автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Метафизика бессмертия в русской романтической лирике

Полный текст автореферата диссертации по теме "Метафизика бессмертия в русской романтической лирике"

На правах рукописи

КОСЯКОВ Геннадий Викторович

МЕТАФИЗИКА БЕССМЕРТИЯ В РУССКОЙ РОМАНТИЧЕСКОЙ ЛИРИКЕ

Специальность 10.01.01. Русская литература

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Омск-2007

003064853

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы Омского государственного педагогического университета

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор

Еремеев Александр Элшанушович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор

Лкелътата Елена Алексеевна-,

доктор филологических наук, профессор Шатин Юрий Васильевич',

доктор филологических наук, профессор Янушкевич Александр Сергеевич

Ведущая организация: Саратовский государственный университет им. Н. Г. Чернышевского

Защита состоится 2 октября 2007 г. в 11 часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.179.02 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Омском государственном университете им. Ф. М. Достоевского по адресу: 644077, г. Омск, пр. Мира, д. 55Л.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Омского государственного университета им. Ф. М. Достоевского.

Автореферат разослан «Х.Ч » августа 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Кривозубова Г. А.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Постановка проблемы. В русской классической литературе и русской религиозной мысли метафизическая идея бессмертия человеческой души выступает основой построения мировоззренческой системы. Бессмертие в его различных формах, наряду с представлениями о Боге, душе, бытии, природе, идеальном и материальном, служит одним из предметов метафизики. Метафизический взгляд на мир в русской классической культуре предполагал прозрение в конечном бесконечного. Подобное восприятие «метафизического» ориентирует на религиозное миросозерцание. Религиозный подход к метафизике бессмертия предусматривает осмысление земной жизни в качестве одного из этапов становления и самопознания души и оценивает земную судьбу и физическую смерть с позиции таинств воскресения и преображения.

В области этики вера в бессмертие у русских романтиков сопровождалась стремлением воплотить в земной жизни софийный идеал веры, надежды и любви. Русские романтики, утверждая веру в бессмертие человеческой души, стремились предощутить в земном мире подобие рая сладости. В области эстетики вера в бессмертие позволила русским романтикам раскрыть диалоговый характер вдохновения как формы благодатной связи поэта с универсумом, Творцом. В процессе поэтического творчества русские романтики видели раскрытие богоподобной природы человека и сопоставляли пророческую силу вдохновения с актом сотворения Богом человека, его преображением и воскресением. В области гносеологии вера в бессмертие способствовала обретению целостного знания о земном мире с позиции отстранения от него бессмертной души. Русские романтики стремились к обретению внутренней соборности, к единству сердца, души и духа. Вера в бессмертие была доминантой натурфилософии русских романтиков, позволяя видеть в земной природе символическое выражение горнего мира. В области историософии вера в бессмертие души помогала русским романтикам прозреть в историческом процессе поступательное развитие, нравственное самосовершенствование и духовное самопознание, подчиненное провидению Создателя. В области онтолопш вера в бессмертие души позволила русским романтикам раскрыть единство конечного и бесконечного в человеческой природе.

Примешггелыю к культуре и к литературному процессу уже устоялось употребление термина «парадигма». Этот термин, по нашему мнению, вполне применим и в отношении к творческой индивидуальности поэта. К парадигмальным метафизическим доминантам следует отнести, во-первых, онтологический статус человека (выделение в человеческой природе родовых, субстанциональных характеристик, определяющих смысл его жизнетворчества); во-вторых, онтологическую горизонталь (утверждение человека в истории, земном мире); в-третьих, онгологиче-

скую вертикаль (отношение человека к Богу, к трансцендентной сфере). На наш взгляд, осмысление метафизики бессмертия в русской романтической поэзии станет целостным, если ее рассматривать в системе выделенных нами доминант, которые являются определяющими в эстетике, этике, гносеологии, историософии и онтологии русского романтизма.

В силу того что художественная литература в России предшествовала развитию философских систем, в ней наиболее ощутимо стремление к синтезу религиозного, онтологического, этического и эстетического начал. Русская поэзия и проза эпохи романтизма не только обращалась к метафизическим проблемам, но и стремилась обрести эстетические принципы и формы их образного воплощения (принципы потенцирования, духовного самовыражения, романтической тайны и др.). Среди определяющих художественных форм в метафизической поэзии эпохи романтизма можно назвать модель триады, аллегорическую двунаправ-ленность лирического сюжета, метафизическое углубление смысла метафор и сравнений, аллюзии и реминисценции, создающие подтекст, и др.

К рассмотрению метафизики бессмертия в русской романтической поэзии обращались многочисленные критики 1820-80-х гг., чьи философские воззрения формировались в том же эстетическом контексте, что и у русских поэтов-романтиков. Авторами многих критических отзывов были сами романтики (В. А. Жуковский, А. С. Пушкин, В. К. Кюхельбекер, А. А. Дельвиг, С. П. Шевырев, Н. В. Гоголь). В русской романтической критике и философской эстетике XIX в. (И. В. Киреевский, Н. И. Надеждин, В. Г. Белинский) искусство мыслилось формой объективации интенций бессмертной души, богоподобной способности творить.

В литературных очерках и критических этюдах Н. Котляревского,

A. Пятковского, К. Арсеньева, Ю. Айхенвальда, С. Андреевского осмыслялся комплекс религиозных мотивов русских романтиков, их представления о Вселенной, природе, человеческой душе. «Метафизические вопросы» о Боге, рае и аде, смысле человеческого бытия, бессмертной душе, корреспондирующие к христианским воззрениям, изучались такими дореволюционными исследователями, как: Н. Л. Бродский, П. Н. Са-кулин, С. В. Шувалов, М. Н. Розанов. Особое место в изучении романтической метафизики бессмертия занимают труды русских религиозных мыслителей В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, Н. О. Лосского, Е. А. Трубецкого, В. В. Розанова, Л. И. Шестова, П. А. Флоренского, С. Л. Франка,

B, В. Зеньковского.

Советское литературоведение 1920-40-х гг. продолжило лучшие традиции дореволюционных академических школ. Наиболее значительные работы этого периода, посвященные изучению русского романтизма, принадлежат Л. В. Пумпянскому, Ю. Н. Тынянову, Г. А. Гуковскому, Д. Д. Благому, Б. М. Эйхенбауму. В советском литературоведении 19501980-х гг., несмотря на давление господствовавшей атеистической идео-

логии, анализ структуры, поэтики романтических произведений был неразделим с осмыслением романтической картины мира, диалога русских романтиков с западноевропейской культурой. Среди фундаментальных трудов этого периода, посвященных осмыслению поэтических и мировоззренческих характеристик русского романтизма, отметим работы Н. Я. Берковского, Л. Я. Гинзбург, Н. А. Гуляева, Ю. В. Манна, У. Р. Фохта, Ю. М. Лотмана, Е. А. Маймина, В. И. Кулешова, М. А. Козьминой.

Современные литературоведы, следуя лучшим традициям советской науки в изучении поэтики русского романтизма, осмысляют прежде всего религиозные, метафизические доминанты романтической картины мира, что мы видим в трудах Б. Ф. Егорова, А. А. Смирнова, В. А. Ко-тельникова, В. В. Кожинова, П. Е. Бухаркина, М. М. Дунаева, Н. Н. Ска-това, В. П. Океанского, Л. А. Ходанен, В. С. Баевского, А. П. Ауэра, С. Г. Семеновой, В. Н. Захарова, И. А. Есаулова, А. В. Моторина, Е. И. Анненковой, В. Н. Сузи, И. В. Карташовой и др.

Актуальность исследования. В современном отечественном литературоведении достаточно работ, связанных с осмыслением романтической танатологии на фоне широкого культурологического контекста, однако романтические представления о смерти могут быть осмыслены в полной мере только в единстве с романтическими представлениями о земной жизни и бессмертии. Постановка данной проблемы актуальна и значима, т. к. ее рассмотрение позволяет раскрыть религиозное, мифо-поэтическое, эстетическое и этическое содержание магистральных романтических образных представлений о Боге, бессмертной душе, таинствах смерти, воскресения и преображения. Изучение религиозности русской романтической поэзии часто сводится к анализу отдельных образов и мотивов, в то время как необходимо осмыслить целостную метафизическую картину мира русского романтизма. В рамках поставленной проблемы актуальным представляется рассмотрение диалога русских романтиков с разнообразными мифологическими, религиозными и поэтическими традициями.

Современному отечественному литературоведению, ориентированному на интертекстуальное рассмотрение литературных текстов, присуще прочтение русской романтической поэзии как метатекста о бессмертной душе, уповающей на благодатное спасение, преображение и воскресение. Актуальным в этой связи выступает анализ подтекста романтических текстов, возникающего благодаря универсальному лирическому сюжету о воплощении (рождении) души в земном мире, ее драматической жизни, физической смерти и возвращении в инобытийную сферу. Значимым является также осмысление сюжетообразующей роли лирических ситуаций онтологического порога, духовного преображения, молитвенного предстояния, мотива вечного возвращения. Актуальным будет осмысление рождественского и пасхального дискурсов русской

романтической поэзии, ее эстетической рефлексии относительно таинства евхаристии.

Предмет и объект исследования. Предметом исследования является русская романтическая лирика 1810-70-х гг., воспринимаемая нами как целостный эстетический, полифонический контекст в динамике становления и развития. В работе рассматривается лирика не только достаточно изученных романтиков, но и творчество таких поэтов, как А. А. Дельвиг, В. К. Кюхельбекер, С. П. Шевырев, И. и К. Аксаковы, Н. М. Языков, многие лирические тексты которых впервые стали предметом научного осмысления. Для выяснения истоков лирических образов и мотивов привлекаются дневники, эпистолярное наследие русских романтиков, их эпические и лироэпические произведения.

Объектом исследования выступает многогранный комплекс мифо-поэтических, религиозных, гносеологических, этических и эстетических представлений о жизни, смерти и бессмертии в русской романтической лирике. Герменевтический акцент ставится как на рассмотрении романтических образных представлений о бессмертной душе, так и на изучении ценностного статуса идеи бессмертия человеческой души в онтологии, гносеологии, эстетике и этике романтизма. Данная направленность позволяет достичь целостного подхода в осмыслении метафизики бессмертия.

Цель и задачи исследования. Целью диссертационного исследования является осмысление метафизики бессмертия в русской романтической лирике. Поставленная цель обусловила следующие задачи:

1. Охарактеризовать религиозные, мифопоэтические, философские и литературные источники романтических образных представлений о бытии, смерти и бессмертии.

2. Рассмотреть мировоззренческую связь между идеей бессмертия и романтическими представлениями об идеале, красоте, искусстве, истине.

3. Выявить значимость идеи бессмертия души в романтической системе этических ценностей свободы, покоя, любви, веры, надежды, полноты бытия.

4. Осмыслить ключевые мифопоэтические, онтологические, гносеологические характеристики образа бессмертной души в русской романтической лирике.

5. Проанализировать ключевые романтические символы, образы и мотивы, утверждающие абсолютную форму бессмертия и относительные формы бессмертия (объективированное, генетическое бессмертие).

6. Уяснить эстетические формы проявления имманентной религиозности русского романтизма в осмыслении проблемы бессмертия.

7. Раскрыть эволюцию романтических представлений о бессмертии в русской поэзии 1810-70-х гг., эстетическое своеобразие в пости-

жении данной проблемы в лирике В. А. Жуковского, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева, любомудров и славянофилов.

Методологическая база исследования. Специфика поставленных цели, задач, предмета и объекта исследования определили выбор методов и приемов. Ключевая роль в работе отводится культурно-историческому и историко-генетическому методам, позволяющим раскрыть истоки романтических представлений о бессмертии, связь авторской позиции с философским и эстетическим контекстом эпохи: В работе также применяются феноменологический, сравнительный и типологический методы, позволяющие оттенить эстетическое своеобразие русских поэтов в постижении метафизики бессмертия. В отдельных случаях приметаются приемы лингвистического анализа для раскрытия этимологии, стилистических доминант текста. В диссертации используется метод целостного анализа, благодаря которому художественный текст рассматривается как уникальный универсум со своей внутренней онтологией и метафизикой. Исследовательский интерес к отдельному тексту, учитывающий философский и эстетический контекст эпохи, позволяет раскрыть его диалоговую природу, внутреннюю диалектику. Соединение методов и методик литературоведения, лингвистики, философии, культурологии позволяет добиться, на наш взгляд, синергетического гуманитарного знания.

Исходной методологической установкой диссертации выступает анализ текста в рамках эстетического контекста. Выделяя «тексты» русской литературы, авторами которых являются М. В. Ломоносов, Г. Р. Державин, В. А. Жуковский, мы прослеживаем диалог с данными «текстами» на протяжении всей истории развития русского романтизма. Столь же магистральной линией анализа для нас служит рассмотрение диалога русских романтиков с античной, ветхозаветной и евангельской традициями, западноевропейской философией и литературой. Осмысляя метафизику бессмертия, русские романтики обращались не только к текстам Священного Писания, но и к православной гимнографии, к трудам Отцов Церкви и, что более всего важно, к собственному религиозному опыту молитвенного предстояния и богообщения. В работе большое внимание уделяется анализу аллюзий и реминисценций русских романтиков, восходящих к христианским представлениям о триедином Боге, о спасительной жертве Христа, об эсхатологии, о рае, о таинствах крещения и евхаристии, о богородичном охранительном покрове и др. Системное рассмотреть данных романтических представлений позволяет раскрыть центральный сюжет русской романтической поэзии, связанный со стремлением романтического героя обрести абсолютную форму бытия, полноту мироощущения, который утверждается в мотивах странничества, восхождения (лествицы), молитвенного горения души, блудного сына.

Анализу ключевых образов и мотивов поэтических текстов русских романтиков предшествует рассмотрение культурологического, фи-

лософского, поэтического контекста в диахроническом и синхроническом срезах, что позволяет оттенить поэтическое и мировоззренческое своеобразие поэта в раскрытии парадигмальных представлений о бессмертии. При рассмотрении лирики конкретного русского романтика акцент ставится на те религиозные, гносеологические, эстетические или этические особенности обращения к метафизике бессмертия, которые выделяют его в поэтическом контексте эпохи.

В диссертации разграничиваются метафизика и мифопоэтика лирического текста. Мифопоэтические интенции художественного слова, архаические мифологические воззрения были значимыми для русских романтиков. Антигетичность космоса и хаоса, служащая одной из ключевых характеристик мифопоэтического, получила в романтической культуре диалектическое преломление. Имманентная религиозность наполняет мифопоэтические интенции софийным, метафизическим смыслом диалога человека с Богом. Преображение мифопоэтического контекста в религиозный мы видим в лирических ситуациях онтологического порога, молитвенного предстояния, в образном представлении о мироздании как храме, которые концентрируют христианские воззрения на Бога, мир, бессмертную душу.

Методологической основой диссертационного исследования служат труды А. Н. Веселовского, П. Н. Сакулина, А. Ф. Лосева, Н. Я. Бер-ковского, Г. А. Гуковского, В. М. Жирмунского, Ю. Н. Тынянова, Н. А. Гуляева, Ю. М. Лотмана, Д. С. Лихачева, Ю. В. Манна, М. М. Бахтина, Л. Я. Гинзбург, Б. М. Эйхенбаума, У. Р. Фохта, Е. А. Маймина, М. Л. Гас-парова, С. С. Аверинцева, Е. М. Мслетинского, Б. А. Успенского, В. Э. Ва-цуро, М. М. Гиршмана, Ф. 3. Кануновой, А. С. Янушкевича, А. Э. Еремеева, Л. А. Ходанен, И. В. Карташовой, В. П. Океанского, М. М. Дунаева, И. А. Есаулова, В. А. Котельникова, В. Н. Захарова, А. В. Моторина, С. Г. Семеновой и др.

Научная новизна и теоретическая значимость исследования. Новаторство данного исследования заключается как в анализе метафизических идей, отраженных в лирических произведениях русских романтиков, так и в рассмотрении того, как ощущение имманентной сопричастности бессмертному, божественному началу бытия проявляется в поэтике романтического текста, в его лирическом сюжете и композиции, в системе аллюзий и реминисценций, в конкретных художественных образах. В новом ключе проанализированы ведущие романтические принципы и приемы, раскрывающие метафизику бессмертия и бессмертной души. Впервые раскрыт ценностный статус идеи бессмертия души в романтической онтологии, гносеологии, эстетике, этике, историософии.

Теоретическая значимость данного исследования заключается в разработке методологии анализа мифопоэтических и метафизических оснований лирического текста, в раскрытии национального своеобразия

русского романтизма. Диссертационное исследование позволяет проследить генезис поэтических представлений о бессмертной душе и формах бессмертия, раскрыть эволюцию русского романтизма. Основные положения работы вносят определенный вклад в изучение ведущих для русского романтизма литературных жанров, сюжетов и мотивов.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Метафизическая идея бессмертия души становится определяющей в романтической онтологии, гносеологии, историософии, эстетике и этике.

2. Русская романтическая метафизика бессмертия, вступая в диалог с архаическими мифологемами, античной культурой, западноевропейской философией, актуализирует христианские религиозные представления о сотворении человека, его спасении и воскресении.

3. Метафизическая идея бессмертия души воплощается в устойчивом ряде мотивов и образов, достаточно часто становясь семантической доминантой, подчиняющей себе образную диалектику конкретного романтического текста, его сюжет и композицию.

4. Метафизика бессмертия в русской романтической поэзии служит основой для утверждения идеала полноты миросозерцания, обретения искомого единства духа и бытия, принятия земного мира, прозрения в его историческом развитии субстанционального и вечного смысла, позволяя преодолеть романтическую концепцию двоемирия.

5. Имманентная сопричастность романтического героя бессмертному началу бытия позволила создать особый тип метафизического пейзажа, символизм которого нацелен на раскрытие единства имманентного и трансцендентного миров, бытия и Творца.

6. Утверждая веру в индивидуальное бессмертие души, русские романтики постулировали и относительные формы бессмертия: генетическую форму бессмертия (продолжение человеческого рода через преемственность поколений, воскрешение образа человека в памяти потомков), объективированную форму бессмертия (эстетическая объективация художника в созданных произведениях), гносеологическую форму бессмертия (продолжение в истории философии и культуры идей мыслителя).

7. Продолжая святоотеческие традиции, русские романтики четко разграничивали относительную физическую смерть и духовную смерть как жизнь вне Бога, абсолютных этических ценностей.

Практическое значение диссертации заключается в том, что ее выводы могут быть использованы в чтении общих курсов истории русской литературы XIX в. и в разработке специальных курсов по истории русского романтизма. Основные положения работы расширяют типологию анализа лирических текстов русского романтизма, раскрывают их мировоззренческие и поэтические доминанты, национальное своеобразие.

Апробация работы. По теме диссертации был сделан ряд докладов на многочисленных конференциях, в том числе международных: «Проблемы литературных жанров» (Томск, 1998, 2001); «Русская филология: язык - литература - культура» (Омск, 2001; 2004); «Русское литературоведение в новом тысячелетии (Москва, 2002); «А. С. Хомяков -мыслитель, поэт, публицист» (Москва, 2004); «Евроазиатский культурный диалог в коммуникативном пространстве языка и текста» (Томск, 2004); «Литературные традиции: ценностный диалог и взаимодействие» (Омск, 2005); «М. Ю. Лермонтов: художественная картина мира» (Кемерово, 2006); «Славянская фразеология и прагматика» (Раб [Хорватия], 2006). Материалы диссертации были апробированы при чтении базовых курсов по истории русской литературы XIX в., в ряде спецкурсов по мифопоэтике и метафизике русской романтической поэзии.

Структура диссертации. Диссертация состоит из Введения, пяти глав, Заключения, библиографического списка, включающего 391 источник. Последовательность расположения глав и разделов диссертации обусловлена историческим принципом изучения русской романтической лирики, а также общностью поэтического направления (любомудры, славянофилы), близостью образных представлений, сюжетов, мотивов. На основе диссертации изданы 2 монографии: «Метафизика бессмертной души в русской романтической поэзии» (Омск, 2006); «Художественная онтология бессмертия в русской романтической лирике» (Омск, 2007).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Во Введении обосновывается актуальность проблемы, излагается история вопроса, определяются цели и задачи, предмет и объект исследования, формулируется теоретическая и практическая значимость работы. В первой главе «Метафизика и мифопоэтика образа бессмертной души в русской романтической лирике XIX в.» раскрываются религиозные, фольклорные, философские источники романтических образных представлений о бессмертии и бессмертной душе. В первом разделе первой главы «Христианские основания метафизики бессмертия» прослеживаются ключевые ветхозаветные и евангельские воззрения на духовную субстанцию, нашедшие образную рефлексию в русской романтической поэзии. В русском национальном мировосприятии представления о бессмертии сохраняют следы архаических воззрений, которые с принятием православия приобрели качественно новый метафизический смысл. Православное миросозерцание воспринимает земную жизнь и смерть с позиции бессмертия и воскресения, что проявляется в лексических обозначениях смерти: «успение», «отшествие», «преставление». Слово «преставление», помимо обозначения физической смерти, указывает на вознесение и преображение бессмертной души.

Мироощущение ветхозаветного человека было детерминировано идеей смерти. В Ветхом Завете тленность мыслилась онтологической чертой людей, «которых основание прах, которые истребляются скорее моли» (Иов. 4:19). Душа в Ветхом Завете и в псалмах изначально греховна, «унижена» сопричастностью праху и тлену. Ветхозаветное мироощущение сближает земной мир, лежащий во зле, со смертью и адом. Ветхозаветное понимание физической смерти исходит из того, что она служит антитезой акту сотворения человека, возвращением к праху. Смерть воспринимается исчезновением интеллектуального и эмоционального внутреннего мира человека и метафорически соотносится с тьмой, тенью, бездной. Память о смерти в псалмах порождает трагические мысли о богооставленности. Вместе с тем уже в псалмах утверждается упование на спасение в Боге, освобождение от бездны смерти и земного мира, лежащего во зле.

Новозаветное мироощущение просветлено идеей бессмертия и воскресения. Христианство, по убеждению апостола Павла, основано на вере в бессмертие и воскресение, которая становится залогом спасения: «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера наша» (I Кор. 15:14). Жизнь («живот») в христианстве указывает на жизнь вечную и бессмертную. В православной книжности используется также понятие «пакибытие», обозначающее бессмертную жизнь вне земного мира.

Апостол Павел утверждает идею «внутреннего человека», который уже в земном мире чувствует сопричастность Царствию Небесному, преображается и не подвластен смерти. Земная жизнь, в христианском понимании, предстает сферой духовного становления и спасения. Земная жизнь воспринимается апостолами в качестве посева человеком помыслов и дел, которые пожнутся по завершении личностной и вселенской истории.

Метафизика воскресения в христианстве неразрывно связана с идеей Суда над бессмертной душой, чей свободный выбор между добром и злом будет закреплен в инобытии. Христианская эсхатология предполагает «воскресение жизни» и «воскресение осуждения» (Иоанн. 5:29). Физическая смерть как переход в инобытие временно оформляет положение бессмертной души в ожидании эсхатологического воскресения и Суда. Христианство не приемлет представлений других религий о переселении душ, множестве воплощений. Для христиан индивидуальное тело — также объект воскресения и спасения. Христианское метафизическое возвышение тела проявляется в том, что тело человека мыслится храмом. Христианин способен в своей душе создать нерукотворный храм, подобие эсхатологического Царствия Божиего.

Диалог ветхозаветных и евангельских представлений о Боге, бытии, человеке, смерти и бессмертии стал магистральным в русской куль-

туре и литературе XIX в., оформляя метафизические сюжеты романтических текстов и их образный мир.

Во втором разделе «Метафизика бессмертия в философских и литературных контекстах второй половины XVIII в. — нач. XIXв.» рассматриваются парадигмальные онтологические представления о бессмертной душе в русской философской мысли второй пол. XVIII в. -нач. XIX в. Русские философы XVIII в. (Д. С. Аничков, М. В. Данилов, В. Т. Золотницкий, И. М. Кандорский) применяли в своих произведениях гносеологические, онтологические и этические доказательства бессмертия души. «Разумная душа» в русской метафизике XVIII в. наделялась следующими характеристиками: бесплотность, простота, цельность, сопричастность вечности, свободная воля, сила, устремление к совершенству, способность отстраняться от чувственного и временного. Русские мыслители развивали картезианское противопоставление духовной и материальной субстанций.

Русской философской мысли XVIII в. было недостаточно рационалистическое отношение к Богу и к бессмертной душе. В русской метафизике XVIII в. мощно заявила о себе масонская идеология. Предваряя издание журнала «Утренний свет», Н. И. Новиков обратился к читателям с программной статьей, в которой он подчеркивал царственный статус человека в природе. В статье Новикова «О достоинстве человека в отношениях к Богу и к миру» (1777) человек предстает как триединство «бессмертного духа», «разумной души» и «тела». Метафизика бессмертия важна для русского просветителя в качестве основы гуманного отношения к ближнему.

Завершением метафизики бессмертия в русской философской мысли ХУТП в. явился трактат А. Н. Радищева «О человеке, о его смертности и бессмертии», который содержит в себе рефлексию относительно ключевых идей века Просвещения. Мыслитель обращается к наиболее сильным аргументам материалистов в пользу единства материи и сознания. В четвертой книге Радищев приводит аргументы и в пользу бессмертия души. Ключевым из них является мысль о том, что «стремление к совершенствованию», проявленное в природе и в человеке, будет утверждаться и после физической смерти в качественно новых формах.

Русские романтики часто на уровне реминисценций, аллюзий вступали в диалог с фундаментальными идеями западноевропейских мыслителей. Стремясь к единству духа и" бытия, русские романтики обращались прежде всего к немецкой классической философии, к ее идеалистической диалектике. Работы Ф.-В. Шеллинга и JI. Окена были источником натурфилософских, историософских и гносеологических построений любомудров, панлогизм Г.-В. Гегеля оказал мощное воздействие на кружок Н. В. Станкевича. Русским романтикам была органична онтология и этика И.-Г. Гердера, который, обращаясь к христианской антро-

пологии, считал основой внутренней историчности личности создание духовного человека, завершающего иерархию земных форм жизни. В философии Шеллинга душа предстает в большей степени не как индивидуальная, а как родовая категория, придающая внутреннему миру человека ощущение целостности. Русским романтикам стала органична идеалистическая диалектика иенских романтиков, в основе которой лежали представление о бытии как становящемся универсуме и модель восхождения к Абсолюту. Бессмертная душа воспршпшалась иенскими романтиками и субъектом и объектом романтической поэзии, средоточием творческой силы. Иенские романтики воспринимали Вселенную, природу, человека произведениями Бога, сохраняющими имманентную связь со своим Создателем.

Русские мыслители XIX в. (А. Ф. Мерзляков, П. Е. Георгиевский, И. П. Войцехович, А. И. Галич, М. Г. Павлов, Н. И. Надеждин) также постулировали идею бессмертия в качестве основы человеческого миросозерцания и творчества. В их трудах акцентировалось внимание на том, что именно интенции бессмертной души являются источником творчества, основой целостного отражения земного мира.

В трудах П. Я. Чаадаева последовательно проводилась мысль о том, что только религиозная идея «всеединства» позволяет человеку обрести полноту и метафизическую глубину бытия, прозреть смысл жизни и истории. Чаадаев воспринимал душу частицей божественной силы, мысли и воли, цель которой - отразить в себе полноту Творца, обрести единство с Ним. Идею «всеведения» в историософии, гносеологии утверждал и Д. В. Веневитинов, который был убежден в том, что цель человеческой жизни заключается в утверждении родового, общечеловеческого начала.

