автореферат диссертации по истории, специальность ВАК РФ 07.00.02
диссертация на тему: НЭП в Орловской губернии (политические и социально-экономические аспекты)

Оглавление научной работы автор диссертации — кандидата исторических наук Гончарова, Ирина Валентиновна

Введение.

Глава 1. Политические аспекты нэпа в Орловской губернии.

1.1. Политическая и социокультурная адаптация местной партийной и беспартийной провинциальной среды к новой экономической политике.

1.2. Аграрная политика большевиков: содержание и методы осуществления в Орловской губернии в период нэпа.

Глава 2. Экономика орловской деревни

2.1. Природно-географические и административно-политические условия функционирования аграрного сектора Орловской губернии.

2.2. Землеустройство.

2.3. Социально-экономическое развитие орловской деревни.

2.4. Аренда земли и наемный труд.

2.5. Социально-органические изменения крестьянских хозяйств.

Глава 3. Промышленность, кооперация и торгово-финансовая сфера.

3.1. Промышленность

3.2. Кооперация.

3.3. Торгово-финансовая сфера.

Введение диссертации2001 год, автореферат по истории, Гончарова, Ирина Валентиновна

История России XX века богата периодами, результаты исследования которых необходимо учитывать в современных социально-экономических и политических процессах. Актуальное значение в этом плане имеет краткий этап политики большевиков в 20-х гг. - нэп, выбивающийся из общей парадигмы послереволюционного экономического развития страны. Актуальность аграрного вопроса, возвращение к рыночной модели развития экономики, тоталитарное наследие и демократизация всех сфер жизни направляют интерес исследователей в 20-е годы.

В вышедшем из революции и гражданской войны обществе происходили удивительные по концентрированности и глобальности события: укрепление позиций большевиков и превращения партии в государственную структуру; революционный передел земельной собственности, выражавший эгалитаристские устремления крестьянства и социалистических реформаторов и ставший основным вариантом решения аграрного вопроса; возрождение и трансформация кооперации; денационализация и хозрасчет в промышленности; наконец, лЬмка традиционных ментальных установок населения, формирование новой модели социального поведения и т.д. Выявление этих и других аспектов нэпа представляется важным как в общероссийском масштабе, так и на микроуровне, в рамках отдельно взятой губернии. Нэп характеризуется определенной децентрализацией власти, соответственно, можно говорить не только об однонаправленном влиянии центра, но и о взаимовлиянии. Именно регионы создавали тот социально-экономический контекст, с которым вынуждена была считаться центральная власть, исходя из которого она моделировала курс. Исследование особенностей и результатов проведения нэпа в различных регионах страны, их влияние на состояние общества в Советской России стало особенно актуальным в связи с тем, что современная Россия стремится вновь провести модернизацию всех сфер общественной жизни. Среди немногочисленных пока региональных исследований нэпа и его отдельных аспектов малоизвестный опыт Орловской губернии представляет существенный интерес. Результаты проведения новой экономической политики в сугубо земледельческой губернии, политики, сориентированной, в первую очередь, на решение экономических проблем в сельском хозяйстве с целью накопления средств для индустриализации в рамках модернизации страны, могут внести определенные коррективы в бытующие до сих пор те или иные общие оценки нэпа в целом по России.

Поэтому объектом исследования являются политические, социально-экономические и социокультурные аспекты новой экономической политики в Орловской губернии. Многоплановость аспектов изучения предполагает очертить круг наиболее важных вопросов. В политической сфере - это состояние правящей партии в период нэпа, восприятие нового курса провинциальным партийным руководством на губернском и уездном уровнях, рядовыми членами партии и пропаганда его в массах. Одной из первых и в дальнейшем доминирующей сфер нэпа была налоговая политика. На первом этапе введение продналога повлекло за собой цепную реакцию соответствующих мер в торговле, кооперации, промышленности. Сущность продналога, методы его реализации на конкретном губернском уровне, эволюция налоговой политики и ее влияние на поведение субъектов хозяйственной деятельности потребовало тщательного рассмотрения. Результативность сельскохозяйственного производства зависела от основного производителя - крестьянского хозяйства, что обусловило выявление его социально-экономической и социально-органической динамики. Чтобы получить целостную картину нэпа в Орловской губернии пришлось обратиться также к развитию местной промышленности, торговли, формированию местного бюджета. Неотъемлемой составной частью проведения нэпа являлась идеологическая работа провинциального руководства и восприятие новых веяний крестьянским сознанием. Завершается диссертационное исследование анализом хлебозаготовительного кризиса 1927/1928 года в губернии и общими выводами по итогам нэпа в данном регионе.

Хронологические рамки исследования охватывают 1921 - 1928 гг. - период от партийно-законодательного введения нэпа на X съезде ВКП (б) и сессии ВЦИК до его ликвидации политико-административными методами. В периодизации нэпа на данном губернском уровне можно выделить несколько этапов, различных в зависимости от критериев. Принимая прямую зависимость губернии от налоговой политики центра, обозначаются следующие периоды: 1921-1923 гг., 1924-1925гг., 1926-1928 гг. Если же рассматривать губернское производство в целом, а также финансовое состояние кооперации и бюджета, то водоразделом экономического развития в Орловской губернии выступает кризис 1924 года, при этом выделяются периоды восстановления после гражданской войны за счет собственного потенциала (1921-1924 гг.) и все возрастающей зависимости губернии от финансовой помощи центра (1925-1928 гг.).

Географические рамки исследования охватывают Орловскую губернию в административных границах 1920-1928 гг.1

Первыми исследователями новой экономической политики были её современники. Большевики всегда придавали большое значение идеологии как важнейшей составляющей своей политики. После X съезда необходимо было сгладить резкий контраст нэпа с военным коммунизмом, объяснить суть воззрений «социалистического учителя» Ленина и, по возможности, обозначить перспективы нового курса. В общем виде схема рассуждений многочисленных популярных работ выглядела таким образом. Военный коммунизм как «условие победы в гражданской войне» уступал место новой экономической политике. Бесспорным являлось то, что «Советская власть всегда шла по правильному пути», и как только появилась возможность облегчить участь крестьянина, она не замедлила это сделать, заменив продразверстку продналогом. В эпицентре внимания советской власти всегда была забота об интересах рабочих и крестьян. Причем в данный момент приоритет отдается крестьянам не случайно, а ради блага самих рабочих, классовые интересы которых должны быть выше «цеховых» устремлений. Допущение капиталистических элементов служит единственной цели - восстановить оборот, при этом рамки капитализму уже поставлены. Главная задача нового курса - «не думать о чистоте коммунизма», а превратить капитализм в госкапитализм, который в свою очео редь в недалеком будущем перерастет в социализм.

Подобные рассуждения напоминали средневековую схоластическую школу, где необходимо было найти решение к единственно правильному готовому ответу. И в то же время проскальзывала мысль о том, что компромисс с капитализмом — единственная возможность выжить: «Удержать пролетарскую власть в стране, неслыханно разоренной, с гигантским преобладанием крестьянства, также разоренного, без помощи капитала. . нельзя. Это надо понять. И поэтому - либо этот тип экономических отношений, либо ничего» 4

Идеологическая монополия партии исключала возможность критического отношения к нэпу, колебания во взглядах шли в русле одного идейного направления. М.Покровский увидел глубокий политический смысл в нэпе. Самым опасным врагом для Советской власти являлось мелкобуржуазное революционное движение- «ему не чужд революционный энтузиазм, оно способно на революционное самопожертвование». Мелкобуржуазная стихия готова была восстать против новой власти, чтобы исправить ошибки крупной буржуазии. Но коммунисты, благодаря повороту политики «не дали поймать себя в эту ловушку, разорвали начавшийся завязываться союз буржуазной контрреволюции с революцией мелкобуржуазной».5 В. Сарабьянов, отстаивая преемственность политического курса с 1917 года, считал отступлением военный коммунизм, а не нэп, проект которого был дан уже в «Манифесте» Маркса и Энгельса: «Новая экономическая политика - нисколько не новая - она проводилась Советской властью с первых месяцев существования. Полкгика «военного коммунизма» была вынужденным перерывом экономической политики. Еще в «Манифесте» был дан конкретный набросок «Новой экономической политики»».6 Сторонник целостного восприятия нэпа, он выступает против апологетов военного коммунизма. Последние рассматривали экономику 20-х годов как борьбу двух тенденций: новой экономической политики как совокупности мероприятий, при помощи которых советское правительство поднимает производство, и «нэпа» как частнохозяйственной линии, стремящийся «извратить ее, превратить ее из хотя и необходимой, но временной приостановки на пути к завоеванию социализма в 7 процесс восстановления, реставрации капитализма».

Характерной чертой историографии 20-х годов является определение нэпа с позиций исторически заданной цели - строительства социализма, что снимало вопрос о его динамике и внутренних противоречиях. К тому же большинство публикаций о нэпе строились не на фактическом материале, а на идеологических схемах, умозрительных конструкциях. Обращения к «почве» были крайне редки и порой приводили к нежелательным выводам. А. Хрящева, анализируя в 1922 году ситуацию в деревне после введения нэпа, вынуждена была признать, что развитие крестьянского хозяйства пойдет по дореволюционному пути: «теперь характер эволюции примет те же черты, которые были свойственны мелким и средним хозяйствам до войны».8 Более того, если раньше сельскохозяйственный пролетариат растворялся в промышленности, то теперь промышленный сектор будет не в состоянии поглотить бедноту и ей «придется вести борьбу за существование в самой деревне». Нэп запустил механизмы социальной дифференциации, центром экономической жизни в недалеком будущем выступит мелкий производитель. Чтобы избавиться от нерациональности мелкого хозяйства и негативных социальных процессов необходимо обобществление крестьянского хозяйства. Но экономических предпосылок для немедленного обобществления Хрящева не видела. Все надежды она возлагала на развитие промышленности, технический переворот, который извне подведет деревню к потребности в коллективизации: «Обобществление мелкого земледельческого хозяйства придет не из внутренней сущности, а извне. Могучие объективные факторы в области техники могут обобществить земледелие очень быстро, но если их не будет, обобществление пойдет очень медленно»9 Кооперация, за которую ратовало Советское руководство, не способна выполнить своей миссии «столбовой дороги» к социализму, так как она объединяет мелких производителей с целью выгоды, а не для социалистического производства. «Кооперирование сельского хозяйства не ведет к обобществлению производства, ибо в кооперацию объединяются мелкие производители, оставаясь таковыми. Здесь обобществляется выгода при товарно-денежных отношениях, а не осуществляется обобществление как форма социалистического производства.

Развитие кооперации потребует расцвета товарно-денежных отношений».10 В этом вопросе позиция Хрящевой напоминает воззрения исследователей кооперативного движения в России - В. Тотомианца, В.В. Кабанова, Л.Е. Фаина.11

Так коллективизация сельского хозяйства в начале 20-х годов выглядела делом неопределенного будущего. Что же касается промышленности, то контуры её развития отчетливо прорисовываются в публикациях, начиная с середины 20-х годов. В 1924 году И.Г. Александров, анализируя трудности восстановления промышленности: недостаток средств, нерентабельность капиталовложений в старое оборудование, невыгодность привлечения иностранных займов и т.д., - обосновывал стремление к плановому ведению хозяйства. При этом решающими факторами успеха выступали план и организация, ответственная за его проведение, а средством интенсификации - экономическое районирование: «При создании организации, проводящей план в жизнь, необходима ком-бинированность действий на производственной почве, которая позволяет связать интересы хозяйственного управления со всем комплексом торговых, финансовых, транспортных задач в определенном регионе».12 Александров в своих рассуждениях подводил теоретическую базу к политике Госплана. Усиление планового начала представлялось как панацея от всех бед и другими исследователями.13

В 1926-1927 гг. издаются работы, посвященные задаче построения социализма в СССР, новому курсу на индустриализацию.14 Внутренние кризисы нэпа трактовались как неизбежные затруднения «роста», связанные с подъемом народного хозяйства. Для подобных работ характерно ощущение значимости и ответственносш происходящего момента, когда наконец найдена «генеральная линия» движения вперед, и авторы с полной уверенностью в своей правоте обрушивались на оппонентов, не обладавших должной политической ориентацией. Разногласия в партии при этом интерпретировались как неизбежные, производные от временных трудностей. Г. Крумилин выделял два вида отклонений от правильной линии: 1) «Недооценка достижений в области социалистического строительства»; 2) «Недооценка трудностей в строительстве социализма, игнорирование роли кулака, недооценка роли частного капитала».15 В. Милютин в односторонней полемике клеймил Преображенского, Пятакова, Сокольникова.16 Ю. Ларин видел в переходном периоде «историю борьбы планового начала с капиталистическими элементами». Трудности переходного периода дополнялись сосуществованием СССР в капиталистическом окружении и преобладанием в социальной структуре крестьянства, что создавало «почву дня капиталистических элементов». Оппозиция для Ларина - «проявление буржуазное». В 1927 году он давал практическую установку на ближайшие годы: полное замещение «развитием социалистических элементов хозяйства ростков капитализма».17

Таким образом, в центре литературы о нэпе во второй половине 20-х гг. стоит идея усиления планового начала и индустриализации. Нэп оценивается как переходный период от капитализма к социализму. Временные трудности нэпа сопровождались разногласиями в партии, но они лишь рельефнее подчеркивали генеральную линию. Исследователями нэпа были, как правило, партийные работники или экономисты.

Однако характеристика подходов к нэпу в 20-х годах была бы неполной без анализа взглядов той части российской общественности, которая оказалась после революции за пределами России. Новая политика большевиков была встречена представителями русской эмиграции неоднозначно. За яркими эмоциональными откликами, блеском остроумия, эрудиции, литературной виртуозности и подчас ядовитой желчи откровенной обиды вырисовываются две позиции: приветствие нэпа, возрождавшее надежды на возвращение старой России и осторожное отношение к нему, вплоть до полного неприятия.

Наиболее ярким представителем первой позиции является Н.В. Устрялов. Новую политику он воспринимал как перерождение большевизма, «спуск на тормозах» от великой утопии к трезвому учету обновленной действительности. Позицию Ленина в 1921 году он называет «экономическим Брестом большевизма». Ленин «фантаст» и «практик» одновременно, под стать «государю» Макиавелли, он совмещает «качества льва и лисицы».18 Цепкость, умение приспособиться Устрялов считал важнейшим залогом выживания Советской власти, тем самым предвосхитив одно из положений современной историографии Советской России. Основа новой политики - крах идеи мировой революции: «Факел почти догорел, а мир не загорелся. Нужно озаботиться добычею новых горючих веществ».19 Этот лидер сменовеховцев вслед за П.Струве, оценивая Советскую Россию, применил тезис «национал-большевизм», ставший расхожим в современной западной историографии нэпа. Советскую Россию он называл «редиской»: «Редиска. Извне - красная, внутри - белая. Красная кожица, вывеска, резко бросающаяся в глаза, полезная своеобразной своей привлекательностью для посторонних взглядов, своей способностью «импонировать». Сердцевина, сущность - белая, и все белеющая по мере роста, созревания плода». Одним словом, повторяется ситуация: «Король умер, да , 20 здравствует король!.»

