автореферат диссертации по филологии, специальность ВАК РФ 10.01.01
диссертация на тему: Мир каторги в русской художественно-документальной прозе

Полный текст автореферата диссертации по теме "Мир каторги в русской художественно-документальной прозе"

На правах рукописи

СЮ3464ЬЫ^

Минералов Алексей Юрьевич

МИР КАТОРГИ В РУССКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННО-ДОКУМЕНТАЛЬНОЙ ПРОЗЕ

Специальность 10.01.01 - русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Москва - 2009

003464584

Работа выполнена на кафедре русской классической литературы и славистики Литературного института им. А.М. Горького

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Ужанков А.Н.

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Юрьева О.Ю. кандидат филологических наук, доцент Дмитриевская Л.Н.

Ведущая организация:

Сургутский государственный педагогический университет

Защита состоится « />>.^¡/^7^2009 года в .^.Г^асов в на заседании диссертационного совета Д 212.109.01 при Литературном институте им. А.М. Горького по адресу: 123104, Москва, Тверской б., 25.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Литературного института им. А.М. Горького.

Автореферат разослан <сл^>>.. г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Стояновский М.Ю.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Уникальным «миром» назвал русскую каторгу XIX века Ф.М. Достоевский в «Записках из Мертвого дома», где сказано, что в остроге «был свой особый мир, ни на что более не похожий, тут были свои особые законы, свои костюмы, свои нравы и обычаи, и заживо Мертвый дом, жизнь — как нигде, и люди особенные»1. «Автор выставляет себя в роли мореплавателя, открывшего новый мир и объективно описывающего его географию, население, нравы и обычаи», — отмечал К.И. Мочульский2.

В диссертации Достоевский рассматривается как родоначальник «каторжной» традиции в художественно-документальной прозе. С одной стороны, «каторжной» проблематике впоследствии отдали дань такие авторы, как, например, другой великий русский прозаик А.П. Чехов («Остров Сахалин») и крупный писатель конца XIX — начала XX вв. В.М. Дорошевич («Каторга»), С другой стороны, позднейшие авторы не могли творить в рамках данной проблематики вне учета творческого опыта Достоевского3. Например, слово «мир» в том смысле, который применен Достоевским, как и выражение «Мертвый дом» суть емкие художественные символы. Насыщено символами и само повествование в «Записках из Мертвого дома», хотя такая символическая насыщенность довольно неожиданна в тексте, предельно приближенном к законам строгого документа. Но аналогичное символическое насыщение текста в высшей степени характерно для чеховского «Острова Сахалина» — при всей строгой, если не строжайшей документальности данного чеховского произведения (по

' Достоевский Ф.М Записки из Мертвого Дома // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. В 32 тт. Т. 4. Л.: Наука. 1972. С. 8.

Ф.М. Достоевский отбывал каторгу 1851 — 1855 гг. в остроге г. Омска. Подобные каторжные N100X8 имелись и в других уголках Западной и Восточной Сибири. В 1869 году был официально объявлен местом каторги остров Сахалин. В конце XIX в. сахалинскую каторгу поочередно посетили писатели А.П. Чехов и В.М. Дорошевич, написавшие о ней свои книги.

г Мочульский A-.fi. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М.: 1995. С. 308.

3 Известно, что книга Ф.М. Достоевского повлияла даже на воспоминания отбывавшего каторгу в омском остроге вместе с ним поляка Ш. Токаржевского. Так, Достоевский в «Записках из Мертвого дома» рассказывает о каторжниках Баклушине, Ломове и Бумштейне, и Токаржевский в своих воспоминаниях, изданных в 1907 и 1912 гг., называет эти же фамилии — между тем как в реальности фамилии данных людей были, как сообщается в академическом ПСС Достоевского, «Арефьев, Лопатин, Бумштель» (Достоевский Ф.М. Указ. изд. С. 281).

своей подчеркнутой «очерковости» стоящего в творчестве этого великого прозаика особняком). Притом А.П. Чехов неоднократно по разным поводам вспоминает в «Острове Сахалине» «Записки из Мертвого дома».

«Записки из Мертвого дома» — одно из наименее изученных произведений Ф.М. Достоевского. В работах различных исследователей, как правило, в развернутой форме констатируются большая важность и социальная острота «Записок»4. В отдельных статьях обсуждается сам образ «Мертвого дома»5. Эпитет «мертвый» в названии книги можно заменить на «несвободный дом» и на «ад», что вполне соответствует содержанию произведения, полагает японский исследователь творчества Ф.М. Достоевского К. Итокава6.

Художественно-документальные жанры на протяжении XIX века интересовали русских писателей. Толчок их развитию дала натуральная школа 40-х гг. Этим жанрам (записки, хроники, путешествия, воспоминания, очерк, фельетон и т.д.) отдавали должное А.И. Герцен, С.Т. Аксаков, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, Л.Н. Толстой, Г.И. Успенский, Н.Г. Помяловский и др. Писатели быстро осознали их сильные стороны, связанные с особыми возможностями создания эффекта жизненного правдоподобия, их социальную остроту и т.п. Достоевский в «каторжной» теме выступил первопроходцем, но при этом поступил подобно Толстому (в трилогии «Детство. Отрочество. Юность») и Аксакову (в «Семейной хронике» и «Детских годах Багрова-внука») — сделал реальных людей прототипами своих героев, изменив их имена и фамилии, частично изменив сами события.

В конце XIX в. к художественной документалистике, обращенной к теме «особого мира» каторги, обратился А.П. Чехов, написав книги «Из Сибири» и «Остров Сахалин» по итогам своей поездки через Сибирь на Дальний Восток (1890).

В.М. Дорошевич осуществил поездку на Сахалин в 1897 г. на средства

4 Ср.: Кирпотин В.Я. «Записки из Мертвого дома» // Кирпотин В.Я. Творчество Ф.М.Достоевского. - М.: 1959.

5 Карлова Т.С. О структурном значении образа «Мертвого дома» //Достоевский: Материалы и исследования. - Л.: 1974. Т. 1.

6 Итокава К. Записки о «Живом доме»: Парадокасальность композиции «Записок из Мертвого дома» Ф.М.Достоевского /7 Литература и Сибирь: Межвуз.сб.научн.тр. — Иркутск, 1997.

«Одесского Листка», в котором постепенно печатались очерки, составившие затем главы книги «Каторга». Книга эта была трижды издана в 1903 — 1905 гг. Она, несомненно, оказала влияние на русскую литературу первой трети XX века (отзвуки знакомства с каторгой и каторжанами появляются в ней не без влияния Дорошевича, а они ощутимы, например, в творчестве A.A. Блока, в образах М,А. Булгакова и др.). Но затем на весь XX век «Каторга» была забыта (в отличие от книг Достоевского и Чехова) и по сей день еще практически не изучена (получала рассмотрение в основном ее «краеведческая» подоплека).

Публиковались интересные историко-краеведческие материалы, связанные с пребыванием Чехова на Сахалине7. Филологи-чеховеды также не обошли вниманием в ряду других чеховских произведений и «Остров Сахалин». Так, это произведение и отраженные в нем реалии рассматриваются в работах М.Л. Семановой8. «Остров Сахалин» затрагивается также, например, в работах Г.П Бердникова, Г.А. Вялого, Б.И Есина, Э.А. Полоцкой и др.9 В то же время заметно, что литературоведами целенаправленно и углубленно освещены преимущественно социально-бытовые аспекты «Острова Сахалина» А.П. Чехова. Произведение с необходимой полнотой и конкретностью не рассматривалось в рамках целостной литературно-художественной традиции, идущей от «Записок из Мертвого дома» и не получало системного сопоставления (в рамках данной традиции) с «Каторгой» В.М. Дорошевича и др. посвященными сахалинской каторге художественными произведениями (напр., с «Каторгой»

7 См.: Сибирь и Сахалин в биографии и творчестве А. П. Чехова: Сб. науч. ст. / Ин-т мировой лит. Рос. акад. наук, Упр. культуры и туризма Администрации Сахалин, обл.; [Редкол.: Р. А. Блинова и др.] // Южно-Сахалинск: 1993.

8 См., напр.: Семанова М. Л. Чехов — художник. М.: 1976.

Впервые развернутые наблюдения над данным произведением сделаны М.Л. Семановой в книге: Семанова МЛ. Чехов в школе. — М., 1954. Из прочих работ данного литературоведа, посвященных «Острову Сахалину», можно указать на вступительную статью к книге: Чехов А. Остров Сахалин /Вступ. ст., с. 5-23 и примеч. М. JI. Семановой. М.: 1984.

Особенно значимы также примечания М.Л. Семановой в изд.: Чехов А.П. Поли. собр. соч. и писем в 30 тт. Т. 14/15. Из Сибири. Остров Сахалин. 1889—1895. — М.: Наука, 1978. — 928 с. Ею же подготовлены здесь варианты текста «Острова Сахалина».

9 См., напр.: Бердников Г.П. А. П. Чехов. Идейные и творческие искания. М.: 1984; Бяный Г.А. Чехов и русский реализм: Очерки. Л.: 1981; Есин Б.И. Чехов — журналист. М.: 1977; Полоцкая Э.А. А. П.Чехов: Движение художественной мысли. М.: 1979.

исторического романиста B.C. Пикуля).

Творческое наследие В.М. Дорошевича обширно, но привлекало преимущественно внимание исследователей жанра фельетона10 и рассматривалось, как правило, в общем ряду вопросов истории журналистики. Трилогия «Каторга» наряду с произведением Чехова составляет непосредственный предмет нашего исследования11. Объектом исследования являются художественно-изобразительные средства произведений русской документально-художественной прозы, в совокупности своей формирующие своеобразие мира каторги.

Аспекты, связанные с художественной проблематикой и поэтикой произведений о каторге, исследование которых мы ставим своей целью в диссертации, на данный момент вряд ли получили свое разрешение и сохраняют свою научную актуальность.

Вопросы поэтики претерпели интенсивное развитие уже в современном А.П. Чехову и В.М. Дорошевичу литературоведении (труды А.Н. Веселовского, A.A. Потебни, А. Белого и др.), а затем в 1920-е годы (труды русской «формальной школы», П.Н. Сакулина и др.) и во второй половине XX в. (работы Ю.М. Лотмана, А.Ф. Лосева и др.). Тем самым для наблюдений над художественно-изобразительными средствами произведений о каторге имеется прочная и основательная теоретико-методологическая база. В то же время жанровое своеобразие этих произведений заставляет предполагать, что обычные литературоведческие подходы, рассчитанные на художественную прозу как таковую (с придуманным писателем сюжетом, вымышленными героями и т.п.), могут в данном случае оказаться не вполне и не везде достаточными. Так, весьма своеобразно решаются в рамках вышеназванной традиции и, в частности, у

10 В 1905 году начало выходить собрание фельетонов В.М. Дорошевича в 12 томах. Из других произведений В.М. Дорошевича необходимо указать на книги «Папильотки» (1893), «Одесса, одесситы и одесситки» (1895), «Тарас Бульба. Повесть из казачьей жизни запорожцев» (1900), «В Земле обетованной (Палестина)» (1900), «Му-Сян. Китайский роман" (1901), «Легенды и сказки Востока» (1902), «Восток и война» (1905), «Сказки и легенды» (1923) и др

" Для анализа использовалось издание: Дорошевич В.М. Каторга. В 3 т. М.: 2001 (т. 1 — «Укрощенный хам», т. 2 — «Добрый человек», т. 3 — «Сахалинское Монте-Карло»). Ссылки на цитаты из данного издания приводятся в круглых скобках в тексте; первая цифра означает номер тома, вторая, даваемая через запятую, номер страницы.