В. А. Жуковский в статье «О поэте и современном его назначении (Письмо к Н. В. Гошлю)» четко разграничивал конечную телесную организацию и духовную субстанцию, которая едина и целостна. Русский романтик выстраивал гносеологическую иерархию (лествицу), видя в вере софийное завершение разума, воли и вдохновения.

Идеалистическое стремление русских романтиков к духовной целостности в трудах И. В. Киреевского обрело метафизическое и духовное завершение. Русский мыслитель увидел в святоотеческой духовности путь построения национального любомудрия, основу обретения духовной соборности. «Отрывки» И. В. Киреевского раскрывают, как романтическое философствование становится формой рефлексии относительно православной духовной культуры и собственного религиозного опыта, «верующего мышления». Идея бессмертия выступает в «Отрывках» основой для постижения единства человека, Вселенной и Творца. И. В. Киреевский завершил романтическую концепцию микрокосма как индивидуальной модели Вселенной, ее истории.

Благодаря столь разнообразным религиозным, философским, эстетическим источникам, русская романтическая поэзия в постижении

проблемы бессмертия приобрела диалогичность, полифонию и метафизическую глубину.

В третьем разделе «Мотивный комплекс образа бессмертной души в русской романтической поэзии» раскрывается эстетическое освоение русскими романтиками индоевропейских архаических представлений о душе, христианской картины мира. Душа воспринималась русскими романтиками средоточием жизни, божественной творческой силы, поэтому ведущим художественным определением души в русской романтической поэзии выступало определение «живая». Эпитет «живая» корреспондирует не только к фольклорной традиции, но и к псалмам, где он раскрывает источник бессмертной жизни в Боге: «Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому» (Пс. 41:3). Постоянный эпитет «живой» в русской романтической поэзии в своей образной семантике обозначает «бессмертный», «универсальный».

Образ бессмертной души-микрокосма в русской романтической поэзии мифопоэтически соединял в себе проявления мировых стихий: огня, воздуха и воды. В русской романтической лирике душа предстает светозарной частицей Духа Святого. В романтических метафорах раскрывается древнее индоевропейское представление о том, что именно душа придает очам - блеск, а телу — внутреннюю теплоту. Очи в произведениях русских романтиков метафорически соотносятся с небесной лазурью или блеском: «Твоих лазоревых очей» (Языков «Поэт», 1831). Очи становятся целостной формой проявления внутреннего мира человека. Огненная символика в русской романтической поэзии раскрывает и страстные интенции, становящиеся причиной духовной мертвенности.

Откровением духовной субстанции выступает вздох, дыхание: «Сей вздох души красноречивый...» (Пушкин «Юрьеву», 1820). В русской романтической поэзии проявилось архаическое представление о том, что душа во время сна, забвения может покидать тело и странствовать по иным мирам: «Во мгле вечерней тихо вея...» (Тютчев. «Глядел я, стоя над Невой...», 1844). В поэтических произведениях русских романтиков отразились индоевропейские архаические представления о крылатой душе. Образ крылатой души утверждает имманентное стремление человека к полноте бытия, молитвенное горение и отстранение от земного мира, времени. Мифопоэтическое сближение бессмертной души с образами птиц позволило русским романтикам акцентировать субстанциональные характеристики души: жаворонок - молитвенное благоговение перед природным миром и Богом, голубь - чистоту и смирение, орел — созерцательную мудрость и отстранение от земного мира, лебедь - вдохновение.

Душа в русской романтической поэзии также метафорически связывается с водными символами источника, ключа, потока. Водные символы придают пейзажу души особую динамику и ландшафтность. В пей-

заже души образ источника актуализирует концепты водного символизма, связанные с очищением, возрождением, раем. Частотным в русской романтической поэзии является библейское сближение человека и сосуда. В этой связи показательны метафоры Тютчева «божественный фиал», «сосуд скудельный», раскрывающие божественную природу поэта и его уязвимость как человека в оде «29-ое января 1837». Русские романтики продолжили библейскую традицию уподобления души храму: «Так в храм души моей чудесный» (Шевырев «Таинство дружбы», 1828). Алтарем этого храма выступает дух, частица Духа Божьего.

Душа в русской романтической лирике наделяется определенными онтологическими свойствами. Ключевым из них выступает глубина, сопоставимая с глубиной космоса. Бессмертная душа в поэзии русских романтиков стремится к Богу как источнику жизни. Данное стремление может быть смутным, «пророчески-слепым», принимать характер тоски, рефлексии. Высшая степень упования бессмертной души в русском романтизме проявляется в молитвенном предстоянии. Бессмертной душе сопричастны христианские ценности веры, надежды, любви, свободы, покоя, радости и благородной грусти.

В русской романтической лирике поэтизируются такие психические процессы, как мечта и память, которые помогают душе отстраниться от времени. Память обладает способностью относительного воскрешения образов близких людей, прошлого.

В русской романтической поэзии последовательно различались дух, душа и сердце, что отражает библейское понимание человека. Дух воспринимался романтиками как субстанциональный источник жизни души. Дух целостен и вечен, поэтому он образно соотносится с твердостью и тишиной. Бессмертная душа индивидуальна: достаточно часто в произведениях русских романтиков она определяется через личностные черты, сформированные в ходе земной жизни. В отличие от тела, душа может в течение земной жизни неоднократно умирать и воскресать. Познание «рассудительной души» опирается не столько на чувственный опыт и логические операции, сколько на интуицию, сверхчувственный опыт, надежду, веру. «Трепетное» сердце в русской романтической поэзии представляет сферу чувственного, земного. Сердце, с одной стороны, может стать источншсом зла, падения, с другой стороны, может просветляться соборным триединством веры, надежды и любви. Антропологическое различите в человеке духа, души и сердца в русском романтизме сопровождалось стремлением к гносеологической и онтологической полноте. Стремление к целостности нисколько не умаляет в русской романтической поэзии значимости индивидуальной души и ее земной жизни: именно в индивидуальном жизненном пути человека совершаются таинства духовного становления, преображения, смерти и воскресения.

Во второй главе «Жизнь, смерть и бессмертие в поэзии В. А. Жуковского и А. С. Пушкина» анализируются основные образы,

мотивы и сюжеты, раскрывающие художественные представления о бессмертной душе в творчестве В. А. Жуковского и А. С. Пушкина. В первом разделе «Мироощущение бессмертной души в поэзии В. А. Жуковского» рассматриваются пути обретения лирическим субъектом Жуковского религиозного чувства полноты бытия. Жуковский как личность и поэт формировался в атмосфере идей века Просвещения, сентимента-листской этики и эстетики. Ему стал органичен сенсуализм Ж.-Ж. Руссо, III. Бонне, который был обращен к анализу ощущений неповторимой человеческой личности. Для эпохи сентиментализма была характерна поэтизация сельского кладбища, органично включенного в природный макрокосм. В ранней элегии Жуковского «Сельское кладбище» (1802), которая является вольным переводом элегии Т. Грея, мотив сентиментального участия позволяет преодолеть разрушительную силу физической смерти. Стихи элегии построены на основе антитезы смерти и относительного воскресения: «Наш камень гробовой для них одушевлен». В финале элегии эпитафия не только относительно воскрешает образ усопшего, но и вводит молитвенную интенцию. Отношение к смерти просветлено верой и надеждой, представлением о продолжении жизни в естественной смене поколений, объединенных родовой памятью.

В элегии Жуковского «Теон и Эсхин» (1814) античный стилистический контекст становится формой выражения христианских метафизических представлений. В основе лирического сюжета лежит евангельский мотив возвращения блудного сына. Осознание субстанциональности земной жизни, просветленной духовным светом любви, приводит к благоговейному постижению того, что земной мир - это творение, чудо. Смерть воспринимается в качестве преддверия духовного воскресения, обновленного рождения в вечности, соотнесенного с образом зари.

В лирике Жуковского земная жизнь воспринимается с позиции бессмертной души, что мы видим, например, в элегии «На кончину Ея Величества королевы Виртембергской...» (1819), где возникает ми-фопоэтический образ покрова, отделяющего горний мир от дольнего и спадающего в момент физической смерти. Покров в поэзии русского романтика - это охранительная завеса, граница мудрого духовного неведения, усиливающая веру и надежду человека, символ Вечной Женственности. С покровом метафорически сближается таинственность, в которой поэт усматривал соединение религиозного упования, мудрого разумения, веры и надежды.

В лирике Жуковского лирическая ситуация диалога земного человека с душой, находящейся в инобытийной сфере, выступает в единстве с образом эоловой арфы, что мы видим в ряде произведений: «Эолова арфа», «Голос с того света», «9 марта 1823». Лирическая ситуация онтологического порога в лирике Жуковского неразрывно связана с образом гения. В лирике поэта охранительный голос гения звучит и в микро-

косме человека, имеющем свои горний и дольний миры. Благодаря природе (горным вершинам, морю, вечерней и утренней заре) лирический субъект Жуковского чувствует сопричастность раю сладости, божественной полноте и покою.

В творчестве Жуковского ключевым является стремление к соединению творчества, жизнетворчества и самопознания души. Стремление к синтезу творчества и жизнетворчества соединяется с романтическим принципом духовного самовыражения. В «отрывке» Жуковского «Невыразимое» (1819) раскрываются процессы ощущения, восприятия и осмысления заката. Чувству и разуму доступна «блестящая», внешняя красота. Но вечный смысл доступен лишь внутреннему религиозному опыту, диалогу души с горним миром, который, как и в других произведениях Жуковского, соотнесен с образом «луга». Мироощущение лирического субъекта Жуковского сопоставимо с религиозным опытом постижения Творца посредством макро- и микрокосма, благодаря чему познание приобретает целостность, а внутренняя жизнь человека - созерцательную полноту.

Проблема бессмертия и духовной смерти становится магистральной в итоговой и незавершенной поэме Жуковского «Агасфер. Странствующий Жид» (1852). Композиция первого стиха данной поэмы образует смысловое кольцо, оттеняя спасительную жертву Христа как центральное событие земной истории: «Он нес свой крест тяжелый на Голгофу...». Мотив богооставленности по принципу параллелизма соотносит участь Агасфера и судьбу Иерусалима: «тих, как гроб». Вместе с тем интуитивное осознание богооставленности впервые вызывает в Агасфере рефлексию, открытое в себе духовной глубины. В поэме возникает образная параллель Агасфера и Наполеона - метафизического и исторического героев: при этом метафизический герой не только исповедуется перед историческим, но и выступает по отношению к нему «врачом души». Агасфер, в котором проявляются черты Каина и блудного сына, постигает таинство «будящей душу благодати», единственного пути к спасению. В мертвенный духовный мир героя, сопоставимый с адом, сходит предощущение райского покоя, которое метафорически выражается в образном ряде весны. В поэме Жуковского путь человека от духовной смерти к воскресению рассматривается в единстве с постижением смысла истории, религиозного пути человечества от язычества, ветхозаветного сознания к христианству, к Царствию Небесному. Вера в бессмертие души выступает в творчестве Жуковского в качестве духовной основы для постижения не только личностной, но и всемирной истории, подчиненной Провидению.

Во втором разделе «Ситуация онтологического порога и архетип „смерть-воскресение" в лирике А. С. Пушкина» анализируются образные доминанты лирики русского национального гения, обращенные

на постижение таинства духовного преображения человека в земной жизни. Пушкинский космос — это напряженная, пульсирующая жизнь, обращенная одновременно к мигу как сфере рождающегося переживания и к истории, вечности, это примиряющий синтез, который возник в результате разрешения острых сомнений, кризисов, исканий.

В произведениях художника полифония и диалектика утверждаются в индивидуальном духовном мире личности возрожденческого типа, воспринимающего земного человека в качестве прекрасного венца творения. Дар «всемирной отзывчивости» Пушкина заключается не только в способности отразить характерность иной национальной культуры или эпохи, но и в возможности пережить все человеческие духовные состояния — от безверия до молитвенного просветления. Гений Пушкина отразил в целостности историю человеческой культуры и личности в ее органичном развитии, в соединении чувственного и духовного. Особенность мировидения Пушкина заключается в том, что поэт стремился к обретению онтологической полноты в земной жизни. Обращение к таинству смерти и бессмертия в лирике Пушкина изначально предполагает, во-первых, приуроченность к конкретному переживанию, «мигу бытия», во-вторых, нерасторжимую связь с земным миром. Поэту стал органичен архетип «смерть-воскресение», который соотнесен в его творчестве с духовным преображением человека в формах любви, пророческого озарения, вдохновения, молитвенного горения.

Предвосхищение собственной смерти и посмертного инобытия в ранней лирике Пушкина оформляется в образном контексте, обращенном к античной культурной традиции, что мы видим, например, в послании «Мое завещание. Друзьям» (1815), в эпитафии «Моя эпитафия» (1815), где в сферу смерти транслируются «веселый век» юности, идиллия дружеского круга и братства поэтов.

В лирике Пушкина ситуация онтологического порога раскрывает не только процесс духовного преображения, но и метафизическое воскресение, что мы видим в стихотворении «И путник усталый на бога роптал...» из цикла «Подражания Корану» (1824). Композиция данного лирического текста воплощает триаду: духовное томление - смерть — воскресение. Лирический зачин вводит архетип человека-странника, чей ропот становится формой богоборчества. Кульминацией текста служит откровение Аллаха, которое в рамках композиционной триады выступает диалогическим ответом Бога. Завершающий этап духовной триады -синтез, представляющий постижение человеком смысла бытия и его приятие, начинающееся с покаяния. Композиция стихов раскрывает динамику воскрешения: «Минувшее в новой красе оживилось...». Воскрешение в равной степени затрагивает сферу плоти и души. Данный лирический текст завершает собою цикл, поэтому идея преображения, воскресения служит его метафизической доминантой.

В стихотворении Пушкина «Пророк» (1826), органичном для традиции русских духовных од, образный контекст раскрывает преодоление земной чувственности, которая сближается с инфернальной сферой. Сердцу четко противопоставлена преображенная форма внутренней жизни человека - «угль, пылающий огнем». Схожее представление о пре-ображешш сердца в огонь мы видим в псалмах: «Воспламенилось сердце мое во мне, в мыслях моих возгорелся огонь; я стал говорить языком моим...» (Пс. 38:4). В лирическом контексте произведения возникает реминисценция с актом сотворения мироздания и человека Логосом; смежные стихи образуют резкую онтологическую антитезу между смертью и воскресением. Финальный стих «Пророка» обращает к его лирическому зачину через созвучие, ср.: «жаждою» - «жги». Пророк Пушкина онтологически приобщен к таинству смерти и эсхатологического воскресения, преображения.

В элегии Пушкина «Поэт» (1827) ситуация онтологического порога акцентирована уже в лирическом зачине. В поэте происходит целостное преображение «души». Глагол как творящая и преображающая сила Вселенной вызывает творческий импульс в душе человека, который осознает свою богоподобную сущность и преодолевает формы социальной и духовной мертвенности. Божественный глагол, воздействуя на душу поэта, вызывает в нем полноту «смятенья», которая ищет своего космологического оформления. Образ «пустынных волн» обращает к процессу сотворения Вселенной. В финале мы видим поэта в преддверии воплощения творческой энергии. Сопричастный божественной творящей силе, поэт создает свой космос из хаоса. В стихотворении Пушкина «Странник» (1835) также раскрыт процесс мгновенного духовного преображения человека, эсхатологический смысл пророческого преображения через обостренное осознание греховности мира и человека, их обреченности Суду и смерти.

Еще одной формой духовного преображения в лирике Пушкина выступает молитвенное предстояние. Духовная благодать молитвенного предстояния утверждается в элегии Пушкина «Отцы пустынники и жены непорочны...» (1836). Молитва создает позицию для внутреннего суда совести, осознания греховности и покаяния, без которых невозможно духовное возрождение. Автор ориентируется уже не на сферу сердца, а на душу и дух. В утверждении этических ценностей возникает духовная лествица, где «целомудрие» несет в себе чувство полноты внутренней жизни. В лирическом контексте выстраивается традиционная для лирики поэта модель: духовное томление - суд - воскресение - жизнь. В поздней лирике Пушкина лейтмотивной выступает онтологическая антитеза божественной всеполноты, пасхального чуда и инфернальной сферы, что мы видим, например, в сатире «Мирская власть» (1836), как и во всем «каменноостровском цикле». Постулируя в зрелом творчестве

христианские этические ценности духовного покоя, свободы, веры, надежды, любви, благодарения, поэт видит в человеке уже не столько чувственный античный космос, сколько благодатное творение Бога со своей неизмеримой метафизической глубиной, иерархичностью.

Поэтическая концепция «самостоянья» Пушкина утверждает сопричастность человека потоку бытия, его вечному обновлению («Два чувства дивно близки нам...», 1830). Человек, в понимании поэта, соединяет в индивидуальном бытии опыт прошлых поколений («отеческих гробов») и жизнь потомков. Так, в элегии Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» (1829) в первой строфе активным субъектом лирической мысли является «я», а во второй строфе возникает общечеловеческое «мы». «Вечны своды» созвучны державинскому образу «реки времен», символизирующему родовую участь человечества. Ценностной доминантой выступает мотив прощания с жизнью. Образ «дуба уединенного» как мирового древа утверждает полноту природной жизни, кратким эпизодом которой является жизнь личности («Мой век забвен-ный»). Авторский идеал потенцируется в сферу смерти-упокоения, которая включается в мир человеческих переживаний. Топос могилы гармонизируется, метафорически сближаясь с родовым гнездом. В финале элегии постулируется идея вечной, прекрасной, но равнодушной природы. Предвосхищая игру «младой жизни», авторское сознание не абсолютно дистанцируется от нее, а мыслит себя в качестве ее частицы. Финал становится полифоничным, утверждая одновременно драматическое осознание индивидуальной смерти и принятие вечного потока жизни.

Тональность непосредственного обращения в будущее, к потомкам мы видим и в элегии Пушкина «. ..Вновь я посетил» (1835), где ритм белого пятистопного ямба создает контекст движущегося воспоминания, единства внутреннего мира человека и бытия. Обращение к потомкам не просто утверждает ценность для авторской позиции генетической формы бессмертия («Пусть мой внук»), но и предвосхищает относительное воскрешение человеком будущего доминант личностного мироощущения автора, его идеала. В сферу предвосхищаемого будущего переносится биографический, духовный опыт автора: «при свете лунном» -«во мраке ночи»; «шорох их вершин» - «приветный шум».

Вступая в диалог с поэтической традицией Горация, Ломоносова и Державина, Пушкин создает свое «поэтическое завещание» «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» (1836), где он раскрывает образные представления об объективированной форме бессмертия. Подобно Ломоносову и Державину, Пушкин отрицает формы материального, земного величия. Стихи композиционно построены по принципу антитезы смерти и бессмертия: «Мой прах переживет и тленья убежит...». Под объективированной формой бессмертия Пушкин понимает сохранение духовных доминант поэта не только в памяти потомков, но и в сфере

творящего Логоса. «Слух» получает оформление в слове: данный акт называния сближается с метафизическим воскрешением, что акцентировано эпитетом «сущий». Объективированная форма бессмертия связывается с гуманным просвещением, с утверждением этического идеала. Поэт становится сопричастным всемирной истории и культуре.

Образные представления Пушкина об объективированной и генетической формах бессмертия контрастны пантеизму, т. к. художник потенцирует в сферу будущего свои духовные интенции, раскрывающие родовые основы человеческой духовности. Соотнося свою посмертную судьбу с русской культурой, ее национальными духовными ценностями, Логосом, Пушкин обращен к диалогу с индивидуальным потомком. Посмертная судьба поэта в лирике Пушкина соотносится с мифом о вечном возвращении к индивидуальной жизни. Пушкин в русской романтической поэзии утверждает бессмертие жизни, индивидуальным, духовным воплощением которой является человек, наделенный познанием, самопознанием, даром любить и творить.

В третьей главе «Эстетические и гносеологические основания метафизики бессмертия в лирике любомудров» раскрываются представления любомудров об объективации интенций бессмертной души в творчестве, искусстве. В первом разделе «Бессмертные интенции души как основа творчества в лирике Д. В. Веневитинова» осмысляются воззрения любомудров на генезис и природу творчества, вдохновения. Кружок любомудров сыграл важную роль в развитии отечественной эстетической мысли, способствовал становлению русской философской прозы и метафизической поэзии, постулируя значимость самопознания. В синтезе философского знания, вдохновения и религиозной веры любомудры видели путь достижения гносеологической полноты. Любомудрам стали органичны концепция тождества объекта и субъекта познания Шеллинга, общность еш подходов к изучению природы, искусства и человека, диалектика свободы и необходимости, этическая и онтологическая антитеза любви и эгоцентрической самости.

Веневитинов постулировал мысль о том, что бессмертная душа отрицает любые формы мертвенности и противопоставляет им творчество как форму преображения мира. Имманентно заложенное в душу ощущение вечности помогает ей постичь относительность времени. Данная поэтическая мысль представлена в посланиях Веневитинова «К друзьям на новый год» (1823 или 1825), «На новый 1827 год». Для Веневитинова было характерно представление о жизни как диалектическом процессе утрат-обретений, благодаря которому бессмертная душа переживает акт самопознания («Веточка», 1823).

Постепенно в лирике Веневитинова оформляется пессимистический тезис об иллюзорном характере земной жизни, что мы видим в лирических монологах «Жизнь» и «Жертвоприношение» (1826). В лири-

ческом монологе Веневитинова «Жертвоприношение» смысловой доминантой выступает представление о враждебности земной жизни духовной сфере. Страсти метафорически соотнесены с духовной смертью. Отрицание страстных форм мировосприятия диалектически приводит к утверждению высших этических ценностей: покоя, радости, любви и надежды.

Однако лирический субъект Веневитинова не отторгает от себя земной мир: земная жизнь воспринимается им формой символического отражения универсума. В индивидуальном явлении земной жизни лирический субъект Веневитинова прозревает имманентную сопричастность вечности. Так, в аллегорической элегии поэта «Любимый цвет» («Посвящено С(офье) В(ладимировне) В(еневитиновой))» (1825) колористические образы «лазури», «луча», «радуги», «денницы молодой» корреспондируют к традициям православной иконографии. Данный образный ряд раскрывает религиозные интенции, связанные с устремлением лирического субъекта к горнему миру, с осознанием единства трансцендентного и имманентного м1гров. Поэтика горнего пейзажа сближает Веневитинова с авторской позицией Жуковского. Лирический субъект Веневитинова также чувствует духовную сопричастность раю сладости. Метафоры и эпитеты в своей метафизической содержательности обращают к православным представлениям о благодати: «луч благой надежды». Миросозерцание души в элегии приобретает характер анамнезиса. Земной мир в элегии Веневитинова, как и в поэзии Жуковского, выступает преддверием, предощущением абсолютной формы духовной жизни: «Залог он тайны неземной».

В лирике Веневитинова частотны примеры гармоничного единства имманентного и трансцендентного миров. Так, аллегорическая элегия поэта «Три розы» (1827), построенная по принципу триады, раскрывает диалектику временного и вечного посредством символа розы. Если первая и вторая розы соотнесены с небесным миром, то третья роза сопричастна земному миру и неповторимому микрокосму человека. Сопричастность вечйой красоте и свобода придают человеческой жизни онтологический и эстетический смысл, превращают грацию как предвосхищение души в красоту, синтез конечного и бесконечного.

В литературной «молитве» Веневитинова «Моя молитаа» метафоры соединяют парадигму церковнославянской символики с присущей ей ораторской торжественностью и стилистический контекст элегической гармонической точности, благодаря чему они приобретают смысловую многомерность, внутреннюю динамику. Метафоры соединяют мирское и бытийное, личностное и вселенское. Авторская позиция в данной литературной «молитве» близка пушкинской концепции «самостоянья», т. к. лирический субъект, отстраняясь от социального зла, чувственности, прозревает метафизическую глубину собственного микрокосма.

В эстетике и в поэзии Веневитинова раскрывается шеллингиан-ское представление о творчестве как универсальной форме проявления

духовных интенций, устремленных к бесконечности. В посланиях Веневитинова «К С(карятину) при посылке ему водевиля» (1825), «К Пушкину» (1826) искусство представлено в качестве целостной и свободной формы выражения внутреннего мира человека (устремлений к горнему миру и чувственного мироощущения), онтологической вертикали и горизонтали. Веневитинов в творческом акте видит двунаправленный процесс: опредмечивание в форме конкретных образов бессмертных интенций и включение душой земного и временного в сферу вечности.

В элегии Веневитинова «Поэт» (1826) априорной поэтической мыслью выступает утверждение провиденциального назначения поэта. Внутренний мир поэта - универсум, отражающий непостижимую, бесконечную Вселенную. Импульсом поэтического творчества служит благодатное явление окружающей или внутренней жизни, когда душа свободно и естественно выражает свою творящую, бессмертную сущность. Спокойный свет духовной субстанции («ясный луч», «невольно светит») в момент творческого вдохновения становится наиболее интенсивным: «блещет в пламенных очах». Творчество - это диалектический процесс, где на смену чувственному «удивлению» и фаустовскому желанию «обнять весь мир в единый миг» приходят гармоничное созерцание и покой.

Произведете искусства в эстетике и поэзии Веневитинова выступает ценностным посредником, оформляя субъект-субьектные отношения. Магистральной линией творчества Веневитинова выступает мысль о духовном диалоге творца-художника и реципиента художественного произведения, который приобретает характер относительного духовного воскрешения.

Во втором разделе «Бессмертие творческой мысли в лирике С. П. Шевырева» раскрываются гносеологические, онтологические и религиозные основания метафизики бессмертия в творчестве Шевырева. Если Веневитинов акцентировал в своем творчестве гносеологическую основу поэтического творчества, проявление в нем интенций бессмертной души, то Шевырев обратил внимание на онтологические основания творчества, на постижение истории искусства как запечатленной духовности человечества, преодолевающей течение времени и создающей диалоговое пространство.

В русскую поэзию Шевырев вошел одой «Я еемь» (1825), которая корреспондирует к натурфилософии и гносеологии Шеллинга. Основной философской идеей данной оды является шеллингианское постулирование подобия человека Творцу в имманентной способности свободно мыслить и творить. Поэтический мир данной оды созвучен и оде Державина «Бог». Наряду с этим ода Шевырева представляет собой рефлексию относительно религиозных концептов Ветхого и Нового Заветов. Образ творящего «ташла» благодатно объединяет человека и Бога. Композиция оды подчеркивает идею сотворчества человека с Богом:

«Да будет!» — «Я есмь!» - «Мир бысть». Осознание богоподобности человека приводит к пафосу принятия мира и к осознанию его величия. Онтологический статус человека заключается в том, что он в мысли, в слове и в творчестве проецирует божественную бессмертную творящую силу и волю.

В лирическом монологе Шевырева «Мысль» (1828) аллегорическое развитие темы выдержано в рамках высокого одического стиля с использованием церковнославянской образности («племена сменяются чредой», «благословенной славы»). Лирический зачин оформляет четкую онтологическую вертикаль: «Падет в наш ум чуть видное зерно...». С одной стороны, мысль воплощает в себе течение времени, с другой -побеждает время, соотнесенное посредством образа червя со смертью. Мысль отстраняется не только от времени и истории, но и от человека, в сознании которого она созрела. Именно в мысли утверждается родовое единство человечества. Концепция Шевырева близка Чаадаеву, который также видел в основе истории духовную преемственность человечества.

Шевырев обращается к православным концептам, стремясь постичь религиозную природу творческой мысли, что мы видим в его оде «Преображение» (1829). В данной оде ключевым образом выступает символ Фавора как благодатного откровения триединого Бога, воссоединения земного и небесного. Шевырев видит в таинстве преображения на Фаворе встречу Ветхого и Нового Заветов. Поэт продолжает евангельскую традицию, соотнося ветхозаветную скинию с законом, земным миром и храмом, а скинию Фавора - с благодатью, духовным храмом. Хронотоп текста построен на постоянном пересечеЕШи временного и вечного. Фаворское преображение объемлет собою мгновение, земную историю и вечность. Фаворский свет преображения в оде Шевырева созвучен акту сотворения Вселенной.

