автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Мифообразы судьбы в прозе Варлама Тихоновича Шаламова

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мифообразы судьбы в прозе Варлама Тихоновича Шаламова"

ЗИНЧЕНКО Екатерина Егоровна

МИФООБРАЗЫ СУДЬБЫ В ПРОЗЕ ВАРЛАМА ТИХОНОВИЧА ШАЛАМОВА

Специальность 10.01.01 - русская литература

1 3 ОКТ 2011

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Волгоград — 2011

4857456

Работа выполнена в Федеральном государственном бюджетном образовательном учреждении высшего профессионального образования «Волгоградский государственный социально-педагогический университет».

Научный руководитель -

Официальные оппоненты:

Ведущая организация -

доктор филологических наук, профессор Жаравина Лариса Владимировна.

доктор филологических наук, профессор Павлова Ольга Александровна (Волжский гуманитарный институт ФГОУ ВПО «Волгоградский государственный университет»);

кандидат филологических наук, доцент Горбачевский Чеслав Антонович (ФГБОУ ВПО «Южно-Уральский государственный университет», г. Челябинск).

ГОУ ВПО «Московский городской педагогический университет».

Защита состоится 28 октября в 10.00 час. на заседании диссертационного совета Д 212.027.03 в Волгоградском государственном социально-педагогическом университете по адресу: 400131, Волгоград, пр. им. В.И. Ленина, 27.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Волгоградского государственного социально-педагогического университета.

Текст автореферата размещен на официальном сайте Волгоградского государственного социально-педагогического университета: http: // www.vspu.ru 27 сентября 2011 г.

Автореферат разослан 27 сентября 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета доктор филологических наук, профессор

Е.В. Брысина

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Яркая творческая индивидуальность Варлама Тихоновича Ша-ламова все более привлекает внимание отечественных и зарубежных ученых. Однако при многообразии научных стратегий остается немало нерешенных проблем, предполагающих многоаспектное раскрытие эстетической уникальности художественного опыта писателя, в частности, в ракурсе дихотомии искусство - мифология, чем и определяется актуальность нашей работы. Исследовательская ориентированность на поиски мифогенных архетипических начал, позволяя раздвинуть социально-исторический горизонт текста, выводит его за пределы так называемой лагерной литературы в узкоэмпирической и упрощенно социологической интерпретации, предполагает возможность анализа на разных уровнях: от документального комментария до выхода «в большой план, план искусства»1.

В истории культуры эволюционный и типологический подходы к соотношению искусства и мифологии предполагают, как правило, диахронические и синхронические трактовки мифа. Писатель, сознательно или бессознательно опираясь на факты предшествующих эпох, создает в своих произведениях новую художественную реальность, специфическую модель мира, воплощающую ментальные устремления своего времени.

Однако, сочетая диахронию с синхронией, мы считаем необходимым отойти от расширенного понимания мифологемы и употребления термина в разнородных контекстах. На наш взгляд, необходимо вернуть теоретико-методологический статус понятию мифема, вве-. денному в научный оборот К. Леви-Стросом. Под ней ученый имел в виду мельчайшие базовые элементы мифа. Проецируя концепцию ученого на художественную конкретику, мы получаем логически соподчиненную систему мифообразов: символическая деталь-мифема как показатель элементарной, «визуально-ручной», когнитивности (Е.Я. Режабек) - мифологема, обладающая, помимо эмпирико-онто-логического содержания, богатым спектром ментально-исторических и культурологических ассоциаций, - мифопоэтизмы, функционирующие в эстетически позитивном контексте. Более того, наряду с феноменом мифологизации существует и квазимифологизация, основу которой составляют мифогенные явления искусственного происхождения (артефакты) и фантомы, в частности симулякры.

' Шаламов В.Т. Собрание сочинений: в 6 т. / сост., подгот. текста, прим. И В Сиротинской. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2004-2005. Т. 5. С. 148. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера тома и страницы в круглых скоЬках.

Оперируя понятиями, частично вошедшими в современную теорию и практику постмодернизма, мы должны сделать принципиальную оговорку. В одном из писем к Б.Л. Пастернаку Шаламов признавался, что «плохо знаком, почти незнаком с литературной терминологией» и зачастую «сам для себя» придумывает определения (6, с. 24). Однако даже поверхностное прочтение его статей, заметок, дневниковых записей, посвященных общим вопросам творчества, свидетельствует о литературоведческой грамотности писателя в теоретико-методологическом плане. Кроме того, говоря об истоках эстетической системы автора «Колымских рассказов», следует учитывать его прочные связи с формалистами и ОПОЯЗом 1920-1930-х гг. Шаламов хорошо знал и работы, выходившие после его освобождения: помимо традиционных стиховедческих исследований (Л.И. Тимофеев), ему были близки семиотические разработки П.А. Флоренского, структурализм Ю.М. Лотмана, с которым пытался наладить сотрудничество, и, конечно же, мифологические разыскания Е.М. Мелетинского. Себя автор «колымской прозы» открыто считал «прямым наследником русского модернизма» (5, с. 322), сформировавшего во многом ту самую категориально-терминологическую систему неклассической эстетики, которую мы частично реализуем в нашем анализе.

В качестве основного источника шаламовской мифообразности мы выделяем древнейший экзистенциал судьба, максимально насыщенный ассоциативно-смысловыми связями философско-религиозного, исторического, культурологического, эстетического содержания и пытаемся представить его мотивно-образные модификации в «смещении масштабов», характерных для экстремальных условий. Данный аспект конкретизирует сформулированную выше общую актуальность работы, т. к. ставит перед необходимостью углубления эти-ко-антропологической парадигмы Шаламова.

В процессе анализа нами выделяются три основных уровня в прозе В. Шаламова:

1) документально-биографический, связанный с семнадцатилетним опытом пребывания в условиях Колымы, этот пласт, наиболее очевидный, не нуждается в специальной перекодировке;

2) культурно-исторический: пребывание в состоянии «запредель-ности» сформировало взгляд автора на мировую историю, в которой культуре, в том числе и художественной традиции, отводилась важнейшая, хотя и не всегда однозначно позитивная, роль;

3) архаико-мифологический, дающий возможность осмыслить действительность в ее проекции на изначальные модели европейской цивилизации.

Все это в своей совокупности сформировало взгляд на «Колымские рассказы» как на палимпсест (определение Шаламова; 2, с. 222), представляющий текст как художественную конструкцию с многовариативным прочтением.

Объектом диссертации являются эстетика и поэтика «новой» прозы В.Т. Шаламова как своеобразного художественного феномена.

Предмет исследования - мотивно-образная система прозы Шаламова как целостная система мифемно-мифологических факторов, нашедшая адекватное выражение в универсальных мифообразах судьбы, определенных спецификой самоидентификации литературных героев.

Материалом диссертации послужили «Колымские рассказы» (1954-1973), а также «Четвертая Вологда» (1968-1971), «Очерки преступного мира» (1959), воспоминания писателя: «Моя жизнь - несколько моих жизней» (1961), «Что я видел и понял в лагере» (1961), «Двадцатые годы» (1962), «Начало» (1967), «Москва 20-30-х годов», «О Колыме» (1970-е гг.); эссе «О прозе» (1965), «О "новой прозе"» (1960-е гг.), фрагменты переписки, раскрывающие творческие установки писателя, а также новейшие архивные материалы, опубликованные в последнем выпуске «Шаламовского сборника» (2011).

Целью работы являются выявление, систематизация и анализ ми-фообразов судьбы как ментально-неотъемлемого компонента мотив-но-образной системы прозаического наследия Шаламова в целом.

Для достижения поставленной цели предполагается решение следующих задач:

- охарактеризовать соотношение противоположных повествовательных стратегий: документализма как традиционного способа достижения художественной достоверности и мифологизации действительности как многомерного феномена, выходящего за рамки теории отражения;

-конкретизировать основные положения концепции «новой» прозы В. Шаламова в плане выявления механизма формирования мифем-но-мифологической образности в ее мировоззренческих и эстетических истоках;

-рассмотреть феномен судьбы в свете универсальных мифологем человек - текст, лагерь - книга за семью печатями в контексте ми-фопространства природы, в плане двойничества и оборотничества шаламовских персонажей с раскрытием роли артефактов и симуляк-ров как негативных мифогенных фантомов.

Методологическую и теоретическую базу диссертации составили исследования в области теории мифа и мифопоэтики (А.Ф. Лосев,

Ю.М. Лотман, Е.М. Мелетинский, A.A. Потебня, В.Н. Топоров, О.М. Фрейденберг, К.Г. Юнг, М. Элиаде и др.), а также работы, посвященные характеристике своеобразия творческой индивидуальности автора «Колымских рассказов» (исследования Ф. Апановича, Е. Волковой, В. Есипова, Ч.А. Горбачевского, Н. Ганущака, JI. Жа-равиной, Е. Михайлик, Н. Лейдермана, И. Некрасовой, Г. Померанца, И. Сухих, Л. Токер, Е. Шкловского, Л. Юргенсон и др.).

В работе используется комплекс дополняющих друг друга методов и подходов анализа, среди которых основными являются истори-ко-типологический, сравнительно-исторический, структурно-функциональный.

Научная новизна исследования определяется тем, что в диссертации мифогенный модус художественной образности, в частности ми-фообразы судьбы, реализованные в «Колымских рассказах», получили понятийно-терминологическую дифференциацию и культурно-историческое обоснование на эмпирико-номинативной, символико-архетипической и метафизически-философской основах, что позволило по-новому взглянуть на образы-артефакты и образы-симуляк-ры как показатели квазимифологизации.

Теоретическая значимость состоит в реализации многоаспектного подхода к мифогенным документально-эстетическим факторам, позволяющим представить целостность и изоморфность воспроизведенного бытия, расширив традиционные представления о природе художественной образности.

Практическая значимость исследования заключается в возможном использовании полученных результатов и выводов в учебном процессе при изучении феномена так называемой лагерной литературы, в лекционных курсах и семинарах по истории русской литературы XX в.

Положения, выносимые на защиту:

1. Изображение судьбы человека в экстремальных условиях, осуществляемое в координатах мифемно-мифологического мышления, формирует культурно-исторический макротекст, синтезирующий документальность повествования и осмысление действительности как «вечные» проблемы соотношения духовно-эмоционального и телесного начал в природе личности. Документализм и мифологизм В. Ша-ламова неразрывно связаны с пониманием истории - не только отечественной, но и мировой, поэтому важную функцию в истолковании текстов имеет понятие палимпсеста. Именно так писатель назвал свои рассказы, возводя данное понятие к концепции ОПОЯЗа.

2. Лагерная действительность возродила наиболее архаичный тип ментальности, сформированный в процессе утраты способности человека к переработке абстрактной информации, его сосредоточенности на визуально-локализованной конкретике. Колымская земля становится мифемой, выходящей за пределы разграничения добра и зла и диктующей свои нормы поведения. Природой мифемно-мифиче-ского мышления обусловлена ее связь с мифемой толпа, одним из параметров которой являются всеобщая унификация судеб и неотчетливое разделение субъектно-объектных отношений, что является основой для насильственной манипуляции «лагерным человеком» со стороны властных структур.

3. Мифологемы человек-текст, лагерь-текст приобретают в контексте «Колымских рассказов» универсально-метафизическое значение: читались не только следственные дела, но и сама действительность, укладывавшаяся в реалии мифологизированной на антропоморфной основе топографии, о чем свидетельствуют образы природных реалий как судьбоносные, реализующие важнейшую для Шала-мова дихотомию жизнь - смерть. В мифологеме человек-текст основными взаимосвязанными вариантами являются человек-двойник и человек-оборотень. Их анализ дает возможность обнаружить до- или сверхлогическую основу бытия, а также мифологический пласт сознания человека XX столетия.

4. Мифологемы высокого уровня не просто поднимаются над реальностью, но духовно достраивают ее: тем самым сознание творит мир. В большинстве случаев символические детали, мифемы, мифологемы и мифопоэтизмы судьбы получают реализацию в форме визуальных мыслеобразов, что позволяет выделить несколько мифомо-делей: судьба - верховенство чужой воли, судьба - рок, судьба - суд, судьба - характер, судьба - часть общей истории и мировой культуры, судьба - неожиданная встреча (реже - нечаянная радость), судьба -игра и др. Подобное множество семантических оттенков воплощается в понятии «колесо судьбы», которое предполагает анализ артефактов и симулякров, что подчеркивает активность процесса мифологизации на негативной основе.

Апробация диссертации. Основные идеи работы и полученные результаты нашли отражение в 10 публикациях (1 из них - в издании, рекомендованном ВАК Минобрнауки России), а также докладах на международных, всероссийских, межвузовских, зональных и внут-ривузовских научных и научно-практических конференциях: «Рациональное и эмоциональное в русской литературе и фольклоре» (Волгоград, 2008), «Литература в диалоге культур-6» (Ростов н/Д., 2008),

«Миф, фольклор, литература: теория и практика изучения» (Караганда, 2010), «Литература в диалоге культур-7» (Ростов н/Д., 2009), «Архетипы, мифологемы, символы в художественной картине мира писателя» (Астрахань, 2010), «IX Ручьевские чтения» (Магнитогорск, 2011), «Интеллектуальный потенциал молодых ученых России и зарубежья» (Москва, 2011), «Гуманитарные науки в XXI веке» (Москва, 2011), «Текст как единица филологической интерпретации» (Новосибирск, 2011).

Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении мотивируется комплексный характер темы, определяются ее актуальность, цели и задачи работы, обозначаются объект и предмет исследования, методологические основы диссертации, ее научная и теоретическая новизна, формулируются положения, выдвигаемые на защиту.

В первой главе «"Новая проза" В.Т. Шаламова как эстетический феномен: документ в ракурсе мифа» выявляются принципы органического сопряжения таких противоположных начал, как документальность и биографизм очеркового повествования, с одной стороны, и мифологизация явлений действительности, с другой. В первом параграфе «Документально-автобиографическое начало как один из источников художественного мифологизаторства (фактимиф)» представлен материал, позволяющий раскрыть нетрадиционные средства художественного осмысления «нового в поведении человека, низведенного на уровень животного» (5, с. 148), т.е. находящегося в состоянии запредельности: «Переход от первого лица к третьему, ввод документа. Употребление то подлинных, то вымышленных имен, переходящий герой ...»(5, с. 149), а главное - преображение материала с позиций «нравственного императива» (5, с. 149 - 151). Не меньшую роль играет в поэтике Шаламова установка на лаконизм повествования, из чего вытекает символическая роль художественной детали. Данный тезис подтвержден анализом самых различных микрообразов и мотивов. Например, пейзажных - веточка лиственницы символизирует верность и стойкость («Воскрешение лиственницы»); пень того же дерева - орудие справедливости («Сука Тамара»); лагерные вышки, как и субъективно воспринятые после освобождения высотные здания Москвы, - символ тоталитаризма («По лендлизу»); носки с

шахматным рисунком - «каинова печать» («Сгущенное молоко»); васильковый цвет глаз у пожилого человека, прошедшего дореволюционные тюрьмы и ссылки, - показатель активности его духовной жизни («Первый чекист») и т.п.

Из подобных сопоставлений очевидно, что образ может стать символическим, а значит, мифемой или мифологемой, если он восходит к первоначалам бытия, «будит» историческую и культурную память человечества. Именно с такими случаями мы и сталкиваемся в прозе Шаламова. В произведениях писателя ассоциация как способ моделирования конструкта памяти является связующим звеном личной и общекультурной традиции в ее творческом преломлении.

Подобные символические микровкрапления и отличают достоверность «новой» прозы от достоверности факта. Феномен судьбы, реализовавшийся в жизненных перипетиях персонажей, дает возможность проследить процесс перехода фактографичное™ в образы обобщенно-философского характера, что является основой мифологизации («Шерри-бренди»), Более того, поведение героев «Колымских рассказов» часто мотивировано возрождением их детских онейрических переживаний («Сгущенное молоко», «Сентенция», «Заклинатель змей»), выражением чего являются неадекватность поведенческих моделей («Сухим пайком», «Васька Денисов, похититель свиней»), а также притуплённое, но по-детски наивное чувство стыда («Лучшая похвала»).

Прочтению в мифологическом ключе поддается и мемуаристика писателя. Детские и юношеские воспоминания моделируются автором «Четвертой Вологды» как мифически бинарные конструкции, в основе которых лежит весьма распространенная модель о противоборстве сына с отцом, в данном случае - противоборстве духовном. Кроме того, основой мифологизации служит идеализация автором русского революционного движения в целом и людей, ставших жертвами идеи (часто ложной), в частности. Все это также служит целям мифологического миромоделирования разного уровня: созданию персональных (автобиографических) мифов и эпохальной мифологии, т.е. преломлению прошлого сквозь призму субъективности.

Во втором параграфе «Теоретико-эстетические основы мифооб-разности: мифогенные факторы и формы их взаимодействия» особое внимание уделяется авторскому пониманию принципа документализ-ма, который не вписывается в рамки традиционной и доминирующей в отечественном искусстве прошлого столетия теории отражения. В поисках новых форм художественного освоения «документаль-

ной маски» (5, с. 341) автор идет в глубь истории и культуры, придавая событиям XX в. ментально-онтологическую универсальность.

Так, суггестивность образа случайно проходившей мимо незнакомки (рассказ «Дождь») обусловливается рядом факторов: литературными ассоциациями самого автора, «некстати» вспомнившего стихи И.Г. Гете, возникшей в сознании читателя связью с судьбой Сони Мармеладовой Ф.М. Достоевского, а через нее и с Марией Магдалиной, что позволяет выделить мифологему жалости-любви. Более того, можно говорить о психоментальном и художественном преломлении в «колымском» тексте апокрифа «Хождение Богородицы по мукам».