Дорошевича проблемы психологизма при построении авторами образов героев. В диссертации специально ставится и разрешается вопрос, какими конкретно подходами можно дополнить филологический анализ, когда приходится иметь дело с документальным в основе материалом.

Для сопоставления с произведениями А.П. Чехова и В.М. Дорошевича в работе по мере необходимости привлекается отличающийся богатством использованного архивного и исторического материала роман B.C. Пикуля «Каторга», посвященный жизни Сахалина в годы, непосредственно следующие за поездками на остров Чехова и Дорошевича.

Новизна работы вытекает из вышеизложенного и обусловлена тем, что под избранным углом зрения произведения Ф.М. Достоевского и А.П. Чехова не рассматривались, а трилогия писателя и журналиста В.М. Дорошевича до настоящего времени по сути находилась вне поля зрения истории литературы и в представленной диссертации рассматривается впервые

Практическая значимость работы состоит в том, что результаты ее могут быть использованы в курсе преподавания истории русской литературы, а также при изучении ряда журналистских дисциплин, касающихся жанра очерка, фельетона, проблем журналистской этики и др.

Апробация работы. Основные выводы и положения исследования отражены в 5 публикациях, а также докладывались на конференциях «Мировая словесность для детей и о детях» (МПГУ, 2005), «Шешуковские чтения» (МПГУ, 2006), «Научная конференция молодых ученых-филологов» (МПГУ, 2006).

Объем работы. Работа состоит из Введения, двух глав, Заключения, Библиографии. Общий объем работы /¿Атраниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

В главе первой («Филологические и психологические аспекты проблематики мира каторги») напоминается, что в прозе 80 — 90-х гг. XIX в. выступили русские натуралисты (П.Д. Боборыкин, В.И. Немирович-Данченко, В.И. Гиляровский и др.), стремившиеся к документальной и даже научном точности повествования, делая в своих литературных произведениях «срезы» подлинной жизни, описывая реальных людей12. Понятно, что А.П. Чехов как писатель был куда более крупной личностью, чем любой из натуралистов. Однако их опыт был ему отнюдь не безразличен, о чем свидетельствует ряд черт его произведения «Остров Сахалин». Здесь Чехов насыщает повествование разнообразными точными документальными подробностями. Причем даже художественно сильные, но эмоционально окрашенные черновые варианты систематически изымаются им из окончательного текста.

Документальность повествования не служит для Чехова препятствием к художественности, например, к построению из подлинных реальных деталей символического образа. «Не они, а мы тут каторжные», — в сердцах говорит капитан парохода, привезшего на остров Чехова. Пожар сахалинской тайги описывается как «страшная картина», «всё в дыму, как в аду» и т.п. Уподобление различных мест, связанных с пребыванием каторжан, аду характерно и для «Записок из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского (напр., сцена в бане, набитой моющимися каторжанами: «Если все мы вместе будем когда-нибудь в пекле, то оно очень будет похоже на это место»).

Имеются в «Острове Сахалине» и иные текстовые пересечения с Достоевским. Например, Чехов пишет, что сахалинский Александровск — «небольшой благообразный городок сибирского типа, тысячи на три жителей,,, В нем нет ни одной каменной постройки, а все сделано из дерева» и т.д. В «Записках из Мертвого дома» есть похожее описание городка «К.»,

12 Во многом деятельность натуралистов побудила литературоведов-современников (деятелей психологического направления Д.Н. Овсянико-Куликовского) к отождествлению художника слова с «экспериментатором», а литературы и искусства — с рационалистическим познанием.

где рассказчик встретил Горянчикова: «В отдаленных краях Сибири... попадаются... маленькие города, с одной, много с двумя тысячами жителей, деревянные» и т.д.)

Первый сахалинский знакомый Чехова — чиновник, который в «пишет либеральные повести», но при случае способен накричать на местную «бабу»: «Я тебе не господин Д., а ваше благородие!» И далее писатель будет регулярно встречать здесь людей, которые могут показаться литературными персонажами, как этот претендующий быть либеральным писателем, но явно отягощенный комплексом неполноценности «маленький человек». Несомненно, будучи опытнейшим автором, Чехов заметил такую особенность сахалинской публики, но уклонился от художественно-литературных обобщений, подчеркнуто нейтрально фиксируя увиденное, как бы протоколируя, не прибегая к профессионально привычной ему образной «типизации» или созданию того или иного сюжета.

Вслед за классиком А.П. Чеховым на Сахалин отправился знаменитый журналист, прозванный «королем фельетона» Влас Михайлович Дорошевич (1864 — 1920). Дорошевич отличался огромной творческой продуктивностью и обладал талантом писателя. Им успешно применялся «рубленый слог». Емкая и броская фраза Дорошевича, его «короткая строчка» стали как бы «визитной карточкой» этого автора. Благодаря книге о Сахалине В.М. Дорошевич приобрел репутацию смелого обличителя.

Среди людей, с которыми общались Чехов и Дорошевич, была, например, воровка Сонька Золотая Ручка. Чехов, заставший ее в кандалах (за побег), характеризует Золоторучку четко и кратко (сравнив ее с мышью в мышеловке). Дорошевич, наоборот, вдается в красочные подробности и налаживает с Золоторучкой духовный контакт (они земляки-одесситы). Именно личность и судьба Золоторучки — один из основных поводов для высказывания Дорошевичем его излюбленной идеи о «бесполезности суровых мер» (с вариациями повторяемой в его книге).

В диссертации подчеркивается, что «психологизм» романиста в отношении вымышленных им героев и проникновение в психологию реальных людей — разные задачи (не потому ли именно в обладающих документальной основой «Записках из Мертвого дома» Достоевский

неожиданно избегает попыток описывать внутренний мир своих героев-каторжан?). В известном отношении с вымышленными героями романов и повестей работать автору легче: про них писатель знает всё, поскольку сам же их создал. А вот во внутреннем мире живых людей скрыто немало того, чего писатель не знает. Понять их несравненно труднее, реальные люди и сами себя нередко понимают лишь отчасти13.

Чехов уклоняется от каких-либо экскурсов в психологию людей на Сахалине. Дорошевич же делал неоднократные попытки в этом направлении, но потерпел неудачу. Что получилось у Дорошевича, можно увидеть на примере его наблюдений над духовной сущностью Золоторучки. Вот он ищет объяснение тому, зачем эта женщина со «старушечьим» лицом так кокетливо молодилась:

«Рядом с ней стоял высокий, здоровый, плотный, красивый — как бывает красиво сильное животное, — ее сожитель (так официально они называются на Сахалине), ссыльнопоселенец Богданов.

Становилось все ясно... И эти пунцовые румяна, которые должны играть, как свежий румянец молодости...».

Как видим, получилось не проникновение в сложный внутренний мир описываемой женщины, а довольно прямолинейное, поверхностное (и банальное) наблюдение, о котором трудно уверенно сказать, верно ли оно вскрывает причинно-следственные отношения. С другой стороны, вопроизводя разговоры с Золоторучкой в форме прямой речи, Дорошевич далее неоднократно проходит мимо явных противоречий и различных оговорок в признаниях собеседницы, хотя это интересный материал. И в

13 В своих документальных «Воспоминаниях» С.Т. Аксаков, например, прямо и подробно говорил о своей детской болезненной привязанности к матери. Эту привязанность он ярко запомнил, и она поражала его самого потом всю жизнь. Но в попытки ее психологического разбора он в рамках «воспоминаний» никак не вдается. Напротив, в художественном произведении по мотивам собственного детства — в «Детских годах Багрова-внука» — эта тема прямо не возникает: здесь она сложно закамуфлирована в образах, недомолвках и пр. (кстати, как и тема глубинных моментов отношения Сережи Багрова к отцу). Как образные построения, имеющие собственно художественное значение, соответствующие фрагменты «Детских годов Багрова-внука» вполне доступны литературоведческим методикам анализа. А вот анализ психологических аспектов «Воспоминаний» взывает к компетенции другой науки, располагающей соответствующим инструментарием и соответствующими концепциями (3. Фрейд, К.Г. Юнг, Э. Фромм, А. Адлер и др.).

других случаях у Дорошевича получилось не проникновение во внутренний мир описываемых людей, а фиксация различных внешних фактов, с ними связанных.

В «Острове Сахалине» Чехова и «Каторге» Дорошевича перед литературоведением непривычный и исключительно трудный для литературоведческого анализа объект: реальные люди, изображенные со стремлением к максимальной документальной точности, а не условные герои (образы) литературы. Как Дорошевич в тексте «Каторги» может лишь делать догадки на счет их внутреннего мира, так и литературовед ограничен этим авторским текстом Дорошевича с присущими ему особенностями. А поскольку сахалинские собеседники Чехова и Дорошевича, подробно ими описанные, именно реальные люди, то в их отношении — в целях углубленного понимания мотивировок их жизненного поведения — надо суметь опереться на какие-то прикладные для литературоведения, заимствованные им извне научные методы, приемы и понятия. В диссертации в этих целях применены данные психологической науки14.

Например, та же молодящаяся перед своим сожителем, незаметно для себя привычно кокетничающая с автором Золоторучка заставляет вспомнить идеи Фрейда. Далее, можно уверенно сказать, что Чехов и Дорошевич наблюдали на острове людей в массе своей психически травмированных — это черта, общая сахалинским каторжникам. Используя слова современного психолога, «Понятие «травма» в данном случае используется для обозначения любого переживания, которое вызывает непереносимые душевные страдания»15.

На Сахалине еще Чехову бросилось в глаза, что арестанты «пользуются относительною свободой; они не носят кандалов, могут выходить из тюрьмы в продолжение дня куда угодно, без конвоя, не соблюдают однообразия в одежде, а носят что придется, судя по погоде и работе» (курсив мой. — A.M.). Под замок (то есть в настоящую тюрьму — в «кандальную») здесь

14 Речь о настоящей психологии, а не о литературоведческом направлении, возглавлявшемся Овсянико-Куликовским (его недостатки мотивированно критиковал уже Л.С. Выготский).