Данную оду Шевырев написал в Риме, поэтому вполне естественным является созвучие его поэтических образов фрескам свода Сикстинской капеллы. Лирический контекст обращает к высокому гуманистическому идеалу эпохи Возрождения. В образе художника, осознавшего внутреннее бессилие передать земными красками свет Фавора, заложена рефлексия автора относительно трагического крушения идеалов Возрождения. В оде Шевырева отражено христианское понимание таинства Фавора, которое предстает и как преображение Господа, и как молитвенное устремление бессмертной души к Спасителю, и как творческое горение гения, и как преображение после смерти, и как Царствие Божие.

Особое место в лирике Шевырева занимает «римский» цикл, в котором также утверждается тема бессмертной творческой мысли: «Тибр» (1829), «К Риму» («По лествице торжественной веков...», 1829), «КРиму» («Когда в тебе, веками полный Рим...», 1829); «Стены Рима» (1830), «Форум» (1830). В «римском» цикле Шевырева утверждается бессмер-

тие человеческой культуры, побеждающей власть времени и смерти. Так, в послании «К Риму» («По лествице торжественной веков...») образ «короны всемирной» раскрывает историософский статус Рима как центра древнего мира. Истинный триумф Рима совершается в сфере культуры, где исторические памятники воплощают в себе культурную и духовную преемственность. Поэт создает целостный образ Рима в единстве языческой и христианской эпох, благодаря чему он становится символическим выражением человеческой культуры в целом. Город как средоточие культуры противостоит хаосу, времени и забвению. По мысли Шевы-рева, в человеческой культуре происходит постоянный диалог. Каждый народ утверждает свой «глагол» в едином движении культуры.

В лирике Шевырева одним из ключевых выступает образ Данте, который символизирует пророческое постижение метафизической глубины Вселенной. Произведения поэта, посвященные Данте, образуют идейно-тематическое и программно-эстетическое единство: «Чтение Данта» и «Тройство» (1830), «Камень Данта» (1831). Лирический фрагмент «Чтение Данта» построен как развернутая метафора, сближающая произведение искусства и море. Духовная полнота художественного произведения выступает миниатюрной моделью универсума. Для лирического субъекта Шевырева важно не растворение в художественном мире гения, а активный диалог с ним, поиск, сопоставимый с поединком. В лирическом фрагменте Шевырева «Тройство» лирический субъект благодаря искусству приобщается к абсолютной форме гармонии. Духовные интенции лирического субъекта обращены в горнюю сферу, онтологической характеристикой которой выступает всеединство. Шевырев подчеркивает бессмертную, вечную основу творчества, высшей формой которого является сотворение мироздания Богом. В метафизической полноте Бога разрешаются индивидуальные творческие судьбы.

В четвертой главе «Метафизика соборного бессмертия в лирике славянофилов» освещаются ключевые образы и мотивы поэзии славянофилов, раскрывающие христианскую метафизику воскресения и преображения. В первом разделе «Метафизика эсхатологического воскресения в поэзии А. С. Хомякова» рассмотрена эволюция образных представлений Хомякова о душе, земной жизни, физической смерти и воскресении. Лирический герой Хомякова наделен духовной энергией и жаждой бесконечного, которые конкретизируются в стремлении к славе, к подвигу, в том числе и к молитвенному. Герой Хомякова постоянно находится в пути, для него значимо предстояние Творцу. Простор и красота земного мира вызывают в душе лирического героя Хомякова ощущение величия Творца и бессмертия.

Метафизика эсхатологического бессмертия на протяжении всего творчества поэта раскрывалась через поэтические символы востока, росы, орла, звезды. Символ востока вызывает предощущение лирическим ге-

роем Хомякова преображения микро- и макрокосма. Так, в элегии поэта «Помнишь, по стезе нагорной...» (1859) «свет румяный» символически указывает на сошествие эсхатологического покоя. С востоком в лирике Хомякова мифопоэтически связан символ росы, который становится образным проявлением софийного начала бытия, эсхатологического отдохновения. Образ росы включен в лирический контекст, знаменующий благодатное единство земного и небесного миров.

На протяжении всего творчества Хомяков соотносил со звездой небесную родину: «Желание покоя» (1825), «В альбом сестре» (1826), «Молодость» (1827). Так, в элегии Хомякова «Вечерняя песнь» (1853) лирический вектор восходит к горнему миру, а пейзаж приобретает метафизический характер. В молитвенных прошениях бессмертной души подчеркивается благодарение. Ощущение бессмертной душой единства с Богом приводит к приятию жизни, к духовной твердости. В элепш Хомякова «Ночь» (1854) «час полночи» как мистическое время границы и одновременно наибольшего погружения в сферу мрака, сопоставимого с адом, порождает молитвенный порыв, который выступает аналогом воскресения. Благодаря молитве преображается Вселенная, в которой человек прозревает субстанциональную гармонию. Звезды в ночном пейзаже выражают софийное преображение мира. В сфере ночного мира обретается идея божественной благодати, усиленная в финале образом колокольного звона. Возникает христианский концепт «Божьего мира». Лирический герой воспринимает себя и ближних в качестве «Божьих детей», соборной целостности, обретаемой по благодати и молитве, что созвучно евангельскому восприятию человека и Царствия Небесного.

В элегии Хомякова «Поэт» (1827) метафизика бессмертной души осмысляется в единстве с постижением природы поэтического вдохновения, которое онтологически и религиозно понимается как боговдох-новенный дар и молитва. Хомяков реконструирует исконный, библейский смысл слова «вдохновение» как одухотворение праха в процессе сотворения человека. Поэт утверждает провиденциальное начало вдохновения, целостный характер приобщения к истине и к идеалу. Хомяков в своих лирических произведениях акцентирует сакральную природу Логоса, в котором проявляется предвечная софийная основа творения.

Поэтический стиль поздней лирики Хомякова стремится к дидактизму, императивности, строгости, молитвенному вознесению, сакрализации земных топосов. В поздней лирике Хомякова ведущим художественным принципом выступает параллелизм исторического настоящего, личностного мира поэта и библейского прошлого, которое проявляет сферу вечности, Царствия Божиего. В частности, в послании Хомякова «К детям» (1839) лампада у иконы выражает сакральный центр дома, встречу имманентного и трансцендентного миров. Для Хомякова стала значима евангельская традиция, усматривающая в земном доме подобие

Царствия Божиего. Четвертая строфа элегии и по форме и по ценностному содержанию представляет собой молитву и включает прошения о сошествии благодати и спасении. Охранительная сила переносится от отца и земного дома на души детей, ставших частью Царствия Божиего, небесного дома.

В поздней лирике Хомякова метафизика соборного, эсхатологического воскресения развертывается в лирическом контексте пасхальной темы, которая в русской романтической поэзии утверждает благодатное единство Христа и Его Церкви. В элегии Хомякова «Кремлевская заутреня на пасху» (1850) развертывается образный ряд православной церковной службы, понимаемой как вселенское служение: «под ризою ночною», «час святой», «серебряные громы». Поэт создает акустический образный ряд, связанный с благовестом пасхальной ночи. Колокольный звон одухотворяет земной мир отзвуками горнего мира. Акустический образный ряд выражает силу Божественного Логоса: «сказали весть», «глас», «вестник искупленья». Благовест вызывает в душе память о небесной родине, торжественную веру в воскресение, в силу чего возникает соборное просветление людей.

В духовной оде Хомякова «Воскресение Лазаря» (1853) раскрывается евангельская идея эсхатологического воскресения. Произведение начинается молитвенным обращением, которое актуализирует субстанциональные качества Бога: «О царь и бог мой! Слово силы...». В оде Хомякова воскресение Лазаря предстает мистической точкой, где соединяются акт создания мира, земная история, участниками которой выступают Лазарь и лирический субъект, и эсхатологическое преображение. Обилие глагольных форм передает торжественность, непостижимость благодатного чуда. Евангельское предание становится источником для молитвенного обращения к Богу.

Итоговым произведением Хомякова стало стихотворение «Спи!» (1859), корреспондирующее к антологической традиции эпитафий. В про-изведешщ Хомякова композиционная триада, как и в поэзии любомудров, целостно раскрывает жизненный путь человека. Хомяков, подобно Веневитинову, определяет в жизни человека три этапа: дорсфлективное единство с природным миром; активную форму самоутверждения через подвиг и труд; покой старости. Онтологический порог метафорически соотнесен у Хомякова с зарей, символом бессмертия. Через мрак и смерть душа приходит к обновленному рождению в вечности. Сон в этой связи означает не только успение, но и пробуждение, воскресение. Представление о целостности земной жизни возникает благодаря ее оценке с позиции бессмертия.

Индивидуальность бессмертной души сохраняется в соборном Царствии Божием, ценностными основами которого выступают любовь и свобода. Соборность как идеальная и бессмертная форма бытия по-

беждает физическую и духовную смерть, земным проявлением которой служит гордыня. Хомяков в поздней лирике утверждает, что соборность оформляет не только церковное братство людей, но и мирское сообщество, освящая конечное бесконечным и универсальным.

Во втором разделе «Земная и метафизическая история бессмертной души в лирике К. и И. Аксаковых» рассматривается ценностное отношение бессмертной души к земному миру, земному и горнему раю в лирике братьев Аксаковых. Если в лирике Хомякова акцентирована онтологическая вертикаль, то в лирике К. Аксакова доминирует онтологическая горизонталь, соотнесенная с земной природой, при этом духовная активность личности утверждает себя, в основном, в сфере гносеологии. Если лирический герой Хомякова стремится к активным формам самоутверждения, то лирический субъект К. Аксакова мечтает обрести единство с природой, преодолев конфликтность личностной и вселенской истории. Памятовашге о смерти в лирике К. Аксакова порождает напряженные сомнения, но в то же время стремление зафиксировать каждый ускользающий миг внутренней жизни, победить силу времени. Напряженному предвосхищению физической смерти противопоставлено экспрессивное утверждение жизни, стремление к полноте мироощущения.

К. Аксаков в сфере гносеологии ориентируется на интуицию, пророческие озарения в форме снов, «предчувствий, неясных видений». Поэт обращается к идеалистической традиции Платона, утверждая врожденный характер идеи бесконечности. В его поздней поэзии утверждается идея отречения от гордынного стремления познать промысел Творца и от эгоцентризма мечтательности. Проблема познания человеком своего онтологического статуса, поставленная в начале творческого пути К. Аксакова, разрешается не пессимистическим агностицизмом, а смирением перед предвечным промыслом Творца.

Для К. Аксакова в ранний период творчества приобрела значимость пантеистическая философская и поэтическая традиция, согласно которой сила, жизнь, творчество приписывались природе. К. Аксаков, как и Хомяков, воспринимал природный мир храмом, где происходит молитвенное служение всего сотворенного Богу. Горний пейзаж в лирике К. Аксакова утверждает представление о мире как художественном произведении Творца: «Спокойность чистого кристалла» («Я видел Волгу...», 1832); «Видал я часто свод лазурный...» («Отрывок из послания к Б(елецкому}», 1833). Горний пейзаж вызывает пантеистический порыв, стремление к духовной свободе, к бесконечности. Поэт уподобляет космос океану и расширяет сферу микрокосма до масштаба макрокосма. Протеизм души позволяет ей преодолеть власть пространства и времени. Протеизм соединяется с космизмом. Микрокосм объемлет собою макрокосм в его глобальных («таинственный мрак») и малых проявлениях («мягкий луг»). Лирический субъект стремится освободиться от внут-

ренней дисгармонии через растворение в первозданной степной воле, песне. Воля помогает лирическому субъекту ощутить полноту мироощущения, покой.

Индивидуализм, в понимании К. Аксакова, есть источник страдания, поэтому его лирический субъект стремится к надличностным формам активности в русле родового потока жизни. Магистральной метафизической идеей К. Аксакова является утопическая мечта о возвращении в материнское лоно природы, отсюда сакрализация дворянского родового гнезда. Усадебный мир в лирике К. Аксакова противопоставлен социальной жизни, необратимому течению времени. Для лирического субъекта К. Аксакова время неизмеримо страшнее физической смерти, т. к. оно стирает в памяти воспоминания, ослабляет духовную активность. Образ времени в лирике К. Аксакова всегда выражается в экспрессивных метафорах: «Губитель-время», «времени колеса». Его лирический субъект стремится преодолеть власть времени, потенцируя в сферу вечности усадебный мир, который сближается с мифологемой золотого века.

Душа лирического субъекта К. Аксакова устремлена не только в идиллическое прошлое, но и в будущее, которое предощущается в медитативных видениях. Идеализируемые прошлое и будущее в равной степени противопоставлены настоящему, которое в лирике К. Аксакова определяется в качестве юдоли «горестей и бед». Доминантой лирики К. Аксакова выступает поэтическая мысль о том, что в бессмертную душу имманентно заложено чувство рая («чистый пламень чувства неземного»), в связи с чем переход в иной мир воспринимается «отрадным». Ощущение сопричастности раю выступает стимулом для познания и самопознания, духовного возрождения.

В лирической аллегории Аксакова «Две картины» (кон. 1830-х гг.) в каждой из частей вселенский пейзаж соотнесен с микрокосмом умирающего. К. Аксаков раскрывает христианское представление о смерти как исходе бессмертной души в ту инобытийную сферу, которая закрепляет в вечности ее земной выбор в пользу добра или зла. Данный текст раскрывает процесс преодоления пантеизма, т. к. в трансцендентной сфере сохраняется индивидуальность падшей и праведной душ. К. Аксаков, продолжая традиции русской метафизики XVIII в., постулирует объективированное бессмертие чистой души в «добрых делах».

Творчество И. Аксакова является логическим завершением славянофильской поэзии. Романтические традиции в лирике поэта органично взаимодействуют с элементами поэтики натуральной школы и критического реализма. В лирическом фрагменте И. Аксакова «26-е сентября» ситуация предстояния Творцу из бездны зла вызывает в лирическом субъекте акт самопознания, суд покаянной совести. Лирический субъект открывает в себе универсум «невыразимой» духовной жизни, находящийся в непрестанном движении, порождающем мысли, чувства. Романтическая интроспекция приводит к осознанию внутренней греховности.

В лирическом «Очерке» (1845) И. Аксакова образный ряд бессмертной души вводится посредством колористического ряда зари, построенного на основе градации цветовых эпитетов: «светом розовым», «румяная гряда», «зарей багровою», «ярко-золотой», «шарообразно-огневой». Заря метафорически выражает не только пробуждение природы, но и пробуждение души. Метафорическим выражением пробуждающейся земной природы, просветленной горним светом, и человеческой души выступает женщина, портрет которой воплощает невыразимое духовное содержание. Душа переносится в идеальную сферу личностного рая, золотого века, детства, представленного, как и в лирике К. Аксакова, образным рядом усадебного мира. Земной рай («золото полей») является проекцией рая небесного.

Лирическому субъекту И. Аксакова известны бездна, хаос и мгла микро- и макрокосма. При этом лирический субъект И. Аксакова, в отличие от лирического субъекта Тютчева, не стремится слиться с хаосом. Для лирического субъекта И. Аксакова сама возможность диалога с «темниной» предполагает разрушение неповторимой индивидуальности. Если лирический субъект К. Аксакова ищет слияния с природным миром, то лирический субъект И. Аксакова нацелен на духовное самоуглубление, что мы видим в таких его произведениях, как «Вопросом дерзким не пытай...» (1845), «В тихой комнате моей...» (1845), «Andante» (1846). Идеалом И. Аксакова становится духовное делание («работа вечная в тиши»). И. Аксаков стремится к полноте мирочувствования, включая в творимый космос, с одной стороны, «стремления и муки», с другой - «молитвенные звуки» и «задумчивый покой». Лирический субъект И. Аксакова стремится к тому, чтобы отдельные чувства во внутреннем мире слагались в хор. Скептически относясь к разуму, И. Аксаков утверждает интуитивно-целостную форму познания, ориентированную на обретение «неистощимого значенья». Лирический субъект Й. Аксакова оценивает земную жизнь как страдание и подвиг, стоически принимая ее («Панову», 1846). Труд и испытания представлены в поэзии И. Аксакова средствами укрепления духа.

В пятой главе «Бессмертная душа и мироздание в лирике М. Ю. Лермонтова и Ф. И. Тютчева» раскрываются романтические представления о бессмертной душе и онтологическом идеале единства имманентного и трансцендентного миров в творчестве русских романтиков. В первом разделе «Эволюция представлений о бессмертии в лирике М. Ю. Лермонтова» прослеживается путь лирического героя Лермонтова от кризисных форм миросозерцания к принятию бьггия, к прозрению мистической связи земного и небесного миров. Уже в раннем творчестве поэта возникает религиозная позиция предстояния человека Творцу. Для лирического героя Лермонтова значима имманентная сопричастность вечности, ощущение им бесконечности и бессмертия. Присталь-

ный интерес поэта к таинствам смерти и бессмертия неразрывен с исповедальной открытостью Вселенной и ее Творцу, упованием на обретение целостной формы бессмертия в единстве земного и небесного.

В ранней лирике Лермонтова духовные интенции, нацеленные на утоление жажды познания и действия, приобретают предельное напряжение. Достаточно часто переживания лирического героя Лермонтова воплощаются в экспрессивные пейзажи, образными доминантами которых выступают буря, гроза («1831-го июня 11 дня»). Лирический герой Лермонтова чувствует свое фатальное одиночество среди людей, поэтому он предвосхищает раннюю гибель, «кровавую могилу». Диа-лектичность поэтического слова Лермонтова отражает онтологический статус души, ее подвижность и обостренные сомнения: «Так жизнь скучна, когда боренья нет» (Лермонтов «1831-го июня 11 дня»).

Чем острее герой Лермонтова переживает ограниченность и зло земного мира, тем сильнее его жажда освобождения («Из Паткуля», 1831), богообщения. Лирический герой Лермонтова готов ценой гибели преодолеть ограниченность окружающего мира, лежащего во зле. Он переживает духовные коллизии, близкие вопрошаниям Гамлета и Вертера. Наиболее острой формой неприятия лермонтовским героем ограниченности земного мира становится готовность к самоубийству: «Оборвана цепь жизни молодой...» («Смерть», 1830-1831). Лирический герой Лермонтова готов принять адские муки, которые менее страшны, нежели ограниченная земная жизнь. Потенциальное самоубийство вызывает в душе героя особый род потенцирования - перенос в сферу трансцендентного мира собственной надломленности. Самоубийство представлено в амбивалентности его возможности и ценностного преодоления, отрицания.

Трагическое осознание разрушения личностного микрокосма после физической смерти и жажду абсолютной формы бессмертия мы видим в ранней «ночной» лирике Лермонтова: «Ночь. I», «Ночь. П», «Ночь. III» (1830). Загробный мир в «ночной» лирике Лермонтова (1830-31) не разрешает, а заостряет ключевые метафизические проблемы, прежде всего проблему теодицеи. Путь души к пробуждению-воскресению проходит через напряженные сомнения, хулу. Обращенность к Творцу из бездны, «узкого гроба» созвучна вопрошаниям ветхозаветного Иова. Физическая смерть осмысляется художником как переход в инобытие, менее трагичный, нежели состояние вечной богооставленности. Образность «ночной» лирики («светозарный ангел», «книга», «гроб»), мотивы мытарств, «частного» приговора в ожидании эсхатологического суда свидетельствуют о преемственности поэта православно-христианским традициям.

Другая острая форма реакции на жизнь и смерть в ранней лирике Лермонтова проявилась в позиции эпатажа, скрывающей глубинные чувства героя: «Безумец я! вы правы, правы!» (1832); «Что толку жить!..

Без приключений!» (1832). Эпатаж героя обостряет духовный трагизм, создавая основу для «лирического цинизма», внешнего высказывания того, что никогда не было приемлемым для автора.

После кризисного периода в поэзии Лермонтова в ней происходят сущностные изменения: при всей напряженности и конфликтности многих произведений поэта 1837—41-х гг. мы видим в них гармонизацию онтологической вертикали и горизонтали. На смену антитетичности приходит стремление к синтезу. Лирический вектор направлен теперь не столько в русло интроспекции, сколько на создание диалогической связи человека с природным миром, Богом. Лирический герой Лермонтова чувствует имманентную сопричастность бессмертию и вечности в звуке, Логосе, в молитвенном предстоянии, в природном мире. Лермонтовский антропоцентризм эволюционирует к соборному мировосприятию, разрешающему религиозную антитезу бесконечного и конечного.

Отмеченные изменения проявляются в «Молитве» («Я, Матерь Божйя...», 1837) Лермонтова, где семантика охранительного круга, покрова становится доминантой поэтики и проявляется в композиции всего текста, строф, стихов, в образном языке, в ритмике. В данной «молитве» Лермонтова земное возвышается до небесного. «Молитва» («В минуту жизни трудную...», 1839) Лермонтова также раскрывает духовную полноту лирического героя, напряженно переживающего сопричастность бессмертному началу бытия благодаря звуку. Уже в первом стихе «Молитвы» Лермонтова утверждается личностная направленность и актуальность молитвенного предстояния. «Минута» связывает воедино многократные мгновения духовного томления. Лермонтов передает динамизм молитвенного предстояния, которое приобретает характер триады: исток и условие молитвы («грусть» и жажда просветления); сошествие благодати и ощущение полноты бытия как религиозный итог молитвы. Определение «благодатная» глубоко значимо, выражая ключевую идею Нового Завета — идею благодатной связи человека и Бога. Ряд эпитетов («живых», «непонятная», «благодатная», «святая») усиливает образное представление об интуитивно-целостном характере духовного преображения лирического героя Лермонтова.

Приобщение лирического героя поздней лирики Лермонтова к бессмертному началу бытия и к Творцу возникает благодаря земной природе, что мы видим в элегии «Когда волнуется желтеющая пива...»(1837), где природные образы становится символами в христианском смысле, т. к. в них осуществляется связь земного и небесного миров, откровение софийного начала. В данной элегии мы видим откровение природы человеку, человека природе, Бога миру и человеку. Ни человек, ни Бог не растворяются в природе, которая становится посредником в их диалоге. Лермонтов достигает разрешения религиозной антитезы трансцендентного и имманентного миров через их абсолютное единство в миросозерцании человека, предстоящего Творцу.

«Выхожу один я на дорогу...» (1841) - итоговое стихотворение Лермонтова, синтезирующее ключевые мотивы его творчества. Уже в первом стихе лирического текста вводится ключевая для лирики поэта и русского романтизма тема духовного странничества. «Сон» личностно фокусирует предшествующую картину природной полноты: просветленный сон земли и тишина ночи отражены и во сне героя. «Сон» знаменует не безликое отстранение от жизни, а обретение единства с миром в Боге, сохранение онтологической полноты, открытость софийному началу любви. Сохранение жизненных сил, дыхашм, единства души и тела, этические ценности свободы и покоя, открытость софийному началу любви, сопричастность природной полноте - все это знаменует не только преодоление смерти, но и выражает обретение целостной и личностной формы бессмертия в единстве конечного и бесконечного. Происходит сохранение личностной уникальности, освобожденной от власти эгоцентризма и рефлексии.

Во втором разделе «Античная, ветхозаветная и евангельская традиции в метафизической поэзии Ф. И. Тютчева» прослеживается диалог русского романтика с разнообразными мифологическими, религиозными, поэтическими традициями. Метафизическая поэзия Тютчева -самобытное явление в русской философской лирике XIX в., знаменующее собой стремление на уровне лирического переживания, близкого к медитации и к философской рефлексии, осмыслить глубинные онтологические и гносеологические проблемы.

Для Тютчева приобрела значимость античная традиция, связывающая посмертное будущее человека с тенью, чье призрачное существование противопоставлено чувственной и телесной полноте земной жизни и близко небытию. Бессмертная душа в лирике Тютчева таит в себе свой загробный мир: «Душа моя, Элизиум теней...» (нач. 1830-х гг.). Тютчевские эпитеты «светлые и прекрасные» по отношению к теням свидетельствуют о преображении теней в индивидуальные образы. «Элизиум теней» соотнесен с индивидуальным золотым веком «лучших дней», противопоставленным настоящему. Схожий процесс преображения, воскресения теней мы видим позднее в послании Тютчева «Графине А. Д. Блу-довой (При получении от нее книги с заметками гр. Д. Н. Блудова)» (1867), где образ «жертвенного дыма» раскрывает благодатное воздействие на душу лирического субъекта воскрешаемого образа человека благодаря его запечатленным мыслям. Тень в лирике Тютчева выступает многогранным символом. Во-первых, с тенью метафорически соотносятся эгоцентрические, чувственные формы мироощущения. Во-вторых, тень — это духовный опыт, ставший частью прошлого, времени, забвения, смерти. В-третьих, тени - это образы близких людей, с которыми поэта разлучает смерть.

Время, каждый пережитый миг в лирике Тютчева знаменуют собой прах, умирание. Поэтические представления Тютчева о времени и че-

ловеческой жизни как растянутой смерти близки античному стоицизму. Для Тютчева и миг, и день, и век в равной степени призрачны. Тютчев раскрыл разрыв прошлого, настоящего и будущего: «Чрез бездну двух или трех дней» («Увы, что нашего незнанья...», 1854). В лирике Тютчева время — это призрачный покров над хаосом, небытием.

Доминантой лирики Тютчева выступает ветхозаветное предстоя-ние человека вечности. Хронотопы многих лирических текстов Тютчева характеризуются замедлением, почти остановкой времени на фоне неизмеримости мироздания, что помогает раскрыть иллюзорность представлений человека о времени и вечности. Тютчев метафизически углубил романтические представления о воскрешающей силе памяти. Душа в лирике поэта помнит о хаосе, который предшествовал акту сотворения мира Логосом. Для лирики Тютчева характерно профетическое и эсхатологическое мироощущение: его лирическому субъекту открыта вечность до сотворения мира (хаос), драма истории и ее эсхатологический финал. Для лирического субъекта Тютчева беспамятство - это стремление выйти за пределы человеческой жизни, освободиться от экзистенциального груза памяти как внутренней историчности личности, разума. Освобождение от тяжести пространства и времени в душе помогает ей ощутить первозданную волю, сопричастность вечности и безграничности. Если Лермонтов все метафизические проблемы стремился разрешить через категорию «Я», то Тютчев, наоборот, желал преодолеть рамки «Я», подчеркнуть ограниченность и конечность любой индивидуальной воли.

Онтологический статус человека в лирике Тютчева воспринимается как «земнородный», рожденный материнским лоном земли, в силу этого привязанность к чувственным формам мировосприятия является родовой чертой. В лирике Тютчева «щедрая матерь» дает человеку полноту индивидуального мировосприятия в единстве телесного и духовного начал. «Земнородный» онтологический статус человека в творчестве Тютчева подчеркивается его метафорическим отождествлением с листом («Листья» 1830; «На древе человечества высоком...», 1832).

В тютчевском образе души диалектически сопрягаются не только космос и хаос, но и конечное с бесконечным. Душа в поэтическом мире Тютчева живет в состоянии онтологического порога, в рамках «двойного бытия». Душа в лирике Тютчева подвластна самым разнообразным чувствам и состояниям, возникающим благодаря воздействию чувственной сферы, сердца: боли, смущению, недоумению, горечи, тоске.

