автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.02.01
диссертация на тему: Метаязыковая рефлексия в функционально-типологическом освещении

Полный текст автореферата диссертации по теме "Метаязыковая рефлексия в функционально-типологическом освещении"

На правах рукописи

ВЕПРЕВА Ирина Трофимовна

Метаязыковая рефлексия в функционально-типологическом освещении (на материале высказываний-рефлексивов 1991-2002 гг)

Специальность - 10.02.01 - русский язык

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Екатеринбург 2003

Работа выполнена на кафедре риторики и стилистики русского языка Уральского государственного университета имени А.М.Горького

Научный консультант - доктор филологических наук

профессор Н.А.Купина

Официальные оппоненты - доктор филологических наук

профессор О.П.Ермакова

доктор филологических наук профессор Е.А.Земская

доктор филологических наук профессор А.П.Чудинов

Ведущая организация - Российский государственный

педагогический университет имени А.И.Герцена

Защита состоится 14 мая 2003 г. в часов на заседании диссертационного совета Д 212.286.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Уральском государственном университете имени А.М.Горького (620083, г. Екатеринбург, К-83, пр.Ленина, 51, комн. 248).

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Уральского государственного университета.

л

«О »:

Автореферат разослан « <> » апреля 2003 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета „ л

доктор филологических наук м. А. Литовская

астоящая работа посвящена изучению проблемы вербализации метаязы-кового сознания в современной русской речи.

Исследовательский интерес к метаязыковому обыденному сознания был отмечен давно и определялся разными задачами. Без учета языкового сознания рядового носителя языка, по мнению ученых, картина языковой жизни социума будет неполной, данными для лингвистики должны являться интуитивные суждения о языке, которые являются частью социолингвистической ситуации, И теория языка должна быть построена так, чтобы истолковать эти подсознательные суждения (У.Брайт, В.В.Виноградов, Г.О.Винокур, С.И.Карцевский, У.Лабов, Н.Хомский). В лингвистике социолингвистический аспект проблемы заключался в выяснении различий между тем, как люди используют язык, и тем, что они думают о своем языковом поведении и языковом поведении других. Эта последняя сфера интересов была названа folk-linguistics, или «народной лингвистикой» (Х.Хенигсвальд).

В отечественной лингвистике обыденные представления о языке - это прежде всего предмет диалектологических изысканий (О.И.Блинова, В.Д.Лютикова, Н.А.Лукьянова, С.Е.Никитина, А.Н.Ростова и др.), которые посвящены изучению речи носителей народной устной культуры с необученным языковым сознанием. Параллельно с исследованием диалектного материала лингвисты обращаются к обыденному сознанию так называемых средних носителей русского языка (Т.В.Булыгина, А.Д.Шмелев, М.А.Кормилицына, Б.Ю.Норман, Б.С.Шварцкопф), а также писательскому метаязыковому сознанию (М.В.Ляпон); к обыденному сознанию нелингвистов, представителей разных нефилологических специальностей - юристов (Н.Д.Голев, Н.Б.Лебедева, Б.И.Осипов), журналистов (А.Д.Васильев, Т.В.Шмелева), политиков (Е.И.Шейгал).

Реформирование российской экономики, кардинальные изменения социально-политической жизни на рубеже веков стимулируют усиление личностного начала речи, выступают как факторы концептуальной и языковой свободы, открывают возможности для выражения субъективной оценки говорящего (Е.А.Земская, М.В.Панов, Г.Н.Скляревская, И.А.Стернин, Г.Я.Солганик и др.). Интенсивные процессы в обществе и языке обостряют языковую рефлексию носителя языка. Активное переустройство в системе современного лексикона, быстрая смещаемость лексико-фразеологических доминант создает впечатление их резкой изменчивости и недолговечности. Языковое самосознание чутко реагирует на активную смену опорных звеньев лексикона, поэтому закономерно усиленное проявление языковой рефлексии в переломные годы истории общества. Современная речь изобилует рефлексивами, относительно законченными метаязыко-выми высказываниями, содержащими комментарий к употребляемому слову или выражению. Высказывания-рефлексивы погружены в определенный общекультурный, конкретно-ситуативный, собственно лингвистический контекст и описывают некоторое положение вещей.

В связи с происходящими изменениями в политический жизни общества пересматриваются и сложившиеся ми-

\ ¿"ЖШ

ре. Обновление концептуального мира носителя языка, концептуализация знаний о преобразующемся мире при представлении их в языковой форме сопровождается оценочной интерпретацией языкового знака, которая также проявляется в феномене метаязыкового комментирования. Эксплицитное проявление метаязы-кового сознания языкового коллектива прямо связано с развитием не только языкового, но и когнитивного сознания. Современная речевая действительность открывает уникальные возможности комплексного анализа метаязыкового дискурса, позволяющего рассмотреть вербализованные продукты речемыслительной деятельности как феномен социокультурно значимой коммуникативной и концептуальной деятельности русской языковой личности на рубеже веков.

Объектом анализа являются вербализированные результаты языковой рефлексии говорящего. Предмет исследования - рефлексивы, или метаязыковые высказывания по поводу употребления актуальной лексической единицы.

Актуальность исследования определяется «экспансиональной» логикой развития современной русистики - интегративным подходом последней к фактам современного русского языка, системным выходом на «чужую территорию», предполагающим многоаспектность аналитического взгляда на языковой факт: Комплексный подход к неисследованному метаязыковому дискурсу современного носителя литературного языка как корпусу рефлексивов открывает перспективы создания глобальной типологии вербализованных форм метаязыкового сознания, на основании которой можно сделать лингвоментальный срез эпохи в переломный период, а также разработать лингвистическую диагностику «болевых точек» современного лингвокультурного пространства.

. Цель предпринятого исследования состоит в поисках теоретического обоснования, вскрывающего причины вербализации метаязыкового сознания, в разработке концепции, служащей не только моделью описания языкового явления, но и раскрытием механизма, порождающего вербализованную метаязыковую деятельность.

Для достижения этой цели необходимо решить три группы задач: предварительных (I), конкретно-типологических (II), прикладных (III).

1. Предварительные задачи:

- охарактеризовать направления русистики, в которых метаязыковое сознание носителя русского литературного языка выступает как особый объект

исследования.

- определить структурно-смысловые параметры опорной единицы исследования - рефлексива, аргументировать выбор термина для обозначения высказываний, представляющих собой результат вербализации метаязыкового сознания.

П.Конкретно-типологические задачи:

- эксплицировать понятие напряжение, связанное с категорией нормативности и являющееся причиной вербализации метаязыкового сознания, сформулировать критерии напряжения, стимулирующие выражение языковой рефлексии.

. - выделить основные функциональные типы рефлексивов и осуществить типологическое описание корпуса рефлексивов:

. • *

- исследовать класс коммуникативных рефлексивов;

- исследовать класс концептуальных рефлексивов.

III. Прикладные задачи:

- раскрыть лингвокультурологическую значимость изучения выделенных

классов высказываний, разработать основы лингвистической диагностики.

Перечисленные задачи формируют три этапа исследования вербализиро-ванного метаязыкового сознания. Каждый из этапов характеризуется различными задачами изучения метаязыковых высказываний.

На первом этапе исследования метаязыковое сознание рассматривается как компонент языкового сознания, а рефлексия как особый речемыслительный механизм, вербальной формой которого является рефлексив. В работе показаны возможности аспектной интерпретации метаязыковых высказываний (собственно лингвистической, когнитивной, психолингвистической, социолингвистической). Предпринимается попытка определения рефлексива в ряду понятийного терминологического ряда, выделяются в общем виде два основных типа рефлексивов: коммуникативныерефлексивы и концептуальные рефлексивы.

На втором этапе исследования для специального рассмотрения выделяются коммуникативные рефлексивы, извлеченные из текстовых источников, образующие в совокупности открытый дискурсивный ряд особого типа, выступающие как единицы речевого взаимодействия адресанта и адресата, как результат речевой деятельности говорящего.

На третьем этапе исследования рассматриваются концептуальные рефлексивы, позволяющие проследить динамику концептуального видения носителя языка, формирование новых концептов современной России, а в отраженном виде - психологическое состояние общества в определенный период развития.

Каждому этапу изучения вербализованного метаязыкового сознания соответствует глава диссертационной работы.

Материалом для анализа послужили выборки из публицистических текстов российских средств массовой информации, в том числе Интернет-журналистики, с 1991 по 2002 год ( включительно). Источники материала - прежде всего газеты и журналы, рассчитанные на широкий круг читателей. Мы располагаем сплошной выборкой рефлексивов за указанный период из газет «Аргументы и факты», «Комсомольская правда», «МК-Урал». Обследованы многочисленные номера газет оппозиционной прессы (с 1992 года) и региональных газет. Автором проводились записи устной теле-, радиоречи, записи публичных выступлений общественных деятелей, ученых, политиков и устной разговорной речи. Для сопоставительного анализа использовались иллюстративные материалы «Словаря перестройки», произведения публицистики по проблемах современности.

Основные методы исследования определены спецификой изучаемого предмета. Нами использован комплекс традиционных методов лингвистического исследования: наблюдения, описания, компонентного и контекстуального анализа. Кроме того, в работе применялся метод лингвокультурологической интерпретации, опирающийся на соотнесение собственно языкового, прагматического и ментального начал речи как основы любого вербализованного метаязыкового

высказывания. На отдельных этапах работы использовался функционально-концептуальный анализ в рамках конкретной методики, разработанной З.Д.Поповой и И.А.Стерниным.

Научная новизна исследования: в диссертации предложена функционально-типологическая интерпретация феномена вербализированной метаязыковой деятельности, базирующаяся на понятии когнитивно-коммуникативного напряжения, связанного с категорией нормативности; обоснована эффективность специализированного употребления термина рефлексив по отношению к метаязыко-вому высказыванию; разработан лингвокультурологический подход к интерпретации феномена метаязыкового комментирования, позволяющий проводить диаг- \ ностику болевых точек современного лингвокультурного пространства, выявлять процессы, происходящие в концептосфере языковой личности переходного периода, а также оценивать вербализованные продукты метаязыковой деятельности с точки зрения их социокультурной значимости.

На защиту выносятся следующие положения:.

1. Основным фактором, влияющим на вербализацию метаязыковой деятельности, протекающей обычно на бессознательном уровне, является коммуникативно-когнитивное напряжение, возникающее при речепорождении, Напряжение, возникающее в речемыслительной деятельности, является следствием отступления от нормы и обусловливает, в свою очередь, нарушение автоматизма речепо-рождения.

2. Метаязыковое сознание, будучи одним из компонентов языкового сознания, представляет собой сложное, многоуровневое образование, связанное как с языковой, так и концептуальной сферами человека. Специфика метаязыковых знаний позволяет говорить о наличии двух функциональных типов рефлексивов: коммуникативных и концептуальных.

3. На основе факторов, создающих коммуникативное и когнитивное напряжение в речемыслительной деятельности, выделяются четыре критерия коммуникативного напряжения (динамический, стилистический, деривационный, личностный), которые могут быть положены в основу типологического описания ненормативных коммуникативных зон, получающих метаязыковой комментарий. Критерии коммуникативного напряжения коррелируют с критериями концептуального напряжения. В когнитивной деятельности очаги концептуального напряжения обусловливаются динамическим, деривационным, ксеноразличительным (социальным) и личностным критериями.

4. Критерии коммуникативного и концептуального напряжения рассматриваются как независимые друг от друга; любой языковой факт может иметь тот или иной признак напряжения. Многообразие метаязыковых высказываний обеспечивается различной комбинацией признаков напряжения. По набору этих признаков все объекты рефлексии могут быть разбиты на 8 классов, имеющих градуированный характер. Разная степень напряжения языковых единиц определяет разную степень метаязыкового комментирования.

5. Природа функциональных типов рефлексивов различна. Концептуальный рефлексив, являясь отражением когнитивного опыта, в речи может реализоваться

только через слово, поэтому планом выражения когнитивного контроля являются рефлексивы коммуникативные. Таким образом, у коммуникативного рефлексива двойная нагрузка: в своей основной функции он является выражением собственного содержания, связанного с коммуникативным напряжением, а во вторичной функции - формой выражения концептуального напряжения. В случае выражения когнитивного напряжения происходит своеобразное удвоение формы коммуникативного рефлексива: он существует как содержательная структура и одновременно представляет форму концептуального рефлексива.

6. Выявленный в ходе анализа набор критериев напряжения, реализованный в смысловой структуре коммуникативных и концептуальных рефлексивов, описанных во второй и третьей главах диссертации, является самостоятельным предметом защиты.

7. Предложенная в работе интерпретационная схема, объясняющая природу вербализованных метаязыковых высказываний, реализует две лингвокультуроло-гические задачи: служить технологической основой лингвистической диагностики болевых точек языковых процессов (коммуникативные рефлексивы); быть индикатором социальных и ментальных процессов, происходящих в современной России (концептуальные рефлексивы).

Теоретическая значимость исследования определяется тем, что решение задачи типологии вербализированных форм метаязыкового сознания вносит вклад в концепцию языковой картины мира. Теоретическая ценность работы заключается также в перспективности лингвокультурологического анализа метаязыковых высказываний, в возможности их интерпретации в качестве социокультурных маркеров языковых и когнитивных процессов.

Практическая значимость результатов проведенного Исследования определяется тем, что положения и выводы работы могут быть использованы в учебном курсе современного русского языка, при разработке спецкурсов по проблемам лингвокультурологии, социолингвистики, психолингвистики. Предложенная лингвистическая типология критериев коммуникативного и концептуального напряжения может служить теоретической базой для разработки методик диагностики толерантности в СМИ, а также методик судебной лингвистической экспертизы. 1

Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационной работы были изложены автором в 33 трудах по теме диссертации и обсуждены на международных, республиканских научных конференциях (Москва 1994, 1995, 1996, 1997,1998, 1999, февраль, апрель 2000, март, сентябрь 2001, февраль, июнь, декабрь 2002; Санкт-Петербург 2000; Екатеринбург 1996, 1997, апрель, май, октябрь 1998, 1999, 2000, май, октябрь 2001, апрель, август, сентябрь 2002; Воронеж 2001; Нижний Новгород 1996; Пермь 1997; Саратов 2002; Киев (Украина) 1993, 1996; Щецин (Польша) 1996; Варшава (Польша) 2002; Хельсинки (Финляндия) 2001 и др.).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы (840 наименований).

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Введение содержит обоснование актуальности темы, формулировку цели исследования и вытекающих из нее задач, общую характеристику работы.

Глава 1. Метаязыковое сознание и рефлексивы посвящена концептуально-теоретическому обоснованию проблемы. Композиционное деление этой главы обусловлено составом актуальных подходов к характеристике метаязыкового сознания. В главе разрабатывается терминологический аппарат исследования и предлагается типология рефлексивов.

В разделе Языковое и метаязыковое сознание в психолингвистическом и когнитивном аспектах показано, что психологический аспект проблемы в литературе занимает едва ли не главное место, так как феномен языкового сознания является частью общей проблемы «язык и мышление». Рассматриваются общие вопросы соотношения мышления и сознания, процесса порождения и понимания речи, программирования процессов вербализации, описывается структура языкового сознания по характеру отражаемой ситуации, по соотношению осознаваемого и бессознательного, индивидуального и всеобщего. Подчеркивается, что вопрос о вербальности/невербальности сознания не находит в современной литературе однозначного решения. Многие современные лингвисты полагают, что теория неразрывного единства языка и мышления — «вчерашний день языкознания» (А.Т.Кривоносов). Мысль присутствует в сознании человека и в довербальной форме, сознание шире и богаче языковой семантики, существует особый универсальный язык мысли (УПК, по Н.И.Жинкину), имеющий невербальную природу и единый для всех. Мышление протекает у всех людей в одной и той же форме, а затем подвергается или не подвергается вербализации.

Ученые, разграничивающие сознание и языковую семантику, работают в рамках концепции удвоения мира, поскольку язык, моделируя мир в языковом сознании, создает особый национально-субъективный образ мира. Преломленное через призму языка видение мира получило в лингвистике наименование «языковой картины мира» (Н.Д.Арутюнова, Ю.Д.Апресян, Г.А.Брутян, Т.В.Булыгина,

A.Д.Шмелев, Н.Г.Комлев, О.А.Корнилов, С.А.Кошарная, В.И.Невойт,

B.А.Пищальникова Е.В.Урысон, В.Холличер, Е.С.Яковлева, Л.В.Яценко и др.).

Оперативной содержательной единицей языка мозга, всей картины мира,

отраженной в человеческой психике, в когнитивной науке был назван концепт -глобальная мыслительная единица, представляющая собой квант структурированного знания, идеальная сущность, которая формируется в сознании человека. Язык может являться одним из способов формирования концептов в сознании человека. Вербализация концепта одновременно включает и метаязыковую способность носителя языка, поскольку она направлена на познание языка как элемента действительного мира.

Выделение в языковом сознании уровня скрытого осознания и уровня явных высказываний, которые фиксируют факты осмысления языковых закономерностей, логически вводит в круг исследования проблему знаний, когнитивных

образований, относящихся к итогам познавательной деятельности человека и результатам осмысленного им предметного опыта. К знаниям относится набор сведений, отложившихся в сознании. Расчлененность знаний по предметным областям позволяет выделить в языковом сознании особый круг знаний о языке как объекте познания. Эту область рационально-логического языкового сознания, направленная на отражение языка-объекта как элемента действительного мира, называют метаязыковым сознанием (О.И.Блинова, Б.М.Гаспаров, Е.В.Ейгер, С.Е.Никитина, А.Н.Ростова, В.Хлебда). Метаязыковое сознание является компонентом языкового сознания, манифестирующим рациональное понимание языка и его интерпретацию. В широком плане метаязыковое сознание включает и бессознательное, и сознательное знание о языке и глубинных процессах речевой деятельности. Феномены метаязыкового сознания различаются по объекту осознания (какие именно элементы речи осознаются) и по уровню осознания (от автоматической регуляции речи до четких высказываний о языке). В узком плане неосознанный уровень знаний людей о своей речи, ее единицах отождествляется с понятием «языкового чутья», которое связывается в большей степени с нерасчленен-ным переживанием, чем с сознательной логической операцией, рассматривается на стыке чувства и знания. Большинством авторов языковое чутье рассматривается как некая сумма знаний о языке, полученная в результате бессознательного обобщения многочисленных актов речи. Но как только возникает препягствие в речевом механизме и механизм начинает осуществлять контроль и регуляцию речевой деятельности, эти знания о языке получают свою вербальную экспликацию, а это проявление языковой рефлексии и принято называть метаязыковым действием. Осознанная экспликация языкового чутья от простейших рассуждений о языке до сколь угодно сложных концептуальных построений присуща всем без исключения говорящим.

Метаязыковое сознание как форма общественного сознания существует на уровне теоретически систематизированного сознания, представленного системой научных понятий, теоретических суждений и концепций, входящих в область лингвистической науки, и уровне обыденного сознания в форме массовых эмпирических знаний и представлений, полученных в результате практически-духовного освоения действительности. Теоретическое и обыденное метаязыковое сознание отражают одну и ту же языковую действительность, но отражают по-разному и функционируют в разных сферах деятельности.

В разделе Метаязыковое сознание в социолингвистическом аспекте дается характеристика предметной области социальной лингвистики, особенностям развития социолингвистики на современном этапе, выделяется ряд направлений, получивших интенсивное развитие в последнее десятилетие.

Социолингвистический взгляд на языковые изменения дает возможность установить причинно-следственные связи между языковыми и социальными изменениями, найти коррелятивные отношения между языком и социальной средой (О.П.Ермакова, Е.А.Земская, ЛЛ.Крысин, В.Г.Костомаров, Н.А.Купина, В.Ю.Михальченко, И.А.Стернин, Г.Н.Скляревская, В.Шапошников и др).

Результаты социолингвистических исследований специфически преломляются на уровне теоретического изучения метаязыкового обыденного сознания: уровень обыденного сознания материализуется обычно средствами устной публичной или разговорной речи, отражает активные процессы, происходящие в современном русском языке, а также ценностную трансформацию мировоззренческих установок.

Метаязыковое сознание остро реагирует как на динамику социальной жизни, так и на активные языковые процессы, поэтому актуальной становится проблема соотношения диахронии и синхронии, которая отражает еще один круг вопросов социолингвистики — процесса социального развития языка. На основе сопоставления различных точек зрения на соотношение синхронии и диахронии мы пришли к выводу о том, что изучение метаязыковой деятельности, фиксирующей синхронно-функциональное ощущение диахронных изменений, т. е. изменений в процессе их осуществления, относится к классу синхронных исследований диахронных языковых фактов.

Общность социокультурного и языкового опыта говорящих в рамках одного временного периода создает определенную целостность и однородность знаний языкового коллектива, которые подвергаются рефлексивному осмыслению. Роль метаязыкового обыденного сознания исключительно велика, потому что осмыслению подвергаются наиболее значимые для данного синхронного среза и данной культурно-языковой общности как элементы речевой деятельности, так и ключевые концепты эпохи. Вербализация метаязыковой деятельности является одним из компонентов языковой ситуации.

В разделе Метатекст и рефлексивы: терминологические ряды и рефлек-сивы содержится обоснование лингвистического статуса ключевого термина, вводимого в план анализа, определяются его семантика и способы текстовой манифестации, характеризуется типология критериев коммуникативного и концептуального напряжения, являющаяся интерпретационной схемой для понимания природы гетерогенного корпуса метаязыковых высказываний.

Исследователи, изучающие метаязыковую деятельность говорящего, пользуются целым рядом коррелятивных терминов. Наряду с традиционным термином «метаязык», толкуемым как «язык второго порядка», по отношению к которому естественный человеческий язык выступает как «язык-объект», предмет языковедческого исследования, в специальной литературе употребляются термины «метатекст», «метаречь», «метасредства» и т.д. Кроме того, объем метатексто-вых конструкций определяется по-разному. При широком подходе «метатекст» понимается как строевой компонент текста, выполняющий иллокутивную функцию, связанную с речевыми шагами говорящего по порождению текста (основы такого понимания заложены в работе А.Вежбицкой «Метатекст в тексте»). При узком подходе метатекст понимается как вербальная экспликация по поводу лексической единицы, представляющая собой разнообразный комментарий к выбору слова (Т.В.Булыгина, А.Д.Шмелев, Б.Ю.Норман, А.Н.Ростова).

Выбрав предметом исследования метаязьпсовые высказывания по поводу употребления актуальной лексической единицы, в ряду синонимичных термино-

логических единиц мы отдали предпочтение термину «рефлексии», поскольку он подчеркивает главную черту данных образований - наличие языковой рефлексии, удобен в употреблении. В качестве недостатка данного термина следует признать его омонимичность, закрепленность в традиционной грамматике для обозначения субьектно-объектной кореферентности и средств ее выражения.

Рассматривая общие закономерности построения рефлексивов, мы пришли к выводу об отсутствии жестко организованной формы при тенденции к их вариативности. Объединяет всю совокупность рефлексивов общность объекта — рефлексия носителя языка по поводу своего лексикона. Способность языка к автореференции в контексте манифестируется рядом формальных показателей — дискурсивных маркеров, метаоператоров. Формальным сигналом к определению рефлексива служит прежде всего наличие в анализируемом отрезке метаоперато-ра, к хоторому относится лексическая единица «слово», а также наиболее частотные «речевые слова» (В. Г. Гак), глаголы и существительные, обозначающие речевые действия: речь, имя, говорить, называть, подбирать, понимать, употреблять, использовать и др. К речевым глаголам относятся не только глаголы речевой деятельности, а, шире, глаголы подполя интеллектуальной деятельности, куда входят слова, относящиеся к сфере знания, мышления, понимания, а также глаголы подполей других видов деятельности, употребляющиеся в переносном значении в сочетании с лексической единицей «слово».

Коммуникативный модус говорящего варьируется. Во-первых, субъект речи может комментировать слово или его употребление в данном контексте, сообщая о нем какую-либо информацию — данный тип рефлексива можно назвать метаязыковым комментарием, который по своей природе эпистемичен, пополняет информационный фонд адресата: Слово «авоська» впервые прозвучало со сцены именно из уст Райкина. Вообще-то этот монолог написал Владимир Поляков, но в народ слово вошло с легкой руки Аркадия Исааковича (Телемир, 2001, март); Мы привыкли к слову «имидж» и даже примерно знаем, что оно означает. Кстати, с английского «имидж» переводится как «образ» (Наша газета, 2001, нояб.). Во-вторых, говорящий может выразить к слову свое отношение. Рефлексивы данного типа оцениваются как аксиологические высказывания с преобладанием рациональной или эмоциональной реакции, направленной на собственное отношение к слову, но апеллирующей к мнению адресата. Этот тип оценочных метавысказываний при сопоставлении с простым комментированием мы можем назвать метаязыковой интерпретацией, поскольку говорящий, помимо эксплицитной языковой информации, поставляемой через текст, вербализует также интерпретирующее, или «глубинное», понимание лексической единицы, которое возможно при наложении языковой информации на другие типы информации — психологические, социальные, нормативные, морально-этические и т. п.: Старый, добрый Островский с вкусными русскими словечками «особлива», «хоша» (Русский востокъ, 1996, №19); Ненавижу это слово «сенсация» (КП, 1999, дек.); Как угодно можно относиться к слову «перестройка», но она меня действительно перестроила (ОРТ, Доброе утро, 29.03.02.).

Оценочные сообщения в речи встречаются чаще, чем беспристрастные комментарии. Рациональная оценка обычно связана с выражением мнения говорящего-слушающего о пригодности, точности, верности языкового средства в данном высказывании. Отсюда разнообразные варианты выражения речевой критики: правильно — неправильно, точно — неточно, верно — неверно и т. д. Помимо них, существуют речевые стереотипы критики речи: строго говоря; точнее говоря; грубо говоря; мягко говоря; одним словом; короче; не знаю, как выразиться; не нахожу слов; другого слова не подберешь; лучше сказать; если можно так выразиться, которые носят характер попутных замечаний, коротких реплик. Самыми частотными и действенными операторами эмоциональной оценки являются глаголы люблю — не люблю, нравится — не нравится, определяющие выбор лексических средств, грамматической модели, синтаксический строй высказывания.

Сенсорные оценочные операторы информативно недостаточны, поэтому они всегда нуждаются в экспликации и конкретизации. Обычно в рефлексиве после общей сенсорной оценки идет содержательный комментарий, объясняющий оценку слова: Мне не нравится слово «парапсихология», оно неправильно для обозначения того, чем я занимаюсь (МК-Урал, 1999, февр.); Я не люблю слово «меценатство». Оно сильно напыщенно (ОРТ, Доброе утро, 27.10.98).

Содержательная часть высказывания является факультативной и, распространяя метавысказывание, включается в его состав. Именно поэтому границы рефлексива не всегда могут быть определены четко. При условии, что рефлексив задает самостоятельную тему внутри текста, эксплицируя ее в метаоператоре, его начало легко вычленяется. Нижняя граница бывает размытой или прерванной, «растворяется» в структуре основного текста, обеспечивая естественность и незаметность перехода в основную ткань текста.

Кроме нейтральных операторов оценки «люблю — не люблю», «нравится — не нравится», в рефлексивах присутствуют синонимические выражения отрицательной или положительной оценки, которые создают экспрессивные варианты метаязыкового фона, направленные на максимальное воздействие на слушающего, например: ненавижу; мне глубоко противна формулировка; не подташнивает ли вас от этих слов; кого не бросает в дрожь; обожаю это слово и т. д.

Общие аксиологические значения могут быть представлены в рефлексивах прилагательными, характеризующими то или иное употребляемое слово, например: хорошее, замечательное, прекрасное, плохое, отвратительное, дъяволопо-добное слово. Частнооценочные прилагательные связаны с разнообразными типами оценок, среди которых гедонистические по-прежнему стоят на первом месте: гордое, здоровое, ласковое, сладкое, заветное, любимое, емкое, громкое, мягкое, теплое, корявенькое, неприятное, жесткое, горькое, соленое, дикое, нудное, оскорбительное, отвратительное, уничижительное, дурацкое слово. Метафорические прилагательные демонстрируют иерархию синестетического переноса от простого к сложному: от осязания, наиболее древнего из сенсорных систем, -мягкое, теплое, корявенькое, жесткое, грубое, к вкусовому - сладкое, сочное, неприятное, горькое, соленое, вкусное, аппетитное, к зрительному - круглое, яркое,

светлое, грязное•, цветное, короткое, к слуховому опыту - громкое, тихое, приглушенное, оглушительное. В рефлексивах мы встречаем весь круг изначально ограниченных «сенсорных» слов, используемых в речи для оценки слова.

В основе речевой и ментальной деятельности лежит система стереотипов, которая не осознается и является предсознательной. Будучи обязательным ком-понЬнтом языковой способности, метаязыковое сознание также обычно протекает на бессознательном уровне и обеспечивает автоматизм речевой деятельности, при этом выполняя функцию контроля, функцию проверки «настроенности» коммуникантов на одну волну. Сам механизм языкового контроля — это «механизм сличения и оценки соответствия значения и/или формы данной языковой структуры эталону в языковой памяти индивида и замыслу в целом» (Г.В.Ейгер), а также коррекция реализации в случае расхождения с эталоном.

При взаимодействии людей с различиями по полу, возрасту, национальности, религии, культурному уровню, социальному слою стереотипы становятся психологическими барьерами в межличностном общении. Коммуникативные трудности мобилизуют бессознательную избыточность метаязыковой способности, которая прорывается в сознание, и в этом случае мы имеем дело с экспликацией метаязыкового сознания в речи. Рефлексивы представляют собой вербализацию сознательных интеллектуальных усилий по преодолению автоматизма речевых действий. Обычно рефлексив выступает как опережающая реакция говорящего, реализующая принцип вероятностного прогнозирования на основе прошлого опыта.

Типология рефлексивов зависит от особенностей метаязыковых знаний, которые одновременно входят в языковое и когнитивное сознание индивида. Думается, что когнитивное состояние индивида и акт употребления лексической единицы в контексте связаны между собой, совместно «работают» для объяснения общего феномена порождения и понимания языковых высказываний говорящего/пишущего.

Нами выделено два функциональных типа рефлексивов: 1) рефлексивы, реагирующие на коммуникативное напряжение и осуществляющие языковой контроль на речепорождающем уровне; 2) рефлексивы, возникающие на уровне превербального этапа формирования речевого высказывания и реагирующие на концептуальное напряжение в речемыслительной деятельности. Можно говорить о двух достаточно автономных механизмах контроля «за реализацией семантической (смысловой) единицы (1-й механизм) и за реализацией конкретно-словных (2-й механизм) единиц» (Ю.В.Красиков). Данное разделение поддерживается наблюдениями А. А. Залевской, Ю. С. Степанова, Р. М. Фрумкиной, Г. В. Ейгера и других ученых, которые в том или ином аспекте развивали мысль о неразрывности процедур добывания знаний и операций с ними, о потенциальной коммуни-цируемости когнитивного опыта.

При речемыслительной деятельности сигналом к растормаживанию автоматизма речи является отступление от стандарта. Человек острее реагирует на отход от языковой нормы, на проявление языковой индивидуальности партнера по коммуникации. Нами отмечены факторы напряжения, приводящие к нарушению

автоматизма порождения речи. Их определение связано с разграничением нормативных и ненормативных речевых зон. Нормативным является такое употребление языкового знака, при котором он может быть адекватно и единообразно понят коммуникативным партнером, норма в языке выполняет «охранную» функцию. Критерий оценки нормативности языкового выражения — это прежде всего его способность обеспечивать понимание при коммуникации. В свете всего изложенного ненорма выступает как основание для выделения критериев напряжения, поскольку невозможность быть понятым вообще или понятым правильно большинством носителей языка — основная характеристика, которая дается учеными языковым аномалиям. Выделено четыре основных критерия. {

1. Динамический критерий отражает временную характеристику употребления слова. Суть этого критерия заключается в следующем: норма предполагает наличие частотности, повторяемости, узнаваемости. Употребление новой, незнакомой лексической единицы создает напряжение. Интенсивное пополнение лексики нарушает стабильность языковой лексической системы, приводит к рассогласованию элементов на отдельных ее участках. Парадигматическое рассогласование проявляется в процессе речепорождения, и в этом случае метаязы-ковой комментарий по поводу нового слова выступает как механизм защиты, фиксируя внимание слушающего, создавая эффект предсказуемости ввода в текст лексической инновации, восстанавливая информативную устойчивость текста: С легкой руки «кремлеведов»или «кремлесидельцев» был даже введен новый термин — управляемая демократия. По-моему, я теперь начал понимать, что он означает (МК-Урал, 2000, сент.); Триллионер... Этого слова пока еще нет даже в самом полном словаре английского или русского языка (МК-Урал, 2000, но-яб.).