В европейской иконографии чаще всего Фортуна изображалась в виде женской фигуры, приводящей в движение колесо времени. Одним из сугубо женских способов времяпрепровождения является, как известно, рукоделие, а миф о верной Пенелопе («день целый она за тканьем проводила», чтобы ночью, распустив его, вытянуть нить судьбы в желанном направлении) доказал неразрывность понятий судьбоносных действий с ткачеством. В колымской действительности эта связь парадоксальным образом возрождается: только глаголы шить, вязать, вышивать, плести имеют парадоксальную направленность: следователи дела «шьют»; арестанты срок «тянут», «крутят» и т.п. Но, с другой стороны, для героини рассказа Марии Крюковой, по лагерным меркам, достался вполне «счастливый» жребий: вышитый шелковый галстук, воплотивший личные переживания ее изломанной судьбы, одновременно облегчил и существование, освободив девушку от общих работ. И так, т.е. вполне благополучно, будет, видимо, до конца ее срока, который она, как и остальные, будет «крутить» или «мотать», но скрасив любимым рукоделием. В итоге мифообраз, вобравший в себя несколько элементарных базовых мифем, становится вполне самодостаточной мифологемой (что мы подчеркиваем, сопоставляя шаламовский «Галстук» с рассказом М.А. Булгакова «Полотенце с петухом»).

Именно способность возродить в сознании читателя свободный поток ассоциаций в совокупности формирует мифическую и мифологическую картину мира. По этой причине воспроизведение лагерной реальности (холод, голод, смерть) - не более чем видимая часть айсберга, поверхностный план, который в силу подтекста, порожденного богатством ассоциаций, раздвигает исторический горизонт воспроизведенных событий. И такой метод «работал» весьма эффективно: вдумчивый читатель (а на него всегда ориентировался автор) мог в каждом рассказе обнаружить дополнительные коннотации, скрытый смысл, созданный «спрятанными» в текст художественными намеками, на первый взгляд, случайными и лишними.

В итоге элементы символизации как мифогенной основы участвуют и в развитии отдельных мотивов как минимальных устойчивых формально-содержательных компонентов, которые имеют и предметную закрепленность не только на уровне текстовом, но и ментальном, требующем обращения к мировой истории, культуре, литературе, религии.

Во второй главе «От мифомышления к мифологии и мифопоэтике образов судьбы» акцентирован механизм превращения элементарной («визуально-ручной») мифемы в мифологемы и мифопоэтизмы как высшую степень мифологизации феномена судьбы. В частности, в первом параграфе «Ментально-психологические основы мифологического мышления: "визуально-ручная"мифема "колымская земля"» мы выделяем архаический тип ментальности героев «Колымских рассказов» как результат сведения многообразных проявлений человеческой личности к рабскому труду, сопоставляемых Шаламовым с трудом строителей египетских пирамид. Арестанты привыкли «жить без мяса, сахару, теплой одежды и обуви». Но «смысловые метаморфозы» распространились и на такие понятия, как «Любовь, Семья, Честь, Работа, Добродетель, Порок, Преступление...» (1, с. 576).

Цена жизни колымчанина измеряется количеством вырытого и поднятого им на поверхность грунта («Одиночный замер»), потому мы утверждаем, что грунт, порода, бесплодная почва, черные комья со льдом, т.е. именно колымская земля, - это и есть та судьбоносная мифема, по законам которой решались вопросы жизни и смерти.

При всей очевидности выделение данного мифообраза в качестве судьбоносного требует дополнительных разъяснений. Разумеется, архетип земли, как и стихии воды, воздуха, огня и прочих первооснов бытия, наделен множеством онтологических характеристик. Однако мифологема может быть разложима на составные части, в разряд которых и входит выделенная нами колымская земля, которая диктует свои правила лагерного общежития, будучи не «матерью», а «мачехой», отторгающей своих детей («Ягоды»).

В этом плане предшественником автора «Колымских рассказов» следует считать, на наш взгляд, Г.И. Успенского, имевшего в виду земляную давящую силу, управляющую человеческим сознанием и поведением. Разумеется, Успенский не употребляет в своих деревенских очерках понятия мифемы, но, тем не менее, он подчеркивает, что, говоря о власти земли, имеет в виду не аллегорию или метафорический искусственно сконструированный образ, тем более не ту библейскую землю, над которой носился Дух Божий, а ту самую грязь, на которой трудится крестьянин, которая принесена с улицы на подо-

швах, и т. п., т. е. опять-таки речь идет не о феномене земли вообще, а о ее конкретной вещной функциональности, которая, согласно определению Е.Я. Режабека, обладает «визуально-ручным» содержанием.

«Могущество персти», «праха» потому и безгранично, что выходит за рамки философско-этических понятий добра и зла. И далее приводятся примеры, которые вполне понятны в «колымском» контексте. Земля, по Успенскому, превращает крестьянина в раба, потому что тот, поступая так, как велит она, ни за что не отвечает, ни за добрые, ни за дурные поступки. Мужик убил вора, который увел у него лошадь, - не его вина: нельзя работать на земле без лошади. Не сумел спасти детей от голодной смерти - опять же не виноват: земля не родит и т.п. И разве не аналогичной логикой руководствуются герои рассказов Шаламова? Никто не выразил сожаления по поводу судьбы заключенного Ефремова, избитого до полусмерти такими же работягами за воровство дров, необходимых для отопления барака (рассказ «Посылка»), Да и сам избитый «не жаловался - он лежал и тихонько стонал» (1, с. 66), как будто признавая справедливость наказания. Именно в силу людского бессилия колымская земля заселена живыми мертвецами («Здесь нет живых, здесь заключенные»), поэтому и доминирует архетипическое значение земли как «могилы», «захоронения» («Плотники», «По лендлизу», «Перчатка»),

Одним из параметров архаического мифомышления является диф-фузность, проявляющаяся в неотчетливом разделении субъектно-объектных отношений, что и позволяет рассматривать как своеобразный вид «визуально-ручной» мифемы феномен манипулируем ой толпы во втором параграфе «Мифема толпы, или массовый вектор бытия». Индивид, потерявший свое «я» в пространстве массы, живет элементарными материально-телесными потребностями, поэтому индивидуализация становится неуместной и ненужной, что отмечено в известных работах Г. Лебона, 3. Фрейда, Ортеги-и-Гассета, С. Мос-ковичи, Э. Канетти.

Толпа в рассказах Шаламова не дифферцируется по национальному признаку («Город на горе», «У стремени»), она не раздираема противоречиями «между душой и телом», одинакова в жестово-теле-сном выражении («жаться», «кидаться», «смотрит, ощупывает, лижет»), количественно синкретична («Хлеб»), утрачивает даже собственное имя, забывая и имена близких («Берды Онже», «Надгробное слово»). Даже путь в лагерный барак однотипен - донос, что дает возможность установить семантический переход от значения «судьба» к значению «говорить» («Сука Тамара», «Сентенция»),

Тем не менее унифицирующая сила толпы, помимо негативного, создает своеобразный психологический комфорт у героев, понимающих свое единство с массой («я» такой же, как и «все»). В толпе у человека не существует страха прикосновения, наоборот, порой тело рядом спящего соседа способно спасти от холода («Сентенция»). Индивидуальная трагедия судьбы далеко не всегда осознается заключенными в трагическом ключе, поэтому даже после освобождения некоторые не спешат уезжать на материк («Хан-Гирей»). Законы толпы, как и законы земли, проявляют свой метафизический характер, что обусловлено природой мифемно-мифологического мышления.

В третьем параграфе «Механизмы зарождения мифологем и ми-фопоэтизмов судьбы» анализируется жизненный путь лагерников, зафиксированный автором однолинейно: место под нарами - к вонючей параше - «к звездам» («Лучшая похвала»), т. е. в могильную яму. Это лежащий на поверхности, «эмпирический» пласт текста. Но некоторые мифологи подчеркивают символическую близость понятий бездна (яма) - звезда, звездный небосвод.

Подобный пример превращения «визуально-ручного» образа в мифологему космологического содержания раскрыт нами в процессе анализа рассказов «Тачка I» и «Тачка II»: путь тачечника направлен «вверх», он идет по трапу с разогнутой спиной и, даже падая, понимает, что «куда-то ехать, куда-то править, кроме ада» не надо (2, с. 348), а из адской ямы («библейского колодца») можно увидеть сверкание звезд. Тачечник Шаламова (за образом которого стоит сам автор) сумел духовно возвыситься над рабским каторжным трудом путем самопроецирования своей духовной личности на космическую реальность. Это пример особого четвертого измерения человека, поскольку, помимо традиционной антропологической триады {тело - душа -дух), оно включает космологическую составляющую.

Космологическая мифологема в прозе писателя реализуется как в конкретных сопоставлениях, о которых говорилось выше (струя сгущенного молока - «Млечный путь»; заведующая терапевтическим отделением «взмахнула белым рукавом, похожим на ангельское крыло», и это было «похоже на чудо (1, с. 278; «Необращенный») и т.п.). Звезды, увиденные из глубин земли, можно отнести к «физикалист-ским» символам единства космических и ментально-психических структур.

Космологическая составляющая находит выражение и в палимсе-стности «Колымских рассказов». Отсюда многочисленные примеры из текста, относящиеся к мировой цивилизации («скифские захоронения», «египетский круговой ворот»), литературной реминисценции.

Культура переводит лагерный быт в контекст мифопоэтической Вселенной, открывает пятое чувство: потребность читать и слушать стихи («Афинские ночи»), В итоге детали-символы, отдельные мифемы и мифологемы становятся мифопоэтизлиши: «Колыма научила меня понимать, что такое стихи» (4, с. 234). Это внешне парадоксальное, но с высшей (духовно-космологической) точки зрения признание вполне закономерно.

В третьей главе «Модусы судьбы в мифопространстве текста» выделено несколько аспектов этой проблемы. В первом параграфе «Лагерь - "книга за семью печатями": мифологема "человек-текст"» рассматривается «мифическое слово» как сообщение (Р. Барт), явление коммуникативное, и человек, будучи его вербальным носителем, представляет собой совокупность информации, т.е. текст, который может и должен быть «прочитан».

И действительно, в «Колымских рассказах» читались не только следственные дела и циркуляры начальства, но и тела заключенных, являющиеся информационным коммуникатором, а точнее - руки! дактилоскопический узор пальцев, который, как паспорт, удостоверял личность: у пойманных беглецов для опознания отрубались лишь ладони («Галина Павловна Зыбалова»), Лицо, изрезанное глубокими морщинами, пятнами отморожений - «несмываемое тавро», также достаточно много говорило о прошлом и настоящем человека («Тишина», «Рябоконь»),

Более того, сам автор рассматривал лагерь как «книгу за семью печатями» (б, с. 361), т. е. тот же текст, только более объемный и разбухший от пропитанной кровью бумаги (2, с. 342). И действительно, судьбы лагерных мучеников напрямую зависели от буквы, аббревиатуры обвинительной статьи, по которым люди были арестованы, а впоследствии многие расстреляны: «...часто сходство букв было сходством судеб» (2, с. 447-448). Линия жизни узников ГУЛАГа прочитывалась и с помощью графита. Запись номера личного дела, сделанная простым карандашом на фанерной бирке, прикрепленной к левой голени мертвеца, способна сохраниться в условиях вечной мерзлоты и донести имя узника после эксгумации («Графит»).

Сама по себе мифологема человек-текст имеет несколько значений, но, акцентируя феномен судьбы, мы выделим два взаимосвязанных варианта: человек-двойник и человек-оборотень. Феномен двойни-чества относится к числу наиболее разработанных в мировой литературе, но в аспекте нашей темы важно подчеркнуть, что данное явление, как признак раздвоения единого целого, символизирует «несчастное сознание» (Гегель), мученичество человека.

Такая интерпретация имеет прямое отношение и к самому автору «Колымских рассказов», и к его персонажам. Именно страдание Шаламов считал «единственно вечным в человеке», «коренным предметом искусства», «его неизбывной темой» (6, с. 50). По словам автора, его группу крови составляют «эритроциты жертвы, а не завоевателя» (2, с. 285; «Перчатка»).

Казалось бы, по отношению к толпе, о которой речь шла выше, говорить о двойничестве бесполезно, т.к. почти все были двойниками друг друга. Общие условия проживания и выживания, осужден-ность по одной и той же статье, принадлежность к разряду Иванов Ивановичей и даже сознание того, что «срок у нас кончался в один и тот же год», - все это, по словам автора, «как бы связывало наши судьбы, сближало» (1, с. 234; «Домино»).

Важен и другой аргумент: если есть мученики, то есть и мучители. Получается, что от бинарной мифологической модели в принципе уйти невозможно. Другое дело, что в условиях Колымы оппозиция судьи и жертвы была относительной и часто они менялись «ролями», т. е. реально воплощая ситуацию двойничества. Более того, когда один палач убирается другим таким же палачом «в нужное время» (1, с. 429), можно уже говорить о том, что это не просто образы-двойники, а двойники-близнецы. Поэтому естественно, что герои Шала-мова воспринимают мир в категориях бинарных оппозиций, структурирование которых присуще архаическому обществу.

Да, это была однородная унифицированная масса, на 99% которой лагерь действовал «растлевающе» (4, с. 627). Но даже за пределами такой цифровой конкретизации остается один процент людей, не поддавшихся общему растлению. Это, во-первых, сам автор, описавший толпу и духовно возвысившийся над ней; «религиозники», относившиеся к тем, кто «держались хоть чуть-чуть по-человечески в голоде и надругательствах» (т. 4, с. 625), и, наконец, такие, как Ф.Е. Лоскутов, которого Шаламов прямо называл праведником (4, с. 633), A.M. Пантюхов, Я.Д. Гродзенский. С большой теплотой писатель вспоминает главврача лагерной больницы Нину Владимировну Савоеву, прозванную «Черной мамой» («Необращенный», «Перчатка» и др.). Сам Шаламов гордился тем, что до конца лагерных дней был верен своему принципу «...никогда не быть бригадиром, если его воля может привести к смерти таких же арестантов, как он» (4, с. 626). Так же рассуждает и герой рассказа «Тифозный карантин»: «Вот он здесь еще живой и никого не предал и не продал ни на следствии, ни в лагере ...» ( 1, с. 208-209). Это тоже двойники, но иного, более высокого, уровня.

Не менее показательны примеры оборотничества персонажей, которое, как и двойничество, обнаруживает иррационально-метафизическую основу бытия.

Как правило, «у позора нет границ, вернее, границы всегда лич-ны...» (2, с. 154), поэтому и выносила судьба оборотням личные суровые приговоры («судьба» - «судить» - «суд»), о чем свидетельствует заразительная «инфекция убийства» ненавистных бригадиров («Май») или страшная участь «смотрителя из заключенных», «пробивающего карьеру» зуботычинами и доносами, Мишки Тимошенко («Июнь»),

Да, конечно, судьба лагерника иррациональна и непостижима: чаще оборачивается трагической закономерностью, но не исключает счастливой случайности. Так, осужденный за симпатию к троцкизму писатель имел в своих бумагах навечно поставленное «клеймо» КРТД. Этот четырехбуквенный письменный знак был «приметой зверя, которого надо убить, которого приказано убить» (1, с. 323). Однако по его просьбе старая колымчанка Лида, выписывая бумагу на освобождение, как бы «невзначай» пропустила ненавистную литеру («Лида»), Начальник канцелярии Рязанов сжигает официальный отказ дочери от отца («Апостол Павел»), следователь уничтожает личное дело заключенного, грозящее тому расстрельной статьей («Почерк»):«... и в комнате сразу стало светло, как будто озарилась душа до дна и в ней нашлось на самом дне что-то очень важное, человеческое» (1, с. 436). Более того, удача оказалась на стороне самого мученика-писателя. «Я выжил, я вышел из ада» (2, с. 193), - писал о себе Шаламов, поступив на фельдшерские курсы («Курсы», «Экзамен»), Однако заметим: спасительным оказалось блестяще написанное им сочинение, т.е. опять-таки текст.

Итак, если исходить из мифологемы «человек-текст», то можно утверждать, что феномен судьбы в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова реализуется несколькими путями: судьба - верховенство чужой воли, судьба - рок, судьба - суд, судьба - характер, судьба -часть общей истории, судьба - игра, судьба - нечаянная встреча и иногда нечаянная радость. Эти семантические вариации нераздельны, поскольку, как утверждал писатель, лагерь мироподобен, а корни этого мироподобия нередко уходят в неуничтожимый мифологический пласт сознания человека XX столетия.

Во втором параграфе «Мифопространство судьбы: между жизнью и смертью» исследуется пространственно-временная конструкция «Колымских рассказов». Отмечается, что писатель, ограничивая место действия шахтой, забоем, шурфом, бараком, колючей проволокой, создает замкнутое пространство, что, конечно, противоречит

русскому менталитету, воспринимающему стеснение пространства крайне негативно (Д. Лихачев, Н. Бердяев, В. Подорога). Колыма в художественном сознании Шаламова - своеобразная ловушка не только для узников ГУЛАГа, но и для людей, попавших сюда по своей воле («Зеленый прокурор»).