Вера в бессмертие создает позицию отстранения, которая позволяет объективнее понять интеллектуальную и чувственную сферы человеческой жизни. Во многих произведениях Тютчева внеличная и обобщенно-личная формы выражения авторской позиции, метафизический подтекст, расширение художественного времени до вечности, а простран-

ства — до бесконечности обусловлены стремлением осмыслить земное бытие с позиции бессмертия. В образе души акцентированы мотивы тишины и просветления. Так, в элегии Тютчева «Я знал ее еще тогда...» (1861) воспоминание о юности героини метафорически соотносится с теми «баснословными годами», когда ее душа не воплотилась в земной мир. Рождение души метафорически соотнесено с божественным лучом и вспышкой нового светила во Вселенной. Индивидуальная история души отражает в себе историю всего мироздания. В данной элегии через метафорический ряд раскрывается представление о юной душе, когда еще не завершен процесс благодатного просветления хаоса и мрака. Воплотившаяся в земной мир душа сохраняет связь с горней сферой («так совершенна, так цела») и отстранена от земной жизни.

Лирический субъект Тютчева стремится к вере как благодатному единству с миром и Богом. Лирический субъект Тютчева, несмотря на напряженную рефлексию, испытывает потребность в молитве и в исповеди, что мы видим в лирическом фрагменте «Не знаю я, коснется ль благодать...» (1851). В лирике Тютчева 1850-х годов все более проявляется мотив религиозного благоговения перед бесценным даром жизни. Например, в лирическом фрагменте «Так, в жизни есть мгновения...» (1855) лирический зачин постулирует субстанциональность благодатного просветления, которое, во-первых, соотнесено с самозабвением, во-вторых, соединяет земную благодать и небесную. «Великая тайна загробная», воспринимаемая лирическим субъектом Тютчева как «исход» бессмертной души, выступает метафорическим соответствием духовного преображения человечества, преодоления им иллюзорных и прагматических целей. Конечную цель человеческой жизни и человеческой истории Тютчев видит в их обращении к Богу, Его всеполноте.

В лирике поэта мыслящим субъектом выступает именно бессмертная душа, отсюда метафизическая глубина обобщений, тяготеющих к космической оформленности афоризма. Тютчев раскрыл как метафизическую глубину созерцательной мысли, так и софийную силу веры, любви и благодати. В рамках лирического фрагмента Тютчев создал универсальный образ человека и мира. В лирике Лермонтова и Тютчева человек даже на краю бездны исповедует веру в бессмертие, воскресение и спасение.

В Заключении подводятся общие выводы исследования на уровне концептуального обобщения. Хотя на русскую романтическую поэзию оказали воздействие различные культурные традиции, она, в отличие от поэзии серебряного века, сумела избежать эклектизма и раскрыла в целостной форме основы христианского миросозерцания, которые позволили русским романтикам преодолеть архаический родовой страх перед физической смертью, создать образную систему, доминантами которой выступают упование на воскресение, спасение и преображение души.

/

Основные положения и результаты исследования отражены в следующих работах:

Монографии:

1. Косяков, Г. В. Метафизика бессмертной души в русской романтической поэзии [Текст] / Г. В. Косяков. — Омск : Изд-во НОУ ВПО «Омский гуманитарный институт», 2006. - 168 с. (10,5 печ. л.)

2. Косяков, Г. В. Художественная онтология бессмертия в русской романтической лирике [Текст] / Г. В. Косяков. - Омск : Изд-во ОмГПУ,

. 2007.- 180 с. (11,25 печ. л.)

Учебные пособия:

3. Косяков, Г. В. Мифопоэтика русской классической поэзии XIX века [Текст] / Г. В. Косяков. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2004. - 102 с. (5,9 печ. л.).

Статьи в центральных изданиях, рекомендованных ВАК России:

4. Косяков, Г. В. Мифопоэтика образа тени в русской романтической поэзии [Текст] / Г. В. Косяков // Преподаватель XXI век. - 2006. -№2. - С. 24-27.

5. Косяков, Г. В. Мифопоэтика бессмертной души в русской романтической поэзии [Текст] / Г. В. Косяков // Омский научный вестник. -2006. - № 2. - С. 204-208.

6. Косяков, Г. В. Бессмертие творческой мысли в лирике С. П. Ше-вырева [Текст] / Г. В. Косяков // Сибирский филологический журнал. — 2006.-№3.-С. 4-7.

7. Косяков, Г. В. Метафизика Востока и бессмертной души в русской романтической поэзии [Текст] / Г. В. Косяков // Вестник Поморского университета. - 2006. - № 5. - С. 202-207.

8. Косяков, Г. В. Диалектика души в русском «психологическом» романтизме [Текст]7 Г. В. Косяков // Психопедагогика в правоохранительных органах. - 2006. - № 1. — С. 119-122.

9. Косяков, Г. В. Поэтическая функция образа бессмертной души в лирике И. С. Аксакова [Текст] / Г. В. Косяков // Вестник Новосибирского государственного университета. — 2006. - Т. 5. — Вып. 2. - С. 43^6.

10. Косяков, Г. В. Эстетическое своеобразие лирики А. С. Хомякова 1840-1850 гг. [Текст] / Г. В. Косяков // Омский научный вестник. — 2006.-№8.-С. 184-186.

11. Косяков, Г. В. Мифопоэтика образа крылатой души в русской романтической поэзии [Текст] / Г. В. Косяков // Вестник Томского государственного университета. - №294. — Январь 2007. - С. 24—27.

12. Косяков, Г. В. Диалог земного и горнего миров в лирике В. А. Жуковского [Текст] / Г. В. Косяков // Высшее образование сегодня. - 2007. - №3. - С. 62-64.

Статьи по теме исследования:

13. Косяков, Г. В. Народнопоэтические представления о бытии и лирика М. Ю. Лермонтова [Текст] / Г. В. Косяков // Народная культура Сибири : Материалы VII научно-практического семинара Сибирского регионального вузовского центра по фольклору. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 1998.-С. 224—228.

14. Косяков, Г. В. Художественное осмысление проблемы бессмертия человеческой души в лирике М. Ю. Лермонтова [Текст] / Г. В. Косяков // Вестник Омского отделения Академии гуманитарных наук. -Омск : Изд-во ОмГТУ, 1998. -№3. - С. 126-130.

15. Косяков, Г. В. Западноевропейские и национальные источники романтического мировосприятия М. Ю. Лермонтова (на материале ранней лирики поэта) [Текст] / Г. В. Косяков // Проблемы литературных жанров : Материалы IX Международной научной конференции. - Томск : Изд-во ТГУ, 1999.-Ч. 1.-С. 162-166.

16. Косяков, Г. В. Синтез имманентного и трансцендентного в лирике М. Ю. Лермонтова 1837-1841 гг. [Текст] / Г. В. Косяков // Лермонтовские чтения : Материалы зональной научной конференции. - Екатеринбург : Изд-во УрГПУ, 1999. - С. 62-68.

17. Косяков, Г. В. Ранняя лирика М. Ю. Лермонтова и образные модели «кладбищенской элегии» [Текст] / Г. В. Косяков // Вопросы фольклора и литературы : К 70-летию со дня рождения Т. Г. Леоновой : Сборник статей. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 1999. - С. 142-152.

18. Косяков, Г. В. Образ «сырой земли» в сборнике К. Данилова «Древние российские стихотворения» и лирике М. Ю. Лермонтова [Текст] / Г. В. Косяков // Народная культура Сибири : Материалы VIII научно-практического семинара Сибирского регионального вузовского центра по фольклору. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 1999. - С. 212-215.

19. Косяков, Г. В. Романтический принцип потенцирования в ранней лирике М. Ю. Лермонтова [Текст] / Г. В. Косяков // Вестник Омского отделения Академии гуманитарных наук. - Омск : Изд-во ОмГТУ, 1999. — №4. - С. 71-74.

20. Косяков, Г. В. Молитва как форма обращения к бессмертному началу бытия в русском романтизме [Текст] / Г. В. Косяков // Русский вопрос : История и современность : Сборник статей - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2000. - С. 201-204.

21. Косяков, Г. В. Эстетическое осмысление проблемы духовной смерти и полноты бытия в поздней лирике М. Ю. Лермонтова [Текст] / Г. В. Косяков // Омский научный "вестник. — 2000. - Вып. 10. - С. 26-28.

22. Косяков, Г. В. Поэтический образ посмертного сна в лирике М. Ю. Лермонтова [Текст] / Г. В. Косяков // Славянские чтения. Вып. VII-VIII: Материалы научно-практической конференции. - Омск : Курьер, 2001.-С. 109-114.

23. Косяков, Г. В. Мифопоэтика света в русской романтической поэзии 1820-х - 1830-х годов [Текст] / Г. В. Косяков // Народная культура Сибири : Научные поиски молодых исследователей. — Омск : Изд-во ОмГПУ, 2001. - С. 200-204.

24. Косяков, Г. В. Духовная содержательность конфликта в романтической трагедии М. Ю. Лермонтова «Menschen und Leidenschaften» [Текст] / Г. В. Косяков // Вопросы фольклора и литературы : Сборник статей. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2002. - С. 71-79.

25. Косяков, Г. В. Генезис и жанровое своеобразие религиозной песни в поэзии Ф. Прокоповича [Текст] / Г. В. Косяков // Проблемы литературных жанров : В 2 ч. - Томск : Изд-во 11 У, 2002. — Ч. 1. — С. 41—44.

26. Косяков, Г. В. Лирика А. С. Хомякова и православие [Текст] / Г. В. Косяков // «Русская филология: язык - литература - культура» : Материалы первой международной конференции. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2002. - С. 92-97.

27. Косяков, Г. В. Лермонтовский поэтический контекст в стихотворении Т. Г. Шевченко «Меш сдаеться, я не знаю...» [Текст] / Г. В. Косяков // Вопросы фольклора и литературы : Сборник статей. — Омск : Изд-во ОмГПУ, 2004. - С. 106-111.

28. Косяков, Г. В. Символ орла и метафизика бессмертия в лирике А. С. Хомякова [Текст] / Г. В. Косяков // Филологический сборник : Лингвистика. Литературоведение. Фольклористика. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2005. - С. 47-51.

29. Косяков, Г. В. Эстетическое своеобразие русской метафизической поэзии [Текст] / Г. В. Косяков // Вестник Омского отделения Ака-

■ демии гуманитарных наук. - Вып. 7. - Омск : Сфера, 2005. - С. 88-92.

30. Косяков, Г. В. Метафизика ночи и бессмертной души в лирике Ф. И. Тютчева [Текст] / Г. В. Косяков // Тютчевский сборник : Материалы научной конференции «Творчество Ф. И. Тютчева и философские формы русской культуры». - Омск : Омская гос. обл. науч. библ. им. А. С. Пушкина, 2005. - С. 101-113.

31. Косяков, Г. В. Эстетическая объективация бессмертной души в лирике Д. В. Веневитинова [Текст] / Г. В. Косяков // Русский вопрос : История и современность : Материалы V Всероссийской научно-практической конференции. - Омск: Издательский дом «Наука», 2005. - С. 33-35.

32. Косяков, Г. В. Метафизика бессмертия в стихотворении М. Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу...» [Текст] / Г. В. Косяков // Вопросы литературы и журналистики : Сборник статей. - Омск : Изд-во НОУ ВПО «Омский гуманитарный институт», 2005. - С. 56-60.

33. Косяков, Г. В. Диалектика конечного и бесконечного в. поэзии Д. В. Веневитинова [Текст] / Г. В. Косяков // Гуманитарные исследования : Межвузовский сборник научных трудов - Омск : Изд-во ОмГТУ, 2005.-Вып. 10.-С. 163-170.

34. Косяков, Г. В. Воскрешающая функция памяти в русской романтической поэзии [Текст] / Г. В. Косяков // Филологический сборник. — Омск : Академия, 2006. - Вып. 2. - С. 3-10.

35. Косяков, Г. В. Метафизика бессмертной души в лирике К. Аксакова [Текст] / Г. В. Косяков // Вопросы фольклора и литературы : По материалам конференций. - Омск : Академия, 2006. - С. 42—45.

36. Косяков, Г. В. Свет Фавора и метафизика бессмертия в лирике С. П. Шевырева [Текст] / Г. В. Косяков // Вопросы фольклора и литературы : По материалам конференций. - Омск : Академия, 2006. -С. 147-150.

37. Косяков, Г. В. Лирическая ситуация метафизического порога в поэзии А. С. Пушкина [Текст] / Г. В. Косяков // Вопросы филологии и журналистики : Сборник статей. - Омск : Изд-во НОУ ВПО «ОГИ», 2006.-С. 16-22.

38. Косяков, Г. В. Православные основания метафизики бессмертия в русской культуре [Текст] / Г. В. Косяков // Вестник Омского юридического института. - 2006. - №2(5). - С. 118-121.

39. Косяков, Г. В. Мифопоэтика росы и звезды в русской романтической поэзии [Текст] / Г. В. Косяков // Народная культура Сибири : Материалы XV Научного семинара-симпозиума Сибирского регионального вузовского центра по фольклору / Отв. ред. Т. Г. Леонова. - Омск : Изд-во ОмГПУ, 2006. - С. 199-203.

40. Косяков, Г. В. Метафизика бессмертной души в лирике А. С. Хомякова [Текст] / Г. В. Косяков // А. С. Хомяков - мыслитель, поэт, публицист : Сборник статей : В 2 т. - М.: Языки славянских культур, 2007. -

Т. 2. -С. 418-Ш.

Подписано в печать 14.08.07 Бумага офсетная Печ. л. 2,44 Тираж 120 экз.

Формат 60x84/16 Ризографня Уч.-изд. л. 2,49 Заказ аи-19

Издательство ОмГПУ: 644099, Омск, наб. Тухачевского 14

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Косяков, Геннадий Викторович

Введение.

Глава 1. Метафизика и мифопоэтика образа бессмертной души в русской романтической лирике XIX в.

1.1. Христианские основания метафизики бессмертия.

1.2. Метафизика бессмертия в философских и литературных контекстах второй половины XVIII в. - нач. XIX в.

1.3. Мотивный комплекс образа бессмертной души в русской романтической поэзии.

Глава 2. Жизнь, смерть и бессмертие в поэзии В.А. Жуковского и A.C. Пушкина.

2.1. Мироощущение бессмертной души в поэзии В.А. Жуковского.

2.2. Ситуация онтологического порога и архетип «смерть - воскресение» в лирике A.C. Пушкина.

Глава 3. Эстетические и гносеологические основания метафизики бессмертия в лирике любомудров.

3.1. Бессмертные интенции души как основа творчества в лирике

Д.В. Веневитинова.

3.2. Бессмертие творческой мысли в лирике С.П. Шевырева.

Глава 4. Метафизика соборного бессмертия в лирике славянофилов.

4.1. Метафизика эсхатологического воскресения в поэзии A.C. Хомякова.

4.2. Земная и метафизическая история души в лирике К. и И. Аксаковых

Глава 5. Бессмертная душа и мироздание в лирике М.Ю. Лермонтова и

Ф.И. Тютчева.

5.1. Эволюция представлений о бессмертии в лирике М.Ю. Лермонтова.

5.2. Античная, ветхозаветная и евангельская традиции в метафизической поэзии Ф.И. Тютчева.

Введение диссертации2007 год, автореферат по филологии, Косяков, Геннадий Викторович

После всестороннего изучения советскими исследователями поэтики русского романтизма, его диалога с западноевропейскими литературными традициями, его основных мотивов, жанров современное отечественное литературоведение стремится выявить парадигмальные эстетические, этические, гносеологические, онтологические, историософские и религиозные представления русских романтиков. Актуальным в этой связи становится рассмотрение метафизики бессмертия в лирике русского романтизма, который, по определению дореволюционного исследователя И. Замотана, явился универсальной формой «русского национального идеализма»1, позволившего преодолеть вольтерьянство, механистический материализм XVIII в.

Рассмотрение метафизики бессмертия в русской романтической поэзии позволяет качественно по-новому раскрыть романтические представления о Боге как Творце и Спасителе мира, о мироздании как универсуме, о вечности и времени, о микрокосме человеческой души. В русской классической литературе и в русской религиозной мысли метафизическая идея бессмертия души выступает основой построения мировоззренческой системы. Это положение постулировал в публицистике и в художественном творчестве Ф.М. Достоевский: «Словом, идея о бессмертии - это сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества»2. Данный вывод русского религиозного мыслителя соединяет в себе онтологические и гносеологические основания метафизики бессмертия. По мысли русского классика, только исповедуя

1 Замотан И. История новой русской литературы XIX столетия (от 20-ых до 40-ых гг.). -Варшава, 1914.-С. 9.

2Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч.: В 30 т. - Л.: Наука, 1982. - Т. 24. - С. 49-50. веру в индивидуальное бессмертие души, человек способен обрести истинное самопознание и познание мира, возлюбить жизнь и ближнего, ощутить неразрывную связь земного мира и Царствия Небесного, обрести синтез духа и бытия. Достоевский четко противопоставлял бессмертное, абсолютное, соборное бытие и духовную смерть, онтологический разрыв человека с миром, ближними и Богом. Мыслитель пророчески писал о том, что вера в бессмертие души составляет определяющую идею не только индивидуальной жизни, но и исторического бытия нации.

Кризис русской культуры рубежа XIX - XX вв. во многом был обусловлен утратой христианской веры в Бога и в бессмертие души, распространением атеизма, западноевропейской гуманистической морали, социализма, стремящегося построить земной рай вне Бога, утратой духовной связи между церковью и обществом. Наиболее очевидно черты кризиса проявились в поздней публицистике Л.Н. Толстого, который стремился создать эклектичную этическую систему, где акцент ставился не на идее спасения индивидуальной бессмертной души, а на нравственном самосовершенствовании человека в настоящем, в земной жизни: «Душа не была и не будет, а всегда есть в настоящем. О том же, как будет сознавать себя душа после смерти тела, не дано знать человеку, да и не нужно ему»3. Виталистическая онтология Толстого привела к отождествлению Бога, любви и жизни.

Бессмертие в его различных формах, наряду с представлениями о Боге, душе, бытии, природе, идеальном и материальном, выступает одним из предметов метафизики. Метафизика как «первофилософия» (от греч. «meta ta physika» - «то, что за физическим») является наукой, «которая делает темой изучения существующее как таковое, подвергает исследованию элементы и основные условия всего существующего вообще и описывает значительные, важные области и закономерности действительного»4. Уже в

3Толстой Л.Н. Путь жизни. - М.: Республика, 1993. - С. 7.

4Философский энциклопедический словарь. - М.: ИНФРА-М, 2001. - С. 265. античной философии метафизика исследовала субстанцию, которая положила начало космосу, отношения Единого и Многого. Метафизика в античной философии своим предметом мыслила сверхприродное и дистанцировалась от физики, обращенной к закономерностям и свойствам физических тел. Метафизика предполагала не только сверхчувственное познание бытия, но и «синтетическое, целостное, конкретное»5 осмысление жизни.

С течением веков содержание терминов «метафизика», «метафизический», не теряя своего семантического ядра, стало фокусировать фундаментальные для определенной эпохи или философской системы мировоззренческие понятия. Так, Р. Декарт положил начало определению метафизики как «первой философии», которая представляет собой центральную часть фундаментальной философской системы, «содержит основы человеческого познания»6. Г.-В. Лейбниц видел в метафизике универсальное знание, которое способно постичь, объяснить законы универсума7. Для Г.-В. Гегеля метафизика - это «философия в целом», существующая в конкретную историческую эпоху. В эпоху романтизма метафизика, уступая место диалектике, стремилась преодолеть рационалистическую отвлеченность, постичь формы откровения Абсолюта в разнообразных духовных явлениях. В этой связи показательно рассуждение Ф.-В. Шеллинга о предметах истинной метафизики: <«.> она должна была бы показать Бога как свободного творца мира, моральную свободу человека наряду с нерушимой каузальной связью в природе и бессмертие человека»8.

В русской религиозной философии «метафизическое» понималось в качестве субстанционального смысла бытия, истории. H.A. Бердяев подчеркивал: «Человеческая судьба есть не только земная, но и небесная

5Мотрошилова Н., Огурцов А., Туровский М. Метафизика // Философская энциклопедия: В 5 т. - М.: Изд-во «Советская энциклопедия», 1964. - Т. 3. - С. 407.

6Декарт Р. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1989. - Т. 1. - С. 310.

7Лейбниц Г.-В. Сочинения: В 4 т. - М.: Мысль, 1982. - Т. 1. - С. 211.

8Шеллинг Ф.-В. К истории новой философии (Мюнхенские лекции) // Шеллинг Ф.-В. Сочинения: В 2 т. - М.: Мысль, 1989. - Т. 2. - С. 460. судьба, не только историческая, но и метафизическая судьба.»9.

Метафизический взгляд на мир в русской классической культуре предполагал прозрение в конечном бесконечного10. Подобное восприятие метафизического» ориентирует на религиозное миросозерцание. Так,

В.А. Жуковский в своем дневнике подчеркивал: «Бог и душа вот два существа, все прочее - печатное объявление, приклеенное на минуту»11 (8

20) января 1821 года). Религиозный подход к метафизике бессмертия предусматривает осмысление земной жизни в качестве одного из этапов становления и самопознания бессмертной души, оценивает земную судьбу и физическую смерть с позиции таинств воскресения и преображения.

Метафизическая проблема бессмертия с древнейших времен находила многогранное образное преломление в искусстве и в лирике. Лирика - род литературы, в котором внутренний мир человека выступает в качестве субъекта и объекта поэтического творчества. В лирике главным становится осознание непреходящей ценности личностного мира, его внутренней историчности. Г.-В. Гегель указывал на то, что образ-переживание возвышает темное ощущение до созерцания и представления и дарует этому наполненному внутреннему миру слово и язык, чтобы выразить себя в

1 0 качестве этой жизни» . Переживания человека получают общекультурное и метафизическое содержание. Лирический род литературы изначально акцентировал такие метафизические вопросы, как:

- Кто я?

- Как возникли мироздание и человек?

- В чем заключен смысл человеческой жизни?

- Что представляет собой душа? Бессмертна ли она?

9Бердяев H.A. Смысл истории. - М.: Мысль, 1990. - С. 33.

10Шестов JI. На весах Иова. - М.: «Издательство ACT», 2001. - С. 256. иЖуковский В.А. Поли. собр. соч. и писем: В 20 т. / Ред. коллегия: И.А. Айзикова,

Н.Ж. Ветшева, Э.М. Жилякова, Ф.З. Канунова, О.Б. Лебедева, И.А. Поплавская,

Н.Б. Реморова, A.C. Янушкевич (гл. редактор). - М.: Языки славянской культуры, 2004.

T. XIII.-С. 155.

12Гегель Г.-В. Эстетика: В 4 т. - М.: Искусство, 1971. - Т. 3. - С. 492.

Лирика обращает человека к рефлексии относительно смысла и цели человеческого бытия, смерти и бессмертия. М.М. Бахтин заключал: «Лирика исключает все моменты пространственной выраженности и исчерпанности

13 человека.» . Лирический субъект, ощущая свою онтологическую уникальность, напряженно стремится к самопознанию: погружение в глубины микрокосма позволяет понять движущие силы Вселенной. С одной стороны, лирический субъект откликается на проявления и события окружающего мира, с другой стороны, он переносит доминанты своего микрокосма в окружающий мир, что создает основу для диалогической и исповедальной природы лирики. Ф. Ницше видел источник лирической

14 поэзии в музыкальном настроении , помогающем ощутить лирическому субъекту единство с ритмом жизни, прочувствовать невыразимые духовные смыслы, которые в дальнейшем опредмечиваются в словесных образах. Приобщение к музыкальной сфере мироздания придает лирическому образу-переживанию метафизическую универсальность и глубину.

В отечественном литературоведении последовательно развивалась мысль о том, что ритм в лирическом тексте становится ценностным, организующим началом. Так, М.М. Гиршман считал родовой характеристикой лирики ритмический принцип «возвращения», «приравнивания»15, ориентированный на создание единства и целостности лирического текста. Данный принцип позволяет акцентировать ценностное и метафизическое ядро образа-переживания, проявить онтологическую природу слова. Вполне закономерно, что лирический зачин становится сгустком поэтического смысла, отражая, по определению Т. Сильман, «состояние лирической концентрации»16.

В силу небольшого объема лирического текста, каждое слово, созвучие в

13Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1986. - С. 155.

14Ницше Ф. Рождение трагедии из духа музыки // Ницше Ф. Стихотворения. Философская проза. - СПб.: Художественная литература, 1993.-С. 152.

15Гиршман М.М. Ритм художественной прозы. - М.: Советский писатель, 1982. - С. 269.

16Сильман Т. Заметки о лирике. - JL: Советский писатель, 1977. - С. 6. ритмическом и образном контексте приобретает дополнительную экспрессию, смысловую нагрузку. Если в философии метафизические проблемы осмысляются через категориальный аппарат абстрактных понятий, то образная природа лирики представляет бытие в форме индивидуального явления, поэтому любая метафизическая проблема раскрывается в ее неповторимости и актуальности к конкретному лирическому контексту, к конкретной лирической ситуации, в которой смыкаются индивидуальное и вселенское, мгновенное и вечное. Лирический контекст позволяет раскрыть новые, часто неожиданные смыслы, ассоциативные связи в рамках смыслового контекста вечных метафизических дискурсов. В лирике происходит откровение, с одной стороны, духовного мира человека Вселенной, Богу, с другой - откровение мироздания человеку.

Современная отечественная теория литературы и эстетика отошли от социологического осмысления искусства и прослеживают его развитие, исходя из метафизических и эстетических доминант17. Так, Т.Е. Шехтер, осмысляя онтологические основания художественного творчества, подчеркивает: «Главная особенность художественного сознания -способность прозревать целостность мира в каждом его проявлении.»18. Художник создает поэтический мир, образы Вселенной и человека, в которых отражаются культурные архетипы, национальные особенности, духовность определенной эпохи. У каждого из поэтов оформляется индивидуальная «Роза мира», возникает особый метафизический конфликт, своеобразное отношение лирического субъекта к ближним, к природе, к Творцу.

Применительно к культуре и к литературному процессу уже устоялось употребление термина парадигма. Этот термин, на наш взгляд, вполне применим и по отношению к творческой индивидуальности поэта. К

17См.: Теория литературы. Том IV. Литературный процесс. - М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2001.

18Шехтер Т.Е. Искусство как реальность: Очерки метафизики художественного. - СПб.: Астерион, 2005. - С. 29. парадигмальным метафизическим доминантам следует отнести, во-первых, онтологический статус человека (выделение в человеческой природе родовых, субстанциональных характеристик, определяющих смысл его жизнетворчества); во-вторых, онтологическую горизонталь (утверждение человека в истории, в земном мире); в-третьих, онтологическую вертикаль (отношение человека к Богу, к трансцендентной сфере, к вечности). Последняя доминанта предполагает имманентную религиозность, направленную на обретение полноты миросозерцания, воссоединение имманентного и трансцендентного миров. На наш взгляд, осмысление таких метафизических проблем, как бессмертие души или диалектика бесконечного и конечного станет целостным, если их рассматривать в системе выделенных нами доминант, которые являются определяющими в эстетике, этике, гносеологии, историософии и онтологии русского романтизма.