2. Стилистический критерий, или критерий нейтральности/отмеченности. Нейтральная единица в силу своей неоценочности, немаркированности является широкоупотребительной, познается как безусловно нормативная, привычная, незаметная. Стилистически маркированная единица всегда в фокусе внимания носителя языка. Особое напряжение вызывает любая стилистическая инновация, так как подобная лексическая единица демонстрирует отступление от нормы сразу по двум критериям — динамическому и стилистическому. В связи с усилением напряжения динамика стилистической нормы в рамках синхронной системы получает обязательный метаязыковой комментарий. Речемыс-лительные процессы, ориентированные на нормативно-стилистический отбор и сочетаемость, всегда протекают под особым контролем сознания, а период высокодинамического типа эволюции стилистических норм приводит к возрастанию ' роли метаязыковой деятельности этого типа: Из Вас энергия так и, извините за вульгаризм, так и прет (Л. Якубович, Поле чудес, 29.12.00); Потребитель должен схавать, извините за это выражение, все, что ему дают (ОРТ, Процесс, 11.01.01).

3. Деривационный критерий. Дериватологи отмечают, что в оппозиции «производящие формы — производные формы языка» все производящие

формы как более простые тяготеют к нормативности, а производные формы, как более сложные, •— к ненормативности.

Лексические деривационные процессы в системе языка сводятся к двум разновидностям: 1) семантической деривации, или отношениям семантического варьирования отдельного многозначного слова; 2) формально-семантической деривации, или отношениям словообразовательной производности.

В области лексической семантики этот критерий позволяет выявить следующую закономерность деривационно-мотивированной семантики: прямое значение пормативнее переносного, основное нормативнее вторичного, коннотатив-ного. Такие же отношения распространяются и на единицы, связанные формально-семантической производностью: непроизводные единицы нормативнее производных. Например: Кириенко вообще в результате своего шага навстречу Кремлю стал своеобразным политическим рекордсменом — он во второй раз смог совершить политическое самоубийство. Если выражаться в переносном смысле — снова объявил дефолт, только теперь не России, а самому себе (КП, 2000, март); Поскольку в словах «говядина» и «разговляться» есть общие корни, я решил сегодня приготовить говядину (ОРТ, Смак, 30.04.00).

4. Личностный критерий. Любой текст как продукт речевой деятельности заключает в себе противоречие: он стандартен в силу воспроизводства единиц — и креативен в силу индивидуального семиотического творчества. Творческое начало авторского текста многопланово. В первую очередь перед говорящим/пишущим встает проблема точности формулировки авторского замысла, выбора речевых средств, адекватно выражающих коммуникативную задачу. В этом случае рефлексивы выступают как вербализованная культурно-речевая оценка своих или чужих речевых усилий, как эксплицированный процесс переживания соответствия/несоответствия актуального смысла и словарного значения и, шире, - как оценивание и характеристика нормативно-ценностного факта: Я не люблю слово «понса». Слово «эстрада» тоже как-то не подходит: слишком старомодно. Давайте называть это популярной музыкой, которую сегодня ругают все, кому не лень (АИФ, 1999, окт.); У меня была цель, мечта, не знаю, как сказать точнее. Мечта — это круто. Было банальное желание сделать первый прыжок (ОРТ, Розы для Лены Бережной, 8.03.02).

Нормативное оценивание словоупотребления зачастую связано с эстетической позицией говорящего, с понятием эстетического идеала, представлением о хорошей речи: ...Главный мытарь страны (обожаю это слово!) А. Починок (АИФ, 1999, нояб.); —Для семьи очень нужен достаток. —Достаток — вот это слово. Хорошее слово (ОРТ, Пока все дома, 5.12.00). Эстетическая позиция говорящего пронизывает все метаязыковое дискурсивное пространство, составляя оценочное приращение, которое трудно обособить, выделить в качестве отдельного. Эстетическую оценку можно рассматривать как показатель меры эмоциональной реакции на объект оценки.

Таким образом, движущей силой вербализации метаязыкового сознания являются ненормативные факты языка. Норма при этом, являясь определенным фоном, обеспечивает автоматизм речи, а все новое, сложное, маркированное, окка-

зиональное, отмеченное индивидуальным речевым творчеством, проявляется как отступление от нормы, что на самом деле столь же нормативно и органично в речевой деятельности. Если выделенные критерии рассматривать как независимые друг от друга, то все языковые факты, пропущенные через них, приобретают тот или иной признак напряжения, обозначенный знаком «плюс»; признак напряжения может отсутствовать, отсутствие напряжения целесообразно обозначить знаком «минус». По набору этих признаков все объекты рефлексии могут быть разбиты на восемь классов нормативности. Эти классы имеют градуированный характер, и можно говорить о разных степенях напряжения или нормативности лексических (фразеологических) единиц, которые определяют разную степень мета-языкового комментирования.

Данные рассуждения могут быть представлены в табличной форме.

Критерии Классы

1 2 3 4 5 6 7 8

Динамический + + + + - - - -

Стилистический + + + - + - — -

Деривационный + + - — + + - -

Личностный + - - - + + + -

Комментарии к таблице

- Языковые единицы, имеющие знак «плюс» (+) по всем критериям, чаще всего сопровождаются в речи метаязыковым комментарием. И наоборот, языковые единицы, имеющие знак «минус» (-) по всем критериям, обычно не сопровождаются рефлексивом.

- В составе одного рефлексива лексическая единица может получать характеристику по разным основаниям, по разным критериям напряжения.

- Данные критерии выделены для коммуникативных рефлексивов, поэтому названы критериями коммуникативного напряжения.

Выделенный 2-й тип рефлексивов назван концептуальным. Кроме коммуникативного напряжения, в любом тексте возможно и концептуальное напряжение, которое также эксплицируется в виде рефлексива. Критерии концептуального напряжения коррелируют с критериями коммуникативного.

Усиление современной метаязыковой концептуальной деятельности индивида связано в первую очередь с динамическим критерием, а именно с интенсивным развитием когнитивного сознания. Следствием такого развития является перестройка мировоззренческих установок, приспосабливающих человека к общественно-экономическим изменениям.

Стилистический критерий коррелирует на уровне концептуальных рефлексивов с ксеноразличительным (социальным) критерием. Кор-' реляция возможна на основе дихотомии «свой» — «чужой»: говорящий всегда координирует свой личный языковой и когнитивный опыт с опытом другого. На коммуникативном уровне эта координация проявляется в использовании стили-

стически маркированных единиц, ориентированных на чужое слово. Фактором, обусловливающим этот критерий на концептуальном уровне, является мировоззренческая установка языковой личности. Оценивая одни и те же факты, носители языка реализуют разные мировоззренческие установки с помощью характеризованных речевых действий в рамках базовой системы координат «свой» — «чужой». Рефлексивы в этом случае часто выполняют социально-оценочную функцию.

Деривационный критерий на концептуальном уровне реализуется как идеологическая переориентация концептосферы. При реформировании российской экономики, политическом переустройстве страны произошла идеологическая ломка общественной модели поведения. Следствием этого процесса стало, во-первых, переосмысление лексики политического и экономического дискурсов; во-вторых, - стирание пейоративной оценки, появившейся у тех или иных слов в советское время, освобождение семантики от оценочных идеологических добавок советского времении формирование новых коннотативных смыслов.

Личностный критерий на концептуальном уровне выявляется в мета-высказываниях, фиксирующих индивидуальные концептуальные признаки, отличные от признаков, характеризующих концептосферу другой языковой личности. (Отметим, что концепты могут быть общенациональными, групповыми и личными). Кроме личных концептов, индивидуальные черты проявляют себя и в стандартизованных концептах.

Концептуальные рефлексивы, как и рефлексивы коммуникативные, могут включать характеристику концепта по разным основаниям напряжения. Вместе с тем структура концептуальных рефлексивов двупланова. Поскольку связь реф-лексива со звеном концептуального контроля осуществляется всегда через слово в речи, постольку планом выражения концептуальных рефлексивов являются рефлексивы коммуникативные. Коммуникативные рефлексивы, выступая, с одной стороны, в качестве формы для выражения концептуального рефлексива, с другой стороны, способ^ существования и выражения содержания коммуникативного напряжения,/'представляют собой две разнородные по своей природе субстанции, объединенные в дискурсивном пространстве в функциональное целое.

Из сказанного следует, что коммуникативный рефлексив имеет двоякую природу. В своей основной функции такой рефлексив является самостоятельным явлением, содержательным фактом, связанным с маркированием очага коммуникативного напряжения на речепорождающем уровне. Но у коммуникативного рефлексива есть вторичная функция: по отношению к концептуальному рефлек-сиву коммуникативный рефлексив есть его форма. Происходит своеобразное удвоение формы коммуникативного рефлексива: он существует как содержательная структура и одновременно представляет форму концептуального рефлексива. Каждый класс концептуальных рефлексивов может быть оформлен как коммуникативный рефлексив любой разновидности.

Ярче всего двуплановость концептуальных метаязыковых высказываний проявляется в группе рефлексивов, обусловленных ксеноразличительным крите-

рием напряжения. Данный тип рефлексивов выполняет социально-оценочную функцию, реагируя на изменения в общественной жизни. Коммуникативную стратегию, связанную со стремлением выразить свое суждение о современном мире, говорящий как бы маскирует под рефлексивный акт, связанный с оценкой фактов речи, например: Зюганов произнес в общем-то крамольную для всякого православного фразу: «Настроение масс явно клонится влево». Только точнее было бы сказать не «влево», а налево, т. е. в сторону дьявола, золотого тельца. Бес всегда тянет человека в левую сторону, потому что стоит за его левым плечом. Все партии, созданные с помощью еврейского золотого капитана (а компартия — одна из них), являются левыми партиями, т. е. сатанинскими. К ним же относятся и все демократические партии (Россиянин, 1995, № 3).

Предложенная типология рефлексивов позволяет выявить те участки рече-мыслительной деятельности индивида, которые требуют активного сознательного участия языковой личности в создании текста, мотивированного вхождения в речевое дискурсивное пространство, демонстрируют гибкость мышления, его способность включаться в новые ситуации, функционировать в новом языковом материале.

Глава 2. Коммуникативные рефлексивы содержит аналитическое описание коммуникативных рефлексивов, обусловленных выделенными выше критериями коммуникативного напряжения.

Раздел Динамический критерий содержит характеристику коммуникативных рефлексивов, ориентированных на выяснение временных параметров лексической единицы. Метаязыковые высказывания позволяют выделить ядерные зоны обыденного знания о динамике языковых единиц, фиксируют стадии жизни слова в языке: 1) этап вхождения слова в язык, фиксация первого знакомства со словом; 2) этап узуализации лексемы, протекающий через последовательные стадии усвоения значения слова, активного функционирования, укоренения в языке, возможной пассивизации.

В период активного функционирования слова обыденное сознание характеризует слово как модное. Для объяснения факта существования модных слов была использована теоретическая модель моды, предложенная А.Б.Гофманом. По Гофману, модель моды двухъярусна. Во-первых, она включает ядро модных ценностей, реальных регуляторов поведения, названных автором атрибутивными. Атрибутивными ценностями моды являются современность, универсальность, демонстративность и игра. Атрибутивные ценности моды являются общими для всех, они определяют принадлежность того или иного объекта к разряду модных. Но за этим ценностным единством кроется многообразие ценностей, которые можно назвать внешними, или денотативными. Будучи внешними относительно структуры моды, денотативные ценности для субъектов моды составляют сильный мотивационный слой.

Структурные признаки модного объекта преломляются особым образом в слове, которое обыденное языковое сознание определяет как модное. Модными словами называют новые слова, превысившие порог частотности. Высокочастотные лексические единицы с элементом новизны обладают такими фундаменталь-

ными признаками модного объекта, как современность и универсальность. С универсальностью связана такая черта моды, как массовость. Мода носит глобальный характер, участники моды ощущают свою принадлежность к обширному, неопределенному целому: Аксессуары — очень важная часть имиджа (ох, не люблю я этого слова, но куда деваться). ...Для поднятия своего имиджа (все, последний раз, честное слово) лучше ездить не на такой машине, как у вас (Men's health, 2001, авг.).

Два признака слова — новизна и массовость употребления — являются достаточными для обыденного языкового сознания, чтобы считать лексическую единицу модной. Наряду с широким пониманием модного слова обыденным сознанием, существует точка зрения лингвистов, изучающих феномен модного слова, которые сужают это понятие. Они утверждают, что модное слово не может обозначать новый денотат, оно всегда является новым обозначением известного явления (О.И.Титкова, Е.В.Розен). Данная примета слова - один из ценностных компонентов модного объекта.

Мода на словоупотребление может определяться эстетической потребностью говорящего к обновлению речи. Эта потребность реализуется в смене формы языкового знака при тождестве содержания и определяется другой ценностью моды — игрой, которая является универсальным элементом культуры. Мода цик-лична, прерывиста. Эстетика обновления формирует определенный «модный знаковый спрос», которому противостоит «модное знаковое предложение» со стороны культурных образцов, еще не ставших модными. Знаковый износ определяет потребность в замене знаковых средств и стимулирует поиск и отбор иных лексических единиц.

Смена номинации постоянно фиксируется в метаязыковом сознании говорящего. Языковое сознание выполняет в этом случае функцию идентификации, восстанавливая связь времен, через новую лексическую единицу осуществляет привязку реальных фактов истории к общественному опыту современности. Помещенные в один контекст метаязыкового комментирования временные синонимы способствуют новой интерпретации фактов истории: Раньше таких людей называли администраторами, сейчас — модным словечком «продюсер» (КП, 1999, нояб.); Что же до модной клички «лица кавказской национальности», то в Москве моего детства все они считачись «грузинами» (Новая газета, 2000, февр.); Теперь она реализатор на вещевом рынке (по-старому — просто продавец) (АИФ, 2000, июнь).

Последняя внутренняя ценность моды — демонстративность - имеет корни в биологических аспектах своего существования, в стремлении быть внешне привлекательным для другого. Мода — одна из форм коммуникации, и демонстративность способствует быстрой и экспрессивной презентации своего «я». Для современной эпохи с ее динамизмом характерна непродолжительная и поверхностная коммуникация, где модное слово становится маркером благодаря своей демонстративности. Наличие демонстративности побуждает исследователей трактовать моду как поверхностную сторону человеческого существования. Именно поэтому всему массиву рефлексивных высказываний, оценивающих лексическую

единицу как модную, присуща дополнительная аура, передающая чувство-отношение к данному слову в диапазоне неодобрения. Этот негативный оттенок часто проявляется через употребление диминутивных единиц «словечко», «словцо», которые встречаются наряду с нейтральной единицей «слово». Диминутивы являются одним из ярких знаков личностных эмоционально-оценочных состояний и отношений: Модное словцо «любер» превратилось в изрядно раскрученный лейбл, под которым в Люберцах стали проходить соревнования по тяжелой атлетике и бодибилдингу (МК-Урал, 2000, янв.); Раньше их называли просто «певец» или «певица». Теперь употребляют модное словечко «проект». Каждый год на нашей эстраде появляются десятки новых «проектов» (Там же, март).

Раздел Стилистический критерий посвящен коммуникативным рефлекси-вам, которые являются своеобразными маркерами естественно складывающегося, меняющегося стилистического узуса, фиксируют формирование стилистических норм нового времени. Рефлексивы отражают сдвиги в общей стилистической структуре русского языка 1990-х годов: изменение стилистической принадлежности единиц, развитие стилевой диффузии, изменение вкусового отношения к стилистическим сферам сниженной и высокой лексики.

Употребление в речи образованного носителя языка сниженной лексики с последующим метаязыковым комментированием говорит о первом этапе ввода этой лексики в состав литературного языка, о формировании новых стилистических стереотипов: Извините за грубое выражение, у нас либо по фигу, либо по блату (ОРТ, Час пик, 11.02.97); Рядом должна быть очень сильная команда. Чтобы она не пристраивалась, извините, к заднице (Там же, 1999, дек.). Предпочитая сниженное слово нейтральному, носитель литературного языка испытывает культурно-речевой дискомфорт. Ему приходится виниться. Чаще всего метаоператоры в составе данных рефлексивов представляют собой этикетные клише, готовые формулы (извините, простите за ...), вводимые в текст при употреблении табуированной лексики. Парадокс заключается в том, что, извиняясь, говорящий тем не менее употребляет ненормативную лексику. Рефлексив при этом сигнализирует о выборе эмоционально-экспрессивного варианта как предпочтительного, прямо выражающего отношение автора речи к обозначаемому, о начале процесса детабуирования сниженного слова.

Говорящий, сопротивляясь бурной стихии просторечной и жаргонной лексики, чаще всего мотивирует выбор единицы социально ограниченного употребления отсылкой к коллективной точке зрения, к третьей культуре, «прячется» за чужую речь. Чтобы не стать жертвой дурновкусия, носитель Литературного языка свою стилистическую свободу оправдывает совмещением своей и чужой речи. Например: Как добиться богатства без халявы, говоря народным языком? (ОРТ, Час пик, 8.12.97); На Москву тоже наехали, выражаясь жаргонным языком (ОРТ, Час пик, 4.09.97). Игра точкой зрения ориентирована на коммуникативного партнера, который должен понять, что адресант остается в общей для обоих социально-культурной общности, хотя и использует специфические элементы других субъязыков. Оппозиция «свой» — «чужой», развиваясь, не переключает коммуникацию в пространство чужой культуры.

Аргументацией употребления сниженного слова, представленной в рефлек-сиве, может быть ссылка на частотность употребления единицы («все так говорят»). На первом этапе вхождения сниженной единицы в общий лексикон необходима фоновая поддержка в виде рефлексива: адресант через стереотип «все так говорят» распространяет степень нравственной вины на все общество в целом. В то же время он занимает позицию активного носителя языка — «такого, как все», речевой опыт которого свидетельствует о высокой употребительности нелитера> турного варианта. Подобные рефлексивы демонстрируют готовность говорящего усмотреть возможность разных взглядов людей на одну и ту же ситуацию, на одно и то же слово, подчеркивают свободу говорящего в стилистическом выборе и в то же время показывают непроизвольное подчинение языковой моде. Они свидетельствуют о взгляде на обычное, привычное как хорошее и правильное.

В свою очередь, принимая частотную сниженную единицу, адресат включает ее в свой индивидуальный лексикон, а когда выступает в позиции адресанта, способствует ее дальнейшему распространению. Во взаимодействии позиций говорящего и слушающего осуществляется вхождение ненормативной единицы в литературный лексикон. Критерий употребительности позволяет воспринять единицу как возможную в нормативном ряду. В восприятии коммуникантов осуществляется центростремительный процесс: перемещение нелитературных единиц в литературный язык: Как принято говорить, они парили мозги охране (Детектив-шоу, 4.03.00); Технического директора, как сейчас принято говорить, достают (ОРТ, Человек и закон, 6.01.99); И в Минобороне, и в МВД уже не скрывают, что у них есть заказ «замочит ь», как сейчас говорят, Басаева и Хаттаба (КП, 1999, окт).

Тенденция к стилистической сниженности сопровождается центробежным процессом - вымыванием высокого стилистического слоя лексики. Современный речевой быт обнаруживает двойственное отношение к высокому стилю. С одной стороны, мы избегаем их, так как хотим сохранить высокие слова для тех моментов, когда они окажутся уместными в речи. Отсюда рефлексивы, в которых отмечают необходимость осторожного обращения с высокими словами: Слишком высокие слова: «звезда», «поэт» (АИФ, 1998, янв.). С другой стороны, в реф-лексиве возможна отрицательная оценка слова, воспринимаемого адресантом как высокое: Благодаря Бугримовой дрессировщика стали называть высокопарным словом «укротитель» (ОРТ, Время, 20.02.01). ' Неприятию пафосной лексики способствует предшествующий лингвокуль-

турный период, который характеризовался расхождением официального и не, официального. Официальный язык советской эпохи, располагающий набором речевых идеологических стереотипов, занял нишу высокого стиля. Отторжение официального языка как языка лжи автоматически отторгает и пафосную лексику. Вымывание высокого стиля — своеобразная реакция на советский официоз, лжевысокий стиль тоталитарного времени.

Характерно, что слова, воспринимаемые как высокие, часто оказываются стилистически нейтральными. Они приобретают в речи коммуниканта признаки высокого слова по разным, чаще всего фоновым, критериям. Во-первых, ощуще-

ние высокого задано канонами советской идеологии, предполагающей сакрализацию социально значимых понятий из сферы высоких чувств и принципов, обозначающих такие ценностные категории абстрактного характера, как свобода, равенство, долг, любовь к родине, патриотизм, творчество. Во-вторых, ощущение высокого задано традицией, в соответствии с которой сферы эмоций и морали относятся к высоким духовным ценностям (доброта, любовь, счастье, добро, зло, трудолюбие, меценатство). В-третьих, ощущение высокого задано культурной традицией, в соответствии с которой творческий труд оценивается как высокое ,

достижение «чистого» духа (творчество, искусство, талант, творческая индивидуальность). Обсуждение данных престижных понятий в обыденной речи приобретает особый характер в силу своей неординарности: с одной стороны, в каче- * стве общих абстрактных слов они воспринимаются как нейтральные; с другой стороны — как пафосные, поэтому в контексте повседневности они могут приобретать окказионально высокую стилистическую окраску: — Почему ты перешла на ТВ-6? —Для меня это был вопрос о честном слове, о долге, о добре и зле. Хотя понимаю, что звучит это банально. —Банально и пафосно. —Ужасно па-фосно (МК-Урал, 2001, авг.). Эксплицитно выраженная «боязнь» высоких слов, с одной стороны, ослабляет позиции высокого стилистического яруса; с другой стороны, оставляет за высоким стилем заповедную область разговора «о сущностях».

В разделе Деривационный критерий рассматриваются рефлексивы, комментирующие сложные в деривационном плане слова.

Формально-семантическая деривация проявляется в слове как его внутренняя форма, как признак, лежащий в основе наименования. Рефлексивные высказывания, интерпретируя слово с точки зрения мотивировочного признака, обычно представляют собой образцы так называемой ложной, наивной, народной этимологии: Господин президент! Не обращаюсь к Вам с привычным словом «товарищ», так как история происхождения этого обращения уходит в давние времена, когда с этим словом обращались друг к другу воры: доставив награбленный товар к своим товаркам, они требовали за это щи, вот и получилось — товарищ, то есть товар — щи. Поэтому президента не хотелось бы называть «товарищем» (Открытое письмо Д. Васильева президенту СССР М. С. Горбачеву, Память, 1991, янв.).

Данный факт оживления внутренней формы вызывает вопрос: зачем говорящему обращаться к диахроническому аспекту жизни слова, когда, с точки зре- ' ния синхронного функционирования, слово не нуждается в мотивировке, которая может помешать успешному коммуникативному акту, поскольку идеальный знак ) должен быть немотивированным. Мотивированные знаки всегда стремятся к утрате причинной связи между значением и формой, к условности связи, базируемой на традиции или общественной конвенции. Процесс оживления внутренней формы может рассматриваться как обязательный компонент языковой способности личности, дающий каждому говорящему синхронно-функциональное ощущение генезиса слова. Реализация этого процесса в условиях речевого акта может быть вызвана разными причинами: 1) при идентификации нового слова опора на

внутреннюю форму слова облегчает запоминание и присвоение нового слова, окрашивая эту работу положительными эмоциональными переживаниями, которые сопутствуют процессу углубления в «тайны языка»; 2) при функционировании новой лексической единицы актуализация механизма внутренней формы знака устраняет возможное непонимание, а при функционировании узуального слова способствует упрочению системных связей между словами.

Актуализация того или иного производного значения слова в процессе порождения и понимания речи предполагает разграничение значений многозначного слова. Частотны рефлексивы, разграничивающие два близко связанных значения многозначного слова — прямое и переносное. Контекст не всегда дает возможность четко разграничить эти семемы, а метаязыковой комментарий уточняет или акцентирует тип значения слова: По этому автографу город знал, на чьей стороне сила — в прямом смысле этого слова (КП, 2001, нояб.); Некурпльщшов добило отсутствие в помещении кондиционера и вентиляции В общем, тусовка получилась в прямом и переносном смысле жаркой (Наша газета, 2000, авг.);' Он хочет, чтобы все человечество говорило на его языке. И не только в переносном смысле слова. Недавно Гейтс осчастливил человечество новым словарем «Encarta World English Dictionary», объявив его «первым словарем, родившимся в эпоху технологии» (МК-Урал, 2000, нояб.).

Коммуникативный контроль может требовать обращения не только к семантическим, но и к коннотативным (шире — прагматическим) свойствам лексем. Для обыденного сознания все типы прагматической информации оказываются нерасчлененными и передаются одним видом метаязыкового комментирования («в хорошем смысле слова» или «в плохом смысле») в зависимости от типа оценочной информации. Осознание коннотативного компонента актуализируется тогда, когда у говорящего возникает потребность либо отстранить этот ореол, либо подчеркнуть прагматическую особенность лексемы. Появление данных метаопе-раторов в речи указывает на коммуникативное напряжение, обусловленное деривационным критерием сложности лексической единицы, обладающей прагматическими смыслами: Наверное, я буду скучать по корреспондентской работе. С другой стороны, в хорошем смысле этого слова, набегался (КП, 2001, сент.); Надо делать жизнь хорошей, но не в бандитском смысле слова (ОРТ, Мы и время, 31.01.00).

В разделе Личностный критерий проводится анализ коммуникативных рефлексивов, позволяющих выявить индивидуальное отношение говорящего к употребляемому слову. Выбор слова — одна из ключевых проблем говорящего, и в основе этой проблемы лежит выбор правильной стратегии поиска, который отражает принципы организации словаря в сознании человека: Знаешь, вот Анд-рюша Миронов всю жизнь завидовал, нет, неправильное слово, не завидовал, а хотел дотянуться до уровня Табакова (МК, 1999, апр.); Тренер велоклуба сказал, указывая на своих подопечных: «Вот такая она, наша тусовка». Но очень быстро я понял: слово «тусовка» здесь не подходит. Они — не «тусовка», они — практически семья. Потому что никогда и ни в какой тусовке не может быть такого взаимопонимания, отсутствия барьеров между младшими и старшими

(Наша семья, 1999, сент.).

Коммуникативные рефлексивы демонстрируют наличие парадигматических связей лексических единиц в языковом созйании говорящего. Парадигматические типы связей лексических единиц в составе рефлексива представлены прежде всего эквиполентными и синонимическими отношениями. В коммуникативных реф-лексивах мы сталкиваемся либо с фактами разграничения равнозначных в языковой системе лексических единиц, либо отождествления в рамках одного контекста близких, но не тождественных слов.

Разграничение равнозначных единиц может быть связано с фактами несодержательного языкового варьирования, с различием индивидуально-вкусовым, социальным, территориальным и т. д. Например: Народ... Я не люблю это слово, так как не понимаешь, что стоит за этим словом. Лучше люди (ОРТ, Времена, 24.12.00); На вопрос, делаю ли я своей супруге романтические сюрпризы, ответил: «А вы знаете, что называть супругу супругой не очень романтично? Жена — это правильнее» (АИФ, 2001, июнь).

Одним из проявлений синонимии в составе коммуникативного рефлексива, толкуемой в расширительном смысле, являются эвфемистические замены, определяемые нами как проявление контекстной коммуникативно-прагматической синонимии. Кроме обычного самоконтроля речевой деятельности говорящего, в данном типе рефлексивов подключается личностная социальная установка, жесткий социальный контроль речевой ситуации. Например: А когда я начал работать как режиссер, то, конечно, многое не то чтобы позаимствовал, а, как бы поделикатнее сказать, — воспринял из западного опыта (МК-Урал, 2001, авг.); Мы говорим убрать - убить звучит грубо (ОРТ, Время, 18.11.98). С одной стороны, синонимизация лексем в данных контекстах позволяет говорящему объяснить намеренное снижение точности номинации, а с другой стороны, при комментировании эвфемизм «утрачивает свою камуфлирующую функцию» (Е.И.Шейгал).

Для носителя языка при поиске точного слова, определении близости лексических единиц недостаточно только совпадения семной структуры слов. Среди параметров, различающих и отождествляющих значения слов, важную роль выполняют признаки, с точки зрения говорящего, коммуникативно актуальные для текущей ситуации. Рефлексивы позволяют отразить диапазоны значений слова, которые представляют собой диалектическое единство общесистемного значения, приобретающего свою системную силу при многократно повторяющемся контексте в коммуникативной сфере, и индивидуального, личностного смысла, хранящегося в сознании говорящего. Рефлексивы, фиксирующие поиск и обсуждение точного слова, свидетельствуют о речевом напряжении, возникающем при корреляции структурно-системной организации лексики и многомерного устройства внутреннего лексикона говорящего.

Глава 3. Концептуальные рефлексивы и социально-культурные доминанты содержит аналитическое описание концептуальных рефлексивов. Структуру данной главы определяют критерии концептуального напряжения, которые мы объединили попарно, динамический - деривационный, ксеноразличительный (социальный) - личностный, поскольку в основе выделенных оппозиций лежат сходные когнитивные процессы.

Концептуальные рефлексивы позволяют лишь обозначить очаги концептуального напряжения, но не дают возможности полно охарактеризовать доминантные концепты переходного периода. Поэтому мы расширили рамки привлекаемого материала, используя, наряду с рефлексивами, контексты рефлексивного характера в виде аналитических высказываний, мнений, суждений, в которых объектом аналитического осмысления являлись анализируемые говорящим концепты. Результаты языковой рефлексии современного носителя языка часто представляют собой высказывания с имплицитным метаязыковым содержанием. К формальным признакам, позволяющим выделить подобные рефлексивы, содержащие интенции говорящего, направленные на осмысление и оценку современной русской действительности, относятся кавычки, особенности синтаксической организации высказываний, содержащих умозаключения обобщающего характера, расширение круга метаоператоров за счет синонимичных для обыденного восприятия единиц (наряду со «словом» - «термин», «понятие»).

В разделе Динамический и деривационный критерии содержится описание концептуальных рефлексивов, фиксирующих различные этапы формирования и развития концептов, которые могут вызывать напряжение; отмечено несколько зон когнитивного напряжения.

Зона ликвидации лакунарности связана с проблемой именования концепта в языке. Метаязыковое комментирование в современной речи сопровождает слова, называющие реалии, до настоящего времени существовавшие лишь в понятии. Отмеченное словом обозначаемое становится фактом сознания, а сама лексическая единица - окончательным свидетельством включения явления в мир, полностью сформированным концептом (данные рефлексивы подтверждают возможность автономного существование концепта и являются одним из способов обнаружения невербализованных концептов): Свою школьную страсть к фотографии он тренировал повсюду - на репетициях студенческих отрывков, дружеских попойках, на халтурах в городах и весях. Наверное, потому, что никто не знал слова «папарацци», никто и не прятался от его объектива (МК-Урал, сент.,1999).

Слово должно заполнять те пустоты в словарном составе языка, которые обнаруживаются при концептуальном освоении мира. Вербализуются те компоненты концептосферы, которые обладают коммуникативной релевантностью в силу экстралингвистических причин. Так, активно вербализуются концепты, связанные с экономической и политической сферами общественной жизни. Возникшая необходимость языковой репрезентации многих экономических и политических невербализованных концептов в русском сознании связана с открытостью современного российского общества, с осознанием интернациональности процес-

сов и явлений, типичных для многих стран, в том числе и для России. Носители языка проводят своеобразный контрастивный анализ на уровне обыденного сознания, сравнивая наборы семантических признаков русского невербализованного концепта с набором семантических признаков эквивалентного вербализованного концепта другого языка. В результате такого сравнения русский концепт приобретает имя, чаще всего в виде иноязычной лексемы: У меня была программа «Молодежный дискуссионный клуб», что-то вроде ток-шоу. Правда, мы тогда даже слова такого не знали, инстинктивно пытались что-то делать, приглашать людей, стравливать мнения (4 канал + все ТВ, апр.,2000); А я был долго негром, работал на других. Я занимался по сути дела аранжировкой. Тогда не было этого слова (ОРТ, Пока все дома, 17.03.02).

