автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Мифопоэтика русского романа 20-30-х годов

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Солдаткина, Янина Викторовна

Введение.

Глава I* Основные смыслообразующие мифологические образы в романе А. П. Платонова «Чевенгур».

§1.1. Солярная мифологическая символика в романе: происхождение, семантика, функции.

§ 1.2. Образ земли и смежные образы: мифологические основы и их преломление в романе «Чевенгур».

§ 1.3. Приемы создания оппозиции: Яков Тнтыч и Федор Кондаев.

§ 1.4. Опыт мифологического синтеза: образ Александра Дванова.

Глава II. Христианский миф в романе М. А. Шолохова «Тихий Дон»: значение и принципы использования.

§2,1. Казнь отряда Подтелкова: пасхальные мотивы.

§ 2.2. Мотив слепоты в романе: генезис, поэтика, особенности применения.

§ 2.3. Мотив верха/низа в романе; реальный и символический смысл.

§ 2.4. Агиографические мотивы в образе Григория Мелехова: сюжетика и проблематика.

§ 2.5. Роль христианского мифа в системе «художественного мифологизма» романа «Тихий Дон» (обобщающие выводы).

Введение диссертации2002 год, автореферат по филологии, Солдаткина, Янина Викторовна

Настоящее исследование посвящено проблемам мифопоэтики русского романа 20-х-30-х годов XX, в частности романам А. П. Платонова «Чевенгур» и М. А, Шолохова «Тихий Дон». Соединительный союз, поставленный между такими персоналиями, как А. П. Платонов и М. А. Шолохов, требует специального объяснения, поскольку на первый взгляд какое-либо сопоставление официально признанного таланта Шолохова и на протяжении многих лет не понимаемого и замалчиваемого гения Платонова кажется неуместным. Нынешняя ситуация, сложившаяся вокруг каждого из них, также предполагает скорее противопоставление, чем сопоставление: если платоноведение сегодня представляет собой одно из самых бурноразвивающихся направлений изучения русской литературы XX века, то текстологические «скандалы» в соседстве с идеологической предвзятостью хоть и привлекают внимание к фигуре М. А. Шолохова, но во многом мешают вдумчивому литературоведческому изучению его творчества. Действительно, что может объединять этих авторов? Факт личного знакомства, дружбы Платонова и Шолохова, участия и помощи, оказываемой Шолоховым Платонову (благодаря заступничеству М. А. Шолохова был освобожден из заключения сын А. П. Платонова Платон, при поддержке Шолохова вышли две книги сказок Платонова («Башкирские народные сказки» (1947), «Волшебное кольцо» (1949)), сам по себе еще не дает оснований для проведения сравнительного анализа произведений А. П. Платонова и М. А. Шолохова.

Однако, первые попытки сопоставления принципов поэтики названных авторов уже предпринимались. Среди них можно назвать статью В. Н. Запевалова, анализирующую знаменитые послевоенные рассказы: «Возвращение» А. П. Платонова и «Судьбу человека» М. А. Шолохова, и указывающую на сходство тематики и проблематики этих рассказов [71; 125

134]1; диссертацию Е. С. Конюховой, рассматривающую роман М. А, Шолохова «Поднятая целина» в контексте произведений о русской деревне 30-х годов и в рамках избранной темы упоминающую и платоновский «Котлован» (но это сравнение можно, скорее, отнести к разряду «отрицательных», поскольку Е. С. Конюхова приходит к выводу о том, что «сравнивать «Котлован» с другими произведениями не представляется возможным» [92; 89]).

Очевидно, поводом для сопоставления в обоих случаях является определенная тематическая близость сравниваемых произведений. И с этой точки зрения сопоставление «Чевенгура» и «Тихого Дона» представляется вполне допустимым и уместным: оба этих произведения посвящены проблемам революционного переустройства общества, построения новой жизни на новых основаниях, преодолевающих дисгармонию прежнего, дореволюционного мира; поискам того справедливого миропорядка, который способен удовлетворить всем строгим (а подчас и максималистским) требованиям, предъявляемым к нему героями (в частности, и путешествие по революционной России Александра Дванова, и участие Григория Мелехова в гражданской войне то на стороне красных, то на стороне белых могут пониматься как реализация семантически родственных побуждений отыскать единственно правильный миропорядок). Возможно также отметить и определенную временную соотнесенность описываемых в обоих романах событий: и в «Чевенгуре», и в «Тихом Доне» действие начинается еще до революции, продолжается в период революции и гражданской войны (первая мировая война, которой в «Тихом Доне», как произведении во многом историческом, уделено немалое внимание, в «Чевенгуре» остается практически незатронутой) и завершается попыткой установления новой, послереволюционной жизни (период военного коммунизма и НЭПа в

1 Здесь и далее первое число в квадратных скобках соответствует номеру указанной работы в библиографическом перечне, приведенном в конце диссертации, второе число -обозначает цитируемую страницу.

Чевенгуре» и период введения продотрядов, организации колхозов в «Тихом Доне»). Однако, при всем том невозможно не обратить внимание на тот факт, что сами по себе художественные характеристики прозы Платонова и прозы Шолохова чрезвычайно разнятся, проза Платонова - проза философская, тогда как проза Шолохова - проза эпическая, что, казалось бы, априори сводит любое сопоставление художественных миров этих авторов к констатации различий и несходств.

Поэтому, на наш взгляд, более продуктивным может оказаться иной подход к сопоставлению: данная работа сосредоточит внимание исключительно на изучении вопросов мифопоэтики этих произведений. Понятия «мифопоэтика», «мифопоэгическое», спорадически возникающие в современном литературоведении, употребляются для описания функционирования мифа в литературном произведении. Причем, как особо отмечает В. Н. Топоров, автор книги «Миф. Ритуал. Символ. Образ», имеющей подзаголовок «Исследования в области мифопоэтического», проблему функционирования мифа в художественно-литературном тексте можно трактовать двояко: с одной стороны, «тексты выступают в «пассивной» функции источников», «носителей» мифа, но, с другой, «эти же тексты способны выступить и в «активной» функции, и тогда они сами формируют и «разыгрывают» мифологическое.» [186; 4]. То есть, мифопоэтику можно рассматривать как составную часть поэтики произведения, изучающую мифологические образы, мотивы, аллюзии и реминисценции, реализованные в тексте произведения, а также создаваемые авторами новые мифологемы, новые мифы (авторское «мифотворчество», «художественный мифологизм» /А. М. Минакова/, «неомифологизм»). С одной стороны, мифопоэтика работает со сферой выразительных средств, мотивов, сюжетов. С другой - мифопоэтика демонстрирует способность к глобальным обобщениям на содержательном и проблемном уровне произведения, поскольку, как пишет В. Н. Топоров, «принадлежа к высшим проявлениям духа <.> мифопоэтическое являет себя как творческое начало эктропической направленности, как противовес угрозе энтропического погружения в бессловесность, немоту, хаос» [186; 5].

Направление исследования от частного к общему, которое, таким образом, предполагается изучением мифопоэтики, во-первых, помогает избежать идеологической заданности, предвзятости, что в отношении и А. П. Платонова, и М. А. Шолохова представляется необходимым, а во-вторых, позволяет конкретизировать объект исследования, не вторгаясь в рассмотрение всех принципов поэтики анализируемых произведений, художественного мира этих произведений.

Тем самым, у нас появляется возможность, не сравнивая между собой творческие методы А. П. Платонова и М. А. Шолохова в целом, провести сопоставление в области мифопоэтики романов А. П. Платонова «Чевенгур» и М, А. Шолохова «Тихий Дон». (Например, именно изучение мифопоэтики позволило А. М. Минаковой при рассмотрении романа М. А. Шолохова «Тихий Дон» вписать этот роман в следующие типологические ряды [125; 3152]: реализация в тексте славянской земледельческой культуры (эпика М. А. Шолохова, философская лироэпика С. А. Есенина, эпика А. Т. Твардовского); актуализация оппозиции земля-город (эпика М. А. Шолохова, социально-философский роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина», философские романы М. А. Булгакова)).

Изучение произведений А. П. Платонова, М. А. Шолохова в мифопоэтическом ключе имеет свою традицию. Присутствие в их текстах тех или иных мифологических аллюзий и реминисценций, мифологических образов и комплексов языческого и христианского генезиса установлено положительно и бесспорно. Работы, рассматривающие те или иные аспекты мифопоэтики А. П. Платонова, отражение мифологического сознания в его произведениях, могут составить особую «отрасль» платоноведения (работы Н.

М Малыгиной, JI. В, Карасева, В. А. Колотаева, Е. А. Яблокова, ряд диссертаций, защищенных в последние годы2).

Наша диссертация учитывает опыт, накопленный вышеперечисленными исследователями, однако, не менее принципиальными для наших разысканий стали также труды, посвященные поэтике и проблематике платоновских произведений, философским и эстетическим взглядам писателя, его концепции человека и общества, времени, исторического процесса, в частности, результаты, полученные такими исследователями платоновского творчества, как JL А. Аннинский, С. Г. Бочаров, В. В. Васильев, М. Геллер, Н. В. Корниенко, Н. М. Малыгина, С, и. В. Пискуновы, С. Г. Семенова, Н. Г. Сейранян, Е. Толстая-Сегал, В. А. Чалмаев, JI. А. Шубин.

В шолоховедении основополагающими работами, анализирующими мифопоэтические особенности «Тихого Дона», являются исследования А. М. Минаковой, разработавшей понятие «художественного мифологизма» в эпике М. А. Шолохова3. Помимо трудов А. М. Минаковой, настоящая диссертация обращается также к классическим и современным монографиям и статьям о художественных и идеологических свойствах романа-эпопеи «Тихий Дон», среди авторов которых необходимо назвать Ф. Г. Бирюкова, А. Ф, Бритикова, В. В. Гуру, Ю. А. Дворяшина, Е. А. Костина, В. М, Литвинова, В. В. Петелина, К. Прийму, Л. Г. Сатарову, В. М. Тамахина, Л. Г. Якименко.

При рассмотрении вопросов мифопоэтики в творчестве А. П. Платонова, М. А. Шолохова нами уделялось внимание и описанию использования отдельных известных мифологем различного генезиса, и анализу общих мифопоэтических свойств произведения, однако данная работа сосредоточит свое внимание на

Васильева М. О. Религия и вера в творчестве А, П. Платонова [35], Грачев А. Ю. Философско-эстегические концепции А. Платонова и их художественное воплощение [49]; Пастушенко Ю. Г. Мифологические основы сюжета у А. Платонова (Роман «Чевенгур») [136]; Сергеева Е. Н. Народное художественное сознание и его место в поэтике А. Платонова: (концепция героя и художественный мир) [163].