Метафизика лирического текста неразрывно связана с его мифопоэтикой. Понятия «метафизика» и «мифопоэтика» требуют методологического разграничения. Архаические мифологические системы были результатом коллективного творчества сменяющих друг друга поколений. Архаическое мифологическое мировосприятие - это синкретичное знание, преодолевающее дискретность и линейность времени и пространства, обращающее человека к переживанию единства с космосом, его циклической жизнью, возвращающее его к эпохе сотворения мира, золотого века. Для архаического мифологического мировосприятия характерны конкретность, диффузность, т.е. слабое разграничение субъекта и объекта, материального и идеального. По мысли Е.М. Мелетинского, «мифологическая мысль сконцентрирована на таких «метафизических» проблемах, как «тайна рождения, смерти, судьба»19. Благодаря открытиям 3. Фрейда и К.-Г. Юнга, современная наука воспринимает мифотворчество характеристикой человеческой психики. Юнг видел истоки мифотворчества в

19См.: Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. - М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. - С. 169. коллективном бессознательном, в архетипах (доминантах). Он усматривал в архетипах «готовность снова и снова репродуцировать те же самые или

20 сходные мифические представления» . Миф - многогранный феномен человеческой культуры, который не ограничивается сферой психики. Миф воспринимается отечественной эстетикой в качестве органичной части культуры, философии, искусства. А.Ф. Лосев в своих трудах раскрывал, как миф, не теряя своей мировоззренческой уникальности, проникает в сферы религии, науки, искусства. Рассматривая историю античной философии,

Лосев выявил мифологические истоки «философии мистического символизма», главным принципом которой служило «проявление Смысла и

01 степени осмысленной взаимопроникнутости и прозрачности Бытия-Мифа» . Поиск причины, смысла и цели бытия в рамках мифологического мировосприятия создает предпосылки для религиозной метафизики, которая преодолевает синкретизм и диффузность мифа и опирается как на систему догматов, так и на веру, предполагающую духовное единство человека и Бога. Если архаическое мифологическое мировосприятие не вычленяло человека из природного целого, то религиозная метафизика четко определяет место человека в мироздании, разграничивая человеческое и божественное, природное и сверхприродное, временное и вечное, находя между ними онтологическую связь.

В поэтическом творчестве как образной форме откровения человеческой духовности и отражения бытия проявляются индивидуальное мифотворчество и имманентная религиозность. Обращение к мифу в искусстве проявляется в разнообразных формах: пересказ мифа, его аллегорическое истолкование, аллюзия и реминисценция, авторская интерпретация и мифотворчество. Индивидуальное мифотворчество проявляет в себе онтологическое стремление создавать художественную

20Юнг К.-Г. Психология бессознательного. - М.: ООО «Издательство АСТ»; «Канон+», 2001.-С. 75.

21Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. - М.: Мысль, 1993. - С. 134. картину мира, универсум. Индивидуальное мифотворчество художника не только актуализирует архетипы, но и насыщает их личностно обусловленным эстетическим содержанием. Индивидуальное мифотворчество, символическое и онтологическое по своей природе, соединяет мифопоэтическое переживание и его эстетическую рефлексию22. Миф рождается и живет в рамках определенного национального сознания, поэтому он принимается другой культурой в системе ее парадигмальных ценностей, что создает основу для диалога.

Мифопоэтические интенции художественного слова, архаические мифологические воззрения были значимыми для русских романтиков. По мысли Л.А. Ходанен, «мифотворчество, устремленность к созданию мифа внутренне присущи романтизму как искусству, создающему идеальную реальность, направленному в сферы жизни духа.» . Изучение мифопоэтики в современной отечественной науке предполагает обращение в равной степени к психологии и к философии творчества. В.Н. Топоров, видя в сфере мифопоэтического «универсальные модусы бытия в знаке», подчеркивает

24 эктропическую направленность» мифопоэтического. Стремление художника к оформлению космоса во внутреннем и окружающем мирах может принять теургический характер. Так, антитетичность космоса и хаоса, служащая одной из ключевых характеристик мифопоэтического, получила в романтической культуре диалектическое преломление.

Имманентная религиозность преображает мифопоэтические интенции софийным, метафизическим смыслом диалога человека с Богом. Преображение мифопоэтического контекста в религиозный мы видим в лирических ситуациях онтологического порога, молитвенного предстояния,

22

См.: Милюгина Е.Г. О мифотворчестве романтиков (К вопросу об универсализме романтического художественного мышления) // Романтизм в литературном движении: Сб. науч. тр. - Тверь: Изд-во Тверского гос. ун-та, 1997. - С. 33-43.

23

Ходанен Л.А. Миф в творчестве русских романтиков. - Томск: Изд-во Томского ун-та, 2000.-С. 11.

24Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. - М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995. - С. 5. в образном представлении о мироздании как храме, которые концентрируют христианские воззрения на Бога, мир, бессмертную душу. В романтическом лирическом тексте-универсуме религиозный контекст проясняет онтологический статус богоподобности человека, проявляющийся в благодатном даре мыслить и творить.

В силу того, что художественная литература в России предшествовала развитию философских систем, в ней наиболее ощутимо стремление к синтезу религиозного, онтологического, историософского, этического и эстетического начал. Русская поэзия и проза эпохи романтизма не только обращалась к метафизическим проблемам, но и стремилась обрести эстетические принципы и формы их образного воплощения (принципы фрагментарности, потенцирования, духовного самовыражения, романтической тайны и др.).

Термин «метафизическая поэзия» был введен еще дореволюционными исследователями А.Н. Пыпиным, П.Н. Сакулиным, H.JI. Бродским, но закрепился в отечественном литературоведении в 1920-е годы, в частности, в работах JI.B. Пумпянского, посвященных Ф.И. Тютчеву и

М.Ю. Лермонтову25. Пумпянский считал метафизику особым направлением эстетического сознания романтиков. Синонимическими обозначениями данного литературного явления в отечественном литературоведении

26 выступают определения «поэзия мысли» (работы В. Сахарова ) и «философская лирика» (труды Ю.Н. Тынянова, И.Е. У сок, Ю.В. Манна, Е.А. Маймина, P.C. Спивак и др.). Несмотря на последовательное и широкое использование данного терминологического ряда, его содержание у разных исследователей существенно отличается. Так, Е.А. Маймин подчеркивает, что термин «философский» применительно к романтизму обозначает не качество, не прямое содержание, а «программу и ее сознательные

25См.: Пумпянский JI.B. Поэзия Ф.И. Тютчева// Урания: Тютчевский альманах. 1803-1928. / Под ред. Е.П. Казанович. - Л.: Прибой, 1928. - С. 9-57.

26См.: Сахаров В. Под сенью дружных муз. - М.: Художественная литература. 1984. -С. 140. тенденции» . И.Е. У сок, рассматривая феномен философской поэзии, уделяет внимание как анализу мировоззренческого содержания (стремление к универсализму, к самопознанию), так и образных форм (аллегорический

90 подтекст, форма «прямого изложения» и др.) .

P.C. Спивак отдает приоритет изучению художественной структуры философской лирики, выделяя следующие ее устойчивые характеристики: внеличные и обобщенно-личные формы выражения авторского сознания, сближение внутреннего сюжета с логической операцией определения, особый этико-философский ассоциативный контекст. Предметом изображения философской лирики исследователь считает «родовые, сущностные особенности сознания человека»29.

Споры о феномене «метафизической лирики» не утихают до сих пор. При расширенном понимании этого эстетического явления «метафизическим» произведением может быть назван любой текст, в котором поднимается глобальная проблема или делается символическое обобщение. Вместе с тем в метафизической поэзии важна не столько проблематика, сколько установка на «образ мысли», на процессы рефлексии, самопознания. Данная эстетическая направленность в истории русской поэзии воплощалась в жанровых традициях духовной оды, элегии, послания, монолога, фрагмента, драматического стихотворения, эпитафии и др. А.Э. Еремеев, раскрывая генезис русской философской литературы, указывает: «Иначе говоря, подлинная философичность русской литературы воплощается не только в идеях, проблемах, высказываниях героев, но и в специфике художественной формы.» . Среди таких художественных форм в метафизической поэзии эпохи романтизма можно назвать модель триады,

27Маймин Е.А. О русском романтизме. - М.: Просвещение, 1975. - С. 145.

28Усок И.Е. Философская поэзия любомудров // К истории русского романтизма. - М.:

Наука, 1973.-С. 107-128.

90

Спивак P.C. Русская философская лирика: Проблемы типологии жанров. - Красноярск: Изд-во Красноярского ун-та, 1985. - С. 6.

30Еремеев А.Э. Русская философская проза (1820-1830-е годы). - Томск: Изд-во Томского ун-та, 1989.-С. 17-18. аллегорическую двунаправленность лирического сюжета, метафизическое углубление смысла метафор и сравнений, аллюзии и реминисценции, создающие подтекст и др.

Русская философская поэзия прошла сложный путь развития от постановки метафизических проблем в образном контексте духовных од XVIII в., в которых философичность возникает как секулярная форма религиозности, через метафизические «штудии» в духе Шеллинга к особой эстетической форме - индивидуальному лирическому тексту-медитации, где композиция, сюжет, образные средства раскрывают исток, движение и результат рефлексии, духовного переживания.

Русская метафизическая поэзия шла по пути освобождения лирической ситуации от абстрактности, условности. Лирическая ситуация постепенно получает личностную, психологическую обусловленность, приобретает динамику и диалектику. Л.Я. Гинзбург пишет о данном процессе: «Лирическое переживание или размышление отнесены теперь к личности (разумеется, обобщенной); изменилось тем самым и возросло значение

31 лирического субъекта» . Устойчивой становится лирическая ситуация, когда медитация и рефлексия являются откликом на конкретное проявление окружающей жизни в ее историческом, биографическом или бытовом измерении, что выступает основой для восхождения к бытийному. Обращение к метафизическому, субстанциональному возникает в русской романтической поэзии благодаря анамнезису, молитвенной медитации, памяти о смерти и др.

В русской метафизической поэзии эпохи романтизма проявляются разнообразные формы организации лирического текста: лирический субъект, авторская позиция, лирический герой. Если лирика Е.А. Баратынского, Д.В. Веневитинова, С.П. Шевырева, К. и И. Аксаковых тяготеет к такой форме субъектной организации, как лирический субъект, то в творчестве

31Гинзбург Л.Я. О лирике. - Л.: Советский писатель, 1974. - С. 52.

М.Ю. Лермонтова развивается лирический герой, стремящийся к полноте бытия, характеризующийся жаждой познания и действия. В лирике В.А. Жуковского, A.C. Пушкина, Н.М. Языкова развиваются многообразные формы субъектной организации лирического текста, которые обусловлены поэтикой жанра, лирической ситуацией. В пушкинской поэзии метафизическое обобщение автора соотносится с конкретной жизненной, лирической ситуацией. В творчестве же Ф.И. Тютчева доминирует субъект философской рефлексии, стремящийся раскрыть процесс движения мысли. Несмотря на различную степень объективации лирического субъекта, русская романтическая поэзия раскрывает родовые интенции человека, создавая основу для метафизического сюжета о жизни, смерти и воскресении.

К рассмотрению метафизики бессмертия в русской романтической поэзии обращались многочисленные критики 1820-х - 1880-х гг., чьи философские воззрения формировались в том же эстетическом контексте, что и у русских поэтов-романтиков. Авторами многих критических отзывов были сами романтики (В.А. Жуковский, A.C. Пушкин, В.К. Кюхельбекер, A.A. Дельвиг). В русской романтической критике и философской эстетике XIX в. искусство мыслилось формой объективации интенций бессмертной души, богоподобной способности творить. В русской романтической эстетике развивалось представление о поэтическом гении, который с позиции вечного, бессмертного бытия может отстраниться от времени, пространства и целостно отразить земное бытие, обрести единство конечного и бесконечного. Н.И. Надеждин писал: «Душу этой религии составляет благоговейная любовь к бесконечному, силою коей совершается блаженное сочетание им и творящим духом - благодатное начало всех истинно изящных и высоких произведений» . И в ранних работах В.Г. Белинского раскрываются романтические представления об объективации духовных интенций в искусстве.

32Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. - М.: Художественная литература, 1972.-С. 239.

И.В. Киреевский, размышляя об идеализме романтической школы, видел в ее основе стремление к Абсолюту. Выявляя определяющие характеристики поэзии Жуковского, русский мыслитель в качестве ее предмета выделял «веру в прекрасное, в неизменяемость дружбы, в вечность любви, в достоинство человека и благость Провидения, стремление к неземному»33. Уже в ранних статьях И.В. Киреевского оформляется философское положение о том, что обращение к субстанциональному, духовному придает романтической гносеологии и онтологии универсальность, целостность.

Н.В. Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» подчеркивал «библейский» лиризм русских романтиков, преодолевающий ограниченность чувственного мироощущения и устремленный к духовному, божественному: <«.> то высшее состояние лиризма, которое чуждо движений страстных и есть твердый взлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости»34.

В работах ярчайших представителей русской академической школы сравнительной мифологии (А.Н. Афанасьев), культурно-исторической школы (А.Н. Пыпин, Н.С. Тихонравов), психологической школы (A.A. Потебня) исследовались мировоззренческое своеобразие русского романтизма, его фольклорные источники, эволюция магистральных мотивов и образных представлений о природе, душе, смерти и бессмертии, о познании. Д.Н. Овсянико-Куликовский, осмысляя образную картину мира русских романтиков, увидел в ней выражение поэтического пантеизма, диалектики индивидуального и всеобщего.

В литературных очерках и критических этюдах Н. Котляревского, А. Пятковского, К. Арсеньева, Ю. Айхенвальда, С. Андреевского осмыслялся комплекс религиозных мотивов русских романтиков, их представления о Вселенной, природе, человеческой душе. «Метафизические вопросы» о Боге,

33Киреевский И.В. Обозрение Русской словесности за 1829 год // Киреевский И.В. Поли, собр. соч.: В 2 т. - М.: Типогр. Императорского Московского ун-та, 1911. - Т. 2. - С. 17.

34Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. - М.: Советская Россия, 1990. -С. 68. рае и аде, смысле человеческого бытия, бессмертной душе, корреспондирующие к христианским воззрениям, изучались такими дореволюционными исследователями, как: П.Н. Сакулин, H.JI. Бродский, C.B. Шувалов, М.Н. Розанов35.

Особое место в изучении романтической метафизики бессмертия занимают труды русских религиозных мыслителей B.C. Соловьева, H.A. Бердяева, Н.О. Лосского, Е.А. Трубецкого, В.В. Розанова, Л.И. Шестова, П.А. Флоренского, С.Л. Франка, В.В. Зеньковского. В трудах русских мыслителей раскрываются национальное своеобразие русского романтизма, концепты миросозерцания русских романтиков в контексте христианской метафизики. Так, Бердяев, подчеркивая профетический характер русской классической литературы, видел в ней искание «всечеловеческого спасения», л/ стремление к «совершенной жизни» . Сопоставляя метафизику русского романтизма с западноевропейской философией, русские религиозные мыслители подчеркивали, что имманентная религиозная вера, софийность русского эстетического сознания эпохи романтизма позволили ему обрести универсальные поэтические формы постижения бытия, человека и Бога.

В.В. Зеньковский, осмысляя развитие секулярной формы религиозности в русском обществе и в русской литературе, раскрыл, как в рамках эстетического гуманизма последовательно различались «внешний» и «внутренний» человек, доминировало стремление к синтезу добра и красоты, конечного и бесконечного, проявились ключевые черты религиозной психологии и веры в бессмертие: «Романтическая мечта об универсальном синтезе превращается здесь в утопию целостной православной культуры»37. Труды русских религиозных мыслителей важны в методологическом отношении, помогая раскрыть имманентную религиозность

35См., например, юбилейный сборник, посвященный М.Ю. Лермонтову, в который вошли работы данных исследователей: Венок М.Ю. Лермонтову. Юбилейный сборник. - М.-Пг.: Т-во «В.В. Думнов, Наследники бр. Саглаевых», 1914.

36Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. - М.: Наука, 1990. - С. 63-64.

37Зеньковский В.В. История русской философии. - Л.: Это, 1991. - Т. 1. - Ч. 1. - С. 26. русского романтизма.

Романтические символы космоса и хаоса были объектом эстетической рефлексии у русских поэтов и писателей серебряного века: А. Блока, Вяч. Иванова, Д. Мережковского, А. Белого. Серебряный век в своем прочтении русской романтической поэзии стремился раскрыть диалектику русского эстетического сознания, путь от пушкинского универсализма к символизму века модерна, утратившему чувство органичной полноты миросозерцания38. В эстетических работах русских символистов частотным является прочтение русского романтизма через призму ницшеанства и других философских направлений Запада, творчества Достоевского и Толстого, через систему ключевых мирообразов русского символизма, в частности, символ Мировой Души. Русских символистов интересовали религиозные, национальные источники и доминанты русских романтиков.

Советское литературоведение 1920-х - 1940-х гг. продолжило лучшие традиции дореволюционных академических школ. Наиболее значительные работы этого периода, посвященные изучению русского романтизма, принадлежат Л.В. Пумпянскому, Ю.Н. Тынянову, Г.А. Гуковскому, Д.Д. Благому, Б.М. Эйхенбауму. Ю.Н. Тынянов, рассматривая литературную борьбу архаистов и новаторов в русской литературе 1810-х - 1830-х гг., анализировал не только область поэтики, стилистики, но и ее эстетические,

39 гносеологические основания . В его работах раскрывается поэтика жанра фрагмента как эстетической формы воплощения романтического принципа фрагментарности в передаче процесса мысли, духовных интенций. Г.А. Гуковский в своих исследованиях раскрыл истоки романтических онтологических представлений, романтического идеала, представлений о духовной субстанции40. Д.Д. Благой изучал ключевые романтические

38Белый А. Символизм как миропонимание. - М.: Республика, 1994. - С. 411-412.

39Тынянов Ю. Архаисты и новаторы. - Л.: Прибой, 1929.

40Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. - М.: Художественная литература, 1965. -С. 33-37. представления о бытии и человеке, учитывая культурный контекст эпохи, особенности личностного становления русских романтиков41.

В советском литературоведении 1950-х - 1980-х гг., несмотря на давление господствовавшей атеистической идеологии, анализ структуры, поэтики романтических произведений был неразделим с осмыслением романтической картины мира, диалога русских романтиков с западноевропейской литературой. Среди фундаментальных трудов этого периода, посвященных осмыслению поэтических и мировоззренческих характеристик русского романтизма, отметим работы Н.Я. Берковского, Л.Я. Гинзбург, H.A. Гуляева, Ю.В. Манна, У.Р. Фохта, Ю.М. Лотмана, Е.А. Маймина, В.И. Кулешова, М.А. Козьминой.

Н.Я. Берковский на материале творчества любомудров и Ф.И. Тютчева раскрыл мировоззренческое содержание пантеистических мотивов, импровизационный характер романтиков в изображении микрокосма человека42. Ю.В. Манн, анализируя эстетические и мировоззренческие истоки, эволюцию русского романтизма, акцентировал в произведениях романтиков стремление в даль в пространстве и во времени, диалектику конечного и бесконечного, раскрыл влияние западноевропейской философии на русскую поэзию, выявил сущностные черты романтического героя и романтического конфликта43.

H.A. Гуляев, изучая проблемы онтологии, гносеологии и эстетики, поднятые русскими романтиками, соотносил их с концепцией двоемирия44. Е.А. Маймин, анализируя композицию, средства создания образности романтических текстов, стремился раскрыть своеобразие романтического образа мира и человека как микрокосма. Исследователь проследил диалог

41Благой Д.Д. Три века: Из истории русской поэзии XVIII, XIX и XX вв. - М.: Советская литература, 1933.

42Берковский Н.Я. О русской литературе. - JL: Художественная литература, 1985. -С.172-187.

43Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. - М.: Наука, 1976. - С. 25-27.

44Гуляев H.A. Социально-эстетическая и гносеологическая сущность романтизма //

Русский романтизм. / Под ред. проф. H.A. Гуляева. - М.: Высшая школа, 1974. - С. 16-17. русских романтиков с натурфилософией Шеллинга. Ученый стремился охарактеризовать национальное своеобразие русского романтизма и его историческое значение45.

У.Р. Фохт в своих трудах акцентировал проблему диалектики души, духовного конфликта, внутреннего человека в русской романтической поэзии46. М.А. Козьмина осмысляла категорию вечности в метафизическом и этическом аспектах в русской романтической поэзии, где метафизические искания были нацелены на обретение субстанциональных смыслов жизнетворчества47.

В советском литературоведении романтическая гносеология, образные представления о душе, образная диалектика рассматривались в аспекте проявления психологизма. В этой связи активно использовались такие терминологические обозначения, как «психологический романтизм»48, «философско-психологический романтизм». Так, Р.Г. Магина, раскрывая жанровые формы, своеобразие композиции, сюжета, образного языка романтических текстов, осмысляла онтологические представления русских романтиков о душе, природе, их концепцию времени и пространства49.

В 1990-е - 2000-е гг. обновилась методология, изменились герменевтические ориентиры, проблематика исследований отечественных литературоведов, которые обратились к изучению религиозных и мифопоэтических концептов русского романтизма. В.И Сахаров, понимая под романтизмом не просто литературный метод, но и особый тип

45Маймин Е.А. Русская философская поэзия: Поэты-любомудры, A.C. Пушкин, Ф.И. Тютчев. -М.: Наука, 1976.

46ФохтУ.Р. Лермонтов. Логика творчества. - М.: Наука, 1975.

47Козьмина М.А. Проблема «человек и мир» в художественно-философских исканиях М.Ю. Лермонтова // Концепции человека в русской литературе. - Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1982. - С. 3-12.

48Данный термин активно употреблял в своих работах Г.А. Гуковский. См., например: Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. - М.: Художественная литература, 1965. -С. 42.

49Магина Р.Г. Русский философско-психологический романтизм (Лирика В.А. Жуковского, Ф.И. Тютчева, A.A. Фета). - Челябинск: Челябинский гос. пед. ин-т, 1982. жизнестроительства», рассматривает в своих работах романтические концепции становящегося человека и подвижного бытия в их единстве,

50 устремленность романтического героя к горнему миру .

M.JI. Гаспаров, используя методологию целостного, сравнительного анализа, раскрывал эстетическое и мировоззренческое своеобразие конкретных романтических текстов, проявление в их образной системе авторского идеала51. A.A. Смирнов, рассматривая эволюцию романтических представлений об идеале, осмысляет ключевые для романтизма принципы самовыражения, романтической тайны. Исследователь углубляет научные представления о «романтическом психологизме», понимая его как стремление романтиков раскрыть метафизические основания микрокосма души: «Специфика романтического психологизма «обусловлена» природой реализуемого через его посредство романтического идеала, в пределах которого центральное место занимает духовная индивидуальность человека, наделенного микрокосмическим характером. ,»52.

Современные литературоведы, сохраняя преемственность лучшим традициям советской науки в изучении поэтики русского романтизма, осмысляют прежде всего религиозные, метафизические доминанты романтической картины мира, что мы видим в трудах Б.Ф. Егорова,

A.A. Смирнова, В.В. Кожинова, П.Е. Бухаркина, H.H. Скатова,

B.C. Баевского, А.П. Ауэра, С.Г. Семеновой, В.Н. Захарова, И.А. Есаулова, A.B. Моторина, Е.И. Анненковой, В.Н. Сузи, И.В. Карташовой и др. В их трудах априорной выступает мысль об имманентной религиозности русской романтической метафизики и диалектики. Если в начале 1990-х гг. отечественные литературоведы находили христианские истоки отдельных романтических образов, сюжетов, мотивов, текстов, то в дальнейшем актуальной литературоведческой проблемой явилось раскрытие

50Сахаров В.И. Романтизм в России: эпоха, школа, стили. - М.: ИМЛИ РАН, 2004. - С. 6.

5'Гаспаров M.JL Избранные труды: В 2 т. - М.: Языки русской культуры, 1997.

Смирнов A.A. Романтическая лирика A.C. Пушкина. - М.: Изд-во Московского ун-та, 1994.-С. 163. христианских оснований романтической картины мира. Так, И.В. Карташова и Л.Е. Семенов заключают: «К христианству восходит круг романтических ценностей, идеальный мир романтизма»53. И.А. Есаулов рассматривает миросозерцание русских романтиков с позиции категории соборности54.

В.А. Котельников изучает образное развитие концептов русского национального миросозерцания в романтической поэзии, в частности,

52 концепта покоя . Ученый осмысляет метафизику русского романтизма с позиции святоотеческих представлений о пространстве, времени, богопознании, нравственном совершенствовании. Исследователь проясняет, как в художественных текстах русских романтиков проявляются религиозное настроение и христианская символика53.

В.П. Океанский, понимая под метафизикой «обращенность к Целому, бездонному, неисчерпаемому, сверхъестественному; или же - обращенность всего этого к нам»54, изучает в своих трудах метафизику имени, пространства, вечности в русской романтической поэзии, ее отношение к церковной символике. Работы М.М. Дунаева представляют собой одновременно филологическое и богословское прочтение русской романтической поэзии55. Л.А. Ходанен исследует мифопоэтические, религиозные истоки и индивидуальное мифотворчество русских романтиков, истоки и доминанты их «мифа» о душе56. В трудах С.Г. Семеновой

53Карташова И.В., Семенов Л.Е. Романтизм и христианство // Русская литература XIX века и христианство. - М.: МГУ, 1997. - С. 105.

54Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе (к постановке проблемы) // Евангельский текст в русской литературе XVIII - XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. - Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского университета, 1994. - С. 55. 52Котельников В.А. «Покой» в религиозно-философских и художественных контекстах // Русская литература. - 1994. - № 1. - С. 3-41.

53Котельников В.А. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной. - М.: Прогресс-Плеяда, 2002.

540кеанский В.П. Метафизика культуры: Проблемы теории и истории. - Иваново: Ивановский гос. ун-т, 1998, - С. 58.

55Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII - XX веках. - М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2002. - С. 185.

56Ходанен Л.А. Поэтика Лермонтова. Аспекты мифопоэтики. - Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1995.-С. 5. осмысляются онтологические воззрения русских романтиков, метафизические «словообразы»57 русской классической литературы.

Проблемы метафизики русского романтизма актуальны для филологов стран СНГ. Так, А.А. Звозников изучает духовные основы александровской эпохи, видя в ней диалектическое развитие двух контрастных мировоззренческих доминант - гуманизма и христианства, которые нашли со диалектический синтез в творчестве А.С. Пушкина . В.В. Савельева, понимая под метафизическим смыслом «вечный смысл, претендующий на абсолютность в отличие от временного, относительного или исторического смысла»59, поднимает проблемы художественной антропологии. В зарубежном литературоведении рассматриваются отдельные образы и мотивы, раскрывающие романтические представления о бессмертии, диалектике конечного и бесконечного в мироздании и человеке60.

Последовательное обращение современного литературоведения к проблемам художественной онтологии и антропологии свидетельствует об актуальности изучения метафизики бессмертия в русской романтической поэзии. В современном отечественном литературоведении много работ, связанных с осмыслением романтической танатологии61 на фоне широкого культурологического контекста, однако романтические представления о смерти могут быть осмыслены в полной мере только в единстве с романтическими воззрениями на земную жизнь и бессмертие. Постановка данной проблемы актуальна и значима, так как ее рассмотрение позволяет раскрыть религиозное, эстетическое и этическое содержание магистральных

57Семенова С.Г. Метафизика русской литературы: В 2 т. - М.: Издательский дом «ПоРог», 2004. - T. 1.-С.43.

58Звозников А.А. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX века. - Минск: Европейский гуманитарный университет, 2001. - С. 104.

59Савельева В.В. Художественная антропология. - Алматы: АГУ им. Абая, 1999. - С. 246.

60См., например: Wytrzen G. Dmitrij Vladimirovich Yenevitinov als Dichter der russichen Romantik. - Craz; Kôln,1962; Jessie D. The fey hussar. The Life of Russian poet, Michael Yur'evich Lermontov, 1814 - 1841. - Liverpool, 1989.

61См., например: Постнов О.Г. Пушкин и смерть: опыт семантического анализа. -Новосибирск: Изд-во СО РАН, Научно-издательский центр ОИГГМ, 2000. романтических образных представлений о Боге, бессмертной душе, таинствах смерти, воскресения и преображения. В рамках поставленной проблемы актуальным представляется рассмотрение диалога русских романтиков с разнообразными мифологическими, религиозными и поэтическими традициями.