Невербализованной может оставаться та часть концептосферы, именование которой подлежит социальному контролю (сфера интимных отношений, государственные и военные секреты и т.п.). В связи с расшатыванием системы тематических табу метаязыковая деятельность современного говорящего позволяет выделить корпус рефлексивов, обсуждающих языковую объективацию концептов, связанных с данной табуированной сферой. Показателен, в частности, материал, который дает современный дискурс для анализа процессов именования чеченских событий. Общим базовым именем данного концепта является устойчивое сочетание чеченская война. Концепт война обычно связывается в общественном сознании с вооруженной борьбой между государствами или народами, между классами внутри государства, с идеей насильственной смерти. Это понимание отражено в значениях соответствующей лексемы в словарях русского языка. Узловой точкой, задающей развертывание номинаций для чеченских событий, является прямая и эвфемистическая номинации происходящего: «война» и «антитеррористическая операция» (такова официальная номинация военных действий в Чечне). Номинация данного концепта имеет динамический характер. В самом начале военных действий в Чечне концепт получает эвфемистическую номинацию, которая способствует искаженной концептуализации денотата-события. Из денотативного ядра концепта вытесняется компонент «насильственная смерть», изменяется его статус вследствие перемещения на периферию концептуальной сферы, что позволяет редуцировать компонент «смерть». Семантическое наполнение ядра происходит с помощью компонентов несущественных, но имеющих коннотацию общественного одобрения: эвфемизм антитеррористическая операция, сохраняя семантический компонент «военные действия», включает семы «справедливость», «заслуженное наказание». В высказываниях-рефлексивах постепенно восстанавливается концептуальная справедливость: наряду с эвфемистическими номинациями начинает употребляться прямая номинация военных действий: Москва ответила началом контртеррористической операции — тате название получила эта война в первые дни (МК-Урал, 2000, авг.); И только после страшных боев эту войну стали называть своим именем — вторая чеченская (Там же); А дома уже устали бояться и каждый день припадать к экрану телевизора, слушая сводки с поля боя необъявленной войны, которую правительство до сих пор продолжает стыдливо именовать антитеррористической операцией (МК,

2001, № 6 (198), февр.). Специфична роль метаязыковых высказываний, комментирующих наличие эвфемистических номинаций у концепта. Если для эвфемизма характерна ассоциативная связь с денотатом опосредованно, через первичное наименование, известное обоим коммуникантам, то рефлексив выполняет роль опоры, которая устанавливает прямую и открытую связь косвенной номинации с первичной. Употребление в одном контексте кореферентных наименований служит средством привлечения внимания к негативным явлениям действительности.

Формирование новых концептов в русском языковом сознании - вторая зона концептуального напряжения, обусловленная стремительным пополнением многих тематических участков русской концептосферы.

Концептуальные рефлексивы позволяют уловить базовые моменты формирования нового концепта, зафиксировать вхождение в язык новой лексемы, не насыщенная концептуальным смыслом. Появление новой лексемы - сигнал к началу формирования вербализованного концепта. Процесс формирования нового концепта может идти и обратным путем. Сначала возникает новая реалия, которая позже приобретает свою номинацию: 11 марта 1985 года, на следующий день после кончины престарелого генсека Черненко, собрался внеочередной Пленум ЦК КПСС. По предложению А. Громыко генеральным секретарем избран Михаил Сергеевич Горбачев. Ему — 54. Пройдена длинная карьерная лестница, увенчавшаяся высшим государственным постом. Цель достигнута? Нет, все только начинается. Позже это «все» назовут перестройкой и демократическими реформами (АИФ, 2001, авг.).

Если концепт важен и актуален для общественной жизни страны, его формирование происходит интенсивно, как это было с концептом новые русские. К сегодняшнему дню сформирован социальный стереотип нового русского, который имеет многоаспектный характер — от внешних атрибутов до характеристики отношений в семье, психологических особенностей, уровня богатства, стиля жизни, ценностных ориентиров и т. д. Усвоенность стереотипного представления подтверждается наличием большого количества анекдотов про новых русских. Концепт динамичен, он дополняется новыми признаками, обладает деривационным потенциалом.

При формировании новых концептов могут возникать оценочные компоненты, имеющие временный оперативный характер, обусловленный экстралингвистическими причинами. Фиксация этой коннотации позволяет составить представление об общем социально-психологическом фоне времени. Так, рефлексивы, сопровождающие процесс усвоения массовым сознанием терминологической единицы деноминация, зафиксировали пейоративный коннотативный ореол нового концепта, который формируется на основе предыдущего неудачного опыта денежных преобразований в стране. Ключевыми словами являются лексемы «опасность» и «страх»: Страшное слово «деноминация» (МК, 1997, 5 авг.); Несколько зловещий оттенок начинает принимать словечко «деноминация», а также странная фраза Чубайса о том, что вклады граждан 1913—1920 гг. рождения будут компенсированы 1 : 1000 (МК-Урал, 1997, дек.). Накопленный опыт современности сохранится в структуре концепта деноминация, но из актуального (ак-

тивного) слоя концепта перейдет в дополнительный (пассивный) в виде эмоционально-мифологического наследия, как культурная память о психологическом состоянии российского общества, испытывавшего в постперестроечный период страх перед экономическими катастрофами и находившегося в состоянии тревожного ожидания возможных негативных событий.

Актуализация сложившихся концептов —третья зона концептуального напряжения, связанная с наполнением новым содержанием концептов, существующих в русском общественном сознании. Новое содержание представляет собой фрагменты когнитивной парадигмы постсоветской действительности. Динамические процессы, происходящие в структуре актуализированных концептов, аналогичны семантическим процессам, происходящим в русской лексике, к которым относятся семантическая деривация, семантическая модификация, реструктурация смысловой структуры слова, стихийный дрейф семантики слова(И.А.Стернин), ресеман-тизация, или деидеологизация слова (О.П.Ермакова, Н.А.Купина, Г.Н.Скляревская). Концептуальные рефлексивы позволяют выделить эти участки напряжения, поскольку объективируют тот слой концепта, который вербализиру-ется языковым сознанием.

Смысловая деривация - процесс появления новых базовых слоев в структуре концепта. В работе проведен анализ метаязыковых высказываний, фиксирующих появление нового значения лексемы семья, вербально репрезентирующей соответствующий концепт: Слово «семья» становится политическим термином в нашей столице (НТВ, Сегодня, 27.08.99); Слово «семья» в политическом лексиконе — в большой моде (МК-Урал, 1999, окт.); С недавнего времени в нашем лексиконе появилось новое слово — «Семья». Именно так, с большой буквы — Семья. О «семейных» делах написано уже немало. О похождениях членов ее — тем более. Заграничные вклады, кредитные карты, виллы за рубежом... (Там же, 1999, дек.).

Смысловая модификация - это процесс перестройки набора признаков в составе когнитивного слоя. Подобную модификацию претерпела семантическая структура лексемы олигарх как языковой репрезентации соответствующего концепта: Банкиры, в переводе — олигархи, выглядят, как подсудимые (Завтра, 1998, дек.); Не нравится ему это слово греческого происхождения. И дело не в том, что для попадания в олигархи надо преодолеть определенный имущественный ценз (олигарх — дословно богач). Скорее всего Козицыну не по нраву негативный оттенок, который вкладывается в это понятие (МК-Урал, 2000, июль).

Смысловая модификация произошла и с концептом реформа. В современной трактовке концепт приобрегает признак «интенсивного изменения» — глубоких, коренных преобразований, требующих иногда конституционного оформления. Рефлексивы позволяют выявить смысловое изменение: На Государственном совете специально отказались от слова «реформа», чтобы у общественности не сформировалось ощущение, что все будет сломано (АИФ, 2001, март); ...Если те не из числа новых устроителей светлого будущего, тех, кто рушил

СССР, тех, кто грабил каждого из нас, прикрываясь словом «реформа»...

(Отечество, 2000, авг.); Если бы реформа здоровья имело место столетие спустя, то слово «реформа» верно было бы заменено словом «революция» (Здоровье, 1998, окт.).

Реструктурация смысловой структуры концепта представляет собой процесс изменений в концептуальной структуре, связанных с актуализацией или редукцией ряда когнитивных слоев, перемещением признаков из ядра на периферию и наоборот. Реструктурация напрямую связана с социальной жизнью общества: актуализация или редукция той или иной части концепта объясняется общественными потребностями. Иногда дополнительные, не всегда существенные признаки понятия начинают выполнять весьма важные функции и служат ориентирами для человека в содержательном осмыслении концепта. Примерами реструктурации смысла являются концепты рынок, очередь: Сейчас мы используем слово «рынок» в новом значении, связывая его со словом «экономика», говорим о рыночной экономике (Наша газета, 2000, февр.); Они уже не боятся слова «рынок», не считают ругательным слово «банкротство» и не спорят о том, какой должна быть собственность (АИФ, 2001, сент.); Я так счастлива, что сейчас нет такого слова, как очередь (А. Маринина, АСВ, День за днем, 28.08.01). Реструктурации смысла подвергаются концепты, отражающие реалии советской жизни. Лексемы, номинирующие данные концепты, остаются в языке, а те компоненты смысла, которые остаются невостребованными и перестают пропускаться через сознание носителей языка, постепенно уходят в пассивный слой.

Стихийный смысловой дрейф - процесс, связанный с эволюцией концептуального смысла в обыденном сознании, со смысловым размыванием. Обычно подобный дрейф наблюдается при активизации абстрактных концептов: в массовом сознании существует «когнитивный вакуум» в отношении этих понятий и возникает острая необходимость усвоить эти представления. При этом исходное прототипическое значение не исчезает, но либо уходит в пассивный слой, либо становится неопределенным.

Например, концепт демократия для российского общества является абстракцией, заимствованной из чужого опыта. Смысловая размытость концепта показывает амбивалентность постсоветского обыденного сознания, находящегося в процессе перехода от тоталитарной эпохи к демократической. Решающими для эволюции смысла концепта демократия оказались ментальные стереотипы русского самосознания, сочетающие в себе противоречивые черты свободолюбия и покорности, подданичества и гражданственности, отсутствие демократической традиции в национальной политической культуре, для которой личные свободы и демократические права не являются главными. Рефлексивы представляют собой попытку выявления причин смысловой динамики, смысловых наращений, амбивалентности смысла: Сейчас слово «демократия» столь же модное, часто повторяемое, как раньше — «перестройка»', но русские люди употребляют слово «демократия» как равностойное понятия «свобода»; Хоть сто раз повторяй слово «демократия», а в стране, как и прежде, сильны авторитарные традиции; Некоторые не любят слово «демократия», для них за ней скрываются

вседозволенность, коррупция — как они понимают демократию, толкуют ее в извращенном виде. Так что для начала мы выяснили весьма любопытную деталь: произнося слово «демократия»7 мы принципиально не можем знать, говорим мы о Добре или о Зле; Дело в том, что слово «демократия» является, пожалуй, наиболее мощным орудием в арсенале демагога любой политической ориентации и любого окраса (Электронные СМИ) и т.д.

Деидеологизация, или ресемантизация смысловой структуры концепта [трансформация концептов-идеологем) - это преобразование смысловой структуры, связанное с идеологической переориентацией концептов политической и экономической сфер. Мена аксиологических оценок в смысловой структуре идеологических концептов может быть представлена в виде оценочной нейтрализации, поляризации или оценочного размывания (Н.А.Купина), т. е. концептуальная деидеологизация протекает в русле проанализированных выше смысловых динамических процессов. Целесообразность выделения этого типа преобразований в качестве самостоятельного (в одном ряду с другими) определяется спецификой смысловой структуры идеологических концептов. Идеологическое отражение действительности на уровне концептуального знака проявляется в наличии прашатического компонента, оценочного по своей внутренней природе, входящего в систему ценностных установок, задающих образ должного или желаемого, формируемого под влиянием господствующих властных и идеологических институтов.

Обновление концептосферы русской языковой личности тесно связано с мировоззренческими изменениями. Рефлексивы, фиксирующие ментальную трансформацию на уровне мировоззренческих установок, обусловлены в большей степени деривационным критерием концептуального напряжения, реагирующим на сложность происходящих мутаций сущностного ядра массового сознания — системы ценностных ориентации.

Концептуальное напряжение, возникающее при преобразовании идеологических концептов, поднимает проблему фундаментальных/эфемерных перемен мировоззрения, настолько многослойны, неоднозначны метаязыковые показатели переходного, нестабильного состояния обыденного человеческого сознания. Чертой современной речи является подвижность оценочного идеологического компонента: Конкуренция — слово здоровое (ОРТ, Час пик, 26.05.98); Ой, ну я ненавижу это слово — конкуренция (МК-Урал, 1999, дек.); У нас аллергия на слово «социализм» (КП, май, 01); Коммунизм — слово нестрашное, сказал А. Брежнев, внук Леонида Ильича (Новости, 4 канал, 14.01.99); Мы произносим слово «капитализм» часто с таким же вдохновением, с каким раньше произносили «коммунизм». Но сами по себе слова «капитализм» или «рынок» меня не обольщают (АИФ, 2001, сент.).

Трансформация концептов-идеологем имеет специфический характер. Поскольку идеологическая оценочная модальность присутствует в прототипическом слое концептов, постольку попытка вернуть концепту истинный смысл «заставляет» сознание кардинально менять систему ценностных ориентаций, которая в силу своей стабильности не может быть гибкой. То, что было для человека соци-

ально чуждым, а потому опасным, не может быть принято языковой личностью без серьезных усилий. Современная речевая реальность регистрирует попытки перестройки сознания, показывая отторжение любой идеологической оценочно-сти, истощенность смысловой базы идеологем, которая возникает ввиду противоположно направленных оценочных смыслов, погашающих друг друга: Примечательно, что все недобрые слова в политологии заканчиваются одинаково. Когда-то основоположник ленинизма пугал пролетариат империализмом и зазывал в социализм. Его преемник Сталин громил фашизм, но в своей стране построил нечто подобное, позднее названное тоталитаризмом. Следующий генсек — Хрущев готов был снять с себя последний ботинок, чтобы убедить человечество в скором построении в СССР коммунизма. В 80-е мы начали с плюрализма, а кончили бандитизмом... Всякий раз увлечение «измами» напоминало, простите за каламбур, онанизм — в смысле полезного результата (АИФ, 1997, окт.).

При переходе от одной исторической парадигмы к другой обыденное сознание проявляет себя как важнейшая составляющая языкового сознания, участвующая в ментально-вербальном процессе обновления культурной семантики. Когнитивной мотивировкой этого процесса является стремление носителя языка объяснить наблюдаемые социальные и культурные явления экстралингвистической сферы. Обыденное освоение концептов опирается на житейский опыт, повседневную практику и потому не имеет системного характера. Рефлексивы точечно, штрихами обозначают актуальные зоны концептуального напряжения, позволяют увидеть то, что важно для концептуального осмысления действительности и что доступно обыденному сознанию, и тем самым подтверждают достоверность теоретического систематизированного сознания. При этом сами рефлексивы являются суждениями, формирующими концепт. Обсуждая слово в различных аспектах, рефлексив добавляет новые знания либо закрепляет смысловые изменения, вербализует то, что усваивается другими невербализованно. Формируемый запас смыслов в ходе коллективной интеллектуальной деятельности субъектов и представляет совокупный социальный и психологический опыт людей в период перемен.

При анализе концептуальных рефлексивов наблюдаегся достаточно полная корреляция динамического критерия концептуального напряжения с динамическим критерием коммуникативного, поскольку обсуждение ментальной реальности новых концептуальных смыслов не может быть строго отграничено от речевого употребления новых лексических единиц. Метаязыковые высказывания по поводу новой единицы часто можно интерпретировать как рассуждения о том, какой концептуальный смысл скрывается за данной лексемой, или как мнения, касающиеся понимания и точного употребления нового слова. Языковые и когнитивные знания в данном случае накладываются друг на друга, представляя собой результат единого когнитивно-коммуникативного процесса использования языка.

В разделе Ксеноразличительный (социальный) и личностный критерии. Идентификация современного российского общества содержится анализ концептуальных рефлексивов, появление которых обусловлено концептуальным напряжением, основанным на необходимости идентификации личности в новых социальных условиях, характеризующихся исчезновением стержневой, собирательной категории «советский человек».

В современной ситуации всеобщего и вынужденного приспособления бывшего советского человека к изменившейся среде существования можно выделить два наиболее крупных идентификационных процесса, в рамках которых происходит взаимодействие различных типов социокультурного менталитета: идейно-политическая и национально-государственная идентификации.

Идейно-политическая идентификация современного российского общества в метаязыковом отображении представлена социально-ценностными высказываниями носителей языка, демонстрирующими их мировоззренческую неоднородность.

Первая сложившаяся дихотомия современного общества - социально-идеологическое расслоение общества, которое в первом приближении двухчастно: 1) часть общества, признающая господствующие ценности государственной системы (относит себя к демократической); 2) часть общества, критически относящаяся к господствующим ценностям (так называемые оппозиции, имеющие свою оппозиционную прессу, теле-, радиотрибуну).

Социальная неоднородность современного общества проявилась в существовании двух противоположных по мировоззренческим установкам форм письменной публичной речи — демократической и оппозиционной печати (для анализа использованы оппозиционные газеты: «Русский порядок», «Русь державная», «Русский вестник», «Русский Востокъ», «Завтра», «Русь православная», «Русский пульс», «Черная сотня», «Возрождение России», «Наше Отечество», «Русский собор», «Память», «Околица», «День», «Воля России», «Истоки», «Россы», «Колокол», «Казачьи ведомости», «Россиянин», «Накануне»).

Переломная эпоха обостряет оценочную деятельность оппозиционно настроенной части общества, которая подвергает жесткой критике лексико-фразеологические доминанты нового времени и не включается в процесс усвоения новых стереотипов. Представители оппозиции не заинтересованы в понимании сущности нового концепта, они отвергают новое как чужое, присваивая соответствующему явлению негативную оценку. Отсутствует динамика познания объекта, поскольку объект является чужим, и оценка его как чужого лежит в области усиления, углубления его отрицательной характеристики. При несовпадении мировоззренческих установок возникает когнитивный диссонанс. В первую очередь оппонентами по-разному понимается политическая и экономическая лексика, обозначающая идеологически маркированные концепты, которая формирует разные тезаурусы у носителей язьпса.

Для современного оппозиционного мышления характерно общее неприятие радикальных изменений: Мы по-прежнему «строим» — не зря, видимо, родился термин «прорабы перестройки»: построили «социализм» — не понравился, пе-

рестраиваем его в «капитализм». С такой же бессознательностью строим «капитализм» — самый дикий и «самый капиталистический», какого нет и быть не может ни в одной из мало-мальски цивилизованных стран, хотя на них неустанно ссылаемся (Русь державная, 1997, № 11—12).

Ключевые экономические концепты получают только негативную характеристику: Звучным словом «приватизация» прикрыто уничтожение государственной собственности (Отечество, 1992, авг.); И в наше сознание денно и нощно вбивают это скользкое словцо — инвестиция. Это его термин, его идея — открытое общество. Открытое прежде всего для Сороса, его мессы. Открываемое, взламываемое им с помощью золотого тельца (Завтра, 1997, май).

Национально-государственная идентификация современного российского общества в метаязыковом отображении обусловлена изменением национально-государственных рамок идентификации: русское вытесняет советское. Стихийное переосмысление роли «национального фактора», этнонациональная напряженность связаны с распадом СССР, национальными конфликтами на границах новой России и в ее пределах, интенсивной миграцией населения из стран СНГ и национальных республик Российской Федерации в Центр. Если в спокойной общественной ситуации «этническое самосознание чаще всего не актуализировано, "размыто"» (Л.М.Дробижева), то в «смутные времена» роль этничности возрастает. Она выполняет защитную функцию, являясь своеобразной реакцией на нестабильность общества, наиболее древней и устойчивой формой информационного структурирования мира.

Метаязыковые высказывания помогают проследить динамику самоутверждения «русскости», гипертрофию функций национальной идентичности. Ключевым концептом, имеющим самый большой набор рефлексивных высказываний, является концепт русский. В рефлексивах прослеживается отстаивание, утверждение категории «своего» и непринятие «чужого». Оценочные контексты носят обычно тревожный характер, подчеркивают опасность сегодняшней жизни для русского человека: Опасное слово по нынешним временам — «русский». В стане делюкратов слова «русский патриот» запреи{енные, ненавистные, чуть ли не нецензурные (Воля России, 1991, № б); Кто это мы? Скорее всего мы — это труднопроизносимое слово «русские». Неужели русские обречены надевать маску вечных интернационалистов, прятать свое национальное лицо за безликое «мы» (Там же); Нависла угроза новой «культурной революции», ставящей главной целью духовное уничтожение страны, вытравливание самих понятий «русское», «русский народ», «русская культурно-историческая традиция» (Русский вестник, 1993, № 17).

Центральным вопросом российского национального самосознания становится вопрос о совмещении гражданской и этнической идентичности. Большинство россиян чувствует себя прежде всего «русскими людьми», а потом уже «гражданами России». Это ощущение двойственности, ощущение ложной подмены выражается в рефлексивах, в протестной форме коммедаирутопттт*)вый концепт россиянин: Разрешено только слово «российёки^^^ны^е синони-

мом слова «советский», т. е. интернациональный. И люди какие-то русскоязычные появились, а не русские (Наше Отечество, 1993, нояб.); И власти и их «демократические» средства массовой информации преднамеренно и упорно избегают употреблять слова «русские», «русский народ». Пущено в ход слово «россияне». Звучит оно фальшиво и оскорбительно. Все это само по себе имеет свойство деградировать нацию (Русский вестник, 1992, № 49—52); Свободное слово «русский» против фальшивого подлого слова «россиянин» (Там же).

Разрушение концепта «советский человек», определявшего образ жизни и стиль поведения гражданина СССР, привело к кризису социальной идентичности на уровне самосознания. Обобщающая категория «россиянин», которая призвана детерминировать социальную идентичность граждан в рамках нового суперэтноса, не выполняет пока свою функцию, так как не обладает смысловой насыщенностью прежних форм социальной идентификации и поэтому не способствует адекватной адаптации человека в изменяющейся социальной реальности. Временные указатели (в последние годы, ныне, нынче) и предикативная часть {появилось, пущено в ход, стало в моде, распространяется) рефлексивов указывают на динамику формирования концепта. Оценочная часть отражает неприятие нового концепта как ложной подмены {режет слух, таинственное, какое-то фальшивое, оскорбительное, подлое).

Концептуальное напряжение вызывает новое осмысление концептов Родина, Отечество, Отчизна.

В сложной природе многоплановых идентификаций на первый план выступает проблема описания, осознания «себя» и «других» как носителей этнонацио-нальной общности, имеющих общий национальный характер. Этнические стереотипы, характеризующие русский этнос, россиян и Россию, рассматриваются как автостереотипы. Автостереотипы-образы редко присутствуют в виде рефлекси-вов-высказываний по поводу слова. Форма подачи автостереотипов — чаще всего развернутые аналитические статьи или интервью с известными представителями русской интеллигенции, в которых содержится оценка «русскости». Выделяются две противоположные тенденции, наметившиеся в этническом автопортрете. С одной стороны, «этнический плебеизм», «этнонигилизм», выражающиеся в своеобразном охаивании собственной этничности при отсутствии национальных успехов: Странное название — Россия/Будто не было другого слова.../Это ж надо было так красиво /Называть страну, где так хреново! (С. Гальперин, МК-Урал, 2001, февр.).

С другой стороны, намечается тенденция самоутверждения «русскости» как некой спасительной гавани после периода замешательств и кризиса идентификации. Обыденное сознание находится в поисках положительных черт в русском национальном характере. Травматический опыт прошлого трансформируется в парадоксальную форму национальной гордости своим терпением/страданием. Рефлексивные высказывания документируют положительные чувства по отношению к русскому человеку: Молодые русские люди —у них неукротимая энергия, они веселы, активны, не меркантильны, им хорошо вместе. Они свободны от наследства «проклятого советского прошлого», как кто-то сказал: первое

непоротое поколение. Это те, кто реально может что-то сделать, кого можно научать и кто может научиться (Огонек, 1994, дек).

В разделе показано, как рефлексия обыденного сознания способствует развитию мифологемы русской духовности, легенды об особом миролюбии русских, постоянно оказывающихся жертвой агрессии со стороны других. Подобное, по Л. Гудкову, сознание (комплекс) жертвы возникает как реакция на разорванную коллективную идентичность, входящую в комплекс национально-государственной идентификации. Усиление, активизация национального комплекса приводит общество к инкарнации образа врага, который как один из атрибутов политической мифологии активно используется для национального самоопределения, чтобы носителем вины непременно оказывался кто-то чужой.

Образы врагов. Метаязыковой дискурс современной России при всей пестроте политического лика позволяет выделить внешних и внутренних врагов россиян.

Оппозиционно настроенная часть российского общества, кроме внешних врагов, общих для всех, выделяет врагов внутренних — тех, кто повинен в бедствиях и страданиях русского народа, в распаде СССР, в обнищании России (власть, Горбачев, Ельцин, мафия, олигархи, демократы и др.). В данном случае срабатывает психологический механизм потерпевших поражение — парадокс приписывания вины окружению.

Если обратиться к нерасчлененному на политические сферы рефлексивному дискурсу, то четко прослеживается формирование антикавказской ксенофобии, с которой может соперничать лишь тревожное отношение ко всякого рода фашистским проявлениям внутри страны: В народе нет более ругательного слова, чем «фашист»; В сегодняшней жизни страшное слово «фашист» воспринимается адекватно к самой сути, с непременным тошнотворным запахом крови (Электронные СМИ). На передний план в метаязыковом дискурсе выдвигается антикавказский синдром. Бытовой антисемитизм оттесняется на периферию. В массовом сознании существует этнический стереотип, согласно которому именно инородцы заметно влияют на криминогенную обстановку.

Военные действия в Чечне породили фобию к чеченцам, которая относится не столько к народу, сколько к воюющей стороне. Восприятие чеченских боевиков в контексте международного терроризма активизировало рефлексивы с номинацией террорист: Сепаратистов в Чечне погибли десятки тысяч, а в глазах многих россиян слово «чеченец» стало синонимом слов «террорист» и «преступник» (Электронные СМИ).

Метаязыковой материал дает возможность проследить, как политико-экономический кризис в России вылился в привычную форму неприязни к Западу. Отношение россиян к Западу включает не только актуальный опыт. Это культурный феномен, в основе которого лежат исторически сложившиеся архетипы национального сознания. Отношение российского общества к Западу амбивалентно. С одной стороны, Запад выступает союзником, партнером, носителем определенных ценностей, культурных норм, источником новых стандартов. С другой стороны, Запад воспринимается как враг, угрожающий независимости России

(одной из наиболее популярных фобий массового сознания является страх перед засильем иностранного капитала, ведущего к разграблению богатств России). В рефлексивах Запад идентифицируется с Америкой. Противоречивость отношения к Америке проявляется в типичных контекстах: заветное слово «Америка»; ласкающий наш слух слово «Америка»; звучное, легкокрылое слово «Америка»; сладкое слово «Америка»; волшебные слова «Америка» и «Соединенные Штаты». Ср.: меня бесит от слова «Америка»; при слове «Америка» они просто жаждут схватиться за пистолет; я слово «Америка» произносил и произношу без романтического придыхания; каждый раз, когда я слышу слово «Америка», волосы у меня на затылке встают дыбом и я готов драться (Электронные СМИ).

Отношение к Западу в современных условиях носит динамический характер. Выделение только бинарной оппозиции западников — антизападников представляется грубым инструментом, не позволяющим выразить разнообразную палитру взглядов россиян. Метаязыковой материал показывает: общественное мнение дифференцированнее.

Личностная идентификация современного российского человека связана с возрастанием значимости конкретных, индивидуальных идентификаций в современной России, с общей тенденцией изменения ценностей от коллективизма к индивидуализму.

Внутренняя психологическая и когнитивная работа, связанная с преодолением «обезличения», присущего советской системе, заставляет решать проблему поиска адекватной самоидентификации. Социальная и индивидуальная идентичность тесно связаны между собой. Каждый человек периодически оказывается перед проблемой: включиться в новую социальную ситуацию и при этом "не потерять" себя. Возможен и другой вариант: осознать и изменить свое Я под влиянием новых социальных, экономических, нравственных реалий.

Две ипостаси самоконцепции ярко проявляются в современной русской речи. Возможность артикуляции личностного осознания социальных категорий —■ это черта современного языкового существования. Продуктивное производство рефлексивов с вербально выраженными полярными мнениями и оценкой [я люблю (мне нравится) это слово —я не люблю (мне не нравится) это слово, термин, понятие] подтверждает наличие оздоровительных процессов, происходящих в современном российском сознании. Индивидуальность осознания содержания концепта особенно ярко проявляется 1) при личной интерпретации ключевых, культурно значимых концептов, обладающих абстрактной семантикой, 2) при освоении новых смыслов концептов, актуализированных в новой социальной реальности. Именно на этих участках когнитивной деятельности проявляет себя личностный критерий концептуального напряжения.

Первая группа концептуальных рефлексивов отражает личностный смысл обобщенных концептов.

В переломные периоды истории человек всегда обращается к осмыслению понятий, имеющих вневременной характер: смысл жизни, счастье, любовь, ус-

пех, слава, судьба, доброта, справедливость, терпимость, совесть, душа, милосердие, жизнь и др. (таков перечень самых обсуждаемых концептов по данным нашего корпуса метаязыковых высказываний). Специфика абстрактного концепта такова, что он позволяет на уровне индивидуального осмысления содержания конкретизировать отвлеченные когнитивные признаки в виде интерпретационного поля утверждений, вытекающих из менталитета конкретной личности. Эта ин-терпретативная часть наполняет более конкретным смыслом абстрактную идею. Находясь на периферии концептуального содержания, интерпретационное поле абстрактного концепта, содержащее результаты умозаключений различных людей, создает наполнение конкретикой отвлеченной идеи. Эта периферийная часть становится в определенные моменты актуализированно базовой. Периферия концептуального поля, интерпретационная часть - материал для размышления, для развития абстрактного концепта. Например, интерпретационная часть концепта «счастье», представленная в виде ответных рефлексивных высказываний, полученных на вопрос «Что такое для вас слово счастье?» может быть распределена на несколько смысловых зон:

1. Осознание возрастного понимания счастья: Помните, Пушкин сказал: «Нет счастья, есть покой и воля». Я вас разочаровала? Понимание спокойствия приходит позже, конечно, — в молодости хочется страстей безумных... А счастливым можно быть в любое время. У Ахматовой есть такие строки: «Я научилась просто жить...» Я тоже научилась. Для меня слово «счастье» — когда удается что-то открыть, украсить душу чем-то добрым , победить свои грехи и свою самость (МК-Урал, 2002, июнь);

2. Суждения о национальном характере концепта: Слово «счастье» — опасное слово. Помню свои беседы с Тарковским в Америке. Мы говорили о том, что слово «счастье» в разных языках имеет разное значение. Например, у воздушной компании «Олимпик» есть лозунг «Все здесь счастливы». Андрей спросил: «Как можно говорить, что счастлива вдова, летящая этим самолетом: счастье по-английски значит, что кофе хороший, кресло удобно и температура приятна... Оно слишком связано с рекламой. Для славянина счастье — эйфория, или покой, или только надежда, тогда и страдая можно быть счастливым человеком (АИФ, 2000, авг.).