В дни кронштадского восстания российская эмиграция в Париже заговорила о русском термидоре». Впервые эта аналогия прозвучала в «Последних новостях»

21

П.Н.Милюкова. В 1922 году Н.В. Устрялов в сборнике «Смена вех» публикует статью «Patriotika», где рассматривает эволюцию революции как «путь термидора», проэцируя термидорианский переворот французской революции на современные события в Рос

22 сии. A.A. Гольденвейзер приходит к выводу, что «якобинец оказывается эмпирическим предтечей большевизма, а большевик - теоретическим углублением якобинства». Но психологический тип тех и других одинаков. Размышляя о судьбе «аристократов наизнанку», он приводит пример из истории якобинцев: «После 9 термидора якобинцы почувствовали, что пришло время думать не о спасении революции, а о спасении революционеров. Занятые исключительно мыслью о том, как уцелеть, вчерашние властители

23 судорожно держаться за завоеванные позиции». Переход к нэпу расценивался этими авторами как закат большевизма, контрреволюция. Для С. Ивановича нэп стал «превращать концы большевизма в конец советской власти», окончив «комедию социалистического строительства». Он открывает свободу и поэтому его нельзя будет остановить: «Нэп неуничтожим. Частнохозяйственная инициатива будет автоматически разлагать власть и тем самым порождать соблазны оппозиции во всех классах. Нэп творит соблазны свободы»25 Д.С. Писаренко считает, что революция и кровавый жестокий опыт социализма пошли на пользу России: «Марксизм и анархизм постепенно изживается. Ут

26 верждается национальное самосознание». Воскрешается идея государственности как реакция на идеи интернационализма.

Тем не менее, далеко не все представители русского зарубежья приветствовали новый маневр советской власти. Для П. Сорокина нэп как тенденция капиталистического развития означал переход революции в «третью стадию», на которой начинается возрождение России на старых капиталистических началах. «Нэп знаменует полное банкротство коммунизма и превращение коммунистической власти в простую неограниченную тиранию авантюристов истории». Позиция большевиков двойственна: «Вводя одной рукой «нэп», другой коммунисты обуздывают его и сводят на нет». В результате на месте погибшего коммунизма оказался гибрид всех отрицательных сторон капитализма и «деспотического» коммунизма - государственный капитализм, который «явля

27 ется наихудшей формой капитализма». Власть тормозит развитие экономики, делая симптомы восстановления народного хозяйства крайне сомнительными. П. Сорокин видит один выход: возвращение к старому, восстановление капиталистических отношений, иначе большевистская власть будет свергнута. «Бесправный режим и система произвола тормозят возрождение экономики. Итогом может быть один выход. - полное

28 возвращение к старому». Тупиковым путем для советской власти считал нэп Л.М. Пумпянский, попытавшийся дать анализ советской экономики на доступном статистическом материале, что скорее является исключением для эмигрантской печати, так как адекватно оценить экономическую конъюнктуру в условиях опосредованного (если не закрытого) доступа к статистике было проблематично. Нэп как развязывание частнохозяйственной инициативы противоречит политике большевиков, в результате последняя вносит в него элементы дезорганизации, ускоряя надвигающийся кризис, источники которого во всех отраслях экономики. «К частнохозяйственной деятельности советская власть призвала в 1921 г. систематически разграблявшееся ею население, оставив у себя и своего хозяйственного аппарата все награбленные ценности. Правительство обратилось к торгово-промышленному классу и сказало: «Господа, мы у вас все отняли, теперь, будьте любезны, можете свободно торговать, но имейте ввиду, что мы держим в своих

29 руках ваши капиталы и будем ими оперировать и с вами конкурировать». Уровень советского народного хозяйства снизился до 1/5 дореволюционного. Обостряющиеся противоречия ставят правительство перед дилеммой: либо отказ от коммунистической политики, препятствующей последовательному проведению политики национально-буржуазной, либо «пуститься в новую авантюру, чтоб на некоторое время отсрочить разрешение непосильных ей творческих задач России».30 Ю. Ростовский увидел смысл нэпа в стремлении «помирить население с властью и упрочить её материальную базу уступками только экономического характера». При этом нэп внес изменения только во внешние формы советского строя: «исчезла социалистическая казарма, утопическая фа

31 ланстера, возрождаются буржуазные формы», но он нисколько не восстановил экономики; и страна за годы нэпа стала беднее, даже по сравнению с военным коммунизмом. «Катастрофическая разруха сельского хозяйства и нелепая продовольственная политика власти предопределяют Россию в будущем на голод и голодовку, запустение и вымира

32 ние. Русская промышленность агонизирует в безжизненных лапах большевизма». Дело в том, что большевики не могут создать такого правового строя, который гарантировал бы свободу частному предпринимательству, ведь это противоречит «самому существу

33 их власти и их доктрины».

Итак, российская интеллигенция за границей не была едина в оценках нэпа в начале 20-х. Одни видели в нэпе возрождение прежней экономической системы и пророчествовали соответствующее перерождение системы политической, сравнивали нэп с термидором. Другие предсказывали политические и идеологические тупики нэпа, противопоставляя нэп как тенденцию капиталистического развития утопичной политике большевиков. Причем если в начале 20-х доминировали сторонники первой точки зрения, то в конце 20-х они перемещаются на более умеренные позиции. В 1922 году Н.В. Устрялов писал о повороте советской власти: «Тяжелая операция, - но дай ей бог успеха!»34 А в 1927 году он вынужден был констатировать: нэп был «фальсификацией термидора», изменение хозяйственной политики без видоизменения политического режима было лишь политическим ходом. На смену «коммунизма военного» пришел «коммунизм в перчатках».35 Аналогичная оценка нэпа встречается в современной западной историографии: Р. Пайпс называет нэп «лже-термидором».36

С начала 30-х гг. начинается новый этап изучения новой экономической политики. Историография нэпа к концу 20-х превращается в инструмент политики, оправдания политического курса. В литературе 30-50-х гг. эта тенденция приобрела законченный вид. После опубликования письма Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма» в ноябре 1931 года и особенно с выходом в 1938 году в свет «Краткого курса истории ВКП (б)» оценки нэпа приобрели жестко-конструктивный характер, не менявшийся на протяжении нескольких десятилетий. И.В. Сталин наметил периодизацию нэпа, выделив два периода: восстановительный (1921-1925) и реконструктивный (19261936). Характерной особенностью первого периода является то, что подход к решению основной стратегической задачи определялся развитием прежде всего сельского хозяйства. Осуществление социалистической индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства составили главное содержание второго периода нэпа - периода социалистической реконструкции. В эти годы, по мнению Сталина, было завершено построение экономического фундамента социализма, ликвидированы капиталистические элементы во всех сферах народного хозяйства СССР. Основная проблема нэпа «кто-кого» была окончательно решена в пользу социализма, что означало конец переходной эпохи от капитализма к социализму и её экономической политики - нэпа. На XIV съезде ВКП (б) Сталин дал определение нэпа, которое и обозначило ракурс видения этой проблемы: «Нэп есть особая политика пролетарского государства, рассчитанная на допущение капитализма, при наличии командных высот в руках пролетарского государства, рассчитанная на борьбу элементов капиталистических и социалистических, рассчитанная на возрастание роли социалистических элементов в ущерб элементам капиталистическим, рассчитанная на победу социалистических элементов над капиталистическими элементами, рассчитанная на уничтожение классов, на постройку фундамента социали

37 стической экономики».

В целом, проблемы нэпа не занимали сколько-нибудь значительного места в исследованиях этого периода. Некоторое освещение они получили в обзорных лекциях по курсу истории СССР, истории компартии, посвященных периоду восстановления на

38 родного хозяйства СССР (1921-1925). В этот период в советской историографии появляется традиция «разделения труда» - отдельное изучение истории СССР и истории

39 компартии. В основном это небольшие брошюры, в которых переходу к нэпу и сущности этой полигики уделено несколько абзацев, в лучшем случае страниц. Как правило, в них повторяется характеристика нэпа, данная в «Истории ВКП (б).Краткий курс»: «Отступления бывают разные. Но бывают и такие моменты, когда победоносная партия или армия в своем наступлении забегает слишком далеко вперед, не обеспечив себе тыловой базы. В таких случаях опытная партия или армия находит обычно нужным, чтобы не оторваться от своей базы, - несколько отступить назад, поближе к своему тылу, и потом пойти в наступление более уверенно, с гарантией на успех»40

Таким образом, сущность нэпа в 30-е - начале 50-х гт. определялась в экономическом плане как кратковременный этап, предшествующий индустриализации и коллективизации, а в политическом - как непрерывная борьба с уклонами, мелкой буржуазией и происками внутренних и внешних врагов. Нэп в глазах историков терял свою самостоятельную значимость и превращался в период накопления сил и средств для перехода в решительное наступление на остатки капитализма в стране, как обходной путь к социализму, как временное отступление партии. В.П. Дмитриенко констатировал, что в историографии этого времени были утеряны традиции 20-х - начала 30-х гг., когда исследователи оценивали нэп как принципиально важный этап развития советского общества, требующий многопланового изучении.41

Публикации крупных монографий Э.Б. Генкиной «Переход Советского государства к новой экономической политике (1921-1922гг.)» в 1954 г.42, исторических очерков «СССР в период восстановления народного хозяйства (1921-1925)» в 1955 г.43 свидетельствовали о сдвиге историографии нэпа с мертвой точки. Центр тяжести в проблематике нэпа был перенесен на переход от военного коммунизма к нэпу, новые формы классовой борьбы и, особенно, укрепление союза рабочего класса и крестьянства.

Однако подлинный интерес исследователей к нэпу появляется со второй половины 50-х гт. После разоблачения культа личности Сталина на XX съезде партии, это время официально объявляется периодом восстановления ленинской концепции исторического процесса, что поставило на повестку дня проблему изучения ленинской концепции нэпа. Ведущее место в разработке этой темы принадлежит Э.Б.Генкиной.44 Ленинскому обоснованию нэпа посвящены коллективные монографии «Вопросы экономической теории в трудах В.И. Ленина» (М., 1962), «Основные вопросы политической экономии и социализма в трудах В.И. Ленина» (М.,1960), «Развитие В.И. Лениным экономической теории социализма и коммунизма» (М.,1960) и др.45 Авторы этих работ, анализируя методологическое значение теоретических положений Ленина о нэпе, исходили из следующих принципов: единства экономической политики с общей политической линией партии, диалектического взаимодействия теории строительства социализма с практикой, с революционным опытом масс; решающего воздействия на содержание, темпы, методы проведения экономической политики уровня экономического развития страны, расстановки классовых сил внутри страны и на международной арене. Смысл нэпа, как отмечают исследователи, Ленин видел в том, чтобы на его основе с наибольшей полнотой использовать преимущества социалистической системы хозяйства. Позиция Ленина представляла собой многоплановый подход, при котором доминирующее значение придавалось укреплению командных экономических высот государства. Чем дальше разрабатывал Ленин нэп, тем большее обоснование получала эта задача.

Еще один сюжет в русле «восстановления ленинской концепции» - переход к нэпу - стал наиболее изученным этапом.46 Исследователи стремились определить место нэпа в едином процессе развития экономической политики Советского государства, соотнести его с политикой первых месяцев революции и гражданской войны, обосновать преемственность плана хозяйственного строительства, выдвинутого весной 1918 года, и нэпа.

В рамках ленинского наследия изучался широкий круг вопросов: путь деревни к социализму через кооперацию, использование многоукладной экономики и товарноденежных отношений в практике социалистического строительства, анализ ленинских

47 положении о госкапитализме и т.д.

Помимо ленинского наследия популярностью у историков пользовались соци

48 альные аспекты нэпа, и прежде всего, союз рабочего класса и крестьянства. Историки возвращаются к теме в нутр и партий I юй борьбы. В рамках этой проблемы разрабатывались вопросы, связанные с введением и перспективами новой экономической политики, оценивались предложения оппозиции с точки зрения возможной альтернативы генеральной линии партии в области экономического и общественного развития 49

Таким образом, история советского общества в 60-70-х гт. становится преобладающей историографической темой. Она охватывает обширный круг вопросов, накапливает много фактического материала, базируется на солидной источниковой базе. Её характерными особенностями становятся комплексность научных изысканий, исследование крупных научных проблем представителями смежных наук, в первую очередь экономистами. Но несмотря на все положительные достижения, историографии 60-80-х присущи методологическое единство, давление официальных доктрин над позицией историка, однообразие трактовок нэпа. Все исследования вписываются в жесткую идеологическую схему: никаких деформаций теоретических положений в ходе строительства социализма не было.50 Основными аспектами в трактовке нэпа были следующие: переход к нэпу - следствие ленинской политической дальнозоркости; нэп - это возвращение к оправдавшим себя принципам хозяйственной политики, обоснованным Лениным весной 1918 года в «Очередных задачах Советской власти»; при введении нэпа партия пошла навстречу устремлениям крестьян. Хронологические рамки нэпа не были уточнены. Периодизация исходила из ленинской трактовки и была чисто политической: сначала отступление и перегруппировка сил, затем наступление социализма на рельсах нэпа. Никто не отменял нэпа, отказ от нэпа стал закономерным результатом превращения социалистического сектора в экономике в господствующий, что вело к постепенному отмиранию объективных предпосылок этой политики. Логика отказа от нэпа содержалась в том, что с ликвидацией многоукладности сфера действия нэпа, призванного регулировать взаимоотношения различных укладов советской экономики, суживалась, и необходимость в нем отпала. Нэп постепенно превращался в экономику победившего социализма, то есть путем эволюции перерос в другое качественное состояние, сохранив лучшее, что было накоплено в области социалистического регулирования экономики. Конец нэпа относился к концу второй пятилетки. Предложение Ю. А. Мошкова в середине 60-х считать в качестве завершающей хронологической грани нэпа время развертывания массовой коллективизации рубеж 20-30-х гг. терялось в общем контексте.51 Если рассмотреть историографию в хронологическом разрезе, то можно обнаружить диспропорцию: подавляющее большинст во работ приходится на переход к нэпу, меньшая часть на период восстановления народного хозяйства, буквально несколько работ - на реконструктивный период. В общем плане проблема периодизации нэпа оставалась открытой.

Отдельные историки в завуалированной форме отходили от общепринятой концепции. Так Ю. Поляков указал на главную причину перехода к нэпу - обострение от

52 ношений крестьянства с властями. Стал признаваться и тот факт, что не все возможности нэпа в полной мере были исчерпаны. Но на это находилось оправдание: Ленин говорил о десяти годах нэпа, а он закончился раньше, так как темпы экономического роста оказались значительно выше ранее предполагавшихся.

В результате, идеологическая заданность приводила к поверхностному анализу, отсутствию вариативности в оценке исторических событий. В основе работ лежала общая непротиворечивая концепция развития по восходящей линии.

Историография нэпа 70-х - первой половины 80-х гг. прочно базировалась на достигнутом уровне, анализ исследователей опирался на опубликованные источники.

На первый план выходят исследования, посвященные детальному изучению конкретных

53 процессов и тенденций в 20-е гг. Выводы по принципиальным проблемам нэпа совпадали с выводами предшествующего периода: подчеркивается характер нэпа как переходной эпохи, среди основных задач нэпа - возобновление союза двух классов на новой основе, содержание нэпа анализируется с точки зрения использования многоукладности экономики для развития и роста социалистической экономики, делается акцент на закономерности свертывания нэпа и перехода к широкомасштабному социалистическому строительству через преодоление мелкотоварного производства, товарно-денежных отношений, многоукладной экономики. Это позволяет говорить об историографии второй половины 50-х - первой половины 80-х как о едином этапе.