3 Минакова А. М. Поэтический космос М. А. Шолохова: О мифологизме в эпике М. А. Шолохова [124]; Минакова А. М. Художественный мифологизм эпики М. А. Шолохова: сущность и функционирование [125] изучении реализации в текстах славянского язычества и христианства - как основных смыслообразующих мифологических систем этих романов (поскольку, хотя отдельные аллюзии и реминисценции, не относящиеся к славянскому язычеству или же христианству, в романах имеют место, но они в данной работе не рассматриваются, так как не носят в поэтике романов системного характера). Для данной работы представляется наиболее целесообразным такое рассмотрение функционирования славянского языческого и христианского мифов в текстах анализируемых романов (то есть, выявление сходств и различий в использовании мифологического материала, изучение особенностей обращения к тем или иных мифологемам, заимствования мифологических сюжетов, образов, метафор, характерных для «Чевенгура» и «Тихого Дона»), которое дало бы возможность обобщить полученные в ходе исследования выводы и сформулировать общие принципы мифопоэтики, свойственные в отдельности «Чевенгуру» и «Тихому Дону» - с тем, чтобы иметь возможность соотнести эти принципы мифопоэтики между собой, выявить типологическую общность как используемых А. П. Платоновым и М. А. Шолоховым мифопоэтических приемов, так и философских позиций этих двух художников.

Таким образом, в работе можно выделить два направления, два уровня исследования; первый, посвященный анализу непосредственно мифологических аллюзий и реминисценций, существующих в тексте каждого из произведений, тех закономерностей мифопоэтики, которые присущи по отдельности «Чевенгуру» и «Тихому Дону», и второй, предполагающий обобщение и сопоставление полученных в ходе исследования результатов.

Тем самым, актуальность данного исследования будет заключаться в поисках путей для сопоставления поэтик ранее не сопоставлявшихся произведений, объединенных не только общностью тематики, временем создания, но и таким художественным свойством, как использование мифологического по своему генезису материала (образов, сюжетов, метафор и проч.) Это позволшг расширить представление о мифопоэтике русского романа 20-х-30-х годов, а также, что представляется наиболее важным, будет способствовать установлению типологических связей между различными видами русского романа означенного периода, выявлению неких общих закономерностей, свойственных произведениям высокой художественной значимости, какими, безусловно, являются в равной степени такие разные платоновский «Чевенгур» и шолоховский «Тихий Дон».

Объектом исследования для данной работы являются христианские и славянские языческие мифологические образы, сюжеты, метафоры, которые возможно выявить в текстах «Чевенгура» и «Тихого Дона», а также те трансформации, которым они подвергаются в художественной системе романов; общие приемы и принципы функционирования мифологического материала на всех уровнях произведения: от поэтики до проблематики.

Основными методами исследования, таким образом, становятся методы текстологического, структурного, мифопоэтического, интертекстуального анализа, сравнительно-типологический метод (поскольку очевидно, что, несмотря на личное знакомство авторов, даже сходство тематики может рассматриваться только как типологическое сходство, но никак - как заимствование, генетическая преемственность и проч.) При мифопоэтическим анализе данная работа придерживается точки зрения М. JI. Гаспарова [44; 612], сформулированной им в дискуссии с И. С. Приходько [147; 12-18] о месте и значении мифопоэтического анализа в исследовании произведения4, в соответствии с которой мифопоэтический анализ рассматривается как частный случай интертекстуального. Подобная трактовка мифопоэтического анализа оправдана и предложенным еще Ю. М. Лотманом и Б. А. Успенским пониманием мифа, «непосредственно порожденного мифологическим сознанием», как текста [111; 535] (тем самым, автор работы считает

4 Подробное рассмотрение и оценка этой дискуссии см. Горелик JL Л. Проза Пастернака 1910-1920 годов в литературном и мифологическом аспекте [47; 5-12]. правомочными употребление терминов «христианский интертекст», «славянский языческий интертекст»). При этом в диссертации учитывается и подход, выработанный И. С. Приходько, в рамках которого мифопоэтический анализ становится инструментом для исследования воссоздаваемой в произведении мифологической ситуации, так как такое понимание мифопоэтического анализа позволяет рассмотреть не только христианские и славянские языческие аллюзии и реминисценции в «Чевенгуре» и «Тихом Доне», но и авторские их модификации, авторское мифотворчество. Возможности структурного подхода для изучения мифопоэтики иллюстрирует в монографии «Поэтика «Слова о полку Игореве» Б. М. Гаспаров [43], чей принцип рассмотрения мифопоэтической системы произведения через анализ «основных мифологических мотивов и их трансформаций» применяется и в данном исследовании.

В связи с неоднозначным толкованием термина «миф» необходимо особо отметить, что данная работа опирается на определение, сформулированное Е. М. Мелетинским; «миф есть совокупность . сказаний о богах и героях, и, в то же время, система . представлений о мире, . основной способ понимания мира» [128, 653]. Таким образом, миф не есть некая «придуманная» форма, которую можно оценить с точки зрения ее достоверности/недостоверности, истинности или ложности. Подобное понимание термина «миф» согласуется и с той трактовкой, которую этот термин получает в философском труде А. Ф. Лосева «Диалектика мифа», поскольку Лосев теоретически обосновывает то, что «миф . не есть выдумка или фикция, но необходимая категория сознания и бытия вообще» [106; 184]. К тому же Лосев особо подчеркивает, что «мифология сама по себе не есть религия» [106; 190], что десакрализирует понятие «мифа», «мифологии» и облегчает их использование в научной филологический работе (и в данной работе в частности) в качестве инструмента текстологического анализа.

Целью данного исследования является, во-первых, изучение особенностей мифопоэтики романов А. П. Платонова «Чевенгур» и М. А. Шолохова «Тихий Дон», рассмотрение христианского и славянского языческого интертекста этих произведений, тех приемов и способов, с помощью которых мифологический интертекст вводится в произведения, тех функций, которые он выполняет в художественном мире романов. Во-вторых, в работе предполагается раскрыть общие закономерности, общие принципы мифопоэтики каждого из исследуемых романов, чтобы затем иметь возможность эти закономерности сопоставить, выделить типологически родственные черты мифопоэтики данных произведений.

Настоящее исследование ставит перед собой следующие задачи; во-первых, на основе проведенного анализа христианского и славянского языческого интертекста выявить и проанализировать систему функционирования мифа в изучаемых романах, то есть описать соотношение славянского языческого и христианского мифов, установить их иерархичное или равноправное положение по отношению к друг другу, определить то значение, которое выполняет мифологический интертекст в поэтике и проблематике произведения, а также, во-вторых, оценить характер использования мифологических образов и сюжетов, изучить те изменения, которые они претерпевают в художественном мире романов, то есть сформулировать особенности авторского переосмысления мифов, собственного авторского мифотворчества. В задачи исследования входит и изучение тех типологических связей, которые возможно проследить в обращении к мифологическому интертексту философской прозой (романом А. П. Платонова «Чевенгур») и прозой эпической (романом М. А. Шолохова «Тихий Дон»), обобщение полученных результатов исследования мифопоэтики каждого из вышеуказанных романов в цельную картину, описывающую роль мифа в поэтике и проблематике русского романа 20-х-30-х годов.

Научная новизна данного исследования заключается в том, что впервые проводится сопоставление романов, относящихся к разным типам прозы (философской и эпической), не на основе сходства тематики и проблематики этих произведений, но исходя из их общих художественных свойств (использование христианского и славянского языческого мифологического интертекста). Первичным материалом для изучения избираются именно мифопоэтические, а не тематические, идеологические, проблемные аспекты заявленных в исследовании романов. Подобное рассмотрение позволяет делать обобщающие выводы на материале скрупулезного и неидеологизированного анализа текста. Заявленный подход, на наш взгляд, позволяет не только решить некоторые частные проблемы мифопоэтики «Чевенгура» и «Тихого Дона», но описать и проанализировать такое явление в художественном мире этих романов, как собственное авторское мифотворчество, синтезирование двух известных мифов (христианского и славянского языческою) в единый новый миф.

Теоретико-методологическую основу исследования составили труды М. М. Бахтина, В. В. Виноградова, М. Л. Гаспарова, Б. М. Гаспарова, В. М. Жирмунского, А. Ф. Лосева, Ю, М, Лотмана, Е. М. Мелетинского, М. Г. Минц, Б. А. Успенского, посвященные проблемам мифа и мифопоэтическому анализу, классические и современные разыскания в области славянского языческого мифа А. Н. Афанасьева, Д. К, Зелинского, Ф. С. Капицы, С. В. Максимова, А. А. Потебни, В. Я. Проппа, Н. И. Толстого, В. Н. Топорова, Г, П. Федотова и др.; исследования В. В. Агеносова, Г. А. Белой, А. А. Газизовой, М, М. Голубкова, В. А. Славиной, С. И. Шешукова и др. в области поэтики и проблематики русской литературы XX века, ее типологии и эволюции.

Практическую значимость данной работы составляет, во-первых, возможность применения сформулированных в работе общих принципов использования мифологического интертекста в романах «Чевенгур» и «Тихой Дон» при изучении мифопоэтических особенностей русской романной прозы

XX века; во-вторых, результаты, полученные в ходе исследования, имеют значение для дальнейшего изучения творчества А. П, Платонова и М. А. Шолохова; могут быть учтены при подготовке общего вузовского курса по истории русской литературы 20-х-30-х годов, а также специализированных курсов, посвященных мифопоэтике русской литературы означенного периода, исследованию типологических характеристик жанра романа в русской литературе 20-х-30-х годов, проблемам компаративного изучения русской литературы XX века.

Апробацию работа прошла на IV и V Шешуковских чтениях (2000, 2001), на конференции «Семантика и образ мира» (Таллинн, 2001). а также в четырех публикациях.

Структура работы: исследование включает в себя введение, две главы, заключение. Во введении формулируются общие принципы и приоритеты исследования, обосновывается применение использованной в работе терминологии. В первой главе, посвященной рассмотрению основных смыслообразующих мифологем в романе А. П. Платонова «Чевенгур», анализируются мифологические составляющие образов земли и солнца, проводится исследование роли христианского и славянского языческого интертекста в создании образа Александра Дванова. В результате проведенного исследования устанавливается, что А. П. Платонов сознательно обращается к мифологемам с непроясненным генезисом, одинаково свойственным как христианству, так и славянскому язычеству. В романе творчески синтезируются христианские и славянские языческие мифологические комплексы, слагаясь в единый миф о возможности грядущего возрождения жизни и преодоления смерти.