3. Привязка счастья (чувства полного удовлетворения) к индивидуальным конкретным ценностям: Я счастлива, ведь я умею любить... (Там же, 2002, апр.); Счастье — это моменты, связанные с моим мужем, матерью, дочерью, моими внуками... Людьми, которых я люблю и которые мне платят тем же (АИФ, 2002, май); Счастье — это когда здоровы родные и наша семья в полном порядке (Телемир, 2002, окт.).

Изменение своего «я» под влиянием социальных условий — еще один важный аспект самоидентификации российского гражданина в современных условиях. Изменение ценностных установок общества происходит прежде всего на уровне изменения ценностной картины мира индивида.

Таковы изменения в русском языковом сознании по отношению к концепту «богатство» и его материальному эквиваленту — концепту «деньги». Амбива-

лентное отношение к названным концептам в современном российском сознании свидетельствует о личностном осознании актуализированных понятий: При слове «деньги» большинство людей испытывают двойственные чувства; сладкое слово «деньги»; я ненавижу слово «деньги»; слово «богатство» происходит от слова «бог», истинно духовный человек гармонично проявляется во всех аспектах бытия; теперь слово «богатство» можно понимать не только в переносном смысле; емкое слово «богатство»; печальное слово «богатство» (Электронные СМИ).

Сложившиеся архетипы национального отношения к богатству закрепились в советской действительности. Анализ результатов массовых ассоциативных экспериментов показал, что современных русских характеризует так называемое «неэкономическое мышление» (Н.В.Уфимцева). Ассоциативное поле стимула деньги показывает, что деньги — зло, грязь, дрянь, мусор, с одной стороны, и золото, счастье, жизнь, власть и свобода, радость, с другой.

Современная российская действительность, повернувшаяся к миру западных ценностей, потребовала существенной перестройки прагматических компонентов анализируемых концептов. В условиях перестройки мировоззренческих ценностей особенно значимым становится мнение человека с высоким личностным статусом, обычно хорошего профессионала. Доминирующей тенденцией остаются ориентации на личностный статус в выборе референтных личностей. Поэтому в процессе ориентации в новых социальных условиях мы прислушиваемся к мнению авторитетных людей. Это, во-первых, тип активных личностей, логично мыслящих, обладающих высоким интеллектуальным статусом, с постоянным стремлением адаптироваться к изменениям в обществе. Во-вторых, - это ригористы, которые видят кризис современного общества в утрате духовно-нравственных начал и ратуют за возвращение к традиционным духовным и моральным ценностям. В-третьих, - это материалисты, главная цель которых выжить с помощью государства и системы социального обеспечения. Каждый социокультурный тип дает личностную интерпретацию анализируемым концептам. Материалисты и ригористы стремятся к сохранению узуально сложившегося смысла концептов.

Переоценка концептов в сознании «активистов», людей «с базовым доверием к миру», носит направленный характер: происходит актуализация признаков, не свойственных национальному мировосприятию: гедонистическое отношение' к обеспеченной жизни: Слово «деньги» дает почувствовать вкус к той жизни, которую могут обеспечить вам, и вы уже никогда не будете способны вернуться на ее нижние ступени (П. Дашкова, АИФ, 2001, окт.)]; редукция идеологического компонента в структуре концепта: Деньги в сознании русского человека — это зло, но при этом зло вожделенное; сознавая, что мы вожделеем дурного, мы стыдимся, убеждаем себя и других, что вовсе мы этих денег не хотим, что это просто так, деваться некуда, а так-то мы ни-ни. Очевидно, что это нездорово. Ведь деньги сами по себе не плохи и не хороши, они всего лишь общее мерило. (Т. Толстая, АИФ, 2002, янв.); формирование достижительных мотиваций делового успеха и полезных дел: Я наконец-то разобралась с этим понятием —

«деньги». Как ни тухло это звучит, деньги — эквивалент товаров и услуг. К ним никогда нельзя относиться серьезно. Я нашла им правильное применение — вкладываю их в новые работы (Земфира, Телемир, 2002, апр.);синоним счастья: Слово «деньги» - синоним счастья. Я не верю в счастье без денег. Для каждого возраста есть разная потребность в деньгах (Т. Полякова, НТВ, Принцип домино, 6.10.02).

Деньги в рефлексивных высказываниях активных личностей воспринимаются как эквивалент духовных ценностей; здоровья: Деньги — это здоровье; свободы, уверенности: Деньги — это большие возможности. Деньги — это свобода; таланта: Почему первая книга рассказов о деньгах и русских предпринимателях называется «Талан»? Это старинное слово тюркского происхождения, означающее «удачу, судьбу, барыш, прибыток», мало кому известно в наши дни и мало кем употребляется правильно. В дореволюционной литературе слово «бесталанный» означало «невезучий», в XX веке стало употребляться как синоним слова «неталантливый». Между тем «талант», то есть «одаренность», происходит от греческого слова, обозначающего меру веса (видимо, серебра), то есть деньги. Можно сказать, что талант — это капитал, а талан — доход, талант — основа, а талан — счастливое везение. Зарыв талант, не получишь талана (Т. Толстая, АИФ, 2002, янв.).

Личностное интерпретационное поле концептов богатство и деньги динамично. Столкновение противоречивых тенденций в рамках одного концепта, нарушение общепринятых табу на значимость богатства и денег в структуре национальных ценностей влияет на нравственный климат общества. Сложившаяся ситуация побуждает «активистов» выработать комплекс идей, уравновешивающих аксиологические весы. В структуру концепта вводятся положительные ценностные категории, сформированные западным типом экономического мышления. В мировоззрении индивида устанавливается иерархия личностных ценностей, в которой богатство не всегда занимает высшую ступеньку. Приоритетными ценностными установками считаются любимое дело, работа, успех.

Инновационная деятельность современного российского общества сопровождается интеллектуальной поддержкой либеральной части общества, выраженной в стремлении личностного осмысления актуальных для новейшего времени концептов, которое получает свою вербализацию в виде аналитических суждений, составляющих интерпретационное поле концепта. Рефлексивы при этом чаще всего задают тему, которая получает логическое развитие, дальнейшую конкретизацию, ассоциативно связывается с жизненным опытом индивида, т.е. провоцируют создание интерпретационной части концепта, являются отправной точкой для формирования новых когнитивных слоев.

Концептуальные рефлексивы в современной речи выступают как чуткие индикаторы социальных процессов, происходящих в современной России. Анализ рефлексивов позволил выявить динамику адаптационных шагов, связанных с ломкой устоявшихся стереотипов, переоценкой соотношения групповых (классовых) и общечеловеческих ценностей.

В Заключении обобщаются результаты проведенного исследования.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

1. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. Екатеринбург: Изд-во Уральск, ун-та, 2002. 380 с.

2. Метаязыковой комментарий в современной публицистике: типология и причины вербализации языкового сознания // Известия РАН СЛЯ. 2002, № 6. С.12-21.

3. Разговорная норма: в поисках новых критериев (Глава в коллект. монографии) //Русская разговорная речь как явление городской культуры / Под ред. Т.

B. Матвеевой. Екатеринбург: АРГО, 1996. С. 136-153.

4. Рефлексивы и их функционально-системная организация (Глава в коллект. монографии) // Русский язык в контексте культуры / Под ред. Н. А. Купиной. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999. С. 194-203.

5. Рефлексия как аксиологическая основа формирования стилистической нормы (Глава в коллект. монографии) // Культурно-речевая ситуация в современной России / Под ред. Н. А. Купиной. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000.

C.42-57.

6. Вербализация метаязыкового сознания как реализация принципа толерантности (Глава в коллект. монографии) // Философские и лингвокультурологи-ческие проблемы толерантности / Под ред. Н. А. Купиной и М. Б. Хомякова. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2003. С. 155-167.

7. Лексико-семантические группы русских глаголов. Учебный словарь-справочник. / Под общ. ред. Т.В. Матвеевой. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1988. 152 с. (Соавт.: Э. В. Кузнецова и др.).

8. Живая речь уральского города. Тексты / Под ред. Т. В. Матвеевой. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1995. 206 с. (Соавт.: И.Н.Борисова, О.П.Жданова и др.).

9. Русский язык и культура речи. Учеб. пособие для студентов экокомическ. и юридич. ф-тов / Урал, ун-т экономики и права. Екатеринбург, 1995. 52 с.

10. Практический русский язык. Учеб.пособие / Урал, гуманитар.ин-т. Екатеринбург, 1997. 103 с.

11. Русский язык и культура речи. Учеб. пособие / Урал, ин-т управления, экономики и права. Екатеринбург, 2001. 85 с. (Соавт.: О.А.Михайлова, Ю.Н.Михайлова).

12. Эксплицированное отношение к слову в современной речи // Русское слово в языке, тексте и культурной среде: Памяти Э. В. Кузнецовой. Сб. на-уч.статей / Под ред. И. Т. Вепревой. Екатеринбург: АРГО, 1996. С. 88-96.

13. Экономическая лексика в языковой рефлексии постготалитарного общества// БЬшо. Тек^. Став, вгсегт, 1996. С.292-295.

14. Коммуникативная нагруженность диминутивов в разговорной речи // Явление вариативности в языке. Сб. науч.статей. Кемерово: Кузбассвузиздат, 1997. С. 36- 44 (Соавт.: с Е.В.Шаповал).

15. Судьба слова в метаязыковом отражении // Вестник Омского университета. Вып.2, 2000. С.95-99.

16. Метаязыковое комментирование в тексте: средства выражения оценки // Человек - коммуникация - текст. Вып.З. Сб. науч.статей. Барнаул: Изд-во Алт.ун-та, 1999. С.65-78.

17. Языковая игра на политическом поле И Язык. Система. Личность. Сб. науч.статей. Екатеринбург: НУДО «Межотраслевой региональный центр», 2000. С.260-265.

18.Рефлексивы как источник информации об изменениях в русской языковой картине мира // Русский язык сегодня. Вып. 1. Сб.статей. / РАН. Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. Отв. ред. Л. П. Крысин. М.: «Азбуковник», 2000. С.26-35.

19. Что такое рефлексив? Кто он, homo reflectens? // Известия Уральского университета. Гуманитарн.науки. Вып.5. № 24,2002. С.217-227.

20. Метаязыковой голос в современном публицистическом дискурсе // Русский язык в центре Европы. 5. Ассоциация русистов Словакии. Банска Бистрица. 2002. С.46-51.

21. Невербальная семантика синтаксических конструкций в разговорной речи // Семантика языковых единиц. Докл. 5-й Междунар. конф. Т. П / Моск. гос.открыт.пед.ун-т. М.: Изд-во «Физкультура, образование и наука», 1996. С.24-25.

22. Газетный заголовок как скрытая реплика в культурном диалоге // Язык и культура. Четвертая междунар. конф. Докл. и тезисы. 4.1. / Киевск.ун-т. Фонд гуманитар.развития «Collegium». Киев, 1996. С.240-241.

23. Тексты-рефлексивы как источник информации об изменениях в русской языковой картине мира // Русский язык в его функционировании: Тез. докл. междунар. конференции. Третьи Шмелевские чтения, 22-24 февраля 1998 / Российская академия наук. Ин-т рус.яз. им. В.В. Виноградова. Моск. пед. гос. ун-т. М.: «Русские словари», 1998. С. 16-18.

24. О языковой рефлексии в современной русской речи // Семантика языковых единиц. Докл. У1 Междунар. конф. Т.2. / Моск.гос.открыт.пед.ун-т. М.: Изд-во «СпортАкадемПресс», 1998. С.224-226.

25. Мифы и легенды современной России // Язык. Система. Личность. Материалы докл. и сообщ. международн.науч. конференции, 23-25 апреля 1998 г. / Урал. гос. пед. ун-т. Отв.ред. Т.А.Гридина. Екатеринбург, 1998. С.36-37.

26. О социально-оценочной функции метаязыкового комментария в публичной речи // Политический дискурс в России-3: Материалы раб. совещ. (Москва, 27-28 марта 1999 г.) / Под ред. Ю.А.Сорокина и В. Н. Базылева. Ч. 1. М.: Диалог-МГУ, 1999. С.51.

27. Повседневная речь: норма как оценка речи // Лингвистическая ретроспектива, современность и перспектива города и деревни: Материалы междуна-родн.научн.совещания 18-19 ноября 1997 года / Перм. гос. ун-т. Пермь, 1999. С.34-40.

28. Метаязыковая ориентация языковой личности в условиях языковой перестройки // Активные языковые процессы конца XX века: Тезисы докл. между-

народн.конф. 1У Шмелевск.чтения, 23-25 февр.2000г./ Российская академия наук. Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. М.: «Азбуковник», 2000. С.26-28.

29. От эволюции отношения к языку - к эволюции нормы // Языковая норма и новые тенденции в развитии речевой культуры: Материалы П Междуна-родн.школы-семинара. Иваново, 18-19 апр. 2000 г. Иваново: Изд-во Ивановск.ун-та, 2001. С.109—111.

30. О феномене моды в языке // Русский язык: исторические судьбы и современность: Международн.конгресс русистов-исследователей. (Москва, фило-лог.ф-т МГУ им. М. В. Ломоносова, 13-16 марта 2001 г.): Труды и материалы / Под общ.ред. М. Л. Ремнёвой и А. А. Поликарпова. М.: Изд-во МГУ, 2001. С.25-26.

31. «Я не люблю это слово...», или об усилении метаязыковой деятельности на переломе общественной жизни // Международн. научн.конф. «(Язык и культура», Москва, 14-17 сентября, 2001 г. Тезисы докл. М.,2001. С.34-35.

32. Русская речевая жизнь в контексте культуры // Всероссийск. конф. «Русский язык на рубеже тысячелетий. 26-27 октября 2000 г.: Материалы докл. и со-общ. в 3-х томах. Том 3. Теория и практика преподавания русского языка: традиции и перспективы. С-Пб: Филолог.фак-т СПбГУ, 2001. С.3-9.

33. Проблемы семантического анализа лексики и «наивная семасиология» II Проблемы семантического анализа лексики: Тезисы докл. международн. конф. Пятые Шмелевские чтения, 23-25 февраля 2002 г. М.: «Русские словари», 2002. С.20-22.

Подписано в печать^? .03.03. Формат 60 х 84 1/16. Бумага пром.-печатная. Объем 2,6 печ. л. Тир. 100 экз. Зак. № 9?. Отпечатано в ИПЦ «Издательство УрГу». 620083, г. Екатеринбург, ул. Тургенева, 4.

"•70 34

Оглавление научной работы автор диссертации — доктора филологических наук Вепрева, Ирина Трофимовна

ВВЕДЕНИЕ.

Глава 1. МЕТАЯЗЫКОВОЕ СОЗНАНИЕ И РЕФЛЕКСИВЫ

1.1. Постановка вопроса

1.2. Языковое и метаязыковое сознание в психолингвистическом и когнитивном аспектах.

1.2.1. Соотношение мышления и сознания

1.2.2. Вербальность/невербальность мышления.

1.2.3.Процесс порождения речи.

1.2.4. Структура языкового сознания.

1.2.4.1. Структура языкового сознания по характеру отражаемой информации.

1.2.4.2. Уровневая структура сознания и бессознательного.

1.2.4.3. Языковое и метаязыковое сознание в аспекте индивидуального и всеобщего.

1.2.4.4. Состав базы знаний в структуре языкового сознания. Метаязыковое сознание как компонент языкового.

1.3. Метаязыковое сознание в социолингвистическом аспекте.

1.3.1. Предметные области социальной лингвистики.

1.3 .2. Социокультурные аспекты изучения современных языковых процессов.

1.3.3. Соотношение синхронии и диахронии.

1.4. Метатекст и рефлексив: терминологические ряды и типология.

1.4.1. Обоснование ключевого термина.

1.4.2. Речевая организация рефлексива.

1.4.3. Речевой портрет адресанта метаязыкового дискурса.

1.4.4. Типология рефлексивов: общие подходы. i Выводы

Глава 2. КОММУНИКАТИВНЫЕ РЕФЛЕКСИВЫ

2.1. Постановка вопроса

2.2. Коммуникативное взаимодействие адресанта и адресата.

2.3. Критерии коммуникативного напряжения.

2.3.1. Динамический критерий

2.3.1.1. Оценка звуковой формы знака.

2.3.1.2. Феномен моды в языка.

2.3.2. Стилистический критерий

2.3.3. Деривационный критерий.

2.3.4. Личностный критерий.

Выводы

Глава 3. КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ РЕФЛЕКСИВЫ

И СОЦИАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЕ ДОМИНАНТЫ

Ф 3.1. Постановка вопроса

3.2. О базовых терминах «концепт», «стереотип», «менталитет».

3.3. Критерии концептуального напряжения в проекции на социокультурное пространство.

3.3.1. Динамический и деривационный критерии.

3.3.1.1. Зона ликвидации лакунарности (концепт чеченская война).

5.3. í .2. Формирование новых липцсптоь в русском лзьпссисм ссзиаяим концепт деноминация).

3.3.1.3. Актуализация сложившихся концептов (концепты семья, олигарх, реформа, демократия).

3.3.2. Ксеноразличительный (социальный) и личностный критерии.

Идентификация современного российского общества

3.3.2.1. Идейно-политическая идентификация современного российского общества в метаязыковом отображении.

3.3.2.2. Национально-государственная идентификация современного российского общества в метаязыковом отображении (концепты русский, россиянин, Родина, отечество, отчизна).

3.3.2.3. Личностная идентификация современного российского человека (концепты счастье, деньги, богатство).

Выводы

Введение диссертации2003 год, автореферат по филологии, Вепрева, Ирина Трофимовна

Настоящая работа посвящена изучению проблемы вербализации метаязыково-го сознания в современной русской речи.

Интерпретация проблемы. Реформирование российской экономики, кардинальные изменения социально-политической жизни на рубеже веков стимулировали активное переустройство в системе современного лексикона. Существенные сдвиги в словарном составе языка, интенсивность его пополнения усиливает социальную значимость метаязыковой функции языка. Для обеспечения успешной коммуникации в условиях языковой динамики говорящий эксплицитно оценивает происходящие изменения. Языковая личность в речемыслительной деятельности, направленной на «ословливание» мира, реагирует, распознает и фиксирует вербально те продуктивные характеристики слова, которые актуальны для адекватного обозначения замысла говорящего, его речевой деятельности.

Интенсивные процессы в обществе и языке обостряют языковую рефлексию носителя языка. Современная речь изобилует рефлексивами, относительно законченными метаязыковыми высказываниями, содержащими комментарий к употребляемому слову или выражению. Высказывания-рефлексивы погружены в определенный общекультурный, конкретно-ситуативный, собственно лингвистический контекст и описывают некоторое положение вещей.

Актуальность изучения рефлексивов определяется спецификой самого объекта, адекватно отражающего целесообразность антропологического принципа современной лингвистики [см., например: Бенвенист 1974, 293; Золотова 2001, 108; Караулов 1987; Роль человеческого фактора. 1988; Степанов 1974, 15; Трубачев 1991, 156-157 и др.], фиксирующего поворот от изучения речи человека «к изучению говорящего человека» [Жельвис 1997а: 5], языковой личности. «Языковая личность трактуется не как часть многогранного понимания личности, а как вид полноценного представления личности, вмещающей в себя и психический, и социальный, и этический, и другие компоненты, но преломленные через ее язык, ее лискупг.» [Караулов 1989: 7].

Современная «экстралингвистическая реальность определяет основной набор лексико-фразеологических доминант» [Мокиенко 1998: 39], быстрая смещаемость которых создает впечатление их резкой изменчивости и недолговечности. Языковое самосознание чутко реагирует на активную смену опорных звеньев лексикона, поэтому закономерно повышение частотности рефлексивов в переломные годы истории общества. Отсюда и возрастание исследовательского интереса к проблеме речевой рефлексии, выступающей как часть культурного самосознания, компонент национального самосознания.

Корпус рефлексивов, помимо своих первичных, коммуникативных, функций (временная характеристика слов, оценка фактов речи, стилистическая критика «уместности-неуместности» и т.д.), выполняет еще одну функцию, отражая эволюцию ценностной системы языковой личности, мировоззренческие установки в социально неоднородном обществе. Последнее позволяет говорить о вторичной функции рефлексивов - концептуальной, в частности, социально-оценочной. Социально-оценочные метаязыковые высказывания дают возможность охарактеризовать психологическое состояние общества на данный момент, его социокультурные настроения. Рефлексивы, в целом отражая сознание языковой личности, реализуют свой потенциал в тех активных зонах языкового сознания, которые так или иначе связаны с социально-психологической ориентацией человека в современном мире.

Активизация вербализованной метаязыковой деятельности говорящего обусловлена, как было отмечено, в первую очередь, бурными социально-экономическими преобразованиями, происходящими в России после 1985 года. Обзор социального контекста новейшей истории России позволяет выделить два социолингвистически значимых периода - перестроечный (1985 - 1991) и постперестроечный - с 1991 г. до наших дней. Все узловые изменения социальной жизни сказались на языковом существовании общества и получили отражение в обыденном ме-таязыковом сознании.

Обновление экономических основ, а вместе с ним и политического устройства и духовной жизни общества началось с середины 80-х годов. Историки отмечают несколько дат, которые можно назвать отправными в социально-экономических преобразованиях в России: в марте 1985 года Генеральным секретарем ЦК КПСС стал

М.С.Горбачев, который на апрельском Пленуме ЦК КПСС 1985 года изложил стратегический замысел обширных реформ [Согрин 1994: 8; Орлов, Георгиев, Георгиева, Сивохина 2000: 452]. Символом горбачевского курса стало слово «перестройка». Главным рычагом преобразований должно было стать ускорение социально-экономического развития страны. Экономика СССР к тому времени представляла собой закосневшую систему. Темпы ее роста неуклонно двигались к нулю. Добиться повышения эффективности экономики было невозможно из-за крайне высокой инерционности системы, обусловленной централизованным планированием. Поэтому чтобы что-то изменить в сложной и громоздкой плановой системе, необходимо было не экономическое, а политическое решение. Такое решение было принято и получило название «перестройка». Экономическое осмысление концепции перестройки базировалось на понятии «ускорение». Оно предусматривало резкое увеличение темпов роста капитальных вложений в машиностроение, которому предстояло обновить основные фонды и обеспечить на этих новых фондах экономический прорыв.

Популярности начатых реформ способствовало и то, что советские люди заждались перемен: их не было уже в течение двадцати лет. «Горбачев же сразу предложил дюжину реформ, а его возраст и энергия внушали веру, что обещания будут воплощены в жизнь» [Согрин 1994: 19-20]. Предложенный курс реформ соответствовал ожиданиям общества, его интеллектуальному уровню и менталитету. Некоторые идеи и реформы Генерального секретаря, позже оцененные как умеренные и ортодоксальные, воспринимались в те годы как революционные. К таковым в первую очередь относились идеи гласности и нового политического мышления [см: Горбачев 1988].

Основы новой идеологии и стратегии реформ были впервые изложены Горбачевым на январском пленуме ЦК КПСС в 1987 году. Стратегический подход предполагал, что без основательной очистительной работы и всесторонней демократизации общества радикальные экономические реформы не смогут осуществиться. В соответствии с этой логикой развивался новый этап перестройки, ставший периодом гласности, периодом активного взлета газет и журналов, книжного бума, критики «деформаций социализма» в экономике, политике, духовной сфере. Перестроечная публицистика постепенно приобрела собственную инерцию, и ей становилось тесно в рамках социалистического демократизма. Именно к этому периоду относится всплеск вербализации метаязыкового сознания.

В 1988 году в идеологию перестройки были включены и некоторые основополагающие либерально-демократические принципы, которые прежде относились к буржуазной демократии — разделение властей, парламентаризм, правовое государство, естественные неотъемлемые гражданские и политические права человека. Начало перестройки, ослабление и дальнейший крах советской системы вызвали в СССР взлет оптимизма и надежд на лучшее будущее. События, происходившие в России во второй половине 80-х годов, всколыхнули практически все общество, породили вначале самые радужные надежды.

У политической позиции Горбачева оказались оппоненты как «слева», так и «справа». Так, реальная опасность «слева» обозначилась уже осенью 1987 года, когда с острой критикой реформаторского курса выступил первый секретарь Московского горкома КПСС Б.Н.Ельцин. Расстановка политических сил в стране стала меняться с осени 1988 года. Единый лагерь сторонников перестройки стал раскалываться: в нем выделилось радикальное крыло, быстро набравшее силу и объединившееся после Первого Съезда народных депутатов СССР (май 1989 г.) в Межрегиональную группу депутатов. С выходом радикалов в 1990 году из КПСС закончился первый период российского демократического движения, основанного на идее социализма «с человеческим лицом». На смену пришел новый, антикоммунистический период. С января 1991 года началась официальная регистрация политических партий и организаций. Антикоммунистический синдром, прочно укрепившийся в массовом сознании в течение двух-трех лет, стал одним из главных факторов, определивших поведение российских избирателей в июньской кампании 1991 года, когда одновременно с избранием президентом Российской Федерации Ельцина были выбраны мэрами два известных радикальных лидера Г.Попов (в Москве) и А.Собчак (в Ленинграде). Радикализм в России достиг пика политического влияния. Эра Горбачева отходила в прошлое.

Отправной точкой нового постперестроечного этапа, с которой связан очередной выброс метаязыковой энергии, историки называют 1991 год. Знаковыми событиями этого этапа стали путч 19 августа 1991 года и распад СССР, завершившийся 21 декабря 1991 года на встрече в Алма-Ате одиннадцати бывших советских республик официальным объявлением создания Содружества независимых государств по преимуществу с координационными функциями.

К этому времени изменилась психологическая ситуация в стране. «Резко возрос страх перед будущим» [Матвеева, Шляпентох 2000:7/5]. Психологическое состояние общества нашло свое отражение в метаязыковом сознании. Главной причиной роста катастрофизма было большое число негативных событий, которые имели место после 1989 года и которые породили неверие и разочарование: промышленный спад, забастовки, либерализация цен, в результате которой большинство населения оказалось за чертой бедности. В январе-феврале 1992 года катастрофа казалась неминуемой. Проведенная либерализация цен с неизбежностью привела к гиперинфляции, создав мощнейший источник перераспределения богатств. Прежнее реформаторское большинство раскололось.

Одним из каналов выражения оппозиционных настроений являлись средства массовой информации. Пресса утвердилась в качестве центра гласности, выражающего недовольство правительственной политикой. Главным мотивом массовой оппозиции стал морально-нравственный протест. Перерождение новой власти, новой политической элиты повергло российскую общественность в состояние шока. Другим мотивом недовольства стало свертывание социальных программ, возникновение и быстрое нарастание в стране социальных контрастов. Одной из языковых форм выражения психологического состояния общества стала вербализованная метаязы-ковая деятельность.

Разногласие по вопросу о социально-экономическом и политическом курсе России явилось главной причиной конфликта между исполнительной и законодательной властью, определившей развитие российской политики в 1993 году и завершившейся кровавой схваткой между ними в начале октября.

После октября 1993 года и по 1996 год наблюдалась постепенная адаптация населения к новой ситуации. 1996-1998 гг. отмечены нарастанием страхов, прежде всего экономических, связанных с обострением экономического кризиса в стране, массовыми невыплатами зарплат и массовыми уклонениями от уплаты налогов. «Глубинные и противоречивые процессы в социально-экономической сфере при депрессивном состоянии производства и недостаточной компетентности руководства привели в августе 1998 г. к финансовому кризису» [Орлов, Георгиев, Георгиева, Си8 вохина 2000: 475]. Коллапс банковской системы, который начался 17 августа и вызвал отставку правительства, затянулся на многие месяцы и потряс все отрасли народного хозяйства. В политической жизни также отчетливо проявлялся кризис власти. Участились кадровые перестановки в правительстве. С апреля 1998 г. по март 2000 г. на должности Председателя правительства РФ сменились 5 человек: С.В.Кириенко, В.С.Черномырдин, Е.М.Примаков, С.В.Степашин, В.В.Путин.

В декабре 1999 года состоялись очередные выборы в Государственную Думу, 31 декабря 1999 года о своем досрочном уходе в отставку объявил первый Президент РФ Б.Н.Ельцин. Временно исполняющим президентские обязанности он назначил В.В.Путина, главу правительства. На выборах 26 марта 2000 года В.В.Путин был избран Президентом Российской Федерации. Смена руководства страны завершила определенный этап в жизни постсоветской России, стала рубежом в ее общественно-политическом и экономическом развитии, обусловила активизацию метаязыковой рефлексии.

Демократизация российского общества, гласность в целом стали факторами «концептуальной, оценочной и языковой свободы» [Стернин 2000: 16], стимулировали усиление личностного начала, особенно в публичной речи [Панов 1988, Земская 1996, Кормилицына 2000], утвердили коммуникативные права говорящего на открытое самовыражение, открыли «возможность подвергать индивидуально-субъективным оценкам любой предмет речи и компонент коммуникативного акта» [Матвеева 2000: 50]. Инфантилизм сознания советского человека, порождавший «инфантилизм высказывания» [Капанадзе 1997: 48], сменился особой экспрессивностью публицистического текста, который открыто проясняет позицию автора, субъективную оценку говорящего.

В связи с происходящими изменениями в политической и экономической жизни общества пересматриваются и сложившиеся представления человека о мире. Обновление концептуального мира носителя языка, концептуализация знаний о преобразующемся мире при представлении их в языковой форме сопровождается оценочной интерпретацией языкового знака, которая проявляется в феномене метаязы-кового комментирования, обостренной рефлексии носителя языка. Языковая картина мира связана с ценностной ориентированностью человека в окружающей жизни.

Для того, чтобы познать объект, человек делает его до некоторой степени субъективным [Солганик 1981: 73] - так полнее и глубже постигаются свойства объекта. Субъективность предполагает превалирование коннотативного компонента в слове над денотативным. Особенно богатой сферой коннотативного значения обладают те понятия, которые жизненно необходимы человеку, на освоение которых он тратит усилия. В экспрессивных контекстах употребления слова [Лукьянова 1986: 12] реализуется принцип ценностной ориентации человека в мире. Языковая личность с помощью интроспекции стремится разобраться в обстоятельствах появления и функционирования слова, дать ему оценку, осмыслить по-новому значения слов, реализуя функцию «сверх того», передавая с помощью метаязыкового комментария «информацию не о мире вообще, а о человеке» [Мурзин 1998: 11] в процессе его самовыражения.

Исследовательский интерес к изучению метаязыкового обыденного сознания был отмечен давно и определялся разными задачами. Так, С.И.Карцевский связывал активность метавысказываний с «социально-политическим сдвигом», «новыми фактами жизни», которые определяли «исключительно эмоциональное к ним отношение со стороны по-новому дифференцированного общества» [Карцевский 2000: 217], В.В.Виноградов считал, что анализ личных или общественно-групповых оценок разнообразных речевых явлений необходим для изучения «всей полноты современной речевой жизни» [Виноградов 1964: 9], при этом «разная степень авторитетности информантов не имеет значения, так как речь идет не о результате лингвистического анализа, а просто о содержании сознания любого носителя языка» [Винокур 1959: 423].

Без учета языкового сознания рядового носителя языка картина языковой жизни социума будет неполной, ибо «обыденное сознание - это не сознание второго сорта» [Голев 2000: 41]. У.Лабов ссылается на Хомского, который в свое время настаивал на том, что данными для лингвистики должны являться интуитивные суждения о языке, и теория языка должна быть построена так, чтобы истолковать эти подсознательные суждения [Лабов 1975 а: 100]. Исследователи должны понимать, что «народная точка зрения, взятая сама по себе, есть часть социолингвистической ситуации и заслужйьасх самосшятельного рассмотрения» [Ьрайт 1975: 37]. При эмпирическом изучении процесса языковых изменений одной из проблем является прою блема оценки, решение которой состоит в нахождении субъективных коррелятов объективных изменений в языке. Такими коррелятами, по мнению У.Лабова, являются неосознанные субъективные реакции информантов на различные значения языковой переменной [Лабов 19756: 202]. Вербализованная языковая рефлексия наших современников на активные языковые процессы является «поучительным материалом по истории зарождения вольномыслия» [Хлебда 1999: 65].