Историография Центрального Черноземья состоит в основном из диссертаций и статей историко-партийного плана.34 Они базируются на той же концептуальной основе, сохраняя стереотипы исследований всесоюзного масштаба. Содержательно к этому хронологическому периоду можно отнести и историко-краеведческую работу, имеющую непосредственное отношение к теме диссертации - «Очерки истории Орловской организации КПСС».55 В ней отмечается, что к концу восстановительного периода «сельское хозяйство губернии по-прежнему было отсталым». Основой сельского хозяйство было мелкотоварное производство: к началу 1926 г. в губернии насчитывалось около 355 тысяч «маломощных раздробленных крестьянских хозяйств», свыше 40% которых было безлошадными. Это создавало «объективную базу для роста капиталистических элементов в деревне», которые на 1.01.1026 г. составляли 5,1%.36 В качестве позитивного показателя выступал рост кооперативной сельскохозяйственной сети: с 303

57 и кооперативов в 1921 г. до 510 - к 1.01.1926 г. Финансовое состояние кооперативной сети губернии не оговаривалось. Результаты нэпа не являлись самоцелью для авторов, так как он выступал прологом коллективизации: «Опыт восстановительного периода убеждал крестьян в том, что ленинский путь кооперативного преобразования деревни является единственно правильным и возможным, что другого выхода из нищеты, бессо культурья и кулацкой кабалы нет». Что касается развития промышленности, то уже через два года после принятия XIV съездом партии «исторического курса на социалистическую индустриализацию», появились значительные успехи, «подтверждавшие правильность политики партии». «Промышленность страны быстро шла на подъем. Радовали своими результатами работы и предприятия Орловщины. В 1927 г. промышленность губернии вышла из кризисного состояния и впервые дала прибыль - 380 тысяч рублей».59 Тем не менее, к концу 20-х гг. преобладающей отраслью губернского производства оставалось сельское хозяйство, что являлось серьезным аргументом в пользу коренных преобразований: «Чтобы обеспечить необходимые условия для создания материально-технической базы социализма, нужно было изменить это соотношение в пользу промышленности». При этом подчеркивалась типичность ситуации в губернии: «Однако аграрный характер экономики не являлся особенностью только Орловского округа. В народном хозяйстве всей страны вплоть до 1930 г., несмотря на успехи, достигнутые промышленностью в 1926-1928 гг., преобладало сельскохозяйственное производство»60 Здесь проявляется особенность советской историографии этого периода, которая исключала возможность вариативного регионального развития, стремилась к унификации итогов социально-экономического развития различных районов страны.

Новый этап в историографии нэпа начался во второй половине 80-х гг. Своеобразный «ренессанс» исследования нэпа был связан с началом перестроечного процесса, попыткой модернизации общественно-политического строя и экономики страны. Импульс к изучению проблем 20-х исходил от правящей элиты: в апреле 1987 года А.Н.

Яковлев призвал обществоведов к изучению причин отказа от нэпа, в ноябре того же года Горбачев заявил о необходимости пересмотра исторических концепций. С серед ины 80-х явно обнаружилось стремление политической элиты использовать идеи нэпа для идеологического обеспечения реформ. Алексеева считает, что «идеология первоначальных реформ была по сути нэповской идеологией»61

Социальный заказ» партии на изучение нэпа в перестроечный период был связан с «презумпцией невиновности» социализма, лежавшей в основе идеологии перестройки. Сами основы социализма трактовались как единственно правильные, а кризисные явления в обществе как следствие искажения движения к социализму. В связи с этим логично было вернуться к началу построения социализма и проанализировать причины его деформации. Исследователей стали волновать проблемы нэпа в связи с поиском альтернативных вариантов развития советской истории, прежде всего альтернативы сталинизму, «командно-административной системе». С проблемой исторического выбора в конце 20-х связывались вопросы о предпосылках и закономерностях «сталинской революции сверху» и возможных перспективах нэпа в качестве иной «демократической» модели социализма. Б. Могильницкий выделяет две главные альтернативы, обозначившиеся в развитии послереволюционного общества. Первая нашла воплощение «в ленинском плане строительства социализма, сформулированном в его последних работах, и в крат

62 гэ ковременнои истории нэпа», вторая - «в сталинском тоталитаризме». В этих поисках историки заново обращались к ленинскому наследию, переосмысливали перипетии внутрипартийной борьбы, идейное противостояние в партии, хронологические рамки нэпа. В конце 1987 г. в «Коммунисте» М.П. Ким впервые была предложена новая датировка нэпа - 1921 -1927 гг.63

Нэп стал символом иного пути в истории, «демократической» альтернативы, исключающей административное давление на крестьянство, опирающейся на развитие товарно-денежных отношений, индивидуальное крестьянское хозяйство. Отношения, сложившиеся в период нэпа оценивались как вариант рыночного демократического социализма. Причины свертывания нэпа сводились к субъективному фактору - победе Сталина во внутрипартийной борьбе. Проблемы социально-психологического обоснования и классовой базы сталинизма увязывались с антинэповскими и антирыночными настроениями определенных социальных групп общества.

Идеологическая заданность альтернативного подхода, с одной стороны, мотивировала отказ от унифицированного рассмотрения нэпа, но с другой, обусловила ограниченность ракурса видения нэпа. Исходная методологическая посылка всех рассуждений базировалась на прежнем источнике - учении Маркса. Например, Б.Г. Могильницкий развивает положение Маркса о «грубом коммунизме», как социологической закономерности искажения на ранней стадии развития формации её подлинного облика, что отнюдь не умаляет достоинств формации и не отрицает её сути: «Исторический опыт позволяет полагать, что речь идет о социологической закономерности, характеризующей становление каждой формации. Речь идет о первой, ранней фазе всякой формации, которая еще далеко не обнаруживает заложенные в ней возможности, нередко извращая сами коренные формационные признаки, но вместе с тем является исторически необходимой в процессе ее развития».64 C.B. Лельчук воспринимает формирование тоталитарного режима как болезнь общества, осложнившую движение к социализму. Но 20-е гг. он рассматривает не как самостоятельный этап, общество раннего социализма, а как переходный период, предсказанное Марксом время «мучительных родов» нового общества. «Деформация партийной демократии, складывание культа личности Сталина становятся болезнью, проникавшей во все поры общества и осложнили его движение к социализму, становились тормозом решения задач переходного периода, который еще только начался. Однако все трудности (произвол в народном хозяйстве, искусственное создание образа врага и т.д.) происходили не в условиях социализма, а в переходный период от капитализма к социализму. Спору нет, Великий Октябрь открыл новую эру в жизни нашей страны. Но отсюда вовсе не следует, что уже 20-е годы можно относить к обществу раннего социализма. Такое общество еще только строилось. Как и предвидели основоположники научного коммунизма, оно воздвигалось в рамках переходного периода, охарактеризованного ими как время «мучительных родов» нового общества»65 Здесь налицо старая основа новой теории. Некоторые исследователи признавали правомерность альтернативного подхода, оставаясь на прежних концептуальных позициях. Для В.П.Дмитриенко заслуга нэпа в том, что после отступления в сторону мелкотоварного и капиталистического хозяйства он сделал решающий шаг в рамках социалистического сектора: «И именно здесь - определяющее в нэпе. Потому что социалистический сектор призван был контролировать и регулировать другие социально-экономические уклады народного хозяйства. Поэтому миссия нэпа, социалистический смысл этой политики, ее перспективы определялись оживлением, укреплением социалистического уклада, повышением его системообразующей роли в переходной многоукладной экономике».66 В.П. Дмитриенко отстаивает диалект ику развития нэпа. Нэп как явление постоянно эволюционировавшее, накоплявшее собственные противоречия и содержавшее возможность их решения через кризис самой системы: «Нэп - это этап-процесс. И как таковой он имел свои чередующиеся стадии, разные акценты и приоритеты. Поэтому столь же закономерно вслед за этапом вхождения в нэп поступили и этапы всестороннего раз

67 вития этой политики и ее исчерпания». В общем строе работ перестроечного периода данная позиция кажется апологетом устаревшей идеологической концепции, но на противопоставлении теории альтернативности, она обнаруживает её слабые черты: постулирование жесткой заданности исторической альтернативы, её линейного развития до полного исчерпания.

Характеристика нэпа как идеи и как реально функционировавшей системы в перестроечный период давалась от противного, как отрицание прежних подходов к нэпу. При этом легко было впасть в область мифотворчества, тем более, что новый фактический материал не был тщательно переработан; к нему обращались в первую очередь публицисты, иллюстрируя свои предположения. В раскрытии «белых пятен» довлел момент сенсационности, историческая наука пока была не в состоянии предложить к дискуссии глубокие и продуманные концепции. Новые позиции часто наследовали старые мифы, как считает М.М. Горинов. Например, метафизически трактуемый «ленинский план» («политическое завещание»), «в котором якобы на десятилетия вперед все предусмотрено, нужно только правильно понять и воплотить его». То же и в отношении позиций политических лидеров: вместо исследования эволюции их взглядов - «консти

68 туирование внеисторических неизменных «альтернатив»».

По сути дела дискуссии конца 80-х о возможной альтернативе в рамках социалистического сектора были дискуссиями по проблеме идентификации социализма: было ли социализмом то, что строили все эти годы, возможна ли иная модель социализма, ориентированная на демократические принципы, на создание социалистического гражданского общества, развитие смешанной экономики? Представлялось, что нэп предложил начало оформления такой социалистической модели. В этой связи повышался интерес к теоретическим разработкам 20-х, в частности, взглядам Бухарина. Его идеи стали постулироваться как целостная концепция, развивающая основные ленинские принципы нэпа, как новая концепция социализма. «Бухаринская альтернатива» одними авторами рассматривалась как реальная жизнеспособная политика, не принятая в результате навязывания партии сталинской стратегии,69 но были и те, кто скептически относился к

70 возможности её реализации. Лучшим считался синтез бухаринского и сталинского вариантов. Отсюда вытекал вопрос и о третьей, небухаринской альтернативе сталинскому курсу в виде пятилетнего плана. Сослагательное наклонение к изучению прошлого привело к размножению альтернатив: альтернатива административно-командной системы виделась даже в плане сокращения эмиссии и кредитования, разработанным Наркомфи

71 ном в 1926 году, что само по себе являлось альтернативой варианту Госплана.

Идеализация нэпа» в перестроечный период, увлечение исторической альтернативностью как реакция на закономерность, игнорирование проблем, связанных с противоречиями реального нэпа, незавершенность ленинских размышлений о социализме, непоследовательность бухаринской позиции предопределили новый поворот в раскрытии темы нэпа, начавшийся в 1990-1991 гг. На смену «субъективистам» приходят «объективисты». Для первых решающее значение имели волевые действия Сталина и его окружения, в связи с чем допускалась возможность решения социально-экономических задач на базе «традиционного» нэпа менее болезненно. Другая точка зрения отрицала то, что нэп мог стать альтернативной системой или, по крайней мере, что она могла быть реализована. Деление на «объективистов» и «субъективистов» весьма условное и имеет скорее эмоциональную окраску, отражает не столько позиции историков, сколько различные этапы в исследовании нэпа: на смену «оптимистическому» видению истории 20-х приходит «пессимистическое».

Исследователи начала 90-х гг. поставили задачу определения роли и значения нэпа, взятого во всей полноте его противоречий. Постановка вопроса об альтернативности привела к решению проблемы, почему эта альтернативность не осуществилась. Историки из области общесоциологических, общеисторических изысканий возвращаются к изучению собственно исторического контекста 20-х. Они стремились дистанцироваться от «мифологизированного» нэпа, что предопределило ограниченность их анализа. Внимания исследователей обращалось на противоречия новой экономической политики, они доказывали ограниченные возможности ее реализации, с точки зрения осуществления накоплений для реконструкции хозяйства. М. Горинов анализирует дискутировавшиеся в 20-е годы варианты социально-экономического развития сквозь призму кризисных явлений нэпа.72 Круг авторов (М. Горинов, Н. Симонов, Ю. Голанд, Г. Ханин и др.), рассматривая проблему стоящей перед партией альтернативы, характеризовали процессы в экономике 20-х, причины свертывания нэпа отлично от сторонников концепции «альтернативного развития».

Выбор партии рассматривается ими в рамках дилеммы: или модернизационный скачок, или стагнация. Они признавали объективность свертывания нэпа и перехода к иной политике. Назначение нэпа сужалось до рамок политики восстановления, все положительные явления и экономические успехи в период 20-х годов приписывались действиям восстановительных сил. Горинов считает хозяйственные успехи 1926-1928 гг. не доказательством успешного осуществления реконструкции на базе нэпа, а результатом использования последних резервов восстановительного периода. Когда эти резервы ис

73 сякли, возникла необходимость в иных путях социально-экономического развития. Сторонниками этой точки зрения подчеркивалась глубина противоречий новой экономической полигики. Прежде всего, между недостаточностью внутренних ресурсов страны и объективной необходимостью индустриального скачка, а также противоречия между двумя секторами экономики, неустойчивый характер смешанной, многоукладной экономики не мог быть преодолен в рамках нэпа.

Дальнейшее развитие этой концепции предопределили те же факторы, которые явились основными моментами ее формирования. Во-первых, стремление дистанцироваться от «идеализированного» нэпа, что привело к преувеличению противоречий, видение нэпа в фокусе кризисов. Во-вторых, выход за рамки формационного подхода в обсуждении проблем нэпа, в частности, и проблем истории революционного периода в целом. И.Б. Орлов, характеризуя ситуацию в современной историографии, напрямую увязывает отказ от марксистской парадигмы с появлением «методологического вакуума»74 Скороспелый поиск новых подходов может вывести проблему за рамки конкретно-исторических исследований, в сферу общесоциологических концепций. Споры о приемлемости того или иного метода, «методологическая конъюнктура», особенно коснулись цивилизационного подхода. Этот момент играл большую роль в теории альтернатив и способствовал перерождению концепции модернизации. Она вышла на иной уровень, была помещена в иную систему координат: «доиндустриальное общество», «индустриальное общество», «структурная революция промышленности», «цивилиза-ционное значение социализма» и т.д., - то есть фактически растворялась в цивилизаци-онном подходе.

Концепция модернизационного развития эволюционировала в рамках цивилизационного подхода в концепцию «модернизирующего социализма» (М.Горинов, М. Симонов). Россия в XX веке решала универсальные задачи цивилизационного плана - преодоления отсталости страны от индустриально развитых стран. В такой ситуации существовала как бы равноценность капиталистического и социалистического вариантов модернизации в общеисторическом плане. Соответственно, и социализм рассматривался как специфическая форма, наполненная универсальным содержанием.

В 1990-м году позиция «объективистов», основными положениями которых являлись - безальтернативность в развитии экономики, противоречивость и ограниченность действия новой экономической политики, необходимость индустриального рывка для России - трансформировалась в концепцию «государственного социализма» или «государственного индистриализирующего социализма». Государственный социализм рассматривался как вариант модернизационного развития страны, как отражение мировых универсальных тенденций, как отклик на насущные потребности России. Этот термин ввел М.Горинов и определил его как «специфический этатизм, связанный с императивом догоняющего развития».73 В рамках данной концепции подчеркивался характер нэпа как восстановительного процесса, процесса подготовки к собственно модернизаци-онной политике.

Таким образом, концепция модернизационного развития оказалась многоплановой. Постановка проблемы в ее русле принесла много положительного. В первую очередь, это разрыв сопряженности между проблемами, которые требовали отдельного исследования: социализм и индустриализация в России, индустриализация и неизбежность ее сталинского воплощения. Но, с другой стороны, рассмотрение этих проблем вне контекста формирующегося нового общественного строя направило исследование проблем, перспектив, значения и содержания новой экономической политики по одному руслу: возможно ли было на базе нэпа осуществить накопления для индустриализационного скачка.

Эти трудности и обусловили появление в историографии начала 90-х годов противоречивых концепций: одни видели в нем «оптимальную альтернативу развития», другие считали его «погибшим под тяжестью собственных противоречий». В основе первой лежит представление о неограниченных возможностях и перспективах новой экономической политики. Оппоненты делают акцент на конфликтности, внутренней неустойчивости экономической системы, социальных отношений, партийной политики в 20-х годах. Алексеева считает, что оптимальный подход к изучению проблем нэпа должен быть иным: «Нэп необходимо изучать как точку определенного динамического

76 тт равновесия, учитывая как его противоречия, так и его ресурсы». Для этого важен выбор критерия оценки. Критерий оценки нэпа в историографии начала 90-х годов, с точки зрения его реконструктивных возможностей, неизбежно ставит перед исследователем вопрос: возможно ли было на базе новой экономической политики провести модерниза-ционное переустройство страны.