Вторая глава работы подробно анализирует ранее практически не изучавшийся христианский миф в романе М. А. Шолохова «Тихий Дон», его роль в общей мифопоэтической системе романа. С помощью введения некоторых христианских аллюзий, реминисценций, мотивов Шолоховым создается некий «совокупный образ» того нового мира, новой идеологии, которая устанавливается на Дону. Однако, помимо собственно христианских образов, в романе появляются и образы синкретические, совмещающие в себе черты и свойства двух мифологических систем, славянского язычества и христианства (мотивы возвращения, умирания/возрождения), что является свидетельством желания автора уравнять, примирить две мифологические системы. Особенно ярко эта тенденция проявляется в финале романа, когда в возвращении Григория, становящемся символом успокоения враждующих сторон, непрерывности бытия, используется символика и славянского язычества, и христианства.

В заключении формулируются основные черты мифопоэтики романов «Чевенгур» и «Тихий Дон», а также проводится сопоставление принципов использования мифологического интертекста в двух вышеупомянутых произведениях, подводятся выводы всего исследования.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мифопоэтика русского романа 20-30-х годов"

Заключение

Чевенгур» А. П. Платонова и «Тихий Дон» М. А. Шолохова: сопоставление принципов мифопоэтики).

Проведенный выше анализ романа А. П. Платонова «Чевенгур» (см. главу 1) и романа-эпопеи М. А. Шолохова «Тихий Дон» (см. главу II) требует обобщения полученных результатов, позволяя сформулировать ряд выводов, описывающих сходства и различия, существующие в подходе обоих авторов к использованию мифологического интертекста. С одной стороны, художественные миры «Чевенгура» и «Тихого Дона», мировоззрения их создателей выглядят настолько различными, что самая мысль о сопоставлении кажется неуместной. Не менее «вопиющими» предстают и отличия в повествовательной технике обоих писателей: ненормативность, неклассичностъ, «Чевенгура» и реализм «Тихого Дона» ставят под сомнение попытки сравнения поэтики и проблематики этих произведений.

Однако, отрешившись от разнообразных обстоятельств биографий этих писателей (государственной и мировой признанности одного и официальной отверженности другого), от идеологических напластований и толков, связанных с именами обоих, совершенно очевидно в рассматриваемых текстах выявляется постановка сходных проблем; построение нового общества; преодоление дисгармонии прежнего, старого, дореволюционного мира; обустройства жизни на новых основаниях, поисками которых и заняты герои произведения (в этом отношении и путешествие по России Александра Дванова, и участие Григория Мелехова в гражданской войне то на стороне красных, то на стороне белых могут пониматься как родственные по своей сути процессы поисков идеала, того справедливого миропорядка, который единственный удовлетворяет всем требованиям, предъявляемым к нему героями).

Этим проблемно-тематическим сходством двух произведений обусловлена и временная соотнесенность описываемых в них событий (в обоих романах действие начинается еще до революции, а завершается в период установления новой, послереволюционной жизни). И тем более интересные результаты могут быть получены при сравнении того, как в различных художественных системах для изображения тематически близких событий используется один и тот же художественный принцип - введение христианского и славянского языческого мифов.

Примеры функционирования в текстах анализируемых произведений мифологического интертекста можно классифицировать следующим образом:

• обращение к отдельным мифологемам и мифологическим комплексам (например, солярный миф, христианская легенда о блудном сыне, свойственные как для «Чевенгура», так и для «Тихого Дона»; ветхозаветный миф о сотворении мира («Чевенгур»), мифологема Мирового древа95 («Тихий Дон») и др.);

• использование мифологического интертекста на сюжетно-композиционном уровне произведения - в качестве «строительного материала», «сюжетного зерна» для развития действия (напр., «хри отологический код» в эпизоде казни отряда Подтелкова («Тихий Дон»), в поэтике произведения (напр., случаи обращения к евангельской метафорике в «Чевенгуре» (образ «истинного хлеба с небес»), в «Тихом Доне» (образ «слепоты» и «слепых, ведомых слепыми»);

• моделирование нового мифа на основе мифов известных (христианского и славянского языческого), «синтезирование» различных мифологических систем (напр., мифологический синтез в образе Александра Дванова («Чевенгур»), мотив возвращения в «Тихом Доне») - в определенной степени, эта особенность художественных миров «Чевенгура» и «Тихого Дона» может быть названа «мифотворчеством»,

95

Подробнее см. Минакова А. М. [125, 33-38]. поскольку свидетельствует о творческом, преобразовательском отношении А. П. Платонова и М. А. Шолохова к мифу, о стремлении не просто заимствовать те или иные мифологические образы и поэтические приемы, но «пересоздать» миф в соответствии с собственными художественными задачами.

Все три типа введения в произведение мифологического интертекста одинаково характерны как для «Чевенгура», так и для «Тихого Дона». Сам по себе этот факт еще недостаточен, чтобы сделать значимый вывод о сходстве поэтик исследуемых произведений. Однако, при анализе первого типа включения мифа в романный текст обращает на себя внимание то, что вольно или же невольно, но авторы прибегают к сходным мифологемам для решения сходных художественных задач.

В этом отношении показательным является, например, образ засухи, встречающийся в обоих произведениях. Засуха как явление не просто враждебное человеку, но как своего рода природный катаклизм, свидетельствующий о нарушении прежних взаимоотношений между человеком и космосом, о разрушении старого мифа, описано в романе А. П. Платонова «Чевенгур» (см. § 1.1). В «Тихом Доне» палящим солнечным зноем отмечено начало первой мировой: казаки узнают о войне в поле, мучаясь от страшной жары («Над степью - желтый солнечный зной. Желтой пылью дымятся нескошенные вызревшие заливы пшеницы. Вверх не поднять головы. Иссиня-желтая наволока неба накалена жаром» (1, 225-226). Наше исследование разделяет точку зрения А. М. Минаковой, считающей, что «мифологема палящего зноя . обретает у Шолохова статус символа., становится сюжетообразующим лейтмотивом, имеющим амбивалентное значение («гнев» небес в природе, слепая народная ярость в социуме и истории и пр.)» [125, 28], то есть, по суш дела, семантика засухи, восходящая к славянскому солярному мифу, оказывается одинаково востребованной при описании разрушения прежнего мира, прежнего космоса (очевидно, что первая мировая война у Шолохова несет в себе смерть прежнему миру, прежнему укладу жизни). И хотя платоновская засуха - событие «мифическое», не имеющее прямых параллелей с российской историей, тогда как засуха в романе Шолохова связана со вполне конкретным историческим фактом, это, однако, не мешает говорить об общности, сходности приема, использованного обоими авторами (обращение к одному и тому же мифологическому интертексту с целью выделения, символизации описываемого происшествия).

Подобные примеры не ограничиваются сферой славянских языческих верований. Так, возникающие в финале обоих произведений аллюзии на евангельскую притчу о блудном сыне (возвращение Александра Дванова к отцу (см. § 1.4), и возвращение Григория Мелехова к сыну (см. § 2.5)), доказывают, что, при всей разности обстоятельств биографии Дванова и Мелехова, в данном случае синхронное обращение к одному и тому же преданию может быть свидетельством типологического сходства самих ситуаций (оба возвращения - финальные, ими завершается «путь исканий» героев), обуславливающего таким образом применение одного и того же художественного средства (аллюзии на евангельскую притчу).

Подобного рода примеры можно было бы приводить и дальше, что, однако, не будет способствовать дальнейшему сопоставлению поэтики двух романов, поскольку, особенно когда речь идет о таких известных, в определенном смысле, «универсальных», «хрестоматийных» мифологемах, как солярный миф или притча о блудном сыне, совпадение носит широкий характер. Тем более, что, очевидно, прав П. А. Флоренский, утверждающий, что «чем онтологичнее видение, тем общечеловечнее форма, которою он[о] выразится, потому как священные слова о самом таинственном - самые простые: отец и сын, рождение, согнивающее и прорастающее зерно, жених и невеста, хлеб и вино, дуновение ветра, солнце с его светом и т, д.» [191, 384], А потому более продуктивным представляется рассмотрение второго типа использования мифологического интертекста, то есть обогащения художественного мира произведений за счет включения различного рода мифологических по своему генезису художественных приемов, метафор и образов.

Прежде всего, необходимо отметить ту огромную роль, которую играют в обоих романах славянские языческие представления о пространстве и времени, то есть, с одной стороны, заимствование некоторых пространственных характеристик, свойственных сказочной поэтике (образ переправы как пути из мира мертвых в мир живых в «Тихом Доне», вообще образ реки-границы между мирами; или же сказочный «принцип бинарной оппозиции «посюстороннего и потустороннего» миров», положенный в основу пространственной организации путешествия Александра Дванова по стране96), а также, с другой, обращение к циклической временной модели, свойственное как «Чевенгуру»97, так и «Тихому Дону».

Рамки избранной темы не позволяют уделить должное внимание анализу «сказочных» реминисценций в поэтике данных произведений, поэтому работа ограничится лишь констатацией существующих связей между пространственными оппозициями славянского фольклора, генетически восходящими к славянским языческим верованиям (напр., наличие «двух миров», поту- и посюстороннего) и пространственных отношений в «Чевенгуре» и «Тихом Доне». Однако, примечателен тот факт, что, обращаясь к одному источнику (русской сказке) авторы заимствуют сам принцип оппозиции своего, реального / чужого, ирреального миров (в «Чевенгуре» это, напр., села и деревни среди неблагоустроенной, хаотической, враждебной степи, в «Тихом Доне» - курень (в расширительном смысле - хутор, а затем и вся Донщина) и остальная земля с ее городами, сражениями и проч.), но актуализируют, как видно из уже приведенных выше примеров, различные смыслы данной оппозиции, воплощают ее в отличных, а не сходных, деталях (напр., для Дванова важнее позаимствованная из сказочной поэтики

96 Подробнее см. Колотаев В. А. [89, 74-74], Сергеева Е. Н. [163,141].

97 Подробнее о временных характеристиках в романе см.: Лущенко Е. Г. Художественное время в романе «Чевенгур» [112, 28-38]. возможность преодолевать «неустроенное», хаотическое степное пространство, не считаясь с реальными расстояниями, тогда как в «Тихом Доне» Дон нередко разделяет не просто красных и восставших (как в конце третьего тома), но -сражающихся за правое дело и - заблуждающихся, определяя им путь «за Дон», «в отступ» как путь прочь от родного дома, от сберегающей родной земли (символично и то, что на этом пути Аксинья и Григорий заболевают тифом, а Пантелей Прокофьевич умирает)).