15 Решетников М.М. Психическая травма. СПб.: 2006. С. 36.

Психические травмы могут приводить к различным формам патологии личности. См., напр.: Жмуров В.А. Психопатология. М.: 2002.

сажали только провинившихся, и «кандальной» очень боялись. Чехов не делает каких-либо далеко идущих выводов, но ясно, что арестанты, свободно гуляющие днем по окрестностям, во-первых, все равно ощущают себя в неволе (о чем они и проговаривались обоим писателям в беседах), а во-вторых, очень боятся попасть в «настоящую» тюрьму, то есть под замок и в кандалы. Для них там «страшное место». Исследователю обязательно нужно во все это вдуматься.

Любой населенный остров сам по себе — место вольной или невольной изоляции части людей от общества в цепом, от материковой России. Живущие на нем не могли не ощущать определенный психологический дискомфорт, но в этом ощущении оказывались в близких условиях и каторжники и свободные граждане. Не окружающая остров вода, а состоявшееся в прошлом судебное осуждение, по их самоощущениям, отделило каторжников от прочих людей.

Тем самым распространенная на острове психологическая травма («утрата воли») в значительной мере сводится к состоявшемуся в прошлом акту общественного отвержения, незримое «изолирующее действие», психологическое давление которого по-прежнему ощущают и преломляют в своем поведении разгуливающие по александровским улицам осужденные. Поразительную силу этого акта отвержения, мощь его воздействия на личности людей и довелось увидеть своими глазами Чехову, а затем Дорошевичу на Сахалине.

Но на острове выявляется еще более характерное явление. Оказывается, и люди, давно вышедшие на поселение (то есть в пределах острова совершенно свободные!), отчего-либо потеряв на поселении крышу над головой или источник пропитания, нередко стараются добровольно вернуться на время в тюрьму — средоточие неволи, несвободы. Об этом говорят и Чехов и Дорошевич. Это последнее, видимо, вполне соответствует тому, что, по словам психолога Э. Фромма, обретенная свобода может вызвать в человеке ощущение изоляции, порождая «страх перед свободой»: «Свобода принесла человеку независимость и рациональность его существования, но в то же время изолировала его... Эта изоляция

непереносима»16.

Интеллигенты, прошедшие каторгу, обратно в тюрьму не стремятся, они высоко ценят возможность заниматься соответствующей их образованию работой на воле — учительствовать, быть писарем и пр. Встречи А.П. Чехова и В.М. Дорошевича с интеллигентными людьми, за различные преступления попавшими на каторгу, вскрыли, что они, как правило, находятся (и сознают себя) в тягостной психологической ситуации. В трилогии Дорошевича глава «Интеллигенты на каторге» выделяется систематическими деликатными недомолвками, которые делает автор. Обычно Дорошевич даст понять читателю, что на каторге тому или иному интеллигенту довелось пережить нечто ужасное, но конкретных деталей сообщает весьма мало. Щадя своих собеседников (реальных людей, в прошлом в основном главных действующих лиц громких судебных процессов) он обычно не называет их полным именем, употребляя инициалы (так же поступает Чехов) — лишь один обозначен псевдонимом «Сокольский», другой фигурирует в трилогии как Козырев. С Сокольским, который «любит и знает Достоевского», Дорошевич вовлекся в длинную беседу, «насколько теперешняя каторга ушла далеко от «Мертвого дома», спорили, оба горячились».

Сахалинским интеллигентам свойственно особое угнетенное состояние — духовный кризис, в котором они здесь перманентно пребывают17.

16 Фромм Э. Бегство от свободы. Человек для самого себя. М., 1990, с. 8.

Конкретным объектом научных наблюдений Э. Фромму, как известно, служила

нацистская Германия. Ее социальную атмосферу, как он показывает, после буржуазных свобод Веймарской республики (не подкрепленных материальным достатком для народных масс) в целом принимало (и чувствовало себя в этой атмосфере достаточно комфортно) множество обывателей, — которые, однако, были бы в ужасе от самой мысли попасть из своей предоставленной властями берлинской квартиры за колючую проволоку в концлагерь. Здесь перед нами ситуация, заметно напоминающая отношение сахалинских каторжников, с одной стороны, к «вольной тюрьме», и с другой — к «кандальной тюрьме».

17 См.: Граф С. Духовный кризис. М., 2000.

С. Гроф подразделяет духовные кризисы на три группы, одна из которых включает в себя «переживания, тесно связанные с историей жизни индивидуума, — это биографическая категория» {Гроф С. Духовный кризис. М., 2000, с. 42). По всей видимости, именно с этим типом духовного кризиса («биографическим», вызванным условиями жизни человека) исследователь сталкивается в ряде ситуаций, описанных Дорошевичем.

Подобное состояние не проявляется так интенсивно у каторжан из

простонародья, с которыми беседовал В.М. Дорошевич. Применительно к

последним надлежит зато говорить, по всей вероятности, о различного рода 10

комплексах . Широко распространенная здесь наглость, как правило, камуфлирует скрытую трусость, театральная демонстрация своей силы — внутреннюю неуверенность и слабость, и т.п.

Таким образом, во многих жизненных поступках встреченных В.М. Дорошевичем на Сахалине людей неверно было бы видеть просто экстравагантные выходки единичных «занятных» личностей и иронически усмехаться над ними — к чему заметно склоняется он как автор, соответственным образом обрисовывая и истолковывая увиденное. На самом деле понимать многое из им описанного следует более сложно. Дорошевич невольно соприкоснулся на острове с разнообразными поведенческими проявлениями, за которыми стоят имеющие массовое распространение серьезные психологические проблемы.

Богата гамма человеческих личностей, встреченных Чеховым и Дорошевичем. Удручает описанная ими атмосфера безрелигиозности на фоне личностной униженности, из чего проистекает обилие у людей разнообразных проявлений гордыни. Даже симпатичный Дорошевичу Шапошников, под маской юродства смело в глаза обличающий начальство и защищающий каторжан, — это совсем не христианский юродивый. В его аффектированной потребности «спасать» окружающих усматриваются та же гордыня и свой особый психологический комплекс («комплекс спасителя»). Каторга разбивает и любые «ницшеанские» чаяния, которые мог принести с воли интеллигент. С другой стороны, внутренне сильная личность остается свободной и в условиях каторги.

Чтобы преодолеть духовный кризис, в который ввергают таеллигентиого человека условия каторги, надо, очевидно, быть сильной личностью. А это, как показывает книга В.М. Дорошевича, дано на каторге немногим.

Австрийский психолог А. Адлер писал в статье «Комплекс неполноценности и комплекс превосходства»:

«Необходимо уяснить, что слово «комплекс», которое мы употребляем в отношении неполноценности и превосходства, отражает прежде всего преувеличенные чувство неполноценности и стремление к превосходству» (Адлер А. Наука жить. Киев. 1997, с. 57-58).

В.М. Дорошевич не случайно специально и подробно задерживается на одной человеческой личности, к которой явно в значительной степени применима идея Э. Фромма о достижении индивидуумом «полной реализации позитивной свободы, основанной на неповторимости и индивидуальности»19.

Такой пример (и пример яркий) подробно описывается в главе «Приключения издателя Бестужева». Повествование о бывшем издателе, выдержанное в жизнерадостном ироническом тоне, постепенно раскрывает весьма интересную личность. Внутренней свободы человека, как показывает пример Бестужева, даже Сахалин уничтожить не способен. Однако люди со структурой личности такого типа вряд ли многочисленны. Бестужева, что важно, каторжане звали «атаман-буря»», боялись и уважали. Остальных «интеллигентов на каторге» здесь зовут «барами». «Барин! — у каторги нет хуже, нет презрительнее клички».

Из женских образов следует указать на героиню главы «Каторжанка баронесса Геймбрук» (Чехов тоже общался с этой бывшей баронессой). Как каторжанка она лишена титула, но ее называют «баронессой», а ее сына «бароном» именно в порядке оскорбления. В главе подчеркивается, что женщине выстоять несравненно труднее, чем мужчине: Геймбрук «дрожит в ужасе от звания каторжанки». В то же время она, в отличие от мужчин, сохранила способность смотреть на унижающих ее сахалинских чиновников и их жен «с презрительной улыбкой». Баронесса Геймбрук (как и Бестужев) до известной степени может называться «свободным человеком Сахалина».

Во второй главе, названной «Поэтика произведений о каторге», рассматриваются приемы художественной выразительности, претворенные авторами в произведениях рассматриваемой художественно-документальной традиции.

Великий прозаик Чехов в книге о Сахалине подчеркнуто не стремится к беллетристической занимательности, но талантливый литератор и журналист Дорошевич, напротив, о ней здесь не забывает. В Чехове не было и репортерской дотошности Дорошевича, которая позволяла ему подмечать

19 Фромм Э. Бегство от свободы. М, 1990. С. 8.

интереснейшие подробности как быта острова, так и поведения встреченных им людей. Притом, беллетризуя свои очерки о Сахалине, Дорошевич постоянно играет «инсценировками», прямой речью. В диссертации его литературное письмо сопоставляется с манерой криминальных очерков В. Гиляровского. В.А. Гиляровский, несомненно, оказал немалое влияние на повествовательную манеру В.М. Дорошевича в его «Каторге». Сжатые и динамичные, яркие по описательности, не чуждые броской сюжетности, содержащие выразительные словесные портреты произведения Гиляровского занимают важное место в той традиции, из которой исходил в своей «Каторге» Дорошевич.

В «Каторге» Дорошевича изобилуют литературные аллюзии. Автор помещает многих героев в литературные ряды — например, Золоторучку («несчастная мать»), Пищикова («Отелло»), Бестужева (гоголевский «Ноздрев»), Ландсберга («пушкинский Германн», ницшеанский «сверхчеловек»), «Интеллигента» («маленький человек») и пр.

В работе подробно анализируется в данном плане глава «Интеллигент». Герой — «пьяный человек, оборванный, грязный до невероятия, с синяком под глазом, разбитой и опухшей губой», произносит монологи, в которых узнаются шаржированные монологи персонажей Достоевского (Мармеладов из «Преступления и наказания», герой «Записок из подполья» и др.). Но сам он (убийца жены) считает и себя новым Отелло: «Позвольте-с, это на театре представляют, великий сердцевед Шекспир и Отелло, венецианский мавр, и вся публика рукоплещет, — а меня в каторгу».

Интеллигент даже бравирует тем, что «лишен всех прав состояния»: «А вы образования меня лишить можете? Духа моего интеллигентного лишить можете? Разве он меня порет? Всех порет, кто во мне заключается. С Боклем и со Спенсером, и с Шекспиром на кобылу ложусь, и с Боклем и со Спенсером, и с Шекспиром меня смотритель порет! С Боклем!».