Не менее активную танатологическую окраску несут постоянно возникающие инопространственные и иновременные ассоциации. В первую очередь мы выделяем связь воспроизведенной реальности с загробным миром как царством вечного холода (цикл «Левый берег»); перекличка с путешествием в загробный мир звучит в рассказе «Причал ада». Раскрывая символику корабля («Боль», «Шерри-бренди», «Татарский мулла или чистый воздух»), предполагающую реализацию оппозиции жизнь - смерть, мы вспоминаем лодку Харона. Но преобладающими в «колымской» прозе можно считать все-таки линейно-горизонтальные символы пути: тропа («Тропа»), дорога («Кант»), путь по снежной целине («По снегу») и т.п. как прямые векторы движения в инобытие.

В итоге монохромный пейзаж Колымы наделяет пространственно-временной континуум свойствами потустороннего мира, населенного «живыми мертвецами»:«.. .все было нетленно: скрюченные пальцы рук, гноящиеся пальцы ног» (1, с. 398). Даже бульдозер - продукт технического прогресса, управляемый уголовником-отцеубийцей Гриней Лебедевым, напоминает герою «доисторического зверя» («По лендлизу»), который не только нагреб на новую могилу кучу камней и щебня, чтобы навсегда скрыть мертвецов, но и осквернил один из наиболее сакральных в мировой культуре мифообразов - священную гору.

Однако мы не считаем, что миф о Мировой Горе, символизирующей Космос, Вселенную, абсолютно низведен и уничтожен в своих судьбоносных основах. Для мифологической модели мира характерна техника бриколажности, дающая возможность путем комбинирования параметров эстетической сферы с неэстетической найти наиболее точное доказательство главной мысли: нравственная эксгумация и реабилитация колымских мертвецов возможна и необходима. Здесь выступает на первый план весьма значимый для европейской культуры архетип «восставшего покойника».

Мифологизированные образы союзников (иногда «двойников») и врагов человека в животном и растительном мире рассмотрены в третьем параграфе «Судьбоносные образы природы и их мифологизация».

К природно-космическим мифологемам, имеющим не только негативный судьбоносный статус, мы относим, в частности, мифологему вода, воплощенную в гидронимах река, ручей, болото, море. Эта природная стихия имеет явно амбивалентный характер. «Живая» вода спасает загнанную птицу от гибели («Утка»), пробуждает надежды у героя на светлое будущее («Поезд»), является символом текущей человеческой жизни («Водопад»), приобретает значение «святой», что связано с ритуалом крещения («Геологи», «Воскрешение лиственницы»), Однако мифологема воды одновременно эквивалентна крови («Сучья война», «Букинист», «Перчатка»), Вариации воды (болото, дождь, грязная жижа) объединены монохромностью цветовой гаммы («серый дождь», «темно-зеленые волны», «мрачное болото»), что совпадает с представлениями славянского фольклора, трактующего все эти водные реалии как вместилище дьявольских начал, связанных с разгулом бесовщины в «нижнем» мире.

Но мы считаем необходимым обратить особое внимание на рассказ «Ключ Алмазный», герой которого, не выдержав очередного издевательства, решил в морозную ночь покинуть далекую командировку, перейдя «этот самый ключ Алмазный, куда мы так долго и тщетно стремились из золотых забоев». В тряпичных бурках, не задумываясь, персонаж легко шагнул «в дымящуюся жемчужную воду», а, выбравшись на берег, палкой «отбил» остатки льда и - «.ноги были сухи» (т. 1, с. 574. Курсив мой. - Е.З.).

«Мы суеверны. Мы требуем чуда. Мы придумываем себе символы и этими символами живем» (2, с. 277). И действительно, по-колымски, но тем не менее благодатно рассказ реализовал ситуацию евангельского хождения по водам [Мф.: гл. 14, ст. 25].

Судьбоносную роль играют в «Колымских рассказах» мифообра-зы животных и растений. Исследователи достаточно полно охарактеризовали в плане мифологии образ медведя, считающегося прародителем человеческого рода. Главными мифологемами растительного мира, о которых также достаточно много написано исследователями (А. Аношина, Е. Волкова, JI. Жаравина, В. Гончарова и др.), становятся северные деревья - лиственница и стланик, предстающие растительными двойниками человека. Параллель между судьбами заключенных и деревьев подчеркнута не только внешней уродливостью, но и сходством характеров, биографий, смертью. В частности, лиственница - дерево «лагерей», ориентир для человека в бескрайней снежной долине Колымы. Оно трактуется как вариант Arbor Mundi -важнейшего элемента мифологизированного ландшафта («По снегу»), С веткой лиственницы непосредственно связан мотив возрождения

памяти как важного показателя «самости» человека («Воскрешение лиственницы»).

Мифологизированным двойником человека является стланик. Он также неприхотлив, беззащитен перед ложью и унижением, существующими в северной природе, готов поверить обманчивому теплу костра, как и заключенный («Шоковая терапия», «Тифозный карантин», «Заговор юристов»). Однако (что еще не отмечено в исследовательской литературе), сопоставляя судьбу и поступки инженера Кипреева («Житие инженера Кипреева») с хвойным кустарником, мы отмечаем, что стланик оказался не только мудрее, но и достойнее героя рассказа. Смиряясь с погасшим костром, он хорошо знает: придет весна и корявые стволы-ветви вновь воспрянут и поднимутся вверх, к истинному солнцу, где и раскроется его истосковавшаяся «душа». Кип-реев же уже после освобождения вернулся на Север вовсе не для того, чтобы продолжить научные изыскания, а просто так, завидуя своим бывшим более удачливым коллегам на материке. Поистине свой оригинальный талант персонаж зарыл в глубь земли, а его житие обернулось антижитием. В контексте сказанного стланик можно назвать не просто наиболее «поэтическим» деревом, а наиболее мифопоэти-ческим.

«Растительная» фамилия инженера дает простор еще одной ассоциации. Кипрей, имеющий второе название иван-чай, с одной стороны, растение-лекарь, растение-утешитель. Но его главная способность, разрастаясь от пожара к пожару, размножаться на выжженной земле, как бы заставляя людей забыть о случившемся. Именно об этом пишет Шаламов в рассказе «Перчатка», рисуя постлагерную Колыму: «Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены, бараки сравнены с землей... На развалинах Серпантинки процвел иван-чай - цветок пожара, забвения, враг архивов и человеческой памяти» (2, с. 283. Курсив мой. - Е.З.). Так и инженер Кипреев, выделяясь умом и талантом, вернулся туда, где испытал столько унижений и оскорблений, словно забыв о них. Пенсия, которую он собирается дождаться на Севере, как травянистая веревка (напомним, что из стебля кипрея делают веревочные изделия), прочно привязала его к ненавистной земле. А трава, согласно библейской традиции, имеет весьма двусмысленные коннотации: «... Они - как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает», - сказано о людях pic.: гл. 89, ст. 6]; «Дни человека, как трава» (Там же: гл. 102, ст. 15) и т.п. Проводя подобные параллели, мы утверждаем, что стланик, как и лиственница, а косвенно и кипрей, мифологизируются Шаламовым на антропоморфной основе.

Наряду с закрытым лагерным пространством в прозе Шаламова мы выделяем игровое, которое является предметом анализа в четвертом разделе «Феномен игры: артефакты и симулякры как негативные мифогенные объекты». Тема игры представлена в «Колымских рассказах» разнообразно (карты, шахматы, домино), это, как правило, была «игра с голодом» за обладание материально-вещественным «богатством» (чай, тарелка супа, теплое белье, шарф и т.д). В игровое пространство включены мифогенные нетрадиционные объекты - артефакты, к коим, к сожалению, мы вынуждены причислить книги, использовавшиеся в качестве материала для изготовления карт («На представку»). Художественная и духовная ценность великих произведений искусства (В. Шекспир, В. Скотт, В. Гюго, А. Дюма, М. Пруст, русская классика) в преступном мире Колымы сводится к нулю. Книга, выпадая из сферы культуры, становится мифогенным негативным артефактом, поскольку речь идет об игре судьбы в ее самой примитивной безнравственной форме - картежной игре, где ставкой является и жизнь. Еще более негативна мифогенность симулякров, т.е. фантомов, которые живут лишь в развращенном воображении представителей преступного мира (женские фотографии для «сеансов») и способны привести к трагическим последствиям («Боль»),

В итоге мы приходим к заключению о том, что процесс снижения космологии до уровня физиологии (мифологема -» мифема) связан не только с утратой богатства смысловых ассоциаций и функциональной однозначностью, но и с отсутствием нравственных критериев. Это и есть основная причина перехода высокого явления культуры в область артефакта и симулякра, что является основой негативной мифологизации.

В заключении диссертации подводятся итоги исследования, делаются окончательные выводы в соответствии с поставленными целью и задачами, намечаются перспективы дальнейшей работы.

Основное содержание диссертационного исследования отражено в следующих публикациях:

Статья в рецензируемом журнале, рекомендованном ВАК Минобрнауки России

1. Зинченко, Е.Е. Мифологема судьба в «Колымских рассказах» В. Шаламова / Е.Е. Зинченко // Изв. Волгогр. гос. пед. ун-та. - Серия «Филологические науки». - Волгоград: Изд-во ВГПУ «Перемена», 2010. - № 10 (54). - С. 144-147 (0,4 п. л.).

Статьи в журналах и сборниках научных трудов и материалов научных конференций и симпозиумов

2. Зинченко, Е.Е. Мифологема игры в аспекте интертекстуальности по рассказу В. Шаламова «На представку» / Е.Е. Зинченко // Литература в диалоге культур-6: материалы Междунар. науч. конф. Ростов-на-Дону. 1-4 окт. 2008 г.- Ростов н/Д. : «Логос», 2008. -С. 107-109 (0,4 п. л.).

3. Зинченко, Е.Е. Память и ее мифологема в творческом сознании В. Шаламова / Е.Е. Зинченко // Миф - фольклор - литература: теория и практика изучения: материалы Междунар. заоч. науч. конф. Караганда, 31 июля 2009 г. -Караганда: Центр гуманитарных исследований, 2009. - С. 205-209 (0,4 п. л.).

4. Зинченко, Е.Е. Интертекстуальный аспект мифологем «Колымских рассказов» В. Шаламова / Е.Е. Зинченко // Литература в диалоге культур-7: материалы Междунар. науч. конф. Ростов-на-Дону. 1-4 окт. 2009 г. - Ростов н/Д.: «Логос», 2009. - С. 92-94 (0,3 п. л.).

5. Зинченко, Е.Е. Природно-космическая мифологема вода в «Колымских рассказах» В. Шаламова/ Е.Е. Зинченко // Архетипы, мифологемы, символы в художественной картине писателя: материалы Междунар. науч. конф. Астрахань, 19-24 апр. 2010 г. - Астрахань: Изд. дом «Астраханский университет», 2010. - С. 210-214 (0,45 п. л.).

6. Зинченко, Е.Е. Функционирование детали-символа в «Колымских рассказах» В. Шаламова / Е.Е. Зинченко // Текст как единица филологической интерпретации: материалы Всерос. науч.-практ. конф. Новосибирск, 13-14 апр. 2011 г. - Новосибирск: Изд-во «ООО "Немо-пресс"», 2011. - С. 78-85 (0,45 п. л.).

7. Зинченко, Е.Е. Мифема толпы в «Колымских рассказах»

B. Шаламова/Е.Е. Зинченко //Интеллектуальный потенциал молодых ученых России и зарубежья: материлы I Междунар. науч.-практ. конф. Москва, 30 апр. 2011 г. - М. : Изд-во «Спутник +», 2011. -

C. 21-27 (0,5 п. л.).

8. Зинченко, Е.Е. Детское восприятие героев как аспект мифологизации в прозе В. Шаламова / Е.Е. Зинченко // Вести, гуманит. науч. образования. - Сер.: Филологические науки. - М.: ООО ИНГН, 2011. -№ 4 (6). - С. 20-23 (0,4 п. л.).

9. Зинченко, Е.Е. Функционирование мифем и мифологем в «Колымских рассказах» В. Шаламова / Е.Е. Зинченко И Гуманитарные науки в XXI веке: материалы II Междунар. науч.-практ. конф. Москва, 15 мая 2011 г. - М. : Изд-во «Спутник +», 2011. - С. 29-35 (0,45 п. л.).

10. Зинченко, Е.Е. Особенности мифологического восприятия героев «Колымских рассказов» В. Шаламова / Е.Е. Зинченко // Динамика литературного процесса в контексте регионального пространства: материалы Междунар. науч.-практ. конф. «IX Ручьевские чтения». Магнитогорск, 4-5 окт. 2011 г. - Магнитогорск: Изд-во МаГУ, 2011.-С. 83-86(0,4 пл.).

ЗИНЧЕНКО Екатерина Егоровна

МИФООБРАЗЫ СУДЬБЫ В ПРОЗЕ ВАРЛАМА ТИХОНОВИЧА ШАЛАМОВА

Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Подписано к печати 23.09.11. Формат 60x84/16. Бум. офс. Гарнитура Times. Усл.-печ. л. 1,4. Уч.-изд. л. 1,5. Тираж 110 экз. Заказ

Издательство ВГСПУ «Перемена» Типография Издательства ВГСПУ «Перемена» 400131, Волгоград, пр. им. В. И. Ленина, 27

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Зинченко, Екатерина Егоровна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. «НОВАЯ ПРОЗА» В.Т. ШАЛАМОВА КАК ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН: ДОКУМЕНТ В РАКУРСЕ МИФА.

1.1. Документально-автобиографическое начало как один из источников художественного мифологизаторства (факт и миф).

1.2. Теоретико-эстетические основы* мифообразности: мифогенные факторы и формы их взаимодействия.

ГЛАВА 2. ОТ МИФОМЫШЛЕНИЯ К МИФОЛОГИИ И МИФОПОЭТИКЕ ОБРАЗОВ СУДЬБЫ.

2.1. Ментально-психологические основы мифологического мышления: «визуально-ручная» мифема колымская земля.

2.2. Мифема толпы, или массовый вектор бытия.

2.3. Механизмы зарождения мифологем и мифопоэтизмов судьбы.

ГЛАВА 3. МОДУСЫ СУДББЫ В МИФОПРОСТРАНСТВЕ ТЕКСТА.

3.1. Лагерь - «книга за семью печатями»: мифологема человек-текст.

3.2. Мифопространство судьбы: между жизнью и смертью.

3.3. Судьбоносные образы природы и их мифологизация.

3.4. Феномен игры: артефакты и симулякры как негативные мифогенные объекты.

Введение диссертации2011 год, автореферат по филологии, Зинченко, Екатерина Егоровна

Художественный опыт Варлама Тихоновича Шаламова как выражение сложнейшего- комплекса духовно-нравственных и эстетических исканий, определенных жизненной позицией человека с двадцатилетним гулаговским «стажем», из которого 17 лет отданы Колыме, поистине уникален. Однако только в последнее десятилетие прошлого века шаламовское творчество стало предметом исследования отечественных и зарубежных ученых. Подобный факт объясним, к сожалению, элементарно: будучи недоступными читателю в полном объеме, прозаические циклы под общим названием «Колымские рассказы» впервые были изданы, в 1992 году. До этого времени в отечественых периодических изданиях публиковались либо отдельные произведения, которые не могли дать целостного впечатления об эстетике «новой» прозы (определение автора), либо тщательно- отобранные цензурой стихи, создававшие ложный образ Шаламова как «певца Севера».

К исследователям, отразившим (с разной степенью полноты и обоснованности) особое.место писателя в. российской словесности, следует отнести Е. Волкову, В. Гаврилова, Н. Ганущака, М. Геллера, Ч.Горбачевского, Е. Громова, В. Есипова, Л. Жаравину, М- Золотоносова, Вяч. Вс. Иванова, А. Карпова, В. Компанейца, А. Латынину, Н. Лейдермана, М. Липовецкого, О. Михайлова, Э. Мекша, И. Некрасову, Е. Полещук, Г.Померанца, Е. Сидорова, А. Синявского, И. Сухих, Л. Тимофеева, Г.Трифонова, В. Туниманова, Е. Шкловского, С. Фомичева, В. Френкеля, Ю.Шрейдера и др. За рубежом успешно работают Ф. Апанович (Польша), М. Берутти (Франция), М. Бревер (США), Л. Клайн (США), Б. Косанович (Сербия), Дж. Лундблад (США), Н. Мартин (Франция), Е. Михайлик (Австралия), М. Никельсон (Великобритания), П. Синатти (Италия), Л.Токер (Израиль); Ф. Тун-Хоэнштайн (Германия), Л. Юргенсон (Франция), Минако Токаги (Япония) и др. Благодаря беспрецедентным усилиям И.П.Сиротинской, друга писателя, собирателя архивных материалов, замечательного мемуариста, увидели свет четырехтомное (1990) и шеститомное (2004 — 2005) собрания' сочинений Шаламова. Обратим внимание на перевод шаламовских рассказов на английский язык, принадлежащийДжону Глэду (1980, 1981).