Модернизационная концепция весьма противоречива, с одной стороны, она выводит нэп на цивилизационный уровень, растворяя исторический контекст 20-х в обще-цивилизационных проблемах, с другой, представляет нэп как реконструктивный процесс, как рост производительных сил города и деревни, либо как процесс восстановления и подготовки к индустриальному скачку.

Одной из характерных черт историографии начала 90-х стало разнообразие суждений о нэпе, появление целого спектра оценок. Если во второй половине 80-х «солировали» публицисты, то в начале 90-х стали все настойчивее звучать голоса профессиональных историков, занимавшихся этой проблемой уже не первое десятилетие. Один из них, В.П. Дмитриенко, который всегда отстаивал позиции диалектики нэпа, сохраняя верность идеалам социализма. В начале 90-х им была предложена новая целостная концепция нэпа, которая несла в себе принципиальное положение о наличии альтернативности в нэпе как потенциала и возможности. Данная альтернативность могла реализоваться только при условии изменения идеологии большевизма или в случае отстранения компартии от власти, но и то и другое в начале 20-х было уже невозможно. Размышляя над проблемой перспектив нэпа, он приходит к следующему: «И в рамках восстановительного периода «заявка» нэпа не смогла воплотиться в достаточном объеме. Не существовало в природе нэпа как некоего целого, системного, достаточно оформленного. В политике это была одна из тенденций, а в экономике - один из ее элементов».77 В 1921 г. кризис складывающейся системы приобрел глобальный характер и требовал уступок от власти. Такой уступкой стал нэп, но как антикризисная программа он не реализовался.

Нэп перевел коренные противоречия переходного общества в новое русло, в «тихие»

78 формы» , тем самым поставив перед советской властью еще большие трудности. Дмит-риенко сформулировал новый подход к изучению нэпа: рассмотрение нэпа «не как фактора самодвижущегося, развивающегося во всеохватных границах, а как одного из составляющих очень сложной, многогранной, противоречивой, быстро изменяющейся системы, законы развития которой в конечном счете и определили судьбу нэпа как фактора подчиненного и временного».79 Тем самым, он обозначил поворот к созданию многомерной вариативной «модели» 20-х гг.

К середине 90-х гг. исследования нэпа выходят на качественно новый уровень: анализу подвергаются все аспекты и стороны нэпа, замыслы и реальные действия правящей партии, динамика нэпа, его внутренние и внешние конфликты. Вопрос об альтернативности нэпа переводится в другую концептуальную плоскость: нэп - определенная политика, идеология в конкретно-исторический период или своеобразная реакция руководства РКП (б) на угрозу утраты власти.

В свете этой дискуссии стала преобладать точка зрения о нэпе как вынужденном отступлении, вызванном причинами политического порядка, своеобразной реакции правящей элиты на кризис 1921 года. Это обусловило представление о нэпе как о внесистемном конгломерате мероприятий, фрагментарных и поверхностных, не затрагивающих структурные элементы экономики, носящих скорее тактический характер, поэтому обрыв его в конце 20-х заложен изначально. Хозяйственный механизм нэпа рисуется как своеобразный сплав директивного планирования и рынка. Нэп при этом сводится только к одному аспекту экономической политики советского государства - допущению в определенных пределах товарно-денежных отношений. Л.И. Семенникова считает, что нельзя преувеличивать реальные результаты и возможности нэпа: «Нэп - это лишь временное отступление власти в социально-экономической области под напором сопротивления людей. Нэпа как системы фактически не было».80 Не признает нэп как самостоятельный этап в развитии страны и Е.В. Богомолова. Механизм хозяйствования нэпа развивался как под воздействием самоорганизации экономики при допущенных на время рыночных связях, так и под давлением и контролем со стороны государственных и партийных органов. Это сочетание самоорганизации и государственного регулирования создано специфический механизм хозяйствования к середине 20-х гг.81 Многие авторы склоняются к тому, что нэп был всего лишь набором средств и методов, обеспечивающих политическое выживание для правящей партии. Его крушение было неизбежно и в силу той социальной обстановки, в условиях которой он создавался. Подчиненные в тоталитарном режиме политике рыночные реформы носили формальный, половинчатый

82 характер.

Получается парадокс: системный взгляд на нэп, пристально рассматривающий отдельные его аспекты привел к мозаичности картины нэпа, отказав ей во внутренней цельности, системности. Но отечественная историография всегда тяготела к прослеживанию внутренней логики явлений, выделению их преемственности, идентификации с макропроцессами. В.Мау трактует нэп как одну из фаз на сложном пути развития российской революции: «С углублением революционной ломки системы все настойчивее вставала задача стабилизации, которая одновременно предполагала и социальную переориентацию режима, его опору на новые силы, способные взять на себя ответственность за хозяйственный прогресс».83 Смысл революции заключался в формировании новой фигуры собственника, и нэп стал периодом поиска новой хозяйственно-политической системы. Большевики оставались в плену своих догм, в результате «с провозглашением нэпа сложилась ситуация, когда политический режим должен опираться на чуждую ей экономическую систему, а хозяйственные субъекты не могли устойчиво функционировать без политической стабильности». Нэп был обречен, его слом «означал завершение начатого в 1917 году революционного процесса, в котором «Великий перелом» поставил

84 . последнюю точку». В.П. Дмитриенко вводит понятие «советская модель социализма», преследуя тем самым двоякую цель: находится «ниша» для нэпа и реабилитируется понятие «социализм». Последний для Дмитриенко не абстрактная теория, а квинтэссенция всего лучшего в человечестве, которая сопутствует движению цивилизации: «Абстрактной теории социализма существовать не может. Она всегда должна быть своего рода производным от реально существующего мирового сообщества, концентрируя через призму гуманистических идеалов высшие достижения мировой цивилизации». Отражение социализма возможно только в динамике, «через указание на тип и направление движения цивилизации».85 Здесь налицо эклектика цивилизационного и формационного подходов, выхолащивание идеологического содержания социализма. Дмитриенко не отрицает наличия утопии в социалистическом учении, но она опасна только при догмати-зации последнего: «Если социализм как теория застывает в своем развитии, роль утопии резко возрастает, из фактора вторичного она превращается в исходный, доминирующий».86 После революции Ленин пытался разрушить «паутину пролетарского револю-ционаризма», воплотившегося в политике военного коммунизма. Он искал новый, советский путь к социализму, отодвигая его в будущее. Ленинской модели социализма как таковой не существовало, «формировалась лишь модель перехода, создания предпосылок для будущего социализма», не целостная, а состоящая из отдельных набросков -учения о госкапитализме, кооперации, хозрасчете и т.д. Нэп, таким образом, - эскиз, набросок социализма, попавший после смерти Ленина под влияние утопической доктрины о возможности победы социализма в одной стране. «Тип движения, который набрал силу в 1921-1923 гг., был после смерти Ленина заменен на иной, в котором постепенно брала верх теоретическая платформа, основанная на утопиях. Ее законченный вариант -сталинская теория о возможности победы социализма в одной стране. Социализм в сталинском варианте выступал уже явлением не глобальным, общецивилизационным, а су

87 губо самобытным, доморощенным».

Дмитриенко затрагивает один из животрепещущих вопросов современной историографии о характере ленинских позиций. Постперестроечная историография, вопреки позиции исследователей 60-80-х гг., отказывает Ленину в разработке целостной концепции нэпа. Детально эволюция взглядов Ленина прослеживается в работе М.М. Горинова,

88

C.B. Цакунова «Ленинская концепция НЭПа: становление и развитие». В отличие от Дмитриенко авторы полагают, что Ленин не хотел отказываться от военного коммунизма и сделал это только под давлением кризиса. Нэп соответственно был вынужденным шагом, продиктованным обстоятельствами. В последних работах Ленин оставался на позициях 1921-1922 гг. - «концепции пути к социализму через госкапитализм в условиях пролетарского государства». Она включала следующие компоненты: «в политико-идеологической области - жесткий однопартийный режим, в экономике - административно-рыночная система хозяйствования, включающая минимальную связь с мировой экономикой, сведенную к внешней торговле на основе государственной монополии; хозрасчет в промышленности, действовавший в ограниченном виде . неэквивалентный обмен с деревней на основе продналога, торможение роста индивидуального крестьян

89 ского хозяйства в деревне».

Таким образом, в новейшей историографии сохраняется и активно набирает силу стремление к системному исследованию нэпа.

В свете современных методологических поисков в историографии меняется само представление о системности, особенно в рамках междисциплинарного направления -синергетики. В процессе саморазвития сложных систем выделяются две модели - «эволюционная» и «бифуркационная». Под «эволюционной» моделью понимается устойчивое поступательное линейное развитие системы, которую отличает неизбежность системного качества. На каком-то этапе эволюционного развития нарушается равновесие системы, она как бы «раскачивается», ослабевают её внутренние связи. Это свидетельство кризиса. Дальнейшее «раскачивание» системы приводит к переходу развития в новую модель - бифуркационную (нелинейную). Точка бифуркациии означает такое состояние, когда исчезает прежнее системное качество, прежние детерминации (т.е. факторы необходимости) уже не срабатывают, а новые еще не выделились. В этих условиях возникает «карта возможностей» системы - набор потенциальных путей выхода на новые системные качества. Так как детерминации перестают определять движение системы в точке бифуркации, то «вакуум» заполняется свободной человеческой активностью, роль отдельной личности оказывается наибольшей. Однако дальше система развивается по своим законам. Применительно к истории 20-х гг. этот подход выглядит следующим образом: «Система, созданная при активном участии Ленина, в период революции оказалась неспособной совершить новый радикальный поворот, предложенный ей в первые годы нэпа. Ленин, ратовавший за нэп, был выключен в первые годы нэпа».90 «Эволюционная» модель представляет меньше возможностей для деятельности личности, но и в ней существует своя альтернативность. При этом различаются альтернативы первого и второго порядка. Если первые появляются в точке бифуркации и связаны с выбором путей развития системы, то за вторыми на эволюционной стадии стоят варианты уже выбранного пути. Альтернативой второго порядка и был нэп, что подразумевает его изначальную предрешенностъ.

В целом, в последних исследованиях конкретно-историческое обоснование получают пессимистические выводы о перспективах нэпа. Н. Рогалина, рассматривая проблемы сельского хозяйства в период нэпа, показывает, что его отсталость во многом провоцировалось государством, приносящим экономическую целесообразность в жертву политическим целям: «Государство взяло на себя непосильное связывание экономики в единое целое», используя рыночный и властный регуляторы. «Перманентные кризисы нэпа разрешались всякий раз ограничением рынка, последовательным разрушением его механизма». В результате попыток планирования многоукладной экономики и полунатурального крестьянского хозяйства система нэпа омертвела. Деревня же «страдала не от капитализма, а от его недоразвития».91 По мнению H.H. Носовой, непонимание руководством страны «роли и значения рыночных механизмов в экономическом развитии деревни, боязнь реставрации капиталистических отношений» привели к складыванию

92 административно-командной системы. Весь период нэпа, по убеждению Г.П. Дегтярева, его сотрясали мощнейшие удары идеологической дубинки. Политический кризис конца 20-х гг. стал следствием проведения глубоко идеологизированной экономической

93 политики.

Соотношение политики и идеологии - еще одна ключевая проблема современной историографии нэпа. А. К. Соколов считает, что политическая система в период нэпа «менее всего подвергалась изменениям». Очень сильное влияние идеологии минимизировало возможность выбора других вариантов развития.94 C.B. Цакунов показывает, как доктрина влияла на принятие важнейших экономических решений. Находясь в плену доктрины, политики не смогли пожертвовать ею ради жизни реформы.95 Подавляющее большинство исследователей признают политику и идеологию как доминанту новой экономической политики, что порождает интерес к политической системе 20-х гг. Некоторые авторы отрицают принципиальную разницу между политическими системами 20-х и 30-х, главным аргументом выступает политическая борьба как продолжение «дела Октября».96 Другой подход признает существование различия между авторитарным нэпом и тоталитаризмом 30-х гг. (Ю.И. Ифицкий, Е.Г. Гимпельсон).97 Более гибкой представляется позиция исследователей, которые рассматривают 20-е гг. как период идеологической, политической и, в значительной мере, практической подготовки к переходу к командно-административной системе, как единый процесс вызревания и осуществления революционных преобразований, оказавшихся в итоге тоталитаризмом.98

Сопоставление нэпа с непосредственным предшественником - военным коммунизмом - показывает, что нэп унаследовал не только косность аппарата управления и непрерывно растущую бюрократизацию, но и груз идеологического и социально

99 психологического наследия этой политики.

В историографии нэпа во второй половине 90-х гг. возобладал системный подход, с акцентированием внимания на соотношение экономики и политики. Почин был дан на состоявшейся в институте Российской истории РАН конференции в 1995г. «Соотношение политики и экономики. Завершающая стадия нэпа».100 Рассмотрение нэпа в контексте политической системы впервые дало о себе знать в начале 90-х гг. Е.Г. Гимпельсон сформулировал основное противоречие политической истории 20-х гг.: в то время, как нэп требовал преобразований, руководство тормозило их проведение. Экономические реформы были неадекватны политическим, для дальнейшего развития нэпа требовалась реконструкция политического режима.101 В конце 90-х гг. исследователи продолжили эту традицию. По мнению М.Н. Новикова, нэп подвел общество к той критической точке, где должна была меняться линия общественного развития: либо торжествовала логика нэповских отношений, либо логика избавления от нэпа. При этом исследователь переносит акценты с внутренних причин на внешние. Восстановительная экстенсивная модель нэпа исчерпала себя к 1925 г., в дальнейшем свою роль сыграла непоследовательность партийных теоретиков: «Упорство партийных теоретиков снимало возможность введения экономической политики в русло общемирового процесса,

1 СО корректировки его за счет позитивного опыта других стран». Как итог, «в период нэпа очередная в истории России возможность ее экономической модернизации не была реализована».103 Рассматривая нэп в контексте политического реформирования послереволюционной России, В.А. Шишкин отмечает, что в середине 20-х гг. партийное руководство оказалось перед выбором: «либо закрыть глаза на действия «несоциалистических экономических законов, дав им полную свободу и тем самым отказаться от программных установок, расписаться в собственном утопизме и сойти с исторической сцены, либо . затягивать петлю на саморазвивающемся рыночном механизме и частном секто-104 ре».