В отечественной лингвистике обыденные представления о языке - это прежде всего предмет диалектологических изысканий [Блинова 1973, 1984, 1989; Ростова 2000, Лютикова 1999; Лукьянова 1986, Никитина 1989, 1993 и др.], которые посвящены изучению речи «людей устной культуры с необученным языковым сознанием, малограмотных носителей традиционного слоя диалекта» [Ростова 2000: 48]. Действительно, в народных говорах заключен значительный пласт представлений народной культуры о языке и речевой деятельности. Параллельно с исследованием диалектного материала лингвисты обращаются к обыденному сознанию «так называемых средних носителей русского языка» [Кестер-Тома 1998: 8], обычного человека -«наивного лингвиста» [Норман 1994: 5], «природного лингвиста» [Виноградов 1995: 34], носителей живой современной речи [Костомаров, Шварцкопф 1966; Шварцкопф 1970, 1971, 1988, 1996; Булыгина, Шмелев 1998; Шмелева 1999; Вепрева 1997, 1998, 2000в; Шаймиев 1999; Кормилицына 1998], писательскому метаязыковому сознанию [Ляпон 1989, 1992, 1995, 1998], к обыденному сознанию нелингвистов, представителей разных нефилологических специальностей - юристов [Лебедева 2000, Голев 2000, Осипов 2000], журналистов [Васильев 2000; Вепрева 2000а, 20006], политиков [Шейгал 2000]. Безусловный научный интерес представляет развитие метаязыковых способностей у детей [Тульвисте 1990; Clark 1978; Slobin 1978; Marshall, Morton 1978; Karmiloff-Smith 1986].

В лингвистике проблема традиционного донаучного знания языка была поставлена на обсуждение в работе Хенигсвальда, по которой развернулась дискуссия на конференции в 1964 году в Калифорнийском университете UCLA (University of Califorina, Los Angeles). Социолингвистический аспект проблемы заключался в выяснении различий между тем, как люди используют язык, и тем, что они думают о своем языковом поведении и языковом поведении других. Эта последняя сфера интересов была названа «народной лингвистикой» (folk-linguistics) [Hoenigswald 1966]. li

Обыденное языковое сознание изучалось, в частности, на материале бесписьменных языков Азии, Африки и Америки [Albert 1964 ; Bricher 1974; Fox 1974; Jackson 1974; Keehan 1974; Stross 1974; Bauman 1975; Scribner, Gole 1978].

Другой аспект исследований, связанный с донаучными знаниями о языке, относится к составлению тезаурусов, синоптические схемы которых выводятся из анализа лексики данного языка. Такие схемы отражают наивную картину мира. Разрабатывая систему понятий для такого словаря, Р.Халлиг и В.Вартбург [Hallig, Wartburg 1952] поставили перед собой цель отразить в ней «то представление о мире, которое характерно для среднего интеллигентного носителя языка и основано на донаучных общих понятиях, предоставляемых в его распоряжение языком». Это представление о мире они назвали «наивным реализмом» [Цит. по: Кобозева 2000: 131]. Многие лингвисты проблему разработки метатекста связывают с именем А.Вежбицкой, либо с ее lingua mentalis, воплощающих понятийную основу «наивной картины мира» [Вежбицка 1983], либо с анализом метатекста как речевого явления [Вежбицка 1978].

Было бы наивно предполагать, что опора только на метаязыковой комментарий может реконструировать картину мира человека, воссоздать исторически меняющееся мировоззрение языкового коллектива, хотя особенностью метаязыкового знания является то, что оно входит одновременно в языковое и когнитивное сознание индивида. Эксплицитное их проявление прямо связано с развитием когнитивного сознания. Помимо этого языкового феномена, как, впрочем, и всего языка в целом, в культуре существует много других кодов, несущих в себе такого рода свидетельства. Однако данные языковые факты необходимо учитывать. Современная речевая действительность открывает уникальные возможности комплексного анализа метаязыкового дискурса, позволяющего рассмотреть вербализованные продукты речемысли-тельной деятельности как социокультурно значимую речевую деятельность, как феномен коммуникативной и концептуальной деятельности русской языковой личности на рубеже веков.

Объектом анализа являются вербализированные результаты языковой рефлексии говорящего. Предмет исследования - рефлексивы, или метаязыко-вые высказывания по поводу употребления актуальной лексической единицы.

Актуальность исследования определяется «экспансиональной» логикой развития современной русистики - интегративным подходом последней к фактам современного русского языка, системным выходом на «чужую территорию» [Фрумкина 1984: 7; Кубрякова 1995: 278], который учитывает многоаспектность аналитического взгляда на языковой факт: собственно лингвистический, когнитивный, психолингвистический и социолингвистический. Комплексный подход к изучению неисследованного метаязыкового дискурса современного носителя литературного языка как корпуса рефлексивов открывает перспективы создания глобальной типологии вербализованных форм метаязыкового сознания, на основании которой можно сделать лингвоментальный срез эпохи в переломный период, а также разработать лингвистическую диагностику «болевых точек» современного лингвокультурного пространства.

Цель предпринятого исследования состоит в поисках теоретического обоснования, вскрывающего причины вербализации метаязыкового сознания, в разработке концепции, служащей не только моделью описания языкового явления, но и раскрытием механизма, порождающего вербализованную метаязыковую деятельность.

Для достижения этой цели необходимо решить три группы задач: предварительных (I), конкретно-типологических (II), прикладных (III).

1. Предварительные задачи: - охарактеризовать направления отечественной лингвистики, в которых метаязыковое сознание носителя русского литературного языка выступает как особый объект исследования.

- определить структурно-смысловые параметры опорной единицы исследования - рефлексива, аргументировать выбор термина для обозначения высказываний, представляющих собой результат вербализации метаязыкового сознания.

II.Конкретно-типологические задачи:

- эксплицировать понятие напряжение, связанное с категорией нормативности и являющееся причиной вербализации метаязыкового сознания, сформулировать критерии напряжения, стимулирующие выражение языковой рефлексии.

- выделить основные функциональные типы рефлексивов и осуществить типологическое описание корпуса рефлексивов: исследовать класс коммуникативных рефлексивов;

- исследовать класс концептуальных рефлексивов.

III. Прикладные задачи: - раскрыть лингвокультурологическую значимость изучения этих классов, обосновать основы лингвистической диагностики.

Перечисленные задачи формируют три этапа исследования вербализированно-го метаязыкового сознания. Последовательность этих этапов отражает стратегию исследования. Каждый из этапов характеризуется различными задачами изучения ме-таязыковых высказываний.

На первом этапе исследования метаязыковое сознание рассматривается как компонент языкового сознания, а рефлексия как особый речемыслительный механизм, вербальной формой которого является рефлексив. В работе показаны возможности аспектной интерпретации метаязыковых высказываний (собственно лингвистической, когнитивной, психолингвистической, социолингвистической). Предпринимается попытка определения рефлексива в ряду понятийного терминологического ряда, выделяются в общем виде два основных типа рефлексивов: коммуникативные рефлексивы и концептуальные рефлексивы.

На втором этапе исследования для специального рассмотрения выделяются коммуникативные рефлексивы, извлеченные из текстовых источников, образующие в совокупности открытый дискурсивный ряд особого типа, выступающие как единицы речевого взаимодействия адресанта и адресата, как результат речевой деятельности говорящего.

На третьем этапе исследования рассматриваются концептуальные рефлексивы, позволяющие проследить динамику концептуального видения носителя языка, формирование новых концептов современной России, а в отраженном виде - психологическое состояние общества в определенный период времени.

Каждому этапу изучения вербализованного метаязыкового сознания соответствует отдельная глава диссертационной работы.

Материалом для анализа послужили выборки из публицистических текстов российских средств массовой информации, в том числе Интернет-журналистики, с 1951 пи 2002 юд ( включительно). Источники материала - прежде всего газеты и журналы, рассчитанные на широкий круг читателей (сплошная выборка рефлексивов

14 за указанный период из «Аргументов и фактов», «Комсомольской правды», «МК-Урал»), многочисленные номера газет оппозиционной прессы (с 1992 года) и региональных газет. Использованы публикации газетных и журнальных изданий разных жанров. Автором проводились записи устной разговорной речи, также теле-, радиоведущих, участников теле-, радиодиалогов и полилогов, теле-, радиоинтервьюируе-мых, публичных выступлений общественных деятелей, ученых, политиков. Для сопоставительного анализа использовались иллюстративные материалы «Словаря перестройки»]^ 1992], произведения публицистики по проблемах современности.

Основные методы исследования определены спецификой изучаемого предмета. Нами используется комплекс традиционных методов лингвистического исследования: наблюдения, описания, компонентного и контекстуального анализа. Кроме того, в работе применялся метод лингвокультурологической интерпретации, опирающийся на соотнесение собственно языкового, прагматического и ментального начал речи как основы любого вербализованного метаязыкового высказывания. На отдельных этапах работы использовался функционально-концептуальный анализ в рамках конкретной методики, предложенной З.Д.Поповой и И.А.Стерниным.

Научная новизна исследования: в работе предложена функционально-типологическая интерпретация феномена вербализированной метаязыковой деятельности, базирующаяся на понятии когнитивно-коммуникативного напряжения, связанного с категорией нормативности; обоснована эффективность специализированного употребления термина рефлексив по отношению к метаязыковому высказыванию; разработан лингвокультурологический подход к интерпретации феномена метаязыкового комментирования, позволяющий проводить диагностику болевых точек современного лингвокультурного пространства, выявлять процессы, происходящие в концептосфере языковой личности переходного периода, а также оценивать вербализованные продукты метаязыковой деятельности с точки зрения их социокультурной значимости.

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Основным фактором, влияющим на вербализацию метаязыковой деятельности, протекающей обычно на бессознательном уровне, является коммуникативно-кшнитивное напряжение, возникающее при речепорождении. Напряжение, возникающее в речемыслительной деятельности, является следствием отступления от нормы, и обусловливает, в свою очередь, нарушение автоматизма речепорождения.

2. Метаязыковое сознание, являясь одним из компонентов языкового сознания, представляет собой сложное, многоуровневое образование, связанное как с языковой, так и концептуальной сферой человека. Специфика метаязыковых знаний позволяет говорить о наличии двух функциональных типов рефлексивов: коммуникативных и концептуальных.

3. На основе факторов, которые создают коммуникативное и когнитивное напряжение в речемыслительной деятельности, выделяются четыре критерия коммуникативного напряжения: динамический, стилистический, деривационный, личностный, которые могут быть положены в основу типологического описания ненормативных коммуникативных зон, получающих метаязыковой комментарий. Критерии коммуникативного напряжения коррелируют с концептуальными. В когнитивной деятельности очаги концептуального напряжения обусловливаются динамическим, деривационным, ксеноразличительным (социальным) и личностным критериями.

4. Критерии коммуникативного и концептуального напряжения рассматриваются как независимые друг от друга, любой языковой факт может иметь тот или иной признак напряжения. Многообразие метаязыковых высказываний обеспечивается различной комбинацией признаков напряжения. По набору этих признаков все объекты рефлексии могут быть разбиты на 8 классов, имеющих градуированный характер. Разная степень напряжения языковых единиц определяет разную степень ме-таязыкового комментирования.

5. Природа функциональных типов рефлексивов различна. Поскольку концептуальный рефлексив, являясь отражением когнитивного опыта, в речи может реализоваться только через слово, постольку планом выражения когнитивного контроля являются рефлексивы коммуникативные. Таким образом, у коммуникативного реф-лексива двойная нагрузка: в своей основной функции он является выражением собственного содержания, связанного с коммуникативным напряжением, а во вторичной функции - формой выражения концептуального напряжения. В случае выражения когнитивного напряжения происходит своеобразное удвоение формы коммуникативного рефлексива: он существует как содержательная структура и одновременно представляет форму концептуального рефлексива.

6. Выявленный в ходе анализа набор критериев напряжения, реализованный в смысловой структуре коммуникативных и концептуальных рефлексивов, описанных во второй и третьей главах, является самостоятельным предметом защиты.

7. Предложенная в работе интерпретационная схема, объясняющая природу вербализованных метаязыковых высказываний, реализует две лингвокулыурологи-ческие задачи: служить технологической основой лингвистической диагностики болевых точек языковых процессов (коммуникативные рефлексивы); быть индикатором социальных и ментальных процессов, происходящих в современной России (концептуальные рефлексивы).

Теоретическая значимость исследования определяется тем, что решение задачи типологии вербализированных форм метаязыкового сознания вносит вклад в концепцию языковой картины мира. Теоретическая ценность работы заключается также в перспективности лингвокультурологического анализа метаязыковых высказываний, в возможности их интерпретации в качестве социокультурных маркеров языковых и когнитивных процессов.

Практическая значимость результатов проведенного исследования определяется тем, что положения и выводы работы могут быть использованы в учебном курсе современного русского языка, при разработке спецкурсов по проблемам лин-гвокультурологии, социолингвистики, психолингвистики. Предложенная лингвистическая типология критериев коммуникативного и концептуального напряжения может служить теоретической базой для разработки методик диагностики толерантности в СМИ, методик судебной лингвистической экспертизы.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы (840 наименований).

Заключение научной работыдиссертация на тему "Метаязыковая рефлексия в функционально-типологическом освещении"

ВЫВОДЫ

В главе третьей мы-рассмотрели группы концептуальных рефлексивов, реагирующих на очаги концептуального напряжения. Анализ когнитивной деятельности индивида, связанной с освоением новых смыслов и нашедшей свое отражение в ме-таязыковом дискурсе, позволил выделить три зоны концептуального напряжения: зона ликвидации лакунарности, зона формирования новых концептов, зона актуализации концептов, наполняемых новыми смыслами. В последней зоне смысловое наполнение может носить характер смысловой деривации, смысловой модификации, реструктурации смысловой структуры, стихийного смыслового дрейфа и трансформации концептов-идеологем. При интенсивных смысловых процессах обыденное сознание отражает динамический процесс адаптации индивида к новой действительности в виде неосознанной тенденции и внутренней готовности к новому, частично вербализируемой в метаязыковой деятельности.

Современные россияне переживают потерю тождественности в результате отречения от советского прошлого. Потребности социальной идентификации личности в новой реальности обусловили концептуальное напряжение, вызванное ксеноразли-чительным и личностным критериями. Современное языковое сознание постсоветского человека амбивалентно, потому что в нем синхронно отражается весь спектр происходящих политических событий, получающих вербальное отражение в массо во-непрофессиональном толковании. Особенно значимой становится этническая принадлежность человека как реакция на нестабильность современного общества. Распространенность разнообразных этнически выраженных фобий создает реальный, хотя и пассивный потенциал межнациональной отчужденности, что фиксируется в метаязыковом дискурсе. Негативное противостояние «чужому», «иному» возникает при неясной выраженности позитивных факторов «своего». Поиски позитивного начала реализуются в ностальгии по прошлому.

Адаптация к новой реальности протекает неравномерно. Мировоззренческая неоднородность породила еще одно расслоение общества — социально-идеологическое. В период агрессивного проявления рефлексивной деятельности оппозиционной части общества важной становится проблема толерантности, предполагающая формирование конструктивного диалога, направленного на постижение образа мысли оппонента, принятия его таким, какой он есть.

Национальное разномыслие, вызывающее концептуальное напряжение, может проявляться не только на уровне социально-речевой, но и на уровне личностноречевой ориентации. Социальные процессы, происходящие в современной России, отражаются в когнитивной деятельности индивида, либо приводя к кризису традиционных программ деятельности человека, к утрате ориентиров относительно иерархии ценностей, либо способствуя обретению нового социального «я». Рефлексивы, являясь частью когнитивной деятельности носителя, позволяют лишь наметить очаги концептуального напряжения, задают тему интерпретационной части концепта. К метаязыковому дискурсу примыкают высказывания, содержащие имплицитный ме-таязыковой смысл, а также умозаключения, развивающие и конкретизирующие концептуальные смыслы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Яркой приметой современного русского языкового существования, протекающего на фоне глубоких изменений в социально-экономической жизни страны, стала обостренная рефлексия говорящих, которая, в частности, проявляется в свободном выражении своей оценочной позиции в форме метаязыкового высказывания, или рефлексива.

Метаязыковое сознание, являясь одним из компонентов языкового сознания, представляет собой сложное многоуровневое образование, связанное как с концептуальным миром человека, так и с его поверхностной, «овеществленной» языковой структурой.

Изучение феномена метаязыкового комментирования как экспликатора когнитивных и коммуникативных процессов, протекающих в речемыслительной деятельности индивида, позволило сформулировать факторы, влияющие на вербализацию скрытой работы «языка мыслей».

Предложенная нами типология критериев коммуникативного и концептуального напряжения является интерпретационной схемой для понимания природы гетерогенного корпуса метаязыковых высказываний, средством типологического описания материала и последующего сравнения с аналогичными конструкциями. Данная аналитическая схема основана на выявлении условий артикуляции метаязыковой деятельности, протекающей обычно на бессознательном уровне.

В основе базовой функции метаязыкового сознания лежит механизм языкового контроля, обеспечивающий автоматизм мыслительной и речевой деятельности коммуникантов в случае соблюдения нормы и включение сознательных усилий в случае нормативных нарушений и напряжений. Коммуникативное и когнитивное напряжения, возникающие в речемыслительной деятельности, вызывают метаязыковую вербализацию. Рефлексивы как единицы вербализованного метаязыкового дискурса являются маркерами толерантного когнитивно-речевого взаимодействия. Рефлексивные метацензоры проявляются обычно в виде проективной реакции, предупреждающей сбой в речемыслительной деятельности.

Спецификой метаязыковых знаний является их одновременная принадлежность к языковым и когнитивным знаниям индивида. Поэтому нами выделено два функциональных типа рефлексивов: 1) рефлексивы, реагирующие на коммуникативное напряжение и осуществляющие контроль на речепорождающем уровне; 2) рефлексивы как реакция на концептуальное напряжение, возникающие на уровне пре-вербальногоэтапаформирования речевого высказывания. Схема имеет измерение в глубину: на поверхностном уровне мы встречаемся с коммуникативными рефлекси-вами, на глубинном — с концептуальными.

Напряжение, возникающее в речемыслительной деятельности индивида, возникает по причине нарушения автоматизма этой деятельности. Сигналом к растор-маживанию автоматизма речи является отступление от стандарта, от соответствия норме. Движущей силой вербализации метаязыкового сознания являются ненормативные факты языка. Для типологического описания ненормативных когнитивно-речевых зон, получающих метаязыковой комментарий, использовались критерии напряжения, выделенные нами на основании факторов, которые создают коммуникативное и когнитивное напряжения в речемыслительной деятельности. Нами выделено четыре основных критерия речевого напряжения: динамический, стилистический, деривационный и личностный. Отступлением от нормы, обеспечивающей автоматизм речевой деятельности, является все новое, стилистически маркированное, сложное, отмеченное индивидуальным речевым творчеством. По набору признаков напряжения все объекты метаязыковой рефлексии могут быть разбиты на 8 классов нормативности. Эти классы имеют градуированный характер, и можно говорить о разных степенях напряжения или нормативности.

Критерии коммуникативного напряжения коррелируют с концептуальными. В когнитивной деятельности очаги концептуального напряжения обусловливаются динамическим, деривационным, ксеноразличительным (социальным) и личностным критериями.

Проведенные наблюдения позволяют сделать вывод о многоплановой структуре концептуальных рефлексивов. Поскольку концептуальный контроль в метаязыковом высказывании осуществляется через слово в речи, в речевой деятельности концептуальный рефлексив выступает в форме коммуникативного. Таким образом, мы можем говорить о двоякой природе коммуникативного рефлексива: он может являться формой выражения концептуального рефлексива и выражением содержания коммуникативного напряжения.

Анализ корпуса коммуникативных рефлексивов позволил очертить метаязыко-вое дискурсивное пространство, связанное с сознательным поиском путей самовыражения, охарактеризовать ненормативные участки языковой системы, вызывающие очаги напряжения в речевой деятельности. Метаязыковые высказывания с завидным постоянством реагируют на языковые факты, связанные с динамическими процессами словарного состава, позволяют выделить ядерные зоны обыденного знания о динамике языковых единиц, фиксируют стадии жизни слова в языке: 1) этап вхождения слова в язык; 2) этап узуализации лексемы, протекающий через последовательные стадии усвоения значения слова, активного функционирования в роли модной единицы, укоренения в языке, возможной пассивизации.

Коммуникативные рефлексивы реагируют на динамику стилистической нормы в языке, фиксируют тенденции развития стилистических норм и обеспечивают сознательно-культурную оценку нормативно-стилистических изменений.

Анализ коммуникативных рефлексивов, связанных с комментированием ненормативных зон, обусловленных деривационным критерием напряжения, позволил сделать вывод о том, что для говорящего сложные, мотивированные лексические единицы либо вызывают коммуникативные трудности, либо являются дополнительной опорой для формирования смысла высказывания.

Вербализация в рефлексиве поиска и обсуждения точного слова позволяет говорить о лексической семантике как диалектическом единстве общесистемного значения и личностного смысла, в виде которого оно хранится в сознании говорящего.

Исследование зон коммуникативного напряжения через метаязыковой комментарий дает возможность полнее представить процесс речепорождения, подчеркнуть универсальный характер зон коммуникативного напряжения.

Метаязыковое сознание причастно к концептуальному миросозиданию средствами языка. Когнитивная метаязыковая деятельность — это комплекс вербально реализованных когнитивных структур обработки информации и ее оценки. Концептуальные рефлексивы отражают многоаспектные связи человека с миром, реагируют на очаги концептуального напряжения, связанные с мыслительной деятельностью человека. Динамическое развитие современного когнитивного сознания во многом спровоцировано радикальными экономическими, политическими и социальными преобразованиями в России. Анализ концептуальных рефлексивов позволил сделать вывод о том, что обновление концептуальной картины мира носит особый характер в рамках нестабильного общества. Это проявляется, с одной стороны, в кардинальной перестройке базовых концептов, составляющих мировоззренческую основу человека; с другой стороны, в амбивалентности массового сознания. Неустойчивость актуализированных концептуальных структур, сужение базовых концептуальных слоев при увеличении амбивалентного интерпретационного поля концепта выражается в нескольких типах смысловых преобразований, рассмотренных в аспекте первичности и обновления концептосферы современной языковой личности (смысловой деривации, смысловой модификации, реструктурации смысловой структуры, стихийном смысловом дрейфе, ресемантизации смысловой структуры) .

Главные когнитивные процессы, протекающие на уровне мировоззренческих установок, обусловлены ксеноразличительным (социальным) критерием концептуального напряжения и связаны с проблемами национальной и социальной идентификации человека в постсоветском пространстве. Нестабильность современного общества, потеря советской тождественности обостряют рефлексивную деятельность человека в поисках государственной и этнической идентичности, способствуют формированию различных фобий, снижают уровень языковой лояльности к чужому слову.

Социально-идеологическое расслоение общества является причиной агрессивного климата современной эпохи, проявления гиперидентичности как кризисной формы этнического самосознания. Совместное сосуществование разнополярных мировоззренческих установок составляет цельность русского массового сознания в переходный период. В этом видится толерантность русского характера. Рефлексивные колебания очерчивают области амбивалентной ментальности — концепты политической, экономической, социальной сферы. Людям, чья социализация произошла в рамках прежней общественной системы, невозможно в короткие сроки кардинальным образом изменить мировоззренческие установки.

Возникшая плюралистичность мнений создает психологическое состояние растерянности постсоветского человека, которое на уровне метаязыковых высказываний выражается в негативной оценочной настроенности к власти, стилям руководства, лидерам политических партий. Неудачи экономического реформирования способствуют формированию катастрофического мышления, являются причиной формирования страха. Рефлексивы выполняют роль документированной формы эмоциональных состояний эпохи и свидетельствуют о наличии аксиосферы обыденного сознания. На личностном когнитивном уровне эти процессы проявляются в виде активной адаптационной деятельности к изменившимся условиям жизни и в ригористических установках людей, испытывающих социальное отчуждение.

Концептуальные рефлексивы в современной речи выступают как чуткие индикаторы социальных процессов, происходящих в современной России.

Список научной литературыВепрева, Ирина Трофимовна, диссертация по теме "Русский язык"

1. Абрамова Н. Т. Являются ли несловесные акты мышлением? // Вопросы философии. 2001. № 6. С. 68—82.

2. Аврорин В. А. Проблемы изучения функциональной стороны языка (к вопросу о предмете социолингвистики). Л., 1975.

3. Акофф Р., Эмери Ф. О целеустремленных системах. М., 1974.

4. Алефиренко Н. Ф. Методологические проблемы теории взаимодействия сознания, значения и смысла // Языковая личность: проблемы значения и смысла. Волгоград, 1994. С. 3—13.

5. Андреева Г. М. Социальная психология: Учебник для высших учебных заведений. М., 1998.

6. Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2000.

7. Аннушкин В. И. Русские учения о речи (история, теория и общественно-языковая практика) // Речевое общение: Специализир. вестн. Вып. 3 (11). Красноярск, 2000. С. 8—16.

8. Аносова Л. Р. Сознание. Осознавание. Язык // Языковое сознание: Тезисы IX Всесоюзн. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации М., 1988. С. 14—15.

9. Апресян Ю. Д. Интегральное описание языка и толковый словарь // Вопросы языкознания. 1986. №2. С. 57—70.

10. Апресян А. Д. Современность классики // Вопросы языкознания. 1995. № 1. С. 34—36.

11. Апресян Р. Г., Гусейнов А. А. Демократия и гражданство // Вопросы философии. 1996. № 7. С. 3—16.

12. Апресян Ю. Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира (1986) // Апресян Ю. Д. Избр. тр. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995. С. 629—650.

13. Апресян Ю. Д. Коннотации как часть прагматики слова // Там же. С. 156—177.

14. Апресян Ю. Д. Лексическая семантика: Синонимические средства языка. М.,1974.

15. Апресян Ю. Д. и др. Лингвистическое обеспечение в системе автоматического перевода третьего поколения. М., 1978.

16. Апресян Ю. Д. Прагматическая информация для толкового словаря // Прагматика и проблемы интенсиональности. М.,1988. С. 7—44.

17. Аринин А. Н. Права и свободы человека и эффективное развитие России // Общественные науки и современность. 2002. № 1. С. 68—79.

18. Арнольд И. В. Стилистика декодирования. Л., 1974.

19. Арнольд И. В. Стилистика современного английского языка. Л., 1981.

20. Арнольд И. В. Эмоциональный, экспрессивный, оценочный и функционально-стилистический компоненты лексического значения // XXII Герценовские чтения. Иностранные языки. Л., 1970.

21. Арутюнова Н. Д. Наивные размышления о наивной картине языка Введение. // Язык о языке. М., 2000а. С. 7—22.

22. Арутюнова Н. Д. Показатели чужой речи де, дескать, мол\ К проблеме интерпретации речеповеденческих актов // Язык о языке. М., 20006. С. 437—449.

23. Арутюнова Н. Д. «Полагать» и «видеть»: К проблеме смешанных пропозициональных установок // Логический анализ языка: Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. М., 1989. С. 7—30.

24. Арутюнова Н. Д. Аномалии и язык: (К проблеме языковой «картины мира») // Вопросы языкознания. 1987. № 3. С. 3—19.

25. Арутюнова Н. Д. Вторичные истинностные оценки: правильно, верно II Логический анализ языка: Ментальные действия. М., 1993. С. 67—78.

26. Арутюнова Н. Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. М., 1988.

27. Арутюнова Н. Д. Фактор адресата // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 40, № 4.1984. С. 356—367.

28. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М., 1998.

29. Арутюнова Н. Д., Падучева Е. В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1985. Вып. 16. С. 3—42.

30. Асмолов А. Г. Толерантность: от утопии — к реальности // На пути к толерантному сознанию. М., 2000. С. 5—7.

31. Асс Е. Разве мода безответственна?: Круглый стол // Художественный журнал. 1997. № 18. С. 22.

32. Атватер И. Я Вас слушаю. : Советы руководителю, как правильно слушать собеседника. 2-е изд. М., 1988.

33. Ахутина Т. В. Порождение речи: нейролингвистический анализ синтаксиса. М„ 1989.

34. Бабушкин А. 77. Типы концептов в лексико-фразеологической семантике языка. Воронеж, 1996.

35. Базылев В. Н. Мифологема скуки в русской культуре // RES LIGUISTICA: Сб. ст.: К 60-летию профессора В. П. Нерознака. М., 2000. С. 130—147. Балли Ш. Французская стилистика. М., 1961.

36. Банкевич Л. В. Тестирование лексики иностранного языка. М., 1981. Баранникова Л. И. Проблемы социальной лингвистики в развитии советского языкознания //Язык и общество. Вып. 2. Саратов. 1970. С. 3—18.

37. Баранов А. Г. Функционально-прагматическая концепция текста. Ростов н/Д,1993.

38. Белъчиков Ю. А. К истории слов интеллигенция, интеллигент // Филологический сборник: К 100-летию со дня рождения академика В. В. Виноградова. М., 1995. С. 62—69.

39. Белянин В. Русская языковая личность в постсоветский период // Теория и практика русистики -в мировом контексте: Тезисы Междунар. конф., поев. 30-летию МАПРЯЛ. М., 1997. С. 20—21.

40. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. Бердяев Н. А. Национальность и человечество // Судьба России. М., 1918. С. 93—101.

41. Бердяев Н. А. Экзистенциальная диалектика Божественного и человеческого. Париж, 1952.

42. Березин Ф. М., Головин Б. М. Общее языкознание. М., 1979. Березович Е. Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте: Автореф. дис. . докт. филол. наук. Екатеринбург, 1999.

43. Берестнев Г. И. Иконичность добра и зла // Вопросы языкознания. 1999. № 4. С. 99—113.

44. Берестнев Г. И. Самосознание личности в аспекте языка // Вопросы языкознания. 2001. № 1. С. 60—84,

45. Бернштейн Н. А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., 1966.

46. Бессознательное. Т. 4. Тбилиси, 1985. С. 462. Бессознательное. Т. 3. Тбилиси, 1978. С. 797.

47. Блинова О. И. Введение в современную региональную лексикологию. Томск,1973.

48. Блинова О. И. Носители диалекта — о своем диалекте: (Об одном из источников лексикологического исследования) // Сибирские русские говоры. Томск, 1984. С. 3—15.

49. Блинова О. И. Языковое сознание и вопросы теории мотивации // Язык и личность. М., 1989. С. 122—126.

50. Бляхер Е. Д., Волынская Л. М. Соотношение общей картины мира и картины мира частных наук // Научная картина мира: Логико-гносеологический аспект. Киев, 1983. С. 43—51.

51. Богданов К А. Прецедентные тексты и социальные роли: инновации и маргиналии современной фольклористики // Русский текст. 2001. № 6. С. 39—58.

52. Богин Г. И. Модель языковой личности в ее отношении к разновидностям текстов: Автореф. дис. . докт. филол. наук. Л., 1984.

53. Богин Г. И. Единство коммуникации вербальной и музыкальной с коммуникацией схем и парадигм чистого мышления // Межкультурные коммуникации. Челябинск, 2002. С. 16—26.

54. Богин Г. И. Рефлексия и интерпретация: принцип потенциальной понятности всякого текста // Вопросы стилистики. Вып. 27. Человек и текст. Саратов, 1998. С. 62—68.

55. Богин Г. И. Типология понимания текста. Калинин, 1989.

56. Богин Г. И. Уровни и компоненты речевой способности человека. Калинин,1975.

57. Богуславский В. М. Человек в зеркале русской культуры, литературы и языка. М., 1994.

58. Богуславский И. М. Семантика частицы только II Семиотика и информатика. М„ 1980. Вып. 14. С. 134—158.

59. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.

60. Бодуэн де Куртенэ И. А. «Блатная музыка» В. Ф. Трахтенберга // Избр. работы по общ. языкознанию. Т. 2. М., 1963. С. 161—163.

61. Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию. М., 1963. Божович Л. И. Развитие языковой компетенции школьников: проблемы и подходы // Вопросы психологии. 1997. № 1. С. 33—44.

62. Бондалетов В. Д. Социальная лингвистика. М., 1987.

63. Борисова И. Н. Замысел непринужденного разговорного диалога: миф или реальность? // Культурно-речевая ситуация в современной России: Вопросы теории и образовательных технологий. Екатеринбург, 2000. С. 25—27.