Следует отметить также диссертационные:исследования, посвященные традиции Ф.М. Достоевского в прозе Шаламова (Е.А. Мухина, 2005), общим проблемам художественного мира «Колымских рассказов» (A.B. Аношина, 2006), а также вопросам архитектоники; циклизации и структуры шаламовских текстов (A.A. Антипов, 2006; П.В. Панченко, 2009), стихотворному наследию и его поэтике (И.А. Макевнина, 2006): Однако при всем многообразии; научных стратегий; остается немало нерешенных проблем, предполагающих- раскрытие: эстетической уникальности художественного опыта Шаламова, в частности; . в аспекте дихотомии искусство — мифология, весьма популярной в гуманитаристике нового столетия:

Но дело не только в популярности данной научной стратемы. Сам Шаламов, хотя и отмечал «пустячное: значение фольклора для творчества большого поэта»1, тем не менее; по свидетельству И.П. Сиротинской, считал устойчивые фольклорные формы? (пословицы, поговорки, мифы) «закодированной информацией высокой плотности, вечными моделями отношения человека и мира; человека к человеку» [6, с. 74]. Основную задачу современной' литературы он видел в том, чтобы восстановить утраченную «связь времен», связь культур: «Преемственность разрублена, и наша задача; восстановить, связать концы этой нити. этой ариадниной нити.» [6; с. 412]. Такой «ариадниной нитью» стали мифо-архетипические мотивно-образные и сюжетные комплексы, которыми насыщены его произведения. Подчеркивая своеобразие «колымского материала», Шаламов^

1 Шаламов В.Т. Собрание сочинений: в 6 т. / Сост., подгот. текста, прим. И.В. Сиротинской. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2004 - 2005. Далее ссылки на это издание даются в тексте в квадратных скобках с указанием тома и страницы. считал необходимым «избежать литературщины, литературности. Так ввести живую нить, чтобы все запомнилось, раскрывало суть события, суть времени. Чем это достигается — пусть читатель и не догадывается» [6, с. 340; из письма к Я.Д. Гродзенскому]. В таком контексте моделирование действительности и структурирование фрагментов бытия посредством многослойной архитектоники разновременных и разнопорядковых образов явилось одним из важнейших составляющих новаторства писателя. Анализ художественного текста, направленный на выявление его семантической многоплановости, предполагает акцент на проблеме «мифологического, символического, архетипического как высшего класса универсальных модусов бытия в знаке» [Топоров 1995: с. 4]. Для вхождения в мир «новой» прозы Варлама Шаламова данный тезис принципиален.

Варлам Шаламов описывает жизнь целого поколения, подчиненную, с одной стороны, необходимости выживания- в условиях тоталитаризма, с другой - надындивидуальным метафизическим законам. «У каждого арестанта есть судьба, — подчеркивает автор «Колымских рассказов, -которая переплетается со сражениями каких-то высших сил. Человек-арестант или арестант-человек, сам того не зная, становится орудием какого-то чужого ему сражения и гибнет, зная за что,-но не зная почему. Или знает почему, но не знает за что» [2, с. 326].

Древнейший экзистенциал судьба максимально насыщен ассоциативно-смысловыми % связями философско-религиозного, исторического, культурологического, эстетического содержания и, отталкиваясь от него в качестве исходного, мы пытаемся представить его мотивно-образные модификации в «смещении масштабов» и «перевернутости» представлений, которые характерны для мифогенных факторов. Можно вспомнить утверждение М. Бахтина о том, что «каждое явление погружено в стихию первоначального бытия» [Бахтин 1986: с. 38].

Актуальность нашей работы определяется необходимостью углубления и реализации дифференцированного подхода к этико антропологической парадигме Шаламова, нашедшей адекватное выражение в мифообразах судьбы как универсального феномена, обусловленного спецификой процесса самоидентификации литературных героев в экстремальных условиях.

Исследовательская ориентированность на поиски мифогенных архетипических начал, позволяя" раздвинуть социально-исторический горизонт текста, выводит его за пределы так называемой лагерной литературы в узко эмпирической и потому упрощенно социологической' интерпретации, что'предполагает возможность анализа на разных,уровнях: от документального комментария до выхода «в большой план, план искусства» [5, с. 148]:

В процессе анализа нами выделяются три основных уровня в прозе В. Шаламова:

1) документально-биографический, связанный с семнадцатилетним опытом пребывания в условиях Крайнего, Севера. Этот пласт, наиболее очевидный, не нуждается в специальной-перекодировке;

2) культурно-исторический: пребывание в состоянии «запредельности» сформировало свой взгляд на мировую историю, в,которой культуре, в том числе и художественной традиции, отводилась важнейшая, хотя и не всегда однозначно позитивная роль;

3) архаико-мифологический, дающий возможность осмыслить действительность в ее проекции на изначальные модели европейской цивилизации. Все это в своей; совокупности сформировало взгляд на «Колымские рассказы» как на палимпсест.

Именно так сам писатель назвал свои произведения: «Рассказ — это палимпсест, хранящий все его тайны» [2, с. 222]. Это очень важное определение позволяет представить текст как многоуровневую художественную конструкцию, предполагающую многоплановое прочтение.

Однако подчеркнем: каждый из вышеназванных планов (пластов), будучи вполне самодостаточным, не существует в своей обособленности.

Мифологические аллюзии и реминисценции пронизывают «колымскую прозу» от начала до конца, определяя и специфический взгляд автора на перипетии как личной судьбы, так и судеб гулаговских узников.

В научно-исследовательской практике соотношение мифа и литературы (искусства) принято рассматривать в двух основных аспектах: эволюционном и типологическом. В' плане эволюционных представлений миф как первоначальная стадия архаического сознания - отделена от словесного искусства многовековой дистанцией. Богатое фольклорное наследие донесло до нас черты мышления древнего человека, что стало предметом исследования представителей русской мифологической школы еще в XIX веке (Ф.И. Буслаев, А.Н-. Афанасьев, О. Миллер и др.). При типологическом подходе мифология' и литература сопоставляются как два различных способа видения и описания мира, но существующих в синтезе, который проявляется в разных формах и с различной степенью очевидности. Неудовлетворенность рационально-аналитическими путями' познания породила тенденцию вернуть целостность и непосредственность архаического мироощущения, воплощенного в мифе, что отмечалось исследователями первоначально на материале античного искусства и вылилось в неомифологизм наших дней. Именно поэтому не потеряли своей значимости труды A.A. Потебни; посвященные мифемным истокам художественной образности в искусстве письменного слова.

В отечественном литературоведении XX века активизация общекультурного интереса к типологическим параметрам мифа приходится на вторую половину столетия. Важнейшее теоретическое значение имели выход в свет работы М.М. Бахтина о «карнавальном» начале в культуре

Средневековья и Возрождения, Ю.М. Лотмана и Е.М. Мелетинского, посвященные реализации архетипов в художественном тексте, которые, кстати, были известны В. Шаламову [см: 5, с. 295, с. 297; 6, с. 594].

Мифологическая призма присутствует в методологии и методике анализа конкретных художественных произведений, предложенных Д.С. Лихачевым, t

Вяч. Be. Ивановым, Д.Е. Максимовым, З.Г. Минц, A.M. Панченко и др. Шаламов был хорошо знаком и с трудами П.А. Флоренского, переиздание которых началось с середины 1970-х гг. Поэтому не случайно шаламовский тезис: «. жизнь до сих пор хранит ситуации сказок, эпоса, легенд, мифологии, религий, памятников искусства» [5, с. 155] перекликается с современным научным определением мифа как «древнейшего способа концентрирования окружающей действительности и человеческой сущности» [Мелетинский 1998: с. 419].

Эволюционный и типологический подходы к соотношению культуры и мифологии опираются на диахронические и синхронические трактовки мифа.

Диахронизм акцентирует устремленность в древнейшие пласты 1 человеческого сознания, понимая под мифологемами мифологический сюжет или мотив, «метафорически выражающие инвариантное архетипическое » ядро» [Мифы народов мира 1987: с. 110]. Созвучна этому понятию и трактовка термина A.C. Козловым, который считает, что мифологема — это непосредственное «заимствование у мифа мотива, темы или ее части» и позднейшее фольклорное или литературное воспроизведение [Современное ■ зарубежное литературоведение 1996: с. 236 - 237].

Представителями синхронического подхода (М.С. Телегин, Я.В. Погребная, Н.С. Автономова, М.С. Захарова, A.B. Анисимова и др.) г мифологема воспринимается не как самостоятельная единица, представляющая вариант архаического мифа, но как составляющая художественного мира писателя. При этом мифологемы архаического типа и современные мифологемы моделируются по одному принципу, входящему в систему мифомышления в целом: «Интерпретированный в современности архаический миф одновременно выступает в качестве инструмента познания прошлого и средством разрешения экзистенциальных проблем, с другой -методологической базой для познания современности» [Анисимова, Захарова 2004: с. 17]. Писатель, сознательно или бессознательно опираясь на опыт предшествующих эпох, создает в своем произведении новую художественную реальность, специфическую модель мира, воплощающую ментальные устремления своего времени.

В нашей работе мы * пытаемся синтезировать диахронию с синхроническим подходом. Однако считаем необходимым отойти от расширенного понимания мифологемы и употребления' термина в типологически разнородных контекстах. На наш взгляд, необходимо вернуть теоретико-методологический статус понятию мифема, введенному в научный оборот К. Леви-Стросом по аналогии с понятием сема в структурной лингвистике. Под мифемой ученый-антрополог имел в виду мельчайшие, но базовые элементы мифа, которые в дальнейшем могут обрастать, дополнительными значениями. Именно' в таком аспекте данная1 категория получила реализацию в труде Е.Я. Режабека «Мифомышление: Когнитивный анализ» (2003), на который мы будем непосредственно опираться. Проецируя концепцию ученого на художественный текст, мы получаем логически соподчиненную систему мифогенных составляющих: символическая деталь — мифема как показатель «визуально-ручной» когнитивности (Режабек) — мифологема, обладающая, помимо эмпирико-онтологического содержания, богатым спектром ментально-исторических и культурологических ассоциаций, — мифопоэтизмы, функционирующие в эстетически позитивном ,контексте. Более того; наряду с феноменом мифологизации существует и квазимифологизация, основу которой составляют мифогенные явления, искусственного происхождения (артефакты) и фантомы, в частности, симулякры.

Оперируя понятиями, частично вошедшими в современную теорию и практику постмодернизма, мы должны сделать принципиальную оговорку. В одном из писем к Б.Л. Пастернаку Шаламов признавался, что «плохо знаком, почти незнаком с литературной терминологией» и зачастую «сам для себя» придумывает определения [6, с. 24]. Однако даже поверхностное прочтение его теоретических статьей, посвященных общим вопросам творчества — как поэтического («Заметки о стихах», «Рифмы», «Пейзажная лирика»,

Национальные границы поэзии и свободный стих», «Поэтическая интонация» и др.), так и прозаического («О прозе», «О новой прозе», «Достоевский», «Гарин-Михайловский» и др.), свидетельствуют о литературоведческом профессионализме писателя; В его записных книжках, дневниках, письмах разбросаны многочисленные замечания, также носящие теоретико-методологический характер. Кроме того, говоря об истоках эстетической системы автора «Колымских рассказов», следует учитывать. его связи с формалистами и ОПОЯЗом. «Я учил когда-то ОПОЯЗовские статьи наизусть», - признавался он [6, с. 539]. Шаламов хорошо» знал работы и 1960 — 70-х гг. по теории стиха - А. Квятковского и Л. Тимофеева. Как отмечалось, ему были близки исследования Е. Мелетинского, Ю; Лотмана, А. Жолковского по структурализму. До нас дошло одно из его писем к Ю. Лотману, где Шаламов прямо предложил свои разыскания по теории стиха для семиотических сборников, выпускаемых в Тарту [6, с. 594]. «Я приветствую математическую лингвистику, приветствую семиотику . Уже то, что есть какой-то новый подход к литературным проблемам, к поэзии и прозе, оригинальных разрешений — важно бесконечно. Это — свежая вода для ртов, пересохших от марксизма», — писал он Ю.А. Шрейдеру [6, с. 542]. Себя автор «колымской прозы» открыто считал «прямым наследником русского модернизма» [5, с. 322], сформировавшего во многом ту самую категориально-терминологическую систему неклассической эстетики, на которую мы опираемся в наши дни. Все это дает право хотя бы частично анализировать шаламовский текст в рамках современного гуманитарного лексикона. I

Объектом диссертации является эстетика и поэтика «новой» прозы В.Т. Шаламова как своеобразного художественного феномена.

Предмет исследования — мотивно-образная система прозы Шаламова как целостная система мифемно-мифологических факторов, нашедшая адекватное выражение в универсальных мифообразах судьбы, определенных спецификой самоидентификации литературных героев.

Материалом диссертации послужили «Колымские рассказы», а также

Четвертая Вологда», «Очерки преступного мира», воспоминания писателя:

Моя жизнь - несколько моих жизней» (1961), «Что я видел и понял в лагере» (1961), «Двадцатые годы» (1962), «Начало» (1967), «Москва 20-х -30-х годов», «О Колыме» (1970-е г.); эссе «О прозе» (1965), «О "новой прозе"» (1960-е г.), фрагменты переписки, раскрывающие творческие установки писателя, а также новейшие архивные материалы, опубликованные в последнем выпуске «Шаламовского сборника» (2011).

Целью работы является выявление, систематизация и анализ мифообразов судьбы как -ментально-неотъемлемого компонента мотивно-образной системы прозаического наследия Шаламовавцелом.

Для достижения поставленной цели предполагается решение следующих задач: охарактеризовать соотношение противоположных повествовательных стратегий: документализма как традиционного способа- достижения художественной достоверности и мифологизации действительности как многомерного феномена, выходящего за.рамки теории отражения;

- конкретизировать основные положения концепции «новой»-прозы В. Шаламова в плане выявления механизма формирования мифемно-мифологической образности в ее%мировоззренческих и эстетических истоках; рассмотреть феномен судьбы в свете универсальных мифологем человек — текст, лагерь — книга за семью печатями, в контексте мифопространства природы, в плане двойничества и оборотничества шаламовских персонажей с раскрытием роли артефактов и симулякров как мифогенных фантомов.

Методологическую и. теоретическую базу диссертации составили исследования в области теории мифа и мифопоэтики (А.Ф: Лосев, KhM. Лотман, Е.М. Мелетинский, A.A. Потебня, В.Н. Топоров, О.М. Фрейденберг, К.Г. Юнг, М. Элиаде и др.), а также работы, посвященные характеристике своеобразия творческой индивидуальности автора «Колымских рассказов» исследования Ф. Апановича, Е. Волковой, В. Есипова, Н. Ганущака, Л.Жаравиной, Е. Михайлик, Н. Лейдермана, И. Некрасовой, Г. Померанца, И. Сухих, Л. Токер, Е. Шкловского, Л. Юргенсон и др.).

В работе используется комплекс дополняющих друг друга методов и подходов анализа, среди которых основными являются историко-типологический, сравнительно-исторический, структурно-функциональный.

Научная новизна- исследования определяется тем, что в диссертации мифогенный модус художественной образности, в частности, мифообразы судьбы, реализованные в «Колымских рассказах», получили понятийно-терминологическую дифференциацию и культурно-историческое обоснование на эмпирико-номинативной, символико-архетипической и метафизически-философской основах, что позволило по-новому взглянуть на образы-артефакты и образы-симулякры как показатели квазимифологизации.

Теоретическая значимость, состоит в реализации многоаспектного подхода к мифогенным документально-эстетическим факторам, к позволяющим представить целостность и изоморфность воспроизведенного бытия, расширив традиционные • представления о природе художественной образности.

Практическая значимость. исследования заключается в возможном использовании полученных результатов и выводов в учебном процессе при изучении феномена так называемой лагерной литературы, в лекционных курсах и семинарах по истории русской1 литературы XX века.

Положения, выносимые на защиту:

1. Изображение судьбы человека в экстремальных условиях, осуществляемое в координатах мифемно-мифологического мышления, формирует культурно-исторический макротекст, синтезирующий документальность повествования и осмысление действительности как «вечные» проблемы соотношения духовно-эмоционального и телесного начал в природе личности. Документализм и мифологизм В. Шаламова неразрывно связаны с пониманием истории — не только отечественной, но и мировой, поэтому важную функцию в истолковании текстов имеет понятие палимпсеста. Именно так писатель назвал свои рассказы, возводя данное понятие к концепции ОПОЯЗа.

2. Лагерная действительность возродила, наиболее архаичный тип ментальности, сформированный в процессе утраты способности человека к переработке абстрактной информации, его сосредоточенности на визуально-локализованной конкретике. Колымская земля становится мифемой, выходящей за пределы разграничения добра и зла и диктующей свои нормы поведения: Природой мифемно-мифическош мышления обусловлена ее связь, с мифемой. толпа, одним из параметров которой являются всеобщая унификация судеб' и неотчетливое разделение субъектно-объектных отношений, что является основой для насильственной' манипуляции «лагерным человеком» со стороны властных структур.

3. Мифологемы человек-текст, лагерь-текст изобретают в контексте «Колымских рассказов» универсально-метафизическое, значение: читались не только следственные дела, но и сама действительность, укладывавшаяся: в реалии мифологизированной на антропоморфной основе топографии, о чем свидетельствуют образы, природных реалий как судьбоносные, реализующие > важнейшую для Шаламова дихотомию жизнь, — смерть. В мифологеме человек-текст основными взаимосвязанными< вариантами являются человек-двойник и человек-оборотень. Их анализ дает возможность обнаружить доили сверхлогическую основу бытия, а также мифологический пласт сознания человека XX столетия.

4. Мифологемы высокого уровня не просто поднимаются: над реальностью, но духовно достраивают ее: тем самым сознание творит мир: В большинстве случаев символические детали, мифемы, мифологемы и мифопоэтизмы судьбы получают реализацию в форме визуальных мыслеобразов, что позволяет выделить несколько мифомоделей: судьба — верховенство чужой воли, судьба — рок, судьба — суд, судьба - характер, судьба - часть общей истории; и мировой культуры, судьба - неожиданная встреча (реже — нечаянная радость), судьба - игра и др. Подобное множество семантических оттенков воплощается в понятии «колесо судьбы», которое предполагает анализ артефактов и симулякров, что подчеркивает активность процесса мифологизации на негативной основе.