Рассматривая ситуацию середины 20-х гг. как критический рубеж для новой экономической политики и страны в целом, исследователи второй пол. 90-х гг. переводят вопрос о причинах свертывания нэпа в иную плоскость: дело не в том, что нэп себя экономически исчерпал (при этом опускаются, либо отводят на второй план его собственные противоречия), а в политико-идеологической заданности руководства страны, исключавшей возможность нормального развития. В.П. Булдаков оценивает нэп как провокационный этап складывания советского имперства: «Нэп . выглядит как своеобразная провокация «красной империи», затеянная с целью подловить наивно высунувшуюся «буржуазию»».105

За последние десять с небольшим лет исследования нэпа открыто не только много нового фактического материала, но и накоплено множество самых разных, подчас полярных подходов к этой теме, так что в конце 90-х гг. назрел обстоятельный разговор об основных тенденциях современной историографии, реализованных и потенциальных возможностях ее развития. Этот разговор нашел свое место в работе И.Б. Орлова, написанной на стыке истории и современной историографии нэпа. В систематизации выводов последних лет, выкристаллизовывается позиция автора, который как арбитр рассматривает спор между «оптимистами» и «пессимистами». Он пытается найти между ними компромисс, заявляя: «Главным итогом нэпа, как это ни парадоксально, стал отказ от его основных принципов. Однако это не значит, что у новой экономической политики вообще отсутствовали перспективы».106 Но в конце он склоняется к точке зрения последних: «Нэп, как система и политика активизации рыночных отношений, был обре

107 чен, т.к. система стремилась замыкаться, готовясь к предстоящему спаду». Подобное мнение о «законе системности», согласно которому всякая система, получившая известную замкнутость, не поддается частичному реформированию, мы встречаем у Гимпель

108 сона. Орлов, как представитель системного подхода к изучению нэпа, рассматривает его в контексте образования административно-командной системы. Сталинская «революция сверху» стала закономерным следствием обострения противоречий нэпа. Революция не ликвидировала основных проблем российской экономики, а углубила их. К тому же возникновение целостной командно-административной системы определялось очень сложным переплетением социально-экономических и политико-идеологических факторов. Все эти противоречия, постепенно обостряясь по мере перехода к расширенному воспроизводству, взорвали нэповскую систему.

Таким образом, в новейшей историографии нэпа мы видим целый спектр точек зрения на эту проблему. Общими тенденциями исследований являются: обращение к историческому контексту 20-х гг., стремление к системному изучению нэпа, преобладание сдержанных и даже пессимистических ноток в оценке перспектив нэпа, комплексное изучение новой экономической политики в плане воздействия как политических, так и идеологических факторов.

Обилие публикаций и разнообразие выводов являются свидетелями все возрастающей актуальности этой сложной и многогранной темы, многие исследования сами по себе способствуют постановке новых проблем. И.Б. Орлов утверждает: «Мы о нем (нэпе) знаем очень и очень мало».109 И здесь всплывает на поверхность, пожалуй, основная черта современной историографии - создание теоретических «моделей» нэпа, что вполне может породить новую волну мифотворчества. Поэтому на сегодняшний день сложилась очевидная потребность в привлечении практического материала, особенно из местных архивов. Изучение нэпа на уровне регионов только начинается. «Столичная» историография не дает адекватного представления о всей полноте жизни общества, ведь в России контраст между провинциальной и столичной жизнью всегда был огромен. Ограниченный ареал исследования, «центризм» приводит к механическому переносу основных теоретических положений «общегосударственного» масштаба на регионы, при этом местный, оригинальный материал, подгоняется под общие схемы, что приводит к усреднению, обезличиванию процессов 20-х гг. Изучение региональной истории позволяет более детально рассмотреть исторические события, что исключает умозрительность конструкций.

Пробел отчасти компенсируется исследованиями нэпа в национальных районах, на Украине, в Поволжье и других регионах.110 Они позволяют выявить вариативность проведения и региональные результаты новой экономической политики. При этом оригинальный местный материал приводит авторов к различным выводам по тем или иным аспектам нэпа. Для многих исследований исходной точкой анализа нэпа является налоговая политика. В Северной Осетии, по мнению Л. Дзаховой, налоговая политика стимулировала относительный подъем сельского хозяйства. В 1920/1921 г. размеры продразверстки определялись в 3 млн пудов зерна и 720000 пудов мяса, а размер налога в 1921/1922 г. составлял 400000 пудов зерна и 120000 пудов мяса, с введением 1 августа 1922 г. единого натурального налога облегчалось положение крестьян и создавались стимулы для роста товарности сельского хозяйства.111 М. Гаджиев, исследователь дагестанского села в 20-ее гг., также отмечает сокращение продналога в 2 раза по сравнению с продразверсткой, что облегчало положение кавказских крестьян по сравнению с российскими, где налог, по его данным, был меньше, чем на половину. Отличительной чертой продналога в Дагестане было обложение крестьянского хозяйства по его доходности, что давало возможность государственным органам прямо проводить классовую политику.112 Положительные результаты введения новой системы налогообложения, повысившей материальную заинтересованность крестьян в результатах хозяйственной деятельности, отмечает И. Воронов, рассматривая осуществление нэпа на селе во Владимирской, Калужской и Рязанской губерниях. «Совершенствование налоговой политики, - по его мнению, - давало крестьянам свободу рыночного маневрирования и боль

113 шую хозяйственную самостоятельность».

Исследователь социально-политических аспектов нэпа в Сибири М. Северьянов считает, в отличие от предыдущих авторов, прямым следствием налоговой политики возникновение деструктивных процессов уже в начале нэпа. Размер продналога не соответствовал платежеспособности населения. В 1922 г. он был тяжелее продразверстки 1920-1921 гг., так как к этому времени произошло сокращение посевной площади (в Омской губернии на 53%), упала продуктивность скота, а продналог уменьшился только на 51,5%, что обусловило наибольший упадок сибирского аграрного производства в 1922 г., а по скоту в 1923 г.114 Налоговая политика в Сибири в начале 20-х привела к кризису в регионе во всех сферах жизни общества: социально-экономической, общественно-политической, демографической, духовной. Северьянов считает, что она препятствовала накоплению в крестьянской среде. «Этот парадокс вытекал из самой сущности нэпа, т.е. из формы организации народного хозяйства путем чрезвычайного искусственного разделения его на два сектора (государственный и частнохозяйственный), управление которыми осуществлялось на диаметрально противоположных принципах. Налоговым прессом крестьянство «улавливалось» в угол госспромышленности, отдавая свои накопления для развития последней».115

На проблемы налоговой политики обращает внимание и Д. Ковалев в работе о динамике социально-экономической и политической жизни подмосковной деревни в условиях нэпа.116 В налоговой системе была сильна инерция «военно-коммунистических» начал. По основным видам сельхозпродукции размер налогового задания для крестьян Подмосковья более чем вдвое превзошел разверстку 1920/1921г.117 Из-за корректив, вносимых в процессе выполнения налога, крестьянам до начала посевной не был известен точный объем продукции, сдаваемой государству. Тем не менее, в отличие от Северьянова, Ковалев подчеркивает «общий позитивный смысл новой системы обложения», благодаря которому «обеспечивалась необходимая для восстановления хозяйства и упрочения существующей власти стабильность политической ситуации в деревне».118

Влияние налоговой политики на развитие крестьянского хозяйства в Самарской и Симбирской губерниях рассматривает О. Вещева.119 Посевная кампания 1921 г. в этих районах протекала в атмосфере недоверия к сообщениям о замене продразверстки натуральным налогом. Более мощные крестьянские хозяйства предпочли сбыть зерно мешочникам. Хлебные цены на рынке возросли, а мешочничество приняло невероятный размах. В отличие от других регионов введение продналога сопровождалось сокращением посевной площади (в Самарской губернии на 1,3 млн десятин, составив 59% от 120 уровня 1920 г.). В охваченных голодом районах замена продразверстки продналогом ухудшила положение с продовольствием, так как исчезло внутреннее перераспределение - основной источник прокормления голодающих. Тогда «заработали прежние методы, используемые при реквизиции продуктов».121

Помимо налоговой политики важнейшим условием развития аграрного сектора в период нэпа являлась земельная политика советской власти. И. Воронов в земельной политике усматривает подготовку к коллективизации, выразившуюся в разрушении об

122 щинного землевладения и переходе на коллективные формы землепользования. Г. Дубовский, анализируя землеустроительную политику в Западной Сибири в 1917-1925

123 гг., приходит к выводу о том, что она «создала больше проблем, чем их решила». Значительный рост мелких единоличных хозяйств после революции дал отрицательные экономические, политические и социальные эффекты: снизились производственные возможности отдельного хозяйства, обострились отношения между теми, кто владел землей, и теми, кто ее получил. При этом усилилось противостояние государственной власти, которая стремилась к обобществлению сельского хозяйства с единоличным крестьянством. Трудности уравнительного землепользования в условиях экстенсивного хозяйства усугубляли экономический спад.

Революционный передел земли способствовал изменению социальной структуры крестьянства в сторону его осереднячивания. Это подтверждают все региональные исследования, но последствия роста средних слоев оцениваются по-разному. Дзахова в качестве позитивного фактора нэпа отмечает национализацию земли, которая «избавила крестьян от необходимости покупать землю, выплачивать арендную плату, дала возможность им использовать денежные средства для увеличения оборотных средств и

124 развития своего хозяйства». В итоге, за годы восстановительного периода на Северном Кавказе уменьшилось количество беспосевных хозяйств без рабочего скота и коров (в Чечне с 10,9% в 1920 г. до 8,9% в 1925 г., в Ингушетии с 8,4% до 3,6%, в Северной Осетии с 10,1% до 2,3%, Кабарде и Балкарии с 11,3% до 6,4%), сократилась бедняцкая группа и возросло число середняцких хозяйств.125 Новое направление в развитии социально-экономической структуры крестьянства - рост средних слоев деревни Воронов расценивает как достижением нэпа. Ссылаясь на бюджетные обследования 1924-1925 гг., Воронов отмечает, что средняя валовая доходность крестьянского хозяйства Владимирской губернии составляла 823, 1 рублей в год, а чистая доходность (с вычетом текущих затрат на воспроизводство и восстановление основного капитала в хозяйстве) -386,5 рублей, что значительно превышало орловские показатели.126 Исследуя переход к нэпу в Черноземье, Вронский обозначает направление экономической эволюции крестьянских хозяйств: «Экономическое возрождение деревни шло через увеличение доли среднепосевных хозяйств, на которое только и было способно крестьянство Центрально-Земледельческого района, испытывающее большие затруднения с рабочим скотом и

127 сельскохозяйственным инвентарем». Поэтому, несмотря на относительный рост экономических показателей крестьянского хозяйства в рамках экстенсивного развития, считает Вронский, оставалась открытой проблема интенсификации его производства. Рассматривая социально-экономические, общественно-политические и культурные аспекты нэпа в Черноземном регионе В. Безгин одним из последствий социального выравнива

V-» 128 ния деревни незначительную товарность основной массы хозяйств.

Главным субъектом экономической производственной сельскохозяйственной деятельности нэпа являлось единоличное хозяйство, что ставит его в центр многих региональных исследований. М. Пащенко отводит крестьянскому двору главную роль в возрождении сельского хозяйства Черноземья в период нэпа: «Крестьянский двор буквально как барон Мюнхаузен вытащил себя из болота за волосы, попутно вытянув и все народное хозяйство, заплатив полновесными продуктами за обесцененные бумажные

129 деньги». Основная социально-экономическая единица деревни - крестьянский двор -не получила в период нэпа желаемой свободы и независимости от государства. Оно продолжало на него смотреть как на «основную тяглово-податную и «рекрутскую» единицу, отбирая у него не только необходимый продукт, обрекая его на хроническое недоедание, а порой и голод».130 Государственную политику по отношению к крестьянскому хозяйству Пащенко определяет как «усеченный либерализм» с отмеренными дозами децентрализации и демонополизации. Аграрный вопрос, по его мнению, был переведен из политической сферы, в производственную. Крестьянские хозяйства Центрального Черноземья автор делит на два типа: «первый - преобладающий натурально-потребительский и второй - производящий, рыночный, представляющий не более 4%

1 Ol дворов со стоимостью средств производства свыше 1600 рублей». Государство поддержало хозяйства первого типа, в результате, 1/3 крестьянских хозяйств не имела товарного хлеба и была заинтересована в низких ценах. «Восторжествовал экстенсивный тип потребителъско-натурального хозяйства. Государство выступало главным эксплуататором крестьянской массы и плодило хозяйственную патологию в виде кратковременной аренды и найма рабочей силы, используя внерыночные изъятия и натуральные

132 формы производственных отношений».

О. Вронский отмечает, что рост крестьянских посевов в начале нэпа, признаки рыночной эволюции их структуры, повышение урожайности и преодоление кризиса животноводства свидетельствовало о высокой жизнеспособности единоличных хозяйств

133

Центрального Черноземья. Иной была ситуация в Поволжье. По подсчетам Вещевой, для типичного волжского крестьянского хозяйства осенью неурожайного 1922 г. с учетом продналога необходимо было собрать 180 пудов зерна, а реально валовый сбор яровых составлял в среднем 140 пудов, озимых - 90, таким образом, осенью обнаруживался дефицит зерна в 40 пудов. В 1924 г. продовольственный дефицит крестьянских хозяйств достиг 5 млн пудов, для городского населения требовалось более 8 млн пудов.134 Отсталость сельскохозяйственного производства была результатом проводимой аграрной политики. «Политика государства по отношению к деревне лишала крестьянина стимула к вложению средств в свое хозяйство и увеличению трудовых затрат. Примитивная техника и агрокультура заставляли крестьянина ограничивать рост своего хозяйства до соответствующего его вложениям размеров. Это являлось наиболее эффективным способом защиты крестьянством своих хозяйств от полного разорения. Большинство крестьянских хозяйств выходило на рынок лишь для поддержания своего хозяйства и получе1 ния средств для воспроизводства своей рабочей силы».

Результаты новой экономической политики в аграрной сфере в разных регионах оцениваются неоднозначно. Дзахова убеждена, что новая экономическая политика «материально заинтересовала крестьян в увеличении продукции полеводства и животноводства, способствовала оживлению товарно-рыночных отношений и в конечном итоге укреплению хозяйственных связей между городом и селом, восстановлению сельского хозяйства». В целом, считает Дзахова, концепция нэпа в сельском хозяйстве «являлась, безусловно, правильной».136 Успехи нэпа, согласно Воронову, были видны уже к 1924 г, когда страна достигла довоенного уровня экономики.137 Благодаря нэпу расширились посевные площади: в Калужской губернии в 1927 г. посевная площадь составляла 126,2% по сравнению с 1917 г., во Владимирской тот же показатель равнялся 117%, в

138

Рязанской - 108,7%. Как позитивные итоги нэпа, он приводит и другие экстенсивные факторы - увеличение числа крестьянских хозяйств, рост поголовья скота и кормовых культур, при этом признает, что урожайность в целом оставалась низкой. Анализируя итоги хозяйственного развития Владимирской губернии (увеличение посевов по сравнению с 1927 г. на 2,7%, увеличение крупного скота на 2,6%, валовой продукции на

3,9% , товарности на 15,8%) он приходит к выводам об эффективности нэпа даже за

139 пределами изучаемого периода. Сворачивание нэпа он трактует в русле альтернативного подхода как результат волюнтаристских действий: «Естественное функционирование экономики смешанного, многоукладного типа, приносившее в период нэпа все более ощутимые результаты, было остановлено под влиянием внешних политикоидеологических факторов и официально-доктринерских представлений о перспективах

140 развития села».

Ряд исследователей осторожнее подходит к результатам и перспективам нэпа. Уже на начальном этапе реализации нэпа Вронский ставит под сомнение его эффективность. «Абсолютная доминация в деревне общины, маловосприимчивой к рациональным принципам ведения хозяйства, жесткое законодательное ограничение аренды и найма, директивные способы регулирования сложных экономических взаимоотношений города и деревни, приведшие к т.н. «кризису сбыта» 1923 г., гипертрофирование «кулацкой опасности», - эти угрожающие признаки ставили под вопрос стабильность самой нэповской модели, с ее противоречивым сочетанием адоинистративно-командных и рыночных начал».141 Аграрная политика, по мнению Ковалева, была противоречива, так как власть не отказалась от идеологических, классовых приоритетов аграрного курса, в

142 результате в 1926 г. начинается сужение свободы экономических отношений. Пащенко приходит к выводу о том, что за годы нэпа сельскохозяйственное производство Черноземья не достигло дореволюционных масштабов, а темпы его роста отставали от темпов роста деревенского населения. Крестьянское хозяйство оказалось подорвано снизу. Средняя земельная прибавка в 0,5 десятин на хозяйство не могла восполнить падение обеспеченности капиталами, которые в 1925-1926 гг. составляли 83%, а по стоимости рабочего скота - 66% от уровня 1913 г. Число аренд ных хозяйств сократилось в 3-4 раза, площадь арендуемой земли - в 2 раза, то же касается и масштабов наемного труда.143 Это привело к потере земледельческого облика Черноземья: зерновое производство стало перемещаться в восточные регионы, хлеб приходилось везти сюда с Украины и Сибири. Пащенко выводит преемственность нэпа и коллективизации, ставшей его логичным завершением, при этом «неофеодализм и неокрепостничество сопровождались

1 144 усилением архаики в аграрной сфере».

