.

523. ЛЭС Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. М.: Сов. энциклопедия, 1990.

524. МАС-2 Словарь русского языка: в 4-х т. М.: Русский язык, 1981-1984. МкСРМ - Плуцер-Сарно А. Материалы к словарю русского мата. СПб.: ООО «Издательство «Лимбус Пресс», 2005. Т. 2.

525. ММЭ Малая медицинская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 19651970.

526. МЯР Иванов В.А., Иванов В.В. Мифы языческой Руси. Словарь. Ярославль, 2001.

527. Новый Завет. Брюссель: Изд-во «Жизнь с Богом», 1964.

528. ПЭ Православная энциклопедия / под общ. ред. Патриарха Моск. и всея Руси Алексия II; в 11 т. М., 2000-2006.

529. РАС Русский ассоциативный словарь. В 2 т. / Ю.Н. Караулов, Г.А. Черкасова, Н.В. Уфимцева, Ю.А. Сорокин, Е.Ф. Тарасов. М.: ООО «Издательство Астрель» : ООО «Издательство ACT», 2002.

530. РЗиЗ Русские заговоры и заклинания: материалы фольклорных экспедиций 1953-1993 г.г. М.: МГУ, 1998.

531. РЛиП Грушко Е.А., Медведев Ю.М. Русские легенды и предания. М.: Изд-во Эксмо, 2006.

532. СД — Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4-х т. М.: Русский язык, 1979.

533. СДРЯ Словарь древнерусского языка / сост. И.И. Срезневский. М.: Книга, 1989.

534. СД: ЭС Славянские древности: Этнолингвистический словарь / под ред. Н.И. Толстого. М., 1995.

535. СЛТ Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М.: Сов. энциклопедия, 1966.

536. СРПиП Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М.: Русский язык, 1993.

537. СР. ЭСРЦ Святая Русь. Энциклопедический словарь русской цивилизации / сост. О.А. Платонов. М.: Православное издательство «Энциклопедия русской цивилизации», 2000.

538. СС Старославянский словарь (по рукописям X-XI веков) / под ред. P.M. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. М.: Русский язык, 1994.

539. ССИН — Баш JI.M., Боброва А.В. и др. Современный словарь иностранных слов. Толкования, словоупотребление, словообразование, этимология. М.: «Цитадель-Трейд», 2002.

540. ССМ Словарь славянской мифологии: Электронный ресурс. URL: http:// www.pagan.ru (дата обращения: 05.10.2006).

541. СС: РЭЕРС Золотова Г.А. Синтаксический словарь: Репертуар элементарных единиц русского синтаксиса. М.: Наука, 1988.

542. ТГМ: СС Никитина Т.Г. Так говорит молодежь: Словарь сленга. По материалам 70-х - 90-х годов. М.: Из глубин, 1996.

543. ТСУ Толковый словарь русского языка / под. ред. Д.Н. Ушакова: В 4-х т. М.: Астрель, Act, 2000.

544. УВС ВС СССР Устав внутренней службы Вооруженных Сил Союза Советских Социалистических Республик. М., 1975.

545. ЭС Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов / пер. с нем. М.: КРОН-ПРЕСС, 1995.

546. ЭСРЯ Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. 3-е изд., стереотип. СПб.: Изд. центр «Терра», 1996.

547. CIDE Cambridge International Dictionary of English. Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

548. ELC Longman Dictionary of English Language and Culture. Harlow: Longman, 1993.

549. PCBE The President's Council on Bioethics: Transcripts (March 6, 2003) Session 3: Human Nature and Its Future: Электронный ресурс. URL: http://www.bioethics.gnv/ (дата обращения: 10.10. 2006).

550. POD The Pocket Oxford Dictionary of Current English. Seventh Edition. Edited by R.E. Allen. Oxford: Clarendon Press, 1984.

551. Наименования произведений художественной литературы и публицистики приводятся полностью в тексте диссертации.