Дорошевич доводит параллель с Достоевским до самых недогадливых: дальше «интеллигент» прямо заявляет: «Вы понимаете белую горячку? <...> Как интеллигентный человек! Потому сейчас самоанализ и все прочее. У меня самоанализ, а меня на кобылу. Может мне смотритель сказать, что такое Бокль, и что такое цивилизация, и что такое Англия? Я «Историю

цивилизации Англии» читал, а меня на кобылу. Я Достоевским хотел бытъ\ Достоевским! Я в каторге свою миссию видел. Да-с! Я записки хотел писать (курсив мой. — A.M.). И все разорвано. А почему разорвано? От смирения духом».

Здесь типичный для каторжников-интеллигентов духовный кризис проявляется вовне в откровенном и притом театральном шутовстве его носителя.

Что до попыток различных интеллигентов на каторге писать нечто в духе «Записок из Мертвого дома» Достоевского, то этот факт еще неоднократно будет отмечать Дорошевич. Например, Сокольский признается ему: «Ведь я сам хотел написать «Записки из мертвого острова»».

В отличие от издателя Бестужева, в таких людях, как «Интеллигент» и Сокольский нет чувства внутренней свободы. (Отсюда их отмечавшееся в первой главе духовно-кризисное состояние.) То же приходится отметить применительно к нескольким персонажам главы «Интеллигенты на каторге».

Чехов систематизирует свои наблюдения на основе составленного им заранее «вопросника», формируя социальную панораму сахалинской жизни и пропорционально сознательно уклоняясь от углубления в судьбы конкретных людей. Дорошевич же старается в живом диалоге выспросить у человека нечто, характеризующее его как особую личность. Его интересуют и люди Сахалина, и сахалинское общество. Чеховский метод свидетельствует о тяготении автора к научности, а подход Дорошевича — то к приемам газетчика, то к расхожим приемам беллетриста. Так, убийца Ландсберг Чеховым описан предельно сдержанно. У Дорошевича же именно он спроецирован на Германна из «Пиковой дамы», тоже «блестящего офицера», пошедшего на преступление ради денег, и его история развернута в подробный сюжет. Между прочим, желание окать, то есть жить несмотря ни на что, как усиленно подчеркивает Дорошевич, для Ландсберга выше дворянских представлений об офицерской чести (перед судом ему якобы предлагали застрелиться, но он отказался)20. С другой стороны, втайне испытываемые им муки совести представляются вполне достоверными.

20 В этом моменте Дорошевичу вряд ли стоит полностью доверять. Как напоминается далее в диссертации, через несколько лет, в период японской оккупации Сахалина, А.Х. Ландсберг, подобно некоторым другим бывшим каторжникам, проявил себя героически.

17

Как опытный журналист, Дорошевич часто специально создает для «Каторги» специфические «репортажные ситуации». Этого нет в «Острове Сахалине» А.П. Чехова. Но В.М. Дорошевич активно эксплуатирует и «романные» повествовательные приемы, отталкиваясь от приемов Достоевского в «Записках из Мертвого дома», любит прибегать к изображению прямой речи персонажей, воспроизведя просторечие, устно-речевые индивидуальные обороты, нечаянные оговорки и т.п.

В жанровом плане «Каторга» Дорошевича может быть уподоблена мозаике, составленной из относительно самостоятельных компактных частичек, потенциально способных существовать в отдельности друг от друга в качестве самостоятельных газетных очерков, фельетонов и т.п. (то есть произведений журналистики). Но книга как целое есть новое качество сравнительно со своими компонентами, взятыми в отдельности, и является полноценным литературным произведением.

«Остров Сахалин» Чехова и следующая в его русле по ряду художественно-изобразительных принципов «Каторга» Дорошевича в жанровом плане восходят не только непосредственно к «Запискам из Мертвого дома» Достоевского, но и к очерковым традициям русской прозы XIX в. — натуральная школа 40-х гг. (Д.В. Григорович, Я.П. Бутков и др.), а также «шестидесятники» Г.И. Успенский, А.И. Левитов, Н.Г. Помяловский, В.А. Слепцов, Ф.М. Решетников и др., проза русских натуралистов (П.Д. Боборыкин, В.И. Немирович-Данченко, В.И. Гиляровский и др.).

В очерке, «чтобы не получилось механической подборки частей вместо их органического сплава... требуется широко разветвленная, тщательно отработанная система связок, переходов. <...> В роли связок и мостов могут выступать самые разнообразные компоненты текста: прямая речь и диалог, пейзажная "заставка", экскурсы в прошлое (воспоминания героя) и, конечно, авторские комментарии, рассуждения, прямые обращения к читателю, представляющие в очерке главную цементирующую силу»21.

У В.М, Дорошевича заметны устойчивые личные авторские предпочтения. Пейзаж, например, попадает в его поле зрения веема редко. В основном пейзажные картины развернуты в первом разделе книги

21 Беневоленская Т.А. Композиция газетного очерка. М.: 1975. С. 30-31,53.

18

«Прибытие на остров-тюрьму». Причем и эти картины сознательно пишутся автором так, чтобы они «попадали в унисон» с мрачными эпизодами социальной действительности острова: здесь, по словам Дорошевича, «безрадостная весна», «море — предатель, а берег — не друг, а враг моряка», «великаны-деревья, вытянув руки», словно «бехут от этого ужасного берега». В сахалинской тайге автору «жутко становится, как в пустой церкви» (образ вряд ли вполне удачен: почему собственной в пустой церкви кому-то жутко?). Вывод, который также выглядит несколько искусственно притянутым к «разоблачительному» пафосу книги: «Здесь тяжко даже деревьям».

Зато в «Каторге» исключительно много места отводится многообразным рассуждениям и размышлениям автора-рассказчика. Нельзя не отметить, что рассказчик в книге Дорошевича — совсем иной, чем у Чехова.

Чехов, знаменитый писатель, приехав на Сахалин, держится подчеркнуто скромно и вообще свой образ никак не «раздувает» перед читателем. Дорошевич же превращает себя, по сути, в главного героя собственного поизведения. Он нередко выглядит почти как «центральная фигура» сахалинской жизни, фигура, на которую то и дело обращают внимание другие люди. Именно к нему на Сахалине самые разные местные жители адресуются со своими проблемами. Издатель Бестужев — его личный приятель, социально равный ему человек, но и Бестужев изображается с высот величия авторской личности; он, незаурядный человек, не утративший на острове внутренней свободы, в изображении Дорошевича довольно смешон, он наивен, иногда даже нелеп и т.п. Более того, раздел именно об этом «свободном человеке острова Сахалин» (притом к моменту издания книги уже умершем) в жанровом отношении оформлен как довольно злой фельетон («Приключения издателя Бестужева»),

Чехов рассказывает о сахалинской природе с поэтическими интонациями. В.М. Дорошевич постоянно изображает природу Сахалина дикой не в смысле свободной, неосвоенной, «неприрученной», а в смысле грубой и даже нередко отталкивающей. Он сознательно игнорирует красоты тайги, которые объективно имеются на Сахалине, и притом были замечены

Чеховым. Для Дорошевича это «проклятый остров», а значит, у него как автора есть тендешщия все на нем изображать как дикое (отталкивающее) — в том числе и природу. Однако главное дикое в значении «отталкивающее» на острове, согласно его книге, сосредоточено в людях.

Роман B.C. Пикуля «Каторга» содержит ряд исторически достоверных сведет™ о мире сахалинской каторги в период страшных испытаний, связанных с событиями русско-японской войны. Он полемичен в отношении произведений Чехова и Дорошевича. Вот молодые офицеры, впервые плывущие на Сахалин, читают книги Чехова и Дорошевича: «Однако были удивлены:

— Да в них один стон и скрежет зубовный...».

Иначе говоря, герои-современники еще не видя острова, предполагают, что в произведениях А.П. Чехова и В.М. Дорошевича или сгущены краски, или дан односторонний взгляд на проблему. Пикуль и показывает на протяжении своего романа, что, по его мнению, Сахалин не был местом лишь беспросветного стона. На Сахалине кроме озверевших каторжников живут патриоты России, образованные и мыслящие офицеры и служащие. Да и сами каторжники разнообразны. Реальные события на острове, описанные Пикулем, дают основания для резкой корректировки психологического облика некоторых героев Чехова и Дорошевича. Многие «жалкие» каторжане неожиданно проявили себя как смелые защитники Родины, став дружинниками и сражаясь против японских захватчиков в партизанских отрядах (один из них возглавил уже отбывший наказание убийца Ландсберг). Другие жители Сахалина при приближении японцев, что также характерно, сгрудились в тюрьме как некоем заведомо «безопасном» месте, где их и застали захватчики. Жизнь внесла как позитивные нравственные поправки в литературную картину, так и штрихи, уточняющие психологические аспекты феномена «бегства от свободы».

В Заключении подводятся итоги исследования и делается ряд выводов.

Приемы символического обобщения, творчески воспринятые А.П. Чеховым от Ф.М. Достоевского, позволили ему с высокой художественной силой обрисовать особый человеческий мир сахалинской каторги, полностью

сохраняя при этом строгую документальность повествования. В.М. Дорошевич стремится повысить литературно-художественный уровень своего произведения, активно усиливая его беллетристическую занимательность.

Дополняя литературоведческий инструментарий данными и понятиями концепций крупнейших психологов (3. Фрейд, К.Г. Юнг, Э. Фромм, С. Гроф и др.), удается глубже вникнуть в психологический облик наблюдавшихся Чеховым и Дорошевичем каторжан — то есть не вымышленных героев литературы, а реальных людей (обилие у каторжан психологических комплексов, «бегство от свободы»: частый добровольный возврат в сахалинскую тюрьму освобожденных по истечении наказания лиц и его причины, духовный кризис личности, характерные архетипические проявления и пр.). На сахалинской каторге Чехов и Дорошевич обнаружили ряд незаурядных и сильных личностей, обретших под их пером черты ярких литературно-художественных образов. Резко негативная черта быта сахалипцев-каторжан, преломившаяся в произведениях Чехова и Дорошевича, — их массовая безрелигиозность, которая составляет одну из наиболее острых духовных проблем на острове.

Чеховские методы сбора документального материала для данной книги и его литературной обработки свидетельствуют о наличии важных точек пересечения с творческими принципами русских натуралистов. Дорошевич действует иначе, его приемы — прежде всего, приемы опытного газетчика-репортера. Но, стараясь в данном случае работать не просто как журналист, а как писатель-художник, он делает небезынтересные опыты по «романизации» документального материала (подача реальных людей с Сахалина через призму литературных типов — «Отелло», «Ноздрев», «Германн», «маленький человек» и др.; сюжетные инсценировки; развернутые диалога, и пр.).

В жанровом плане анализируемые в диссертации книги Чехова и Дорошевича являют собой качественно новый этап в развитии традиций русской художественно-документальной прозы XIX в. Одновременно эти произведения связаны неразрывными нитями творческой преемственности с «Записками из Мертвого дома» Достоевского. Чеховым в «Острове

Сахалине» реализованы и творчески продемонстрированы впечатляющие перспективы научно-художественного повествования в рамках литературного реализма.