Функционирование, наравне с линейным представлением о времени, циклической временной модели, характерно в равной степени и для «Чевенгура», и для «Тихого Дона». Мы придерживаемся точки зрения М. М. Голубкова, подчеркивающего, что «векторная и циклическая концепция времени, взаимоисключающие и исконно противостоящие друг другу, не раз сталкивались на протяжении человеческой истории» [46, 127], однако, это «столкновение» не потеряло своей актуальности и для русского романа 20-30-х годов. Как уже отмечалось при анализе платоновского романа (см. § 1.1), противоречие между линейным и циклическим ходом времени ощущается в Чевенгуре очень остро, чевенгурцы пытаются примирить между собой два разнонаправленных временных потока (линейность, связанную с христианской эсхатологией, и мифологическую в основе своей цикличность смены календарных сезонов, обуславливающую осеннее умирание и весеннее возрождение природы), но претерпевают неудачу. Причем языческие представления о цикличности времени перекликаются в романе с идеей вечного обновления, поскольку цикличность подразумевает в себе не просто «дурную бесконечность» и повторяемость всех процессов через определенный временной интервал, но - вечность природного космоса, фактически отсутствие смерти, ибо всему, угасающему осенью, предстоит возродиться по весне. В пределе даже кольцевая композиция «Чевенгура» есть художественно выраженная мысль о цикличности, о неприятии смерти и о продолжении жизни исходя из которой ушедшему в озеро Дванову предстоит новое рождение (возрождение)) (см. § 1.4).

Подобная ситуация складывается и в «Тихом Доне», все действие которого как будто укладывается в некий цикл (как отмечает А. М, Минакова, финальный «перелом от зимы к весне замыкает природный круговорот -начинается эпопея на переломе весны к лету» [126, 38]). Можно утверждать, что циклическое время, время земли и земледельца, находится в романе в резком противостоянии со временем линейным, временем войн и восстаний (война отрывает казака от земли, но во время полевых работ казак дезертирует с тем, чтобы возделывать землю), а сама оппозиция переживается не менее остро, чем в «Чевенгуре». Но в финале романа весеннее пробуждение природы, совпадающее с возрождением героя, символически дает надежду на продолжение жизни, возможность ее «нового витка». Таким образом, в обоих романах языческое представление о циклическом течении времени играет немаловажную роль, передавая актуальную для обоих произведений идею вечной обновляемости жизни, ее непрестанности (можно утверждать, что именно это идея обеспечивает, в конечном итоге, оптимистическую, жизнеутверждающую окраску обоих финалов).

Не менее значимой для поэтики обоих произведений представляется и устойчивое использование в создании образа нового революционного мира и его героев христианских аллюзий и реминисценций. Как уже было отмечено выше, пафос борьбы со старым, «ветхим» миром, с прежним порядком позволяет авторам обратиться не только к отдельным христианским мифологемам (как, например, аллюзии апокалиптического конца света, светопреставления и, одновременно, библейского сотворения мира при описании создания чевенгурской коммуны (см. § 1.1-1.2); «христологические» реминисценции в образе Подтелкова (см. § 2.1)), но воспользоваться приемами христианской метафорики.

Так, в «Чевенгуре» присутствие христианского интертекста не исчерпывается исключительно сферой чевенгурской коммуны и христологическими аллюзиями в образе Александра Дванова (которым, к тому же, не принадлежит главенствующая роль - см. § 1.4). Основные революционные вопросы - вопрос о земле и хлебе, вопрос о труде - решаются Платоновым с привлечением христианской образности: хлеб начинает пониматься Двановым не в своем «насущном», «вещественном» значении, но как евангельский «истинный хлеб с небес», как символ нового учения, нового мира, И такое «невещественное», символическое значение образа хлеба (генетически восходящее к евангельской «пище духовной» - см. § 1.2) дает возможность пересмотреть прежние отношения человека с землей, на время возвращает земле ее плодородные свойства, утерянные при дореволюционном порядке, то есть становится приметой нового строя, органически вписывается в систему его свойств и характеристик. (И с этой точки зрения привлечение христианской метафорики, последовательное использование ее на семантическом уровне произведения кажется фактом более значимым, чем, например, «локальные» реминисценции в образе Чепурного, поскольку таким образом происходит приращение смысла произведение, обогащение его поэтики и проблематики за счет средств, почерпнутых из мифологического источника).

Аналогично проявляется христианский интертекст и в «Тихом Доне», особенно в HI томах произведения (см. § 2.1-2.5). Как уже было показано, обращение к христианской метафорике (мотив слепоты (§ 2.2), частично мотив верха/низа (§ 2.3)), использование евангельских сюжетов в качестве «сюжетного ядра», «схемы», по которой развивается действие в эпизоде (эпизод казни отряда Подтелкова (§ 2.1), «необычайное» путешествие Пантелея Прокофьевича (§ 2.2)), связано в романе с необходимостью «©мифологизировать», символически возвысить новый мир и его героев, доказать, выражаясь словами платоновского персонажа, что «большевики окончательно природная сила». Поскольку возможности прямого включения мифологического интертекста в реалистическое повествование не столь велики, как в произведении нереалистическом, ограничены как общими художественными особенностями реалистического текста (который при этом вовсе не исключает различного использования мифологических образов и значений), так и свойствами самого шолоховского повествования и обстоятельствами его появления (в частности, внетекстовыми идеологическими факторами), то христианский мифологический интертекст присутствует в «Тихом Доне» неявно, «затушевано». Этим обусловлена меньшая, по сравнению с «Чевенгуром», продуктивность в поэтике «Тихого Дона» аллюзий и реминисценций, связанных с христианскими персонажами, узнаваемыми сюжетами и проч., но зато тем большее влияние приобретают обращения к евангельской метафорике, с помощью которой прежний, дореволюционный мир начинает характеризоваться как «слепой», нуждающийся в просветлении, без которого ему грозит евангельская «яма» («полынья», «падение в яр»), то есть фактически - уничтожение (показательно, что в данном случае евангельская метафора призвана характеризовать не только новый мир (как, например, «пасхальные мотивы» в сцене гибели Подтелкова), но и - мир старый. Кажется, что на казачье общество, столь любимое автором, смотрит новый революционный миропорядок - и видит его слепым). Верхний пространственный ярус в третьем томе романа отдан автором красноармейцам, сражающимся против восставших казаков, при этом христианская семантика верха как «праведности», нравственной правоты (см. § 2.3) оказывается доминирующей в общем семантическом поле мотива верха/низа, а воющий против красноармейцев Григорий, поначалу «делящий» с ними верхний пространственный ярус, в итоге низвергается вниз, «ниже земли».

Таким образом, можно утверждать, что в поэтике «Тихого Дона» приемы христианской метафорики, христианские оппозиции (верха как праведности / низа как нравственного падения), христианская сюжетика (см. § 2.1, § 2.4), играют немаловажную роль в описании противостояния между традиционным и революционным мирами, символизации этого противостояния, в создании собирательного образа нового мира (поэтому, в частности, христианские аллюзии актуальны в основном для эпизодических (как Гаранжа или, пусть и в меньшей степени, Подтелков) или лишенных индивидуальных черт (как отряды красноармейцев в третьем томе романа) персонажей). (Необходимо отметить, что автором разделяются и некоторые христианские гуманистические идеи, как, например, идеи братства, терпения (см. § 2.1, § 2.4), то есть христианский интертекст проявляется и на смысловом, идеологическом уровне произведения (в частности, некоторые христианские мотивы, сопутствующие образу Григория Мелехова в третьем томе романа (см. § 2.4), позволяют сделать вывод о том, что автор далек от резкого и однозначного осуждения своего героя даже в тот период, когда Григорий борется с красными, и всячески стремится символически «возвысить» ищущего истину героя).

Соответственно, можно утверждать, что в поэтике обоих произведений христианская метафорика используется сходным образом: при описании идеологического, мировоззренческого конфликта между дореволюционным и постреволюционным мирами, в качестве средства «мифологизации», символизации нового, революционного мира (при всем том эта черта поэтики еще не позволяет сделать вывод о том, что авторами новый, революционный, мир, безоговорочно принимается). И хотя авторы «Чевенгура» и «Тихого Дона» обращаются, как было показано, к разным христианским метафорам и образам (напр., образ «истинного хлеба с небес» в «Чевенгуре», мотив «слепоты» в «Тихом Доне»), однако сам принцип применения христианского интертекста в качестве средства, обогащающего поэтику произведения, участвующего в формировании образа нового миропорядка, сходен, И это сходство приемов представляется более значимым, чем простое обращение к одним и тем же общеизвестным мифологемам, принципиально значимым примером возможности аналогичного использования интертекста в столь непохожих по своей художественным свойствам произведениях, как «Чевенгур» А. П. Платонова и «Тихий Дон» М. А. Шолохова.

Наибольший интерес для сопоставительного анализа представляет собой третий тип включения мифологического интертекста, когда на основе мифологических представлений различного генезиса автором создается собственный миф. Этот тип более ярко воплощен в платоновском «Чевенгуре», хотя свойствен он обоим рассматриваемым романам.

Так, Платонов художественно анализирует оба известных мифа, славянский языческий и христианский (причем, как правило, христианский интертекст используется при характеристики постреволюционного, а славянский языческий - дореволюционного мира (эту закономерность можно проследить на примере образа солнца, образа земли и смежных образов (см. § 1.1, § 1.2), однако ни один из них, взятый в отдельности, не в состоянии обеспечить гармонии между человеком и миром, вернуть земле ее плодородные силы, победить смерть. В поисках разрешения проблемы обретения гармонии, Платонов сознательно синтезирует эти мифологические системы, находя в них общие черты и затушевывая отличия (наиболее ярко этот процесс «мифологического синтеза» осуществляется в образе Александра Дванова (см. § 1.4), совмещающего с себе как черты вегетативного божества, так и самого Христа) таким образом, что в результате мифологические образы и комплексы различного генезиса непротиворечиво соединяются. С мифологической точки зрения, произведенный Платоновым синтез становится в романе ответом на дисгармоническое устройство общества (так, например, двановская идея искусственного орошения (см. § 1.4) опирается как на славянские языческие поверья о дожде, так и на обещание Христа напоить последователей нового учения той водой, после которой они не будут жаждать вовек, то есть гармонически преобразовывает два мифологических понимания воды в единое, потенциально способное, по мысли автора, действительно напоить землю и вернуть ей ее плодородные свойства). Также с помощью этого специально созданного им синкретического мифа Платонову удается, в определенном смысле, преодолеть проблему смерти, «отменить» самое смерть, поскольку, как уже было указано выше (см. § 1.4), уход Дванова в озеро понимается автором как «продолжение жизни»: и христианство с его верой в бессмертие души, и язычество с его циклически сменяющимся угасанием/обновлением природного мира содержат в себе мысль о непрерывности бытия, но, слитые воедино в синкретическом платоновском мифе, как будто отрицают смерть, идеологически побеждают ее, словно предсказывая возрождение (воскресение, перерождение) Дванова. И, следовательно, данный «синкретический» миф в «Чевенгуре» представляет собой не только художественное средство, инструмент поэтики романа, но вносит значительный вклад в разработку и разрешение его идеологических проблем.