Аграрная политика - ведущая, но не единственная тема региональных исследований нэпа. В. Никулин изучает динамику социально-политических процессов нэпа в Черноземье.145 В начале нэпа, когда государство находилось в состоянии экономического и социального «хаоса», местная власть проявляла определенную самостоятельность, что являлось почвой для острых конфликтов. Но в течение 20-х гт. центр уверенно подавил автономизм, местнические тенденции, поставив местные органы власти под жесткий контроль. Сложившаяся система власти на местах во время нэпа обнаружила полную подчиненность местных органов - советов - партийным органам. Никулин приходит к выводу о том, что «в период нэпа политический режим быстрыми темпами эволюционировал в сторону тоталитаризма. Все непартийные структуры были уже не самостоятельны и пассивны, а все группы общества приходили в упадок, нарастала индифферентность общества».146 Безгин проанализировал крестьянские настроения. Поводом недовольства и основой социального конфликта выступали: «социальные преимущества рабочих, ножницы цен, налоговая политика, приверженность советских и партийных органов военно-коммунистическим методам. негативные явления в деятельности местных органов РКП (б)».147 В культурном плане, по мнению Безгина, крестьянство стало объектом мощного деструктивного идеологического воздействия: «Парадокс насильственной модернизации выразился в выкорчевывании «отсталой» национальной культуры, разрушении специфики крестьянской цивилизации».148

Внимание исследователей направлено на различные аспекты региональной нэповской тематики. Взаимодействие коммунистической идеологии и традиционного крестьянского сознания жителей европейской части России рассматривается Н. Шаповало-~ 149 -г, вой. В период нэпа в крестьянском сознании восстанавливались архетипические традиционалистские идеалы. Оно вбирало в себя упрощенные элементы коммунистической идеологии. В результате сформировался псевдорелигиозный тип миропонимания, своеобразная политическая религия. А. Шевцов поднимает проблему взаимоотношений крестьянства Центрального Черноземья и партийных организаций, обосновывая нежелание крестьянства контактировать с носителями чуждой ему городской субкультуры и идеологии.150 Изучению сельскохозяйственной кооперации в годы нэпа на примере губерний Верхней Волги посвящена работа О. Панкратовой. Роль двигателя развития крестьянского хозяйства не была ею выполнена из-за проведения государством строгой классовой линии, сводящей все многообразие форм кооперации к единому «знаменателю» -коллективным организациям.151 Преимущество частного сектора перед государственным в восстановлении экономики Самарской губернии в 20-е гг. доказывает 152

А.Вдовин. Функциональное назначение и реальное положение крестьянской общины и местных органов власти в русской деревни определяет О.Яхишян.

Таким образом, мы видим целый спектр проблем нэпа, затрагиваемый в региональных исследованиях. Локализация рамок изучения нэпа необходима для того, чтобы региональные процессы внесли коррективы в общероссийскую трактовку нэпа. Вместе с тем, ряд проблем нэпа, представляющих достаточный интерес, остается пока не затронутым, например, его восприятие в партийной и беспартийной среде, экономический анализ производственной базы и динамики крестьянских хозяйств, социальноорганические изменения крестьянских хозяйств и др. Очевидная необходимость исследования Орловской губернии продиктована этими обстоятельствами, а также тем, что, как правило, в источниковой базе диссертаций о Черноземье доминирует воронежский или тамбовский материал, а документы по Орловской губернии ограничиваются фондами центральных архивов.

Помимо региональной «специализации» исследований нэпа возрастает интерес к результативности этой политики, в первую очередь, к зерновому производству. Творческий поиск приводит исследователей к концептуально различным выводам. В. А. Шаль-кова выводит прямую зависимость между политической конъюнктурой, крестьянским производством и развитием аграрного сектора в 20-е гг.: «Тормозящее воздействие оказывали крайне низкая обеспеченность российского крестьянства капиталами и средствами производства, его социально-правовая незащищенность. Слабая накопляющая сила русского хозяйства являлась главным препятствием на пути его капиталистического развития. В целом социально-экономическая рыночная трансформация шла медленно, с продолжительными остановками и периодами регрессивного развития.То, что экономические процессы находились в прямой зависимости от политической конъюнктуры, убедительно просматривается как в строе крестьянского производства, так и в развитии аграрного сектора в целом».154 И.В. Кочетков, рассуждая над проблемой недопроизводства зерна в 1923-1926 гг., основную причину этого видит во внутреннем строе и установках крестьянского хозяйства, отрицая возможность воздействия на него внешних, рыночных и политических факторов. «Недопроизводство зерна в 20-е гг. не может быть объяснено действием внешних, по отношению к крестьянской экономике факторов -рыночной конъюнктуре и государственной политики - так как крестьянское хозяйство по природе своей автаркично. Колебания цен, вызываемые изменениями соотношения спроса и предложения на хлебном рынке 20-х гг., либо мероприятия властей воздействовали на поведение посредников между производителями и потребителями хлеба, но не могли существенно повлиять на производственную деятельность крестьянства, не участвовавшего в конкурентной борьбе».155 Для крестьянского хозяйства характерна направленность производственной деятельности на самосохранение и преобладание коллективных мотивов действий над индивидуальными, что делало его коммерциализацию весьма ограниченной.156 Таким образом, спор об эффективности крестьянского производства, а, значит, и аграрного сектора в целом в период нэпа, остается открытым. Это требует дополнительного изучения на микроуровне как аграрной политики большевиков, так и составляющих производственной деятельности крестьянского хозяйства и его социально-экономической динамики. Кроме того, историки подходят к изучению тенденций и явлений, связанных с нэпом (рынка, крестьянского хозяйства, кооперации) как к уже оформившимся и устоявшимся на конец 20-х годов. Тогда как период нэпа -это, во многом, период становления новых экономических отношений, включавших в себя и восстановление экономики и преобразования, кризисы, и начало реконструктивных процессов. Поэтому в исследовании новой экономической политики стоит задача: как оценить еще не развернувшиеся во всех своих противоречиях, потенциях явления, как определить наиболее значимые тенденции в их развитии.

Исходя из анализа степени изученности темы, можно сформулировать цель исследования: проведение комплексного анализа политических, социально-экономических и социокультурных процессов новой экономической политики в Орловской губернии, выводящего на определение потенциала развития нэпа в аграрном районе.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1) Выявление природно-географических и политико-административных факторов развития аграрного сектора в губернии.

2) Характеристика состояния губернской организации ВКП(б) как главного проводника нэпа и выявление особенностей восприятия нового курса провинциальными партийными организациями разного уровня.

3) Анализ содержания и методов проведения аграрной политики большевиков в губернии.

4) Анализ идеологической работы местной власти и восприятия нэпа беспартийной массой в деревне и городе.

5) Изучение производственной деятельности, социально-экономической и социально-органической динамики крестьянских хозяйств региона.

6) Исследование осуществления нэпа в промышленности, торговле и кооперации губернии.

7) Исследование сворачивания нэпа, преломление в губернии хлебозаготовительного кризиса 1927\1928 гг.

Методологическую основу исследования составляет принцип исторической объективности, предполагающей сравнительно-историографический подход к анализу рассматриваемого процесса становления и развития нэпа путем системного подхода к анализу исторических фактов и экономической конъюнктуры, что предусматривает отказ от сложившихся историографических штампов в изучении данного вопроса. В процессе работы над диссертацией автор опирался на общие методы исторического исследования: конкретно-исторический, историко-сравнительный, структурологического анализа. При изучении экономического развития аграрного сектора использовался метод матема-тико-статистического исследования: определение экономической мощности и производственного потенциала субъектов производственной деятельности; анализ рыночной конъюнктуры и т.д. При рассмотрении социокультурных аспектов нэпа применялись отдельные принципы культурологии, исторической психологии.

Источниковая база диссертации состоит из опубликованных и, в большей степени, архивных материалов, которые вводятся в научный оборот впервые. Используемые источники можно разделить на несколько групп. К первой группе источников относятся законодательные акты, распоряжения партийных и правительственных органов, циркулярные письма ЦК и Орловского губернского комитета РКП(б). Вторую группу составляют архивные материалы партийных органов из фондов Государственного архива Орловской области (ГАОО) и Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ). Это стенограммы и протоколы губернских партийных конференций, протоколы заседаний бюро губкома, укомов, городских и волостных партийных собраний, дающие представление о состоянии и условиях функционирования как партийного аппарата, так и важнейших отраслей экономики губернии. Представление о направлениях деятельности местных органов власти можно получить на основе информационных писем секретарей губкома в ЦК, политических сводок ЦК о состоянии губернии, отчетов инструкторов ЦК и т.д. Для анализа экономической инфраструктуры губернии, социально-экономических процессов и производительного потенциала крестьянских хозяйств использовались статистические данные из разных источников, составившие третью группу документов. Это материалы Губернского статистического бюро, орловского филиала Центрального Статистического Управления, опубликованные в статистических сборниках 20-х гг.: «Статистический сборник Орловской губернии. 1924-1926 гг.», «Рыночный оборот в крестьянских хозяйствах Орловской губернии за 1925-1926 гг.», «Крестьянские бюджеты Орловской губернии. 1925-1926 гг.», «Материалы по экономике Орловской деревни 1926-1927 гг. К вопросу о расслоении крестьянского хозяйства». Сведения Губстатбюро использовал для докладов и хозяйственных отчетов и орловский губком. В диссертации использовались также статистические данные хозяйственных органов (Губернского земельного управления и др.), содержащиеся в фондах Российского государственного архива экономики (РГАЭ) и Государственного архива РФ (ГАРФ). Важную информацию содержали периодические издания центральных и местных органов власти 20-х гг., выделенные в четвертую группу источников: «Известия», «Орловская правда», «Земледелец и рабочий», «Вестник Орловского Губкома ВКП(б)», «Бюллетень Губкома» и т.д. Небольшую, но самостоятельную группу источников составляют неопубликованные письма крестьян в «Крестьянскую газету» (РГАЭ. Ф. 396), письма орловских жителей в центральные и местные органы власти, устанавливающие обратную связь населения и государственных институтов.

Для анализа развития аграрного сектора Орловской губернии в период нэпа в диссертации широко используются статистические данные, опубликованные в статистических сборниках. В 1924 году Орловское Губстатбюро издало двумя выпусками «Статистический сборник 1920- 1923гг.», опубликовав в сводном и систематизированном виде разнообразные статистические материалы, накопленные в результате многочисленных переписей, опросов, специальных обследований и текущих наблюдений в различных отраслях культурной и хозяйственной жизни губернии. В последующие годы издательство ГСБ, в силу материальных затруднений, сужается и сводится к публикации отдельных работ - бюллетеней, монографий. Возможность выпуска нового статистического сборника появилась в 1927 году. «Статистический сборник 1924-1926» стал продолжением сборника 1924 года. Он вышел в свет в виде 4-х отдельных выпусков: в первом публикуются материалы по социальной статистике, во втором - по статистике промышленности, в третьем - по сельскохозяйственной статистике и в четвертом - по статистике товарообмена.

Наблюдение и изучение распределения товарной массы между городом и деревней, условий их экономической взаимосвязи стало целью бюджетных обследований крестьянских хозяйств, опубликованных в издании 1927 года «Рыночный оборот в крестьянских хозяйствах Орловской губернии за 1925-1926 гг.». Многостороннее освещение социально-экономических и социально-органических процессов Орловской деревни содержится в работе 1928 года «Материалы по экономике Орловской деревне 19261927гг.». Многочисленные источники и комплексный подход при отборе материала придают весомость ее статистическим выкладкам. В сборнике систематизированы данные следующих организаций: 1) Губстатотдела - динамические сельскохозяйственные переписи, крестьянские бюджеты, весенние опросы крестьянских хозяйств, сведения о состоянии сельского хозяйства, сообщаемые добровольными корреспондентами, работа по выявлению условий наемного труда и роли частника; 2) Губфинотдела - сельскохозяйственные налоговые списки; 3) Губотдела труда и Рабземлеса - материалы по регистрации труддоговоров; 4) Кооперативных организаций - групповой состав пайщиков.

В 20-е годы для исследования экономического состояния крестьянского хозяйства применялись три основных метода: весенние опросы, крестьянские бюджеты и динамические сельскохозяйственные переписи.

Весенние опросы были связаны с ежегодными налоговыми подворными переписями. Начиная с 1923 г. сразу после сева в мае-июне ЦСУ проводило весеннее выборочное обследование крестьянских хозяйств для определения основных элементов крестьянского хозяйства (демографическая ситуация, посевная площадь и т.д.), для того чтобы иметь представление о будущем урожае. Организационно эта работа делилась на три этапа: 1) отбор селений и отдельных хозяйств в них; 2) опрос хозяев и заполнение подворной карточки на каждое опрошенное хозяйство; 3) расчет поуездных и потубернских выборочных средних данных и распространение их на всю массу наличных хозяйств. ЦСУ разрабатывало общие принципы проведения обследования, единые методики расчета и распространения средних показателей, определяло сроки проведения работ по губерниям. Губернское статистическое бюро определяло сроки работ по уездам, осуществляло выборочный контроль за правильностью заполнения подворных карточек, исчисляло выборочные средние и распространяло их по уездам и губернии в целом. Уездные статистические бюро производили отбор селений, в которых надлежало производить опрос, инструктировали волостных статистиков и контролировали их работу. В селениях непосредственный опрос хозяев проводили волостные статистики и добровольные корреспонденты из числа крестьян.

Волостные статистики, как правило, сами отбирали хозяйство дня опроса, имея установку вышестоящих статистических органов опрашивать «типичные дворы». Добровольные корреспонденты заполняли подворные карточки на свое хозяйство и несколько соседних хозяйств. Что касается уровня компетентности статистиков, то И.В.Кочетков считает, что в уездных и губернских статистических бюро работали профессионалы, из которых 62,2% были земледельцами, 12,6% - учителями и 22,6% - сов-служащими.157 Отбор селений уездными статистическими бюро производился методом механической выборки, когда по спискам населенных мест уезда отбиралось каждое двадцатое селение. Распространенные итоги обследования исчислялись по каждому показателю выборочной средней на все количество наличных крестьянских хозяйств в уезде или губернии.

Вопрос о достоверности использования данных весенних опросов ЦСУ вызывает полемику у исследователей. В советской историографии была распространена версия о том, что статистика несколько преуменьшала размеры облагаемых объектов в крестьянских хозяйствах и преувеличивала значение признаков, понижавших налоговые ставки (число едоков). Критикам казалось, что участвовавшие в опросе крестьяне намеренно преуменьшали размер своих посевов, предполагая наличие прямой связи между результатами статистических работ и величиной налогооблажения. Они считали, что действительные размеры среднего хозяйства были крупнее, особенно в начале нэпа. Госплан пытался определить степень отклонения статистики валовых сборов ЦСУ от действительности с помощью т.н. балансового метода, когда «истинный» объем производства хлебов определялся по объему его конечного потребления населением и государством.