Апробация диссертации. Основные идеи работы и полученные результаты нашли отражение в 10 публикациях (1 из них - в издании, рекомендованном ВАК РФ), а также докладах на международных научных и научно-практических конференциях: «Рациональное и эмоциональное в русской литературе и фольклоре» (Волгоград: 2008), «Литература в диалоге культур - 6» (Ростов н/Д.: 2008), «Миф, фольклор, литература: теория и практика изучения» (Караганда: 2010), «Литература в диалоге культур — 7» (Ростов н/Д.: 2009), «Архетипы, мифологемы, символы в художественной картине мира писателя» (Астрахань: 2010), «IX Ручьевские чтения»

Магнитогорск: 2011), «Интеллектуальный потенциал молодых ученых

России и зарубежья» (Москва: 2011), «Гуманитарные науки в XXI веке» (Москва: 2011), а также на Всероссийской научно-практической конференции «Текст как единица филологической интерпретации» (Новосибирск: 2011).

Структура работы. Работа состоит из введения, 3 глав, заключения и списка использованной литературы.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мифообразы судьбы в прозе Варлама Тихоновича Шаламова"

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, выделяя мифообразы судьбы в прозе В.Т. Шаламова, мы приходим к ряду существенных выводов. Во-первых, документальность «Колымских рассказов» действительно своеобразна. Сам писатель говорил о прозе не просто как о документе,* а о прозе, «выстраданной, как документ» [5, с. 157]. Наверное, можно вспомнить A.C. Пушкина, видевшего между романом и романом в стихах «дьявольскую разницу». Но чтобы реализовать отмеченное автором «Колымских рассказов» противоречие, надо быть «не только свидетелем, но и участником великой драмы жизни» [5, с. 144], что и реализовалась в трагической судьбе писателя. По его словам, весь «рай» и «ад» художник носит в своей душе, и1 только личный опыт дает право писать и судить [Там же, с. 146].

Ситуация, в которой оказался Шаламов, как и тысячи других колымских солагерников, относится1 к числу экстремально-пороговых, или пограничных, для которых, в частности, характерна перевернутость нравственных представлений, когда главным чудом становится миска горячего супа, дополнительная пайка или подобранный окурок, а цена жизни измеряется вырытым грунтом, палачи заменяются их же собственными жертвами, а жертвы — палачами. Подобный иррационализм, выливающийся в трагическую абсурдность участи «лагерного человека», - еще одно подтверждение архаико-мифологического элемента как в самой действительности, так и в- ее художественном воспроизведении, которому присущи такие отмеченные исследователями черты, как слияние реального и идеального (в философском смысле слова: Э.В. Ильенков), неразделенность субъекта и объекта (A.B. Гулыга); отсутствие формально-логической каузальности (О.М. Фрейденберг); циклическая модель времени (Е.М.Мелетинский) и т.п. Стремление изменить ход событий еще более обессмысливало бытие, поэтому «вмешательство в судьбу, в волю богов было неприличным, противоречило кодексам лагерного поведения» [1, с. 82]. Тем не менее, иррациональность и непостижимость жизненных поворотов, чаще всего трагически закономерных, не исключали редкой счастливой случайности. Все это действительно обостряло состояние пограничности между бытием и небытием.

У Шаламова в стихах мы находим фразу «Меня застрелят на границе, /Границе совести моей.» [3, с. 279]. С большинством так и произошло: речь идет не только о физической, но и духовной гибели, но эти слова относимы и к тем, кто выстоял. Каждый человек, верящий в личное бессмертие или не верящий в него, перейдя грань добра и зла, жизни и смерти, рискует своей судьбой в метафизическом планет В «большом плане» искусства эта граница предстает особенно четко. Поэтому можно утверждать, что именно состояние пограничности и стало тем ментально-психологическим стимулом, вопреки которому наиболее стойкие и нравственно сильные сохранили способность духовно-нравственной самоидентификации. Для Шаламова такой формой самосохранения стало обращение к мировой* культуре, от античности до литературы, живописи и философии Нового времени. Мы' пытались показать, что память о культуре прошедших веков (начиная с египетских пирамид), определившая» эстетику и поэтику «новой» прозы, присутствует в ней и в качестве самостоятельного пласта, и в виде отдельных мифообразов. Именно к последним прибегал! писатель, называя себя в одном случае - «Плутоном, поднявшимся из ада», а в других — «Орфеем, спустившимся в ад» [5, с. 151]. И мы видели, что мифогенный фактор действительно сформировал весьма специфический особый угол зрения на изображение лагерной реальности.

Колыма в изображении Шаламова является отчасти моделью постбытия. Отмечая, что в «Колымских рассказах» люди взяты «без биографий, без прошлого и без будущего», Шаламов задавал самому себе риторический вопрос: «Похоже- ли их настоящее на звериное или это человеческое настоящее?» [5, с. 148].

В свете отмеченного хотелось бы обратить внимание на один весьма интересный факт. В 2010 году издательством «Алетейя» (СПб.) была выпущена книга Льва Гордона «"Золотая Колыма": Герои не нашего времени». Снабженная прекрасным иллюстративным материалом, она создавала образ Колымы как некоего края чудес: экзотические пейзажи с каскадом водопадов, горными, хребтами, разукрашенными лучами солнца в разные цвета, панорамами известнейших гидростанций и.т.п. Но не в этом суть. Шаламов, его творческая, и личная судьба подаются здесь не академически бесстрастно, а в полемическом контексте, что вполне объяснимо: Люди, находившиеся по разные стороны, колючей проволоки, опутывавшей лагеря; воспринимали мир по-разному. Представители властных структур, руководившие строительством, обращали внимание на грандиозность поставленных задач и необходимость их решения любой ценой. А для заключенного.Шаламова была важна именно вторая 1часть: цена, которую за это величие заплатил своими изломанными и загубленными жизнями народ. «Факт один, а детали и интерпретации — разные» [Гордон 2010, с. 78].

И дело здесь не в наличии двух истин: истина всегда одна. Другое дело, что за внешне противоречивыми фактами у Шаламова стояли творчество, правда1 искусства; опыт многовековой мировой культуры, что не позволяло обманываться или заблуждаться. Именно в- опоре на культуру как нравственно-исторический феномен заключалась суть мифологизации реальности; которая неоднократно становилась предметом внимания' исследователей и которую иы пытались конкретизировать, выделяя различные модификации мифообразов судьбы - судьбы и самого автора, и его персонажей.

Анализируя же мотивно-образную систему конкретных шаламовских текстов, мы разграничиваем и устанавливаем градацию понятий: символическая деталь — мифема — мифологема — мифопоэтизм -квазимифологизм. Данные виды художественной образности связаны с глубинными структурами сознания и воображения, и поэтому их наиболее полное содержание раскрывается в процессе реинституционализации архаических ментально-художественных структур в общем контексте культуры XX века.

Мы пытались доказать, что, рисуя путь лагерника поэтапно: от места под нарами или возле «параши» в следственной тюрьме «к звездам» колымского неба, писатель опирался на один из самых сложных типов символизации: «физикалистские» символы (термин К.Г. Юнга), которые отражают единство ментально-психических, понятийных, художественно-образных структур со структурами космологического порядка, что в итоге образует концептуальный сегмент особого «мифологического» мироустройства.

Этот же смысл, помимо' эмпирического, скрыт в природно-космической мифологеме вода, в мифемах-гидронимах река, ручей; болото, море, океан, а также в образах северных деревьев — лиственницын стланика, которые мы непосредственно соотносим с характерами, биографиями, жизнью и смертью шаламовских персонажей. В итоге исследование мифологического пласта в «колымских» текстах позволяет осмыслить историческую реальность в Особом ракурсе, а созданная, автором художественная модель приобретает универсальное* содержание, выходящее за конкретные пространственно-временные ограничения. Мифемно-мифологические и мифопоэтические образы-символы. являются своеобразными скрепами в рассказах писателя, соединяющими в единое целое описание реального быта Колымы и архаические (вневременные) формы инобытия. Представление о- пограничности между двумя мирами, а, значит, между жизнью и смертью, дают также артефакты, способные моделировать ирреальное пространство.

Говоря же об их скрытой или явной мифогенности, мы убедились, что в прозе Шаламова артефакты чаще всего наделяются негативным смыслом, поскольку речь идет об игре судьбы в ее самой примитивной безнравственной форме — картежной игре, где ставкой является человеческая жизнь. Еще более негативна мифогенность симулякров, т.е. фантомов, которые живут лишь в развращенном воображении представителей преступного мира (женские фотографии для «сеансов»), что однозначно служит разоблачительным целям — квазимифологизации.

Наиболее универсальной мифологемой, как доказывается в диссертации, является мифологема текст, что созвучно тезису Ролана Барта о включенности мифологии в современное коммуникативное пространство.

Называя лагерь «книгой За семью печатями», Шаламов многое мог иметь в виду, в том числе и богатейшие ментально-психологические ресурсы данного феномена, которые не поддаются однолинейному «прочтению». И так же непредсказуем в своих проявлениях (высших, но чаще низших) человек, живущий по принципу мифологической- бинарности (Е.М. Мелетинский). Если, вслед за М1 Элиаде, считать универсальным принципом мифологического мышления принцип партиципации («все есть все»), то естественно встает вопрос о двойничестве и оборотничестве персонажей, вызванных, с одной стороны, всеобщей унификацией, а с другой — амбивалентностью деления на * мучеников и мучителей, их возможной взаимозаменяемостью.

Несмотря1 на то, что писатель считал свои произведения- рассказами о мучениках, а не героях, категория героического, связанная с пониманием трагического, в авторском сознании всегда присутствовала. Так, дочь эссерки Натальи Климовой поняла, «что не материнское имя прославить пришла она на землю, что ее судьба не эпилог, не послесловие чьей-то пусть родной, пусть большой жизни. Что у нее своя» судьба». Сохранить веру в человека после казахстанских лагерей - «подвиг не меньший, чем дело матери» [2, с. 228; «Золотая медаль»]. И в подобных случаях понятия, идеальное, идеализация выступают в прямом значении.

Миф — явление сложнейшее именно в силу своей многофункциональности. По отношению к прозе Шаламова наиболее актуальным нам представляется способность автора «установить связь времен», возвести Колыму, печи Освецима и Дахау, бомбежку Хиросимы и прочие «блага» цивилизации XX века к миру нравственно примитивной архаики. Напомнить человеку о том, что история склонна к повторениям, что прообразы прошлого заключают элементы будущего и что только память обладает целительной силой. Следовательно, мифотворчество помогает современному человеку принять абсолютные и универсальные ценности, к каковым, по Шаламову, относятся прежде всего ценности подлинного искусства. В таких случаях миф как вечно живое начало способствует утверждению личности в вечности.

Говоря о мифообразной системе «колымской» прозы, мы выделили принципиально важную категорию судьбы, представив > ее в различных визуально-конкретизированных и понятийных модификациях: «визуально-ручные» мифемы ('колымская земля, лагерная1 толпа), мифологемы (колесо Фортуны, нечаянная радость, направляющая нить и др.), мифопоэтизмы, к которым большей частью относятся реалии природного" мира. Мифологемы высокого уровня не просто поднимаются над реальностью, но достраивают ее на духовном (умозрительном) уровне; сознание тем самым творит свой мир. Только на высших уровнях мифологического или мифопоэтического сознания, можно говорить о катарсисе, духовном* очищении, который (и в этом мы не вполне согласны с Е.В. Волковой) не столько парадоксален, сколько закономерен, если точкой отсчета взять прежде всего самого Шаламова и тех, кого он считал лагерными «праведниками». Именно поэтому шаламовская проза уникальна не только по материалу и его осмыслению, но и по своей духовной неисчерпаемости. В настоящее время этот тезис не нуждается в дополнительной аргументации.

Конечно, автор прав, утверждая, что в его «теме» разместятся «сто таких писателей, как Солженицын, пять таких писателей, как Лев Толстой. И никому не будет тесно» [5, с. 153]. Однако интерес к художественной стороне шаламовского наследия: к проблемам творческого метода и поэтики в целом, вопросам художественного историзма, к акцентированной писателем связи с литературной традицией и т.п. обострился лишь в два последних десятилетия. Многое удалось реализовать, о чем свидетельствуют и проводимые, начиная с 1990 года, Международные Шаламовские чтения, и регулярно выпускаемый силами вологодских и московских ученых «Шаламовский сборник», и создание по инициативе И.П. Сиротинской Фонда В. Шаламова и многое другое. И тем не менее, полностью признавая оригинальность и научную уникальность специальных работ вышеназванных отечественных и зарубежных шаламоведов, приходится, к сожалению, констатировать, что изучение собственно художественной манеры письма еще отстает от публицистически-идеологизированного восприятия шаламовского творчества. Отчасти этот пробел мы пытались восполнить своей диссертацией.

Список научной литературыЗинченко, Екатерина Егоровна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Булгаков, М.А. Собрание сочинений: в 5 т. / М.А. Булгаков. М.: Худож. лит., 1989.

2. Волошин, М.А. Лики творчества / М.А. Волошин. — М.: Наука, 1988.-862 с.

3. Достоевский, Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. / Ф.М. Достоевский. Л.: Наука, 1972 - 1990.

4. Мандельштам, О.Э. Сочинения: в 2 т. / О.Э. Мандельштам. — М.: Худож. лит., 1990.

5. Пушкин, A.C. Собрание сочинений: в Ют. / A.C. Пушкин. — М.: Изд-во АН СССР, 1957 1958.

6. Солженицын, А. Интервью на литературные темы с Н. Струве / А. Солженицын // Вестник РХД. Париж. - 1977. - № 120 - 121. - С. 2037.

7. Солженицын, А.И. Малое собрание сочинений: в 7 т. / А.И.

8. Солженицын. М.: Просвещение, 1991.

9. Солженицын, А. С Варламом Шаламовым / А. Солженицын // Новый мир. 1999. - № 4. - С. 163 - 170.

10. Успенский, Г.И. Власть земли / Г.И. Успенский. — М.: Сов. Россия, 1984.-400 с.

11. Шаламов, В.Т. Как мало изменилась Расея / В.Т. Шаламов // Литературная газета. 1997. - № 24. - С. 12.

12. Шаламов, В.Т. Собрание сочинений: в 6 т. / В.Т. Шаламов. М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2004 - 2005.

13. Шаламов, В.Т. У Флора и Лавра / В.Т. Шаламов // Шаламовскийсборник: Вып. 4 / сост. В.В. Есипов, С.М. Соловьев. М.: Литера, 2011.-С. 27-31.

14. НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ И КРИТИЧЕСКАЯ1. ЛИТЕРАТУРА

15. Абелюк, Е.С. Реминисценции и их значение в художественном тексте (на материале произведений О. Мандельштама и В. Шаламова) / Е.С. Абелюк // Лингвистика для всех. — М.: Наука, 2004. — № 1. С. 9 — 16.

16. Аверинцев, С.С. Судьба / С.С. Аверинцев //Философская энциклопедия. — М.: Изд-во «Советская энциклопедия», т. 5, 1970. — С. 158.

17. Аверинцев; С. Собрание сочинений / под ред. Н.П. Аверинцевой, К.Б. Сигова. София — Логос. Словарь / С. Аверинцев. Киев: Дух и буква, 2006.-912 с. ♦

18. Акимов, В.М. Варлам Тихонович Шаламов Краткая справка. / В.М. . Акимов // Сто лет русской литературы: От Серебряного века до нашихдней. СПб.: Лики России, 1995. - С. 312-314.

19. Анисимова, М.С., Захарова, В.Т. Мифологема «дом» и еегхудожественное воплощение в автобиографической прозе русского Зарубежья: монография / М.С. Анисимова, В.Т. Захарова. Н. Новгород: НГПУ, 2004. - 154 с.

20. Аношина, A.B. Художественный мир Варлама Шаламова: дис. . канд. филол. наук: 10.01.0Î / A.B. Аношина. Северодвинск, 2006. — 177 с.

21. Антипов, A.A. Новеллистическая природа «Колымских рассказов» В.Т. Шаламова: дис. . канд. филол. наук: 10.01.01 / A.A. Антипов. Магадан, 2006. — 251 с.

22. Апанович, Ф. На низшей ступени унижения (Образ женщины в творчестве В.Т. Шаламова) / Ф. Апанович // К столетию со дня рождения Варлама Шаламова. Матер, конф. — М.: ООО «ДерДиДас Групп», 1997.-С. 33-39.

23. Апанович, Ф. О семантических функциях интертекстуальных связей в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова / Ф. Апанович // IV Международные шаламовские чтения, Москва, 18-19 июня 1997 года. М.: Республика, 1997. - С. 40 - 52.

24. Апанович, Ф. Филиппика против силы / Ф. Апанович // Шаламовский сборник. Вып 2. / сост. В. В. Есипов. Вологда: Грифон, 1997.-С. 157-171.

25. Апанович, Ф. Сошествие в ад (Образ- Троицы в «Колымских рассказах») / Ф. Апанович // Шаламовский. сборник. Вып. 3 /сост. В.В. Есипов. Вологда: Грифон, 2002. - С. 129 - 143:

26. Апинян, Т.А. Игра в пространстве серьезного. Игра, миф, ритуал, сон, искусство и другие / Т.А. Апинян. — СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003. — 400 с.