64. Борисова И. Н. Русский разговорный диалог: структура и динамика. Екатеринбург, 2001.

65. Борщев В. Б. Естественный язык — наивная математика для описания наивной картины мира // Московский лингвистический альманах. Вып. 1. Спорное в лингвистике. М., 1996. С. 203—225.

66. Боффа Джузеппе. От СССР к России: История неоконченного кризиса, 1964— 1994. М., 1996.

67. Брагина А. А. Мир реальный — мир виртуальный в мире слов // Словарь и культура русской речи: К. 100-летию со дня рождения С. И. Ожегова. М., 2001. С. 44—58.

68. Брайт У. Параметры социолингвистики Введение. // Новое в лингвистике. Вып. 7. Социолингвистика. М., 1975. С. 34-42.

69. Бреслав Г. Э. Цветопсихология и цветолечение для всех. СПб., 2000.

70. Брим Р., Косова Л. Феномен В. Путина: морфология и семантика массовой популярности // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2000. № 3. С. 18—22.

71. Брутян Г. А. Языковая картина мира и ее роль в познании // Методологические проблемы анализа языка. Ереван, 1976. С. 57—64.

72. Будагов Р. А. Введение в науку о языке. М., 1965.

73. Будагов Р. А. Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени. М.,1978.

74. Будагов Р. А. Что такое развитие и совершенствование языка? М., 1977.

75. Булатова Л. Н. и др. Диапазон дарования: К 80-летию М. В. Панова // Вопросы языкознания. 2001. № 1. С. 3—13.

76. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997.

77. Булыгина Т. В., Крылов С. А. Система языковая // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 452—454.

78. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. «Стихийная лингвистика» (folk linguistics) // Русский язык сегодня. 1. М., 2000. С. 9—18.

79. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Folk linguistics // Русский язык в его функционировании: Тез. докл. Междунар. конф.: III Шмелевские чтения, 22—24 февраля 1998 г. М., 1998. С. 13—15.

80. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Концепт долга в поле должествования // Логический анализ языка: Культурные концепты. М., 1991. С. 14—30.

81. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Человек о языке (метаязыковая рефлексия в нелингвистических текстах) // Логический анализ языка: Образ человека в культуре и языке. М., 1999. С. 146—161.

82. Бурукина О. А. Культура русской речевой коммуникации на современном этапе // Культурно-речевая ситуация в современной России: вопросы теории и образовательных технологий, Екатеринбург, 2000. С. 32—34.

83. Буряковская В. А. Признак этничности в семантике языка (на материале русского и английского языков): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Волгоград, 2000.

84. Варбот Ж. Ж. Диахронический аспект проблемы языковой картины мира // Русский язык: исторические судьбы и современность: Труды и материалы Междунар. конгресса, Москва, МГУ, 13—16 марта 2001 г. М., 2001. С. 40.

85. Варбот Ж. Ж. Табу // Русский язык: Энциклопедия. М., 1979. С. 345—346.

86. Вартанова Е. Л. Европейские неравенства эпохи Интернета // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 2001. № 6. С. 14—23.

87. Варфоломеев С. А. Квантовая психология конфликта // Социальный конфликт: Науч.-практ. журнал. 2002. № 1 (35). С. 46—67.

88. Васильев А. Д. Введение в историческую лексикологию русского языка. Красноярск, 1997.

89. Васильев А. Д. Рефлексивы в телевизионном дискурсе // Речевое общение: Специализир. вестн. Вып.-З (11). Красноярск, 2000. С. 28—36.

90. Васильев А. Д. Слово в эфире: Очерки новейшего словоупотребления в российском телевидении. Красноярск, 2000.

91. Васильев Л. М. Коннотативный компонент языкового значения // Русское слово в языке, тексте и культурной среде. Екатеринбург, 1997. С. 35—40.

92. Васильев Л. М. Методы современной лингвистики. Уфа, 1997.

93. Васильева Е. В. Отражение взаимоотношений индивида и группы в русской языковой картине мира // Вестн. МГУ. Сер. 9, Филология. 2001. № 4. С. 82—93.

94. Введенская Л. А., Колесников Н. П. Народная этимология и смежные явления // Новое в лексике русского языка. Куйбышев, 1983. С. 65—80.

95. Вежбицка А. Восприятие: семантика абстрактного словаря // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 18. М., 1986. С. 336—369.

96. Вежбицка А. Введение из книги «Семантические примитивы». // Семиотика / Под ред. Ю. С. Степанова. М., 1983. С. 225—252.

97. Вежбицка А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. Лингвистика текста. М., 1978. С. 402—424.

98. Вежбицка А. Семантические примитивы // Семантика. М., 1983.

99. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М., 2001.

100. Величковский Б. М. Современная когнитивная психология. М., 1982.

101. Вепрева И. Т. Метаязыковая ориентация языковой личности в условиях языковой перестройки // Активные языковые процессы конца XX века: Тез. докл. Между-нар. конф.: IV Шмелевские чтения, Москва, 23—25 февр. 2000 г. М., 2000а. С. 26— 28.

102. Вепрева И. Т. Судьба слова в метаязыковом отражении // Вестн. Омск, ун-та. Вып. 2(16). Омск, 20006. С. 95—98.

103. Вепрева И. Т. Рефлексия как аксиологическая основа формирования стилистической нормы // Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург, 2000в. С. 42—57.

104. Вепрева И. Т. -Рефлексивы и их функционально-системная организация // Русский язык в контексте культуры. Екатеринбург, 1999. С. 194—203.

105. Вепрева И. Т. Тексты-рефлексивы как источник информации об изменениях в русской языковой картине мира // Русский язык в его функционировании: Тез. докл. Междунар. конф.: III Шмелевские чтения, Москва, 22—24 февр. 1998 г. М., 1998. С. 16—18.

106. Вепрева И. Т. Эксплицированное отношение к слову в современной речи // Русское слово в языке, тексте и культурной среде. Екатеринбург, 1997. С. 88—96.

107. Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. В поисках новых путей развития лингвост-рановедения: концепция рече-поведенческих тактик. М., 1999.

108. Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. М., 1983.

109. Ветошкин А. П., Стожко К П. Философия экономики. Екатеринбург, 2001.

110. Виндлак С. Проблема эвфемизма на фоне теории языкового поля // Этимология 1965. М., 1967. С. 267—285.

111. Виноград Т., Флорес Ф. О понимании компьютеров и познания // Язык и интеллект. М., 1996. С. 185—229.

112. Виноградов В. В. К теории построения поэтического языка: Учение о системах речи литературных произведений // Поэтика: Сб. ст.: Временник отдела словесных искусств. Л., 1927. Т. 3. С. 5—24.

113. Виноградов В. В. О категории модальности и модальных словах в русском языке: Тр. Ин-тарус. яз. АН СССР. 1950. Т. 2. С. 38—79.

114. Виноградов В. В. О художественной прозе. М.; Л., 1930.

115. Виноградов В. В. О языке художественной литературы. М., 1965.

116. Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII—XIX вв. М., 1938.

117. Виноградов В. В. Проблемы культуры речи и некоторые задачи русского языкознания // Вопросы языкознания. 1964. № 3. С. 3—18.

118. Виноградов В. В. Слово и значение как предмет историко-лексикологического исследования // Вопросы языкознания. 1995. № 1. С. 5—36.

119. Виноградов В. В. Язык Пушкина: Пушкин и история русского литературного языка. М.; Л., 1935.

120. Винокур Г. О. Заметки по русскому словообразованию // Винокур Г. О. Избр. работы по рус. яз. М., 1959. С. 419—442.

121. Винокур Т. В. Речевой портрет современного человека // Человек в системе наук. М., 1989. С. 361—370.

122. Винокур Т. Г. Говорящий и слушающий: Варианты речевого поведения. М.,1993.

123. Винокур Т. Г. К характеристике говорящего: Интенция и реакция // Язык и личность. М., 1989. С. 11—23.

124. Винокур Т. Г. О социологическом аспекте функционально-стилистических исследований // Всесоюз. конф. по теорет. вопросам языкознания: Тез. докл. на секц. заседаниях. М., 1974.

125. Винокур Т. Г. Употребление лица как основной предмет стилистики // Стилистика русского языка: Жанрово-коммуникативный аспект стилистики текста. М., 1987. С. 5—39.

126. Витгенштейн Л. Философские исследования // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. М., 1985. С. 79—128.

127. Водак Р. Язык. Дискурс. Политика: Пер. с англ. и нем. Волгоград, 1997. Водолагин А. А. Интернет-СМИ как арена политической борьбы // Общественные науки и современность. 2002. № 1. С. 49—67.

128. Волков В. В. Деадъективное словообразование в русском языке. Ужгород,1993.

129. Волкова И. Сдово Путина: Что показал психолингвистический анализ устных выступлений и. о. президента России // Эксперт. 2000. № 6 (219).

130. Волошин М. Россия распятая // Юность. 1990. № 10. С. 24—31. Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. Л., 1929.

131. Вольф Е. М. Функциональная семантика. Описание эмоциональных состояний: Гл. из кн. // Функциональная семантика: Оценка, экспрессивность, модальность: 1п шешопаш Е. М. Вольф. М., 1996. С. 137—167.

132. Вольф Е. М. Функциональная семантика оценки. М., 1985. Вольф Е. М. Эмоциональные состояния и их представление в языке // Логический анализ языка: проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. М., 1989. С. 55—77.

133. Вопросы стилистики. Вып. 28: Антропоцентрические исследования. Саратов,1999.

134. Воркачев С. Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической .парадигмы в языкознании // Филологические науки. 2001а. № 1. С. 64—71.

135. Воркачев С. Г. Концепт счастья: понятийный и образный компоненты // ИАН СЛЯ. 20016. Т. 60, № 6. С. 47—58.

136. Воркачев С. Г. Зависть и ревность: К семантическому представлению моральных чувств в естественном языке // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1998. Т. 57, № 3. С. 39— 45.

137. Воркачев С. Г. Концепт счастья: понятийный и образный компоненты // Там же. 2001. Т. 60, № 6. С. 47—58.

138. Воробьев В. В. Лингвокультурология: Теория и методы. М., 1997.

139. Воробьева О. И. Политический язык: семантика, таксономия, функции: Авто-реф. дис. . докт. филол. наук. М., 2000.

140. Ворожбитова А. А. «Официальный советский язык» периода Великой Отечественной войны: лингвориторическая интерпретация // Теоретическая и прикладная лингвистика. Вып. 2. Язык и социальная среда. Воронеж, 2000. С. 21—42.

141. Воронцова В. Л. Активные процессы в области ударения // Русский язык конца XX столетия (1985—1995). М., 1996. С. 305—325.

142. Выготский Л. С. Мышление и речь // Выготский Л. С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. М., 1982. С. 5—361.

143. Выжлецов Г. П. Аксиология культуры. СПб., 1996.

144. Высочина О. В. Понимание значения иноязычного слова (психолингвистическое исследование): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Воронеж, 2001.

145. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. М., 1988.

146. Гак В. Г. Онтологические и прагматические классы в тексте // Язык как коммуникативная деятельность человека. М., 1988. С. 46—57.

147. Гак В. Г. Новое в русской лексике; Словарные материалы-78 // Во-просы языкознания. 1982. № 3. С. 122—127.

148. Гак В. Г. О модально-эмоциональной рамке предложения // Новые явления и тенденции во французском языке. М., 1984. С. 169—174.

149. Гак В. Г. О современной французской неологии // Новые слова и словари новых слов. Л., 1978. С. 37—52.

150. Гак В. Г. Речевые рефлексы с речевыми словами // Логический анализ языка: Язык речевых действий. М., 1994. С. 6—10.

151. Гак В. Г. Синтаксис эмоции и оценок // Функциональная семантика: Оценка, экспрессивность, модальность: 1п тетопат Е. М. Вольф. М., 1996. С. 20—31.

152. Гак В. Г. Языковые преобразования. М., 1998.

153. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981.

154. Гаспаров Б. М. Язык, память, образ: Лингвистика языкового существования. М„ 1996.

155. Герасимов В. И., Петров В. В. На пути к когнитивной модели языка // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. Когнитивные аспекты языка. М., 1988. С. 5—11.

156. Гиндин С. И. Советская лингвистика текста: Некоторые проблемы и результаты (1948—1975) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1977. Т. 36, № 4. С. 348—361.

157. Глебкин В. В. Толерантность и проблема понимания: Программа спецкурса // На пути к толерантному сознанию. М., 2000. С. 11—13.

158. Гловинская М .Я. Активные процессы в грамматике Гл. 6. // Русский язык конца XX столетия (1985—1995). М., 1996. С. 237—304.

159. Гловинская М. Я. Просто оговорки или тенденция к аналитизму? // Язык: изменчивость и постоянство. М., 1998. С. 304—316.

160. Говердовский В. И. История понятия коннотации // Филол. науки. 1979. № 2. С. 83—86.

161. Говердовский Н. В. Идеологическая коннотация, речевая практика и лексикография // Язык и общество: Отражение социальных процессов в лексике. Саратов, 1986. С. 58—69.

162. Голев И. Д. Антиномии русской орфографии. Барнаул, 1997.

163. Голев Н. Д. Динамический аспект лексической мотивации. Томск, 1989.

164. Голев Н. Д. Некоторые аспекты детерминации содержания языковых единиц // Детерминационный аспект функционирования значимых единиц языка: языковые и неязыковые факторы. Барнаул, 1993. С. 14—28.

165. Голев И. Д. Юридизация естественного языка как юрислингвистическая проблема // Юрислингвистика-2: Русский язык в его естественном и юридическом бытии. Барнаул, 2000. С. 9—45.

166. Головин Б. Н. Введение в языкознание. М., 1973.

167. Гольдин В. Е., Сиротинина О. Б. Внутринациональные речевые культуры и их взаимодействие // Вопросы стилистики. Вып. 25. Проблемы культуры речи. Саратов, 1993. С. 9—19.

168. Горбачев М. С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира. М., 1988.

169. Гордон Л., Клопов Э. Динамика условий и уровня жизни населения (разнонаправленные тенденции 90-х годов) // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2000. № 5. С. 25—34.

170. Гореликов Л. А., Лисицына Т. А. Русский путь: Опыт этнолингвистической философии. Ч. 1. В. Новгород, 1999.

171. Горелов И. Н., Седов К. Ф. Основы психолингвистики. М., 1998.

172. Горохова С. И. Психолингвистические особенности механизма порождения речи по данным речевых ошибок: Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1986.

173. Гофман А. Б. Мода и люди. М., 2000.

174. Грамматика современного русского литературного языка. М., 1970.

175. Граудина Л. К. О современной концепции отечественной риторики и культуре речи // Культура русской речи и эффективность общения. М., 1996. С. 152—176.

176. Граудина Л. К. ЭВМ и культура речи: итоги и перспективное планирование // Культура русской речи и эффективность общения. М., 1996. С. 397—414.

177. Графова Т. А. Смысловая структура эмотивных предикатов // Человеческий фактор в языке: языковые механизмы экспрессивности. М., 1991. С. 67—98.

178. Губогло М. Н., Кожин А. А. Роль языка средств массовой информации в системе этногосударственных отношений // Русский язык в эфире: проблемы и пути их решения: Материалы круглого стола, Москва, 14 ноября 2000 г. М., 2001. С. 33—38.

179. Гудков Л. Комплекс «жертвы»: Особенности массового восприятия россиянами себя как этнонациональной общности // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1999а. № 3. С. 47—60.

180. Гудков Л. Страх как рамка понимания происходящего // Там же. 19996. № 6. С. 46—53.

181. Гумбольдт В. фон. Лаций и Эллада (фрагмент) // Гумбольдт В. Избр. тр. по языкознанию. М., 1984. С. 303—306.

182. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

183. Гумбольдт В. фон. Язык и философия культуры. М., 1985.

184. Гумилев Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1990.

185. Гусейнов Г. Ч. Ложь как состояние сознания // Вопросы философии. 1989. № 11. С. 64—76.

186. Данилевская Н. В. Научная картина мира и ее отражение в тексте // Язык. Человек. Картина мира: Материалы Всерос. науч. конф. Ч. 1. Омск, 2000. С. 39—41.

187. Данилов С. Ю. Речевой жанр проработки в тоталитарной культуре: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Екатеринбург, 2001.

188. Делинская В. Динамика отношения к В. Путину за последний год // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2001. № 2. С. 16—23.

189. Дементьев В. В., Седов К. Ф. Социопрагматический аспект теории речевых жанров. Саратов, 1998.

190. Демьянков В. 3. Конвенции, правила и стратегии общения (интерпретирующий подход к аргументации) //'Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1982. № 4. С. 327—337.

191. Демьянков В. 3. Ошибки продуцирования и понимания (интерпретирующий подход) // Речевые приемы и ошибки: типология, деривация и функционирование. М„ 1989. С. 22—34.

192. Демьянков В. 3. Понимание как интерпретирующая деятельность // Вопросы языкознания. 1983. № 6. С. 58—67.

193. Демьянков В. 3. Прагматические основы интерпретации высказывания // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40, № 4. С. 368—377.

194. Демьянков В. 3. Функционализм в зарубежной лингвистике конца XX века /У Дискурс, речь, речевая деятельность. М., 2000. С. 26—136.

195. Дешериев Ю. Д. Социальная лингвистика. М., 1977.

196. Дилигенский Г. Г. «Запад» в российском общественном сознании // Общественные науки и современность. 2000. № 5. С. 5—19.

197. Дилигенский Г. Г. Социально-политическая психология. М., 1996.

198. Дилигенский Г. Г. Что мы знаем о демократии и гражданском обществе? // Pro et contra. 1997. Т. 2, № 4. С. 5—21.

199. Дорогиевский В. Элементы лексикологии и семиотики. М., 1973.

200. Дробижееа Л. М. Идеология и идеологи этнического ренессанса в условиях формирования гражданского общества Гл. 6. // Дробижева JL М. и др. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996а. С. 250— 295.

201. Дробижева Л. М. Предисловие. // Говорит элита Республик Российской Федерации: Сто десять интервью Леокадии Дробижевой с политиками, бизнесменами, учеными, деятелями культуры, религии, лидерами оппозиционных движений. М., 19966. С. 3—7.

202. Дробижева Л. М. Теоретические вопросы этничности Гл. 2.; Этническое самосознание: идеология и поведение [Гл. 9] // Арутюнян Ю. В., Дробижева Л. М., Су-соколов А. А. Этносоциология. М., 1998.

203. Дубин Б. Зеркало и рамка: национально-политические мифы в коллективном воображении сегодняшней России // Знание — сила. 1999. № 9—10. С. 51—62.

204. Дубин Б. Жизнь по привычке: быть пожилым в России 90-х годов // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1999. № 6. С. 18—27.

205. Дубин Б. Запад, граница, особый путь: символика «другого» в политической мифологии современной России // Там же. 2000. № 6. С. 25—34.

206. Дуличенко А. В. От агрессии слов к ономастическому перевороту: (Заметки о русском языке перестроечного времени) // Russian Linguistics. 1993. Вып. 16. С. 211—224.

207. Дуличенко А. Д. Русский язык конца XX столетия. Mbnchen. 1994.

208. Евстигнеев Л. П., Евстигнеев Р. Н. Рыночная трансформация России: нетрадиционный взгляд // Общественные науки и современность. 2002. № 1. С. 5—16.

209. Евтушенко О. В. Картина мира: от хаоса к космосу // Русский язык: исторические судьбы и современность: Труды и материалы Междунар. конгресса, Москва, МГУ, 13—16 марта 2001 г. М„ 2001. С. 70.

210. Ейгер Г. В. Механизм контроля языковой правильности высказывания: Авто-реф. дис. . докт. филол. наук. М., 1989.

211. Ейгер Г. В. Механизмы контроля языковой правильности высказывания. Харьков, 1990.

212. Ейгер Е. В. Языковое сознание и механизм контроля языковой правильности высказывания // Языковое сознание: Тезисы IX Всесоюз. совещания по психологии и коммуникации. М., 1988. С. 59—60.

213. Ерахтин А. В. Диалектика становления мышления и сознания. Сверд-ловск,1988.

214. Ермакова О. П. Новые слова русского языка (в аспекте фразеологической семантики) //Русистика. 1989. № 1. С. 51—57.

215. Ермакова О. П. Семантические процессы в лексике // Русский язык конца XX столетия. М., 1996. С. 32—66.

216. Ермоленко С. С. Язык тоталитаризма и тоталитаризм языка // Мова тоталитарного сусшльства. Киев, 1995. С. 7—15.

217. Жанры речи — 2. Саратов, 1999.

218. Жанры речи. Саратов, 1997.

219. Жельвис В. И. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. М., 1997а.

220. Жельвис В. И. Инвектива в парадигме средств фатического общения // Жанры речи. Саратов, 19976. С. 137—143.

221. Жельвис В. И. Эмотивный аспект речи. Психолингвистическая интерпретация речевого воздействия: Учебное пособие. Ярославль, 1990.

222. Жельвис В. И. Инвектива в политической речи // Русский язык в контексте культуры. Екатеринбург, 1999. С. 114—151.

223. Жинкин Н. И. Механизмы речи. М., 1958.

224. Жинкин Н. И. О кодовых переходах во внутренней речи // Язык — речь — творчество: (Избр. тр.). М., 1998. С. 146—162.

225. Жинкин Н. И. Речь как проводник информации. М., 1982.

226. Жирмунский В. М. Марксизм и социальная лингвистика // Вопросы социальной лингвистики. Л., 1969. С. 5—25.

227. Жоль К. К. Язык как практическое сознание: (Философский анализ). Киев,

228. Журавлев А. Ф. Лексико-семантическое моделирование системы славянского языкового родства. М., 1994.

229. Заботкина В. И. Основные параметры прагматики нового слова (по материалам современного английского языка) // Проблемы семантики и прагматики. Калининград, 1996. С. 83—91.

230. Завалъников В. П. К вопросу об экстралингвистических детерминантах языковой картины мира: обобщение известного // Язык. Человек. Картина мира: Материалы Всерос. науч. конф. Ч. 1, Омск, 2000. С. 4—5.

231. Залевская А. А. Индивидуальное знание: специфика и принципы функционирования. Тверь, 1992.

232. Залевская А. А. О комплексном подходе к исследованию закономерностей функционирования языкового механизма человека // Психолингвистические исследования в области лексики и фонетики. Калинин, 1981. С. 28—44.

233. Залевская А. А. Понимание текста: психолингвистический подход. Калинин,1988.

234. Залевская А. А. Психолингвистика: пути, итоги, перспективы // Вопросы языкознания. 1998. № 6. С. 81—94.

235. Залевская А. А. Психолингвистические проблемы семантики слова. Калинин,1982.

236. Залевская А. А. Слово в лексиконе человека: Психолингвистические исследование. Воронеж, 1990.

237. Залевская А. А. Специфика единиц и механизмов индивидуального лексикона // Психолингвистические исследования значения слова и понимания текста. Калинин, 1988. С. 5—15.

238. Залевская А. А. Значение слова и возможности его описания // Языковое сознание: формирование и функционирование. М., 19986. С. 35—54.

239. Зализняк, Анна А. Семантическая деривация в синхронии и диахронии: проект «Каталога семантических переходов» // Вопросы языкознания. 2001. № 2. С. 13—25.

240. Зарубина Н. Д~. Текст: лингвистический и методический аспекты. М., 1981.

241. Заславская Т. И. О социальном механизме посткоммунистических преобразований в России // Социологические исследования. Социс. 2002. № 8 (220). С. 3—16.

242. Заславская Т. И. Социальная структура современного российского общества // Общественные науки и современность. 1997. № 2. С. 5—23.

243. Засурский Я. Н. Круглый стол «Русский язык в эфире: проблемы и пути их решения» (хроника заседания) // Русский язык в эфире: проблемы и пути их решения: Материалы круглого стола, Москва, 14 ноября 2000 г. М., 2001а. С. 8.

244. Засурский Я. Н. Десять лет свободы печати в России // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 20016. № 1. С. 10—16.

245. Захарова Е. П. Коммуникативная категория чуждости и ее роль в организации речевого общения // Вопросы стилистики. Вып. 27. Саратов, 1998. С. 87—94.

246. Здравомыслов А. Национальное самосознание россиян // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2002. № 2. С. 48—54.

247. Зеленин А. В. Интеллигент и интеллигенция в русской эмигрантской публицистике // Современное русское общественное сознание в зеркале вербализации. Красноярск, 1999. С. 26—36.

248. Земская Е. А. Словообразование как деятельность. М., 1992.

249. Земская Е. А. Введение. // Русский язык конца XX столетия (1985—1995). М., 1996. С. 9—31.

250. Земская Е. А. Активные процессы современного словопроизводства Гл. 3. // Русский язык конца XX столетия (1985—1995). М„ 1996. С. 90—141.

251. Земская Е. А. Лингвистическая мозаика. Особенности функционирования русского языка последних десятилетий XX века // STUDIA SLA-VICA FINLANDENSIA: Оценка в современном русском языке: Сб. статей. Т. 14. Helsinki, 1997. С. 199—215.

252. Земская Е. А. Активные процессы в русском языке последнего десятилетия 20-го века // Die sprachliche Situation in der Slavia zehn Jahre nach der Wende. 2000. C. 31—48.

253. Земская E. А., Ермакова О. П., Розина Р. И. Слова, с которыми мы все встречались: Толковый словарь русского общего жаргона. М., 1999.

254. Земская Е. А., Китайгородская М. А., Розанова Н. Н. Особенности мужской и женской речи // Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект. М\, 1993. С. 90—136.

255. Земская Е. А., Китайгородская М. В., Ширяев Е. Н. Русская разговорная речь: Общие вопросы. Словообразование. Синтаксис. М., 1980.

256. Земская Е. А., Крысин JI. П. Московская школа функциональной социолингвистики: Итоги и перспективы исследований. М., 1998.

257. Зимняя И. А. Психология обучения неродному языку. М., 1989.

258. Золотова Г. А. Грамматика как наука о человеке // Русский язык в научном освещении. 2001. № 1.С. 107—113.

259. Золотова Г. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 1982.

260. Золотова Г. А., Онипенко Н. К, Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.

261. Иванов Вяч. Вс. Языкознание // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 618—622.

262. Иванова Н. И. Исследование социальной идентичности у студентов педагогических вузов // Идентичность и толерантность. М., 2002. С. 134—151.

263. Ильин И. А. Путь духовного обновления // Путь к очевидности. М., 1993. С. 134—289.

264. Ильина Н. Е. Рост аналитизма в морфологии // Русский язык конца XX столетия (1985—1995). М., 1996. С. 326—344.

265. Имедадзе Н. В. Бессознательное в стратегии овладения языком // Бессознательное: Природа. Функционирование. Методы исследования. Т. 3. Тбилиси, 1978. С. 220—228.

266. Имедадзе Н. В. Экспериментально-психологическое исследование овладения и владения вторым языком. Тбилиси, 1978.

267. Интеллигенция и проблемы формирования гражданского общества в России: Тез. докл. Всерос. конф., 14—15 апреля 2000 г. Екатеринбург, 2000.

268. Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. Омск, 1999.

269. Историческая память: преемственность и трансформации («круглый стол») // Социологические исследования. Социс. 2002. № 8 (220). С. 76—84.

270. Итоги и перспективы современной российской революции: (Круглый стол ученых) // Общественные науки и современность. 2002. № 2. С. 5—27.

271. Кёстер-Тома 3. Некоторые размышления по поводу состояния современного русского языка// Русистика. 1998. № 1—2. С. 7—15.

272. Какорина Е. В. Стилистический облик оппозиционной прессы // Русский язык конца XX столетия (1985—1995). М., 1996. С. 409—426.

273. Калиткина Г. В. Формы субъективной оценки имен в аспекте теории мотивации: Автореф. дис. . канд. филол. наук, Томск, 1990.

274. Капанадзе Л. А. Развитие речевых жанров в русском языке Гл. 2. // Русский язык. Оро1е. 1997. С. 45—60.

275. Капанадзе Л. А. Способы выражения оценки в устной речи // Разновидности городской устной речи. М., 1988. С. 151—156.

276. Карасик В. И. Язык социального статуса. М., 1992.

277. Караулов Ю. Н. Основные характеристики языковой способности // Лексика, грамматика, текст в свете антропологической лингвистики: Тезисы докл. и сообщ. Междунар. науч. конф., 12—14 мая 1995 г. Екатеринбург, 1995. С. 8—9.

278. Караулов Ю. Н. Культура речи и языковая критика // Русский язык в эфире: проблемы и пути их решения: Материалы круглого стола, Москва, 14 ноября 2000 г. М., 2001. С. 44—50.

279. Караулов Ю. Н. О состоянии русского языка современности: (Доклад на конференции «Русский язык и современность: Проблемы и перспективы развития русистики» и материалы почтовой дискуссии) / АН СССР, Ин-т рус. яз. М., 1991.

280. Караулов Ю. Н. Русская языковая личность и задачи ее изучения: Предисловие. // Язык и личность. М., 1989. С. 3—8.

281. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.

282. Караулов Ю. Н. Языковое время и языковое пространство (о понятии хроног-лоссы) // Вестн. МГУ. Сер. 10, Филология. 1970. № 1. С. 61—73.

283. Кармин А. С. Интуиция и бессознательное // Бессознательное: Природа. Функции. Методы исследования. Т. 3. Тбилиси, 1978. С. 90—97.

284. Карцевский С: И. Язык, война и революция // Из литературного наследия. М., 2000. С. 215—218.

285. Касевич В. Б. Язык и знание // Язык и структура знания. М., 1990. С. 12—25.

286. Касьянова К О русском национальном характере. М., 1994.

287. Кацнелъсон С. Д. Речемыслительные процессы // Вопросы языкознания. 1984. №4. С. 3—12.

288. Качанов Ю. Начало социологии. М., 2000.

289. Кашников Б. Демократия как возможная судьба России // Общественные науки и современность. 1996. № 2. С. 35—44.

290. Килошенко М. Психология моды. СПб., 2001.

291. Ким И. Е. Модус-диктумная кореферентность и ее выражение в современном русском языке: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Екатеринбург, 1995.

292. Китайгородская М. В. Современная экономическая терминология: (Состав. Устройство. Функционирование) // Русский язык конца XX века (1985—1995) / Отв. ред. Е. А. Земская. М., 1996. С. 163—235.

293. Китайгородская М. В., Розанова Н. Н. Речь москвичей: Коммуникативно-культурологический аспект. М., 1999.

294. Клименко Л. П. Системный подход как один из принципов историко-лингвистических исследований // Соотношение синхронии и диахронии в языковой эволюции. Тез. докл. Всесоюзн. конф. М.; Ужгород, 1991. С. 105—106.

295. Климов Г. А. Синхронное и диахроническое описание языков Гл. 2. // Общее языкознание: Методы лингвистических исследований. М., 1973. С. 107—119.

296. Климова С. Г. Критерии определения групп «мы» и «они» // Социологические исследования. Социс. 2002. № б (218). С. 83—95.

297. Клобукова Л. П. Лингвометодические основы обучения иностранных студентов-нефилологов гуманитарных факультетов речевому общению на профессиональные темы: Автореф. дис. . докт. пед. наук. М. 1995.

298. Кобозева И. М. Лингвистическая семантика. М., 2000.

299. Кобозева И. М., Лауфер Н. И. Интерпретирующие речевые акты // Логический анализ языка. Язык речевых действий. М., 1994. С. 63—71.

300. Коган Л., Чернявская Г. Интеллигенция. Екатеринбург, 1996.

301. Коготкова Т. С. Русская диалектная лексикология: Состояние и перспективы. М., 1979.

302. Коженевска-Берчиньска И. Функции советских стереотипов в современном публицистическом тексте: Проблемы восприятия и перевода // Slowo. Tekst. Czas. Szczecin, 1996. С. 179—184.

303. Козлова Л. А. Информационно-аналитические еженедельники как новая типологическая группа журнальной периодики постсоветской России П Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 2000. № 6. С. 3—13.

304. Козлова Т. В. «Новые русские»: понятие и дискурс // Фразеология в контексте культуры. М., 1999. С. 97—107.