Современному отечественному литературоведению, ориентированному на интертекстуальное рассмотрение литературных текстов, значимо прочтение русской романтической поэзии как метатекста о бессмертной душе, уповающей на благодатное спасение, преображение и воскресение. В данном метатексте отражена семиосфера62 русской классической культуры, проявлен ценностный диалог разнообразных «языков», метафизических, ценностных смыслов. Актуальным в этой связи выступает анализ религиозного подтекста романтических текстов, часто возникающего благодаря универсальному лирическому сюжету о воплощении (рождении) души в земном мире, ее драматической жизни, физической смерти и возвращении в инобытийную сферу. Актуальным служит осмысление рождественского и пасхального дискурсов русской романтической поэзии, ее эстетической рефлексии относительно таинства евхаристии.

Новаторство диссертационного исследования заключается как в анализе метафизических идей, отраженных в лирических произведениях русских романтиков, так и в рассмотрении того, как ощущение имманентной сопричастности души бессмертному, божественному началу бытия проявляется в поэтике романтического текста, в его лирическом сюжете и композиции, в системе аллюзий и реминисценций, в конкретных художественных образах. Впервые проанализированы лирические ситуации, которые оформляют предстояние человека Вселенной и Богу в русской романтической поэзии, комплекс мотивов, связанных с поэтическими

Понятие семиоеферы, введенное Ю.М. Лотманом, создает основу для системного, целостного рассмотрения русской классической культуры, см.: Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб.: Искусство-СПБ, 2000. представлениями об абсолютной и относительных формах бессмертия, об эсхатологическом идеале целостной формы бессмертия. Осмысление метафизики бессмертия в работе предполагает раскрытие романтических представлений о времени и вечности, дольнем и горнем мирах, охранительном софийном покрове, гармонизирующем и просветляющем земной мир. Впервые предпринята попытка целостного анализа метафизики бессмертия на основе широкого историко-литературного материала в синхроническом и диахроническом измерениях. В работе последовательно раскрывается эстетический диалог русских романтиков не только с текстами Священного Писания, но и с православной гимнографией, иконографическими сюжетами. В диссертации раскрываются метафизические смыслы ключевых для русского романтизма символов, метафор, постоянных эпитетов.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в разработке методологии анализа метафизических доминант русского романтизма и конкретного лирического текста, в раскрытии национального своеобразия русского романтизма. В исследовании раскрывается парадигмальный статус идеи бессмертия человеческой души в романтической онтологии, гносеологии, историософии, этике и эстетике. Работа вносит определенный вклад в осмысление полифонии литературного произведения, подтекста и контекста. Диссертационное исследование позволяет проследить генезис поэтических представлений о бессмертной душе, раскрыть эволюцию русского романтизма. Основные положения работы вносят определенный вклад в изучение ведущих для русского романтизма литературных жанров, сюжетов и мотивов.

Предполагаемой целью диссертационного исследования является осмысление метафизики бессмертия, абсолютной и относительных форм бессмертия, путей обретения русскими романтиками полноты миросозерцания в единстве индивидуального и вселенского, конечного и бесконечного. Поставленная цель обусловила следующие задачи:

1. Охарактеризовать религиозные, мифопоэтические, философские и литературные источники романтических образных представлений о бытии, смерти и бессмертии.

2. Раскрыть мировоззренческую связь между идеей бессмертия и романтическими представлениями об идеале, красоте, искусстве, истине.

3. Выявить значимость идеи бессмертия души в романтической системе этических ценностей свободы, покоя, любви, веры, надежды, полноты бытия.

4. Осмыслить магистральные мифопоэтические, онтологические, гносеологические характеристики образа бессмертной души в русской романтической лирике.

5. Проанализировать ключевые романтические символы, образы и мотивы, утверждающие абсолютную форму бессмертия и относительные формы бессмертия (объективированное, генетическое бессмертие).

6. Уяснить эстетические формы проявления имманентной религиозности русского романтизма в осмыслении проблемы бессмертия.

7. Раскрыть эволюцию романтических представлений о бессмертии в русской поэзии 1810-1870-х гг., эстетическое своеобразие в постижении данной проблемы в лирике В.А. Жуковского, A.C. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева, любомудров и славянофилов.

Предметом исследования является русская романтическая лирика 18101870-х гг., воспринимаемая нами как целостный эстетический, полифонический контекст в динамике становления и развития. В работе рассматривается лирика не только достаточно изученных романтиков, но и творчество таких поэтов, как A.A. Дельвиг, В.К. Кюхельбекер, С.П. Шевырев, И. и К. Аксаковы, Н.М. Языков, многие лирические тексты которых впервые стали предметом научного осмысления. Широта историко-литературного материала обусловила жанр исследования - диссертацию-панораму. Для выяснения истоков лирических образов и мотивов привлекаются дневники, эпистолярное наследие русских романтиков, их эпические и лироэпические произведения.

Объектом исследования выступает многогранный комплекс религиозных, гносеологических, онтологических, историософских, этических и эстетических представлений о жизни, смерти и бессмертии в русской романтической лирике. Герменевтический акцент ставится на рассмотрении романтических образных представлений о бессмертной душе и ее онтологических, гносеологических характеристиках. Именно интенции бессмертной души в романтической картине мира позволяют лирическому субъекту преодолеть законы физического мира, пространство и время, обрести духовную свободу, покой, чувство благоговения перед жизнью, прозреть метафизическую глубину бытия.

Специфика поставленных цели, задач, предмета и объекта исследования определили выбор методов и приемов. Ключевая роль в работе отводится культурно-историческому и историко-генетическому методам, позволяющим раскрыть истоки романтических представлений о бессмертии, связь авторской позиции романтика с философским и эстетическим контекстом эпохи. В работе также применяются феноменологический, сравнительный и типологический методы, позволяющие оттенить эстетическое своеобразие русских поэтов в постижении метафизики бессмертия. В отдельных случаях применяются приемы лингвистического анализа для раскрытия этимологии, стилистических доминант текста. В диссертации используется метод целостного анализа, благодаря которому художественный текст рассматривается как уникальный универсум со своей внутренней

Г Л онтологией и метафизикой. В силу избранного нами жанра диссертации-панорамы, при рассмотрении лирического текста анализируются те поэтические приемы, которые наиболее ярко и самобытно раскрывают его метафизические доминанты. Выбор художественной детали в качестве объекта анализа обусловлен тем, что она является частью органичного

63

О тексте как универсуме и его художественной онтологии см.: Гиршман М.М. Литературное произведение. Теория и практика анализ. - М.: Высшая школа, 1991. - С. 967. целого, фокусирует в себе образ мира. Ю.М. Лотман видел истоки художественной целостности текста в том, что он фокусирует в себе внутренние связи макрокосма: «<„> структура пространства текста становится моделью структуры пространства вселенной»64. Только при отношении к лирическому тексту как к органичной части семиосферы русской романтической культуры, этапа творческой эволюции и духовной биографии поэта его микрокосм не распадается на отдельные образы, мотивы, художественные приемы. Исследовательский интерес к отдельному тексту, учитывающий философский и эстетический контекст эпохи, позволяет раскрыть его диалоговую природу, внутреннюю диалектику. Соединение методов и методик литературоведения, лингвистики, философии, культурологии позволяет добиться, на наш взгляд, синергетического гуманитарного знания.

Исходной методологической установкой диссертации выступает анализ текста в рамках эстетического контекста романтической культуры. Важную роль в формировании данного контекста сыграли духовная ода Ломоносова «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великого северного сияния», оды Державина «На смерть князя Мещерского», «Бог», его стихотворение «Река времен в своем стремленьи.», элегия Жуковского «Сельское кладбище», которые явились «текстами» русской литературы и вызвали эстетический диалог, поток аллюзий и реминисценций на протяжении всего исторического пути русского романтизма. Столь же магистральной линией анализа для нас является рассмотрение диалога русских романтиков с античной, ветхозаветной и евангельской традициями, западноевропейской философией и литературой. Осмысляя метафизику бессмертия, русские романтики обращались не только к текстам Священного Писания, но и к православной гимнографии, к трудам Отцов Церкви и, что более всего важно, к собственному религиозному опыту молитвенного

Лотман Ю.М. Структура художественного текста. - М.: Искусство, 1970. - С. 266. предстояния и богообщения. В работе большое внимание уделяется анализу аллюзий и реминисценций русских романтиков, восходящих к христианским представлениям о триедином Боге, о рае сладости и аде, о Царствии Небесном и духовной смерти, о таинствах рождения, смерти, воскресения, о Логосе, творящем и преображающем мир и человека. Системное рассмотрение романтических метафизических представлений позволяет раскрыть стремление романтического субъекта обрести абсолютную форму бытия, полноту миросозерцания. Данный этико-эстетический идеал утверждается в мотивах странничества, восхождения (лествицы), молитвенного горения души, блудного сына.

Метафизическая идея бессмертия в поэтике романтизма, с одной стороны, позволяет четко разграничить конечное и бесконечное64, а с другой стороны, помогает снять эту онтологическую антитезу, добиться их единства. Метафизическая идея бессмертия души позволила русским романтикам в области поэтики прийти к символизму, характерному для христианского религиозного искусства, где, по определению С. Булгакова, достигается «единство трансцендентного и имманентного, мост между небом и землей, боготварное, богочеловеческое единство»65. Религиозно-символическое видение позволяет прозреть в земном мире и человеческой жизни их метафизическую глубину и всеединство, соборность. В этой связи вполне закономерен характерный для русского романтизма метафизический пейзаж, сближающий природу с храмом, где все живое славит Творца. Религиозно-символическое видение мира обусловило принятие русскими романтиками индивидуального бытия человека в качестве бесценного дара. Наиболее ярко данный ценностный аспект проявился в творчестве A.C. Пушкина.

Среди современных отечественных литературоведов раздаются критические и предостерегающие замечания относительно привития

640 романтической концепции двоемирия см.: Берковский И.Я. Романтизм в Германии. -JL: Художественная литература, 1973.

65Булгаков С. Православие: Очерки учения православной церкви. - М.: Терра, 1991. -С. 39. русскому романтизму излишней православной религиозности. Думается, что столь напряженное и глубоко личностное развитие метафизики бессмертия, что мы видим в русской романтической поэзии, изначально не могло произойти лишь в рамках гуманистического типа сознания, эстетической или философской рефлексии. Поэтическая метафизика русских романтиков обусловлена во многом религиозным миросозерцанием, многовековыми традициями православной духовности.

Последовательность расположения глав и разделов диссертации обусловлена историческим принципом изучения русской романтической лирики, а также общностью поэтического направления (любомудры, славянофилы), близостью образных представлений, сюжетов, мотивов. Анализу ключевых образов и мотивов, поэтических текстов русских романтиков предшествует рассмотрение культурологического, философского, поэтического контекста в диахроническом и синхроническом срезах, что позволяет выявить поэтическое и мировоззренческое своеобразие поэта в раскрытии метафизических представлений о жизни, смерти и бессмертии.

При рассмотрении лирики конкретного русского романтика акцент ставится на те религиозные, гносеологические, эстетические или этические особенности его обращения к метафизике бессмертия, которые выделяют художника в поэтическом контексте эпохи.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Метафизическая идея бессмертия души становится определяющей в романтической онтологии, гносеологии, историософии, эстетике и этике.

2. Русская романтическая метафизика бессмертия, вступая в диалог с архаическими мифологемами, античной культурой, западноевропейской философией, актуализирует христианские религиозные представления о сотворении человека, его спасении и воскресении.

3. Метафизическая идея бессмертия души воплощается в устойчивом ряде мотивов и образов, достаточно часто становясь семантической

31 доминантой, подчиняющей себе образную диалектику конкретного романтического текста, его сюжет и композицию.

4. Метафизика бессмертия в русской романтической поэзии становится основой для утверждения идеала полноты миросозерцания, обретения искомого единства духа и бытия, принятия земного мира, прозрения в его историческом развитии субстанционального и вечного смысла, позволяя преодолеть романтическую концепцию двоемирия.

5. Имманентная сопричастность романтического лирического субъекта бессмертному началу бытия позволила создать особый тип метафизического пейзажа, символизм которого нацелен на раскрытие единства имманентного и трансцендентного миров, бытия и Творца.

6. Утверждая веру в индивидуальное бессмертие души, русские романтики постулировали и относительные формы бессмертия: генетическую форму бессмертия (продолжение человеческого рода через преемственность поколений, воскрешение образа человека в памяти потомков), объективированную форму бессмертия (эстетическая объективация внутреннего мира художника в созданных им произведениях), гносеологическую форму бессмертия (продолжение в истории философии и культуры идей мыслителя).

7. Продолжая святоотеческие традиции, русские романтики четко разграничивали относительную физическую смерть и духовную смерть как жизнь вне Бога, вне абсолютных этических ценностей.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Метафизика бессмертия в русской романтической лирике"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Искусство на протяжении своего исторического развития обращалось к краеугольным проблемам метафизики, одной из которых выступает проблема бессмертия. Для русской поэзии эпохи романтизма данная проблема была ключевой в области онтологии, гносеологии, этики, эстетики. Романтизм как эстетический метод постулировал проблему дуализма земного и небесного миров, конечного и бесконечного. В западноевропейской романтической литературе данная антитеза часто принимала гипертрофированные, трагические образные воплощения.

Утверждение индивидуального бессмертия духовной субстанции в русской романтической лирике позволяло преодолеть пантеистические тенденции развития европейской культуры, концепцию двоемирия, обрести единство конечного и бесконечного миров. Постулирование индивидуального бессмертия человеческой души в русской романтической лирике способствовало возвышению онтологического статуса человека, раскрытию непреходящего смысла земной жизни как формы откровения и самопознания бессмертной субстанции в индивидуальных, чувственных, временных формах. Утверждение бессмертия человеческой души позволяло русским романтикам обрести искомый синтез духа и бытия.

В области этики вера в бессмертие у русских романтиков сопровождалась стремлением воплотить в земной жизни софийный идеал веры, надежды и любви. Наиболее последовательно данный идеал был проявлен в лирике A.C. Хомякова, К.С. Аксакова, И.С. Аксакова, где он воплотился в концепцию соборности, в основе которой лежит идея свободного единства духовных субстанций в Царствии Божием. Русские романтики, утверждая веру в бессмертие человеческой души, стремились предощутить в земном мире подобие рая сладости. Такими идиллическими формами мыслились охранительные сферы дружеского круга, усадебного мира, противопоставленные ограниченному социуму, времени и позволяющие бессмертной душе максимально проявить свои интенции. Самовыражение личности, активное потенцирование духовных интенций в окружающий мир в лирике русских романтиков были призваны просветить конечное, ограниченное и чувственное бесконечным и универсальным. Русские романтики утверждали в поэзии значимый для национального миросозерцания идеал духовной свободы и покоя в качестве пути обретения полноты миросозерцания.

В области эстетики вера в бессмертие позволила русским романтикам раскрыть диалоговый характер вдохновения как формы благодатной связи поэта с универсумом, Творцом. В процессе поэтического творчества русские романтики видели раскрытие богоподобной природы человека и сопоставляли пророческую силу вдохновения с актом сотворения Богом человека, его преображением и воскресением. В лирике любомудров получило развитие шеллингианское разграничение грации и красоты. В русской романтической поэзии магистральным было образное представление об искусстве как духовной истории человечества, не подвластной разрушительным силам смерти и забвения.

В области гносеологии вера в бессмертие способствовала обретению целостного знания о земном мире с позиции отстранения от него бессмертной души. Для русской романтической лирики была не приемлема рационалистическая система знания, которой противопоставлялись интуиция, вера, анамнезис. Русские романтики стремились к обретению внутренней соборности, к единству сердца, души и духа. Для русских романтиков априорным было убеждение в том, что и страсти и рефлексия приводят душу к духовной смерти, лишают ее онтологической связи с ближними, миром и Богом.

Вера в бессмертие была доминантой натурфилософии русских романтиков, позволяя им видеть в земной природе символическое выражение горнего мира, таинств преображения и воскресения. Доминирующим в романтической поэзии выступает хронотоп вселенского храма, где все живое славит Творца. Ключевые для романтической пейзажной лирики образы утренней зари, звездного неба, росы, моря, степи, гор, цветочного луга в своей смысловой полифонии утверждают софийное просветление конечного бесконечным.

В области историософии вера в бессмертие души позволяла русским романтикам прозреть в историческом процессе поступательное развитие, нравственное самосовершенствование и духовное самопознание, подчиненное провидению Создателя. Вера в бессмертие души была определяющей и в сфере поэтической эсхатологии. С одной стороны, эсхатологическое разрешение земного бытия в русской романтической поэзии воспринималось в духе немецкой классической философии как конец истории, с другой - в соответствии с многовековыми традициями христианства, видящего исходом земной истории Царствие Божие, субботство.

В области онтологии вера в бессмертие души позволила русским романтикам раскрыть единство конечного и бесконечного в человеческой природе. Человек в лирике русских романтиков стремится обессмертить каждое мгновение земной жизни, наполнив его духовной энергией творчества, познания, самопознания. В этой связи для русских романтиков идеальной формой мироощущения выступало фаустовское мгновение, по полноте переживания сопоставимое с вечностью. В лирике русских романтиков «образ» бессмертной души сохраняет связь с земным миром в инобытийной сфере. Наиболее последовательно идея гармоничного единства дольнего и горнего миров представлена в поэзии Жуковского, воплощаясь в образах гения, эоловой арфы, покрова. В лирике поэта частотным выступает мотив диалога между лирическим субъектом и духовной субстанций, находящейся по ту сторону физической смерти. Данный мотив не только воплощает поэтическую концепцию вечной любви, но и раскрывает неподвластность души физической смерти, времени, пространству. В лирике русских романтиков бессмертная душа -это индивидуальная субстанция, в которой фокусируется метафизическая история мироздания: сотворение, становление и эсхатологическое преображение. В лирике русских романтиков утверждается мысль о том, что бессмертная душа становится индивидуальным воплощением силы Духа Божиего.

В эстетике, этике, гносеологии, историософии и онтологии русские романтики сохраняют преемственность многовековым традициям христианства, его метафизике сотворения, спасения и воскресения. На мифопоэтическом уровне для русских романтиков стало значимо упование на обретение целостной формы бессмертия. Вера в бессмертие души в поэзии русских романтиков имманентно предполагала таинство богопознания, предстояния Богу. В русской романтической лирике в этой связи приобрело особую актуальность молитвенное предстояние, будучи формой благодатного диалога с Творцом, духовным преображением личности в земной жизни. Для русских романтиков стала значимой православная традиция памяти о смерти и Боге как основа для духовного выбора, как ценностная позиция для борьбы с социальным и духовным злом.

В утверждении генетической и объективированной форм бессмертия русские романтики акцентировали не столько бессмертие посредством материальных памятников, славы, сколько возможность духовного диалога, связи с будущими поколениями. В этой связи для русских романтиков приобрели особую значимость память и мечта в качестве форм внутреннего воскрешения прошлого опыта, образов близких людей. Так, A.C. Пушкин потенцирует в сферу будущего свои личностные духовные интенции, раскрывающие родовые основы человеческой духовности. Посмертная судьба поэта в лирике Пушкина соотносится с мифом о вечном возвращении к индивидуальной жизни. Восприятие человека как частицы вечной, прекрасной, обновляющейся жизни смягчает в поэзии Пушкина драматизм физической конечности индивидуального бытия. Пушкин в русской романтической поэзии утверждает бессмертие жизни, индивидуальным, духовным воплощением которой является человек, наделенный познанием, самопознанием и творчеством.

Метафизика бессмертия в русской романтической поэзии сформировалась как результат эстетической рефлексии относительно архаических мифологем, ветхозаветных и евангельских религиозных представлений о душе, западноевропейских и отечественных философских и литературных традиций. Мифопоэтическое сближение образа бессмертной души с мировыми стихиями огня, воздуха и воды в русской романтической поэзии подчеркивает ее онтологический статус микрокосма с напряженной внутренней динамикой, онтологическую связь с Богом как источником жизни и силы. Мифопоэтическое сближение огня и души в русской романтической лирике раскрывает не только красоту бессмертной субстанции, ее сопричастность Фаворскому свету, но и драматическое угасание духовной активности в ограниченной земной жизни в результате страстей и рефлексии. Наиболее последовательно и полифонично данная поэтическая линия представлена в творчестве Баратынского и Тютчева.

Архаическая мифологема живой воды в лирике русских романтиков в различных метафорических вариантах вводила образное представление о динамике становления и обновления бессмертной души, которая наделена способностью неоднократно воскресать в границах земной жизни. Метафорическое сближение бессмертной души с образами птиц также позволило русским романтикам акцентировать определенные субстанциональные характеристики души: жаворонок - молитвенное благоговение перед природным миром, голубь - чистоту и смирение, орел - созерцательную мудрость и отстранение от земного мира, лебедь -поэтическое вдохновение.

В лирике славянофилов, Лермонтова, Тютчева оформляется метафизический космизм, интуитивное чувство органичного единства микрокосма души и макрокосма, видение земного мира и индивидуального бытия человека с позиции вечности. Космизм сопровождается утверждением протеизма, стремления души к вечному обновлению, новым формам самопознания, творческой активности.

Образно рефлектируя относительно ветхозаветного сближения человека с прахом, тенью, листом, травой, представлением о смерти как заключении и молчании, державинской трагической метафоры «реки времен», русские романтики стремились эстетически переосмыслить их с позиции евангельской духовности. Так, тютчевские эпитеты «светлые и прекрасные» по отношению к образу «теней» свидетельствуют о внутреннем воскресении, преображении памятью лирического субъекта теней близких людей в индивидуальные образы. В русской романтической поэзии, как и в целом в русской культуре, отражен духовный диалог Ветхого и Нового Заветов. У русских романтиков, с одной стороны, человек, душа метафорически сближаются с Адамом как выразителем общечеловеческой природы, с другой стороны, с Марией, ищущей благодатного спасения во Христе.

В русской романтической поэзии проблема бессмертия человеческой души органично развивается в контексте рождественского и пасхального мотивов. В образности многих произведений русских романтиков актуализируется онтологический смысл христианского таинства евхаристии. Так, таинство евхаристии помогает главному герою поэмы Жуковского «Агасфер. Странствующий Жид» ощутить единство с ближними, собратьями по «соискуплению». Метафорически соборное предстояние христиан во время евхаристии сближается с херувимом. Агасфер испытывает духовную потребность молитвенного предстояния именно ради ощущения благодатной связи с Творцом, «невыразимой» полноты внутренней жизни, осознания своего богосыновства.

В русской романтической поэзии сюжетообразующими в лирических текстах, посвященных осмыслению природы бессмертной души и ее характеристик, являются ситуации онтологического порога, смерти-возрождения. Физическая смерть в этой связи понимается как онтологический порог, переход из земного мира в небесный. Предстояние бездне в русской романтической лирике позволяет пережить полноту миросозерцания, преодолеть власть пространства, времени, смерти. Бездна дает возможность лирическому субъекту Тютчева испытать напряженный акт самопознания и богопознания, откровение хаоса и космоса, которым в равной степени сопричастен человек. Бездна позволяет лирическому субъекту Тютчева приобщиться к таинству сотворения мира, софийному преображению хаоса и к эсхатологическому разрешению вселенской истории.

В русской романтической поэзии утверждается поэтическая мысль об особом языке выражения духовной субстанции - звуках, способных передать едва уловимые духовные состояния. Русские поэты-романтики продолжают многовековые христианские традиции в постижении творящего и преображающего Логоса. В лирике Лермонтова, Языкова раскрывается представление о звуках, несущих в себе полноту отражения макро- и микрокосма.

Русскую романтическую метафизику бессмертия и бессмертной души можно рассматривать как полифоническую систему, где при общих поэтических и религиозных основах каждый из поэтов акцентировал определенный онтологический концепт. Так, лирический субъект Жуковского, воспринимая мироздание в качестве лествицы, в земной любви предощущает абсолютную форму божественной любви. Лирический субъект Жуковского чувствует уже в земной жизни сопричастность раю сладости. В поэзии Жуковского связь между горним и дольним мирами устанавливается через миросозерцание бессмертной души. Жуковский открыл в русской литературе «невыразимый», подвижный микрокосм «прекрасной» бессмертной души, ее неизмеримую онтологическую глубину.

В лирике Пушкина, в отличие от многих его поэтов-современников, посмертная судьба человека мыслится не столько в горней сфере, сколько в потоке становящегося бытия. В творчестве русского гения земной мир выступает ценностной основой для переживания полноты бытия в дружбе, в любви, в творчестве, в благоговении перед красотой природной жизни. Синтез духа и бытия Пушкин ищет в индивидуальной жизни человека, в земной природе, в связи с чем творчество поэта органично эволюционирует к реалистическому методу. Внутренний мир личности в поэзии Пушкина предстает и как космос, и как иерархия, где чувственные формы мироощущения являются преддверием духовного покоя и свободы. Именно в лирике Пушкина наиболее последовательно и многогранно развивается поэтическая концепция «самостоянья» - формы мудрого, стоического и естественного самоутверждения человека в мире, отстранения от социального и духовного зла, мертвенности. В поэзии Пушкина ключевой характеристикой души является «всемирная отзывчивость», способность откликаться на явления окружающей жизни.

Любомудры, на формирование мировоззрения которых оказала определяющее воздействие философия Шеллинга, раскрыли в своей лирике эстетические и гносеологические аспекты метафизики бессмертия и бессмертной души. Основой для объективированной формы бессмертия поэта в лирике Веневитинова становится универсальность в постижении мира и в самовыражении души. Искусство мыслится Веневитиновым не только формой откровения абсолютной и сверхприродной идеи, но и средством потенцирования интенций индивидуальной бессмертной души.

Мысль и вдохновение в лирике Веневитинова и Шевырева образно представлены в качестве сферы благодатного диалогического единства человека и Бога. Лирический субъект Веневитинова стремится преодолеть не только ограниченные формы земной жизни, но и внутренние страсти. Отойдя от традиционных представлений об объективированной форме бессмертия, Д.В. Веневитинов, И.В. Киреевский, В.Ф. Одоевский, С.П. Шевырев подчеркивают имманентную сопричастность человеческой души посредством вдохновения, мысленного озарения абсолютному источнику духовной жизни и творчества. Магистральной линией творчества Веневитинова служит мысль о духовном диалоге художника и потомков, эстетическое чувство которых воскрешает духовные доминанты художника.

Влияние немецкой классической философии проявилось и в формировании онтологических воззрений ранних славянофилов. В поэзии A.C. Хомякова, К.С. Аксакова, И.С. Аксакова представления любомудров о природе познания уступают место соборной гносеологии, где утверждается идея целостной формы познания, при которой активной и интегрирующей силой выступает вера, противопоставленная ограниченной силе рассудка. Хомяков усиливает романтическое представление о религиозном характере искусства, утверждая, что вдохновение - это богоподобный творческий дар, молитвенное благодарение. Хомяков реконструирует исконный, библейский смысл слова «вдохновение» как одухотворение праха в процессе сотворения человека. Славянофильская концепция соборности исходит из того, что интенции индивидуальной души могут состояться только в духовном единстве с другими душами, Творцом в Царствии Божием. Соборность как идеальная и бессмертная форма бытия побеждает физическую и духовную смерть, земным проявлением которой служит гордыня.

Хомякову стала органична христианская метафизическая идея пребывания земной истории в истории Небесной.