Впервые такой метод был применен Н.М. Вишневским в 1920 г.158 В.П. Данилов, ссылаясь на Н.М. Вишневского, считает, что во времена продразверстки и первого продналога скрывалось от учета до 30% крестьянских посевов.159 Но в дальнейшем, разрыв налоговых данных от реальных значительно сократился.

По мнению И.В. Кочеткова, дискуссия о степени точности данных сельскохозяйственной статистики ЦСУ, прежде всего о размерах посевной площади, была инициирована сотрудниками Госплана и носила явно политизированный характер.160 ЦСУ проводило свои обследования в полном соответствии с предъявляемыми к такого рода работам требованиями статистической теорией, главным из которых является соблюдение принципа случайности отбора обследуемых единиц. Даже если в ходе проведения весенних выборочных обследований допускались отклонения от данного принципа, они были случайными и разнонаправленными (одни из них приводили к преувеличению действительности, другие - к преуменьшению). При большом объеме выборки эти отклонения, в соответствии с законом больших чисел, взаимоуничтожались. Еще одним аргументом в пользу достоверности весенних опросов является тот факт, что у крестьянства не было мотивов скрывать часть посевных площадей. Похозяйственные ставки единого сельхозналога зависели, в действительности, не столько от обеспеченности хозяйства «объектами обложения», по показаниям домохозяев, сколько от «контрольных цифр», спускавшихся сельсоветам «сверху». Контрольные похозяйственные цифры налогообложения устанавливались не по показаниям населения, а по сверенным с «контрольными цифрами» и «исправленным» уездными и губернскими финотделами «поселенным спискам».161 Государство исходило из желаемых размеров пополнения бюджета, а не из действительных возможностей крестьян, и последние не могли этого не замечать. Таким образом, Кочетков обосновывает репрезентативность данных весенних опросов ЦСУ.

Другие источники, бюджетные обследования крестьянских хозяйств проводились в Орловской губернии с 1922 года, охватывая от 150 до 180 хозяйств преимущественно в гнездах сплошных динамических переписей. Бюджетные обследования велись в основном в пригородных районах, что влияло на их специфику, в частности на высокие показатели промысловости. Так бюджеты 1926 года зафиксировали свыше 80% хозяйств с промыслами, тогда как по данным рыночного опроса за тот же год их оказалось в губернии около 40%, а по динамической переписи - 41,4% всех хозяйств.

По всей совокупности признаков экономической мощности бюджетные обследования давали завышенные данные, что видно при сравнении с данными весеннего опроса и динамической переписи (Таблица № I).163 Экономическая характеристика каждой посевной группы по главным элементам хозяйств представляет довольно пеструю картину, однако резких колебаний в показателях мощности хозяйств по всем источникам не наблюдается. Погубернские средние по бюджетному обследованию получились выше данных массового опроса вследствие неодинакового удельного веса каждой посевной группы в общем количестве хозяйств по указанным источникам. Бюджетные данные, в связи с этим, часто использовались с поправкой на относительное значение определенной группы хозяйств, которое она имела по материалам массовых опросов.

Более достоверными являлись показатели 1926 года, они проводились в период стабильной валюты на рынке, что позволяло подойти к оценке натуральных величин в бюджете в червонном исчислении и тем самым дать реальную картину оборота ценностей в крестьянском хозяйстве. Проверить данные опубликованных бюджетов по первичным материалам, имеющимся в фонде статистики РГАЭ, не представляется возможным в силу того, что мы не знаем, какие именно губернские сводные были включены в а 164 статистические сборники.

Особенностью крестьянских бюджетов Орловской губернии являлось отсутствие преемственности в обследовании хозяйств (обследовались не одни и те же хозяйства, а разные) и различия, хотя и незначительные, во времени исследуемого периода. Например, бюджетные материалы обследования 1924 и 1925 годов характеризуют бюджетный год с апреля по март включительно, тогда как материалы обследования 1926 года - с мая 1925 года по апрель 1926 года. Кроме того, бюджетам была свойственна неравномерность охвата обследования различных групп хозяйств по посевной площади, в особенности малопосевных (до 2 десятин) и многопосевных (свыше 10 десятин), представленных 2-4 хозяйствами в районе выборки. Естественно, трудно рассчитывать на устойчивость различных показателей по этим группам хозяйств. Крестьянские бюджеты можно использовать для освещения наиболее важных моментов производственной деятельности крестьянского хозяйства, его внешнеэкономических связей, но указанные недостатки этого метода затрудняют использование полученных данных для изучения динамики крестьянского хозяйства. Подтверждение тому мы находим в работе А. И. Хрящевой «К вопросу о неправильных приемах исследования динамики крестьянского хозяйства»: «Так как дело идет об изучении динамики социальных масс, то необходимо поставить наблюдение таким образом, чтобы масса и ее составные части были идентичны для каждого из моментов наблюдения, то есть чтобы изменения количественно и качественно относились именно к данному наблюдаемому массиву. Для того, чтобы осуществить это главное условие, необходимо поставить под наблюдение данный социальный массив, фиксируя время от времени его состояние, то есть движение его сос тавных частей. При этом необходимо также наблюдать периодически и условия внешней среды, ее изменения, чтобы учесть воздействия этого изменения на жизнь социальных масс».165 Бюджеты Орловской губернии не отвечали этому условию, как не соответствовали и другому условию, отмеченному Хрящевой - критическому моменту исследования. «Для таких меняющихся элементов хозяйства как население, скот, инвентарь - очень важно когда они именно взяты, зимою, осенью или весною. При этом необходимо было не только определенно фиксировать момент, но и соблюсти единообразие момента за все три года».166 Хрящева акцентирует внимание на методических условиях, выполнение которых необходимо при изучении динамики крестьянских масс: «1) идентичность исследуемых объектов, 2) целость исследуемой массы (то есть идентичность массы), так как междугрупповые экономические и социально-органические процессы происходят в известной среде общей для более или менее крупного массива и захватывают всю массу в целом. Следовательно, выбор из этой массы отдельных объектов для наблюдения динамики и обобщения выводов на всю массу - невозможен; 3) однородность метода регистрации явлений и 4) обязательность наблюдения от первого момента во времени ко второму, от

167 прошлого к настоящему, а не наоборот».

Обозначенным принципам исследования динамики крестьянских хозяйств больше всего отвечали динамические сельскохозяйственные переписи. Динамические переписи представляли собой наблюдения над числом, составом и происходящими качественными изменениями крестьянских хозяйств, которые проводились методом сплошной подворной переписи ежегодно в одних и тех же районах - гнездах, состоящих обычно из одной или двух волостей. Динамические переписи регистрировали: а) население - число, состав и делимость семей; б) размеры и состав землепользования; в) структуру сельскохозяйственной деятельности - состав посевов и поголовья скота; г) средства производства, инвентарь; д) занятость в промыслах и е) социально-экономические отношения - условия и размеры аренды земли и инвентаря, спрос и предложение на рабочую силу, кредитные отношения. Это позволяло проследить динамику крестьянских хозяйств на протяжении ряда лет в одном гнезде. Детальность и тщательность выполнения подворных динамических переписей и возможность наблюдения над тождественными хозяйствами в течение каждого года ставили их в преимущественное положение по сравнению с весенними опросами и бюджетными исследованиями. К тому же, в отличие от бюджетов, динамические переписи охватывали гораздо большую массу хозяйств, правда, уступая в этом весенним опросам.

Выигрывая в локализации объекта изучения, динамические переписи, проводившиеся в губернии до 1926 года, были во многом несовершенны. Во-первых, они недоучитывали важнейших показателей расслоения деревни: аренды, найма рабочей силы, эксплуатации орудий производства. Как следствие этого, они не полностью раскрывали содержание хозяйственных связей. Наконец, большое затруднение вызывал отбор хозяйств. В основе отбора лежал типологический принцип, то есть отбор по типичным производственным районам, поэтому переписи не могли адекватно представлять губернии в целом, а давали лишь отражение ее отдельных сельскохозяйственных районов. В этом пункте динамические переписи уступали весенним опросам, гораздо более претендующим на универсальность.

Для создания более достоверной картины орловской деревни необходимо сопоставить материалы весеннего опроса и динамических переписей. Весенние опросы страдали недоучетом: статистическая практика выработала способы поправок к основным элементам учета (посевной площади, рабочему скоту), но самая распространенная группировка хозяйств по посевной площади происходила по зарегистрированным данным без поправок. В итоге, весенние опросы преувеличивали роль маломощных хозяйств и преуменьшали значение зажиточных. Увязка материалов сельскохозяйственных списков с динамическими карточками вызывалась различием принятых группировок, что не давало возможности использовать сельскохозяйственные списки, являющиеся единственным сплошным обследованием в совокупности с другими статистическими материалами.

Сопоставительная разработка данных весеннего опроса и динамической сельскохозяйственной переписи дана в таблице № 2.168 Значительная разница есть в показателях обеспеченности усовершенствованными машинами - на 33,7% и аренды - более чем в 3,6 раза. Особенно велики колебания группировок по посеву, что объясняется общим недоучетом посевов (на 8,83%) и сокрытием арендованной пашни. Колебания существенны на обоих флангах хозяйств и сокращаются к середине.

Сельскохозяйственные налоговые списки разделяют судьбу материалов весеннего опроса, хотя недоучет по спискам меньше, чем по весеннему опросу. Однако, сокрытие аренды и по сельскохозяйственным налоговым спискам достигает внушительной величины - почти 29% по отношению к размерам арендованной пашни, зарегистрированной динамической переписью. О величине отклонений можно судить по следующим показателям сопоставительной разработки по 9560 хозяйствам. (Таблица № З).169

Указанные разработки производились составителями сборника при систематизации данных для «Материалов по экономике Орловской деревни». Они позволили вывести для максимального приближения к действительности т.н. статистические и динамические коэффициенты, на основании которых делались выводы об изменениях определенного явления за несколько лет. Если в программе обследования не происходило существенных изменений, в расчет брался одинаковый коэффициент недоучета. Исходным годом исчисления, как правило, являлся 1927 год, исчисления для предыдущих лет производились от этого года по коэффициентам изменения.

Несмотря на отдельные расхождения, данные динамических переписей, весенних опросов и крестьянских бюджетов определяют общую динамику социально-экономического развития орловской деревни. Учитывая, что диссертационное исследование не предполагает изучение абсолютных результатов аграрного производства или абсолютных параметров крестьянских хозяйств, а нацелено, главным образом, на выявление основных тенденций нэпа в экономической сфере и обозначение возможных перспектив этой политики, использование совокупных данных указанных источников вполне обосновано.

Научная новизна диссертационного исследования состоит в постановке проблемы, актуальной в исторической науке, в неисследованном ранее регионе. Впервые освещаются проблемы восприятия нэпа на разных уровнях партийной структуры и в беспартийной среде. Дается экономический анализ производственной базы и динамики крестьянских хозяйств, показывается влияние социально-органических изменений крестьянских хозяйств на ж имущественный статус. В ходе изучения товарности крестьянских хозяйств и степени их вовлеченности в рынок получены результаты, противоречащие общепринятым о зажиточных хозяйствах как главных поставщиках хлеба на рынок. Впервые показано преломление общих кризисных ситуаций нэпа в конкретном регионе: кризис «ножниц цен», масштабы кризиса 1924 г. и его влияние на экономику губернии, хлебозаготовительный кризис 1927/1928 г. Осуществляется попытка анализа экономического потенциала и результатов производственной деятельности крестьянства на основе критического анализа и сравнения различных статистических данных. Значительной новизной отличается подход, связанный с исследованием ментальных особенностей крестьянского населения, состояния и методов деятельности губернской партийной организации.

Практическая значимость исследования состоит в том, что анализируемый в диссертации материал значительно расширяет источниковую базу проблемы и может быть использован для подготовки новых научных трудов, касающихся истории Орловской области, Черноземного региона, и, в целом, истории нэпа. Диссертацию можно использовать и при изучении аграрного вопроса и способов его разрешения, кооперативного движения. Очевидна пригодность данного материала для чтения спецкурсов, в первую очередь по экономической истории и истории Орловского края. В более широком плане материал позволяет взглянуть на возможные тенденции экономического развития, осо

45 бенно в рамках создания рыночной экономики и аграрной реформы.

Апробация исследования. Диссертация была обсуждена, одобрена и рекомендована к защите на заседании кафедры истории России Орловского государственного университета. Содержание диссертации легло в основу докладов автора на научных конференциях ОГУ в 1999-2001 гг. Основные результаты исследования изложены в публикациях.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний, списка использованных источников и литературы и таблиц.

Список научной литературыГончарова, Ирина Валентиновна, диссертация по теме "Отечественная история"

1. Ф. 396. Письма в «Крестьянскую газету»

2. Ф. 478. Народный Комиссариат Земледелия РСФСР

3. Ф. 1562. Центральное статистическое управление РСФСР

4. Ф. 1943. Народный Комиссариат продовольствия

5. Ф. 3983. Союз Союзов сельскохозяйственной кооперации СССРРоссийский государственный архив социально-политической истории 7. Ф. 17. Центральный Комитет КПССГосударственный архив Орловской области

6. Ф. П-1. Губернский комитет РКП (б) ВКП (б)

7. Ф. 145. Становской волостной комитет РКП (б) Ливенского уездаОрловской губернииОпубликованные источники

8. Собрание узаконений 1921 г., № 26,47.

9. Третий Съезд Советов Союза ССР. Бюллетень 10. М., 1925,

10. Совещание земельных работников засушливой и Центрально-Черноземной областей. 20-27 декабря 1927 г. М., 1928.

11. Директивы КПСС и Советского правительства по хозяйственным вопросам. Т. 1,М., 1957.Периодические издания

12. Голос трудового крестьянства. 1918.

13. Вестник Орловского Губкома РКП(б). 1923.

14. Отчет Губернского Экономического Совещания Совету Труда и Обороны. 1921.

15. Земледелец и рабочий. 1922.18. Правда. 1922, 1925.

16. Орловская правда. 1923, 1924.20. Известия. 1924,1927 гМатериалы статистики

17. Вестник финансов. Официальный отдел. 1924 г.

18. Материалы по статистике. Вып.1. Мелкая и кустарно-ремесленная промышленность Орловской губернии в 1924-1925 гт. Орел, 1926.

19. Крестьянские бюджеты Орловской губернии. 1925-1926 гг. Орел, 1927.

20. Материалы по экономике Орловской деревни. 1926-1927 гг. К вопросу о расслоении крестьянского хозяйства. Орел, 1928.

21. Рыночный оборот в крестьянских хозяйствах Орловской губернии за 19251926 гг. Орел, 1927.Литература

22. Александров И.Г. Восстановление производства в России. М., 1924. С. 17.

23. Алексеева Е.А. Нэп в современной историографии. М., 1995.

24. Архипов В.А., Морозов Л.Ф. Борьба против капиталистических элементов в промышленности и торговле. 20- ые начало 30-х гт. М., 1978.

25. Афанасенко И.Д. Экономические связи между социалистической промышленностью и сельским хозяйством. Л., 1978.

26. Бахтин М.И. Союз рабочего класса и крестьянства в годы восстановления народного хозяйства (1921-1925 гг.). М., 1961.

27. Богомолова Е.В. Управление советской экономикой в 20-е гг.: опыт регулирования и самоорганизации. М., 1993.

28. Бокарев Ю.П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е гг.: источники, методы исследования, этапы взаимоотношений. М., 1989.

29. Бордюгов Г.А., Козлов В.А. Поворот 1929 г. и альтернатива Бухарина. \\ Вопросы истории КПСС. 1988. № 8.