305. Козырев В. А., Черняк В. Д. Лексические приметы эпохи в неологических словарях // Русистика. С-Пб., 1999. С. 198-209.

306. Колесов В. В. «Жизнь происходит от слова.». СПб., 1999.

307. Колесов В. В. Русская речь: Вчера. Сегодня. Завтра. СПб., 1998.

308. Колесов В. В. Язык, стиль, норма // Русский язык в эфире: проблемы и пути их решения: Материалы круглого стола, Москва, 14 ноября 2000 г. М., 2001. С. 51—56.

309. Колосов А. В. Родина — Отчизна — Отечество: К вопросу о тестировании понятий // Поле мнений. Фонд «Общественное мнение»: Дайджест результатов исследований. Вып. 07. М., 2001. С. 48—54.

310. Колшанский Г. В. Объективная картина мира в познании и языке. М., 1990.

311. Комиссаров В. Н. Слово о переводе. М., 1973.

312. Комлев Н. Г. Иностранное слово в деловой речи. М., 1992а.

313. Комлев Н. Г. Слово в речи. Денотативные аспекты. М., 19926.

314. Комлев Н. Г. Слово, денотация и картина мира // Вопросы философии. 1981. № 11. С. 25—37.

315. Комова Т. А. К вопросу о прагматике лингвистического исследования // Филол. науки. 1981. № 5. С. 74—77.

316. Кон И. С. Введение в сексологию. М., 1988.

317. Контрастивное описание русского и немецкого языков. Воронеж, 1994.

318. Контрастивные исследования лексики и фразеологии русского языка. Воронеж, 1996.

319. Коньков В. И. Являются ли СМИ могильщиками русского языка? // Мир русского слова. 2001. № 3. С. 44—46.

320. Копочева В. В. Оценка названия // Детерминационный аспект функционирования значимых единиц языка: языковые и неязыковые факторы. Барнаул, 1993. С. 88—95.

321. Кормилицына М. А. Антропоцентризм разговорного текста // Вопросы стилистики. Вып. 27. Саратов, 1998. С. 80—86.

322. Кормилицына М. А. Усиление личностного начала в русской речи последних лет // Активные языковые процессы конца XX века: Тез. докл. Междунар. конф.: IV Шмелевские чтения, 23—25 февр. 2000 г. М., 2000а. С. 89—91.

323. Кормилицына М. А. -Рефлексивы в речевой коммуникации // Проблемы речевой коммуникации, Саратов, 20006. С. 20—24.

324. Кормилицына М. А., Ерастова И. А. Коммуникативно-прагматические функции средств речевой рефлексии в общении // Предложение и слово: Парадигматический, текстовый и коммуникативный аспекты. Саратов, 2000. С. 252—257.

325. Корнилов О. А. «Языковые модели мира» как отражение национальных мента-литетов (национальная специфика на трех семантических уровнях: на уровне значения, обозначения и смысла) // Россия и Запад: диалог культур: Тез. конф. М., 1994. С. 81—83.

326. Корнилов О. А. Об отражении языковых картин мира в двуязычном словаре // Язык и мир его носителя: Материалы Междунар. конф. MAAL-95. М., 1995. С. 205— 208.

327. Корнилов О. А. Языковые картины мира как производные национальных мен-талитетов М., 1999.

328. Коротеева О. В. Учебная дефиниция как речевое действие У/ Языковая личность: проблемы креативной семантики. Волгоград, 2000. С. 143—150.

329. Косиков Г. Идеология. Коннотация. Текст // Ролан Барт. S/Z. М., 2001. С. 8—30.

330. Костомаров В. Г. Языковой вкус эпохи: Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. СПб., 1999.

331. Костомаров В. Г., Бурвикова Н. Д. Современный русский язык и культурная память // Этнокультурная специфика речевой деятельности. М., 2000. С. 23—36.

332. Костомаров В. Г., Бурвикова Н. Д. Старые мехи и молодое вино: Из наблюдений над русским словоупотреблением конца XX века. СПб., 2001.

333. Костомаров В. Г., Шварцкопф Б. С. Об изучении отношения говорящих к языку // Вопросы культуры речи. М., 1966. № 7. С. 23—36.

334. Котелова Н. 3. Первый опыт лексикографического описания русских неологизмов // Новые слова и словари новых слов. JL, 1978. С. 5—26.

335. Котюрова М. П. Многоаспектность явлений стереотипности в научных текстах // Текст: стереотип и творчество. Пермь, 1998. С. 5—30.

336. Кохтев Н. Н. Ассоциации в рекламе // Русская речь. 1991а. № 3. С. 68—71.

337. Кохтев Н. Н. Психология восприятия и композиция рекламы // Русская речь. 19916. №4. С. 68—72.

338. Кохтев Н. Н. Десять эффектов рекламы // Русская речь. 1991в. № 6. С. 59—64.

339. Кочеткова Т. В. Эвфемизмы в речи носителей элитарной речевой культуры // Вопросы стилистики. Вып. 27. Саратов, 1998. С. 168—178.

340. Кочеткова Т. В., Богданова В. А. Взаимодействие этических и коммуникативных норм // Хорошая речь. Саратов, 2001. С. 197—211.

341. Кошарная С. А. В зеркале лексикона: введение в лингвокультурологию. Белгород, 1999.

342. Кравченко А. В. К проблеме наблюдателя как системообразующего фактора в языке // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1993. Т. 52, № 3. С. 45—56.

343. Кравченко А. В. Когнитивная лингвистика и новая эпистемология: (К вопросу об идеальном проекте языкознания) // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 2001. Т. 60, № 5. С. 3—13.

344. Красиков В. И. Этюды самосознания. Кемерово, 2000.

345. Красиков Ю. В. Алгоритмы порождения речи. Орджоникидзе, 1990.

346. Красиков Ю. В. Некоторые аспекты психолингвистической детерминации речевых отклонений // Речевые приемы и ошибки: типология, деривация и функционирование. М„ 1989. С. 35—43.

347. Красиков Ю. В. Теория речевых ошибок. М., 1980.

348. Краснухин К. Г. Ведение в историческую лингвистику // Проблемы лингвистической прогностики. Вып. 1. Воронеж, 2000. С. 146—152.

349. Красных В. В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность: (Человек. Сознание. Коммуникация). М., 1998.

350. Красных В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: Курс лекций. М„ 2002.

351. Кретов А. А. Контуры лингвистической прогностики // Проблемы лингвистической прогностики. Вып. 1. Воронеж, 2000. С. 3—8.

352. Кривоносое А. Д. PR-текст в системе публичных коммуникаций. СПб., 2001.

353. Кривоносое А. Т. Мышление без языка? // Вопросы языкознания. 1992. № 2. С. 69—83.

354. Кронгауз М. А. Бессилие языка в эпоху зрелого социализма // Знак: Сб. ст. по лингвистике, семиотике и поэтике памяти А. Н. Журинского. М., 1994. С. 233—244.

355. Крылова O.A., Максимов Л.Ю., Ширяев E.H. Современный русский язык: Теоретический курс. Ч.1У. Синтаксис. Пунктуация. М., 1997.

356. Крысин Л. П. Социолингвистические аспекты изучения современного русского языка. М., 1989.

357. Крысин Л. П. Эвфемистические способы выражения в современном русском языке // Русский язык в школе. 1994. № 5. С. 76—82.

358. Крысин Л. 77. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский язык конца XX столетия (1985—1995). М., 1996.

359. Крысин Л. 77. Иноязычное слово в роли эвфемизма // Русский язык в школе. 1998. № 2.

360. Крысин Л. 77. Вместо введения: Речевое общение в лингвистически и социально неоднородной среде // Речевое общение в условиях языковой неоднородности. М., 2000а. С. 3—12.

361. Крысин Л. 77. И. А. Бодуэн де Куртенэ и отечественная социолингвистика // И. А. Бодуэн де Куртенэ: Ученый. Учитель. Личность. Красноярск, 20006. С. 105—109.

362. Крысин Л. 77. Социолингвистическая интерпретация речевых «неправильностей» // Культурно-речевая ситуация в современной России: вопросы теории и образовательных технологий. Екатеринбург, 2000в. С. 105—107.

363. Крысин Л. 77. Популяризация лингвистических знаний в средствах массовой информации // Русский язык в эфире: проблемы и пути их решения: Материалы круглого стола, Москва, 14 ноября 2000 г. М., 2001а. С. 57—61.

364. Крысин Л. 77. Эвфемизация речи как один из путей к коммуникативной толерантности // Лингвокультурологические проблемы толерантности: Тез. докл. Между-нар. конф., Екатеринбург, 24—26 окт. 2001 г. Екатеринбург, 20016. С. 229—232.

365. Крысин Л. 77. Современный русский интеллигент: попытка речевого портрета // Русский язык в научном освещении. 2001в. № 1. С. 90—106.

366. Крючкова Т. Б. Особенности формирования и развития общественно-политической лексики и терминологии. М., 1989.

367. КСКТ — Краткий словарь когнитивных терминов / Кубрякова Е. С., Демьян-ков В. 3., Панкрац Ю. Г. и др. М., 1996.

368. Кубрякова Е. С. Номинативный аспект речевой деятельности. М., 1986.

369. Кубрякова Е. С. О понятиях синхронии и диахронии // Вопр. языко-знания. 1968. №3. С. 112—123.

370. Кубрякова Е. С. Об одном фрагменте концептуального анализа слова «память» // Логический анализ языка: Культурные концепты. М., 1991. С. 85—91.

371. Кубрякова Е. С. Смена парадигм знания в лингвистике XX века // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тез. Междунар. конф. Ч. 1. М., 1995а. С. 278—280.

372. Кубрякова Е. С. Эволюция лингвистических идей во второй половине XX века (опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца 20 века. М., 19956. С. 144— 238.

373. Кузнецов А. М. Когнитология, «антропоцентризм», «языковая картина мира» и проблемы исследования лексической семантики // Этнокультурная специфика речевой деятельности. М., 2000. С. 8—22.

374. Кузнецова Э. В. Лексикология русского языка. М., 1989.

375. Кузьмина Т. А. Философия и обыденное сознание // Философия и ценностные формы сознания. М., 1978. С. 191—243.

376. Кузьмина Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции поэтического языка. Екатеринбург; Омск, 1999.

377. Кулыурно-речевая ситуация в современной России / Под ред. Н. А. Купиной. Екатеринбург, 2000.

378. Культурология. XX век: Словарь. СПб., 1997.

379. Купина Н. А. Смысл художественного текста и аспекты лингвосмыслового анализа. Красноярск, 1983.

380. Купина Н. А. Тоталитарный язык: Словарь речевых действий. Екатеринбург; Пермь, 1995.

381. Купина Н. А. -Идеологическое состояние лексики русского языка // Русское слово в языке, тексте и культурной среде. Екатеринбург, 1997. С. 134—145.

382. Купина Н. Языковое сопротивление в контексте тоталитарной культуры. Екатеринбург, 1999.

383. Купина Н. А. Языковое строительство: от системы идеологем к системе куль-турем // Русский язык сегодня. М., 2000. С. 182—189.

384. Купина Н. А. Идеологические стереотипы и факторы дестереотипизации // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 2002. С. 15—30.

385. Купина Н. А., Битенская Г. В. Сверхтекст и его разновидности // Человек — текст — культура. Екатеринбург, 1994. С. 214—233.

386. Кухаренко В. А. Интерпретация текста. Л., 1979.

387. Лабов У. Исследование языка в его социальном контексте // Новое в лингвистике. Вып. 7. Социолингвистика. М., 1975а. С. 96—181.

388. Лабов У. О механизме языковых изменений // Новое в лингвистике. Вып. 7. Социолингвистика. М., 19756. С. 199—228.

389. Лазуткина Е. М. К проблеме описания прагматических механизмов языковой системы // Филол. науки. 1994. № 5—6. С. 56—66.

390. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987. С. 126—172.

391. Лалаянц И. Э., Милованова Л. С. Новейшие исследования механизмов языковой функции мозга // Вопросы языкознания. 1992. № 2. С. 112—122.

392. Лапкин В., Пантин В. Образы Запада в сознании постсоветского человека // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № 7. С. 68—83.

393. Ларин Б. А. Об эвфемизмах // Ларин Б. А. История русского языка и общее языкознание: Избр. работы. М., 1977. С. 101—114.

394. Ласорса-Съедина К Активные процессы в лексической семантике русского языка конца XX столетия // Активные языковые процессы конца XX века: Тез. докл. Между нар. конф.: IV Шмелевские чтения, 23—25 февр. 2000 г. М., 2000. С. 105— 107.

395. Лебедева Л. Б. Бессознательное в языковом стиле //Логический анализ языка: Образ человека в культуре и языке. М., 1999. С. 135—145.

396. Лебедева Н. Б. О метаязыковом сознании юристов и предмете юрислингвисти-ки (к постановке проблемы) // Юрислингвистика-2: Русский язык в его естественном и юридическом бытии. Барнаул, 2000. С. 56—71.

397. Лебедева Н. М. Социальная идентичность на постсоветском пространстве: от поисков самоуважения к поискам смысла // Психологический журнал. 1999. Т. 20, № 3. С. 48—58.

398. Лебедева Н. М. Социальная психология этнических миграций. М., 1993.

399. Лебедева Н. М. Теоретико-методологические основы исследования этнической идентичности и толерантности в поликультурных регионах России и СНГ // Идентичность и толерантность. М., 2002. С. 10—34.

400. Лебедева С. В. Психолингвистический подход к проблеме близости значения слов // Семантика слова и текста: психолингвистические исследования. Тверь, 1998. С. 128—131.

401. Лебедева С. В. Психолингвистическое исследование близости значения слова в индивидуальном сознании: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Саратов, 1991.

402. Левада Ю. «Человек приспособленный» // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1999а. № 5. С. 7—17.

403. Левада Ю. А. Десять лет перемен в сознании человека // Общественные науки и современность. 19996. № 5. С. 28—44.

404. Левада Ю. Проблема эмоционального баланса общества // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2000а. № 2. С. 7—16.

405. Левада Ю. Общественное мнение на переломе эпох: ожидания, опасения, рамки. К социологии политического перехода // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 20006. № 3. С. 7—18.

406. Левада Ю. «Человек ограниченный»: уровни и рамки притязаний // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2000в. № 4. С. 7—13.

407. Левада Ю. A. Homo Post-Soveticus // Общественные науки и современность. 2000г. № 6. С. 5—24.

408. Левада Ю. Координаты человека: К итогам изучения «человека советского» // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2001. № 1.С. 7—15.

409. Левашов Е. А. Словари новых слов: (Краткий обзор) // Новые слова и словари новых слов. Д., 1978. С. 27—36.

410. Леей В. Охота за мыслью. М., 1967.

411. Левин Ю. И. Семиотика советских лозунгов // Избр. тр.: Поэтика. Семиотика. М., 1998. С. 542—558.

412. Левина Р. Е. Неосознаваемые процессы формирования «чувства языка» // Бессознательное: Природа. Функционирование. Методы исследования. Т. 3. Тбилиси, 1978. С. 249—254.

413. Левинтова Е. Политический дискурс в постсоветской России (1992—2001 гг.) // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2002. №2. С. 16—26.

414. Левинтова Е. Н. О трех возможных подходах к языку в его соотнесенности со временем // Соотношение синхронии и диахронии в языковой эволюции: Тез. докл. Всесоюзн. науч. конф. М.; Ужгород, 1991. С. 12—13.

415. Левонтина И. Б. Понятие слова в современном русском языке // Язык о языке. М„ 2000. С. 290—302.

416. Лексико-семантические группы русских глаголов: Учебный словарь-справочник. Свердловск, 1988.

417. Леонтьев А. А. Слово в речевой деятельности: Некоторые проблемы общей теории речевой деятельности М., 1965.

418. Леонтьев А. А. Психологические единицы и порождение речевого высказывания. М., 1969а. С. 267.

419. Лилова А. Введение в общую теорию перевода. М., 1985.

420. Лингвистическая ретроспектива, современность и перспектива города и деревни: Материалы междунар. науч. совещания, 18—19 ноября 1997 г. Пермь, 1999.

421. Лингвокультурологические проблемы толерантности: Тез. докл. Междунар. конф., Екатеринбург, 24—26 окт. 2001 г. Екатеринбург, 2001.

422. Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. 1993. Т. 52, №1. С. 3—9.

423. Лихачев Д. С. О национальном характере русских // Вопросы философии. 1990. № 4. С. 3—6.

424. Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф. М., 1982.

425. Лосев А. Ф. Миф — развернутое магическое имя // Символ. № 28 (декабрь). Париж, 1992.

426. Лотман Ю. М. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. Тарту, 1981. Вып. 14. С. 3—18.

427. Лукьянова Н. А. Экспрессивная лексика разговорного употребления (проблемы семантики). Новосибирск, 1986.

428. Лурия А. Р. Язык и сознание. М., 1998.

429. ЛЭС — Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В. Н. Ярцева, М., 1990.

430. Лютикова В. Д. Языковая личность и идиолект. Тюмень, 1999. Ляпон М. В. Оценочная ситуация и словесное моделирование // Язык и личность. М„ 1989. С. 24—34.

431. Ляпон М. В. Модальность // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 303—304.

432. Ляпон М. В. «Грамматика самооценки» // Русский язык: Проблемы грамматической семантики и оценочные факторы в языке. М., 1992. С. 75—89.

433. Ляпон М. В. Языковая личность: поиск доминанты // Язык — система. Язык — текст. Язык — способность. М., 1995. С. 260—276.

434. Ляпон М. В. Картина мира: языковое видение интроверта // Русский язык в его функционировании: Тез. докл. Междунар. конф.: III Шмелевские чтения, 22—24 февраля 1998 г. М„ 1998. С. 66—68.

435. Ляпон М. В. Картина мира: языковое видение интроверта // Русский язык сегодня. М., 2000. С. 199—207.

436. Ляпон М. В. Отношение к стереотипу и речевой портрет автора // Словарь и культура русской речи: К 100-летию со дня рождения С. И. Ожегова. М., 2001. С. 259—269.

437. Майданова Л. М. Структура и композиция газетного текста. Средства выразительного письма. Красноярск, 1987.

438. Майсак Т. А., Татевосов С. Г. Пространство говорящего, или Чего нельзя сказать о себе самом // Вопросы языкознания. 2000. № 5. С. 68—80.

439. Макаров М. Л. Интепретативный анализ дискурса в малой группе. Тверь, 1998.

440. Малеева М. С. Лексическая и синтаксическая объективация знания в словообразовательном контексте. Воронеж, 1983.

441. Малькова В. К. Особенности стереотипизации этносов в российской прессе: Проблемы национального достоинства и толерантности // Идентичность и толерантность. М, 2002. С. 285—304.

442. Маркарян Э. Б. Философско-методологические проблемы анализа языка науки. Ереван, 1987.

443. Маркелова Т. В. Семантика и прагматика средств выражения оценки в русском языке // Филологические науки. 1995. № 3. С. 67—79.

444. Маркелова Т. В. Семантика оценки и средства ее выражения в русском языке: Автореф. дис. . докт. филол. наук. М., 1996.

445. Маркелова Т. В. Функционально-семантическое поле оценки в русском языке // Вестн. МГУ. Сер. 9, Филология. 1994. № 4. С. 12—19.

446. Мартьянова И. А. Киновек русского текста: парадокс литературной кинематографичное™. СПб., 2001.

447. Марутана У. Биология познания //Язык и интеллект. М., 1996. С. 95—142.

448. Маслова В. А. Параметры экспрессивное™ текста // Человеческий фактор в языке: языковые механизмы экспрессивности. М., 1991. С. 179—205.

449. Матвеева С. Я., Шляпентох В. Э. Страхи в России в прошлом и настоящем. Новосибирск, 2000.

450. Матвеева Т. В. Лексическая экспрессивность в языке: Учебное пособие по спецкурсу. Свердловск, 1986.

451. Матвеева Т. В. Нормы речевого общения как личностные права и обязанности // Юрислингвистика-2: Русский язык в его естественном и юридическом бытии. Барнаул, 2000. С. 46—55.

452. Медведева И. Л. Опора на внутреннюю форму слова при овладении иностранным языком // Слово и текст в психолингвистическом аспекте. Тверь, 1992. С. 73— 80.

453. Меликишвили И. Г. Линейность языкового знака с точки зрения фонологических закономерностей: (К целостной и телеологической интерпретации языкового знака) // Вопросы языкознания. 2001. № 3. С. 50—57.

454. Мельчук И. А. Опыт теории лингвистических моделей «Смысл — Текст». М., 1974. С. 52—140.

455. Мечковская Н. Б. Социальная лингвистика. М., 1994.

456. Миллер Дж. А. Психолингвисты // Теория речевой деятельности. Проблемы психолингвистики. М., 1968. С. 245—266.

457. Минеева С. А. Подходы к пониманию риторической культуры современного человека // Риторическая культура в современном обществе. М., 2000. С. 26—27.

458. Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 23. Когнитивные аспекты языка. М., 1988. С. 281—309.

459. Миронов Д. А. Почему не удалась «перестройка»?: (Экономика глазами политолога) // Судьба России: Исторический опыт XX столетия: Тез. Третьей Всерос. конф. (Екатеринбург, 22—23 мая 1998 г.). Ч. 2. Екатеринбург, 1998. С. 292—294.

460. Миронова Н. И. Языковая картина личности как зеркало мотивов и потребностей // Русский язык: исторические судьбы и современность: Труды и материалы Междунар. конгресса, Москва, МГУ, 13—16 марта 2001 г. М., 2001. С. 76.

461. Михайлова О. А. Жизнь чужого слова в живой речи горожан // Русская разговорная речь как явление городской культуры. Екатеринбург, 1996. С. 153—167.

462. Михайлова О. А. Ограничения в лексической семантике: Семасиологический и лингвокулыурный аспекты. Екатеринбург, 1998.

463. Михальская А. К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике: Учеб. пособие для студентов гуманитарных факультетов. М., 1996.

464. Михальченко В. Ю. Российская социальная лингвистика: прошлое, настоящее, будущее // Вопросы филологии. 1999. № 1. С. 22—28.

465. Мода: за и против / Общ. ред. и сост. В. И. Толстых. М., 1973.

466. Мокиенко В. М. Доминанты языковой смуты постсоветского периода // Русистика. № 1—2. Берлин, 1998. С. 37—56.

467. Морковкин В. В. Антропоцентрический versus-лингвоцентрический подход к лексикографированию // Национальная специфика языка и ее отражение в нормативном словаре. М„ 1988. С. 131—136.

468. Морковкин В. В., Морковкина А. В. Русские агнонимы (слова, которые мы знаем). М., 1997.

469. Морковкин В. В., Морковкина А. В. Язык, мышление и сознание et vice versa // Русский язык за рубежом. 1994. № 1. С. 63—70.

470. Морозова И. Слагая слоганы. М., 2001.

471. Москальская О. И. Грамматика текста. М., 1981

472. Москвин В. П: Способы эвфемистической зашифровки в современном русском языке // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты. Волгоград; Саратов, 1998. С. 160—168.

473. Москвин В. П. Эвфемизмы в лексической системе современного русского языка. Волгоград, 1999.

474. Москвин В. П. Эвфемизмы: системные связи, функции и способы образования // Вопросы языкознания. 2001. № 3. С. 58—70.

475. Москович В. А. Статистика и семантика. М., 1969.

476. Мурзин JI. Н. Норма, речевой прием и ошибка с динамической точки зрения // Речевые приемы и ошибки: типология, деривация и функционирование. М., 1989. С. 5—13.

477. Мурзин Л. Н. О суггестивно-магической функции языка // Фатическое поле языка: Памяти профессора JI. Н. Мурзина. Пермь, 1998а. С. 108—112.

478. Мурзин Л. Н. Полевая структура языка // Фатическое поле языка: Памяти профессора JI. Н. Мурзина. Пермь, 19986. С. 9—14.

479. Мустайоки А. Аспектуальность в теории функционального синтаксиса // Die grammatiscen Korrelationen. Graz: GraLiS — 1999. С. 229—244.

480. Налимов В. В. На грани третьего тысячелетия: что осмыслили мы, приближаясь к XXI веку: (Философское эссе). М., 1994.

481. Нахратова С. Ю. Проблема понимания: психолингвистический аспект // Структуры языкового сознания. М., 1990. С. 5—17.

482. Невойт В. И. Фитонимы в русской языковой картине мира // Русский язык: исторические судьбы и современность: Труды и материалы Междунар. конгресса, Москва, МГУ, 13—16 марта 2001 г. М., 2001. С. 77.

483. Никитина С. Е. Устная народная культура и языковое сознание. М., 1993.

484. Никитина С. Е. Языковое сознание и самосознание личности в народной культуре //Язык и личность. М., 1989. С. 34—40.

485. Николаева Т. М. Язык об языке: Сб. ст. Н Вопросы языкознания. 2001. № 2. С. 140—145.

486. Николаева Т. М. «Социолингвистический портрет» и методы его описания // Русский язык и современность: Проблемы и перспективы развития русистики: Докл. Всесоюз. науч. конф. Ч. 2. М., 1991. С. 73—75.

487. Николаева Т. М. Лингвистика текста: Современное состояние и перспективы // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. М., 1978. С. 5—42.

488. Николина Н. А. О лексикализации аффиксов в современном русском языке // Язык: изменчивость и постоянство. М., 1998. С. 320—328.

489. Никольский Л. Б. Синхронная социолингвистика. М., 1976.

490. Новое в русской лексике. Словарные материалы — 77 / Под ред. Н. 3. Котело-вой. М., 1980.

491. Новое в русской лексике. Словарные материалы — 78 / Под ред. Н. 3. Котело-вой. М., 1981.

492. Новое в русской лексике. Словарные материалы — 79 / Под ред. Н. 3. Котело-вой. М., 1982.

493. Новое в русской лексике. Словарные материалы — 80 / Под ред. Н. 3. Котело-вой. М., 1984.

494. Новое в русской лексике. Словарные материалы — 81 / Под ред. Н. 3. Котело-вой. М., 1986а.

495. Новое в русской лексике. Словарные материалы — 82 / Под ред. Н. 3. Котело-вой. М., 19866.

496. Новые слова и значения (по материалам прессы и литературы 60-х годов) / Под ред. Н. 3. Котеловой и Ю. С. Сорокина. М., 1971.

497. Новые слова и значения: Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70-х годов / Под ред. Н. 3. Котеловой. М., 1984.

498. Норман Б. Ю. К типологии речевых ошибок (на синтаксическом материале) // Речевые приемы и ошибки: типология, деривация и функционирование. М., 1989. С. 14—22.

499. Норман Б. Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994.

500. Норман Б. Ю. К семантической эволюции некоторых русских слов (об идеологическом компоненте значения) // Мова тоталгеарного суспшьства. Киев, 1995. С. 37—43.

501. Норман Б. Ю. Основы языкознания. Минск, 1996.

502. Норман Б. Ю. О креативной функции языка (на материале славянских языков) // Русское слово в языке, тексте и культурной среде. Екатеринбург, 1997. С. 165—174.

503. Норман Б. Ю. Грамматические инновации в русском языке, связанные с социальными процессами // Русистика. 1998. № 1—2. С. 57—68.

504. Норман Б. Ю. К понятию внутренней формы // Ветроградъ много-цвЬтный: Festschrift fbr Helmut Jachnow. Mbnchen, 1999. C.209 — 218.

505. Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка. М.,1970.

506. Овчаренко В. И. Осознание бессознательного // Вопросы философии. 2000. № 10. С. 33—36.

507. Оешиева Н. Л. Стереотипы сознания мира как составляющие образа мира // Языковая семантика и образ мира: Тез. Междунар. науч. конф., посвященной 200-летию университета.'Кн. 1. Казань, 1997. С. 16—18.

508. Огурцов А. П. Трудности анализа ментальности // Душков Б. А. Психосоциология менталитета и нооменталитета: Учеб. пособие для вузов. Екатеринбург, 2002. С. 378—384 Приложение.

509. Орлов А. С. и др. История России с древнейших времен до наших дней. М.,2000.

510. Орлова Л. В. Азбука моды. М., 1989.

511. Осипов Б. И. Речевое мошенничество — вид уголовного преступления? // Юрислингвистика-2: Русский язык в его естественном и юридическом бытии. Барнаул, 2000. С. 207—212.

512. Отражение русской языковой картины мира в лексике и грамматике: Межвуз. науч. сб. Новосибирск, 1999.

513. Павиленис Р. И. Проблема смысла: Современный логико-философский анализ языка. М., 1983.

514. Падучева Е. В. К структуре семантического поля «восприятие»: (На материале глаголов восприятия в русском языке) // Вопросы языкознания. 2001. № 4 . С. 23— 44.

515. Панасюк А. Ю. А что у него в подсознании?: Двенадцать уроков по психотехнологии проникновения в подсознание собеседника. М., 1999.

516. Панов М. В. Из наблюдений над стилем сегодняшней периодики // Язык современной публицистики. М., 1988. С. 4—27.

517. Панов М. В. История русского литературного произношения XVIII—XX вв. М., 1990.

518. Панова JI. Г. Русская наивная космология // Русский язык: исторические судьбы и современность: Труды и материалы Междунар. конгресса, Москва, МГУ, 13— 16 марта 2001 г. М., 2001. С. 78—79.

519. Парыгин Б. Д. Основы социально-психологической теории. М., 1971 (гл. 7). С. 219—300.

520. Пассов Е. И. Основы коммуникативной методики обучения иноязычному общению. М., 1989.

521. Пенъковский А. Б. Радость и удовольствие в представлении русского языка // Логический анализ языка: Культурные концепты. М., 1991. С. 148—150.

522. Пересыпкина О. Н, Мотивационные ассоциации лексических единиц русского языка (лексикографический и теоретический аспекты): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Барнаул, 1998.

523. Петренко В. Ф. Основы психосемантики. Смоленск, 1997.

524. Петренко В. Ф. Психосемантический аспект массовых коммуникаций // Язык средств массовой информации как объект междисциплинарного исследования: Тез. докл. Междунар. науч. конф., Москва, МГУ, 25—27 октября 2001 г. М., 2001.С. 44— 47.

525. Петрищева Е. Ф. Стилистически окрашенная лексика русского языка. М.,1984.

526. Петров В. В. Язык и логическая теория в поисках новой парадигмы // Вопросы языкознания. 1988. № 2. С. 39—48.

527. Петров-Стромский В. Ф. Три эстетики европейского искусства. Проблема эстетического // Вопросы философии. 2000. № 10. С. 155—170.

528. Пиотровская Л. А. Эмотивные высказывания в современном русском языке. СПб., 1993.

529. Пиотровская Л. А. Лингвистическая природа эмотивных высказываний: Дис. . докт. филол. наук. СПб., 1995.

530. Пищальникова В. А. Концептуальная система индивида как поле интерпретации смысла художественного текста // Язык. Человек. Картина мира: Материалы Всерос. науч. конф. Ч. 1. Омск, 2000. С. 45—50.

531. Платонов О. А. Русский труд. М., 1991.

532. Пойменова А. А. Лексическая ошибка в свете стратегий преодоления коммуникативных затруднений при пользовании иностранным языком: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Тверь, 1999.

533. Пойменова А. А. Лексические ошибки и некоторые пути их исследования // Психолингвистические исследования слова и текста. Тверь, 1997. С. 44—53.

534. Пойменова А. А. Психолингвистические механизмы лексических ошибок // Семантика слова и текста: психолингвистические исследования. Тверь, 1998. С. 84— 89.

535. Поливанов Е. Д. Русский язык сегодняшнего дня // Литература и марксизм. Кн. 4.М., 1928. С. 167—180.

536. Политическая энциклопедия. Т. 1. М., 1999.

537. Полухина В. Портрет поэта в его интерьере // Иосиф Бродский: Большая книга интервью. М., 2000. С. 675—685.

538. Попков В. Д. Основные принципы функционирования демократического общества и социальный конфликт// Социальный конфликт. 2000. № 2 (26). С. 55—61. Попова 3. Д., Стернин И. А. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж,2001.

539. Портнов А. Н. Язык, мышление, сознание: Психолингвистические аспекты. Иваново, 1988.