27. Апинян, Т.А. Мифология: теория и событие / Т.А. Апинян. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003. - 281с.

28. Афанасьев, А.Н. -Поэтические воззрения славян на природу / А.Н.

29. Афанасьев. М: Индрик, 2000. - 574 с.

30. Бабичева, Ю.В. О «Колымских тетрадях» Варлама Шаламова / Ю.В. Бабичева // Вопросы региональной лексикологии и ономастики: Межвуз. сб. ст. Вологда: Изд.-во ВГПИ; 1995. С. 177 - 184.

31. Барт, Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: пер. с фр. / Р. Барт. М.: Изд. Группа «Прогресс», «Универс», 1994. - 616 с.

32. Барышников, П.Н. Миф и метафора. Лингвофилософский подход / П.Н. Барышников. — СПб.: Алетейя, 2010. 216 с.30. ' Бахтин, М.М. Формы времени и пространства в литературе / М.М.

33. Бахтин // Вопросы литературы. М., 1974. - №3 - С. 234 - 407.

34. Бахтин, М.М. Формы времени и хронотопа в романе: Очерки по исторической поэтике / М.М. Бахтин // Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. - С. 234 - 407.

35. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества / М.М. Бахтин —

36. М.: Искусство, 1979. 424 с.

37. Бердяев, H.A. О русских классиках / H.A. Бердяев — М.: Высш. шк., 1994.-368 с.

38. Берутти, М. Крест его судьбы / М. Берутти // Шаламовский сборник. Вып. 1/ сост. В.В. Есипов. — Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994.-С. 230-236.

39. Берутти, М. Экзистенциалистские позиции в лагерной прозе Варлама Шаламова / М. Берутти // IV Международные шаламовские чтения, Москва, 18 19 июня 1997 года. — М.: Республика, 1997. — С. 53 - 66.

40. Берутти, М. Утверждение истины / М. Берутти // Шаламовский сборник. Вып. 3. Вологда: Грифон, 2002. — С. 144 — 154.

41. Берутти, М. Экзистенциалистские позиции в лагерной прозе Варлама Шаламова / М. Берутти // К столетию со дня рождения Варлама Шаламова. Матер, конф. — М.: ООО «ДерДиДас Групп», 2007.- С. 53 68.

42. Большакова, А. Литературный архетип /А. Большакова // Литературная учеба. — 2001. — № 6. — С. 169 174.

43. Большев, О. Шаламов^ и отцеубийство / О. Болыпев // Звезда. -2006.-№ 6-С. 189-195.

44. Булгаков, С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви / С.Н. Булгаков. -М.: Терра, 1991. 416с.

45. Васильева, О.В. Эволюция лагерной темы и ее влияние на русскую литературу 50-80-х годов / О.В. Васильева // Вестник Санкт-Петербургского университета. 1996. - Сер. 2. - Вып. 4 (№ 23) - С. 54 -63.

46. Вейман, Р. История литературы и мифология: Очерки по методологии и истории литературы: пер. с нем. / Р. Вейман. М.: Прогресс, 1975. - 344 с.

47. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика / А.Н. Веселовский — М.: Высш. шк., 1989. 406 с.

48. Винокур, Г.О. Биография и культура / Г.О. Винокур — М.: ГАХН, 1927. 86 с.

49. Вознесенская, Т. "Лагерный мир Александра^ Солженицына: тема, жанр, смысл / Т. Вознесенекая!// Литературное обозрение. — 1999. № 1.-С. 20-25.

50. Волков, О. Наша вина и боль / О. Волков // Шаламовский сборник. Вып. 3 / сост. В.В. Есипов. Вологда: Грифон, 2002. - С. 39 - 44.

51. Волкова, Е.В. Парадоксы катарсиса Варлама Шаламова / Е.В. Волкова//Вопросы философии. 1996.- №1.— С. 43 - 56.

52. Волкова, Е.В; Удар целебного копья: Два лика В. Шаламова / Е.В. Волкова // Литературная газета. 1996. - № 17. — С. 5.

53. Волкова, Е. В. Варлам Шаламов: поединок слова с абсурдом / Е.В. Волкова // Вопросы литературы. — 1997. № 6. — С. 1 — 291

54. Волкова, Е.В. «Лиловый мед» Варлама Шаламова: Поэтический-дневник «Колымских тетрадей» / Е.В. Волкова // Человек. — 1997. № Г.-С. 130-149.

55. Волкова, Е.В. Цельность и> вариативность книг-циклов / Е.В. Волкова // Шаламовский сборник. Вып. 2. Вологда: Грифон, 1997. — С. 130- 156.

56. Волкова, Е.В. Эстетический феномен Варлама Шаламова / Е.В. Волкова // IV Международные шаламовские чтения, Москва, 18-19 июня 1997 года. М.: Республика, 1997. - С. 7 - 22.

57. Волкова, Е.В. Трагический парадокс Варлама Шаламова / Е.В. Волкова-М.: Республика, 1998. 176 с.

58. Волкова, Е.В. Повторы в произведениях Шаламова как порождение новых смыслов / Е.В. Волкова // Шаламовский сборник. Вып. 3. / сост. В.В. Есипов. Вологда: 2002. Грифон. Вып.З. - С. 115 -128.

59. Выготский, Л.С. Психология искусства. Анализ эстетической реакции / Л.С. Выготский — М.: Искусство, 1997. — 416 с.

60. Вяткин, A. Tapo: ключ от закрытого храма /А. Вяткин // Наука ирелигия. 1989. - № -1. - С. 48 - 51.

61. Гаврилов, В.А. Своеобразие творческого метода в прозе А. Солженицына и В. Шаламова / В.А. Гаврилов // Актуальные проблемы современного литературоведения: Сб. матер, научн. межвузов, конф. -М.: МГО ПУ, 1997. С. 24 - 26.

62. Гаврилова, Ю.Ю., Гиршман, М.М. Миф — автор — художественная целостность: аспекты взаимодействия / Ю.Ю. Гаврилова, М.М. Гиршман // Филологические науки (Научные доклады высшей школы). — 1993. -№ 3.-С. 41-48.

63. Гайденко, П.П. Человек и» история в экзистенциальной философии Карла Ясперса / П.П. Гайденко // Ясперс К. Смысл и назначение истории. -М.: Республика, 1994. — 527 с.

64. Ганущак, Н.В. Творчество Варлама Шаламова как художественная система: дис. . канд. филол. наук : 10.01.01 / Н.В .Ганущак— Тюмень: Сургутский государственный университет, 2003. — 153 с.

65. Гаспаров, Б.М. Литературные лейтмотивы: Очерки русской литературы XX в / Б.М. Гаспаров. М.: Наука: Изд. фирма «Вост. лит»., 1994.-303 с.

66. Гегель, Г.В. Система наук. Часть первая. Феноменология духа / Г.В. Гегель. М.: Изд.-во соц.-экон. лит., 1959.-440 с.

67. Геллер, М. Полюс лютости: Варлам Шаламов / М. Геллер // Концентрационный мир и советская литература. — London, 1974. — С. 281-299.

68. Геллер, Mi Последняя надежда / М. Геллер // Шаламовский сборник. Вып 1. Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. - С. 216 — 223.

69. Генисаретский, ©.И. Воображение и рефлектированный мифопоэтизм / О.И.Генисаретский // КорневиЩЕ OA: Книга неклассической эстетики. М.: Изд-во ИФРАН, 1999. - С. 41 — 62.

70. Гиршман, М.М: Литературное произведение. Теория и практика анализа / М.М. Гиршман. -М.: Высш. шк., 1991. Г59 с.

71. Головин, Е. Мифомания / Е. Головин. СПБ.: Алетейя, 2010. - С. 313.

72. Голосовкер, Я'.Э. Избранное: Логика! мифа / ЯЗ. Голосовкер. -СПб.: Цент гуманитарных инициатив, 2010. — 496 с.

73. Гордон, Л.А. «Золотая»- Колыма: Герои не нашего времени /Л.А. Гордон. СПб.: Алетейя, 2010. - 206 с.

74. Горелов, П. Одиночный замер, или возвращение Варлама Шаламова / П. Горелов // Литературная газета. — 1991. — 16 янв. (№ 2). -С. 10.

75. Грегори, P.JI. Разумный глаз: как мы узнаем то., что нам не дано в ощущениях / P.JI. Грегори. М.: Едиториал УРСС, 2010. - 240 с.

76. Григорьева, Т. Л. Идея судьбы на Востоке / Т.Л. Григорьева // Понятие судьбы в контексте разных культур. — М.: Наука, 1994. — С. 143-160.

77. Григорьянц, С. Он представил нечеловеческий мир / С. Григорьянц // Досье на цензуру: страна и ее заключенные. — СПб., — 1999. -№ 7-8 — С. 260-265.

78. Громов, Е.С. Трагический художник, России / E.G. Громов // Шаламов В.Т. Несколько моих жизней. М.: Республика, 1996. — С. 5 — 14.

79. Громов; Е.С. Диалектика цельности / E.G. Громов // IV Международные шаламовские чтения, Москва, 18-19 июня 1997 года; -М.: Республика, 1997. С. 23-39.

80. Громов, Е.С. Варлам Шаламов: в мире беспощадного бытия / Е.С. Громов // Мифы эпохи и художественное сознание. Искусство 30-х г. — М.: Гос. ин-т искусствознайия, 2000. С. 122 - 152.

81. Гулыга, А.В. Миф как философская проблема / А.В. Гулыга //Античная культура и современная наука. — М.: Наука, 1985- — С. 18— 19.

82. Дарк, О. Миф о прозе (1980-х гг.) / О. Дарк // Дружба народов. -1992. — № 5-6.-С. 219-232.83., Демидова, В. «Будущему на проклятое прошлое.» / В. Демидова // Шаламовский сборник: Вып. 4 / сост. В.В. Есипов, С.М. Соловьев. -М.: Литера, 2011. -С. 61 -80.

83. Дмитровская, М.А. Образная параллель «человек-дерево» у А. Платонова / М.А. Дмитровская // Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. СПб.: Наука, 2000. - С. 215-217.

84. Добин, Е. Жизненный материал и художественный сюжет / Е. Добин. Л.: Сов. писатель, 1958. — 336 с.

85. Доманский, Ю.В. Смыслообразующая роль архетипических значений в литературном тексте / Ю.В. Доманский. — Тверь: Изд-во ТГУ, 2001.-94 с.

86. Дьяконов, K.M. Архаические мифы Востока и Запада / K.M. Дьяконов. М.: Наука, 1990. - 246 с.

87. Евзлин, М. Космогония и ритуал / М. Евзлин М.: РПДИКС, 1993. -С.,191-201.

88. Есипов, В:В. Традиции русского сопротивления / В.В. Есипов // Шаламовский сборник. Вып» 1/ сост. В.В. Есипов. Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. - С. 183 -194.1.t

89. Есипов, В.В. «Он тверже своего камня.» (В. Шаламов и А. Камю: Опыт параллельного чтения). / В.В. Есипов // Шаламовский сборник. Вып: 2/ сост. В.В. Есипов. Вологда: Грифон, 1997. - С. 172 - 190.

90. Есипов, В.В. Статьи о В ар ламе Шаламове / В.В. Есипов // Провинциальные споры в конце XX века. Вологда: Грифон, 1999. -С.172 -211.

91. Есипов, В.В. «Карфаген должен быть разрушен!» / В.В. Есипов // Шаламов В.Т. Очерки преступного мира. Вологда: Грифон, 2000. -С. 3- 10.

92. Есипов, В.В. «Развеять этот туман» (поздняя проза В. Шаламова: мотивация и проблематика) /В.В. Есипов // Шаламовский сборник. Вып. 3. Вологда: Грифон, 2002. - С. 169 - 189.

93. Есипов, В.В. Норма литературы и норма бытия: заметки о писательской судьбе'В. Шаламова / В.В. Есипов // Свободная мысль. -2004.-№ 4.-С. 41-50.

94. Есипов, В.В. Варлам Шаламов и его современники / В.В. Есипов. — Вологда: Книжное наследие, 2007. — С. 105—178.

95. Ефимова, Е.С. Записки о мертвом доме / Е.С. Ефимова // Мифология и повседневность. Вып. 2. Материалы научной конференции 24 26 февраля 1999. - СПб., 1999. - С. 424 - 434.

96. Жаравина, JI.B. Алофатика Варлама Шаламова / JI.B. Жаравина // Рациональное и эмоциональное в литературе и фольклоре: сб. науч. ст. — Волгоград: Перемена, 2001. — С. 170 173.

97. Жаравина, JI.B. От Пушкина до Шаламова: Русская литература в духовном измерении / JI.B. Жаравина — Волгоград: Перемена, 2003. — 249 с.

98. Жаравина, Л.В. «У времени на дне»: эстетика и поэтика прозы Варлама Шаламова: монография / Л.В. Жаравина М.: Флинта: Наука, 2010.-232 с.

99. Жаравина, JI.В. Образ-лиственница и образ-стланик в прозе В.

100. Шаламова / Л.В. Жаравина // Наследие Л.Н. Леонова и судьбы русскойлитературы. Матер. XVII Международ, научн. конф. (Ульяновск 9-10 сентября 2010 г.) Ульяновск: УлТГУ, 2010. - С. 153 - 166.

101. Зверев, А. Голоса эпохи. Документальная проза: специфика и возможности / А. Зверев // Литературное обозрение. — 1985. — № 12. — С. 6- 14.

102. Зенкин, С.Н. Миф, имя и рассказ / С.Н. Зенкин // Поэтика мифа: Современные аспекты. М.: РГГУ, 2008. - С. 24 - 42.

103. Золотоносов, М. «Колымские рассказы» В. Шаламова / М.

104. Золотоносов // Нева. 1992. - № 8. - С. 271.

105. Золотоносов, М. Последствия Шаламова / М. Золотоносов // Шаламовский сборник. Вып.1. Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. — С. 176- 182.

106. Иваницкий, А.И. Гоголь. Морфология земли и власти / А.И. Иваницкий. -М.: РГГУ, 2000. 188 с.

107. Иванов, Вяч. Вс. Аввакумова доля: О Варламе Шаламове. / В.В. Иванов // Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 2. Статьи о русской литературе. - М.: Языки русской культуры, 2000. С. 738-744.

108. Иванова, Г.М. ГУЛАГ: государство в государстве / Г.М. Иванова // Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. М.: РГГУ, 1997. - С. 209 - 273.

109. Иверни, В. Зеркало памяти / В. Иверни // Континент. — 1979. —№ 19.- С. 379-383.

110. Ильенков, Э.В. Философия и культура / Э.В. Ильенков. М.: Политиздат, 1991. - 464 с.

111. Ионин, Л.Г. Масса и власть сегодня (актуальность Э. Канетти) /Л.Г. Ионин // Вопросы философии. 2007. - № 3. - С. 3 - 14.

112. История русской литературы XX века (20 — 90-е годы): Основные имена / Отв. ред. С.И. Кормилов. — М.: Искусство, 1998. — 480с.

113. Каверин, Б.И., Демидов И.В. Логика и теория аргументации: уч. пос. для студентов вузов / Б.И. Каверин, И.В. Демидов. — М.: ЮНИТА ДАНА, 2005.-286 с.

114. Казак, В. Шаламов Варлам Тихонович: пер. с нем. / В. Казак // Лексикон русской литературы XX века. — М.: РИК «КУЛЬТУРА»,1996.-С. 463-464.

115. Казаков, А. Два праведника: С. Есенин в судьбе и творчестве В. Шаламова / А. Казаков // Литературная Россия. — 1990. — 28 сент. — С.10.

116. Казаков, А. Голос обиженного мира / А. Казаков // В. Шаламов. Вишера. Очерки преступного мира. — Челябинск: Южно-Уральск. изд-во, 1990.-С. 3-4.

117. Канетти, Э. Масса и власть / Э. Канетти. — М.: Ad Marginem,1997.-528 с.

118. Карасев, Л.В. Знаки покинутого детства («постоянное» у А. Платонова) / Л.В. Карасев // Вопросы философии. —1990. — № 2. С. 26 -43.

119. Карасев, Л.В. О символах Достоевского / Л.В. Карасев // Вопросы философии. 1994. - № 10. - С. 90 - 111.

120. Карлова, Т.С. О структурном значении образа «Мертвого дома» / Т.С. Карлова // Достоевский: материалы и исследования. — Л.: Наука, 1974.-С. 135-146.

121. Кибалова, Л., Гербенева, О., Ламарова, М. Иллюстративнаяэнциклопедия моды. / Л. Кибалова, О. Гербенева, М. Ламарова. -Прага: Артия, 1987. 608 с.i ¡

122. Клайн, JI. Овладение техникой (о ранней прозе В. Шаламова) / Л. Клайн // Шаламовский сборник. Вып. 3 / сост. В.В. Есипов. — Вологда: Грифон, 2002. С.155-159.

123. Князевская, Т.Е., Огурцов А.П. Судьба: метафора, идея, культура / Т.Б. Князевская, А.П. Огурцов // Вопросы философии. — 1992. № 7. — С. 177-185.

124. Козлов, A.C. Мифологические направления в литературоведении США / A.C. Козлов. М.: Высш. шк., 1984. - 174 с.

125. Колесова, Л.А. Четвертое измерение человека / Л.А. Колесова // Философия науки. — Вып.8. Синергетика человекомерной реальности. — М.: Изд во- ИФРАН, 2002. С. 239 - 255.