Роман B.C. Пикуля «Каторга» существенно дополняет облик мира сахалинской каторги исторически достоверным и художественно ярким описанием того, как некоторым сахалинским собеседникам Чехова и Дорошевича жизнь дала возможность не просто искупить свое преступное прошлое, но и стать настоящими героями своей Родины, сражаясь в рядах партизанских дружин против японских оккупантов Сахалина.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Образ несвободы в трилогии Власа Дорошевича «Каторга» // Три века русской литературы. Актуальные аспекты изучения. Вып. 12. Москва — Иркутск, 2005. 0,8 п.л.

2. Поучительная история: иерархия каторжников в трилогии Власа Дорошевича «Каторга» //Шешуковские чтения. М., 2006.0,4 пл.

3. Судебный очерк В.М. Дорошевича «Детоубийство» как один из прототипов сюжетной линии Фриды в «Мастере и Маргарите» М. А. Булгакова // Мировая словесность для детей и о детях. М., 2005. С. 5152.

4. Журналистские жанры в художественных опытах XX века // Научные труды молодых ученых-филологов. М., 2006. С.191-193.

5. Мир каторга В.М. Дорошевича // Вестник Бурятского государственного университета. Филология. 2008, №10. С. 156-160.

Подписано в печать 24.02.2009 Формат 1/16 60x84. Бумага писчая. Плоская печать. Усп. печ. п. 1,39. Уч.-изд.л.1,33 Тираж 100 экз. Заказ №1208

Информационно Издательский Центр "На каждый день" 140000 г. Люберцы, ул. Смирновская, д. 16/179

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата филологических наук Минералов, Алексей Юрьевич

Введение.

Глава первая.

Филологические и психологические аспекты проблематики мира каторги

1. Литературоведческий «психологизм» и психологический анализ.

2.0 точках соприкосновения литературоведения и психологической науки.

3. Парадоксы Сахалина: «кандальная тюрьма» и «вольная тюрьма».

4. «Свободный человек острова Сахалина».

5. Интеллигент на каторге: духовный кризис.

6. Мир каторги: личностное и архетипическое.

Глава вторая.

Поэтика произведений о каторге

1. Литературные аллюзии.

2. Русские очерковые традиции и произведения о каторге.

3. Очерковое и фельетонное начала в структуре трилогии Дорошевича «Каторга».

4. Литературные портреты каторжников в произведениях Чехова и Дорошевича.

5. Книги Чехова и Дорошевича как источник других произведений о сахалинской каторге («Каторга» B.C. Пикуля).

Введение диссертации2009 год, автореферат по филологии, Минералов, Алексей Юрьевич

Особым «миром» назвал русскую каторгу XIX века Ф.М. Достоевский в «Записках из Мертвого дома»1. Повествователь в этом произведении, прочитавший автобиографические записки, приписанные тут вымышленному Достоевским прошедшему каторгу Алексею Петровичу Горянчикову, обнаружил в них «совершенно новый мир, до сих пор неведомый, странность иных фактов, некоторые особенные заметки о погибшем народе». По словам самого героя (то есть Горянчикова), в остроге «был свой особый мир, ни на что более не похожий, тут были свои особые законы, свои костюмы, свои нравы и обычаи, и заживо Мертвый дом, жизнь — как нигде, и люди особенные».

Забегая вперед, отметим, что слово «мир» в том смысле, который применен здесь Достоевским, как и выражение «Мертвый дом» суть емкие художественные символы. Насыщено символами и само повествование в «Записках из Мертвого дома». Несомненно, такая символическая насыщенность довольно неожиданна в тексте, предельно приближенном к законам строгого документа.

Сам Ф.М. Достоевский отбывал каторгу 1851 — 1855 гг. в крепостном остроге («тюремном замке») западносибирского города Омска, расположенного на берегу реки Иртыш. Подобные каторжные места имелись и в других уголках Западной и Восточной Сибири. В рамках темы диссертации Достоевский с его произведением интересует нас прежде всего как родоначальник самой «каторжной» традиции в художественно

1 Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого Дома П Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. В 32 гг. Т. 4. Л.: Наука. 1972. С. 8. документальной прозе.

В 1869 году был официально объявлен местом каторги и ссылки остров Сахалин. Впоследствии всего за время существования сахалинской каторги сюда было сослано около 40 тысяч человек. Своеобразный быт населения острова, на котором во второй половине XIX — начале XX века размещалась эта каторга для уголовных преступников (политических за весь период там было около 60 человек) обнаружили наблюдения двух русских литераторов, в конце XIX века посетивших Сахалин, — А.П. Чехова и В.М. Дорошевича.

Записки из Мертвого дома» — одно из наименее изученных произведений Ф.М. Достоевского. В работах различных исследователей, как правило, в развернутой форме констатируются большая важность и л социальная острота «Записок» . В отдельных статьях обсуждается сам образ «Мертвого дома»3. Эпитет «мертвый» в названии книги можно заменить на «несвободный дом» и на «ад», что вполне соответствует содержанию произведения, полагает японский исследователь творчества Ф.М. Достоевского К. Итокава4. Вопрос о внутреннем художественном единстве произведения весьма интересно намечал в одной из статей критик Ю. Селезнев5.

План книги возник у Достоевского в Твери. Он писал брату 9 октября 1859 г.: «Эти "Записки из мертвого дома" приняли теперь в голове моей план полный и определенный. Это будет книжка листов в шесть или семь

2 Ср.: Кирпотип В.Я. «Записки из Мертвого дома» // Кирпотин В.Я. Творчество Ф.М.Достоевского.-М.: 1959.

3 Карлова Т.С. О структурном значении образа «Мертвого дома» //Достоевский: Материалы и исследования. - JI.: 1974. Т. 1.

4 Итокава К. Записки о «Живом доме»: Парадокасалыюсть композиции «Записок из Мертвого дома» Ф.М.Достоевского // Литература и Сибирь: Межвуз.сб.научн.тр. — Иркутск, 1997.

5 Селезнев Ю.И. Идея свободы и вопросы художественного единства в «Записках из Мертвого дома» // Писатель и жизнь: Сб. истор.-лит.:теоретич. и критич. Статей. - М.:1975. печатных. Личность моя исчезнет. Это — записки неизвестного; но за интерес я ручаюсь. Интерес будет наикапительнейший. Там будет и серьезное, и мрачное, и юмористическое, и народный разговор с особенным каторжным оттенком (я тебе читал некоторые из занесенных мною на месте выражений), и изображение личностей — никогда не слыханных в литературе, и трогательное, и, наконец, главное — мое имя."». Вся книга была опубликована в течение 1861-1862 гг. в журнале братьев Достоевских «Время».

Но «Мертвый» мир каторги на страницах произведения, по сути, оживает и очеловечивается: «Люди везде люди. И в каторге между разбойниками я, в четыре года, отличил наконец людей»,— говорит Достоевский брату (в письме от 30 января — 22 февраля 1854 г.).

Личность Достоевского вряд ли вполне «исчезла» из произведения: уже начиная со второй главы он как реальный автор все более забывает про «убившего жену» вымышленного Горянчикова. Повествователь быстро делается совершенно непохожим на этого «маленького и тщедушного», «мнительного до сумасшествия» героя. «Фикция рассказчика, уголовного преступника Александра Петровича Горянчикова, не может обмануть: всюду слышится голос самого Достоевского, очевидца событий. Вторая фикция — отсутствие «личного элемента» — столь же условна, как и первая. Автор выставляет себя в роли мореплавателя, открывшего новый мир и объективно описывающего его географию, население, нравы и обычаи», — отмечал К.И. Г

Мочульский .

Оказалось, что Ф.М. Достоевский как автор данного произведения в историко-литературной перспективе заложил особую художественно-документальную традицию. С одной стороны, «каторжной» проблематике

6 Мочульский КВ. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М.: 1995. С. 308. впоследствии отдали дань такие авторы, как, например, другой великий русский прозаик А.П. Чехов («Остров Сахалин») и крупный писатель конца XIX — начала XX вв. В.М. Дорошевич («Каторга»). С другой стороны, позднейшие авторы не могли творить в рамках данной проблематики вне учета творческого опыта Достоевского . Так, например, вышеупомянутое символическое насыщение текста в высшей степени характерно для «Острова Сахалина» — при всей строгой, если не строжайшей документальности данного чеховского произведения (по своей подчеркнутой «очерковости» стоящего в творчестве этого великого прозаика особняком). А.П. Чехов неоднократно по разным поводам вспоминает в «Острове Сахалине» «Записки из Мертвого дома».

Художественно-документальные жанры как таковые на протяжении XIX века интенсивно развивались в русской литературе (мощный толчок их развитию дала натуральная школа 40-х гг.). Писатели быстро осознали их сильные стороны, связанные с особыми возможностями создания эффекта жизненного правдоподобия, их социальную остроту и т.п. Этим жанрам (записки, хроники, путешествия, очерк, фельетон и т.д.) отдавали должное крупнейшие русские писатели (А.И. Герцен, С.Т. Аксаков, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, JI.H. Толстой и др.). Достоевский в «каторжной» теме выступил первопроходцем, но при этом поступил подобно Толстому (в трилогии «Детство. Отрочество. Юность») и Аксакову (в «Семейной хронике» и «Детских годах Багрова-внука») — сделал реальных людей

7 Известно, что книга Ф.М. Достоевского повлияла даже на воспоминания отбывавшего каторгу в омском остроге вместе с ним поляка Ш. Токаржевского. Так, Достоевский в «Записках из Мертвого дома» рассказывает о каторжниках Баклушине, Ломове и Бумштейне, и Токаржевскии в своих воспоминаниях, изданных в 1907 и 1912 гг.:называет эти же фамилии — между тем как в реальности фамилии данных людей были, как сообщается в академическом ПСС Достоевского, «Арефьев, Лопатин, Бумштель» (Достоевский Ф.М. Указ. изд. С. 281). прототипами своих героев, изменив их имена и фамилии, частично изменив сами события.

В конце XIX в. к художественной документалистике, обращенной к теме «особого мира» каторги, обратился А.П. Чехов, написав книги «Из Сибири» и «Остров Сахалин» по итогам своей поездки через Сибирь на Дальний Восток (1890).

В.М. Дорошевич осуществил поездку на Сахалин в 1897 году на средства «Одесского Листка», в котором постепенно печатались очерки, составившие книгу «Каторга». Книга эта была трижды издана в 1903 — 1905 гг., но затем на весь XX век забыта (в отличие от книг Достоевского и Чехова), то есть по сей день еще практически не изучена. Такая ситуация заставляет дополнительно остановиться во Введении на данном произведении и фигуре его автора.