Для лирического героя Лермонтова неприемлемым является бессмертие в форме бесплотного духа. В ранней лирике поэта обостренное неприятие физической смерти как разрушения неповторимой человеческой индивидуальности, сакральный страх богооставленности вызывают в душе лирического героя ропот, близкий вопрошаниям Иова и раскрывающий желание спасения. Наиболее обостренными реакциями лирического героя Лермонтова на мир, лежащий во зле, выступают готовность к самоубийству и маска цинизма. Лирика Лермонтова прошла путь от обостренной рефлексии в связи с осознанием трагической антитезы трансцендентного и имманентного к достижению их единства. Лирический герой Лермонтова напряженно ищет в земном мире формы приобщения к бессмертному началу бытия и находит их в молитвенном предстоянии, в природе. В лирике Лермонтова драматизм смерти смягчается тем, что земная жизнь, физическая смерть и загробное инобытие просветляются софийным началом любви. Православная идея успения как гармоничного разрешения земного бытия и упокоения в предвосхищении воскресения, а также идеал целостной формы бессмертия становятся доминирующими в образной системе поздней лирики Лермонтова.

Тютчев метафизически обогатил романтические представления о душе как микрокосме. В поэтическом мире Тютчева душа вбирает в себя не только космос и хаос, но также горний и дольний миры, загробную, теневую сферу. Как никто из русских романтиков, Тютчев раскрыл призрачность времени, разрыв не только прошлого, настоящего и будущего, но и мгновений. Лирическому субъекту метафизической поэзии Тютчева органично ощущение вечности, неизмеримости Вселенной и ее Творца. В лирике Тютчева, с одной стороны, проявлено экзистенциальное одиночество человека, его трагическое осознание обреченности на смерть чувственных переживаний и духовных состояний, с другой стороны, представление о цикличности жизни природы и человека, где умирание сменяется возрождением. Если в ранней лирике Тютчева лирический субъект стремится преодолеть гнетущую власть индивидуализма, рефлексии, пространства и времени в предстоянии бездне, то в позднем творчестве поэта лирический субъект нацелен на обретение духовной полноты в вере, в благодатном единстве с Творцом.

Русская романтическая поэзия, осмысляя проблему бессмертия, постоянно рефлектирует относительно «текстов» русской культуры, которые задали основные духовные и поэтические векторы постижения данной проблемы. К числу таких текстов следует прежде всего отнести духовные оды Ломоносова «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великого северного сияния», Державина «На смерть князя Мещерского», «Бог», стихотворение Державина «Река времен в своем стремленьи.» и элегию Жуковского «Сельское кладбище», поэтический диалог с которыми посредством аллюзий и реминисценций представлен у многих русских поэтов-романтиков.

Применительно к большинству рассмотренных в диссертации программных произведений русских романтиков приложимы понятия «религиозный контекст» и «подтекст», возникающие благодаря универсальному лирическому сюжету о воплощении (рождении) души в земном мире, ее драматической жизни, физической смерти и возвращении в инобытийную сферу. Русская романтическая лирика актуализирует восприятие физической смерти как преставления, онтологической границы. Романтическая поэзия о бессмертной душе может быть рассмотрена как семиосфера, единство которой задает генетическая близость христианской метафизике.

В русской романтической лирике сформировались особенные художественные принципы и приемы в постижении метафизики бессмертия и бессмертной души. Среди них следует особо указать на принципы духовного самовыражения и потенцирования. В лирике Жуковского, Пушкина, Хомякова, Тютчева ведущим художественным принципом выступает параллелизм исторического настоящего, личностного мира поэта и библейского прошлого, которое проявляет сферу вечности, Царствия Божиего и помогает прозреть в современном и единичном его метафизический смысл.

Особую роль в образности метафизической лирики играет постоянный эпитет, который, как и в русском фольклоре, указывает на онтологический статус определяемого явления. Среди таких эпитетов особое место занимает определение «живой», которое утверждает сопричастность души бессмертной жизни, онтологической полноте в Боге. Среди постоянных колористических эпитетов данную символику проявляет определение «золотой». В лирике русских романтиков средства создания образности (эпитеты, метафоры, сравнения, оксюмороны) строятся по принципу метафизического усложнения смысла образа, нацеленного на прозрение в индивидуальном явлении его бытийной основы. Такой путь создания лирического контекста был особенно органичен для Тютчева.

Для хронотопов романтических текстов о смерти и бессмертии характерна предельная подвижность временных и пространственных границ, онтологические пороги. При этом сюжетообразующей выступает позиция отстранения бессмертной души от тела и земного мира. В композиции лирических текстов о смерти и бессмертии характерно соединение принципов антитезы и кольцевого построения. Кольцевая композиция достаточно часто в области эстетической формы отражает идею охранительного покрова. Кольцевой принцип проявляется в построении строф и стихов. Метафизические идеи синтеза горнего и земного миров, охранительной софийной силы в русской романтической поэзии выражаются звукописью, фигурами поэтического синтаксиса, прежде всего анафорой и синтаксическим параллелизмом. В русской

355 романтической поэзии образные концепты, связанные с метафизикой бессмертной души, становятся символами, которые, как и в древнерусской литературе, православной книжности двунаправлены, будучи обращены к земному и к горнему мирам.

Таким образом, утверждение веры в бессмертие в русской романтической лирике выступает религиозной доминантой, организующей лирический сюжет, композицию, образность лирического текста, поэтическую картину мира. При том, что на русскую романтическую поэзию оказали воздействие различные культурные традиции, она, в отличие от поэзии серебряного века, сумела избежать эклектизма и раскрыла в целостной форме основы христианского миросозерцания, которые позволили русским романтикам преодолеть архаический родовой страх перед физической смертью, создать образную систему, доминантами которой выступают упование на воскресение, спасение и преображение души.

Список научной литературыКосяков, Геннадий Викторович, диссертация по теме "Русская литература"

1. Источники работы

2. Аксаков И. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1960. -298 с.

3. Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений. Л.: Советский писатель, 1957.

4. В.А. Жуковский в воспоминаниях современников / Сост., подгот. текста, вступ. статья и коммент. О.Б. Лебедевой и A.C. Янушкевича. М.: Наука; Школа «Языки русской культуры», 1999. - 726 с.

5. Веневитинов Д.В. Стихотворения. Проза. -М.: Наука, 1980. 608 с.

6. Герцен А.И. Былое и думы: В 2 т. М.: Художественная литература, 1987.

7. Данилов К. Древния российския стихотворения, собранныя Киршею Даниловым и вторично изданныя, с прибавлением 35 песен и сказок, доселе неизвестных, и нот для напева. М.: Типография Семена Селиванова, 1818.- 423 с.

8. Державин Г.Р. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1957. - 470 с.

9. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л.: Наука, 1982.

10. Жуковский В.А. Сочинения: В 3 т. / Сост. И.М. Семеко. М.: Художественная литература, 1980.

11. О.Б. Лебедева, И.А. Поплавская, Н.Е. Разумова, Н.Б. Реморова, Н.В. Серебренников, A.C. Янушкевич (гл. редактор). М.: Языки русской культуры, 2000. - Т. II. Стихотворения 1815-1852 гг. - 840 с.

12. Киреевский КВ. Полное собрание сочинений: В 2 т. М.: Типография Императорского Московского ун-та, 1911.

13. Кюхельбекер В.К. Избранные произведения: В 2 т. М.-Л.: Советский писатель, 1967.

14. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4 т. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1958.

15. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Художественная литература, 1989.-671 с.

16. Лирики Востока: Переводы / Сост. и вступ. ст. М.А. Курганцева. -М.: Правда, 1986.-480 с.

17. Ломоносов М.В. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1935. - 376 с.

18. Новалис. Гимны к ночи / Пер. с нем. В. Микушевича. М.: Энигма, 1996.- 192 с.

19. Поэты кружка Н.В. Станкевича / Гл. ред. В.Н. Орлов. М.-Л.: Советский писатель, 1964. - 616 с.

20. Поэты 1820-х 1830-х годов: В 2 т. / Общ. ред. Л.Я. Гинзбург. - Л.: Советский писатель, 1972.

21. Погодин М. Воспоминание о Степане Петровиче Шевыреве. СПб.: Печатня В. Головина, 1869. - 60 с.

22. Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В 17 т. -М.: Воскресение, 1994-1998.

23. Сирия, Ливан и Палестина в описаниях российских путешественников, консульских и военных обзорах первой половины XIX века. М.: Наука, 1991.-368 с.

24. Толстой Л.Н. Путь жизни. М.: Республика, 1993. - 431 с.

25. Традиционный фольклор владимирской деревни (в записях 1963-1969 гг.). M.: Наука, 1972. - 216 с.

26. Тютчев Ф.И. Сочинения: В 2 т. М.: Художественная литература, 1980.

27. Херасков М.М. Избранные произведения. Л.: Советский писатель, 1961.- 412 с.

28. Хомяков A.C. Сочинения: В 2 т. М.: Медиум, 1994.

29. Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л.: Советский писатель, 1969.- 594 с.

30. Юнг Э. Плач Эдуарда Юнга, или нощныя размышления о жизни, смерти или безсмертии: В 2 ч. М., 1799.

31. Языков Н.М. Полное собрание стихотворений. М.-Л.: Советский писатель, 1964.

32. Byron G.G. The poetical works of Lord Byron. London, 1912. - 682 p.

33. Goethe J.-W. Faust: Der Tragödie erster und zweiter Teil. Berlin, 1968.- 517s.

34. Heine H. Buch der Lieder. Leipzig, 1970. - 144 s.1.. Справочная литература

35. Библейская энциклопедия / Труд и издание Архимандрита Никифора. -M.: Teppa-TERRA, 1991.-902 с.

36. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Гос. изд-во Иностранных и национальных словарей, 1955.

37. ЪЪ.Лаврин А. Хроники Харона: Энциклопедия смерти. М.: Московский рабочий, 1993. -511 с.

38. Лермонтовская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1981. -784 с.

39. Мифы народов мира: В 2 т. / Главный ред. С.А. Токарев. М.: Советская энциклопедия, 1991.

40. Пушкинская энциклопедия. 1799-1999. М.: ООО «Фирма «Издательство АСТ», 1999. - 808 с.

41. Славянская мифология: Словарь-справочник / Сост. Л.М. Батурина. -М.: Линор, 2004.-504 с.

42. Славянская мифология: Энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995.-416 с.

43. Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». Вып. 5. Р-С. / Сост. В.Л. Виноградова. - Л.: Наука, 1978. - 264 с.

44. Словарь языка Пушкина: В 4 т. / Отв. ред. акад. АН СССР В.В. Виноградов. М.: «Азбуковник», 2000.

45. Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка: В 3 т. М.: Книга, 1989.

46. Тихонов А.Н., Боярикова JI.3., Рыжкова А.Г. Словарь русских личных имен. -М.: Школа-пресс, 1995. 736 с.

47. Философский энциклопедический словарь. М.: ИНФРА-М, 2001. -576 с.

48. Холл Дж. Словарь сюжетов и символов в искусстве. М.: КРОН-ПРЕСС, 1999.-656 с.

49. Христианство: Энциклопедический словарь: В 3 т. М.: Большая Российская энциклопедия, 1995.

50. Шуклин В.В. Русский мифологический словарь. Екатеринбург: Уральское изд-во, 2001. - 3 84 с.

51. I. Культурология и мифопоэтика

52. Агапкина Т.А. Мифопоэтические основы славянского народного календаря. Весенне-летний цикл. -М.: Индрик, 2002. 816 с.

53. Аръес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: Издательская группа «Прогресс»; «Прогресс-академия», 1992. - 528 с.

54. Афанасьев А.Н Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т. -М.: Индрик, 1994.

55. Афанасьев А.Н. Древо жизни. М.: Современник, 1982. - 464 с.

56. Блинова Г.П. Художественное творчество народа в календарных праздниках и обрядах // Народная художественная культура / Под ред. Т.П. Баклановой, Е.Ю. Стрельцовой М.: МГУКИ, 2002. - С. 76-111.

57. Веселовский А.Н. К вопросу об образовании местных легенд в Палестине // Журнал Министерства народного просвещения. 1885. -№5.-С. 166-183.

58. Веселовский А.Н. Легенды о Вечном Жиде и об императоре Траяне // Журнал Министерства народного просвещения. 1880. - № 7. - С. 85-97.

59. Веселовский А.Н. Из лекций по истории лирики и драмы // Веселовский А.Н. Историческая поэтика: Л.: ГИХЛ, 1940. - С. 398- 445.

60. Гумилев Л.Н. В поисках вымышленного царства. М.: Товарищество Клышников, Комаров и К0, 1992. - 320 с.

61. Гроф С. и К. Сияющие города и адские муки // Жизнь после смерти. -М.: Советский писатель; Олимп, 1991. С. 64-94.

62. Дианова Т.Е. «Стрела» и «Три ласточки»: песенный текст в поле традиционной культуры // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. - 2004. - № 4. - С. 9-24.

63. Еремина В.И. Ритуал и фольклор. Л.: Наука, 1991. - 207 с.

64. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993.-959 с.

65. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах // Чтения по истории и теории культуры. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1994. - Вып. 4.-136 с.

66. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. - 407 с.

67. Миролюбов Ю.Л. Сакральное Руси: В 2 т. М.: Ассоциация духовного единения «Золотой Век», 1996.

68. Соболев А.Н. Сведения по этнографии Владимирской губернии. -Владимир: Типография М.П. Леонтьевой, 1912. 64 с.

69. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995.-624 с.

70. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978. -606 с.

71. Ходанен Л. А. Миф в творчестве русских романтиков. Томск: Изд-во Томского университета, 2000. - 318 с.

72. Бердяев Н.А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990. - 174 с.

73. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. -М.: Наука, 1990. 224 с.

74. Брянчанинов И. Слово о смерти. М.: «Р. S.», 1991. - 320 с.

75. Будущая загробная жизнь: На основании Священного Писания и учения Святых отцов. Свято-Троицкая Сергеева Лавра, 1996. - 125 с.

76. Булгаков С. Православие: Очерки учения православной церкви. М.: Терра, 1991.-416 с.

77. Булгаков С. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М.: Республика, 1994. - 415 с.

78. Василиадис Н. Таинство смерти. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1998.- 592 с.

79. Дионисий Ареопагит. О божественных именах. О мистическом богословии. СПб.: Глагол, 1994. - 370 с.

80. Добротолюбие / В русск. пер. святителя Феофана, Затворника Вышенского: В 5 т. М.: Паломник, 1998.

81. Духовный жемчуг. Новозыбков: Издание Древлеправославной Архиепископии Новозыбковской, Московской и всея Руси, 1992. - Вып. 1. - 240 с.

82. Иоанн Кронштадский. Начало и конец нашего земного мира: Опыт раскрытия пророчеств Апокалипсиса. -М.: Локид-Пресс, 2004. 416 с.

83. Лосский Н. О. Бог и мировое зло. М.: Республика, 1994. - 432 с.

84. Православный богослужебный сборник. М.: Православный Свято-Тихоновский Богословский институт, 2000. - 400 с.

85. Розанов B.C. Религия и культура. М.: ООО «Издательство ACT», 2000.-640 с.

86. Св. Ефрем Сирин. Духовные наставления. М.: Сретенский монастырь; Новая книга; Ковчег, 1998. - 304 с.

87. Соловьев B.C. Смысл любви // Соловьев B.C. Избранное. М.: Советская Россия, 1990.-С. 133-216.

88. Трубецкой E.H. Избранное. М.: Канон, 1995. - 480 с.

89. Филарет, Митрополит Московский и Коломенский. Творения. М.: Отчий дом, 1994. - 476 с.

90. Флоренский П.А. Имена. Кострома: ООО «Купина», 1993. - 320 с.

91. Флоренский П.А. Оправдание космоса. СПб.: РХГИ, 1994. - 224 с.

92. Шестов Л.И. На весах Иова. М.: ООО «Издательство ACT», 2001. -464 с.

93. V. Философия. История философии.

94. Артемьева Т.В. «Область дай уму.» // Мысли о душе: Русская метафизика XVIII века. СПб.: Наука, 1996. - С. 5-75.

95. Бакунина Т.А. Знаменитые русские масоны. Вольные каменщики. М.: Интербук, 1991. - 142 с.

96. Гегель Г.-В. Эстетика: В 4 т. -М.: Искусство, 1971.

97. Гердер И.-Г. Идеи к философии истории человечества / Пер. и примеч. A.B. Михайлова. М.: Наука, 1977. - 704 с.

98. Декарт Р. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1989.

99. Зенъковский В.В. История русской философии: В 2 т. JL: Это, 1991.

100. История эстетической мысли: В 6 т. -М.: Искусство, 1986.

101. Лейбниц Г.-В. Сочинения: В 4 т. -М.: Мысль, 1982.

102. Лосский И.О. История русской философии. М.: Издательская группа «Прогресс», 1994. - 460 с.

103. Масонство в его прошлом и настоящем: В 2 т. М.: «ИКПА», 1990.

104. Медведев И.П. Византийский гуманизм XIV XV вв. - СПб.: Алетейя, 1997.-362 с.

105. Платон. Собрание сочинений: В 4 т. М.: Мысль, 1990.

106. Радищев А.Н. О человеке, его смертности и бессмертии // Радищев А.Н. Полное собрание сочинений: В 3 т. M.-JL: Изд-во Академии наук СССР, 1941.-Т. 2.-С. 39-141.

107. Шеллинг Ф.-В. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1989.

108. Чаадаев П.Я. Избранные сочинения и письма. М.: Правда, 1991. -560 с.

109. Юнг К.-Г. Психология бессознательного. М.: ООО «Издательство ACT»; «Канон+», 2001. - 400 с.

110. VI. Литературная критика и эстетика XIX века

111. Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. М.: Современник, 1981. - 383 с.

112. Белинский В.Г. Стихотворения М. Лермонтова // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М: Изд-во Академии наук СССР, 1954. - Т. IV. - С. 479-547.

113. Белинский В.Г. Стихотворения Е. Баратынского // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1955. - Т. VI. -С. 456-488.

114. Дружинин A.B. Прекрасное и вечное. -М.: Современник, 1988. 543 с

115. Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Изд-во Московского ун-та, 1980. - 638 с.

116. Надеждин H.H. Литературная критика. Эстетика. М.: Художественная литература, 1972. - 576 с.

117. Одоевский В.Ф. О литературе и искусстве. -М.: Современник, 1982. -221 с.

118. Пушкин в прижизненной критике. 1828-1830. СПб.: Государственный пушкинский театральный центр, 2001. — 576 с.

119. Страхов H.H. Литературная критика. М.: Современник, 1984. - 431 с.

120. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений русских авторов. Сочинения Василия Львовича Пушкина и Д.В. Веневитинова. Издание А. Смирдина. СПб., 1855 II Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: В 15 т.-М.: Гос. изд-во худ. лит, 1949. Т. 2. - С. 775-780.

121. VII. Теория литературы и эстетика XX века

122. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1986.-444 с.

123. Белый А. Символизм как миропонимание. М.: Республика, 1994. - 528 с.

124. Гачев Г. Образ в русской художественной культуре. М.: Искусство, 1981. - 241 с.

125. Гинзбург ЛЯ. О лирике. M.-JL: Советский писатель, 1974. - 407 с.

126. Гиргиман М.М. Литературное произведение. Теория и практика анализа. -М.: Высшая школа, 1991. 160 с.

127. Еремеев А.Э. Русская философская проза. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1989.- 192 с.

128. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977.-407 с.

129. Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. СПб.: Азбука-классика, 2001. - 496 с.

130. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М.: Наука, 1979.- 352 с.

131. Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб.: «Искусство-СПБ», 2004. - 704 с.

132. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М.: Наука, 1976. - 375 с.

133. Манн Ю.В. Русская философская эстетика (1820 1830-е годы). -М.: Искусство, 1969. - 304 с.

134. Океанский В.П. Метафизика культуры: Проблемы теории и истории. Иваново: Ивановский гос. ун-т, 1998. - 60 с.

135. Сшъман Т. Заметки о лирике. Л.: Советский писатель, 1977. - 224 с

136. Спивак P.C. Русская философская лирика: Проблемы типологии жанров. Красноярск: Изд-во Красноярского ун-та, 1985. - 140 с.

137. Теория литературы. T. IV. - Литературный процесс / Ю.Б. Бореев, Н.К. Гей, A.B. Михайлов, С. А. Небольсин, И.Ю. Подгаецкая, Л.И. Сазонова. - М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2001. - 624 с.

138. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. — М.: Наука, 1977. 575 с.

139. Успенский Б.А. Семиотика искусства. JL: Языки русской культуры, 1995.-360 с.

140. Шехтер Т.Е. Искусство как реальность. СПб.: Астерион, 2005. — 258 с.

141. Эйхенбаум Б.М. О поэзии. JL: Советский писатель, 1969. - 552 с.

142. VIII. История русской и зарубежной литературы

143. Айхенвалъд Ю. Силуэты русских писателей. М.: Республика, 1994.- 591 с.

144. Александров Н.Д. Силуэты пушкинской эпохи. М.: «Аграф», 1999.- 320 с.

145. Александрова КБ. Творчество Г.Р. Державина в литературно-философском контексте эпохи // Филологические науки. 2003. - № 2. -С. 3-13.

146. Афанасьева Э.М. Русская стихотворная «молитва» XIX века // Русская стихотворная «молитва» XIX века: Антология. Томск: «STT», 2000.-С. 7-58.

147. Баевский B.C. История русской поэзии: 1730-1980 гг. Компендиум. -М., 1994.-296 с.

148. Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. Д.: Художественная литература, 1973. - 567 с.

149. Бухаркин П.Е. Православная церковь и русская литература в XVIII -XIX веках: Проблемы культурного диалога. СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 1996. - 172 с.

150. Вайнштейн О. Язык романтической мысли. О философском стиле Новалиса и Фридриха Шлегеля // Чтения по истории и теории культуры. Историческая поэтика. М.: Российский государственный гуманитарный ун-т, 1994.- Вып. 6.-80 с.

151. Веселовский А. Западное влияние в новой русской литературе: Историко-сравнительные очерки. М.: Русское Т-во печатного и издательского дела, 1896. - 256 с.

152. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». -СПб.: Наука, 1994. 240 с.

153. Видмарович Н. Священнобезмолвие в древнерусской литературе. -Zagreb: FF press, 2003. 114 с.

154. Гаспаров M.JI. Избранные труды: В 2 т. M.: Языки русской культуры, 1997.

155. Гуковский Г.А. Русская литература XVIII века. М.: Аспект Пресс, 1999.- 453 с.

156. Данилевский Р.Ю. «Молодая Германия» и русская литература (Из истории русско-немецких литературных отношений первой половины XIX века). Л.: Наука, 1969. - 168 с.

157. Данилевский Р.Ю. Русский образ Фридриха Шиллера. К двухсотлетию со дня смерти поэта // Русская литература. 2005. - № 4. -С. 3-20.

158. Демин A.C. Русская литература второй половины XVII начала XVIII века. - М.: Наука, 1977. -296 с.

159. Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений: Православие и русская литература в XVII XX веках. - М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, 2002. - 1056 с.

160. Егоров Б. Ф. Борьба эстетических идей в России середины XIX века. Л.: Искусство, 1982. - 269 с.

161. Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе (к постановке проблемы) // Евангельский текст в русской литературе XVIII -XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1994. - С. 32-60.

162. Есаулов И.А. Пасхальность русской словесности. М.: Кругъ, 2004. -560 с.

163. Жаткин Д.Н. «Чаша жизни» в русской поэзии // Русская речь. -2006.-№ 1.- С. 9-13.

164. Жаплоеа Т.М. Усадебная поэзия в русской литературе XIX века. -Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2004.-232 с.

165. Замотин И. И. История новой русской литературы XIX столетия (от 20-ых до 40-ых г.г.). Варшава, 1914. - 464 с.

166. Западов A.B. Отец русской поэзии: О творчестве Ломоносова. М.: Советский писатель, 1961. - 284 с.

167. Западов A.B. Поэты XVIII века: А. Кантемир, А. Сумароков, В. Майков, М. Херасков. М.: Изд-во Московского ун-та, 1984. - 235 с.

168. Захаров В.Н. Русская литература и христианство // Евангельский текст в русской литературе XVIII XX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. - Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1994. -С. 5-11.

169. Звозников A.A. Гуманизм и христианство в русской литературе XIX века. Минск: Европейский гуманитарный ун-т, 2001. - 212 с.

170. Канунова Ф.З. Нравственно-философские искания русского романтизма (30 40-е годы) и религия (к постановке проблемы) // Русская литература и религия. - Новосибирск: Наука, 1997. - С. 63-84.

171. Карташова КВ., Семенов JI.E. Романтизм и христианство // Русская литература XIX века и христианство. М.: МГУ, 1997. - С. 103-110.

172. Кибальник С.А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX века. Л.: Наука, 1990. - 270 с.

173. КонрадиК.О. Гете: Жизнь и творчество: В 2 т. М.: Радуга, 1987.

174. Котельников В.А. «Покой» в религиозно-философских и художественных контекстах // Русская литература. 1994. - № 1. - С. 3-41.

175. Котельников В.А. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной. М.: Прогресс-Плеяда, 2002. - 384 с.

176. Котельников В.А. Святость, радость и творчество // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1999. - С. 59-66.

177. Лебедева О.Б. История русской литературы XVIII века. М.: Высшая школа; Изд. центр «Академия», 2000. - 296 с.

178. Лепахин В.В. Икона в русской литературе XIX века // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 2002. - Сб. 4. - С. 110-148.

179. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М.: Просвещение, 1988.-352 с.

180. Маймин Е.А. О русском романтизме. M.: Просвещение, 1975. - 240 с

181. Маймин Е.А. Русская философская поэзия: Поэты-любомудры, A.C. Пушкин, Ф.И. Тютчев. -М.: Наука, 1976. 192 с.

182. Макогоненко Г.П. Н. Новиков и русское просвещение XVIII века. -М.-Л.: Гос. изд-во худ. лит., 1951. 544 с.

183. Магина Р.Г. Русский философско-психологический романтизм (Лирика В.А. Жуковского, Ф.И. Тютчева, A.A. Фета). Челябинск: Челябинский гос. пед. ин-т, 1982. - 96 с.

184. Манн Ю.В. Диалектика художественного образа. М.: Советский писатель, 1987. - 320 с.

185. Микешин A.M. Исторические судьбы русской романтической поэзии. Кемерово: КГПИ, 1973.-212 с.

186. Моисеева Г.Н. Ломоносов и древнерусская литература. Л.: Наука, 1971.-284 с.

187. Мордовченко H.H. Русская критика первой четверти XIX века. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959. - 432 с.

188. Морозов A.A. М.В. Ломоносов и телеология Христиана Вольфа // Литературное творчество М.В. Ломоносова: Исследования и материалы. -М.-Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1962. С. 163-196.

189. Моторин A.B. Духовные направления в русской словесности первой половины XIX века. Новгород: «Новгород», 1998. - 212 с.

190. Океанский В.П. Поэтика пространства в русской метафизической лирике XIX века: Е.А. Баратынский, A.C. Хомяков, Ф.И. Тютчев. -Иваново: Ивановский гос. ун-т, 2002. 204 с.

191. Орлов О.В., Федоров В.И. Русская литература XVIII века. М.: Просвещение, 1973. - 304 с.

192. Песков A.M. Летопись жизни и творчества Е.А. Баратынского. 18001844. М.: Новое литературное обозрение, 1998. - 496 с.

193. Романов Б. Псалмопевец Давид и русская поэзия // Псалтирь в русской поэзии XVII XX. вв. - М.; Свято-Троицкая Сергиева Лавра: Ключ, 1995.-С. 5-58.

194. Рассадин С. Русская литература: От Фонвизина до Бродского. М.: СЛОВО / SLOVO, 2001. - 288 с.

195. Рассадин С. Спутники. М.: Советский писатель, 1983. - 312 с.

196. Савельева В.В. Художественная антропология. Алматы: АГУ им. Абая, 1999.-281 с.

197. Савельева Л.И. Античность в русской поэзии конца XVIII начала XIX века. - Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1980. - 120 с.

198. Сайкина Н.В. Московский литературный салон княгини Зинаиды Волконской. М.: Наука, 2005. - 295 с.