В романе М. А. Шолохова для первых двух томов характерна антитеза христианского и славянского языческого мифов, которую можно рассматривать как частный случай антитезы между старым патриархальным и нарождающимся революционным мирами. Однако, уже в третьем томе ситуация меняется: автором выбираются уже не собственно христианские мотивы и образы, но мотивы, одинаково свойственные обоим мифологическим системам, мотивы синкретические, как, напр., мотив верха/низа (см. § 2.3, § 2.5). И хотя применительно к третьему тому «Тихого Дона» христианскую составляющую в мотиве верха/низа можно считать доминирующей, то в четвертом томе романа противопоставление между христианским и славянским языческим мифами снимается: в используемых М. А. Шолоховым мотивах возвращения, умирания/воскресения, значимых в поэтике и проблематике четвертого тома (см. § 2.5), оба мифа синтезируются, гармонизируются, фактически создавая тем самых новый миф, сочетающий в себе свойства и характеристики двух мифологических систем, но при этом не принадлежащий ни одной из них.

Так, в финальной сцене романа христианские и славянские языческие верования участвуют в создании общей жизнеутверждающий картины преображающегося после долгой зимы-смерти мира, воскресающего (возрождающегося) по весне. Вместе со всем миром, со всем природным космосом возрождается и герой (и здесь представления о весеннем пробуждении/возрождении природы объединяется с нравственным возрождением героя, прошедшего через круг испытаний, фактически пережившего смерть и воскресшего для примирения с миром, для новой жизни). Можно сказать, что само возвращение/воскресение Григория, «закольцовывая» (подробней о кольцевой композиции «Тихого Дона» см. § 2.5) повествование (и это - еще один пример сходства, на сей раз композиционного, между «Чевенгуром» и «Тихим Доном»), подчиняется, с одной стороны, логике славянского языческого циклического природного мифа, повторяющегося с определенной периодичностью (ведь последнее возвращение Григория становится завершающим звеном в цепочке его неоднократных на протяжении всего повествования возвращений домой), но, с другой стороны, является актом единственным и ни с чем не сравнимым по своей значимости в поэтике и проблематике романа, актом личностным (осознанным свободным выбором), единичным, подобным не менее личностному акту раскаянья евангельского блудного сына, а потому находящимся и в рамках христианской поэтики тоже.

Мифотворчеству» в поэтике «Тихого Дона» отведена менее существенная роль, чем в платоновском произведении, однако, проведенный Шолоховым синтез мифов, их гармонизация представляется исключительно важным фактом, свидетельствующим о стремлении преодолеть трагические противоречия между новым постреволюционным и традиционным мирами, доказать, что продолжение бытия обеспечивается лишь сочетанием, соединением мифов (в пределе - того лучшего, что есть в каждом из враждовавшим миров), но никак - не уничтожением, забвением одного из них. Следовательно, мифологический синтез находит свое применение и на идеологическом уровне произведения, наглядно воплощая в себе идею примирения двух миропорядков, ибо ни один из них универсальной правдой о мире не обладает (хотя в 1-Ц-ом томах «Тихого Дона» «большая человеческая правда», кажется, целиком отдана автором большевикам, однако, на протяжении повествования авторские взгляды претерпевают определенную эволюцию).

Таким образом, в рамках проведенного сопоставления можно сделать вывод об определенной близости, родственности финалов двух произведений, «Чевенгура» А. П. Платонова и «Тихого Дона» М. А. Шолохова. Становится очевидным, что, несмотря на все различия этих произведений, в финалах обоих романов авторы не просто обращаются к сходным мифологемам, но создают на основе сходных мифологем различного генезиса (славянских языческих представлений о угасании/возрождении природы и христианских представлении о бессмертии и воскрешении (нравственном возрождении) души) собственные синкретические мифы. Более того, как уже было показано выше, эти мифы, использующие одни и те же мифологические значения, оказываются родственными по своим функциям, ибо по сути они, во-первых, устраняют оппозицию между язычеством и христианством; во-вторых, свидетельствуют о недостаточности для обретения истины и гармонии, для продолжения существования какого-то одного мифа, о невозможности пренебречь одним из мифов в процессе построения новой жизни; в-третьих, они становятся своего рода «альтернативным проектом», попыткой авторов найти собственное разрешение существующих противоречий между двумя противоборствующими сторонами, рецептом ненасильственного преодоления конфликта между двумя мифами (в пределе - между двумя мировоззрениями, двумя миропорядками, традиционным дореволюционным и новым, постреволюционным).

Сходна и семантика этих синкретических мифов: они призваны передать авторскую веру в возможность обновления жизни, в неуничтожимость бытия, в необходимость возрождения героя (за той разницей, что в случае Александра Дванова речь может идти о полном, физическом возрождении-перерождении, которое оказывается родственным христианскому воскрешению (напр., воскресение Христа не только духовно, но и телесно, поскольку Он предлагает апостолу Фоме вложить персты в Свои раны (Инн., 20, 25-27), тогда как возрождение Григория Мелехова это, прежде всего, возрождение нравственное (хотя и некоторый «физический» смысл в этом событии тоже присутствует, ведь с мифологической точки зрения Григорий возвращается в мир живых из мира мертвых (см. § 2.5)). Обращает на себя внимание и определенная тематическая близость финальных ситуаций, в которых оказываются главные герои произведения: Александр Дванов и Григорий Мелехов, вступающие в особые гармонические отношения с природным космосом, в своих действиях в финале находятся хоть и на разных, но «рифмующихся» ступенях цикла, «родственны», «соприродны» ему (Дванов - наступающей осени (см. § 1.4), а Мелехов - весне (см. § 2.5)). И, несмотря на то, что дальнейшая судьба обоих туманна (все-таки, уход Дванова в озеро не означает окончательного уничтожения, а возвращение и раскаянье Григория еще не гарантирует ему «амнистии» от Советской власти), оба они возвращаются к родным, ожидающим их, обретая тем самым подлинное бытие (и хотя Александр Дванов уходит к отцу, а Григорий Мелехов приходит к сыну, векторы движения героев совпадают: преодолевая некую водную преграду, разделяющую два мира (озеро в «Чевенгуре», Дон в «Тихом Доне»), они устанавливают преемственную цепочку жизни отец-сын).

Соответственно, проведенный анализ финалов двух анализируемых произведений позволяет сделать вывод о типологическом сходстве используемых авторами приемов: мифологический синтез, «мифотворчество», характерное для обоих произведений, не только применяется авторами в типологически сходных ситуациях (финал произведений), но и с практически одинаковыми целями: символически обосновать веру в победу гармонии между человеком и миром, придать финалам жизнеутверждающий пафос. Таким образом, учитывая семантическую близость создаваемых в обоих романах синкретических мифов, необходимо отметить, что выявленное сходство представляет собой чрезвычайно важный факт близости художественных миров «Чевенгура» и «Тихого Дона», свидетельствующий об идентичности решительно всех принципов использования мифологического интертекста, включая самый «авторский» принцип - сотворение собственного мифа.

Подводя итоги всему вышесказанному, можно выявить несколько уровней типологического сходства в использовании мифологического интертекста в «Чевенгуре» А. П. Платонова и «Тихом Доне» М. А. Шолохова. Прежде всего, это сходство, проявляемое в выборе подобных мифологем для описания подобных ситуаций (засуха как «знак беды» и т. д.), для характеристики одних и тех же сил (христианские аллюзии и реминисценции, применяемые в создании образов большевиков и нового революционного мира). Затем -заимствование некоторых христианских метафор для обогащения поэтики произведений, расширения семантического поля романов. И, главное -«сотворение» авторами сходных по своему значению и значимости для решения идеологических проблем романов синкретических мифов, играющих роль уже не только в поэтике, но и в проблематике обоих романов.

Все вышеперечисленное дает право утверждать, что «Чевенгур» А. П. Платонова и «Тихий Дон» М. А. Шолохова связывает не просто тематическая близость. Эти два произведения используют, как было доказано в работе, мифологический интертекст (подчас один и тот же, подчас - разный) идентичным образом, что свидетельствует о том, что различие художественных методов не препятствует обращению к аналогичным художественным средствам. Более того, несмотря на все обстоятельства, на все многообразие различий, существующих между этими двумя авторами и их великими романами, установленное типологическое сходство приемов неминуемо влечет за собой и разговор о возможном мировоззренческом сходстве, о сходной оценке описываемых в романах ситуаций. Не вдаваясь в подробнее рассмотрение этого вопроса, уходящего за рамки данной работы, ограниченной исследованием исключительно мифопоэтики анализируемых романов, отметим, что по сути революция видится обоим авторам как «мифологическая сила», способная на равных противостоять старому, нуждающемуся в переменах миру, пришедшему в состояние разлада, дисгармонии. Однако, конфликт между двумя мифами, двумя идеологиями не приводит к желаемым результатам, а попытки новой идеологии отменить, вытеснить, уничтожить старую оканчиваются неудачей и в определенной степени осуждаются авторами, оказываются для них неприемлемыми.

Авторы обоих произведений, исследуя переживаемую Россией перестройку миропорядка, независимо друг от друга приходят к выводу о том, что ни одна из двух противоборствующих идеологий не обладает всей правдой о мире, не в силах обеспечить дальнейшее мирное существование человека на земле, восстановить гармонию между человеком и природным космосом, непрерывность человеческого существования на земле. Ни возврат к прошлому, ни жизнь по-новому не устраивают авторов, которые вместе с героями ощупью ищут истину, А потому авторы попадают в ситуацию, когда либо надо признать крах чаемого пересмотра миропорядка, объявить несостоятельность затеянных перемен (тогда как оба автора, вне всякого сомнения, искренне верят в то, что жить по-старому дальше невозможно), трагическую бесполезность и неуместность всего произошедшего, либо -представить свой собственный, альтернативный проект разрешения противостояния.

Однако, этот альтернативный «проект» реализуется авторами исключительно художественными средствами: в создаваемом ими синкретическом мифе, непротиворечиво объединяющем в себе элементы славянского язычества и христианства, снимающем оппозицию между двумя мифами, доказывающем, что достижение гармонии, непрерывность человеческого существования возможны лишь с учетом обоих мифологических систем (в пределе - того лучшего, что содержится в обоих противостоящих миропорядках). Более того, самый этот миф становится в романах символом преодоления дисгармонии, неуничтожимости жизни, наиболее ярко проявляясь в финалах произведений, когда, за счет использования этого мифа, выстраивается общая картина гармонических взаимоотношений главного героя и природного космоса, свидетельствующая о примирении с миром, дающая надежду на дальнейшее продолжение бытия. Таким образом, из средства поэтики синкретический миф превращается в своеобразный авторский «аргумент» в споре «старого и нового», в конфликте прежнего и нового миропорядков. И во многом благодаря этому мифу авторам «Чевенгура» и «Тихого Дона» ожидающее страну будущее видится все-таки в оптимистических тонах (и только время покажет, были ли подобные надежды оправданными).