В первой советской Литературной энциклопедии 1929—1939 годов в статье Д. Заславского о В.М. Дорошевиче это связывается с тем, что, по мнению издания, «наблюдения Д. были поверхностны». Далее там говорится:

В 1899 Дорошевич вместе с Амфитеатровым и Сазоновым предпринял в Петербурге издание большой политической газеты — «Россия». При внешней шумливости газета соединяла беспринципный либерализм с национализмом и шовинизмом. Резкие фельетоны Дорошевича против отдельных министров были не столько радикальны по существу, сколько вызывающе дерзки. Но уже в это время сказалась слабая сторона Д. как фельетониста: его многословие. Отдельные сильные и меткие строки терялись среди массы пустых фраз. Иногда его фельетоны по силе обличения подымались до памфлета. <.> Д. перешел на работу в московскую газету Сытина «Русское слово», редактором которой оставался до закрытия этой газеты в 1918. При Д. «Русское слово» получило огромное распространение, а Д. стал любимым фельетонистом московского купечества и мещанства. <.> Радикальная фраза постепенно выветрилась. Меткие, сильные фразы реже встречаются среди безбрежного моря афористической пошловатой болтовни. Его выручал большой житейский опыт, знание купеческой среды, сохранившаяся наблюдательность»8.

Довольно негативным было личное отношение к творчеству В.М. Дорошевича другого известного (в 1920-е годы уже советского) автора — К.И. Чуковского. В статье «О Власе Дорошевиче» он назвал его излюбленные изобразительные приемы «системой лубочных контрастов», упрекал его в «неискренности» и писал, в частности:

Возьмите Дорошевичев «Сахалин» (имеется в виду «Каторга». — A.M.). Ведь он весь написан точно по машинке - «без слез, без жизни, без любви»»9.

Упрек значительный, но, как убеждают конкретное знакомство с упомянутой книгой и ее анализ, все же преувеличенный и не лишенный субъективности, как довольно часто вообще бывало с молодым К.И. Чуковским10. Данное произведение В.М. Дорошевича, несомненно, оказало свое влияние на русскую литературу первой трети XX века. Отзвуки знакомства с каторгой и каторжанами появляются в ней не без влияния Дорошевича, а они ощутимы, например, в творчестве А.А. Блока, в образах М.А. Булгакова и др.

Публиковались интересные историко-краеведческие материалы,

8 http://feb-web.ru/feb/litenc/encvclop/.

Современники именовали Дорошевича «королем фельетона».

9 http://vvww.chukfamily.ra/Kornei/Critica/Doroshevich.htm.

10 Ср.: например, полемику с Чуковским в книге: Матвеева А. Лидия Чарская. Стиль сказочной прозы. М.-Ярославль, 2005. С. 12-14. связанные с пребыванием Чехова на Сахалине11. Филологи-чеховеды также не обошли вниманием в ряду других чеховских произведений и «Остров Сахалин». Так, это произведение и отраженные в нем реалии рассматриваются в работах M.JI. Семановой12. «Остров Сахалин» затрагивается также, например, в работах Г.П Бердникова, Г.А. Вялого, Б.И

1 "X

Есина, Э.А. Полоцкой и др. В то же время заметно, что «Записки из Мертвого дома» Достоевского и «Остров Сахалин» Чехова на протяжении советских десятилетий XX в. получали преимущественно социологизированное истолкование, приближавшее эти произведения к обычным историческим документам и соответственно отдалявшее их от прочих произведений обоих писателей, от целостного контекста их творчества и проблем их личного художественного стиля. По сути, литературоведами целенаправленно и углубленно освещены лишь социально-бытовые аспекты «Острова Сахалина» А.П. Чехова. Произведение с необходимой полнотой и конкретностью не рассматривалось в рамках целостной литературно-художественной традиции, идущей от «Записок из Мертвого дома» и не получало системного сопоставления (в рамках данной традиции) с «Каторгой» В.М. Дорошевича и др. посвященными сахалинской

11 См.: Сибирь и Сахалин в биографии и творчестве А. П. Чехова: Сб. науч. ст. / Ин-т мировой лит. Рос. акад. наук, Упр. культуры и туризма Администрации Сахалин, обл.; [Редкол.: Р. А. Блинова и др.] // Южно-Сахалинск: 1993.

12 См.:напр.: Семанова М. JI. Чехов — художник. М.: 1976.

Впервые развернутые наблюдения над данным произведением сделаны M.JI. Семановой в книге: Семанова МЛ. Чехов в школе. — М.:1954. Из прочих работ данного литературоведа, посвященных «Острову Сахалину», можно указать на вступительную статью к книге: Чехов А. Остров Сахалин /Вступ. ст. С. 5-23 и примеч. М. JI. Семановой. М.: 1984.

Особенно значимы также примечания M.JI. Семановой в изд.: Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем в 30 тт. Т. 14/15. Из Сибири. Остров Сахалин. 1889—1895. —М.: Наука, 1978. — 928 с. Ею же подготовлены здесь варианты текста «Острова Сахалина».

13 См.:напр.: Бердников Г.П. А. П. Чехов. Идейные и творческие искания. М.: 1984; Бялый Г.А. Чехов и русский реализм: Очерки. JL: 1981; Есин Б.И. Чехов — журналист. М.: 1977; Полоцкая Э.А. А. П.Чехов: Движение художественной мысли. М.: 1979. каторге художественными произведениями (напр., с «Каторгой» исторического романиста B.C. Пикуля).

Творческое наследие В.М. Дорошевича обширно, но привлекало преимущественно внимание исследователей жанра фельетона14 и рассматривалось, как правило, в общем ряду вопросов истории журналистики. Трилогия «Каторга» же, наряду с произведением Чехова составляющая непосредственный предмет нашего исследования15, интересовала ученых-филологов, историков, этнографов и т.д., как правило, прежде всего своей «краеведческой» подоплекой. Объектом исследования являются художественно-изобразительные средства произведений русской документально-художественной прозы, в совокупности своей формирующие своеобразие мира каторги.

В центре анализа, однако, в соответствии с уточняющим подзаголовком работы, проблематика и поэтика, средства литературно-художественной выразительности и их словесное воплощение в названных произведениях.

Аспекты, связанные с художественной проблематикой и поэтикой произведений о каторге, исследование которых мы ставим своей целью в диссертации, на данный момент вряд ли получили свое разрешение и сохраняют свою научную актуальность.

Вопросы поэтики претерпели интенсивное развитие уже в современном А.П. Чехову и В.М. Дорошевичу литературоведении (труды А.Н.

14 В 1905 году начало выходить собрание фельетонов В.М. Дорошевича в 12 томах. Из других произведений В.М. Дорошевича необходимо указать на книги «Папильотки» (1893), «Одесса, одесситы и одесситки» (1895), «Тарас Бульба. Повесть из казачьей жизни запорожцев» (1900), «В Земле обетованной (Палестина)» (1900), «Му-Сян. Китайский роман" (1901), «Легенды и сказки Востока» (1902), «Восток и война» (1905), «Сказки и легенды» (1923) и др

15 Для анализа использовалось издание: Дорошевич В.М. Каторга. В 3 т. М.: 2001 (т. 1 — «Укрощенный хам», т. 2 — «Добрый человек», т. 3 — «Сахалинское Монте-Карло»). Ссылки на цитаты из данного издания приводятся в круглых скобках в тексте; первая цифра означает номер тома, вторая, даваемая через запятую, номер страницы.

Веселовского, А.А. Потебни, А. Белого и др.), а затем в 1920-е годы (труды русской «формальной школы», П.Н. Сакулина, молодого А.Ф. Лосева и др.). Тем самым для наблюдений над поэтикой художественно-документальных произведений о каторге имеется прочная и основательная теоретико-методологическая база. В то же время жанровое своеобразие этих произведений заставляет предполагать, что обычные литературоведческие подходы, рассчитанные на художественную прозу как таковую (с придуманным писателем сюжетом, вымышленными героями и т.п.), могут в данном случае оказаться не вполне и не везде достаточными. В диссертации специально ставится и разрешается вопрос, какими конкретно новыми подходами можно дополнить филологический анализ, когда приходится иметь дело с документальным в основе материалом.

Ввиду своей слабой изученности произведение Дорошевича рассматривается в диссертации наиболее подробно. С другой стороны, именно в трилогии Дорошевича с удобной для филологии точностью представлены как принципы изображения названного «каторжного мира» в рамках интересующей нас художественно-документальной традиции, так и продемонстрированы новые для того времени характерные жанровые черты литературно-художественной документалистики, определившие некоторые пути развития данного жанрового пласта русской литературы в XX веке. Весьма своеобразно решаются в рамках вышеназванной традиции и, в частности, у Дорошевича проблемы психологизма при построении авторами образов героев.

Подчеркнем, что анализ «Записок из Мертвого дома» и «Острова Сахалин» представляет собой самостоятельный аспект в нашем исследовании, но в ряде случаев эти произведения анализируются непосредственно в порядке сравнения с трилогией «Каторга». Для сопоставления с произведением В.М. Дорошевича в работе по мере необходимости привлекается (помимо названных книг Достоевского и Чехова) отличающийся богатством использованного архивного и исторического материала роман B.C. Пикуля «Каторга», посвященный жизни Сахалина в годы, непосредственно следующие за поездками на остров Чехова и Дорошевича.

Словом, нас интересует трилогия журналиста и писателя Власа Дорошевича «Каторга» в контексте той эпохи, когда эта книга писалась, и с теми художественно-исследовательскими приоритетами, которые важны были для современников (например, выявление общих и формируемых непосредственно содержанием книги смыслов, вкладываемых в слово «каторга», семантика которого реализуется не только в самых общих описаниях, но и в создаваемых Дорошевичем портретах арестантов, сюжетах, жанровых бытовых сценах и т.п.). Типологическое и историческое сравнение книги Дорошевича о Сахалине с другими произведениями о мире сахалинской каторги позволяет в компактной форме выявить и то, что составляет «лица необщее выраженье» В.М. Дорошевича как писателя и автора данной конкретной книги.

Новизна работы вытекает из вышеизложенного и обусловлена тем, что под избранным углом зрения произведения Ф.М. Достоевского и А.П. Чехова и творчество писателя и журналиста Власа Михайловича Дорошевича не рассматривались.

Практическая значимость работы состоит в том, что результаты ее могут быть использованы в курсе преподавания истории русской литературы, а также при изучении ряда журналистских дисциплин, касающихся жанра очерка, фельетона, проблем журналистской этики и др.

Объем работы. Работа состоит из Введения, двух глав, Заключения,

Библиографии. Общий объем работы 160 страниц.

Заключение научной работыдиссертация на тему "Мир каторги в русской художественно-документальной прозе"

Выводы к главе.