126. Компанеец, В.В. Парадоксы трагического в прозе В: Шаламова / В.В. Компанеец // Жанроёо-стилевые проблемы русской литературы XX века. Сб. науч. трудов. Тверь: Изд-во.ТГУ, 1994. - С. 102 - 111.

127. Компанеец, В.В. Русская социально-философская проза 1970-80-х годов. Нравственный и психологический аспекты изображения человека / В.В. Компанеец. М: Флинта, Наука, 2010. - 240 с.

128. Кондратьев, Б.С. Сньг в художественной) системе Ф.М. Достоевского. Мифологический аспект / Б.С. Кондратьев. — Арзамас: АГПИ, 2001.-268 с.

129. Корман, Б.О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов' / Б.О. Корман // Проблемы истории критики и поэтики реализма. -Куйбышев: КГПУ, 1981. С. 39 - 54.

130. КорневиЩЕ OA: Книга неклассической эстетики. М.: Изд-во ИФРАН, 1999. - 303 с.

131. Криничная, H.A. Русская мифология: мир образов фольклора / H.A. Криничная. — М.: Академический проект Гаудеамус, 2004. — 1008 с.

132. К столетию со дня рождения Варлама Шаламова: матер. Междунар. научн. конф., Москва, 18-19' июня 2007 года/сост. И.П.Сиротинская. М.: ООО «ДерДиДас Групп», 2007. - 328 с.

133. Кузнецова, О.В. Творчество В.В. Розанова 1910-х годов: книги «Уединенное» и «Апокалипсис нашего времени»: автореф. дис. . канд. филол. наук: 10.01.01 / О.В. Кузнецова. Саратов: СГУ им Н.Г. Чернышевского, 2007-. — 18 с.

134. Курицын, В. Сзучаи власти («Архипелаг ГУЛАГ» А.И.Солженицына) / В. Курицын // Россия-Ш^а. Новая серия. Вып. 1 9. М.: Венеция, 1998. - С. 167- 168.

135. Лакшин, В. Не уставал вспоминать / В. Лакшин // Шаламовский сборник. Вып. 1 / сост. В.В. Есипов. Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994.-С. 174-175.

136. Латынина, А.Н. Поднявшийся из ада: (Некоторые мысли по поводу «невымышленной прозы») /А.Н. Латынина // За открытым шлагбаумом: Литературная ситуация конца 80-х. М.: Сов. писатель, 1991. -С.229- 239.

137. Ларионова, М.Ч. Миф, сказка» и обряд в русской литературе XIX века / М.Ч. Ларионова. — Ростов н/Д: Изд-во.Рост. ун-та; 2006. — 256 с.

138. Леви-Строс, К. Структурная антропология / К. Леви-Строс; пер. с фр. Под ред. и с примеч. Вяч. Вс. Иванова. — М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1983. — 536 с.

139. Левицкий, Л. Судьба, не ремесло / Л. Левицкий // Новый мир. — 1964. — № 8. — С.261 —263.

140. Лейдерман, Н.'Л. «В метельный, леденящий век» / Н.Л. Лейдерман // Русская9, литературная классика XX века: Монографические очерки. Екатеринбург: УГПУ, 1996. - С. 278 - 425.

141. Лейдерман, Н.Л., Липовецкий, М.Н. Современная русская литература: 1950 — 1990-е годы: учеб. пособие для студ. высш. учеб.заведений: В 2 т. Т. 2: 1968 - 1990 / Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий. - М.: Изд. центр «Академия», 2003. — 688 с.

142. Лекух, Д. «Ад — это мы сами»: тюрьма и лагерь в современнойпрозе / Д. Лекух // Литературная газета. — 199Г. — № 49 (11 дек.). — С. 10.

143. Лесняк, Б. Из воспоминаний о Варламе Шаламове: Больница Севлага / Б. Лесняк // День поэзии. — М:, 1988. — С.56 — 57.

144. Лесняк, Б. Варлам Тихонович Шаламов / Б. Лесняк // На Севере Дальнем.- 1989. -№ 1. С. 164-188.

145. Лесняк, Б. Мой Шаламов / Б. Лесняк // Октябрь. 1999. - № 4. -, С. 111-129.

146. Лимеров, П.Ф/Мифология загробного мира / П.Ф. Лимеров. — Сыктывкар: Коми научн. центр Уральской РАН, 1998. — 125 с.

147. Литературная, и фольклорная традиция: К 70-летию, проф. Д;Н. Медриша: сб. науч. тр. / науч. ред и сост. А.Х. Гольденберг. — Волгоград: Перемена, 1997. 240 с.

148. Литература и мифология: Сб. науч. тр. — Л.: Наука, 1975. — 416 с.

149. Литературные архетипы и универсалии / под ред. Е.М. Мелетинского. М.: РГГУ, 2001. - 433 с.

150. Лихачев, Д.С. Внутренний, мир художественного произведения / Д.С. Лихачев // Вопрбсьтлитературы. — 1968. — № 8. — С. 74 — 87.

151. Лихачев, Д.С. Великое наследие. / Д.С. Лихачев. 2-е изд., доп. — М.: Современник, 1979. - 412 с.

152. Лихачев, Д.С. Широкое пространство / Д.С. Лихачев // Хрестоматия по географии России. Образ страны: Пространства России. М.: МИРОС, 1994. - С. 86 - 88.

153. Лосев, А.Ф. Знак. Символ. Миф / А.Ф. Лосев. М.: Изд-во МГУ, 1982. - 480 с.

154. Лосев, А.Ф. Диалектика мифа / А.Ф. Лосев. М.: Правда, 1990. -600 с. ,

155. Лосев, А.Ф. Философия. Мифология. Культура / А.Ф. Лосев. — М.: Политиздат, 1991. 525с.

156. Лосев, А.Ф. Логическая теория числа / А.Ф. Лосев // Вопросы философии. 1994. - № 11. - С. 81 - 134.

157. Лотман, Ю.М. Литература и мифология / Ю.М. Лотман. З.Г. Минц // Труды по знаковым системам. XIII: Семиотика культуры. — Тарту, 1981.-С. 35 — 55.

158. Лотман, Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь /Ю.М. Лотман. М.: Просвещение, 19881-348 с.

159. Лотман, Ю.М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века / Ю.М. Лотман Ю.М. // Избранные статьи. Таллин, 1992. Т. 2. - С. 407- 408.

160. Лотман, Ю.М. О русской литературе. Статьи и исследования (1958 -1993) / Ю.М. Лотман. СПб.: Искусство - СПб, 1997. - 622 с.

161. Лотман, Ю.М. Об искусстве / Ю.М. Лотман. СПб.: Искусство-СПБ , 1998. — 702 с.

162. Лотман, Ю.М. Семиосфера / Ю.М. Лотман. СПб: Искусство-СПб, 2000.-704 с.

163. Лукьянова, H.A. Вопросы трансляции семиотических структур мифа в контексте постнеклассической методологии / H.A. Лукьянова. -Томск: Изд-во ТГУ, 2002. 141с.

164. Макевнина, И.В. Поэзия Варлама Шаламова: эстетика и поэтика: автореф. дис. . канд. филол. наук: 10.01.01 / И.В. Макевнина. — Волгоград , 2006 28 с.

165. Мамардактили; М.К. Лекции по античной философии / М.К. Мамардашвили. -М.: АГРАФ, 2002.-320 с.

166. Мамардашвили, М.К., Пятигорский, A.M. Символ и сознание (Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке) / М.К. Мамардашвили, A.M. Пятигорский. М.: Прогресс - Традиция, 2009. -288 с.

167. Мамучашвили, Е. В больнице для заключенных / Е. Мамучашвили // Шаламовский сборник. Вып. 2 / сост. B.Bi Есипов. — Вологда: Грифон, 1997. СТ. 78 - 88.

168. Марков, В.А. Литература и миф: проблема архетипов / В.А. Марков // Тыняновский сб.: Четвертые тыняновские чтения. Рига: Зинатне, 1990. - С. 133 - 137.

169. Мартыненко, О. Плутон, поднявшийся из ада: Проза и стихи В.1 Шаламова в «Новом мире» / О. Мартыненко // Московские новости. -1988. 24 июля (№ 30). - С. 11.

170. Мекш, Э.Б. Мифологический архетип в искусстве и в жизни (Всеволод Иванов и Варлам Шаламов) / Э.Б. Мекш // Русская литература. 2002. - № 2. - С. 226 - 234.

171. Мелетинский, Е.М. Первобытные истоки словесного искусства / Е.М. Мелетинский // Ранние формы искусства. М.: Искусство, 1972. — С. 173-180.

172. Мелетинский, Е.М. Поэтика мифа / Е.М. Мелетинский — М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1976. 407 с.

173. Мелетинский, Е.М. О литературных архетипах / Е.М. Мелетинский — М.: РГТУ, Институт высших гуманитарных исследований, 1994. 136 с.

174. Мелетинский, Е.М. Избранные статьи. Воспоминания / Е.М. Мелетинский. -М.: РГГУ, 1998. 575 с.

175. Мелетинский, Е.М. От мифа к литературе: курс лекций «Теория мифа и историческая поэтика» / Е.М. Мелетинский. М.: РГГУ, 2000. - 170 с.

176. Менар, Р. Мифы в искусстве старом и новом / Р. Менар. М.: Гелиос, 2007. - 368 с.

177. Метафизические исследования. Вып. 10. Религия. СПб.: Алетейя, 1999.-341 с.

178. Мид, M. Культура и мир детства. Избранные произведения / М. Мид. — М.: Гл. ред. вост. лит. изд-ва «Наука», 1988. 430 с.

179. Мильдон, В.И. «Отцеубийство» как русский вопрос / В.И. Мильдон // Вопросы философии. — 1994. — № 12. — С. 50 — 58.

180. Минако, Т. Сохранить человеческое / Т. Минако // Шаламовский сборник. Вып 2 / сост. В.В. Есипов. Вологда: Грифон, 1997. - С. 181— 184.

181. Минако, Т. Метафоричность прозы В. Шаламова / Т. Минако // Актуальные проблемы гуманитарных наук в XXI веке. — М.: Макс Пресс, 2004.- С. 144 145.

182. Миф фольклор — литература. - JI. : Наука, 1978.-251 с.

183. Михайлик, Е. В контексте литературы и истории / Е. Михайлик // Шаламовский сборник. Вып. 2 /сост. В.В. Есипов. — Вологда: Грифон, 1997. С. 105 - 1291

184. Михайлик, Е. Варлам Шаламов: рассказ «Ягоды». Пример деструктивной прозы / Е. Михайлик // IV Международные шаламовские чтения. — М.: Республика, 1-997. — С. 74 — 86.

185. Михайлик, Е. Другой: берег: «Последний бой майора Пугачёва»: проблема контекста / Е. Михайлик // Новое литературное обозрение. — 1997. № 28. - С. 209 - 222.

186. Михайлик, Е. Кот, бегущий между Солженицыным и Шаламовым / Е. Михайлик // Шаламовский сборник. Вып. 3 /сост В.В. Есипов.- Вологда: Грифон, 2002.- С. 101—114.

187. Михайлов, JL Пространство рассказа / JI. Михайлов // Октябрь. — 1986.- № 1.-С. 179- 190.

188. Михайлов, О. Человек человеку. / О. Михайлов // Взгляд: Критика. Полемика. Публикации. М.: Сов. писатель, 1989. - Вып.2. -С. 148-167.

189. Михайлов, О. В круге девятом / О. Михайлов // Литературная Россия. 2000.-№ 10.-С. 12- 13.

190. Млечин, JI. Не пыль на ветру: «Колымские рассказы» В. Шаламова и «Черные камни» А. Жигулина / Л. Млечин // Новое время.- 1988.-№31.- С. 48- 49*.

191. Москвин, В.П. Русская метафора. Семантическая, структурная, функциональная классификация: учеб. пособие к спецкурсу по стилистике / В.П. Москвин. — Волгоград: Перемена, 1997. — 92 с.

192. Мухина, Е.А. Религиозно-философская проблематика творчества Ф.М. Достоевского в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова: дис. . канд. филол. наук: 10.01.01 / Е.А. Мухина. — Волгоград: Волгоградский гос. пед. ун-т, 2004. — 235 с.

193. Мухина, Е.А. Традиции Ф.М. Достоевского в «колымской» прозе Варлама Шаламова: монография. Волгоград, ИУНЛ ВолгГТУ, 2010.- 176 с.

194. Некрасова, В. Сталинград и Колыма / В. Некрасова // Шаламовский сборник. Вып. 2 / сост. B.Bi Есипов. — Вологда: Грифон, 1997.-С. 101-105.

195. Некрасова, И.В. Варлам Шаламов-прозаик: проблематика и поэтика: дис. . канд. филол. наук: 10.01.01 / И.В! Некрасова. Самара: Самарский гос. пед. ун-т, 1995. - 231 с.

196. Некрасова, И.В. Судьба и творчество Варлама Шаламова: монография / И.В. Некрасова. Самара: Изд-во СГПУ, 2003. - 204 с.

197. Нива, Ж. Поэтика Солженицына между «большими» и «малыми» формами/Ж. Нива//Звезда.-2003-№ 12. -С. 143-148.

198. Никольсон, М. Шаламов на Западе / М. Никольсон // Шаламовский сборник: Вып.1 / сост. Есипов В.В. Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. - С 15 - 24.

199. Новикова, П.А. «Пространство смерти» в европейской литературе XX века (И. Шмелев, Б. Виан, В. Шаламов, А. Солженицын, Ф. Ксенакис): дис. . канд. филол. наук: 10.01.01 / П.А. Новикова — Самара: Самарский гос. пед. ун-т, 2005. — 221 с.

200. Ортега-и-Гассет, X. Восстание масс / X. Ортега-иГассет. М.: ACT, 2001.-509 с. •

201. От мифа к литературе:.Сб. в честь 75-летия Е.М. Мелетинского: — М.: РГГУ, 1993.-350 с.

202. Паламарчук, П.Г. Москва или Третий, Рим? Восемнадцать очерков о русской истории и словесности / П.Г. Паламарчук. М.: Современник, 1991.-363 с.

203. Палиевский, П.В. Литература и теория / П.В: Палиевский. — М.: Сов. писатель, 1974. 222 с.

204. Пиотровский, М.Б. Ислам* и судьба / М.Б. Пиотровский // Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994. — С. 134-142.

205. Плотникова, A.A. От знака к ритуалу. Встреча / A.A. Плотникова // Уч. зап. Российского Православного ун-та ап. Иоанна Богослова. Вып. 4. М.: Изд-во РПУ, '1998. - С. 126 - 134.

206. Подорога, В.А. Простирание или география «русской души» // Хрестоматия по географии России. Образ страны: Пространства России / Авт.-сост. Д.Н. Замятин, А.Н. Замятин / под общ. ред. Д.Н. Замятина. М.: МИРОС, 1994. т С. 131-136.

207. Пожидаева, Н. Лирическое начало в рассказе В.Т. Шаламова «Стланик» / Н. Пожидаева // Вовлекая в творчество: Пед. альманах. Вып. 1. Вологда: ВГПИ, 1998. - С.78-84.

208. Полищук, E.G. Человек и Бог в «Колымских рассказах» В ар лама Шаламова / Е.С. Полищук // Журнал Московской патриархи. — 1994. -№2.-С. 106-120.

209. Понятие судьбы в контексте разных культур.1 — М.: Наука, 1994: — 320 с.I

210. Потебня, A.A. Эстетика и« поэтика / A.A. Потебня. — М.: Искусство, 1976. 616 с:

211. Потебня, A.A. Слово и миф / A.A. Потебня; сост., подгот. текстов, ст. коммент. А.Л. Топоркова. -М.: Правда, 1989. 624 с.

212. Потебня, A.A. Теоретическая поэтика / A.A. Потебня; сост. вступ. ст., коммент. А.Б. Муратова. М.: Высш. шк., 1990: - 344' е.,

213. Поэтика мифа: Современные аспекты. — М.: РГТУ, 2008. — 100 с.

214. Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки / В.Я. Пропп.- М.: Лабиринт, 2000. 336 с.

215. Пятигорский, А.М: Мифологические размышления. Лекции по феноменологии мифа / A.M. Пятигорский. М.: Языки русской культуры, 1996. - 280 с.

216. Радзишевский, В. Не Орфей, спускавшийся в ад, а Плутон, поднявшийся из ада: О творчестве В. Шаламова / В. Радзишевский // Литературная газета. 1998. - № 27 (1 июля). - С. 12.

217. Ратгауз, Г. Восставший из немоты: о В. Шаламове / Г. Ратгауз // Литературная газета. — 199 Г. — № 16 (24 апреля). — С. 11.

218. Режабек, Е.Я. Мифомышление (когнитивный анализ) / Е.Я. Режабек. -М.: Едиториал УРСС, 2003. 304 с.

219. Русская литература XX века. Школы. Направления. Методы творческой работы / под ред. С.И. Тиминой. — М.: Высш. шк., Logos,у2002.-586 с.

220. Русский космизм: Антология философской мысли / Сост. С.Г. Семенова, А.Г. Гачева. М.: Педагогика-Пресс, 1993. - 264 с.

221. Сахно, С.Л. Уроки рока: опыт реконструкции «языка судьбы» / С.Л. Сахно // Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994.-С. 351-362.

222. Свирский, Г. Двухлетний ренессанс. Евгения Гинзбург. Варлам Шаламов / Г. Свирский // На лобном месте: литература нравственного сопротивления, 1946 1986. Литература войны 1941- 1945. - М.: Крук, 1998. - С. 210 - 219.