Изучение мифопоэтических особенностей романов А. П. Платонова «Чевенгур» и М. А, Шолохова «Тихий Дон» позволило прояснить некоторые частные вопросы мифопоэтики данных произведений (напр., доказать, что намеренное избирание Платоновым мифологических мотивов с непроясненным генезисом, относимых как к христианству, так и к славянскому язычеству, является художественным приемом, наиболее ярко примененным при создании образа Александра Дванова, и проистекает из установки автора на создание синкретического мифа; показать, что в поэтике и проблематике «Тихого Дона» значим не только славянский языческий, но и христианский интертекст). Также оно позволило сформулировать ряд единых для художественных систем обоих произведений принципов использования мифологического интертекста (обращение к отдельным мифологемам и мифологическим комплексам; использование приемов христианской образности в поэтике произведений; моделирование нового, синкретического, мифа на основе известных славянского языческого и христианского мифов), указать, что случаи обращения А. П. Платонова и М, А. Шолохова к одинаковым мифологическим сюжетам и образам продиктованы сходностью тех ситуаций, в которых мифологический интертекст оказывается задействованным, близостью мифопоэтических систем изучаемых произведений; и, в пределе, единством восприятия и осмысления описываемых авторами событий, типологическим родством философских позиций двух этих авторов.

В целом, продуктивность обращения к мифологическому интертексту, использование его в качестве художественного средства, творческое преобразование мифа, попытка решения с его помощью некоторых идеологических проблем произведения - все эти черты свойственны практически в равной степени как «Чевенгуру» А. П. Платонова, так и «Тихому Дону» М. А. Шолохова. В перспективе сформулированные в работе принципы использования мифологического интертекста в русском романе 2030-х могут быть уточнены и расширены - с расширением самой базы анализируемых произведений. Однако, принципиальную важность для данного исследования составляет установленное при непредвзятом анализе сходство художественных миров (хотя бы в той их части, что относится к сфере мифопоэтики) столь различных, чуть ли не напрашивающихся на противопоставление произведений, каковыми являются «Чевенгур» и «Тихий Дон». Это сходство, во-первых, позволяет говорить о существовании для литературы означенного периода неких общих закономерностей в создании текста высокой художественной значимости, вне зависимости от творческого метода и стиля произведений, а, во-вторых, указывает на общность тенденций, на родственность поисков новых (по сравнению с образцами классической литературы) средств художественной выразительности, новых способов приращения смысла, объединяющих литературу «официальную» с литературой «потаенной» в одну, общую, русскую литературу XX века.

Список научной литературыСолдаткина, Янина Викторовна, диссертация по теме "Русская литература"

1. Платонов А. П. Чевенгур: Роман..-М.: Высшая школа, 1991.-654 с.

2. Платонов А. П. Записные книжки. Материалы к биографии. Публикация М. А. Платоновой. М.: Наследие, 2000. - 424 с.

3. Шолохов М. А. Собрание сочинений. В 8-ми томах. Т. 1-4. Тихий Дон. -М.: Художественная литература, 1985-1986. Т. 1., 1985. - 351 с,; Т. 2., 1985. - 352 е.; Т. 3, 1985. - 368 е.; Т. 4., 1986. - 432 с.

4. Шолохов М. А. Собрание сочинений, В 8-ми томах. Т. 5-6, Поднятая целина. М.; Художественная литература, 1986. - Т. 5. - 311 е.; Т. 6. -351 с.

5. Агеносов В. В. Советский философский роман. М.: Прометей, 1989. -466 с.

6. Андрей Платонов: Воспоминания современников. Материалы к биографии. М,; Современный писатель, 1994. - 496 с,

7. Андрей Платонов: Исследования и материалы. Сб, трудов. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та, 1993. - 196 с.

8. Андрей Платонов. Мир творчества, М.: Современный писатель, 1994. -432 с.

9. Андрей Платонов // Неоконченные споры: Лит. полемика. М.: Молодая гвардия, 1990. - С, 27-73

10. Ю.Андрей Платонов писатель и философ. Материалы дискуссии // Вопросы философии. - М., 1989. - № 3. - С. 14-36

11. П.Аннинский Л. А. Восток и Запад в творчестве Андрея Платонова // Простор. Алма-Ата, 1968. - № 1. - С. 89-97

12. Аннинский Л. А. Откровенное и сокровенное; Горький и Платонов // Литературное обозрение. М., 1989. - № 9. - С. 3-21

13. Антонова Е. «Безвестное и тайное премудрости.» (Догматическое сознание в творчестве А. Платонова) // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: Наследие, 1995. - Выпуск 2. - С. 39-54

14. Апухтина В. А. Художественные принципы изображения исторической действительности в романе М. Шолохова «Тихий Дон»: Дисс. канд. филолог, наук. М., 1953. - 376 с.

15. И.Афанасьев А. Н. Поэтические предания о небесных светилах // Он же. Происхождение мифа, Статьи по фольклору, этнографии и мифологии. -М.: Индрик, 1996. С. 306-326

16. Балыбердина Е, В. Мотив детства в творческой концепции М. А. Шолохова и пути его художественного воплощения: Дисс. канд. филолог, наук. Л., 1990. - 188 с.

17. Бахтин М. М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб.: Азбука, 2000. - 336 с.

18. Бахтин М. М. Проблемы творчества Достоевского // Бахтин М. М. Собрание сочинений. Том 2. - М.: Русские словари, 2000. - С. 5-175

19. Бахтин М. М. Эпос и роман. СПб.: Азбука, 2000. - 304 с.

20. Белая Г. А. «Дон-Кихоты» 20-х годов. «Перевал» и судьба его идей. М.; Советский писатель, 1989. - 400 с.

21. Белая Г. А. Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов. М.: Наука, 1977. - 254 с.

22. Бекедин П. В. Древнерусские мотивы в «Тихом Доне» М. А. Шолохова (к постановке вопроса) // Русская литература. Л., 1980. - № 2. - С. 104-124

23. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. М., 1991.-1374 с,

24. Бирюков Ф. Г. Народность и историзм Шолохова: Дисс. доктора филолог, наук. Л., 1975. - 408 с.

25. Бирюков Ф. Г. Художественные открытия Михаила Шолохова. М.: Современник, 1980. - 368 с.

26. Борноволоков Д. Л. «Чевенгур» и повести Андрея Платонова 30-х годов: К проблеме межтекстовых связей. Автореферат дисс. канд. филолог, наук. - М,, 2000.-16 с,

27. Бочаров С. Г. «Вещество существования». Выражение в прозе // Проблемы художественной формы социалистического реализма: В 2 т. -М.; Наука, 1971. Том 2, Внутренняя логика литературного произведения и художественная форма. - С. 310-350

28. Бритиков А. Ф. Мастерская Михаила Шолохова. М.-Л.: Наука, 1964. -203 с.

29. Бритиков А. Ф. «Тихий Дон» М. Шолохова (идейно-художественное своеобразие): Дисс. канд. филолог, наук. Л., 1958. - 302 с.

30. Варшавский В. Чевенгур и Новый Град // Новый журнал. Нью-Йорк, 1976.-№122.-С. 93-213

31. Васильев В. В. Андрей Платонов: Очерк жизни и творчества. М,: Современник, 1990. -287 с.

32. Васильев В. В. Национальная трагедия : утопия и реальность. Роман Андрея Платонова «Чевенгур» в контексте его времени // Наш современник. М,, 1989. - № 3. - С. 172-182

33. Васильева М. О. Религия и вера в творчестве А. П. Платонова: Дисс. канд. философ, наук. М., 1997. - 138 с.

34. Великий художник современности: Материалы научной конференции к 75-летию М. А. Шолохова / Шолоховские чтения, М.: Изд-во МГУ, 1983.-214 с.

35. Великая Н. И. «Тихий Дон» М. Шолохова как жанровый и стилевой синтез. Владивосток: Изд-во Дальневосточного ун-та, 1983. - 136 с.

36. Виноградов В. В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М.: Акад. наук СССР, 1963. - 255 с.

37. Газизова А. А. Крастота в ранней прозе А. П. Платонова // Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. Библиография. СПб.: Наука, 1995.-С. 53-62

38. Гаспаров Б. М. Поэтика «Слова о полку Игореве». М.: Аграф, 2000. -608 с.

39. Гаспаров М. Л. Отзыв о диссертации «Мифопоэтика А. Блока» // Филологические записки. Вып. 8. - Воронеж, 1997. - С. 6-12

40. Геллер М. Я. Андрей Платонов в поисках счастья. М.: «МИК», 1999. -432 с.

41. Голубков М. М, Утраченные альтернативы; Формирование монистической концепции советской литературы. 20-30е годы, М.: Наследие, 1992.-202 с.

42. Грачев А. Ю. Философско-эстетические концепции А. Платонова и их художественное воплощение: Дисс. канд. филолог, наук. Самара, 1996.- 143 с.

43. Громова М. И. Проблема комического в творчестве М. Шолохова (по роману «Поднятая целина»): Дисс. канд. филолог, наук. Горький, 1969.-233 с.

44. Гура А, В. Символика животных в славянской народной традиции, М.: Индрик, 1997.-912 с.

45. Гура В. В. Жизнь и творчество М. А. Шолохова. М.: Учпедгиз, 1960, -271с.

46. Гура В. В. Как создавался «Тихий Дон»: творческая история романа Михаила Шолохова. М.: Сов. писатель, 1989. - 460 с.

47. ГураВ, В., Абрамов Ф. А. М. Шолохов. Семинарий. -Л.: Учпедгиз, 1962. 383 с.

48. Гюнтер X. О некоторых источниках миллениаризма в романе «Чевенгур» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: Наследие, 1994. - С. 261-266

49. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: Т. 1-4. М.: Русский язык, 1978-1980, - Т. 1. А-3. 1978. 669 е.; Т. 2.И-0. 1979. 779 е.; Т. 3. П. 1980. 555 е.; Т. 4. Р - V. 1980. 683 с.

50. Дворяшин Ю. А. М. А. Шолохов и русская проза 30-70-х годов о судьбе крестьянства: Дисс.,. д. филолог, наук. -Ишим., 1994. 348 с.