Чехов систематизирует свои наблюдения на основе составленный им заранее «вопросника», формируя социальную панораму сахалинской жизни и пропорционально сознательно уклоняясь от углубления в судьбы конкретных людей. Дорошевич же старается в живом диалоге выспросить у человека нечто характеризующее его как особую личность. Его интересуют и люди Сахалина, и сахалинское общество. Чеховский метод свидетельствует о тяготении автора к научности, а подход Дорошевича — к приемам газетчика.

В.М. Дорошевич, работая на документальном атериале, активно эксплуатирует «романные» повествовательные приемы. Так, при изображении своих встреч с различными узниками Сахалина он регулярно делает попытки помещать их в те или иные литературные ряды (это можно отнести к Золоторучке («несчастная мать»), Пищикову («Отелло»), Бестужеву (гоголевский «Ноздрев»), Ландсбергу («пушкинский Германн», ницшеанский «сверхчеловек»), «маленький человек», даже «Мармеладов» Достоевского (герой очерка «Интеллигент») и др.

В.М. Дорошевич, отталкиваясь от приемов Достоевского в «Записках из Мертвого дома», любит прибегать к инсценировкам, изображению прямой речи персонажей, воспроизведя просторечие, устно-речевые индивидуальные обороты, нечаянные оговорки и т.п.

Как опытный журналист, Дорошевич часто специально создает для «Каторги» специфические «репортажные ситуации». Этого нет в «Острове Сахалине» А.П. Чехова.

В жанровом плане «Каторга» Дорошевича может быть уподоблена мозаике, составленной из относительно самостоятельных компактных частичек, потенциально способных существовать в отдельности друг от друга в качестве самостоятельных газетных очерков, фельетонов и т.п. (то есть произведений журналистики). Но книга как целое есть повое качество сравнительно со своими компонентами, взятыми в отдельности, и является полноценным литературным произведением. *•

Остров Сахалин» Чехова и следующая в его русле по ряду художественно-изобразительных принципов «Каторга» Дорошевича в жанровом плане восходят не только непосредственно к «Запискам из Мертвого дома» Достоевского, но и к очерковым традициям русской прозы XIX в. — натуральная школа 40-х гг., а также Г.И. Успенский, А.И. Левитов, Н.Г. Помяловский, В.А. Слепцов, Ф.М. Решетников и др., проза русских натуралистов (П.Д. Боборыкин, В.И. Немирович-Данченко, В.И. Гиляровский и др.)

Роман B.C. Пикуля «Каторга» содержит ряд исторически достоверных сведений о мире сахалинской каторги в годину постигших ее обитателей страшных испытаний, связанных с событиями русско-японской войны. Реальные события на острое, описанные Пикулем, дают основания для резкой корректировки психологического облика некоторых героев Чехова и

Дорошевича.Многие «жалкие» каторжане неожиданно проявили себя как смелые патриоты, став дружинниками и сражаясь против японских захватчиков в партизанских отрядах (один из них возглавил уже отбывший наказание убийца Ландсберг). Жизнь удивительным образом внесла позитивные нравственные поправки в литературную картину.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В диссертационной работе в качестве основного материала были рассмотрены произведение А.П. Чехова «Остров Сахалин» и произведение В.М. Дорошевича «Каторга». Однако для сопоставления привлекались «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского и роман B.C. Пикуля «Каторга». Анализ выявил как бы три различающихся степени литературного обобщения жизненных фактов.

У Чехова перед читателем максимальная документальность повествования. Он сдерживает свои огромные возможности писателя-художника, стараясь лишь точно фиксировать увиденное и не боясь сделать книгу «сухой». Это не мешает ему возвысить повествование до масштабных символических обобщений.

В.М. Дорошевич исключительно много встречался с каторжанами, представителями островной администрации и вольными жителями острова. Им создан обширный ряд образов реальных людей самого конца XIX века. С другой стороны, у Дорошевича в очерках, образовавших его книгу, заметна отчетливая тенденция к художественной «беллетризации» фактов. Чтобы понять, «как все было», нередко необходимо проникнуть сквозь его иронию, вникнуть в прямую речь персонажей (отсеивая то, что, скорее всего, представляет собой «литературные инсценировки», художественную типизацию реальных диалогов автора с островитянами).

Наконец, у Пикуля перед нами исторический роман, художественное произведение. Однако этому роману присуща цепь ярких документальных вкраплений, заметно усиливающих повествование. Данные разнообразных исторических источников, использованных писателем, либо преобразованы в элементы сюжета и образы героев, либо вводятся как автономная к сюжету хроника подлинных событий (особенно это характерно для изображения оказанного островитянами сопротивления японским захватчикам). Само собой разумеется, использованы писателем и книги Чехова и Дорошевича, с которыми Пикуль словами своих персонажей даже вступает иногда в своеобразную «полемику» об условиях жизни на Сахалине изображаемого времени.

В.М. Дорошевич сумел глубоко и оригинально осмыслить увиденное им в жизни острова Сахалин. Вслед за Достоевским он оспорил даже общепринятый, казалось бы, принцип, согласно которому тяжесть наказания (то есть и степень «несвободы») должна быть прямо пропорциональна тяжести преступления. Суровые меры бесполезны в смысле исправления человека, как бы решил для себя Дорошевич после общения с Золоторучкой и неоднократно на разный лад высказался об этом далее, наблюдая иные человеческие судьбы.

Зато многое исправить в человеке, даже сделать его в значительной степени внутренне свободным, порой способна беззаветная, жертвенная любовь (пример — семья Пищиковых). Завоевание внутренней свободы возможно в условиях самой большой внешней «несвободы», считает Дорошевич. А внутренней свободы человека уничтожить не способно ничто (пример Бестужева). Есть люди, которые на каторге остаются людьми, даже одичав внешне.

В то же время Дорошевич отнюдь не считает, что внутренняя свобода может быть свойственна всем и каждому. На «проклятом острове», во многих населяющих его людях, как следует из его наблюдений, имеется немало необратимо дикого и отталкивающего. Устами Бестужева Дорошевич даже заявляет, что здесь живет масса «ни к чему не пригодных» подневольных людей. Таковы, например, фигуры палачей Медведева, Комлева, Голынского и др. Но произведение Пикуля напоминает, что многие сахалинцы в конце концов преодолели свой психологический надлом, защищая Родину.

Фигуры ряда персонажей подаются Дорошевичем иронически-гротесково. Впрочем, функции иронии в книге Дорошевича не сводятся к гротеску. Весьма характерно для этой книги-трилогии особое лирико-ироническое повествование, которое позволяет придать «сахалинской» теме особый поворот.

Из проведенного в диссертации историко-литературного исследования проистекает ряд конкретных выводов.

1. Приемы символического обобщения, творчески воспринятые А.П. Чеховым от Ф.М. Достоевского позволили ему с высокой художественной силой обрисовать особый человеческий мир сахалинской каторги, полностью сохраняя при этом строгую документальность повествования. В.М. Дорошевич стремится повысить литературно-художественный уровень своего произведения, активно усиливая его беллетристическую занимательность.

2. Дополняя литературоведческий инструментарий данными и понятиями концепций психологов-классиков (3. Фрейд, К.Г. Юнг, Э. Фромм и др.), удается глубже вникнуть в психологический облик наблюдавшихся Чеховым и Дорошевичем каторжан — то есть не вымышленных героев литературы, а реальных людей (обилие у каторжан психологических комплексов, «бегство от свободы»: частый добровольный возврат в сахалинскую тюрьму освобожденных по истечении наказания лиц и его причины, духовный кризис личности, характерные архетипические проявления и пр.).

3. На сахалинской каторге Чехов и Дорошевич обнаружили ряд незаурядных и сильных личностей, обретших под их пером черты ярких литературно-художественных образов.

4. Резко негативная черта быта сахалинцев-каторжан, преломившаяся в произведениях Чехова и Дорошевича, — их массовая безрелигиозность, которая составляет одну из наиболее острых духовных проблем на острове.

5. Чеховские методы сбора документального материала для данной книги и его литературной обработки свидетельствуют о наличии важных точек пересечения с творческими принципами русских натуралистов, но приемы чеховского художественного обобщения жизненных фактов через их символизацию отчасти перекликаются с опытами в данном направлении Достоевского, в целом же являются новаторскими для литературы его времени приемами литературного письма.

6. Дорошевич действует иначе, его приемы — прежде всего, приемы опытного газетчика-репортера. Но, стараясь в данном случае работать не просто как журналист, а как писатель-художник, он делает небезынтересные опыты по «романизации» документального материала (подача реальных людей с Сахалина через призму литературных типов — «Отелло», «Ноздрев», «Германн», «маленький человек» и др.; сюжетные инсценировки; развернутые диалоги, и пр.).

7. В жанровом плане анализируемые в диссертации книги Чехова и Дорошевича являют собой качественно новый этап в развитии традиций русской художественно-документальной прозы XIX в. Одновременно эти произведения связаны неразрывными нитями творческой преемственности с «Записками из Мертвого дома» Достоевского.

8. Чеховым в «Острове Сахалине» реализованы и творчески продемонстрированы впечатляющие перспективы научно-художественного повествования в рамках литературного реализма.

9. Роман B.C. Пикуля «Каторга» существенно дополняет облик мира сахалинской каторги исторически достоверным и художественно ярким описанием того, как некоторым сахалинским собеседникам Чехова и Дорошевича жизнь дала возможность не просто искупить свое преступное прошлое, но и стать настоящими героями своей Родины, сражаясь в рядах партизанских дружин против японских оккупантов Сахалина.

Список научной литературыМинералов, Алексей Юрьевич, диссертация по теме "Русская литература"

1. Дорошевич В.М. Каторга. В 3 т. М. 2001.

2. Достоевский Ф.М. Записки из Мертвого Дома // Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. В 32 тт. Т. 4. Л.: Наука. 1972. С. 8. Пикуль B.C. Каторга. М., 1992.

3. Чехов А.П. Остров Сахалин. — Чехов А.П. Поли, собр соч. и писем в 30 т. Сочинения. Т. 14-15. М., 1978.

4. Административно-территориальное деление Сахалинской области: Док. и материалы. —Южно-Сахалинск, 1986.-134 с.

5. Алексеев В.А. Русский советский очерк. Л., 1980.

6. Аллен JI. Ф.М. Достоевский. Поэтика. Мироощущение. Богоискательство: Перевод с фр. СПб.: Логос, 1996.

7. Ампилов В. А. Современный газетный очерк. Минск, 1972. Арнаудов М. Психология литературного творчества. М., 1970. Арнхейм Р. Новые очерки по психологии искусств. М., 1994. Афасижев М.Н. Фрейдизм и буржуазное искусство. М. Наука, 1971.

8. Барлас Л.Г. Язык повествовательной прозы Чехова: Проблемы анализа / Сев.-Кавк. науч. центр высш. шк.; Отв. ред. JI. А. Введенская. — Ростов-на-Дону: Изд-во Рост, ун-та, 1991. — 205, 1. с.

9. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1972.

10. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986.