199. Сахаров В.И. Романтизм в России: эпоха, школа, стили. М.: ИМЛИ РАН, 2004. - 256 с.

200. Семенко КМ. Поэты пушкинской поры. М.: Художественная литература, 1970. - 296 с.

201. Смирнов В.Я. Жизнь и поэзия Н.М. Языкова. Пермь: Типография Губернской земской управы, 1900. - 268 с.

202. Семенова С.Г. Метафизика русской литературы: В 2 т. М.: Издательский дом «ПоРог», 2004.

203. Тройский КМ. История античной литературы. М.: Высшая школа, 1983.-464 с.

204. Умбрашко КБ. М.П. Погодин: Человек. Историк. Публицист. М.: Российская академия наук, Институт российской истории, 1999. - 296 с.

205. Фохт У.Р. Некоторые вопросы теории романтизма (замечания и гипотезы) // Проблемы романтизма: Сб. М.: Искусство, 1967. - С. 77-92.

206. Фризман Л. Г. Жизнь лирического жанра. Русская элегия от Сумарокова до Некрасова. М.: Наука, 1973. - 168 с.

207. Чернов A.B. Архетип «блудного сына» в русской литературе XIX века // Евангельский текст в русской литературе XVIII XIX веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. - Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1994.-С. 151-158.

208. Штерн М.С. Философско-художественное своеобразие русской прозы XIX века. Омск: ОГПИ, 1987. - 86 с.

209. Эткинд Е.Г. «Внутренний человек» и внешняя речь. Очерки психопоэтики русской литературы XVIII XIX вв. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1999. - 448 с.

210. Эткинд Е.Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. JL: Наука, 1973. - 248 с.

211. Янковский Ю. Патриархально-дворянская утопия. М.: Художественная литература, 1981.-373 с.

212. Halleck R.P. New English Literature. London, 1913. - 648 p.1.. В. А. Жуковский

213. Аверинцев С.С. Размышления над переводами Жуковского // Аверинцев С.С. Поэты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. -С.137-164.

214. Афанасьев В. Жуковский. М.: Молодая гвардия, 1987. - 399 с.

215. БессарабМ. Жуковский. М.: Современник, 1983. - 272 с.

216. Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М.: INTRADA, 1999. - 448 с.

217. Иезуитова Р.В. Жуковский и его время. JL: Наука, 1989. - 289 с.

218. Канунова Ф.З. Вопросы мировоззрения и эстетики В.А. Жуковского (по материалам библиотеки поэта). Томск: Изд-во Томского ун-та, 1990. - 184 с.

219. Канунова Ф.З. О философско-исторических воззрениях Жуковского (по материалам библиотеки поэта) // Жуковский и русская культура: Сб. науч. тр. Л.: Наука, 1987. - С. 32-45.

220. Канунова Ф.З., Айзикова И.А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820-1840-е гг.). Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. - 304 с.

221. Кибалъник С.А. Антологическая поэзия Жуковского // Жуковский и русская культура: Сб. науч. тр. Л.: Наука, 1987. - С. 261-272.

222. Маркович В.М. Балладный мир Жуковского и русская фантастическая повесть эпохи романтизма // Жуковский и русская культура: Сб. науч. тр. Л.: Наука, 1987. - С. 138-166.

223. Реморова Н.Б. В. А. Жуковский читатель и переводчик Гердера // Библиотека В.А. Жуковского в Томске. - Томск: Изд-во Томского ун-та, 1978.-Ч. 1.-С. 149-300.

224. Савельева Л.И. Античность в творчестве Жуковского // Романтизм в русской и зарубежной литературе. Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1974.-С. 3-19.

225. Семенов Л.Е. Жуковский и Вакенродер // В.-Г. Вакенродер и русская литература первой трети XVIX века. Тверь: Тверской гос. ун-т, 1995. -С. 11-25.

226. Смирнов A.A. Романтический принцип «самовыражения» в лирике В.А. Жуковского // Жуковский и литература конца XVIII XIX века: Сб. науч. тр. -М.: Наука, 1988. - С. 11-28.

227. Трофимов Е.А. Иконография «Невыразимого» // Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература: Исследования и материалы. Иваново: Ивановский гос. ун-т, 1998. - С. 7-19.

228. Шаманская Л.П. Жуковский и Шиллер: поэтический перевод в контексте русской литературы. М.: МГОПУ им. М.А. Шолохова, 2000. -96 с.

229. Янушкевич A.C. В.А. Жуковский читатель и переводчик «Потерянного рая» Дж. Мильтона // Библиотека В.А. Жуковского в Томске. - Томск: Изд-во Томского ун-та, 1984. - Ч. II. - С. 481-492.

230. Янушкевич A.C. Влияние сентиментализма на Жуковского-поэта // Жуковский и литература конца XVIII XIX века: Сб. науч. тр. - М.: Наука, 1988.-С. 152-169.

231. Янушкевич A.C. В мире Жуковского. М.: Наука, 2006. - 524 с.

232. Янушкевич A.C. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А. Жуковского. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1985. - 286 с.1. X. A.C. Пушкин

233. Алексеев М.П. Пушкин. Сравнительно-исторические исследования. -Л.: Наука, 1984.-478 с.

234. Алексеев М.П. Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг.». Проблемы его изучения. Л.: Наука, 1967.-272 с.

235. Анненков П.В. A.C. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений. СПб.: Т-во «Общественная польза», 1873. - 476 с.

236. Благой Д.Д. Душа в заветной лире: Очерки жизни и творчества Пушкина. М.: Советский писатель, 1977. - 544 с.

237. Бонды С.М. Мир Пушкина. М.: Персей; Вече, 1999. - 496 с.

238. Бройде М.Г. Читая Пушкина (к 200-летию писателя). — М.: Русский Вестник, 1999.- 126 с.

239. Гершензон М. Мудрость Пушкина. М.: Т-во «Книгоиздательство писателей в Москве», 1919.-232с.

240. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М.: Художественная литература, 1965.- 355 с.

241. Гуревич A.M. Романтизм Пушкина. М.: Московский институт развития образовательных систем, 1992. - 192 с.

242. Духовный труженик. A.C. Пушкин в контексте русской культуры. -СПб: Наука, 1999.-551 с.

243. Катков М. О Пушкине. М.: Университетская типография, 1900. -106 с.

244. Кибалъник С.А. Художественная философия Пушкина. СПб.: РАН, Институт русской литературы (Пушкинский Дом), 1993. - 206 с.

245. Краснов Г.В. «Святая заповедь Корана.» (К истолкованию «Подражаний Корану») // Пушкин и мир Востока. М.: Наука, 1999. -С. 170-177.

246. Кулешов В.И. A.C. Пушкин и христианство // Русская литература XIX века и христианство. М.: Изд-во Московского ун-та, 1997. - С. 10-25.

247. Лесскис Г.А. Пушкинский путь в русской литературе. М.: Художественная литература, 1993. - 526 с.

248. Лотман Ю.М. Две «Осени» // Лотман Ю.М. О поэтах и поэзии. -СПб.: «Искусство-СПб», 1996. С. 511-520.

249. Маймин Е.А. Пушкин. Жизнь и творчество. М.: Наука, 1981. - 208 с.

250. Макогоненко Г.П. Лермонтов и Пушкин. Л.: Советский писатель, 1987.-400 с.

251. Малъчукова Т.Г. Античные и христианские традиции в поэзии A.C. Пушкина. Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1997. - Кн. 1.-196 с.

252. Мальчукова Т.Г. О стихотворении «19 октября» 1825 г. в контексте античных и христианских традиций // Христианство и русская литература.- СПб.: Наука, 2002. Сб. 4. - С. 149-188.

253. Мейлах Б. Талисман: Книга о Пушкине. М.: Современник, 1984. -317с.

254. Митрополит Антоний (Храповицкий). О Пушкине. М.: Студия «ТРИТЭ» - «Российский Архив», 1991. - 32 с.

255. Муръянов М.Ф. Из символов и аллегорий Пушкина. М.: Наследие, 1996. - 280 с.

256. Муръянов М. Ф. Пушкинские эпитафии. М.: Наследие, 1995. - 112 с.

257. Найдич Э. Лермонтов и Пушкин // Звезда. 1987. - № 2. - С. 17-20.

258. Непомнящий B.C. Поэзия и судьба: Книга о Пушкине. М.: Московский городской фонд поддержки школьного книгоиздания, 1999. -480 с.

259. Непомнящий B.C. Пушкин. Русская картина мира. М.: Наследие, 1999.-544 с.

260. Новикова М. Пушкинский космос: Языческая и христианская традиции в творчестве Пушкина. М.: Наследие, 1995. - 356 с.

261. Постное О.Г. Пушкин и смерть: опыт семантического анализа. -Новосибирск: Изд-во СО РАН. Научно-издательский центр ОИГГМ, 2000.- 198 с.

262. Постное О.Г. Тема смерти в ранней лирике A.C. Пушкина // «Вечные» сюжеты русской литературы: «блудный сын» и другие. -Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 1996. С. 59-68.

263. Пушкин в русской философской критике. Конец XIX XX век. - М.; СПб.: Университетская книга, 1999. - 591 с.

264. Серегина H.С. Стихотворения A.C. Пушкина 1836 года в свете христианской поэзии из богослужебной книги «Триодь» // Христианство и русская литература. СПб.: Наука, 1999. - С. 113-127.

265. Скатов H.H. Пушкин. Русский гений. Научно-художественная биография A.C. Пушкина. М.: Издательский центр «Классика», 1999. -592 с.

266. Смирнов A.A. Метафорика водного потока в лирике A.C. Пушкина и английских романтиков // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. - 2003. - № 6. - С. 7-13.

267. Смирнов A.A. Романтическая лирика A.C. Пушкина. М.: Изд-во Московского ун-та, 1994. - 188 с.

268. Сурат И., Бочаров С. Пушкин: Краткий очерк жизни и творчества. -М.: Языки славянской культуры, 2002. 240 с.

269. Тарасов Б.Н. «Всемирная отзывчивость» Пушкина и место «Подражаний Корану» в его творческой эволюции // Литература в школе. -2006.- № 1.-С. 13-15.

270. Томашевский Б.В. Пушкин: Работы разных лет. М.: Книга, 1990. -672 с.

271. Тынянов Ю.Н. Архаисты и Пушкин // Тынянов Ю.Н. Архаисты и новаторы. Л.: Прибой, 1929. - С. 87-227.

272. Фомичев С.А. Поэзия Пушкина: Творческая эволюция. Л.: Наука, 1986.-304 с.

273. Шварцбанд С.М. История текстов «Гавриилиада», «Подражания Корану», «Евгений Онегин» (гл. I IV). - М.: Российский государственный гуманитарный ун-т, 2004. - 237 с.

274. Эйделъман Н.Я. Статьи о Пушкине. М.: Новое литературное обозрение, 2000. - 458 с.

275. Юрьева И.Ю. Пушкин и христианство: сборник произведений A.C. Пушкина с параллельными текстами из Священного Писания и комментарием. -М.: ИД «Муравей», 1999. 280 с.

276. XI. Любомудры (Д.В. Веневитинов, И.В. Киреевский, С.П. Шевырев)

277. Благой Д. Д. Подлинный Веневитинов // Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней: В 2 т. М.: Художественная литература, 1979. - Т. 2. -С. 274- 299.

278. Веневитинов М. К биографии поэта Д.В. Веневитинова // Русский архив, 1885.-Кн. l.-№ 1.-С. 113-131.

279. Гершензон М. Исторические записки. М.: Типолитография Т-ва И.Н. Кушнерев и К°, 1910. - 190 с.

280. Грибушин И.И. Заметки о Дмитрии Веневитинове // Русская литература. 1968. - № 1. - С. 192-201.

281. Гротская 3. Минуты жизни поэзия // В мире книг. - 1980. — № 9. -С. 79-80.

282. Еремеев А.Э. И.В. Киреевский. Литературные и философско-эстетические искания (1820 1830). - Омск: ОмГПУ, 1996. - 171 с.

283. Еремеев А.Э. И.В. Киреевский писатель, литературный критик, мыслитель (1820 - 1830). - Омск: ОмГПУ, 1993. - 52 с.

284. Канунова Ф.З. A.C. Пушкин и «Московский вестник» // Ученые записки Томского гос. ун-та им В.В. Куйбышева. 1951. - № 16. - С. 91114.

285. Каменский З.А. Московский кружок любомудров. М.: Наука, 1980. -328 с.

286. Котляревский Н. Пушкин и Д. Веневитинов // Котляревский Н. Старинные портреты. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1907. -С. 75-132.

287. Кошелев В.А. Поэт и Друг: О жизни и творчестве Д.В. Веневитинова // Литература в школе. 1994. - № 2. - С. 6-15.

288. Лудилова Е.В. Концепция развития поэзии в эстетике раннего И.В. Киреевского // Русская литература. 2003. - № 2. - С. 19-30.

289. Маймин Е.А. Д. Веневитинов. Поэт и друг // Поэтический строй русской лирики. Л.: Наука, 1973. - С. 96-107.

290. Медведев А. «Любимец муз и вдохновенья.» (К 175-летию со дня рождения Дмитрия Веневитинова) // Молодая гвардия. 1980. - № 9. -С. 312-315.

291. Морозов В Д. Д.В. Веневитинов (к характеристике личности и мировоззрения) // Проблемы метода и жанра: Сб. науч. тр. Вып. 12. -Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 1986. - С. 137-156.

292. Морозов В.Д. «Московский вестник» и его роль в развитии русской критики. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1990. - 268 с.

293. Никулина В.В. Мифопоэтика образа Урании в лирике Ф.И. Тютчева и Д.В. Веневитинова // Вопросы фольклора и литературы. Омск: ОмГПУ, 2002.-С. 46-55.

294. Петров Ф.А. С.П. Шевырев первый профессор истории российской словесности в Московском университете. - М.: Альтекс, 1999. -58 с.

295. Пятковский А.П. Из истории нашего литературного и общественного развития. Историко-литературные характеристики. Князь В. Одоевский и Д. Веневитинов. СПб.: Наблюдатель, 1901. - 167 с.

296. Сакулин П.Н. Из истории русского идеализма. Князь

297. B.Ф. Одоевский. Мыслитель. Писатель: В 2 т. М.: Издание М. и С. Сабашниковых, 1913.

298. Сахаров В.И. Под сенью дружных муз. М.: Художественная литература, 1984.-С. 126-152.

299. Смиренский Б.В. Эстетические и философские воззрения Д.В. Веневитинова // Научные доклады высшей школы. Филологические науки. 1969. - № 6. - С. 36-48.

300. Тартаковская Л.А. Веневитинов и Пушкин (К вопросу о сходстве эстетических взглядов) // Научные труды Ташкентского государственного университета. Вып. 474. - Ташкент: Ташкентский гос. ун-т, 1973.1. C. 86-101.

301. Тартаковская Л. А. Рыцарь «мыслящей поэзии» // Научные труды Ташкентского государственного университета. — Вып. 474. Ташкент: Ташкентский гос. ун-т, 1974. - С. 75-101.

302. Тартаковская Л.А. Дмитрий Веневитинов. — Ташкент: Фан, 1974. -157 с.

303. У сок И.Е. Философская поэзия любомудров // К истории русского романтизма. -М.: Наука, 1973. С. 107-128.

304. Wytrzen G. Dmitrij Vladimirovich Venevitinov als Dichter der russichen Romantik. Craz; Köln, 1962. - 246 s.

305. XII. Славянофилы (A.C. Хомяков, K.C. Аксаков, И.С. Аксаков)

306. Абрамовская И.С. Идиллические мотивы в поэтическом творчестве A.C. Хомякова 1820-х годов // A.C. Хомяков: Проблемы биографии и творчества. Хмелитский сборник. Вып. 5. - Смоленск: Смоленский гуманитарный университет, 2002. - С. 80-85.

307. Анненкова Е.И. Аксаковы. СПб.: Наука, 1998. — 366 с.

308. Анненкова Е.И. «Славяно-христианские» идеалы на фоне западной цивилизации. Русские споры 1840 1850-х гг. // Христианство и русская литература. - СПб.: Наука, 1996. - С. 123-145.

309. Анненкова Е.И. Таинство смерти в осмыслении Аксаковых // Христианство и русская литература: Сб. СПб.: Наука, 1999. - С. 221-236.

310. Арсеньев К.К. И.С. Аксаков как поэт // Арсеньев К.К. Критические этюды по русской литературе. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1888.-Т. 2.-С. 86-93.

311. Бердяев H.A. Алексей Степанович Хомяков. М.: Товарищество типографии А.И. Мамонтова, 1912. - 254 с.

312. Благова Т.И. Соборность как философская категория у A.C. Хомякова // Славянофильство и современность: Сб. ст. СПб.: Наука, 1994.-С. 177-191.

313. Бродский Н.Л. Славянофилы и их учение // Ранние славянофилы.

314. A.C. Хомяков, И.В. Киреевский, К.С. и И.С. Аксаковы. М.: Типография Т-ва И.Д. Сытина, 1910. - С. IX - LXV.

315. Буланое A.M. Рациональное и сердечное в теории и в эстетике славянофилов // Славянофильство и современность: Сб. ст. СПб.: Наука, 1994.-С. 77-91.

316. Грекова Е.В. Стихотворение как развернутое сравнение (О стихотворении Хомякова «Звезды») // A.C. Хомяков: Проблемы биографии и творчества. Хмелитский сборник. Вып. 5. - Смоленск: Смоленский гуманитарный университет, 2002. - С. 89-95.

317. Кораблев В.Н. Константин Аксаков. СПб.: Типография

318. B.Д. Смирнова, 1911. 18 с.

319. Завитневич В. Место Алексея Степановича Хомякова в истории русского народного самосознания. Харьков: Типография Губернского Правления, 1904. - 44 с.

320. Зернов Н. Три русских пророка: Хомяков, Достоевский, Соловьев. -М.: Московский рабочий, 1995. 214 с.

321. Котляревский Н. A.C. Хомяков как поэт // Русская мысль. 1908. -Кн. Х.-С. 1-21.

322. Коилелев В.А. Алексей Степанович Хомяков: жизнеописание в документах, в рассуждениях и разысканиях. М.: Новое литературное обозрение, 2000. - 512 с.

323. Кошелев В.А. Иван Аксаков: консервативная оппозиция как литературная идеология // Русская литература. 2006. - № 1. - С. 76-94.

324. Кошелев В.А. Эстетические и литературные воззрения русских славянофилов (1840 1850-е годы). - Л.: Наука, 1984. - С. 76-94.

325. Кулешов В.И. Славянофилы и русская литература. М.: Художественная литература, 1976.-288 с.

326. Лясковский В. Алексей Степанович Хомяков. Его жизнь и сочинения. М.: Университетская типография, 1897. - 178 с.

327. Машинский С.И. Кружок Н.В. Станкевича и его поэты // Поэты кружка Н.В. Станкевича. M.-JL: Советский писатель, 1964. - С. 5-82.

328. Океанский В.П. Поэтическая метафизика имени у A.C. Хомякова // Духовное наследие A.C. Хомякова: теология, философия, этика. — Тула: Изд-во ТГПУ им. Л.Н. Толстого, 2003. С. 88-101.

329. Романов E.H. В молитвенном круге: A.C. Хомяков и традиции русской духовной поэзии // A.C. Хомяков: личность творчество -наследие. Хмелитский сборник. Вып. 7. - Смоленск: Гос. музей-заповедник «Хмелита», 2004. - С. 189-202.

330. Ромашков И.И. A.C. Хомяков, его жизнь и поэзия. М.: Университетская типография, 1900. - 16 с.

331. Соловьев В. Национальный вопрос в России. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1891. - 346 с.

332. Степун Ф.А. Немецкий романтизм и русское славянофильство // Русская мысль. 1910. - Кн. III. - С. 65-91.

333. Фомичев С.А. Два стихотворения A.C. Хомякова // Русская литература. 2004. - № 4. - С. 106-116.

334. Чернов A.B. О философской позиции A.C. Хомякова // Русская литература. 2004. - № 4. - С. 80-84.

335. Чертков С. Деоника в поэзии A.C. Хомякова // A.C. Хомяков -мыслитель, поэт, публицист: Сб. ст.: В 2 т. М.: Языки славянских культур, 2007. - Т. 2. - С. 410-417.

336. Щукин В.Г. Концепция дома у ранних славянофилов // Славянофильство и современность: Сб. ст. СПб.: Наука, 1994. - С. 33-47.

337. Языков Д. Алексей Степанович Хомяков (Его жизнь и литературная деятельность). М.: Университетская типография, 1904,- 32 с.1. XIV. М.Ю. Лермонтов

338. Андреевский С.А. Лермонтов. Характеристика // Андреевский С.А. Литературные очерки. СПб.: Тип. Т-ва A.C. Суворина - Новое Время, 1913.-С. 173-200.

339. Анненский И. Об эстетическом отношении Лермонтова к природе // Русская школа. Общепедагогический журнал для школы и семьи. 1891. -Т. 2. - Кн. VII-XII. - С. 73-83.

340. Асмус В. Круг идей Лермонтова // Литературное наследство. М.: Изд-во АН СССР, 1941.-Т. 43-44.-I.- С. 83-128.

341. Бороздин А.К. Характеристика поэзии Лермонтова. СПб.: Типография д-ра А.Л. Эбермана, 1891. - 17 с.

342. Венок М. Ю. Лермонтову. Юбилейный сборник. М.-Пг.: Изд. Т-ва «В.В. Думнов, Наследники Бр. Салаевых», 1914. - 384 с.

343. Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М.: Современник, 1987. - 494 с.

344. Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. М.: Художественная литература, 1986. - 351 с.

345. Гаспаров М.Л. «Когда волнуется желтеющая нива.»: Лермонтов и Ламартин // Гаспаров М.Л. Избранные статьи. М.: Новое литературное обозрение, 1995. - С.150-158.

346. Журавлева А.И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. - 288 с.

347. Козъмина М.А. Проблема «человек и мир» в художественно-философских исканиях М.Ю. Лермонтова // Концепции человека в русской литературе,- Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1982. С. 3-12.

348. Козъмина М.А. Художественно-онтологические идеи в лирике М.Ю. Лермонтова // Русская классическая литература и современность. -Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1985. С. 24-40.

349. Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. М.: Просвещение, 1973. - 288 с.

350. Котляревский Н. Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения. -Пг.: Типография М.М. Стасюлевича, 1915. 432 с.

351. Ломинадзе С. «Не кончив молитвы.» (К анализу стихотворения М.Ю. Лермонтова «Есть речи значенье.») // Вопросы литературы. — 1970.-№ 1.-С. 123-132.

352. Ломинадзе С. Поэтический мир Лермонтова. М.: Современник, 1985.-288 с.

353. Мережковский Д.С. М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества И Вопросы литературы. 1989. - № 10. - С. 88-122.

354. Милевская H.H. Мотив «сна»-«смерти» в раннем творчестве М.Ю. Лермонтова // М.Ю. Лермонтов. Проблемы изучения и преподавания. Ставрополь: Изд-во СГУ, 1996. - С. 36-54.

355. Савинков C.B. Dramatis personae лермонтовской души // Филологические науки. Вестник литературоведения и языкознания. -Воронеж, 1996. Вып. 7. - С. 35-45.

356. Скатов H.H. Всеведенье пророка: К 190-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова //Русская литература. 2005. - № 1. - С. 3-14.

357. Смирнова Н.В. Мотив смерти в художественной системе лирики М.Ю. Лермонтова //Вестник Удмуртского ун-та. 1993. - № 4. - С. 75-77.

358. Соловьева Г.И. Типологические особенности рифмы М.Ю. Лермонтова // Типология литературного процесса и индивидуальность писателя: Межвуз. сб. науч. тр. Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 1979. - С. 32-41.

359. Уразаева Т.Т. Лермонтов: история души человеческой. Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 1995. - 256 с.

360. Фохт У.Р. Лермонтов. Логика творчества. М.: Наука, 1975. - 190 с.

361. Ходанен Л.А. Поэтика Лермонтова. Аспекты мифопоэтики. -Кемерово: Кемеровский гос. ун-т, 1995. 93 с.

362. Шевырев С.П. Стихотворения М. Лермонтова. С. Петербург. 1840. В 12-ю д. 168 стран. // Москвитянин. 1841. - Часть II. - № 3. - С. 525-539.

363. Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. Л.: Ленинградское отделение Изд-ва Академии наук СССР, 1961. - 370 с.

364. Jessie Davies The fey hussar. The Life of the Russian poet, Michael Yur' revich Lermontov, 1814- 1841.-Liverpool, 1989.-421 p.1. XV. Ф.И. Тютчев

365. Аксаков КС. Федор Иванович Тютчев (биографический очерк). -М.: Типография В. Готье, 1874. 407 с.

366. Ауэр А.П. Лекция о поэтике Ф.И. Тютчева. Коломна: Изд-во Коломенского пед. ин-та, 1997. - 16 с.

367. Баевский B.C. Тютчев: поэзия экзистенциальных переживаний // Изв. Академии наук. Сер. лит. и яз. Т. 62. - № 6. - Ноябрь - декабрь 2003.-С. 3-10.

368. Берковский Н.Я. О русской литературе. Л.: Художественная литература, 1985.-С. 155-199.

369. Благой Д. Творчество Тютчева // Благой Д. Три века: Из истории русской поэзии XVIII, XIX и XX вв. М.: Советская литература, 1933. -С. 180-235.

370. Брюсов В. О сборнике сочинений Ф.И. Тютчева // Русский архив. -1898. № ю. - Стб. 249-260.

371. БухштабБ.Я. Фет и другие. СПб.: Академический проект, 2000. -560с.

372. Гачева А. «Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется.» (Достоевский и Тютчев). М.: ИМЛИ РАН, 2004, - 640 с.

373. Григорьева А.Д. Слово в поэзии Тютчева. М.: Наука, 1980. - 248 с.

374. Ермилова Л.Я. Психология творчества поэтов-лириков Тютчева и Фета. М.: МГПИ им. В.И. Ленина, 1979. - 86 с.

375. Зунделович Я.О. Этюды о лирике Тютчева. Самарканд: Самаркандский гос. ун-т им. А. Навои, 1971. - 168 с.

376. Касаткина В.Н. Поэтическое мировоззрение Ф.И. Тютчева. -Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1969. 256 с.

377. Кожинов В. Пророк в своем отечестве Федор Тютчев. М.: Алгоритм, 2002. - 512 с.

378. Кожинов В. Тютчев. М.: Соратник, 1994. - 496 с.

379. Кушнер А. Аполлон в снегу: Заметки на полях. — JL: Советский писатель, 1991. 512 с.

380. Милорадович С.Н. Языческая и христианская стихии в поэзии Ф.И. Тютчева // Русская литература XIX века и христианство / Под общей ред. В.И. Кулешова. -М.: Изд-во Московского ун-та, 1997. С. 316-324.

381. Озеров Л. Поэзия Тютчева. М.: Художественная литература, 1975. -112 с.

382. Пигарев КВ. Ф.И. Тютчев и его время. М.: Современник, 1978. -333 с.

383. Скатов H.H. По высям творенья // Русская литература. 2003. -№ 4. - С. 3-28.

384. Смирнов A.A. Метафорика огня в поэзии Ф.И. Тютчева // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. - 2004. - № 3.-С. 74-79.

385. Соловьев B.C. Поэзия Ф.И. Тютчева // Вестник Европы. 1895. -№4.-С. 735-752.

386. Урания: Тютчевский альманах. 1803 1928. / Под ред. Е.П. Казанович. - J1: Прибой, 1928. - 314 с.

387. Франк С.Л. Космическое чувство в поэзии Тютчева // Русская мысль. 1913.- № 11.-С. 1-31.

388. Эткинд Е. Проза о стихах. СПб.: Знание, 2001. - 448 с.