30. Борисов М. А. Борьба партии за создание основ социалистической экономики (1926-1932 гг.). М., 1968.

31. Булдаков В.П. Красная смута. М., 1997.

32. Бяков В.Ф., Просяник А.Я. Партия организатор строительства фундамента социализма (1925-1932 гг.). М, 1966.

33. Верт Н. История советского государства. М., 1994.

34. Вишневский Н.М. Статистика и сельскохозяйственная действительность. М., 1922.

35. Внуков Р.Я. Противоречия старой крестьянской семьи. Орел, 1929.

36. Вопросы партийного строительства в Центральном Черноземье. 1917-1933.Тамбов, 1988.

37. Вопросы социализма в экономической литературе 20-х гг. //Вопросы экономики. 1990. №4.

38. Воскресенский Ю.В. Переход коммунистической партии к осуществлению политики социалистической индустриализации СССР (1925-1927 гг.). М., 1969.

39. Генкина Э.Б. Государственная деятельность В.И. Ленина. 1921-1923 гг. М., 1969.

40. Генкина Э.Б. Переход Советского государства к новой экономической политике (1921-1922 гг.). М., 1954.

41. Гимпельсон Е.Г. Политическая система и нэп: неадекватность реформ. // Отечественная история. 1993. № 3.

42. Глезерман Г. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М., 1949.

43. Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг. М., 1998.

44. Гольденвейзер A.A. Якобинцы и большевики. Психологические параллели. Берлин, 1922.

45. Гомаюнов С. А. Композиционный метод в историческом познании. М., 1994.

46. Горинов М.М. Нэп: поиски путей развития. // Знание. 1990. № 2.

47. Горинов М.М. Предисловие. Историческое значение нэпа. М., 1990.

48. Горинов М.М., Цакунов С.В. Ленинская концепция НЭПа: становление и развитие. //Вопросы истории. 1990. № 4.

49. Данилов В.П. Бухаринская альтернатива. // Бухарин: человек, политик, ученый. М., 1990. С. 82-130.

50. Данилов В.П. Изучение истории крестьянства// Советская историческая наука отХХ к XXII съезду КПСС. История СССР. М., 1962.

51. Данилов В.П. Нэп и его судьба. // Историки спорят. М., 1988.

52. Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. М., 1979.

53. Дегтярев Г.П. Нэп: идеологические тупики реформы. // Вестник РАН. 1992. №4.

54. Дембо Л.И. Семейные разделы в крестьянском хозяйстве. Л., 1925.

55. Дмитриенко В.П. Нэп и построение социализма в СССР. М., 1981. ПоляковЮ.А., Дмитриенко В.П. Нэп: разработка и осуществление. М., 1982.

56. Дмитриенко В.П. Проблемы нэпа в современной историографии. // Новая экономическая политика. Вопросы теории и истории. М., 1974.

57. Дмитриенко В.П. Советская модель социализма. // Россия в XX веке: историки мира спорят. М., 1994.

58. Дмитриенко В.П. Сущность нэпа, диалектика его развития. // Историки спорят. М., 1988.

59. Дмитриенко В.П. Четыре измерения нэпа. // Нэп: приобретения и потери. М., 1994.

60. Звездин З.К. Ленинские принципы планирования в деятельности Госплана. // История СССР. 1969. № 5.

61. Иванович С. Пять лет большевизма. Начала и концы. Берлин, 1922.

62. Игрицкий Ю.И. Снова о тоталитаризме. // Отечественная история. 1993. № 1.

63. История ВКП(б). Краткий курс. М., 1938.

64. Кабанов В.В. Кооперация. Революция. Социализм. М., 1996.

65. Кабанов В.В. Крестьянская община и кооперация России XX века. М., 1997.

66. Kapp Э. История Советской России. Т.2. М., 1990.

67. Каторгин И.И. Исторический опыт КПСС по осуществлению новой экономической политики (1921-1925 гг.). М., 1971.

68. Квиринт Э. Новые задачи нашего социалистического строительства. М.-Л, 1927.

69. Киселев С.М. Основные моменты хозяйственной конъюнктуры СССР в 19241925 гг. М.-Л., 1926.

70. Коэн С. Бухарин. Политическая биография 1888-1938 гг. М., 1988.

71. Красин А. Плановое хозяйство и монополия внешней торговли. М.,1925.

72. Кржижановский Г.М. Десять лет хозяйственного строительства. 1917-1927. М., 1927.

73. Крумилин Г. В борьбе за социализм. М., 1926.

74. Крумилин Г. Основные вопросы хозяйства и оппозиция. М., 1927.

75. Кузьмин В.В. Исторический поворот советской индустриализации. М., 1969.

76. Ларин Ю. Частный капитал в СССР. М.-Л., 1927.

77. Лельчук B.C. Выбор путей и методов строительства социализма. // Историки спорят. М., 1988.

78. Ленин В.И. ППС. М., 1973. Т. 16,43,45.84. Ленин о нэпе. М., 1991.

79. Ленинское учение о союзе рабочего класса с крестьянством. М., 1969.

80. Логунов В.И. Изменения социальной структуры советской деревни: на материалах Центрального Черноземья. 1917-1937 гг. Воронеж, 1967.

81. Логунов В.И. КПСС организатор восстановления народного хозяйства Центрального Черноземья. 1921-1927 гг. Воронеж, 1970.

82. Лурье Д. Социалистическая революция и крестьянство. // Большевик. 1937. № 21. Минц И. И. Переход на мирную работу по восстановлению народного хозяйства. 1921-1925. М., 1940.

83. May В. Нэп в контексте российской революции. // Нэп: приобретения и потери. М., 1994.

84. May В. Реформы и догмы. 1914-1929. М., 1993.

85. Милютин В. Ближайшие экономические задачи. М., 1926.

86. Могильницкий Б.Г. Альтернативность в истории в истории Советского общества. // Вопросы истории. 1989. № 11.

87. Морозов Л.Ф. От кооперации буржуазной к кооперации социалистической. М., 1969.

88. Мошков Ю. А. Решающий этап осуществления кооперативного плана и вопрос о заключительной стадии нэпа. // Ленинский план и его осуществление в СССР. М., 1969.

89. Наумов В.П. Возвращение к правде. // Бухарин: человек, политик, ученый. М., 1990.

90. Николаев A.A. Справочник для учредителей и руководителей трудовых земледельческих артелей. М., 1918.

91. Никулин В.В. Власть и общество в 20-е гг. Политический режим в период нэпа. Становление и функционирование (1921-1929 гг.). СПб., 1997.

92. Новая экономическая политика. Казань, 1922.

93. Новиков М.Н. Исторический опыт нэпа: идеи и реальности. М., 1997.

94. Носова Н.П. Нэп: государство и сельское хозяйство. // Нэп: приобретения и потери. М., 1994.

95. О новом курсе. Сборник статей под редакцией Лебедева Д. Владикавказ, 1921.

96. Орлов И.Б. Новая экономическая политика: история, опыт, проблемы. М., 1999.

97. Орлов И.Б. Современная отечественная историография нэпа: достижения, проблематика, перспективы. //Отечественная история. 1999. № 1.

98. Очерки истории Орловской организации КПСС. Тула, 1987.

99. Пайпс Р. Россия при большевиках. М., 1997.

100. Писаренко Д.С. К проблеме экономического восстановления России. Берлин, 1923.

101. Подгорный А.И. Как мы строим социализм в нашей стране. М.-Л., 1926.

102. Покровский М. Контрреволюция за 4 года. // Новая экономическая политика. Казань, 1922.

103. Поляков Ю.А. Переход к нэпу и советское крестьянство. М., 1967.

104. Поляков Ю.А., Дмитриенко В.П., Щербань Н.В. Новая экономическая политика. Разработка и осуществление. М., 1982.

105. Пономарев Б.Н. Задачи исторической науки и подготовка научнопедагогических кадров в области истории. // Избранные речи и статьи. М., 1977.

106. Попов Г.Х. К 100-летию со дня рождения Н.И. Бухарина. // Вопросы экономики. 1988. №9.

107. Преображенский Е.А. Новая политика. М., 1926.

108. Профессор Челинцев А., Матюхин В., Никишин И. Динамика крестьянского хозяйства (по материалам динамической переписи ЦСУ за 19201926 годы). М, 1928.

109. Пумпянский Л.М. Нэп (опыт характеристики советской экономики). Берлин, 1923.

110. Рогалина H.JI. Новая экономическая политика и крестьянство. // Нэп: приобретения и потери. М., 1994.

111. Ростовский Ю. Кризис нэпа и современное положение в России. Берлин, 1923.

112. Сарабьянов В. Основные проблемы нэпа. План, регулирование, стихия. М,-Л., 1926.

113. Семенникова Л.И. Россия в мировом сообществе цивилизаций. Брянск, 1995.

114. Симонов В.В. Невидимая грань «Альтернатива» Бухарина и генеральная линия ВКП(б) в 20-х гг. // Вестник Московского университета. Серия 6. Экономика. 1993. № 1.

115. Симонов Н.С. Демократическая альтернатива тоталитарному нэпу. // История СССР. 1992. №1.

116. Соколов А.К. Политическая система и нэп. // Нэп: приобретения и потери. М., 1994.

117. Сорокин П. Россия после нэпа. // Крестьянская Россия. Т.2-3. Прага, 1923.

118. Сорокин П. Современное состояние России. Прага, 1923.

119. СССР в период восстановления народного хозяйства (1921-1925 гг.). М., 1955.126. Сталин И.В. Соч. Т. 7.

120. Термидор, Брюмер или Фрюктидор?: Эволюция сталинского режима власти: прогнозы и реальность. // Отечественная история. 1993. № 4.

121. Тотомианц В. Кооперация в России. Прага, 1922.

122. Трапезников С.П. Исторический опыт КПСС в осуществлении ленинского кооперативного плана. М., 1969.

123. Трапезников С.П. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос. М., 1967.

124. Устрялов H.B. Patriotika. // Смена вех. Прага, 1922.

125. Устрялов Н.В. Возрождение. 2 августа 1927.

126. Устрялов Н.В. Перерождение большевизма. Апрель 1921 г. // Под знаком революции. Харбин, 1925.

127. Устрялов Н.В. Редиска. // Под знаком революции. Харбин, 1925.

128. Файн Л.Е. История разработки В.И. Лениным кооперативного плана. М., 1970.

129. Файн Л.Е. Советская кооперация в тисках командно-административной системы (20-е годы). // Вопросы истории. 1994 г. № 9.

130. Хрящева А. Эволюция классов в крестьянстве. // Новая экономическая политика. Казань, 1922.

131. Хрящева А.И. Группы и классы в крестьянстве. М., 1926.

132. Хрящева А.И. К вопросу о неправильных приемах исследования динамикикрестьянского хозяйства. М., 1923.

133. Цакунов C.B. В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического курса страны в 20-е гг. М., 1994.

134. Шишкин В. А. Власть, политика, экономика послереволюционной России. (1917-1928 гг.). СПб., 1997.

135. Юферьева Е.В. Ленинское учение о государственном капитализме в переходный период. М., 1969.Диссертации и авторефераты на соискание ученой степени доктора и кандидата исторических наук

136. Алексеева Е.А. Нэп в современной историографии: Дис. канд. ист. наук. М., 1995.

137. Безгин В.Б. Традиции и перемены в жизни Российской деревни 1921-1928 гт.: Дис. канд. ист. наук. Тамбов, 1998.

138. Вдовин А.Г. Развитие частного сектора в экономике Самарской губернии в 1921-1929 гг.: Автореф. дис. канд. ист. наук. Самара 2000.

139. Вещева О.Н. Аграрная политика Советского государства в 1917-1927 гг. (на материалах Самарской, Симбирской губерний): Дис. канд. ист. наук. Самара, 2000.

140. Воложанина Е.Е. Социокультурный облик западносибирской деревни в 1921-1927 гг.: Дис. канд. ист. наук. Омск, 1998.

141. Воронов И.Е. Осуществление новой экономической политики на селе во Владимирской, Калужской и Рязанской губерниях в 1921-1922 гг.: Дис. канд. ист. наук. Рязань, 1993.

142. Вронский О.Г. Крестьянство губерний земледельческого центра России: от «военного коммунизма» к нэпу. (1920-1923 гг.). (По материалам Орловской, Рязанской, Тульской губерний): Дис. канд. ист. наук. М, 1994.

143. Гаджиев М.О. Деятельность государственных органов власти по подъему экономического и культурног о уровня дагестанского села в 20-х гг. XX в.: Автореф. дис. канд. ист. наук. Махачкала, 2001.

144. Дзахова Л.Х. Социально-экономические преобразования в Северной Осетии в восстановительный период. 1920-1926 гг.: Дис. канд. ист. наук. Владикавказ, 1997.

145. Дубовский Г.Я. Землеустроительная политика Советской власти в Западной Сибири в 1917-1925 гг.: Дис. канд. ист. наук. Омск, 1997.

146. Ковалев Д.В. Динамика социально-экономической и политической жизни подмосковной деревни в условиях нэпа. (1921-1927 гг.): Дис. канд. ист. наук. Коломна, 1996.

147. Кочетков И.В. Зерновое производство СССР в 1923-1926 гт.: Дис. канд. ист. наук. СПб., 1998.

148. Краснова О.Г. Сельскохозяйственная кооперация Чувашии в годы новой экономической политики. 1921-1927 гг.: Дис. канд. ист. наук. Чебоксары, 1998.

149. Лаврик Л.А. Политические настроения дальневосточного крестьянства в годы новой экономической политики. 1922-1927 гг.: Дис. канд. ист. наук. СПб., 1995.

150. Никулин В.В. Социально-политические аспекты новой экономической политики в Центральном Черноземье. 1921-1929 гг.: Дис. докт. ист. наук. Тамбов, 1998.

151. Орлов И.Б. Новая экономическая политика: государственное управление и социально-экономические проблемы: Автореф. дис. докт. ист. наук. М., 2000.

152. Панкратова О.Б. Сельскохозяйственная кооперация в годы новой экономической политики. 1921-1927 гг. (на материалах губерний Верхнего Поволжья): Дис. канд. ист. наук. Кострома, 1997.

153. Пащенко М.Я. Крестьянское семейное хозяйство Центрального Черноземья в годы новой экономической политики». (1921-1928 гг.): Дис. канд. ист. наук. Воронеж, 1998.

154. Рагер Ю.Б. Проблема развития промышленности Кубани и Черноморья в годы нэпа. 1921-1929 гг.: Автореф. дис. канд. ист. наук. Краснодар, 1996.

155. Северьянов М.Д. Социально-политические аспекты новой экономической политики в Сибири. 1921-1929 гг.: Дис. докт. ист. наук. Иркутск, 1994.

156. Смородина Е.В. Сельское хозяйство Кубани в условиях нэпа. 1921-1927 гг.: Дис. канд. ист. наук. Краснодар, 1994.

157. Шалькова В.А. Зерновая проблема в 1920-е гг.: Дис. канд. ист. наук. М., 1997.290

158. Шаповалова Н.Е. «Коммунистическая перспектива» в представлениях крестьян европейской части России (1921- 1927 гг.): Автореф. дис. канд. ист. наук. М., 2001.

159. Шевцов A.B. Крестьянство Центрального Черноземья и партийные организации: проблема взаимоотношений. (1925-1934 гг.): Автореф. дис. канд. ист. наук. Воронеж, 1997.

160. Юдина Т.В. Социально-экономическое положение рабочих Нижнего Поволжья в период нэпа. 1921-1928 гг.: Автореф. дис. канд. ист. наук. Волгоград, 1997.

161. Яхишян О.Ю. Крестьянская община и местные органы власти в русской деревни: Дис. канд. ист. наук. М., 1998.