11. Бахтин М.М. Человек в мире слова. М., 1995.

12. Беневоленская Т.А. О языке и стиле газетного очерка, Изд-во МГУ, 1973.

13. Беневоленская Т.А. Композиция газетного очерка. М., 1975.

14. Бердников Г.П. А. П. Чехов. Идейные и творческие искания. — 3-е изд., дораб. — М.: Худож. лит., 1984. — 511 с.

15. Берн Э. Введение в психоанализ и психиатрию для непосвященных. СПб., 1991.

16. Букчин С.В. Судьба фельетониста. Жизнь и творчество Власа Дорошевича. Минск, 1975.

17. Булгаков С.Н. Чехов, как мыслитель. —Киев, 1905.

18. Бялый Г.А. Чехов и русский реализм: Очерки. — Д.: Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1981. — 400 с.

19. В творческой лаборатории Чехова / Акад. наук СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького; Редкол.: JI. Д. Опульская и др. — М.: Наука, 1974. — 367 с.

20. Вер Г. Карл Густав Юнг. Челябинск, 1998.

21. Вердилъоне А. Десять лет скандала ради истины. Свидетельство психоаналитика. СПб., 1993.

22. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Д., 1940.

23. Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971.

24. Владиславлев И.В. Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, М.-Л., 1924.

25. Власкин А.П. Творчество Ф.М. Достоевского и народнаярелигиозная культура. Магнитогорск, 1994. Выготский JI.C. Психология искусства. М., 1968.

26. Высокое М.С. и др. История Сахалинской области с древнейших времен до наших дней. Южно-Сахалинск, 1995.

27. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка в 4 т. М, 1999.

28. Демин Л.М. Сахалинские записки. М., 1983.

29. Дерман А.Б. О мастерстве Чехова. —М.: Сов. писатель, 1959. — 208 с. Дмитриевская Л.Н. Пейзаж и портрет: проблема определения и литературного анализа. М., 2005. 135 с.

30. Добренькое В.И. Неофрейдизм в поисках истины. М., 1997. Долинин А.С. Достоевский и другие. Л., 1989. Достоевский и русские писатели. М., 1971.

31. Достоевский Ф.М. Материалы и исследования. Л., 1974 — 1994. Т. I—1. XI.

32. Есин Б.И. Чехов — журналист. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1977. — 104 с. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. Журбина Е. Искусство очерка. М., 1957.

33. Журбина Е.И. Теория и практика художественно-публицистических жанров. М., 1969.

34. Здоровега В.И. Публицистика, ее природа, общественная роль, гносеологические и психологические основы. М., 1989.

35. Карлова Т.С. О структурном значении образа «Мертвого дома» // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1974. Т. 1. С. 135-146.

36. КемпинскийА. Познание больного. Минск, 1998.

37. Кирпотин В.Я. «Записки из Мертвого дома» // Кирпотин В.Я. Творчество Ф.М.Достоевского. М., 1959.

38. Кляйн М. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников. Пер. с англ. А.Ф.Ускова. СПб., 1997.

39. Коэюевникова Н.А. Язык и композиция произведений А. П. Чехова. — Н. Новгород: Б. и., 1999. — 103 с.

40. Кожинов В.В. Сюжет, фабула, композиция. М., 1964. Кормилов С.И. В.М. Дорошевич как неявный подра жатель и неявный оппонент А.П. Чехова в освоении сахалинсткой темы. — http://www.icrap.org/ru/kormilow2K-l.html.

41. Коул М. Культурно-историческая психология. М., 1997.

42. Кудрявцев Ю.Г. Три круга Достоевского. М.: Изд-во МГУ, 1979—1990.

43. Куттер П. Современный психоанализ. СПб., 1997.

44. Лапланш Ж., ПонталисЖ. Б. Словарь по психоанализу. М., 1996.

45. Лейбин В.М. Психоанализ и философия неофрейдизма. М., 1977.

46. Лейбин В.М. Фрейд, психоанализ и современная западная философия. М., 1990.

47. Лейбин В. Русскость Фрейда. М., 1994.

48. Леонов П.А., Панькин И.В., Белоусов И.Е. Область на островах. М., 1979.

49. Леонтьев А.А. Язык, речь, речевая деятельность. М., 1969.

50. Маслова Н.М. Путевые заметки как публицистическая форма. М., 1977.

51. Матвеева Александра. Лидия Чарская. Стиль сказочной прозы. М.Ярославль, 2005.

52. Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. М, 1999.

53. Минералов Ю.И., Минералова ИТ. История русской литературы XX века (1900 1920-е годы). М., 2004.

54. Мирский М.Б. Доктор Чехов / Рос. акад. наук. Ин-т истории, естествознания и техники им. С. И. Вавилова. — М. : Наука, 2003.

55. Михайлова А.А. О художественной условности. М., 1970.

56. Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово. М., 1996.

57. Мочульский КВ. Гоголь. Соловьев. Достоевский. М., 1995.

58. Нейфельд И. Достоевский. Психоаналитический очерк // Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль / Сост. В. М. Лейбин. М., 1994.

59. Новые аспекты в изучении Достоевского. Петрозаводск, 1994.

60. Овсянико-Куликовский Д.Н. Язык и искусство. СПб., 1895.

61. ОдайникВ. Психология политики. СПб., 1996.

62. Палиевский П.В. Роль документа в организации художественного целого. — В сб. Проблемы художественной формы социалистического реализма. В 2 т. М., 1971. Т. 1, с .393-394.

63. Полоцкая Э.А. А. П.Чехов: Движение художественной мысли. — М.: Сов. писатель, 1979. — 340 с.

64. Полоцкая Э.А. О поэтике Чехова / Рос. акад. наук. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наследие, 2000. — 238, 1. с.

65. Ракрофт Ч. Критический словарь психоанализа. СПб., 1995.

66. Решетников М.М. Психическая травма. СПб., 2006.

67. Рикер П. Герменевтика и психоанализ. М., 1996.

68. Романов И.Ю. Психоанализ: культурная практика и терапевтический смысл. М., 1994.

69. Сакулин П.Н. Теория литературных стилей. М., 1928;

70. Сакулин П.Н. Филология и культурология. Сост., автор вступ. статьи и комм. Ю.И. Минералов. М., 1990.

71. Самуэлс Э. Юнг и постюнгианцы. Курс юнгианского психоанализа. М., 1997.

72. Селезнев Ю.И. Идея свободы и вопросы художественного единства в «Записках из Мертвого дома» // Писатель и жизнь: Сб. истор.-лит., теоретич. и критич. Статей. М., 1975. С.116-126.

73. Селезнев Ю.И. В мире Достоевского. — Л., 1980. С. 52-58.

74. Семанова M.JI. Чехов в школе. М., 1954.

75. Семанова M.JI. Чехов — художник. — М.: Просвещение, 1976. — 224 с. — (Б-ка словесника).

76. Сидоренко Е.В. Комплекс неполноценности и анализ ранних воспоминаний А. Адлера. СПб., 1993.

77. Соколов Э.В. Вечные образы в культурологическом исследовании // В кн.: Художественная культура и искусство. Методологические проблемы. Л., 1987.

78. Станиславлева В.Н. Советский очерк о зарубежных странах. М., 1979.

79. Степанов АД. Проблемы коммуникации у Чехова. — М.: Языки слав, культур, 2005. — 400 с. — (Studia philologica).

80. Сухих И.Н. Проблемы поэтики А. П. Чехова / Ленингр. гос. ун-т им. А. А. Жданова. —Л.: Изд-во Ленингр. гос. ун-та, 1987. — 180, 2. с.

81. Тарасов Б.Н. Непрочитанный Чаадаев, неуслышанный Достоевский (христианская мысль и современное сознание). М.: Academia, 2000.

82. Теплинскт М. Влас Дорошевич — автор книги «Сахалин»// Сахалин. Литературно-художественный сборник. —Южно-Сахалинск, 1962.

83. Толстая Е. Поэтика раздражения: Чехов в конце 1880-х — начале 1890-х гг. — М.: Радикс, 1994. — 397, 1. с.

84. ТрубннаЛ.А. Русская литература XX века. 4 изд. М., 2003.

85. Турков A.M. Чехов и его время. — 3-е изд., доп. и испр.. — М.: Geleos, 2003.—461, 1.с.

86. Фрейд 3. Введение в психоанализ. Лекции. М., 1989.

87. Фрейд 3. По ту сторону принципа удовольствия. М., 1992.

88. Фрейд 3. Поэт и фантазия. В кн. Эстетика (Современная книга по эстетике), М., 1957.

89. Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1992.

90. Фрейд 3. Психоанализ и русская мысль. М., 1994.

91. Фрейд 3. Толкование сновидений. Ереван., 1991.

92. Фрейд 3. Невроз навязчивости. Человек-волк. Человек-крыса // Собр. соч. в 26 т. Т. 4. СПб., 2007.

93. Фрейд 3. Тотем и табу. СПб., 2005.

94. Фрейд 3. Скорбь и меланхолия // Вестник психоанализа. № 1. 2002. С. 13-30.

95. Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994.

96. Фромм Э. Догмат о Христе. М., 1998.

97. Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1993.

98. Хазин М. Сахалинская тетрадь // Кодры, 1992. № 3, с.140-149.

99. ХиллманДж. Архетипическая психология. СПб, 1996.

100. ХорниК. Женская психология. СПб. 1993.

101. Хорни К. Невротическая личность нашего времени. Самоанализ. М., 1993.

102. Художественный метод А. П. Чехова: Межвуз. сб. науч. тр. / Рост. н/Д гос. пед. ин-т; Редкол.: В. Д. Седегов (отв. ред.) и др. — Ростов н/Д: Рост. н/Д гос. пед. ин-т, 1982. — 163 с.

103. Цвейг С. Фрейд. Врачевание и психика. Л., 1990.

104. Черевко К.Е. Экономическое освоение Сахалина: история и современность //Пробл. Дал. Востока, 1979. № 1, с.127-137. Черепахов М.С. Работа над очерком. М., 1966.

105. Чудаков А.П. Поэтика Чехова / Акад. наук СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. — М.: Наука, 1971. — 291 с.

106. Шафир Я. От остроты к памфлету. М. — Л., 1925. Шеллинг Ф.В. Философия искусства. М., 1966. Шкловский В.Б. За и против: Заметки о Достоевском. М., 1957. Щенников Г.К. Достоевский и русский реализм. Свердловск, 1988. С. 132-162.

107. ЮнгК.Г. Аналитическая психология. Прошлое и настоящее. М., 1995.

108. ЮнгК.Г. Архетип и символ. М., 1991.

109. Юнг КГ. Либидо. Его метафоры и символы. СПб, 1994.

110. Язык прозы А. П. Чехова: Сб. статей. / Рост. гос. ун-т; Отв. ред. М. К. Милых. — Ростов н/Д: Изд-во Рост, ун-та, 1981. — 120 с.J