51. Девятов В. Н. Проблема жанра «Тихого Дона» М. Шолохова: Дисс. канд. филолог, наук. М., 1984. - 206 с.

52. Дмитровская М. А. Категория времени и вечности в творчестве А. Платонова // V Всесоюзная школа молодых востоковедов. Тезисы. Том II. Языкознание. - М.: Наука. - С, 76-79

53. Дмитровская М. А. «Переживание жизни»: О некоторых особенностях языка А. Платонова // Логический анализ языка. Противоречивость и аномальность текста. М.: Наука. - С. 107-115

54. Дубовицкий И, А. «Тихий Дон» М. А. Шолохова (трагедия Григория Мелехова). Дисс. канд. филолог наук. - М., 1954. - 250 с.

55. Емельянов Б. «Тихий Дон» и его критики». «Литературный критик», 1940, №11-12

56. Ермаков И. И. Григорий Мелехов как трагический характер // Вопросы советской и зарубежной литературы / Ученые записки ГГПИ им. А. М. Горького. Вып. 69. - Горький, 1967. - С. 3-18

57. Ермаков И. И. Тема крушения старого мира в романе М. Шолохова «Тихий Дон» // Ученые записки ГГПИ им. А. М. Горького. Том XXIII. - Горький, 1958. - С. 66-98

58. Ермаков И. И. «Тихий Дон» М. Шолохова в свете проблемы социалистического эпоса: Дисс. канд. филолог, наук: Казань, 1945. -331 с.

59. Ермаков И. И. Эпическое и трагическое в жанре «Тихого Дона» М. Шолохова // Ученые записки ГГПИ им. А. М. Горького. Том XIV. -Горький, 1950.-С. 3-47

60. Ермилов В. «О «Тихом Доне» и его трагедии». «Литературная газета», 11 августа 1940 г.

61. Ермолин Е. А. Символы русской культуры X-XVIII вв. Ярославль: Изд-во ЯГПУ, 1998. - 115 с.

62. Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. М.: Наука, 1974. - 342 с.

63. Из творческого наследия русских писателей XX века: М. Шолохов, А. Платонов, Л. Леонов. СПб: Наука, 1995. - 499 с.

64. Икона Древней Руси XI XVI веков. - СПб.: Художник России, 1993. -256 с.

65. Калинин А. В. Время «Тихого Дона». М., Сов. Россия, 1978. - 192 с.

66. Капица Ф. С. Славянские традиционные верования, праздники и ритуалы. М.; Флинта: Наука, 2000. - 216 с.

67. Карасев Л, В. Вещество литературы. М.: Языки славянской культуры, 2001.-400 с.

68. Карасев Л. В. Движение по склону (Пустота и вещество в мире А. Платонова) // Страна философов Андрея Платонова: проблемы творчества. Выпуск 2. М.: Наследие, 1995. - С, 10-25

69. Кирпотин В. Тема природы в «Тихом Доне» Шолохова, Октябрь, 1946. -№12.-С. 181-188

70. Княжицкий А. И. Притчи. М.: МИГОС, 1994. - 216 с.

71. Ковалева А. Н. Роман М. А. Шолохова «Тихий Дон» и устное народное творчество: Дисс. канд. филолог, наук. М., 1969. - 258 с.

72. Коваленко В. А. Становление свободы (о романе А. Платонова «Чевенгур») // Андрей Платонов: Исследования и материалы. Воронеж; Изд. Воронеж, ун-та, 1993. - С. 19-27

73. Коваленко В. А. Трикстеры и демиурги у Платонова // Страна философов Андрея Платонова: проблемы творчества. М.: Наследие, 1995. -Выпуск2.-С. 126-133

74. Колотаев В. А. Идейно-художественные функции одного фольклорного образа в романе А. Платонова «Чевенгур» // Общечеловеческое и вечное в литературе XX века: (Русская и советская литература). Тезисы. / Чечено-Ингушск. гос. ун-т, Грозный, 1989. С.74-76

75. Колотаев В. А. Мифологическое сознание и его пространственно-временное выражение в творчестве А. Платонова: Дисс. канд. филолог, наук. Ставрополь, 1993. - 182 с.

76. Колотаев В. А. Фольклорное пространство в романе А. Платонова «Чевенгур» // Русский фольклор: проблемы изучения и преподавания. Материалы научно-практической конференции. Тамбов, 1991, - С. 8486

77. Колтаков С. А. Эпитет в романе «Тихий Дон». Русская речь. - М., 1970. -№2.-С. 36-42

78. Конюхова Е. С. «Поднятая целина» Михаила Шолохова в контексте произведений о русской деревне 30-х годов (А. Платонов «Котлован», В. Белов «Кануны», Б. Можаев «Мужики и бабы», С. Залыгин «На Иртыше»), Дисс. канд. филолог, наук. - М., 1995. - 176 с.

79. Корниенко Н. В. История текста и биография А. П. Платонова (19261946) // Здесь и теперь. М., 1993. - № 1. - 320 с.

80. Корниенко Н. В. О некоторых книжно-читательских темах шолоховского текста // Постсимволизм как явление культуры. Материалы международной научной конференции. Вып. 3. Москва, 21-23 марта 2001 г. М.; Тверь, 2001. - С. 37-46

81. Корниенко Н. В. Повествовательная стратегия Платонова в свете текстологии // Страна философов Андрея Платонова: проблемы творчества. Выпуск 2. М., Наследие, 1995. - С. 312-334

82. Корниенко Н. В. Философские искания и особенности художественного метода Андрея Платонова: Дисс. канд. филолог, наук. Л., 1979. - 202 с.

83. Костин Е. А. Проблема художественного психологизма в творчестве М. А. Шолохова («Донские рассказы» и «Тихий Дон»): Дисс. канд. филолог, наук. Вильнюс, 1979. - 216 с.

84. Костин Е, А. Эстетика М. А. Шолохова: Дисс. доктора филолог, наук. -Вильнюс, 1989. 321 с.

85. Лазаренко О. В. Мифологическое сознание в антиутопии XX века и роман А. Платонова «Чевенгур» // Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. Воронеж, 1994. - Вып. 3. - С, 72-82

86. Лангерак Т. Андрей Платонов. Материалы для библиографии, 1899-1929 гг. - Амстердам: Пегасус, 1995. - 276 с.

87. Лежнев. И. Две души. «Молодая гвардия», 1940, № 10.

88. Лежнев И. Мелеховщина. «Звезда», 1941, № 2

89. Литвинов В. М. Михаил Шолохов. М,: Художественная литература, 1985. - 350 с.

90. Литвинов В. М. Трагедия Григория Мелехова («Тихий Дон» М. Шолохова). М.: Художественная литература, 1965, - 128 с.

91. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Под редакцией Ан. Н. Николюкина. -М.: НПК «йнтелвак», 2001. 1600 стб.

92. Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Лосев А. Ф. Миф Число -Сущность. - М.: Мысль, 1994. - С. 5-216

93. Лосев А. Ф, Мифология греков и римлян. М.: Мысль, 1996. - 975 с.

94. Лосев А. Ф, Философия имени // Лосев А. Ф. Бытие имя - космос. -М.: Мысль, 1993.-С. 613-880

95. Лотман Ю. М. О мифологическом коде сюжетных текстов // Он же. Семиосфера. СПб.: Искусство-СПБ, 2000. - С. 670-673

96. Лотман Ю. М. Структура художественного текста // Он же. Об искусстве. СПб.: Искусство-СПБ, 1988. - С.

97. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Миф — имя — культура. // Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб.: «Искусство - СПБ», 2000. - С. 525-543

98. Лущенко Е. Г. Художественное время в романе «Чевенгур» //Андрей Платонов: Исследования и материалы. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та,1993. - С. 28-38

99. Максимов С. В. Куль хлеба. Нечистая, неведомая и крестная сила. Смоленск: Русич, 1995. - 672 с.

100. Малыгина Н. М. Естественнонаучные источники и представления о природе Андрея Платонова // Человек и природа в художественной прозе. Межвузовский сборник научных трудов. Сыктывкар: Сыктывкар, гос. ун-т им. 50-летия СССР, 1981. - С. 49-64

101. Малыгина Н. М. Модель сюжета в прозе А. Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Выпуск 2. М.: Наследие, 1995. - С. 274-285

102. Малыгина Н. М. Образы-символы в творчестве А. Платонова // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества М,: Наследие, 1994. - С, 162-184

103. Малыгина Н. М. Эстетика А. Платонова. Иркутск: Изд-во Иркут. Ун-та, 1985.-144 с.

104. Малыгина Н. М. Эстетические взгляды Андрея Платонова: Дисс. канд. филолог, наук. Томск, 1982. - 196 с.

105. Мароши В. В. Роль мифологических оппозиций в мотивной структуре прозы А. Платонова // Эстетический дискурс, Семио-эстетические исследования в области литературы. Межвуз. сб. науч. трудов. Новосибирск: НГПИ, 1991. - С. 144-152

106. Мелетинский Е. М. Миф и двадцатый век // Он же. Избранные статьи. Воспоминания. -М.: РГГУ, 1998. С. 419-426

107. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, Школа «Языки русской культуры», 1995. -408 с.

108. Минакова А. М. О двух мифологемах в «степном космосе» М. А Шолохова // Проблема традиций в русской литературе: Межвузовский сборник научных трудов. Н. Новгород: ННГУ, 1993. - С. 58-65

109. Минакова А. М. Об одном аспекте философии истории в эпопее М. А. Шолохова «Тихий Дон» // Проблемы традиций в отечественной литературе: Межвузовский сборник научных трудов. Н. Новгород: НГПУ, 1996. - С. 66-72

110. Минакова А. М. Поэтический космос М. А. Шолохова: О мифологизме в эпике М. А. Шолохова. М.: Прометей, 1992. - 77 с,

111. Минакова А. М. Художественный мифологизм эпики М. А. Шолохова: сущность и функционирование. Автореферат дисс,. доктора филолог, наук. - М., 1992, - 65 с.

112. Минакова А. М., Крижановская М. А. «Степной космос» М. А. Шолохова. Армавир: Армавирский гос. пед. ун-т, 1992. - 76 с,

113. Мировое значение творчества Михаила Шолохова. Материалы и исследования. М.: Современник, 1976. - 364 с.

114. Мифология. Большой энциклопедический словарь. М,: Большая Российская энциклопедия, 1998, - 736 с.

115. Михаил Шолохов. Статьи и исследования. М.: Худ. лит., 1975. -326 с.

116. Михаил Шолохов. Статьи и исследования. М.: Худ. лит., 1980. -399 с.

117. Морозов И. А. Женитьба добра молодца. - М.: Лабиринт; 1998. -352 с.