540. Поспелова А. Г., Петрова Е. С. Метаязыковой микродиалог в контексте дискурса // Вопросы английской контекстологии. Вып .4. СПб., 1996. С. 123—128.

541. Потебня А. А, Мысль и язык // Звегинцев В. А. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. Ч. 1. М., 1960. С. 117—122.

542. Потебня А. А. Мысль и язык // Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 35—220.

543. Потебня А. А. Слово и миф. М., 1989.

544. Почепцов О. Г. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопросы языкознания. 1990. № 6. С. 111—122.

545. Прангигивши А. С., Бассин Ф. В., Шошин Б. П. Существует ли дилемма «бессознательное или установка»? // Вопросы психологии. 1984. № 6. С. 95—101. Прокуровская Н. А. Город в зеркале своего языка. Ижевск, 1996.

546. Пронин Е. И. Психологические проблемы современной журналистики // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 2001. № 3. С. 50—59.

547. Пронина Е. Е. «Живой текст»: четыре стилевых признака пе1:-мышления // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 2001. № 6. С. 74—80.

548. Прохоров Ю. Е. Национальные социокультурные стереотипы речевого общения и их роль в обучении русскому языку иностранцев. М., 1997.

549. Пузырев А. В' Языковая личность в плане субстратного подхода // Языковое сознание: формирование и функционирование. М., 1998. С. 23—29.

550. Радченко О. А. Лингвофилософские опыты В. фон Гумбольдта и постгум-больдтианство //Вопросы языкознания. 2001. № 3. С. 96—125. Разновидности городской устной речи. М., 1988.

551. Рамишвили Г. В. К вопросу о неосознанной активности языка // Бессознательное: Природа. Функционирование. Методы исследования. Т. 3. Тбилиси, 1978. С. 199—201.

552. Рафикова Н. В. Влияние внутреннего контекста на понимание слова и текста: обзор моделей понимания // Семантика слова и текста: психолингвистические исследования. Тверь, 1998. С. 50—83.

553. Рогожникова Т. М. Психолингвистические проблемы функционирования полисемантичного слова: Автореф. дис. докт. филол. наук, Уфа, 2000.

554. Рождественский Ю. В. Лекции по общему языкознанию. М., 2000. Розанов В. В. Черты характера Древней Руси // Религия и культура. М., 1990. Т. 1. С. 17—326.

555. Розен Е. В. Новые слова и устойчивые словосочетания в немецком языке. М.,1991.

556. Розенилток-Хюссе О. Речь и действительность. М., 1994.

557. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Б. А. Серебренников, Е. С. Кубрякова, В. И. Постовалова и др. М., 1988.

558. Романенко А. П. Советская словесная культура: образ ритора. Саратов, 2000. Романенко А. П. Советская словесная культура: образ ритора: Дис. . докт. филол. наук. Саратов, 2001.

559. Романович Н. А. Демократические ценности и свобода «по-русски» // Социологические исследования. Социс. 2002. № 8 (220). С. 35—39.

560. Российская интеллигенция: критика исторического опыта: Тез. докл. Всерос. конф. с между нар. участием, посвящен. 80-летию сборника «Смена вех», 1—2 июня 2001 г. Екатеринбург, 2001.

561. Ростова А. Н. Метатекст как форма экспликации метаязыкового сознания (на материале русских говоров Сибири). Томск, 2000.

562. Рубакин Н. А. Психология читателя и книги: Краткое введение в библиологическую психологию. М,. 1977.

563. Руденкин В. Н. Гражданское общество в России: История и современность. Екатеринбург, 2002.

564. Руденко В. Н. Мертвые термины: язык периода «застоя» как средство идеологической техники и социальной терапии // Социемы. 1995. № 4. Екатеринбург, 1995. С. 20—34.

565. Руденский Е. В. Социальная психология. Новосибирск, 1996. Рудник-Карват 3. О функциях уменьшительных и увеличительных существительных в тексте // Лики языка. М., 1998. С. 315—326.

566. Рудницкая Е. Л. Локальные и нелокальные рефлексивы в корейском языке с типологической точки зрения — формальное или прагматическое описание // Вопросы языкознания. 2001. № 3. С. 83—95.

567. Русская национальная идея: духовное наследие и современность: Сб. ст. Екатеринбург, 1997.

568. Русская разговорная речь как явление городской культуры. Екатеринбург,1999.

569. Русская разговорная речь / Отв. ред. Е. А. Земская. М., 1973.

570. Русская разговорная речь: Тексты / Ред. Е. А. Земская, Л. А. Капанадзе. М.,1978.

571. Русская разговорная речь. Фонетика. Морфология. Лексика. Жест / Отв. ред. Е. А. Земская. М., 1983.

572. Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект. М., 1993.

573. Русский язык в контексте культуры / Под ред. Н. А. Купиной. Екатеринбург,

574. Русский язык конца XX века (1985—1995) / Отв. ред. Е. А. Земская. М., 1996. Руткевич М. Какие же классы теперь существуют в нашей стране? // Российский обозреватель. 1996. № 4. С. 65—72.

575. Рыбаков С. В. Миф «деидеологизации» // Русская национальная идея: духовное наследие и современность. Екатеринбург, 1997. С. 238—242.

576. Рябцева Н. К. Коммуникативный модус и метаречь // Логический анализ языка: Язык речевых действий. М., 1994. С. 82—92.

577. РЯ и СО — Русский язык и советское общество / Под ред. М. В. Панова. М., 1968. Кн. 1—4.

578. Савицкий Н. П. Позитивное и негативное отражение общества в языке // Словарь. Грамматика. Текст. М., 1996. С. 155—159.

579. Сазонова Т. Ю. Опора на формальные элементы при идентификации нового слова // Слово и текст: Актуальные проблемы психолингвистики. Тверь, 1994. С. 65—70.

580. Сальмон Л. Наименее советский город в России: хронотоп довлатовских рассказов // Звезда. 2000. № 8. С. 151—155.

581. Сальников H. М. Новое в лексике современного русского языка // Zielsprache Russisch. Mbnchen. 1992. С. 95—97.

582. Сандомирская И. И. Книга о Родине: Опыт анализа дискурсивных практик. Wien, 2001.

583. Сафонова Ю. А. Новые русские: (Заметки об одном новом фразеологизме) // Русистика. 1998. № 1—2. С. 99—118.

584. Седакова И. А. Лучшее для лучших!: Система оценок в современной российской рекламе // STUDIA SLAVICA FINLANDENSIA: Оценка в современном русском языке: Сб. ст. Т. 14. Helsinki, 1997. С. 156—165.

585. Седов К. Ф. «Новояз» и речевая культура личности (становление языковой личности) // Вопросы стилистики. Вып. 25. Проблемы культуры речи. Саратов, 1993. С. 29—35.

586. Седов К. Ф. О жанровой природе дискурсивного мышления языковой личности // Жанры речи — 2. Саратов, 1999. С. 13—26.

587. Седов К. Ф. Структура устного дискурса и становление языковой личности: Грамматический и прагмалингвистический аспекты. Саратов, 1998.

588. Сенъко Е. В. Экспрессивность новизны как особый вид экспрессивной семантики // Проблемы экспрессивной стилистики. Ростов, 1987. С. 137—141.

589. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993.

590. Сергеев В. Не вполне расшаренная реальность // Компьютерра. 1999. 13 июля. № 27—28. С. 22—30.

591. Серебренников Б. А. Номинация и проблема выбора // Языковая номинация (общие вопросы). М., 1977. С. 147—187.

592. Серебренников Б. А. О материалистическом подходе к языкознанию. М., 1983.

593. Серебренников Б. А. Об относительной самостоятельности развития системы языка. М., 1967.

594. Серебренников Б. А. Роль человеческого фактора в языке: Язык и мышление. М., 1988.

595. Сидоров Е. В. Проблемы речевой системности. М., 1987.

596. Сидорова Л. Н. К определению понятия «интерпретация» // Структуры языкового сознания. М., 1090. С. 18—38.

597. Сикевич 3. В. Национальное самосознание русских. М., 1996.

598. Сиротинина О. Б. Современный публицистический стиль русского языка // Русистика. 1999. №1—2. С. 5—17.

599. Скат Т. Н. Метакоммуникация в диалоге: Теоретический аспект // Структуры языкового сознания. М., 1990. С. 146—158.

600. Скляревская Г. Н. Реальный и ирреальный мир толкового словаря (к вопросу о прагматическом компоненте слова) // Scando-Slavica. 1993. Т. 39. С. 166—178.

601. Скляревская Г. Н. Прагматика и лексикография // Язык — система. Язык — текст. Язык — способность. М., 1995. С. 63—71.

602. Скляревская Г. Н. Русский язык конца XX века: версия лексикографического описания // Словарь. Грамматика. Текст. М., 1996. С. 463—473.

603. Скляревская Г. Н. Категория оценки: основные понятия, термины, функции (на материале русского языка) // STUDIA SLAVIC A FINLANDENSIA: Оценка в современном русском языке: Сб. ст. Т. 14. Helsinki, 1997. С. 166—184.

604. Скляревская Г. Н. Слово в меняющемся мире: Русский язык начала XXI столетия: состояние, проблемы; перспективы // Исследования по славянским языкам: Корейская ассоциация славистов. № 6. Сеул, 2001. С. 177—202.

605. Сковородников А. П. Вопросы экологии русского языка. Красноярск, 1993.

606. Сливницкий Ю. О. Механизм текущего контроля в структуре исполнительного действия: Автореф. дис. . канд. психол. наук. М., 1983.

607. Словарь перестройки / Максимов В. И. и др. СПб., 1992.

608. Словарь русского языка: В 4 т. М., 1981—1984.

609. Согрин В. Политическая история современной России, 1985—1994: От Горбачева до Ельцина. М., 1994.

610. Соколов А. Н. Внутренняя речь и мышление. М., 1968.

611. Сокулер 3. А. Проблема образования знания: Гносеологические концепции JL Витгенштейна и К. Поппера. М., 1988.

612. Солганик Г. Я. Синтаксическая стилистика. М., 1973.

613. Солганик Г. Я. Автор как стилеобразующая категория публицистического текста // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 2001. № 3. С. 74—83.

614. Солганик Г. Я. К проблеме типологии речи // Вопросы языкознания. 1981. № 1. С. 70—79.

615. Солдатова Г. У. Этническая идентичность и этнополитическая мобилизация Гл. 7. // Дробижева JI. М. и др. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996. С. 296—366.

616. Солнцев В. М. Языкознание на пороге XXI века // Вопросы филологии. 1999. № 1. С. 5—15.

617. Сорокин Ю. А., Тарасов Е. Ф., Шахнарович А. М. Теоретические и прикладные проблемы речевого общения. М., 1979.

618. Сорокин Ю. А., Узилевский Г. Я. Взаимосвязь языкового и метаязыкового сознания и интеллекта в деятельности переводчика // Языковое сознание: Тезисы IX Всесоюз. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. М., 1988. С. 166—167.

619. Степанов Ю. С. В поисках прагматики: (Проблема субъекта) // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40, № 4. С. 325—332.

620. Степанов Ю. С. Имена, предикаты, предложения: (Семиологическая грамматика). М., 1981.

621. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. М., 1997. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. 2-е изд., испр. и доп. М., 2001.

622. Степанов Ю. С. Эмиль Бенвенист и лингвистика на пути преобразований Вступ. ст. // Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 9—16.

623. Стернин И. А. О трех видах экспрессивного слова // Структура лингвостилистики и ее основные категории. Пермь, 1983. С. 123—127.

624. Стернин И. А. Лексическое значение слова в речи. Воронеж, 1985.

625. Стернин И. А. Общественные процессы и развитие современного русского языка. Очерк изменений в русском языке конца XX века. Воронеж; Пермь, 1998.

626. Стернин И. А. Социальные факторы и развитие современного русского языка // Теоретическая и прикладная лингвистика. Вып. 2. Язык и социальная среда. Воронеж, 2000а. С. 4—16.

627. Стернин И. А. Что происходит с русским языком?: Очерк изменений в русском языке конца XX века. Туапсе, 20006.

628. Стернин И. А. Коммуникативное поведение в структуре национальной культуры // Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 2000в. С. 97—112.

629. Стернин И. А., Быкова Г. В. Концепты и лакуны // Языковое сознание: формирование и функционирование. М., 1998. С. 55—67.

630. Судьба России: исторический опыт XX века: Тезисы Третьей Всерос. конф.: В 2 ч. Екатеринбург, 1998.

631. Тарасов Е. Ф: Введение // Язык и сознание: парадоксальная рациональность. М., 1993. С. 6—15.

632. Текст: стереотип и творчество. Пермь, 1998.

633. Телия В. Н. Экспрессивность как проявление субъективного фактора в языке и ее прагматическая организация // Человеческий фактор в языке: языковые механизмы экспрессивности. М., 1991а. С. 5—35.

634. Телия В.Н. Механизмы экспрессивной окраски языковых единиц // Человеческий фактор в языке: языковые механизмы экспрессивности. М., 19916. С. 36—66.

635. Телия В. Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. М., 1986.

636. Телия В. Н. Русская фразеология: Семантический, прагматический и лингво-культурологический аспекты. М., 1996.

637. Теоретическая и прикладная лингвистика: Межвуз. сб. науч. тр. Вып. 2. Язык и социальная среда. Воронеж, 2000.

638. Теоретические проблемы социальной лингвистики. М., 1981. Титкова О. И. К терминологическому обозначению высокочастотной лексики //Терминоведение. 1998а. № 1—3. С. 148—150.

639. Титкова О. И. Тенденции развития модных слов в лексиконе современного немецкого языка (70—90-е гг.) // Терминоведение. 19986. № 1—3. С. 150—157.

640. Тогоева С. И. Новое слово: лингвистический и психологические подходы // Проблемы семантики: психолингвистические исследования. Тверь, 1991.

641. Тогоева С. И. Факторы, влияющие на процесс идентификации значения нового слова // Слово и текст: Актуальные проблемы психолингвистики. Тверь, 1994. С. 59—64.

642. Толковый словарь русского языка конца XX века: Языковые изменения / Под ред. Г. Н. Скляревской. СПб., 1998.

643. Толкунова Е. Г. Семантическое описание современных русских рекламных текстов (суггестологический аспект): Автореф. дис. . канд. филол. наук. Барнаул,1998.

644. Толстой Н. И. Язык и культура: (Некоторые проблемы славянской этнолингвистики) // Русский язык и современность: Проблемы и перспективы развития русистики: Доклады Всесоюз. науч. конф., Москва, 20—23 мая 1991 г. Ч. 1. М., 1991. С. 5—22.

645. Травин Д. Десятилетие российского рынка: от кризиса к кризису // Pro et contra.1999. Т. 4, № 2. Преобразования в России: итоги десятилетия. С. 46—62. Трипольская Т. А. Эмотивно-оценочная лексика в антропологическом аспекте:

646. Автореф. дис. . докт. филол. наук. СПб., 1999.

647. Трубачев О. Н. Славянская филология и сравнительность: От съезда к съезду // Вопросы языкознания. 1998. № 3. С. 3—25.

648. Трубачев О. Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991.

649. Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М., 1995.

650. ТСУ — Толковый словарь русского языка: В 4 т. / Под ред. проф. Д. Н. Ушакова. М., 1940.

651. Тульвисте Т. О развитии метаязыковых способностей у детей // Язык и структура знаний. М., 1990. С. 113—121.

652. Тульвисте Т. О структуре и функциях метаязыкового сознания // Языковое сознание: Тезисы IX Всесоюз. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. М„ 1988. С. 179—1-80.

653. Турунен Н. Метатекст как глобальная система и вопросы конструирования текста в пособиях по развитию речи // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 1999. С. 310—319.

654. Узнадзе Д. Н. Установка у человека // Психология личности. Т. 2. Хрестоматия. Самара, 1999. С. 245—298.

655. Улуханов И. С. Единицы словообразовательной системы русского языка и их лексическая реализация . М., 1996.

656. Урысон Е. В. Душа, сердце и ум в языковой картине мира // Путь: Междунар. филос. журнал. 1994. № 6. С. 219—231.

657. Устимова О. В. Социально-политические ориентации российских журналистов (по материалам экспертного опроса) // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 2000а. №4. С. 15—28.

658. Устимова О. В. Социально-политические ориентации российских журналистов (по материалам экспертного опроса) // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 20006. № 5. С. 24—45.

659. Устимова О. В. Пресса о «новых русских» и «новых бедных» в составе средних слоев // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 1996. № 1. С. 14—23.

660. Уфимцева А. А. Лексическая номинация Гл. 1. // Языковая номинация. Общие вопросы. М., 1977. С. 7—98.

661. Уфимцева Н. В. Менталитет, образ себя и языковое сознание русских // Национально-культурный компонент в тексте и языке: Материалы II Междунар. науч. конф., Минск, 7—9 апреля 1999 г.: В 3 ч. Ч. 1. Минск, 1999. С. 26—27.

662. Уфимцева Н. В. Русские глазами русских // Язык — система. Язык — текст. Язык — способность. М., 1995. С. 242—249.

663. Уфимцева Н. В. Русские: Опыт еще одного самопознания // Этнокультурная специфика языкового сознания. М., 2000. С. 139—162.

664. Уфимцева Н. В. Языковое сознание: структура и содержание: (Обзор) // РЖ. Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. 2. 1997. Сер. 6, Языкознание. С. 21—37.

665. Федоров А. В. Основы общей теории перевода. М., 1968.

666. Федорченко И.А. Метафорическая и метатекстовая константы языковой личности академика В.В.Виноградова. Автореф. дис. .канд. филол. наук. Барнаул, 2002.

667. Федосюк М. Ю. Молодежное арго в романе Энтони Бёрждеса «Заводной апельсин» //Язык: изменчивость и постоянство. М., 1998. С. 337—347.

668. Федосюк М. Ю. Нерешенные вопросы теории речевых жанров // Вопросы языкознания. 1997. № 5. С. 102—120.

669. Федосюк М. Ю. Современный русский анекдот с позиций современной лингвистики // И. А. Бодуэн де Куртенэ: Ученый. Учитель. Личность. Красноярск, 2000. С. 260—269.

670. Феллер М. Д. Коммуникативный акт как единство синхронии и диахронии // Соотношение синхронии и диахронии в языковой эволюции: Тез. Всесоюз. науч. конф. М.; Ужгород, 1991. С. 24—25.

671. Ферм Л. Особенности развития русской лексики в новейший период (на материале газет). Uppsala, 1994.

672. Фишман Р. Б. Мода как социальное явление: Автореф. дис. . канд. филос. наук. Свердловск, 1990.

673. Фомина 3. Е. Слова-хронофакты в языке политических текстов // Язык и эмоции. Волгоград, 1995. С. 207—215.

674. Фомичева И. Д. Газета как общенациональная коммуникация (Коммуникативный кризис в России) // Вестн. МГУ. Сер. 10, Журналистика. 2001. № 1. С. 23—30.

675. Формановская Н. А. Высказывания и дискурс как основные единицы общения // Русский язык: исторические судьбы и современность: Труды и материалы Между-нар. конгресса, Москва, МГУ, 13—16 марта 2001 г. М., 2001. С. 18—19.

676. Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, М. О. Гершензона, А. С. Изгоева, Б. А. Кистяковско-го, П. Б. Струве, С. Л. Франка. Свердловск, 1991. С. 166-198.

677. Фрейд 3. Избранное. Кн. 1. М„ 1990.

678. Фрумкина Р. М. Есть ли у современной лингвистики своя эпистемология? // Язык и наука конца 20 века. М., 1995. С. 83—-108.

679. Фрумкина Р. М. Идеи и идеологемы в лингвистике // Язык и структура знания. М., 1990. С. 177—190.

680. Фрумкина Р. М. Предисловие. // Психолингвистика. М., 1984. С. 3—14.

681. Фрумкина Р. М. Проблема «язык и мышление» в свете ценностных ориентаций // Язык и когнитивная деятельность. М., 1989. С. 59—71.

682. Фрумкина Р. М. Психолингвистика. М., 2001.

683. Фрумкина Р. М. и др. Представление знаний как проблема // Вопросы языкознания. 1990. № 6. С. 85—101.

684. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993.

685. Хлебда В. Шесть соображений по вопросу о языковом самосознании // Русистика. СПб., 1999. С. 62—67.

686. Холличер В. Природа в научной картине мира. М., 1966.

687. Холличер В. Человек в научной картине мира. М., 1971.

688. Хотинец В. Ю. О возможности отражения в этнических стереотипах типичных черт этнического характера // Идентичность и толерантность. М., 2002. С. 266—284.

689. Цоллер В. Н. Семантико-стилистические инновации в языке газеты новейшего времени (социолингвистический аспект) // Язык и культура: Тезисы Второй Между-нар. конф. Ч. 1. Киев, 1993. С. 72—74.

690. Чейф У. Л. Память и вербализация прошлого опыта // Текст: аспекты изучения семантики, прагматики и поэтики. М., 2001. С. 3—41.

691. Человеческий фактор в языке: Язык и порождение речи / Под ред. Е. С. Кубря-ковой. М., 1991.

692. Чемоданов Н. С. Проблемы социальной лингвистики в современном языкознании // Новое в лингвистике. Вып. 7. Социолингвистика. М., 1975. С. 5—33.

693. Чепкина Э. В. Русский журналистский дискурс: текстопорождающие практики и коды (1995—2000). Екатеринбург, 2000.

694. Чередниченко'Т. Россия 1990-х в слоганах, рейтингах, имиджах // Актуальный лексикон истории культуры. М., 1999а.

695. Чередниченко Т. Радость (?) выбора (?) // Новый мир. 19996. № 1. С. 125—136.

696. Черемисина Н. В. Семантические принципы в диахронии языка и в динамике теста (к проблеме взаимоотношения языка и мышления) // Вопросы исторической семантики русского языка. Калининград, 1989. С. 9—18.

697. Чернейко Л. О. Лингвофилософский анализ абстрактного имени. М., 1998. Чернейко Л. О. Оценка в знаке и знак в оценке // Филологические науки. 1990. № 2. С. 72—82.

698. Чернейко Л. О. Порождение и восприятие межличностных оценок // Филологические науки. 1996. № 6. С. 42—53.

699. Черненко А. А. Релятивность семантической нормы: антиномия произвольности и конвенциональное™ // Русистика. Вып. 1. Киев, 2001. С. 26—30.

700. Черняк В. Д. Агнонимы в речевом портрете современной языковой личности // Культурно-речевая ситуация в современной России: вопросы теории и образовательных технологий: Тез. докл. Всерос. науч.-метод. конф. Екатеринбург, 2000. С. 187— 189.

701. Чечня: война и мир. М., 2000.

702. Чудинов А. П. Типология варьирования глагольной семантики. Сверд-ловск,1988.

703. Чурипов И. И. Философский диспут с обыденным сознанием в афоризмах: Афоризмы новой школы. Пермь, 2000.

704. Шабурова О. Ностальгия: через прошлое к будущему // Социемы. 1996. Вып. 5. Екатеринбург, 1996. С. 42—54.

705. Шаймиев В. А. Композиционно-синтаксические аспекты функционирования метатекста в тексте (на материале лингвистических текстов) // Русский текст: Российско-американский журнал по русской филологии. № 4. СПб.; Лоуренс; Дэрем (США), 1996. С. 80—91.

706. Шаймиев В. А. Об иллокутивных функциях метатекста, или Перечитывая А. Вежбицку.: (На материале лингвистических текстов) // Русистика. СПб., 1999. С. 68—76.

707. Шалина И. В. Взаимодействие речевых культур в диалогическом общении: аксиологический взгляд: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Екатеринбург, 1998.

708. Шаманский Д. Пустота (снова о Викторе Пелевине) // Мир русского слова. 2001. №3. С. 59—65.

709. Шапошников В. Русская речь 1990-х: Современная Россия в языковом отображении. М., 1998.

710. Шаумян К. С. Структурная лингвистика. М., 1965.

711. Шахнарович А. М. Языковая личность и языковая способность // Язык — система. Язык — текст. Язык — способность. М., 1995. С. 213—224.

712. Шаховский В. И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка. Воронеж, 1987.

713. Шаховский В. И. Типы значений эмотивной лексики // Вопросы языкознания. 1994. № 1.С. 20—26.

714. Шаховский В. И. Эмотивный компонент значения и методы его описания. Волгоград, 1983.

715. Шаховский В. И. Эмотиология в свете когнитивной парадигмы языкознания // К юбилею ученого: Сб. науч. тр., посвященный юбилею докт. филол. наук Е. С. Куб-ряковой. М., 1997. С. 130—135.

716. Шаховский В. И. Эмоции в структуре сознания и языка личности // Языковое сознание: Тезисы IX Всесоюз. симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. М., 1988. С. 194—195.

717. Шаховский В. И., Сорокин Ю. А., Томашева И. В. Текст и его когнитивно-эмотивные метаморфозы: (Межкультурное понимание и лингво-экология). Волгоград, 1998.

718. Шварцкопф Б. С. Изучение оценок речи как метод исследования в области культуры речи Гл. 16. // Культура русской речи и эффективность общения. М., 1996. С. 415—424.

719. Шварцкопф Б. С. Оценки говорящими фактов речи: Автореф. дис. . канд. филол. наук. М., 1971.

720. Шварцкопф Б. С. Оценки речи как объект лексикографирования // Словарные категории. М., 1988. С. 182—186.

721. Шварцкопф Б. С. Проблема индивидуальных и общественно-групповых оценок речи // Актуальные проблемы культуры речи. М., 1970. С. 277—304.

722. Швейцер А. Д. Современная социолингвистика: Теория, проблемы, методы. М„ 1976.

723. Швейцер А. Д. Социальная дифференциация английского языка в США. М.,1983.

724. Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. М.; Волгоград, 2000. Шерозия А. Е. К проблеме сознания и бессознательного психического // Бессознательное, 1969—1973. Т. 2. Тбилиси, 1973.

725. Широканов Д. И. Ситуация современного мышления: В тисках стереотипов Гл. 1. // Стереотипы и динамика мышления. Минск, 1993. С. 8—54.

726. Ширяев Е. Н. К вопросу о культурно-речевых оценках // Культурно-речевая ситуация в современной России: вопросы теории и образовательных технологий. Екатеринбург, 2000. С. 197—199.

727. Шмелев А. Д. Именование и автонимность имени // Словарь. Грамматика. Текст. М., 1996. С. 171—179.

728. Шмелева Т. В. Текст сквозь призму метафоры тканья // Вопросы стилистики. Вып. 27. Человек и текст. Саратов, 1998. С. 68—74.

729. Шмелева Т. В. Языковая рефлексия // Теоретические и прикладные аспекты речевого общения. Вып. 1 (8). Красноярск, 1999. С. 108—110.

730. Шунейко А. А. Оценки речи и речь оценок (на материале творчества Венедикта Ерофеева) // Словарь и культура русской речи: К 100-летию со дня рождения С. И. Ожегова. М., 2001. С. 382—392.

731. Щерба Л. В. Опыт общей теории лексикографии // Щерба JI. В. Избр. работы по языкознанию и фонетике. Т. 1. JL, 1958.

732. Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. JL, 1974. Эйтчисон Д. Лингвистическое отражение любви, гнева и страха: цепи, сети или контейнеры? //Язык и эмоции. Волгоград, 1995. С. 76—91.

733. Экономика — язык — культура: Круглый стол ученых // Общественные науки и современность. 2000. № 6. С. 35—47.

734. Элькина 3. Б. Мода и ее социальная роль: Автореф. дис. . канд. филос. наук. Л., 1974.

735. Эпштейн М. Н. Идеология и язык: (Построение модели и осмысление дискурса) // Вопросы языкознания. 1991. № 6. С. 19—33.

736. Этнопсихологический словарь / Под ред. В. Г. Крысько. М., 1999.

737. Юнг К. Г. Психологические типы. М., 1997.

738. Ядов В. А. О диспозиционной регуляции социального поведения личности // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975. С. 89—105.

739. Язык и личность. М., 1989.

740. Язык и сознание: парадоксальная рациональность. М., 1993.

741. Язык о языке: Сб. статей / Под общ. рук. и ред. Н. Д. Арутюновой. М., 2000.

742. Язык, сознание, коммуникация. Вып. 8. М., 1999.

743. Языковое сознание: Тезисы IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации, Москва, 30 мая — 2 июня 1988 г. М., 1988.

744. Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1975. С. 193—230.

745. Якобсон Р. О. К языковедческой проблематике сознания и бессознательности // Бессознательное: Природа. Функционирование. Методы исследования. Т. 3. Тбилиси, 1978. С. 156—167.

746. Яковлева Е. С. О понятии «культурная память» в применении к семантике слова // Вопросы языкознания. 1998. № 3. С. 43—73.

747. Яковлева Е. С. Фрагменты русской языковой картины мира: Модели пространства, времени, восприятия. М., 1994.

748. Яхнов X. Социолингвистика в России (90-е годы) // Русистика. 1998. № 1—2. С. 17—26.

749. Яценко Л. В. Картина мира как универсальное средство регуляции // Научная картина мира как компонент современного мировоззрения. М.; Обнинск, 1983.

750. Aiichison J. Words in the mind: An introduction to the mental lexicon. 2-nd ed. Oxford, 1994.

751. Albert E. M. «Rhetoric», «logic» and «poetics» in Burundi: Culture patterns of speech behaviour I I Amer. Anthropologist. Menasha, 1964. Vol. 66, nr. 6. P. 35—54.

752. Bauman R. Quaker folk-linguistics and folklore // Folklore: Performance and communication. Paris, 1975. P. 255—263.

753. Brauwer D. et al. Speech differences between women and men: on the wrong track? // Language in Society. 1978. Nr. 8.

754. Bricher V. R. The ethnographic context of some traditional Mayan speech genres // Explorations in the ethnography of speaking. Cambridge, 1974. P. 368—388.

755. Clark E. V. Awareness of language: some evidence from what children say and do // Sinclair. 1978. P. 17—43.

756. Faltz LeonardM. Reflexivisation. N.-Y., 1985.

757. Fox J. J. Our ancestors spoke in pairs : Rotinese views of language, dialect and Code // Explorations the ethnography of speaking. Cambridge, 1974. P. 65—85.

758. Givon Talmy. Syntax: A functional-Typological Introduction. Amsterdam, 1990.

759. Haudressi Dola. Как отразились события последних лет на словарном составе современного русского языка // La revue russe. Paris, 1993. 4. P. 31—48.

760. HertzlerJ. Sociology of language. N.-Y., 1965.

761. Hoenigswald H. M. A proposal for the study of folk linguistics // Socio-linguistics: Proc. of the UCLA socioling. conf., 1964. Paris, 1966. P. 16—21.

762. Jackson J. Language identity of the Colombian Vaupes Indians // Explorations in the ethnography of speaking. Cambridge, 1974. P. 50 — 64.

763. Karmiloff-Smith A. From meta-processes to conscious access: evidence from children's metalinguistic and repair data // Cognition. 1986. Nr. 23. P. 95—147.

764. Keenan E. Norm-makers, norm-breakers: Uses of speech by men and women in a Malagasy community // Explorations in the ethnography of speaking. Cambridge, 1974. P. 125—143.

765. Morris Ch. Signs, language and behavior. N.-Y., 1947.

766. Moscovici S. The Phenomena of Social Representation // Social Representations. Cambridge, 1984. P. 3—69.

767. Mugdan J. Jan Baudouin de Courtenay (1845—1929) — Leben und Werk. Mtinchen, 1984.

768. Scribner S., G'ole M. Literacy without schooling: testing for intellectual effects // Harvard Educational Review. 1978. Vol. 48. P. 448—461.

769. Slobin D. I. A case study of early language awareness // Sinclair. 1978. P. 45—64. Smith Ph. M. Sexual markers in speech // Social markers in speech / Ed. by K. R. Sherer and H. Giles. Cambridge, 1979.

770. Stress B. Speaking of speaking: Jenejapa tzeltal metalinguistics // Explorations in the ethnography of speaking. Cambridge, 1974. P. 213—239.

771. Wierzbicka A. A Semantic Basis for Linguistic Typology // От описания к объяснению / Под ред. Е. В. Рахилиной и Я. Г. Тестельца. М., 1999.