223. Семенова, С.Г. Odium fati как духовная позиция в русской религиозной'философии / С.Г. Семенова // Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994. - С. 32 - 43.

224. Сенин, А. Последний приют старого колымчанина: очерк / А. Сенин // Рубикон. М., 1993. - С. 95-124.

225. Сидоров, Е. Бесстрашие мысли / Е. Сидоров // Шаламовский сборник. Вып. 1. Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. - С. 169- 174.

226. Силантьев, И.В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике: очерк историографии / И.В. Силантьев. — Новосибирск: Изд. ИДМИ, 1999. 104 с.

227. Симонов, А. Шаламов был ожогом, а не литературой / А. Симонов // Досье на цензуру: страна и ее заключенные. СПб. - 1999. -№7-8.-С. 257-259.

228. Синявский, А. Срез материала / А. Синявский // Шаламовскийсборник. Вып. 1. — Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. С. 224 - 230.

229. Сиротинская, И.П. Победить в себе растоптанного человека: Беседа с отв. секр. комис. по лит. наследию писателя И. П. Сиротинской. / Запись В. Огрызко // Книжное обозрение. — 1988. — 26 авг. (№35).-С. 3.

230. Сиротинская, И.П. О Варламе Шаламове / И:П. Сиротинская // Литературное обозрение. 1990. - № 10. - С. 103—112.

231. Сиротинская, И.П. Долгие-долгие годы бесед / И.П. Сиротинская< // Шаламовский сборник. Вып. 1. — Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. -С. 109-147.

232. Сиротинская, И.П. Александр Солженицын о Варламе Шаламове / И.П. Сиротинская // Новый мир. 1999. - № 9. - С. 236 - 238.

233. Сиротинская, И.П1. Варлам Шаламов: взгляд в будущее / И.П. Сиротинская // Шаламовский сборник. Вып. 3 / сост. В.Есипов. -Вологда: Грифон, 2002. С. 56 - 60.

234. Сиротинская, И.П. Мой друг Варлам Шаламов / И:П. Сиротинская. М.: ООО ПКФ «Алана», 2006. - 200 с.

235. Случай и случайность в литературе и жизни: Материалыконференции 6—10 июля 2005' года. СПб.: КПО «Пушкинский проект», 2005. - 214 с.

236. Соболев, А.Н. Мифология! славян. Загробный мир по древнерусским представлениям (Литературно-исторический опыт исследования древнерусского народного миросозерцания) / А.Н. Соболев. СПб: Лань, 2000. - 272 с.

237. Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. М.: ИНТРАДА-ИНИОН, 1999.-320'

238. Сохряков, Ю. Нравственные уроки «лагерной» прозы / Ю. Сохряков // Москва. 1993. - № 1. - С. 175 - 183.

239. Сухих, И.Н. По законам искусства. Заметки о современном очерке / И.Н. Сухих // Звезда. 1987. - № 1. - С. 200 - 208.

240. Сухих, И.Н. Эта тема пришла. / И. Сухих // Звезда. 1989. - № 3. - С.193 -200.

241. Сухих, И.Н. Жить после Колымы: 1954 1973 гг. «Колымские рассказы» В. Шаламова / Й.Н. Сухих // Звезда. - 2001. - № 6. - С. 208220.

242. Сухих, И.Н. Двадцать книг XX века. Эссе / И.Н. Сухих. — СПБ.: Паритет, 2004. 544 с.

243. Тарковский, A.A. Из дневника / A.A. Тарковский // Шаламовский сборник. Вып. 2 / сост. В.В. Есипов. Вологда: Грифон, 1997. - С. 100.

244. Телегин, С.М. Философия мифа. Введение в метод мифореставрации / С.М. Телегин. — М.: Община, 1994. — 141 с.

245. Телегин, С.М. Ступени мифореставрации. Из лекций по теории литературы / С.М. Телегин. М.: Спутник, 2006. - 376 с.

246. Тимофеев, JI. Поэтика лагерной прозы: Первое чтение «Колымских рассказов» В. Шаламова / JI. Тимофеев // Октябрь. 1991. — № 3. - С. 182-195.

247. Топоров, В.Н. Пространство и текст / В.Н. Топоров // Текст: семантика и структура. М.: Наука, 1983. - С. 227 - 284.

248. Топоров, В.Н. История культуры и поэтика / B.Hi Топоров. — М.: Наука, 1993.-208 с.

249. Топоров, В.Н. Миф, ритуал, символ, образ: Исследования вобласти мифопоэтического. Избранное / В.Н. Топоров. — М.: Изд. группа «Процесс» «Культура», 1995. - С. 7 - 112.

250. Трельч, Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории: пер. с нем. / Э. Трельч. М.: Юрист, 1994. - 719 с.

251. Трифонов, Г. Послесловие к публикации произведений Варлама Шаламова / Г. Трифонов // Аврора. 1987. - № 9. - С. 141-142.

252. Туниманов, В.А. O.Ivi. Достоевский и русские писатели XX века / В.А. Туниманов. СПб.: Наука, 2004. - 380 с.

253. Тынянов, Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю.Н. Тынянов М.: Наука, 1977. - 576 с.

254. Тэрнер, В. Символ и ритуал / В. Тэрнер. М.: Гл. ред. вост. лит. «Наука», 1983.-277 с.

255. Тюпа, В.И. Художественность литературного произведения / В.И. Тюпа. — Красноярск: Изд-во Краснояр. ун-та, 1987. — 219 с.

256. Тюпа, В.И. Анализ художественного текста / В.И. Тюпа. — М.: Академия, 2006. 470 с.

257. Урбан, А. Художественная автобиография и документ / А. Урбан // Звезда. 1997. - №2: - С. 192 - 209.

258. Урманов, A.B. Поэтика прозы A.C. Солженицына / A.B. Урманов. -М.: Прометей, 2000: 231 с.

259. Фатеева, H.A. Контрапункт интертекстуальности, или интертекст в мире текстов / H.A. Фатеева. — М.: Агар, 2000. — 280 с.

260. Флоренский, П.А. О литературе / П.А. Флоренский // Вопросылитературы.' 1988. - № 1. - С. 146 - 176.

261. Флоренский, П.А. Столп и утверждение Истины: Опыт православной теодицеи: В 2 т. / П.А. Флоренский. — М.: Правда, 1990.

262. Флоренский, П.А. Сочинения: в 4 т. Т. 3 (1, 2) / П.А. Флоренский. -М.: Мысль, 2000.

263. Фомичев, С. По пушкинскому следу (о прозе В.Т.Шаламова) / С. Фомичев // Шаламовский сборник. Вып 2. / сост. В.Есипов. — Вологда: Грифон, 2002. С. 71 - 92 .

264. Фрейденберг, О.М. Миф и литература древности / О.М. Фрейденберг. М.: Изд. фирма «Восточная литература» РАН, 1988. — 800 с.

265. Фрейденберг, О.М. Поэтика сюжета и жанра / О.М. Фрейденберг. М.: Лабиринт, 1997. - 448 с.

266. Френкель, В. В круге последнем. Варлам Шаламов и Александр

267. Солженицын / В. Френкель // Даугава. 1990. - № 4. - С. 79 - 82.

268. Фрэзер, Дж. Дж. Фольклор в Ветхом Завете: пер. с англ. / Дж. Дж. Фрэзер. М.: Политиздат, 1989. - 542 с.

269. Фукуяма, Ф. Конец истории и последний человек: пер. с англ. / Ф. Фукуяма. М.: Ермак, ACT, 2005. - 592 с.

270. Хайдеггер, М. Время и бытие: статьи и выступления: пер. с нем. / М. Хайдеггер. СПб.: Наука, 2007. - 624 с.

271. Харт, У. Не верить в сказки / У. Харт // Шаламовский сборник. Вып. 1 / сост. В.В. Есипов. Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. - С. 236- 241.

272. Хейзинга, И. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня: пер. с нидерл. / И. Хейзинга. М.: Прогресс-Академия, 1992. - 464 с.

273. Хрестоматия по географии России. Образ страны: Пространства России / Авт.-сост. Д.Н. Замятин, А.Н. Замятин; под общ. ред. Д.Н. Замятина. -М.: МИРОС, 1994. 156 с.

274. Хюбнер, К. Истина мифа: пер. с нем. / К. Хюбнер. М.: Республика, 1996. - 448 с.

275. Шаламовский сборник. Вып. 1 / сост. В.В. Есипов. — Вологда: ПФ «Полиграфист», 1997. 248 с.

276. Шаламовский сборник: Вып. 2 / сост. В.В. Есипов. Вологда: Грифон, 1997.-208 с.

277. Шаламовский сборник: Вып. 3 / сост. В.В. Есипов. — Вологда: Грифон, 2004. 232 с.

278. Шаламовский сборник: Вып. 4 / сост. В.В. Есипов, С.М. Соловьев. М.: Литера, 2011. - 256 с.

279. Шелогурова, Г. Об интерпретации мифа в литературе русского символизма / Г. Щелогурова // Из истории русского реализма конца 19 — начала 20 веков / под ред. Соколова А.Г. М.: Изд. - во МГУ. 1986. -С. 122-135.г 209

280. Шкловский, Е.А. Неугасающее пламя / Е.А. Шкловский // Литературное обозрение. — 1989. — № 2. — С. 20 — 37.

281. Шкловский, Е.А. Ненаписанный рассказ В. Шаламова / Е. А. Шкловский // Литературное обозрение. — 1989. — № 8. — С. 8 13.

282. Шкловский, Е.А. Правда Варлама*Шаламова / Е.А. Шкловский // Дружба народов. 1991. - № 9. - С. 254 - 263.

283. Шкловский, Е.А. В. Шаламов / Е.А. Шкловский. — М.: Знание, 1991.- 64,с.

284. Шкловский, Е.А. Жакда совершенной правды* / Е.А. Шкловский // Шаламовский сборник. Вып. 1 / сост BiB. Есипов. — Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. С. 195 - 202.

285. Шрейдер, Ю.! Предопределенная судьба / Ю. Шрейдер // Литературное обозрение. 19891 - № 1. - С1 57- 60.294: Шрейдер, Ю. Сознание и его имитации / Ю. Шрейдер // Новый мир.-1989. № 11. - С. 244 - 255.

286. Шрейдер, Ю. «Граница совести моей» / Ю. Шрейдер,// Новый мир. -1994. № 12. - С. 226 - 229.

287. Шрейдер, Ю. Искушение'Адом: О прозе В.Т. Шаламова / Ю. Шрейдер // Шаламовский сборник: Вып. 1 / сост. В.В. Есипов. — Вологда: ПФ «Полиграфист», 1994. С. 203 - 207.

288. Шрейдер, Ю. Ему удалось не сломаться, / Ю. Шрейдер // Советская библиография. 1998. -№ 3. - С. 61- 68.

289. Эко, У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста / У. Эко. СПб.: Симпозиум, 2007. - 502 с.

290. Эйхенбаум, Б.М. О литературе. Работы разных лет / Б.М. Эйхенбаум. — М.: Сов. писатель, 1985. — 248 с.

291. Эйхенбаум, Б.М. О прозе. О поэзии. Сборник статей. / Б.М. Эйхенбаум. Л.: Сов. писатель, 1986. — 733 с.

292. Элиаде, М. Священное и мирское: пер с фр. Н.К. Гарбовского / М. Элиаде М.: Изд-во МГУ, 1994. - 144 с.

293. Элиаде, М. Структура символа (фрагмент) / М. Элиаде // Метафизические исследования. Вып. 10. Религия. СПб.: «Алетейя», 1999.-С. 141-151.

294. Элиаде, М. Миф о вечном возвращении / М. Элиаде М.: Ладомир, 2000. - 414 с.

295. Элиаде, М. Аспекты мифа / М. Элиаде. — М.: Академический проект, 2010.-251 с.

296. Эсалнек, А.Я. Архетип / А.Я. Эсалнек // Русская словесность. — 1997.-№ 5.-С. 90-93.

297. Юнг, К.Г. Архетип и символ / К.Г. Юнг. — М.: Ренессанс, 1991. — 304 с.

298. Юнг, К.Г. Проблемы души нашего времени: пер. с нем. / К. Г. Юнг.-М.: Прогресс, Универс, 1996.- 336 с.

299. Юнг, К.Г. Душа и миф. Шесть архетипов: пер. с анг. / К.Г. Юнг. — М.-Киев: ЗАО «Совершенство»-«Port-Royal», 1997.- 384 с.

300. Юнг, КГ. Дух в человеке, искусстве и литературе / К.Г. Юнг. — Мн.: ООО «Харвест», 2003. 384 с.

301. Юргенсен, К. Анализ рассказа В. Т. Шаламова «Посылка» / К. Юргенсен // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания: Вып. 17. Воронеж: Воронежский ун-т, 2001. — С. 78 — 85.

302. Яворская, Г.М. О семантических параллелях в индоевропейских наименованиях судьбы / Г.М. Яворская // Понятие судьбы в контексте разных культур. М.: Наука, 1994. - С. 169 - 178.

303. КосановиЪ Богдан В.Т. Шаламов или логор као апсолутно зло // Слободан БеЛзански: култура зла, у: Сусрет култура: Зборник радова. Уред. Jb. СуботиЪ, Нови Сад, 2006. 65-74.

304. Olivier Simon. Preface // Varlam Chalamov. Re/cits, de Kolyma. — Paris, 1969. PP. VII - XI. >

305. СПРАВОЧНЫЕ И ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКИЕ ИЗДАНИЯ

306. Библейский словарь. Энциклопедия слов / сост. Э. Нюстрем: пер. со швед. И.С. Свенсона. — СПб.: Христиан. Общ-во «Библия для всех», 1997.-517 с.

307. Бидерманн, Г. Энциклопедия символов: пер с нем. / Г. Бидерманн. М.: Республика, 1996. — 333 с.

308. Варлам Шаламов между Вишерой и Колымой: Список произведений, 1932 1937 «тт. / Авт. предисл. и сост. И.П. Сиротинская // Советская библиография, 1990. — № 6. - С. 93-95.

309. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1 4 / В.И. Даль. - М.: Гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1955.

310. Достоевский: Эстетика и поэтика: Словарь-справочник / под ред. Г. Щенникова. Челябинск: Металл, 1997. — 272 с.

311. Захаров, В.Н. Двойничество / В.Н. Захаров // Достоевский: Эстетика и поэтика: Словарь-справочник / под ред. Г.Л. Щенникова. —s

312. Челябинск: Металл, 1997.-* С. 151.

313. Керлот, Х.Э. Словарь символов / Х.Э. Керлот. — M. : REFL-book, 1994.-608 с.

314. Краткий философский словарь / Под ред. М. Розенталя и П. Юдина. М.: РИПЛ, 1986. - 568 с.

315. Купер, Дж. Энциклопедия символов / Дж. Купер. — М.: Ассоциация духовного единения «Золотой век», 1995. — 401 с.

316. Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А.Н. Николюкина; Ин-т науч. Информации по обществ, наукам РАН. — М.: НПК «Интелвак», 2003. 1600 стб.

317. Литературный энциклопедический словарь / под общ. ред. В.М. Кожевникова и П.А. Николаева. М.: Сов. энциклопедия, 1987. - 752 с.

318. Лосева, И.Н., Капустин Н.С., Кирсанова О.Т., Тахтамышев В.Т. Библейские имена: люди, мифы, история: Словарь. — Ростов н/Д.: Феникс, 1997. 608 с.

319. Маковский, М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов / М.М. Маковский. — М.: Гуманитарный изд. центр «Владос», 1996. — 416 с.

320. Малый энциклопедический словарь: в 4 т. Репринтное воспроизведение издания Ф.А. Брокгауза, И.А. Ефрона. М.: Терра-Книжный клуб, 1997. - 554 с.

321. Мифологический словарь / гл. ред. Е. М. Мелетинский. — М.: Сов. энцикл., 1990.-672 с.

322. Мифы народов-мира: в 2 т. / гл. ред. С.А. Токарев. М.: Сов. энцикл., 1987-1988.

323. Новейший философский словарь. Минск: Книжный Дом, 2003. - 1280 с.

324. Ожегов, С.И., Шведова, Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 4-е издание; РАН ин-т РЯ / С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. М.: Азбуковник, 1997. - 344 с.

325. Руднев, В.П. Словарь культуры XX век / В.П. Руднев М.: Аграф, 1997.-387 с.

326. Славянская мифология: энциклопедический словарь. — 2-е изд. -* М.: Междунар. отношения,»•2002. 512 с.

327. Тресиддер, Дж. Словарь символов: пер. с англ. / Дж. Тресиддер. -М.: Изд-торговый дом «Гранд»: ФАИР-пресс , 1999. — 443 с.

328. Христианство: словарь / под ред. JI.H. Митрохина. — М.: Республика, 1994. 559 с.

329. Шаламов на Западе: Библиография. / Авт. предисл. и сост. М. Никольсон // Советская библиография. 1990. № 6. - С. 96 - 99.

330. Шейнина, Э.Я. Энциклопедия символов / Э.Я. Шейнина. М.: Изд-во ACT, 2001. - 592 с.

331. Холл, Дж. Словарь сюжетов и символов в искусстве / Дж. Холл. — М.: Крон-Пресс, 1996. 656 с.

332. Энциклопедия символов, знаков, эмблем / авт.-сост. В. Андреева, В. Куклев, А. Ровнер; общ. ред., маргиналии А. Егазаров. М.: Локид; Миф, 2000. - 576 с.