118. Муравьева Н. М. Космос философско-поэтического контекста романа М. А. Шолохова «Поднятая целина»: система коррелят и символов. Автореферат дисс. канд. филолог, наук. - Тамбов, 2000. -26 с.

119. Ожегов С. И. Словарь русского языка. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1963. - 900 с.

120. Палиевский П. В. Шолохов и Булгаков. М: ИМЛИ РАН -«Наследие», 1999. - 144 с.

121. Пастушенко Ю. Г. Мифологические основы сюжета у А. Платонова (Роман «Чевенгур»): Дисс., канд. филолог, наук. -М., 1998. -175 с.

122. Пенкина Е. О. Мифопоэтика и структура художественного текста в философских произведениях М. А. Булгакова. Автореферат дисс. канд. филолог, наук. - М., 2001. - 34 с.

123. Петелин В. В. Михаил Шолохов. Страницы жизни и творчества. -М.: Советский писатель, 1986. 400 с,

124. Пимонов В., Славутин Е. Загадка Гамлета. М.; М. И. П., 2001. -С.175-189

125. Пискунова С. И., Пискунов В. М. Сокровенный Платонов. К выходу в свет романа «Чевенгур», повестей «Котлован» и «Ювенильное море» // Литературное обозрение. М., 1989. - № 1. - С. 17-29

126. Полтавцева Н. Г. Критика мифологического сознания в творчестве А. Платонова. Ростов н/Д., 1977. - 36 с.

127. Полтавцева Н. Г. Свет жизни // Платонов А. П. Избранное. М.: Просвещение, 1989. - С. 5-18

128. Потебня А. А. О мифическом значении некоторых поверий и обрядов // Потебня А. А. Символ и миф в народной культуре. М.; Лабиринт, 2000. - С. 92-328

129. Потебня А. А. Слово и миф. М,: Правда, 1989. - 624 с.145. * Прийма К. И. С веком наравне: Ст. о творчестве М. А, Шолохова. -Ростов н/Дону: Кн. изд-во, 1986. 234 с.

130. Прийма К. И. «Тихий Дон» сражается: Дисс. доктора филолог, наук. Ростов н/Дону, 1972. - 502 с.

131. Приходько И. С. Ответ оппоненту // Филологические записки. -Вып. 8. Воронеж, 1997. - С. 12-18

132. Проблемы изучения языка и стиля М. А. Шолохова. Ростов н/Д: Рост. гос. пед. ун-т, 2000. - 87 с.

133. Проблемы творчества М. Шолохова: Межвуз. сб. науч. трудов / Моск. пед. гос. ин-тим. В. И. Ленина. М., 1984. - 117 с.

134. Проблемы творчества М. Шолохова / Шолоховские чтения -Ростов н/Д: Рост. гос. ун-т, 1997. 288 с.

135. Пропп В, Я. Русская сказка. М.: Лабиринт, 2000. - 416 с.

136. Пропп В. Я. Русские аграрные праздники. М.: Лабиринт; 2000. -192 с.

137. Ристер В. Имя персонажа у А. Платонова II Russian Literature. -Amsterdam, 1988. Т 23. - № 2. - С. 142

138. Рудаковская Э. В. Время грамматическое и время художественное в романе А. Платонова «Чевенгур» // Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. Книга 2. СПб.: Наука, 2000. - С. 78-88

139. Рыбаков Б. А. «Язычество древних славян». М.: Русское слово, 1997.-824 с.

140. Сатарова Л. Г. Природа в философско-эстетической концепции романа М. А. Шолохова «Тихий Дон»: Дисс. канд. филолог, наук. -Воронеж, 1983,- 176 с.

141. Святитель Николай, архиепископ Мир Ликийских. Клин: Фонд «Христианская жизнь», 2001, -160 с.

142. Семанов С. И. Православный Тихий Дон. М.: Наш современник, 1999.- 142 с.

143. Семанов С. И. «Тихий Дон» литература и история. - М.: Современник, 1982. - 240 с.

144. Семенова С. Г. «Идея жизни» у Андрея Платонова // Москва, 1988. № 3, - С. 180-189

145. Семенова С. Г. Мытарства идеала. К выходу в свет «Чевенгура» Андрея Платонова // Платонов А. П. Чевенгур. М.; Высшая школа, 1991.-С. 489-517

146. Сейранян Н. П. Роман Андрея Платонова «Чевенгур» // Молодой научный работник. Общественные науки. Ереван, 1978. - №1. - С. 109118

147. Сергеева Е. Н. Народное художественное сознание и его место в поэтике А. Платонова: (концепция героя и художественный мир): Дисс. канд. филолог, наук. Воронеж, 1996. - 174 с.

148. Славина В. А. Загадка Андрея Платонова // В поисках истины: Литературный сборник в честь 80-летия профессора С. И. Шешукова. -М.: Прометей, 1993.-С. 109-112

149. Славянская мифология: справочник / Автор-составитель Ф, С. Капица. М.: Мегатрон, 1999. - 259 с.

150. Славянские древности: этнолингвистический словарь в 5-ти томах / Под ред. Н. И, Толстого. М.: Международные отношения, 1995-1999, -Т. 1: А-Г. - 584 е.; Т. 2: Д-К (Крошки). - 704 с.

151. Слово о Шолохове. М.: Правда, 1973. - 541 с.

152. Слово о Шолохове. М.: Сов. Россия, 1985. - 475 с.

153. Собрание народных песен П. В. Киреевского. Записи П. И, Якушина, Том 2. - Л.: Наука, 1986. - 328 с.

154. Соколов Ю. М. Русский фольклор. М.: Учпедгиз, 1938. - 562 с.

155. Тамахин В. М. Поэтика М. А. Шолохова-романиста: Дисс. доктора филолог, наук. Ставрополь, 1985.-411 с.

156. Творчество А. Платонова. Статьи и сообщения. Воронеж: Изд-во Воронеж, ун-та, 1970. - 270 с.

157. Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. Библиография. СПб,: Наука, 1995, - 360 с.

158. Творчество Андрея Платонова. Исследования и материалы. Библиография. Книга 2. СПб.: Наука, 2000. - 320 с.

159. Творчество Михаила Шолохова и современная литература / Шолоховские чтения. Ростов н/Д: Изд-во Рост, ун-та, 1990. - 135 с.

160. Творчество Михаила Шолохова. Статьи, сообщения, библиография, Л.: Наука, 1975. - 375с,181. «Тихий Дон» М. А. Шолохова в современном восприятии: Шолоховские чтения. Ростов н/Д: Изд-во Рост, ун-та, 1992. -174 с.

161. Толстая-Сегал Е. Идеологические контексты Платонова // Андрей Платонов. Мир творчества. М.; Современный писатель, 1994. С. 47-83

162. Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. -М.: Индрик, 1995. 512 с.

163. Толстой Н. И. Язычество древних славян // Очерки истории культуры славян. М.: Индрик, 1996. - С. 145-160

164. Топорков А, Л. Теория мифа в русской филологической науке XIX века. М.: Индрик, 1997, - 456 с.

165. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. М.: Издательская группа «Прогресс» -«Культура», 1995. - 624 с.

166. Топоров В. Н. Предыстория литературы у славян, М.: РГГУ, 1998.-320 с.

167. Успенский Б. А. Поэтика композиции. СПб.: Азбука, 2000. - 352 с.

168. Федоров Н. Ф, Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1. - М,: Издательская группа «Прогресс», 1995. - 518 с,

169. Федотов Г. П. Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М.: Прогресс, Гнозис, 1991, - 192 с.

170. Флоренский П. А. Иконостас // Флоренский П. А. Имена: Сочинения. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во Фолио, 1998,-С. 341-448

171. Фрейзер Д. Д. Золотая ветвь, М,: ООО «Фирма «Издательство ACT», 1998.-784 с.

172. Хализев В. Е. Теория литературы. М.: Высшая школа. - 398 с.

173. Хватов А, И. На стержне века. (Художественный мир Шолохова). -М.: Современник, 1976.-478 с.

174. Хватов А. И. Творчество М. А. Шолохова: Дисс. доктора филолог, наук. Л., 1965. - 917 с.

175. Хрящева Н. П. Кипящая вселенная Андрея Платонова: (Динамика образотворчества и миропостижения в сочинениях 20-х годов): Дисс. доктора филолог, наук. Екатеринбург, 1998. - 336 с.

176. Церковно-народный месяцеслов на Руси / Состав. И Калинского -М.: ТЕРРА; Книжная лавка РТР, 1997. - 304 с.

177. Чалмаев В. А. Андрей Платонов (К сокровенному человеку), -М,: Советский писатель, 1989. 447 с.

178. Чалмаев В. А. Прибежище мечтаний и тревог. Художественный мир романа-утопии «Чевенгур» Андрея Платонова // Платонов А. Чевенгур: Роман. М.: Сов, Россия, 1989. - С. 3-22

179. Чичеров В. И. Календарная поэзия и обряд // Русское народное поэтическое творчество. М.: Учпедгиз, 1956. - С. 216-237

180. Шешуков С. И. Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов. М; Московский рабочий, 1970. - 352 с.

181. Ширина Е. А. Художественное осмысление природы в романе-эпопее М. А. Шолохова «Тихий Дон»: (Традиции и новаторство): Дисс. канд. филолог, наук. Белгород, 2001. - 201 с.

182. Шолохов в современном мире. JI.: Изд-во ЛГУ, 1977. - 183 с.

183. Шолохов на изломе времени. М: Наследие, 1995, - 253 с.

184. Шубин Л. А. Поиски смысла отдельного и общего существования. Об Андрее Платонове. Работы разных лет. М,, Сов. писатель, 1987. -367 с.

185. Шубин Л. А. Человек и его дело, или Как быть писателем? // Взгляд. Критика. Полемика. Публикации. Вып. 3. - М.: Сов. писатель, 1991.-С. 340-359

186. Элиаде Мирча. Аспекты мифа. М.: Академический проект, 2000. - 222 с.

187. Яблоков Е. А. Комментарий // Платонов А. П. Чевенгур. М.; Высшая школа, 1991. - С. 518-650

188. Яблоков Е, А. Художественное осмысление взаимоотношений природы и человека в Советской литературе 20-30 годов (Л. Леонов, А. Платонов, М. Пришвин): Дисс. канд. филолог, наук. -М., 1990.-206 с.

189. Якименко «Тихий Дон» М. Шолохова. М.: Советский писатель, 1958. - 556 с.

190. Ennolaev Н. Mikhail Sholokhov and His Art. Princeton UP., 1982. -420 p.

191. Naiman E. The Thematic Mythology of Andrew Platonov // Russian Literature. Amsterdam, 1987. - XXI. - P. 189-216f